Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Коллектив авторов
Загадки истории. Факты. Открытия. Люди

Ермановская А.Е.
Был ли всемирный потоп всемирным?

Одна из самых известных историй и одновременно самых любопытных тайн древности — это, конечно, история всемирного потопа. «Спустя семь дней воды потопа пришли на землю. В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей. И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею. И усилилась вода… и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал по поверхности вод. И вода усилилась на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом. На пятнадцать локтей^[1] поднялась над ними вода, и покрылись горы. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле; и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди. Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло. Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли; от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, — все истребилось с земли, остался только Ной и что было с ним в ковчеге, вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней. И вспомнил Бог о Ное, и о всех зверях, и о всех скотах, бывших с ним в ковчеге; и навел Бог ветер на землю, и воды остановились.

И закрылись источники бездны и окна небесные, и перестал дождь с неба, вода же возвращалась с земли постепенно, и стала убывать вода по окончании ста пятидесяти дней. И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах Араратских. Вода постоянно убывала до десятого месяца; в первый день десятого месяца показались верхи гор». (Бытие, 7, 10–24; 8, 1–5).

Так рассказывает о Всемирном потопе священная книга христиан и иудеев. Согласно Библии, причиной катастрофы был гнев божий, обрушившийся на окончательно развратившееся человечество. История религии, мифоведение, фольклористика дают нам множество примеров того, как стихийные бедствия, вроде засухи, извержения вулкана, землетрясения, наводнения, трактовались как «кара божья». Стало быть, речь идет о природном явлении, истолкованном создателями Библии в полном соответствии с их мировоззрением.

Причиной потопов были различные явления природы. Это и землетрясения, порождающие гигантские волны цунами, и весенние паводки, и ураганы, и штормы, нагоняющие воды моря в устья рек и на низменные берега, и проливные дожди, и прорывы плотин. Библейские «отворенные небесные окна», очевидно, ливневые дожди. Как понимать разверзшиеся «источники великой “бездны”» — вопрос спорный. Это могут быть и волны цунами, и нагнанные ураганом воды, и штормовая волна.

Об уровне воды при потопе Библия сообщает следующее: водой «покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом», причем вода над ними поднялась «на пятнадцать локтей», то есть 7,5–8 метров.

Масштаб этого бедствия поистине вселенский. Затоплению подверглась вся земля. Суша осталась только «на горах Араратских», где и остановился со своим ковчегом благочестивый Ной. Все известные катастрофы — сущий пустяк по сравнению с тем ужасным потопом, который обрушил разгневавшийся Бог на род человеческий. Ведь «истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли; от человека до скота, и гадов и птиц небесных»! Погибли все, «остался только Ной и что с ним в ковчеге». А в ковчеге, помимо Ноя, были «сыновья его, и жена его, и жены сынов его… и из скотов чистых и из скотов нечистых, и из птиц, и из всех пресмыкающихся по земле» по одной паре.

Когда же случилась эта катастрофа? В Библии говорится, что потоп начался «в шестисотом году жизни Ноевой, во втором месяце, в семнадцатый день месяца». Как соотнести эту дату с той хронологией, которой пользуемся мы? Из Библии известна дата «сотворения мира», там приведена генеалогия различных персонажей и названы сроки их жизни. И в средние века, и в Новое время, и по сей день верующие христиане и иудеи, так же как и неверующие ученые, спорят о «точке отсчета», благодаря которой можно было бы сопоставить библейскую шкалу времени с современной. Поэтому мы имеем несколько разных датировок всемирного потопа, о котором повествует Библия.

Некоторые авторы называют 2501 год до н. э. Другие, опираясь на хронологическую систему, разработанную английским архиепископом Ушером, датируют потоп 2349 годом до н. э. 3553 год до н. э. называет православный богослов, скрывшийся под псевдонимом Ф. Р. Согласно же выкладкам, опирающимся на хронологические данные греческого перевода Библии — Септуагинты («Семьдесят толковников»), всемирный потоп имел место в 3213 году до н. э. Таким образом, разброс датировок, несмотря на то, что он довольно велик (от 3553 до 2349 года до н. э.), ограничивает время катастрофы IV–III тысячелетиями до н. э.

В позднейшие времена еврейская фантазия украсила легенду о потопе многими новыми деталями. В этих ярких и порой вычурных дополнениях к древней легенде мы читаем о том, как легко жилось человеку в допотопные времена, когда урожаем от одного посева люди кормились сорок лет подряд и когда они могли колдовскими средствами заставить служить себе солнце и луну. Вместо девяти месяцев младенцы находились в утробе матери всего несколько дней и тотчас же после рождения начинали ходить и говорить, не боясь даже самого дьявола. Но вот эта-то привольная и роскошная жизнь и сбила людей с пути истинного, и вовлекла в грехи, более всего в грех алчности и распутства. Этим они вызвали гнев Бога, решившего истребить грешников посредством великого потопа. Однако в милосердии своем он сделал им своевременное предупреждение. Ной по велению Бога поучал их и взывал к исправлению, угрожая им потопом в наказание за бесчестие, причем делал он это в течение целых ста двадцати лет. Но и по прошествии этого времени Бог дал человечеству еще недельный срок, в продолжение которого солнце каждое утро всходило на западе и заходило каждый вечер на востоке. Но ничто не могло привести к раскаянию нечестивцев. Они не переставали издеваться над праведным Ноем, видя, что он строит себе ковчег. Как надо строить ковчег, его научила одна священная книга, которую некогда дал Адаму ангел Разнел и которая содержала в себе всё знание человеческое и божественное. Она была сделана из сапфиров, и Ной, положив ее в золотой ларец, взял с собой в ковчег.

Потоп же якобы произошел от встречи мужских вод, падавших с неба, с женскими водами, поднимавшимися от земли. Для стока верхних вод Бог сделал в небе два отверстия, сдвинув с места две звезды из созвездия Плеяды; а впоследствии, для того чтобы приостановить потоки дождя, Бог заткнул отверстия парой звезд из созвездия Большой Медведицы. Вот почему Медведица до сих пор гонится за Плеядами: она требует обратно своих детей, но не получит их до скончания веков.

Когда ковчег был уже готов, Ной стал собирать животных. Они подходили к нему в таком большом количестве, что он не мог забрать всех и сел у порога ковчега, чтобы сделать выбор между ними. Животных, которые ложились у порога, он брал с собой, а те, которые стояли на ногах, отвергались. Даже после такого строго проведенного отбора число видов пресмыкающихся, принятых на борт судна, оказалось не менее трехсот шестидесяти пяти, а видов птиц — тридцать два. Подсчет количества взятых в ковчег млекопитающих не был сделан, но во всяком случае оно было велико, как о том можно судить в настоящее время.

До потопа нечистых животных было гораздо больше, чем чистых, а после потопа соотношение стало обратным, потому что (согласно апокрифическим легендам, а не книге Бытия) от каждого вида чистых животных было взято в ковчег по семи пар, а от каждого вида нечистых — только по две пары. Одно существо, носившее название «реем», оказалось столь громадных размеров, что для него не нашлось места внутри, а потому оно было привязано Ноем к ковчегу снаружи. Великан Ог, царь Башанский, также не мог поместиться внутри судна и сел на крышу, спасшись таким образом от потопа. Вместе с Ноем расположились в ковчеге его жена Наама, дочь Эноша и три его сына со своими женами. Одна странная пара, Ложь и Злосчастье, также нашла себе убежище в ковчеге. Сначала Ложь подошла одна, но ее не впустили в ковчег на том основании, что вход туда был разрешен только супружеским парам. Тогда она ушла и, встретившись со Злосчастьем, уговорила его присоединиться к ней, после чего их впустили обоих. Когда все были уже на борту и потоп начался, грешники — около семисот тысяч человек — собрались и окружили ковчег, умоляя взять их с собой. Ной наотрез отказался впустить их. Тогда они принялись напирать на дверь, стараясь взломать ее, но дикие звери, охранявшие судно, напали на них и многих сожрали; остальные, спасшиеся от их когтей, потонули в поднявшейся воде.

Целый год плыл ковчег; огромные волны бросали его из стороны в сторону; все находившиеся внутри тряслись, как чечевица в горшке. Львы рычали, быки ревели, волки выли и все прочие животные вопили, каждое на свой манер. Больше всего хлопот доставлял Ною вопрос о съестных припасах. Спустя много времени после потопа его сын Сим рассказывал Глиезеру, слуге Авраама, как трудно было его отцу прокормить весь зверинец. Несчастный все время был на ногах, бегал взад и вперед днем и ночью. Ибо дневных животных надо было кормить днем, а ночных — ночью; великану же Огу пища подавалась через отверстие на крышу. Лев был угрюм и мог вспылить при малейшем раздражении. Однажды, когда Ной задержался с обедом, благородное животное с такой силой ударило лапой патриарха, что он остался с тех пор хромым на всю оставшуюся жизнь и даже не был в состоянии исполнять обязанности жреца.

В десятый день месяца таммуз Ной выпустил ворона посмотреть, не прекратился ли потоп. Но ворон нашел плавающий в воде труп и принялся его пожирать; увлекшись этим делом, он забыл вернуться к Ною с докладом. Спустя неделю Ной начал посылать на разведку голубя, который после третьего полета наконец вернулся, держа в клюве оливковый лист, сорванный им на Масличной горе в Иерусалиме, ибо святая земля была пощажена Богом. Вышедший из ковчега на берег Ной заплакал при виде всеобщего опустошения, причиненного потопом. Сим принес Богу благодарственную жертву за спасение.

Из другого рассказа можно почерпнуть некоторые интересные сведения о внутреннем устройстве ковчега и распределении пассажиров. Домашний скот и дикие звери помещались отдельно в трюме; средняя палуба была занята птицами, а на верхней палубе расположился Ной с семейством. Мужчины были отделены от женщин. Патриарх и его сыновья заняли восточную часть ковчега, а жена Ноя и его невестки — западную часть; между теми и другими в виде барьера лежало мертвое тело Адама, которое таким образом избежало гибели в водной стихии. Этот рассказ, в котором сообщаются еще и сведения о точных размерах ковчега в локтях, а также точный день недели и месяца, когда спасшиеся вышли на берег, взят из арабского манускрипта, найденного в библиотеке монастыря св. Екатерины на горе Синай.

То, что библейское предание о Всемирном потопе не единственное в своем роде, было известно давно. Вавилонская легенда о великом потопе дошла до нас благодаря вавилонскому историку Беросу, который в первой половине III века до н. э. написал историю своей страны. Берос писал по-гречески, и хотя его труд до нас не дошел, некоторые фрагменты сохранились благодаря позднейшим греческим историкам. Среди этих фрагментов оказался рассказ о потопе. Долгое время он считался пересказом Библии.

Великий потоп произошел в царствование Ксисутруса, десятого царя Вавилонии. Бог Кронос явился к нему во сне и предупредил его о том, что все люди будут уничтожены потопом в пятнадцатый день месяца, который был восьмым месяцем по македонскому календарю. Учитывая грядущее бедствие, бог велел царю написать историю мира и закопать ее в Сиппаре, городе солнца. Кроме того, он велел ему построить корабль и сесть туда вместе со своими родственниками и друзьями, взять с собой запас пищи и питья, а также домашних птиц и четвероногих животных и, когда все будет готово, отплыть. На вопрос царя: «Куда же мне отплыть?» — бог ответил: «Ты поплывешь к богам, но до отплытия ты должен молиться о ниспослании добра людям». Царь послушался бога и построил корабль; длина корабля была пять стадий^[2], а ширина — два стадия. Собрав все, что было нужно, и сложив в корабль, он посадил туда своих родственников и друзей. Когда вода стала убывать, Ксисутрус выпустил на волю несколько птиц. Но, не найдя себе нигде пищи и приюта, птицы вернулись на корабль. Через несколько дней Ксисутрус снова выпустил птиц, и они вернулись на корабль со следами глины на ногах. Выпущенные в третий раз, они не вернулись на корабль. Тогда Ксисутрус понял, что земля показалась из воды, раздвинул несколько досок в борту корабля, выглянул наружу и увидел берег. Он направил судно к суше и высадился на горе вместе со своей женой, дочерью и кормчим. Царь воздал почести земле, построил алтарь и принес жертву богам, а потом исчез вместе с теми, кто высадился с ним из корабля. Оставшиеся на корабле, увидев, что ни он, ни сопровождающие его люди не возвращаются, тоже высадились на берег и стали искать его, выкликая его имя, но нигде не могли найти Ксисутруса. Тогда раздался голос с неба, который приказал им чтить богов, призвавших к себе Ксисутруса за его благочестие и оказавших такую же милость его жене, дочери и кормчему. И еще велел им тот голос отправиться в Вавилон, разыскать спрятанное писание и распространить его среди людей. Голос также возвестил им, что страна, в которой они находятся, — Армения. Услышав все это, они принесли жертву богам и отправились пешком в Вавилон. Обломки же корабля, приставшего к горам Армении, существуют до сих пор, и многие люди снимают с них смолу для талисманов. Вернувшись в Вавилон, люди откопали в Сиппаре писание, построили много городов, восстановили святилища и вновь населили Вавилонию.

Таким образом, Берос первым упоминает о местонахождении ковчега после потопа. По словам греческого историка Николая Дамасского, современника и друга Августа и Ирода Великого, «в Армении находится большая гора, называемая Барис, на которой, как гласит предание, спаслось много людей, бежавших от потопа; говорят также, что какой-то человек, плывший в ковчеге, высадился на вершине этой горы и что деревянные остатки того судна сохранялись еще долгое время. Человек этот, вероятно, был тот самый, о котором упоминается у Моисея, законодателя иудеев». Еврейский историк Иосиф Флавий в своем труде «Иудейские древности» пишет, что многие приносили с Арарата частицы Ноева ковчега.

В средние века свидетельствам Библии верили беспрекословно. Да и кто посмел бы усомниться в священном писании? Только еретик или язычник. Стало быть, сомнение в реальности всемирного потопа есть ересь — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Эпоху Средневековья иногда необоснованно называют «темными веками». Наука в ту пору существовала, однако философы, математики, логики создавали свои труды в виде комментариев к священному писанию, пытаясь доказать его правоту с помощью своих исследований. Зачатки же многих наук о Земле — средневековые гидрография, геология, океанология — возникли как своеобразные «комментарии» к библейскому рассказу о Всемирном потопе.

На вершинах высоких гор находят морские раковины: разве это не доказательство того, что, как утверждает Библия, водой были покрыты «все высокие горы, какие есть под всем небом»? На долины Ломбардии, на поля Нидерландов, на города, стоящие в нижнем течении Рейна, налетают страшные шквалы, наводнения, гигантские волны, уносящие сотни и тысячи жизней, разрушающие здания… Разве это не прямое доказательство тому, что гнев божий может обрушиться на всю земную твердь? Если океан — это бездна и никому не удается достичь его дна, значит, в этой бездне достаточно воды, чтобы покрыть ею всю землю вплоть до вершин высочайших гор.

В Новое время зачатки наук превращаются в настоящие науки о живой и неживой природе. Но библейские догматы довлеют над многими талантливыми и даже гениальными учеными (включая Ньютона и Кеплера). И Всемирный потоп, принятый как аксиома, не требующая доказательств, стал одним из краеугольных камней складывающихся наук о Земле: не факты должны были доказывать его реальность, а наоборот, «факт потопа» объяснял те или иные факты геологии, гидрологии, океанологии.

Даже в XVIII столетии, «веке просвещения», первые геологи, закладывая фундамент этой увлекательной области естествознания, находились под сильнейшим влиянием «аксиомы потопа». Характерной фигурой являлся швейцарский ученый А. Шейхцер. Развивая мысли Леонардо да Винчи и других ученых о том, что окаменелости являются не «продуктом творчества природы» (как считали крупнейший ученый античности Аристотель, великий мудрец и ученый Средневековья Абу Али ибн Сина и многие другие авторитеты), а остатками живых организмов, Шейхцер трактовал их как вещественные доказательства Всемирного потопа.

Причем, по мысли Шейхцера, погибли не только сухопутные животные и люди, но и пресноводные рыбы. В Швейцарии, в Еннингенских каменоломнях, была найдена огромная окаменелая щука. Ей-то не лишенный поэтического дарования Шейхцер и дает слово в качестве представителя всего рыбьего царства в сочинении, названном «Жалобы и претензии рыб».

Щука жалуется на несправедливость: рыбы тихи и молчаливы — и тем не менее «.мы были уничтожены за грехи людей во время потопа, а теперь нас даже не хотят считать тем, чем мы раньше были, а рассматривают как минеральные образования».

В тех же каменоломнях Шейхцер сделал сенсационное открытие: обнаружил «одного из тех нечестивцев-грешников, который был свидетелем потопа». Находку свою Шейхцер воспел в торжественной оде, посвященной «редкому памятнику проклятого Богом допотопного человека». Памятник сей «содержит несомненно половину или немного менее скелета человека», чья плоть и кости «вошли в камень». Тут «можно хорошо видеть очертания лобной кости, края глазничных впадин, отверстия, через которые проходил большой нерв пятой пары, остатки мозга, скуловую кость, следы носа, кусок жевательной мышцы, шестнадцать спинных позвонков и обрывки кожи». Шейхцер заключал свою оду моралью:

Истлевший прах бедняги-нечестивца,

Смягчи злодейства нынешних времен!

Вскоре крупнейший палеонтолог того времени француз Ж. Кювье, изучив находку Шейхцера, безошибочно определил ее как окаменелые останки гигантской саламандры, родственницы тех, что и по сей день обитают в Японии, и окрестил ее в честь первооткрывателя саламандрою Андриас Шейхцери.

Впрочем, и сам Кювье отдал дань библейской «аксиоме потопа». По мнению этого ученого, справедливо называемого «отцом палеонтологии», земной шар периодически подвергается катастрофам, резко изменяющим его облик: меняется рельеф, меняются моря и горы, меняется животный и растительный мир. Последней такой катастрофой и был Всемирный потоп, о котором повествует Библия. «Поверхность земного шара была жертвой великого и внезапного переворота, давность которого не может быть значительно позже, чем пять-шесть тысяч лет; в результате этого переворота опустились и исчезли страны, населенные до того времени людьми и наиболее известными ныне видами животных; тот же переворот осушил дно последнего моря и образовал страны, ныне обитаемые», — писал Кювье в своем «Рассуждении о переворотах на поверхности земного шара».

Другой великий земляк и современник Кювье натуралист Ж. Бюффон, прекрасно понимая, что масштабы потопа, описанного в Библии, не соответствуют данным науки, тактично разрешил противоречие между знанием и верой, заявив: «Всемирный потоп надо рассматривать как сверхъестественное средство, которым воспользовалось божественное всемогущество для кары людей, а не как естественное явление, в котором все произошло бы согласно законам физики».

В течение многих лет делались попытки доказать правоту Библии, повествующей о Всемирном потопе, с помощью фактов.

В 1800 году американец К. Рич опубликовал сообщение некоего Ага-Хусейна, который утверждал, что добрался до вершины Арарата и видел там остатки ковчега.

Экспедиции на Арарат начались с 1829 года. Первым из ученых здесь побывал Ф. Пэррот, профессор Дерптского университета. Две из его экспедиций так и не добрались до вершины, но в третий раз его усилия увенчались успехом. По возвращении он уверял, что сделал отметку на стенке ковчега. Тем не менее ему не удалось привести доказательства, свидетельствующие о находке.

В 1840 году один журналист из Константинополя объявил о том, что Ноев ковчег найден. Турецкая экспедиция, целью которой было изучение снежных покровов на горе Арарат, обнаружила выступавший из-подо льда огромный деревянный остов некой конструкции, почти

Жители селений в окрестностях Арарата в ответ на расспросы участников экспедиции говорили, что всегда знали о существовании этого деревянного остова, но не осмеливались подходить близко, так как в проеме верхней части конструкции якобы видели злого духа. Турецкая экспедиция, несмотря на значительные трудности, все-таки добралась до ковчега и убедилась, что он сохранился в хорошем состоянии, был поврежден только один борт.

  

Ноев ковчег. Худ. 3. Хикс

полностью почерневший.

Один из участников экспедиции рассказывал, что борта ковчега были сделаны из дерева, упомянутого в Священном Писании, которое растет, насколько известно, в долине реки Евфрат. Войдя в ковчег, участники экспедиции убедились, что это судно было предназначено для перевозки животных, так как внутри оно было разделено на отсеки высотой 15 футов (4,5 м). Турецкой экспедиции удалось проникнуть только в три из этих помещений, так как остальные были заполнены льдом.

В 1893 году архидиакон несторианской церкви доктор Нурри опубликовал заметку о том, что «лишь носовая часть ковчега и его корма могут быть доступны, а центральная часть скрыта подо льдом». Ковчег был выстроен из тяжелых брусьев темного красновато-каштанового оттенка. Нурри, обмерив ковчег, обнаружил, что его результаты полностью совпадают с размерами, которые указаны в Священном Писании. Позже было создано общество, которое должно было финансировать вторую экспедицию доктора Нурри, имевшую целью доставить ковчег на Всемирную выставку в Чикаго. Этим планам, однако, не суждено было сбыться, так как правительство Турции не позволило вывезти ковчег за границу.

В августе 1916 года русский летчик Владимир Росковицкий, совершая разведывательный полет вдоль турецкой границы, оказался над Араратом и заметил замерзшее озеро на восточной стороне снежной вершины. Близ кромки озера можно было различить остов большого корабля. Хотя судно частично вмерзло в лед, его борта, в одном из которых были пробоины, оставались снаружи. Видна была, кроме того, половина одной из створок двустворчатой двери. Когда

Росковицкий доложил о своей находке, его начальство захотело получить более точное подтверждение этих сведений. После многократных полетов над горой оно убедилось в наличии упомянутого предмета и послало сообщения в Москву и Петроград. Император Николай II повелел послать на Арарат экспедицию. Эта экспедиция обмерила и сфотографировала ковчег, взяла образцы древесины, результаты исследований были отосланы в Петроград. Но собранные документы, по-видимому, были уничтожены во время революций.

История с Росковицким стала известна во время Второй мировой войны. Руководитель советских спецслужб якобы сообщил, что один из его подчиненных совершил полет над Араратом, движимый любопытством и желанием увидеть, есть ли хоть какая-то доля правды в утверждениях его предшественника и коллеги. Советский пилот тоже обратил внимание на некое сооружение, часть которого вмерзла в ледяное озеро.

6 июля 1955 года альпинист Фернан Наварра вместе со своим одиннадцатилетним сыном Рафаэлем обнаружил объект, который он посчитал Ноевым ковчегом. На подготовку экспедиции у Наварра ушло семнадцать лет. То обстоятельство, что гора Арарат находится на границе трех стран — Ирана, Турции и Советского Союза — и что между ними подписано соглашение, запрещавшее подъем на эту гору, оказалось серьезным препятствием для исследователя. Наварра втайне осуществил три попытки, пересекая опасную зону по ночам. Вот как проходила последняя из экспедиций, увенчавшаяся успехом: Наварра к ночи добрался до кромки ледников, следуя указаниям своего проводника-армянина, и поставил там палатку для ночевки, рассчитывая утром продолжить путь, пролегавший по совершенно обледенелым неприступным скалам. Ночью разразился страшный ураган, в результате чего все вокруг покрылось плотной ледяной коркой, и Фернан с Рафаэлем едва не замерзли, так как оказались под глубоким слоем снега при температуре 30 градусов ниже нуля. Утром, как рассказывал Наварра, ему удалось двинуться в путь к тому месту, которое он издалека приметил во время одной из первых своих экспедиций. Однако время он выбрал неподходящее, все было занесено снегом и покрыто льдом. Несмотря на это, ему удалось добраться до цели. С превеликими трудностями, подвергаясь смертельной опасности, он добыл из-подо льда кусок бруса длиной в 1 метр и толщиной 8 сантиметров, из которого были сделаны борта ковчега. В этом месте не было тесаных досок. Когда настало время возвращаться, Наварра был арестован пограничниками. В конце концов его все же отпустили на свободу, оставив ему все фотопленки и образец дерева. Проведенный в лабораториях Каира и Мадрида радиоуглеродный анализ древесины показал, что ее возраст составляет пять тысяч лет. Книга Наварра, вышедшая в свет на французском языке, проиллюстрирована снимками, на которых видно, как автор откалывает кусок древесины от борта ковчега, и на которых запечатлено место, где подо льдом скрыт ковчег; в ней также представлены результаты лабораторных анализов, рисунки, схемы и тому подобное.

Было еще несколько попыток разыскать Ноев ковчег, предпринимавшихся историком-миссионером доктором А. Смитом из Гринсборо (в 1951 году), специалистом по Всемирному потопу, и французским исследователем Ж. де Рике, который совершил восхождение на вулканическую вершину в 1952 году. Эти попытки были безрезультатными.

В августе 1982 года появилось сообщение о том, что на поиски Ноева ковчега отправилась, пройдя через Турцию, американская экспедиция, в составе которой было одиннадцать человек. Членом этой научной экспедиции, на которую было израсходовано около 60 тысяч долларов, был даже бывший астронавт — американец Д. Эрвин, который в 1971 году совершил высадку на Луну в ходе космической экспедиции «Аполлон-12». В своем интервью Эрвин сказал, что наблюдения предыдущих экспедиций не оставляют никаких сомнений в том, что на вершине Арарата действительно есть некое таинственное судно. К этому американский астронавт добавил, что верит в то, что это судно — Ноев ковчег. И по сей день все еще предпринимаются попытки (одна из них была повторена, например, американцами в 1994 году) разыскать ковчег.

Впрочем, есть мнение, что для того, чтобы узнать правду о великом потопе, совсем не обязательно отправляться в далекие и опасные экспедиции. Ее можно найти на страницах самой Книги.

Библия говорит, что потоп продолжался «сорок дней», а вслед за тем утверждает, что «сто пятьдесят дней». Что это — описка или ошибка? Имеются разночтения и в сроках спада воды — то ли три недели, то ли около полугода. Есть и еще одно разночтение в рассказе о потопе: взял ли праведный Ной в свой ковчег по паре всех живых существ или нечистых взял по одной паре, а чистых — по семь? Естественно, что эти расхождения не могли быть не замечены.

Придворный хирург Людовика XIV Ж. Аструк, произведший, говоря словами Гете, хирургическую операцию над Библией, резонно предположил, что в священной книге содержатся две различные версии, два противоположных варианта. Один из них может быть истинен, другой — ложен. Могут быть ложны оба варианта, но возможно и другое: речь идет о различных потопах, о событиях, происходивших в разное время, но затем слившихся в одно, — и тогда, стало быть, истинны обе версии.

Критики библейского текста единодушно признают, что в древнееврейской легенде о великом потопе, в том виде, как она изложена в книге Бытия, надо различать два первоначально самостоятельных рассказа; впоследствии эти два рассказа были искусственно объединены с целью придать им подобие некой единой и однородной легенды. Но работа по слиянию двух текстов в один сделана так небрежно, что встречающиеся там повторения и противоречия бросаются в глаза даже невнимательному читателю.

Из двух первоначальных версий легенды одна берет начало в Жреческом кодексе (Элохисте), а другая в так называемом Яхвисте. Каждому из источников свойствен особый характер и стиль, и оба относятся к различным историческим эпохам: яхвистский рассказ является, вероятно, более древним, тогда как Жреческий кодекс более поздний по времени. Яхвист был, по-видимому, написан в Иудее в начальный период существования еврейского государства, по всей вероятности, в IX или VIII веке до н. э. Жреческий кодекс появился в период, последовавший за 586 годом до н. э., когда Иерусалим завоевал вавилонский царь Навуходоносор, и евреи были уведены в плен. Но если автор Яхвиста обнаруживает живой, неподдельный интерес к личности и судьбе описываемых им людей, то автор Кодекса, наоборот, интересуется ими лишь постольку, поскольку видит в них орудие божественного промысла, предназначенное для сообщения Израилю знаний о Боге и всех тех религиозных и социальных установлениях, которые по милости Бога должны были регулировать жизнь «избранного народа». Он пишет историю не столько светскую и гражданскую, сколько священную и церковную. История Израиля в Элохисте — скорее история церкви, нежели народа. Поэтому его авторы подробно останавливаются на жизнеописании патриархов и пророков, которых Бог удостоил своим откровением, и торопится пройти мимо ряда обыкновенных смертных, упоминая только их имена, точно они служат лишь звеньями, соединяющими одну религиозную эпоху с другой, или ниткой, на которую с редкими промежутками нанизаны драгоценные жемчужины откровения. Отношение Кодекса к историческому прошлому предопределяется современной его авторам политической обстановкой. Наивысший расцвет Израиля был уже в прошлом, его независимость утеряна, а с нею исчезли и надежды на мирское благоденствие и славу. Мечты о могуществе, вызванные в душе народа воспоминаниями о блестящих царствованиях Давида и Соломона, мечты, которые могли еще на время сохраниться даже после падения монархии, давно померкли в темных тучах наступившего заката нации под влиянием суровой действительности чужеземного владычества. И вот когда не нашлось выхода для светских амбиций, неугасимый идеализм народа нашел для себя выход в другом направлении. Мечты народа устремились в другую сторону. Если они не могли найти себе места на земле, то небо оставалось еще открыто для них. Вожди Израиля стремились утешить свой народ, вознаградить его за все унижения, выпавшие на его долю в жизни материальной, и поднять его на высшую ступень жизни духовной. Для этой цели они создали сложный религиозный ритуал, чтобы с его помощью присвоить себе всю божественную благодать и сделать Сион святым городом, красой и центром Царства Божия на земле. Подобные стремления и идеалы придавали общественной жизни все более религиозный характер, выдвигая на первый план интересы храма и увеличивая жреческое влияние. Царь был заменен первосвященником, унаследовавшим от монарха даже пурпурные одежды и золотую корону.

  

Всемирный потоп. Худ. Г. Доре

Яхвист и Элохист, образовавшие вместе рассказ о Великом потопе в книге Бытия, отличаются друг от друга как по форме, так и по содержанию. Из формальных отличительных признаков, состоящих в разном наборе слов того и другого источника, важнейшим является различное наименование божества в еврейском тексте: в Яхвисте оно неизменно называется Яхве, а в Жреческом кодексе — Элохим. В русском синодальном переводе Библии названия эти передаются соответственно словами «господь» и «бог». Замена еврейского Яхве словом «господь» основана на подражании евреям, которые при чтении писания вслух всегда заменяют священное слово «Яхве», где бы оно ни встречалось в тексте, словом «адонай», что значит «господин». Но в рассказе о потопе, да и вообще во всей книге Бытия автор Кодекса избегает называть бога Яхве, заменяя его словом «элохим», которое в еврейском языке служит для обозначения бога, на том основании, что божественное имя Яхве было впервые открыто Богом Моисею, а потому не может быть применяемо к Богу до появления этого героя. Автор же Яхвиста не разделяет этого взгляда на происхождение имени Яхве и поэтому свободно применяет по отношению к божеству начиная с самого сотворения мира.

Еще более, чем словесные различия, бросаются в глаза различия в содержании яхвистского и жреческого рассказов, доходящие иногда до прямого противоречия, что является лучшим доказательством наличия разных источников легенды о потопе. Так, у автора Яхвиста различаются чистые и нечистые животные, причем первые вводятся в ковчег в количестве семи от каждого вида животных, а последние — лишь в количестве двух. Между тем, автор Кодекса не делает никакого различия между животными, но зато ограничивает число спасаемых в ковчеге животных одной парой от каждого вида. Объяснить это противоречие можно тем, что, по его представлению, различие между чистыми и нечистыми животными было впервые открыто Богом Моисею, так что Ной ничего об этом не мог знать; автор же Яхвиста наивно полагал, что человеческому роду уже в самые ранние времена было свойственно отличать чистых животных от нечистых, считая, что такое различие основано на очевидном для каждого естественном законе природы.

Другое серьезное разногласие между авторами относится к вопросу о продолжительности потопа. По яхвистскому рассказу, ливень продолжался сорок дней и сорок ночей, после этого Ной оставался в ковчеге еще три недели, пока не спала вода и не показалась земля. Таким образом, потоп продолжался всего шестьдесят один день. Из жреческого же источника явствует, что до спада воды прошло сто пятьдесят дней, а собственно потоп длился двенадцать месяцев и десять дней. Принимая во внимание, что у евреев был принят лунный календарь, двенадцать месяцев составляют триста пятьдесят четыре дня; прибавляя сюда еще десять дней, получаем солнечный год в триста шестьдесят четыре дня. Так как автор Кодекса определяет, таким образом, продолжительность потопа приблизительно в один солнечный год, то можно безошибочно утверждать, что он жил в то время, когда евреи уже научились исправлять ошибку лунного календаря, наблюдая за солнцем.

Источники обнаруживают расхождение в указании «механизма осуществления» потопа: по Яхвисту, единственной причиной катастрофы был ливень, а в Кодексе говорится, что вода хлынула одновременно с неба и из-под земли.

Наконец, автор Яхвиста заставляет Ноя строить алтарь, на котором он принес Богу жертву в благодарность за спасение от гибели во время потопа. В Кодексе же ничего не говорится об алтаре и жертвоприношении, без сомнения, потому, что по закону, которому автор остается верен, не может быть и речи о каком-либо алтаре вне Иерусалимского храма, и еще потому, что для Ноя, как для простого мирянина, было бы неслыханной дерзостью совершить самому жертвоприношение и таким образом присвоить себе функции духовенства. А этого автор Жреческого кодекса никак не мог допустить со стороны столь уважаемого патриарха.

Итак, сравнение обоих рассказов дает основание утверждать, что первоначально тот и другой имели самостоятельное существование и что яхвистский рассказ был значительно старше жреческого. Автору его, очевидно, не был известен закон о едином святилище, запрещавший жертвоприношение везде, кроме Иерусалима, — этот закон был впервые ясно сформулирован и претворен в жизнь при царе Иосии в 621 году до н. э., следовательно, яхвистский текст был составлен раньше и, быть может, намного раньше этой даты. Жреческий текст появился спустя некоторое, вероятно, довольно долгое время после этой даты, так как его автор знает закон о едином святилище и не допускает мысли о нарушении его Ноем.

Библия сообщает точные размеры ковчега, в котором поместились Ной с семейством и «чистые и нечистые» пары животных: «длина ковчега 300 локтей, ширина его 50 локтей, а высота его 30 локтей». Ковчег имел три этажа. Так как величина древневосточного «локтя» хорошо известна — она составляет 45 сантиметров, совсем нетрудно вычислить «жилую площадь» судна Ноя. Помножьте 300 на 0,45 метра — и вы получите длину ковчега, равную 135 метрам. Ширина будет равна произведению 50 на 0,45 метра, то есть 22,5 метра, а площадь палубы — произведению 135 и 22,5, то есть около 3040 квадратных метров. Так как ковчег был трехпалубный, то 3040 нужно еще умножить на 3, ив итоге получаем «полезную площадь» ковчега — 9120 квадратных метров. Здесь разместился Ной, его супруга, сыновья и невестки. На борт было взято «по паре» всех живых существ, которые, так же, как и Ной с семейством, требовали места и запасов пищи минимум на сорок дней.

Сейчас количество видов млекопитающих на земном шаре считается равным около трем с половиной тысячам, а так как взято было по паре, получаем семь тысяч особей: львов и слонов, кроликов и волков, лисиц и гиен, бегемотов и горилл, буйволов и землероек и т. д. и т. п. На 9120 квадратных метрах им бы пришлось тесновато.

А ведь есть еще около двадцати тысяч видов птиц (и это число надо умножить на два, ибо взято было «всякой твари по паре»), около пяти тысяч видов пресмыкающихся и земноводных (вновь умножьте на два) и более миллиона видов насекомых! Очевидно, вся эта прыгающая, квакающая, рычащая, чирикающая, мяукающая, хрюкающая, мычащая, визжащая орава не могла бы разместиться в Ноевом ковчеге. Что уж тут говорить о запасах пищи для всех этих живых существ, среди которых были и травоядные, и хищные, и насекомоядные, и всеядные звери, птицы, гады, букашки…

  

Ноев ковчег. Худ. Г. Доре

Столь же неправдоподобным выглядит свидетельство Библии о том, что под водой скрылись вершины самых высоких гор, за исключением «гор Араратских». Во-первых, потому, что на земном шаре есть горы, в два раза превосходящие высоту красавца Арарата. Как они могли уйти под воду, если «горы Араратские» стали прибежищем для Ноя и его семейства? Во-вторых, никаких имеющихся запасов воды не хватило бы на то, чтобы покрыть нашу планету слоем воды высотой хотя бы в 200 метров — даже в том случае, если бы растаяли все льды Антарктики и Арктики, все ледники в горах и вся влага, содержащаяся в атмосфере, выпала бы в виде проливного дождя.

Сторонники достоверности библейской легенды о потопе приводят в доказательство своей правоты тот факт, что сказания о катастрофических потопах встречаются у разных народов. Можно перечислить страны, в которых они имеют или имели место. В Азии: в Вавилонии, Палестине, Сирии, Фригии, в древней и современной Индии, в Бирме, на Малайском полуострове и на Камчатке. Интересно, что предания о потопе сосредоточены преимущественно в Южной Азии и практически отсутствуют в Восточной, Центральной и Северной Азии. В особенности замечательно то, что ни китайцы, ни японцы не сохранили в своей обширной и древней литературе ни одной народной легенды о таком всеобщем наводнении, от которого погибло все человечество или его значительная часть.

В Европе предания о потопе местного происхождения встречаются гораздо реже, чем в Азии; они были известны в Древней Греции. В Африке, включая Египет, легенды о Великом потопе, видимо, отсутствуют.

Легенды о Великом потопе ходят на островах Малайского архипелага, у туземных племен Филиппинских островов, у изолированно живших обитателей Андаманских островов в Бенгальском заливе. В Новой Гвинее и Австралии также существуют сказания о Великом потопе; встречаются они также и на небольших островах Меланезии, образующих большую дугу, которая охватывает Новую Гвинею и Австралию с севера и востока. Еще далее к востоку предания о потопе широко распространены среди полинезийцев, составляющих население разбросанных в океане большей частью маленьких островов, от Гавайских на севере до Новой Зеландии на юге. В Микронезии легенда о потопе популярна на островах Палау.

Много преданий о потопе имеется в Южной, Центральной и Северной Америке, от Огненной Земли на юге до Аляски на севере, на обоих континентах от востока до запада; притом они существуют не только среди индейских племен, но и среди эскимосов, от Аляски на западе до Гренландии на востоке.

Такова в общих чертах география распростанения подобных легенд. Находятся ли они все в связи между собой или же возникли самостоятельно в различных частях земного шара? Раньше исследователи под влиянием библейской традиции склонны были отождествлять легенды о Великом потопе, где бы таковые ни были обнаружены, с библейским преданием о Ноевом потопе, полагая, что все такие легенды являются более или менее испорченными версиями того единственного, достоверного и подлинного рассказа о великой катастрофе, который изложен в книге Бытия. Приведем в качестве примера древнеиндийскую легенду о потопе.

Никакого рассказа о великом наводнении мы не находим в Ведах, этом древнейшем литературном памятнике Индии, составленном, по-видимому, в конце II — начале I тысячелетия до н. э. Но в позднейшей санскритской литературе неоднократно встречаются различные версии сказания о потопе, причем каждая из них при общем сходстве сохраняет свои особенности. Древнейшее из известных нам преданий содержится в так называемом Саталатха Брахмана, прозаическом сочинении, посвященном вопросам священного ритуала и написанном, как полагают, незадолго до появления буддизма, то есть не позднее VI века дон. э.

«Утром принесли Ману воду для умывания, совершенно так же, как теперь ему всегда приносят воду для омовения рук. Когда он умывался, ему попала в руки рыба. Она сказала ему такое слово: «Взрасти меня, и я спасу тебя!» — «От чего ты спасешь меня?» — «Потоп снесет все земные создания; я спасу тебя от потопа!» — «Как же мне взрастить тебя?» Рыба ответила: «Пока мы малы, нам не миновать гибели: одна рыба пожирает другую. Сперва ты будешь держать меня в кувшине; когда я перерасту кувшин, ты выроешь колодец и там будешь держать меня. Когда я перерасту колодец, ты пустишь меня в море, ибо тогда мне уже нечего бояться гибели». Скоро рыба стала гхашей, а эта порода — самая крупная среди рыб. После этого она сказала: «В таком-то и таком-то году произойдет потоп. Ты должен тогда вспомнить обо мне и построить судно, а когда начнется потоп, взойди на него, и я спасу тебя от потопа». Взрастив рыбу так, как она просила, Ману пустил ее в море. И в том самом году, который предсказала рыба, он вспомнил ее совет и построил судно, а когда начался потоп, он взошел на него. Тогда рыба подплыла к нему, и он привязал канат от своего судна к ее плавнику и таким образом скоро приплыл к той далекой горе, что на севере. Тут рыба сказала ему: «Я спасла тебя; привяжи теперь судно к дереву, но смотри, чтобы вода не снесла тебя, пока ты будешь оставаться на горе; когда же вода спадет, ты можешь понемногу спуститься вниз». И он понемногу спустился с горы. Вот почему тот склон северной горы называется «спуск Ману». Потопом были уничтожены все создания; один лишь Ману уцелел…

Желая иметь потомство, он стал вести благочестивую и строгую жизнь. Он также совершил жертвоприношение «па-ка»: стоя в воде, принес жертву из осветленного масла, кислого молока, сыворотки и творога. От этого через год произошла женщина. Когда она стала совсем плотной, то поднялась на ноги, и, где она ни ступала, следы ее оставляли чистое масло. Митра и Варуна, повстречавшись с ней, спросили: «Кто ты такая?» — «Я дочь Ману», — отвечала она. «Скажи, что ты наша дочь», — сказали они. «Нет, — настаивала она, — я дочь того, кто произвел меня». Тогда они пожелали иметь в ней долю, но она, не сказав ни «да» ни «нет», прошла мимо. Она пришла к Ману, и он спросил ее: «Кто ты такая?» — «Твоя дочь», — отвечала она. «Как, ты, слава творения, ты — моя дочь?» — спросил он. «Да! — сказала она. — Теми жертвами из чистого масла, кислого молока, сыворотки и творога, которые ты принес в воде, ты произвел меня. Я — благодать; используй меня, когда будешь приносить жертвы. И если ты используешь меня, когда будешь приносить жертвы, то станешь богат потомством и скотом. Всякое благо, какое ты вздумаешь просить через меня, будет дано тебе». И вот он стал пользоваться ею во славу бога в середине жертвоприношения, а середина жертвоприношения — это все, происходящее между вступительной и заключительной жертвой. Вместе с ней он продолжал вести благочестивую и строгую жизнь, желая иметь потомство. Через нее он произвел человеческий род, род Ману, и всякое благо, которое он просил через нее, было дано ему».

Очевидно, что эта легенда имеет мало общего с библейской. Утверждать, что подобные сказания являются переделками божественного оригинала, данного людям в Библии, тем более невозможно в настоящее время, когда доказано, что библейский оригинал на самом деле вовсе не оригинал, а сравнительно поздний пересказ гораздо более древней вавилонской или, правильнее, шумерской легенды.

  

Ной. Неизвестный художник

Археологам суждено было извлечь из давно утерянных архивов Ассирии подлинную вавилонскую версию легенды. При раскопках Ниневии, составляющих славу и гордость XIX века и имеющих чрезвычайное значение для изучения истории древнего мира, английским исследователям удалось обнаружить значительную часть библиотеки царя Ашшурбанипала, царствовавшего в 668–627 годах до н. э. Этот царь, наводивший ужас на многие народы вплоть до берегов Нила, украсил свою столицу великолепными сооружениями и собрал в ее стенах из ближних и дальних стран многочисленные тексты по истории, естествознанию, грамматике и религии для просвещения своего народа. Тексты эти, в значительной части заимствованные из вавилонских источников, представляют собой клинописные таблицы из мягкой глины, впоследствии обожженные и сложенные в библиотеке. Библиотека была, по-видимому, расположена в верхнем этаже дворца, который во время последнего разграбления города рухнул от пожара, причем большинство таблиц разбилось вдребезги. Сохранившиеся потрескались и опалены огнем пылавших развалин. Ситуацию усугубили кладоискатели, которые искали здесь для себя не научные сокровища, а настоящий золотой клад, чем немало содействовали еще большей разрозненности этих драгоценных памятников. В довершение всех бед богатая солями вода, каждую весну проникающая в почву, пропитывала таблицы. Соли кристаллизовались по линиям трещин, и по мере роста кристаллы расщепляли и без того разбитые таблицы на более мелкие фрагменты. Все же благодаря кропотливому труду Д. Смита, хранителя Британского музея, множество фрагментов было восстановлено.

Подростком Джордж Смит, выходец из семьи рабочего, был принят учеником в фирму, исполнявшую заказы на гравировку по меди. Прошло несколько лет, и фирма приняла заказ, резко отличавшийся от обычных: необходимо было выгравировать таблицы, прилагавшиеся к монографии известного английского востоковеда Генри Роулинсона, добившегося успеха в расшифровке клинописных знаков, оставленных жителями Двуречья, ассирийцами и вавилонянами. Смит, гравируя значки, хранившие молчание на протяжении двадцати пяти столетий и понятные лишь считанным единицам ученых, заинтересовался причудливыми клиньями. Любознательный юноша стал с увлечением заниматься этой письменностью и вскоре достиг больших успехов в чтении «глиняных книг» Ассирии и Вавилонии.

В возрасте 21 года Смит стал реставратором в Британском музее. Основной его задачей было составлять из отдельных фрагментов, которые находят археологи в земле Междуречья, целые таблички, «страницы» глиняных книг. Естественно, что для этого надо уметь читать эти книги. И в этом деле Джорджу Смиту нет равных в мире.

Осенью 1872 года Смит был занят разбором табличек, обнаруженных при раскопках столицы Ассирии, «логова львов»- Ниневии. Впрочем, табличками назвать их было трудно. Это были груды обломков, перемешанные с землей и мусором, — все, что осталось от библиотеки могущественного царя Ассирии Ашшурбанипала, сожженной вместе с дворцом и всем городом Ниневией.

Разбирая очередной фрагмент, обломок таблички, покрытой клинописными знаками, Смит обнаружил на нем, к своему полному изумлению, такой текст:

У горы Ницир корабль остановился,

Гора Ницир корабль удержала, не дает качаться.

Один день, два дня гора Ницир держит корабль, не дает качаться,

Пять и шесть гора Ницир держит корабль, не дает качаться.

При наступлении дня седьмого Вынес голубя и отпустил я;

Отправившись, голубь назад вернулся:

Места не нашел, прилетел обратно.

Древний текст, начертанный на странице глиняной книги, на табличке, возраст которой намного превосходил время создания Библии, говорил о потопе! Джордж Смит стал искать продолжение рассказа среди фрагментов, присланных ему с раскопок в Ниневии. Оказалось, что этот рассказ входит в поэму, повествующую о героических делах Гильгамеша.

В поисках бессмертия герой отправляется к старцу Утнапиштиму, единственному из рода человеческого, кто спасся во время Всемирного потопа. Утнапиштим говорит Гильгамешу:

Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,

И тайну богов расскажу тебе я.

Шуруппак — город, который ты знаешь,

Что лежит на берегу Евфрата;

Этот город древен, близки к нему боги.

Задумало сердце богов великих потоп устроить.

Но тщетно искал Смит среди обломков табличек подробный рассказ старца Утнапиштима о потопе. Кроме приведенного выше фрагмента, в ящиках, присланных археологами, табличек с его продолжением не содержалось.

Между тем древние писцы утверждали, что повествование о делах Гильгамеша записано на двенадцати таблицах по триста строк в каждой — на одну таблицу по песне. Рассказ о потопе был на одиннадцатой таблице — но Смит держал в руках лишь ее обломки.

Тогда молодой ученый решился на рискованный шаг: он организовал экспедицию (ее финансировала газета «Дейли телеграф») на место раскопок, чтобы найти недостающие части одиннадцатой таблицы «Эпоса о Гильгамеше» (так стали называть ученые и литературоведы это древнейшее эпическое повествование о человеке, «все видавшем до края мира, познавшем моря, перешедшем горы», — этими словами начинается первая таблица-песня о деяниях Гильгамеша). Чтобы осуществить свой план, ему надо было совершить поездку в Месопотамию, отделенную от Лондона несколькими тысячами километров, и там, в многослойной толще гигантского холма, едва потревоженной предыдущими раскопками, отыскать несколько глиняных табличек, причем именно тех, которых ему недоставало. Это была задача, которую можно сравнить с поисками иголки в стоге сена. И снова произошло невероятное: ему действительно удалось найти недостающие фрагменты сказания. Он привез домой 384 таблички, в том числе и недостающую часть истории Утнапиштима, так взволновавшей его при первом чтении. Это была история потопа — не обычного наводнения, упоминание о котором можно найти в ранней мифологии чуть ли не всех народов, а совершенно определенного потопа, о котором впоследствии было рассказано в Библии, ведь судьба Утнапиштима была так похожа на судьбу Ноя!

Джорджу Смиту удалось реставрировать знаменитую эпическую поэму о Гильгамеше в двенадцати песнях, вернее, таблицах. Это великое открытие было обнародовано Смитом на собрании Общества библейской археологии 3 декабря 1872 года.

По остроумной догадке Генри Роулинсона, двенадцать песен поэмы о Гильгамеше соответствуют двенадцати знакам зодиака, так что движение рассказа в поэме как бы следует за движением солнца в течение всех двенадцати месяцев года. Эта теория до некоторой степени оправдывается местом, какое занимает в поэме легенда о потопе, изложенная в одиннадцатой песне, потому что вавилонский одиннадцатый месяц приходился как раз на дождливый сезон, был посвящен богу ветров Рамману и назывался «проклятый месяц дождей».

Герой поэмы Гильгамеш потерял своего дорогого друга Энкиду, похищенного смертью, и сам тяжело заболел. Опечаленный происшедшим и в страхе перед грядущим, он решил разыскать своего предка Утнапиштима, сына Убара-Туту, и узнать от него, как смертный человек может обрести вечную жизнь.

Утнапиштим, думал он, наверное, знает этот секрет, так как сам стал подобен богам и живет теперь где-то далеко в блаженном бессмертии. Тяжелый и опасный путь пришлось совершить Гильгамешу, чтобы дойти до него. Он должен был перейти через гору, охраняемую двуполым скорпионом, там, где заходит солнце; он шел по темной и страшной дороге, где ни разу не ступала нога смертного; он переправился на лодке через обширное море, перебрался по узкому мосту через реку смерти и наконец предстал перед лицом Утнапиштима. Но когда Гильгамеш задал своему великому предку вопрос, как человеку достигнуть бессмертия, то получил неутешительный ответ: мудрец сказал ему, что для человека не существует бессмертия. Удивленный таким ответом со стороны того, кто некогда сам был человеком, а теперь сделался бессмертным, Гильгамеш, естественно, спросил своего высокочтимого родственника, каким образом ему удалось избегнуть общей участи. На этот вопрос Утнапиштим поведал следующий рассказ о великом потопе.

Утнапиштим сказал Гильгамешу: «Я хочу открыть тебе, о Гильгамеш, сокровенное слово; умысел богов я хочу поведать тебе. Ты знаешь город Шуруппак, что лежит на берегу Евфрата; это город старинный, и боги его внушили великим богам мысль послать на землю потоп. Там был отец богов Ану, их советник и воитель Энлиль, их вестник Ниниб, их властитель Эннуги. Бог мудрости Эа также сидел вместе с ними; он передал их слова тростниковой хижине, говоря: «О, тростниковая хижина, тростниковая хижина! О, стена, стена! О, слушай, тростниковая хижина! О, внимай, стена! О, человек из Шуруппака, сын Убара-Туту, ломай свой дом, построй корабль, оставь свои богатства, бойся своей гибели! Бросай своих богов, спасай свою жизнь, возьми с собою в корабль всякие семена жизни! А корабль, который ты соорудишь, должен быть хорошо соразмерен; его ширина и длина должны соответствовать друг другу, и ты его спустишь в открытое море». — «О, господин мой, я преклоняюсь пред твоим велением и исполню его. Но что я отвечу городу и народу и его старейшинам?» Эа открыл свои уста и так сказал мне, слуге своему: «Вот что ты ответишь им: так как Энлиль возненавидел меня, то я не могу больше оставаться в вашем городе и не могу преклонить голову на земле Энлиля; я должен спуститься в глубокое море и буду жить у господина моего Эа».

Утнапиштим послушался бога Эа, собрал лес и все, что было нужно для постройки судна, и на пятый день остов был готов. Он построил его в форме баржи, на которую поставил дом в сто двадцать локтей высотой, и разделил дом на шесть ярусов, а в каждом ярусе сделал девять комнат. Он сделал в нем отверстия для спуска воды, обмазал снаружи горной смолой и древесной смолой изнутри. Затем Утнапиштим велел принести масло, зарезал волов и ягнят, наполнил кувшины кунжутным вином, маслом и виноградным вином. Он созвал народ на пир, как в новогодний день; вино лилось рекой. Когда корабль был готов -

«Нагрузил его всем, что имел я,

Нагрузил его всем, что имел серебра я,

Нагрузил его всем, что имел я злата,

Нагрузил его всем, что имел живой я твари,

Поднял на корабль всю семью и род мой,

Скот степной и зверье, всех мастеров я поднял».

Бог-солнце Шамаш назначил время, объявив: «С наступлением вечера властитель тьмы пошлет разрушительный ливень; тогда войди в ковчег и запри за собой дверь». Пришел урочный час, и с наступлением вечера властитель тьмы послал разрушительный ливень. «Я видел начало бури, но дальше смотреть на нее побоялся. Я вошел в ковчег и запер за собою дверь. Кормчему корабля, а также Пузур-Амурри, мореходу, поручил я (плавучий) дворец и все, что в нем было. Когда стало рассветать, появилось на горизонте черное облако. Рамман гремел среди небес, а боги Мужати и Лугаль предшествовали ему. Подобно гонцам, шли они по горам и равнинам; Иррагал сорвал с корабля мачту. Явился Ниниб и разразился бурей. Боги

Ануннаки вздымали кверху пылающие факелы, бросавшие яркий свет на землю. Смерч бога Раммана поднимался к небесам, и дневной свет потух во мраке». Весь день бушевала гроза, и воды вздулись до горных вершин. «Один не видел другого, люди не узнавали друг друга. Боги в небесах испугались потопа и пятились назад, карабкались по небосклону к обители Ану. Боги припадали к земле, как собаки, жались у стен. Иштар надрывалась от крика, как женщина в родовых муках; царица богов обливалась слезами и восклицала своим дивным голосом: «Да обратится в прах тот день, когда я в собрании богов накликала горе! Увы, это я накликала горе в собрании богов! Это я накликала смерть для уничтожения моих людей! Где они теперь — те, которых я призвала к жизни? Как рыбьей икрой, кишит ими море». Шесть дней и шесть ночей свирепствовал ветер; потоп и гроза опустошили землю. На седьмой день стихла гроза, и ливень, и буря, бушевавшая подобно вражескому войску. Море успокоилось, вода пошла на убыль; ураган и потоп прекратились. Посмотрел я на море: на нем лежала тишина, весь род человеческий превратился снова в глину. Там, где были поля, простиралось болото.»

Утнапиштим открыл окно, и дневной свет упал на его лицо. У него подкашивались ноги, он сел и заплакал; слезы катились по его щекам. Он смотрел на мир: везде было море. По прошествии двенадцати дней показался остров. Корабль приплыл к земле Низир; он сел на гору Низир, и гора не отпускала корабль. Прошел день, другой — гора Низир все не отпускала корабль. Прошел третий день, четвертый — гора Низир все не отпускала корабль. Прошел пятый день, шестой — гора Низир все не отпускала корабль. На седьмой день Утнапиштим выпустил голубя и дал ему улететь. Но голубь полетал немного и, не найдя нигде приюта, вернулся назад. Тогда Утнапиштим выпустил ласточку и дал ей улететь. Ласточка покружилась немного, но, не найдя нигде приюта, вернулась назад. Затем Утнапиштим выпустил ворона и дал ему улететь. Ворон улетел и увидел, что вода спала; он клевал пищу, пробирался по лужам, каркал, но назад не вернулся. Тогда Утнапиштим вывел всех из корабля и отпустил их на все четыре стороны. Он принес жертву и совершил возлияние на вершине горы. По семи в ряд он выставил жертвенные сосуды и собрал под ними в кучу тростник, кедровое и миртовое дерево. «Боги вдыхали запах, боги вдыхали благоухания. Боги, как мухи, собирались вокруг того, кто принес им жертву. Тут выступила вперед мать богов: «О вы, боги, собравшиеся здесь! Как верно то, что я не забуду этих лазоревых самоцветов, которые я ношу на шее, так же верно и то, что я буду помнить всегда эти дни и никогда их не забуду. Пусть все боги присутствуют при этом жертвоприношении, но пусть Энлиль не приходит, потому что он не размыслил, наслал потоп и обрек на гибель моих людей». Тогда подошел Энлиль и, увидев корабль, рассвирепел. Полный гнева против богов, он воскликнул: «Кто-то, я вижу, спас свою жизнь. Нет, ни один человек не останется в живых после всеобщего истребления». Тут Ниниб, вестник богов, открыл свои уста и сказал, обращаясь к воителю Энлилю: «Кто, как не Эа, мог сделать подобное дело? Ведь Эа знает все, что происходит на свете». Тогда Эа открыл свои уста и сказал, обращаясь к воителю Энлилю: «Ты, о воитель, — владыка богов, но ты не размыслил и наслал на землю потоп. На грешнике должен быть отомщен его грех, и на преступнике — его преступление. Не давай же воли своей руке, дабы не все люди погибли; пощади, дабы не все они исчезли с лица земли. Вместо потопа пусть бы лучше пришел лев и сократил род людской! Вместо потопа пусть бы лучше пришел леопард и сократил род людской! Вместо потопа пусть бы лучше пришел Голод и опустошил землю! Вместо потопа пусть бы лучше пришла богиня-чума и поразила человечество!» После этого Энлиль принял свое решение и вошел в ковчег. Он взял Утнапиштима за руку, вывел из корабля его вместе с женой и велел им стать на колени, а сам подошел к ним и благословил их: «До сих пор Утнапиштим был человеком, но отныне пусть Утнапиштим и жена его уподобятся богам и станут равными нам, пусть Утнапиштим живет далеко от земли, у устья рек». И тогда спасшегося предка Гильгамеша взяли и унесли далеко от земли, оставив жить «у устья рек».

Эта версия легенды о потопе написана на семитском языке Вавилонии и Ассирии. Но есть другая версия, отрывки которой найдены американцами при раскопках в Ниппуре. Она написана на шумерском языке, то есть на несемитском языке древнего народа, который, по-видимому, предшествовал семитам в Вавилонии и основал в нижней долине Евфрата свою собственную замечательную культуру. Город Ниппур, где была найдена эта шумерская легенда о потопе, был священным и, возможно, наиболее древним религиозным центром страны, и местный бог этого города Энлиль стоял во главе вавилонского пантеона. Судя по начертанию письма, текст таблички, на которой записана легенда, относится, вероятно, к 2100 году до н. э. Но сама легенда, надо полагать, гораздо древнее, потому что в конце третьего тысячелетия, когда был написан текст таблички, шумеры как отдельный народ уже перестали существовать, растворившись в семитском населении страны, и их язык уже стал мертвым языком, хотя древняя литература и содержащиеся в ней священные тексты служили еще предметом изучения и переписывались жрецами и писцами. В результате открытия шумерской версии легенды о потопе возникло предположение о том, что сама легенда ведет свое происхождение от времени, предшествовавшего занятию долины Евфрата семитами, которые, поселившись в новой стране, заимствовали легенду о потопе от своих предшественников — шумеров. Интересно отметить, что шумерская версия легенды о потопе служит продолжением рассказа, к сожалению, весьма отрывочного, о сотворении человека. Согласно этому рассказу, люди были созданы богами раньше животных. Таким образом, шумерская легенда сходится с библейским рассказом в книге Бытия, поскольку и здесь и там сотворение человека и великий потоп трактуются как два тесно связанных между собой события первоначальной истории мира. При этом шумерское сказание совпадает не с жреческим, а с яхвистским источником, изображая такую последовательность событий, при которой сотворение человека предшествовало сотворению животных.

Героем этой легенды был Зиусудра — царь и жрец бога Энки — шумерского божества, соответствующего семитскому Эа. Изо дня в день он служил богу, смиренно повергаясь ниц перед ним и исполняя у алтаря установленные обряды. В награду за такое благочестие Энки сообщает ему, что по требованию Энлиля на совете богов решено истребить человеческий род посредством ливня и бури. Прежде чем сделать святому человеку это своевременное предупреждение, божественный друг просит его отойти к стене, говоря: «Стань у стены слева от меня, и у стены я скажу тебе слово». Эти слова находятся в очевидной связи с тем странным местом в семитской версии легенды, где Эа начинает свое предупреждение Утнапиштиму в таких выражениях: «О, тростниковая хижина, тростниковая хижина! О, стена, стена! О, слушай, тростниковая хижина! О, внимай, стена!» Два похожих места в обеих версиях легенды заставляют предположить, что доброжелательный бог, не желая прямо сообщить смертному человеку тайное решение богов, прибегает к уловке и шепотом доверяет тайну стене, по другую сторону которой он предварительно поставил Зиусудру. Таким образом праведный человек подслушал чужой разговор и узнал роковую тайну, тогда как его божественный покровитель имел возможность впоследствии утверждать, что он не открыл человеку умысла богов. Эта уловка приводит на память известную древнегреческую легенду о том, как слуга царя Мидаса открыл, что у его господина ослиные уши, и, не будучи в состоянии удержаться, чтобы не выболтать кому-нибудь этой тайны, шепотом рассказал ее пещере и засыпал пещеру землей, но на этом месте вырос тростник, и шелест его листьев, волнуемых ветром, разнес по всему свету секрет об уродстве царя. Та часть таблицы, в которой, вероятно, содержалось описание того, как строился ковчег и как сел в него Зиусудра, потеряна, а сохранившаяся часть сразу захлестывает нас волнами потопа:

Все бури с небывалой силой разбушевались одновременно.

И в тот же миг потоп залил главные святилища.

Семь дней и семь ночей потоп заливал землю,

И огромный корабль ветры носили по бурным водам.

Потом вышел Уту, тот, кто дает свет небесам и земле.

Тогда Зиусудра открыл окно на своем огромном корабле,

И Уту, герой, проник своими лучами в огромный корабль.

Когда свет солнца засиял над ковчегом, Зиусудра пал ниц перед богом-солнцем и принес в жертву вола и овцу. Здесь опять пробел в тексте, а вслед за тем мы читаем, что царь Зиусудра пал ниц перед богами Ану и Энлилем. Гнев Энлиля против людей теперь как будто смягчился, как можно понять из его слов, относящихся к Зиусудре: «Жизнь, подобную жизни бога, я дарую ему». И дальше: «Вечную душу, подобную душе бога, я сотворю для него». Это значит, что герой легенды о потопе обрел дар бессмертия или даже превратился в бога. Дальше ему преподносится титул «Хранителя семени человеческого рода» и отводится обитель на горе. Конец легенды нам неизвестен.

После открытия «Эпоса о Гильгамеше» стало ясно, что история потопа, изложенная в Библии, является лишь пересказом более древней легенды, созданной в Междуречье. Джордж Смит извлек одиннадцатую песню эпоса из 20 тысяч табличек, составлявших библиотеку повелителя Ассирии Ашшурбанипала. Ассирийцы заимствовали рассказ о Гильгамеше у более древних жителей долины Тигра и Евфрата — вавилонян. В XX столетии в земле Двуречья были открыты памятники еще более древнего народа — шумеров. Чем больше изучали ученые шумерскую культуру, мифологию, литературу, тем яснее им становилось, что Библия обязана шумерам целым рядом своих сюжетов.

Библия говорит о первозданном океане. По древнейшим представлениям шумеров, такой океан также существовал перед сотворением мира. И по Библии, и по шумерской космогонии, этот океан разделился на небесный свод и плоскую землю, отделенные друг от друга воздухом — вечно движущейся, всепроникающей «атмосферой», из которой были созданы небесные светила: солнце, луна, планеты, звезды. Потом — последовательность изложения событий в шумерских мифах и в Библии одна и та же — появились растения, животные и человек. И по Библии, и по шумерским преданиям, материалом для создания первого человека послужила глина.

Ева, как утверждает Библия, сотворена из «ребра Адамова». Почему из ребра? Над этим вопросом долго бились и теологи, и историки религий. Но когда стал известен шумерский миф о боге Энки и богине Нинхурсаг, стало ясно, что здесь мы имеем дело, говоря словами одного из востоковедов, с «одной из первых в истории литературных ошибок». В шумерском языке слово «ти» означает и «ребро», и «давать жизнь». Поэтому богиня, созданная для того, чтобы исцелить боль в ребре повелителя вод шумерского бога Энки, носила имя Нинти, что означало и «госпожа ребра», и «госпожа, дающая жизнь». Согласно же Библии имя Ева означает «Та, что дает жизнь», а создана Ева из ребра Адама (хотя по-древнееврейски слова «дающая жизнь» и «ребро» звучат по-разному).

Разумеется, шумеры не могли оказать прямого влияния на древнееврейскую литературу, потому что сами исчезли задолго до того, как появились евреи. Однако нет никаких сомнений в том, что шумеры многое дали хананеям, непосредственным предшественникам евреев в стране, которая позже стала называться Палестиной, а также соседним народам — ассирийцам, вавилонянам, хеттам, хурритам и арамеям.

Очевидно, что богобоязненный царь Зиусудра, бессмертный старец Утнапиштим и благочестивый патриарх Ной — одно и то же лицо, лишь по-разному названное шумерами, вавилонянами и авторами Библии. И столь же очевидно, что библейская история потопа восходит к шумерской мифологии, создававшейся за несколько тысяч лет до того, как была написана священная книга иудеев и христиан. Творцы Библии жили в стране, не знавшей ни губительных ураганов, ни грандиозных наводнений, ни мощных разливов рек. Всем этим стихийным бедствиям подвергалась земля Месопотамии, страна шумеров. Быть может, рассказ о потопе — не библейский, а шумерский — отражает реальное событие, произошедшее за много тысяч лет до нашей эры? Тем более что потоп упоминается не только в поэтическо-религиозных произведениях шумеров, но и в их хронологических таблицах, в списках легендарных царей. Причем история Шумера делилась на два периода: период правления царей «до потопа» и правления царей «после потопа».

В конце III тысячелетия до н. э. шумерские жрецы составили список, подобный нашим хронологическим таблицам из учебников истории. Список начинался именами восьми царей, правивших Шумером. Два первых царя правили в городе Эриду, следующие три — в городе Бадтибира, затем правили в городах Ларак и Сиппар, последним перед потопом правил царь города Шуруппак. «Всего 8 царей, 5 городов. — говорит список. — Затем был потоп. После него была вновь ниспослана свыше царская власть». В этом списке приведены имена царей, правивших невероятно длительное время: Энмелуанн из Бадтибиры, который сидел на троне 432 000 лет, Алалгар, царствовавший 36 000 лет, и другие. Восемь царей правили в общей сложности 241 200 лет! Далее идет перечень «царей после потопа», начинающийся с «первой династии Киша», после нее приводятся имена и годы правления многочисленных династий различных городов-государств Шумера — Урука, Ура, Лагаша и т. д. После потопа, как видно, богоподобные шумерские цари умирали более молодыми, но все же Этана, царь города Киш, первым объединивший страну, правил 1560 лет, Агга — 625, Гильгамеш — 126 лет.

Первоначально достоверность списка царей, особенно его начала, вызывала у историков большое сомнение. По мере того как шли раскопки в земле Двуречья, археологам и шумерологам удавалось отождествить того или иного царя из списка с реальной личностью правителя какого-либо города Шумера. Разумеется, фантастически длинные сроки правления первых царей Шумера не соответствуют действительности, так же как и годы жизни библейских патриархов, включая праведного Ноя, «на шестисотом году жизни» которого произошел всемирный потоп. Но столь же несомненно, что деление истории Шумера на эпоху «до потопа» и эпоху «после потопа» далеко не случайно.

Это подтверждает не только «список царей», но и другие шумерские источники. В одном из них говорится о том, что потоп все уничтожил. «После потопа, который уничтожил все, царская власть вновь спустилась с небес и город Киш стал местом правления царей» («до потопа» царская власть впервые «спустилась с небес» в город Эриду).

В другой табличке, найденной в городе Лагаш и посвященной истории Шумера от «начальных времен» до правления царя Гудеа (личности реальной, чей скульптурный портрет относится к одному из лучших образцов шумерского искусства), говорится о потопе, который «все смыл», «разрушил земли» и причинил человечеству беды, хотя «семя человеческое было спасено». Вероятно, в сознании людей той далекой эпохи в сказание о «всемирном потопе» трансформировалось какое-то реальное событие.

Доказательство того факта, что землю Междуречья 5000–6000 лет назад действительно постигло стихийное бедствие, что оно носило характер катастрофы и его можно назвать «потопом», хотя и не всемирным, снова предоставила археология.

Английский археолог Леонард Вулли на протяжении двенадцати зимних сезонов, с 1922 по 1934 год, вел систематические раскопки на юге Ирака в Уре — одном из древнейших городов мира. В 1929 году он завершил раскопки царского кладбища. Сокровища, найденные в могилах, убедили Вулли в том, что следует копать еще глубже, чтобы найти истоки шумерской культуры. Для начала стали работать в маленькой квадратной шахте площадью полтора на полтора метра.

«Мы углубились в нижний слой, состоявший из обычной, столь характерной для населенных пунктов смеси мусора, распавшихся необожженных кирпичей, золы и черепков. Примерно в таком же мусоре располагались и гробницы, — рассказывает Вулли в своей книге «Ур халдеев», — на глубине около метра внезапно все исчезло: не было больше ни черепков, ни золы, а одни только чистые речные отложения. Араб-землекоп со дна шахты сказал мне, что добрался до чистого слоя почвы, где уже ничего не найдено, и хотел перейти на другой участок. Я спустился вниз, осмотрел дно шахты и убедился в его правоте, но затем сделал замеры и обнаружил, что «чистая почва» находится совсем не на той глубине, где ей полагалось бы быть. Поэтому я приказал землекопу спуститься вниз и продолжать работу. Араб неохотно начал углублять шахту, выбрасывая на поверхность чистую землю, в которой не было никаких следов человеческой деятельности. Так он прошел еще два с половиной метра, и вдруг появились кремневые осколки и черепки расписной посуды».

Вулли вновь спустился в шахту, осмотрел ее, а затем вызвал других участников экспедиции, изложив им суть дела. Они были озадачены: почему вслед за «чистым» слоем, не сохранившим никаких следов деятельности человека, вдруг вновь появляется культурный слой, свидетельствующий, что здесь жили люди?

«Подошла моя жена, и я обратился к ней с тем же вопросом. «Ну, конечно, здесь был потоп!» — ответила она, не задумываясь. И это был правильный ответ, — пишет Вулли, — однако вряд ли уместно говорить о Всемирном потопе, ссылаясь на единственную шахту площадью в какой-то квадратный метр. Поэтому в следующий сезон площадь раскопа была увеличена. В конечном итоге котлован площадью двадцать три метра на восемнадцать достиг глубины девятнадцати метров».

Вулли пришел к выводу, что «потоп действительно был, и нет никакой нужды доказывать, что именно об этом потопе идет речь в списке царей, в шумерской легенде, а следовательно, и в Ветхом Завете. Разумеется, это отнюдь не означает, что все подробности легенды достоверны. В основе ее лежит исторический факт, однако поэты и моралисты излагают историю потопа каждый на свой лад. Вариаций много, но суть остается неизменной. В Библии говорится, что вода поднялась на восемь метров. По-видимому, так оно и было. Шумерская легенда рассказывает, что люди до потопа жили в тростниковых хижинах. Мы нашли эти хижины в Уре и в Эль-Обейде. Ной построил свой ковчег из легкого дерева, а затем просмолил его битумом. Как раз в самом верхнем слое наносов мы нашли большой ком битума со следами корзины, в которой он хранился. Я сам видел, как природный битум из месторождений Хита в среднем течении Евфрата грузят в такие корзины и отправляют вниз по реке».

Разумеется, говорит Вулли, это был не Всемирный потоп, а всего лишь наводнение, затопившее населенные районы между горами и пустыней в долине Тигра и Евфрата. Но для тех, кто в этой долине жил, она была целым миром. «Большая часть обитателей долины, вероятно, погибла, и лишь немногие пораженные ужасом жители городов дожили до того дня, когда бушующие воды начали наконец отступать от городских стен. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они увидели в этом бедствии божью кару согрешившему поколению и так описали его в религиозной поэме. И если при этом какому-то семейству удалось на лодке спастись от наводнившего низменность потопа, его главу, естественно, начали воспевать как легендарного героя».

Кем же были люди, пережившие потоп? Были ли они шумерами? Леонард Вулли, проводя раскопки Ура, обнаружил, что классической культуре шумеров предшествовала другая, более древняя.

Эта культура была обнаружена экспедицией Британского музея 1918–1919 годов под руководством молодого ассириолога Р. Холла. По холму, где впервые были найдены ее следы, эта культура стала именоваться «Эль-Обейдской», или «Эль-Убейдской». Холл раскопал здесь часть древнейшего в Месопотамии храма, относящегося к середине III тысячелетия до н. э. Святилище стояло на искусственно сооруженной террасе, которая, в свою очередь, покоилась на стенах из о б ожженого кирпича. Наверх вела лестница из известняка. По обеим ее сторонам стояли изваяния львиных голов в натуральную величину, сделанные из битума и покрытые медью. Широко открытые глаза из красной яшмы, белого ракушечника, зеленого стеатита и красный высунутый язык производили жуткое впечатление. Над входом в храм некогда помещался большой рельеф, изображавший орла с головой льва, держащего в когтях двух оленей. На внешней поверхности алтаря находился знак планеты Венеры — символ богини Инанны, «владычицы небесных высот». Несмотря на поразительные находки, раскопки были остановлены — средств на их дальнейшее проведение не хватило. К Эль-Убейдской культуре через несколько лет вернулся Леонард Вулли.

«До сих пор неясно, можно ли называть людей периода Эль-Убейда шумерами. Но одно совершенно очевидно: созданная ими культура не была бесплодной, она пережила потоп и сыграла немалую роль в развитии шумерской цивилизации, позднее достигшей пышного расцвета. Среди прочих ценностей они передали шумерам и легенду о Всемирном потопе. Это не вызывает сомнений, так как именно они пережили это бедствие и никто другой не мог бы создать подобной легенды», — так писал Вулли, подводя итоги своим раскопкам в Уре. В настоящее время можно с большой долей уверенности сказать, что люди, пережившие потоп, создатели культуры Убейда, шумерами не были.

Шумеры были в долине Тигра и Евфрата пришельцами, хотя и очень древними. А до шумеров в Междуречье жил народ, создавший цивилизацию Убейда. По отношению к нему шумеры были такими же кочевниками-варварами, пришедшими извне, а затем усвоившими достижения культуры оседлого народа, какими были по отношению к шумерам вавилоняне. Еще четверть века назад считалось, что убейдцы были примитивными обитателями болот, жили в тростниковых хижинах, охотились, ловили рыбу и лишь иногда занимались земледелием, подобно современным обитателям юга Ирака («болотным арабам»). Однако археологические исследования представили культуру Эль-Убейда в новом свете. Именно тогда был совершен стремительный скачок от «дикости» к цивилизации. Именно тогда был одомашнен крупный рогатый скот, изобретены колесо и плуг. Именно тогда начали возводиться первые дворцы и храмы. Именно тогда возникли древнейшие города Двуречья — Эриду, Ур, Урук. Именно тогда орудия из камня начинают заменяться орудиями из металла. Словом, у истоков культуры шумеров, которые были учителями вавилонян, стоит культура Убейда. Но кто такие сами убейдцы? Сопоставив все известные данные, исследователи пришли к выводу, что земледельческий народ, владевший искусством тонкой обработки камня, возделывавший землю каменными мотыгами и размалывавший зерно в каменных ступках и ручными жерновами, пришел в плодородную долину Евфрата из области на юго-западе современного Ирана около шести тысяч лет назад. Именно там была обнаружена керамика, похожая на керамику убейдцев.

С. Крамер, знаток шумерского языка и литературы, проанализировав названия древнейших шумерских городов, таких как Эриду, Ур, Ларса, Урук, Лагаш, Ниппур, Киш и др., пришел к выводу, что они не являются шумерскими. А это говорит о том, что язык создателей городов, бывших в эпоху Убейда еще поселками, не шумерский, а иной. Точно так же нельзя объяснить, исходя из законов шумерского языка, названия двух великих рек Месопотамии — Тигра и Евфрата (в клинописных текстах они читаются как «Идиглат» и «Буранун»). Названия рекам также дали первые поселенцы на их берегах — убейдцы. Убейдскими, а не шумерскими оказываются слова, обозначавшие различные профессии в древнем Шумере: крестьянин, плотник, купец и т. д. Это опять-таки говорит о том, что профессии крестьянина, плотника, купца и многие другие возникли до появления шумеров в Двуречье, и «изобретателями» этих профессий были люди, говорящие на другом языке. На каком? Список убейдских слов, дошедших до нас, невелик. Это имена богов, названия рек, городов, профессий. Анализ же их показывает, что в убейдском языке есть ряд черт, сближающих его с языками дравидов, населяющих Южную Индию.

Какое же реальное событие дало толчок к созданию мифа о потопе? Многие исследователи полагали, что легендарный потоп происходил не в одном месте, а был связан с катастрофой, имевшей большие масштабы. Другие исследователи предлагали объяснить вавилонское и еврейское предания о великом потопе теми наводнениями, которым ежегодно подвергается нижняя долина Евфрата и Тигра вследствие местных проливных дождей и таяния снегов в горах Армении. Основанием для этой легенды послужили ежегодные наводнения во время дождливого и ветреного сезона, продолжавшиеся в Вавилонии несколько месяцев, в течение которых целые округа в долине Евфрата затапливались водой. Дожди и ветры причиняли огромные опустошения до тех пор, пока усовершенствованная система каналов не урегулировала разлив Евфрата и Тигра; с тех пор то, что раньше было проклятием для страны, превратилось в благо и повлекло за собой то изумительное плодородие, которым так славилась Вавилония.

По этой гипотезе, великий потоп был вызван необычайным ливнем, который, впрочем, был лишь на удивление сильным проявлением традиционного сезонного ненастья. Огромные опустошения, вызванные им на большом пространстве долины, произвели неизгладимое впечатление на переживших катастрофу людей и их потомство. В пользу такого взгляда говорит тот факт, что как вавилонское предание, так и древнейшая форма еврейского предания указывают на проливной дождь как на единственную непосредственную причину наводнения.

Подобные бедствия случались в этих краях и сравнительно недавно. Когда английский археолог Лофтус, впервые произведший раскопки на месте древнего города Эрех, 5 мая 1849 года прибыл в Багдад, он застал местное население в паническом страхе. Вследствие быстрого таяния снегов в Курдских горах и необычайно большого переброса воды из Евфрата через канал Сеглавия вода в Тигре поднялась в ту весну на 5 футов выше максимального уровня в обычные годы. Подъем воды превзошел даже уровень 1831 года, когда река опрокинула городские стены и в одну ночь разрушила не менее

7 тысяч домов, в то время как свирепствовавшая кругом чума производила страшное опустошение среди населения. За несколько дней до прибытия английского отряда турецкий паша Багдада собрал все население и велел ему для предотвращения опасности построить вокруг городских стен прочную и высокую насыпь; чтобы земля не осыпалась, она была снаружи укреплена щитами из плетеного камыша. Внутренняя часть города была таким образом защищена от воды, которая все же просачивалась через рыхлую наносную почву и проникала в погреба. За стенами города вода поднялась на 2 фута выше берега. Со стороны реки преградой для наводнения служили только дома, частью очень старые и ветхие. Момент был критический. Люди днем и ночью сторожили ограждения. Если бы где-нибудь плотина или укрепление не выдержали, то Багдад был бы целиком снесен водой.

К счастью, укрепления устояли перед напором воды, наводнение постепенно пошло на убыль. Страна на многие мили вокруг лежала под водой, и за пределами плотины не было никакой возможности сообщаться иначе как на лодках, из которых были сооружены паромы. Город на время превратился в остров среди обширного моря. Прошел целый месяц, прежде чем жители смогли верхом выезжать из Багдада. Испарения от застоявшейся воды послужили причиной вспышки малярии, из населения в 70 тысяч человек не менее 12 тысяч погибло от болезни.

Если наводнения, вызываемые таянием снегов в горах Армении, еще в XIX веке являлись угрозой существованию городов в речной долине, то следует допустить, что такую же угрозу они представляли и в древности. В таком случае вавилонское предание о гибели города Шуруппак от наводнения, пожалуй, имеет под собой фактическое основание. Правда, город этот был уничтожен окончательно, по-видимому, пожаром, а не водой; но ничто не мешает предположить, что он еще раньше погиб от наводнения, а потом был вновь отстроен.

Леонард Вулли был твердо убежден в том, что обнаружил следы того потопа, который нашел свое отражение в Библии. Однако далеко не все исследователи разделяют уверенность английского археолога. В начале 30-х годов XX века соотечественник и коллега Вулли профессор С. Лэнгдон раскапывал другой, не менее древний, чем Ур, город Междуречья — Киш. И здесь культурные слои были разделены слоем ила. Тот же потоп, что пережил Ур? Но почему тогда «потопный» пласт в Уре имеет толщину три с половиной метра, а в Кише — всего лишь полметра? Киш находится от Персидского залива на значительно большем расстоянии, чем Ур, до него могли дойти менее мощные валы наводнения, принесшие соответственно меньший слой ила. Более тонкий слой наноса в районе Киша может объясняться не только тем, что здесь наводнение было уже на излете, но и особенностями рельефа местности. Там, где вода свободно растекалась по равнине, она равномерно распределяла приносимый ею ил, а встретив возвышение или скалу, она накапливала у ее подножия большую массу ила и создавала более толстый пласт отложений. Так как рельеф местности, каким он был 4–5 тысяч лет назад, установить практически невозможно, то открывается широкое поле для всевозможных догадок относительно того, почему в одной местности слой отложений толще, а в другой — тоньше.

Раскопки, проведенные в самых разных городах Двуречья — Уре и Кише, Уруке и родине Утнапиштима Шуруппаке, в столице царей Ассирии Ниневии, показали, что все эти города подвергались катастрофическим наводнениям (так, в Ниневии на глубине порядка 18 метров был обнаружен «потопный» слой толщиной от полутора до двух метров). И все же, что стало основанием для создания легенды о самой кошмарной катастрофе в истории человечества: грандиозное наводнение, единовременно затопившее всю Месопотамию, или ряд таких наводнений, происходивших в различное время?

Чем больше мы узнаем об истории Междуречья, тем более правдоподобной представляется нам вторая версия: потопов было несколько. «Потопный» слой, обнаруженный Лэнгдоном в Кише, датируется примерно 3100 годом до н. э. Вулли обнаружил следы всемирного потопа в слое, относящемся к 3500 году до н. э. Слои потопа в Шуруппаке, так же как и в Уруке, датируются по-иному. Это говорит о том, что Двуречье пережило не один потоп.

Более того, многие исследователи совершенно справедливо сомневаются в том, действительно ли Вулли нашел следы того катаклизма, который заставил шумеров делить исторические события на события, произошедшие до потопа и после него. Нет причин сомневаться в достоверности исторического события, которое позднее стали называть

Всемирным потопом. Южный Ирак — это страна, где наводнения — обычное явление. Надо полагать, что одно из них и было тем самым Всемирным потопом, историю которого пересказывают вот уже в течение пяти тысяч лет. Все исторические события, происходившие до него, дошли до нас в виде довольно путаных мифов, а сам Всемирный потоп отличался от прочих событий тем, что унес несметное число человеческих жизней и причинил огромные разрушения. Возможно, однако, что случившееся одновременно с ним какое-то важное политическое событие придало этому наводнению особое значение.

Археологические раскопки до сих пор не подтвердили того факта, что такая крупная катастрофа постигла всю Вавилонию. Это говорит о том, что хотя наводнения в этой области могли быть весьма крупными, они едва ли выходили за рамки локальной катастрофы. Кроме того, возможно и совершенно иное объяснение происхождения этого «потопного» слоя в Уре. Некоторые исследователи считают его так называемым эоловым образованием, возникшим в результате деятельности ветров и не имеющим ничего общего с потопом.

Вероятно, ближе всего к истине находится теория крупнейшего российского шумеролога и ассириолога профессора Игоря Михайловича Дьяконова. Комментируя переведенный им на русский язык «Эпос о Гильгамеше», он не рассматривает конкретные потопы и другие стихийные бедствия, постигавшие долину Междуречья, а рисует общую картину жизни древнейших земледельцев. «Оттесненные своими соседями в болотные низовья Евфрата, шумерские племена нашли здесь необыкновенно плодородную почву: даже при тех примитивных орудиях труда, какими располагали шумеры в начале III тысячелетия до н. э., с гектара снимали по 25 центнеров ячменя. Однако эта благодатная почва только тогда стала давать человеку верный и постоянный урожай, когда ему удалось обуздать стихию реки, ежегодно заливавшей низины. В некоторые годы — если половодье совпадало с ураганным ветром с Персидского залива — вода разрушала ветхие тростниковые селения шумеров и надолго затопляла и заболачивала освоенные ими поля. Впоследствии шумерская традиция делила историю своей страны на два резко отделяющихся друг от друга периода — мифическую древность «до потопа» и историческую эпоху «после потопа», иначе говоря, на время до создания в Шумере системы отводящих и оросительных каналов и бассейнов и после него».

Таким образом, речь должна идти не о каком-то конкретном потопе, а о периодических наводнениях, которые позднее слились в одно мифологическое представление о всемирном потопе, после которого начался новый период жизни жителей и государств Месопотамии. О том же, что географический кругозор шумеров был весьма узок, наглядно свидетельствует отрывок из шумерского эпоса «Энмеркар и правитель Аратты», в котором, описывая царивший некогда на земле «золотой век», поэт утверждает:

В стародавние времена земли Шубур и Хамази,

Многоязычный Шумер, великая земля божественных законов владычества,

Ури, земля во всем изобильная,

Марту, земля, отдыхающая в мире,

Вся Вселенная, все народы в полном согласии Прославляли Энлиля на одном языке.

«Страна Ури» — это находящиеся на севере Двуречья Аккад и Ассирия. «Земли Шубур и Хамази» — Западный Иран. «Земля Марту» — территория от реки Евфрат на запад, вплоть до Средиземного моря, включая и Аравию. Это и есть «вся земля» в представлении шумеров. В эпоху же, когда первые жители долины Тигра и Евфрата покорили эти реки, создав систему ирригации, их географический кругозор был еще уже и «всем миром» считалась территория Междуречья. Если это так, то «всемирным» мог оказаться любой потоп, любое наводнение, заливавшее низменные земли колыбели человеческой культуры.

Еще один рассказ о колоссальной катастрофе, уничтожившей человеческую цивилизацию, дошел до нас из литературного источника. Уже много столетий трагедия Атлантиды занимает ученых, поэтов, политиков, любителей-дилетантов, писателей и метафизиков. Это объясняется, конечно, тем, что история Атлантиды загадочна и драматична. Однако интерес к ней столь различных людей и их противоречивые суждения, видимо, вызваны прежде всего тем, что их стремление раскрыть эту тайну диктовалось глубоко заложенной в человеческой натуре потребностью познать неизвестное. Возможно, это своего рода ностальгия, таящаяся в глубине души почти каждого человека, тоска о потерянном рае, о садах Эдема, о золотом веке, о колыбели рода человеческого, о древнем и воображаемом театре, где можно проиграть все желанные роли, осуществить в некоей легендарной стране, «если бы она была», все свои мечты.

Тем не менее, за всем этим стоит древняя традиция. Впервые она появляется в серьезных философских трудах Платона, признанного авторитета. То, о чем он написал, дало пищу для размышлений самым высоким умам. Поскольку эта тема выделялась на фоне скучной действительности, она позволяла мыслителям развивать свои фантазии и отождествлять с Атлантидой свои самые сокровенные мечты и идеалы. Возникали бесчисленные концепции и толкования, зачастую весьма субъективные, делались самые противоречивые выводы, которые их авторы яростно отстаивали. Таким образом возник целый цикл полемических трудов с предположениями, утверждениями, опровержениями, взаимоисключающими теориями.

Первоначальную версию, первые сведения об Атлантиде мы находим только у одного автора. Они изложены в двух диалогах Платона, в «Тимее» и «Критии», которые были задуманы как две части трилогии. Платон отвел им место за диалогом «Государство» и намеревался развивать в них основные идеи, изложенные в этом диалоге.

«Тимей» — полностью законченное произведение. Это один из величайших трудов Платона о мироздании. Второй диалог, «Критий», не завершен: он внезапно обрывается как раз на том месте, где речь идет об Атлантиде.

Имя Платона означает «широкий»: так прозвали его в юности за широту плеч и продолжали звать в зрелости за широту ума. Он происходил из знатнейшего афинского рода, предком его был Солон, великий афинский законодатель, «мудрейший из семи мудрецов». Смолоду Платон писал стихи, но однажды, когда он нес в театр только что сочиненную трагедию, услышал разговор Сократа, швырнул свою трагедию в огонь и стал самым преданным учеником великого философа. Когда афинская народная власть казнила учителя, Платон возненавидел эту демократию на всю жизнь.

В беседе с Сократом Критий излагает сказание, якобы привезенное Солоном из Египта. «Солон рассказывал, что, когда он в своих странствиях прибыл туда, его приняли с большим почетом; когда же он стал расспрашивать о древних временах сведущих среди жрецов, ему пришлось убедиться, что ни сам он, ни вообще кто-либо из эллинов, можно сказать, почти ничего об этих предметах не знает». Старый жрец пояснил причину этого: «Вы все юны умом, ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени. Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей, и притом самые страшные — из-за огня и воды, а другие, менее значительные, — из-за тысяч других бедствий».

Благодаря особенностям природы Египта эта страна не подвергалась катастрофическим разрушениям, и ее жители сохранили в своей памяти подлинную историю человечества, неоднократно пережившего гибель и возрождение: «Какое бы славное или великое деяние или вообще замечательное событие ни произошло, будь то в нашем краю или в любой стране, о которой мы получаем известия, все это с древних времен запечатлевается в записях, которые мы храним в наших храмах; между тем у вас и прочих народов всякий раз, как только успеет выработаться письменность и все прочее, что необходимо для городской жизни, вновь и вновь в урочное время с небес низвергаются потоки, словно мор, оставляя из всех вас лишь неграмотных и неученых. И вы снова начинаете все сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось в древние времена в нашей стране или у вас самих». Жрец рассказывает Солону историю его собственного города: «.. перед самым большим и разрушительным наводнением то государство, что ныне известно под именем Афин, было и в делах военной доблести первым, и по совершенству всех своих законов стояло превыше сравнения; предание приписывает ему такие деяния и установления, которые прекраснее всего, что нам известно под небом».

Солон узнал, что Афины гораздо древнее египетского Саиса, в храме которого и происходила эта беседа: «.весь этот порядок и строй богиня (Афина) еще раньше ввела у вас, устрояя ваше государство, а начала она с того, что отыскала для вашего рождения такое место, где под действием мягкого климата вы рождались бы разумнейшими на Земле людьми. Любя брани и любя мудрость, богиня избрала и первым заселила такой край, который обещал порождать мужей, более кого бы то ни было похожих на нее самое. И вот вы стали обитать там, обладая прекрасными законами, которые были тогда еще более совершенны, и превосходя всех людей во всех видах добродетели, как это и естественно для отпрысков и питомцев богов».

Афины, по словам старого жреца, стали центром, из которого по миру разошлось множество мудрых установлений, например разделение общества на «сословие жрецов, обособленное от всех прочих, затем сословие ремесленников, в котором каждый занимается своим ремеслом, ни во что больше не вмешиваясь, и, наконец, сословия пастухов, охотников и земледельцев». Сословие воинов занимало в афинском обществе особое место. «Его члены получали все нужное им для прожития и воспитания, но никто ничего не имел в частном владении, а все считали все общим и притом не находили возможным что-либо брать у остальных граждан сверх необходимого». Воины и жили обособленно, «имели общие жилища, помещения для общих зимних трапез и вообще все то по части домашнего хозяйства и священных предметов, что считается приличным иметь воинам в государствах с обобщенным управлением, кроме, однако, золота и серебра: ни того, ни другого они не употребляли ни под каким видом, но, блюдя середину между пышностью и убожеством, скромно обставляли свои жилища, в которых доживали до старости они сами и потомки их потомков, вечно передавая дом в неизменном виде подобным себе преемникам».

Искусство и наука также распространились по миру из Афин. Но самое главное деяние жителей древних Афин, память о котором стала сокровенным знанием египетских жрецов и которое превысило величием и доблестью все остальные, это то, что Афины положили «предел дерзости несметных воинских сил, отправлявшихся на завоевание всей Европы и Азии, а путь державших от Атлантического моря». Старый жрец рассказал, что в давние времена «через море это в те времена возможно было переправиться, ибо еще существовал остров, лежавший перед тем проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами Ливию (Африку) и Азию, вместе взятые, и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов — на весь противолежащий материк, который охватывал то море, что и впрямь заслуживает такого названия (ведь море по эту сторону упомянутого пролива являет собой всего лишь бухту с неким узким проходом в нее, тогда как море по ту сторону пролива есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа материком). На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возник великий и достойный удивления союз царей, чья власть простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть материка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении (Италии). И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши, и наши земли, и все вообще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство ваше явило всему миру блистательное доказательство своей доблести и силы, всех превосходя твердостью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, но из-за измены союзников оказалось предоставленным самому себе, в одиночестве встретилось с крайними опасностями и все же одолело завоевателей и воздвигло победные трофеи. Тех, кто еще не был порабощен, оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных, сколько ни обитало нас по эту сторону Геракловых столпов, оно великодушно сделало свободными. Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину. После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, который оставил после себя осевший остров».

Атлантида, по словам Платона, была страной Посейдона, который получил ее во владение по жребию и населил ее своими детьми, зачатыми от смертной женщины. Дети Посейдона и Клей-то (пять пар близнецов) стали править Атлантидой, поделенной между ними, «причем тому из старшей четы, кто родился первым, он отдал дом матери и окрестные владения как наибольшую и наилучшую долю и поставил его царем над остальными, а этих остальных — архонтами, каждому из которых он дал власть над многолюдным народом и обширной страной». Старший среди потомков Посейдона звался Атлант, поэтому и сам остров, и море, в котором он лежит, называется Атлантическим.

Богатство этой страны было неисчерпаемым. В основе ее благосостояния было высокоразвитое земледелие, но атланты умели обрабатывать и металл. Платон говорит, что «многое ввозилось к ним из подвластных стран, но большую часть потребного для жизни давал сам остров, прежде всего любые виды ископаемых твердых и плавких металлов, и в их числе то, что ныне известно лишь по названию, а тогда существовало на деле: самородный орихалк (желтая медь), извлекавшийся из недр земли в различных местах острова. Лес в изобилии доставлял все, что нужно для работы строителям, а равно и для прокормления домашних и диких животных. Даже слонов на острове водилось великое множество, ибо корма хватало не только для всех прочих живых существ, населяющих болота, озера и реки, горы или равнины, но и для этого зверя, из всех зверей самого большого и прожорливого. Далее, все благовония, которые ныне питает земля, будь то в корнях, в травах, в древесине, в сочащихся смолах, в цветах или в плодах, — все это она рождала там и отлично взращивала. Притом же и всякий пестуемый человеком плод и злак, который мы употребляем в пищу или из которого готовим хлеб, и разного рода овощи, а равно и всякое дерево, приносящее яства, напитки или умащения, всякий непригодный для хранения и служащий для забавы и лакомства древесный плод, который мы предлагаем на закуску пресытившемуся обедом, — все это тогдашний священный остров под действием солнца порождал прекрасным, изумительным и изобильным».

Центром Атлантиды был холм, на котором были зачаты и произведены на свет сыновья Посейдона. Этот холм еще сам бог отделил от острова и огородил попеременно водными и земляными кольцами. Его потомки построили мосты через эти кольца, провели каналы, настроили дворцов и превратили свою страну в красивейшее государство. Правда, на вкус афинянина, красота Атлантиды была слишком грубой, варварской: «Всю внешнюю поверхность храма (Посейдона), кроме акротериев, они выложили серебром, акротерии же — золотом; внутри взгляду являлся потолок из слоновой кости, весь испещренный золотом, серебром и орихалком, а стены, столпы и полы сплошь были выложены орихалком. Поставили там и золотые изваяния: сам бог на колеснице, правящий шестью крылатыми конями, вокруг него — сто нереид на дельфинах (ибо люди в те времена представляли себе их число таким), а также и много статуй, пожертвованных частными лицами. Снаружи вокруг храма стояли золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей, а также множество прочих дорогих приношений от царей и от частных лиц этого города и тех городов, которые были ему подвластны. Алтарь по величине и отделке был соразмерен этому богатству; равным образом и царский дворец находился в надлежащей соразмерности как с величием державы, так и с убранством святилищ».

Об общественном устройстве Атлантиды Платон говорил, что права каждого из царей ограничивались большим количеством разных законов, «но важнее всего было следующее: ни один из них не должен был поднимать оружия против другого, но все обязаны были прийти на помощь, если бы кто-нибудь вознамерился свергнуть в одном из государств царский род, а также по обычаю предков сообща советоваться о войне и прочих делах, уступая верховное главенство царям Атлантиды. Притом нельзя было казнить смертью никого из царских родичей, если в совете десяти в пользу этой меры не было подано свыше половины голосов».

Причиной конфликта Атлантиды и древних Афин, по Платону, явилось несовершенство человеческой природы (а в том, что атланты были людьми, Платон не сомневается), нарушение божественных законов, стремление к богатству и роскоши. «В продолжение многих поколений, покуда не истощилась унаследованная от бога природа, правители Атлантиды повиновались законам и жили в дружбе со сродным им божественным началом: они блюли истинный и во всем великий строй мыслей, относились к неизбежным определениям судьбы и друг к другу с разумной терпеливостью, презирая все, кроме добродетели, ни во что не ставили богатство и с легкостью почитали чуть ли не за досадное бремя груды золота и прочих сокровищ. Они не пьянели от роскоши, не теряли власти над собой и здравого рассудка под воздействием богатства, но, храня трезвость ума, отчетливо видели, что и все это обязано своим возрастанием общему согласию в соединении с добродетелью, но, когда это становится предметом забот и оказывается в чести, оно же идет прахом, а вместе с ним гибнет и добродетель. Пока они так рассуждали, а божественная природа сохраняла в них свою силу, все их достояние, вкратце нами описанное, возрастало. Но когда унаследованная от бога доля ослабла, многократно растворяясь в смертной примеси, и возобладал человеческий нрав, тогда они оказались не в состоянии долее выносить свое богатство и утратили благопристойность. Для того, кто умеет видеть, они являли собой постыдное зрелище, ибо промотали самую прекрасную из своих ценностей; но неспособным усмотреть, в чем состоит истинно счастливая жизнь, они казались прекраснее и счастливее всего как раз тогда, когда в них кипела безудержная жадность и сила.

И вот Зевс, бог богов, блюдущий законы, хорошо умея усматривать то, о чем мы говорили, помыслил о славном роде, впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвев от беды, научился благообразию. Поэтому он созвал всех богов в славнейшую из своих обителей, утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению, и обратился к собравшимся с такими словами…»

На этом текст «Крития» обрывается: Платон скоропостижно скончался, не завершив диалог. Никаких более древних источников об Атлантиде не осталось. Ни в городе Саисе, ни в других городах Египта также не удалось обнаружить тексты, говорящие об Атлантиде, и вскоре после смерти Платона его лучший ученик и величайший ученый-энциклопедист античности

Аристотель заявил, что Атлантиду уничтожил тот же самый человек, который ее и создал. Иными словами, она является вымыслом Платона, а не реальной страной, некогда существовавшей в Атлантическом океане и опустившейся на его дно, сделав Атлантику несудоходной (хотя и Аристотель, и Теофраст, тоже ученик Платона, сообщают, что по ту сторону Геракловых столпов в океане имеется большое количество ила).

Однако авторитет Платона был настолько велик, а описание Атлантиды столь реалистично, что немало ученых древности сочло рассказанную в диалогах «Тимей» и «Критий» историю Атлантиды истинной. Посидоний, живший во II веке до н. э. философ-стоик, писатель и географ, много странствовавший по Европе, писал об Атлантиде в своей «Географии». Правда, текст этой книги до нас не дошел и мы знаем о ней лишь со слов другой «Географии», автором которой был Страбон, признанный крупнейшим географом античности. Сам Страбон упрекал Посидония в легковерности, однако полагал, что история Атлантиды, рассказанная Платоном, — смесь вымысла и правды.

Неоплатоники, последователи учения Платона, естественно, считали истиной все утверждения своего учителя. А так как весь реальный мир представлялся неоплатоникам «неистинным», лишь отражением мира духа, то и вопрос об Атлантиде в том виде, в каком им занимались последователи Платона, был весьма далек от научной проблемы. Неоплатоник Лонгин считал, что Атлантида — это иллюстрация к идеям учителя. Неоплатоник Пор-фирий и один из первых «отцов церкви» Ориген полагали, что война атлантов с праафинянами — аллегория, символ борьбы между духом и материей. Символом, а не былью считали историю Атлантиды и другие неоплатоники. Правда, у одного из них, Прокла, есть любопытное сообщение о том, что Крантор, один из первых комментаторов Платона, специально посещал Египет, чтобы проверить рассказ об Атлантиде у жрецов. В городе Саисе жрецы подтвердили рассказ и даже показали стелы с надписями, запечатлевшими историю Атлантиды.

Об атлантах, живущих в Ливии, то есть в Африке, около гор Атлас, сообщает «отец истории» Геродот. Диодор Сицилийский также упоминает об атлантах, обитающих на африканском побережье Атлантического океана и имеющих столицей город Керне. Согласно Диодору, государство атлантов было покорено амазонками, прибывшими с островов Горгады, лежавших в океане. Но ни Геродот, ни Диодор Сицилийский ничего не говорят об острове Атлантида и его гибели в морских водах.

С наступлением эпохи средневековья исчезают упоминания и об Атлантиде, и об атлантах, хотя по странам Западной Европы и ходили смутные слухи о таинственных островах в Атлантическом океане — в этом «Море мрака». Это не то «земля обетованная», не то «Острова блаженных», недоступные простому смертному: приприближении мореплавателей острова-призраки исчезают. Лишь с открытием Америки Атлантида вновь выплывает из мрака забвения и становится предметом споров философов, историков и географов.

На западе, за океаном, Колумб и другие мореплаватели открыли неведомые земли, населенные не только дикими племенами, но и могущественными народами с высокой культурой. Не являются ли эти народы потомками атлантов — ведь Платон говорил, что власть царей Атлантиды распространялась и на «противолежащий материк»? Быть может, Новый Свет, лежащий за Столпами Геракла, которыми, согласно традиции, считались расположенные по берегам Гибралтарского пролива скалы Абилик и Кальпа, это и есть Атлантида?

Уже в 1530 году такую мысль высказал итальянский врач, философ и поэт Джироламо Фракастро. Пять лет спустя в испанском городе Севилья вышла книга Гонсало Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса, посвященная «Индиям» (как называли в ту пору земли Америки), в которой они сопоставляются с платоновской Атлантидой. К такому же выводу пришел в том же 1535 году соотечественник Овье-до-и-Вальдеса Аугустин де Сарате.

В 1552 году в Сарагосе вышла «Всеобщая история Индий и завоевания Мексики», автором которой был испанский хронист Франсиско Лопес де Гомара, решительно утверждавший, что высокие культуры индейцев, завоеванных Кортесом и другими конкистадорами, являются остатками культуры атлантов. Правда, издание «Всеобщей истории Индий» было конфисковано и сожжено инквизицией. Испанский хронист Хосе де Акоста выступил против своих коллег, отождествлявших индейцев с атлантами. Епископ Диего де Ланда, много лет проживший в стране майя на полуострове Юкатан, с издевкой пишет о предположениях де Гомары. Однако идея «атлантов в Америке» продолжает жить.

Примерно в то же время, что и книга Гомары, появились «Рассуждения рыцаря сэра Хэмфри Гилберта в доказательство существования Северо-Западного прохода в Китай и Индию». По мнению сэра Хэмфри, Америка и есть та самая Атлантида, о которой писали античные авторы. А так как Атлантида, согласно Платону, остров, то и на севере Атлантики должен быть пролив, сходный с тем, что открыл на юге Магеллан. «Я считаю, что путь на северо-запад кругом Америки является наиболее подходящим для наших целей, и в этом убеждении поддерживают меня не только высказывания Платона, Аристотеля и других древних философов, но и лучшие современные географы», — писал в своих «Рассуждениях» сэр Хэмфри.

Отождествлял Америку и Атлантиду и соотечественник сэра Хэмфри, философ и ученый Френсис Бэкон, живший в конце XVI — начале XVII века. В 1689 году французский картограф Сансон поместил Атлантиду на территории Южной Америки — в Бразилии. Спустя столетие его коллега и соотечественник Р. Вогуди издал атлас, где Атлантида также отождествлялась с Бразилией.

В XIX столетии рождается новая научная дисциплина — американистика, изучающая культуры индейцев и самобытные цивилизации, существовавшие в Новом Свете до открытия Америки европейцами. Один из создателей этой науки, аббат Брассер де Бурбур, посвятивший жизнь исследованию древних цивилизаций Центральной Америки, на склоне своих дней опубликовал работы, в которых решительно заявил, что эти цивилизации — наследие атлантов. В одной из рукописей индейцев майя, Мадридской, он обнаружил карту Атлантиды, а под ней расшифровал надпись, гласящую: «пропасть воды — кипящая лава — земля колеблется — вершина — вулкан».

В 1870 году была найдена «Книга Чилам Балам», содержащая записанные латинскими буквами на языке майя пророчества и исторические сведения. В ней сторонники «Атлантиды в Америке» обнаружили текст, рассказывающий о том, как «земля сначала начала содрогаться. И упал огненный дождь, и упал пепел, и упали скалы и деревья. И Великий Змей был похищен с небес. И вот одним ударом нахлынули воды. Небеса упали, и суша утонула.

И в один миг великое разрушение закончилось. И Сеиба, Великая Матерь, поднялась среди воспоминаний о гибели мира земли».

Еще раньше, в 1836 году, был опубликован уникальный документ, записанный рисуночными знаками на бересте, — священная хроника индейцев-делаваров «Валам Олум». Но лишь спустя полвека ученый-американист Д. Бринтон доказал подлинность этого текста — слишком уж невероятной казалась специалистам возможность записать знаками-рисунками связный и длинный исторический текст. Бринтон переиздал «Валам Олум», снабдив знаки-рисунки делаварским «чтением» подлинника и переводом его на английский язык. Сторонники «американской Атлантиды» обнаружили в этой хронике упоминание о «горевшей стране Лусасаки», которая была разорвана и расколота змеей Акоменаки, «скреплявшей землю».

Огюст Ле-Плонжон, исследователь цивилизации майя, в 1900 году опубликовал перевод текста, содержащегося в одной из рукописей майя и буквально гласящего следующее: «6 года К’ан, в одиннадцатый день Мулук месяца Сак начались ужасные землетрясения, которые продолжались беспрерывно до тринадцатого дня Чу эн. Их жертвой пала страна болотистых холмов, страна Му — дважды поднявшаяся, она исчезла в течение одной ночи. В результате непрерывного действия подводных вулканов материк многократно поднимался и исчезал. В конце земля расступилась и десять стран, разорванных на части, были уничтожены. Они погибли вместе с населением, которое насчитывало 64 миллиона человек, за 8060 лет до написания этой книги».

Заявление Ле-Плонжона о «поэме на языке майя» оказалось чистой фантазией. Фантастическим является и перевод текста из рукописи майя, сделанный Ле-Плонжоном, в котором говорится о «гибели страны Му». Отрывок же из Мадридской рукописи, прочтенный Брассером де Бур бур ом, на самом деле содержит не слова о вулканах и колеблющейся земле, а простые знаки календаря. Никакой карты Атлантиды в Мадридской рукописи нет, Брассера де Бур бур а ввели в заблуждение стилизованные изображения богов, людей и т. п. Неточен и перевод из «Книги Чилам Балам»: на самом деле в этой книге говорится лишь о ливнях и не упоминаются ни землетрясения, ни извержения вулканов.

«Горевшая страна Лусасаки» и «змея Акоменаки» из эпоса делаваров — также ошибки переводчика. В подлинном тексте «Валам Олум» говорится: «И все они (делавары) пошли дальше в другом направлении к Змеям (враждебное племя) на востоке. Они были глубоко опечалены и серьезны; они были слабы, мучились и дрожали. Оборванные и в лохмотьях, они убежали со Змеиного острова». На языке делаваров слово «лусасаки» означает «они пошли», а слово «акоменаки» — Змеиный остров. Остров с таким названием есть в Канаде, где и поныне живут потомки делаваров.

Таким образом, попытки отыскать письменные свидетельства гибели Атлантиды в текстах индейцев Америки не увенчались успехом, так же как и попытки найти другие вещественные доказательства пребывания атлантов в Новом Свете. Впрочем, решительный удар сторонникам теории «Атлантиды в Америке» был нанесен самими атлантологами. Откуда известно, спрашивали они, что Платон описал Новый Свет под именем Атлантиды? Ведь у Платона прямо говорится, что остров Атлантида затонул, в то время как Америка цела. Да и нет никаких указаний на то, чтобы считать Атлантиду заатлантическим материком — напротив, Платон указывает в «Тимее», что остров лежал «перед тем проливом, который называется Геракловыми столпами».

В 1665 году ученый-энциклопедист А. Кирхер опубликовал книгу «Подземный мир». В ней приводится карта Атлантиды, местонахождение которой обозначено островами Зеленого Мыса, Канарскими и Азорскими островами, «которые и являются как бы выдающимися вершинами гор затопленной Атлантиды». Десятилетие спустя в Швеции появился труд О. Рудбека, в котором приводится совсем иной адрес легендарной земли Атлантиды — Скандинавский полуостров. Столицей же атлантов был якобы родной город Рудбека — Упсала. Помимо «Тимея» и «Крития», Руд бек цитирует сочинения других античных авторов — Гомера и Плутарха. В «Одиссее» говорится о том, что во время своих странствий хитроумный Одиссей посетил остров Огигию. Плутарх же полагал, что Огигия эта находилась к северу от Британии. Рудбек отождествил Атлантиду с Огигией, а Огигию со Скандинавией.

В 1779 году увидели свет «Письма о Платоновых атлантах», автором которых был близкий друг Вольтера аббат Бальи. По его мнению, климат прежде был гораздо теплее, чем в XVIII веке, и остров Атлантида находился в Северном Ледовитом океане, где-то в районе нынешнего Шпицбергена. Когда началось похолодание, атланты покинули свою родину и высадились на материк, в устье Оби, где и находились Столпы Геракла. Отсюда этот «просвещенный народ, первый изобретатель наук и наставник рода человеческого», двинулся в Сибирь. Ему-то и принадлежат таинственные изваяния и другие следы неведомой культуры, найденные в Минусинской котловине, о которой сообщали исследователи Сибири XVIII века. Путь атлантов пролег далее в Монголию, затем в Индию, Китай, Египет, Палестину — и повсюду они несли светоч знания, впервые зажженный 12 тысяч лет назад на острове Атлантида.

Однако год спустя после выхода «Писем о Платоновых атлантах» появился труд Бартолли, где доказывалось, что вся история Атлантиды и ее гибели выдумана Солоном, а затем использована Платоном. На самом деле никакой войны атланты с афинянами не вели. Воевали же Афины с персами, Платон просто «переставил» с востока на запад врагов эллинов и сочинил нравоучительную легенду.

В это же время упоминавшийся уже натуралист Жорж де Бюффон высказал предположение о том, что острова, находящиеся в южной части Атлантики, — Святой Елены и Вознесения — последние остатки платоновской Атлантиды. Тогда же соотечественник Бюффона, Кадэ, опубликовал труд, где доказывал, что осколками затонувшей страны являются острова северной, а не южной Атлантики.

Поиски Атлантиды к началу XIX века начали приобретать поистине мировой размах: от Юкатана до Монголии, от Шпицбергена до острова Святой Елены. Новая гипотеза о местонахождении Атлантиды была высказана уже на заре XIX столетия: Бори де Сен-Венсан, натуралист и географ, опубликовал в 1803 году свои «Очерки об Островах блаженных и древней Атлантиде». Он поместил

Атлантиду между 12 и 41 градусами северной широты и привел карту с приблизительными очертаниями ее восточных берегов. На карте обозначены «Геспериды», «Земля атлантов», «Земля амазонок» и «Земля горгониев». Остатками Земли атлантов Сен-Венсан считал Азорский архипелаг, Канарские острова и Мадейру, а Земли горгониев — острова Зеленого Мыса. Потомками атлантов, по его мнению, являются коренные жители Канарских островов — загадочные гуанчи.

Европейцы столкнулись с этим народом еще в XIV столетии (Канарский архипелаг был известен в античное время, однако в средние века путь к нему был забыт, и он превратился в легендарные «Острова блаженных»). С той поры и по сей день остается нерешенным вопрос о том, как не знавшие навыков мореходства их обитатели попали на Канарские острова, почему они пользовались своеобразным «языком свиста», почему, подобно древним египтянам, мумифицировали тела умерших, почему костные останки и черепа гуанчей, истребленных в результате более чем столетней кровопролитной войны к началу XVII века, удивительно похожи на останки кроманьонцев, живших на территории Западной Европы 15–30 тысяч лет назад. И, как справедливо заметил известный канарский исследователь истории и культуры своих родных островов П. Нараньо, «в настоящее время, если составить список неразгаданных тайн мира, то загадка гуанчей, видимо, окажется в нем на первом месте».

Неудивительно, что многие исследователи начиная с Бори де Сен-Венсана видели в гуанчах последних представителей исчезнувших атлантов, ибо «у них была письменность, астрономические знаки, почитание мертвых, бальзамирование умерших, общественные сооружения, любовь к пению, музыке и атлетическим упражнениям, торжественно исполнявшимся во время народных празднеств». Советский историк Б. Богаевский в 1926 году опубликовал большую статью «Атлантида и атлантская культура», в которой пришел к выводу о том, что Атлантида Платона тесно связана не только с населявшими Канарский архипелаг гуанчами, но и с древнейшей историей Северной Африки. «Становится очевидным, как много разнообразных и противоречивых легенд и сказаний могли донести волны народных преданий до тех саисских жрецов, с которыми, по словам Платона, беседовал Солон», — заключает историк.

Богаевский полагал, что в начале неолита — новокаменного века — «произошло отделение частей африканского материка, в результате чего мог образоваться остров весьма больших размеров. Новый остров лежал в «Атлантическом море» перед «Геракловыми столпами». Этот остров, размеры которого народная фантазия всегда могла преувеличить, вероятно, был Атлантидой Платона».

По мнению Богаевского, следы культуры атлантов можно найти не только у гуанчей, но и у жителей Центральной и Западной Сахары — туарегов. Ведь именно в Сахаре были найдены замечательные наскальные изображения и знаменитая «ливийская Венера» — древнее погребение царицы ливийцев («женская мумия, засыпанная драгоценностями, украшенная золотом», — как писали газеты в 1925 году после вскрытия погребения).

Через год после выхода работы Богаевского немецкий исследователь П. Борхардт поместил три статьи в журнале «Географический вестник Петтерманна», посвященном истории географических открытий. В них доказывается, что именно в Северной Африке надо искать легендарных атлантов — и тех, о которых писал Платон, и тех, кого упоминают Геродот и Диодор Сицилийский. В том же номере журнала помещена и статья А. Германна, согласно которой не воды Атлантики, а пески Сахары поглотили атлантов и их культуру.

Между городом Нефта и заливом Габес в Тунисе находится низменность Шотт-эль-Джерид. Когда-то она была дном моря, но затем море отступило и бывшее дно поглотили пески. Однако в промежутке между этими фазами в районе Шотт-эль-Джерид, по мысли Германна, сложились условия, вполне подходящие для жизни. Район Шотт-эль-Джерид является одним из самых сейсмически активных в Северной Африке. Вполне вероятно, что здесь могло произойти сильное землетрясение, в результате которого опустилась суша и обитаемую землю засыпали пески. Позднее это событие трансформировалось в предание о гибели Атлантиды.

«Африканский адрес» Атлантиды называл еще в 1883 году французский исследователь Э. Берлиу в книге «Атланты». Берлиу полагал, что Атлантида занимала пространство в Северной Африке от Туниса до Марокко и отделялась от Сахары мелководным морем. Затем это море высохло и превратилось в пояс непроходимых соленых болот. В 1920 году в Брюсселе вышла книга А. Руто «Атлантида», где утверждалось, что столица Атлантиды находилась в Северной Африке, в шести или семи километрах от устья реки Сус в Марокко. Шестью годами позже в Лионе была опубликована работа К. Ру, по мнению которого, несколько тысяч лет назад южнее гор Атлас простирались неглубокие вытянутые солоноватые лагуны как со стороны Атлантики, так и со стороны Средиземного моря. Северная Африка, таким образом, была полуостровом, и здесь не было пустынь. Народ атлантов создал высокую культуру на территории нынешних Туниса и Марокко. Но потом лагуны, отделявшие цветущую страну атлантов от Сахары, высохли, пески величайшей пустыни, не встречая преграды, поглотили прежде плодородные земли — и это породило впоследствии легенду об Атлантиде, только причиной ее гибели назывались уже не пески, а морские волны.

В 1933 году в сердце Сахары, в каньоне Тассили, были обнаружены многочисленные изображения слонов, носорогов, жирафов, гиппопотамов, странных человекоподобных существ со звериными мордами. Но лишь спустя три десятка лет удалось организовать научную экспедицию к месту открытия. «То, что мы нашли в лабиринте скал Тассили, превосходит всякое воображение. Мы открыли сотни и сотни росписей с десятками тысяч изображений людей и животных. Одни рисунки располагались особняком, другие представляли собой сложнейшие ансамбли, — рассказывает руководитель экспедиции профессор А. Лот в книге «В поисках фресок Тассили», — рядом с крошечными изображениями людей величиной в какие-нибудь несколько сантиметров находились и рисунки гигантской величины. На других фресках мы увидели лучников, вступивших в борьбу за обладание стадом быков, и воинов, бьющихся на палицах; стадо антилоп; людей в пирогах, преследующих бегемотов; сцены плясок, пиршеств и т. п. Короче говоря, мы очутились как бы в величайшем музее доисторического искусства».

Древнейшие памятники Тассили имеют возраст 7000 и даже 10 000 лет. Не эта ли культура, существовавшая на территории Сахары, является платоновской Атлантидой? После сенсационного открытия росписей Тассили об «Атлантиде в Сахаре» стали писать многие авторы. Лот отвечал отрицательно на вопрос, не открыл ли он в Сахаре следы платоновских атлантов, однако счел нужным заявить: «Если отбросить некоторые, далеко не всегда наивные, а порой даже просто лживые теории, то нужно признать, что в идее Платона есть немало положительного. Она побудила многих ученых к проведению серьезных исследований, обогативших океанографию, геологию, антропологию, этнологию — ограничусь пока перечнем только этих наук. Вопрос об Атлантиде сложен, и наши энтузиасты-атлантофилы должны подходить к нему с осторожностью».

Однако именно этой осторожности и не хватало этим атлантофилам, стремящимся во что бы то ни стало отыскать атлантов и Атлантиду. «Жестокая загадка, мрачная тайна Атлантиды буквально стала терзать человечество», — так писали журналисты в 20-х годах XX века, когда поток гипотез, статей и книг, связанных с поисками затонувшего материка, стал превращаться в настоящее книжное море. С 1923 года во Франции начал выходить журнал «Атлантис», посвященный поискам Атлантиды и реконструкциям цивилизации атлантов. Выпущенный в 1926 году Ж. Гаттефоссе и К. Ру библиографический указатель литературы, связанной с «Атлантидой и смежными вопросами», включал в себя 1700 названий, а с той поры число публикаций на эту тему удвоилось, если не утроилось. Атлантиду стали искать в самых различных точках земного шара, причем как на суше, так и на дне морей и океанов.

Платон говорит, что Атлантида находилась за Геракловыми столпами. Диодор Сицилийский помещает своих атлантов на африканском берегу Атлантики, а Геродот пишет, что атланты жили около гор Атлас. Современные горы Атлас находятся в Марокко. Однако в древности в сведениях античных авторов царила невероятная путаница: «Атласы» помещались в самых различных частях обитаемой земли — Ойкумены. Неудивительно, что, отыскивая следы атлантов, живших около Атласа, различные исследователи искали их в местах, удаленных друг от друга на сотни, а то и тысячи километров. Ведь под горами Атлас атлантологи понимали: современные горы в Марокко, горный массив Ахаггар (или Хоггар) в Сахаре, вулкан Этна на Сицилии, гору Ида Критская на острове Крит, горы Пелопоннеса в Греции, гору Ида Фригийская в Малой Азии, Эльбрус на Кавказе, гору Джебель-Атала на Аравийском полуострове, горы Эфиопии.

Казалось бы, есть еще одна точка отсчета для определения координат Атлантиды — Геракловы столпы. Но кроме Гибралтарского пролива, согласно выкладкам различных атлантологов, ими могли быть «Столпы» возле залива Габес в Тунисе, на полуострове Пелопоннес в Греции, на побережье Атлантики в Марокко, в дельте Нила, в Северном море, у острова Гельголанд и в Керченском проливе, где был когда-то античный храм, посвященный Гераклу.

В начале прошлого века, ведя исследования на побережье Гвинейского залива, немецкий ученый Л. Фробениус обнаружил в западной Нигерии, в земле народа йоруба, терракотовые скульптуры и бронзовую голову бога моря Олокуна, выполненные с изумительным реализмом и мастерством. Позже здесь были найдены руины древнего города Ифэ, циклопические постройки из камня, стены которых покрывали изразцовые плиты и медные пластины.

Фробениус решил, что бог моря Олокун — это Посейдон, верховный бог атлантов, а поклоняющиеся ему йоруба — потомки атлантов (тем более, что йоруба носили темно-голубые одежды, подобные одеяниям атлантов, о которых сообщал Платон). Чудесное дерево, «приносящее яства, напитки и умащения», росшее, согласно Платону, на земле Атлантиды, — это масличная пальма. Кроме того, в стране йоруба, как и «на Атлантидском острове», добывается медь и живут слоны. Религии, искусство, ремесла обитателей Ифэ и их потомков, народа йоруба, по словам Фробениуса, находят аналогию далеко на севере — в Средиземноморье и «составляют один культурный комплекс, доказывающий существование общей культуры — атлантской».

Первые памятники великой цивилизации Ифэ были обнаружены в 1910 году. Через три года в Париже профессор П. Термье, член французской Академии наук, прочитал в Океанографическом институте доклад, из которого явствовало, что Атлантида Платона покоится на дне Атлантического океана. «Хотя берега Атлантического океана и кажутся в настоящее время совершенно устойчивыми и в тысячу раз спокойнее берегов Тихого океана, — говорил Термье, — все дно Атлантического океана, по-видимому, образовалось в недавнее время; до обрушивания области Азорских островов имели место и другие провалы, обширность которых поражает самое пылкое воображение».

О том, что Атлантида находится на дне Атлантического океана, писал еще в XVII столетии А. Кирхер. «Атлантический адрес» страны атлантов отстаивали многие исследователи прошлого и нынешнего веков. Однако и среди них не было согласия в том, где же именно в Атлантике затонула Атлантида. Л. Жермен, О. Мукк и некоторые другие атлантологи полагали, что удивительное Саргассово море, своеобразное «озеро водорослей» в Атлантике, является «ключом» к решению загадки Атлантиды. Другие атлантологи помещали страну, о которой поведал Платон, в непосредственной близости от Гибралтарского пролива — в том «рукаве» Атлантического океана, который вклинивается между западным побережьем Марокко и юго-западом Пиренейского полуострова. По мнению многих атлантологов, описанию Платона лучше всего отвечает «азорский вариант», связывающий Атлантиду с Азорским архипелагом, вершинами подводной горной страны на дне Атлантики.

Однако ни «канарский», ни «азорский» варианты местонахождения погибшей страны в Атлантическом океане не удовлетворили многих атлантологов. «Загадки доисторической Англии» — так называлась вышедшая в Лондоне в 1946 году книга К. Бомона, где доказывалось, что северной частью Атлантиды была юго-западная оконечность Англии, а сама Атлантида находилась на месте суши, ушедшей на дно пролива Па-де-Кале, разделяющего

Англию и Францию. Ф. Жидон и Ф. Руссо считали, что обширная материковая отмель, примыкающая к берегам северо-западной Франции и Британских островов, бывшая сушей несколько тысяч лет назад, и есть Атлантида.

По мнению Ф. Жидона, столица Атлантиды была построена на прибрежной террасе, возникшей в результате поднятия земной коры в эпоху неолита. Метрополию окружало три кольца искусственных рвов и валов. Затем началось медленное погружение суши, объединявшей Францию, Англию и Ирландию в единый массив, и в конце концов страна атлантов вместе со столицей оказалась под водой. История ее гибели нашла отражение в мифах и преданиях различных народов, в том числе и в легенде об Атлантиде, которую — со ссылкой на Солона и египетских жрецов — и приводит в диалогах «Тимей» и «Критий» Платон.

Дно Северного моря, вне всякого сомнения, прежде было сушей. Отдельные участки побережья Англии, Германии, Голландии уходили на дно Северного моря уже в исторические времена: в эпоху Средневековья волны поглотили многие города на Рейне, море затопило низменные земли Фландрии, и лишь в XIV веке образовался залив Зейдер-Зее. А еще раньше, когда завершился ледниковый период и стал подниматься уровень Мирового океана, наступление вод на сушу могло идти гораздо быстрее. Не находилась ли Атлантида там, где ныне плещут холодные волны Северного моря?

В начале 50-х годов прошлого века Юрген Шпанут, пастор из немецкого города Борделум, выпустил книгу, в которой доказывал, что столица Атлантиды находилась в десятке километров к северо-востоку от острова Гельголанд. Причиной гибели страны атлантов было падение метеорита или даже астероида в устье реки Эдер, впадающей в Северное море неподалеку от Северо-Фризских островов, что нашло отражение в античном мифе о Фаэтоне. По мнению других исследователей, гигантский метеорит, породивший легенды о гибели Фаэтона в «стране янтаря», упал не в Северном море, а в Балтийском и оставил след в виде кратера на острове Сааремаа. Атлантиду же, как полагал атлантолог Гафер, поглотили волны Балтики в районе нынешней Куршской косы.

Большое число работ, посвященных Атлантиде, связывает ее со Средиземноморьем и древними культурами, существовавшими на берегах самого Средиземного моря и его морей — Эгейского, Тирренского, Адриатического, а также Черного и Азовского морей. Атлантиду помещали на дно залива Сирт, омывающего побережье Туниса, в западной части Средиземного моря. Страну атлантов «находили» и на дне Азовского моря, так как Геракловы столпы — это, возможно, не скалы по берегам Гибралтарского пролива, а уже упоминавшийся храм на берегу Керченского пролива, посвященный Гераклу. Француз де Саль и англичанин Фессенден связывали Атлантиду и ее гибель с древним Сарматским морем, составной частью которого были нынешние Черное и Каспийское моря. На Кавказе в это время была развита высокая культура. 12 тысяч лет назад воды Сарматского моря пробили выход к водам Средиземного и уничтожили на своем пути цивилизацию жителей Кавказа. История ее гибели и отражена в платоновской легенде об Атлантиде (а Геракловы столпы — это скалы у Босфора, при выходе из Черного моря, которые, как и скалы Абилик и Кальпа при выходе из Средиземного моря в Атлантику, во времена античности назывались Столпами Геракла).

Некоторые другие исследователи утверждают, что Атлантиду надо искать не на дне морском, а на суше, а именно — на территории Палестины. С начала XX столетия выдвигаются гипотезы о том, что под видом Атлантиды Платон описал Крит с его процветавшей некогда цивилизацией, более древней, чем классическая античная культура. Еще в середине прошлого столетия историк Д. Гронье поместил Атлантиду в самом сердце Средиземноморья, между Тунисом и Сицилией, остатком ее он считал остров Мальту. Есть сторонники и «сицилийского адреса» — ведь на острове Сицилия, как и на Мальте, открыты памятники очень древней цивилизации. Многие исследователи помещали платоновскую Атлантиду в Испанию, где существовало могучее государство Тартесс.

Выдвинутая еще в XVI столетии гипотеза об «Атлантиде в Америке» имела своих приверженцев и в XX веке. В 1925 году на поиски городов Атлантиды отправился известный исследователь

Южной Америки П. Фосетт — легенды индейцев утверждают, что в сердце тропических лесов Амазонии, в джунглях, плато Мату-Гросу, скрываются таинственные белые люди, живущие в древнем городе. Фосетт был твердо уверен, что эти легендарные люди — потомки атлантов, а город является их последним поселением на нашей планете. С той поры об экспедиции Фосетта — самого руководителя, его сына и друга сына — нет никаких достоверных известий.

«Амазонский адрес» платоновской Атлантиды указывается и в книге «Сыновья Солнца», автором которой является француз М. Омэ, преподаватель лицея. По утверждению Омэ, ему удалось отыскать в Амазонии наскальные изображения, говорящие о доисторических контактах

Старого и Нового Света. Атлантиду помещали и в другом районе Южной Америки, омываемом водами не Атлантического, а Тихого океана, — в Перу, связывая с атлантами легенды индейцев о таинственных «белых пришельцах» из-за океана. Поиск затонувшей земли в Атлантике был связан и с поиском «атлантид» в Тихом и Индийском океанах — Пацифиды и Лемурии (естественно, что наряду с «атлантологией» появились «пацифидология» и «лемурология»).

Вопрос этот встал еще в позапрошлом веке, когда только-только закладывались основы наук о Земле и наук о человеке, а дно океанов было известно намного хуже, чем видимая поверхность Луны. И в то время, когда ученые собирали факты, вели споры и совершенствовали методы исследования, которые могли бы эти споры разрешить, появились публикации, безапелляционно решавшие все проблемы. Авторами этих публикаций были представители религиозных сект и мистических обществ, в первую очередь розенкрейцеры и теософы.

Общество розенкрейцеров — «Древний мистический орден Розы и Креста» — возникло в Германии в начале XVII столетия. Глава ордена (император) X. Спенсер Льюис в свое время официально заявил о том, что «огромный континент под названием Атлантида. оказался затопленным, и это положило конец земному существованию миллионов человеческих существ».

В Атлантиду верят и теософы, которые свою задачу видят в постижении «Единого Всемирного Божества» непознаваемого, невидимого и всеобъемлющего. Теософское общество было основано в 1875 году Еленой Блаватской в Нью-Йорке. Атлантида фигурирует в их схеме эволюции человека, согласно которой все семь человеческих рас появились в четвертую, или «атлантскую», эпоху (вслед за ней наступила пятая, или «арийская», продолжающаяся и поныне). «Сколько тысяч лет, неизвестно, но, конечно, еще до моисеевского периода, арийцы, как и семитические племена, принадлежали к одной и той же религии, к той, которая ныне существует только между адептами оккультных наук, — писала Блаватская в «Тайной доктрине», ставшей своеобразной библией теософов, — иероглифы, пирамиды, священные обезьяны, крокодилы, обряды, поклонение солнцу как видимому символу невидимого Божества — всю эту египетскую и халдейскую старину вы найдете в Центральной и Северной Америке, и много того же в эзотерических обрядах буддистов-мистиков».

Теософы считали, что черты сходства древнейших цивилизаций Старого Света и доколумбовой Америки неслучайны: они объясняются происхождением этих цивилизаций из одного центра — погибшей Атлантиды. Этому древнему континенту приписывались все великие изобретения: здесь впервые люди научились плавить металл, здесь они создали первый алфавит.

Мистические и оккультные сочинения, посвященные Атлантиде, не встречали поддержки не только у серьезных ученых, будь то геологи или историки, но и у всех людей, которые хотели видеть в рассказе Платона не «откровение свыше», а отражение вполне реальных событий. Ибо, как справедливо писал Н. Жиров в монографии «Атлантида», оккультное предание об этой затонувшей земле «изобилует огромным числом геологических ошибок и несуразностей» и «имеет очень мало общего с действительно научными представлениями».

Валерий Брюсов, ученый и поэт, горячо веровавший в реальность Атлантиды, так оценил один из мистических опусов: «В этой книге, как и в других сочинениях оккультистов, приходится верить автору на слово, поэтому науке пока нечего делать с их утверждениями».

С этими оценками солидарны все исследователи, будь то атлантологи или египтологи, шумерологи и т. д. Однако, приняв за истину рассказ Платона, сторонники существования Атлантиды, в какой бы район земного шара они ее ни помещали, изображают картину, весьма отличную от той картины древнейшей истории человечества, которая нарисована египтологами, хеттологами, шумерологами, американистами и представителями других дисциплин, изучающих погибшие цивилизации.

Черты сходства культур, разделенных сотнями и тысячами километров (а порой веками и тысячелетиями), были отмечены еще на заре существования археологии, этнографии и других наук, изучающих человека. «Та общность начал, которая лежит в основе разнообразнейших и удаленнейших друг от друга культур «ранней древности»: эгейской, египетской, вавилонской, этрусской, яфетидской, древнеиндусской, майясской и, может быть, также тихоокеанской и культуры южно-американских народов, не может быть объяснена вполне заимствованием одних народов у других, взаимным их влиянием и подражанием, — писал Валерий Брюсов в статье «Учители учителей», — должно искать в основе всех древнейших культур человечества некоторое единое влияние, которое одно может правдоподобно объяснить замечательные аналогии между ними. Должно искать за пределами «ранней древности» некоторый «икс», еще неведомый науке культурный мир, который первый дал толчок к развитию всех известных нам цивилизаций. Египтяне, вавилоняне, эгейцы, эллины, римляне были нашими учителями, учителями нашей, современной цивилизации. Кто же был их учителями? Кого мы можем назвать ответственным именем «учители учителей»? Традиция отвечает на этот вопрос — Атлантида!»

Действительно, если верить Платону, у атлантов существовала высокая цивилизация в ту пору, когда остальное человечество жило в каменном веке. Многие атлантологи всерьез занялись реконструкцией «атлантской пракультуры», сопоставляя цивилизации народов, по их мнению, лучше всего «сохранивших черты атлантской культуры», — древних египтян, майя Юкатана, гуанчей Канарских островов, йоруба Гвинейского побережья Африки, басков Пиренейских гор, этрусков Италии, шумеров Двуречья, инков Перу.

По мнению атлантологов, этими чертами были культ Солнца, мумифицирование трупов, иероглифическая (или даже алфавитная) письменность, точный календарь, разделявший год на 12месяцев, приношение в жертву девушек-жриц, циклопические постройки, искусная

обработка металлов, поклонение священным змеям. Легенды о Всемирном потопе, кроме Библии, зафиксированные в других древних книгах и в фольклоре многих народов мира, как считают атлантологи, говорят об одном и том же событии — катастрофической гибели Атлантиды. А мифы и предания о мудрых богах и культурных героях (бог Тот древних египтян, Эа вавилонян, Кецалькоатль индейцев Центральной Америки и т. д.), также повсеместно распространенные, на самом деле являются отражением действительных событий — высадки последних атлантов, спасавшихся от гибели, на новые земли, куда они принесли свою культуру.

В течение XIX векамногие ученые возводили стройное здание сравнительно-исторического языкознания. Подобно тому, как палеонтологи восстанавливают по разрозненным костям облик вымерших животных, лингвисты провели реконструкцию праязыка, предка всех нынешних и древних индоевропейских языков: литовского и санскрита, русского и цыганского, латыни и персидского, исландского и греческого. Были найдены формулы звуковых соответствий того или иного звука в различных языках и ветвях единого «древа» индоевропейских языков, своей строгостью и точностью напоминающие формулы алгебры. На их основании в 1878 году теоретически было предсказано существование некоего звука в одном из индоевропейских языков, подобно тому как астрономы открывали новые планеты и кометы «на кончике пера»… И действительно, полвека спустя, когда удалось найти ключ к языку таинственных хеттов, создавших мощную державу, соперницу Египта и Вавилона на Ближнем Востоке, оказалось, что в нем существовал звук, предсказанный ранее на основании анализа структуры индоевропейских языков! Это было триумфом сравнительно-исторического языкознания. В наши дни изучены и описаны кроме индоевропейской и другие великие семьи языков: тюркская, семито-хамитская, финно-угорская и т. д. Родилась так называемая ностратическая теория, согласно которой в глубокой древности все языки Европы, за исключением баскского, большинство языков Западной, Северной и Центральной Азии и Северной Африки родственны между собой — они восходят к единому праязыку. Реконструкция этого праязыка ведется на основании законов звуковых соответствий, родство языковых семей доказано на основании теории вероятностей и математической статистики.

А как обстоит дело с доказательствами у атлантологов, реконструирующих працивилизацию атлантов, и с доказательствами реальности самой Атлантиды, о которой поведал в своих «Диалогах» Платон?

В 1882 году вышла книга И. Донелли «Атлантида, мир до потопа», сразу же ставшая бестселлером. Донелли не только давал реконструкцию культуры атлантов, но и сводил к ней происхождение всех других древних цивилизаций с их монументальным искусством, иероглифическим письмом, кастой жрецов и т. д. По мнению автора, о счастливой жизни на Атлантиде рассказывают легенды о золотом веке и рае земном, а легенда о Всемирном потопе является отражением реальной катастрофы, погубившей Атлантиду. Быть может, не пройдет и столетия, писал Донелли, как драгоценности, статуи, оружие, утварь из Атлантиды украсят лучшие музеи мира, а в библиотеках появятся переводы текстов атлантов, которые прольют новый свет на прошлое человечества и на все великие вопросы, перед которыми останавливались лучшие мыслители нашего времени.

Но пока что, признавал Донелли, не удалось найти ни одного памятника, ни одной пылинки, которая говорила бы нам о затонувшем материке. Если бы удалось отыскать хотя бы одно здание, одну статую, одну-единственную табличку с письменами атлантов, то они поразили бы человечество: ибо это была бы находка, куда как более ценная, чем все золото Перу, все памятники Египта, все глиняные книги древних библиотек Двуречья.

Столетие, указанное Донелли, прошло. За это время было названо несколько десятков «адресов» легендарного материка, как на суше, так и на дне морском. Потомками атлантов объявлялись самые различные народы Средиземноморья, Африки, Америки, Северной Европы и Передней Азии. Но все эти гипотезы так и остались гипотезами, веских доказательств в пользу того, что именно в данном регионе находилась платоновская Атлантида, не привел ни один исследователь.

В 1943 году в газете «Египетская почта» появилась статья некоего Никольса, в которой говорилось, что некто Мотт открыл Атлантиду, направляясь в столицу Багамских островов — город Нассау. Атлантида находится в районе подводной горы Торо, к востоку от Бермудских островов. Мотт учредил «империю Атлантиды» с собственным флагом небесно-голубого цвета, на фоне которого сиял золотой солнечный закат, выпустил треугольные почтовые марки и приглашал всех желающих посетить его «империю». Когда деньги с доверчивых туристов были собраны, авантюристы тотчас же скрылись.

Летом 1973 года мировую печать облетело сообщение о том, что в районе испанского порта Кадис (находящегося, кстати, «по ту сторону Геракловых столпов») обнаружены руины затонувшего города — по всей видимости, поселения атлантов. а вслед за этим открытием Атлантиды последовало ее закрытие. Оказалось, что мадам Мэксин Эшер из Калифорнии, организовавшая экспедицию, заранее сфабриковала «зарисовку руин» Атлантиды, ибо Эшер твердо была уверена, что такие руины возле Кадиса имеются — именно здесь она ощущает «самые сильные вибрации»!

Еще раньше, в конце 60-х годов, появились сообщения о загадочных сооружениях, которые обнаружили на мелководье, окружающем острова Багамского архипелага Бимини и Андрос. Но никому пока что не удалось доказать, что под водой лежит творение рук человеческих, а не природы — и тем более, что руками этими были руки атлантов, воевавших с греками за 9000 лет до Платона.

В марте 1979 года крупнейшие информационные агентства Запада распространили сенсационную весть: Атлантида найдена советскими океанологами, работавшими на борту научно-исследовательского судна «Витязь»! Вот, например, что передавало из Лиссабона агентство «Рейтер»: «“Советские ученые недавно получили фотографии, которые, возможно, подтвердят существование между Португалией и островом Мадейра легендарного исчезнувшего континента Атлантида”, - заявил здесь видный советский океанолог. Доктор Андрей Аксенов сообщил, что на восьми фотографиях, которые в скором времени будут переданы прессе, видны подводная гора с руинами стены и огромной лестницей».

Но, как сказал позднее сам Аксенов, первым недоразумением, которое необходимо разъяснить сразу, было сообщение о том, что «открытие» Атлантиды совершено с борта «Витязя», — на пресс-конференции, которая давалась в Лиссабоне, ученый говорил о восьми подводных фотографиях вершины горы Ампер, которые были сделаны с судна «Московский университет» задолго до соответствующей экспедиции «Витязя». И «так как у меня не было этих фотографий, еще не публиковавшихся, я ограничился указанием, что на двух из них ясно различимы остатки искусственных сооружений, по-видимому, разрушенные стены». Однако «ни в коем случае нельзя считать, что с помощью этих фотографий можно заявить, будто бы открыта Атлантида в Атлантическом океане».

Отдали дань этой теме и знаменитые писатели. 1870-й год — год выхода первого издания романа Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Великий французский фантаст, отправив профессора Аронакса в кругосветное подводное плавание на «Наутилусе», заставил его посетить и руины затонувшей Атлантиды. Жюль Верн поместил Атлантиду к западу от острова Мадейра. В багровых отсветах подводного вулканического извержения Аронакс видит на дне Атлантического океана лес колонн — остатки дворцов и храмов столицы атлантов. Описано это так ярко, что воспринимается почти как реальность.

В 1929 году в советском журнале «Всемирный следопыт» начали печатать повесть Артура Конан Дойла «Маракотова бездна». Эта повесть многократно переиздавалась в последующие годы, но, как и в первый раз, без двух последних глав — они были признаны не соответствующими идеологическим установкам тех лет. В оригинале повесть состоит из семи глав. В ней рассказывается о погружении трех акванавтов в батисфере на дно Атлантики. Трос обрывается, они на грани гибели, но приходит спасение: на дне глубокой впадины (Маракотовой бездны) до сих пор живут уцелевшие потомки тех, кто населял затонувшую Атлантиду. «Чуждая идеология» содержалась в двух последних главах: Баалсеепа, Владыка Темного Лика, угрожавший колонии атлантов, был уничтожен при помощи белой магии (Конан Дойл увлекался спиритуализмом). Конечно, это чистая фантастика, но общий интерес к проблеме Атлантиды был весьма высок — уже началась эпоха геологического изучения мест возможной локализации загадочного материка.

В первые десятилетия XX века в результате геологических исследований на побережьях и островах Атлантического океана у европейских геологов складывается представление о существовании суши на месте Атлантического океана — некоторые ученые прямо называли ее Атлантидой. Суммируя эти представления, французский геолог П. Термье в 1912 году писал, что в Атлантическом океане вероятны недавние опускания, «при которых исчезли острова и даже материки»…

Едва ли кого-либо из геологов Атлантида интересовала сама по себе, однако новые данные о рельефе дна в районе Канарского плато снова пробудили широкий интерес к удивительной истории, рассказанной Платоном.

Канарское плато находится на дне Атлантического океана, к западу от северной Африки. Особенности его подводного рельефа, изученного океанологами, позволяют предполагать, что эта область Атлантики некогда являлась сушей и испытала сравнительно недавнее погружение. В 1950-х годах известный советский геолог профессор М. Кленова, автор первого в СССР учебника морской геологии, писала: «Следы недавних опусканий в Атлантическом океане видны на всех его берегах. Значительного размера континентальная плита, погрузившаяся под уровень океана, находится в окрестностях Канарских островов, Мадейры, островов Зеленого мыса. В ней видят ту Атлантиду, о катастрофическом погружении которой известно из древнегреческих источников».

Обследуя в 1970 году с гидросамолета прибрежные воды Багамских островов, известный французский археолог-аквалангист Д. Ребикоф заметил на дне океана около острова Северный Виним руины каких-то монументальных стен, сложенных из громадных блоков. Что представляют собой эти погруженные ныне на десятки метров в океан «руины»? Нельзя исключить, что они — след очень древней цивилизации, может быть, ольмекской или майя, либо имеющей отношение к Атлантиде.

Однако самое знаменательное и любопытное заключается в том, что гибель Атлантиды Платона по времени как раз совпадает с окончанием последней ледниковой эпохи на севере Европы и Америки. Из платоновских диалогов следует, что Атлантида погрузилась около 11,5 тысячи лет назад. Именно тогда на севере Европы ускорилось таяние полярных льдов четвертичного оледенения. Льды, подобные гренландским, на протяжении сотен тысяч лет покрывали Скандинавию, Кольский полуостров, Северное и Балтийское моря. Временами они продвигались к югу почти до Карпат и Альп, а на Русской равнине до широты Харькова и Воронежа. И вот за какие-то четыре-пять тысяч лет эти льды полностью исчезли.

Интереснейшие данные принесло определение возраста Гольфстрима. Его воды проникли в Северный Ледовитый океан сравнительно недавно: возраст ила и песка, принесенных этим течением в северную Атлантику, не превышает 11 тысяч лет. Значит, до этого Гольфстрима не существовало, а может быть, и не могло существовать, если значительную часть Атлантического океана тогда занимала суша — та самая Атлантида, о которой рассказывал Платон.

Сопоставив все эти удивительные совпадения, эстонский геолог и атлантолог Е. Хагемейстер предложила гипотезу, согласно которой именно погружение Атлантиды, начавшееся около 12 тысяч лет тому назад, открыло дорогу на север теплым водам Гольфстрима; они принесли тепло на север Европы и Канады и быстро уничтожили льды. Вместо суровых климатических условий длительного оледенения возникла поразительная климатическая аномалия. Ведь Санкт-Петербург и другие города северной Европы — Хельсинки, Стокгольм, Осло — расположены на 60° с. ш. Это широта южной Гренландии, северного побережья полуострова Лабрадор и Канады, Магадана, Северной Камчатки, где климат гораздо более суров, чем на севере Европы. Земля там скована вечной мерзлотой, моря большую часть года покрыты льдом, горные ледники местами спускаются к самому океану.

Причина европейской климатической аномалии — Гольфстрим, доносящий далеко на север в Баренцево море теплые воды Атлантики, нагретые в Мексиканском заливе. Зарождение же самой аномалии может быть связано именно с гибелью Атлантиды. Океанологи установили, что поступление вод Гольфстрима на север увеличилось около 3–5 тысяч лет назад. Хагемейстер считает, что такая обширная территория, как Атлантида, не могла погрузиться сразу. Начало погружения — 12 тысяч лет назад — явилось той катастрофой, слух о которой дошел до Платона. Но погружение продолжалось и позже, и лишь 3–5 тысяч лет тому назад бывший континент (или архипелаг) опустился до глубин, на которых находится ныне.

Академик В. Обручев в своих предположениях о роли Атлантиды пошел еще дальше. В 1955 году он писал: «Именно Атлантида была тем препятствием в северной части Атлантического океана, которое преграждало путь теплому течению Гольфстрима на север в Ледовитый океан. Появление этого препятствия в начале четвертичного периода вызвало оледенение вокруг Северного полюса. Погружение Атлантиды вновь освободило путь Гольфстриму на север, и его теплые воды постепенно сократили оледенение вокруг Северного полюса, тогда как вокруг Южного полюса оледенение существует до настоящего времени». Геологические процессы в Атлантике продолжаются, возможно, лавы и пеплы недавних вулканических извержений и скрывают под собой останки неведомых цивилизаций, но чтобы подтвердить это, археологам недостаточно опуститься на дно Атлантического океана. Нужны необычно трудоемкие и сложные раскопки на больших глубинах. Задача пока невыполнимая.

Следов Атлантиды на морском дне найти никому не удалось. Нет никаких памятников атлантской цивилизации в музеях мира. Ни одного упоминания об Атлантиде нет в записях, оставленных жрецами Древнего Египта (а иероглифы мы научились читать более полутора веков назад, и литература египтян хорошо известна ученым). Не обнаружены сведения о затонувшем материке «по ту сторону Геракловых столпов» и в других древних источниках, будь то хроники Китая или труды античных авторов. По существу, мы располагаем одним-единственным источником — диалогами «Тимей» и «Критий» Платона. Естественно, возникает вопрос: насколько же можно доверять этим источникам?

Интересны и убедительны аргументы известного российского историка и археолога Г. Кошеленко. Платон был философом, а не историком или географом. Он не записывал преданий и легенд, как это делали, например, Геродот, Тацит и ряд других античных авторов. Диалоги «Тимей» и «Критий» образуют единый цикл с третьим диалогом — «Государство». В нем — со ссылкой на Сократа — повествуется история человека по имени Эр. Этот Эр, по национальности армянин, рассказал Сократу о том, как он погиб в бою и попал в загробный мир, а затем вновь вернулся в мир живых. Описание загробного мира дается реалистически и подробно… а в следующем диалоге, «Тимей», — со ссылкой на Солона и египетских жрецов — поведана история об Атлантиде и борьбе афинян с войсками атлантов. Наконец, третий диалог, «Критий», описывает государство атлантов, устройство их столицы, общественный строй, религию и т. д. По мнению Кошеленко, имена Сократа и Солона упомянуты неспроста: Сократ считался самым авторитетным философом Эллады, а Солон почитался за «мудрейшего из семи мудрецов». И атланты, и афинское государство, с ними воевавшее, и загробный мир описаны с одинаковой степенью «достоверности». Диалоги «Государство», «Тимей» и «Критий» взаимосвязаны, в них беседуют одни и те же лица. В «Государстве» дан своеобразный «репортаж из загробного мира», в «Тимее»- описание афинского, точнее праафинского, государства девятитысячелетней давности, в «Критии» описана Атлантида. И все описания в равной степени реалистичны, все они ссылаются на «первоисточники» — армянина Эра и египетских жрецов, которые подкреплены авторитетами Сократа и Солона.

Мог ли на самом деле Эр путешествовать в загробный мир? На этот счет сомнений ни у кого не возникает. Данные истории и археологии говорят о том, что афинское государство, устройство которого точь-в-точь соответствует устройству идеального государства, о котором мечтал и идею которого всеми силами пропагандировал сам Платон, существовавшее, по его словам, 12 тысяч лет назад, также является выдумкой. Появление людей на территории Аттики датируется ныне VI–V тысячелетиями до н. э. И не могущественный город с величественным акрополем, а лишь стоянки людей каменного века находились в ту пору на территории будущих

Афин. Многие критически мыслящие атлантологи считают, что рассказ Платона о войне с атлантами является всего лишь патриотической фантазией. Таким образом, и загробный мир, и Афины, воюющие с атлантами, — все это искусная выдумка Платона, наподобие позднейших фантастических стран Утопии, Лилипутии и т. п. Но почему же тогда надо считать не вымыслом, а истиной описание самой Атлантиды в тех же самых платоновских «Диалогах»?

«Если сообщение о том, что Афины существовали 9 тысяч лет назад, сказка, то почему же тогда не считать сказкой такую же древность самих атлантов? — задавал резонный вопрос известный советский историк и лингвист Ю. Кнорозов. — Если описание Греции, данное в диалогах Платона, — плод фантазии, то почему же описание Атлантиды можно считать правдоподобным? Если не верить тому, что афинское войско провалилось сквозь землю, то почему нужно верить в то, что в «одну бедственную ночь» погрузилась в море Атлантида?»

И действительно, рассказу Платона об Атлантиде не верили многие его современники, начиная с величайшего ученого и философа античности Аристотеля, ученика Платона. По мнению историков античной литературы, платоновские «Диалоги» — это блестящее литературное произведение. История об Атлантиде является одним из его компонентов и служит великому философу иллюстрацией его социально-политических взглядов.

Давая описание Атлантиды, Платон приводит точные данные и цифры. Но если проанализировать их внимательно, нетрудно убедиться в том, что все численные данные — всего лишь определенные символы тех или иных качеств. Например, Платон говорит, что главный остров, на котором была расположена столица Атлантиды, имел форму четырехугольника со сторонами в 1000,2000,3000 и 4000 стадиев. Периметр такого четырехугольника равен 10 000 стадиев. Некоторые атлантологи на основе этих данных вычисляют площадь Атлантиды и определяют плотность населения главного острова. Размеры, приводимые Платоном, дают пропорции 1:2:3:4, сумма чисел которых равна 10. Это типичный образчик мистики чисел, которой увлекались Пифагор, Платон и другие античные философы (число 10 почиталось ими совершенным и священным, тем более, что в данном случае оно образовано суммой четырех первых, «начальных» чисел).

В IV веке до н. э. существовал ряд проектов «идеального» полиса, то есть города-государства, и один из самых грандиозных и детально проработанных — проект, изложенный Платоном в диалоге «Государство». Суть его, по мнению автора, определяется принципом «справедливость». Платон исходит из того, что для полиса необходимы три функции: 1) обеспечение материальных потребностей; 2) защита целостности полиса; 3) управление. Наличие этих трех функций — объективная реальность, и поэтому для выполнения каждой из них в полисе должна существовать специфическая, изолированная от других группа жителей, в чем и будет заключаться справедливость.

Та группа, которая обеспечивает материальные потребности полиса (земледельцы, ремесленники, отчасти купцы), обрисована Платоном очень общо, что естественно в его проекте, где эта группа существует только для обеспечения материальных потребностей двух высших слоев. Следующей группой являются воины («стражи»). Их единственная цель — сохранение целостности государства и поддержание установленного строя. Они не заняты производительным трудом, все их время посвящено тренировкам как физическим, так и нравственным — упражнениям в добродетели. У них нет собственности, все, что им нужно, предоставляется первой социальной группой. Трапезы у них общие, семья как институт в их среде запрещена. Среди воинов есть и мужчины и женщины, равные в своих правах и обязанностях. Общение с существом противоположного пола — награда наиболее отличившимся. Пары для продолжения рода подбираются правителями с точки зрения сохранения «породы». Дети не знают родителей и воспитываются всем коллективом воинов.

Жизнь воинов в общем, несмотря на то, что они принадлежат к высшему слою, сурова и в идеале лишена всяких корыстных и эгоистических побуждений.

Высшим сословием «идеального» полиса являются правители-философы — бывшие воины, особенно продвинувшиеся в постижении мудрости и достигшие преклонного возраста. Цель этой группы — поддержание стабильности установленного порядка посредством воспитания всех членов общины, и особенно молодежи, в духе неуклонного выполнения своих жизненных функций. Это мозг «идеального» полиса, руками которого служат воины. Правители-философы подчиняются тем же строгим нормам в быту, что и воины-стражи.

Эта картина идеального социального строя для Платона и многих его современников не была утопической. Сам Платон два раза путешествовал в Сицилию, надеясь с помощью тиранов города Сиракузы (тогда самый крупный греческий город в Сицилии и на юге Италии, то есть в том регионе, который сами греки называли Великой Грецией) воплотить в реальность свой план переустройства общества. Аристотель в своей «Политике» много внимания уделяет критике проекта Платона, главным образом с точки зрения его практической нео существимости.

Если взглянуть теперь под этим углом зрения на диалоги «Тимей» и «Критий», то становится очевидным, что оба они, в сущности, посвящены защите и развитию тех принципов, которые Платон выдвигал в «Государстве» («Тимей» — частично, «Критий» — полностью). Хорошо видно, что в сюжетах, посвященных Атлантиде, не она занимает важнейшее место, а древние Афины. Псевдоисторические сюжеты этих двух диалогов определяются следующим фактором: в древних Афинах существовал тот строй, который Платон пропагандировал как идеальный. Афины в союзе с Египтом (и другими народами и государствами) вели жестокую «тотальную» войну с Атлантидой и, несмотря на всю мощь последней, благодаря доблести афинян (а доблесть — следствие того строя, который тогда существовал в городе) разбили пришельцев. Функция Атлантиды в диалогах Платона ясна и определенна: это противовес идеальному городу глубокой древности, воплощение всего отрицательного, всего того, что решительно осуждается Платоном как источник моральной деградации общества.

Служебная роль этих диалогов ясна: в них философ действительно стремится доказать, что в древних Афинах, отделенных от его современников 9000 лет, существовал тот самый идеальный строй, который он пропагандировал. Прежде всего говорится, что законы, которые существовали в древнейших Афинах, были «прекраснее всего, что нам известно под небом». При этом Платон отмечает, что эти афинские установления очень похожи на египетские, но (в угоду афинскому патриотизму) заявляет, что богиня Афина дала египтянам законы на тысячу лет позднее, чем гражданам Афин. Затем идет расшифровка этих «прекраснейших» законов. Первое, на что обращается внимание, — это четкая сословная структура, деление общества на несколько изолированных социальных групп. Платон говорит о сословии жрецов, сословии ремесленников, сословиях пастухов, охотников и земледельцев. Наконец, особо говорится о воинском сословии, которое «отделено от прочих, и членам его закон предписывает не заботиться ни о чем, кроме войны». Уже этот самый беглый взгляд дает нам возможность обнаружить поразительное сходство между проектом устройства «идеального» полиса, как он представлен в «Государстве», и установлениями, которые приписывает Платон древнейшим афинянам.

Платону нужно было доказательство того, что проектируемый им государственный строй осуществим, и он смело сконструировал древнейшую историю Афин, сделав своих предков теми идеальными гражданами, которыми можно и нужно гордиться. Подобный подход к прошлому для греческой общественной мысли того времени — явление не исключительное. Отдаленное прошлое было известно плохо, и для нужд текущей политической борьбы ораторы и писатели смело вторгались в него, черпая там аргументы для полемики с противниками. Свойственный античному обществу традиционализм, уважение к прошлому, искреннее убеждение в том, что в прошлом все было лучше, делал такого рода экскурсы в историю неизбежными.

Платон, таким образом, заново творит практически из ничего древнейшую историю родного города, чтобы представить ее в виде аргумента в пользу пропаганды своих идей. Афиняне считали себя главными спасителями Эллады от завоевателей-персов в годы греко-персидских войн. Эта роль Афин стала аксиомой для каждого афинянина. И вот в картине далекого прошлого, рисуемой Платоном, Афины — организатор и глава союза народов, борющихся с вражеским нашествием. Только персы пришли с востока, а эти древнейшие враги, атланты, — с запада. В афинской политике V–IV веков до н. э. Египет занимал особое место. Он был частью персидской державы Ахеменидов, но постоянно восставал против чужеземного владычества. Афины, преследуя свои интересы, неоднократно поддерживали борьбу египтян против персов. И у Платона эти конкретные реалии его времени также переносятся в глубокое прошлое (союз Афин и Египта в борьбе с Атлантидой, сходство политической и социальной структуры и т. д.).

Теперь можно попытаться определить место Атлантиды Платона в той общей картине далекого прошлого, которую рисует великий философ. Атлантида — противник Афин, и этим определяется все. В Атлантиде воплощено все, что Платон считает пагубным для человеческого общества. И хотя некоторые исследователи называют миф об Атлантиде утопией, правильнее было бы назвать его антиутопией. Во-первых, эта страна — владение Посейдона, бога моря. Атлантида — морская держава, она раскинулась на островах, основа ее мощи — флот, она ведет широкую морскую торговлю. Для Платона море — враждебная стихия. Море — это синоним развития торговли, а торговля предполагает стремление к наживе, барышу, одним словом, ко всему тому, что исконно враждебно замкнутому земледельческому быту. «Идеальный» же полис Платона — сугубо земледельческая страна, отгораживающаяся от моря.

Атлантида — страна богатства и роскоши, а это, с точки зрения Платона (да и почти всех греческих мыслителей того времени), пагубно для общества и человека. Человек должен довольствоваться немногим; простое, скромное существование, лишенное излишеств, — идеал человеческого общежития. «Ничего слишком» — это принцип и античного искусства, и общественной мысли того времени. Атлантида, по мысли Платона, имела право на существование только до тех пор, пока жители ее ни во что не ставили свои богатства. Как только последние завладели их душами, страна была обречена.

Атлантида — монархическое государство, что для афинянина уже само по себе зло. Кроме того, в рассказе Платона присутствует еще одна чрезвычайно показательная деталь: «каждый из десяти царей в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большей частью законов, тем что мог карать и казнить любого, кого пожелает». Из дальнейшего рассказа выясняется, что единственные законы, которые стояли над царем, — это законы, регулировавшие взаимоотношения царей. Чтобы понять не только мысли, но и чувства, заложенные в этой короткой фразе, надо помнить отношение греков к закону. Для грека того времени «закон» — высшая ценность: единственным оправданием монархической власти служило лишь то, что царь был не самовластен, а свято соблюдал законоположения. Здесь же картина для гражданина греческого полиса просто ужасная: не только царь, но еще и самовластный царь, стоящий над законом.

Наконец, Атлантида — страна-агрессор, начавшая несправедливую, захватническую войну. Для Платона войны, ведущиеся не для защиты границ родины и строя, а для захвата чужого, — абсолютное зло, и этим воплощенным злом являются атланты, которых сокрушили афиняне, носители светлого начала.

Таким образом, если взглянуть на Атлантиду с этой точки зрения, мы должны признать, что большая часть информации, содержащейся в диалогах, имеет не реально-историческое, а лишь идейно-литературное происхождение. Тем самым ставится под сомнение существование Атлантиды, во всяком случае, большая часть всех тех подробностей ее истории и культуры, о которых говорит Платон.

И еще одно очень важное обстоятельство: Платон не боится лжи, если она, как он считает, приносит пользу. В «Государстве» он прямо говорит об этом, указывая на пользу даже очевидной лжи, ее «уподобления истине», раз уж «мы не знаем, как это все было на самом деле в древности». Платон в этом отношении совсем не одинок. Представление об относительности правды и лжи, об их утилитарном характере было широко распространено в Греции. Геродот писал: «Где ложь неизбежна, там смело нужно лгать.» Платон, создавая свой миф об Атлантиде, стремился, как он считал, к высокой цели, а в таком случае для него ложь простительна.

Большинство авторов, писавших об этой проблеме, с чистым сердцем принимают ту версию передачи сведений об Атлантиде (от египетских жрецов Солону), которую нам сообщает Платон. При этом как-то пытаются объяснить сравнительно мелкие неточности традиции (девять тысяч лет, например), забывая об основном — о том, что такая передача была в принципе невозможна.

Согласно рассказу Платона, исторические события, происшедшие в Восточном Средиземноморье: поход атлантов, борьба с этим нашествием народов Средиземноморья, в частности Афин и Египта, поражение атлантов, наконец, гибель афинского войска и Атлантиды в результате природного катаклизма — все это было зафиксировано египетскими жрецами, а затем сообщено Солону во время его путешествия по Египту. Описание этих событий вплетено в общую канву рассказа о древней истории человечества. Записанный Солоном рассказ был привезен в Афины, там его читал Критий и, в свою очередь, передал содержание рассказа участникам двух философских бесед.

Такова схема, которую охотно принимают все сторонники реального существования Атлантиды и подлинности рассказа Платона. Однако как соотносится эта схема с исторической реальностью? Ее сторонники воспринимают путешествие Солона в Египет как поездку ученого для работы в иностранном университете. Однако нет ничего более невероятного, чем описанные действия жрецов. Реальная картина контактов древних культур (и их носителей) была намного сложнее. Нельзя понимать ее как свободный обмен идеями и вообще культурными достижениями. Почти для всех культур древности была характерна известная ксенофобия (неприятие иностранцев). Особенно свойственна была эта черта египетской культуре. Ксенофобия египтян нашла отражение и в античной культуре, где появились образы двух египетских царей, отправлявших на казнь всех чужеземцев, попадавших в Египет. Хотя в тот период, когда совершалось это путешествие, Египет и несколько приоткрыл двери для чужеземцев в силу военной и экономической необходимости, однако полной свободой передвижения они не пользовались, контакты их с местным населением всячески стремились затруднить. Кроме того, следует учесть и отвращение египетских жрецов к чужеземцам. Можно предположить, что в лучшем случае контакты Солона ограничивались разговорами с жрецами низших рангов, которым вряд ли была известна какая-либо серьезная информация, но, вероятнее всего, эти контакты не выходили за рамки общения с греческим и полугреческим населением Навкратиса — греческого города в Египте. Вряд ли было возможно получить у этих людей историческую информацию об Атлантиде.

Широко известно, что египтяне мало знали о Европе и почти не интересовались этим миром. История Египта отражалась в династийных хрониках, география имела прикладное значение. Замкнутость, ориентация культуры на самое себя, малое внимание к окружающему миру всегда оставались характерными особенностями культуры древнего Египта. Этим утверждением совсем не принижается египетская культура. Гораздо важнее иной вопрос: почему именно к Египту, египетской традиции обращался Платон? Отношение греков к Египту было сложным. Интерес к нему они испытывали еще начиная с времен Гомера. Египет для греков — страна, которую трудно понять, с очень странными обычаями. Египет всегда рассматривался ими не как могущественная политическая держава, а как страна, хранящая особые знания. Геродот, как бы суммируя отношение греков к Египту, так определял причину особого интереса к этой стране: 1) «нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям других народов», 2) целый ряд греческих философских и научных учений заимствован у египтян (например, «вообще, почти все имена эллинских богов происходят из Египта», «эти и еще много других обычаев, о которых я также упомяну, эллины заимствовали у египтян» и т. д.). Даже законы Солона, по мнению Геродота, были заимствованы у египетского царя Амасиса.

Интерес Геродота и многих других греческих интеллектуалов к египетским обычаям, истории и особенно религии естествен и закономерен. В египетской религии греков привлекали широко распространенное мнение о мудрости египетских жрецов, таинственный и древний ритуал, необыкновенное разнообразие и причудливый внешний вид божеств, пышность и богатство храмов. Огромное впечатление на греков производили организованность жреческой касты и то влияние, которым она пользовалась.

Так что причина того, что передатчиками традиции об Атлантиде Платон сделал египетских жрецов, становится совершенно отчетливой. Всеобщая уверенность в глубокой древности египетской культуры, знаниях тайн египетскими жрецами — те аргументы, которые должны были придать особую правдивость его рассказу, хотя Платон и не смог удержать своего эллинского и афинского патриотизма и представил все-таки афинян старшими братьями египтян, получившими божественную мудрость (правда, позднее утраченную) на тысячу лет раньше.

Есть еще одно интересное предположение: Платон имел какую-то информацию о Греции эпохи бронзового века, то есть о Греции II тысячелетия до н. э. Эта информация была им соответствующим образом отпрепарирована, приведена в соответствие с его концепцией и в таком виде опубликована.

Для того чтобы должным образом оценить этот вывод, нужно представить себе, а что же действительно греки классической эпохи знали о Греции II тысячелетия. Именно сами греки, а не мы, поскольку благодаря археологическим раскопкам и дешифровке древних письменностей наши знания об этом историческом периоде в некоторых отношениях явно превосходят знания современников Платона. Для грека классической эпохи эти источники включали в основном следующее: поэмы Гомера, различные циклы мифов, а также местные предания. Все эти источники весьма сложны и трудны для понимания. Мифы дошли до нас и в переработанном виде, и в различных компиляциях (типа «Мифологической библиотеки» Аполлодора); различные местные предания, связанные с генеалогиями древних правящих домов, лучше всего представил нам Павсаний. Общую (хотя и чрезвычайно краткую) картину истории Эллады дал Фукидид в начальных разделах своей «Истории». Чрезвычайно труден вопрос о том, в какой мере эпос Гомера отражает действительную картину жизни Греции времен троянского похода, как сочетаются в его замечательных поэмах идеи, образы и реалии, восходящие к далекому прошлому. Один из виднейших исследователей истории древней Греции М. Финли считал, что греки эпохи Гомера знали, что во II тысячелетии до н. э. в Греции существовали государства, в которых правили цари; эти государства вели войны, правители их жили в роскоши, и это практически все, что было известно.

«Если бы собрать все версии об Атлантиде, такой сборник стал бы неоценимым историческим вкладом в науку о человеческом безумии и фантазии», — сказал еще в прошлом столетии переводчик и комментатор Платона Ф. Сумезиль. Число этих фантастических версий в наши дни значительно увеличилось. И в то же время археологи, этнографы, фольклористы, историки, философы и представители наук о Земле, тщательно анализируя предания, делая поправку на призму мифа, сквозь которую преломлялись события действительности, не оставляют надежды найти самый последний, самый весомый аргумент, который подтвердит истинность древних легенд

Древнейшая цивилизация

© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Индию до сих пор считают одним из регионов, где происходил процесс «очеловечивания» обезьяны. Поэтому можно сказать, что Индия — одно из немногих мест на земном шаре, которые могут претендовать на звание «колыбели» человечества.

Древнейшие поселения Индии располагались на севере — в долине Инда (Соан, совр. Пакистан) и близ Мадраса. Первобытные люди селились в пещерах, которые находили у речных долин и в предгорьях.

Климат этих мест был наиболее благоприятен для человека, а животный мир — очень богат и давал много пищи. Поэтому неудивительно, что именно в долине Инда появилась одна из древнейших цивилизаций, самые известные города которой носят названия Хараппа и Мохенджо-Даро.

Как это часто бывает в истории, самые обыденные события приводят к великим открытиям.

В 1853 г. при строительстве участка железной дороги, соединяющей Карачи и Лахор, под одним из холмов был открыт древний город, названный по близлежащему поселению — Хараппа. Предположения о том, что под этим холмом находится город, появились гораздо раньше: отдельные предметы, которые местные жители находили и показывали англичанам, были обнаружены на этом холме еще в 1820 г. В числе тех первых случайных находок были каменные прямоугольные печати, которые и сейчас являются своеобразной визитной карточкой хараппской цивилизации.

Самую знаменитую из этих печатей с надписью на неизвестном языке обнаружил в 1875 году английский археолог А. Каннинхэм. Он нашел ее в долине Инда в 1875 году. Каннинхэм не смог расшифровать надпись при помощи известных ему образцов индийских письменностей. А значит, как справедливо предположил ученый, печать могла принадлежать к более раннему, еще не известному науке периоду индийской истории. Находка Каннинхэма стала настоящей сенсацией, ведь ранее считалось, что цивилизацию в Индию принесли арийские племена, а некоторые исследователи полагали, что именно Индия была прародиной ариев.

Но, несмотря на интерес ученых, первые полномасштабные археологические раскопки в Хараппе начались лишь в 1921 г., когда был исследован древний город. К сожалению, до этого в Хараппе успели «поработать» строители железной дороги — часть холма была срыта, а камни и кирпичи древнего поселения были использованы для железнодорожной насыпи.

Еще более удивительна история открытия второй (или первой?) столицы хараппской цивилизации города Мохенджо-Даро. Поскольку в других древних поселениях долины Инда находки были единичными и случайными, долгое время после открытия Хараппы считалось, что этот город был столицей большого, но малонаселенного района. Однако много веков индийцы рассказывали легенды о том, что где-то в долине Инда стоял древний храм — древнейший из всех индийских храмов. Поклонялись в этом храме, согласно мифам, древнейшему индийскому божеству — Старому Шиве. Англичане, да и многие индийцы считали эту легенду вымыслом, ведь легенды каждой индийской долины утверждают, что именно в их местности стоит древнейший храм Индии и каждый такой храм был построен непосредственно древнейшим божеством, а все остальные были возведены уже как копии их Великого Храма. Однако легенды о храме Старого Шивы вызывали интерес у искателей сокровищ. Дело в том, что в древности по долине Инда проходила граница княжеств северных магараджей. В окружавших долину Инда горах, согласно преданиям, было немало сокровищ, которые оседали в подвалах храма Старого Шивы. Немало англичан и индийцев бросились на поиски, надеясь найти сокровища древнего храма.

Удача улыбнулась в 1922 году двум индусам — Р. Сахни и Р. Банарджи, — которые выбрали в качестве объекта раскопок предполагаемого храма Старого Шивы один из холмов в долине Инда. Почему их заинтересовал именно этот холм, а не, скажем, соседний? Дело в том, что именно этот холм с древности носил загадочное название Холм Мертвых (Мохенджо-Даро). Местные крестьяне часто находили на этом холме человеческие кости. И действительно, рассуждали Сахни и Банарджи, Холм Мертвых — наилучшее место для древнего храма, посвященного богу смерти и разрушения.

С тех пор прошло почти 90 лет, и трудно сказать, были ли Сахни и Банарджи честными археологами или гробокопателями, отправившимися за древними сокровищами. Во все времена чисто научный интерес исследователя часто соседствует с вполне прагматичной жаждой обогащения. Редкий археолог удержится от соблазна положить один из найденных им предметов в свой карман, что уж говорить о тех случаях, когда раскопки сопровождают легенды о несметных сокровищах.

Вскоре после начала раскопок Сахни и Банарджи обнаружили под слоем земли постройки из обожженного кирпича. Находка усилила их веру в то, что вскоре горы золота, хранящиеся в подземельях храма, попадут к ним в руки. Но улыбка удачи часто бывает двусмысленной. День за днем рабочие продолжали раскопки, одна за другой появлялись из небытия древние постройки, была обнаружена прекрасно сохранившаяся цитадель, жилые дома и культовые здания. Только вот храма Старого Шивы нигде не было. А значит, не было и сокровищ. Да и найденные в Мохенджо-Даро драгоценности никак не соответствовали легендарным горам золота. Однако для истории эти раскопки дали неоценимый результат. Выяснилось, что Хараппа была не единственным городом долины Инда. Это стимулировало поиски других городов. К тому же открытые в Мохенджо-Даро постройки пролили свет на жизнь древних индийцев.

Поскольку почти 50 лет Хараппа была единственным городом этой цивилизации, о котором знали ученые, то и всю цивилизацию назвали хараппской. Это название сохранилось и сегодня, также ее именуют «протоиндийской» или «индской».

Как же появилась хараппская цивилизация?

На этот счет есть немало гипотез. Обычно, когда речь заходит о возникновении цивилизации, гипотезы ученых группируются вокруг двух противоположных позиций: цивилизация привнесена извне, или же цивилизация возникла на этой территории.

В XIX веке, когда другие, более ранние, поселения в долине Инда были неизвестны

ученым, сложилось мнение, что хараппская цивилизация была привнесена извне. Именно так думал археолог Р. Гейне-Гельдерн, считавший, что цивилизация на Инде возникла внезапно. Однако впоследствии, когда были открыты другие более ранние города в долине Инда, мнение ученых изменилось. Если раньше историки предполагали, что Хараппа была возведена древними ариями, которые отсюда совершили свой победоносный поход в Европу, то с течением времени накопился ряд фактов, указывавших на то, что жители Хараппы были не ариями, а дравидами. Представление об Индии как о прародине ариев было поставлено под сомнение.

Но, несмотря на множество доказательств дравидского происхождения хараппской цивилизации, эта гипотеза и сейчас вызывает много возражений. И прежде всего у самих индийских историков, которые склонны преуменьшать достижения Хараппы — ведь сейчас дравиды относятся к самым отсталым народностям Индии^[3].

  

Карта Индии с обозначением границ хараппской цивилизации

Вскоре после открытия великой шумерской цивилизации в низовьях Тигра и Евфрата (современный Ирак) возникла гипотеза о том, что Хараппа — торговая колония шумеров или поселение эмигрантов, вынужденных по каким-то причинам покинуть Месопотамию. У шумерской гипотезы до сих пор есть много сторонников. Дело в том, что классическая хараппская цивилизация значительно моложе шумерской. Шумеры появляются в Месопотамии в конце IV тыс. до н. э., а классическая цивилизация в долине Инда — в первой половине III тысячелетия до н. э., таким образом, как считают сторонники шумерской гипотезы, возможно заимствование древними индийцами культуры из Месопотамии.

На причастность шумеров к созданию хараппской цивилизации, по мнению ряда исследователей, указывает обычай строить дома из кирпича-сырца. Действительно, в ранний период Хараппы основным строительным материалом, как и в Шумере, был необожженный кирпич. Однако позже жители Хараппы стали строить дома из обожженного кирпича, поскольку в долине Инда около трети года (с июля по октябрь) почти непрерывно идут дожди, а постройки из кирпича-сырца были недолговечными.

Такая отличительная особенность архитектуры ранней Хараппы, как применение кирпича-сырца, безусловно может свидетельствовать о том, что загадочные строители городов в долине Инда пришли из районов с более сухим климатом, но почему же именно из Шумера?

Есть и еще один «архитектурный» аргумент: хараппцы и шумеры строили дома схожей планировки. Но планировка индийских и шумерских жилищ имеет много общего с архитектурными формами других культур, развивавшихся в жарком климате, например древнеегипетской и месоамериканской, а значит, такое сходство не может указывать на генетическое родство индийской и шумерской цивилизаций.

Некоторые исследователи находили нечто общее между шумерскими и хараппскими иероглифами, однако прочитать хараппские тексты по правилам шумерского языка не удалось. Это говорит о том, что хараппская письменность самобытна и уникальна. Странно было бы, если бы шумеры (если предположить, что именно они построили Хараппу и Мохенджо-Даро), прибыв в Индию, отказались от знакомой им письменности и изобрели кардинально иную систему письма.

Еще одним признаком, который якобы указывал на шумерское происхождение древнеиндийской цивилизации, долгое время служили прямоугольные печати, вырезанные из мягких пород камня. Эти печати — «визитная карточка» и наиболее опознаваемый атрибут хараппской цивилизации — часто находили в шумерских городах. Поэтому одно время археологи считали такие печати шумерскими. Лишь позднее, когда было обнаружено множество аналогичных печатей в долине Инда, стало очевидно их автохтонное происхождение. А как же тогда быть с находками в шумерских городах? Неужели они — плод подделки или бессовестной фальсификации? Конечно нет! Они просто свидетельствуют о широких торговых связях между Индией и Шумером в то далекое время. Найденные в Шумере прямоугольные печати были, вероятно, случайно обронены индийскими купцами, привозившими в Месопотамию слоновую кость и другие товары. Вот так утерянные вещи стали загадкой, над которой долгие годы ломали головы ученые мужи.

  

Образец печати, найденный на территории хараппского поселения

Но науке известны шумерские мотивы на печатях, найденных в долине Инда. Изображение на одной из хараппских печатей очень напоминает мифологический мотив, известный по шумерскому «Эпосу о Гильгамеше». В одном из мифов месопотамский герой обуздывает двух львов. На индийской печати мы видим героя (или бога?), побеждающего двух тигров. Аналогия здесь проглядывает настолько явственно, что некоторые историки даже считали эту печать доказательством индийского происхождения шумеров. Однако на территории Индии мотив поединка героя или божества с двумя животными практически нигде больше не встречается, поэтому, скорее всего, речь идет о случайном заимствовании или личной печати человека, который в силу неизвестных причин прибыл из Месопотамии в Индию и там в память о родине заказал себе печать с таким сюжетом.

А вот настоящие шумерские цилиндрические печати крайне редко встречаются в индийских городах. Это говорит о том, что индийские торговцы были намного более умелыми мореходами, чем шумеры, — они чаще посещали Месопотамию, чем их деловые партнеры долину Инда.

Конечно, хараппская цивилизация не была создана шумерами. Тем не менее, есть одно обстоятельство, которое нельзя не принимать во внимание: по данным антропологов, в облике жителей городов долин Инда несомненно присутствуют ближневосточные черты. Это объясняется миграцией не шумеров, а других жителей Ближнего Востока — представителей культур переднеазиатского неолита. Что же заставило этих людей покинуть те благодатные края, откуда они были родом?

Переход к производящему хозяйству привел к значительному росту численности населения. Если раньше племена охотников сталкивались в битве не на жизнь, а на смерть за право охоты на одно стадо, то сейчас степи из охотничьих угодий превратились в поля злаков. Одна и та же территория могла прокормить в десять раз больше земледельцев и скотоводов, чем охотников и собирателей. Но поскольку плодородие распаханных участков быстро падало, люди постепенно стали переселяться на новые земли. Обычно одно поселение древних земледельцев существовало в течение 30–40 лет, т. е. срока жизни одного-двух поколений. Когда окрестные поля переставали приносить урожай, поселение покидали и переходили на новое место. Постепенно люди стали расселяться из первоначального района заселения в лесистые зоны. Там приходилось вырубать и выжигать девственные леса. Часто такие созданные человеком лесные пожары занимали намного большую территорию, чем было необходимо для полей.

Такое использование земли привело к экологической катастрофе. После уничтожения лесов оставались пустоши. Вместе с лесами уходила влага, и бывшие лесные участки становились степями, а затем и пустынями. Этот процесс ученые называют аридизацией климата. Люди стали спускаться в долины крупных рек, которые не только поили посевы, но и приносили плодородный грунт (лесс), ежегодно удобрявший поля. Обработка земли в долинах рек требовала от человека больших усилий, поэтому отдельные семьи стали объединяться в племена, а сами поселения стали постоянными. Теперь люди не переходили с места на место, а, обосновавшись в одном месте, жили там в течение многих поколений. Для защиты от соседей и приходивших из соседних степей переселенцев возводились крепостные стены. Формировалось жречество, основной функцией которого была магическая поддержка благополучия людей, обеспечение плодородия земли и скота. Складывалось и чиновничество, руководившее коллективными работами (ирригацией, расчисткой новых участков) и распределением запасов зерна и другой пищи.

Историки подсчитали, что средняя скорость расселения земледельческих племен составляла примерно 1 км в год. Они расселялись с Ближнего Востока на запад и север — через Анатолию (территория современной Турции) на Балканы, в долину Дуная и далее вплоть до Днепра и Рейна; в восточном направлении — через современный Иран — они вышли к Каспийскому морю, потом прошли через Западный Афганистан и вышли на территорию Пакистана. По дороге они смешивались с местными племенами, в результате чего и приобрели дравидские черты. Но, продвигаясь вперед, они выдавливали с занятых территорий местные племена дравидов. Эти дравидские племена заселили долину Инда и основали там поселения, которые позже превратились в города. Но потомки переселенцев с Ближнего Востока, приобретавшие по дороге все большую примесь дравидской крови, тоже добрались в конце концов до долины Инда, пройдя Синд и Белуджистан.

Как же развивались поселения в долине Инда? Открытое индийским археологом Н. Маджумдаром в 1934 году и исследованное затем французским историком Ж.-М. Казалем поселение Амри позволяет проследить основные ступени развития хараппской цивилизации.

В самый ранний период мы видим небольшое поселение. Амрийцы этого времени обитали в легких тростниковых хижинах, совершенно не напоминающих монументальную архитектуру Хараппы и Мохенджо-Даро. Однако с течением времени постройки становятся более сложными, появляются многокомнатные дома. Выделяются особые помещения для скота и для хранения припасов. Стены домов обмазывают глиной, позднее дома стали строить из кирпича-сырца, сформированного из смеси глины и соломы. Эти дома могли существовать в течение жизни одного-двух поколений, когда же дом ветшал, его ломали, а на его месте строили новый. Такая архитектура не требовала больших затрат сил, времени и средств. Намного больше усилий, умений и сноровки требовалось в ремеслах, ведь IV тыс. до н. э. — это время, когда зарождающиеся цивилизации (индийская, ближневосточная, египетская, китайская) достигают больших успехов в ремеслах.

Одним из важнейших ремесел является металлургия. Изготовление более прочных орудий труда и оружия обеспечивает преимущество одной цивилизации над другой, делает ее более успешной и богатой. В ранний период существования Амри металлургия еще только зарождается. Первым в истории методом обработки металлов была ковка золотых и медных самородков. В результате получались украшения, которые очень ценились.

Вслед за этим появляется литье, позволявшее переплавлять металлический лом. Металл в то время был очень дорог, поэтому металлические изделия многократно переплавлялись. Это создает немало загадок для археологов нашего времени. Археологи, к сожалению, находят только самые поздние изделия ремесленников культуры амри. Скорее всего, самые древние металлические изделия были переплавлены. В руки ученых попадают изделия того времени, когда металлургия была достаточно развита и люди могли позволить себе выбросить сломанное металлическое украшение или орудие труда.

Вся керамика раннего времени лепилась вручную, гончарный круг тогда еще не был изобретен. Такая керамика содержит в себе много посторонних примесей (соломы, речного песка, толченых «бракованных» или битых сосудов), обжиг ее неравномерен, потому что люди того времени еще не научились поддерживать необходимую температуру в печах все время, необходимое для обжига.

Изобретение гончарного круга сделало керамическое производство массовым — за один день гончар мог вылепить значительно большее число сосудов. Улучшается качество теста, из которого лепят посуду, оно тщательнее вымешано, улучшается и обжиг посуды. Более изысканнными становятся формы сосудов, появляется различие между более грубой «кухонной» посудой, предназначенной для приготовления пищи и хранения запасов, и более тонкой «столовой», используемой для приема пищи. Вместо горшков и мисок универсального предназначения появляется много видов посуды. В керамическом производстве также возникают новые операции. Теперь после обжига посуду подвергают лощению, в результате которого поверхность сосуда становится гладкой и ровной. Такую керамику археологи называют лощеной. Лощение посуды имеет корни в другом ремесле — обработке камня. В самые ранние века существования амрийской культуры, когда керамика была еще не очень популярна, сосуды вытачивались из мягких пород камня, например из гематита или алебастра.

  

     

Посуда и статуэтка царя, найденные на территорииМохенджо-Даро

Получившиеся заготовки долго и тщательно полировали все более тонкими абразивами. А когда керамика получила широкое распространение и достигла высокого качества, гончары стали полировать (лощить) свои изделия, подражая сосудам из полированного камня.

После лощения на керамику одной или (реже) несколькими красками наносили рисунки. Наиболее распространенные мотивы — натуралистические и стилизованные изображения животных, людей, растений, орнаментальные узоры. Такую керамику ученые называют расписной. Расписная керамика свойственна многим культурам этого времени, но каждой из них присущи особые излюбленные мотивы, поэтому расписную керамику долины Инда невозможно спутать с египетской, балканской или корейской. Керамика служит для археолога важным материалом, позволяющим судить об исторических процессах, происходивших в то время, от которого не осталось письменных свидетельств. Постепенное превращение амрийской керамики в хараппскую служит для историков надежным доказательством преемственности традиций в долине Инда в те времена.

Археологические раскопки нижних (самых древних) слоев Хараппы показали, что город, давший свое имя всей цивилизации долины Инда, был построен на месте меньшего по размерам поселения амрийской культуры.

Интересно, что аналогичное поселение, открытое под Мохенджо-Даро, содержит керамику, свойственную Белуджистану. Основываясь на этом, можно сказать, что в формировании древнеиндийской цивилизации кроме местных племен приняли участие и переселенцы из Белуджистана (потомки переселенцев с Ближнего Востока, смешавшиеся с дравидами), которые бежали от наступления пустыни.

Наиболее показательным поселением в северном Белуджистане является Кили — Гуль — Мохаммед (начало IV тыс. до н. э., долина реки Квета, современный Пакистан). Здешние жители возводили дома из сырцового кирпича. Значительное большинство костей, обнаруженных на этом и других поселениях Белуджистана, принадлежат домашним овцам и козам. Это говорит о том, что скотоводство было одним из главных занятий жителей этого поселения, тогда как охота практически не имела никакого хозяйственного значения, а была лишь соревнованием молодых людей в смелости, ловкости и храбрости. Медных изделий здесь не обнаружили. Орудия труда и оружие жители северного Белуджистана изготавливали из различных пород камня, причем не только из кремня и обсидиана, но и из таких полудрагоценных камней, как халцедон и яшма.

Расположенное в непосредственной близости с Киль-Гуль-Мохаммед другое поселение, названное Дамб-Саадат, датируется XXVII–XXIII вв. до н. э., а значит, культуры северного Белуджистана были непосредственными предшественниками хараппской цивилизации. Прекращение жизни в этом и других поселениях в Белуджистане также связано с наступлением пустыни. Гонимые голодом жители этих поселений переселились в долину Инда, где, слившись с местным населением, и создали древнейшую цивилизацию. В частности, именно из Белуджистана была принесена в долину Инда традиция изготовления терракотовых статуэток.

Необходимость защиты от новых волн мигрантов сыграла важную роль в формировании городской цивилизации. Потомки прежних переселенцев и потомки аборигенов вместе должны были защищать свой город от пришельцев. Это требовало создания системы городского управления, выделения ученых, которые планировали постройку городских кварталов и крепостных стен, наличия чиновников, которые контролировали строительство и поддержание построек в надлежащем виде. Создавались городские склады, где находились запасы зерна и других припасов на случай длительной осады. По мере роста численности населения необходимо было осваивать новые земли — вырубать тропические леса, распахивать целину. Это тоже консолидировало жителей городов в единое целое.

Постепенно хараппская цивилизация разросталась, максимальная площадь, занимаемая ею, составляла более 1100 км с севера на юг и более 1600 км с запада на восток. Общая же площадь, контролируемая этой цивилизацией, превышает 1,3 млн км2, это примерно равно площади такой крупной европейской страны, как Франция. Сегодня на этой территории открыто и исследовано более тысячи городов.

Вероятнее всего, спасаясь от постоянных волн мигрантов из Синда и Белуджистана и в поисках более спокойных мест, хараппцы пересекли невысокий водораздел между Индом и Гангом и поселились в верховьях Ганга и его основного притока Джамны. Впрочем, возможно, что двигал переселенцами и торгово-исследовательский интерес: Ганг и Джамна вели к неизвестным еще племенам к Востоку, а значит, там, в новых землях, можно было бы выторговать много товаров. Если бы хараппская цивилизация не погибла, то, возможно, обосновавшись в низовьях Ганга, хараппцы установили бы морскую торговлю с Китаем. Новейшие открытия археологов в Дакке (Бангладеш) свидетельствуют о том, что хараппцы построили свой город в самом устье Ганга, а значит, могли торговать с Бирмой и Индокитаем.

Хараппцы расселялись и в другом направлении — в южном. Дело в том, что к западу от долины Инда расположены засушливые плоскогорья Синда и Белуджистана, к северу — бесплодные и холодные предгорья Гималаев, поэтому южное и западное направления — единственно возможные пути распространения этой цивилизации. Хараппцы расселились на Катхияварском полуострове и в устье реки Нарбада. Пытаясь обезопасить себя от переселенцев с запада, хараппцы основали несколько поселений в районе современного города Аллахабада (Пакистан).

Когда существовала хараппская цивилизация?

В первой половине XX века ученые знали лишь косвенные методы датировки. Так, например, один из основоположников хараппской археологии англичанин Дж. Маршалл датировал цивилизацию в долине Инда 3250–2750 гг. до н. э. Он исходил из аналогии с другими великими цивилизациями Старого Света — египетской и месопотамской. Однако в последующие годы появились сомнения в такой датировке, ее стали считать излишне древней.

Каковы же были аргументы, заставившие ученых пересмотреть предположение о столь почтенном возрасте цивилизации долины Инда? Историки обратили внимание, что индийские печати, обнаруженные в городах Месопотамии, относятся к значительно более позднему времени — XXIV–XVIII вв. до н. э. Но что же на самом деле показывают эти цифры? Отнюдь не дату возникновения индийской цивилизации, а лишь время, когда хараппские купцы установили прочные торговые контакты с Месопотамией. Помимо печатей, существуют и другие доказательства таких торговых контактов, например договор, датируемый 1923 г. до н. э., между жителем Месопотамии и хараппцем. Хараппец «подписался», приложив свою печать к глиняной табличке с договором.

На хронологию существования древнеиндийской цивилизации пролила свет еще одна находка. В верхних (самых поздних) слоях города Хараппы были обнаружены фаянсовые бусы, привезенные в долину Инда с Крита. Такие бусы были хорошо известны археологам и датировались они XVI в. до н. э.

Однако наиболее точным и достоверным методом датировки стал открытый в 1948 г. радиоуглеродный метод. Он основан на удивительном физическом открытии. Углерод, составляющий основу органических соединений, присутствует в виде нескольких изотопов — стабильных 12С и 13С и радиоактивного 14С. Последний постоянно образуется из стабильных изотопов под влиянием радиации. Живые организмы получают этот изотоп из окружающей среды, благодаря чему в течение жизни в организме постоянно поддерживается постоянное количество радиоактивного углерода. После смерти организма поступление изотопов 14С прекращается, а имеющиеся изотопы 14С распадаются: за 5568±30 лет распадается половина 14С.

Вот что придумали ученые. Поскольку содержание 14С в окружающей среде всегда величина постоянная, то, посчитав количество изотопов, которые остались в опытном образце остатков золы, взятом из очага на древнем поселении, можно определить, как давно этот огонь был зажжен. Так же можно датировать и другие органические остатки — кости, ткани, зерна злаков.

Для определения возраста фрагмент опытного образца сжигается в особой печи, а получившийся при этом газ пропускают через некоторый аналог счетчика Гейгера. Сравнив количество изотопов 14С в образце с известными нормами, можно датировать образец с погрешностью в 70-300 лет, в зависимости от древности образца.

Метод этот, безусловно, несовершенен, поскольку контакт образца с более молодыми или радиоактивными объектами может значительно его «омолодить». Так, например, исследование травы, сорванной в день анализа, показало, что ее возраст — несколько миллионов лет. Это произошло из-за того, что трава была сорвана на газоне вблизи автотрассы с постоянным сильным движением и оказалась сильно загрязнена «ископаемым» углеродом из выхлопных газов (сгоревших нефтепродуктов). Однако за 60 лет, которые прошли с тех пор, как в 1948 году были проведены первые опыты по датировке археологических материалов по 14С, ученые научились страховаться от возможных ошибок и получать достоверные результаты.

Радиоуглеродный анализ образцов, взятых в городах хараппской цивилизации, подтверждает даты, на которые указывают печати и бусы. Анализ образцов из Калибангана и Мохенджо-Даро показывает, что хараппская цивилизация появилась около 2900 г. до н. э., период ее расцвета приходится приблизительно на 2300 г. до н. э., а период упадка или «заката» начинается около 1750 г. до н. э. Кроме того, благодаря радиоуглеродному методу удалось частично восстановить картину гибели этой древней цивилизации. Выяснилось, что первыми погибли крупные центры в долине Инда, в то время как на юге, на Катхияварском полуострове, жизнь не только не прекратилась, но, наоборот, часть беженцев нашла приют в здешних городах, например в Лотхале.

Хараппские города

Слово «цивилизация» происходит от латинского «civis», что означает «город». А что же делает город городом? В наше время все города учтены, у каждого есть свое название, и если какое-то поселение хочет стать городом, то это утверждают особым законом парламента. А что же происходило в древности, в те времена, когда парламентов еще не было? Почему ученые считают то или иное поселение городом, хотя даже их названия нам неизвестны?

Археологи и историки называют городом поселение, которое соответствует нескольким критериям. Прежде всего, в городе должны быть монументальные постройки. В городах долины Инда имелось много таких зданий.

Другой важный признак — наличие городской инфраструктуры. Человек, живущий в современном городе, мало задумывается о том, какие усилия прикладывает множество людей для жизнеобеспечения города. Хараппские города имели административные и общественные здания, дороги, систему водоснабжения, канализации и оттока дождевых вод.

Третий признак города — наличие кварталов ремесленников. В таком случае можно говорить, что жители города кормятся не плодами земли, а своим трудом создают товары, которые затем обмениваются на продукты. Конечно, вокруг городов могут быть поля и огороды, но все-таки основное занятие жителей — не сельское хозяйство, а ремесло. Ремесленники должны были где-то продавать или обменивать свой товар, поэтому города очень быстро становились торговыми центрами. Изделия хараппских мастеров славились далеко за пределами долины Инда. В то же время рацион горожан зависел от подвоза продуктов не только из окрестных деревень, но и из других регионов Азии.

Есть еще один и, наверное, самый существенный в древности признак города. В русском слове «город» мы находим тот же корень, что и в слове «ограда». Действительно, самый важный элемент города — это крепостная стена, которая ограждает его от окружающего мира и защищает жителей от нападений. Возможно, современному человеку наличие крепостной стены покажется необязательным, но в древности это было очень важно. Археологи делят поселения древних людей на неукрепленные («селища») и укрепленные («городища») как раз по этому признаку — наличию городских укреплений. Именно крепостная стена способствует целостности города, охраняет жизнь и обеспечивает благополучие жителей.

«Урук огражденный» — с гордостью за свой город писал безымянный автор месопотамского «Эпоса о Гильгамеше», и не кому-нибудь, а самому Гильгамешу — «на две трети богу, на одну треть человеку» — приписывали возведение «ограды», крепостной стены вокруг его родного города. А вот выдающиеся умы хараппской цивилизации, которые спроектировали эти величественные города, остаются неведомы нашим современникам. И тем не менее, мы можем быть уверены, что жители воздали должные почести создателям своих городов, может быть, даже назвали их богами.

На данный момент археологам известно более 200 поселений хараппской цивилизации. И лишь немногие из них не имели крепостных стен. От кого же защищались жители древнеиндийских городов? Ведь и городские стены, и цитадель, характерная для городов долины Инда, свидетельствуют о том, что они подвергались серьезной военной опасности.

Придя в долину Инда и обустроившись на новом плодородном месте, люди вынуждены были обороняться от новых волн переселенцев, которые надеялись получить пропитание в этом благодатном крае. А возможно, города хараппской цивилизации воевали и между собой. То же самое происходило и в Египте, и на Ближнем Востоке. Спустившиеся с засушливых плоскогорий Ливийской пустыни египтяне оборонялись от ливийских племен, которые шли вслед за ними. Богатые города Сиро-Палестины и Междуречья сдерживали натиск племен, приходивших с Иранского нагорья, из Сирийской пустыни и с Аравийского полуострова. Когда силы защитников иссякали, захватчики обосновывались в богатых городах, но вскоре, в свою очередь, были вынуждены бороться с новой волной переселенцев. Не жажда наживы гнала этих переселенцев: позади, в сухих степях, полупустынях и пустынях, их ждали неурожаи, означавшие голодную смерть. Поэтому они шли вперед — на копья и стрелы жителей богатых городов. Зато победитель получал самый ценный приз — жизнь.

Все города хараппской цивилизации строились по единому плану, и все кварталы города и крепостные стены возводили практически одновременно. Это тем более удивительно, что почти все города возникали не на новом месте, а поверх существовавших ранее поселений.

В западной части располагался «верхний город», или цитадель, где находились городские власти, а в восточной — «нижний город», в котором находились жилые кварталы.

Ради безопасности правителей и знати, сохранения святынь государства сообщение между верхним и нижним городом было ограничено. Так, в Калибангане обнаружено только два прохода, которые соединяли нижний город с цитаделью. В Хараппе вдоль края цитадели была проложена широкая дорога, которая, как предполагают ученые, предназначалась для особых религиозных процессий, с тем чтобы не пускать большие толпы верующих в сердце города.

Жилая часть городов имела форму прямоугольника, прямоугольными были и городские кварталы. Кварталы отделялись друг от друга широкими улицами. Улицы были сориентированы точно по сторонам света — они вели с севера на юг и с запада на восток. Некоторые исследователи предполагают, что такая планировка была вызвана гигиеническими целями: будто бы именно в этих направлениях «дули ветры, выгоняя застоявшийся душный воздух и отлично вентилируя улицы». Такое предположение весьма сомнительно. Ветры никогда не дуют строго с севера на юг или с юга на север. К тому же все хараппские города были построены по одному и тому же плану, а в мире нет двух городов, в которых одни и те же ветры дуют с одинаковой частотой.

Есть другое объяснение. В Индии широко распространено изображение четырехчастной мандалы. Это прямоугольник или круг, крестообразно разделенный на 4 равных сегмента. Такие мандалы служат для индийцев символической моделью мира. Они схематично, но в то же время образно, выражают наиболее важные философские понятия. Даже в наше время мы делим пространство и время аналогичным образом — на 4 стороны света и на 4 времени суток, причем стороны света связаны с видимым движением Солнца по небу в течение дня. Аналогичные мандалы существовали и в хараппское время. Древним людям было свойственно представлять земной город как отражение Небесного Града. Похоже, что и хараппцы старались придать планировке своих городов черты Небесного Града, как они его себе представляли.

Центральные улицы городов пересекались под прямым углом с более мелкими улицами. Внутриквартальные улицы были значительно уже, и некоторые были настолько узки, что на них с трудом бы разминулись два человека. Самые широкие улицы были в Мохенджо-Даро. Они достигали 10 мв ширину. Вдоль улиц, особенно главных, располагались лавки торговцев и мастерские ремесленников.

Цитадель возводили на высокой платформе из обожженного кирпича, поэтому она возвышалась над нижним городом. Она была укреплена мощными стенами и башнями. В ней располагались различные культовые, административные и хозяйственные постройки, а также жилища жрецов, правителя и знати.

Почему цитадель располагалась в западной части? На этот вопрос нет однозначного ответа, но историки выдвинули несколько гипотез. По самой распространенной из них, именно в цитадели горожане могли найти убежище в случае разливов Инда. Другая версия утверждает, что цитадель выполняла прежде всего оборонительные функции. Города долины Инда постоянно подвергались нападениям со стороны переселенцев с запада и северо-запада, поэтому именно хорошо укрепленная цитадель первой встречала нападение и могла защитить жителей лучше, нежели станы нижнего города. Более того, возвышенное положение позволяло заметить приближение противника задолго до того, как он окажется у стен города. Возможно, что истинная причина представляет собой соединение обеих версий: цитадель могла одновременно защищать и от нападений, и от наводнений.

Как мы уже говорили, в качестве строительного материала в амрийское и раннехараппское время применялся кирпич-сырец. Затем все большее значение стал приобретать обожженный кирпич. Однако обжиг кирпича был процессом дорогостоящим и трудоемким. Ведь для этого необходимо было заготовить древесину, пережечь ее в древесный уголь и лишь затем проводить обжиг в специальной печи. В крупных городах недостатка в рабочих руках, по-видимому, не было, а вот в небольших провинциальных городках, таких как Калибанган, из обожженного кирпича строили лишь небольшие ритуально значимые постройки, а для обычных использовался кирпич-сырец. Поэтому можно предположить, что хараппцы строили свои города из обожженного кирпича не только потому, что это прочный строительный материал, но еще и потому, что он выполнял важные ритуальные функции.

Крупнейшие города долины Инда были расположены вблизи предгорий, поэтому намного дешевле было бы доставлять прочный камень для постройки крепостных стен, чем в большом количестве обжигать глину. Каменные крепости широко известны практически во всех цивилизациях Старого и Нового Света, тогда как крепости долины Инда построены из кирпича. Значит, на первый план в данном случае выходят именно религиозные, а не фортификационные потребности. Видимо, хараппцы задолго до ариев верили в очистительную силу огня, поэтому постройки из кирпича, побывавшего в огне и изменившего в огне свои свойства, были, по мнению хараппцев, ритуально чистыми.

Мышление представителей древних цивилизаций было целостным, в то далекое время еще не разделяли практический и религиозный смыслы действий. Стены города, построенные из ритуально чистого материала, должны были защищать не только физически, но и на магическом уровне — ведь чужеземцы-захватчики не исполняли религиозных предписаний, а значит, были культово нечистыми. Чистый материал должен был отвергнуть нечистых… Может быть, такой взгляд на мир покажется современному человеку излишне наивным: ведь в конце концов хараппская цивилизация погибла. Но не будем судить строго людей, населявших нашу планету в древности. Они создавали свой мир, совершенно не заботясь о том, как они будут выглядеть в глазах далеких потомков, и старались сделать его удобным и уютным.

Города цивилизации долины Инда имели разный статус^[4]. Мистическим центром, как предполагают ученые, был Мохенджо-Даро. Этот город был самым большим — он занимал площадь 2,5 км2, а его население, по разным оценкам, составляло от 35 до 100 тыс. человек. Комплекс культовых сооружений в Мохенджо-Даро позволяет увидеть в нем нечто вроде религиозной столицы.

Дело в том, что археологи обнаружили в цитадели Мохенджо-Даро огромный бассейн. Свежую воду в него подавали из особого колодца. По мнению большинства исследователей, бассейн предназначался для ритуальных омовений. В основе религиозной философии протоиндийской цивилизации скорее всего лежали представления о ритуальной чистоте и нечистоте. Вода очищала тело так же, как огонь кирпич. Поэтому обязательным ритуалом, который должен был предшествовать служению божеству или божествам, было омовение тела.

Подобные бассейны существовали и в других городах долины Инда, но их размеры были гораздо меньше. Бассейн в Мохенджо-Даро имеет 12 м в длину и 7 мв ширину. Его глубина 2,5 м. Над бассейном располагался второй этаж, построенный из дерева и потому не сохранившийся, единственное, что сбереглось, — ведущие наверх лестницы. Предположительно, на втором этаже совершались религиозные обряды для немногих посвященных, которые прошли ритуальное очищение. Близ бассейна археологи раскопали зал для собраний, крышу которого поддерживало несколько рядов деревянных колонн. И крыша, и колонны также не сохранились — они сгорели во время пожара. Некоторые историки предполагают, что этот загадочный зал был чем-то наподобие «крытого рынка», но это вряд ли возможно, поскольку представляется сомнительным, чтобы и торговцы, и покупатели специально поднимались в цитадель для совершения сделок. Намного логичнее предположить, что рынок, или точнее несколько рынков, располагался в нижней, жилой части города.

Культовые сооружения в хараппских городах были не только в цитадели, но и в нижнем городе. Одно из таких зданий с остатками каменной скульптуры раскопал английский археолог М. Уилер в Мохенджо-Даро. Возможно, что это был храм для людей, которые по каким-либо причинам не могли участвовать в ритуалах в цитадели. Это большое здание на массивной платформе имело несколько этажей. Верхние этажи, построенные из дерева, не сохранились, но на их существование указывает кирпичная лестница.

  

Раскопки в Мохенджо-Даро

Древние индийцы вообще любили многоэтажные сооружения. Самые большие жилые дома в городах имели три этажа. Они перекрывались плоскими крышами. Крыши покрывали утрамбованным илом, поскольку он прекрасно держит дождевую воду даже в самые сильные ливни. Крыши были оборудованы очень тщательно, на них был устроен парапет и глиняные водосточные желоба. Стены нижнего этажа строили из обожженного и необожженного кирпича, а верхние этажи делали практически полностью деревянными, и, возможно, они представляли собой открытые веранды. Верхние этажи практически не сохранились, но опять-таки хорошо известны ведущие на них кирпичные лестницы.

В некоторых удаленных районах при постройке домов использовали камень. Камень, в отличие от кирпича, применялся только в архитектуре жилищ, поскольку не имел такого культового значения, как обожженный кирпич. Кроме того, возможно, в каменных домах жили люди, принадлежащие к иной нации или даже расе.

Окон в домах не было, а свет и воздух проникали через небольшие отверстия в верхней части стен. Внутридомовые и наружные двери также были деревянными. Дома состояли из 5–9 комнат, а максимальная площадь, занимаемая первым этажом дома, достигала 355 м2. Поскольку верхние этажи домов не сохранились, их планировка восстанавливается учеными очень приблизительно, а потому затруднительно сказать, какова же была общая площадь всех комнат в таком доме.

Вокруг дома располагались хозяйственные постройки. Перед домом был широкий двор, в котором содержали коз, овец и индийских «горбатых» коров (зебу). Здесь же, во дворе, находилась открытая кухня с одним или несколькими очагами для приготовления пищи. Рядом с кухней под крытым навесом стояли большие сосуды для хранения зерна и масла. Поблизости находилась и особая печь, предназначенная для выпечки хлеба. Такие печи очень похожи на те, в которых и по сей день выпекают хлеб в Средней Азии и на Кавказе.

Домашними животными, охранявшими благосостояние хараппцев, были собаки и кошки. Кошки оберегали запасы зерновых от мелких грызунов, а собаки стерегли дома. Еще одно животное, которое одомашнили хараппцы, — слон. Слоны помогали строить дома и крепостные укрепления, расчищать новые участки лесной целины. Если собаки и кошки, по-видимому, считались животными «низшими», то к слону относились с благоговейным почтением. Известно, что в индийском пантеоне был слоновоголовый бог Ганеша. Есть все основания считать его доарийским (хараппским) божеством. В историческое время слонов использовали не только в хозяйственных, но и в военных целях: слон со стрелками на спине был своего рода «живым танком». К сожалению, мы не знаем, использовали ли хараппцы слонов в боевых действиях.

Среди хозяйственных построек примечательны общественные амбары. Хранившееся в них зерно, вероятнее всего, было некоторым неприкосновенным запасом на случай нападения или неурожая, а также предназначалось для жречества и знати. В Хараппе общественные амбары располагались близ реки, к северу от цитадели. Рядом были обнаружены особые каменные платформы, предназначенные для молотьбы. Предполагается, что снопы зерна переправляли из дальних деревень по реке и уже в городе их обмолачивали. В щелях каменной платформы археологи нашли сохранившиеся колоски пшеницы и ячменя.

Неподалеку от площадок для обмолота располагались два ряда бараков — небольших однокомнатных строений. Аналогичные постройки были обнаружены и в Мохенджо-Даро. Ученые высказали несколько различных предположений о том, кем были обитатели этих бараков. Возможно, это были обедневшие ремесленники. По другой версии — сезонные рабочие, которые привозили зерно из своих деревень. По третьей — государственные рабы. Поскольку эти постройки представляли собой обособленные дома, можно предположить, что жившие в них люди все-таки обладали личной свободой, хотя и выполняли определенные повинности. Также возможно, что это были беженцы из засушливых степей Белуджистана и Синда, которые согласились на тяжелые работы за право оставаться в городе и получать пищу. Нельзя исключить, что это были военнопленные, захваченные во время нападений на город переселенцев с запада. К сожалению, мы не сможем ничего сказать об этом достоверно до тех пор, пока не расшифрована древнеиндийская письменность.

Существование больших городов в жарком тропическом климате невозможно без удобной и тщательно продуманной системы водоснабжения и канализации. Мы уже говорили о том, что в религиозной системе хараппцев важную роль занимали ритуальные омовения, приносившие и гигиеническую пользу. В каждом городе имелись свои бассейны и колодцы, предназначенные для ритуальных омовений. В них всегда была свежая проточная вода. А кроме таких культовых сооружений существовала и система светских городских коммуникаций. Во дворе практически каждого дома был выкопан колодец для питьевой воды, а на улицах были и общественные колодцы. В домах хараппцы строили ванные комнаты с душем, туалеты. Вода из служб вытекала в уличную, а затем и в городскую канализацию.

В долине Инда была самая продуманная система канализации во всем древнем мире. На каждой улице жилых кварталов хараппских городов имелись особые отстойники, в которые по канавам стекали нечистоты. Из этих отстойников грязная вода попадала в каналы, а по ним текла за пределы городов, в реку. Каналы были выложены обожженными кирпичами и перекрывались такими же кирпичами или каменными плитами, что обеспечивало не только ритуальную, то и физическую чистоту городов.

Вокруг города, границы которого были четко очерчены крепостной стеной, располагался пригород. Как и в современных городах, пригород не был чем-то единым, а состоял из нескольких поселений. Возможно, в каких-то из них жили люди, которые по какой-то причине не могли поселиться в пределах городской черты. Может быть, это были иноплеменники, спустившиеся с гор Синда и Белуджистана, которые не имели права войти в построенный из ритуально чистого материала город. А может быть, это были потомки покоренных хараппцами племен? Жаль, что мы этого никогда не узнаем.

В пригороде практически каждого города располагался морской или речной порт. Возможно, это связано с представлениями о ритуальной нечистоте чужеземцев или людей, прибывших из дальних стран. Вспомним, что совсем недавно почти в каждом порту была карантинная бухта, в которой корабли и их команды выдерживали в течение 40 дней (само слово карантин происходит от французского «quarante» — «40»). Безусловно, существование такого карантина было вызвано медицинскими и гигиеническими соображениями, в отличие от хараппского, причины которого имели религиозный характер.

Был и целый город-порт, причем торговый. Он назывался Лотхал (Саураштра). Его окружала массивная каменная стена, защищавшая не только от нашествий врагов, но и от наводнений. Расположение в низовьях Инда делало Лотхал очень уязвимым, поэтому все жилые здания в этом городе строились на специальных массивных платформах.

В восточной части города археологи обнаружили верфь (218x37 м), соединенную длинными каналами с рекой, впадавшей в море. Длина одного из каналов, прослеженного археологами от порта до впадения в реку, превышала 2,5 км. В советское время было свойственно преуменьшать значение торговли по сравнению с производством и сельским хозяйством, поэтому ученые пытались представить этот канал как ирригационный (такое мнение даже попало в Большую Советскую Энциклопедию — статья «Хараппская цивилизация»), однако нам представляется, что это мнение неверно. Спутать ирригационный канал с судоходным практически невозможно: они начинают ветвиться уже у самого порта. Кроме того, ирригационные каналы никогда не заканчиваются в городах портовыми складами, а самое главное, в русле ирригационных каналов никогда не встречаются в большом количестве каменные якоря. Такое положение защищало город и порт от нападений со стороны моря, от штормов и прочих погодных катаклизмов.

В Лотхале было много ремесленных мастерских, которые изготавливали товары на продажу. Улицы этого города были значительно уже, чем улицы культового центра протоиндийской цивилизации Мохенджо-Даро. Так, ширина главных улиц составляла всего 4–6 м, а ширина внутриквартальных переулков редко достигала 2 метров.

Быт и занятия хараппцев

Что же ели жители Хараппы и других древних городов долины Инда? Археологам известно, что древние земледельцы этой цивилизации выращивали пшеницу двух сортов, просо, ячмень, кунжут, бобы. Первыми в истории жители долины Инда стали выращивать сахарный тростник. А вот зерна риса нигде обнаружены не были. Однако в городах Саураштры, таких как Лотхал и Рангпур, была найдена рисовая шелуха, а это означает, что по крайней мере в этой более дождливой области индийской цивилизации рис культивировали.

Возделывание риса существенно отличается от возделывания пшеницы, ячменя и других злаков Старого Света, поскольку рис требует особой ирригации. Народы Месопотамии и других соседних с Хараппой стран, кроме, пожалуй, Китая, не знали риса. Некоторые исследователи даже задавались вопросом, а не является ли возделывание риса важным моментом в решении вопроса о местном или пришлом происхождении хараппской цивилизации. Однако Хараппа и земледельческие поселения Китая в то время были отделены не просто тысячами километров, но и сложными природными условиями — высокими горами Тибета, сухими пустынями, — которые делали миграцию народа «рисоводов» невозможной. Кроме того, в Индии того времени не известно ни одного монголоидного черепа, а значит, нет ни одного реально существующего факта, указывающего на то, что хараппцы пришли из Китая.

Жители долины Инда умели выпекать хлеб и варили каши из пшеницы, ячменя или бобовых. К такому гарниру обычно добавлялись мясные блюда из одомашненных животных — овцы, козы, индийской «горбатой» коровы (зебу) и курицы. В качестве десерта на хараппском столе были фрукты и ягоды: финики, манго, сливы, абрикосы, персики, вишни, алыча, терн, айва, миндаль, виноград, клубника, гранат, инжир, плоды сахарной пальмы, орех. В качестве приправ использовались различные соусы и подливы из горчицы, лука и других индийских прянностей. Особой популярностью пользовались у хараппцев плоды лотоса, которые, согласно древним трактатам, считались омолаживающим и поднимающим потенцию средством.

Что же носили древние индийцы 4–5 тысяч лет назад? Найденные в Мохенджо — Даро небольшие кусочки хлопчатобумажной ткани говорят нам о том, что они выращивали хлопчатник. А значит, их одежды были очень удобными для этого влажного и жаркого климата.

Важнейшими ремеслами Древней Индии были также металлургия, керамика и ювелирное дело. Металлурги научились добывать медную руду. Железа хараппцы не знали. Технология добычи железной руды будет открыта лишь спустя 500 лет после гибели хараппской цивилизации. Отсутствие оловянных руд привело к тому, что в Индии хараппского времени не было и настоящей бронзы. Те изделия, которые часто называют «бронзовыми» даже в солидных научных изданиях, на самом деле медные. Для упрочнения меди в расплав добавляли минералы, содержащие никель и мышьяк, поэтому такую бронзу называют «мышьяковой». Понятно, что производство такой бронзы представляло большую опасность и для самих металлургов, и для окружавших их людей. Поскольку металлургические цеха не были вынесены за пределы городов, все жители вдыхали ядовитые испарения мышьяка.

Древними индийцами были освоены такие сложные технологические операции, как плавка, литье и ковка металла. При этом они умели делать не только орудия труда и оружие, но и настоящие произведения искусства, такие как, например, знаменитая бронзовая фигурка танцовщицы. Очень высокого уровня достигло изготовление металлических сосудов. Их делали из меди, золота и серебра.

Столь совершенные изделия получались благодаря тому, что хараппскими ремесленниками была открыта технология «потерянного воска». Вначале мастер лепил модель из воска, потом обмазывал ее глиной, оставляя вверху отверстие. Затем он обжигал глиняную обмазку в печи таким образом, что воск вытапливался, а занимаемое им место образовывало фигурную пустоту, в которую мастер заливал расплавленный металл. Когда металл остывал, керамическую форму разбивали и вынимали почти готовую вещь — ее нужно было лишь слегка зачистить. Конечно же, получившиеся в результате такого литья изделия были совершенно уникальны, ведь ни одна восковая модель не походила в точности на другую, и богатый заказчик мог быть полностью уверен, что он является обладателем уникальной вещи. С помощью технологии «потерянного воска» мастера отливали предметы не только из меди, но и из драгоценных металлов.

Другим важным материалом был камень. Из камня делали сосуды, бусы, подвески. Как же добывали камень в глубокой древности? Ведь в распоряжении людей не было прочных орудий — ни стального долота, ни отбойного молотка. Оказывается, добыча камня возможна и при использовании примитивных орудий труда. Требовались лишь сметка и проницательность. Древние индийцы извлекали камень из горной породы таким способом: сначала перед скалой разводили костер, потом скалу поливали холодной водой. От резкого перепада температур скала трескалась, и тогда в трещины забивали деревянные колья. Колья тоже поливали водой. Дерево впитывало воду, расширялось, и от скалы откалывались огромные глыбы. Они были очень большими, но все же обрабатывать их — отсекать пустую породу от полезной — было легче. Отсеченные куски ценного камня везли в специальные мастерские, где ремесленники превращали их в разные предметы. Одна такая мастерская снабжала изделиями из камня поселения на многие километры в округе. Интересно, что описанным способом хараппцы умудрялись добывать даже очень твердые породы камня — кремень и обсидиан, а ведь эти минералы тверже бронзы.

Жители долины Инда были искусны в прядении и ткачестве. Во время раскопок археологи во многих домах обнаружили пряслица. Это говорит нам о том, что прядением и ткачеством хараппцы занимались на дому, и местные мастерицы похвалялись друг перед другом, соревнуясь в своем ремесле.

До сих пор остается загадкой, знали хараппцы шелк или же нет. Остатки шелковых тканей или хотя бы ниток обнаружены не были, но шелк известен в послехараппских поселениях на Катхияварском полуострове и в центральной Индии. Судя по тому, что обитатели этих поселений жили в маленьких домах, напоминающих своей круглой и овальной формой жилища кочевников, они лишь недавно перешли от кочевого образа жизни к оседлому. А значит, вряд ли к моменту своего появления в здешних краях умели делать шелковые ткани. Поэтому есть вероятность, что изготовление шелка было позаимствовано ими у предшественников — хараппской культуры.

Керамика, в отличие от общедоступных занятий — прядения и ткачества, — была занятием мастеров. По всей стране была распространена керамика одного типа, которую невозможно спутать с керамикой других культур. Посуду, которая после обжига в специальных печах приобретала красноватый цвет, украшали геометрическими и растительными узорами преимущественно черной краской.

Особым ремеслом было изготовление терракотовых фигурок. Терракота представляет собой разновидность керамики, изготовляемой не из обычной, а из цветной глины, благодаря чему полученные изделия приобретают различные оттенки — от черного и красно-коричневого до светло-кремового. Терракотовые фигурки хараппской цивилизации интересны не только искусствоведам, но и историкам, поскольку они могут рассказать многое о том, как жили хараппцы. Древние мастера передавали даже орнаментальные узоры на одежде мужчин и женщин. Наряды, которые мы можем видеть на хараппских статуэтках, свидетельствуют, что жители протоиндийской цивилизации носили практически то же, что и индийцы времен завоевания Индии англичанами, а именно: сари и дхоти — широкие отрезы хлопкового полотна, которые несколько раз особым образом оборачиваются вокруг тела.

Терракотовые модели домов позволяют нам увидеть, как выглядели жилища хараппцев, ведь почти все дома были уничтожены завоевателями или же разрушились от времени, и до нас дошли в лучшем случае фундаменты некогда величественных построек. В одном из слоев Мохенджо-Даро, относящемся к доарийскому времени, обнаружена глиняная модель двухколесной повозки. Традиционно считается, что колесный транспорт изобрели арии. Однако возможно, что первенство и в этом изобретении принадлежит хараппцам.

Поскольку хараппская письменность до сих пор достоверно не расшифрована, социальная структура хараппского общества остается загадкой. Археологи открыли в цитаделях Мохенджо-Даро, Хараппы и Калибангана дворцы правителей и административные учреждения городских властей. О наличии административного аппарата косвенно свидетельствуют и хорошо налаженные работы по строительству жилых кварталов и крепостей, а также системы водоснабжения и канализации. Общественные амбары, открытые в различных городах долины Инда, указывают на наличие целой группы чиновников, ведавших распределением общественных запасов, однако каким образом распределялись эти запасы, для нас остается загадкой. В пользу существования особых социальных групп чиновников и ученых говорит и то, что многие стороны жизни хараппской цивилизации были строго унифицированы — существовала единая система мер и весов, общая письменность, общая система городской планировки и городских коммуникаций.

Дворцы в городах долины Инда скрывают много тайн. И действительно, был ли в каждом городе свой царь или же все дворцы были сезонными резиденциями верховного царя. Климат Индии таков, что в нем четко выделяются три сезона — лето, зима и сезон дождей. В каждом из дворцов верховный царь мог жить один сезон. А если царей было несколько? В каких отношениях находились правящие династии Мохенджо-Даро, Хараппы и Калибангана? И были ли это династии? Может быть, после смерти прежнего правителя народ избирал себе нового царя путем испытания претендентов на силу, ловкость и выносливость, как это происходило у народов Европы? А может быть, это были не царские дворцы, а резиденции верховных жрецов и вся система власти в цивилизации долины Инда была теократической? В таком случае строительство цитадели из обожженного кирпича (т. е. ритуально чистого материала), значительно возвышающейся над нижним городом, должно было означать и возвышение жречества как посредников между миром небесных богов и миром людей.

Предположительно, в каждом городе, помимо правителя, существовал и городской совет. Но его роль до сих пор остается неизвестной. Любопытное, но совершенно недоказуемое предположение высказал французский археолог Ж.-М. Казаль. В крупных городах, таких как Хараппа и Мохенджо-Даро, заметно имущественное расслоение: двух-трехэтажные дома и царские дворцы в этих городах соседствуют с однокомнатными лачугами. А в небольших городах, таких как Калибанган и Лотхал, такого имущественного расслоения не обнаружено. Напротив, в небольших городах, например в Калибангане, здания мало различаются по размерам и убранству, а дворец правителя не очень отличается от домов рядовых жителей. Значит, предположил Ж.-М. Казаль, на территории хараппской цивилизации относительно мирно уживалось два типа социального устройства: авторитарная власть в столичных городах и либеральные общины небольших городов.

Существовало ли в протоиндийской цивилизации рабство? Советские ученые по аналогии с месопотамским и египетскими обществами III–II тыс. до н. э. предположили, что в хараппском обществе тоже были рабы и рабовладельцы. Однако доказать это предположение невозможно, пока не будут прочитаны хараппские тексты. Тот же Ж.-М. Казаль выдвинул еще одну гипотезу. Он выделил миниатюрные печатки с простым и очень кратким текстом в особую группу и предположил, что они представляют собой «удостоверения личности» рабов или наемных работников. Но поскольку мы не можем прочитать написанный на этих табличках текст, то невозможно и сказать, прав Ж.-М. Казаль или же выдвинутая им гипотеза беспочвенна. Еще одна любопытная гипотеза была высказана английским археологом Д. Кордоном. Он утверждал, что терракотовые фигурки людей в круглых шапках, сидящих на корточках и сжимающих руками колени, изображают рабов. Аналогичные изображения рабов известны и в Месопотамии, и в Древнем Египте, но возможна ли такая параллель? Да, действительно, приток рабов из числа захваченных в плен мигрантов возможен, но был ли он в действительности?

Различие в размерах домов в нижнем городе однозначно говорит об имущественном расслоении жителей городов, но каким образом происходило такое расслоение? Становились ли богачами торговцы, ремесленники, воины и охотники, или же привилегированным слоем были только жрецы? Какие священные предметы служили символами власти и богатства для жителей долины Инда? Кто владел земельными наделами и садами — отдельные семьи, родовые общины, жрецы, жреческие корпорации, цари городов, городской совет или же верховный царь? И была ли земля вообще ценностью в этой цивилизации?

Что представляли собой деревни в округе городов? Как выяснилось, они поставляли снопы в города, где снопы обмолачивали. Зерно хранили в общественных зернохранилищах, но были ли эти крестьяне хараппцами, или же они были местным населением, которое покорили и обложили налогами хараппцы?

Проживали ли жители Хараппы, Мохенджо-Даро и других поселений в своих городах почти всю свою жизнь, или же они обитали в окрестных деревнях, а в свои дома в городах появлялись лишь на ежегодные праздники и по другим светским потребностям? Возможно, города хараппцев были лишь культовыми столицами, в которых собиралось все население окрестных поселений только в особые календарные даты, подобно затерянным в джунглях городам майя.

Поскольку в хараппском обществе можно обнаружить некоторые социальные группы — торговцев, жрецов, ремесленников, воинов, чиновников, а, возможно, также земледельцев и рабов, то некоторые ученые утверждают, что уже в протоиндийской цивилизации зародилась система каст.

К сожалению, ни эти, ни другие гипотезы на современном уровне знания невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Все поставленные вопросы так и остаются без ответа. Письменность древней цивилизации надежно хранит свои тайны.

Как уже отмечалось, одной из самых сильных сторон протоиндийской цивилизации была торговля, которая велась как морским, так и сухопутным путем. Торговля в долине Инда была распространена с древнейших времен. В одном из слоев Мохенджо-Даро, относящемся к доарийскому времени, обнаружена глиняная модель двухколесной повозки. Аналогичные повозки известны по всему Ближнему и Среднему Востоку исторического времени и носят название «арба». Такие же повозки использовали хараппские торговцы в своих сухопутных поездках. Как показали раскопки советского археолога В. М. Массона в Алтын-Тепе, хараппские торговцы доходили до Каспийского моря. Их путь пролегал через Белуджистан и Афганистан в Южную Туркмению, в то время представлявшую собой благодатный край плодородных степей и долин. Туда хараппские торговцы вывозили ремесленные изделия, а оттуда везли зерно, скот, а также пищевые продукты, поскольку весьма сомнительно, чтобы долина Инда могла прокормить такое значительное население, ведь только в одном Мохенджо-Даро, по некоторым оценкам, проживало 100 тысяч человек^[5]

В Лотхале была обнаружена терракотовая модель корабля, с углублением для мачты. Таким образом, можно говорить, что хараппцы ходили под парусом, используя сезонные изменения ветров.

Один из важных маршрутов хараппских торговцев пролегал во внутренние районы Южной Индии, где находились места добычи золота и серебра. Торговцы морем шли вдоль западного берега полуострова Индостан, а затем высаживались на берег и двигались к серебряным рудникам и золотоносным рекам сухопутным путем.

Исследования хараппских городов в долине Ганга еще только начинаются, поэтому пока трудно оценить значение восточной торговли протоиндийской цивилизации. Но уже сейчас можно уверенно говорить о том, что хараппские торговцы проникли в Бенгальский залив.

Самой важной и хорошо документированной является для историков торговля с Месопотамией. В месопотамских источниках есть три загадочные страны, которые не поддаются однозначной идентификации — Дильмун, Маган и Мелухха. Из этих стран приходили торговые корабли, груженные разными диковинками, например слоновой костью. Договоры, которые заключали жители Месопотамии, обозначают страны Маган и Мелухха как расположенные где-то далеко за Дильмуном.

Страна Мелухха почти достоверно отождествляется с протоиндийской цивилизацией. А вот локализация страны Маган остается тайной. Некоторые историки считают, что это Белуджистан. Другие полагают, что и Маган, и Мелухха — это различные города долины Инда (например, Лот-хал, морской порт, и Мохенджо-Даро, культовая столица). Иногда считают, что и Дильмун — тоже название одного из индийских городов (например, Лотхала, в таком случае Маган, и Мелухха — два крупнейших города долины Инда — Хараппа и Мохенджо-Даро). Но поскольку Дильмун иногда описывается в шумерских текстах как древняя прародина шумеров, то большинство исследователей считает, что Дильмун — это Бахрейн. Там около 40 лет назад были обнаружены поселения культуры, очень похожей на шумерскую. Бахрейн был перевалочным пунктом на пути из Хараппы в Шумер и назад.

В Двуречье археологами найдено много хараппских изделий — бусы, печати, морские раковины, ткани. Список товаров, привозимых из Мелуххи, согласно документам, еще более богат и разнообразен: полудрагоценные камни (халцедон, сердолик, лазурит), медь, золото и серебро, эбеновое и мангровое деревья, тростник, павлины, петухи, искусно инкрустированная мебель и многое другое.

Хараппские купцы отправлялись в плавание в зимние месяцы и, гонимые ветрами, которые дули с континента, подходили к Аравийскому полуострову, а оттуда, двигаясь вдоль берега, достигали Бахрейна и затем Месопотамии. Летом направление ветра изменялось на противоположное — теперь уже ветры дули с океана на материк, и купцы возвращались в Мелухху. Они выходили из шумерских городов и двигались вдоль северного берега Персидского залива, проходили Ормуз и шли в долину Инда, а сбиться с курса им не давали летние ветры, прибивавшие суда к азиатскому берегу.

Шумеры не знали секрета муссонов (так ученые называют эти сезонные ветры), поэтому никогда не совершали плаваний в Мелухху, а вся торговля в Персидском заливе и Индийском океане находилась в руках хараппских (мелуххских) мореходов, которые безраздельно господствовали в Аравийском море и Персидском заливе. Это утверждение основано на том, что во всех известных историкам городах этого региона обнаружено множество хараппских предметов, тогда как месопотамский импорт скуден.

Но некоторые месопотамские торговцы, возможно, плавали в Индию на индийских кораблях. Вероятно, один из таких торговцев, будучи в Лот-хале, случайно обронил свою цилиндрическую печать, которая три тысячелетия спустя была обнаружена археологами.

Торговля способствовала появлению и унификации системы мер и весов. Во многих городах археологами были открыты гири различных типов, имеющие одинаковый и кратный вес. Другим важным следствием торговли было создание письменности как системы учета имеющихся богатств.

Письменность

Главная загадка хараппской цивилизации — письменность. Ее расшифровка прольет свет на множество других тайн. Археологи нашли большое число предметов с надписями на неизвестном древнем языке. Среди них тысячи печатей, изделия из металла и керамики. Ученые высказали много различных предположений о содержании этих надписей, однако, как это часто бывает в исторической науке, один и тот же факт служит основанием для различных, порой противоречивых, гипотез. Приведем такой пример. Известно, что большинство предметов, сопровождаемых надписями, имеют отверстия для продевания нитки или веревки. Дальнейшая интерпретация сильно различается: одни историки считали такие предметы товарными расписками, другие — амулетами. Кто из историков прав, или же отверстиям в предметах можно дать какое-то иное объяснение, решит время.

Основная сложность дешифровки хараппской письменности состоит в том, что «тексты» хараппцев очень невелики по объему, в среднем каждый состоит из 5–6 знаков. Всего же таких надписей известно несколько тысяч. Если бы перед учеными был слитный хараппский текст из 10–15 тыс. знаков, он был бы прочитан и переведен очень быстро. Но, поскольку каждый из известных памятников хараппской письменности очень мал, это не позволяет понять внутреннюю логику его автора.

В том, что письменность еще не расшифрована, вероятно, повинен и влажный и жаркий климат долины Инда. Похоже, что хараппцы, как и индийцы намного более позднего времени, писали также на свитках из пальмовых листьев — во всяком случае, в одном из хараппских городов археологи обнаружили каменную чернильницу. Однако сами свитки, по-видимому, были уничтожены во время арийского нашествия, а те, что не погибли тогда, разложились с течением времени во влажной земле Индии. Многие памятники древней письменности, такие как египетские папирусы или кумранские свитки, сохранились именно благодаря сухому жаркому климату. А вот к хараппским текстам, увы, природа была не так милостива.

Ученые относят хараппскую письменность к иероглифической. Что же такое иероглифы? Впервые это слово употребил теолог Климент Александрийский. Так он назвал «священные высеченные знаки». Он не относил их к какому-то определенному виду письма, а обозначал этим словом любой письменный знак, имеющий божественную природу. В средние века ученые часто сталкивались с египетской письменностью, а поскольку к тому времени умение читать по-древнеегипетски было утрачено, то все египетские тексты казались «иероглифами», т. е. текстами, данными египетскими богами. В Новое время значение слова «иероглиф» изменилось — так стали называть особый тип письма, характерный не только для Древнего Египта, но и для других стран — например Китая. Иероглифической считается письменность с большим количеством знаков, среди которых есть знаки, обозначающие какие-то целые слова или понятия (их называют идеограммами), и знаки, обозначающие один или несколько слогов (такие знаки называют фонетическими).

Как же появилась иероглифика? В глубокой древности люди рассказывали о каком-то важном событии, пытаясь зарисовать его. Так, в одной из пещер Франции археологи обнаружили наскальный рисунок, изображающий дикого быка и лежащего рядом с ним охотника. Таким образом древний человек пытался описать значимое для его племени событие. Мы бы написали: «В такой-то день такого-то года дикий бык убил охотника X». Но 15 тысяч лет назад возможно было лишь рисуночное описание события.

В дальнейшем люди стали изображать события, о которых они хотели рассказать, при помощи пиктограмм. Пиктограммы — тоже рисунки, но в целом они образуют не картинку, а надпись. Вроде бы это очень удобный способ. Хочешь написать слово «дикий бык» — рисуешь дикого быка, хочешь написать «охотник» — рисуешь человечка с луком. Однако мир слов любого языка включает в себя не только изобразимые, но и неизобразимые — абстрактные или общие — понятия. Например, такие как «любовь» или «бог». Древние египтяне в таком случае поступали следующим образом. Слово «бог» обозначалось в виде «флага». Такой «флаг» вешался над деревянными или каменными обелисками у входа в храм любого божества. У каждого бога было свое изображение на «флаге», но при письме значок «флага» обозначал любое божество, а уже после такого знака указывалось имя конкретного бога, упомянутого в тексте. Часто после неизобразимых слов ставился еще один иероглиф, указывающий на то, что это слово можно не читать. Нечитаемый иероглиф ученые называют «детерминативом» или «указателем», поскольку он указывает на то, что следующее слово принадлежит к какому-то классу предметов или понятий. Кроме того, существовали и особые иероглифы, которые самостоятельного значения не имели, но уточняли прочтение того или иного иероглифа. Нечто подобное сохранилось и в современных языках: таковы, например, две точки над буквой «е», без которых эта буква читалась бы иначе.

Важнейший принцип иероглифического письма — образность. Так, например, древние египтяне изображали отрицание «не» («ни», «нет», «отсутствует») при помощи иероглифа «разведенные в стороны руки». Эти руки как бы показывают отсутствие чего-то, о чем будет сказано в последующих словах текста. В современном китайском языке один и тот же иероглиф обозначает и глагол «любить», и производное от него наречие «хорошо».

При передаче иероглифами абстрактных понятий часто использовалось созвучие слов. Так, если бы нужно было написать слово «порок», то пришлось бы написать иероглиф «порог (дома)», а если бы нужно было написать слово «нес», то изобразили бы человеческий нос. Еще одна сложность для иероглифического письма — передача форм глагола. Изображение идущей пары ног в любой иероглифической системе письма имеет значение: «ходить, идти». А вот как быть дальше?

Я иду.

Ты идешь.

Он идет.

В таком случае поступают следующим образом. С помощью смыслового рисунка передается только корень слова, в данном случае — «ид-», а за ним следуют слоговые иероглифы. То есть: «ноги + утка» = иду, «ноги + еж» = идешь, «ноги + еж + тарелка» = идет.

С помощью слогов легко передавать вспомогательные части речи — предлоги, союзы, частицы. Вместо слова ставится иероглиф понятия, первый звук или первый слог которого такой же, какой нужен для письма. Так, если бы у нас не существовало кириллицы и нам пришлось бы изобретать иероглифическую письменность, то вместо слова «в» или «во» мы бы написали иероглиф «волк», вместо «к» — иероглиф «кот», вместо «после» — целых 3 иероглифа «поле», «слон» и «лев». Такая письменность относительно удобна. Но и в этом случае возникают трудности, поскольку подходящих иероглифов намного больше, чем слогов или букв, которые мы хотим передать на письме. Например, чтобы написать «в», один человек захочет использовать иероглиф «волк», другой — «ведро», третий — «вилы». Но когда грамотных (т. е. знающих иероглифы) людей много, постепенно они договариваются между собой, каким именно иероглифом обозначаются те или иные слоги. Такой процесс ученые называют «акрофонией». Именно благодаря ей иероглифика постепенно становилась алфавитом. Интересно, что акрофония продолжается и в наши дни, но теперь она связана с образованием новых — кратких — слов из больших словосочетаний. Например, «высшее учебное заведение» благодаря акрофонии сократилось до короткого и понятного слова «вуз».

Иероглифы могут существовать только в условиях одного языка или нескольких сходных диалектов, поскольку они одновременно содержат в себе и определенное произношение, и определенный смысл^[6]. В тех случаях, когда сохраняется историческая преемственность народов, пользующихся одной письменностью, иероглифика может сохраняться тысячелетиями. Так, египетская письменность просуществовала практически без изменений три тысячи лет, китайские иероглифы существуют более двух тысяч лет.

Однако вернемся к хараппской иероглифике и, несмотря на то, что древнейшая индийская письменность не расшифрована, попытаемся разобраться с тем, что же она собой представляет.

Как утверждают ученые, всего в хараппской письменности было 400 знаков. Особые знаки-черточки служили для обозначения цифр. Остальные хараппские иероглифы представлены двумя группами — слоговыми иероглифами и детерминативами, то есть указателями на то, что следующее слово принадлежит к какому-то классу предметов или понятий. В то же время почти каждую хараппскую надпись сопровождает картинка, в той или иной степени ее поясняющая. Кому же предназначались эти изображения? Возможно, неграмотным хараппцам. А возможно, в долине Инда кроме хараппцев жил и другой народ. Именно представителям этого народа, бесписьменный язык которого отличался от хараппского, и были адресованы поясняющие рисунки. Есть надежда, что именно эти поясняющие рисунки помогут в будущем разгадать тайну хараппской письменности.

Судя по обнаруженному в Калибангане керамическому обломку с частью надписи, писали хараппцы справа налево. Это выяснилось вот каким образом: ученые обратили внимание на заметное сжатие знаков, стоящих слева. Так мы сужаем и тесним буквы, когда нам не хватает места, чтобы уместить в строке все слово целиком.

Самое лучшее, что могло бы помочь в дешифровке протоиндийской письменности, это если бы археологам удалось обнаружить текст, написанный на двух языках — хараппском и каком-то другом, уже известном современной науке. Именно такой двуязычный текст (ученые называют его билингвой) помог Ж.-Ф. Шампольону расшифровать египетские иероглифы. Но, увы, до сих пор билингвы с текстом на хараппском археологам не попадались. Впрочем, ученые не теряют надежды, ведь торговые контакты Хараппы-Мелуххи с Месопотамией были достаточно тесными, и очень может быть, что такой двуязычный текст лежит в земле и ждет первооткрывателя.

А пока расскажем о нескольких попытках прочтения древнеиндийской письменности. Многие ученые пытались прочитать ее с позиций известных им языков. Хараппскую письменность пытались расшифровать, привлекая различные древние и современные языки — хеттский, санскрит, шумерский, хурритский, эламский и даже такие экзотические дравидские, как мунда и бурушаски.

Так, известный лингвист Б. Грозный посчитал, что хараппская письменность очень похожа на хеттские иероглифы, и попытался прочитать ее по принципам чтения хеттского языка. Попытка закончилась неудачно, что, в общем-то, и неудивительно: хеттский язык относится к индоевропейским языкам, а протоиндийский — к дравидским, поэтому вероятность правильного прочтения по методу Грозного (безусловно, замечательного специалиста в своей области) примерно такая же, как если бы кто-нибудь попытался прочитать японские иероглифические тексты, пользуясь русским языком, или, скажем, румынским.

Хараппские статуэтки и рисунки на печатях однозначно изображают людей дравидского антропологического типа. Поэтому логично предположить, что хараппский язык должен принадлежать к той же языковой семье, что и языки дравидов современной Индии. Это подтверждают и исследования лингвистов, таких как Т. Барроу и М. Эмено, которые определили, что в санскрите есть ряд заимствований из дравидских языков. Первым шагом в дешифровке стало бы выявление основных закономерностей и типичных конструкций языка. В последние десятилетия к расшифровке были подключены компьютеры, но результат по-прежнему нулевой. Но путем машинного анализа было выяснено, что грамматическая структура языка Хараппы полностью совпадает с протодравидским языком. Так была окончательно похоронена попытка некоторых историков представить хараппскую цивилизацию как арийскую. Однако язык протоиндийской письменности значительно древнее современных дравидских языков, поэтому прочесть эти тексты, используя их, нельзя. Приведем пример. Между нами и древнейшими памятниками, написанными на церковно-славянском языке, пропасть почти в тысячу лет, и тексты эти понимаются без перевода далеко не всеми и не всегда. А в случае с хараппским речь идет о временном промежутке, в 3–4 раза большем.

Чешский этнограф Ч. Лоукотка в 1928 г. сравнил хараппскую письменность с письменностью кохау ронго-ронго острова Пасхи. Несмотря на вроде бы очевидную абсурдность такого сравнения (остров Пасхи удален от Индии на многие тысячи километров) выяснилось, что многие знаки совпали. Эта идея получила довольно значительное распространение в предвоенной Европе. В 1932 г. венгерский ученый В. Хевеши выступил с докладом во Французской академии наук, в котором убедительно доказал, что количество знаков в обоих письменностях примерно равно 400, а кроме того, четверть знаков имеют одинаковые начертания, а значит — они родственны.

Еще дальше пошел австрийский археолог Р. фон Хайне-Гельдерн. Он доказал, что письменность острова Пасхи сходна не только с протоиндийскими, но и с древнекитайскими рисуночными протоиероглифами, а также с рисуночным письмом, характерным для современных народов Южного Китая. По мнению Хайне-Гельдерна, вся мировая письменность зародилась в Средней Азии или в Иране, откуда попала в долину Инда, а затем в Китай и далее через Полинезию на остров Пасхи. Впрочем, такой подход позволил бы присоединить к числу общих письменностей и египетские иероглифы, и другие системы письма Старого Света.

В 1951 г. идея родственности хараппской и полинезийской письменности получила неожиданное подтверждение: Р. фон Кенигсвальд установил сходство между орнаментальными мотивами Индонезии и Полинезии, с одной стороны, и протоиндийской цивилизации — с другой. Кроме того, аргентинский историк X. Имбеллони обнаружил в пещерах Цейлона надписи, выполненные сходными с хараппскими и полинезийскими значками. Аналогичная система письменности сохранялась вплоть до середины XX в. у проживавшего на границе Китая и Вьетнама народа лоло. Именно их письменность является центральной в системе индийско-тихоокеанских письменностей, а ее отдельные черты имеют аналогии даже в японской культуре Дземон. Кроме того, аналогичная письменность была открыта и на Каролинских островах, так что получалась четко очерченная цепочка регионов, в которых существовало такое письмо. Сторонниками этой теории являются и современные ученые, такие как Т. Бартель, С. Саггс и ряд других.

Родство этих письменностей возрождает довольно давнюю гипотезу о том, что некогда в Тихом и частично в Индийском океанах располагался гигантский континент Пацифида, затонувший около 20–10 тыс. лет назад. Эта гипотеза сформулирована геологами В. А. Обручевым, В. В. Белоусовым (Россия), Э. Зюсси и Э. Огом (Германия). Отстаивал эту точку зрения и зоогеограф М. А. Мензбир. В своей книге «Тайны Великого океана» он предположил, что Пацифида затонула достаточно недавно — несколько тысяч лет назад. Ведь хорошо известно, что в легендах полинезийцев рассказы о затонувших землях занимают важное место.

Дешифровкой хараппской письменности занимались и в бывшем СССР. Эти исследования велись с 1964 г. Самая удачная попытка прочтения хараппской письменности была предпринята Ю. Кнорозовым, который до того расшифровал иероглифическую письменность индейского народа майя. В основе его дешифровки лежали дравидские языки. Но, к сожалению, его прочтение не признали индийские специалисты. Ведь для современных индусов-ариев дравиды — низшая раса. В то время, когда велись исследования Кнорозова, СССР активно дружил с Индией и советская наука предпочла забыть об открытии Кнорозова.

Религия хараппцев

Несмотря на то что дравидическая цивилизация погибла, в религиях Индии чувствуется сильное влияние хараппцев. Многие верования и духовные практики Индии восходят к глубокой древности, и, строго говоря, все индийские верования испытали на себе хараппское влияние. В религиях Индии архаические представления гибко соединены с более современными элементами. Особенно заметно воздействие забытой цивилизации на такие учения, как йога и буддизм.

По всей видимости, хараппцы, как и современные индусы, верили в реинкарнацию. Как же узнали об этом ученые, если письменные источники до сих пор не расшифрованы? Благодаря погребальному обряду, который хорошо известен по могильникам Хараппы и Лотхала. Погребения совершались в грунтовых ямах на кладбищах. Умершего на тот свет сопровождали небольшим количеством инвентаря. В основном это была пища в керамической посуде. В хараппской цивилизации нет роскошных царских погребений, представляющих интерес как для археологов, так и для охотников за сокровищами. Если на поселениях хараппской цивилизации богатые дома часто существенно отличаются от бедных, то в погребальной практике наблюдается практически полное равенство. Это говорит о том, что древние хараппцы верили в реинкарнацию. Для них могила была лишь местом краткосрочного обитания души близ тела. Пища нужна была покойному лишь на тот небольшой срок, пока душа не освоится в новом для себя мире и не найдет новое тело.

Царские дворцы в цитаделях древнеиндийских городов относительно невелики — во всяком случае, они гораздо скромнее пышных гигантских дворцов Месопотамии и Египта. По всей видимости, хараппцы презирали роскошь или, как минимум, не придавали ей большого значения.

Это вдвойне странно, если учесть, что хараппцы были искусными ремесленниками и ловкими торговцами, лучшими в морях Индийского океана, а списки привозимых ими предметов роскоши были внушительны. Загадка, не правда ли? Правда, есть несколько предположений, в той или иной степени вероятных. Возможно, при том уровне развития сельскохозяйственной техники земля в долине Инда не могла прокормить много жителей. Поэтому торговля и производство ценимых в других странах предметов роскоши были единственным способом прокормить население. Параллельно с этим можно допустить и иное — религиозное — объяснение. Вера в реинкарнацию имеет одно очень важное следствие. Зачем собирать сокровища, копить золото, серебро и предметы роскоши, если через какое-то время человек переселится в иное тело, а собранные им богатства достанутся потомкам того, в чьем теле он был раньше? Жизнь для человека, который верит в реинкарнацию, не ограничивается пребыванием в одном теле. Она длится многие тысячи лет, поэтому все нынешние и будущие сокровища для человека — мимолетные увлечения души, не представляющие настоящей ценности.

Достаточно часто археологи находят в долине Инда парные погребения. Скорее всего, это говорит о том, что уже в хараппское время в Индии был распространен обычай ритуального самоубийства жен после смерти мужей. Этот обычай — сати — существует в Индии до сих пор, несмотря на то, что он уже более 100 лет запрещен законодательно. Англичане, запретившие сати, считали его проявлением патриархата и признаком неравенства женщин. Но совсем иначе это воспринимали индийцы. В отличие от европейцев, для них смерть не является страшным роковым порогом, а всего лишь некоей границей, за которой следует новая жизнь. Поэтому возлюбленные, умерев вместе, могли вселиться в тела ровесников, а значит, всего через 15–20 лет получали шанс снова стать супругами.

Видели ли хараппцы какой-то выход из цепочки перевоплощений, подобный тому, какой существует в современном буддизме? Считали ли хараппцы, что душа человека может вселиться в животное, или допускали возможность переселения только в человеческое тело? Ответить на эти вопросы очень трудно. В современном буддизме человек обязан перевоплощаться множество раз из одного тела в другое, пока не очистится от страданий и привязанностей. Лишь тогда он сможет достичь некоего идеального душевного состояния — нирваны. В дальнейшем он будет пребывать в мире блага и света в числе других чистых божественных душ. Поэтому возможно, что и хараппцам посмертие представлялось как цепь воплощений в новом теле и через некоторое время — после того как человек очистится от телесных страстей — как причисление к сонму богов.

Много интересного о религии древних индийцев могут рассказать изображения на печатях. Очень частый мотив таких изображений — деревья, рядом с которыми находится бог. В современной Индии есть особые деревья, почитаемые как жилища различных богов или же как их воплощения. Судя по изображениям на других печатях, древнейшие жители долины Инда поклонялись огню и воде. Верования хараппцев настолько близки к представлениям индуизма, что зачастую создается впечатление, что арии практически полностью восприняли религию побежденных ими народов.

Убедиться в том, что йога и буддизм тоже несут в себе отпечаток архаических хараппских верований, исследователям во многом помогли опять-таки изображения на печатях, похожие на более поздние буддийские и йогические. Такое сходство говорит о том, что в хараппской цивилизации большое значение придавалось личному самосовершенствованию и медитации. Исторический Сиддхарта Гаутама — Будда — жил дюжину столетий спустя после гибели Хараппы, но не исключено, что популярность буддизма в Индии была связана с тем, что в ней и до Будды были распространены медитативные практики.

В Индии общественное социальное начало традиционно главенствует над индивидуальным, а всякие попытки человека проявлять себя как личность в той или иной степени порицаются. В основе индийской религиозной философии лежит понятие о долге как о том, что должен делать человек в соответствии с правилами той касты и той социальной группы, в которой он родился. Выход из этого социального слоя, прекращение исполнения своих обязанностей был один — честным трудом получить право на рождение в новой жизни в иных, лучших условиях. Неслучайно, что самый совершенный из людей, Сиддхартха Гаутама — Будда — родился в царской семье.

Были ли и в хараппское время подобные представления о долге как об основе религиозности? Очень возможно, ведь только население одного Мохенджо-Даро превышало 100 тысяч человек. Для того чтобы контролировать жизнедеятельность такого огромного по тем временам города, было необходимо учение, способное сплотить народ.

Но подавление личности порождает стремление к свободе. В Индии это стремление реализуется благодаря йогическим практикам.

Так, известно изображение божества, сидящего на низкой подставке в йогической позе. На голове божества два рога, между ними дерево. Окружают его тигр, носорог, зебу, слон. Мы не знаем, как именно называли этого бога хараппцы, однако протоиндийский бог, который сидит в йогической позе в окружении зверей, ассоциируется у ученых с Шивой-Пашупати — покровителем скота и властелином природы, а также Шивой — владыке йогинов и аскетов. Поэтому исследователи часто называют бога хараппцев прото-Шивой.

Есть изображение, на котором голова прото-Шивы имеет два выступа — это еще два лика божества. В индуизме Шиву также изображали многоликим. Существует легенда, согласно которой жена Шивы, — богиня Кали — долго упрашивала мужа предстать перед ней во всех своих возможных обликах, и он выполнил ее пожелание. Увидев многоликого Шиву, Кали на время сошла с ума.

Примечательны животные, которые окружают хараппское божество. Любопытно, что в йоге есть множество асан (поз), которые копируют поведение тех или иных диких и домашних животных. Символом Шивы, известным в классическую эпоху, был бык Нандин. А вот спутником его супруги был тигр.

Не исключено, что некоторые печати изображают супругу прото-Шивы: иногда это смиренная властительница, иногда — свирепая «рогатая» богиня. Встречается также сюжет, который, по всей вероятности, передает некую неарийскую легенду. «Рогатая» богиня стоит среди ветвей священного дерева, а перед ней на коленях — другое божество с рогами; у обоих длинные косы, на руках браслеты. У коленопреклоненного божества на голове заметен выступ, напоминающий цветущую ветку.

Культ женских божеств в Индии, как в древности, так и в наше время, очень распространен. Отметим, что в архаических земледельческих культурах женское божество играло главную роль. Великая богиня ассоциировалась с идеей плодородия. Древние земледельцы считали, что земля родит и взращивает подобно женщине. Великая богиня также считалась матерью всего сущего. Она даровала жизнь и отнимала ее, когда приходил срок. Археологи нашли в долине Инда множество глиняных статуэток, изображающих обнаженных или почти обнаженных женщин в причудливых головных уборах и с ожерельями на шее. Видимо, в них запечатлены разные образы богини-матери.

Сложно сказать, когда мужские божества в Индии стали играть главенствующую роль — после прихода ариев, для которых земледелие значило меньше, чем скотоводство, или же раньше, поскольку невозможно достоверно судить о том, насколько зависели от земледелия хараппцы.

Однако помимо бога-йогина, образ которого напоминает Шиву, можно назвать еще одно мужское божество, культ которого, по-видимому, был распространен в Индии еще в доарийские времена. Это бог Кришна.

Почему же исследователи считают Кришну хараппским божеством? Дело в том, что его имя переводится как «черный». Индуисты изображают его с кожей фиолетового цвета. Как известно, темная кожа была у дравидов. Скорее всего, арии заимствовали культ Кришны у хараппцев и стали поклоняться ему как богу экстаза.

Загадка гибели протоиндийской цивилизации

Согласно самой распространенной версии, причиной гибели хараппской цивилизации стало вторжение арийских племен с территории современного Ирана или из среднеазиатских степей (ныне — засушливых пустынь). И действительно, приблизительно около 1800 г. до н. э. дивные города были разрушены, некоторые из них, и, в частности, культовая столица цивилизации — Мохенджо-Даро, — сожжены. Под руинами разрушенных зданий археологи обнаружили скелеты защитников города со следами борьбы. После этого нападения жизнь в городах хараппской цивилизации сохранилась, но города больше никогда не достигали былого величия, в них отчетливо видны следы упадка. В Мохенджо-Даро, Хараппе, Калибангане и других городах верхние (самые поздние) слои поселений застроены на скорую руку, без централизованного плана, поверх следов пожаров и разрушений, крупные общественные здания, а также водоснабжение и канализация не восстановлены. Жилые дома имеют намного меньшие размеры. Деградирует керамика, техника ее изготовления падает, тускнеет орнамент, снижается качество росписи, уменьшается число различных форм посуды. В этом слое практически нет вещей, привезенных из Месопотамии — основного экспортера хараппской цивилизации, а значит, ослабевают торговые контакты, никто не решается плавать в далекие края.

Казалось бы, все очень просто: пришли захватчики, разрушили города, уничтожили большую часть населения, прежде всего самых грамотных и умелых, разграбили богатства, возможно, заставили платить дань. Но вот здесь-то вмешивается в историческую науку геополитика. Дело в том, что в современной Индии живут представители двух рас — европеоиды-арии и негроиды-дравиды. Относительная расовая чистота сохраняется до сих пор благодаря системе каст. Господствующая раса, занимающая ведущие посты в государственном и региональном управлении, в науке и культуре, — арии — являются потомками тех самых завоевателей, которые разрушили одну из великих цивилизаций древности. И им очень дискомфортно от того, что они являются потомками варваров и геростратов. Поэтому индийские историки предпринимают огромные усилия для того, чтобы обелить своих предков и снять с них вину за гибель хараппских городов. Получается примерно так: да, арии, пришедшие в долину Инда, конечно, были воинственными племенами, но они вообще-то ни при чем, цивилизация Хараппы к тому времени сама загнивала или даже прекратила свое существование по не зависящим от захватчиков причинам; а приход чужеземцев лишь случайно совпал с гибелью цивилизации в долине Инда. Оправдания в целом получаются не очень убедительными, но отдельные гипотезы представляются интересными. Их не следует безоговорочно принимать на веру, но некоторые из них любопытны как пример того, как в историю вмешивается политика.

Версия первая: экологическая катастрофа. Способ самооправдания: «они сами виноваты». По одной из такого рода гипотез хараппская цивилизация погибла из-за обожженного кирпича. Из него возводились городские постройки, а для обжига кирпича требовалось много леса. Когда жители крупных городов, таких как Хараппа и Мохенджо-Даро, извели вокруг себя все леса, вместе с лесами ушла и пресная вода. Земля перестала давать урожаи, источники и колодцы иссякли. Другие аналогичные гипотезы указывают несколько иные причины экологической катастрофы: засоление почв и наступление Раджастанской пустыни, изменение русла реки Инд.

Главное возражение против такого рода гипотез: если действительно жители городов долины Инда столкнулись с экологической катастрофой, то они просто могли перейти на другие более плодородные земли — например, расселиться ниже по Инду и вдоль западного берега полуострова Индостан или же выйти в долину Ганга, где к тому времени уже существовало несколько хараппских поселений, и на новом месте построить города, еще более прекрасные, чем покинутые ими в долине Инда.

Версия вторая: природная катастрофа. Способ самооправдания: «никто не виноват». Для обоснования одной из таких гипотез была отправлена целая экспедиция, которая «убедительно» установила, что, оказывается, цивилизация погибла от мощного землетрясения. Да, безусловно, землетрясение могло вызвать пожар в Мохенджо-Даро, гибель многих жителей прямо на улицах городов, но только в окрестностях Мохенджо-Даро и Хараппы. Однако протоиндийская цивилизация занимала значительную площадь, и даже сильнейшее землетрясение близ Мохенджо-Даро позволило бы уцелеть городам на юге. Еще одна гипотеза винит в гибели хараппской цивилизации серию сильных наводнений, но и они не должны были коснуться поселений вне долины Инда. Третья гипотеза предполагает, что причиной гибели цивилизации послужило изменение русла Инда, на этот раз в силу естественных причин, например, опять-таки землетрясения. Но и в этом случае люди могли построить новый город на новом месте.

Есть еще одна столь же оригинальная гипотеза, родившаяся после исследования под микроскопом нескольких фрагментов костных останков из погребений хараппского времени. Она утверждает, что протоиндийская цивилизация погибла из-за эпидемии малярии. Действительно, малярия процветает в жарком и влажном тропическом климате, однако никогда она не принимала характера эпидемии. Дело в том, что биологические организмы, живущие в каком-то регионе, обладают определенной устойчивостью к инфекционным заболеваниям, широко распространенным в данной местности, и большинство коренных жителей этими болезнями не болеют, а заболевшие переносят их в легкой форме. Напротив, больше всего страдают от таких региональных заболеваний переселенцы, организм которых не привык к новому климату и не имеет иммунитета к новым для него заболеваниям. Хараппцы проживали в долине Инда многие сотни, если не тысячи лет, поэтому они должны были обладать значительным иммунитетом против обычной в здешних краях малярии. Однако, возможно, исследователи и правы, просто они взяли скелеты не хараппцев, а мигрантов, захороненных по хараппскому обычаю. Дело в том, что полные скелеты, которые можно однозначно идентифицировать, встречаются довольно редко — кости могли сгнить или истлеть, могила могла быть разграблена. Возможно, это были останки переселенцев из сухих степей Синда и Белуджистана, которые в поисках лучшей жизни пришли в долину Инда и умерли здесь от необычного для них заболевания. Или, может быть, это были арии, явившиеся из более холодных и сухих регионов Средней Азии.

Версия третья: варваризация культуры. Способ самооправдания: «виноваты иноплеменники, но не арии». Согласно этой гипотезе, виноваты в гибели протоиндийской цивилизации окружавшие ее племена. Настоящие хараппцы расселились на значительной территории, заселенной различными варварскими племенами. В результате хараппцы и генетически, и культурно растворились в варварах и постепенно сами деградировали. В качестве доказательства своей правоты защитники этой гипотезы приводят пример хараппских городов на Катхияварском полуострове, таких как Лотхал. Этот город не был разрушен. Но в XVIII в. до н. э. здесь прослеживаются признаки запустения, приходит в упадок порт и каналы, соединяющие порт и реку. Арии к тому времени уже подошли к Мохенджо-Даро и Хараппе, но ведь до Лотхала несколько тысяч километров по непроходимым джунглям. А значит, возникает вопрос: как же арии могли повлиять на деградацию города, в котором их не было? Главное возражение против этой гипотезы состоит в том, что общий упадок культуры в Лотхале не связан с изменением антропологического типа населения, иными словами, в Лотхале не было не только ариев, но и других мигрантов. А значит, ни о какой варваризации культуры говорить нельзя. Основная причина явно лежит вне Лотхала. По всей видимости, в протоиндийской цивилизации практически все товары для внешней торговли поставляли крупные города долины Инда, а сам Лотхал был лишь перевалочной базой, обеспечивавшей долину Инда кораблями и торговцами. Как только крупные ремесленные центры погибли, начал загнивать и Лотхал.

Следуя этой логике, можно отметить, что причиной упадка Лотхала и других городов на юге могла быть также гибель Мохенджо-Даро и Хараппы в силу землетрясения или наводнения. Однако против гипотез, выдвинутых индийскими учеными, свидетельствует еще ряд фактов. На улицах городов найдены скелеты людей, очевидно убитых в схватке с противником. Археологи пришли к такому выводу, обнаружив специфические повреждения костей, причиненные, скорее всего, оружием.

Кроме того, известно, что в поздний период хараппцы активно укрепляли город. По всей видимости, благодаря этим укреплениям арии в первый раз не смогли захватить города долины Инда. Они вернулись во главе большого союза племен: двигаясь со своими табунами по границе джунглей и пустынь, арии спустились в Белуджистан и Синд, там легко разгромили туземные племена и заставили их присоединиться к походу в долину Инда. Лишь тогда им удалось покорить Хараппу и Мохенджо-Даро.

Любопытную гипотезу гибели хараппской цивилизации выдвинул американский археолог В. А. Фэйрсесвис. По его мнению, хараппцы за несколько веков интенсивной эксплуатации природных богатств долины Инда истощили ее землю, что заставило ее жителей искать новые девственные области, расселяться на восток, в долину Ганга и на юг — вдоль до Индийского океана. В целом такое положение дел представляется возможным. Действительно, хараппские поселения к югу и к востоку от долины Инда были основаны позднее, нежели в самой долине. Рассредоточение хараппцев на огромной территории могло привести к тому, что они не смогли выставить нужное количество защитников, когда вторглись арии. Как мы видим, Фэйрсесвис не отрицает как экологические причины, так и вину ариев.

Некоторые историки считают, что взять хараппские города ариям помогло вредное производство мышьяковой бронзы. Когда к стенам городов подступила арийская орда, в плавильнях начали усиленно изготовлять оружие, ядовитые пары мышьяка носились над городом и защитники города получали огромные дозы этого вещества. Одним из основных симптомов отравления мышьяком является мышечная слабость, затруднение дыхания. Вот и получилось, что арии взяли многотысячные города практически голыми руками.

Еще одна гипотеза утверждает, что гибель крупнейших центров — Мохенджо-Даро и Хараппы — привела к тому, что ученые называют «антропологической катастрофой», т. е. люди этой цивилизации были сломлены прежде всего морально, поскольку их боги не помогли им, их святыни были поруганы, а города, служившие им и обороной и смыслом жизни и казавшиеся им незыблемыми, были уничтожены. Поэтому, утверждают сторонники этой гипотезы, хараппцы не нашли в себе душевных сил построить новые города в новом месте. Более того, хараппцы практически без боя сдали укрепления на водоразделе Инда и Ганга, и арии проникли в долину Ганга. Хараппские города на Катхияварском полуострове и южнее, на побережье Индийского океана, не были уничтожены арийским вторжением, но, сохранившись физически, они были уничтожены прежде всего морально и потому достаточно быстро деградировали. В истории есть немало примеров тому, что захватчики прежде всего старались сломить боевой дух защитников — разрушали храмы, а священные предметы и изображения богов уничтожали или переносили в столицу победителей. Возможно, индийские жрецы сами приказали сжечь города, поскольку их осквернили завоеватели и они стали нечистыми.

Астравидья и виманы — загадочные изобретения древних мастеров

Многие люди склонны обращаться к прошлому человечества в поисках тайных знаний. Поэтому с каждой культурой древности, наряду с научными теориями, связан ряд красивых, но малоубедительных гипотез. Это касается и хараппской цивилизации.

Одной из самых интригующих тайн Индии является астравидья. Так арии называли загадочное оружие, обладание которым приписывают хараппцам. В древнем индийском эпосе это неотразимое небесное оружие описано так: «Зародышей в. женщинах оно убьет» и «.может поражать страны и народы на протяжении нескольких поколений». Применение астравидьи сопровождается ярчайшей вспышкой света и огнем, пожирающим все живое и разрушающим все постройки на значительной площади. Боги дали Арджуне, герою эпоса, чудесное оружие и снабдили это оружие следующим наставлением: «Это необыкновенное и совершенно неотразимое оружие [. оно] никогда не должно применяться тобой против людей, ибо, брошенное в малосильного, оно может сжечь весь мир.»

Это оружие очень напоминает атомную бомбу. Сходство между астравидьей и атомной бомбой настолько поразительно, что американский физик-ядерщик Роберт Юнг даже использовал описание действия астравидьи в качестве заглавия книги по истории изобретения ядерного оружия. «Свет ярче тысяч Солнц во тьме родится.» — так писали об астравидье авторы «Махабхараты». «Ярче тысячи Солнц» называется книга Роберта Юнга. Другой физик-ядерщик, один из отцов ядерной бомбы Роберт Оппенгеймер, верил в то, что его исследования представляют собой повторение опытов древних индийцев, некогда владевших секретом ядерной бомбы.

В одной из глав «Махабхараты» рассказывается о такой небесной битве, которую можно принять за описание ядерной войны: «.во всем своем великолепии поднимались раскаленные столбы дыма и пламя ярче тысячи солнц. Железные молнии, гигантские посланцы смерти, стерли в пепел всю расу Вришни и Андхака. Трупы обгорали до неузнаваемости. Выпадали ногти и волосы. Без всякой видимой причины рассыпалась глиняная посуда. Птицы поседели. Через несколько часов вся пища стала непригодной. Спасшиеся от огня солдаты кидались в воду, чтобы смыть пепел».

Исследователи мифологии древних народов часто отмечают парадоксальные и совершенно неожиданные для историков способности и изобретения древних людей. Но можно ли доверять мифам в этом отношении? Историки еще не нашли ответа на этот вопрос. Известно немало случаев, когда доверие к мифам и легендам приводило к потрясающим открытиям. Так, Генрих Шлиман открыл Трою на холме Гиссарлык именно потому, что он верил в правдивость каждого слова «Илиады». Шлиману помогла даже такая «малость», как указание на то, что холм, занимаемый Троей, должен был быть небольшим — герои Троянской войны могли трижды обежать вокруг крепостной стены древнего города и при этом не очень устать. Если бы не безоговорочная вера в миф, Троя, возможно, до сих пор не была бы открыта.

Есть и другой случай. Геродот, описывая Египет, рассказывал, что египтяне мумифицировали священных животных, в частности священных быков бога Сераписа, и для погребения таких мумий построили особый храм — Серапеум. Египтологи позапрошлого века хором утверждали, что этот рассказ — досужая сказка, выдуманная или самим Геродотом, или же египтянами, решившими подшутить над доверчивым иностранцем. Лишь один историк взял и поверил Геродоту. Им был французский археолог Огюст Мариетт. Он открыл Серапеум и обнаружил в этом храме мумифицированные тела священных быков.

Но можем ли мы доверять «Махабхарате» так же, как доверяли своим источникам Шлиман и Мариетт? Некоторые исследователи отвечают положительно на этот вопрос. По их мнению, основания для такого ответа дает загадка исчезновения жителей городов долины Инда. В руинах городов были найдены скелеты людей и животных, однако незначительное число обнаруженных скелетов резко контрастирует с размерами городов и заставляет предполагать, что жители города или куда-то исчезли, или были убиты неким неизвестным способом, предполагавшим полное уничтожение людей.

Такая версия стала казаться еще более правдоподобной, когда в Мохенджо-Даро были обнаружены следы гигантского пожара. Скелеты некоторых людей свидетельствуют, что эти люди погибли без борьбы с захватчиками. Смерть постигла их в тот момент, когда они занимались обычными делами. Другое открытие еще больше поразило историков: в разных местах города были обнаружены огромные куски спекшейся глины и целые пласты зеленого стекла, в которое превратился песок. И песок, и глина под воздействием высокой температуры вначале расплавились, а затем мгновенно затвердели. Итальянские ученые доказали, что превращение песка в стекло было возможно лишь при температуре свыше 1500 градусов. Технологии того времени позволяли достигать таких температур лишь в металлургических горнах, но горение при столь высокой температуре на огромной территории города кажется невероятным. Даже в наше время достичь такой температуры без применения горючих материалов невозможно.

Когда археологи раскопали всю территорию Мохенджо-Даро, выяснилась одна удивительная особенность разрушений. В центре жилой части города четко выделяется область — эпицентр, в котором все строения словно сметены каким-то шквалом. От эпицентра к крепостным стенам разрушения постепенно уменьшаются. В этом заключается одна из главных тайн города: лучше всего сохранились именно окраинные постройки, тогда как при штурме города силами обычных войск наибольшие разрушения касаются крепостных стен и окраинных кварталов. Разрушения в Мохенджо-Даро очень напоминают последствия взрывов в Хиросиме и Нагасаки, во всяком случае так утверждают, например, англичанин Девенпорт и итальянец Винченти. Кроме того, они обратили внимание на то, что каждый раз после ядерного взрыва на полигоне в штате Невада появлялись спекшиеся пласты зеленого стекла, во множестве открытые и в Мохенджо-Даро.

Некоторые исследователи думают, что на территории Индии существовала высокоразвитая цивилизация, даже превосходившая современную. Погибла она либо в результате войны с другой, столь же развитой, земной или внеземной цивилизацией, например с цивилизацией атлантов, или же в результате неконтролируемого использования техники, скажем ядерного оружия. Еще одна, наиболее фантастическая теория предполагает, что хараппцы вступили в контакт с инопланетной цивилизацией и благодаря этому овладели высокотехнологичным оружием, к которому не были готовы. В результате неправильного использования такого оружия и погибла цивилизация в долине Инда.

Разрушенная культовая столица долины Инда — не единственный пример загадочных руин, обожженных «небесным огнем». В числе таких городов археологи называют несколько древних городов, расположенных в разных уголках земного шара: например, столицу хеттского царства Хатуссасу (Хатуссу), гранитные стены ирландских крепостей Дундалк и Экосс и американского города Саксуа-ман, остатки храмовой башни в Борсиппе близ Вавилона. Следы таких пожаров вызывали удивление даже у профессиональных историков. Так, комментируя тот факт, что башня в Борсиппе высотой в 46 метров была оплавлена не только снаружи, но и внутри, известный специалист в области библейской археологии Эрих Церен пишет: «Нельзя найти объяснение тому, откуда взялся такой жар, который не просто раскалил, но и расплавил сотни обожженных кирпичей, опалив весь остов башни, сплавившейся от страшного жара в плотную массу, подобную расплавленному стеклу».

Как же решить эту проблему? Ядерный взрыв привел бы к выбросу в атмосферу значительного числа радиоактивных изотопов. В костях людей, погибших при ядерном взрыве, содержание 14С значительно выше, чем у их современников, не испытавших на себе влияния радиации. Следовательно, содержание 14С, которое ученые обнаружили в останках жителей Мохенджо-Даро, свидетельствовало бы о том, что хараппская цивилизация намного древнее, чем это предполагают современные ученые. Мохенджо-Даро в таком случае был построен на 5, 10 или даже 30 тысяч лет раньше предполагаемого срока. То же самое касается других городов долины Инда — ведь их жители тоже подверглись облучению. Возможно ли это, ведь хараппский импорт хорошо известен в Месопотамии и Средней Азии и датируется он 3–2 тыс. до н. э., но никак не ранее.

Представим себе, что хараппская цивилизация погибла, скажем, около 10 000 г. до н. э. В таком случае странно, почему хараппские вещи становятся известными в Месопотамии лишь в конце 3 тыс. до н. э. Что представляли собой в таком случае загадочные земли Мелухха и Маган, ведь города долины Инда в таком случае должны были быть мертвы уже почти 8000 лет. Но именно из них в Месопотамию привозили характерные хараппские товары. Не может быть, чтобы купцы покупали товары, которые в самой Индии исчезли несколько тысячелетий назад. Более того, найденные в городах долины Инда месопотамские товары тоже датируются 3–2 тыс. до н. э., то есть, другими словами, получается, что хараппцы использовали месопотамские изделия за многие годы до рождения их создателей.

Не только Мохенджо-Даро, но и другие памятники со следами «небесного огня» тоже превосходно датированы. Историки знают сроки правления многих хеттских царей вплоть до года восшествия на престол. Известны их письма к египетским фараонам и к правителям городов Ближнего Востока. Ядерный взрыв в Хатуссе означал бы удревнение правления известных нам хеттских царей, а значит, они должны были жить и умереть раньше, чем адресаты их писем. Также не дают оснований для удревнения датировок и привозные вещи, обнаруженные в ирландских крепостях, якобы опаленных ядерным оружием.

К сожалению, как бы ни была привлекательна гипотеза использования ядерного оружия в древности, в частности в Мохенджо-Даро, история вынуждена отказаться от такой версии как от беспочвенной. Скорее всего, город был сожжен захватчиками или же его сожгли сами индийцы, потому что он был осквернен. Но как же объяснить невероятно высокую температуру горения? Ответ на этот вопрос дает храмовая башня в Борсиппе. Этот регион является одним из ведущих экспортеров нефти, поэтому нет ничего удивительного в том, что башню облили или обложили горючими материалами как снаружи, так и изнутри.

Загадочная астравидья — некое феноменальное для того времени оружие вполне естественного, земного происхождения. Таким оружием мог быть некий аналог пороха или загадочного «греческого огня». Можно предположить, что хараппцы знали секреты горючих минералов — серы, селитры и, может быть, фосфора. А в том месте, которое называют «эпицентром ядерного взрыва», в действительности находились склады горючих веществ. В дальнейшем древние технологии были забыты, а результаты их применения в глазах потомков были сильно преувеличены.

Еще один легендарный артефакт хараппской цивилизации — виманы. Так в индийских трактатах называют загадочные летающие корабли, напоминающие по форме НЛО. Некоторые исследователи утверждают, что 15 тысяч лет назад в долине Инда и на затонувших островах Индийского океана обитала высочайшая цивилизация, которая якобы вела войну против цивилизации атлантов, локализовавшейся в Атлантическом океане. В Индийском океане в то же время существовал целый ныне затонувший материк — Лемурия. Обитавшие на этом материке лемурийцы достигли высоких технологий и довольно долго мирно сотрудничали с жителями Атлантиды. Однако конфликт за первенство над миром привел к войне, а в результате боевых действий, происходивших с помощью летательных аппаратов, эти две величайшие цивилизации взаимно уничтожили друг друга. Обычно считается, что зафиксированные на многочисленных фотографиях НЛО прилетают к нам с других планет. Эти космические пришельцы обладают знаниями, превосходящими наши, и люди в той или иной мере приобщаются к высшим знаниям. Однако сторонники индийской гипотезы утверждают, будто бы загадочные летательные аппараты были созданы землянами, а именно — лемурийцами. На таких космических кораблях лемурийцы летали не только над Землей, но и на Луну и, может быть, даже на другие планеты.

Общеизвестно, что в Солнечной системе между Марсом и Юпитером есть пояс астероидов, оставшийся от некогда погибшей планеты Фаэтон.

Некоторые исследователи связывают гибель Фаэтона с лемурийцами: якобы Фаэтон погиб из-за того, что лемурийцы неразумно использовали его природные богатства. По другой версии, на Фаэтоне располагались военные базы враждующих цивилизаций. Третья версия космических полетов лемурийцев настаивает на том, что около 15 тысяч лет назад далекие предки хараппцев высадились на Луну. Сторонники этой гипотезы даже считают, что лунные кратеры, иногда видимые невооруженным глазом, появились не в результате столкновений с Луной комет и астероидов, а являются следами межпланетной войны атлантов и лемурийцев — воронками от попадавших в Луну снарядов, посланных враждующими сторонами в лунные станции противника.

Потомки лемурийцев, согласно некоторым исследователям, поселились в долине Инда, где создали хараппскую цивилизацию. Однако хараппцы, по мнению сторонников такой гипотезы, могли унаследовать не только обычные практические знания, но и невероятные летательные аппараты лемурийцев. Исследователи предполагают, что где-то в джунглях или горах Индии находится потайной ангар, в котором хранятся виманы, и будто бы для того, чтобы практика полетов на виманах не была забыта, иногда посвященные в тайну виманов летчики вылетают на своих аппаратах в небо, и тогда люди в разных уголках мира видят НЛО.

Кто же эти посвященные? С виду это совершенно обычные люди, ведущие совершенно обычную жизнь, но в их руках находятся ключи к основным тайнам науки и техники. Одним из таких посвященных, как полагают, был индийский царь Ашока, правивший одним из индийских княжеств в 268–232 гг. до н. э. Кроме своей обычной для царя военной и хозяйственно-административной деятельности он, как предполагают, был великим ученым. Он основал «Тайное общество девяти неизвестных» — узкий круг ученых, посвященных в тайны древних наук. Ашока предполагал, что войны и другие бедствия могут привести к утрате тайного знания, поэтому образованное им общество должно было сохранить их для потомков. Также он боялся, что наука древности, уже погубившая цивилизацию лемурийцев, опять может попасть в руки морально нечистоплотных людей, которые будут использовать такие знания во зло другим людям. Это заставило его сокрыть знания от обычных людей. Каждый из членов общества должен был, воспользовавшись древними манускриптами, написать по одной книге, излагавшей одну проблему тайного знания. Сам Ашока был не просто организатором этого общества, а прекрасно разбирался в лемурийской науке и, по некоторым сведениям, собственноручно написал один из трактатов, называвшийся «О гравитации».

Первая из этих книг посвящена искусству магического воздействия и психологической войне, она учила контролировать собственные и чужие мысли. Вторая освещала вопросы оккультной анатомии и физиологии человека, она учила тому, как убить человека биоэнергетически при помощи одного прикосновения. Некоторые даже предполагают, что боевые искусства Востока появились в результате умышленной или непроизвольной утечки информации, изложенной в этой книге. Третья книга была посвящена микробиологии, коллоидной химии и разного рода защитным пленкам. Четвертая книга рассказывает об алхимических технологиях, искусстве превращения одного металла в другой и о способах получения больших количеств золота высочайшей пробы. Пятая повествует о магических средствах коммуникации: гипнозе, телепатии, чтении мыслей и получении информации из информационного поля Земли и космоса. Шестая содержит тайны гравитации и способы ее преодоления. Седьмая рассказывает о сотворении космоса и его структуре. Восьмая посвящена свету физическому и магическому, видимому и невидимому. И, наконец, последняя, девятая, содержит в себе законы развития древних обществ, поэтому ее можно назвать социологической, но кроме того, она излагает принципы социального прогнозирования, пророчества и признаки гибели цивилизаций.

Правда, никто из современных ученых — ни физики, ни историки, ни лингвисты — не держал этих книг в руках, но об их существовании часто упоминается в сакральных книгах Индии. Поэтому специалистов не покидает надежда, что им когда-нибудь удастся хотя бы одним глазком взглянуть на эти легендарные тексты, хранящиеся в секретных библиотеках, и узнать тайны, которыми обладают потомки лемурийцев.

Недавно в Лхасе (Тибет) был обнаружен загадочный манускрипт, написанный на санскрите, а поскольку в Китае нет специалистов по этому древнеиндийскому языку, то филологи из города Чандигарха (Индия) согласились помочь в переводе. По их мнению, этот текст, еще полностью не переведенный на современные языки, является руководством по межпланетным путешествиям. Для того чтобы преодолеть силу земного притяжения, автор манускрипта предлагает использовать психическую силу человека. Владеющий этой силой человек способен перемещаться в пространстве как на Земле, так и в космосе — он может отправиться на любую другую планету без всяких технических приспособлений, а исключительно силой своей воли. Также в тексте этого загадочного свитка содержатся сведения о полетах древнеиндийских космических кораблей на другие планеты. Зачем же нужны были такие корабли древним индийцам, если их адепты могли молниеносно переносить свое тело на другую планету? Вероятнее всего затем, чтобы при помощи космического корабля они могли перенести не только себя, но все необходимые на далекой планете инструменты и оборудование.

Эта история выглядит невероятной. Многие скептики сомневаются вообще в самом факте существования такого манускрипта. Однако, по некоторым сведениям, перевод его текста был отправлен китайским ученым, и многие описанные в этом свитке чудеса будто бы работают сейчас на китайскую космическую программу. И возможно, что в ближайшем будущем космические просторы будут бороздить ракеты и космические корабли, построенные по рекомендациям этого древнего манускрипта.

Впрочем, космические полеты древних индийцев упоминаются не только в таких текстах. Много свидетельств приоритета древних индийцев в освоении космоса есть и в художественной литературе. Так, в древнеиндийском эпосе «Рамаяна» рассказывается о путешествии на Луну в таком космическом корабле (вимане).

Индийский царь и жрец Рама, согласно этому эпосу, жил 15 000 лет назад. Он правил огромной процветающей империей, территория которой удивительным образом совпадает с ареалом расселения хараппцев. Ныне многие из этих некогда цветущих земель представляют собой засушливые пустыни Пакистана и северо-западной Индии. Параллельно с империей Рамы существовала и другая империя — империя Ашвинов, которых некоторые исследователи древнеиндийского эпоса отождествляют с атлантами.

В империи Рамы было семь крупных городов, жители которых пользовались виманами, если у них возникала необходимость полететь куда-нибудь. Согласно оставленным в эпосе описаниям, все виманы империи Рамы принадлежали к 4 конструктивным типам. Наиболее распространенные виманы имели круглую дискообразную форму. Внизу вимана находилось отверстие, а в центре над диском возвышался купол. Они могли развивать «скорость ветра», а в процессе полета они издавали «мелодичные звуки». Эти летательные аппараты очень похожи на летающие тарелки инопланетян. Но кроме летающих тарелок были виманы и других конструкций, например виманы в форме усеченной пирамиды с тремя конусообразными двигателями внизу. Ашвины тоже обладали виманами, но их виманы имели сигарообразную форму, а кроме того, они могли плавать под водой. Сигарообразные виманы встречаются и в других древнеиндийских произведениях. 230 стихов древнего трактата «Самара Сутрадхара» детально описывает виманы — их постройку и перелет длиной в 2000 километров, взлет и посадку, а также особенности вождения при обычном и вынужденном приземлении. Есть в этом тексте и описания вполне реалистических событий из жизни воздухоплавателей, таких как, например, столкновение с птицами.

Состоящий из восьми глав трактат «Виманика Шастра» описывает три типа виманов. В нем подробно рассказывается об управлении виманами, о защите корпуса вимана от бурь, встречного ветра и молний. Есть в нем и описания загадочных предметов, в которых некоторые исследователи видят особые приборы в противоударном и огнеупорном корпусе. Согласно трактату, при постройке вимана использовалось 16 видов особых материалов, из которых была изготовлена 31 деталь корпуса вимана. Наибольший интерес вызывает материал, который, по мысли создателей вимана, должен был впитывать в себя свет и тепло и преобразовывать их в энергию движения — этот материал слегка напоминает солнечные батареи наших космических кораблей. Кроме того, было на вимане некое устройство, которое должно было противодействовать гравитации, его мощность, по мнению некоторых исследователей, должна была превышать 20 000 лошадиных сил.

Виман, согласно этому и другим трактатам, обладал фантастической маневренностью, он мог быстро перемещаться по небу, мог летать зигзагообразно, зависать на одном месте, подобно вертолету или дирижаблю. Некоторые источники сообщают, что в качестве топлива в виманах использовалась «желтовато-белая жидкость», которая отождествляется современными исследователями с ртутными соединениями. Именно ртутные соединения в наше время считаются весьма перспективными в космической навигации. Другие же исследователи отождествляют эту загадочную жидкость с бензином.

Что же говорит о виманах наука? Главным противником НЛО стала цифровая техника. Если НЛО часто обнаруживали на фотографиях и любительских кинопленках, то об изображениях НЛО на цифровых фото- и видеокамерах практически неизвестно. Это позволяет говорить о том, что загадочные летающие объекты оказались всего лишь браком при производстве пленки.

Можно ли считать, что виманы реально существовали? К сожалению, те изображения, которые иногда считаются виманами, находят у ученых иное, более прозаическое объяснение. Парение йогов в воздухе, называемое в науке левитацией, широко известно. Только вот нет ни одного научно засвидетельствованного случая левитации, а имеющиеся фотографии скептики склонны считать фотомонтажом.

Да и многие другие особенности упомянутых древних книг вызывают сомнение. Загадочная империя Ашвинов, согласно «Рамаяне», существовала неподалеку от империи Рамы. Слово «ашвини» может быть переведено как «всадники» или, точнее, «конники». Можно ли считать ашвинов атлантами? В Западной Европе археологи не нашли ни одной кости домашней лошади, которой было бы 10–15 тыс. лет. Домашняя лошадь вообще неизвестна в Европе до появления там ариев-индоевропейцев. Не известна домашняя лошадь и в других регионах Земли, которые атлантологи считают колониями атлантов — в Центральной Америке и в Древнем Египте. В Египте она появляется 5 тыс. лет назад, а в Америке и того позже, после Колумба. Было бы неправильным считать, что атланты-ашвины, передав своим потомкам многие тайные знания и умения, почему-то забыли даже упомянуть о домашних лошадях.

Напротив, описанная в «Рамаяне» ситуация превосходно соотносится с историческими событиями гибели хараппской цивилизации под ударами арийского (конного!) нашествия. Текст «Рамаяны» был написан более двух тысяч лет назад мудрецом Валмики. Примерно за 1300 лет до того арии уничтожили древнеиндийскую цивилизацию. Но создатели эпоса столкнулись с существенной проблемой — говорить напрямую о Хараппе было невозможно, ведь слушателями эпоса были далекие потомки завоевателей. Вот и пришлось автору эпоса сделать невероятный фокус — Валмики удревнил историю Рамы ровно в десять раз. Вот так и получилось, будто империя Рамы существовала не 1300 лет назад, а 13 000 лет назад. Но если империя Рамы четко соответствует хараппской цивилизации, то получается, что следы виманов нужно искать в древних городах долины Инда. Однако до сих пор нет ни одного достоверного изображения вимана на хараппских печатях и других изображениях. Не найдены и остатки хараппских виманов. Хараппские города превосходно сохранились, однако ни одно из зданий в них не может быть достоверно определено как «ангар» или «аэропорт» виманов.

Выходит, Валмики обманул своих современников, а вслед за ними продолжает уже более 2 тысяч лет обманывать нас? Но книгу Валмики трудно назвать обманом. В ней просто много поэтического вымысла. Не можем же мы назвать обманом упоминаемые в сказках полеты Бабы Яги в ступе или на метле. К тому же Валмики был вынужден создать настолько фантастическую картину царства Рамы, чтобы никому из слушателей не пришло бы в голову сравнивать войну ашвинов с реальным вторжением ариев.

Впоследствии виманы перекочевали из эпоса в другие произведения — литературные и научные. Возможно ли, чтобы ученые древности посвящали многие годы своей жизни исследованию несуществующих виманов? Сила традиции и авторитет Валмики заставляли принимать существование виманов безоговорочно. «Раз мудрец так написал, то, значит, так и было на самом деле», — рассуждали ученые последующих веков.

Арийская загадка Индии

© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Когда европейцы — испанцы и португальцы, англичане и французы — колонизировали новые страны и континенты, то к местному населению (туземцам, аборигенам) они относились как к дикарям, которых следовало крестом и мечом вести к просвещению. С такими убеждениями колонизаторы пришли и в Индию. В течение нескольких веков после плавания Васко да Гамы европейцы воспринимали Индию лишь как источник обогащения, яркую и щедрую сказочную страну, которая могла сделать богачом любого, кто ступил на ее землю.

Отношение к Индии существенно изменилось лишь в начале XIX века: европейские путешественники обнаружили в стране чудес множество свитков на загадочных языках. Знакомство с этими текстами изумило европейцев. Индия предстала перед ними как страна с богатейшей культурой и самодостаточной религиозно-философской системой.

Поскольку в XIX веке европейцы уже полностью колонизовали Индию, любой мог поехать туда.

Поэтому загадочная восточная страна стала как бы частью европейского культурного пространства.

После того как в Европе были опубликованы первые переводы древнеиндийских текстов и появились первые учебники древнеиндийского языка (санскрита), большой интерес к Индии стали проявлять ученые. Любопытно, что первыми это сделали вовсе не англичане, для которых Индия была просто одной из колоний, а немецкие ученые. Трудно сказать, имел ли их интерес к Индии какой-то политический и дипломатический подтекст, или же ими двигало исключительно научное любопытство. Тем не менее, именно немецким ученым принадлежит пальма первенства в изучении древнеиндийских памятников письменности.

В 1816 г. немецкий лингвист Франц Бопп опубликовал сочинение, которое положило начало целому направлению в языкознании. Он доказал, что санскрит является родственным древним и современным европейским языкам: армянскому, греческому, латинскому,

литовскому, латвийскому, древнеславянскому, готскому и немецкому. Выделенную им семью языков он назвал индогерманской, прежде всего потому что он сам был немцем и в качестве основного современного языка использовал именно немецкий язык.

В 1833 г. другой немецкий лингвист Г. Ф. К. Гюнтер ввел в научный оборот взятое из ведических текстов понятие «арии». Оно обозначало древних и современных носителей индогерманских языков, то есть служило эквивалентом понятию «индогеманцы». Такой термин может показаться нам шовинистическим, но тогда он активно использовался в научной литературе, ведь и англосаксы, и франки, как известно, были германскими племенами, а значит, и их потомки (современные англичане и французы) тоже подходили под понятие «индогерманцы». Это понятие («индогерманцы») объединяло народы, жившие на максимальном удалении друг от друга, а значит, включало в себя и другие родственные народы, обитавшие между индийцами и германцами, например славянские, иранские или балтийские. Лишь когда индогерманская теория срослась с национал-социализмом, понятие «индогерманцы» было заменено идеологически нейтральным «индоевропейцы». Однако уже на самой ранней стадии развития индоевропеистики сложилось шовинистическое представление о том, что арии были самой культурной и высообразованной расой, которая по мере своего расселения в Старом и Новом Свете цивилизовала племена и народы.

К тому же немецкие шовинисты считали, что германцы лучше других индоевропейских народов сохранили исконную арийскую культуру и даже осмеливались утверждать, что именно современный немецкий язык наиболее полно сохранил основные черты санскрита. Однако это не совсем так. Например, индийский профессор Дурга Прасад Шастри, приехавший в Россию изучать русский язык, отмечал большую схожесть русского языка и санскрита: «Если бы меня спросили, какие два языка мира более всего похожи друг на друга, я ответил бы без всяких колебаний: «русский и санскрит». И не потому, что некоторые слова в обоих этих языках похожи, как и в случае со многими языками, принадлежащими к одной семье. Например, общие слова могут быть найдены в латыни, немецком, санскрите, персидском и русском языках, относящихся к индоевропейской группе языков. Удивляет то, что в двух наших языках схожи структуры слова, стиль и синтаксис. Добавим еще большую схожесть правил грамматики — это вызывает глубокое любопытство у всех, кто знаком с языкознанием, кто желает больше знать о тесных связях, установившихся еще в далеком прошлом между народами России и Индии». И это не просто заявления: индийский профессор, не знавший ранее русского языка, уже через неделю отказался от переводчика, ведь он утверждал: «Я и сам достаточно понимаю вологжан, поскольку они говорят на “испорченном санскрите”».

Как только было научно доказано родство языков на столь значительной территории, занимающей чуть ли не половину Старого Света, сразу же возник вопрос об арийской прародине, т. е. о том регионе земного шара, где обитали арии во время своего языкового единства, иначе говоря в то время, когда будущий немец мог без словаря говорить с будущим индийцем, а будущий перс — с будущим русским.

Последующие языковые исследования расширили круг индоевропейских (арийских) языков, и, согласно современной классификации, в их число входят такие группы: индийская, иранская, славянская, балтийская, германская, романская, кельтская, албанская, армянская, греческая и анатолийская (хетто-лувийская). Некоторые группы представлены десятками языков, как, например, славянские или германские, а некоторые состоят из одного-двух языков (албанская, греческая, армянская).

В XIX в. наибольшей популярностью пользовалась гипотеза, согласно которой прародиной ариев была Индия, поэтому и колонизация Индостана европейцами воспринималась как возвращение ушедших в далекие края ариев на свою родину. Дело в том, что санскрит является самым древним письменным арийским языком на планете. В нем действительно существуют очень архаичные формы и конструкции, которые в других, более молодых языках, были утрачены. И поскольку санскрит архаичен, то логично было предположить, что именно здесь, в Индии, и находится прародина ариев — здесь они жили тысячелетиями, передавая свой язык из поколения в поколение, тогда как арийские племена, мигрировавшие в другие регионы Старого Света, смешиваясь с аборигенами, постепенно забывали родной язык.

В это же время получает широкое распространение научная теория, согласно которой индийские предгорья Гималаев были колыбелью человечества. Именно здесь, как считали тогда ученые, появился первый человек. И хотя одни исследователи с пеной у рта доказывали, что именно в Гималаях Господь сотворил Адама, а другие, напротив, утверждали, что именно здесь произошло превращение обезьяны в человека, обе стороны сходились в одном: зарождение человечества происходило в Индии. Любопытно, что на одном из островов, лежащих у южного берега полуострова Индостан, есть загадочный камень, на котором отпечатался след чьей-то гигантской ноги. По поверьям местных жителей (преимущественно мусульман), это отпечаток ноги Адама.

Конечно же, открытие родственности европейских языков с индийскими стимулировало рост интереса к Индии, ее культуре и литературе. В свою очередь, поиски колыбели человечества приковали к ней внимание исследователей самого разного толка. Возможно, именно благодаря тому, что в Индии видели исток человеческой культуры, специалисты и любители стали искать в древнеиндийских текстах ответы на извечные тайны мироздания. В Европе стали распространяться слухи о чудесах индийских врачей и заклинателей, а вслед за слухами стали появляться шарлатаны, которые пытались лечить больных при помощи целебных средств, якобы приготовленных по таинственным индийским рецептам.

XIX век был временем, когда создавалась современная наука. Он ознаменовался величайшими открытиями и достижениями во всех областях знаний.

Развитие науки сопровождалось падением интереса к официальным религиям. Но при этом многие учения того времени получали в умах людей силу веры. Так, 1848 год известен не только как год национальных революций, но и как год рождения двух феноменов, определивших дальнейшие душевные искания человечества: «Манифеста коммунистической партии» и. спиритизма. Ни марксизм, ни тем более спиритизм не могут считаться сегодня строго научными концепциями, однако их создатели и последователи, формулируя их основные положения, пытались апеллировать к науке. Сейчас это может показаться нам странным, но XIX век ознаменовался попытками создать синтез науки и религии: в то время научные теории требовали истинно религиозного фанатизма, а к религиозным и мистическим вопросам люди пытались подходить со строго научной точки зрения.

Тогда люди верили, что могут найти единый и единственный ключ ко всем тайнам мироздания, и каждое новое научное открытие воспринималось как такое универсальное орудие. В 1848 г. 12-летняя Кэтрин Фокс и ее сестра 13-летняя Маргарет, жившие в Гайдсвилле (штат Нью-Йорк, США), стали общаться с духами. И хотя некоторые недоброжелатели считали, что их общение — ловкое мошенничество, сестры Фокс начали давать публичные представления в Нью-Йорке и вскоре стали национальными знаменитостями. Так материалистически настроенный XIX век познакомился с одной из самых мистических загадок — спиритизмом. И хотя легенды и леденящие душу истории о буйстве духов были известны и ранее, именно в это время, в условиях духовного вакуума, спиритизм получил плодородную почву. Спиритизмом увлекались многие выдающиеся ученые того времени, такие как мадам Кюри, физики Крукс и Лоди, а химик Д. Менделеев даже подготовил научное исследование в защиту этого нового учения.

Итак, поначалу спиритизм не имел никакого отношения к Индии. Индия в это время оставалась страной чудесного прошлого, тогда как человек XIX века жил в мире современных чудес: спиритуализма, месмеризма и т. п.^[7] Одним из таких чудес был медиум Дэниэл Хоум, который, по не слишком достоверным сведениям, мог не только общаться с духами, но и обладал способностью к левитации. Его покровитель рассказывал, будто бы Хоум, сохраняя горизонтальное положение, вылетел из окна второго этажа, сорвал с клумбы цветок рододендрона и вернулся в комнату по воздуху через другое открытое окно. Такая способность ранее приписывалась лишь великим магам древности и индийским йогам, тогда как обычный европеец или американец считались лишенными этого свойства.

Блаватская и мистические тайны Индии

Модные учения XIX века заложили основу для сближения Запада с таинственной и мистической Индией. Нужен был лишь человек, который объединил бы в единое целое совершенно несоединимые вещи — науку Запада и мудрость Востока. Этим человеком стала уроженка Екатеринослава (ныне — Днепропетровска) Елена Петровна Блаватская (1831–1891). Именно эта женщина стала ниспровергательницей традиционной религии и ортодоксальной науки. Это самая загадочная фигура XIX века — то ли великий учитель человечества, то ли шарлатанка, занимавшаяся философскими и религиозными спекуляциями.

Ее отец, Петр Алексеевич Ган, принадлежал к обрусевшим немецким дворянам, а мать — известная романистка — происходила из рода Долгоруких. С самого детства Елена поражала родственников рассказами о своих видениях. Эти видения были для девочки настолько реальными, насколько реальной может быть человеческая жизнь, да они и были, по мнению юной Елены, ее жизнью в прошлых воплощениях. Видения (или, может быть, фантазии?) усиливались в палеонтологическом музее в Саратове, расположенном в имении ее бабушки, Е. П. Фадеевой. Славная особенность психического состояния Блаватской состояла в том, что реальность и фантазия в ее жизни были настолько переплетены, что невозможно было отделить одно от другого. Причем каждый из рассказов Елены о ее прошлом существенно отличается и от предыдущих, и от последующих.

Что же достоверно известно о ее жизни? В 17 лет Елена вступила в брак с 40-летним вице-губернатором Еревана Н. В. Блаватским, а несколько недель спустя ушла от мужа. Но вместо того чтобы вернуться в имение отца, она села на пароход, идущий в Константинополь. Затем в течение долгого времени девушка колесила по Европе и Азии, неоднократно бывала в Северной и Южной Америке. Кроме выделяемых отцом денег Блаватская зарабатывала на жизнь спиритическими сеансами. По ее собственным рассказам, она работала цирковой наездницей, давала фортепианные концерты, торговала страусиными перьями и даже была владелицей чернильной фабрики в Одессе. Трудно сказать, что из этих биографических подробностей было правдой. Скорее всего, она была содержанкой нескольких богатых людей: барона Мейендорфа, польского принца Виттгенштейна, венгерского оперного певца Агарди Митровича и других, хотя сама Блаватская отрицала это.

   

Елена Блаватская

По слухам, мадам Блаватская даже родила Митровичу сына, однако всякий раз, когда такие вопросы возникали, Елена доставала медицинскую справку, указывающую на ее неспособность иметь детей вследствие то ли врожденного, то ли приобретенного заболевания anteflexio uteri (загиба матки). Правда, во время поездки Блаватской в Россию в 1862 г. в ее проездные документы был вписан некий мальчик Юрий. Согласно рассказам самой Блаватской, он был сыном ее друга. Дальнейшая судьба мальчика неизвестна, согласно распространенной версии, вскоре после этой поездки он умер.

Большинство историй, рассказанных ею самой, выглядят не слишком правдоподобно. Так, в 1850–1851 гг. и 1854-м Блаватская якобы совершила путешествия по Северной Америке, в 1867 г. участвовала в восстании Гарибальди, в котором даже получила несколько сабельных и пулевых ранений, а в 1871 г. чудесным образом спаслась при кораблекрушении, во время которого погибло много пассажиров. В промежутках между этими событиями она успевала встречаться с различными мистиками и магами по всему миру: с великими посвященными в Египте, вудуистами в Новом Орлеане, шаманами в Центральной Азии и колдунами-целителями в Мексике.

Самым загадочным эпизодом путешествий Блаватской было ее семилетнее пребывание в Тибете, где она якобы стала ученицей самого таинственного обитателя этих мест — учителя Мория. Эта история представляется совсем уж невероятной: Тибет в то время был закрытой страной, в которой сталкивались геополитические интересы России, Великобритании и Китая. И войска каждой из стран, стоявшие у границ Тибета, должны были перехватывать потенциальных шпионов. По одной из версий, Блаватская действительно была в Индии, но в Тибет ее не пустили стоявшие на перевалах английские войска, и она выдумала свое ученичество, сидя в Калькуттской гостинице. По другой версии, вообще все путешествие в Индию было выдумано ею в Европе, ведь, по ее же собственным словам, первая встреча с учителем Мория состоялась в июле 1851 г. в Лондоне. Впрочем, Блаватская утверждала в своих записях, что учитель Мория был ее личным ангелом-хранителем с самого детства.

Кем же был этот загадочный Мория? Он якобы являлся одним из членов таинственного братства махатм (Блаватская называет их также то великими посвященными, то учителями человечества). Согласно утверждению Елены Петровны, махатмы обладают сверхчеловеческими способностями, они бессмертны и нематериальны, они могут моментально перемещаться на огромные расстояния или же воплощаться в живых существ и даже неживые предметы. Другая их способность — ясновидение — позволяет им общаться друг с другом при помощи некоего духовного подобия мобильной связи. Правда, описывая мир махатм, Блаватская изрядно путалась. В одних книгах она называла главой братства махатм уже упоминавшегося Морию, в других она пишет, что их главой является некий Владыка Мира, обитающий в загадочной стране Шамбале. Одним из мест расположения Шамбалы Блаватская называет в своих сочинениях

Венеру. Согласно этой версии, Владыка Мира лишь иногда покидает свою резиденцию на Венере и с несколькими помощниками обходит свои земные владения. Во времена Блаватской этот Владыка Мира обитал (по ее словам) в теле юноши и должен был вот-вот явить себя миру, правда по какой-то причине он так и не объявил о своем присутствии на Земле.

У каждого махатмы, по свидетельству Блаватской, есть своя специализация, и все они объединены в особую иерархию. Так, у Владыки Мира есть 4 заместителя (Будда, Махагоян, Ману и Майтрейя), причем все они находятся в четкой иерархической связи: Будда — самый главный среди них, а Майтрейя — самый меньший, причем очень часто Блаватская называет его аналогом Иисуса.

Учитель Мория, согласно некоторым сведениям из трудов Блаватской, является «управителем Власти и Силы», он руководит национально-расовыми вопросами и пребывает в теле юного темнокожего раджпутского принца, обитающего в уединении в некой индийской долине. А вот другой учитель Блаватской, некто Кут Хуми, по его собственным словам, в прошлой жизни был Пифагором, а теперь он выполняет функции надзирателя за различными земными религиями, а также за искусством и образованием. Для исполнения своих обязанностей он был воплощен в тело светловолосого, синеглазого и светлокожего кашмирского брамина. Кут Хуми якобы посещал в этом теле Лейпцигский университет, но не для того, чтобы получать там знания, а для того, чтобы проинспектировать состояние образования в этом вузе. В свободное время Кут Хуми еще и работает смотрителем оккультного музея в одной из долин Кашмира.

Кроме Кут Хуми религиозную ситуацию на Земле контролирует и Иисус, называемый махатмами почему-то Сирийцем. За магию в совете махатм отвечает венгерский принц Ракоци, бывший в прошлых воплощениях графом Сен-Жерменом, а также обоими знаменитыми Бэконами — Роджером и Фрэнсисом. Научная деятельность подконтрольна греку Иллариону. Управление красотой принадлежит другому греку — золотоволосому и синеглазому Серапису.

Эти махатмы представляют собой элиту братства, а вот некто Двай Хул способен лишь на выполнение мелких небесных поручений. В число махатм, с различным авторитетом и положением в братстве, входят все учителя человечества: Авраам, Моисей, Соломон, Конфуций, Лао-цзы, Платон, Бёме, Калиостро, Месмер. По мнению Блаватской, махатмы ведут затяжную войну против темных сил или, как они их еще называют, Владык темного лика. Именно это обстоятельство заставляет махатм скрываться. Они прячутся и от людей, и от агентов зла в тайных убежищах, непроходимых чащах и высоко в горах. Трудно поверить во все вышеизложенное. Однако вполне возможно, что сама Блаватская верила в реальность всего, о чем говорила.

Впрочем, возможно, что никаких загадочных путешествий в Индию мадам Елена не совершала, а свое учение почерпнула из романов Э. Бульвера-Литтона (1803–1873) «Занони» (1842) и «Странная история» (1862). Этот романист был не только знаком с философией Бёме, Сведенборга и Месмера, но и сам вместе со своим другом Элифасом Леви (Альфонс-Луи Констан, 1810–1875) участвовал в оккультных опытах. Именно Э. Леви первым стал утверждать, что носителями тайной доктрины являются бессмертные адепты-махатмы. Интересно, что и предположение о пребывании махатм в Индии также было высказано задолго до Блаватской. Один из создателей поддельных розенкрейцерских памфлетов XVII в. Генрих Нойхауз пытался понять, куда же исчезли европейские розенкрейцеры. И он, не мудрствуя лукаво, предположил, что все они переселились в Индию, то есть в такое отдаленное от Европы место, куда попасть затруднительно, а значит, практически невозможно ни опровергнуть, ни подтвердить их существование.

В 1873 г., по словам мадам Елены, махатмы повелели ей ехать в Америку. Здесь она сначала бедствовала, затем получила наследство отца (но быстро потратила его, попытавшись обзавестись собственной птицефермой). Однако в 1874 г., после знакомства со своим будущим мужем Генри Олкоттом, ее дела резко пошли на поправку.

В своей жизни Г. Олкотт сменил множество занятий: занимался фермерством и даже выпустил несколько книг по агрономии, служил в армии северян во время Гражданской войны, после отставки по инвалидности работал адвокатом в Нью-Йорке и даже был членом комиссии по расследованию убийства Авраама Линкольна. Однако юридическая практика не принесла ему успеха, а состоявшийся вскоре развод с женой способствовал появлению мистических настроений. Олкотт увлекся спиритизмом.

Поселилась Блаватская с мужем в Нью-Йорке в дорогой гостинице, причем тут же у Елены Петровны, не имевшей даже денег на обратную дорогу в Европу, появилась куча дорогих восточных вещей: китайские и японские шкафчики, механическая птица, веера, ковры, статуэтка сиамского монаха, лакированные шкатулки и золотая статуэтка Будды. Они должны были свидетельствовать о ее путешествиях по Азии, но, скорее всего были куплены Олкоттом на местных барахолках. Дополняли таинственный интерьер чучела животных: львиная голова над дверью, обезьянки и птицы в углах комнат, а на книжных полках стояли ящерицы, серая сова и змея. Однако самой главной диковинкой было чучело огромного бабуина — в очках и при галстуке он стоял на задних лапах с книгой Ч. Дарвина «Происхождение видов и половой отбор» под мышкой. Чучело должно было символизировать глупость современной науки по сравнению с мудростью истины, доступной лишь посвященным. Нельзя сказать, что Блаватская совсем отрицала эволюцию, во всяком случае в трехтомной «Тайной доктрине», которая вышла перед самой ее смертью, она уделила эволюции много внимания (правда, ее интересовала прежде всего эволюция духовная).

Вероятно, сначала супруги собирались зарабатывать на жизнь сеансами спиритизма, но в этот момент спиритизм переживал упадок, общение с духами все меньше занимало людей.

Попытки привлечь к себе внимание, а следовательно и деньги доверчивых американцев, были шумными, но неприбыльными. Основанные Олкоттом, Блаватской и несколькими их приятелями Теософское общество и «Миракл-клаб» («Клуб чудес») не приносили доходов. Но Блаватская и Олкотт старались как могли. Им очень хотелось создать свою собственную церковь, собственное вероучение, которое сделало бы их знаменитыми. Для каждой веры необходимо чудо. И такое чудо впервые случилось 3 марта 1875 г., когда Олкотт получил из рук Блаватской загадочное письмо, написанное золотыми чернилами на зеленой бумаге и вложенное в черный конверт. Его автор Туитит Бей из Братства «Луксор» (Египет) предложил Олкотту стать учеником махатм, причем передатчиком учения должна была стать мадам Елена. Интересно, что письмо махатмы не доверили почте, а предпочли передать через саму мадам.

В дальнейшем Блаватская тысячи раз получала такие послания. До сих пор нет однозначного ответа, что представлял собой этот феномен, хотя случаи такого письма зафиксированы неоднократно. Оно получило название «автоматического письма»: медиум впадает в особое трансовое состояние, в котором начинает писать непонятные ему самому слова и предложения. Некоторые исследователи предполагают банальное мошенничество, другие считают, что в основе этого феномена лежит особая невротическая возбудимость медиума, третьи предполагают, что вместо человека его руками управляют некие астральные существа. Сторонники последней гипотезы даже приводят распространенную легенду о том, что Моисей писал Тору, находясь в аналогичном состоянии, и именно поэтому в самом конце Торы Моисей описал собственную смерть. Гипотеза о невротизации медиума выглядит более логично, тем более что именно в дни душевных кризисов количество полученных ЕПБ ^[8] посланий резко возрастало.

Это чудо, повторявшееся многократно, заставило окружающих поверить в реальность махатм и постоянно привлекало внимание к персоне Блаватской. Многие могли видеть, как она, будучи в полном здравии, впадала в транс и начинала писать текст. Однако чудеса на этом не заканчивались. Махатмы якобы умели материализовывать письма с повелениями прямо из воздуха. По свидетельствам последователей и друзей мадам Елены, такие письма материализовывались иногда даже в купе едущего поезда. Впрочем, не были ли такие письма явной фальшивкой? Представим себе ситуацию: Олкотт или ЕПБ прикрепляют нестойким клеем письмо к потолку, затем приглашают к себе в купе какого-то знакомого или даже незнакомого человека и отвлекают его милой беседой, посреди которой с потолка падает отклеившееся от тряски письмо. Чудо готово.

В дальнейшем именно таким загадочным образом (материализуясь из воздуха) появлялись в комнате Блаватской листы с божественными откровениями, которые затем и легли в основу ее «Тайной доктрины». Единственным доказательством того, что эти послания имели сакральное проихождение, было свидетельство Олкотта о том, что почерк на этих листах отличался от обычного почерка ЕПБ. В таких случаях Блаватская утверждала, что ее учитель овладевал ее телом и писал ее рукой. А Олкотт говорил, что иногда замечал, что во время «:астральных диктовок» голос Блаватской становился глубже, а каштановые вьющиеся волосы чернели и распрямлялись, словно она превращалась в индуса. Комнату же при этом заполняли разнообразные духи, и даже слышался звон небесных колокольчиков. Однако к свидетельствам Олкотта как лица заинтересованного следует относиться весьма осторожно.

Похоже, однако, что и в этом мадам Блаватская была неоригинальна. Ее приятельница-соперница, популярный нью-йоркский медиум Эмма Хардинг Бриттен в своей книге «Искусство магии» утверждала, что она не автор книги, а всего лишь стенографистка, которая записала то, что надиктовал ей «Шевалье Луис» — некое духовное существо. Шевалье Луис был подозрительно похож на махатм Блаватской. А за полвека до выхода в свет книги Бриттен именно таким водительством пользовался Джозеф Смит, который при помощи ангела Морони обнаружил зарытые в земле золотые таблички с текстом Библии на неизвестном языке, которые и легли в основу книги Мормонов. И по сей день некоторые авторы эзотерической литературы всерьез утверждают, что написанные ими книги были надиктованы неким высшим разумом или отдельными его представителями, а подобного рода литературу выделили в особый жанр, называемый «ченнелингом».

И вот мадам Елена и полковник Олкотт решают поехать в Индию. Более логичной была бы поездка в Египет к махатмам Туитит Бею и Серапису, представляющим братство «Луксор». Однако Индия, страна далекая и загадочная, манила их не только своими оккультными тайнами: в то время в Штатах их со всех сторон обложили кредиторы. Почти одновременно с отплытием Блаватской и Олкотта в Индию восточные безделушки мадам были выставлены на торги.

После краткосрочной остановки в Лондоне в феврале 1879 года мадам и полковник прибыли в Бомбей. Пренебрегая опасностью подхватить чуму или холеру, Олкотт, едва ступив на берег, опустился на колени и поцеловал землю Индии. Было ли так на самом деле или же и эта история относится к числу досужих баек полковника в отставке, сказать сложно. Но вот с чем пришлось столкнуться Олкотту и его подруге, так это с истинно восточным коварством индийцев. Харичанд Чинтамон, член арийского общества «Арья Самадж», который многократно приглашал Олкотта и Блаватскую в Индию и обещал по приезду устроить грандиозный прием, подложил путешественникам свинью. После обещанного приема он вручил дорогим гостям счет, в который входила даже оплата телеграмм, посланных Харичандом в Америку. После такого радушного приема Олкотт и Блаватская были вынуждены поселиться в дешевой гостинице в бедном квартале.

Впрочем, именно в Индии дела экстравагантной пары пошли на поправку. Уже весной того же года они стали выпускать журнал «Теософ», тираж которого постоянно увеличивался. Теперь полковник и мадам Блаватская путешествовали по Индии, посещая священные места буддизма и индуизма. В одной из таких поездок они познакомились со Свами Даянанда Сарасвати, еще одним членом «Арья Самадж». По слухам, он был великим йогом и владел различными тайными способностями, такими как левитация, способность вселения в чужое тело, продление жизни и превращение одной материи в другую. При этом он четко отделял эти оккультные способности от факирских фокусов, которыми он и другие индусы развлекали оккупантов. К уловкам факиров Свами Даянанда Сарасвати относил и способность материализации и дематериализации предметов, поскольку — утверждал он — это требует лишь длительной тренировки, но духовные силы при этом не используются. Свами пытался сохранить загадки йоги в тайне от непосвященных и, более того, порицал европейцев за увлечение восточным оккультизмом.

Когда Блаватская и Олкотт разбогатели, они купили в Бомбее усадьбу «Воронье гнездо». В усадьбе тут же стали происходить разнообразные чудеса, столь порицаемые йогином Свами Даянандой. Чаще всего случались материализации предметов: на цветочной клумбе внезапно появлялись брошки; чашки материализовывались из воздуха; музыка раздавалась из неизвестного источника звука и т. п. Благодаря этим чудесам и протекции двух своих приятелей — журналиста А. Синнетта и А. О. Хьюма — мадам Блаватская и полковник Олкотт попали в круг английской администрации Индии, хотя сами йогины, и не только Свами

Даянанда, презрительно называли происходящее в усадьбе «Воронье гнездо» трюкачеством. Да и в Америке и Европе к мадам Елене появилось много вопросов. Так, даже многие члены созданного ею Теософского общества считали частые случаи материализации писем ловким трюком. Они обвиняли Блаватскую в том, что трюки заслоняют от публики истинные оккультные феномены и компрометируют ее настоящие способности. Иногда под давлением неопровержимых доказательств мадам Елена признавалась, что иногда позволяла себе сомнительные трюки, утверждая при этом, что их породила «низменная часть ее натуры», а истинные чудеса случались под руководством махатм.

Доверившиеся Блаватской Хьюм и Синнетт пожелали стать учениками махатм. Однако получаемые ими через ЕПБ послания махатм не содержали никаких высот эзотерического знания, а лишь рекомендации хорошо обращаться с мадам Блаватской. В 1882 г. произошел примечательный эпизод, который послужил причиной их разрыва с Блаватской. Хьюм и Синнетт написали письмо к махатме Кут Хуми с просьбой общаться непосредственно с ними, а не через медиума (ЕПБ). Но поскольку передать письмо махатме могла только сама мадам, англичане вручили свое письмо для Кут Хуми ей. Елена Петровна удалилась в другую комнату, чтобы поиграть на фортепьяно, пока запечатанный конверт будет передаваться махатме. Однако всего через несколько минут Блаватская выскочила из комнаты — разгневанная, с распечатанным конвертом в руках. Как только стало понятно, что именно мадам исполняла роль махатм, Хьюм разочаровался в способностях Блаватской и вообще в спиритизме. Но хотя разуверившихся в ней англичан было теперь довольно много, Елена Петровна неожиданно получила поддержку от индийцев.

Божественная мудрость приносила немалые доходы, и уже в декабре 1882 г. полковник и мадам перебрались в поместье в пригороде Мадраса, которое и до сих пор остается штаб-квартирой теософов.

Итак, Блаватская и Олкотт продолжали свою бурную деятельность. На Цейлоне, в Индии и Бирме было образовано около 100 лож. Появлявшиеся в разных странах ложи постепенно получали автономию. Блаватская копировала в Теософском обществе структуру масонских лож. Возможно, что таким образом она пыталась доказать, что теософия — наследница масонства. Так или иначе, но в рядах Теософского общества были в это время многие выдающиеся умы, такие как изобретатель Томас Эдисон или сотрудник Ч. Дарвина А. Р. Уоллес. Однако вместе с талантливыми людьми теософия привлекала и людей психически неадекватных — невротиков, истериков и даже сумасшедших.

Первое громкое разоблачение произошло, когда оставшийся верным Блаватской А. Синнетт напечатал первое свое произведение — «Оккультный мир». Не предполагая ничего плохого, он опубликовал в этой книге письма, полученные от Кут Хуми через мадам Елену. Книга Синнетта стала очень популярной и вскоре попала в руки известному американскому спириту Генри Киддлу, который опознал в письмах Кут Хуми довольно внушительный фрагмент своего выступления. Киддл написал письмо Синнетту, в котором весьма справедливо указал на это подозрительное сходство текстов. Запахло жареным, и Блаватская была вынуждена оправдываться. Она предположила, что Кут Хуми (один из мудрых и бессмертных махатм) уловил по «астральному радио» часть речи Киддл а, а затем забыл об этом, подобно тому как человек может иногда неосознанно повторять чужие фразы. Оправдание это было настолько примитивным и глупым, что поверили ему лишь немногие. Куда более логично было бы объяснить «сходство» текстов тем, что Кут Хуми надиктовал эти «божественные истины» и спириту из Америки, но по какой-то причине предпочел не проявлять себя.

Следующий крупный скандал был связан с другой книгой Синнетта («Эзотерический буддизм», 1883 г.). Против нее выступила глава лондонской ложи Анна Кингсфорд, утверждавшая, что Синнетт извращает суть буддизма и зацикливается на его внешних проявлениях — психических феноменах и чудесах, а также на явлениях духов. Таким образом, как считала Кингсфорд, Синнетт принимает символы и образы за реальность, путает форму и содержание. А кроме того, автор представляет буддизм как чувственную во всех смыслах религию, в то время как общеизвестно, что буддизм, наоборот, акцентирует свое внимание на отказе, на изживании чувственного плана в жизни человека, поскольку чувства порождают иллюзии и страдания. Для разрешения конфликта между Синнеттом и Кингсфорд в Лондон весной 1884 г. приехали Блаватская и Олкотт.

Однако при встрече с Анной Кингсфорд на заседании общества Блаватская устроила скандал, ибо инстинктивно почувствовала в Анне соперницу. Обе дамы не стеснялись в выражениях, но миссис Кингсфорд была настроена более интеллигентно и удовлетворилась тем, что основала 9 апреля 1884 г. свою собственную Герметическую ложу, а вскорости и свое собственное Герметическое общество. Программа Герметического общества была весьма похожа на программу Теософского общества с единственным существенным исключением — Анна удалила из программы всяческие упоминания о загадочных индийских учителях.

Трудно сказать, производила ли Блаватская какие-то магические ритуалы над своей соперницей, но Анна Кингсфорд в следующем же году умерла. Перед смертью она говорила, что видела сон, в котором будто бы примирилась с Блаватской в буддийском раю. Блаватская по-прежнему курила свои сигареты, а Анну сопровождал Гермес, служивший ей чем-то вроде ангела-хранителя.

Пока Блаватская и Олкотт находились в Европе, в индийской резиденции Теософского общества, расположенной в Адьяре, тихом предместье Мадраса, разразился громкий скандал, в центре которого оказалась Эмма Каттинг, которая помогала Блаватской в 1872 г. в ее попытках открыть в Каире спиритический центр. В дальнейшем Эмма вышла замуж за француза Алексиса Куломба и вместе с мужем безуспешно пыталась заняться гостиничным бизнесом. В 1879 г. судьба снова столкнула Эмму и Елену, и на этот раз Блаватская помогла своей приятельнице — взяла ее в резиденцию экономкой, а ее мужа — подсобным работником. К тому же Эмма оказывала Елене неоценимую помощь в постановке сложных чудес.

По официальной версии теософов, во время отсутствия Блаватской в Адьяре, ее экономка попыталась вытянуть деньги из богатого неофита — принца Ранджитсинджи. Возможно, экономка считала себя вправе получить некоторые «бонусы» на том основании, что она помогает Блаватской и покрывает ее фальсификации. Но поскольку отношения между оставшимися в Индии ближайшими помощниками Блаватской были весьма напряженными, кто-то из «свиты» доложил о проступке экономки, и Елена в письме пригрозила Эмме наказанием. Впрочем, возможен и другой вариант: кто-то из постоянно ссорящихся между собой сподвижников оклеветал Эмму Куломб.

Экономка принялась шантажировать оставшихся в Адьяре членов совета управляющих Теософского общества тем, что у нее есть письма от Блаватской, которые прямо свидетельствуют, что Елена намеренно инсценировала оккультные феномены, а Эмма должна была продолжать мистифицировать публику в отсутствие Блаватской. Эмма показала куклу, при помощи которой Блаватская инсценировала явления махатм. Затем экономка продемонстрировала отверстие в потолке, через которое в комнату проникали «мысленно переданные» письма махатм. Кроме того, она рассказала, что в стене между теософским святилищем и спальней Блаватской находится открывающийся в обе стороны шкаф, который служил Елене Петровне для проведения сложных трюков, например трюка по срастанию в шкафу разбившегося блюдца (осколки на целое подменяла сама Эмма). Куломбы потребовали денег за молчание. Члены совета в тот же вечер сожгли злополучный шкаф, однако их вера в вызываемые ЕПБ чудеса была подорвана.

А в это время переписка Блаватской с махатмами активизировалась. Возможно, это был особый ход для того, чтобы попытаться убедить общественность и самих членов общества в подлинности писем махатм — ведь они продолжали появляться уже после разоблачений. Летом 1884 г. Куломбы были вынуждены покинуть Адьяр ни с чем.

Сестра Блаватской, писательница В. П. Жели-ховская, комментирует эти события следующим образом: «По инициативе шотландского иезуита Паттерсона (он сам, судя по отчетам об этом деле, неоднократно бывшим в печати, не скрывал, что «ради христианских целей» подкупил слуг Е. П. Блаватской «для доставления нужных ему сведений») там разыгрался целый заговор. Подкупленная им бывшая экономка Блаватской и муж ее столяр, которым ею были поручены вещи в Адьяре и некоторые поправки в ее комнатах, — люди, которых она буквально спасла от голодной смерти, — смастерили такую канитель подложных писем и столярных сооружений, будто бы предназначенных для будущих обманов, что они послужили к вечным на нее клеветам недоброжелателей ее. Сколько бы потом ее сторонники ни печатали опровержений, как решительно и ясно ни доказывали фальшь и нелепость этих обвинений, всю недобросовестность действий Лондонского общества для психических исследований, напечатавшего свой обвинительный «отчет», основываясь на показаниях лишь одного человека, не позволившего даже сличить почерка фабрикованных писем с подлинным почерком Елены Петровны, ничто не помогло снять с нее позорного обвинения».

В 1885 г. здоровье Блаватской ухудшилось, и она покинула Индию. Некоторое время ЕПБ жила в Германии, потом Бельгии и в конце концов переехала в Лондон. В конце своей жизни Блаватская опубликовала многотомную «Тайную доктрину», которая, по ее словам, представляла собой комментарий к сакральному тексту «Дзиан». Этот загадочный текст до сих пор не найден. Сама же Блаватская якобы видела его в подземном индийском монастыре. Именно «Тайная доктрина» стала самым спорным трудом Блаватской. Поводом для этого послужила изложенная в ней концепция рас, которая, по мнению некоторых исследователей, легла в основу ариософии Гвидо фон Листа и Ланца фон Либенфельса. Эти германские оккультисты начала XX века в свою очередь повлияли на формирование идеологии Третьего рейха. Однако, сколь бы спорной ни была фигура Блаватской, следует заметить, что в данном случае даже сами обвинители не отрицают существенных различий между ее теософской концепцией и националистическими идеями Гитлера. В частности, Блаватская не отождествляла арийскую расу с германскими народами. Кроме того, она никогда не высказывалась за применение силы.

На самом деле можно с уверенностью говорить, что учение о расах Блаватская позаимствовала у греческих философов, которые делили мифическое прошлое своей цивилизации на «века»: золотой, серебряный, бронзовый и железный.

Согласно Блаватской, на Земле в течение многих миллионов лет жили разные расы людей. В концепции мадам Елены таких рас пять. Последняя, пятая раса (арии), по ее мнению, способна воплотить в жизнь истинную «человечность» в ее материальном воплощении. Предшествовавшие расы Елена Петровна предусмотрительно поместила на затонувшие континенты на тот случай, если бы кто-то спросил у нее, где же доказательства их существования. Таким образом, ее аргументацию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, ей можно только верить. Прежние расы таковы: астральная раса, возникшая на невидимой и священной Земле; гиперборейцы, жившие на исчезнувшем полярном континенте; лемурийцы, обитавшие на континенте в Индийском океане, и атланты.

Именно Блаватская первой пустила в литературно-философский оборот образ легендарной Шамбалы. По одной из версий, когда лемурийцы погрязли во зле и пороке, их жрецы, оставшиеся высокодуховными, ушли в страну, которая называется Шамбалой. Правда, место расположения Шамбалы у Блаватской часто изменяется. Так, иногда она говорит о том, что Шамбала находится в пустыне Гоби, но раньше пустыня представляла собой остров, покрытый тропическим лесом. По другой версии, Шамбала находится в Тибете.

По третьей — Шамбала была затеряна на все той же Лемурии, острове или континенте в Индийском океане, откуда и вышли представители лемурийской расы. Однако чаще всего местом, где можно найти Шамбалу, Блаватская называет индийские предгорья Гималаев.

Утраченные годы Иисуса

Учение Блаватской существенно изменило и отношение европейцев к христианству. Общая тенденция к демифологизации и очеловечиванию Иисуса сделала его любопытной, но вполне заурядной фигурой одного из учителей человечества. Он оказался в одном ряду с Буддой, Сократом, Конфуцием, Ману и Лао-цзы. Более того, появилось несколько «свидетельств» того, что Иисус некоторое время пребывал в одном из монастырей Индии. В XIX веке найденные «доказательства» индийского периода в жизни Иисуса под сомнение не ставились, потому что люди хотели видеть мир иным.

В 1894 г. русский журналист Н. А. Нотович выпустил книгу «Неизвестная жизнь Иисуса Христа», в которой утверждал, что Иисус перед распятием несколько лет путешествовал в горах Индии, где и получил тайные магические знания, позволявшие ему совершать чудеса. Кроме того, в книге утверждалось, что после поношения и распятия Иисус ожил и ушел из Палестины в Тибет, где и провел в медитациях и молитвах долгую жизнь. Эта книга была попыткой объединить разобщенные религии, такие как христианство, буддизм и индуизм, в единое целое. Правда, она была на руку и антисемитам, которые таким образом отделяли Иисуса — еврея по крови — от его корней и делали его человеком иной культуры. Нотович утверждал, что обнаружил манускрипт, описывающий тот период жизни Иисуса, о котором молчат канонические евангелия (с 14 до 29 лет его жизни). Он нашел его якобы в Северной Индии в 1887 г. Путешествуя по Лада-ку, Нотович сломал ногу и вынужден был надолго остановиться в буддийском монастыре Хемис, где узнал, что в монастырской библиотеке хранятся сочинения об Иссе, написанные на тибетском языке. Это был не единый текст, а разрозненные рассказы, и Нотович выстроил их в хронологической последовательности с помощью лам. Как говорили ламы, эти предания были записаны в Индии на языке пали в середине I в. н. э. со слов людей, видевших Иисуса, когда он жил в Индии и Непале, а также со слов индийских купцов, которые поддерживали торговые связи с Иерусалимом. Около 200 года палийские свитки привезли из Непала в Тибет. Впоследствии их перевели на тибетский язык в монастыре на горе Марбур близ Лхасы, а в Хемисе хранились копии этих переводов.

Второе свидетельство об индийском евангелии принадлежит Н. К. Рериху. Он посетил Ладак в сентябре 1925 г. В своих дневниках Рерих приводит пространные цитаты из «Тибетского евангелия». Их сравнение с переведенным Нотовичем текстом показывает, что Рерих пересказывает то же самое, но другими словами. Самый деликатный момент во всей этой истории заключается в том, что за 15 лет до «записок Рериха» индийское евангелие уже было переведено на русский язык тем же самым Нотовичем. Трудно судить, пересказал ли Николай Рерих известную ему книгу или же действительно видел оригинальный текст. Кстати, сам Николай Константинович тибетским языком не владел, а переводил ему (или пересказывал текст Нотовича?) его сын Юрий.

Правда, Рерихи в своем путешествии по Индии якобы обнаружили еще один загадочный свиток, повествующий об Иисусе, который считается даже более достоверным, чем тот, о котором упоминал Нотович, поскольку в нем отсутствуют упоминания о буддизме. Впрочем, если оба этих текста поддельные, нет ничего удивительного, что второй фальсификатор, лучше знакомый с историческим материалом, в «новой» рукописи исправил ошибки «предыдущей».

Но может ли быть, что эти тексты — настоящие? Ведь во многом сомнения в подлинности текстов объясняются именно тем, что их обнаружили близкие друзья или последователи Блаватской, известной своими шарлатанскими фокусами.

Любопытные сведения содержатся в трактатах древнетибетской религии бон. В одном из них упоминается «чудотворец Есес из страны Иран», который появился «в стране Шаншун-Мар» (Северная Индия).

Надпись на воротах Победы в столице Моголов Фатехпур Сикри, которая переводится как «Исса говорит — мир подобен мосту». 1596 г.

  

Дата его появления примерно соответствует началу нашей эры. В бонской иконографии Есес изображался справа от главного бога — и в христианской традиции Христос должен воссесть на престоле «одесную Отца». Возможно, имеет место влияние христианства на древнюю религию, но следует подчеркнуть, что бонская традиция отличалась замкнутостью. Тому, что Иисус назван в тексте иранцем, можно найти объяснение. Дело в том, что путь из Иерусалима в Тибет, вероятнее всего, проходил через Иран.

Еще одним человеком, видевшим загадочное евангелие, стала российский востоковед Л. В. Шапошникова. По ее словам, она видела рукопись в монастыре Хемис в 1979 году, но нехватка времени не позволила ей сделать копию или сфотографировать этот замечательный текст. Рукопись имела заглавие: «Жизнь святого Иссы, Наилучшего из Сынов Человеческих». По особенностям написания букв Л. В. Шапошникова датирует рукопись V–VI вв. н. э.

Итак, впервые об индийском евангелии стало известно более 100 лет назад, но его до сих пор не исследовал никто из ученых. Фотографических копий свитков тоже нет. Тексты, которые доступны для европейского читателя, — это переводы Нотовича и Рерихов, сделанные в конце позапрошлого — начале прошлого века. Автор еще одного русского перевода индийского евангелия, опубликованного в 1910 г. в харьковском религиозном журнале «Вера и разум», предпочел остаться анонимным. Впрочем, очевидно, что этот переводчик, подписавшийся «архимандрит Хр.», делал перевод не с оригинала, а с французской книги Нотовича. Но если даже поверить, что этот текст индийского евангелия подлинник, а не фальшивка, созданная Нотовичем, переводчики так осовременили его, что это делает перевод плохим помощником для ученых.

  

Сцена распятия на кресте, I в. н. э., Хинидан, Синд.

Эта пластина изображает раны от копья на ладонях, стрелу и крест.

Вот как начинается «Жизнь святого Иссы, Наилучшего из Сынов Человеческих» в переводе Рерихов:

«Земля содрогалась, и небеса плакали о великом злодеянии, только что совершившемся в стране Израиля. Там только что мучили и казнили великого праведника Несу, в котором обитала душа Вселенной. <…> Вот что рассказывали по этому поводу торговые люди, ездившие в страну Израиля. Народ Израильский, живший на очень плодородной земле, дававшей в год две жатвы, и владевший большими стадами, возбудил своими грехами гнев Бога. <…> Израиль был обращен в рабство могущественными и богатыми фараонами, царствовавшими тогда в Египте». Но ведь в тексте оригинала слов «Израиль» и «Египет» не могло быть! Там были некие названия стран, которые Рерих посчитал Израилем и Египтом. Если же мы удалим все топонимы, то получится текст, который может относиться к любому месту на земном шаре. И пока не будет произведено научное исследование текста, утверждать определенно, что это действительно сказание об Иисусе, невозможно.

Индийские корни советской мистики

XIX век не любил химер, поэтому он часто отбрасывал идеи, которые следующий, XX век принимал и поднимал на щит. Одной из таких химер прошлого века были поиски загадочного арийского наследства. Многие теософы вольно или невольно создавали теории, которые могли быть истолкованы как проекции современной истории на древнюю или же древней — на современную.

Так, любопытную теорию выдвинул единомышленник Е. П. Блаватской маркиз Сент-Ив де Альвейдр. Он написал ряд мистических трактатов, в которых изложил свое видение истории мировых цивилизаций. По его собственным словам, идеи своих книг он почерпнул в общении с представителями европейских и восточных эзотерических обществ. Изначальное правление на Земле, согласно де Альвейдру, осуществляла Черная раса. Ее центр находился в южных регионах, а северные земли, населенные Белой расой, Черные господа оккупировали, обратили всех Белых в рабство. Конец эре Черной расы положил ариец Рам, или, по другим источникам, — Рама, который был арийским вождем и героем «Рамаяны». Согласно де Альвейдру, Рам появился где-то на Севере около 8–6 тыс. лет до н. э. Именно с прихода Рама начинается тайная история человечества. Божественный Рам основал гигантскую теократическую Империю Овна («Рам» на древнем сакральном языке и означало «Овен»), в которую входили все прежние сакральные центры. Он создал систему управления Империей по трехчастному образцу, в соответствии с сакральной и основополагающей идеей Троичности. На три части делилась также Великая Священная Коллегия, высший орган власти Империи, имевший свои аналоги в различных имперских владениях. Высший уровень коллегии — Пророческий, чисто Метафизический и Трансцендентальный. Это уровень непосредственной Божественности, Короля Мира, прообразом которого был сам белый аватара Рам. Второй уровень — Жреческий, Солнечный, Мужской. Это — сфера Бытия, Света. Этот уровень служит воспреемником невидимых влияний Пророческого плана и их адаптаций к низшим планам Проявленного мира. Он относится ко Второй Ипостаси Троицы, к Сыну. И, наконец, третий уровень Коллегии — Царский — это сфера Луны, так как земные цари служат воспреемниками жреческого Света и устроителями общественного порядка. Он соответствует Третьей Ипостаси Святому Духу.

Де Альвейдр назвал такую структуру синархией, то есть «совместным правлением», что подчеркивало синтетическое объединение трех функций — Пророческой, Жреческой и Царской в вопросах имперского устройства.

Через несколько веков после отставки Рама в Индии разразилась политическая катастрофа, послужившая деструктивным импульсом для всего устройства Империи. Это было восстание принца Иршу. Принц не только хотел захватить власть, но и совершил религиозную революцию — «первореволюцию», ставшую прототипом всех последующих исторических революций. Символами восстания стали Красный Цвет, Бык, Красная Голубка и Лунный Серп. В Индии Иршу и его сторонники потерпели поражение, но волна революций прокатилась по материкам, уничтожив древнюю цивилизацию.

Вся человеческая история после восстания Иршу рассматривается де Альвейдром как противостояние двух религиозно-политических парадигм: синархии и анархии. Синархия являлась для де Альвейдра сакральным, духовным, традиционным, религиозным и политическим идеалом, который необходимо реализовать, несмотря на все внешние обстоятельства, так как в синархии запечатлена в ее чистейшем виде абсолютная Воля Провидения, не зависящая от исторической конкретики. В то время как анархические тенденции выступают не только и не столько как самостоятельные религии или государственные идеологии, сколько как элементы социально-религиозных структур, способных, в зависимости от обстоятельств, либо выходить на поверхность и декларировать Анархию, либо скрыто подтачивать устои Синархического правления через культы Матери Земли (то есть доарийских верований).

Теософия провозглашала своей целью познание божественного плана через возвращение утраченной мудрости арийского оккультного мира. Теософия казалась европейским интеллигентам наиболее современным и своевременным взглядом на происходящие в мире процессы, а потому нашла в их среде много поклонников. Елена Блаватская предприняла попытку объединить модную в то время теорию астрального мира с открытиями ученых, а палеофантастические гипотезы (Атлантида, Пацифида, Лемурия) с восточной эзотерической традицией. Она пыталась примирить религию с наукой, создав принципиально новое вероучение, что было очень актуально в середине XIX века.

Поскольку теософия представляла собой развернутую компиляцию из множества религиозных представлений — как западных, так и восточных, — она была близка по духу учению Маркса, который тоже претендовал на формирование единого взгляда на окружающий мир, на его происхождение и развитие, основанного на множестве других философских учений, появившихся еще до Маркса. Вот почему, чувствуя «революционное» родство, теософы неоднократно посылали своих эмиссаров в Советскую Россию (а бывало, что те ехали сами) в надежде найти свое место в здании коммунистической идеологии, насаждавшейся с момента прихода большевиков к власти. Но впервые «контакт» был установлен еще в семье Маркса. Любопытно, что любимая дочь Маркса — Элеонора — была убежденным теософом и вышла замуж за Эдуарда Эвелинга, состоявшего в Теософском обществе.

Теософия не стала религией марксизма во многом потому, что, как бы мы ни относились к индийским причудам Блаватской, теософия требовала больших познаний в области истории и сравнительного религиоведения, тогда как марксизм оказался очень привлекательным для «недоучек» — для тех, кто не сумел получить полноценного высшего образования. Сам Ленин был исключен с первого курса университета. Другой марксист-теоретик — Николай Бухарин — дальше первого курса университета тоже не пошел, революционная деятельность помешала. Говорливый Лев Троцкий закончил всего лишь реальное училище. Феликс Дзержинский в юности готовился к сану ксендза, но не завершил учебу. Недоучившимся семинаристом был и Сталин.

Можно ли сказать, что основоположники коммунистического учения были искренни, когда отрицали всякую связь своей «религии» с метафизикой? Недаром ведь вокруг коммунистов крутилось много магов, уделявших особое внимание индийским магическим техникам.

Например, символ коммунизма — пятиконечная звезда — имеет очень любопытную историю. Звезда служила символом вечности, позднее стала символом высоких устремлений, идеалов. Пифагорейцы, верившие, что в основе мироздания лежит число, считали, что пропорции пятиконечной звезды необычайно привлекательны для глаза. Позднее эти пропорции назвали «золотым сечением». Кроме того, пятиконечная звезда антропоморфна, то есть человекоподобна. На знаменитом рисунке Леонардо да Винчи человек с сомкнутыми ногами и раскинутыми руками похож на крест; с разомкнутыми ногами — на звезду. В геральдике пятиконечная звезда, повернутая одним лучом вверх, — символ защиты, охраны и безопасности, но повернутая одним лучом вниз, а двумя вверх, служит знаком дьявола.

Пятиконечная звезда широко использовалась и в Индии как символ тайных знаний, доступных лишь посвященным. Но мелкие и крупные вожди мирового пролетариата не вдавались в такие тонкости, для них красная звезда была знаком единения вокруг единственно верной идеи. Она, по объяснению советских идеологов, символизировала борьбу трудящихся за освобождение «от голода, войны, нищеты и рабства». Также в числе первых символов советской власти была и свастика. Ее можно увидеть, например, на советских ассигнациях 1918 года.

Другая загадка советской власти, отдающая оккультизмом, — бальзамирование Ленина. События развивались так. Ленин умер в Горках в 18.50 21 января 1924 года, а уже в 22 часа в Кремле с участием Дзержинского, Куйбышева, Аванесова, Енукидзе, Ярославского и других состоялось совещание, на котором рассматривался вопрос об организации похорон.

Было решено использовать временное бальзамирование тела — для организации похорон. Однако вскоре вместо захоронения вождя в склепе его решают мумифицировать и положить в особом мавзолее. При этом складывается впечатление, что эта мысль возникла у очень узкой группы лиц еще до смерти вождя, хотя против мумификации выступали и врачи, и близкие покойного. Так, профессор Абрикосов считал борьбу за сохранение тела бессмысленной, т. к. на нем появились трупные пятна и начался процесс высыхания тканей. Против были секретарь Президиума ВЦИК Енукидзе, Надежда Крупская и Климент Ворошилов. Но в решение этого вопроса вмешался Дзержинский. Леонид Красин предложил сохранять тело Ленина в холодильнике. Но этот проект был отвергнут, а 26 марта 1924 года началась мумификация. Состав, использовавшийся тремя светилами тогдашней медицины, — патологоанатомом Воробьевым, биохимиком Збарским и прозектором Шабадашем — до сих пор неизвестен.

Брат Ленина Дмитрий Ульянов, посетив мавзолей, выбежал оттуда в состоянии крайнего аффекта и воскликнул: «Я сейчас ничего не могу сказать, я сильно взволнован! Он лежит таким, каким я его видел тотчас после смерти!» А ведь до мумификации на трупе были явственно заметны трупные пятна. Обычно считается, что на выбор метода повлияли красочные журналистские репортажи о вскрытии гробницы Тутанхамона за пятнадцать месяцев до описываемых событий. И действительно, один из проектов мавзолея имел форму древнеегипетской пирамиды. Однако состав египетских бальзамов был известен лишь приблизительно, и не было ни одного случая современной мумификации по египетскому образцу. Напротив, в мумификации Ленина прослеживаются связи с загадочными индийскими ритуалами.

Несмотря на то что мумификация в корне противоречит индийским верованиям, в основе которых лежит учение о перевоплощении душ, в Индии она все же известна. Например, одной из особенностей индийских йогов считается способность их тел не разлагаться долгое время после смерти. Такая способность служит доказательством праведности и чистоты йога. Но скептики считают, что за этой способностью, вполне возможно, скрывается тайная практика мумификации. Кроме того, в Северной Индии существовала магическая практика, использовавшая мумификацию.

Как учат древнеиндийские трактаты, от тела необходимо избавиться как можно быстрее. Ибо душа умершего, возвращаясь к своему телу, будет страдать и вскоре может стать злым демоном. Официальный индуизм запрещает использовать злых демонов такого рода. Однако в Северной Индии мумифицировали рабов и военнопленных, чтобы они оставались рабами и в посмертии, совершая магические действия ради благополучия своего живого хозяина. Как полагают оккультисты, эта тайная практика, существовавшая уже многие века, и была использована при мумификации Ленина. Советским лидерам был необходим злой дух, который мог бы выполнять их просьбы и желания и служить духом хранителем советской власти.

Как утверждают оккультисты, забальзамированный Сталин пролежал в мавзолее всего несколько лет, потому что духи Ленина и Сталина не могли ужиться в одном мавзолее. Дух Сталина отомстил Хрущеву — человеку, который отдал приказ об уничтожении мумии Сталина: Хрущев был смещен с государственных постов в результате переворота и лишь по счастливой случайности не был убит заговорщиками. Что ж, следуя этой логике, можно сделать вывод: советская власть пала, СССР больше нет, но мумия Ленина продолжает лежать в Мавзолее и наверняка служит новым вождям.

Советские теософы находились под покровительством самого наркома просвещения. Анатолий Васильевич Луначарский, который изображал на публике атеиста, был на самом деле поклонником разных мистических учений, увлекался сатанизмом и оккультизмом.

Наиболее значимой фигурой среди советских оккультистов был Николай Константинович Рерих. Большую часть своей долгой жизни он провел в Индии. Рерих был слишком масштабной фигурой, чтобы оставаться просто последователем Блаватской. Он сам, его жена Елена Ивановна Рерих (Шапошникова) и его сыновья всю жизнь разрабатывали учение Живой Этики, основной целью которой было объединение теософии и индуизма с православием. Согласно положениям Живой Этики, наша планета вступила в эпоху Огня, в которой возрастает роль психических и космических энергий. Овладение психической энергией предполагает нравственное преобразование природы. Сердце — средоточие психической энергии, которая является частью общей, космической, энергии. Необходимо соединить сердца и, соответственно, психические энергии «в хоровод согласия». Поэтому духовное преображение человека осуществляется не в одиночестве, а в общине, в сотрудничестве с космической иерархией. Кроме того, Рерих утверждал, что нельзя ждать, когда эпоха Огня сама по себе «придет в каждый дом», и, подобно русским революционерам, был сторонником преобразования мира на всех его уровнях.

«Можно весь государственный и общественный строй утвердить на законе космическом, — писал Рерих. — Наука дает все направления, и лишь чуткость приложения может открыть столько граней для строительства! Если бы вместо мнимых нововведений и установлений человечество обратило внимание на законы космические, можно было бы установить равновесие, которое все больше и больше нарушается, начиная с закона зарождения и до космического завершения. Законы утвержденные едины. На всех планах можно утвердить единство. Путь эволюции проходит, как нить, через все физические и духовные степени. Потому государственный и общественный строй могут применить все космические законы для усовершенствования своих форм. На пути к Миру Огненному нужно проникнуться мощью единства в Космосе».

Так Рерих пытался объединить политические идеалы коммунистов и древние оккультные практики. В основе его воззрений лежало представление о загадочной стране Шамбале, местонахождение которой никому не известно.

  

Изображение Шамбалы на старинной тибетской картине

Первое упоминание о Шамбале встречается в тексте Калачакратантры (X век), который, как утверждают, сохранился со времен царя Шамбалы Сучандры. Считается, что он получил учение Калачакры от Будды Шакьямуни. По другой версии, Шамбала была царством в Средней Азии. Ее царь Сучандра побывал в Южной Индии для того, чтобы обрести знание. Это царство сделалось невидимым для человеческих глаз в IX веке после мусульманского вторжения. По преданию, теперь только человек, чистый сердцем, может найти к нему дорогу.

Наиболее достоверная версия предполагает, что Шамбалой древние индийцы называли долины в верховьях Ганга, которые привлекали к себе жителей плодородными почвами и умеренным климатом. В Шамбале, согласно преданиям, не жарко и не холодно, и, действительно, в долинах верховий Ганга солнце не так печет, как в тропических лесах Декана, и не настолько холодно, как в предгорьях Гималаев. Однако постепенно, с расселением ариев по территории Индии, «мигрировало» и местоположение Шамбалы. Более поздние источники помещают ее в индийские предгорья Гималаев. Так же считала и Блаватская, утверждая, что где-то там, в загадочных голубых горах, и обитают носители тайных знаний. В поисках легендарной Шамбалы Рерих совершил несколько путешествий по Индии и Тибету. Если верить сохранившимся документам, Николай Константинович нисколько не сомневался в реальности существования Шамбалы, полагая, что вступившие в контакт с ним и его женой восточные учителя Мория и Кут Хуми как раз и являются «представителями Индийского Братства». При этом Рерих отводил Шамбале совершенно конкретное место на карте — это была северо-западная часть Тибетского нагорья (по-тибетски «Чантанг»). Во время одной из экспедиций Рерих объяснил своим спутникам, что поблизости начинается «запретная область» Индийско-Гималайского Братства, «неведомая европейцами». Доступ на эту заповедную территорию, охраняемую самой природой (посредством ядовитых испарений многочисленных гейзеров и вулканов, разбросанных вдоль ее границ), закрыт для непосвященных, а вернее «незваных», ибо прийти в Шамбалу без приглашения — «зова» ее владык — невозможно. Вот что пишет в своем дневнике один из спутников Рериха: «За обедом H. К. Р. говорит о месте нахождения Шамбалы — прекрасной, закрытой со всех сторон долине с субтропической растительностью, окруженной холодными и дикими пустынями, тянущимися на сотни квадратных миль и перерезанными неприступными горными системами. <…> Наконец последняя остановка, и нигде ничего особенного. Через несколько сот шагов от станции — балюстрада. Подойдите, взгляните вниз, и перед вами в глубине обрыва долина, и в ней — вся красота, вся роскошь залитого солнцем южного пейзажа».

Конечно, Шамбала для Рериха имела в первую очередь оккультное значение — это не столько реально существующая страна в индийских горах, сколько символ Грядущего, «знак нового Времени», «новой эры могучих энергий и возможностей». Учение Шамбалы, называемое им Калачакра, — «высокая йога овладения высшими силами, скрытыми в человеке, и соединение этой мощи с космическими энергиями». Однако не обошлось без политики.

В своих отчетах и письмах Рерих утверждал, что ему будто бы удалось встретиться с махатмами, которые передали ему послание для советского правительства, главы государства Сталина и министра иностранных дел Чичерина. В этом послании махатмы поддержали Советы в их борьбе с христианством и другими религиями как не соответствующими духовной ситуации новой эпохи, эпохи Огня, и предлагали установить более тесные связи. Во время одного из своих возвращений в Москву летом 1926 года Рерих вел переговоры о возможности использования тайных знаний махатм в построении коммунизма. Его московские собеседники, представители советского правительства — Чичерин и Луначарский, — поддержали Рериха, помогли с финансированием следующей экспедиции, однако попытки убедить большевиков принять «высокое покровительство индийских Учителей» с целью привлечения миллионов буддистов Азии к мировому революционному движению и осуществлению в мировых масштабах идеалов Коммуны так и остались воззваниями. Политическая ситуация в мире не располагала к освободительному походу в Азию. Что могла дать Азия большевикам 1920-х? Загадочные и эфемерные тайные знания? Тогда как в Западной Европе и Америке были столь необходимые для индустриализации технологии.

Трудно сказать, был ли Рерих в действительности идеалистом, искавшим в индийских горах загадочную страну, или же он был советским агентом, подготавливавшим индийский пролетариат к мировой революции.

Поездки Рериха хорошо согласуются с гипотезой, выдвинутой В. Суворовым. По его мнению, в 1920-1930-е гг. Советский Союз готовился к Всемирному освободительному походу, в результате которого социализм должен был быть установлен по всему земному шару. Если допустить, что Суворов прав, — тесные контакты с индийскими буддистами должны были подготовить почву для освободительного похода Красной армии в Индию. И легендарное пророчество о северной красной Шамбале, то ли услышанное Рерихом в Индии, то ли выдуманное им самим, как нельзя лучше соответствовало идеологической подготовке похода в Индию. Но после нападения Гитлера советские войска были слишком заняты войной в Европе, и освобождение Индии сорвалось. Рерих возвращается в Индию и живет там долгие годы. Последующие его визиты в Москву уже не имели такого значения, как поездки 1920-1930-х годов.

  

Джавахарлал Неру, Индира Ганди, Николай Рерих,

М. Юнус. Имение Рерихов Кулу

Индийская эмиграция позволила Рериху и его семье избежать репрессий в 1930-е гг., в то время как многие советские теософы были репрессированы. Филиалы Теософского общества, функционировавшие с 1908 года в Москве и Петербурге, были официально закрыты в 1923 году. Теософам пришлось перейти на «нелегальное» положение — они собирались небольшими группами как клуб по интересам, обмениваясь книгами и журналами, музицируя, читая друг другу стихи и обсуждая новости. Так, ленинградский теософский кружок просуществовал до начала 1950-х годов. С самого начала его возглавляла супружеская пара дворян Обнорских. Алексей Николаевич Обнорский был высокообразованным человеком, знал шесть языков, интересовался философией. У него была неплохая библиотека по теософии, он сам переводил работы Джидду Кришнамурти. Ольга Борисовна Обнорская считалась необычайно сильным медиумом — она получала оккультную информацию путем «телепатической связи» с Учителями Востока и оформляла ее в виде поэтической рукописи «Сад Учителя».

Назовем имена еще нескольких русских и советских теософов.

Московский кружок теософов организовала художник-анималист Ариадна Александровна Арендт. Она была дружна с Волошиным, прониклась идеями и учением Живой Этики Рерихов.

Киевским кружком руководила медиум София Александровна Слободинская, родной брат которой Александр Александрович Усов — детский писатель, выпустивший несколько рассказов о животных под псевдонимом Чеглок, — много путешествовал, был знаком с Луначарским и в 1914 году вместе с единомышленниками основал на Кавказе маленький теософический ашрам в Лазаревском, близ города Сочи. Он даже пытался построить в местечке Гуарек храм Солнца в виде звезды, в котором солнечный свет, проходя через систему зеркал, освещал бы все помещения. По вечерам теософы разжигали костер на берегу моря, пели гимны, медитировали, обсуждали проблемы. В числе побывавших в этом ашраме был и поэт Максимилиан Волошин.

Калужское отделение возглавляла Елена Федоровна Писарева (Рагозина) — философ и переводчик. Именно она перевела и издала книгу Эдуарда Шюре «Великие посвященные». Смолоду Писарева увлеклась идеями Блаватской, прочла ее «Тайную доктрину» и сделалась горячим пропагандистом теософии. Елена Федоровна перевела громадное количество мистической литературы, опубликовала несколько собственных произведений, самое известное из которых — «Сила мысли и мыслеобразы». А когда 20 сентября 1908 года все теософские кружки в Российской империи объединились в Российское теософское общество, Писарева стала его вице-президентом. Калужское теософское общество существовало двадцать лет, с перерывом с 1918 по 1922 год. Тогда же Писарева уехала из России в Италию. Последнее ее письмо на родину к ученикам и последователям относится к 1926 году, после чего следы ее теряются, а судьба до сих пор остается неизвестной. Пала ли она от руки агента НКВД-ОГПУ или умерла своей смертью в безвестности — мы никогда об этом не узнаем.

Любопытно, что к Калужскому теософскому обществу принадлежал и российский ученый и философ Константин Циолковский. Он был достаточно умен для того, чтобы в официально атеистической стране никогда не упоминать о контактах с мистиками, однако многие идеи Циолковского были почерпнуты именно из индийских трактатов и теософских книг, таких как уже упоминавшиеся «Великие посвященные» Э. Шюре или «Голос безмолвия» Е. Блаватской. Циолковский верил в эволюционное развитие жизни на Земле от атома до человека, однако дальнейшее развитие его идей привело к созданию совершенно антигуманного учения, которое иногда даже называют «русским фашизмом». Для уменьшения страданий чувствующих атомов Циолковский предлагал свести к минимуму количество особей некоторых классов растений и животных, сохранив только то, что необходимо для поддержания жизнедеятельности человека. «Мы истребляем насекомых, не чувствуя угрызений совести, — писал он — И инстинкт нас, вероятно, не обманывает. Смешно было бы плакать и мучиться при виде издыхающей мухи или раздавленного клопа. Их слабые ощущения не стоят слез; но нельзя того же сказать о жестоком истреблении крыс, мышей и других высших паразитов. Оно неизбежно, но мыслящих оно не может не огорчать. Со временем жилища будут так устраиваться, что паразитам не будет места, не будет возможно проникнуть в жилище и размножаться. Тогда человеку нечего будет истреблять. Туманнейший способ уничтожения — лишение животного способности производить потомство — не мучительное воздержание, не грубое оскопление, а что-то более тонкое, не совсем еще сейчас достигнутое ни в отношении человека, ни в отношении животных».

Та же участь ожидала и «несовершенных людей», т. е. калек, генетических уродов, преступников и тому подобных. В первую очередь Циолковский предлагал ограничить способность к размножению этих «асоциальных» членов общества. Затем планировал ввести искусственный подбор родителей, осуществляемый имеющими на то право руководителями общества: «И вот начинается искусственный подбор родителей — для получения совершенного потомства. Все женаты и живут с любимыми женами по-настоящему, даже лучше. Но детей имеют только избранные люди: более здоровые, долголетние, способные к обильному размножению, склонные к плодотворной деятельности, к усвоению истины. Чем более этих свойств, тем более они могут иметь детей. Контролирует эту возможность размножения общество, его представители и основанные ими законы».

В итоге должно быть сформировано кастовое общество на основе избранности лучших людей и запрещение браков между кастами: «Дети избранных, достигшие совершеннолетия, помещаются в основные общества. Там они своими заслугами и качествами могут возвышаться и переходить в высшие общества, насколько хватит сил и таланта. Иногда они снова достигают родителей, а иногда и подымаются выше их. Браки возможны только между членами обществ одного класса, например, женщина третьего класса не может выйти замуж за мужчину второго класса. Цель — улучшение пород на основании явлений наследственности. Этот закон можно облегчить, допустив браки для близких классов. Например, третьим и четвертым, первым и вторым».

Таким образом, Циолковский практически полностью воспроизвел свойственное индуизму учение о кастах. Однако были и отличия. Так, индуизм считал нужными людей всех каст: представители низших каст выполняли ту работу, которая считалась позорной для высших. Циолковский же, который в молодости зачитывался теософскими книгами, «усовершенствовал» учение индусов.

Арийская проблема в Германии

Свастика, ставшая эмблемой немецкого национал-социализма, впервые в Европу была занесена теософами. Впрочем, будем справедливыми, вины теософии в том, что свастика стала символом человеконенавистнической идеологии, нет.

В европейской культуре до Второй мировой войны она считалась языческим солнечным символом, поскольку ее форма напоминает расходящиеся солнечные лучи. Многие представители интеллигенции воспринимали ее как знак отхода от христианства и возвращения к своим древним историческим корням. Так, члены религиозных общин новых друидов, появившиеся в Англии в XIX веке, носили во время своих обрядов длинные белые балахоны, обильно украшенные свастиками. Лишь после того, как Великобритания вступила во Вторую мировую войну, им пришлось отказаться от такой символики.

Однако уже в 30-е годы XX в. отношение к свастике резко изменилось. Нобелевский лауреат Редьярд Киплинг воспевал в своих произведениях красоты Индии. В 1930-е годы одно из английских издательств решило выпустить богато иллюстрированное собрание его сочинений. Гранки были уже готовы, когда началась Вторая мировая война. Киплинг собственноручно выправил гранки издания, удалив с рисунков все встречавшиеся свастики.

Что же символизирует свастика на самом деле? В современных магических практиках отношение к свастике неоднозначное. Немецкую свастику еще называют «Т-образной», потому что верхний ее луч изгибается в форме буквы Г. Такая свастика называется знаком «переполюсовки энергии», т. е. она превращает злое энергетическое влияние в доброе. Оккультисты утверждают, что этот символ наци выбрали не случайно: ненависть их противников и жертв шла нацистам на пользу, и именно благодаря этому символу на знамени небольшая группка пивных путчистов смогла овладеть Европой. Однако, уточняют специалисты по оккультным практикам, такая свастика — очень коварный символ, ведь она способна не только превращать зло в добро, но и наоборот, добро — в зло. Поэтому, когда немецким войскам пришлось защищать свою землю, добро превращалось в зло и губило рейх.

Несколько лет немцы сражались на чужой территории под проклятия местного населения, а земля Германии была пройдена за несколько месяцев.

Обратную свастику, или «левую», т. е. такую, у которой перекладина верхнего луча повернута влево, в магии считают знаком «подтверждения энергии», она оставляет добро добром, а зло злом, но лишь слегка усиливает действие оккультных энергий. Индусы, наоборот, считают правостороннюю свастику знаком света, жизни, святости и благополучия, который соответствует в природе весеннему, прибывающему солнцу, а вот левосторонняя обозначает подземное или ночное солнце, пассивное состояние, зиму, тьму, смерть и безвестность; она также символизирует богиню Кали, несущую смерть и разрушения. Оригинальное объяснение магического влияния свастики на умы людей дал психоаналитик Вильгельм Райх. Он считал, что она символизирует два человеческие тела во время полового акта.

Первым немецким изданием, обложку которого украшала свастика, стал журнал «Цветы лотоса». В нем печатались труды Блаватской и переводы индийских священных текстов. Этот журнал с 1892 г. издавал Франц Гартман. Он был членом первого теософского общества в Германии, которое появилось в июле 1884 г. в городе Эльберфельде. В 1890-х теософия преобрела там популярность благодаря деятельности того же Франца Гартмана и Вильгельма Губбе-Шлейдена.

Однако теософию вскоре затмило иное философское течение — ариософия, созданная австрийским неоромантическим литератором Гвидо Карлом Антоном фон Листом (1848–1919). Его творчество было посвящено героическому прошлому и религиозной мифологии германцев. Однако в 1903 г. он под влиянием оккультных трактатов создает и отсылает в австрийскую Академию наук работу об «арийском протоязыке». В своей работе фон Лист при помощи медитативного вдохновения пытается постичь значение букв и звуков рун. Официального ответа ученых он так и не дождался, но в марте 1908 г. создал «Общество Листа» («Guido-von-List-Gesellschaft»), которое привлекло многих образованных людей Австрии и Германии. Еще большую популярность он получил в Первую мировую войну, поскольку его труды давали мистическое объяснение трудностям и лишениям. Фон Лист утверждал, что в своих мистических прозрениях он открыл следы «золотого века» германской нации и что свидетельствами того времени служат археологические памятники (курганы, мегалиты, укрепления и замки), названия лесов, рек и гор. На конференции в апреле 1915 г. фон Лист произнес торжественную речь, приветствуя войну как начало тысячелетнего сражения, предвещавшее приход новой эпохи. Однако, говорил он, переходный период связан с возрастанием трудностей, «ужасными преступлениями и сводящими с ума мучениями». Но все эти испытания должны послужить окончательному отделению добра от зла. Исходя из своих астрологических и нумерологических вычислений, фон Лист утверждал, что 1914-й, 1923-й и 1932 годы будут иметь особое значение для арийской расы, причем наиболее значимым станет 1932 г., когда божественная сила должна овладеть коллективным бессознательным немецкого народа. Ошибка фон Листа составила лишь год — в 1933-м к власти в Германии пришли нацисты, основной целью которых было построение Тысячелетнего рейха.

Поражение в Первой мировой войне привело к тяжелейшему кризису в Германии: инфляция, безработица. Кроме того, немцев тяготили репарации, поражения в войне, а потеря колоний и наложенные победителями санкции порождали желание скорого военного реванша. Поэтому большой популярностью пользовалась литература, в которой, подобно книгам Гвидо фон Листа, рассказывалось о высоком предназначении германской нации и о ее скором возвышении.

Большое влияние на умы немцев в межвоенный период оказал и Карл Хаусхофер (1869–1946). Именно он ввел в оборот столь популярное ныне понятие «геополитика».

Хаусхофер был дипломатом, много путешествовавшим по Индии и Юго-Восточной Азии, а кроме того, состоял в оккультных обществах, в которых, согласно преданию, он и получил тайные знания. О нем говорили, что он умеет мыслить стратегически и даже обладает способностью предсказывать будущее. В основе его учения лежала идея «жизненного пространства» (Lebensraum), необходимость расширения которого должна подталкивать любую нацию к территориальной экспансии. Для немецкой нации, как утверждал Хаусхофер, наиболее предпочтительным было восточное направление экспансии, заданное еще в средние века. Карл Хаусхофер в этот период преподавал в Мюнхенском университете. Его ассистентом был молодой Гесс. Он-то и познакомил с Хаусхофером Гитлера, которому идея необходимости расширения «жизненного пространства» пришлась по душе.

Еще один немецкий мистик — профессор Герман Вирт — тоже считался настоящим ученым. Он считал, что прародиной ариев была загадочная страна Гиперборея, находящаяся где-то на севере. Впоследствии гиперборейцы — нордическая раса — смешались с представителями низшей южной расы, что и привело к деструктивным процессам в обществе. В 1935 г. Вирт организовал в Мюнхене выставку под названием «Наследие немецких предков». Ее посетил Гиммлер, интересовавшийся гиперборейской концепцией. Вскоре он фактически возглавил таинственную организацию «Наследие предков» («Аненербе»), которая впоследствии была интегрирована в состав СС.

Деятельность «Аненербе» до сих пор практически не исследована. Однако известно, что эта организация снарядила в Индию и Тибет несколько экспедиций. Нацисты интересовались таинственной Шамбалой. Предполагалось, что обитающие в Шамбале махатмы обладали неким источником магической энергии и мистическими предметами, которые могли бы помочь в установлении арийского господства на всей Земле. Немцы также проявляли интерес к ритуалам так называемой «красной магии» — магии человеческих жертвоприношений. Согласно учению красной магии, в момент смерти человека выделяется некоторое количество энергии и эта энергия якобы обладает огромной разрушительной силой. Используя эту энергию, арийские маги пытались обеспечить коренной перелом в войне. По мнению некоторых оккультистов, именно для выделения и сбора таинственной «энергии смерти» в Германии и в оккупированных Гитлером странах Европы были построены гигантские лагеря смерти. С точки зрения современного человека, такая теория кажется полным бредом, однако не будем забывать о том, что верхушка Третьего рейха состояла из людей малообразованных и готовых поверить в любой бред, лишь бы получить помощь в достижении своих целей.

В отличие от Вирта другой немецкий мистик, И. Эгер, утверждал, что прародина ариев находится… в северных полярных широтах. Он называл ее Арктидой.

Был еще загадочный остров Туле из старинных сказаний. Сбором доказательств того, что именно оттуда много тысяч лет назад арийские племена начали свои «героические походы» в Европу, занималось специальное общество. Основал его в 1918 г. в Мюнхене немецкий оккультист Рудольф фон Зеботтендорф. Согласно одной из версий, после прихода Гитлера к власти «Общество Туле» попало в список запрещенных. Однако некоторые исследователи этого вопроса утверждают, что при Гитлере общество продолжало существовать как отдельное подразделение СС и доило и без того тощий бюджет страны, чтобы оплатить свои прожекты и «исследования». В числе важных задач «Общества Туле» были поиски и исследования возможности использования в военных целях таких жизненно важных для воюющей страны артефактов, как «меч Зигфрида» или «меч Роланда». К счастью, исследования подобных «ученых» оттягивали на себя финансовые потоки Германии в ущерб более реалистичным проектам, например, проекту создания атомной бомбы. Ведь Гитлер не верил в ядерную физику, считая ее «еврейскими штучками».

Арии были для Гитлера неким историческим и культурным идеалом. Именно арии, как утверждал Гитлер, развивали энергичную и деятельную культурную активность, вели человечество к материальному прогрессу и к духовным вершинам. «Ариец является Прометеем человечества, — писал он. — Его ясная голова была одарена божьей искрой гения, ему дано было возжечь первые огоньки человеческого разума, ему первому удалось бросить яркий луч света в темную ночь загадок природы и показать человеку дорогу к культуре, научив его таинству господства над всеми остальными живыми существами на этой Земле. Попробуйте устранить роль арийской расы на будущие времена, и, быть может, уже всего через несколько тысячелетий Земля опять будет погружена во мрак, человеческая культура погибнет, и мир опустеет <.> Вся человеческая культура и цивилизация на нашей Земле неразрывно связаны с существованием арийца. Если бы арийцы постепенно вымерли или сразу погибли, то это означало бы, что весь земной шар был бы вновь обречен на полное бескультурье».

Согласно принятым в Германии антропометрическим стандартам, истинный ариец должен был быть высоким блондином атлетического телосложения. Однако в южной Германии, Саксонии, горных районах Австрии было довольно много немцев с явно монголоидными признаками. Вероятнее всего, это были потомки воинов гуннского царя Аттилы, которые осели в этих краях. Но они были включены в состав арийской германской нации. С другой стороны, многим полякам, белорусам и русским, соответствующим идеалам арийской внешности, было отказано в арийском происхождении. Проблемой для нацистских идеологов было и отношение к другим германским народам, например англичанам и французам. Среди них многие соответствовали арийскому антропологическому типу, и, кроме того, историческое родство франков и англосаксов с германцами не вызывало сомнений. Поэтому многие наци, такие как бежавший в Англию в июне 1941 г. Рудольф Гесс, предлагали сделать их своими союзниками в борьбе против низших рас. Однако и французы, и англичане были противниками Германии в Первой мировой войне, и ефрейтор Гитлер не мог простить им горечи военного поражения. Отношение немцев к англичанам выражается немецким словом, которого нет ни в каком другом европейском языке, — «Hassliebe» (ненависть-любовь), поэтому он и отказывал им в праве считаться арийцами.

Конечно, исключительность немцев среди других арийских народов была «научно обоснована». В рейхе пользовалась спросом еще одна ариософская концепция, утверждавшая, что древнейшей арийской прародиной была современная Германия. Эту гипотезу выдвинул еще в 1902 г. археолог Г. Косинна. Согласно этой концепции, белокурые арийцы двинулись из своей прародины на юг, подчиняя и ассимилируя местное инорасовое население. При этом покинувшие прародину-Германию арии теряли чистоту своей крови.

Реальная расовая политика Гитлера основывалась вовсе не на расовых признаках. Она строилась по тоталитарному принципу разделения на «своих» и «чужих». Евреи были для Гитлера однозначно «чужими», а палестинцев он объявил «людьми родственного немцам вида» и надеялся использовать в борьбе с евреями. К «своим» отнесли и монголоидов-японцев. Однако были в этой классификации и совсем казуистические случаи. Когда выяснилось, что бабушка одного из руководителей Имперской палаты была индианкой сиу, то было признано, что сиу — народ, родственный немцам.

Самой большой проблемой арийских идеологов были цыгане. Дело в том, что цыгане — арийцы, выходцы из Индии, а их язык родственен санскриту. Это означало, что они, как минимум, такие же арии, как и германцы. Но цыган в Германии не любили еще больше евреев, поэтому, несмотря на их арийское происхождение, одни наци предлагали цыган депортировать в Эфиопию или Полинезию, другие — стерилизовать. По нюрнбергским законам цыган, как и евреев, лишили прав, пособия цыганам были также урезаны. Однако сторонники арийской идеологии придумали вот какой фокус. Моральное разложение цыган наци объявили результатом смешения с неарийскими нациями, поэтому всех цыган по антропометрическим данным разделили на чисто кровных и метисов. Последние подлежали обязательной стерилизации, а вот чистокровным предполагалось предоставить места для кочевий на границе Венгрии и Австрии, а мужчин призывного возраста включить в отдельный индийский легион, который формировался из военнопленных индийцев. В некоторых городах прошли депортации небольших групп цыган в Аушвиц, но в 1942 г. геноцид цыган по непонятной причине был приостановлен, и цыганам некоторое время разрешали свободно передвигаться по Германии и жить в соответствии со своими обычаями. Кроме того, был установлен контакт с цыганскими баронами, которые обязаны были сообщать уголовной полиции о преступлениях в своей среде. Причина такого затишья до конца не понятна. Возможно, цыгане смогли хотя бы временно откупиться от депортаций. Трудно сказать, но по дальнейшему постановлению от 10 марта 1944 г. все без исключения цыгане подлежали депортации в лагеря смерти.

Оказавшись орудием в руках нацистов, арийская теория послужила идеологическим обоснованием для уничтожения представителей «неполноценных» рас — евреев, цыган, караимов, восточных славян, тюрков. К счастью, провозглашенный «тысячелетний рейх» не просуществовал и 13 лет, а все утверждения о господстве ариев завершились «автографами» на Рейхстаге.

Современные арийские мифы

После падения Третьего рейха слово «ариец» около 50 лет использовалось исключительно в негативном контексте. Но распад СССР спровоцировал возрождение арийской теории в России и Украине. Вновь, как и в Германии первой половины XX века, разного рода оккультные учителя призывают вернуться к «арийским истокам», а квазиученые и визионеры предлагают искать загадочную прародину ариев в Индии.

В наши дни толпы туристов из стран СНГ наводнили Индию, и многие их них пытаются приобщиться к ее загадкам и тайнам. Однако лишь немногие находят в Индии свой путь к свету и истине. Для большинства же жителей постсоветского пространства Индия продолжает оставаться некоей полумифической страной, населенной махатмами, факирами и разного рода сомнительными гуру^[9].

В последнее время вновь активизировались разного рода «специалисты», пытающиеся найти Шамбалу и проникнуть в ее тайные знания, например Эрнест Мулдашев. Его открытия поражают воображение. Так он утверждает, что вблизи горы Кайлас в Гималаях есть комплекс ступенчатых пирамид и монументов (каменные «зеркала» и «статуи»), созданных людьми древних рас. Этот комплекс, по его мнению, и является «Городом Богов» и «зоной действия тантрических сил», закрытой для непосвященных. Он предлагает также особое объяснение легенде о Шамбале. Шамбала для него — это священная гора в Гималаях, которая вместе с соседней горой Агартхи представляет собой систему «параллельной подземной жизни на Земле людей разных цивилизаций (лемурийцев, атлантов и представителей нашей цивилизации), основанной на иных принципах взаимоотношения физического и тонкого миров, прежде всего на способности дематериализоваться и материализоваться». Правда, в бункерах, сокрытых в этих горах, самому Мулдашеву побывать не удалось, но он убежден, что в них сосредоточены тайны жизни и смерти и даже время там течет по-иному. Эти бункеры были созданы лемурийцами накануне постигшей мир вселенской катастрофы, и, согласно Мулдашеву, они выполняют роль «страхующего звена» жизни на Земле. В подземельях Шамбалы сохраняется «генофонд человечества» — законсервированные в состоянии глубокого транса, или нирваны, практически бессмертные «лучшие люди» трех последних человеческих «рас»: лемурийцев, атлантов и ариев. Такая генетическая страховка, согласно Мулдашеву, необходима для возрождения человечества в случае новой глобальной катастрофы. Тайные «хранилища» Шамбалы и Агартхи расположены настолько глубоко под землей, что ни космическая, ни геологическая катастрофы не могут нарушить их покой.

Интересно, что сами индийцы на вопрос «Где же находится Шамбала?» лишь смущенно улыбаются: Шамбала, столь популярный образ Индии, воспетый в трудах Блаватской и ее последователей, в самой Индии практически неизвестна.

Часто в сочинениях современных российских «искателей Шамбалы» индийские мифы переплетаются с русскими, а сама Шамбала почти напрямую отождествляется с такими мифическими местами, как ушедший под воду град Китеж или загадочная страна Беловодье. Впрочем, многие творения современных «ариософов» представляют собой практически полную кальку с произведений их немецких предшественников, приспособленных под иные географические и политические реалии. Так, в сочинениях В. Демина встречается русский «Остров Туле» — загадочная Арктида (Демин называет ее также Гипербореей). Согласно Демину, Арктида — это прародина ариев, расположенная где-то за полярным кругом, возможно, даже в районе Северного полюса. Якобы там среди льда и вечной мерзлоты многие тысячелетия назад находился центр арийской цивилизации, отапливавшийся теплом ныне потухших гейзеров. Однако приводимые Деминым в подтверждение своей гипотезы памятники, такие как известные на Кольском полуострове каменные лабиринты, относятся совсем не к арийской культуре, а были созданы финно-угорскими племенами.

Некоторые исследователи ищут арийскую прародину на территории Валдайской возвышенности, между Москвой и Архангельском. Для этого они используют названия протекающих в тех местах рек (гидронимию). Так вот, по их мнению, реки, протекающие в этом регионе, носят традиционные арийские имена. Фантастичность этой гипотезы состоит в том, что мы не знаем достоверно, когда именно реки получили свое название, и вполне вероятно, что их арийские названия относятся к совсем недавнему времени — раннему средневековью, когда в эти земли, ранее заселенные финно-угорскими племенами, пришли настоящие, а не мифические арии — русские землепроходцы. И именно тогда древние финно-угорские названия рек сменились русскими, т. е. арийскими названиями.

Еще дальше пошел в своим рассуждениях Юрий Петухов. Он выдвинул предположение о том, что знаменитые памятники культуры — египетские и мексиканские пирамиды, Великая Китайская стена, мегалитические постройки Великобритании и величественные храмы Месопотамии — были построены ариями.

Индийская прародина ариев

Как мы уже писали, самая ранняя из научных гипотез называла родиной ариев Индию. Первым, кто ее выдвинул, был немецкий лингвист Фридрих Шлегель. Его предположение было основано на том, что раз самым архаичным письменным языком является санскрит, то, следовательно, его носители не могли переместиться далеко от своей прародины без значительных изменений в языке. Все же другие арийские народы, напротив, в течение миграций изменяли свои языки под влиянием языков племен, по территории которых они проходили. Однако эта гипотеза была отклонена вскоре после того, как была открыта хараппская цивилизация и выяснилось, что внешний облик хараппцев был дравидским, а не индоевропейским. Другим серьезным возражением было лингвистическое открытие — закон, гласивший, что прародиной языковой семьи является регион, в котором известно наибольшее число языков этой семьи. Следовательно, санскрит, оказавшийся на окраине территории, занимаемой арийскими языками, не мог указывать на прародину ариев. Напротив, земли наибольшего разнообразия арийских языков расположены в Восточной Европе. Против этого закона выступил индийский исследователь Лачхми Дхар Калла, считавший, что разнообразие арийских языков в Европе — это следствие влияния иноязычных народов, а прародину ариев следует искать там, где влияние языков других семей минимально.

Поддерживают эту гипотезу и некоторые европейские ученые, такие как, например, фламандский индолог Конрад Эльст, греческий автор Николас Казанас, а также английский генетик, профессор Кембриджского университета Томас Кивисилд.

Конрад Эльст предположил, что около 8 тыс. лет назад арии обитали в североиндийском штате Пенджаб. В течение нескольких тысячелетий, утверждает он, арии расселились на больших территориях — от Средней Азии до Камбоджи, а затем двинулись и в соседние регионы — на побережье Каспия, проникли в Северо-Западный Китай. Каспийские племена, продолжив свой путь на Запад и перевалив через Кавказский хребет и Армянское нагорье, расселились около 2000 г. до н. э. на территории современной Турции, а оттуда — по Балканскому полуострову перешли в Европу. Другая ветвь ариев была вытеснена из Месопотамии и осела в Иране. Пока эти племена ариев расселялись по Старому Свету, другая, оседлая часть ариев создала городскую цивилизацию Хараппы и Мохенджо-Даро.

Сторонники этой гипотезы, как и гипотезы о вологодской прародине ариев, призывают на помощь топонимику. Так, индийский ученый Шрикант Талагери считает, что именно арийские языки являются древнейшим источником топонимов Северной Индии, а значит, предполагает он, индоарийцы были самым древним документированным населением региона. Однако другой лингвист — Франсиско Виллар — показал, что при желании арийские корни можно увидеть даже в топонимике^[10] Cтраны Басков, хотя сами баски не являются арийцами, а происхождение их языка до сих пор остается предметом жарких споров среди ученых.

Другим аргументом сторонников индийской гипотезы является многократно упоминаемая в «Ригведе» могучая река Сарасвати, протекающая «от гор к Индийскому океану». Она, как утверждает Шри-кант Талагери, «упоминается гораздо чаще, чем Инд, и играет настолько важную роль во всей «Ригведе», что ей поклоняются как одной из трех великих богинь». Историки и геологи подтвердили, что на полуострове Индостан в древности действительно протекала могучая река, которая несколько тысячелетий назад в результате тектонической катастрофы исчезла, а два ее крупнейших притока (Сатлудж и Ямуна) изменили свое русло, и ныне Сатлудж течет на запад и впадает в Инд, а Ямуна на восток — в Ганг. Исследователи по-разному датируют эту катастрофу. По мнению одних, высыхание Сарасвати произошло между 2100 и 1750 г. до н. э., и это укладывается в теорию ариев-пришельцев, другие же считают это событие более древним и датируют его серединой 4 тыс. до н. э., и это означает, что уже в это время арии должны были обитать в Индии.

В пользу индийской гипотезы говорит и отсутствие в «Ригведе» упоминаний о приходе ариев в Индию, а ведь это произошло, как утверждают сторонники других арийских прародин, незадолго до того времени, когда «Ригведа» была записана. Прямой аналогией служит описание легендарного переселения евреев из Египта в Ханаан. Однако, считают противники этой гипотезы, аналогия с библейским описанием переселения неточна, ведь «Ригведа» представляет собой не историческое сочинение, каким является книга Исхода, описывающая переселение евреев, а сборник богослужебных гимнов.

  

Манускрипт Ригведы на деванагари. Начало XIXв.

Существенным доказательством ошибочности индийской гипотезы служит отличие во внешнем облике хараппцев, которые, как мы уже говорили, принадлежали к дравидской расе. Нет в хараппской культуре и следов использования лошади, основного арийского домашнего животного, более того, в Древней Индии неизвестны ископаемые виды копытных, одомашнивание которых могло бы дать начало разведению лошадей. Несмотря на то, что многие хараппские города прекрасно изучены археологами, на их территории до сих пор не было обнаружено ни одной повозки, хотя повозки также считаются важным элементом арийской культуры. Кроме того, хозяйство хараппцев — хозяйство земледельческое, а не скотоводческое, как у ариев. Религия Хараппы, насколько мы можем судить о ней, не обнаруживает следов почитания триад мужских божеств, которые известны в арийской культуре.

Против индийской гипотезы есть возражения и среди лингвистов. Так, Томас Барроу составил список из 500 слов, известных в «Ригведе», но заимствованных из дравидийских языков и древнего языка мунда^[11], а Францискус Кейпер обнаружил в «Ригведе» 383 таких слова, что, по его подсчетам, составляет около 4 % словаря «Ригведы». Сходство санскрита с древнедравидским и древним мунда, по мнению Кейпера, не ограничивается заимствованиями слов, есть и иные особенности, чуждые другим арийским языкам.

Но самым существенным аргументом против индийской гипотезы является… сама «Ригведа», вернее то, что в ней не упоминается. Хараппская цивилизация была городской цивилизацией, однако в «Ригведе» почему-то нет упоминаний о городах, — ни об их штурмах, ни о городской жизни и ремеслах. Обитают авторы «Ригведы» в стойбищах, бьются с врагами «в чистом поле», ремесла презирают, а самыми достойными занятиями почитают войну, пастьбу скота и служение богам. Монументальные здания и алтари, построенные из кирпича, являются своего рода визитной карточкой Хараппы и Мохенджо-Даро, однако ни в одной строчке «Ригведы» не упоминается слово «исуттака» (кирпич), оно появляется лишь в позднейших текстах. Ведические алтари представляют собой небольшое покрытое травой углубление в земле, и их невозможно сравнить с хараппскими алтарями. Известно, что хараппцы возделывали рис, его зерна были обнаружены в городах Рангпур (2000–1500 гг. до н. э.), Лотхал (2000 гг. до н. э.) и Мохенджо-Даро (2500 г. до н. э.), однако слова для обозначения риса в «Ригведе» также отсутствуют. Нет в «Ригведе» и упоминаний о хлопке — ни в виде растения хлопчатника, ни в виде хлопковой одежды, хотя зерна хлопчатника также были обнаружены во многих хараппских городах. Кроме того, в «Ригведе» напрочь отсутствует серебро, известное в Индии с 4 тыс. до н. э. и широко использовавшееся в хараппской цивилизации.

Еще более существенен астрономический аргумент. В индийской астрологии используются особые системы 27 или 28 лунных созвездий — «нак-шатр», которая, по расчетам астрономов, возникла около 2400 г. до н. э., т. е. в период расцвета хараппской цивилизации. Накшатры и до сих пор играют огромную роль в религиозной жизни Индии, они определяют начало праздников и ритуалов, предсказывают судьбу отдельного человека и целых государств, однако нигде в «Ригведе» не говорится о связанных с ними предписаниях или предзнаменованиях, лишь в последней и самой поздней (десятой) мандале «Ригведы» упоминаются созвездия-накшатры, но и в этой мандале нет конкретных предписаний и предзнаменований, а кроме того, нет оснований предполагать, что слово «накшатры» в десятой мандале «Ригведы» обозначает не созвездия вообще, а именно лунные созвездия.

Показательно, что все эти отсутствующие в «Ригведе» элементы появляются уже в ведических текстах — самхитах, Брахманах и сутрах: кирпичные алтари подробно описаны в «Шатапатха-брахмане», рис — в «Атхарваведе», хлопок — в «Дхарма-сутрах».

Парадоксально, но эти факты, свидетельствующие против гипотезы индийского исхода ариев, пытаются использовать в свою пользу именно ее сторонники. Они предполагают, что эти факты как раз указывают на то, что «Ригведа» была создана в дохараппский период. Однако, как мы уже показали в предыдущей главе, дохараппская культура Индии была столь же мало похожа на арийскую культуру скотоводов «Ригведы».

Самые последние аргументы, свидетельствующие против индийской прародины ариев, были получены в результате популярных в последнее десятилетие генетических исследований. Выяснилось, что широко распространенный в Индии ДНК-маркер М-124 встречается только на территории Центральной Азии. Исключения — цыгане, курды и чеченцы. Цыгане, как известно, являются выходцами из Индии, ариями-кочевниками, частично смешавшимися с дравидским хараппским населением. Вполне вероятно, что чеченцы и курды во время своих кочевий также в какой-то степени смешались с дравидским населением Ближнего Востока.

Арии родом из Арктики?

Мы уже говорили, что немецкие национал-социалисты искали арктическую прародину ариев. Однако, как это ни странно, первым подобную гипотезу высказал не немец, а индиец. В 1903 г. индийский националист и исследователь «Ригведы» Локманья Бал Гангадхар Тилак (1856–1923) опубликовал книгу «Арктическая родина в Ведах». В этой книге он впервые датировал время создания «Вед» третьей четвертью 3 тыс. до н. э. Эта датировка и до сих пор остается основополагающей среди индологов. А вот гипотеза арктической прародины признана ошибочной.

На основании чего Тилак выдвинул такое удивительное для индуса предположение? Дело в том, что он, как и сторонники степной прародины ариев, обратил внимание на то, что климат ведической прародины ариев был намного более холодным, чем климат Индии.

Другой момент, который также привлек внимание Тилака, состоял в том, что ведические описания неба относятся к приполярным областям.

Солнце восходит на юге, а не на востоке, кроме того, восход происходит столь медленно, что жрец успеет прочитать за это время молитвы длиной в тысячу строк.

Колесницы Ушас (богини Восхода) крайне медлительны, и люди вынуждены часто просить богов о даровании им света и изгнании тьмы. Так, в «Ведах» многократно повторяется молитвенная просьба к богам «Да достигнем мы благополучно другого края ночи и того края, который даже не виден».

Восходу Солнца предшествует несколько зорь, которые ходят по кругу.

Повозка (Большая Медведица) расположена высоко над головой.

Солнце имеет 7 лучей и 7 сыновей, что соответствует 7 «светлым» месяцам полярного года, и лишь в послеведических текстах появляются указания на то, что у Солнца 12 сыновей.

Поединок доброго бога Индры со злыми демонами за вызволение Солнца происходит не каждый день, а каждый год, причем в борьбе Индра убивает водного демона Арбуду льдом, а не своей молнией, а значит, поединок происходит зимой.

«День» и «ночь» богов длятся по 6 месяцев, что соответствует чередованию полярного дня и полярной ночи.

Это последнее утверждение действительно многократно повторяется в древнеиндийских сочинениях. Так, «Законы Ману» гласят: «У богов и день и ночь — (человеческий) год, опять разделенный надвое: день — период движения солнца к северу, ночь — период движения к югу». Развивает это утверждение и «Авеста», утверждающая, что «там звезды, месяц, солнце можно лишь один раз в год видеть восходящими и заходящими, и год кажется только одним днем». Мудрецы, комментировавшие «Веды», утверждали, что в древние времена жрецы-брахманы боялись, что за ночью не наступит заря.

Такие часто встречающиеся в «Ведах» описания и заставили Тилака рассматривать таинственные арктические земли как арийскую прародину. Насколько правильны предположения Тилака? Известно, что после таяния ледника древние люди стали заселять освободившиеся пространства и достигли берега Северного Ледовитого океана. В 8–6 тысячелетиях до н. э. климат на северных берегах России и Скандинавии был на несколько градусов теплее, чем современный, и даже на самом берегу Ледовитого океана росли березовые леса. Когда же этот теплый период закончился и началось похолодание, вполне возможно, что арии спустились в более теплые края. Наши современные знания о древности допускают такую возможность, которая может быть подтверждена или опровергнута другими доказательствами. Но сторонники арктической прародины ариев не останавливаются на таком вероятном предположении. Они предпочитают фантазировать, представляя себе некий затонувший континент или остров к северу от своей реальной родины (немецкие арио-софы называли загадочный остров Туле, что лежал к северу от Германии, их современные российские последователи располагают Гиперборею к северу от России). На этом континенте, как предполагается, были большие арийские города, отапливаемые гейзерами. По мнению ариософов, на арктической прародине арии обладали магическими предметами или техническими приспособлениями, которые превосходили даже нынешние возможности человека, а для людей каменного века обладатели таких предметов казались богами. Гибель Туле и Гипербореи ариософы связывают с геологической катастрофой. По одной из версий, остров ушел под воду и арии чудом спаслись от гибели в ледяной пучине океана, а по другой — сила обогревавших арктическую прародину гейзеров истощилась и арии были вынуждены проделать долгий путь во льдах, чтобы выйти в земли с теплым климатом. Если же найти арктическую прародину, то на ней стало бы возможно обнаружить артефакты, которые были известны ариям и которые могли бы значительно ускорить технический прогресс.

Однако к предположениям ариософов ученые относятся скептически. Историки и геологи единодушны в том, что нет никаких оснований предполагать, что несколько тысячелетий назад где-то в Арктике мог существовать позднее погибший остров и тем более континент. Но мечтателей и фантазеров привлекает загадка таинственной земли, скрытой под толстым панцирем арктических льдов.

Близка к этой гипотезе и другая, выдвинутая в XIX в. шведским археологом Оскаром Монтелиусом (1843–1921). В своих трудах он пытался доказать, что на территории Скандинавии, Дании и Северной Германии в течение всего периода существования человека обитал один и тот же народ — древние германцы, а следовательно, именно здесь и зародилась индогерманская (арийская) цивилизация. Монтелиус вошел в историю науки как выдающийся систематизатор и каталогизатор археологических находок, ему действительно удалось проследить эволюцию многих предметов обихода и орудий труда от древности до современного ему XIX века, ведь — ив этом он совершенно прав — подавляющее большинство изобретений, приспособлений и ремесленных приемов были изобретены многие тысячелетия назад безвестными мастерами и затем передавались из поколения в поколение. Главной ошибкой Монтелиуса была узость его кругозора: зная практически все о древности своей родины и соседних с ней стран, он практически не ориентировался в древностях других регионов Европы и не мог правильно сопоставить скандинавские находки с французскими или английскими, а сходство скандинавских памятников с памятниками других областей континента считал результатом постепенно расселения индогерманцев (ариев) по Европе.

Так, по его мнению, именно арии были первыми строителями мегалитических погребений в Европе. Погребальные камеры, широко распространенные на севере континента, Монтелиус счел древнейшими в мире, а мегалиты, известные даже на таких удаленных уголках земли, как Дальний Восток или Мадагаскар, — свидетельствами арийских миграций. Такие утверждения были не приняты даже его современниками, учеными других стран. После того как был открыт радиоуглеродный метод, оказалось, что в реальной истории все было с точностью до наоборот по сравнению с концепцией Монтелиуса: древнейшими мегалитами являются испанские и португальские, а вот скандинавские — самые молодые. Справедливости ради следует все же сказать, что предложенная Монтелиусом схема эволюции древних мегалитических погребений от Скандинавии до Пиренейского полуострова и до сих пор существует, только в «обратном направлении», — она показывает путь развития и последующей деградации погребальных сооружений с юга Западной Европы на ее север.

Подчеркнем еще раз, что гипотеза Монтелиуса явилась результатом длительных изысканий ученого и на том уровне знаний о доисторическом прошлом была практически совершенной. Но наступил XX век, и в нем с гипотезой Монтелиуса произошло то, что всегда происходит с идеями, когда они овладевают массами. В межвоенной Германии научная, кабинетная гипотеза Монтелиуса об автохтонности германского народа в Западной Балтике становится для невежд доказательством превосходства арийской крови германцев над всеми иными арийскими народами. Даже французы и англичане, кричали идеологи национал-социализма, не чистокровны по сравнению с немцами, ведь они появились в результате смешения мигрантов-ариев с отсталыми неарийскими племенами.

После Второй мировой войны история ариев наконец-то очистилась от идеологии, типология находок Монтелиуса заняла свое законное место в науке, а от гипотезы автохтонности германцев в Западной Балтике под давлением новых фактов пришлось отказаться.

Другую похожую, но более адекватную, с точки зрения современных знаний о прошлом Европы, гипотезу выдвинул в 1995 г. Марек Зверебил. По его мнению, арии как народ сложились на балтийском и североморском побережьях Европы в результате метисации появившихся вслед за отступающим ледником охотников с земледельческими племенами, пришедшими туда около 7 тыс. лет назад. Эта гипотеза не так захватывает воображение, как предыдущая, в ней нет места таинственным предметам арийской расы, нет в ней и затонувшего острова или материка, якобы скрывающего удивительные достижения арийской цивилизации. К тому же «северные» черты арийской прародины в ней явно сглажены, ведь на севере Польши или Германии полярная ночь или полярный день невозможны. Кроме того, эта гипотеза слегка напоминает гипотезу Монтелиуса, о которой мы рассказали выше.

Наряду с этими ставшими классическими гипотезами есть и более экзотическая версия, имеющая лишь незначительное количество приверженцев. Так, индийский профессор Дурга Прасад Шастри ищет арийскую прародину на территории Вологодской области России. Он пришел к такому умозаключению в результате сравнения вологодских диалектизмов с санскритом. Так, в северорусском «хаять» — убирать, хорошо обрабатывать, а в санскрите «гайя» — дом, хозяйство, семья; в вологодских говорах «карта» — это вытканный на половике узор, а в санскрите «карт» — прясть, отсекать, отделять. Русское значение слова «гать» — дорога, проложенная по болоту. На санскрите «гати» — проход, путь, дорога. Санскритскому слову «драть» (идти, бежать) соответствует русский аналог — драпать; на санскрите «радальня» — слезы, плач, по-русски — рыдания. Мы говорим «трын-трава», а на санскрите «трин» и значит трава. Мы говорим «дремучий лес», а «дрема» в санскрите — лес. Северорусское «бусь» — плесень, копоть, грязь, на санскрите «буса» — отбросы, нечистоты. Русское «кульнуть» — упасть в воду, на санскрите «кула» — канал, ручей. И таких примеров сходства очень много, утверждают сторонники этой гипотезы.

Особое внимание сторонники этой гипотезы уделяют топонимике, а особенно названиям рек и озер, ведь такие названия передаются из поколения в поколение практически без изменений. Так, в Вологодской и Архангельской областях протекает река Ганг, а некоторые другие реки этого региона также носят «индийские» названия — Шива, Индига, Индосат, Синдошка, Индоманка. Интересно, что и другие, не столь «говорящие» названия рек легко переводятся с санскрита: Сухона означает — легко преодолимая, Кубена — извилистая, Суда — ручей, Дарида — дающая воду, Падма — лотос, кувшинка, Куша — осока, Сямжена — объединяющая людей.

Исследователи отмечают сходство между орнаментом индийских и северорусских резных деревянных изделий. Наиболее частым мотивом индийской резьбы считается резной трехгранно-выемчатый декор архитектурных деталей. Вместе с тем, как предполагают некоторые ученые, в Индии с приходом ариев традицию кирпичного строительства, известную с хараппских времен, вытесняет принесенная ариями с русского Севера традиция деревянного зодчества. Она сохраняется в Индии достаточно долго, несмотря на то, что влажный климат Индостана не способствует сохранности деревянных строений. Когда же деревянные постройки сменились каменными, арии сохранили резные орнаменты деревянных зданий, а «Махабхарата» сберегла описания дворцов с деревянными резными стенами, дверями и колоннами. Лишь в сухих предгорьях Гималаев деревянное зодчество сохранилось вплоть до средневековья, а в штатах Кашмир, Уттар-Прадеш, Западная Бенгалия и Махараштра древние деревянные постройки сохранились вплоть до современности. Исследователи отмечают, что орнаменты, схожие с индийскими и северорусскими, известны также в Средней Азии (окрестности Бухары и юг Таджикистана), что может свидетельствовать о путях переселения ариев из России в Индию. Во всех этих регионах основными мотивами являются прямые и косые кресты, розетки из шести или семи лепестков, подражающие солнечным лучам, свастикообразные спирали, а также символы плодородия — ромбы и треугольники. Интересно, что треугольный орнамент часто встречается и в других районах, заселенных ариями, — в Иране, Закавказье, в причерноморских и заволжских степях.

Но самым впечатляющим доказательством вологодской прародины является технология вышивки орнаментов. Узоры, применяемые индийскими и вологодскими мастерицами, удивительно похожи, а сама технология и на Вологодчине, и в Индии называется одинаково. Российские мастерицы говорят о настильной глади чекан, а индийские — чикан.

Любопытно, что в XIX веке лингвисты обнаружили еще один архаичный арийский язык — литовский, и тут же возникла гипотеза о балтийской прародине ариев. Как и в случае с индийской прародиной, главным аргументом было то, что архаичный язык лучше всего сохранился бы в непосредственной близости от прародины. Однако, по-видимому, литовский язык остался неизменным за счет того, что его носители были отдалены от носителей других языков — они жили в дремучих лесах, которые были тогда характерной частью ландшафта Севера Европы. Во всяком случае археологи не могут доказать факты многочисленных переселений народов с побережья Балтийского моря в Западную Европу и Центральную Азию в 4–2 тыс. дон. э.

Причерноморские степи и курганная гипотеза

Ряд ученых пытался представить в качестве арийской прародины Центральную Азию. Славным достоинством этой гипотезы является то, что центральноазиатские степи (ныне превратившиеся в пустыни) в древности были местами обитания дикой лошади. Арии считались искусными наездниками, и коневодство в Индию принесли именно они. Существенным же аргументом против является отсутствие в Центральной Азии европейской флоры и фауны, в то время как названия европейских растений и животных в санскрите встречаются.

Также существует гипотеза, гласящая, что арийская прародина находилась в Центральной Европе — на территории от Среднего Рейна до Урала. В этом ареале действительно обитают представители почти всех видов животных и растений, известных ариям. Но современные археологи возражают против такой локализации — на указанной территории в древности обитали народы столь разных культурных традиций и настолько различные по внешнему облику, что объединить их в рамках одной арийской культуры невозможно.

На основании сложившегося к тому времени словаря общих для арийских народов слов еще в конце XIX в. немецкий лингвист Фридрих Шпигель предположил, что арийская прародина должна располагаться в Восточной и Центральной Европе между Уральскими горами и Рейном. Постепенно границы прародины были сужены до степной зоны Восточной Европы. Более 50 лет эта гипотеза основывалась исключительно на умозаключениях лингвистов, но в 1926 г. она получила неожиданное подтверждение, когда английский археолог Вир Гордон Чайлд опубликовал книгу «Арии», в которой он отождествил ариев с кочевыми племенами восточноевропейских степей. Этот загадочный народ хоронил покойников в грунтовых ямах и обильно посыпал их красной охрой, отчего эта культура и получила в археологии название «культура погребений с охрой». Поверх таких погребений часто насыпались курганы.

Эта гипотеза была принята научной общественностью, поскольку многие ученые умозрительно помещали арийскую прародину именно там, но не могли связать свои теоретические построения с археологическими фактами. Любопытно, что во время Второй мировой войны немецкие археологи проводили раскопки в русских и украинских степях. Вероятно, они пытались найти в древних арийских курганах магическое оружие, которое могло бы помочь Германии завоевать мировое господство. Более того, по одной из версий, бредовый военный план фюрера — наступать двумя расходящимися клиньями на Волгу и на Кавказ — был связан с необходимостью обезопасить немецких археологов, собиравшихся раскапывать арийские погребения в устье Дона. А пятьдесят лет спустя именно в устье Дона и на российском побережье Азовского моря искал легендарный город Одина Асгард выдающийся шведский ученый Тур Хейердал.

В послевоенное время наиболее активным сторонником степной гипотезы среди зарубежных ученых была Мария Гимбутас, последовательница В. Г. Чайлда. Вроде бы советские археологи, историки и лингвисты должны были порадоваться, что ученые с мировым именем располагают арийскую прародину на территории СССР. Однако вмешалась идеология: все дело было в биографии Марии Гимбутас, за ней водился грешок, да такой, что относился к ведению пресловутого «первого отдела», и всякий, кто положительно отзывался о «курганной гипотезе» Гимбутас, попадал на заметку «историков в штатском».

Мария Гимбутас родилась в 1921 г. в Вильнюсе, принадлежавшем в то время полякам, а позднее вместе с семьей переехала в Каунас, где в 1938-м году поступила в университет Витовта Великого — изучать мифологию. Уже в октябре следующего года в Литву вошли советские войска, хотя государство и сохраняло формальную независимость. А летом 1940-го советские войска окончательно установили в стране советскую власть. Началась советизация, многие ученые, в том числе те, что учили Марию в университете, были расстреляны или высланы в Сибирь. Массовая депортация литовцев произошла в середине июня 1941-го, за неделю до нападения немцев. Уже при немцах Мария заканчивает университет и выходит замуж за архитектора и издателя Юргиса Гимбутаса. Тем временем линия фронта подходит все ближе к Литве, и в 1944-м супруги решают уходить с немецкими войсками. В Литве Мария оставляет мать. Оказавшись в западной зоне оккупации, она заканчивает университет в Тюбингене, т. к. ее выданный при нацистах диплом Каунасского университета считается недействительным, а еще через три года уезжает в США, где много лет проработает в Гарвардеком и Калифорнийском университетах. Кроме того, она почти каждый год вылетала на раскопки в Европу.

В 1960-м ей позволят приехать в Москву, чтобы повидаться с матерью. В начале 1980-х ей разрешают посетить в СССР еще раз — она прочитает несколько лекций в Московском и Вильнюсском университетах, но официальная анафема с ее научного наследия будет снята лишь с распадом СССР. Еще в 1956-м М. Гимбутас защищает докторскую диссертацию, подтверждающую гипотезу Гордона Чайлда о принадлежности ямных погребений ариям. Однако она идет дальше Чайлда и разрабатывает хронологию жизни арийской цивилизации в черноморско-каспийских степях и хронологию вторжений ариев в Европу и Азию. Согласно ее теории, арии как языковая и культурная общность складываются более 6 тысяч лет назад на основе археологических культур Украины (Средний Стог и Днепр — Донец^[12]) и России (Самара и Андроновская). В этот период арии или их предшественники успешно одомашнивают дикую лошадь.

В начале 4 тыс. до н. э.^[13] под воздействием неизвестных науке факторов (скорее всего, это были неблагоприятные климатические условия с частым чередованием холодных зим и засушливых лет) несколько арийских племен уходит на юг. Одна из волн арийского переселения пересекает Большой Кавказский хребет, вторгается в Анатолию (территория совр. Турции) и на месте завоеванного ими царства племени хеттов создает свое хеттское государство — первое в истории арийское государство на Земле. Другой волне мигрантов повезло меньше — они проникают в закаспийские степи и довольно длительное время кочуют там. Через 2 тысячи лет иранские племена, отколовшиеся от арийской общности, выдавят этих кочевников к границам хараппской цивилизации. На территории Украины арии ассимилируют среднестоговские и трипольские племена. Именно под влиянием нашествий кочевников трипольцы строят большие укрепленные городища, такие как, например, Майданецкое (Черкасская область).

В середине 4 тыс. до н. э. впервые появляются двух- и четырехколесные повозки, которые потом станут визитной карточкой многих арийских культур. В это же время арийское кочевое общество достигает вершины своего развития. Под влиянием среднестоговской культуры и племен горного Крыма арии начинают возводить каменные антропоморфные стелы. Советский археолог Формозов считал, что каменные стелы в Причерноморье родственны более древним западноевропейским. В такие стелы, по представлениям ариев, на некоторое время (предположительно год или месяц) после смерти вселялась душа умершего человека, ей приносили жертвы и просили о магической помощи в житейских делах. Позднее стелу зарывали в могилу вместе с костями покойника, а над погребением возводили курган. Интересно, что подобные ритуалы, реконструируемые современными археологами, отсутствуют в «Ведах», древнейших арийских ритуальных текстах. Это не удивительно, ведь как мы уже говорили, индийская ветвь уже ушла в среднеазиатские степи. В это же время в степях появляется первое бронзовое оружие^[14], привозимое торговцами по крупным рекам - Дону, его притокам и, возможно, Волге.

К концу 4 тыс. до н. э. арии вторгаются в Европу, однако их быстро ассимилирует местное население. Около 3000 г. в Заволжье обособляются иранские племена, они осваивают степи Западной Сибири и постепенно проникают в закаспийские степи, где обитают будущие индийцы. Под давлением иранских племен арии проникают в Северо-Восточный Китай. Вероятнее всего, именно в это время происходит разделение на почитание дэвов у индийцев и почитание асуров-ахуров у иранцев.

После 3000 г. до н. э. арийская степная общность перестает существовать. Скорее всего, в этом опять-таки повинны климатические факторы: степь перестала кормить кочевника, и большинство ариев-степняков вынуждено стать оседлыми. Вторая волна ариев вторгается в Европу. Вообще же, рубеж IV и III тысячелетий до н. э. является ключевой датой для многих цивилизаций Старого Света. Примерно в это время на египетский трон восходит первый фараон 1-й династии Менее; в Месопотамии города объединяются в Шумерское царство; на Крите правит легендарный царь Минос; а в Китае это эпоха правления легендарных пяти императоров.

Во второй половине 3 тыс. до н. э. арии активно смешиваются с местным населением — балкано-дунайским в Европе, финно-угорским (в России, Беларуси и странах Балтии). Потомки таких смешанных браков говорят на диалектах арийского языка, доставшегося им от отца, но сохраняют мифологию и фольклор своих матерей. Именно поэтому мифы, сказки и песни арийских народов столь отличны друг от друга. Кроме того, арии быстро перенимают обычаи местных племен, в частности строительство постоянного жилья. Жилища арийских народов России и южного и восточного побережий Балтийского моря строятся по финно-угорским образцам — из дерева, жилища в Центральной Европе и на Балканах — из глины, по традициям балкано-дунайской цивилизации. Когда же арии несколькими столетиями позже проникнут на атлантическое побережье Европы, где принято строить дома из камня с круглыми или овальными стенами, они позаимствуют и этот обычай у местного населения. Арийские народы, обитавшие в Центральной и Западной Европе, в это время познакомились с настоящей оловянной бронзой. Ею снабжали племена бродячих торговцев, получивших у археологов название «культуры колоколообразных кубков».

На огромных пространствах Европы от Рейна до Волги появляется новый тип керамики — украшенный отпечатками витой веревки. Такую керамику ученые называют «шнуровой», а сами культуры — культурами шнуровой керамики. Как же возникла эта первая арийская посуда? Известно, что древние люди старались защитить себя от воздействия злых сил при помощи различных оберегов. Особое внимание они уделяли еде, ведь вместе с ней в организм человека могла попасть порча, насланная колдуном или злым духом. Западные соседи ариев — трипольцы, принадлежавшие к балкано-дунайской цивилизации, решали эту проблему вот как: вся их посуда изготовлялась в храме богини-покровительницы города, причем на посуду наносились священные узоры и изображения богов и священных животных, которые должны были защитить едока от порчи. Арии общались с трипольцами, выменивая у них зерно и металлические изделия, льняные ткани и другие дары земли, и, без сомнения, знали об этом трипольском обычае. В древней арийской религии большую роль играла веревка, которая должна была символизировать связь, привязанность человека к небесным божествам (такими веревками опоясывают себя зороастрийские жрецы и в наше время). Подражая трипольцам и другим народам балкано-дунайской цивилизации, арии стали оберегать себя от порчи при приеме пищи с помощью оттиска веревки на глине.

Во второй половине 3 тыс. до н. э. арийские диалекты становятся самостоятельными языками, например протогреческим, протоиранским. В это время у ариев, обитавших в Северо-Восточном Китае, появляется странный обычай мумификации умерших. Главная его загадка состоит в том, что он возник спонтанно, без всяких внешних влияний: ни у китайцев, ни у других арийских народов не было чего-то подобного. Ближайшие аналогии мумификации известны за десятки тысяч километров от Северо-Восточного Китая — на Кавказе. Некоторые кавказские народы вплоть до XIX в. н. э. практиковали мумификацию трупов, но историкам неизвестны кавказские мумии столь раннего времени.

Около 2000 г. до н. э. у иранских племен появляется удивительное военное изобретение — боевая колесница. Благодаря этому иранцы вторгаются на территорию, которую сегодня мы называем Ираном. Со временем это изобретение перенимают другие арийские народы. Боевые колесницы ариев вторгаются в Китай, и арии на короткое время становятся правящей верхушкой Поднебесной, но затем ассимилируются китайцами. Боевые колесницы позволяют индоариям победить хараппскую цивилизацию Индии. Другие арийские племена — хетты — благодаря колесницам побеждают египтян в Сиро-Палестине, но вскоре египтяне также овладевают искусством колесничного боя и громят хеттов их же оружием, а египетские фараоны 18-й династии часто приказывают придворным художникам изображать себя поражающими врагов на такой колеснице.

В начале 2 тыс. до н. э. иранские племена, оставшиеся в Средней Азии, строят столицу своей империи — город Аркаим. По некоторым сведениям, именно там произносил свои проповеди Заратустра.

В 1627 (±1) г. до н. э. произошло событие, изменившее историю Древнего мира. На острове Тер а (другие названия Фира, Санторин) произошло страшное извержение вулкана. Следствием этого стало цунами высотой до 200 м, которое обрушилось на северное побережье Крита, а критские города были засыпаны слоем пепла. Огромное количество этого пепла попало в атмосферу. Даже в Египте, достаточно удаленном от Крита, из-за стоявшего в небе вулканического тумана несколько месяцев не было видно солнца. Некоторые записи в древнекитайских хрониках позволяют утверждать, что последствия извержения вулкана Тер а были заметны даже в Китае. Оно привело к значительному похолоданию, а это, в свою очередь, привело к голоду и согнало людей с обжитых мест. В это время протоиталики переселяются из Центральной Европы в Италию, а греки, спустившись с Балканских гор, занимают материковую Грецию и завоевывают Крит. В течение XVII и нескольких последующих столетий до нашей эры арии заселяют практически всю территорию Европы, за исключением Пиренейского полуострова. Волна миграций, захлестнувшая в это время Европу, привела к появлению в Средиземноморье загадочных «народов моря», которые совершали дерзкие набеги на Египет и богатые финикийские города.

Единственным регионом земного шара, на который эти климатические изменения подействовали благотворно, была Индия. Здесь наблюдается расцвет ведической цивилизации. Именно в это время были записаны Веды и другие древние религиозно-философские трактаты.

Последнее нашествие ариев-степняков в Европу около 1000 г. до н. э. приводит появлению в Центральной Европе кельтских племен. Правда, некоторые историки утверждают, что эта волна мигрантов пришла в Европу не по доброй воле, их выдавили из Причерноморья пришедшие из-за Волги иранские племена кимвров (киммерийцев). Свое победное шествие по Европе кельты начнут около 700 г. и завоюют огромные пространства от испанской Галисии до Галичины, румынского порта Галац и Галатии (современная Турция). Они завоюют Британские острова и Пиренейский полуостров.

Такова вкратце история арийских миграций в Европу, миграций, сделавших ариев индоевропейцами, т. е. народами, обитающими в обеих частях Евразии. В момент своего наибольшего распространения арийские народы занимали площадь даже большую, чем империя Чингисхана, их земли простирались от Тихого океана до Атлантического.

Однако даже среди сторонников курганной гипотезы нет единства. Украинские археологи настаивают на том, что арийцы сформировались в европейских степях между Дунаем и Волгой на основе культур Средний Стог и Днепр — Донец, ведь на поселении культуры Днепр — Донец были открыты древнейшие в Европе кости домашней лошади; российские же ученые предполагают, что арии сложились на основе андроновской культуры заволжских степей и лишь затем, переправившись через Волгу, завоевали европейские степи.

Некоторые языковедческие исследования позволяют считать последнюю гипотезу более достоверной. Дело в том, что в финно-угорских и картвельских (закавказских) языках есть общие слова, которых нет в арийских языках, а значит, они появились в то время, когда ариев еще не было в восточноевропейских степях. Кроме того, эта миграция неплохо объясняет, почему арии предпочитали переселяться на азиатские земли — в Китай, Индию, Иран, Турцию, а миграции в Европу были менее существенны и уходило на запад намного меньше населения. Именно вторжением ариев после переправы через Волгу объясняется ранний и неожиданный закат трипольской культуры.

Переднеазиатская и балканская «прародины» ариев

Некоторые исследователи XIX века в поисках арийской прародины обратились к Библии. В 10-й главе «Бытия» указаны европейские народы, которые, по мнению Моисея, были потомками Яфета, сына Ноя, — греки, критяне, грузины и другие. Поскольку большинство из упомянутых «потомков Яфета» были индоевропейскими народами, то ученые предположили, что прародина ариев располагается где-то в районе горы Арарат, с которой, согласно Библии, и началось расселение человечества после потопа. Кроме того, в западноевропейской литературе арийскую расу довольно часто называли «кавказской», включая в число арийских племен грузин (потомков Мосха, сына Яфета). Первым эту теорию сформулировал в 1873 г. немецкий лингвист Миллер. А другой немецкий лингвист, Герман Штейндаль, вообще объединил арийские и семитские языки в одну общую группу. В пользу этой гипотезы говорили родственность слов арийского языка с семитскими и кавказскими, присутствие в арийском языке прямых заимствований из семитских языков и наличие в арийских языках общих слов для обозначения таких южных животных, как «лев» и «слон». Против этой гипотезы свидетельствовало то, что на Армянском нагорье нет таких представителей северной флоры и фауны, как, например, береза и дрозд, а кроме того, нет в этом регионе и диких лошадей, которые могли бы быть одомашнены ариями. Однако сторонников этой гипотезы окрылило открытие древнего арийского народа — хеттов, а после расшифровки хеттской письменности выяснилось, что хеттский язык практически столь же древний, сколь и санскрит, а значит, вполне вероятно, что именно отсюда начались миграции ариев.

Однако защищать эту гипотезу, называемую «переднеазиатской», или «армянской», стало сложнее после того, как выяснилось, что семиты, вопреки уверениям Библии, были не коренными обитателями Ближнего Востока, а переселенцами и появились в районе Армянского нагорья лишь около 4–5 тысяч лет назад. К тому же были найдены контрдоводы и для существования общих названий южных животных. Так, классические филологи заметили, что львы, согласно греческим мифам, обитали в Греции еще около 1300 г. до н. э., русские и украинские археологи нашли скифские изображения львов в Причерноморье, датируемые V–IV вв. до н. э., а грузинские историки доказали, что на львов охотились на Кавказе на рубеже н. э. О другом южном мифе арийской прародины мы расскажем ниже.

Как же быть с семитскими заимствованиями в общеарийском языке? Раз в то далекое время не было соприкосновения между семитами и ариями, — решили противники этой гипотезы, — следовательно, такие заимствования лишь результат случайного совпадения. Случайного ли? Об этом предпочли не думать, да и не до того было — в Европе разразилась Вторая мировая война.

После войны широкое обсуждение в научном мире получила другая гипотеза «европеизации Европы», выдвинутая Кордоном Чайлдом еще до войны. Согласно ей, европейская цивилизация является дочерью ближневосточной цивилизации, а сами европейцы — наследники древнейших городов «плодородного полумесяца»- Иерихона, Ура, Чатал-Хююка. Европейцам, пережившим одну из самых кровавых войн в своей истории, было приятно чувствовать себя если не потомками, то хотя бы родными племянниками тех, кто строил Вавилонскую башню и храм Соломона или обносил стенами «Урук огражденный». Поскольку Чайлд был марксистом, во всяком случае, он так себя позиционировал, то в СССР перевели три его книги, а концепцию «европеизации Европы» приняли к сведению, но без особого энтузиазма, ведь народы СССР «проигрывали» в родстве с древними цивилизациями Ближнего Востока грекам и другим народам Балканского полуострова.

Впервые возродили переднеазиатскую гипотезу в 70-80-х годах XX в. советские филологи Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов. Свой главный труд, излагавший «переднеазиатскую гипотезу», — «Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры» — они решились опубликовать подальше от московских цензоров и идеологов в либеральном по тем временам издательстве Тбилисского университета.

Дискуссия, развернувшаяся после выхода книги в свет казалась немного странной. Во-первых, сама работа была доступна лишь ограниченному числу лиц, она отсутствовала даже во многих областных научных библиотеках. И дело тут не в злокозненности цензуры — тираж издания был очень невелик, невелик был и список обязательной рассылки издательства ТЕУ. Поэтому познакомиться с книгой до появления ее в Интернете можно было только в центральных республиканских библиотеках или. по критической статье И. М. Дьяконова, опубликованной в журнале «Вестник древней истории» за 1982 г., № 4 и№ 5.

Как тут не вспомнить Жванецкого: «Давайте сталкивать философов, не читая их работ. Давайте спорить о вкусе устриц и кокосовых орехов с теми, кто их ел, до хрипоты, до драки, воспринимая вкус еды на слух, цвет на зуб, вонь на глаз, представляя себе фильм по названию, живопись по фамилии, страну по «Клубу кинопутешествий», остроту мнений по хрестоматии».

Однако вернемся к публикации Дьяконова. Ее главные аргументы таковы:

ошибка в филологических построениях (тут крыть нечем); многие сотни страниц исписаны зря, а многие слова, казавшиеся родственными, становятся просто пустыми созвучиями;

нет оснований для семитских заимствований; слова, которые Гамкрелидзе и Иванов выдают за семитские заимствования, могут быть объяснены при помощи арийских слов;

различия в культуре и быте; народы Ближнего Востока — земледельцы, арии — скотоводы; религии Передней Азии основаны на культе женских божеств плодородия, тогда как арийская религия почитает мужских небесных богов;

нет археологических свидетельств одомашнивания лошади;

нет убедительных доказательств исхода ариев из Передней Азии ни в Европу, ни в Причерноморские степи, ни в Иран, ни в Индию. Практически каждый аргумент означал невозможность подтверждения переднеазиатской гипотезы на практике.

Пикантность критики Дьяконова, выдающегося специалиста в области ближневосточных языков, состояла в том, что сам он придерживался балканской гипотезы происхождения ариев. Она появилась в западноевропейской литературе сравнительно поздно — в первой половине XX века — и в начале своего существования была довольно популярной, ее придерживался, например, знаменитый каталонский археолог Бош-Жимпера. Дело в том, что после открытия древнейшей европейской цивилизации, занимавшей Балкано-Дунайский регион, сразу же встал вопрос об этнической принадлежности создателей этой цивилизации, а природные условия региона таковы, что они с легкостью совмещают и северные и южные аргументы спора об арийской прародине: береза и дрозд известны в Словакии и Венгрии, а львы, как мы уже говорили, водились в Греции в предисторическое время. Более того, ученым казалось нелогичным, что носители столь высокой цивилизации исчезли с карты Европы, не оставив потомкам своего языка.

Главный аргумент против этой гипотезы появился после того, как археологи раскапывали погребения дунайской цивилизации. Выяснилось, что балкано-дунайские племена, как и многие племена Передней Азии, принадлежали к короткоголовой арменоидной расе, тогда как арии — к длинноголовой. Только этого аргумента было бы достаточно, чтобы отказаться от поисков арийской прародины на Балканах. Однако были и другие возражения. И вот тут-то самое время вспомнить о критической статье Дьяконова в журнале «Вестник древней истории». Дело в том, что из пяти главных его аргументов против переднеазиатской прародины ариев три (отсутствие дикой лошади, различия в культуре и быте, отсутствие доказательств миграций в Азию) использовались как раз для того, чтобы доказать невозможность существования арийской прародины на Балканах.

Но главный парадокс научной ситуации состоял в том, что гипотеза Гамкрелидзе — Иванова оказалась востребованной и научной, и околонаучной общественностью. Филологи уже многие годы бились над тем, чтобы доказать, что древние арии были земледельцами, ремесленниками и металлургами, поскольку по шкале цивилизованности, придуманной еще этнографом Морганом, этот статус был несоизмеримо выше, нежели статус скотовода. И вот тут-то переднеазиатская гипотеза оказалась как нельзя кстати.

Необычность ситуации состояла и в том, что когда европейские ученые располагали прародину ариев в советских степях, советские ученые отказывались от этой прародины и пытались найти ее за пределами своей страны.

Через несколько лет, в 1987 г. вышла работа А. В. Сафронова «Индоевропейские прародины», в которой он попытался соединить обе гипотезы — переднеазиатскую и балканскую. По его мнению, арии переселились из Передней Азии на Балканы, и значит, таким образом можно совместить «южные» аргументы с «северными». Правда, ему так и не удалось опровергнуть контрагрументы, выдвинутые против этой прародины еще в середине прошлого века, например утверждение, что культ земледельческой богини-матери слишком отличен от культов арийских мужских божеств.

Итак, можно утверждать, что, несмотря на популярность переднеазиатской и балканской гипотез, их убедительность невелика.

Арии — еврейские львы?

Еще одна оригинальная гипотеза об арийской прародине принадлежит современному исследователю Александру Кобринскому.

Общеизвестно, что одним из главнейших символов плодородия в древних культурах был ромб с точкой посередине, который схематично изображал раскрытую вульву. Такие символы часты на восточнославянских вышивках, связанных с летними земледельческими обрядами — солнцестоянием и жатвой. Кобринский, развивая эту тему, утверждает, что подобная аналогия есть и в иврите, где «min» обозначает секс, a «meuian» — ромб. Таким образом, считает он, арийские земледельческие праздники имеют древнееврейские корни. Эти слова, по его мнению, проливают свет и на загадочные имена древних правителей — основателя 1-й династии Древнего Египта Мейеса и легендарного царя древнего Крита Миноса. Эти оба имени восходят к имени древнеегипетского божества плодородия Мина, почитавшегося в городе Коптосе.

Еврейское происхождение, по мнению Кобринского, имеет и система четырех стихий, популярная в европейской и индийской мистике. Он отмечает, что названия трех из четырех стихий (воды, огня и воздуха) по-гречески и на иврите практически тождественны. Наиболее близки слова, обозначающие «воздух»: иврит — awir, греческий — аег, awer. От этого греческого слова произошло много сложных слов, таких как аэродром или аэрозоль. Интересно, что в латыни этот же корень породил слово «avis» — птица, которое сохраняется в большом числе слов, например в слове «авиация».

Согласно некоторым данным, в глубокой древности на территории Украины располагалась «Страна земледельцев», именуемая Араттой. Эта страна, по мнению Шилова, существовала еще в 6 тыс. до н. э., так вот ее название Кобринский производит от ивритского корня «Эрэц» — земля, и таким образом ее название может быть переведено как «Страна земледельцев». Этот корень присутствует и во многих других языках Старого Света, сравним: славянское «орати» (пахать, вспахивать), «аршин» (мера длины), «арахис» (земляной орех), «арат» (монг. — крестьянин), «артишок» (овощ), «:армяк» и «архалук» (виды старинной крестьянской одежды), «арба» — повозка; ставшие международными латинские слова «аренда», «ареал», «арена»; а также имена героев, прародителей нескольких древних народов, такие как Арам — праотец армян и арамеев, и названия крупнейших в своих регионах природных объектов — Арарат, Аравия, Арал, Арагви, Ур. Звуковая близость названий библейской горы Хорив и священной горы ариев-иранцев Хары также, по мнению Кобринского, не случайность, поскольку оба эти названия происходят от общего слова, обозначающего высокую гору. И если библейская гора священна из-за происходивших возле нее событий, то гора Хара обладает по истине фантастическими свойствами: с ее вершины стекает великая река Харахвати, и солнце вращается вокруг нее, так что одна половина мира всегда погружена в темноту, а другая — освещена.

Приводим далеко не полный список топонимов, которые, по мнению Кобринского, происходят от корня «Хар» (гора): Хараппа (один из крупнейших центров земледельческой древнеиндийской цивилизации), Хара-Уснур и Хара-Нур (озера в Западной Монголии), Кара-Мурен и Хара-Нарин (перевал и горный хребет в Китае), Хара-Хорин (столица Чингизидов), Каракорум (горный хребет в Индии и Китае), Хараулахские горы (Якутия), Хорезм (оазис в Средней Азии), Хорватия (историческая область на Балканах), Харар (город в Эфиопии), Харбург (район в Гамбурге), Харран (город на Ближнем Востоке), Харама (река в Испании), Харга (оазис в Египте). Кобринский считает, что даже если достаточно большое число этих названий окажется просто созвучиями, все же площадь, на которой распространено слово «хар», весьма велика. Как же получилось, что это слово стало популярным в Старом Свете?

Ну а само название «арии» восходит к ивритскому слову «арье» — лев, утверждает Кобринский.

Другой важный для этого исследователя корень «эль» — бог, божество. Он фиксирует этот корень в таких топонимах, как Эльзас (историческая область во Франции), Эльба (река в Германии), Эльбасан (город в Албании), Эльва (город в Эстонии), Эльбрус (величайшая гора Кавказа), Эльбурс (горы на севере Ирана), Эльгон (потухший вулкан в Центральной Африке), Элам (древнее государство на территории Ирана), Элиста (город в Калмыкии), Эльги (город в Якутии), Эллур и Элличпур (города в Индии), Эльче (город в Испании), Элязиг (город в Турции), Элея (поселок в Латвии).

Отмечает Кобринский и еще одну интересную закономерность: названия местностей, народов Старого Света и легендарных героев, подчас удаленные друг от друга на тысячи километров, схожи между собой. Сравним: Иберия (Грузия и Испания); Аварис (древнеегипетский город, столица царства гиксосов); Абарис (скиф, жрец Аполлона, прибывший из Центральной Европы); авары (кочевые племена, вторгшиеся в Европу в VI в. н. э.); абрек (кавказское слово, означающее горец, бродяга). Все они, по мнению исследователя, происходят от корня «эвер» — странник, от того же слова происходит и слово «еврей».

Далее Кобринский утверждает, что много индийской религиозной терминологии происходит от слов иврита. Так, буддийские аскеты называются «мундака», и это слово невозможно объяснить ни с помощью арийских, ни с помощью дравидских языков Индии. Однако оно скорее всего происходит от ивритского корня «странствовать, скитаться» и даже «быть отверженным». Кстати, от того же корня происходят английское слово «wonder» (странствовать, бродяжничать) и русское слово «лындать», которое Даль определяет так: праздно шататься, бродяжничать, слоняться без дела. Индийских жрецов, как известно, называют брахманами, поскольку они поклоняются верховному богу Брахме. Есть три корня, которые с той или иной степенью вероятности могли породить его имя. Скорее всего, оно происходит от еврейского слова «браха» — благословлять, но возможны и другие варианты: или от слова «бора» (творить из ничего) или от слова «бар» — чистый, неоскверненный. Интересно, что этот глагол в Библии употребляется всего дважды — при сотворении мира и сотворении человека. Второй по значимости кастой Индии являются кшатрии, это слово также невозможно объяснить с точки зрения арийских языков. Самая ближайшая параллель опять-таки находится в иврите, где есть слово «Ьиштарер» — захватывать власть, воцаряться, а однокоренными словами являются «поддерживать порядок, карать». Тот же корень сохранился и в заимствованном из немецкого языка слове «штраф».

Слово «вайшьи», обозначающее простых индийских крестьян и простых скотоводов арийских степей, происходит от арийского слова «виш» (народ), но откуда же произошло само это слово? Оказывается, в иврите есть слова «буша» (стыд, позор, срам) и «биш» — скверный, постыдный. По мнению жрецов-брахманов и воинов-кшатриев, выпас скота, а впоследствии и земледелие — занятия постыдные и недостойные благородного человека. Название самой низшей касты — шудр, — по мнению Кобринского, восходит к слову «лесадер» — упорядочивать, устраивать, организовывать, одурачивать.

Индийские мудрецы, провидцы, создатели священных текстов Вед назывались «риши», они должны были соблюдать особые правила ритуальной чистоты, жить в уединении, нищете и смирении. Практически полной аналогией этому слову служит ивритское слово «риш» (бедность, нищета). Часто такие мудрецы объединялись в группы, называемые ашрамами. Вполне возможно, что это слово происходит от слова «леашор» — шагать, идти. Ивритские заимствования, продолжает Кобринский, проникают во многие сферы жизни арийского народа Индии, так, санскритское слово «криш» — возделывать землю, соответствует ивритскому «харош» — пахать»; санскритское «пароса» — ритуальная еда, распределяемая среди верующих, происходит от ивритского «парус» — разрезанный на ломти; санскритское «врата» — обет, образ жизни — сходно с «ливрот» — есть, питаться; санскритское «дикша» — обряд посвящения — происходит от ивритского «кидуш»; санскритское «раджа» — царь — от «рдиа» — владычество; санскритское «паришад» — собрание брахманов, занимавшихся толкованием правил, — от «перуш» — толкование.

Столь же удивительны и вполне еврейские имена арийских божеств, например, имя небесного громовержца Варуны происходит от ивритского слова «барак» — молния, блеск. Рита — божество закона и миропорядка, на страже которого стоит Варуна, — от ивритского слова «роде» — властелин; а производными этого слова в славянских языках служат русское «ратовать» (поддерживать, защищать) и украинское «рада». Название древнеиндийских религиозных трактатов «Вед» и слова — славянские «ведьма», «ведовство»; греческое слово «демон», индийское «Будда» происходят от ивритского корня «йадаа» — знать, уметь, познавать.

Мы знаем, что в русском языке слово «нива» имеет два значения: 1) поле, 2) поприще. В иврите слово «niva» также имеет два значения, первое из них — урожай, а второе — слово, выражение.

Еще удивительнее то, что хараппцы, подобно евреям и арабам, писали справа налево, так же, кстати, как и шумеры. И таких примеров множество, намного больше, чем мы привели.

Итак, сравнение арийских языков с ивритом рождает множество удивительных параллелей, но вот загадка — как и когда ивритские слова проникли в арийские языки?

Для объяснения этих сходств Кобринский делает смелое предположение: арии и есть потерянное Вениаминово колено народа Израилевого. Как же получилось, что изгнанное колено оказало влияние на всю мировую историю?

Эта история началась очень давно. У Якова было две жены (Рахиль и Лия) и две наложницы (Зелпа и Била), и от них у него было 12 сыновей. Но больше других Яков любил Рахиль, от которой у него было только два сына — Иосиф и Беньямин, (Вениамин). Мать Вениамина умерла сразу же после рождения, поэтому он получил при рождении имя Бен-Они, сын могилы, но любящий отец дал ему другое имя — Вениамин, сын счастья. Другие братья невзлюбили детей Рахили: Иосифа они продали в рабство, а над младшим всячески подшучивали. Яков очень любил Вениамина, называя его «сыном старости своей», но все же в предсмертном благословении он охарактеризовал любимого сына как хищного волка, «который утром будет есть добычу, и вечером будет делить добычу» (хотя вполне вероятно, что этих слов Яков и не произносил, они были приписаны ему потомками его сыновей от нелюбимых женщин).

При разделе земли обетованной между коленами потомки Вениамина, как самого младшего из двенадцати братьев, получили наименьший удел (к северу от Иерусалима между уделами Иуды и Ефрема), но земля в нем оказалась намного плодороднее, чем в уделах других колен. Из-за этого другие колена пробовали нападать на земли Вениамина, но получали отпор. Войско Вениамина отличалось чрезвычайной воинственностью и мужеством, а сила и стойкость его пращников вошли в пословицу. К Вениаминову колену принадлежал и первый царь иудейский Шауль, он сделал своей столицей город Гиву.

На территории Вениаминова колена находился и Иерусалим, до Соломона не имевший большого стратегического и религиозного значения. При распаде монархии колено Вениамина сохранило верность дому Давида, а 10 других колен снова оказалось против Вениамина.

Когда же наконец колено Вениамина другие колена выдавили в степь, те ушли на север и дошли по Великой степи до Китая и стали ариями, сохранив в своем имени слово «арье» — лев. И они стали львами — воинственным народом, захватившим огромные пространства от Тихого до Атлантического океана. И все мы — арии XXI века — далекие потомки Вениаминова колена.

Может быть, Гитлер знал о том, что на самом деле арии — потомки колена Вениаминова? И тогда, возможно, он считал, что потомки Вениамина должны отомстить братьям за древнюю несправедливость.

Так где же на самом деле была прародина ариев?

И можно ли раскрыть эту тайну? Оказывается, можно. И поможет нам в этом историческое языкознание. Языки, как и люди, объединяются в семьи. Родство славянских языков очевидно и не требует доказательств. Если у нас есть желание, мы сможем легко понять смысл предложения, а тем более связного текста, написанного на болгарском или хорватском, македонском или польском. А вот как быть с языками, являющимися более дальними родственниками нашему языку? Иными словами, как можно доказать, что несколько языков родственны между собой, и отделить их от других, неродственных им, языков?

При сравнении разных языков часто встречаются фонетические совпадения, т. е. слова, которые звучат совершенно одинаково в разных языках, но значение их не совпадает, а бывает и противоположным. Например, по-японски «яма» означает гору. Налицо звуковое совпадение, но оно ни в коем случае не может говорить о родстве японского и русского языков.

Более забавные случаи встречаются, когда совпадение касается не только звучания слов, но и их значений. Так, французское выражение «cote a cote» («бок о бок», читается «кот а кот») созвучно азербайджанскому «кёта-кёт»(«краешек о краешек»). Действительно, азербайджанское «кёт» обозначает «бока», «дно» или «край» чего-либо, ср. французское «cote» — «берег», «край», «бока». Из такого совпадения можно было бы предположить, что французский и азербайджанский языки — родственные. Однако это не так. Дело в том, что «cote», как и английское «coast», происходят от латинского слова «costa» (читается «коста»). Любители географии, конечно же, заметили, что это слово дважды «отметилось» названиями стран на географической карте: Кот д’Ивуар (фр. «Берег Слоновой Кости») и Коста-Рика (исп. «Богатый берег»). Слово «коста» совершенно не напоминает азербайджанское «кёт». В свою очередь, французский предлог «а» в выражении «cote a cote» происходит от латинского «ad» («к», «на», «в сторону чего-либо»), а азербайджанское «а» — является не предлогом, а окончанием первого слова «кёта».

Но не эти забавные совпадения интересуют серьезных ученых, филологи говорят о том, что два или более языка являются родственными, если обнаруживают в их различиях определенные закономерности. Дело в том, что языки с течением времени изменяются. Более того, от одного языка происходят новые языки ^[15]. Так из церковно-славянского языка произошли современные языки русский, украинский и белорусский. По отношению к этим трем языкам церковно-славянский язык является материнским, и его с равной степенью правильности можно назвать и «древнерусским» и «древнеукраинским» и «древнебелорусским».

Наиболее ярко различия между новыми языками и материнским языком проявляются в фонетике: одни и те же слова произносятся совершенно по-разному, однако сохраняются определенные закономерности. Эти закономерности в расхождении звуков и позволяют ученым устанавливать родство языков. Например, в XII–XITT веках общеславянский звук «о» (в некоторых позициях) изменился. В польском языке он перешел в звук «у», в украинском — в «i», в белорусском и русском — в «а», причем в русском языке при написании сохранилось «о», а в польском вместо обычного «о» в таких случаях пишут «о». Поэтому и получается, что местоимения «мой» и «мое» будут звучать так: по-польски — moj, moje; по-украински — мш, мое; по-беларусски — мой, мае.

Лингвисты выяснили основные закономерности, благодаря которым можно понять, как из общего индоевропейского языка образовались известные древние и современные языки арийских народов. Это сделало возможным создание арийского словаря. Но заметим, что в результате лингвистических исследований восстанавливается не сам язык, а набор (словарь) общих корней^[16]. Как этот словарь поможет открыть тайну их прародины? Дело в том, что язык отражает особенности жизни и быта. Слова в языке используются для обозначения понятий, необходимых в конкретных условиях обитания народа. У чукчей есть более 20 слов для обозначения разных видов снега, тогда как в нашем языке их около 10, а в арабском — всего два. Языки африканских народов знают несколько десятков слов для обозначения тыквы-горлянки, служащей им в качестве сосуда для переноски и хранения жидкостей и сыпучих веществ, тогда как мы знаем лишь два: «тыква-горлянка» и «калебас» (заимствованное слово, означающее сосуд, изготовленный из такой тыквы). Если бы в нашем языке было, например, 5-10 таких слов, мы могли бы предположить, что наши предки жили в древности в тех регионах, где произрастает тыква-горлянка.

Родство индоевропейских языков проявляется во всех частях речи и группах слов. Иногда такие слова удивительно близки.

Сравните, например, родство русских слов с санкритскими:

Русский язык

са искрит

когда

kada

оба

ubha

тог

tat

всегда

sack)

тогда

tad a

путник

pathika

естество

astitva

дом

dham

жена

jam

мать

matr

сын

sunu, suna

сноха

enusa

свойство

svatva

деверь

devar

зять

jata, jari

браг

bhratah

Однако родство проявляется не только между русским и санскритом, но и между другими арийскими языками. Возьмем для примера русское слово «борода». Оно почти одинаково звучит на большинстве арийских языков: литовское barzda, латышское barda, английское beard, немецкое bart, валлийское barf, польское broda, древненорвежское barQr, латинское barba — все они родственны между собой и обозначают бороду.

Общность обозначений охватывает большой круг понятий, например:

части тела:

«нос» — древнеиндийское nasa, древнеперсидское naham, латинское nasus, литовское nosis;

«зуб» — древнеиндийское dantarn, авестийское dantan, латинское dens, dentis, литовское Dantis;

термины родства:

«отец» — древнеиндийское pitar, авестийское pater, латинское pater, древневерхненемецкий fater, немецкая Vater;

«мать» — тохарское A macar, древнеиндийское matar-, авестийское matar-, латинское mater, древнеирландское mathir, латинское mate, общеславянское mati;

«сын» — древнеиндийское sunu, готское sunu, литовское sunus, общеславянское synu;

«дочь» — древнеиндийское duhitar, древнеанглийское dohtor;

названия цветов:

«красный» — древнеиндийское rudhira, тохарское В ratre, латинское ruber (raudas), литовское raudas, древнерусское «рудъ»;

числительные первого десятка:

«два» — древнеиндийское dvau, древнеирландское dau, латинское duo, общеславянское duva;

«десять» — санскрит da9a, литовское desimtis, старославянское «десять», греческое 5eka, латинское decem.

Однако такие слова, как «жить», «пить», «есть», «спать», «бодрствовать», «брать», «оставлять», «видеть», «слышать», «идти» и др., ничего не могут сказать нам о прародине носителей этих языков. Ведь любые люди могут жить, есть, спать, а значит, эти слова не могут служить указателями (или, как их называют ученые, — маркерами) на проживание в том или ином регионе.

Также не могут быть маркерами и слова «жара» и «холод», «зима» и «лето», «гора», «река» и «долина». Слова «жара» и «лето» есть в языках чукчей и эскимосов, хотя то, что обозначается этими словами, мы бы назвали скорее «не очень теплая зима». Слово «зима» есть, например, у арабов Аравийского полуострова, хотя они могли за свою жизнь ни разу не увидеть снега. Слова «гора», «река» и «долина» вообще универсальны, ведь горы, долины и реки есть в любой местности.

Хотя некоторые ученые утверждают, что раз в общем словаре арийских языков есть слово «гора», то прародина ариев находилась в гористой местности. Так ли это? Территорию современной Москвы никак нельзя назвать гористой местностью, но даже человек, никогда не бывавший в Москве, вспомнит Воробьевы горы или Поклонную гору. Практически возле каждого города есть Лысая гора. Но сравнивать ни одну из названных гор ни с Гималаями, ни даже с Карпатами нельзя.

В индоевропейских языках есть множество анатомических терминов, восходящих к арийским корням. К ним относятся такие слова, как колено, ухо, печень, ноги, сердце, глаза, рот, нос, зубы, ноготь, кость, голова, бровь и др. Какую полезную информацию можно было бы извлечь из этого факта? Как это может свидетельствовать о быте наших далеких предков? Такое знание анатомии говорит о том, что жизнь ариев была тесно связана с животными, служившими им важными продуктами питания, о том, что они были охотниками и скотоводами. В свою очередь, это указывает на то, что они были уроженцами степей.

Известно, что в арийском языке было слово «собака». Одомашнивание собаки указывает и на охотничий и на скотоводческий быт, поэтому слово «собака» не может служить надежным и однозначным маркером скотоводства.

Общеиндоевропейский язык говорит о том, что наши предки занимались скотоводством. Оказывается, в нем было слово «доить», что, без сомнения, говорит нам о том, что наши предки не только были знакомы с домашними животными, но и разводили их ради мяса и молока. Показательно отличие глаголов «сосать» и «доить». Ведь первое слово указывает на природное, подсмотренное у животных действие, а второе указывает на сознательную человеческую деятельность по производству продуктов питания. Есть в арийском языке и другие слова, указывающие на скотоводческий быт, например слово «стадо». От него вскоре образовался глагол «пасти» и абстрактное собирательное существительное «богатство» (в русском языке мы тоже можем заметить остатки европейского корня — в словах «состояние» в значении «богатство»). То, что «богатство» ассоциировалось именно со стадами скота, тоже является важным указанием на скотоводческий быт наших предков.

Каких же домашних животных, кроме собаки, знали арии? Наиболее четко реконструируется слово, обозначающее лошадь. Знали ли арийцы других домашних животных, кроме лошади? В арийском словаре отсутствуют отдельные слова, отличающие самку от самца: быка от коровы, козу от козла, овцу от барана. Как полагают ученые, это говорит о том, что эти виды животных не играли большого значения в хозяйстве ариев.

Знали ли арии земледелие? Лингвисты выяснили, что в арийском языке невозможно достоверно выделить ни один земледельческий термин. Общие глаголы «пахать» и «сеять» есть только в западных языках, в них же существует и общее обозначение соли, необходимой для употребления пресных продуктов из зерновых. Слово «соль» многие филологи считают заимствованием из языков народов, проживавших в Европе до прихода ариев. Также из их языков арии заимствовали и название яблока.

Общее происхождение имеют славянское слово «зръно» (зерно), ирландское gran, латинское granum. Вместе с тем латинское слово granum обозначает не только зерно, но и крупицу любого сыпучего вещества, например соли. Однако в восточных языках, таких как древнеиндийский, таджикский или древнеперсидский, зерно обозначают слова, произошедшие от совсем иного корня. Это не свидетельствует в пользу наличия у ариев земледелия.

Как ни парадоксально, но о том, что у ариев было земледелие, не свидетельствует и бесспорное наличие в арийском языке глаголов «молоть, измельчать», «толочь» и «тереть». Глаголы, обозначающие эти действия, существовали и в языках народов, которые не знали земледелия, — огнеземельцев, эскимосов, австралийских аборигенов, чукчей и других народов Северной Азии. Эти глаголы говорят лишь о том, что арии, безусловно, питались растительной пищей, которую мололи, толкли и измельчали, но ничего не говорит о том, выращивали ли такую пищу специально. В «Ведах» есть фрагмент, повествующий об изготовлении божественного (наркотического) напитка сомы из растительного сырья. Упоминаются измельчение и растирание стеблей, приготовление растительного отвара, но при этом нет указаний, что растения для изготовления сомы специально выращивались на полях или огородах, что опять-таки свидетельствует против наличия у ариев земледелия.

Можно ли предположить, что арии, еще живя на своей прародине, были земледельцами, а затем вдруг перешли к скотоводству и забыли не только земледельческий уклад жизни, но и всю связанную с ним терминологию? Конечно же нет. В истории человечества многие народы переходили от скотоводства к оседлому быту, такой процесс историки называют «оседанием на землю». Земля из места охоты или выпаса скота превращалась в источник пропитания и иных материальных благ. Но ни разу в истории не встречался обратный переход от земледелия к скотоводству, от оседлого образа жизни к кочевому. Хотя в истории множество раз встречались миграции земледельцев — как отдельных племен, так и целых народов, — но, переселившись на новые земли, мигранты все равно занимались земледелием.

Может быть, арии были искусными ремесленниками? В арийских языках есть загадочный общий корень tkt, обозначавший различные ремесленные занятия и продукты ремесла. Однако выяснить, какое именно ремесло обозначалось этим корнем, весьма затруднительно, так как образованные от него слова обозначают различные понятия. Особенно поразителен разброс понятий в «западных» языках. В древнегреческом от него появились слова «плотник» и «стена», в латыни — «ткать» и «глиняный сосуд», в древненемецком — «ломать коноплю», в готском — «лепить», в русском — «ткать». В «восточных» языках за этим корнем сохранилось более узкое значение, указывающее на работу с землей. От этого корня произошли слова с такими значениями: «вал» (санскрит), «насыпать» (авестийский), «сад» (древнеиранский).

Поразительно приключение древнеиранского слова «сад». Оно было образовано от двух слов pari и daiza (в слове daiza лингвисты прослеживают измененный корень tkt) и дословно обозначало «сверху насыпанное». Иранское нагорье славится своими каменистыми и потому малоурожайными почвами. Чтобы вырастить хороший сад, нужно было носить плодородную землю из долины реки и насыпать ее поверх каменистого грунта. Слово «паридаиза» в форме «пардес» со значением «сад» незадолго до нашей эры проникло в иудейскую мистику, где оно стало синонимом райского сада, Эдема. Вместе с другими христианскими терминами это слово, звучавшее уже как «парадиз», попало во многие языки Европы, где оно сохранилось в значении «рай».

Столь существенный разброс значений слов, образованных от этого корня, указывает на его единственно возможное значение: «работать руками», без уточнения над чем. Но ручной труд арии считали занятием, недостойным для мужчин. Такое отношение к ручному труду можно заметить даже в более позднее время — основными занятиями обитавших в Индии ариев были (в зависимости от касты) служение богам, выпас скота или разбой/война. Похоже, что словами, образованными от корня tkt, арии обозначали ремесленные изделия, которые они выменивали у иноплеменных ремесленников на мясомолочные продукты и кожи. В дальнейшем, после расселения арийских племен с прародины, у разных народов этот корень стал ассоциироваться с разными занятиями.

Есть несколько других корней, обозначающих занятия, характерные для скотоводческого быта. Эти занятия, как и в глубокой древности, так и ныне, относятся к женским ремеслам. Наиболее важными для определения рода занятий ариев являются глаголы «прясть» и «шить». Корень «прясть» связан со словами, относящимися к животным, а не к растениям, такими как «связка», «жила». В ряде других языков глагол «прясть» имеет общий корень со словами, связанными с понятиями, характерными для кочевого быта (так, древневерхненемецкий глагол «прясть» родствен ведическому глаголу «привязывать»). Весьма показательно и отсутствие общеарийского глагола «ткать», а значит, одежду шили не из тканей, а из кусков кожи и меха.

Филологи отметили, что во многих индоевропейских языках глагол «шить» и существительное «шерсть» являются однокоренными. Это означает, что в качестве ниток для шитья использовались волокна не растительного (лен, хлопок), а животного (шерсть) происхождения. Причем это происходило не только во времена арийского единства, но и многие сотни лет спустя после распада арийской языковой общности.

Знали ли арии металлы и металлообработку? Как мы уже выяснили, арии времен языкового единства вели кочевой образ жизни и занимались скотоводством. А в условиях постоянной перекочевки даже такая простая операция, как ковка металла, затруднительна. Ведь кузнецу было необходимо перевозить с собой с места на место не только личный скарб семьи, но и кузнечные мехи, простой, но очень тяжелый интрументарий, наковальню и многие другие, необходимые ему орудия труда. Именно по этой причине многие кочевые племена не подковывали лошадей. Парадокс, но монгольские племена Чингисхана и Батыя смогли покорить пол-Азии и часть Европы на неподкованных лошадях. Не было кузнецов и у ариев. Общий для западных ариев глагол «ковать» совершенно неизвестен у ариев азиатских, а значит, он появился лишь тогда, когда арии вторглись в Европу и копыта их лошадей соприкоснулись с каменистым грунтом европейских гор.

И еще одна загадка: раз арии не знали земледелия и многих ремесел, насколько хорошо была развита у них торговля? В общеарийском языке существовал глагол «покупать», однако отсутствовали глаголы «продавать» и «торговать», а значит, в арийском обществе торговля не была популярным занятием. Но и само слово «покупать», и ряд слов, описанных выше, показывают, что кочевники-арии приобретали ремесленные товары и зерно у соседних народов, значит, взаимоотношения ариев с соседями были в основном мирными и доброжелательными.

Семейные отношения ариев кажутся очень простыми. Лингвисты четко восстанавливают слова «отец», «мать», «брат», «сестра», «сын», «дочь». Этими словами описывался круг людей, которых арии считали своими родственниками. Более далекое родство (дед / бабка, внуки, дяди / тети, племянники) реконструируется очень плохо.

По всей видимости, брачных традиций у ариев не существовало. В основе их семейных отношений лежал гражданский или фактический брак, которому обычно не предшествовали сложные церемонии и ритуалы. Во всяком случае, для брачных отношений и обычаев не существовало специальных слов. В дальнейшем брачная терминология стала складываться от глаголов «вести» (wedh, ср. русское «веду, вести» [под венец]) и «спрашивать» (ргек, ср. русское «просить», украинское «прохати» [руки]). Кстати, до сих пор восточные славяне «просят руку дочери».

После распада общеарийского языкового единства, т. е. после того как часть арийских племен покинула прародину, эти слова получают новые значения. Так, «вести» приобретает дополнительное значение «вводить невесту в дом» и «жениться», от него было образовано слово «сноха». Тогда как от слова «спрашивать» получились слова «свататься», «жених». Позднее появление терминов, обозначающих брак и родню жены, свидетельствует о том, сколь малое значение в общеарийское время придавалось брачным традициям и родне со стороны жены.

Арийский глагол «просить» получил еще два любопытных значения. В большом числе арийских языков он обозначал также и судебное разбирательство. К этому корню относится санскритское слово «прач» («тяжба») и русское «прения». Это свидетельствует о том, что судебная практика также появилась уже после распада общеарийского единства.

Существовала ли у ариев письменность? Для начала необходимо выяснить, было ли в общеарийском языке слово для обозначения письменности, ведь было бы крайне странно, если бы у них была письменность, а слова «письменность» не было. В арийском языке был корень репс, от него происходит и русское слово «писать». Некоторые ученые считают, что это же слово обозначало и письменность.

Но если обратиться к словам, произошедшим от этого корня, то выяснится, что означает это слово всего лишь — «делать надрезы». Одно из производных слов имеет значение «горький», произошедшее из «резать», отсюда же и русское слово «печь» (о вкусе). Лишь после распада арийского языкового единства от этого корня образовалось несколько слов, обозначающих цвета (например, русское «пестрый») и работу с цветами (рисовать). Глаголы «писать», образованные от этого корня, очень поздние, а кроме того, в целом ряде языков понятия «писать» и «рисовать» вообще не различаются — мы чаще скажем «картина написана», нежели «картина нарисована». Так, русское «писать» действительно восходит к этому корню, но латинское «pictus» (разрисованный) и производное от него английское «picture» (картина, букв. — нарисованная) к письму буквами никакого отношения не имеют, в латыни такое письмо обозначается глаголом «scribo» (пишу), который, в свою очередь, близок к русскому «скрести» (диалектное «скребсти»). Такая близость слов характерна только для западных языков. Она явственно указывает на то, что арийские племена познакомились с письменностью уже после своей миграции на запад, в Европу; а само название письма как деятельности было воспринято не как запись какой-то информации, а как процесс царапания по твердой поверхности.

В арийских языках есть корень, обозначающий повозку, которую везут (ведут) лошади. Он встречается в таких словах как славянское возъ, древневерхнемецкое wagan (воз, отсюда и современное международное слово «вагон»), а также в ирландском weg (дорога) и латинском vagus (блуждающий). Вместе с тем общего корня, обозначающего езду, нет, есть отдельно существующие «восточный» и «западный» корни. Это значит, что верховая езда была открыта ариями, ушедшими на восток и запад, самостоятельно. «Западный» корень rit-обозначает не только колесницу, но и гребца (в литовском и санскрите) и весло (в древнегреческом). Эти слова кочуют из одного научного исследования в другое в качестве доказательства того, что арии были мореходным народом.

Как же получилось, что в арийских языках и весло, и колесница оказались однокоренными словами? Кроме того, загадочным образом эти слова близки к санскритскому слову rta (миропор яд ок). Отсюда и славянское «р яд ъ» в значении «пор яд ок». А значит, все эти слова восходят к общему арийскому корню. Таким образом, получается, что и гребец, и колесничий — это те люди, которые правят, управляют своим транспортом. Более того, в индийском ведическом пантеоне известна богиня Рита, или Рта, которая символизирует миропорядок. Показательно, что к тому же корню восходит и санскритское слово «раджа» — царь, правитель. В дальнейшем во многих арийских языках от этого корня произошли слова со значениями «бежать», «катиться», «колесо». Однако такие значения производны от «порядка» — колесо, как солнечное, так и земное, движется, повинуясь неким универсальным законам природы.

Вместе с тем, в арийских языках есть и другой корень, обозначающий колесо, от него происходят древнеславянское «коло» и индийское «чакра». Филологи называют такие вторые корни «дублетами». Почему же возник второй корень? Зачем языку такая избыточность? Лингвисты допускают, что второй корень имел иное значение и обозначал священный круг и предположительно был заимствован из чужого языка.

После того как на Южном Урале был обнаружен загадочный арийский город Аркаим, некоторые исследователи попытались возродить гипотезу о существовании у ариев широкоразвитой городской цивилизации. Конечно, существование древнейшего арийского города Ар кайма не может быть оспорено, но этот город был построен чуть более 3000 лет назад, когда многие арийские племена расселились в Европе и Азии. Некоторые недобросовестные историки пытаются удревнить Аркаим на несколько тысяч лет. Делается это для того, чтобы представить его общеарийской столицей. Но можем ли мы с помощью данных арийского языкознания разгадать эту загадку?

Дело в том, что в общеарийском языке отсутствует корень, обозначающий такое понятие, как «дом», а слова, обозначающие жилище, в позднейших арийских языках образованы от глагола «ночевать» и имеют ряд дополнительных значений: отдыхать, жить. Поэтому такое жилище должно было напоминать юрту, в которой люди (как мужчины, так и женщины) лишь ночуют, а все время проводят под открытым небом. С другой стороны, слово, обозначающее поселение, реконструируется филологами достаточно четко. Судя по произошедшим от этого корня словам, он обозначал небольшое поселение, в котором живут представители одного клана.

В арийском языке не было слова для обозначения царской власти. В некоторых языках слово «царь, правитель» (санскритское raj, латинское тех, кельтское rig), как мы уже говорили, происходит от корня rt. И возможно, они вначале обозначали лишь правителя колесницы, а затем уже правителя народа. От того же корня происходят и слова, обозначающие «право», «правильность», «закон» (санскритское rajani, латинское lex). А вот слова «народ», «страна» восстанавливаются только для некоторых европейских языков. Нет и общего самоназвания ариев. Странно, народ ариев был, создал и передал нам свой язык, а названия у народа не было. Возможно ли это? Дело в том, что для ариев важнее была принадлежность к касте, нежели к общеплеменному или языковому единству.

В арийском языке отсутствует слово «лес». Этого достаточно для того, чтобы исключить из числа арийских прародин любые лесные регионы, в частности и Балканы, и Переднюю Азию. Однако есть в арийском языке слово «дерево» — и как растение, и как материал. На основании этого лингвисты предлагают искать арийскую прародину в степной и лесостепной зоне Старого Света, где древесины довольно много в долинах рек и во влажных балках, но больших лесов нет.

Какие же деревья росли на арийской прародине?

Все филологи сходятся на том, что в арийских языках было слово «береза». Также общеарийским признают и название дуба. Однако некоторые исследователи отмечают, что во многих позднейших арийских языках есть и другие слова для его обозначения (например, русское слово «дуб» происходит от другого корня, а арийский корень сохранился лишь в имени верховного языческого бога Перуна). Кроме того, слова, произошедшие от арийского названия дуба, в некоторых языках обозначают другие породы деревьев. Так, в древневерхненемецком языке образованное от этого корня слово обозначает сосну, тогда как для дуба используется совсем иное слово. Как же разрешить эту проблему? Похоже, что слово, которое лингвисты принимают за «дуб», обозначало просто большое, высокое, отдельное стоящее дерево, без видо-родовой идентификации. Представляется, что это слово может служить указанием на арийскую прародину в степной и лесостепной зоне. В дальнейшем при расселении ариев это слово было перенесено на самые большие деревья в данной природной зоне — на дубы, а иногда (как в Центральной Германии) на сосны. Одновременно с этим существует арийское название желудей, которые употребляли в пищу, они спасали и земледельцев в голодные и неурожайные годы. После того как из желудей удаляют дубильные вещества (танин), они вполне пригодны в пищу. Историки допускают возможность того, что арии употребляли в пищу желуди.

Несколько названий деревьев идеологи национал-социализма использовали для доказательства центральноевропейского происхождения ариев. В их числе «ива», «бук», «граб». Но бук и граб известны не во всех арийских языках, а лишь в западных. Много загадок связано с ивой (ветлой). Ареал ее обитания — заболоченные леса Европы, и она могла бы служить надежным маркером арийской прародины. Но слово, принимаемое за слово «ива», в действительности обозначало «ветку, ветвь», неслучайно в авестийском языке va9tis — не ива, а бамбук. Славянское слово ветла представляется поздним образованием, а в «западных» языках есть другое слово для обозначения ивы. Кроме того, однокоренными к «вет ле» и «вет ви» являются такие русские слова, как «виться, извиваться», «вет ошь» и «вет хий». Эти слова обозначают нечто мягкое, слабое, податливое. Видимо, в данном случае и русская ветла, и иранский бамбук стали однокоренными исключительно потому, что их названия были образованы от общего корня, не имеющего никакого отношения к самим растениям.

Однозначно реконструируются такие дикие животные арийской прародины, как волк, медведь, мышь, дрозд, журавль, гусь, утка, муха (мошкара), змея, шершень, оса. Шершень свидетельствует в пользу скотоводческого быта — в языке фиксируется внимание ариев к насекомым, вредящим скоту.

Отсутствовало у ариев общее слово и для обозначения рыбы. В позднейших арийских языках есть несколько таких корней — западный (латынь, кельтские и германские языки), центральный (греческий, армянский, литовский языки), восточный (санскрит и авестийский языки), общеславянский. Такие различия в обозначении рыбы не только категорически возражают против того, что арии были мореходами, но также и указывают, что рыба в рационе наших предков появилась очень поздно, когда арийские племена разделились как минимум на 4 отдельных группы, а значит, обитали довольно далеко друг от друга.

Много загадок хранит общеарийский корень «олень». Нацисты использовали его для доказательства германской прародины ариев. И действительно, этот корень чаще всего встречается в западных языках, в то же время в восточных языках он проявлен слабо. В большинстве западных языков этот корень обозначает оленя (например, в общеславянском и литовском языках), но есть и другие значения: так, в ирландском языке одно коренное слово обозначает косулю, а в древневерхненемецком — лося. Создается впечатление, что арии не часто видели это животное. Они знали, что в лесах вокруг ареала их обитания живут некие большие травоядные животные, но не очень хорошо знали, как они выглядят, а потом они назвали этим словом разные виды животных. Убеждает в этом и греческое слово вХХафод, sXXog (олень). Олень у Гомера имеет постоянный эпитет «рогатый», что, похоже, свидетельствует о том, что само словомогло обозначать какого-нибудь другого крупного (и, по-видимому, безрогого (?)) зверя. Показательна и близость вХХафод к вХвфаутод; (слон), которую иногда используют не очень добросовестные лингвисты для доказательства того, что на арийской прародине или в непосредственной близости от нее водились слоны. Но, увы, слоны на арийской прародине не водились.

И еще один мифический аргумент — аргумент «угря». Действительно, во многих арийских языках существует общий корень для обозначения угря. Ареал обитания угря — Северная Европа. Поэтому нацисты и использовали этот аргумент для доказательства того, что арийской прародиной была Северная Европа. Однако в данном случае аргументация притянута за уши. Дело в том, что слово «угорь» существует не само по себе, а во всех известных языках является производным от слова «змея». И действительно, угорь по внешнему виду напоминает больше подводную змею, чем рыбу.

И наконец, последняя загадка арийской прародины — таинственные напитки ариев. В арийских языках есть общее название пчелы, но нет общего названия улья, что позволяет говорить о том, что наши предки собирали мед диких пчел, но не разводили их на пасеках. Кроме того, историкам известно, что добыча такого «дикого меда» была распространена у различных европейских народов вплоть до конца XIX в. н. э. А славянское название такого промысла (бортничество), как и название улья диких пчел (борти), происходят от глагола «брать, отбирать».

Надежно реконструируется и арийский корень medhu, обозначающий мед и сладкий напиток из цельного или перебродившего меда. Употребление такого рода напитков общеизвестно в культурах различных арийских народов. Но вот загадка: в древнейшей арийской книге (в «Ведах») отсутствуют упоминания о таком напитке. Если верить «Ведам», основным ритуальным напитком ариев была сома. Процесс приготовления и употребления сомы тщательно описан в «Ведах»: сому варили из растительного наркотика с добавлением растительных жиров. Напротив, медовуха обязательно должна была некоторое время перебродить. Таким образом получается, что сома и медовуха относятся к разным классам напитков: сома представляет собой наркотический отвар, а медовуха — алкогольный напиток.

Любопытно, что в ряде западных языков от корня medhu появились слова со значением «вино», но во многих арийских языках есть и общее слово «вино». Отсутствие этого слова в восточных языках и аналогичность значений слов, образованных от слова «мед», позволяет предполагать, что оно было заимствовано из неизвестного неарийского языка. Некоторые лингвисты ищут аналогии этому корню в языках народов Кавказа. По их мнению, в пользу этого свидетельствует и то, что кавказский регион относится к области древнейшего одомашнивания виноградной лозы.

Таким образом, основываясь на материалах, полученных лингвистами, ученые смогли определить, где же находилась прародина ариев. Большинство современных ученых сходится во мнении, что арии пришли в Индию из степей Причерноморья, Поволжья и Южного Урала.

Какие доказательства могут подтвердить эту гипотезу? Прежде всего археологические. Около 5 тыс. лет назад в восточноевропейских степях, утверждают археологи, существовала «курганная культура», народы которой насыпали над погребениями огромные курганы. Историкам удалось проследить миграции народов «курганной культуры» в Европу. Известно, что эти народы пасли скот, прежде всего лошадей, в степях Украины и России. Кроме того известно, что только после вторжения народов «курганной культуры» в Европе появляются следы использования колесных повозок и лошади в качестве верхового и тяглого скота.

Исследователи обратили внимание на живописные изображения украинских казаков, оставленные неизвестными художниками XVI–XVIII вв. На большинстве таких изображений казаки сидят на земле, сложив ноги в позе лотоса. А ведь известно, что эта поза считается одной из основных священных поз индуизма. Вполне возможно, предполагают исследователи, что эта традиция в условиях степного быта сохранилась на Украине в течение нескольких тысячелетий. Пришедшие в Индию арии-степняки стали оседлыми земледельцами, научились делать разнообразную мебель, но сохранили почтение к позе лотоса, как к воспоминанию о своем далеком прошлом.

Есть и другой любопытный момент, также связанный с казацкими картинами. Исследователи отмечают, что положение пальцев рук казаков на этих картинах изображено не случайным образом, а сообразуется с неким мистическим каноном: художник изображает руки доброго персонажа определенным образом, злого — другим, печального — третьим, веселого — четвертым, храброго — пятым, трусливого — шестым и т. д. Любопытно, что эти положения рук соответствуют положению рук (их называют «мудрами») будд на буддийских иконах. За две с половиной тысячи лет существования буддизма многие поколения художников выработали особый канон, согласно которому определенному душевному состоянию человека соответствует определенная мудра. Исследователи, сравнивавшие украинские и индийские мудры, отмечают между ними удивительные совпадения, указывающие на происхождение практики мудр из восточноевропейских степей.

Сходство музыкальных инструментов Индии и Восточной Европы также столь поразительно, что заставляет говорить об общности их происхождения.

Еще одно существенное доказательство того, что прародина ариев находилась в степной и лесостепной зоне Украины и России, дает топонимика. Здесь много рек и местностей, названия которых удивительно похожи на названия рек и местностей, описанных в священных для каждого индийца книгах «Махабхарате» и «Ведах».

Согласно этим священным книгам, ключевым событием в истории ариев была грандиознейшая битва на поле Куру (Курукшетре), которая состоялась в 3102 г. до н. э. Где же располагалась знаменитая Курукшетра? Поиски этой местности в Индии и Иране не увенчались успехом, а против нескольких правдоподобных вариантов ученые выдвигают серьезные сомнения, ведь, считают они, арии в то время обитали далеко от Индии и Ирана.

Из индийского эпоса известно, что вблизи этого поля находилась великая река Ра, или Ранха. Эта река почиталась и зороастрийцами Ирана. Любопытно, что в самом Иране нет достаточно крупных рек, которые можно было бы отождествить с Ран-хой. Но, кажется, река Ра-Ранха нашлась. Как известно, самая большая река Европы — Волга — вплоть до II в. н. э. называлась Ра. Эту священную реку историки отождествляют с другой священной рекой индийского эпоса — Гангой. Если, действительно, Волга и есть та самая Ра-Ранха-Ганга, то получается, что арии, придя в Индию, назвали одну из двух крупнейших рек Индии (Ганг) в честь той Ганги, что протекала по их прародине.

Согласно Авесте, мир был окружен бесконечными водами моря Ворукаша (Молочного моря «Махабхараты») и Ранхи (Волги (?)), по берегам которых располагались несколько арийских стран — от крайнего севера до крайнего юга. На территории одной из арийских стран близ впадения в Гангу-Ра ее притока Ямуны и располагалась Курукшетра. Ныне Ямуной называют главный приток индийского Ганга, но, если предположить, что Ганга и есть Волга, тогда получается, что Ямуна — это Ока. Возможно ли это? Любопытно, что Ока (само слово «Ока» финно-угорского происхождения) вбирает в себя несколько притоков, носящих схожие с Ямуной названия: Ямна, Ям, Има, Имьев. Древнеиндийские тексты утверждают, что местность в районе впадения Ямуны в Гангу называлось Кала. Калой называют и место впадения Оки в Волгу.

Одновременно с великими священными реками арии почитали и мелкие речки и водные потоки. Отдельный раздел «Махабхараты» посвящен хождению по более чем 200 таким священным рекам и источникам. Исследователи сравнили названия рек в «Махабхарате» с названиями рек в бассейне Оки и нашли множество удивительных совпадений. Судите сами:

И еще один замечательный пример из области топонимики: в «Махабхарате» указано, что к югу от священного леса Камьяка текла в Ямуну река Правени, образовывайся озеро Годовари. Любопытно, что до сих пор текущая в Оку из дремучих владимирских лесов река Пра образует озеро Годь. Также сторонники вологодско-владимирской гипотезы арийской прародины предполагают, что в «Махабхарате» впервые упоминаются притоки Дона и Днепр под названием Саданапру (Великий Данапр).

Но где же располагается Курукшетра? Предполагают, что это поле располагалось где-то поблизости от города Курска (само слово «Курукшетра» допустимо перевести как «курское поле»). Слава курян как знатных воинов была отмечена в «Слове о полку Игореве». Кроме того, именно под Курском произошло крупнейшее в мировой истории танковое сражение. Известно, что Гитлер фанатично верил в то, что находится под покровительством арийских богов. Также известно, что он, вероятно, знал о том, что прародина ариев располагается где-то в степной или лесостепной зоне Восточной Европы. Поэтому вполне возможно, что он предполагал, что Курукшетра располагается где-то вблизи Курска, и сознательно направил в этот район свои танковые войска — в надежде на то, что арийские боги помогут его армии, подобно тому, как они помогали ариям на Курукшетре. Однако арийские боги отвернулись от Гитлера, и именно после Курской битвы начался закат Тысячелетнего рейха.

Загадки Сфинкса

«Вряд ли в цивилизованном мире найдется кто-либо, кто был бы незнаком с обликом и чертами огромного льва с человеческой головой, который охраняет подступ с Востока к пирамидам Гизы».

Ахмед Фахри, «Пирамиды»

«А сфинксы ничего не видят вокруг, в каком-то смысле они слепы. Зато их глаза что-то излучают.

И знаешь, что именно? Все загадки мира! Поэтому они и глядят только друг на друга: взгляд сфинкса может выдержать только сфинкс».

Михаэль Энде, «Бесконечная история»

© М. П. Згурская, 2008

В Египте, на плато Гиза, на краю пустыни, воздвигнута самая грандиозная скульптура из всех, когда-либо созданных человеком. Это Великий, или Большой сфинкс, фигура с туловищем льва и головой человека, национальный символ Египта, как древнего, так и современного. Веками он волнует умы поэтов, ученых, искателей приключений и туристов, в результате чего родилось бесчисленное множество легенд о его происхождении, значении, о секретах, которые он может скрывать. В сознании культурного человечества устойчивая идиома «загадка Сфинкса» прочно стала обозначать труднейшую из загадок, на грани неразрешимости, тайну тайн. Смогут ли потомки разгадать зашифрованное далекими предками (и предками ли)?

Информация к размышлению

Сфинкс Гизы — самый древний и самый большой сфинкс в мире, он охраняет подходы к пирамидам Хеопса, Хефрена, и Микерина на левом берегу Нила. Сфинкс находится на расстоянии около километра от пирамиды Хефрена. Гигантская статуя смотрит на восток вдоль тридцатой параллели. Сфинкс вырублен из известнякового монолита, образующего скальное основание плато Гизы, и имеет размеры 72 метра в длину, 11,5 метра в плечах и 20 метров в высоту. Отломанная голова Сфинкса была найдена при раскопках между лап. Мелкая впадина на голове скульптуры, которая долгое время считалась предполагаемым скрытым входом в пирамиду Хеопса, была, скорее всего, просто предназначена для поддержки головного убора, навсегда утерянного. На гранитной стеле, которая стоит между передними лапами монумента, есть остатки надписи, которая свидетельствует о том, что Сфинкса воздвиг Хафра (Хефрен).

На первый взгляд, способ создания Сфинкса сам по себе не является великой тайной. В некотором смысле это «свободно» стоящая статуя, она не была сделана где-то в другом месте и затем транспортирована туда, где находится. Всемирно известный гигантский памятник вырублен из монолитной скалы — из коренной породы, скального выхода, возвышающегося над известняковым плато. Скала эта была природной и напоминала по форме высеченную из нее впоследствии статую. Размер выступа, послужившего исходным материалом для туловища Сфинкса, был искусственно увеличен с помощью глубокой прямоугольной канавы, затем камню была придана форма льва с человеческой головой. Основная часть Сфинкса состоит из цельной скалы, но передняя часть сделана из отдельных камней. Дополнительные блоки известняка были использованы для того, чтобы внести завершающие штрихи, включая бороду Сфинкса. Она давно разрушилась, но может быть реконструирована по сохранившимся фрагментам (три сохранились в Каире и еще один — в хранилище Британского музея). Ее удлиненная форма с завитком на конце была типичной для бород, с которыми изображены боги на египетских фресках. Сфинкс, по всей видимости, считался божеством; из древнеегипетских текстов мы знаем, что египтяне воздавали ему соответствующие почести.

  

Сфинкс на фоне пирамиды в Гизе

затерянный в своей неподвижности и тишине, нацеленный на точку восхода солнца в день равноденствия». Взгляд Сфинкса, устремленный в вечность, и наполненная покоем поза десятки столетий мучают человечество своей загадкой, его полуулыбка ставится наравне с таинственной улыбкой Джоконды. Существуют предания (и не только в Египте), что разрешение тайны Сфинкса связано с концом света — надпись на скале близ Абу-Симбела гласит: «Когда будет разгадана последняя загадка Сфинкса, когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и мир прекратит свое существование».

Тот, кто знаком с древнегреческим мифом об Эдипе, помнит, конечно, встречу Эдипа со Сфинксом. Химера поселилась неподалеку от Фив и развлекалась тем, что задавала загадки прохожим. Того, кто не мог дать на них вразумительный ответ, чудище проглатывало. В конце концов Сфинкс

Легенда гласит, что Сфинкс вечно бодрствует, охраняя покой пирамид, и с помощью «третьего глаза» следит за восходом солнца и обращением планет; порукой его силы является Космос. По выражению Плиния Старшего, «он терпеливо смотрит на восток, как будто ожидая чего-то; ждет и следит, встретился с Эдипом, ответившим на все вопросы, и вынужден был совершить самоубийство, бросившись в море со скалы: таково было условие игры, установленное богами. Одно ли существо имели в виду египтяне и греки?

Сейчас Большой сфинкс сильно поврежден. Львиное туловище и бока глубоко изъедены эрозией. От лап вообще мало что осталось, и они в порядке ремонта были заложены каменными блоками. Чтобы закрепить голову Сфинкса на шее, пришлось соорудить цементный воротник. Лицо изуродовано, царский урей в виде приподнявшейся на лбу кобры, безвозвратно исчез, праздничный клафт (полосатый треугольный платок), спускающийся с головы на плечи, частично утрачен, от бороды остались лишь обломки. Статуя выветрена и истерта, избита, покрыта трещинами и осыпается. Однако из того, что дошло до нас из глубокой древности, пожалуй, мало что может хотя бы отдаленно сравниться с ее мощью и грандиозностью, величием и загадочностью. Избитое и обезображенное лицо Сфинкса иногда кажется безмятежным и лишенным возраста; впрочем, его выражение и настроение как будто меняются непредсказуемым образом в зависимости от времени суток или года, оживая под действием игры света и теней от пробегающих на рассвете облаков…

Вопросы

О Великом сфинксе вроде бы знают все, но он до сих пор для нас остается загадочным. Когда, кем и каким способом был построен этот памятник? Откуда и когда взялось столь странное создание? Сколько он стоит здесь, разглядывая горизонт? И каково его предназначение? Как называли это существо египтяне, и откуда появилось слово «сфинкс»?

Внешний вид этого существа дает пищу для множества вопросов. Что или кого оно могло символизировать, чей образ воплощает? Какого бога, или реального фараона, или еще кого? Еще семьсот лет назад (когда фигура Большого сфинкса не была так разрушена) Абдель Латиф аль-Багдади (1162–1231), арабский ученый, врач, философ и путешественник, написал о Сфинксе, что «его лицо прекрасно, а рот несет печать изящества». Похвалу того, чья работа «О человеческом теле» стала классической среди арабов на века, стоит по достоинству оценить. А позже те же арабы дали ему имя Абул (Абдуль) Хол — «Отец ужаса». Так кому же верить, Сфинкс прекрасен или ужасен? И почему так разнятся впечатления? И почему так разрушен Сфинкс Гизы?

И кстати, Сфинкс — он или она? Есть легенды, которые приписывают Сфинксу женский облик.

Загадка имени

Он появился в Египте в очень далекие времена. Древние египтяне не знали слова «сфинкс» (греческое слово означает буквально «душительница», в чем кроется отсылка к известной притче о загадке Сфинкса), для них это был Хор-эм-ахет — «Гор, сияющий на горизонте», наблюдающий, как восходит над горизонтом его отец Ра. Кроме того, в силу причин, до конца не понятых, египтяне часто именовали Сфинкса Шесеп Анх Атум («Живое воплощение Атума»), имея в виду Атума-Ра, создавшего себя бога Солнца, главное божество древнеегипетского пантеона.

В эпоху ислама пустыня погребла Сфинкса по самую шею. Несмотря на мусульманскую непримиримость к изображениям живых существ, очень поэтичное описание Сфинкса оставил уже упоминавшийся нами Абдель Латиф аль-Багдади. По его словам мы можем судить, как выглядел Сфинкс со всеми частями тела.

«У этих пирамид, на расстоянии [чуть] больше, чем полет стрелы, находится изображение головы и шеи, торчащее из земли, [и оно имеет] колоссальный размер. Народ называет его Абу аль-Хаул (Сфинкс). Говорят, что тело его зарыто в землю, и измерения показывают, что [длина] тела в соответствии с [размером] головы составляет семьдесят локтей и даже больше. Абу аль-Хаул как будто улыбается и ухмыляется. Один достойный человек спросил меня, что самое удивительное из того, что я видел [в Египте]. И я сказал: «Пропорциональность лица Абу аль-Хаула». Действительно, части его лица — нос, глаза, уши — [настолько же] пропорциональны, насколько пропорциональными делает формы природа. Воистину, нос ребенка, например, подходит ему и красив на его [лице]. А если бы этот нос был на [лице] мужчины, он был бы там безобразен. Точно так же, если бы нос мужчины был на [лице] мальчика, он бы сделал его уродливым. И так же все остальные части [лица]. Каждая часть должна [своим] видом и величиной быть соразмерна с определенным образом и соответствовать ему. Если же соответствия нет, образ будет обезображен. Удивительно то, как смог ваятель соблюсти пропорциональность частей [его лица] при их огромных размерах. Среди творений природы нет ничего, что походило бы на него и было бы сравнимо с ним».

Вообще Абдель Латиф был очень незаурядным человеком и весьма далеким от исламского фанатизма. Изучив различные отрасли знаний, он отправился в Дамаск, где султан Саладин собирал вокруг себя известнейших ученых того времени, был послан султаном в Каир, где познакомился со знаменитым еврейским ученым Маймонидом. В Каире, а позже в Дамаске, Иерусалиме и Алеппо Латиф занялся изучением медицины. Оставил много произведений по грамматике, риторике, богословию, юриспруденции и медицине.

Средневековый каирский историк аль-Макризи сообщает, что в 1378 году некий Саим-эд-Дар (аль-Макризи пишет, что это был «суфийский фанатик») хотел искупить свои грехи, направился к пирамидам и, застав феллахов приносящими дары Сфинксу в надежде пополнить свой урожай, исполнился гнева и отбил у «идола» нос, за что был растерзан толпой. «Он обезобразил лицо Абул Хола, которое так и осталось в этом состоянии до нашего времени. С момента этого надругательства началось наступление песков на обработанные земли Гизы, и люди связывают это с фактом надругательства над Абул Холом». Из рассказа аль-Макризи можно заключить, что для местных жителей Сфинкс был своеобразным талисманом, властителем Нила, от которого, как они полагали, зависел уровень разлива великой реки и, соответственно, плодородие их полей.

Как мы уже упоминали, большинство специалистов считает, что имя Абул Хол в переводе с арабского означает «Отец ужаса». Впрочем, египтологом Селимом Хассаном была предложена альтернативная этимология. В ходе крупных раскопок, которые он проводил на плато Гиза в 193 0-х-1940-х годах, он открыл свидетельство того, что в этой части Нижнего Египта в начале II тысячелетия до н. э. обитала колония чужестранцев-кананитов. Они происходили из святого города Харрама (расположенного на юге современной Турции вблизи сирийской границы) и, возможно, вели кочевой образ жизни. Но, во всяком случае, оставшиеся от них предметы и памятные стелы доказывают, что они жили в непосредственной близости от Сфинкса и поклонялись ему как богу по имени Хвл. На древнеегипетском языке «бв» означало «место». Поэтому Хассан резонно предположил, что Абул Хол «это просто искаженное бв Хвл, то есть «место Хвл а», а вовсе не означает «Отец ужаса», как обычно считают.

Загадка внешнего облика

Сфинкс — воплощение восходящего солнца, дающего жизнь всему живому, олицетворение мощи, силы и власти над миром, стабильности и могущества страны Кемт и царей этой страны. Поэтому статуя Сфинкса повернута лицом к Нилу и восходящему солнцу. Почти все древневосточные цивилизации видели во льве символ солнечного божества. С древнейших времен фараона было принято изображать в виде льва, истребляющего своих врагов. В свете этих данных позволительно считать Сфинкса стражником вечного покоя погребенных вокруг него фараонов — своеобразным начальником стражи некрополя. Здесь стоит заметить, что окрестные храмы были первоначально посвящены солнечному богу Ра, и только в период Нового царства скульптуру стали отождествлять с Гором, вследствие чего фараон Аменхотеп II посвятил ему особый храм к северо-востоку от Сфинкса.

Попытки объяснить причудливый внешний облик Сфинкса вызывают появление множества гипотез, как реалистических (подкрепленных более или менее убедительными доказательствами), так и фантастических (базирующихся только на фанатичной личной убежденности авторов и мистикоэзотерических опытах). Гипотезы второй группы приписывают создание Большого сфинкса таинственным цивилизациям, затерянным во времени или в пространствах Космоса.

Но вопреки фантастическим гипотезам, Сфинкс скорее всего происходит не из доисторических времен, а представляет фараона, точнее его аллегорический образ царского и божественного величия. Внешний вид «неведомой зверушки» (не льва — не человека), соединяющей в себе части различных живых существ, является отражением его сверхзадачи — быть символом сверхъестественной природы власти. Сфинксы изображают фараонов, которые соединяют в себе могущество бога, человека и льва. Лев, точнее его мощное тело, олицетворял царственное величие. Голова же, как это свойственно древнеегипетской религии, была «сменной». Древнеегипетский пантеон вообще отличался большим анималистическим разнообразием. Наиболее распространенными были три типа сфинксов: с головой барана, воплощавший бога Хнума, создавшего из глины первых людей (греки называли его впоследствии «криосфинкс»); с головой сокола — образ Сокара, бога умерших, воскрешающего людей для новой жизни, — «иеракосфинкс»; и с головой человека (фараона), как Великий сфинкс, — «антропосфинксы», связанные с культом бога Гора. Великий сфинкс не был ни первым, ни последним в ряду «антропосфинксов», и его роль (и роль всех ему подобных) была чисто религиозной.

В этом виде изображены многие древнеегипетские фараоны, например Сесострис III и Аменхотеп III, с тем чтобы через символический образ царственного зверя возвысить их до властителей над всем остальным человечеством. Реже таким образом изображались жены фараонов. В Египте статуи Сфинкса встречаются часто, каменные изображения сфинксов (без крыльев) можно увидеть в качестве «охранников» храмов и других святых мест. Конечно же, все рекорды по известности принадлежат статуе Большого сфинкса в Гизе, и с ним же связано наибольшее количество тайн.

Как был построен Сфинкс?

Несмотря на огромные размеры Сфинкса, археологи никогда не считали, что для его создания древние египтяне нуждались в каких-то особых методах помимо упорной работы и четкой организации труда. Каменные молоты и медные зубила вполне годятся для обработки известняка — довольно мягкой горной породы; сходные инструменты были использованы для рытья канавы вокруг Сфинкса и обработки деталей скульптуры. В отличие от скальной материнской породы известняковые части скульптуры Сфинкса были сделаны из привозных камней, а не из добывавшихся на месте, в известняке были найдены окаменелые остатки небольших морских существ.

Но некоторые исследователи полагают, что основная скала, из которой сделан Сфинкс, тоже была вырезана и доставлена издалека неизвестными транспортными средствами. Существует также мнение, что Большой сфинкс принял приблизительные контуры будущей скульптуры еще до того, как к нему прикоснулся человек.

Зачем был построен Сфинкс Гизы?

Часто Сфинкса по смыслу постройки связывали с пирамидами Гизы. Широкое хождение имела версия о том, что Великий сфинкс был порталом (входом) Великой пирамиды Хеопса. Но хотя эту гипотезу все время пытались доказать, этого сделано так и не было.

Известный французский оккультист XIX века Поль Кристиан излагает свою теорию, ссылаясь на труд античного философа Ямвлиха «О египетских мистериях» так: «Сфинкс из Гизы служил входом в священную подземную камеру, в которой происходили инициации. Вход, загроможденный в наше время песком и мусором, может быть все еще найден между передних лап лежащего колосса. В прошлом вход закрывался бронзовыми воротами, секретные пружины которых были известны только магам. Почтение народа и религиозный страх охраняли ворота лучше, чем это могла бы сделать вооруженная охрана. В брюхе Сфинкса были проложены галереи, ведущие к подземной части Великой пирамиды. Эти галереи столь сложно переплетались, что любой пытавшийся пройти в пирамиду без сопровождающего неизбежно после долгих блужданий возвращался в исходную точку».

К разочарованию приверженцев этой идеи, описанная выше бронзовая дверь никогда не была найдена, и нет никаких документальных свидетельств, что она вообще существовала. Прошедшие века оставили заметные следы на колоссе, и поэтому вполне возможно, что существовавший вход сейчас надежно закрыт. Исследованиями подтверждаются некие пустоты под Сфинксом, но о разветвленном лабиринте и речи быть не может.

По одной из теорий Сфинкс был воздвигнут в символических целях по инициативе жречества. Теории, по которым урей на его голове был указателем громадных солнечных часов, а пирамида и сам Сфинкс использовались для определения времени, времен года и прецессии равноденствия, являются изобретательными, но не очень убедительными. Если это громадное создание было возведено для того, чтобы скрыть древний проход к храму под пирамидой, его символизм был бы вполне объясним, но гигантский размер и величие пирамиды подавляют Сфинкса, и он кажется почти незаметным.

Время создания Сфинкса — правление фараона Хефрена?

Вопрос «зачем» теснейшим образом связан с вопросом «когда». Наверное, больше всего споров вызывает загадка, заданная много веков назад Большим сфинксом относительно его «дня рождения». Не разгадана и она по сей день. Собственно, на первый взгляд никакой загадки вроде бы и нет. В статье «Сфинкс», помещенной в Большой Советской Энциклопедии, читаем: «Крупнейший из сохранившихся Сфинксов — так называемый Большой сфинкс в Гизе, близ пирамиды Хефрена (XXVIII в. до н. э.)». Между передними лапами «зверя» есть гранитная стела с остатками надписи, использовавшейся как доказательство того, что Сфинкса воздвиг фараон Хафра, он же Хефрен. Специальные статьи и монографии, посвященные этому вопросу, незначительно дополняют энциклопедическую информацию. Например, что ступени, ведущие к Сфинксу, а также к храму и алтарю между лапами, гораздо более позднего происхождения, вероятно древнеримского периода, поскольку известно, что римляне реконструировали много египетских древних сооружений.

Но если вдуматься в описание Сфинкса и его окружения и сопоставить его с известными нам бесспорными фактами из жизни Древнего Египта, возникает ряд вопросов. Действительно ли Сфинкс был создан при Хефрене? И ему ли он «посвящен»? И если нет, то когда же была создана статуя и по приказу какого фараона ее изваяли?

Египтологи не оставляют попыток дать приемлемый ответ на трудные вопросы, связанные со Сфинксом. О времени создания Сфинкса существуют различные точки зрения. Диапазон версий колеблется от серьезных гипотез авторитетных египтологов, подкрепленных весомыми аргументами, до абсолютно фантастических и ничем не подтвержденных идей.

Как уже сказано, сообразно самой классической научной точке зрения принято считать, что Сфинкс — современник пирамид Гизы. Наиболее широко распространена версия датировки Большого сфинкса, согласно которой колосс был создан по велению фараона III династии Древнего царства Хефрена.

Важным аргументом в пользу «хефреновской теории» является стела из гранитного монолита (ее называют «стелой Сфинкса»), расположенная рядом. Но с ней тоже не все просто. В свое время в Египте был найден обломок каменного обелиска, воздвигнутого, как полагают, в XV веке до н. э., при правлении фараона XVIII династии Тутмоса IV (1401–1391 годы до н. э.). То есть стела не является современницей Сфинкса и всего лишь увековечивает героические усилия фараона Тутмоса IV по расчистке Сфинкса от песка, в котором тот был погребен, и характеризует статую с львиным туловищем как воплощение «великой магической силы, которая существовала в этом месте с начала всех времен». То есть стела Сфинкса является как бы косвенным доказательством «со слов свидетелей».

В 1550–1397 годах до н. э. Сфинкс был погребен под песками пустыни. На стеле, находящейся между передними лапами Сфинкса, вырезан текст, в сохранившейся части которого говорится о том, что «однажды, еще будучи одним из кандидатов на трон, молодой царевич Тутмос охотился вблизи пирамид в Гизе. Утомленный, он заснул в полдень в тени скалы. Во сне ему явился бог Хор-эм-ахет (Гор), которого якобы изображал Сфинкс, и потребовал раскопать его тело, придавленное песками. А в награду он пообещал двойную корону Египта — то есть сделать его властелином Верхнего и Нижнего Египта». Вероятно, у будущего фараона были какие-то сомнения в получении трона и он мог поклясться исполнить волю бога, чтобы получить корону наверняка. Когда Тутмос через несколько лет оказался на троне под именем фараона Тутмоса IV, он вспомнил свой сон и сдержал свою клятву. При нем статую Сфинкса откопали, были найдены и упавшие части головы. Они лежали на земле, засыпанные песком, между его передними лапами. Вероятно, голову Сфинкса для облегчения восстановительных работ пришлось распилить на несколько крупных блоков и устанавливать их на место по частям. Можно предположить, что и остальные детали головы — царская корона, голова змеи, божественная бородка и праздничный плат — также были отреставрированы.

На стеле удалось разобрать имя Хафра, но контекст не до конца ясен. В этой надписи на строке 13 имеется также слог «Хаф». Присутствие этого слога, по словам английского египтолога сэра Э. А. Уоллиса Баджа, «весьма важно, ибо доказывает, что. жрецы Гелиополиса, которые советовали Тутмосу предпринять расчистку Сфинкса от песка, верили, что он был задуман Хафрой».

Но действительно ли слог «Хаф» доказывает это? Кроме того, даже если «Хаф» относится к Хафре, это совсем не значит, что именно он воздвиг Сфинкса. Столь же вероятно, что он был увековечен за какие-либо иные заслуги. Например, разве не мог он, подобно многим следовавшим за ним фараонам (Рамсесу II, Тутмосу IV, Ахмосу I и т. д.) и, возможно, многим своим предшественникам, тоже быть реставратором (а не создателем) Сфинкса?

Когда стела была открыта генуэзским авантюристом Джанбаттистой Кавилья в 1817 году, строка 13, которая теперь совершенно стерлась, была уже сильно повреждена. Мы знаем о ее существовании потому, что вскоре после раскопок английский филолог Томас Янг, видный специалист по расшифровке древнеегипетских иероглифов, смог сделать факсимиле надписи. Сделанный им перевод строки 13 звучит следующим образом: «.которые мы несем ему: быков. и все молодые овощи; и тот, кого мы будем славить. Хаф. статуя, сделанная во имя Атум-Хор-эм-Ахета.». Предположив, что Хаф — это имя Хафра, Янг добавил к нему слог «ра» в квадратных скобках, чтобы показать, что пробел им заполнен. Однако в 1905 году американский египтолог Джеймс Генри Брэстед, изучавший факсимиле Янга, пришел к выводу, что была сделана ошибка: «Это упоминание царя Хафры было воспринято как указание на то, что Сфинкс был делом рук этого фараона — вывод, который необоснован; в факсимиле Янга нет и намека на картуш». Во всех надписях Древнего Египта, от начала и до конца цивилизации фараонов, имена царей всегда помещались в овальные рамки — картуши. Поэтому очень трудно понять, каким образом на гранитной стеле между лапами Сфинкса имя такого властителя, как Хафра — впрочем, и любого иного монарха, — могло быть начертано без положенного картуша.

Но так или иначе на основании надписи на стеле Сфинкса стали считать изображением фараона Хефрена, тем более что расположен Сфинкс в непосредственной близости от его гробницы. Сработала инерция мышления: пирамиды древние, это бесспорно, следовательно, все, что расположено рядом, относится к тому же времени. Отсюда и мнение о портретном сходстве Сфинкса с Хафрой. Например, англичанин доктор И. Е. С. Эдвардс, всемирно признанный специалист по памятникам некрополя Гизы, утверждает, что, хотя лицо Сфинкса «жестоко обезображено, оно все же производит впечатление портрета Хафры, а не просто обобщенного изображения монарха». Профессор древней истории Каирского университета Ахмед Фахри сообщает, что «в соответствии с замыслом Сфинкс символизирует царя, а лицо его воспроизводит облик Хафры».

  

Американский египтолог Марк Ленер делает зарисовки Сфинкса

Единственная проблема (если, конечно, не прибегать к услугам машины времени) состоит в том, что никто из нас, даже выдающиеся египтологи, не могут с уверенностью сказать, действительно ли Сфинкс — портрет Хафры или хотя бы похож на него. Поскольку тело фараона не было найдено, в нашем распоряжении нет ничего, кроме сохранившихся статуй (которые неизвестно в какой степени напоминают царственную особу). Наиболее известная из этих статуй — непревзойденный шедевр скульптурного искусства, высеченный из цельного куска черного диорита, — находится теперь в одном из залов Каирского музея. Именно на это прекрасное и величественное творение обычно ссылаются ученые, уверяя нас, что Сфинкс воспроизводит внешность Хафры.

Американский египтолог профессор Марк Ленер из Чикагского университета провел исследования Сфинкса с точки зрения геологии, археологии и архитектуры и математического моделирования. Его статьи появились в журнале «National Geographie» в апреле 1991 года и в британском «Cambridge Archeological Journal» в апреле 1992 года. В результате многолетних исследований учеными были получены неожиданные результаты. Оказалось, например, что египетские строители еще во времена Хафры имели удивительные познания в области геологии. Они превосходно использовали для своих целей особенности напластований твердого известняка и глиноподобного мягкого мергеля, чередование пластов которых очень хорошо заметно на статуе Сфинкса, напоминающей по своей структуре сандвич. Решив установить внешний вид Сфинкса, М. Ленер построил математическую модель этого объекта. Для этого он ввел в память компьютера сведения о конфигурации скульптуры, архивные данные о результатах раскопок, описания дошедших до нас статуй Хафры и т. д. Одним словом, статуя была «изваяна» заново в памяти компьютера. По словам Ленера, полученная модель обнаружила портретное сходство Сфинкса с чертами лица скульптуры, изображающей сидящего Хафру. Более того, она позволила воссоздать отсутствовавшую бороду Сфинкса, утраченный нос и голову лежащей на лбу статуи кобры.

  

Марк Ленер и Захи Хавасс, генеральный директор музея «Пирамиды Гизы» (справа)

Ленер писал: «Захи Хавасс, генеральный директор пирамид Гизы, пригласил меня принять участие в раскопках [вокруг Сфинкса] в 1978 году. На протяжении последующих четырех лет я возглавлял проект, целью которого была первая в истории подробная регистрация формы Сфинкса. Мы создали вид спереди и сбоку, используя фотограмметрию — технику, основанную на стереофотографии. Затем в работу включились компьютеры. Изображения были переведены в числовую форму, и получилась трехмерная «проволочная» модель; чтобы «одеть» этот скелет «кожей», были использованы около 2,6 миллиона точек, образующих поверхность. Мы реконструировали облик Сфинкса в том виде, как он выглядел тысячи лет назад. Чтобы воссоздать лицо, я попытался состыковать с нашей моделью изображения других сфинксов и фараонов. С лицом Хафры Сфинкс ожил. Лицо Хафры идеально «садится» на голову Сфинкса!»

Значит, Сфинкс все же посвящен Хефрену? Можно ли считать, что все точки над «i» поставлены? Увы, это далеко не так.

Все технические и математические данные звучат весьма внушительно и убедительно. В конце концов, кто будет возражать против «2,6 миллиона точек поверхности», базирующихся на «стереоскопической фотографии» и «фотограмметрии»? Однако за пределами технического жаргона правда гораздо менее воодушевляет. Внимательное прочтение текста показывает, что все, что Ленер сделал для «реконструкции» лица Сфинкса, свелось к тому, чтобы подготовить на компьютере трехмерную скелетную сетку, на которую затем было наложено лицо Хафры. Именно это признается в статье из «National Geographie», где воспроизводится фотография диоритовой статуи Хафры со следующей подписью: «Автор [Ленер] воспользовался этим лицом для компьютерной реконструкции Сфинкса».

Фактически Марк Ленер смоделировал на компьютере лицо Сфинкса, исходя из собственного выбора, то есть поступил практически так же, как, возможно, делали несколько раз до него древние египтяне. Иначе говоря, нынешние черты Сфинкса принадлежат Хафре не в большей степени, чем ряду других фараонов — например Тутмосу IV, или Аменхотепу, или Рамсесу II (который, как признает Ленер, насколько известно, последним «существенно преобразил» монумент около 1279 года до н. э.). Истина же состоит в том, что за тысячи лет существования Сфинкса, когда зачастую над песком возвышалась лишь его голова, над его лицом мог поработать кто и когда угодно. Более того, собственные фотограмметрические исследования Ленера дают весьма серьезные основания, чтобы предположить существенную переработку головы Сфинкса, которая, как он пишет, «непропорционально мала» по отношению к телу. Ученый, правда, утверждает, что это, мол, ранний прототип ставшей позднее весьма популярной (и всегда пропорциональной) модели Сфинкса, и высказывает предположение, что «египтяне IV династии еще не выработали канонических пропорций между царственной головой с убором «немее» (полосатый платок, разновидность клафта) и львиным туловищем». При этом он не рассматривает равновероятной и более интригующей возможности: не была ли голова некогда намного большего размера (и к тому же львиной), а в дальнейшем уменьшилась в результате переделки?

Возможно, в пользу того же говорит и еще одно наблюдение, сделанное Лен ером: «существует небольшое несоответствие. между осью головы [Сфинкса] и чертами лица» — голова направлена строго на восток, а черты лица несколько смещены к северу.

Это несоответствие согласуется с гипотезой о переделке старой и подвергшейся сильной эрозии статуи, а также, как мы увидим далее, с новыми геологическими свидетельствами древности Сфинкса. Но даже если на время отложить эти соображения, то представляется очевидным, что сам по себе факт способности Марка Ленера «пристроить» лик Хафры к поврежденному Сфинксу при помощи мощного компьютера и современного программного обеспечения не доказывает ничего, кроме того, что хорошая компьютерная графика позволяет сделать так, чтобы одно лицо походило на другое. «При помощи той же компьютерной техники можно, — как говорит один критик Ленера, — «доказать», что Сфинксом был на самом деле Элвис Пресли».

Дабы разобраться с этим вопросом, группа независимых исследователей пошла на довольно необычный шаг и пригласила в 1993 году в Египет. детектива. Этим детективом был лейтенант Фрэнк Доминго, ведущий специалист из Департамента полиции Нью-Йорка, который более двадцати лет составлял фотороботы подозреваемых лиц. Как человеку, который постоянно профессионально занимался сопоставлением лиц, ему было предложено подробно проанализировать сходство и различие между Сфинксом и статуей Хафры. Через несколько месяцев, вернувшись в свою лабораторию в Нью-Йорке, где он провел тщательное сравнение сотен фотографий обоих объектов, Доминго доложил: «Проанализировав рисунки, схемы и измерения, я в конце концов пришел к выводу, совпадающему с моим первым впечатлением, а именно, что эти работы изображают двух различных людей. Пропорции фронтальной проекции и особенно углы и размеры лицевых выступов на видах сбоку убедили меня, что Сфинкс — не Хафра.»

Таким образом, с одной стороны, эксперт-криминалист Фрэнк Доминго говорит нам, что лицо Сфинкса — не лицо Хафры. С другой стороны, Марк Ленер в результате своих «компьютерноегиптологических» изысканий утверждает, что Сфинкс «ожил» только с лицом Хафры. Кто прав? Возможно, история рассудит.

Сфинкс «старше» Хафры?

Между тем, несмотря на то что господствующая точка зрения по поводу датировки Большого сфинкса принимается без всяких оговорок как в общих трудах, так и в справочных пособиях, никаких прямых аргументов в пользу общепринятой (за редкими исключениями) датировки не имеется. Корифей французской египтологии Гастон Масперо, который провел много лет в Египте и изучал Большого сфинкса «в подлиннике», не усмотрел никакого сходства с лицом Хефрена. Правда, он отрицает и датировку Сфинкса более поздним временем и с возмущением говорит о тенденции «омолаживать» памятники, лишая их ореола глубокой древности. Французский египтолог впадает в другую крайность: он датирует памятник временем, предшествующим IV династии, который отечественные египтологи (вслед за Ю. Я. Перепелкиным) называют Ранним царством (XXX–XXVIII вв. до н. э.). В другой своей книге «Древняя история народов Востока», появившейся в русском переводе в 1912 году, Г. Масперо идет еще дальше и заявляет: «На северном краю этого плоскогорья неизвестный царь, живший, пожалуй, еще до времени Мена [фараона Менеса, основателя I династии], велел выбить в скале огромного Сфинкса, символ Хор-эм-Ахета (восходящего солнца)». Но при всем огромном и заслуженном авторитете, которым пользуется Г. Масперо, его парадоксальная датировка не встретила поддержки и упорно отрицается большинством египтологов.

Сравнительно недавно ученые «уточнили» возраст Сфинкса с помощью эхолокаторов. Оказалось, что обработанный камень скульптуры гораздо древнее, чем блоки пирамид. У основания Сфинкса были также обнаружены следы эрозии, возраст которой британские исследователи определили в 10–12 тысяч лет. Причем такая эрозия могла появиться лишь в результате длительного воздействия мощных потоков воды, то есть вследствие затопления. Подобная датировка послужила мощным толчком для создания всевозможных теорий относительно всего архитектурного комплекса Гизы. Впрочем, любители смелых гипотез и альтернативной истории с археологией всегда «имеют что сказать» по поводу Сфинкса. Диапазон высказываемых мнений достаточно широк.

Одна из версий утверждает, что ансамбль Гизы был построен дважды. Примерно в 12-м тысячелетии до н. э. представители некой высокоразвитой цивилизации возвели комплекс пирамид, которые были призваны зафиксировать гелиоцентрическое положение трех планет Солнечной системы. Пирамида Хеопса являлась «копией» Венеры, Хефрена — Земли, и самая маленькая из пирамид — Микерина — «изображала» Марс. Причем пирамиды фиксируют реальное положение планет на своих орбитах относительно друг к другу и центру в какой-то определенный момент времени в прошлом.

Однако определить отрезок времени, когда планеты находились именно в положении, зафиксированном в пирамидах, достаточно сложно. Орбиты планет со временем деформируются, поскольку оказывают друг на друга возмущающее действие. Но ленинградским ученым М. А. Будниковой и Ш. Г. Шарафу удалось создать свою методику, учитывающую все возможные изменения. Произведенные расчеты дали удивительно точный результат: Венера, Земля и Марс находились в такой позиции 22 сентября 10 532 года до н. э. Исследователи также установили, что в этот день Земля располагалась как раз между Солнцем и созвездием Льва (нелишним будет напомнить, что название этому созвездию дали египтяне, правда, позже). Как известно, Сфинкс изображает льва с головой фараона (хотя, по мнению приверженцев теории о двукратном строительстве пирамид, голова появилась гораздо позже, когда комплекс восстанавливался фараонами IV династии). Статуя льва должна была привлечь внимание исследователей к созвездию, дабы можно было установить дату возведения этих сооружений. Ведь Сфинкс обращен на восток, где восходит солнце. Но строго на востоке оно восходит лишь в день равноденствия. Итак, ученые пришли к заключению, что Сфинкс является не чем иным, как указателем времени, и указывает он якобы на единственную дату — 22 сентября 10 532 года до н. э. — время, когда архитектурный ансамбль в Гизе достраивался.

Комплекс был построен, но затем неведомо откуда хлынул поток воды и практически снес пирамиды. Сохранился лишь Сфинкс, поскольку был вырублен из монолитной скалы, возможно также, что его еще раньше засыпало песком. Спустя примерно восемь тысяч лет фараоны IV династии по неизвестным причинам решили восстановить комплекс (хотя в Дахшуре и Медуме к этому времени уже возвышались и ступенчатые, и первая классическая пирамиды). В это же время и появляется голова Хефрена на теле Сфинкса.

Некоторые считают это сооружение продуктом некоей таинственной сверхдревней цивилизации, исчезнувшей за тысячи лет до строительства пирамид и не оставившей других следов. Якобы Сфинкс — единственный след исчезнувшей 9000 лет назад некой доегипетской (хоть и «до», но все же «египетской») культуры.

Вполне экзотична, но не нова версия о постройке Сфинкса жителями затонувшей Атлантиды. Так в трудах Е. Блаватской и Н. и С. Рерихов говорится, что создание пирамид «посвященными атлантами относится к 200-тысячелетней давности». Хорхе Анхель Ливрага, известный современный философ, основатель международной школы «Новый Акрополь» и, надо сказать, довольно одиозная фигура, говорит, что «потомки Атлантиды воздвигли Большую пирамиду. а через тысячелетия Большого Сфинкса».

Для разнообразия приведем еще несколько версий, касающихся времени постройки Сфинкса. Американец У Хармон некими вычислениями определил, что «первая церемония в Пирамиде состоялась 66 890 лет назад». По данным российского геолога H. Н. Сочеванова, «Сфинкса начали строить 44,2 тысячи лет до н. э. изакончили через 1200 лет». Эдгар Кейси, американский эзотерик и ясновидящий, утверждал, что «пирамида Хеопса и Сфинкс были построены между 10490 и 10390 годами до н. э.». И так далее… Между вышеназванными датами лежат тысячи и десятки тысяч лет, в которые могут уложиться по времени своего существования несколько египетских цивилизаций.

Единственным рациональным аргументом в теориях о некоей исчезнувшей древней высокоразвитой цивилизации является то, что у многих народов древности есть легенды о таинственных просветителях, которые пришли неизвестно откуда. В преданиях вавилонян, обитавших на территории нынешнего южного Ирака, говорится о странном похожем на рыбу существе по имени Оаннес, которое вместе со своими сородичами научило их письменности, сельскому хозяйству, математике и основам законодательства.

Таких же «просветителей» можно встретить в традиции древних народов обеих Америк. Мексиканцы чтили память богоподобного Кецалькоатля, который приплыл на «лодке, двигавшейся без весел», и научил людей добывать огонь, строить дома и «жить в мире». Различные варианты этой легенды известны в Центральной и Южной Америке. Индейцы майя называли его Кукульканом, «великим организатором, основателем городов, создателем законов и изобретателем календаря». Среди перуанских инков этот высоко почитаемый носитель культуры был известен под именем Виракоча, а его последователей называли виракочами. По убеждению инков, город Тиауанако в современной Боливии был тем самым местом, откуда появился Виракоча, чтобы принести в мир культуру и порядок. Завершив свои труды, Виракоча исчез, подобно всем таинственным просветителям; он уплыл через Атлантический океан вместе со своими последователями.

В начале XX века австрийский инженер Артур Познански высказал мнение, что главные монументы Тиауанако были построены за 15 000 лет до н. э., - факт, интересный в контексте гипотезы о древнейшей цивилизации «просветителей». Примерно за 10 000 лет до н. э. город был уничтожен катастрофическим наводнением, а выжившие жители рассеялись по американскому континенту, распространяя цивилизацию на своем пути. Необыкновенные достижения культур майя, ольмеков и инков, в особенности их изощренные астрономические календари и мастерство обработки огромных каменных блоков, удивляют и остаются необъяснимыми до сих пор. Возможно ли, что строители Тиауанако, легендарные виракочи и древние «просветители» были одним и тем же народом? И реально ли, что представители гипотетической развитой цивилизации плавали по морям и закладывали основы будущих колоний? Например, они могли прибыть в Африку, где как будто есть убедительные доказательства присутствия древней высокоразвитой культуры. Египтяне ведь тоже верили, что все науки и искусства были получены ими от богов.

Античные историки с удивлением отмечали, что египетская цивилизация очень быстро достигла расцвета, внезапно появившись около 3400 года до н. э. — с письменностью, монументальной архитектурой и «поразительно развитыми искусствами и ремеслами», по словам профессора Уолтера Эмери, египтолога из Лондонского университета. Кем были ее предшественники и были ли они вообще? Была ли египетская цивилизация основана кем-то еще?

Грэхем Хэнкок отвечает на этот вопрос утвердительно. Он также считает, что наиболее ранние следы «основателей», например Сфинкс, чьи черты он сравнивает с чертами ольмекских каменных голов, были оставлены задолго до официально принятого большинством египтологов времени возникновения египетской цивилизации. В 1991 году бостонский геолог, профессор Роберт Шох после изучения следов эрозии на статуе Сфинкса выдвинул предположение, что она была создана на несколько тысяч лет раньше официальной даты — XXV в. до н. э. А Хэнкок со своим коллегой Эдрианом Джилбертом считает, что с помощью астрономических расчетов дату создания Сфинкса можно перенести еще дальше в глубь времен — примерно к 10 500 годам до н. э.

Сфинкс и Потоп, или опять древняя цивилизация. Загадка водной эрозии

Начиная с 1950-х годов в популярной литературе датировка Сфинкса периодом Древнего царства стала ставиться под сомнение. Гидрологи, исследовавшие древний памятник, объявили о возможной новой сенсации. Утверждалось, что нижняя часть Сфинкса представляет собой классический пример эрозии, вызванной длительным нахождением камня в воде. На статуе у основания пьедестала, в том числе и на обработанной поверхности, были обнаружены следы от большого потока воды. Последний раз соответствующий уровень осадков наблюдался в Египте на рубеже IV и III тысячелетий, что, по мнению сторонников этой теории, указывает на создание статуи в додинастический период или даже ранее. Как предполагается, мощный поток, сопоставимый даже не с разливом Нила, а по меньшей мере с библейской катастрофой — Всемирным потопом, двигался с севера на юг.

Впрочем, в классической научной литературе особенности эрозии скульптуры объясняются другими причинами — эрозией от ветра и песка, вторичной трещинноватостью, действием кислотных дождей, низким качеством известняка и подобными «сухими» причинами. В настоящее время, правда, все основание Сфинкса и его лапы подвергли основательной реконструкции, так что следов эрозии увидеть практически невозможно.

Истоки дискуссий о причинах эрозии восходят к концу 1970-х годов, когда американский исследователь Джон Энтони Уэст занимался изучением туманных и трудных для понимания работ талантливого французского математика и символиста Р. А. Шваллера де Любича. Он наиболее известен работами, касающимися Луксорского храма, но в своем более общем труде «Священная наука» (впервые опубликованном в 1961 году) де Любич так говорит об археологических последствиях климатических условий и наводнений, которые последний раз имели место в Египте более 12 000 лет тому назад: «По-видимому, мощным потокам воды, которые прокатились по Египту, предшествовала великая цивилизация; мы приходим к выводу, что уже тогда существовал Сфинкс, тот самый, чье скульптурное изображение высечено из скалы в западной части Гизы, чье львиное тело, за исключением головы, демонстрирует бесспорные следы водной эрозии».

Этот простой факт, на который до этого, по-видимому, никто не обращал внимания, явно бросал вызов общепринятой точке зрения египтологов, согласно которой Сфинкс изображал Хафру и относился к эпохе 2500 года до н. э. Что же касается Уэста, то он понял, что теория водной эрозии предлагает способ пересмотреть и изменить общепринятую хронологию истории Древнего Египта. «Если бы удалось подтвердить факт водной эрозии Сфинкса, — писал Уэст, — то тем самым была бы перечеркнута вся общепринятая хронология истории цивилизации и пришлось бы полностью пересмотреть допущения, связанные с так называемым «прогрессом», на которых базируется вся современная система образования. Трудно найти другой столь же простой вопрос, который имел бы столь же серьезные последствия».

Что касается последствий, Уэст вполне прав. Если можно доказать, что эрозия поверхности Сфинкса вызвана водой (а не ветром и песком, как настаивают другие египтологи), то возникают очень серьезные проблемы с принятой хронологией.

Чтобы понять почему, достаточно вспомнить, что климат Египта не всегда был сухим, как сегодня, а характер эрозии является уникальным для архитектурного комплекса в «контексте Сфинкса». Исходя из общего характера эрозии (который очень отличается от наблюдаемого у других памятников некрополя Гизы), можно сделать вывод, что сооружения, образующие этот комплекс (три пирамиды и Сфинкс), были построены в одну эпоху. Но в какую именно?

Первоначально мнение Уэста сводилось к следующему: «В принципе нельзя возразить против возможности водной эрозии Сфинкса, поскольку все согласны, что в прошлом Египет подвергался резким изменениям климата и периодически затапливался — как морем (причем в не слишком далекие времена), так и сильными разливами Нила. Последние, как считают, соответствовали таянию льдов последнего ледникового периода. Согласно современным взглядам, оно имело место около 15 000 года до н. э. Впрочем, экстремальные разливы Нила периодически случались и позднее, вплоть до примерно 10 000 года до н. э. Отсюда вытекает, что если Великий сфинкс подвергался водной эрозии, то он был сооружен до соответствующего наводнения или наводнений».

В принципе, эта логика разумна. На практике же, как пришлось позднее признать Уэсту, наводнение или наводнения не могли вызвать тот вид эрозии, который мы наблюдаем на Сфинксе: «Проблема в том, что Сфинкс подвергся эрозии вплоть до уровня шеи. Для этого потребовался бы подъем воды по всей долине Нила на 18 метров (как минимум). Так что если и есть причина водной эрозии — то это сильные дожди, вызвавшие аномально большой разлив Нила.

Трудно представить себе наводнение такого масштаба. Более того, если эта гипотеза справедлива, то пришлось бы признать, что аналогичным образом произошла эрозия известняковых блоков кладки так называемого Храма мертвых в конце дороги, идущей от Сфинкса; а для этого потребовалось бы наводнение, достигающее подножия пирамид, то есть подъем воды еще метров на 30 или около того».

Следовательно, наводнение не могло вызвать эрозии Сфинкса? Но тогда что же?

В 1989 году Джон Уэст обратился к профессору Роберту Шоху из Бостонского университета. Этот весьма уважаемый геолог и палеонтолог специально занимался выветриванием мягких пород известняка, характерных и для плато Гизы.

Поначалу Шох скептически воспринял версию о том, что Сфинкс намного старше, чем думали. Однако после того, как ученый в 1990 году побывал на месте, он изменил свою точку зрения. Хотя ему не удалось пробраться в котлован, окружающий Сфинкса, Шох достаточно смог увидеть с туристской смотровой площадки, чтобы убедиться, что монумент действительно выглядит так, как будто подвергался водной эрозии, причем эта эрозия происходила под воздействием не наводнений, а осадков.

«Иными словами, — объясняет Уэст, — ответственность за эрозию Сфинкса несет дождевая вода, а не наводнения. Это воздействие происходило в ходе одного цикла. Источники, которыми я пользовался, говорят об этих наводнениях в связи с длительными периодами дождей, но мне, не геологу, не приходило в голову, что действующим началом, агентом, были именно дожди, а не периодические наводнения».

После этого при поддержке декана Бостонского университета Шох обратился с официальным заявлением к Египетской организации древностей, в котором просил разрешение произвести надлежащее геологическое исследование эрозии Сфинкса. Было принято положительное решение; тем самым создавалась прекрасная возможность раз и навсегда разобраться в данном вопросе.

Джон Уэст немедленно начал формировать научный коллектив, в состав которого вошли архитектор, фотограф, два геолога, профессиональный геофизик доктор Томас Добецки, океанограф и близкий друг Джона Уэста кинопродюсер Борис Сэд. При помощи Сэда Уэсту удалось организовать видеосъемку хода работ, что представляло очень большой общественный интерес»: «Поскольку мы не могли ожидать от академических египтологов и археологов ничего, кроме оппозиции, необходимо было найти способ донести информацию до общественности, если и когда Шох решит, что гипотеза получила полное геологическое подтверждение. В противном случае ее бы просто похоронили».

Как вспоминает Уэст, получив официальный допуск в котлован и осмотрев его, Шох пришел к следующему выводу: «Глубоко выветренные Сфинкс и окружающая его стенка котлована и слабо выветренные либо явно подвергнутые ветровой эрозии могилы Древнего царства, расположенные южнее и датируемые эпохой Хафры, высечены в одной и той же скале. Но геологически невозможно отнести все эти сооружения к одному времени создания. Наши ученые пришли к согласию. Только вода, причем конкретно — в виде атмосферных осадков, могла привести к наблюдаемой нами картине эрозии».

Но когда у членов экспедиции впервые стало формироваться независимое геологическое описание Сфинкса, возмутился Захи Хавасс, без которого в деле исследования египетских древностей нельзя сделать и шага. Он обвинил американцев в том, что те разрушают памятники: «Я обнаружил, — заявил Хавасс, — что их работа состоит в установке эндоскопов в теле Сфинкса и съемке фильмов обо всех этапах работы, причем в пропагандистском, а не научном духе. Поэтому я приостановил работу этой ненаучной группы и подготовил доклад, который был представлен постоянной комиссии; последняя запретила последующую работу группы». Однако вмешательство Хавасса произошло слишком поздно и не смогло помешать американцам собрать необходимые геологические данные.

О чем же говорили эти данные? Когда шли дожди? Вернувшись в Бостон, Шох окунулся в работу в своей лаборатории. Результаты были убедительными, и через несколько месяцев он был готов безоговорочно отстаивать гипотезу о том, что Сфинкс подвергся дождевой эрозии — со всеми вытекающими отсюда историческими последствиями. Говоря вкратце, позиция Шоха, которую полностью поддерживают палеоклиматологи, основана на том, что сильные дожди, необходимые для того, чтобы вызвать наблюдаемую эрозию Сфинкса, перестали выпадать в Египте за тысячи лет до 2500 года до н. э., когда, как утверждают египтологи, Сфинкс был сооружен. То есть, по самым осторожным геологическим оценкам, сооружение Сфинкса относится как минимум к периоду между 7000 и 5000 годами до н. э. В то же время, согласно традиционной истории Древнего Египта, между 7000 и 5000 годами до н. э. долина Нила была заселена лишь племенами эпохи неолита, чьи «инструменты» ограничивались заостренными кусками кремня и палками. Если Шох прав, то из этого следует, что Сфинкс является результатом работы некоей неизвестной древней, но развитой цивилизации?

Между Уэстом и Шохом начались расхождения в определении точного времени постройки Сфинкса. Джон Уэст чувствовал, что Шох как геолог слишком осторожен и умерен в своих «минимальных оценках», относя создание Сфинкса к 7000–5000 годам до н. э.: «Здесь мы с Шохом расходимся, или, скорее, интерпретируем одни и те же данные по-разному. Шох придерживается наиболее консервативной оценки, вытекающей из этих данных. Я же убежден, что Сфинкс должен быть не моложе конца последнего ледникового периода». То есть это означает — любое время до 15 000 года до н. э. По мнению Уэста, такая датировка вытекает из того, что какие-либо сведения о высокоразвитой культуре Египта в период 7000–5000 годов до н. э. полностью отсутствуют. «Если бы Сфинкс возник не позднее 7000–5000 годов до н. э., - настаивает американский ученый, — думаю, что в нашем распоряжении были бы хоть какие-то свидетельства египетских источников о цивилизации, которая его создала». А поскольку такие свидетельства отсутствуют, Уэст делает вывод, что цивилизация, создавшая Сфинкса и рядом расположенные храмы, исчезла задолго до 7000–5000 годов до н. э.: «Возможно, что отсутствующие свидетельства похоронены глубже, чем кто-либо искал, и (или) в местах, которые никто пока не исследовал — например, на берегах древнего русла Нила, которое удалено от нынешнего на километры, либо вообще на дне Средиземного моря, где была суша во время последнего ледникового периода».

Несмотря на свой «дружеский спор» по поводу того, свидетельствует ли эрозия Сфинкса о его создании в период 7000–5000 годов до н. э. или более ранний, Шох и Уэст решили представить сообщение о результатах своего исследования в Гизе на суд Геологического общества Америки, реакция которого их воодушевила. Несколько сотен геологов согласились с логикой их рассуждений, и несколько десятков из них предложили свою практическую помощь и советы для продолжения исследования.

Еще более вдохновляющей была реакция средств массовой информации мира. Статьи появились в десятках газет, вопрос о возрасте Сфинкса широко обсуждался на телевидении и радио. Что же касается расхождения во мнениях по вопросу датировки памятника, Уэст честно признает, что «вопрос могут разрешить лишь дальнейшие исследования». Французские археологи, например, сделали любопытное замечание: датировка египетского водного потока совпадает с датой гибели легендарной Атлантиды по Платону! Так что простор фантазии открыт.

На мегалитах Храма долины (около Сфинкса) тоже наблюдается водная эрозия в точности такого же характера, как на самом Сфинксе. При этом интересно отметить, что сохранившиеся блоки гранитной облицовки обработаны таким образом, что их внутренняя поверхность в точности повторяет форму несущих известняковых блоков, которые к этому времени уже подверглись основательной эрозии. Поскольку гранитная облицовка выглядит так же, как другие египетские архитектурные сооружения эпохи Древнего царства (а известняковые блоки заметно отличаются), это можно считать дополнительным подтверждением гипотезы, согласно которой подвергшееся сильной эрозии сооружение было восстановлено и обновлено фараонами Древнего царства.

С учетом изложенного можно представить последовательность событий по версии Роберта Шоха так. Около 12,5 тысяч лет назад неведомые зодчие воздвигли комплекс пирамид, закодировав в его плане соединение трех планет Солнечной системы, а в ориентации статуи Сфинкса — дату, когда оно имело место быть. Время разрушило пирамиды, но Сфинкс, выдолбленный из монолитной скалы Авозможно, засыпанный песком, устоял. Спустя 8000 лет, в эпоху правления фараонов IV династии, остальные сооружения восстановили. Не исключено, впрочем, что и Сфинкс подвергся реставрации: Шох допускает, что изначально он изображал просто льва, а человеческую голову — если конкретно, голову фараона Хефрена (напротив пирамиды которого он стоит) — ему приделали, собственно, при Хефрене.

Наиболее вероятной причиной сильного выветривания было сочетание нескольких факторов, главным образом химической эрозии, возможно, в дождевой воде была сильная концентрация едких соединений. Проливные дожди тоже могли сыграть свою роль, хотя период проливных дождей, с точки зрения многих климатологов, продолжался как минимум до 2300 года до н. э. Его окончание вполне могло быть внезапным, совпав по времени с резкой переменой климатического режима всего Средиземноморья и Ближнего Востока.

Какова была реакция египтологов на эти сообщения? Мягко говоря, скептической. Ведь при более тщательном рассмотрении новые доказательства более ранней датировки Сфинкса как-то «расползаются». «Астрономические соответствия очень туманны, а геологические обоснования весьма сомнительны. Складывать их вместе, как делают многие современные авторы, — все равно, что строить карточный домик», — говорят специалисты из Великобритании. Им вторит Питер Ленковара, заместитель начальника египетского отдела Бостонского музея изящных искусств: «Тысячи ученых веками изучали эту проблему, в результате чего сложилась система хронологии. И мы не ждем никаких больших открытий». Столь же отрицательно настроены и другие ученые.

Кэрол Рэдмонт, археолог из Калифорнийского университета в Беркли, писала: «Это просто не может быть правдой. У обитателей этого региона не было необходимой техники, административных структур, да и вообще желания построить подобную систему за тысячи лет до правления Хафры».

Тем временем Сфинкс продолжает хранить свои тайны. Мы по-прежнему не знаем ни причин, ни точной даты его постройки. Но именно поэтому усилия Уэста и его последователей нельзя назвать совершенно бесплодными. Старые взгляды подвергались сомнению, египтологам пришлось выложить свои карты на стол, и доказательства, которые последний раз серьезно рассматривались в начале XX века, ныне подвергаются критическому анализу. Новые методы и новые подходы всегда интересны, хотя некоторые из них, как это обычно бывает, не дают однозначных ответов. Дальнейшее научное исследование Сфинкса в один прекрасный день может дать конкретное объяснение необычного эрозионного рисунка на его поверхности.

В контексте «водной эрозии» Сфинкса совершенно новую гипотезу выдвинул в 1998 году историк Роберт Темпл. Обратив внимание на то, что египтяне любили искусственные пруды и озера, ученый предположил, что Сфинкс был специально построен так, чтобы большая его часть находилась под водой. Канава вокруг Сфинкса, разумеется, тоже была заполнена водой. Эта едва ли не шутливая гипотеза еще подлежит обсуждению, однако стоит отметить один возможный довод в ее поддержку. Дренажный канал от мостовой пирамиды Хефрена ведет к канаве вокруг Сфинкса; независимо от того, заполнялся ли он водой специально или нет, это означало, что канава вокруг Сфинкса периодически подвергалась затоплению. При наивысшей отметке уровня лишь голова и плечи Сфинкса — наименее эродированные части скульптуры — выступали над водой.

Можно ли решить проблему возраста Сфинкса?

Почему же возникают столь различные точки зрения относительно древнего монумента, наиболее известного в мире и интенсивно изучаемого?

Многие люди ошибочно полагают, будто для определения возраста Сфинкса можно воспользоваться известным радиоуглеродным методом. Однако это не так: метод применим только к органическим материалам, поскольку основан на измерении количества изотопа углерода-14, распавшегося после смерти организма. Поскольку Сфинкс высечен непосредственно из природной скалы, датировать его этим методом невозможно. На сегодняшний день действительно не существует объективного теста, при помощи которого можно было бы точно датировать монументы, высеченные из скал.

Каменные монументы можно датировать с разумной точностью, если существуют современные ему тексты, в которых идет речь об их сооружении. В случае Сфинкса было бы идеально, если бы, скажем, имелась надпись, высеченная во времена IV династии, где бы прямо устанавливалась связь монумента с Хафрой. Или с кем-то другим — в соответствующей эпохе.

Однако все не так просто. Загадка атрибуции Сфинкса (ко временам Хафры или к другим доказуемым эпохам) стала выглядеть еще более таинственной, когда исследователи подняли письменные источники, в которых упоминался Сфинкс.

В дошедших до нас и исследованных древних папирусах, относящихся к эпохе постройки Великих пирамид, о Сфинксе нет ни слова. И это странно, если вспомнить, что древние египтяне, как и многие современные им народы, фиксировали вначале на глиняных табличках, а позднее на папирусе события, связанные с хозяйственной, строительной и дипломатической деятельностью. Иероглифы донесли до нас имена строителей пирамид, архитекторов, создавших посмертные храмы фараонов, хранилища и другие постройки, но авторы Сфинкса неизвестны, он вообще не упоминается в документах, относящихся к тому времени. Лишь спустя четыре века после постройки Великих пирамид появляются тексты, в которых упоминается этот памятник.

Если принять, что Сфинкс датируется эпохой IV династии, то почему мы сталкиваемся с полным отсутствием упоминания о нем в текстах Древнего царства?

Достоверно известно, что в Египте существовало довольно многочисленное сословие писцов, пользовавшееся большим почетом и уважением. Храмовые писцы вели специальные «книги», где дотошно регистрировали доходы и убыль, расходы на строительство культовых и ирригационных сооружений, на празднества, пропитание рабов и т. д. Слуги фараонов подробно расписывали все расходы, связанные со строительством пирамид и сопутствующих построек. Учитывали вес и количество камней, длину дорог, по которым их доставляли. Но ни одного документа, относящегося к возведению Сфинкса, археологи не нашли.

О значении, которое придавалось таким записям, говорит хотя бы то, что египетская библиотека Аменхотепа III, ассирийская Ашшурбанипала, критская, финикийская и многие другие хранились в царских сокровищницах. Наиболее же выдающиеся деяния увековечивались на скалах и памятниках. Геродот, например, сообщает, что на пирамиде Хуфу «египетскими письменами было обозначено, сколько редьки, лука, чеснока съели рабочие» (строители пирамиды). На пирамиде, на царской гробнице, равной которой не видел мир! В свете этого по меньшей мере странно, что ни один хозяйственный документ, касающийся строительства Сфинкса, сооружения, несомненно, незаурядного, до нас не дошел.

Египтяне, как правило, украшали стены заупокойных храмов надписями, повествующими о деяниях усопшего. Текст мог быть подробным, а мог — кратким. Таковой обнаружен в гробнице зодчего Инени, строителя усыпальницы Тутмоса I и Карнакско-Луксорского храмового комплекса: «Я один управлял всеми работами, когда в скале высекали гробницу для Его Величества, так что никто ничего не видел и никто ничего не слышал». Любопытно здесь следующее. Тутмос I правил много веков спустя после Хафры, когда технические возможности строительства далеко опередили примитивные приемы создателей первых пирамид. Инени же, на счету которого было немало грандиозных сооружений, пишет о возведении гробницы как о чем-то сверхвыдающемся. Так вот, мог ли Хафра проигнорировать такое событие, как превращение скалы в уникальную скульптуру? Но ни на самом Сфинксе, ни в пирамиде Хафры о строительстве нет ни малейшего упоминания.

В Египте в разное время побывало немало греческих и римских историков и географов. Изучая, например, записки Геродота о Египте, нельзя не удивиться. «Отец истории», путешествовавший по Египту примерно в 445 году до н. э., даже не обмолвился о Сфинксе. В своей «Истории» он перечислил малейшие детали Великих пирамид, назвав их «первыми чудесами света», поведал, в течение какого времени воздвигались гигантские мавзолеи, сколько рабов трудилось на их строительстве. И в то же самое время великий историк ни словом не обмолвился о Сфинксе.

Гекатей Абдерский, автор «Истории Египта», живший на рубеже IV и III веков до н. э., также ничего не говорит об этой скульптуре. Географ Страбон тоже бывал в Гизе, но и он не «заметил» Сфинкса.

Единственный раз упоминает о скульптуре Плиний Старший в своей «Естественной истории». Он сообщает нам, что в его время Сфинкс в очередной раз был очищен от песков, нанесенных с запада из пустыни.

Таким образом, следует честно признать, что в Гизе находится некий «анонимный» монумент, высеченный из недатируемой скалы, относительно которого, как писал в 1949 году видный египтолог Селим Хассан, «неизвестно никаких определенных фактов».

Что за странный многовековой заговор молчания? Тот, кто читал сочинения упомянутых выше античных историков, знает, как подробны и обстоятельны их записи. Не заметить Сфинкса они как будто бы не могли. Сфинкса, с именем которого связаны трагичнейшие страницы греческой мифологии и который уже в силу этого не мог не вызвать естественного любопытства греков. Вывод может быть только один: они его не видели.

В III веке до н. э., при жизни Гекатея Абдерского, греки составили список семи «чудес света». Он широко варьировался, но неизменно открывался хорошо известными пирамидами. В список включались иногда и другие египетские «чудеса»: водяные часы клепсидра, колоссы (в том числе широко известные колоссы Мемкона), Меридово озеро, Лабиринт и другие. Сфинкс — никогда. Тоже не видели?

Известно, что со времени правления Хуфу и до смерти Хафры жрецам было запрещено проводить богослужения. Роль верховных жрецов исполняли сами фараоны, и они предпочитали наполнять не храмовую казну, а собственный карман. Отправление культа восстановилось только при преемнике Хафры Менкауре, имена же его безбожных предшественников были преданы проклятию. «Египтяне так ненавидят этих царей, что с большой неохотой называют их имена. Даже и пирамиды эти называют пирамидами пастуха Филитиса, который в те времена пас свои стада в этих местах», — писал Геродот. Может быть, жрецы по этой причине скрывали Сфинкса от чужеземцев? Вряд ли. Служители культа и местные жители, с которыми Геродот беседовал, даже не сделали попытки что-либо от него скрыть, рассказали ему о весьма незначительных храмах, статуях и фараонах. Ему любезно показали чуть ли не все пирамиды, поведали историю их создания и историю царствования фараонов-еретиков. Объяснили методы строительства, назвали количество камней, даже количество съеденных рабами кусков мяса, лепешек и чеснока. И ни слова об уникальном, единственном в мире сооружении?

Все эти «чудеса египетские» заставляют задуматься над главным. Почему, собственно, египтологи считают Сфинкса портретным изображением Хафры? И почему его строительство относят ко времени правления этого фараона, то есть к XXVIII веку до н. э.? Существуют ли достаточные основания для такой атрибуции? Можно ли как-то ответить на эти вопросы? Скорее да, чем нет.

Фараон, как известно, считался живым богом. Поэтому после смерти его тело помещали в пирамиду — грандиозную усыпальницу, свидетельствующую о мощи и величии покойного. Пирамиды можно было видеть на много километров кругом. Их складывали из известняка, а позднее из кирпича. Однажды освоенная техника строительства совершенствовалась и оттачивалась веками, но в основе своей оставалась неизменной — такой, какой ее узаконили жрецы.

Так продолжалось до XII династии, когда в Египте произошла какая-то крупная катастрофа. Вот как описал ее жрец Ипувер: «Вся страна бедствует. Все залито кровью. Почва вращается подобно гончарному кругу. Кажется, что Земля хочет окончить свое существование в буре и пламени, чтобы прекратилось это бедствие». Восстание стихий дополнялось восстанием людей. В Египте «свершилось невозможное» — народ сверг фараона. В обессиленную страну ворвались гиксосы. После их почти 200-летнего господства пирамиды строить перестали. Теперь фараоны высекали свои усыпальницы в скалах, облюбовав для этой цели местность на левом берегу Нила, названную позднее Долиной царей. Для создания их требовалось освоить новую технику обработки мощных каменных массивов, по сравнению с которой технические приемы строителей первых пирамид выглядит примитивными. Исследование техники обработки камня в Древнем Египте указывает, что при Хефрене обработка скал в такой мере еще не была известна.

Но при чем здесь Сфинкс? А вот при чем. Во времена Хафры обработка скал была неизвестна: в ней не было необходимости. Редки даже скальные рельефы. Вряд ли египтяне могли осилить постройку гигантской скульптуры.

Итак, во времена III династии и позднее возводили пирамиды, с XVIII династии — скальные гробницы, требующие совершенно иной техники обработки материала. Своего расцвета она достигла во времена XVIII династии, когда прежние пирамиды сменились подземными гробницами, высеченными в скалах. В период правления этой династии техника рельефного скального строительства становится обыденной. Именно в этих условиях превращение громадной глыбы камня в замечательную статую было вполне закономерным.

Стоит также помнить, что при IV династии невозможно было создать что-либо, противоречащее строго определенным правилам, увековеченным позднее в «Предписаниях для стенной живописи и канона пропорций» — особых и достаточно строгих руководствах для древнегреческих зодчих и художников. Регламентировались позы, одежда, атрибуты, раскраска — буквально все. Во времена же XVIII династии в египетском искусстве происходят коренные изменения. Именно в этот период в архитектуре начинаются поиски необычного, нового, получившего наивысшее воплощение в храмах Карнака и Луксора. Большой же Сфинкс бесспорно уникален.

Как мы уже упоминали, сфинксы изготовлялись и при других династиях, например при XII и XVIII. Аллея сфинксов была установлена у храма царицы Хатшепсут, ряды сфинксов с бараньими головами (символ бога Амона) соединяют Кар-накский храм с берегом Нила. Как же объяснить гигантский разрыв во времени между постройкой Большого сфинкса (2700-е годы до н. э.) и первыми сфинксами XII династии (конец 1900-х годов до н. э.)? Именно с этого времени «сфинксостроение» становится вполне привычным явлением. Скорее всего, Большой сфинкс действительно был создан не в XXVII, а в XV веке до н. э.

Если такое своеобразное в художественном и техническом отношении произведение, как Большой сфинкс, относить к XXVIII веку до н. э., то становится совершенно непонятным, почему в дальнейшем не делалось никаких попыток его повторить. Лишь семь веков спустя после предполагаемой даты начинается массовое производство статуй сфинксов, которое достигает своего апогея при XVIII и XIX династиях. Что касается технической проблемы, то также непонятно, почему, добившись неожиданного успеха в обработке скал, египетские мастера утратили этот секрет на долгие годы. Далее, если относить создание Большого сфинкса к XXVIII веку до н. э., остается неясным, почему только в Новом царстве, более чем 1000 лет спустя, скульпторы Древнего Египта начинают создавать статуи, равные или почти равные по величине Большому сфинксу, например колоссы Мемкона (Аменхотепа III) или Рамсеса II. Для Древнего и даже Среднего царства такие размеры были недостижимы.

Стремление четко соблюдать историческую перспективу заставляет учитывать уровень развития техники. Ведь если относить Большого сфинкса ко времени Раннего, Древнего и даже Среднего царства, то придется признать этот памятник уникальным и совершенно изолированным, долгое время не имеющим аналогов. Напротив, принимая датировку XV века до н. э., мы ставим памятник в один ряд с другими колоссами, характерными для времени XVIII и XIX династий, когда стремление к созданию грандиозных творений, прославивших египетских каменотесов и художников, не ограничивается сферой архитектуры, но распространяется и на скульптуру. Усиление египетской рабовладельческой державы, сокровища завоеванных стран, укрепление власти фараонов создавало для этого экономические возможности, а усовершенствование орудий (бронзовых, затем железных) облегчало техническую задачу. С другой стороны, при отнесении Большого сфинкса ко времени Нового царства становится вполне понятным, почему до XV века до н. э. о нем нет никаких упоминаний. Прежние письменные источники не могли о нем говорить, ибо его не было.

Какому именно фараону посвящен памятник — сказать однозначно трудно. Почти полное отсутствие письменных источников заставляет нас отложить на будущее решение загадки.

Однако остается еще один вопрос — почему о Сфинксе не сохранилось этих самых письменных источников в то время, когда он был создан? По поводу этого можно высказать следующее предположение. Возможно, Сфинкс — своеобразная одиночная «проба пера» зодчих и скульпторов периода XVIII династии, поиск возможности обработки огромных скальных массивов. Иными словами, он был сделан «между делом», и если это так, то становится понятным отсутствие хозяйственных документов — ведь фиксировалось только официальное строительство. Сфинкса же, видимо, отнесли в разряд обычной, портретной, скульптуры, учет которой не велся.

Вопрос «почему его не видели путешествующие историки?», возможно, имеет простой ответ. Обратимся вновь к надписи на стеле. Тутмос уснул в тени, отбрасываемой Сфинксом. Во сне ему было сказано, что он должен очистить Сфинкса от песка. Следовательно, «монумент» был полузанесен или почти занесен. Иначе с какой стати такое торжественное пророчество?

А ведь памятник заносило песком постоянно! В последнее время археологи получили сведения, что Сфинкса откапывали из песка во времена ига гиксосов (1640–1520 гг. до н. э.).

Затем его еще раз освободили из плена песков саисские^[17] правители в VII веке до н. э. Его откапывали при воцарении династии Птолемеев в Египте, при римских императорах (Септимий Север в начале III века н. э.) и арабских правителях. Собственно, и в наши дни после продолжительных песчаных бурь памятник приходится очищать, хотя песка сейчас значительно меньше, чем раньше. В последний раз такие раскопки производились Египетской организацией древностей в 1925–1926 годах. Не потому ли его не заметил ни один путешественник вплоть до Плиния? Ответ можно увидеть в произведении Плиния: «очищен от песка». Сколько же было таких «откапываний»? Получается, что Геродот и другие не увидели Сфинкса, так как тот находится под слоем песка. На самом деле, зачем Геродоту или Страбону упоминать бесформенный песчаный холм, коих много в пустыне? Да и жрецы, множество поколений которых сменилось со времени сооружения Сфинкса, могли забыть о нем. Вполне вероятно, что изваяние обнаружили случайно, после прочтения какого-нибудь забытого папируса, который потом погиб при пожаре Александрийской или Храмовой библиотеки.

Исследовав скульптуру, археологи пришли к выводу, что она действительно время от времени скрывалась под слоем песка, несшегося из жаркой Ливии. Раньше не умели возводить на его пути защитные лесные полосы, и Сфинкса, по-видимому, действительно приходилось периодически откапывать. Это и подтверждает найденная стела, на которой был обнаружен текст о сне фараона Тутмоса, знамении и пророчестве — если он очистит Сфинкса от песка, то царствование его будет долгим и благополучным. А окончательно статуя была очищена от песка только в середине 1920-х годов.

Значит, можно достоверно считать, что Сфинкс создан после Хафры? Английский археолог А. Бор-хардт считает, что Сфинкс действительно может оказаться гораздо моложе, чем кажется. У Борхардта есть своя точка зрения на то, почему более «молодому» монументу придали сходство с древним фараоном. Ученый обследовал несколько найденных статуй фараона Хафры. Учитывая стиль исполнения, характер и качество обработки камня, он отнес эти скульптуры не к IV династии, а к эпохам XXV и даже XXVI династий, в которые проявлялся необычайный интерес к истории Египта. Именно тогда в большом количестве с особой тщательностью и любовью изготовлялись скульптурные изображения фараонов первых династий. Так что Сфинкса можно считать данью некоей ностальгической моде на «ретро».

Кстати, в начале XX века, между прочим, тоже существовали гипотезы, которые твердо относили Сфинкса к XII династии, но, правда, считали портретным изображением Аменемхета III (Среднее царство) и неплохо все это аргументировали. В общем, сходство нетрудно отыскать там, где есть на то желание.

Загадочные тоннели под Сфинксом

В систему доказательств датировки Великого сфинкса постоянно вносят коррективы археологические находки. Такие как, например, система тоннелей, обнаруженная под постройками. Что интересно, еще до того, как эти тоннели были обнаружены, то и дело появлялись истории о таинственных проходах под пирамидами.

Известный археолог Джон Киннаман перед своей смертью в 1961 году рассказал об удивительном приключении, случившемся с ним в молодости. По его словам, в 1924 году он вместе с известнейшим египтологом сэром Флиндерсом Питри побывал в неизвестном ранее тоннеле под пирамидой Хеопса. Ученый утверждал, что после тоннеля он попал в помещение, заполненное многочисленными механизмами неизвестного назначения.

В 1945 году, спустя 20 лет после приключения Киннамана, сын короля Египта принц Фарук бродил около пирамид. Случайно он нажал на какую-то плиту у основания Сфинкса, после чего неожиданно сработал скрытый механизм и открылся вход в тоннель, который вел вниз к большим комнатам. Там, по словам принца, стояли… роботы. Были ли они фантазией августейшей особы, или он реально видел что-то подобное? Принц Фарук так и не показал этого входа. Поэтому, несмотря на громкое имя, к его сенсационному свидетельству в научной среде отнеслись скептично.

Но Сфинкс эпохи XVIII династии и пирамиды III и IV династий (в частности, пирамида Хеопса) действительно связаны между собой системой вполне реальных, но малоисследованных тоннелей, построенных, как предполагается, во время возведения пирамид (а не Сфинкса). Каким образом факт подземных ходов стыкуется с гипотезой принадлежности Большого сфинкса к гораздо более раннему времени и факту его сокрытия в песках? Как могли древние строители пробивать толщу камня скульптуры, о которой они не знали? С этими странными тоннелями тоже связано немало вопросов. Осталось только добраться до них и узнать ответ на очередную загадку Сфинкса.

Варианты происхождения и назначения загадочных ходов предлагаются самые разнообразные. Например, американский экстрасенс и «великий ясновидец» Эдгар Кейси утверждал, что часть жителей легендарной Атлантиды поселилась в Египте, где и хранится история исчезнувшей в водах Атлантики страны. Атланты привезли с собой копии всех государственных документов и спрятали их в специальном «Зале летописи», который когда-нибудь люди найдут и обнаружат в нем музыкальные инструменты, украшения храмов, таблицы, печати, лекарства, льняные ткани и золото. Тогда, возможно, будут получены ответы на многие тайны Древнего Египта и мы лучше поймем смысл загадочной фигуры Сфинкса. Кейси писал, что важнейшая для современного человечества информация (капсула с посланием) должна быть найдена в основании левой передней лапы Сфинкса — дескать, она там заложена. Тоннели под Сфинксом, пока не известные потомкам, тоже несут в своих конфигурациях информационную нагрузку. Правда, предсказанная Эдгаром Кейси дата — 1998 год, — когда под лапой Сфинкса будет сделана сенсационная находка, проливающая свет на историю и назначение пирамид и тайну мироздания в частности, давно прошла. А Сфинкс и ныне там.

Однако тоннели под Сфинксом действительно были найдены. Аварийное состояние скульптуры вызвало беспокойство у ЮНЕСКО и других организаций, сейчас Сфинкс очень подвержен разрушительным воздействиям, едкий дым каирских заводов и выхлопы многочисленных автомобилей разрушают камень. В 1988 году, например, от шеи Сфинкса откололась и упала огромная глыба весом 350 килограммов. Начался ремонт, который вызвал новый интерес к загадкам Сфинкса и возможность заново исследовать грандиозную скульптуру. И открытия не заставили себя ждать.

В 1998 году между Сфинксом и пирамидой Хефрена, в 250 метрах от основания пирамиды, была обнаружена таинственная шахта, заполненная водой. Эта шахта стала источником для многих слухов и легенд; некоторые люди утверждали, что она соединяет Великую пирамиду и Сфинкса. Захи Хавасс и его группа провели ее детальное исследование. После откачки воды и расчистки первого уровня шахты, расположенного на глубине

9 метров от поверхности земли, был найден вход во второй уровень помещений, находящихся на глубине 15 метров. Там были обнаружены шесть высеченных в скале помещений с большими гранитными саркофагами в двух комнатах. Во время раскопок были найдены остатки кости, дерева и керамики, приблизительно датированные XXVI династией (около VII–VI вв. до н. э.). Третий уровень, лежащий на глубине 25 метров, был полностью заполнен водой. В глубине вод были видны остатки четырех столбов с огромным саркофагом между ними. К востоку от саркофага был обнаружен иероглифический знак «дом».

Возможно, именно об этом помещении пишет в своей «Истории» Геродот, говоря о том, что Хуфу был захоронен в большом саркофаге на острове, окруженном водой, неподалеку от Большой пирамиды. «Отец истории», конечно же, никогда не спускался в шахту сам, но слышал о ней от местных рассказчиков.

На третьем уровне был найден и кенотаф — символическая гробница бога Осириса, погребенного в саркофаге в своем дворце, который символически изображают четыре столба. Он окружен водой и растительностью.

В 1998 году японские археологи во главе с профессором Сакудзи Йосимура при помощи специальных приборов исследовали сначала массив пирамиды Хеопса, а затем и камни Сфинкса. Вывод был поразительным: обработанные камни скульптуры гораздо древнее, нежели блоки пирамид. То есть выходит, что Сфинкс ни много ни мало древнее пирамид Гизы.

Второй результат был еще более сенсационен: используя сейсмографическое оборудование и роботов, исследователи обнаружили под передними лапами камеру, из которой выходил тоннель.

Кстати, у японского профессора был предшественник. Первый интересный результат был получен еще в 1993 году американским геофизиком Томасом Добецки, который провел вокруг Сфинкса сейсмографические исследования. Сложное оборудование, которое он привез с собой, зафиксировало на глубине 5 м большие подземные помещения и многочисленные «аномалии и полости в скале между лап и по бокам Сфинкса». Одну из этих полостей ученый описывает следующим образом: «Она довольно велика, имеет размеры примерно 9 мна 12 ми находится на глубине менее 5 метров. Ее правильная форма — прямоугольная — маловероятна для полостей естественного происхождения. Поэтому есть основания предполагать, что она — дело рук человеческих. Скорее всего, это коридоры гробницы или хранилища».

Электронная аппаратура Сакудзи Йосимура обнаружила под левой лапой Сфинкса узкий ход, ведущий в сторону пирамиды Хеопса и Хефрена. Он начинается на глубине двух метров и уходит наклонно вниз. Дальше проследить его оказалось невозможно, но профессор Йосимура не оставляет надежд продолжить исследования. О «капсуле с посланием потомкам» так ничего пока и неизвестно.

Дальнейшие исследования египетские власти тут же запретили. И их в этом случае, как и в других подобных ситуациях, в принципе можно понять. Как-то так вышло, что у многих сложилось мнение, что египетские пирамиды стоят в пустыне и, казалось бы, копай себе на здоровье, а если кто-то что-то запрещает, то сразу же следуют обвинения в «чиновничьем беспределе». Но на самом деле ситуация выглядит отнюдь не так однозначно. Пирамиды находятся на окраине Каира, в жилом массиве, который и называется Гиза. Египтяне, так или иначе, имеют представление, что и где в них находится. Странно было бы думать, что они просто сидят и ждут, когда умные японцы, американцы или французы откроют их секреты. Пирамиды регулярно ремонтируются, реставрируются, и египетским ученым известно все, что публикуется на эту тему в мире, все теории, гипотезы и фантазии. Получить разрешение на проведение экспедиции — большая проблема. В очереди стоят десятки всемирно известных университетов. И часто бывает, что экспедиция по разным причинам откладывается, хотя в заявке и указывается, что она действительно способна привести к разгадке тайн. Причин для таких отказов может быть несколько.

Первая — самая простая: туризм — основная статья доходов Египта, а пирамиды и Сфинкс — магнит для туристов.

Другая причина менее очевидна: предания о прямой связи открытия тайны Сфинкса и пирамид с концом света — «Когда будет разгадана последняя загадка Сфинкса, он расхохочется и мир прекратит свое существование.». Легенда легендой, но в Египте к ней многие относятся достаточно серьезно.

Есть и технические сложности: египетские ученые прекрасно знают, как быстро превращаются в прах ценнейшие находки, кроме, наверное, золота и драгоценных камней, если их сразу же на месте не законсервировать. Пока это слишком сложно. Так или иначе, пирамиды, Сфинкс и все, что в них находится, — все это принадлежит Египту, и ему решать, что и когда показывать миру, как бы кому ни хотелось удовлетворить любопытство.

Кто разрушал Сфинкса?

Время пощадило этот великий памятник древней истории, но люди отнеслись к нему гораздо менее почтительно. Не считая естественной эрозии, самый серьезный вред причинил Сфинксу человеческий фактор.

По поводу отсутствия носа чаще всего можно услышать, что эту деталь статуи отшибло пушечным ядром во время битвы войск Наполеона с турками у пирамид (1798 год); в других версиях легенды место Наполеона занимают мамелюки, которые отбили Сфинксу нос выстрелом из пушки (мусульмане крайне негативно относились к изображению человека), или англичане. На ошибочность этого мнения указывают рисунки датского путешественника Нордена, видевшего безносого Сфинкса еще в 1737 году. Хотя отсутствие носа можно объяснить «естественным износом» скульптуры (многовековое действие ветра и влаги), более правдоподобным представляется приведенное ранее объяснение каирского историка аль-Макризи о мусульманском фанатике, обезобразившем идола.

Сфинкс дошел до наших дней не только без носа, но и без накладной церемониальной бороды в форме куба либо завитых косичек. Правда, борода Сфинкса была приделана к нему через несколько столетий после его создания, поскольку она стала неотъемлемым атрибутом фараонов только в период Нового царства. Англичане отбили каменную бороду Сфинкса и увезли ее в Британский музей.

Астрономические загадки Сфинкса

Интересной темой являются гипотезы о зодиакальной символике Сфинкса. Сфинкс символизирует астрономическую эру Льва (по иной версии — Тельца). Исходя из этого, Сфинкса датируют соответствующими периодами. Как аргумент приводится так называемый Дендерский зодиак (о нем немного позже), где присутствуют и Лев, и Водолей, и другие зодиакальные символы.

Гипотеза вроде бы красивая. Египтяне действительно обладали потрясающими познаниями в астрономии. Но, во-первых, нет никаких доказательств, что они проявляли интерес к двенадцати знакам зодиака в их нынешнем виде примерно до 200 года до н. э. Во-вторых, сам зодиак и привычные имена созвездий — Лев, Телец, Скорпион и другие — дело рук, а точнее фантазии (потому что без нее очень трудно увидеть в нескольких сверкающих точках близнецов или фигуру, занимающуюся стрельбой из лука) тех, кто жил значительно позже: эти названия распространились во времена, более близкие нам. Хотя расположение двенадцати созвездий по зодиакальному кругу происходит из Древнего Вавилона (южный Ирак), где эта концепция зародилась, по-видимому, не ранее XV века до н. э. Несмотря на то что после этой даты мы находим тысячи вавилонских астрономических записей на глиняных табличках, понятие о двенадцати знаках зодиака как об отдельной группе вряд ли имело важное значение до начала эллинистической эпохи (323 год до н. э. и далее), когда греческая культура распространилась на территории Ближнего Востока. Именно в этот период представление о двенадцати знаках зодиака приобрело широкую популярность и впервые попало в Египет — возможно, через греческих астрологов. Наиболее ранние египетские изображения знаков зодиака появляются на потолке храма в Дендере, построенного около 200 года до н. э. Дендерский зодиак принадлежит к эпохе Птолемеев, а Сфинкс, при всех разногласиях в его датировке, все-таки намного старше. Можно сказать, что египтяне о зодиаке в то время точно не знали, и, следовательно, зодиакальных эр в то время не было, а значит, все разговоры о зодиакальной символике Сфинкса мягко говоря, притянуты и несерьезны.

У Сфинкса была пара?

Интересное открытие было сделано при помощи орбитальных съемок, они показали (и тем подтвердили предположения археологов), что справа от Сфинкса, перед Храмом Долины, под песком находится еще одна похожая статуя. Выдвигаются предположения, что это — пара знаменитого Большого сфинкса, то есть жена фараона, которому он посвящен. Возможно, эта статуя поможет более точно идентифицировать Большого сфинкса. По оценкам ученых, она ушла в песок на глубину примерно пяти метров. В ближайшее время исследователи обещают ее откопать.

Главным идеологом теории о существовании второго сфинкса стал египетский археолог, исследователь и специалист по искусству эпохи фараонов Басам Руд ван аш-Шамаа. По его мнению, «если принимать во внимание образ мышления древних египтян, твердо следовавших принципу симметрии, то наличие в Гизе одинокой фигуры сфинкса кажется очень странным». Археолог утверждает, что параллельно ныне известной одинокой статуе Большого сфинкса должна стоять аналогичная по размерам (примерно 73 м в длину и около 20 м в высоту) и форме статуя сфинкса-женщины.

Аргументов у этой гипотезы существует несколько. Во-первых, отмечает исследователь, «Отец ужаса» охраняет покой Храма Сфинкса, расположенного у его подножия. Но параллельно Храму Сфинкса находится еще один храм, названный Храмом Долины. Если следовать принципу симметрии, его также должен охранять сфинкс.

Во-вторых, поверхность земли в районе, где предположительно должна находиться «Мать ужаса», на несколько метров возвышается по сравнению с тем местом, где стоит Большой сфинкс. «Логично предположить, что статуя просто скрыта от наших глаз под толщей песка», — говорит аш-Шамаа.

Кроме этих двух аргументов существуют и другие доказательства существования памятника, почерпнутые из исторических источников.

Один из них — гранитная стела, расположенная между передними лапами Большого сфинкса и повествующая о первой реставрации статуи. «На стеле, в верхней части, изображены две статуи сфинкса, а не одна, как было бы логично предположить. Кроме того, в тексте есть иероглиф, обозначающий разрушение или безвозвратную утрату чего-либо. Речь, скорее всего, идет о сфинксе, изображенном слева на стеле, голову которого венчает металлическая корона», — делает свои предположения Басам аш-Шамаа. По мнению археолога, именно эта корона и стала причиной разрушения и забвения памятника.

Второй исторический источник, в котором говорится о некогда существовавшей статуе и ее разрушении, — это текст известняковой таблички, найденной на раскопках близ пирамид (ныне она хранится в Национальном музее Египта). «Речь в этом письменном памятнике идет о том, что в статую сфинкса ударила молния и разрушила ее. Голову второго, утерянного ныне, сфинкса украшала корона из металла, что, кстати, подтверждается и изображением на стеле. Попавшая в корону молния разрушила голову статуи. Она обвалилась на передние лапы и повредила их», — сообщает египетский археолог. По его словам, разрушенную по «воле небес» статую древние египтяне решили не восстанавливать из-за суеверного страха перед небесной карой.

Последними аргументами исследователя стали снимки, сделанные с американского космического спутника. Как раз в предполагаемом месте расположения статуи, указываемом аш-Шамаа, то есть параллельно Большому сфинксу и за Храмом Долины, на фотоснимках отчетливо зафиксировано наличие в почве некого известнякового тела, по-видимому, обработанного человеком.

Наличие довольно внушительных аргументов оставляет надежду, что второй сфинкс будет найден. Но то, что он окажется «женского пола», пока лишь предположение. Все-таки чаще всего в египетском искусстве, согласно принятому канону, сфинксы изображались как существа мужского пола (да и само египетское слово, обозначающее сфинкса, мужского рода, в отличие от принятого греческого аналога). Кроме того, ничто в известных источниках не указывает на то, что разрушенная статуя имела какие-либо признаки женственности.

Сфинкс и греки

Еще один интересный и загадочный вопрос — при каких обстоятельствах образ Сфинкса перешел к грекам и стал символом загадочного существа? Сфинкс, правда, в несколько трансформированном виде, попал в мифологию, вошел во множество сказок, преданий и легенд.

В Грецию легенды о сфинксах пришли в VII веке до н. э. Греки добавили Сфинксу крылья и превратили его в женское существо, тогда как в Египте он считался божеством мужского пола. Вероятно, это произошло под влиянием хеттов, от которых до нас дошли скульптурные изображения сфинксов с женскими лицами и грудью. В отличие от египтян, которые всегда считали Солнце мужским божеством, хетты почитали богиню Солнца.

Правда, первоначально греческий Сфинкс сохранял черты льва с головой мужчины. Легенды приписывали ему необычайную мудрость и скверный нрав, он бродил по дорогам близ Парнаса и пожирал прохожих. Но в более поздних сказаниях мы встречаем его уже в образе крылатого чудовища с головой женщины, лапами и телом льва и крыльями грифона. Обитала эта особа, именуемая Сфинга (в переводе с греческого — «душительница»), близ Фив и душила недостаточно сообразительных проходящих путников, которые не могли разгадать ее трудные загадки.

Если верить поэту Гесиоду, Сфинкс приходился, точнее говоря, приходилась дочерью чудовищной Химере и двуглавому псу Орфу (по другой версии — Тифону и Ехидне). Древние греки всегда изображали ее прямосидящей (и никогда — лежащей, стоящей на задних лапах или летящей). Это не причуда художников, а служебная обязанность данного существа: Сфинкс была сторожем. Однажды боги Гера и Арес призвали ее из Эфиопии к окраинам города Фивы. Там она должна была сидеть на большой дороге и задавать каждому прохожему одну-единственную загадку: «Какое животное утром ходит на четырех ногах, днем на двух и вечером на трех?»

Сфинкс убивала всякого, кто не мог ее решить. Когда же Эдип дал правильный ответ, что это — человек (который ползает на четырех конечностях ребенком, ходит прямо в расцвете сил и с палкой в преклонном возрасте), Сфинкс бросилась в море с обрыва. По мнению К. Г. Юнга, эта легенда отражает исчезновение матриархата во времена, когда мужская физическая сила стала преобладающей.

«Сородичи» сфинкса из Гизы

В заключение хочется напомнить, что не так далеко от нас (ближе, чем Египет, во всяком случае), на берегу Невы, хранятся два подлинных сфинкса, не уступающих по художественным достоинствам колоссу на Гизе. Высечены они из розового гранита, обработка которого требует приемов особого совершенства и сложности. Сфинксы надежно датированы благодаря сохранившимся на их постаментах иероглифическим надписям. Они были созданы по приказу фараона Аменхотепа II, правившего в 1408–1372 годах до н. э. Вообще Санкт-Петербург — это настоящий «заповедник» для сфинксов и их «родичей», коих у сфинксов немало. К примеру, Банковский мост украшен статуями грифонов — легендарных животных с телом льва и головой и крыльями орла. Чаще всего грифонов изображают с довольно длинными «ослиными» ушами.

  

Эдип и Сфинкс. Худ. Г. Моро

В средневековых бестиариях^[18] описаны многочисленные существа, явно состоящие в родстве со сфинксами. Например, мантикора — вполне наглядный пример родства. Существо с львиным телом и человеческими чертами лица, иногда рогатое, с серыми глазами, тремя рядами стальных зубов и драконьим, реже — ядовитым скорпионьим хвостом. Оно покрыто красной шерстью, издает трубный рев и в ряде случаев даже умеет летать (некоторые авторы «приделывают» к ней крылья). Родина этого зверя — Персия. Слово «мантикора» состоит из двух персидских корней: «мартийя» (человек) и «кхвар» (пожирать), что недвусмысленно говорит о «гастрономических пристрастиях» этого зверя. Греки — в частности ученый Ктесий^[19] — упоминали мантикору в рассказах об Индии. С легкой руки Плиния Старшего это чудовище встало в один ряд с единорогом, грифоном и прочими химерами. Однако некоторые древние авторы проявляли умеренный скепсис, Павсаний^[20], к примеру, критиковал Ктесия за популизм и утверждал, что мантикора — это обычный лев.

Так как лев считается царем зверей, а орел — царем воздуха, грифон занимает особое место в иерархии обитателей средневековых бестиариев. Греки утверждали, что грифоны живут в далекой Скифии, рядом с пещерой северного ветра Борея. Они строили гнезда, но откладывали в них не яйца, а драгоценные агаты. Грифоны якобы охраняли золотые рудники и воевали с лошадьми. В геральдике упоминается женская особь — «кейтон», лишенная крыльев. Скифы всячески поддерживали миф о грифонах, охраняющих их золото от иноземцев, и предъявляли в доказательство их существования огромные высушенные кости (сейчас высказываются предположения, что это могли быть кости динозавров, часто встречающиеся в этом регионе).

В аккадской мифологии были добрые демоны шеду — крылатые быки (или львы — ламассу) с мужскими головами, украшенными типичными для ассирийской и иранской культуры прямоугольными бородами. Основной функцией шеду была защита жилища. Около дверей обычно ставились две небольшие фигуры шеду (либо под порог закапывалась глиняная табличка с их изображением). Входы в города охраняли статуи колоссального размера, украшенные резьбой с заклинаниями.

Были также и симурги, волшебные птицы с телом некоего млекопитающего (об этом говорится весьма смутно, известно лишь то, что они кормили своих детенышей молоком) и иногда — с человеческим лицом. Симурги вили гнезда около воды и враждовали со змеями. Если верить легендам, они были так стары, что видели конец света три раза и обладали абсолютным знанием об окружающих вещах.

* * *

Итак, можно считать, что некоторые тайны Большого сфинкса уже разгаданы. Но все ли? Помните: «Когда Сфинкс расхохочется, мир прекратит свое существование»? Пока он продолжает лишь улыбаться…

В поисках Индии

© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Планы экспедиций в Индию появлялись на свет не однажды. Эта страна во все времена обладала какой-то магической притягательностью для человечества. Кто только не рвался достичь ее границ, разгадать сокровенные тайны, покорить.

Но она ускользала, как загадочная восточная красавица, оставляя только манящий шлейф благовоний. Александр Македонский и странная неудача его индийского похода. Таинственное Восточное королевство Иоанна Пресвитера, которое искали в Индии. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина. Эпоха Великих географических открытий, начавшаяся со стремления найти новый путь в далекую Индию. Стремление великого Бонапарта достичь индийской земли и крах его надежд на просторах другой, не менее загадочной страны. Англичане, которые таки покорили Индию, но именно она стала камнем, о который споткнулся и рухнул колосс Британской империи.

Александр Македонский

Первым могущественным европейцем, побывавшим в Индии, был античный полководец Александр Македонский. Его жизнь окружал ореол тайн и загадок. Род его отца — Филиппа II, как это было принято у знатных людей в те времена, считался восходящим к Гераклу, а род его матери — Олимпиады — к деду Ахилла Эаку. Согласно же распространенной легенде, появившейся еще при его жизни, он сам был зачат своей матерью Олимпиадой от верховного греческого бога Зевса. Такого рода людей, рожденных от бога/богини и смертных, греки считали героями, поскольку они совмещали в себе и божественные, и человеческие черты. По другой распространенной на Востоке легенде, отцом Александра был потомок египетских фараонов — беглый жрец Нектанеб, который вынужден был покинуть Египет, потому что был претендентом на престол и носителем царской крови. Он поселился в столице Македонии Пелле, где околдовал царицу Олимпиаду и от связи с ним Олимпиада забеременела Александром. По третьей версии, получившей распространение в Персии, Филипп II Македонский якобы проиграл персам сражение, и персидский царь Дарий II в числе дани взял и дочь Филиппа, носившую в персидских романах об Александре странное для македонской принцессы персидское имя Халай. Дарий провел с ней ночь, в результате которой она зачала Александра, однако вследствие физического недостатка дочери Филиппа Дарий охладел к ней и возвратил ее на родину, где она и родила будущего полководца. Эта версия самая невероятная из всех, поскольку она содержит ряд вымышленных событий, таких как поражение Филиппа от персов, тогда как исторический Филипп воевал в основном с греками, а персов рассматривал как мощную и непреодолимую силу на Востоке. Эта легенда была необходима персам для того, чтобы причислить Александра к числу своих царей. Персы не могли представить, чтобы ими правил чужеземец, а значит, носитель зла и нечестия.

Александр — один из немногих людей античности, дата рождения которого точно известна. Он родился 22 июля 356 г. до н. э. в Пелле. По легенде, именно в этот самый день Герострат сжег одно из 7 чудес света — храм Артемиды Эфесской.

Македоняне не были греками. Многие столетия Македония считалась варварской провинцией и была известна своими низкими нравами. Однако соседство с греческими городами, бывшими в то время центрами цивилизации, пошло македонянам на пользу. При дворе македонских царей старательно подражали эллинам. В почете были греческий язык, литература, история, философия. Учителем и воспитателем для царевича Филипп II сделал выдающегося философа Аристотеля. Военное дело македоняне также переняли от греков и достигли в нем больших успехов. Учителем военного дела у будущего великого полководца стал его отец. Первый пример личного героизма Александр проявил в битве при Херонее в возрасте 18 лет. Тогда войска греческих городов были разбиты македонянами и вся материковая Греция попала под македонское владычество. В 335 г., после смерти отца, Александр предпринял свой первый самостоятельный военный поход — против обитавших к северо-западу от Македонии племен иллирийцев, трибаллов и гетов. В это время в городах Средней Греции началось восстание. Мятежники предполагали воспользоваться отсутствием Александра и его молодостью, но, быстро расправившись с иллирийцами, он молниеносным маршем пересек полуостров и усмирил мятежников.

Строго говоря, македонское владычество не было для Греции таким уж непосильным игом, македоняне очень быстро эллинизировались, перенимали греческий язык, греческие обычаи и традиции. Кроме того, Александр придумал, как избавить Македонию от восстаний греческих городов: он решил возглавить войско греков в их войне против персов. Дело в том, что за несколько сотен лет до Александра в Грецию вторглись персидские войска. Личное мужество греков, защищавшихся от нашествия с востока орд варваров, остановило нападающих, но в памяти греков это нашествие было темным пятном на их военной истории и они пытались отомстить персам. Персам с тех пор принадлежали богатые и плодородные земли Малой Азии (современная Турция).

Военный поход против персов решал две задачи — лишал греческие города боеспособных солдат, которые могли поднять восстание против македонян, и делал Александра кумиром греков, воплотившим в жизнь их мечту об отмщении персам. Персидская империя того времени представляла собой рыхлое государственное образование, протянувшееся на многие тысячи километров от Малой Азии и Египта до Индии. Именно к ней относится знаменитое библейское выражение «колосс на глиняных ногах». Однако персы могли выставить войска от покоренных ими провинций, поэтому борьба с персами обещала быть сложной и тяжелой. Сама мысль о войне с огромной империей казалась авантюрой.

Весной 334 г. греко-македонская армия переправилась через Геллеспонт (пролив Дарданеллы) и вошла в Малую Азию, что означало начало войны с Персией. Азиатские варвары часто вторгались в Европу, но это был первый случай, когда европейские войска вторглись в Азию. И более того — вторглись успешно. Не считая вспомогательных легковооруженных отрядов, в войске Александра было 30 000 пехоты, 5000 конницы. Командовали войском опытные греческие полководцы Антипатр, Птолемей Лаг, Парменион, Филота, Пердикка. Однако персидская армия значительно превосходила по численности греко-македонскую. Более того, на стороне персов выступил союз греческих городов Малой Азии. После нашествия персы сохранили эти города от разрушения, и теперь малоазийские греки воевали на стороне персов. Но малочисленность греко-македонских войск с лихвой перекрывалась их высокими боевыми качествами, организованностью, опытностью и технической оснащенностью. В армии Александра были понтоны, тараны и штурмовые башни. Кроме того, греки были вдохновлены возможностью отомстить обидчикам своих предков. Строго говоря, армия Александра была не македонской, а греческой, собственно македоняне составляли в ней небольшой процент и были представлены преимущественно личной гвардией Александра.

После победы в мае 334 г. при р. Гранине в руках Александра оказалась вся Малая Азия.

Греческие города, бывшие союзниками персов, теперь открыли перед Александром свои ворота и молили о снисхождении. Осенью 333 г. персидский царь Дарий III, правнук того самого Дария, который разорял греческие города, попытался вернуть под свое владычество Малую Азию — разбить войска Александра при Иссе. Но несмотря на тройное превосходство в силе, персы были разбиты, сам Дарий III бежал. Бегство Дария не было трусостью, как можно было бы подумать, — он предполагал, что греческое войско погонится за ним, а на персидской, незнакомой грекам, территории его можно было легко разбить. Именно так в свое время поступили с Дарием I скифы: они заманили его войско в глубь своей территории и измотали его. Однако и Александр помнил о «скифской тактике» и не поддался на эту уловку.

Он двинулся на юг и захватил практически без боя города восточного побережья Средиземного моря. Дело в том, что армия Александра была тесно связана с греческими городами, а флоты, базировавшиеся в средиземноморских портах, могли нарушить снабжение армии через Эгейское море. Кроме того, эти города, известные центры морской торговли, принесли Александру богатую добычу. Именно здесь, в Сиро-Палестине, Александр произвел первую ротацию собственной армии: он оставил здесь своих ветеранов, основав для них 10 городов, и набрал войска из местных жителей. Эта воинская хитрость весьма популярна в полководческом искусстве: общеизвестно, что больше всего люди ненавидят своих соседей, поэтому, набирая солдат в каком-то регионе, он был уверен, что его войско обладает дополнительной мотивацией в походах на их соседей. Именно так, кстати, поступали многие имперские завоеватели, например монголо-татары. К тому же боевой задор греков, отвоевавших Малую Азию, постепенно иссякал и нужны были свежие силы. Кроме того, поселив греков в Сиро-Палестине, он получал определенные рычаги влияния на местную политическую обстановку. Еще одним важным плюсом такого дополнительного набора было то, что города лишались воинов, которые могли бы поднять восстание.

Говоря о военно-стратегическом наследии Александра, часто приходится употреблять слово «впервые». Александр впервые в истории использовал взаимодействие между родами войск: одновременно с сухопутными войсками, шедшими вдоль побережья, с моря противника атаковал флот Александра, таким образом по противнику наносился двойной удар. И еще одно нововведение Александра, дожившее до современности, — впервые войска были одеты в общую униформу. Раньше каждый шедший на войну солдат должен был экипироваться за свои средства. Теперь же обмундирование солдатам выдавалось централизованно, а в бою такое войско, одетое в одинаковые блестящие на солнце доспехи, производило на противника устрашающее и деморализующее впечатление. Внес Александр новшества и в военную тактику. Фаланга тяжелой пехоты, вооруженной мечами и длинными копьями (сариссами), составляла центр и основу боевого порядка греко-македонской армии. На одном из флангов (обычно на правом) Александр создавал сильную группировку тяжелой конницы и средней пехоты, предназначенную для нанесения главного удара. Остальная конница и легкая пехота использовались для прикрытия другого фланга и для завязки сражения. Натиск фаланги с фронта сочетался с решительными действиями ударной группировки, которая прорывалась на фланг или в тыл главных сил противника и решала исход сражения в свою пользу. В дальнейшем такая тактика получила широкое распространение.

По легенде, Александр благосклонно отнесся к Иерусалимскому храму и даже получил там благословение за то, что избавил Иудею от персов. Впрочем, аналогичные благословения он получал и в других городах, что свидетельствовало скорее о жреческой «санкции» на переход городов и царств под власть победителя. Когда зимой 332/331 г. до н. э. Александр занял Египет, египетские жрецы официально признали его сыном верховного египетского бога Аммона Фиванского и фараоном. Можно предположить, что популярная в Греции легенда о зачатии Александра от Зевса является отголоском этих египетских династических легенд.

Вероятнее всего, захватив Египет, Александр и не помышлял о большем, его империя к тому времени была уже весьма велика. Много внимания он уделял выбору места и постройке нового города, названного его именем, — Александрии^[21]. Требования к городу предъявлялись очень серьезные. Прежде всего это должен был быть город-порт, а значит, он должен иметь удобную, защищенную и от нападений, и от штормов бухту. Для того чтобы выдержать долгую осаду, город должен был хорошо снабжаться водой — по Александрии во времена Александра протекало 12 рек. Земля должна была быть плодородной — на месте Александрии располагалось 16 сел, а значит, эта земля могла прокормить земледельцев.

Но выяснилось, что передышка в Египте была недолгой — Дарий собрал войска и готовился напасть на Александра. Не желая подпускать Дария к богатым городам Финикии и Сиро-Палестины, войско Александра направилось в Месопотамию, где 1 октября 331 г. близ Гавгамел нанесло решающее поражение персам. Победа досталась малочисленным, но хорошо вооруженным и хорошо мотивированным войскам Александра.

Дарий III снова бежал и попытался собрать новое войско, но в 330 г. один из сатрапов (правителей завоеванных персами провинций) приказал убить Дария, в надежде обменять голову царя на снисхождение Александра. По позднейшей персидской легенде, жители города Хамадана принесли смертельно раненного Дария к шатру Александра. Дарий простил Александра, но взял с него три обещания: отомстить его убийцам, жениться на его дочери Роушанак, чтобы власть осталась в его роду, и не ставить над персами иноземного правителя.

Другая легенда рассказывает, что Александр, переодевшись гонцом, сам отправился ко двору Дария. Дарий подозревал, что перед ним сам Александр, но доказать этого не мог, потому что ни он сам, ни его приближенные никогда не видели Александра. Когда под вечер в ставку Дария прибыли персидские послы, видевшие Александра, ему удалось под покровом ночи бежать из ставки Дария и вернуться в расположение своего войска. Легенда эта относится к позднему средневековью, она фантастична именно безрассудной храбростью, приписываемой Александру, который, рискуя быть схваченным врагами, все же проникает в ставку Дария.

Если ранее Александр шел по землям, некогда завоеванным персами, и поэтому местное население рассматривала его как освободителя, то, перейдя через Месопотамию, войска Александра вошли в собственно персидские земли. Однако после гибели Дария персидские города не оказывали существенного сопротивления. Завоеватель вошел в древнюю столицу Месопотамии Вавилон и, развивая успех, овладел древними столицами персидской империи — Сузами, Персеполем и Экбатанами. Так как Дарий III погиб, Александр был объявлен персами его «законным» преемником. Так из «эллина-освободителя» он превратился в восточного монарха, чья империя была даже больше прежней персидской. Впрочем, Александр не сразу стал восточным правителем и деспотом, в одном из первых персидских походов он приказал сжечь дворец персидских царей в Истахре.

Как и при персах, в его армии и администрации было много представителей местной знати покоренных стран, что способствовало взаимопроникновению греческой и восточных культур. Во взятых городах Александр окружал себя местной знатью, а при дворе ввел пышный персидский церемониал. Попытки стать азиатским деспотом вызывали у привыкших к демократии греков негативную реакцию, то и дело при дворе вспыхивали заговоры — «заговор пажей», заговор полководца Филота, заговор Клита, близкого друга Александра. Следует сказать, что заговорщики не были личными врагами полководца, они пытались отстоять демократические традиции управления, к которым привыкли в Греции, но Александр уже не мог остановиться — восточная деспотия пленила его неограниченностью власти и податливостью аборигенов, готовых склоняться перед любой глупостью правителя.

Согласно персидским источникам, Александр приказал собрать сохранившиеся после битв и городских пожаров книги по философии и астрологии, перевести их на греческий язык и отослать в Грецию. Вполне возможно, что эта легенда соответствует действительности; таким образом Александр хотел сделать ценный подарок своему учителю и воспитателю — философу Аристотелю. Однако судьба переведенных книг неизвестна: или же после смерти Александра о приказе забыли, или же книги пропали по дороге в Македонию, но достоверно известно, что после Александра в Грецию стали проникать греческие переводы египетских, переднеазиатских, месопотамских и персидских религиозных и астрологических текстов. Вполне возможно, что именно из этих древних книг, доставленных в Грецию, черпал свои познания греческий астролог и философ Берос (другие имена — Бероссос, Бел Рушу), который, будучи вавилонянином по происхождению, вскоре после завоевания Вавилона Александром приехал в Грецию и основал на острове Кос астрологическую школу. Здесь он, основываясь на древних восточных трактатах, написал несколько недошедших до нас трудов.

В 330 г. до н. э. Александр продолжил поход и занял центральную часть Иранского нагорья, а в следующем году вторгся в Среднюю Азию, населенную в то время полукочевыми племенами, говорившими на иранских диалектах. В несколько последующих лет он подчинил себе весь Иран и юг Средней Азии и вышел к границам Индии. До Александра с индийскими правителями вели безуспешные войны персы. Их походы часто ограничивались разрушением нескольких городов, взятием дани и большого количества рабов. С другой стороны, наличие сильного противника на западе привело к необходимости консолидации индийских городов и племен. И вот весной 327 г. Александр перешел границу Индии. Поводом к войне послужила междоусобная война между двумя индийскими правителями — царем Индии Пором и формально подвластным ему правителем города Таксилы. Правда, «Шах-наме» приводит несколько иную версию причины, побудившей Александра к индийскому походу. Согласно Фирдоуси, Дарий, бежавший в город Кирман, просит о помощи союзного царя Фура (Пора), и тот выставляет свое войско против Александра. Таким образом, индийский поход оправдан, он — ответ на поддержку Пором разбитого персидского царя. Такая версия скорее всего неверна, поскольку между гибелью Дария и индийским походом есть значительный временной промежуток. Но эта легенда показывает, как пытался Александр обосновать для греков и персов необходимость похода в Индию.

  

Александр Македонский и Порус. Неизвестный художник

Поход был тяжелым. На реке Гидаспе (приток Инда) он с большим трудом одержал победу над войском Пора. Именно в этой битве войска европейцев впервые столкнулись с боевыми слонами. И хотя в армии Пора было всего 200 боевых слонов, их вид произвел на войско Александра настолько устрашающее действие, что победа досталась ему лишь волею случая. Александр планировал продолжить путь дальше — перевалить через невысокий водораздел между Индом и Гангом и спуститься в плохо защищенную долину Ганга. Однако войско было настроено категорично, зрел мятеж и открытое восстание — солдаты были изнурены в битвах, страдали от тропических болезней. И вот на реке Гифанис (совр. Биас, восточный приток Инда), опасаясь мятежа, Александр был вынужден отдать приказ о возвращении. Для возвращения войско было разделено на три части, одна из которых пошла морем под руководством Неарха, другая, под руководством самого Александра, следовала сухопутным путем через Гедросию, третью Македонский отправил с полководцем Кратером через Арахосию.

Александр вернулся в Вавилон, город, который он сделал своей столицей. По свидетельствам приближенных ко двору греков, в последние дни своей жизни великий полководец предавался разнузданным оргиям. Персидские легенды рассказывают, что в его гарем собирали красавиц по всей Персии. Многие современные историки, не отрицая таких оргий в принципе, утверждают, что Александр, тем не менее, готовился к новым походам, а вот окружавшая его греческая и восточная знать больше не желала воевать, и в процессе подготовки к своему очередному походу в июне 323 г. Александр был отравлен приближенными. После его смерти, созданная им огромная держава распалась на несколько крупных государств, образовавшихся в Сиро-Палестине, Малой Азии, Месопотамии и Персии.

Головокружительному успеху Александра, согласно сочинениям современников Македонского и позднейшим романам, способствовало то, что Дарий III был жестоким и заносчивым правителем, который восстановил против себя народы подвластных персам провинций массовыми казнями. Литературные «романы об Александре» рассказывают, что у Дария III был некий визирь, который из мести за убитого отцом Дария III брата специально стравливал Дария с подвластными племенами.

Любопытно, что в позднейших индийских исторических трактатах указывалось, что во времена Александра правил Чандрагупта, чье имя представляет собой кальку с имени Александр. Слава Александра была столь велика, что некий способный индийский военачальник взял себе имя Александр, чтобы подчеркнуть этим свою исключительность и претензии на титул царя, объединителя Индии. Царство Чандрагупты было значительно меньше, нежели царство Александра, зато прожил он долгую жизнь. После смерти Александра правивший в Персии Селевк I Никатор попытался подчинить себе долину Инда и таким образом завершить начатые Александром завоевания, однако Чандрагупте удалось отстоять независимость своего царства, и в 305 г. был заключен договор между Селевком и Чандрагуптой, по которому правители греко-персидского царства отказывались от своих претензий на индийские земли, завоеванные Александром. Чандрагупта сделал то, что не удалось Александру, — он подчинил себе практически всю долину Ганга, а кроме того, стал основателем новой индийской династии Маурьев. Этот период считается временем расцвета индийской культуры, литературы, архитектуры. Именно тогда Индия включается в мировую торговлю, становится важным субъектом мировой политической жизни. Товары, вывозимые из Индии, — такие как, например, пряности, слоновая кость и золото — в Европе и Азии относились к предметам роскоши.

Такова история побед Александра Македонского и его поисков Индии. Но, помимо фактов, с именем Александра связано множество легенд, которыми обросло его жизнеописание. Две тысячи лет в различных регионах, завоеванных Александром, создавались «Александрии» — романы об Александре. Согласно античной литературной традиции, все эти романы восходят к несохранившемуся роману Каллисфена, племянника Аристотеля и личного врача Александра. Действительно, некоторые записки Каллисфена могли лечь в основу текста «Александрии», однако в дальнейшем ее текст был обработан другим автором. Дело в том, что исторический Каллисфен был обвинен в том, что знал о заговоре против Александра, но не донес на заговорщиков, и не то был подвергнут пытке и повешен, не то умер пленником во время индийского похода. Но в древности было известно некое хвалебное сочинение Каллисфена, в котором описываются победы Александра от переправы через Дарданеллы до битвы при Гавгамелах, т. е. тот период времени, когда Каллисфен еще был другом и приближенным Александра.

Другие источники предполагают, что в основе «Александрий» лежат биографии Александра, написанные его приближенными Клитархом и Онесикритом. Современные литературоведы относятся к этой информации критически и предполагают, что романы об Александре стали появляться несколько позже — в I–III вв., в эпоху упадка Римской империи, когда была потребность в обращении к наследию великих деятелей прошлого. Позднее, в IV в., римские императоры Каракалла и Александр Север обожествили Александра Македонского и ввели на всей территории Римской империи его культ.

Так или иначе, но эти романы получили широкое распространение в странах, входивших в империю Александра. С течением времени они были переведены с греческого языка на арабский, и на их основе в рамках арабской и персидской литературных традиций появилось множество пересказов «Искандерий» — по-арабски имя Александр звучит как Искандер. Известность Александра в античное время и в средневековье была столь велика, что «Александрии» получили популярность и в странах, никогда не относившихся к империи Александра, например в Великобритании и Западной Европе, а также на Руси. Всего есть более 20 переводов романа, главнейшими из которых считаются латинский (от него пошли французский и шотландский переводы), среднеперсидский, арабский, сирийский, армянский, эфиопский, коптский (новоегипетский) и сербский. Русская версия «Александрии» представляет собой пересказ именно сербского перевода. Из «Александрий» и «Искандерий» мы знаем немало реальных и фантастических фактов из его биографии. Самые загадочные и таинственные относятся ко времени его недолгого пребывания в Индии. Более того, в народном сознании многие реальные факты переосмысливаются и становятся мифами. Так, по одной из версий, Александр Македонский не умер, а был вознесен на небо. Согласно этой легенде, завоевав всю Индию, Александр приказал индийским мудрецам построить летающий корабль, потому что захотел посмотреть на покоренные им земли с высоты птичьего полета. Такой корабль был построен, и Александр поднялся на нем в небеса, где и остался. Люди, верящие в НЛО, видят в этой легенде отголоски возможного посещения Земли инопланетянами. И действительно, описание Земли в таком полете слегка напоминает взлет космического корабля. Впрочем, само наличие такого подробного описания путешествия на небо говорит о том, что «воздухоплаватели» благополучно вернулись на Землю, в противном случае не было бы рассказа о том, что они могли видеть в небе.

На восточных миниатюрах Александр часто изображался в рогатом шлеме, из-за чего он упоминается в Коране (18:82), а затем в арабской культуре под прозвищем Зул-Карнейн (двурогий). Это прозвище закрепилось за ним и в «Искандериях». По коранической легенде, Зул-Карнейн находился под покровительством Аллаха, а в одной из бесед с Богом он говорил о себе так: «Я знаю, что ты вырастил у меня на голове два рога, чтобы я мог разрушить ими все царства мира». Любопытно, что на Востоке многих правителей изображали с рогами на голове. Такое изображение должно было символизировать, что правитель являлся носителем идеи плодородия, живым божеством плодовитости. Самым древним из известных ученым изображением «рогатого» правителя является стела, изображающая правившего в III тыс. до н. э. аккадского царя Нарам-Сина. Кроме того, арабам, обитавшим во времена Александра южнее его империи, очень хотелось считаться наследниками этого правителя, поэтому уже у ранних арабских историков Искандера Зул-Карнейна считают правителем Аравии или Йемена, тогда как исторический Александр никогда не бывал в Аравии. Более того, многие «Искандерии» считают Искандера прямым потомком праотца Ибрагима.

Средневековые византийские «Александрии» видели в Александре первого христианина, якобы исповедовашего христианство за 300 с лишним лет до Иисуса. Даже в посвященной Искандеру главе «Шах-наме» персидского поэта Фирдоуси сказано, что на знамени Искандера было начертано «любящий крест». Арабские историки, следуя той же логике, утверждали, что Искандер исповедовал ханифитскую веру, которую дал арабам их праотец Ибрагим (Авраам), известный, согласно Корану, как строитель Каабы. Другие арабские историки склонны считать его пророком, равным Ибрагиму.

Еще одна кораническая легенда утверждает, что именно Аллах «укрепил его на всякое дело» и даровал ему три победоносных похода, в одном из которых «достиг он заката солнца и нашел, что заходит оно в горячий источник, нашел около него некий народ», во втором (северном) походе он покорил все племена вплоть до «места между двумя валами и пошел по ту сторону на народ, который почти не знал человеческой речи», в третьем же походе «достиг он восхода солнца и нашел, что восходит оно над народом, которому мы [Аллах] не дали кроме него [солнца] покрова». Толкователи Корана поясняют последний текст так: у этого народа нет ни домов, ни дворов, ни одежды, которые могли бы защитить их от палящих лучей солнца, народ этот, продолжают они, скотоподобен, а все свои отправления они совершают публично. Это последнее описание точно, хотя и довольно надменно, описывает дравидов Южной Индии, обитающих на восточном берегу Индостана, их кожа действительно черна, будто бы опалена солнцем, их жилища спрятаны в чащах тропических лесов так надежно, что можно было бы подумать, что они обходятся совсем без домов, а распространенные в их культуре оргиастические культы и промискуитет были для мусульман дикостью и невежеством.

Прототипом мифического северного похода Искандера был вполне реальный поход Александра в Среднюю Азию, однако в пересказе арабских и персидских «Искандерий» он приобрел фантастические черты. Так, в северном походе Искандер по приказанию Аллаха строит из железа и бронзы вал против мифического народа яджудж и маджудж (потомки Яфета, третьего сына Нуха-Ноя, аналоги библейских народов Гог и Магог). Этот народец всего в локоть ростом имеет уши настолько огромные, что на одном они спят, а другим укрываются. Питаются эти карлики сорняками и всякой другой травой; проникая в мусульманские страны, они, подобно саранче, пожирают деревья с ветками и листьями. По исламским верованиям, перед Страшным судом в их народе родится предводитель по имени Иншаулла и они прорвутся сквозь построенный Зул-Карнейном вал, съедят всю пищу в мусульманских странах, выпьют всю пресную воду, и тогда вострубит о начале Страшного суда ангел Исрафил.

Судя по персидской «Искандерии», индийский поход Александра был намного более результативным, нежели в настоящей истории. Согласно этому тексту, Искандер полностью подчинил себе не только Индию, но и Китай и Тибет. Дойдя до Дальнего моря (Тихого океана), он поворачивает на север и завоевывает Сибирь. Достигнув Северного полюса, он в сопровождении 4000 воинов входит в Страну Вечного Мрака. В этой стране он пытается найти источник живой воды, дарящей бессмертие живым и оживляющий мертвых. Однако после 18 дней бесплодных поисков Александр вынужден был покинуть эту страну. Интересно, что один из ранних персидских авторов «Искандерии» Абу Али Мухаммад ибн-Мухаммад Балами (умер в 996 г., изложение «Искандерии» окончил не позже 963 г.) рассказывает эту легенду иначе: из Средней Азии Александр вторгается в Индию и Тибет, а затем отправляется на крайний запад Старого Света — в Магриб и именно там пытается найти источник бессмертия.

Особое внимание уделяется в «Александрии» беседам Александра с гимнософистами (букв, «нагими мудрецами») — так греки называли индийских йогов и браминов за то, что они ходили нагими, считая отсутствие одежды одним из аспектов аскезы. Согласно персидской «Искандерии», сын Искандера от персидской царевны Роушанак, носивший то же имя, что и отец, стал не царем, а йогом-отшельником.

Легендами обрастал не только сам полководец, но и приближенные к нему люди. Одна из поздних легенд рассказывает о личном поваре Александра по имени Главк, который в индийском походе услышал от мудрецов-браминов секрет «травы бессмертия». Главк съел эту траву и стал бессмертным. Узнавший об этом Александр также возжелал стать бессмертным и повелел Главку достать эту траву и для него, но Главк не смог выполнить этого требования, и Александр приказал связать повара и бросить его в море. Поскольку Главк съел «траву бессмертия», он не умер, но превратился в водяного демона, козням которого приписываются исторически достоверные трудности плавания флота Неарха из Индии в Месопотамию.

С именем Александра Македонского связана и еще одна необычная область историографии. В 1947 г. английский историк и культуролог Арнольд Тойнби опубликовал небольшую статью «Если бы Александр не умер тогда», которая положила начало новому направлению, получившему название «альтернативной истории». Авторы, работающие в данном направлении, рассматривают историю не как цельный и неизменный процесс, а как последовательность выборов, совершаемых нациями, государствами и отдельными правителями. Каждый такой значимый выбор влечет за собой необратимые изменения в обществе и мировой политике. Тойнби предполагал, что если бы Александр не умер летом 323 г. до н. э. в Вавилоне, то он смог бы создать всемирную империю, завоевав весь Старый Свет от Гибралтара до Китая.

Загадочное царство пресвитера Иоанна

В средние века большую популярность приобрели легенды о могущественном христианском государстве, полном всех благ мира и христианской гармонии, на территории Азии, а точнее — в Индии. Во главе его стоял не менее легендарный правитель, царь-священник пресвитер Иоанн, который в русской литературе известен также как поп Иван. Он вел свое родословие от евангельских волхвов, пришедших первыми поклониться Христу. Существовали даже определенные письменные свидетельства, подтверждающие факт существования «идеальной страны». Но как дело обстояло в реальности и находилось ли удивительное царство Иоанна именно на Индостане (если таковое было на самом деле)?

Историки, правда, как люди скептические склоняются к мысли, что легенда о восточном королевстве и самом пресвитере Иоанне лишь выдает желаемое за действительное — «если такого государства не было, то его необходимо было придумать», в нем консолидировались чаяния и устремления средневекового человека. Но с другой стороны — «нет дыма без огня». Так откуда же взялся столь густой дым и почему именно в Индии?

Легенда о пресвитере Иоанне — полумифическом христианском правителе где-то в Индии, который играл одновременно роли короля и патриарха, — распространилась от берегов реки Хуанхэ до Атлантики, между китайцами, турками, монголами, персами, арабами, индийцами, армянами и всеми европейскими народами, участвовавшими в Крестовых походах. Началось все это в середине XI в., период развития легенды занимает около 400 лет. В русскую древнюю письменность легенда проникла под именем «Сказания об Индейском царстве». Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона утверждает, что в основании слуха лежал действительный факт успеха несторианского христианства среди племен Средней Азии, засвидетельствованный Абуль-Фараджем. Легендарный же элемент сказания о царстве, полном всех благ мира, и о царе-священнике, идущем на защиту христиан от неверных, появился благодаря угнетению восточных христиан турками и сарацинами.

Первое известие о пресвитере Иоанне находим в летописи Оттона Фрейзингского от 1145 года. Эта летопись повествует о событиях, происходивших вплоть до 1156 г. Согласно ей, в 1145 г. епископ Хью из города Гебаль (ныне Джубайль в Ливане) посетил Папу Римского и рассказал ему о неком короле и священнике по имени Иоанн, который жил в далекой стране на Востоке и происходил от одного из библейских волхвов — мудрецов, пришедших поклониться младенцу Иисусу в Вифлееме. И сам король, и все его подданные были христианами. За несколько лет до этого, одержав победу над мидянами и персами, он намеревался освободить Иерусалим от неверных, но не смог форсировать реку Тигр.

Из летописи Оттона Фрейзингского свидетельство реальности царя-священника переходит в другие хроники. Общеизвестная версия легенды основана на двух упоминаниях о посещении архиепископом Индии Константинополя и патриархом Индии Рима во времена папы Каликста II (1119–1124). Трудно подтвердить или опровергнуть достоверность этих сведений, поскольку оба свидетельства были «из вторых рук», «словами со слов». Из определенных записанных свидетельств имеется письмо — письмо пресвитера Иоанна, подлинность которого, правда, подвергается сомнению. Оно было предположительно написано императору Византии Эммануилу I Комнину (1143–1180) пресвитером Иоанном, королем Индии.

Это письмо, появившееся около 1165 г., подробно описывавшее чудеса и богатства, поражало воображение европейцев и распространялось в еще более приукрашенной форме несколько столетий, а после изобретения книгопечатания и в печатном виде, будучи актуальным элементом народной культуры в эпоху географических открытий. В письме пресвитер Иоанн сообщал, что его королевство простирается от развалин Вавилона до Индии и за ее пределы. В его стране, пользующейся почетом и уважением у королей 72 стран, водятся слоны, верблюды, рогатые люди, кентавры, сатиры, великаны и легендарная птица феникс. А в самом центре владений находится фонтан вечной юности: тот, кто трижды выпьет из него, никогда не будет старше 30 лет. Своим королевством Иоанн управляет с помощью волшебного зеркала, в котором видно все, что происходит даже в самых отдаленных уголках его обширных владений. Армия короля насчитывает 10 000 всадников и 100 000 пехотинцев, впереди идут 14 носильщиков, несущих золотые кресты, искусно инкрустированные прекрасными драгоценными камнями.

Письмо пресвитера Иоанна имело активное хождение при светских и церковных дворах средневековой Европы, несмотря на то, что, скорее всего, это была фальшивка. Подкупала идея, что армии Иоанна дошли чуть ли не до Месопотамии, но нуждаются в поддержке Запада. В Европе времени Крестовых походов возникла мысль, что стоит христианам чуть поднажать, и мир ислама, взятый в клещи, не устоит.

Письмо пресвитера Иоанна, быстро распространяющееся в Европе, было переведено на несколько языков, включая иврит. Сохранилось несколько сотен его копий. Изобретение книгопечатания сделало его еще более популярным. Современный контент-анализ варианта письма на иврите позволяет сделать предположение, что автор письма был выходцем из среды евреев Северной Италии или Лангедока. Во всяком случае, авторство, скорее всего, принадлежит европейцу, однако его цели остаются все же не вполне ясными. Реальной подоплекой фальшивки было, скорее всего, существование многочисленных несторианских общин, осужденных на Вселенском соборе в Эфесе в 431 г. и рассеянных по всему Востоку (от Багдада до Монголии и Китая). Склонность к богословским спорам вообще отличала восточно-православный мир — Византию, — так же как любовь к юридическим тонкостям являлась особенностью западного мира с самого его рождения.

Несторианство было течением в раннем христианстве. Основателем его был Несторий, константинопольский патриарх в 428–431 гг., утверждавший, что Иисус Христос, будучи рожден человеком, лишь впоследствии воспринял божественную природу. Суть учения состоит в том, что человечество Христа понимается как особая человеческая личность, в которой стал обитать Логос Божий. С точки зрения православия, которое видит во Христе только личность Логоса, это означает, что единый Христос разделяется на двух разных сыновей — один из них — Логос, а другой — сын Марии. Несторий был низложен на III Вселенским соборе в Эфесе после того, как он отказался именовать Деву Марию Богородицей. Согласно Несторию, Деву Марию можно именовать Христородицей, потому что Она родила Христа, но не Богородицей, так как Бог не рожден. По учению же александрийского епископа св. Кирилла (главного оппонента Нестория), «единая природа Бога Слова воплощенная» включает в себя не только индивидуальное человечество Иисуса, но и всю полноту «обожествленного» человечества — всех спасенных и спасаемых, то есть всю Церковь.

После осуждения несториан они перенесли свою деятельность в Азию (в отличие от основного потока христианства, развернувшего свою работу в Европе). Особенного успеха несторианство достигло у кочевников. Так, например, кераитский хан Тогрул (Ван-хан), побратим отца Чингисхана Есугея, был (вместе со своим народом) несторианином. Могущественное ханство найманов (Западная Монголия и Восточный Казахстан) также исповедовало несторианство. Несторианами являлись торговые уйгуры в Восточном Туркестане (современный Западный Китай). Представители этого течения занимали определенные позиции и в государстве каракитаев («черных киданей», еще одного монгольского племени) в Средней Азии и Восточном Туркестане. Их гурхан Елюй Даши разгромил в XII веке Санджая — султана из рода Сельджукидов.

По мнению Льва Гумилева, написавшего замечательную книгу «В поисках вымышленного царства» (имеется ввиду царство пресвитера Иоанна), посвященную несторианам и образованию Монгольской империи, эта победа и явилась поводом для смутных представлений в Европе о существовании христианского государства в глубинах Азии. Однако в XIII в. восточные несториане стали жертвами жестокой внутриполитической борьбы в Монгольской империи.

Поскольку слухи о чудесном королевстве пресвитера Иоанна стали распространяться как раз в эпоху крестовых походов, то не удивительно, что папа Александр III стал искать с ним союза. Во время Второго крестового похода среди рыцарей было распространено верование, что пресвитер Иоанн поможет вновь отвоевать Палестину у мусульман. Доверие к упомянутым сообщениям было столь велико, что папа Александр III 27 сентября 1177 г. даже направил письмо пресвитеру Иоанну через своего эмиссара Филиппа (бывшего его личным секретарем и доверенным врачом по совместительству). Посланник уехал, его долго ждали, но он так и не вернулся. Больше о Филиппе никто никогда не слышал. Что ж, миссия эта была едва ли выполнима, поскольку никто не знал, где находится загадочное царство.

Идея о царе-первосвященнике на Востоке не могла не прельстить и императора Фридриха Барбароссу и его окружение. Царь-священник не нуждался в папе, и таким образом светская и духовная власть была сосредоточена в одних руках. Отличный прецедент для борющегося с папой императора. После взятия Милана в одном из соборов нашли якобы мощи трех царей-волхвов, пришедших с Востока и якобы связанных с царством Иоанна. Они были с триумфом перезахоронены в Кельне — священном городе германских королей. Вскоре в городе Аахене, где находилась гробница Карла Великого, была совершена церемония беатификации (причисления к лику святых) этого франкского императора. Но Фридриху Барбароссе необходим был ныне живущий царь-первосвященник. И тут императору удалось закончить многолетнюю войну с гвельфами на приемлемых условиях. Заключение мира ускорил и проект Третьего крестового похода (1189–1192 гг.). В походе участвовали также английский король Ричард Львиное Сердце и французский король Филипп II. Барбаросса надеялся, что, разгромив своей мощной армией курдского правителя Египта Салах ад-Дина (отнявшего у Запада Иерусалим), он сможет продвинуться дальше на Восток и встретить пресвитера Иоанна, который поможет германскому императору сломить всех врагов и стать единоличным главой Западного мира. Однако «Господь посрамляет высокоумие мудрецов». Барбаросса погиб, находясь в гостях у союзника — князя Льва, правителя Киликийской Армении (юг Малой Азии). Согласно общепринятой версии, немолодой Фридрих утонул, купаясь в горной речке.

Однако вера людей в существование неподвластного возрасту правителя и его чудесного царства была непоколебима. С падением владений крестоносцев в Палестине слухи о пресвитере Иоанне утихают, но они возрождаются с появлением авангарда армии Чингисхана в Персии и Армении. Когда монголы в XIII в. вторглись в Палестину, христиане, населявшие остатки государств крестоносцев, верили, что Чингисхан и был пресвитером Иоанном, пришедшим спасти их от мусульман. Другим возможным воплощением пресвитера Иоанна считался уже упоминавшийся Тогрул-хан, несторианский хан, побежденный Чингисханом. Монгольского хана Хулагу также считали то пресвитером Иоанном, то его сыном Давидом, а монголов — христианами.

Справедливости ради стоит отметить, что к этому времени в Средней Азии уже была богатая история христианства. Католические миссионеры, ездившие ко двору Чингисхана в Каракорум, а также позднейшие путешественники в течение долгого времени разыскивали в Азии пресвитера Иоанна. Плано Карпини (первым из европейцев посетивший Монгольскую империю) полагал, что он находится в Индии, а Рубрук считал Иоанна государем разбитых Чингисханом кара-киданей, смешивая Чингисхана с Ван-ханом кераитским. Марко Поло находит потомков первого пресвитера Иоанна в лице монгольских князьков, несториан, кочевавших в стране Тянь-дэ, или Тендух, в Ордосе. Монте-Корвино и Одорик Фриульский повторяют мнение Марко Поло.

Но розыски оказались безуспешными, и потому в 1487 г. португальский король Иоанн II командировал Педро да Ковильяна (Петра Ковиллания) и Альфонса Паиву на новые поиски. Экспедиция прибыла в Абиссинию, где большинство населения исповедовало ориентальное православие монофизитского толка, признала местного царя пресвитером Иоанном (очевидно, из-за нетипичного для региона христианского вероисповедания).

Вопрос о личности пресвитера Иоанна остается открытым и по сей день. Различные историки придерживаются самых разнообразных точек зрения. Разброс мнений впечатляет. Гербел о считает, что это Ван-хан, вождь кераитов, Жербильон — что это один из тибетских царей, Лакроз — что это далай-лама, Фишер — что это несторианский католикос, Густав Оперт и Царике отожествили его с Елюй-даши, вождем Си-ляо. Л. Н. Гумилев в своей работе «Поиски вымышленного царства», проанализировав подробно всю имеющуюся информацию, отрицает реальность пресвитера Иоанна. Он доказывает, что легенда о царстве пресвитера Иоанна была выдумана рыцарскими орденами Иерусалимского королевства с целью направить Второй крестовый поход в Месопотамию (легенда о сильном союзнике должна была внушить мысль о легкости предстоящего похода). Согласно Л. Н. Гумилеву, другой известной дошедшей до нашего времени легендой, запущенной тамплиерами и иоаннитами, является миф об особой жестокости монгольской армии XIII в., выдуманный, чтобы оправдать предательства орденов по отношению к реальным союзникам-несторианам и последовавший разгром Иерусалимского королевства.

Если исторические хроники не смогли сообщить нам никаких подробностей об этой личности, то, может быть, какой-то ключ к пониманию мы сможем найти в средневековой поэзии, где также упоминается имя пресвитера Иоанна. Ведь поэт иногда бывает настоящим провидцем, и потому в поэтических образах и символах нередко заключена некая доля истины. Если мы признаем, что легенду можно рассматривать как прямое или косвенное отражение действительности, то, по мнению литературоведа В. Герца, это тем более справедливо по отношению к средневековому эпосу. «Средневековый эпический поэт подходил к материалу для своих произведений совсем не так, как современные писатели. Не красивая игра фантазии, но истина требовалась прежде всего. Еще не умели отличать историю от сказания. С древнейших времен для народных масс эпическая поэзия была единственным носителем исторической памяти… Как наши дети интересуются красивыми сказками, лишь поскольку они правдивы, так же и для средневекового поэта не могло быть более тяжкого упрека, чем обвинение во лжи».

Тема пресвитера Иоанна берет свое начало в легендах о Граале и Парцифале. По многим деталям видно, что между главой братства Грааля, которого поэты именуют также владыкой мира, и главой таинственного христианского государства на Востоке много сходства. Этому есть подтверждение в поэзии о Граале. В поэме Вольфрама фон Эшенбаха о Парцифале имя пресвитера Иоанна упоминается лишь однажды, да и то в самом конце поэмы. Там сказано, что пресвитер Иоанн — сын Фейрефица, сводного брата Парцифаля; что он, будучи священником, является и царем Индии, и что все цари Индии, наследующие трон после него, принимают его имя. Таким образом, правители этой сказочной индийской страны наследуют имя Иоанн из поколения в поколение. Такую же разгадку тому, почему все цари таинственного индийского государства носят имя Священник Иоанн, дает известная легенда Иоанна Хильдесхеймского о трех царях, которую с интересом рассматривает и Гете в статье «Три святых царя» и двух последующих — «Добавление» и «И еще раз три святых царя» (1802 г.). Может быть, Вольфрам рассказал бы более подробно о пресвитере Иоанне в своем «Титуреле», но этот труд остался незавершенным. Его работу впоследствии использовал и дополнил другой немецкий поэт Альбрехт фон Шарфенберг (XIII в.), который свою поэму «Новый Титурель» посвящает царю Иоанну и роли Грааля в Индии. В сороковой главе поэмы, где автор очень подробно изображает царство Иоанна, он, несомненно, использовал ранее упомянутое легендарное письмо пресвитера Иоанна византийскому императору, местами воспроизводя его буквально. Насколько популярно было указанное письмо, настолько же прославленным и распространенным сочинением был в свое время и «Новый Титурель», дошедший до наших дней во многих вариантах. Хотя в повествовании о пресвитере Иоанне в «Новом Титуреле» и много сказочного, оно, тем не менее, представляет весьма значительный интерес и содержит немало таких подробностей в описании Братства Грааля, которые нашли отражение и в других источниках.

В средние века очень популярным было описание путешествия Иоганна Мондевиля (1356 г.), где изображено царство могущественного священнослужителя Иоанна далеко на Востоке, вблизи рая. А Иоганн Гесе в фантастическом «Итинерариусе» (около 1489 г.) власть царя-священника Иоанна распространяет «до самых крайних пределов Земли», включая в его царство и земной рай, который находится на вершине огромной горы Эдем, настолько крутой, что взойти на нее невозможно. По вечерам, когда солнце заходит за гору, видна очень прозрачная (ледник?) и красивая стена рая. В этой стране находится и чудесный остров (блаженных), называемый «Radix paradysi» (корень рая), где три дня пролетают как три часа. Так воображение поэта нередко стремится слить воедино различные представления о стране обетованной, крае всемирной гармонии.

Сказание о пресвитере Иоанне оставило неугасимый огненный след и в русском сознании. Интерес к таинственному Востоку всегда был присущ русскому народу, постоянно соприкасавшемуся с племенами и народами Азии. Но наиболее ярко этот Восток олицетворяла для него «богатая» Индия, страна чудес, откуда с паломниками и купцами приходили на Русь самые фантастические сведения и легенды.

Первым путешественником в Индию называют тверского купца Афанасия Никитина (XV в.), но, конечно, немало было отважных странников-дальнепроходцев и до него, о которых история молчит. Из самой Индии, этого неведомого края, в 1533 году впервые в Москву прибывает посол Великого Могола Бабура и вручает послание правителя Индии, в котором тот предлагает великому князю России дружбу и братство! И это не удивительно, ведь Московия долгое время была частью монгольского государства.

С тех пор взаимные контакты обеих стран становятся все более частыми. Поэтому понятно, что и легенда о восточном царе Иоанне в конце концов в русском сознании тесно переплелась с представлениями об Индии и превратилась в своеобразное «Сказание об Индийском царстве», легенду, которая с XV века была очень распространена в русской литературе и оказала влияние даже на народные традиции. То, что латинский или южнославянский первоначальный текст письма пресвитера Иоанна снова и снова перерабатывался в древнерусских вариантах, говорит о том, что на протяжении веков эта легенда вызывала незатухающий интерес.

В одном из вариантов легенды греческий король Мануил направляет к сказочному индийскому царю Иоанну послов с дарами, наказав им разузнать о могуществе и богатстве Индийского государства. Иоанн радушно принимает послов, но говорит, что описать его страну невозможно, настолько она велика и обильна не только богатствами, но и чудесами. Если греческий король пожелает, он может сам прибыть сюда, и, став здесь младшим слугой, он будет богаче и могущественнее, чем теперь. Если же он все-таки жаждет иметь описание Индийского царства, то пусть продаст свое государство и на вырученные деньги закупит бумаги и чернил и прибудет со своими писцами в его страну и попробует ее описать. Но чтобы запечатлеть все чудеса и прекрасные мудрые дела, им не хватит ни бумаги, ни всей их жизни.

Так царь Иоанн подчеркивает трансцендентное, неописуемое положение своего государства. Но, не желая оставить послов Мануила без ответа, правитель Иоанн в немногих словах все же описывает чудеса своей страны.

Русское сознание превратило пресвитера Иоанна в православного царя, который повсюду охраняет и поддерживает христиан; он «над всеми царями царь», и ему принадлежит все пространство, все земли; и только там, где «небо сходится с землей», там границы его государства. В пределах его страны, по-видимому, находится и земной рай. Вблизи рая раскинулось песчаное море, с высокими пустынными и необозримыми горами. По одной версии, Иоанн живет на острове вместе с браминами, мудрыми, благородными и высоконравственными людьми, смиренными, милосердными, все понимающими. Не напоминает ли этот образ восточного правителя «Белого царя» из прославленной «Голубиной книги», который тоже «над всеми царями царь» и «стоит за веру христианскую, За дом Пресвятыя Богородицы. Все орды ему преклонилися, Все языцы ему покорилися… Область его превеликая надо всей землей, Надо всей землей, над вселенною». Также и в царстве индийского царя Иоанна из русского «Сказания.» нет ни воров, ни завистников, ни лжецов. Над этой страной, полной материальных и духовных богатств, «Бог руку свою держит». Среди величайших чудес здесь магическое «зерцало праведное»: кто глядит в него, видит все когда-либо содеянные им злые и добрые дела, и не только собственные грехи, но и все то, что любой человек совершает в доме своем, а также дружеские или враждебные действия других стран против русского народа. Во дворце хранится чудесный камень кармакаул, «господин всем камением драгим, в ноши же светит, аки огнь горит», освещая тьму, а днем он как чистое золото (камень Грааля!). Или: в замке, который выстроен из драгоценных каменьев мудростью Соломона, друга Иоанна, сияет камень, который виден далеко в море, он ярче огня, как звезда. Там находится также «негниющее» древо жизни. Помазанный его миром человек больше не старится и глаза его никогда не болят. Или: если в золотой зал вносят больного, он тотчас выздоравливает, глухой обретает слух, к немому возвращается дар речи.

Впрочем, еще один «камушек» в основание мостика от Восточного королевства до Индии вносит генеалогическое предположение о родстве пресвитера Иоанна. Как говорилось выше, он признавался потомком евангельских волхвов, но еще его называют потомком или наместником Святого Фомы, который предположительно основал раннюю, а значит, наиболее подлинную христианскую церковь в Индии.

Святой апостол Фома был первым, кто принес христианство в Индию. Им была основана церковь на пяти обращенных знатных семействах высшей касты на юге Индии^[22]. По преданию, после Вознесения Господня и снисхождения Духа Святого на апостолов апостол Фома проповедовал благую весть в Палестине, Месопотамии, Парфии, Эфиопии и Индии и основал там христианские Церкви. «Фома, бывший некогда слабее других апостолов в вере, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — сделался по благодати Божией мужественнее, ревностнее и неутомимее всех их, так что обошел со своей проповедью почти всю землю, не убоявшись возвещать слово Божие народам диким». Проповедь Евангелия апостол запечатлел мученической смертью в 68 году. Вот что писал святой Исидор из Севильи (636 г.):

«Пронзенный копьем, он [т. е. апостол Фома] погиб в городе Каламине^[23], в Индии, и там же был погребен с почестями за 12 дней до январских календ [21 декабря]».

Самое древнее свидетельство о захоронении святого апостола Фомы встречается у св. Ефрема Сирина, жившего спустя три века после кончины Фомы. Другое — в апокрифах, где сообщается о проповеди и мученической смерти апостола на северо-западе Индии. Мощи святого Фомы находились в Индии до IV века. Но и после перенесения мощей святого в Эдессу само место его погребения почиталось как святыня. Так, в «Англосаксонских хрониках» при описании событий IX века (885 г.) упоминается король Альфред, дающий обет в случае победы сделать богатые пожертвования в далекие святилища, и в том числе святому апостолу Фоме в Индии. В 1293 году Марко Поло посетил Индию. В своих записках он сообщил о посещении гробницы апостола Фомы в Индии, в области Малабар, и назвал местных жителей «христианами апостола Фомы». В это же время о своем посещении гробницы святого апостола Фомы в Индии говорил и известный миссионер и исследователь Джованни из Монтекорвино.

Одни источники говорят о родстве пресвитера Иоанна и св. Фомы, о том, что первый был прямым потомком второго, другие не столь категоричны и вспоминают о безбрачии апостола, а стало быть, пресвитера Иоанна можно считать духовным преемником и наместником св. Фомы. Третьи вообще утверждают, что ни родства, ни преемственности не было и быть не могло, так как это персонажи мифические…

Помимо разнообразных уже названных, в европейских библиотеках существует немало других источников, имеющих прямое или косвенное отношение к личности легендарного пресвитера Иоанна. Но все эти труды, как и сотни рукописей писем царя Иоанна и папы Александра III и др., сохранившиеся в пыли архивов до наших дней, несомненно, представляют собой лишь небольшую часть той литературы на эту тему, которая существовала в средние века, но впоследствии по той или иной причине погибла.

Пресвитер Иоанн занимает также внушительное место в более современной художественной литературе. Мифическое государство пресвитера Иоанна упоминается в историко-философском романе Умберто Эко «Баудолино». Явной отсылкой к Иоанну пресвитеру является король Престер Джон из эпопеи Тэда Уильямса «Память, скорбь и терн». Их вряд ли можно считать неоспоримыми доказательствами реальности такой страны — воплощенной мечты человечества о рае — в Индии, но что-то все-таки не дает окончательно объявить тему закрытой.

Афанасий Никитин

Доходил до Индии и тверской купец Афанасий Никитин. Он оставил после себя знаменитое «Хожение за три моря» — Каспийское, Индийское и Черное. Однако других биографических сведений о нем нет. Кстати, неизвестна даже его фамилия, поскольку Никитин — не фамилия, а отчество. Любопытно и другое — тверской купец обладал правом носить отчество, тогда как во Владимирском, а затем и в Московском княжествах таким правом обладали лишь бояре и дворяне. Отсутствие биографических сведений об Афанасии Никитине в летописях и других древнерусских документах для некоторых исследователей является основанием считать, что «Хожение» было сфальсифицировано в конце XVIII века. Действительно, загадочным образом русский путешественник оказался в Индии за несколько лет до Васко да Гамы, что должно было свидетельствовать о приоритете России в открытии Индии. В пользу такой версии говорят и определенные неточности в описании стран, через которые проходил купец Афанасий. О многом Афанасий и умалчивает, например, о том, что же на самом деле сподвигло его на экспедицию в далекие края. Говорит в пользу этой версии и то, что Афанасию удалось сохранить свой путевой дневник в течение многолетнего путешествия, хотя во время путешествия ему приходилось терпеть кораблекрушения, подвергаться нападениям разбойников и претерпевать иные неприятности, не способствующие сохранности берестяного свитка. Более того, чужеземец, записывающий что-то непонятными знаками, должен был быть принят за шпиона, список уничтожен, а сам писец — казнен.

Однако историки сходятся на том, что текст жития подлинный, поскольку он известен не в единственном экземпляре, как, например, «Слово о полку Игореве», а в нескольких, а выдержки из оригинального «Хожения» содержатся в нескольких летописях, датируемых XV веком, в частности во Львовской летописи, достоверность которой не подвергается сомнению, а значит, и сам текст «Хожения» достоверен. Другое дело, что до нашего времени сохранилась не рукопись тверского купца, а ее копии, сделанные последующими переписчиками, которые могли исказить текст: непроизвольные описки, замены непонятных слов на похожие — все это сделало текст менее аутентичным.

Еще одна гипотеза предполагает, что Афанасий Никитин побывал лишь в Ормузе, крупном арабском порту на границе Персидского залива, а все свидетельства об Индии были почерпнуты им из рассказов моряков, действительно бывавших там. В самом деле, некоторые описания Индии кажутся фантастичными, а события (битвы, смены правителей) и даты плохо синхронизируются между собой. Говорит в пользу этой версии и то, что в «Хожение» был включен эпизод плавания к берегам Африки и Аравийского полуострова. Эти берега были хорошо известны морякам Ормуза, но они лежат вдалеке от пути из Индии в Персидский залив. Но наряду с такими фантастическими зарисовками многие описания Индии настолько точны, что могли быть сделаны только очевидцем.

  

Памятник Афанасию Никитину в Твери

О роде занятий Афанасия Никитина также ничего достоверно не известно. Историки и энциклопедические справочники в один голос называют его «купцом», а некоторые исследователи, стремясь к исторической достоверности, говорят иначе: «предположительно купец». Что же скрывается за этим?

На территории Руси и в далеких южных странах с Афанасием обращались не как с простым купцом, а как с послом. Возможно, что Афанасий имел тайные дипломатические поручения к правителям Нижней Волги и бассейна Каспийского моря. Загадочна и смерть Афанасия. Вернувшись на Русь, он, подданный великого Тверского князя, загадочным образом умирает близ Смоленска, входившего в состав Великого княжества Литовского, а дневник попадает в руки подданных князя московского, которые и переправляют его в Московию. Более того, дьячки-управленцы московского князя сразу понимают, что перед ними документ исключительной важности. Исходя из этого, можно утверждать, что агенты московского князя выследили Афанасия на территории другого государства и отобрали у него важный документ, который по какой-то причине был им необходим.

Время, в которое Афанасий Никитин ходил в Индию, было сложным и трагичным в истории Руси. Особенно тяжелым оно было для родной Афанасию Твери. В 1462 г. на трон восточного соседа Твери — великого княжества Московского — взошел Иван III Васильевич. Он, как и его потомок и полный тезка Иван IV Васильевич, тоже носил прозвище Грозный. Московские князья стремились подчинить себе все соседние русские государства. В то время на Руси было три независимых княжества: Москва, Тверь и Рязань — и три независимых республики: Новгород, Псков и Вятка. Именно Иван III Васильевич за время своего правления подчинил своей власти эти княжества и города, огнем и мечом пройдя по независимым княжествам и республикам, утопив в крови свободу новгородцев и тверичей, вятичей и псковичей. Однако это будет несколько позже, а сейчас, в 1466 г., тверской князь Михаил Борисович, пытаясь сохранить независимость своего государства, отправляет в далекие края неприметного купца Афанасия в надежде на то, что ему удастся сколотить какую-нибудь коалицию.

Историки расходятся в датировке начала путешествия Никитина. Одни называют 1458 г., другие — 1466 г. Возможно, и здесь кроется какая-то загадка. Может быть, Афанасий совершил два путешествия — одно в 1458 г. в Казань и Астрахань, а второе, начавшееся в 1466 году, привело его в Индию. Однако достоверных сведений об этом первом путешествии у нас нет, поэтому будем считать, что «хожение» началось в 1466 г.

Итак, в 1466 г. Афанасий Никитин отправляется из родной Твери в Ширванскую землю (современный Дагестан и Азербайджан). У него, (подчеркнем — с виду простого купца), путевые грамоты от великого князя Тверского Михаила Борисовича и от архиепископа Тверского Геннадия. Идет Афанасий не один, с ним идут и другие купцы — всего же у них два корабля. Интересно, что Афанасий нигде не упоминает имен сотоварищей-русичей, и это довольно странно. То ли Афанасий не хотел выдавать имена тех, кто шел вместе с ним с важным поручением, то ли, наоборот, дьяк-переписчик великого князя Московского решил не включать в список купцов-тверичан. Двигаются по Волге, мимо Клязьминского монастыря, проходят Углич и добираются до Костромы, находившейся во владениях московского князя Ивана III. В принципе, отношения между Москвой и Тверью напряженные, но официально война не объявлена, и московский наместник пропускает Афанасия с охранной грамотой далее.

В дороге Афанасий Никитин хотел присоединиться к Василию Папину, послу великого князя Московского в Ширване, но тот уже прошел вниз по реке. Почему же не дождался московский купец тверского, остается загадкой. А что же за товар вез в Ширван Афанасий? Он нигде не упоминает об этом. Историки предполагают, что это могла быть пушнина. В Нижнем Новгороде Афанасию пришлось задержаться на две недели для того, чтобы дождаться посла ширваншаха по имени Хасан-бек, который вез с собой в Ширван 90 кречетов, ловчих птиц — дар от московского князя. Однако такое число охотничьих птиц либо весьма преувеличено, либо было фигурой речи, понятной лишь посвященным. Некоторые историки предполагают, что словом «кречеты» в «Хожении» заменено слово воины, т. е. посол шел с отрядом московских наемников, которые, согласно договору Московского княжества с Ордой, Московия должна была выставлять для помощи ордынским государствам. Ширванский посол садится на больший из двух кораблей, и они идут вниз по реке.

Дальнейший путь героев весьма загадочен. В путевом дневнике Афанасий отмечает, что они благополучно прошли Казань, Орду, Услан, Сарай. Описание этой части бегло и создает впечатление, что плавание по Волге было для русских купцов обыденным делом. Несмотря на то что они идут в свите посла Ширвана, путь они выбирают окольный — по Ахтубе, стараясь миновать Астрахань. Где-то у самого впадения Волги в Каспий во время одной из стоянок на корабли нападают татары. Ситуация, которая, мягко говоря, не вписывается ни в какие рамки.

Ведь речь идет о нападении на посла другого государства. Впрочем, это нападение, если только оно имело место, свидетельствует против наличия 90 дружинников («кречетов») в свите посла. Что же за загадочные татары напали на посольство, об этом Афанасий или позднейший переписчик умалчивает, но в дальнейшем на пути в Ширван русичам и спутникам Афанасия пришлось еще раз столкнуться с неприятностями. Возле города Тархи (близ нынешней Махачкалы) корабли попали в шторм, а когда меньший из кораблей то ли выбросило на берег, то ли он пристал самостоятельно, все купцы были захвачены в плен. Афанасий в это время находился на посольском корабле.

В Дербенте Афанасий просит Василия Панина и Хасан-бека помочь захваченным в плен близ Тархи. Пленных действительно отпустили на свободу, но товары им не вернули, ведь по закону все выброшенное на берег имущество разбившегося в море корабля принадлежит владельцу берега. Такие отношения Афанасия с послами князя Московского и Ширваншаха еще больше убеждают нас в том, что был Никитин далеко не простым купцом.

Некоторые из купцов, как сообщает Никитин, попытались вернуться на Русь, другие остались в Ширване. В тексте «Хожения» Афанасий пытается объяснить свои дальнейшие странствования тем, что он взял на Руси товар в долг и теперь, когда товар пропал, его могли за долги сделать холопом. Впрочем, это не вся правда или вообще неправда. В дальнейшем Никитин будет дважды пытаться вернуться на Русь, но по непонятной причине его дважды не пропустят дальше Астрахани. Поэтому в конечном итоге возвращается на Русь Афанасий не по Волге, а по Днепру. Но если бы он брал товары в долг, то долг остался бы таковым и через несколько лет, когда он несколько лет спустя решил вернуться.

Некоторое время Афанасий остается в Ширване, вначале в Дербенте, а потом в Баку, «где огонь горит неугасимый». Чем занимался он все это время, неизвестно. Складывается впечатление, что он или ожидал какого-то важного известия из Твери, или же наоборот — скрывался от врагов. Неизвестная нам причина гнала Афанасия дальше, за море — в Ченокур. Здесь он живет полгода, но и отсюда вынужден уехать, месяц он живет в Сари, еще месяц в Амале — и снова дорога, краткий отдых и снова в путь. Вот как он сам рассказывает об этой части своего путешествия: «И прожил я в Чанакуре шесть месяцев, да в Сари жил месяц, в Мазандаранской земле. А оттуда пошел к Амолю и жил тут месяц. А оттуда пошел к Демавенду, а из Демавенда — к Рею. Тут убили шаха Хуссейна, из детей Али, внуков Мухаммеда, и пало на убийц проклятие Мухаммеда — семьдесят городов разрушилось. Из Рея пошел я к Кашану и жил тут месяц, а из Кашана — к Наину, а из Наина к Йезду и тут жил месяц. А из Йезда пошел к Сирджану, а из Сирджана — к Тар ому, домашний скот здесь кормят финиками, по четыре алтына продают батман фиников. А из Тарома пошел к Лару, а из Лара — к Бендеру, то пристань Ормузская. И тут море Индийское, по-персидски дарья Гундустанская; до Ормуза-града отсюда четыре мили идти».

Создается впечатление, что он колесит по Ирану, переходя от одного города к другому, как будто скрывается от кого-то. Да и далеко не все города он перечисляет в своих записках, есть «много еще городов больших», пишет он, в которых он побывал, но даже названия их он не приводит. Интересно, что в «Хожении» он рассказывает о древнем городе Рее, в котором некогда убили Хуссейна, внука Мухаммеда. Вскоре после того город был захвачен и разрушен завоевателями, и ко времени Афанасия от него остались лишь руины. Трудно сказать, скрывался ли Никитин в руинах Рея от неведомых противников или искал там что-то на продажу, но город этот упомянут в его записях особо. Предание о разрушенном городе созвучно его невеселым мыслям о родине — там назревает война между двумя великими княжествами, в это же время войска великого князя Московского громят Вятку и Новгород. И история города Рея переплетается с современностью.

Но вот он в своих странствиях доходит до Ормузского пролива, отделяющего Персидский залив от «Индийского моря». Здесь он впервые из русинов (как он называет себя сам) видит приливы и отливы. Интересно, что именно здесь он встречает христиан и празднует с ними Пасху. Это очень важный факт для историков, потому что из долгих описаний странствий можно сделать однозначный вывод о том, что бродил он по Ирану больше года, но поскольку у него не было возможности совершать пасхальные обряды и даже не было возможности вычислить наступление Пасхи, то он не отмечал этот праздник. Возможно, что именно в это время Афанасия Никитина начинают посещать мысли о правомерности иных вер. Именно в Ормузе, по его собственным словам, Афанасий начинает вести свой дневник. Но описания его прежних путешествий достаточно подробны, поэтому возникает мысль о том, что в Ормузе (или несколько ранее) он потерял свои прежние записи и теперь здесь, на берегу Персидского залива, перед отплытием в Индию он восстанавливал свои воспоминания.

Вскоре Афанасий на индийском корабле (таве) плывет в Индию. Трудно сказать, была ли Индия непосредственной целью его путешествия или же он попал туда случайно, в поисках богатства. По его собственным словам, он узнал, что в Индии коней не разводят, поэтому они там очень дорогие, и решил отправиться в Индию с жеребцом, которого надеялся там продать. На таве Никитин дошел до североиндийского порта Камбея, «где родится краска и лак» (основные продукты экспорта, кроме пряностей и тканей), а затем отправился в Чаул, расположенный на полуострове Индостан.

Индия поразила путешественника. Эта земля была так непохожа на его родные места, буйная зелень и плодородные почвы давали невиданные на его родине урожаи. Люди в Индии — темнокожие, нагие, босые — тоже были другими. Они жили иной жизнью, служили иным богам. «Те, кто побогаче и познатнее, носили на голове и бедрах кусок материи, но у всех, даже и бедных, было золото — серьги, браслеты на руках и ногах, а вокруг шеи — украшения тоже из золота». Никитин недоумевал: «Если у них есть золото, отчего же они не купят хоть какую одежду, чтобы прикрыть свою наготу?» А вот еще одно наблюдение о нравах Индии, поразившее путешественника: «И тут Индийская страна, и люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. И мужчины, и женщины все нагие да все черные. Куда я ни иду, за мной людей много — дивятся белому человеку. У тамошнего князя — фата на голове, а другая на бедрах, а у бояр тамошних — фата через плечо, а другая на бедрах, а княгини ходят — фата через плечо перекинута, другая фата на бедрах. А у слуг княжеских и боярских одна фата на бедрах обернута, да щит, да меч в руках, иные с дротиками, другие с кинжалами, а иные с саблями, а другие с луками и стрелами; да все наги, да босы, да крепки, а волосы не бреют. А женщины ходят — голова не покрыта, а груди голы, а мальчики и девочки нагие ходят до семи лет, срам не прикрыт». Или вот еще одна зарисовка путешественника об индийских нравах: «.. купцов поселяют на подворьях. Варят гостям хозяйки, и постель стелют хозяйки, и спят с гостями. Если имеешь с ней тесную связь, дай две монеты, если не имеешь тесной связи, даешь одну. Много тут временных жен, и тогда тесная связь даром; а любят белых людей <…> Детенышей родится у них много, и если который из них родится ни в мать, ни в отца, таких бросают на дорогах. Иные гундустанцы подбирают их да учат всяким ремеслам; а если продают, то ночью, чтобы они дорогу назад не могли найти, а иных учат людей забавлять. <.> гулящих женщин много, и потому они дешевые: если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя (монеты); хочешь свои деньги на ветер пустить — дай шесть жителей. Так в сих местах заведено. А рабыни-наложницы дешевы: 4 фуны — хороша, 6 фун — хороша и черна, черная-пречерная амьчюкь маленькая, хороша».

А еще он удивляется разным индийским диковинкам, например боевым слонам: «Бой ведут все больше на слонах, сами в доспехах и кони. Слонам к голове и бивням привязывают большие кованые мечи <…> да облачают слонов в доспехи булатные, да на слонах сделаны башенки, и в тех башенках по двенадцать человек в доспехах, да все с пушками, да со стрелами». И наверняка думал Афанасий: «Эх, да таких бы слонов моему великому князю, он был бы непобедим!» Но привезти даже одного слона на Русь дело невозможное. И далеко, и путь опасен. Лет за 700 до Никитина арабский правитель Гарун ар-Рашид подарил слона королю франков Карлу Великому и того с большими трудностями доставили из Палестины в Аахен. Но то — был дар одного великого правителя другому.

Нравы индийских царств удивляют Афанасия. Вот как он описывает правившего в Джуннаре Асад-хана: «Ездит же Асад-хан на людях. А слонов у него много, и коней у него много добрых, и воинов, хорасанцев, у него много. А коней привозят из Хорасанской земли, иных из Арабской земли, иных из Туркменской земли, иных из Чагатайской земли, а привозят их все морем в тавах — индийских кораблях <.> Носят бояр на носилках серебряных, впереди коней ведут в золотой сбруе, до двадцати коней ведут, а за ними триста всадников, да пеших пятьсот воинов, да десять трубачей, да с барабанами десять человек, да дударей десять». Неправда ли, забавная подробность — у хана и у бояр много и слонов, и лошадей, а они на людях ездят!

Впрочем, пышностью индийских ханов Афанасий явно восхищается и описывает ханский выезд во всей красе: «А когда султан выезжает на прогулку с матерью да с женою, то за ним всадников десять тысяч следует да пеших пятьдесят тысяч, а слонов выводят двести и все в золоченых доспехах, и перед ним — трубачей сто человек, да плясунов сто человек, да ведут триста коней верховых в золотой сбруе, да сто обезьян, да сто наложниц, гаурыки называются. Во дворец султана ведет семь ворот, а в воротах сидят по сто стражей да по сто писцов-кафаров. Одни записывают, кто во дворец идет, другие — кто выходит. А чужестранцев во дворец не пускают. А дворец султана очень красив, по стенам резьба да золото, последний камень — и тот в резьбе да золотом расписан очень красиво. Да во дворце у султана сосуды разные».

В другом городе выезд султана еще краше: «С ним двадцать везиров великих выехало да триста слонов, наряженных в булатные доспехи, с башенками, да и башенки окованы. В башенках по шесть человек в доспехах с пушками и пищалями, а на больших слонах по двенадцать человек. И на каждом слоне по два знамени больших, а к бивням привязаны большие мечи весом по кентарю, а на шее — огромные железные гири. А между ушей сидит человек в доспехах с большим железным крюком — им слона направляет. Да тысяча коней верховых в золотой сбруе, да сто верблюдов с барабанами, да трубачей триста, да плясунов триста, да триста наложниц. На султане кафтан весь яхонтами унизан, да шапка-шишак с огромным алмазом, да саадак золотой с яхонтами, да три сабли на нем все в золоте, да седло золотое, да сбруя золотая, все в золоте. Перед ним кафир бежит вприпрыжку, теремцом поводит, а за ним пеших много. Позади идет злой слон, весь в камку наряжен, людей отгоняет, большая железная цепь у него в хоботе, отгоняет ею коней и людей, чтоб к султану не подступали близко. А брат султана сидит на золотых носилках, над ним балдахин бархатный, а маковка — золотая с яхонтами, и несут его двадцать человек. А махдум сидит на золотых же носилках, а балдахин над ним шелковый с золотой маковкой, и везут его четыре коня в золотой сбруе. Да около него людей великое множество, да перед ним певцы идут и плясунов много; и все с обнаженными мечами да саблями, со щитами, дротиками да копьями, с прямыми луками большими. И кони все в доспехах, с саадаками. А остальные люди нагие все, только повязка на бедрах, срам прикрыт».

Удивляет путешественника многое: «Зима у них началась с Троицына дня (май-июнь.)

Каждый день и ночь — целых четыре месяца — всюду вода да грязь. В эти дни пашут у них и сеют пшеницу, да рис, да горох, да все съестное. Вино у них делают из больших орехов, кози гундустанские называются, а брагу — из татны. Коней тут кормят горохом, да варят кхичри с сахаром да с маслом, да кормят ими коней, а с утра дают шешни. В Индийской земле кони не водятся, в их земле родятся быки да буйволы — на них ездят и товар и иное возят, все делают. <.> Джуннар-град стоит на скале каменной, не укреплен ничем, Богом огражден. И пути на ту гору день, ходят по одному человеку: дорога узка, двоим пройти нельзя. <…> Весна у них началась с Покрова Святой Богородицы (октябрь) <…> По ночам город Бидар охраняет тысяча стражей под начальством куттавала, на конях и в доспехах, да в руках у каждого по факелу <.> В Бидаре по улицам змеи ползают, длиной по две сажени».

Некоторые зарисовки Афанасия забавны и скорее напоминают арабские сказки, впрочем, это не удивительно, многое из того, что Никитин не мог видеть своими глазами, он брал из рассказов арабских купцов: «А еще есть в том Аланде птица гукук, летает ночью, кричит: «кук-кук»; а на чьем доме сядет, там человек умрет, а захочет кто ее убить, она на того огонь изо рта пускает. Мамоны ходят ночью да хватают кур, а живут они на холмах или среди скал. А обезьяны те живут в лесу. Есть у них князь обезьяний, ходит с ратью своей. Если кто обезьян обидит, они жалуются своему князю, и он посылает на обидчика свою рать, и они, к городу придя, дома разрушают и людей убивают. А рать обезьянья, сказывают, очень велика, и язык у них свой <.> У оленей домашних режут пупки — в них мускус родится, а дикие олени пупки роняют по полю и по лесу, но запах они теряют, да и мускус тот не свежий бывает».

Вообще же, пищевые традиции — это то, что первым делом бросается в глаза путешественнику, и вот как Никитин описывает пищу индусов: «Иные из них баранину, да кур, да рыбу, да яйца едят, но говядины никто не ест <… > Индусы же не едят никакого мяса, ни говядины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же днем два раза, а ночью не едят, и ни вина, ни сыты не пьют. <.> А еда у них плохая. И друг с другом не пьют, не едят, даже с женой. А едят они рис, да кхичри с маслом, да травы разные, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правой рукой, а левою не берут ничего. Ножа и ложки не знают. А в пути, чтобы кашу варить, каждый носит котелок. А от бесермен отворачиваются: не посмотрел бы кто из них в котелок или на кушанье. А если посмотрит бесерменин — ту еду не едят. Потому едят, накрывшись платком, чтобы никто не видел». Ниже Никитин поясняет, почему индусы не едят коров и быков: «Индусы быка называют отцом, а корову — матерью. На помете их пекут хлеб и кушанья варят, а той золой знаки на лице, на лбу и по всему телу делают».

Всякий раз, сталкиваясь с иным образом жизни, иной верой и системой ценностей, Афанасий убеждался в том, что жить можно по-разному и что каждая вера по-своему правильна. Он интересуется вопросами веры других народов, что, в общем-то, для православного является почти грехом, ведь истина, с точки зрения православия, содержится лишь в Евангелиях и поучениях отцов Церкви, а все иные религии — от сатаны. Но Афанасий вместе с индусами посещает главный буддийский центр того времени — город Парват, который он называет так: «То их Иерусалим, то же, что для бесермен Мекка». Однако буддийским монахам не удалось заинтересовать Никитина своей верой, да и такое разнообразие вер удивляет и пугает Афанасия: «А разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся». Но вид Парвата поразил воображение Афанасия: «В Парват <…> съезжаются все нагие, только повязка на бедрах, и женщины все нагие, только фата на бедрах, а другие все в фатах, да на шее жемчугу много, да яхонтов, да на руках браслеты и перстни золотые. А внутрь, к бутхане, едут на быках, рога у каждого быка окованы медью, да на шее триста колокольцев и копыта медью подкованы. И быков они называют ачче».

«Расспрашивал я их о вере», — пишет Афанасий Никитин, что уже само по себе удивительно для христианина, который, согласно догматике, должен не научаться «бесовским верованиям», а сам проповедовать слово Иисуса. Вот какой увидел Никитин индийскую религию: «… и они говорили мне: веруем в Адама, а буты (будды), говорят, и есть Адам и весь род его. <.> Шел я с индусами до бутханы месяц. И у той бутханы ярмарка, пять дней длится. Велика бутхана, с пол-Твери, каменная, да вырезаны в камне деяния бута. Двенадцать венцов вырезано вкруг бутханы — как бут чудеса совершал, как являлся в разных образах: первый — в образе человека, второй — человек, но с хоботом слоновым, третий человек, а лик обезьяний, четвертый — наполовину человек, наполовину лютый зверь, являлся все с хвостом. А вырезан на камне, а хвост с сажень через него переброшен. На праздник бута съезжается к той бутхане вся страна Индийская. Да у бутханы бреются старые и молодые, женщины и девочки. А сбривают на себе все волосы, бреют и бороды, и головы. И идут к бутхане. С каждой головы берут по две шешкени для бута, а с коней — по четыре футы. А съезжается к бутхане всего людей двадцать тысяч лакхов, а бывает время — и сто тысяч лакхов. В бутхане же бут вырезан из камня черного, огромный, да хвост его через него перекинут, а руку правую поднял высоко и простер, как Юстиниан, царь цареградский, а в левой руке у бута копье. На нем не надето ничего, только бедра повязкой обернуты, а лик обезьяний. А иные буты совсем нагие, срам не прикрыт, и жены бутовы нагими вырезаны, со срамом и с детьми. А перед бутом — бык огромный, из черного камня вырезан и весь позолочен. И целуют его в копыто, и сыплют на него цветы. И на бута сыплют цветы. <.. > А молятся они на восток, как русские. Обе руки подымут высоко да кладут на темя, да ложатся ниц на землю, весь вытянется на земле — то их поклоны. А есть садятся — руки обмывают, да ноги, да и рот полощут. Бутханы же их без дверей, обращены на восток, и буты стоят лицом на восток. А кто у них умрет, тех сжигают да пепел сыплют в реку. А когда дитя родится, принимает муж, и имя сыну дает отец, а мать — дочери. Добронравия у них нет, и стыда не знают. А когда придет кто или уходит, кланяется по-монашески, обеими руками земли касается, и все молча».

  

Карта «Путешествия за три моря» Афанасия Никитина

Торговые и исторические наблюдения Афанасия очень точны и достоверны, он не только записывает то, что видел своими глазами, но и то, что рассказывали торговцы о других портах от Египта до Дальнего Востока, он указывает, где «родится шелк», где «родятся алмазы», указывает будущим путешественникам, какие опасности могут их ждать в здешних краях, описывает войны в странах, через которые он проходил. Верил ли он в то, что в скором времени русские купцы смогут ходить с торговыми караванами в Индию? Трудно сказать, но сведения, указанные Никитиным, действительно могли бы помочь купцам, которые могли прийти в Индию после него. Афанасий интересуется индийскими товарами и приходит к выводу, что на Руси они не пользовались бы спросом. «Говорили [мне],что много [в Индии] товаров для нас, а [оказалось] для нашей земли нет ничего: все товар белый для бесерменской земли, перец да краска», — печалился Никитин в своем «Хождении». В Бидаре он заносит в дневник: «На торгу продают коней, камку (ткань), шелк и всякий иной товар да рабов черных, а другого товара тут нет. Товар все гундустанский, а съестного только овощи, а для Русской земли товара тут нет».

Не правда ли, загадочный фрагмент? Купец тщательно записывает, что продается в разных городах, делает много полезных заметок для последующих купцов и вдруг рубит сплеча: «Да нет здесь полезных для Руси товаров!» Может быть, таким образом он пытается отпугнуть конкурентов? Вполне возможно, что «Хождение» предназначалось именно для тверских купцов, а всем же остальным тверичане должны были говорить: вот смотрите, сам Афанасий Никитин, первопроходец земли той, написал, что в Индии нет хорошего товара для Руси. Кстати о товарах. Именно из Индии на Русь шли жемчуга и слоновая кость, золото и серебро. Так что лукавит купец Афанасий. Впрочем, возможно и другое объяснение: этот лукавый пассаж — продукт переработки текста дьяками великого князя Московского, мол чего вам, купцам, в Индию ходить, лучше на Руси оставайтесь. Централизация государственной власти, начавшаяся при Иване III Васильевиче и продолжившаяся при его внуке Иване IV, сопровождалась закрытостью внешних границ, дабы никто от воли царской не убежал.

В Джуннаре с Афанасием случается загадочное происшествие. Местный хан отбирает у Афанасия жеребца, узнав, что купец не мусульманин, и обещает вернуть коня и еще дать тысячу золотых в придачу, если Афанасий примет ислам. И срок назначил: четыре дня. Согласно «Хождению», дело было на Спасов день, на Успенский пост. Но накануне Спасова дня приехал некий знакомый Афанасия, хорасанский казначей Мухамед, который заступился за русского купца перед ханом, и с Никитина сняли требование перемены веры, а жеребца возвратили. «Случилось Господне чудо на Спасов день, — пишет Афанасий в «Хождении». — Господь Бог сжалился <. > не оставил меня, грешного, милостью своей». Однако современные историки подвергают сомнению этот эпизод, ведь сразу после этого «чуда» Афанасий пишет об Индии следующее: «А так, братья русские христиане, захочет кто идти в Индийскую землю — оставь веру свою на Руси да призвав Мухаммеда, иди в Гундустанскую землю».

Вдумчивое чтение текста «Хождения» позволяет предположить, что Афанасий Никитин за годы пребывания в мусульманских странах все-таки принял ислам, либо в этот раз, либо позже в Бидаре, когда местный вельможа Малик Хасан Бахри, носивший титул низам-аль-мулька, раскрыв веру Никитина, предложил ему сменить ее на ислам. Современный российский историк Зураб Гаджиев на страницах интернет-журнала «Исламская цивилизация» опубликовал статью, в которой убедительно доказывает, что даже после многочисленных правок православных писцов в тексте «Хожения» сохранилось немало свидетельств принятия ислама Никитиным.

И действительно, Афанасий на страницах «Хождения» показан как человек глубоко религиозный, текст начинается с прославления Иисуса и благословений на путешествие, полученных им от его духовных наставников. В дальнейшем его настороженное отношение к исламу постепенно проходит, он, как мы уже упоминали, даже приводит в путевом дневнике суннитскую легенду о наказании городу Рее за убийство имама Хуссейна.

В своих путешествиях по исламским странам Афанасий выдает себя за мусульманского купца Юсуфа Хорасани, но втайне якобы придерживается христианских обрядов. Но соблюдение обрядов создает большие трудности, поскольку мусульманский календарь не соответствует христианскому, а его собственные книги и календари были утрачены в самом начале путешествия. Испытывая потребность в общении с Богом, Афанасий стал поститься в Рамадан вместе с мусульманами — «по вере Мухаммеда, посланника Божья, а когда Пасха Воскресение Христово, не знаю, постился с бесерменами в их пост, с ними и разговелся». Кроме того, в тексте его книги вместо привычных православных молитв появляются слова: «Олло акберъ, Олло керим, олло рагим!» или «Олло худо, олло акберъ, олло ты, олло керимелло», в которых без труда угадываются обращения к Аллаху на арабском и персидском языках. Именно такие записанные кириллическими буквами исламские молитвы сохранились в Летописном и Троицком изводах. Переписчики, составившие Суханов извод, сохранили текст молитв, изменив слово «Олло» на «Бог» или «Боже».

В индийском Бидаре Никитин размышляет о судьбах Русской земли. Перечислив преимущества земель, в которых он побывал — Крыма, Грузии, Турции, Молдовы и Подолья, — он молится за Русскую землю, но при этом добавляет: «На этом свете нет страны, подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость!» Вот любопытный момент: Афанасий называет правителей Руси эмирами. Похоже, что во время путешествия он действительно постепенно превращался в арабского купца.

Там же, в Бидаре, Афанасий становится свидетелем выступления мусульманского войска во главе с Махмудом Гаваном на джихад против индуистского виджаянагарского князя. Ошеломленный видом трехсоттысячного войска, выступившего на войну за веру, путешественник пишет: «Такова сила султана бесерменского!», а затем прибавляет по-персидски: «Маметъ дени иариа». Что же означают эти слова? Перевод таков: «А Мухаммедов а вера годится». Эти слова сохранились в тексте «Хожения» благодаря тому, что христианин-переписчик не знал их перевода. Они демонстрируют изменившееся отношение Никитина к исламу. Подтверждают это и следующие фразы на персидском: «А правую веру Бог ведает. А правая вера Бога Единого знать, имя Его призывать, на всяком чистом месте в чистоте». Дело в том, что в этих фразах выражен исламский «символ веры», указывающий на основополагающие понятия ислама: Единый Бог — это Аллах, призывание Его имени — зикр, «на всяком чистом месте в чистоте» — условие тахарата (ритуального очищения) для намаза. Далее в тексте Афанасий Никитин уже прямо называет Мухаммеда Посланником Божьим («Маметъ дени росолял»).

И наконец, заканчивается текст «Хожения» пространными исламскими молитвами. Если считать, что последние строки путевого дневника были написаны Афанасием перед смертью, то получается, что в последние часы своей жизни он молится Аллаху как правоверный мусульманин. Заключительная молитва в «Хожении» Афанасия Никитина состоит из трех частей: общего прославления Бога, искаженного написанием прославления Аллаха по 22–23 аятам 59-й суры Корана, и безошибочного по порядку и довольно точного по написанию перечня эпитетов Аллаха, начиная с 4-го по 31-е его «имя». Вот она (по Троицкому изводу): «Олло перводигырь! Милостью же божиею проеидох (прошел) же три моря. Дигырь худо доно, олло перводигирь доно. Амин! Смилна рахмамъ рагымъ. Олло акберь, акши худо, иллел-ло акши ходо. Пса — рухолло, аликсолом. Олло акберъ. Ла илягиля илл Олло. Олло перводигерь. Ахамду лилло, шукуръ худо афатад. Бисмилнаги рахмам ррагым. Хуво мугу ллязи, ля иляга ильля гуя алимул гяиби ва шагадати. Хуа рахману рагыму, хуво могу лязи. Ля иляга ильля гуа. Альмелику, аль-кудосу, асалому, альмумину, альмугамину, альазазу, альчебару, альмутаанъбиру, альхалику, альбариюу, альмусавирю, алькафару, алькахару, альвахаду, альразаку, альфаиагу, альалиму, алькабиру, альба-суту, альхафизу, альъррафию, альмавифу, альму-зилю, альсемию, альвасирю, альакаму, альадьюлю, альятуфу!» (Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! Аллах велик, Боже благой. Иисус — дух от Аллаха, мир ему. Аллах велик. Нет бога, кроме Аллаха. Господь — Промыслитель. Хвала Аллаху, благодарение Богу Всепобеждающему. Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного. Он Бог, кроме которого нет Бога, знающий все скрытое и явное. Он Милостивый, Милосердный. Он не имеет себе подобных. Нет Бога, кроме Него. Он Властитель, Святость, Мир, Хранитель, Оценивающий добро и зло, Всемогущий, Исцеляющий, Возвеличивающий, Творец, Создатель, Изобразитель,

Он Разрешитель от грехов, Каратель, Разрешающий все затруднения, Питающий, Победоносный, Всесведуший, Карающий, Исправляющий, Сохраняющий, Возвышающий, Прощающий, Низвергающий, Всеслышащий, Всевидящий, Правый, Справедливый, Благой.)

Как мы видим, Афанасий Никитин называет Иисуса «посланник и дух от Аллаха», что противоречит христианскому пониманию Иисуса как одной из ипостасей Троицы. Это практически полностью соответствует догматике ислама: «Ведь Мессия, Пса, сын Марйам — только посланник Аллаха и его слово., и дух его» (Коран [Пер. И. Ю. Крачковского]. — М., 1903. - 4:169 (171); ср. там же 2:81 (87); 5:109 (110)). Очевидно, перед смертью Афанасий Никитин, как и в остальных случаях, повторяет известную ему мусульманскую молитву. Возможно, что к такому шагу его подтолкнула неспособность Русской православной церкви остановить братоубийственную войну между русскими государствами и тот факт, что церковь благословляла ратников на такое братоубийство.

Но вернемся к странствиям Афанасия. Проведя в Индии несколько лет, он решает возвращаться на Русь. Истинные причины этого не совсем понятны. В «Хожении» он утверждает, что это произошло после беседы с одним исламским чиновником, предлагавшим Афанасию сменить веру и обосновывавшим это тем, что Афанасий вдали от родины не соблюдал христианские обряды. Но насколько это соответствовало действительности, неизвестно. Дело в том, что возвращение Афанасия на Русь также окружено загадками, а сам текст «Хожения», без сомнения, подвергался многочисленным правкам.

В отличие от пути в Индию, обратная дорога была короткой и быстрой. В порту Дабхол он садится на корабль, идущий через Эфиопию, Маскат и Ормуз и добирается до Персии. В Персии он останавливается в городах Л ар, Шираз, Йезд, Исфахан, Кум, Тебриз. Далее он приходит в Эрзинджан в Турции, оттуда в Трабзон. Так, пройдя два моря,

Каспийское и «Индийское», он добирается до третьего — Черного. В Трабзоне турецкий чиновник принимает Никитина за шпиона и отбирает его товары.

В Каффе тогда было неспокойно. Крымская орда несколько лет назад стала официальным вассалом Турции, но к торговым городам на побережье относилась благожелательно, ведь через них приходили богатые товары. Формально принадлежавший генуэзцам город был населен купцами из разных стран — молдаванами, грузинами, греками, евреями, зихами, арабами, русскими, болгарами, армянами. Только христиан в городе было более 70 тыс. человек. Здесь Афанасий узнает последние новости: Новгород пал и присоединен к великому княжеству Московскому, захватчики потопили в крови и разграбили город. Этому предшествовала большая битва, в которой бились и погибали русские. Только вот новгородцы погибали за свою свободу, а их противники — за славу своих князей. И вот еще что узнал Афанасий: тверичи, ведомые великим князем Михаилом Борисовичем, воевали на стороне московского великого князя Ивана Васильевича. Михаил Борисович надеялся таким образом заслужить благосклонность московского князя и продлить время своего правления, оттянуть предстоящий поход московитов на Тверь.

Именно на прибытии в Каффу в 1472 г. обрывается текст «Хожения». Афанасий Никитин сын, тверитин, исчезает из истории. Известно лишь, что зимой 1474/1475 года он умирает или погибает при загадочных обстоятельствах близ Смоленска, буквально в сотне километров от родного города. Предполагают, что все это время он добирался до родной Твери. Два с лишним года. Даже пешим путем это очень медленно. Поэтому есть основания предполагать, что «выпавшие из истории» два года жизни путешественника прошли столь же интенсивно, как и предыдущие.

Где же мог быть Афанасий? Возможно, он ходил с посольством от великого князя Тверского к великому князю Литовскому с просьбой стать на его сторону в борьбе против Ивана III Васильевича. В таком случае становятся понятными два факта — внезапная смерть путешественника близ Смоленска, входившего в то время в Великое княжество Литовское, и то, что выдержки из «Хождения» попали во Львовскую летопись. Возможно, на обратном пути в родную Тверь его выследили агенты Ивана III, убили и отобрали и записки, и договор о союзе или какой-то другой важный документ. Невероятно? Напротив, вероятность такого развития событий весьма высока, в то время убийства и шантаж были составной частью дипломатии. Редко о каком правителе средневековья не говорили, что он был убит или отравлен своими же приближенными. Так что же сомневаться в убийстве какого-то купца или дипломата? Можно выдвинуть и другую версию: Никитин был послан в Константинополь к патриарху с поручением от Тверского архиепископа Геннадия, который не желал покоряться равному ему по церковному чину архиепископу Московскому. В пользу этой версии говорит, например, то, что Никитин хорошо знал арабский, персидский и, возможно, турецкий языки. Да и погиб Афанасий на Днепре, веками служившем путем из Константинополя на Русь и в Скандинавию.

Совсем скоро, в 1482 г., окрепшее после разгрома Орды великое княжество Московское решает покончить с великим княжеством Тверским. По загадочной причине в Твери умирает жена великого князя Тверского Михаила Борисовича Софья Олельковна. Практически одновременно с этим брат жены тверского князя Михаил Олелькович оказывается втянутым в заговор против польского короля Казимира. Сообщником бывшего Новгородского князя Михаила Олельковича в этом деле оказываются князья Ольшанский и Вельский. Заговорщики планировали убить короля во время свадьбы Вельского, но заговор был раскрыт, а Михаил Олелькович и князь Ольшанский казнены. Князю Вельскому, бросившему молодую жену сразу после свадьбы, удалось бежать в Москву, где он был принят как дорогой гость, а Иван III Васильевич дал ему в отчину городок Демон «да Мореву со многими волостями». Именно так великий князь Московский оценил заслуги Вельского. Для просто беглого князя это слишком «жирный кусок», такие отчины давал Иван Васильевич лишь за особо выдающиеся заслуги. Похоже, что именно Вельский, будучи агентом великого князя Московского, стравливал Рюриковичей между собой, он же помешал Михаилу Олельковичу сесть на престол в Киеве, а значит, собрать мощную силу вокруг великого князя Тверского. Возможно, что именно он навел убийц на возвращавшегося в Тверь из Литвы купца и дипломата Афанасия Никитина.

Европейцы в Индии — золото и чудеса

Сухопутный путь в Индию был труден и тяжел, поэтому европейцы предпочитали ходить в Индию морем. Причем даже штормы и другие тяготы плавания не отпугивали их. Считалось, что экспедиция была удачной и прибыльной, если из 10 отправленных в Индию кораблей вернулся хотя бы один. Главным, что манило в Индию европейцев, были пряности и золото.

Первыми из европейцев, побывавших в Индии после Александра Македонского, были португальский мореплаватель Васко да Гама и его матросы. Незадолго до их плавания другой португальский мореплаватель, Берналь Диаш, в 1487–1488 гг. открыл морской путь в Индийский океан. После плаваний Колумба и Берналя Диаша папа буллой разделил весь земной шар — как открытые земли, так и неоткрытые — между двумя королевствами: Испанией и Португалией. Испанцам досталось западное полушарие, португальцам — Восточное. Поэтому Индия, входившая в португальскую зону, стала основной целью португальских мореплавателей.

В 1497 г. португальцы снарядили в Индию экспедицию в составе 3 кораблей («Сан-Габриел», «Сан-Рафаэл», «Берриу») и небольшого транспортного судна. Возглавил эту экспедицию Васко да Гама. В июле 1497 г. его корабли покинули Лиссабон. Путь их лежал к южной оконечности Африки, затем они обогнули мыс Доброй Надежды и, следуя вдоль восточного побережья Африки, прибыли в 1498 г. в сомалийскую гавань Малинди. Здесь на борт был взят арабский кормчий Ахмед ибн-Мад-жид, который привел корабли флотилии к индийскому порту Каликут. В результате плавания было открыто, описано и занесено на географические карты юго-восточное побережье Африки (от мыса Доброй Надежды до Малинди) и пересечен Индийский океан. Васко да Гама установил торговые и дипломатические связи с правителем Каликута и с грузом пряностей в конце августа 1498 г. отправился в обратный путь. В сентябре следующего года его экспедиция возвратилась в Лиссабон. Две трети моряков Васко да Гамы погибло в пути (из 168 участников экспедиции остались в живых только 55).

  

Васко да Гама

Васко да Гама мечтал вернуться в Индию, и вот в 1502 г. он возглавил армаду из 20 кораблей, которые направились туда. В этом плавании корабли Васко да Гамы с боем взяли город Каликут, а на Малабарском побережье было основано несколько военных и торговых баз. Вскоре корабли португальцев вернулись на родину. И хотя добыча принесла баснословную прибыль, лишь через 20 лет да Гама смог совершить следующее плавание в Индию. В 1524 г. португальский король назначит мореплавателя вице-королем Индии. Однако вскоре после прибытия в ставший португальской колонией город Кочин великий мореплаватель умрет.

В отличие от Америки, где испанским конкистадорам противостояли слабовооруженные и разобщенные индейские племена, в Индии европейцы нашли достаточно развитые в военном и экономическом отношении государства, поэтому на полное ее завоевание колонизаторам пришлось потратить более 300 лет. Этот период в истории носит название эпохи колониальных захватов. Что же такое колонии? В Древнем Риме так называли «выселки». При перенаселении какого-то города часть его жителей переселялись в другую местность, где строили жилые дома, общественные здания и городские укрепления, при этом жители колонии сохраняли все права граждан того города, из которого они переселились на новое место. В древности были популярны торговые колонии — укрепленные торговые города, удаленные от своей метрополии на многие сотни и тысячи километров. Такими колониями были Марсель и Херсонес, Карфаген и Пантикапей. Американские колонии быстро превратились в крупные государства, которые были густо заселены и обладали своей мощной экономикой. Однако европейские колонии в Африке и Азии были совершенно иными, они многие десятилетия оставались именно торговыми колониями. У европейских государств не было сил, средств и войск, чтобы захватить большие и густонаселенные районы этих континентов, поэтому вплоть до XIX в. на территории Индии европейцы владели небольшими приморскими регионами.

Первыми колонистами в Индии, как мы уже сказали, были португальцы. В первой половине XVI в. они заняли ряд приморских городов (Гоа, Даман и Диу). Однако нападения арабских и португальских пиратов привели к тому, что стало выгодно транспортировать товары из Индии на Ближний Восток не морским, а сухопутным путем. Вновь приобрел торговое значение Великий шелковый путь, перекрытый турецкой экспансией в XV в. Многие индийские города благодаря соседству с португальскими колониями стали крупными центрами ремесла и торговли. При этом европейцы часто использовали в своих целях междоусобную войну индийских князей, иногда откровенно натравливая их друг против друга. Но объединение большей части страны под властью Моголов способствовало созданию сильного государства, которое заботилось об обеспечении безопасности внутренней и внешней торговли.

В XVII в. у португальских колоний в Индии появились серьезные конкуренты — английская и голландская Ост-Индские компании, созданные соответственно в 1600-м и 1602 г. Если португальская торговля находилась в руках короля и его чиновников, то англичане и голландцы были частными предпринимателями, платившими (правда, не всегда добросовестно) налоги в казну. Обе эти компании вели торговые операции намного активнее португальцев и вскоре практически вытеснили их из Индии. Португальцы тогда перебрались на южноафриканское побережье, в район нынешних Анголы и Мозамбика.

Первая английская торговая фактория (Сурат, 1613 г.) была основана всего на несколько лет позже первой английской колонии в Америке (Вирджиния). А во второй половине XVII в. еще одна европейская страна — Франция — попыталась поучаствовать в разделе индийского «пирога». Однако основанная в 1664 г. французская Ост-Индская компания так же как и португальские колонии, была подчинена королю и королевским чиновникам, а следовательно, была очень неповоротливой в торговле.

В советские годы историки с большим удовольствием рассказывали о народных восстаниях в Индии XVII–XVIII вв. Действительно, этот период отмечен значительными волнениями, такими как восстание сикхов в Пенджабе, восстание джатов в области к юго-западу от Агры или восстание маратхов, которым удалось создать независимое от Могольской империи княжество. Правда, советские историки «забывали» уточнить, что эти восстания были инициированы англичанами, которые чужими руками пытались ослабить империю Великих Моголов. Англичане не только вооружали армии таких сепаратных княжеств, не только были инструкторами, обучавшими индусов европейским методам ведения войн, но зачастую английские регулярные войска выступали на стороне сепаратистов. В результате англичанам удалось ослабить Моголов, но несметные сокровища могольских правителей практически из-под носа англичан «увел» правитель Ирана Надир-шах, захвативший и разграбивший Дели в 1739 г. Вслед за иранским правителем свои территориальные претензии к империи Великих Моголов стали предъявлять и правители Афганистана. Так, в 1747 г. афганский шах Ахмад-шах Дуррани захватил Пенджаб. Одновременно с этим англичане постепенно отвоевали Рохилкханд, Бенгалию и Декан. На фоне практически не прекращавшихся войн между государствами — наследниками Могольской империи англичане вели свои войны с другими европейскими компаниями, претендовавшими на Индию. Европейские войны в Индии, продолжавшиеся с 1746-го по 1763 г., завершились практически полным изгнанием из Индии сначала голландцев, а затем и французов.

В это время шла война между Англией и Францией, которая в истории носит скромное название Семилетней. Но в действительности она была войной за мировое господство. Благодаря романам Фенимора Купера и Гюстава Эмара мы хорошо знаем историю той части войны, которая велась в Северной Америке, но война в Индии нам практически не известна. Результат войны был ошеломляющим. Франция потеряла большую часть своих колоний — Канаду, Индию, острова в Карибском море. Славная причина победы Англии в этой войне состояла в том, что Англия, расположенная на острове и защищенная от врагов морем, могла перебросить в колонии значительное количество войск, в то время как Франция параллельно с войной в колониях была втянута в европейские войны, а значит, была вынуждена держать на континенте значительную армию, защищавшую ее границы. Последовавшая вскоре Великая французская революция была своего рода внутренней народной реакцией на потерю колоний.

Пытаясь спасти свое положение, Франция обращалась ко всем странам, которые могли бы «покарать Англию», в том числе и к Российской империи. Славное предложение — совместное участие в Индийском походе. В 1791 году французский дипломат М. де Сент-Жени убедил Екатерину II в реальности предложенного им плана военной экспедиции Российской империи в Индию. В соответствии с ним российские войска должны были идти через Бухару и Кабул, объявляя, что их целью является восстановление господства ислама во всем его величии периода империи Великого Могола. По мнению Сент-Жени, такой лозунг должен был обеспечить вступление под российские знамена войск мусульманских ханств и способствовать восстанию в Индии против британского владычества. Екатерина в целом приняла этот план, но по совету Потемкина решила излишне не усердствовать в этом походе, а потому и отправила в Индию лишь небольшой отряд под командованием Валериана Зубова. Правда, и он со смертью царицы был остановлен.

Разобравшись с европейскими конкурентами, Англия в последней четверти XVIII века по очереди разбила мелкие индийские княжества и взятием Дели в 1803 г. завершила завоевание Индии, а носитель титула Великого Могола фактически стал марионеткой в руках английской колониальной администрации.

Через несколько десятков лет после крушения французской колониальной империи к власти во Франции приходит Наполеон Бонапарт, одержимый, в частности, идеей возрождения былой мощи Французской империи. Он практически непобедим в сухопутных сражениях, но ему категорически не везет на море, где безраздельно правят англичане. И вот уже Наполеон строит планы дойти до Индии сухопутным путем.

Существует ряд гипотез о том, что Российская империя была для Наполеона не конечным пунктом, а лишь удобным плацдармом для похода через Персию на жемчужину Британской империи — Индию. «Где бы я ни воевал, я воевал с Англией», — не раз повторит Наполеон на острове Святой Елены, вспоминая о походе в Россию. Он не переставал сожалеть, что покинул завоеванный им Египет и, сняв осаду с Акра, вернулся из Сирии в 1799 г. По его мнению, ему следовало остаться на Востоке, завоевать Аравию и Индию и стать восточным императором, а не западным. «Если бы я взял Акр, я бы пошел на Индию. Кто владеет Египтом, тот будет владеть и Индией», — говорил он. Наполеон всегда считал, что если бы он даже с малым отрядом добрался до Индии, то выгнал бы англичан оттуда. И ему особенно тяжело было вспоминать, что его последняя битва — при Ватерлоо — была проиграна именно англичанам.

Е. В. Тарле пишет о том, что, находясь на острове Святой Елены, Наполеон признавал, что вторжение в Испанию было первой его ошибкой («испанская язва»), а русский поход 1812 г. — второй и самой роковой. Наполеон считал, что когда он, прибыв в Дрезден в 1812 г., узнал, что Бернадотт, ставший шведским наследным принцем, не намерен помогать ему против России и что султан турецкий заключает с Россией мир, то ему следовало тут же отказаться от нашествия. Войдя в Москву, ему надо было бы сейчас же из нее выйти и, догнав Кутузова, уничтожить русскую армию. «Эта роковая война с Россией, в которую я был вовлечен по недоразумению, эта ужасающая суровость стихии, поглотившей целую армию. и затем вся вселенная, поднявшаяся против меня!»

Наполеон, рассказывая о Сирийском походе, уверенно говорит о своих планах, связанных с Индией. Создается впечатление, что этот поход был задуман еще в Париже. Чтобы уяснить, насколько Наполеон искренен в этом вопросе, необходимо вернуться к истории англо-французских отношений в вопросе об Индостане. XVIII век был свидетелем острого соперничества между Англией и Францией из-за колоний на юго-востоке и юге Индии. Первую половину столетия оно проходило с переменным успехом. Порой казалось даже, что шансы французов, ведомых железным генерал-губернатором Французской Индии Дюплексом, являются более предпочтительными. Однако в середине столетия намечается перелом. Во время Семилетней войны французы терпят в Индии несколько поражений, утратив здесь почти все свои владения. Французская компания Обеих Индий оказывается банкротом. Пользуясь ситуацией, англичане развивают бурную колонизационную деятельность на юго-западе (Малабарское побережье), юго-востоке (Карнатик), северо-востоке (Бенгалия) Индии, вытесняя отовсюду французские фактории.

Но в отличие от Голландии и Португалии, давно уже не пытавшихся оспаривать английскую власть на Индийском субконтиненте, французы ощущали и вели себя словно нация великанов, которая здесь, в заморских колониях, вынуждена играть роль пигмеев. Существовала явная, вопиющая разница между военно-политическим весом Франции в Европе, не умалившимся даже после Семилетней войны, и ее положением в Индостане. Эта разница вызывала соответствующие настроения, причем не только в центре французских владений в Индии — Пондишери, но и в Париже. В середине 70-х годов XVIII века Людовику XVI было представлено не менее десятка проектов изгнания англичан из Индии. Французы продолжали проникать в окружение индийских правителей, которые принимали их, чтобы хоть этим припугнуть высокомерных британцев. Французские купцы раз за разом нарушали торговые ограничения.

В 1778 г. Франция выступает союзницей борющихся за независимость Соединенных Штатов Америки. Первые годы внимание Версаля было направлено на Америку; в Индии французские гарнизоны были вынуждены пассивно сопротивляться, постепенно сдавая один город за другим. Однако в 1782 г. французский флот адмирала Сюффрена нанес англичанам несколько поражений в Индийском океане и в марте следующего года высадил близ Куддалура небольшой экспедиционный корпус. Если Европа мечтала о вечном мире, то здесь мир мог быть только временным.

Между Францией и Англией после многочисленных и кровопролитных сражений и потерь с той и другой стороны (но с английской в несколько раз больше) был заключен мирный договор. Свидетелем этой, последней перед Французской революцией, войны между англичанами и французами в Индии был не кто иной, как виконт Баррас, будущий революционер и фактический глава французского правительства в 1794–1799 годах. Именно Баррас покровительствовал планам Наполеона, именно он молчаливо поддержал переворот 18 брюмера… Наверняка Баррас, отправляя генерала Бонапарта в Египет, помнил об Индии, помнил то, как в ответ на захват англичанами французского Пондишери в 1780 г. индийские князья с огромной армией опустошили весь Карнатик. Он мог рассчитывать на то, что и в 1798 году энергия индийцев поможет французам.

По мирному договору 1783 г. французам были возвращены города Пондишери, Шандернагор, Маэ, Янам, Карикал. В следующие годы Франция продолжала готовиться к возвращению былого могущества в Индии. Однако Французская революция смешала все карты. Пользуясь тем, что их стратегический противник занят внутренними проблемами, англичане начали так называемую Третью майсурскую войну. Заручившись поддержкой большинства соседей Типу Султана, они через два года сломили сопротивление индийцев (ряд подразделений последних был обучен французскими инструкторами) — как раз к тому моменту, когда началась война Первой коалиции против революционной Франции. В 1793 г. англичане оккупировали французские владения в Индии. Это привело к тому, что значительная часть французских офицеров, инженеров, ремесленников была вынуждена бежать во владения майсурского Типу Султана. Если ранее многие из них скептически относились к событиям во Франции, то теперь все стали убежденными противниками англичан.

Французы обучали майсурские войска, строили мануфактуры, стремились реорганизовать промышленность Майсура. Было даже организовано производство современного вооружения. Одновременно Типу Султан активно вел переговоры с якобинским правительством в Париже. В своей столице Серингапатаме он основал якобинский клуб и сам стал его участником. Неподалеку от княжеского дворца французы-якобинцы посадили дерево Свободы и произносили на своем языке речи, о смысле которых августейшая особа не подозревала, а если и догадывалась, то умело изображала недалекого туземца, послушно позволявшего увенчать себя фригийским колпаком санкюлотов. В 1796–1797 годах Типу Султан посылает во Францию новый план изгнания англичан из Индии. Однако ситуация становится в некотором роде двусмысленной, ибо на майсурской службе находились якобинцы, во Франции же власть уже пребывала в руках Директории. То ли это обстоятельство, то ли размах вооруженной борьбы, которую Париж вел в Европе против войск Первой коалиции, помешали республиканцам-французам оказать своему экзотическому союзнику деятельную помощь.

Зная, что англичане с нарастающим беспокойством следят за реформами, происходящими в Майсуре, Типу Султан понимает, что в лице Британии он имеет серьезного и мощного врага. Их силы были несоизмеримы. Майсур не был готов к войне, когда до Индии дошли известия об Египетском походе Наполеона. Между тем в Британии на Типу Султана смотрели как на несомненного врага. Задача заключалась в том, чтобы разбить неприятелей поодиночке, пока они не соединились. Англичане понимали, что Египет — всего лишь исходный пункт для французского рывка к берегам Инда, к подрыву могущества их империи.

По версии историка Р. Светлова, было несколько возможных продолжений похода. «Во-первых, самый естественный — через Красное море. Здесь имелся целый ряд портов, между которыми осуществлялось оживленное судоходство — не только торговое, но и связанное с перевозкой многочисленных паломников в Мекку. Последнее было причиной того, что именно в Красном море англичане в тот момент не имели никакого влияния. Турецкий султан — не без воздействия крайних фундаменталистов, господствовавших над Меккой, — запретил использовать порты, находящиеся на формально подвластной ему территории, неисламским судам. Английские купцы в Египте использовали, конечно, арабские суда, но основные линии коммуникаций между Британией и Индией шли либо через Персидский залив, либо вокруг Африки. Наполеон — при благоприятном для него развитии событий — мог бы собрать большой транспортный флот в Косейре, Суэце и в портах южной части Аравийского полуострова. Те факты, что Наполеон действительно занял Суэц, что спустя некоторое время генерал Бельяр вступил в Косейру, что французы стремились наладить отношения с шерифом Мекки и правителями Аравии, косвенно свидетельствуют о стремлении Бонапарта обеспечить себе путь в Индию через Красное море (но для этого были нужны корабли, хотя бы торговые арабские).

Еще одним подтверждением тому могут быть события января 1799 г., когда в Суэц прибыл караван судов из Индии. Наполеон, о чем он сам говорит в мемуарах, устремился туда, чтобы лично узнать настроения, царящие в Индии, а также чтобы встретиться с французскими агентами, отслеживавшими ситуацию в Индостане, в первую же очередь в Майсуре. 25 января 1799 г. Наполеон пишет Типу Султану о своем намерении помочь тому в деле освобождения Индии от английских захватчиков. Однако его послания были отправлены в Майсур через султанов Йемена и Маската лишь в мае, т. е. слишком поздно. Поскольку Лондон принципиально не желал ослаблять морскую оборону метрополии, можно было ожидать, что с имеющимися в Индийском океане морскими силами англичане не сумеют перехватить французский десант. Поэтому было решено нанести превентивный удар. В начале 1799 г. в Йемен была отправлена миссия генерала Уилсона. С этой стороны англичане могли чувствовать себя спокойно.

Второй вариант продолжения похода — через Сирию, Ирак и дальше морем по Персидскому заливу. Персидский залив англичане контролировали, так что чрезвычайных мер в этом районе они не принимали. Куда более их волновала возможность того, что французы отправятся в Индию через Иран. В боеспособность турецких армий в Сирии и Ираке не верилось, точно так же как и в способность (или желание) нового персидского правителя Фетх Али-шаха организовать сопротивление экспедиционному корпусу французов. В конце концов, Наполеон мог договориться с персами о беспрепятственном проходе его войск. В связи с этим Уэлсли, английский генерал-губернатор Индии, получил указание возобновить дружественные отношения и с Афганистаном, и с династией Тальпуров, правившей Синдом — областью в нижнем течении Инда. Таким образом англичане хотели перекрыть французам сухопутную дорогу в Индостан. Они даже обратились к российскому посланнику Воронцову с предложением отправить в Афганистан войска, которые стали бы более надежным щитом против Бонапарта, чем многочисленные, но недисциплинированные туземные армии. Эта экспедиция не состоялась, но тем не менее и русское правительство должно было понять, что англичане воспринимают такого рода поход как вполне реальную вещь».

Но самое главное происходило в Индии. Англичане в Индии хотели заранее избавиться от про-французской «пятой колонны», возглавил которую, без сомнения, султан Майсура. В начале 1799 г. был разоружен французский наемный отряд и заменен английскими наемниками. Все было готово для войны. В 1799 г. английские и союзные им индийские войска войска взяли Серингапатам, несмотря на личную храбрость Типу Султана и его сыновей, и власть над княжеством была передана занимавшему проанглийские позиции роду Водеяров. Возможно, предположения Р. Светлова верны, но все же остается вопрос: действительно ли планировал генерал Бонапарт в момент отплытия из Тулона превратить Египетскую экспедицию в Индийскую? Напомним также, что Директория ждала Наполеона через шесть месяцев обратно — он должен был возглавить Английский поход. Привлекательность Индии, этой экономической «подбрюшины» Британской империи, была очевидна, но даже если бы французская армия добралась до Инда и Ганга, это едва ли поставило Лондон на колени. Зато революционная война превратилась бы в колониальную — со всеми вытекающими отсюда по следств иями.

Вероятно, Индийский поход был для Бонапарта лишь одним из возможных продолжений событий в Египте. В случае успешного сотрудничества с арабами он действительно мог собрать на Красном море внушительную армаду — для перевозки своих войск и арабских добровольцев, отправлявшихся в Индостан на помощь единоверцам. Французы до зимы 1798/1799 года явно отдавали предпочтение морским вариантам похода на Индию. Хотя сам Бонапарт решительно стоял за сухопутный путь на вожделенную территорию. Когда же стало ясно, что морской путь закрыт, Наполеон не мог не подумать об Иране, хотя у него даже не было карт сухопутных дорог через эти территории. И более того, как с иронией отмечают английские историки, он даже не знал имени иранского шаха. На что рассчитывал Бонапарт, начиная Сирийскую экспедицию? Был ли это действительно первый этап похода в Индию, ведь именно в таком ключе Наполеон стремился представить события Сирийского и Египетского похода в своих мемуарах, которые он писал на острове Святой Елены.

Существуют факты, которые позволяют предположить, что так и было. Во-первых, Наполеон не знал еще о ходе англо-майсурской войны. Во-вторых, он мог рассчитывать создать в Палестине и Сирии базу для дальнейшего броска. Если бы ему удалось поднять христиан, а также жаждущих добычи арабов, то его армия увеличилась бы до нужной для успеха величины. В-третьих, он полагал, что вторжение в Сирию заставит турок бросить против него свои основные силы. Одержав решительную победу, Наполеон принудил бы Порту к перемирию, а возможно, и к поддержке его индийской авантюры — в конце концов турки были бы не прочь выпроводить со своих земель орду французских якобинцев, глубокомысленно рассуждающих о Коране.

Но причина Сирийской экспедиции могла быть и более простой. Наполеон явно сомневался, что французы, отрезанные от Европы после Абукирской битвы, будут долгое время соблюдать дисциплину и сохранят желание воевать. Под Абукиром у устьев Нила Нельсон истребил французскую эскадру. Эта победа англичан, казалось, разрушала все, что было Наполеоном достигнуто ранее. Но Наполеон не потерял самообладания. Он сказал своему другу и собрату по оружию Мармону: «Потеря нашего флота, пожалуй, заставит нас совершить в этой стране гораздо большие подвиги, чем мы имели в виду сначала. Надо только держать голову над волнами — и они улягутся!». Однако положение было трудным. Невозможно было получить ниоткуда ни подкреплений, ни даже известий. Французские отряды были совершенно предоставлены собственным силам среди чуждой природы и враждебного населения. Армию, оказавшуюся посреди чужой страны, время от времени необходимо пришпоривать, что и сделал Бонапарт, направив ее в Палестину.

Наполеон не знал, что значит отчаиваться или теряться. Невзирая на то что он оказался почти отрезанным от Франции, он все же старался укрепить свое положение в Египте и почти очистил его от мамелюков, которых разбил наголову, а остатки их отрядов заставил отступить к Нильским порогам. Арабов и коптов он старался привлечь на свою сторону и все народности допустил к местному самоуправлению. Он завел типографии и учредил египетский институт, президентом которого назначил Монжа. Известно, какое огромное значение в области египтологии имели работы этого института. Но эта мирная работа была прервана войной. Народ, недовольный контрибуциями, разоружением и налагаемыми на него повинностями, взбунтовался. Начались нападения на французские посты, но Наполеон с неумолимой строгостью и жестокостью подавил восстание и, созвав улемов в Каире, сказал им следующее: «Объявите народу, что тот, кто умышленно восстанет против меня, не найдет спасения ни на этом, ни на том свете. Разве есть такие слепые, чтобы не видеть, что судьба руководит каждым моим шагом, или есть такие неверующие, чтобы сомневаться, что все в этом мире подчиняется судьбе?.. Я могу потребовать отчета за каждую сокровеннейшую мысль, так как я знаю все, что от меня скрывают! Придет день — и всем станет ясно, что я следую высшим велениям и никакие человеческие усилия против меня ничего не поделают!».

Наполеон почти ничего не знал о том, что делается в Европе, и не ожидал, что Абукирская битва так скоро окажет влияние на европейскую политику и Франция будет свергнута с той высоты, на которую он возвел ее своими победами. Правда, существует гипотеза о том, что, уезжая в Египет, где он рассчитывал покрыть себя новой военной славой, он предвидел, что Франция может потерпеть поражение, и тогда все обратятся к нему. Но коалиционная война началась все же раньше, чем он думал. Само собой разумеется, что и турки тотчас же перешли в ряды врагов Франции.

Пребывание Наполеона в Египте и Сирии продолжалось почти два года, с 1797-го по г., хотя о возвращении в Европу он подумывал уже осенью 1797-го, как только до него дошли известия о коалиционной войне. Когда же Франция начала терпеть неудачу за неудачей, Директория сама призвала Наполеона для того, чтобы он стал во главе республиканских армий. Правда, письмо Директории с приказом не дошло до Бонапарта. Когда же он узнал из английских газет о том, что творится во Франции, то решил ехать туда, не дожидаясь разрешения из Парижа. Египетскую колонию, о которой мечтал Наполеон, все равно нельзя было сохранить при отсутствии всякой поддержки со стороны метрополии, теперь обессиленной и ожидающей нашествия врагов. Спасти Францию могли только новые победы.

Отъезд Бонапарта из Египта несколько успокоил англичан в отношении их владений в Индостане. Без своего командующего французская армия стала в глазах Лондона пассивной величиной. Даже сражение при Гелиополисе и штурм Каира, подтвердившие великолепные боевые качества французов, не прибавили опасений по поводу Индии.

Но, однако, не стоило забывать о еще одном могущественном государстве, сказавшем в этом споре свое веское слово. Речь идет о России. Осведомленный читатель, конечно же, вспомнит, что до этой поры она выступала против Франции, являясь членом антифранцузской коалиции, в состав которой вошли также Англия, Австрия, Турция и Неаполитанское королевство.

Но Бонапарт приступил к выполнению плана, который составлял главную цель его внешней политики в 1800–1812 гг.: с одной стороны, победить Англию, с другой — заключить военный наступательный и оборонительный союз с Россией. Без союза с Россией влияние, а потом и владычество Наполеона на континенте Европы всегда были непрочными, а без прочности этого владычества нельзя было и думать о сокрушительном ударе против Британии. Во исполнение этого плана первый консул велел возвратить в Россию русских пленных, взятых в боях в 1798–1799 гг., а также вернуть им полковые знамена, даже не потребовав в обмен возвращения французских пленных. Талейрану приказано было довести это до сведения царя, подчеркнув, что не англичане и не австрийцы, а только русские одерживали над французами победы в Италии. Чтобы окончательно рассорить Павла с англичанами, Наполеон предложил царю стать великим магистром ордена мальтийских рыцарей и «подарил» ему остров Мальту, который был отнят у французов после двухлетней блокады английским десантом в октябре г. К этому времени австрийская армия подверглась новому разгрому при Гогенлиндене (2 и 3 декабря 1800 г.). Это привело к заключению Люневильского мира, который отдал в руки Франции Северную Италию и прирейнские владения Австрии. После этого первый консул стал усиленно проводить начатую заблаговременно политику сближения с Павлом.

Уже осенью 1800 г. произошло резкое сближение обиженного на своих бывших союзников Павла I и Наполеона, вставшего после 18 брюмера во главе Франции. Это сближение еще более подогревалось тем, что русским генералам не довелось непосредственно на поле битвы столкнуться с войсками, руководимыми Наполеоном. Находясь в Египте, он так и не стал настоящим врагом российского самодержца. Трудно представить себе, каковы были бы результаты встречи на бранном поле этих двух военных гениев — Суворова и Наполеона. Явное стремление Бонапарта к единовластию нравилось Павлу I, возможно, видевшему в первом консуле Франции свежую кровь, которая должна будет встряхнуть растерявшие рыцарский дух правящие дома Европы. С конца 1800 г. царь не скрывал своего восхищения деяниями Бонапарта. Наполеон достиг этого, как и рассчитывал, тонкой лестью, любезными поступками, а главное, постоянными уверениями, передаваемыми царю через третьих лиц, что война нужна только Англии, что первый консул жестоко наказал вероломную Австрию, которая так низко обманула благороднейшего царя в 1799 г., и т. д. В октябре 1800 г. Павел I соглашается с предложенным Ростопчиным планом послевоенного переустройства Европы, в котором Франции и России суждено играть центральную роль. Предполагалось достичь определенных политических целей и снятия напряженности на континенте ценой раздела Турции. В таком случае Египет оставался бы в руках французов, что означало постоянную потенциальную угрозу Британской колониальной империи.

В промежутке между октябрем и декабрем 1800 г. русское правительство пошло на открытый союз с Францией. В декабре Павел I и Бонапарт обмениваются посланиями. Дело заходит настолько далеко, что Россия оказывается на пороге войны с Англией. 15 декабря Павел запрещает экспорт в Англию. А уже 12 января донскому атаману Василию Орлову приказано поднимать казачьи полки численностью в 24 тысячи человек и отправляться в Индию. Вскоре командовать этой экспедицией будет поручено срочно освобожденному из заключения Матвею Платову, будущему герою Отечественной войны. Павел рассчитывал, что через три месяца казаки доберутся до реки Инд. Император Павел был весьма склонен претворять в жизнь подобные проекты. В специальном меморандуме он писал: «Страдания, от которых стонет население Индии, вызвали у Франции и России живейший отклик; и два правительства решили объединить свои силы для того, чтобы освободить Индию от тиранического и варварского ига англичан. В соответствии с этим правители и народы всех стран, через которые будут проходить объединенные армии, не должны испытывать страха, напротив, это предоставляет им возможность помочь всеми их силами и средствами такому плодотворному и славному предприятию; так как цель этой кампании во всех отношениях столь же справедлива, сколь несправедлива была цель Александра Великого, когда он желал завоевать весь мир».

Павел послал в Париж Спренгпортена, а затем, уже в начале марта, — Колычева, уполномоченного вести переговоры о мире и, смотря по обстоятельствам, также о союзе. Павел относился сочувственно к такому союзу, так как лелеял план нашествия франко-русской соединенной армии на Индию. Как мы видим, он уже распорядился о выступлении казачьих частей в Среднюю Азию для разведки путей в Индию. Павел выбрал сухопутный вариант: Дон, Оренбург, Бухара, Хива и Герат, где армии соединяются и далее продвигаются вместе. Интереснее всего то, что проект начал осуществляться, и, если бы не убийство Павла, трудно сказать, чем бы кончилась эта кампания. В отличие от русского царя, Наполеон задумал не менее грандиозный, но более разработанный (вплоть до музыкального сопровождения и воздушных шаров) проект совместного похода (но не сухопутный, а речной), который и направил Павлу I в самом начале 1801 года.

Наполеон был основным автором проекта «О походе на Индию для ликвидации там английского господства», а в качестве главной цели похода видел изгнание англичан из Индостана для развития в этой стране промышленности и торговли (конечно, в первую очередь французской). Наполеон считал, что в данном мероприятии должны участвовать на паритетных началах Франция и Россия, которые создают экспедиционные корпуса по 35 тыс. человек. Следовательно, в кампании предполагалось использовать 70 тыс. штыков. Наполеон направил для выбора путей рекогносцировочную группу под руководством генерала Гардена. Этой экспедицией было представлено 124 маршрута возможного продвижения войск, из которых 86 было пройдено отрядом Гардена. На основании этих данных Наполеон разработал следующий маршрут: корпус Рейнской армии спускается по Дунаю до Черного моря. Затем войска пересаживаются на российские суда и следуют морем до Таганрога. Далее поднимаются по берегу Дона до Пятихатки, переправляются через Дон и идут на Царицын. Отсюда по Волге на кораблях корпус достигает Астрахани, где встречается с русской армией. Далее обе армии на купеческих судах переправляются по Каспийскому морю и через города Герат, Феррах и Кандагар достигают правого берега Инда. Предполагалось, что продолжительность всего похода для французов составит 120 дней:

на плавание по Дунаю до его устья — 20 дней; от устья Дуная до Таганрога — 16 дней; от Таганрога до Пятиизбянки — 20 дней; от Пятиизбянки до Царицына — 4 дня; от Царицына до Астрахани — 5 дней; от Астрахани до Астрабада — 10 дней; от Астрабада до берегов Инда — 45 дней;

Всего — 120 дней.

«Таким образом, французская армия потратит четыре месяца на путь от берегов Дуная до берегов Инда. Но дабы ничего не преувеличивать, предполагается, что путь продлится все пять месяцев. Следовательно, если армия выступит в начале мая 1801 г., то она должна будет прибыть к пункту назначения в конце сентября. Следует заметить, что первая половина пути будет проходить по воде, вторая же половина — по суше», — писал Наполеон.

Грандиозность плана первого консула неоднократно вызывала скептические отзывы историков. Его расценивали и как утопию, рожденную головокружением от успехов, и как политический жест, имевший целью привязать к себе Павла. Во всяком случае несомненно, что этот план был ничем не хуже и не лучше многих других авантюр Наполеона — авантюр, которые и сделали его величайшим полководцем и политиком в истории Европы. Но поскольку план так и не был воплощен в жизнь, мы не можем оценить его реалистичность.

В дипломатических кругах Европы с большим беспокойством следили за сближением двух сильнейших держав континента. Император австрийский не только устно, но и письменно заявлял, что возлагает все упования на возможную «недолговечность» Павла и Бонапарта. Еще больше тревожилось английское правительство. Англия знала о происходившем сближении, поэтому постаралась заранее принять некоторые меры. 4 января 1801 года был заключен антифранцузский союз с иранским шахом. В январе же к турецкому паше Багдада был отправлен полковник Малькольм. Он должен был заставить пашу оказать сопротивление предполагавшемуся вторжению в Месопотамию русских из Закавказья и французов из Египта. Англичане явно не думали, что Наполеон предложил более кардинальный вариант похода на Индию. Можно сказать, что Лондон хранил подчеркнуто высокомерное спокойствие. И действительно, до экспедиции в Индию дело не дошло. Первым из английских дипломатов, который стал задумываться над способами устранения русского царя средствами британского дипломатического ведомства, был английский посол в Петербурге Уитворт. С этой целью он через светскую даму Ольгу Александровну Жеребцову завел тайные сношения с ее братом графом Платоном Зубовым, Никитой Паниным и некоторыми другими руководителями назревавшего заговора, который и закончился убийством Павла в ночь на 12 марта.

А поход ведь действительно начался, атаман Войска Донского генерал Орлов получил приказ начать поход, и 1 марта 1801 года войско с великими трудностями выступило в путь, 18-го переправилось через Волгу, а 25 марта было получено известие о смерти Павла I и приказ возвратиться на родину. На русский престол вступил 24-летний Александр I. Он повел себя по отношению к Наполеону куда более осторожно и тут же приказал вернуть казаков из их безумного похода по зимним степям между Волгой и Яиком. Переговоры Наполеона с Александром I закончились неудачно, а позже совместные действия двух держав стали и вовсе невозможны. Индия так и осталась для Франции миражом — вечно ускользающим, а потому прекрасным.

Уже с 1801 г. Александр начинает говорить о захватах Бонапарта и о «всеобщем мире», который должен наконец покончить с бедствиями, переживаемыми человечеством. При этом царь дает понять, что такой мир может быть достигнут только путем образования против Франции коалиции, возглавляемой им, императором Александром. Падение Каира и Александрии в 1801 г. стало неприятным известием для Наполеона. Он рассчитывал, что в мирных переговорах с англичанами армия, удерживающая Египет, явится одной из козырных карт. Тем не менее, по условиям Амьенского договора Франция возвращала себе статус колониальной державы, получая все захваченные Англией заморские территории. Наполеон вплоть до начала войны 1805 года потратил на колонии немало усилий и средств. Главными же целями его геополитических помыслов оставались Египет и Индия.

Однако серия новых всеевропейских войн сделала невозможной реализацию этих планов Наполеона. Лишь в 1810 г. он вновь вернулся к своей мечте о приобретениях на Востоке. В это время в Париже шла детальная проработка новой экспедиции в долину Нила, которая должна была стать первым этапом похода в Индию. Наполеон отбирал войска, генералов, отправлял секретные миссии. Однако и эта попытка завершилась ничем. Англичане, опираясь на Мальту, продолжали господствовать на Средиземном море, и французам уже не приходилось рассчитывать на повторение ситуации начала 1798 г. К тому же значительные силы Наполеона были связаны войной в Испании; не завершив ее, не стоило рассчитывать на равновесие в Европе, необходимое для того, чтобы император мог со спокойным сердцем маршировать по восточным пустыням. И хотя к мыслям о совместном с Александром I походе в Египет Наполеон возвращался еще в Москве, в сентябре 1812 года, ожидая результатов переговоров с русским царем, его проекты 1810 года оказались последней попыткой реализовать мечты о власти над таинственным Востоком.

Историки до сих пор ломают головы над тем, как бы сложилась всемирная история, если бы Наполеон, вступив в Россию, отменил крепостное право. Но еще в Москве он верил в возможность совместного с русской армией похода в Индию и не решился на кардинальную ломку российских порядков. А затем, после московского пожара, Наполеону уже было не до Индии. После Венского конгресса 1815 г. Англия стала мировой державой, безраздельно господствовавшей на море. Индия была самым дорогим алмазом, блиставшим в английской короне. И так продолжалось до середины XX века.

Тайны империи гуннов
© А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Этот загадочный народ до сих пор вызывает споры ученых и притягивает к себе внимание читающей публики. Многие события, связанные с хунну, кажутся спорными и допускающими неоднозначное толкование.

Хунну известны в истории под тремя именами — хунну (Китай), гунны (Западная Европа), сюнну (Средняя Азия, Сибирь). Это и есть первая загадка гуннов: а действительно ли под всеми этими именами скрывается один и тот же народ или, может быть, речь идет о двух или трех разных народах, которых называли похожими именами?

Итак, хунну (гунны, сюнну) заслужили общемировую известность, правда, со знаком «минус». Тем не менее их можно считать одним из величайших народов в истории человечества, ведь они подчинили себе огромные пространства от Тихого океана до Альп. Гунны создали величайшую по площади империю Старого Света. Империи Александра Македонского и даже Чингисхана уступают по величине империи хунну. К тому же не раз высказывалось предположение, что путь Чингисхана был всего лишь повторением пути Аттилы.

В Европе хунну, или гунны, как их называли европейцы, появились в конце IV в. н. э. Они положили конец многовековому пребыванию в степях Евразии иранских народов (киммерийцев, скифов, саков, сарматов) и открыли длительный — почти тысячелетний — период истории тюркоязычных кочевников в их переселении с востока на запад.

Именно гунны дали первоначальный импульс Великому переселению народов, перекроившему политическую карту Европы. Именно гунны были одной из основных причин падения Римской империи.

Важную роль сыграли они и в истории Китая.

Китай часто именуют Страной драконов. Один из них — «каменный дракон», как называют его китайцы, — защищал страну от инородных варваров. Этот «каменный дракон» — Великая Китайская стена. Те варвары, которые проникали за Стену, переваривались во чреве китайского дракона. Даже если они не уничтожались физически, то уже в первом-втором поколении их племенное и культурное сознание поглощалось китайской культурой и китайской идентичностью. Они становились китайцами, которые начинали воспринимать все находящееся за пределами Китая как чужеродное и варварское.

Китай был замкнут сам на себя, его жители не интересовались ничем, происходившим за границами их государства, и в сознании многих китайцев он оставался Срединным царством — центром Земли и Вселенной.

Когда первые европейцы, преодолевая огромные расстояния и невероятные препятствия, попадали в Китай, их воспринимали на землях Срединного царства почти так же, как нелегальных мигрантов в современных странах Золотого миллиарда (современные западные страны). Никто в Китае не воспринимал серьезно их страны, культуру и научные знания. Их жалели, но считали, что для них не все потеряно, ведь у них еще есть шанс стать людьми — стать китайцами. Когда первые европейские корабли появились в портах Китая, то по требованию местных китайских властей на них вывесили огромные транспаранты китайскими иероглифами: «Носители дани из стран западных варваров». Естественно, все транспаранты были привезены с берега.

И уж тем более китайские власти были заинтересованы в китаизации «варваров», непосредственно включенных в орбиту культурного влияния Китая. Долгое время включенными в эту систему были и племена хунну.

Но история хунну не заканчивается в Китае. Облик, нравы, жестокость гуннов, стремительность их побед и скорость продвижения на Запад поразили цивилизованый Рим.

Античные историки, писатели и поэты ужасались и восхищались гуннами. Один из вождей гуннов — Аттила — стал символом варварства и жестокости и даже получил у христианских писателей прозвище Бич Божий.

Некоторые современные историки пытаются преуменьшить степень бедствий и разрушений, причиненных гуннами в Причерноморье и Центральной Европе. Если верить сочинениям такого рода авторов, то гунны, конечно, пробегали по Евразии, но исключительно с экскурсионно-ознакомительными целями, а пожары и разрушения в городах Евразии совпали с появлением гуннов вблизи них совершенно случайно.

Самая экзотическая из подобных гипотез утверждает, что разрушения городов были связаны не с захватнической политикой кочевников, а с совпавшими с их приходом разрушительными землетрясениями и другими природными катаклизмами. Действительно, природные катастрофы в истории частенько совпадали с катастрофами военными и политическими, только вот оснований для миролюбивой прогулки гуннов от Китая до Альп историки не находят, ведь гуннам многократно приходилось пересекать чужие пастбища и поля. И невероятно, чтобы это происходило мирно.

Но легенды и остроумные гипотезы не отменяют настоящей истории гуннов…

Загадки происхождения гуннов

Впервые гунны появляются на исторической арене как грозная военная сила за несколько веков до нашей эры. Однако союз их племен начал складываться значительно ранее.

Само слово гунны (хунну), скорее всего, изначально означало не принадлежность к народу, а проживание на определенной территории. Дело в том, что китайские представления о мире были весьма условны — весь мир, располагавшийся за пределами Китая, они условно разделили по сторонам света на четыре царства варваров и считали, что все народы в пределах каждого царства похожи друг на друга^[24].

Позже, когда гунны настолько окрепли, что стали причинять китайцам неприятности, китайцы стали отделять их от других варваров. Согласно правилам китайского языка, это племя (или к тому времени уже племенной союз) называлось «хиунгну» или «сюнну-хунну». (Общепринятое сегодня название гунны (сюнну, хунну) является результатом договоренности ученых.)

Еще одно название, которое долгое время приписывалось гуннам, — жунны. Дело в том, что один из первых востоковедов, исследовавших историю гуннов, — Ф. Хирт — считал, что первые упоминания о гуннах в китайских исторических трактатах датируются XXIII–XIX вв. до н. э. Именно в эти годы на долину Хуанхэ нападают некие племена жун. Отождествив гуннов и жунов, Ф. Хирт положил начало научной традиции. Некоторые историки до сих пор считают, что жуны и есть те самые гунны, которые проявили себя почти через две тысячи лет, покорив пол-Евразии. Эти историки предполагают, что иероглиф, читавшийся в более позднее время, как «жун», в конце III тыс. дон. э. читался, как «:гун».

По мнению других исследователей, иероглиф «жун» обозначал один из гуннских родов. И, наконец, есть историки, которые вообще склонны думать, что жуны были кочевым народом, который не имел никакого отношения к гуннам, а сходство их названий не более чем простое созвучие.

Китайские хроники достаточно запутаны и, как известно, содержат множество неточностей. Так, в китайских исторических трактатах часто встречаются упоминания о том, что некоторые китайские земледельческие племена или семьи в голодные годы уходили из долины Хуанхэ на север. Если верить хронистам, именно из родов китайцев, ушедших на север, вырастали племена, позднее возвращавшиеся в Китай великими завоевателями — гуннами, монголами, маньчжурами. Придворных историков можно понять — такие легенды служили оправданием побед кочевников над цивилизованным Китаем.

Более того, китайцы считали гуннов потомками легендарных китайских императоров. Правда, источники расходятся во мнении, кто именно был предком гуннов: одни считают их потомками Шунь-вэя, сына последнего императора вымышленной династии С я (умер в 1764 г. до н. э.), другие возводят гуннов к еще более мифическим предкам — императорам Тану и Юю (правили, согласно традиционной историографии, примерно в 2353–2255 гг. до н. э.).

Однако современная наука говорит, что гунны не могли быть одичавшими китайцами: эти народы относятся к разным антропологическим типам. Кем же были гунны на самом деле?

Гипотез о происхождении гуннов очень много. Некоторые исследователи склонны считать их известным из библейской истории Вениаминовым коленом сынов Израиля. Другие, интерпретируя спорные места из китайских трактатов, всерьез пытаются доказать, что раскосые монголоиды-гунны были блондинами с арийской внешностью. Да, безусловно, гунны, как жители степей к северу от Китая, были намного более светлокожими, чем китайцы, обитавшие в долине Хуанхэ. Но можно ли считать их блондинами или русоволосыми?

Столь же нелепы попытки отождествить гуннов со славянами, основываясь на сходстве легендарных биографий Аттилы и князя Кия.

Большинство историков считает, что гунны были тюркоязычным народом, сформировавшимся на рубеже II–I тыс. до н. э. в степных районах Центральной и Северной Азии, в частности в Казахстане, Монголии, на Алтае и в Минусинской котловине. Их предками были монголоидные жители этих мест, смешавшиеся с европеоидными выходцами из Северного Китая — ди.

Но попытки найти в гуннских археологических памятниках черты, присущие «своим» археологическим культурам, свойственны ученым многих стран. Так, например, финские ученые посчитали гуннские захоронения своими. Граница расселения финно-угорских племен действительно проходит поблизости от гуннских земель, поэтому финские ученые поддались искушению и сочли, что их народ имеет какое-то отношение к великим завоевателям.

Советские историки очень любили подчеркивать роль скифов в формировании культуры гуннов и вообще китайской цивилизации. Особая роль в доказательстве скифского влияния на Китай и гуннов отводилась украшениям, выполненным в так называемом «зверином стиле», действительно характерном для гуннов. Археологи считают скифскими особые кинжалы с перекрестиями в виде усиков, поясные пряжки с крючком, а также ножи и кинжалы, рукояти которых украшены изображениями зверей.

Дополнительную остроту дискуссии о скифском факторе в истории Китая придавала конфронтация двух социалистических государств — СССР и КНР — в 1950-1970-х гг. Для идеологов от истории доказательство «скифского следа» в китайской культуре означало доказательство вторичности китайской культуры и (в каком-то смысле) ущербности современных им маоистов.

Как же решается проблема «скифского следа» в наши дни?

Действительно, в курганных погребениях предков гуннов^[25] часто находят бронзовые изделия, выполненные в «зверином стиле»: это и бронзовые бляшки, нашиваемые на стеганую куртку для предохранения от стрел и копий, и многочисленная бронзовая посуда. Такие бронзовые вещи были богато украшены изображениями диких животных. Но можно ли считать, что в этих курганах были погребены скифы? Антропологи отвечают на этот вопрос отрицательно: нет, черепа большинства погребенных монголоидные. Эти люди при жизни принадлежали к желтой расе и были практически неотличимы от современных монголов и хакасов, тогда как скифы-арии имели европеоидные черепа белой расы.

Откуда же тогда взялись бронзовые изделия, выполненные в «зверином стиле»?

Вряд ли предки гуннов сделали их сами. Дело в том, что изготовление бронзовых изделий в условиях кочевого быта практически невозможно. Оно требует строительства стационарных плавильных печей, постоянного подвоза сырья. И наладить такой процесс производства можно лишь в постоянных поселках и городах. В то же время на Алтае и в Средней Азии было много древних поселений как скифов, так и других арийских народов. Их жители занимались изготовлением бронзовых изделий на продажу, и предки гуннов охотно покупали такие изделия.

В более поздних, уже собственно гуннских, захоронениях археологи тоже обнаруживают предметы, сделанные в «зверином стиле». Действительно, с появлением у гуннов городов стала развиваться металлургия и ремесленники освоили выплавку бронзы^[26]. Они научились делать множество вещей, из которых наиболее ценились бронзовое оружие и фигурные бляхи, нашиваемые на кожаные и стеганые кафтаны. До появления кольчуги в позднем средневековье такие кафтаны довольно надежно предохраняли своих владельцев даже от стальных клинков.

Замечательным памятником искусства является найденная в одном из гуннских курганов бронзовая прорезная бляха. Она изображает сцену проводов воина-переселенца: он и его жена стоят возле запряженной двухколесной повозки, готовой отправиться в путь, жена прощается с собакой, еще минута-другая — и они поедут в Китай, в неизведанный мир.

Среди гуннских мастеров были китайцы — многие ремесленники, отчаявшись найти работу в Китае, уходили к гуннам и работали на них. Получавшиеся изделия по технологии изготовления не уступали китайским образцам, а вот украшены они были в «зверином стиле»^[27]. Заимствованный некогда у скифов, со временем он стал традиционным для гуннов.

Претенденты на культурное родство с гуннами есть не только на Западе, но и на Востоке. Так, археологи, исследующие расположенную в Японии и Корее мегалитическую культуру Дземон находят у гуннов много черт и особенностей, заимствованных у этой культуры.

Историкам не всегда легко определить пути влияния народов древности друг на друга и в силу того, что древние культуры часто имеют случайное сходство. Поэтому порой затруднительно сказать, какие черты действительно заимствованы у другого народа, а какие возникли у двух народов независимо друг от друга. Доказательства родства культур должны быть предметом серьезного научного исследования, в то время как беглый анализ формальных признаков часто приводит к ошибкам.

Кочевники и земледельцы

Как народ гунны формировались на большой территории: от Восточного Туркестана на западе до Южной Маньчжурии на востоке, от Гоби и Ордоса в излучине Хуанхэ на юге до Тувы и Забайкалья на севере. Эти земли отличались резко континентальным климатом. Во время короткого, но жаркого лета в степях выгорала почти вся растительность, а жара сопровождалась частыми песчаными бурями. Напротив, морозной зимой, когда температура воздуха часто держалась неделями у отметки — 40 °C, были нередки снежные бураны.

 

Территория империи гуннов

В таких условиях единственно возможные способы пропитания — охота и кочевое скотоводство. Благо в окружающих лесах и степях было много копытных, охота на которых давала мясо.

Интересно, что гунны пасли огромные стада лошадей, коров, овец, верблюдов, ослов и лошаков, но в пищу употребляли преимущественно мясо убитых на охоте животных. Домашний скот разводили ради молока, шерсти и кожи. Также скот был основным объектом торговли с китайцами — гунны выращивали и поставляли китайским императорам отличных боевых скакунов. Китайцы были в восторге от гуннских лошадей, которые были выносливы, легко взбирались на горные кручи и преодолевали водные преграды. «В восхождении на склоны гор и спуске с них, при входе в горные реки и выходе из них лошади Срединного царства уступают гуннским», — писал китайский сановник Чаоко.

Китайцам гунны продавали и стада овец и коров, которых в Китае было мало.

К северу от гуннов в бесконечной, простиравшейся до самого Ледовитого океана тайге жили охотничьи племена. Гунны торговали с ними, а время от времени и нападали на них, требуя дани. Меха, добываемые этими племенами, очень ценились в Китае, их приносили в дар императорскому двору, ими торговали с китайскими купцами.

Гуннские города вообще были крупными рынками. Сюда приходили и китайские купцы с диковинными товарами. В городах также селились ремесленники, приехавшие из Китая и Средней Азии. Они славились не только предметами из бронзы, но и изделиями, которые изготовлялись из продуктов скотоводства, — шерсти, кожи, кости, рога.

На территории гуннской прародины было несколько городищ, таких, как, например, Иволгинское городище в Забайкалье, но о них известно очень мало — раскопки этих поселений начаты археологами совсем недавно. Жители таких городищ, кроме скотоводства, занимались и земледелием. Но оно, и это признают многие историки, было развито у гуннов крайне слабо.

Китайские хронисты неоднократно то с ужасом, то со злорадством сообщают о голоде в гуннских землях. В летописях есть множество упоминаний о том, что Китай снабжал гуннов зерном и другими продуктами земледелия. Смысл такой «гуманитарной помощи» был очевиден — голодные гунны могли напасть на Китай, поэтому императоры таким образом откупались от своих опасных северных соседей. Отметим, что китайские поставки зерна гуннам были дополнительным «бонусом», они не входили в плату за воинскую службу, а значит, были чем-то экстраординарным. К тому же зерно не занимало значительного места в рационе гуннов. Поэтому, вполне возможно, что такие поставки предназначались не гуннам, а их стадам, пострадавшим от суровой зимы, сухого лета или затяжной весны. Таким образом императоры предотвращали падеж скота, а значит, и повышение цен на мясо и боевых лошадей.

Против значительного распространения земледелия у гуннов свидетельствует и тот факт, что земледельческие народы редко способны на столь значительный поход, какой совершили гунны. Скорее всего, зерно и другие продукты земледелия доставляли гуннам китайские торговцы и подвластные гуннам племена, обитавшие в сибирской лесостепи — на границе тайги и степей. А земледелие было сезонным занятием, не распространенным повсеместно. Горожане обрабатывали землю весной и осенью, когда гунны-кочевники были заняты перекочевкой своих стад.

Единственной культурой, известной гуннам, было просо. Некоторые историки предполагают, что гунны-кочевники тоже сеяли просо близ своих зимних стоянок, причем работали на полях в основном рабы-военнопленные. Такая гипотеза кажется невероятной. Во-первых, посадка озимых — слишком сложный процесс, чтобы его можно было поручить военнопленным. А во-вторых, по сохранившимся у китайских хронистов сведениям, рабов у гуннов было очень мало.

В советские годы считалось, что у гуннов складывалось рабовладельческое общество. В доказательство этого приводились свидетельства китайских хроник, согласно которым только за один набег на одну из китайских провинций гунны увели с собой 40 тыс. человек. Эта цифра выглядит сомнительно — вряд ли в одной провинции могло проживать столько людей одновременно. При существовавшем тогда уровне хозяйства провинция просто не могла прокормить столько народу.

Вполне возможно, что в данном случае речь идет о банальных приписках — наместники императора, практически бесконтрольно управлявшие провинциями, списывали на гуннский разбой все, что было украдено ими. В этом случае приписки угнанного в рабство населения должны были подчеркнуть размах вторжения, сделать достоверными размеры причиненного кочевниками вреда. Впрочем, в число «угнанных» гуннами китайцев могли входить и те жители провинции, которые разбежались от непосильных работ, к которым их принуждал наместник императора. Таких беглецов часто ловили и казнили изощренными способами, однако люди все равно бежали. Кстати, сами по себе гуннские набеги предоставляли возможность улизнуть незамеченными на фоне всеобщего хаоса.

К вопросу о гуннских рабах можно подойти и с другой стороны. Если данные китайских хронистов правдоподобны, то куда же делись эти рабы? Археологи не находят свидетельств проживания в гуннских землях такого большого числа китайцев. Скелеты, обнаруживаемые ими при раскопках даже самых бедных погребений, относятся не к китайскому, а к гуннскому антропологическому типу^[28]. Где же эти китайские рабы?

Кроме того, как известно, рабский труд неэффективен^[29]. Раба нужно кормить, но при этом он работает плохо, его работу необходимо контролировать. А еще раб норовит сбежать, зарезав при этом и надсмотрщика, и хозяина да еще прихватив что-нибудь ценное из хозяйского имущества. А если рабов много, как с ними совладать?

Если не к каждому рабу, то хотя бы к их десятку должен быть приставлен надсмотрщик с нагайкой. Где у гуннов столько надзирателей, ведь только после упомянутого нами набега в гуннских землях должно было появиться около 4 тыс. новых надсмотрщиков. Ни китайские хронисты, ни археологические исследования, ни свидетельства европейских письменных источников не зафиксировали наличия у гуннов ярко выраженного класса надсмотрщиков.

Зачем же гуннам угонять столько рабов, если они не в силах их контролировать? Жадность? Да, гунны были весьма жадным народом. Золото, драгоценности, дорогие вещи — все это гунны грабили в западном походе тоннами. Но зачем им рабы, которые могут восстать?

Странным кажется даже то, что гунн, вместо того чтобы увозить с собой в степь телегу с китайским добром, ведет за собой раба. И китайские, и европейские источники единодушны в том, что гунны были свободолюбивым народом, ценившим и свою, и чужую свободу. Убить побежденного было для гунна в порядке вещей, но вот брать многочисленных пленных, которых потом нужно стеречь, обеспечивать работой и контролировать?! Это кажется противоестественным для гуннов, какими мы их знаем из сочинений их европейских и китайских современников.

Китайские послы и торговцы многократно посещали гуннские земли, но по загадочной причине не обнаруживали у гуннов ни большого числа надсмотрщиков, ни большого числа рабов-соплеменников. Что же, сразу по возвращении из гуннских земель их посещала амнезия? Странно, но китайские хронисты, называя порой гигантское количество угнанных соплеменников, совершенно ничего не знают о столь значительной китайской диаспоре в стране гуннов. Создается ощущение, будто китайские рабы вопреки всем законам физики растворялись в воздухе, лишь только пересекали китайскую границу.

Для того, чтобы объяснить эти противоречия, историки предположили, что гуннскими рабами были земледельческие народы — все те же жуны и дунху. Мол, гунны, не имея возможности контролировать такое количество рабов, стали селить их на дальних северных окраинах своей страны, чтобы они занимались там земледелием. Историки называют это устойчивым выражением «сажать на землю». Это действительно практиковалось, например, в Римской империи, когда императоры стали понимать, что государство не справляется с большим количеством обращенных в рабство в длительных войнах людей. Им возвращали личную свободу и право иметь личное имущество. Этих людей, формально уже свободных, «сажали на землю» бывшего рабовладельца с тем, что они обязаны были отдавать хозяину земли значительную часть своего урожая.

Китайские императоры практиковали нечто подобное при перемещениях населения непокорных провинций в другие регионы страны. Да и сами лично свободные китайские общинники были четко привязаны к своей деревне, а беглецов казнили помногу и со вкусом, чтобы другим было неповадно.

Но практиковалось ли нечто подобное у гуннов?

Сведения о наличии земледелия у жунов и дунху в китайских источниках весьма противоречивы, над авторами хроник, видимо, довлеет авторитет предшественников, которые считали эти племена потомками земледельцев, переселившихся из долины Хуанхэ.

О жунах — одном из гуннских родов или же отдельном народе, говорилось выше. Что же касается дунху, то на самом деле это не единый народ или группа племен, а собирательное название всех племен, живших к востоку от долины Янцзы. Само слово «дунху» не указывает на этническую принадлежность, а дословно означает «восточные варвары». Китайцы не интересовались всеми народами окружавших их стран, в памяти китайских историков оставались лишь те из них, которые, подобно гуннам или маньчжурам, оставили неизгладимый след в их истории. Эти имели собственные названия, а все прочие обозначались по сторонам света.

В Древнем Китае (среднее течение Хуанхэ) словом «дунху» обозначали полудикие племена охотников и рыболовов, которые обитали в самом устье Хуанхэ и на прилегающих к устью побережьях. Когда же Поднебесная разрослась и вышла к Тихому океану, слово «дунху» было перенесено на обитавшие к северо-востоку от Китая народы. Эти народы были очень пестрыми и в этническом плане, и по образу жизни. Среди них были и земледельцы, и кочевники, родственные гуннам и монголам, и народы охотников и рыболовов побережья Шандуньского полуострова и залива Бохай. В последующие времена китайцы называли «дун-ху» даже подданных царства Коре (современная Корея).

Таким образом, как мы видим, к дунху нельзя отнести китайских рабов, якобы угнанных злыми гуннами, хотя среди дунху было немало беглецов из долины Хуанхэ, покидавших свои земли из-за непосильного гнета правителей провинций.

Известные по китайским гравюрам изображения жунов и дунху однозначно свидетельствуют, что они даже внешне не похожи на китайцев, а принадлежат к тому же антропологическому типу, что гунны и монголы. Археологи, раскапывавшие земледельческие поселения северных гуннских окраин, где якобы жили «посаженные на землю» китайские военнопленные, не нашли ничего китайского не только в облике их обитателей, но и в предметах быта. Обычно переселенцы стараются на новых землях подражать быту на прежней родине. Однако китайские изделия доходили сюда реже, чем до основной гуннской территории. Здесь было меньше подражаний китайским изделиям, и инвентарь (оружие, орудия труда, посуда), и постройки, найденные археологами, свидетельствуют о продолжении местных традиций.

Множество сведений о гуннах получают археологи и при раскопках могильников.

  

Женская серьга, найденная в гуннском захоронении в пойме р. Кумы

Так, любопытные загадки связаны с могильником близ Оглахты (Минусинская котловина). Он был расположен на берегу Енисея. Могилы не выделялись над уровнем земли курганами, и сам могильник был обнаружен случайно, благодаря тому, что обвалился потолок в одном из погребений. Стенки могильных камер были сложены срубом, перекрытым бревенчатым накатом. Покойников укладывали в вытянутом положении на спине, а под голову часто клали бревно. В таких могилах часты парные погребения покойников, а, значит, у обитавших здесь гуннов был обычай ритуального убийства жен после смерти мужчины. Но вот загадка — практически все черепа погребенных здесь трепанированы, а из черепа изъят головной мозг. Для чего гунны извлекали головной мозг у покойников, остается загадкой, мы можем лишь строить предположения. Может быть, по поверьям гуннов, магическая сила человека содержится как раз в головном мозгу, а значит, путем такой манипуляции гунны пытались обезопасить себя от превращения покойника в злого духа, который мог бы вредить соплеменникам? Но возможно, речь идет о более сложной системе верований и ритуалов, чем мы предполагаем? Ответить на эти и другие вопросы мы сегодня не можем. Интересно и другое — все тела, обнаруженные в этом могильнике, мумифицировались настолько хорошо, что, например, у одного из покойников хорошо сохранилась даже ступня. Поверх лиц покойных накладывали раскрашенные гипсовые маски неизвестного назначения. Такие посмертные маски широко известны в разных регионах земли, но что они означали для гуннов, неизвестно.

Практически на всех мужских и женских мумиях оглахтинского могильника есть косы. Такие же косы есть в ноинулинских княжеских погребениях^[30]. Кроме настоящих и накладных кос на мумиях вождей обнаружены и многочисленные накладные парики, представлявшие собой подношения подвластных вождю племен. Считалось, что при помощи таких кос умерший вождь из могилы мог управлять подвластными ему при жизни народами. Такие косы, сделанные из конских волос, позволяют утверждать, что обычай ношения париков связан с гуннским культом лошади. Надевая такие парики, гуннские вожди и воины уподобляли себя коню.

Лошадь вообще играла важную роль в жизни гуннов. Предполагалось, что на том свете гунну понадобится конь, поэтому любимого коня убивали и клали в могилу вместе с гунном. Однако со временем кони стали настолько ценны, что убивать их ради покойников стало непозволительной роскошью. Да и гибло гуннских всадников настолько много, что захоронение каждого из них с настоящим конем было бы слишком большой растратой. Поэтому настоящего коня в погребении заменили их каменные, деревянные или бронзовые изображения.

В гуннских погребениях находят много оружия (мечи, луки, стрелы, копья), самое загадочное из которых — гуннская булава, или пест. Гуннская булава представляла собой литую медную или бронзовую палицу длиной 30–36 см с утолщениями по краям. Китайские источники называли ее «чи» (фут, единица измерения, примерно равная китайской длине ноги взрослого человека), поскольку длина была примерно равна единице длины «чи». Согласно Сыма Цяню, это оружие скорее всего было ритуальным и предназначалось для убийства соплеменников, которые подняли оружие против своих. Такого рода преступления конечно же встречались в гуннском обществе, однако, скорее всего, они были не настолько часты, как об этом говорит Сыма Цянь, поэтому вполне возможно, что чи выполняло и другие ритуальные функции. Оно могло быть символом власти вождя или главы рода и использоваться и в других ритуалах. По своей форме чи напоминало фаллический символ и поэтому могло быть знаком власти мужчины, могло использоваться в свадебных обрядах, для оглушения скота и для многих других целей. Но это только предположение. Загадка остается неразгаданной до сих пор. Отметим, что гуннская булава во время похода Аттилы на Запад вполне могла быть позаимствована восточными славянами. А затем она превратилась в гетманскую булаву.

Друзья-враги Китая

Вполне возможно, что гуннская держава, представлявшая собой союз 24 племен и делившаяся на две части (восточную и западную), сложилась задолго до начала новой эры. Во всяком случае, к 822 г. до н. э. гунны были уже достаточно сильны — именно этим временем датируется их первый набег на Китай.

На рубеже VI и V вв. до н. э. Поднебесная вновь переживает целую серию гуннских нападений. Это связано с тем, что сам Китай был в то время охвачен междоусобной войной между несколькими небольшими княжествами. И пока те самозабвенно сражались друг с другом, кочевникам удалось добиться значительных побед: они смогли захватить

25 китайских городов-крепостей и обосноваться в них. В это время их влияние в Китае было столь велико, что правившая в одном из китайских государств принцесса Сюаньтайхэу вышла замуж за гуннского князя. Принцесса хотела заполучить на свою сторону мощную гуннскую конницу, при помощи которой мечтала покорить соседние государства. Частично это ей, конечно, удалось, она действительно расширила свои владения, но теперь в ее царстве жило много кочевников, чей образ жизни и быт отличался от быта китайцев долины Хуанхэ. В поступке Сюаньтайхэу проявляется одна любопытная особенность китайской политики в отношении кочевников, которая и в последующие времена причиняла стране немало неприятностей: китайские императоры и удельные князья будут использовать кочевников в междоусобных разборках, привлекая на свою сторону мобильную конницу кочевников, натравливая их на своих китайских противников. Когда же деньги в императорской казне заканчивались или же соседний император перекупал наемников, гунны нападали на своего прежнего благодетеля.

Сами гунны были сплоченным народом. Каждое гуннское племя владело собственной территорией, по которой оно и кочевало, переселяясь с зимних стоянок на летние в течение года в поисках лучших пастбищ, но три раза в год вожди племен съезжались вместе на совет. В эти дни они совершали жертвоприношения за весь гуннский народ, вершили суд, решали геополитические проблемы, объявляли войну или мир, а в случае смерти прежнего верховного вождя избирали нового. Такого верховного вождя в китайских хрониках именуют на китайский манер «шаньюй». Именно под таким титулом известны гуннские вожди в китаеведческой литературе, однако историки предполагают, что в действительности этот титул — «дзену», а «шаньюй» — это позднейшее искажение титула верховного князя.

Объединителем державы Хунну был дзену по имени Модэ. Странно, что историки не сохранили имен прежних гуннских вождей, которые опустошали Китай за более чем 600 лет до Модэ. Впрочем, после того — первого — прихода гуннов Поднебесная пережила длительный период войн и разрухи, и более древние исторические хроники могли просто погибнуть в пламени междоусобных войн. Да и кому в условиях практически непрекращающейся войны всех против всех нужны сведения о династиях, правивших соседним, пусть даже и опасным народом несколько сот лет назад?

История Модэ рассказывается в 110 главе «Исторических записок» Сыма Цяня^[31].

Отца Модэ по имени Тумань он также называет шаньюем, что, возможно, является ошибкой, ведь именно Модэ считается первым шаньюем гуннов. Но так или иначе, либо Модэ был первым известным верховным вождем (шаньюем) и объединителем гуннов, либо первым был его отец Тумань. О предшественниках Туманя (если таковые и были) история не сохранила никаких сведений. Впрочем, возможно, что в данном случае Сыма Цянь пытался скомпилировать несколько недошедших до нас источников. Согласно одному из таких источников, первым шаньюем гуннов был Модэ, согласно другому — Тумань. Также вполне вероятным представляется и то, что хронист произвольно скомпоновал двух исторических гуннов в образе правивших последовательно отца и сына. Можно даже предположить, что каждый из этих шаньюев правил в одной из частей гуннского государства (восточной или западной), и лишь позднейшая компиляция превратила их в династию. Но какая из версий является правильной, нам, к сожалению, неизвестно. Тем не менее, согласно «Шицзин», Тумань безуспешно пытался убить сына, послав к нему убийц, но когда Модэ выжил, победив в поединке несколько сильных воинов, отец, восхищенный храбростью сына, отдал под его командование тьму (десять тысяч) воинов^[32].

Из вверенных ему воинов царевич создал новую армию, правда обучал он своих солдат весьма своеобразно. Главным правилом стало беспрекословное повторение действий своего командира. Чтобы проверить своих солдат, царевич выстрелил в собственного великолепного коня. Тем, кто заколебался и отказался сделать то же, немедленно отрубили головы. Через какое-то время Модэ выстрелил в свою молодую красавицу-жену. И опять отказавшиеся последовать его примеру были казнены. Таким образом лишь самые верные воины остались с царевичем, и когда во время большой охоты Модэ выстрелил в своего отца, войско Модэ сделало то же самое — и его отец Тумань погиб, сплошь утыканный стрелами. Хронист утверждает, что это произошло в 209 г. до н. э.

  

Сыма Цянь (изображение из музея в Лушане), автор «Исторических записок»

С такого варварского, по мнению Сымы Цяня, поступка началась история гуннской династии. Хроники сохранили и другие странные поступки Модэ. Когда правитель соседнего народа дунху под угрозой войны потребовал от Модэ, чтобы тот отдал ему своего лучшего коня и любимую жену, Модэ, не возражая, согласился, объяснив это так: «К чему жалеть для соседей одну лошадь и одну женщину?» Но когда тот же правитель позарился на небольшой клочок гуннской земли, совершенно бесплодной и, по сути, никому не нужной, шаньюй пошел на дунху войной и одержал победу. Повод к войне, каким он описан у Сымы Цяня, выглядит до смешного недостоверным, потому что проблема земли для степняков была не настолько существенна, как для оседлых земледельцев. Действительно, Китай с давних пор страдал от перенаселенности, однако гунны вполне могли обойтись и без того клочка земли, о котором говорил Сыма Цянь. Поэтому слова Модэ: «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?», которые правитель гуннов якобы сказал перед тем, как выступить в поход, скорее всего, просто легенда. Да и порядки, установленные Модэ, были таковы, что ему не нужно было отчитываться ни перед кем. Именно Модэ объявил себя «сенгиром» (высочайшим правителем) гуннской державы, и когда он правил, у него не было конкурентов, а в стране — несогласных.

Сенгир был окружен почти божественным почетом и носил несколько пышных титулов, таких как «танкиркут»(«обладающий небесной благодатью») или же длинный и величественный титул «Рожденный небом и землей, поставленный солнцем и луной, хуннский великий сенгир». Сенгир был военным вождем, заключал мир и объявлял войну, подписывал договоры и единолично руководил внешней политикой государства, а также был первосвященником народа хунну.

Модэ, как первому сенгиру, приписывают создание изначального свода гуннских законов^[33]. В нем впервые появляется смертная казнь за такие ранее не считавшиеся серьезными проступки, как нарушение воинской дисциплины и уклонение от службы в армии — война становилась для гуннов все важнее и важнее.

Дальнейшие завоевания гуннов также касались соседних с Китаем, преимущественно кочевых, племен. Хунну подчинили себе юечжи и усуней на западе, племена лоуфань и байян на юге. Гуннские владения теперь охватывали империю Хань полукольцом. К тому же гунны завоевали земли, на которые претендовали китайские императоры. Война между хунну и Китаем стала неизбежной. Теперь могущественная империя не просто осталась без поддержки гуннской конницы, но гунны стали врагами Китая. Война закончилась в 188 г. до н. э. сокрушительным поражением ханьских войск: войско во главе с императором Гаоди попало в окружение у горы Байден. Лишь великодушие Модэ, вероятнее всего связанного с ханьской династией династическими узами, позволило императору спастись. По условиям заключенного вскоре мира Китай был обязан выплачивать гуннам ежегодную дань. Через некоторое время Модэ умер и гуннская держава вступила в полосу междуцарствия, в течение которого гунны не нападали на Китай, а ханьские императоры продолжали выплачивать гуннам дань. Мир нарушил в 123 г. до н. э. император Уди. Новая война протекала с переменным успехом: китайцы смогли вытеснить гуннов из (Эрдоса, но в 90 г. до н. э. у горы Яньшань потерпели сокрушительное поражение. Условия перемирия, продиктованные китайцам сенгиром по имени Хулагу, были еще более кабальными для Китая, но в Поднебесной больше не было боеспособной армии, и императоры были вынуждены согласиться на них.

Вскоре ситуация для китайцев изменилась к лучшему — в 59 г. до н. э. уже в гуннском государстве начался период междоусобиц, а в 51 г. до н. э. сенгир по имени Хуханье стал вассалом Китая.

Используя гуннов, китайцы в то же время ослабляли их. В 1 г. до н. э. китайский император принял в Виноградном дворце гуннского вождя (шаньюя) по имени Учжулю и пожаловал ему 370 одежд, 30 тыс. отрезов шелковых тканей с затканным узором, вышитых и простых, а также 30 тыс. мер шелковых охлопков. Эти подарки были платой за военные услуги войск гуннских князей и делались неоднократно. Но договорные отношения, которые установились у императоров китайских «борющихся царств», были вредны гуннам, богатые подношения за уничтожение непокорных китайских провинций развращали гуннов массовыми убийствами и роскошью платы за это. Вот как жаловался другому гуннскому шаньюю китайский перебежчик: «Численность гуннов не может сравниться с численностью ни одной из китайских провинций, но сила их в том, что их пища и одеяние отличны от китайских и они не зависят от Китая ни в пропитании, ни в одежде. Ныне же ты, шаньюй, изменяешь обычаям своего народа, ты стал носить китайские вещи. Если же Китай пошлет вам даже десятую долю своих вещей, то все до единого гунны будут на стороне императорского дома Хань. Получив из Китая шелковые и бумажные одежды, рвите их, бегайте в них по колючим растениям, покажите всем гуннам, что китайские одежды непрочны и уступают в прочности шерстяным и кожаным. Получив китайскую пищу — пренебрегайте ее, чтобы показать всем, что вы предпочитаете китайской еде сыр и молоко».

Но постепенно силы Китая иссякли, и поэтому в начале I в. нашей эры хунну вновь обрели независимость. Но уже в 48 г. восемь южно-гуннских родов вновь оказались под властью Китая. Так хунну разделились на южных и северных. Северные хунну тоже недолго оставались свободными. В 87–93 гг. они были завоеваны коалицией китайцев, уже известных нам сяньби и их соседей динлинов. Другие северные племена откочевали на запад, где смешалась с угорскими племенами Приуралья и Приволжья. Потомки именно этих хунну позже завоюют большую часть Европы.

Еще одна часть северных хунну осела в Семиречье и Тарбагатае (Восточный Казахстан) и основала свое государство — Юебань. Эта держава существовала до конца V в., пока ее не разрушили тюрки — телесские племена. Большая часть оставшихся среднеазиатских хунну в VI в. покорилась тюркам Западного каганата.

А вот южные хунну, пополнившись в начале III века своими северными соплеменниками — беженцами, причинили Китаю много неприятностей.

Китай в это время переживал не лучшие времена. На рубеже II–III вв. Китай оказался на грани катастрофы, хотя еще совсем недавно был неуязвим для внешних врагов. Народом управляли достаточно умные чиновники и ученые. Был заметен прогресс в ремеслах и торговле. Границы страны защищала профессиональная, хорошо обученная и хорошо вооруженная армия, состоявшая как из молодых солдат-китайцев, так и варварской конницы, в которую входили кочевые племена хуннов, кянов, сяньбийцев. Кроме того, население Китая насчитывало 50 млн крестьян, которые могли в случае необходимости составить мощное ополчение. И вот это незыблемое величие рухнуло. Началось все с того, что евнухи-министры поссорились с учеными-конфуцианцами. Это закончилось массовыми казнями и изгнаниями конфуцианцев и членов их семей. Возрадовавшиеся разгрому своих давних противников-конфуцианцев даосы возглавили восстание «желтых повязок». Восстание продолжалось 5 лет (184–189) и было потоплено в крови армией и ополчением. Солдаты, почувствовав, что они являются весомой силой в стране, перебили министров-евнухов и своих же командиров, оставшихся верными императору. Развернуться им не дало ополчение, блокировавшее восставшую армию в Чанъани. Начавшийся солдатский мятеж был подавлен лишь в 196 г. После поражения восставших в решающей битве император приказал казнить всех оставшихся в живых мятежников. На фоне солдатского восстания в 191 г. началась нескончаемая вражда провинциальных аристократических семей.

К 210 г. наиболее сильные аристократические роды объединились вокруг трех царств. На северо-востоке правил Цаоцао, арестовавший последнего императора Хань и правивший от его имени. Своим девизом он избрал слова «Время и Небо», символизировавшие в китайской культуре судьбу, и привлек под свои знамена искателей удачи — отважных и бессовестных людей, которые могли в его царстве быстро сделать карьеру и разбогатеть. В 220 г. его сын Цаопэй захватил власть и назвал свою династию Цао-вэй.

На юго-востоке полководец Сунь Цюань создал царство У, девизом которого стали слова «Земля и Удобство». И действительно, географическое положение его страны, прикрытой рекой Янцзы, было очень выгодным и в экономическом, и в военном отношении. Сунь Цюань и его преемники сделали ставку на конфуцианцев, но те лишь усиливали хаос в стране своими бесконечными дворцовыми интригами.

Третье царство (Шухань) образовали в Сычуани даосские вожди разгромленного движения «желтых повязок». Понимая, что обречены попасть под власть двух других государств, они договорились с полководцем Лю Бэем и его отрядом о борьбе с Цаоцао. Первоначально царство Шухань располагалось в междуречье Хань и Янцзы, но после поражения в нескольких битвах правители Шухань перебазировались в Сычуань — естественную крепость, окруженную горами. В Сычуане Лю Бэй был провозглашен императором, однако фактическим правителем Шуханя был даосский мудрец Чжугэлян. Девизом этого царства стали слова «Человечность и Дружба». В китайской историографии годы существования даосского царства не считаются удачными, а сама система правления даосов осуждается. Вместе с тем даосское царство просуществовало до 264 г., когда оно было завоевано, уже после смерти Чжугэля-на, войсками Цао-вэй, оккупировавшими Сычуань. Однако победа над Шухань не принесла счастья династии Цао-вэй. Внутренние склоки при дворе императоров Цао-вэй привели к серьезному конфликту, в котором безродные, но хорошо вооруженные солдаты победили благородных аристократов. А один из цаовэйских генералов по имени Сыма Янь в 265 г. низложил последнего императора Цао-вэй и провозгласил себя императором новой династии Цзинь. В 280 г. Сыма Янь практически без боя завоевал остатки распавшегося государства У Однако после таких длительных войн цветущая страна превратилась в пепелище.

Гунны, оставшиеся у Китайской стены, колебались вместе с китайским народом. Они приняли активное участие в восстании «желтых повязок», а затем, когда оно пошло на спад, — откололись от него, что и обусловило во многом крах восстания. Затем гунны примкнули к «солдатской» династии Цаоцао и снабдили ее в 203 г. отборными лошадьми для обновления кавалерии. В благодарность за помощь императоры Цао-вэй давали гуннам значительные привилегии. За ними были закреплены обширные пастбища, разделенные на пять уделов, во главе каждого из которых стоял потомок гуннских князей. И хотя при каждом таком князе состоял китайский чиновник-наблюдатель, отношения были весьма теплыми, а восстания вспыхивали лишь дважды: в 271 г. взбунтовался северный ша-ньюй Мэн. Однако он был убит наемным убийцей, и восстание таким образом было подавлено. А 20 лет спустя восстал гуннский шаньюй Хаосань, но и его восстание было подавлено в зародыше — его схватили и казнили свои же старейшины. Итак, хотя численность гуннов, обитавших в окрестностях Великой Китайской стены, составляла около 250 тыс. человек, ситуация была спокойной. До поры, до времени…

И вот гунны, объединившись с другими варварскими племенами, восстали. Гуннское восстание возглавил Лю Юань, внук предпоследнего шаньюя южных гуннов по имени Юйфуло. В 290 г. он был назначен главнокомандующим всех гуннов на территории Китая.

Лю Юань был провозглашен гуннами великим шаньюем, а затем, в 304 г. он принял на себя титул императора Китая (вана) и присвоил своей династии имя Хань, на том основании, что его прабабка по женской линии была ханьской принцессой. Враждовавшие между собой цзиньские принцы не смогли собрать армию для борьбы с самозванцем. А тем временем Лю

Юань сделал своей столицей Пиньян и, укрепившись там, в 310 г. официально принял императорский титул под именем Гао-цзу и объявил войну династии Цзинь. В результате нескольких побед над цзиньцами гунны овладели практически всем Северным Китаем вплоть до реки Хуай. Однако в том же году Лю Юань умер, оставив престол своему бездарному старшему сыну Люхо. Главной заботой нового императора стало устранение своего более талантливого и популярного брата Люцуна. Однако вскоре сам Люхо был убит. Вполне возможно, что эти внутригуннские склоки были инспирированы императорами Китая, не желавшими допустить возвышения гуннов. В 311 г. цзиньская империя, воспользовавшись сменой гуннского императора, напала на гуннов, но военные действия приняли неприятный для китайцев оборот и цзиньские войска были бесславно разбиты, а гунны под командованием Шилэ разграбили цзиньскую столицу Лоян и взяли в плен цзиньского императора Хуайди. Столица цзиньской империи перебазировалась в Чанъань, где был избран новый император Миньди. Однако через 5 лет гунны овладели и этим городом, а захваченный в плен Миньди после многочисленных издевательств и пыток был казнен. Тогда цзиньцы перенесли свою столицу в другой город — Цзянкан (ныне Нанкин).

В 318 г. умершему Люцуну наследовал его бездарный сын Люцань, но он вскоре был убит своим тестем китайцем Цзиньчжунем, истребившим также всех членов гуннской царской семьи. Цзинь-чжунь призвал на помощь цзиньские войска. Однако цзиньские войска то ли нарочно, то ли в силу непредвиденных обстоятельств медлили, и против Цзиньчжуня выступили гуннские армии под командованием Люяо и Шилэ. Видя, что цзиньская помощь опаздывает, приближенные Цзиньчжуня убили его и выдали гуннам его тело в надежде на снисхождение. В дальнейшем именно Люяо был провозглашен китайским императором, а основанная им династия получила название Ранней Чжао. В следующем году провозгласил себя императором другой гуннский военачальник Шилэ. Основанная им династия получила название Поздняя Чжао. В 319–321 гг. он вел тяжелую войну с цзиньским военачальником Цзути, которая закончилась со смертью Цзути. Всего через пару лет после окончания этой тяжелой войны военачальники Поздней Чжао Шишэн и Шиху напали на земли Ранней Чжао и завладели северной частью Хуайхэ и Шаньдуном, а к 329 г. войска Шилэ победили династию Ранняя Чжао, Люяо был пленен и убит, а его империя перестала существовать. Во время долгой и тяжелой болезни, поразившей Шилэ в 330 г. и закончившейся его смертью в 333 г., главным человеком при дворе стал начальник дворцовой стражи, названный брат Шилэ по имени Шиху. По смерти Шилэ он захватил власть и уничтожил семью покойного императора. Опасаясь оставаться в городе, где было много сторонников Шилэ, Шиху перенес столицу из Сянго в Е (Ечэн). Шиху был неплохим полководцем, так в 334–339 гг. он успешно отражал нападения Восточной Цзинь, однако войны с небольшим китайским царством Ранняя Лян и с сяньбинским государством Ранняя Янь были для него неудачными. При этом Шиху стал крайне мнителен и подозрителен, так он казнил своих сыновей Шисуя (337 г.) и Шиюаня (347 г.) по подозрению в заговоре против него. В 349 г. Шиху умирает от нервного истощения, а наследником становится его сын от дочери Люяо, мальчик по имени Шиши. Шицзунь, другой сын Шиху, собрал большое войско и привлек на свою сторону приемного сына Шиху, китайца Жаньминя, и пошел на Шиши. После победы Шицзуня юноша-император и его мать были казнены. Вскоре Жаньминь поссорился с Шицзунем и убил его, а затем возвел на престол нового императора — его брата Ши Цзяня. Однако в начале 350 г. китаец низложил и этого императора и провозгласил новым императором себя. Основанная им династия получила название Вэй, или Жаньвэй. Один из первых указов нового китайского императора предписывал убивать в пределах царства всех варваров, в результате чего только в столице было убито более 200 тыс. гуннов, в числе которых были и члены императорского рода Ши, а народ цзе был полностью истреблен. Однако уже через два года эта династия была уничтожена сяньбинцами.

И хотя период раздробленности в Китае продолжался еще несколько десятилетий, однако в это время гунны не играли большой роли в жизни страны, т. к. даже этнические гунны китаизировались, принимали китайские имена и становились китайцами в первом поколении.

Каменный дракон

С гуннами связана еще одна любопытная загадка. Дело в том, что многочисленным набегам гуннов на Китай должна была помешать Великая Китайская стена, однако гунны проходили «сквозь стену» практически беспрепятственно. Почему же «каменный дракон» не защищал своих хозяев?

Пожалуй, трудно найти человека, который никогда ничего не слышал о Великой Китайской стене. Как правило, каждая страна в массовом сознании ассоциируется с каким-то образом-символом. Великая стена является символом Китая как для самих китайцев, так и для иностранцев. У входа на отреставрированную часть Стены можно увидеть надпись: «Если ты не побывал на Великой Китайской стене, ты не настоящий китаец». И если подумать, это действительно так.

Великая стена не менее известна, чем Эйфелева башня. Однако, в отличие от Эйфелевой башни, образ которой не вызывает разночтений, мало кто представляет себе, что же такое на самом деле Великая Китайская стена (или вернее Стены, так как их несколько, но об этом позже).

Для начала немного истории. За всю историю Китая существовало три основных Стены, каждая протяженностью в 10 тыс. ли (5 тыс. км). Надо сказать, что это число (10 тыс.) имеет особое значение в китайской традиции. Связано это прежде всего с системой счета, принятой в Древнем Китае. Для 10000 существует особое название (Вань), которое близко по значению к русскому «тьма», т. е. «очень много».

В общей сложности строительство Стен заняло 2 тыс. лет (с VII в. до н. э. до XVII в. н. э.). Так появилась Великая Китайская стена длиною пять тысяч километров.

То, что Великая стена появилась именно в Китае, неслучайно. «Застенчивость» китайцев, их любовь к большим и маленьким стенам бросаются в глаза при первом же знакомстве с Поднебесной. Любое госучреждение, компания стремятся первым делом возвести вокруг своей территории внушительную ограду и выставить охрану. Традиционное китайское жилище — «сыхэюань», что можно перевести как «двор о четырех углах», непременно обнесено глухой кирпичной или глинобитной стеной, стороны которой одновременно служат и стенами внутренних помещений. Такой дом как бы обращен вовнутрь, к внутреннему дворику, где и проходит жизнь китайской семьи. Вход в сыхэюань для надежности охраняют каменные львы, отпугивающие нечисть, и опять-таки специальная стеночка — сразу за дверным проемом. Она же защищает обитателей от нескромных взглядов. Китайские государства начали обносить себя стенами еще со времен Конфуция, когда отдельные царства представляли собой скорее разросшиеся семейно-клановые поселения. Эти древние стены позволяли отгородить «все наше» от «соседского», «чужого». Но к строительству самого грандиозного фортификационного сооружения на Земле китайцы приступили, согласно официальной версии, для защиты от нападавших с севера кочевников, в частности, гуннов. Однако в последнее время возникло несколько гипотез о времени ее строительства.

Строительство первой Стены началось еще в VII в. до н. э. в период «Воюющих государств» (475–221 гг. до н. э.). Как уже говорилось, властители небольших царств Ци, Янь, Цинь, Чжао, Вэй, Хань и других начали строить укрепления вокруг своих территорий, в основном, в виде земляных валов с патрульной тропой наверху и сторожевых башен.

Первая Стена связана с именем знаменитого «объединителя земли китайской», императора Цинь Ши-Хуанди (династия Цинь). В 221 г. до н. э. он приказал соединить обращенные к гуннским степям участки о б ор онител ьных сооружений бывших царств Цинь, Янь и Чжао в единую линию. Стена должна была служить крайней северной линией возможной экспансии самих китайцев, она должна была предохранять подданных Срединной империи от перехода к полукочевому образу жизни, от слияния с варварами. Стена должна была четко зафиксировать границы китайской цивилизации, способствовать консолидации единой империи, только что составленной из ряда завоеванных царств. Сооружение Стены в условиях сверхцентрализованного государства быстро приобрело характер национальной программы. Для строительства новых участков и укрепления уже возведенных на необжитый север были согнаны сотни тысяч безжалостно оторванных от земли и семей крестьян, которых стерегли почти столь же многочисленные войска. Понятное дело, привлекали и заключенных — военнопленных, осужденных преступников, должников со всех концов империи.

В строительстве участвовала пятая часть тогдашнего населения страны, т. е. около миллиона человек. Немалую роль в постройке сыграли и ученые-конфуцианцы, которых Цинь Ши-Хуан-ди задумал извести на корню. Тысячи ученых, заклейменных и закованных в кандалы, обеспечили своевременное окончание работ. Этот китайский «Беломорканал» (Стена фактически построена на костях людей, которых согнали со всей страны) в свое время имел огромное военно-стратегическое значение. В народном же сознании эта «великая стройка» была «стеной плача». В одной старинной повести, которую знает каждый китайский школьник, рассказывается о любящей жене, которая — узнав о гибели мужа, потоком своих слез разрушила стену.

Возведение ударными темпами «первой очереди» величественного сооружения заняло около 7 лет, за это время на строительстве погибли около двух миллионов человек. Их тела были зарыты в основание земляного вала, облицованного серым обожженным кирпичом. С тех пор сохранились предания о душах несчастных строителей, которые продолжают бродить где-то поблизости.

Уже при Цинь Ши-Хуанди Стена протянулась на 5 с лишним тысяч километров и была названа «Вань ли чанчэн» — «Стена в 10 тысяч ли». Позже ее строительство продолжалось при разных китайских династиях.

Вторая Стена (династия Хань, 206 г. до н. э. — 220 г. н. э.) была построена в целях защиты от гуннов и прочих кочевников, которые совершали регулярные набеги на территорию Китая и порядком попортили Стену, сооруженную Цинь Ши-Хуанди. В период правления династии Хань Великая стена была серьезно укреплена и расширена на запад до Дуньхуана. Земляные валы на многих участках, особенно на наиболее угрожаемых в тот период — западных, обращенных к сегодняшним уйгурским территориям и Казахстану, были заменены каменными стенами (песчаник, гранит, известняк). Также была сооружена линия сторожевых башен, уходившая в глубь пустыни — для защиты торговых караванов.

На сооружение третьей Стены (династия Мин, 1368–1644) было направлено уже около 1 миллиона человек. На особенно важных участках трудолюбивые китайцы не ограничивались постройкой одной Стены, в отдельных местах их количество достигало десяти. В эту эпоху основными строительными материалами были кирпич и каменные блоки, делавшие конструкцию более надежной.

Последние крупные работы по обновлению Стены проводились при династии Мин, правители которой были одержимы идеей государственного величия и не жалели сил и средств на его внешние проявления. Династия Мин перестроила большую часть Стены. Гранитные фундаменты эпохи Хань были, однако, сохранены. В отличие от Хань, императоры Мин были больше озабочены северо-восточным участком, прикрывавшим Пекин от монголов и маньчжур. При постройке основное внимание уделялось тому, чтобы каждая из башен Стены находилась в зоне видимости двух соседних. Сообщения передавались с помощью дымовых сигналов или барабанного боя. Кроме того, на всем протяжении от Стены до центрального города, на расстоянии одного конного перехода друг от друга, располагались небольшие опорные пункты, на которых гонец со срочными известиями мог поменять коня. В XVI в. на укреплениях Стены появились пушки.

Те участки Великой стены, которые сохранились до нашего времени, были построены в основном именно при династии Мин. За время правления этой династии Стена протянулась с востока на запад от заставы Шанхайгуань на берегу Бохайского залива Желтого моря до заставы Юймэньгуань на стыке современных провинций Ганьсу и Синь-цзян-Уйгурского автономного района. По мнению экспертов, в эпоху Мин приблизительная протяженность Стены со всеми фрагментами и ответвлениями составила 6,5 тыс. километров. Средняя высота сохранившихся участков Стены достигает 7–8 м, ширина — до 5 м.

Характерно, что Стену строили только императоры «народных» династий, происходившие из этнических китайцев. Императоры из варваров, вроде Тан, Юань или Цзинь, не обращали на Стену никакого внимания. Мин, вложившая больше других труда в это сооружение, была как бы трижды «народной» династией: не просто китайской, а еще и происходила от вождя крестьянского восстания, к тому же свергнувшего монгольских завоевателей в 1368 году.

После завоевания Китая маньчжурами в 1644 г. и воцарения маньчжурской династии Цин (Цзинь) границы владений пекинских властителей отодвинулись на тысячу километров к северу и включили в себя именно те территории, откуда исходила угроза, против которой строили Стену. Цин, последняя императорская династия (1644–1911), завоевав Китай, отнеслась к Стене с пренебрежением. За три века правления Цин Великая стена почти разрушилась под воздействием времени. Лишь небольшой ее участок около Пекина поддерживался в порядке — он служил своего рода «воротами в столицу». Стена стала практически не нужна, ее забросили и не обращали внимания до начала XX века, когда любознательные европейцы заинтересовались этим сооружением как туристским аттракционом.

В 1984 г. стартовала программа по реставрации Великой Китайской стены, финансируемая из средств китайских и зарубежных компаний, а также частных лиц.

И сегодня Стена сохранилась в той или иной степени на всем своем протяжении. Крепости, форты и сигнальные башни по большей части срыты, а вот собственно стена и ее сторожевые башни стоят, лишь слегка тронутые временем, — в основном пострадали и обрушились зубцы. Сохранившиеся участки эпохи Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.), в основном в западных пустынях, разрушены сильнее и выглядят скорее, как руины, чем как стены. Однако большая часть Стены и, в частности, весь тысячекилометровый восточный участок были, как уже сообщалось, основательно перестроены и поддерживались в порядке в эпоху Мин (1368–1644), а потому находятся в хорошем состоянии.

Несколько участков, наиболее удобно расположенных для туристов из Пекина или Тяньцзина, были отреставрированы еще в 1960-1990-е годы XX века, после включения Великой Китайской стены в списки китайских национальных памятников (1962) и Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО (1987). Реставрация заключалась в основном в восстановлении обрушенных зубцов и внутрибашенных перекрытий.

Долгое время считалось, что Стена — единственное заметное невооруженным глазом из космоса искусственное сооружение на планете. Это в немалой степени способствовало поддержанию национальной гордости китайцев. Но, вопреки распространенному заблуждению, из космоса Стена не видна, хотя на спутниковых фотографиях ее, разумеется, видно. Глубокое разочарование наступило после полета китайских космонавтов. Первый из них, Ян Ливэй, а также двое его товарищей — Фэй Цзюньлун и Не Хайшэн — по возвращении на Землю заявили, что без специальных оптических приборов Стена с орбиты «не видна». Власти поспешили разъяснить, что данный вопрос очень сложен и выяснение истины требует полетов многих космонавтов.

«У нас есть объективные данные, позволяющие утверждать обратное», — сказал один из чиновников, напомнив, что американский астронавт Юджин Сернан, последний из побывавших на Луне в ходе миссии «Аполлон-17», настаивал, что видел Великую Китайскую стену с поверхности нашего естественного спутника. Астронавт китайского происхождения Лерой Чао, побывавший на МКС несколько лет назад, даже представил снимок участка Стены, хотя некоторые эксперты говорят, что это отрезок шоссейной дороги.

По поводу возраста Великой Китайской стены есть и альтернативные мнения. Так академик Анатолий Фоменко считает, что ее построили между 1650-м и 1689 г. для обозначения границы между Китаем и Россией по Нерчинскому договору. Но некоторые пошли дальше: писатель Александр Бушков в своей книге «Россия, которой не было» (2002) настаивает на том, что Великая Китайская стена построена во времена Мао Цзэдуна, то есть в 50-70-е годы XX века.

Одно из наиболее распространенных сомнений, касающихся Стены, — это сомнение в целесообразности такого сооружения. «В самом деле, — рассуждают сомневающиеся, — стену длиной в тысячи и даже в сотни километров невозможно оборонять, большая орда кочевников за один день пробьет брешь, достаточную для прохода войска, и никто не в состоянии будет этому помешать. А мелкие группы степных налетчиков и грабителей попросту перелезут через стену». На самом деле собственно Стена — лишь часть грандиозного оборонительного сооружения на границе между сельскохозяйственной цивилизацией и кочевнической степью. Иероглифы «чан» и «чэн» (японское чтение «те» и «дзе»), образующие название Великой стены по-китайски и по-японски, означают вовсе не «великая стена», а «длинное укрепление» — разница заметна, не правда ли?

Можно выделить четыре основных компонента чан-чэн: форты и крепости при перевалах; цепь сторожевых башен; тыловые гарнизоны и сеть сигнальных башен; собственно стена, соединявшая сторожевые башни в единую линию.

Форты и крепости при перевалах охраняли основные дороги, ведущие в Поднебесную, самые опасные направления — от запирающего Великий шелковый путь форта Цзиаюгуань на западе до приморского перевала Шанхайгуань на востоке.

Цепь сторожевых башен, протянувшаяся на 5660 км, служила для наблюдения за приграничьем. Каждая башня имела, как правило, два уровня: верхний служил наблюдательной площадкой, а на первом этаже отдыхали сменившиеся с поста воины. В эпоху Мин гарнизон башни составлял 16 человек (караульная, бодрствующая и отдыхающая пятерки и начальник), сменявшиеся каждые три месяца на свежих людей из тылового гарнизона.

Тыловые гарнизоны располагались на значительном удалении от цепи сторожевых башен (до ста километров). Немедленно по получении сигнала тревоги с одного из перевалов или со сторожевых башен войско выступало для прикрытия угрожаемого направления. Сигнал проходил сто километров в течение часа благодаря системе сигнальных (или телеграфных) башен, на вершине которых разжигались костры. Манипулируя дымом или прикрывая в темное время суток пламя тряпкой, «телеграфисты» сигнальных башен были способны передавать простые сигналы, сообщающие направление и величину угрозы.

Собственно Стена служила для патрулирования границы и надежно перекрывала миллионы горных троп. Приподнятая над самыми крутыми гребнями на высоту до 14 м, эта «патрульная тропа» обеспечивала хороший обзор и позволяла китайцам спокойно обрабатывать поля непосредственно в приграничной зоне. Для лучшего выполнения патрульной функции Стена (может, правильнее сказать «дорога») прокладывалась в основном по гребням горных хребтов. В этих местах она, кстати, никакой другой функции выполнять и не могла. Разные участки стены были построены для пешего и для конного патрулирования. Некоторые участки вблизи Пекина, например бадалинский участок шириною до 5 м, были достаточно широки для переброски подкреплений от одного форта к другому.

Гений и размах китайских фортификаторов вызывают восхищение. Только предательство могло преодолеть Стену (и делало это несколько раз). В эпоху холодного оружия сооружения Великой

Китайской стены надежно защищали торговые пути, обеспечивали быструю концентрацию армии против вторгающихся захватчиков и охраняли труд крестьян в приграничье от набегов мелких групп кочевников. Хотя последняя фортификационная задача в настоящее время считается невыполнимой. Пресс-службы в зонах различных приграничных военных действий (афгано-пакистанская граница во время афганской войны и чеченский участок грузинской границы во время второй чеченской войны, ирако-турецкая граница во время курдского восстания, кашмирский участок индо-пакистанской границы и прочих) скорбно заявляют, что «тысячи горных троп невозможно перекрыть». А вот китайцы перекрыли не то что тысячи, а миллионы горных троп! Правда, для этого пришлось построить «стену» — приподнятую патрульную тропу прямо по гребням горных хребтов. Эта решительность и сосредоточенность на достижении цели достойны восхищения.

Все сказанное выше, однако, дает очень малое представление о том, что же такое Стена с, если можно так сказать, эстетической точки зрения. Прежде всего нужно отметить глагол, который употребляют китайцы для обозначения поездки на Стену. По-китайски он произносится как «па» и означает примерно то же, что английское «to climb», то есть «подниматься», «восходить», «карабкаться» и тому подобное. Надо сказать, что поездка на Стену действительно подразумевает именно вышеназванные действия. Сама Стена состоит из огромного количества ступеней, которые поднимаются или опускаются (почему-то очень редко) в соответствии с особенностями рельефа. Таким образом вы ползете вверх от башни к башне, напрягая последние силы, судорожно вдыхая горный воздух. Если это зима, то ступеньки к тому же покрыты тонким слоем льда, что делает подъем особенно увлекательным. А когда вы останавливаетесь передохнуть, какой-нибудь сухопарый китаец (на вид лет 60–70), которого вы вначале вообще не рассматривали в качестве конкурента, бодрым шагом преодолевая ступеньку за ступенькой, оставляет вас далеко позади. Особенность подъема на Стену (в отличие от восхождения на гору, а многие горы в Китае также «ступенчатые») состоит в отсутствии вершины, которую необходимо покорить. Башня вырастает за башней, одна ступенька сменяет другую, чем выше вы забираетесь, тем меньше людей вокруг, тем горный воздух более пьянящий, и прочие непременные атрибуты горной романтики все романтичнее.

Основной участок Великой Китайской стены повторяет силуэт гор, подчеркивая выразительность рельефа ландшафта. Китайцам с их «историко-поэтическим» воображением Стена напоминает летящего величественного дракона, что способствовало превращению этого сооружения в национальный символ. Ныне он украшает все что угодно — от космических ракет и автомобилей до гостиниц и свиной тушенки с тем же гордым названием — «Великая стена».

В древности Стена действительно являлась серьезным препятствием на пути всякого, кто пытался попасть в Срединное государство. Единственный путь внутрь вел через специальные пропускные пункты, которые наглухо закрывались на ночь (ночью их нельзя было открывать ни под каким видом, один раз пришлось подождать до утра даже китайскому императору). Для того чтобы быть пропущенным за Стену, путешественник должен был получить разрешение у вышестоящих органов. Для этого он подавал своеобразную таможенную декларацию на рассмотрение главы гарнизона, который, после соответствующей проверки, переправлял его своим непосредственным начальникам в центр. До получения разрешения центральных органов власти никто не имел права проникнуть внутрь, поэтому территория вокруг пропускного пункта была заполнена шатрами и палатками торговцев, ждущих разрешения на въезд (иногда ожидание затягивалось не на один месяц).

Но вернемся в наши дни. Вокруг Пекина находятся несколько участков Стены, доступных для туристов. Наиболее интересен неотреставрированный участок Сыматай. Справедливости ради стоит отметить, что отреставрированные и свежевыкрашенные части Стены производят гнетущее впечатление киношной декорации (как всякий новодел), и как-то не верится, что все это стоит здесь уже не одну тысячу лет. Но, несмотря на споры, сами китайцы и миллионы иностранных туристов продолжают паломничество к этому грандиозному объекту. Правда, Стена, выдержавшая набеги многочисленных кочевников, не может устоять перед армией туристов и хозяйственной деятельностью человека. «Самая большая угроза Стене — отсутствие чувства обеспокоенности по поводу ее сохранности у окружающих», — говорит генеральный секретарь Общества защиты Великой Китайской стены Дуняохуэй. Государство, по его словам, выделяет недостаточно субсидий на охрану и поддержание ее былого величия.

С декабря 2006 года вступили в силу специальные правила, касающиеся охраны Стены. Так, категорически запрещается уносить кирпичи, камни и даже горсть земли. Под угрозой крупного штрафа возбраняется оставлять на древнем сооружении любые надписи и рисунки. Не разрешается также возводить постройки и устанавливать оборудование, не имеющее отношения к сохранению национальной святыни. По Стене нельзя ездить на мотоциклах и велосипедах, устраивать презентации, выставки и цирковые представления. Виновные в нарушении этих запретов могут быть оштрафованы на сумму до 50 тыс. юаней (6,4 тыс. долларов) для отдельных лиц и до 500 тыс. юаней — для организаций.

Говорят, уже есть первая «жертва» этих мер — строительная компания в автономном районе Внутренняя Монголия. Прокладывая шоссе местного значения, строители, недолго думая, разрушили стометровый участок величественного сооружения, использовав древние кирпичи на. отсыпку дорожного полотна. Компания была оштрафована на максимальные 500 тыс. юаней.

Однако главная, наверное, загадка Великой Китайской стены состоит в том, зачем была нужна такая стена, если кочевники многократно преодолевали ее. На рубеже эр это несколько раз проделывали гунны, затем — монголы, а после них — маньчжуры. А может, действительно Стену начали возводить лишь в последние сто лет?

Итак, как мы говорили, считается, что основная часть Стены была построена при Цинь Ши-Хуанди. Но сегодня некоторые исследователи сомневаются в этом. Действительно, была ли возможна постройка столь грандиозного сооружения при том уровне строительной техники и той численности населения Китая? Есть историки, которые отвечают на этот вопрос отрицательно, ссылаясь на то, что кроме Стены у Цинь Ши-Хуанди был и другой грандиозный проект — терракотовая армия. Она была обнаружена простым китайским крестьянином в процессе самых обычных сельскохозяйственных работ — земля просела и в образовавшейся яме показалась голова глиняного, усатого, с волосами, завязанными в высокий узел на затылке, человека. Увидевший статую местный учитель догадался вызвать археологов. Из земли вытащили полную статую древнего глиняного воина, облаченного в старинные доспехи и вооруженного копьем с бронзовым наконечником. Начавшиеся в 1974 г. раскопки привели к удивительному открытию — на обширном поле было открыто более 7 тыс. статуй. В этой армии, замершей стройными колоннами, все было, как в армии настоящей, все солдаты и даже боевые колесницы были выполнены в натуральную величину. Люди и кони были сделаны из обожженной глины, а сбруя, оружие и детали вооружения были настоящими.

Археологи быстро сообразили, что терракотовая армия служила для охраны погребения императора Цинь Ши-Хуанди, останки которого покоятся в близлежащем холме. Следующий сезон раскопок открыл величественную гробницу императора.

Цинь Ши-Хуанди прожил долгую жизнь. В 13 лет он стал правителем в одном из мелких китайских государств. Долгие годы он воевал с соседними царствами, интриговал и лишь к концу своей жизни стал правителем объединенного Китая. Все силы его страны и покоренных им земель, считают некоторые исследователи, были направлены на нужды нападения, вся экономика была ориентирована на наступательные цели. Были ли в его государстве силы для столь масштабного оборонительного проекта? Неужели Стена действительно была построена при Ши-Хуанди? Ведь такое строительство потребовало пригнать на строительство Стены миллионы крестьян, которые, вместо того чтобы возделывать свои поля и снабжать страну зерном, занимались строительством, да и к тому же они ежедневно сами поглощали огромное количество пищи. Условия труда на строительстве были настолько тяжелыми (а это признают и сами китайские хронисты), что строители умирали тысячами, значит, целые районы могли обезлюдеть, а по дорогам Китая должны были бродить стаи людоловов, отлавливавших оставшихся в деревнях крестьян. А отсутствие крестьян приводило в свою очередь к голоду.

Историки-скептики утверждают, что даже простые арифметические действия показывают, что в результате строительства этой стены в стране должен был вспыхнуть голод и появиться его непременные спутники — эпидемии и мор. Сколько времени должно было продолжаться строительство Стены? Ведь император долгие годы воевал с соседними государствами, пока наконец не подчинил все китайские княжества. Это произошло, когда императору было более 40 лет. Времени на строительство оставалось не более 40 лет. Длина Стены, всех ее линий, учитывая дублирующие участки наиболее угрожаемых направлений, — 6350 км, следовательно, средняя скорость строительства должна была составлять более 130 км в год. Практически невероятно! И наконец, самый главный вопрос — какова была обстановка на северной границе Китая? Было ли там настолько спокойно, что можно было бы послать туда крестьян, не опасаясь, что кочевники придут и перебьют крестьян? Опять-таки ответить на этот вопрос весьма затруднительно. Да, гунны, поставлявшие коней и всадников в войско Цинь, были в дружественных отношениях с Китаем, но вряд ли они были бы обрадованы такой стройке, отрезавшей их от Китая. И чтобы окончательно развенчать «миф о строительстве Великой Китайской стены», скептики, в подтверждение своих сомнений, предлагают трезво взглянуть на главного героя этого строительства — императора Цинь Ши-Хуанди.

Став императором, он провел целый ряд реформ государственного управления. Многие из них действительно упорядочивали жизнь в государстве. Но самой главной заботой императора была вовсе не Стена или упорядочение жизни империи, его занимала лишь забота о личном бессмертии. Он приказал собрать по всей стране мудрецов, кто хоть что-то знал об эликсире бессмертия. Им были предоставлены лучшие условия работы. Шли годы, но таинственное лекарство получить не удавалось. В ярости император приказал казнить конфуцианцев и сжигать их книги, он даже отправил в ссылку своего будущего преемника Фусу за то, что тот осмелился протестовать против репрессий. А когда император понял, что все усилия тщетны и ему придется умереть, — для гробницы императора и была сделана терракотовая армия, предназначенная для того, чтобы охранять императора в загробном мире.

Итак, все эти известные деяния, совершенные во времена Цинь Ши-Хуанди, не оставляют места для строительства Стены. И скорее всего, утверждают скептики, она была построена в более поздние времена, а тогдашние императоры Китая, повинуясь старинной традиции «удревнения» своих приказов и решений, приписали ее возведение первому императору, правившему Китаем после долгого периода раздробленности.

Марко Поло и загадка Великой Китайской стены

С Великой Китайской стеной связана еще одна загадка истории — загадка путешествия Марко Поло и его родственников. И действительно, по их собственным словам, венецианские купцы Марко и его отец Николо в конце XIII в. н. э. исходили Китай вдоль и поперек и несколько раз проходили в тех местах, где должна была находиться Великая Китайская стена, но вот загадка — ни разу в своей книге Марко Поло не упоминает о таком сооружении. Может быть, Стену действительно построили намного позже, например, в Маньчжурское или Минское время, а придворные историки, повинуясь обычаю, отодвинули время ее создания, приписав «авторство» проекта великим императорам древности? В пользу этой гипотезы говорит вроде бы и то, что кочевники, вторгаясь в Китай, подозрительно легко проходили через те регионы, где им должна была преграждать путь Стена. Но тут в спор вступают снова другие историки-скептики. Однако, в отличие от скептиков, о которых говорилось в предыдущей главе, эти сомневаются не в том, что Великая Китайская стена в тот период существовала, а в том, что Марко Поло и его спутники побывали в Китае. Возможно, знаменитые венецианцы просто не смогли (или не захотели) попасть в Китай, а написали свою «Книгу о разнообразии мира» где-нибудь в Центральной Азии, Персии или Афганистане, пользуясь сведениями, полученными от купцов, ходивших в Китай, а потому, даже если они и слышали о Стене, то предпочли не упоминать о ней, как о вымышленном и явно недостоверном факте. Да и вообще, кто создал загадочную «Книгу о разнообразии мира», ведь написана она была на старофранцузском языке, а знавший несколько десятков восточных языков венецианец Марко Поло разговаривал на венецианском диалекте староитальянского языка и, по всей видимости, писать и читать на европейских языках не умел, что, кстати, весьма странно для средневекового купца, а тем более для купца столь высокого ранга из знаменитого торгового города. А кроме того, ни один из исторических документов XIII в. вообще не знает о существовании купцов по фамилии Поло. Однако обо всем по порядку.

Первые контакты между Китаем и странами Средиземноморья установились не позднее I в. до н. э., когда в произведениях римских писателей появляются первые упоминания о шелковых тканях, доставляемых из загадочной страны (по другим сведениям — города) Сера. Согласно некоторым источникам, в 166 г. уже нашей эры римский император Марк Аврелий Антонин (161–180) отправил в загадочную страну Сера посольство. Впрочем, по мнению ряда авторитетных историков, такое посольство исторически невозможно, кроме всего прочего свидетельства об этом посольстве в римских источниках отсутствуют, а выдвинутая гипотеза базируется на свидетельстве намного более поздних китайских хронистов, которые писали: «В 166 г. н. э. дациньский правитель Антунь отправил посланника, который вступил в Китай через Жинань (Аннам). Он преподнес двору слоновые бивни, рога носорога и черепашьи панцири. Впервые это сообщение открыто в архивах двора лишь сейчас. А то, что в числе даров нет драгоценностей, это произошло потому, что их опустил автор заметки». Действительно, перечень даров не свидетельствует о римском происхождении посла и можно предположить, что загадочная страна Дацинь — это вовсе не Римская империя, а одно из значительно более близких к Китаю государств Индии или Индокитая, да и совпадение имени дациньского правителя с именем одного из римских императоров может быть случайно.

Несмотря на то, что ко времени Марка Аврелия Антонина уже сформировался сухопутный торговый путь между Китаем и Средиземноморьем, известный как Великий шелковый путь, прямые контакты между этими двумя регионами были весьма затруднены. Виноваты в этом были, безусловно, купцы, сохранявшие в строгой тайне маршруты своих путешествий. Из опасения, что их могут обойти конкуренты, они не выдавали своих маршрутов, и получалось, что каждый купец хорошо знал лишь небольшой участок Великого шелкового пути. Кроме того, каждый город, охраняя секреты своих купцов, старался не пропускать дальше купцов из соседних городов и дальних провинций. Правителям городов было выгодно, чтобы купцы соседних городов продавали свои товары на их рынке следующим перекупщикам, а не везли свои товары в дальние земли транзитом. Зачастую транзит и даже вывоз определенных товаров правители городов облагали высокими пошлинами.

Ситуация изменилась к лучшему после арабских завоеваний. Арабские купцы освоили практически весь Индийский океан, они доходили в своих плаваниях до портов Ганьпу и Ханчжоу в Южном Китае, достигли Мозамбика и Мадагаскара. Арабские историки и географы на основе рассказов купцов составили подробные карты и описания многих регионов земли от Марокко до Филиппин и от Мадагаскара до Скандинавии и Новгорода. Однако европейцы вплоть до XIII в. по-прежнему ничего не знали о Китае. Скудные сведения, которые они могли почерпнуть у таких энциклопедистов, как Гай Юлий Солин или Исидор Севильский, были настолько фантастичны, что даже в то время в них почти не верили. И вправду, можно ли верить свидетельствам Исидора о том, что где-то далеко на востоке живут люди с песьими головами, которые не говорят, а лают. Скорее всего в этой загадочной легенде есть какое-то рациональное зерно — древние путешественники, а возможно даже послы

Марка Аврелия, пытаясь объяснить, на что похож китайский язык, уподобили его лаю собак, а позднейшие интерпретаторы, не разобравшись, о чем идет речь, переврали изначальное сообщение, исказив его до неузнаваемости и придав ему столь неправдоподобный вид. Возможно даже, что это было сделано купцами Великого шелкового пути сознательно, чтобы отвратить купцов-конкурентов от путешествий в далекие восточные страны. Купцам вообще было свойственно преувеличивать опасности своей части пути, таким образом они отпугивали конкурентов от повторения их путешествия.

Ситуация для европейских купцов изменилась к лучшему, как ни странно, благодаря монголо-татарам. Благодаря тому, что они покорили огромные территории от Карпат до Тихого океана, на всех этих землях установилась единая власть, и теперь купцы и торговцы могли достаточно спокойно перемещаться по Азии, имея охранные грамоты единого правителя, тогда как раньше для пересечения каждой границы требовалось разрешение правителя каждого небольшого государства на протяжении всего Великого шелкового пути. Первым путешественником, оставившим подробные записки о восточных странах, был францисканский монах Плано Карпини, отправившийся в столицу монголов Каракорум в 1245 г., т. е. всего через несколько лет после финального броска монголов «к последнему морю». В том же году, но совершенно иным путем в столицу монголов отправилась делегация доминиканских монахов. Записки, оставленные после этих путешествий, являются древнейшими из известных нам описаний Центральной Азии и Китая. Посольство доминиканцев, шедшее южным путем через Сирию, Ирак и Персию, закончилось в Хорезме. По причинам, не до конца понятным, ему не удалось достичь расположенной в Китае монгольской столицы Каракорума. А вот путешествие францисканцев было весьма удачным. Делегация во главе с Плано Карпини избрала северный путь. Они вышли из Лиона, перевалили через Альпы, пересекли Восточную Европу, вассальную Золотой Орде Русь и, спустившись в низовья Волги, достигли города Сарай, столицы золотоордынского Бату-хана. Бату предоставил монахам конвой до Каракорума. За Яиком послы впервые познакомились с народами, игравшими большую роль в Центральной Азии домонгольского времени, — канглами и каракитаями (киданями). А мы помним, как китаи-кидане и дали свое имя всему Китаю. Путешественники были приняты в ставке каракитаев на одной из степных рек, впадающих в озеро Алаколь, а оттуда отправились в Каракорум. Весь путь от Сарай-Бату до Каракорума занял всего-то 3,5 месяца.

Францисканцы попали в Каракорум в один из самых беспокойных периодов в его истории — здесь продолжалось длительное междуцарствие, которое началось после смерти Чингисхана. Как раз в то время, когда монахи прибыли в Каракорум, на трон взошел хан Гуюк, которому суждено было пробыть ханом не более 3 лет. Гуюк принял чужеземцев весьма любезно и разрешил им присутствовать на церемонии принятия присяги подвластных хану народов. Именно здесь послы папы Иннокентия IV впервые познакомились с китайцами. Впрочем, Карпини был не первым европейцем, увидевшим китайцев, присутствовал на этой церемонии и русский князь Ярослав Всеволодович. Карпини хорошо отзывался о добрых нравах китайцев и искусстве их ремесленников. Вскоре после Карпини, а точнее — в 1249 г. — Каракорум посетил посол французского короля Людовика IX Святого, францисканский монах Андрэ Лонжюмо. К сожалению, его отчет не сохранился, а известны лишь редкие упоминания о нем в записках Гийома Рубрука.

Вообще-то говоря, Рубрук был голландцем и носил другое имя и фамилию, а не то, под которыми вошел в историю. Его звали Виллем Рейсбрук, но он находился на французской службе, оттого и общепринятыми стали его искаженные имя и фамилия. Так будем называть его и мы. Рубрук был доверенным человеком Людовика Святого. Этот французский король активно участвовал в крестовых походах, за что и получил свое прозвище. Впрочем, активность Людовика не имела никаких последствий, и тогда, в 1253 г. он совершил неудачный крестовый поход в Египет. В этот момент Людовику и пришла в голову замечательная, как казалось ему, мысль, — заключить союз с монголами против мусульман и победить своих врагов руками монголов. С предложением о таком союзе и отплыл зимой 1253 г. из Акки (Северная Палестина) Гийом Рубрук. Второй целью Рубрука была задача установить контакты с загадочным царством пресвитера Иоанна. Дело в том, что в средневековой Европе получила распространение легенда о том, что будто бы где-то в Азии находится христианское королевство, которым правит царь и священник (пресвитер) Иоанн. Это загадочное королевство средневековые географы помещали то в Индии или Средней Азии, то в Восточном Китае или Сибири. Реальной подоплекой этой легенды был тот факт, что в XII в. христиане несторианского толка были активной группой среди каракитаев и когда каракитаям удалось в нескольких битвах разбить турок-сельджуков, весть об этой победе, дойдя до Палестины, обросла с легкой руки пересказчиков фантастическими подробностями, согласно которым загадочный царь Исаил, правитель христианского царства где-то в Азии, обладает огромным войском, которое может помочь единоверцам в Палестине. Вполне возможно, что царство пресвитера Иоанна придумали сами крестоносцы, чтобы при помощи этой легенды запугать своих мусульманских врагов в Палестине, а затем крестоносцы сами поверили в собственный вымысел. Кстати заметим, что монголы отличались удивительной для европейцев того времени веротерпимостью и в войске, и государственном аппарате монголов было довольно много христиан.

Возможно, что загадочное исчезновение Андрэ Лонжюмо как раз и связано с тем, что он, побывав в Средней Азии и Китае, убедился в отсутствии мифического царства пресвитера Иоанна, поэтому его политическая карьера прервалась, записи были уничтожены, а сам он был либо убит, либо сослан в далекий монастырь, подальше от мировой политики.

Европейские послы, видя своих единоверцев в рядах монголов, предполагали, что и сам монгольский хан склоняется к христианству, а уничтожение монголами сильных мусульманских государств в Средней Азии внушало крестоносцам надежду на то, что монголы-христиане смогут уговорить своего хана помочь единоверцам в Палестине. Христианкой, например, была сноха Чингисхана Соркуктани-беги — старшая жена хана Толуя, любимого четвертого сына Чинхисхана, и мать великих ханов Мункэ и Хубилая. Интересно, что в книге Марко Поло Соркуктани-беги называют племянницей пресвитера Иоанна. Ее третьим сыном от Толуя был Хулагу, хан, которому удалось завоевать Иран, Месопотамию и соседние с ними страны. Сам он не был христианином, но христианкой была его старшая жена Догуз-Хатун. По словам арабского хрониста Рашид-ад-дина, «Хулагу-хан уважал ее волю и оказывал христианам покровительство и благоволение и приказал построить во всех своих владениях церкви, а при ставке Догуз-Хатун постоянно разбивали походную церковь». В истории осталось и другое любопытное свидетельство. Армянский историк Вартан Аревелци рассказывал, что в 1264 г. Хулагу-хан признался, что был крещен во младенчестве. Так ли это, сказать трудно, поскольку уже 8 февраля следующего, 1265 г., Хулагу умрет, а его преемники примут ислам.

Но вернемся к Гийому Рубруку. Его путь был долог: он миновал Константинополь, Солдайю (нынешний город Судак, Крым, Украина), однако в Сарай-Бату он не вошел, а Бату принял его в своей временной ставке на берегу Волги. Более месяца монахи оставались при ставке Бату, пока тот кочевал в низовьях Волги. Причина такой задержки в пути не очень понятна — то ли хан не доверял зачастившим в его владения послам, то ли послы старались выведать у него, где же находится загадочное царство пресвитера Иоанна, но так или иначе в середине сентября они отправились на восток в Каракорум. Быть может, Гийом Рубрук выполнял секретную миссию при дворе хана? Ханский проводник заботился о том, чтобы послам давали хороших, выносливых лошадей, их меняли 2–3 раза в день. Особенно старательно подбирали коня для самого Рубрука, поскольку этот нищенствующий монах был очень толстым. Вряд ли ханские проводники морили послов голодом, но тем не менее в записках прожорливого монаха, привыкшего к королевским пиршествам, встречаются такие строки: «Как мы страдали от голода и жажды, холода и истощения, не поддается описанию. Только вечером бывал приличный ужин, а утром лишь пшено с молоком».

Их путь лежал через Яик, мимо Аральского моря и Сырдарьи, через Алатау в ставку нового монгольского хана Мункэ. В ставке французы встретили нескольких европейцев, парижанина, искусного ювелира и уроженку Лотарингии, захваченную монголами в плен в Венгрии и вышедшую замуж уже в Каракоруме за русского ремесленника. Столица монголов не произвела впечатления на монахов, ее укрепления состояли всего лишь из простого земляного вала, а дома удивляли простотой интерьера и внешнего вида. Поразила путешественников веротерпимость монголов: в их столице кроме «языческих» (буддийских) храмов располагались две мечети и одна христианская церковь. Брат Бартоломео, спутник Гийома, остался служить при этой церкви и дальше ничего о его судьбе неизвестно. Кстати, загадкой остается и дальнейшая судьба христиан в монгольской империи. Куда они делись? Путешественники XIII века доносят практически последние сведения о них. Но потом они бесследно исчезают. Согласно официальной историографии, их то ли насильственно обращают в ислам, то ли они делают это добровольно. Но вот загадка — во времена Ивана Грозного, как раз в те времена, когда Московское государство фактически вбирает в себя территорию Золотой и Сибирской Орды, в хрониках появляется довольно много татар-христиан. Уж не были ли они потомками христиан, живших в Каракоруме на границе Китая? Но почему-то русские летописи молчат о них.

Рубрук первым из европейцев получил сведения о Китае, который он называл Катаем. Эта страна, как утверждал он, прилегает на востоке к океану. Он первым верно предположил, что известные с античного времени «серы» и есть китайцы. А вот сведения о маньчжурах и корейцах, обитавших к северу от Китая, были не точны. Он предположил, что Маньчжурия и Каоли (точнее Коре, современная Корея) — это острова. Почему он принял расположенную между Китаем и Каракорумом Маньчжурию за остров, остается загадкой, а вот почему Корея стала островом можно объяснить: его информаторами были находившиеся при дворе монгольского хана китайцы, а основные контакты Китая с Кореей, как и с Японией, происходили по морю. Есть у Рубрука и упоминание о Великой Китайской стене, отсутствующие у Марко Поло.

На официальном приеме хан Мункэ принял письмо от Людовика Святого и вручил свое ответное письмо королю Франции. По традиции, свойственной всем восточным деспотам, Мункэ объявил себя владыкой мира и требовал, чтобы французский король присягнул ему на верность, если он хочет жить в мире с Мункэ. Так, во всяком случае, описывает переговоры сам Рубрук. Однако есть в его переговорах одна интересная загадка. Истинный предмет переговоров до сих пор неизвестен историкам. Но вот как развивались события дальше. Летом 1255 г. Рубрук покидает Каракорум и спешно возвращается в Европу. Проводники ведут его более быстрым путем, и уже к середине октября он оказывается в Сарай-Бату. Рубрук спешит, но целый месяц он проводит, кочуя вместе с ханом Б ату. Может быть, он пробует уговорить Б ату на поход на юг? Или же ждет новостей из Каракорума? Так или иначе, брат Гийом, покинув ставку Бату-хана, движется вдоль западного берега Каспия, через Дербентские ворота, Армянское нагорье и Эрзерум и наконец возвращается в Святую землю. Скорость, с которой Гийом двигался вдоль Каспия, весьма загадочна. Может быть, он нарушил обычаи татар и бежал от их гнева? Но нет, он торопился с радостной новостью. Ему удалось договориться с монголами, и он спешил сообщить своему королю, что уже весной следующего года монгольская орда хана Хулагу вторгнется в Иран с другого берега Каспия.

Хулагу, союзник Людовика Святого, захватит богатейшие города Ирана и Месопотамии и вплотную подойдет к Святой земле. Какова была бы дальнейшая история мира, если бы Хулагу соединился с крестоносцами, неизвестно, но вскоре после завоевания Месопотамии зимой 1264 г. Хулагу умрет при загадочных обстоятельствах. И вполне возможно, что его рывок на восток был результатом достигнутых в Каракоруме договоренностей.

И вот после успешной миссии Рубрука в отношениях между монголами и европейцами по загадочной причине наступает период охлаждения. Несколько десятков лет ни о Китае, ни о таинственном Каракоруме в Европу не поступает сведений.

А в 1295 г. в двери одного из венецианских купеческих домов постучали трое людей, одетых в восточные одежды. Их лица обветрились и обросли бородой. Далеко не сразу их признали родственники и знакомые, ведь они странствовали по свету почти 26 лет. Впрочем, так ли это было на самом деле, сказать трудно. Дело в том, что единственные сведения, которые мы знаем о самом Марко и его родственниках, мы можем почерпнуть только из книги под замысловатым названием «Книга о разнообразии мира». Написал ее не сам путешественник, как этого следовало ожидать, а его сокамерник по тюрьме. Практически все годы, прошедшие со времени первой публикации книги Марко Поло, а произошло это в 1447 г. в Нюрнберге, среди историков возникали сомнения в достоверности путешествий Марко и его отца и дяди. Интересно, что как раз серединой XV в. датируются первые достоверные упоминания Марко Поло в венецианских источниках, но к тому времени никого из потомков этого рода в живых уже не было. Не было и достоверных свидетельств, а лишь городские легенды и неясные предания о событиях полуторавековой давности. А ведь основная загадка «Книги о разнообразии мира» состоит не в том, что в ней написано, а в том, чего в ней нет. Нет в записках Марко Поло упоминаний о Великой Китайской стене.

Собственно, в «Книге о разнообразии мира» описаний путешествия, как таковых, нет. Из 232 глав книги путешествиям посвящен лишь краткий пролог (первые 19 глав) да некоторые смысловые вставки, объясняющие очевидцев перемещения по свету. Тогда как вся книга представляет собой набор описаний различных азиатских стран и городов, нравов и быта их жителей. По загадочным причинам история не сохранила нам никаких достоверных сведений о Марко и путешествовавших с ним дяде и отце. Нет в венецианских городских документах ни упоминания о такой купеческой семье, ни упоминаний о доме, где жили люди с такой фамилией. В силу скудости упоминаний в тексте «Книги» историки с большим трудом могут установить хотя бы приблизительный маршрут странствий этих путешественников во время их двукратного посещения Катая. До сих пор их маршруты точно не установлены, а предположения, выдвигаемые одними исследователями, как это часто бывает в истории, оспариваются другими.

Предположительно путь старших Поло был таков. Из Венеции они на торговом корабле, минуя Грецию и Константинополь, дошли до Солдайи. Оттуда по Дону они поднялись до Сарая, затем еще выше — до Укека и, немного не доходя до Болгар а, опустились к Яику. Пройдя между Каспием и Аралом, они вышли в долину реки Джон (ныне — Амударья, арабское название — Джейхун), посетили Бухару и Самарканд. Оттуда они пошли в долину реки Или, вдоль которой смогли проникнуть в Китайский (называемый еще Восточным) Туркестан. Их дальнейший путь, также весьма спорный, скорее всего прочего пролегал через крупные города того времени, такие, как Алмалык, Урумчи, Хами. От Хами братья Поло пошли на юг в оазис Шанчжоу (ныне — Дуньхуан, долина р. Сулэхэ). Именно здесь в древности соединялись две ветви Великого шелкового пути — северная, которой шли братья Поло, и южная (Таримская), шедшая через Кашгар и далее через богатые города Персии и Ближнего Востока. Именно здесь и обрывается более-менее достоверный маршрут старших Поло. Как именно они возвращались в Европу, неизвестно. Можно лишь предполагать два основных варианта их маршрута: по одной из ветвей Шелкового пути, но сказать что-то конкретное об их маршруте невозможно. Отметим, что остановились братья в таком месте, упомянув о котором, они вполне честно могли утверждать, что побывали в Китае — это Шанчжоу. И действительно, ряд исследователей предполагают, что путешественники не смогли проникнуть дальше на восток и описания стран, расположенных к востоку от Шанчжоу, были составлены ими не на основе собственных впечатлений, а по сообщениям побывавших там информаторов. Впрочем, даже если семье Поло удалось дойти только до Шанчжоу, это не умаляет их заслуг, ведь практически никто в то время не смог повторить их путь. Во всяком случае никаких подобных свидетельств, оставленных частными лицами, в то время не было или же они просто не дошли до нашего времени.

Второе путешествие старшие Поло совершили уже вместе с Марко, и именно благодаря ему мы узнали об этих странствиях. Их путь начался в городе Акка (Северная Палестина), где их встретил Марко. Морем они переправились в Аяс (в Малой Армении, ныне — Турция), оттуда они сухопутным путем поднялись на Армянское нагорье и, пройдя через Курдистан, спустились по Тигру, минуя Мосул и Багдад, дойдя до портового города Басры. Современный знаток географии, конечно, скажет, что им логичнее было бы идти напрямик из Палестины через Иордан, но политические реалии того времени были иными — государства крестоносцев вели в Палестине затяжные войны с окружавшими Святую землю мусульманскими королевствами, а потому идти в Басру прямиком было опасно — их могли принять за шпионов и казнить. Поэтому и пришлось семье Поло делать такой странный с точки зрения географии крюк. Дальнейший их путь из Басры неясен. Возможны несколько вариантов. Согласно первому, венецианцы пересекли Персию и достигли Тебриза на крайнем северо-западе этой страны, а оттуда опять-таки через всю страну спустились к Ормузу, что лежит у выхода из Персидского залива в Индийский океан. Другая версия утверждает, что они дошли из Басры до Ормуза на попутных судах. Первый маршрут кажется странным, поскольку им пришлось несколько раз пересекать персидские пустыни, но в «Книге» (глава 37) Марко пишет о «великом спуске», которым они шли в Ормуз из расположенного в горах над Ормузом Кермана. Похоже, что целью второго путешествия венецианцев был не Китай, а Индия. Однако до Индии они в этот раз дойти не смогли.

По свидетельству Марко, шедшие в Индию корабли, которые они видели в Ормузе, показались им очень ненадежными, и они не решились вступить на их борт. Впрочем, похоже, что купцов просто по какой-то причине не пустили на корабль. Может быть, виной этому стали религиозные проблемы — в Индии в то время мусульмане воевали с индийскими раджами, и ормузские власти не пустили путешественников, приняв их за шпионов. По той или по иной причине, но венецианцы были вынуждены вернуться в Керман, откуда их путь лежал через бесплодную пустыню Деште-Лут. Далее дорога привела путешественников в Кайен (ныне — Восточный Иран). Дальнейший их путь до Шибаргана (близ Балха, совр. Афганистан) также неясен. Более того, в описаниях Марко встречаются удивительные провалы, которые заставляют некоторых исследователей сомневаться в достоверности второго путешествия. Между Кайеном и Балхом были расположены такие крупные города, как Нишапур и Герат. Путешественники не могли пройти мимо них, а даже если они и были вынуждены скрываться, то не мог Марко не упомянуть о них. Как не мог он не упомянуть и о такой важной области Ирана, как Хорасан, крупнейшим центром которой был Нишапур. Итак, вновь в тексте путешествия встречается лакуна. И если в первом случае можно предположить, что отец и дядя Марко по какой-то причине не захотели рассказывать своему сыну и племяннику о пути из Шанчжоу или же Марко забыл об этом рассказе, как о не существенном, то почему Марко не помнит и о тех городах и землях, через которые он проходил сам, неизвестно.

От Балха путешественники пошли вдоль южных предгорий Гиндукуша в Бадахшан и Вахан (Южный Памир). Сделанное Марко Поло описание Памира настолько точно, что рассеивает все сомнения в том, что путешественники здесь были. Кроме того, оно было подтверждено лишь открытиями конца XIX — начала XX века, а значит, не могло быть позднейшей вставкой переписчиков и издателей. Оттуда маршрут венецианцев лежал в оазис Кашгар. Обогнув с юга пустыню Такла-Макан, они двигались от одного оазиса к другому вдоль предгорий Тибета и наконец достигли оазиса Шанчжоу, где уже побывали старшие Поло. По пути в Шанчжоу путешественники миновали город Лоб вблизи озера Лобнор. Ныне такой город неизвестен, и некоторые исследователи считают его выдумкой Марко Поло, однако первый из европейцев после Марко Поло, побывавший в районе озера Лобнор — Н. Пржевальский, — отмечал в своих записях, что видел в 1876 г. в нижнем течении впадающей в озеро Лобнор реки Черчен развалины старинного города, а от туземцев слышал о руинах двух других городов: одного — несколько выше по течению реки, другого — на берегу озера. А вся эта местность, как утверждал Пржевальский, называется Конешари, или Куняшаар, т. е. Старый город. Однако местные жители не могли вспомнить ни легенд, ни каких-то свидетельств о тех, кто жил в этих городах.

А вот дальнейший путь венецианцев, несмотря на то, что он хорошо описан в «Книге разнообразии мира», вызывает много вопросов и споров. Итак, их путь лежал через земли тибетского племени тангутов. Они поднялись вверх по р. Сулэхэ, а затем пошли вдоль северо-восточной окраины Тибетского нагорья в город Ганьчжоу (Чжанье, верховья р. Хэйхэ). Их путь много дней шел непосредственно вдоль западного рубежа Великой Китайской стены. И вот загадка: по непонятной причине Марко, в принципе человек очень наблюдательный и замечающий менее приметные вещи, вдруг не замечает Стены, вдоль которой шел. Объяснения этому странному факту может быть два. Первое — Марко Поло сам там не ходил (может быть, дожидался возвращения своих родственников в Шанчжоу?), второе — Стены во времена Марко Поло на том участке не было, а ее возвели намного позже, например в Минскую или в Маньчжур скую эпохи. Второе объяснение представляется в целом логичным, но Марко Поло, по его собственным словам, много лет прожил в Ханбалыке (совр. Пекин). Стена расположена совсем неподалеку от Пекина, но в рассказе и об этом регионе Марко по непонятной причине умалчивает о Стене. Столько лет Марко провел в Китае, и не верится, что ни один из расспрошенных им людей — монголов, китайцев, тибетцев или маньчжуров ни разу не упомянул о Стене. По сравнению с «исчезновением» Стены меркнет даже потерянный Хорасан. Объяснить пропуск Хорасана можно было бы ошибкой переписчика или сознательным утаиванием пути, чтобы создать трудности тем, кто захотел бы повторить его путь, но вот этот пробел весьма загадочен. Если Стены не было, то откуда тогда взялась Стена, о которой рассказывал Гийом Рубрук? Впрочем, если сам Марко Поло и не был в Китае, а ограничился посещением Шанчжоу или даже городов Восточной Персии, а вся его книга о восточных странах написана по сообщениям информаторов, то все равно странно, что ни один из них ни разу не упомянул о Стене. Может быть, Стена была, но она имела очень небольшую длину, этого было достаточно для того, чтобы о трудностях ее преодоления рассказывать иностранным послам, но при этом Стена не имела на самом деле никакого фортификационного значения? Может быть, захватившие Китай гунны или, что вероятнее, монголы, приказали разрушить ее, а восстановили Стену лишь при династии Мин? Но неужели никто из китайцев не шепнул на ухо чужеземцу: знаешь, мы были великой страной, у нас была Великая стена, но пришедшие с севера оккупанты приказали ее разрушить. Одни загадки, и, похоже, на них нет ответа. А каждая гипотеза порождает новые вопросы.

В Ганьчжоу венецианцы прожили целый год. И вновь загадка — что заставило их задержаться в этом городе? Сам Марко пишет об этом столь обтекаемо: «по делу о котором не стоит и говорить» (глава 12). Некоторые историки предполагают, что Марко в это время посетил основанный еще Чингисханом в 1220 г. Каракорум. Путь туда — в верховья притока Селенги Орхона — был не сложен и проторен ханскими сборщиками податей. Он проходил по долине реки Эдзин-Гол, затем через пустыню Гоби и восточные отроги Монгольского Алтая и Ханганского хребта. Однако возможны и другие, также вероятные предположения о задержке в пути — арест путешественников, болезнь одного или нескольких из них. А может быть, они пытались установить загадочное царство пресвитера Иоанна или же найти контакты с местными христианами? И опять путешественники задают историкам сложнейшие загадки. После годичной задержки путешественники по какой-то не совсем понятной причине не смогли продолжить свой путь на восток, а были вынуждены свернуть на юг в «Тангутскую большую область, в которой было много царств». Марко Поло особо отмечает тангутскую область Ергигул, которую некоторые считают районом озера Лобнор. А российский китаевед-монах Н. Я. Бичурин (Иакинф) вообще предполагал, что древние китайцы считали, что Хуанхэ вытекает из озера Лобнор, находящегося в области Ергигул (Эргюль), хотя в историческое время это не соответствовало действительности. Вряд ли возможно, чтобы Марко Поло настолько ошибся, тем более что другие местности и города в посещенной им тангутской местности он называет правильно — например, упоминает город Синин (известный также под именами Синги и Фингуи), расположенный на северо-восточной окраине Тибета на одном из верхних притоков Хуанхэ. Однако приведенная Бичуриным древняя легенда вероятно имеет под собой реальную почву. Вполне возможно, что несколько тысячелетий назад, когда климат в Центральной Азии был намного более влажный нежели сейчас, из озера Лобнор могла вытекать ныне высохшая река, впадавшая в Хуанхэ. Вероятность этого весьма высока, но возможно ли, чтобы память китайского народа простиралась настолько в глубь веков?

Из Синина Марко отправляется во временную ставку хана Хубилая, называемую то Клеменфу, то Чианду. Путь этот был достаточно долог, а упомянутые в тексте «Книги» названия городов, такие как Егрегая или Тендук, не поддаются отождествлению. Это тем более странно, что путь Марко лежал через густонаселенные районы среднего течения Хуанхэ. В этих краях много различных городов, но отождествить их с указанными венецианцем населенными пунктами не представляется возможным. Кстати, в этой своей поездке в ставку хана Марко должен был пересечь Великую Китайскую стену, но снова память подводит великого путешественника. Попав ко двору Хубилая, Марко поступает на службу к хану. Это довольно странно для нашего представления о монголах, но монголы, как мы уже говорили, веротерпимы, кроме того, по всей видимости, хан или ханские чиновники предположили, что человек, которому удалось пройти тысячи километров из западных стран, может быть полезен при дворе, возможно, что он обладает сверхчеловеческими способностями. А вот по возвращении путешественника в христианскую Европу служба у хана-язычника могла стать несмываемым пятном на биографии Марко. Можно даже предположить, что он попал под пристальное внимание церковных иерархов, и, возможно даже, что его пребывание в тюрьме по возвращении в Европу было связано с обвинениями в вероотступничестве. Но об этом мы расскажем ниже. Во время своей службы у хана Марко Поло должен был много раз и в разных местах пересечь Великую Китайскую стену, но и снова путешественник, повинуясь какому-то странному и загадочному обету, забывает упомянуть о ней.

В тексте «Книги» автор рассказывает о всего лишь двух таких поездках, причем обе начинались в Хан-балыке (Пекине).

В первый раз хан или какой-то крупный чиновник хана отправил его с не совсем понятными, но, вполне возможно, разведывательными целями в страну Манзи (Южный Китай), который оставался не зависимым от монголов. Этот путь пролегал через Хуанхэ, называемую Марко по-монгольски Караморан, затем вдоль Императорского канала, соединявшего Ханбалык с долиной р. Киан (Цзян, или Янцзы), где выращивали большую долю всего китайского зерна. Любопытно, что Марко, которому довелось повидать на своем веку много крупных рек, например По, Тигр, Шатт-эль-Араб, Инд, а возможно — Дунай и Нил, называет Янцзы величайшей рекой на свете. Проплывая мимо Кинсая (Ханчжоу), Марко остановился осмотреть этот красивейший город. И хотя автор преувеличивает его размеры, например, говорит, что в Кинсае есть 12 тыс. каменных мостов, многие европейцы XIV–XVI вв. верили описаниям Марко. За Кинсаем лежит горная страна Фуги (Фуцзян). Венецианец пересекает ее с севера на юг и достигает порта Цю-аньчжоу, который он на арабский манер именует Зайтон (арабск. Зейтун). Это название будет служить одним из значительных доказательств сторонников гипотезы о том, что Марко Поло никогда в Китае не был, а воспользовался при написании книги арабскими лоциями или же сведениями, полученными у арабских информаторов.

Второе путешествие, описанное в «Книге о разнообразии мира», — это путешествие в Тибет и, возможно, в Северную Индию. Историки до сих пор спорят, как далеко к югу прошел Марко Поло. Практически все исследователи единодушны в том, что он посетил Тибет и достиг Северной Бирмы, а вот смог ли он попасть в Северную Индию — этот вопрос до сих пор остается открытым. Путь Марко снова начался в Ханбалыке, путешественник пересек густонаселенный Катай (Северный Китай), затем переправился на другой берег Хуанхэ в ее большой излучине, где река резко меняет свое направление с южного на восточное, и вступил в западные провинции страны Манзи (Южный Китай), которые, по его словам, столь же густонаселены, как Катай, и столь же плодородны, как и долина р. Киан (Янцзы). В стране Манзи Марко описывает обширную равнину, пересекаемую большой рекой. В равнине историки без труда опознают Красный бассейн Сычуани, через который протекает р. Миньцзян (левый, северный приток Янцзы). Любопытно, что именно эту реку Марко со слов китайских проводников называет рекой Киан, хотя в действительности это лишь ее крупный приток. Смог ли Марко Поло пересечь все Тибетское нагорье, достоверно неизвестно. Если верить его свидетельствам, он достиг реки Бриус, которую некоторые считают верхним течением Янцзы, другие — Тангом или одним из притоков Иравади. В зависимости от того, какую реально существующую реку исследователи отождествляют с рекой Бриус, разнится и локализация двух посещенных Марко Поло областей — плодородной области Караджан и высокогорной и лесной Зардандан. Их соответственно размещают в Южном Китае (провинция Юньнань), в Северной Бирме или в индийских предгорьях Гималаев.

Из описаний окружающих Китай стран следует отметить расположенную к востоку от Китая загадочную страну Чипанго, или Джапанго. По свидетельству монголов, это была страна несметных сокровищ и всяческих диковинок. Эта страна надежно отождествляется исследователями с исторической Японией. Дело в том, что как раз во время пребывания Марко Поло в Китае хан Хубилай, покорив империю Каоли (Коре, Корею), готовился к высадке в Японии. По существовавшей в монгольской армии традиции покоренные страны должны были выставлять внушительный гарнизон. Но в 1274 г. монгольско-корейские войска остановил небольшой гарнизон на островах Цусима.

Следующая высадка монголо-корейского десанта произошла летом 1281 г. Снова с боями взяв Цусиму, флот подошел к берегам острова Кюсю и стал ожидать подхода основной ударной силы, скопившейся в устье Янцзы. Однако корейские отряды были сформированы настолько наспех, что на кораблях не было достаточного количества продовольствия. Не желая возвращаться в Корею и не дожидаясь подхода основных сил, 21 июня монголо-корейский флот вошел в бухту Хаката (остров Кюсю). В результате многодневных кровопролитных боев десантникам удалось захватить узкую береговую полосу на отмели Сига. Однако развивать наступление монголы уже не могли, зато перешли в наступление японцы, которые вынудили оккупантов отвести свои войска на корабли и тревожили стоявшие на рейде боевые корабли непрерывными набегами на лодках. Неудачной была и вторая попытка монголо-корейского десанта, состоявшаяся 30 июня. В довершение всех несчастий на корейских кораблях вспыхнула эпидемия, которая унесла 3 тыс. жизней и значительно ослабила здоровье и боевой дух остальных воинов. Оба монгольских флота объединились лишь 12 августа — теперь уже южно-китайский флот ожидал, пока на корейских кораблях закончится эпидемия.

И вот после трехдневной подготовки утром 15 августа объединенный монгольский десант высадился в прибрежное мелководье. Самураи вышли им навстречу. Завязавшийся упорный бой продолжался до самого вечера. Монголо-корейские войска стали теснить японцев, теперь спасти страну Чипанго могло только чудо. Император и жрецы склонились в молитве своим бесчисленным богам и духам. И чудо случилось. Над морем стали быстро сгущаться облака. Холодало. Надвигалась буря. Флот монголов был уничтожен, в этой буре погибло около половины монгольского 100-тысячного контингента десантников, так и не вступивших в бой. Наутро вышедшие из укрытий самураи без труда добили рассеянных по острову монгольских солдат. Эту бурю, спасшую загадочную страну Чипанго от монгольской агрессии, в Японии назвали «Божественный ветер» (камикадзе).

Вполне возможно, что Марко Поло или его родственники принимали участие в этих десантах, но о своем участии в столь неудачных экспедициях автор «Книги» решил благоразумно промолчать. Поездка Марко в Манзи, описанная в «Книге о разнообразии мира», вполне могла соответствовать подготовке к высадке в Чипанго. Но это, конечно, лишь предположения. Кстати, эта загадочная страна Чипанго приковывала к себе умы многих выдающих людей европейского Возрождения, с мыслями о сокровищах Чипанго отправлялся в свои плавания Христофор Колумб. И даже умирая, открыватель Америки был крайне огорчен тем, что не смог достичь Чипанго.

Согласно изложенной в «Книге о разнообразии мира» версии, Марко Поло стал просить хана отпустить его домой, и хан согласился. Марко и его родственники якобы предпочли китайские корабли арабским и пошли морем вокруг Юго-Восточной Азии в Басру. Вместе с Марко Поло на корабле плыла монгольская царевна Кочекин-хатун, которая имела важное поручение к правившему в Персии монгольскому хану, потомку Хулагу. Зачем было хану отпускать приглянувшегося ему и вполне исполнительного и смекалистого чиновника? Весьма вероятно, что все было немного не так, как о том рассказал Марко Поло. Скорее всего, хан послал Марко и его родственников в свите царевны в качестве переводчиков и доверенных лиц — к тому времени монголы стали постепенно забывать родной язык, особенно в таких регионах, как Китай и Персия, где местная культура была намного выше монгольской — а затем уже венецианцы, улучив момент, бежали со службы и добрались на родину.

Китайско-монгольский флот двинулся из «великой гавани Зайтон» через Южно-Китайское море, названное в «Книге» «Чинским» на основании того, что Чин — это второе название Южного Китая (страны Манзи). В пути Марко узнал о существовании Индонезийского архипелага, состоявшего, по словам информаторов, из 7448 островов, не то разбросанных в Чинском море, не то окаймляющих его с юга. Здесь он узнал и о зимних и летних ветрах, дующих в разных направлениях. Флотилия прошла мимо лесистой страны Чамба (полуостров Индокитай). Где-то здесь Марко услышал об острове Ява, который, по словам «сведущих мореходов», был самым большим на свете островом «с береговой линией более чем 3 тыс. миль». Историки обычно смеются над этим указанием. И действительно, размеры Явы намного меньше, но может быть в сведениях китайских (или все-таки арабских?) мореходов есть какое-то зерно истины? Может, ошибся венецианец? Возможно, что ему рассказали о двух островах к юго-западу от Индокитая — Яве и другом огромном острове (Австралии!), чья береговая линия даже больше указанных в «Книге» 3 тыс. миль. Может, китайцы знали истинные размеры Австралии, но Марко сам уменьшил ее размеры, посчитав полученные данные завышенными. А может Явой китайских мореходов следует считать другой крупный остров Индонезийского архипелага — Новую Гвинею? В то, что китайцы открыли Новую Гвинею, а не Австралию, все-таки верится немного больше.

Дальнейший путь Марко пролегал мимо загадочного острова Кондор, локализация которого затруднительна, и через пролив, с одной стороны которого лежат большой остров, названный в «Книге» «Малой Явой». Эта Малая Ява лежит «так далеко на юг, что Полярная звезда там совершенно не видна <.> ихотя этот остров и меньше Явы, однако и не так уж и мал, в окружности он более 2 тыс. миль». Этот загадочный остров вполне четко идентифицируется — это, конечно, один из крупнейших островов Индонезийского архипелага — остров Суматра. Но если Малая Ява — это Суматра, то Большая Ява — это вовсе не нынешний остров Ява, а один из указанных выше вариантов — Австралия или Новая Гвинея. Здесь венецианцы встретили много арабских купцов, осевших в суматранских городах и распространивших ислам среди туземцев, а вот суматранские горцы — жаловались Марко мусульмане — так и остались яычниками. Китайцам, благодаря посредничеству венецианца, удалось пообщаться с арабскими мореходами, и, возможно, что арабские мореходы Суматры снабдили китайскую флотилию необходимыми картами или портуланами^[34], с помощью которых китайцы и смогли дойти до Персии. В ожидании попутного ветра путешественники прожили на Суматре 5 месяцев. Они высадились на берег и построили деревянную крепость для защиты от островитян, которые, по словам арабских путешественников, часто бывавших здесь, «жрут людей, как звери». Такие каннибальские обычаи сохранились в отдаленных горных районах Индонезии и Новой Гвинеи и после описанного времени. Однако бросается в глаза другая интересная особенность мореплавания вдоль Суматры в те годы: флотилия отказалась останавливаться в существовавших в то время городах, а предпочла построить свою крепость на нейтральной земле. Видимо, и в городах Суматры было неспокойно. А возможно, что в данном случае монголы переняли китайские традиции, согласно которым принцесса, как хранительница императорской святости «дэ», не могла находиться в одном помещении с нечистыми чужеземцами.

Дождавшись попутных ветров, флотилия двинулась дальше вдоль островов, носивших арабские названия Некуверан (ныне — Никобарские) и Ангаман (Андаманские), и подошла к Тапробане (Цейлону). Этот остров Марко также относит к числу «самых больших на свете». Такая ошибка, возможно, объясняется тем, что опять-таки флотилия не обошла весь остров, а прошла проливом между Цейлоном и материком. Вместе с тем Марко очень достоверно описывает ловлю жемчуга в Полкском проливе. Дальнейший путь пролегал мимо мыса Комари (южный мыс Индостана), вдоль Малабарского и Гуджаратского берегов Индии, вдоль иранского Мекрана. Пока корабли останавливались на стоянку в портах, Марко собирал сведения о странах Индийского океана. Собранные в «Книге о разнообразии мира», эти сведения стали для европейцев первыми источниками знаний о восточном побережье Африки. Этих земель Марко, конечно же, не посещал, но даже такие знания о них были полезны для европейских географов и картографов. Из этих пересказов европейцы узнали о стране Абасии (Абиссинии, ныне Эфиопия) и об островах Мадейгаскаре (Мадагаскар) и Зангибаре (Занзибар). Интересно, что сведения арабских источников об этих землях частенько перемежаются с информацией из античных авторов, так автор «Книги» называет Абасию (вслед за Клавдием Птолемеем) «Средней», или «Второй» Индией. Основой такого заблуждения античных географов было то, что и южно-индийские дравиды и негры Африки имели черный цвет кожи, а значит, их считали родственными народами. Вторая ошибка Марко Поло связана с островами Мадагаскар и Зангибар, которые, согласно «Книге», являются большими островами вблизи Африки. Мадагаскар действительно крупный остров, а вот размеры Занзибара совсем крошечные, но ошибка Марко в данном случае понятна и очевидна. Дело в том, что на Занзибаре был большой торговый порт, куда стекались товары со всей Восточной Африки и в том числе и с Мадагаскара, поэтому «занзибарские товары», которых было много и в Индии, и в Иране, и в портах Персидского залива, были на самом деле африканскими.

Пройдя Ормуз, Персидский залив и Шатт-эль-Араб, китайская флотилия достигла Басры. В Басре венецианцы покинули монголо-китайскую делегацию (во всяком случае Марко Поло ничего не рассказывает о торжественном приеме, организованном при монголо-иранском дворе для монголо-китайской принцессы) и поспешили на запад, на родину. Дальнейший путь их был таков: они поднялись вверх по Тигру и, перевалив через Армянское нагорье, спустились не к Средиземному, а к Черному морю, т. к. государства крестоносцев в Сиро-Палестине уже пали под ударами соседних мусульманских государств. На генуэзском корабле путешественники добрались из Трабзона в Константинополь, а оттуда, уже на венецианском корабле вернулись в родной город, в котором не были долгих 26 лет. Такова история путешествий трех человек из семьи Поло. Однако она вызывает слишком много вопросов, которые важны, поскольку они могут подтвердить или опровергнуть сведения, содержащиеся в «Книге о разнообразии мира». В ней много загадок, которые могут помочь прояснить главную загадку Марко Поло — загадку отсутствия упоминаний в его «Книге» Великой Китайской стены.

Итак, первая загадка книги о путешествиях Марко состоит в ее авторстве. «Книга разнообразия мира» была написана не самим Марко Поло, а записана с его слов. По непонятной причине книгу написал не сам Марко, а другой человек. По распространенной версии, Марко Поло, «сидя в темнице в Генуе, заставил заключенного вместе с ним Рустичано Пизанца записать все это». Почему Марко не мог написать эту книгу сам? Он был неграмотен? Но это крайне странно для потомственного купца, которому постоянно приходилось иметь дело с документами. Может быть, он забыл латиницу за долгие годы пребывания в восточных странах? Возможно, но верится в это с трудом. О Рустичано (или Рустичелло) историки знают еще меньше, чем о Марко, ни в одном документе конца XIII — начала XIV в. он не фигурирует.

Где же была записана «Книга о разнообразии мира»? Как мы видим из слов фактически анонимного Рустичано Пизанца — в тюрьме города Генуя. Как попал в эту тюрьму венецианец? Что же он успел натворить за те недолгие дни, которые прошли после его возвращения на родину? Да и почему он попал в тюрьму другого города-государства, соперничавшего с его родиной? Вплоть до конца XIX в. комментаторы «Книги» предполагали, что Марко Поло участвовал в неудачном для Венеции морском сражении у острова Курцола (ныне — Корчула, Адриатика), состоявшемся 7 сентября 1298 г. После 1204 г. две морские торговые республики разделили сферы влияния: генуэзцы владели черноморскими рынками, а венецианцы средиземно-морскими, однако они продолжали воевать между собой и в этом бою удача улыбнулась генуэзцам — они захватили в плен более 7 тыс. венецианцев. Но возможно ли, чтобы Марко менее чем за 3 месяца (а «Книга», как известно, была записана в 1298 г.) успел попасть в одну камеру с Рустичано, уговорить пизанца записать его рассказы, да и рассказать всю историю своих странствий полностью. Невероятно. Поэтому некоторые исследователи полагают, что Марко попал в генуэзский плен в результате другой, мелкой, а потому и не сохранившейся в истории стычки между генуэзскими и венецианскими кораблями, произошедшей в 1296-м или 1297 г. Правда, сведений о той стычке нет.

Кажется вообще очень странным, что в генуэзской тюрьме одному заключенному удалось записать столь обширные воспоминания другого заключенного. Каким именно образом в камеру к Марко и Рустичано попали дорогие в то время бумага и чернила?

Еще одна загадка — язык, на котором написаны воспоминания Марко Поло. Марко владел венецианским диалектом средневекового итальянского языка, Рустичано — тосканским, но записи были сделаны на средневековом французском. То есть получается, что Рустичано должен был, услышав от Марко какую-то фразу, тут же перевести ее на французский язык, а затем уже записать. Исследователи текста «Книги о разнообразии мира» отмечают, что «язык этих записей очень плохой, с примесью множества итальянских и некоторых восточных слов». Запись на итальянском языке была бы более логичной.

Что же произошло потом с Марко? По распространенной версии, он был освобожден из генуэзской тюрьмы и вернулся на родину в следующем, 1299 г., где доживал свой век весьма обеспеченным человеком. Умер великий путешественник, согласно этой версии, совсем уже древним стариком в 1324 г. Венецианцы любят вспоминать, что Марко с удовольствием рассказывал истории из своих странствий, и за его страсть прихвастнуть его прозвали Milione (Миллион). Только вот практически все данные о последующей жизни Марко в Венеции, известные по трудам его многочисленных биографов, основываются не на документах, а на городских легендах, которые были записаны намного позже, например, некоторые записаны даже в конце XVI в. Но при этом ни в одном из венецианских документов XIII–XIV вв. не сохранилось ни одного свидетельства ни о Марко, ни о его семье, что в общем-то очень странно, ведь семья Поло должна была принадлежать к весьма состоятельным купеческим домам города. Странно и то, что любивший прихвастнуть путешественник, многократно радовавший горожан историями о загадочных восточных странах, ни разу за четверть века не попытался записать свои воспоминания самостоятельно. Не нашлось желающего записать его рассказы и среди его слушателей. А что произошло с родственниками Марко — его отцом Николо и дядей Маффео? Их история заканчивается на том эпизоде, когда они переступают порог своего дома в Венеции.

Все эти загадочные факты и нестыковки создают впечатление, будто на самом деле Марко не вышел из генуэзской тюрьмы и был скорее всего казнен. За что же могли его казнить? Отношения между двумя городами-конкурентами были весьма натянутыми, но само венецианское гражданство не было основанием для тюремного заключения и казни. Скорее всего Марко, а возможно и Николо, и Маффео Поло, сев в Трабзоне на генуэзский корабль, попали вскоре в руки основанной в 1215 г. инвизиции. Главным преступлением путешественников было вероотступничество, ведь находясь в далеких краях, они не могли исполнять христианские обряды, а это квалифицировалось как страшное преступление. Вероятнее всего, инквизиция попыталась получить от путешественников интересовавшую ее информацию, а затем их казнили как вероотступников. Позже записи, пройдя определенную чистку, были переведены на старофранцузский язык и стали достоянием светских ученых. А может быть, записки воспоминаний Марко Поло попали во Францию вместе с документами папского двора, переселившегося под влиянием убедительной и настойчивой просьбы французского короля в Авиньон. Конечно, это всего лишь версия, но она может объяснить многие лакуны в тексте «Книги о разнообразии мира», в частности, «выпадение» из воспоминаний Марко такой важной детали китайского ландшафта, как Великая стена.

Гунны в Европе

Пройдя сквозь якобы неприступную Стену, гунны овладели всем Китаем, однако, каменный дракон переварил их в своей утробе. Но та часть гуннов, что откочевала на запад еще в I веке и слилась с угорскими племенами Приуралья и Приволжья, сыграла важную роль в истории Европы.

Европейцы знали о гуннах уже к середине II в. Географ Дионисий упоминает о них при перечислении племен, кочующих в Средней Азии и прикаспийских степях. Чуть позже, во второй половине II в., возможно, основываясь на свидетельстве Дионисия, пишет о них знаменитый александрийский географ и астролог Клавдий Птолемей. Конечно, эти авторы и представить себе не могли, что в самом скором времени кочевники, пасущие свои стада где-то на краю обитаемого мира, превратятся в угрозу для западной цивилизации, что даже непобедимый Рим дрогнет под натиском этих восточных варваров.

В начале III в. на северо-восточных границах Римской империи было спокойно. Кочевавшие в причерноморских степях скифские, сарматские и аланские ^[35] племена установили мирные отношения с принадлежавшими Риму греческими колониями. Досаждавшее римлянам Боспорское царство было принуждено к миру. Еще одни соседи Римской империи, спустившиеся из Южной Прибалтики, германские племена готов, расселились по лесной и лесостепной зоне Причерноморья, где мирно возделывали пшеницу на украинских черноземах. Но вскоре с востока пришла беда.

В 70-х гг. IX столетия гунны вторглись в Причерноморье. Вполне возможно, что кроме жажды наживы двигали гуннскими ордами и неблагоприятные природные условия, вызывавшие голод и падеж скота. Так, сохранились сообщения, что гунны напали на крымские города, перейдя по льду Керченский пролив. В принципе такое возможно лишь в очень суровые зимы.

В одну зиму 370 г. были сокрушены все греческие города от Боспора Киммерийского до Днестра и кочевавшие вблизи них племена. Часть кочевых племен бежала за Днестр, но некоторые влились в гуннские войска.

Современник и, возможно, очевидец гуннского нашествия римский писатель и историк Аммиан Марцеллин так описывает появление гуннов: «Невиданный дотоле род людей, поднявшийся, как снег, из укромного угла, потрясает и уничтожает все, что покажется навстречу, подобно вихрю, несущемуся с высоких гор <.>. Гунны превосходят всякую меру дикости <.> стали семенем всех несчастий и корнем разнородных бедствий <.> все они отличаются плотными и крепкими членами, толстыми затылками и вообще столь страшным и чудовищным видом, что можно принять их за двуногих зверей <.> кочуя по горам и лесам, они с колыбели приучаются переносить холод, голод и жажду; на чужбине они не входят в жилище, за исключением разве крайней необходимости <.> они плохо действуют в пеших стычках, но зато как бы приросли к своим выносливым, но безобразным на вид лошаденкам, и иногда, сидя на них по-женски, они исполняют все обычные свои дела; на них каждый из этого племени ночует и днюет, покупает и продает, ест и пьет и, пригнувшись к узкой шее своей скотины, погружается в глубокий сон <.> Если случится рассуждать о серьезных делах, они все сообща советуются в том же обычном порядке; они не подчиняются строгой власти царя, а довольствуются случайным предводительством знатнейших и сокрушают все, что попадается на пути <.> У них никто не занимается хлебопашеством и никогда не касается сохи. Все они, не имея определенного места жительства <.> кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей и кормят их до возмужалости. Никто из них не может ответить на вопрос, где его родина, он зачат в одном месте, рожден далеко оттуда, вскормлен еще дальше».

Как свидетельствует Аммиан Марцеллин, в 371 г. орды гуннов под предводительством своего вождя, чье имя известно в римской записи как Баламир, «внезапным натиском ворвались в обширные и плодородные земли Эрманариха^[36] между Доном и Дунаем. Нападение было внезапным и шло одновременно по двум направлениям: часть гуннов напала на готов, переправившись через Дон, а когда готы собрали свои войска, чтобы разгромить оккупантов, им в тыл ударили гунны, пришедшие из Крыма. Долгих пять лет Эрманарих и его войска сдерживали натиск кочевников, но силы защищающихся таяли. Кроме того, готов предало союзное племя росомонов, перешедшее на сторону врага. Чувствуя свое поражение в войне со степными дикарями, Эрманарих покончил жизнь самоубийством и готский племенной союз распался.

Готы отступали на запад, бросая свои поселения. Преследуя готов, гунны подошли к Дунаю, разрушили несколько пограничных римских городов, но не смогли продвинуться далее очевидно из-за слабости собственных войск, ведь до Дуная дошли лишь передовые части гуннов, остальные были заняты тем, что грабили покинутые готские жилища. Гунны вплотную подступили к римской границе, но вскоре откочевали в плодородные причерноморские степи.

Наступление гуннов на земли Римской империи началось зимой 395 г. По своему обыкновению они напали с двух сторон одновременно, обойдя Черное море с востока и запада из причерноморских степей. Одна волна захватчиков, пройдя сквозь римские приграничные укрепления, вторглась в Европу и захватила Фракию (Восточная и Центральная Болгария), другая устремилась на юго-восток, громя богатые города Кавказа, Армянского нагорья, Малой Азии и дошла до Сирии — все это были римские земли.

Весной 396 г. гунны, разграбившие юго-восточные владения Римской империи, с богатой добычей вернулись из Малой Азии через Дербентский проход в Северное Причерноморье. В том же году сюда возвратились их соплеменники, участвовавшие в западном походе — вполне возможно, что римским войскам все-таки удалось выдавить кочевников в степь.

Однако уже в 400 г. гунны снова появились в долине Дуная. Передовым отрядам гуннов удалось закрепиться здесь. Постепенно основная масса гуннов заселила долину Дуная и Северную Паннонию, выдавливая оттуда остатки готов. Спасаясь от физического уничтожения, готы попросили убежища на территории Римской империи и, перейдя границу, расселились, с согласия римлян, в долине Дуная. Римляне надеялись на их поддержку в войне с гуннами, однако готы не стали воевать, а переселились дальше на запад, в Иллирию и в предальпийские области. Тем временем гуннские орды стали проникать и на территорию Южной Паннонии. Обитавшие здесь племена готов, вандалов и аланов частью присоединились к гуннам, а частью ушли дальше на запад.

Появление гуннов совпало с большими проблемами внутри Римской империи. Строго говоря, после 395 г. никакой единой Римской империи уже не было, а на ее месте существовало две империи — Западная и Восточная, возглавляемые родными братьями, сыновьями последнего общеримского императора Феодосия Великого. Несмотря на родство, императоры соперничали между собой и не могли собрать единое войско для того, чтобы разгромить зарвавшихся гуннов, напротив, они подкупали отдельных гуннских князей, чтобы те нападали на города противника: византийцы натравливали гуннов на города Западной Римской империи, а римляне на города Византии. В целом повторилась ситуация, аналогичная китайской, когда императоры использовали гуннов в своих военно-политических разборках. В результате проиграли от этого римляне и византийцы, а в выигрыше оказались сами гунны, обогатившиеся таким образом сокровищами и Греции, и Рима.

Римская империя не смогла объединиться, а вторжение пришельцев с северо-востока только усугубило положение в провинциях. Паннония была очень удобным местом обитания для гуннов, поскольку оттуда было достаточно близко до богатых городов Италии и Греции.

Более полувека гуннские племена досаждали Италии и Византии. За это время разнородные племена кочевников, влившиеся в ряды гуннов, сплотились и стали единым целым. Справедливости ради следует отметить, что смуту в Римскую империю вносили не только гунны, но и германские племена, в частности согнанные со своих земель в Причерноморье готы. Имя другого германского племени — вандалов — стало нарицательным для обозначения бескультурья и жестокости. Они переселились с южного побережья Балтики, а затем осадили и захватили Рим, благодаря чему попали в работы римских историков, а имя стало синонимом бессмысленной жестокости.

К 420 г. гуннская орда прочно обосновалась в степях среднего Дуная. Она состояла из трех улусов, управляемых самостоятельными ханами, но один из трех ханов — Роила (Ругила) — считался главным ханом. Скорее всего два других хана были его родственниками, возможно даже братьями. Их звали Мундзук и Октар.

И первый Рим, и второй Рим (Константинополь) старались задобрить гуннов. Так, правивший в Константинополе византийский император посылал ежегодные «подарки» (дань) хану в размере 350 фунтов золота. Рим в качестве заложника послал в ставку хана Роилы молодого офицера Аэция, где тот провел несколько лет. Аэцию удалось завоевать расположение верховного хана и других влиятельных гуннских вождей. Установив контакты с гуннскими вождями, Аэций вернулся в Рим и использовал свои гуннские связи для политических целей. По смерти императора Гонория в 423 г. Аэций встал на сторону некоего Иоанна, которого собирались провозгласить новым императором. По просьбе Аэция Роила послал в Рим армию, но она прибыла слишком поздно, и императором провозгласили малолетнего Валентиниана, племянника покойного Гонория. Поддерживавшие Валентиниана византийцы послали в Рим сводный корпус, которым командовал алан Ардабур, и тому удалось уговорить войска хана Роила покинуть Италию. Битва не состоялась, а Аэций получил прощение и постепенно восстановил свое влияние при римском дворе. Западные гуннские ханы в отличие от восточных (видимо, наученные опытом восточных гуннов) противились тому, чтобы рядовые гунны поступали на воинскую службу к императорам. Так, хан Роила послал свои орды во Фракию, потому что византийский император Феодосий II нанял и не увольнял с государственной воинской службы гуннов. Однако поход был неудачным — в пути Роила умер, возможно отравленный византийским агентом, а гуннское войско отступило в Паннонию для избрания нового хана. Избраны были три хана-соправителя: Мундзук и два его сына — Аттила и Бледа.

Имя Аттилы навсегда останется в истории, оно воспринимается как синоним жестокого вождя и кровожадного победителя. Есть две версии о происхождении этого имени. Согласно первой, оно происходит от тюркского «ата» — «отец» и переводится примерно, как «батюшка», по другой — оно является однокоренным с тюркским названием р. Волги (Итиль или Атиль) и происходит от слова «вода».

Гуннская ставка на Дунае стала крупнейшим дипломатическим центром Восточной Европы. Сам город был построен из дерева и окружен деревянной стеной. Просторный бревенчатый дворец Аттилы располагался в центре на высоком холме. Близ дворцов Аттилы, его главной жены и домов его гвардии располагалось множество вспомогательных сооружений — кладовые, жилища слуг, подсобные помещения, кухни и даже каменная баня, построенная в подражание римским.

Как и всякая дипломатическая столица мира, двор Аттилы был наводнен дипломатами разного калибра, среди которых были и обычные дипломаты, и агенты влияния, а также шпионы и диверсанты, возможно даже наемные убийцы. Чтобы не стать жертвой политических интриг, Аттила был вынужден создать собственную разведку. Так ему удалось раскрыть несколько покушений на свою жизнь, организованных византийцами.

Посетивший гуннскую столицу римский сенатор Приск с удивлением встретил там многих греков, попавших в гуннский плен, но отпущенных на свободу и оставшихся в варварской столице. Еще больше удивления у Приска вызвал тот факт, что греки добровольно не желали возвращаться на родину, так как, говорили они, жизнь у гуннов легче, чем жизнь в империи. Подданные Аттилы в отличие от римлян не платили налогов, ведь все необходимые богатства гуннский двор получал путем разбоя и грабежа.

Поддержки гуннов искали и король вандалов, и персидский шах. Одним из секретарей Аттилы был римский аристократ, направленный ему Аэцием, кроме того Аэций послал ко двору Аттилы своего собственного сына в качестве почетного заложника. Союз с Аттилой был выгоден Аэцию: благодаря гуннской коннице Аэций успешно разгромил в 435–439 гг. германские племена бургундов и вестготов в Южной Галлии.

В 441 г. гуннская конница, быстрым маршем пройдя по Причерноморью, вернулась в долину Дуная. Практически без боя сдались важные византийские крепости Сингидун (Белград) и Виминациум, которые должны были бы преградить путь к Константинополю, а гуннская конница устремилась дальше на юг, в долину реки Морава и вскоре достигла г. Наисса (Ниш). Вот как описывает взятие Наисса Приск: «Так как жители не осмелились выйти для сражения, [гунны], чтобы облегчить переправу своих войск, построили мост через реку [Нишаву] с южной стороны ниже города по течению и подвели свои машины к опоясывающим город стенам. Сначала они подвели деревянные платформы на колесах. На них стояли воины, которые расстреливали защитников на бастионах. Позади платформ стояли люди, которые толкали колеса своими ногами и двигали машины куда нужно, так что [лучники] могли успешно стрелять через экраны. Чтобы воины на платформе могли сражаться в безопасности, они были прикрыты экранами из плетеного ивняка с наброшенными поверх шкурами и кожами для защиты от метательных снарядов и зажигательных дротиков <.> Когда множество машин было подведено к стенам, защитники оставили бастионы из-за ливня метательных снарядов. Затем подвели так называемые тараны <.> Защитники со стен сбрасывали огромные валуны <.> Некоторые из машин были раздавлены вместе с обслугой, но защитники не могли выстоять против их большого количества <.> Варвары ворвались через часть стены, пробитой ударами таранов, а также посредством составных лестниц».

Не совсем понятно, каким образом попали к гуннам стенобитные орудия. Одни историки считают, что гунны познакомились с осадной техникой в Китае. Возможно также, что осадные орудия были трофеями, взятыми в захваченных гуннами греческих городах. Другие исследователи думают иначе: гунны могли пользоваться услугами персидских военных инженеров, которых предоставил в их распоряжение сасанидский шах. Постройкой осадных машин могли заниматься также римские и византийские инженеры — вольнонаемные, пленные и дезертиры. В любом случае факт использования осадных орудий говорит о том, что гунны быстро учились.

После взятия Наисса гунны по старой римской дороге двинулись на Константинополь и дошли до фракийского Херсонеса (Галлиполи). Византийцы не могли оказать сопротивление гуннам, поскольку императорских войск просто не было. Гунны пришли в самый неподходящий момент: войска византийского императора Феодосия были разбросаны на границах. Одна армия воевала в Персии против шаха Ездигерда II, другая была расквартирована на Сицилии и готовилась к высадке в Северной Африке, чтобы отвоевать Африку у короля вандалов Гейзериха. Константинополь остался практически беззащитным. Вне всяких сомнений, соседи Византии, страдая от постоянных нападений правителей Константинополя, договорились о совместных действиях.

В начале 442 г. император Феодосий заключил мир с вандалами и отозвал армию с Сицилии, которая вскоре высадилась во Фракии, недалеко от Константинополя. Не желая рисковать, Аттила отступил. Возможно, он просто не захотел посылать своих солдат на смерть, чтобы облегчить жизнь шаха и короля вандалов.

После замирения Византии основные силы гуннов были брошены в Северное Причерноморье, где они усмиряли непокорные племена. Вполне возможно, что византийские дипломаты, желая убрать подальше от своих границ молодого и амбициозного правителя гуннов, спровоцировали восстания кочевого племени акациров, предполагая, что чем сильнее Аттила увязнет в войне с другими варварами, тем легче и спокойнее будет жить в Константинополе.

После смерти в 445 г. своего родного брата Бледы Аттила становится единоличным правителем гуннов. Его могущество крепнет. Но в этот момент византийский император, видя, что войска Аттилы находятся далеко от Константинополя, перестал выплачивать дань. В 447 г., ураганом пройдя по Фракии и Иллирии, — Аттила разрушил там около 70 городов и крепостей — гунны двинулись на Константинополь. Когда до столицы оставалось несколько дней пути, император запросил у варваров мира. Византии удалось откупиться выплатой «долга» по дани в размере около двух тонн золота и клятвенным обещанием хану отлавливать в своих землях гуннов-дезертиров. Византия исправно платила дань и подталкивала Аттилу к войне с Римом. Но новый император Византии Маркиан вдруг отказался выплачивать дань, воспользовавшись обострением отношений между гуннами и Римом.

В 450 г. римский император Валентиниан III по политическим соображениям насильно помолвил свою сестру Гонорию с нужным ему человеком в сенате. Но Гонория, презиравшая своего будущего супруга, решила обратиться за помощью к Аттиле. Она послала к хану своего доверенного евнуха с обручальными кольцами и просьбой о помощи. Аттила заглотил наживку — он тут же послал в Рим своего посла с требованием руки Гонории, а в качестве приданого — ни много ни мало, половины Западной Римской империи. Валентиниан отказался от такого альянса и отправил Гонорию под домашний арест. Назревала война. Аэций, ранее использовавший гуннов для борьбы против германцев в Северной Италии, Галлии и в Альпах, теперь, наоборот, стал искать среди германцев союзников в борьбе против гуннов. Керманская коалиция оказалась весьма внушительной: на сторону Рима встали вестготы, бургунды и франки. Правда, Аттиле удалось подорвать единство франков, а также сохранить верность испанских и провансальских остготов и вандалов, бывших на стороне гуннов. Война за руку и сердце римской принцессы и половину империи в придачу проходила в Галлии. Аттила ринулся к городу Аврелиан (Орлеан), которым владел осевший в Арморике аланский хан Сангабан. Аттила предполагал, что Сангабан перейдет на сторону гуннов, но быстрее к Орлеану успел с вестготским отрядом Аэций. Аттила, обойдя город, расположился близ современного города Труа. Здесь в июне 451 г. состоялась битва, вошедшая в историю как «Битва народов». На стороне Аттилы, кроме гуннов и восточных аланов, были гепиды, остготы, герулы и часть франков. На стороне Аэция, кроме римских легионов, набранных кстати не в Риме, а в Галлии и Германии, были еще вестготы, бургунды, франки и часть арморикских аланов. Битва была кровавой, но безрезультатной. Аэций твердил, что одержал победу, это же говорили и гунны, но никто на следующий день не решился повторить атаку, а через несколько дней Аттила с войском ушел в Паннонию, а вестготы отошли к Тулузе.

Удача не всегда сопутствовала Аттиле, как, например, Александру Македонскому. Не блистал он и военной тактикой, а его сила была в практически бесчисленном резерве, который он мог ввести в действие после казалось бы сокрушительных поражений. Его власть распространялась не только на Паннонию, то и на тех гуннов, которые кочевали в понто-каспийских степях, именно оттуда он пополнил ряды своей конницы после тяжелых потерь в битвах с римлянами. Весной 452 г. Аттила двинулся на Рим. Пройдя через Юлийские Альпы, он взял Аквилею и Медиолан (Милан). По христианской легенде, в Медиолане Аттилу посетил в сопровождении двух сенаторов Римский Папа Лев. Он, якобы с помощью заступничества апостолов Петра и Павла, смог уговорить Аттилу отступить. Действительно, после этого визита гунны ушли из Италии и вернулись в Паннонию. Правда, причина отступления хана была намного прозаичнее: вследствие прошлогоднего неурожая и голода в Италии свирепствовали страшные эпидемии, в том числе и чума. Впрочем, возможно, что папа просто предложил Аттиле сделку — согласие на брак с сестрой Валентиниана в обмен на помощь в походе против Византии. Возможно, папа убедил Аттилу отступить еще и тем, что пояснил ему, что византийские города-крепости в Иллирии (ныне — Словения и Хорватия) имеют очень сильные гарнизоны, которые могут ударить в спину ушедшим в глубь Италии гуннам.

В 453 г. союзные Риму племена вестготов (западных готов) и аланов^[37] в битве на р. Лигер (Луара) наносят Аттиле очередное сокрушительное поражение. Его конница разбита, и Аттила, бросив свое разбитое войско, бежит с поля боя.

Проиграв войны с Римом, Аттила в 453 г. решает укрепиться на Западе путем династического брака с одной из германских княжон. Выбор пал на молодую бургундскую красавицу Ильдико. Одновременно с примирением с Западом Аттила готовит поход на Византию. Но утром после брачной ночи с Ильдико Аттила, прозванный Бичом Божиим, был найден мертвым. Скорее всего наемный убийца подсыпал в питье яд. Унаследовавшие после смерти Аттилы его власть сыновья не смогли справиться с восставшими (к этому их подстрекал и Рим, и Константинополь) прежними союзниками гуннов. Остатки гуннских орд ушли из Паннонии в причерноморские степи. В течение последующих 100 лет византийские и римские агенты влияния натравливали на гуннов соседние племена алан, германцев, славян. Остатки гуннов постепенно растворяются в среде местного оседлого населения и прибывающих с востока тюрков-кочевников.

Но вернемся к Аттиле. Нам остается остановиться на последней загадке гуннов — загадке могилы Атиллы. Она до сих пор не найдена, и исследователи выдвигают несколько гипотез о том, где она может находиться. Причем, интерес к могиле Аттилы проявляют как профессиональные археологи, так и охотники за сокровищами, ведь в ней хранятся все сокровища, награбленные Аттилой в многочисленных походах. По самой распространенной версии его могила находится под одним из холмов на территории нынешнего Будапешта.

Другие теории предполагают, что могила находится где-то в степях Украины. Третьи — что тело Аттилы и принадлежащие ему сокровища гунны увезли на повозках еще дальше — в Поволжье, Туркестан или даже в Северо-Восточный Китай.

Гуннский хан Аттила и после своей смерти продолжает жить в эпосе германских народов — его увековечили в «Песне о Нибелунгах» и в некоторых исландских сагах.

С гуннским наследием связана одна смешная история в национал-социалистической Германии. Немецкие идеологи были убеждены в исключительности арийской расы, причем собственно арийцами признавались только этнические немцы. Все остальные народы объявлялись «недочеловеками» и подлежали принудительной стерилизации или физическому уничтожению. За основу для расологических исследований немецкие расисты взяли внешний облик немцев Северной Германии — высокий рост, светлые волосы, голубые глаза. Для того, чтобы доказать свою теорию, они в 1930-х гг. получили из госбюджета рейха огромные ассигнования на антропологические исследования всех немцев Германии. Данные, полученные из Северной и Западной Германии, в целом укладывались в арийскую гипотезу. Однако в Южной и даже Центральной Германии (в основном в любимой национал-социалистами Баварии, а также в Австрии, Саксонии и Тюрингии) антропологи к своему ужасу обнаружили среди этнических немцев невысоких брюнетов с раскосыми глазами и скуластыми монгольскими черепами. Дело в том, что в этих областях Германии осели гунны, и их онемеченные потомки все еще сохраняют черты далеких предков-монголоидов. Расологическую кампанию пришлось потихоньку свернуть, не привлекая к ней излишнего внимания.

Но больше всего гуннов осталось в Венгрии. До сих пор имя Аттила является там популярным мужским именем. Более того, в 2008 г. потомки гуннов собрали более 2400 подписей за то, чтобы считать их народ в Венгрии национальным меньшинством. Что ж, вполне возможно, что исчезнувшие гунны скоро станут одним из европейских народов. И судя по всему, потомки гуннов восстанут из небытия не только в Венгрии, но и в Австрии, Германии и Швейцарии.

Сокровища Великих Моголов

© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Столетие назад путешествовавший по Индии Марк Твен написал: «Это единственная страна под солнцем, которая бесконечно интересна мудрому и глупому, богатому и бедному. Единственная страна, которую желают увидеть все, а, увидев однажды, уже не могут таким же взглядом смотреть на все другие прелести мира».

Легендарная династия Великих Моголов, воинов и эстетов, внесла немалую лепту в то, чтобы эти слова стали правдой.

«.Если где-нибудь на земле существует рай, то он здесь, он здесь, он здесь.» — эти строки персидского поэта Садилла Хана высечены на одной из арок падишахского зала официальных приемов Диван-и-Хас. Там совещались со своими приближенными, выслушивали отчеты, вершили государственные дела правители существовавшей в XV–XIX веках богатейшей на Востоке империи Великих Моголов. И те, кому выпадала честь побывать в этом зале и других покоях Красного форта в Дели, соглашались с автором надписи.

Хроника царствования Моголов напоминает сказки «Тысячи и одной ночи» и является одной из самых своеобразнейших в мировой истории.

Среди восточной роскоши и несметных богатств, окруженные прекрасными женами и наложницами, а также падающими ниц подданными, под охраной многочисленной стражи и в сопровождении суетливой свиты царедворцев Моголы царствовали в империи, не сравнимой по величине и народонаселению ни с одной страной в мире, за исключением, пожалуй, Китая. Воины, поэты, строители, благородные мужи и коварные интриганы, великие влюбленные и отцеубийцы — Великие Моголы оставили после себя множество тайн, которые не разгаданы до сих пор.

Великие Моголы, кто они?

Во-первых, почему Моголы? А во-вторых, почему Великие? Как образовалась империя Великих Моголов и почему так называлась, что в ней было монгольского? Имеют ли к ней отношение жестокие кочевники татаро-монголы и какое?

Чем примечательна судьба «индо-мусульманского» союза Великого Могола Акбара (даже дважды великого, потому что само имя Акбар в переводе с арабского означает Великий)? И на самом ли деле он желал создать это уникальное для того времени политкорректное государство? Какую новую религию придумал император Акбар и зачем? Почему был заброшен город Фатехпур-Сикри императора Акбара?

Великий император Шах-Джахан оставил потомкам прекраснейший памятник вечной любви Тадж-Махал. Только ли о бессмертной страсти повествует эта жемчужина? Что «зашифровано» в мемориальном комплексе? Существует легенда, что Шах-Джахан посмел соревноваться с самим Аллахом и построил модель рая на земле, но кто занимал трон Творца в этом раю?

  

Рельеф с изображением Ашоки Великого

Впрочем, Шах-Джахан оставил сокровища, не только вырезанные в камне, но и более «мобильные», но они исчезли с падением великого государства. Как выглядел и куда пропал Павлиний трон, сокровища Агры и другие легендарные произведения ювелирного искусства?

Великое множество тайн, загадок и странных совпадений хранит летопись великой династии. Есть ли надежда приподнять покров тайны?

Великими Моголами называют династию властителей империи, созданной тюрками после завоевания ими в XVI веке Индии и прилегающих к ней земель. Это была богатейшая держава, падишахи которой буквально купались в золоте, драгоценных камнях, шедеврах ювелирного искусства и. при этом были пленниками амбиций, гордости, дворцового этикета.

Как же возник этот рай? Индия с ее огромными природными богатствами в течение более двух тысяч лет многократно подвергалась нападениям чужеземных завоевателей, пользовавшихся экономической, политической и племенной раздробленностью многочисленного населения страны, ослабленного религиозными распрями.

Первые цивилизации в долине Инда, как уже говорилось, возникли более чем за 2 тысячелетия до появления Древней Эллады. Колыбели всей индийской цивилизации — долины Ганга, — как предполагают, в то время не существовало: там было мелководное море. Загадочное племя ариев принесло в Индию то, что во многом определило дальнейший ход развития цивилизации, — Веды, касты, учения о карме и язык санскрит. Этот период в истории Индии называют арийским, или ведическим. Именно в эту эпоху созданы величайшие памятники индийской и мировой культуры — поэтические эпосы «Махабхарата» и «Рамаяна». Между вторжением ариев в долину Инда и эпохой, которую впоследствии стали называть эпохой Будды, прошло около пяти столетий.

В эпоху Будды центр индийской цивилизации смещается на восток. Здесь возникают и достигают расцвета четыре царства. Но и они оказались не вечными. Около 326 г. до н. э. Александр Македонский, после покорения персидской империи Ахеменидов и похода в Бактрию, преодолевает Гиндукуш и вторгается в Индию. Великий завоеватель Александр разбивает войска пенджабского царя Пора и начинает наступление в глубь страны, однако под угрозой мятежа в своих войсках вынужден повернуть назад.

Примерно в 269 г. до н. э. императором становится Ашока, впоследствии один из величайших правителей Индии. Согласно буддийским источникам, Ашока незаконно захватил трон, убил всех возможных соперников и начал правление как тиран, однако через восемь лет после восшествия на престол царь по каким-то причинам нравственно и духовно стал совершенно иным человеком и начал проводить новую политику. Он отказался от обычной территориальной экспансии, также была существенно смягчена внутренняя политика. Он запретил жертвоприношение животных, даже заменил традиционные забавы индийских царей — охоту — на паломничество к буддийским святыням. Император Ашока умер около 232 г. до н. э, по-видимому, уже утратив к этому времени власть. Наследники Ашоки еще около 50 лет правили Индией.

В 183 г. до н. э. власть в результате дворцового переворота захватил Пушьямитра Шунга. Новый царь возвращается к старой индуистской религии. В это время на северо-западных границах Индии в результате распада империи Селевкидов образуются независимые эллинистические государства Бактрия и Парфия. Бактрийские греки начинают экспансию северо-западной Индии.

В том же II в. до н. э. орды кочевников из Центральной Азии (известные из китайских источников под именем юэчжей) двинулись на запад, тесня скифов. Скифы под давлением с севера напали на Бактрию и захватили ее, а впоследствии, теснимые теми же кочевниками, разгромили Парфию и греческие царства Северо-Западной Индии.

В 320 г. н. э. в истории Индии появляется Чан-драгупта, потомки которого в значительной мере восстановили могущество страны. В Индии возникает великая империя, простирающаяся от Ассама до границ Пенджаба. Потом снова менялись правители, династии, сменяли друг друга буддизм, индуизм и ислам…

С начала XIII в. и до XVIII в. в Северной Индии господствовали мусульманские завоеватели. За время существования Делийского султаната сменилось несколько династий. И Великие Моголы были одной из самых значительных, во всяком случае, уж точно одной из самых впечатляющих. Вот как это происходило.

В 1398 г. на Делийский султанат обрушилось нашествие знаменитого Тамерлана, правителя Самарканда. Султанат начал распадаться на отдельные части, к концу XVI в. в него входил только Дели с ближайшими окрестностями. В XV–XVI веках в Южной Индии существовали индусская Виджая-нагарская империя и мусульманская империя Бахманидов. В 1498 г. у берегов Индии впервые появляются португальцы и начинают закрепляться на ее западном побережье. В 1498 г. португальская эскадра Васко да Гамы, обойдя вокруг Африки, прибыла в порт Калькутта, открыв морской путь в Индию. Вскоре португальцы нанесли поражение соединенному индийскому флоту и их союзникам, а также турецкому флоту и утвердили свое господство на морях, омывающих Индию. В 1510 г. португальский гарнизон обосновался в Гоа, в следующем году — в Малакке, а в 1515-м — в Ормузе. Так в Индии появились европейские колонизаторы.

В начале XVI века на обломках Делийского султаната начинает складываться новое могущественное государство. Это можно считать первым шагом, с которого, собственно, и начинается эпоха Великих Моголов.

Основателем империи Великих Моголов стал Бабур Захир-ад-дин Мухаммед (1483–1530). Претензии Бабура на власть были вполне оправданны — он был потомком Чингисхана по материнской линии и Тамерлана по отцовской (впоследствии Великий Могол Шах-Джахан официально объявит себя потомком Чингисхана и наследником титула Царя Мира). Начав свой жизненный путь правителем небольшого удела в Средней Азии, правитель Ферганы Бабур не посрамил своих великих предков: в 1526–1527 гг. Бабур предпринял поход на Делийский султанат и сходу завоевал большую часть Северной Индии. В 1504 г. войска Бабура вышли из Средней Азии и вскоре захватили огромные территории. Войско насчитывало всего около 20 тыс. человек. Лучшая по тому времени артиллерия и заграждения из связанных цепями повозок, прикрывавшие пехоту и артиллерию, оказались серьезными техническими преимуществами этого немногочисленного войска. В 1526 г. в бою при Панипате войско Бабура разбило армию Делийского султаната, а в следующем году нанесло поражение объединенным силам раджпутов. Бабур занял делийский престол.

Так, собственно, и была основана империя Моголов. Пришедших с Бабуром завоевателей местное население именовало мухгалами, или мугулами Так называли жителей Моголистана, включавшего территорию Северной Индии и юга Центральной и Средней Азии — отсюда и название династии. Границы многонационального государства Бабура в период его расцвета простирались от Кабула до Бенгалии.

Великими же Моголами назвали эту династию европейские путешественники XVII в. И именно это название прочно вошло в историческую литературу. (До сих пор, кстати, в Афганистане живет небольшая — всего 2000 человек — народность, говорящая на архаическом диалекте монгольского языка и называемая «моголы», — это потомки армии завоевателей, то есть армии Великих Моголов.)

Итак, Великие Моголы царствовали в Индии с XVI по XVIII век, их власть распространялась на огромную территорию, включающую большую часть современных Индии и Афганистана. Всего к этой династии принадлежало пятнадцать царей: Бабур (правил в 1526–1530), Хумаюн (1530–1539,1555- 1556), Акбар (1556–1605), Джахангир (1605–1627), Шах-Джахан (1627–1658), Аурангзеб (1658–1707), Бахадур-шах (1707–1712), Джахандар-шах (1712–1713), Фаррук Сийяр (1713–1719), Мухаммед-шах (1719–1748), Ахмед-шах (1748–1754), Аламгир II (1754–1759), Шах Алам II (1759–1806), Акбар II (1806–1837), Бахадур-шах II (1837–1858). Не все они оставили о себе память. Были среди них и совершенно проходные фигуры, и бесспорно незаурядные личности.

«Тигр» Бабур

Его полное имя Захир-ад-дин Мухаммед Бабур (14 февраля 1483 — 26 декабря 1530). Бабур — прозвище, означающее «тигр» или «лев». Считается, что он получил его за отвагу в битвах. Бабур был талантливым военачальником, который, помимо воинской доблести и смекалки, обладал также незаурядным поэтическим талантом. Он был человеком тонкого ума и вкуса, с хорошим чувством юмора — об этом свидетельствуют его написанные с блеском мемуары. После его смерти в 1530 году нашли рукописи мемуаров и множество стихов правителя, которые, по мнению современных искусствоведов, принадлежат к числу лучших поэтических творений того времени. Стихи Бабура (рубаи), написанные на языке, близком к разговорному, отличаются чеканностью образов и афористичностью. Главный его труд — автобиография «Бабур-наме», первый образец этого жанра в узбекской литературе, излагает события с 1493-го по 1529 г., живо воссоздает детали быта феодальной знати, нравы и обычаи эпохи.

Кроме поэзии первый из Великих Моголов очень любил цветы. И вино. Когда придворные врачи настоятельно посоветовали ему уменьшить вдвое количество выпиваемых им в день кубков вина, Бабур с легкостью согласился, но приказал слугам подавать ему вино в новых кубках, каждый из которых был вдвое больше прежнего. Однажды, когда ему угрожала военная опасность, его полководцы посоветовали ему отступить на север. Но он заявил, что сделан из более прочного материала и предпочитает встретить смерть, но не отступить. О силе его характера слагали легенды; так, несмотря на любовь к тонким винам, Бабур в критический момент своей жизни решил бросить пить и собственноручно разбил все свои винные кубки. И он сдержал свой обет впредь не пить вина.

Умер Бабур в 1530 г., немного не дожив до 48-летнего возраста (по современным понятиям — немного). Но он в последние годы жизни испытывал усталость, уныние, часто говорил, что ему надоела власть и душа его хочет уединения. К тому же Бабур тосковал по родным местам — Фергане, в семье правителя которой Омара Шейх-мирзы он появился на свет. Там он получил хорошее образование, там в нем пробудилась любовь к поэзии, там он был счастлив, но поймет это правитель много лет спустя и вдалеке от родного края. «Фиалки так прекрасны в Фергане, — напишет он в знаменитой книге о своей жизни и своем времени «Бабур-наме», — там множество тюльпанов и роз».

  

Бабур — основатель династии Великих Моголов

Существует хорошо известный рассказ о его смерти. Сын Бабура Хумаюн был болен, и правитель из любви к сыну предложил Всевышнему свою жизнь взамен жизни Хумаюна. Рассказывают, что Хумаюн поправился, а Бабур умер через несколько дней после этого. Тело Бабура доставили в Кабул и похоронили там в саду, который он любил.

«Бабур был одним из самых культурных и обаятельных людей, какие только существовали», — уверял будущий премьер-министр Индии Джавахарлал Неру свою юную дочь Индиру, которой тоже было суждено стать премьер-министром этой страны, в одном из писем ей из тюрьмы, составивших знаменитую книгу «Взгляд на всемирную историю».

С императора Бабура начинается документально зафиксированная история алмаза «Кохинор». Бабур оставил своему сыну кроме империи еще одну удивительную вещь, во всяком случае сопоставимую с ней по ценности, — знаменитый и таинственный алмаз «Кохинор» (Гора света). В средние века говорили, что он стоит «половины расходов всего мира». По преданиям, возраст этого уникального алмаза равен возрасту древнеиндийского героя Викрамадитьи, то есть отсчитывается от 56 г. до н. э. Но достоверно история алмаза прослеживается только с XII века. Согласно записям «Бабур-наме», алмаз очутился в сокровищнице Дели после завоевания княжества Мальва, где в течение нескольких столетий являлся родовой драгоценностью раджей.

Когда в 1526 году в Индию вторглись войска султана Бабура, с ним находился его сын, воин Хумаюн. В решающем сражении при Панипате в том же году войска индийцев были разбиты. Бабур стал властелином Индостана. В этой битве был убит раджа Бикерамит, а его семья схвачена при попытке бежать из Агры. Пытаясь умилостивить победителя, жена раджи вручила Хумаюну все сокровища, включая и «Кохинор». Завоеватели пощадили семью раджи. Хумаюн торжественно преподнес алмаз своему отцу, но тот, полюбовавшись камнем, вернул его сыну (по другой легенде, алмаз являлся собственностью раджи княжества Гвалиора, который и преподнес камень падишаху Хумаюну). С тех пор правители династии Великих Моголов носили «Кохинор» на своих тюрбанах, пока он не был помещен в знаменитый Павлиний трон. Люди верили, что, пока алмаз как нерушимая эмблема сияет над троном Великих Моголов, династия не прервется.

  

Могила Бабура в Кабуле

Но камень этот никому не принес счастья: из восемнадцати владельцев этого бриллианта часть была предательски умерщвлена, часть пала в сражениях, а оставшиеся в живых были изгнаны и умерли в нищете. Отметим, что «Кохинор» принадлежал поочередно многим монархам в Индии и Персии, нередко похищался, но никогда не был предметом купли или продажи. Одна из самых известных его ролей — сверкать в навершии легендарного Павлиньего трона — еще впереди, и мы вернемся к судьбе загадочного камня.

Перед смертью Бабур разделил свои владения между сыновьями, оставив основную территорию в Индии Хумаюну и приказав остальным, получившим Пенджаб, Кабул и Кандагар, ему подчиняться.

«Дважды император» Хумлюн

Хумаюн (1508–1556) вступил на престол в 22-летнем возрасте. Бабур, 1-й падишах Индии, умер, оставив своему сыну великое и широко раскинувшееся — его империя простиралась от Амударьи и Сырдарьи до Индостана, — но очень нестабильное государство. Хумаюн был культурным и образованным человеком, но он не был солдатом, как его отец. К тому же пристрастие к опиуму и гашишу ослабляло его жизненную энергию и мешало остроте его суждений, впрочем, этот порок не считался в исламе грехом, в отличие от любви к вину. Возможно, именно эта склонность Хумаюна стала определяющим моментом его политики. Государственные дела у этого правителя окрашиваются в радужные, но совершенно фантастические переливы дыма кальяна, и проблемы решаются как бы «под легким кайфом».

Главным его свойством стоит признать особую склонность к утопиям. Именно оторванность от реальности и прожектерство обычно ставят в вину 2-му падишаху Индии Хумаюну, в частности то, что он «пытался ввести некую систему в управлении империей, однако принципы этой организации были надуманными, далекими от реальной жизни. Он разделил придворных на три группы: государственных деятелей, духовных феодалов и людей искусства — поэтов, танцоров и т. д., а также установил четыре государственных ведомства: ведомство огня, куда были переданы военные дела, ведомство воды, следившее за орошением и дворцовыми винными запасами, ведомство земли, ведавшее налогами, управлением земель халиса и строительством, и ведомство воздуха, которое занималось вопросами, связанными с деятельностью духовенства, поэтов, историографов, а также оплатой их труда. Такое административное деление, где смешивается главное и второстепенное, не могло быть стабильным…» — пишет историк К. Антонова.

Как и положено настоящему утописту, Хумаюн строил сказочные города. Он колебался в выборе своего тронного города между Агрой и Дели, но впоследствии остановился на последнем. В 1533 г. на берегу Джамны, недалеко от Дели, им был заложен фундамент нового города, который простирался от нынешней гробницы Хумаюна до Старой крепости. Это был город, построенный специально для «людей счастья» (так называли казн, богословов). Правда, советники настояли на том, чтобы город для «людей счастья» был окружен стеной с башнями и парапетами и напоминал крепость. В точно назначенный астрологами день весь двор и сам Хумаюн вознесли молитву Всевышнему, и падишах своей рукой заложил первый камень. Почти через год возведение бастионов, ворот и некоторых дворцов Дин-Панах («Прибежище веры») было завершено. В центре этого города, среди садов и рощ необычайно быстрыми темпами был построен семиэтажный дворец. Протяженность стен Старой крепости составляла около 3,5 км. В нее ведут три главных входа: северный, южный и западный. Западные ворота считаются главными и выходят на дорогу Дели — Матхура. Северные ворота Талукки-Дарваза («Запретные ворота») — самые известные. Как повествует легенда, когда-то один из правителей (уже в послемогольские времена) поклялся, что не вернется в город, если не разгромит противника. Он вышел из Дели именно через эти ворота и погиб в бою, после чего они были замурованы навечно.

  

Гробница Хумаюна

Но при всех своих «странностях» у Хумаюна были и достижения как у государственного деятеля. Бабур продемонстрировал военную мощь, Хумаюну же суждено было изобрести механизм интернационального единения индусов и мусульман. А было дело так: «Первую свою кампанию Хумаюн провел против Калинджара, древнего государства, которое свыше восьми столетий находилось под властью индусских царей. В 1530 году на покорение Калинджара отправилась большая экспедиция, возглавляемая Хумаюном. Хумаюн нашел завоевание Калинджара трудным делом и заключил с индусским правителем договор, по которому тот превратился в сановника Моголов. Отсюда ведет свое начало политика могольских императоров, которая дала столь прекрасные результаты во время преемников Хумаюна. Сделать индусского правителя вельможей мусульманского государства — до этого не могли додуматься ни тюрки, ни афганцы», — пишет английский историк К. Пеникар. Для сравнения вспомним, что «даже сам Бабур, стоявший по образованию и уму головой выше своих военачальников, презирал индусов как неверных идолопоклонников, истребление которых является религиозным долгом» (К. Антонова).

Но, несмотря на дипломатические успехи, империя предъявляла к правителю достаточно жесткие требования, которым темперамент и склонности Хумаюна не отвечали. Объективные трудности — разнородность армии, неупорядоченное управление страной — сочетались с личными недостатками Хумаюна как реального политика и военачальника. Исследователи политики Великих Моголов Н. Синха и А. Бенерджи говорят: «Он мог от случая к случаю проявлять большую энергию, но не был способен на длительную напряженную деятельность. Его лень и любовь к развлечениям мешали ему закрепить свои победы. Кроме того, располагая таким ограниченным количеством войск и не имея тщательно разработанного плана операций против врагов, невозможно было удержать эту обширную и разбросанную империю».

Во всей его империи постоянно происходили беспорядки. Власть Хумаюна в восточных областях была непрочной. Бенгалия являлась самостоятельным государством, и для того чтобы «свеженькое» государство Моголов могло выжить, требовалось покорить долину Ганга. Но правители-афганцы и не думали уступать Моголам. Они нашли очень способного вождя в лице афганского правителя Бихара Шер-шаха из рода Суров, который благодаря тщательно продуманной кампании нанес поражение Хумаюну.

В 1539 году после внезапного нападения Шер-шаха Хумаюн фактически теряет свою армию, в 1540 году терпит еще одно поражение. В конце концов Шер-шах вытеснил Хумаюна из Индии. «Изгоняемый отовсюду, где он только что властвовал, и холодея от ужаса при мысли о возможности попасть в руки своего брата, он решился покинуть государство своего отца и довериться сомнительной милости чужеземца» (Н. Синха, А. Бенерджи). Во время этих странствий в Синде Хумаюн женился на Хамиде-бегум (1541), а в 1542-м (в октябре) его жена родила сына (этот сын, рожденный в пустыне Раджастхана — будущий великий реформатор и правитель Индии Акбар Великий). Позже Хумаюн бежал в шиитский Иран, а Акбара взял на воспитание брат Хумаюна Камран, правивший в Кабуле.

Шер-шах вклинивается в череду правителей династии Великих Моголов. Ситуация уникальная, почти немыслимая, казалось бы, перечеркнувшая весь смысл нашествия Бабура. Но в каком-то смысле Шер-шах оказался продолжателем дела первых Моголов. Бабур прибыл в Индию с новым представлением о роли правителя. Он не желал быть султаном, пользующимся верховной властью над самостоятельно правящими князьями, а претендовал на роль падишаха с божественными правами, которые ему давало происхождение от Тимура. Именно Шер-шах, сам того не желая, создал для Моголов такую систему управления, которая была необходима для успешного претворения в жизнь их представления об идеальном правителе, но которую они сами не сумели установить.

Шер-шах правил в Дели пять лет, с 1540-го по 1545 год. Своей первоочередной задачей он считал обуздание феодалов, особенно афганского Бихара и Бенгалии, на которых, кстати, опирался при захвате власти. С этой целью он стал строго требовать от джагирдаров^[38] (владельцев джагиров) содержания обусловленного величиной джагира числа наемных всадников, которые составляли основную часть армии государства. Шер-шах стремился ввести твердую норму при сборе доли урожая, причитавшегося государству, и ограничить в интересах казны произвол сборщиков при определении величины крестьянского участка и тем самым размера урожая. Платя своим наемным воинам исключительно деньгами, Шер-шах пытался, где только возможно, перевести материальный налог в денежный. Таким образом, именно Шер-шах задумал все те реформы, что впоследствии удалось осуществить Акбару (по странной логике судьбы, точно так же, как впоследствии Алексей Тишайший задумал то, что осуществил Петр I, а Витте то, что удалось большевикам).

Так же как Хумаюн, Шер-шах претендует на изобретение имперского интернационализма Великих Моголов. «Он был первым, кто попытался основать Индийскую империю, опирающуюся на волю народа. Он выдвинул идеал новой Индии — Индии индусов и мусульман, единых духом и сердцем. Правление Шер-шаха знаменует начало новой политики, которая получила развитие при Акбаре. Он проявлял терпимость к индуизму и мудро использовал таланты индусов для создания и укрепления своей империи» (Н. Синха, А. Бенерджи).

Таким образом, несмотря на краткость своего правления, Шер-шах стал ключевой фигурой начального отрезка истории Великих Моголов, хотя сам не принадлежал к этой династии. Его военные и административные реформы, его военные успехи, достижения в централизации и объединении страны замечательны. Однако все они воспринимаются лишь как некое предшествие успехам Акбара. Не будь Акбара, все начинания Шер-шаха ничего бы не стоили.

Шер-шах был на 36 лет старше Хумаюна, в 1545 году ему было уже 73 года. Но возраст не мешал ему вести активные наступательные действия. Погиб он при осаде одной из раджпутских крепостей смертью, в которой многие усмотрели некий мистический смысл, — от отскочившего рикошетом ядра собственной пушки.

Смерть Шер-шаха была началом застоя — его сын Ислам-шах был откровенно слабым правителем, положение в стране все более дестабилизировалось, его наследник Сикандар-шах действовал в том же духе. Развалом воспользовался Хумаюн, вернувшийся из иранской эмиграции и разбивший войска Сикандар-шаха. Уже в 1555 году Хумаюн был в Дели.

После 15-летнего изгнания Хумаюн, которому исполнилось 47 лет, уже не был прежним пылким юношей, верившим в утопии. Он не возобновляет свою былую систему деления на разряды и ведомства, а пытается укрепить рассыпающееся государство. Однако не ему было начертано судьбой возглавить великую и могучую империю. В 1556 году он случайно падает с мраморной лестницы и разбивается насмерть. Ходили слухи, что его подтолкнули, но скорее всего, это были именно слухи — при Хумаюне не существовало сильной оппозиции, он не вызывал недовольства, а его наследник не был его антагонистом, рвущимся к власти.

Туркмен Байрам-хан, наставник 13-летнего престолонаследника Акбара, поспешил возвести его на трон, оставшись при нем регентом. Однако возведение на престол произошло не в Дели, а в саду Каланаур в Пенджабе, Дели еще предстояло взять. Сложность момента была столь велика, что власть в Дели принадлежала даже не мусульманам, а торговцу-индусу Хему. Местное население, казалось бы, должно было поддержать своего, однако в обстановке поголовного голода, нищеты и разрухи Хему, заботившийся только о боевых слонах, не вызывал сочувствия. В ноябре 1556 года состоялась вторая битва при Панипате. Хему имел значительное превосходство в численности войск плюс пять тысяч боевых слонов, однако рука Судьбы своих чудес еще не исчерпала. Когда, казалось бы, победа была уже за Хему, случайная (опять случайная?!) стрела ранила его. Не видя своего полководца, воины обратились в бегство, ибо от Хему зависела уплата жалованья. В результате победу одержали Байрам-хан и Акбар.

После смерти Хему сопротивление, которое Суры оказывали возвышению Могольской династии, уже не представляло опасности для Акбара и Байрам-хана.

Акбар — великий из Великих

Акбар Джелаль-ад-дин родился в 1542 году, когда его отец Хумаюн, проиграв борьбу Шер-шаху, афганскому вождю, надолго покинул Индостан. Лишь в 1555 году власть в Индии вновь перешла к Хумаюну, сыну Бабура, одолевшему наследников Шер-шаха.

Интерес к культуре, искусству и склонность к авантюризму в той или иной мере были унаследованы многими из преемников основателя династии Бабура, но ярче всего они проявились у самого великого из династии — Акбара, правившего почти полвека. Кстати, наставники так и не смогли научить Акбара чтению и письму, так что на протяжении всей жизни он оставался неграмотным. Тем не менее, еще в Кабуле он начал проявлять интерес к поэзии, с лучшими образцами которой его постоянно знакомили, и вместе с отцом прилежно учился также и искусству живописи.

Однажды, переодевшись в платье обычного горожанина (он часто проделывал подобный трюк, чтобы иметь возможность ближе познакомиться с жизнью простого народа), Акбар вступил в драку с бандой уличных грабителей и действовал при этом с проворством и ловкостью, достойными Гаруна аль-Рашида из «Сказок тысячи и одной ночи». Акбар также был страстным охотником, любителем спортивных состязаний и подлинным мастером в искусстве объезжать лошадей и верблюдов.

Неординарность этой личности не ограничивалась склонностью к изящным искусствам и авантюрам, он обладал и великолепным политическим чутьем. Акбар как внук Бабура был воспитан при персидском дворе. Трон перешел к принцу, когда он был еще подростком. Поначалу он царствовал, но не правил. Позади смерть Хумаюна, победы над Сурами и Хему. Акбар, которому 15 лет, уже в Индии, уже вроде бы у власти, но в гораздо большей степени у власти его наставник Байрам-хан. Туркмен, бывший персидскоподданный, он воевал еще в армии Бабура, был одним из главных в армии Хумаюна и не изменил ему ни разу. После смерти Хумаюна именно решительность и мужество Байрам-хана вели к власти Акбара. Однако Байрам-хан был шиитом, и это рано или поздно должно было погубить его карьеру в суннитском государстве. В 1559 году он назначает на высшую духовную должность шиита, чем настраивает всех против себя. «Его чрезмерное высокомерие и оскорбительные замечания вызвали недовольство у многих. Акбара, которому в 1560 г. пошел 18-й год, также возмущал деспотизм Байрама — последний лишал его даже денег на личные расходы», — пишут Н. Синха и А. Бенерджи. Байрам-хан был отправлен в почетную ссылку в Мекку. По дороге, как это слишком часто бывает в истории, Байрам-хана убили (в 1561 г.). Его малолетний сын был взят ко двору и впоследствии получил титул ханханана. Байрам-хан — почти типичная фигура для всех революций, он побеждает, казнит, укрепляет власть, но, как только ситуация стабилизируется, такие люди становятся не нужны, они слишком прямолинейны для настоящей политики.

За высылкой Байрам-хана последовал так называемый «период дурного правления» (1560–1562). Иначе его называют «периодом правления юбок». Реальная власть находилась у клики родственников кормилицы Акбара. Однако эта сила не была слишком велика: когда в 1562 году период учения Акбара закончился, он отстранил клику от власти и сам стал управлять государством, а его министры с этого времени занимали строго подчиненное положение. По словам Н. Синха и А. Бенерджи, «злоупотребления визиря Байрам-хана своей неограниченной властью послужили предупреждением против назначения всемогущего визиря. Должность вакила (советника) была сохранена, но ни один из вакилов после Байрам-хана не имел власти и влияния премьер-министра.» Так кончилось пятилетие гражданского противостояния и открылась дорога к единовластию Акбара.

Итак, юноша разогнал советников и, отстранив временщиков, захватил власть в собственном царстве. Акбар стал править самостоятельно. К этому времени ему исполнилось 18 лет. Это был умный, сильный, смелый юноша, любивший охоту и рискованную езду на возбужденных слонах, обладавший феноменальной памятью, но, несмотря на все усилия своих воспитателей, не желавший ни читать, ни писать. С этого момента в историю вошел Великий Могол Акбар.

Как это часто случалось накануне рождения многих великих людей, незадолго до рождения Акбара было зарегистрировано несколько знамений, свидетельствовавших о том, что на свет должна появиться исключительная личность. Многочисленные источники того времени единодушно утверждают, например, что его отцу Хумаюну привиделось во сне, будто всемогущий Господь вознамерился подарить ему сына, чье величие будет отмечено на его челе.

А одному из родственников приснилось, будто ему с неба в руки упала луна и голос произнес, что из межбровной точки на лбу матери Акбара во время зачатия будет исходить яркий луч света. Акбара вообще окружали многочисленные легенды. Так, Акбар якобы еще грудным младенцем заговорил со своей кормилицей, утешая ее в тяжелую для нее минуту. Трех лет от роду он якобы перебросил через плечо пятилетнего мальчика. По утверждению его летописца Абу-л-Фазла, Акбару нечему было учиться у своих учителей, так как он от рождения обладал совершенной мудростью и знанием. В зрелом возрасте он исцелял людей одним своим словом, предсказывал рождение сына у отчаявшейся матери многих дочерей, укрощал животных одним прикосновением и совершал много других дивных дел.

Как бы там ни было, Акбара все без исключения историки и исследователи по праву считают одним из величайших правителей мира. Изучая жизнеописания столь выдающейся личности, как Акбар, мы действительно находим в ее деятельности свидетельства незаурядных административных способностей, а также дальновидности, мужества и решимости в деле ниспровержения старых и утверждения новых идей, и также мудрость и любовь.

Уже в раннем возрасте Акбар понял, что править Индией можно, лишь опираясь как на мусульман, так и на индусов. Он понимал: чтобы империя была стабильной, ей нужно укорениться на местах, поэтому он искал поддержки у местных феодалов, наиболее могущественными из которых были раджпуты из Раджастхана. Первым делом он решил заручиться поддержкой воинственных раджпутов и заключил с ними союзы, скрепленные его браком с раджпутскими княжнами. Раджастхан — резиденция индийских раджей — во время правления Акбара стал процветать. В могольскую армию влилась раджпутская конница, возглавляемая Ман Сингхом. Раджпуты стали самыми преданными воинами падишаха. Треть могольской конницы набиралась среди раджпутов. Акбар — первый, кому удалось сокрушить независимость раджпутов, он смог позолотить цепи, которыми их связал.

Первоначально империя Великих Моголов ограничивалась междуречьем Ганга и Джанмы, но уже при Акбаре была завоевана вся Северная и Центральная Индия и Афганистан. С помощью союзников-раджпутов Акбар покорил сопротивляющиеся раджпутские княжества (1568–1569). В 1572 году был завоеван Гуджарат. Под власть Акбара перешли Мальва и Хандеш, а в 1576 году и Бенгалия. Заняв Кабул и Кандагар, Моголы обезопасили свою северо-западную границу. Власть Акбара признали правители Декана.

Теперь на первый план выдвинулись вопросы внутреннего устройства огромной империи. Население, вошедшее в состав Могольской империи, принадлежало к многочисленным племенам и народам, говорило на разных языках, находилось на разных уровнях общественного развития и было разделено кастовыми перегородками и религиозными воззрениями. Однако большинство жило в узком мирке сельской общины, крестьяне платили ренту государству в виде налога с земли. Правительство было заинтересовано в бесперебойном поступлении этой ренты-налога, но в хозяйственную деятельность крестьян ни государство, ни феодалы не вмешивались. Встав во главе огромного государства, Акбар решил, что настало время упорядочить всю систему управления. Мероприятия Акбара были направлены на то, чтобы укрепить господство его династии и мусульман-феодалов в Индии. При этом он хотел заручиться поддержкой индусского населения, ослабив религиозный гнет. С этой целью он с помощью Абу-л-Фазла провозгласил политику «всеобщего мира», т. е. отказ от преследования инаковерующих. Такая политика резко отличалась от издавна сложившейся в мусульманских государствах Индии политики религиозной нетерпимости, когда единственно верным считалось то направление, которого придерживался двор (суннизм или шиизм), а все другие верования следовало активно искоренять как ложные, преследуя их приверженцев.

  

Абу-л-Фазл преподносит императору Акбару книгу Акбарнаме. Миниатюра. Акбариаме

1596–1597 гг.

Правящий слой империи составляли мусульмане — иранцы, афганцы и тюрки. Все представители правящего слоя (даже жены падишаха) имели военные чины — от 1 до 33. Чин соответствовал количеству коней, которых данный человек должен был содержать (от 10 до 5000). Чину соответствовал доход — жалованье из казны или сумма налога с выделенной территории.

При внешнем либерализме политика религиозной терпимости была жестоким ударом по правам правящего класса. Именно при Акбаре владетельные джагирдары были максимально ограничены в своих амбициях. Юридически джагирдару жаловалась не конкретная земля и не крестьяне, а лишь право сбора в свою пользу государственного земельного налога-ренты с определенной территории. Доходы джагирдаров были огромны, но собственности у них не было. По смерти джагирдара все, чем он владел: деньги, дома, слоны, предметы роскоши, даже книги — все отбиралось в казну. Родственники важного сановника на другой день после его кончины оказывались без всяких средств к существованию и могли рассчитывать лишь на то, что его сыновьям дадут какую-нибудь службу и соответственное пожалование. Кроме того, у джагирдара могли отобрать одно владение и предоставить ему взамен другое, причем в другой части страны. При Акбаре для борьбы с сепаратизмом такие перемещения были довольно часты, поэтому джагирдар владел одной и той же землей в среднем не более 10 лет.

Не будучи в состоянии передать свои богатства сыновьям, джагирдары щедро тратили средства на роскошь, на постройки мечетей, гробниц, мостов, каналов, раздавали поэтам десятки тысяч дамов (денежная единица) за одно удачное стихотворение, украшали драгоценными камнями свою одежду, оружие, сбрую своих слонов и коней. На пирах джагирдары любили цитировать стихи о бренности всего земного, о необходимости пользоваться сейчас всеми благами жизни, а не собирать про запас, а иначе всем этим воспользуются другие.

Очень важной особенностью этой системы было отсутствие иерархии. Каждый джагирдар, крупный или мелкий, был подчинен непосредственно центральной власти, от нее получал свое земельное пожалование и только ей был обязан военной службой. Таким образом, высший класс до поры до времени был разобщен, лишен классовой солидарности, классового мышления, горизонтальных связей.

Политика Акбара во всех областях управления была устремлена к одной цели: централизации и усилению правительственной власти. Вторым мероприятием Акбара (кроме переброски джагира из одного конца империи в другой) в этом направлении было требование пребывания более влиятельных джагирдаров при дворе. Джагирдарам приходилось спрашивать у Акбара разрешения на временное поселение в своих джагирах, и Акбар давал такие разрешения неохотно, сроком не более чем на полгода. Запоздавшие впадали в немилость.

Также политика Акбара нивелировала религиозный фактор: мусульмане постепенно утрачивали монополию на власть. Во время правления Акбара впервые за много лет индусы перестали себя чувствовать нежеланными гостями в своей стране, правитель предоставлял им должности, ранее доступные только правоверным мусульманам.

В 1562 г. Акбар в возрасте 20 лет, отдав дань уважения местным традициям, женился на раджпутской княжне, дочери раджи Амбера. Невеста не была мусульманкой, и ей, вопреки общепринятому обычаю, Акбар разрешил сохранить свое вероисповедание — индуизм. Муллы были шокированы. В последующие годы он обзавелся множеством жен, среди которых было много индийских девушек, и всем им дозволялось сохранять свое вероисповедание. Эти браки, поддерживаемые индийской знатью, в политическом отношении обеспечили Акбару большое стратегическое преимущество.

Никогда не скатываясь до фанатизма, Акбар был подлинно религиозным человеком, всю жизнь стремившимся выявить и постичь сокровенную истину. С именем Акбара связана одна из удивительных теологических загадок — вероисповедание Великих Моголов. Он сделал смелую попытку создать новую религию — «дин-и-илахи» («божественная вера») — на основе ислама, индуизма и некоторых элементов других религий — парсизма и джайнизма. Для мусульманского правителя — шаг, мягко говоря, неординарный. Необходимость введения новой государственной веры аргументировалась тем, что «для империи, управляемой одним главой, не подобает, чтобы ее члены были несогласны между собой и раздираемы спорами… Мы должны поэтому объединить их, но так, чтобы они стали чем-то единым и в то же время целым, не потерять хорошее, что есть в одной религии, приобретая то лучшее, что есть в другой. Таким образом, слава будет обеспечена Богу, мир — населению и безопасность — государству». Новая, вводимая сверху религия безмерно повышала власть и авторитет Акбара как всеиндийского гуру — духовного руководителя всех подданных его огромной империи.

В «божественной вере» должны были слиться «разумные» черты основных религий Индии. Разумным же Акбар считал в первую очередь то, что могло укрепить его власть. «От сикхов он взял учение о беспрекословной покорности учеников своему гуру, от движения бхакти — призыв к примирению индусов и мусульман, от ортодоксального индуизма — ношение брахманских знаков и запрещение есть говядину, от парсов — поклонение солнцу и огню, от джайнов — установление лечебниц для животных, от махдистов — учение о праведном правителе. От евреев и христиан не взял ничего, потому что иудаизм и христианство в Индии исповедовала только малая кучка людей», — перечисляет эти заимствования Антонова. Такая вот эклектика, совсем не утопическая, а очень реалистическая.

Несмотря на это, реалист Акбар «.никогда, конечно, не порывал с исламом. Его так называемый «указ о непогрешимости» (1579 г.), оскорбивший чувства мусульман, был лишь попыткой избавиться от притязаний халифов. До конца своих дней, каковы бы ни были его личные убеждения, Акбар придерживался догматов ислама», — пишет К. Пеникар. Друг Акбара и главный идеолог Абу-л-Фазл выдвинул тезис о «совершенном человеке», которым объявлял того, кто «создавал людям условия для мирной жизни и исполнения религиозных предписаний, а именно: указаний императора Акбара. Преданность ему рассматривалась как религиозный долг каждого — знатного и простого. Могольская аристократия, обращаясь к падишаху, называла его «муршид-и камил» (совершенный руководитель) и «пир-и дастгир» (святой наставник)».

Новая религия должна была сплотить общество и навсегда избавить его от религиозной розни. Однако подданные оказались консервативнее императора — религия не привилась. Тем не менее, в такой толерантной атмосфере шел процесс культурного сближения разных народов — так называемый «индо-мусульманский синтез». Переводились на персидский язык индусские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна», а также труды арабских и тюркских мыслителей. Развивалась поэзия на языках хинди, урду, бенгали. Излюбленным жанром живописи стала миниатюра. До наших дней дошли прекрасные миниатюры, созданные персидскими и индусскими мастерами.

Как дипломата, судью, законодателя и администратора его отличала мудрость. Он был неизменно добр и внимателен к простым людям, охотно выслушивал их мнения, мысли и жалобы, что делало его необычайно популярным у представителей низших сословий, в том числе и среди индусов, с которыми до его правления обращались как с людьми второго сорта. Акбар часто прощал мятежных вассалов, и это в большинстве случаев шло ему же на пользу, ибо превращало тех в верных слуг. Так, например, несмотря на то что его кровный брат, Мирза-Хаким, а позднее и его собственный сын подняли против него мятеж, он милосердно их простил и даже вернул принадлежавшие им земли.

Время шло, но Акбар не был счастлив. Его жизнь была полна противоречий. Акбар жил в Агре, но ненавидел ее. Именно здесь умерли его сыновья-близнецы. Он был мудр, но при этом всю жизнь оставался неграмотным. Не умея читать, он высоко ценил живопись и культуру. Для того чтобы люди лучше понимали другие религии, он, как было сказано выше, приказал перевести индийские эпосы на фарси (персидский язык) и проиллюстрировать их, чем вызвал недовольство мусульманского окружения (известно, что ислам негативно относится к изображениям человека). Живой, подвижный, обаятельный, наделенный чувством юмора, верный в дружбе, он, тем не менее, в иные моменты впадал в бешеную ярость, непомерно жестоко наказывая подданных, особенно высших сановников и царедворцев, злоупотреблявших своей властью и положением.

В это время неподалеку в маленькой деревне Сикри жил знаменитый суфийский мистик шейх Салим Чешти, он предсказал императору рождение сына. Акбару так хотелось поверить в это, что он немедленно отвез в ту деревеньку свою жену. Вскоре к великой радости пророчество сбылось — родился мальчик, который был назван в честь пророка — Салимом. И тогда правитель Акбар решил отметить рождение сына закладкой нового города на этом месте, построить новую столицу, которую назвали Фатехпур-Сикри (Город победы). Акбар жил здесь с 1565-го по 1585 г. Судьба этого города таинственна и непонятна.

Фатехпур-Сикри со сказочной быстротой был превращен Акбаром из пустынной возвышенности, где рыскали только звери, в город с прекрасными садами и изящными зданиями. Строили город лучшие архитекторы Индии и Персии. Попасть туда можно было через Высокие ворота, которые также назывались Воротами Победы. Они возвышались на 60 метров над землей. В самом городе все было разумно и рационально. Не было ни узких улочек, ни тесноты средневекового города. Акбару очень хотелось простора, способного вместить и армию с ее слонами и конницей, и роскошные процессии, и радостные толпы.

Один англичанин, посетивший Фатехпур-Сикри, писал: «Агра и Фатехпур-Сикри очень большие города, каждый из них больше, чем Лондон». Периметр форта — 9,65 км. С трех сторон его окружают высокие стены с бойницами, а с четвертой он был защищен искусственным озером. Но стены не имели военного значения, так как в случае необходимости император и его двор могли укрыться в Агре. Фатехпур-Сикри замечательно распланирован: с широкими естественными террасами, дворами, сгруппированными вокруг них дворцовыми павильонами из красного песчаника. В северном углу двора находится наиболее интересное здание города, которое можно назвать уникальным. Это Диван-и-Хас, или зал частных аудиенций Акбара. Огромная колонна возвышается в центре зала, на которой покоится огромная капитель. Капитель не упирается в потолок, а служит основанием для круглой довольно обширной площадки, от которой радиально отходят 4 мостика, связывающие ее с галереей опоясывающей стены. Акбар восседал на этой площадке, принимал придворных, размещавшихся на галереях и внизу на полу.

Диван-и-Ам — зал публичных аудиенций. Здесь Акбар принимал посетителей, демонстрируя свой демократизм, хотя он не спускался непосредственно к своим посетителям, а просто выходил на высоко расположенные вдоль стен балконы и взирал на своих подданных. Через узкий проход можно выйти на большой мощенный красными плитами двор, служивший центром всего дворцового комплекса. Часть двора размечена как гигантская доска для игры в паччим (игра, отдаленно напоминающая шахматы). Плиты — черные и белые. Здесь Акбар по ходу игры переставлял живые человеческие фигуры.

Местным мастерам было разрешено придать многим зданиям черты, характерные для джайнских и индусских храмов. Это индусское влияние сказалось особенно сильно в архитектуре дворца Джорж-Бай в Фатехпур — Сикри.

Величественного монарха вовсе не смущало то обстоятельство, что место для города было выбрано крайне неудачно, отсутствовало главное — вода! Город стоял на возвышении посреди безводной равнины, поэтому неподалеку было вырыто искусственное озеро. Оттуда вода подавалась в цепь резервуаров и потом расходилась по городу паутиной каналов и канавок. Были в городе и подземные водохранилища, поэтому благодаря обилию воды столица Акбара за несколько лет превратилась в один из самых зеленых городов Северной Индии — деревья в тропиках растут очень быстро. Но жил город недолго. Сейчас это один из «мертвых городов» Индии — город-призрак. Четырнадцать лет строилась столица и в один год была покинута. Говорят, что иссякли резервуары с водой. А может, Акбаром овладела новая идея?

Он был уже не молод. Он завоевал почти всю Индию. Пришла пора подумать о покое. И Акбар начал строительство мавзолея, который во многом повторял его раннее творение — Красный форт в Агре. Завершилось строительство уже во время правления Джахангира (1605–1627). Кстати, именно во времена правления сына Акбара Джахангира в Индию прибыл первый английский посол. Мавзолей находится на четырех постепенно уменьшающихся кверху террасах. На саркофаге на фарси золотом начертаны 99 качеств Аллаха. Удивительно, но краски мавзолея нисколько не изменились на протяжении четырех веков в климате, где сырость и жара впоследствии губили в один год самые прочные работы европейских мастеров.

А вокруг Акбара смерть начинает косить самых близких ему людей. В 1599 году от горячки умирает сын Мурад, в 1604-м умирает сын Даниал, в 1602 году — преданный друг, советник, летописец Абу-л-Фазл (кстати, возможно, он убит принцем Салимом). Наконец, в 1604 году умирает мать Акбара, которую он всегда любил, этого он уже не мог перенести и скончался ровно через год. Умер Акбар 17 октября 1605 года, его смерть не вызвала революционных перемен, и смена власти прошла достаточно спокойно. Перед смертью он облачил принца Салима (при восшествии на престол в 1605 г. принявшего тронное имя Джахангир — «Завоеватель мира») в царские одежды, надел ему на голову тюрбан и повесил на пояс свой собственный кинжал, ясно выражая тем самым свое желание, чтобы именно Салим, несмотря на его проступки, стал наследником престола. Что касается проступков Салима, то речь идет о периоде с 1601-го по 1605 год, когда тот усиленно интриговал против отца и был фактически независим в Алахабаде. Когда в 1605 году Акбар заболел, повсюду стали возникать группировки и заговоры. Говорят, что даже собрался совет по вопросу о престолонаследии, причем большинство знати высказалось в поддержку Салима.

Подводя итог, можно сказать, что заслуги Акбара более чем очевидны. Получив в совсем раннем возрасте власть над разрозненной и разноплеменной, разноголосой и многоукладной, ничем, казалось бы, не связанной страной, он создал одну из богатейших и мощнейших держав в мировой истории. Он провел административную, поземельно-податную, военную, религиозную реформы, реформу мер и весов. Он был неграмотен, но в его личной библиотеке было 24 тысячи томов рукописей — огромное по тем временам собрание книг. Образ жизни его был поистине суров. Он считал, что «знатности, богатства и толпы приверженцев еще недостаточно, чтобы быть монархом», он считал, что должен напряженно работать. «Ежедневно он проводил три приема: первый — открытый дворцовый прием, второй — посвященный обсуждению текущих дел, на третьем обсуждались религиозные дела и государственная политика. Установленный распорядок дня соблюдался даже тогда, когда монарх был в походе. Он был огромен, этот средневековый рыцарь, и съел почти всю славу Великих Моголов». Так пишут о нем Н. Синха и А. Бенерджи.

Кстати, с императором Акбаром связана одна из, если можно так выразиться, ювелирных загадок — легендарный и таинственный алмаз «Шах» — один их самых знаменитых драгоценных камней мира. Именно Акбар превратил его в «регалию короны» Великих Моголов, сделав его знаменитым.

Сейчас алмаз «Шах» находится в Алмазном фонде Московского Кремля. Среди бриллиантовой короны Российской империи, державы и скипетра, в котором холодноватым голубым огнем посверкивает алмаз «Орлов», почти незаметен удлиненный камень размером с мизинец. Внимательный посетитель может разглядеть на нем странные письмена. Готовый в этой комнате чудес ко всяческим встречам, он все-таки не поверит, что невзрачный камень был оценен в 80 тысяч рублей золотом. Между тем это алмаз «Шах». Считается, что он — выкуп за кровь А. С. Грибоедова. Так ли это?

История алмаза «Шах» начинается еще до эпохи Великих Моголов. Считается, что камень был найден в копях Голконды (один из мусульманских султанатов Центральной Индии) в XVI веке, перед тем как их забросили. Итальянский путешественник Марко Поло в 1298 г. писал об этой местности: «Только в этом царстве [то есть в Голконде] водятся алмазы, их много и все хорошие, и скажу вам, много тут гор, где находят… алмазы. Пойдет дождь, вода и потечет ручьями по горам да по большим пещерам, а как перестанет дождь и только что вода сойдет, идут люди искать алмазы в тех самых руслах, что вода понаделала, и много их находят. А летом, когда тут ни капли воды, много алмазов находят в горах, но жара тогда тут нестерпимая. В этих горах, скажу вам, больших да толстых змей великое множество, и ходят туда люди с опаскою. Но если могут, так все-таки и находят там большие и крупные алмазы. Но не думайте, чтобы лучшие алмазы шли в наши христианские страны, несут их к великому хану, к царям, князьям здешних стран и царств. У них большие богатства, они скупают все дорогие камни». Но на самом деле сама Голконда (столица султаната, ныне заброшенная крепость близ Хайдарабада) была лишь рынком, где алмазы продавались и покупались. Самые древние и богатейшие копи, где были обнаружены крупнейшие исторические камни, находились недалеко от реки Кистна. Там были найдены самые крупные и необычные бриллианты, такие как «Кохинор», «Черный Орлов», «Регент» и другие.

Именно поэтому желтоватый удлиненный алмаз, найденный среди обычной гальки, сразу попал в руки правителя Голконды. Согласно правилу индийских мастеров, алмаз высшего качества имеет вершины, грани, ребра в количестве 6, 8 и 12. Они должны быть острыми, ровными и прямолинейными. Другими словами, алмаз должен иметь кристаллографическую форму восьмигранника — октаэдра (по-арабски «хавай ал-мас»). Кроме того, камень должен быть брахманом, то есть абсолютно бесцветным и прозрачным. Желтоватый алмаз «Шах» относится к сорту вайшья, а форма его далека от идеального октаэдра. В связи с этим он не задержался в руках индусов и был продан правителю Ахмаднагара, султаната на западном побережье полуострова Индостан.

Султаном Ахмаднагара был мусульманин Бурхан II. Индийские суеверия по поводу алмазов его мало волновали. Зато громадный удлиненный алмаз — перст Аллаха! — поразил воображение. Кроме того, обширные плоские грани алмаза показались ему идеальными скрижалями истории, на которых следует увековечить свое имя. Бурхан II был тщеславен и даже присвоил себе титул Низам-шаха, то есть Владыки Порядка.

По-видимому, в придворной камнерезной и гранильной мастерской Бурхана работал талантливый, если не гениальный мастер. Одним из первых на Востоке он научился гравировать надписи на алмазе. Мы знаем, что алмаз является самым твердым минералом на земле: его ничем нельзя поцарапать. Каким же образом безымянный мастер сделал надпись на грани октаэдра, самой твердой грани камня? Он догадался, что алмаз можно поцарапать только алмазом! И вот мастер покрыл октаэдрическую грань тонким слоем воска, иглой нацарапал на нем нужные слова. Затем на кончик стальной или медной иглы, смоченной маслом, набирал алмазную пыль и без конца царапал по грани.

В результате многодневного труда появилась первая надпись. Точный перевод гласит: «Бурхан Второй Низам-шах. 1000 год». Поскольку мусульмане ведут летоисчисление со дня бегства пророка Мухаммада из Мекки в Медину (622 г.), то время появления первой надписи датируется 1591 годом от Рождества Христова. Другими словами, алмазу «Шах» более 400 лет.

Но «Шах» недолго украшал сокровищницу Бурхана II. Именно тогда в Северной Индии правил Великий Могол Акбар — выдающийся государственный деятель и военачальник. В 1595 году его войска захватили Ахмаднагар и среди драгоценностей правителя нашли этот уникальный камень. Так алмаз «Шах» стал династической регалией Великих Моголов.

Более сорока лет пролежал он в их сокровищнице, пока не попал на глаза Шах-Джахану, внуку великого Акбара. Самое любопытное заключается в том, что Шах-Джахан сочетал царственное величие с профессионализмом мастера-гранильщика. Многие часы он проводил в придворной мастерской, собственноручно обрабатывая самоцветы. Может быть, именно он отполировал некоторые грани алмаза «Шах», чтобы увеличить прозрачность и увидеть воду камня^[39]. Он же повелел вырезать на грани алмаза вторую надпись. «Сын Джахангир-шаха Шах-Джахан, 1051» (то есть 1641 год).

Вторая надпись на алмазе «Шах» сделана значительно изобретательнее, чем первая. Неведомый мастер в полной мере использовал орнаментальные свойства арабской графики. Надпись ритмично повторяет себя и производит полное впечатление прихотливого и витиеватого узора, а не прозаического текста.

В 1665 году алмаз «Шах» впервые увидел европеец, знаменитый французский путешественник Жан-Батист Тавернье (1605–1689). Он посещал Индию несколько раз, был в Агре и Голконде. По неясным причинам Аурангзеб оказывал ему особые милости: дарил алмазы, золото и самоцветы, разрешил осмотреть дворец и знаменитый Павлиний трон. Благодаря Тавернье мы и знаем об исторических индийских алмазах, о внутреннем великолепии дворца шаха. К счастью, для истории сохранились дневники Тавернье, в которых сказано, что алмаз «Шах» был подвешен к трону Великих Моголов и висел так, чтобы сидящий на троне постоянно видел его перед собой. Продолговатый камень свисал с балдахина в окружении изумрудов и рубинов. На его более тонком конце была сделана борозда глубиной полмиллиметра, которую охватывала шелковая нитка, чтобы его можно было подвешивать и на шею (как талисман).

Затем алмаз «Шах» более чем на полтора века исчезает из поля зрения историков и объявляется в Тегеране. Что же происходило с ним в этот промежуток времени? Нарушим хронологию нашего повествования и позволим себе забежать вперед, чтобы закончить историю алмаза «Шах».

После сына Шах-Джахана Аурангзеба империя Великих Моголов потеряла былую мощь. В 1737 году в Индию вторгся Надир-шах, владыка Ирана. В двухлетней войне он покорил Северную Индию, захватил Дели. В число награбленных сокровищ вошел и алмаз «Шах».

В 40-х годах XVIII в. в империи Надир-шаха начались восстания и междоусобные войны феодалов. В результате заговора деспот был убит — его зарезали в 1747 году. Началась борьба за власть. В 1796 году шахом Ирана стал евнух Ага-Мухаммад-Хан, основавший династию Каджаров. Детей у него быть не могло, поэтому наследником стал племянник Бабахай, выросший в бедности и нищете. Бабахай перед восшествием на престол зарезал брата, а затем принял имя Фатх-Али-шаха. Произошло это в 1797 году. И вот через тридцать лет престарелый шах праздновал очередной юбилей правления. В ознаменование этого великого события было решено начертать на свободной грани алмаза «Шах» третью надпись.

Персидские камнерезы и гранильщики обладали большим опытом и мастерством. Третья надпись поражает совершенством работы, затейливой фантазией и талантом. Кажется, что это стилизованные лебеди с гибкими стройными шеями плывут по отполированной глади озера. Шедевр орнаменталистики читается так: «Владыка Каджар Фатх-Али-шах Султан, 1242».

По странной закономерности появление очередной надписи на алмазе предшествует бурным историческим событиям, которые заканчиваются сменой владельца.

В 20-х годах XIX в. Иран был ослаблен феодальными междоусобицами. Он стал объектом колониальной экспансии европейских держав. Театр военных действий располагался на земле многострадальной Армении. Аббас-Мирза, воинственный сын Фатх-Али-шаха, с помощью англичан реорганизовал армию, ввел регулярные полки сарбазов. Однако военное счастье улыбалось ему достаточно редко. Русские полки громили Аббас-Мирзу при Канагире, в Карабахе и на Араксе. Он едва не потерял Ереван, когда на помощь пришли воины самого Фатх-Али-шаха. Однако в 1828 году Аббас-Мирза потерпел полное и окончательное поражение. Иран вынужден был заключить Туркманчайский договор, по которому русская корона должна была получить десять куруров, то есть 20 миллионов рублей серебром. В выработке условий договора принимал участие А. С. Грибоедов. Он же был назначен русским посланником (по-персидски вазир-мухтаром) в Тегеране. Автор пьесы «Торе от ума» ревностно исполнял свой долг. 30 января 1829 года толпа фанатиков, поднятая духовенством, растерзала Грибоедова. В воздухе запахло войной.

Шах и его окружение были в смущении. Весной того же года из Тегерана в Петербург выехало высокое посольство во главе с царевичем Хозрев-Мирзой, который вез цену крови — алмаз «Шах». Весной 1829 года принц достиг Петербурга. Николай I принял его со всей пышностью (это уже работал алмаз). В ответ на витиеватую персидскую речь российский император сказал всего семь слов: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие!»

Долгое время эта версия считалась в истории единственной, однако теперь некоторые ученые считают, что в действительности дело обстояло не совсем так. Видимо, версия о том, что алмаз был платой за смерть А. С. Грибоедова, возникла благодаря повести Ю. Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара». Но востоковед В. Ф. Минорский еще в 1920-х годах установил, что русский царь и не думал требовать «цену за кровь» А. С. Грибоедова. Русское правительство настаивало на присылке посольства из Персии и наказании виновных. Персидский шах, направляя в Петербург свою делегацию, преследовал свои цели: он хотел добиться снижения контрибуции. Как уже упоминалось, по Туркманчайскому договору 1828 года Персия должна была выплатить России 20 миллионов рублей. Контрибуция была очень тяжелой для Персии, для ее выплаты были отправлены в переплавку золотые канделябры шахского дворца, жены шаха и придворные сдали свои драгоценности. Но все равно удалось собрать только восемь куруров. Униженные просьбы Хосрев-Мирзы и его дары, среди которых были не только алмаз «Шах», но и два кашмирских ковра, жемчужное ожерелье, двадцать старинных манускриптов, сабли и прочие драгоценные вещи, по мнению персидского шаха, должны были смягчить сердце русского царя.

Дары сделали свое дело: русский царь отказался от одного курура контрибуции и на пять лет отсрочил выплату другого. Так что утверждать, будто алмаз «Шах» является «ценой крови» А. С. Грибоедова, можно лишь с большой натяжкой.

В тот же вечер в присутствии царских чиновников алмаз «Шах» был осмотрен О. И. Сенковским. Известный писатель и востоковед первым среди русских прочитал и дал толкование надписей на алмазе. (Позже надписи еще раз исследовал академик С. Ф. Ольденбург, советский востоковед.)

А принц Хозрев-Мирза веселился в Петербурге. Он посещал театры, музеи, встречался с женщинами (светскими и далекими от света). В результате заболел некой болезнью, которую в те времена лечили пиявками, шпанскими мушками и меркурием (ртутной мазью). Это было не последнее огорчение царевича. Через пять лет во время борьбы за престол ему выкололи глаза, и он прожил остаток дней слепым. Такую цену заплатил Хозрев-Мирза за лицезрение алмаза «Шах».

В 1898 году в описи драгоценностей русской короны под номером 38/37 появился следующий текст: «Солитер (крупный алмаз) Хозрев-Мирза неправильной фацеты (грани) — 86 7/16 карат.

Поднесен в 1829 году персидским принцем Хозрев-Мирзой и доставлен на хранение от г. министра Ими. Двора при письме за № 3802». Алмаз «Шах» хранился в подвальном сейфе Зимнего дворца и после Октябрьской революции вместе с другими сокровищами был перевезен в Москву, в Оружейную палату Кремля. Здесь в 1922 году его исследовал академик А. Е. Ферсман, написавший затем большую статью. Александр Евгеньевич восхищался техникой гравировки на продолговатом алмазе, исключительной по совершенству, резкости и изяществу исполнения. По его словам, камень имеет форму удлиненной призмы, притупленной на концах пирамидальными плоскостями. Грани октаэдра мягко округлы. Самая широкая из них разделена на длинные узкие фацетки, которые хорошо отполированы (работа Шах-Джахана!). А. Е. Ферсман замерил углы между гранями, изучил скульптуру поверхности кристалла. В начале двадцатых годов Советская Республика выбросила на алмазный рынок большое количество ограненных камней. Стоимость поставленных алмазов оценивалась в 12 миллионов английских фунтов. Фирма «Де Бирс» была вынуждена сократить продажу собственных алмазов, чтобы стабилизировать цены на рынке. Но следует отметить, что даже тогда Советская Республика сумела сохранить алмаз «Шах» и другие исторические камни (за исключением, может быть, бриллианта «Санси»). И сегодня ими можно любоваться на выставке Алмазного фонда в Кремле.

Джахангир — Завоеватель мира и подкаблучник

24 октября 1605 года родившийся в 1569 году принц Салим взошел на престол, получив имя Джахангир, или Джехангир, что означает «Завоеватель мира». Но с завоеваниями все получилось с точностью до наоборот. Во время его правления дела у Великих Моголов ухудшились. В 1622 году персы захватили стратегически важный город Кандагар. К тому же кроме внешних, нового правителя одолевали и внутренние проблемы. Через год после своего восшествия на престол Джахангиру пришлось подавить мятеж, поднятый его сыном Хусру. Однако восстания продолжались, особенно после захвата персами Кандагара. В 1624 году мятеж поднял другой его сын, Шах-Джахан, впоследствии ставший преемником отца.

Воцарившийся на престоле Джахангир издал «12 правил», в которых, в частности, утвердил все пожалования и джагиры за теми, кто ими фактически уже владел. Так впоследствии поступали и остальные могольские правители, поскольку им всем было важно прежде всего утвердиться на троне. Позднее Джахангир отстранил от власти сановников Акбара и предоставил высшие должности другим лицам. Одновременно с изданием «12 правил» Джахангир распорядился повесить золотую цепь с колокольчиками от берега Джамны до одной из башен его крепости, чтобы жаждущие правосудия, дергая за цепь, могли привлечь к себе внимание падишаха. Эта эффектно демагогическая мера не имела реального значения, поскольку добиться чего-либо от правителя можно было лишь поднесением ценных подарков. К тому же с годами Джахангир стал все меньше заниматься государственными делами. Ему мешали возлияния, которые он устраивал каждый вечер, употребляя вино и опиум. При этом он иногда отдавал нелепые распоряжения, а поутру, проспавшись, жестоко наказывал приближенных плетьми за выполнение этих распоряжений. Казалось, что в нем возродился его дед Хумаюн. Кстати, необходимо отметить, что в этой династии все достоинства и недостатки чередуются через поколение. Сильный отец — слабый сын — и снова сильный внук — и слабый правнук.

В 1611 году он женился на персидской княжне Нур-Джахан. Джахангир уделял мало внимания государственным делам, будучи «мужем своей жены», что для государственного деятеля не самая лучшая политика. Фактически правителем государства стала его любимая жена Нур-Джахан вместе со своими родственниками. Красавица, получившая прекрасное образование, сочинявшая стихи и любившая охоту, властолюбивая Нур-Джахан сама решала за Джахангира все важные государственные дела. Под конец его правления Нур-Джахан стала официально считаться соправительницей, и ее имя с 1623 года чеканилось на монетах рядом с именем Джахангира.

Джахангир, находясь в оппозиции отцу, не скрывал своей преданности миру ислама. По мнению индийского историка К. Парвахаката, «Джахангир был ставленником ортодоксальных мусульман, симпатии которых он привлек тем, что организовал убийство Абу-л-Фазла, друга Акбара, историка и советника по религиозным вопросам. Впрочем, как государь он продолжал политику отца, отбросив лишь крайности дин-и-илахи («божественной веры»). В частности, союз с раджпутами даже укрепился».

Антимусульманские мероприятия Акбара, в особенности обращение мечетей в склады и караульные помещения, вызвали недовольство как раз тех правящих кругов мусульманских феодалов — светских и духовных, — на укрепление позиций которых была направлена вся политика Акбара. Поэтому после его смерти следующий падишах Индии Джахангир отказался от дин-и-илахи и, официально ничего не отменяя, не настаивал более на выполнении нововведений Акбара, особенно религиозных. По вступлении Салима на престол под именем Джахангира произошел решительный, хоть и постепенный поворот от политики реформ и веротерпимости Акбара к поощрению мусульманской нетерпимости.

При этом процветал культ удовольствий. Убранство дворцов богачей было исполнено похотливой чувственности, бессмысленной роскоши и безрассудной помпезности. Двор правителя был средоточием богатства. Знать, подражая императору и двору, также вела расточительную жизнь. Утонченная пища, летом мороженое, свежие фрукты из Бухары и Самарканда, пьянство и наркомания. В гареме падишаха было 5 тысяч женщин. Многие тысячи рупий щедро тратились на содержание гарема и на пышные празднества для его обитательниц. В результате развития внешней торговли в Индию хлынул поток золота и драгоценностей. По словам историка Бернье, Индия являлась «пропастью, поглощающей значительную часть золота и серебра всего мира, которые находят многие пути, чтобы туда проникнуть со всех стран, и почти ни одного для выхода оттуда».

«Он был человеком крайностей, — писал о Джахангире англичанин Терри, — иногда был жесток, иногда казался очень справедливым и мягким». Джахангир, как большинство Великих Моголов, любил и ценил прекрасное в искусстве и природе. Он оставил замечательные воспоминания «Тузук-и-Джахангир».

В последние годы жизни Джахангира после смерти отца Нур-Джахан в 1622 году начинается открытая вражда между Нур-Джахан и наследником престола Шах-Джаханом. Шах-Джахан восстает, терпит поражение, просит прощения и получает его. Однако наследником становится Парвез. В результате этих внутренних смут, длившихся три года, государство Моголов не только потеряло своих лучших военачальников, но и не смогло вернуть Кандагар. Говоря словами Джахангира, восстание Шах-Джахана «словно топором ударило по основанию его собственной державы и оказалось камнем преткновения на ее пути». Находившийся в плачевном положении Шах-Джахан уже подумывал о бегстве в Персию, когда события неожиданно приняли весьма благоприятный для него оборот. В октябре 1626 года умер Парвез, а в октябре 1627 года скончался сам Джахангир. Шах-Джахан спешно покинул Декан, чтобы обеспечить себе престол. Взойдя на престол, Шах-Джахан «на всякий случай» приказал перебить всех своих братьев и племянников, чтобы не оставлять претендентов на престол. Нур-Джахан он оставил во владение крошечный джагир, и она стала жить в уединении вместе со своей дочерью, вдовой Шахриара. Шахриар был последним, кто попытался занять трон, перед тем как Шах-Джахан в феврале 1628 года вступил на престол. Умерла Нур Джахан только в 1645 году.

Соперник Аллаха Шах-Джахан

Внук Акбара Шах-Джахан, что означает «Повелитель мира», правил империей Великих Моголов с 1628-го по 1658 год. Он перенес столицу из Дели в Агру. Но прославил свое имя он не этим и не политическими или военными достижениями. Имя Шах-Джахана и его возлюбленной жены встало в один ряд с именами других легендарных влюбленных, реальных и не очень: Петрарки и Лауры, Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды. Свою любовь он увековечил в застывшей музыке белокаменного Тадж-Махала. На южном берегу реки Джамна, неподалеку от Агры, и теперь стоит мавзолей, который был построен внуком Акбара, правителем империи Великих Моголов Шах-Джаханом в память о любимой жене, чья смерть повергла его в безутешное горе.

Еще когда ему было 15 лет, он встретил и полюбил Арджуманд Бангу-Бегам, дочь главного министра своего отца. Согласно легенде, юный принц и красавица впервые встретились в Агре на рынке пряностей. В те дни существовал обычай, на один день в году по случаю мусульманского Нового года рынок отдавался молодым отпрыскам знатных семей, и кроме них никто не смел заходить за ограду рынка пряностей. Они забавлялись там, играя, как сказали бы нынешние дети, «в магазин», продавая и покупая ароматные корицу, имбирь, кардамон, куркуму и другие возбуждающие чувства пряности. Естественно, у этой игры был и вполне практический смысл: юные аристократы присматривались друг к другу и сквозь душистую дымку выбирали себе «вторую половинку». После этого дня происходило множество обручений.

Юная красавица отказалась продать корицу Шах-Джахану, хотя на самом деле она тоже полюбила его, как и он ее, едва их глаза встретились. Это была красивая и умная девушка знатного происхождения — она была племянницей одной из жен Джахангира и подходящей невестой для принца. Но увы, его ждал традиционный политический союз с персидской принцессой. Однако законы ислама позволяют мужчине иметь 4 жен, и вскоре было объявлено о помолвке. Правитель империи Джахангир счел девушку достойной соединиться со «звездой небес благословенных», его сыном.

Свадебная церемония могла состояться лишь при благоприятном расположении звезд. Поэтому Шах-Джахану и его невесте пришлось дожидаться целых 5 лет, в течение которых они ни разу не виделись. Когда им исполнилось 20 лет, 10 мая 1612 года они поженились. Вскоре после свадьбы Арджуманд получила новое имя — Мумтаз-Махал, что означает «избранница дворца».

Шах-Джахан прожил со своей любимой женой 19 лет вплоть до ее смерти. Она умерла при родах четырнадцатого ребенка. Горе правителя было столь же безграничным, как и его любовь. Восемь дней он провел взаперти в своих покоях, без еды и питья, а когда наконец вышел, сгорбившийся и постаревший, объявил во всех владениях траур, во время которого запрещалась музыка и нельзя было носить яркие одежды. В память о жене Шах-Джахан поклялся построить усыпальницу, какой еще не видывал мир.

В 1632 году в столице империи Агре начались работы. Осуществить столь грандиозный замысел за двадцать с небольшим лет — замечательное достижение, но это стало возможным потому, что Шах-Джахан использовал все ресурсы своей империи. На строительстве трудилось около 20 тысяч рабочих, более тысячи слонов доставляли мрамор из каменоломни Макрамы в трехстах двадцати километрах от Агры. Другие материалы, а также мастера, умеющие с ними работать, прибывали из более удаленных мест. Малахит везли из России, полупрозрачный цветной сердолик — из Багдада, ляпис-лазурь и сапфиры — из Шри-Ланки, бирюзу — из Персии и Тибета, нефрит — из Китая, яшму из Тибета, аметисты из Йемена и Персии. Сделаны инкрустации из 43 разновидностей полудрагоценных камней на сияющем белом мраморе. К строительству были привлечены кроме индийцев лучшие зодчие Самарканда, Бухары, Багдада и Стамбула. Кристальная белизна полированного мрамора на темном фоне кипарисов, которые отражаются в водной глади каналов, — все это придает зданию величественную торжественность. Несмотря на то что Тадж-Махал построен в мусульманском стиле, он все равно остается неповторимо индийским, ведь добрая половина мастеров была из Индии, так же как главный архитектор и главный художник.

Внутри восхищение вызывает тонкость мозаичных украшений. Мягкий свет, льющийся сквозь решетчатые окна и ажурные перегородки, создает великолепный узор, но как только на драгоценные инкрустации попадает тень, тот же самый узор совершенно преображается. В это чудо невозможно поверить, пока не увидишь его собственными глазами. На закате дня белый мрамор окрашивается в различные оттенки фиолетового, розового или золотистого цветов. А в дымке раннего утра кажется, что здание парит в воздухе. Трудно поверить, что это работа смертных. Таков памятник великой любви, построенный безутешным вдовцом в память об усопшей супруге.

Только в недавнем времени удалось проникнуть в тайну этого величайшего памятника. И в основе этой тайны лежат честолюбивые замыслы и смелые до безумства мечты.

Первый ключ к тайнам Тадж-Махала лежит в надписях, выбитых на белом мраморе. Но что же они означают и как связаны с секретом Шах-Джа-хана? Эти надписи сделаны на арабском языке и представляют собой цитаты из Корана. Они играют большую роль в арабском религиозном искусстве, так как, по канонам ислама, нельзя изображать человека. Поэтому вместо привычных для нас икон и статуй их место занимают каллиграфические надписи. Надписи на монументах сообщают о том, кто его построил, зачем и каков их символический смысл.

Большинство надписей Тадж-Махала рассказывают о рае, который описывается как череда прекраснейших садов, окруженных водой. В языке Великих Моголов понятия «сад» и «рай» обозначаются одним словом. Как правило, все объекты садово-паркового искусства возле дворцов, мавзолеев и прочих значимых сооружений могольской знати несли в себе символику этих райских садов. Поэтому между мемориальными садами и представлением, как выглядит рай, есть тесная взаимосвязь.

Но чтобы понять символику Тадж-Махала, нужно понять принципы, по которым закладывались мемориальные сады. Классическим образцом императорского мавзолея, окруженного садами, похожими на сады Тадж-Махала, является усыпальница императора Хумаюна в нынешней столице Индии Дели, она была построена приблизительно за 60 лет до Тадж-Махала. Схема расположения самой усыпальницы и садов очень важна для понимания скрытого смысла Тадж-Махала. По обыкновению в этих садах есть сеть каналов и прудов, а сама усыпальница расположена в центре комплекса. Так сделаны усыпальница Хумаюна и другие. Но в комплексе Тадж-Махал имеются некоторые отличия.

Попасть в Тадж-Махал можно через большие богато украшенные ворота, а в них легко не заметить важный ключ к разгадке Тадж-Махала. На воротах имеется надпись на арабском, так же как и на самом мавзолее. Это цитата из Корана, а именно сура 29, одна из самых важных для верующих. Особый интерес в ней представляют последние слова — Аллах обещает праведникам, что они попадут в рай. Эти слова читает человек, перед тем как войти в сады Тадж-Махала: «Войди в Мой рай!» Это единственное место в Коране, где Аллах напрямую обращается к праведникам и употребляет местоимение «Мой» (в Мой рай). Это прямое приказание Аллаха обещает рай. И именно эти слова сопровождают посетителей, когда они входят в сад. Эта надпись придает совершенно новый смысл всему комплексу.

Вопреки традиции прочих мавзолеев, сама усыпальница Мумт аз-Махал находится не в центре сада, а торжественно высится в его окончании. Новая планировка полностью соответствует представлениям мусульман о райских садах, но добавляет некоторые акценты.

Шах-Джахан хотел воссоздать райский сад на земле. Легенда рассказывает, что неутешный вдовец-халиф был вознесен во время сна в райскую обитель Магомета, где сам Аллах повелел снять для него план райского сада. По этому плану и был выстроен Тадж-Махал, т. е. планировка садов мавзолея точно повторяет планировку небесных райских садов.

В центре находится водоем — Пруд Изобилия, от него берут начало 4 реки — райские реки: из воды, молока, вина и меда (Коран, 47:15). От входа — Райских Врат — и до конечной ступени — Трона Аллаха, выше и важнее которой нет ничего, весь рай — это довольно четко определенная система, где все имеет свое место.

Но здание самого мавзолея, какое место в этом «раю» оно занимает, какой смысл скрывает сам мавзолей? Какой замысел воплощал Шах-Джахан при его постройке?

Ответить на этот вопрос можно только поняв, каким человеком был Шах-Джахан.

Скорбящий влюбленный — только одна из граней его личности. Он был очень честолюбив и амбициозен (достаточно только вспомнить, как он пришел к трону, ликвидировав конкурентов, единокровных, между прочим), вел войны и делал это успешно. И, в отличие от отца и деда, Шах-Джахан был очень религиозен, что в истории Великих Моголов встречалось нечасто. Он строго соблюдал запреты Корана, в частности, не пил вина, чего не скажешь о его отце, а тем более прадеде.

Итак, этот честолюбивый и правоверный царь после смерти жены обрел мечту, он был увлечен идеей, которая захватила его целиком, — построить мавзолей — или нечто большее..?

Шах-Джахан лично занимался всеми делами стройки, он полностью курировал работы. Он сам разработал весь проект: от планировки садов до надписей на саркофаге.

В своем дворце в Дели он чувствовал себя центром и царем мира. В полном соответствии со своим именем. Этот гордый и тщеславный человек был абсолютно уверен в собственном величии. Надо сказать, что его вера в собственную исключительность имела под собой еще и мистический фундамент, она была связано с датой его рождения — 1000-летие ислама. Шах-Джахан — человек миллениума! Естественно, и судьба у него должна быть особенная.

Шах-Джахан был просто помешан на символах власти, в особенности на тронах. В сокровищнице хранилось два золотых трона, три серебряных, не считая тех, которые находились во дворцах, в тронных залах — из резного мрамора, инкрустированных золотом и драгоценными камнями. Но императору казалось, что все это как-то несолидно. И одним из первых приказов при вступлении на трон было повеление о создании украшенного драгоценными камнями трона, равного которому не было в мире. У него, всесильного Шах-Джаха-на, было все, что может пожелать смертный человек: власть, многочисленные жены и наложницы, покорные подданные, тучные стада верблюдов и белых боевых слонов, вышколенная армия, и груды сокровищ. Но Великий Могол должен иметь то, чего нет ни у одного властителя на Земле. Этот уникальный предмет интерьера вошел в историю как Павлиний трон. Как говорится в древней летописи, «ему пришла в голову мысль, что огромное количество редких драгоценностей, имевшихся в сокровищнице, лучше всего использовать на сооружение трона, на котором император восседал бы во все возрастающем сиянии».

Усыпанный драгоценными камнями Павлиний трон — это и рукотворное чудо, и еще одна загадка, связанная с именем императора Шах-Джахана. Павлиний трон также является одним из ключей к тайне райской символики Тадж-Махала. Шах-Джахан хорошо знал исламское предание о том, что павлин является истинным стражем райских ворот, а также персидский миф, повествующий о том, что два павлина, стоящие лицом к лицу по обе стороны Дерева жизни, символизируют собой двойственность человеческой натуры.

Для того, чтобы создать Павлиний трон, понадобилось 7 лет (с 1629-го по 1636 г.), а расходы на это творение превзошли самые смелые подсчеты. Полагают, что они в два раза превысили затраты на строительство Тадж-Махала. Этот трон буквально ослеплял своей красотой и сиянием драгоценных камней, которыми был усыпан.

Шах-Джахан повелел собрать со всей Индии самых умелых ювелиров, резчиков по камню, художников. Перед искуснейшими мастерами Пенджаба, Калькутты и самого Дели шах высыпал груды алмазов, рубинов, сапфиров, жемчуга и повелел им соорудить трон, равного которому нет и не было во всей Вселенной. Спинка трона должна быть не отличима от павлиньего хвоста. Золота, серебра, драгоценных камней он велел не жалеть и использовать в тех количествах, которые потребуются для работы.

Для начала из шахского сада отобрали самого красивого павлина, хвост которого должен был служить образцом для спинки трона. У несчастной птицы аккуратно, чтобы не повредить, выдрали хвостовые перья. Дабы избежать изменения или потускнения окраски, перья каждую ночь на несколько часов выкладывали в огромный медный чан с ледяной проточной водой из родника Нехр-и-Бишт (Райский поток), который протекал в шахском саду. Подержав в воде, с наступлением рассвета их осторожно вынимали и раскладывали на белоснежном шелке в тени молодых пальм. Работа была поистине уникальной: мастера подбирали по тонам, полутонам и оттенкам цейлонские и кашмирские сапфиры, бенгальские и египетские изумруды, оттеняя их отборным жемчугом и алмазами. Иногда у художников возникали споры: какими самоцветами украшать подлокотники, спинку и ножки трона. После жарких дебатов художники и ювелиры пришли к решению: ценность Павлиньего трона должна заключаться не в стоимости камней, а в их художественном подборе. С этим после глубокого раздумья согласился и Шах-Джахан. Безусловно, Павлиний трон, стал шедевром ювелирного искусства.

Основу Павлиньего трона составляло стилизованное дерево из резного золота, украшенного эмалью. Спинка трона, развернутый павлиний хвост, поражала своим великолепием и поразительным сходством с настоящими павлиньими перьями. Над троном возвышался балдахин, удерживавшийся на 12 изумрудных колоннах. Сверху его украшали крупные фигуры павлинов тончайшей работы, буквально покрытые драгоценными камнями — рубинами, бриллиантами, жемчугом и изумрудами. Они как бы венчали спинку трона, а между ними располагалось дерево с листьями из рубинов и жемчуга.

О фантастической стоимости трона можно судить хотя бы по тому, что самый крупный рубин весил 100 каратов, а внутрь него была вставлена 50-каратная жемчужина. Это был знаменитый рубин покорителя народов Тамерлана. Там был и знаменитый бриллиант «Кохинор».

Долго трудились мастера над созданием трона, много павлинов лишилось своих хвостов.

По окончании работы во дворце Великого Могола был устроен пир и праздничное шествие. Для показа народу сверкающий Павлиний трон, на котором восседал сам Шах-Джахан, водрузили на белого слона. Впереди, с боков и позади слона шли трубачи, барабанщики и свирельщики, а за ними на разномастных лошадях в высоких седлах ехали празднично разряженные вассальные князья, раджи и султаны. При виде такого шествия народ падал ниц и поднимал руки к небу, прося у богов Тримурти благоденствия императору и его воинству.

Павлиний трон считался священной реликвией Великих Моголов, и его запрещалось показывать иноверцам. Одним из немногих европейцев, которому по милости правителя Северной Индии удалось увидеть трон в 1665 году, был французский ювелир и путешественник Жан-Батист Тавернье (тот, который сделал легендарное ожерелье королевы Марии Антуанетты). Прославленный знаток и торговец драгоценными камнями, он прожил бурную и насыщенную событиями жизнь. В те времена он, постоянно путешествуя по Востоку, проложил немало торговых путей и явился одним из зачинателей торговли с Индией. Его описания выдающихся личностей, малоизвестных городов и стран, сокровищ Востока, знаменитых древних алмазов до сих пор не потеряли своей ценности. Он писал: «Я объездил много стран, восхищался многими сокровищами, но смею уверить, что никогда не видел и вряд ли увижу что-либо, подобное этому восточному чуду. Создавали Павлиний трон в течение семи лет. Его верхняя часть украшена рубинами, бриллиантами, изумрудами и голубыми сапфирами. Основа Павлиньего трона — стилизованное дерево из резного золота, покрытого эмалью. На одной из веток сидит павлин, весь в драгоценных камнях и жемчуге». Восхищение, однако, не помешало Тавернье оценить трон в 6 миллионов фунтов стерлингов.

По описаниям Тавернье, Павлиний трон находился в специальном зале, где были размещены еще семь тронов. Он выделялся среди них, так как был установлен на массивном мраморном возвышении, тоже украшенном драгоценными камнями. Сиденье трона поддерживалось шестью массивными золотыми столбами. Вверх возносились инкрустированные золотом и драгоценностями серебряные шесты, подпирая ажурный навес, сплетенный из тонкой серебряной проволоки в виде растительного орнамента — виноградных лоз, листьев и цветов с лепестками из зеленых изумрудов, почками из малиновых рубинов и сердцевиной из голубых сапфиров. Гребни и хвосты павлинов, украшающих балдахин, были сплетены из золотой и серебряной проволоки и украшены драгоценными камнями, причем все камни были подобраны так, чтобы имитировать оперение настоящих, живых павлинов. Глазами у птиц служили крупные бриллианты. Между павлинами был укреплен «Кохинор» так, чтобы находиться как раз над головой правителя.

Долго восседать на роскошном троне и владеть «Кохинором» Шах-Джахану не пришлось. Власть вместе с троном вскоре перешла к его сыну. Ауран-гзеб страстно желал владеть троном отца, а с ним и «Кохинором», так как считал, что, обладая алмазом, он приобретет власть над всем миром. В результате переворота он захватил власть и заточил отца в цитадели Агры. Аурангзеб не посмел ни убить отца, ни силой отнять у него «Кохинор», боясь провозгласить себя императором из-за возможных восстаний, а может быть, опасаясь того, что гнев мистического камня настигнет его повсюду, если он попытается забрать его у отца силой. По замыслу Аурангзеба его отец Шах-Джахан должен был добровольно передать ему «Кохинор». В течение семи лет Шах-Джахан находился в заключении среди своих сокровищ. Когда Аурангзеб почувствовал себя на троне достаточно уверенно, он потребовал, чтобы отец прислал ему самые крупные драгоценные камни из сокровищ тронного зала для украшения своего тюрбана, чтобы официально взойти на трон. Каждый день требовал Аурангзеб ответа от узника, который был его родным отцом. Но ни под каким предлогом не соглашался Шах-Джахан добровольно передать подлому сыну бесценную реликвию. Коварный Аурангзеб разрешил дочери Шах-Джахана навестить отца в тюрьме, чтобы уговорить отдать «Кохинор». Но она ненавидела своего жестокого брата и, естественно, не желаем помогать ему. Несчастный отец стал умолять свою дочь тайно привести к нему несколько оставшихся в живых верных слуг с молотами, дабы раздробить все драгоценности, находившиеся вместе с ним в тюрьме, и уничтожить «Гору света», чтобы он никогда не достался проклятому Аурангзебу. Впрочем, это только легенда. Точно известно, что Шах-Джахан умер в 1666 году, на руках своей дочери, в своей украшенной драгоценностями тюрьме. И только тогда Аурангзеб получил «сокровище короны».

А позднее, в 1739 году, во время правления шаха Мухаммеда, в Северо-Западную Индию вторглись войска персов во главе с Надир-шахом. Когда могущественный Надир-шах захватил Кабул — центр провинции империи Моголов, он направил в Индию Мухаммед-шаху ультиматум. В нем, помимо требования о присоединении к Персии двух провинций, говорилось и о троне: «Я пришел, — заявлял Надир-шах, — чтобы взять также из Индии в Персию известный трон Моголов».

С возмущением Мухаммед-шах отверг притязания персов. Судьбу трона решило сражение, происшедшее спустя несколько недель на пенджабской равнине. Персы одержали победу. И первым их условием мира было требование о выдаче им Павлиньего трона. Так они захватили все сокровища Моголов, в том числе Павлиний трон^[40]. Но главного сокровища трона — «Кохинора» — на месте не оказалось. Во все концы были разосланы тысячи людей. Тому, кто укажет местонахождение алмаза, было обещано большой вознаграждение. Одна из бывших обитательниц гарема рассказала, что «Кохинор» спрятан в тюрбане Мухаммеда. Во время пира персидский шах обратился к Мухаммеду с предложением обменяться тюрбанами в знак дружбы — на Востоке существовал такой обычай с незапамятных времен. Отказаться от этого предложения было невозможно, и Муххамеду ничего не оставалось, как протянуть свой тюрбан Надир-шаху, а вместе с ним и алмаз. Перс, не дождавшись конца церемонии, поспешил к себе, развернул тюрбан и, увидев алмаз, закричал: «Гора света!» (по персидски — «кохинор»). Так камень получил имя, под которым его знает мир.

Надир-шах вернулся в Персию. В свое царствование он не избежал мятежей, отравлений и предательств, которые преследовали всех владельцев «Кохинора». Он практически сошел с ума, не доверяя никому, и был убит в 1747 году предводителем курдов Салах-Беем. В этом бою курдами был захвачен и Павлиний трон. Что стало с троном потом?

Об этом сообщил английский путешественник Фрейзер. Ему удалось узнать от одного старого курда, принимавшего участие в стычке с персами, что курды разбили трон, а части разделили между собой. Впрочем, существует и другая версия. Согласно ей, курды захватили не Павлиний трон, а его искусную имитацию. Подлинный же трон целым и невредимым попал к англичанам, которые и поспешили его переправить в Лондон.

Но увидеть шедевр невозможно, так как он, по преданию, лежит на морском дне у восточного побережья Юго-Восточной Африки в трюме затонувшего трехмачтового корабля «Гросвенор».

В конце июня 1782 года «Гросвенор» покинул Бомбей и взял курс к берегам Англии. О грузе, который был в трюмах судна, знали немногие. Погрузка проводилась в глубокой тайне, экипаж не был посвящен в суть дела. А оно, между тем, заключалось в том, что наряду с другими сокровищами (когда это судно потерпело крушение, на его борту, помимо трона, находилось еще 19 сундуков с драгоценностями, а также множество серебряных слитков) англичане пытались на «Гросвеноре» вывезти знаменитый Павлиний трон.

Корабль затонул 4 августа 1782 года по пути с Цейлона в Англию. На судне длиной 40 метров плыли 150 человек — команда и пассажиры, в том числе шестеро детей. В результате навигационной ошибки в 150 метрах от берега корвет ударился о скалу и раскололся пополам. И лишь через сто лет, в 1880 году, начались поиски сокровищ, погибших с «Гросвенором». Тогда со дна подняли корабельные орудия, несколько сот золотых и серебряных монет. В 1886 году из-под воды извлекли еще 350 монет. Все дальнейшие поиски не дали каких-либо существенных результатов.

В 1919 году была организована экспедиция, в которой принял участие и «отец» Шерлока Холмса, английский писатель Артур Конан Дойл (1859–1930), вложивший в нее значительные средства. Он не только следил, но и давал советы, высказывал предположения, направлял поиски. Однако знаменитые дедуктивные способности на этот раз не помогли Конан Дойлу: сокровища найдены не были. Зыбучие пески и опасный прибой мешали поискам, а останки судна давно затянуло метровым слоем песка.

Позже, в 1925 году, один предмет из груза, находившегося на корвете, все-таки обнаружили. На берегу, напротив злополучного места гибели судна, случайно нашли рваный кожаный мешок с 1038 необработанными алмазами. Хотя находка бесценна, но, по сравнению с пропавшей частью груза, это капля в море. И по сей день находятся охотники достать затонувшие сокровища со дна морского. Но пока что все попытки были тщетными.

А где же «Кохинор», он же не утонул на «Гросвеноре» — мы ведь знаем, что ныне он сияет в короне английской королевы.

После смерти Надир-шаха трон захватил его младший сын, принц Рох, но не смог удержать власть и был свергнут. Однако он успел припрятать «Кохинор» и отказался указать нахождение алмаза даже под пытками. Рох передал алмаз афганцу Ахмаду Абдали. Так «Кохинор» оказался на территории Афганистана, в Кандагаре, где Ахмад Абдали (Дурр-и-Дауран) захватил трон и основал Афганское государство, став родоначальником династии Дурранов.

После смерти Ахмад-шаха Дуррани в 1773 году во главе династии стал его сын Тимур, который перенес столицу в Кабул. После смерти Тимура власть перешла к одному из его 23 сыновей — Заман-мирзе. Далее опять дворцовый переворот, в результате которого власть переходит к брату Заман-мирзы Шуя-у-Мулку. Заман-мирзу пытают, стараясь выведать местонахождение алмаза, и ослепляют. В тюрьме Заман-мирза выдалбливает в стене углубление и помещает туда алмаз, замазав его штукатуркой. Через несколько лет его обнаружил тюремщик, от которого алмаз попал к Шуя-у-Мулку.

И снова следует переворот, и трон переходит к его брату Махмуду. Теперь Махмуд ослепляет Шуя-у-Мулка и бросает его в темницу. Тот не выдает местонахождение камня и верит, что пока камень у него, к нему вернется и царство, и власть. Он бежит из тюрьмы, прихватив с собой «Кохинор». Вместе с семьей он находит убежище в Лахоре, у раджы Сингха, прозванного львом Пенджаба. Когда раджа узнал об алмазе, он решил под пытками выведать о его местонахождении, причем пытки он решил применить не к слепому Шуя-у-Мулку, а к его жене. Женщина не выдержала и решила отдать алмаз, поставив условие: освобождение пленников, гарантия их безопасности и пожизненная пенсия. Сингх согласился. Он едва не потерял разум, когда «Гора света» оказалась у него в руках. Он выплатил Шуя-у-Мулку 125 тысяч рупий и дал ему пожизненную пенсию в 60 тысяч рупий в год.

Овладев «Кохинором», раджа Сингх объединил Пенджаб и создал сильную армию. Он планировал также освободиться от английского влияния в Индии. Однако, будучи умным и дальновидным политиком, он понимал, что ему не справиться с растущей мощью англичан. Сингх, проанализировав достаточно кровавую историю «Кохинора», решил все же избавиться от него. Он хотел преподнести его в дар храму, но не успел, так как умер, а его наследники не знали об этом решении. После смерти раджи в стране наступили годы анархии и беспорядков. Армия раджи выступила против англичан, но после временного успеха потерпела поражение.

Сокровищница Лахора, а с ней и бриллиант, перешли во владение Ост-Индской компании. Компания преподнесла его королеве Виктории, ив 1851 году он был выставлен на выставке в Лондоне. К этому времени «Кохинор» еще сохранил форму древней индийской огранки. Королева Виктория носила «Кохинор» в виде броши. После ее смерти бриллиант был передан в сокровищницу британского двора и вмонтирован в королевскую корону. В 1862 году бриллиант был переогранен под руководством королевского минералога Джона Пеннанта и приобрел плоскую форму. Масса камня при переогранке уменьшилась со 191 до 108,9 карата. Целесообразность переогранки вызвала много сомнений и критики, ведь при этом бриллиант как бы потерял часть своей исторической ценности.

Но вернемся во времена Шах-Джахана. Как уже говорилось, он был очень религиозен и очень много внимания уделял одному из мистических направлений в исламе — суфизму. Шах-Джахан считал, что год его рождения (1000-летие ислама) — знак его высшего предназначения. Он давал себе пышные имена, взятые из суфийской традиции: «Властелин Века», «Тень Аллаха», «Посланник Бога На Земле». Эти имена используются в суфизме для описания так называемого «идеального человека»-некоего образа недосягаемого совершенства, он почти равняется божеству. Учитывая навязчивую идею Шах-Джахана об исключительности своей судьбы, мы можем считать, что он видел себя воплощением «идеального человека». И Тадж-Махал служил (просто не мог не служить) моделью для демонстрации его взглядов и идей.

Любопытно, что многие годы люди видели в Тадж-Махале только архитектурный шедевр, каллиграфическая вязь, покрывавшая его стены, карнизы и потолки была для них чисто декоративным элементом. Но на нее следует обратить особое внимание. Среди исламских памятников Тадж-Махалу нет равных по числу и длине надписей-цитат их Корана. На нем высечено 22 различных отрывка, включая 14 полных глав. В них представлены две темы: неотвратимость Судного дня и прелести рая, обещанного в награду праведникам. Выбор цитат определялся желанием не только архитектора или каллиграфа, а, естественно, самого заказчика — Шах-Джахана. Желанием придать зданию определенный символический смысл, что выходит за рамки прямого назначения мавзолея. Эта усыпальница — символ еще чего-то.

Самая длинная надпись тянется по всем четырем стенам здания. Это 36-я глава Корана. Ее читают на похоронах. У этой главы есть еще один смысл, который не понимали или игнорировали западные (не мусульманские) исследователи. В 36-й главе речь идет о послании Бога человеку и о смысле жизни, в ней есть одно предложение (айат 58): «Им (праведникам) скажут словом от Господа Милосердного:”Мир!”». Этот айат напрямую связан с символической трактовкой этого погребального комплекса, это единственное место в Коране, где Аллах говорит с праведниками, обращаясь к ним со словом «Мир» (салам). Традиционная трактовка этого айата такая: обещание праведникам, что они, войдя в рай, увидят Аллаха, сидящего во славе на троне. Было бы логичным предположить, что само здание мавзолея Тадж-Махал символически изображает трон Аллаха. Еще более убедительным доказательством символической трактовки Тадж-Махала стал выбор трех сур Корана, украшающих здание мавзолея, в которых говорится о Судном дне и дается его устрашающее описание со всеми животрепещущими подробностями. Странный выбор для декора усыпальницы великой любви всей жизни императора! Но у этих цитат вполне четкая роль: если вы хотите представить себе в подробностях Судный день, достаточно просто прочесть надпись (Шах-Джахан имел ввиду, что Тадж-Махал будут посещать люди, владеющие арабским и знающие Коран, если бы он только мог предположить наличие современных толп туристов.). И словно по волшебству райские сады предстанут перед глазами, а в завершении перспективы высится трон Аллаха, возможно, похожий по своему совершенству на Тадж-Махал.

Последний ключ к тайне Тадж-Махала лежит там, где всего логичнее его искать: внутри мавзолея. Изящнейший экран из кружевного резного мрамора украшает исполинскую залу прекрасной усыпальницы. Здесь искусство мастеров, резчиков и ювелиров достигло совершенства, ни одно описание не передаст такой красоты. Этим инкрустациям нет равных в мире: из нефрита, агата, сердолика и других камней в белом мраморе выложены цветущие розы, лилии, тюльпаны — цветы, которые, согласно традиции, растут в райских садах. Усыпальница похожа на богато украшенную шкатулку для драгоценностей, и везде каллиграфия — надписи — цитаты из Корана.

В центре мавзолея находятся два мраморных саркофага — Мумтаз-Махал и Шах-Джахана. Но это только кенотафы (ложные могилы), сами тела — внизу в крипте, надежно спрятанные от глаз любопытных. Эти кенотафы играют роль мемориалов, памятников, где люди могут почтить память Мумтаз-Махал и Шах-Джахана.

Лучшим доказательством того, что Тадж-Махал был задуман как копия трона Аллаха в райских садах, станут слова, вырезанные на крышке кенотафа Мумтаз-Махал (надпись завершает череду цитат от ворот, где приглашение «войти в Мой рай»; а войдя в сад, первое что видит человек — Тадж-Махал с его каллиграфической вязью об обещании лицезреть трон Аллаха). Надписи на саркофаге Мумтаз-Махал не оставляют места для сомнений в его тайном значении. Это молитва о дозволении войти в рай праведным женам. Истинное значение этого текста осознается, когда понимаешь его источник: эту молитву читают ангелы, держащие трон Аллаха. Согласно исламу, у трона Аллаха четыре ножки (хотя сам он восьмиугольный, как Тадж-Махал), и каждую ножку держит особый ангел. И единственный раз в Коране сказано, что эти ангелы говорят — когда читают эту молитву.

Нет сомнений, что это здание изображает трон Аллаха, заветную мечту Шах-Джахана, его собственный рай на земле. К тому же существует еще один аргумент в пользу этой гипотезы. В трудах Ибн аль-Араби (Шейха аль-Акбара, Величайшего шейха), знаменитого арабского мыслителя, суфия, мистика и поэта, в частности в «Мекканских откровениях», состоящих из 560 глав, приводится описание (рисунок с надписями) Судного дня и обретения праведниками рая, приблизительно имеющее вид графической схемы или чертежа. Это описание или схема едино для всего ислама (т. е. это не чисто суфийская премудрость). Известно, что в библиотеке Великих Моголов, которые собирали не только ювелирные красоты, но и сокровища знаний, был экземпляр «Мекканских откровений». Шах-Джахан, скорее всего, его изучал, не мог не изучить, ведь мы помним, что он увлекался суфизмом. А эта схема интересна тем, что при наложении ее на план садов и всего комплекса Тадж-Махала нельзя не заметить, что многие элементы совпадают, а трон Аллаха точно расположен там же, где и Тадж-Махал на плане.

О чем думал Шах-Джахан, воссоздавая рай на земле? Хотел ли стать равным Создателю или прославить Аллаха своим творением? Стремился к божественному знанию или состязался с Богом в сотворении прекрасного? Желал стать наместником Аллаха на земле или даже равным ему или — возвеличить самое прекрасное место во вселенной — трон Аллаха? Сотворив Тадж-Махал, Шах-Джахан действительно обрел бессмертие, хотя, возможно, и не такое, к которому стремился. 200 тысяч человек посещают Тадж-Махал ежедневно, и его тайный смысл не смог затмить легенду о великой любви.

Естественно, что такое таинственное здание, как Тадж-Махал, окружено мифами, легендами и слухами. Рассказывают, что Шах-Джахан щедро наградил архитектора за работу, а потом повелел отрубить ему обе руки, чтобы тот не посмел повторить такую красоту.

Существует легенда, что Шах-Джахан хотел построить еще более грандиозное сооружение на другом берегу реки Джамны — усыпальницу из черного мрамора для себя — зеркально отражающее форму Тадж-Махала, и соединить два мавзолея мостом, символизирующим любовь, которая переживет саму смерть. Но этому замыслу не дано было осуществиться. Вероятно, препятствием стали непомерные расходы на строительство второго мавзолея. Если бы он был построен — мир бы украсился невероятным чудом, еще одним чудом света. Сейчас на том месте, где предполагалось возвести черный мавзолей, ведутся раскопки. Археологи обнаружили остатки построек, фундаментов, и следы того, что здесь были разбиты сады, по планировке похожие на сады Тадж-Махала. Интересно, отсюда можно было любоваться прекрасным видом на Тадж-Махал или там действительно стоял бы зеркальный мавзолей? Возможно, ученые дадут ответ.

Находясь у власти, Шах-Джахан продолжал политику своего деда Акбара. Он хотел мира с индусами, союза с раджпутскими раджами, отказывался принять абсолютное превосходство ислама. Во время его правления мирно сосуществовали индусы, сикхи, христиане и мусульмане. Старший сын Шах-Джахана, Дара-Шикох, был единомышленником отца, деда и прадеда. Но как часто бывает, благие намерения ведут совсем не туда, куда надо было бы. А сыновья одного отца подчас являют примеры такой же трогательной братской любви, как и знаменитые Каин и Авель или, например, Ромул и Рем. Шах-Джахан не особенно заботился о создании четкого закона о престолонаследии, и сыновья его начали беспощадную борьбу за власть. Сын Шах-Джахана Аурангзеб взошел на трон, безжалостно убив братьев, а отца заточил в темницу, в крепость Агры, которую сам же Шах-Джахан и выстроил. Там Шах-Джахан провел последние печальные годы своей жизни, согласно легенде, большую часть этих восьми лет низложенный император провел у окна своей тюрьмы, по иронии судьбы именно отсюда открывается один из самых прекрасных видов на излучину Джамны и Тадж-Махал.

Жизнь в крепости царственного узника была не такой суровой, как может показаться, ему разрешили взять с собой жен, наложниц, детей, евнухов, слуг — весь «малый двор». Шах-Джахан прожил среди них до 74 лет и скончался, как гласит легенда, от передозировки афродизиаков. Оптимистический конец на восьмом десятке. Царь мира скончался и отправился занять подобающее ему место на троне в райских садах. Надпись на его саркофаге гласит: «Здесь покоится прах императора Шах-Джахана, вечно пребывающего в раю, да пребудет это место священным, и да обретет он привязанность на Небесах».

Жестокий Аурангзеб

Его имя в переводе значит «краса престола». Последний реальный правитель династии Великих Моголов, родился в 1618 году. В 1658 году между четырьмя братьями, сыновьями Шах-Джахана разгорелась междоусобная борьба. Отец не смог остановить сыновей. Аурангзеб одолел всех претендентов на власть, убил их, а отца, как уже говорилось, посадил под домашний арест в Красный Форт в Агре.

Правление Аурангзеба было суровым, он решил вернуть страну на прямой и узкий путь ортодоксального ислама. Аурангзеб был фанатиком ислама, жестоким, мрачным и безгранично амбициозным. Он ввел строгое соблюдение мусульманских законов, разрушил все индуисткие святилища, ввел внушительный налог на всех немусульман, т. е. индусов, заронив семена той непримиримой меж-религиозной вражды, которая сохранена и в наши дни. Но за Аурангзеба стеной стояли мусульманские муллы и вельможи.

После смерти своего отца-узника как истый мусульманин и почтительный сын он воздал всякую честь переставшему быть опасным родителю. Он похоронил его в Тадж-Махале, рядом с любимой женой. И даже сам завершил строительство мавзолея, полностью разорив императорскую казну и доведя местное население до нищеты.

Ратуя за образование исключительно исламского государства в Индии, что полностью противоречило традициям политики всей династии Великих Моголов, Аурангзеб не знал сострадания, ему было чуждо чувство гуманизма, увы, его яблоко откатилось очень далеко от отцовской яблони.

Однажды в отчаянной попытке пробудить в сердце императора сочувствие к своему бедственному положению несколько столичных музыкантов, а столица тогда была в Дели, устроили похоронную процессию с музыкой, жалобные звуки которой достигли ушей императора. Аурангзеб поинтересовался, что происходит. «Ваше величество, — ответили участники процессии, — мы — музыканты и собираемся похоронить нашу музыку из-за недостатка внимания к ней». — «Так захороните ее поглубже, чтобы она никогда не выбралась из могилы», — распорядился правитель. А хоронить Аурангзеб умел. Впрочем, похоронил он и саму империю, которую строили его предки.

Но один раз Аурангзеб все же поддался чувствам. Это было уже на смертном одре, когда он признался, что многое делал неправильно. Говорят, перед смертью Аурангзеб видел тень своего предка Акбара, чей голос произнес: «Горе великому дому Тимура. Пришел конец его величию». В конце жизни Аурангзеба империя стала распадаться. А тут еще сыновья его взбунтовались против него, а английские торговые компании прочно обосновались в Индостане, нанося Великим Моголам заметный экономический ущерб. Изгнать нового опасного врага силой оружия Аурангзебу не удалось. Он умер в 1707 году, а вместе с «красою престола» исчезло и все величие его династии.

С именем Аурангзеба связывают одну «драгоценную загадку» — таинственный бриллиант «Великий Могол», так называют знаменитый бриллиант, найденный в копях Голконды и впоследствии исчезнувший. Где он и не скрывается ли под другим названием (исторические бриллианты, случалось, подвергались переогранке и меняли имена в зависимости от владельцев) — не знает до сих пор никто.

Найденный в копях Колур в Голконде в 1640 году, этот алмаз весом в 800 каратов «обосновался» у великих Моголов. И этот бриллиант, по преданию, стал по-настоящему кровавым. Из-за него ссорились и гибли самые близкие родственники — сестры и братья, отцы и дети, жены и мужья. И недаром, ведь этот камень был самым крупным драгоценным кристаллом до 1905 года.

Можно было бы сказать, что сама легенда об этом алмазе — всего лишь красивая выдумка Великих Моголов, но все тот же Жан-Батист Тавернье утверждает, что видел этот камень собственными глазами. Упоминание о нем встречается в его путевых заметках об Индии 1 ноября 1665 года. По его словам, «Великий Могол» принадлежал на тот момент Аурангзебу и хранился в его царской сокровищнице в Агре, столице империи. Согласно описанию европейского путешественника, алмаз был огранен в виде высокой и не очень правильной розы и имел небольшой дефект — трещинку.

История этого огромного бриллианта известна нам также из записей Тавернье. Он считал, что выходец из Персии, некий Миргимола, «предал своего господина, раджу Голконды, и принес этот камень в дар Чагехану» (Шах-Джахану — отцу Аурангзеба). Предатель был казначеем, служившим при дворе правителя Голконды. Впав в немилость, казначей ограбил казну и сбежал к Шах-Джахану, преподнеся ему дары (часть казны и «Великий Могол»), чтобы сохранить свою жизнь, привилегированное положение и уговорить его напасть на бывшего хозяина. Легенда умалчивает о том, что произошло с предателем и преданным им раджой, но камень хранился сначала у Шах-Джахана, а затем у его сына.

После Тавернье никто из европейцев не видел этого бриллианта, в любом случае, письменных свидетельств об этом не сохранилось. Историки подозревают, что этот камень мог попасть в казну Надир-Шаха после того, как он разграбил Дели, но неопровержимых доказательств этого не существует. Разумеется, искали следы «Великого Могола» и среди тех камней, которые известны в Европе. В первую очередь подозревали «Кохинор»: некоторые исследователи считали, что это и есть бывший «Великий Могол». Однако никто не может как подтвердить этот факт, так и опровергнуть его.

К концу XIX века появилась еще одна версия, гласившая, что «Великий Могол» — это нынешний «Черный Орлов», недаром же он имеет такую кровавую историю. Уже в XX веке предположения о том, что камень не утерян и является уже известным бриллиантом, но носит другое название, высказывали русский ученый А. Ферсман и английский ювелир Стриттер. Где же в действительности в данный момент находится «Великий Могол», с уверенностью не может утверждать никто. Может быть, хранится в сокровищнице английских королей, а может, лежит в одной из старинных могил вместе со своим хозяином.

После смерти Аурангзеба официально династия Великих Моголов продолжала существовать, но серьезной политической роли она уже не играла.

К середине XVII века феодальные производственные отношения стали тормозить развитие страны, экономика пришла в упадок. Правители пытались найти выход из этого положения и выбрали наихудший вариант — начали религиозное преследование немусульман. В ответ на это по всей многонациональной стране вспыхнули восстания, и провинции, одна за другой, стали отделяться. В XIX веке Моголы фактически подчинились английским колонизаторам и правили чисто формально.

Закат великой династии

Последний из династии Великих Моголов, Бахадур-шах Зафар II, встал во главе восстания сипаев. Восстание жестоко подавили, Бахадур-шах Зафар II в 1857 году был выслан в Бирму, а его сыновья расстреляны, и некогда великая империя прекратила свое существование.

В 1858 году, после разгрома восстания сипаев, англичане упразднили династию Великих Моголов, хотя отдельные мусульманские княжества еще существовали в Индии и потом. Но они не имели ни исторического, ни политического влияния, ни сколь бы то ни было заметных личностей у власти.

Бахадур Шах Зафар II был хорошим поэтом, как и его далекий предок — основатель рода Бабур. Круг замкнулся. Последний из Великих Моголов кончил жизнь в ссылке в далекой Бирме. Никто лучше него не выразил скорбь по ушедшей империи:

Позабыт я моею страною,

И свечу не зажгут надо мною,

И цветов не дождусь я весною,

Гроб среди позабытых гробов я.

Я Зафар, я никем не возлюблен,

Потому что мой корень подрублен.

Край, который навеки загублен,

Безнадежно разрушенный кров я.^[41]

Простим ему скорбное поэтическое преувеличение: ни о нем, ни о державе Моголов, некогда богатейшей из мусульманских империй, в Индии да и за ее пределами не забыли. Люди восторгаются дивной гармонией Тадж-Махала, вспоминают государственную мудрость Акбара, любуются блеском исторических драгоценных камней, воссоздают события давно минувшей эпохи в романах и фильмах, называют термином «муглаи» — «могольский» целый стиль в искусстве, одежде, даже кулинарии, его мотивы воспроизводятся в Индии в архитектуре зданий, в узорах орнаментов, на шкатулках, крышках столов, посуде. Целые города мавзолеев и саркофагов из драгоценнейшего мрамора и таинственные загадки этой династии не оставляют равнодушными никого.

Таинственные жемчужины индийской архитектуры
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Затерянные в джунглях храмы Кхаджурахо

В самом сердце индийского штата Мадхья-Прадеш находятся великолепные храмы со знаменитой эротической скульптурой. Кто же построил эти необычные храмы? Индийцы рассказывают такую легенду: у одного брахмана была красивая дочь по имени Хемвати. Когда однажды вечером она купалась в речке Рати, бог Луны увидел, как она плещется среди лотосов, и воспылал страстью. Бог спустился на Землю и соблазнил девушку.

Хемвати забеременела, и это привело ее в отчаяние — ведь у нее не было мужа. Хемвати даже хотела проклясть бога Луны за то, что он разрушил ее жизнь и погубил репутацию. Но бог Луны утешил ее: их сын, — сказал он, — будет отважным человеком и первым царем огромного царства. Он велел Хемвати покинуть Бенарес и уехать туда, где растут финиковые пальмы («кхаджу» — «пальма», «раху» — «путь», «дорога», отсюда и название «Кхаджурахо»). Хемвати так и поступила. Она нашла прибежище в густых лесах Центральной Индии и там в положенное время разрешилась от бремени мальчиком. Хемвати стала для сына не только мамой, но и гуру. К шестнадцати годам ребенок, которого назвали Чандраварман, голыми руками мог убивать тигров и львов. Он стал правителем Кхаджурахо и основателем великой династии Чан-делла. Получив власть, Чандраварман осуществил мечту своей матери: Хемвати просила его построить храмы, которые обнажали бы людские страсти и суетность человеческих желаний. Чандраварман возвел 85 храмов, которые сняли с его матери грех внебрачной любви. Кроме того, за первым царем династии Чанделла числится постройка мощной крепости и немало побед на поле боя.

Большинство ученых считает, что храмы действительно появились в те времена, когда Центральной Индией правила династия Раджпутов Чанделла — великих ценителей искусства. Большинство храмов, как полагают серьезные исследователи, индийские зодчие построили между 950-м и 1060 г. Именно в это время династия Чанделла была в зените славы — государство благоденствовало, в нем царили порядок и гармония.

Какова же дальнейшая судьба знаменитых храмов? Она драматична и загадочна, в ней есть и яркий период расцвета, и печальная эпоха забвения. Храмы Кхаджурахо канули в лету вместе с династией Чанделла и долгое время были неизвестны человечеству. Их поглотили джунгли…

Столицей Кхаджурахо был совсем недолго и скорее исполнял функции религиозного центра династии. В то же время у Чанделла были грозные соперники. В 1569 г. Великие Моголы окончательно завоевали эту территорию и правители Чанделла ушли из Кхаджурахо в поисках более безопасного места. Дивные строения были оставлены на произвол судьбы. Совершенно заброшенный Кхаджурахо скрылся под покровом наступающих лесов и был полностью забыт. Причем забыт настолько прочно, что мы не находим никакого упоминания о нем даже в «Аийне Акбари», трактате времен правления императора Акбара. И лишь в 1838 г. необычные храмы стали известны ученым благодаря усилиям предприимчивого путешественника англичанина Т. С. Барта, которого поразили откровенные эротические сцены на стенах храмов.

Как можно догадаться, постройки древних индийцев не всегда представлялись европейцам-христианам высоким искусством. Так, один из первых британских исследователей, посетивших Кхаджурахо в 1868 году, назвал их «отвратительно непристойными». Он же выдвинул теорию, что «непристойные» сцены являются своего рода божественной защитой этих сооружений от землетрясений или ударов молний. И действительно, вплоть до нашего времени ни один из храмов не пострадал от природных катаклизмов.

Позднее экзотичные исторические памятники детально изучил другой исследователь — англичанин Александр Каннингхем. Его доклады в Археологической службе Индии (1871–1885 гг.) позволили представить миру бесценное наследие индийской культуры. Археологические работы в Кхаджурахо ведутся до сих пор. Празднование 1000-летия Кхаджурахо в марте 2000 г. по счастливой случайности ознаменовалось открытием нового храма. Раскопки увенчались находкой четверорукой Сарасвати, индийской богини знаний, играющей на своем любимом инструменте — вине.

Конечно, беспризорность в течение веков и вандализм людей оставили на стенах величественных зданий неизгладимый след. До наших дней из 85 храмов в хорошем состоянии сохранилось только 22. Расскажем о самых известных из них.

Кандарья Махадев посвящен богу Шиве. Шива — один из Тримурти (санскр. «три лика») — так называемой «индуистской троицы», которая объединяет главных божеств индуистского пантеона: Брахму — Создателя миров, Вишну-Хранителя и Шиву-Разрушителя. Строго говоря, Брахма, Вишну и Шива едины. Однако представители разных направлений индуизма больше почитают того или иного бога, в зависимости от того, какой аспект они считают наиболее важным. Изначально главой триады считался Брахма, но в наши дни самым распространенным стал культ Вишну. Вишнуиты считают главным из Тримурти хранителя-Вишну. Шиваиты, в свою очередь, полагают, что разрушение — не что иное, как беспрерывные изменения во Вселенной, поэтому Шива не только разрушает Вселенную, но и созидает ее вновь. Именно по этой причине в мифологии Шива предстает в разных обличьях — от вызывающего ужас разрушителя (Бхайрава) до милостивого властелина Вселенной (Вишванатх). Он же — великий йогин (Йогешвара) и грозный исполнитель танца, воплощающего космическую энергию (Натараджа). Атрибуты Шивы — трезубец, барабан в виде песочных часов, боевой топор или лук, стрела, силок, антилопа, кобра, ожерелье из человеческих черепов и третий глаз во лбу.

Святилище Кандарья Махадев украшают более 900 скульптур и стройная башня — шикхара, которая воплощает гору Меру — символ Земли и Вселенной. Храм частично разрушили завоеватели-мусульмане, поэтому он потерял для верующих свое значение.

Храм Лакшманы посвящен одному из героев священного эпоса «Рамаяна» — брату добродетельного царя-героя Рамы, воплощения бога Вишну. Этот храм примечателен фризами каменной платформы, на которой расположено святилище Вишну. Этого же бога, но в другом образе — кабана — почитают в миниатюрном святилище напротив. Почему Вишну предстает здесь в обличье животного? Согласно мифу, демон Хираньякша умилостивил Брахму аскетическими подвигами. Создатель щедро одарил его, сделав неуязвимым для богов, людей и зверей. Почувствовав себя безнаказанным, Хираньякша выкрал Веды и, пока Брахма спал, утащил Землю в свою обитель, которая находилась в нижних мирах под водой. Но Хираньякша ошибся: в свое время демон забыл включить кабана в список существ, которые не могут его победить. Поэтому Вишну, чтобы спасти Землю, и стал кабаном. Он убил Хараньякшу своими клыками, вернул Веды и снова поднял Землю на поверхность воды.

Храмы Вишванатх и Нанди поражают своей величиной. Здесь почитается Шива, как властелин мира (Вишванатх), и его спутник Нанди в воплощении белого быка.

  

В одном из храмов Кхаджурахо

Храмы Кхаджурахо, схожие по архитектурной концепции, тем не менее не принадлежат к одному религиозному направлению: среди них есть и индуистские, и джайнские. Джайнизм — это религия, основателем которой считается Вардхамана (его также именуют Джиной и Махавирой), живший в VI в. до н. э. Джайнизм отвергает авторитет Вед и открывает доступ в общину людям всех каст. Цель джайнов — освободиться от перерождений. Этого могут достичь аскеты, которые соблюдают строгие правила, в том числе принцип ахимсы — непричинения вреда живым существам. Есть и джайны-миряне. Они занимаются преимущественно торгово-ростовщической деятельностью. Соблюдение принципа ахимсы не позволяет джайнам заниматься земледелием, поскольку вспашка земли влечет за собой убийство живых существ — червей и насекомых.

Фасады храмов Адинатх и Парашванатх, посвященных джайнским святым — тиртханкарам, — мало отличаются от индуистских храмов: индуистские боги тоже представлены здесь в соответствии с космическом миропорядком. Надо сказать, что отличить друг от друга богов, которые в несметном количестве украшают фасады храмов и святилищ, исключительно трудно. Но приметами каждого бога являются его атрибуты и сопровождающие животные. Так, изображения тиртханкаров можно узнать по ромбовидному знаку на груди или по их наготе.

Великолепные храмы Кхаджурахо кажутся высеченными из единого монолита чьей-то божественной рукой — столь филигранна работа мастеров. А тысячи скульптур и скульптурных композиций, украшающих каждый дюйм стен, усиливают этот эффект.

Главный мотив изображений в индуистских храмах Кхаджурахо — женщина, женское начало во всех его бесчисленных проявлениях. Женщина, пишущая письмо, играет с ребенком, приоткрывает тонкую лодыжку; женщина, которая вынимает занозу из ступни или любуется своим отражением в зеркале; женщина, танцующая, расчесывающая волосы, играющая на флейте. Женщина — невинная и кокетливая, бесконечно соблазнительная, потрясающе красивая, изображенная с необычайным мастерством и любовью. Но особо знамениты храмы Кхаджурахо эротической скульптурой.

Именно благодаря каменным прелестницам и их любовникам они стали всемирно известными.

О чем же на самом деле повествуют стены храмов? Отчасти они являются исторической хроникой, летописью в камне, а вовсе не рассказом о любовных утехах правителей Чанделла. В некоторых храмах можно «прочитать» легенду о зарождении самого рода правителей: вот бог Луны Чандра любуется прекрасной купающейся девушкой, вот, желая соблазнить ее, он принимает облик юноши. А вот благословленный богами мальчик, который родился от этого страстного союза. Множество барельефов прославляет военные победы тех лет. В общем, стены 22 храмов Кхаджурахо иллюстрируют жизнь средневековых правителей здешних мест. Но чествование героев здесь запросто чередуется с сексуальными сценами. Поэтому храмы Кхаджурахо часто называют «храмами Кама-сутры». Безусловно, христианство или ислам не может представить себе церковную стену с такими картинами. Как же эти изображения могли оказаться на стенах священных построек?

Немногим известно, что Кама-сутра — это не только «учебник секса», но и трактат по этике взаимоотношений полов. Брак в Индии почитался священным, и, может быть, эротическая скульптура иллюстрирует, как именно должно происходить соитие, угодное богам? На первый взгляд, это предположение кажется логичным, однако если присмотреться, можно отметить несколько странностей. Во-первых, позы многих любовников чересчур замысловаты. По бокам красавиц даже поддерживают слуги. Местные гиды уверяют, что изображения абсолютно реалистичны. «Мы гораздо пластичнее вас, и многие из этих поз, которые вы считаете слишком сложными, для нас совершенно естественны», — говорят они. Однако наслаждения ли стремятся достичь эти пары? Да и для зачатия ребенка столь изощренный секс совсем не обязателен. Нет ли здесь какой-либо иной, тайной цели?

Во-вторых, тела мужчин и женщин изобилуют деталями, четко очерчены и вылеплены с совершенным мастерством, но их лица ничего не выражают. Они похожи на лица будд. Если это и экстаз, то отнюдь не любовный. И самое любопытное: эротические скульптуры находятся только на внешней стороне храмов. Внутри их нет. Внутри храм пуст, там нет даже статуй божеств.

Как же объяснить столь непонятные особенности? Для этого обратимся к учению тантры, адепты которого поклоняются обожествленной женской энергии, называемой Шакти. Корни тантризма ученые видят в древних женских культах. Большинство исследователей считает, что тантризм сформировался к V в. и достиг пика популярности на рубеже XII–XIII вв. Согласно тантрическим представлениям, Вселенная существует благодаря непрерывному союзу мужского и женского начал — божественного сознания бога Шивы и божественной энергии Шакти. Сексуальное соединение символизирует полное слияние двух раздельных частей в одно целое. Шакти — это космический женский принцип, творческая энергия божества, персонифицированная в образе его супруги. Без Шакти созидание невозможно, как невозможно продолжение человеческого рода без участия женщины.

С одной стороны, тантра учит относиться к сексу, как к молитве или медитации. Мирское и божественное — это отнюдь не два враждующих элемента. Для тантры все свято и нет ничего несвятого. Один из постулатов тантры таков: если человек принимает свое чувство, каким бы оно ни было — пусть это даже жадность, гнев или ненависть, — за своего врага, оно становится врагом. Желания, по мнению тантристов, надо принимать как божественные дары, с благодарностью в сердце. В то же время желания делают человека несвободным, а основная цель тантристов та же, что и у всех индуистов, — освобождение от колеса перерождений и соединение с божеством. Поэтому в идеале от желаний надо избавиться. Как же этого достичь? Как ни странно, один из путей — это трансформация сексуальной энергии.

Индийцы полагают, что в организме человека существует семь чакр. Шесть из них так или иначе связаны с желаниями, чувствами и эмоциями. Но есть и седьмая — самая верхняя, и это дает человеку шанс. Седьмую чакру необходимо подпитывать энергией, в которую можно путем особых практик преобразовать энергию сексуальную. Для этого и предназначены изощренные позы, изображения которых можно увидеть в Кхаджурахо. Тантристы действительно используют позы, описанные в Кама-сутре, но для них это не просто позы. Это асаны, как у йогов, но, в отличие от йогов, тантристы практикуют в том числе асаны парные. За исключением некоторых сцен (например, изображающих секс с животными) любовники Кхаджурахо принимают какую-то из асан. Именно этим можно объяснить отрешенное выражение лиц мужчин и женщин, которые занимаются любовью. Они исполняют ритуал, а не ищут наслаждения.

Но почему же эротическая скульптура только снаружи? Не логичней ли было бы поместить ее в самом храме? Учение тантры объясняет и эту странность: по мнению тантристов, от желания невозможно избавиться, не пресытившись. Только когда человек пройдет «сквозь» свою сексуальность, осознает все ее стадии, все нюансы, он дойдет до точки, в которой секс уже больше не имеет для него значения. И лишь тогда он в полном смысле слова войдет в храм. До этого он вне храма, поскольку его интерес снаружи, и, если человек все еще интересуется сексом, этот храм не для него. Однако, чтобы войти в храм, где нет ничего, кроме абсолютной пустоты, придется пройти сквозь дверь в наружной стене. Гениальные строители храмов Кхаджурахо запечатлели непреложный закон жизни по тантре: мир, изображенный на стенах, — это преходящий мир, но побег от него прочь никогда не приведет человека к истине. Путь надо держать только внутрь храма.

Как же воспринимают храмы Кхаджурахо наши современники-индийцы? Знаменитый восточный философ Ошо пишет по этому поводу: «Современные индусы также чувствуют вину, потому что ум современного индуса создан христианством. Они «инду-христиане» — и они даже еще хуже, так как быть христианами хорошо, но быть инду-христианами просто странно. Они чувствуют вину». Ошо считает, что время тантры прошло. «Йога стала главным направлением, а для йоги Кхаджурахо невозможен, поэтому храм должен быть разрушен», — заключает философ. Один индусский лидер середины XX столетия, Пуршоттамдас Тандон, даже предложил разрушить храмы не символически, а на самом деле, поскольку они не выражают индийской ментальности.

Но сколько бы вопросов ни порождали эти великолепные памятники давно ушедшей эпохи, несомненно одно: храмы Кхаджурахо в самом сердце штата Мадхья-Прадеш были и остаются настоящим рукотворным чудом — ведь, по мнению поклонников этой сокровищницы искусства, «красота скульптур делает сентиментальными даже самих богов».

Махабалипурам — индийская Атлантида

Махабалипурам расположен близ Ченнаи (Мадраса). В январе городок оживляется — каждый год в это время проводится фестиваль танца, который длится целый месяц. А раз в двенадцать лет близ Махабалипурама в Тируккалукунраме празднуют Пушкарам^[42] — о нем возвещает вступление Юпитера в созвездие Девы. По преданию, когда боги и демоны вспенивали воды океана, из него был выброшен кувшин с эликсиром жизни. Демоны пытались завладеть им, поскольку эликсир мог сделать их бессмертными. Боги же всячески этому препятствовали. Им удалось скрыться с эликсиром, но в потасовке несколько капель волшебного средства упало на землю. В этих местах и отмечают теперь праздник кувшинов. Говорят, что омовение в водах рек, близ которых проводится праздник, очищает человека от всех грехов.

Но больше всего Махаб а липу р ам славен своими древними храмами. Когда-то этот небольшой теперь городок был огромным портом, в который заходили корабли из стран Юго-Восточной Азии, Китая и Японии. Махабалипурам (это название переводится как «город великих воинов») известен с VII века, с тех пор как после распада могущественной империи Гуптов в Индии образовались многочисленные государства и княжества. На юго-востоке особую власть имела династия тамильских правителей Паллавов. Тамилы по сей день считают себя потомками дравидов, доарийского населения Индии, а следовательно, носителями исконно индийской культуры. Их язык действительно очень древний и имеет дравидийское происхождение. Как и сейчас, в VII в. тамилы стремились доказать свое превосходство над северянами-ариями. Династия Паллавов управляла регионом от южной Андхры и западной Карнатаки до Танджавура в современном Тамил-Наду. Столицей государства был Канчипурам, а Махабалипурам играл роль главного порта.

Правители Паллавы были эстетами. Они покровительствовали литературе, музыке, искусству танца и вели строительство с большим размахом. Царь Нарасимха Варман I (640–674), известный также под именем Махамалла, основал в Махабалипураме скульптурную школу. Он приказал пышно украсить город, чтобы отплывающие на кораблях заморские гости надолго сохраняли память о великолепии южноиндийских земель. Большинство историков склонно считать этого царя основателем самого города (другое название Махабалипурама — Махаллапурам).

По легенде, город был столь прекрасен, что завистливые боги решили его уничтожить и направили на него потоки воды, и город был затоплен. Впервые рассказ о загадочном городе Махабалипураме был записан британским путешественником Дж. Голдингэмом в 1798 году, когда местные жители рассказали ему о «семи пагодах». Шесть из них поглотил океан, а седьмая — прибрежный храм Шивы с тысячами скульптур — цела до сих пор. Храм построен в VII–VIII вв. и считается первым на юге Индии сооружением в каменной кладке. Это высокая рельефная башня, опоясанная галереей. Стены храма и каменную ограду украшают статуи священного быка Нанди.

В 2002 г. затонувшим городом заинтересовался Грэм Хэнкок — английский писатель и археолог-любитель, автор знаменитой книги «Следы богов». Хэнкок полагает, что еще в доисторические времена существовала загадочная высокоразвитая цивилизация, которая обладала глубокими познаниями в различных сферах, в первую очередь в математике, астрономии и архитектуре. Известные науке древние цивилизации Хэнкок считает ее преемниками.

«Следы богов» англичанин ищет повсюду, и именно в этом контексте его и заинтересовал затонувший город Махабалипурам. Осмотрев морское дно вместе с двумя десятками водолазов, Хэнкок действительно обнаружил на глубине около 6 м гранитные блоки и стены.

Возможно, Махабалипурам — не единственный затонувший город в Индии. Еще один водолазы случайно обнаружили, когда исследовали загрязнение в заливе Кабай, который омывает западное побережье полуострова Индостан. Звуковое сканирование показало, что на глубине более 30 м находятся странные объекты, напоминающие части каких-то строений. Конечно, эта находка породила множество споров. Атлантологи предполагают, что это действительно остатки зданий и руинам на дне залива 9500 лет. Если это так, то мы имеем дело с цивилизацией, которая намного древнее хараппской. Конечно, атлантологи считают поглощенные океаном города реликтами Лемурии. Как мы уже писали, Лемурия — это мифический остров (или континент) в Индийском океане. Сам термин «Лемурия» ввел в научный (и не очень) оборот английский зоолог Склэтер. Так он обозначил гипотетический участок суши, которая будто бы простиралась на восток от Африки до Суматры и Целебеса и на север до Индии. Склэтер пытался объяснить таким образом действительно странное совпадение: лемуры, живущие в Юго-Восточной Африке и на Мадагаскаре, встречаются также в Индии. Когда большая часть Лемурии ушла на дно, эти животные уцелели лишь на окраинах этой суши.

Загадочная Лемурия, следы которой действительно можно найти в мифах, якобы погибла во времена Всемирного потопа. Те, кто успел спастись, расселились на близлежащих землях или незатонувших остатках континента. Высокоразвитые лемурийцы принесли в Индию знания. Так, например, они дали начало тамильской поэзии (на погибшем континенте или острове с незапамятных времен существовала поэтическая академия во главе с самим Шивой).

  

Храм Махабалипурам

Морская стихия не только отбирает, но и возвращает человечеству утерянные ценности. В декабре 2004 г. на побережье Юго-Восточной Азии обрушилось стихийное бедствие — цунами. Волны обнажили на дне Бенгальского залива руины зданий и скульптуры. Из воды показались два двухметровых гранитных льва, которые некогда охраняли Махабалипурам, но оказались бессильными, когда воды, ведомые гневом богов, поглотили его.

Местные жители также нашли на берегу скульптуру слона, которая тут же стала объектом поклонения верующих — они убеждены, что прикосновение к ней дарует счастье. После этих любительских находок развалинами занялись профессионалы. Археологическая служба Индии организовала экспедицию, которая обследовала дно океана. Команда из 25 ныряльщиков изучила обширную область на глубине 5–7 метров.

Площадь затонувшего города исчисляется несколькими сотнями квадратных миль. Результаты исследований морские археологи представили на международном семинаре в Дели. И конечно, взгляды официальных ученых и атлантологов снова разошлись. Если наука говорит, что возраст этих конструкций 1200–1500 лет, то нетрадиционные исследователи полагают, что они могли быть построены 6000 лет назад. Так что окончательно загадка Махабалипурама еще не решена.

«Семь пагод» — далеко не все чудеса архитектуры Махабалипурама. Великолепный храмовый комплекс «Панча ратха» («Пять колесниц») посвящен героям древнеиндийского эпоса «Махабхарата» — пятерым братьям Пандавам и их красавице-жене Драупади.

Почему у Драупади было одновременно пять мужей? Конечно, полигамный брак в Индии не был редкостью. Индусам его разрешала еще «Ригведа», а мусульманам — Коран. Но речь идет о ситуации, когда мужчина имел много жен. А у Драупади, наоборот, было много мужей. Как же так? Вот что рассказывает об этом «Махабхарата»: в предыдущей жизни Драупади звалась Налаяни, и была она самим совершенством. Муж Налаяни — мудрец Мудгалья, чтобы испытать жену, превратился в безобразного сварливого старика. Налаяни терпеливо сносила его тяжелый нрав и никогда не жаловалась на свою судьбу. Убедившись в преданности жены, Мудгалья пообещал жене в награду исполнить любое ее желание. Налаяни попросила любить ее впятеро больше. Отныне ее муж принимал поочередно обличье пятерых красивых мужчин. Долгие годы Налаяни и Мудгалья жили счастливо. Но со временем Мудгалья проникся мыслью о тщете земных удовольствий и объявил жене о том, что хочет удалиться в пустыню, чтобы в уединении совершенствовать свой дух. Оставшись одна, Налаяни впала в отчаяние: «Муж мой! Муж мой! Муж мой! Муж мой! Муж мой!» — причитала она. Вдруг с неба раздался голос: «Не убивайся так за ним, женщина!». Это был бог Ишвара, растроганный ее слезами. «Вскоре ты распрощаешься с этим светом, а потом вновь вернешься на землю, но уже в обличьи дочери царя Друпади. И у тебя будет пять мужей».

Через некоторое время Налаяни родилась в облике царевны Драупади. Она воспитывалась во дворце, а когда пришло время выдавать ее замуж, отец — царь панчалов Друпади — объявил состязания в стрельбе из лука. Он хотел отдать дочь самому искусному воину. Молва о неземной красоте юной девушки летела по всему свету: строен и гибок был ее прелестный стан, глаза царевны сравнивали с цветками лотоса, а смуглая кожа и иссиня-черные волосы восхищали всех, кто видел Драупади. Многие хотели получить ее в жены. Участвовать в состязании решили и братья Пандавы — сыновья царя Хастинапура Панду. Были у них в ту пору плохие времена: чудом смогли они избежать гибели и жили в изгнании — двоюродный брат Пандавов Дурйодгана хотел избавиться от них, чтобы завладеть троном. Пандавы пришли в город под видом странствующих отшельников и поселились в хижине горшечника. В назначенный день народ собрался на поле, обнесенном рвами и стеной, где должно было произойти состязание. Сверкали драгоценные камни, которыми были украшены здания, пестрели цветы и дорогие одежды прибывших на состязание царей и царевичей. Но все затмила Драупади — когда она появилась, присутствующие замерли в восхищении, не в силах оторвать от нее глаз. Долго состязались в стрельбе искусные воины. Но лишь один из пяти братьев Пандавов — Арджуна — смог натянуть чудесный лук царя Друпади и поразить цель пятью стрелами через маленькое кольцо. Восторженные зрители приветствовали Арджуну рукоплесканиями. Певцы, сказители и музыканты славили героя. А прекрасная Драупади в белом наряде невесты одела на Арджуну венок.

В хижине горшечника Пандавов ожидала их мать Кунти. Подойдя к двери, один из братьев крикнул: «Мама, вот какую мы вам милостыню принесли!» — «Поделите между собой, зачем она мне!» — ответила Кунти, которая решила, что речь идет о подаянии, которое Пандавы, изображая странствующих отшельников, собирали на улицах города. Ослушаться матери считалось тяжким грехом.

Когда царь Друпади узнал, что его дочь станет женой всех братьев, он пришел в ужас: «Закон гласит, что один мужчина может иметь много жен; но я никогда не слышал, чтобы одна женщина имела много мужей», — сказал он. Но тут во дворец пришел великий мудрец Вьяса. К нему и обратились за советом. Вьяса рассказал, что такой обычай существовал в древние времена, и поведал, что Драупади — в прежнем рождении Налаяни — было суждено стать супругой сразу пятерых мужчин. Свадебный обряд был совершен пять раз, и братья Пандавы смогли жениться на Драупади, не совершая никакого греха — ведь они исполняли волю богов.

Что можно добавить к этой истории? Во-первых, известно, что в Индии до сих пор считается очень дурной приметой, если младший брат женится раньше старшего. Поэтому, как полагают некоторые исследователи, здесь и надо искать разгадку. Поскольку «руку и сердце» Драупади выиграл Арджуна, а не Юдхиштхира, ему и полагалось жениться. Но так как это не согласовалось с правилами, то мужьями царевны стали все Пандавы.

Однако большинство ученых считает, что эпизод из «Махабхараты» — отражение реально существовавшего обычая полиандрии, то есть многомужества. В древние времена полиандрия была распространена в Северной и Центральной Индии. Сейчас она сохранилась в Гималаях и их предгорьях, Ладакхе и Тибете. Этот обычай связан с нежеланием делить земельный надел. Чем больше участок земли и чем больше на нем работает мужчин, тем выше благосостояние семьи. Полиандрия очень удобна для женщин, поскольку уменьшает риск остаться вдовой — социальный статус вдовы в Индии традиционно очень низок.

В случае, описанном в «Махабхарате», мы имеем дело с так называемой «братской» полиандрией — мужья Драупади приходились друг другу братьями. В индийской культуре есть примеры и неродственной полиандрии.

Удивительно, что ратхи Пандавов и Драупади в Махабалипураме вырезаны из цельных кусков скалы. Профессор Московского архитектурного института Н. Л. Павлов полагает, что скалы, из которых высечены эти храмы, могли почитаться до строительства ратх как священные камни, посвященные тем же героям «Махабхараты». Ювелирная работа мастеров-резчиков делает ратхи похожими скорее на скульптуры, чем на архитектурные сооружения. Ратхи Махабалипурама часто сравнивают с драгоценными шкатулками. Совершенство отделки кажется невероятным. Многие жители Махабалипурама и в наши дни занимаются резьбой по камню — традиционным для этих мест ремеслом. Статуэтки божеств, фигурки животных, выполненные с необычайным изяществом, одновременно восхищают и ужасают: работаютрезчики по-старинке, вручную, без специального электрического оборудования. От каменной пыли глаза художников постоянно слезятся, а руки покрыты шрамами. Но речь идет о миниатюрных вещицах, а ведь ратхи — это целые здания! Возникает вопрос, как можно было при том уровне техники высечь из цельной скалы такое чудо? По сути, технологии постройки, точнее «высекания», Махабалипурамских храмов вызывают столько же гипотез, сколько и пресловутые пирамиды Египта.

Название «ратха» в переводе означает «колесница». Что же заставило древних зодчих придать храму такую форму? Дело в том, что и в наши дни в индуизме в различных обрядах используются настоящие колесницы. Так, например, в Непале в праздник Индраджатра колесницу возят, призывая муссонные дожди. В южно-индийском городе Мадурае, в день, посвященный свадьбе бога Шивы, храм объезжают колесницы, символизирующие колесницы богов. А в праздник Ратха-Ятра, посвященный Джаганнатхи (одному из воплощений Кришны), колесницу, на которой возвышается алтарь божества, можно увидеть не только в Индии, но и в во многих мегаполисах Северной и Южной Америки, Европы, Австралии, Африки и даже в России. Передвижные деревянные и даже каменные храмы-колесницы сохранились на юге Индии по сей день. Кочевники древности не строили монументальных храмов — они не нуждались в долговечной архитектуре. Л. Н. Павлов считает, что кочевники-арии, строившие свои святилища из подручных материалов, возили с собой колесницу, символизирующую колесницу Индры — их главного покровителя, бога боевой дружины.

Историки архитектуры считают, что форма ратх ведет свое происхождение также от буддийских скальных храмов — так называемых чайтья^[43]. Чайтья строили со II до VIII в. н. э. До этого религиозные обряды совершались на открытом пространстве. Чайтья строили из кирпича или же высекали в скалах — таковы храмы Аджанты, Бхаджа, Насика, Карл и. Продолговатый зал внутри чайтья разделяется колоннами на три части. В торце он обычно закруглен. В этом месте находится ступа — специальное сооружение для хранения реликвий. Здание увенчано сводом. К чайтья примыкает обычно открытый вестибюль и дворик. Перед входом — колонны со скульптурным навершием. Индуисты заимствовали и развили форму чайтья с ее куполообразным потолком. В Махаб а липу р аме это хорошо заметно в ратхе Бхимы (Бхима — имя одного из Пандавов). Ратха Бхимы относится к типу «кунджара» («спина слона»). Это прямоугольное в плане ярусное сооружение с бочкообразным сводом. Снаружи ратха Бхимы окружена колоннадой. Дверь на узкой стороне напоминает древнебуддийское окно — еще одно сходство с чайтья.

Сахадева-ратха (Сахадевой и Накулой звали близнецов — двоих из пятерых братьев-Пандавов) похожа на ратху Бхимы, но она имеет много уменьшающихся ярусов, имитирующих этажи.

Старшему брату — Юдхиштхире — посвящена самая большая ратха. Это квадратная в плане Дхармараджика. Ее название, которое переводится с санскрита как «законоцарствие», перекликается с эпитетами, которыми древние наградили этого героя, — «царь законный», «царь справедливый» (когда Пандавам удалось отвоевать Хастинапур, именно Юдхиштхира стал там царем). Дхармараджа-ратха очень отличается от остальных, так как завершается высокой пирамидальной надстройкой, напоминающей традиционное для буддизма монастырское общежитие (так называемую вихару). Маленькие декоративные башенки Дхармараджа-ратхи восходят к монастырским кельям.

Самая миниатюрная ратха посвящена Арджуне. Это квадратное здание с завершением в виде скошенного с четырех сторон купола. Ратху Арджуны называют еще «жилищем аскета» — согласно «Махабхарате», чтобы снискать милость богов и получить оружие, необходимое для победы над врагами Пандавов, Арджуна предавался подвижничеству в Гималаях.

Возле ратх «бродят» священные животные, связанные с культом Шивы. Каменный слон ростом с настоящего. Впечатляют размеры и других скульптур — льва и быка Нанди.

Еще одна из знаменитых ратх Махабалипурама посвящена слоноголовому Ганеше. Ганеша — поздний по времени формирования, но исключительно популярный персонаж индуистской мифологии. Облик Ганеши, наверное, знаком каждому. Статуэтка Ганеши обычно выглядит, как симпатичное четырехрукое божество с головой слона и объемистым животиком, восседающее на вахане-крысе. Считается, что изображение Ганеши приносит в дом удачу и благополучие.

Мифы и легенды, касающиеся Ганеши, можно считать «комментариями» к его наружности. Слоновья голова объясняется двояким образом. По одной из версий, на празднество в честь рождения Ганеши забыли пригласить одно недоброе божество — Шани (олицетворение планеты Сатурн), и тот, явившись без приглашения, в гневе испепелил голову младенца взглядом. Согласно другому устному преданию, Сатурн (Шани) так обошелся с Ганешей не по злобе, он не был виноват в произошедшем. Шани не гневался на бога Шиву, но, являясь одним из его родственников, был приглашен на чествование его новорожденного сына.

  

Статуэтка бога Ганеши

Мать Ганеши — Парвати — непременно хотела показать могущественному родственнику прекрасного младенца. Обладая смертоносным взглядом, который он не в состоянии контролировать, Шани долго отказывался от приглашения, но под давлением Шивы вынужден был прийти. Первый же взгляд Шани на сына Шивы испепелил ему голову. Брахма посоветовал Шиве пришить младенцу голову первого же существа, которое ему встретится. Этим существом оказался слон.

Еще одно объяснение состоит в том, что Парвати слепила из глины человечка и, омыв его в водах Ганга, поставила стражем перед своими покоями. Когда новый страж преградил туда путь самому Шиве, гневливый бог отрубил ему голову, но, увидев отчаяние супруги, обещал приставить к туловищу Ганеши голову первого встречного существа, которым и был слон. Индологи видят в этих легендах отражение архаического культа слона, приспособленного к шиваитской мифологии.

Несколько версий индийские мифотворцы предлагают и для объяснения другой особенности внешности Ганеши — у слоноголового человечка только один бивень. Согласно одной из них, он лишился одного бивня за добросовестное исполнение своих обязанностей сторожа, не пустив в покои Шивы Парашураму (шестое воплощение Вишну). Парашурама, который вообще ни с кем не церемонился, отсек ему один бивень своим топором. По другой версии, Ганеша сам использовал один бивень в качестве оружия, отломив его и поразив великана Гаджамукху («Слоноволикий» — снова «слоновый мир»), который превратился после этого в крысу, ставшую впоследствии ездовым животным (ваханой) Ганеши. Есть также легенда, рассказывающая о том, что, записывая «Махабхарату» под диктовку Вьясы, Ганеша сломал перо и, стремясь не упустить ни слова, отломил бивень и стал писать им.

Ганеша также является повелителем ганов (полубогов-воинов — свиты Шивы). Существует легенда о том, что сыновья Шивы — Ганеша и Сканда — боролись за этот пост, и в итоге Шива решил, что повелителем ганов будет тот, кто быстрее обежит вокруг Вселенной. Сканда сразу сорвался с места и начал свой долгий путь, а Ганеша, не торопясь, обошел своих родителей по кругу — ведь именно Шива и Парвати были олицетворением Вселенной. После этого Ганеша и получил прозвище Ганапати (Владыка ганов).

Хотя Ганеша — предводитель низшего пантеона в услужении Шивы, он почитается прежде всего как божество мудрости, удачи и устранения препятствий, покровитель торговли и путешественников. Подобные функции выполняют и обе его жены — Буддхи («Разум») и Сиддхи («Успех»). Ганешу призывали и призывают до сих пор в помощь при каждом начинании, с обращения к нему начинаются многие санскритские сочинения (ему посвящена и отдельная Ганеша-пурана). Изображения и храмы Ганеши исключительно популярны, особенно на юге Индии. В многочисленных храмах, посвященных этому божеству, особо отмечается четвертый день светлой половины месяца — чатуртти, а в месяце бхадра (август — сентябрь) в Махараштре праздник Ганеши продолжается в течение десяти дней.

Кроме ратх зодчие Махабалипурама высекли из скал (а точнее, в скалах) и другую разновидность храмов. Это маленькие залы, не превышающие 8 м в ширину и глубину. Самые известные из них — пещера братьев Пандавов и храм Тримурти. Еще один храм носит название Кришна Мантапарам. Его рельефы повествуют о том, как Кришна защитил людей от гнева бога Индры, ниспославшего на землю сильный дождь. Индра разгневался из-за того, что Кришна уговорил жителей города Вриндавана приносить жертвы и поклоняться себе вместо него. Ливень, ниспосланный Индрой, продолжался семь дней и ночей. Но Кришна укрыл людей и животных, подняв на мизинце левой руки гору Говардхану.

Не менее знаменитая диковина Махабалипурама — грандиозный наскальный рельеф высотой 9 и шириной 27 метров, называющийся «Нисхождение Ганги». Его создание датируют седьмым столетием. Эта огромная «книга» из розового гранита повествует о происхождении одной из священных рек Индии. Согласно индийской мифологии, до того как излить свои воды на землю, Ганга была небесной рекой, вытекавшей из пальца бога Вишну. А на Земле существовало море, в котором не было воды. В этом море некогда жили асуры — злые сущности, побежденные богами. По ночам асуры выходили на сушу и нападали на людей. Асуры разрушали и грабили дома, безжалостно убивали всех, кто попадался под руку. Боги пожалели людей. Во главе с Индрой они пришли к могущественному Вишну. Он повелел им обратиться к мудрецу Агастье, чтобы тот выпил море — тогда асурам негде будет спрятаться и они вынуждены будут принять честный бой.

Агастья выпил море, множество асуров было уничтожено. Лишь некоторым из них удалось найти пристанище в подземном мире. Но Агастья не мог вернуть воду в море — она исчезла из его живота. Тогда боги обратились за советом к великому Брахме — праотцу всего существующего на Земле. Брахма утешил богов: вода вернется однажды, но ждать этого придется долго, пока не поможет беде человек по имени Бхагиратха.

Прошло время, и в роду царя Сагары, где должен был появиться на свет Бхагиратха, произошло несчастье. Мужествен и справедлив был царь Сагара, чего нельзя было сказать о шестидесяти тысячах его сыновей. Однажды царь Сагара пожелал принести в жертву прекрасного коня. По обычаю конь перед закланием был отпущен идти куда глаза глядят. Земли, на которые он ступал, считались принадлежащими царю Сагаре. За конем, охраняя его, шли шестьдесят тысяч царевичей. Дойдя до высохшего моря, конь вдруг исчез в расселине, ведущей в подземное царство. Долго искали его в подземном царстве сыновья Сагары. И вдруг увидели, что коня пасет старичок-отшельник. Братья, и без того слывшие жестокими и нечестивыми, нарушили обычай — они не приветствовали почтительно старца, да еще и стали ему угрожать расправой. Старец поднял на них глаза и… испепелил их взглядом. Это был сам бог Вишну, принявший облик отшельника. Прах сыновей Сагары остался лежать в расселине на дне высохшего моря. Лишь воды священной Ганги могли бы смыть с них вину.

Бхагиратха — внук внука Сагары, родившийся много позже, — был добрым царем. Мудро и справедливо правил он своим царством. Лишь память о судьбе шестидесяти тысяч предков нарушала его покой. И однажды, передав власть своим советникам, он отправился к подножию Гималаев, чтобы предаться там подвижничеству. Долго жил Бхагиратха в Гималаях, пока не спустилась к нему в образе прекрасной девушки река Ганга. «Великая и священная Ганга! — обратился к ней царь-подвижник. — Когда-то мои предки прогневали Вишну и он испепелил их взглядом. Только ты можешь смыть с них тот грех, если своей целительной водой коснешься их праха». Но Ганга не могла помочь его горю в одиночку — она знала, что лишь с помощью бога Шивы может низвергнуть свои воды на землю. Только Шива, приняв падающие с огромной высоты потоки на свою голову и плечи, мог спасти землю от разрушения. Шива согласился помочь праведному Бхагиратхе. Но Ганга долго блуждала в его волосах, пока Бхагиратха новым подвижничеством не уговорил Шиву отпустить великую реку излиться семью потоками на землю. Тем не менее, впереди были новые препятствия: шум Ганги, протекавшей мимо хижины мудреца-отшельника Джахны, потревожил его покой. Одним глотком выпил воды великой реки разгневанный Джахна. Бхагиратха вымолил у него прощение, и мудрец выпустил Гангу через свое ухо. С тех пор Гангу называют также Джахнави — дочь Джахну. Наконец воды Ганги наполнили высохшее море. Вмиг ожили шестьдесят тысяч сыновей Сагары. А благочестивый Бхагиратха вернулся в свое царство и долго еще правил им.

Рельеф в Махабалипураме изображает момент, когда воды Ганги потоком изливаются с небес. Боги, люди и животные наблюдают, как падает вниз мощный речной поток. Изображение содержит более ста фигур. В небесах парят боги, в реке плавают нагараджа (змеиный царь) и его супруга. Люди купаются в воде и играют возле берега. Здесь можно увидеть простых мирян с кувшинами, жрецов-брахманов, аскетов и вельмож в нарядных одеждах. Животные — львы, олени, семейство слонов, фигуры которых выполнены почти в натуральную величину, — тоже радуются великой реке и выражают ей свое почтение. Благодатная вода, столь необходимая жителям тропической страны, является объектом всеобщего поклонения. Композицию как бы освящает изображение могущественного Шивы.

Как же средневековые скульпторы отобразили в камне падающие потоки воды? Из расщелины в скале во время торжественных церемоний и фестивалей извергался настоящий водопад. Вода лилась из специального резервуара, спрятанного от людских глаз, и ниспадала в пруд, украшенный цветками лотоса, где плавала рыба и водились лягушки.

Барельеф «Нисхождение Ганги» таит в себе загадку. Среди множества людей выделяется фигура изнуренного отшельника, исполненного покаяния. Кто же это? Логичнее всего предположить, что это Бхагиратха — праведник, над которым смилостивилась небесная река. И тем не менее, для искусствоведов этот персонаж остается загадкой: многие считают, что это вовсе не Бхагиратха, а Арджуна. Поэтому барельеф иногда именуют еще «Покаяние Арджуны».

Еще одна так и неразгаданная тайна Махабалипурама — волшебная б а лансирующая скала. Знатоки называют эту скалу Сладким Шариком Кришны. На первый взгляд — ничего особенного: лежит себе на ровном каменном возвышении каменный шар практически идеальной сферической формы диаметром в несколько раз больше человеческого роста. Человек может легко раскачать этот шар рукой, но не сдвинуть с места. Кажется, толкнуть и скатить его вниз может и младенец своим пальчиком. Но не тут то было! Лежит этот шар никак не закрепленный на своем месте уже много веков. Много столетий назад местный царь попробовал сдвинуть эту скалу с помощью 13 слонов. Она покачалась, но так и осталась на своем месте. Как она появилась здесь? Почему стоит на самом краю? До сих пор никто не знает.

Золотой город тысячи храмов

Так называют Канчипурам — один из самых важных «тиртха» — мест паломничества^[44].

В названии «Канчипурам» можно увидеть один из эпитетов Брахмы — «Ка» («Кто?»). В свою очередь, «анчи» означает «почитать», а «пурам» — город. Некоторые ученые полагают, что Канчипурам — это Канджиюр, который упоминается в ранней тамильской поэзии. Канджиюр был частью государства Чолов, а название его означало «место, окруженное деревьями Канджи». Однако профессор истории, дравидолог П. Т. Шринива-са Иенгар считает, что Канджиюр из тамильской поэзии никакого отношения к современному Канчипураму не имеет. Он утверждает, что слово «Канчипурам» — санскритское, а тамильского имени Канчипурам не имел. И действительно, это место упоминается в санскритском тексте «Махабхасья» — произведении, написанном мудрецом Патанджали, который жил, по подсчетам ученых, в III–II вв. до н. э.

В санскритских текстах последних столетий до н. э. Канчипурам славят как один из семи священных городов Индии. При императоре династии Маурьев Ашоке — покровителе буддизма — в городе были буддийские и джайнские святыни. Позже Канчипурам был процветающим городом, которым правила династия Чолов, а в VII–VIII вв. здесь находилась столица государства Паллавов. Китайский путешественник Хиуен Цанг в VII веке писал, что жители Канчипурама более храбрые, ученые и почтительные среди всех, кого он встречал в Индии.

Любопытно, что царский дворец находился за пределами Канчипурама. Почему же царь не жил в городе? Удивительно, но факт: царь не имел на это права, так как принадлежал не к самой высшей варне. Как известно, варновая система, которая потом развилась в кастовую (каждая варна включает несколько каст), делила людей на четыре социальные группы. Выше всех в этой иерархии стояли брахманы — жрецы, ученые, подвижники. Более низкое положение занимали кшатрии — воины и правители. Вайшьи — земледельцы, ремесленники и торговцы — были третьей варной. А самой последней была варна шудр — слуг и наемных рабочих. Представители первых трех варн назывались «дважды рожденными». Вторым их рождением считался совершаемый в детстве специальный обряд посвящения. В отличие от шудр, «дважды рожденные» могли удалиться от мира и стать аскетами, чтобы освободиться от цепи перерождений. Но шудрам было не так уж плохо по сравнению с теми, кто вовсе не принадлежал к какой-либо варне. А таких людей — «неприкасаемых» — было довольно много. К ним относились потомки представителей местных племен, не признанных завоевателями-ариями. Неприкасаемым полагалось убирать мусор, работать с кожей или глиной. Они селились в отдельных поселках на окраине поселений «чистых» каст, у них не было земли. Считалось, что неприкасаемые могут осквернить членов более высоких каст.

Махатма Ганди называл неприкасаемых «хариджанами» («божьими детьми»). В 30–40 гг. XX столетия у неприкасаемых появился защитник — политический деятель, основной автор проекта индийской конституции Бхимрао Рамджи Ам-бедкар. Амбедкар добился того, чтобы за членами низших каст закреплялись квоты в высших учебных заведениях, места на государственной службе и в законодательных органах.

  

Скальный храм Кайласанатха

В наше время неприкасаемые составляют 18–19 % населения Индии, хотя конституция страны, принятая в 1950 г., признает равноправие каст. И хотя дискриминация по кастовому принципу считается уголовным преступлением, во многих фирмах и корпорациях такие случаи довольно часты. В деревнях принадлежность к той или иной касте играет более важную роль, чем в городах. А в древности и средневековье варновая система почиталась священной. Впервые четыре варны упоминаются в «Ригведе». Согласно этому тексту, люди неравны изначально — они появились из разных частей гигантского космического человека Пуруши. Боги принесли Пурушу в жертву самим себе и, разрезав его на части, установили порядок, который существует по сей день. Из глаза Пуруши возникло Солнце, из духа — Луна, из дыхания — ветер, из головы — небо, а что касается людей, то «.. его рот стал брахманом, его руки сделались кшатриями, его бедра — вайшья, из ног родился шудра». Более поздний сюжет о сотворении людей Брахмой можно встретить в «Законах Ману»^[45]: «А ради процветания миров Брахма создал из своих уст, рук, бедер и ступней брахмана, кшатрия, вайшью и шудру. А для сохранения всей этой вселенной он, пресветлый, для рожденных от уст, рук, бедер и ступней установил особые занятия. Обучение, изучение вед, жертвоприношение для себя и жертвоприношение для других, раздачу и получение милостыни он установил для брахманов. Охрану подданных, раздачу милостыни, жертвоприношение, изучение вед и неприверженность к мирским утехам он указал для кшатрия; пастьбу скота и также раздачу милостыни, жертвоприношение, изучение вед, торговлю, ростовщичество и земледелие — для вайшья. Но только одно занятие владыка указал для шудр — служение этим варнам со смирением».

В Канчипураме жили исключительно члены брахманской общины. Царь был кшатрием, поэтому его дворец, так же как и дома других представителей более низких каст, располагался за пределами города.

Издревле в Канчипурам стремились паломники — как индуисты, так и буддисты, а также джайны. За много столетий правители разных династий построили здесь несколько тысяч храмов, но до наших дней сохранились лишь 76. Канчипурам известен как «город золотых куполов и тысячи храмов». Однако сегодня его вряд ли можно назвать «золотым», поскольку его храмы не реставрировались, наверное, много столетий. В то же время Канчипурам остается одним из главных мест паломничества, особенно в период храмовых фестивалей, которые проходят с января по май.

С давних пор Канчипурам разделен на две части: западная часть города посвящена Шиве, юго-восточная — Вишну. Кроме того, Канчипурам — один из центров поклонения матери-богине. Есть в нем и комплекс джайнских храмов. Храмы Канчи построены в традициях дравидской архитектуры. Древнейший из них — храм Кайласанатха — посвящен Шиве. По преданию, когда соперник Паллавов в борьбе за власть, царь Викрамадитья взял Канчипурам штурмом, он поклялся уничтожить все здания города. Но, увидев храм Кайласанатха, могучий завоеватель склонился перед его величием и не тронул древнюю святыню.

Храм Кайласанатха построил в начале VIII в. царь Раджасимха. Этот храм — ровесник берегового храма в Махабалипураме и тоже построен из мягкого песчаника. Однако он расположен в защищенном от ветра месте и поэтому гораздо лучше сохранился.

Храм стоит посреди прямоугольного двора. Он окружен стеной, испещренной изнутри рядом ниш — святилищ, посвященных божественной чете Шиве и Парвати, их сыновьям и другим божествам. В стене находятся также крошечные кельи для медитации. Храм увенчан пирамидальным шпилем с изображениями Шивы. На южной стороне шпиля

Шива представлен в образе аскета, а на северной он изображен исполняющим танец разрушения. Алтарная часть окружена двойными стенами, на которых сохранились следы фресок. Потолки покрыты надписями — религиозными стихами на языке пали. Главное божество храма, двуполое воплощение Шивы — Ардханаришвара, — представляет собой фигуру, женская половина которой держит в руках струнный инструмент, а мужская изображена сидящей на быке Нанди. Культ Ардханаришвары был очень популярен в X–XII вв. и снова возродился в XVIII–XIX вв. Известный культуролог А. Даниелу пишет, что воплощениями Ардханаришвары в Индии считались гомосексуалисты, трансвеститы и гермафродиты, которые выполняли особые функции в магических и тантрических ритуалах. И в наше время Ардханаришвару особо почитают так называемые хиджры — «третий пол».

Хиджры — это социальная группа, которую исследователи затрудняются определить однозначно, поскольку она достаточно замкнута и ее представители пребывают «вне общества». Ученые наблюдают хиджр со стороны, практически не соприкасаясь с ними. Этнографы считают хиджр религиозной общиной, поклоняющейся богине Бахучаре, храм которой расположен неподалеку от Ахмадабада в штате Гуджарат. Но сообщество хиджр в религиозном отношении неоднородно, среди них есть как индуисты, так и мусульмане (правда, они составляют меньшинство).

Большая часть хиджр одевается по-женски, носит украшения, отпускает волосы, обильно пользуется косметикой. Хиджры практикуют ритуальное оскопление в честь Бахучары — обожествленной девственницы, которая попала однажды в руки разбойников и, чтобы избежать насилия, ударом кинжала отсекла себе грудь и умерла, истекая кровью. Оскопленные хиджры называют себя «нирванами», и слово «нирвана»^[46] интерпретируют как «освободившийся от желаний» и «возрожденный». В наши дни кастрация является уголовным преступлением, и если до конца XIX в. она проводилась в специальных помещениях храма Бахучары, то теперь эта операция делается тайно. Исходя из того что большинство хиджр — кастраты или гермафродиты, медики определяют их как инвалидную группу или группу людей, не дающих потомства. Но и это не совсем верно: среди хиджр есть еще трансвеститы, гомосексуалисты и бисексуалы. Около 20 % хиджр имеют семью — они женаты на обычных женщинах, и у них есть дети. Остальные живут вместе в общинах, в которых существует четкое распределение ролей и система поддержки.

Социологи, в свою очередь, полагают, что хиджры — это не что иное, как каста людей, чьей профессией является исполнение песен и танцев при отправлении ритуалов, сопровождающих бракосочетание и рождение ребенка. Однако это касается лишь высших групп хиджр. Их действительно приглашают на празднества, где они благословляют молодую чету или новорожденного, поют и танцуют, имитируя манеру поведения женщин. Хиджры разыгрывают традиционные сюжеты, например, изображают беременную женщину, которая испытывает трудности на разных стадиях беременности. В своих выступлениях они используют грубые шутки и эротические жесты. За труд хиджры получают вознаграждение — деньги, сладости, одежду или зерно.

Средние группы хиджр поют и танцуют на базарах и площадях, работают поварами или прислугой. В некоторых индийских городах хиджры владеют общественными банями. Более низкие группы выполняют грязную домашнюю работу, а самые нижние просят милостыню или занимаются проституцией, хотя в среде самих хиджр проституция считается позорным занятием. Особые группы хиджр прислуживают в храмах.

Независимо от принадлежности к низкой или высокой группе, хиджры — неприкасаемые. Однако их по-своему уважают благодаря культовому статусу на празднествах. Считается хорошей приметой, если проходящий мимо дома хиджра присядет на порог — это приносит дому процветание.

Но репутация хиджр очень страдает в силу бытующего представления, что они похищают и насильно кастрируют мальчиков. Хиджр также боятся, поскольку, как считают индусы, они обладают сверхъестественной силой и могут наслать проклятие. Особую опасность представляют хиджры-скопцы, так как их утраченная сексуальная сила переходит в проклятие.

Поэтому, встретив хиджру, люди стараются не рассердить его и дают ему то, что он просит.

Слово «хиджра» не индийского происхождения. Оно восходит к персидскому «хиз» — «наглый», «бесстыжий». И на самом деле ученые не обнаруживают следов хиджр в домусульманской Индии. Как полагает ряд исследователей, появление хиджр относится к первой половине XVIII в. Однако сами хиджры считают свое сообщество гораздо более древним. К хиджрам они причисляют и Арджуну, одного из пяти братьев Пандавов, добавляя вымышленные детали к повествованию о его жизни: Арджуна одно время был вынужден скрывать свой пол и превратился в женщину или ее подобие. Он носил женские одежды и украшения и скрывался на женской половине дворца одного из царей, обучая танцам царевну и ее подруг.

В наши дни хиджры научились защищать свои интересы. Вдохновленные толерантностью современной западной культуры в вопросах гомосексуализма и перемены пола, они создали Всеиндийское собрание хиджр, которое отстаивает их права. Во время переписи населения хиджры отказывались регистрироваться как мужчины или женщины и требовали признать их третьим полом. Часть хиджр нашла свою нишу в искусстве — снимается в художественных фильмах, выступает с танцевальными представлениями на выставках и презентациях. Встречаются хиджры-музыканты и художники. Есть среди представителей «третьего пола» чиновники, служащие, более того, один из хиджр стал мэром Горакхпура (штат Уттар-Прадеш), другой — членом законодательного собрания штата Мадхья-Прадеш. Однако успеха в восхождении по социальной лестнице пока добились немногие — индийское общество слишком консервативно и не спешит расстаться с кастовыми предрассудками.

Наиболее почитаемый жителями Канчипурама храм Камакши Амман посвящен не Вишну и не Шиве, а Парвати в образе Камакши («Глаза, полные желания»). Храм начали строить в VIII в., перестраивали в XIV и XVII столетиях, но, если верить жрецам, на этом месте храм был уже 3500 лет назад. Храм объединяет несколько стилей: центральная святыня относится к эпохе Паллавов, ворота виджаянагарского периода, а высокие надвратные башни установлены над воротами намного позже. Башни храма ослепляют великолепием убранства в розовых и синих тонах с золотом. Храм Камакши Амман был излюбленным местом одного из знаменитых индийских святых — Ади Шанкарачарьи. В храме есть его образ, которому поклоняются верующие. Шанкарачарья создал для этого храма Шри Чакра Янтру. Янтры — это особые диаграммы для медитаций, которые в схематической форме изображают Вселенную или отдельные ее аспекты. Шри Чакра Янтра символизирует сексуальную активность Вселенной и процесс непрерывного творения.

Храм Экамбарешвара — один из самых больших в Канчипураме. Он считается главной шиваит-ской святыней города. Строительство храма было начало при Паллавах, а завершено в XVII столетии. С этим огромным храмом, расположенным на 10 гектарах земли, связана изумительная история о священном манговом дереве, которое обладает целительной силой. Местные жители утверждают, что дереву на территории храма более 3500 лет и что именно под ним с Шивой сочеталась дева Камакши. Главное божество дерева получило имя Экамранатха — «Бог мангового дерева». На священном дереве четыре основных ветви. Их считают символом четырех ветвей знания «Вед», которые произрастают из единого корня арийской религии: «Ригведы», «Яджурведы», «Самаведы» и «Атхарваведы». Говорят, что на ветвях растут плоды разного вкуса. Само же это «древо знания», как и все храмовые деревья, посвящено Шиве.

Под священным манговым деревом находится алтарь с изображениями богов. В алтарном варианте Камакши изображается в красной одежде с золотыми украшениями, отмечающими все точки чакр. Богиня застыла в позе лотоса. У Камакши четыре руки. Две из них держат ее атрибуты, две — раздают благословение. На голове Камакши — многоэтажная золотая корона, переходящая в пирамидальные серьги. За ней — тонкий белый Месяц Шивы. Два белых полукруга огибают брови, на лбу — красная точка третьего глаза. Справа от золотой Камакши расположена маленькая синяя скульптура Шивы, касающегося рукой сердца. Откровенный смысл имени Камакши (напомним, оно означает «Глаза, полные желания») делает ее главной богиней индийских свадеб, поскольку любовь божественная тут идет рука об руку с человеческой.

В архитектурном отношении храм примечателен колоссальной надвратной башней, высота которой почти 60 м, и величественным «залом тысячи колонн», украшенных изящной резьбой.

Храм Экамбарешвара — одно из пяти мест, где поклоняются Шиве как воплощению определенной стихии: воздуха, земли, огня, воды и пространства (эфира). Главная святыня каждого из этих пяти храмов — лингам. Санскритское слово «лингам» служит для обозначения детородного органа Шивы. Фаллические культы существуют не только в Индии — они известны во всем мире, и эта традиция существует с первобытных времен. Так, фаллический жезл, вырезанный из бивня мамонта и украшенный спиралевидным узором, который археологи обнаружили при раскопках стоянки в Ачинске в Сибири, датируется эпохой верхнего палеолита (XX–XVIII тыс. до н. э.). В пустыне Сахара найдены изображения фаллосов, соседствующих с головами убитых животных, сделаные 7 тыс. лет назад. Рисунки доисторических времен, на которых изображен эрегированный фаллос с длинной линией, тянущейся от него и заканчивающейся цветком тюльпана, ученые нашли в Зимбабве. В Древнем Египте почитали фаллос Осириса; древние греки несли большие деревянные или каменные фаллосы во время фестивалей Диониса. Божествами фаллического культа были греческий Пан и римский Приап, а также скандинавский Фрейр. Как нетрудно догадаться, поклонение фаллосу так или иначе связано с плодородием. Так, египтяне считали, что Осирис — бог умирающей и воскресающей природы — научил людей возделывать землю; Дионис был божеством плодоносящих сил земли; Пан первоначально почитался как бог стад и покровитель пастухов, затем — как бог всей природы. Приапу поклонялись как покровителю садов и хранителю рощ. Фрейр тоже был божеством плодородия и растительности.

В Индии фаллический культ возник в эпоху неолита (VIII–III тыс. до н. э). Об этом свидетельствуют конические терракотовые предметы с закругленным верхом и каменные кольца к ним, символизирующие лингам и йони — женский орган. Фаллические фигурки из Мохенджо-Дар о относятся к III–II тыс. до н. э. Как мы видим, эти находки принадлежат еще доарийской культуре, и, безусловно, они тоже изначально были связаны с культом плодородия (о религии хараппцев мы писали выше). Индуисты же почитают лингам Шивы как символ его созидательной энергии. Мы уже рассказывали о тантрических сексуальных практиках, однако лингаму поклоняются не только тантристы. Его можно увидеть почти в каждом храме Шивы, а лингамы стихий считаются особо священными. Что же это за традиция?

Есть такой миф: однажды Брахма и Вишну поспорили о том, кто из них первый. Вдруг им явился Шива в виде лингама — громадного огненного столба. Тщетно Брахма и Вишну искали начало и конец этого столба тысячу лет. Когда они вернулись, им предстал Шива, и они поклонились ему. Индусы верят, что это произошло на горе Аруначал. Храм, который стоит у ее подножия, и хранит один из пяти лингамов стихий. Хотя постройки храмового комплекса Аруначалешвар относятся в основном к XVI–XVII векам, храм в этом месте существовал с незапамятных времен. Сам объект поклонения — лингам, символизирующий Лингам Огня, — находится в «зале тысячи колонн»^[47]. В память о явлении лингама по праздникам на горе зажигают огромный светильник, пламя которого видно далеко вокруг.

Лингам Воздуха — невидимый. Он находится в храме Шри Калахасти в штате Андхра-Прадеш, где традиция почитания Шивы известна с древних времен. Считается, что название «Шри Калахасти» происходит от слов: Шри (паук), Кала (змея) и Хасти (слон). Животные поклонялись Шиве и достигли просветления в этом месте. О Шри Калахасти говорится еще в Шива-Пуране, Линга-Пуране и Сканда-Пуране. Но нынешнее здание храма было построено в XII веке. В архитектуре храма заключен секрет: воздух в святилище кажется абсолютно неподвижным, однако огоньки ламп колеблются, как будто дует ветерок. Верующие считают, что так проявляется присутствие невидимого лингама. Этот лингам считается само порожденным.

Лингаму Воды поклоняются в древнем храме Шри Джамбукешвара в Тамил-Наду. Название «Джамбукешвара» храм получил в честь Шивы, который сидел здесь в медитации под деревом джамбу. Индусы верят, что внутреннюю часть этого храма построил сам Шива. Это священное место окружено пятью концентрическими кругами — стенами, построенными в X в. В центре находится лингам. Он частично погружен в воду, которая бьет из родника.

Храм, где поклоняются Шиве в виде Акаши — эфира, или бесконечного пространства, которое индусы тоже причисляют к стихиям, — находится в Чидамбараме. Это храм «танцующего Шивы» — Шивы Натараджа. В этом месте, как считают индусы, Шива танцевал космический танец, а святые — Вьяграпада с ногами тигра и воплощение змея Вишну Патанджали — поклонялись ему.

Храм здесь существовал еще во времена династии Чолов, его построил царь Вира Раджа, но нынешнее здание гораздо моложе — оно относится к XVII веку. В основном приделе за бронзовым изображением танцующего Шивы и занавесом с золотыми листьями пребывает лингам — тоже невидимый. Раз в 12 лет в храме происходит чудо: жрецы совершают подношение и обливают «космическое пространство» за занавесом молоком. Тогда становится видно, как молоко стекает по невидимому лингаму.

В Канчипураме же в особом святилище храмового комплекса Экамбарешвара находится Лингам Земли. По легенде, богиня Камакши однажды игриво закрыла глаза Шивы, и мир погрузился во тьму. В наказание Шива велел ей вылепить из земли лингам. Закончив работу, Камакши не могла сдвинуть лингам с места, хотя и обхватила его так крепко, что на нем отпечатались следы от ее грудей и браслетов. Согласно местному преданию, вскоре в Канчипураме случилось большое наводнение, которое разрушило храмы, но лингам остался на месте.

Один из самых больших храмов Канчипурама — храм Варадараджи. Его построили в XII и расширили в XVI веке. Это один из важнейших храмов Вишну в Южной Индии. Вишну — самый милостивый и всепрощающий из индуистских богов. Он печется о благосостоянии богов и людей.

О добром характере Вишну повествует следующий миф. Однажды боги попросили мудреца Бхригу сказать, кто самый могущественный — Брахма, Вишну или Шива. Чтобы узнать истину, Бхригу решил испытать богов. Он пришел к Брахме и был с ним неучтив. Брахма разгневался и стал бранить Бхригу. Мудрец принес извинения и направился к Шиве. С ним он тоже повел себя в оскорбительной манере, чем вызвал сильный гнев божества. Бхригу снова принес извинения и последовал к Вишну. Когда он прибыл на небо Вишну, бог спал, а его супруга Лакшми сидела рядом. Помня о том, что Вишну вежлив, Бхригу решил, что пренебрежения этикетом в этом случае будет недостаточно. Он подошел к спящему богу и сильно ударил его ногой в грудь. Вишну проснулся и вместо того, чтобы ругать Бхригу, выразил ему сочувствие: должно быть, он ушиб себе ногу. Затем Вишну стал растирать мудрецу больное место. Бхригу сделал вывод, что он — самый могущественный из трех богов, поскольку превосходит остальных в доброте и великодушии.

В храме Варадараджи Вишну почитается как «царь тех, кто дает благословение» («Варада» означает «дающий благословение», «раджа» — «царь, правитель»). Варадараджа велик, на нем дорогие украшения, у него 4 руки, в которых он держит раковину — «шанкха», диск — «чакра», дубинку — «гада» и лотос — «падма». Храм Варадараджи — массивное здание с богатым резным святилищем. «Зал тысячи колонн» украшен разнообразной, детально проработанной скульптурой.

Супруге Вишну Лакшми посвящен храм немного меньшего размера, который находится справа от основного. Здесь на дне священного водоема в серебряном сундуке хранится образ Вишну. По легенде, деревянную статую установил в этом храме сам Брахма, а вырезал ее Вишвакарма — архитектор богов. Фигуру извлекают из пруда раз в 40 лет, по случаю чего проводится грандиозный праздник.

В храме Вайкунтха Перумал тоже поклоняются Вишну. Вайкхунтха — небо, где обитает этот бог. Оно целиком сделано из золота, а здания на нем украшены драгоценными камнями. В философском понимании Вайкунтха — некий духовный мир, царство бога. В храме почитают Вишну как владыку этого царства.

Храм Вайкунтха Перумал построен в конце VIII в. паллавским царем Нандиварманом Паллавалмаллой. Его высокую храмовую башню-виману венчают три резных короны с образами Вишну, расположенные одна над другой. Песчаниковые стены храма отчасти выветрены. Украшенный колоннами вестибюль храма построили гораздо позже — через 500 лет — правители Виджаянагара. Поэтому он отличается стилистически: его декор богаче, что характерно для архитектурной традиции Виджаянагара. Сцены, вырезанные на стенах, которые окружают двор храма, изображают важные события из истории династии Паллавов: коронации, заседания суда и сражения с соседями — Чалукья, империя которых находилась к северо-западу от Канчипурама.

Канчипурам известен также как «город шелка». Как мы уже упоминали, традиция изготовления тканей в Индии относится к седой древности. Найденные в Мохенджо-Даро кусочки хлопчатобумажной ткани свидетельствуют о том, что еще пять тысяч лет тому назад техника ткачества и крашения ткани достигла высокого уровня развития. В последующие века ткачество, в особенности изготовление шелка, оказалось тесно связанным с религиозными празднествами и обрядами. Необходимо было облачать статуи богов и шить одежду для священнослужителей. Поэтому неудивительно, что два крупнейших центра шелкоткачества образовались в храмовых городах — Варанаси (о нем мы расскажем позже) и Канчипураме.

В древней и средневековой Индии развитию шелкоткачества покровительствовали цари, что помогало ткачам совершенствоваться в своем ремесле и разнообразить виды шелка. И сегодня красотой изготавливаемого шелка эти города славятся на всю страну, да и на весь мир. Но в отличие от Варанаси, где ныне преобладает машинное ткачество, Канчипурам известен изделиями ручной работы. Здесь работает множество фабрик и мастерских, где ткут шелк и вышивают сказочно красивые сари — традиционную женскую одежду, представляющую собой кусок ткани длиной 5–9 м и шириной 1 м, один край которого обертывают в форме юбки вокруг бедер, драпируя ноги, а другой набрасывают на плечо.

Впервые сари упоминается в «Махабхарате». Однажды Юдхиштхира — царь Пандав, играя в кости с одним из представителей враждебного клана Кауравов, — проиграл и свою казну, и свое войско, и братьев, и самого себя. Последней ставкой он сделал жену Драупади и тоже проиграл. Старший из братьев Кауравов, Дурйодгана, приказал привести прекрасную Драупади в зал собраний, где проходила игра. Когда Драупади пришла, Дурйодгана велел одному из Кауравов сорвать с Драупади одежду, чтобы навеки покрыть ее имя позором. Но как только распутный победитель потянул за край сари, Драупади взмолилась, чтобы боги спустились на землю и спасли ее. Вдруг вдали раздался вой шакала, потом заревел осел. Старый отец Кауравов испугался и воскликнул: «Драупади, сыновья мои совершили грех! Выскажи любое пожелание, чтобы, исполнив его, я мог искупить этот грех!» — «Обещайте свободу мне и моим мужьям», — потребовала Драупади. «Клянусь!» — ответил старик, и в тот же миг Каурав, державший Драупади, отпустил ее.

Салгары — ткачи из Канчипурама — утверждают, что они произошли от ткача богов. Им нет равных в умении выткать руками сари, напоминающее драгоценные камни. Ткачи Канчипурама гордятся плотностью и прочностью своего шелка, да и вообще, качество шелкового сари из Южной Индии определяется его весом. Сари Канчипурама отличается элегантностью широких краев и паллава (вышитого конца сари), которые по обычаю ткут из контрастного по цвету шелка. Вкус здешних ткачей-умельцев при подборе цветовых сочетаний безупречен. Для храмовых обрядов, а также для свадеб мастера Канчипурама делают великолепные сари из шелка с изысканной золотой отделкой. Кайму и паллав этих сари украшают изображения павлинов, львов, попугаев и другие узоры, подсказанные природой. Встречаются также мифические существа, взятые с храмовых фризов.

В Канчипураме известна очень сложная техника плетения — икат. В этом случае рисунки и цвета ткани тщательно продумываются заранее. Нитки для основы, или утка, разбираются на пучки, и до начала окрашивания на них размечается рисунок. Пряжа подвязывается в тех местах, где необходимо сохранить первоначальный цвет, и затем прокрашивается. Процесс повторяют для каждого цвета отдельно, от светлых тонов к темным, до тех пор, пока на пряжу не будут перенесены все цвета рисунка. Подготовив таким образом пряжу, ее устанавливают в ткацкий станок. Существует еще и так называемый двойной икат, при котором и основа ткани, и уток подвязываются и окрашиваются по отдельности, согласно особенностям рисунка.

Из шелка стиля «Канчипурам» шьют себе костюмы исполнители классических индийских танцев. Цена этих сари, как и золотой ткани из Варанаси, очень высока.

Легендарный Гоа

Гоа, жемчужина индийского побережья, омывается водами Аравийского моря. Это самый маленький, необычный и контрастный штат Индии. Современный Гоа — взрывная смесь католицизма с индуизмом, «отвязных» хиппи и респектабельных буржуа на отдыхе. Женщины в сари здесь так же привычны, как и нудисты.

Согласно легенде, побережье Гоа создал Парашурама — шестое воплощение Вишну. Однажды Парашурама хотел совершить жертвоприношение, а для этого необходимо абсолютно чистое место. Чтобы освободить пространство, Парашурама, пролетая над горной грядой, запустил в сторону моря стрелу. Он скомандовал волнам отступить от того места, куда она угодит. Когда вода отхлынула, обнажилась широкая полоса белоснежного песка. В том месте, где стрела вошла в воду, появилась суша, впоследствии получившая название Гомантак. Под именем Гомант или Гомантак Гоа упоминается в «Махабхарате». С санскрита это слово переводится как райская, плодородная земля.

Первые исторические сведения о Гоа относятся к древнейшим временам. Еще в 2000 г. до н. э. шумеры упоминали его как известный торговый порт, а в 1775 г. до н. э. сюда приплыли финикийцы. Самыми ранними поселенцами в Гоа были племена гаудас и колов, которые занимались в основном земледелием. На побережье рыбачили племена кхарвас и мааров. Приблизительно в 2400 г. до н. э. в Гоа проникли арии, но основная их часть пришла со второй волной — в 1200 г. до н. э.

Около 200 г. до н. э. Гоа стал северной границей империи Маурьев и центром морской торговли. Аравийское море — это дорога, которая издревле привлекала множество заморских гостей — купцов, переселенцев, путешественников.

После распада империи Маурьев различные династии и государства боролись за контроль над территорией Гоа. В этот период история Гоа представляет собой настоящий калейдоскоп дат, имен и династий.

Первый раз мусульмане вторглись в Гоа в 1312 г. Власть больше чем на полвека перешла к династии Бахмани из Декана (Южная Индия). Но в 1370 г. Харихара I — правитель империи Виджаянагар — разбил их и основал столицу в городе Хампи, штат Карнатака. Примерно 100 лет Гоа был важным портом для кораблей, которые везли арабских скакунов для кавалерии Виджаянагара. Гоа уже был отстроен заново и процветал. Однако в 1469 г. султан Бахмани Гулбарга захватил Гоа. В 1489 г. после распада Бахманского государства Гоа был завоеван армией Юсуфа Али Хана, вошел в султанат Биджапур и стал второй его столицей.

К приходу португальцев землями Гоа управлял Адил Шах Биджапура. Гоа процветал. С верфей несколько раз в год спускали на воду новые корабли, на рынках шла бойкая торговля между паломниками, ожидавшими отплытия в Мекку, и местными купцами. Султан хотел даже перенести сюда главную столицу из Биджапура, но европейцы помешали его планам.

Португальцы были прекрасными мореходами. Им нужен был свой порт в Индии, и они отвоевали себе самый лакомый кусочек западного побережья — Гоа. Однако султан не собирался сдаваться без боя. Португальцы под командованием отважного капитана Альфонсо де Альбукерке высадились на берегу Гоа и пытались продвинуться на юг, но были остановлены Замарином Калькуттским. Они направили было свои вооруженные корабли к берегу, но встретили яростное сопротивление и ретировались. В том же году португальцы удвоили свои силы и снова атаковали побережье. Адил Шах был убит, и правление перешло в руки победителей.

Период Золотого Гоа (порт. «Goa Dourada»), его золотой век, совпал со временем расцвета португальской торговли в Индии (вторая половина XVI — первая четверть XVII в.). Ежегодно у причалов швартовалось не менее тысячи судов, которые привозили все новых и новых европейских поселенцев. В Гоа корабли брали на борт груз пряностей и других колониальных диковинок. Несмотря на болезни, которые постоянно уносили жизни переселенцев, численность населения росла, пока не достигла максимума (более 200 тыс. чел.) в конце XVI в. Гоа, окруженный гаванями и широкими реками, был идеальной базой не только для португальской армии, но и для иезуитских священников во главе со святым Франциском Ксаверием, прибывшим в 1542 г. В 1565 г. Старый Гоа официально стал столицей португальских владений в Индии и центром самой большой христианской колонии полуострова Индостан. Усилиями пришельцев из Европы город стал стремительно менять облик: мечети разрушили, а на их месте, на деле подтверждая средневековую максиму «религия короля — религия подданных», построили величественные церкви и монастыри. Даже видавшие виды моряки сравнивали город, где Запад сошелся с Востоком, с самим Лиссабоном, говоря: «Quern viu Goa, excusa de ver Lisboa» (порт. «Тому, кто видел Гоа, не обязательно смотреть Лиссабон»). Его называли также и Римом Востока. Город полностью оправдывает этот эпитет — столь великолепны многочисленные здания, построенные португальцами.

Очень величественно выглядит знаменитая базилика Бом-Иисус (базилика Доброго Иисуса, или Иисуса Милосердного), которая находится в самом центре Старого Гоа. Строительство базилики продолжалось с 1594-го по 1605 г. Базилика, как и большинство церквей Гоа, построена из латерита, а фасад ее сделан из гранита. В южном трансепте, украшенном витыми позолоченными колоннами и резным цветочным орнаментом, находятся капелла и гробница Св. Франциска Ксаверия (Хавьера) — покровителя Гоа и заморских колоний Португалии. Святой Франциск Ксаверий (1506–1552) был миссионером, обратившим в христианство сотни тысяч жителей Азии. Иезуит и ученик основателя ордена Игнатия Лойолы, Франциск Ксаверий, прибыл в Индию в возрасте 35 лет. Он был неутомимым проповедником и основал множество церквей и монастырей. Знаменитый миссионер проповедовал не только в Индии, но и в Юго-Восточной Азии. Возвращаясь из одного путешествия, он умер в Китае, и его тело было перевезено в Малакку (территория нынешней Малайзии). Церковная история повествует о чудесах, связанных с телом Франциска Ксаверия. Так, через некоторое время обнаружилось, что оно не подвержено тлению. В 1554 г. мощи доставили в Гоа, где их исследовали два брата-иезуита в присутствии лейб-медика вице-короля. Они заметили, что в груди Франциска зияет какое-то отверстие. Один из иезуитов погрузил туда палец, и из отверстия потекла алая кровь. В 1622 г. Франциск Ксаверий был признан святым, а в 1635 г. его мощи перенесли в базилику Бом-Иисус. Итальянскому скульптору Джованни Фоггини потребовалось 10 лет и несколько тонн мрамора и яшмы для того, чтобы создать погребальный памятник, достойный одного из самых знаменитых членов ордена иезуитов. Работы оплатил Кози-мо III Медичи. Саркофаг привезли в Гоа из Италии в 1698 г. В благодарность Козимо III Медичи передали на вечное хранение подушку, на которой покоилась нетленная голова святого. Сейчас мощи св. Франциска Ксаверия показывают паломникам раз в 10 лет.

Коридор, который примыкает к капелле Св. Франциска Ксаверия, ведет в сокровищницу, где хранится золотая роза, освященная папой Пием XII и подаренная Старому Гоа в 1953 г.

Весьма примечательна действующая церковь Св. Каэтана. Она построена в 1661 г. монахами итальянского ордена театинцев по плану собора Св. Петра в Ватикане. Это белоснежное здание в стиле итальянского барокко, с куполом и красивым сводчатым потолком. Церковь посвящена, как ни странно, Святой Деве Марии Божественного Провидения. Этот парадокс весьма просто объясняется. Двойное название связано с путем, выбранным в своем служении святым Каэтаном Тиенским (1480–1547) — одним из основателей монашеского ордена театинцев, братья которого уповали исключительно на Провидение и никогда не искали ни богатства, ни славы, ни даже милосердия, ожидая, что все придет само. В 1639 г. папа Урбан VIII направил трех итальянских монахов-театинцев — Педро Авитабили, Франческо Марчи и Антонио Адридзони — проповедовать христианство в Голконду (район Хайдарабада в штате Андхра-Прадеш). Однако туда их не пустили, и в 1640 г. отцы поселились в Гоа, где начали возводить больницу. В 1643 г. вице-губернатор запретил строительство, а в 1645 г. настоятельно попросил театинцев покинуть колонию. Тогда Педро Авитабили отправился в Португалию к королю Жуану IV (правил в 1640–1656 гг.) просить монаршего позволения работать в Гоа. Впечатленный решимостью итальянцев, король разрешил достроить больницу. В 1650 г. она была завершена, а в 1655 г. братья добились еще и разрешения на строительство церкви и монастыря.

Главный алтарь церкви посвящен Деве Марии Владычице Божественного Провидения. Капеллы боковых нефов щедро позолочены, расписаны растительными узорами и фигурами ангелов. Алтарные образы выполнены художниками итальянской школы. Капеллы правого от входа нефа посвящены Святому Семейству, Деве Марии и святой Кларе, левого — святому Иоанну, святому Каэтану и святой Агнессе. Полотна в капелле Святого Каэтана изображают сцены его жития.

На одной из колонн укреплена богато украшенная деревянная кафедра, расположенная на квадратной приподнятой платформе. Под платформой находится колодец. Одни исследователи полагают, что это наследие некогда существовавшего здесь индуистского святилища, другие считают, что архитектор специально поместил в самом центре здания дренажный колодец, чтобы воды муссонных дождей не подмыли основание постройки. В оформлении внутреннего убранства храма, характерном для католических церквей, лишь тренированный взгляд обнаружит колониальные мотивы, например изображение ореха кешью на кафедре.

В крипте церкви Св. Каэтана в свинцовых гробах ожидали отправки на родину забальзамированные тела португальских генерал-губернаторов и вице-королей, умерших на государственной службе. Последние чиновники, пролежав в склепе более 30 лет, покинули землю Индии только в 1992 г., накануне официального визита в Гоа президента Португалии Марио Суариша.

С еще одним храмом — капеллой Чудесного Креста — связано удивительное предание. На кресте, который в ней хранится, 23 февраля 1619 г. произошло явление Спасителя. Распятие это вырезал местный пастух и установил его на расположенной неподалеку горе Боа-Вишта. Прошло совсем немного времени, как все заметили, что крест значительно увеличился в размерах и стал точь-в-точь как голгофский. Кармелиты немедленно возвели на горе церковь Чудесного Креста и попытались внести святыню в храм, но, приближаясь ко входу, распятие вновь увеличилось в размерах, да так, что не проходило в двери. Пришлось прорубать в стене новый портал.

Церковь Чудесного Креста вошла в историю Гоа как место, где была создана первая конгрегация миссионеров — коренных гоанцев по происхождению. После запрета монашеских орденов в 1835 г. храм забросили, и до нашего времени сохранился только его фасад. Реликвию же 3 мая 1845 г. перенесли в капеллу кафедрального собора. Считается, что святой крест исцеляет больных, поэтому он помещен в футляр, сбоку которого проделано небольшое отверстие, позволяющее прикоснуться к святыне.

К памятникам Старого Гоа относится также собор Святой Екатерины, или «Се». После того как 4 февраля 1557 г. статус епископства Гоа был повышен до архиепископского, возникла необходимость в большом кафедральном соборе. Поэтому в 1562 г. вице-король Франсишку Каутинью граф Редондо (правил в 1561–1564 гг.) распорядился построить за счет государственной казны для доминиканских монахов собор Святой Екатерины. Ему предназначалось стать «грандиозной церковью, достойной богатства, мощи и славы португальцев, которые господствуют над морями от Атлантического до Тихого океана». Длина собора — 76,2 м, ширина — 55,2 м, высота фасада — 35,3 м, а строили его почти 100 лет. Первоначально фасад храма украшали две колокольни, но южная разрушилась в 1776 г. В той, что сохранилась, находится колокол, который называют «золотым» за его богатое звучание. Это самый большой христианский колокол Азии. Он был отлит в Канколиме в 1652 г. Во времена инквизиции его глас нередко возвещал начало аутодафе, которые устраивались на соборной площади. В соборе можно увидеть восьмигранную купель (1532 г.), вырезанную из гранитного монолита. По легенде, этой купелью пользовался сам святой Франциск Ксаверий при крещении язычников.

Конечно, на такой соблазнительный объект, как Гоа, глаз положили и другие сильные морские державы. Так, в 1603-м и 1640 г. приплывали «с мечом», точнее с заряженными пушками, датчане, но оба раза совместными усилиями португальцев и местных жителей захватчики были повержены.

Процветание Гоа закончилось в конце XVII века, когда португальскую торговую монополию в Индийском океане подорвали голландцы и англичане. Со временем их владения со всех сторон окружили Гоа, значение которого падало. Старый Гоа постепенно приходил в упадок: люди беднели, денег на осушение окрестных болот не хватало, и в перенаселенных кварталах стала свирепствовать малярия, потом холера. В конце концов эпидемии вынудили местную администрацию принять решение о переносе столицы в более здоровую местность. В 1760-е годы горожане начали переселяться в современный Панаджи, расположенный ближе к морю. А чтобы построить новый город, португальцы решили разобрать на камень старый. Большая часть некогда великолепных общественных зданий превратилась в руины. Масштаб этой акции можно оценить, взглянув на местность, лежащую к западу от монастыря Франциска Ассизского на берегу Мандови, где раньше находился квартал Рибейра-Гранде (Большая набережная) с монетным двором, литейным цехом, арсеналом, мастерскими, архиепископской тюрьмой, колледжем Св. Бо-невентуры и королевским госпиталем. Пострадал облик Старого Гоа и в 1920 г., когда был разрушен дворец Паласио-ди-Форталеза, в котором с 1554-го по 1695 г. жили вице-короли Индии. Утверждают, что в свое время он был самым примечательным зданием города. Стены дворца украшали изображения португальских кораблей, которые заходили в Старый Гоа.

Несмотря на то что столицу перенесли, Старый Гоа оставался духовной метрополией всего римско-католического населения Индии. Однако нынешняя столица штата — Панаджи — тоже знаменита памятниками архитектуры. Среди них ансамбль Ларго да Игрежа, часовня Святого Себастьяна, здание Секретариата и церковь Непорочного Зачатия, в которой моряки благодарили Всевышнего за успешный исход своего путешествия (Панаджи был первым портом, куда прибывали португальские моряки по пути в Старый Гоа). Церковь Непорочного Зачатия построена в 1541 г. Одно время она служила «маяком» для кораблей, которые приплывали из Лиссабона.

Своеобразный символ Панаджи — памятник аббату Фариа. Тому самому, который рассказал будущему графу Монте-Кристо о несметных сокровищах, спрятанных на острове. Мало кто знает, что этот «литературный герой» — реальное лицо. Жозе Кустодио де Фариа родился в 1756 г. в Гоа. Его отец был индийцем и происходил из рода брахманов.

  

Аббат Жозе Кустодио де Фариа, который послужил прообразом графа Монте-Кристо

Мать будущего аббата была португалкой. В 15 лет отец увез мальчика в Лиссабон, а затем в Рим, где Жозе Кустодио получил богословское образование и стал доктором теологии. Поборник идей свободы, аббат Фариа участвовал в антиколониальном заговоре. Аббата посадили в тюрьму, но ему удалось бежать. Фариа добрался до Парижа, где вскоре прославился своими пламенными речами и., незаурядными способностями к гипнозу. В 1793 году Фариа всем сердцем принял революцию и, когда победила якобинская диктатура, вынужден был бежать на юг страны — в Марсель. По некоторым сведениям, в Марселе он был принят в местное медицинское общество, а позже стал профессором академии. Но точно известно, что Фариа практиковал лечебный гипноз. Следует сказать, что в те годы многие увлекались методами исцеления на грани мистики, например месмеризмом.

Как же сложилась дальнейшая судьба экзотического «литературного персонажа»? Приверженность революционным идеалам сослужила Фариа дурную службу. После свержения в 1794 году якобинской диктатуры в Париже возникло движение «Во имя равенства» во главе с Ф. Н. Бабефом. Через два года Бабефа по доносу предателя арестовали и отправили на гильотину. Аресты сторонников Бабефа прокатились по всей Франции, не избежал их и аббат Фариа, который служил в это время помощником преподавателя гимназии в Ниме. До 1814 года он был узником замка Иф. А после освобождения Фариа вновь удивлял людей, демонстрируя свое необычное искусство. Занимаясь гипнозом, он нажил много врагов, среди которых были служители церкви, ученые мужи и врачи, распространявшие слухи, что Фариа — шарлатан. Фариа пришлось прекратить практику и вести жизнь скромного сельского священника. Свой опыт он обобщил в книге «О причине ясного сна, или исследование природы человека, написанное аббатом Фариа, брамином, доктором теологии». В 1819 году Фариа не стало. Памятник в Панаджи представляет собой бронзовую фигуру священника в сутане с простертыми над женщиной руками. Это сеанс гипноза, который проводит аббат.

Любопытно, что в Гоа жил еще один человек, который, как считает португальский историк Фернанда Дурао Феррейра, стал прототипом литературного героя — на сей раз Робинзона Крузо. Этого человека звали Фернандо Лопес, и его судьба известна со слов португальского мореплавателя и картографа XVI века Гомеша да Алькобаса. Он, в свою очередь, слышал рассказ о Лопесе от одного из моряков, который видел того лично. «Белые пятна» в истории Лопеса исследователям его биографии помогли заполнить архивные материалы.

Фернандо Лопес родился в конце XV века в одной из прибрежных деревушек неподалеку от Лиссабона. Его отец был испанским моряком, который перешел на службу к португальцам. О матери Лопеса достоверных сведений не сохранилось. Повзрослев, Фернандо Лопес тоже избрал морскую службу — он грезил сказочными богатствами Востока.

В 1508 году Лопес поселился в Гоа, принял там ислам и занялся торговлей. В 1510 году Гоа захватил Альфонсо Альбукерке. Он наказал всех своих соотечественников, живших там и принявших ислам. Фернандо Лопесу отрезали нос и уши, а затем в кандалах посадили на корабль, который отправлялся в Португалию. Когда судно зашло на остров Святой Елены, чтобы пополнить запасы пресной воды, Лопес бежал и спрятался на острове. Капитан пожалел несчастного и оставил ему на берегу инструменты и сундук с одеждой.

Беглец обустроил свою жизнь — на острове обитали дикие козы и свиньи, кроме того, здесь был и запущенный огород, разбитый то ли пиратами, то ли португальскими работорговцами. На острове Святой Елены Лопес решил искупить грех вероотступничества — он заготавливал припасы для заходящих на остров кораблей. Вскоре благодаря рассказам моряков Лопес прославился настолько, что встретиться с ним пожелал сам король Эммануэль Счастливый, и, когда Лопес наконец решился покинуть остров, его встретили, как героя. В благодарность за помощь, которую Лопес оказывал морякам, ему назначили пожизненную пенсию — такую же высокую, как у капитана королевской армии. Но «робинзон» захотел вернуться на необитаемый остров. Король дал Лопесу время на раздумье, и бывший вероотступник отправился в паломничество по местам христианских святынь

Португалии. Вскоре он пожелал принять постриг в одном доминиканском монастыре, однако по неизвестной теперь причине ему отказали. Вернувшись в Лиссабон, Лопес обратился к королю с просьбой разрешить ему вернуться на остров Святой Елены. Эммануэль Счастливый внял мольбам Лопеса: снабженный сельскохозяйственными орудиями и семенами, тот вновь оказался на необитаемом острове. В один из дней 1546 года команда очередного португальского корабля не нашла на берегу привычных припасов. Моряки стали искать Лопеса и обнаружили его мертвым. В общем «робинзон» провел на острове тридцать четыре года.

Большинство исследователей творчества Даниеля Дефо считает прототипом его героя современника писателя — шотландского моряка Александра Селкирка. Сам Дефо в предисловии к первому изданию романа говорит: «Еще до сих пор среди нас есть человек, жизнь которого послужила основой для этой книги». Но историк Фернанда Дурао Феррейра полагает, что Дефо мог также знать историю Лопеса, который жил гораздо раньше Селкирка. По мнению португальской исследовательницы, имеет место ряд любопытных совпадений. Во-первых, у Лопеса был Пятница — слуга-яванец. Во-вторых, у него был ручной петух, который следовал за Лопесом, куда бы он ни шел, так же как попугай за героем Дефо. В-третьих, подобно Робинзону Крузо, Лопес имел необычную привычку: он делил лист бумаги пополам и записывал на одной стороне преимущества, которые дают те или иные события, а на другой — возможные неприятности. Есть и еще одно совпадение. Любимое восклицание Робинзона: «Я бедный-несчастный Робинзон!» похоже на записанное хронистом причитание Лопеса: «О, я бедный-несчастный!».

Легендарный штат Гоа был португальской колонией до 1960 года. В декабре 1961-го индийские войска оккупировали его и объявили «союзной территорией» вместе с Даманом и Диу. В 1961 г. Гоа получил независимость. Из состава союзной территории он выделился в 1987 году, ис 30 мая 1987 г. является полноправным 25-м штатом Индии.

В наше время Гоа получил известность благодаря «детям цветов» — хиппи. В поисках настоящей свободы они добрались до Индии, где обнаружили настоящий рай на земле. Если Южный Гоа — просто респектабельный курорт, то Северный — его полная противоположность. Северный Гоа когда-то был Меккой для хиппи, но те времена остались практически в прошлом. Однако продвинутая молодежь из Америки и Европы не забывает его: Северный Гоа стал местом паломничества любителей «гоа транса» — особого вида музыки «техно», когда на супернизкие частоты наложены индийские мелодии. Ради этого сюда стекаются толпы людей со всех концов земного шара. Ни католический Бог, ни местная полиция не могут запретить трансе-рам курить гашиш в любом общественном месте и потешаться над любопытными буржуа из Южного Гоа, которые в рамках экскурсионной программы приезжают на ночные рейвы автобусами. Индийское правительство мужественно борется с «порочными нравами» Северного Гоа, однако «нравы» загадочным образом процветают.

Заброшенный город Хампи

Затерянные города когда-то поражали своим великолепием, но однажды люди покинули их. Лишь руины напоминают теперь о былой славе. Величественный Мемфис, «Невеста пустыни» Пальмира, скальный город Петра, священный Ангкор, увитый лианами Кхаджурахо, затонувший Махабалипурам — большинство затерянных городов уже найдены и исследованы учеными. О том, каким увидели Хампи английские колонизаторы, мы можем судить по описанию Киплинга — считается, что именно этот город «отец» Маугли изобразил как «город обезьян»: «Когда-то, очень давно, король построил город на холме. Можно было видеть остатки каменных дорог, которые вели к разрушенным воротам, где последние обломки дощатых створок еще висели на изношенных, заржавленных петлях. В стены корнями вросли деревья; укрепления расшатались и обвалились; из окон стенных башен косматыми прядями свешивались густые лианы.

Холм увенчивал большой, лишенный крыши дворец; мрамор, выстилавший его дворы и фонтаны, треснул, покрылся красными и зелеными пятнами; даже гранитные плиты, устилавшие тот двор, где прежде жили королевские слоны, раздвинулись и приподнялись благодаря пробившейся между ними траве и там и сям выросшим молодым деревьям. Из дворца можно было видеть ряды домов без крыш, которые придавали городу вид опустошенных сотов, полных черных теней; бесформенную каменную глыбу — остатки идола — на той площади, где пересекались четыре дороги; углубления и ямы на углах улиц, там, где прежде помещались общественные колодцы и разрушившиеся купола храмов с дикими фиговыми деревьями, зеленеющими по их краям…

.. Маугли крепко сжал губы и, ничего не говоря, шел вместе с кричащими обезьянами на террасу, которая была выше наполовину наполненных дождевой водой резервуаров из красного песчаника. Посередине террасы стояла белая мраморная беседка, выстроенная для принцесс, умерших за сто лет перед тем. Половина куполообразной крыши красного строения обвалилась внутрь его и засыпала подземный коридор, по которому принцессы, бывало, проходили из дворца в беседку; стены ее были сделаны из мраморных плит, прелестных молочно-белых резных панелей, в которые были вкраплены куски агата, корналина, яшмы и ляпис-лазури; когда из-за холма вставала луна, ее лучи светили сквозь кружевную резьбу, и на землю ложились тени, похожие на черную бархатную вышивку» (перевод E. М. Чистяковой-Вэр).

Во времена британского владычества заброшенный город возбудил любопытство археологов. Уже с середины XIX в. стали появляться научные работы, основанные на результатах раскопок в Хампи. Ученых Хампи интересовал прежде всего как Виджаянагар — некогда величественная столица самой могущественной на юге и в Центральной Индии империи. Имя Хампи, под которым этот город известен нам, произошло от Пампа, старого названия реки Тунгабхадры. Место на южном берегу этой реки, где заложен город, индусы издавна считали священным. История Хампи, по легенде, начинается еще с царства обезьян — Кишкинды, чьи правители Вали и Сугрива известны из индийской мифологии. Считается, что Кишкинда была именно на этом месте. Герой священного эпоса «Рамаяны» царевич Рама — седьмое воплощение бога

Вишну — путешествовал на юг к острову Ланка в сопровождении своего брата Лакшманы, чтобы вернуть похищенную демоном Раваной жену Ситу. Рама пересек большую часть индийского субконтинента, и те места, где он останавливался для отдыха или молитвы, почитаются священными. Побывал царевич и в Кишкинде. Здесь он заручился поддержкой войска обезьян — ванаров — под предводительством Ханумана. Хануман был сыном бога ветра Вайю и апсары (полубогини или духа облаков, воды) Пунджисталы. Мать Ханумана была проклята и потому-то и превратилась в ванару. Хануман унаследовал от матери обезьянью внешность, а от отца — божественные способности к полету и быстрому передвижению, а также невероятную силу. Одним прыжком Хануман пересек океан, перенес на ладони холм и совершил еще множество подвигов. Конечно, такой воин очень помог Раме: Ситу спасли, а демон Равана был побежден. Позже, когда, процарствовав несколько лет, Рама решил оставить земной мир и удалиться на небеса, Хануман не захотел последовать за ним. Хануман попросил позволения остаться среди людей, пока они чтят имя Рамы. Так он и стал одним из семи бессмертных. Сита приказала установить изображения Ханумана в различных местах, чтобы он мог слышать хвалы Раме. Культ Ханумана до сих пор очень популярен в индуизме. «Божественную обезьяну» почитают как наставника в науках и покровителя деревенской жизни. А обезьяны вообще считаются в Индии священными животными. В Хампи они населяют все старинные храмы, особенно много их на горе Анженадри, где стоит небольшое святилище Ханумана.

После того как отгремели баталии из-за судьбы прекрасной Ситы, на берегах священной реки Тунгабхадры появились аскеты, а затем и жрецы. Рядом с одной из пещер, где, по преданию, Сугрива спрятал оброненные Ситой драгоценности, были построены гаты (лестницы) для ритуального омовения и храмы.

Природный ландшафт Хампи совершенно «космический»: большущие растрескавшиеся камни как будто насыпаны друг на друга нарочно. Скалы-булыжники невероятных размеров не производят впечатления природных образований: кажется, что какой-то гигант нечто из них строил, потом ему надоело, и он разбросал «булыжники». Так, согласно легенде, с камушками забавлялись воины Ханумана. Местные жители называют эти древние горы «игрой дьявола».

Однако геология утверждает, что космический камнепад, вулканический катаклизм или игры гигантов не имеют никакого отношения к этой части Деканского плато. Гранитные пласты под земной твердью образовались более 3 млрд лет назад во время архейского геологического периода, а позднее — в мезозой — произошло рассоединение Гондваны, гигантского суперконтинента Южного полушария, и его базальтовые породы вонзились в гранит нынешнего полуострова Индостан. Именно этот стык, на который, создавая невероятные ландшафтные комбинации, миллионы лет воздействовали солнце, ветер и дождь, выбрали для своей столицы братья Харихара и Букка, положившие в 1336 г. начало династии Сангама. Индусские правители династии Сангама и основали город Виджаянагар. Славу его с переменным успехом поддерживали представители четырех династий: Сангама (1336–1478), Салува (1478–1496), Тулува (1496–1567) и Арвиду (1567–1644). Именно от Арвиду в 1639 г. англичание получили кусок земли на берегу Бенгальского залива, на котором в дальнейшем создали один из надежных форпостов для своего проникновения в Индию — Мадрас.

События начала династии Сангама и закладки города окутаны легендами. Известно, что Харихара и Букка были посланы Мухаммадом Туглаком для восстановления власти делийского султана. Братьев на самом деле было пятеро, но трое младших сыграли меньшую роль в истории. Все они были сыновьями Сангамы, который и дал имя новой династии. Происхождение самой семьи Сангама неясно. Одни историки Виджаяанагара сообщают, что Харихара и Букка были по происхождению телугу (народность, населяющая современный штат Андхра-Прадеш) и служили ранее Какатьям из Варангала. Потом братья попали в плен, их отвезли в Дели, где и обратили в ислам.

В начале XIV в. мусульманские султаны Дели вели в Южной Индии агрессивную политику. Особых успехов достигли Ала-уд-дин Хильджи и его полководцы. Им удалось разрушить древние индуистские царства, которые были ослаблены постоянными междоусобными войнами. Царство Хойсала с центром в Халебиде пало под ударами завоевателей. Хильджи были вскоре сменены Туглукидами, продолжившими натиск на юг, но эксперименты с массовым переселением жителей севера в Даулатабад (в Махараштре) и другие чудачества не способствовали их популярности. В это время на авансцену истории Южной Индии вышли новые игроки, среди них и братья Сангама, которые оказались весьма удачливыми.

Еще одна версия происхождения Харихары и Букки говорит, что братья были каннара (народ в Индии, основное население штата Карнатака). Они служили Хойсалам из Дварасамудры и оставались верными Хойсалам, даже когда номинально устанавливали власть мусульман на Тунгабхадре.

Воспользовавшись слабостью власти на юге после нашествий с севера, Сангамам — Харихаре и Букке — удалось значительно расширить пределы своего царства, фактически объединив под своей властью всю Южную Индию. Им даже удалось поставить под контроль порты на западном побережье, в том числе Гоа, который назывался в те времена Синдапуром. Порты позволили Южной Индии прорвать торговую блокаду севера и начать оживленную торговлю лошадьми, шелком, минеральными богатствами, пряностями со странами Запада.

Впрочем, некоторые элементы биографий Харихары и Букки — пленение, обращение в ислам, установление реальной власти братьев и возвращение их в лоно индуизма — совпадают в обоих вариантах. Сходятся летописцы и в том, что братья встретили в лесах у будущего города Хампи мудреца — аскета Видьяранью, который указал им благоприятное место для возведения столицы и стал главным советником (министром) трех первых правителей — Харихары I (1336–1356), Букки I (1356–1377) и сына Букки — Харихары II (1377–1404). Столица — город Виджаянагар, который дал название всей империи, — строилась семь лет на южном берегу Тунгабхадры на холмах, окружающих храм Вирупакши, одной из ипостасей бога Шивы. Вирупакша считался истинным правителем государства, а императоры — лишь его наместниками. Первоначально столицу называли и Видьянагарой («Городом знаний», в честь Видьяраньи), и Виджаянагаром («Городом победы»). Прижилось второе название.

Политическая власть всегда ищет монументального выражения, и строительные работы в Виджаянагаре не прекращались ни на один день, тем более что в материале недостатка не было. Храмы, дворцы, крепости, ирригационные сооружения, развлекательные ансамбли и другие постройки Виджаянагара уникальны потому, что они представляют собой один из немногих образцов средневекового индусского зодчества, еще не попавшего под влияние исламского стиля.

Еще задолго до прихода европейцев Хампи вел активную торговлю с арабским Востоком. Город был богатым и процветающим. Смена правящей династии Виджаянагара с Сангама на Салу в а не слишком повлияла на его судьбу. Период расцвета города пришелся на правление Кришна Девы Райи (1509–1529), отличавшегося набожностью, кротким нравом и симпатичной внешностью (его портреты до сих пор украшают жилища местных жителей). Кришна Дева Райя обогатил город великолепными постройками — от храмов и дворцов до акведуков, подававших воду через окрестные горы. В те времена город обладал почти полной монополией на торговлю арабскими конями и индийскими пряностями. Арабские купцы везли сюда чистокровных скакунов для виджаянагарской кавалерии, а увозили полные трюмы специй.

Португальский путешественник Доминго Паэз, побывавший в городе до вторжения мусульман, писал: «По величине город не уступает Риму, дворцы гораздо больше замков Лиссабона. Все это кажется раем». Сегодня можно только вообразить великолепие этого процветающего города. В дни религиозных праздников по улицам Виджаянагара проводили несколько сотен украшенных быков, которые приносились в жертву любимым богам. Прекрасные горожанки в буквальном смысле падали под весом золотых украшений, которые надевались по случаю торжеств. Между XIV и XVI вв. город был самой могущественной индуистской столицей на Декане. Путешественников поражали его размеры и богатство: они рассказывали о рынках, заваленных шелком и драгоценными камнями, о прекрасных куртизанках, украшенных драгоценностями, узорчатых дворцах и веселых празднествах.

Но все это великолепие закончилось из-за внутренних конфликтов, которые утопили столицу в крови, и под натиском мусульманских султанов с севера. В XVI–XVII веках территории Виджаянагара были захвачены исламским султанатом. Конфликт назревал постепенно. Во внешней политике правители Виджаянагара долгое время успешно лавировали между постоянно ссорившимися мусульманскими князьями Декана, разделившими территорию султаната Бахманидов. Императоры и министры Виджаянагара заключали союз с тем или другим княжеством, но в конце концов переиграли самих себя: мусульманские князья объединились для общего похода на юг в 1565 г. В это время императоры утратили реальную власть, которая перешла в руки могущественных, но престарелых министров-регентов.

Благодаря природным особенностям и прочным укреплениям Виджаянагар был практически неуязвим. Но в 1656 г. 80-летний регент Виджаянагара Рама Рая в результате своего вмешательства в дела местных султанатов был втянут в сражение с конфедерацией мусульманских войск и не смог защитить город. Стотысячные армии юга и севера встретились на поле Таликота, примерно в 100 км к северу от Хампи. Вначале удача, казалось, была на стороне индийского войска, но в нем было не менее чем 10 000 мусульман, и, возможно, их представления о преданности оказались иными. Когда два мусульманских генерала Виджаянагара неожиданно дезертировали, армия оказалась неуправляемой.

Рама Райя и его брат восседали на слонах, представляя собой удобные мишени, и, когда врагам удалось убить военачальников, их войско рассыпалось как карточный домик. Почти все члены царской семьи бежали, прихватив груды золота и драгоценных камней, а сам Рама Рая попал в плен и принял ужасную смерть от рук султана Ахмад-нагара. Мусульманская часть войска Виджаянагара перешла на сторону своих единоверцев. Они успели вовремя: победители не мешкая отправились грабить сказочно богатую столицу индусской империи. Волшебный город после шестимесячной осады был опустошен мусульманами. Остались только массивные статуи божеств, растрескавшиеся стены домов и опустевшие храмы, увенчанные башнями гопур, а также сложная ирригационная система, по которой вода поступала в огромные бассейны. Большинство памятников Хампи ныне находится в удручающем состоянии и кажется гораздо старше своих лет. Но даже то, что осталось, — комплексы храмовых ансамблей, как индуистских, так и мусульманских, — поражает воображение бывалых путешественников. В некоторых индуистских храмах до сих пор совершаются религиозные обряды. Создававшиеся в разные эпохи храмы-то как раз и уцелели. А вот жилища правителей и их подданных, к сожалению, практически стерты с лица земли. Почему не разрушились только храмы? Возможно, потому, что на священные постройки не скупились и отпускали более «незыблемые» стройматериалы, а на строительство храмов тратилось больше денег, времени и усилий, чем на царские дворцы. Но одна из красивейших некультовых построек Хампи — Лотосовый Павильон — чудом уцелела. Это двухэтажное строение было создано для отдыха жены махраджи (рядом находились помещения гарема). К Лотосовому Павильону примыкают Купальни цариц.

Храмов в Хампи более 300. Обильно украшенный эпизодами из «Рамаяны» храм Хаджара Рама построен в самом центре города. Он датируется XV веком. Базальтовые колоны украшены резьбой, посвященной воплощениям бога Вишну. Каменные скульптуры иллюстрируют события, о которых повествует священный эпос.

Храм Вирупакши посвящен Шиве, известному здесь под именем Вирупакши — супруга местной богини Пампы, которая ассоциируется с рекой Тунгабхадрой. История этого храма прослеживается до VII в. Самые ранние надписи с упоминанием Шивы относятся к IX–X вв. Некоторые части храма были построены еще в довиджаянагарский период, однако именно правители Виджаянагарской империи превратили его в большой храмовый комплекс. Одним из покровителей храма был уже упоминавшийся Кришна Дева Райя. По его приказу была создана самая изысканная постройка — центральный зал с колоннами. При нем возвели и гопурам над входом во внутренний двор храма.

Вирупакшу и Пампу почитают до сих пор. В начале XIX века храм отреставрировали — расписали потолок и восстановили северную и восточную башни-гопурам. В наши дни основной храм состоит из святилища, трех примыкающих к нему палат, крытого зала с колоннами и открытой колоннады. Меньшие по размеру святилища и другие постройки дополняют ансамбль.

Храм пользуется огромной популярностью и привлекает множество паломников. Самый крупный праздник здесь — свадебный фестиваль Вирупакши и Пампы, который празднуется каждый год в декабре.

А самая знаменитая и таинственная виджа-янагарская постройка — храм Виттхала, раскинувшийся на площади более 15 тыс. м2. Этот храм, а точнее храмовый комплекс (основное здание и несколько дополнительных павильонов для музыкальных, танцевальных и поэтических собраний), несмотря на вандализм войн и времени, поражает своей изысканностью и даже вычурностью.

Виттхал воспринимается как форма Вишну. По преданию, он был брахманом и изначально звался Пундалика. Однажды вместе с женой и престарелыми родителями он отправился в паломничество. Пундалика был непочтительным сыном, и старики шли пешком, в то время как сам он и его жена ехали верхом на муле. Уставшие путники остановились на ночлег в одном доме в городе Пандхарпуре. Утром Пундалика увидел, что домашнюю работу здесь выполняют три прекрасные женщины, совсем непохожие на служанок. На вопрос Пундалики красавицы ответили, что на самом деле они богини рек — Ганги, Ямуны и Сарасвати, а хозяину дома они служат из уважения: он очень почтительно относится к своим родителям. Человек, который не чтит отца и мать, не может искупить свой грех никаким паломничеством, — сказали богини удивленному брахману. Пундалика раскаялся, и его преданность родителям стала известна самому богу Вишну, который за это наделил брахмана частью своей природы.

Исследователи говорят, что на самом деле Виттхал имеет отношение к фольклорным близнецам — божественным братьям Иттхалу и Бираппе, которым поклонялись кочевые пастушеские племена Деканского плоскогорья. Постепенная индуизация местных поверий привела к отождествлению Иттхала (Виттхала) с общеиндийским богом Вишну, а Бираппы — с Шивой, однако местные разновидности по большей части сохранили прежние имена, а местные предания «малой традиции» оказались в соответствующей интерпретации включенными в «великую традицию» классического индуизма.

Строительство храма Виттхала началось в 1513 г., о чем сообщает одна из сохранившихся надписей. Оно продолжалось, поддерживаемое преемниками Кришны Девы Райи, вплоть до 1565 г., но так и не было завершено, и в алтарном помещении скульптуру Виттхала не установили. Одна из легенд утверждает, что храм предназначался для того изваяния, которое находится в храме Виттхала в Пандхарпуре, расположенном в нескольких сотнях километров от Виджаянагара. Якобы Виттхал появился здесь, но затем вернулся обратно, сочтя новые апартаменты чересчур роскошными. Исторические основания у этой легенды, несомненно, имеются, стоит только вспомнить, что пандхарпурского Виттхала вывозили из его обители из-за угрозы мусульманского вторжения. Дискуссионным является и вопрос подлинности изваяния Виттхала, которое находится сегодня в пандхарпурском храме.

Храм Виттхала стоит на платформе, фризы которой щедро украшены филигранной резьбой. Из фигур бросаются в глаза вереницы слонов и лошадей, причем движения животных глубоко индивидуальны и не повторяются в соседнем изображении.

Напротив центрального входа в храм расположена каменная колесница для передвижения бога. Она сделана из отдельных монолитов, хотя их стыки практически невозможно обнаружить. Некогда колеса этой необычной «статуи» могли свободно вращаться. По поверьям, каждый, кто их прокручивал, приобретал религиозные заслуги, но в наши дни колеса предпочли — для сохранности — зафиксировать.

Но более всего храм Виттхала известен своими «музыкальными» колоннами. Это 56 гранитных колонн высотой в 3,6 ми диаметром до 1,5 м, которые подпирают купол. Когда над плато Декан дует ветер, камень издает звук. Также каждая из колонн издает своеобразные звуки при ударе каким-нибудь легким предметом. Одна звучит, как бубен, другая — как барабан, следующие — как разные струнные и духовые инструменты (кстати, то же можно сказать и о нескольких колоннах в грандиозном храме Минакше в городе Мадурай, что в штате Тамилнад, но на эти колонны для получения звукового эффекта нужно просто нажимать ладонью).

Пытаясь разгадать тайну «поющих колонн», англичане даже распилили одну из них. На самом деле средняя часть каждой колонны, выполненной из единого куска камня, дополнительно иссечена на более мелкие колонны разных диаметров, которые представляют собой не что иное, как музыкальные трубы. Поэтому, когда по ним бьют, они издают звуки разной тональности. Каждая колонна располагает своей звуковой амплитудой, поскольку обладает разным количеством труб, которые к тому же отличаются по диаметру. К сожалению, звучание колонн очень пострадало в результате тех разрушений, которым подвергся храм и его тонко просчитанная акустическая техника. Во времена же Кришнадевы льющуюся отсюда музыку было слышно на расстоянии 1,5 км, а сам храм, богато украшенный изящными барельефами и росписью, дополнительно декорировался тончайшими муслиновыми тканями всевозможных оттенков. Каждая из колонн и внешние стены храма содержат множество симметрично расположенных углублений, в которых находились лампады, освещавшие величественное здание и наполнявшие его ароматом масла. Существует поверье, что тот, кто хоть однажды услышит тот же волшебный звук колонн, который некогда слышали древние, дождется исполнения своих самых потаенных желаний.

Тайны Варанаси

Загадочный город Варанаси расположен на севере Индии в штате Уттар-Прадеш. В те времена, когда Индия была английской колонией, его называли Бенарес, а в древности он назывался Каши — «Светоч». Даже среди тиртха (мест паломничества)

Варанаси — особый город. Индусы считают его наисвятейшим городом и иногда называют центром Вселенной. Согласно индуистским историческим хроникам, именно отсюда началось сотворение мира.

Варанаси называют «вечным городом», и он действительно самый вечный город на Земле. Он упоминается еще в «Ригведе», «Рамаяне» и «Махабхарате» и до сих пор остается «обитаемым». Побывав здесь однажды, Марк Твен писал: «Бенарес старше истории, старше традиций, старше даже легенд, а выглядит вдвое старше, чем все они, вместе взятые».

История Варанаси уходит в глубину веков. Его посещали древние цари из династии Маурьев — Чандрагупта, который в III в. создал первую в истории Индии единую державу^[48], и ревностный буддист Ашока, и покровитель поэтов и ученых Харшавардхана из династии Пушпабхути, правившей в VI–VII вв. в Стханешваре в нижнем течении Ганга. Побывали здесь и могольские императоры: Акбар, Джахангир и Аурангзеб.

На протяжении веков Варанаси олицетворял разум и дух Индии. Город, омываемый священными водами Ганга, являлся средоточием религии, философии и науки. Здесь проповедовали пророк джайнизма Махавира и основатель религии сикхов^[49] Гуру Нанака. А двадцать пять веков тому назад в городке Сарнатх, что находится в 10 километрах от Варанаси, Будда впервые поведал миру о своем учении о просветлении.

Позднее Варанаси превратился в важнейший центр индуизма, хотя, начиная с XI в., неоднократно подвергался вторжениям исламских завоевателей. Апогей этих разрушительных нападений был во времена правления императора из династии Великих Моголов Аурангзеба, который разрушил практически все храмы города, а самые значительные из них превратил в мечети.

    

Священное семейство Шивы на горе Кайлас. XVIII в.

Хотя «вечный город» Варанаси служил центром цивилизации и науки на протяжении почти 2000 лет, сейчас Варанаси можно назвать одним из самых неразвитых городов Индии с точки зрения норм западной цивилизации. Однако и современный Варанаси остается значительным центром изучения различных наук, особенно изучения санскрита, и студенты приезжают сюда со всех концов Индии. К тому же считается, что тот, кто побывал в Варанаси, обретает духовное прозрение и мистическую силу. «Каши-Пурана» говорит, что даже тот, кто просто стремится попасть в Каши, избавляется от грехов трех жизней.

В Варанаси особо почитают Шиву, и, по легенде, этот город — его земная обитель. Когда Шива женился на Парвати, они обосновались в его небесном жилище на горе Кайлас. Но однажды, когда божественные супруги рассматривали Землю, их глазам предстал дивный город, полный великолепных дворцов, храмов и садов. Тогда Шива и Парвати спустились на Землю и поселились в Каши.

Считается, что в Варанаси есть храмы всех богов индийского пантеона. Варанаси также называют «городом тысячи храмов», и здесь нет никакого преувеличения — их даже больше. Наиболее знаменит Каши Вишванатх — «Золотой храм», на позолоту куполов которого пошло 800 кг золота. Здесь почитают Шиву — Повелителя Вселенной (именно так переводится слово «Вишванатх»). По преданию, это место было священным уже много тысяч лет, поскольку именно здесь появился первый джотьирлингам (у индуистов — несотворенный или самопроявленный лингам Шивы, а также название 12 святынь в шиваизме). Еще в Пуранах говорится, что тут находился огромный храм. Но в XII веке его разрушили мусульмане. Храм отстроили, но в XIII веке мусульмане его опять уничтожили. Храм возродился в правление великого и веротерпимого Акбара, но его правнук Аурангзеб счел за лучшее возвести на этом месте мечеть. Новое здание построили в 1785 году, и сейчас это самый священный храм Варанаси. Лингам — святыня храма — и поныне здесь, его удалось сохранить, спрятав от глаз мусульман в колодце. Украшенный цветами, он стоит в обрамленном серебром углублении в полу. Лингам обвивает серебряная кобра.

Еще один очень почитаемый храм Варанаси — Кедарешвар. Он символически воплощает храм Кедарнатх — самое главное святилище Шивы, которое находится в Гималаях и хранит другой джотьирлингам. Здесь поклоняются Шиве как повелителю «кедара» — небесного поля, где растет урожай освобождения.

В полном мистики городе Варанаси есть и совсем иная культовая архитектура. Город расположен на берегу Ганга и спускается к воде многочисленными гатами. Гат, или гхат, — это особая лестница, нисходящая прямо к воде. Она служит для исполнения религиозных церемоний. Вообще, большинство водоемов в Индии являются священными и обрамлены гатами, на которых верующие совершают обряды омовения. Практически в каждом индуистском храме существует священный водоем с гатами. Но гаты Ганга — самые многолюдные в Индии, поскольку Ганг является самой священной рекой, символом жизни и плодородия. Одни индусы считают эту реку порожденной Шивой, другие верят в то, что она родилась из стоп бога Вишну.

В Варанаси — 80 гатов, и все они спускаются к западному берегу великой реки. Да и все постройки Варанаси, будь то храмы или магазины, кафе, офисы или жилые дома, тоже находятся на западном берегу. А на восточном нет ничего. Там никто никогда не жил. Случайность? Отнюдь нет. На восточном берегу — мир мертвых, место, куда Шива переправляет души умерших людей.

Шива — разрушитель, но он же — тот, без которого новое не могло бы родиться. Сила Шивы, как утверждают индусские учителя-гуру, направлена не против человека, а против всего иллюзорного в мире. Он уничтожает и саму смерть, уничтожает время, ибо все, что существует во времени, тленно и обречено на смерть. Освобождая верующего из пут времени, Шива ставит его вне времени. Поэтому наполненный паломниками Варанаси считается благоприятным местом для. умирания и обеспечивает прерывание бесконечной цепочки перерождений. Люди стремятся умереть в Варанаси, чтобы умереть не умирая и перенестись в вечное блаженство, слиться после телесной смерти с вечной истиной. Многие умирают по дороге в душных поездах, так и не добравшись до заветного места. Сюда же люди привозят тела умерших, чтобы сжечь их на одном из гатов — даже это облегчает дальнейшую судьбу покойного. Важно лишь, чтобы тело было сожжено, а его прах опущен в воды священной реки — великий Ганг считается одновременно и Рекой Жизни, и Рекой Смерти.

Варанаси называют Махашмашана — «Великое место кремации». Здесь есть особые гаты, где производятся только церемонии похорон. Именно на шмашане сжигают тела умерших и отправляют прах в воды реки, освобождая души от страданий и очищая от грехов, накопленных в течение жизни. Тело сжигают, поскольку считается, что пока оно цело, душа может попытаться войти в него обратно. Душа еще плохо понимает, что произошло, и не знает, куда ей направиться. Она привязана к телу и не отходит от него ни на шаг. Когда тело сжигают, она начинает искать, куда двигаться.

Погребальные костры на гатах горят и днем, и ночью. Пепел сбрасывают прямо в воду. Часто бывает так, что остатки не полностью прогоревших тел сбрасывают в реку, и они становятся пищей для рыб или собак. Трупы сжигают не бесплатно. Фиксированной цены нет. Вязанка обычных пальмовых дров, которую неприкасаемые строго отмеривают на огромных чашах древних весов, стоит около 50 $, сандала — до 200 $. Возжечь погребальный костер можно лишь из священного огнища, по преданию, данного богом Вишну, — и тоже за отдельную плату. Сожжением трупов заведуют молчаливые служители похоронного обряда — домы, неприкасаемые, самая низшая каста в индийской иерархии, которой воспрещено жить по-соседству с другими. Они обитают в тесных кварталах, прилегающих к гатам, на таких узких улочках, что в них не заглядывает солнце. И лишь царь «неприкасаемых» живет в настоящем дворце, нависающем над Гангом. Этот дворец выглядит богато, но внутри там очень бедно и просто, как в лачугах остальных неприкасаемых. Домы и не представляют, как можно по-иному обустроить жилище.

Рядом с погребальными кострами нависает темной массой замок, стоящий не на фундаменте, а на могучих колоннах. Это крематорий, которому, несмотря на древний облик, всего около десяти лет: власти попытались внести прогресс в древний обряд, построив электрический крематорий, пепел из которого также опускается в воды Ганга. Но новация, несмотря на явно демпинговую цену в 12 $ при среднем похоронном бюджете в 500 $, не прижилась. «Мы народ консервативный. Кто же захочет сгореть на электричестве? В святых книгах такого нет. Да и электричество бывает не всегда. Да и пепел потом смешивают в одну кучу. Нет, костер надежней», — говорят индусы. Скептики, однако, подозревают в неуспехе нового дела руку домов, кровно заинтересованных в сохранении древнего обряда. А в простаивающем крематории за неимением посетителей пока разместились музыкальный центр и интернет-кафе. Это один из парадоксов Индии.

Многие люди не выдерживают даже вида шмашана, одного запаха, осознания того, что тут горят тела, но некоторые на шмашане живут. Он становится их домом, местом, где они регулярно проводят свои мистические практики — садханы.

В Индии очень серьезно относятся к святости, духовному знанию, просветлению. В большинстве индуистских домов, магазинов и офисов стоят алтари и святыни, и день, как заведено, начинается с почитания богов и учителей-гуру. Для индуистов духовное просветление всегда являлось высшей задачей в жизни, единственной вещью, которая дает ей смысл и цель. Более того, просветление — это состояние бытия, которое в принципе достижимо каждым. Обычному человеку, тем не менее, нужно пройти много рождений, чтобы стать просветленным, видеть Бога и слиться с Брахманом.

Многих интересуют вопросы о тайных религиозных культах, подпольных ашрамах и засекреченных учителях. Существует ли до сих пор в Индии «тайное знание», скрытое от непосвященных, дающее быстрое просветление и постижение всех тайн Вселенной? Знатоки вопроса могут сказать: да, конечно, великое освобождающее знание существует, но им трудно овладеть не в силу его засекреченности, а потому, что подготовка к его восприятию требует тотальной самоотдачи, на которую современный человек, погруженный в суету, почти не способен. Высшая задача просветленных учителей и состоит именно в том, чтобы делиться своим знанием с людьми, а не прятать его в гималайских пещерах и недоступных общинах.

С незапамятных времен индусы верили, что есть кратчайший путь для желающих достичь просветления в этой жизни, а не в следующих. Те, кто следует ему, — это садху. Индусы считают их святыми. Садху радикально отвергают мир, всецело фокусируясь на Высшей Реальности, лежащей за его пределами. Они обрывают все семейные узы, не имеют ни дома, ни имущества, носят минимум одежды или не носят ее вообще, едят скудную и простую пищу. Обычно они живут сами по себе, вне общества, и проводят свои дни в поклонении божеству. Некоторые проводят магические ритуалы, другие практикуют сильные формы йоги и медитации, чтобы увеличить свою духовную силу и достичь мистического знания.

Обычному человеку трудно понять эту степень самоотречения. А экстремальные умерщвления плоти, которыми некоторые садху намереваются ускорить свое просветление, и вовсе непостижимы. Есть такие, кто держит свою правую руку поднятой до тех пор, пока она не превратится в подобие палки. Некоторые вообще не садятся и не ложатся годами, хранят молчание много лет или подолгу голодают. Существуют и совсем уж необычные формы аскезы. Постоянные обитатели мест кремации — адепты мистической секты агхора, хотя сектой агхору можно назвать условно: разные люди исповедуют это учение по-разному.

Агхори совершенно спокойно могут сидеть рядом с трупом и ждать пока под действием температуры обгоревший череп с глухим хлопком лопается, и тогда они выковыривают и съедают слегка проваренное желеобразное содержимое. Вместо тарелок они могут использовать черепа, не удосужившись очистить их от остатков мозгового вещества и варят рис в воде, которую черпают из реки тут же у шмашана. Что это — кадры из мистического триллера? Нет. Это ритуалы.

В переводе с санскрита «агхора» означает «не ужасающийся» («а» — «не», «гхор» — «ужас»). Агхора — тоже тантра, но экстремальная. Агхори — члены секты — не разделяют проявлений Бога на светлые и темные. Мир и живых людей они воспринимают так же, как и трупы. Для них весь мир — это уже потенциально мертвое. Практикуя страшные вещи, такие как манипуляции с трупами и черепами, жизнь на местах кремации, употребление в пищу разложившихся останков животных и даже людей, агхори пытаются ступить за пределы влечения и отвращения, они стремятся стать подобными Луне и Солнцу, ветру, воде и времени — всем тем вещам, которые дают и забирают жизнь всей материи во Вселенной без различия на высокое и низкое, плохое и хорошее. Агхори едят экскременты и пьют мочу, даже собачью, оскорбляют людей грязными выражениями, они медитируют, сидя на трупе, и совокупляются с проститутками прямо на шмашане. Агхора учит принимать мир, принимать грязь, принимать тьму так же, как и свет, считая это разными проявлениями одной реальности.

Агхори подражают наиболее экстремальным качествам Шивы как Победителя Смерти: его любимое место — это поля для кремации; он купается в пепле от погребальных костров; он носит ожерелье из черепов и костей; он держит духов и призраков как компанию; он постоянно в состоянии опьянения наркотиками или алкоголем; и он ведет себя как безумный. Агхори охотно нарушают все аскетические табу, убежденные, что «заменой всех ценностей на противоположные» они ускорят просветление. В то время как всем садху полагается быть вегетарианцами и трезвенниками (впрочем, как и всем индуистам), агхори едят мясо и пьют алкоголь.

Агхори принимают все существующее во Вселенной, как часть Бога — Бог ничем не ограничен и присутствует во всех явлениях. Легко видеть божественное в приятных и красивых феноменах и очень трудно признать божественное начало во всем губительном, уродливом и грязном. Таким образом, ум человека находится в плену и не в силах насладиться безграничным единством. Смерть, страдания и уродства обладают огромным могуществом и силой и поэтому контролируют человеческую жизнь. Избегать и ненавидеть их глупо, так как убежать от них нельзя. Воевать с этим еще глупее: кто победит — человек или могучие божества? Попусту страдать от этих явлений — тоже проявление глупости. Для победы над ужасными силами, как полагают агхори, надо постичь их значение и их тайны, более того, смертью можно воспользоваться. Здесь заканчивается психология и начинается магия.

Агхори проводят разные ритуалы и совершают разные садханы. Большая часть из них направлена на общение с духами, с духами умерших людей, с сущностями, которые никогда не были людьми, которые могут стать людьми, и с теми, которые никогда ими стать не смогут. Агхори признают, что это очень опасный путь. Агхори подобен минеру, который может ошибиться лишь раз в жизни. Малейшая неточность во время проведения ритуала или же малейшая психологическая слабинка — и все. Последствия общения с духами могут быть непредсказуемыми и ужасными. В лучшем случае агхори умирает.

Агхори — преемники распространенного в средневековом Кашмире ордена капаликов, или «носящих черепа». Известно, что капалики жили на шмашанах, носили гирлянды из человеческих костей, пили вино и употребляли наркотики, ели из черепов, практиковали ритуальный секс и человеческие жертвоприношения. Есть сведения, что человеческие жертвоприношения совершают и агхори.

В прошлом численность последователей агхоры была очень велика. В начале XX века только в священном городе Варанаси было несколько сотен агхори. Сейчас в Индии насчитывается около тысячи адептов этого учения, полностью отрекшихся от мира. Внешне их легко распознать — они обвешаны гирляндами из костей змей и повсюду носят с собой человеческие черепа.

Несмотря на шокирующие ритуалы, к агхори в Индии относятся вполне терпимо и даже с почтением. Считается, что они обладают сверхъестественной силой. Многие убеждены, что если они помешают «избранникам Шивы» поедать мертвецов и совершать свои ритуалы, то их души будут прокляты. По словам индийских юристов, существующими в стране законами каких-либо ограничений для агхори не предусмотрено.

Надо отметить, что существует и направление «умеренных агхори». Это тоже достаточно старая индийская традиция, ведущая свое начало с XVI века. «Умеренные агхори» придерживаются того же учения, что и «агхори-экстремисты», но отличаются от последних тем, что не практикуют мрачных ритуалов, связанных со смертью, а трансформируют свою психику делами благотворительности среди низших социальных слоев Индии, ухаживая за людьми и животными, страдающими чудовищными заразными болезнями. Сейчас одним из главных центров «умеренных агхори» является ашрам в Варанаси — Кина Рам. Здесь постоянно живет около 30 агхори-монахов, которые выглядят, в отличие от экстремальных агхори, вполне презентабельно. При ашраме существует больница для прокаженных — агхори, постигающие в своих практиках суть смерти, болезней и разложения, славятся как очень умелые целители.

Безусловно, Варанаси может шокировать. Но никто из посетивших этот город не останется равнодушным. Варанаси ломает привычные концепции, изменяет сознание и заставляет задуматься. Варанаси (напомним и другое его название — Каши) — это по-настоящему индийский город, город с тремя ликами — древней, средневековой и современной Индии. Бытует индуистское предание, что, когда случится всемирный потоп, погибнет все и лишь Каши («Светоч») останется источником Вечного Света. Он один из главных путей или бродов, по которым человек переходит из физического мира в иной мир, мир вечной жизни и блаженства. Ибо только здесь, в Варанаси, у этого брода, раскрывается внутренняя сущность человека.

Кутб-Минар (Колонна Победы) и Железный столб

Минарет Кутб-Минар — один из самых высоких минаретов в мире. Его называют седьмым чудом Индостана. Это самая высокая башня в Индии. Высота этого гиганта — 73 м. В диаметре минарет достигает 15,5 му основания и 2,44 м вверху. Башня считается одним из самых высоких в мире каменных строений с незакрепленным основанием. Внешне Кутб-минар напоминает индуистскую шикхару^[50] — его поверхность расчленена 24 выступами, из которых одни прямоугольные, а другие круглые. Вход в башню направлен на север, в то время как входы на всех других этажах обращены на восток, как это и полагается в исламе. Башня стоит прямо на земле, а не на платформе, как обычно возводились мусульманские сооружения. На стенах первого этажа вырезаны колокольчики — характерный элемент индуистской архитектуры. Удивительно, что исламские архитекторы позволили себе отклониться от канона.

Минарет относится к самой старой мечети Индии — Кувват-уль-ислам (с арабского — «Могущество ислама») в Дели. Строительство мечети было начато в 1192 г. До 1192 г. правителями Дели (тогда он назывался Раи-Питхора) были раджпутские князья. Власть перешла к мусульманам, когда правитель афганского государства Гуридов Мухаммед Гури в решающем сражении под Тараори разбил войско индуса Притхвираджи Чаухана.

Военачальник и наместник Мухаммеда Гури Кутб-уд-Дин Айбек (а с 1206 г. — султан) повелел разрушить 27 индуистских и джайнских храмов. Камень от них и был использован при переделке еще одной индуистской святыни — храма бога Вишну в городе-крепости Лал-Кот («Красная крепость»). Этот храм и превратился стараниями Кутб-уд-Дина Айбека в мечеть Кувват-уль-ислам. Грандиозная пятничная мечеть должна была символизировать победу ислама над «язычеством». Это самое раннее архитектурное сооружение в стиле индо-мусульманского строительного искусства. Просторный прямоугольный двор — главная часть мусульманской мечети — был окружен аркадами, украшенными резными колоннами и прочими архитектурными деталями, которые взяли из индийских храмов, разрушенных Кутб-уд-Дином Айбеком

К 1198 г. строительство мечети было закончено — об этом свидетельствуют цифры, выбитые на камне у центрального входа, который располагался с восточной стороны. Центральная арка высотой в 16 м покрыта изящной резьбой по мрамору и песчанику — мусульманскими геометрическими орнаментами и сурами из Корана. Но до сих пор на колоннах этой полуразрушенной ныне мечети кое-где видны изображения людей и животных, чудом сохранившиеся с древних времен, когда Индия еще не знала мусульманского владычества. Фасадная стена покрыта резьбой, сочетающей традиционный индийский растительный орнамент с надписями арабской вязью. При Шамсуддине Илтутмыше (1229 г.) и Алауддине Хилджи (1310 г.) мечеть была значительно расширена.

Таинственный Кутб-Минар, ажурная резьба которого напоминает неразгаданные письмена, был священной вертикалью, которая символически соединяла землю и небо. Но достоверно не известно, каково же было истинное назначение этого величественного сооружения. Возможно, что Кутб-Минар — не просто минарет (место для муэдзина, созывающего верующих на молитву), но одновременно — памятник в честь победы ислама. В индийской традиции с древних времен возводили своеобразные «башни победы». Именно под этим названием — Виджай Стамбх («Колонна Победы») — известен первый этаж Кутб-Минара. Вероятно, его создатели позаботились о том, чтобы символический смысл сооружения был понятен местному населению.

Удивительно, но Кутб-Минар в настоящем своем виде вряд ли мог использоваться как минарет — считается, что он слишком высок для того, чтобы голос муэдзина мог быть услышан внизу. Ученые и архитекторы до сих пор спорят, считать ли Кутб-Минар памятником исламской или индийской архитектуры. По преданию, первый этаж этого сооружения был построен еще раджпутским князем Притхвираджей Чауханом в 1191 г. для того, чтобы его любимая дочь — набожная Сурадж Мук-хи — могла перед принятием пищи, поднявшись на башню, созерцать священную реку Ямуну. Возможно, башня служила и как дозорная. В таком случае Кутб-уд-Дин просто переделал ее.

Согласно же другой версии, Кутб-уд-Дин Айбек сам начал постройку минарета в 1193 г. Он был заворожен величием афганского Джамского минарета и хотел превзойти его, но смог только завершить фундамент.

Существует и еще одна версия: якобы строительство начал преемник и зять Кутб-уд-Дина Шамсуд-Дин Илтутмыш (1211–1236). Рассказ об этом практически повторяет легенду о радже: султан построил башню для своей любимой дочери, чтобы она могла любоваться рекой Ямуной. В другом варианте легенды рассказывается, что Шамсуд-Дин Илтутмыш решил построить Кутб-Минар для своей жены. О причастности Илтумыша к закладке башни говорит одна из надписей на четвертом этаже: «Строительство этого сооружения было приказано в дни правления великого султана, величайшего шахиншаха Илтутмыша, повелителя царей Туркестана, Аравии и Ирана». Одну из дочерей — Разию — султан и в самом деле обожал. Возможно, именно для нее был построен минарет. Именно ей, а не своим сыновьям, султан пожелал передать власть. Султанша Разия была храбрым воином и мудрым государем, но править долго ей не дали — время женского правления в странах Южной Азии еще не настало.

Еще одна загадка Кутб-Минара — его название. По одной версии, он именуется так в честь самого султана Кутб-уд-Дина. В то же время многие исследователи считают, что он назван так по имени его духовного наставника — суфийского шейха Ходжи Кутб-уд-Дина Бахтиара Каки. Также возможно, что смысл названия башни лежит в буквальном значении слова «Кутб», поскольку в переводе с арабского языка оно означает «ось», «полюс» — то есть смысл названия минарета заключен в его предназначении: служить осью, стержнем ислама на территории Индостана.

Строился Кутб-Минар постепенно. Потомки Кутб-уд-Дина Айбека достроили второй и третий этажи в 1210–1236 гг., а четвертый и пятый были добавлены к ним при султане Фирузшахе Туглаке в 1370 г. Первые три яруса минарета выстроены из красного песчаника. Четвертый и пятый — из мрамора. Наверх ведут 378 ступеней. Ярусы минарета разделены четырьмя выступающими вперед опоясывающими балконами. Первый балкон находится на высоте 33 м, второй — 49 м, третий — 63 м, четвертый — на высоте 71 м. Все балконы по нижнему краю украшены так называемыми «сталактитами», традиционными для мусульманской архитектуры. Ярусы Кутб-Минара постепенно уменьшаются как по высоте, так и в диаметре. Башня украшена 7 каменными поясами, на которых арабской вязью высечены надписи из Корана.

Когда в 1378 г. два верхних яруса Кутб-Минара пострадали от удара молнии, правивший в то время султан Феруз-шах Туглак приказал произвести необходимые восстановления. Тогда же к верхнему ярусу был добавлен маленький павильон. Надпись на одном из камней минарета рассказывает об этих событиях и называет имена мастеров-индусов: Наха и Лола. Хорошо сохранившаяся надпись на другом камне, расположенном над входом, говорит о том, что минарет был вновь отремонтирован в 1503 году по приказу султана Сикандар-шаха Лоди.

Создатели Кутб-Минара обладали редким художественным вкусом: несмотря на разницу в отделке этажей, башня до сих пор поражает воображение всех, кто приходит полюбоваться ею. Когда-то Кутб-Минар был увенчан куполом, но в результате землетрясения в 1803 г. он обрушился. Купол безуспешно пытался восстановить европейский инженер, но тот так и остался лежать в саду недалеко от башни. Сама башня несколько наклонилась в результате землетрясений и дождей. Но, как считают верующие, изречения из Корана, высеченные на арабском на внешней поверхности минарета, дали ему силу устоять. Когда-то на минарет можно было взобраться, но в наши дни осмотреть можно только первый этаж. Местные жители объясняют это тем, что еще в средние века высоченную башню облюбовали самоубийцы.

Вокруг Кутб-Минара множество достопримечательностей. Среди них руины построенной в 1066 г. Анангпалом II цитадели Лалкота; развалины города Раи Питхора, а также огромный камень Бхим-Чхатанки. По легенде, Бхима, один из пяти братьев Пандавов, мог без труда поднять этот огромный валун. Неподалеку — фундамент башни Алаи-Минар. В 1311 г. султан Ала-уд-Дин решил построить 183-метровую башню, но сооружение успело вырасти только на 15 метров, после смерти Ала-уд-Дина в 1315 г. работы прекратились.

С Кутб-Минаром в популярности соперничает знаменитая Железная колонна, которая тоже находится на территории мечети Кувват-уль-ислам. Как эта древняя реликвия попала во двор мусульманского храма, достоверно не известно. Согласно одной версии, первоначально колонна находилась в храме Вишну города Матхуры, а на колонне помещалась статуя крылатого Гаруды. Также возможно, что она была пьедесталом статуи Гаруды в храме Вишну в Аллахабаде.

Зачем мусульманские правители распорядились водрузить индуистскую колонну во дворе мечети? А если предположить, что она была здесь и до мусульманского завоевания, зачем же они оставили ее? Вероятно, как символ победы ислама над индусскими верованиями, поскольку контраст между небольшой Железной колонной и монументальным Кутб-Минаром виден невооруженным взглядом. Колонна — железный столб высотой 7,2 м с диаметром у основания 41,7 см, у вершины — 30,5 см. Кутб-Минар в десять раз выше своего древнего соседа.

Неизвестно, кто и когда изготовил колонну. Надпись на санскрите сообщает, что колонна была создана в правление Чандрагупты II (376–415) — императора династии Гуптов, правивших из Бихара большей частью Индии.

Некоторые историки полагают, что, согласно другой санскритской надписи на колонне, она была отлита в 895 г. до н. э. по приказу раджи Дхавы, правившего тогда в Дели, в память победы над племенами Центральной Азии.

Мусульманские летописцы, в свою очередь, доказывали, что колонна была привезена завоевателями из мусульманских стран, расположенных к северу от Индии.

По одной из легенд, ее отлили во времена «Махабхараты» в древнейшей столице Индии городе Магадхе (Бихар), а позже перевезли в Дели, где ее установил в храме Вишну раджпутский князь Анангпал. Его имя тоже высечено на поверхности колонны. По преданию, правивший 900 лет назад в Дели Анангпал был мудрым царем. При нем расцветали ремесла и искусства, и даже звери и птицы были подвластны ему. Якобы он-то и приказал отлить колонну из чистого железа. Анангпал водрузил колонну на то место, где находилась голова змеи, закопанной в землю. Династия Анангпала должна была править, пока колонна будет стоять на этом месте. Через много лет один из его потомков приказал подвинуть колонну, чтобы проверить, действительно ли в земле есть змея. Царевич был наказан — династия, основанная Анангпалом, потеряла власть.

В 1739 г. завоеватель Надир-шах хотел вывезти колонну, но не смог вытащить ее из грунта. Тогда Надир-шах приказал палить в нее из пушки, однако колонна осталась невредима — на ней осталась лишь небольшая вмятина от ядра. Но колонна все же падала трижды — в результате природных явлений. Фундамент, который можно увидеть сейчас, относительно новый.

С Железным столбом связано множество поверий. Считается, что если человеку удастся, стоя спиной к столбу, обхватить его руками, он будет счастлив всю жизнь (или даже во всех перерождениях). Также люди верят, что тот, кто сумеет обхватить колонну, прислонившись к ней спиной, будет хорошим воином.

Согласно общепринятому мнению, колонна обладает и лечебными свойствами. Она помогает при ревматизме и других заболеваниях. В это можно поверить — действительно, металлотерапия применялась во всем мире с древних времен. Поскольку желающих обнять Делийскую колонну всегда было великое множество, власти оградили ее заборчиком. Возле столба дежурит полицейский, не позволяющий даже прикоснуться к памятнику культуры. Правда, говорят, что взятка полицейскому составляет всего 100 рупий.

Железный столб примечателен еще и тем, что, несмотря на почтенный возраст, он практически не поржавел. Тем не менее, в зоне заделки колонны в фундамент шведский материаловед И. Вранглен обнаружил коррозию — столб проржавел по всей окружности. Исследователь П. И. Волков пишет, что разгадка этой тайны не выходит за рамки школьного учебника химии: «Напомню лишь, что ржавчина Fe(OH)3 образуется на железе при совместном действии воды и кислорода воздуха. Взгляните на железный корабль — ниже ватерлинии он чист от ржавчины, выше — тоже достаточно чист. А вот по ватерлинии проходит “ржавый пояс”. Это место как раз и подвергается больше всего одновременному действию воды и кислорода. Достаточно удалить одного из “агрессоров” (погрузить железо под воду или держать в сухом воздухе), как коррозия железа замедлится в десятки раз».

Интересно, что железо, из которого сделана колонна, практически чистое. Такое железо при современном уровне развития технологий получают в электролитических печах. А ведь, согласно научным данным, возраст колонны — более 1500 лет и весит она 6 тысяч тонн! Конечно, ко времени ее создания металлургия Индии была уже вполне развита — из железа делали не только оружие, но и более простые предметы, например плуги. Но все же абсолютно непонятно, как древним мастерам удалось добиться такой чистоты сплава. Сплав ли это, спорят исследователи, или, возможно, это железо в буквальном смысле слова «с неба свалилось». Дело в том, что практически свободное от примесей железо существует в природе — из него состоят метеориты.

Многие историки считают, что железом метеоритного происхождения люди стали пользоваться значительно раньше, чем другим. Метеоритное железо плохо поддается коррозии, но в то же время оно плохо поддается и горячей ковке и отливке. Если знаменитая колонна сделана из него, то какова же была технология ее изготовления? Одна из гипотез утверждает, что древним индусам удалось каким-то образом избавиться от примеси никеля. Якобы способ достичь этого был известен еще в XVII в. В Индии оружейник Дауд посредством горячей ковки изготовил для Великого Могола — Джахангира — две сабли, кинжал и наконечник копья из упавшего в Джаванлангхаре Парганахе (близ Лахора) куска метеоритного железа, которое мастер очистил от естественной примеси никеля. Но это легенда, а официальная наука утверждает, что колонна была изготовлена, по-видимому, путем сварки множества болванок (так называемых криц или блюмсов) и последующей ковки. Химическую чистоту железа ученые пытаются объяснить по-разному. Во-первых, могла сыграть роль простая случайность — в древности при выплавке вручную были вероятны очень большие отклонения в качестве металла. Академик А. Е. Ферсман считает, что древние металлурги для получения чистого железа растирали губку сварочного железа в порошок и просеивали. Затем порошок нагревали, и под ударами молота его частицы слипались в одно целое. Этот метод близок к методу порошковой металлургии современности.

Ученые неоднократно проводили химический анализ колонны. Так в Технологическом институте Канпур в Индии обнаружили, что колонна содержит очень много фосфора, который реагирует с железом, водой и кислородом и создает защитный антикоррозийный поверхностный слой. Специалист по металловедению профессор Манфред Лэекерт утверждает, что одна из причин того, что Делийская колонна не ржавеет, — климатические условия, ведь кусочки колонны, привезенные в Лондон для исследования, поржавели. «Существуют вполне реальные опасения, что выхлопные газы многочисленных автомобилей постепенно разрушат кутубову колонну, если не принять решительных мер защиты, — пишет Лэекерт. — В настоящее время проезд автомобилей вблизи колонны запрещен. То, что Железная колонна в Дели сохранилась до нашего времени, представляет стечение благоприятных обстоятельств. Сталь сравнительно чистая, то есть содержит сравнительно мало шлаковых включений; содержание углерода, хотя и колеблется, но невысоко. В окружающей колонну атмосфере мало агрессивных примесей. Поверхность колонны покрыта защитным слоем жира, так как в прежние времена верующие стремились взобраться на колонну, а тела их были смазаны маслом. Подобный защитный слой можно видеть на старых железных ручках водозаборных колонок». Так что наука вроде бы все объясняет. И тем не менее, многие склонны считать Железный столб подарком пришельцев.

Есть также исследования на стыке науки и мистики. Так, московские ученые открыли неизвестные до сих пор свойства колонны. Оказывается, фундамент Делийского столба образует вертикальный энергополевой поток, который по форме напоминает пламя свечи. Этот поток уходит вверх на 8 метров и окружает всю колонну. Такие энергополевые потоки есть над вершинами пирамид. Также подобные энергопотоки наблюдают у вершины кристалла горного хрусталя или кварца, обращенного конусом вверх. Над центральной луковичной главкой православных храмов железные кресты иногда тоже не подвержены коррозии, если они установлены правильно (в энергетическом поле). Такое же энергетическое поле имеют некоторые вершины гор, сопок и курганов. Так, высота энергополевого потока над вершиной Эвереста свыше 150 метров. Известны случаи, когда железные геодезические знаки, установленные на вершинах сопок (гор, груд камней), тоже не ржавеют. Действительный член Географического общества Российской академии наук Е. А. Кольцов пишет: «Представленные исследования показывают, что внутри колонны на высоте около 3-х метров от земли имеется дополнительный источник энергополевого излучения, выполненный в виде небольшого спрессованного прямоугольного пакета из тонких листов устойчивого радиоактивного металла (подобно астату и/или полонию). Можно сделать предположение, что энергополевая оболочка

Железной колонны является надежной защитой от коррозии».

Но это всего лишь гипотезы. Пока остается только надеяться, что когда-нибудь мы получим ответы на все эти вопросы.

Загадки Запретного города в столице Поднебесной

© А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Китай — удивительная страна, которая имеет многотысячелетнюю историю, это родина чая и шелка, фарфора и рецептов долголетия. Всем известно то, что Китаю принадлежат «четыре великих мировых открытия» — бумага, книгопечатание, компас и порох. Но это далеко не все, чем таинственный Восток может удивить и заинтриговать пресыщенный и торопливый Запад. Средневековый Китай, его культура, мифы, традиции — совсем другой мир, о котором мы знаем очень мало.

Славный город Китая — Пекин, его история насчитывает уже 3 тыс. лет. Это столица трех династий и 33 императоров. А главной достопримечательностью этого многоликого города является окруженная тайнами и мифами бывшая резиденция китайских владык. Отрезанный от остального города рвами с водой и высокими пурпурно-красными стенами, знаменитый Запретный город был центром Китайской империи, а в глазах самих китайцев — всего мира. Уже шесть столетий окруженный ореолом таинственности, надежно скрытый от чужих глаз, он способствовал рождению мифов об императорах и их быте. А мифы, как известно, — основа любой власти.

Этот город называют одной из самых больших загадок мировой истории. Закрытость жизни повелителей Поднебесной империи для европейцев, не посвященных и не могущих быть посвященными в ритуалы Внутренних покоев, только усиливала аромат тайны. Запретный город хорошо хранил свои секреты. Но что представляла собой императорская столица? И всегда ли был запретным Запретный город? Кто возвел его?

Один из парадоксов этого странного места связан с тайной переноса столицы и закладкой самого Запретного города. Известно, что основал город Чжу Ди (Чынцзу) император Юнлэ (1402–1424) из династии Мин, известный как самый «открытый» китайский император, активный деятель китайской эпохи Великих географических открытий. Он отправлял целые флотилии огромных кораблей, равных которым не было тогда в подлунном мире, «плавучих сокровищниц» с уникальными мореходными качествами и полностью оснащенных для дальних плаваний (не зря же китайцам принадлежит первенство в открытии компаса). Есть мнение, что китайские моряки доплыли до Америки, и карты, составленные ими, попав в руки европейцев, стали основой европейской эпохи Великих географических открытий. Но почему же император Юнлэ, открыв и описав пол-мира, внезапно сворачивает все исследования, в прямом смысле сжигает корабли, уничтожает архивы о путешествиях и строит Запретный город? Если бы не сохранившиеся отдельные документы и археологические находки, мир вообще бы ничего не узнал о китайской экспансии. С того момента все контакты Китая с окружающим миром оказались под строжайшим запретом, нарушителей ждала смертная казнь. Почему император Юнлэ так резко и необъяснимо пресек выход Китая в мир? Почему самый «открытый» китайский император внезапно возвел Запретный город и навсегда скрылся за его стенами? Что так шокировало его за пределами Великой Китайской стены, и есть ли ответы на эти вопросы?

Обитель Сына Неба

Так что же нам известно о Запретном городе? Первый императорский дворец Пекина появился на месте нынешнего Запретного города очень давно: еще при монгольской династии Юань здесь находился пышный дворец хана Хубилая. Небогатое наследие монголов не пережило недолговечной эпохи правления потомков Чингисхана. Сто лет по китайским меркам ничто, мгновение. Дворец Хубилая был полностью уничтожен сильнейшим пожаром. Ну а то, что пощадил огонь, было снесено по приказу второго императора династии Мин, так как император Юнлэ как раз перенес свою столицу из города Наньцзин в Пекин, и архитекторы должны были построить дворцовые сооружения, которые бы соответствовали величию императорской власти.

Итак, Юнлэ перенес столицу Китайской империи в Пекин и решил обзавестись дворцом, подобающим великому правителю. В 1406 г. началась грандиозная стройка. Дворец возводился на протяжении 15 лет силами миллиона простых строителей и 100 тыс. умелых мастеров резьбы по камню, дереву, художников и т. п.

В результате их усилий возникла одна из самых больших загадок мировой истории — Пурпурный Запретный город — крупнейший императорский комплекс в мире. Замкнутый кольцом стен высотой 10,5 м с могучими воротами, окруженный рвом с водой шириной 50 м, расположившийся на 72 га, он был центром Поднебесной. Кстати, один из императорских указов запрещал строить в Пекине здания, которые превышали бы высоту стен Запретного города: никто не смел заглянуть внутрь святая святых империи, никто не смел выглянуть наружу. Только в XVIII в. в Пекине стали строить более высокие дома.

Полное название императорской резиденции по-китайски звучит как Цзыцзинчэн — Пурпурный Запретный город. Позже появилось еще и название Гугун, означающее «дворец прежних правителей». Как нетрудно догадаться, Пурпурным дворец назвали из-за цвета, которым были окрашены ворота и стены. Запретным городом — из-за того, что вход простым людям в него был закрыт.

  

Хан Хубилай. На месте его сгоревшего дворца появился императорский дворец Запретного города

Гугун — это целый мир, обособленный от жизни страны, мир богатый, пышный и строго регламентированный. Вся жизнь, протекавшая за высокими дворцовыми стенами, регулировалась многочисленными правилами и запретами. И если вход во дворец простым смертным был строго-настрого воспрещен, для избранных посторонних доступ открывался лишь изредка, по особо торжественным случаям и только до Павильона Высшей гармонии — зала приемов императора. Что происходило в остальных покоях, оставалось загадкой.

Запретный город на протяжении 500 лет был столицей Поднебесной, отсюда правили 24 императора династий Мин (1368–1644) и Цин (1644–1911), притом последний китайский император Пу И покинул Запретный город только в 1925 г. Любопытно, что и без того широко известный Запретный город стал еще более популярен среди туристов после выхода на экраны знаменитого фильма Бернардо Бертолуччи «Последний император», который показывает жизнь и изгнание из Запретного города Пу И. Многим захотелось собственными глазами увидеть место, где происходили трагические события китайской истории, о которых повествует кинолента.

  

Гугун — Запретный город

Сына Неба, как уже неоднократно подчеркивалось, и вход простым смертным в него был закрыт. Еще в начале XX в. на площадь перед императорским дворцом могли ступить лишь немногие высокопоставленные чиновники, причем только в парадном одеянии, и иностранные подданные. Стоять они должны были молча, затаив дыхание, дабы не нарушить священную тишину. Но и те счастливцы, которые были допущены ко двору, не могли беспрепятственно передвигаться по резиденции: внутри Запретного города существовали абсолютно недоступные территории — комнаты, где жила венценосная семья. Входить туда мог только сам император и слуги-евнухи. Но даже спустя 75 лет после того, как его покинул последний китайский император, он все еще остается Запретным, половина города по-прежнему закрыта для любопытствующих туристов и окружена ореолом таинственности.

Императорский дворец — сочетание просторных площадей и великолепных дворцов с лабиринтами узких переулков — до сих пор окружен древними легендами. Даже самые мелкие детали в них имеют тайный смысл и значение. Впрочем, как и все в Китае. Так, важную роль в повседневной жизни императора Поднебесной играли цифры. Любимое число китайских правителей — девять, и в Запретном городе его можно встретить буквально на каждом шагу. Девятка считалась императорским числом потому, что это последняя и самая большая цифра, за ней следует десятка — число Неба. Кроме того, девять (цзю) по-китайски созвучно слову «вечный», а любой император хотел, чтобы если не он, то хотя бы его династия правила до скончания веков. И даже если посчитать количество золотых заклепок на многих дверях Запретного города,

В Древнем Китае к архитекторам предъявлялись жесткие требования в отношении масштаба, планировки и назначения сооружений, поэтому дворцовый комплекс Гугун был построен в соответствии с ритуальными нуждами, а также политическими и идеологическими критериями феодальных правителей. Во всем, начиная от планировки и кончая архитектурными деталями, ощущается атмосфера безграничной власти императора.

Издревле Пекин делился на Внешний и Внутренний город. Во Внутреннем городе жили только знатные феодалы, аристократы, а простому народу запрещалось там не то что селиться, но даже просто оставаться хотя бы только на одну ночь.

Поэтому те, кто попадали во Внутренний город по делу, с первым намеком на закат торопились покинуть его стены, иначе их ожидало скорое и суровое наказание. Весь Внутренний город принадлежал императору на правах частной собственности. Он жаловал дворцы, а иногда и целые кварталы своим придворным. Особенно щедро вознаграждались военачальники, вернувшиеся из победных походов. Ну а те, кто потерпел поражение или впал в немилость, вместе со своей свитой изгонялись из Внутреннего города: неудачникам здесь не было места.

Особой пышностью и роскошью отличалась центральная часть Внутреннего города - Императорский город и расположенный внутри него Запретный город. Запретный город был жилищем у которых первоначально было вполне прагматичное назначение — скрывать гвозди, то в каждой линии — горизонтальной, вертикальной и даже диагональной — их всегда будет девять.

За широкими рвами и стенами Гугуна симметрично (и это не случайно, ибо только так велят законы гармонии) расположены дворцы, ворота, внутренние дворы, ручьи и сады. Здесь огромное количество помещений, в которых жили император, его женщины, слуги и евнухи. И число покоев тоже далеко не случайно, разве может случай вмешиваться в дела Сына Неба? Император решил было, что во дворце будет 10 тыс. комнат. Но стоило дать такое задание архитекторам, как во сне ему явился Нефритовый император. Он был разгневан: ведь в собственном дворце Владыки Неба было именно 10 тыс. комнат! Построить столько же для императора, живущего на земле, — значит посягнуть на авторитет небес.

Утром император Чжу Ди созвал высокопоставленных чиновников, чтобы обсудить пророческий (он в этом не сомневался) сон. Так было принято решение о том, что в Запретном городе будет 9999 с половиной комнат. Но, вероятно, строители в любую эпоху норовят схалтурить. И они, видимо, понадеялись на то, что количества комнат никто не сосчитает, главное, чтобы имелась значимая «половина комнаты». Поэтому сегодня благодаря древним жуликоватым мастерам в Запретном городе имеется 980 дворцовых сооружений, а в них «только» 8728 с половиной комнат. Половиной считается небольшая комнатушка на первом этаже дворца.

В соответствии с китайской традицией и законами фэн-шуй Запретный город четко расположен по оси север — юг и имеет прямоугольную форму. С каждой стороны находятся одни ворота. Фасады всех главных зданий обращены к югу: Запретный город как бы поворачивался спиной к враждебным силам севера. Со всех сторон Гугун окружен глубоким рвом. По углам стены расположились совершенно одинаковые сторожевые башни. Рассказывают, что архитектор долго не мог придумать для них совершенную форму, пока случайно не встретил на городском рынке торговца, продававшего сверчков в тростниковых коробочках. Вид вязанки из этих коробочек и навеял архитектору образы сторожевых башен, в которых стража, подобно сверчку, никогда не должна спать. Поэтому тайно пробраться в Гугун не мог никто. Однако это не уберегло в 1542 г. императора Ши Цзуна от покушения. Дело в том, что организовали его наложницы Сына Неба. Он слишком жестоко обращался со своими женщинами. В результате 12 самых смелых решили удавить спящего императора шелковым шнурком. Но шнурок запутался и весь план с треском провалился — разбуженная стража схватила несчастных женщин и их немедленно казнили. Здесь, кстати, была убита и сброшена в глубокий колодец Чжэньфэй — любимая наложница императора Гуансюя. Правда, произошло это по приказу императрицы-регентши Цы Си. Но все это уже совсем другая история.

Главный вход в императорский дворец — Врата Небесного Спокойствия (Тяньаньмэнь). Они расположены вдоль северной стороны площади Тяньаньмэнь. Врата первоначально носили название Чэнтяньмэнь, или Врата Принятия Небесного Мандата. В 1457 г. их поразила молния, но восстановили их только в 1465 г. Во второй раз врата оказались разрушены в конце правления династии Мин. Во время смуты, сопровождавшей падение Мин, врата были очередной раз сожжены повстанцами крестьянской армии Ли Цзычэна. В 1651 г., уже при династии Цин, ворота восстановили и дали им имя, под которым они известны поныне.

Что такое пятый элемент, сегодня известно даже самому нерадивому школьнику. Но китайский взгляд на эту проблему не совсем совпадает со взглядами голливудских сценаристов. Китайцы верили, что, согласно теории «у-син», Вселенная состоит из пяти основных элементов: дерева, огня, земли, металла и воды. В соответствии с «у-син» и построен Гугун. Именно поэтому в южной части расположена деловая часть, а в северной — жилые покои, ибо согласно теории «у-син», юг принадлежит огню, а огонь рождает жизнь, то есть солнце. Поэтому отсюда нужно управлять страной. Север принадлежит воде. Вода же рождает луну, и поэтому жить лучше в северной части. Земля — желтый элемент и символ государственности, поэтому все крыши в Запретном городе желтые. Гугун окружен стеной длиной 3400 м. Стены и столбы красные — это цвет огня. Сочетание желтого и красного означает всеобщее благополучие.

  

Площадь Тяньаньмэнь и Врата Небесного Спокойствия

Вода присутствует в виде искусственного канала — Цзиныпуйхэ, или Золотой реки, расположенной сразу за главными южными воротами Умэнь, как и положено хранилищу тайн. Через Золотую реку переброшено пять ажурных мраморных мостиков, символизирующих пять конфуцианских добродетелей: доброту, ученость, верность, прямоту и уважение традиций. По центральному мог проходить только сам император.

Сам императорский дворец разделен на Внутренний и Внешний дворец. Основные помещения Внешнего дворца, где император выполнял свои государственные функции, — Дворцы (или Павильоны) Тайхэдянь (Высшей гармонии), Чжунхэдянь (Полной гармонии) и Баохэдянь (Сохранения гармонии).

У южного подножия Ворот Высшей гармонии (Тайхэмень) установлены статуи двух львов. Лев с шаром символизирует власть императора над всей Вселенной, а львица со львенком — заботу о достойном наследнике престола. Но императорские животные не только львы. В истории культуры Китая безграничную власть императора олицетворяет также и дракон, поэтому на стенах и колоннах Павильона Высшей гармонии (Тайхэдянь) изображены драконы. Их число достигает 13 тыс.

С северной террасы Тайхэмень открывается превосходный вид на тронный зал китайских императоров — Павильон Высшей гармонии (Тайхэдянь). Это самое значительное здание Запретного города. Во всем Китае не было зала богаче и прекраснее этого. В этом дворце восседал на знаменитом золотом «Драконьем троне» император.

Использовался Павильон Высшей гармонии крайне редко и только для самых важных церемоний: вступления императора на трон, празднования дня рождения государя, праздника весны, зимнего солнцестояния, бракосочетания императора и утверждения результатов государственных экзаменов на высшие должности в стране.

Далее расположены два других помещения для церемоний: зал Полной гармонии, служивший для репетиций и подготовки к церемониалу, и зал Сохранения гармонии, в котором император принимал ученых, людей искусства и устраивал грандиозные банкеты для иностранных послов.

К северу расположился Внутренний дворец — частные покои императоров, их семей и придворных. Во Внутреннем дворце жили, играли, скучали, поклонялись богам император, императрицы, наложницы, принцы и принцессы. Основные помещения этой части Запретного города — залы Небесной чистоты, Согласия, Объединения и мира, Земного спокойствия. Там же находились библиотека, придворный театр, музей часов, Дворец мира и долголетия (по-нашему — дом для престарелых). Наложницы, число которых могло достигать нескольких сотен, тоже жили там. Правда, у них были довольно скромные жилища, а еще им не разрешалось покидать дворец и выходить замуж даже после смерти императора. Наложниц выбирали специальные служащие из женщин очень знатных семей, для которых это было большой честью. Однако многие из этих девушек так и не удостаивались императорской близости. По сути, эти «счастливицы» всю жизнь проводили в заточении.

Сегодня во многих из этих комнат выставлены собранные императорами в течение веков сокровища, среди которых особо примечательна коллекция часов и марионеток. Но это только малая часть былого величия: в 1937 г. Запретный город был разграблен японцами, а в 1949 г. националисты вывезли очень многое оттуда на Тайвань.

Во Внутреннем дворце находятся три императорских сада — Долголетия, Доброты и Спокойствия, а также самый живописный из них — Юй-хуаюань (Императорский сад), расположенный, согласно требованиям фэн-шуй, в самой северной части дворца. В прекрасном Императорском саду Юйхуаюань не так много растений. Акцент сделан на павильоны, беседки, бассейны и скалы. Императоры обычно писали здесь стихи, императрицы-матери устраивали смотрины будущим наложницам, а последний император Пу И занимался с учителями английским языком и математикой.

  

Императорский сад в Запретном городе

Императорские сады украшены статуями, каменными садами, прудами и водопадами. Здесь много небольших павильонов и беседок, каменных бассейнов и причудливых камней. На территории парков Бэйхай (Северное море) и Наньхай (Южное море) цепочкой с севера на юг вытянулись обширные озера, поросшие лотосом и окруженные разросшимися вековыми туями и соснами. Через парки в разных направлениях проложены дорожки, ведущие к красочным павильонам, разбросанным среди зелени. Эти прекрасные павильоны и названия имеют поэтические, например, «Павильон прозрачных струй и солнечных дней», «Беседка, откуда виден приход весны» и другие.

Читатель, мы надеемся, еще не забыл о сакральном числе 9. Но сакральный смысл имели не только числа, но и цветовые решения. Если смотреть на Запретный город с высоты Угольной горки — любимого парка императора, то можно увидеть желтые крыши и красные стены. Желтый и красный — главные цвета императорского дворца. В Древнем Китае красный цвет означал торжественность, богатство и почтение. Дворцы, выкрашенные в красный, возводились здесь еще 2 тыс. лет назад. Второй, самый важный китайский цвет, — желтый, цвет черепицы Запретного города.

Как уже говорилось, по верованиям «у-син», элемент земли, который обозначал центр, считался самым важным из всех элементов. Желтый — самый чистый из всех известных цветов, цвет земли — центра мироздания. Он символизировал высокое положение и сакральный ритуал. Если какой-либо чиновник или члены его семьи одевались в желтое или использовали этот цвет иным образом, например, в оформлении интерьера или покрывали свои дома желтой черепицей, их ждала суровая кара, вплоть до смертной казни вместе со всеми чадами и домочадцами.

  

Элемент оформления лестницы в Храм Неба

Правда, есть в Запретном городе здание не с желтой, а с черной крышей — Вэньюаньге, Императорская библиотека. Черный — это цвет воды, которая побеждает огонь. Так что черная крыша библиотеки, в которой хранилось множество легковоспламеняющихся книг, в соответствии с философией «у-син», должна была защищать от пожаров. А пожары были настоящим бичом Запретного города, построенного преимущественно из дерева. Горело все — стены, дворцы, покои. Например, однажды пожар случился от фонарей, которые зажгли по случаю дня рождения императора У Цзуна. Ворота Высшей гармонии последний раз дотла сгорели в 1888 г., в канун свадебной церемонии императора Дэ Цзуна. Впрочем, это не всегда помогало. Крупные пожары бушевали здесь в 1597-м, 1644-м, 1697 г. Последний крупный пожар произошел в Запретном городе уже после отречения от престола последнего императора династии Цин Пу И в 1923 г. Правда, считается, что тогда дворец подожгли евнухи, чтобы уничтожить следы воровства.

Дворец Гугун — это самый грандиозный и самый целостный древний архитектурный ансамбль в мире. Ни один элемент сложного декора, украшающего стены, колонны, потолки и карнизы, не повторяется. Китайское ноу-хау сохранения аутентичности великого памятника истории и архитектуры — люди, с трепетом относящиеся к традициям и технике древних мастеров, которые соблюдаются ими до последней мелочи. Многие из работающих на реставрации, потомки тех, кто в свое время строил императорский дворец. Согласно историческим записям, чтобы построить Гугун, чиновники династии Мин привлекли к работе более 100 тыс. мастеров-ремесленников и миллион рабочих. Все материалы для постройки Гугуна были привезены из разных мест Китая, в том числе и из юго-западной провинции Юньнань, которая удалена от Пекина на тысячи километров.

И сегодня мастера применяют веками используемые рецепты. При реставрации деревянных зданий не используются гвозди, при покраске обходятся без кистей: на протяжении столетий китайцы красили колонны с помощью шелковой ткани, обмакивая ее в краску и заворачивая колонны в ткань — три-четыре раза, пока не получался нужный оттенок.

Некоторые «тайны производства» давали пищу самым фантастическим версиям. Простой люд, который мог любоваться желтыми крышами императорской резиденции лишь с почтительного расстояния, слагал о том, что спрятано под этой крышей, самые разные легенды. Говорили, что полы во дворцах покрыты золотом, — и были недалеки от истины. Плиты цзиньчжуань делались не из золота, но стоили почти, как золотые. Производили цзиньчжуань недалеко от города Сучжоу — местная глина считалась лучшей в стране. При производстве плит нужно было следовать сложным и строго установленным правилам: выбор глины, придание формы, отливка, сушка в тени и, наконец, обжиг в печи. Это и было самым сложным. Сначала плиты в течение месяца коптились, обернутые в шелуху семян определенных растений, потом еще месяц обжигались с опилками, а последние 40 дней — с сосновыми ветвями. Процесс обжига занимал 130 дней, и стоимость каждой изготовленной по такому рецепту плиты составляла 0,96 талов серебра. В то время на эти деньги можно было купить 100 кг риса. Да и укладка этих необыкновенных плит была делом не менее сложным, чем их производство. Высококвалифицированный рабочий с двумя помощниками справлялся всего с пятью плитами в день. Каждая полировалась, подгонялась по размерам и вымачивалась в тунговом масле — отсюда их блеск, напоминающий мерцание драгоценной яшмы. Плиты по сию пору по-прежнему крепки, на них практически не встретишь трещин, хотя по ним прошлись миллионы и миллионы ног…

Конструкция архитектурно-художественного ансамбля, разнообразные крыши и декор на стенах — во всем проявляются удивительные замыслы архитекторов. Например, фундамент из белого камня, с одной стороны, возвышает Павильон Тайхэдянь, делая его более грандиозным и величественным, а с другой — предохраняет его от влажности. Каждое водоотводное устройство в фундаменте имеет форму головы ли (по китайским преданиям ли — одна из разновидностей драконов). Всего на трехъярусном фундаменте представлено более тысяч голов ли. Во время дождя из пасти этих ли изливается вода. Это очень величественная и красивая картина. Как уже говорилось выше, дворец Гугун построен из дерева. Зодчие разных эпох ломали голову, как защитить дворец от огня. Например, в Гугуне есть 4 ряда особых зданий: по внешнему виду — это комнаты, а внутри каменные квадратные дворы. Это стены для защиты от огня, которые изобрели и тщательно разработали зодчие. Стены не позволяют огню перекинуться на соседние постройки. А во всех залах дворца установлены большие медные чаны — всего их 308, - в которых постоянно имеется запас воды для тушения пожара. Зимой специальные люди разводят огонь под чанами, чтобы вода в них не замерзла.

Десятого октября 2005 года исполнилось 80 лет с того дня, как императорский дворец в Пекине, который известен как Запретный город, стал музеем. В нем собрано огромное количество замечательных экспонатов и культурных ценностей. Согласно статистике, в Гугуне сосредоточено более миллиона культурных ценностей, что составляет одну шестую всех ценностей и раритетов Китая. Многие памятники являются уникальными государственными сокровищами. В 80-е годы прошлого века китайское правительство построило более 100 подземных складских помещений и хранилищ. Большая часть ценностей Гугуна была размещена в «подземном дворце».

К юбилею музея, который внесен в Список Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО, была проведена крупномасштабная реставрация. Для посетителей впервые открыли павильоны и сады Внутреннего дворца, которые веками были закрыты для простых смертных. Но половина гигантского императорского комплекса по-прежнему закрыта для туристов. А это значит, что и сейчас, спустя почти век, после того как его покинул последний китайский император, Гугун все еще остается Запретным городом и хранит еще множество загадок.

Парадокс Юнлэ: «открытый император»

А самой главной тайной, которую скрывают стены Запретного города, наверное, является то, что построен он был самым «открытым» императором Поднебесной. Как же могло случиться так, что Чжу Ди (император Юнлэ), начавший китайскую эпоху Великих географических открытий, закончил тотальной изоляцией страны и построением жесткой регламентированной системы внутренних запретов, апофеозом которой стал Запретный город? Почему власти Китая уничтожили почти все отчеты о морских плаваниях? Почему, открыв мир, Юнлэ отказался от планов его освоения и избрал путь изоляционизма?

Во время правления Юнлэ Китай уже вступил в поздний период феодального общества. Вершина развития была достигнута при династии Тан, после этого начался этап замедления роста и спада, однако в первые годы империя Мин все еще представляла собой мощную державу, во многих сферах она занимала лидирующие позиции в мире, особенно в начале XV в., в эпоху расцвета Юнлэ. Это был блестящий период в средневековой истории Китая.

Чжу Ди был неординарной личностью. Он был средним сыном императора Чжу Юаньчжана, правившего под девизом «Хунъу», получил хорошее образование и титул Янь-вана, т. е. «властителя Янь» (его удел находился на землях, на которых в древние времена размещалось царство Янь). Его очень ценил его отец — император Чжу Юаньчжан. Однако воцарение Чжу Ди было непростым.

Император Чжу Юаньчжан умер 24 июня 1398 г. и на престол вступил его внук Юньвэнь (правил под девизом «Цзяньвэнь»), сын умершего Цзюня, не успевшего взойти на престол из-за болезни. Новый император вел себя враждебно по отношению к Юнлэ и даже не допустил его на похороны и на поклонение могиле Чжу Юаньчжана. Он стал готовить новых генералов, чтобы заменить или изолировать Чжу Ди. И тогда Чжу Ди организовал мятеж. Он был популярен среди генералов, был знатоком военного искусства и хорошо изучил классический трактат Сунь-цзы. Его поддерживало население, он привлек на свою сторону монгольские войска. Против Чжу Ди выступил генерал Ли Цзинлун, но потерпел несколько поражений. 15 января 1402 г. Чжу Ди решил начать поход на Нанкин, тогдашнюю столицу Поднебесной. Когда его войско подошло к городу, Ли Цзинлун в страхе открыл городские ворота, началась паника, императорский дворец загорелся, и Юньвэнь с женой, скорее всего, погибли в огне.

Став императором, Чжу Ди жестоко преследовал всех сторонников Юньвэня, вычеркивая отовсюду его имя и меняя в записях годы правления Цзяньвэнь на продолжение эры Хунъу, пытаясь уничтожить сомнения в законности своего права на власть. Например, историк Фан Сяожу был казнен, а род его «вырезан в десяти поколениях» за отказ написать представление к инаугурации, причем в состав десятого поколения входили его ученики и учителя. Перед смертью Фан Сяожу написал своей кровью иероглиф, означающий «узурпатор».

Несмотря на узурпацию трона и жестокий террор в самом начале правления, историки считают период правления Юнлэ в целом блистательным, исходя из постулата «сильный император — сильное государство». Юнлэ вел внешнюю политику страны, исходя из изменений во внутренней, осуществлял политику открытости внешнему миру и обеспечения стабильных отношений с сопредельными странами, стремился сохранить мир и спокойствие на долгие годы.

С именем Юнлэ связаны важные исторические события в самом Китае. Император старался придерживаться традиционных конфуцианских норм и ритуалов, при этом поощрял также буддийские обряды и праздники, стараясь смягчить настроения населения и успокоить бунты. Он устранил противоречия между отдельными племенами и народами и ввел рациональную систему управления, пересмотрев границы провинций и административную структуру империи. Он стал набирать новых советников среди лучших специалистов, тщательно проверяя способности и квалификацию, поощрял науку и образование.

Император всерьез занялся восстановлением экономики после войны за свержение Юньвэня. Он стал бороться против коррупции и против тайных обществ и разбойников, а также сторонников Юньвэня, привлекая к себе новое поколение чиновников и офицеров. Юнлэ принял меры по увеличению производства продуктов питания и тканей, при нем освоили земли в дельте Янцзы, прочистили русла и заново перестроили Великий китайский канал, улучшив судоходство и ирригационную сеть. Это способствовало развитию торговли и мореплавания.

Чжу Ди затеял строительство системы монастырей и даосских храмов на горе Удан-Шань, собрав несколько сотен тысяч солдат и рабочих. Целью строительства было забота о народных массах и приобретение популярности среди народа, в чем он нуждался после узурпации трона и жестких мер против тайных обществ.

Чжу Ди превратил Пекин в столицу, в итоге Пекин стал главным городом Китая на последующие 500 лет.

При Чжу Ди процветало конфуцианство и науки. Он поручил государственному секретарю Су Цзину составить краткие аннотации по всем книгам и темам. И через 17 месяцев появилось первое, а в 1557-м — следующее издание «Энциклопедии годов правления под девизом Юнлэ», в которой были освещены все достижения человечества, известные в Китае на это время. К проекту привлекли тысячу ученых, энциклопедия насчитывала около 23 тыс. свитков, которые подразделялись на 11 тыс. томов и составляли 8 тыс. статей. До настоящего времени дошло около 400 томов, остальные, к сожалению, не сохранились.

Чжу Ди отличался веротерпимостью, как уже было сказано, он поддерживал и даосизм, и конфуцианство, и буддизм, главное — старался восстановить китайскую традицию и подавить монгольское влияние в культуре, оставшееся со времен династии Юань. Чжу Ди организовал пять походов (1410–1424) против монголов, он полностью сокрушил остатки династии Юань.

Вообще стоит напомнить, что правление Юнлэ началось с попыток дипломатическим путем укрепить оборону империи на северных рубежах. С 1403 г. он направил послов в города Восточного Туркестана, и в 1406 г. был образован один из первых вэев в Восточном Туркестане — вэй Хами. Процесс создания многочисленных вэев на западе начался чуть позже аналогичного процесса на востоке империи — первый вэй в землях чжурчжэней был образован в области, носившей китайское название Цзяньчжоу. Одновременно были предприняты шаги по укреплению отношений с Кореей, где с 1392 г. власть перешла к династии Ли, образовавшей государство Чосон (1392–1910). Были установлены границы с учетом старых территориальных претензий Китая, заявившего в 1388 г. о принадлежности всех земель к северу, западу и востоку от перевала Телии, — династии Мин, а земель к югу — Корее. В обмен на это китайцы вносили поправки в родословные записи о корейском правящем роде, на основании которых готовились дипломатические документы — корейцы давно пытались настоять на собственной версии родословной основателя династии Ли Сонге, но добиться этого им удалось далеко не сразу.

В 1405–1406 гг. Юнлэ предпринял ряд мер по укреплению обороноспособности Китая на крайнем западе — в Ганьсу, где ожидалось вторжение войск Тимура. Однако Тимур выделил для похода всего лишь 20 тыс. воинов, что делало его замыслы более похожими на обычный грабительский набег, а не на серьезный план по восстановлению власти монгольской династии над Китаем. Поэтому и размах китайских военных приготовлений был невелик.

В 1408 г. Юнлэ потребовал от монголов признать вассалитет от империи Мин. Монголы убили послов, и в следующем году китайцы послали карательную экспедицию в Монголию. Однако хан Бунияшири разгромил карателей у реки Тола и стал готовиться к отражению следующего китайского похода. В 1410 г. китайцы предприняли первый из серии походов в Монголию, задуманных императором Юнлэ в качестве меры по приведению монголов к покорности. Монголы встретились с китайцами у реки Онон и потерпели в этой битве тяжелое поражение. Хан бежал к ойратам, и Монголия осталась без верховного правителя. Но китайцам не удалось воспользоваться ситуацией — следующий поход состоялся лишь в 1414 г. На этот раз монголы окружили войска императора, но были встречены плотным огнем из огнестрельного оружия и вновь разбиты. В 1421 г. Юнлэ перенес столицу из Нанкина в Пекин для усиления обороны северных границ. Вслед за этим были проведены походы в 1422-м и 1423 гг., имевшие лишь тактический успех. В 1423 г. произошло первое столкновение китайцев с ойратами, совершившими набег на китайские владения на северо-западе, однако конфликт был разрешен дипломатическим путем, и Юнлэ потребовал от ойратов принять участие в походе на монголов в следующем, 1424 г. Выступив летом 1424 г. в поход, Юнлэ не смог завершить своего начинания — 12 августа 1424 г. он умер в своей походной ставке. Войска были отведены обратно.

Период активных действий империи Мин против монголов был завершен, но была выполнена главная задача — ликвидация угрозы национальной независимости Китая со стороны Монголии.

Теперь мы обратимся к еще одному важному начинанию Юнлэ — морским экспедициям.

Стремясь освоить торговые пути и укрепить китайское влияние, император снарядил ряд морских экспедиций, которые возглавил его верный дипломат и адмирал Чжэн Хэ, по размаху своих экспедиций не уступавший Колумбу.

Об этом незаурядном человеке стоит сказать особо. Чжэн Хэ появился на свет в 1371 г. в городе Куньян (ныне Цзиньин), в центре юго-западной китайской провинции Юньнань, недалеко от ее столицы Куньмина. Ничто в детстве будущего флотоводца, звавшегося тогда Ма Хэ, не предвещало грядущего романа с океаном: в XV столетии от Куньяна до побережья было несколько недель езды. Фамилия Ма — транскрипция имени Мухаммед — и поныне часто встречается в китайской мусульманской общине, а наш герой вел происхождение от известного Саида Аджаллы Шамсы аль-Дина (1211–1279), прозывавшегося также Умаром, уроженца Бухары, выдвинувшегося во времена монгольских великих ханов Мункэ (внука Чингисхана) и Хубилая. Именно завоеватель Китая Хубилай в 1274 г. назначил этого Умара губернатором Юньнани. Известно, что отец и дед будущего адмирала строго придерживались уложений ислама и совершали хадж в Мекку. Более того, в мусульманском мире бытует мнение, что и сам будущий адмирал побывал в Священном городе, правда, с неформальным паломничеством.

На момент рождения мальчика Срединная империя все еще находилась под властью монголов, благоволивших к его семье. Однако начало жизни Ма Хэ сложилось довольно драматически. В 1381 г. при завоевании Юньнани войсками китайской династии Мин, свергнувшей иноземную Юань, в возрасте 39 лет погиб отец будущего мореплавателя. А мальчика повстанцы пленили, оскопили и передали в услужение четвертому сыну своего предводителя Хун-у, будущему императору Юнлэ, который вскоре стал наместником Бэйпина (Пекина).

Тут важно отметить одну деталь: евнухи в Китае, так же, как, к примеру, и в Османской империи, всегда оставались одной из самых влиятельных политических сил. Многие юноши сами шли на жуткую не только по сути, но и по технике исполнения операцию, надеясь попасть в свиту какого-нибудь влиятельного лица — князя или, если повезет, самого императора. Так что «цветноглазому» (так называли в Китае представителей нетитульной, неханьской народности) Чжэн Хэ по тогдашним понятиям просто повезло. Что касается внешности будущего адмирала, то он, как писал современник, «став взрослым, говорят, вырос до семи чи (почти два метра), а обхват его пояса равнялся пяти чи (более 140 сантиметров). Скулы его и лоб были широки, а нос невелик. У него был сверкающий взгляд и голос громкий, словно звук большого гонга».

Юный Ма Хэ хорошо зарекомендовал себя на службе. К концу 1380-х гг. он уже выделялся в окружении князя, младше которого был на одиннадцать лет. В 1399-м, когда Пекин осадили войска тогдашнего императора Цзяньвэня (правил с 1398-го по 1402 г.), молодой сановник стойко защищал одно из городских водохранилищ. Именно его действия и позволили князю выстоять, с тем чтобы контратаковать соперника и добиться трона. А через три года Юнлэ собрал мощное ополчение, поднял восстание и в 1402 г., взяв штурмом столичный Нанкин, провозгласил себя императором. Тогда же он принял девиз нового правления: «Юнлэ» — «Вечное счастье». На китайский Новый год 11 февраля 1404 г. Ма Хэ в благодарность за верность и подвиги был торжественно переименован в Чжэн Хэ — эта фамилия соответствовала названию одного из древних царств, существовавших на территории Китая в V–III вв. до н. э.

До экспедиций Чжэн Хэ Китай уже организовывал морские путешествия в Аравию, Африку и Египет во времена династии Тан (618–907). Первая экспедиция Чжэн Хэ стартовала в 1405 г., за 18 лет до начала португальских географических открытий. В дальнейшем были еще экспедиции за море, некоторые исследователи считают, что китайцы в 1421 г. достигли берегов Америки. Другая экспедиция достигла острова Мадагаскар.

Как всегда, морская экспансия имела довольно прагматический повод, а не только желание «мир посмотреть да себя показать». А что может быть важнее соображений безопасности императора. После окончания войны Цзиннань император Юнлэ был сильно обеспокоен возможностью появления претендента на престол в лице свергнутого им племянника Чжу Юньвэня — после взятия Нанкина труп молодого императора найти не смогли, и, несмотря на официальную версию о том, что он сгорел в охваченном пожаром дворце, в народе ходили слухи, что Чжу Юньвэнь бежал в страны Южных морей, переодевшись буддийским монахом. Поэтому посольства, устанавливавшие контакты с соседними государствами, имели также секретную задачу найти Чжу Юньвэня и доставить его в Китай. К тому же актуальным стал и поиск союзников для войны с державой Тимура. Поэтому, как уже упоминалось, летом 1405 г. началась первая экспедиция в страны Южных морей под руководством тайцзяня Чжэн Хэ. Флотилия насчитывала 162 больших корабля и около 28 тыс. матросов и солдат. Во время первого плавания следов Чжу Юньвэня не обнаружили, но сама экспедиция привела к усилению влияния Китая в странах Южных морей, поэтому было решено продолжить эти экспедиции.

По мнению историков, всего Чжэн Хэ совершил 7 экспедиций:

1405–1407 гг. — из Фуцзяни флотилия прошла мимо Индокитая и островов Индонезии и дошла до Калькутты;

1407–1409 гг. — тот же маршрут;

1409–1411 гг. — тот же маршрут;

1413–1415 гг. — дойдя до Калькутты, флотилия направилась к Ормузу в Персидском заливе;

1417–1419 гг. — дойдя до Ормуза, флотилия направилась в Красное море и к берегам Сомали. Спускаясь к югу, флотилия достигла Занзибара;

1421–1422 гг. — тот же маршрут;

1431–1433 гг. — флотилия достигла Ормуза, а сам Чжэн Хэ, бывший мусульманином, с отрядом кораблей дошел до Джидды на Красном море и совершил хадж в Мекку. Влияние империи Мин в Юго-Восточной Азии временно возросло.

Первые три экспедиции Чжэн Хэ следовали одна за другой: с 1405-го по 1411 г. с короткими перерывами в 1407-м и 1409 г. Поначалу и сам император Юнлэ принимал живейшее участие в проекте. Он тогда еще жил в Нанкине, где строили корабли и откуда стартовали первые экспедиции. Это позже обустройство новой столицы в Пекине и монгольские кампании охладят пыл императора, а пока он лично вникает в каждую деталь, пристально следит за каждым шагом и распоряжением своего адмирала. Ведь доверенного евнуха он поставил во главе не только самой флотилии, но и Палаты дворцовых слуг. А это значит, что тому приходилось отвечать еще и за строительство и ремонт множества построек, а потом и судов.

Правитель торопил — армада строилась в большой спешке. Первый приказ о создании кораблей прозвучал в 1403-м, а плавание началось уже через два года. Специальными высочайшими распоряжениями были отряжены промысловые партии за древесиной — в провинцию Фуцзянь и в верховья Янцзы.

Краса и гордость эскадры, баочуани (дословно «драгоценные корабли», или «сокровищницы») сооружались на так называемой «верфи драгоценных кораблей» (баочуаньчан) на реке Циньхуай в Нанкине. Именно этот последний факт, в частности, проясняет, почему осадка джонок при их гигантских размерах была не очень глубокой, хотя это же было минусом для их мореходных качеств: иначе они просто не прошли бы в море через этот приток Янцзы.

И вот, наконец, все было готово. 11 июля 1405 года в «Хронике императора Тай-цзуна» (одно из ритуальных имен Юнлэ) была сделана простая запись: «Дворцовый сановник Чжэн Хэ и другие были посланы в страны Западного (Индийского) океана с письмами императора и дарами для их царей — золотая парча, узорчатые шелка, цветной шелковый газ, — все по их статусу». Всего в армаду вошло до 255 кораблей с 27 800 членами экспедиции на борту.

Во все плавания армады отправлялись из Южно-Китайского моря. Через Индийский океан корабли шли по направлению к Цейлону и южному Индостану, а последние путешествия, как уже говорилось, охватили еще и Персидский залив, Красное море и восточное побережье Африки. Шел Чжэн Хэ всякий раз «накатанным» путем: ловя повторяющиеся муссонные ветра, которые с декабря по март дуют на этих широтах с севера и северо-востока.

  

Чжэн Хэ — китайский адмирал, организовавший экспедиции в Аравию, Африку и Египет

Когда же влажные субэкваториальные потоки воздуха поднимались над Индийским океаном и как бы по кругу поворачивались обратно на север — с апреля по август, — флотилия соответственно разворачивалась к дому. Это муссонное расписание местные моряки знали наизусть задолго до нашей эры, да и не только моряки: ведь оно диктовало и порядок земледельческих сезонов. С учетом муссонов, а также рисунка созвездий путешественники уверенно переправлялись с юга Аравии на малабарский берег Индии или с Цейлона на Суматру и в Малакку, придерживаясь определенной широты.

Домой китайские экспедиции возвращались тем же маршрутом, и только происшествия в пути позволяют в хрониках отличать плавания «туда» от обратных. Так, в первом плавании на обратном пути китайские экспедиционные войска пленили известного пирата Чэнь Цзу’и, захватившего в то время Палембанг — столицу индусско-буддийского государства Шривиджая на Суматре. «Чжэн Хэ вернулся и привез Чэнь Цзу’и в кандалах. Прибыв в Старый порт (Палембанг), он призвал Чэня подчиниться. Тот прикинулся, что подчиняется, но втайне планировал бунт. Чжэн Хэ понял это. Чэнь, собрав силы, выступил в битву, а Чжэн Хэ выслал войска и принял бой. Чэнь был разбит наголову. Более пяти тысяч бандитов были убиты, десять кораблей сожжены и семь захвачены. Чэнь и еще двое были взяты в плен и доставлены в императорскую столицу, где их приказали обезглавить». Так посланец метрополии защитил мирных соотечественников-мигрантов в Палембанге и заодно впервые продемонстрировал, что его корабли несли на бортах оружие не только для красоты.

Кстати, это было не единственное приключение в плаваниях китайцев. Если во время второго плавания, географически сходного с первым, произошло только одно событие, память о котором сохранилась в истории, — правитель Каликута предоставил посланникам Поднебесной несколько баз, опираясь на которые китайцы могли в дальнейшем отправляться еще дальше на запад, — третья экспедиция принесла более интересные приключения. Под датой 6 июля 1411 г. в хронике записано: «Чжэн Хэ. вернулся и привез захваченного царя Цейлона Алагакконару, его семью и нахлебников. Во время первого путешествия Алагакконара был груб и неуважителен и вознамерился убить Чжэн Хэ. Чжэн Хэ понял это и уехал. Мало того, Алагакконара не дружил с соседними странами и часто перехватывал и грабил их посольства по пути в Китай и обратно. Ввиду того что другие варвары страдали от этого, Чжэн Хэ, вернувшись, снова выказал презрение Цейлону. Тогда Алагакконара заманил Чжэн Хэ в глубь страны и послал своего сына Наянару потребовать у него золото, серебро и прочие драгоценные товары. Если бы эти товары не выдали, более 50 тыс. варваров восстали бы из укрытий и захватили корабли Чжэн Хэ. А еще они подпилили деревья и вознамерились перекрыть узкие дороги и перерезать Чжэн Хэ пути к отступлению так, чтобы отдельные отряды китайцев не могли прийти друг другу на помощь.

Когда Чжэн Хэ понял, что их отрезали от флота, он быстро развернул войска и отправил их к кораблям. И он приказал гонцам тайно обойти дороги, где сидела засада, вернуться к кораблям и передать приказ офицерам и солдатам биться до смерти. А тем временем он лично повел двухтысячное войско обходными путями. Они штурмовали восточные стены столицы, взяв ее испугом, прорвались внутрь, захватили Алагакконару, его семью, нахлебников и сановников. Чжэн Хэ провел несколько сражений и разбил армию варваров наголову. Когда он вернулся, министры решили, что Алагакконару и прочих пленников надлежит казнить. Но император смилостивился над ними — над невежественными людьми, не знавшими, что такое Небесный мандат на правление, и отпустил их, дав еду и одежду, и приказал Палате ритуалов выбрать в семействе Алагакконары достойного человека, чтобы править страной».

Считается, что это был единственный случай, когда Чжэн Хэ осознанно и решительно свернул с пути дипломатии и вступил в войну не с разбойниками, а с официальной властью страны, в которую прибыл. Приведенная выше цитата — единственное документальное описание действий флотоводца на Цейлоне. Однако кроме него, конечно, существует множество легенд. Самая популярная из них описывает скандал, связанный с наиболее почитаемой реликвией — зубом Будды (Далада), который наш герой то ли собирался выкрасть, то ли действительно выкрал с Цейлона.

История такова: еще в 1284 г. Хубилай отправлял на Цейлон своих эмиссаров, чтобы заполучить одну из главных священных реликвий буддистов вполне легальным путем. Но зуб монгольскому императору — известному покровителю буддизма — все же не отдали, компенсировав отказ другими дорогими дарами. На этом дело до поры до времени и закончилось. Но Срединное государство все-таки не отказалось от вожделенной цели. Согласно сингальским мифам, плавания адмирала были предприняты чуть ли не специально для похищения зуба, а все остальные странствия — для отвода глаз. Но сингалы якобы перехитрили Чжэн Хэ — «подсунули» ему в плен царского двойника вместо настоящего царя и ложную же реликвию, а настоящую, пока китайцы воевали, спрятали. Соотечественники великого мореплавателя, естественно, придерживаются противоположного мнения: адмирал все-таки заполучил бесценный «кусочек Будды», и тот, на манер путеводной звезды, помог ему безопасно попасть назад в Нанкин. Что было на самом деле, неизвестно.

В середине декабря 1412 г. Чжэн Хэ получил новый приказ везти дары ко дворам заморских правителей. Более того, к этой, четвертой по счету, экспедиции, отплывшей в 1413-м, предусмотрительно прикомандировали переводчика — мусульманина Ма Хуаня. Этот уроженец Ханчжоу владел арабским и персидским языками. Позже он оставит довольно подробные рассказы о последних великих плаваниях китайского флота, не забывая о всевозможных бытовых подробностях. К примеру, он тщательно описал рацион моряков: они ели «лущеный и нелущеный рис, бобы, зерна, ячмень, пшеницу, кунжут и все виды овощей. Из фруктов у них были. персидские финики, сосновые орешки, миндаль, изюм, грецкие орехи, яблоки, гранаты, персики и абрикосы.», «многие люди делали смесь из молока, сливок, масла, сахара и меда и ели это». Что ж, если это так, то можно с уверенностью заключить, что китайские путешественники не страдали от цинги.

Главным же событием этого похода стал захват некоего главаря повстанцев по имени Секандар. Он имел несчастье выступить против признанного китайцами и связанного с ними договором о дружбе царя государства Семудера на севере Суматры — Заина аль-Абидина. Самонадеянный повстанец обиделся, что посланец императора не привез ему подарков, а значит, не признал законным представителем знати, наспех собрал сторонников и напал на флот адмирала. Правда, шансов на победу у него было не больше, чем у пирата из Палембанга. Вскоре он, его жены и дети оказались на борту китайских кораблей. Ма Хуань сообщает, что «разбойника» публично казнили еще на Суматре, не удостоив чести императорского суда в Нанкине. Зато в столицу флотоводец привез из этого плавания рекордное число иностранных послов — из тридцати держав. Восемнадцать дипломатов из них Чжэн Хэ развез по домам в ходе пятой экспедиции. Все они имели при себе милостивые письма от императора, а также фарфор и шелка — вышитые, прозрачные, крашеные, тонкие и весьма дорогие, так что их государи, надо полагать, остались довольны. А сам адмирал на этот раз пустился в неизведанные воды, к берегам Африки.

Но чем дальше на запад, тем больше расходятся «показания» источников. Так, до сих пор не ясно, где находится таинственная укрепленная Ласа, оказавшая экспедиционному корпусу вооруженное сопротивление и взятая китайцами при помощи осадных орудий, называемых в одних источниках «мусульманскими катапультами», в других — «западными» и, наконец, в третьих — «огромными катапультами, стреляющими камнями». Одни источники сообщают, что этот город был в Африке, близ Могадишо в нынешнем Сомали, другие — в Аравии, где-то в Йемене. В любом случае путь до него от Каликута занимал в XV в. двадцать дней с попутным ветром, а ведь вследствие того, что климат там был жаркий, поля выжженные, традиции простые, то взять там было почти нечего, разве что ладан, серую амбру и «верблюдов на тысячу ли» (ли — китайская мера длины, равная приблизительно 500 м).

Флот обогнул Африканский Рог и действительно отправился к Могадишо, где китайцы встретились с настоящим чудом: увидели, как за неимением древесины черный народ складывает дома из камней — в четыре-пять этажей. Богатые люди занимались морской торговлей, бедные забрасывали в океан сети. Мелкий скот, лошадей и верблюдов кормили сушеной рыбой. Но главное — домой путешественники повезли совсем особую «дань»: леопардов, зебр, львов и даже несколько жирафов. К сожалению, африканские дары совершенно не удовлетворили императора. В самом деле — товары и приношения из уже знакомых Каликута и Суматры представляли значительно большую материальную ценность, чем экзотические новоселы императорского зверинца.

Когда же весной 1421 г., усилив флот 41 кораблем, адмирал вновь отплыл к Черному континенту и вновь вернулся без всяких убедительных ценностей, император был еще больше раздосадован. Вдобавок и в самой Поднебесной за это время усилилась критика его разорительных войн и экспедиций. В общем, дальнейшие походы великой флотилии оказались под большим вопросом.

Что же до следа, который китайцы оставили в Африке, то он сегодня, конечно, не прослеживается. Разве что в Кении сохранилась легенда: недалеко от Малинди (судя по всему, этот порт оказался крайней точкой путешествия), возле острова Ламу, один из кораблей налетел на рифы. Уцелевшие члены команды добрались до берега, женились на местных девушках и будто бы положили начало афрокитайской общине. Таковая действительно существует в Кении и поддерживает тесные связи с Китаем, но происхождение, видимо, имеет все же более позднее.

Сколь бы мало ни знали мы о Чжэн Хэ, не подлежит сомнению, что это был человек весьма широких взглядов. Известно, к примеру, что, мусульманин по происхождению, он в зрелом возрасте открыл для себя буддизм и отличался большими знаниями в тонкостях этого учения. На Цейлоне он построил святилище Будды, Аллаха и Вишну (одно на троих!), а в стеле, воздвигнутой перед последним плаванием в Фуцзяни, вознес благодарность даосской богине Тянь-фэй — «божественной супруге», которая считалась покровительницей моряков. Так или иначе, цейлонские похождения адмирала, пожалуй, стали кульминацией его заморской карьеры. В ходе этой опасной военной кампании много воинов погибло, но Юнлэ, оценив масштаб подвига, щедро наградил уцелевших. И. повелел сжечь «плавучие сокровищницы», а также наложил запрет на новые плавания под страхом смертной казни.

Но все же на этом китайская морская эпопея не закончилась. В 1424 г. умер император Юнлэ. А в 1430 году новый, молодой император Сюаньдэ, внук покойного, решил отправить еще одно «великое посольство».

Видимо, ощущая, что финал близок, разменявший седьмой десяток адмирал Чжэн Хэ перед отплытием в последнюю экспедицию (1431–1433) приказал выбить две надписи в порту Люцзяган (возле города Тайцан в провинции Цзянсу) и в Чан-лэ (восточная Фуцзянь) — своего рода эпитафии, в которых подводились итоги большого пути. Само плавание, по обыкновению, прошло по вехам предыдущих, разве что однажды флот высадил отряд под командованием Хун Бао, который совершил мирную вылазку в Мекку. Вернулись моряки с жирафами, львами, «верблюжьей птицей» (страусом, гигантские пернатые тогда еще водились в Аравии) и прочими диковинками, которые везли послы от правителя Священного города. О том, куда потом девались земляки пророка Мухаммеда, попали ли назад в отечество, — неизвестно, хроники в этот период заметно охладевают к деяниям великой армады.

Особенно же удивительно, что никому достоверно не известно, когда умер прославленный адмирал Чжэн Хэ — то ли во время седьмого плавания, то ли вскоре после возвращения флота (22 июля 1433 г.). В современном Китае принято считать, что его, как настоящего моряка, похоронили в океане, а кенотаф, который показывают туристам в Нанкине, — лишь условная дань его памяти.

Что касается результатов седьмого плавания, то через пять дней после его завершения император, по обыкновению, одарил команду церемониальными одеяниями и бумажными деньгами. Но, по сообщению хроники, при этом Сюаньдэ сказал: «У нас нет никакого желания получать вещи из отдаленных стран, но мы понимаем, что их прислали с самыми искренними чувствами. Раз уж они приехали издалека, их надлежит принять, но это — не повод для поздравлений».

Дипломатические сношения со странами Западного океана прекратились, и на сей раз — окончательно и бесповоротно, на века. Отдельные купцы продолжали торговать с Японией и Вьетнамом, но от «государственного присутствия» в Индийском океане китайские власти отказались и даже уничтожили большинство карт и записей Чжэн Хэ. Списанные корабли сгнили в порту, а китайские корабелы забыли, как строить баочуани.

Дальние плавания жители Срединной империи возобновили многим позже, да и то это происходило эпизодически. Так, в 1846–1848 гг. в Англии и США побывала огромная торговая джонка «Циъин», успешно обогнувшая мыс Доброй Надежды. И все же винить страну в навигационной нерешительности не стоит — Китаю просто приходилось выбирать, где важнее оборонять свою обширную территорию, на суше или на море. На то и другое сил явно не хватало, и в конце эпохи Чжэн Хэ суша опять взяла верх: побережье оставили беззащитным — и перед пиратами, и перед западными державами. Ну а энергичный адмирал так и остался для страны единственным великим мореплавателем, символом неожиданной открытости Поднебесной миру.

Что стояло за китайской морской экспансией? Экспедиции Чжэн Хэ осуществлялись в период переноса человеческой деятельности с континента на моря и океаны. В условиях отсутствия технических средств и конкретных знаний о морях и географии Земли семь морских экспедиций Чжэн Хэ были настоящим подвигом.

В начале XV в. император Чжу Ди успешно создавал настоящую сверхдержаву. Но если недавние империи Чингисхана и Тамерлана традиционно строились на силе, то империя Чжу Ди была государством особого типа, в котором сплелись воедино многие факторы.

Безусловно, император обладал огромной властью и силой, ему подчинялась многомиллионная армия. Более того, было «сверхоружие» — порох. Китай создал грозное оружие — огнестрельные пушки и ружья. Но не менее важным было то, что Китай опирался на идеологию буддизма. Она отличалась исключительной веротерпимостью и позволяла «сосуществовать» в империи и синтоистам-японцам, и тибетским приверженцам религии бон, и мусульманам, и язычникам. Нельзя сбрасывать со счетов и конфуцианство, которое являлось разработанной до деталей системой подходов к любым вопросам — от устройства госаппарата до организации жизни в семье. Конфуций считал мелкое и среднее крестьянство основой государства. Стержнем общества признавали тех, кто кормил и себя, и государство. Свою лепту внесли и китайские интеллектуалы. Их гениальное изобретение — иероглифы — позволило свободно общаться, не зная устного языка, и жителям регионов Китая, и корейцам, и японцам.

Надо также сказать, что существовала еще одна уникальная сила в империи Чжу Ди. Это были евнухи. Одно время их число достигало 70 тыс. человек. Император мог опираться на слой, у представителей которого не было ни семьи, ни детей, ни наследников. Эти люди, кроме интересов государства, ничего не имели. Евнухи заняли при Чжу Ди ключевые позиции в армии, на флоте (как ни вспомнить адмирала Чжэн Хэ), при дворе, и это была весьма влиятельная прослойка.

А главной опорой империи Чжу Ди была китайская цивилизация в целом. В отличие от Европы, где после античности наступил провал в виде «темных веков», Китай развивался непрерывно. Астрономия, металлургия, медицина, агротехника — в любой из этих отраслей Китай на сотни лет опередил остальной мир. Порох и бумага, книгопечатание, бумажные деньги, фарфор, шелк. Китайские письменные источники описывают, как на банкете в Пекине присутствовали почти 30 тыс. гостей, гости ели на фарфоровой посуде на 10 блюд. А на свадьбе английского короля Генриха V и Екатерины Валуа, которая состоялась в это же время на другом конце Земли, было всего 600 гостей. Ели вяленую треску на заменявших тарелки кусках черного хлеба. На Екатерине не было ни белья, ни чулок. Даже наложницы Чжу Ди были разодеты в яркие шелка, сверкали алмазами и рубинами, источали благовония. Шестимиллионную китайскую армию, вооруженную пушками и ружьями, нельзя даже сравнивать с войском Генриха V в 5 тыс. человек с луками, мечами и копьями. На рынках Пекина продавались сотни книг — даже любовные романы, а в библиотеке Генриха было всего 6 рукописных томов.

Подведем итоги. Китай был не просто империей, и даже не просто мощной империей. Поднебесная была подлинной сверхдержавой, на века опередившей остальной мир во всех областях — технике, науке, культуре. Поэтому решение Чжу Ди заняться устройством всего земного шара, осуществить, как бы мы теперь сказали, глобализацию, имело под собой все основания. Начал Чжу Ди с укрепления «тылов» — с решения внутренних проблем. Он отремонтировал 5 тыс. километров Великой Китайской стены и достроил ее, доведя длину стены до 6,5 тыс. километров. Чжу Ди расширил и удлинил Великий китайский канал — еще одно замечательное достижение китайской цивилизации. Водная дорога длиной 1800 км — от Пекина до Шанхая — связала дешевым и надежным путем основные части Китая. После внутренних мер император перешел к «ближнему зарубежью». В разных формах в орбиту Поднебесной были включены Маньчжурия, Корея, Япония, Тибет, страны Юго-Восточной Азии. На праздновании открытия новой столицы — Пекина — присутствовали цари и князья 28 стран. На «ближнем зарубежье» Китай отрабатывал наиболее эффективные методы глобализации: предоставление торговых льгот, выделение займов для закупок в Китае шелка и фарфора, встречные закупки для Китая хлопка, сахарного тростника, ископаемых. Использовались и подарки, и прямые взятки местным чиновникам. Китай был ориентирован на уважение к иностранцам. В Пекине готовили переводчиков с 20 языков. В страны, входившие в зону его интересов, Китай посылал семена, разные породы сельскохозяйственных животных. В целом речь шла о комплексе экономических мер, торговых связей как альтернативе силе. А адмиралу Чжэн Хэ император повелел нести порядок в четыре стороны света, всюду, «куда смогут доплыть корабли, доехать повозки, насколько хватит сил».

Гипотезы Гевина Мензиса

Итак, Восток и Запад, находящиеся на двух концах Евразийского материка, почти одновременно начали освоение морей и океанов: Восток — посредством морских экспедиций Чжэн Хэ, Запад приступил к исследованию западных берегов Африки в лице португальского принца Генриха Мореплавателя. В то время стремительно развивалась товарная экономика стран Западной Европы. Все государства поощряли и поддерживали плавания и морские экспедиции в поиске золота и расширения заморских колоний. В XIV–XV вв. центр торговой Европы перемещался со Средиземного моря к берегам Атлантического океана.

Да, Восток и Запад начали освоение морей и океанов почти одновременно. И англичанин Гевин Мензис написал книгу «1421 — год, когда Китай открыл мир», в которой утверждает, что Восток все же опередил Запад, что Чжэн Хэ опередил Колумба, открыв Америку раньше него, опередил он, возможно, и Магеллана, обогнув раньше него земной шар. Книга Мензиса разошлась быстро, правда, до масштабов «дэн-брауномании» отставной подводник не поднялся: все-таки о Христе в Европе и Америке знают даже слепоглухонемые, а древнего китайца Чжэн Хэ — почти никто. Версия Мензиса выглядит так: на китайской карте, попавшей в его распоряжение, весь земной шар был нанесен достаточно подробно уже к концу 20-х годов XV столетия. Европейцы смогли это сделать приблизительно на сто лет позже — после Колумба, Магеллана и раздела земного шара папской буллой на два полушария. До европейцев китайские адмиралы уже открыли Южную и Северную Америки, Австралию и Новую Зеландию, пересекли Тихий океан, открыли Антарктиду и Гренландию, обошли Сибирь морским путем.

Но кто же он — автор столь оригинальной версии? Роуэн Гевин Петон Мензис — отставной британский офицер, он входил во флотскую элиту, был командиром подводной лодки. Это внушает определенные надежды, ведь капитаны субмарин обычно люди серьезные и не склонные к фантазерству. Двадцать пять лет Мензис собирал материалы и работал в архивах по всему миру, сам путешествовал по местам, описанным в книге. Что ж это, с одной стороны, момент положительный, ибо историку без географии «встречается претыкание», и знать морское дело, навигацию, кораблестроение и самому видеть описываемые моря и побережья — для историка Великих географических открытий — важнейшее дело. С другой стороны, наводит на размышления: дилетанты обычно отбирают и интерпретируют факты не беспристрастно.

О своем детстве и юности Мензис особо не распространяется, но намекает, что родился в Китае. Однако въедливые оппоненты сразу вычислили: историк-подводник появился на свет в Лондоне, а Китаем «заболел» значительно позже.

В 1969-м неподалеку от Филиппин боевой подводный крейсер Ее Величества «Роркуэл» столкнулся с миноносцем американского флота «Эндюренс». Бывшая владычица морей вышла из столкновения победительницей: миноносец получил пробоину, хотя и не затонул. А дизельная субмарина поплыла дальше. Военно-морские власти обеих стран провели расследование, показавшее, что Гевин Мензис и один из его подчиненных создали ситуацию, которая и привела к столкновению. Оказалось, что Мензис почему-то допустил нахождение на посту малоопытного моряка, в то время как на вахте должен был дежурить один из старших офицеров. К тому же на подводной лодке в полной мере не функционировала внутренняя связь и Мензиса начали проверять на предмет профпригодности. Есть даже такая экзотическая версия, что командир подводного крейсера так увлекся собственными исследованиями — он уже тогда интересовался историей Великих географических открытий, — что ему недосуг было наблюдать за шныряющими повсюду кораблями янки.

Тем не менее послужной список Гевина Мензиса выглядит впечатляюще: поступил на флот в 1953-м, 11 лет (1959–1970) плавал на субмаринах. И именно в последние два года службы у него появляется интерес к плаваниям Магеллана и Джеймса Кука. Правда, какие-либо революционные открытия в этой сфере Мензису не светили: о Магеллане уже писали не только историки и географы, но и беллетристы (например Стефан Цвейг). А плавание капитана Кука подробно описано им самим — естественно, до того момента, как знаменитого мореплавателя съели анонимные аборигены. Но когда Мензис вышел в отставку после судебного решения, формально его оправдавшего, то нашел тему по истине революционную! Ибо по натуре Мензис был увлекающимся человеком — одним из тех энтузиастов, которые подарили миру неведомые ранее земли (над Колумбом тоже потешались!), исторические сенсации (Шлиман открыл Трою - ха-ха, смеялись академики) и технические чудеса (человек не может летать — безапелляционно заявлял отец братьев Райт) — и профессиональным моряком.

Мензис начал там, где до него многие просто останавливались. Он, анализируя старинные морские карты, оттолкнулся от легенды: «говорят», будто Колумб вышел на поиски своей Азии (обнаружив Америку) с картой. Кто говорит, зачем говорит — не важно, главное — откуда первоисточники? И Мензис отвечает: никто в Европе таких подробных карт иметь не мог! Его не убедили сенсационные утверждения о том, что Новый Свет оплодотворили исчезнувшие колена Израилевы, финикийцы, африканцы. Даже викингов Мензис считает не совсем «первооткрывателями» — карт же они нам не оставили. Так кто же еще до Колумба мог приплыть к берегам Америки? Какая держава была гегемоном на морях в XV веке? А кто лучше всех делал бумагу, умел делать шелк, лакировал шкатулки, запускал ракеты и летал на бумажных драконах?

Гевин Мензис составил карту предполагаемых плаваний и на сотнях страниц своей книги рассказал о великом подвиге китайских мореплавателей. Книга интересна тем, что посвящена событиям, которые были несправедливо забыты европейской историей. Она сразу переполошила весь мир. Европейцы обижались, азиаты приветствовали автора. С подачи «Дейли Телеграф» про нашумевшую книжку написали едва ли не все мировые агентства,

Би-би-си срочно делало интервью с автором, а более 200 ученых, издателей и дипломатов обсуждали доклад Мензиса на заседании Британского Королевского географического общества. Почему книгу назвали сенсацией, понятно. «Никакой “эпохи Великих географических открытий” не было», — утверждает Гевин Мензис. Колумб, Васко да Гама, Магеллан, Кук и едва ли не все остальные первооткрыватели не были таковыми. На самом деле и Америку, и Австралию, и Антарктиду, да и все остальное открыли китайцы. Причем сделали они это почти за столетие до европейцев и потратили на это всего два года — с марта 1421-го по октябрь 1423 г., ак 1428 г. мир со всей точностью был уже нанесен на карты. Мензис считает, что карты Чжэн Хэ послужили основой европейских морских карт времен эпохи Великих географических открытий, что легендарный Генрих Мореплаватель посылал своих капитанов вовсе не в неизвестность. В его замке Сагриш с ним были не только каталонские капитаны, еврейские картографы и арабские астрономы. В секретных помещениях хранились карты, которые чудом попали в Европу и на которых уже были нанесены и мыс Доброй Надежды, и острова Карибского моря, и пролив, названный позднее Магеллановым. Отчаянные и предприимчивые Колумб, Диаш, Васко да Гама, Магеллан, Джеймс Кук, отправляясь в путь, хранили у сердца карты, на которых были отмечены их маршруты. Это карты Кан’нидо, Пири Рейса, Вальдзеемюллера и другие.

Сам автор пишет: «Когда я впервые пришел к этим выводам, я был в ужасе. Я боялся, что люди сочтут меня сумасшедшим. Однако я абсолютно уверен в своей правоте, несмотря на то, что мои доводы сложны и запутаны, а моя теория ставит с ног на голову всю историю географических открытий».

Итак, Мензис утверждает: «во время шестого плавания Золотой армады ее флоты, возглавляемые адмиралами Хон Бао, Чжоу Манем, Чжоу Вэнем и Ян Цином, бороздили моря и океаны на протяжении двух с половиной лет, но главный мандарин военного ведомства Лю Даци приказал все записи, касавшиеся этого путешествия, уничтожить. По этой причине мы практически не имеем никаких официальных свидетельств о том, куда ходили за эти годы китайские моряки и какие земли они открыли». Однако автор — моряк, и это позволяет ему раскрыть загадку, не покорившуюся историкам: «Хотя до сих пор я покорно следовал по стопам академических историков, куда более образованных и талантливых, чем ваш покорный слуга, начиная с этого момента я решил взбрыкнуть и позволить себе воспользоваться собственным опытом.»

Что же делает Мензис? Он анализирует португальские, итальянские, арабские и китайские карты XV в., то есть действует как заправский историк, вводя в оборот новые пласты источников, ранее недоступных исследователям из-за своей непонятности (ну что поделать, историки в массе своей ни бельмеса не смыслят в морских течениях и древних лоциях).

Это — блестящий ход, лучше и не придумать. Именно в расширении базы источников наших представлений о прошлом, прежде всего, через привлечение в историю знаний смежных дисциплин, настоящие профессионалы и видят столбовую дорогу преодоления кризиса исторической науки.

Мензис пишет, что воспользовался «.собственным опытом по дешифровке и толкованию тех немногих документов по истории китайских географических открытий, которые имелись в моем распоряжении. А именно, составленными китайскими моряками древними картами и лоциями, а также несколькими манускриптами и материальными свидетельствами пребывания китайцев в отдаленных уголках земли, которые дошли до нашего времени». Что ж, подход абсолютно научный и серьезный, никакой отсебятины, никаких нездоровых сенсаций. Это внушает надежду.

Свидетельствами, о которых говорит Мензис, являются покрытые резьбой камни, которые Чжэн Хэ оставлял в своих путешествиях, примерно, как Васко да Гама или Колумб — каменные кресты. Таковые есть кроме Цейлона, в Индии у Каликута, и в самом Китае — в Линьчиачан и Чиансу. В надписях самого Чжэн Хэ в Китае перечислены страны, которые он посетил (он, а не его эскадры) и написано, что флоты прошли по океану более 100 тыс. ли и побывали в 3 тыс. стран. Надписи переведены и введены в научный оборот в 1930 г. Многие могут сказать: обычная средневековая страсть к гиперболам, и будут правы. Но Мензис, как западный человек XX века, просто не понимает, что цифры в разное время означали разное, и поэтому поверил! То есть он посчитал, что китайцы преодолели по морю 40 тыс. морских миль (кругосветка укладывается в 21,6 тыс. морских миль) и посетили 3 тыс. стран. И оттолкнувшись от этого, на первый взгляд, совершенно произвольного и шаткого основания, двинулся искать подтверждения. Что ж, Колумб тоже совершенно безосновательно верил, что плывет в Индию — и действительно сделал величайшее открытие.

Ма Хуань, дневник которого служит основой наших знаний о путешествиях Чжэн Хэ, добрался с ним до Каликута (1421), а потом вернулся в Китай. Занятно, но в 1421 г. в Каликуте случайно оказался венецианский купец Никколо Да Конти, принявший в Египте ислам и пробравшийся в Индию. Судя по всему, он был венецианским шпионом на Востоке. Вернувшись в Европу, он оставил подробные отчеты о своих путешествиях. Сравнение текстов Ма Хуаня и Да Конти позволяет Мензису сделать вывод: венецианец был в Каликуте одновременно с китайским «Золотым флотом» и, вполне вероятно, встречался с Ма Хуанем и другими китайскими мореплавателями. Кстати, Да Конти описал китайские корабли Чжэн Хэ весьма точно, так что это можно считать независимым от китайцев подтверждением существования таковых.

Дальнейший путь флотилий, выделенных Чжэн Хэ для путешествия «до краев земли» — до Африки, — Мензис восстанавливает по «У пей чи»^[51] и ее составной части — карте «Мао Кун». Причем карта «Мао Кун» переведена до сих пор лишь частично. Ценность карты состоит в том, что доказано: она является копией с подлинной карты 1422 г., привезенной одним из флотов Чжэн Хэ, и на ней отмечены курсы четырех эскадр китайского флота и расстояния между ними.

В общем, китайцы доплыли до Африки. Что же, то, что джонки побывали там, и раньше исторической наукой не отрицалось. Но Новый Свет?! «У пей чи» и «Мао Кун» показывают путь флотилий только до африканского берега. Да, жаль конечно, что Мао Кун — только обрывок древнего манускрипта. Но это уже кое-что.

Справедливости ради стоит отметить, что, по крайней мере, поначалу книга Мензиса весьма интересна и довольно убедительна. Общеизвестно, все ниспровергатели истории были кем угодно, но не историками: Фоменко — астроном, Суворов — военный, Бушков — профессиональный литератор. Гевин Мензис — не исключение, как известно, он штурман, бывший офицер британского военно-морского флота. Но ирония судьбы в том и состоит, что и самые серьезные прорывы в исторической науке делались, как правило, не историками, а людьми, работавшими на стыке наук — истории и лингвистики, истории и антропологии и т. п. Это-то и мешает сразу же поставить книжку Мензиса на полку «фоменковщины». Во-первых, в начале XV в. китайские мореплаватели действительно совершили несколько грандиозных морских экспедиций, и в этом не сомневается никто, в том числе и официальная наука. Просто европейцы, особенно те, что интересуются только европейской историей, про это мало знают. А во всей Юго-Восточной Азии главный герой этих плаваний — великий воин, евнух и истовый мусульманин, уже упоминавшийся здесь неоднократно, адмирал Чжэн Хэ — почитается не меньше Колумба, и не без оснований.

Итак, приведем последовательно набор аргументов Мензиса, с помощью которых он пытается обосновать свою теорию:

Карты, которые изображали открытые материки. Эти карты в неполном виде, но все же дошли до Европы. (Именно они заставили Мензиса начать свое исследование.)

Факт возвращения в Китай «Золотого флота». Вернулись только 1/10 часть экипажа и 1/10 часть кораблей, но они вернулись.

В Китай привезли из-за моря кукурузу, и она стала одной из ведущих пищевых культур.

В местных музеях потенциальных остановок кораблей Мензис обнаружил материальные свидетельства визита китайцев — вплоть до картин, изображавших их корабли и одежду. В Малакке до сих пор стоит храм, построенный Чжэн Хэ, на Цейлоне — каменная трилингва (табличка на трех языках), описывающая прибытие Чжэн Хэ в 1409 г., в Африке на побережье — во множестве — китайские монеты и черепки сосудов.

Мензис искал и отмечал места, где находили остатки китайских судов, особенно якорей (в различных частях земного шара).

Мензис обнаружил породы китайских кур на всех широтах.

Следы того, что китайцы обошли по морю побережье Сибири, Мензис нашел в одной из китайских книг той эпохи: в ней есть изображения эскимосов и пляшущего казака.

Мензис выдвинул объяснение успеха китайских капитанов: Гренландию и Сибирь они обогнули, так как уровень Мирового океана был в XV в. существенно ниже, а похолодание в мире началось спустя полвека после плавания «Золотого флота». Ну а плавания по Индийскому океану с его муссонами вовсе не выглядят невозможными, скорее — наоборот.

Порознь доводы Мензиса можно принимать по-разному. Но в совокупности перед нами убедительные доказательства того, что в 1421–1423 годы китайские адмиралы действительно «открывали» нашу планету.

Одна из карт адмирала Чжэн Хэ — так называемая «карта Кан’нидо» (признанная даже самыми консервативными историками подлинной), выполненная на шелке в 1403 г. в Корее, копия которой находится в университете в Киото (Япония) — свидетельствует, как минимум, о том, что он располагал надежной и достоверной информацией о Европе. К сожалению, поиск истины очень осложняется уничтожением официальной информации о двух последних плаваниях, которые, по всей видимости, были самыми дальними. Добрались ли китайцы до Мозамбикского пролива в Восточной Африке?

Исследователям известно и свидетельство фра Мауро, монаха-картографа из Венеции, который в 1457 г. написал, что некая «джонка из Индии» тридцатью годами раньше заплыла на две тысячи миль в глубь Атлантики. Карта фра Мауро хранится в Национальной морской библиотеке Италии в Венеции, где Мензис ее и исследовал. А на этой карте — за 30 лет до плавания Бартоломеу Диаша — показан мыс Доброй Надежды. А карта, между прочим, начерчена фра Мауро по заказу португальского принца дона Педро. Мало того, есть рассказ фра Мауро о том, как примерно в 1420 г. «некий корабль, шедший из Индии, пересек Индийский океан и обогнул мыс Доброй Надежды с востока». и рядом с этим рассказом на пергаменте рисунок того же фра Мауро китайской джонки. Мензис приводит остроумные догадки об источнике сведений фра Мауро — кабинетного ученого — и довольно интересно, хотя и небезупречно с позиций строгой науки, доказывает, что этим источником мог быть только Да Конти, доплывший с китайцами до Гамбии. Тогда почему сам Да Конти не удосужился написать об этом в своем отчете? Однако сомнения в источнике не снимают вопроса: от кого фра Мауро узнал про мыс Доброй Надежды. Ведь достоверно известно, что арабы южнее Софалы (Африка) не плавали и ничего про этот мыс не знали.

Мензис приводит аргумент — карту Кан’нидо. Там этот мыс и вообще южная оконечность Африки показаны достаточно точно. Карта эта претерпевала изменения и вообще составлялась довольно долго из разных кусков, так что африканская часть вполне могла быть подготовлена по итогам плаваний 1421–1423 гг.

Ну что ж, можно сказать, что гипотеза о плавании китайцев вокруг мыса Доброй Надежды и до Гамбии, по крайней мере, выглядит возможной. Она в самом деле позволяет свести концы с концами (карту фра Мауро, его рассказ о судне из Индии, обогнувшем Африку, и карту Кан’нидо). Рассуждения Мензиса о течениях, во власти которых оказывались китайские джонки, обогнувшие Африку с востока, вполне логичны и не выглядят фантазией или инсинуацией — если бы плоскодонки-джонки, не знающие косого паруса, обогнули мыс Доброй

Надежды, то скорее всего именно так все с ними и происходило, как описывает моряк Мензис.

Эта гипотеза остроумно объясняет факты, которые, однако, при некотором желании можно объяснить и по-другому. Например, где уверенность, что Африка на карте Кан’нидо нарисована там в 1420-е годы, а не много позже? Или что фра Мауро мог получить свои познания о мысе Доброй Надежды и без всяких китайцев — именно от какого-то индийского судна. То есть, строго говоря, факт наличия мыса Доброй Надежды на карте фра Мауро еще не доказывает того, что китайцы плавали вокруг Африки.

И, наконец, последняя загадка. В январе 2006 г. на одном аукционе была представлена карта 1763 г., якобы точная копия карты 1418 г. Владелец — китайский коллекционер, купивший ее в 2001-м, сразу соотнес ее с гипотезами Мензиса, ведь на ней фигурировали очертания Америки и Австралии, причем с китайскими транскрипциями названий тамошних аборигенов. Экспертиза подтвердила: бумага, на которой выполнена схема, — аутентичная, XV века, а вот насчет чернил сомнения остаются. Впрочем, говорят скептики, даже если это не подделка, то, возможно, просто перевод какого-то западного источника на китайский язык.

Но с чем никто не станет спорить, так это с тем, что китайцы к этому времени знали, что земля — шар, причем знали и примерные его размеры. Умели определять широту (по Полярной звезде, тогда как европейцы, в рамках птолемеевой системы, в качестве отправной точки для определения широты использовали экватор; поэтому китайцы не умели определять широту в Южном полушарии) и — пусть с ошибками — долготу. Мензис пишет об этом, ссылаясь на «У пей чи».

Солнце использовать для определения широты китайцы не умели (впрочем, португальцы научились этому только в 1474 г.). Зато они использовали компас, ведь о магнитном полюсе в Китае знали с VII в., и Мензис описывает китайские способы вычисления долготы, мало чем отличающиеся по степени неточности от европейских — до Кука и секстанта.

Почему китайцы, решив осваивать мир, «дабы включить в орбиту гармоничного мира, управляемого согласно законам Конфуция», «все варварские страны, которые встретятся на пути», решили именно плыть, а не отправить сухопутные экспедиции? С одной стороны, китайцы хорошо знали конфликтную ситуацию в Средней и Передней Азии, да и в Европе. С другой — Великий шелковый путь они тоже хорошо знали. Дороги Великого шелкового пути на высотах 4–5 тыс. метров тяжелы. Так что можно понять решение китайцев искать морской путь.

Флот, который должен был выполнить волю императора Чжу Ди, назвали «Золотым» из-за его размеров и из-за грандиозных затрат на его строительство.

«Золотой флот» был воплощением всей китайской цивилизации. В него входили 250 «плавучих сокровищниц», почти 400 военных кораблей, 400 зерновозов, водовозов, ремонтных баз и т. д. Достоверно определить все характеристики судов армады Чжэн Хэ историки и кораблестроители пока не могут. Масса спекуляций и дискуссий в научном мире вызвана тем, что ученым известно, как строились схожие джонки до Чжэн Хэ и после него. Однако Южные моря и Индийский океан бороздили специально построенные суда, о которых наверняка (с учетом расчетов, произведенных на основе раскопок в нанкинской верфи) известно лишь следующее.

«Плавучая сокровищница» была по размерам чуть ли не стадионом — около 134–150 м в длину и 40–55 м в ширину. Осадка до ватерлинии равнялась 6 с лишним метрам. Для сравнения можно сказать, что самые большие венецианские галеры того времени были в пять раз меньше в длину, чем «сокровищницы», и могли везти не 2 тыс. тонн груза, а тонн 50. К тому же, галеры эти не имели ни медных, ни железных пушек. На ней было 10 мачт, и они несли на себе 12 парусов из плетеных бамбуковых матов. Также бывали паруса шелковые на бамбуковых реях, но косого паруса китайцы не знали, так что их громадины хорошо плавали только при попутном или боковом ветре, галсами они ходить не умели. Переборки водонепроницаемые (корабли состояли из герметичных секций), каркас судна — из тика (весьма, надо сказать, прочное, но тяжелое и дорогое дерево), обшивка в три слоя досок из твердых пород дерева, промежутки между которыми заполнялись кокосовыми волокнами и заливались лаком из смеси расплавленного тунгового масла, птичьего клея и извести. Надо заметить, что только расточительные китайские императоры могли строить такие корабли, однако нельзя не признать, что такие корпуса были куда «герметичнее» европейских. В 1848 г. джонка, построенная по всем правилам китайского кораблестроения, прекрасно ходила из Нью-Йорка в Лондон и Шанхай под командованием английских офицеров, отмечавших, что она отлично слушается руля, и развивала вполне приличную скорость.

«Плавучие сокровищницы» строили из трех слоев крепчайшей древесины. Они были разделены на 16 водонепроницаемых отсеков, и затопление даже нескольких из них еще не вело к гибели корабля. Баочуаней в эскадре Чжэн Хэ в разное время было от 40 до 60. Для сравнения: первый трансатлантический пароход Изамбара Брюнеля «Грейт Вестерн», появившийся через четыре века (1837), в длину был почти в два раза меньше (около 72 м). Измерения средних кораблей равнялись соответственно 117 и 48 м. Таких джонок было около 200, и они сравнимы с обычными китайскими судами. Команда подобного корабля, в 1292 году везшего в Индию Марко Поло, состояла из 300 человек, а Никколо Да Конти, венецианский купец XIV–XV вв., путешествовавший в Индию и Ормуз, упоминает пятимачтовые джонки водоизмещением около 2 тыс. тонн. Адмиральский флот имел 27–28 тыс. человек личного состава, в число которых входили солдаты, купцы, гражданские лица, чиновники и мастеровые (по количеству это население большого китайского города тех времен). Напомним, флотилия Колумба состояла из 3 кораблей. Главный из них — «Санта-Мария» имел длину 25 м, ширину — 9 м, его водоизмещение составляло 100 тонн, команда — 40 человек.

Китайские корабли строили совершенно иначе, чем европейские. Во-первых, у них отсутствовал киль, хотя в днище и встраивали длинный брус, называвшийся лунгу («кость дракона»), для смягчения удара о грунт при причаливании. Причем каждый корабль имел сменные «кости дракона» на случай поломок. Прочности конструкции корабля добивались, добавляя на борта по всей длине деревянные укрепления-вельсы на уровне ватерлинии или выше нее. Главным же недостатком «сокровищниц» было то, что эти суда были плоскодонными и по преимуществу могли плавать по течению.

Если в Европе мачты располагались по центру судна, встраиваясь основанием в киль, то в китайских джонках основание каждой мачты соединялось лишь с близлежащей переборкой, что позволяло «раскидывать» мачты по палубе вне зависимости от центральной оси симметрии.

При этом паруса разных мачт не перекрывали друг друга, раскрывались наподобие веера, парусность увеличивалась, и корабль получал соответственно большее ускорение.

Суда китайцев, создававшиеся для работы в неглубоких водах, по пропорциям отличались от европейских: их осадка и длина пропорционально уступали ширине. Это все, что нам известно достоверно. Переводчик записок Ма Хуаня, спутника Чжэн Хэ, Джон Миллз дополняет эти данные предположением о том, что на баочуанях было по 50 кают.

В общем, никто не мог остановить флот Чжэн Хэ.

Отрезанный от мира

Почему же Китай после столь невероятных открытий выбрал политику изоляционизма? Сегодня больше всего удивляет, что столь серьезные по масштабам походы, как экспедиции Чжэн Хэ, по их окончании были напрочь забыты и современниками, и потомками. Честолюбивый Юнлэ отправил флот в дальние страны в самом начале своего царствования, а к концу жизни запретил всякие упоминания об этом.

Только в начале XX в. западные ученые обнаружили упоминания об этих плаваниях в отдельных хрониках императорской династии Мин и задались вопросом: зачем была создана эта огромная флотилия? Версии выдвигались разные: то Чжэн Хэ оказывался «первопроходцем и исследователем» вроде Кука, то искал для империи колонии подобно конкистадорам, то его флот представлял собой мощное военное прикрытие для развивающейся внешней торговли, как у португальцев в XV–XVI веках.

Однако страны Южных морей и Индийского океана были связаны морской торговлей с Поднебесной еще во времена династий Тан и Сун (618-1279). Тогда из портов Фуцзяни, Гуандуна, Чжэцзяна и Гуанси уже были проложены морские пути к Индокитаю, Индии и даже Аравии. Ходили морем от провинции Ляонин к Корейскому полуострову и в Японию. Так что открывать новые торговые пути адмирал не планировал. Хотел ли он покорять новые земли? С одной стороны, китайская империя испокон веков стремилась присоединять земли ближайших соседей. К тому же, армада Чжэн Хэ по самые планширы была набита оружием и воинами. Но, с другой стороны, на протяжении всей истории жители Поднебесной расселялись по дальним странам мирно, образовывали диаспоры, не испытывая никакой нужды в колонизации. Сыновья Неба никогда не предпринимали морских завоевательных походов. И если дары, которые флотоводец вез назад ко двору, привычно трактовались как дань, то их поступление прекратилось ровно в тот момент, когда корабли адмирала вернулись в родную гавань.

Но если историки затрудняются найти достаточно веские основания для начала морских экспедиций, то еще менее они способны объяснить внезапный переход Китая на позиции изоляционизма.

А вот некоторые исследователи считают, что ответ напрашивается сам собой: империя приняла историческое решение об изменении курса внешней политики. Отказ от экспансии. Отказ от глобализации. Курс на изоляцию от внешнего мира. Новая директива была исчерпывающей. «Китай в состоянии производить все необходимые для жизни товары и продукты самостоятельно». Для такого курса были и субъективные поводы, и объективные причины.

Возникает закономерный вопрос: почему же новые земли исследовали и заселили португальцы, испанцы и англичане, а не китайцы — ведь плавания Чжэн Хэ показали, что сыны Поднебесной умели строить корабли и обеспечивать свои экспедиции экономически и политически?

Ответ прост, и сводится он не только к различию этнопсихологии среднего европейца и среднего китайца, но и к историко-культурной ситуации эпохи Великих географических открытий. Европейцам всегда не хватало земли и ресурсов для поддержания своей бурно развивающейся экономики, их гнали на захваты новых территорий теснота и вечная нехватка материальных благ (золота, серебра, пряностей, шелка и т. д.) для всех, кто их жаждал. Здесь же можно вспомнить о свободном духе наследников эллинов и римлян, с древности стремившихся заселить Средиземноморье, ведь они шли на завоевание новых земель еще до того, как со стапелей сошли первые каравеллы.

У китайцев тоже были свои проблемы — перенаселение и земельный голод, но несмотря на то, что от заманчивых сопредельных территорий их всегда отделяли лишь неширокие проливы, Китай оставался самодостаточным: подданные Сына Неба эстафетно «распространялись» по Юго-Восточной Азии и сопредельным странам как мирные поселенцы, а не как миссионеры или охотники за рабами и золотом. Случай императора Юнлэ и его адмирала Чжэн Хэ — исключение, а не правило. То, что баочуани были большие и что их было много, не означало, что Китай посылал их в дальние страны для захвата земель и устроения заморских колоний. Юркие каравеллы Колумба и Васко да Гамы бьют в этом плане гигантские джонки Чжэн Хэ по всем фронтам. Именно эта незаинтересованность китайцев и их верховной власти во внешнем мире, сконцентрированность на себе и привели к тому, что грандиозный выплеск активности времен императора Юнлэ не нашел продолжения после его смерти. Юнлэ отправил корабли за горизонт вопреки магистральной имперской политике, предписывавшей Сыну Неба принимать послов из мира, а не рассылать их по миру.

Возможно, Нефритовый Император все же не простил земному роковую попытку сравняться с ним по числу комнат дворца. И даже 9999 с половиной комнат Запретного города счел оскорблением. Через два месяца после отплытия флота Чжэн Хэ над Запретным городом в Пекине разразилась буря, во дворец ударила огромной силы молния, начался пожар. Огонь уничтожил почти весь город и даже трон императора. Погибли сотни людей. Император заболел (после грандиозного пожара с ним случился инсульт) и расценил все произошедшее как гнев Небесного Императора и передал власть сыну. Но мандарины требовали более решительных мер: отстранить евнухов, отказаться от экспансии. И Великая стена, и Великий канал, и «Золотой флот» требовали грандиозных затрат. Только лесов для судов было вырублено столько, что Вьетнам восстал и отделился от Китая.

В сентябре 1424 г. Чжу Ди умер. Смерть императора и адмирала вернула Поднебесную к исходной позиции: ненадолго приоткрывшиеся створки раковины вновь захлопнулись. Сын Чжу Ди запретил строить «плавающие сокровищницы» — даже чертежи были уничтожены. Сожгли все отчеты и карты. Теперь вообще любые поездки китайцев за рубеж запрещались. На землях Китая воцарилась гармония застоя — в духе Конфуция. Связи с внешним миром сведены к минимуму — доходы от внешней торговли упали до 1 % от всего объема доходов империи. А после 1644 г. и смены династии Мин династией Цин изоляция только усилилась. Китай впал в летаргию.

Для расширении географии любой империи — и Поднебесная не исключение — нужна внутренняя потребность в этом. Например, в Испании и Португалии после завершившейся многовековой войны за изгнание мавров значительным был слой дворян, оставшихся без дела и готовых ехать за океан в поисках лучшей доли. В Древней Греции и Риме экспансию двигала потребность в новых рабах. В Китае не было внутренних потребностей в необходимости расширения границ и жизни в смешанном мире. Воля и желание любознательного императора — это еще не законы развития общественных формаций.

Не менее важным было и то, что в открываемых землях не было, с точки зрения Китая, самого элементарного: в этих странах отсутствовала сколько-нибудь сильная власть, которую можно было бы сделать вассальной. Для подъема новых территорий хотя бы до минимально необходимого уровня — прежде всего в сельском хозяйстве — требовалось столько ресурсов, что даже полное разорение самого Китая мало что дало бы.

В общем, обнаружилось, что уровень развития Китая и его превосходство, создавшие основу для китайской глобализации, были реальные, а вот потребности в глобализации в Китае не было, как не было и ресурсов для глобализации, а в окружающем его мире не было условий для глобализации. Поэтому решение Китая об отказе от глобализации понятно и мотивировано.

Но когда это решение обрело реализацию в варианте изоляционизма, Китай, проживший «нормальной жизнью» несколько столетий до начала XIX в. — чуть ли не десять поколений, — начал путь вниз. Приняв концепцию изоляционизма, Китай многократно сократил и без того слабые внутренние стимулы к процессу выхода за рамки традиционности. Расплата наступила через несколько веков, когда в Европе началась промышленная революция. С эпохой пара и машин Китай соревноваться уже не был готов.

И стены Запретного города не устояли.

Последний император

Запретный город, который построил один из самых могущественных императоров Китая (если не самый могущественный), впоследствии стал последним — а не главным — прибежищем последнего китайского императора — Пу И.

Большинство европейцев узнали о последнем китайском императоре Пу И благодаря знаменитому фильму Бернардо Бертолуччи «Последний император». Нам рассказали, что хрупкий человек в очках отчаянно гордится прошлым своего рода. Несмотря на драматические повороты судьбы, «король без королевства» пытался не уронить фамильной чести. Конечно, он — марионетка, игрушка в руках недобрых сил, но в то же время, безусловно, личность. А самое главное, Пу И, которого мы видим глазами Бертолуччи, трогательно одинок.

Десятый император маньчжурской династии Цин родился 7 февраля 1906 г. Его возвели на престол в двухлетнем возрасте — 2 декабря 1908 г. Идея сделать Пу И наследником трона принадлежала вдовствующей императрице Цы Си. В ноябре 1908 г. Цы Си почувствовала внезапное недомогание. Столь же неожиданно заболел и дядя Пу И — император Гуансюй. Цы Си поняла, что их дни сочтены, и позаботилась о будущем династии. Так Пу И очутился в Запретном городе. Когда Пу И исполнилось три года, его разлучили с матерью.

Опекать наследника престола поручили императорской наложнице первого ранга Дуань Кан. Отец мальчика — Чунь — навещал сына раз в два месяца, его визиты длились всего несколько минут. Чунь был занят государственными делами — его назначили регентом при малолетнем правителе. Однако, будучи слабым политиком, он не смог удержать бразды правления и регентство перешло к вдове императора Гуансюя, которую звали Лунъюй. Она-то и подписала за Пу И отречение от престола, когда власть в стране захватил премьер-министр Китая Юань Шикай. Эти события вошли в историю под названием Синьхайской революции. Отныне Китай стал республикой. А император оставался императором только в пределах Запретного города. Покидать его территорию Пу И было запрещено. Однажды он попытался выйти за ворота, но охрана преградила ему путь. В гневе Пу И швырнул в ворота свою любимицу — мышку, которую всегда носил с собой.

Конечно, не стоит слишком осуждать императора за убийство мыши. В сущности, это скорее жест отчаяния. Но мальчик и в самом деле был жесток. Однажды в дурном расположении духа он решил убедиться в том, что имеет неограниченную власть: Пу И приказал одному из евнухов съесть дерьмо. Юный Сын Неба смеялся, когда узнал, что тот несколько дней мучался болями в желудке. Еще одного евнуха Пу И заставил прыгать через огонь, отчего несчастный едва не умер. С царственными капризами справлялась только няня императора — простая женщина по имени Ван Чжэ. Она-то и сумела в конце концов смягчить его сердце. Пу И любил и почитал ее всю жизнь. Однажды он чуть было ее не потерял. Опасаясь влияния Ван Чжэ, придворные удалили ее из Запретного города, когда Пу И исполнилось девять лет. Но через несколько лет повзрослевший Пу И разыскал свою няню, и с тех пор она временами жила во дворце. Когда много позже Пу И станет правителем Маньчжоу-Го, он заберет Ван Чжэ в свою новую столицу — город Чанчунь.

В тринадцать лет Пу И пережил трагедию, которую никогда не смог забыть. Его родная мать Юлань, которая наконец сумела встретиться с сыном после долгой разлуки, поспорила о воспитании Пу И с Дуань Кан — той самой императорской наложницей первого ранга, которая опекала мальчика с трехлетнего возраста. Дуань Кан напомнила матери Пу И, что все эти годы она не заботилась о своем ребенке. И вскоре Юлань покончила с собой, отравившись опиумом. Ее смерть была нелегкой — мучения длились два дня. Пу И на всю жизнь возненавидит опиум, но коварному зелью предстоит еще раз причинить ему горе.

Зато в те же тринадцать у Пу И появился новый друг — англичанин Реджинальд Флеминг Джонстон. Выпускник Оксфорда Джонстон учил императора английскому языку и литературе. Однако, понимая, что подросток очень одинок, рискнул учить его и жизни. Именно этот человек сделал Пу И в душе европейцем. Даже облик императора изменился: он стал носить очки, а главное — отрезал косу. Придворные были в ужасе, ведь никогда китайские императоры не позволяли себе опускаться до подражания европейцам! Но какое это, в сущности, имело значение теперь, когда владения Сына Неба ограничивались стенами Запретного города? Джонстон научил Пу И кататься на велосипеде, играть в гольф и теннис. Англичанин даже дал подростку новое имя: Генри. Так он и будет себя называть: Генри Пу И.

Когда императору исполнилось шестнадцать, пришла пора ему обзавестись семьей. Юноше показали портреты маньчжурских девушек, и одна из них — тринадцатилетняя Вэнь Сю — ему приглянулась. Но Дуань Кан выбрала другую — Вань Жун. Она была постарше Сю, ей уже исполнилось семнадцать. К тому же Вань Жун была настоящей красавицей, а, главное, ее родители были очень богаты. Она-то и стала императрицей, а малышка Сю была наложницей и имела статус придворной дамы.

Пу И был равнодушен к Вань Жун, во всяком случае сразу после женитьбы. Даже Сю, которая ему так нравилась, мало занимала его мысли. Как он напишет в мемуарах, у него была одна мечта: возродить императорскую власть — он взрослый, имеет свою семью и, не случись революции, правил бы Китаем. Надо заметить, что пока Пу И оставался в стенах Запретного города, монархию пытались реставрировать дважды. Первый раз это случилось в 1915 г., когда президент Юань Шикай провозгласил себя императором, но на следующий год отрекся от престола. Второй раз Пу И чуть было не повезло: в 1917 г. власть захватила группа военных, которые хотели вернуть ему трон. Однако мятежники продержались всего две недели. Эти события не влияли на жизнь Пу И — ему по-прежнему принадлежало крошечное «государство в государстве». Он не думал, что может лишиться даже Запретного города.

Гражданская война в Китае продолжалась. В ноябре 1924 г. Пекин заняла армия Фэн Юйсяна^[52]. Пу И приказали убираться восвояси. Последний император отправился в город Тяньцзин. Эта территория принадлежала японцам, которые согласились покровительствовать Пу И и его двору в изгнании.

В Тяньцзине Пу И провел семь лет, наслаждаясь жизнью. Он одевался, как европеец, вел себя, как европеец, и даже пережил семейную драму, которая, казалось бы, могла приключиться с обычным европейцем, но отнюдь не с Сыном Неба. На одном из раутов Пу И изволил танцевать только с Вань Жун. Униженная Вэнь Сю отчаянно ревновала и (о, наглость!) в тот же вечер потребовала дать ей развод. Пу И заявил, что никто не смеет разводиться с ним, да еще и против его воли. Но эмансипированная Сю угрожала публичным скандалом, и ее пришлось отпустить. Итак, даже в своей семье он уже не был господином.

А вскоре Пу И предстояло убедиться в том, какой волшебной силой обладает его имя, и насколько мало в то же время значит он сам. В 1931 г. японцы захватили северо-восток Китая — территорию Маньчжурии. Появилось новое государство — Маньчжоу-Го. Нужен был номинальный правитель, угодный как народу, так и японским властям. Конечно, десятый император маньчжурской династии Цин подходил на эту роль, как никто другой. Почему Пу И согласился и понимал ли он, на что идет, осталось загадкой. Многие историки считают, что Пу И рвался к власти и использовал единственный шанс вернуть то, что принадлежало ему по праву рождения. Маньчжоу-Го он рассматривал как плацдарм, откуда можно будет начать поход на остальной Китай. Принимая решение, Пу И помнил множество примеров из китайской истории, когда обстоятельства вынуждали славных правителей прибегать к помощи соседей, чтобы навести порядок у себя дома.

Но вполне возможно, что японцам пришлось надавить на Пу И, чтобы он согласился стать главой администрации, а затем императором Маньчжоу-Го. Ходили слухи о том, что японцы похитили Пу И, отвезли его в Маньчжурию и заставили принять формальное руководство государством. Советский писатель Юрий Корольков в романе «Кио ку мицу!», написанном на документальной основе, излагает свою версию событий. Пу И убедили, что оставаться в Тяньцзине небезопасно. Он получал полные угроз письма от китайских коммунистов. А однажды ему прислали корзину фруктов, на дне которой лежали бомбы, которые чудом не взорвались. «Чудо» было организовано японцами: бомбы, как и письма, были фальшивыми. С другой стороны, японцы льстили Пу И: дескать, народ Маньчжурии ждет своего императора и готов его поддержать. Так японцы и заполучили Пу И.

В течение четырнадцати лет, с 1932-го по 1946 г., Пу И был марионеточным правителем, который подчинялся Японии. Реальной властью обладал очередной командующий Квантунской армией (он же одновременно был послом японского императора при дворе императора Маньчжоу-Го). На этом посту за годы правления Пу И сменилось шесть человек. Они-то и принимали все важные решения. Кроме того, к Пу И приставили специального человека — генерала Есику, который неотлучно находился при императоре и следил за каждым его шагом.

Отстраненный от власти император был поглощен личной жизнью. К несчастью, его жена Вань Жун пристрастилась к опиуму, и царственный супруг к ней охладел. Императрица искала утешения в объятиях своего телохранителя, о чем японцы доложили Пу И. Ребенка Вань Жун — плод этой связи — убили сразу же после рождения, и несчастная императрица сошла с ума.

Пу И взял себе новую наложницу по имени Тань Юй-Лин. Эта маньчжурская девушка не любила японцев, о чем позволяла иногда говорить вслух. Пу И привязался к Тань Юй-Лин и проводил с ней много времени. Они были вместе уже пять лет, когда Тань Юй-Лин заболела тифом. Как писал Пу И в мемуарах, ее состояние не было критическим, пока с врачом-японцем не побеседовал генерал Есика. На следующее утро Тань Юй-Лин умерла. Вскоре Есика принес фотографии японских девушек, чтобы император выбрал себе новую наложницу. Зная, что японка будет шпионить за ним, Пу И отказался. Есика подыскал других претенденток. На сей раз это были маньчжурские девушки, но все они закончили японскую школу. Пу И понял, что сопротивление бесполезно, и остановился на одной из них. Ее звали Ли Юйцинь. Много лет спустя Ли Юйцинь будет вспоминать о том, как пятнадцатилетней девочкой попала во дворец. Пу И относился к ней, как к ребенку: мог приласкать, а мог и дать по шее. И все время поучал. Император читал Ли Юйцинь морали, пересыпанные афоризмами, или излагал буддийские каноны. Дело в том, что в это время Пу И увлекся буддизмом, несмотря на то, что все императоры династии Цин были конфуцианцами. Пу И часто медитировал. Он ел вегетарианскую пищу, и ни одно живое существо во дворце — будь то мышь или муха — не могло быть убито.

Император ненавидел кровопролитие, но его государство все время воевало. С 1937 г. шла война с Китаем. А во время Второй мировой войны Маньчжоу-Го было союзником Японии, Германии и Италии.

В 1945 г. Маньчжурию заняли советские войска. 15 августа Пу И подписал отречение от престола. Он пытался бежать в Японию, но его арестовали и вскоре переправили в СССР. Пу И интересовал Сталина как свидетель обвинения на Токийском процессе.

Пу И проявил лояльность и охотно свидетельствовал против японцев. Он утверждал, что он сам и его министры были декоративными фигурами. Бывший император утверждал, что Сталин и советские войска спасли Маньчжурию. Он объяснял, что не мог свободно вести переписку с правительствами других стран, которые могли бы помешать японцам осуществить их планы по захвату всей Азии и вторжению на территорию СССР.

Однако китайцы предоставили суду документ, который едва не погубил Пу И. Это была надпись на шелке, где Пу И признавал справедливой передачу Маньчжоу-Го в его руки и благодарил японцев за доверие. Поскольку до этого считалось, что Пу И стал правителем марионеточного государства под давлением, экс-императору пришлось выкручиваться — он рисковал превратиться из свидетеля в обвиняемого. Пу И заявил под присягой, что надпись является подделкой. Тогда китайцы потребовали провести почерковедческую экспертизу. Много лет спустя Пу И признается в мемуарах, что солгал — надпись была действительно сделана его рукой. Как же ему удалось выйти сухим из воды? Об этом рассказывает Георгий Пермяков — один из переводчиков на Токийском процессе: «Я был в составе комиссии. Скажу прямо: экспертиза подтвердила, что эта надпись была сделана именно рукой Айсингоро Пу И. А это значит, что его должны были судить так же, как Хидэки Тодзио и других главарей японской военщины. Но для нас, для советской делегации, Пу И был слишком ценным свидетелем. Его показания сильно помогли нашей разведке. Поэтому мы сделали все возможное, чтобы сохранить жизнь императору. Вот у меня фотографии этой почерковедческой экспертизы. Мы договорились с китайцами, и ее результаты так и не были обнародованы».

Известно, что Пу И хотел остаться в Советском Союзе. Страх перед возвращением на родину усилился, когда в 1949 г. там пришел к власти Мао Цзэ-дун. Пу И писал Сталину покаянные письма. Десятый император династии Цин умолял позволить ему и дальше пребывать в Стране Советов, уверял, что труды классиков марксизма-ленинизма, которые он имел возможность прочитать в тюрьме, открыли ему глаза на социальную несправедливость. Как полагают историки, на самом деле хитрый экс-император планировал со временем перебраться в Англию или США. У Пу И оставался еще один козырь. Еще в 1924 г., покидая Запретный город, он захватил с собой саквояж с драгоценностями. Ему удалось сохранить их в Тяньцзине и перевезти в Маньчжурию. Когда после падения Маньчжоу-Го Пу И пытался бежать, драгоценности были при нем. Часть он вез открыто, но кое-что припрятал под двойным дном чемодана и теперь пытался купить расположение Сталина, пожертвовав целое состояние на развитие народного хозяйства СССР. Сталин не принял подарка. В июле 1950 г. он выдал Пу И китайским властям, а заодно передал его имущество правительству КНР. Однако, по слухам, множество предметов, принадлежащих Пу И, находится сейчас в одной из частных коллекций в Украине. Эти вещи — среди них веер в серебряном окладе, несколько мечей, серебряные ручные мельницы, — по-видимому, не покидали территорию Советского Союза. Если это действительно сокровища Пу И, то получается, что Сталин в свое время пожадничал.

Пу И не хотел возвращаться в Китай. На станции Пограничная он даже пытался покончить с собой, но охранники вытащили его из петли. Пу И провел в китайской тюрьме для военных преступников долгих девять лет. Теперь он изучал труды Мао Цзэдуна, читал газеты и слушал радио. Его даже возили на специфические экскурсии: показывали предприятия и сельхозкоммуны. Время от времени пресса публиковала статьи Пу И, в которых он занимался самобичеванием и хвалил новую справедливую власть. Мао не зря оставил его в живых. За годы заключения Пу И научился мыть полы и стирать одежду. В общем, он «перевоспитался».

Мао Цзэдун простил его в 1959 г. Пу И поселился в Пекине. По совету Великого Кормчего он женился на китаянке — медсестре по имени Ли Шусянь. К тому времени императрицы уже не было в живых, а Ли Юйцинь Пу И освободил, еще будучи заключенным. Новый брак Пу И противоречил традиции: императоры Цин женились только на маньчжурских девушках. Супруги были счастливы. Пу И вел спокойную жизнь. Сначала он работал садовником в Пекинском ботаническом саду, потом стал архивариусом в национальной библиотеке. А в 1964 г. Пу И вновь оказался наверху социальной лестницы — он стал депутатом Политического консультативного Совета КНР. В этом качестве он верно служил родине (или новой власти?) до самой смерти. Пу И скончался 17 октября 1967 года. По иронии судьбы хоронил бывшего императора Центральный комитет компартии Китая.

Китайские монахи и пилюли бессмертия
© А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Последователи древних учений, мудрецы и мистики, хранители магических практик и тайных знаний, даосские и буддийские монахи в Китае веками оберегали свои секреты от непосвященных. Так что же представляли собой их религиозные учения?

Даосизм — это исконно китайская религия. Он появился во II в. н. э., когда Китаем правил император Шуньди династии Восточная Хань. Основой этого учения считается книга «Дао де цзин», автором которой называют Лао-цзы.

Кем же на самом деле был Лао-цзы? Этот вопрос до сих пор открыт. Некоторые считают, что Лао-цзы был современником Конфуция^[53]. О том, что он встречался с Конфуцием (ок. 517 г. до н. э.) пишут такие авторитеты, как историк Сыма Цянь и философ Чжуан-цзы. Другие считают, что он жил на сто лет позже.

По легенде, Лао-цзы родился седым, поэтому и прозвали его Старый ребенок. В чем же суть его учения, сочетающего мудрость старца и детскую восторженность восприятия мира?

Дао обычно переводят, как «путь» или «метод».

Однако понятие Дао на самом деле практически непереводимо на русский язык. Что же такое Дао с точки зрения китайца? Горизонтальная линия иероглифа, который обозначает это слово, символизирует весь мир, два штриха над ней свидетельствуют о том, что всё в мире состоит из двух начал — инь и ян, справа внизу начертано «Я сам». В целом правая часть иероглифа означает «голова», а левая — «идти», «движение».

Дао господствует везде и во всем, всегда и безгранично. Его никто не создал, но все происходит от него. Невидимое и неслышимое, недоступное органам чувств, постоянное и неисчерпаемое, безымянное и бесформенное, оно дает начало, имя и форму всему на свете. Даже великое Небо следует Дао. Познать Дао, следовать ему, слиться с ним — в этом смысл, цель и счастье жизни. Считалось, что мудрецы, постигшие законы Дао, не только достигают блаженства, но и владеют магией. Самые достойные из них бессмертны. Они могут становиться невидимыми, находиться сразу в нескольких местах, летать, проходить сквозь скалы и стены. По легендам, даже внешне они могли отличаться от других людей: у них были двойные зрачки; тело, покрытое рыбьей чешуей, шерстью или перьями.

Постигать Дао можно по-разному. Сначала даосы жили в миру, но с VI в. под влиянием буддизма стали организовывать монастыри. Кроме монахов и монахинь, были также жрецы, жившие, как простые миряне и бродившие по стране, сельские проповедники. И сегодня в Китае насчитывают полторы тысячи даосских храмов и монастырей и более 25 тысяч даосских монахов и монахинь.

Буддизм проник в Китай в I в. до н. э, ас IV в. началось его победное шествие по стране. Буддизм стал самой влиятельной религией в Поднебесной. Однако в Китае буддийская доктрина под влиянием даосизма видоизменилась. В итоге появился так называемый чань-буддизм, который распространился по всей стране.

  

Лао-цзы

По легенде, чань-буддизм возник в Китае после того, как туда переселился из Индии в начале VI в. знаменитый двадцать восьмой буддийский патриарх Бодхидхарма. Император У-Ди, который покровительствовал буддизму, принял Бодхидхарму при дворе, но вскоре разочаровался в нем. Индийский мудрец заявил, что все деяния, которые У-Ди совершил ради укрепления в Китае буддийской веры — постройка храмов и монастырей, щедрые пожертвования, перевод с санскрита буддийских текстов — прах и суета. Патриарх покинул императора вместе с группой последователей. Они-то и стали изначальным ядром секты чань.

Слово «чань» — это искаженное индийское «дхьяна». В индуизме и буддизме «дхьяна» — это сосредоточенное созерцание, или медитация. Чань-буддисты связывают дхьяну с практикой сатори — неожиданного просветления. Когда наступает просветление, сознание преображается, и в нем обнаруживается мудрость Будды.

Чань очень отличается от традиционного буддизма махаяны. Он не призывает стремиться к нирване, ибо истина и Будда всегда с человеком, они вокруг него, надо только уметь их найти. Истина и Будда — в великолепии природы, в радости труда, во всем, что окружает человека. Здесь, безусловно, сказывается влияние даосизма, не отрицавшего, в отличие от буддизма, земных радостей — наслаждения формой, звуком, запахом, вкусом, осязанием. Однако, в отличие от даосизма, чань-буддизм не признавал сексуальных наслаждений.

Чань призывал освободиться не только от обязанностей и привязанностей, но также от власти канонов и авторитетов. «Встретишь Будду — убей Будду» — это знаменитая фраза мастера чань-буд-дизма И-сюаня (IX в.).

К познанию стороннику чань полагалось идти не рациональным, а интуитивным путем. Существовали особые практики, призванные стимулировать достижение состояния просветления. Во-первых, резкие окрики, толчки или даже удары, которые неожиданно обрушивались на погруженного в транс человека. Во-вторых, чтение гунъ-ань (нам это слово больше знакомо в японской транскрипции — «коан»), содержащих парадоксы, нерешаемые логическим путем, например, «Удар двумя руками — хлопок, а что такое хлопок одной ладонью?» Практиковался диалог между учителем и учеником, состоящий из коротких фраз, в которых смысл был неважен, а значение имел внутренний смысл общения: учитель развивал умение ученика настраиваться на контакт с мастером. Чань требовал передачи учения от сердца к сердцу.

Итак, в Китае до сегодняшнего дня множество людей становятся монахами, даосскими или буддийскими. Это говорит о том уровне почитания, которым окружены эти священнослужители. Чем же заслужили эти монахи такой почет и уважение среди жителей Поднебесной? Нам кажется, что не только своей религиозностью и высокой моралью. С древности им также приписывали владение некой тайной силой, делавшей их практически всесильными, а иногда — как поговаривали — и бессмертными.

Астрология и гадание

Древние китайцы, в особенности даосы, прекрасно разбирались в астрологии. Поначалу астрологи предсказывали будущее государства. Они были должностными лицами при дворе. А вот индивидуальные предсказания астрологи начали делать с начала нашей эры. Они определяли, как может сложиться судьба того или иного человека, к каким заболеваниям он склонен.

Астрология не была оторвана от других областей знаний. Например, давая имя новорожденному, астролог мог изучить не только расположение звезд, но и линии на руках ребенка. Тогда шансы на то, что имя будет защищать его от несчастий, повышались. В свою

очередь астрологией интересовались мастера фэн-шуй ^[54], особенно представители так называемой компасной школы. Сначала мастер изучал гороскоп заказчика и лишь потом, вооружившись знанием не только астрологии, но и нумерологии, с помощью специального компаса фэн-шуй ориентировал будущую постройку относительно сторон света, определял ее размеры, расположение комнат каждого из членов семьи, а также решал, когда именно лучше начать строительство.

Конечно же, даосские монахи владели множеством различных техник гадания — ведь, как и каждый народ, китайцы жаждали знать свое будущее. Но вот парадокс: в представлении китайцев будущее могло быть интересно даже мертвецам. Так историки почерпнули немало сведений из гадательных текстов, помещавшихся в особые бронзовые сосуды. В этих сосудах содержались и рассказы о том, сбылись ли эти предсказания, и каким именно образом. Анализ некоторых текстов свидетельствует о том, что эти послания предназначались отнюдь не потомкам, а предкам. Китайцы общались с предками, используя особый письменный язык со своими строгими правилами.

  

Китайский луобань,

необходимый атрибут китайского учения фэн-шуй

Этот ритуал считался настолько важным, что тексты составлялись во всех провинциях, затем отправлялись в столицу Поднебесной, где хранились в центральном архиве. Из множества разрозненных текстов составлялся единый текст. Гадатель не имел права допустить неточность — предки должны были знать чистую правду. Даже жизнь самого гадателя была ничтожна в сравнении с соблюдением установленных правил изложения событий. Вот как Фань Вэнь Лань повествует о событиях, произошедших в 548 г. до н. э.: «Сановник из княжества Ци, Цуй Чжу, убил циского правителя. Главный историограф сделал запись: “Цуй Чжу убил своего князя”. Цуй Чжу разгневался и убил историографа за такую запись. Тогда два его брата повторили эту запись в хронике, и тоже были убиты Цуй Чжу. Когда же и последний, оставшийся в живых брат историографа написал эту же фразу, Цуй Чжу уже не решился его убить».

  

Дхармачакра. VIII в.

Какие же гадательные практики традиционно использовались в Китае? Конечно, не обошлось без хиромантии. Древние китайские врачеватели верили в то, что часть всегда содержит целое, они считали важным для диагностики любую часть тела — информацию хранили уши, лицо, глаза, нос и, конечно же, руки, ладони и ногти. По виду какой-либо одной части тела медики могли определить состояние другой и даже всего организма в целом. Изучая человеческие ладони, китайские маги научились видеть в их линиях скрытые знаки.

Упоминание о диагностике по рукам встречается уже у легендарного императора Хуанди, который считается первопредком всех китайцев. Ему приписывается авторство самого древнего медицинского сочинения — «Трактата Желтого Императора о внутреннем». В одном из разделов трактата содержится описание физиологии и анатомии человека, техники иглоукалывания, а также упоминаются различные знаки, замеченные на руках человека.

В одном источнике середины III тысячелетия до н. э. встречается фраза, выглядящая на современный взгляд довольно забавно: оказывается, не что иное, как линии на ладони императора «сформировали характер, достойный похвалы». Даосская хиромантия была целой наукой, учитывающей как размер и форму руки, длину и искривление пальцев, так и линии и знаки на ладони. Даосы выделяли три главные линии: линию Небес (линия сердца), линию Человека (линия головы) и линию Земли (линия жизни). Если все эти линии были хорошо сформированными, четкими и неломаными, то человека непременно ожидали счастье и богатство. Даосские хироманты искали на левой руке признаки удачи и почестей, а на правой — признаки богатства.

Но самыми известными хиромантами и физиогномистами в Китае считались индусы. Так знаменитый Да Мо, он же Бодхидхарма — основатель чань-буддизма, прославился умением читать судьбу людей по рукам. Известны были и два других индийских монаха, Ати Гупта и Пунья Даса, жившие приблизительно в 500–600 годах.

О буддийских монахах-тантристах в Китае говорили, что они умеют по рукам определять прошлое человека, настоящее и будущее, проводить диагностику предрасположенностей к различным заболеваниям, описывать характер человека и его индивидуальные черты. Монахи не спешили делиться секретами — свои труды они писали тайными знаками, непонятными непосвященным. Кстати, и сегодня в Китае можно найти монахов, владеющих этими эзотерическими знаниями. Поэтому неудивительно, что интерес к хиромантии в этой стране не угас и в наши дни. Она до сих пор остается важным элементом диагностики. Неравнодушен к китайской хиромантии и Запад — множество работ европейских хиромантов XIX–XX веков основано на тысячелетнем опыте китайских ученых и монахов.

Еще один способ гадания предоставляет собой знаменитая «Ицзин», или «Книга перемен». Для китайцев это бесценная реликвия стоит на первом месте среди классических книг Китая. Конфуций, которого считают ее автором, говорил о ней так: «Если бы мне удалось продлить жизнь, то я отдал бы пятьдесят лет на изучение Перемен, и тогда бы смог больше не совершать ошибок».

Постичь смысл таинственной и мудрой «Книги перемен» способен далеко не каждый. Но главная идея, заложенная в ней, достаточно проста — это идея изменчивости. Согласно «Книге перемен» весь мировой процесс представляет собою чередование ситуаций, в основе которых лежит взаимодействие и борьба сил света и тьмы, напряжения и податливости, мужского и женского начал. Каждая ситуация символически выражается одним из знаков, изображаемых чертами. Черты составляют определенный знак — гексаграмму. В «Книге перемен» описаны 64 гексаграммы, каждая из которых состоит из шести горизонтальных черт — «яо». Черта может быть как сплошной (что соответствует мужскому началу ян), так и прерывистой (что соответствует женскому началу инь). Считается, что нижняя триграмма (три нижние черты) относится к внутренней жизни, к наступающему и созидаемому, а верхняя — к внешнему миру, к отступающему, разрушающемуся.

Обращающийся к «Книге перемен» должен совершить ряд довольно сложных случайных процедур, используя монеты или веточки тысячелистника, а затем найти в книге соответствующую гексаграмму. Расшифровка этой гексаграммы покажет, несет ли деятельность этого человека несчастье или счастье, гармонично ли он вписывается в реальный мир, как на него влияет его окружение. «Книга перемен» с древности подсказывала человеку, как правильно распорядиться внутренними силами — настоящими силами, способными провоцировать жизненные перемены.

В поисках эликсира бессмертия

Как мы помним еще из школьной истории, человек всегда жаждал бессмертия. Так появились алхимики — люди, которые посвятили свою жизнь поискам эликсира бессмертия.

Китайская алхимия, по мнению многих исследователей, — самая древняя на планете. Доказано, что алхимией в Китае занимались уже во второй половине I тыс. до н. э. Большей частью алхимиками были даосы. Даосская алхимия представляла собой сплав философских идей, религиозных верований, магических ритуалов, научных достижений и практических (медицинских, фармакологических, диетологических и др.) приемов.

Китайскую алхимию принято делить на внешнюю и внутреннюю, но цель их была одна — обретение бессмертия. Для даосов достичь бессмертия было особенно важным, так как их учение не признавало реинкарнации (переселения душ). Даосы считали, что тело — это единственно возможная оболочка, без которой душа (а точнее души, которых, как полагали даосы, у человека было десять) не могут существовать. После смерти физического тела души рассеивались в пространстве и никакого способа собрать их воедино не было. Души объединяло тело и только тело, и собственно личность без него погибала. Значит, рассуждали даосы, тело необходимо увековечить.

Внешняя алхимия исходила из того, что бессмертия можно достичь, принимая медикаменты (эликсиры или пилюли), приготовленные особым образом. Внутренняя алхимия полагала, что бессмертие достигается за счет определенных процессов в организме, и эти процессы можно активизировать с помощью особых упражнений и медитаций.

В отличие от европейских алхимиков, искусственно полученное золото интересовало даосов только в качестве компонента животворных снадобий — обычное золото считалось в этом случае неэффективным. Вообще китайских алхимиков больше всего интересовали вещества, обладающие какими-либо необычными свойствами. Поэтому золото привлекало их тем, что этот металл не был подвержен коррозии и не тускнел. Сера была в их представлении горючим камнем, а ртуть они воспринимали совершенно правильно — как жидкий металл. Красная киноварь, благодаря своему цвету, в соответствии с принципами симпатической магии ассоциировалась с кровью. Поэтому редко какой рецепт эликсира молодости обходился без этого вещества.

Идея о том, что бессмертие можно обрести, приняв особое средство, уходит корнями в мифологию. Но в мифологии им владели (или его готовили) сверхъестественные силы. Представление о том, что люди могут каким-то образом синтезировать эликсир или особую пилюлю сами, появилось позже.

В даосской мифологии таким волшебным снадобьем владеет богиня Сиванму. Она живет в горах Куньлунь, где растет дерево (или даже целый сад деревьев) бессмертия. Горы Куньлунь находятся на крайнем западе, причем они настолько высоки, что пронзают несколько нижних небес. Чтобы попасть в эти горы, надо преодолеть множество преград. Сначала надо пройти через пустыни, где зимой царит леденящий холод, а летом — испепеляющий зной. Потом — через крутые горы, за которыми начинаются соляные болота. И лишь тогда обессиливший путник придет к величественным отрогам Куньлунь. Высоко-высоко в этих горах находится великолепный город, окруженный стенами, на которых высятся нефритовые башни. В нем живет могущественная богиня Сиванму — Владычица Запада. Она — богиня бессмертия и царица всех бессмертных. Лишь одни ворота ведут в этот дивный город — небесные художники сделали их из небесного золота и украсили огромной жемчужиной, которая сверкает так ярко, что свет ее виден за много сотен верст.

В чудесном городе есть сады, где растут особые персики, отведав которых можно стать бессмертным. Девять тысяч лет зреет такой плод (вместо плода в других вариантах мифа фигурирует волшебный напиток, которым тоже владеет Сиванму). Однако эликсиром надо пользоваться с осторожностью: бессмертие — не всегда счастье. Об этом свидетельствует участь прекрасной У Чаньэ.

Когда-то она была бессмертной и жила на небесах вместе со своим мужем — стрелком И. Но однажды случилась беда — над землей взошло сразу десять солнц. Началась страшная засуха. Днем люди боялись покидать свои дома из-за палящего зноя. Так продолжалось, пока молитвы несчастных не достигли ушей верховного владыки Ди-цзюаня. Он решил отправить стрелка И на землю, чтобы он навел порядок. Верховный владыка снабдил стрелка луком с удивительно прочными и острыми стрелами. И тот выполнил свою задачу — его стрелы достигли цели: лишь одно солнце, несущее людям тепло и свет, осталось на небосводе. Кроме того, И избавил землю от множества страшных чудищ, творивших зло. Пора было возвращаться на небо, но Ди-цзюань горевал о своих детях-солнцах и не захотел принять стрелка И и его жену обратно.

У Чаньэ сердилась на мужа за то, что, разделив его участь, стала смертной. Горевал и он сам. Поэтому стрелок И отправился в обитель Сиванму и уговорил ее помочь. Он получил из рук Сиванму тыкву, наполненную до краев волшебным напитком. Богиня объяснила И, что выпив снадобье в одиночку, он может стать богом и вознестись на небо. А если разделить порцию на двоих, он и его жена будут бессмертны на земле.

Но У Чаньэ не хотела оставаться на земле. Она решила выпить чудесное средство сама, украла тыкву у мужа и приняла эликсир. Она стала богиней. Но вскоре пожалела об этом. В одном варианте мифа У Чаньэ вынуждена была жить в одиночестве в холодном дворце на Луне. Компанию ей составлял только белый заяц. Он был занят тем, что толок в ступке ингредиенты для эликсира бессмертия. У Чаньэ все чаще вспоминала своего мужа и даже человеческий мир, который так не любила, когда была земной женщиной. Но У Чаньэ уже ничего не могла поделать — она была обречена жить в лунном дворце вечно. Заяц знал, какое снадобье поможет У Чаньэ вернуться на землю, но у него не было времени его сделать. Заяц должен был готовить волшебное зелье, чтобы поддерживать жизнь огромного дерева, растущего перед входом во дворец. Так эликсир бессмертия навечно стал для У Чаньэ проклятием.

В другом варианте, приняв эликсир, она побоялась лететь в небесный дворец к другим богам — ей не хотелось слышать насмешки и осуждение, к которому она сама дала повод, предав мужа. У Чаньэ решила какое-то время пожить на Луне. Прилетев на Луну, она вдруг почувствовала, что ее тело изменилось: голова срослась с туловищем, глаза выпучились, рот увеличился, а кожа покрылась бородавками — У Чаньэ превратилась в жабу. В полнолуние, как считали китайцы, на Луне можно увидеть силуэт этой жабы.

Китайцы верили, что удивительное долголетие и бессмертие недоступно простым жителям Поднебесной, но существуют страны и острова, жители которых бессмертны. Конечно же, эти земли — их населяют великаны, карлики, люди с рыбьими туловищами и человеческими лицами ит. п. — находятся далеко от Китая.

Особенно знаменитыми были земли бессмертных. Это пять священных гор: Пэнлай, Дюйюй, Юаньцзяо, Фанху, Инчжоу. Считалось, что эти горы плавают в Восточном море. Каждую из них поддерживают три огромных черных черепахи. На вершинах удивительных гор возвышаются золотые дворцы с лестницами из белого нефрита. На склонах растут нефритовые и жемчужные деревья. Их плоды имеют чудесный вкус и даруют бессмертие. А на одном из этих островов есть волшебный источник. Воду в нем заменяет вино цвета нефрита. Тот, кому посчастливилось отведать этого вина, тоже становится бессмертным.

В надежде продлить свою жизнь китайские императоры древних царств Чжоу и Янь даже снаряжали экспедиции в эти легендарные земли. Наивную веру в существование волшебных островов продемонстрировал даже знаменитый император Цинь Ши-Хуанди. Этот владыка Поднебесной настолько боялся смерти, что запретил даже упоминать о ней. Панический страх быть убитым заговорщиками настолько овладел императором, что каждую ночь он менял спальню. Решение ночевать в тех или иных покоях Цинь Ши-Хуанди принимал спонтанно. Никому из приближенных заранее не сообщалось, где именно император пожелает приклонить голову.

Цинь Ши-Хуанди был знатоком древних рукописей. Легенды об островах бессмертных он слышал не раз. В те времена доверие к тексту было абсолютным, поэтому император снарядил экспедицию к горе Пэнлай. Во главе экспедиции он поставил моряка по имени Синь Ши. Поиски волшебных плодов закончились неудачей. Однако император не отчаялся. Вскоре по его приказу к загадочной обители бессмертных отправился Сюй Фу. Этот человек был алхимиком — вера в волшебные плоды спокойно сочеталась у него с убеждением, что эликсир можно приготовить с помощью науки. По легенде, китайские корабли вместо горы Пэнлай пристали к берегам Японии. Не найдя бесценных плодов, Сюй Фу предпочел не возвращаться на родину, где его ждал гнев разочарованного императора. Он остался в Японии навсегда и стал государем земли Кии. О том, что Сюй Фу нашел приют в каких-то плодородных краях и стал местным правителем, говорит и знаменитый китайский историк Сыма Цянь.

Не получивший желанных плодов, Цинь Ши-Хуанди все же не терял надежду. День и ночь в особых покоях даосские монахи занимались поисками ингредиентов для пилюли бессмертия.

  

Сиванму, китайская богиня бессмертия

Когда же Цинь Ши-Хуанди умер, придворные оказались в затруднительном положении. Поскольку их повелитель пожелал жить вечно, они предпочли оставить тело покойного в тронном зале за ширмой и управлять страной от его имени, делая вид, что тот еще жив. Прошел почти месяц, пока сановники решились наконец похоронить императора.

А поиски волшебных островов продолжались. Через сто лет после Цинь Ши-Хуанди до чудесных земель пытались добраться моряки, отправленные ханьским императором Ся-у.

Пилюли бессмертия тоже оставались популярными. Их принимал ханьский правитель У-ди (140-87 гг. до н. э.). Жертвой эликсира бессмертия пал Ли Чунь (820 г.) — император династии Тан. Эликсир, который он принимал, по-видимому, содержал ртуть, которая вызывает психические отклонения. Мудрый правитель Ли Чунь начал понемногу сходить с ума. Один из министров попытался образумить императора, объясняя, что алхимики, вертящиеся вокруг его трона — всего лишь мошенники, алчущие наживы. Но Ли Чунь к тому времени уже утратил остатки здравого смысла. Министр, дерзнувший предупредить владыку об опасности, лишился должности, а император продолжал пить яд. В конце концов окончательно спятившего Лин Чуня убили дворцовые евнухи.

Но мистики и романтики — а иногда и шарлатаны — даосы не теряли надежду осчастливить человечество божественным эликсиром, изобретение которого было бы венцом их искусства.

Подробный анализ методов внешней алхимии (т. е. изготовления пилюль и эликсиров) представлен в трактате Гэ Хуна «Баопу-цзы». Как пишет этот ученый, трудность получения эликсира заключалась в получении предельно чистых веществ, соблюдении технологии выплавления пилюли, выбора времени начала алхимических процессов и правильных методов принятия пилюли. Гэ Хун рассматривает рецепты эликсиров с использованием многочисленных веществ и минералов, а также рассказывает поучительные истории из жизни магов.

Приготовление эликсиров бессмертия было популярно вплоть до III–V веков. Внутренняя алхимия постепенно вытеснила внешнюю. Так, когда в XII в. Чингисхан пытался прибегнуть к услугам даосского монаха, он получил совсем не то, что ожидал.

Услышав о том, что некий Чанг Чунь владеет секретом вечной молодости и сам живет уже триста лет, Чингисхан отправил в Китай гонца, чтобы тот доставил мага в Самарканд. Прибывший Чанг Чунь разочаровал «хана, великого, как океан»: вместо того чтобы напоить владыку эликсиром бессмертия, даос прочел ему лекцию о пользе умеренности и воздержания.

Несмотря на то, что китайские алхимики так и не нашли эликсир бессмертия, нельзя сказать, что их деятельность прошла бесследно. Они открывали новые технологии в производстве стекла и фарфора, в металлургии и сельском хозяйстве. Секретами столь приземленного свойства они не брезгали делиться с ремесленниками, которые с радостью использовали сулящие прибыль новшества. К тому же даосские алхимики были и искусными врачевателями — они знали толк как в медицине, так и в фармакологии.

Пребывая в постоянной заботе о своем здоровье и долголетии, даосы изобрели, как им казалось, квинтэссенцию земного и небесного. В этом веществе, по мнению даосов, соединялись воедино все стихии, составляющие Вселенную: сила воздуха, мощь земли, живость огня и изменчивость воды. Конечно, это вещество должно было обладать чудесными свойствами. Однако действительность показала, что использовать это вещество для продления жизни невозможно, а вот для ее сокращения — пожалуйста. Созданное вещество в дальнейшем пригодилось не медикам, а военным. Речь идет о порохе.

Тайны «огненного зелья»

По-видимому, на открытие пороха повлияла цепь случайных событий. Об этом может свидетельствовать письмо одного китайского алхимика: «Сегодня в своей комнате для составления смесей погиб Шин-Ру, один из умнейших людей нашего времени. Ужасные компоненты, вызвавшие пожар, включали серу, селитру и древесный уголь. Я был потрясен этим случаем. Это был не обычный пожар раздуваемый ветром, а внезапный взрыв, уничтоживший все. Вскоре после этого события ко мне прибыл посыльный, сообщивший, что подобный взрыв убил группу ученых в близлежащей деревне и уничтожил дом, в котором они жили. Какое зло мы выпустили в этот мир!»

Аналогичное свидетельство случайности изобретения пороха можно найти в трактате «Тайное Дао подлинного происхождения вещей». Автор предупреждает несведущих, что далеко не каждая попытка изготовить эликсир молодости безопасна. Он пишет об алхимиках, которые нагрели вместе серу, сульфид мышьяка и селитру с медом (высушенный мед служил источником углерода). В результате этого эксперимента «появились дым и пламя, так что их руки и лица были обожжены, и даже дом, где они работали, сгорел дотла».

Китайцы называли порох «хо яо» — «огненное зелье». В состав пороха входили сера, селитра и древесный уголь. Объем газов, который выделяется при горении этой смеси, больше объема самой смеси во много раз. При этом газы выделяются практически мгновенно и расширяются под воздействием тепла, от этого и происходит взрыв. Однако китайские алхимики давали совсем другое объяснение. По их мнению, дело было в том, что селитра «чрезвычайно негативна и обладает лунными качествами инь», в то время, как сера «чрезвычайно позитивна и обладает солнечными качествами ян». Поэтому когда «два этих сверхприродных элемента, инь и ян, встречаются в очень тесном пространстве, то последующий взрыв ошеломит любое существо и уничтожит все вокруг».

Уже в древности китайцы нашли применение для этого изобретения алхимиков — начали делать фейерверки. В этом искусстве китайцы были на диво изобретательны. Так, например, когда в 1264 г. император Лицзян чествовал свою мать, использовались так называемые «земляные крысы» — трубочки, которые двигались по земле. Одна из них даже попала на ступеньки трона.

А вот когда китайцы начали использовать порох в качестве оружия, мы до сих пор не знаем. Некоторые исследователи сомневаются даже в том, что он вообще был изобретен в Китае: «Как часто случается, при медленном развитии идеи изобретатель пороха затерялся в массе противоречивых свидетельств. В течение многих лет заслуга изобретения пороха приписывалась китайцам, главным образом на основании утверждений, сделанных миссионерами-иезуитами в XVII и XVIII столетиях. Эти люди испытывали громадное уважение к древности китайской культуры, но обладали в рассматриваемой нами области весьма незначительными реальными познаниями».

Буквальный перевод свидетельств говорит о творимых человеком громах и молниях, однако этим преувеличенным описаниям лучше всего соответствует использование «греческого огня» и тому подобных зажигательных смесей. Если порох был известен в Китае в 85 году н. э., как это утверждает Мюллер, автор опубликованного в 1780 г. «Трактата об артиллерии», то непонятно, почему в источниках той эпохи отсутствуют более определенные доказательства этого факта. Уильям

Карман в книге «История огнестрельного оружия с древнейших времен до XX века» отмечает, что некий Джованни де План Карин, отправленный с посольством к великому хану, подробно описывал применявшееся в 1246 году во время продолжительных войн между китайцами и монголами оружие. Он рассказывал о механической «артиллерии» типа баллист и гигантских пращей, о «греческом огне» и тому подобном, но совершенно ничего не говорил о чем-либо, напоминающем порох. Другие путешественники, такие как Марко Поло, также о нем не упоминают.

Существует несколько гипотез о том, кто и когда на самом деле сделал это важнейшее открытие: порох был изобретен до 1500 г. до н. э. в Индии. В I в. до н. э. секрет его изготовления попал в Китай и Аравию, а в VI в. н. э. в Византию; порох был изобретен в 300 г. до н. э. в Китае, ив I в. до н. э. секрет его изготовления попал в Индию и Аравию, а в VI в. н. э. в Византию; порох был изобретен в I–III в. н. э. в Индии и Китае. В VI–VIII вв. секрет его изготовления попал в Византию, а после начала монгольской (правильнее китайской) экспансии в XII–XIII вв. в Аравию и Европу.

Наиболее рациональной представляется точка зрения Джека Келли, которую он излагает в книге «Порох. От алхимии до артиллерии: история вещества, которое изменило мир». Он все-таки склонен отдать пальму первенства в изобретении пороха китайцам. Существующие противоречия он объясняет терминологической путаницей: «Представление о мирном характере отношений жителей Поднебесной с порохом отчасти объясняется западными предрассудками по поводу характера китайцев. Кто-то считал их дилетантами, которые случайно наткнулись на секрет пороха, но не смогли оценить его возможности, кто-то воображал, что эти мудрецы сознательно отвергли его разрушительные возможности.

Путаницу вносила и устоявшееся представление, будто изобретение пороха в Китае относится еще к 100 году до н. э. Однако это не так. Новым изобретениям часто присваивают имена уже известных технологий. Шумовые эффекты — «минивзрывы» китайцы практиковали издревле. Для этого в костер бросали стебли бамбука, которые разрывались с оглушительным треском. Грохот, по мнению китайцев, должен был отпугнуть злых духов. Китайским словом, обозначавшим взрывающийся бамбук, стали называть пороховую пиротехнику — от зажигательных стрел до ракет. Поэтому и было ошибочно решено, что они очень древнего происхождения. Неправильная датировка — на тысячу лет раньше, чем на самом деле, — создавала впечатление, что китайцам понадобились столетия, чтобы пройти путь от открытия пороха до разработки огнестрельного оружия».

Дж. Келли приводит множество фактов применения огнестрельного оружия в Китае. Так, например, в 1044 г. при правлении династии Сун во время войн с варварами император Жэньцзун получил доклад «Об основах военного дела». В нем речь шла об использовании пороха в зажигательных и дымовых бомбах. Такие бомбы предлагалось использовать для поджога и отравления.

К 1083 г. китайцы умели изготавливать пороховые огненные стрелы: к древку привязывался комок пороха, завернутый в бумагу. Перед тем, как пустить стрелу, лучник поджигал пробку, торчавшую из пакета.

Использовались и катапульты, метавшие пороховые зажигательные снаряды. Еще одна разновидность зажигательных снарядов цеплялась крючьями к зданиям.

Император Жэньцзун, понимая стратегическую важность пороха, запретил вывоз серы и селитры из Китая и частную торговлю этими веществами.

В 1162 г. во время осады столицы империи Сун чжурчжэнями для устрашения врага использовались уже разрывные бомбы.

В 1231 г. чжурчжэни, уже покорившие Северный Китай, в свою очередь оборонялись в Кайфыне от монгола Удегея. Техника совершенствовалась — снаряды, которые они использовали, были железными.

Как производство, так и использование снарядов в те времена было делом опасным: ведь бомба могла разорваться раньше, чем долетит до противника. Ужасные бомбы носили устрашающие названия: «бомба, падающая с небес»; «бомба силой в десять тысяч врагов»; «магическая шаровая молния, сжигающая врагов и застилающая взор»; «сжигающая кости дробящая масляная бомба».

В XIII в. появились прототипы ружей и пушек — трубки, «плевавшиеся» стрелами, осколками битого фарфора и металла и даже свинцовыми ядрами. А в середине этого же века китайцы научились делать ракеты с зажигательными зарядами. Так за несколько столетий после открытия пороха китайское оружие эволюционировало от зажигательных снарядов до разрывных бомб, огнестрельного оружия и ракет.

Тело: темница или дом?

Внутренняя алхимия была особенно распространена в эпохи Тан и Сун. Многие исследователи считают, что поскольку пик ее популярности пришелся на этот период, то и появилась она намного позже алхимии внешней. Однако отдельные элементы внутренней алхимии были известны еще до Ханьского периода. Поэтому ряд ученых считает, что внутренняя алхимия практиковалась с древнейших времен и существовала параллельно внешней.

Постепенно внутренняя алхимия начинает использовать опыт внешней. Сочинения по внешней алхимии переосмысливаются. Минералы и вещества — золото, серебро, киноварь, ртуть — и процессы плавления трактуются теперь как символы, указывающие на организм человека. Считалось, что внешняя алхимия потерпела крах, поскольку в древних сочинениях имелись ввиду не настоящие минералы и вещества, а определенные субстанции или энергии, которые перемещаются в теле человека.

Но цель алхимии осталась прежней — достижение бессмертия.

А как же пилюля бессмертия? Оказывается, ее можно вырастить в себе.

В организме человека, как полагали даосы, есть три так называемых «даньтяня» — области, где происходят самые важные процессы. В верхнем даньтяне — он расположен в голове — происходит работа с духом (шэнь). Шэнь считается правителем человека. Он контролирует его добрые и злые поступки. В среднем даньтяне, который находится в сердце, происходит работа с энергией ци. Наиболее точно ци можно определить, как «жизненную силу», это одно из ключевых понятий китайской мистики и философии. Нижний даньтянь находится в животе, ниже пупка. Здесь происходит работа с эссенцией (цзин). Цзин — это семя. Причем, как это ни парадоксально, как мужское, так и женское — даосы полагали, что женское семя тоже существует.

В нижнем даньтяне, собственно, и выращивается «пилюля» — зародыш, который вскармливается и развивается в течение определенного (в разных трактатах разного) времени. Когда зародыш вырастает, адепт перемещает себя в зародыш и вылетает через макушку. Теперь адепт обладает бессмертным «телом», в которое он переместил все свои десять душ. Поскольку ему не грозит смерть, души будут всегда оставаться вместе, и личность адепта не разрушится. Даосы предполагали, что именно так поступил Лао-цзы. Как мы уже писали, по преданию, он родился седым, а его имя переводится как «старый ребенок». Кроме того, считалось, что его матушка Ли вынашивала его восемьдесят один год. Матушка Ли, решили даосы, и есть сам Лао-цзы.

Что же мешает любому человеку вырастить зародыш бессмертия?

Проблема в том, что во всех трех даньтянах живут так называемые «черви». Старый синий червь живет в верхнем. Белая барышня — в среднем, Кровавый труп — в нижнем. «Черви» причиняют вред и сокращают жизнь человека, в теле которого обитают. «Червям» выгодна смерть хозяина, так как чем раньше он умрет, тем раньше они освободятся, станут призраками и выйдут на волю.

Кроме того, тело человека в представлении даосов населяли полезные духи: тридцать шесть тысяч таких духов были связаны с конкретными органами и определенными частями тела. Человек продолжал жить, пока эти духи обитали в его теле. Понятно, что трех «червей» надо было истощить, а затем и избавиться от них. В то же время тридцать шесть тысяч духов следовало к себе расположить. Даосские тексты предписывали для этого совершать добрые дела, вести праведную, чистую жизнь. Необходимо было также особым образом «питать» тело, дабы духи не покинули его. Строго рекомендовалось не давать хода эмоциям.

Среди физических средств, которые рекомендовали даосы для достижения бессмертия, были диета, гимнастика, которая иногда сопровождалась приемом лекарств, массаж. Очень важными считались дыхательные упражнения. Именно они позволяли регулировать внутренние процессы в организме, поскольку дают возможность управлять потоками энергии ци, которая, как и кровь, циркулирует по организму. Китайская дыхательная гимнастика так и называется цигун. (Гун — сокращение от слова «гунфу». Гунфу — это учеба или тренировка, которая требует больших затрат сил и времени.) Термин «цигун» появился в эпоху Цинь (265–420). Впервые он встречается в трактате Сюй Сюня «Цзин-мин Цзун-цзяо лу» («Записки о пресветлом учении патриархов»). Но это не означает, что система цигун не была известна ранее. Подобные практики существовали, но просто имели другие названия.

Почему же, чтобы управлять ци, надо делать именно дыхательные упражнения? Конечно, речь идет не просто об усвоении кислорода. Ци часто переводят, как «воздух» или «дыхание», однако это не совсем корректно. Ци — это энергия, «жизненная сила», которая пронизывает все мироздание. Для того, чтобы черпать ее и помогать циркулировать в организме, надо не просто правильно дышать но и, что очень важно, правильно при этом двигаться. Надо еще и правильно думать, поскольку управлять ци помогает мыслительное усилие.

Для того, чтобы «выращивание зародыша» стало возможным, даосы рекомендовали не тратить эссенцию цзин — семя. Однако это вовсе не означает, что даосы рассматривали секс как нечто грязное и греховное. Интимные отношения считались естественными, а целомудрие — противным природе, поскольку все в мире относится либо к мужскому началу ян, либо к женскому — инь.

В китайском обществе, где доминировала конфуцианская мораль, семейные отношения и продолжение рода вообще считались обязанностью. Даосизм в свою очередь не запрещал своим последователям-мирянам иметь семью и детей. Китайская культура считает половую жизнь очень важной для человека, мудро полагая, что без нее невозможно ни личное счастье, ни здоровье, ни спокойствие в семье. Человек, сексуальная жизнь которого неблагополучна, нездоров духовно — его разум одержим лишь одним желанием. В обществе, где много таких людей, не бывает спокойствия. Более того, государство и общество нуждаются в росте народонаселения — нужно постоянно пополнять ряды воинов, землепашцев, чиновников, торговцев.

С другой стороны, ученые считают, что понятие о семени, как о веществе, растрата которого смертоносна, свойственно большинству культур. И каждая культура вырабатывает свои механизмы борьбы с его растратой. Обычно это безбрачие, но в Китае к этой проблеме подходили иначе. Даосы искали путь, который позволял сделать половую жизнь максимально интенсивной ивто же время «сохранять» семя.

Вредной считалась и растрата других «эссенций», например слюны. Существовали разного рода практики, позволяющие возвращать выделяемые человеком вещества назад в организм. Одни мистики занимались перегонкой мочи, другие практиковали поглощение плаценты. Однако самой распространенной техникой было возвращение семени. «Книга бессмертных» подробно описывает эту технику: «Существует метод возвращения семени ради питания мозга: при совокуплении, когда семя приходит в движение и вот-вот готово извергнуться, следует быстро зажать член указательным и средним пальцами левой руки между мошонкой и задним проходом. Сильно сдавить его, одновременно делая глубокий выдох и скрежеща зубами; повторить несколько десятков раз (чтобы лучше сосредоточиться). Не задерживать дыхание. В результате сперма не может выйти, но возвращается по нефритовому стеблю назад и подымается по позвоночнику в мозг». В то же время мастурбация с последующим возвращением семени не считалась полноценной. Дело в том, что не менее важным, чем собственно сохранение семени, было, как полагали даосы, соединение инь и ян, а для этого было необходимо совокупление с женщиной.

К выбору партнерши следовало относиться с осторожностью. Существенным был возраст — самыми «полезными» считались молодые девушки. Женщины «за тридцать» — непригодными. Не подходили и женщины, у которых уже были дети. Некоторые авторы даосских сочинений считали важным, чтобы партнерша была красива.

При этом важным условием было также удовлетворение женщины. Китайская эротология знала самые изощренные ласки, а сама даосская техника задержки семяизвержения позволяла продлевать половой акт. Врач VII века Ли Тун Сянь писал в трактате «Тун Сянь-цзы»: «Мужчина должен развивать способность к задержке эякуляции до полного удовлетворения партнера… Мужчина должен открыть и развить свою собственную идеальную частоту эякуляции, и она не должна превышать 2–3 раз за 10 сношений». Однако женщина не рассматривалась, как равноправный партнер. В первую очередь мужчина заботится не о ее удовольствии, а том, чтобы получить драгоценную женскую субстанцию инь, при этом не поделившись ян.

Тем не менее даосы не отрицали, что даосские сексуальные практики могут помочь достичь бессмертия и женщине. В «Ле сянь чжуань» («Жизнеописания выдающихся бессмертных») повествуется о некой Нюй Цзи, которая торговала вином: «Случилось одному бессмертному, проходя мимо ее дома, выпить ее вина; в залог уплаты он оставил ей «Книгу чистой девы» в пяти свитках. Открыв и познакомившись с его книгой, Цзи нашла в ней советы относительно питания жизненного принципа и интимного союза. Цзи тайком переписала главные из них, а затем, устроившись в отдельном доме, стала добрым вином залучать туда молодых парней и оставлять их ночевать, дабы на практике испытать книжные предписания. Так продолжалось 30 лет, лицо ее все молодело, словно было ей только 20. После многих лет появился тот же бессмертный. Он шутливо заметил Цзи: “Без учителя похищающий дао даже с крыльями не улетит”. Тогда она оставила семью и последовала за бессмертным. Никто не может сказать, куда они ушли». Само собой разумеется, что партнерш, которые сами практикуют техники, направленные на достижение бессмертия, мужчинам рекомендовалось избегать.

Важным считался день, в который происходит соитие. Так, например, нельзя было практиковать дао любви в последние дни лунного месяца или в пятнадцать дней, которые предшествовали зимнему и летнему равноденствию. Даосы придавали значение даже погоде: соитие запрещалось во время ливней, сильного ветра, грозы. В трактатах есть и курьезные на взгляд современного человека советы. Так, например, патриарх Пэн-цзу запрещал заниматься сексом во время землетрясений. Рельеф местности тоже играл роль. Существовал запрет на соитие возле рек и гор. Неприемлемым считался секс возле алтаря бога земли. Не подходило и место, где был очаг. Не следовало практиковать секс с целью омоложения и достижения бессмертия в состоянии опьянения или после плотной еды. Сильные эмоции — гнев, страх, радость, грусть — тоже считались помехой.

В период правления династии Тан (618–907) даосизм испытал сильное влияние буддизма. Традиция пестования жизненности была чужда буддизму. В отличие от даосов, буддийским монахам было не просто запрещено прикасаться к женщине, но даже смотреть на нее. Это связано с тем, что земные привязанности, в том числе к женщине, как считают буддисты, мешают достичь нирваны. Существует притча, которая хорошо показывает, насколько опасен для буддийского монаха контакт с женщиной. Как-то раз, направляясь по своим делам, два буддийских монаха увидели на берегу небольшой речушки прекрасную девушку. Она боялась перейти речку вброд и очень нуждалась в помощи. Сердце одного из монахов дрогнуло. Нарушив запрет, он взял девушку на руки и перенес на другой берег. Попрощавшись с незнакомкой, монахи продолжали свой путь. Второй монах был недоволен, он размышлял, не совершил ли его товарищ ошибки, пожалев прелестницу. В конце концов он не выдержал: «Зачем ты перенес ее? Ведь нам нельзя прикасаться к женщине!» — воскликнул он. Первый монах был абсолютно спокоен. «Да, я перенес ее и оставил на берегу, а ты все еще несешь ее с собой», — отвечал он. Для буддиста более важно то, что происходит в его голове, чем в его теле, но соблазн тела искушает и дух.

Но представление о сексе, как о чем-то необходимом, полезном и помогающем обрести бессмертие, сохранилось у даосов даже тогда, когда именно под влиянием буддистов в VII в. у них появился институт монашества. Сексуальные практики остались не только в миру, но и в монастырях. Так, например, вплоть до XII века в даосских монастырях практиковались оргии, восходящие к празднествам, которые назывались «истинное искусство уравнения воздуха» (чжун ци чжэнь шу) или «соединение воздуха» (хэ ци, хунь ци). Эти ритуальные оргии проводились, как ни странно это звучит для человека западной культуры, с целью очищения и избавления от греха.

Исторические сочинения рассказывают о монахах-завсегдатаях публичных домов. В крупных городах некоторые куртизанки специализировались в даосских эротических приемах.

Даосский секс как практика омоложения и оздоровления организма популярен до сих пор. Однако против даосского секса активно протестуют современные медики — по мнению большинства врачей, забавы древних китайцев чреваты проблемами со здоровьем. Да и сами даосы еще в древности предупреждали, что заниматься такими сексуальными практиками можно далеко не всем — важнейшую роль играет возраст и состояние организма.

И тем не менее, стоит сказать несколько слов в защиту не практик как таковых, а самого отношения к сексу, который даосы, в отличие от буддистов или христиан, не признавали греховным. Автор популярных современных книг, посвященных даосским сексуальным практикам, Йолан Чжан во всех бедах современного человека винит неправильное отношение к любви и сексу. Это трудно не признать справедливым, с точки зрения психоанализа он абсолютно прав. Присущее даосам отношение к сексу как к процессу, необходимому для физического и психологического здоровья, подкупает так же, как и наличие еще две тысячи лет назад добротной литературы о сексе или отсутствие в Древнем Китае садизма и мазохизма.

Конечно, современный человек, даже практикующий дао любви, уже не думает о бессмертии. Даосизм постепенно менялся. Представления о бессмертии сблизились с буддийскими. А буддизм говорил, что бессмертие тела не имеет смысла, ведь сознание крутится в бесконечном цикле перерождений. Даосы больше не боялись смерти. Постепенно угасают школы, основной целью которых было достижение бессмертия. Но исчезла ли вера в то, что бессмертие возможно? И перестали ли о нем мечтать? Трогательные истории об умершей возлюбленной, вернувшейся в этот мир, или покойном учителе, который пришел, чтобы вовремя дать добрый совет, были популярны в народе, но постепеннно люди перестали принимать их всерьез. Так в начале XVIII века Пу Сун Лин, автор знаменитой книги «Монахи-волшебники», долго извиняется перед читателем за то, что собирается поведать ему подобную чепуху, и лишь потом рассказывает историю.

Лекарство от семидесяти двух ядов

Даосским монахам не удалось создать эликсир бессмертия, но волшебный напиток, дарующий людям бодрость уже несколько сотен лет, в Китае все-таки изобрели.

По одной из версий, целебные свойства чая открыли буддийские монахи. Именно они первыми стали культивировать это растение при монастырях.

Существует и легенда о появлении чая. Она связывает появление чая с буддийским патриархом Дарумой, который проповедовал и жил в Китае в V в. Дни и ночи Дарума не смыкал глаз — все время он проводил в молитвах и размышлениях. Но однажды он все же заснул, нарушив обет. Проснувшись, проповедник вознегодовал на себя, отрезал веки, закрывшие глаза, и бросил их наземь. На том месте, куда они упали, вскоре вырос куст чая. Патриарх первым вкусил напиток бодрости, приготовленный из листьев этого куста, и завещал пить чай потомкам. (Любопытно, что слова «чай» и «веки» в китайском языке обозначаются одним и тем же иероглифом.)

Еще одно предание гласит, что чай открыл в незапамятные времена Божественный Земледелец — Шень Нун, которого почитают ныне как отца фармакологии и бога медицины. Шень Нун собирал и изучал разные травы, при этом испытывая их на себе. Ему было очень удобно наблюдать за их действием, так как его живот был прозрачным. Как-то раз он нашел дерево с нежно-зелеными листьями, терпкими на вкус и источавшими дивный аромат. Конечно, это был чай. Вскоре чай пригодился Шень Нуну. Божественный Земледелец использовал его в качестве противоядия, когда из ста попробованных им трав 72 оказались ядовитыми, поэтому чай называют иногда лекарством от 72 ядов.

О том, насколько была распространена культура чая в Китае, известно из документов, оставленных путешественниками-арабами. Заморские гости подробно описали и напиток, и саму церемонию чаепития. Со временем этот напиток стали употреблять не только в императорских дворцах. Чай стал очень выгодным товаром. А вот способ его выращивания и производства китайцы долго держали в секрете.

Вначале чай был сакральным, ритуальным продуктом. Потом его стали употреблять как лекарственное средство. Китайцы заметили, что чай не только утоляет жажду, но и повышает сопротивляемость организма, снимает усталость, стимулирует обмен веществ, нормализует деятельность пищеварительной системы, обладает противовоспалительным действием и многое другое. Китайцы верят, что любой качественный чай помогает «от тьмы болезней».

Еще позже чай стали использовать как напиток, сначала, как мы уже говорили, при китайском императорском дворе, потом по всему Китаю, а затем и по всему миру. Из Китая чай попал в страны Юго-Восточной Азии. Потом по Великому шелковому пути путешественники привезли его в Европу. Вначале чай здесь был диковинкой и стоил невероятно дорого. Тем не менее он становился все более популярным. Особенно полюбился согревающий напиток жителям Туманного Альбиона. В Россию чай впервые попал в 1638 г. при царе Михаиле Федоровиче, но всеобщую любовь завоевал лишь в XIX в., когда в моду вошли семейные чаепития с медом и сладостями.

А для китайцев чай всегда был не просто напитком. Самое известное сочинение, посвященное чаю, — это «Книга чая», или «Ча-цзин», принадлежащая перу буддийского монаха по имени Лу Юй (VII в. н. э.). Лу Юй систематизировал знания о чае во всех областях его применения.

  

Процесс отбора чайных листьев

Большим любителем чая был император Цянь Лун (1736–1796). Ему принадлежит знаменитая фраза: «Государь даже один день не может обойтись без чая». Цянь Лун серьезно занимался изучением различных сортов чая, разнообразной чайной посуды, качеств воды. Император даже написал стихотворение, в котором выразил свое впечатление от чайной плантации в местности Шифэн:

«Созерцая сбор чая, пишу песню».

Китай — родина знаменитой чайной церемонии. Так что же такое чайная церемония как таковая? И чем она отличается от чаепития, медитации или чайной терапии?

Культура употребления чая в Китае удивительно многогранна и включает в себя множество разных школ. Важно все: технология сбора, способ обработки чайного листа и производства чайной посуды. Эта поистине живая традиция выработала множество способов заваривания чая. Каждый из них предназначен для той или иной цели.

Появилось не только чаепитие на каждый день, но и изысканные варианты для исключительных случаев. Именно их на прозаичном и вечно спешащем Западе стали именовать «церемонией», поскольку такие чаепития рождали в человеке особые возвышенные и даже торжественные чувства. По-китайски же это чайное действо называется гун-фу-ча — «высшее мастерство чаепития». Для гун-фу-ча пригодны только улунские (бирюзовые) чаи.

Секрет чайной церемонии в том, что она соединяет людей в неком совместном ритуализованном действе. Считается, что энергия чая придает ясность мыслям и четкость движениям. Люди искусства любят чайное действо за то, что оно настраивает на возвышенно-поэтический лад. Беспокойных оно успокаивает, а уставших бодрит. Чай исцеляет душу и тело, проблемы и заботы уходят, в душе воцаряется мир и покой. Можно сказать, участники церемонии «дышат в ритме чая» — взаимодействия листа чайного дерева, правильно приготовленной воды, огня, посуды и почтительного внимания к мелочам.

Как же проходит знаменитая чайная церемония? Сначала заваренный чай наливают в кувшинчик через ситечко. Из кувшинчика разливают по высоким чашечкам (они называются вэнсябэй). Важно, чтобы у всех был чай одинаковой крепости, поэтому все чашечки сначала заполняются примерно на четверть, потом еще на четверть и еще. В итоге все высокие чашечки должны быть заполнены на три четверти. Потом их накрывают, как крышкой, питьевыми чашками — чабэй. Получаются этакие «грибки», которые нужно перевернуть. Опытные участники церемонии умеют совершать эту сложную манипуляцию одной рукой. Когда чашки перевернуты, высокие вынимают из низких и переливают в них чай. Но высокие чашки тоже не спешат отставить в сторону — ведь в них концентрируется аромат чая, который, собственно, и нужно вдыхать, по традиции засовывая нос в чашку. Из питьевой чашки чай пьют маленькими глоточками. Следующий шаг: снова нюхают вэнсябэй и пьют из чабэй, пока чай не закончится. Когда чай выпит, всё начинают сначала. Вся процедура чаепития повторяется до тех пор, пока чай не потеряет свой вкус и аромат.

Современные китайцы, в отличие от кофеманов-европейцев, пьют чай несколько раз в день. Самый дорогой чай выращивают в провинции Фуцзянь. Это чай от пяти чайных деревьев, возраст которых около пятисот лет. Эти деревья растут высоко в горах, на самом обрыве, поэтому собрать такой чай весьма непросто. История умалчивает о том, кто же посадил эти деревья.

В Китае истинные ценители не пьют чай моложе 15 дней — считается, что он очень сильный и поэтому «опьяняет». Не ценится также чай старше нескольких месяцев, так как он потерял жизненную силу: «Чай не вино, чем старее, тем хуже».

Китайцы утверждают, что свежий чай на ощупь «мягкий и живой», в то время как старый — сухой и легко растирается в порошок. Свежий чай при заваривании дает яркий чистый аромат и не имеет посторонних запахов.

Первый чай собирают в апреле. Собирая чай, китайцы срывают самые молодые листья — по два-три с вершины каждого куста. Этот чай называется цветочным. Традиционно считается, что весной более полезен цветочный чай. Летом лучше пить зеленый, осенью — улунский. А вот зимой можно иной раз побаловать себя черным (красным). Китайцы верят, что, если правильно пить чай, можно разбогатеть.

Даосские монахи, в отличие от буддийских, считаются «отцами» совсем другого напитка. Это они научились гнать спирт и изготовлять крепкие алкогольные напитки еще в XII веке. Об этом свидетельствует находка археологов в провинции Хубэй — самый древний в Китае самогонный аппарат. Конечно, монахи преследовали иную цель, с помощью аппарата они изготавливали целебные бальзамы и настойки.

Монахи-воины

Термин «ушу» в переводе с китайского означает «боевая техника», или «воинское искусство». Этот термин существует с начала XX века, а раньше использовались термины другие, например «цзицзи» («техника ударов»), «цзи-цяо» («техническое искусство»), «цзиюн» («герой техники»), «цюаныиу» («кулачная техника»), «цюаньюн» («кулачные герои»). Последнее из этих названий (цюаньюн) — самое древнее, оно упоминается в «Книге песен» («Шицзин»), датируемой XI–XII вв. до нашей эры.

Безусловно, самый «раскрученный» монастырь, в котором практиковали ушу, конечно, Шаолинь. Благодаря Голливуду и Брюсу Ли, о нем знают все от мала до велика.

Шаолинь расположен недалеко от города Лояна в живописной горной долине. Само собой разумеется, его посещают толпы туристов. Не чуждый коммерции, монастырь, тем не менее, все-таки скрывает кое-что от посторонних глаз. Так, например, туристов не пускают к статуе Будды, возвышающейся на одной из горных вершин.

Недалеко от монастыря расположена обитель великого китайского поэта Ли Бо, которого другой знаменитый актер, Джеки Чан, считает родоначальником особого стиля кунг-фу под названием «Пьяный дракон».

Еще одна его достопримечательность — Лес пагод. Двести сорок шесть каменных пагод, которые и составляют этот «лес», посвящены самым выдающимся монахам — мастерам кунг-фу, — жившим в монастыре Шаолинь в разное время. На современных пагодах изображены корабль, поезд, автомобиль и ноутбук — монахи Шаолиня отнюдь не дикари и стараются не отставать от жизни.

Кто же придумал шаолиньское ушу?

Сразу за главными воротами туристы могут увидеть золоченую статую под стеклом. Этот добродушный улыбчивый толстяк, позднее обожествленный, был когда-то бродячим монахом из Индии. Китайцы произносили его имя, как Бато, и дали ему прозвище Милэ Фо, то есть Счастливый Будда. Это отец знаменитого монастыря. В 495 г. по приказу императора Вэй Сяовэя он основал на склоне горы Шаошишань небольшую буддийскую обитель, которую назвали Шаолинь, что означает «Стоящая в лесной чаще».

Но шаолиньское ушу по легенде появилось благодаря другому человеку — двадцать восьмому буддийскому патриарху Бодхидхарме, основателю чань-буддизма. Он пришел в Шаолинь в VI в. Здесь Бодхидхарма нашел подходящую пещеру и погрузился в медитацию. Целых девять лет он пребывал в медитации, и его тень осталась на камне, который до сих пор хранится в монастыре. Проведя в неподвижности девять лет, Бодхидхарма больше не мог ходить — его ноги атрофировались. Чтобы восстановить мышцы, он разработал специальные упражнения, подражающие движениям животных. Так и родилось шаолиньское ушу.

От Бодхидхармы ведут свое происхождение многочисленные чаньские военно-прикладные дисциплины, которые составили в конце концов так называемые «72 воинских искусства». В древнем трактате говорится: «В парчовом мешочке хранятся 72 драгоценных искусства. Восемнадцать из них — трактат кулачного боя, в других восемнадцати описываются методы владения оружием. Остальные посвящены овладению ци, упражнениям на твердость и мягкость, приемам захватов…»

Бодхидхарма предписал монахам сочетать физические упражнения с практикой молчаливого созерцания. Медитация считалась необходимой частью занятий, поскольку монах должен был достичь эмоциональной нейтральности. Буддисты полагали, что причина всех человеческих страданий кроется в наличии семи страстей и шести желаний. Под семью страстями они понимали радость, гнев, печаль, страх, любовь, ненависть и вожделение. В желаниях виноваты шесть корней: ими являются глаза, уши, нос, язык, тело и ум. Буддисты воспитывают в себе также состояние отделенности от четырех пустот: земли, воды, огня и ветра. Они верят, что такая практика обеспечит им возможность сохранять независимость духа, а это, в свою очередь, поможет им вырваться из цикла непрерывных перевоплощений.

Также Бодхидхарме приписывают авторство знаменитого трактата «Ицзинь-цзин». По свидетельству автора одного из предисловий к этому трактату — травника Ли Цзина — дело было так:

«Во времена вэйского императора Сяомина в годы Тай Хэ великий учитель Да Мо прибыл в Вэй из Лян и сидел лицом к стене в Шаолиньском монастыре. Однажды он обратился к своим ученикам и сказал: “Почему бы вам не описать то, что вы знаете, а я расскажу вам о том, чего вы достигли”. Тогда каждый из учеников описал, что он практиковал. Учитель сказал: “Вы

овладели моей кожей, вы овладели моим мясом, вы получили мои кости”. Одному Хуэйкэ он сказал: “Ты получил мой костный мозг”».

Через 9 лет постижение было достигнуто, он умер и был похоронен у подножия горы Медвежье Ухо. Как говорится, «оставил свои туфли и ушел». Позднее ветер и дождь разрушили стену, перед которой он сидел. Шаолиньские монахи стали ремонтировать ее и обнаружили металлическую шкатулку. Шкатулка не была запечатана или заперта, но сотни способов не помогли ее открыть. Один из монахов сообразил, в чем дело, и сказал: «Все дело в прочности клея. Нам следует воспользоваться огнем». После этого шкатулка была открыта. Оказалось, что шкатулка была залита воском, из-за которого и не открывалась. Из этой шкатулки и достали монахи «Ицзинь-цзин».

Как явствует из самого названия «Трактат об изменениях в мышцах», основная цель практики, рекомендуемой Бодхидхармой, состоит в активизации, развитии и укреплении слабых и дряблых мышц, а также в улучшении эластичности сухожилий, что при постоянном самоконтроле приводит к слиянию в гармоничном единстве физической силы и духа. А это в свою очередь помогает поддерживать здоровье и замедляет старение физического тела.

  

Главные врата Шаолиньского храма в Хэнани

Однако есть и другая версия появления трактата: и сам трактат, и предисловия к нему были написаны в 20-х годах XVII в. Его множество раз переписывали от руки и к XIX в. он стал широко известен в Китае. Затем он попал в Шаолинь, где был отредактирован и принял тот вид, в котором известен сейчас.

Как же жили монахи в этом легендарном монастыре?

Жизнь Шаолиня была подчинена строгим правилам. Монахи вставали очень рано — в пять часов утра. После утреннего туалета они приступали к медитации, которая продолжалась обычно два часа и символизировала девятилетнее сидение Бодхидхармы у стены. Медитировали они во дворе монастыря, причем независимо от времени года, борясь как с холодом, так и со сном. Но спать им, конечно, не полагалось, поэтому несколько старших монахов в это время прохаживались между своими отрешенными братьями и бдительно следили за тем, чтобы их отрешенность не перешла в дремоту. Если же кто-то проявлял слабость и все же засыпал, его будили двумя ударами палок по плечам. Ударами палок наказывали и за посторонние мысли во время медитации. Монах, которого таким образом наставили на путь истинный, должен был поклониться и поблагодарить братьев за заботу. (Существовало даже поверье, что встретив человека в одежде шаолиньского монаха, нужно непременно ударить его. Если это настоящий монах, то все равно промахнешься, если попался новичок, то он будет только благодарен за науку, а если это вовсе не монах, то будет ему урок — не следует рядиться в одежды, которые тебе не положены.)

После медитации монахи тренировались. Они выполняли специальные дыхательные и физические упражнения. Некоторые из них были рассчитаны на начинающих, другие же были под силу только хорошо подготовленным. Эти упражнения оздоравливали и закаляли монахов. За упражнениями следовали водные процедуры и массаж. Монахи обливались холодной водой из протекавшей поблизости горной реки. Массаж выполнялся по особым методикам. Иногда, массажируя, использовали различные мази. При этом во время массажа новичкам открывали секреты приготовления и применения этих снадобий. Монахи знали, как можно залечить открытую рану кашицей из луковиц нарцисса и травы «гусиные лапки» или как вылечить ожог с помощью конопляного масла с танином. Шаолиньским монахам, по слухам, были известны не только рецепты лекарств, они прекрасно разбирались и в приготовлении всевозможных ядов.

Только после медитации, тренировки, водных процедур и массажа монахам наконец разрешалось поесть. За завтраком ели монахи немного, но пища была сытной. После завтрака наступало время изучать каноны. Тексты священных книг и комментарии к ним послушники изучали под руководством наставника. Многое следовало выучить наизусть. При этом наук, которые проходили монахи, было великое множество. Они изучали и философию, и ораторское искусство, и основы права и медицины, и многое другое.

Насытив разум, можно было приступать к занятиям ушу. Занятия проводили либо в зале, либо во внутреннем дворе монастыря, куда никто из посторонних проникнуть не мог.

Монахи выстраивались рядами, причем место каждого определялось его статусом в иерархии монастырской общины. Занятия ушу начинались с чтения молитв. Тренировкой руководил опытный наставник по боевым искусствам и его помощники. Монахи многократно повторяли каждое движение и каждую серию движений, так как знали, что лишь терпение и упорный труд помогают достичь совершенства.

Обедали монахи в полдень. Питание в монастыре было вегетарианским и строго сбалансированным. Меню варьировалось в зависимости от времени года, но в обязательном порядке включало блюда из злаков, масличных культур и бобовых. Кроме того, монахи ели очень много овощей. Меню составляли опытные монастырские повара. В их обязанность входило следить за тем, чтобы пища была не только питательной, но и вкусной. В рацион монахов включались и «пищевые добавки» — лекарственные травы и коренья. Шаолиньские кулинарные рецепты славились не меньше, чем приемы самого ушу.

После обеда монахам позволяли немного отдохнуть. Восстановив силы, они были готовы снова заниматься ушу. Послеобеденные занятия проходили иначе, чем утренние. Все монахи разбивались на три группы. Новичкам полагалось для начала под руководством опытного наставника изучить основные стойки, удары и блоки.

Монахи, изучившие основы мастерства — их в Шаолине называли «опоясанные веревкой», — занимались в группах по четыре человека. Каждую четверку тренировал отдельный наставник. «Опоясанные веревкой» отрабатывали комбинации приемов, изучали тактику и принципы ведения боя. Они совершенствовались во «внутреннем» и «внешнем» искусствах. «Внешнее искусство» — физические упражнения — развивало силу, ловкость, выносливость, укрепляло мышцы и сухожилия, ударные поверхности рук и ног. «Внутреннее искусство» было направлено на использование внутренней энергии ци.

Опытных мастеров тренировал лично главный наставник по боевым искусствам. Предела совершенству нет, и опытные мастера занимались поиском новых эффективных приемов и связок. Кроме того, они изучали особые, секретные приемы. В Шаолине считали, что удар следует наносить не силой, а энергией. Более того, монахи Шаолиня якобы научились превращать энергию чуть ли не в физическую броню, которая защищала их от оружия, а также наносить удары, не касаясь противника. Как? Об этом знают только в Шаолине.

Через некоторое время все монахи объединялись, чтобы подвести итог, и демонстрировали наставникам то, чему научились за день. Каждому хотелось выглядеть как можно лучше в глазах братьев и наставников. Если кто-то из монахов уж очень хвастался, то наставнику полагалось привести в чувство зарвавшегося ученика парой ударов. Опытные монахи давали «мастер-классы». Иногда в этих схватках участвовал сам патриарх. Конечно, он был лучше всех. Так патриарх Линь Во сразился с тридцатью опытными мастерами и не получил ни одного серьезного повреждения.

После тренировки монахи ужинали и затем, наконец, получали глоток свободы. Но многие использовали это время для дополнительных тренировок. Потом монахи снова медитировали, после чего отходили ко сну. Ночью монастырь охраняла стража. В ее обязанности входило не только следить за тем, чтобы никто посторонний не проник в монастырь, но и приглядывать за самими монахами. Некоторые из них норовили ночью пробраться в поселок слуг, где жили не только мужчины, но и женщины. Конечно, пойманного монаха наказывали. Были и такие, кто продолжал тренировки ночью — ведь они пришли в Шаолинь для того, чтобы научиться мастерству.

По преданию, монах овладевал искусством Шаолиня только через 10–15 лет. Чтобы доказать свое мастерство, он должен был сдать экзамен. Причем проверяли не только знание ушу. Монах должен был продемонстрировать знания по истории монастыря, каноническим книгам, по истории шаолиньского воинского искусства. Затем ему полагалось провести бой с одним противником, потом — с несколькими. Монах должен был уметь биться не только с оружием, но и голыми руками. Иногда экзамен заканчивался травмой, тогда испытуемый попадал в монастырскую больницу, где опытные лекари ставили его на ноги.

Наконец, самым серьезным испытанием считалось прохождение легендарного «коридора смерти». По некоторым сведениям, монах брал с собой оружие. По другим — он не был вооружен. Коридор смерти был специально затемнен, чтобы сложнее было преодолевать все препятствия. В этой страшной галерее были установлены 108 манекенов. Манекены приводились в движение тайными механизмами, которые соединялись с половицами в коридоре. Как только монах наступал на такую половицу, скрытый в темноте манекен тут же наносил удар. Чтобы пройти по галерее, испытуемый должен был отразить направленные в голову и в грудь острия мечей или увернуться от них, что было еще опасней, поскольку неверный шаг приводил в действие новый манекен, а иногда сразу два или три. Каждый пропущенный удар грозил смертью или увечьем. Конечно, далеко не всем удавалось пройти этот путь. Кроме того, двигаться по коридору надо было очень быстро: согласно правилам, испытуемый должен был достичь конца коридора раньше, чем догорит свеча. Миновав манекены, монах приближался к овальной двери в конце коридора. Здесь выход во двор преграждало последнее препятствие — огромный треножник весом около 200 килограммов с раскаленными углями внутри. Чтобы покинуть эту «пещеру неожиданностей», надо было поднять и переставить его (по другим источникам — отодвинуть, нажав предплечьями, после чего на руках оставались выжженные изображения дракона и тигра — своеобразное клеймо. В китайской классической литературе «битва дракона с тигром» — это метафора смертельной схватки. Клеймо Шаолиня было доказательством мастерства монаха.

О шаолиньских монахах слагали легенды. Как же еще можно воспринять рассказ автора еще одного предисловия к «Ицзинь-цзин» — путешественника Чжан Юэфэня, который повествует о встрече с удивительным человеком, познакомившим его с «Ицзинь-цзин»:

«Я спросил: “Куда идете?” Он сказал: “Цзяо Лао собирается проведать учителя своего учителя». Я опять задал вопрос: “Что он умеет делать?” Он ответил: “Духовная смелость”. Я спросил: “Что такое духовная смелость?» Он сказал: “Сложенные пальцы могут проникнуть в желудок коровы, ребро ладони может отсечь корове голову, кулак способен разрубить грудь тигра. Если вы не верите, попробуйте, пожалуйста, на моем животе”. Тогда я предложил одному более сильному человеку нанести чужестранцу удары деревянным, каменным и металлическим стержнями. Казалось, ничего не произошло. Тогда я воспользовался длинной веревкой, чтобы связать его яички и привязать их к колесу телеги. Он потащил телегу и пошел, будто побежал. Тогда я связал его ноги и попросил, чтобы пять или шесть сильных человек потащили его, но они не смогли сдвинуть его. Все были потрясены и сказали: “Вот это да! Вы получили это от Неба или научились у человека?” Он сказал: “От человека, не от Неба”.

Я спросил, какая от этого (т. е. от духовной силы) польза? Он сказал: “Способность отгонять болезни — раз. Никогда не болеть — два. Всю жизнь быть сильным — три. Не бояться голода и холода — четыре. Больше мужских качеств, ума и красоты — пять. Сотни побед в постельных боях — шесть. Умение достать жемчужину из мутной воды — семь. Умение без страха встречать любое нападение — восемь. Успех в работе без задержки — это девять. Но это все малые выгоды. Использовать это как основание для вхождения в Дао буддовости — вот конечная цель”. Я спросил, кто его учитель. Он сказал: “Мой учитель — монах, а его учитель — бессмертный. Они передали науку со всеми ее правилами”. После этого он достал книгу и дал нам ее прочесть».

Здравомыслящему современному человеку трудно поверить в подобные сказки. И тем не менее отрицать, что монахи Шаолиня многое умеют, не может никто. Но всё же, зачем монахам — представителям мирной, казалось бы «профессии», владеть боевыми искусствами?

В отличие от других монастырей, Шаолинь принимал самых разных людей, например, монахов, не прижившихся в других местах. В его стенах находили приют даже разбойники и бандиты. И Шаолинь не прогадал — многие из них овладевали боевыми искусствами на высочайшем уровне.

Даже императоры были кое-чем обязаны шаолиньским монахам. Так в 620 г. Ли Шиминь, второй император династии Тан, спасаясь от мятежника Ван Шичуня, упал в реку, протекавшую неподалеку от монастыря. Монахи не просто спасли его. Отряд, состоящий из тринадцати монахов, разгромил мятежников, а самого Ван Шичуня взял в плен. Император не забыл монахов. Монастырю были подарены земли и дано позволение содержать собственные войска. Также Ли Шиминь разрешил монахам отныне пить вино и есть мясо. (Именно эта история легла в основу знаменитого китайского фильма «Шаолиньский монастырь».) Шаолиньские монахи участвовали во множестве войн на территории Китая, и всегда тот, кому они помогали, становился победителем.

Традиционно с монастырем Шаолинь связывают так называемые Звериные стили, в частности, стили Тигра, Дракона, Леопарда (Барса), Змеи иЖуравля.

В основе Звериных стилей лежали движения животных. Каждое из пяти животных обладало какими-то полезными качествами, которые монахи использовали. Четыре из этих животных были абсолютно реальными. Но как же копировать движения дракона, которого никто никогда не видел? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к притче.

Настоятель одного буддийского монастыря велел монаху нарисовать дракона для украшения храма. «Но как же я смогу сделать это, если я никогда не видел драконов?» — спросил монах. Однако делать нечего — сам настоятель приказал. Но монах никак не мог взяться за кисть. Он все время удивленно повторял: «Ну как же мне нарисовать дракона, если я не видел его?» Так он ничего и не изобразил, пока на окно его комнаты не сел дракон. Дракон сказал: «Вот я, рисуй». Но бедняга монах настолько испугался, что упал в обморок. А когда он пришел в себя, дракон уже улетел. А как он выглядел, монах от страха не запомнил. Так и не смог монах нарисовать дракона, ведь он не видел дракона сердцем. А то, чего мы не видим сердцем, мы, даже встретив, не сумеем разглядеть. Доверять надо не своим глазам, а авторитету наставника, который от своего наставника точно знает, как ведет себя дракон.

Все стили были направлены на использование не только физической силы, но и энергии ци. Надо использовать не силу, а энергию — так учили в Шаолине.

Сегодня при Шаолиньском монастыре действует множество школ ушу. Древнее боевое искусство изучают несколько тысяч студентов. Кроме того, вокруг монастыря есть частные школы, куда принимают иностранцев. Знающие люди утверждают, что учиться в них абсолютно бесполезно. И дело не в том, что их хозяева непременно окажутся шарлатанами. Просто ушу нельзя изучить за короткий срок. Это не только боевое искусство. Ушу — образ жизни, требующий истинно монашеского смирения.

А что же даосы? Неужели они отстают от своих собратьев-буддистов?

Самый известный центр даосского ушу находится в овеянных легендами горах Удан-Шань в северо-западной части центральной провинции Китая Хубэй. Издревле в горах Удан-Шань было много даосских монастырей, в которых практиковали не только боевые искусства и цигун, но и алхимию. Название Удан-Шань переводится как «Гора великой гармонии».

Горы Удан-Шань славятся красотой. Разнообразные по форме, 72 их вершины завершаются дворцами и даосскими храмами, гармонично вписанными в природный ландшафт. Главный пик Удан-Шань — гора Тяньчжуфэн — вздымается ввысь на 1600 м. На ней находится главная достопримечательность этих гор — Золотой павильон. Это уникальное сооружение высотой более 5 м на самом деле сделано из позолоченной бронзы и покоится на нефритовом фундаменте. Золотому павильону более 600 лет. На его постройку ушло 20 т меди и 300 кг золота. Это самое большое здание из бронзы в Китае — излюбленное место не только туристов, но и паломников, приходящих сюда испросить себе счастья и благополучия.

По приказу одного из императоров династии Мин 600 лет тому назад в горах Удан-Шань начались строительные работы, невиданные по своему размаху. По преданию, каждый день на работу выходило по 300 тыс. местных жителей, мастеров и строителей. За десять лет было построено более 30 архитектурных ансамблей. В 1994 г. они были включены в Список всемирного культурного наследия ЮНЕСКО.

Монахи, населяющие Удан-Шань, полны спокойствия и умиротворения, как и подобает истинным даосам. Но их миролюбивый вид отнюдь не свидетельствует о беззащитности. Многие из них — прекрасные бойцы. Создатель удан-шаньской ветви ушу — Чжан Саньфэн — жил во времена династии Северная Сун. По легенде, собственный стиль борьбы он придумал, наблюдая однажды за поединком птицы и змеи. Чжан Саньфэн пришел к парадоксальному выводу: оказывается, статическое состояние имеет преимущество над динамическим, а мягкость способна преодолеть твердость.

Что же это может означать? Оказывается, в природе существует некая сила, обозначаемая в даосской литературе иероглифом «цзин». Это понятие не переводится с достаточной точностью на европейские языки. Речь идет о силе, которая является результатом. расслабления. Даосы различают несколько разновидностей силы цзин: «сила наступательная», «сила защитная», «сила прилипания», «сила скручивания», «сила растяжения» и др. Основная тактика при поединке — избегать урона, следуя за противником. В таком случае сила противника станет твоей собственной. Действия противника надо либо повторять, либо предотвращать. «Он не двигается — я не двигаюсь; он двигается — я двигаюсь прежде него», — говорится в одной из старинных формул. Тренировка монаха, практикующего этот специфический вид борьбы, включает медитацию и овладение методиками дыхания. Закаляется не только тело, но и дух. Как и в любом виде восточных единоборств, сколь бы ни была важна победа над противником, значительно важней победа над самим собой.

Откуда же черпали душевные силы терпеливые и храбрые китайские монахи? Как удавалось им годами жить, побеждая самого себя? Что же позволяло им творить чудеса, слухи о которых, пусть даже сильно преувеличенные, разошлись по всему миру? Ответ на этот вопрос, возможно, дает одна притча.

Жил однажды отшельник по имени Кай. Был он уже немолод и не отличался крепким здоровьем. Как-то раз остановились в его хижине на ночлег два путника. Ночью Кай нечаянно подслушал их разговор. Речь шла о правителе по имени Фань. По словам гостей выходило, что Фань владеет жизнью и смертью каждого жителя Поднебесной и даже звери, птицы и растения подвластны ему. Кай поддался искушению — ему очень захотелось увидеть такого необычайно могущественного человека. Он мечтал чем-нибудь ему пригодиться. Не думая о том, что всё сказанное о Фане может оказаться ложью, Кай отправился его искать. На дороге Кай увидел множество колесниц, в которых сидели важные вельможи — это Фань путешествовал со своими приближенными. Богачи посмеялись над Каем — ведь он был беден и плохо одет, однако взяли его с собой.

Вскоре они подъехали к высокой башне, и Фань приказал остановиться. Когда все поднялись наверх, одному вельможе пришла на ум дурная шутка. Он спросил, не решится ли кто-нибудь ради Фаня прыгнуть с башни. В награду смельчаку была обещана сотня золотых. Неискушенный в придворных забавах Кай не понял шутки. Он бросился вниз, и тут произошло чудо — неведомая сила сохранила Кая. Он остался цел и невредим.

А придворные продолжали развлекаться. Когда свита правителя подъехала к реке, приближенный Фаня предложил кому-нибудь достать со дна омута жемчужину. Конечно же, правитель щедро вознаградит верного слугу! Нырнувший в омут Кай вновь остался жив — он нашел жемчужину и отдал ее Фаню.

Изумленный Фань приказал одеть Кая в лучшие одежды и обращаться с ним, как с вельможей. Кай поселился во дворце Фаня. Тот был добр к нему, но приближенные, помня о лохмотьях, в которых Кай предстал перед ними в первый раз, посмеивались над ним.

Через некоторое время случилась беда — в сокровищнице правителя вспыхнул пожар. Теперь уже сам Фань предложил Каю спасти из огня драгоценный шелк. Как ни странно, Каю и это удалось. Правитель пожаловал ему весь шелк в награду, а придворным стало не по себе, они решили, что Кай — великий маг. Наперебой просили они прощения у Кая не только за насмешки и оскорбления, но и за глупые шутки, из-за которых он рисковал жизнью. Вельможи умоляли Кая открыть секрет его дивного везения.

Один лишь Кай понял, что секрет прост — он был всемогущ потому, что верил им буквально! Всё, чего он хотел — это преданно служить Фаню и исполнять все его повеления. Теперь Кай чувствовал себя старым и больным, каким и был на самом деле. Он навсегда покинул дворец Фаня и вернулся в свою хижину.

Модные «штучки» и древние практики: астрология, гадание по «Книге перемен», даосский секс, восточные единоборства, чайная церемония. Монахи смеются над наивностью европейцев, пытающихся освоить всё и сразу. Восток — дело неспешное. Нужны годы, прежде чем что-нибудь поймешь (или почувствуешь?). Восток никогда никуда не спешит. Да и вообще, на Востоке нужно родиться. Признавая этот факт, авторы тем не менее считают, что порой даже легкого прикосновения к таинственной культуре Востока достаточно, дабы измениться к лучшему, наполнить новым смыслом судьбу человека, дерзнувшего приподнять покрывало неведения

Непостижимый Тибет
© А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

Нынешний Далай-лама, религиозный лидер Тибета, утверждает, что Тибет — это самостоятельное государство, оккупированное китайскими войсками. В ответ правительство Китая говорит, что произошло мирное воссоединение братских народов. Так чей же он, Тибет? Китайцы называют его Страной снегов и считают, что туда в конце жизненного пути отправился Лао-цзы. Он перешел границу и исчез. Никто никогда больше не видел Великого Учителя.

Само географическое положение Тибета обеспечивает ему относительную изоляцию. Удаленный от мира, загадочный Тибет находится между двумя древнейшими центрами культуры — Индией и Китаем.

Каково же происхождение тибетцев? Большинство ученых считает, что их прародиной была Центральная или Восточная Азия. Тибетский язык родственен китайскому и бирманскому, вместе с другими схожими языками они образуют так называемую сино-тибетскую языковую группу. На этом основании многие исследователи говорят о генетическом родстве между населением Тибета и Китая. Однако первые исторические свидетельства о Тибете относятся к тому времени, когда тибетская культура уже существовала независимо от соседей.

Древний Тибет имеет и легендарную историю.

Первым его царем считается Ньяти-цзанпо. Возможно, он был человеком, но тибетцы почитали его как божество. По преданию, он спустился с неба и, пребывая на земле, общался с небожителями. Когда пришло время покинуть землю, Ньяти-цзанпо вернулся на небо по веревке. (Интересно, что, согласно другому варианту легенды, Ньяти-цзанпо пришел в Тибет из Индии.)

Еще одного полумифического правителя страны звали Дигум-цзанпо. Он тоже пользовался волшебной веревкой, но однажды, во время драки со своим конюхом, был убит, так как небесная веревка оборвалась. Поэтому начиная с Дигум-цзанпо все владыки Тибета были смертны.

Но это легенды, а из авторов исторических сочинений первым о Тибете упоминает Клавдий Птолемей в своей «Географии». Тибет он называет Бод^[55]. В китайских текстах, где сведения о Тибете появляются позже, чем в «Географии», он именуется Фа.

Известно, что с VII по XI в. Тибет простирался от Бенгалии на юге до Монголии на севере. Главными врагами тибетцев были китайцы (жители Черной Империи), а от индийцев (подданных Белой Империи) их защищала естественная преграда — Гималаи.

То покоряясь Китаю, то освобождаясь от его владычества, тибетцы неизменно симпатизировали Индии, и не только потому, что не были изнурены войнами с ней. Индия стала для тибетцев священной землей: именно оттуда пришел буддизм. Он слился с местными верованиями, и этой религии европейские исследователи дали особое название — «ламаизм» (от слова «лама» — учитель). Однако сами тибетцы отнюдь не считают себя «ламаистами» и утверждают, что исповедуют буддизм. В то же время в Тибете до сих пор популярно древнее учение Бон (Бон По, Бонг По), в основе которого лежат шаманские практики, которые были распространены тут до появления буддизма.

Бон: религия древняя, как мир?

Само слово «бон» происходит от «юн-друн-гибон», что означает «проговаривать магические заклинания», или «повторять секретные формулы». Некоторые историки даже предполагают, что слова «бон» и «Бот» (древнее название Тибета) однокоренные.

По мнению сторонников бон, их религиозная традиция — старейшая на Земле. Они считают, что первые учителя бон появились более 18 тыс. лет назад, и с тех пор традиция не прерывалась. Существует также легенда, утверждающая, что бон существовала всегда, с самого начала Вселенной, а один из вариантов перевода понятия «юн-друн-бон» звучит как «вечное учение».

В древних тибетских текстах сохранились сведения о том, что изначально ритуалы бон и ее священные книги были связаны с неким загадочным языком, который называется «языком богов свастики^[56]» (свастика считается в бон основным символом). Лишь намного позднее в тибетском государстве Тазиг многочисленные тексты бон были записаны древнетибетским языком и затем распространились по всему миру. Другая версия гласит, что тексты бон переводились на тибетский с языка государства Шаншун, расположенного где-то на северо-запад от Тибета.

Трудно сказать, какая из этих версий верна. Историки не знают достоверно, где же зародилась религия бон. Однако серьезные исследователи предполагают, что время ее существования намного меньше 18 тыс. лет. Скорее всего время расцвета бон приходится на II–I тыс. до н. э.

Как и всякая древняя религия, бон связана с природными, географическими и климатическими особенностями региона. Тибет расположен на высоте в несколько тысяч метров над уровнем моря, климат этих мест суров, и перемены погоды зачастую непредсказуемы. Человек в таких условиях часто оказывался на грани жизни и смерти, и для того чтобы выжить, следовало полагаться на помощь иных, сверхчеловеческих сил.

В представлении тибетцев мир населен своенравными и враждебными духами, от которых человек зависит в каждый момент своей жизни. Естественно, что далеко не все духи и божества благоволят к человеку, скорее наоборот. Поэтому тибетцы из поколения в поколение совершенствовали магические практики, которые должны были обеспечить магу — адепту религии бон — власть над природными духами. При помощи особых техник он мог привлечь на свою сторону доброжелательных духов и убедить их помогать человеку, а также контролировать действия злых духов и активно противодействовать им. Главным инструментом управления духами было заклинание — произнесение магических формул, которые заставляли духов совершать необходимые для человека действия. Таким образом заклинания могли уберечь человека от опасности и благоприятствовать ему в делах.

Постоянное проговаривание этих мистических формул до сих пор является одной из отличительных особенностей бон. Если в других религиях на первый план выступает ритуал или философское содержание вероучения, то для бон они не имеют большого значения. Исследователи объясняют эту особенность тем, что суровые условия Тибета и скудость его природных ресурсов не позволяли строить большие храмы для проведения пышных ритуалов. Климат Тибета, постоянно державший человека в напряжении, не благоприятствовал и долгим абстрактным умствованиям, поэтому именно магические формулы, доступные каждому верующему, и стали основой религии бон.

Необходимость управлять сверхчеловеческими и надприродными силами предъявляет особые требования и к подготовке жрецов бон. Человек, практикующий бон, культивирует в себе прежде всего магические способности. Он должен владеть целым арсеналом «паранормальных» возможностей. Используя язык современной эзотерики, можно сказать, что адепт бон обязан постоянно развивать ясновидение, обладать навыками набора энергии, в совершенстве владеть приемами астральной защиты и астрального нападения. Бонский жрец одновременно и маг, и некромант. Обязательные элементы его искусства — пение заклинаний, исполнение магических танцев и астральные поединки с окружающими его демонами, населяющими окружающее пространство, в особенности озера и горы, скалы и пещеры.

Считается, что способность мага к совершению манипуляций связана прежде всего с содержащейся в его организме магической силой, которая издревле отождествлялась с половой силой человека, поэтому в бон приобретают важное значение практики, связанные с половой магией.

В бон практически отсутствует вера в то, что самоограничения и аскеза приводят к просветлению или к святости. Почитание женских божеств связано с загадочными эротическими культами и даже верховный бог бон Кунтусанпо (Всеблагой) имеет свою женскую ипостась — Мать бытия Чу-чам. Эта богиня одновременно является и нежной Великой Матерью милосердия и любви, и гневной Царицей всех миров, включая Китай, Тибет и загадочные страны Шаншун и Ли.

Одно из распространенных магических заклинаний бон — «Ax-Мес» («Громовой, древний») со временем превратилось в слово «Амнъе» и стало названием бонских жрецов. Интересно, что верховный дух гор тоже носит имя Ахмес. Вполне возможно, что в исконной религии бон, существовавшей до буддийских репрессий, именно дух гор Ахмес был верховным божеством. Дело в том, что Тибет относится к сейсмически беспокойным регионам планеты, и задабривание божества гор с целью отсрочить землетрясения и минимизировать ущерб от них было насущной задачей для каждого поколения тибетцев. По их представлениям, боги живут в особом белом мире, люди — в мире красного цвета. Нижний мир — синий — принадлежит демонам воды. В центре миров растет мистическое Мировое Дерево, оно прорастает сквозь все три мира, а по стволу Мирового Дерева боги, люди и демоны могут переходить из одного мира в другой.

Служение богам легендарного основателя бон Шенраба Миво началось с некоего ритуала, происходившего в водах загадочного озера при участии богов, людей и нагов. Боги и наги одарили Шенраба многочисленными магическими способностями. Шенраб не ограничивался совершением магических ритуалов и произнесением заклинаний, но и проповедовал свое учение. Он пришел в Тибет из Шаншуна или, по другим сведениям, из Ирана. Один из самых авторитетных русских историков XX в. Лев Гумилев видит немалое сходство между бон и митраизмом, некогда распространенным в Иране, — религией, в основе которой лежало поклонение Солнцу:

«Митра — божество света, согласно “Авесте”, на медальоне из Киликии изображен в виде молодого мужчины с короной на голове и кинжалом в правой руке, который он приготовился вонзить в горло жертвенному быку. На нем набедренная повязка, напоминающая короткую юбку со складками, тело выше пояса обнажено. Корона представляет собой узкий небольшой обруч по размеру головы, увенчанный острыми зубцами. Эту корону, символ сияющего света, Митра получил от Солнца, над которым он одержал победу. Лезвие кинжала короткое и широкое, рукоятка заканчивается несколькими, одно над другим, шарообразными утолщениями. В боне аналогом Митры является божество “Белый свет”, причем его называют не просто божеством (“лха”), а божеством-жрецом (“лха-гшен”). Слово “жрец” (“гшен”) у бонцев имело вполне конкретное значение: в древнем Тибете именно это лицо вонзало кинжал в горло жертвенному животному при совершении религиозных ритуалов.

Основатель бона учитель Шенраб считается эманацией света, причем его божеством-покровителем был “Белый свет” Шенраб — не имя, а прозвище — “совершеннейший жрец”, его родовое имя было Дму (по другим источникам — Дмура) Теперь обратимся к современным тибетским изображениям Шенраба и сравним их с изображениями Митры из Малой Азии. На тибетских цветных рисунках мы видим Шенраба, сидящим на троне, на нем короткая набедренная повязка, тело выше пояса обнажено. На голове корона, точно такая же, как и у Митры, а в правой руке Шенраба — золотой кинжал с широким и коротким лезвием и с уже знакомой нам рукояткой. Кинжал Шенраба отличается от кинжала Митры только большей длиной рукоятки, которая вытянута настолько, что весь этот клинок выглядит скорее скипетром, чем орудием убийства. Изменение формы бонского кинжала объясняется, по нашему мнению, тем, что бонцы давно уже отказались под влиянием буддизма от кровавых ритуалов, которые в настоящее время уже не существуют».

Влияние буддизма на бон, конечно же, было очень велико. В современном варианте бон можно проследить сходство с буддизмом как в мифологии, так и в этике: обе религии призывают уклоняться от совершения злых поступков и творить добро. Иконография бон и буддизма очень похожа, за исключением традиции изображения свастики — лучи свастики в буддизме и бон развернуты в разные стороны (по часовой стрелке и против соответственно).

Тем не менее, есть и существенное отличие. Бон ориентировалась на ценности практического порядка, пусть даже и достигаемые оккультно-магическими средствами, и оставалась поэтому религией простых людей. В свою очередь, буддизм с его сложной философией долгое время в Тибете оставался модной заграничной «штучкой», ориентированной на узкий круг ученых, интеллигентов и эстетов-придворных, уставших от бесконечных дворцовых интриг.

По мнению некоторых ученых, буддизм появился в Тибете уже в IV–V вв. Сначала его исповедовали переселенцы из Индии. По преданию, индийские буддисты хотели обратить в свою веру тибетского царя Латотори, но население и шаманы сопротивлялись этому. Но достоверно известно лишь то, что буддизм был известен во времена правления царя Сонгцена Гампо (620–650).

Объявив буддизм официальной религией, правитель Тибета пожелал жениться на китайской принцессе. Однако император отказал ему. Тогда настойчивый Сонгцен Гампо выиграл битву с китайцами в районе озера Кукунор, и владыке Поднебесной пришлось дать согласие на выгодный для тибетцев брак. В 640 г. между Тибетом и Китаем был установлен мир. Вторая жена Сонгцена Гампо тоже исповедовала буддизм, так как была родом из Непала. Но как ни старался царь и его жены, после смерти Сонгцена Гампо буддизм в Тибете пришел в упадок.

Учение Будды вновь стало популярным в Тибете при царе Трисонге Децене. Этому правителю приходилось несладко. Когда он пришел к власти, бунтовали окраины империи, а с запада подступали арабы. И, конечно же, не давал покоя Китай. В 763 г. Трисонг Децен собрал армию в 200 тыс. воинов и направил ее на север. Тибетцы дошли до китайской столицы Чанъаня и вынудили императора бежать. В 783 г. Китай и Тибет заключили мирный договор, согласно которому за Тибетом закрепились земли в районе Кукунора.

Успешным был и набег Трисонга Децена на китайскую провинцию Сычуань. Но Трисонг Децен все же потерпел поражение от китайцев, когда двум его могущественным врагам удалось договориться между собой. Альянс против Тибета предложил китайскому императору сам знаменитый халиф Гарун аль-Рашид. Вдвоем они остановили Трисонга Децена, двинувшегося было теперь на запад, и вынудили тибетского царя вести многолетнюю изнурительную войну на два фронта.

Но несмотря на политические коллизии, Трисонг Децен уделял внимание и делам мирным. Для распространения буддизма он пригласил из Индии великих гуру Шантаракшиту и Падмасамбхаву. Они организовали перевод с санскрита священных текстов и создали буддийскую общину Тибета. В то же время буддийский гуру Падмасамбхава приложил немало усилий, чтобы сохранить учение бон. Проповедуя учение Будды, он вместе с тем изучал древние бонские трактаты и преподавал своим ученикам элементы бон как элементы буддизма.

Обладая большим влиянием при дворе, он спорил на философских диспутах с самим царем. Один из учеников Падмасамбхавы, ставший затем авторитетным буддийским ученым и мастером медитации, — Вайрочана — сам лично переводил как буддийские тексты с санскрита, так и бонские тексты с языка друша, таким образом объединяя оба этих учения.

Да и сам царь Трисонг Децен не стремился к уничтожению всех бонских практик и даже поддерживал деятельность по переводу бонских текстов на современный ему тибетский язык. Но все же Трисонг Децен опирался, в основном, на буддистов.

В Центральном Тибете при Трисонге Децене построили знаменитый монастырский университет Самье, который остается одним из важнейших центров буддизма до наших дней. В этом монастыре и произошла двухлетняя дискуссия между китайским монахом Хошаном и учителем тантрического буддизма Камалашилой, которая определила судьбу тибетской культуры. Царь Трисонг Децен принял сторону Камалашилы, и с тех пор на Тибете установился тантрический буддизм.

Однако во времена Трисонга Децена позиции буддизма в Тибете были еще достаточно слабы, и царю приходилось отстаивать свои убеждения самым решительным образом. Он даже издал указ: «Строго воспрещается презрительно смотреть на мое духовенство и указывать на него пальцами; кто на будущее время позволит себе это, у того будут выкалываемы глаза и отсекаем указательный палец».

Дело Трисонга Децена продолжил его внук Ралпачан, известный своим исключительным благочестием. Множество мастеров — строителей, художников, скульпторов — прибыли из Непала, Индии, Китая, Кашмира, чтобы украсить Тибет величественными буддийскими храмами и монастырями. Ралпачан дал монахам право управлять страной наравне с главными министрами и всячески способствовал переводам буддийских сочинений с санскрита на тибетский язык. Преуспевал Ралпачан и во внешней политике. Очередной мирный договор с Китаем, подтверждающий право тибетцев на занятую территорию, был заключен в 822 г.

И тем не менее, империя ослабла — сторонники бон были недовольны правлением Ралпачана, а правительство погрязло в интригах. В конце концов Ралпачан был убит, и власть перешла к Ландарме. Новый царь преследовал буддизм, так как опирался на приверженцев бон. Буддийские монахи и ученые бежали в дальние провинции и соседние страны.

XI в. стал знаковым как в истории буддизма, так и в истории бон. В это время чудесным образом были открыты несколько важных книг, якобы написанных потомком Тонпы Шенраба — адептом бон по имени Шенчен Луга. Правда, противники бон утверждали, что эти тексты были подделаны ее сторонниками, и поэтому, в отличие от древнейших бонских книг, не являются истинными. Вне зависимости от того, признаются ли эти новонайденные тексты истинными или нет, сама фигура Шенчена Луга очень почитаема в Тибете, поскольку именно он создал первый в Тибете бонский монастырь Юнгдрунг Линг.

В то же время позиции буддизма укрепила религиозная реформа буддийского деятеля Атиши, который прибыл в Тибет из Индии в середине XI в. Атиша стал автором ряда богословских трудов и организовал перевод с санскрита на тибетский язык многих канонических текстов, а в 1050 г. провел Собор тибетской церкви. Атиша попытался очистить буддизм от шаманских магических практик, воспринятых из бон.

К середине XIII в., когда буддизм принял основатель монгольской династии Хубилай, ламы уже были фактическими правителями Тибета. Опираясь на буддийское духовенство, Хубилай попытался собрать воедино раздробленное после смерти Ландармы Тибетское государство. Хубилай построил множество монастырей и храмов, приобрел в Индии и Тибете реликвии Будды и святых и, как и его предшественники, содействовал переводу на тибетский язык священных книг буддизма. Тексты переводились и на китайский, а ламы получили возможность проповедовать и в самом Китае. Про-буддийскую политику продолжали и его преемники. После падения в XIV в. монгольской династии Юань Тибет стал ареной борьбы за власть между отдельными влиятельными родами, опиравшимися на различные религиозные секты.

Уже в XIV в. особую силу приобрела одна из буддийских школ — Гэлуг («Добродетель»), которую основал в Тибете лама Цзонкаба (1357–1419). Гэлуг во многом опиралась на учение Атиши, и ее целью тоже было очищение веры. Цзонкаба боролся с нарушениями монашеской дисциплины, в особенности с распространенными в то время сексуальными практиками, которые Цзонкаба считал несовместимыми с высокими монашескими идеалами, о которых учил Будда. Помимо нравственности, особое внимание в традиции Гэлуг уделяется философскому образованию, и среди последователей Цзонкабы было много ученых — Чжамьянг Шедпа (1648–1721), Кунчог Чжигмэд Вангпо (1728–1791), Чжангья Ролпэй Дорчжэ (1717–1786) и другие.

Несмотря на то, что Гэлуг существует до сих пор как отдельная школа, некоторые исследователи связывают именно с реформой Цзонкабы превращение тибетского буддизма в собственно ламаизм.

Что же представляет собой ламаизм?

Тайны тибетских лам

Пожалуй, на Земле нет религии, в которой ритуалы и церемонии были бы столь пышными, как в ламаизме. Ламаистское богослужение — это настоящее театральное действо: яркие одежды, четкие телодвижения, своеобразная музыка. И. фокусы. Но для верующего все обстоит иначе.

Вот что пишет А. Дарол в книге «Тайные общества» об одном из ламаистских монастырей на Памире у границ России, Китая и Индии: «Эти чародеи обманывают людей методами цирковых иллюзионистов, например, заставляют растения вырасти на ваших глазах всего за несколько минут. Это сочетание религии и чародейства, незнание монахами внешнего мира и их таинственная способность угадывать будущее вызвали к жизни столько же россказней по поводу лам, сколько и неверия в эти сказки. Но истина гораздо более сложна. Не стоит искать в рассказах путешественников и в оккультной литературе хоть какой-то намек на объективное исследование: ничего подобного никогда не существовало. Вот факты: ламы используют как магическую власть, которой достигают путем концентрации, так и иллюзионизм, в искусстве которого им нет равных. В их сознании, отличающемся от западного, аналитического, эти две вещи естественно дополняют друг друга. Почему?

Ламаистские ритуалы включают в себя две части: для публики и для посвященных в тайный культ. В среду вечером, когда солнце заходит за скалы, возвышающиеся над долиной Ак Сока, рокот барабанов возвещает о начале церемонии, цель которой — убедиться в появлении светила на следующее утро.

Люди разных сословий сбегаются на площадку у подножия сурового монастыря, чтобы полюбоваться танцем. Мужчины и женщины в необычных одеждах и громадных жутких масках дергаются под непрестанный рокот барабана, сопровождаемый воем дудок и ударами гонга.

Начинается первая часть церемонии. Сцена освещена факелами, которые держат новички в широких одеждах; лица у них бриты, а некоторые столь юны, что бритва им не нужна. Атмосфера накаляется, так как дух, вселяющийся в лам, может появиться в любой момент. Внезапно в свете факелов появляется крохотный лама. Он быстро достает из складок одежды сначала один нож, затем другой, третий и бросает их в маленькую статую Будды, которую держит сам великий священник на ступеньках храма. Каждый нож, попав в цель, падает затем на землю. С торжествующим криком верующие гурьбой собирают ножи и передают их в толпу, чтобы все видели, что металл, словно стекло, разлетелся на куски — осталась лишь деревянная рукоять. Раздается всеобщий радостный вопль: чудо свершилось. Ловкость рук доказала могущество Будды.

Смысл этого ритуала, — говорит сопровождающий меня лама Оргун, — заключается в доказательстве того, что Будда неприкосновенен. Он может сам защитить себя, даже не прибегая к насилию.

Я спрашиваю его, не фокус ли это. Оргун мгновение колеблется, прежде чем ответить.

Все зависит от того, что вы ищете. Если это представление кажется вам подстроенным, значит, вы видите лишь его символический смысл. Если же вы верите, что чудо действительно произошло, то вера поможет совершенствованию вашей души».

Ламаистское богослужение носит название «хурал». Ежедневные богослужения, иногда совершающиеся (особенно в больших монастырях) трижды в день — это малые хуралы. Великие хуралы происходят в определенные дни. Особенно торжественные богослужения связаны с празднованием Нового года и проходят в первой половине первого месяца года.

Пышные празднества посвящены также Майтрейе, Цзонхаве и святым отшельникам.

Часто проводятся хуралы в честь докшитов — богов-охранителей.

Ламаистские богослужения сопровождаются музыкой. Тибетская музыка имеет очень древние корни. Музыкальная традиция Тибета включает темы и ритмы, сформировавшиеся в высокогорных районах Гималаев. Заметно также влияние центрально- и южноазиатской музыки.

Самые ранние образцы тибетской музыки связаны с ритуалами бон. Это декламации и танец шаманов под аккомпанемент ударных инструментов. Разнообразные вокальные жанры также существовали с древности. С распространением буддизма развитие получила вокальная музыка — песнопения на тибетском языке и на санскрите, исполняемые в низком регистре, в ограниченном голосовом диапазоне, с богатой орнаментацией напева. Любопытно, что тибетские песнопения включали имитации голосов животных, связанных с системой символов буддизма.

В традиционной тибетской музыке широко применяются струнные и духовые инструменты. Но инструментальные композиции не играют самостоятельной роли в буддийских церемониях. В сущности, они являются разделительными интермедиями между песнопениями. Ансамбль обычно состоит из 12–18 музыкантов, играющих на разных инструментах.

Важная роль в буддийских ритуалах отводится магическим танцам, исполнение которых сопровождается звуками барабана и тарелок. Этот тип танца появился еще в добуддийский период, однако к XV–XVI вв. он стал составной частью ритуально-мистической драмы чам, которая остается популярной и поныне. Есть и более светская танцевальная драма — аче-лхамо. В основе ее сюжетов лежат буддийские легенды. Аче-лхамо сопровождается речитативными декламациями и пением — хоровым и сольным.

Одна из основных форм ламаистского обряда — молитва. Ламаистское богослужение обычно начинается с так называемого исповедания веры, во время которого человек выражает свое «преклонение» перед «четырьмя святынями» — Буддой, дхармой^[57], общиной и духовным руководителем. Иногда исповедание веры сопровождается подробным перечислением догматов, составляющих вероучение буддизма.

Затем следуют хвалы различным божествам. Ламаистский пантеон очень широк: помимо Бога-Творца Брахмана, туда входят Будды и бодхисатвы, шакти, демоны, местные тибетские божества и обожествленные религиозные деятели. Лама просит об изгнании или обуздании злых демонов и дарование вечной жизни. Умилостивив богов или доброжелательных демонов жертвоприношением (например, горсткой риса, смоченного святой водой), лама, выступая от имени божества, обращается к злым демонам: «Слушайте моего приказания и уходите каждый в свое убежище, или горе вам!» После чего все молящиеся восклицают: «Боги осилили, демоны удалились!»

Молитва о даровании жизни сопровождается жертвоприношением и звучит примерно так: «Да будет жизнь постоянна, как адамант, победоносна, как знамя царя, да будет она тверда и сильна, как орел, и длится вечно. Да буду я благословен даром жизни вечной, и да исполнятся желанья мои.»

Ламаистский ритуал содержит также множество молитв-заклинаний, которые или произносятся на санскрите, непонятном молящимся, или представляют собой набор слов и фраз, произношение которых на первый взгляд бессмысленно. Смысл таких молитв, называемых на санскрите дхарани (в Китае их также называют «толони»), заключен в самом их звучании. Они состоят из последовательности «истинных слов» — мантр. Считается, что, с одной стороны, дхарани могут привести к просветлению, с другой — имеют и практический смысл: избавляют от болезней, укусов змей, ветра и дождя и т. д.

Самая популярная заклинательная формула-мантра — «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ». Слово «мантра» на санскрите означает «рассуждение», «изречение». Их особенность состоит в том, что они требуют точного воспроизведения звуков. Неточное в фонетическом отношении исполнение мантр, как полагают буддисты, не имеет силы или даже может причинить вред. В мантре значимыми являются не только отдельные слова, а даже сами звуки, из которых они состоят, обладают сакральным смыслом.

Нынешний Далай-лама Тензин Гьяцо поясняет, что эта мантра олицетворяет собой чистоту тела, речей и разума Будды. Слово МАНИ («жемчужина») соотносится с альтруистическим стремлением к просветлению, состраданием и любовью. Слово ПАДМЕ («цветок лотоса») соотносится с мудростью, а слово ХУМ олицетворяет неделимость практики и мудрости.

Что касается слова ОМ^[58], то оно само по себе является величайшей мантрой^[59]. Знаменитый русский востоковед Л. С. Васильев в книге «История религий Востока» называет его «волшебным словом всех индийских религий». Он пишет: «Слово это ничего не значит и ничего самостоятельно не выражает. И в то же время оно значит все, имеет поистине волшебную силу. ОМ — это Брахман, ОМ — это все (Тайттирия упанишада, 8,1). АУМ — это прошедшее, настоящее и будущее, это Атман и Брахман, причем каждая из трех букв трехчленного варианта прочтения слога имеет особый смысл, соотносясь соответственно с состоянием бодрствования, легкого и глубокого сна (Мандукья упанишада). Произнося ОМ, брахман говорит: “Да достигну я Брахмана” и достигает его (Тайттирия упанишада, 8,1)».

  

Тензин Гьяцо, XIV Далай-лама

Существует множество толкований общего смысла мантры ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ. Рам Дасса в книге «Это только танец» приводит одно из них: «Один из способов понимания этой мантры такой: ОМ означает Брахму, находящегося за пределами всего, непроявленного. МАНИ — драгоценный камень или кристалл, ПАДМЕ — лотос, ХУМ — сердце. Таким образом, вот один из уровней понимания мантры: “Вся Вселенная подобна драгоценному камню или кристаллу, расположенному в центре моего сердца или в сердцевине лотоса, который есть я; он проявлен, он светится в моем сердце”. Это один из способов интерпретации мантры. Вы начинаете произносить ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ и думаете: “Бог в непроявленной форме подобен сокровищу в сердцевине лотоса, проявленного в моем сердце”. Вы делаете это и чувствуете мантру в сердце, это один способ. Это самый нижний уровень понимания мантры и работы с ней. Это не что иное, как замена одних мыслей в голове на другие».

Этнограф Н. Л. Жуковская замечает, что термины «мани» и «падме» имеют и некий скрытый смысл. Они выступают в качестве символов мужского и женского начал. «Согласно этой довольно обоснованной версии, — пишет Л. С. Васильев, — смысл упомянутой молитвы-мантры заключается в словесной имитации тех восходящих к раннему тантризму магико-сексуальных акций, которые призваны были резко увеличить энергетический потенциал верующего и тем приблизить его к желанной цели».

Чем чаще верующий произносит эту мантру, тем лучше. В идеале ее надо произносить постоянно, как только предоставляется возможность, — несколько сотен раз в день.

Для того чтобы верующий почаще обращался к словам мантр и дхарани, в ламаизме существует специальное механическое приспособление. Это молитвенный барабан — деревянный или металлический цилиндр, на стенках которого вырезаны слова магических формул. Этот барабан наполняется сотнями тысяч бумажек, на которых записаны тексты заклинаний и молитв. За небольшую плату, а то и вовсе бесплатно, верующий может дернуть за веревку, и цилиндр начинает вращаться. Каждый оборот цилиндра означает, что человек один раз «прочитал» все священные тексты, которые вложены в барабан. Английский автор XIX в. Джилл писал: «Целый день не только ламы, но и народ шепчет всеобщую молитву и вертит цилиндр в направлении часовой стрелки. При входе в каждый тибетский дом стоит один или несколько больших цилиндров; член семьи или гость, проходя мимо, не преминет покрутить его за процветание этого дома. Почти на каждой речке видишь маленькое строение, которое можно принять за водяную мельницу; но на деле оказывается, что там находится цилиндр, приводимый в движение течением реки и воссылающий благочестивые молитвы к небу. Иногда огромные сараи наполнены такими ярко раскрашенными цилиндрами. Вообще в Тибете на каждом перекрестке и на каждом шагу это изречение в той или иной форме обращает на себя внимание путника».

Той же цели служат флаги и полотнища с написанными на них сакральными формулами. Молитвы и религиозные изречения также начертаны на стенах. Если верующий прошел вдоль такой стены, происходит чудо — считается, что он прочитал все, что на ней написано. Этот метод позволяет уравнять грамотных и неграмотных — каждый может «читать» священные книги.

А чтобы вознести специальные молитвы, необходимые в том или ином случае, миряне обращаются к ламам, которые и молятся за них. Все значимые события в жизни мирянина — рождение детей, свадьба, похороны, болезнь — сопровождаются специальными обрядами. Зачастую лама выступает в качестве астролога — он изучает расположение звезд, дает указания, как верующий должен поступить, и решает, какие именно обряды надо совершить, чтобы улучшить положение дел.

Миряне могут молиться и дома. В каждом тибетском жилище есть домашний алтарь — своего рода шкафчик, заполненный статуэтками и другими изображениями божеств и демонов. На особой полочке стоят чашки, предназначенные для жертвоприношений, наполненные вином, маслом и кумысом, курильница или свечи для курения, цветы.

Ламаисты веруют, что уберечься от жизненных невзгод могут помочь талисманы — бу. Это кусочки бумаги или ткани, на которые нанесены тексты молитв и заклинаний. Еще более действенными считаются гу — маленькие статуэтки Будды или части одежды «живого бога». Гу носят на шее в деревянном или серебряном футлярчике, украшенном чеканкой.

Хранит жизнь тибетцев и традиционная медицина. Ее древнейшие истоки следует искать в религии бон. По преданию, еще основатель бон Шенраб Миво использовал в своей практике некоторые методы избавления от недугов — диету и лечение примитивными лекарствами.

Однако главный труд по тибетской медицине «Чжуд Ши» многие исследователи считают переводом с санскрита древнего сочинения, которое не сохранилось до наших дней. Ее авторство (или перевод) приписывается человеку по имени Юток Йонтен Гонпо.

Классический период традиционной тибетской медицины начинается с XVII в., когда при пятом Далай-ламе была основана медицинская школа Чакпори. Регент Далай-ламы Сангье Гьацо переписал «Чжуд Ши» и создал знаменитый комментарий к нему, названный «Голубым бериллом». Он также приказал проиллюстрировать трактат. Для этого было написано 79 картин.

В 1916 г. тринадцатый Далай-лама основал в Лхасе второй учебный центр медицины и астрологии — Менцикханг.

Четырнадцатый Далай-лама Тензин Гьяцо поощряет дальнейшее развитие тибетской медицины и готов к сотрудничеству с западными учеными. В ноябре 1998 г. в Вашингтоне состоялся Первый международный конгресс тибетской медицины, на котором Далай-лама приветствовал воздвигнутый мост между Востоком и Западом: «Наша тысячелетняя медицина сегодня может внести весомый вклад, стремясь к здоровью физическому и духовному, но для этого нужно выяснить причину эффективности наших лекарств. Поэтому нам необходимы строгие научные исследования, которые помогли бы критически оценить наши рецептуры из лекарственных трав».

Распространению тибетской медицины способствовали ламы-миссионеры. В начале XVIII в. они обосновались в Бурятии, где местное население в большинстве своем исповедовало буддизм. При буддийских храмах открылись школы, где из самых способных мальчиков готовили лам-врачевателей.

Одним из таких бурятских лам был легендарный Цультим Бадмаев. В 1853 г. он был приглашен русскими властями в Читу, чтобы погасить эпидемию тифа. Цультим Бадмаев — опытный целитель — добился больших успехов, о чем стало известно царю. В 1857 г. Бадмаев был приглашен в Петербург, где он принял православие и был наречен Александром Александровичем, в честь крестного отца — императора России. Специальным указом императора Александра III Бадмаеву было дозволено лечить больных в военном госпитале под наблюдением русских врачей. Младший брат Бадмаева — Жамцаран стал еще одним императорским крестником. Его нарекли Петром Александровичем. Петр Бадмаев окончил в 1876 г. Петербургский университет и прекрасно владел как тибетской, так и европейской медициной. Он успешно практиковал и в 1898–1902 гг. опубликовал ряд трудов по тибетской медицине.

Древние медики Индии и Тибета считали, что в основе человеческого организма лежат три главных первоэлемента, определяющие все функции организма: Ветер — вата, Желчь — питта и Флегма — капха. Для здоровья необходима гармония этих первоначал. Но она присутствует у очень малого числа людей.

  

Портрет доктора П. А. Бадмаева. Худ. М. Жуковский

Обычно один из элементов преобладает над другими, и если человек ведет неправильный образ жизни — не заботится о режиме и питании или же попадает в неблагоприятные жизненные ситуации, доминирование этого первоэлемента может усилиться и привести к заболеванию. Поэтому суть лечения сводилась к восстановлению равновесия между первоэлементами.

Современному скептику такие воззрения могут показаться, в лучшем случае, метафорой. Однако некоторые методы лечения (например, иглоукалывание) и лекарственные растения (термопсис, солодка и др.) из арсенала тибетской медицины успешно используются в наши дни.

Заботясь о здоровье, тибетцы, тем не менее, парадоксальным образом не боятся смерти. Что же помогает тибетцам преодолеть страх?

Самая известная за пределами Тибета сакральная книга ламаизма — «Бардо Тхедол», она же «Книга мертвых». В ней мы видим представления тибетцев о судьбах усопших в загробном мире. Это своеобразный путеводитель по Бардо, царству мертвых, где его душа будет пребывать сорок девять дней до нового рождения. На самом же деле сорок девять дней — это символическое число, не имеющее ничего общего с земным календарем. «Бардо Тхедол» состоит из трех частей. Первая из них называется «Чикай Бардо». Она посвящена процессу умирания и психологическому состоянию, которое в это время испытывает человек. Вторая часть — «Хониид Бардо» — описывает состояние души непосредственно после смерти: человек видит нечто, подобное сновидениям, так называемые «кармические иллюзии». Третья часть «Книги мертвых» — «Сидпа Бардо» — повествует о том, как душа воспринимает приближение нового рождения.

Когда человек умирает, лама должен обеспечить душе умершего наилучшие условия выхода из тела. Необходимо, чтобы она вышла через макушку. Для этого лама-астролог определяет, какие в данном случае надо соблюсти условия. Важно, сколько надо провести хуралов и в каком порядке они должны следовать, каким образом выносить тело, кто из лам и близких покойника должен участвовать в обряде погребения.

Провожая усопшего в последний путь, лама читает «Бардо Тхедол» — он дает покойному указания, как вести себя в мире ином, чтобы помочь душе освободиться от колеса сансары. Но парадокс состоит в том, что в Тибете подготовка к пребыванию в Бардо начинается с детства. Каждый житель Тибета имеет представление о природе видений, которые его там ожидают. «Книга мертвых» настаивает на первичности души и духовности — ведь то, что может показаться неважным в мире суетном, может спасти в царстве мертвых. (Само понятие Бардо в европейском варианте скорее соответствует Чистилищу Данте.) Достойно пройдя в нем свой путь, человек получает освобождение. Это возможно именно там, так как именно в Бардо человеку открывается свет истинного знания.

«Бардо Тхедол» призывает не бояться смерти: все страхи, связанные с потусторонним, существуют только в человеческом сознании, и все испытания в течение этих сорока девяти дней пребывания в Бардо — не более чем порождение его психики. Он сам «наказывает» себя, чтобы в конце концов очиститься. Так что бояться не стоит — ведь рано или поздно душа либо сольется с истинным Светом, либо вернется в грешный и жестокий, но привычный мир.

В загробном мире душа получает помощников, говорит «Бардо Тхедол», кто это будет, зависит от того, во что человек верил при жизни. Так, буддисту поможет Будда, а вот неверующему человеку — никто. Ламы терпимы к людям любой веры, главное, чтобы она была.

Если человек поинтересуется у ламы, кем же ему суждено стать в следующем перерождении, тот ответит, что он будет наделен теми качествами, на которых остановил свой взор в момент смерти. Если человек думал о Свете и Всеблагом Будде, у него есть шанс. Если же мысли его были грязными, он переродится даже не на Земле, а в мире голодных духов, всю жизнь терзаемых страстями. Поскольку никому не суждено знать, когда он умрет, надо постоянно контролировать свои мысли. Лишь познавший, что «всякое существование есть лишь страдание», и потому искренне желающий вернуться к своей истинной природе человек может вырваться из круга иллюзорного, но тягостного существования и слиться с изначальным Светом, породившим весь мир.

Молва приписывает мудрым тибетским ламам сверхъестественные возможности. Многочисленные путешественники рассказывают о том, как собственными глазами видели летающих лам. Что же это? Подделки, инсинуации? Фокусы, рассчитанные на доверчивых любителей экзотики?

Левитация интересовала людей с древних времен. Умение парить в воздухе приписывалось Будде, так же, как и его наставнику магу Саммату. Якобы обладал этими способностями и основоположник шаолиньского кун-фу Бодхидхарма.

Древние учителя использовали искусство левитации, поскольку парящее положение больше подходило для исполнения религиозных обрядов. Монахи Индии и Тибета, где левитация, по слухам, практикуется и в наши дни, якобы поднимались в воздух на высоту около 90 см от земли.

Европейская история тоже хранит описания подобных чудес. Так, по свидетельству 230 католических священников, умением летать обладала святая Тереза. Автобиография этой монахини-кармелитки, датированная 1565 г., содержит следующий фрагмент: «Вознесение приходит, как удар — неожиданный и резкий, — пишет она, — и, прежде чем ты можешь собраться с мыслями или прийти в себя, тебе кажется, будто облако уносит тебя в небеса или могучий орел на своих крыльях… Я вполне осознавала себя, чтобы видеть, что нахожусь в воздухе… Должна сказать, что, когда вознесение оканчивалось, я ощущала необыкновенную легкость во всем теле, словно я совсем невесомая».

Еще один знаменитый левитант — святой Иосиф Купертинский (Иосиф Деза), живший в XVII в. Этот монах-францисканец с детства отличался необычайной набожностью и практиковал самоистязание, доводя себя до религиозного экстаза. Вступив в орден, он, по легенде, в экстатических состояниях стал подниматься в воздух. Даже папе Урбану VIII довелось наблюдать полет неистового францисканца — увидев наместника святого Петра на земле, Иосиф Купертинский так разволновался, что парил над землей, пока глава ордена францисканцев не привел его в чувство.

Святые, обладающие подобным даром, были известны и в России. Это Серафим Саровский и архиепископ Новгорода и Пскова Иоанн. А москвичи времен Ивана Грозного утверждали, что неведомая сила при всем народе переносила через Москву-реку Василия Блаженного.

Что же по этому поводу говорит наука?

Доктор биологических наук Александр Дубров объясняет левитацию воздействием биогравитационного поля, которое создается особой психической энергией, излучаемой мозгом человека. Такое биогравитационное поле, по мнению Дуброва, рождается благодаря сознательным усилиям левитанта. В силу этого он способен управлять полем и изменять направление полета.

Есть и другие мнения. Так, с точки зрения кандидата физико-математических наук Владимира Засенко (Институт теоретической физики им. H. Н. Боголюбова НАН Украины), левитации не существует. «До сих пор еще никому научно не удалось доказать существование левитации, — говорит он. — Уверен, что большинство ученых поддержат меня в том, что никакой левитации на самом деле нет. И все эти так называемые полеты — фокусы. Многие такие “фокусники-копперфильды” просто спекулируют нашим сознанием».

А вот заявления Андрея Сафронова, президента украинской Федерации йоги: «Заверения американца Махариши Йоги о том, что левитировать может каждый из нас, — абсолютная чушь. На самом деле секрет таких “полетов” йогов кроется в очень сильно развитых мышцах ягодиц, на которых даже можно искусно подпрыгивать в позе лотоса, создавая видимость отрываемости от земли. А летать не может никто! И по поводу хождений Иисуса по воде тоже есть большие сомнения. Текст Библии при переводе с древних языков претерпел множество изменений, и есть сведения, что словосочетание “Иисус ходил по воде” в изначальном варианте имело значение ходил “около, возле воды”».

Зато представитель церкви — протоиерей Петр Ландвитович — считает способность летать исключением, но отнюдь не отрицает само явление левитации: «Возможность парить над землей есть не что иное, как дар Божий. Он дается свыше и лишь избранным людям. Таким образом Господь показывает свое всемогущество. Сам по себе никто из нас не может преодолеть земное притяжение. Земля “держит” нас. С земли мы вышли, в землю и уйдем».

Но левитацией чудеса тибетских лам не заканчиваются, они владеют еще одним загадочным искусством — могут становиться невидимыми. Парадоксальное объяснение этому чуду дает английская путешественница Александра Давид Неэль:

«Тибетские оккультисты объясняют эту способность прекращением умственной деятельности. Из того, что мне удалось понять, посвященные в тайны духовной тренировки рассматривают это явление иначе, чем профаны. Если им верить, дело идет вовсе не о том, чтобы быть невидимым, хотя обыватели и представляют это чудо именно так. В действительности тут требуется умение, приближаясь, не возбуждать в живых существах никаких эмоций. Тогда можно пройти незамеченным или же, на первых стадиях овладения техникой процесса, привлечь к себе минимум внимания. Вы не должны вызывать у видевших вас размышления и не должны оставлять в их памяти никаких впечатлений. Полученные мной по этому поводу разъяснения можно приблизительно передать следующим образом: когда кто-нибудь подходит, поднимая при этом шум, сильно жестикулируя и натыкаясь на людей и предметы, он вызывает у многочисленных видящих его людей самые разнообразные эмоции. В носителях этих эмоций пробуждается внимание, оно направляется на того, кто это внимание активизировал. Если же, наоборот, приближаться молча и бесшумно, то вызываемые в окружающих немногочисленные впечатления неинтенсивны. Вы не привлекаете внимания, и в результате вас почти не замечают. Все же и в состоянии неподвижности и безмолвия работа сознания продолжается, порождая энергию. Эта энергия, распространяясь вокруг порождающего ее субъекта, воспринимается приходящими в контакт с ней индивидами различным образом. Если же удастся заглушить в себе деятельность сознания, ощущений вокруг не возникает — и вас никто не видит. Эта теория показалась мне слишком легковесной, и я позволила себе возразить: как бы там ни было, но материальное тело видишь непроизвольно. Мне ответили, что мы беспрестанно видим множество предметов. Но, несмотря на то, что все они находятся в поле нашего зрения, мы “замечаем” очень немногие из них. Остальные не производят на нас никакого впечатления. Зрительный контакт не сопровождается никаким “познанием”. Мы ничего не помним об этом контакте. В действительности эти предметы оказались для нас невидимыми».

Конечно, не все ламы одинаково совершенны. Само традиционное для западного человека представление о том, что каждый тибетский монах является ламой, ошибочно. В Тибете так обращаются к монаху или монахине для того, чтобы подчеркнуть их уровень духовного совершенства и мастерства. Слово «лама» также является составной частью титула в религиозной иерархии.

Глава тибетской церкви — Далай-лама считается земным воплощением высокопочитаемого бодхисатвы Авалокитешвары. Когда Далай-лама умирал, специальная комиссия из высшего духовенства искала преемника. Им становился младенец, родившийся на протяжении года после смерти старого Далай-ламы. Задачей высших иерархов было определить того, в ком теперь воплотилась божественная сущность бодхисатвы Авалокитешвары. Младенец воспитывался в монастыре, а функции Далай-ламы до достижения ребенком совершеннолетия выполнял регент.

Идея сосредоточить духовную и светскую власть в руках двух верховных руководителей — Далай-ламы и Панчен-ламы, по преданию, принадлежит все тому же основателю школы Гэлуг Цзонкабе. Согласно легенде, Цзонкаба перед смертью назначил двух своих учеников руководителями ламаистской церкви. Он же поручил им в дальнейшем постоянно возрождаться в новых воплощениях.

Первыми носителями этих титулов действительно считаются ученики Цзонкабы Гэндюндруб (1391–1474) и Кхедруб Дже Гелек Пэлзанг (1385–1438). Но на самом деле оба они получили свой статус посмертно. Институты Далай- и Панченлам возникли соответственно в XVI и XVII веках.

Далай-ламы получили реальную власть после того, как в 1642 г. пятому Далай-ламе — в то время главе школы Гэлуг — удалось справиться со своим главным политическим соперником, царем области Цанг. После этого школа Гэлуг господствовала в Тибете, который вновь стал единым государством, а Далай-ламы имели статус духовных и светских правителей. Панчен-ламы занимали в правительственной иерархии второе место.

Даже в конце XVIII в., когда Тибет опять оказался под властью Китая, Далай-ламы не утратили власть полностью. Однако цинский двор направлял в Лхасу своих чиновников (амбаней), которые контролировали тибетское правительство. Китайские императоры научились использовать в своих интересах соперничество между двумя верховными представителями ламаизма.

На противоречиях между Далай- и Панчен-ламами играли и англичане. (Тибет входил в сферу интересов Великобритании со второй половины XIX в.) В 1904 г. английские войска вступили в Лхасу. Тибетские власти вынуждены были подписать договор, согласно которому Великобритания получала значительные привилегии в Тибете. Но англичанам мешали русские, тоже притязавшие на Тибет. Поэтому в 1907 г. было подписано соглашение, согласно которому обе стороны обязывались соблюдать территориальную целостность Тибета и не вмешиваться в его внутреннее управление.

Во время буржуазной революции в Китае (1911–1913) из Тибета были изгнаны цинские войска и чиновники. Формально Тибет оставался китайским, но на практике был независимым.

В 1930-х гг. Тибетом заинтересовались Германия и США. Перед Второй мировой войной Тибет три раза посещает немецкий натуралист Эрнст Шеффер, сотрудник загадочного института Аненербе^[60].

Тибетские авантюры Третьего рейха

Как известно, секретные организации Третьего рейха пытались поставить себе на службу оккультные практики. Конечно же, интересовал их и Тибет — немцы пытались приобщиться к тайным знаниям еще одного «народа свастики».

Результаты германских исследований в Тибете засекречены до сих пор, но кое-какие сведения все же просочились в печать. Тибетский проект германских мистиков начался в 1922 г. по инициативе Карла Хаусхофера. Воспользовавшись приездом нескольких тибетских лам в Германию, он попытался перенять у них знания. Хаусхофер считал честью для себя носить титул «ученик Восточных мистерий» и утверждал, что только Тибет сможет даровать новому германскому рейху мистическую силу.

Вскоре Хаусхофер создал Тибетское общество в Берлине. Где-то около 1926 г. с тибетской культурой и мифологией познакомился Адольф Шикльгрубер, более известный, как Гитлер. Гитлера захватила история этой страны, но особенно поразила воображение основателя нацизма таинственная Шамбала, о которой французский мистик Рене Гийон писал: «После падения Атлантиды Великие Учителя (Махатмы) предыдущей цивилизации, хозяева Знания, дети Космического Разума, переселились в огромную систему пещер. Там они разделились на две “ветви”: правой и левой веры. Первая “ветка” — это “Агартхи” (“Сокрытый центр добра”), она занимается созерцанием, не вмешиваясь в человеческие дела. Вторая “ветка” — Шамбала (“Сокрытый центр могущества”), она управляет стихиями и людскими толпами. Маги и воители, главы народов Земли могут, принеся жертвы, заключить договор с Шамбалой». Конечно, войти в союз с космическими силами — предел мечтаний любого властителя.

Итак, установить контакт с загадочной Шамбалой пытался сначала Хаусхофер, а позже этим занялся Эрнст Шеффер. Потомственный любитель ориенталистики, Эрнст Шеффер родился в 1910 г. в семье коллекционера, собирателя японского оружия и китайского фарфора. Сердце младшего Шеффера, выросшего в окружении самурайских мечей и чашек, расписанных драконами, навсегда принадлежало Востоку. Закончив гимназию, Эрнст отправился в университет, чтобы изучать, казалось бы, совсем другой предмет — зоологию, но в 1931 г. он уже был в Тибете. Формально Шеффер — член экспедиции Долана — отправился в Тибет как зоолог.

  

Эрнст Шеффер — немецкий востоковед, член нацистской партии, организатор нескольких экспедиций в Тибет

Юноша ничем не выдавал своих интересов. Никто в коллективе не знал, что он востоковед, член НСДПА и лично знаком с Генрихом Гиммлером. Тайный патрон Шеффера, рейхсфюрер СС, по слухам, дал зоологу поручение отыскать таинственную Шамбалу.

Поход начался в Мьянме и едва не закончился в Китае, охваченном гражданской войной. Многие члены экспедиции, в том числе сам Долан, погибли. Шеффер возглавил оставшихся и упорно продвигался вперед. Экспедиция побывала в районах, которые до этого никогда не посещали европейцы. А вскоре после возвращения в Германию Шеффер опубликовал книгу «Горы, Будды и медведи», где рассказывал о немыслимых подвигах экспедиции, которая преодолевала горные хребты, пробиралась узкими ущельями, переправлялась через бурные реки. Путешественники побывали у истоков Хуанхэ и Янцзы, попутно ликвидировав «белые пятна» на карте Тибета. Горцы из заоблачных селений периодически нападали на белых пришельцев, но уходили не солоно хлебавши. В целом экспедиция была успешной: удалось собрать редкостные гербарии из растений, которых не осталось больше нигде в живой природе, и поймать медведя-панду, малоизвестного европейским зоологам. Результаты же тайной миссии молодого ученого остаются загадкой до сих пор. Известно лишь, что Гиммлер остался им доволен. При создании в 1933 г. института Аненербе Шеффера пригласили туда ведущим научным сотрудником.

Новую экспедицию в Тибет Шеффер организовал в 1935 г. Поскольку исследования финансировала Филадельфийская академия естественных наук, половина участников экспедиции были американцами. Однако вскоре после пересечения границы Тибета Шеффер спровоцировал конфликт между американской и немецкой группами, чтобы избавиться от лишних глаз. Раздосадованные американцы повернули назад, а немцы, руководствуясь указаниями Шеффера, дошли до истоков Янцзы и Меконга. Вполне возможно, что экспедиция побывала и в Лхасе.

Результаты второго похода в горы Тибета оказались не менее впечатляющими. Исследователи открыли много новых, ранее не известных науке видов животных и растений. Среди них карликовый голубь, антилопа оранго, множество редких птиц. В 1937 г., основываясь на материалах экспедиций, Шеффер опубликовал монографию и защитил диссертацию. После приобретения известности в научных кругах рейха ему поручили возглавить Тибетский отдел института Аненербе. Отделу было чем заняться, ведь в результате экспедиций в распоряжение СС попали тысячи древних тибетских рукописей — весомая часть огромного оккультного наследия Востока.

10 сентября 1938 г. рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер встретился с руководством Тибетского отдела института Аненербе. На этом совещании, проходившем в кабинете главы СС, были утверждены сроки, цели и задачи новой экспедиции. Официально это была еще одна экспедиция натуралистов для изучения флоры и фауны Тибета. Но в экспедицию вошли сотрудники специальных служб рейха, специалисты по радиосвязи и, конечно, ученые востоковеды, связанные с СС и Аненербе. Неофициальное задание на сей раз не афишировали, но и не скрывали. Немцы хотели установить более тесный контакт между «двумя культурами свастики» — нацистской и тибетской. Для этого в резиденции Далай-ламы в Лхасе предполагалось разместить постоянно функционирующую радиостанцию. Обслуживать эту установку должны были шифровальщики, инженеры и высококлассные радисты.

Возможно, и их деятельность должна была служить лишь прикрытием: на самом деле Германии нужно было улучшить качество радиосвязи со своим дальневосточным союзником — Японией. Для этого на одной из горных вершин Тибета, в зоне сильных ветров, нужно было установить специально разработанный в секретных лабораториях СС автоматический ретранслятор и ветрогенератор с вертикальной турбиной. Место установки и сам ретранслятор должны были заминировать, техников ликвидировать, а подходы к ретранслятору уничтожить. Прямых доказательств существования этого прибора до сих пор нет, но якобы существуют некие документы английской разведки за 1942 г., где упоминается об отправке в Тибет специальной группы для уничтожения действующего там немецкого передатчика дальней связи. Документы содержат показания уцелевшего участника этого рейда, согласно которым по прибытии в район горы Канченджанги англичане наткнулись на остатки временных построек какой-то немецкой экспедиции. В некоторых постройках находились личные вещи, а в одной остатки завтрака. Все выглядело так, будто лагерь был оставлен в спешке совсем недавно. На северо-восток, к отвесному склону горы, шла обустроенная тропинка, упиравшаяся в отвесный утес, с возможным тайным входом в подземную полость. Британская группа не сумела обезвредить немецкие мины, которые, взорвавшись, вызвали обвал горных пород в долину и засыпали миллионами тонн грунта это таинственное место. Погибли практически все члены группы, почему уцелел сам рассказчик, осталось загадкой.

  

Свастика в тибетской столице Лхаса

После установки ретранслятора (если он в самом деле существовал) экспедиция Шеффера посетила столицу Тибета Лхасу. Регент Тибета Квотухту через Шеффера передал личное послание Гитлеру, в котором писал: «Глубокоуважаемый господин (король) Гитлер, правитель Германии, господствующий над обширными странами! Да пребудут с Вами здоровье, радость покоя и добродетель! Сейчас Вы трудитесь над созданием обширного государства на расовой основе. Поэтому прибывший ныне руководитель немецкой Тибетской экспедиции сахиб Шеффер не имел ни малейших трудностей ни в пути по Тибету, ни в осуществлении своей цели установления личных дружественных отношений, более того, мы надеемся на дальнейшее расширение дружественных отношений между нашими правительствами. Примите, Ваша Светлость, господин (король) Гитлер, наши заверения в дальнейшей дружбе в соответствии со словами, сказанными Вашей стороной. Это Я подтверждаю Вам! Написано 18 числа первого тибетского месяца года Земляного Зайца (1939 год)».

Вскоре после письма регента Гитлеру была установлена радиосвязь между Лхасой и Берлином. Регент Тибета Квотухту вручил Шефферу подарки, которые тот должен был передать фюреру германской нации: серебряную чашку с крышечкой, инкрустированную драгоценными камнями; шелковый платок и собаку особой тибетской породы.

Шеффер пользовался гостеприимством регента. Отчет Шеффера выдает глубину его восторга перед увиденным в столице Тибета: «Монахи в алых праздничных одеяниях в унисон произносили праздничные тексты. Нарочито низкие, рокочущие голоса сливались в невыразимое журчание, исходившее, как казалось, из обнаженного чрева Майтрейи — грядущего Будды. Это была самая грандиозная статуя на высоком, расписанном красным лаком алтаре. Симфонии красок и запахов вторил великолепно отлаженный оркестр. Глухо бухал барабан, свистели флейты, выточенные из человеческих костей, мартовской капелью рассыпался звон тарелок и золотых колокольчиков. Майтрейя, которого здесь называют Чампой, был изображен в виде добродушного бритоголового толстяка. Ему еще не пришло время новым воплощением Будды сойти с небес на грешную землю, и он с грустной улыбкой взирал на происходящее сквозь благовонный дым, сжимая в руке дорожный узелок. Придет срок, и с победным громом расколется скрывающая его гора, и он уже в облике принца пойдет по тибетским тропам, возвещая наступление эры счастья и справедливости».

Исследовав ритуалы буддийских монахов, Шеффер нашел в них много общего с ритуалами арийцев, что было вполне в духе нацистской «науки». И, конечно, не обошлось без поисков Шамбалы. Использовав средневековые карты и основываясь на сочинениях Блаватской, Рерихов и других путешественников, которые интересовались оккультными тайнами Востока, немецкий востоковед, профессор Альберт Грюнведель сделал вывод о существовании доступного людям прохода в Шамбалу возле горы Канченджанги. По слухам, экспедиция Шеффера побывала и там. И якобы не совсем безуспешно: вход в Шамбалу немцы не нашли, зато записали несколько таинственных радиопередач на непонятном языке, которые велись в практически неиспользуемом тогда ультракоротковолновом диапазоне. Однако, поскольку магнитофонные пленки, содержащие эти записи, не то исчезли, не то засекречены, сделать какие-либо выводы невозможно.

Большая часть членов тибетской экспедиции Германии вернулась в рейх летом 1939 г. В Мюнхене Шеффера чествовали как героя, в торжественной встрече принял участие сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Буквально на второй день по прибытии на родину немецкое руководство поставило вопрос об отправке целого отряда солдат и ученых в погонах с грузом военного снаряжения и научных приборов в Тибет. Только начало войны помешало этим планам установления контроля над сердцем Азии.

В 1941 г. Шефферу довелось участвовать в еще одном таинственном проекте под названием «Лапландия». На сей раз действие происходило не в Тибете, а в Финляндии. По слухам, немцы заинтересовались поисками Арктиды-Гипербореи, мифологической прародины европейцев. Подробности проекта «Лапландия» неизвестны и сегодня, поскольку не сохранилось никаких документов, свидетельствующих об истинных целях немцев.

А в 1943 г. Шеффер снова начал работать по тибетской тематике. Геббельс, который затеял пропагандистскую кампанию «Таинственный и дружественный Тибет», нуждался в его знаниях. Вскоре после окончания кампании Шеффер исчез. Снова был направлен в Тибет для восстановления связи с таинственными силами, дремлющими под Гималаями? Или это было нечто иное? Возвращаться в Германию после мая 1945 г. Шефферу было нельзя, тем более что им заинтересовались спецслужбы стран-победительниц. Эти же спецслужбы интересовались и тибетцами, немалое число которых состояло на службе рейха.

Еще до прихода Гитлера к власти в Германии проживало множество тибетцев — религиозных и светских деятелей. В некоторых крупных городах они образовывали целые общины, особенно много их проживало в Мюнхене и Берлине. Загадочное тибетское общество «Зеленых монахов» поддерживало контакты с обществом «Туле»^[61]. В Берлине жил тибетский лама, известный тем, что носил зеленые перчатки в знак принадлежности к «зеленым монахам». Этот человек якобы несколько раз давал точный прогноз результатов выборов в немецкий парламент, предвидя роль Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДПА). Гитлер, интересовавшийся оккультизмом, благоволил к тибетцам, и многие из них вращались «при дворе» фюрера. Однако во время штурма столицы рейха советскими войсками тибетцы из окружения Гитлера погибли. В плен они не сдавались, предпочитая пасть в бою или покончить жизнь самоубийством. Все свои тайны восточные приверженцы Гитлера унесли с собой.

Несмотря на успехи немецкой дипломатии, Тибет в годы Второй мировой войны занимал позицию нейтралитета. При этом Тибету удавалось сохранять фактическую независимость от Китая, входившего в антигитлеровскую коалицию. Однако формально независимость была провозглашена лишь в ноябре 1949 г.

В январе 1950 г. правительство КНР сделало заявление, в котором охарактеризовало действия тибетских властей как сепаратистские. В Тибет вошли китайские войска, и 23 мая 1951 г. под давлением военных ламы подписали «Соглашение о мирном освобождении Тибета из 17 пунктов», в котором подтверждались китайские права на Тибет.

Вопрос о создании Тибетского автономного района решался до 1965 г. За это время правительство Тибета успело эмигрировать в Индию. С 1959 г. Далай-лама живет за границей, оставаясь духовным лидером тибетцев. Правительство в изгнании недовольно как присутствием в Тибете китайских войск, так и массовым переселением на его территорию этнических китайцев. Тибетская сторона утверждает, что китайцев в Тибете больше, чем тибетцев. В свою очередь, китайцы, проживающие на территории Тибета, боятся мести со стороны коренного населения. Но Китай и не думает отказываться от своих притязаний на Тибет, принадлежавший ему веками.

Так чей же он все-таки, этот загадочный Тибет? Столетия китайского владычества и язык, родственный китайскому. Глубокое почтение к Индии — священной стране, родине буддизма, давшей приют четырнадцатому Далай-ламе. И так и не забытая древняя религия бон.

Культурные связи Тибета с соседями так же сложно отрицать, как и его чарующую самобытность. Так чей же он? Индийский, китайский или неповторимый и погруженный в созерцание собственных тайн?

Лишь для одного обитателя Тибета нюансы политики и культуры не имеют никакого значения. Местное название этого полумифического существа — йети.

Йети: фантом или альтернатива человечеству?

Йети, или снежный человек, — еще одна загадка Тибета. Вот как описывает его известный альпинист, покоритель Джомолунгмы, Тигр снегов Н. Тенцинг, по рассказу своего отца — тоже альпиниста, посвятившего всю жизнь горам: «Впервые я встретился с этим странным существом на леднике Барун. Я столкнулся с ним так неожиданно и близко, что мог рассмотреть его совершенно отчетливо. Это был зверь, напоминающий большую обезьяну. Меня поразили его глубоко посаженные глаза и заостренная кверху голова. Тело зверя было покрыто серой шерстью, которая выше пояса росла вверх, а ниже — вниз. Это была самка».

В Китае йети интересуются очень давно. Слухи о снежном человеке распространяются в Поднебесной уже две с половиной тысячи лет.

Первые упоминания и описания йети (кит. ежэня^[62]) можно встретить уже в древних источниках. Так, например, во времена чжоуского Чэн-вана (1024–1004 гг. до н. э.) ко двору правителя одного из варварских царств якобы доставили живого ежэня. Знаменитый поэт древности Цюй Юань (ок. 340–278 гг. до н. э.) посвятил «дикому человеку» песнь «Шаньгуй» («Горный черт») из цикла «Девять напевов». Есть и совсем свежие свидетельства о снежном человеке. Вот что пишет китайская газета «Гуйчжоу Шанбао» от 6 декабря 2004: «… в горах Юэляншань^[63], что протянулись, пересекая провинции Гуанси и Гуйчжоу, легенды о “диком человеке” передаются из уст в уста уже 70 лет. В один из июньских дней 1930 г. 12 мужчин с охотничьими собаками отправились в горы на промысел. Внезапно собаки громко залаяли. Охотники вскинули ружья, однако вместо обычной дичи увидели странное животное: нечто, напоминающее человека, стояло между двух огромных деревьев, испуганно глядя на охотников и собак. Тело существа было покрыто густой черной шерстью. Длинные волосы на голове обрамляли лицо с кожей желтого цвета. Растительности на лице не было. Две груди существа были также лишены растительности; было заметно, что они полны молока. Формами тела существо напоминало женщину и имело рост около 6 футов.

Спустя 66 лет произошла еще одна встреча с “диким человеком”. 18 января 1996 г. шестидесятилетний старик из деревни Байлацунь, сделав покупки на волостном рынке, вернулся домой. Едва старик успел загнать вола в загон, как на него напала самка дикого человека. Обхватив старика поперек туловища, существо утащило его в чащу и там, на укромной поляне, жестоко изнасиловало.

Осенью 1984 г. в уезде Жунцзянсянь работала экспедиция в составе 11 человек во главе с председателем Китайской ассоциации поиска и изучения «дикого человека» Лю Миньчжуан. Им удалось получить кусочки шерсти и кожи «дикого человека». По заключению специалистов, шерсть «принадлежит существу, стоящему между обезьяной и человеком». В 1996 г. здесь были собраны клочки шерсти, сгустки запекшейся крови и кал «ежэня». В настоящее время более 1000 человек в этих местах утверждают, что видели «дикого человека».

Снежного человека «видели» не только в Китае. Очевидцы, если они действительно таковыми являются, встречали его (или его следы) на Кавказе, в Калифорнии, в Якутии и других местах. Особенно прославился калифорнийский йети по прозвищу Бигфут («Большая нога»). Его имя использовали производители продуктов и машин, о нем сняли кино и создали мультфильмы, а также компьютерную игру. Но после смерти человека, якобы обнаружившего следы Бигфута, — Рэя Уоллеса, компания которого строила в Северной Калифорнии железную дорогу, выяснилась забавная правда. Бигфута выдумал сам Уоллес, чтобы отпугнуть от стройки местных жителей, которые так и норовили стащить что-нибудь. Уоллес сделал из дерева огромные лапы и сам оставлял на снегу «загадочные» следы.

Может быть, и прочие свидетельства существования йети — нечеткие фотографии и видеозаписи — тоже подделка? А многочисленные свидетели просто лгуны?

Как ни странно, но проблема скандально известных йети интересовала в свое время очень серьезные научные организации, в том числе Академию наук СССР.

31 января 1957 года в Москве состоялось заседание президиума Академии наук, посвященное снежному человеку. В обсуждении вопроса приняли участие известный физик-теоретик, академик Игорь Тамм, антрополог Михаил Нестурх, историк и философ, профессор Борис Поршнев и другие ученые.

Борис Поршнев предположил, что йети, которого якобы видели на Памире, мог мигрировать туда из главной области своего обитания в Гималаях. В результате было решено организовать экспедицию для научного изучения двух наиболее недоступных и плохо изученных участков Памира — бассейна Сарезского озера и бассейна реки Мук-Су. Была создана комиссия во главе с известным геологом и географом, членом-корреспондентом АН из Ленинграда Сергеем Обручевым. Заместителями Обручева стали Поршнев, морфолог животных Клейнберг и директор Памирской станции Станюкович. В состав комиссии были включены ректор Ленинградского университета, глава исполкома Горно-Бадахшанской автономной области, академик-секретарь АН Таджикской ССР и директор Московского зоопарка. Однако комиссия вернулась ни с чем и тему официально закрыли, но отнюдь не исчерпали до конца.

Современные ученые относятся к проблеме йети по-разному. Так, например, известный ученый, доктор биологических наук В. Б. Сапунов пишет: «Основатель эволюционного учения Чарлз Дарвин ввел в науку принцип дивергенции, гласящий: любая биологическая форма стремится в историческом развитии распасться на множество новых форм, из которых наибольшими шансами на выживание обладают две крайние. Это справедливо и по отношению к эволюции человеческого рода. Весь ее ход — это взаимоотношение биологического с социальным. Представители биологической ветви эволюционировали, опираясь на силу своих мышц. Представители альтернативной ветви опирались на силу своего разума. Эволюционная реальность была такова — победить, стать хозяином на Земле может только одна ветвь. Иное противоречило бы законам эволюции и экологии. Вопрос был решен с появлением человека разумного современного, который и стал победителем. Альтернативный эволюционный вариант не был уничтожен до конца. Он остался в скрытой форме как загадочный снежный человек. Это не просто редкий биологический вид. Это — запасной путь развития человечества. Или, если угодно, один из предохранителей биосферы».

В то же время доктор биологических наук Александр Аверьянов — заведующий лабораторией млекопитающих Зоологического института Российской академии наук, отвечая на вопросы корреспондентов газеты «Итоги», привел очень серьезный аргумент против существования йети: «Криптозоология не имеет ничего общего с зоологией. Для ученых-зоологов нет места в экспедициях по поиску снежного человека, потому что на сегодняшний день нет убедительных доказательств его существования, кроме расплывчатых снимков, сомнительных следов и рассказов очевидцев.

Чтобы снежный человек существовал, необходимо наличие популяции. Например, чтобы выжить, шимпанзе необходимо наличие нескольких сотен особей. Конечно же, и сегодня встречаются удивительные зоологические открытия, например, совсем недавно во Вьетнаме обнаружили полосатого зайца. Но существование гоминидов вряд ли возможно, потому что последняя находка человекообразного примата имеет возраст 3–4 миллиона лет».

И тем не менее, криптозоологи не сдаются. Представитель этой профессии Вадим Макаров считает, что поиски снежного человека надо активизировать: «Потомки не простят нам равнодушного отношения к этой очень важной научной проблеме. Если гоминиды есть, то скорее всего их количество невелико, но я уверен, что сегодня еще можно найти отдельных представителей в тех глухих районах, где редко появляется человек».

Что только ни ищут в Тибете: снежного человека, Шамбалу, исцеление, истину, себя в конце концов.

Если еще в середине XX столетия Тибет был практически закрыт для европейцев, то в наше время в «Страну снегов» может попасть каждый, даже в Лхасу — сердце Тибета, куда раньше за редким исключением не допускались даже миссионеры и научные экспедиции. Аромат тайны, окружавший Тибет, безжалостно развеян.

Более того, в марте 2009 г. Госсовет КНР утвердил программу, согласно которой Лхаса обречена стать международным туристическим центром. В городе построят пятизвездочные отели, современные развлекательные комплексы и огромные автостоянки. Новые транспортные маршруты соединят главные районы города. Если верить прогнозу, в 2020 г. Лхаса сможет принять 12 млн туристов. Сумеет ли город сохранить свое лицо или же в самом деле станет «административным центром» «Тибетского автономного района», в который, в свою очередь, превратится загадочный Тибет?

Финикийцы и тайны двух океанов
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

Прибыли хитрые гости морей, финикийские люди,

Мелочи всякой привезши в своем корабле чернобоком.

Гомер. Илиада

Что мы знаем и чего не знаем о финикийцах

В древности на восточном берегу Средиземного моря жил трудолюбивый и предприимчивый народ — финикийцы. Так их именуют благодаря грекам, сами же они называли себя хананеями, а свою землю Ханааном. Финикийцы относятся к северо-западной группе семитских племен и по происхождению и языку очень близки к евреям.

Ханаан был страной гористой, поэтому земель, годных для обработки, не хватало. Тем не менее финикийцы нашли выход из положения — они таскали землю на склоны гор вручную, в корзинах, и на получившихся террасах сажали растения. Но даже это не спасало изобретательных сынов Ханаана от голода — население росло, и финикийцы все больше и больше зависели от моря. Они умели делать лодки из стволов кедра, поэтому могли ловить рыбу, хотя далеко от берега не отплывали. Но настоящими мореходами финикийцы стали, когда научились строить небольшие крепкие корабли и отправились в соседние страны. Нынешние историки часто называют хананеев самыми искусными мореходами древности. Но вопрос о том, как далеко плавали их суда, до сих пор остается открытым.

В морях двух океанов

Следуя вдоль берегов Ханаана на юг, мореплаватели попали в устье Нила. Так они начали торговать с Египтом. Эта торговля была выгодна обеим сторонам. Вино и оливковое масло — то, чем богата была Финикия благодаря упорному труду земледельцев, — египтяне покупали охотно. Был и «живой товар» — рабы, что в те времена никого не смущало. Ведь тростниковые лодки, которые умели строить жители долины Нила, не выдерживали никакой конкуренции с финикийскими судами — в Египте не росли деревья, из толстых прямых бревен которых можно было бы построить настоящие корабли. Но особенно желанным товаром стал кедр, за который египтяне платили чужеземцам золотом.

Ханаан торговал не только с Египтом. Финикийские караваны шли в Междуречье и соседние маленькие государства в Сирии и Палестине. К тому же египтяне поведали финикийцам, что за пустыней к востоку от Нила находится «Великое зеленое море». (Именно оно по иронии судьбы теперь именуется Красным. Его нынешнее название дано, вероятно, из-за сезонного окрашивания воды в красноватый цвет благодаря микроскопическим водорослям Trichodesmium erythraeum.)

«Великое зеленое море» соединял с Нилом длинный канал. Финикийцы воспользовались им и вошли в неведомые воды. Вскоре они поняли, что «Великое зеленое море» ведет в океан. На восточном берегу моря финикийцы торговали с жителями Аравии, которые привозили из Индии алмазы, пряности и черное дерево. Есть сведения, что для египтян сыны Ханаана ходили даже в загадочную страну Пунт.

Страна Пунт была известна египтянам испокон веков. Оттуда привозили рабов, черное дерево, благовония, в том числе ладан, черную краску для глаз, слоновую кость, ручных обезьян, золото и шкуры экзотических животных. Но самым главным товаром, который корабли доставляли из страны Пунт, была мирра, необходимая для религиозных церемоний, а также мирровые деревья.

Слово «Пунт» переводится как «страна богов». Согласно египетским источникам, в этом дивном краю, где солнце восходит раньше, чем в Египте, климат приятен, земля плодородна, а растительность обильна. Поэтому обитатели страны Пунт ведут жизнь легкую и приятную.

Египтяне посещали благодатную землю Пунт еще во времена Древнего царства. Первого путешественника в страну Пунт, имя которого мы знаем, звали Ханну. В 2750 году до н. э., в правление фараона Сакуре, экспедиция Ханну вышла из Коптоса на Ниле, перевалила через возвышенность к востоку от него, затем пересекла пустыню и вышла к Косейру — порту на побережье Красного моря. Отсюда Ханну и направился в загадочную страну, о местоположении которой ученые спорят по сей день. Неизвестно, как именно добиралась туда экспедиция Ханну — морем или же сушей, поскольку корабли, на которых египтяне возвращалась домой, Ханну построил уже в самой стране Пунт.

Когда отважный путешественник приплыл в Египет, он велел высечь на скале рассказ о своих подвигах. Приведем отрывок из него: «Я был послан, чтобы провести корабли в страну Пунт и доставить оттуда для фараона благовония. Я отправился из города Коптос. Его величество дал мне команду вооруженных людей, происходивших из южной страны Тебайда. Я прибыл в порт Себа и там построил грузовые корабли, чтобы отвезти назад разные товары. И я принес богатую жертву быками, коровами и козами. И когда я вернулся из Себы, у меня были товары, найденные мной в портах Священной Страны (Пунта). Я вернулся назад по дороге через Уак и Роан и привез с собой драгоценные камни для храмов. Такое дело было совершено впервые с тех пор, как существуют фараоны.»

Французский писатель и путешественник Франсуа Бальзан утверждает, что египтяне перестали путешествовать в страну Пунт в середине третьего тысячелетия до н. э., после правления фараона Пепи II. В период Среднего царства экспедиции в эту дивную страну возобновились и продолжались до нашествия гиксосов в XVII–XVI веках до н. э. В начале XV века до н. э. традицию возродила царица Хатшепсут. Ее путешествие в страну Пунт стало известно потомкам благодаря рельефам храма в Дейр эль-Бахри, которые рассказывают об этой кампании со всевозможными подробностями.

Художники изобразили флот Хатшепсут — пять кораблей, снаряженных по приказу царицы в 1482–1481 годах до н. э. Этот небольшой караван прошел по Нилу, миновал канал и, выйдя из порта Эль-Кусейр в Красном море, направился на юг. Экспедицией руководил темнокожий военачальник Нехси. Кроме него, в путь отправились послы, каждый со своей свитой — представители Хатшепсут в чужой стране. Торговцы сопровождали драгоценные египетские товары, которые они надеялись обменять на заморские диковинки. Корабли были доверху нагружены изделиями искусных ремесленников — оружием, украшениями, зеркалами, а также вином, которое везли в глиняных кувшинах. Послов и торговцев охраняли вооруженные до зубов воины — мало ли что может приключиться в пути. Кроме пассажиров, на кораблях были гребцы. Если на море был штиль, они управляли судами при помощи весел.

  

Египетские солдаты из экспедиции в Пунт

Рельефы храма в Дейр эль-Бахри повествуют о том, что же было дальше. Караван шел на юг, пока на горизонте не показался плоский песчаный берег с редкими пальмами. Чуть дальше от кромки воды виднелись дома на сваях, характерные для Африки. На рельефах можно разглядеть и некоторые особенности ландшафта страны Пунт: неподалеку от берега высятся горы. Художники изобразили также леса благовонных деревьев и животных — пантер, обезьян, жирафов.

Что же можно сказать о жителях страны Пунт? Они были довольно высокими, курчавыми, с окладистыми бородами. Сохранились и изображения правителей Пунта. Примечательно, что у супруги правителя нижняя часть тела очень полная. Такое явление — преимущественное отложение жира на ягодицах ученые называют стеатопигией (от греч. stear — «жир» и pyge — «ягодицы»). Такое развитие жировой прослойки генетически заложено у некоторых народов Африки и Андаманских островов.

Высоких гостей принимали со всевозможными почестями. На берег пришли посланцы правителей Пунта, и после приличествующего случаю обмена любезностями стороны перешли к делу. Роль «магазина» выполнял огромный шатер, который соорудили специально для товаров. Обмен прошел успешно, и вскоре невольники уже тащили на борт слитки золота и серебра, красное и черное дерево, мирру и прочие благовония, слоновую кость, вьюки со шкурами. Нагруженные экзотическими товарами, корабли Хатшепсут благополучно вернулись домой.

Исследователи полагают, что путешествия в страну Пунт продолжались и при фараонах Тутмосе III, Аменхотепе II, Хоремхебе и Рамсесе II, а возможно, и при Рамсесе III. А дальше след, ведущий в заветную землю, теряется. Ученые по сей день не знают, где же находилась загадочная страна.

Бытует множество версий, самой нелепой из которых, пожалуй, является попытка отождествить Пунт с Индией. Противоречия очевидны: на рельефах храма в Дейр эль-Бахри мы видим множество деталей, прямо указывающих на Африку. Среди них форма жилищ, животные и женщина со стеатопигией. Кроме того, корабли знаменитой царицы плыли на юг, а Индия расположена на востоке от Египта.

Некоторые исследователи считают, что в Африке Пунт следует искать, например, на территории современной Эфиопии. В качестве доказательств приводят внешнее сходство жителей таинственной страны с абиссинцами^[64]. Правда, стеатопигия характерна для Южной Африки. Но ведь правительница страны Пунт могла быть уроженкой других земель. Согласно еще одной гипотезе, загадочная страна находилась чуть южнее — в Сомали. В наше время большинство ученых считают, что Пунт располагался где-то на территории современных Сомали, Эритреи^[65] и части суданского побережья.

Путешествия финикийцев не ограничивались Индийским океаном. Плавая по Средиземному морю, они обогнули Малую Азию и оказались в другом море — Эгейском. Жители островов с удовольствием покупали у заморских гостей железные изделия и яркие ткани. Островитяне оказались наивными, чем не преминули воспользоваться финикийские моряки — они заманивали несчастных на корабли, а потом продавали в рабство на невольничьих рынках Востока. Конечно, вскоре финикийцы приобрели в Эгейском море дурную славу, но именно у них греки научились искусству строить корабли и ориентироваться по звездам.

Финикийские мореходы продвигались все дальше и дальше на запад. Они дошли до Балеарских островов, а затем до Испании — «Страны Мрака», как они ее называли: Испания находится на запад от Финикии, то есть в той стороне, где заходит солнце. В Испании можно было разжиться серебром. Существует такое предание: однажды финикийцы выторговали столько серебра, что их корабли не могли поднять его на борт. Тогда купцы сгрузили все товары, которые стоили дешевле серебра. Но все равно драгоценного металла оставалось слишком много. Изворотливые торговцы все-таки нашли выход из положения: они выбросили якоря своих кораблей и отлили новые — серебряные.

Обогнув Испанию, финикийцы увидели, что она отделяется от Африки узким проливом, по обе стороны которого возвышаются остроконечные скалы. Именно через эти «ворота», решили они, и спускается, завершив дневной путь, бог лучезарного солнца Мелькарт. Поэтому финикийцы назвали скалы Столбами Мелькарта. Древние греки знали их как Столбы Геракла. Согласно одной версии мифа, Геракл, выполняя задание царя Эврисфея доставить коней с острова Эрифия, который лежал далеко на западе в океане, прошел всю Европу, затем Африку и оказался на краю света. Здесь он и поставил две скалы: одну на африканском берегу, а другую на европейском. В другом варианте Геракл раздвинул горы, закрывавшие выход в океан, и создал пролив.

Сейчас эти скалы на противоположных берегах Гибралтарского пролива у выхода в Атлантический океан называются Гибралтар и Сеута. А выражение «Геркулесовы столпы» («Столбы Геракла») стало нарицательным и означает предел чего-либо, крайнюю точку.

На «краю земли» финикийцы основали около 1104 года до н. э. колонию Гадир — современный Кадис. Из Гадира финикийские мореходы плавали на юг, вдоль западного побережья Африки, и на север, вдоль берега Испании. Их корабли дошли до «островов», которые финикийцы назвали Касситеридами, или Оловянными. Здесь они покупали олово, необходимое для выплавки бронзы. Считается, что это были берега полуострова Бретань, где в древности были залежи этого металла.

А еще дальше лежали земли, богатые «золотом севера» — на берегу холодного Балтийского моря отважные моряки меняли свои товары на куски янтаря.

Конечно, Гадир был не единственной финикийской колонией. Около 1100 года до н. э. в Северной Африке близ мыса Аполлона и западного рукава реки Баградаса была основана Утика. Примерно тогда же на карте мира появились Гадрумет и Леи-тис, расположенные на восточном побережье Туниса, Гиппон на территории современного Алжира и Лике на атлантическом побережье современного

Марокко. Но самой известной колонией финикийцев стал легендарный Карфаген.

Путешествуя на запад вдоль побережья Африки, они обнаружили большой залив. Песчаная отмель в глубине залива образовала естественную гавань. Место было очень удобным, поэтому здесь много раз останавливались купцы из финикийского города Тира. Здесь впоследствии и построили великий город, который стал центром огромного государства, существовавшего в VII–II веках до н. э.

То, что Карфаген был основан выходцами из Тира — научный факт. Но кому именно принадлежит эта честь? Античные авторы говорят, что не то в 826-м, не то в 814 году до н. э. к берегу Тунисского залива подошли корабли женщины по имени Элисса. Также она известна под именем Дидоны. В одном греческом словаре имя Дидона переводится с финикийского как «блуждающая» (TtXavrjtic;). Согласно Вергилию^[66], Дидона бежала сюда после того, как ее брат Пигмалион — царь Тира — убил ее мужа Сихея, чтобы завладеть его богатством.

В окрестностях будущего Карфагена жили ливийские племена. К предводителю одного из них — Гиарбу — и обратилась, по преданию, Дидона. «Мои спутники утомлены долгим плаванием, — сказала она. — Им надо собраться с силами, прежде чем отправиться в путь». Дидона готова была купить столько земли, сколько может охватить бычья шкура. Гиарб согласился — подумаешь, какая малость! Но Элисса-Дидона перехитрила его. Она велела разрезать шкуру на тонкие полоски. Растянув их на холме, финикийцы очертили место, вполне достаточное для постройки крепости. Договор есть договор, и пораженный Гиарб отдал эту землю Дидоне. Холм и цитадель на нем назывались с тех пор Бирса — «шкура». На этом холме колонисты нашли конскую голову и сочли это счастливым предзнаменованием. Поэтому на карфагенских монетах часто изображался конь — символ могущества Карфагена.

Царица Элисса через несколько лет покончила с собой. Вергилий рассказывает романтическую историю: Дидона взошла на костер из-за несчастной любви к троянцу Энею, который бросил ее, чтобы продолжить свой путь. А римский историк Юстин, живший предположительно в III веке, пишет, что царица погибла из-за притязаний Гиарба. Он требовал ее руки, а в случае отказа грозил чужакам войной. Загнанная в угол, несчастная Дидона бросилась на меч.

  

Дидона, основательница Карфагена. Худ У Тернер

А Карфаген (по-финикийски «Карт-Хадашт» — «Новый город») со временем приобрел огромное влияние. В VIII веке до н. э. Финикия была захвачена Ассирией, а в 538 году до н. э. перешла под власть персов. Затем финикийские колонии Западного Средиземноморья получили независимость и объединились под эгидой Карфагена.

Мифические времена, когда власть финикийцев ограничивалась пределами Бирсы, были давно забыты. Карфаген захватил и присоединил к своим владениям берега Африки, населенные дикими племенами. Со временем карфагеняне не только остановили греческую колонизацию, но и отняли у греков западную часть Сицилии. Корсика, Сардиния и Мальта также достались Карфагену. Пунийцы (так римляне называли финикийцев — жителей североафриканских колоний, хотя, в сущности, этнический состав карфагенян был к тому времени уже довольно пестрым) прибрали к рукам Балеарские острова, а в Испании подчинили более раннюю финикийскую колонию — Гадир. И все это на глазах могущественного Рима!

Карфаген мешал Риму установить контроль над Средиземным морем. В ходе Первой (264–241 гг. до н. э.) и Второй (218–201 гг. до н. э.) Пунических войн Рим сильно потеснил соперника. И тем не менее, римский политик Катон Старший^[67] заканчивал каждое свое выступление в сенате словами: «Карфаген должен быть разрушен!» Мечта Катона сбылась через три года после его смерти — в 146 году до нашей эры, когда в ходе Третьей Пунической войны римский полководец Сципион Эмилиан захватил Карфаген. «Огонь сжигал все и перекидывался с дома на дом, а люди не постепенно разбирали здания, но, навалившись все разом, обрушивали их. От этого грохот еще более усиливался, и все вместе с камнями вываливались на середину улиц, вперемешку и мертвые и живые, в большинстве старики, женщины и дети, которые прятались в укромных местах домов; одни раненые, другие полуобнаженные, они испускали жуткие вопли.

Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, испытывали огромные страдания, ломая кости и разбиваясь насмерть. Но этим их мучения не кончались; сборщики камней… расчищали дорогу для пробегавших солдат, одни — топорами и секирами, другие — остриями крючьев сбрасывая мертвых и еще живых в ямы, таща их и переворачивая железом, как бревна и камни.

Люди, точно мусор, заполняли рвы… Лошади на скаку разбивали им лица и черепа, не потому, что всадники этого хотели, но из-за спешки. По этой же причине так делали и сборщики камней; трудность войны, уверенность в близкой победе, быстрое передвижение войск, военные центурионы, пробегавшие мимо со своими отрядами, сменяя друг друга, — все это делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели», — писал древнеримский историк Аппиан Александрийский. Шесть дней шли бои на улицах Карфагена. Город был сожжен и разрушен. Римляне вспахали его территорию плугом и засеяли солью в знак того, что тут никто никогда не должен селиться.

Прошло чуть больше ста лет, и римляне решили основать на месте Карфагена колонию. Ее назвали «Colonia Julia Carthago» («карфагенская колония Юлия») в честь Юлия Цезаря. Римские инженеры сровняли вершину Бирсы и построили храмы и общественные здания. Через некоторое время город вновь утопал в роскоши, но это был уже совсем другой Карфаген. Прежний — мифический и реальный — погиб навсегда.

Финикийцы в новом свете?

Конечно, древняя история полна загадок. Но до сих пор мы говорили о фактах, которым ученые способны дать оценку: царица Дидона — персонаж скорее мифический, чем реальный, а страна Пунт, вероятнее всего, берег современного Сомали. Но попадаются задачки и потруднее. Вот одна из них: побывали ли жители Карфагена в Америке? Следы присутствия пунийцев в прибрежных водах Атлантики действительно есть. В 1749 году на одном из Азорских островов Корву — обнаружили кувшин с карфагенскими монетами 330–320 годов до н. э. Но продвинулись ли отважные мореходы дальше на запад?

В прессе и научно-популярной литературе то и дело появляются рассказы о том, как какой-нибудь исследователь нашел неоспоримые доказательства пребывания финикийцев в Новом Свете. К этим свидетельствам — надписям или предметам — ученые относятся скептически. И их предубеждение вполне понятно: каждый раз повторяется одна и та же история — «неоспоримые доказательства» оказываются изготовленными руками мошенников.

Приведем несколько примеров. В 1869 году на берегу реки Онондаги в штате Нью-Йорк откопали громадную каменную статую со стершейся финикийской надписью. Однако вскоре выяснилось, что это подделка. Не вызвал особых сомнений в неподлинности и другой артефакт - плита с финикийскими письменами, найденная в 1874-м в Параибе на территории Бразилии. Прошел год и снова сенсация: в том же Параибе обнаружили якобы настоящую финикийскую надпись! За ее подлинность ручался наивный директор Национального музея в Рио-де-Жанейро доктор Владислав Нетто. Вот содержание этой надписи. Несколько человек спаслись во время гибели Карфагена и переправились через океан. Некоторые из них, в том числе предводитель, погибли, а авторы этого послания живы, но их подстерегает смерть из-за невыносимой жары.

Конечно, доктор Нетто никакого отношения к подделке не имел — просто, по-видимому, был романтиком и очень хотел верить, что находка — подлинник. Но через несколько лет другой ученый, один из лучших знатоков финикийской письменности, немецкий профессор Литтман увидел факсимиле этой надписи. Выяснилось, что ничего нового нет под солнцем: это был слегка измененный вариант первой фальшивки из Параибе.

Но на этом история «Бразильского камня» не заканчивается. Следующий вариант надписи из Параибе приобрел известность почти через сто лет. Копию очередного «неоспоримого доказательства» обнаружили в старых бумагах американского репортера Уильберформа Имса, к тому времени давно покойного. Историк из университета Брандейса в США профессор Сайрус Гордон прочитал послание финикийцев, датировал его VI веком до н. э. и сделал перевод: «Мы — сыны Ханаана из Сидона, города царя. Торговые дела завели нас на этот далекий берег, в край гор. На 19 году (правления Хирама, нашего могущественного царя) мы принесли в жертву великим богам и богиням юношу. Мы отплыли из Эзион-Гебера в Красное море и отправились в путешествие на 10 судах. Два года все вместе мы плыли по морю вокруг земли Хам (Африка), но были разлучены рукой Ваала (штормом) — и уже не стало с нами наших товарищей. И так мы попали сюда, 12 мужчин и три женщины, на. берег, который покорился мне, адмиралу. Да благоприятствуют нам великие боги и богини!»

Выводы Гордона опроверг профессор из Гарвардского университета Фрэнк М. Кросс. Он заметил, что буквы, которыми сделана надпись, были в ходу в различные периоды истории Финикии, поэтому не могут сосуществовать в рамках одного текста, если, конечно, он не поддельный. Аромат тайны развеялся. Но в истории древних семитов все же есть еще одна загадка, над которой ученые ломают голову по сей день. Все началось с дружбы двух царей.

Копи царя соломона

Об одном из них — библейском Соломоне, сыне Давидовом (он же герой арабских сказок Сулейман ибн-Дауд), — мы слышали с детства.

Правитель объединенного Израильского царства в 965–928 годах до н. э., в период его наивысшего расцвета, был настоящим мудрецом. Соломон — автор нескольких книг Священного Писания, а именно Песни Песней, Книги Притчей Соломоновых, некоторых псалмов, и, как полагает большинство ученых, Книги Екклесиаста, в которой есть такие слова: «Суета сует! Все — суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под Солнцем? Род проходит и род приходит, а Земля пребывает вовеки; восходит Солнце и заходит Солнце — и спешит к месту своему, где оно восходит; идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем — и возвращается ветер на круги свои; все реки текут в море, но море не переполняется — к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи — в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием; что было — то и будет, и что делалось — то и будет делаться, и нет ничего нового под Солнцем! Бывает нечто, о чем говорят: Смотри, вот, это — новое! — но это было уже в веках, бывших прежде нас! Нет памяти о прежнем — да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после!»

Этот царь прославился как справедливый судья. Вот о чем рассказывает одна притча. Вскоре после того как Соломон взошел на престол, к нему пришли две женщины и попросили их рассудить. Они жили в одном доме, и у каждой был грудной ребенок. Ночью одна из них задавила своего младенца и подложила его другой женщине, а ее ребенка — живого — взяла себе. Утром женщины начали спорить: «Живой ребенок мой, а мертвый твой», — утверждала каждая из них. Не придя к согласию, они отправились к царю. Соломон выслушал их и приказал принести меч. «Рассеките живого ребенка пополам и отдайте половину одной и половину другой». Одна из женщин испугалась и закричала: «Нет! Отдайте лучше ей младенца, но не убивайте его!» В то же время другая сказала: «Рубите, пусть не достанется ни ей, ни мне». Тогда Соломон принял решение: «Не убивайте ребенка, а отдайте его первой женщине: она его мать». Много удивительных историй рассказано о мудрости еврейского царя. Так, например, на его знаменитом кольце было начертано: «Все проходит», а на внутренней стороне была еще одна надпись: «И это пройдет». Таков был царь Соломон.

А другого царя, о котором пойдет речь, звали Хирам. Хирам I Великий был финикийцем — царем тирским и библским. Тир при нем достиг своего расцвета. Хирам был в дружественных отношениях с отцом Соломона Давидом, и, как говорит Библия, отправил к Давиду плотников и снабдил его кедровыми деревьями для постройки его дворца в Иерусалиме. Когда на престол взошел Соломон, Хирам прислал к нему посольство. Соломон в это время приступил к постройке Иерусалимского храма и попросил финикийского царя о содействии. Цари заключили между собой союз. Хирам присылал Соломону кедровые и кипарисовые деревья, золото, а также каменщиков и плотников. Среди финикийцев, прибывших к Соломону, был человек по имени Хирам-Авий. Он стал начальником строительства. Знаменитый еврейский историк I века н. э. пишет о дивном искусстве Хирама-Авия следующее: «Этот человек был знатоком во всякого рода мастерствах, особенно же искусным художником в области обработки золота, серебра и бронзы, ввиду чего он и сделал все нужное для украшения храма сообразно желанию царя Соломона. Этот-то Хирам соорудил также две медные колонны для наружной стены храма, в четыре локтя в диаметре. Высота этих столбов доходила до восемнадцати аршин, а объем до двенадцати локтей. На верхушку каждой колонны было поставлено по литой лилии вышиною в пять локтей, а каждую такую лилию окружала тонкая бронзовая, сплетенная как бы из веток сеть, покрывавшая лилию. К этой сети примыкало по двести гранатовых яблок, расположенных двумя рядами. Одну из этих колонн Соломон поместил с правой стороны главного входа в храм и назвал ее Иахин, а другую, которая получила название Воаз, он поставил с левой стороны. Затем было вылито и медное «море» в форме полушария. Такое название — «моря» — этот сосуд для омовения получил благодаря своим объемам, потому что он имел в диаметре десять локтей, а толщина была в ладонь. Дно этого сосуда в середине покоилось на подставке, состоявшей из десяти сплетенных медных полос, имевших вместе локоть в диаметре. Эту подставку окружало двенадцать волов, обращенных по трое во все четыре стороны света и примыкавших друг к другу задними конечностями, на которых и покоился во всей окружности своей медный полуш ар обидный сосуд. «Море» это вмещало в себя три тысячи батов. Вместе с тем мастер Хирам соорудил также десять бронзовых четырехугольных подставок для сосудов, которые назначались для омовений. Каждая такая подставка имела пять локтей длины, четыре ширины и шесть высоты, и каждая из них была устроена и украшена резьбою следующим образом: вертикально были поставлены по четыре четырехугольные колонки, которые соединялись между собою поперечными пластинками (планками), образовавшими три пролета, из которых каждый замыкался столбиком, опиравшимся на нижнюю раму всей подставки. На этих столбиках были сделаны рельефные изображения где льва, где вола, а где и орла. Такие же рельефные изображения, как и на средних колонках, имелись также на крайних столбах. Вся эта подставка покоилась на четырех подвижных литых колесах, диаметр которых вместе с ободом доходил до полутора локтей. Всякий, кто смотрел на окружность этих колес, не мог не удивиться тому, как искусно они были пригнаны и прилажены к боковым столбам подставки и как плотно они прилегали к основе этой подставки. Верхние концы основных крайних столбов заканчивались ручками наподобие вытянутых вперед ладоней, а на этих последних покоилась витая подставка, поддерживавшая умывальник, в свою очередь опиравшийся на колонки с рельефными изображениями львов и орлов, причем весь верх этой подставки был так искусно скреплен между собою, что на первый взгляд казался сделанным из одного куска. Между рельефными изображениями указанных львов и орлов выделялись также рельефные финиковые пальмы. Таков был характер означенных десяти подставок для сосудов. Затем Хирам сделал и самые десять умывальниц, круглых медных сосудов, из которых каждый вмещал в себе по сорока батов. Глубина каждого сосуда доходила до четырех локтей; такой же величины был и диаметр их от края до края. Эти умывальницы он поставил на означенные десять подставок, получивших название мехонот.

  

Царь Соломон в старости. Гравюра Г. Доре

Пять умывальниц было помещено налево, то есть от храма, с северной стороны его, и столько же с правой, то есть с южной стороны, если обратиться лицом к востоку. Тут же было вмещено и «медное море». После того как эти сосуды были наполнены водою, царь назначил «море» для омовения рук и ног священников, входивших в храм и собиравшихся приступить к алтарю, тогда как целью умывальниц служило обмывание внутренностей и конечностей животных, назначавшихся к жертве всесожжения. Затем был сооружен также медный алтарь для жертв всесожжения, длиною и шириною в двадцать локтей, а вышиною в десять. Вместе с тем Хирам вылил из меди также все приборы к нему, лопаты и ведра, кочерги, вилы и всю прочую утварь, которая красивым блеском своим напоминала золото. Далее царь распорядился поставить множество столов, в том числе один большой золотой, на который клали священные хлебы предложения, а рядом бесчисленное множество других, различной формы; на последних стояли необходимые сосуды, чаши и кувшины, двадцать тысяч золотых и сорок тысяч серебряных. Сообразно предписанию Моисееву было сооружено также огромное множество светильников, из которых один был помещен в святилище, чтобы, по предписанию закона, гореть в течение целого дня; напротив этого светильника, который был поставлен с южной стороны, поместили у северной стены стол с лежавшими на нем хлебами предложения. Между обоими же был воздвигнут золотой алтарь. Все эти предметы заключались в помещении в сорок локтей ширины и длины, отделявшемся завесою от Святая святых. В последнем же должен был поместиться кивот завета».

Конечно, грандиозное строительство в столице и обустройство государства требовало пополнения казны. Царь Соломон вел морскую торговлю. У него было множество кораблей в Тарсийском море, то есть в заливе Средиземного моря в Киликии, около города Тарса. Соломон закупал в разных землях серебро, золото, слоновую кость и рабов. Экспедицию в загадочную страну Офир Соломон снарядил также с помощью царя Хирама. Хирам прислал ему своих корабельщиков, знающих море, и вместе с подданными Соломона они отправились в путь. Оттуда моряки привезли, как сказано в третьей книге Царств, четыреста двадцать или, как говорит вторая книга Паралипоменон, четыреста пятьдесят талантов золота. Эта цифра поражает воображение. У разных народов мера веса «талант» варьировалась, но принято считать, что у евреев 1 талант в библейские времена составлял 44,8 кг. То есть речь идет о 18–20 тоннах золота! Веком позже другой царь — Иосафат — тоже решил отправить корабли в Офир, но, как говорит Библия, они «разбились в Ецион-Гавере».

Следующую попытку предпринял, по-видимому, фараон Нехо II, правивший на рубеже VII и VI веков до н. э. Руководить экспедицией он, как и Соломон, поручил финикийцам. Корабли отправились на юг из порта на побережье Красного моря. До возвращения экспедиции Нехо не дожил. Но проживи он дольше, был бы разочарован: моряки вернулись ни с чем. Офир они не нашли, правда, обогнули Африку, что с точки зрения истории было огромным достижением. Вот как повествует об этом эпохальном событии Геродот^[68]: «Ливия. по-видимому, окружена морем, кроме того места, где она примыкает к Азии; это, насколько мне известно, первым доказал Нехо, царь Египта. послал финикийцев на кораблях. Обратный путь он приказал им держать через Геракловы Столбы. Финикийцы вышли из Красного моря и затем поплыли по Южному^[69] океану. Осенью они приставали к берегу и, в какое бы место в Ливии ни попадали, всюду обрабатывали землю, затем дожидались жатвы, а после сбора урожая плыли дальше. Через два года на третий финикийцы обогнули Геракловы Столбы и прибыли в Египет. По их рассказам (я-то этому не верю.), во время плавания вокруг Ливии солнце оказывалось у них на правой стороне. Так впервые было доказано, что Ливия окружена морем». Но подробность, в которую Геродот не верит, как раз доказывает, что финикийцы действительно пересекли экватор и обошли вокруг африканского континента.

Но где же находилась таинственная страна Офир? По одной из самых популярных версий, финикийцы, миновав Красное море, взяли курс на юго-восток, обогнули полуостров Индостан и причалили где-то у восточных берегов Индии. Иосиф Флавий в I веке писал, что экспедиция Соломона отправилась «в страну, которая в древности называлась Софиром, а теперь именуется Золотой страной (она находится в Индии)». Безусловно, где же еще искать чудес, если не в Индии? Были также попытки связать с Офиром название индийского племени абхира. Но немецкий географ Рихард Хенниг считает индийскую версию сомнительной, поскольку тамошние правители «вряд ли разрешили бы каким-либо иноземным морякам заниматься разработкой залежей и запросто вывозить из страны богатейшие сокровища». А может быть, моряки Соломона не разрабатывали залежи, а просто обменяли на золото какие-то товары? В XVII веке немецкий ученый Бохарт высказал предположение, будто существовало два Офира — один в Аравии, а другой в Индии — и что флот Соломона предпринял плавание на Цейлон. Название местности Дхофар в Аравии тоже казалось исследователям похожим на слово «Офир». На Аравийском полуострове таинственную страну искали в Сабейском царстве, а также между Йеменом и Хиджазом. Однако через Аравию проходили караванные пути, а, значит, незачем было плыть морем. По той же причине маловероятна местность Миднац, находящаяся у залива Акаба, недалеко от Ецион-Гавера, из которого экспедиция Соломона отправилась в путь.

Из далекой Аравии к Соломону по торговому пути, который назывался Дорогой благовоний, прибыл груженный подарками караван правительницы Сабейского царства царицы Савской. Прослышав о Соломоне, она прибыла в Иерусалим испытать царя загадками и поразилась его мудрости. Согласно эфиопским преданиям, Соломон и царица Савская стали родоначальниками трехтысячелетней династии абиссинских императоров. Кроме того, существует эфиопская легенда, что царица родилась в стране Офир, и лишь в пятнадцатилетием возрасте перебралась в Сабейское царство, где стала правительницей. Но где же находилась ее родина?

Марокканский путешественник Ибн-Баттута, около 1335 года посетивший Софалу на территории современного Мозамбика, сообщил, что глубже в Юго-Восточной Африке лежит богатая золотом страна Йоуфи. В 60-х годах XIX столетия охотник Адам Рендере обнаружил в Юго-Восточной Африке какие-то руины. Это было Великое Зимбабве — комплекс древних каменных сооружений. Через некоторое время Рендере показал дорогу к ним немецкому геологу Карлу Мауху, который впервые описал это место. Он предположил, что здесь находился дворец царицы Савской. Позже Великое Зимбабве исследовал английский археолог Джеймс Т. Бент. Он утверждал, что город построили финикийцы или арабы. Однако в 1929 году другой известный археолог — англичанка Гертруда Кейтон-Томсон доказала, что руины имеют африканское происхождение. Она считала, что Великое Зимбабве было основано около 1130 года н. э. и существовало в течение двух-трех столетий, то есть страной Офир оно быть никак не могло.

Кстати, есть исследователи, которые полагают, что возможно, моряки Соломона причалили к берегу в районе Софалы и купили золото у туземных племен — ведь на территории современного Зимбабве действительно есть залежи золота.

Месторождения золота есть и в Эфиопии, поэтому в тех краях тоже искали загадочную страну Офир. Золото добывают и в Малайзии. Кроме того, считается, что Птолемей^[70] называл «Золотым Херсонесом» полуостров Малакку. Значит, как полагают некоторые исследователи, располагался Офир где-то здесь. Однако нет никаких подтверждений тому, что таинственная страна находилась в Эфиопии или Малайзии. А Соломоновы острова, лежащие в Тихом океане к востоку от Новой Гвинеи, на самом деле не имеют к царю Соломону никакого отношения, да и золота здесь нет. Просто открывший эти острова в 1568 году испанец Альваро Менданья де Нейра принял желаемое за действительное и поверил, будто нашел, наконец, Офир.

А как же Америка? Неужели Офир искали везде, только не на ее удивительных землях? Конечно, нет. Один испанский конкистадор — Васко Нуньес де Бальбоа, который первым из европейцев пересек в 1513 году Панамский перешеек и добрался до берегов Тихого океана, — утверждал, что знает путь в страну Офир. Там «золото лежит у поверхности земли и его роют лопатами». Васко Нуньес де Бальбоа хотел отправиться туда, но не успел, поскольку скончался.

И даже в наши дни американскую версию не сбрасывают со счетов. В то, что страна Офир находилась в Перу, верил Джин Савой. Этого неординарного человека, безусловно, считают авантюристом. Кроме того, он был не профессионалом, а всего лишь любителем. Однако любителем потрясающе талантливым и упорным. Академичные ученые до конца его дней (а умер он совсем недавно, в 2007 году) то аплодировали ему, то обвиняли в некомпетентности и поспешности суждений. Журнал «People» назвал его настоящим Индианой Джонсом. Савой получил ряд наград от перуанского правительства, и, следует заметить, совершенно заслуженных.

Настоящее имя этого человека — Дуглас Юджин Савой. Он родился в 1927 году в городе Беллингем (штат Вашингтон). В 17 лет он уже воевал — был морским стрелком во время Второй мировой. После войны Савой работал журналистом и редактором газеты. Славу ему принесли путешествия в джунгли Перу. В 1964 году археолог-любитель нашел город Вилькабамбу — последнюю столицу инков, павшую в 1572 году.

Джин Савой продолжал работу, и в 1965 году исследовал другой затерянный город, на сей раз построенный индейцами чачапойя — Гран-Паха-тен. Формально он не открыл его, а просто изучил и описал — за год до того руины обнаружили местные жители. Местный мэр сообщил о находке в Лиму, но столичные власти не обратили на это внимания.

В 1969 году неугомонный Джин построил камышовый плот древней конструкции, известный как «Пернатый Змей I». Вместе со своей командой Савой проделал путь вдоль берега Перу в Мезо-америку — он хотел доказать, что перуанцы и мексиканцы еще в древности могли поддерживать контакты друг с другом, и их культурные герои^[71] — мифические Виракоча и Кецалькоатль — на самом деле один и тот же персонаж.

В 1977-м от берега отчалил «Пернатый Змей II». Он отправился из США на острова Карибского моря, потом в Центральную и Южную Америку и наконец на Гавайи. Савой изучал ветры и океанические течения, искал морские пути в Америку, которыми, возможно, плавали древние.

Путешествуя на своих экзотических «судах», Джин показал себя великолепным мореплавателем, но его снова манили джунгли. В 1984-м он возвращается в Перу. Казалось, археолог ничего не боится: ни гепатита, которым болел во время странствий, ни змей, хотя они не раз его кусали, ни вооруженных партизан, недаром его кумиром был Эрнест Хемингуэй, который вел жизнь, полную приключений. В 1985-м Савою улыбнулась удача — он нашел еще один памятник культуры чачапойя — огромный комплекс Гран-Вилайя в долине реки Уткубамба, простирающийся на сто квадратных миль. С 1985-го по 1994 год Савой организовал шесть экспедиций в Гран-Вилайя. В конце 1989-го он сделал удивительное открытие: на окраине города обнаружил пещеру, спрятанную высоко в скале, и в ней — большие плиты типа дольменов, покрытые надписями. Один из символов привлек внимание исследователя: он решил, что это знак, которым царь Соломон отмечал свои корабли, отправлявшиеся в страну Офир.

В 1997 году Джин Савой вновь отправился в морское путешествие. «Пернатого Змея III» строили два года. Каноэ-катамаран из красного дерева имел 73 фута в длину. Его половинки были связаны веревками, а устройство напоминало о доинкских и полинезийских судах. Целью Савоя было доказать, что перуанцы могли плавать в открытом море. Каноэ Джина добралось из Перу до Гавайских островов за 42 дня.

С последним крупным открытием Савоя — Гран-Сапосоа — связана серия скандалов. В 1999 году он обнаружил в высокогорных лесах перуанского департамента Амазонас руины и предположил, что это доколумбов город Каха-маркилья, построенный все теми же чачапойя. Однако ученые опровергли доводы Савоя, ссылаясь на источники, в которых было указание на то, что Кахамаркилья — прежнее название современного высокогорного города Боливар. Кроме того, датские, немецкие и американские исследователи заявили, что давно знали о Гран-Сапосоа. В сентябре 2005 года сын Джина Савоя, Шон, сделал заявление для агентства «Ассошейтед Пресс»: Гран-Сапосоа ограбили. После этого обвинения посыпались со всех сторон: научная общественность нападала как на правительство Перу, не способное обеспечить защиту ценного памятника истории, так и на Джина Савоя, который раструбил о Гран-Сапосоа в прессе и привлек к руинам внимание «черных археологов».

Резкой критике подвергли ученые и гипотезу Савоя о том, что Офир мог располагаться в Перу. Верить ли археологу-любителю? Судите сами.

Античные мореплаватели

Не боясь ни сциллы, ни харибды

Поскольку финикийцы были прославленными мореходами, народы, жившие на берегах Средиземного моря, старательно учились у них. Но финикийцы умели хранить тайны. Боясь конкуренции, они не спешили раскрыть все секреты и даже пугали иноземцев разными страшными историями. Так, например, мифические Сцилла и Харибда, по распространенной версии, — плод буйной фантазии именно финикийских моряков. Вот как описывает этих чудищ Гомер. Скала Сциллы вздымалась высоко, ее острая вершина достигала неба и была вечно покрыта темными облаками. Посреди нее, на высоте, куда не долетают стрелы, зияла жуткая пещера, обращенная на запад: в ней и обитала ужасная Сцилла, оглашая окрестности лаем и визгом. У страшилища было двенадцать лап, а на косматых плечах подымалось шесть длинных гибких шей, увенчанных головами. Зубы Сциллы были очень острыми и располагались в три ряда. Сидя в своей пещере, чудовище выставляло все шесть голов наружу — так оно выслеживало добычу. Свесив лапы со скалы, Сцилла ловила дельфинов и других морских животных. А когда мимо ее обиталища проходил корабль, монстр разевал пасти и разом похищал с корабля по шесть человек. Харибда же обитала под второй скалой. Незримая водяная богиня три раза в день поглощала и извергала морскую воду, образуя опасный для путешественников водоворот. Сцилла и Харибда охраняли Мессинский пролив — пролив между Сицилией и Италией.

В представлении древних греков море и океан выглядели совсем иначе, чем на самом деле. В описании того же Гомера океан — это величайший в мире поток, в котором берут начало все реки, из него восходят солнце, луна и звезды. Согласно греческим мифам, у входа в океан стоял великий Атлант, который держал на плечах небесный свод — потому-то и называли они океан Атлантическим.

Греки были уверены, что берега океана населяют удивительные народы, а на его просторах затеряны чудесные острова, жизнь на которых напоминает сказку. Гесиод — знаменитый поэт и рапсод, то есть исполнитель эпических поэм, живший в VIII–VII веках до н. э., называл эти острова Блаженными. На них обитали легендарные герои — остатки «расы», которая предшествовала нынешним людям. Множество героев нашли смерть на полях великих сражений, таких как Троянская война, а тем, что остались, Зевс дал место на краю Земли — вдали от людей. Кипящий водоворотами океан окружает эти острова, и нелегко до них добраться. Ничто не нарушает спокойствия островитян — плодородная земля приносит им урожай плодов трижды в год, а плоды там медово-сладкие. Ни забот, ни печали не ведают герои.

Современному человеку трудно понять древних греков: о том, что подобных чудес на Земле нет и быть не может, знает даже ребенок, еще не знакомый со школьным курсом географии. Но в античности и средневековье о дивных островах — Островах Счастливых, Гесперидах и Елисейских полях — писали в научных трудах и даже снаряжали туда экспедиции. В отличие от современного человека, всегда скептически настроенного по отношению к тому, что он читает или слышит, люди античности и средневековья доверяли книге. Вообразите, какова была сила авторитета, если в университетах учили, что у мухи восемь лапок — так по ошибке написал Аристотель в трактате «О частях животных», и никто не смел эти лапки пересчитать. Правда, педантичные ученые мужи обычно ссылались на источник, из которого почерпнули сведения о тех или иных народах, но сослаться можно и абстрактно: «говорят, что.». Так, например, Геродот пишет: «К западу от реки Тритона в пограничной с авсеями области обитают ливийцы^[72] — пахари, у которых есть уже постоянные жилища. Имя этих ливийцев — максии. Они отращивают волосы на правой стороне головы и стригут их на левой, а свое тело окрашивают суриком. Говорят, будто они — выходцы из Трои. В их земле, да и в остальной части Ливии к западу гораздо больше диких зверей и лесов, чем в области кочевников. Ведь восточная часть Ливии, населенная кочевниками, низменная и песчаная вплоть до реки Тритона. Напротив, часть к западу от этой реки, занимаемая пахарями, весьма гористая, лесистая, с множеством диких зверей. Там обитают огромные змеи, львы, слоны, медведи, ядовитые гадюки, рогатые ослы, люди-песьеглавцы и совсем безголовые, звери с глазами на груди (так, по крайней мере, рассказывают ливийцы), затем — дикие мужчины и женщины и еще много других уже не сказочных животных».

Не боясь чудовищ и неизведанных стран, греки постепенно стали искусными мореплавателями. Это было обусловлено практической необходимостью: ни один город Греции не был удален от моря более чем на 90 км, большинство селений располагалось еще ближе к берегу. А было еще и множество островов и островков, на которых можно было жить вполне комфортно, если, конечно, иметь хорошие суда — ведь надо постоянно подвозить туда товары. А когда Средиземноморье и Причерноморье стало ареной греческой колонизации, колонии — Тарент, Сиракузы, Массалия, Трапезунд, Херсонес Таврический и другие — тоже потребовали регулярного снабжения, ведь многие из них находились от метрополии довольно далеко. Кроме того, колонии надо было защищать. Поэтому греческие корабли способны были выдержать конкуренцию даже с финикийскими. Доказательством тому служит битва при Саламине в 480 году до н. э., когда суда греков — триеры, то есть парусно-гребные корабли с тремя рядами весел, — наголову разбили эскадру персидского царя Ксеркса, часть которой состояла из финикийских кораблей.

Известно также, что греки совершали далекие океанские плавания. Еще в VII веке до н. э. уроженец Самоса Колей, пройдя через Гибралтарский пролив, побывал на западном побережье Испании, в богатом городе Тартесе. А в VI веке до н. э. Эвтимен из Массалии исследовал атлантическое побережье Северной Африки. Но самое знаменитое путешествие совершил в IV веке до. н. э. массалиот Пифей.

Тайна пифея

Свое путешествие он начал из родного города Массалия (современный город Марсель на юге Франции), миновал Гибралтарский пролив, проплыл вдоль атлантического побережья Пиренейского полуострова, вышел в Бискайский залив и прошел мимо берегов Галлии (современная Франция). Дойдя до берегов полуострова Арморика (нынешняя Бретань), этот отважный мореплаватель взял курс на Британию. Дойдя до современного мыса Ленде-Энд (что в переводе значит «конец земли»), расположенного на юго-западной оконечности Британии, он обошел этот остров вокруг и вернулся в то же место. От берегов Шотландии он поплыл к загадочному острову Туле, после чего через Северное море добрался до полуострова Ютландия (современная Дания), прошел в Балтийское море и оттуда вернулся в город Гадес на южной оконечности Пиренейского полуострова (современный город Кадис в Испании). Общая протяженность маршрута путешествия Пифея достигает приблизительно 12 000 километров. Во времена Пифея это был подвиг человеческого духа. Даже расстояние, пройденное экспедицией Христофора Колумба, было значительно меньше, чем то, что преодолел Пифей, хотя он плавал в прибрежных водах.

По возвращении домой Пифей написал научный труд «Об Океане», в котором рассказал подробности своего путешествия. Будучи, как и многие древние ученые, энциклопедистом, Пифей занимался не только географией, но и другими науками. Благодаря глубоким познаниям в математике и астрономии он сумел с потрясающей точностью вычислить географическую широту родного города Массалии. Пифей создал передовую для своего времени теорию приливов и отливов: он проследил их связь с фазами Луны. К сожалению, теория Пифея не дошла до нас непосредственно, мы знаем ее только в пересказах других античных авторов. Кое-кто из древних использовал и другие выводы морехода из Массалии. В частности, полемизируя с Эвдоксом Книдским^[73] о расположении звезд на полюсе мира, Гиппарх^[74] приводит результаты астрономических движения наблюдений Пифея, которые тот проводил во время своего плавания в северных широтах.

Правда, спустя некоторое время, несмотря на доверие Гиппарха и Эратосфена^[75], античные ученые стали относиться к труду Пифея скептически. Так Полибий^[76] сомневался, что небогатый и незнатный человек имел возможности для путешествия по окраинам ойкумены^[77]. Современные исследователи совершенно обоснованно возражают Полибию.

Во-первых, Полибий жил два столетия спустя после смерти Пифея, поэтому получить какие-либо достоверные сведения о бедности последнего он не мог. Во-вторых, Пифей посвящал много времени занятиям астрономией, что было бы невозможно, не будь у него денег. А в-третьих, чтобы разобраться, прав ли Полибий, надо рассмотреть причины, по которым люди того времени отправлялись в дальние странствия. Сигналом тронуться в путь могли быть, например, результаты гадания с помощью костей, внутренностей животных и полета птиц, ответы различных оракулов, выполнение обетов, данных богам по разным поводам, желание посетить тот или иной известный храм. Среди светских причин можно назвать дипломатические миссии и существовавший испокон веков шпионаж. Были еще военные походы. Греки жили в тесных долинах у подножия гор и на крохотных равнинах вдоль побережий. В мирное время население этих клочков земли быстро росло, появлялись «лишние люди», которым трудно было прокормиться от щедрот матери-природы. Эллины нашли выход — они расширяли греческий мир за счет земель варваров. В своем роде путешественниками становились также наемники, многие из которых получили хорошее образование. Участие греков в военных кампаниях на территории Персидской державы позволило получить ценные знания о землях и народах Ближней Азии. Во многом уже известными путями, в том числе

благодаря таким воинам-ученым как Ксенофонт^[78], пойдет на Восток армия Александра Македонского. «Вождь всех эллинов» был учеником самого Аристотеля. И знаменитый приказ «Армию — в каре, ослов и ученых — в середину» вполне мог прозвучать на два тысячелетия раньше, чем его отдал будущий император Франции Наполеон Бонапарт.

Иногда к научным открытиям приводило и просто желание увидеть своими глазами те чудеса и тайны, которыми полны неведомые земли. Но почему же отправился в путь наш герой Пифей? Не стоит забывать о том, что жители Массалии торговали ремесленными изделиями, товарами роскоши и винами, а кроме того, зарабатывали деньги как торговые посредники. Поэтому поиски новых рынков сбыта были очень важны для массалиотов. Их могли интересовать и новые источники сырья для греческих ремесленников (месторождения металлов, места залегания глин), а также лесов с ценными породами дерева. Так почему же Полибий решил, что Пифей оплатил путешествие из собственного кармана? Он мог получить средства из казны полиса: исходя из практических соображений, граждане города вполне могли финансировать плавание своего храброго соотечественника.

Естественно, Пифей сочетал общественное и личное, коммерцию и науку. Однако несомненно, что в первую очередь он представлял интересы своего полиса, а не свои собственные. Массалиоты были известны как купцы далеко за пределами Западного Средиземноморья, и, конечно, монополия Карфагенской державы на торговлю со странами

  

Статуя Пифея в Марселе

Атлантического побережья Европы была им не по вкусу. Балтийский янтарь, североевропейская пушнина и британское олово — вот в чем нуждалась Массалия.

Выполняя важное поручение, Пифей побывал на юге Британии и отметил, что местные жители гостеприимны и постоянно торгуют с купцами из других краев ойкумены. Он описал процесс добычи олова путем прорывания тоннелей и галерей и определил форму слитков олова как похожую на «астрагалы» — игральные кости. Пифея поразило хитроумие аборигенов: готовые слитки они перевозили по морскому дну во время отлива.

Посетил Пифей и страны Балтии, где своими глазами видел, как местные жители используют драгоценный янтарь в качестве топлива. Лишь незначительная его часть предназначалась на продажу.

Рассказы Пифея о море, движениях морской воды, наблюдения за растениями и животными в различных географических зонах, путевые заметки о живущих там людях свидетельствуют об отличном знакомстве автора с предметом повествования. Столь подробное описание мог сделать лишь тот человек, который действительно побывал в этих краях.

Но есть и факты более чем странные. Так Пифей якобы добрался до некой земли Туле. Что именно он за нее принял, да и побывал ли там вообще, остается загадкой. К сожалению, труд «Об Океане» до наших дней не сохранился, и судить о нем мы можем только по цитатам и пересказам позднейших авторов, как веривших, так и не веривших Пифею. Среди последних - Страбон^[79], который считал ложью многое из того, что написал путешественник. Для начала Страбон справедливо обвиняет Пифея в неточности указанных расстояний и, более того, в их завышении. Однако не стоит забывать, что у античных мореплавателей не было навигационных инструментов для вычисления точного расстояния на море. Далее Страбон пишет, что земля Туле — выдумка, поскольку «современные писатели ничего не могут сообщить о какой-либо стране севернее Иерны, которая находится к северу от Бретани и вблизи от нее и является местом обитания совершенно диких людей, вследствие холода живущих в скудости; поэтому я полагаю, что северный предел обитаемого мира следует считать здесь». Иерне называлась в те времена Ирландия.

Обратимся теперь к авторам, которые считали Туле реально существующей территорией, а отнюдь не фантазией Пифея. Так, например, Клеомед^[80] рассказывает о пребывании Пифея в земле Туле уверенно и твердо, он считает, что рассказ массалиота правдив от начала до конца.

Любопытный штрих в спор о путешествии Пифея вносит описание им белых ночей — явления, совершенно неизвестного античным грекам, да и многим другим народам Средиземноморского ареала и хорошо знакомое многим путешественникам и землепроходцам позднейших времен. Предоставим слово римскому географу Помпонию Меле^[81]: «Туле. Там. ночи летом светлые, потому что в это время солнце, уже поднявшись выше, хотя само не видимо, однако скрытым по соседству блеском освещает ближайшие к нему места. В момент же летнего солнцестояния ночей нет, так как солнце тогда уже гораздо лучше видимое, являет не только свое сияние, но также большую часть своего шара».

Пифея из Массалии цитирует греческий ученый Гемин Родосский^[82]. Повествуя о жителях северных стран, — то есть обитателей земель за Пропонтидой (совр. Мраморное море), — Гемин Родосский пишет: «У тех, кто живет севернее Пропонтиды, самый длинный день составляет шестнадцать равноденственных часов, у тех же, кто живет еще дальше на север, этот день длится семнадцать и восемнадцать часов. В эти места, кажется, приходил Пифей Массалиот. В самом деле он говорит в своих описаниях Океана: “Варвары нам показывали, где садится солнце. Ведь в этих местах случается, что ночь бывает совсем короткой, длясь два или три часа, так что солнце, садясь, после короткого интервала тотчас поднимается”».

Плиний Старший^[83] тоже упоминает Пифея и его описание Туле. По словам Плиния, остров Туле расположен там, где Солнце ближе всего к полюсу летом, в период летнего солнцестояния. Эта территория постоянно освещена на протяжении полугода, а зимой Солнце находится с другой стороны Земли, и поэтому следующие полгода на острове Туле царит полярная ночь.

Некоторые сведения о Туле можно найти у византийского писателя Прокопия Кесарийского^[84]. Он пишет, что там ежегодно летом в течение месяца и еще десяти дней солнце висит в небе, освещая остров то с запада, то с востока. А зимой, наоборот, не восходит в течение этого времени. Тогда на острове ведут отсчет дней, ориентируясь по движению других небесных светил — звезд и Луны. Сосчитав месяц и пять дней, старейшины поднимаются в горы и, достигнув вершины, ждут зарю на горизонте. Заметив ее, они возвращаются к соплеменникам с радостной вестью: меньше чем через неделю Солнце снова согреет землю.

Что же еще пишет об острове и его обитателях Прокопий Кесарийский? Он отмечает, что большая часть здешних земель непригодна для жизни, а в пригодной обитает более десятка племен, во главе каждого из которых стоит вождь. Племена отличаются друг от друга. Самое дикое из них — скритифины — живет охотой, не зная землепашества. Скритифины одеваются только в шкуры диких зверей, а новорожденных выкармливают содержимым черепов только что убитой дичи. Другие племена поклоняются богам и демонам небес, моря и земли, божествам рек и источников, а также мертвым и героям. Они приносят жертвы, в том числе и человеческие — например, захваченных в бою пленных. Наиболее почитаем у них бог войны, что и не удивительно, ибо в этой местности постоянно шли какие-то стычки между соседними племенами или даже пришельцами из других мест. Так, например, Прокопий Кесарийский рассказывает, что некие эрулы, пройдя сквозь земли данов, погрузили на корабли весь свой скарб, и Северной Атлантикой прибыли на Туле, где и заселили часть острова, заполненную горами и большими лесами, с огромным количеством дичи.

Исследователь В. В. Федотов, анализируя текст Прокопия Кесарийского, сделал вывод, что, возможно, тот опирался не только на текст Пифея в пересказе античных авторов. Со времен Страбона и Плиния могли состояться и новые контакты с Туле.

Где же могла находиться таинственная земля?

Римлянин Солин^[85] сообщает, что путешествие от Оркнейских островов, которые ныне составляют одну из 32 областей Шотландии, до Туле занимает пять суток. Но беспримерный поход Пифея не закончился на загадочном острове. Побывав там, он снова вышел в море и еще сутки шел на север, к «замерзшему морю». От Плиния Старшего мы знаем, что это море называли Кроновым. Ряд современных исследователей полагает, что Плиний имел в виду Кронов океан, расположенный, по мнению греков, в потустороннем мире. Другие ученые указывают на то, что по-кельтски «застывшее море» произносится как «muir-croinn», а проводниками Пифея вполне могли быть кельты. Следовательно, встает вопрос: что же соответствует действительности: мифологическое объяснение или же возможная ошибка звукопередачи с кельтского языка на греческий, а затем и латынь. Как бы то ни было, здесь, по словам Пифея, заканчивался реальный мир. Дальше находилось некое «морское легкое», по которому нельзя было продвигаться вперед ни вплавь, ни посуху. Что именно имел в виду Пифей, никто не знает. Существует множество объяснений, ни одно из которых нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Например, Пифей мог увидеть медузу гигантских размеров или же скопление этих существ. Возможно, корабль путешественника во время отлива попал на мель, «морскую банку», где вода образует многочисленные канальцы, поразительно напоминающие поверхность легкого, и слегка колышется, как будто бы дышит гигантский организм. А может быть, речь идет о зарослях морских водорослей, паковом льде с вкраплениями ила, глин и песчаников или же вулканической пемзе.

Античный историк Тацит^[86] сообщал, что за Оркнейскими островами римские военные моряки видели Туле, но подчинились приказу командования оставаться в водах подле Оркнейских островов. Возможно, римляне видели островок Мейнленд, входящий в состав Шетландских островов. Но по продолжительности дня и ночи, описанных знаменитым массалиотом, Туле больше соответствует Исландия. Кроме того, парусный корабль античной эпохи мог преодолеть расстояние между Шотландией и Исландией за описанное Пифеем время — 6 суток. Версию о том, что Туле и есть Исландия, впервые высказал в 825 году н. э. ирландец Дикуиль, который, как и многие образованные люди того времени, был монахом. Уже более тысячи лет эта гипотеза имеет множество приверженцев. Среди них профессор университета Генуи Гастон Брош. Но есть доводы против предположения монаха Дикуиля. Во-первых, по современным данным, Исландия до VIII века н. э. была незаселенной, в отличие от земли Туле. Тем не менее есть вероятность того, что остров обезлюдел. Во-вторых, близкое к полюсу расположение Исландии не дало бы возможности разводить там пчел, поскольку пчелы не живут севернее 61 градуса северной широты, в то время как жители Туле якобы добывали дикий мед. Однако мы знаем об этом из очень спорного места в тексте Страбона. На самом деле неизвестно, кого в данном случае подразумевал ученый — тулийцев или северные народы вообще.

Возможно, Туле — это Норвегия? Такая точка зрения тоже существует. Ее сторонником был, например, известный полярник Фритьоф Нансен. Конечно, Норвегия не остров, но еще в XI–XII веках многие образованные люди считали таковым всю Скандинавию. Да и достичь Норвегии, отчалив от северных берегов Шотландии, тоже можно было за шесть дней. К тому же Норвегия как раз находится в тех местах, где еще можно найти пчел, а «морское легкое» — это туманы, создающие иллюзию нереальности и потусторонности у человека, который впервые попал в эти края. Немецкий географ Рихард Хенниг считал, что будучи серьезным ученым, Пифей не стал бы плыть наугад. Спутники Пифея знали, куда держать путь в открытом море и умели общаться с тулийцами — знали местное наречие или же наоборот — тулийцы владели их языком. А значит, у британцев были прочные торговые связи с этой страной. Сторонники норвежской гипотезы считают, что под это описание на нужной нам широте подходит только Центральная Норвегия, где британские металлы могли обменять на драгоценные меха.

Среди критиков норвежской «прописки» Туле был упомянутый выше Гастон Брош. Ссылаясь на Пифея, который писал, что земля Туле располагалась на север от Британских островов, Брош заметил, что к югу от Туле в таком случае должно быть открытое море, в то время как южнее Центральной Норвегии находятся соответственно земли Норвегии Южной, а далее через неширокий пролив — территория современной Дании. Кроме того, невозможно за один день преодолеть не менее тысячи километров, которые отделяют Среднюю Норвегию от границы плавающих льдов в Северном Ледовитом океане.

Более вероятно, что загадочный остров Туле — это Гренландия. В. В. Федотов утверждает, что Гренландия как раз соответствует тому описанию Туле, которое дает Прокопий Кесарийский. Так, ее площадь раз в десять превышает территорию Британии. Продолжительность полярной ночи в Гренландии колеблется, и есть места, где она действительно составляет месяц и десять дней. Двигаясь кратчайшим путем или же попав в мощное морское течение Гольфстрим, вполне возможно преодолеть на античном паруснике расстояние, отделяющее Британию от Гренландии, за шесть дней. (О том, кто же населял остров в древние времена, мы расскажем подробно в главе «Походы викингов».)

Как и всякое таинственное явление, остров Туле оброс легендами. Он входит в бесконечный список «Атлантид», а кроме того, благодаря северному расположению, его образ слился с «арктической прародиной» ариев.

Именно поэтому имя Туле носило загадочное общество Thule Gesellschaft, созданное по образцу масонских лож в Мюнхене в июне 1918 года. Основал его оккультист барон Рудольф фон Зеботтендорф (он же Эрвин Toppe, а на самом деле Адам Альфред Рудольф Глауэр). Он привлек в общество двести пятьдесят человек в Мюнхене и еще полторы тысячи по всей Баварии. В списках были университетские преподаватели, юристы, врачи, журналисты, писатели и поэты, армейские офицеры.

Изначально общество «Туле» создавалось как оккультное, и его доктрины представляли собой развитие идей Елены Блаватской и Гвидо фон Листа. Эта организация занималась изучением и популяризацией древнегерманской культуры, и основной темой ее исследований было происхождение арийской расы. Идеология общества опиралась на концепцию расового превосходства арийцев. Естественно, его члены лелеяли пангерманскую мечту о новом могущественном германском рейхе. Девизом общества «Туле» были следующие слова: «Gedenke, dass Du ein Deutscher bist. Halte dein Blut rein!» («Помни, что ты немец. Держи свою кровь в чистоте!»).

Подобно другим тайным организациям Германии, общество Туле использовало магические символы, а также практиковало сложные мистические ритуалы. Аппартаменты, которые орден занимал в фешенебельном отеле «Vierjahreszeiten», были украшены эмблемой, изображающей длинный кинжал и колесо свастики. Однако, судя по всему, деятельность общества носила скорее политический, чем оккультный характер.

Известно, что после Веймарской революции 1918 года поклонники арийских древностей стали пятой колонной в армейских подразделениях. Они вели агитационную работу, стараясь привлечь к себе как можно больше противников режима. Помимо солдат, члены общества «Туле» интересовались представителями рабочего класса и контактировали с основателем Немецкой рабочей партии Антоном Дрекслером.

Орден фон Зеботтендорфа не был мирным. Он запасал оружие и даже создал организацию «Kampfbund Thule» («Военный союз Туле») для борьбы с властями Баварской Советской Республики.

Сам Рудольф фон Зеботтендорф покинул общество «Туле» после того, как имена нескольких его членов стали известны правительству Баварской Советской Республики и этих «оккультистов» казнили. Он уехал в Швейцарию, а затем в Турцию, а в Германию вернулся только в 1933 году, когда у власти уже был Гитлер. На родине фон Зеботтендорф выпустил книгу «Bevor Hitler kam: Urkundlich aus der Fruhzeit der Nationalsozialistischen Bewegung» («До прихода Гитлера: документы раннего периода национал-социалистического движения»), в которой рассказывал о деятельности ордена в Баварии во время войны и Веймарской революции. Он настаивал на том, что его организация одна из первых поддержала Гитлера в борьбе за власть. В ряды сторонников фюрера кроме самого общества «Туле» входили Немецкий рабочий союз, основанный членом «Туле» Карлом Харрером, и Немецкая социалистическая партия во главе с Гансом Георгом Грассингером. Из этих трех организаций, по словам Зеботтендорфа, Гитлер и создал Национал-социалистическую рабочую партию. Книга вызвала крайнее недовольство Гитлера и была запрещена. «Барона» арестовали, но ему удалось бежать, и в 1934 году он вернулся в Турцию. В 1942–1945 годах фон Зеботтендорф жил в Стамбуле и, по-видимому, работал на немецкую военную разведку абвер. По одной версии, он покончил с собой в 1945-м, прыгнув в Босфор. Но есть предположение, что на самом деле фон Зеботтендорф умер только в 1950-х годах. Согласно этой гипотезе, он был двойным агентом. Его самоубийство инсценировала турецкая разведка, а мнимый покойник уехал в Египет.

А как же общество «Туле», оставшееся без главаря? Некоторые исследователи утверждают, что после прихода Гитлера к власти оно попало в список запрещенных. Однако по другим сведениям, при Гитлере общество функционировало как отдельное подразделение СС и оказалось, что «Туле» причастно к созданию секретного оружия и летательных аппаратов. Также сторонники этой гипотезы утверждают, что именно члены общества «Туле» учили Гитлера ораторскому искусству и, более того, поведали фюреру некие магические секреты, которые помогли ему добиться успеха. В любом случае, идеология Третьего рейха использовала разработки общества «Туле». Известно также, что после Веймарской революции к организации были причастны будущие нацистские вожди Рудольф Гесс и Альфред Розенберг.

Загадки древнеримских мореходов

При Александре Македонском границы греческого мира расширились до невероятных пределов — его империя простиралась от Фракии и Иллирии на западе до земель нынешних Узбекистана и Афганистана, пограничья современных Индии и Пакистана на востоке. На юге государство включало Древний Египет и часть современной Ливии, а на севере тянулось вдоль южного берега Черного моря к Кавказским горам и далее вдоль южной оконечности Каспийского моря. Но огромная империя распалась после смерти Александра Македонского. А в это время постепенно набирал силы Рим, и во II веке до н. э., после гибели Карфагена, он вышел на первое место среди государств Средиземноморья. Римские корабли захватывали все новые и новые форпосты и контролировали все больше морских торговых путей. Морем возили в Рим зерно из Египта и Северного Причерноморья, кожи из Малой Азии, рабов из Африки и множество других товаров из разных стран. Великолепный флот позволил Цезарю захватить Галлию и высадиться в Британии. Римские легионы на кораблях прибыли в Александрию, чтобы вмешаться в династическую борьбу Птолемеев, и отныне Рим контролировал Египет. Римские суда выходили и в открытый океан — на просторы Атлантики в районе западноафриканского побережья и к северу от Гибралтара. Как же далеко плавали римские суда? В трудах римских историков есть сообщения об островах, затерянных в океане западнее «Геркулесовых Столпов». Но может быть, римляне знали о них от греков или финикийцев?

В 1964 году на одном из Канарских островов, а точнее, на прибрежном мелководье близ островка Грасьоса была обнаружена хорошо сохранившаяся античная амфора. Историкам известно, что такими амфорами (так называемыми амфорами «финикийского» типа) пользовались только на римских военных судах во II–III веках — по-видимому, на Грасьосе побывало одно из них. Следовательно, римские мореплаватели знали о Канарских островах и периодически плавали к ним? Но ведь речь идет о военном, а не торговом корабле. Что же он делал на Канарах, ведь военные корабли вообще гораздо хуже приспособлены к далеким путешествиям, чем торговые. Может быть, это случайность? Например, судно прибило к незнакомому берегу бурей?

Есть и другие, более загадочные находки. В 1933 году молодой мексиканский археолог Хосе Гарсиа Пайон производил раскопки индейского поселения Калиштлахуака в долине Мехико. Под тремя непотревоженными слоями глинобитных полов одного из зданий он обнаружил несколько погребений ацтекского времени. В них были глиняные расписные кувшины и чаши, украшения из раковин и горного хрусталя, золотые пластины, фигурка оцелота, наконечники копий из кремня и обсидиана и еще множество предметов, порадовавших ученого. Но то были обычные, «нормальные» находки, которых следовало ожидать, и вдруг его внимание привлекла совершенно странная статуэтка — терракотовая, изображавшая бородатого человека в конической шапке. Ничего общего с традиционной индейской скульптурой она не имела. «В течение многих лет, — вспоминает Гарсиа Пайон, — головка хранилась у меня, и я иногда показывал ее знакомым как некий курьез». Только через четверть века европейские ученые помогли установить, что статуэтка из Калиштлахуаки — римская и относится к хорошо известному типу, такие делали во II веке нашей эры.

Как же она оказалась в ацтекском захоронении XIII–XV веков? То, что статуэтка пережила столетия, еще можно объяснить: вероятно, ее, как ценную вещь, бережно хранили и передавали из поколения в поколение, пока в конце концов она не оказалась в гробнице знатного ацтека. Но как она попала в Мексику? Может быть, какой-то римский корабль пересек океан и добрался до берегов Америки?

Ученые не сомневаются, что статуэтка подлинная. Более того, этот предмет придает относительную достоверность другим случайным находкам античных вещей в различных районах Мексики. Среди них головка эллинистической статуэтки из Керетаро, обломок позднеримской терракоты из области Уастека и еще одной римской фигурки из Северной Мексики, которая хранится в музее Чикаго.

Походы викингов
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

Корабль — жилище скандинава.

Из стихотворения средневекового франкского поэта

Кто такие викинги?

В наши дни мы называем викингами средневековых мореплавателей, уроженцев тех земель, где находятся современные Норвегия, Дания и Швеция.

Происхождение слова «викинг» — загадка для ученых. Самая ранняя версия связывает его с областью Вик (Viken) в юго-восточной части Норвегии. Якобы когда-то «викинг» означало «человек из Вика», а впоследствии это название распространилось на других скандинавов. Тем не менее, в средние века жителей Вика именовали отнюдь не викингами, a vikverjar или vestfaldingi (от Вестфолля, исторической провинции в области Вик).

Согласно другой теории, слово «викинг» восходит к древнеанглийскому wie. Здесь мы видим тот же корень, что и в латинском слове vicus. Так называли торговый пункт, город или укрепленный лагерь. В то же время в Англии XI века викингов называли аскеманнами — людьми, плывущими на ясенях (ascs), поскольку из ясеня была обшивка их судов.

Если верить шведскому ученому Ф. Аскебергу, существительное «викинг» произошло от глагола vikja — «поворачивать», «отклоняться», то есть викинг — это воин или пират, который покинул доми отправился в поход за добычей. И действительно, викинг из исландских саг — пират.

Еще одна гипотеза, которая имеет много сторонников по сей день, связывает слово «викинг» с vi’k (бухта, залив). Но противники этой гипотезы указывают на несоответствие: в заливах и бухтах бывали и мирные купцы, но, в отличие от разбойников, викингами их никто не называл.

В Испании викинги были известны как «мадхус», что означает «языческие чудовища». В Ирландии их звали финнгаллами («светлыми чужеземцами»), если имели в виду норвежцев, или же дубгаллами («темными чужеземцами»), когда речь шла о датчанах. Французы же именовали неустрашимых морских разбойников «людьми с севера» — норсманнами или нортманнами. Но как бы их ни называли, повсюду в Западной Европе викинги заслужили недобрую славу.

Непобедимые драконы и берсерки-оборотни

«Послал всемогущий Бог толпы свирепых язычников — данов, норвегов, готов и свеев; они опустошают грешную землю Англии от одного берега до другого, убивают народ и скот и не щадят ни женщин, ни детей», — так написано в одной из англосаксонских хроник. Несчастья начались на английской земле с 793 года, когда викинги напали на остров Линдисфарне и разграбили монастырь Святого Кутберта.

В 835–865 годах от викингов не было спасения — они опустошали южные и восточные берега Англии. Случалось, к берегу одновременно подходили до 350 датских судов-драккаров. Корнуэлл, Эксетер, Винчестер, Кентербери и даже Лондон страдали от их набегов. Но до 851 года ситуация все же была терпимой — викинги не зимовали в Англии. Поздней осенью, отягощенные добычей, они отправлялись домой.

Надо сказать, что довольно долгое время не решались «свирепые язычники» и отходить далеко от берега — поначалу они пробирались в глубь острова всего километров на пятнадцать. Но храбрые и кровожадные викинги наводили на англичан такой ужас, что те сами давали захватчикам все шансы на успех — казалось, викингам нет смысла сопротивляться. К тому же корабли морских разбойников появлялись на горизонте внезапно и молниеносно достигали берега.

Как же выглядели знаменитые драккары, и почему их так называют? Впервые они упоминаются в «Германии» Тацита. Речь идет о ладьях предков викингов, имевших необычную форму. Есть описание драккаров и у араба Ибн-Фадлана. Изображения знаменитых судов сохранились на гобелене королевы Матильды — супруги Вильгельма Завоевателя. Однако увидеть морское «чудище» живьем удалось лишь в 1862 году, когда проводили раскопки в болотах под Шлезвигом. Нос и корма судна были одинаковыми — эта удивительная конструкция позволяла викингам идти на веслах в любом направлении, не разворачиваясь. Еще несколько кораблей обнаружили чуть позже. Среди них самыми знаменитыми находками считаются драккары из Гокстада (1880) и Усеберга (1904).

Ученые реконструировали скандинавские суда. Они установили, что драккары имели киль, к которому крепились шпангоуты, выполненные из одного дерева. Обшивка драккара выполнялась внакрой. Ее прикрепляли к шпангоутам при помощи штырей, а доски соединяли друг с другом железными гвоздями. Чтобы уплотнить швы между досками, викинги использовали своеобразную прокладку — пропитанный смолой шнур из свиной щетины или коровьего волоса, скрученный в три нитки. В верхней части обшивки средневековые корабельщики делали уключины.

Корабли викингов достигали 30–40 метров в длину и ходили под парусом. Единственный парус — в красную и белую полоску — чаще всего делали из шерсти. Управляли драккаром не с помощью руля. Его заменяло огромное весло. Всего весел было от 60 до 120.

Драккаром судно называлось потому, что его нос украшала резная фигура дракона. Норвежское слово «Drakkar» происходит от древнескандинавских Drage — «дракон» и Kar — «корабль». Разинутая пасть дракона устрашала противников, а когда викинги возвращались домой, они снимали голову чудовища, чтобы не напугать добрых духов своей земли.

Ужас вселяло и «знамя ворона» — треугольный стяг с изображением черной птицы, вызывавшей у врагов вполне понятные ассоциации. В скандинавской мифологии пара воронов, которых звали Хугин и Мунин, почиталась как птицы Одина. Хугин (по-древнеисландски это означает «думающий») и Мунин (с древнеисландского «помнящий») летают по всему миру Мидгарду и сообщают Одину о происходящем. Однако ворон не только мудрая птица, он клюет трупы. Знамя ворона поднимали во время набегов. Под ним, например, сражался доблестный правитель Дании, Англии и Норвегии Кнуд Великий. Если знамя весело трепетало на ветру, это считалось доброй приметой: значит, победа обеспечена. Независимо от того, что изображалось на флаге, под которым шел драккар, его вышивала лично жена или сестра предводителя викингов.

Суда викингов были очень быстроходными: 1200 км, которые отделяют Англию от Исландии, скандинавы покрывали всего за 9 суток. Искусные мореходы учитывали характер облачности и силу волн, ориентировались по солнцу, луне и звездам, следили за птицами. На побережье они устанавливали маяки, которые Адам Бременский называл «горном вулкана».

Кроме драккаров, викинги строили и торговые корабли. Чем же торговали средневековые скандинавы? Оружием, пушниной, шкурами и кожей, рыбой, китовым усом и моржовой костью, медом и воском, а также, что называется, всякой всячиной: деревянными и костяными гребешками, серебряными копоушками, краской для глаз. И, конечно, рабами. Торговые суда назывались когги, кнарры и шняки. Корпуса коггов были круглыми. Такой тип кораблей знали еще фризы. Во время отлива днища коггов опускались на дно и суда было легко разгрузить, а когда начинался прилив, хитроумные ладьи сами всплывали наверх.

  

Драккар викингов. Гобелен из Байё

Кнарры были большими торговыми судами, шняки — маленькими и мало чем отличались от военных кораблей. Их бак и квартердек зачастую использовали как боевые площадки — если нападали враги, то «мирные торговцы» принимали бой. Викинги нередко брали в плавание кузнечные инструменты и наковальни — это позволяло чинить оружие в походных условиях.

Настоящие морские сражения викингов бывали весьма масштабны: так, в битве в Хьерунгавоге в Норвегии участвовало 400 кораблей. В бою драккары подходили бортами друг к другу и сцеплялись с помощью абордажных крючьев. Воины дрались на палубах, и битва продолжалась до тех пор, пока большая часть команды одного из кораблей не погибнет: сдаваться в плен было не принято. Драккар побежденных доставался победителям, и такой бой викинги цинично называли «чисткой корабля».

На суше викинги проявляли не меньшую храбрость, чем на море. Их традиционным оружием были меч, секира, лук со стрелами, копье и щит. Что же можно сказать о доспехах средневековых скандинавов? Кинематографический образ викинга — бородатый полуодетый мужик в рогатом шлеме. А как было на самом деле? Викинги носили короткую тунику, облегающие штаны и плащ, который закрепляли фибулой на правом плече — такая одежда не стесняла движений и давала возможность моментально обнажить меч. Обувь — башмаки из мягкой кожи — викинги завязывали на икрах ремнями. Археолог Анника Ларссон из Уппсальского университета, изучая фрагменты тканей, найденных при раскопках древнего города викингов Бирка, сделала удивительное открытие: «Среди одежды викингов часто встречается красный шелк, легкие развевающиеся банты, много блесток, разных украшений», — заявила она. Если верить Ларссон, изначально викинги носили жизнерадостную одежду и пестротой наряда напоминали современных хиппи. По мнению исследовательницы, строгим и аскетичным костюм викингов стал лишь под влиянием христианских миссионеров, которые впервые появились в Швеции в 829 году.

Конечно, скандинавы защищали тело кольчугой. В боевых походах они носили бирни — защитные кольчужные рубахи, сделанные из тысяч переплетенных колец. Но позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый. Бирни считались огромной ценностью и даже передавались по наследству. Простые же викинги, идя в бой, надевали кожаные подбитые куртки, в которые зачастую просто вшивались металлические пластины. Руки воинов предохраняли наручи — кожаные или с металлическими пластинами. И удивительно, но факт: викинги не носили рогатых шлемов.

На самом деле шлемы викингов были совсем другими: либо с закругленной верхушкой и щитками для защиты носа и глаз, либо с верхушкой, заостренной в виде гребня. Шлемы с гребнем обычно называют «шлемами вендельского типа». Это наследие вендельской культуры, которая предшествовала эпохе викингов — она датируется 400–600 годами. Многие простые воины и вовсе носили не металлические, а кожаные шлемы. Накладные планки, щитки, надбровья скандинавов украшали чеканки из бронзы или серебра. Конечно, это были не просто украшения, а магические изображения, защищавшие воина.

Так откуда же взялись пресловутые рога? Изображение рогатого шлема действительно имеется — его обнаружили на Осебергском корабле IX века. Такие шлемы на самом деле относятся к бронзовому веку (1500-500 годы до н. э.). Они служили головными уборами жрецов. Исследователи полагают, что викинги тоже вполне могли использовать их в ритуальных целях, но воевать в рогатом шлеме невозможно — его легко сбить, лишь немного задев при ударе.

Сейчас бытует мнение, что миф о «рогатых» викингах появился во многом благодаря католической церкви. Поскольку викинги долго сопротивлялись принятию христианства и вдобавок часто нападали на церкви и монастыри, христиане их ненавидели, считали «дьявольским отродьем», и, вполне естественно, увенчали их головы рогами. Эта идеологически обоснованная ложь и утвердилась потом в общественном сознании.

Щиты викинги, как правило, делали из дерева. Обычно их красили в яркие цвета — чаще всего в красный, который символизировал власть (или кровь?). Конечно, и здесь не обошлось без магии — различные узоры и рисунки на щитах должны были уберечь воина от поражения. Щиты носили на спине. Когда начинался бой, викинги закрывались щитами, выстраивая непробиваемую стену. А поднятые вверх щиты считались знаком мира.

К оружию и доспехам викинги относились как к живым существам, давая им прозвища, зачастую не менее славные и известные, чем имена их обладателей. Так, например, кольчуга могла зваться Одеждой Одина, шлем — Вепрем Войны, топор — Грызущим Рану Волком, копье — Жалящей Гадюкой, а меч мог носить имя Пламя Битвы или Рвущий Кольчуги.

Но не только мечи, копья и луки даровали бесстрашным викингам многочисленные победы. Скальды — скандинавские поэты и певцы — повествовали о тех, кого «не кусала сталь». Речь идет о берсерках. Из дошедших до нас источников самый ранний — это песня Торбьерна Хорнклови о победе Харальда Прекрасноволосого в битве при Хафс-фьорде, которая предположительно произошла в 872 году. «Берсерки, — говорится в ней, — облаченные в медвежьи шкуры, рычали, потрясали мечами, кусали в ярости край своего щита и бросались на своих врагов. Они были одержимы и не чувствовали боли, даже если их поражало копье. Когда битва была выиграна, воины падали без сил и погружались в глубокий сон».

Слово «берсерк» происходит от старонорвежского berserkr и переводится как «медвежья шкура» (корень Ьег — означает «медведь», в то время как — serkr — это «шкура»). Согласно поверьям, во время сражения берсерки сами превращались в медведей.

Именно берсерки составляли передовой отряд, который начинал бой. Одним своим видом они наводили ужас на врагов. Но долго сражаться они не могли — боевой транс проходил быстро, поэтому, смяв ряды врагов и заложив основу общей победы, они покидали поле брани, предоставив обычным бойцам завершить разгром противника.

Берсерки были воинами, посвятившими себя Одину — верховному богу скандинавов, к которому отправляются души героев, павших в бою. Согласно верованиям, они попадали в Вальгаллу — загробное жилище убитых воинов. Там покойные пируют, пьют неиссякающее медовое молоко козы Хейдрун и едят неиссякающее мясо вепря Сэхримнира. Вместо огня Вальгалла освещается блестящими мечами, а павшим воинам и Одину прислуживают девы-воительницы — валькирии. Один — покровитель берсерков — и помогал берсеркам в бою. Скальд (он же историограф) Снорри Стурлусон в «Круге земном» пишет: «Один умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки, а его люди шли в бой без доспехов и были словно бешеные собаки и волки, кусали щиты и сравнивались силой с медведями и быками. Они убивали людей, и их было не взять ни огнем, ни железом. Это называется впасть в ярость берсерка».

  

Бронзовая пластинка VIII века с изображением викинга-берсерка

Современные ученые не сомневаются в реальности берсерков, но вопрос о том, как же они достигали экстаза, и сегодня остается открытым. Одни исследователи полагают, что берсерками становились люди с подвижной психикой, невротики или психопаты, которые во время сражений приходили в крайнее возбуждение. Оно-то и позволяло берсеркам проявлять качества, не свойственные человеку в обычном состоянии: обостренную реакцию, расширенное периферическое зрение, нечувствительность к боли. Сражаясь, берсерк шестым чувством угадывал летящие в него стрелы и копья, предвидел, откуда последуют удары мечей и топоров, а следовательно, мог прикрыться щитом или уклониться. Возможно, берсерки были представителями особой касты профессиональных воинов, которых готовили к боям с детских лет, посвящая не только в тонкости воинского мастерства, но и обучая искусству входить в транс, который обострял все чувства и активизировал скрытые возможности организма. Однако многие исследователи предполагают, что экстаз берсерков имел более прозаические причины. Они могли пользоваться какими-то психотропными средствами — например, отваром из ядовитых грибов. У многих народов известно «оборотничество», наступавшее в результате болезни или приема специальных препаратов — человек отождествлял себя со зверем и даже копировал некоторые черты его поведения.

Скандинавских оборотней боялись даже их товарищи. Сыновья датского конунга Кнуда — берсерки — даже плавали на отдельном драккаре, так как другие викинги опасались их. Эти уникальные воины могли пригодиться только в бою, а к мирной жизни они приспособлены не были. Берсерки представляли опасность для общества, и как только скандинавы стали переходить к более спокойной жизни, берсерки оказались не у дел. И поэтому с конца XI века саги называют берсерков не героями, а грабителями и злодеями, которым объявлена война. В начале XII века в скандинавских странах даже существовали особые законы, направленные на борьбу с берсерками. Их изгоняли или убивали без жалости. Суеверный страх побуждал убивать берсерков почти как вампиров — деревянными кольями, поскольку для железа они неуязвимы. Немногие из воинов Одина приспособились к новой жизни. Им полагалось принять христианство — считалось, что вера в нового Бога избавит их от боевого безумия. Часть бывшей воинской элиты даже бежала в чужие края.

Но в IX–XI веках, когда викинги на быстроходных драккар ах наводили ужас на народы Европы, берсерки еще были в чести. Казалось, что перед ними не может устоять никто. Крупные города, городки и деревни скандинавы опустошали в считанные дни. Ни одной приморской стране не было пощады от «свирепых язычников». В 30–50 годы IX века норвежцы напали на Ирландию. Согласно древним ирландским хроникам, в 832 году Тургейс захватил сначала Ольстер, а потом чуть ли не всю Ирландию и стал ее королем. В 845 году ирландцам наконец удалось избавиться от ненавистного правителя — Тургейс был убит. И тем не менее Ирландия осталась добычей норвежцев. Викинги сражались за нее между собой — данам остров тоже казался лакомым кусочком. В какой-то момент данам удалось договориться с ирландцами, но в 853 году норвежец Олав Белый захватил Дублин и создал на этих землях собственное государство, которое существовало более двухсот лет. Так Дублин стал плацдармом, с которого норвежцы продвигались дальше, в западные области Англии.

Но даны решили взять реванш и осенью 865 года, если верить сагам, высадились на восточном побережье Англии. Отважных викингов вели Ивар Бескостный и Хальвдан — сыновья легендарного Рагнара Лодброка, а отца этого отпрыска рода Инглингов звали в свою очередь Сигурдом Кольцом. Время не сохранило достоверных сведений о том, действительно ли жил на земле такой человек, но саги рассказывают о том, что свое прозвище (Рагнар Волосатые Штаны) знаменитый военный вождь получил благодаря экзотическому амулету — штанам, которые собственноручно сшила его жена. Есть и другая легендарная версия: в детстве он упал в змеиное логово, но остался цел благодаря тому, что змеи не прокусили надетые на него кожаные «брюки». Однако змеи все-таки погубили конунга: в 865 году он во главе со своим войском вторгся в Нортумбрию, но король Элла II победил его и бросил в змеиный колодец. Сыновья Рагнара отомстили за отца: 21 марта 867 года датские воины в битве одолели англичан, король Элла II попал в плен и был предан мучительной казни. Ему рассекли ребра на спине, развели их в стороны наподобие крыльев и вытащили наружу легкие. Большинство историков ставит эту жуткую историю под сомнение: скорее всего, такой казни не существовало — так выглядело ритуальное глумление над трупами врагов. Но как бы там ни было, Западная Англия оказалась под властью норвежских викингов, а Восточная — датских.

Датчане продержались до 871 года, пока к власти не пришел Альфред Великий — первый из королей Уэссекса, который использовал в официальных документах титул «король Англии». Все гениальное просто: после долгих лет безуспешной борьбы с викингами Альфред понял, что скандинавы предпочитают морские сражения, и повелел отстроить крепости. В 878 году он выиграл крупное сражение на суше и изгнал чужеземцев из Уэссекса. Вождь датчан Гутрум был крещен. Однако захватчики остались на землях Англии, и к концу IX века на карте существовала «Область датского права» — Денло. Лишь в X столетии она покорилась власти английских королей. Но в 1013 году в правление Этельреда Нерешительного, чье имя говорит само за себя, в Англию вторглось войско датчанина Свейна Вилобородого (Норвегия к этому времени уже была под властью данов). Вилобородым Свейна называли отнюдь не из-за формы бороды: напоминали вилы его усы. Свейн быстро захватил английские города и селения, и лишь у стен Лондона датчане понесли тяжелые потери. Но и Лондон в конце концов капитулировал: викинги окружили его, Этельред сбежал в Нормандию, и национальное собрание — витенагемот — провозгласило Свейна королем. Всего через 5 недель он умер, и власть наследовал его сын Кнут, который сумел удержать страну в повиновении. Однако в 1036 году после смерти Кнута трон достался внуку Свейна. Новый король — Харда-кнут вызвал всеобщее неодобрение своей непомерной жадностью. Он обложил англосаксов такими податями, что вынудил многих бежать в леса. Отношения побежденных и победителей накалились до предела, но в 1042 году во время пира по случаю женитьбы знаменосца Хардакнут поднял кубок за здоровье новобрачных, сделал глоток и упал замертво. Англосаксы были спасены, и власть вернулась к старой англосаксонской династии: королем стал сын Этельреда Нерешительного Эдуард Исповедник. А в 1066 году Англию захватит Вильгельм Завоеватель — потомок датчанина Хрольва Пешехода, основавшего герцогство Нормандия во Франции, на земли которой скандинавы впервые попали в IX веке, еще в правление Карла Великого. «Предвижу, сколько зла наделают эти люди моим преемникам и их подданным», — сказал могущественный император — и не ошибся. После его смерти государство распалось и правители погрязли в междоусобицах. Противостоять «драконам» уже никто не мог, и викинги вошли в Сену и Луару. Они разорили Руан, ограбили знаменитые монастыри, убили монахов, а простых людей, попавших в плен, обратили в рабов.

Французские хроники повествуют, что около 850 года викинги во главе с Хастингсом подошли к стенам Нанта. Они покорили его и предали огню. Вблизи павшего Нанта победители разбили лагерь и оттуда совершали набеги на города и монастыри по всей Франции. Лишь ненадолго викинги уплыли в Испанию, но, потерпев там фиаско, вернулись обратно и напали на Париж. Они разграбили город, а король Карл Лысый бежал в монастырь Сен-Дени. Скандинавы не знали пощады, но им мешал непривычный климат Франции. Захватчиков сразили жара и фрукты, которые они по неведению ели зелеными. Измученные викинги потребовали, чтобы король выплатил им дань и, получив немалую сумму серебром, наконец убрались вон. Но ненадолго…

Вскоре в Северную Францию явился изгнанный из Норвегии Хрольв Пешеход, или Роллон, сын Рогнвальда. На берегу моря Хрольв поклялся, что он умрет или станет властелином любой земли, которую сможет завоевать. Он сражался храбро и в 912 году по договору в Сент-Клере французский король Карл Простоватый уступил ему часть Нейстрии, между рекой Эпт и морем. Так появилось герцогство Нормандия, то есть страна норманнов. Решительный Хрольв был все же слабее Карла, и тот поставил ему условие: признать себя вассалом короля и принять христианство. Хрольв крестился и получил бонус — руку дочери Карла Гизелы. Потом викинг взял в жены Поупу, дочь другого короля — Эда, которому наследовал Карл Простоватый. Она стала его второй женой — после смерти Гизелы. Хрольв раздавал земли своим соратникам, число которых росло, поскольку с севера прибывали все новые и новые отряды. Многие норманны принимали христианство по примеру своего правителя. Потомки викингов быстро усвоили французский язык, но кровь воинственных предков еще долго давала о себе знать — об этом свидетельствует история средневековой Европы.

Уже в IX веке Франция стала плацдармом, с которого викингам удобно было продвигаться дальше на юг. Около 860 года под предводительством Хастингса они пытались завоевать Рим. Однако до Вечного города викинги не добрались, приняв за него Лунке. Жители

Лункса были прекрасно вооружены, а сам город укреплен. Увидев, что взять крепость силой тяжело, Хастингс пошел на хитрость. Он отправил в Лунке посла, которому приказал обмануть епископа и графа — владельца замка: дескать, его повелитель умирает и просит горожан продать чужестранцам еду и пиво. А главное, он хочет стать перед смертью христианином. Коварного Хастингса действительно принесли на щите в городскую церковь, где епископ крестил его. На следующий день в город вновь прибыли послы: теперь они просили похоронить Хастингса в церковной земле и сулили за это богатые дары.

Доверчивый епископ дал согласие и погубил Лунке: мнимого покойника сопровождали все викинги — должны же они проститься со своим вождем! Тот возлежал на носилках в полном боевом вооружении, но и это не смутило епископа — ведь при жизни Хастингс был воином. Похоронная процессия в сопровождении первых лиц города направилась в храм, где епископ отпел авантюриста. Когда «тело» стали опускать в могилу, Хастингс вскочил с носилок. «Хладный труп» зарубил и епископа, и графа. Викинги захватили Лунке. Но ведь Хастингс хотел покорить Рим! Корабли, груженные добычей, снова отправились в путь, однако в Рим викинги так и не попали — их остановила сильная буря. Спасая свою жизнь, разбойники бросали за борт награбленное. Даже рабынь они сочли балластом, и красавиц поглотила морская пучина.

Поход Хастингса окончился бесславно, но через двести лет скандинавы уже хозяйничали в Италии. Сначала в 1016 году небольшой отряд норманнов-пилигримов, возвращавшихся из Святой земли, помог князю Салернскому победить сарацинов. Итальянцы подивились храбрости викингов и стали приглашать их к себе на службу. Скандинавы «вписались» в итальянский пейзаж и даже основали маленькое норманнское владение. А в 1046 году на Апеннинский полуостров прибыл норманн Роберт Гюискар. Со старофранцузского прозвище Роберта переводится как Хитрый или Лукавый. «Его прозвали Гюискар, ибо в лукавстве не могли сравниться с ним ни мудрый Цицерон, ни хитрый Улисс», — писал о Роберте его биограф, хронист норманнов Вильгельм из Апулии. Шестой сын Танкреда Готвильского, он последовал в Италию за своими старшими братьями. В 1050–1053 годах Роберт пребывал в Калабрии, где норманны воевали с византийцами и, кроме того, под командованием Хитрого грабили монастыри и мирных обывателей. Соплеменники уважали Роберта и после смерти его брата Гумфреда, обойдя законного наследника — сына Гумфреда, провозгласили Гюискара графом Апулии. Более того, за ежегодную дань и обещание помощи Папа Николай II признал Роберта герцогом. Папа утвердил за ним как за вассалом святого престола власть над странами Южной Италии, которые он уже покорил и которые в будущем еще покорит. Гюискар завоевал всю Апулию и Калабрию, а в 1071 году пал Бари — последнее убежище византийского владычества. Брат Роберта тем временем отнял Сицилию у сарацин. Могущество Роберта пугало нового Папу — Григория VII. В 1074 году он отлучил Гюискара от церкви, но в 1080-м помирился с ним в поисках защиты от императора Генриха IV. Сняв с него отлучение, Папа отдал Роберту в лен все его владения, в том числе вновь занятые им Салерно и Амальфи. В 1081 году несгибаемый Роберт отправился в поход против Византийской империи. Он победил Алексея Комнина при Дураццо и дошел до Салоник. Папе он отплатил добром: в 1084 году Роберт взял Рим, разграбил его и освободил Григория VII, которого император Генрих IV заключил в замок Святого Ангела. Вместе с Папой Гюискар удалился в Салерно и снова начал войну с Византийской империей. Роберт разбил соединенный византийско-венецианский флот при Корфу и отправился в Ионическое море, но умер на острове Кефалении. Владения Гюискара разделили между собой его сыновья: Богемунд получил Тарент, а тезка отца Роберт — Апулию. В 1127 году Апулия объединилась с Сицилией и норманнская династия правила Сицилийским королевством до 90-х годов XII века. Да и в жилах сменившей ее династии Гогенштауфенов тоже текла норманнская кровь.

Потомками скандинавов — варягов — считали себя и Рюриковичи. Но вопрос о том, кто такие варяги, до сих пор открыт.

Князья земли русской?

Первые упоминания о варанках, верингах или варангах (слова, созвучные русскому «варяг») относятся к XI веку. Так около 1029 года знаменитый ученый из Хорезма Аль-Бируни

писал: «От океана отделяется большой залив на севере у саклабов^[87] и простирается близко к земле булгар, страны мусульман; они знают его как море варанков, а это народ на его берегу». В исландских сагах встречается слово vaeringjar — так называли скандинавских воинов, которые служили византийскому императору. Как мы помним, викинги воевали с Византийской империей, но потрясающая сила и храбрость служила им великолепной рекламой, и те же византийцы охотно нанимали воинов-северян. О «варангах» пишет и византийский хронист второй половины XI века Скилица: в 1034 году их отряд сражался в Малой Азии.

В правовом кодексе Руси — «Русской правде», относящейся ко времени правления Ярослава Мудрого (1019–1054), определен статус неких «варягов». Современные исследователи чаще всего отождествляют их со скандинавскими викингами. Однако есть и другие версии этнической принадлежности варягов: они могли быть финнами, немцами-пруссами, балтийскими славянами или выходцами из Южного Приильменья. Ученые не имеют единого мнения как о происхождении самих варягов, так и их названия. Но самое больное место — легендарное призвание варяжских князей на Русь.

Существует так называемая «норманнская теория», сторонники которой считают скандинавов основателями первых государств восточных славян — Новгородской, а затем Киевской Руси. Они ссылаются на летописи, где говорится, что племена восточных славян (кривичи и ильменские словене) и финно-угров (весь и чудь) решили прекратить междоусобицы и в 862 году обратились к неким варягам-руси с предложением занять княжеский престол. Откуда именно призвали варягов, в летописях прямо не говорится, но известно, что они пришли «из-за моря», и «путь к варягам» лежал по Двине. Вот отрывок из «Повести временных лет»: «И сказали себе словене: “Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти».

Из летописей известно, какие имена носили варяги-русь. Конечно, имена эти записаны так, как их произносили восточные славяне, но все же большинство ученых считают, что они имеют германское происхождение: Рюрик, Аскольд, Дир, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид и другие. В свою очередь имена князя Игоря и его жены Ольги близки по звучанию к скандинавским Ингор и Хелга. А первые имена со славянскими или иными корнями встречаются лишь в списке договора 944 года.

Византийский император Константин Багрянородный^[88] — один из самых образованных людей своего времени, автор нескольких сочинений — сообщает, что славяне являются данниками росов и, кроме того, приводит названия днепровских порогов на двух языках: росском и славянском. Росские названия пяти порогов имеют скандинавское происхождение, по крайней мере, по мнению норманистов.

Шведами называют руссов Вертинские анналы — летописный свод Сен-Бертенского монастыря на севере Франции, относящийся к IX веку.

Очень любопытно свидетельство Ибн-Фад-лана — одного из немногих арабов, побывавших в Восточной Европе. В 921–922 годах он был секретарем посольства аббасидского халифа ал-Муктадира в Волжскую Булгарию. В своем отчете «Рисале», оформленном в виде путевых заметок, Ибн-Фадлан подробно описал обряд погребения знатного руса, очень похожий на скандинавский. Покойного сожгли в погребальной ладье, а затем возвели курган. Подобные захоронения действительно обнаружены под Ладогой и в Гнездово. Похоронные обычаи, безусловно, наименее подвержены изменениям. В любой культуре к ним относятся гораздо более серьезно, чем к другим, поскольку речь идет о ритуалах, которые обеспечивают усопшему благополучие на том свете, и в случае каких-либо экспериментов нет никакой возможности проверить, хорошо ли ему там.

Надо сказать, что подавляющее большинство арабских источников свидетельствует, что славяне и русы — народы разные. (Этот вопрос мы подробно рассмотрим в главе «Тайны арабских путешественников».)

Казалось бы, все понятно: русь-русы-росы не славяне, а скандинавы. Но с помощью средневековых источников можно доказать и обратное. Так, например, в той же «Повести временных лет» есть фрагмент, который противоречит тому, что мы привели выше: «… из тех же славян — и мы, русь… А славянский народ и русский един, от варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть и полянами назывались, но речь была славянской».

Еще один памятник IX века — «Житие Кирилла», написанное в Паннонии (Подунавье), повествует о том, как Кирилл приобрел в Корсуне «Евангелие» и «Псалтырь», написанные «русскими письменами», понять которые ему помог русин. Под «русскими письменами» здесь подразумевается одна из славянских азбук — глаголица.

Как мы видим, что средневековые источники не дают однозначного ответа на вопрос, какова же этническая принадлежность людей, которых призвали на княжение в 862 году. Но если даже и так, почему же эта проблема волнует умы уже более двухсот лет. Дело тут не только в том, что ученые жаждут узнать истину: норманнская теория имеет идеологическое значение. Сформулировал ее в XVIII веке немецкий историк в Российской академии наук — 3. Байер и его последователи Г Миллер и А. Л. Шлецер. Конечно, русские тут же увидели в ней намек на отсталость славян и их неспособность образовать государство. Против немецкой «инсинуации» выступил М. В. Ломоносов: он полагал, что Рюрик был родом из полабских славян. Нашелся другой ученый, который попробовал примирить русскую и немецкую точки зрения — В. Н. Татищев. Основываясь на Иоакимовской летописи, он утверждал, что варяг Рюрик происходил от норманнского князя, правящего в Финляндии, и дочери славянского старейшины Гостомысла. Однако позже норманнскую теорию принял автор «Истории государства Российского» H. М. Карамзин, а вслед за ним другие русские историки XIX века. «Слово Vaere, Vara есть древнее готфское, — писал Карамзин, — и значит союз: толпы скандинавских витязей, отправляясь в Россию и Грецию искать счастья, могли именовать себя варягами в смысле союзников или товарищей». Но Карамзину противоречил писатель и ученый С. А. Гедеонов. Он считал, что русы были балтийскими славянами, а название «варяги» произошло от слова warang (меч, мечник, защитник), которое исследователь нашел в балтийско-славянском словаре древанского наречия.

Противником норманнской теории был также известный историк Д. И. Иловайский. Он считал летописный рассказ о призвании варягов легендарным, а имена князей и дружинников, так же как и названия днепровских порогов, скорее славянскими, чем скандинавскими. Иловайский предполагал, что племя русь имело южное происхождение и отождествлял русь с роксоланами, которых ошибочно считал славянами (современная наука говорит о сарматском происхождении роксолан).

В Советском Союзе к норманнской теории относились с подозрением. Основным аргументом против нее служила убежденность Энгельса в том, что «государство не может быть навязано извне». Поэтому советские историки должны были изо всех сил доказывать, что племя «русь» — славянское. Вот выдержка из публичной лекции доктора исторических наук Мавродина, которую тот читал во времена Сталина: «.тысячелетней давности предание о «призвании варягов» Рюрика, Синеуса и Трувора «из-за моря», которое давным-давно следовало сдать в архив вместе с преданием об Адаме, Еве и змие-искусителе, Всемирном потопе, Ное и его сыновьях, возрождается зарубежными буржуазными историками для того, чтобы послужить орудием в борьбе реакционных кругов с нашим мировоззрением, нашей идеологией.»

Тем не менее далеко не все советские ученые — антинорманисты не верили в то, о чем писали. В это время появилось несколько довольно интересных гипотез, авторов которых никак нельзя назвать конъюнктурщиками, карьеристами или же просто трусами. Так, например, академик Б. А. Рыбаков отождествлял русов и славян, помещая первое древнеславянское государство, предшествовавшее Киевской Руси, в лесостепь Среднего Поднепровья.

В 1960-е годы ученые, которые были в душе норманистами, изобрели уловку: они считали, что призванные князья были скандинавами, но в то же время признавали, что и до Рюрика существовало некое славянское протогосударство во главе с русью. Предметом дискуссии стало местонахождение этого протогосударства, которое получило условное название «Русский каганат». Так востоковед А. П. Новосельцев считал, что оно располагалось на севере, а археологи М. И. Артамонов и В. В. Седов помещали каганат на юге, в районе от Среднего Поднепровья до Дона. Норманизм в 1980-е годы вновь стал популярным, но следует заметить, что многие ученые придерживались его именно из соображений моды, а в моде тогда было научное диссидентство.

В наше время вопрос о норманнах на Руси остается открытым. Запреты сняты, и ученые спорят от всей души, но не стоит забывать о том, что норманнская теория была и остается лакомым кусочком для идеологов от науки. В качестве примера любопытной версии, высказанной не «идейным», а действительно грамотным исследователем, можно привести теорию профессора кафедры истории России Московского педагогического государственного университета А. Г. Кузьмина: «“Русы” — это славянизированные, но изначально неславянские племена, причем разного происхождения. При этом разные в этническом отношении «русы» участвовали в образовании Древнерусского государства в качестве господствующего слоя.

Известно, что в древних источниках само название народа с именем «русь» было различно — руги, роги, рутены, руйи, руяны, раны, рены, русь, русы, росы, росомоны, роксоланы. Оказалось, что и значение слова «русь» неоднозначно. В одном случае это слово переводят как «красный», «рыжий» (из кельтских языков). В другом случае — как «светлый» (из иранских языков).

В то же время слово «рус» очень древнее и существовало у разных индоевропейских народов, обозначая, как правило, господствующее племя или род. В раннем средневековье сохранилось три не связанных между собой народа, носившие имя «рус». Средневековые арабские авторы знают их как «три вида русов». Первые — это руги, происходившие от северных иллирийцев. Вторые — это рутены, возможно, кельтское племя. Третьи — это «русы-тюрки», сармато-аланы Русского каганата в степях Подонья».

Что же мы можем сказать в итоге? Кем были загадочные варяги-русь, о которых рассказывает «Повесть временных лет»? На самом деле никто не знает. Норманнская теория в наши дни скорее напоминает религию: можно верить, что Русское государство было основано скандинавами, а можно и не верить.

Неизведанные земли

Итак, викинги хозяйничали в Европе, и если Западную они покорили силой оружия, то в Европе Восточной скандинавы пролили гораздо меньше крови (правда, есть и печальные страницы истории, как, например, вторжение шведов в земли куршей, о котором говорится в житии Ансгара).

  

Викинг взирает на Трёнхеймский фьорд

На востоке викингов скорее интересовали речные торговые пути: в IX веке они освоили Волгу и наладили отношения с хазарами, в X веке — Днепр, и теперь их главным торговым партнером стала могущественная Византийская империя. В X–XI веках скандинавы вышли даже к Каспию. Где только ни побывали драконы морей! И не только чужие земли манили отважных воинов и торговцев. Интересовались они и землями «ничейными». Так около 860 года викинги открыли Исландию: независимо друг от друга у ее берегов побывали норвежец Наддод и швед Гардар Сваварссон. Поскольку в родных краях скандинавам было тесно, другой норвежец по имени Равен Флоки направил туда свои стопы, чтобы основать колонию. Остров оказался неприветливым: «Ледяная земля», как назвали ее переселенцы. С трудом пережив суровую зиму, колонисты все же дождались теплой погоды. Леса, богатые дичью и живописные фьорды пришлись им по душе. Викинги потянулись в Исландию, и к 70-м годам X века там было около 50 тысяч колонистов.

Исландия — не единственный «необитаемый остров», который обнаружили скандинавы. Путешественники поневоле, они выходили в море снова и снова, даже не предполагая, что обретут бессмертную славу.

Кто открыл Гренландию?

На рубеже XV–XVI веков португальские мореходы братья Мигель и Гашпар Кортириалы на трех каравеллах отправились на поиски северо-западно-го пути в Азию. В один из дней они наткнулись на остров, лежащий на «пересечении» Северного Ледовитого и Атлантического океанов. Так европейцы открыли Гренландию. второй раз. А в 1721 году началась колонизация этого экзотического кусочка суши. Скандинавы, правда, на сей раз датчане, вновь осваивали земли, которые задолго до них открыли викинги. Кому же принадлежит слава первооткрывателя самого большого острова в мире?

Если верить сагам, это был норвежец Гунбьерн. Где-то между 870-ми и 920-ми годами он плыл в Исландию, но буря отбросила его на запад к небольшим островам у 65°30' с. ш. 36° з. д. За ними была высокая, покрытая снегом и льдом земля, к которой моряки не смогли подойти из-за тяжелых льдов. Сегодня высшая точка Арктики, которая расположена в Гренландии, названа в честь храброго морехода горой Гунбьерн.

Около 980 года группа исландцев, плывя на запад, зимовала на шхерах^[89], которые приняла за острова, открытые Гунбьерном. Вернувшись на родину, исландцы тоже рассказывали о большой земле за шхерами. А летом 982 года у здешних берегов уже маячила огненная шевелюра Эрика Торвальдсона, который вошел в историю под прозвищем Эрик Рыжий.

Эрик родился в Норвегии, но его отца — Торвальда — вместе с семьей изгнали оттуда за убийство. Так Эрик очутился в Исландии, но и оттуда ему пришлось убираться восвояси: на этот раз за два убийства изгнали его самого. Если верить источникам, гнев Эрика был справедлив: одной из жертв пал его сосед, не вернувший лодку, которую взял в долг. Второе преступление Эрик совершил из мести — он покарал викинга, убившего его рабов. Однако даже жестокие законы того времени самосуд не одобряли, и теперь рыжему буяну предстояло три года провести на чужбине. Эрик не унывал: он решил добраться до загадочной земли, которая в ясную погоду была видна с горных вершин западной Исландии. Эрик решил попытать счастья: он купил корабль, собрал ватагу друзей и ринулся навстречу приключениям. Он взял с собой семью и слуг. Даже свой скот Эрик погрузил на корабль. Остров, большая часть которого сегодня покрыта льдом, как ни странно, показался викингам пригодным для жизни. Толщина ледяного покрова достигает в некоторых местах трех километров, и поэтому только самые неприхотливые растения и животные способны выжить на границе земли и льда. Лета в здешних краях практически нет — оно заканчивается, так и не успев начаться, да и летние дни в Гренландии ненамного теплее зимних. Почему же этот остров так понравился Эрику и его спутникам? Почему же он получил столь абсурдное название — «Зеленая земля»? Дело в том, что в конце X века климат Гренландии был гораздо мягче, чем в наши дни, и, обогнув южную оконечность острова, моряки высадились около Юлианехоб (Какорток), где вблизи фьордов зеленела трава и воздух был напоен ароматами цветов. Есть, правда, и другая версия: некоторые исследователи считают, что название «Гренландия» было в первую очередь рекламой — Эрик хотел привлечь сюда как можно больше поселенцев. Однако имя, которое этим землям дал Эрик, изначально относилось лишь к приветливым уголкам юго-западного побережья и распространилось на весь остров лишь в XV веке.

За те три года, которые Эрик должен был провести в Гренландии безвылазно, — таков был срок его изгнания, — поселенцы обработали достаточно земли, чтобы прокормить себя, и развели скот. Они охотились на моржей, заготавливали жир, моржовую кость и бивни нарвалов.

Однажды, как повествует сказание, Эрик забрался на одну из прибрежных вершин и увидел на западе высокие горы. Современные исследователи предполагают, что это была Баффинова Земля: в ясный день ее можно увидеть за Девисовым проливом. Как считает канадский писатель Ф. Моуэт, Эрик был первым, кто пересек пролив и доплыл до Камберленда. Он исследовал все гористое восточное побережье этого полуострова и зашел в залив Камберленд.

Летом 983 года Эрик прошел от Северного полярного круга на север, открыл залив Диско, остров Диско, полуострова Нугссуак, Свартенхук, а, возможно, добрался и до залива Мелвилла, у 76° северной широты. Он изучил еще 1200 км западного побережья Гренландии. Викинга восхитило обилие животных и птиц, на которых можно охотиться: белых медведей, песцов, северных оленей, китов, нарвалов, моржей, гаг и кречетов. А ведь были еще и разные породы рыбы.

После двухлетних поисков Эрик присмотрел несколько мест — равнинных, но хорошо защищенных от холодных ветров. В 985 году он вернулся в Исландию, но не для того, чтобы остаться там навсегда, а чтобы завербовать будущих колонистов. Желающих нашлось много — около 700 человек. Они вышли в море на 25 кораблях, но началась буря, и 11 из них пошли ко дну. До Гренландии добрались лишь 400 храбрецов. Они основали на южном побережье острова так называемое Восточное поселение. В течение десяти лет появилось еще одно поселение — Западное. Его построили новые колонисты, которые приплыли позже.

  

Эрик Рыжий

Конечно, переселенцам приходилось нелегко: уж очень суровы были зимы. Тем не менее колония викингов в Гренландии процветала. Как говорят археологи, число колонистов неуклонно росло и достигло в конце концов пика — три тысячи человек.

Поселения викингов тянулись вдоль фьордов. Построить дом на острове было не так просто — здесь не росли большие деревья. Приходилось довольствоваться плавником или дерном. Ученые подсчитали, что на постройку одного из больших зданий пошло около квадратного километра дерна — сколько же труда вложили викинги, пока сдирали его! Были и каменные строения. Чтобы здание сохраняло тепло, стены делали очень толстыми — иногда больше двух метров.

Поскольку лето было очень коротким, зерновые росли плохо, а ведь в традиционном рационе викингов были хлеб и каша. Добавляли зерно и в похлебки — рыбные и мясные. Мясо домашних животных — коз, овец и коров ценилось очень высоко. Скот забивали крайне редко, довольствуясь молоком. Поселенцы ловили сетями рыбу, охотились на тюленей и оленей.

В XIV столетии в Гренландии началось похолодание. Ледники наползали на земли викингов, постепенно лишая их пастбищ. Торговля со Скандинавией, приносившая колонистам немалый доход, пришла в упадок — в Норвегии и Исландии свирепствовала чума. Пришлось приспосабливаться к новым условиям: ученые утверждают, что викингов спасло море, а именно морепродукты. Их доля в рационе составляла теперь более 80 %.

Около 1350 года куда-то исчезли все жители Западного поселения — около 1000 человек. Об этом стало известно, поскольку священник из Восточного поселения, придя к соседям, не обнаружил никого. Только одичавший домашний скот бродил между пустыми домами. Не видел он и мертвецов — как будто викинги внезапно испарились. Разгадки нет до сих пор. Напади на поселение пираты, остались бы тела погибших. То же было бы, доберись до колонистов чума. Переселиться куда-то люди не могли: никто не бросил бы свои пожитки и животных.

Восточное поселение дожило до начала XVI века. Но в 1540 году исландские мореходы, приставшие к берегам Гренландии, не нашли ни одного колониста. Они обнаружили лишь тело мужчины в плаще с капюшоном. Кто был этот человек? И куда делись остальные? Историки полагают, что люди уплыли назад в Исландию — ведь климат стал значительно холоднее, и возможностей заниматься земледелием и скотоводством больше не было. Если верить преданиям эскимосов, на жителей Восточного поселения напали пираты. Археологические раскопки в Гренландии эту версию не подтверждают, но любопытно, почему же эскимосов так интересовала судьба викингов?

Поначалу остров показался викингам необитаемым. Но так ли это было? Дело в том, что первыми Гренландию «освоили» не викинги, а эскимосы. Ученые утверждают, что история древней Гренландии — это история повторяющихся миграций палео-эскимосов. Они приплывали сюда с арктических островов Северной Америки. Палео-эскимосы приспособились к чрезвычайно неблагоприятному климату и выживали на самой границе ареала, пригодного для существования человека. Но даже совсем небольшие климатические изменения могли погубить недостаточно приспособленную культуру.

Ученые выделяют в Гренландии четыре древних палео-эскимосских культуры, представители которых жили на острове задолго до появления викингов. Это саккакская культура, культура Индепенденс I, культура Индепенденс II и ранняя дорсетская культура. Позже всех исчезла последняя, она существовала приблизительно до 200 года нашей эры.

Но кого же застали в Гренландии викинги, если последний эскимос покинул эту землю за семьсот лет до их появления? Мнения исследователей расходятся. Некоторые считают, что все же представителей культуры Дорсет. Эта культура (начало I тысячелетия до н. э. — начало I тысячелетия н. э.) была открыта в 1925 году на мысе Дорсет (Баффинова Земля). Она была распространена на крайнем северо-востоке Канады, Канадском Арктическом архипелаге и в западной и северо-восточной Гренландии. Племена дорсет были охотниками. Их добычей были тюлени, моржи и северные олени.

Возможно, скандинавские колонисты, прибывшие вместе с Эриком Рыжим, оказались не единственными обитателями острова. Новая миграция эскимосов — представителей поздней дорсетской культуры — предположительно состоялась незадолго до их появления. Но эскимосы поселились на далеком северо-западе острова, на очень большом расстоянии от поселений викингов. И действительно, при раскопках стоянок культуры Дорсет не нашли никаких предметов скандинавского производства. Тем не менее, существуют непрямые свидетельства контактов, так называемые «экзотичные элементы», которые не характерны для этой культуры: винтовая резьба на костяных орудиях труда и резные фигурки людей с бородой.

Другая культура, с представителями которой викинги столкнулись совершенно точно, называется Туле. Она существовала между 900-ми и 1700-ми годами по обоим берегам

Берингова пролива, арктическому побережью и на островах Канады. Некоторые исследователи полагают, что в Гренландии Дорсет и Туле некоторое время соседствовали. Это было между 800-ми и 1200-ми годами, после чего Туле сменила Дорсет. Племена Туле хорошо приспосабливались к местным условиям, их кормила охота на животных, как морских, так и наземных. В центральной части американской Арктики тулийцы строили округлые жилища из китовых костей и камня, ездили на собачьих упряжках. Те же представители Туле, которые обитали в области Берингова пролива, жили в домах из плавника. Археологи находят там грузила, каменные лампы, ножи, фигурки людей, животных и водоплавающих птиц. Тулийцы в основном жили оседло. Они копили запасы пищи, и благодаря им могли пережить голодные зимние месяцы.

Как же уживались эскимосы Туле со своими соседями-викингами? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Археологи нашли при раскопках эскимосских стоянок множество предметов норвежской работы. Но как они попали к тулийцам?

В связи с похолоданием эскимосы мигрировали ближе к территориям, которые принадлежали викингам. Ряд исследователей считает, что викинги не только встречались с эскимосами, но даже жили среди них. Но сторонников этой версии немного. Согласно легендам эскимосов, скандинавы конфликтовали с тулийцами. О вооруженных столкновениях с эскимосами рассказывают также саги. Вполне возможно, тулийцы мешали викингам, вытесняя их с охотничьих территорий центральной части западного побережья.

  

Фрагмент карты Carta Marina (XVI в.). Туле обозначен как Tile

Торговали ли эти столь разные народы между собой? Неизвестно. Вещи, изготовленные скандинавами, могли попасть к тулийцам и другим путем: из оставленных викингами поселений. Как ни странно, колонисты не воспользовались опытом своих соседей, чья одежда была более приспособлена к условиям севера, и не переняли даже отдельные элементы их костюма. Это удивляет ученых, но история Гренландии времен викингов вообще полна загадок, и кто знает, найдет ли наука на них ответ.

Таинственный камень

В 1898 году американец шведского происхождения Олаф Оман корчевал пни на своей ферме и на небольшом холме, под корнями тополя, обнаружил грубо отесанный камень. Довольно большой — 76x41 х 15 см и весом примерно в 90 кг — он был покрыт странными письменами. Поначалу предполагалось, что надпись сделана на древнегреческом языке, поэтому плиту отправили в Греческий отдел Университета Миннесоты. Но там ученые пришли к неожиданному выводу: перед ними настоящий рунический камень. Как известно, скандинавы писали рунами — латинский алфавит проник на Север лишь с распространением христианства. Происхождение рун остается загадкой. Ученые связывают их с финикийским, этрусским и греческим письмом, однако к единому мнению исследователи до сих пор не пришли. Различают старшие (общегерманские) руны — их двадцать четыре, ими пользовались до IX века — и младшие. Младших рун, собственно скандинавских, шестнадцать.

  

Скандинавы воспринимали руны как магические знаки. Само название «руна» связывают сейчас с готским словом runa — «тайна». Люди верили, что руны обладают волшебными свойствами: с их помощью можно выздороветь, завоевать любовь женщины, лишить силы оружие врага или защититься от мертвеца.

Руны традиционно вырезали на дереве, металле, кости или камне. Возможно, именно поэтому они имеют столь неровные и заостренные очертания.

Камни, на которых вырезаны руны, можно найти на территории Скандинавии повсюду. Есть находки и за пределами Скандинавии. Но это в европейских странах, где присутствие викингов — очевидный исторический факт. А откуда рунический камень в Америке?

В Университете Миннесоты надпись прочитал и попытался перевести профессор скандинавских языков и литературы Олаус Дж. Бреда. Он пришел к выводу, что камень — подделка и передал копию надписи скандинавским ученым. Норвежский археолог Олуф Риг подтвердил, что никакого отношения к средневековью находка не имеет. Затем артефакт отправили в северо-западный университет в Чикаго, где ученые вновь не отнеслись к нему всерьез, а может, просто не смогли перевести надпись. Плиту вернули Олафу Оману. Разочарованный фермер использовал ее не то как навес, не то как порог у дверей амбара. О кенсингтонском камне на некоторое время забыли, но.

В наше время мало кто сомневается в том, что в Северной Америке викинги побывали задолго до Христофора Колумба. Что же известно об этом сейчас?

Летом 986 года норвежец Бьярни Херюльфсон плыл со своими товарищами в Гренландию, но сбился в тумане с пути. Северный ветер понес его корабль в неизвестном направлении. Долго блуждал он в тумане, и вдруг на горизонте появилась земля. Берег был холмистый, покрытый лесом. Викинги не знали, что это за край, но поняли, что уж никак не Гренландия. Выйти на сушу Бьярни не рискнул, а через два дня, севернее, увидел новую землю, тоже покрытую лесом, но равнинную. Викинги просили своего предводителя разрешить им обследовать таинственную страну, но Бьярни вновь побоялся. Через три дня юго-западный ветер отнес его к высокому гористому берегу с ледником. И лишь спустя еще четыре дня Бьярни наконец добрался до цели своего путешествия — норманнского поселка в Южной Гренландии.

Конечно, он тут же рассказал об увиденном, а через пятнадцать лет «побасенки» вспомнил Лейф Счастливый. Как мы уже писали, в Гренландии не было дерева, столь необходимого для строительства. Поэтому Лейф велел разыскать Бьярни, чтобы выяснить, действительно ли в западном направлении лежат земли, покрытые лесами. Лейф купил у Бьярни судно и набрал команду в 35 человек. Весной 1004 года он тронулся в путь. Первый раз викинги высадились на бесплодном гористом и каменистом берегу, и увидели вдали ледники. Современные ученые считают, что Хеллуланд («Земля плоских камней», как назвал ее Лейф) — это полуостров Камберленд, южная оконечность Баффиновой Земли, где ранее побывал Эрик Рыжий. Следуя далее курсом на юг, викинги через несколько дней добрались до лесистой земли с белыми песчаными отлогими пляжами. Они дали ей имя Маркланд («Лесная земля»). Это было восточное побережье полуострова Лабрадор, у 54° северной широты. Два дня спустя корабль Лейфа сел на мель у незнакомого берега. Ныне большинство ученых считают, что это был остров Ньюфаундленд, а точнее, северное окончание его узкого полуострова, который отделен от материка проливом Белл-Айл. Эту землю назвали Винланд. Упоминание о Винланде можно найти в сочинении «Descriptio insularum Aquilonis», которое принадлежит перу северогерманского хрониста Адама Бременского. Этот ученый муж в XI веке писал, что название «Винланд» происходит от слова «виноград», поскольку именно он в огромном количестве рос на открытой викингами земле. Но винограда на острове Ньюфаундленд нет. Зато есть несколько теорий, объясняющих это несовпадение. Во-первых, викинги могли найти не виноград, а крыжовник и чернику, из которых впоследствии делали вино. Во-вторых, как и в случае с «Зеленой землей» — Гренландией, возможно имел место рекламный трюк, чтобы привлечь в эти края побольше колонистов. А вот некоторые исследователи предполагают, что в те времена виноград мог расти и на Ньюфаундленде, но с тех пор изменился климат. Существует также теория, гласящая, что некоторые поселенцы Винланда плавали еще дальше на юг и видели там виноград «конкорд», а позднее их рассказы переплелись с рассказами о самом Винланде.

Землю, которая в сагах называлась Винландом, много лет пытался найти норвежский исследователь Хельге Маркус Ингстад. Ареал поисков был очень широк: от Гудзонова пролива на севере до залива Святого Лаврентия на юге и даже еще южнее — до нью-йоркского Лонг-Айленда. В конце концов в 1960 году Ингстада ждал успех. В небольшом рыбацком поселке Л’Анс-о-Медоуз на территории провинции Ньюфаундленд и Лабрадор (Канада) он обнаружил скандинавское поселение, датируемое по радиоуглеродному методу 1000 годом. В XVI–XVII веках его заново обживали французы, затем их сменили британцы. Археологи обнаружили в Л’Анс-о-Медоуз восемь землянок и кузницу. Бронзовые застежки, железные заклепки и другие предметы, найденные в ходе раскопок, отправили на выставку в Вашингтон и Нью-Йорк.

Винланд ли это, до сих пор остается загадкой. Но вполне вероятно, что Ингстад действительно обнаружил легендарное поселение, которое основал Лейф Счастливый.

В Винланде викинги решили перезимовать и построили деревянные избы — леса было хоть отбавляй. Зима оказалась довольно мягкой, а самый короткий день в году чрезвычайно длинным по меркам северян.

Летом 1005 года Лейф приказал нагрузить корабль вожделенным деревом и отправился домой. В 1006–1012 годах гренландские колонисты еще несколько раз плавали к берегам Винланда и зимовали там на благодатной земле. Они познакомились с местными жителями, одетыми в звериные шкуры — скрелингами. Скандинавы привезли с собой несколько коров, которых скрелинги ужасно боялись: в Северной Америке понятия не имели о том, что скот можно приручить и одомашнить. Оказалось, что со скрелингами можно торговать: они охотно меняли драгоценные меха на красные ленты. Но вскоре выяснилось, что туземцы небезобидны. Скрелинги прекрасно управлялись с пращами, каменными топорами и луками. Конечно, викинги были вооружены гораздо лучше — их оружие было железным, но враг превышал числом. Пришлось убираться восвояси. Так говорят саги, прославляющие Лейфа и его современников.

В наши дни имя Лейфа Эриксона носит исландский международный аэропорт в Кефлавике, а памятник знаменитому викингу с 1887 года является одной из достопримечательностей города Бостона.

Средневековые мореплаватели, конечно, не знали, что «открыли Америку». И вплоть до XIX века ученые даже не предполагали, что викинги побывали на американской земле. Первым эту версию выдвинул датский историк и антиквар Карл Христиан Рафн. В 1837 году вышла его работа «Antiquitates Americanae». Рафн изучил саги — он считал, что страна Винланд, открытая викингами, действительно существовала, — а также исследовал возможные места стоянок. Ученый обратился за помощью к своим американским коллегам: он просил поискать следы пребывания колонистов на атлантическом побережье материка. Тут-то и началась мода на викингов. Штаты Род-Айленд и Массачусетс, где, как предполагал Рафн, они побывали с наибольшей вероятностью, стали ареной поисков скандинавского наследия. Находки не заставили себя ждать. Сначала на скалах в Дайтоне были обнаружены «рунические надписи», которые на самом деле оказались индейскими. Затем в Ньюпорте обратили внимание на старинную каменную башню и где-то по соседству с ней даже нашли останки «викинга». Вскоре выяснилось, что башню в 1675 году построил английский губернатор Род-Айленда, а «викинг» был индейцем. Конечно, «охотники за викингами» разочаровали научную общественность, и поэтому рунический камень, который Олаф Оман откопал у себя на ферме, казался подозрительным. И тем не менее, в 1907 году нашелся образованный человек, который его купил. Это был Хьялмар Холанд — выпускник Университета Висконсина. Холанду удалось заинтересовать двоих ученых — геолога Ньютона X. Уинчелла и лингвиста Джорджа Флома. В 1910 году они опубликовали результаты своего исследования.

Если верить Уинчеллу, выветривание камня позволяет датировать надпись XIV веком. Однако Флом, в свою очередь, указал на несоответствие между рунами на камне и теми, которыми писали в XIV веке, да и язык, по мнению ученого, был более современным. Чтобы выяснить истину, Уинчелл поинтересовался возрастом тополей по соседству с тем, под которым Олаф нашел камень. Ученый посчитал годовые кольца деревьев, которые, по оценкам свидетелей, были того же размера. Судя по количеству колец, знаменитому тополю было 30–40 лет. Если камень — подделка, то почему он пролежал в земле так долго? Во-вторых, в то время в районе Кенсингтона жили только простые фермеры, и кажется невероятным, что кто-то из них мог сделать руническую надпись.

Упрямый Холанд отвез загадочный артефакт в Европу, где его в очередной раз признали подделкой — на сей раз ученые из Швеции. Тогда Холанд попытался защитить камень самостоятельно. Он написал о нем несколько статей и книг, и в 1949 году камень выставили на обозрение в американском комплексе музеев Смитсоновского института. О таинственной надписи снова заговорили. Одни ученые — У Талбитцер и С. Р. Хаген — приняли сторону Холанда, другие — С. Янссон, Э. Молтк, Г Андерсон и К. М. Нильсен — высказали противоположное мнение.

Казалось бы, спорщики зашли в тупик, но в 1976 году некий Уолтер Гран засвидетельствовал, что еще в 1927-м слышал от своего отца, что Олаф Оман сам сделал знаменитую надпись. Правда, отцу Уолтера Грана Оман лично ничего подобного не говорил, так что речь шла скорее о слухах и сплетнях. Возможно, Гран-старший просто завидовал Оману.

В начале 1980-х, когда о скандинавах уже было известно гораздо больше, чем во времена Омана, лингвист Роберт Хол из Корнуэльского университета подверг критике методологии, с помощью которых до сих пор исследовали надпись. Хол предположил, что сомнительные с точки зрения филологов места — всего лишь результат диалектических отклонений в старошведском языке. Кроме того, он настаивал на несовершенстве методов, которыми пользовались представители естественных наук, изучавшие плиту.

В 1983 году инженер и исследователь языка из Хьюстона по имени Ричард Нильсен опротестовал доводы скептиков, сомневавшихся в подлинности загадочного камня. Так, например, руну, которую интерпретировали как букву J, на самом деле могла быть редкой формой руны L. Такое написание действительно встречается в нескольких рукописях XIV столетия. Нильсен выяснил также, что «неведомый диалект» использовался в области Bohuslan на юге Швеции, рядом с границами Дании и Норвегии. Так что же написано на кенсингтонском камне? Вот какой перевод сделал Нильсен: «8 гетов и 22 норманна во время разведочного путешествия из Винланда через Запад разбили лагерь у двух утесистых островов на расстоянии однодневного перехода к северу от этого камня. Мы вышли из лагеря и ловили рыбу один день. Когда мы вернулись, то нашли 10 людей красными от крови и мертвыми. Аве Мария, спаси от зла». А на ребре камня, по мнению Нильсена, можно прочесть следующее: «У нас есть 10 человек из нашей партии у моря для наблюдения за нашим кораблем в 14 днях пути от этого острова. Год 1362».

В декабре 1998 года впервые с 1910-го был, наконец, проведен физический анализ находки. Камень фотографировали в отраженном свете, сканировали с помощью электронного микроскопа, а также тщательно изучили состав минералов, которые он содержит. Через два года геолог Скотт Ф. Уолтер обратил внимание на полную потерю слюды на надписанной поверхности камня. Уолтер сравнил плиту со сланцевыми могильными камнями в штате Мэн, которым около двухсот лет. Эти образцы демонстрируют значительную, но не полную потерю пирита. Тем не менее, сами руны видны вполне отчетливо, и столь удивительная стойкость материала смущала многих исследователей. Да и не все лингвисты, несмотря на аргументацию Хола и Нильсена, согласны с тем, что надпись подлинная.

Но если надписи действительно 500 лет, кто же ее сделал? Ведь, как мы помним, Лейф Счастливый побывал на американском континенте отнюдь не в XIV, ав XI веке.

Фанат камня X. Холанд, тот самый, который в свое время купил артефакт у Олафа Омана, считал, что надпись сделали норвежцы из экспедиции Пауля Кнутсона, которых король Магнусе Эйриксон отправил в Гренландию в 1335 году, чтобы укрепить там пошатнувшуюся христианскую веру. Как полагал Холанд, экспедиция Кнутсона, не обнаружив жителей Западного поселения в Гренландии, отправилась за ними в Винланд. Исчезнувших сородичей моряки так и не нашли, и потеряв часть людей в стычках с индейцами, вернулись в Норвегию.

Экспедиция Ульмана

Бытует мнение, что победоносному шествию Кортеса по мексиканской земле способствовала туземная мифология, так как ацтекский бог Кецаль-коатль был белокожим и бородатым. Он научил людей ремеслам, установил законы и обряды, а потом ушел за море, предсказав, что однажды вернется.

Мог ли Кецалькоатль быть обожествленным человеком? Вот отрывок из книги «Сообщение о делах в Юкатане», написанной в XVI веке епископом Диего де Ландой: «По мнению индейцев, с ицами, которые поселились в Чичен-Ице^[90], пришел великий сеньор Кукулькан. Что это истина, показывает главное здание, которое называется Кукулькан. Говорят, что он пришел с запада, но они расходятся друг с другом, пришел ли он ранее или позже ица или вместе с ними. Говорят, что он был благосклонным, не имел ни жены, ни детей и после своего ухода считался в Мексике одним из их богов — Кецалькоатлем. В Юкатане его также считали богом.» На самом деле речь, по-видимому, идет о правителе, который принял имя божества, которому поклонялся («Кецалькоатль» на языке нагуа, как и «Кукулькан» на языке майя, означает «Пернатый Змей»). Что же касается белой кожи, то, как считают ученые, настоящие индейские мифы ничего о ней не сообщают, и «европейский» облик Кецалькоатля — выдумка конкистадоров-испанцев, псевдолегенда, которая прижилась и распространилась на территории Латинской Америки. Тем не менее, множество исследователей не сомневаются в ее подлинности. В то, что белые побывали в Америке задолго до Колумба, верило и верит множество людей. Этому способствуют и весьма загадочные находки. Самая известная из них — рисунки на скале Сьерра-По л ил ья в Перу. Даже не будучи специалистом-рунологом, можно заметить, что странные знаки на поверхности камня действительно очень напоминают руны и арабские цифры, а изображенные корабли похожи на ладьи викингов.

Ученого, который первым исследовал рисунки на скале, звали Жак де Майю. Он был человеком, если так можно выразиться, неоднозначным. С одной стороны, он получил две докторские степени — в области экономики и политических наук, а кроме того стал почетным доктором медицины. Будучи к тому же профессором антропологии, он преподавал экономику, этнографию и французский язык в Национальном университете Куйо и университете дель Сальвадор в Буэнос-Айресе. С другой стороны, во время Второй мировой войны де Майю служил в 33-й гренадерской дивизии СС «Шарлеман». После освобождения Франции он бежал в Аргентину, присоединился к перонистам, а потом в 1960-х годах возглавлял националистическую молодежную группу римских католиков. Своих убеждений де Майю не скрывал и занимался «научным расизмом», что безусловно его не красило.

Де Майю полагал, что «белого бога» из мексиканских преданий звали Ульман. Он был викингом — уроженцем Южной Дании. Около 967 года Ульман сошел с корабля на берег залива Пануко в Мексике. Отвратительный климат заставил Ульмана двигаться дальше. Он покинул низинные земли и поднялся на плато Анахуака. Здесь туземцы отнеслись к нему с почтением — они сделали его вождем и учились у него уму-разуму. Позже он жил на юге Мексики, среди индейцев майя, и ассоциировался у них с богом Кукульканом. Ульмана предали собратья-викинги: женившись на туземных женщинах и обзаведясь множеством детей-метисов, они выступили против него. «Белый бог» покинул Мексику и отправился дальше на юг. Потомки викингов якобы побывали в Венесуэле, Колумбии, Боливии и Перу.

Де Майю снарядил экспедицию и побывал в нескольких странах Южной Америки: он искал доказательства своей версии. Что касается скалы Сьерра-Полилья, то рисунки на ней были обнаружены раньше, чем до нее добрался де Майю. Приблизившись к заветному месту, профессор столкнулся с экзотическим препятствием: Сьерра-Полилью облюбовали сотни тысяч бордовых тропических ос — огромных и донельзя агрессивных. Эти невольные стражи в сущности уберегли загадочную скалу от нашествия туристов, которые могли разбавить надписи и рисунки собственными граффити. Усыпив ос, участники экспедиции исследовали таинственные знаки и изображения. Сомнений у де Майю не было: где-то здесь было поселение викингов, руины которого покрыл лес.

В Перуанских Андах де Майю заинтересовался народностью гуайяков — индейцев с относительно светлой кожей. Гуайяки — кочевое племя охотников-собирателей. Традиционно они изготовляют музыкальные инструменты — костяные и бамбуковые свистульки и трехструнные «гитары» или «мандолины», выдолбленные из дерева и не имеющие грифа. Гуайяки славятся также своей глиняной посудой. На одном из черепков и увидел де Майю то, что привело его в трепет: сложный геометрический рисунок соседствовал с десятью знаками, один из которых показался ученому руническим. Исследователь попросил перуанского унтер-офицера, который сопровождал экспедицию, помочь: необходимо было найти автора загадочного рисунка. Художником оказалась туземная женщина. Она пояснила, что просто покрыла глиняный горшок знаками, испокон веков принятыми у гуайяков. Де Майю выяснил, что гуайяки не имели письменности в европейском понимании этого слова. Руна или то, что де Майю за нее принял, была магическим символом, но не буквой.

Тогда исследователь обратился к двоим представителям племени с просьбой изобразить знаками еще что-нибудь. Индейцы с удовольствием водили по бумаге шариковыми ручками. Очень быстро они чертили какие-то символы, смысла которых не знали, но последовательность их была явно заучена на память. Профессор пришел к выводу, что речь идет о какой-то забытой графической традиции.

Вскоре исследователя обрадовал начальник лагеря. Он принес еще три черепка, на двух из которых тоже были «надписи» и пояснил, что осколки были найдены за несколько дней на краю деревни до того, когда индейцы выкорчевывали лес под кукурузное поле. Примечательно, что черепки были очень старыми. Позже исследователи нашли еще более сотни фрагментов, относившихся к семи вазам, слепленным вручную из грубой охристой глины. Вазы были испещрены загадочными письменами. По-видимому, их владельцами были предки современных гуайяков. Когда пришли колониальные войска, индейцы закопали вазы в яму — они почтительно хранили реликвии, вероятно, уже не понимая смысла таинственных надписей.

На одном из черепков можно было различить дату, написанную арабскими цифрами. Их очертания в виде кривой турецкой сабли были характерны для европейцев, находившихся в зоне арабского влияния.

Экспедиция обнаружила также фрагмент сосуда, на котором была нарисована лама. Это животное было неизвестно жителям Парагвая до испанского завоевания и не прижилось, поскольку ламы не выдерживали тропического климата — гораздо больше им подходили высокогорные районы. Де Майю сделал вывод, что гравер, изобразивший ламу, спустился с Андского нагорья. Как выяснил де Майю, фрагменты сосудов, покрытые насечками, похожими на ряды рунических знаков, встречались не только у гуайяков, но и у других племен, живших по соседству. А вот на севере Парагвая о рунах не имели никакого понятия.

В четырнадцати километрах от Сьерра-Моро-ти — этой «урожайной» деревни — профессора ждал еще один сюрприз: под аркой моста на камнях была обнаружена еще одна надпись, включавшая руны и арабские цифры.

В общем, де Майю считал, что нашел убедительное доказательство того, что викинги в Южной Америке побывали. А некоторое антропологическое сходство гуайяков с европеоидами позволило ему высказать предположение, что они действительно потомки викингов, которых ассимилировали индейцы. В здешние края, по мнению ученого, они пришли с Андского нагорья. Тут бы де Майю и остановиться. Но описывая свои находки, он пустился в рассуждения о превосходстве арийской расы и отпугнул научную общественность от своего открытия. Рисунки на скале Сьерра-Полилья, так же как и керамика гуайяков, нуждаются в непредвзятом исследовании. Действительно ли перед нами руны и цифры или же речь идет о случайном сходстве?

Тайны арабских путешественников
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

Еще в тот период, когда вся Европа лежала в глубоком сне, арабы являлись торговой, морской, любящей искусства, предприимчивой нацией.

Т. Эрман, немецкий географ XVIII века

В Его власти корабли с поднятыми парусами, плавающие в море, как горы.

Коран: LV, 24

При упоминании об арабских морских путешествиях и путешественниках обычно на ум приходят удивительные приключения Синдбада-морехода, вошедшие в книгу «Тысячи и одной ночи».

В 1704 году французский переводчик Галлан познакомил читающую Европу с этой книгой. И с тех пор поколения читателей (а позже и зрителей)заворожены неувядающим очарованием древних мифов.

Но мифов ли?..

Путешествия Синдбада в заморские страны, даже когда их не считали вымыслом, казались случайными, ибо никто в XIX веке не думал всерьез о причастности арабов к навигации: в глазах исследователей того времени они были преимущественно сухопутным народом, нацией религиозных фанатиков и воинов, купцов и странствующих дервишей, сынов пустыни и городского ремесла.

Но пристальный взгляд ученых открыл западному миру блистательных арабских ученых и поэтов, утонченную мысль и отточенное слово. Мусульманский Восток показал европейцам каменные летописи славы арабских зодчих в тяжелых сводах, летящих минаретах мечетей и чарующих линиях ажурных дворцов. Тысячи изящно переписанных рукописей показали, на какой высоте в мире этой культуры стояло древнее искусство каллиграфии; были среди арабов граверы и шахматисты, и даже при всей строгости нравов, проповедуемой Кораном, светские актеры и музыканты.

Но моряки, дальние плавания, сложившиеся традиции судоходства! Такое допущение шло вразрез с укоренившимся представлением о жителях Аравийского полуострова. Перед глазами ученых вставала цепь выжженных солнцем пустынь. Редкие пятна оазисов, пересыхающие, теряющиеся в песках реки. Мелководье, зной и пираты у морских побережий. Грозные просторы океана, чуждые вечным кочевникам. Отсутствие леса для верфей.

И куда и для чего плавать, если громадный конгломерат царств от Испании до Индии уже покорен сухопутными армиями наместников пророка? Слабый росток морской темы в науке об арабах до поры до времени казался нежизнеспособным, ведь большинство арабских сочинений стало широко известно европейцам только в XIX веке.

К IX веку арабы завоевали огромные территории от Испании и Марокко до Ирана. На всем этом пространстве сформировалась уникальная культура. Арабские страны будоражили воображение европейцев диковинными товарами и фантастическими рассказами о дальних краях. Многие арабские сказки рассказывают о загадочных землях и островах, где довелось побывать путешественникам и торговцам.

Что в этих сказках было вымыслом, что — описание природных диковинок, а что географической правдой? Как далеко простирались пути мусульманских моряков? Достигли ли они Китая? Смогли ли они обогнуть Африку? Какие тайны скрывали те из путешественников, которые смогли пересечь Сахару и проникнуть в Тропическую Африку?

Есть и еще один вектор арабских торговых экспедиций — северный. Уже в IX веке арабские путешественники проникли в Восточную Европу и оставили немало свидетельств о жизни славян. Так, один из первых путешественников — Ибн-Фадлан — оставил записки о своем путешествии из Багдада на Волгу. В его записках он четко различал русов и славян. Насколько свидетельства арабских путешественников противоречат русским летописям?

Итак, попробуем приподнять завесу над тайнами, скрытыми в глубине веков.

Потерянные сокровища арабской талассографии^[91]

Итак, долгое время европейцы считали арабов сухопутной нацией и оставляли за ними возможность лишь каботажного плавания. С упадком халифата сами мусульмане стали забывать о былом величии, науки пришли в упадок, остались лишь смутные воспоминания да еще сказки о «Синдбаде-мореходе».

Но работа ученых не пропала даром, и в XIX столетии ситуация стала потихоньку изменяться. Известный австрийский востоковед, в свое время оказавший большое влияние на Гете и Бальзака, Хаммер-Пургшталь издал «Морскую энциклопедию» турецкого адмирала и поэта XVI века Сиди Али Челеби. Долгое время эта уникальная книга изучалась и переводилась на многие языки, вместе с содержащимися в ней картами. Но вот в 1912 году французские востоковеды, роясь в архивах, обнаружили доселе неизвестную науке рукопись.

Это была «Книга полезных данных об основах и правилах морской науки» Ахмада ибн-Маджида. Попутно была обнаружена и рукопись его младшего современника Сулеймана аль-Махри. Людьми, открывшими эти сокровища, были Габриэль Ферран и Морис Годфруа-Демомбинь. Позднее к ним присоединились другие ученые, были открыты другие рукописи и материалы.

Большой вклад в изучение мусульманской талассографии внесли египетский ученый Ахмед Заки-паша, окончательно доказавший, что Ахмад ибн-Маджид был лоцманом Васко да Гамы (об этом мы расскажем подробней чуть позже) и русский востоковед Т. Шумовский, который перевел и издал три ранее неизвестные лоции Ахмада ибн-Маджи-да, а также написал несколько работ об арабском мореплавании.

Оказалось, что мусульмане не боялись выходить в открытое море, и торговля с самыми отдаленными уголками планеты велась с большим размахом. Кроме того, удалось доказать, что энциклопедия Сиди Али Челеби в значительной мере является переводом труда Ибн-Маджида и практически ничего не добавляет к сведениям последнего о плавании в Индийском океане. Конечно, это не умаляет заслуг турецкого ученого, который, кстати, первым в мусульманском мире привел сведения о только что открытом Новом Свете.

Теперь доказано, что арабы вели широкую морскую торговлю еще до принятия ислама.

Этот процесс начался задолго до новой эры. Свидетельства, в частности, находят в трудах Плиния Старшего (I в. н. э.) и китайского путешественника Фа Сяня (V в.), который, посетив Индию, обнаружил там колонии арабских купцов.

Еще в древности, а затем и в начале средних веков арабы играли большую роль в торговле стран, прилегающих к Индийскому океану. Впоследствии они заняли ключевые позиции на великих торговых путях в восточной части Индийского океана и обрели абсолютное господство в его западной части.

Мощный военный флот появился у арабов еще во времена халифа Османа (644–656). Особая роль в этом деле принадлежит Муавии ибн-Абу Суфьяну, который был тогда наместником Сирии и воевал с Византией. Еще в 649 году мусульманский флот под командованием Абдуллаха ибн-Абу Сарха захватил Кипр, и началась его колонизация.

Вообще на протяжении столетий мусульманский флот доминировал в Средиземном море. За это время появилась целая плеяда выдающихся флотоводцев, методы которых не раз перенимали европейцы. Можно назвать Абдуллаха ибн-Кайса аль-Хариси, который начиная с 649 года около 50 раз вел корабли на приморские города Византии. А в 653-м, около Александрии, византийский флот потерпел самое сокрушительное поражение за всю свою историю.

С VII века арабы, жившие на Аравийском полуострове, стали активно распространять свою власть, культуру и новую, воинствующую мусульманскую религию — ислам — на огромной территории. На востоке они завоевали все Иранское нагорье и Туркестан, к северу от Аравии — Месопотамию, Армянское нагорье и часть Кавказа, на северо-западе — Сирию и Палестину, на западе — всю Северную Африку.

В 711 году арабы переправились через пролив, который с этого времени стал называться искаженным арабским именем — Гибралтар (от араб. «джабал тарик» — «гора Тарика») и в течение семи лет (711–718) завоевали почти весь Пиренейский полуостров.

Таким образом, в VIII веке арабы овладели западными, южными и восточными берегами Средиземного моря, всеми берегами Красного моря и Персидского залива, северным побережьем Аравийского моря. Они контролировали важнейшие сухопутные дороги, связывающие Восточную Европу — через Среднюю Азию или Кавказ и Иранское нагорье — с Индией, и западный участок Великого шелкового пути. Благодаря этому арабы не одну сотню лет были посредниками в торговле Европы со всей Южной и Юго-Восточной Азией и Китаем. Основными азиатскими товарами, поставлявшимися арабами в Европу через Персидский залив в Багдад или через Красное море к Суэцкому перешейку, были дорогие ткани, слоновая кость, драгоценные камни и жемчуг, чернокожие рабы, золото, но особенно пряности. Дело в том, что в средневековой Европе массовый убой скота проводился поздней осенью, когда начинал исчезать подножный корм. Мясо солили впрок целыми бочками, причем широко применяли пряности, чтобы мясо не теряло вкуса и не портилось.

  

Фрагмент рукописи Ахмада ибн-Маджида

И ценились они на европейском рынке буквально на вес золота. Тропические пряности произрастали в то время только на юге и юго-востоке Азии. В торговле первое место занимал перец, распространенный почти во всей тропической Азии. Но главным местом его культуры был Малабарский берег, оттуда шли также имбирь и кардамон. Индонезия поставляла гвоздику и мускатный орех, Шри-Ланка — корицу. И эта индийская торговля с Европой была монополизирована арабами. В руках мусульман побывали и Сицилия, и Родос, и Балеарские острова, и Мальта, и Сардиния, и Корсика, не говоря о мелких островах.

Расцвет мореплавания пришелся на X столетие, ибо к этому времени покорителям пучин оказывала помощь наука. Развитие астрономии вооружило моряков методами установления местонахождения корабля по звездам при помощи соответствующих приборов. Был изобретен косой парус, что дало возможность кораблям двигаться против ветра, постепенно наращивая скорость. (Это изобретение впоследствии переняли европейцы.)

Арабские города восточноафриканского побережья — Кильва, Момбаса, Малинди, Софала и другие — вели оживленную торговлю со всеми странами Азии. Арабские моряки прекрасно знали морские пути от стран Красного моря до Дальнего Востока. «Арабские лоцманы имеют компасы для направления судов, инструкции для наблюдения и морские карты», — писал Васко да Гама.

Арабами также была создана специальная литература по мореходству, которая включала описание маршрутов, лоции, морские справочники, обобщавшие важнейшие достижения в области судоходства и навигации за много веков.

Мощное развитие получила картография: были составлены довольно точные карты известного мусульманам мира. Многие из них расшифрованы и изданы в наше время. Доказано также, что этими картами пользовались португальцы, их собирал принц Генрих (Энрике) Мореплаватель, заложивший в XV веке основы португальского мореплавания. Экономический подъем, развитие математики и усовершенствование техники кораблестроения также сыграли важную роль в развитии мореплавания.

В 827 году арабские ученые произвели измерение географического градуса: погрешность на 111 км составила всего 1 км — менее 1 %. Следующее измерение с подобной точностью сумели повторить в Европе только в XVI–XVII веках.

Впрочем, достижения арабских географов^[92] и картографов не так уж и удивительны, если вспомнить, что отличительной чертой арабской культуры являлось вообще значительное развитие точных наук^[93], именно арабским ученым принадлежат особые заслуги в развитии геометрии и тригонометрии, а также других областей математики. Они много сделали для развития алгебры и усовершенствовали индийскую цифровую систему, введя в нее знак 0 (нуль), что дало возможность изображать цифрами любые самые большие числа.

Хотя арабские географы и не имели прямых контактов с географами Европы, однако же ввиду оказанного ими влияния на европейских географов они занимают важное место в истории географических открытий. Их главная роль заключается в том, что они сумели сохранить кое-что из наследства классической древности в тот период, когда Западная Европа была не в силах оценить его значение. Арабская литература насчитывает несколько трудов замечательных путешественников, повидавших закрытые для европейцев страны.

Но надо отметить, что вопрос о влиянии арабских путешественников на европейскую географическую мысль до сих пор не решен однозначно. Скептически настроенные исследователи придерживаются мнения, что оно было невелико (эпоха Великих географических открытий была инициирована европейцами). Но, как гласит противоположная точка зрения, арабы не только внесли огромный вклад в развитие философии, медицины, истории, физики, математики и астрономии, о чем свидетельствует множество арабских слов, которые остались в европейских языках, например, алгебра, алкоголь, азимут, зенит, надир, но и подвигли европейцев на эти самые Великие географические открытия.

Как пишет Т. Шумовский в своей книге «По следам Синдбада-морехода. Океанская Аравия», мусульманская наука много дала европейцам в области развития мореплавания. Помимо упомянутого выше, это и типы кораблей. Особой популярностью пользовались галеры, баржи и некоторые особенности корабельной оснастки. А также многие арабские понятия в области морской терминологии.

Известный немецкий ученый доктор Кюнитцх в 1959 году опубликовал каталог из 210 названий звезд, которые были переняты у арабов. Все эти факты красноречиво говорят о большом и многогранном влиянии мусульманской науки и технических достижений на европейцев.

Корабли мусульманских купцов задолго до прихода европейцев в Азию и Африку связали в единое экономическое целое разнообразные народы и государства. В систему товарооборота были вовлечены Китай, Корея, Индонезийский архипелаг, Шри-Ланка, восточная Индия, юг Индокитая, Мадагаскар, Занзибар, Мальдивские, Андаманские, Никобарские и Лаккадивские острова, вся Восточная Африка, Тайвань и некоторые более мелкие острова.

Расцветали многочисленные портовые города: Маскат, Сираф, Джульфар, Моха, Джидда, Аден, Малинди, Каликут, Дар-эс-Салам, Ормузд (Хурмуз), Мале, Момбаса, Могадишо и десятки других. Активно действовали промыслы жемчуга на Бахрейне и Катаре, добыча железной руды в Африке, заготовка корабельного леса (кокосовой пальмы) на Мальдивах и Лакшадвиппе.

Арабские путешественники значительно раздвинули пределы исследованных стран в Азии и Африке. В северной половине Африки они проникли до самого Нигера, на запад дошли до Сенегала, на востоке до мыса Корриентес. Уже в очень раннюю эпоху военачальники, посылаемые в завоевательных целях, обязаны были отмечать на картах покоренные земли. Арабы расширили изучение Аравии, Сирии и Персии и доставили хотя бы некоторые сведения о Монголии, Южной России, Китае и Индостане.

Надо сказать, что крестовые походы отнюдь не ввергли Аравию в то жалкое состояние, в каком ее мечтали видеть христианские монархи. Флот ее и гавани блистали прежним великолепием, а потери в одном месте с лихвой компенсировались приобретениями в другом. В X веке, например, ярко засверкала звезда Могадишо на побережье Сомали — новая торговая фактория южноморских Синдбадов. Ибн-Баттута, побывавший там в 1331 году, уже застал большой, оживленный и прекрасно оборудованный порт. Каждый прибывающий корабль встречали еще на рейде небольшие лодки-самбуки, и их владельцы наперебой предлагали странникам здоровую пищу и гостеприимный кров. Принять у кого-либо из них накрытое кисеей блюдо с яствами означало отдаться под его покровительство, заключить жилищный контракт. Такой или сходный обычай существовал и в других портах Африки, Индии, Мальдивских и иных островов. Однако это гостеприимство ничуть не мешало портовым инспекторам и таможенникам скрупулезно исполнять свои обязанности, а капитанам арабских кораблей — «добровольно» уступать для местной казны часть товаров по заметно сниженным ценам: это было все же лучше, нежели конфискация груза, иногда и вместе с судном, за ложную информацию.

По-прежнему престижной оставалась для арабов и служба в военном флоте. Таковых они имели пять. Два «опекали» Восточное Средиземноморье: критский, державший в повиновении острова и берега Эгеиды, и сирийский, осуществлявший ту же задачу у южного побережья Малой Азии и у берегов Леванта. Сирийский флот был вторым по значению, особенно в первой четверти X века, когда им командовал византийский пират Лев Триполитаник, из каких-то соображений променявший крест на полумесяц и одержавший ряд блистательных побед над бывшими своими соотечественниками. В западной части Средиземного моря действовали африканско-сицилийский флот, державший в постоянном страхе Италию, и испанский, чье название отражает его цели. Центральным, главенствующим флотом был египетский, его корабли дислоцировались в портах Египта и Южного Леванта, а штаб-квартира находилась в Каире.

Ни в одном флоте мира — ни до того, ни после, вплоть до XVI или XVII века — не было такой четкой организации и железной дисциплины. Весь он был разделен на десять эскадр, возглавляемых «эмирами моря» — адмиралами. Из их числа назначался главный адмирал флота — мукаддам. В мирное время все они, как, впрочем, и остальные моряки, жили в своих поместьях, а в случае даже кратковременной отлучки обязаны были известить об этом начальство и указать новый адрес или маршрут поездки.

Численный состав эскадр, а следовательно, и всего флота в разное время был различным. Неизменным оставалось лишь количество командующих и эскадренных старшин, ведавших выдачей жалованья. За каждым старшиной было закреплено определенное количество офицеров и матросов, и они, руководствуясь списком, выплачивали нужные суммы.

Из корабельных должностных лиц нам сегодня известны, кроме палубных матросов и рулевых, лоцман, писец, «мастер причала», боцман, вычерпыватель воды, плотник. Из числа матросов назначались постоянные впередсмотрящие, или дозорные, они же были и сигнальщиками. Иногда на судне был врач, если только лекарским искусством не владел кто-либо из команды. Разумеется, на весельных судах были две-три смены гребцов — свободных или рабов. Имелись также хранители провизии и корабельного имущества.

В случае подготовки к походу старшины отправляли посыльных по имеющимся у них адресам и созывали всех в Каир. Здесь халиф производил смотр и вручал «походные» — по пяти динаров каждому сверх обычного жалованья, «ибо перед лицом Аллаха и смерти все равны». Затем устраивался морской парад, и прямо с него корабли уходили в экспедицию, по возвращении из которой на повторном смотре подсчитывались потери и добыча.

Однако вопреки всем усилиям халифов смотры начиная с середины X века становились все печальнее. В 961 году арабы потеряли Крит, а спустя четыре года — Кипр, после чего они уже практически перестали грезить о лаврах в морской войне с византийцами. В 1071 году норманны вытеснили арабов с Сицилии, в 1098-м они упустили из рук Мальту, и эти потери обернулись крупным выигрышем для Италии, много лет опасавшейся разделить судьбу Испании. Впрочем, скоро и Испания смогла вздохнуть свободней и начать вынашивать идею Реконкисты — после того, как арабы потеряли в 1146 году Триполи, а двумя годами позже Махдию, свою пиратскую столицу.

Пришла эпоха оживленного обмена идеями, христиане заимствовали все, что казалось им дельным, у арабов, арабы — у христиан.

Негоцианты, географы, сказочники и математики

Арабские сказки рассказывали о таинственных странах и морях. Синдбад-мореход, Аладдин, Али-Баба, Гарун аль-Рашид, несметные сокровища, джинны, великаны, морские змеи и птицы Рухх.

На первый взгляд все это имеет слабое отношение к реальности. Но как известно, «сказка — ложь, да в ней намек.». Цветы фантазии питали вполне материальные корни — письменные памятники арабской географической мысли, труды купцов, путешественников, картографов, историков.

Теперь нам известны разнообразные труды мусульманских ученых о мореплавании, которые в общем можно разделить на две группы: описательные и математические работы. Математико-географическая литература арабов является частью их общеастрономических трудов, и ее узкоспециализированный характер многим обязан «Географии» Птолемея, переведенной на арабский язык в самом начале IX века. Математические труды здесь рассматривать подробно мы не будем. Нас больше интересует география описательная. Успехам арабов в этой области описательной географии значительно способствовало распространение их политического влияния. С ростом и укреплением халифата в VIII–IX веках централизованная система управления, требовала хороших путей сообщения и точных сведений о них с перечислением маршрутов, почтовых станций, с указанием расстояний и условий передвижения.

Интересы государства, бывшего мировой державой своего времени, принуждали к необходимости иметь точное представление о других, в первую очередь о соседях. И война, и мир этому содействовали: сведения доставляли и посольства, и пленники, возвращавшиеся на родину (одному из таких пленников, побывавших в Византии, мы обязаны первыми у арабов сведениями не только о ней, но и об ее соседях, славянах и других жителях Южной России).

Значительную роль в распространении знаний играли также ежегодные паломничества в Мекку^[94] и сравнительная дешевизна и легкость путешествия среди единоверцев.

Религия, наложившая обязательство паломничества (хаджа), требовала известного внимания и к астрономической географии, без которого невозможно выполнение религиозных обрядов у мусульман.

Начало и конец поста, время пяти ежесуточных молитв были строго регламентированы и нуждались для своего установления в значительных сведениях по астрономии и математике. Для определения времени молитв устанавливались горизонтальные солнечные часы (басита), планировка которых зависела от точного знания широты и долготы места. Длина тени гномона (микиас) каждый день требовала некоторых вычислений и определенных знаний. Когда тень на часах после полудня делалась больше той, какой была в полдень, на величину микиаса — гномона, начиналось время, носившее название аср. Направление в сторону Мекки, лицом к которой должен быть обращен молящийся при молитве или при постройке мечети, так называемая кибла, варьировалась в каждой стране, и определение ее было связано с географическими координатами Мекки и данного пункта.

Также астрономические знания были очень важны для успешного составления гороскопов, которым придавали серьезное значение.

В свою очередь торговля, пользовавшаяся с одинаковой легкостью и сухопутными и морскими маршрутами, не только объединяла самые отдаленные области халифата, но выходила далеко за его пределы, вовлекая в орбиту своего влияния и центр Африки, и северо-восток Европы, и юго-восток Азии. Как мы уже писали, зона влияния арабов простиралась от Атлантического до Тихого океана и охватывала также значительную часть восточного побережья Африки. Арабские купцы пересекали Сахару, в Испании и Сицилии они соприкасались с европейцами, а в Индии и Китае имели дело с народами Дальнего Востока.

И религия, и торговля расширяли масштабы путешествий, этому же содействовала и система образования. «Ищите науку хотя бы в Китае», — гласит изречение, приписываемое Мухаммеду, и путешествия в «поисках науки» с первого же века мусульманской эры стали почти обязательным завершением «круга учения». Слушать знаменитых ученых ездили из Андалусии в Бухару, из Багдада в Кордову. Достаточно вспомнить того андалусского законоведа XII века Саад ал-Хайр ал-Ансари ал-Андалуси, который подписывался ас-Сини, т. е. Китаец, потому что путешествовал в такую дальнюю страну.

Все это влекло не только расширение географических сведений, но оставляло след и в географической литературе, вызывая к жизни самые разнообразные произведения, начиная от сухих путеводителей и кончая живыми рассказами порой чисто беллетристического характера. Но долгое время эти жемчужины арабской географической науки оставались тайной за семью печатями для Европы. Как это ни удивительно, но несколько веков европейцы познавали мир, игнорируя богатейшие достижения в этой области, сделанные до них арабами!

Одним из первых арабских географов, создававших труды описательного характера, был Ибн-Хордадбех, работа которого относится примерно к 850 году. Будучи чиновником, он имел доступ к ценным статистическим материалам. В его книгу «О дорогах и царствах» включена краткая сводка его научных воззрений, заимствованных у «школы» Птолемея, а также данные о великих торговых путях арабского мира. Но при всей ценности этого труда следует признать, что он изобилует разного рода баснями, вроде рассказов о китах длиной в полкилометра.

К этому же времени относится повесть Абу Зай-да Хасана ас-Сирафи (851 год) о путешествии двух купцов в Китай. Она основана на достоверных фактах и повествует о деятельности купца Сулеймана и путешественника Ибн-Вахба, об их маршрутах и местах посещений. В книге содержится много интересных сведений о торговых взаимоотношениях восточных народов, описаны быт и нравы жителей стран Дальнего Востока.

Появившаяся на рубеже IX–X веков еще одна уникальная арабская хроника, которую написал в VIII веке Абу Суфйан Махбуб аль-Абди, говорит о постоянных связях Омана и Басры с Китаем, Индонезией и Кореей и подтверждает факт существования арабо-персидской торговой колонии в Гуань-чжоу. Эта колония была уничтожена в 878 году в результате восстания Хуан Чао. Тогда погибли десятки тысяч мусульманских торговцев. Но восстание не прервало торговлю между двумя областями восточного мира, а только несколько ослабило ее. Кстати, косвенным свидетельством размаха этой торговли являются факты исламизации народа хуэй в Южном Китае и народа тям в Индокитае. Последний основал мощную исламскую державу Тямпу (погибла в XVII ст.). Оба народа сохранили приверженность мусульманской религии до настоящего времени. Несколько позже обратились в ислам многие народы Индонезии, Малайзии, Брунея и Сингапура.

Другим известным арабским географом, историком и путешественником этого периода является Якуби (Абуль-Аббас Ахмед ибн-Якуб), фундаментальная работа которого — «Книга стран» — написана около 900 года. Его называют отцом арабской географии, поскольку писатели, жившие позднее, широко пользовались его трудами. Он родился в Багдаде, в семье чиновника. Жил в Армении, потом в Хорасане, путешествовал по Индии. Затем обосновался в Египте, откуда ездил в Магриб. С юности Якуби горел желанием узнать как можно больше об отдаленных странах. Сам он был опытным путешественником и, кроме того, собрал большой материал, опрашивая людей, побывавших на Западе или на Востоке. Все, что он знал, он и обобщил в сводном труде под названием «Книга стран» («Китаб аль-булдан»). Эта книга содержит обработанные сведения по географии всего исследованного к концу IX века н. э. мира, зачастую весьма оригинальные. Якуби приводит подробные географические наименования населенных пунктов, расстояния между ними и ряд фактов из области экономической географии. Само заглавие его труда уже показывает, что Якуби хорошо понимал широту и размах такого предмета, как география. Он был серьезным писателем и, в противоположность многим более поздним арабским географам, отделял правду от вымысла.

Якуби также является автором двухтомного сочинения «Тарих» («История»), в первой части которой содержатся сведения по истории Ассирии, Египта, Греции и других государств древности. Вторая же книга рассказывает об истории ислама и Арабского халифата до 259 года хиджры, то есть до 872 года н. э.

Странствия другого, типичного для этого раннего периода географа Ибн-Хаукаля (Абдул-Ка-сим-Мухамед), родом из Багдада, могут служить хорошим примером прекрасных связей внутри мусульманского мира. Ибн-Хаукаль путешествовал более 30 лет по разным странам. В 953 году он отправился на восток, где в долине Инда встретил географа Истахри, который написал впоследствии книгу «Климаты», снабдив ее картами. Книга эта легла в основу «Книги дорог и царств», законченной Ибн-Хаукалем в 988-м, которая представляет собой географическое, политическое и статистическое описание различных провинций империи халифов, в которой также можно найти некоторые сведения о хазарах, болгарах, славянах и русах. Автор использовал всякого рода сведения, «делающие географию наукой, представляющей интерес как для государей, так и для людей всех сословий», сделал свою книгу общедоступной. Труд Ибн-Хаукаля важен и в силу того факта, что он заключает в себе описание мусульманской империи халифов в зените ее могущества.

Однако еще большую ценность представляет большой труд Масуди, объехавшего весь мусульманский Восток от Испании до Китая и побывавшего также, по-видимому, на Мадагаскаре. Хотя труд этот, названный Масуди «Золотые копи и россыпи самоцветов», и не является чисто географической работой, но он содержит много сведений географического характера. Создавая свой труд, Масуди хотел создать нечто вроде энциклопедии знаний того времени. Он имел весьма ограниченное представление о Европе и многое заимствовал у более ранних писателей, но в некоторых вопросах он был хорошо осведомлен. Так, он знал, что Каспийское море было внутренним озером, и был первым арабским географом, указавшим на существование Аральского моря.

Серьезная географическая составляющая есть в замечательном труде Бузурга ибн-Шахрияра «Чудеса Индии» (X век). Автор описал животный и растительный мир дальних стран, быт народов тех мест, много рассказал об архипелагах и море. Следует заметить, что мусульманские ученые того времени уже использовали систему географических координат.

Особо следует выделить Абу Бакра Ахмада ибн-аль-Факиха аль-Хамадани, который большое внимание уделил этнографии и описанию фауны. Самобытный характер в трудах этого ученого имеют разделы, в которых говорится о маршрутах кораблей в восточных морях, признаках перемены ветра, огнях святого Эльма, вулканах и пр. Экономическая и политическая жизнь описываемых стран, особенно Китая, также отображены очень хорошо.

Китай, Корея, Тибет, Кхмер, Индия, Никобарские острова и даже моря за полярным кругом описаны в трудах Абу Али Ахмада ибн-Умара ибн-Русты. Существовала и обширная лоцманская литература по навигации в Индийском океане, частично в Тихом океане и подробнейшие лоции Красного и Средиземного морей.

Следующий арабский географ, Идриси, хотя и не считается самым крупным с точки зрения европейцев, является, пожалуй, самым интересным. Этот человек по имени Абу Абдаллах Мухаммед ибн-Мухаммед ибн-Абдаллах ибн-Идрис ал-Хам-муди ал-Хасани (1100–1165), известный как аш-Шериф ал-Идриси или просто ал-Идриси, был потомком эмирского рода Идрисидов (ветви Алидов), но ко времени его рождения семья давно лишилась власти. Родился он в Сеуте, но образование получил в Кордове. С юности много путешествовал, в 1116 году жил в Малой Азии, также (по мнению акад. И. А. Крачковского) посетил Францию и Англию, объездил Испанию и Марокко. Около 1138 года переехал в Палермо ко двору Рожера II.

Идриси был автором географического сочинения «Рауд ал-унс ва нузхат ан-нафс» («Сад приязни и развлечение души»), составленного для Вильгельма I, от которого сохранилось лишь несколько цитат. Также известны отрывки его стихов. Но главным его произведением является знаменитая географическая энциклопедия — «Книга Рожера». В предисловии к «Книге Рожера» ал-Идриси говорит об интересе короля Рожера к географии и его приказе составить книгу, обобщающую сведения греческих и арабских географов. Сначала (как сообщает сам Идриси и подтверждает арабский биограф XIV века ас-Сафади) король приказал отлить из серебра диск с детальной картой мира и составить бумажные карты, вслед за чем и была составлена книга. Также Рожер не только расспрашивал путешественников, но и (согласно ас-Сафади) посылал людей в разные страны для сбора сведений.

Знаменитая «серебряная карта» была отлита в виде серебряного блюда с гравировкой. Карта представляла собой причудливую смесь ценнейших сведений с вымыслом и ошибками, характерными для картографии тех времен. Тем не менее, она превосходила по точности все средневековые аналоги. Север на ней помещен внизу, а Африка — вверху. Обитаемый мир разделен на семь секторов — от экватора до северной снежной пустыни.

Почему же серебряная карта ал-Идриси была сделана в перевернутом виде, т. е. с югом наверху, а с севером внизу? Соглашение, принятое на большинстве современных карт, о том, что север находится вверху, а восток, соответственно, справа, было установлено астрономом Птолемеем и принято другими картографами европейской традиции. Дело в том, что при составлении карты необходимо иметь некое фиксированное направление. Такое направление обязательно должно быть обозначено с неким неподвижным объектом. Однако на Земле все двигается и перемещается, поэтому этот объект надо искать среди звезд на небе. Единственной почти неподвижной звездой, наблюдаемой в Северном полушарии, является Полярная звезда, которая в наше время указывает на север. При рисовании карты человек для удобства располагает ее ниже своей головы, и когда он становится так, чтобы видеть Полярную звезду прямо перед собой, верх карты автоматически указывает на север. По аналогии с традицией, возникшей в Северном полушарии, в государствах Южного полушария карты иногда ориентируют югом кверху. Такие перевернутые карты популярны в Австралии, Новой Зеландии и в других странах Южного полушария. Они также используются в других частях мира, как инструменты для обучения критическому мышлению.

  

Фрагменты сочинений знаменитого арабского географа ал-Идриси (Абу Абдаллах Мухаммед ибн-Мухаммед ибн-Абдаллах ибн-Идрис ал-Хаммуди ал-Хасани)

Какими же соображениями руководствовался Идриси, составляя свою перевернутую карту? Это остается загадкой. Карта сохраняла популярность в Италии вплоть до XV века, когда ее в своей работе использовал венецианец фра Мауро.

Вернемся к «Книге Рожера». Во введении Идриси называет свои основные источники: это Птолемей (зависимость от которого достаточно велика) и Орозий — из античных авторов, а из арабских Ибн-Хордадбех, ал-Йакуби, Кудама ал-Басри, ал-Масуди, ал-Джайхани, Ибн-Хаукаль, ал-Узри, а также малоизвестные Джанах ибн-Хакан ал-Кимаки, Муса ибн-Касим ал-Каради и Исхак ибн-ал-Хасан ал-Мунаджжим.

В начале сочинения дается общее описание Земли. Она делится на семь климатов (широтных зон), а каждый из них — на 10 зон с запада на восток. Таким образом, 70 секций сочинения связаны с 70 прилагавшимися картами. По подсчетам К. Миллера, на картах нанесено около 2500 наименований объектов, а в тексте их более 6000. В частности, описание страны ар-Русиййа (Русь) включено в 5 секцию VI климата и 4-ю и 5 секции VII климата и содержит названия более 20 городов. В сочинении содержатся сведения обо всех известных арабам странах — от Западной Африки до Скандинавии и от Марокко до Китая.

С именем Идриси связан третий и последний период арабской картографии, говорящий о некотором регрессе, ибо на картах теряется понимание значения географической широты и долготы. В разделе, содержащем описание района Балтийского моря, упомянута страна Astlanda, то есть Эстляндия, и говорится: «К городам Астланды относится также город Колуван. Это маленький город вроде большой крепости. Жители его землепашцы, и их доход скуден, но у них много скота». Это первое в истории упоминание Таллинна. Город Ялта (как Джалита) впервые также обнаруживается именно в сочинении ал-Идриси.

До наших дней дошли три манускрипта XIV–XV веков с «Книгой Рожера», из них два находятся в Национальной библиотеке Франции и один — в Бодлианской библиотеке Оксфорда.

Последующая арабская традиция обращалась к труду ал-Идриси редко, его используют только Ибн-Саид ал-Магриби и Абу-л-Фида. А латинским авторам XII–XIII веков труды Идриси остались неизвестны. Тем не менее позже Идриси стал одним из наиболее известных в Европе средневековых арабских географов, чему способствовали ранние издания его труда. Первое арабское издание появилось в Риме в типографии Медичи в 1592 году и передавало сокращенную редакцию труда Идриси. По этому же изданию был сделан латинский перевод 1619 года, по недоразумению названный «Geographia Nubiensis», ибо переводчики посчитали автора уроженцем Судана. В 1836–1840 годах П. А. Жобер выпустил полный французский перевод книги Идриси. А вот полное издание труда Идриси в оригинале вышло лишь в XX веке.

Еще одним знаменитым арабским географом является Якут аль-Хамави (полное имя — Якут ибн-Абдаллах ар-Руми (то есть Византиец) аль-Хамави Абу Абдаллах Шихаб-ад-Дин). Он был не только географом, но и ученым, и писателем, и филологом, и путешественником, и историком. Якут родился около 1196 года, по происхождению был малоазийским греком. Еще ребенком был захвачен в плен и продан в Багдаде сирийскому купцу по имени Аскар ибн-Ибрахим аль-Хамави, который воспитал его в исламских традициях, обучил и сделал своим приказчиком и торговым агентом. С торговыми караванами и судами Якут объездил Египет, Сирию, Палестину, Аравию, побережье и острова Персидского залива.

В 1199 году он получил свободу, после чего посвятил себя книжному делу — переписке книг и книготорговле. Первоначально обосновался на постоянное жительство в Багдаде. С 1213 года снова начинаются его путешествия, в которых Якут, соединяя торговлю с научными знаниями, знакомился со многими городами и странами. Он едет в Тебриз, потом в Сирию (Дамаск, Алеппо), потом в Мосул, наконец в Мерв в Хорасане. Якут провел много лет, усиленно занимаясь в знаменитых библиотеках Мерва. Именно здесь он начинает собирать материалы для своих главных работ. В Мерве Якут составил два «словаря»: один географический, а другой биографический, в которых содержится ценный материал о явлениях природы и мало вымысла.

Якут придерживался хариджитских^[95] взглядов, в чем сказывалась независимость Якута по отношению к традиции и самостоятельность в суждениях. После неоднократных столкновений с шиитами Якут в 1216 году был вынужден бежать из Дамаска в Среднюю Азию.

Среди ученых занятий и путешествий в Хорасане и Хорезме Якута застигла надвинувшаяся тогда угроза — Чингисхан. Пришлось бросить все и бежать, сначала в Мосул, а потом в Алеппо к ученому и гостеприимному визирю Ибн-аль-Кифти, автору большого географического словаря. Якут прибыл к нему в 1222 году. Спокойная жизнь в Алеппо в течение двух лет дала ему возможность завершить свое грандиозное дело — составление огромного «Географического словаря», который он закончил 13 марта 1224 года. Потом он ездил в Мосул и Египет и, наконец, в 1228-м опять вернулся в Алеппо. Здесь он еще продолжал работать над своим географическим сочинением и умер 20 августа 1229 года.

Сбором научного материала Якут аль-Хамави занимался всю жизнь. К окончательному оформлению сочинений он приступил еще в Мерве, в 1218 году, а закончил только перед смертью. Якут создал образцовые по достоверности работы и снискал славу величайшего арабского географа.

Якут написал также топонимический «Словарь стран» («Муджам аль-булдан», около 16 000 статей), обобщивший арабские географические знания домонгольского периода. Он также автор биографически-энциклопедического «Словаря литераторов» («Иршад аль-ариб и ля Марифат аль-адиб»), содержащего около 1100 жизнеописаний арабских литераторов и ученых VII–XIII веков, в основном это представители художественной культуры, филологи, историки и географы, около 10 % — религиозные деятели.

Еще одна примечательная фигура, скорее из сказителей, чем из географов — средневековый арабский автор испанского происхождения по имени Ибн-Джубайр — Мухаммед ибн-Ахмед ибн-Джубайр аль-Кинани. Он родился в Испании (в Валенсии или Хативе) в 1144-м или 1145 году и принадлежал к старинному арабскому роду, предки которого в 740 году появились в Испании с армией полководца Балджа. Отец Ибн-Джубайра — крупный чиновник — был к тому же знатоком литературы. Своему сыну он дал традиционное образование, и, выучившись, тот служил секретарем одного из Альмохадов Сеуты, а затем в канцелярии наместника Гранады, приобретая в то же время некоторую известность как поэт и писатель.

1 февраля 1183 года Ибн-Джубайр покинул Гранаду и отправился в хадж. Путешествие заняло два года. Путь его проходил через Сеуту и Александрию, затем через Каир вверх по Нилу до Куса. В Египте он посетил пирамиды и видел сфинкса. Пройдя через пустыню, Ибн-Джубайр достиг Айзаба, откуда по Красному морю прибыл в Джидду, а затем в Мекку, где провел более восьми месяцев. Побывав затем в Медине, Ибн-Джубайр с караваном паломников через Аравийскую пустыню направился в Багдад и Мосул. Оттуда он достиг Северной Сирии и, пройдя через Халеб, спустился в Дамаск, где находился два месяца. Затем Ибн-Джу-байр направился в Иерусалимское королевство, посетил Тир, сел на генуэзский корабль в Акке и в декабре 1184 года после долгого и трудного плавания, завершившегося кораблекрушением, попал в Мессину. Три с половиной месяца, ожидая попутного ветра, он пробыл на Сицилии, затем достиг Картахены, а оттуда 25 апреля 1185 года вернулся в Гранаду. Путешествовал он вместе со своим другом, врачом Абу Джафаром Ажададом ал-Кудаи. Основной труд Ибн-Джубайра, обеспечивший ему почетное место в арабской литературе, — путевые записки, относящиеся к его первому паломничеству, это дневник, который он вел изо дня в день и по возвращении обработал. Точное название его труда неизвестно, но принято его называть «Рихлат ал-кинани» — «Путешествие кинанита». Кинана — племя, к которому принадлежал Ибн-Джубайр. Сочинение Ибн-Джубайра — один из наиболее замечательных образцов жанра описания путешествий (рихла), начало которому в испанской литературе положил Ибн-Араби (1076–1148).

«Путешествие» Ибн-Джубайра отличается от большинства ему подобных своим объемом, широтой охвата жизненного материала, несмотря на то что значительную часть книги он — паломник, человек своего времени — посвятил описанию хаджа и достопримечательностей Мекки и Медины. Другая характерная черта «Путешествия» — его достоверность. Ибн-Джубайр использовал все возможности для проверки и подкрепления добытых им сведений. К сожалению, в Европе «Путешествие» Ибн-Джубайра сделалось известным только в середине XIX века.

В 1189–1191 годах Ибн-Джубайр вновь ездил на восток, однако подробности этой поездки неизвестны. Третий раз он отправился в хадж в 1217-м, но, по всей вероятности, не добрался далее Александрии, где и умер в том же году.

Еще одна известная фигура в арабской географии — Аль-Бируни. Он написал ряд работ, в том числе описание Индии^[96], «Хронологию», а также «Канон Масуда по астрономии и звездам». Его вклад в географическую науку очень велик и включает описание путей, ведущих из Ферганы в Восточный Туркестан, рассказ о ферганских городах и о Непале и Тибете. Большое значение имеет также его описание Индии и ее учреждений в начале XI века.

Еще один из великих арабских географов и путешественников — знаменитый Ибн-Баттута (Ибн-Баттута Абу Абдаллах Мухаммед ибн-Абдаллах аль-Лавати ат-Танджи) (1304–1377). Автор книги «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах странствий» объехал все страны исламского мира — от Булгара до Момбасы, от Тимбукту и до Китая.

Все его путешествия относятся к 1324–1354 годам. Родился он в начале XIV века в Танжере. Поражает размах его странствий: 22 лет от роду он отправился в Александрию, от северо-западного угла Африки дошел до Египта, а затем вверх по течению Нила до его порогов. Морем достиг Занзибара у восточного берега Африки и дошел до Килоа (у Мозамбикского пролива). Это был последний предел, которого достигали арабские путешественники. Обойдя большую часть Египта, он направился в Палестину, а затем в Мекку. Вернувшись из Аравии, он пошел в Ирак и Персию, а оттуда опять в Мекку. Из Мекки он направился обратно в Палестину, пересек Малую Азию, посетил Россию, а, быть может, даже и Сибирь.

Из русского путешествия Ибн-Баттута вернулся в Константинополь и предпринял новое длительное сухопутное путешествие через Туркестан и Афганистан в Индию, где поступил на службу к правителю Дели и в 1342 году был послан им с миссией в Китай. В ходе своего путешествия Ибн-Баттута посетил Мальдивские острова. (Есть сведения, что во время десятимесячного пребывания там он женился на дочери местного султана.) Вернувшись обратно в Марокко, он не мог успокоиться, ведь на свете еще оставались не виденные им мусульманские страны. Поэтому он сначала побывал в Испании, а затем пересек Сахару до Тимбукту. Вернувшись в Фес, он продиктовал там описание своих путешествий, представляющее собой один из интереснейших документов этого рода. Умер он в 1377 году.

Ибн-Баттута был единственным средневековым путешественником, посетившим земли каждого из современных ему мусульманских властителей. В своей работе он ставил себе задачей прежде всего дать описание мусульманского общества во второй половине XIV века.

Таинственный проводник экспедиции Васко да Гамы и закат арабского мореплавания

В 1912 году ученый-востоковед, дипломат, географ и путешественник Габриэль Ферран случайно наткнулся в Национальной библиотеке Франции на арабские рукописи. Это была большая морская энциклопедия, которую привез из первой экспедиции Васко да Гама. 500 лет тому назад, в сентябре 1499 года его экспедиция возвратилась в Лиссабон. Португальский мореплаватель был встречен с почестями, достойными героя. Действительно, ему первому из западноевропейцев удалось найти морской путь из Европы в Индию. И до него корабли европейцев, обогнув южную оконечность Африки, пытались пересечь Индийский океан, но, застигнутые бурями, терпели кораблекрушения.

Итак, вот уже несколько столетий Васко да Гама считается первопроходцем. Но португальский мореплаватель признался, что путь в Индию ему показал араб Малема Канака, который провел суда его флотилии от восточного побережья Африки до Калькутты (1498). Более 400 лет ученые пытались найти какие-нибудь сведения о лоцмане-пилоте, вошедшем в историю под таким именем. И только Ферран догадался — это не имя, а почетный титул, означающий примерно «учитель астрологии», человек, без советов которого не предпринимали серьезных действий ни правители, ни шейхи, ни купцы. Сопоставив арабские, турецкие и португальские учебники навигации, Ферран установил: автором крупнейшей энциклопедии и загадочным лоцманом Гамы был знаменитый арабский ученый, потомственный мореплаватель Ахмад ибн-Маджид. А вскоре рукописи Ахмада ибн-Маджида обнаружились в Дамаске, Мосуле и Санкт-Петербурге.

Ахмад ибн-Маджид был одним из самых крупных ученых в области мореходства того времени. На его труды опирались мусульманские мореплаватели последующих поколений. Теперь же они стали достоянием мировой науки, но по сей день не утратили своей ценности. Но три с лишним столетия его имя было скрыто во тьме веков. Впрочем, вся «эпоха великих путешествий и открытий XV–XVI веков», периода, когда западноевропейцы открывали для себя неизвестные им страны (правда, давно известные многим другим народам), не состоялась бы без арабской морской культуры. Именно высокий уровень развития арабской мореходной техники стал основой для развития европейского судоходства и судостроения. Именно у арабов научились европейцы применению изобретенного китайцами компаса и пороха.

Так что истоки великих европейских морских путешествий находятся в портах и морях, окружавших мусульманские страны. Как уже упоминалось, европейцы позаимствовали именно у арабов основы навигации, а вместе с ней названия десятков звезд-ориентиров. Только заимствовав у мусульман оснастку кораблей с косыми парусами, европейцы получили возможность совершать дальние морские путешествия.

Что касается поисков путей на восток, то еще за многие столетия до начала европейских плаваний жители аравийских побережий — арабы — уже плавали к берегам Индии и дальше. Аравия, страна плодородных нив и садов, вела интенсивную торговлю с не менее богатыми ближними и дальними соседями. Не только сухопутными караванными путями перемещались арабские купцы. Лучшие в мире корабли пересекали Индийский океан. На побережье Индии, на Мальдивских и Лаккадивских островах, на Цейлоне и в Индонезии существовала разветвленная сеть арабских торговых и ремесленных поселений. Мирное экономическое проникновение, дружеские отношения между народами облегчили установление ислама в регионе. Мусульмане восточного побережья Африки и побережья Аравии вот уже несколько поколений не знали нападений христиан, занимались ремеслами и торговлей. Цветущие города, крупные морские порты, красивые дворцы, многолюдные базары стали почвой для легенд и сказок. Именно в этот регион планеты стремились проникнуть европейцы.

После открытия в 1492 году испанскими экспедициями Колумба «Западной Индии» (как тогда думали) португальцы захотели закрепить за собой права на «Восточную Индию». В 1497 году эскадра из трех военных кораблей и транспортного судна покинула Лиссабон, прошла вдоль западного берега Африки, обогнула континент и оказалась в неизвестном европейцам Индийском океане. Здесь португальцы и обнаружили арабские поселения. Первый же город, на который наткнулась экспедиция Гамы, поразил португальцев богатством и гостеприимством населения.

Мусульмане, воспитанные в веротерпимости, привыкли к тому, что приплывавшие из многих стран корабли не представляют опасности и не угрожают их благополучию и тем более жизни. Не догадывались местные правители, что прибытие христианских кораблей положит начало уничтожению накопленного веками богатства, разорвет экономические связи, превратит их страны в колонии.

Первым сигналом, на который следовало бы обратить внимание мусульманам, стало поведение португальцев. Едва войдя в зону мусульманской цивилизации, пришельцы начали захватывать купеческие лодки, считая их военной добычей, пытали их хозяев, чтобы получить сведения, нужные для дальнейшего плавания. И так они продвигались на север вдоль побережья, пока не вошли в сомалийский порт Малинди.

Местный шейх встретил Васко да Гаму дружелюбно и сразу откликнулся на его просьбу дать лоцмана, способного провести корабли в Индию. «Вас поведет сам Ахмад ибн-Маджид», — пообещал шейх.

На следующий день на флагманский корабль «Сан — Габриэль» поднялись старик и матрос, несший его сундук. Арабы держались с достоинством. Молча, не показывая удивления, осмотрели корабль. Васко да Гама с трудом скрывал свое волнение. От этого араба, его опыта зависит судьба экспедиции, жизнь португальцев. Сможет ли он кратчайшим путем вывести их к какому-нибудь индийскому порту? Удастся ли избежать штормов, муссонных ветров и тайфунов, слухи о которых доходили даже до Европы? Что он понимает в мореплавании, этот высокий, стройный мусульманин, скорее похожий на ученого или шейха, чем на морского волка?

Васко да Гама повел лоцмана на капитанский мостик и вынул из шкафчика астролябию и секстант. Эти важнейшие для мореходов приборы были изготовлены лучшими специалистами Европы по заказу короля Мануэле I. Араб скользнул по приборам безразличным взглядом, не выразив никакого удивления и интереса. Васко да Гаму охватила паника — если лоцман не оценил, а может, даже и не понял, что ему показывают, как же он поведет его корабли?

А лоцман неторопливо подошел к своему сундуку и вынул блеснувший на солнце прибор. Васко да Гама догадался, что ему показывают более сложную и, возможно, более точную астролябию. Как бы извиняясь за скептическое отношение к достижению европейцев, Ибн-Маджид пояснил, что такими инструментами, как у Васко да Гамы, пользовался его прадедушка.

Чрезвычайно интересно читать отзывы португальцев об Ахмаде ибн-Маджиде. Хронист Васко да Гамы Жоау ди Барруси написал: «… Да Гама остался весьма доволен знаниями Ахмада ибн-Маджида, особенно когда мавр показал ему карту всего индийского побережья, построенную, как вообще у мавров, с меридианами и параллелями, весьма подробную (…) Так как квадраты (долгот и широт) были весьма мелки, карта казалось очень точной. Да Гама показал мавру астролябию из дерева, привезенную им, и другие металлические астролябии для определения высоты Солнца и звезд. При виде этих приборов мавр не выразил никакого удивления. Он сказал, что арабские кормчие Красного моря пользуются приборами треугольной формы и квадрантами для того, чтобы измерять высоту Солнца и особенно Полярной звезды; это весьма употребительно в мореплавании. Мавр добавил, что он сам и моряки из Камбея и всей Индии плавают, пользуясь некоторыми наиболее знаменитыми звездами, как северными, так и южными, расположенными посреди неба на востоке и на западе. Для этого они пользуются не астролябией, а другим инструментом, состоящим из трех дощечек, последний имеет ту же цель, что у наших моряков halhestilha…»

24 апреля 1498 года Ахмад ибн-Маджид вывел португальскую эскадру из Малинды и взял курс на северо-восток. Он знал, что здесь в это время дуют попутные ветры-муссоны. Лоцман блестяще провел флотилию, прорезав западную часть Индийского океана почти по самой середине. 17 мая показался берег. Это была Индия — страна, к которой рвались европейцы. К вечеру 20 мая португальские суда остановились на рейде против города Каликут (ныне Кожикоде). Лоцман подошел к адмиралу со словами: «Вот она, страна, к которой вы стремились».

Кто же был этот лоцман, открывший европейцам морской путь в Индию?

Полное имя его — Шахабаддин Ахмад ибн-Маджид ибн-Мухаммад ибн-Му’аллак ас-Сади ибн-Абу р-Рака иб ан-Наджди, а родился он в городе Джульфа в Омане примерно в 1440 году. Не известна и точная дата его смерти. Утеряны многие его работы, однако обнаруженные в Париже и Петербурге трактаты датированы 1462–1495 годами. С детства Ахмад ибн-Маджид полюбил море. Несколько поколений его предков были мореходами, и Ибн-Маджид унаследовал профессию отца и деда. Мальчиком стал плавать на корабле отца, а в 1462 году юноша закончил работу над произведением, которое писал в часы отдыха. Это поэма называлась «Краткое содержание про основы науки морей». В ней одиннадцать глав, посвященных многим вопросам мореплавания. Автору было всего 22 года. Но он уже стал самостоятельно водить корабли.

В 1462 году Ахмад ибн-Маджид написал еще семнадцать лоций о судовождении в разных областях Индийского и Тихого океанов. Всего он написал около 40 работ (большей частью в стихах), представляющих собой обстоятельный свод теории и практики морского дела арабов, основанный на богатом практическом опыте предшественников. В них описаны маршруты, которыми водили суда арабские мореплаватели от Занзибара и Мадагаскара до Тайваня и отдаленных островов Индонезии. После Ибн-Маджида никто не смог усовершенствовать лоцию вождения парусных судов в Красном море, которую он составил.

Интересно отметить, что эти произведения написаны стихотворным стилем раджаз и невелики по объему. Это способствовало тому, что их заучивали на память моряки, которые остро нуждались в практических руководствах.

Ахмад ибн-Маджид написал также «Семичастную поэму», «Поэму об астрономии» и поэму «Истинный путь капитана».

Лоцманы, как и капитаны кораблей, были облечены большими правами, но и несли огромную ответственность. От их знания и умения зависели жизни членов экипажа, сохранность товаров, благополучное прибытие в нужный порт. В эпоху Ибн-Маджида требованиям, предъявляемым к лоцману в мусульманском мире, уже придавалось настолько большое значение, что они были кодифицированы в актах государственной важности.

В сохранившихся арабских и турецких рукописях Ибн-Маджида называют «львом моря» и «предводителем морской науки». Последнее прозвище закрепилось за ним благодаря неутомимой сорокалетней деятельности в качестве популяризатора навигационной науки и автора многочисленных трудов. Он усовершенствовал курс навигации и изложил его в нескольких трактатах.

Но главным трудом его жизни по праву считается «Книга полезных данных об основах морской науки и ее правилах», явившаяся вершиной трудов арабских географов, своего рода энциклопедией знаний в этой области и законченная в 1490 году, за восемь лет до участия в экспедиции Васко да Гамы. К этому времени автор имел за плечами около 40 лет практики мореплавателя и обширные знания, полученные от деда, отца и других опытных лоцманов.

Любопытно перечислить названия ее двенадцати глав:

1. История мореплавания.

2. Профессиональные и этические требования к лоцману.

3. Лунные станции.

4. Румбы розы ветров

5. Старые землеописатели и звездочеты. Счисления лет (календарь). Подвижные и неподвижные светила.

6. Виды плаваний по заданному маршруту. Управление на курсе.

7. Наблюдения над звездами.

8. Управление судном. Наука о признаках приближения суши.

9. Побережья Южного полушария. Три группы кормчих.

10. Величайшие острова мира (большая десятка).

11. Муссоны Индийского океана.

12. Лоция Красного моря.

Перечень затронутых тем просто поражает! К этому можно добавить, что мусульманские ученые открыли муссоны и ввели в науку понятие о розе ветров, используемое и поныне. Сама же книга (это 177 рукописных листов; имеет 140 поэтических включений) содержит теоретическую и практическую части. Большой интерес представляют исторические главы. Ахмад ибн-Маджид своими величайшими предшественниками называет трех арабских мореплавателей. Это Мухаммад ибн-Шазан, Сахль ибн-Абан и Ляйс ибн-Кахлан. Благородство автора видно в таких его словах: «Преемник начинает оттуда, куда дошел предтеча, и мы почтили их науку и сочинение и прославили их способность — да осенит их милость Божья!.я — четвертый после этих трех».

А что же с португальской экспедицией?

После написания книги не минуло и десяти лет, как в судьбе народов индо-океанского бассейна и в жизни Ахмада ибн-Маджида произошел крутой перелом. Как уже было сказано, 24 апреля 1498 года арабский мореплаватель взошел на палубу «Сан-Габриэля», флагманского корабля экспедиции Васко да Гамы, и впервые в истории повел португальскую флотилию из Африки в Индию. За 26 суток Ахмад ибн-Маджид провел португальцев от порта Малинди в Восточной Африке до Каликута на малабарском берегу Индии.

Население Каликуты встретило Васко да Гаму приветливо. Правда, купцы почти не покупали португальских товаров, указывая на их низкое качество, а бедняки платили гораздо меньше, чем рассчитывали получить португальцы. И все же удалось немного закупить гвоздики, корицы и драгоценных камней. Васко да Гама попросил местного правителя отправить с ним богатые подарки королю, а когда тот отказался, захватил заложников — нескольких знатных лиц города — и отплыл с ними в обратный путь. Подарки для короля и себя он вытребовал в Малинди. Шейх также снабдил флотилию свежими припасами, а восточными товарами португальцы набили трюмы, захватывая и уничтожая купеческие корабли в Аравийском море.

Таким образом, уже первая «мирная» экспедиция принесла португальской казне немалую прибыль. Этот поход стал началом колониального порабощения народов Востока. В 1502 году в Индию ушла вторая экспедиция Васко да Гамы — на этот раз из 20 кораблей, имевших на борту пехоту и пушки. Первым в груду развалин был превращен цветущий Каликут. Португалия поспешила закрепить за собой «права» на Индию и сразу же приступила к надлежащей экономической, политической и военной организации дела. Основной торговый поток пошел не через Средиземное море и Аравийский полуостров, как прежде, а через два океана, вокруг Африки. Почти 90 лет Португалия контролировала торговлю западноевропейских стран со странами Индийского океана и Китаем. Затем страны этого региона захватила Великобритания.

Старинная рукопись сохранила горькие слова раскаяния великого морехода Ахмада ибн-Маджида. С горечью вспоминает он в своих урджузах: «Они (португальцы) прибыли в Каликут. Там они покупали и продавали, властвовали и притесняли, опираясь на местных князьков. Приплыла с ними и ненависть к исламу. Люди предались страху и озабоченности.

О, если бы я знал, что от них будет!» На склоне лет он видел, как чужеземцы разрушают многовековую культуру, обращают в рабство целые народы, уничтожают корабли, «отбирая» у арабов море.

Началась кровавая колонизация Азии. И буквально за пару лет пришел конец океанскому мореплаванию мусульман, которые с этих пор были задействованы, за небольшими исключениями, лишь в каботажном плавании.

Все это происходило на глазах у Ахмада ибн-Маджида, и он сам теперь был вынужден перейти на местного значения линию Аден — Джидда, которая специализировалась в основном на перевозке паломников. Три последние лоции моряка датированы 1501 годом. Они посвящены Красному морю, в них много слов, осуждающих поведение «франков» на Востоке. После этого следы Ахмада ибн-Маджида теряются, но принято считать, что он скончался не позже 1510 года.

500-летие открытия морского пути в Индию португальцем Васко да Гамой торжественно отмечалось по решению ЮНЕСКО. Однако не стоит забывать, что расширение европейцами своего географического кругозора стоило жизни миллионам арабов, индейцев, африканцев, жителей Индокитая. Порабощение народов Америки, Африки, Южной и Юго-Восточной Азии сопровождалось уничтожением великих культур и цивилизаций.

К сожалению, имя Ахмада ибн-Маджида в истории мореплавания, написанной учеными западноевропейских стран, практически не упоминается. А оно должно было бы стоять рядом с именами Магеллана, Васко да Гамы, Колумба и других.

После Ибн-Маджида мусульманская культура породила еще одного великого мореплавателя и теоретика мореплавания. Им был Сулейман аль-Махри. Главным трудом его жизни является «Махрийская опора в точном познании морских наук», которая по широте охвата затронутых тем приближается к произведению Ибн-Маджида, хотя нового материала в ней слишком немного, — это, в основном, результаты уточнения старых данных.

В XVI веке арабское мореплавание практически сошло на нет; сохранились лишь немногие линии местного значения, вроде упомянутой уже линии Аден — Джидда, которая специализировалась на перевозке паломников.

Начиная с XVII века в мусульманском мире прежде цветущая пышным цветом наука пришла в полный упадок, и ее возрождение началось лишь в XIX веке (хотя не стоит преувеличивать уровень этого упадка, все же кое-какие очаги культуры и просвещения продолжали гореть на фоне общего мрака).

В 1517 году окончательно распался Арабский халифат. Эстафету лидеров исламского мира переняли турки-османы, которые тоже не были сухопутной нацией. Они обладали мощным флотом, но практически все свои знания переняли у арабов. Об этом красноречиво свидетельствует упоминавшаяся «Морская энциклопедия» Сиди Али Челеби, которую тот написал на турецком языке в городе Ахмедабаде, столице Гуджарата. Кроме того, турки развивали в основном военный флот, это было обусловлено непрекращающимися войнами как в Европе, так и в Азии.

В результате Османская империя смогла восстановить контроль мусульман над многими островами Средиземного моря (Критом, Родосом, Мальтой, множеством мелких островов, ныне принадлежащих Греции, а также Кипром), противостоять нашествию европейцев в районе Персидского залива и Аравийского моря. Так в XVII столетии туркам и иранскому шаху Аббасу удалось вытеснить португальцев с Аравийского полуострова, был отвоеван стратегически важный порт Ормузд.

Кроме того, наблюдался некоторый прогресс на Востоке мусульманского мира — в державе Великих Моголов. О мореплавании, в частности, писал Абу-л-Фазл Аллами (1551–1602), военачальник, царедворец, друг императора Акбара. В своей «Акбар овской книге» (1595) Аллами привел перечень разрядов корабельной службы в Индийском океане.

Загадки Синдбада-морехода

В сказке «Тысячи и одной ночи» Шахерезада повествует о том, как Синдбад-мореход путешествует по морям, торгуя редкостями и наживая богатство. Так существовал ли Синдбад-мореход и его экипаж в действительности?

Синдбад (от перс. Ас-Синдибад, или араб. Синдибад аль-Бахри) — имя легендарного моряка, родившегося, по преданию, в Багдаде или Басре во времена халифата Аббасидов, герой цикла рассказов ближневосточного происхождения. Он попадает во множество фантастических приключений во время путешествий через моря к востоку от Африки и Южной Азии, встречается с удивительными существами и сверхъестественными явлениями. Истории его путешествий и составляют «Семь путешествий Синдбада-морехода» в книге «Тысячи и одной ночи»

Имя Синдбад — персидское по происхождению, намекающее на персидские корни оригинала. Более того, некоторые ученые считают, что книга о Синдбаде вообще была первоначально составлена в сасанидской Персии, хотя ее автор явно был знаком с индийскими трудами, повествующими о путешествиях, возможно, в переводе с хинди на фарси. Однако древние тексты цикла написаны по-арабски, а более современные и средневековые сохранились в персидской версии. Кстати, мы пишем «Синдбад» с прописной «с», как имя собственное, а это может быть искаженным индийским словом «синдхупати» — «владыка морей». Так в те времена называли капитанов и владельцев судов.

«Тысяча и одна ночь». Предыстория

Стоит сказать несколько слов о том узорчатом ковре, куда так красочно вплетены семь путешествий Синдбада-морехода. Ученых всегда интересовало, какую информацию передавали предки своим отдаленным потомкам, зашифровав ее в виде мифов, легенд и сказок. Стоит этим вопросом задаться серьезному исследователю, и тогда обретает реальную жизнь сказочная Троя и Шлиман делает свое замечательное открытие.

Со сказками «Тысячи и одной ночи» и того интереснее.

Сказки «Тысяча и одна ночь» восходят к VIII–X векам и представляют собой огромный сборник народных сказаний арабского Востока, а также Персии, Индии и Египта, с которыми арабы поддерживали оживленные торговые связи. Причудливая фантазия, сложные авантюры прихотливо переплетаются в них с реалистическим изображением жизни и быта разных слоев населения средневекового восточного города. Большая часть сказаний приурочена к царствованию халифа Гаруна аль-Рашида (VIII в.), которому сказочная традиция приписывает необыкновенную мудрость и справедливость. Многие сказки напоминают по типу средневековые городские новеллы (фабльо) с характерным для них грубоватым комизмом. Героями нередко выступают ремесленники, поденные рабочие, бедняки, относящиеся иронически к представителям светской власти и духовенству. Умные, ловкие простолюдины всегда находят выход из любого затруднительного положения и одурачивают надменных богачей.

Повествование начинается с того, как находчивая и мужественная Шахерезада, спасая свою жизнь и жизнь многих других молодых женщин города, рассказывает царю Шахрияру, ранее обманутому женой и поклявшемуся казнить каждую новую жену после первой же брачной ночи, занимательные истории. С наступлением утра она прерывает свое повествование на самом интересном месте, и увлеченный рассказом царь откладывает казнь на одну ночь, чтобы дослушать занятную историю до конца. Так продолжалось тысячу и одну ночь, пока царь не объявил о своем решении помиловать Шахерезаду, родившую ему за это время трех сыновей.

Создателем-составителем традиционных 12 книг «1001 ночи» был французский знаток восточных языков Антуан Галлан (1646–1715). Именно в его переводе этот сборник и получил мировую известность. С этого издания делались и первые русские переводы (самый ранний — в 1763 году).

Но, оказывается, что только первые две и отчасти третья книга привычного для нас текста являются переводом арабского сборника. Остальные сказки Галлан сам вставил в рамку ночей, как, например, им же разделенные на 21 ночь сказки о Синдбаде-мореходе в третьей книге. А восьмую книгу в 1709 году модный парижский издатель Барбен составил сам из готового перевода сказки о Ганиме и двух других — «Зейн ал-Аснам» и «Худадад». Этим уже наполовину разбавленным томом издание могло бы и завершиться, но в том же 1709 году Галлан нашел новый источник для продолжения серии: он познакомился с неким христианином-маронитом из Алеппо по имени Ханна Дияб, знавшим много сказок на память. Знаменитые «Аладдин и волшебная лампа» и «Али-Баба и сорок разбойников» обязаны своим существованием именно ему. А на арабском языке в записанном и напечатанном виде они появились уже потом в переводе с французского. Английский же перевод сказок о Синдбаде был сделан в 1885 году сэром Ричардом Бертоном.

Хотя Галлан, Бертон и другие западные переводчики сгруппировали и включили истории о Синдбаде в сказки Шахерезады, однако они сформировались совершенно независимо от других историй «1000 и 1 ночи», и современные переводы арабских ученых часто не включают в себя рассказы о Синдбаде и еще несколько других арабских сказок, которые стали привычными для западной аудитории.

Синдбад-носильщик и Синдбад-мореход

Как и в «1000 и 1 ночи», в целом история о Синдбаде — обрамленный цикл рассказов, который выглядит следующим образом: во дни Гаруна аль-Рашида, халифа Багдада, бедный носильщик (тот, кто выполняет для других поиск товаров на рынке и по всему городу) отдыхает на скамейке у ворот дома богатого купца. Он жалуется Аллаху на несправедливость мира, которая позволяет богатым жить в праздности, когда он должен трудиться и оставаться бедным. Хозяин дома слышит это и зовет к себе бедного носильщика, угощает и знакомится с ним, и оказывается, что они оба — тезки, их обоих зовут Синдбадами. Богатый Синдбад рассказывает бедному Синдбаду, как он стал богатым по воле Аллаха благодаря 7 чудесным путешествиям, к описанию которых он затем и переходит.

Вот путешествия Синдбада, рассказанные в книге «Тысячи и одной ночи»:

первое — к острову, оказавшемуся китом;

второе — встреча с птицей Рухх;

третье — встреча с великаном-людоедом;

четвертое — путешествие в Индию и женитьба на индуске;

пятое — Синдбад становится рабом злого старика;

шестое — путешествие в страну крылатых людей;

седьмое — последнее путешествие Синдбада.

Загадки подлинных маршрутов плаваний Синдбада, или куда он плавал?

Эти семь путешествий в мифологизированной форме отразили реальные плавания, которые совершали отважные арабские мореходы тысячу и более лет назад в поисках сокровищ Востока: камфары и корицы, перца и амбры, шелка и какуллийского алоэ, бриллиантов, фарфора, сандалового дерева.

При внимательном чтении «Тысячи и одной ночи» в стране Серендиб угадывалась Шри-Ланка, в стране Забаг — современная Суматра, в Чампе — побережье Вьетнама, в островах Михраджан — Малайский архипелаг. Названия Хинд и Син обозначали Индию и Китай — те края, с которыми арабские купцы вели активный товарообмен, но которые для рассказчиков и слушателей времен Гаруна аль-Рашида, собиравшихся в постоялых дворах Багдада или Басры, оставались экзотическими, сказочными странами, «островами посреди моря».

Окрестности Каликута славились плантациями черного перца — и тысячу лет назад арабские купцы увозили оттуда специи в портовый город Басру. Может быть, именно Малабарский берег — тот район его, что арабы называли Кулам-Мали, — и дал жизнь строчкам в сказке о четвертом путешествии Синдбада: «.и тогда я всмотрелся в то, что увидел, стоя вдали. и вдруг оказалось, что это толпа людей, которые собирают зернышки перца.».

Серендиб, страна драгоценных камней, ядовитых змей и райских садов. Римляне называли этот остров Тапробане, арабы — Серендиб, англичане — Цейлон. Местные же жители еще со времен Рамаяны дали ему имя Шри-Ланка. Это земля буддийских святынь, затерянных в джунглях древних городов, экзотических животных и голубых сапфиров.

  

Иллюстрация к рассказам о путешествиях Синдбада. Худ. Р. Булл

Если собрать воедино все версии сказок о Синдбаде, то получится, что мореход бывал здесь дважды. Вот что рассказывал он, повествуя о втором путешествии:

«И мы шли до тех пор, пока не пришли в сад на большом и прекрасном острове, и в саду росли камфарные деревья, под каждым из которых могли найти тень сто человек. А на этом острове есть одна порода животных, которых называют аль-каркаданн. Это большие звери, и у них один толстый рог посредине головы длиной в десять локтей, и на нем изображение человека. Зверь, называемый аль-каркаданн, носит на своем роге большого слона и пасется с ним на острове, и жир его течет от солнечного зноя на голову аль-каркаданна и попадает ему в глаза, и аль-каркаданн слепнет. Я видел на этом острове много животных из породы буйволов, подобных которым у нас нет; и в этой долине много алмазных камней.»

Цейлон и правда славился рубинами, сапфирами, топазами, турмалинами, аметистами. Насчет буйволов и слонов — тоже правда: на острове они всегда водились в изобилии. Все остальное в приведенном отрывке, конечно же, вымысел, из-за чего и называют «Путешествия Синдбада-морехода» сказками, а не исторической хроникой.

По одной из версий седьмого путешествия Синдбада, мореход снова оказался в Серендибе: он попал в плен к пиратам, которые продали его в рабство торговцу слоновой костью. Торговец заставлял Синдбада каждый день отправляться в лес, убивать слона и отрезать бивни. В конце концов, слоны, взмолившись о пощаде, показали мореходу свое тайное кладбище, где бивней было столько, что «не счесть и не исчислить»; и Синдбад с той поры мог снабжать хозяина товаром, не покушаясь на жизнь слонов…

Суматру древние арабы называли Страной золота. Впрочем, как ни манил остров Забаг драгоценностями, но средневековые мореходы старались избегать его: по распространенному поверью, Страну золота населяли злобные каннибалы. Именно с Суматрой связывают четвертое путешествие Синдбада, когда мореход, попав на остров после кораблекрушения, отказался принимать от местных жителей отупляющую пищу и потому избежал участи своих товарищей: несчастных откармливали на убой.

Во время пятого путешествия Синдбад опять побывал в Забаге и встретился на берегу со стариком в плаще из древесных листьев. «И я подошел к старику, и поднял его на плечи, и пришел к тому месту, которое он мне указал, а потом я сказал ему: «Сходи не торопясь»; но он не сошел с моих плеч и обвил мою шею ногами. И посмотрел я на его ноги и увидел, что они черные и жесткие, как буйволова кожа. И я испугался и хотел сбросить старика с плеч, но он уцепился за мою шею ногами и стал меня душить».

Злой старик оказался шейхом моря, и Синдбад с большим трудом смог освободиться от него. Исследователи арабских сказок полагают, что прообразом шейха послужили. орангутаны, которых мореходы принимали за представителей демонических сил.

Тайна прототипа, или кто есть кто?

Вопрос «Кем был Синдбад-мореход на самом деле и был ли вообще?» волнует многих. Может быть, прототипом Синдбада-морехода является историческая личность. Но какая?

На арабском Востоке никого не нужно было убеждать, что Синдбад жил на самом деле. Даже восточные историки признают родиной человека, ставшего прототипом сказочного морехода, оманский город Сохар.

Если же верить «Лондонским хроникам», история Синдбада-морехода, как полагают, обязана появлению на свет преданию о святом Брендане, именины которого припадают на 16 мая. Святой Брендан известен главным образом своим плаванием к Блаженным островам. Возможно, ирландские монахи принесли эту легенду с собой в IX веке на Восток.

Нет сомнения в том, что Брендан — лицо историческое. На протяжении своей долгой жизни, а прожил он почти сто лет (484–577), он основал несколько монастырей. Наиболее известный из них монастырь в Клонферте, поэтому Брендана часто называют Брендан из Клонферта.

В IX веке появилась книга на латинском языке «Плавание святого Брендана», источники и авторство которой остались неизвестными. Если верить повествованию «Плавания святого Брендана», то дело было так: добрый святой, найдя свой священный остров, возвратился в Ирландию, а позднее снова пустился в путь на поиски Блаженных островов. Он плыл семь лет и в конце концов нашел их.

Существует два варианта рукописи. В одном из них Брендан в поисках уединенного острова плыл на юг «сразу же под горой Атлас» (то есть у берегов Северной Африки), где прежде жил другой святой муж по имени Мерною Последний якобы ушел в сад Эдема, который, как еще продолжали верить в средние века, существует где-то на земле. Святой Брендан нашел свой остров без особого труда, хотя на пути встретил огненную гору (вулканическая вершина острова Тенерифе?) и посетил соседнюю землю (Африку?), откуда привез фрукты и драгоценности.

Другой вариант более широко известен и гораздо более интересен. Святой Брендан в поисках Блаженных островов плыл с экипажем в шестьдесят человек на запад пятнадцать дней, затем его настиг штиль, продолжавшийся целый месяц, и их дрейфующий корабль прибило к острову, где экипаж обнаружил дворец со всякими яствами. Когда люди пополнили свои истощившиеся запасы, перед ними предстал сам дьявол, но не причинил им никакого вреда. Затем они плыли еще семь месяцев (направление не указано) и пристали к острову, на котором обитали гигантские овцы. Они убили одну из них, но, прежде чем успели ее зажарить, остров погрузился в воду, превратившись в морское чудовище. Они продолжали плавание, и путешествие их растянулось на многие месяцы. Они посетили остров птиц (птицы в действительности были раскаявшимися падшими ангелами), остров с монастырем, основанным неизвестным святым Альбеном: место, где море превращается в болото; остров, где рыбы ядовиты (белая птица предупредила их об опасности), видели еще одно морское чудище, похожее на остров, которое любезно позволило им высадиться, отметить праздник Пятидесятницы и пробыть на нем семь недель.

Наконец путешественники достигли такого места, где «море спит» и «холод нестерпим». Здесь их преследовал огнедышащий дракон, но в ответ на их молитвы появилось другое чудовище, которое побороло и убило дракона. Они увидели огромный сверкающий храм из хрусталя, выходящий из моря и возвышающийся над водой (айсберг?), и посетили острова. Отличительной чертой одних были огонь и дым, других — ужасающее зловоние. Они увидели, как перед ними появился страшный демон, который потом погрузился в море. Затем был еще один остров, весь из огня и дыма, потом остров, окутанный облаками, затем вход вад и остров, где в муках содержится Иуда Искариотский. Наконец их поиски были вознаграждены: они достигли острова, где святой человек с седой головой сказал им, как добраться до Блаженного острова, который они ищут.

Они нашли этот остров, где их встретил другой святой в одежде из одних только перьев. В самых восторженных выражениях он описал им целительный климат и плодородие острова. В пещере святой Брендан нашел мертвого великана, которого вернул к жизни силой одной лишь своей святости. Великан назвал себя Макловиусом, крестился и сообщил, что его народу было известно христианское учение. Здесь он попросил как милости возвратить ему вечный покой, что и было сделано. Когда история святого Брендана стала общеизвестна, «святой Макловиус» был канонизирован народом, хотя никогда не признавался официальной церковью.

В XIII веке появился ирландский сборник о житиях святых, составленный на основе значительно более древних материалов. В нем рассказывается о том, как святой Брендан захотел найти землю вдалеке от других людей и что во сне к нему явился ангел и уверил его в успешном завершении поисков. Брендан и несколько его спутников плыли пять лет, встречая на своем пути различные чудеса, и наконец достигли священного острова, который можно было легко узнать по «веренице поднимающихся с него ангелов».

Если оставить в стороне украшения, характерные для церковных писаний средневековья, то остальное звучит как весьма правдоподобный рассказ о путешествии, цель которого — найти уединенный остров. Такие путешествия были обычными для ирландских монахов. В какой-то момент древней истории Ирландии вера древних кельтов в существование в западном море райского Авалона переплелась с древним греко-римским поверьем о Гесперидах, или островах Фортуны, и в монастырских кругах стало распространяться смутное представление о существовании где-то на западе Блаженных островов.

История путешествия святого Брендана, возможно, не что иное, как обработка в духе христианства народного ирландского фольклора, взятого главным образом из «Имрамы», особенно из истории легендарного путешествия Майль-Дуйна, который на своем пути тоже встречал демонов и огненные острова. А вот почему из всех ирландских монахов-путешественников был выбран именно святой Брендан и почему подобные приключения были приписаны именно ему, сказать трудно. Да и столь ли существенно, кто именно искал Блаженные острова?

К слову сказать, земля Святого Брендана изображена на многих географических картах. Так огромная карта мира, законченная ориентировочно в 1275 году, которая украшает одну из стен собора в Херефорде в Англии, — первая из известных нам карт с обозначением пути святого Брендана. Приблизительно на том месте, где расположены современные Канарские острова, на ней обозначено «шесть счастливых островов, которые являются островами Святого Брендана. Канарские острова были известны уже в древности (они упоминаются еще в I веке до нашей эры), и по неизвестной причине эти суровые и не слишком плодородные острова были отождествлены с мифическими островами Счастья. Это могло бы объяснить, почему картограф Херефорда принял Канарские острова за Блаженные, найденные ирландским святым.

Однако весь тон «Плавания святого Брендана» говорит о путешествии в неизвестные ранее края и о качественно новом открытии, а не о посещении уже достаточно известных островов, какими Канарские острова стали к концу XIII века. И действительно, в более позднем картографическом воплощении, на карте 1339 года, составленной жителем Майорки Анжелино Дульсертом, или Далорто, остров Святого Брендана отождествляется с более поздним открытием — островами архипелага Мадейра.

Анжелино Далорто был представителем процветающей картографической школы на Майорке, создавшей самые красивые и самые точные карты средневековья. На упомянутой карте 1339 года острова Мадейра размещены почти правильно, но под названием «Острова Святого Брендана, или Девы». Кто была эта Дева и как она туда попала, сейчас трудно догадаться. Почти тридцать лет спустя, в 1367 году, братья Пицигано из Венеции создали карту, на которой острова Святого Брендана, видимо, вновь отождествляются с островами Мадейра, и их легко опознать по фигуре монаха, нарисованной рядом с ними. Надпись на карте почти невозможно прочесть, но один из предложенных вариантов гласит: «так называемые Сонные острова, или острова Святого Брендана». Это название, если оно соответствует подлиннику, так же необъяснимо, как и то, которое содержит слово «Дева».

В то же время все чаще стали появляться карты, на которых острова Мадейра были никак не связаны с островами Святого Брендана. В 1350-х годах существовала карта Атлантики, так называемая карта Медичи, на которой на этом же месте были нанесены острова под названием Lecname и Porto Santo. Тогда же появилась и очень любопытная книга неизвестного автора, который назвал себя испанским францисканцем и упомянул, что он родился в 1305 году. Книга подробно описывала всю землю и основывалась на якобы собственных путешествиях автора. Хотя это была, несомненно, фикция, тем не менее она отражала уровень географических знаний своего времени. В ней слова Lecname и Porto Santo употреблялись в качестве названий островов Атлантики. Когда португальцы снова открыли Мадейры, один из островов они назвали Порту-Санту, а название Мадейра — просто португальский перевод итальянского Legname (Лесистые острова).

После открытия Азорских островов в 1427 году испанцем Диего де Севилья^[97], который в то время находился на службе у португальцев, эти острова тоже связывали с островами Святого Брендана. Различные карты XV века так их и показывают, но подробное перечисление этих островов только утомило бы читателя.

Дело в том, что вплоть до настоящего времени остров Святого Брендана был скорее следствием запутанности вопроса, чем мифом. С одной стороны, было известно, что в Атлантике есть острова, с другой стороны — существовало убеждение, что ирландский святой сделал какое-то открытие. Проблема состояла лишь в том, чтобы привести в соответствие то и другое. Известный венецианский картограф Андреа Бианко последовал традиции и на своей карте 1436 года связал Мадейры с «открытием» святого Брендана. Но тот же Бианко на своей более известной карте 1448 года представил Мадейру и Азоры в виде беспорядочной вереницы островов, тянущихся с севера на юг и расположенных к востоку от другой группы островов, которая, очевидно, и была изображением подлинных Азорских, воспроизведенных по португальскому источнику. Они дополнили традиционное представление итальянцев об атлантических островах. Однако Бианко, вынужденный их как-нибудь назвать, назвал самый большой остров этой группы островом Святого Брендана.

Именно с этого момента остров начинает превращаться в миф в том смысле, в каком обычно употребляется это слово. Из ярлыка, прикрепляемого к уже известным островам Мадейра или Азорским, он превращается в название, живущее своей собственной жизнью и готовое свободно путешествовать по карте. В такой роли он, видимо, впервые фигурирует на знаменитом глобусе Мартина Бехайма, немецкого картографа, который в 1492 году находился на службе у португальцев и, очевидно, оказал влияние на Колумба. На глобусе Бехайма остров Святого Брендана появляется к западу от фактически существующей группы островов Зеленого Мыса, и у него значительные размеры.

Мифическая история острова Святого Брендана просуществовала столетие или около того. На английской карте 1544 года, приписываемой Себастьяну Каботу, остров был обозначен почти в центре Атлантики на широте северной части Ньюфаундленда. На широко известных картах Меркатора 1567-го и Ортелия 1571 года он показан там же. Другие картографы вплоть до начала XVII столетия копировали английскую карту. В 1620 году на карте Михаэля Меркатора остров еще сохраняется, но к середине столетия он исчез.

Однако с ним все еще не было окончательно покончено. Он вновь переместился к тому месту, где появился впервые — к Канарским островам. В конце XVII века решили, что среди Канарских островов существует восьмой остров, помимо основной группы из семи островов, и он был назван островом Святого Борондона. И по сей день жители Канарских островов не очень-то любят покидать родные места, поэтому их вера в существование еще одного острова могла быть сравнительно живучей. Поступали сообщения о том, что остров видели недалеко от острова Пальма, но попытки канарских рыбаков (последняя из которых была совершена в 1721 году) найти его оказались тщетными. Тем не менее «Сан-Борон-дон» был официально объявлен собственностью испанской короны. Кстати, еще раз остров видели уже в 1759 году.

Серьезные ученые не склонны принимать всерьез полуязыческие легенды о «благословенных островах» в далеком океане. И тем не менее, хоть и принято считать, что это плавание — религиозная аллегория, не утихают споры по поводу того, было ли оно на самом деле. Стоит упомянуть о том, что Джеффри Эш, тщательно изучив все, что связано с Бренданом, очень убедительно и компетентно доказывает, что «Плавание святого Брендана» свидетельствует о прекрасном знании географии Северной Атлантики независимо от того, было ли когда-нибудь совершено такое путешествие или нет. Он считает, что способен определить по крайней мере самые существенные места, упомянутые в «Плавании», и проследить предполагаемый путь путешественников. В настоящее время большинство историков полагают, что, если и есть доля правды в описании второго путешествия святого Брендана и его открытия, значит, он, возможно, заходил на острова Мадейра или Азорские.

Есть версия, что остров Блаженных, которого достиг Брендан, был на самом деле Америкой. Существует даже Общество Св. Брендана, которое верит в то, что Брендан — первый, кто добрался до Америки, и даже празднует этот факт. Ведь известно, что, собираясь найти морской путь через Атлантику в Азию, полагался на легенды о святом Брендане и Христофор Колумб.

Английский путешественник и историк Тим Северин с четырьмя спутниками в 1976–1977 годах повторил плавание через Атлантику из Ирландии в Северную Америку, предположительно совершенное ирландским монахом, на кожаном судне «Брендан». Как показывает пример Тима Северина, Брендан мог действительно доплыть до Северной Америки. В этом случае он действительно был одним из первых европейцев, посетивших Новый Свет. Стоит также отметить, что это не единственное плавание Тима Северина.

С детства, с тех пор как его очаровали сказки «Тысячи и одной ночи», Тим Северин грезил восточными морями. Став взрослым, окончив Оксфордский университет и совершив несколько увлекательных путешествий по Азии, Африке и Америке, он осознал, что магнетизм «аравийских ночей» не ослабевает. Более того, как и многие ученые, Северин пришел к выводу, что Синдбад-мореход не просто сказочная фигура и семь его путешествий не такие уж и небылицы.

Тим Северин писал о своей подготовке к путешествию по стопам Синдбада: «Чем глубже я зарывался в легенды о Синдбаде, тем очевидней мне становилось, что он был не просто книжным персонажем. Скорее это был обобщенный образ, амальгама арабских капитанов и купцов, которые дерзали отправляться к пределам известного им мира во времена золотого века арабских парусных плаваний, что приходится на VIII–XI столетия нашей эры. И, мечтая воссоздать путешествие Синдбада, я решил построить копию арабского торгового судна тех времен и пуститься на нем по маршруту, который был высшим достижением арабского мореходства, — по маршруту длиной шесть тысяч миль из Омана к берегам Китая. Я надеялся, что этот эксперимент — шаг в прошлое на тысячу лет — поможет нам понять, как древние арабы строили свои суда, как плавали на них, как ориентировались в открытом море, наконец, как родились на свет сказки о приключениях Синдбада».

Но, возможно, Синдбад все же не собирательный образ? Есть версия, что прототипом сказочного героя был известный арабский путешественник купец Сулейман из Басры. Он оставил записи, датируемые 851 годом, о своих маршрутах.

Среди возможных прототипов Синдбада есть и Синдбады-робинзоны, как ни странно это звучит. Робинзонада — явление нередкое в истории мореплавания той эпохи, и практически любой бедолага-отшельник, про историю которого слышал (или мог бы слышать) Дефо, может претендовать на роль прообраза героя. Жизнь на необитаемом острове — не выдумка Дефо. Робинзонады появились вместе с рождением мореплавания, и рассказы о них волновали людские сердца задолго до выхода в свет романа Дефо, — однако только гений писателя превратил их из экзотической драмы в философский символ. Не обязательно таким человеком должен быть европеец. Чем, например, хуже герои «Тысячи и одной ночи» — тот же Синдбад-мореход?

Между прочим, известный русский литературовед Л. Аникст упоминает о книге арабского писателя XII века Ибн-Туфайля (Дефо мог читать ее, потому что при его жизни она трижды издавалась на английском), герой которой Хаджи Бен Иокдан в одиночку создал целую культуру на острове.

Аникст пишет: «Из титульного листа английского издания можно почерпнуть основное содержание этой книги:“Изложение восточной философии, показывающее мудрость некоторых наиболее прославленных людей Востока, в особенности глубокую мудрость Хаджи Бен Иокдана, как в естественных, так и в божественных науках, коей он достиг без всякого общения с людьми (ведя одинокую жизнь на острове и достигнув совершенства до того, как он встретился с людьми, с которыми был разлучен с младенческого возраста)”».

В последующих изданиях этой же книги титульные листы поясняют, что Бен Иокдан достиг высоких знаний постепенно, благодаря наблюдениям и опыту, что его природных способностей было достаточно не только для того, чтобы познать непосредственно окружающее, но и постичь идею Бога и законы разумной жизни.

Бросается в глаза сходство Бен Иокдана и Робинзона Крузо. Его можно коротко выразить такой сентенцией: «На что способен человек, если его оставить в покое, если никто ему не будет мешать, то есть если удалить его от общества!»

Полет на птице Рухх — реальность?

Среди невероятных приключений Синдбада-морехода был полет на гигантской птице Рухх. Что же это было за животное? Существовало ли оно вообще в природе?

Синдбад рассказывает, как он затосковал от своей жизни и изобилия свободного времени и захотел отправиться в море еще раз, «имея мысль о путешествии по миру, чтобы увидеть людей, их города и острова». На одном из островов — необитаемом — он увидел огромный белый купол. Мореход обошел его, но не обнаружил дверей, попытался взобраться наверх, но не смог, так как поверхность купола была совершенно гладкой. В конце концов выяснилось, что купол — вовсе не купол, а невероятных размеров яйцо. Это была долина гигантских змей, которые могут проглотить слона, и гигантских птиц, называемых Рухх, которые охотятся на них.

Нашим современникам история о птице Рухх кажется совершенно неправдоподобной. Между тем при всей своей фантастичности рассказ имеет под собой некоторые основания. Существует версия, что большинство сказок о Синдбаде восходят к записям, сделанным капитаном Бузургом ибн-Шахрияром, которого мы уже упоминали. Он жил в X веке и записывал показавшиеся ему интересными рассказы путешественников, купцов и капитанов кораблей о дальних странах. При этом он в меру возможностей стремился отделить правду от вымысла: в его сочинениях, как правило, описываются не фантастические, а действительно существующие страны, а в качестве рассказчиков выступают знакомые ему современники.

Интересно, что в записях Бузурга ибн-Шахрияра повествуется о гигантских птицах, причем основная сюжетная линия рассказа полностью совпадает со сказками Синдбада о птице Рухх.

Для средневекового человека существование этой птицы было делом само собой разумеющимся. Вспомним индийскую птицу Гаруду и хтонического змея Нага (слово, которое означало «слон», также и «змея», как утверждал А. де Губернатис), которые фигурируют в двух эпосах — «Махабхарате» и «Рамаяне», а оттуда они перекочевали в географические арабские сочинения, популярные арабские сказки и фольклор моряков. Так Ибн-Баттута рассказывает о птицах, парящих в воздухе над Китайским морем, которые казались ему птицами Рухх.

Раввин Биньямин из Туделы, оставивший прекрасные записи о своем путешествии на Восток во второй половине XII века — «Книгу странствий», — сообщает историю, напоминающую приключения Синдбада с птицей Рухх, в которой потерпевшие кораблекрушение моряки находили способ покинуть необитаемые острова, на которых могли погибнуть. Они зашивали себя в бычьи шкуры и давали большим грифам поднять их и унести, как добычу.

На картах, составленных по описаниям Марко Поло в XIII веке, даже значились острова птицы Рухх. Этот же путешественник назвал и точное место обитания легендарной птицы.

Повествуя о фауне Мадагаскара, Марко Поло утверждал, что на острове живет гигантский гриф. Он писал: «Эта птица была как орел, но действительно невероятно огромных размеров, ее перья были 12 шагов в длину и соответственной толщины. Гриф очень силен и очень велик, схватит слона и высоко-высоко унесет его вверх, на воздух, а потом бросит его на землю, и слон разобьется; гриф тут клюет его, жрет и упивается им. <.> О грифе вот еще что нужно сказать, зовут его на островах руком».

В 1658 году вышла книга французского путешественника и губернатора Мадагаскара Этьена де Флакура «История большого острова Мадагаскара». Мы находим там следующее описание: «Вурон патра — гигантская птица, живет в краю ампатров (на юге Мадагаскара), откладывает огромные яйца, похожие на страусиные. Сама птица из породы страусов, обитает в безлюдных местах, чтобы ее не могли поймать».

Автора книги подняли на смех: никто не поверил рассказам, записанным Ф лаку ром со слов местных жителей. Разве можно было поверить, к примеру, что на острове живет птица размером чуть ли не со слона? Однако Флакур весьма обстоятельно и подробно описал это существо. Становится очевидным, что его информаторы видели птицу живой.

В 1834 году французский путешественник Гудо нашел на Мадагаскаре половину яичной скорлупы такого размера, что ее и в самом деле можно было использовать как посуду для воды. Путешественник отправил зарисовку скорлупы парижскому орнитологу Верро. На основании рисунка ученый и окрестил птицу, снесшую яйцо, «великорослой» — эпиорнисом.

Прошло несколько лет, и в Париж доставили два целых яйца. А затем известный путешественник Альфред Грандидье вывез из болот Амбалисатры неопределенного вида кости, которые поначалу приняли за останки слона или носорога. Но кости принадлежали птице! И птица та должна была весить по меньшей мере полтонны.

Если честно, то орнитологи не очень удивились, ибо еще за несколько лет до этого Р. Оуэн описал птицу-гиганта по костным останкам из Новой Зеландии. Основываясь на имеющемся материале, Исидор Жоффрей Сент-Илер описал вид Aepyornis maximus.

Сейчас уже известно, что существовало три вида эпиорнисов, самый крупный — Aepyornis maximus был ростом со слона; несколько меньше — Aepyornis medius и самый маленький, ростом со страуса, — Aepyornis hildebrantii.

Эпиорнис слонами, конечно, не питался, да и летать не мог, но остальные признаки, присущие птице Рухх — огромный рост и невероятных размеров яйца, — налицо. Он обладал на редкость крепким телосложением и, безусловно, был тяжеловесом в мире пернатых. Его вес достигал 450 килограммов. Человек лишь с поднятой вверх рукой мог дотянуться до спины эпиорниса. А Сент-Илер даже полагал, что некоторые эпиорнисы были ростом в пять метров! Но, по-видимому, он ошибался. Однако трехметровые эпиорнисы не были редкостью. Три метра — средний рост слона. Крылья эпиорниса внешне не были заметны и состояли из рудиментов костей предплечья и запястья. Яйца эпиорниса с чрезвычайно толстой и прочной скорлупой — явление в природе уникальное. Окружность овального яйца составляет немногим менее метра, вычисленный объем равен 12,5 литра. (Островитяне порой пользовались яичной скорлупой как бочонками для воды.) Огромное 32-сантиметровое яйцо по весу равнялось 180 яйцам домашней курицы. Мясо эпиорнисов тоже было вполне съедобным. Найдены кости, обожженные на костре, другие носят следы ударов режущими орудиями.

Сейчас ученые убеждены, что единичные экземпляры эпиорнисов вполне могли сохраниться на Мадагаскаре до середины XVII века. Сейчас уже точно можно сказать, что в вымирании самых удивительных пернатых, каких когда-либо знала земля, повинны люди из Европы, прибывшие на остров как завоеватели. За время своего господства на острове европейцы уничтожили девять десятых лесов Мадагаскара. Вместе с девственными лесами исчезли и исполинские птицы, которые жили в глубине диких непроходимых болот.

Синдбад называл птицу Рухх. А в персидской мифологии ее нарекли Симург. Есть аналогии и в русских сказках, только там птица выступает безымянной. Что это, совпадение? Свидетельство того, что у каждого народа была своя основа для легенды? Видимо, нет. Исследователи, занимающиеся вопросами происхождения и состава «Тысячи и одной ночи», пришли к выводу, что основа этого свода — созданные в Индии фантастические сказки и дидактические повествования, относящиеся к так называемому животному эпосу. На сюжеты, заимствованные из этого источника, наслоились впечатления, вынесенные из дальних морских путешествий по Индийскому океану в первые века нашей эры. Впрочем, только ли в первые века?

Не так давно французские зоологи снова обнаружили на Мадагаскаре останки эпиорниса. Теперь они, конечно, никого не удивили. Сенсацией стало другое: к ноге птицы было прикреплено бронзовое кольцо (!), да еще с какими-то загадочными знаками. Эксперты пришли к выводу, что знаки на кольце не что иное, как оттиск печати эпохи древнейшей городской цивилизации Индии — Мохенджо-Даро. Значит, печать изготовлена около 5 тысяч лет назад. Радиоуглеродный анализ костей птицы помог установить ее возраст: он равен пяти тысячелетиям!

Для специалистов, внимательно сопоставивших многие факты, кое-что прояснилось. В III тысячелетии до н. э. жители Индостана совершали смелые морские экспедиции. К этому времени у них был накоплен многовековой опыт вождения кораблей — сейчас ученым известны морские порты, построенные в V тысячелетии до н. э. Побывали индийцы и на Мадагаскаре. Остров поразил путешественников разнообразием растительного и животного мира. Тогда там в изобилии водились эпиорнисы. Среди моряков наверняка были любители фантастических историй, обладавшие к тому же пылким воображением, так рассказы вернувшихся домой мореплавателей обросли дополнительными деталями, бескрылая птица стала летать, она заметно увеличилась в размерах, приобрела хищный нрав. Такой образ птицы Рухх и вошел в древнейший эпос. Оттуда она перекочевала к персам, арабам и другим народам. Конечно, это лишь предположение, и новые находки могут либо подтвердить, либо опровергнуть его.

А может быть, Рухх был орлом? Научное сознание XIX века внесло некоторые «научные» логические обоснования происхождения мифа, утверждая, что возникновение мифа о Рухх может быть связано с частыми свидетельствами силы орла, который может унести новорожденного ягненка. В 1863 году Бьянкони предположил, что Рухх был хищной птицей. Недавно на том же острове Мадагаскар были найдены останки гигантского орла рода Stephanoaetus и определены как кости на самом деле существовавшего пернатого хищника, жившего на острове, который когда-то был населен мегафауной, включавшей гигантских лемуров и бегемотов.

Существуют ли доказательства плаваний Синдбада?

А что же говорят историки и археологи о материальных свидетельствах арабских мореплаваний, и в частности по маршрутам Синдбада-морехода? Средневековые рукописи — безусловно важные аргументы, но если мы можем «держать в руках» сокровища Трои, или древнеримские памятники, или амулеты из египетских пирамид, то как обстоят дела с артефактами из более близкой к нам эпохи? Есть ли подтверждение преданиям о странствиях легендарного купца из Багдада? Существуют ли доказательства существования морского шелкового пути?

Более тысячи лет назад Синдбад-мореход и тысячи других искателей приключений отправлялись в странствия к загадочным королевствам. Арабские мореплаватели искали сокровища Востока, пересекая десятки тысяч миль открытого океана. Но неужели никаких подтверждений их походов нет?

Искатель сокровищ Тильман Уолтерфан нашел в Индонезии удивительное место, где на глубине 17 м покоятся обломки затонувшего судна с керамикой династии Тан. Останки пролежали не тронутыми более 1000 лет. Найденное судно было покрыто слоем песка, что препятствовало его разрушению морскими древоточилыциками. Под кораллами оказались спрятаны бесчисленные емкости, до краев наполненные мисками, тарелками, вазами и драгоценностями. В основном это керамика, но есть изделия из золота, серебра и бронзы. Некоторые скептики говорили, что находка слишком хороша, чтобы быть правдой. Эксперты не могли поверить, что все изделия взяты с одного корабля. А тем временем частные коллекционеры были готовы сразу же купить их.

Без сомнения, эти богатства происходят из Китая эпохи династии Тан. Радиоуглеродный анализ показал, что фрагменты дерева относятся к VIII–X векам нашей эры. А в те времена только арабские и индийские ремесленники могли создавать корабли, способные пересекать океаны.

Положение обломков на дне позволило определить форму корабля. Это было арабское двухмачтовое каботажное судно около 20 м в длину и с высотой мачт до 20 метров. Судно построено без единого гвоздя, части которого сшиты друг с другом, для чего потребовалось около 200 000 швов. Арабские судостроители не сколачивали, а сшивали трехдюймовой толщины доски канатами из копры — волокон, окутывающих зрелые кокосовые орехи. Железные гвозди, считали древние мореходы, неминуемо погубят судно: они считали, что могучие магниты, которые попадаются на дне морей, вытянут из корпуса все железо. Сложная система швов надежно держала доски судна даже в бурных водах. Доски прокладывались корой, затем сшивались, что не давало воде просочиться внутрь через отверстия. Преимущество этого способа состояло и в быстром и несложном способе замены поврежденных досок на новые.

Интересно отметить, что стереотипное арабское доу, — корабль без металлических креплений — не является свидетельством примитивности кораблестроения. Железные крепления на флоте ввел еще Йусуф бин Хаджадж, омейядский наместник Ирака в VII веке. Просто строить доу было экономически выгоднее и проще.

До сих пор не известно, куда направлялось найденное судно и кто плыл на нем через тысячи миль через моря. В сказках «Тысяча и одной ночи» повествуется о том, как Синдбад-мореход путешествовал по морям, возможно, это судно вел один из его прототипов?

Капитан корабля — возможно, купец из Персии — скорее всего купил судно и нанял команду, продолжая по пути находить новых членов экипажа. Он сделал ставку на то, что это морское путешествие сделает его очень богатым. Помимо капитана на судне была очень важная персона — штурман. На него была возложена ответственность — довести судно в Китай. От его знаний звезд и морских путей зависела жизнь команды в ближайший год. Потому-то штурманы имели почти одинаковый статус с капитанами кораблей.

По легенде, плавание Синдбада-морехода могло начаться в Персидском заливе в сентябре или октябре. Северо-восточный муссонный ветер понес судно через Аравийское море к Индии, затем к Индонезии через Малаккский пролив. Мореход надеялся, что если судну удастся не напороться на скрытые рифы и выстоять штормы Южно-Китайского моря, они достигнут восточного побережья Китая. Условия на борту корабля были суровые, ведь судно было сконструировано в первую очередь для груза, который хранился под палубой, а экипаж жил и работал на «свежем воздухе». Команда тяжело работала, управляясь с шитыми вручную парусами с грубыми узлами. Смерть на таком корабле было обычным делом — морские болезни отбирали жизни у слабых моряков. Поскольку люди на борту гибли, купец-мореход набирал в пути новых.

В IX веке европейский мир жаждал экзотических даров Востока и был готов щедро платить за них. Капитан судна мог возвратиться домой с огромными богатствами и с многочисленными рассказами о приключениях в дальних краях.

Но вернемся к нашему судну. Оно достигло вожделенной цели — Китая. Наступил октябрь, и пришло время для возвращения домой. Загрузившись китайским фарфором, керамикой, специями и помолившись о благополучном плавании, капитан отдал приказ отплывать.

Каждый сантиметр под палубой был занят товаром. Мореход мог лишь надеяться, что попутные ветры доставят в целости его и команду домой, на Ближний Восток. Как и прежде, капитан полностью полагался на знания своего штурмана. Штурман уверенно вел судно из Китая к берегам Индонезии, зная, что муссонные ветра изменили направление, когда начали дуть с севера на северо-восток. У него была крайне важная и трудная работа, ведь в те времена еще не было ни компаса, ни достоверных морских карт. Зато у штурманов уже тогда были свои профессиональные секреты. В море они пользовались особым способом, особо ценившимся среди арабских моряков.

В ночное время они могли измерить широту при помощи куска дерева — камаля. Камаль — это прибор, с помощью которого древние мореходы находили свое местоположение в море. Он представлял собой просто-напросто деревянный прямоугольник с дыркой посредине, через которую был пропущен шнурок, перехваченный в определенных местах узлами. Мореходы Персидского залива, Аравийского и Красного морей и по сей день игнорируют термины «север», «юг», «запад», «восток», используя вместо названий стран света имена ярких звезд. Посредством камаля капитаны древности определяли высоту Полярной звезды и, исходя из этого, приблизительно высчитывали широту, на которой находилось судно. Понятия «долгота» арабские мореходы не знали, вернее, не считали нужным им пользоваться. Встретив сушу, капитан должен был по типу береговой линии определить, что это за страна, а потом уже двигаться на север или на юг в зависимости от цели путешествия. Знание берегов, представление о долготе «в образах» и было высшим секретом мореходного искусства, вершиной мастерства.

Узлы на шнурке, пропущенном через камаль, обозначали широты известных портов. Капитан брал конец веревки в зубы, фиксировал в отверстии требуемый узел, натягивал шнурок и, совместив нижний край пластинки с горизонтом, запоминал положение Полярной звезды. Если она была выше верхнего края камаля, следовательно, порт, обозначенный узлом, расположен южнее, если ниже — значит, нужно идти к северу, если звезда и верхний край пластинки совпадали — все в порядке: судно на искомой широте.

Это был не очень точный прибор, а более поздних моряков, избалованных астролябией и секстантом, он мог бы привести в ужас, но именно это приспособление помогало определить курс судна в те далекие времена.

Иногда муссоны приносят с собой темные тучи и переменчивость ветров, поэтому не всегда есть возможность точного выбора курса. Судно нашего Синдбада-морехода неожиданно повернуло на юг в сторону острова Ява. Вероятно, мореплаватели ждали лучших ветров. Но, возможно, остров Belitung был местом, где капитан должен был остановиться и уплатить пошлину. К тому же есть вероятность, что у команды закончились запасы провизии и пресной воды. Но какой бы ни была причина, моряки выбрали опасное место для отдыха. Находясь далеко от дома в незнакомом море, капитан корабля осознал, что они вошли в коварную бухту.

Проходя между островами Суматры, судно попало в узкие проливы. И на всем протяжении узкого канала скрывались рифы. Даже сегодня рыбаки опасаются этих мест, так как мелководье требует осторожного маневрирования. Главная же опасность этого района состоит в том, что рифы невозможно увидеть в плохую погоду.

Судно морехода шло приблизительно в 3 милях от берега, опасаясь быть унесенным в море. Но о другой опасности экипаж судна даже не подозревал. Внезапно налетел неожиданный шторм, судно налетело на рифы, и у команды были считанные секунды, чтобы отреагировать. Экипаж корабля даже не успел спустить паруса — судно пошло ко дну. Человеческие останки до наших дней, конечно, не сохранились. Возможно, несколько моряков сумели добраться вплавь до берега, а их корабль с сокровищами остался лежать в водах.

Коллекцию, состоящую из 60 000 предметов, приобрело сингапурское правительство за 32 миллиона долларов США. (Это рекордная цена в мире искусства Востока.) Ее выставили на всеобщее обозрение, воссоздав модель уникального судна с сокровищами.

Самые ценные экспонаты — золотое блюдо со свастикой и восьмигранная золотая чаша весом 624 грамма — изделия, явно сделанные на заказ для арабских правителей. Также есть факты, говорящие о том, что капитан был не просто купцом, скорее всего ему было поручено доставить особые товары для заказчиков на Ближнем Востоке. Капитан перевозил их в специальном потайном ящике в своей каюте, о существовании которого знал только он. Китай ограничивал вывоз своих товаров, поэтому это могла быть и контрабанда — кто-то был готов раскошелиться за них.

Когда династия Тан пала, торговые отношения между арабскими и китайскими купцами прекратились, сохранились лишь истории о далеких мореплавателях, которые долго считались сказками, пока не был найден корабль, свидетельствовавший о существовании таких связей и храбрых мореплавателях, положивших начало легенде о Синдбаде-мореходе.

Арабы в Африке. Исследование черного континента

Несмотря на свою богатую историю и культуру, Африка оставалась для европейцев загадкой, которая и манила, и отпугивала. Но был ли Черный континент таким же таинственным и для арабов? Арабские путешественники покорили просторы синего океана, но покорили ли они желтый — песчаные безжизненные пространства раскаленных песков Сахары? Проникли ли они в глубины тропической Африки? Как складывались африканские путешествия арабов?

Географические условия, мешавшие успешному исследованию Африки в новейшее время, препятствовали народам Средиземноморья и Аравии и в эпоху древности. С севера в глубь Африки ведут только одни ворота — долина Нила. Проникновению в Африку с севера из любой другой точки мешала пустыня, являвшаяся непреодолимым препятствием почти до последнего времени. Да и в долине самого Нила большие пространства «суда» (массы плавучих растений) сильно затрудняли исследование, и в эпоху классической древности никому не удалось преодолеть этот район и проникнуть за его пределы. По нему прошел крайний рубеж продвижения первых исследователей Африки — египтян, — и перед этим барьером остановилась последняя из древних экспедиций, пытавшихся подняться вверх по Нилу, чтобы установить истоки Нила, — экспедиция Нерона. Эта экспедиция достигла района плавучих «зарослей», так хорошо описанных Сенекой. Зайдя в непроходимые болота, римляне увидели перед собой две скалы, с которых с огромной силой низвергалась река. Поверить в это последнее сообщение трудно, но почему бы не предположить, что экспедиция Нерона дошла до Рипонского водопада, который туземцы называли «Камнями»?

Хотя эта экспедиция и не выполнила поставленной перед ней задачи, она все же проникла дальше всех предшествовавших ей греческих или римских экспедиций. Причем дальше дойти удалось только в XIX столетии.

Некоторые ценные сведения относительно долины Нила привез купец Диоген, который добрался до внутренних районов, по-видимому, со стороны восточного побережья, и видел покрытые снегом горные вершины Кении и Килиманджаро. Он слышал также об озерах внутренней Африки и даже, быть может, сам посетил озеро Виктория-Ньянца, а также слышал рассказы о горах Рувензори.

Как это всегда почти неизбежно случается, его сообщения в ходе повторных пересказов были искажены, но и Марин Тирский, и Птолемей указывали, что Нил берет свое начало в озерах, и если они и высказали неправильное предположение о том, что озера эти питаются снегами Кении и Килиманджаро, то их удачная догадка об истоках Нила подтвердилась.

Завоевание Северной Африки

Завоевание Омейядами Северной Африки продолжило столетнюю арабскую экспансию, которая началась после смерти Мухаммеда в 632 году. В 640-м арабы управляли Месопотамией, вторглись в Армению и завершили завоевание Византийской Сирии. Дамаск стал столицей халифата. К концу 641 года весь Египет был уже под властью арабов. Тогда, с уничтожением персидской армии в сражении при Нехавенде в 642 году, завоевание Сасанидской империи было по существу закончено.

Во время двенадцатилетнего правления в Дамаске халифа Усмана к растущей исламской империи были присоединены Армения, Кипр, весь Иран. Подверглись вторжению Афганистан и Северная Африка. Также был создан большой флот, который патрулировал берега от острова Родоса до южных побережий Пиренейского полуострова.

А вот завоевать дальние территории Африки арабам оказалось намного труднее, чем завоевать Египет, их внедрение здесь происходило достаточно долго.

После правления римлян, продолжавшегося несколько веков, Северная Африка оказалась под властью вандалов Испании. Последние продержались более ста лет (429–545), но были изгнаны во время похода под руководством Белизера, организованного Юстинианом.

Римляне и византийцы основали в Африке большие города, построили множество монументов, — сегодня, к сожалению, от всего этого остались лишь руины. Однако влияние этих завоевателей было все же локальным, оно не выходило за пределы городов. Африка была скорее завоевана, а не колонизирована.

Византийцы так же слабо сопротивлялись арабам в Африке, как и в Египте; если бы не берберы, завоевание было бы очень быстрым. Последние же сопротивлялись столь энергично, что арабам понадобилось организовать пять кампаний, общая продолжительность которых составила более половины века, чтобы стать хозяевами на севере африканского континента.

Первое вторжение

Первое официально организованное халифатом вторжение в Северную Африку было начато в 23-м году хиджры (644 г. н. э.). Сначала они завоевали Сиренаик — провинцию, соседствующую с Египтом, затем подчинили себе Триполитанию.

Выйдя из Медины, 20 000 арабов соединились в Мемфисе (Египет) с еще 20 000 воинов. Командовал арабами шейх Абдуллах ибн-Саад.

Местный византийский губернатор Григорий объявил о своей независимости от Византийской империи в Северной Африке. Он собрал войска и вступил в бой с мусульманами, но был разбит в сражении при Суфетуле (город в 220 км к югу от Карфагена). С гибелью Григория весь Египет подчинился халифату, арабы захватили множество городов. Кампания продлилась еще пятнадцать месяцев, но в 648 году войска Абдуллаха возвратились в Египет, обложив новые территории данью.

Однако вскоре все мусульманские завоевания были прерваны гражданской войной между конкурирующими арабскими группировками. Гражданская война привела к убийству халифа Усмана в 656 году. Его сменил Али ибн-Абу Талиб, который в свою очередь был убит в 661 году.

Второе вторжение

Вновь арабы появились в Северной Африке лишь почти двадцать лет спустя — после гражданской войны — и арабы продолжили свои завоевания. На сей раз они шли до побережья Атлантического океана.

В 689 году новая североафриканская военная кампания была закончена. Армия византийских греков (30 000 солдат) была побеждена. К 40 000 мусульман, начавших эту войну, вскоре прибыли еще 10 000 арабов во главе с арабским генералом Укба ибн-Нафи. Выйдя из Дамаска, армия прошла почти всю Северную Африку. В 670 году захваченный арабами город Кайруан (современный Тунис) был перестроен, стал сильной крепостью и столицей исламской области Ифрикии (арабское название Туниса). Город-крепость прикрывал прибрежные районы того, что является сегодня Западной Ливией, Тунисом и Восточным Алжиром. После обустройства Кайруана арабы снова продолжили завоевание Магриба (так называли арабы Северо-Западную Африку). В процессе завоевания Магриба Укба ибн-Нафи захватил прибрежный город Буджия и современный город Танжер. Оба когда-то входили в состав римской Мавретании.

Но Укба не смог долго удерживать завоеванные земли. В тылу его армии вспыхнуло восстание. Вскоре его отозвали назад вместе с войском для подавления этого восстания. В одном из сражений против греко-африканских мятежников Укба ибн-Нафи погиб. На его место пришел новый полководец Зухейр, но он также погиб в борьбе с мятежниками. Константинополь к тому времени уже успел послать в Африку большое войско.

В 691 году арабы захватили Карфаген и подчинили себе армию берберов, собранную королевой Кахина для войны против арабов.

Но тем временем в Аравии и Сирии вспыхнула новая гражданская война. Завоевательные походы арабов снова были приостановлены.

Третье вторжение

Новое завоевание Северной Африки началось с повторного взятия арабами города Ифрикии. Но Византийская империя быстро перебросила войска из Константинополя. К византийцам присоединились солдаты Сицилии и сильный контингент вестготов из римской Испании. Это вынудило арабскую армию отступить к Кайруану.

Следующей весной арабы предприняли новые наступления на море и на суше. Вскоре они разбили византийцев и их союзников в битве при Карфагене. В 698 году арабы вошли в Карфаген. Бои велись также около Утики, и арабы снова победили, вынудив византийцев оставить Северную Африку. Итак, в 698 году арабы захватили почти всю Северную Африку и поделили ее на три области: Египет с губернатором ал-Фустатом, Магриб (современные Марокко и Мавритания) с губернатором Фесе и Ифрикия (ее губернатором стал Муса ибн-Носсейр).

Муса ибн-Носсейр был генералом. Он вел успешные войны в Йемене, затем был назначен губернатором Ифрикии и нес ответственность за подавление возобновившегося берберского восстания и распространения ислама на завоеванных землях. Муса захватил 300 000 пленников. Почти все пленники были проданы в рабство, а доходы от их продажи поступили в общественное казначейство. Еще 30 000 пленников были принуждены нести военную службу. Ибн-Носсейр также имел дело с постоянными набегами византийского флота. Для борьбы с ним он построил собственный флот, который завоевал острова Ивица, Мальорка и Менорка. Продвигаясь в глубь Магриба, взял Алжир в 700 году.

Таким образом, к 709 году вся Северная Африка перешла под контроль Арабского халифата. (Единственным исключением был город Сеута.) Завоевание Северной Африки позволило арабам подготовить плацдарм для нападения на Испанию. К 711 году арабы были уже достаточно сильны для того, чтобы начать испанское вторжение — несколько лет Муса ибн-Носсейр военными и дипломатическими способами готовил эту акцию. И наконец в 711 году Тарик ибн-Зияд, арабский генерал, был отправлен Мусой для завоевания Испании. Но это уже совсем другая история…

Надо сказать, что в отличие от многих других завоеванных территорий арабы смогли прижиться в Северной Африке, где они до сих пор составляют большинство населения.

До начала IX века Африкой управляли эмиры, которых назначали халифы. Но начиная с Гарун — аль-Рашида власть последних стала лишь формальной. Отныне Африка управлялась независимыми правителями, обосновавшимися в городе Кайруане.

С 800-го по 911 год в этой столице сменилось одиннадцать арабских принцев из семьи Аглабитов. Это было самое спокойное время для Африки. Все усилия правителей были направлены на объединение арабов и берберов. Однако в конце концов берберы свергли их династию и назначили халифом принца Фатимида, бербера по происхождению, чем восстановили независимость Африки от халифата, впрочем, сохраняя еще долго формальную связь с ним.

Арабы в Западной и Экваториальной Африке

Захватив в 639–709 годах всю Северную Африку, арабы прибрали к рукам ее торговлю, а «ветры коммерции» привели их в страны, лежавшие южнее Сахары. В результате торговых контактов арабские купцы хорошо освоили шесть основных караванных дорог, известных с глубокой древности. «Прорыв» через Сахару в страну бесписьменных народов Западной и Экваториальной Африки означал подлинное открытие (хотя в ряде случаев, арабы не были первыми — они пришли после карфагенян), Билад ас-Судана («Страны Черных»), которая, по представлениям средневековых арабов, раскинулась от Атлантического океана до Верхнего Нила. Во второй половине XI века арабы знали, что Атласские горы простираются от Зеленого океана (Атлантика) до залива Габес и состоят из ряда хребтов, в том числе гор Азвар (Высокий Атлас) с серебряными рудниками: «Эти горы обильны водными потоками; длина их — десятидневный переход [400 км; в действительности около 650 км]. Азвар — та гора, из-под которой вытекает Вади Дара [река Дра]».

Описывая путь из Марокко через Сахару и низовья Сенегала, купцы отмечали трехдневный переход «по ровной пустынной земле» (плато Дра, между 28 и 30° с. ш.) и селение среди пустыни Тегазза, ныне колодец у Северного тропика и 5° з. д., близ которого добывали соль; в брусках ее доставляли на юг и обменивали только на золото в соотношении 1:2. К середине IX века они познакомились с большей частью течения реки Дар ату с (Сенегал, длина 1430 км), вытекающей, согласно ал-Хорезми, из гор Кафас (плато Фута-Джаллон). Арабы многократно поднимались по Сенегалу (примерно на 900 км) на судах, груженных солью. Кроме Тегаззы, соль добывали на атлантическом побережье к северу от устья Сенегала.

Оживленная торговля была налажена с государством Текрур в нижнем течении Сенегала; жители страны приняли ислам в 1076–1077 годах. Рассказы купцов, путая, впрочем, Сенегал с Нилом, использовал в середине XII века ал-Идриси: «Нил [Сенегал] в этой стране течет [по ровной местности] с востока на запад. На обоих его берегах сплошными зарослями растут тростник <.> эбеновое дерево, самшит, ива и разновидности тамариска <.> Оружием жителей <.> служат луки и стрелы. Постройки <.> делаются из глины. Главную часть их пищи составляют рыба и <.> сушеное верблюжье мясо».

В VIII веке арабские купцы, не гнушавшиеся и работорговлей, проникли в страну золота Аукар (Гану), среднее течение Нигера, и в обмен на сельскохозяйственные товары, серебро и медь получили рабов и золото. В середине IX века, пройдя к юго-западу «по песчаной местности и зыбучим пескам», они достигли верхнего Нигера, у 11° с. ш., и доставили в Марокко первые известия о стране Маллал (Мали) и о народе малинке (буквальный перевод — «люди Мали»), жившем в междуречье Нигера и Сенегала. Малинке занимались скотоводством и охотой, возделывали маниоку, хлопчатник и дурру (растение из рода сорго). Почти одновременно арабские торговцы золотом впервые сообщили о «Джазират ат-Тибр» — «Острове или полуострове золотой руды». Скорее всего имелась в виду золотоносная территория у 10° з. д. между реками Бафинг (Верхний Сенегал) и Бакой. В ряде крупных центров в долине Нигера арабы основали несколько мусульманских пунктов, которые сыграли заметную роль в культурном развитии страны.

Купцы, конечно, в общих чертах ознакомились с течением Нигера от 8° з. д. до 0° на протяжении 1200 км в пределах его великой северной дуги. Они сообщили о Рас-ал-Ма («Голова воды») — озерной и болотистой области Масина: между 5 и 3° з. д., протекая по широкой сильно заболоченной долине, Нигер образует так называемую внутреннюю дельту — ряд мелких озер и несколько рукавов, в дождливый сезон превращающихся в одно огромное озеро. Под названием Черепаховые озера эту дельту в начале IX века описал ал-Хорезми. По сообщениям купцов, Нигер приходит с юго-запада «. из страны черных, и, пройдя по пустыне до г. Гаогао [Гао]., возвращается к югу [юго-востоку] в страну черных». Арабы не имели представления о течении реки за этими пределами. Ал-Идриси считал, что она «теряется в зыбучих песках пустыни». Это ошибочное мнение просуществовало до 1830 года.

В Судан арабы приходили не только путем, описанным выше, но и другими маршрутами. Один начинался от торгового центра на Уэ-де Зиз (Южное Марокко) и пролегал строго на юг близ 4° з. д. через песчаные пустыни Эрг-Игиди, Эрг-Шеш (самая жаркая область Сахары) и ряд населенных пунктов, заканчиваясь в Тимбукту на Нигере. Другой — от Триполи на юго-запад к Нигеру — был древним ахейским путем. Описывая его, ал-Бакри дал первую характеристику плоскогорья Адрар-Ифорас, среди гор и ущелий которого находился крупный торговый город Тадмекка, у 19° с. ш., ныне не существующий. Третья торговая дорога проходила от побережья Средиземного моря примерно по 13° в. д. через область Феццан и группу оазисов Кавар, у 19° с. ш., в район озера Чад. Еще один караванный путь пролегал от Хартума на Ниле через Кордофан и плато Дарфур, пересекал многочисленные вади и достигал района озера Чад.

Арабские купцы, проникавшие сюда, сообщали о государстве Канем, расположенном к северу и северо-востоку от озера Чад. Не позднее 971 года здесь побывал ал-Хасан ибн-Амр — морской капитан, плававший из Сирафа (порт на Персидском заливе) вдоль восточного побережья Африки. Не выяснено, как он достиг Центральной Африки, вероятно двигался от берегов Индийского океана. Хотя многие арабские географы со слов купцов описывали Канем, но об озере Чад они упорно молчали. Пожалуй, единственным исключением был мореход и путешественник Ибн-Фатима, который посетил озеро, вероятно, в XII веке. Тогда Чад занимал значительно большую площадь, чем ныне. Об этом можно судить по следующему указанию Ибн-Фатимы: «[С] северной стороны озера <.> вытекает Нил» — ив наше время, правда, крайне редко, при очень высоком уровне воды известны случаи временного стока из озера на северо-восток по сухому руслу реки Эль-Газаль (бассейн Нила). Ибн-Фатима отметил ряд племен, населяющих приозерные районы, в том числе «на западной стороне <.> анказар, а на восточной [народ] кура, по которому озеро [и] названо». Судоходство по Чаду осуществлялось на лодках и плотах из тростника, в изобилии растущего по берегам. На озере господствовал флот государя Канема.

При многократных пересечениях Сахары арабы хорошо ознакомились с сухой саванной, тянувшейся у южных границ пустыни примерно от 10° с. ш., и нарекли ее Сахель, т. е. «берег», а точнее, «берег пустыни».

Арабы у берегов Южной Африки и на Мадагаскаре

Вдоль восточного побережья Африки арабы продвинулись значительно дальше своих предшественников — греков и римлян, доходивших до 10°30' ю. ш. Опираясь на несколько доисламских арабских поселений между 2° с. ш. и 9° ю. ш., арабы в середине VIII века захватили остров Канбалу (Занзибар), где заложили торговую факторию. Они довольно хорошо ознакомились с берегами материка от мыса Кафун (Гвардафуй) до 8° ю. ш. На этом «отрезке» длиной 3000 км, по их сообщениям, располагалось несколько стран. Самой северной (от Гвардафуя до реки Джубы) была земля берберов, на побережье которой они отмечали один мыс

Хафун и имели ряд торговых факторий. Далее к югу, до Килвы, у 9° ю. ш. простиралась страна Зиндж, омываемая одноименным морем, с большим количеством гор и опустыненных саванн, богатая дикими животными. Охотников-арабов особенно привлекали слоны. Кроме слоновой кости, страна поставляла шкуры леопардов, золото и рабов. Арабские купцы сообщали, что зинджи (бантуязычные племена) питаются бананами, дуррой, кокосовыми орехами, а украшения делают из железа.

От Занзибара арабы начали наступление на юг, продолжавшееся около трех веков. Плавание затруднялось многочисленными песчаными островками и коралловыми рифами, — сообщения моряков о них обобщены на карте ал-Идриси XII века. На плоском, низменном, участками заболоченном побережье за 9° ю. ш. — страна Софала — арабы основали ряд новых торговых пунктов, в том числе Мильбануну (Мозамбик). Они поднимались на 600 км по большой реке (Замбези), вероятно до порогов Кебрабаса, длиной 100 км, и отметили реку Шире крупный левый приток Замбези. Самый южный пункт — Дагута (Мапуту у 26° ю. ш.) — располагался на берегу большой бухты. Это был последний поселок в стране Софала, земле золота и железа, населенной тоже зинджами — скотоводами и земледельцами. Около 1130 года Софала попала под контроль Килвы, которая к 1314-му стала ведущей силой на всем восточном побережье.

К стране Софала с юга примыкала земля Вак-Вак, жители которой «черны, вид их гадок, наружность безобразна. Они голы и ничем не прикрываются. Питаются они рыбой, мясом раковин и черепах. От них не вывозят никаких товаров, и нет у них ни кораблей, ни верховых, ни вьючных животных», — писал ал-Идриси. Это первая этнографическая характеристика древнейшего коренного населения Южной Африки — бушменов, бродячих охотников, собирателей растений и художников.

Арабы проникали и далее к югу. По сведениям, полученным от морехода Ибн-Фатимы (около XII в.), географ и путешественник середины XIII века Ибн-Сайд сообщает, что южнее Дагуты начинаются горы Ан-Надама длиной в 20 дней пути (около 800 км) — первое упоминание о Драконовых горах, восточный склон которых крутыми ступенями обрывается к Индийскому океану.

Знакомство арабов с берегами Юго-Восточной Африки к XIII веку ограничивалось, как показала историк М. А. Толмачева, 33° ю. ш. (ныне порт Лет-Лон-дон). Таким образом они открыли, правда вторично, побережье с двумя небольшими безымянными заливами, а также устья Замбези и Лимпопо. Но еще в начале XI века арабские мореходы уже знали о возможности обхода Африки с юга: «.море [Индийский океан] соединяется с Западным морем-океаном [Атлантикой] <.> [и] нет преграды для его достижения <.> с южной стороны <…> хотя [арабы] <…> и не видели этого воочию.» (ал-Бируни). И лишь спустя четыре столетия (около 1420 года) неизвестный арабский мореход обогнул Южную Африку, следуя из Индийского океана в Море Тьмы, т. е. Атлантический океан. Сведения об этом плавании помещены в легенде к карте венецианского картографа монаха фра Мауро, составленной в 1457–1459 годах. Из сообщения не ясно, как далеко на север продвинулось арабское судно, но все же, как отмечает Р. Хенниг, «не только южный мыс Африки, но и ее береговая линия примерно до широты реки Оранжевой в общих чертах изображены [на этой карте] <.> поразительно верно». Через 70 дней корабль вернулся к южноафриканскому мысу, названному Диаб («На две воды, т. е. океана, смотрящий»?).

Еще в середине VIII века арабы открыли по крайней мере два из шести вулканических Коморских островов, несколько позже наткнулись на ненаселенные Сейшельские острова (Ар-Рамм), а не позже IX века к юго-востоку от Комор обнаружили какую-то землю — северо-западное побережье острова Мадагаскар. С ее жителями они завязали торговые отношения и начали медленное продвижение по побережью к северу и югу. К началу XI века арабы уже имели ряд опорных пунктов на обоих берегах, а, вероятно, к середине XII века установили, что открытая ими земля — остров и нарекли его ал-Кумр. Впервые это название Мадагаскара встречается у ал-Идриси. К середине XIII века арабские мореходы уже знали, что все пространство южнее гор ан-Надама на долготе ал-Кумра «заполнено морем». А к концу XV века они относительно хорошо представляли себе оба берега северной половины острова. К этому времени арабы, очевидно, не раз пересекали пролив, отделяющий Мадагаскар от материка, и, не мудрствуя лукаво, назвали его проливом ал-Кумр (Мозамбикский пролив) и отметили сильное течение близ африканских берегов.

Первые арабские известия о Центральной и Восточной Европе

Арабские странствующие купцы и участники различных посольств собрали начиная с VIII века большой географический материал о ряде европейских стран, в том числе и об отдаленных, исключая Крайний Север, торговля с которыми производилась через посредников. Этот материал арабские путешественники частью обрабатывали сами (среди них было немало незаурядных писателей), частью передавали важным чиновникам (начальникам почты) и «кабинетным ученым», труды которых сыграли громадную роль в истории средневековой географии. Первые достоверные географические сведения о Восточной Европе (кроме Причерноморья) дошли до нас благодаря арабским авторам.

Путешествия Ибн-Фадлана

Как мы уже писали, Ибн-Фадлан Ахмед ибн-аль-’Аббас ибн-Рашид ибн-Хаммад — арабский путешественник и писатель первой половины X века. В 921–922 годах в качестве секретаря посольства аббасидского халифа ал-Муктадира он посетил Волжскую Булгарию: мусульманин хан Арслан возглавил тогда союз булгарских племен, живших в бассейне нижней Камы и Волги (примерно до реки Самары), и искал в арабах союзников против хазар. Разумеется, халиф рассчитывал получить от такого союза и большие торговые привилегии.

Ибн-Фадлан — один из немногих арабских путешественников, лично побывавших в Восточной Европе. В своем отчете «Рисале», написанном в виде путевых заметок, он оставил уникальные описания быта и политических отношений огузов, башкир, булгар, русов и хазар. Произведение пользовалось большой популярностью в арабо-персидском мире.

В 921 году в Багдад прибыло посольство из Волжской Булгарии. Правитель булгар стремился освободиться от власти Хазарского каганата и с этой целью просил халифа прислать мусульманских наставников и строителей мечетей, а также помочь ему соорудить военную крепость.

В феврале 921 года арабы начали готовиться к путешествию: приобрели двугорбых верблюдов и «дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через реки». Ответное арабское посольство, возглавляемое Сусаном ар-Раси, вышло из Багдада 21 июня (11 Сафара 309 г. хиджры) и отправилось в обход хазарских земель: не через Кавказ, а через Среднюю Азию: Бухару и Хорезм, через Иранское нагорье, низовья рек Теджен и Мургаб, спустилось по Амударье в Хорезм и зимовало в Джурджане.

Итак, 4 марта огромный караван — 5000 человек, включая конвой, 3000 лошадей (верблюдов не считали) — вышел в путь на северо-запад. «Мы устремились в страну тюрок <.> и никто нам не встречался <.> в пустыне без единой горы [плато Устюрт]. Так мы ехали по ней 10 дней и встретили бедствия, трудности, сильный холод и беспрерывные метели <.> [19 марта] мы прибыли к большой горе с множеством камней. Когда мы пересекли гору, мы выехали к племени тюрок, известных под названием гузов». Ибн-Фадлан дал унизительную характеристику огузам, как, впрочем, и другим язычникам, которых он встретил позднее. Но в то же время он отмечает, что огузы «не знают блуда», ибо он карается у них жестокой казнью.

Перезимовав в Хорезме, посольство двигалось по суше и достигло Булгарии 12 мая 922 года (12 мухаррама 310 года хиджры).

Путь через Прикаспийскую низменность и по Заволжью Ибн-Фадлан описал скупо — в основном перечислил речные переправы после спуска с плато Устюрта. Посольство пересекло реку Яганды (Шагай), стекающую с южного отрога Мугоджар, и переправилось через Джам (Эмба) в дорожных мешках, переоборудованных в кожаные челны, в которых помещались шесть человек. Лошадей и верблюдов перегоняли вплавь. Затем форсировали Джахыш (Сагиз), Узил (Уил), ряд других рек и остановились у озера Шалкар. Следующая остановка была у реки Джайх (Яик). «Это самая большая река, которую мы видели <.> и с самым сильным течением». Переправившись через Чаган (правый приток Яика), посольство попало «в страну народа башгирд» (башкиры). Ибн-Фадлан обзывает их «худшими из тюрок, более других посягающими на жизнь». Поэтому, вступив на их землю, арабы высылали вперед вооруженный конный отряд. Путь пересекали левые притоки Волги: верховья Большого Иргиза, низовья Самары (и ее притока Кинель) и Сока, низовья Большого Черемшана. Можно объяснить выбор такого маршрута тем, что путешественники избегали затопленного весной левого низкого берега Волги и держались подальше от реки. Но, возможно, они сознательно обходили стороной город Итиль — столицу Хазарии, от которой хотел отложиться хан Арслан.

Кроме тюркских кочевых народов арабы встретили на Волге купцов от русов. Хазарию Ибн-Фадлан, по-видимому, не посещал, но включил рассказ о ней в свой отчет. Финальная часть «Записки» не сохранилась, поэтому об обратном маршруте миссии и о ее реальных политических результатах ничего не известно.

Однако из свидетельства Якута ар-Руми следует, что Ибн-Фадлан довел рассказ до возвращения в Багдад. Также известно, что огузы не обратились в ислам, а булгары не приняли багдадские мусульманские обычаи, сохранив среднеазиатские, из чего можно сделать вывод, что посольство не достигло целей, по крайней мере с точки зрения халифа.

Хоть и говорится, что рукописи не горят, но первоначальный текст книги Ибн-Фадлана утерян. До нас дошли фрагменты в «Географическом словаре» арабского энциклопедиста XIII века Якута ар-Руми. Единственный известный список «Рисале» был обнаружен востоковедом Ахмет-Заки Валидовым в 1923 году в библиотеке при гробнице имама Али ибн-Риза в Мешхеде (Иран). Рукопись XIII века наряду с другими произведениями содержит и текст «Записки». Но конец рукописи отсутствует. Также произведение Ибн-Фадлана цитировали два иранских автора: Ахмед Туси (вторая половина XII века) и Амин Рази (конец XV века).

Уже с самого своего открытия, в первых десятилетиях XIX века, замечательные рассказы Ахмеда Ибн-Фадлана о царстве булгар на Волге играли выдающуюся роль в решении основных проблем этногенеза и истории культуры русов, булгар, хазар и других народов Восточной Европы. Этими рассказами пользовались авторы специальных исследований, общих обзоров и популярной литературы.

Интерес к ней не ослабевает и в наше время. «Ибн-Фадлан, — пишет академик Б. Д. Греков, — интересен тем, что лично посетил Болгарию в 922 году, имел возможность наблюдать жизнь болгар в различных ее общественных слоях и в различных проявлениях. Его сообщения при этих условиях приобретают исключительный интерес». А. Ю. Якубовский также подчеркивает, что Ибн-Фадлан — «самый надежный источник X века о Поволжье», что его записки «являются продуктом внимательного наблюдения над повседневной жизнью болгар».

Однако были и другие мнения. Первым автором, высказавшим сомнения относительно сообщений Ибн-Фадлана, был не кто иной, как знаменитый компилятор XIII века Якут ар-Руми, тот самый, что сохранил в своем «Географическом словаре» весьма важные выписки из Ибн-Фадлана.

Побывав через триста лет после Ибн-Фадлана в Хорезме, Якут указывает на будто бы имеющиеся у Ибн-Фадлана ошибки или прямо обвиняет его во лжи: «Говорит презренный раб Божий (т. е. Якут): Это ложь с его стороны».

В начале XX века известный археолог А. Спицын выступил со статьей «О степени достоверности «Записки» Ибн-Фадлана». В ней он отрицал значение Ибн-Фадлана как исторического источника и даже самую его поездку. А. Спицын утверждал, что Ибн-Фадлан писал понаслышке, что в его сочинении масса несообразностей, искажений, умолчаний, что в нем вообще «нет ничего, что не возбуждало бы сомнений».

Правда, статья А. Спицына сразу же встретила весьма решительную отповедь со стороны других, не менее известных историков, но все же сомнения исчезли не у всех. Так, рижский востоковед Ф. Вестберг еще в 1908 году считал мнение А. Спицына о том, что Ибн-Фадлан рассказывал со слов посла Сусана, «весьма остроумным» и полагал, что сам Сусан получил свои сведения главным образом от портного царя булгар.

Но высшей точки это «гиперкритическое», отрицательное отношение к Ибн-Фадлану достигло у Мар кварта в его работе 1924 года, посвященной разбору отрывков из сочинения Мухаммеда аль-Ауфи. Говоря здесь подробно об Ибн-Фадлане, Маркварт доказывает его несостоятельность со всех точек зрения, обвиняет его в «бесстыдной мистификации», утверждая, что Ибн-Фадлан «выдал» сам себя и показал, что он никогда не был на берегах Волги, что он не только не является правдивым рассказчиком, но должен быть отнесен «к числу беллетристов».

Правда, основной тезис этих авторов, твердивших, что Ибн-Фадлан вообще не бывал на берегах Волги, был опровергнут позднейшими открытиями, но что касается деталей, то многое оставалось под сомнением.

Точно так же ссылка В. Розена на то, что Якут не учитывал прошедших после Ибн-Фадлана трех столетий, не разрешает всех недоумений Якута, например, о стоимости дров в Хорезме, о значении названия «Хорезм» и т. д.

Поворотным моментом в этом отношении явилась находка в Мешхеде списка подлинного сочинения Ибн-Фадлана. Его фотокопия, в свое время переданная в дар Академии наук СССР, настолько хороша, что фиксирует мельчайшие детали и в основном вполне заменяет подлинник. С этого же времени стало возможным детальное изучение сочинения Ибн-Фадлана. Сегодня драматический вопрос о том, был Ибн-Фадлан на берегах Волги и прилегающих территориях, видел ли русов, фактически решен.

Путешествия Ибн-Якуба

Писавший по-арабски испанский еврей Ибрахим ибн-Якуб в 965 году участвовал в кордовском посольстве к германскому императору Оттону I. Во второй половине X века славянские страны Центральной Европы все еще были для арабов «неведомыми землями». Ибн-Якуб — единственный раннесредневековый путешественник в славянскую Прибалтику, чьи личные наблюдения дошли до нас. Видимо, с торговыми целями он один проехал через Магдебург на средней Эльбе до «крепости князя Накона. именуемой Град. Море [Балтийское] с большим трудом проникает в страну Накона, ибо все его земли состоят из лугов, чащ и болот». Несомненно, Ибн-Якуб посетил славянский город Микилин, теперь Мекленбург, к югу от балтийского порта Висмара.

Ибн-Якуб описывает также путь от Магдебурга на юг, в страну Буислава (чешского князя Болеслава Грозного); через реку Мулдаву (Мульде, левый приток Эльбы), от нее 50 км до леса, который тянется «на 40 миль [80 км] по непроходимым [Рудным] горам. Проехав лес, попадаешь в Прагу». «Страна Буислава [Чехия] простирается от Праги до Кракова на три недели пути. Город Прага <.> крупнейший торговый центр в тех странах». Далее Ибн-Якуб описывает страну Мешко, т. е. Польшу, которой тогда правил князь Мешко I. «Это самая обширная из тех стран, и она богата зерном, медом и рыбой <.> Со страной Мешко на востоке граничат русы, а на севере — брусы [пруссы]. Брусы селятся на брегах Мирового океана [Балтийского моря],у них свой особый язык, родственный литовскому; языка своих соседей они не понимают». К северо-западу от страны Мешко, в болотистой местности, живут славяне; у них на морском берегу «есть большой город. [Юмна-Волин, в устье Одры]. Они воюют с Мешко, и войско их многочисленно.»

«Дорогие ценности» Абу али Ибн-Русте

В первом десятилетии X века перс Абу Али ибн-Русте (или Руста), которого мы уже упоминали, составил на арабском языке большой труд под названием «Дорогие ценности». До нас дошла только часть, отведенная астрономии и географии, и в ней, между прочим, содержатся сведения и о народах Восточной Европы. Начинает он с тюркоязычных в о лжско — камских болгар, среди которых не позднее

IX века начал распространяться ислам. Ибн-Русте в их стране не был, а сведения собрал, несомненно, от странствующих купцов-мусульман. «Болгария граничит со страной буртасов. Живут болгары на берегах реки, которая впадает в Хазарское море [Каспий] и прозывается Итиль [Волга], протекая между страной хазар и славян. Страна их покрыта болотами и дремучими лесами, среди которых они живут. Хазары ведут торг с болгарами, равным образом и русы привозят к ним свои товары. Все [народы], которые живут по обоим берегам помянутой реки, везут к ним [болгарам] товары свои <.> меха собольи, горностаевы, беличьи и другие. Болгары — народ земледельческий <.> Большая часть исповедует ислам <.> Между буртасами и этими болгарами расстояние трех дней пути <.>

У болгар есть лошади, кольчуги и полное вооружение. Главное богатство их составляет куний мех <.> Звонкую монету заменяют им куньи меха».

Далее Ибн-Русте сообщает о славянах и русах. Этот сбивчивый рассказ, вероятно, заимствован у Муслима ал-Джарми, работы которого до нас не дошли. Ибн-Русте читал или слышал о городе Куя б (Киев), расположенном «у границы страны славян <.> Путь в их страну идет по степям, по землям бездорожным, через ручьи и дремучие леса. Страна славян ровная и лесистая; в лесах они и живут <.> Русы же живут на острове, среди озер. Остров этот <.> занимает пространство трех дней пути. Покрыт он лесами и болотами <.> Они совершают набеги на славян: подходят к ним на ладьях, высаживаются, забирают их в плен, отвозят в Хазарию и Болгарию и продают там. Пашен у них нет, и питаются они тем, что привозят из земли славян <.> единственный промысел их — торговля <.> мехами. Одеваются они неопрятно, мужчины у них носят золотые браслеты. С рабами обращаются хорошо. Городов у них много и живут на просторе. Они люди рослые, видные и смелые, но смелость эту они проявляют не на коне — все свои набеги и походы они совершают на кораблях».

Путешествия Ал-Масуди

Уроженец Багдада Абу ал-Хасан Али ал-Масуди (первая половина X в.), историк и географ, путешествовал большую часть жизни, посетил многие страны Старого Света — всю Переднюю и Среднюю Азию, Кавказ и Восточную Европу, Северную и Восточную Африку.

Не ограничиваясь личными наблюдениями, он собрал громадный опросный материал и широко использовал более ранних авторов. О его работе «Золотые копи и россыпи самоцветов» мы уже упоминали. В ней приводятся, помимо прочего, интересные сведения о странах и жителях Восточной Европы, в том числе о славянах. «В их стране много рек, текущих с севера. Ни одно из озер их не солоно <.> Страна, которая далее за ними к северу, необитаема по причине холода и множества воды. Большая часть их племен язычники <.> у них много городов, имеются церкви, где висят колокола.»

Масуди привел первые, но очень неясные сведения о пути с Волги на Черное море. Сам он, правда, не ходил этим путем и поэтому ошибся: слушая рассказы бывалых людей, он принял реальный волок за мнимую протоку, связывающую Волгу с Доном или прямо с Азовским морем. Масуди сообщил также о походе русов на Каспий в 912–913 годах. «Около 500 кораблей, из коих на каждом было сто человек <.> достигли <.> Хазарского [Каспийского] моря, [которое] не имеет рукава, соединяющегося с другим морем, ибо оно небольшое <.> известное со всех сторон». Итак, арабы, русские и все прикаспийские народы в X веке знали, что Каспий — замкнутое со всех сторон «небольшое море», т. е. озеро, а не часть Черного моря — или Северного океана, как считали западноевропейские географы по крайней мере еще три века, до путешествия Рубрука.

Абу Хамид Ал-Гарнати в земле славян

Единственным арабским путешественником, побывавшим в русских землях в 1150–1153 годах, был уроженец Гранады Абу Хамид ал-Гарнати. Посетив несколько стран Передней Азии, он в 1131 году достиг Дербента, а оттуда проплыл по Каспию до устья Волги и здесь, в большом торговом городе Саксин, прожил 20 лет, проповедуя ислам, но не упуская случая выгодно купить и продать. «А зима у них [хазар] холодная. Их зимние дома — из больших бревен сосны».

В 1135 году ал-Гарнати поднялся по Волге до города Булгар. Размеры реки поразили его: «.она будто море <.> замерзает. [она] так, что становится [твердой], как земля. Булгар тоже огромный город, весь из сосны, а городская стена — из дуба. А под землей есть бивни слонов [мамонтов], белые, как снег, тяжелые, как свинец». В Булгаре ал-Гарнати услышал об области, «которую называют Ару, в ней охотятся на бобров, и горностаев, и <.> белок. А день там летом 22 часа.» Он видел жителей этой Арской земли русских летописей, предков современных удмуртов, и описывает их, а также обитателей страны Вису, как краснощеких, голубоглазых, белокурых людей в льняных одеждах и меховых шкурах.

В 1150 году он вновь побывал в Булгарии и, поднявшись до устья Нахр-ас-Сакалиб («Славянской реки», т. е. Оки), отправился по ней на Русь. «А вода [Оки] черная <.> будто чернила, но. сладкая, хорошая, чистая». Страна славян «обширная, обильная медом и пшеницей, и ячменем, и большими яблоками <.> Рассчитываются они <.> старыми беличьими шкурками [без] шерсти <…> которые ни на что не годятся. И за каждую дают отличный круглый хлеб.» (На шкурах стоял княжеский знак, поэтому отказаться от них никто не имел права.)

В земле славян ал-Гарнати пробыл некоторое время и собрал первые сведения о народе мордва: они живут «среди деревьев <.> на [берегах] огромной реки [Оки] и охотятся на бобров». С Оки он перешел на Десну и по ней достиг Куйава (Киева), но о жизни города ничего не написал.

Затем он проследовал в Венгрию, где прожил до 1153 года, и вернулся в Киев, а оттуда через половецкие степи, южнее своего первого маршрута, прибыл в Саксин, в устье Волги. Эту часть путешествия он по неизвестным причинам обошел молчанием.

Загадка отличия славян и русов в арабских путевых записках

В своих записках Ибн-Фадлан и другие арабские путешественники четко различали русов и славян. В чем же заключается это отличие? Кто такие русы и кто такие славяне в понимании арабов?

Здесь необходимо первым делом разобраться то ли с лукавством, то ли с добросовестным заблуждением тех, кто утверждает, что для арабских авторов русы и славяне — одно и то же.

Собственно, такое утверждение у арабов действительно есть. Но история потому и история, что имеет дело со временем. Иными словами, высказывания арабов о славянах и русах нельзя анализировать вне временного контекста.

Считается, что наиболее раннее упоминание «златокудрых саклабов» содержится в поэме ал-Ах-таля, написанной около 700 года. Это упоминание дошло до нас, конечно, в позднейшей передаче, но само известие и эпоха хорошо кореллируют между собой: и славяне, и арабы примерно в это время должны были познакомиться друг с другом на территории Византии в ходе экспансии — арабов с юга, славян с севера. Заметим, что поэт не говорит ничего о русах.

Затем о славянах говорит ал-Джарми — опять-таки в контексте достаточно реалистичном: об этом авторе рассказывает в X веке ал-Масуди, будто тот был в плену в Византии и был выкуплен в 845 году, и будто бы у ал-Джарми было сочинение о соседях византийцев. Масуди пишет: «про тех, кто с ними соседит из государств бурджан, аваров, булгар, славян, хазар и других». Свидетельство Масуди о сочинении Джарми не вызывает сомнения у профессиональных историков, поскольку на это сочинение было еще несколько ссылок у арабских авторов. Заметим снова: никаких упоминаний русов нет. Есть только славяне. Если бы восточные славяне были русами, то их нельзя было бы не упомянуть, раз были упомянуты такие же соседи империи через Черное море — хазары.

Но это вроде бы не опровергает гипотезы, что русы — это западные славяне, о которых арабы ведать не могли, но тем не менее ставит некую временную веху: арабы знали славян уже в конце VII — начале IX века, но еще не знали русов. Зато уже в X веке русы появляются на арабском горизонте — и снова настолько внезапно и массированно, что Черное море в их языке из Хазарского превращается в Русское (бахр ар-рус). И понятно, что речь не идет о славянах, иначе море было бы названо как-нибудь вроде «бахр арсакалиба».

Но вернемся к непосредственным упоминаниям у арабов славян и русов. Чтобы не путаться в различных авторах, которые частенько переписывали данные друг у друга, приведем эти упоминания в некой событийной последовательности, взяв ее из книги «Древняя Русь в свете зарубежных источников».

VI–VII века — первые упоминания о «сакалиба». Персидский принц Джамасба бежит в середине VI века через Дербент к хазарам и славянам.

Первая половина VIII века: упоминания славян связаны с описанием арабо-хазарских войн.

Середина IX века — снова славяне в контексте арабских войн в Закавказье.

Никаких русов нет. Первое смутное упоминание о них появляется в X веке, когда один из царей Кавказа направил посла к царю русов.

Но здесь, кажется, ошибка? Ведь упоминания о русах у арабов и персов встречаются в рассказах о событиях тех же VI–VII веков?

Нет, никакой ошибки нет. Ибо только что приведенное «смутное» высказывание является примером, когда в рукописях позднейших авторов русы совмещаются со славянами. Примеры такие есть еще.

Та же середина VI века: русы — враждебный арабам северный народ, союзный хазарам. Упомянуты в том же контексте (рядом с именем Хосрова I Ануширвана), что прежде славяне. Но только если о славянах писал ат-Табари (839–923), то о русах — ас-Саалиби (961-1038), когда на землях славян появилось государство Русь.

То же касается и следующего примера.

Середина VII века: говорится о необходимости охранять Дербентский проход от варварских народов. Вот только у ат-Табари эти народы поименно не названы, а у Балами, писавшем в 960-х, славных Святославовых годах, по свежим следам нашествий русов на Каспий, среди этих народов оказываются русы.

Итак, немногочисленные совмещения славян и русов ранних времен у арабских авторов достаточно спорны, поскольку авторы эти жили в более поздние времена, когда Русь действительно была уже вполне славянским государством, и у ее арабских современников возникала вполне закономерная путаница в названиях. Когда же об одном и том же событии писали авторы более древний и более поздний, то именно более поздний либо замещал славян русами, либо вовсе приписывал их туда, где «их не стояло».

Если же говорить о достоверных упоминаниях, то самым ранним автором, писавшим на эту тему, является Ибн-Хордадбех (820–912) — автором тем более ценным, что основную часть своей жизни провел в области Джибал, около южного побережья Каспия, на границе с нынешним Азербайджаном, то есть был ближе всех к тем народам, о которых писал.

Считается, что о русах он писал самое позднее в 840-х годах. И именно у него содержится наиболее «достоверное» свидетельство, что «ар-Рус — одна из разновидностей славян». Кроме того, он говорит, что переводчиками для русов служат славяне-евнухи и что русы называют себя христианами.

Однако в этой «достоверности» и таятся основные вопросы.

Начнем с самого простого — христианства (или язычества) купцов-русов. Были ли они христианами на самом деле — неизвестно, поскольку им ничего не оставалось, как ими называться. Ибо Коран повелевает убивать (если не обратились в истинную веру) всех язычников, зато достаточно веротерпим к верам Книги» — христианству и иудейству. Даже если русы и не были христианами, у них не было иного выхода, как «стать» ими — ибо что у правоверного, что у иудея на теле есть неоспоримые следы их принадлежности к своей вере, а ни язычники, ни христиане ритуальные операции, оставляющие следы над теле, не практиковали.

Идем далее. Уже у младшего современника Ибн-Хордадбеха — Ибн-ал-Факиха — тот же рассказ о русских купцах уже не содержит упоминания о русах, говорится лишь о славянских купцах. Таким образом возникает противоречие, причем не первое и не последнее. Ибо к 903 году, когда, как считается, автор составил свой труд, русы контр о лир ов а л и славянские земли и, собственно, их этноним должен был замещать славянский, как это и происходило в дальнейшем во всей арабской литературе, касающейся русской темы. Логичное объяснение этому может быть только одно: кто-то не пускал русов на юг торговать с арабами. Но пропускал славян, тем самым проводя явное различие между ними.

Но есть действительно самое серьезное свидетельство того, что русы могли быть западными славянами. В этом убеждает наличие клада в Ральсвике на Рюгене, где собрано большое количество арабских дирхемов как раз середины IX века.

Однако и здесь не все однозначно: похожие клады первого периода обращения арабского серебра расположены и на территории будущей Древней Руси — и именно в тех местах, где локализуются мощные скандинавские артефакты и погребения — у Ростова, Чернигова, Гнездова и т. д.

Так что здесь, скорее всего, имеет место проявление той самой общности, чьи интернациональные представители оставили свои клады по всей территории своей торговой и боевой деятельности.

Далее мы видим усиления противоречий в арабских источниках. Как мы помним, Ибн-Русте в труде 903–913 годов снова разделяет славян и русов — причем на разные государства. Более того, русы, предводительствуемые хаканом (само по себе восточное понятие, едва ли применимое к вождям что скандинавов, что западных славян), нападают на славян, подплывают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хаз арию и Булгарию и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян. И все это происходит на непонятном фоне непонятного болотистого острова русов, с которого они все эти непотребства и совершают.

Совершенно очевидно, что здесь смешаны несколько различных свидетельств и описаний. Русы, предводительствуемые «царем, называемым хаканом» — блестящая аналогия с известием Вертинских анналов, где присутствуют шведы. Но у шведов не было хаканов, титул этот выдает восточную локализацию этого «острова», то есть такую, где титул хакана употребим и, главное, титулатурно понятен. Но никаких болотистых островов диаметром в три дня пути на востоке, вблизи хазар или булгар, мы не знаем.

Далее идет совершенно адекватное описание типичного норманнского нападения на береговых жителей, словно оно взято из западных летописей. И оно свидетельствует не только о том, что русы — не «вид славян», но и показывает их враждебноагрессивные настроения в отношении последних.

То, что русы везут славян продавать к хазарам или булгарам, показывает, что локализованы они где-то поблизости от Волги, и уж вряд ли в районе Эльбы.

А далее мы видим почти классическое описание полюдья, как у Константина Багрянородного: русы не сеют, не пашут, а забирают необходимое у славян и тем торгуют. Это — описание оккупационной власти.

Что из всего этого следует? Прежде всего что русы не славяне и земли русов — не земли славян. Что русы являются агрессорами в отношении славян и не считают их равными себе, поскольку смело и без зазрения совести обращают их в рабство и торгуют ими. А в некоторых местах они уже установили режим, при котором имеют возможность возмещать свои материальные потребности прямым обложением славян данью.

Следующее свидетельство о русах — из 920-х годов от Ибн-Фадлана. Этот автор видел русов непосредственно, говорил с ними, видел их обряды. Интерес представляет описание этим автором нравов и обычаев русов, имевших небольшую торговую колонию в Булгарии на реке Итиль (Волга): «И я не видел [людей] с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны. Они не носят ни курток, ни кафтанов, но носит какой-либо муж из их числа накидку, которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее. С каждым из них секира, и меч, и нож, и он не расстается с тем, о чем мы [сейчас] упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские. И от края ногтя кого-либо из них [русов] до его шеи [имеется] собрание деревьев и изображений и тому подобного».

И в одежде, и в вооружении, и в обычаях у этих русов ничего нет общего со славянами, насколько мы знаем это по источникам. Впрочем, по мнению некоторых вполне уважаемых исследователей, черты славянской и финской культуры у них все же присутствуют. Но это и понятно: русы к этому времени уже полвека живут на славяно-финских землях даже по чисто летописным свидетельствам и почти двести лет — по археологическим (если считать от Ладоги).

Это смешение становится все более явным с течением времени. Ибн-Якуба в 960-х годах относит русов (как, впрочем, и печенегов с хазарами) к народам, говорившим по-славянски, так как они уже смешались со славянами. И так ведь оно и есть: это же времена вполне славянского уже великого русского князя Святослава!

Следующий автор — Ибн-Хаукаль — уже в 950–970 годах не упоминает славян на территории Руси. Для него уже существуют лишь три группы русов. Судя по тому, что каждый раз упоминается отдельный правитель, речь идет о трех княжествах русов — Ку-ябе, ас-Славийе (Славии) и ал-Арсание (Арсании).

Ибн-Хаукаль пишет в «Китаб ал-масалик вал-мамалик»: «И русов три группы. (Первая) группа, ближайшая к Булгару, и царь их в городе, называемом Куяба, и он больше Булгара. И группа самая высшая (главная) из них, называют (ее) ас-Славия, и царь их в городе Салау, (третья) группа их, называемая ал-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе, городе их. И достигают люди с торговыми целями Куйабы и района его. Что же касается Арсы, то я не слышал, чтобы кто-либо упоминал о достижении ее чужеземцами, ибо они (ее жители) убивают всех чужеземцев, приходящих к ним. Сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют никому следовать за собой и входить в страну свою.

И вывозят из Арсы черных соболей, черных лисиц и олово (свинец?) и некоторое число рабов».

Итак, Куйаба находится ближе всего к Волжской Булгарии и практически всеми исследователями идентифицируется как Киев.

Сложнее со Славией. Ее идентифицируют с Новгородом. Но вообще-то по транспортно-географической логике от Новгорода как раз ближе к Булгару, если идти через волоки и по Волге. С другой стороны, по той же логике и от Киева не очень далеко: через Десну в Оку — и мы практически на месте. Зато Славия дальше от арабского ареала, так что серьезных возражений против Новгорода можно не выдвигать.

А вот Арсания (или Артания) вызывает споры. Мысль о том, что это — Ростов, можно сразу отвергнуть — это географически ближе всего к Булгару. Черные соболя и олово в качестве экспортных товаров показывают на некие, с одной стороны, чащобно-лесные пространства, с другой — на какие-то горы. Можно ли это место как-то более точно локализовать — вопрос по-прежнему открытый.

Больше всего смущает наличие «царей» в этих землях. Если вспомнить, в какое время составлял свой труд Ибн-Хаукаль — 950-970-е годы, то это время единоличного правления на Руси князя Святослава. Никаких царей здесь быть не может.

С другой стороны, Святослав в это время как раз разделил Русь между сыновьями. В Куябе сидел Ярополк, в Славии (Новгороде) некий полузаконный бастард, поэтому у Славии царь не упомянут, а Арсания, по логике, это Древлянская земля под управлением Олега. Могли ли тамошние русы убивать всех иностранцев? Да почему бы и нет!

Но беда в том, что никакой столицы Арсы мы в Древлянской земле не находим. Искоростень же переделать в Арсанию-Артанию. Кажется, даже профессиональные арабисты до такого не дошли.

Тогда, возможно, Славия и Арсания — земли, к Руси собственно не относящиеся? Здесь можно только строить предположения. Славия, которая дальше от Булгара, это может быть и земля западных славян. К тому же про нее единственную автор не говорит как про землю, управляемую царем, — так что самая удаленная группа русов вполне может оказаться этим набором враждебных друг другу прибалтийских славянских племен. Но вот царь в Арсе не локализуется и в этом случае — ни одна, ни другая славянская земля под описание автора не подходит. Разве что она. не славянская, а. скандинавская!

Тут сходится все. Леса с горами, где есть и соболя и олово? — есть! Русы? — так они вроде бы отсюда и пошли! Враждебные к иностранцам? — Ну еще бы: по тем временам лишь отойди в сторонку от торгового городка — вмиг в рабах или убитых окажешься! Есть и название похожее: на карте ал-Идриси XII века примерно между zueda (Швеция) и norfega (Норвегия), чуть левее находится местечко под названием hars. Вот вам и Арсания, и ар-Русия, да и та самая, возможно, столь искомая Скандинавская Русь!

Но тут мы несколько отвлеклись. Если продолжить анализировать сочинения позднейших арабских авторов, то мы увидим, что они по-прежнему, хотя со все меньшей однозначностью, разделяют русов и славян.

Ал-Масуди до 956 года упоминает раздельно славян и русов на службе у хазар. Но в 912 году на Каспий у него направляются через Хаз арию только русы. И вообще — у арабов плавают по морям в основном русы и почти никогда — славяне. Если же это случается, то тот же Ибн-Хаукаль снова отделяет корабли русов от кораблей славян.

Неизвестный автор «Худуд ал-Алам» поминает около 982 года славян и русов раздельно — в той же оппозиции, что и болгар, печенегов, хазар, алан и прочих. И эта традиция поддерживается примерно до XI–XII веков, когда русы в представлении арабов окончательно замещают славян.

Таким образом, из анализа арабских сообщений о русах и славянах можно сделать несколько выводов.

Русы нигде не идентифицируются с западными славянами.

Русы вообще редко идентифицируются со славянами и в основном у поздних переписчиков и интерпретаторов.

Когда русы совмещаются со славянами у древних арабских авторов, это вызывает множество новых загадок.

Славяне в целом предшествовали русам на восточноевропейском пространстве. Отношения между славянами и русами в восприятии арабов переживали несколько этапов:

вражды и агрессии со стороны русов;

оккупации русами славян;

союза между русами и славянами;

постепенного слияния в обычаях и обрядах;

переноса названия русов на славян.

Поэтому арабские источники — один из главных козырей сторонников «норманнской» теории, согласно которой основателями первых государств восточных славян — Новгородской, а затем Киевской Руси — были скандинавы.

Загадки Артании, или третьей Руси

Итак, арабские, персидские и средневековые ученые тысячелетие назад сообщали о том, что им известны три русские земли (протогосударства): Ку-явия (Куябия, Куяба), Славия (ас-Славия, Салау) и Артания (Арсания, Арта, Уртаб) — объединения племенных союзов восточных славян в VIII–IX веках.

Как мы уже говорили, большинство отечественных историков считают, что Куяба — государственное объединение восточнославянских племен Среднего Причерноморья, столицей которого был Киев.

Славия отождествляется одними с областью расселения ильменских словен (столица Славии — Словенск, предшественник Великого Новгорода), другими — с Югославией (?).

Что касается третьей Руси — Артании, ее локализация до недавнего времени была совершенно неопределенной, и местонахождение ее столицы также оставалось неизвестным. В поисках этой таинственной земли ученый мир сбился с ног.

Предположительное территориальное расположение Артании — от верховьев Дона до Приазовья. Возможно так же, что северная граница Арсании находилась несколько дальше, в районе Белоозера или Смоленска.

Информация эта восходит к утраченной работе географа ал-Балхи, написанной около 920 года, и воспроизводится у его последователей (так называемой «классической школы» географов) Истахри, Ибн-Хаукаля и ряда более поздних авторов (Худуд аль-алам, аль-Идриси и др.). Сообщается, что арсанцы имеют собственного правителя, резиденцией которого является город Арса.

В отличие от Куявии и Славии, этимология и местонахождение которых довольно прозрачны, идентификация Арсании остается нерешенной исторической задачей по причине отсутствия каких-либо параллельных данных.

В историографии высказывалось мнение о ее расположении на месте Тмутаракани (В. В. Мавродин, Г. В. Вернадский), в районе Среднего Поднепровья (Б. А. Рыбаков), на Оке (В. Ф. Минорский), в Верхнем Поднепровье в районе Орши и даже в Сибири.

Существуют античные источники по Артании двух видов: первые упоминают имя, сходное с Арса или Арта, вторые сообщают о регионе, где предположительно можно бы локализовать Артанию.

Во-первых, это Страбон, который в своей «Географии» сообщает следующее: за Борисфеном живут роксоланы (росы-аланы по Классену), к югу от них скифы и савроматы: «.первую часть — от северных стран и океана — населяют некоторые скифы-кочевники, живущие в кибитках, а еще далее от них в глубь страны — сарматы (также скифы), аорсы и сираки, простирающиеся на юг до Кавказских гор; они частью кочевники, частью живут в шатрах и занимаются земледелием».

Страбон предполагает, что живущие между Меотидой (Азовским морем) и Каспием «аорсы и сираки являются, видимо, изгнанниками племен, живущих выше, а аорсы обитают севернее сираков. Абеак, царь сираков <.> Причем верхние аорсы <.> занимают более обширную область, владея большей частью побережья Каспийского моря. Поэтому они, по Страбону, вели караванную торговлю на верблюдах индийскими и вавилонскими товарами, получая их в обмен от армян и мидийцев. «Аорсы, впрочем, живут по течению Танаиса (Дона), а сираки — по течению Ахардея, который вытекает с Кавказских гор и впадает в Меотиду».

Итак, исходя из всего вышеизложенного, наиболее перспективно помещение Арсании между Доном и Волгой (вплоть до верховий у гор Рип).

Другая гипотеза относительно Арсании приводит нас в Сибирь. Она гласит, что некое христианское царство существовало в дочингизово время на территории, где через 400 с лишним лет была создана Томская губерния. Правил в этом государстве некий царь Иван, он повелевал также соседним Кара-Катаем, в котором были две провинции — Иркания и Готия, а жители также исповедовали христианство.

Из «Книги познания», написанной безымянным испанским монахом в середине XIV века, мы узнаем, что христианское Иваново царство называлось Ардеселиб, а его столица — Грасиона, что означает, по утверждению монаха, «слуга креста». Корневая основа «ард» в слове «Ардеселиб» дает основание предполагать, что христианское Иваново царство — это и есть легендарная Артания.

Дело в том, что столица Артании Грасиона (Грустина) показана на всех средневековых картах Западной Сибири, составленных западноевропейскими картографами.

Сигизмунд Герберштейн в своей книге «Записки о Московитских делах», изданной в Вене в 1549 году, писал, что от устья Иртыша до Грустины два месяца пути. Для сравнения, казаки через полстолетия от устья Иртыша до города Томска поднимались за 59 дней.

Наличие координатной географической сетки на средневековых картах позволяет уточнить былое местоположение этого города. Например, на карте фламандца Меркатора координаты Грустины составляют 56°20' с. ш. и 105° в. д. Такие координаты, казалось, уводят нас куда-то в Восточную Сибирь, но надо помнить, что в XVI веке географы еще не договорились проводить нулевой меридиан через Гринвич. Согласно картографической традиции, восходящей к Птолемею, через Гринвич тогда проходил двадцатый меридиан.

На картах Г. Меркатора, И. Гондиуса, Г. Сансона, С. Герберштейна этот город стоит на Оби. Наиболее детально Грустина показана на карте французского географа Г. Сансона, опубликованной в Риме в 1688 году. На этой карте обозначена река Томь, и город Грустина расположен возле ее устья. Правобережье Оби в бассейнах рек Кети, Чулыма и Томи поименовано Лукоморьем. Здесь же в Приобье в прежние времена проживали хазары и булгары (а именно их арабские авторы называли соседями арсов), переселившиеся к концу первого тысячелетия в Восточную Европу. И если принять все вышеизложенное во внимание, то, как считают некоторые исследователи, Артания — третья Русь — располагалась на томской земле.

В 1204 году христианское царство в томском Приобье было уничтожено Чингисханом. Однако следы былой жизни на берегах Томи сохранились до прихода казаков и становления Томска в 1604 году. Так, на томских холмах напротив Тоянова городка были луга и «березовые рощи, вперемежку с лиственницей, сосной, осиной и кедром». На этих лугах местные племена пасли табуны своих коней и брали для хозяйственных нужд крапиву и коноплю.

Напомним, что береза обычно тяготеет к пашням, то есть возделываемым землям, а крапива и конопля сопровождают человеческое жилье. Значит, здесь когда-то жили люди.

Подводя итоги дискуссии об Арсании или третьей Руси, приходится признать, что ученым все-таки не удалось найти достаточно весомых аргументов в защиту своих версий. Нам остается только надеяться, что в будущем кому-нибудь из исследователей повезет и они найдут неоспоримые доказательства, подтверждающие их правоту.

Тайна самурая
© А. В. Корниенко, 2011

Среди неисчислимого количества тайн и загадок, окутывающих историю человеческого бытия, имя Исэ Синкуро Нагаудзи по праву может занять одно из наиболее значимых мест. Его жизнь — исключительный, уникальный пример того, как в стране с непоколебимыми традициями, правилами и устоями простой, никому не известный и довольно уже не молодой человек сумел, благодаря исключительно собственным способностям, подняться из нищеты и забвения практически до самых верхов иерархической лестницы. И действительно, Нагаудзи, провинциальный самурай из бедного рода, за достаточно короткий отрезок времени сумел добиться всего: богатства, славы, успеха, сумел заполучить власть над землями и народом, их населяющим, — при этом умудрился сохранить собственную жизнь и, в итоге, почить на лаврах в глубокой старости.

Правда, ходили слухи, которые господин Нагаудзи всячески поощрял и приветствовал, о том, что он, якобы, является потомком знатного и влиятельного рода японских аристократов (что давало ему право не чувствовать себя самозванцем среди представителей самурайских верхов). Но так ли это было на самом деле?

Многие исследователи пытались разобраться в этом вопросе. Выводы, к которым они приходили, не оставляли места двум мнениям: вистинном роду Ходзё, роду самураев-правителей, представителем которого объявил себя господин Нагаудзи, такого человека никогда не существовало.

Каким же образом нашему герою удалось совершить такое чудесное превращение? Чтобы это понять, попытаемся проследить его жизненный путь, а точнее — известный исследователям (самый важный и значимый!) его отрезок. Начнем с того, что попытаемся понять, кто же такие самураи? Не разобравшись в этом важнейшем вопросе, сложно, а пожалуй, и невозможно выработать правильные представления о японцах и Японии в целом, как средневековой, так и современной. Огромное количество исследователей из разных стран посвятили свои труды этой теме. Массу полезной и даже захватывающей информации можно почерпнуть, к примеру, в работах Стивена Тёрнбулла, написавшего о людях Страны восходящего солнца целую серию увлекательных книг.

Самураи. Вряд ли можно найти человека, который никогда бы не слышал об этом удивительном, загадочном, иногда вызывающем ужас и почти всегда — восхищение сословии.

Самое первое, что приходит на ум при упоминании слова «самурай», — это шокирующая для европейцев практика ритуальных самоубийств. Странное слово «харакири» на слуху у каждого из нас, хотя мало кто действительно знает, что скрывается за этим понятием. О сути и смысле традиции ритуального суицида мы поговорим немного позднее, а сейчас все же попытаемся кратко ответить на вопрос: кем были самураи на самом деле? Они были воинами, воинами-профессионалами.

В переводе с японского слово «самурай» означает «служитель». Кому же служили самураи? По созданной ими же легенде, они служили японскому императору, хотя на самом деле все было немного иначе.

Начало японской истории «от сотворения мира» описано в двух древних хрониках — «Кодзики» и «Нихонги», составленных в начале VIII века. В этих легендарных источниках также явственно прослеживаются основополагающие аспекты японской традиции, наиболее важные из которых — это концепция (далеко не новая и характерная, кстати говоря, практически для всех стран и народов земного шара) божественного происхождения правителей страны.

Считалось, что от начала времен род японских императоров не прерывался никогда. Официально именно они правили Японией с момента ее возникновения. Однако реальная власть в стране принадлежала, как правило, другим людям: регентам (сэссё), канцлерам (кампаку), премьер-министрам (сюсё) — элите из самурайского сословия, а также в течение нескольких столетий сёгунам. Сёгун — это военный правитель, которому принадлежала фактическая власть в государстве.

Слово «сёгун» (заимствованное из китайского языка слово «цзянцзюнь» — «генерал», «полководец», «командующий») — это сокращение титула «сэйи-тайсёгун»(«великий

полководец — каратель варваров»), который присуждался временному военному главнокомандующему армией страны. Титул «тайсёгун» первоначально обозначал главнокомандующего тремя армиями, каждая из которых управлялась простым сёгуном, но впоследствии стал обозначать любого командира, стоящего во главе самостоятельно действующей армии.

Сначала сэйи-сёгунами назначались полководцы, которых император отправлял сражаться с так называемыми «варварами» — эмиси — племенами, в далекие времена населявшими северо-восток страны. После того как эмиси были покорены, прежнее значение титула себя исчерпало, однако сам титул не исчез, но с течением времени приобрел совершенно другой смысл.

Сёгуны стали верховными главнокомандующими и военными диктаторами. Именно им принадлежала фактическая власть в стране, императору же они оставили почет и сакральные функции.

Сейчас трудно поверить, что до сравнительно недавнего времени (60-е годы XIX столетия) Япония была довольно отсталым феодальным государством, которое полностью отказалось от самоизоляции только с 1868 года, когда в нем начался процесс так называемой реставрации Мэйдзи. Под «реставрацией Мэйдзи» принято понимать восстановление власти императора, который больше не желал оставаться символической фигурой на фоне могущественных самурайских лидеров (сёгунов) и быть лишь гарантом легитимности^[98] власти других людей.

На самом деле в реставрации Мэйдзи, во всяком случае на ранних ее этапах, было мало прогрессивного, поскольку осуществляла ее все та же самурайская верхушка. Однако всего за какой-то десяток лет новые правители направили Японию на путь мощных преобразований. Для того чтобы идти в ногу со временем и надеяться в будущем стать на одну ступень с высокоразвитыми странами мира, им пришлось отказаться от феодальных привилегий собственного класса. Но, несмотря на это, бывшие самураи так и продолжали оставаться лидерами во всех сферах жизни японского общества. Следует подчеркнуть, что именно они привнесли в новую эпоху дух воинской чести, который стал определять поведение японцев на много лет вперед. Тут стоит вспомнить, что до конца Второй мировой войны японские солдаты, свято соблюдая традицию, ходили в бой со старинными самурайскими мечами — которым, кстати говоря, нет равных даже в современном мире — и массово гибли под огнем врага в откровенно самоубийственных, так называемых «психических» атаках^[99]. Сколько нужно иметь мужества для того, чтобы принять участие в подобной акции, говорить не приходится.

История самураев — это история Японии на протяжении большей части прошедшего тысячелетия. Невозможно даже пытаться судить не только о нравах, бытовавших в стране, но и о японском искусстве и культуре в целом, которые развивались по понятным причинам в первую очередь в самурайской среде, не затрагивая этого загадочного для нас сословия.

Желание властвовать, как мы знаем, свойственно абсолютному большинству населения планеты. Преклонение перед физической силой, бесстрашие, верность долгу и традиции — характерные черты практически всех средневековых обществ мира. И даже ритуальный суицид — не собственное изобретение японских воинов, хотя окончательное оформление этого действа в торжественный акт произошло именно в Японии. Тогда что же исключительное, характерное только для них, было у самураев, что вызывает у множества такой живой интерес к ним и желание считать их идеалом воина?

Можно утверждать, что именно в Японии, в среде самураев все ценности средневекового феодального мира достигли своего апогея.

Кроме того, существует еще один, весьма специфический момент, характерный далеко не для каждой страны и не для каждой эпохи, на который стоит обратить внимание: каким образом самураи, изначально грубые, необразованные провинциальные солдаты (именно такими они представлялись аристократическому обществу периода Хэйан), сумели стать теми, кем они стали — высококультурными и в какой-то мере даже утонченными лидерами государства? Каким образом им удалось влиться в ряды правящего класса придворной аристократии и за счет постепенного вытеснения, а не уничтожения последней занять ее место? (До сих пор можно удивляться, почему аристократы позволили это сделать.)

Когда в Японии впервые появились самураи, исследователям достоверно не известно. Первые письменные источники, упоминающие об этом сословии, относятся к X веку. Однако формирование провинциального воинства, из которого и состоял вышеназванный класс изначально, должно было произойти гораздо раньше, возможно уже в IV–V веках, посредством объединения воинов-одиночек в группы профессионалов.

  

Самураи. Японская гравюра

Традиционно продвижение самураев снизу вверх по иерархической лестнице выглядит следующим образом: постепенно, как это и бывает, различными путями накапливая богатства — что бы там ни говорили сами самураи о «презрении к деньгам» (что позднее, кстати говоря, было закреплено даже в их кодексе чести), — эти наемные солдаты, обладавшие, кроме всего прочего, необходимыми мужеством и решительностью, начали брать власть в свои руки. Считается, что восхищенные светскими манерами и культурой придворных, самураи — а они этого и не скрывали — начали во многом им подражать, благодаря чему со временем и произошла практически полная трансформация сословия. Да, видимо, все так и было. Правда, насколько просто и понятно это звучит на словах, настолько же сложно и невероятно выглядит на деле. Стоит также заметить, что подобные случаи вообще чрезвычайно редки. Существует масса примеров, когда новая власть (вне зависимости от того, какими путями она эту самую власть заполучила) стремилась всеми силами опорочить свою предшественницу, стараясь стереть любую добрую память о ней и исключить (во всяком случае, на словах, поскольку на деле это практически невозможно) любые заимствования.

Как бы там ни было, а уже X век ознаменовался быстрым ростом именно самурайских земельных владений, а к концу XII века верховная власть в Японии окончательно оказалась в руках самурайской знати.

А после того как в XIV веке центр военной власти был перенесен в Киото, самураи стали активно приобщаться к придворной жизни и получать светское образование, к чему стремились, надо сказать, всей душой. И это тоже можно назвать явлением весьма необычным: не всякий малообразованный человек с таким упорством и настойчивостью тянется к знаниям, к наукам и, в частности, к искусству, как это происходило в самурайской среде средневековой Японии. В конце концов вышло так, что многие из новых лидеров государства больше отличились на поприще покровительства искусствам, чем в деле войны и сохранения мира, отчего гражданские конфликты, к сожалению, начинали становиться в Японии обычным явлением.

Но когда в конце XVI века в долине Сэкигаха-ра произошла битва, сделавшая самурая Токугава Иэясу безраздельным властителем Японии, войны прекратились. При сложившемся тогда сёгунате Токугава мир надолго воцарился в измученной междоусобицами стране. Именно в этот период «затишья» в среде самураев окончательно оформился не только кодекс поведения воина, но и традиция покровительства изящным искусствам (стихосложению, каллиграфии и так далее). Двести шестьдесят семь лет правления клана Токугава (1600–1867) обеспечили самураям чрезвычайно важную возможность управлять страной не одними лишь насильственными методами, что, безусловно, не могло не сказаться на всей дальнейшей истории государства. Достаточно большая продолжительность этого мирного периода явственно свидетельствует о хорошей приспособляемости самураев к новым условиям жизни, об их успешном превращении из военного сословия в сословие административное.

Однако даже во времена всеобщего мира самураев ни на миг не покидало осознание того, что они — воины. В своем знаменитом кодексе бусидо — «пути воина» — самураи воплотили те моральные принципы, которым японцы следовали ранее и продолжали следовать даже тогда, когда вмешательство так называемой западной цивилизации поставило их перед необходимостью в корне пересмотреть собственную жизнь.

Законы и принципы, которым должны были следовать воины (буси), совсем не новы, в большинстве своем нравственны и, во всяком случае на слух, весьма благородны и гуманны. А каким образом они воплощались в жизнь — это другой вопрос. Но отличало их от общепринятых человеческих ценностей то, что все они вытекали из одной основной, лидирующей в самурайском обществе идеи — особого отношения к смерти.

В самом начале известнейшего японского письменного источника «Хагакурэ» есть изречение, гласящее, что путь самурая есть смерть. (Заметим, что именно оно стало девизом летчиков-камикадзе во времена Второй мировой войны.)

Первая глава кодекса буси-до начинается с утверждения, что буси (воин) прежде всего обязан помнить, помнить всегда, днем и ночью, зимой и летом, в радости и в горе о том, что он должен умереть.

Правда, после этого автор книги рассуждает о долгой и благополучной жизни. Однако при этом настаивает на том, что, оказавшись в ситуации выбора, самураи должны без колебаний выбирать смерть. Надо заметить, что у самих отцов-вдохновителей самурайского движения, судя по всему, подобных ситуаций никогда не возникало, поскольку, в отличие от многих своих последователей, все они жили долго и умерли своей смертью.

Надо сказать, что составление всевозможных правил и кодексов, начиная от государственного и заканчивая семейным уровнем, — как мы это увидим на примере нашего героя — вообще одно из самых излюбленных занятий японцев в средние века.

Что касается буси-до, который, собственно говоря, регламентировал также и повседневную жизнь самураев, можно с уверенностью утверждать, что он был не первым — задолго до периода Токугава какой-то воинский кодекс обязательно существовал, пусть даже это были некие элементарные правила, необходимые просто для выживания.

Но по мере развития самурайства появилась необходимость в создании «официальных» правил. Однако создание воинского кодекса было отложено до того времени, когда в Эдо^[100] наступит мир. И вот это наконец произошло: так называемые кабинетные самураи, иначе говоря самураи-администраторы (или, как их еще называли, «самураи соломенных циновок», то есть люди, которые воинами являлись только формально), в сложившейся спокойной обстановке составили перечень доблестей и добродетелей, правил и законов жизни «идеального» воина. Этот перечень и стал, собственно, тем буси-до, которое теперь известно.

Лучшее изложение воинского кодекса в XVI веке принадлежит перу Цукухара Бокудэна, великому мастеру и учителю боевых искусств. Он заметил, что «воин, не знающий своего дела, подобен кошке, не умеющей ловить крыс». Иначе говоря, для того чтобы следовать путем воина, надо, собственно, воином и быть. Вне зависимости от того, что вокруг тебя сейчас — мир или война. Вот и всё.

Однако это не значило, что воин должен себя ограничивать только боевыми искусствами. Тут можно вспомнить о наставлениях, оставленных знаменитым Исэ Синкуро Нагаудзи своему сыну. Они заканчиваются словами о том, что как в литературе, так и в военном искусстве следует совершенствоваться постоянно; что грамота — это левая рука человека, а военное дело — правая. И ни тем, ни другим никогда не следует пренебрегать.

Поскольку основной упор в кодексе самурая делается на такие человеческие достоинства, как храбрость, честность, верность господину, умеренность, стоицизм и сыновняя почтительность, давайте посмотрим, насколько все это присутствует в истинной истории самураев.

О храбрости говорить не приходится. Мужество и презрение к смерти, выявляемые представителями этого сословия, не могут не производить глубокого впечатления на каждого, заинтересовавшегося историей Японии. По утверждению создателей буси-до, наивысшего уважения в среде самураев заслуживает только выдающаяся храбрость, которой не могут не восхищаться как друзья, так и враги.

Примеры настоящей, откровенной трусости (по крайней мере зафиксированные в истории) среди самураев чрезвычайно редки. Конечно, буси, как и другие люди, тоже в определенные моменты испытывали страх — некоторые основатели школ восточных единоборств прямо говорят о том, что не боятся только сумасшедшие. Но самураи воспитывали в себе такую силу духа, что могли превозмочь заложенный в каждом человеке инстинкт самосохранения.

Но есть и другая правда, которая наглядно демонстрирует, что самурайская традиция кончать жизнь самоубийством ради спасения чести при поражении (или другом виде так называемого «позора», а точнее будет сказать, того, что самураи считали таковым) приняла в соответствующей среде чрезвычайно массовый характер. Ни одна из стран мира, где существовали подобные традиции, ни в какие времена не могла с ней тягаться. Это стоило Японии многих талантливых военачальников, которые в противном случае могли бы остаться в живых и одержать победу в следующем сражении. Наглядным тому примером может стать корейский адмирал Ли Сунсин, которого арестовали, затем бросили в тюрьму, где жестоко пытали — и всё только за то, что его победы во время первой корейской войны с Японией вызвали зависть его же коллеги Вон-Гюна. Будь Ли Сунсин адмиралом японским, а не корейским, он, без всяких сомнений, покончил бы с собой. Но Ли не был японцем. Он вынес весь этот «позор» (человек с менталитетом, отличным от японского, мог заслуженно считать подобный стоицизм доблестью) и вернулся, чтобы снова воевать с врагом. Тут хочется добавить, что несмотря на то что Ли был воспитан вовсе не в самурайской традиции, силе его духа могли позавидовать многие буси. Однажды во время боя адмирал попал под вражеский огонь и был ранен в плечо. Тогда он взял нож и вырезал пулю из собственного тела и, невзирая на то что рана была глубока и кровоточила, продолжил бой к огромному неудовольствию своих взволнованных подчиненных.

Самоубийство, говоря откровенно, вообще никогда не представлялось выходом из затруднительного положения ни для самоубийцы, ни тем более для его близких. Ведь, будучи уже само по себе событием весьма драматичным, оно несло за собой зачастую не менее драматичные последствия для окружавших самоубийцу людей. Что, собственно, происходит и по сей день по всему миру: суицид, пусть и не ритуальный, — явление, к несчастью, весьма и весьма распространенное. По страшной статистике сегодня в мире каждые две секунды происходит три попытки самоубийства, одна из которых «успешна».

Пожалуй, одно из самых неординарных самоубийств в японской — а возможно, и мировой — истории было совершено полулегендарным самураем по имени Того Сигэтика. Того потерпел досадное поражение при штурме вражеской крепости. В порыве безудержного отчаяния он велел похоронить себя заживо, в полном вооружении, верхом на коне и при этом клялся отомстить врагам с того света. Не сложно понять, о чем сейчас мог подумать читатель. И хотя, разумеется, ни одно психологическое освидетельствование в те давние времена не проводилось, с огромной долей вероятности можно утверждать, что этот человек был абсолютно адекватен. Дело тут заключалось не в психических расстройствах, а исключительно в воспитании и давлении традиций.

Правда, нельзя сказать, что все воины, даже воспитанные по законам буси, всегда и с готовностью следовали жесточайшей, на взгляд европейца, рекомендации вспороть себе живот. Разумеется, нет. И на этой почве разгоралось множество конфликтов, которые в основной своей массе заканчивались не менее жестокой казнью «отступника», совершаемой через публичное отсечение головы (или иначе, если не было возможности обустроить ритуал соответственно).

Следующие доблести, которые обязан развивать в себе истинный самурай, — верность и честность.

Согласитесь, это наиболее трудноразличимые с первого взгляда качества — их можно проверить только опытным путем и временем. Первая из них, верность, оказалась, как это ни печально признавать, в числе и самых первых военных потерь. Совет Мори Мотонари^[101] не доверять никому, а в особенности родственникам и вообще близким людям (!), достаточно полно характеризует описываемый период. Более ранний, но очень схожий с ним период, когда междоусобицы еще не были прекращены, а кодекс буси существовал, но пока не был записан, породил такой образец (в кавычках или без них писать это слово — каждый может решить для себя сам, ознакомившись с историей жизни упомянутого человека) самурайской доблести и добродетели, как главный герой этого повествования.

Таким образом (как ни странно это на первый взгляд), вышло так, что в то время, когда боевой дух самураев в целом достиг своего апогея, верность оказалась наименее распространенной из воинских добродетелей. Ну, а о честности воинов того времени можно сказать словами Акэти Мицухидэ^[102], общепризнанного специалиста в области вероломства. Он сказал, что ложь воина вообще следует называть «стратегией», а не пороком, и что честные люди встречаются только среди крестьян и горожан. Комментарии, как говорится, излишни.

Кстати, к этим самым крестьянам и горожанам, иначе говоря простолюдинам, отношение у самураев было в корне отличным от рыцарского (в нашем понимании)^[103]. Вот тут-то и начинается наиболее ярко проявляться то, что можно назвать обратной стороной принципов буси-до.

На первый взгляд, многие из принципов «пути воина» кажутся, безусловно, положительными. Однако мораль самурайского сословия, как это часто бывает, служила интересам только этого сословия. Когда самураи пришли к власти, сформулированные ими самими высоконравственные принципы стали распространяться исключительно на военную аристократию, то есть на себя самих. Они совершенно не касались отношений буси с так называемыми «низшими» слоями населения, стоявшими вне всяких законов самурайской этики и морали.

К примеру, если скромность предписывала самураю вести себя со своим господином подчеркнуто вежливо, сдержанно и терпеливо, то в отношениях с простолюдином буси держался подчеркнуто высокомерно и заносчиво. Ни о какой вежливости и терпимости здесь и речи быть не могло. Самураи как будто забыли, откуда вышли сами, а своим явно недостойным в отношении простых людей поведением, казалось, подсознательно стремились стереть последние остатки памяти об этом. Самообладание, предписывавшее воину-самураю в совершенстве владеть собой, было абсолютно неприемлемо в отношении самурая к человеку «из народа». То же можно сказать и обо всех других нравственных заповедях этого класса. Профессиональные воины, привыкшие к жестокости, были очень далеки от милосердия, сострадания и чувства жалости к другим людям, как к «равным» себе, так — и тем более — ко всем остальным. Многочисленные войны, шедшие на протяжении нескольких веков вплоть до объединения страны под властью сёгуната Токугава, велись при непосредственном участии самураев, которым было абсолютно чуждо (благодаря все тому же воспитанию, традициям, да и всему образу их жизни) сознание ценности человеческой жизни. Подобные понятия прививались как мальчикам, так и девочкам еще с пеленок, и всячески поощрялись. Тут достаточно вспомнить о том, что отцы дарили малолетним сыновьям свитки с подробными указаниями в текстах и картинках, как правильно выполнить харакири.

Призываемые покончить с собой по практически любому, даже самому незначительному для нас, иностранцев, поводу, самураи чужие жизни не ставили вообще ни во что. А уж жизни простолюдинов, которые своим тяжким трудом обеспечивали их благополучие, и подавно. Мимоходом убить простолюдина не считалось чем-то достойным даже внимания, не то что осуждения. Самураи с легкостью совершали самые жестокие поступки и в итоге развили в себе черты, вообще не совместимые с понятием человечности. Поэтому, возможно, массовое преклонение простых людей перед самураями было вызвано совсем не каким-то особым уважением к этому сословию, а элементарным страхом раба пред жестоким господином, в связи с чем можно предположить, что ореол романтизма, которым иностранцы склонны окружать понятие «самурай», не слишком заслужен.

Каждое новое убийство на поле брани всячески поощрялось и должно было стимулировать личную храбрость самурая. В качестве военных трофеев воинам рекомендовалось брать отрубленные головы своих врагов. Враг становился своеобразным «тренажером» для отваги буси.

Отсюда же, по-видимому, берет начало и варварский людоедский ритуал кимо-тори. Считалось, что источником отваги человека является печень (кимо). Исходя из этого, самурай, съевший сырую печень поверженного врага, просто обязан был получить новый заряд смелости. Наиболее кровожадные самураи рассекали врага надвое от левого плеча до правого бока специальным приемом кэса-гири («монашеский плащ») и тут же, выхватив из еще живого тела трепещущую печень, пожирали ее.

Теперь обратимся к добродетели, которая, в понимании самурая, вообще была чрезвычайно сложной системой моральных установок. Японские исследователи склоняются к тому, что вся традиционная этика их народа базируется на так называемой идее «он», то есть «отплаты за благодеяния». Из «он» берут начало и иерархические связи и отношения между людьми в целом. Воздаяние добром за добро, безусловно, благородный принцип. Однако немедленно возникает вопрос: а на что мог рассчитывать тот, кто не сумел или не успел оказать самураю услугу, за которую тот смог бы соответственно отплатить?

Способ воплощения в жизнь этого самого «долга благодарности» для самурая заключался в практическом следовании пяти классическим правилам: соблюдению гуманного, справедливого, благонравного отношения, мудрости и правдивости. Все эти добродетельные качества призваны были регламентировать «го рин», то есть нормы важнейших социальных отношений: между господином и слугой, родителем и ребенком, мужем и женой, старшим и младшим, между друзьями. Самурайская мораль предъявляла к буси жесткие требования по исполнению «он». Эти требования способствовали преобразованию абстрактных правил в четкую практическую систему. Но тут же хочется спросить: а что именно скрывалось за сухим инио чем не говорящем штампом — «жесткие требования»? Как мы понимаем, люди есть люди, и, сколько правил не создай, какими бы логичными, разумными и обоснованными они бы ни казались (а в отношении самураев, во всяком случае в понимании европейцев, есть масса вещей, не поддающихся вообще никакой логике), нет никакой гарантии, что необходимое большинство станет их соблюдать.

Ответ на этот вопрос выглядит так: за невыполнение любых (!) предписаний самурайского кодекса чести, как и в случае с харакири, предписывалось это самое, «смывающее» позор, харакири, а в случае отказа и от него — смертная казнь. Максимально убедительный довод для всех потенциальных нарушителей установленного порядка.

Но несмотря на страх перед жестокой расправой, нарушители законов, традиций и правил, разумеется, были. И особенно это касалось даже не тех глобальных случаев, когда требовалось лишить себя жизни, а тех моментов, когда подчиняться требованиям устава становилось слишком мучительно. К примеру, когда обнищавший, страдающий от голода самурай (или еще хуже — самурай, видящий соответственные страдания своего ребенка, членов своей семьи), вопреки велению закона, просил материальной помощи у друзей и знакомых, не имея «официального» права этого делать. Или другой яркий пример, касающийся все того же ритуального самоубийства, когда странные, если не сказать, страшные, сотворенные людьми правила самурайской этики предписывали всем воинам отряда немедленно покончить с собой в случае, если в бою был убит их командир. Никаким здравым смыслом вообще мы не сможем объяснить подобные правила. Не могли этого сделать и некоторые самураи.

Но, как мы уже знаем, не все законы в кодексе буси были таковыми. Много было действительно стоящего, например положение о том, что каждый воин в первую очередь должен воспитывать в себе альтруизм, иначе говоря отрешенность от личного блага, который в итоге развивался в сознательное самопожертвование ради интересов общества. Поставив общественные интересы во главу угла, самурай должен был направлять все силы на достижение всеобщего блага в доступных ему пределах: своего рода, клана и так далее. Немаловажную роль здесь начинал играть принцип взаимной защиты и поддержки.

Кстати говоря, возможно, именно этот принцип, который старались соблюдать самураи и который к нашему времени в большинстве стран мира практически перестал существовать (увы!) даже на словах, обеспечил как средневековому японскому рыцарству, так и его далеким потомкам такой успех во всех сферах жизни.

И вот теперь, для того чтобы портрет воина-самурая окончательно оформился в нашем сознании, уместным будет немного подробнее остановиться на том самом, печально известном обряде харакири, который неразрывно связан с кодексом бусидо. Этот мрачный обряд возник в период становления и развития феодализма в Японии. Как мы уже знаем, под словом «харакири» подразумевается вспарывание живота — и не просто, а особым способом. А вот способы эти были разными. Путь, который должен был проделать нож во время харакири, тщательно прорисовывался и заучивался во всех подробностях. Хотя, положа руку на сердце, весьма трудно даже представить, что человек, вскрывающий сам себе живот, смог бы в этот момент думать о точности предписанного уставом «маршрута».

Отцы-создатели кодекса буси-до рекомендовали применять харакири без лишних раздумий во всех соответствующих ситуациях, к которым могли быть отнесены как случаи реального оскорбления чести или совершение буси недостойного (позорящего имя воина) поступка, так и личный протест против какой-то вопиющей несправедливости и так далее.

Поскольку позором в среде самураев могло считаться практически все, что угодно, харакири как способ восстановить свое доброе имя являлось в понимании буси наилучшим — поскольку было безотказным и радикальным — средством. Но это еще не все: оно считалось привилегией буси. Самураи гордились тем, что они могут свободно распоряжаться своей жизнью, подчеркивая свершением этого драматического обряда собственную силу духа, самообладание и презрение к смерти.

Такая логика стороннему наблюдателю может показаться странной. И заслуженно: с тем же успехом любой другой человек, живущий на планете, может собой «распорядиться». Хотя насчет силы духа самураи были, безусловно, правы. Любой, даже самый малоопытный психотерапевт подтвердит, что настоящие самоубийцы — не те, кто шантажирует окружающих истеричными (и никогда не выполняемыми) угрозами «прыгнуть с крыши», не те, кто вскрывает себе вены так, что их обязательно обнаруживают и спасают, а те, кто делает это быстро, молча и наверняка, люди, на самом деле обладающие чрезвычайной силой духа. Каким бы простым ни казался для некоторых — при взгляде со стороны — «последний шаг», в реальности дело обстоит совсем иначе. Самураи, посвящавшие вопросам смерти большую часть своей жизни, об этом знали.

В дословном переводе «харакири» означает «резать живот», но на самом деле у этого слова есть очень сложный философский смысл. По представлениям буддистов, местом средоточия жизни, иначе говоря жизненным центром, является не сердце, а живот. Таким образом, именно его исповедующие учение Будды японцы рассматривают как внутренний источник существования, а вскрытие этого источника путем харакири символизирует открытие самых сокровенных и истинных намерений, доказывающих чистоту помыслов и устремлений.

Начиная с эпохи Хэйан (IX–XII века), харакири уже становится традицией буси, а к концу XII века среди самураев приобретает массовый характер. В конце концов эта разновидность суицида стала универсальным «выходом» из фактически любого жизненного затруднения, и опытные наставники обучали ему юношей наравне с владением оружием.

В практике харакири присутствовал один, чрезвычайно важный момент: самоубийца должен был не просто убить себя, а сделать это красиво, иначе все мучения могли оказаться напрасны. Поэтому юных самураев учили, как правильно начать и довести до конца процедуру, сохранив при этом собственное достоинство. Однако, несмотря на воспитание умения владеть собой, самурай во время «процесса» мог потерять контроль над своими действиями вследствие ужасающей боли, застонать или закричать, упасть на землю или попытаться остановить начатое, чем окончательно и уже бесповоротно опозорил бы свое имя. Решением этой проблемы стала практика обряда кайсякунин, суть которого заключалась в помощи ассистента тому, кто проводит харакири. Иначе говоря, другой самурай, увидев, что живот уже вскрыт, а самоубийца на пределе, отсекал ему мечом голову.

Что касается религиозных верований самураев, то в их среде наибольшее распространение получило учение буддийской секты дзэн. В первую очередь по причине своей простоты. В то же время оно импонировало воинам необходимостью внутренней работы над собой, развитием умения невзирая ни на что идти к своей цели. В переводе с японского дзэн означает «погружение в молчаливое созерцание». Считается, что благодаря такой практике, аналогичной практике медитации, можно овладеть некими духовными силами и достичь просветления, в результате чего человек постигает истину и избавляется от угрозы нового рождения на полной страданий земле.

Кроме того, самураи верили в карму, так называемый космический закон причин и следствий, утверждавший, что все поступки, совершенные человеком в одной жизни, влияют как на его текущую судьбу, так и на жизнь в следующем воплощении, наряду, разумеется, с волей богов.

Чрезвычайно важным, можно сказать жизненно важным, вопросом для каждого буси было его вооружение. Вооружение самураев оставалось неизменным на всем протяжении существования этого сословия. Плотные кожаные доспехи, надевавшиеся поверх кимоно, шлем, короткий и длинный мечи со сменными рукоятями, копье, лук, кинжал и палка были практически единственной, во все времена доступной для буси экипировкой. И надо заметить, что самурай в полном боевом облачении, дополненном огнем ярости и бесстрашия в его глазах, выглядел очень красиво и невероятно устрашающе. Непревзойденная отвага буси и память о подвигах этих некогда непобедимых воинов заставляла даже вооруженных огнестрельным оружием противников дрожать от ужаса и обращаться в бегство при одном виде идущего в сражение отряда самураев.

Меч же вообще считался у буси священной реликвией. Самураи были убеждены, что в нем заключена душа воина. Клинок свято берегли и продать его, даже в том случае, если его владельцу приходилось голодать, было позорным шагом.

Вот так примерно и выглядел самурай — знаменитый средневековый японский рыцарь-буси.

  

Вооруженный самурай в доспехах

И каждый вправе решать для себя сам, насколько привлекателен этот прошедший сквозь столетия образ. Время же показало, что несмотря на то что после сокрушительного поражения во Второй мировой войне японцы какое-то время перестали заострять внимание на кодексе буси-до, по прошествии некоторого времени путь воина стал в Японии снова актуален и продолжает оставаться таковым до сих пор. Яркое героическое прошлое народа Страны восходящего солнца, от которого никуда не деться, по-прежнему вдохновляет как новые поколения японцев, так и миллионы людей по всему миру, вне зависимости от национальности, страны проживания и вероисповедания. К примеру, японские боевые искусства, такие как айкидо, каратэ и так далее, несущие, кроме мощной физической подготовки, еще и яркий философско-этический элемент, безусловно несут на себе отпечаток самурайского мировоззрения и пользуются популярностью во всех уголках земного шара.

Вспомнив, что представляли собой самураи на самом деле, можно перейти непосредственно к клану Ходзё. Для начала — к истинному, или первому клану, чтобы понять, отчего это имя оказалось столь привлекательным для нашего героя.

Итак, первый клан Ходзё (Ходзёси) относился к так называемой династии регентов-сиккэнов^[104]. Поскольку, как и императоры, сёгуны часто теряли фактическую власть над страной, почти все время сёгуната Камакура страной правили представители Ходзё. Семейство было основано Тайрано Токииэ, принявшим затем имя Ходзё.

В 1184 году Минамото Ёсинака во главе большой армии захватил тогдашнюю столицу Японии Киото. Остаткам армии Тайра удалось бежать на юг. Ёсинака, идя на поводу у собственных амбиций, решил окончательно разделаться с противником, а заодно укрепить свой собственный статус. Он добился, чтобы император присвоил ему звание сэйи-тайсёгун, поскольку с его собственной подачи «варварами» теперь стали считаться «враги государства» — Тайра-Ходзё. Ёсинака надеялся получить исключительное право на командование императорскими войсками. Однако его собственный двоюродный брат Ёритомо спутал ему все планы.

Поначалу в этом конфликте, несмотря на все старания Минамото, везение было на стороне Тайра. Действия сторонников Тайра были успешны настолько, что Ёритомо Минамото попал к ним в плен. Внук Тайрано Токииэ Ходзё Токимаса (1138–1215) был назначен опекуном (а точнее — надсмотрщиком) Ёритомо, по ряду причин оставленным в живых. Однако вышло так, что со временем Токимаса стал сподвижником Ёритомо, который даже женился на дочери своего бывшего врага, которую звали Ходзё Масако. После этого Ёритомо собрал собственную армию и — согласно всем правилам и законам буси — уничтожил своего кузена Ёсинаку.

Когда Минамото Ёритомо основал полевую ставку нового военного правительства в Камакуре в 1185 году, Токимаса активно помогал ему в этом. В 1192-м Ёритомо добился от императора того же назначения, что и его кузен. Он стал сёгуном, и все это время мужская часть семьи Ходзё — поскольку женщины в те времена, конечно не по собственному выбору, занимались исключительно домашним хозяйством — находилась рядом с ним. Ёритомо сумел создать вокруг себя настоящий правительственный аппарат, с помощью которого он реально управлял страной. Правительство Ёритомо получило название «бакуфу» — «палаточная ставка». Изначально этот термин обозначал полевой лагерь тайсёгунов. Европейским синонимом слова «бакуфу» и стало понятие «сёгунат».

Именно Ёритомо установил наследственную передачу титула «сёгун», который в результате этого превратился в исключительную привилегию рода Минамото. Исключением стал лишь знатнейший род Фудзивара и особы императорской крови.

Автоматической передачи титула «сёгун» не было: всякий раз устраивалась пышная церемония, во время которой император жаловал новому сё-гуну символ военной власти — церемониальный меч сэтто.

  

Минамото Ёритомо

Через семь лет Ёритомо умер, и управление подвластными территориями перешло в руки Ходзё Токимаса, который в 1203 году стал легальным регентом при сёгуне. Последним же стал юный старший сын Ходзё Масако Ёрииэ, рожденный, как и его младший брат Санэтомо, от Ёритомо Минамото. Этим юношам, к сожалению, суждено было прожить всего лишь двадцать два года и двадцать семь лет соответственно.

И вот казус: даже то, что его мать принадлежала к роду Ходзё, не помешало молодому правителю Ёрииэ стать яростным противником этого дома. Как оказалось — на собственную беду. Не сумев противопоставить ненавистным родственникам ничего, кроме собственной ярости, в 1204 году Ёрииэ был убит.

Следующим сёгуном стал младший сын Масако, Санэтомо. Это устраивало Токимасу. В 1204 году он вновь был назначен регентом, но стремился к еще большему упрочению своего положения и надеялся сделать сёгуном своего зятя и сторонника клана Ходзё — Томомасу. Но сторонник сегодня может стать противником завтра. Это прекрасно понимала Масако Ходзё. Кроме того, она надеялась видеть сёгуном только своего младшего сына, повлиять на которого она, в связи с его юным возрастом и собственным материнским статусом, еще имела возможность. Потому Масако, которую положение бессловесной домохозяйки вовсе не устраивало, не желала подобных перемен. Масако всем сердцем надеялась «слепить» из сына такого правителя, который был нужен ей и ее клану и которого не удалось воспитать из Ёрииэ.

В Томомаса же она видела лишь ненужного конкурента и противника собственных интересов. Благодаря целому ряду интриг эта деятельная женщина добилась того, что ее родной отец-регент оставил пост, стал буддийским монахом и уехал в провинцию Идзу, перестав, таким образом, представлять для нее опасность. Вслед за этим Томомаса был убит. Сиккэном (регентом) стал брат Масако — Ёситоки (1163–1224).

Ходзё Ёситоки попытался проводить политику, направленную на упрочение своего собственного влияния среди самураев, но встретил яростное сопротивление со стороны некоторых весьма влиятельных военных домов. В итоге дошло до того, что в 1213 году Ёситоки спровоцировал на заговор против себя главу самурайского управления Ваду Ёсимори. Однако этот заговор был раскрыт, а Ёситоки расширил свои владения за счет земель, конфискованных у заговорщиков.

Через четыре года после описываемых событий Масако постигла новая, на этот раз непоправимая, беда — молодой сёгун Санэтомо был убит. В связи с этим Ёситоки приобрел огромное влияние и право подписи под указами сёгуната. Теперь его главным противником на политической арене стал сам император Го-Тоба.

В 1221 году Го-Тоба объявил Ёситоки своим личным врагом и узурпатором власти. К императору примкнули многие бывшие вассалы Минамото, и начался открытый вооруженный конфликт, вошедший в историю, как бунт годов Дзёкю. Ходзё Ёситоки и его сын Ясутоки выступили с войском на Киото и разгромили армию Го-Тобы. Экс-император и его сын были сосланы, а их земли конфискованы. Благодаря этой акции Ходзё заметно укрепили свое положение в качестве наследственных регентов, фактически же став правителями государства.

В 1224 году на смену умершему Ёситоки пришел его сын Ясутоки (1183–1242). К этому времени Ясутоки уже был хорошо известен как смелый воин и грамотный военачальник, образованный человек и активный сторонник конфуцианства^[105].

Еще через год скончалась Ходзё Масако.

Следует заметить, что правитель, искренне разделяющий философские взгляды Конфуция, — большая находка для жителей любой страны. Отказавшийся от тактики тирании и деспотизма Ясутоки уже в самом начале своего правления ввел институт сорегентов — рэнсё, которые, хотя и назначались только из дома Ходзё, но даже в такой форме создавали некую видимость (в положительном смысле этого слова) коллегиальности и даже демократии. С той же целью был создан Государственный совет — хёдзёсю, ставший высшим органом бакуфу.

В этих условиях Ходзё полностью развязали себе руки. Теперь, в отличие от сёгуна, которому для принятия решений требовалось формальное одобрение императора, регенты, обосновывая свои указы, ссылались на коллегиальность в принятии решений и были гораздо более свободны в этом отношении. Такую систему закрепил юридический кодекс «Госэмбай сикимоку», принятый в 1232 году (инициатором его создания был Ходзё Ясутоки).

Этот человек стал вторым в истории Японии (после Минамото Ёритомо) выдающимся создателем военного государства. Но, в отличие от Ёритомо, который однозначно был военным диктатором, Ясутоки стремился к соблюдению законности и сохранению конфуцианских принципов в управлении государством.

К сожалению, период благополучия, установившегося при Ходзё Ясутоки, был не долгим. В 1242 году Ясутоки скончался, а в бакуфу начался период нестабильности. Сыновья главного регента страны умерли раньше него, и сиккэном стал внук Ясутоки Цунэтоки (1224–1246), которому было предначертано простоять у руля власти всего четыре года. Когда умер и он, его место занял младший брат Ходзё Токиёри. В том же году Токиёри предотвратил мятеж, организованный собственными, недовольными его правлением родственниками, а затем уничтожил своего главного конкурента в борьбе за власть — второй по могуществу клан в стране — Миура.

Ходзё Токиёри, так же как и его предок Ясутоки, стремился к укреплению «просвещенного правления». Он изучал старинные китайские теории по управлению государством, а его родственник Санэтака стал основателем знаменитой библиотеки «Канадзава бунко». В своем стремлении к справедливому правлению Токиёри дошел до невероятного: он инкогнито путешествовал по стране, чтобы лично увидеть жизнь простого народа. Будучи крайне непритязательным в жилье и пище, он стремился сделать жизнь всех людей, а особенно в Камакуре, как можно более скромной и праведной. Во время его правления значительные усилия направлялись на поддержание общественного порядка, чистоты и сохранения морального облика населения страны. Роскошь, как и стремление к ней не поощрялись в принципе, запрещена была также продажа сакэ^[106]. За поведением самураев осуществлялся строжайший надзор. Кроме всего прочего Токиёри уделял большое внимание установлению нормальных отношений с императорским двором.

В 1256 году Токиёри оставил пост и, удалившись от мирской суеты, стал буддийским монахом, сохранив по традиции влияние на государственную политику. Весьма интересный факт — будучи яростным противником денежного обращения, Токиёри приказал изготовить знаменитую ныне статую большого Будды в Камакуре, использовав при ее литье огромное количество медных монет, специально с этой целью собранных монахами в качестве пожертвования по всей стране. Стремление к экономии и спартанско-буддийскому образу жизни заставило Токиёри ограничить даже внешнюю торговлю, в результате чего финансовая система Китая оказалась под угрозой.

Несмотря на то что официально он давно отошел от власти, через пять лет Токиёри ввел ряд новых законов. Он практически запретил охоту и ограничил отлов рыбы. Особенно жесткие требования предъявлялись к буддийским и синтоистским^[107] монахам. Запрещены были азартные игры и продажа рабов. В целом Токиёри пытался вернуться в управлении страной к принципам полулегендарных китайских императоров-конфуцианцев, но при этом зачастую утрачивал связь с действительностью и не владел реальной обстановкой, сложившейся в государстве.

Скончался Ходзё Токиёри в 1263 году, а сменивший его Нагатоки — всего на год позже. Новому сиккэну Токимунэ было всего 14 лет, и потому временно этот пост занял сорегент Масамура. Но их обоих вскоре ждало тяжелое испытание.

В 1267 году Япония получила первое письмо от внука Чингисхана Хубилая с предложением «установить дружественные отношения». Императорский двор и военное правительство встали перед выбором: ответить на предложение Хубилая согласием, что означало признать подчиненное положение Японии по отношению к монголам, или ожидать войны. Решение принял восемнадцатилетний Ходзё Токимунэ (1251–1284), ставший регентом сёгуна. Он провозгласил жесткую политику по защите национальных интересов и приказал готовить страну к обороне.

Политика юного Токимунэ оказалась более чем успешной — монгольское нашествие было отражено. Правда, после этого Ходзё столкнулись с новыми трудностями, на этот раз внутри собственной страны. Война подорвала экономику, разоренные крестьяне, не имевшие возможности нести тяжелое бремя налогов, стали активно покидать свои земли. Японию заполонили банды разбойников. Ослабела центральная власть. Для спасения положения Ходзё назначили на ведущие должности членов своей семьи, благодаря чему фактическая власть в стране законным путем окончательно перешла в руки одного рода, сохранив при этом видимость коллегиальности.

После смерти Токимунэ в 1284 году регентом стал четырнадцатилетний Садатоки. При нем положение клана Ходзё сохранилось и упрочилось. Правда, для усиления правящей роли Ходзё Садатоки пришлось пойти на некоторые непопулярные среди его окружения меры, которые привели к серии мятежей в 1285–1293 годах. Все они были быстро и жестко подавлены. Садатоки стал единоличным военным правителем Японии и оставался им вплоть до самой своей смерти в 1311 году.

Сиккэном после Садатоки стал девятилетний Такатоки. Мальчик не мог исполнять своих обязанностей сначала из-за малого возраста, а затем по причине слабого здоровья. Зато столичный двор во главе с императором Го-Дайго тут же воспользовался ситуацией и объявил войну Ходзё. В 1333 году, когда армии императора приблизились к Киото, командующий войсками сёгуната Асикага Такаудзи, вопреки всем законам самурайской этики, предал своего хозяина, в результате чего сёгунат пал. Последствия произошедшего оказались предельно трагичными: все члены дома Ходзё во главе с Такатоки совершили самоубийство.

На этой печальной ноте и закончил свое существование этот без сомнения выдающийся клан. И тут стали происходить события, начало которым положил уроженец Киото Исэ Синкуро Нагаудзи — впоследствии Ходзё Соун — богатый, известный и удачливый администратор, каковым он, правда, стал лишь тогда, когда ему перевалило далеко за пятьдесят.

Мы знаем годы жизни этого человека — 1432–1519, большая часть из которых так и осталась тайной, покрытой мраком. Никто ничего не знал о нем наверняка. Исэ Синкуро часто изображают бедным самураем или даже ронином ^[108], но некоторые исследователи предполагают, что на самом деле Нагаудзи происходил из очень знатной семьи, что, правда, никем не доказано. А в те далекие времена многие считали, что когда-то Исэ был буддийским послушником, но так и не стал монахом. В трудные годы он якобы бежал из столицы к своему родственнику Имагава Ёситада, за которого выдали его старшую сестру, в провинцию Суруга, где стал одним из его вассалов. После гибели в бою Ёситада в 1476 (по другим сведениям — в 1480) году в разгоревшейся семейной распре Синкуро принял сторону своего племянника Ёситика, которому угрожала потеря наследства. В результате из конфликтной ситуации Ёситика вышел победителем и в благодарность за помощь пожаловал своему верному вассалу замок Кококудзи, отряд самураев и право использовать иероглиф из своего имени. Так бывший послушник Синкуро, получивший известность под именем Исэ Нагаудзи, стал приближенным одного из сильнейших феодалов Японии и владельцем собственного замка.

Случай продвинуться еще выше подвернулся в 1490 (по другим сведениям в 1493) году, когда в семье даймё соседней провинции Идзу Асикага произошло трагичное, но весьма, к сожалению, характерное для того времени событие. Асикага Масатомо приказал своему сыну Тадамару уйти в монастырь. Сын отказался, убил своего отца, потом мать и напоследок младшего брата, назначенного наследником. И никакие, хотя и витавшие в воздухе, но еще не изложенные в письменном виде законы буси не помогли избежать этой трагедии.

Но правила есть правила, пусть даже и не записанные на бумаге. И они, эти правила, требовали наказать отцеубийцу. Тем более что кроме этих правил существовал еще и государственный закон. Такое преступление — великолепный предлог для любого солдата удачи поправить свое материальное положение, а заодно и попрактиковаться в ратном деле. Воспылав праведным гневом, Исэ Синкуро Нагаудзи со своим отрядом окружил отцеубийцу в замке Хоригоэ, на северной оконечности острова Идзу, где тот, осознав безнадежность собственного положения, сделал себе харакири. Вассалы умершего Асикага, не успевшие, по всей видимости, получить приказ последовать за своим господином, без особых сомнений и мук совести присоединились к победителю. В итоге Исэ Нагаудзи обеспечил себе власть над всей провинцией.

Когда Нагаудзи столь неожиданно стал правителем провинции Идзу (в современной префектуре Сидзуока), ему исполнился, ни много ни мало, шестьдесят один год. Вслед за этим он без каких-либо угрызений совести взял себе старинную самурайскую фамилию Ходзё и основал клан, просуществовавший без малого пять поколений.

Вообще, смена имени была обычным делом в среде самураев. Но это происходило не совсем так, как сделал новоиспеченный правитель Идзу. Титул и имя, переходящие исключительно от отца к сыну, постороннему человеку можно было унаследовать лишь в случае, если кто-либо из представителей рода его усыновит. Хотя, если поверить в то, что наш герой действительно каким-то образом был связан с этим японским аристократическим родом, то все становится на свои места. Но отчего бы ему тогда не объявить об этом раньше, а не влачить жизнь в нищете и безызвестности? Что могло послужить тому причиной? Стыд от собственного бесславного положения? Мало кто в это верил.

Современные исследователи по большей части убеждены, что ни послушник Синкуро, ни комендант Нагаудзи никоим образом не были связаны с прежней истинной линией регентов Ходзё, трагически оборвавшейся в XIV веке. И именно потому династию, основанную Исэ Синкуро, стали понимать не как продолжение династии Ходзё, а назвали Го-Ходзё, то есть второй династией Ходзё, которая, судя по всему, не имела к первой никакого отношения. Тем не менее Нагаудзи решился на этот мало соответствующий высокому морально-этическому кодексу самураев шаг. Зачем? Имя прославленных аристократов приятно звучало как для ушей его подчиненных, так и для самого Исэ, вмиг поднятого до небывалых высот одним лишь росчерком пера.

Правда, бытует еще одна версия, гласящая о том, что якобы самозванец Исэ Синкуро объявил себя аристократом из дома Ходзё по еще менее привлекательной причине: чтобы замять убийство собственного сюзерена, чьи владения он якобы захватил. А впоследствии, чтобы перестать быть самозванцем, он женился на женщине, действительно принадлежавшей к клану Ходзё, таким образом и став основателем нового дома. Некоторые исследователи считают, что Синкуро попытался узаконить самовольно принятое им имя, женив своего сына (а не женившись сам) на девушке, происходившей из настоящего регентского дома Ходзё. Как бы там ни было, новый клан начал свое существование.

Если закрыть глаза на подобные этические моменты, Нагаудзи может считаться образцом самурайского полководца раннего периода Сен-гоку с классической карьерой «великого воина». В 1480 году Исэ Синкуро Нагаудзи имел под своим началом всего шестерых солдат, а когда в 1590 году умер его праправнук, осталась армия численностью в несколько десятков тысяч воинов, что само по себе говорит о многом.

Через какое-то время после победы над Тадамару и утверждения в Идзу взор Нагаудзи стала притягивать расположенная неподалеку восточная провинция Сагами с городом-крепостью Одавара. Город этот стратегически был расположен очень удачно и давал возможность контролировать всю равнину Канто, принадлежавшую клану Уэсуги. Владел крепостью и всей провинцией недавно унаследовавший ее молодой князь Омори Фудзиёри.

События эти происходили в 1494 году. Быстро подружившись с князем, Нагаудзи однажды пригласил его на охоту на оленя, где и убил. «Отличный» поступок с точки зрения любой морали и этики, не говоря уже о буси-до. Ситуация неприглядная, но, к сожалению, вполне типичная для того времени. Правда, другая версия гибели молодого Фудзиёри говорит о его смерти в результате несчастного случая, что — окажись это правдой — сняло бы с Нагаудзи обвинение в еще одном предательстве из обширной серии подобных прецедентов в его жизни. Обвинение, разумеется, теоретическое: никакое правосудие, могущее его предъявить, это дело, конечно, не рассматривало.

В результате этого трагического происшествия провинция Сагами к 1495 году осталась без правителя, и новоявленный Ходзё со своими солдатами быстро и без особых усилий прибрал к своим рукам сперва Одавара, вследствие чего получил прозвище Одавара-Ходзё, а к 1518 году — и всю провинцию Сагами. Затем по его приказу были выстроены крепости, защищавшие ее северные фланги.

В 1512 году Камакура, старинная столица сё-гунов, также перешла во владение клана Го-Ход-зё. К слову, некоторые исследователи считают, что именно благодаря этому приобретению Исэ и поменял фамилию на Ходзё, так как Камакура была столицей старого клана Ходзё. Надо сказать, что Нагаудзи без зазрения совести перенял не только фамилию, но и герб (мои) регентской династии. Далее Нагаудзи обратил свое внимание на провинцию Мусаси и на один из районов современного Токио. В 1518 году к его владениям был присоединен замок Арай, известный тем, что в нем покончил с собой Миура Ёсимото.

Постепенно расширяя свои владения, Исэ Нагаудзи-Ходзё все больше и больше раскрывался как талантливый военачальник, тактик и стратег, прирожденный администратор, политик и дипломат, подтверждая тем самым простую истину, что успешно начать и не менее успешно продолжить любое дело можно в практически любом возрасте. И на это нельзя закрыть глаза, даже принимая во внимание то, что, кроме личных талантов, Исэ Синкуро выявлял также неприкрытую агрессию, откровенное предательство и интриганство. Его армия увеличивалась и крепла с завидным постоянством. Его богатства неустанно преумножались, а вместе с ними стремительно росло и уважение к имени Ходзё-Нагаудзи.

Таким образом, Исэ Синкуро Нагаудзи стал родоначальником семейства, вышедшего, по мнению большинства, из ниоткуда, никому, кроме самого себя, ничем не обязанного, но, тем не менее, достигшего самого вершин власти. И все это в стране с несокрушимой силой традиций, силой настолько мощной, что многие без раздумий жертвовали своими жизнями, отдавая дань этой силе.

Некоторые исследователи, в том числе С. Тёрнбулл, считают, что все это смогло произойти по причине ослабления роли сёгуната в жизни общества. Если бы сёгунат Асикага на то время сохранял свое прежнее влияние, появление такого уникального явления, как самозваный Ходзё, было бы невозможно. Но к XVI веку власть бакуфу стала призрачной, а предательство и коварство в среде самураев рассматривались, что уже было отмечено, исключительно как стратегия воина.

Искусная внешняя политика и хорошо обученная армия помогла в дальнейшем сыну Нагаудзи Удзицуне и его наследникам полностью сокрушить могущественный клан Уэсуги, который в течение двух сотен лет владел Канто, и к середине XVI века расширить свои владения до восьми провинций. Удзицуна, воспользовавшись раздорами внутри семьи Уэсуги, которые, надо сказать, ко времени нападения на них Нагаудзи фактически сами разорвали на куски свой собственный клан, попытался захватить замок Эдо, находящийся на месте современной резиденции императора в Токио. Армии выстроились вдоль берегов реки Сумида. Началась долгая осада. Однако закончить начатое Удзицуна не успел. После смерти отца сын Удзицуны Удзия-су довел до конца замысел деда, полностью разгромив войска Уэсуги.

Последним из прежде могущественного семейства Уэсуги, кто противостоял напору клана Го-Ходзё, был Норимаса, который в 1551 году бежал из Канто в Этиго, дикую горную провинцию на Хокурикудо. Здесь он вынужден был просить защиты у одного из своих бывших вассалов, Нагао Кагэтора. Как и Ходзё Нагаудзи, Кагэтора отлично понимал цену аристократического имени. Он охотно дал прибежище бывшему сюзерену, но добился того, что Норимаса Уэсуги его усыновил. Затем он сменил имя, став зваться Уэсуги Кэнсин — одно из самых прославленных имен в военных анналах XVI века — и предпринял несколько кампаний против Ходзё.

Изведав нищету, добравшись до вершин власти с помощью хитрости, коварства и меча, шагая по трупам поверженных врагов и тех, кто просто мешал его карьерному росту, Нагаудзи на старости лет тем не менее не ожесточился окончательно. Своими владениями, как говорят источники, он управлял просто и мудро. Ходзё Нагаудзи снизил налоги, которые платило сельское население, до необходимого минимума, старался справедливо разбирать конфликты между подданными и — хоть в это верится с трудом — больше заботился о благосостоянии своих вассалов, чем о собственном богатстве. Потому и популярность клана Го-Ходзё среди населения непрерывно росла.

Возможно, все так и было на самом деле. Но следует заметить, что ко времени начала своего «справедливого» правления Нагаудзи был уже достаточно стар и готов, пожалуй, задуматься наконец о карме, в которую верили буддисты. К тому же он уже имел достаточно много денег, чтобы о них не думать.

Как бы там ни было, в истории Ходзё Нагаудзи навсегда останется не только образцом японского средневекового полководца, но и образцом коварного, беспринципного и кровожадного даймё, открывшего так называемую Эпоху воюющих провинций, которая продолжилась и после его смерти. Но узнать об этом Нагаудзи уже было не суждено. Прославившись как смелый воин и искусный управленец, на старости лет он принял монашество и именно с тех пор стал зваться своим последним именем — Соун, что означает «Быстрое Облако».

Да, чего только не случается в жизни. Трудно представить себе этого беспощадного и жестокого буси, никогда не расстававшегося со своим верным мечом, с глазами, налитыми яростью, в черных одеждах дзэн-буддийского монаха, с чернильницей для письма, со смирением во взоре и скромной улыбкой на устах. Но факт остается фактом. Пресытившись (о чем и предупреждает нас буддизм) погоней за властью и славой, бывший воин, пыл которого кроме всего прочего укротило и безжалостное время, стал монахом, исповедующим дзэн. Слово «дзэн» является производным от индийского слова «дхьяна», означающего медитацию^[109].

Дзен-буддисты считают, что учение Будды можно понять, погрузившись в глубины собственного сердца и разума. Монахи-дзэн отказывались (как происходит и по сей день) от прилежного изучения священных книг и философских дискуссий, а посвящали жизнь тихому сидению и несложному физическому труду в ожидании момента, когда их постигнет желанное «просветление», позволяющее освободиться от круговорота реинкарнаций-перевоплощений, в который затянул всех живущих этот материальный мир.

Скончался Исэ Синкуро — Нагаудзи-Ходзё — Соун в 1519 году в мире и покое в возрасте 88 лет. Неизвестно, сумел ли он к этому времени достичь благословенного просветления. Ничего не известно и о жене славного воителя. Кроме имени сына Исэ Нагаудзи Удзицуны, история сохранила следующие имена его потомков: Ходзё Удзиясу, Ходзё Удзимаса, Ходзё Удзитэру и Ходзё Геннан.

Ходзё Удзиясу (1515–1571), даймё Сагами, приходился внуком Ходзё Соуну и сыном Ходзё Удзицуны, умершего в 1541 году. Известно, что он сражался с Такэдой Сингэном и Уэсуги Кэнсином за регионы Канто и Суруга. В 1562 году Удзиясу заключил с Такэдой союз и передал ему своего седьмого сына — Ходзё Удзихидэ (Сингэн дал ему имя Сабуро). Но союз разрушился, и Удзихидэ вернулся в клан Ходзё. Когда в 1569 году союзниками стали Ходзё и Уэсуги, Удзихидэ отправили заложником к Уэсуги Кэнсину в обмен на Какизаки Харуиэ (Кэн-син усыновил его, дав ему имя Кагетора).

Ходзё Удзимаса (1538–1590) был старшим сыном Удзиясу, а после его смерти стал главой клана Ходзё.

Ходзё Удзитэру (1539–1590) — второй сын Удзиясу. На момент его смерти армия клана Ходзё была в расцвете своего могущества и насчитывала несколько десятков тысяч человек.

Ходзё Геннан (1493–1589) также известен как Ходзё Нагацуна. Во времена Сенгоку Нагацуна был полководцем клана Ходзё в Сагами и приходился третьим сыном самому Ходзё Соуну. У него было шесть родных сыновей и один приемный — Ходзё Удзихидэ (Уэсуги Кагетора). Нагацуна являлся главой храма Конгооин, где и получил имя Геннан, что в переводе означало «Одинокий Призрак». Говорили, что он мастерски владел искусством верховой езды и стрельбы из лука, будучи при этом весьма культурным и образованным человеком. Он умер в возрасте 97 лет, и это в средние-то века! Что ж, недаром говорят, что Япония — страна долгожителей. А через восемь месяцев после его смерти клан Ходзё был атакован Тоётоми Хидэёси и уничтожен, но об этом немного позже.

  

Ходзё Соун

Итак, Исэ Синкуро скончался. Мы знаем, что перед смертью он оставил своему сыну небезынтересный семейный кодекс, известный теперь в мире как «Двадцать одно правило Ходзё Соуна». Но, скорее всего, изначально наставления господина Соуна предназначались для вассалов-самураев, а не для наследников дома Ходзё. Эти правила, конечно, не кодекс буси-до, но, беря во внимание, кем и когда они были написаны, они стоят того, чтобы с ними ознакомиться. Уже сами по себе они достаточно много говорят как о человеке, их изложившем, о его мыслях, чувствах и устремлениях, так и о временах, в которые ему пришлось жить.

Тем более что среди так называемых «домашних законов» (кахо) и «домашних уроков» (какун), составленных полководцами и самураями средневековой Японии, «Соун-дзи доно идзюити кадзё»(«Двадцать одно правило Ходзё Соуна») отличаются простотой и практичностью предлагаемых советов. Смело можно сказать, что они стали отражением всего нелегкого жизненного опыта их автора. «Правила» Ходзё Соуна устанавливают нормы жизни и поведения простого воина и свидетельствуют о том, что написавший их человек был хорошо знаком с образом и условиями существования низших слоев населения. Спектр советов чрезвычайно широк: от призыва к изучению грамоты и поэзии, овладению искусством войны и верховой езды, до запрета на игру в шахматы и наставлений, как лучше защищать свой дом и поддерживать в нем порядок.

Как же выглядели эти правила? Давайте посмотрим.

Правило первое гласило, что прежде всего каждому самураю необходимо верить в Будду и богов синто.

Нет ничего удивительного в том, что буддийский монах считал делом первоочередной важности верить в Будду. Хотя сам принц Гаутама, обретя просветление и став собственно Буддой, никогда и никого не призывал к тому, чтобы в него «верили». Он предлагал каждому желающему открытый им «срединный» путь в качестве учения, помогающего избавиться от страданий, никогда не обожествляя ни себя, ни кого бы то ни было другого. Поэтому учение Будды самое, пожалуй, свободное от образов богов учение. Однако трансформация, которой за прошедшие тысячелетия подвергся буддизм (и которой, в принципе, не избежала ни одна религия мира), сделала его тем, чем он и стал на сегодняшний день.

Во втором своем правиле господин Соун рекомендовал самураям вставать непременно ранним утром. Он считал, что если человек встает поздно, то даже слуги такого буси станут ленивыми и непригодными для работы. Сам же он вообще не сможет исполнять свои дела, как общественные, так и личные. А если это произойдет, то и его господин, разумеется, откажется от такого воина, что не сулило последнему ничего хорошего.

Встав утром, за несколько часов до восхода солнца, автор рекомендовал осмотреть дворовые постройки, сад и конюшни и приказать слугам тщательно убрать те места, которые более всего в этом нуждались. Потом умыться холодной водой, расходуя ее экономно, и вознести молитву богам. Приведя себя в порядок и отдав распоряжения на день жене, детям и вассалам, нужно было начинать трудиться еще до восхода.

Напомним, что в ту пору в среде самураев только лишь у самых обнищавших ронинов не было слуг, многие из которых влачили настолько жалкое существование, что охотно трудились исключительно за какую-никакую еду и крышу над головой. Что же до раннего подъема, то известная всем нам пословица «Кто рано встает, тому Бог дает» однозначно перекликается с представлениями средневекового японца о режиме дня.

Третье правило призывало ложиться спать не позднее чем через два часа после захода солнца. Господин Быстрое Облако объяснял это, как ни странно, не тем, что к тому времени встающий до рассвета человек уже просто-напросто изрядно устанет и естественным образом захочет уснуть, а тем, что ночные разбойники чаще всего появляются с десяти вечера до двух часов ночи. И если тратить время напрасно, к примеру на праздные разговоры, и ложиться спать около полуночи, то в конце концов можно оказаться ограбленным или, того хуже, убитым.

Немного странная логика: неужели воры в средневековой Японии обирали исключительно тех, кто в указанное время не спит? Но, положа руку на сердце, любому из нас порой бывает не просто понять даже своих современников, не то что людей, живших несколько сотен лет назад.

Тут же господин Соун советовал не жечь бесцельно по вечерам дерево и масло. Вот это уже исключительно понятный и практичный совет — и то и другое стоило денег, которых далеко не у каждого буси было в избытке.

Громкий кашель, по мнению Нагаудзи, даже в собственном доме, подчеркивал невнимательность к другим людям. Поэтому, если человек кашлял (чихал или сморкался), то он должен был делать это незаметно, проявляя уважение к чувствам окружающих его особ.

Следующее — четвертое — правило призывало к молитве. Молиться, как полагал Соун, нужно было ради своего же блага. Ради него также следовало быть прямым и гибким, честным и законопослушным, почтительным к тем, кто выше тебя, и сострадательным к тем, кто ниже. Вещи, по мнению Нагаудзи, следовало принимать такими, какие они есть, и смиряться, если владеешь малым. Интересно, что по этому поводу думал сам господин Синкуро, когда «по головам» врагов и друзей прокладывал себе путь к власти? Видимо, эти рекомендации действительно не распространялись на членов дома Ходзё…

Довольствоваться тем что имеешь, по мнению господина Соуна, означало следовать воле Будды и божеств синто. Даже если человек при этом не возносил молитвы, он, тем не менее, обретал покровительство божеств. Причем если тот же человек возносил молитвы, но сердце его при этом оставалось неправедным, иначе говоря, если он молился неискренне, он рисковал навсегда потерять благосклонность Неба.

Пятое правило предлагало пользоваться однажды приобретёнными вещами до тех пор, пока они совсем не придут в негодность, даже в том случае, если человек видит, что кто-то одет или вооружен лучше, чем он. «Но если начнешь приобретать то, чего у тебя нет. [не имея при этом, судя по всему, материальной возможности для совершения подобных покупок] станешь еще беднее и превратишься в посмешище». Разумное правило. Вряд ли тут можно еще что-то добавить.

Шестое правило: непременно с самого утра следовало позаботиться о своей прическе (возможно, тут имелся в виду и внешний вид вообще), даже в том случае, если самурай решил остаться дома из-за болезни или для решения вопросов личного характера. Не говоря уже о тех случаях, когда ему предстояло выполнять свой долг. Появляться перед людьми неопрятным, считал Соун, это отвратительно и заслуживает всяческого порицания. Кроме того, считал автор, слуги всегда подражают господину. И если они начнут подражать его неряшливости, это не приведет ни к чему хорошему.

Что же касается прически, то в те времена прическа у мужчин была довольно сложной и действительно требовала ежедневной заботы. Она сочетала в себе тщательно выбритую макушку и замысловатый узел из волос на затылке. Такая конструкция физически не могла выглядеть аккуратной, если регулярно не поддерживалась или делалась наспех.

Седьмое правило представляет собой рекомендации относительно того, как правильно строить отношения с начальством. Когда самурай отправлялся на службу, по мнению Нагаудзи, ему никогда не следовало идти прямо к своему господину. Лучше было ждать при входе и наблюдать за поведением других. Чтобы не раздражать господина, следовало появляться перед ним только тогда, когда вызовут. Иначе, несмотря на «терпимость» самураев, и особенно самураев у власти, можно было легко нарваться на неприятности.

Однозначно благоразумный совет! Неожиданно попасть под «горячую руку» вставшего не с той ноги начальника (а тем более начальника-воина с практически безграничной властью) желающих и теперь найдется не много. Развивая эту мысль, Соун поучает самураев, как важно правильно и четко выполнять приказы господина, учит их уважительному к нему отношению. С учетом того что смертную казнь в те времена легко можно было «схлопотать» буквально за все, ценность подобных наставлений трудно преувеличить.

Восьмое правило: самурай не должен пытаться превозносить свои таланты. Иначе говоря, здесь Ходзё Соун советовал развивать в себе такую безусловную добродетель, как скромность. Также, в зависимости от ситуации, воину необходимо было спрашивать совета мудрых людей о том, что и как правильно передать господину. Господин Соун считал неблагоразумным полагаться во всем только на себя одного.

И вновь сложно не согласиться. Скромность в кодексе буси — хоть в писаном, хоть нет — всегда занимала важное место. Что же до ценности совета мудрого человека, она ни у кого не вызовет сомнений. Вопрос в другом: где такого мудреца найти? Но, судя по всему, в среде самураев особых трудностей с этим не возникало.

Девятое правило: в присутствии господина не следовало сидеть возле сплетников. Оставаться в стороне от них — как считал господин Соун — было оптимальным решением. В противном же случае можно легко потерять и покровителей, и друзей. Безусловно, разумный совет для всех времен и народов.

Правило десятое гласило: «Делай все вместе с другими, и тогда избегнешь несчастья. Полагайся на других во всем». Предложение делать все вместе с другими, возможно, содержало в себе не только совет облегчать свой ежедневный труд за счет взаимопомощи, но и скрытый намек на разделение ответственности, что бывает иногда действительно немаловажным. Ну, а с вопросами доверия к людям, о чем говорили и вышеназванные примеры, во все времена возникали проблемы.

В одиннадцатом правиле господин Быстрое Облако советовал упорно и настойчиво практиковаться в чтении и письме. С тем, что человеку необходима грамота, вряд ли кто-то поспорит. Принимая во внимание сложную иероглифическую систему записи текстов, бытовавшую и бытующую в Японии до сих пор, ценность кропотливых тренировок трудно преувеличить — иначе грамотой просто не овладеть.

Правило двенадцатое: если выпала необходимость пройти перед старшими, пришедшими на аудиенцию к господину, следовало сделать это максимально просто и незаметно. Ни в коем случае, по мнению господина Соуна, не следовало подчеркивать собственную значимость и даже выявлять уважение или смирение, а надо было просто проскользнуть мимо них. Такое поведение призвано было подчеркнуть почтительность и скромность самурая.

Правило тринадцатое: никогда и никому, даже шутя, не следовало лгать или говорить полуправды, вне зависимости от того, знатный человек это или низкого происхождения. Лживость, как считал Соун, имеет свойство входить в привычку. В конце концов, обманутые люди начнут предъявлять претензии своему обидчику, в результате чего он останется в одиночестве. Если же кто-то прилюдно обвинит самурая во лжи, это будет позором на всю жизнь.

Что тут можно сказать? Видимо, к старости самозваный Ходзё в корне пересмотрел свои прежние убеждения.

Правило под номером четырнадцать гласило: тот, кто не умеет слагать стихов — бездарен и неинтересен. Господин Быстрое Облако рекомендовал всем изучать стихосложение, видя в этом, судя по всему, практику для тренировки мысли и развития речи, поскольку далее он подчеркивает необходимость всегда следить за тем, что говоришь. Ведь даже по одному слову люди могут догадаться о том, что думает человек на самом деле.

Правило пятнадцатое: все свободное от службы господину время следовало посвящать упражнениям в верховой езде, спрашивая при этом советов у опытных наездников. Верховая езда для самурая была — наравне с владением оружием — жизненно необходима. Что тут добавить?

Следующее правило (номер шестнадцать) рекомендовало обзаводиться для учебы хорошими друзьями. Плохих друзей следовало избегать даже в играх. Не знать об этом, по мнению господина Соуна, не было постыдным, но если помнить об этом, то будет лучше. Уже даже просто потому, что тогда человек не потеряет напрасно времени ни на игру, не приносящую удовлетворения, ни на плохих друзей.

Вот еще одно, очень интересное мнение, изложенное господином Нагаудзи: хорош человек или плох — целиком зависит от его друзей. «Куда бы не отправились трое, среди них всегда найдется один, достойный быть учителем. Выбери этого одного и следуй за ним. Наблюдая за тем, кто не хорош, исправляешь собственные ошибки».

Аналогичная современная присказка вторит: «Скажи мне, кто твой друг.» Тут, правда, стоит оговориться: автором этого высказывания официально являлся не господин Быстрое Облако, а Конфуций, причем последний не просто изрек его мимоходом, а поместил в книге номер семь своих «Бесед и рассуждений». Но, может быть, новоиспеченный буддийский монах об этом не знал? Или просто произошло удивительное совпадение? Вряд ли. Да и стиль изложения, можно заметить, разительно отличается от всего, сказанного самим господином Нагаудзи. Тем не менее, будем снисходительны и по-человечески простим Ходзё Соуну это маленькое желание показаться более великим, чем он был на самом деле.

Правило семнадцатое предлагает самураю вечером, когда он возвращается домой со службы, проверить лично, не полагаясь на прилежание слуг, правильно ли выполнены его приказания и все ли в его хозяйстве в порядке. Господин Соун предостерегал, что даже самые верные слуги склонны к недосмотру, что подобное происходит со всеми, и напоминал о необходимости самому владельцу дома быть бдительным.

Следующее, восемнадцатое правило. На закате, советовал Исэ Синкуро, следовало накрепко запереть ворота и отпирать их только тогда, когда кому-то нужно войти или выйти. В противном случае может случиться беда. Если вспомнить о промышлявших во все времена ночных разбойниках — чрезвычайно полезное наставление.

Девятнадцатое правило: вечером необходимо проверить, как горит огонь на кухне и в комнате жены, чтобы не случился пожар. Муж, по мнению Соуна, должен постоянно контролировать в этом плане свою жену, поскольку женщины, знатные они или нет, беспечны и обычно не думают о таких вещах. Они разбрасывают повсюду свою одежду и ценности и могут запросто оставить на ночь открытый огонь в светильнике, отчего может возникнуть пожар.

Вряд ли это действительно так и было, особенно с учетом того, что абсолютно всю работу по дому делали женщины, ибо мужчины-самураи считали участие в домашнем хозяйстве ниже своего достоинства. Это правило может быть ценно тем, что в общих чертах дает представление об отношении средневековых японцев к прекрасному полу. Протест женщин, услышавших подобное заявление, предсказуем.

Еще одна рекомендация, вылившаяся в правило под номером двадцать, звучит примерно так: если у тебя есть слуги (а они, как мы уже отмечали, были у абсолютного большинства самураев), не полагайся на то, что обо всем сказал им. Всегда все делай первым, чтобы знать, как в действительности обстоят дела. И только потом думай о том, как заставить сделать это других.

Можно легко заметить, что господин Соун повторяется: примерно та же мысль уже была озвучена в предыдущих правилах.

Правда, и последнее правило (под номером двадцать один) родоначальника Го-Ходзё тоже оригинальностью не отличается. В нем вновь напоминается о необходимости постоянно совершенствоваться в чтении, письме, военном искусстве, стрельбе из лука и езде на лошади, о чем уже нет необходимости говорить подробно.

«Пусть ученость будет в левой руке, а военное искусство — в правой, — говорил Исэ Синкуро, самопровозглашенный Ходзё, который, преодолев долгий и тернистый жизненный путь, на старости лет взялся наставлять молодых самураев, которым еще предстояло пройти эту тяжелую школу, имя которой человеческая жизнь, — ибо таков закон с древних времен. Никогда не пренебрегай им».

Что ж, пусть и не претендующие на самобытность, но вполне применимые и в сегодняшней жизни правила. Правда, как тогда, так и теперь, вряд ли найдется много желающих к ним прислушаться.

На этом заканчивается известная нам история яркого представителя средневекового японского рыцарства господина Исэ Синкуро Нагаудзи-Ход-зё. Но что же произошло с кланом Го-Ходзё после смерти его основателя? В итоге всех перипетий и этот дом постигла печальная участь. В конце эпохи Сэнгоку после гибели правителя Оды Нобунаги власть над Японией захватил его первый генерал Тоётоми Хидэёси. Наибольшее сопротивление захватчику оказали кланы Го-Ходзё и Датэ.

Хидэёси пытался мирно договориться с тогдашним главой клана Го-Ходзё Удзимасой и пригласил его вместе с сыном Удзинао посетить свой дворец в Киото. Но Ходзё, проявив необдуманное высокомерие, отказались иметь дело с безродным (кто бы говорил!) выскочкой, и в 1590 году оскорбленный Хидэёси послал против обидчиков двухсоттысячное войско, значительную часть которого составляли высокородные даймё и самураи Токугавы Иэясу.

Ходзё сумели выставить тридцатипятитысячную армию (по другим сведениям у них было до пятидесяти тысяч воинов), сравнительно большую по тем меркам, но явно не способную противостоять объединенным силам Хидэёси.

Потеряв в боях и армию и вассалов, лидеры Ходзё укрылись в своей хорошо укрепленной крепости Одавара. Хидэёси осадил неприступный замок, решив взять врагов измором. Ходзё надеялись, что войска противника сами не выдержат долгой осады и будут вынуждены отступить. Однако Хидэёси очень хорошо подготовился к этому походу.

Оказавшись заключенными в собственном убежище, члены клана Ходзё поняли, что крепость Одавара превратилась для них в западню. Через три месяца томительной осады Ходзё Удзимаса совершил харакири. Другие лидеры клана последовали его примеру. Гарнизон замка и часть войска, которому удалось остаться в живых, сдались на милость победителей.

После этой победы Хидэёси отдал бывшие владения Ходзё — все шесть провинций Канто — в собственность Токугаве Иэясу.

Этим для кого-то трагичным, для кого-то радостным событием и закончилась история дома Го-Ходзё. Имя Исэ Синкуро Нагаудзи, как и имена многих других предводителей, полководцев, завоевателей, кануло в Лету. Осталась лишь смутная память о людях, которые жили и любили, воевали и завоевывали, рождались и умирали, к чему-то стремились, что-то ненавидели, придумывали полезные и нелепые правила, придавали значение ничего на самом деле не значащим вещам, следуя, по сути, всего лишь странному сценарию, написанному для них неким таинственным и загадочным сценаристом.

Загадки французской политики XVII века: кардинал Ришелье и его тень
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

С пути совершенства его сманило самое утонченное из искушений — соблазн верности и самопожертвования.

Но — верности делу не такому высокому, как высшее благо, и самопожертвования — во имя чего-то, что меньше Бога.

Олдос Хаксли. Отец Жозеф. Этюд о религии и политике

Кардинал Ришелье был первым министром короля Людовика XIII, но фактически именно он управлял страной. Однако вряд ли этот знаменитый вельможа, облаченный в пурпурное одеяние кардинала, в руках которого сосредоточились все нити французской и международной политики, оставил бы такой след в истории, не будь рядом с ним отца Жозефа, человека, которого французы прозвали «серым кардиналом».

Противоречия и загадки святого отца

Отец Жозеф был «широко известным в узких кругах» государственным деятелем Франции, монахом ордена капуцинов, доверенным лицом и агентом кардинала Ришелье.

Его прозвище — Серый кардинал — стало нарицательным для обозначения деятеля тайной политики, стоящего за делами особ политики официальной. Часто в истории действуют незаурядные и даже выдающиеся личности, деятельность которых на политическом поприще отмечена несомненным талантом, но проходит в тени великих мира сего. К ним как раз и относился отец Жозеф — «серое преосвященство» при Ришелье, «красном преосвященстве». «Два человека являются воплощением французской политики начала XVII века: один, Ришелье, был ее архитектором, а другой, отец Жозеф, — ее стержнем», — писал о нем французский историк Пьер Бенуа.

Человек, в церковной истории известный как отец Жозеф Парижский, а в популярной — как «серый кардинал», министр, говоря современным языком, иностранных дел в кабинете кардинала Ришелье, его друг и помощник, вызывает большой интерес (впрочем, как и всякий «злодей от политики»). Но был ли он таким злодеем?

По мнению одних, он был интриганом и обманщиком, двуличным и коварным, разжигателем войн, организатором тотального осведомительства, шпионских сетей и пятых колонн. Хотя лично, разумеется, он никого не пытал и голов не рубил, но активно тому способствовал. Вся жизнь Франсуа дю Трамбле фактически прошла под знаком войны.

Одним из самых важных и роковых звеньев в цепи европейской истории и политики является Тридцатилетняя война. Многие потрудились, чтобы выковать это звено; но никто не усердствовал больше, чем отец Жозеф. По утверждению консервативных историков, отец Жозеф принадлежал к тому типу «власть имущих негодяев, которые ворами не являясь, сосут человеческую кровь «бескорыстно», то есть не в целях личного обогащения, а ради великого идеала, на который имеют мандат непосредственно от высших сил». Он создал, укрепил и развивал целую сеть тайных агентов внутри страны и за границей. Мечтал о новом крестовом походе. И не только мечтал, но и активно за него агитировал. Он ратовал за войны против протестантов, турок и насильственную реорганизацию Европы в пользу Людовика XIII. Был женоненавистником и аскетом. Носил власяницу, умерщвлял плоть, часами предаваясь молитве, боролся с дремотой, стоя на одной ноге. В общем, кажется, это вполне однозначная и омерзительная личность, типичная в своем роде.

Но по мнению других, например, французского историка Пьера Бенуа, а также известного английского писателя Олдоса Хаксли, отец Жозеф был мучительной загадкой, которую необходимо было разрешить: «Мистики — это те каналы, по которым хоть какое-то знание о реальности просачивается в человеческую вселенную невежества и иллюзий. Окончательно лишенный мистиков мир будет миром окончательно слепым и безумным». Отец Жозеф, по мнению Хаксли, был ярким представителем тонко чувствующих духовных натур: «То, что он впрямую, непосредственно соприкасался с высшей реальностью, не вызывает сомнений». Он, как заметил писатель, был «исступленно-цельной личностью» — замечательно одаренный, умный, искренне религиозный, с сильной волей, он отказался от себя в пользу интересов государства. Его цель была проста: добавить величия Франции, вознести славу христианнейшего короля, низвергнуть гугенотов, мятежников и врагов короны и истинной веры.

Известно, что Франсуа Леклер дю Трамбле оставил баронский титул ради монашеского ордена капуцинов, стал самым доверенным лицом кардинала Ришелье и его секретарем, его подлинным alter ego и одним из лучших дипломатов Европы начала XVII века. Кроме того его считают отцом-основателем не только монашеских приютов, но профессиональной французской журналистики.

Отец Жозеф был не чужд чувства прекрасного: он написал латинскую поэму, которую назвал «Туркиада». Правда содержание ее имело яркую антитурецкую направленность, и менее всего можно сказать, что автор пробуждал своей лирой «чувства добрые».

И вряд ли кого еще так ненавидели свои соотечественники, как отца Жозефа.

В судьбе Жозефа дю Трамбле сплелись политика и мистика, личное благочестие и политическая беспощадность, амбиции и самоотверженность, возвышенные цели и жестокие средства. Все главные противоречия, которые желает разрешить всякий человек, который размышляет о соотношении морали и политики, о совместимости личной нравственности и государственных интересов, об истории — европейской и всемирной. Возможно, такой противоречивый коктейль несовместимых качеств и привел этого священника и мистика на вершину абсолютной власти.

Так кто же он, отец Жозеф дю Трамбле, — гений или злодей, какова его роль в кровавой эпопее Тридцатилетней войны, и правда ли, как считают некоторые историки, что историческими корнями катастроф XX века явились интриги отца Жозефа, подложившего мину замедленного действия под европейскую политику?

Что двигало этим человеком, в чем черпал он силы для своих масштабных деяний?

В какой мере заговор Шале был раскрыт шпионами «серого преосвященства», и причем тут был Рошфор? И вообще, реальный это человек или выдумка романиста Дюма? Какую роль сыграл «серый кардинал» Жозеф в знаменитом «деле о подвесках королевы»?

Кем был таинственный аббат Фанкан и какие отношения связывали его с отцом Жозефом? Какие сложные политические интриги кардинала Ришелье осуществлял отец Жозеф на Регенсбургском рейхстаге? И какие на самом деле отношения были между «серым преосвященством» и «красным», кто они — союзники, друзья или противники, умело скрывающие истинные цели и мысли под показной личиной?

Что мы знаем о человеке, всю жизнь старавшемся провести в тени?

Истинную роль отца Жозефа во французской истории и ее масштаб, который как-то не очень виделся раньше, не так давно осветил французский историк Фанье, воспользовавшись попавшей в его руки архивной документацией.

Франсуа Леклер дю Трамбле (4.11.1577- 18.12.1638), также известный как барон де Маффлие, позже получивший известность как отец Жозеф, — молодой человек знатного происхождения, получивший великолепное образование и наделенный всеми задатками для того, чтобы сделать политическую или дипломатическую карьеру. Его жизненный путь от рождения до смерти — будто иллюстрация того, как юный благочестивый Франсуа превращается в интригана и авторитетнейшего теневого политика.

Будущий помощник Ришелье посвящает себя церкви, обучается началам мистической теологии, ведет суровый аскетический образ жизни, становится членом монашеского ордена и постепенно превращается в Жозефа Парижского — правую руку кардинала, которого он порой превосходит в неуклонной решимости и мужестве.

Один «серое преосвященство» — скрытен, молчалив, адски умен, политически гибок и предан своему другу и патрону. Другой, «красный герцог» — гроза дуэлянтов, казнокрадов и собственных подчиненных, которые, служа ему и Франции, забыли, что такое отдых и личная жизнь. Личный кошмар Людовика XIII. Враг номер один Испании и Англии. Человек незаурядного ума и большого обаяния, талантливый полководец, литератор и богослов.

И вот скрытный капуцин, мрачный «гений злодейства и интриги» становится верным спутником кардинала Ришелье, которого можно назвать вполне гуманным правителем, более гуманным, чем того требовали обстоятельства и нравы эпохи.

Отец Жозеф станет лучшим дипломатом Европы, во многом обеспечит победу Франции в Тридцатилетней войне, подготовит окончательное падение Ла Рошели и французских протестантов и кто знает, к скольким значительным событиям еще приложит руку — ведь он же не зря именуется невидимой рукой Ришелье.

Ришелье, с его недюжинным характером, очень придирчиво выбирал окружение. Однако истинная дружба требует и постоянства и, при необходимости, жертвенности. Но это был слишком холодный, слишком трезвый, расчетливый и проницательный ум, чуждый казавшихся ему ненужными контактов и связей. Друзей у него не было. Кроме монаха ордена капуцинов отца Жозефа, в котором нашел и преданного слугу, и единомышленника, и верного сторонника. Этот талантливый человек со временем стал своеобразной «тенью» Ришелье, «серым кардиналом», его дипломатом и начальником непревзойденной до сих пор во Франции системы контрразведки и шпионажа.

Отец Жозеф стал секретарем и ближайшим помощником кардинала Ришелье, и оставался им до самой своей смерти. К нему главный министр, похоже, испытывал искренние чувства, близкие к дружбе — во всяком случае, его смерть стала тяжелым ударом для Ришелье.

Но в личной жизни всесильный кардинал был одинок. И единственными живыми существами, разделявшими краткие часы его досуга, были многочисленные кошки, населявшие дворец Пале Кар-диналь. Говорили, что преданны они были Ришелье бесконечно, а он неизменно «относился к ним с редкой привязанностью и даже любовью, которой не удостаивал никого из людей», кроме опять же отца Жозефа, характер которого сравнивал с характером кошки. Известна легенда, что входить без доклада в покои Ришелье могли только кошки и отец Жозеф.

В какой мере средневековые грезы о новом крестовом походе причудливо переплетались в голове отца Жозефа с «реалистической» политикой его шефа-кардинала? Скорее всего грезы оставались в области фантазии — мечтателю приходилось осуществлять лишь то, что оказывалось реальным. Отец Жозеф засылал в страны Леванта, Марокко и Абиссинию, многочисленных миссионеров, которые одновременно были и дипломатическими агентами; он считал, что его мечта о крестовом походе может быть осуществлена только после того, как будет окончательно унижен император, и немецкие князья станут вассалами короля французского.

Отец Жозеф деятельно работал в Германии, чтобы привлечь немецких курфюрстов на сторону Франции. Его заслугой было приобретение Францией дружбы с Баварией. С 1633 г. он руководил немецкой политикой Франции, был горячим сторонником прямого вмешательства Франции в Тридцатилетнюю войну и, таким образом, вместе со своим министром подготовил торжество французской политики в 40-х годах XVII столетия.

  

Отец Жозеф, «серый кардинал» герцога Ришелье

Физиономисты определяли на его лице явные признаки маниакальности и ужасающей гордыни. В самом деле, если тиара папы или корона короля дю Трамбле «не светят», то он гордо станет носить всю жизнь грубую серую хламиду монаха, забавляясь своей скрытой властью, которая будет кроить карту Европы. В поддержку версии о невероятном коварстве и чуть ли не скрытом садизме некоторые исследователи приводят в пример его брата, который станет ревностным комендантом Бастилии. «Потрясает жадность семейства дю Трамбле, управлявшего Бастилией, как собственным имением. Будучи родственниками «серого кардинала» отца Жозефа, полагая, что им все дозволено, комендант и его жена безжалостно шантажировали заключенных, вымогали у них деньги, в общем, действовали так же, как их патрон — Ришелье, только Ришелье управлял тюрьмой гораздо более масштабной — Францией. Не отставали от коменданта и стражники, его дальние родственники».

«Все семейство дю Трамбле — мрачное скопище негодяев. А сам отец Жозеф — о, черты садиста у него на лице! А если их нет в его биографии, то только потому, что мы ее слишком плохо знаем…»

Так может быть стоит узнать? Почему его судьба была так извилиста, что за события сыграли роль ключевых, поворотных моментов на жизненном пути этого непростого человека? Взглянем пристальнее на жизненный путь этого барона-монаха-дипломата-мистика и гения закулисной политической игры.

От военного мундира барона де Маффлие к серой рясе капуцина отца Жозефа. «Нет такого эпизода в истории, который не имел бы никакого отношения к каждому из последующих эпизодов», говорят историки. Франсуа Леклер дю Трамбле, дворянин по происхождению, был старшим сыном Жана Леклера дю Трамбле, принадлежавшего к чиновному дворянству, «дворянству мантии». Отец будущего вершителя европейской политики служил канцлером при дворе младшего сына короля Генриха II и Екатерины Медичи герцога Алансонского, занимал пост президента Парижского парламента (высший королевский суд) и выполнял важные дипломатические поручения французской короны. Мать его, Мари Мотье да Ла Файет, происходила из родовитой и богатой провинциальной семьи.

В детстве он получил великолепное классическое образование в Париже, проявив незаурядные способности. Когда Франсуа было десять лет, учителя поручили ему произнести часовую речь памяти Ронсара по-латыни перед большой и блестящей аудиторией. Стоит отметить, что если бы эта аудитория поняла его, он мог бы произнести не менее эффектную речь на греческом языке, который он выучил почти в таком же раннем возрасте.

В 1595 г. для завершения образования, как и полагалось юноше из хорошей семьи, наш герой совершил длительное путешествие по Италии. За границей Франсуа не терял времени даром. Во Флоренции он обучался итальянскому языку, фехтованию и, главное, искусству верховой езды, которым в то время славились итальянцы. Он был превосходным наездником, обожал лошадей и знал все тонкости конного спорта, но позже вынужден был пожертвовать своей страстью ради религиозного призвания, ибо капуцину дозволено передвигаться только пешим способом и босиком.

Из Флоренции он отправился в Рим, где получил возможность кое-что узнать о папском дипломатическом ведомстве, по ловкости не знавшем себе равных в Европе. Двинувшись обратно на север, Франсуа останавливался в Лоретто по религиозным причинам; в Болонье, чтобы посетить университет; в Ферраре, чтобы засвидетельствовать почтение герцогу и ознакомиться с музеем его высочества естественной истории; и наконец, в Падуе, где он пробыл подольше, изучая юриспруденцию.

Письма к матери, написанные им в то время, пропали. А жаль: было бы интересно узнать, познакомился ли он с Галилеем, преподававшим тогда в Падуе, и какие темы обсуждались на тех неформальных встречах, которые устраивали у себя дома преподаватели в неучебные часы.

Из Падуи молодой человек проследовал в Венецию, которая дала приют множеству ученых-эмигрантов из Византии и была наилучшим местом в Европе для изучения греческого языка. Затем он отправился через Альпы в Германию и узнал, как выглядела эта страна до Тридцатилетней войны. Не прошло в общей сложности и года, как он вернулся в Париж.

Когда молодого барона де Маффлие представили ко двору, он произвел там прекрасное впечатление. Габриэль д’Эстре, молодая фаворитка короля Генриха IV (она была всего двумя годами старше Франсуа), назвала его «французским Цицероном наших дней». Монарх выражался не столь восторженно, но тоже обратил благосклонное внимание на юношу. Ничего удивительного. Франсуа выделялся не только аристократической и несколько хищной красотой, он был, кроме того, очень умен, вел себя не по годам осмотрительно, обладал изысканными манерами, мог поддерживать увлекательную беседу о чем угодно, но при этом никогда не терял сдержанности, не забывал об осторожности, с помощью которой умерял свой энтузиазм и воображение.

Впоследствии кардинал Ришелье придумает для своего старого друга и соратника два прозвища — Иезекили и Тенеброзо-Кавернозо^[110]. Оба прозвища отлично характеризуют эту сложную натуру. Иезекили — энтузиаст, визионер, францисканский проповедник и мистик, Тенеброзо-Кавернозо — человек, который никогда не раскрывается, непроницаемый дипломат, изобретательнейший политик. Эти два поразительно несхожих персонажа обитали в одном теле, и несообразность их сочетания была важной составляющей в характере этого человека.

Франсуа провел при дворе целый год. Опыт был ценный. В этой луврской школе жизни с весьма интенсивным обучением он получил разные полезные уроки: научился слушать с почтительным интересом скучные придворные разговоры; радостно терпеть высокородных дураков; говорить тонкие комплименты дамам, чьи декольте вызывали у него неприятие (уже в то время он начал задумываться о монашестве); выуживать сведения у информированных, не выглядя любопытным; отличать существенное от несущественного, могущественных от важничающих. Для будущего государственного секретаря и дипломата эти знания были бесценны.

Изначально Франсуа Леклер дю Трамбле, планируя сделать классическую в то время для молодого человека из благородной семьи карьеру военного, участвовал в осаде Амьена в 1597 г. Эту хорошо снаряженную крепость, изменнически сданную испанцам сторонниками Лиги, теперь осаждала французская армия под командованием коннетабля Монморанси. Монморанси был мужем побочной дочери Генриха II, которая двадцать лет назад любезно согласилась стать крестной матерью Франсуа Леклера дю Трамбле. Коннетабль взял молодого человека под свою опеку и был чрезвычайно доволен тем, как он вел себя на протяжении всей осады. Люди стали говорить, что из молодого барона де Маффлие получится первоклассный воин.

Однако у Генриха IV были союзники, без чьего согласия он не мог заключить мир. Важнейшим среди этих союзников была Елизавета Английская, у которой были свои причины желать продолжения военных действий. Когда Амьен пал, это стало прекрасным поводом завершить войну, от которой и Генрих IV и Филипп II изрядно устали. Чтобы добиться ее согласия на мир, Генрих IV отрядил в Лондон специальное посольство во главе с опытным дипломатом Юро де Месом, дальним родственником Франсуа дю Трамбле, который сопровождал Юро де Меса в качестве секретаря. Осенью 1597 г. специальное посольство прибыло в Англию. Молодому секретарю прочили блестящее дипломатическое будущее.

Для человека, желавшего расширить свою образованность, Лондон был поистине находкой. При дворе обретались образованные и даже ученые люди, с которыми можно было говорить по-латыни об Эразме Роттердамском, об «Илиаде» и новом издании Авла Геллия. Елизаветинская драма переживала расцвет, и выдающихся иностранных гостей часто приглашали на спектакли.

Тем временем Юро де Мес усердно вел переговоры с королевой и ее министрами; Франсуа же имел возможность изучать дипломатию в действии и изнутри. И наконец, была сама Елизавета, обхаживать которую было вменено атташе в обязанность. Она, в свою очередь, с удовольствием беседовала с красивым молодым человеком, прекрасно воспитанным и превосходно владевшим мертвыми и живыми языками, которые она сама отлично знала и на которых любила разговаривать. Известна история, когда Франсуа дю Трамбле выразил ей в связи с этим свое восхищение, Елизавета ответила в свойственной ей манере: нет ничего замечательного в том, чтобы научить женщину разговаривать, труднее заставить ее держать язык за зубами.

Для любого другого молодого человека короткое посещение Лондона было бы всего лишь забавным и, возможно, поучительным приключением. Таким оно было и для Франсуа в первую неделю или две. Он был взволнован непривычностью всего увиденного, доволен своим успехом, очарован людьми, с которыми ему пришлось соприкоснуться. Ему было приятно в Англии, и ему нравились англичане. Но именно потому, что они ему нравились, радость от общения с ними вдруг исчезла.

Вот как писал Хаксли о мыслях дю Трамбле в это время: «Эти приятные, дружелюбные люди, говорившие по-латыни с таким восхитительно смешным акцентом, — все они еретики и потому обречены. Вся нация обречена. Миллионы мужчин, женщин и детей погрузились в духовный мрак, из которого только одна дорога, — и ведет она прямо к вечным мукам. Франсуа ужаснула эта мысль, и давнее ощущение шаткости и иллюзорности того, что обычно называют счастьем, тщеты человеческих желаний вернулось с удвоенной силой. Посмотрите на этих англичан! Как безмятежно проводят они время, словно все у них хорошо! А ведь через несколько коротких лет все они очутятся в аду. Что до него самого, доброе Провидение предопределило ему родиться католиком. Но даже эта неоценимая удача не гарантирует настоящего счастья. Он спасен лишь потенциально. До самого последнего мгновения его жизни грех может уничтожить результаты крещения. Ад не предначертан ему с определенностью, как Елизавете, старому Берли и другим англичанам, но этот ужасный финал для него возможен и даже вероятен при его нынешнем светском образе жизни. Богатство, почести, военная слава, лестное внимание короля, комплименты королевской возлюбленной — чего стоят такие пустяки, если сравнивать их с вечным спасением и исполнением Божьей воли на земле?»

Франсуа рано проникся сильным религиозным чувством и жаждой борьбы с протестантами — еретиками и неверными. С такими мыслями барон де Маффлие вернулся на родину в первые недели 1598 г. Прибыв в Париж, он сразу отправился к своему исповеднику. После бесед об истинном предназначении человека, о вере и пути к спасению Франсуа, по-видимому, нашел ответ.

Он резко изменил свои взгляды, отрекся от мира, и решил стать картезианским монахом. Но почему же отец Жозеф стал капуцином?

В этом нет ошибки или противоречия. Первоначально барон де Маффлие действительно обратил свой взор, жаждущий смирения, аскезы, отрицания себя и полного единения с Богом, на монастырь Гранд Шартрез в холмах над Греноблем. Картезианцы — очень интересный орден. Эта средневековая имитация раннего египетского монашества, выстроенная святым Бруно, просуществовала почти без изменений несколько веков, «никогда не реформируясь, потому что никогда не деформировалась». В те времена картезианцев считали несколько отставших от жизни, когда старые религиозные организации энергично модернизировались и создавалось множество новых.

Выбор молодого человека, вероятно, отчасти был предопределен еще детским впечатлением от визита в парижский монастырь картезианцев. Отчасти, возможно потому, что, приняв постриг у картезианцев, он совершил бы акт наиболее полного самоотрицания, какое было ему доступно. Ведь именно к уходу от своего эго, к жертвенности стремился истовый дю Трамбле.

Это не значит, что устав картезианского ордена был суровее всех остальных. Капуцины обращались со своими телами с не меньшей суровостью. Но капуцины были активны, а не только созерцательны, и они активно контактировали с миром, в том числе и миссионерствуя, тогда как картезианцы жили затворниками и почти в полном молчании.

Такому человеку, как молодой барон де Маффлие, с его бурным темпераментом, энергией и деятельным умом, этот уход от мира людей должен был представляться окончательным и абсолютным принесением в жертву собственного «я». Он стремился к затворнической жизни и вынужденной бездеятельности именно потому, что знал: вынести это ему будет труднее всего.

Итак, он отправился, твердо решив принести в жертву все свои склонности. Но по дороге случилось нечто, изменившее его намерения. «Он услышал внутренний голос, велевший ему немедленно вернуться в Париж и не идти в монастырь, не получив сперва согласия матери. Он повиновался. Святой Бруно потерял монаха, зато его приобрел святой Франциск, а кардинал Ришелье — государственного секретаря по иностранным делам». Так написал об этом переломном моменте его жизни французский историк Фанье.

Но мадам Леклер не собиралась помогать своему старшему сыну уйти из мира, где он вполне мог рассчитывать на блестящую военную или административную карьеру. Более того, она давно вела переговоры о богатой невесте из хорошей семьи, и переговоры эти шли к успешному завершению.

С приданым Франсуа мог восстановить благосостояние семьи, сильно пошатнувшееся после смерти господина дю Трамбле, мог купить хорошее место для младшего брата и позаботиться о том, чтобы его сестра нашла приличного мужа. Не говоря уже о том, сколько возможностей открывали деньги для него самого. И тут ее старший сын подкладывает ей такую свинью! Он, видите ли, намерен от всего этого отказаться и уйти в монастырь. Безрассудство и неблагодарность! Несколько месяцев мать упрямо пыталась заставить сына отказаться от его плана, Франсуа так же упрямо его защищал.

В результате дело закончилось тяжелой болезнью, по всей видимости психосоматического генеза (не зря говорят, что все болезни от нервов). Стресс от невозможности компромисса между сыновней преданностью и призванием привел к тому, что молодой человек чуть не отправился непосредственно к Богу, единения с которым он так жаждал. Наконец родительская любовь у мадам Леклер взяла верх над честолюбием. Неохотно и с оговорками она пошла на компромисс. Она позволит ему уйти в монастырь при условии, что он выберет такой орден, где устав позволит им по-прежнему видеться. Таким образом душевный конфликт был устранен, и Франсуа сразу стал выздоравливать.

Из непримиримого противника его планов мадам Леклер превратилась отныне в самого горячего сторонника. От светской жизни она ушла в набожность, в которой сын укреплял ее долгими и многочисленными духовными наставлениями. Она посвятила себя богоугодным делам. Наградой ей в этом мире было то, что она увидела при жизни восхождение отца Жозефа к таким высотам карьеры, о каких она и мечтать не могла бы, останься он бароном де Маффлие.

После некоторых колебаний Франсуа передумал насчет картезианцев и остановился на ордене капуцинов (образовавшегося в XVI веке как одна из ветвей францисканского ордена и взявший на себя задачу обеспечения торжества католицизма, там, где остывал католический дух, капуцины его активно возрождали) и был отправлен в обитель послушников в Орлеане.

Второго февраля 1595 г. он надел рясу францисканского послушника. А в начале 1599-го принял постриг в Орлеанском монастыре ордена капуцинов. Став членом ордена, отец Жозеф ударился в религиозную жизнь с большим пылом, стал известным проповедником и реформатором, развил активную деятельность по искоренению протестантизма, а также возвращению католических монастырей в католицизм. Особенно это касалось женских обителей.

Дело в том, что многие монастыри жили пусть и не скандальной, но чрезвычайно мирской жизнью. Обители превратились в нечто вроде закрытых загородных клубов для женщин. Из трех монашеских обетов обет целомудрия соблюдался неукоснительно, обет послушания — кое-как, обет бедности вообще не соблюдался. Монахини сохраняли свои доходы, имущество и слуг.

Сравнение с дорогими клубами особенно напрашивалось, потому что во главе монастырей обычно стояли матери-настоятельницы из аристократических фамилий, связанных родством с королевской семьей. Молодой монах отец Жозеф, присланный для инспекций в обители, всегда производил самое благоприятное впечатление на этих высокородных монахинь. Рвение и набожность образцовые, рассудительность не уступает пылу, но что еще важнее, под рваной рясой и косматой бородой скрывался аристократ, превосходно образованный и с безупречными манерами. Бывших дворян не бывает: ничем нельзя было скрыть, что нынешний отец Жозеф прежде был бароном де Маффлие. Вельможи, министры короны, принцы и принцессы крови — вот кому было легко с этим необычным монахом. Он был один из них, он был членом касты. Кроме того, по словам современника, «его беседа была увлекательной, а обхождение с людьми благородным — бесконечно ловким».

Так отец Жозеф с целью реорганизации монастырской жизни в 1606 г. при поддержке папы Павла V создал «образцовый» женский монашеский орден дочерей Св. Креста и основал обитель кальварианок близ Фонтевро в Пуату, где настоятельницей стала Антуанетта Орлеанская. Отец Жозеф даже сам написал руководство по деятельности ордена для монахинь и составил для них специальный молитвенник. Этой обители он всегда уделял много внимания и сил на протяжении всей жизни.

Позже отец Жозеф был назначен коадъютором провинциала Турени, а немного позже сам стал провинциалом. В турскую провинцию ордена капуцинов входили не только окрестности Тура, но и вся область Пуату и большая часть Бретани и Нормандии. Став блюстителем огромной территории, отец Жозеф счел своим долгом лично познакомиться с каждым монахом внутри ее границ.

По уставу ордена монахи-капуцины могли передвигаться только пешком. У нас в уме слово «Франция» рождает картины благоустроенной страны, покрытой сетью прекрасных дорог, соединяющих благоустроенные села и города. В начале же XVII в. такая Франция существовала лишь в далеком и непредставимом будущем. Страну покрывали огромные леса, такие же дикие, как те, сквозь которые продирался Цезарь во время Галльских войн. Значительная часть открытой местности оставалась неосушенной. Большие территории были малярийными болотами, затопленными весь год, кроме самых жарких месяцев. Дороги мало отличались от местности, по которой пролегали, а в ненастье делались тяжелы даже для всадников, а уж для пешеходов и вовсе не проходимы. Но тем не менее «начальник» капуцинов Турени исполнял свои обязанности неукоснительно. Пьер Бенуа пишет: «Монахи провинции уважали отца Жозефа за твердость действий, сглаженную удивительной кротостью и смирением в обхождении. Злоупотребления вовремя устранялись, дисциплина насаждалась, необходимые взыскания и наказания неукоснительно налагались, но непременно с мягкостью и проникновением в характер действующих лиц».

Дебют в «большой политике». Отец Жозеф занимался не только монастырями и монахами, он вошел во «взрослую дипломатию». Через Ришелье и королеву-мать Марию Медичи политика уже звала его к себе. И вот внезапно, в последние недели 1615 г., она его окружила. Отец Жозеф вдруг очутился в центре гражданской войны и в положении человека, который должен вести переговоры об урегулировании.

После убийства Генриха IV власть во Франции перешла к его вдове, которая стала регентшей при малолетнем Людовике XIII. Судя по портретам Марии Медичи и свидетельствам ее современников и историков, это была роскошно одетая «круглая дура», как в прямом, так и в фигуральном смысле, а свидетельства ее правления это только доказывают. Отсутствие ума дополнялось почти противоестественной холодностью темперамента. Единственными ее страстями были власть, которой она не умела пользоваться, и дорогие безделушки, в особенности драгоценные камни, из-за которых она делала миллионные долги и заимствования из государственной казны. Она была равнодушной женой, целомудренной вдовой и невнимательной, даже бессердечной матерью. (Дофин воспитывался в Сен-Жермене, и Мария редко утруждала себя визитами к сыну. Косвенно, впрочем, она сыграла решающую роль в его воспитании: она отдала и постоянно подтверждала совершенно официальный приказ каждое утро до завтрака сечь ребенка розгами за вчерашние проступки. Эта практика продолжалась и после того, как Людовик стал королем Франции.) Единственной, к кому королева, по-видимому, испытывала привязанность, была фрейлина, подруга ее несчастливого детства Леонора Дори по прозвищу Галиган. Ее муж, флорентийский авантюрист Кончини, был сделан премьер-министром и маршалом Франции, а сама Галигаи вершила политику страны, назначала министров, судей, епископов, послов, губернаторов провинций и, беря взятки, воруя у правительства, за несколько лет нажила миллионы.

О правлении Марии Медичи Бенуа писал: «Коррумпированная власть иностранных гангстеров едва ли может быть популярной, и правительство Марии Медичи одинаково ненавидели знать и народ. Его ненавидели и при этом не боялись, ибо оно было не только продажным, но также слабым и неумелым. Гражданские войны конца XVI века в значительной мере восстановили могущество французских грандов, вернув им частичную автономию, которой они обладали в средние века, до установления абсолютной монархии. С одобрения и при поддержке третьего сословия Генрих IV привел знать к покорности. Продажное и некомпетентное регентство фактически способствовало тому, что знать снова утвердилась в своей независимости от короны. Когда знать бунтовала, Мария Медичи обыкновенно стремилась подкупить ее — громадными денежными подачками, земельными наделами и продвижением по службе. Знать принимала подачки, клялась в верности и через несколько месяцев принималась за старое. Страдало же от беспорядков и по счетам платило третье сословие. Но, несмотря на это, несмотря на отвращение к итальянским фаворитам королевы-матери, народ оставался неизменно верен короне — отчасти, здраво рассчитывая на то, что корона защитит его от невыносимого произвола местных магнатов, отчасти по привычке».

  

Мария Медичи, королева-мать, которая по совету отца Жозефа открыла Ришелье дорогу к вершинам власти

Кроме этого нужно сказать, что во Франции XVII века божественное право монарха было неотъемлемой частью психологии толпы. Поэтому церковников и знать не любили не только как угнетателей, но еще и потому, что они не относились с должной почтительностью к королю. Популярный поэт того времени Жан Пьер Трини писал: «О, знать и духовенство, вы, старшие над Францией: поскольку вы плохо блюдете честь короля, поскольку третье сословие вас в этом превосходит, меньшие вас должны стать старшими над вами».

И в 1614 году на заседании Генеральных штатов (последнем до 1789 года) третье сословие предложило резолюцию, гласившую, что «нет власти ни духовной, ни от мира сего, высшей, нежели королевство». Это была декларация революционного монархизма.

В 1625 году гранды снова взялись за свое. Губернаторы провинций с собственными армиями — принц Конде, герцоги Буйон, Лонгвиль, Майенн, Невер — подняли мятеж против центрального правительства. Подлинный мотив их бунта был тот же, что всегда, — увеличить власть и богатство аристократии за счет короны. Выдвигалась же в качестве мотива, как ни парадоксально, поддержка третьего сословия в его желании утвердить божественное право короля на неограниченную власть. Это не значит, конечно, что Конде, предводитель мятежа, пекся о низших классах или хотел укрепления королевской власти. Если он поддержал резолюцию третьего сословия, то лишь потому, что таким поступком мог привлечь на свою сторону народ вообще и протестантов в частности. Эти последние одобряли резолюцию по той же причине, по какой Мария Медичи не одобряла, — потому что она была антипапской. Конде рассчитывал использовать силу религиозных предрассудков в своей и своих друзей борьбе за власть и деньги.

Мятеж начался поздней осенью 1615 года. Мятежники собрали армию, правительство собрало армию. Казалось, что на этот раз война пойдет всерьез. И вдруг, откуда ни возьмись, явился отец Жозеф. Зима была тяжелейшей, эпидемии лихорадки уносили тысячи жизней в каждом селении. Но провинциал Турени совершал свои инспекционные обходы, как обычно. И вот в Лудене он неожиданно оказался в самом центре восстания.

Миротворчество входило в обязанности капуцинов. Не дожидаясь указаний от начальства, отец Жозеф решил немедленно встретиться с принцем Конде. Ему было несложно получить аудиенцию у принца. Как провинциал ордена он был лицом, облеченным некоторой властью. Кроме того, его младший брат Шарль дю Трамбле был камергером принца. Его приняли, он побеседовал с Конде, а потом встретился с другими вельможами.

Хаксли писал об этом: «По праву духовного лица и со страстной убежденностью прирожденного проповедника он умолял их избавить страну от ужасов гражданской войны, вернуться под власть короля. Аристократы выдвигали возражения, заявляли свои претензии, говорили о своих обидах. Проповедник немедленно уступил место дипломату: теперь с ними заговорил не Иезекили, а Тенеброзо-Кавернозо. С чарующим мастерством и во всеоружии прекрасных манер, усвоенных в академии месье де Плювинеля, он урезонивал их, улещивал; но иногда давал себе волю и высказывался откровенно и без обиняков, как дозволено благородному человеку в беседе с равными. Затем внезапно менял тон и вновь превращался в монаха-духовидца, который по праву звания может осуждать неправедные дела даже высших властей и предостерегать даже принцев о роковых последствиях в этом мире и в ином. Таков был метод переговоров отца Жозефа на протяжении всей его карьеры».

С ним согласен и английский историк Вильсон: «Являя собой странную помесь Талейрана с Савонаролой, он мог вести дипломатическую игру с двойным против обычного набором козырей. Не надо думать, что в этих случаях он действовал с рассчитанной неискренностью, что он сознательно переходил от одной роли к другой. Нет, в нем действительно совмещались обе эти роли — и священнослужителя и дипломата, и он был, по-видимому, действительно убежден, что политика, столь искусно проводимая последним, не меньше согласуется с волей Божьей, чем проповеди и наставления, которые были делом жизни первого».

Проведя неделю с мятежными губернаторами, отец Жозеф получил разрешение отправиться к королеве-матери, стоявшей со своими войсками в Туре, и изложить аргументы мятежников ее советникам. Он сделал это, и по совету папского нунция Мария Медичи назначила его своим неофициальным представителем на переговорах.

В Туре возобновилось его знакомство с епископом Люсонским — Ришелье и отец Жозеф познакомились, когда капуцин занимался преимущественно делами своего ордена, организацией миссионерства, созданием нового женского ордена дочерей Св. Креста. Тогда Ришелье еще не входил в королевский совет, а был только епископом Люсонским и занимался церковными делами. Безусловно, они произвели впечатление друг на друга, иначе невозможно было бы их более позднее сближение и плодотворное сотрудничество, которое войдет в историю и легенды. Отец Жозеф становится секретарем кардинала.

И прежде чем вести дальше речь о «сером преосвященстве», необходимо рассказать о личности преосвященства «пурпурного», в тени чьей кардинальской мантии вершил свои дела Жозеф дю Трамбле. Это важно для понимания дальнейшей судьбы двух людей, вершивших судьбу Франции. С этого момента их дороги пересеклись, чтобы никогда уже больше не расходиться.

«Красный» кардинал на фоне «серого». Из-за Александра Дюма и его бесшабашных мушкетеров кардиналу Ришелье страшно не повезло в глазах нашей публики. Он кажется ее огромному большинству воплощением коварства и жестокости. Между тем, все это вовсе не так однозначно, как и с его протеже отцом Жозефом. Конечно, воюя с внешними и внутренними врагами Франции, имея врагами почти всех членов королевской семьи и почти врагом порой и самого короля, Ришелье вынужден был проявлять изощренную изворотливость. Причем проявлял он ее весьма успешно.

Однако гораздо важней, что все таланты этого человека имели своей целью благо Франции. В своих взглядах на государство, международную политику и религию Ришелье намного опередил сознание эпохи. Он поставил мат своим врагам рукою будущего. В то же время он оказался там, где нужда в таком человеке была крайней.

Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, родился 9 сентября 1585 г. вероятнее всего в Париже. Он был младшим сыном Франсуа дю Плесси, сеньора поместья Ришелье, дворянина из Пуату и его жены Сюзанны, дочери Франсуа де ла Порта, преуспевающего деятеля французского парламента. Будущий гений Франции соединил в себе кровь древнего рода со стороны отца и предприимчивую гибкость буржуазии со стороны матери (Сюзанна была из буржуазной семьи, совсем недавно получившей дворянство). Таким образом, Ришелье даже и по рождению — плоть от плоти того компромисса сословий, который и стал основой его будущей политики и самой сути утвержденной им абсолютной монархии.

Английский историк Хитэр Беллок в своей книге «Ришелье» писал, что «Ришелье происходил из семьи, гораздо более знатной, чем это принято считать. Дед будущего кардинала Луи дю Плесси женился на Франсуазе Рошешуар, род которой был одним из самых знатных и древних. Луи дю Плесси был потомком младшей ветви семьи, которой благодаря браку досталось поместье Ришелье, находящееся в анжуйской марке, в провинции Турень, на стыке с провинцией Пуату, так что дю Плесси считали себя уроженцами провинции Пуату».

В 1590 г. мессир Франсуа покидает мир земной, для семьи Ришелье начинаются трудные годы. Новый король Генрих IV скуп на награды слугам своего предшественника. Семья мадам дю Плесси де Ришелье испытывает почти откровенную нужду. Франсуа дю Плесси оставил дела в беспорядке. Его вдова и дети решили, что в их интересах отказаться от наследства. Поместье было разорено, а кредиторам оставалось лишь возместить ссуды его продажей.

После смерти мужа Сюзанна жила в родовом поместье Ришелье, в Пуату; именно там ее третий сын, Арман Жан, провел свое детство. В 1594 г. его дядя Амадор де ля Порт взял его в Париж, который недавно покорился Генриху IV. Арман поступил в знаменитый Коллеж де Наварр, где изучал грамматику, искусство и философию.

Когда Арман завершил изучение грамматики и искусства, мать собрала семейный совет, на котором решили, что он станет солдатом. Арман Жан поступил в Академию Антуана де Плювинеля, высшую школу для дворян. Там уделяли внимание не только физическим упражнениям, фехтованию и верховой езде, но и хорошим манерам, живости ума и тела, элегантности и благородному поведению, изысканным манерам и тому, как выбрать одежду.

Армана всегда тянуло к военному искусству, но неожиданный поворот в судьбе семьи Ришелье изменил его предназначение. Причина заключалась в ответственности за управление епископальными землями Люсон (а также очень слабое здоровье).

В 1602 г. Альфонс, старший брат Армана Жана, которому предстоит продолжить род, неожиданно отказавшись стать епископом Люсонским, принял монашеский постриг в картезианской обители под именем отца Ансельма. Епископство, приносившее основной (и очень скудный, но стабильный) доход, грозило выскользнуть из рук семьи Ришелье.

Вся надежда теперь только на младшего — 17-летнего Жана Армана. Сюзанна де Ришелье умоляла его спасти семью от разорения. Хладнокровно взвесив все «за» и «против», Арман Жан согласился избрать духовную стезю и стать епископом Люсонским. В апреле 1607 г. Арман Жан становится епископом Люсонским. Сохранилась легенда, по которой он получил епископство, приписав себе несколько лишних лет, а после рукоположения признался Папе Римскому в грехе обмана и попросил прощения. «О, вы далеко пойдете!» — восхищенно предрек святой отец.

На самом деле Ришелье стал епископом в 21 год в обход церковных правил исключительно благодаря протекции французского короля. Казалось, перед Ришелье открывается карьера прелата-придворного: папа Павел V находит его прекрасным теологом, а король Генрих IV заслушивается его проповедями и называет «моим епископом». Но в разгар этих успехов, в промозглый декабрьский денек 1607 г. сотрясаемый лихорадкой епископ Люсонский покидает Париж и отправляется в свою богом забытую епархию.

Прибыв в Люсон 20 декабря 1608 г., молодой епископ обратился к горожанам с проповедью, в которой особо подчеркнул: «Я желаю, чтобы мы, независимо от религиозных различий, были едины в нашей любви к королю».

Люсонское епископство в тот период было одним из беднейших во Франции. Один из исследователей, занимавшийся изучением деятельности Ришелье П. П. Черкасов упоминает о тех житейских трудностях, с которыми пришлось столкнуться Ришелье в Люсоне, и цитирует письмо Армана Жана к мадам де Бурже: «Я крайне плохо разместился, — сообщает он ей в конце апреля 1609 г., - так как во всем доме нет ни одной исправной печи, чтобы можно было развести огонь. Из этого вы можете судить, сколь опасна для меня суровая зима. Но выхода нет, приходится терпеть. Я могу вас уверить, что у меня самое скверное епископство во всей Франции, самое грязное и самое неприятное. Думайте сами, каков епископ. Здесь нет никакой возможности совершать прогулки, нет ни парка, ни аллеи, ни чего-нибудь в этом роде, так что мой дом превращается для меня в тюрьму».

И вот юный епископ разворачивает бурную деятельность: помогает жителям облегчить бремя налогов, реставрирует собор, пишет богословские сочинения. (К слову, Ришелье отличался литературными способностями и питал слабость к пишущей братии; что показательно, сразу после его смерти Людовик XIII отменит пенсии, которые выплачивал кардинал литераторам, — «за ненадобностью».)

Ришелье приложил громадные усилия для возрождения религиозных обрядов в своем диоцезе. Он написал небольшую книгу «Воспитание христианина», целью которой было изложить христианские истины в доступной форме. Не будучи в большой степени затронутой аскетическими взглядами Контрреформации, его вера была тем не менее искренней. Впоследствии Ришелье стал образцовым епископом, но, управляя бедным диоцезом, не мог удовлетворить свои амбиции.

Хитэр Беллок в книге «Ришелье» приводит данные о памятной записке, датируемой 1610 г., «в которой молодой епископ рассматривает, как ему вести себя при дворе. Прежде всего, он не должен искать знаков внимания и расположения к себе со стороны знати. Отказываться от приглашений — если они будут — на званые ужины, потому что это пустая трата времени. В том случае, если он примет участие в общем разговоре, стараться заинтересовать своих слушателей, никогда не прибегая ни к сплетням, ни к злословию по адресу тех, кто здесь не присутствует. Быть всегда опрятным, потому что “чистоплотность приближает к Богу”».

В этой записке Ришелье также формулирует для себя следующие правила:

«Ничего не оставлять на волю случая, все подвергая расчету».

«Никогда не упускать предоставившуюся возможность».

«Отвечая на поставленный вопрос, стараться не прибегать ко лжи, но и не высказывать опасную правду. В любом случае отвести свои войска в полном порядке, не понеся никаких потерь».

В духе этих максим Ришелье за год (1614 г.) до эпохальной встречи с отцом Жозефом в Лудене приступил к государственной деятельности — как представитель духовенства на Генеральных штатах, собранных после волнений в стране, связанных с религиозными вопросами.

«Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты, он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни, только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов. В них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам» (Хитэр Беллок. «Ришелье»).

Он приобрел расположение королевы-матери, произнеся речь, полную беззастенчивой лести. Вскоре Ришелье снова приехал в Париж и свел знакомство с фаворитом Марии Медичи, алчным и трусливым итальянцем Кончино Кончини, который только что стал маршалом Франции (маршалом д’Анкром). Его ненавидела вся страна, однако Кончини, носивший звание первого министра, держался при помощи интриг и подкупа.

А когда собравшийся парламент потребовал его отставки, молодой епископ Люсона искусными доводами склонил собравшихся на сторону итальянца. Ришелье тщательно скрывал презрение, испытываемое к выскочке Кончини, но он понимал, что истинная владыка Франции — Мария Медичи, и не собирался терять ее расположение, играя против главного фаворита королевы-матери. Время еще не пришло. А Ришелье умел ждать. Ведь в ближайшее время именно ему предстояло стать подлинным владыкой Франции.

За свои старания Ришелье был вознагражден: ему доверили портфели военного министра и министра иностранных дел и назначают духовником королевы-девочки Анны Австрийской (о ее роли в становлении отношений между «пурпурным» и «серым» преосвященствами мы расскажем немного позже).

Теперь же Ришелье, нетерпеливо дожидаясь случая усилить свою политическую власть, старался «задружиться» с пока еще не близко знакомым ему отцом Жозефом. Ришелье прекрасно разбирался в людях и не мог не оценить масштаб личности своего будущего протеже, своей верной тени в будущем, — пожалуй, единственного за всю жизнь верного друга и соратника капуцинского монаха отца Жозефа (будущего «серого кардинала»).

Всякий раз, когда его предупреждали о приходе капуцина, Ришелье выезжал в карете встречать монаха. Ради какого-нибудь герцога или принца отец Жозеф не нарушил бы правило, воспрещавшее ездить верхом и в карете. Но Ришелье, как епископа, ему надлежало слушаться. Епископ временно освобождал монаха от обета пешего хождения. Когда выпрыгивали лакеи и распахивали перед ним дверцу кареты, он мог сесть в нее с чистой совестью, зная, что поведение его в церковном смысле совершенно правильно.

Сидя рядом в карете, они разговаривали подробно и доверительно о нынешнем мятеже, о слабости правительства, о состоянии страны в целом, об опасных планах Испании, о смуте, зреющей в Германии, о трудном положении Рима, теснимого явными врагами — протестантами и еще более зловещими друзьями — Габсбургами.

  

Кардинал Ришелье за работой

По большинству вопросов монах и епископ были полностью согласны. Оба считали, что Франция отчаянно нуждается в сильном центральном правительстве, что с самовластием знати и гугенотов надо покончить и король должен стать единоличным властителем страны. Оба желали реформы и оживления французской церкви. Оба были убеждены, что Франция — одно из избранных орудий Провидения и должна стать могущественной, дабы сыграть свою роль в христианском мире — ведущую роль, для которой Бог ее несомненно предназначил.

Но если Ришелье был убежден, что правильная политика укрепления Франции должна быть антииспанской и антиавстрийской, то отец Жозеф, напротив, благоразумно и дальновидно считал необходимым союз великих католических держав против еретиков. Первые среди равных, Бурбоны должны сотрудничать с двумя ветвями Габсбургов в воссоздании объединенного христианского мира.

Ришелье спокойно замечал, что всякий добрый католик, конечно, желает видеть христианство более сплоченным, однако никуда не денешься от того факта, что вот уже сто лет Испания и Австрия пытаются стать господами Европы. Франция окружена их территориями. Испанские армии — на всех границах, испанские корабли ходят повсюду, от Бискайского залива до Нидерландов. Рано или поздно надо преподать этим Габсбургам урок. «Но единство церкви, — возражал монах, — цельнотканая риза.» — «Тканная в Мадриде, — сухо отвечал епископ, — и расшитая в Вене». И дискуссия продолжалась.

Несмотря на их разногласия насчет внешней политики, отец Жозеф с каждым днем все больше восхищался епископом. Среди продажных, корыстных, предельно некомпетентных друзей и недругов, толпившихся вокруг малолетнего короля и его тщеславной, глупой матери, Ришелье казался ему единственным человеком, способным дать расстроенной державе то, в чем она мучительно нуждалась, — внутренний мир, сильное правительство, исправление общественных пороков. Чем больше думал и печалился монах о состоянии королевства, тем яснее становилось ему, что епископ Люсонский есть тот человек, которого Бог избрал своим орудием. И он решил отныне делать все от него зависящее, чтобы помочь своему другу выполнить начертанное судьбой. Посещая Тур, он пользовался всяким случаем напомнить королеве-матери о талантах Ришелье. Позже, когда капуцин отбыл в Италию, Мария Медичи воспользовалась его советом и велела епископу Люсонскому продолжить и завершить работу по умиротворению, начатую в Лудене.

В переговорах, закончившихся Луденским миром, отец Жозеф в полной мере проявил свое необыкновенное политическое мастерство. Его главным противником в дипломатической игре был протестант, герцог Буйонский, человек настолько сильный и одаренный, что на протяжении многих лет, противостоя Ришелье, он сумел сохранить почти полную политическую независимость. В конце переговоров Буйон дал монаху такую характеристику, которой мог бы гордиться любой политик. Ее приводит Фанье: «Этот человек, — сказал он [герцог Буйонский], - проникает в мои самые сокровенные мысли, ему известно то, чем я делюсь лишь с самыми надежными и осмотрительными людьми; он уходит в Тур и возвращается, пешком, под дождем, под снегом и градом, в самую ужасную погоду, никем не замеченный. Клянусь, не иначе как дьявол обитает в теле этого монаха».

Мир, наконец, благодаря решительному вмешательству отца Жозефа был заключен. Правда,

Луденский мир пока ничего не решал, аристократы и принцы восставали еще много раз, прежде чем их окончательно усмирил Ришелье.

Решающим этот мир оказался только для отца Жозефа. В переговорах с Конде и Буйоном он зарекомендовал себя перед властями как искусный политик. Отныне он уже никогда не сможет оставаться исключительно миссионером, мистиком и священнослужителем, стоящим над этим суетным миром. Теперь он был агентом влияния внутри этого самого мира.

У Ганото, биографа кардинала Ришелье, можно найти такое высказывание: «Отец Жозеф был пылким патриотом и роялистом. Родившийся и выросший в период гражданских войн, он питал настоящую страсть к национальному единству, к порядку и к единственной в то время гарантии обоих этих благ — к монархии. Разум превратил эту страсть в религиозный принцип, опираясь на восходящую к крестовым походам веру в божественную миссию Франции и на недавно распространившуюся доктрину божественного права королей. Первый догмат содержался во фразе Gesta Dei per Francos, самым сжатым выражением второго стал перевод

Боссюэ: «Король, Иисус Христос, Церковь — три имени Бога».

Также Ганото пишет о нашем капуцине, что «он посвятил себя двум высоким целям, поглотившим его жизнь, — Богу и Франции, и, всегда готовый трудиться и сражаться ради того и другого, он никогда не отделял одно от другого, всегда откликался на зов внутреннего убеждения, состоявшего в том, что Франция — орудие Промысла, а величие Франции Промыслом предопределено».

В случае истинности этих догматов — а отец Жозеф горячо в них верил — очевидно, что его долгом было взяться за политические труды ради короля и отечества, если его призовут. Потому что политические труды, по его мнению, являлись такой же подлинной волей Бога, как и труды на ниве проповеди, наставления и созерцания.

На религиозной конференции в Лудене в 1619 г. отец Жозеф блестяще решает вопросы внутрицерковной жизни, убирая неугодные идеи, отжившие свое. Он, как доверенное лицо королевы и легат Папы Римского, выступает против идей галликанства^[111], которые имели поддержку дворянства и Парламента. Отцу Жозефу удалось убедить их в раскольнических тенденциях галликанизма и отказаться от них.

Новый крестовый поход? Среди прочих «христианнейших дел» больше всего отца Жозефа занимала идея крестового похода против турок. Он был одержим ею и готов был положить все силы на его организацию.

Вообще-то говоря, время этих походов давно прошло. Последняя экспедиция крестоносцев была проведена в 1396 году, и тогда турки близ города Никополя наголову ее разгромили. После этого, хотя призывы к походу звучали не раз (особенно после взятия Константинополя в 1453 г.), никто не рисковал отправляться на Восток, и христианский мир перешел к оборонительной тактике, лишь время от времени совершая морские экспедиции против турок.

Поэтому отец Жозеф был едва ли не последним рьяным поборником крестового похода, мечтавшим освободить и Константинополь, и Святую землю. Поначалу он самостоятельно отправлял на Ближний Восток миссионеров, но затем получил самую активную поддержку со стороны Карла Гонзага, герцога Наваррского (потом, в 1627 г. он стал также и герцогом Мантуанским), который уже воевал в 1602 г. с турками в Венгрии. Герцог взял на себя подготовку армии и флота. Он основал новый духовно-рыцарский орден Воинства Христова (Militia Christiana).

А отец Жозеф занялся агитационно-диплома-тической работой. По разным странам он рассылал капуцинов с проповедью похода, а сам стал объезжать католических государей, склоняя их принять участие в экспедиции против турок. Он побывал в Италии, Германии, но наибольшие надежды возлагал на Францию и Испанию. Он заручился поддержкой Мадрида, надеялся также на Польшу, на греков и албанцев.

Но в 1618 г. началась первая общеевропейская война — Тридцатилетняя, и она смешала все планы отца Жозефа. Теперь, чтобы излить свою ненависть к неверным, ему осталось только писать антитурецкую латинскую поэму, которую он назвал «Туркиада».

Он писал ее с 1617-го по 1625 г. Это эпический труд, состоящий из 4637 латинских стихов, которые были напечатаны в двух экземплярах. Папа Урбан VIII, обладатель одного из них, и сам будучи поэтом, назвал это произведение «Энеидой христиан».

Анна Австрийская, Ришелье и отец Жозеф, или кто в королевстве король?

А теперь, как было обещано, королева Анна Австрийская! Она — непростой персонаж в этой истории, и хоть с отцом Жозефом она не была связана напрямую (если не считать того, что последний по приказу Ришелье шпионил за ней через своих клевретов), с самим Ришелье Анну связывало многое, и она была невольным инициатором многих интриг как самого Ришелье, так и, как следствие, его закулисного протеже.

В октябре 1615 г. в городке Бидасоа границу между Францией и Испанией пересекла пышная процессия. Вереница золоченых карет, караван мулов с багажом и целая армия охраны сопровождали всего одного человека — перепуганную девочку четырнадцати лет. Испанскую инфанту Анну-Марию везли в Париж, чтобы выдать замуж за юного короля Людовика XIII. Ей предстояло помирить давно враждовавшие династии Габсбургов и французских Бурбонов. С той же целью в Мадрид отправилась принцесса Елизавета, ставшая женой короля Испании Филиппа IV. Бедняжка зачахла от тоски в чужой стране, в то время как юная испанка вполне освоилась во Франции, где она получила имя Анны Австрийской.

При чем здесь Австрия? Дело в том, что Габсбурги происходили из этой страны, и к тому же мать Анны Маргарита была австрийской принцессой. Поэтому девочка мало походила на испанку: светлые, слегка вьющиеся волосы, белая кожа, небольшой изящный носик. И фирменный знак Габсбургов — капризно выпяченная нижняя губа. Об испанской крови напоминали только темно-карие, почти черные, глаза, говорящие о пылкости чувств. Однако эти чувства почти никогда не прорывались наружу: принцессу воспитали в несокрушимых традициях придворного этикета, которые превращали венценосных особ в настоящих мучеников.

От сложностей испанского этикета особенно страдали непривычные к нему иностранцы. На пути в Мадрид австрийской принцессе Марии (сестре Анны) — будущей второй жене Филиппа IV — поднесли в дар шелковые чулки, но мажордом тут же выбросил подарок, отрезав: «У королевы Испании нет ног». Бедная Мария упала в обморок, решив, что ее ноги принесут в жертву чудищу этикета. Кстати, жертвой этикета стал отец Анны, Филипп III, он умер от угара: его кресло стояло слишком близко к камину, а единственный гранд, имевший право его отодвинуть, куда-то отлучился. Но именно Филипп IV довел этикет до совершенства. Говорили, что он улыбался не больше трех раз в жизни и требовал того же от своих близких. Французский посланник Берто писал: «Король действовал и ходил с видом ожившей статуи. Он принимал приближенных, выслушивал и отвечал им с одним и тем же выражением лица, и из всех частей его тела шевелились только губы».

Жизнь родившейся в сентябре 1601 г. Анны, как и других испанских принцесс, была подчинена строгому распорядку. Ранний подъем, молитва, завтрак, потом часы учебы. Юные инфанты обучались шитью, танцам и письму, зубрили священную историю и генеалогию царствующей династии. Далее следовал торжественный обед, дневной сон, затем игры или болтовня с фрейлинами (у каждой принцессы был свой штат придворных). Затем снова долгие молитвы и отход ко сну — ровно в десять вечера.

Конечно, у девочек были лучшие игрушки и невиданные лакомства, привезенные из заморских владений Испании. Анна особенно любила шоколад, к которому позже приохотила французов. Но, по правде говоря, жила она не особенно весело — строгие дуэньи с детства не позволяли ей ни смеяться, ни бегать, ни играть со сверстниками. Прибавьте к этому жесткие и неудобные платья с каркасом из китового уса и шлейфом. Вдобавок она знала, что лишена всякой свободы выбора — еще в три года ее просватали за французского дофина Людовика. Чувства самой инфанты не играли никакой роли. Каким окажется ее жених — красавцем или уродом, добрым или злым? Анна изнемогала от любопытства, пока ее кортеж медленно двигался по дорогам Франции.

Надо сказать, что те же вопросы мучили юного Людовика. Французский двор, где он вырос, был совсем не похож на испанский. Здесь часто слышались смех и шутки на грани непристойности, обсуждались супружеские измены, да и король с королевой почти открыто изменяли друг другу. Вечно занятый делами Генрих IV любил сына, но почти не уделял ему внимания, а мать, Мария Медичи, навещала его только затем, чтобы надавать пощечин или отхлестать розгами за какую-либо провинность.

Немудрено, что дофин вырос замкнутым, переменчивым, одержимым множеством комплексов. Одним из них, как пишет Г и Бретон, было отношение к будущей жене. Уже в три года он говорил о ней так: «Она будет спать со мной и родит мне ребеночка». И тут же хмурился: «Нет, я не хочу ее. Она ведь испанка, а испанцы — наши враги». Теперь он изнывал от желания поскорее познакомиться со своей невестой. Не дождавшись ее прибытия в Бордо, он поскакал навстречу и в окошко кареты впервые увидел Анну. Она показалась Людовику такой красивой, что он оробел и не смог сказать ей ни слова. Та же история повторилась вечером на торжественном банкете по случаю помолвки.

В Париже после венчания молодых ждало брачное ложе, но Людовик был так напуган, что матери пришлось чуть ли не силой заталкивать его в спальню, где ждала Анна. Вместе с юными супругами там провели ночь две служанки, которые утром предъявили толпе придворных доказательства того, что «брак осуществился должным образом». Однако желанный наследник так и не был зачат — ни в эту ночь, ни в течение последующих десяти лет.

К тому времени Людовик XIII уже не был дофином: после убийства Генриха IV в 1610 г. он стал законным королем Франции и Наварры. Однако всеми делами заправляли королева-мать Мария Медичи и Кончино Кончини. Людовик не терпел Кончини и не питал теплых чувств к матери. Свой юношеский протест он выражал в том, что старался ни в чем не походить на них. Они ежедневно меняли яркие наряды — он носил простой суконный кафтан. Они устраивали праздники — он проводил дни в молитвах. Они распутничали — он решил стать образцом целомудрия. Говорят, что после первой брачной ночи он целых четыре года «не заглядывал в спальню жены». Наслушавшись проповедей святых отцов, он искренне считал всех женщин коварными искусительницами. Не только супруге, но и всем придворным дамам он запретил носить чересчур откровенные декольте и платья облегающих фасонов, чтобы их вид не отвлекал его от благочестивых мыслей.

Пока в стране происходили бурные перемены, молодая королева вела скучную жизнь в Лувре. Людовик находил себе массу занятий — он молился, охотился, выращивал фрукты и варил из них варенье. После смерти Людовика XIII кто-то сочинил ему ехидную эпитафию: «Какой отменный вышел бы слуга из этого негодного монарха!» Анне увлечения супруга казались недостойными короля, она тосковала.

Понадобились усилия римского папы, испанского посла и… отца Жозефа, чтобы Людовик появился в спальне жены. Он не видел в капуцине «подлого шпиона» и агента-провокатора.

Мистически настроенный монарх, тяготеющий к «правильной жизни», прислушивался к политическим и религиозным суждениям отца Жозефа; большое впечатление производили на него пламенные речи монаха, таинственные рассказы о видениях и откровениях, которых сподобился он сам или его подопечные монахини ордена кальварианок. Еще за пять лет до того, как Ришелье стал первым министром, отец Жозеф был в настолько близких отношениях с королем, что выслушал признание о том, как, несмотря на протесты и сильное нежелание, восемнадцатилетний юноша был загнан на ложе царственной супруги. Однако отец Жозеф полностью одобрил то, что король исполнил библейскую заповедь и озаботился рождением Франции нового короля. Людовик вздохнул, но смирился.

Правда, «медовый месяц» и на этот раз оказался недолгим. И тут в «воспитание чувств» королевы неожиданно включился кардинал Ришелье. Несмотря на свой сан, он не чуждался женщин. Говорили о его близких отношениях с королевой Марией после смерти Кончини. Позже в его доме, а возможно, и в спальне обосновалась юная племянница Мари д’Эгийон. Теперь он решил завоевать сердце королевы.

Парижские сплетники утверждали, что кардинал надеется сделать то, что не удалось Людовику, — зачать наследника и возвести его на трон Франции. На самом же деле он, вероятно, просто хотел держать королеву «под колпаком», не давая ей ввязаться в какой-нибудь заговор. Нельзя исключить и того, что Ришелье просто увлекся Анной, красота которой достигла расцвета (ей было 24 года, ему — почти сорок). Ее покорил ум кардинала, восхитило его красноречие, но мужские чары оставили равнодушной. Возможно, опять сыграло роль испанское воспитание — Анна не привыкла видеть мужчин в служителях Господа. Сохранились сведения, что отец Жозеф не одобрял такого внимания своего патрона к Анне Австрийской, но достоверно неизвестно какова его роль в последующих событиях.

Некоторые источники дают повод думать, что Ришелье все-таки предпринял попытку соблазнить королеву. Помните, в «Трех мушкетерах» Александра Дюма господин Бонасье в разговоре с д’Артаньяном упоминает историю с сарабандой? Гасконец делает вид, что в курсе.

Но Дюма и его, и читателя оставляет в неведении. Так вот, об этой истории есть упоминание в мемуарах Brienne в издании Jacques Suffel (Париж, 1967 год): «Молва доносит, что кардинал де Ришелье на протяжении довольно долгого времени был нешуточно влюблен в королеву. А та, вроде бы ради испытания силы этого чувства, поинтересовалась, не согласится ли он станцевать перед ней сарабанду с кастаньетами на пальцах и бубенчиками на подвязках чулок. Министр принял условие, и в тот же вечер предстал перед ней в зеленых панталонах с серебряными колокольчиками понизу. Танцевал он довольно грациозно. Но когда гордый прелат заметил, что королева просто потешается над ним, это его до такой степени разозлило, что отныне любовь переросла в ненависть».

Судьба королевы была решена — она не оценила его любви и теперь не должна была достаться никому. Отныне зоркие глаза шпионов, направляемых отцом Жозефом, следили за Анной везде и всюду.

А что же король? А его величество в это время весьма нежно вел себя с симпатичными молодыми пажами, что породило в Париже волну слухов. Один из таких любимцев, Альбер де Люинь, был мастером дрессировки птиц, и Людовик проводил с ним целые дни на соколиной охоте, совершенно забыв о жене.

Король и де Люинь разработали заговор против ненавистного фаворита Кончини. В апреле 1617 г. Кончини был остановлен гвардейцами у ворот дворца и тут же сражен тремя пулями. На другой день королеву Марию посадили под домашний арест, а потом выслали в Блуа. И вновь блестящая карьера Ришелье, обласканного Марией Медичи, обрывается — обрывается по милости его будущего благодетеля короля. Верный королеве епископ Ришелье и его доверенный капуцин были высланы с ее величеством в Блуа. Вместе с королевой-матерью падает и ее министерство. «Наконец-то мы избавились от вашей власти!» — бросит юный король вслед Ришелье.

Отец Жозеф хранил верность сосланному другу и терпеливо ждал случая вернуть его к власти. Но пока надежды на это у епископа Люсонского не было. Люинь ненавидел и боялся одаренного Ришелье, а Людовику епископ был противен как выдвиженец подлого материнского фаворита. Отец Жозеф выжидал.

Увы, ни пророком, ни просто проницательным и умным человеком Людовик XIII не был.

Через несколько лет Ришелье (во многом благодаря проискам и усилиям отца Жозефа) получает красную шапку кардинала, а внезапная кончина де Люиня освобождает для него кресло первого министра. Существует мнение некоторых, падких на сенсации людей, что отец Жозеф приложил руку к смерти де Люиня, отравив последнего мышьяком, но это чистая фантазия из области беллетристики — королевский фаворит предупредил свое неминуемое падение, заразившись тифом, и в последние дни 1621 г. бесславно умер.

Отец Жозеф при Ришелье — первом министре Королевского совета

Теперь король остался и без фаворита и без толкового советника, и следующие два с половиной года правление осуществлялось чередой слабых и в целом некомпетентных кабинетов. Перемещаясь между Туром и Парижем, отец Жозеф исподволь продвигал своего друга, новоиспеченного кардинала. Задача это была непростая. Ибо, хотя Ришелье по своим способностям далеко превосходил всех государственных деятелей Франции, король не хотел прибегать к его услугам.

Причин такого нежелания было много. Начать с того, что кардинал был крайне противен ему физически. Сам болезненный невротик, король любил, чтобы его окружали здоровые тела и здоровые души. А Ришелье был болезненным человеком. Он и раньше был хрупкого здоровья, и треволнения последних лет не сделали его крепче. Но эти его слабости компенсировались железной волей.

Кроме того, Людовик мучительно сознавал свои недостатки: он знал, что он тугодум, невежествен, угрюм и патологически нерешителен. Поразительные способности кардинала, его почти сверхчеловеческую волю и целеустремленность король воспринимал как укор самому себе и в то же время как угрозу своей личной независимости. Бездушное, жестокое воспитание поселило в нем страх перед грубой силой и недоверие к любой властной личности. Мало того, что кардинал вызывал у него отвращение и стыд, он еще и пугал его. Но весомее этих личных причин нелюбви к Ришелье оказались политические и государственные причины, требовавшие его принять.

И после нескольких лет смуты, связанной с малолетством и нерешительностью Людовика XIII, кардинал Ришелье взял власть во Франции в свои крепкие руки. Он становится первым министром в 1624 г., когда его вторично ввели в состав Королевского совета (первый раз это было в 1616 г.).

Шпионские тайны. Пользуясь полным доверием Людовика XIII в Совете, Ришелье довольно быстро занимает главенствующее положение и еще больше расширяет полномочия «серого кардинала», отца Жозефа, ставшего главой его секретной службы.

Ришелье знал о дипломатическом опыте капуцина, приобретенном во время подготовки крестового подхода, и поэтому сферой деятельности святого отца стали внешняя политика и дипломатия.

Ришелье не верил даже своим личным секретарям. Когда они переписывали важные бумаги, кардинал сам смотрел за их работой: он хотел убедиться, что при этом не будут сняты дополнительные копии с секретных документов. К числу тех немногих, кто неизменно пользовался неограниченным доверием Ришелье, был Жозеф дю Трамбле.

«После Бога, — писал Ришелье, — отец Жозеф был главной причиной моего нынешнего возвышения». Он попросил капуцина немедленно прийти в Париж, где его ждет важная работа. Глава ордена дал разрешение, и вскоре отец Жозеф занял неофициальную должность главы ведомства по иностранным делам, на которой оставался вплоть до своей смерти в 1638 г.

По утрам Ришелье регулярно приносили перехваченную корреспонденцию, докладывали о происшествиях при дворе, о разговорах заключенных в тюрьмах, подслушанных тюремщиками. Буквально каждый день Ришелье с отцом Жозефом обсуждали полученную шпионскую информацию, составляли указания своим разведчикам.

О различных дипломатических переговорах отца Жозефа до сих пор известно очень мало, что неудивительно — они ведь не протоколировались, и мы знаем в лучшем случае их результаты. Первые важные переговоры, которые он провел по поручению Ришелье вскоре после того, как тот пригласил его на свою службу, были переговоры в Северной Италии с итальянскими государствами и Испанией, владевшей Миланским герцогством.

Не вдаваясь в детали сложной политической игры, которая там велась, отметим, что Ришелье добивался контроля над альпийскими перевалами и, соответственно, над теми североитальянскими землями, где они пролегали. Переговоры завершились для Франции в общем успешно благодаря, надо полагать, искусству отца Жозефа, а также тому, что Испания, готовившаяся воевать с Голландией, не хотела осложнять отношения с Францией. В своих мемуарах Ришелье выражает полное удовлетворение итогом переговоров и, вероятно, работой отца Жозефа, хотя и не упоминает его имени. Но именно с ним Ришелье связывает свои планы по дальнейшему переустройству Европы. Таким образом, монах неофициально становится военным министром и, несмотря на сохранение аскетизма в личной жизни, полностью отдается дипломатии и политике.

Итак, с 1624 г. Ришелье правил Францией, железной рукой подавляя народные бунты и заговоры знати. На него работала разветвленная секретная служба, которую возглавлял отец Жозеф. Шпионы Ришелье появились не только во всех слоях французского общества, но и при многих европейских дворах. Секретная служба Ришелье обеспечивала его информацией из всех стран Европы, нередко имевшей первостепенное значение. Приходится удивляться, каким образом при тогдашних средствах связи в Париж вовремя доставлялись сведения, которые стремились сохранить в тайне правительства, вообще не поддерживавшие ни дипломатических, ни иных отношений с Францией. Во многом это было заслугой тайных агентов отца Жозефа.

Вот что пишет Е. Б. Черняк в своей знаменитой книге «Пять столетий тайной войны»: «Примером может послужить полученное Ришелье заблаговременно известие о принятом в 1628 г. решении московского правительства возобновить войну против Польши. Своевременная осведомленность об этом позволила французским дипломатам значительно ускорить заключение в 1629 г. Альтмаркского перемирия между Швецией и Польшей, что дало возможность шведскому королю Густаву Адольфу начать успешную войну против германского императора (императорский престол занимали представители австрийской ветви династии Габсбургов). Это же, в свою очередь, соответствовало главной внешнеполитической цели Ришелье — созданию мощной коалиции против по-прежнему претендовавших на европейскую гегемонию испанских и австрийских Габсбургов. Можно лишь догадываться, каким образом Ришелье получил секретную информацию из Московского государства, с которым в течение предшествующих полутора десятилетий у Франции вообще не было никаких связей. Правительство царя Михаила Федоровича, надеясь привлечь Турцию к союзу против Польши, сообщило о своих планах турецкому послу греку Ф. Кантакузину, который сразу же после этого поспешил в Константинополь. А постоянный французский посол в Константинополе граф Ф. Сези, являвшийся прежде всего агентом отца Жозефа, сумел обзавестись осведомителями, которые передавали ему все, что было известно правительству султана Мурада IV.»

Заговор Шале

Ришелье поставил задачу привести высшую аристократию к повиновению. Он считал, что все они останутся мятежниками, пока он не нанесет удар прямо по их персонам и привилегиям. Первая подобная возможность представилась кардиналу весной 1626 г., когда младший брат короля Гастон Орлеанский согласился возглавить заговор, в котором самые активные роли принадлежали принцу Конде, а также двум бастардам Генриха IV — принцу Вандом и маршалу Орнана, и неутомимой и легкодоступной чаровнице, герцогине де Шеврез. Также в нем участвовали жена Людовика Анна Австрийская.

Центральной фигурой в интриге против кардинала стал молодой маркиз де Шале, принадлежавший к знатному роду Талейранов-Перигоров, тогдашний любовник герцогини, жизнерадостный, блестящий, но не очень дальновидный юноша, который и поплатился за это жизнью.

В планы заговорщиков входило похищение Людовика XIII и Ришелье, а в случае неудачи — вооруженное восстание, которому была обещана полная поддержка в Вене и Мадриде. Разведка Ришелье, возглавляемая отцом Жозефом, проследила нити заговора, добыла письма, в которых его участники обсуждали планы убийства не только Ришелье, но и самого Людовика XIII, корреспонденцию, получаемую Шале из Мадрида и Брюсселя.

На самом деле заговоров было два. Первая серия, если можно так выразиться, была почти анекдотична. У Шале, получившего поручение убить Ришелье, вдруг проснулась совесть — он явился к кардиналу и признался, что состоит в заговоре. Кардинал обещал ему вознаграждение и сразу же отправился к Гастону Орлеанскому, в результате перепуганный наследник престола немедленно стал свидетелем обвинения.

Людовик и его министр действовали решительно и без проволочек. Обоих бастардов заманили в Париж, там арестовали и бросили в тюрьму. Благоразумный Конде предупредил подобную участь, быстро заключив мир с кардиналом. Марию Медичи, обожавшую ничтожного Гастона и причастную к заговору, заставили подписаться под документом, где, как всегда в подобных обстоятельствах, она торжественно обещала впредь хранить королю верность и вести себя хорошо. С госпожой де Шеврез не сделали ничего, но вскоре ей пришлось заплатить за эту безнаказанность — она стала тайным агентом кардинала в Англии. Любовница лорда Холланда и наперсница Бекингема, посвященная во все перипетии его страсти к Анне Австрийской, она располагала источниками информации, не доступными ни одному посланнику мужского пола. Ее сообщения из Лондона были для Ришелье бесценны. Однако деятельной вражды к нему она не оставила: когда история с заговором, казалось, почти затихла, герцогиня заварила кашу заново.

Во второй серии одурманенный ее чарами Шале снова пустился в интриги. Тайно посещая Гастона Орлеанского, он уговаривал его либо бежать из страны, либо возглавить восстание гугенотов. Но агенты Ришелье и отца Жозефа не дремали. В раскрытии заговора Шале большую роль сыграл один из лучших разведчиков отца Жозефа — Рошфор. Он, вероятно, многим известен по знаменитому роману «Три мушкетера» Александра Дюма как граф. Но он был вовсе не графом, а пажом во дворце кардинала Ришелье. Официально — конюший господина кардинала, неофициально — один из лучших его агентов. Его сначала долго испытывали, а потом с целью проверки послали с шифрованным письмом в Англию. Там Рошфора арестовали, но он успел спрятать письмо в седле, и оно не было обнаружено. После этого он стал одним из наиболее доверенных агентов кардинала, ему стали поручать важные дела. Трудно переоценить его роль во многих значительных событиях в жизни кардинала Ришелье и Франции, в частности — в раскрытии заговора Шале.

Свои знания о Рошфоре Дюма почерпнул из его любопытных «Воспоминаний», но в действительности они были написаны писателем Сандра де Куртилем (который являлся также автором «Мемуаров» д’Артаньяна) и полны выдумок.

Действия Рошфора подробно описывает Е. Б. Черняк в «Пяти столетиях тайной войны»: «Нарядившись капуцином и получив от отца Жозефа подробные инструкции, как подобает вести себя монаху этого ордена, Рошфор отправился в Брюссель. Чтобы сбить со следа шпионов враждебной партии, Рошфор говорил по-французски с сильным валлонским акцентом и при случае не забывал упоминать о своей ненависти к Франции. В Брюсселе мнимый монах сумел вкрасться в доверие к маркизу Лекю, любовнику одной из заговорщиц, герцогини де Шеврез. Вскоре Лекю уже передал услужливому монаху несколько писем для пересылки в Париж. «Таким образом, — сказал Лекю, — вы окажете большую услугу Испании». Рошфор для верности разыграл комедию, уверяя, что не имеет возможности проникнуть во Францию, обманув шпионов кардинала, и уступил лишь тогда, когда Лекю обещал достать ему разрешение на поездку от духовного начальства. На полдороге Рошфора встретил курьер отца Жозефа, который быстро доставил письма в Париж. Депеши оказались зашифрованными, но код был скоро раскрыт, и Ришелье смог познакомиться с планами заговорщиков».

После прочтения письма были снова переданы Рошфору, который вручил их адресату — некоему адвокату Лапьерру. За Лапьерром была установлена постоянная слежка. Таким путем вскоре было открыто, что настоящим адресатом был королевский придворный граф де Шале, в отношении которого уже давно имелись подозрения.

Однако особенно важно было то, что в письмах, доставленных Рошфором, обсуждался вопрос о желательности смерти не только Ришелье, но и самого Людовика XIII! Это позволило потом Ришелье разделаться с заговорщиками как с участниками покушения на священную особу монарха. Ришелье был склонен сразу арестовать и отправить на эшафот графа Шале, но «серый кардинал», отец Жозеф, настоял на более изощренном методе действий. За Шале установили непрерывную слежку, чтобы открыть остальных заговорщиков. А Рошфор, получивший ответы на привезенные им письма, снова был послан в Брюссель.

Шале был далек от мысли, что он опутан сетью агентов кардинала, и спокойно отправил курьера к испанскому королю с предложением заключить тайный договор, о котором уже велись переговоры с испанскими властями во Фландрии. Испанский двор выразил полнейшую готовность удовлетворить все просьбы заговорщиков.

Однако на обратном пути из Мадрида курьер был арестован, и Ришелье получил в свои руки доказательства того, что заговорщики, помимо всего прочего, виновны в государственной измене. Новый заговор был раскрыт во второй раз за три месяца.

После того как разведке кардинала удалось распутать все нити заговора, брат короля Гастон Орлеанский, предатель по натуре, с готовностью выдал своих сообщников и снова стал свидетелем обвинения, всю ответственность возложив на Шале. После ареста Шале валялся в ногах Ришелье, умоляя о пощаде. Но кардинал был неумолим — примерное наказание графа Шале призвано было устрашить недовольных.

Юношу арестовали, судили и, вынудив дать показания против своей любовницы, казнили. Шале кончил жизнь на эшафоте. Интриганку герцогиню де Шеврез отправили в ссылку. Кардинал получил право завести для охраны собственных гвардейцев. Что касается Анны Австрийской, которую заговорщики планировали выдать замуж за Гастона Орлеанского, то она едва упросила супруга не отправлять ее в монастырь.

Феодальную знать это происшествие удивило и встревожило. Впервые на ее памяти мятежному вельможе было воздано не пожалованием из казны. Со смертью Шале заговоры потеряли привлекательность. Ришелье с помощью отца Жозефа выиграл первый раунд своего боя с феодалами, и в ближайшее время с этой стороны бояться было нечего, теперь он развязал себе руки и для борьбы с гугенотами. Но об этом чуть позже, а пока речь пойдет об еще одной тайне отца Жозефа (а также опять и Рошфора, куда же без него, раз речь идет о шпионах Ришелье). Ею является известнейшее происшествие, в котором он тоже оказался замешан.

Дело об алмазных подвесках

Пожалуй, самая известная история, которую знают, что называется, «и стар и млад» (кто же не читал «Трех мушкетеров»!), — это история с алмазными подвесками королевы Анны Австрийской. И здесь тоже не обошлось без вездесущего «серого преосвященства». Но в действительности все было немножечко не так, как описал замечательный романист.

Первый понедельник октября 1625 г. обещал стать одним из самых скандальных в истории супружеских измен французского трона. Описывая рвущееся наружу напряжение всех участников эпизода, Александр Дюма не слишком отошел от впечатлений действительных очевидцев событий того вечера, сохранившихся в многочисленных мемуарах. «Нетрудно было заметить, что между королем и королевой что-то произошло, но оба говорили так тихо, что никто не расслышал ни слова, так как из уважения все отступили на несколько шагов. Скрипачи выбивались из сил, но никто их не слушал». Однако во всем остальном с ролью исторических лиц Дюма обошелся более чем вольно.

Происходила ли на самом деле интрига с подвесками перед Мерлезонским балетом, который 3 октября 1625 г. организовали городские старейшины Парижа, даже самый увлеченный исследователь архивов сейчас сказать не сможет. Однако если и была, упрямые факты говорят о том, что события просто не могли выстроиться так, как мы привыкли думать после прочтения «Трех мушкетеров». Хотя бы потому, что, отправься четверо друзей в Англию вместе, до понедельника не дожил бы ни один из них.

Пламенный рыцарь и требовательный влюбленный герцог Бекингем в реальной жизни был не таким уж образцом джентльмена, как мы привыкли считать. И что заставило казалось бы опытную в придворных интригах Анну Австрийскую так потерять голову, чтобы она передала в качестве «дара любви» заметную драгоценность короны? И были ли на самом деле эти алмазные подвески вообще, а также Миледи и простодушный Фелтон, по ее наущению заколовший предателя и развратника, и, наконец, при чем тут отец Жозеф?

Итак, весной 1625 года в Париж прибыл английский посланник — 33-летний Джордж Вильерс, герцог Бекингем. Уже на первом балу этот высокий красавец в щегольском наряде очаровал всех присутствующих дам. Его атласный колет был расшит жемчужинами, которые то и дело, будто невзначай, отрывались и раскатывались по полу. «Ах, бросьте! — отмахивался герцог, когда ему пытались вернуть подобранный жемчуг. — Оставьте эту ерунду на память».

Многие знали, что богатство герцога досталось ему благодаря щедротам короля Англии Якова I, который как раз в это время умирал в Лондоне. Джордж Вильерс, крупнейший авантюрист и казнокрад своего времени, довольно долгое время пользовался расположением английского короля Якова I, который в нем души не чаял — в том числе и за вовремя данный совет организовать торговлю титулами и лицензиями на монополии. Одновременно будущий премьер-министр обслуживал и прихоти наследника престола Карла, причем, по воспоминаниям современников, «их нежные отношения дали пищу толкам, что речь идет не только о дружбе». Наградой стали поместья, титулы и рука богатой наследницы герцогини Ратленд.

Умирая, король завещал Бекингема своему сыну Карлу в качестве главного советника, и теперь герцог приехал сватать новому монарху сестру Людовика XIII принцессу Генриетту. Этот визит оказался роковым: едва увидев Анну Австрийскую, Бекингем потратил оставшиеся у него три года жизни на то, чтобы завоевать ее расположение. Как и в случае с Ришелье, трудно сказать, что это было — политический расчет или искренняя страсть. Несомненно одно: все эти три года политика обеих держав определялась злосчастным увлечением герцога.

Репутация Бекингема была такова, что громкие скандалы сопровождали его и во Франции. Один из них (по поводу небезупречности поведения королевы) и разразился в Амьене, куда Бекингем и королева отправились провожать невесту короля Карла.

Вечером из садовой беседки раздался громкий крик, на который сбежались придворные. Они увидели странную картину: Бекингем стоял на коленях, обнимая королеву. Об этом происшествии ходило много слухов — говорили, что пылкий герцог напугал Анну и даже расцарапал ей ноги своими украшенными жемчугом чулками. Потому-то она и стала кричать. Но возможно и другое: свидание состоялось с полного согласия королевы, а крик поднял кто-то из спохватившихся шпионов кардинала. Быть может, Анна все же не лишила Бекингема своего внимания. Иначе, почему при расставании в Булони она подарила ему пресловутые алмазные подвески?

Да-да, подвески действительно были! О них говорят в своих мемуарах несколько современников. Впервые о подаренном влюбленному герцогу Бекингему бриллиантовом ожерелье рассказал друг королевы, известный философ Франсуа де Ларошфуко, при этом никак не объясняя, как выросшая при знаменитом своими интригами испанском дворе Анна Австрийская могла потерять бдительность до такой степени, что рискнула расстаться с драгоценностью короны вместо того, чтобы отделаться любой другой драгоценной побрякушкой меньшей политической значимости.

Карл женился на Генриетте-Марии, родной сестре Людовика XIII в июне 1625 г., то есть за четыре месяца до литературно прославленного бала, и был вынужден устроить «чистку» своего двора. Свидетельница «завинчивания гаек» леди Хатчинсон писала, что «шуты и развратники, насмешники и мужчины-любовники были оттуда удалены». На третьем году правления король под давлением парламента был вынужден согласиться на импичмент герцогу, которого страна буквально ненавидела.

23 августа того же года в Портсмуте Бекингема зарезал кинжалом офицер Джон Фелтон. И вдохновила его на это вовсе не литературная Миледи. И трогательное чтение письма королевы, и рукопожатие с лордом Винтером, и указания послать возлюбленной нож убийцы в «шкатулке розового дерева с ее вензелем» все это — плоды фантазии Дюма. И Фелтон, кстати сказать, вовсе не метался по залам, пытаясь скрыться и добраться до корабля с коварной Миледи, он сам выкрикнул из толпы, что это его собственных рук дело, и добровольно отдал шпагу, сказав, что «внутренний голос побудил его наказать преступного сановника, открыто нарушавшего закон».

Ну а теперь пора нам вернуться в Париж. Там действительно в 1625 г. все было как в песенке: «На каждый лье по сто шпионов Ришелье, мигнет француз — известно кардиналу.»

Ришелье приходилось держать фронт против непрекращающихся интриг матери короля Марии Медичи, а заодно целого выводка принцев крови и крупных вельмож, которым планы кардинала обеспечить абсолютизм королевской власти были как кость в горле. После смерти Ришелье вся эта кипучая оппозиция прорвалась хаосом Фронды, ну а пока он ухитрялся не только сдерживать ее, отсекая вместе с головами связи высшей знати с Габсбургами и Испанией, но и играл на другой внешнеполитической доске, мобилизуя протестантского короля Швеции Густава Адольфа и немецких князей против императора.

В романе описано еще одно реальное историческое лицо, которое могло бы поспособствовать организации тайного свидания королевы с Бекингемом, это Ла Порт, ее камердинер, а по совместительству крестный госпожи Бонасье. Именно он руководил секретными агентами, передававшими корреспонденцию от Анны Австрийской к госпоже де Шеврез и обратно.

Только не юная жена галантерейщика попала в Бастилию за это, а он сам. И, к чести старого слуги, несмотря на допросы с пристрастием известного своим садизмом канцлера Сегье, в тот раз кардиналу не удалось получить показаний, доказывающих прямое участие королевы в заговоре.

Это случилось куда позже, уже после вторжения испанских войск в Пикардию в 1635 г. Когда французам удалось выбить их из крепости Корби, отступающие испанцы оставили целый ларец с подлинными письмами Анны, где речь шла не только об организации покушений на Ришелье, ной о цели его устранения — подчинить Францию политике Мадрида и Вены.

До этого удачного трофея Анна, которую вынудили подписать обязательство вообще не прикасаться больше к перу без ведома первой фрейлины, целых десять лет вела себя настолько осторожно, что разведке кардинала не удавалось захватить ее врасплох, хотя отец Жозеф сплел целую сеть из тайных осведомителей, буквально опутавшую королеву. Но безрезультатно.

Поэтому версия о свидании в Лувре выглядит более чем романтичной, то есть написанной для красоты романа. Риск для Анны Австрийской был слишком велик — не имея к тому моменту детей, она могла бы разделить судьбу многих королев, обвиненных в бесплодии, и тогда Испания вообще могла лишиться своей партии при французском дворе. Более того, традиция Лувра позволяла королевам искать утешения у французов, которые отваживались на ухаживания, но заморский герцог — это было нарушение всех приличий.

Единственной возможностью, которая вписывалась бы в правила игры, было не вручение королевой алмазного колье в качестве знака любви при личном свидании, а отправка его как некоего символа взаимопонимания в политике, коль скоро Англия вмешивалась во французские дела не меньше Мадрида и тоже была заинтересована в устранении Ришелье. В пользу этой версии говорит и то, что «кузина белошвейка» (госпожа де Шеврез) в числе прочих любовников завербовала и английского герцога Монтегю.

Возникает резонный вопрос: а куда все это время смотрел король? Увы, Людовику XIII роль в истории была отведена самая незавидная. Непримиримые враги Мария Медичи, с одной стороны, и Ришелье с Жозефом дю Трамбле — с другой, были едины только в одном — чем меньше король будет вмешиваться в события, тем легче им самим будет делать политику.

Поэтому оба рассудили, что им выгодно посеять раздор между царственными супругами, дабы Людовик забыл о государственных делах. «Я вам прощу измену королевству, но я не потерплю измену королю.» Когда же погиб Бекингем, королеве быстро нашли нового воздыхателя в лице принца крови Гастона Анжуйского.

Но в 1625 г. кардиналу было даже выгодно позволить англичанину приехать в Париж и поймать любовников с поличным. А с учетом размаха созданной им шпионской сети разве что чудесная шпага д’Артаньяна могла помочь герцогу благополучно убраться восвояси, тем более с драгоценным ожерельем.

Однако допустим, что герцогу повезло не только в книге, и Ришелье пришлось срочно придумывать, как можно исправить оплошность своих агентов. Трудно вообразить, что даже обладающая навыками гипноза шпионка могла бы заморочить голову Бекингему настолько, чтобы суметь срезать две подвески прямо на балу, на глазах у всех.

Такая миссия могла быть доверена только лицу, которое примелькалось во дворце и вряд ли вызывало подозрения, в общем — «особе, приближенной к телу». По версии Ларошфуко, работу книжной Миледи сделала любовница герцога графиня Люси Карлейль, супруга английского посла в Париже, которая очень быстро переправила добычу заказчику.

В ловкости этой дамы сомневаться не приходится, так как впоследствии, уже в годы английской революции, она стала двойным агентом и, будучи фрейлиной при Генриетте-Марии, жене свергнутого Карла I, посылала из Парижа шпионские донесения врагам короля на его родину, тем самым расстроив все планы монархистов спасти его от плахи. Так что, нельзя не признать, Ришелье умел подбирать квалифицированные кадры, отец Жозеф был не единичной удачной находкой кардинала.

Отец Жозеф со своей стороны также не сидел сложа руки, деятельный капуцин завербовал много монахов своего ордена. Несколько шпионов-капуцинов обосновались в Лондоне, формально находясь в свите жены английского короля Карла I Генриетты-Марии, француженки по рождению. Среди капуцинов отец Жозеф отобрал себе и четырех помощников, составлявших штаб его разведывательной организации во Франции.

Имея на руках такие козыри, мог ли Ришелье проиграть в деле с подвесками, если все происходило именно по тому сценарию, который описан Дюма? Возможно, и мог. Но. если бы вместо мушкетеров в Лондон отправился, например, Бонасье или кто-нибудь столь же незаметный.

Даже сам автор признает: «Вид колонны был весьма внушительный: черные кони мушкетеров, их твердая поступь — привычка, приобретенная в эскадроне, — все это само по себе могло раскрыть самое строгое инкогнито». В два часа ночи, самое глухое и бандитское время суток, восемь вооруженных до зубов всадников миновали ворота Сен-Дени, которые и днем неплохо охраняли ввиду необходимости защиты от грабежей расположенной тут же усыпальницы королей, то есть стратегического объекта.

Но даже если бы солдаты не осмелились задержать дворянский отряд, даже если шпионы, которые «на каждый лье», опять что-то проворонили. Зачем надо было незнакомцу в трактире Шантильи заводить ссору с Портосом? Не проще было бы не отсекать мушкетеров по одному, а взять всех сразу? Нет, не проще. Тогда не было бы «Трех мушкетеров»!

А в реальности в облике горожанина днем посланник королевы мог бы проскочить незамеченным и невредимым до самого Ла-Манша. Растеряв спутников, д’Артаньян прибыл не куда-нибудь, а в Кале, то есть в порт, соединяющий два государства, находящиеся на грани войны. В реальной жизни риск попасться уже там наверняка перевесил бы потерю нескольких часов, которые потребовались бы, чтобы достичь английского берега на одном из рыбацких суденышек, хозяева которых были не столь избалованы золотом пассажиров, как шкиперы в порту.

И все-таки все хорошо, что хорошо кончается. Настоящий д’Артаньян, не литературный, Шарль де Бац Кастельмор дослужился до капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, повоевав в Германии, Лотарингии и Пикардии, а в 40 лет женился на баронессе Анн-Шарлотт де Сен-Круа, причем брачное соглашение подписал уже новый кардинал — Мазарини. Ни Ришелье, ни отца Жозефа к тому времени давно не было на свете. И они унесли с собой тайну — на самом ли деле была история с подвесками, и правда ли, что Ришелье был и сам влюблен в королеву. Или с его стороны это был просто расчет — завоевав сердце Анны, сделать ее проводницей своей политики?

Отец Жозеф и аббат Фанкан

Одним из главных деятелей секретной дипломатии Ришелье в течение первых 10 лет, наряду с отцом Жозефом, был также аббат Фанкан. Но они были отнюдь не верными дружественными союзниками, «тянущими в одну сторону телегу французской государственности».

Ришелье ежедневно проводил многочасовые совещания с Фанканом, который неоднократно играл роль секретного агента в различных германских государствах. Однако если начальник разведки отец Жозеф тянул Ришелье к союзу с папой, аббат Фанкан был представителем совсем другой политической школы. Получая взятки от германских католических князей, Фанкан вместе с тем настаивал на том, чтобы Франция поддерживала немецких протестантов более решительно, чем считал полезным кардинал.

Впоследствии скрытые разногласия между Ришелье и Фанканом обострились, и аббат, чрезмерно отстаивавший самостоятельность французского духовенства, призывавший к расторжению конкордата между Францией и папой и даже завязавший контакты с Англией, германскими князьями и лидерами гугенотов, в 1627 г. угодил в Бастилию. Чему немало способствовал отец Жозеф, предоставивший Ришелье обширную переписку аббата Фанкана с его иностранными корреспондентами, собранную шпионами отца Жозефа.

Отец Жозеф и осада Ла-Рошели

При словах «осада Ла-Рошели» сразу же вспоминается Александр Дюма-отец. В самом деле, кто не помнит совет, благополучно разрешивших эпопею с подвесками, д’Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса в бастионе Сен-Жерве? А происки коварного Ришелье? Но, как ни странно, почти никто не знает подробностей самой осады и степени участия в ней «серого преосвященства».

Между тем, история осады этого протестантского города не менее интересна, чем приключения четверки отважных мушкетеров: здесь были и предательство, и ненависть, и глупость, и интриги, и самопожертвование. При ближайшем рассмотрении герцог Бекингем предстает не галантным кавалером, а тщеславным и воинствующим глупцом, в свою очередь Ришелье — умелым администратором и полководцем. Подавляющее интеллектуальное преимущество Ришелье делает его чрезвычайно успешным политиком. Недаром на пушках, которые громят оплот гугенотов Ла-Рошель, выгравировано: «Правит сила разума».

Истоки конфликта теряются во тьме Варфоломеевской ночи, разделившей Францию на два непримиримых лагеря — католиков и протестантов. Началась эпоха долгих и кровопролитных религиозных войн, захвативших царствования Карла IX, Франциска III и Генриха III. Конец братоубийственной войне положил только Великий Беарнец — Генрих IV, который издал Нантский эдикт, согласно которому протестанты получали несколько городов на территории Франции и имели право содержать свои войска. После убийства короля религиозным фанатиком Равальяком хрупкое перемирие между религиозными партиями в одночасье рухнуло. Теперь кальвинисты стали «пятой колонной» в государстве, они получали поддержку от Испании и Англии, которые были заинтересованы в ослаблении Франции. Получилось, что протестантские религиозные общины образовали государство в государстве.

В начале 1611 г. в Сомюре собрались лидеры протестантов. На конференции главным был вопрос, что делать дальше? Партия «осторожных» во главе с любимцем Генриха IV — Дюплесси-Морнэ — считала, что необходимо признать новую власть и сотрудничать с королем. «Непримиримые» под руководством герцога Анри де Рогана выступали за прямой конфликт с государством.

В 1616 г. Беарн, маленькое королевство, населенное преимущественно протестантами, был провозглашен личным владением короля Людовика XIII и, таким образом, потерял свою независимость. Совет Беарна, состоящий сплошь из «непримиримых», отказался ратифицировать это решение. В 1620 г. Людовик вошел в Беарн с 20-тысячным войском, разогнал Совет, а на его месте создал парламент, состоящий сплошь из католиков. Протестанты посчитали это нарушением Нантского эдикта и начали военные действия. Вскоре запылал Лангедок, а потом восстала и Ла-Рошель.

В апреле 1621 г. Людовик XIII подошел к протестантским крепостям Сомюр и Ту ар, которые сдались без сопротивления. Армия двинулась дальше, город Сен-Жан д’Анжели оказал королевским войскам сопротивление, но через две недели был взят. За неповиновение король лишил город привилегий и приказал разрушить его стены. Вскоре Людовик подошел к Монтобану, который так же отказался открыть ворота. Началась осада, которая была прервана из-за эпидемии в королевской армии. Войска поспешно покинули окрестности города.

Вследствие этого Роган остался хозяином Лангедока. Он устроил свою штаб-квартиру в крепости Андюз, откуда управлял всем краем. Герцог Субиз, ближайший сподвижник Рогана, обосновался в Ла-Рошели — оплоте протестантов на атлантическом побережье, откуда протестантские отряды несколько раз совершали грабительские походы к городам Пуату. Такое положение вещей не устраивало короля Людовика. Королевская армия выбила протестантов из Гиени, захватив все принадлежавшие им города. У стен Монпелье «непримиримые» пошли на переговоры — согласно решению ассамблеи король обязал протестантов срыть все укрепления своих городов и даровал им амнистию.

Но мир, заключенный в Монпелье, оказался лишь передышкой. В 1624 г. Королевский совет, в который вошел новый первый министр Франции кардинал де Ришелье постановил захватить Кастр в Лангедоке и остров Рэ, находившийся на выходе из гавани Ла-Рошели.

Отряд герцога де Субиза, пытавшийся помешать королевским войскам под командованием Жана де Сен-Бонне, маркиза де Ту ар а высадиться на острове, был разбит наголову. 15 сентября 1625 г. французский гарнизон занял крепость Сен-Мартен-ля-Рэ, захватил острова Рэ и Олерон. Французскому флоту под командованием герцога Монморанси удалось захватить несколько кораблей протестантов, но герцог Субиз сумел бежать в Англию.

Англичане, уже давно поддерживавшие протестантов, решили открыто вмешаться в конфликт. Этому поспособствовал французский губернатор Гиени, герцог д’Эпернон, который захватил в Бордо британский торговый флот с годовым запасом кларета (красное полусладкое вино) на борту. В ответ разъяренный Карл I приказал арестовать все французские корабли, многие из которых были захвачены в Ла-Манше.

Англия вступает в войну. В начале 1627 г. Англия объявила себя защитницей французских протестантов. В марте началась подготовка экспедиции в Ла-Рошель, которую возглавил любимец короля Карла I — герцог Бекингем. Планировалось выбить французский гарнизон с островов Рэ и Олерон, деблокировать Ла-Рошель и захватить плацдарм на побережье Франции. Герцог Субиз принимал активнейшее участие в разработке операции.

27 июня 1627 г. армада из 15 кораблей и 50 транспортов покинула Портсмут и отправилась к Ла-Рошели. Главой экспедиции был назначен герцог Бекингем, в состав военной эскадры входили «Триумф»(флагман), «Рипалс», «Вэнгард», «Виктори», «Рейнбоу», «Уорспайт», «Нонсач», «Эспиранс», «Лайон» и шесть малых судов. На торговые судна было загружено 8000 солдат. Около Дюнкерка к отряду присоединилась голландская эскадра из 10 кораблей. По замыслу Бекингема, отряд должен был выгрузить войска в Ла-Рошели и проследовать в Бордо, где все еще стоял арестованный флот торговых судов, но этим планам не суждено было осуществиться. Мэр Ла-Рошели, Жан Гиттон, не дал англичанам высадить войска в городе, сообщив, что поддержит их только тогда, когда те возьмут Рэ и Олерон.

Утром, 20 июля 1627 г. флот Бекингема появился у острова Рэ. В цитадели Сен-Мартен-ля-Рэ занял оборону гарнизон из 1000 солдат и 12 орудий под командованием маркиза Туара. Солдаты были рассредоточены между двумя бастионами — собственно Сен-Мартен и Ля-Пре, последний еще не был готов к осаде, на нем велись строительные работы.

21 июля англичане обстреляли бастионы и высадили 2000 человек на восточной части острова, расположенной ближе всего к Ла-Рошели. Туара, обладавший слишком малыми силами, не смог предотвратить десант. Шесть дней кровопролитных боев заставили Туара сосредоточить оставшиеся войска (800 человек) в Сен-Мартене, отдав остальной остров противнику. В Ля-Пре заперся небольшой отряд французов из 30 человек. На один день стороны заключили перемирие, чтобы похоронить убитых, среди них был и родной брат Туара. Гарнизон на острове оказался блокированным как с суши, так и с моря, практически без провизии и боеприпасов. В отчаянной попытке получить помощь от короля французский генерал отправил вплавь через пролив трех добровольцев, которые должны были добраться до лагеря французской армии, подошедшей к Ла-Рошели, и сообщить о бедственном положении гарнизона. Доплыл лишь один, остальные были либо убиты, либо взяты в плен.

  

Старая гавань Ла-Рошели

Ришелье, извещенный о том, что Туара еще держится, срочно снарядил небольшой отряд из 15 пинасов с продовольствием, тринадцати из них 7 сентября удалось прорваться к бастиону с помощью высокого прилива. Англичане, совсем не ожидавшие таких действий, не смогли помещать французам. Тем временем осаждающие выгрузили пушки и установили батареи напротив Сен-Мартена. Большой ошибкой Бекингема стало то, что он вначале запретил своим подчиненным рыть траншеи, усмотрев в этом трусость, из-за чего от пуль французских солдат погибло много англичан.

12 сентября к герцогу прибыло подкрепление из Англии — 1500 ирландцев под командованием Ральфа Бинглея. В конце концов, решили снять с кораблей дополнительно 500 матросов и общими силами атаковать форт Ля-Пре, однако почему-то приказ был отменен. А ведь в этот момент в Ля-Пре находилось всего лишь 30 французских солдат. У англичан начались проблемы с продовольствием — из-за сезона штормов суда с припасами не могли выйти из портов.

7 октября французы решили еще раз послать подкрепление и провизию на остров. В этот раз англичане смогли перехватить их и захватить 10 мелких судов из 35. Ришелье и маршал Шомберг, прибывшие в расположение французской армии под Ла-Рошелью, понимали, что Туара вряд ли продержится до конца года, поэтому у них созрел хитрый план — перебросить с Олерона 6000 солдат и 300 кавалеристов при 6 пушках на остров Рэ и ударить по англичанам с тыла.

Узнавшие об этих планах британцы не на шутку испугались — на военном совете все требовали уйти обратно в Англию, объясняя это тем, что помощь из Портсмута и Амстердама так и не вышла. Утром, 6 ноября Бекингем решил предпринять генеральный штурм Сен-Мартена. 3000 солдат и 700 матросов пошли на приступ, у Туара было около 1200 человек, из которых 600 — ветераны осады. Солдаты герцога смело преодолели простреливаемое пространство и ринулись к стенам форта, держа в руках лестницы, но они оказались очень короткими. Растерявшиеся войска сгрудились около стен, расстреливаемые со всех сторон бойцами Туара. Потеряв около 500 человек, британцы побежали.

Ночью 8 ноября Шомберг с 3000 солдат высадился на севере острова Рэ. К своему величайшему удивлению он обнаружил, что англичане покидают остров и атаковал их отходящие части. Потери войск Бекингема составили, как писал Александр Дюма в «Трех мушкетерах», «более 2000 солдат, среди которых 5 подполковников, 3 полковника, 250 капитанов, 20 родовитых дворян, 4 мортиры и 60 флагов, которые были привезены в Париж Клодом де Сен-Симоном и с гордостью повешены в сводах собора Парижской Богоматери» (повешены были, конечно, флаги, а не англичане). Сообщая эти данные, великий романист был абсолютно точен.

Блокада. Военные действия между силами короля и Ла-Рошелью открылись в сентябре 1627 г. Месяц спустя к Ла-Рошели из Парижа со свежими войсками прибыл король. Вместе с ним приехал Ришелье, получивший чин «генерала армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях», облаченный в кардинальский пурпур, но в панцире и в шляпе с плюмажем, а за ним босиком пришел и отец Жозеф. Ла-Рошель была слишком хорошо укреплена, чтобы взять ее штурмом, и королевская армия, рассчитывая на долгую осаду, стала лагерем в окрестных солончаках.

Королевская армия — 30 тысяч человек при 48 орудиях под номинальным командованием брата короля Гастона Орлеанского (фактическое командование осуществлял герцог Ангулем-ский) — охватила Ла-Рошель плотным кольцом из 11 деревянных башен и 18 редутов. По плану королевского архитектора Метезо было решено отрезать Ла-Рошель от моря. Поперек гавани, вне досягаемости от городских орудий, начали строить полуторакилометровую дамбу из булыжников, скальной породы, старых кораблей. На дамбе на прикрепленных плавающих платформах стояли пушки. По плану дамба должна была иметь один небольшой, но хорошо защищенный вход, способный пропустить только малоразмерные суда. Для постройки дамбы было привлечено 4000 парижских рабочих, которым посулили большое вознаграждение. К январю сооружение было построено, и Ла-Рошель оказалась отрезанной от моря.

Отец разведки. Кардинал Ришелье был главным руководителем осады, а главная задача руководителя — умело подбирать кадры. Первый министр привлек к осаде маршалов Луи де Марийака, Бассомпьера, Шомберга. Ришелье требовал максимально эффективного управления войсками и вспомогательными отрядами, на места администраторов и квартирмейстеров он, пользуясь своей церковной властью, широко привлекал способных священнослужителей.

Яркий пример — отец Жозеф. Деятельность капуцина в течение долгих месяцев осады была обширной и многосторонней. Во-первых — и эта обязанность безусловно была ему ближе остальных — он отвечал за моральное, духовное, а в известной степени и за физическое состояние армии. В его распоряжении находился целый отряд капуцинов, которым он не оставлял ни одной праздной минуты. В войсках служились мессы, читались проповеди, принимались исповеди. Вместе с хирургами монахи устраивали госпитали и пеклись о нуждах больных и раненых. Они шли в самую гущу сражений, то работая санитарами, то напутствуя умирающих. Их храбрость и благочестие производили сильное впечатление. Проповеди таких людей охотно слушали даже солдаты. По мнению современников, результаты просто поражали: никто еще не видел и не слышал о такой благовоспитанной армии.

Но все же миссионерская работа в войсках составляла не самую главную из обязанностей отца Жозефа. Он оставался правой рукой кардинала. Приходилось обсуждать международные дела, требовавшие особой тонкости в период междоусобного конфликта, принимать решения, составлять депеши, противоборствовать придворным интригам, мирить ссорящихся вельмож. Спрос на бесконечную ловкость монаха в обращении со знатью никогда не ослабевал. Но такого рода делами он занимался еще с тех пор, как Ришелье пришел к власти. В Ла-Рошели он взял на себя — или получил — и новые обязанности. Так, он участвовал в военных советах и высказывал мнения по вопросам стратегии и тактики. Одаренный воображением и остроумием, он неизменно предлагал самые блестящие планы. Иногда их пытались осуществить, но часто плохая работа штабистов приводила к провалу.

Сведениями его снабжали главным образом шпионы во вражеском лагере, ведь и здесь, как и в Париже, монах возглавлял секретную службу Ришелье. Он наладил эффективнейшую разведывательную систему, с помощью которой он знал малейшие подробности жизни в осажденной крепости.

Впрочем, не только там. Католические монахи активно действовали на фронтах «тайной войны», причем отнюдь не все католические священнослужители состояли на тайной службе у святого престола. Совсем не обязательно. Многие из них прекрасно совмещали служение Богу и европейским политикам, как, например, отец Жозеф. Как писал один из итальянских дипломатов, «говорят, что когда кардинал Ришелье хочет провернуть какое-нибудь дельце (чтобы не сказать обман), он всегда использует людей благочестивых и набожных». Эти слова были сказаны итальянцем, когда он по служебным делам столкнулся с отцом Жозефом.

Надо сказать, у него, в отличие от светских лиц, которые могли оперировать лишь с трудом контролируемой дворянской вольницей, было преимущество в том, что монахи в силу специфики своего образа жизни были идеально дисциплинированны. Благодаря разветвленной сети монахов-капуцинов отец Жозеф фактически создал высококлассную профессиональную разведку в Европе. Монахи, действующие как разведчики, на самом деле позволяли ему иметь постоянную конфиденциальную информацию из различных конфликтных зон, при этом в тайне от других.

Кстати сказать, к услугам монахов-дипломатов прибегали на Западе уже давно, причем не только папы римские, но и светские государи. В частности, их направляли как послов и одновременно миссионеров в нехристианские страны. В XII веке папа и французский король Людовик IX Святой посылали свои миссии к монголам в надежде обратить их в христианство и заключить союз против мусульман. Монахов-дипломатов использовали во второй половине XV века правители Испании Фердинанд и Изабелла. Лишенные дворянских понятий о чести и воспитанные в духе смирения и повиновения, монахи, как кажется, обладали особой способностью проникать в души и убеждать.

Орден же капуцинов, как и орден иезуитов (но иезуиты, в отличие от капуцинов, не внушали кардиналу доверия, поскольку были слишком сильным независимым орденом, ориентировавшимся на главного врага Франции — Испанию), для того и создавался, чтобы вести борьбу с протестантизмом — прежде всего силой внушения, убеждения. Главным объектом их деятельности были сильные мира сего, облеченные властью.

Ришелье, конечно, хорошо знал об этих способностях монахов и, что важно, — он мог в полной мере надеяться на верность духовных лиц, тогда как дворяне, особенно знать, постоянно интриговали против него. Поэтому он весьма широко использовал представителей церкви на государственной службе. Епископам он даже поручал управление войсками. На дипломатическую службу привлекались и другие капуцины, не только отец Жозеф.

Собственную службу осведомителей Жозеф стал создавать еще задолго до того, как вообще зашла речь о его участии в политике. Целая сеть корреспондентов держала его в курсе событий во всех частях королевства (служба эта была настолько эффективной, что перед походом на Беарн он мог в точности описать королю, что творится во всех гугенотских цитаделях, и Францией он не ограничивался).

Непревзойденная осведомленность в международных делах, сделавшая его таким полезным для кардинала, была результатом той же частной разведывательной деятельности. Сбор всевозможной информации, предпочтительно по негласным и лишь ему доступным каналам, превратился у отца Жозефа в настоящую страсть.

На удовлетворение этой страсти уходила большая часть его времени и энергии; а может быть, перспектива удовлетворять ее полнее, чем когда-либо прежде, как раз и послужила для него одной из приманок при вступлении на путь политики.

«Праздное любопытство», как выразились бы теологи, входило, наверное, в число наживок, которыми воспользовался сатана, чтобы отдалить его от Бога. От алчности к чисто мирским сведениям отца Жозефа предостерегал не только его собственный наставник, но и все великие мистики средних веков и Нового времени. Все они твердили ему, что новости — одно из главных отвлечений, отлучающих сознание от реальности. Поэтому начинающему созерцателю необходимо самоотречение по отношению к любопытству точно так же, как по отношению ко всем прочим вожделениям или умственной распущенности. Отец Жозеф пренебрег единодушным советом всех мистиков — и это странно.

Чем он оправдывался в собственных глазах? Отчасти, безусловно, уверенностью в том, что сумеет отказаться от своей разведывательной деятельности. Отчасти, возможно, уверенностью (родившейся от сознания своих огромных дарований), что у него не меньшее призвание к политике, чем к проповеди и наставничеству. Много лет назад, когда Иезекили шагал по Франции, «уловляя души» для Бога, Тенеброзо-Кавернозо уже предчувствовал, что тоже сможет творить Божью волю, и готовился к еще неясным задачам, скрытно и методично собирая информацию. Теперь, при посредстве Ришелье, задача была определена — и оказалась хуже ада. Хуже ада, хотя и в согласии с Божьей волей; хуже ада, хотя у капуцина был настоящий дар не только к более светолюбивым формам политики, но и к тайному, закулисному делу шпионства и организации пятых колонн.

«В предприятиях Ришелье, — пишет Фанье, — измена почти всегда либо дополняла открытое применение силы, либо делала его излишним». И дальше он приводит ряд примеров того, как отец Жозеф в качестве главы секретной службы деньгами или почестями покупал то полезные сведения, то услугу, то прямую измену. И снова возникает вопрос, как же ему удавалось оправдаться в собственных глазах. «Францисканский монах, верный слуга церкви, спасительницы душ, он, пуская в ход все свои таланты, все приманки Люцифера, Маммоны и Велиала, заставлял своих братьев-христиан губить душу ложью, клятвопреступлением, предательством. Исполняя свой, как ему казалось, политический долг, он творил те самые дела сатаны, от которых отрекся, вступая в Церковь». Католических тайных агентов и изменников-гугенотов отец Жозеф принимал в своей штаб-квартире. Они являлись по ночам, незаметно проскальзывая сквозь стражу осажденных. Монах засиживался с ними заполночь, выслушивал донесения, давал инструкции. Наградив их и отпустив, он ложился спать. Еще до рассвета он поднимался и час или два простаивал на коленях в молитве. Было видно, что он изнурен и недоедает, но, невзирая на уговоры кардинала, отец Жозеф неуклонно следовал своим курсом.

Ла-Рошель побеждена. С продовольствием в городе становилось все хуже, люди медленно умирали с голоду. Лошади, кошки, собаки — все было убито и съедено; снизилось даже поголовье крыс. Из великолепной серебряной посуды старая герцогиня де Роган ела мышей и пила бульон, приготовленный из конской сбруи. Бедняки варили башмаки и кожаные шляпы. Но город, руководимый неукротимым мэром Жаном Гиттоном, не сдавался.

Через тайных агентов отец Жозеф подрывал боевой дух осажденных. Печатались, переправлялись в город и распространялись пропагандистские афиши. В них изобличалась тирания мэра и его пособников — тирания вдвойне отвратительная, ибо она, во-первых, нарушала старинную конституцию Ла-Рошели и, во-вторых, могла привести лишь к истощению королевского милосердия и страшным карам для всех обитателей города — как виновных, так и невинных. Другие листовки обвиняли богачей в спекуляции и припрятывании продовольствия. Пропаганда возымела действие. Было устроено несколько покушений. Нескольких человек, заподозренных в спекуляции, линчевала толпа, из города выбралось множество дезертиров в надежде на пищу, прощение и жизнь, в надежде тщетной — всех, кто попал в руки осаждающим, сразу же повесили.

Жан Гиттон решил выпустить из крепости женщин, стариков и детей, чтобы они не испытывали больше мук осады. Королевские войска не разрешили им покинуть кольцо окружения, поэтому они бродили между противоборствующими сторонами, побираясь и постепенно умирая от случайных пуль и голода.

12 марта 1628 г. была предпринята попытка сделать пролом в крепостной стене у ворот Порт-Мобек, через которые в осажденный город проходили лодки с солью. Пять тысяч человек были готовы после подрыва ринуться на штурм, но группа подрывников заблудилась в темноте и приступ был отложен. Это склонило Ришелье и маршалов к тому, что ла-рошельцам лучше «подохнуть с голода, а не от пуль».

В начале мая к городу подошел английский флот из более чем ста судов, но все его действия ограничились перестрелкой с батареями дамбы. Ничего не добившись англичане ушли домой. Протестанты возлагали большие надежды на новый флот, который готовил к выходу Бекингем, но 23 августа герцог был убит Джоном Фелтоном. Тем не менее,

28 сентября к Ла-Рошели подошел английский отряд из 114 кораблей, который завязал перестрелку с дамбой. Боевые действия продолжались до 4 октября, когда разразился шторм, и англичане отступили. К этому времени Ла-Рошель уже полностью исчерпала средства к обороне, от голода и обстрелов умерло не менее 13 тысяч горожан. И 28 октября 1628 г. город сложил оружие, протестанты согласились на безоговорочную капитуляцию. В момент сдачи в городе находилось не более 150 солдат, способных носить оружие, и всего 5400 жителей из 28 тысяч.

По статьям соглашения, заключенного с горожанами, Ла-Рошель немедленно объявили центром новой католической епархии, и отцу Жозефу, в признание его заслуг во время осады, король предложил честь стать первым епископом города. Капуцин ее отклонил. Ничто, сказал он, не заставит его снять рясу святого Франциска и отказаться от благословенного устава нищенства и смирения. Однако он был глубоко признателен королю за его доброту и в знак благодарности написал сочинение, которое назвал «Победоносный король: посвящается королеве-матери». Этот образчик восторженной риторики завершался рассуждениями о том, что ныне, после падения Ла-Рошели, его величество свободен обратить оружие против другого врага святой церкви — против турка. На одиннадцатом году Тридцатилетней войны это были, как прекрасно понимал отец Жозеф, не более чем прекраснодушные мечтания.

Крепостные стены города должны были быть срыты. Но после утверждения королевской власти в Ла-Рошели Ришелье отменил уничтожение стен. «Нам еще не раз понадобятся крепкие стены этого города», — убеждал кардинал Людовика XIII.

Падение протестантов. В тот момент, когда Ришелье осаждал Ла-Рошель, в Лангедоке войска принца Конде сражались с Анри де Роганом. В сентябре 1628 г. Роган, терпящий одно поражение за другим, начал тайные переговоры с Испанией о помощи. В результате с молниеносной быстротой возникла антифранцузская лига в составе Англии, Испании, Савойи и Лотарингии. Однако быстрое падение Ла-Рошели помешало этому конгломерату начать активные боевые действия против Людовика XIII. 1 ноября король торжественно вошел в покоренную Ла-Рошель,10 ноября, убедившись, что осада закончилась поражением протестантов, уплыл домой английский флот. 20 мая 1629 г. был подписан мир с Англией.

14 мая Людовик XIII осадил Прива, первую крепость гугенотов в Лангедоке. 19-го туда прибыл Ришелье, а 21-го крепость капитулировала. Далее шли Юзес, Кастр, Ним, Монтобан. Видя, что дело проиграно, герцог де Роган согласился начать переговоры о мире. 28 июня в Але был подписан эдикт о примирении. Он предусматривал всеобщую амнистию, но все укрепления и стены должны были быть разрушены жителями за их счет, в города возвращались католические миссии. Роган получил 300 тысяч ливров в возмещение ущерба, но был отправлен в ссылку.

Королевская власть на территории Франции упрочилась усилиями первого министра и его верной тени. Руководитель секретной службы кардинала капуцин Жозеф дю Трамбле недаром с торжеством писал Ришелье, что падение гугенотской твердыни позволит французскому королю приобрести «с большим правом, чем кому-либо, роль арбитра христианского мира».

Взятие Ла-Рошели являлось мерой, направленной не на вовлечение Франции в вековой конфликт, а, напротив, на извлечение ею — точнее, монархией — максимальных выгод из этого конфликта. Добиваясь консолидации королевской власти и с этой целью ликвидировав политическую автономию гугенотов, Ришелье одновременно активно поддерживал протестантский лагерь против императора в Тридцатилетней войне. Именно Ришелье принадлежат знаменитые слова: «Различие религиозных верований может создавать раскол на том свете, но не на этом».

В вопросах религиозной политики отец Жозеф считал, что истинная вера, принятая под давлением, не спасет ни единой души, и потому был против принудительных обращений. Он полагал, что распространять истинную веру должны миссионеры, а не солдаты. Однако порою, чтобы добиться вожделенного обращения, он прибегал к средствам, которые чисто духовными не назовешь. Например, осенью 1625 г., когда после победы под Ла-Роше-лью король пошел походом на протестантскую зону Южной Франции, отец Жозеф участвовал в походе и отвечал за обращение еретиков. Он сосредоточился прежде всего на аристократах и других видных лицах города или края. По его расчету (не всегда верному, как показали события), их переход в католичество увлек бы за собой простой народ.

Добиваясь этих ключевых обращений, он использовал обычное духовное оружие — красноречие, доводы, назидательные примеры благочестивой жизни, но в случае нужды прибегал и к иным, более мирским формам убеждения — сулил выплаты из королевской казны, пенсии, почести, должности.

Практичные протестантские вельможи заключали выгодные сделки. Ни один дворянин, возмущались они, ни один честный человек не переменит религиозных убеждений за жалкие шесть тысяч ливров в год. Но если бы преподобный отец поднял сумму до десяти, вот тогда, может быть… Сходились на восьми, и со всеми традиционными обрядами и церемониями церковь принимала в свои объятия очередную заблудшую овцу.

«День одураченных»

Ришелье занял важное место при дворе, ему помогали острый ум, уникальная память и холодная безжалостность при достижении своих целей. Вот теперь это был истинный Ришелье! Властной рукой он подавлял сопротивление королевской власти, от кого бы это сопротивление не исходило, — от задавленных нуждою крестьян или от принцев крови. Один из ноябрьских дней 1630 г., вошедший в историю как «День одураченных», стал, пожалуй, ключевым моментом в карьере кардинала Ришелье и его верного клеврета.

До тех пор, несмотря на все военные и политические успехи кардинала, ему приходилось делить власть не только со слабым и безвольным королем Людовиком XIII, но и с королевой-матерью Марией Медичи.

Однако после успешного взятия Ла-Рошели Ришелье начал игнорировать прежнее распределение ролей в правящем триумвирате. Он стал принимать решения единолично, не учитывая интересов Марии Медичи. Известной мастерством в плетении интриг королеве-матери не оставалось ничего другого, как, используя свое влияние на сына, добиться указа об отстранении Ришелье от власти.

Однако она недооценила своего противника: Ришелье добился от слабохарактерного короля решения отправить королеву-мать в ссылку. В результате действий кардинала Мария Медичи ставит перед сыном вопрос ребром: «Кого выбираете вы: слугу или мать?» Людовик выбирает слугу, и Мария Медичи умирает в изгнании. Своему ненавистнику кардиналу она завещает попугая, трудно сказать, на что намекая при этом…

А вслед за этим Ришелье приступил к очистке французского двора от ее многочисленных приспешников. Даже брат короля герцог Гастон Орлеанский вынужден был бежать из страны. Королева Анна Австрийская (после ее легкомысленных выходок — стойкий враг Ришелье) изобличена в пособничестве врагам — испанцам и почти на коленях умоляет Ришелье помирить ее с королем. Но Ришелье все же смягчился и выполнил мольбу женщины, в которую (по многим версиям) был еще безнадежно влюблен.

Ришелье примиряет царственных супругов. Если бы не его трезвость, ум и великодушие, как знать, династия Бурбонов могла бы пресечься, и Франция не получила бы своего «короля-солнце» — Людовика XIV.

Никто в Париже, да и во всей Франции, не сомневался, что этот дворцовый переворот оказался успешным и бескровным благодаря монаху-капуцину отцу Жозефу. Он и его люди пресекали попытки сопротивления, шантажировали недовольных и подкупали колеблющихся.

Однако ролью исполнителя указаний Ришелье отец Жозеф не ограничивался. Два священнослужителя к тому времени были знакомы более 20 лет и за эти годы стали почти неразлучны. Они ежевечерне обсуждали государственные дела, и, чтобы отец Жозеф всегда был под рукой, кардинал отвел скромному капуцину покои в королевском Лувре и своем Кардинальском дворце, а также невысокую — на взгляд непосвященных — должность своего секретаря по иностранным делам. Но посвященные, осведомленные о реальном влиянии отца Жозефа, несмотря на то что он носил серую рясу простого монаха, называли его кардиналом, точнее, серым кардиналом.

Однако всевластие, пришедшее после «Дня одураченных», не изменило привычного образа жизни отца Жозефа. Он по-прежнему четырежды в год постился, питаясь хлебом и водой. А его комнаты в Лувре и роскошном Кардинальском дворце выделялись аскетичной обстановкой. Как и предписывалось монаху, отец Жозеф не имел почти никакого имущества, не было у него и денег. На его содержание Людовик XIII выделил специальную субсидию, которой хватало только на питание и экипаж.

Отец Жозеф на Регенсбургском рейхстаге

Основой дипломатии Ришелье был поиск так называемых «естественных границ» Франции (за счет территории Германии, до Рейна) и сохранение политического равновесия. Ярыми врагами Франции и Ришелье были Габсбурги, рассчитывавшие восстановить свою власть над Германией. Чтобы этого не произошло, Ришелье проводил традиционную политику Франции, поддерживая протестантских князей против католика императора Священной Римской империи Фердинанда II. В то же время Ришелье не прекращал преследования французских протестантов. В сложных политических интригах всесильного кардинала отец Жозеф был правой рукой.

Ришелье лучше других понимал, что поражение протестантов в Тридцатилетней войне, которая с 1618 г. раздирала Германию, приведет к резкому усилению династии Габсбургов и Вены. По его поручению отец Жозеф объехал Европу в попытке создать альянс католических сил против Австрии. Однако ему не удалось главное — привлечь на свою сторону Максимилиана Баварского, самого могущественного из германских курфюрстов. Тогда Жозеф решается на рискованный шаг: он убеждает Ришелье искать союза не только с католическими, но и с протестантскими государствами, причем срочно, так как с выходом из войны Дании поражение германского протестантизма становится совершенно очевидным.

Настроения немецких князей, которых волновали не столько религиозные вопросы, сколько собственные независимость и привилегии, были на руку Ришелье. Реальную опасность для них представлял не столько император, сколько быстро набирающий авторитет главнокомандующий имперских войск, герцог Фридландский и Мекленбургский Альбрехт фон Валленштейн. Этот человек, разбогатевший в результате женитьбы, мог позволить себе содержать собственное войско. Своими победами император был обязан успешным действиям именно личной армии Валленштейна. Поэтому всякий, кто пожелал бы ослабить абсолютную власть Габсбургов, должен был в первую очередь исключить из игры Валленштейна.

Для этой цели Ришелье отправляет в империю отца Жозефа, который должен любыми способами подогреть недовольство немецких курфюрстов. Особый расчет был сделан на предстоящий в 1630 г. Общегерманский сейм — съезд германских курфюрстов в Регенсбурге (Регенсбургский рейхстаг, созванный императором Фердинандом II).

Характерно, что орден капуцинов освободил отца Жозефа от всех обетов на время, которое потребуется для исполнения его миссии, однако святой отец настоял на том, чтобы ему все же было позволено носить рясу и сандалии.

Целью Ришелье было максимально ослабить императора, добившегося в Тридцатилетней войне к 1630 г. благодаря победам своего полководца

Валленштейна чрезвычайного успеха. К императору был отправлен официальный посол, при котором состоял отец Жозеф, и ему-то Ришелье, несомненно, дал все необходимые инструкции и наставления.

Кстати, кроме низвержения Валленштейна у отца Жозефа была и другая не менее важная задача, касающаяся избрания будущего Римского короля, точнее, его категорического не-избрания. Собирая рейхстаг, император, в частности, очень хотел добиться от курфюрстов, князей-выборщиков, избрания его сына римским королем, после чего тот становился законным наследником императорского престола. И несомненно, что одним из наставлений, данных Ришелье своему агенту-капуцину, было всеми силами помешать этому избранию.

Поручение кардинала было успешно выполнено. Избрание не состоялось, ибо шесть курфюрстов из семи были против. Император по этому поводу якобы сказал, что «нищий капуцин со своими четками его разоружил и что в свой тощий капюшон он сумел запихнуть шесть курфюршьих шляп».

Кроме этой победы, в июле 1630 г. в Меммингене, во время встречи представителя французского короля с главнокомандующим империи Габсбургов была предрешена дальнейшая судьба Валленштейна. Отец Жозеф, верный друг и помощник Ришелье, уговорил Фердинанда II распустить армию Валленштейна, выдающегося, хотя и беспринципного полководца, одержавшего немало побед над протестантами.

О конкретном содержании разговора достоверных сведений не сохранилось, но можно с большой степенью вероятности предположить, что Валленштейн был излишне откровенен перед священником и открыл ему нечто такое, о чем следовало бы умолчать. Скорее всего, он поделился своими сокровенными намерениями основать на территории империи собственное суверенное княжество.

Биограф отца Жозефа и его современник Пер Анж де Мортанье пишет в своих позднейших записках, что святой отец с крайней осторожностью обсуждал с Валленштейном его планы и отвечал на вопросы весьма уклончиво. Чтобы расположить к себе главнокомандующего и не вызвать каких-либо подозрений, отец Жозеф посвятил его в якобы секретные планы Франции и сообщил о тайной подготовке похода в Палестину для освобождения Гроба Господня. Это был, разумеется, куда менее важный секрет, нежели смелый план самого Валленштейна.

Когда 25 июля французская миссия из Ульма добралась по Дунаю до Регенсбурга, отец Жозеф получает аудиенцию у императора Фердинанда II. Он прилагает весь свой талант проповедника, чтобы опровергнуть слухи о происках Ришелье против Габсбургов. Затем святой отец как бы между прочим упоминает о своем разговоре с Валленштейном и о его доверительном признании. Слова Жозефа не остались незамеченными императором. Точно такой же тактики отец Жозеф придерживался и при посещении курфюрстов.

В результате они обратились к императору с жалобой на главнокомандующего. Валленштейну вменялось в вину множество прегрешений: и что он содержит чересчур пышный и расточительный двор, и попустительство безобразным выходкам, которые позволяют себе его солдаты, и бессовестные вымогательства огромных денежных сумм, которые главнокомандующий якобы хранит в иностранных банках. Князья не останавливаются даже перед прямой угрозой: они заявляют, что готовы на союз с католической лигой Франции, если император не пойдет навстречу их пожеланиям.

Они принуждают Фердинанда принять их условия: во-первых, воздерживаться от любого вмешательства в дела курфюрстов, и, во-вторых, для объявления войны он непременно обязан заручиться их всеобщим согласием. Имперский совет рассматривает требования курфюрстов, вместо того чтобы подтянуть войска Валленштейна к Регенсбургу и с помощью силы оказать давление на курфюрстов. Император уступает князьям и подписывает приказ об отставке герцога Валленштейна с поста главнокомандующего. Он отдает распоряжение также о сокращении численности его армии до 30 тысяч человек.

Однако, когда в 1631 г. шведский король Густав II Адольф в союзе с временно объединившимися немецкими протестантскими князьями захватил Мюнхен и угрожал самой Вене, Фердинанд вынужден был вновь призвать Валленштейна и поручить ему верховное командование. В том же году, пытаясь застраховать от провала свою собственную политическую линию, Валленштейн вступил в переговоры со шведами. Большинство современных историков едины в том мнении, что Валленштейн и не думал об измене своему императору. В его намерения, по всей вероятности, входило только поставить Фердинанда перед свершившимся фактом — заключением перемирия, за которым должен был последовать почетный мирный договор. Впрочем, это уже означало соглашение с врагом за спиной собственного государя.

У Валленштейна был собственный план всеобщего замирения. Согласно этому плану протестантские немецкие князья должны были расторгнуть союз с Густавом II Адольфом и присоединиться к силам Валленштейна. Это должно было, по мнению последнего, способствовать одной цели — установлению стабильного мира в Священной Римской империи при полной свободе вероисповедания, если удастся, в союзе с императором, если же нет — в союзе против него.

Как опытный полководец, Валленштейн умело использовал возможности военной разведки и всегда был отлично информирован о действиях противника, о его планах и передвижениях. Поэтому герцог, будучи заранее осведомленным о намерениях шведов, победоносно отразил наступление шведского короля под Нюрнбергом, после чего шведы отступили из Франконии. В битве под Лютценом шведы хотя и одержали победу, но понесли невосполнимую потерю: на поле боя погиб король Густав II Адольф, их предводитель, и протестанты на время лишились как военного, так и общеполитического лидера.

Через год, в ноябре 1633 г., Валленштейн позволил себе ослушаться высочайшего приказа, отказавшись прийти на помощь курфюрсту Баварии. Партия врагов герцога Валленштейна при венском дворе вместе с негодующим баварским курфюрстом воспользовалась проступком имперского главнокомандующего. Герцога обвинили в измене, а от императора вновь потребовали убрать своевольного военачальника.

Но два заговора против Валленштейна провалились. Предупрежденный об опасности, он стал действовать особенно осмотрительно. Счастье улыбнулось противникам герцога, когда удалось перехватить курьера Валленштейна. Под пытками курьер признался в связях главнокомандующего со шведским двором. На основании этого признания император уже во второй раз подписал декрет о смещении герцога Валленштейна с поста главнокомандующего.

Однако ни у кого из подчиненных императора не хватало мужества выполнить приказ. Валленштейн, оказавший неоценимую услугу императорскому дому Габсбургов и фактически спасший их от гибели, теперь вступает в секретные переговоры со всеми потенциальными противниками Габсбургов. Он предлагает союз и шведам, и французам, но безуспешно — ему опасаются доверять.

Высочайшим декретом от 22 февраля 1634 г. герцог Валленштейн объявляется государственным изменником. Все офицеры, таким образом, теперь не обязаны подчиняться его командам. Декрету сопутствует секретное распоряжение взять Валленштейна живым или мертвым. Спустя два дня Валленштейн вместе с ближайшими сторонниками пал от рук подосланных в его лагерь шотландских драгунов, ярых католиков.

Так успешно завершилась шпионская акция, начатая Ришелье и тайная миссия отца Жозефа: противник был ослаблен. А деятельность отца Жозефа в Регенсбурге с тех пор считается чудом виртуозной дипломатии.

«Ссоры по богословскому вопросу»

При всей своей преданности кардиналу, отношения Ришелье и отца Жозефа нельзя упрощать и сводить к банальному пресмыканию низшего перед высшим, слабого перед сильным. Кем кем, а слабым отец Жозеф не был никогда. И мог выражать свою позицию, довольно резко вступая в спор. Имея собственную точку зрения на внешнюю политику Франции, отец Жозеф мог прямо высказывать ее своему патрону. «Серое преосвященство» был более убежденным католиком и противником протестантизма, нежели сам кардинал, и потому сильнее склонялся к союзу с Испанией и папством.

  

Франсуа дю Трамбле, в монашестве отец Жозеф. Худ. Ж.-Л. Жером

Это особенно явно проявилось, когда шведский король Густав Адольф, вступивший в Тридцатилетнюю войну в 1630 г., предложил своему союзнику Ришелье захватить расположенные на западных рубежах Франции испанские владения Фраш-Конте,

Артуа и другие в обмен на его согласие, что Швеция может захватить епископства Трирское, Майнцское и Кельнское в Германии. Предложение было очень соблазнительным, и Ришелье был склонен его принять, но передача Швеции епископств означала бы проведение там Реформации, и именно против этого выступил отец Жозеф.

По этому поводу они даже разругались с кардиналом (как было написано в нескольких мемуарах современников), и капуцин позволил себе обозвать любимого господина «мокрой курицей». И характерно, что Ришелье, поразмыслив ночью, утром склонился к его мнению и отказался от предложения Густава Адольфа.

Кстати, интересный момент: кардинал Ришелье никогда не путал дела религии и политики. Гугеноты для него — не еретики, а всего лишь политические сепаратисты, и коль они сложили оружие, то и прощены. Ришелье прагматичен и является носителем политической мысли нового времени. Именно он, правоверный католик и кардинал, отходит в политике от церковных догм, за что получает прозвище «кардинала гугенотов».

«Бескорыстие» отца Жозефа

Ришелье вводит в обиход понятие «Европа», взамен устаревшего «христианский мир». Благодаря ему в Европе утверждается гегемония Франции, которая становится единым государством. Начинается бурный расцвет французской культуры. Ришелье всячески способствует этому: основывает Академию наук, щедро поощряет таланты.

Кажется, он добивается всех поставленных целей. Увы, не всех! Успехи в сфере политики и культуры не соответствуют его достижениям в сфере экономики.

Добровольная жизнь в нищете, впрочем, не мешала отцу Жозефу распоряжаться вместе с кардиналом Ришелье поистине колоссальными суммами. До ноября 1630 г. финансами во Франции ведал советник короля Мишель де Марийак, у которого с Ришелье существовали разногласия по поводу того, каким именно образом следует пополнять казну Людовика XIII. В планы Марийака входила отмена привилегий для тех французских провинций, которые были освобождены от уплаты части налогов.

Однако подобная мера вряд ли обрадовала бы французскую знать и сделала бы ее врагами короля и Ришелье. Так что все тяготы пополнения казны кардинал и его верный отец Жозеф переложили на простолюдинов — ремесленников, мелких торговцев и крестьян. Как же отец Жозеф, исполненный христианского подвижнического духа мог со спокойным сердцем принять такое решение? Он жил среди бедных и в бедности. Он знал их страдания, он принадлежал к религиозному ордену, присягнувшему, между прочим, служить им. И вот он терпеливо, с несравненным мастерством проводит политику, способную лишь увеличить несчастья бедных, которым он поклялся служить. Это один из тех вопросов, на который историки, убежденные в христианской праведности и особой одухотворенности мистика отца Жозефа, не могут дать удовлетворительного ответа.

Хочется знать, что творилось в голове у монаха во время ежедневного подведения итогов, когда, перебирая свои мысли и поступки, он готовился к тому, что он называл «пассивным уничтожением своего я» в созерцательной молитве. Как с точки зрения истинного христианского духа «пастырь бедных» не видел совершенно ничего предосудительного в хладнокровном интриганстве, шпионаже, разжигании войны и медленном уничтожении простого населения?

Крайне необходимые для ведения Тридцатилетней войны налоговые поступления были увеличены за счет повышения земельного налога и налога на соль. Всего за несколько лет эти подати выросли вдвое. И если к концу правления отца Людовика XIII Генриха IV обычная подушная подать давала ежегодно около 10 млн ливров, то к концу правления Ришелье незначительно возросшее население выплачивало правительству в 4,5 раза больше.

В городах Франции все чаще происходили мятежи, которые, впрочем, быстро подавлялись и не мешали вводить все более высокие налоги. «Один Бог может творить из ничего, — писал Ришелье, — и изъятия, нетерпимые по своей природе, извиняются необходимостью войны».

Налоговый гнет вызывает ряд мощных восстаний, в которых принимают участие и крестьяне, и дворяне, и духовенство. Прекрасное и стройное здание французского абсолютизма имеет слабоватый экономический фундамент. Амбиции и ошибки Людовика XIV в дальнейшем лишь усугубят такое положение дел.

Расходуя на военные конфликты с соседними государствами миллионы ливров, Ришелье не забывал и о собственном благополучии, окружая себя поистине королевской роскошью. Известно, к примеру, что в 1620 г. доходы Ришелье не превышали примерно 20 тыс. ливров в год, но к моменту его смерти в 1642 г. они выросли до 1 млн ливров. Стоимость имущества, оставленного им после смерти, достигала 20 млн ливров. Основную часть этой суммы составляли роскошный Кардинальский дворец в Париже, а также вилла с великолепными садами в Рейе. У Ришелье сложилось двойственное отношение к деньгам. С одной стороны, он считал очень важным их зарабатывать, заявляя, что без богатства нельзя требовать и уважения. С другой стороны — ик тратам он относился спокойно. «Деньги, — говорил он, — вздор, если мы достигаем наших целей».

Того же принципа придерживался и отец Жозеф. Он умер, как и подобает монаху, в полной нищете. Однако французы, считавшие его самым скрытным человеком на земле, еще долго сомневались в его бескорыстии.

Закат

Отец Жозеф получил кардинальский сан лишь незадолго до своей смерти в 1638 г. Как замечают некоторые исследователи, он был, наверное, единственным во Франции человеком, который испытывал к Ришелье чувство любви. И кардинал платил ему тем же.

Ришелье был, можно сказать, великим воплощением личной воли. Сделать столь поразительную карьеру и оставить столь глубокий отпечаток в истории Европы он сумел именно благодаря своей ни на миг не ослабевавшей целеустремленности.

Отец Жозеф производил впечатление человека менее цельного и более непостоянного, чем его политический патрон. Но за переменами тона и манер и внезапными приливами энтузиазма таилась не менее неуклонная решимость. Более того, не раз он оказывался тверже Ришелье. Когда становилось видно, что тот слабеет, монах воскрешал его мужество и одной лишь силой воли подталкивал его вперед, сквозь все трудности, к желанной цели.

Когда отец Жозеф умер от апоплексического удара в декабре 1638 г., Ришелье сказал: «Я потерял опору, я лишился моего утешения, моей единственной помощи и поддержки, самого доверенного человека».

Отец Жозеф был лучшим дипломатом Европы и во многом обеспечил победу Франции в Тридцатилетней войне. Правда, ни он, ни сам Ришелье не дожили до ее окончания. И все же трогательный и символический эпизод: умирая, отец Жозеф ждал известий о решительной победе французов, его беспокоило взятие Брейзаха, от которого зависело дальнейшее развитие событий.

Известие запаздывало. Видя терзания друга, Ришелье солгал умирающему: «Победа — за нами, держитесь, отец Жозеф, мы взяли Брейзах». Отец Жозеф умер, торжествуя. А весть о взятии Брейзаха придет в Париж через несколько дней после его смерти, 24 декабря — весть о победе, одержанной почти что в тот самый день, когда Ришелье «обманул» своего верного дю Трамбле. Случилось так, что крепость была взята 18 декабря 1638 г., когда никто еще во Франции, включая и Ришелье, об этом не знал. И хотя до установления мира в Европе было еще далеко, ситуация все же меняется в пользу Франции.

Справедливости ради, следует сказать, что, по мнению авторитетных историков, эта трогательная история — легенда.

На смену отцу Жозефу Ришелье призвал кардинала Мазарини, который позднее занял место самого Ришелье. 4 декабря 1642 г. Ришелье не стало, он скончался в своем дворце, завещанном королю — знаменитом Пале-Рояле.

За 18 лет Ришелье удалось сделать почти невозможное: одолеть всех врагов внутри страны и за ее пределами, укрепить монархию и создать условия для ее расцвета при «короле-солнце». Он сам говорил, что сделал из Франции умирающей Францию торжествующую. Позже это признали и те, кто бурно радовался смерти «тирана в рясе».

Признал это и Александр Дюма, так нелестно изобразивший Ришелье в «Трех мушкетерах». В следующих романах мушкетерской трилогии герои с ностальгией вспоминали о «великом кардинале».

А отец Жозеф давно уже стал фигурой-символом. Понятия «серое преосвященство» или «серый кардинал» так часто употребляют для обозначения лиц, которые, оставаясь за кулисами, как кукольник за ширмой, заправляет важными делами, что иногда забывается, кто первым носил этот «титул».

Споры же о том, добром или злом для Франции был отец Жозеф, не прекращаются по сей день. С тех пор и повелось, что у каждого «серого кардинала» непременно должен быть «красный кардинал» — официально облеченный властью, коей он наделяет по своему усмотрению доверенных людей, которым можно поручить секретные и неблаговидные дела и которыми при необходимости можно пожертвовать, сохраняя лицо. Но показательно, что Ришелье часто, бывало, дезавуировал своих послов, при которых состоял отец Жозеф, но никогда не утрачивал доверия к последнему. Таким образом, можно сказать, что «серое преосвященство» — почти необходимый персонаж всякой организованной абсолютной власти.

И одному и другому не повезло: в памяти потомков благодаря литераторам, которые придерживались аристократических симпатий, образы обоих кардиналов — и «серого» и «пурпурного» — стали воплощением политического зла. Некоторые считают, что это несправедливо: в первую очередь именно им обязана Франция Нового времени своим величием. А иные убеждены, что в вопросе союза политики и религии компромисс невозможен. И отец Жозеф, человек, безуспешно пытавшийся примирить политику и религию, мир здешний и потусторонний, «хороший человек», который начал заниматься государственной политикой в надежде насильственно «затолкать человечество в Царство Божие», воплощает собой отрицательное начало.

Существует также довольно авторитетное мнение, которое разделяет ряд французских и английских историков, что, если докопаться до исторических корней катастроф, например XX и даже XIX века, то можно обозначить эпоху Ришелье и его «серого кардинала» как ключевой момент, когда Европа свернула на путь этих самых катастроф. Цепочка примерно такова: фашизм как порождение Прусской империи, был результатом немецкого национализма, возникшего, в свою очередь, как реакция на наполеоновский империализм. Империя Наполеона — плод Французской революции, а Французская революция выводится из политики Ришелье, целью которой было ослабить Испанию и Австрию, раздробить Германию и вместо Габсбургов сделать главной европейской силой Бурбонов. При Людовике XIV эта политика достигла своего апогея, и после долгого господства Франция разорилась, что и повлекло за собой революцию.

А отец Жозеф — одаренный, умный, настроенный в духе религиозного мистицизма, обладающий сильной волей, отказавшись от себя, не сумел противостоять благороднейшему из искушений — патриотизму, совершив тем самым роковую подмену. Он был уверен, что история является выражением божественной воли. Эту концепцию отец Жозеф принял за истину, и у него появились основания считать Тридцатилетнюю войну с ее людоедством (отнюдь не метафорическим), с ее пытками и смертоубийством благим делом, ибо она выгодна Франции, выполняющей провиденциальную миссию, а значит, вполне согласна с Божьей волей.

Долг и самопожертвование — высокие соблазны, и соблазнившийся ими в своем поклонении государству и королю, то есть чему-то, что меньше Бога, впадает в грех идолопоклонства. Положенные на алтарь государства, эти добродетели оборачиваются злом. Нельзя путать государство с высшим благом, поскольку государство имеет узко ограниченные задачи и собственные цели, далеко не всегда совпадающие с интересами гражданина.

Ослепленный своим желанием национализировать христианство, отец Жозеф подменил Бога государством, сочтя, что это одно и то же. Человек со всеми задатками святого стал одной из самых мрачных фигур французской истории: он инспирирует Тридцатилетнюю войну, которая «отрыгивается» Европе вплоть до Второй мировой, поддерживает протестантов в борьбе с католиками, вместо крестовых походов против мусульман (о которых мечтает) интригует против католического мира. Учиненный в Европе ад на земле оправдывается христианской религией, предполагающей неизбежность страданий, поскольку их принял Христос. Многие считают, что христианство — жестокая религия.

Роковая ошибка отца Жозефа состояла в уклонении с пути духовного совершенства в государственную политику. Став фактически министром иностранных дел у Ришелье, он тем самым лишил себя возможности осуществлять истинно духовную власть, обеспечиваемую ненасильственным авторитетом мистика, сопричастного высшей реальности. Самоослепление наступает, когда человек, пусть и отказавшись от себя, совершает действия от лица и на пользу какой-то социальной организации — будь то нация, церковь, политическая партия, религиозный орден или государство.

А чтобы изящно и логично подвести повествование к финалу, в заключение приведем любопытный эпизод: тело отца Жозефа захоронили рядом с могилой Анжа де Жуайеза — монаха-дворянина, принявшего его в орден. А через несколько дней на могильной плите появились две строчки, выведенные анонимной рукой:

Passant, n’est-ce pas chose etrange

Quun demon soit pres dun ange?

Что в переводе означает:

Прохожий, не странно ли,

Что бес покоится рядом с ангелом?

Генрих Остерман — гениальный политик или беспринципный интриган?
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

Наша система должна состоять в том, чтобы убежать от всего, что могло бы нас в какие-то проблемы ввести.

А. И. Остерман

Граф Остерман, бесспорно, был одним из величайших министров своего времени. <…> Он умел проникать в суть вещей и обладал недюжинным умом.

Он был чрезвычайно работоспособен, очень ловок и неподкупен… С другой стороны, он был сверх меры недоверчив и часто слишком давал волю своей подозрительности. <… > Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться.

X Г. Манштейн Записки о России, 1727–1744

Этот человек обладал поистине уникальной способностью притворяться. Он мог перехитрить любого человека, чем нажил немало врагов, которые просто жаждали его низвержения. Но на дипломатическом фронте его победы сравнивали с Полтавской битвой.

Его имя Генрих Иоганн Фридрих Остерман.

Кем же он был: гениальным политиком? Расчетливым интриганом и карьеристом? Безродным выскочкой? Или человеком, достигшим многого благодаря своему трудолюбию и недюжинным способностям?

Тонкий политический нюх, знание человеческих слабостей, самообладание, беспринципность и умение вовремя поставить на победителя, плести сложную интригу и при этом оставаться в тени — все эти качества позволили Остерману удержаться на плаву при пяти властителях. Остерман пришел на арену истории при Петре I, вершил судьбы людей при Екатерине I, Петре II, Анне Иоанновне, он «дергал за ниточки», интриговал и вершил тайную политику, он принимал участие в падении Бирона и — какая тонкая ирония судьбы — был низвержен Елизаветой, не самой дальновидной и проницательной монархиней.

Мальчик из вестфальского города Бохума Генрих Остерман отправляется или, вернее, вынужден бежать из родного края через границу, сквозь мглу и туман неизвестности — искать счастья на чужбине. Он проходит извилистыми путями, достигает величия и, в конечном счете, разделяет судьбу многих великих: его ждет падение, и притом падение сокрушительное.

Остерман — странник среди миров, и немец, и русский. Это знаковая фигура, пытавшаяся расставлять вехи на решающем для России и для Европы рубеже эпох. Как рационально действующий политик, он находился под влиянием идей и идеалов поднимающегося Просвещения.

Историки закрепили за ним репутацию «хитрого вестфальца». Герцог Лирийский, первый испанский посол в Петербурге, так его характеризовал: «Он имел все нужные способности, чтобы быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше сказать, никакой, был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такою ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр».

«Скелет в шкафу» и извилистый путь в Россию

Петр Великий гениально умел выбирать и приближать к себе одаренных людей. Петр Алексеевич увидел Остермана. Петр Алексеевич выделил Остермана. Петр Алексеевич способствовал социальному и профессиональному взлету Остермана, которого потом называли гением злодейства, гением интриги.

Но как Генрих Иоганн Фридрих Остерман попал в поле зрения российского императора? Благодаря каким хитросплетениям судьбы он попал в северную столицу и Россию вообще? Как сумел обратить на себя внимание Петра?

В жизни Остермана, которая складывалась как увлекательный авантюрный роман XVIII в., можно найти основу сюжета для античной трагедии о взаимоотношениях фатума и человека или мрачной драмы о роли случая в человеческих судьбах. А можно — и сюжет классического детектива, который и стал отправной точкой для непростой дороги, в конце концов приведшей молодого Генриха на туманные берега Невы.

9 июля 1686 г. в Бохуме в семье пастора Иоганна Конрада Остермана и дочери стряпчего Урсулы Маргариты Виттгенштайн родился третий сын — Генрих Иоганн Фридрих. Его отец собственноручно делает запись в метрической книге лютеранской общины: «9 июля родился Генрих Иоганн Фридрих Остерман, 13-го же был крещен».

Семья Остермана принадлежала к узкому буржуазному кругу, и входила, как бы мы сейчас сказали, в верхушку городской элиты. Остерманы, выходцы из зажиточных крестьян соседней деревни Вимельхаузен, в 1593 г. получили в лице юриста Маттеуса Остермана бохумское гражданство и быстро вошли в имеющий академическое образование немногочисленный правящий слой. Из этого рода выходили священнослужители, юристы, бургомистры, высокопоставленные чиновники, адвокаты. Остерманы владели в Бохуме несколькими домами.

Дед Иоганн Остерман много лет служил в храме, нынешней церкви Апостола Павла. Лютеранский пастор, он возглавлял церковный округ, как и его сын, Иоганн Конрад, отец Генриха Остермана, 37 лет прослуживший пастором и также возглавлявший церковный округ.

Церковь, лютеранская община, пасторский дом — это был не просто рутинный круг как «три К» для немецкой фрау — «кирха, кюхен, киндер», это был воистину счастливый билет для молодого человека. В XVII и XVIII вв. в пасторских домах получали воспитание многие представители интеллектуальной элиты.

Родительский дом являл собой контраст с невообразимой провинциальной узостью и мелочностью городка Бохума, которые окружали молодого Генриха. Ведь во времена Остермана Бохум представляет собой захолустный городок, который очень медленно развивался с момента основания примерно в 800 г. из небольшого поселка рядом с дворцом Каролингов и католическим собором Св. Петра и Павла (позднее ставшим главным собором) в центре. Лишь в начале XIV в. Бохуму удалось приблизиться к городскому статусу по условиям жизни. Прочных городских стен у Бохума не было никогда: он был окружен лишь земляным валом и рвом, в городе было пять ворот.

Правда, этот небольшой городок в вестфальском графстве Марка в 1616 г. был присоединен к Бранденбургу-Пруссии, а с течением времени приобрел известное значение как центр развития торговли и хозяйства, а также религиозный, административный и судебный центр для всей сельской округи.

Несмотря на эту по-сельски ограниченную городскую идиллию, молодой Генрих получает хорошее образование. Он — способный мальчик. Сначала его обучает сам отец, который «держит в строгости» молодого человека, по отзывам «очень живого, пылкого, но и холерического темперамента» и стремится воспитать его «в страхе Божьем».

Затем он идет в школу в Бохуме, где изучает «латинский язык наряду с другими гуманитарными науками», и, наконец, в 12 лет переходит в очень престижную, дающую уже основы академических знаний гимназию в старинном ганзейском городе Зосте.

Молодой Генрих был хорошим, далеко превосходящим средний уровень студентом, чрезвычайно умным и прилежным, но «горячим» и эгоистичным. Впрочем, он уже в девять лет потерял мать и с трудом приспосабливался к школьным порядкам в Зосте, потому что был непокорен и точно знал, чего он хочет и что ему нравится в школе; он ни за что не пропустит занятия своего обожаемого учителя, поэтому он вместе с ним временно переходит в гимназию в Дортмунде и вынужден после этих «гастролей» раньше времени покинуть школу в Зосте, поскольку хочет получать индивидуальные уроки.

Как и полагалось юноше из хорошей семьи, он записывается 9 сентября 1702 г. в Йенский университет в Тюрингии. В матрикулы университета он занесен рядом со своим старшим братом Иоганном Адольфом. Что же он здесь изучал? Была ли это теология — в этом, имеющем строго ортодоксально-лютеранскую направленность, университете — или, как все предполагают, все-таки скорее юриспруденция — предмет, выбранный и его братом? Это нам доподлинно неизвестно. Известно, что Генрих Остерман слыл в Йене очень прилежным студентом, но время от времени из-за своей вспыльчивости он имел неприятности, а также активно участвовал в совершенно необузданном разгуле имевшего повсюду дурную славу йенского студенчества.

В Йене Генрих Остерман — красивый, но небольшого роста юноша — прилежный студент, но никак не домосед. Он наслаждается студенческой жизнью на всю катушку, вступает в организованную по принципу землячества корпорацию «вестфальцев» и участвует в диких студенческих попойках и драках.

Через год учебы из-за юношеского легкомыслия произошел случай, который изменил всю последующую жизнь Генриха Остермана: 4 мая 1703 г. во время веселой пирушки с обильными возлияниями Остерман, в ту пору еще не достигший 16 лет, в состоянии аффекта и, как явствует из регистра смертей г. Йены, «в сильном опьянении» в университетском студенческом трактире «У розы» в половине двенадцатого ночи насмерть заколол своего университетского приятеля и однокурсника. Студенческая драка вылилась в ужасную трагедию, в убийство.

Сохранился документ свидетельских показаний некоего И. Ф. Тиманна, очевидца трагического события: «4 мая 1703 г. В погребок вошел студент, который закончил учебу и получил известие возвращаться домой. Вместе с ним было двое сопровождавших его друзей. Перед отъездом они хотели поужинать и расположились в углу комнаты, где пировало сборище пьяных вестфальцев. Среди них был «маленький Остерман», изрядно подвыпивший. Ему пришла фантазия потанцевать, и он столь диковинным образом претворил ее, что чужак, сидевший за столом на скамье, громко рассмеялся. Тогда один из буйной компании, заметивший это, сказал Остерману: «Братец, этот человек насмехается над тобой!» Ни слова не говоря, без всякой попытки формального предупреждения, Остерман обнажил шпагу и в мгновение ока проткнул невинного, несчастного и, кстати, безоружного юношу. Остерман обратился в бегство и ускользнул от правосудия». Его жертвой оказался Г. Ф. Борхердинг, сын ветеринара из Ганновера, студент университета с 1699 г. В книге усопших лютеранской церкви в Йене сохранилась следующая запись: «Погребен студент Борхердинг, которого 4 мая в половине двенадцатого ночи во время пирушки заколол студент по фамилии Остерман, бюргер из Вестфалии». Потом Генрих в оправдание придумает версию дуэли. Но это будет неправдой. Дуэли не было, имело место прозаическое убийство.

История эта за века успела обрасти преданиями. Например, рассказывают, что мать Борхердинга, убитая горем, в сердцах прокляла род убийцы, пожелав исчезнуть всей фамилии (и ведь действительно, мужская линия потомков Остермана пресеклась, все его сыновья остались бездетными). А могила несчастного студента на городском кладбище и сегодня украшена цветами. О ней в народе рассказывают легенды, на нее приходят и сегодня молодые люди. Существует предание о том, что в брачную ночь, проведенную 4 мая на могиле Борхердинга, возникнет новая жизнь, которой будут суждены долгие счастливые годы, непрожитые юношей.

Ничего не подозревающий отец Генриха Остермана упал без чувств, когда ему пришлось, в соответствии с тогдашним обычаем, зачитать с кафедры его церкви сообщение о розыске своего сына, объявленного вне закона. «Бюргеру из Вестфалии» удается избежать полицейского ареста, он скрывается и затем бежит в Амстердам.

И что же, это конец многообещающей карьеры? Жизнь непутевого студиозуса по глупости загублена?

Такое начало кажется немыслимо странным для человека, вся жизнь и деятельность которого — абсолютный рационализм, сама предусмотрительность, просчет вариантов, тонкая, продуманная интрига. И все же, зная о долгой жизни Остермана, мы не можем сказать, что событие в кабаке «У розы» было исключительно делом рук случая, неожиданным и нелогичным. В личности Остермана была тайна, которая порой приоткрывалась в неожиданной страстности его натуры. За внешним хладнокровием, хитростью, расчетливостью скрывался вулкан честолюбия, гордости, тщеславия, а порой авантюризма. И тогда этот умнейший аналитик не мог справиться со своими страстями, допускал нелепые промахи и оказывался в крайне затруднительном положении.

После своего необдуманного и имевшего тяжелые последствия проступка в Йене Остерман спасается от правосудия, не желая отвечать по закону за свое преступление. Современники позднее писали, что воспоминания об этом поступке преследовали его всю жизнь и отравляли ему «самые светлые минуты радости». По их словам, для Остермана это было «стимулом» «хорошими поступками загладить вопиющее беззаконие». По крайней мере, Генрих Остерман долгое время предпринимал попытки, вначале поддерживаемые отцом, уладить дело с матерью погибшего и с германским правосудием. Усилия остались напрасными.

Радикальный поворот в его жизни, вызванный случившимся в Йене, ускорил внутреннее развитие Остермана. Его юность закончилась, пришла пора показать себя мужчиной. Остерман бежал в Голландию. Там, в тесных улочках Амстердама, и укрылся беглый студент — без гроша в кармане, без будущего. Он решительно ухватился за шанс, подвернувшийся ему в Амстердаме, — шанс начать новую жизнь.

Следует сказать, что события в трактире «У розы» происходили как раз в те дни, когда Петр I основывал Петербург, ходил по Заячьему острову, где возводилась крепость, праздновал свою первую победу на море, когда во главе абордажной команды взял два шведских корабля. Россия с шумом выходила на берега Балтики. И ей были остро необходимы люди, специалисты. Петр послал в Амстердам недавно нанятого им адмирала Крюйса, который набирал людей для работы в Московии. И вот пути Остермана и Крюйса в какой-то момент пересеклись, и это стало вторым поворотным моментом в жизни Остермана.

Ив 1703 г. Генрих Остерман нанялся на должность подштурмана к адмиралу петровского флота голландцу Корнелию Крюйсу, получившему от Петра Великого задание нанять на российский флот матросов и ремесленников-корабелов. Остерман поступает на российскую службу в качестве младшего рулевого, но скоро поднимается до должности секретаря вице-адмирала. Вот так он, собственно, и попал в Россию, этаким бродягой, беглым преступником, амбициозным, умным и готовым на все.

Остерман при Петре I

В этот период жизни Генриха Остермана еще нельзя говорить о нем как о «сером кардинале». Во-первых, в силу возраста — он еще молод, его таланты не совсем определены, он имеет большой потенциал, но этому потенциалу только предстоит развиться.

А во-вторых, «серые кардиналы» вершат закулисную политику при слабых государях, к коим отнести Петра I ну никак нельзя. Быть может, и такими правителями можно манипулировать, но для этого их нужно превосходить по многим параметрам, с чем вряд ли бы справился шестнадцатилетний молодой человек.

На заре его жизни в нем, гуляке-студенте, с трудом угадывается тот пожилой господин, обремененный болезнями, тонкий и коварный интриган, которым его обычно изображают в художественной и популярной литературе.

Поступление на российскую службу — серьезный шаг для всего лишь шестнадцатилетнего молодого человека из Бохума. Но, может быть, и без трагического события в Йене он когда-нибудь направил бы свои стопы в Россию, потому что царь Петр Великий значительно активизировал начатую еще его предшественниками политику привлечения западных специалистов к процессу модернизации своей страны и строительству боеспособного флота. Он обещает устремившимся в его империю иностранцам многочисленные привилегии, в том числе религиозные, перспективу получения высоких государственных должностей и достижения высокого положения в обществе по принципу «одаренным открыта карьера». И многие приезжают — как коммерсанты, техники, архитекторы, врачи, аптекари, офицеры, дипломаты, ученые, ремесленники, так и авантюристы, политические интриганы и мечтатели.

Например и старший брат Остермана, Йоханн Христоф Дитрих, по протекции Генриха Гюйсена из Эссена, находящегося на российской службе дальнего родственника Остерманов, уже с 1702 г. находится при царском дворе. Здесь он — учитель и воспитатель великих княжон — Анны, будущей императрицы, и Екатерины — дочерей сводного брата Петра царя Ивана, Ивана Алексеевича. Позднее брат Остермана станет бароном и будет назначен посланником герцога Мекленбург-Шверинского в России.

Когда именно прибыл в Санкт-Петербург Генрих Остерман, мы не знаем. Достоверно известно, что Остерман не находился в Петербурге ранее 1705 г. О раннем периоде его деятельности в новой российской столице сведений почти нет. Точно известно только, что уже в конце 1705 г. его имя внесено в церковную книгу местной лютеранской общины первой лютеранской кирхи Святого апостола Петра (что ныне радует глаз на Невском), общины, которую он постоянно поддерживал и которой он, как и своей протестантской вере, сохранял преданность на протяжении всей жизни.

Остерман быстро делает карьеру в Санкт-Петербурге: он довольно скоро поступает в Посольский приказ (Министерство иностранных дел).

  

Петр I

А затем становится тайным писарем царя при его походной канцелярии. Петр Великий познакомился с Остерманом по рекомендации Крюйса. Как пишет Ключевский, «Петр Великий, находясь однажды на корабле вице-адмирала Крюйса, попросил найти толкового чиновника, который мог бы грамотно написать письмо. Вице-адмирал представил царю Остермана. Государь остался очень доволен им, и с тех пор Андрей Иванович неотлучно находился при монархе».

С этой поры Петр I неизменно прибегал к услугам Остермана во многих вопросах. Он доверяет ему «сверхсекретные государственные дела» и вскоре тот становится его незаменимым помощником и советчиком царя во внешнеполитических делах. Петр I высоко ценит Остермана: «Ни разу и ни в одном деле этот человек не допустил ошибку, — говорил о нем Петр I впоследствии. — Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни. Он всегда подавал мне черновые записи по-русски, чтоб я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не заметил в его работах хотя бы малейшего недостатка». Так Остерман становится личным секретарем Петра I.

Не имея в России ни связей, ни друзей, ни денег, он начал службу с должности писаря и переводчика и добился совершенно блестящих результатов за поразительно короткий срок.

Гибкий ум, исполнительность, немецкая точность — все было по нраву Петру. У Остермана было и еще одно качество, поражавшее всех в России. Его отличала просто фантастическая работоспособность. По отзывам современников, он работал всегда: днем и ночью, в будни и праздники, чем заметно выделялся среди своих коллег — и русских, и иностранцев.

Итак, Генрих Остерман умен, невероятно прилежен и целеустремлен, дипломатичен, конфидециален и лоялен. И прежде всего он очень способен к языкам. Он работал переводчиком в Посольском приказе, потому что Петру I нужны были образованные квалифицированные люди, которые знали латынь, немецкий, голландский. Помимо своего родного немецкого языка Остерман знал латынь, французский, итальянский, очень быстро, за год, овладел русским языком. И в отличие, скажем, от императрицы Екатерины II, послания которой нужно было редактировать, Остерман писал и по-русски очень грамотно.

А что касается того, что Остерман был разыскиваемым преступником, то нужно вспомнить, что, во-первых, в окружении Петра было очень много иностранных специалистов, царь вполне поначалу мог и не знать подробностей биографии нового сотрудника, а потом, когда этот молодой человек проявил себя в качестве секретаря, ему это было уже не важно.

Да и самого Петра «уголовным прошлым» было не удивить, известно, что он сам был грешен. Не зря Лев Толстой называл его, быть может с излишней страстностью, «осатанелым зверем», вспоминая ситуацию 1718 г., когда царь Петр I фактически приказал негласно казнить сына царевича Алексея. Да и что царевич — почти четверть населения потеряла Россия за время петровского правления! И если бы это были только военные жертвы, среди них была значительная часть и гражданского населения.

Нравы тогда были соответствующие, эпоха, мягко говоря, была «не вегетарианская». Историю, увы, не делают в белых перчатках. В первом томе «Истории России», вышедшей в 1935 г. в Париже под редакцией П. Н. Милюкова, глава о петровских преобразованиях имеет многозначительный заголовок: «Результаты реформ: хаос». По образному выражению историков, «Петр I, словно отчаянный хирург, взялся лечить больного, безжалостно кромсая все его жизненно важные органы и не спасший тому ничего, кроме жизни». «Ценой разорения страны Россия возведена в ранг европейской державы… Политический рост государства, опять опередил его экономическое развитие».

А во-вторых, в России в этот момент, когда начинается масштабная война и серьезные реформы, нужны люди. А Остерман работает со знаменитым немецким усердием. И вообще, говоря об А. И. Остермане, следует помнить, что он был одним из первых немцев, которые вслед за Лефортом оказались на самом верху российской государственной иерархической лестницы, кто в бурные и переломные времена российской истории сыграл значительную роль в судьбе страны. Известно, что вопрос о роли иностранцев, и в частности немцев, в судьбе России в том или ином контексте, неоднократно поднимался и в литературе, и в науке, и в обществе в целом. Исследуя историю «европеизации» России, мы будем постоянно встречать немецкие фамилии среди тех, кто вносил в том или ином качестве свою лепту в развитие и совершенствование государства. Поэтому здесь уместно напомнить слова выдающегося русского историка и философа XIX в. Н. И. Костомарова, который писал об Остермане: «Вестфалец родом, чуждый России по происхождению, по воспитанию и по симпатиям, которые привлекали его как немца в немецкой народности, этот иноземец более всех других иноземцев, привлеченных в Россию Петром Великим, понял, что, поселившись в чужой стране, надобно посвятить себя совершенно новому отечеству и сжиться с духом, нравами, особенностями того общества, среди которого будет течь новая жизнь. Это был человек редчайшей для России честности, его ничем нельзя было подкупить — ив этом отношении он был истинным кладом между государственными людьми тогдашней России, которые все вообще, как природные русские, так и внедрившиеся в России иноземцы были падки на житейские выгоды, и многие были обличаемы в похищении казны. Для Остермана пользы государству, которому он служил, были выше всего на свете».

Пока он еще полный сил молодой человек, он удачно избег суда, попал в Россию, попал на службу, хорошую и перспективную службу, и поэтому он исполняет поручения, какие дают («пойди туда, сбегай сюда, уладь то, разбери это»). И этим, а также оценкой обстановки и расклада сил, он и занимается. Пока.

Остерман хорошо осознает, что малейшая остановка на пути вверх, для него, иноземца, может стать полнейшим крахом. Для него в его шахматной партии очень важен дебют, он следит за всей доской и не дает противнику ни одного шанса.

Во всяком случае, проходит около пяти-шести лет с момента приезда Остермана в Россию, он трудится, зарабатывая репутацию и «политический капитал» как лицо, на которое царь может положиться в конфиденциальных делах, фактически выполняет роль тайного секретаря при Петре I.

Во время Северной войны Остерман находился при походной канцелярии Петра I. Уже в первые годы службы ему давали важные дипломатические поручения. Так, в 1710 г. он был послан к польскому королю Августу II с извещением о взятии Риги, а также к прусскому и датскому дворам, которые Петр Великий старался привлечь к более активному участию в войне против Швеции после Полтавской победы. По возвращении из поездки Остерман за успехи своих миссий в тот же год получил звание тайного секретаря Посольской канцелярии.

С 1710-го по 1716 г. Остерман, будучи иногда в свите царя, иногда самостоятельно, участвует в посольствах к важнейшим дворам Европы — в Дрезден, Копенгаген, Париж. В качестве тайного секретаря он находился с дипломатическими миссиями в Берлине (1713) и в звании канцелярии советника — в Гааге (1715). При этом он учится, оттачивает навыки, постигает дипломатическое искусство на практике.

  

Генрих Иоганн Фридрих Остерман

Остерман участвует вместе с Петром I в Прутском походе, бывшем основной кампанией в Русско-турецкой войне в 1710–1713 гг., плохо подготовленном и неудачно проведенном военном предприятии. Это одна из печальных страниц русской истории. Тем летом стояла невероятная засуха. Люди и лошади десятками гибли от болезней, жажды, голода. Остерман вместе с другими выносил невзгоды этого злосчастного предприятия, он вместе со всеми оказался в окружении, которое грозило обернуться катастрофой для русской армии. Петр не забывал таких проявлений преданности.

После тяжелого поражения в Прутском походе, которое Россия потерпела от Турции, Остерман принимает участие в переговорах с великим турецким визирем и вместе с вице-канцлером Ша-фировым способствует тому, чтобы сделать условия заключения мира более или менее сносными для России. Остерман сумел добиться приемлемых условий для русской армии: Петр I не попал в плен и армия смогла вернуться в Россию — неожиданный и считавшийся едва ли возможным успех.

Вскоре после этого (12 июля 1711 г.) Остермана назначают тайным секретарем, т. е. он получает звание, ранее принадлежавшее Шафирову, что впервые дает ему возможность заниматься самостоятельной работой.

Переговоры по итогам Прутского похода были первым уроком серьезной дипломатической работы. С этого времени и начинается блестящая служебная карьера Остермана.

В феврале 1713 г. он был послан в Берлин «с нужными изустными делами». В июне 1715 г., когда начал проявляться антагонизм в отношениях России с Англией, он побывал в Голландии, где в то время в руках князя Б. И. Куракина сосредотачивались нити русской внешней политики.

Загадки мирных переговоров Остермана. «Конфиденции» Аландского конгресса.

Однако по-настоящему великий час для Остермана как государственного деятеля, как дипломата и «переговорщика» пробил спустя 7–8 лет, когда он в качестве полномочного представителя России ведет дипломатические переговоры России со Швецией по окончании 20-летней Северной войны. Как известно, шведы вели переговоры о мире дважды — в 1718 г. на Аландских островах (Аландский конгресс 1718–1719 гг., не принесший, правда, долгожданного мира со Швецией) и в 1721 г. в финском городке Нюстард (Ништад).

Если в наше время Швеция — это небольшое благоустроенное европейское государство, то Швеция в начале XVIII века — великая европейская держава. И с этой великой европейской державой России пришлось воевать 20 лет. И русские победили, создав армию, флот, реорганизовав экономику фактически на манер «военного коммунизма». Но Швеция признавать поражение не хотела, она — великая держава, она не так легко признает роковой проигрыш. Швеция дралась до последнего, поэтому переговоры были кропотливыми и шли очень тяжело. Приходилось применять даже совершенно недипломатические методы. Вот один пример, чтобы понять, о чем идет речь: дипломаты ведут каждый свою игру со всем дипломатическим искусством, переговоры идут, но шведы упираются, как могут, и не идут ни на какие уступки, поэтому приходится высаживать российский «десант» в Швецию, чтобы немножечко там «побезобразничать» — сжечь один-другой заводик, разграбить пару городов, — а иначе не получается никак. Если «на войне как на войне», то в деле заключения мира — даже больше чем на войне. Все средства идут в ход. Сохранились сведения, что подобные методы стимулирования хода переговоров осуществлялись не только с молчаливого попустительства Андрея Ивановича, но им же и в подробностях царю и расписывались: какой пункт лучше задействовать, назывались уязвимые места, потребное количество «десантников» и т. д. То есть «одной рукой» этот интриган вершил официальную дипломатию, а «другой рукой» — ее неофициально подкреплял.

Канцелярии советник Остерман как один из двух российских уполномоченных (вместе с другой крупной фигурой петровской эпохи, Яковом Виллимовичем Брюсом) вел эти переговоры. Как распределялся их вклад, их заслуги в это нелегкое дело — вопрос щекотливый и сложный.

Брюс — шотландец по происхождению, астроном, математик, о котором не без оснований говорили, что он занимается черной магией и проводит в Сухаревой башне какие-то тайные колдовские опыты (так это или нет, но до сих пор ходят легенды, что в стенах этой башни была замурована некая «черная книга» Брюса). Однако переговоры на Аландских островах были не менее таинственны и загадочны, судя по последующим спорам историков.

Начать следует с того, что в голове ближайшего и самого доверенного министра шведского короля Карла XII Герца родился некий грандиозный замысел. Герц добился от своего сюзерена согласия на мир с Петром I, да еще на условиях отказа в пользу России от восточных прибалтийских территорий. Как могло случиться, что этот помешанный на войне король, не признававший иного смысла существования, кроме военных баталий, согласился на мирные переговоры со своим обидчиком, русским царем?

Дело в том, что Герц внушил ему, что мир с Петром I — верный путь к возрождению военного могущества Швеции. Союз с русским царем сделает

Карла XII величайшим полководцем всех времен и народов! Фантастический проект Герца предполагал объединение под властью короля всей Скандинавии, возвращение его владений в Германии, а затем нанесение удара по Англии, где он передаст корону шотландской династии Стюартов. Но для этого нужна сильная армия, и она есть, тут, рядом, под боком: союз с Петром предоставит в распоряжение Карла победоносное русское войско! Только в голове сумасшедшего могла родиться такая бредовая идея, но она увлекла Карла, который и сам был всегда склонен к авантюрным предприятиям (вспомним его приключения в Турции).

Вначале переговоры начались со взаимных требований. Русские представители сразу заявили, что «его царское величество желает удержать все им завоеванное». Герц, покуда не раскрывая всех карт, ответил, что «король желает возвращения всего у него взятого». И каждый пытался аргументировать свои утверждения.

Несмотря на то что он числился вторым после генерала Я. В. Брюса, Остерман в действительности был душой всего дела. Инструкции Петра русским уполномоченным требовали от них максимальной гибкости, им давались полномочия даже обещать русское содействие в получении возмещения за территориальные потери «другой стороне». Вместе с тем надлежало заявить шведам, что «мы с ними миру желаем, но и войны не боимся». Остерману в специальном письме Петр I давал поручение особого рода, основанное на глубоком понимании того, что представляла собой шведская дипломатия и сам Герц. Остерману нужно было частным образом войти с Герцем «в дружбу и конфиденцию», обещать ему награду и прочее.

Так два немца, один на службе русского царя, другой на службе короля шведского, слились друг с другом в дипломатических объятиях, ведя смертельно опасную игру. Обоим она могла стоить головы, если бы был сделан один неверный шаг — слишком высока была цена и ставка в этой аландской партии.

Остерману удалось выведать у Герца, что положение Швеции катастрофическое, население уменьшилось до 700 тысяч человек, в стране голод, нищета, эпидемии, что короля уже мало кто поддерживает, и поэтому нужна дипломатическая победа. Наконец, он открыл перед Остерманом свои основные карты: Россия в обмен на отвоеванные прибалтийские земли должна выставить 150-тысячную армию и в союзе со Швецией обрушиться на Польшу, Данию, Англию, Голландию, Германскую империю, словом, фактически на всю Европу. Что же все-таки это было — безумие шведского министра или западня?

Остерман прекрасно понимал, что предлагаемые Герцем условия заключения мира самоубийственны для России. Но он не спешил отвергать их. Он вел свою игру, выполняя данные ему Петром I инструкции: входить с Герцем «в конфиденцию как можно глубже» инив коем случае не останавливать переговоры. В это время он вел тайную шифрованную переписку с Шафировым, поверяя ему ход переговоров.

Старый Яков Брюс практически был уже отстранен от дела. Остерман полагал, что если не добиться сейчас мира, то война продолжится, и неизвестно, когда и как она закончится. Но и план Герца был конечно же неприемлем. Хотя реальным было и другое: союзники, возбуждаемые Англией, в скором времени, несомненно, выступят против России, поэтому возможен упреждающий удар против них. А Петр слал все новые послания, призывая не отвергать даже совершенно неприемлемые предложения Герца.

Остерман, сознавая в глубине души, каким чудовищным риском является вся эта затея, надеялся в конце концов на счастливый случай, благодаря которому вообще удастся уклониться

от продолжения столь опасных переговоров и выполнения обязательств по ним. «Надобно и то принять в соображение, — писал он Шафирову, — что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим». Заканчивая свое письмо, он добавлял: «Богу известно, как я утомлен, я не могу собрать мысли». Что ж, в такой ситуации, находясь на самом острие сложнейших меж д у нар о д ных противоречий, готовых взорваться и ввести Европу в новые смертельные потрясения, можно было надеяться лишь на чудо. И оно случилось. Шальная пуля при осаде норвежской крепости оборвала жизнь Карла XII. Неизвестно, кем она была выпущена, но Аландский конгресс «благополучно» прервался, похоронив все безумные планы Герца.

В хитрой дипломатической игре А. И. Остерман проявил огромную выдержку, терпение и настойчивость. Так он показал царю свою заботу о сохранении казны: Петр I приказал выдать ему 100 тыс. червонцев для подкупа шведских уполномоченных, но Остерман успел употребить лишь 10 тыс., а девяносто возвратил обратно. Это было очень по сердцу царю, который всегда берег государственное достояние и строго наказывал казнокрадов.

Баронство за Ништадтский мир. А через два года Остерман, ставший к тому времени уже тайным советником канцелярии, вместе с Яковом Брюсом принял участие в подготовке и подписании Ништадтского договора, согласно которому между Россией и Швецией устанавливался «вечный, истинный и ненарушимый мир на земле и воде».

30 августа 1721 г. в Ништадте был наконец подписан мирный договор, завершивший длительную Северную войну. Труднейшие переговоры велись с перерывами три с лишним года. За это время в Швеции, по сути, сменилось три политических режима, не меньше перемен произошло и в других странах Северной Европы.

Фактически, Остерман на переговорах со шведами действовал самостоятельно, с минимальной оглядкой на формального начальника — он, в частности, имел собственный канал связи с Петербургом, а в какой-то момент даже — собственный шифр, недоступный Брюсу. Разумеется, Брюсу все это не нравилось — он делал соответствующие заявления, его утешали, на этом, собственно, все и кончалось: слава Богу, среди достоинств Якова Брюса была еще и редкая в тот век пониженная склочность. Остерман же проявил себя тонким, настойчивым и умным переговорщиком. Да и не только — в своем служении России он в какой-то момент перещеголял самого Петра I. Дело было на последней стадии Ништадтского конгресса.

Желая закончить дело во что бы то ни стало, Петр I принял решение пойти на дополнительную уступку шведам — вернуть им захваченный еще в 1710 г. Выборг. С официальным изложением новой русской пропозиции в Ништадт был послан Ягужинский. Остерман получил обо всем этом сведения по своим каналам, однако счел петровскую уступку излишней. Не осмеливаясь спорить с монархом, он написал письмо коменданту Выборга с просьбой задержать проезжающего через город Ягужинского самым характерным для того способом. В результате Ягужинский пропьянствовал в Выборге неделю. Когда же он все-таки приехал в Ништадт, мирный договор был уже подписан. Выборг остался за Россией.

Остерману и Брюсу при подписании Ништадтского мира удается выторговать блестящие условия: Россия получила Эстляндию, Лифляндию, Ингерманландию, города Выборг и Кексгольм и обеспечила свое господство на Балтийском море, а также закрепила свой статус новой великой державы. Империя «вошла» в Европу и получила важную партию в ансамбле европейских держав. Швеция довольствовалась компенсацией в 2 млн ефимков и правом беспошлинно покупать хлеб в Риге и Ревеле. Это был выдающийся успех петровской внешней политики и дипломатии, долгожданный исход войны, которую царь назвал «троекратной ШКОЛОЙ».

Это был не только большой успех России, правитель которой Петр I теперь принимает титул императора и прозвище Великий, но и успех Остермана, получившего признание как творца этого договора. Лица, проводившие такие переговоры, разумеется становились известными в дипломатических кругах Европы, следовательно, и Остерман попал в элиту дипломатии.

Петр I находился на вершине счастья и не скрывал своего торжества. Он писал, что никогда «наша Россия такого полезного мира не получала». Петр был очень доволен — закончилась тяжелейшая война, мир был заключен на тех условиях, на которых Россия настаивала (современники в мемуарах писали, что Петр три дня праздновал этот договор, от радости даже плясал на столе — конец 20 годам тяжелейшей войны).

Царь щедро наградил причастных к переговорам. Тем же числом, что и подписание мирного договора, датирован указ о пожаловании А. И. Остерману титула барона. После Шафирова это был второй баронский титул в России.

8 сентября в Петербурге началось празднование Ништадтского мира. Почти месяц устраивались маскарады, танцы, фейерверки. В октябре в Сенате от имени его членов состоялась торжественная церемония поднесения царю титула «Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского». Зимой празднования перенесли в Москву.

Петр I был столь доволен мастерством Остермана, его дипломатическими успехами, что даже. женил его на одной из первых русских красавиц — Марфе Ивановне Стрешневой, связанной родственными узами с царствующим домом, которая, впрочем, по мнению современников, «была одно из самых злых созданий, существовавших на земле». Но тут уж ничего не поделаешь, в этих случаях, как говорится, дипломатия бессильна. Сам Петр почтил молодоженов своим присутствием. В «Походном журнале» царя есть запись от 22–23 января 1721 г., что «их величества были на свадьбе у Андрея Остермана».

Переговоры со Швецией это не только победа России, но и личная победа для Остермана. В день заключения мира бывший бохумский беглец Генрих Остерман становится титулованным дворянином, бароном, он получает ценные подарки, имение и входит в то, что мы сейчас называем государственной элитой. Однако он так никогда и не стал светским человеком, придворным, которого могли занимать экстравагантные праздники, маскарады, бурлески, балы и охоты, определявшие лицо петербургской придворной жизни. Остерман был и оставался придворным «карьеристом», который, благодаря своему уму и знаниям, действовал за кулисами и держал в руках нити управления государством.

Показательный словесный портрет А. И. Остермана оставил один из современников: «Остерман обладал представительной внешностью и хорошим сложением, но и не менее одаренным разумом. Свой ум он доказал главным образом в трех вещах. Первая — он никогда не покровительствовал никому из друзей. Вторая — он почти всегда притворялся больным, благодаря чему избегал многих подозрений и преследований, да и легко мог скрывать свои мысли и намерения. Третье — то, что он женился на природной русской знатной даме. Благодаря этому последнему большинство русских видели в нем соотечественника».

Но все же Андрей Иванович, живя в России десятилетиями, так и не приобрел друзей и всегда оставался одинок. Да это и понятно — общение с ним было не очень-то приятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, как и не слишком искусное притворство. В самые ответственные или щекотливые моменты своей политической карьеры он внезапно заболевал. У него открывалась то подагра правой руки (чтобы не подписывать опасные бумаги), то ревматизм (чтобы не ходить во дворец), то мигрень (чтобы не отвечать на вопросы). Случалось, что у него начиналась рвота в ходе переговоров, когда хитрец хотел прервать разговор. Английский посланник Финч писал, что в этом случае нужно сидеть, не меняясь в лице, и ждать: «Знающие его предоставляют ему продолжать дрянную игру, доводимую подчас до крайностей, и ведут свою речь далее; граф же, видя, что выдворить собеседника не удается, немедленно выздоравливает как ни в чем не бывало». В общем мольеровский «Мнимый больной» был явно воспринят Остерманом как методическое руководство!

Но это незамысловатое лицедейство отнюдь не свидетельствовало о наивности или, упаси боже, простодушии! Пусть прочие пребывают в заблуждении и считают его шутом, ведь того, кто держит соперника за кривляющегося глупца и считает, что видит насквозь его уловки, так легко обмануть. Остерман при всем своем «дилетантском актерстве» в делах дилетантом не был. И уж кто-кто, а Петр I это прекрасно понимал.

Коллегия иностранных дел. Дипломатия Остермана и «шпионские тайны». В декабре 1712 г. Петр I сделал первые предварительные распоряжения об учреждении коллегий, и в том числе Коллегии иностранных дел. В 1716 г. в Посольской канцелярии был установлен коллегиальный порядок решения дел. Дело в том, что в начале XVIII в. Посольская канцелярия не имела права рассматривать важнейшие политические дела, поскольку это право принадлежало Сенату. Члены Сената — «господа тайные советники» — обычно на своих заседаниях слушали изготовленные в Посольской канцелярии рескрипты русским представителям за границей. Тайные советники собирались иногда в присутствии царя в доме канцлера «на конференцию» о наиболее серьезных вопросах иностранной политики.

Окончательное устройство Коллегии иностранных дел завершилось в 1720 г. 13 февраля царь прислал канцлеру графу Головкину подписанное и скрепленное резолюцией «быть по сему» «Определение Коллегии иностранных дел». Это «Определение» преследовало две цели: установить личный состав Коллегии с распределением между ним подлежащих ее ведению дел и указать обязанности ее главных должностных лиц. На первом месте поставлены президент и вице-президент: канцлер граф Головкин и вице-канцлер барон Шафиров. Далее в «Определении» рукой Петра I написано: «Когда важные дела, то призывать всех или несколько, по качеству дела, тайных советников действительных, и от всех надлежит быть совету на письме, и потом докладывать о решении».

После президента и вице-президента «Определение» касается канцелярии советников. На эту должность назначены были два лица: Андрей Остерман (со званием тайного канцелярии советника) и Василий Степанов. Обязанности их заключались в составлении наиболее важных грамот к иностранным государям, рескриптов к русским министрам за границей, деклараций и резолюций, в надзоре за исполнением дел, поручаемых секретарям. Секретари по «Определению» ведали отделами или, как их называли, «экспедициями» Коллегии.

Особый интерес представляет Первая экспедиция (в чьем ведении — иностранные дела на русском языке), секретари которой заведовали приемом и отправкой иностранных представителей в России и русских за границей, всей перепиской с последними. А это уже та сфера, где основной задачей было то, что сегодня называют «теорией защиты информации». Каждое государство стремится тщательно хранить свои секреты. Документы свидетельствуют, что в петровскую эпоху центром, где создавались шифры, где они вручались или откуда они рассылались корреспондентам, был вначале Посольский приказ, затем Посольская походная канцелярия, а в дальнейшем Первая экспедиция Коллегии иностранных дел.

Из документов следует, что Андрей Иванович Остерман был отцом-основателем русской криптографии и широкого введения шифровых систем в практику российской дипломатии и внешней политики. На этой ниве он трудился как в петровские времена, так и при его преемниках, фактически до конца своей жизни.

Петр I по сути был первым из российских государей, кто предельно ясно осознал важность шифрования депеш и развития шифровального дела для обеспечения безопасности государства. Секретная переписка в до- и раннепетровскую эпоху велась довольно хаотично, появлялись простые шифрованные тексты и шифры, так называемые «цифирные азбуки» или «ключи» к тайному письму. Наиболее полно шифрованная переписка петровской эпохи представлена в многотомном издании «Письма и бумаги императора Петра Великого» (1956 г.), под ред. А. Ф. и И. А. Бычковых. В ней приводится интересный блокнот с шифрами, которыми переписывался Петр I. Он представляет собой тетрадь, на каждой странице которой записано по одному шифру, всего их шесть. Известно, что в разработке этих шифров с немецкой педантичностью принимал активное участие Остерман как советник Коллегии иностранных дел.

Вся деятельность по изготовлению шифров проводилась под непосредственным руководством самого императора, канцлера, вице-канцлера и советника Остермана. На одном из шифров есть надпись: «Азбука цифирная, написанная и присланная по приказу его сиятельства графа Андрея Ивановича [Остермана] и отослана к его сиятельству на двор секретарем фон Келлерманом апреля 11 дня 1734 года».

В Коллегии иностранных дел существовал специальный штат, которому поручалось зашифровывать и расшифровывать переписку. Текст, подлежащий шифровке, переписывали надлежащим образом переводчики и секретари Коллегии иностранных дел. Они же производили расшифровку писем. При Остермане криптографы Коллегии иностранных дел работали как никогда. Научная мысль не стояла на месте, постоянно велись поиски новых видов шифров.

В 1723 г. Андрей Иванович стал сенатором и заменил Шафирова на посту второго лица в дипломатическом ведомстве. Петр назначает Остермана вице-президентом Коллегии иностранных дел, тем самым дав соответствующее его талантам поручение, которое Остерман выполняет в течение почти двух десятилетий с величайшим знанием дела, осмотрительностью, ловкостью и с великой страстью — руководство российской внешней политикой.

В 1724 г. Петр I поручил Остерману «дать приличнейшее образование Коллегии иностранных дел». Остерман много работает, придумывает целую систему реорганизации Министерства иностранных дел. Он составил проект нового штата канцелярии и обновил регламент Коллегии. Его проект-записка, названная «К сочинению и определению канцелярии Коллегии иностранных дел предложение», — один из лучших составленных Остерманом документов и вообще один из лучших документов того времени, который изучался и использовался на протяжении всего XVIII века.

Начинался проект-записка с характеристики самой Коллегии: «Дела в Коллегии иностранных дел, или, просто сказать, в тайном совете суть наиважнейшие»; все эти дела исполняются служителями коллежской канцелярии, которая есть «вечный государственный архив и всем старинным и прошедшим в государстве делам, поступкам, поведениям и взятым мерам вечное известие», отсюда следует, «что необходимо установить в ней [канцелярии] вечный и основательный порядок». По мнению Остермана, служители Коллегии должны быть «умными и в делах уже обученными, и вследствие малолюдства их принуждены будут работать день и ночь, то необходимо им учинить хороший порядок и честное и довольное пропитание». Вместе с тем служителей предлагалось освободить от постоев, так как они занимались секретными делами, ибо «излишняя компания дома к излишним разговорам часто ведет».

Но проекту реорганизации канцелярии Коллегии иностранных дел не суждено было сбыться. 28 января 1725 года Петр I умирает.

«Сильный при сильном». В чем же была сила Остермана как дипломата? Сохранившиеся документы позволяют хорошо понять его логику, его принципы. Основу русской политики Остерман видел в трезвом расчете, прагматизме, умении завязывать союзнические отношения только с теми державами, которые могут быть полезны России. Остерман тщательно, педантично, «по-бухгалтерски» анализировал, сопоставлял соотношение «польз», «опасностей», «генеральных интересов» России и ее возможных партнеров.

Петр I отдавал должное уму и прозорливости барона Остермана, отмечая, что «он лучше других министров знает истинную пользу Российского государства, и был для оного необходим».

А вот свидетельство генерала Манштейна, показывающее «осторожную премудрость» барона: «Он никогда не принимал ни малейшего подарка от иностранных дворов, не получив прежде на то позволения от своего двора. С другой стороны, имел чрезвычайную недоверчивость и простирал часто слишком далеко свои подозрения».

Дипломатические бумаги Остермана показывают его изощренный ум, умение учесть, взвесить все обстоятельства дела, предусмотреть все негативные последствия политических поступков. Также любопытно и то, что он никогда не подписывался титулом барона и графа, а всегда просто: «Андрей Остерман». Как для руководителя внешней политики, для него было характерно развитое чувство равновесия, расчетливость и, главное, стремление оставить России поле для дипломатического маневра, а соответственно — для самостоятельной политики.

Своеобразным итогом размышлений над внешнеполитической доктриной Петра I является составленная Остерманом в 1726 году записка «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами», имевшая важные последствия для России. В ней были сформулированы новые принципы русской внешней политики с учетом реальных возможностей и интересов государства.

Основная деятельность Остермана в петровское время сосредотачивалась во внешнеполитической сфере, но не замыкалась на ней. Он принимал участие в становлении новых государственных учреждений (коллегий), в организации Академии наук. Он также считается основным автором петровской «Табели о рангах».

После смерти Петра Первого. Кукловод собирает нити

Расцвет карьеры Остермана пришелся на время после смерти Петра I. Петр был человеком предельно рациональным, но рационализм не всегда полезная вещь в политике. Так Петр посчитал, что сын его предал. История о том, как сына Петра осудили, сама по себе довольно таинственна. Известно, что царевич Алексей умер, не дождавшись эшафота. Помогли ли ему умереть или нет, мы никогда не узнаем.

Но речь о другом. Петр решил, что раз сын «плохой», то государь, передавая престол, должен передать его в надежные руки. Какие? А какие сам посчитает нужным. Как следствие 5 февраля 1722 г. появляется закон о престолонаследии, который говорит, что царь может отдать престол любому человеку, не обязательно своему сыну. Легенда гласит: «Отдать все.» — только и успел написать перед смертью Петр I, а кому отдать — неизвестно. Сложилась очень сложная ситуация: все члены правящей династии имели право на престол. А раз так — неизбежна борьба. И началась в России лихорадочная череда заговоров, смена правителей — «веселое» время после смерти Петра I называют «эпохой дворцовых переворотов». «Редко самовластие наказывало себя так жестоко, как в лице Петра этим законом от 5 февраля», — написал знаменитый историк В. О. Ключевский.

Многие историки оценивали 1720–1750 гг. как время ослабления русского абсолютизма. Очень часто в литературе говорят о «ничтожности» преемников Петра I. По словам, например, Н. П. Грошкина, автора учебника по истории государственных учреждений дореволюционной России, «преемниками Петра I оказались слабовольные и малообразованные люди, проявлявшие подчас больше заботы о личных удовольствиях, чем о делах государства». «Дело Петра эти люди не имели ни сил, ни охоты ни продолжать, ни разрушить; они могли его только портить», — писал об этом времени историк В. О. Ключевский.

Именно после смерти Петра I можно говорить об Остермане уже не просто как о советнике у трона, а о «сером кардинале» в полном смысле. Теперь было кем управлять.

Екатерина — Остерман — Меншиков. Pro и contra. После смерти Петра Великого, хотя и сделавшего возможным престолонаследие по женской линии, но не оставившего четкого завещания, позиции Остермана были уже достаточно прочны, и он, взвесив все «за» и «против», пошел в этой ситуации за наиболее влиятельной фигурой того времени — Меншиковым (и гвардией, которая вообще была главной действующей силой во всей эпохе дворцовых переворотов). А Меншиков держался за кандидатуру второй жены Петра I, Екатерины (будущей Екатерины I), которую считал для себя наиболее приемлемой.

Каковы же были предпосылки воцарения Екатерины Алексеевны? Почему именно на нее ставили «полудержавный властелин» и хитрый «вестфальский лис»?

Первая русская императрица сама была довольно загадочной личностью. Родилась она католичкой 5 апреля 1684 г. (хотя эта дата ставится многими историками под сомнение) и до принятия православия, по одним данным, ее имя было Марта, по другим — Елена, фамилия по некоторым источникам Сковрощанко или Скавронская, по другим — Рабе. Происхождение Екатерины тоже точно неизвестно. Предположительно, она не принадлежала к знатному роду и была дочерью прибалтийского крестьянина — «дочь литвина Самуила Сковрощанко и жены его, именуемой в разных известиях различно». Впрочем национальность ее четко установить трудно, разные версии называли ее литовкой, шведкой, полькой, украинкой. Родители Марты умерли от чумы в 1684 г., и она воспитывалась в доме лютеранского пастора Глюка (известного своим переводом Библии на латышский язык) в Мариенбурге (в настоящее время это город Алуксне в Латвии). Марта была в доме скорее служанкой, поэтому грамоте ее не учили. По версии, изложенной в словаре Брокгауза и Ефрона, мать Марты, овдовев, отдала дочь в услужение в семью пастора Глюка, где ее будто бы учили грамоте и рукоделию. Семейное ее положение до встречи с Петром I тоже было весьма неопределенным, была она то ли вдовой, то ли неразведенной женой шведского солдата, якобы убитого во время сражения.

Ее захватили в плен русские в 1702 г. Пленницу взял поначалу в прачки «Шереметьев благородный», потом ее у него выпросил «счастья баловень безродный», то бишь Меншиков, а у того ее отобрал Петр I, ив 1703 г. она стала его фавориткой.

При крещении в православие Марте было дано имя Екатерины Алексеевны. И все бы хорошо, если бы не одно «но»: ее крестный отец — сын Петра царевич Алексей (1690–1718), который был младше Марты на 6 лет и который стал крестным отцом собственной мачехи. Поэтому в глазах православных россиян ситуация с женитьбой царя выглядела крайне неестественно. Получилось, что Петр I женился на своей внучке (отчество Екатерины — Алексеевна — дано по крестному отцу), а Екатерина стала мачехой своего отца (пусть даже и крестного).

Но как бы там ни было, в ноябре 1707 г. она была тайно обвенчана с Петром в петербургской Троицкой церкви. В феврале 1708 г. родила царю дочь Анну (впоследствии герцогиню Голштинскую), в декабре 1709 г. Елизавету (впоследствии императрица и самодержица всероссийская). Всего Екатерина Алексеевна родила мужу 11 детей, но большинство из них умерло в детстве, кроме Анны и Елизаветы. Маленький Петр Петрович считался официальным наследным принцем, законным преемником великого отца на троне, но его ранняя смерть нарушила прямую передачу короны от отца к сыну и явилась одним из побудительных мотивов знаменитого Указа о престолонаследии.

6 марта 1711 г. было «всенародно объявлено всем о государыне царице Екатерине Алексеевне, что она есть истинная и законная государыня». 19 февраля 1712 г. Петр I торжественно еще раз обвенчался с Екатериной в петербургском Исаакиевском соборе, и их дочери получили официальный статус цесаревен. А 7 мая 1724 г. Петр I короновал свою любимую жену в главном храме России — Успенском соборе Московского кремля. Французский посол Ж.-Ж. Кампредон сообщал в Париж: «Весьма и особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга». Примечательно, что все русские царицы (кроме Марины Мнишек) титуловались царицами по мужу. А Петр I короновал Екатерину как самостоятельную императрицу, лично возложив на нее корону.

За два года до коронации Екатерины происходит знаменательное событие — то самое издание знаменитого указа Петра о престолонаследии, где он из-за смерти сына Петра и измены царевича Алексея отменяет устоявшийся порядок наследования от отца к сыну, и устанавливает новый: отныне все решает воля монарха, кого он посчитает нужным, того и назначит. Но Екатерина сама подложила мину под свое будущее императорство.

Жена Цезаря и подозрения. В силу своего низкого происхождения Екатерина I была неграмотной, неученой и неспособной управлять великой империей. Однако императрицу любили за веселый и ласковый характер, за доброту и заступничество. Не раз она спасала светлейшего князя Меншикова от страшного гнева Петра. Только она и была способна успокоить разгневанного, разбушевавшегося Петра, что случалось довольно часто. Между супругами царило исключительное взаимопонимание и гармония, если бы не «Монсова история», омрачившая (да еще как!) последние дни императора.

Дело связано было с его «сердешненькой» Катеринушкой. Девятого ноября последовал неожиданный арест тридцатилетнего Вилима Монса, брата бывшей фаворитки царя Анны Моне — Монсихи, как ее называли недоброжелатели, молодого и щеголеватого камергера Екатерины. Берхгольц, как и многие другие, был удивлен таким поворотом событий: «Это арестование тем более поразило всех своею неожиданностью, что он еще накануне вечером ужинал при дворе и долго имел честь разговаривать с императором, не подозревал и тени какой-нибудь немилости».

Вот как описывает «Монсову историю» Соловьев: «Коронация Екатерины совершилась в Москве с великим торжеством 7 мая 1724 года. Но через полгода Екатерина испытала страшную неприятность: был схвачен и казнен любимец и правитель ее Вотчинной канцелярии камергер Моне, брат известной Анны Моне. Вышний суд 14 ноября 1724 года приговорил Монса к смерти за следующие вины: 1) взял у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями в ведение Вотчинной канцелярии императрицы и оброк брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал бывшего прокурора воронежского надворного суда Кутузова и потом его же отправил в вотчины нижегородские императрицы для розыску, не требуя его из Сената. 3) Взял с крестьянина села Тонинского Соленикова 400 рублей за то, что сделал его стремянным конюхом в деревне ее величества. Вместе с Монсом попались сестра его, Матрена Балк, которую били кнутом и сослали в Тобольск; секретарь Монса Столетов, который после кнута сослан в Рогервик в каторжную работу на 10 лет; известный шут камер-лакей Иван Балакирев, которого били батогами и сослали в Рогервик на три года. Балакиреву читали такой приговор: “Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного учения, принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко двору его императорского величества, и в ту бытность при дворе во взятках служил Вилиму Монсу и Егору Столетову”».

Описание очень детальное, сухое и сдержанное. Из него выходит, что был казнен некий придворный взяточник Моне. Причем вина этого Монса явно не заслуживает смертной казни, хватило бы и тюрьмы. Да и никого из подельников Монса не казнили. Но у Соловьева есть одно слово, которое намекает на действительную причину казни Монса — любимец жены Петра. Но если заменить слово «любимец» словом «любовник», открывается настоящая причина казни. Об этом можно узнать в других исторических свидетельствах, а они гласят, что Петр I незадолго до кончины заподозрил в неверности свою жену Екатерину, в которой до этого души не чаял и которой намеревался в случае своей смерти передать престол. Когда Петр I собрал достаточные, на его взгляд, улики о неверности жены, он приказал казнить Монса. А чтобы не выставлять себя в смешном и унизительном положении «рогоносца» перед иностранными дворами и собственными подданными, вменил в вину Монсу экономические преступления, которые при желании нетрудно было отыскать почти у каждого чиновника тех времен (да и не только тех).

Имя Екатерины в связи с арестом, следствием и казнью, естественно, не упоминалось — жена Цезаря вне подозрений! Она сохраняла спокойствие и невозмутимость, но пыталась, правда, как делала довольно часто, ходатайствовать перед Петром I за арестованного. Император в припадке гнева разбил зеркало, очень красивое и дорогое, бросив многозначительную фразу:

Вот прекраснейшее украшение моего дворца. Хочу и уничтожу его!

Екатерина сдержанно, как всегда в таких случаях, ответила:

Разве от этого твой дворец стал лучше?

Однако намек, более чем прозрачный, поняла, знала крутой нрав супруга. Беспрекословно поехала с ним, по его приказанию, поглядеть на отрубленную голову своего фаворита. Инцидент был исчерпан, но доверие к Екатерине у Петра было основательно подорвано. И скорее всего, от планов передать престол императрице Петр отказался.

События, связанные с казнью Монса и утратой Екатериной доверия Петра произошли всего за два месяца до смерти царя. В бумагах Монса нашли также факты, компрометирующие ближайших соратников Петра. В Петербурге ждали новых казней. Назывались имена Меншикова (которого Петр отдалил от себя и снял с поста руководителя военного ведомства), царского кабинет-секретаря Макарова и других сподвижников.

А вот имени Остермана не называли. Даже наоборот — именно в эти дни к Андрею Ивановичу особенно благоволил царь — Петр помногу говорил с ним и советовался как поступить с неверной дальше. Говорили, что Петр I собирается обойтись с Екатериной так же, как английский король Генрих VIII с Анной Болейн. Царедворец Остерман потом ставил себе в заслугу то, что именно он уговорил Петра не рубить голову супруге. Аргумент был таков — после этого ни один порядочный европейский принц не возьмет замуж дочерей Екатерины. А в планах царя сближение с Европой было на первом месте.

Но и при таком — самом удачном — исходе уделом Екатерины в ближайшее время оставался монастырь с тюремными условиями заключения. Здесь показателен пример первой супруги Петра — Евдокии Лопухиной. Когда царь начал «от живой жены» роман с Анной Моне, Евдокия устроила сцену ревности и отлучила царя от ложа. Петру только это и надо было — он быстренько развелся с царицей и заточил ее в монастырь. Так что после открытия факта ее измены, и зная вспыльчивый нрав Петра, Екатерина должна была ждать не самой радужной для себя будущности.

Претенденты. Когда стала очевидной неверность Екатерины, взгляд императора должен был неизбежно обратиться в сторону внука — Петра Алексеевича, как единственно возможного наследника престола, хотя Петр I и издал знаменитый указ о престолонаследии (после казни в 1718 г. мятежного наследника престола Алексея), который начинается так: «Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостию надмен был сын наш Алексей.» Исходя из этой самой «авессаломской злости» своего сына, Петр фактически отменил права на престол сына Алексея и своего внука — Петра. Таким образом отменялся старый, освещенный традицией порядок передачи царской власти от отца к старшему сыну, а в случае смерти старшего сына — к внуку (если отсутствовал внук, престол переходил к младшему сыну и т. д.). Теперь престол мог достаться Петру Алексеевичу только в том случае, если он сумеет понравиться своему дедушке. И хотя в глазах всей страны он был единственным легитимным наследником, в церквях царскую фамилию поминали так: «Благочестивейшего государя нашего Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, благочестивейшую великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну. И благоверные государыни цесаревны. Благоверную царицу и великую княгиню Параскеву Феодоровну. И благоверного великого князя Петра Алексеевича. И благоверные царевны великия княжны». То есть Петр Алексеевич стоял ниже своих теток-царевен.

Но времена идут, царский гнев утихает, тем более что история измены Алексея давняя, а у императора появился новый повод, чтобы гневаться на изменника, точнее изменницу. Значит, Екатерину после того, что случилось, своей наследницей он назначить не мог. Во-первых, Петр был очень ревнив и не прощал измен. Во-вторых, в соответствии с традиционными монархическими представлениями измена жены монарха приравнивалась к государственной измене. В-третьих, в бумагах Монса нашли много документов, которые вскрывали огромные злоупотребления царицы и ее приближенных, то есть запахло не только амурной, но и прямой государственной изменой.

Дочери Анне престол передать Петр не мог потому, что она была обручена с голштинским герцогом, и к тому же Анна официально отказалась от права на российский трон. Другую дочь — Елизавету — Петр воспринимал как особу легкомысленную и к правлению не готовую. К тому же ее планировали выдать замуж за короля Франции Людовика XV, да и не могла младшая дочь стать в шестнадцать лет императрицей, обойдя свою мать и старшую сестру. Это сильно осложнило бы ей правление, и реальную власть захватил бы все тот же Меншиков, которого Петр от власти «отодвинул». Также нельзя было забывать, что обе дочери считались в глазах народа незаконнорожденными (официальное венчание родителей произошло уже после их рождения), да к тому же немками и не имели священного права на трон. И самое главное — они были очень близки к Екатерине, и измена матери резко уронила и их престиж в глазах отца.

Итак, оставался единственный претендент. Тот самый, который через несколько лет станет Петром II. В пользу такого решения было несколько моментов. Во-первых, десятилетний мальчик еще ничего не сделал, чтобы заслужить неприязнь деда. Да, он был сыном изменника Алексея, но рана, нанесенная Алексеем Петру Великому, уже успела зарубцеваться, к тому же Петр-внук не знал ни отца, ни матери, он рос сиротой, и в этом было его преимущество перед цесаревнами. Во-вторых, Петр-младший вырос в новой России, его с детства окружали сподвижники деда, и тот мог видеть во внуке продолжателя своего дела и продолжателя уж точно ничем не худшего, чем Екатерина и принцессы. В-третьих, вся Россия считала мальчика естественным и законным наследником престола.

Современники указывают, что Петр Великий все время колебался в отношении внука и время от времени выказывал ему расположение. Естественно, в 1724 г. колебания должны были закончиться, и Петр скорее всего остановился на кандидатуре внука в качестве наследника.

Но Петр-внук жил отдельно от деда, у него было свое окружение, поэтому люди из окружения Петра Великого могли опасаться, что с приходом к власти Петра II и возвращением к активной деятельности первой жены Петра Великого Евдокии, они потеряют свое влияние. А некоторые из них (участники убийства царевича Алексея — отца наследника и сына Евдокии) опасались лишиться жизни. Поэтому противников Петра II в окружении Петра I было более чем достаточно.

После смерти Петра I отсутствие завещания создавало драматическую ситуацию, судьба императорского престола должна была решиться в столкновении придворных «партий» — группировок знати, высшего чиновничества и генералов.

Президент Тайного совета и министр герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского (1700–1739) — мужа дочери Петра Великого Анны (и фактически основателя династии, которая правила Россией до 1917 г.) — граф Е Ф. Бассевич (лицо крайне заинтересованное в возведении на освободившийся русский престол тещи герцога Екатерины или жены герцога Анны) в своих дневниках оставил записки, в которых указывал в том числе и на то, что рука Петра I закостенела, когда он хотел написать имя своего преемника, а голос онемел, когда он хотел сказать это имя своей дочери Анне Петровне, жене упомянутого герцога. Записки Бассевича служили одним из главных источников по вопросу о смерти Петра Великого для последующих историков. Так же излагает события и «официальный» историк государства Российского Соловьев.

Чье имя могло быть поставлено после слов «Отдайте все.»? Бассевич пишет, что кроме слов «отдайте все.» были и другие, но их не смогли разобрать. Безусловно, не «смогли разобрать» имя «Петр Алексеевич», будь там имя Екатерины или Анны, герцогини Голштинской, разобрали бы без труда, и не пришлось бы им тогда прибегать к столь экстраординарным мерам, как государственный переворот.

Екатерина находилась при Петре безотлучно, и она же закрыла ему глаза после смерти. Продиктовать Екатерине Петр ничего не мог при всем желании — есть все основания полагать, что писать она толком так и не научилась. Но если бы его последняя воля была выражена в пользу Екатерины, не потребовалось бы чертить слабеющей рукой ее имя или звать Анну. Указ бы написали, подписали и огласили без промедления. Есть, конечно, небольшая вероятность того, что Петр все же решил передать трон Анне, но ее имя тоже не нужно было скрывать. Правление Анны ничем плохим Екатерине и Меншикову не грозило. Екатерина в любом случае оставалась бы вдовствующей императрицей, а Меншиков, имея под рукой гвардию, стал бы реально править от имени обеих государынь. Но Петр не стал бы передавать престол жене чужеземного герцога, ведь отречься Анну он заставил, когда уже знал о деле Монса. С чего бы это ему вдруг передумать? А вот внука своего Петра Алексеевича от престола отдалил, когда еще не знал о «Монсовой истории», то есть надеялся на Екатерину как на достойную преемницу.

Но почему же тогда не было изготовлено фальшивое завещание Петра в пользу Екатерины? Вряд ли в окружении Меншикова не было ни одного умельца подделывать почерк, или заинтересованные лица были отягощены высокими моральными принципами. Но в тех условиях, когда все знали о разрыве императора с женой, такой бумаге никто бы не поверил, могли бы обвинить в подлоге — да и не нужна была такая бумага после того, как царь официально короновал Екатерину как императрицу. Главное — не допустить появления другого указа. Царская власть имела такой характер, что самодержец мог одним росчерком пера отменить все законы империи, в том числе и свои прошлые указы. А имя Петра Алексеевича противоречило воле самой многочисленной, влиятельной и, что важно, ближайшей Петру I группировки, к которой принадлежал и Остерман.

Различные исторические источники смутно намекают на наличие какого-то таинственного документа, они говорят, что Петр писал что-то, а что — не ясно. К тому же по сей день жива легенда о некоем сокрытом завещании Петра I. Таким документом мог быть только акт о передаче власти Петру II. Любой иной сокрытию бы не подлежал.

Итак, если остановиться на том, что завещание Петра I было не написано или уничтожено, т. е. так или иначе — не оглашено, то претендентов на трон после смерти Петра I оставалось трое: Екатерина Алексеевна, ее младшая дочь Елизавета Петровна и внук Петра I, сын царевича Алексея, 10-летний Петр Алексеевич. Старшая дочь Петра Анна в 1724 г. под присягой отказалась от русского престола за себя и свое потомство. Но по иронии судьбы случилось так, что именно ее потомки и занимали русский престол до самого конца династии. Несмотря на то, что Анна, обручившись с герцогом Голштинским, отреклась от престола для себя и своего потомства, именно ее потомство закрепилось на российском троне. Акт отречения нужен был Петру I для того, чтобы иноземный герцог не стал править Россией. Петр I понимал, что герцогу Россия нужна лишь для решения проблем своей маленькой Голштинии. Но несмотря на этот акт, была попытка передать российский престол Анне и герцогу после смерти Екатерины I^[112].

Решить вопрос, кто займет место на престоле, должно было ближайшее окружение императора, высшее чиновничество и высшие военные чины.

Права великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I, сына царевича Алексея (будущего Петра II) отстаивали представители родовой аристократии (в первую очередь, князья Голицыны и Долгорукие), считавшие его единственным законным наследником, рожденным от достойного царской крови брака. Народное большинство также было за единственного мужского представителя династии (только раскольники не признавали его потомком царя, так как он родился от брака с иностранкой).

Однако «новая» служивая знать, «птенцы гнезда Петрова» во главе с самым влиятельным лицом петровской эпохи А. Д. Меншиковым и вступившим в союз с Меншиковым дипломатом и сподвижником Петра I Андреем Ивановичем Остерманом, желала воцарения Екатерины. За нее также были граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и многие другие, ибо они не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче. К тому же на их стороне выступала гвардия, которая была предана до обожания императору; эту привязанность она переносила и на императрицу Екатерину I.

Но в противовес альянсу Меншикова — Остермана в России существовала еще одна — третья — группировка, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа старшей цесаревны Анны Петровны. Герцог Голштинский также пытался повлиять на исход событий, хотя по брачному контракту 1724 г. эта чета лишалась права наследования российского престола. Однако даже введение в состав Верховного тайного совета не помогло герцогу сколько-нибудь повлиять на события (он не говорил по-русски и вообще имел весьма слабое представление о жизни в России).

В результате именно Екатерина I стала российской императрицей. Ключевский суммирует сведения первоисточников: «28 января 1725 года, когда преобразователь умирал, не оставив последней воли, собрались члены Сената, чтобы обсудить вопрос о преемнике. Правительственный класс разделился: старая знать, во главе которой стояли князья Голицыны, Репнин, высказывалась за малолетнего внука преобразователя — Петра II. Новые неродовитые дельцы, ближайшие сотрудники преобразователя, члены комиссии, осудившей на смерть отца этого наследника, царевича Алексея, с князем Меншиковым во главе, стояли за императрицу-вдову.

Пока сенаторы совещались во дворце по вопросу о престолонаследии, в углу залы совещаний как-то появились офицеры гвардии, неизвестно кем сюда призванные. Они не принимали прямого участия в прениях сенаторов, но, подобно хору в античной драме, с резкой откровенностью высказывали об них свое суждение, грозя разбить головы старым боярам, которые будут противиться воцарению Екатерины. Вдруг под окнами дворца раздался барабанный бой. Оказалось, что там стояли два гвардейских полка под ружьем, призванные своими командирами — князем Меншиковым и Бутурлиным. Президент Военной коллегии (военный министр) фельдмаршал князь Репнин с сердцем спросил: «Кто смел без моего ведома привести полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин возразил, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя», — добавил он».

Это появление гвардии и решило вопрос в пользу императрицы, благодаря «силовой» поддержке удалось убедить всех противников Екатерины отдать ей свой голос. Сенат «единодушно» возвел ее на престол, назвав «всепресветлейшей, державней-шей великой государыней императрицей Екатериной Алексеевной, самодержицей всероссийской» и в оправдание объявив об истолкованной Сенатом воле покойного государя. Народ был очень удивлен восшествием в первый раз в российской истории на престол женщины, однако волнений не было.

Итак, Остерману удается вместе с Меншиковым добиться, вопреки интересам старого боярства, выбора Екатерины царицей. И 28 января (8 февраля) 1725 г. Екатерина I взошла на престол Российской империи благодаря поддержке гвардии и вельмож, возвысившихся при Петре Великом.

Остерман становится важной опорой этого далеко не бесспорного правления, но чувствует перманентную угрозу своему политическому развитию из-за притязаний на власть со стороны Меншикова, поднявшегося из низов и ставшего самым богатым и могущественным человеком в России. Забегая вперед, скажем, что лишить этого политического противника власти и выслать его Остерман таки смог — на этот раз сыграв вместе с теми, «против кого дружил» в избрании Екатерины — боярством во главе с князьями Голицыным и Долгоруким, но свержение Меншикова произошло только после смерти царицы, при Петре II.

Итак, со смертью Петра I в России начался нескончаемый передел власти, продолжавшийся почти весь XVIII в. По словам Ключевского, «все наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России. начали дурачиться над Россией тотчас по смерти преобразователя». Генерал-прокурор Ягужинский у гроба императора громко жаловался на своего обидчика князя Меншикова. Сама Екатерина всего через несколько недель после похорон вдруг устроила в Петербурге громкий салют — подшутила над столицей в честь 1 апреля. А барон Остерман сцепился с тем же Меншиковым в придворной интриге, по-всячески обзывая друг друга. Меншиков пригрозил барону Сибирью, а тот, разгорячившись, ответил, что сослать его князю не под силу, а вот он вполне доведет его до четвертования, чего он, князь, вполне и заслуживает.

Но за ссорами и интригами Остерман все же не забывал и о деле. Да и не выходил он осмотрительно на первый план, он всегда где-то за кулисами, и так будет всегда. Когда обостряется политическая борьба, его никогда не видно, он за ширмой, держит в руках все тайные нити.

Императрица Екатерина I государством управлять не может, во-первых, потому что она неграмотная, а во-вторых, потому что с 5–6 часов вечера она, как говорится «в некондиции», т. е. не совсем трезва. Но государством управлять кто-то все-таки должен.

Для этой цели создается Верховный тайный совет (т. е. правительство), который был учрежден в 1726 г. по предложению П. А. Толстого, и стал высшим учреждением в государстве. Совет получил право назначать высших чиновников, ведать финансами. Совету подчинялись Военная, Адмиралтейская коллегии, Коллегия иностранных дел и даже Сенат, который стал именоваться «Высоким» (а не «Правительствующим»). Роль Сената резко упала.

Членами Верховного тайного совета были назначены генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков, генерал-адмирал граф Апраксин, государственный канцлер граф Головкин, граф Толстой, князь Димитрий Голицын и барон Остерман. Через месяц в число членов Совета включен был и зять императрицы, герцог Голштинский, на радение которого, как официально заявлено императрицей, «мы вполне положиться можем». Таким образом, Верховный тайный совет первоначально был составлен почти исключительно из «птенцов гнезда Петрова». Но уже совсем скоро, еще при недолгом правлении Екатерины I один из верховников, граф Толстой, был вытеснен Меншиковым, а при Петре II сам Меншиков очутился в ссылке, граф Апраксин умер, герцог Голштинский давно перестал бывать в Совете. И из первоначальных членов Совета остались трое — Голицын, Головкин и… Остерман. Но все это будет позже, а пока вернемся во времена Екатерины I, в которые барон Остерман все более сосредотачивает в своих руках власть.

Внешняя политика. В 1725 г. Остерман становится вице-канцлером, тем самым получая официальную должность по руководству Коллегией иностранных дел, должность, которую он де-факто занимает уже на протяжении двух лет.

Превратившись в одну из ключевых фигур российской внешней политики, Остерман, по отзывам современников, трудился денно и нощно, в будни и праздники, отличаясь фантастической работоспособностью. Его, кажется, и интересовали-то на свете лишь две вещи: работа и власть. Причем, власть он понимал не как власть публичную, а как власть тайную — незаметное снаружи, но эффективное влияние. Власть интриги, несравненным мастером которой он являлся.

Это благодаря его усилиям Россия в 1726 г. заключила союзный договор с Австрией, согласно которому в жизнь была проведена идея Остермана — расчленение Польши, укрощение Пруссии и изгнание турок из Европы. Хотя все это осуществится уже позже, в ином столетии. Он оказывал непосредственное влияние на формирование внешней политики России, сформулировав внешнеполитическую программу России и высказав ее в 1727 г. в письмах Куракину и Головкину.

«Мнения не в указ» (какое стилистически точное название для документа, составленного вершителем теневой политики!), написанные Остерманом, получили значение правительственной резолюции. На основании его записок были составлены рескрипты и инструкции российским дипломатическим представителям за границей. Внешнеполитическая система Остермана была изложена им в мемориях «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами в 1726 году» и в «Рассуждении о персидских делах», где проводилась мысль в пользу союза России со Священной Римской империей, но против союза с Францией, высказывались рекомендации к продолжению прежней политики на Балтике, а также к более сбалансированной политике России в восточном направлении.

Основные принципы программы Остермана были таковы: избегать любых военных столкновений; «освободиться добрым порядком» от имевшихся обязательств в отношении голштинского и мекленбургского дворов, а добившись этого, «возобновить прежнее согласие с дацким»; восстановить прежние дружеские отношения с Англией; короля прусского содержать на своей стороне, ибо, «хотя и вспоможения великого от него ожидать невозможно, однако ж для других соседей сгодится»; с Австрией «оставаться в союзе для решения турецких и иранских дел, а с другими соседями искать дружбу и союз».

Это была дальновидная программа постепенного сближения с Англией и Данией, дальнейшего укрепления русско-австрийского союза. Ее реализация позволила бы России укрепить свои позиции на Балтике и в целом в Европе, а также приступить к решению восточных проблем.

Екатерина награждает его в 1727 г. высшим российским орденом Андрея Первозванного и поручает как обергофмейстеру воспитание великого князя Петра Алексеевича (1715–1730) — внука Петра I, сына царевича Алексея Петровича и принцессы Шарлотты Софии Христины Брауншвейг-Вольфенбюттельской, будущего царя Петра II.

Остерман и увлекательная игра «выбери наследника трона». Вопрос о наследнике престола продолжал висеть дамокловым мечом над монархией. Екатерина I медлила точно обозначить свои намерения и закрепить их указом. В придворных кругах тоже наблюдалось несогласие. Одни стояли за возведение на престол внука Петра I, сына царевича Алексея — Петра II, другие ратовали за Елизавету, дочь императора от второго брака.

Хитроумный выход для примирения интересов родовитой и новой служивой знати предложил опять же Остерман: женить двенадцатилетнего Петра II на его же тетке, семнадцатилетней цесаревне Елизавете Петровне, дочери Екатерины. При этом он ссылался на библейские соображения о первоначальном размножении рода человеческого.

Во избежание возможного в будущем развода Остерман предлагал при заключении брака строже определить порядок престолонаследия. Несмотря на то, что противниками этого брака были Меншиков и сама церковь (не допускавшая брака тетки с племянником), он вполне мог бы осуществиться. Под влиянием Остермана Петр влюбился в свою прекрасную тетку, и от нее зависело направить это весьма горячее чувство к цели, указанной честолюбию будущей императрицы тонким немецким политиком. Но в 17 лет это честолюбие еще недостаточно окрепло. Елизавета в жизни Петра II имела гораздо большее значение, чем он в ее. Петр был еще ребенком — ему шел тринадцатый год, и в глазах гораздо более зрелой Елизаветы, он едва ли мог казаться привлекательным. Тем не менее в 1727 г. дружба их была очень тесной. Не обольщая своего племянника, Елизавета оторвала его от серьезных занятий и учебников. Будучи бесстрашной наездницей и неутомимой охотницей, она увлекала его с собой на далекие прогулки верхом и на охоту. Но первую любовь она познала не с ним. В том же году она серьезно увлеклась Александром Бутурлиным. Свидания с императором стали после этого нерегулярными, и вскоре их пути разошлись.

Екатерина, желая назначить наследницей дочь Елизавету (по другим источникам — Анну), не решилась принять проект Остермана и продолжала настаивать на своем праве назначить себе преемника, надеясь, что со временем вопрос разрешится.

Партия во главе с Толстым, которая более всего содействовала возведению на престол Екатерины, могла надеяться, что Екатерина проживет еще долго и обстоятельства могут измениться в их пользу. Остерман грозил восстаниями народа за Петра как единственного законного наследника. Ему отвечали, что войско на стороне Екатерины, что оно будет и на стороне ее дочерей. Екатерина, со своей стороны, старалась поддерживать эти симпатии войска.

Тем временем главный сторонник Екатерины Меншиков был очень озабочен будущим. Что будет с ним, если после смерти Екатерины на престол вступит великий князь Петр, дорогу которому к престолу в 1725 г. преградил именно он, Меншиков? Оценив перспективу царевича Петра Алексеевича стать российским императором, Меншиков начал опекать следующего претендента на императорскую корону. Князю стало ясно, что не нужно бороться с судьбой — пусть Петр II будет на престоле деда. Но нужно сделать так, чтобы он попал туда при содействии Меншикова, будучи уже его зятем или, по крайней мере, женихом одной из его дочерей. У князя Меншикова было две дочери, Александра и Мария. Младшая — Мария, была помолвлена с польским аристократом Петром Сапегой. Но императрица Екатерина как-то высмотрела в толпе придворных миловидного Сапегу и благосклонно ему кивнула. Этого было достаточно, чтобы Меншиков вступил в торг: в обмен на свободу помолвленного с Марией Сапеги он просил дать дочери замену — разрешить помолвить ее с двенадцатилетним великим князем Петром. Именно о таком гешефте и писал осведомленный датский посланник Вестфален: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала его своим фаворитом. Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной паре для своей дочери — с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову — он был старым другом ее сердца. Это он представил ее — простую служанку — Петру, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой». Екатерина не могла отказать «старому другу»!

Хитрый план Меншикова очень не понравился ветеранам переворота 28 января 1725 г. Светлейший князь, добиваясь брака своей дочери с Петром, которого он одновременно делал и наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, кто в 1725 г. помог ему возвести на престол Екатерину. Особенно обеспокоился граф Толстой. В руках начальника Тайной канцелярии были многие потайные нити власти, и вот одна из них задергалась и натянулась — Толстой почувствовал опасность: приход к власти Петра II означал бы конец для него, виновного в смерти отца будущего монарха (Толстой был впрямую причастен к гибели царевича Алексея). Тревожились за свое будущее и прочие сановники: генерал Иван Бутурлин, приведший в ночь смерти Петра ко дворцу гвардейцев, генерал-полицмейстер Антон Девиер и другие. Они ясно видели, что Меншиков перебегает во враждебный лагерь сторонников великого князя Петра и тем самым предает их. Толстой и дочери Екатерины, Анна и Елизавета, умоляли императрицу не слушать Меншикова, оформить завещание в пользу Елизаветы, но императрица, увлеченная Сапегой, была непреклонна. Да и сам Меншиков не сидел сложа руки. Он действовал, и притом очень решительно. Как-то в разговоре с Кампредоном он сказал о Толстом: «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться».

И вот настал час, когда Меншиков достал «из широких штанин», точнее скроеных по последней моде панталон свой камень — доклад императрице о раскрытом заговоре. Толстой, Девиер, Бутурлин и другие недовольные его поступками были арестованы, их обвинили в подготовке мятежа против императрицы. Меншиков отчаянно спешил: «заговорщики» были допрошены 26 апреля 1727 г., а уже 6 мая Меншиков доложил Екатерине об успешном раскрытии «заговора». Меншикову удалось воспользоваться болезнью императрицы, и она, по его требованию, подписала 6 мая 1727 г., за несколько часов до кончины, обвинительный указ против врагов Меншикова. И в тот же день граф Толстой и другие высокопоставленные враги Меншикова были отправлены в ссылку.

Это происходило всего за несколько часов до смерти императрицы. Меншиков торжествовал. Но тогда, в мае 1727 г., он не знал, что это была пиррова победа, что судьба Толстого вскоре станет его, Меншикова, судьбой, и оба они умрут в один год — 1729-й: Толстой в каземате Соловецкого монастыря, а Меншиков — в глухом сибирском городке Березове.

При Петре Втором. Наставник и политический мыслитель

Завещание Екатерины I, по свидетельству историков, было публично подписано за императрицу ее старшей дочерью Анной. Однако В. А. Нащокин в своих «Записках» указывает: «. а о принятии всероссийского престола подписанною духовную ее величество собственною рукою утвердить изволила вселюбезнейшему внуку, государю великому князю, о чем 7 дня мая от его императорского величества выданным манифестом в народ опубликовано». Трон был передан двенадцатилетнему царевичу Петру Алексеевичу, вошедшему в историю под именем императора Петра II. Этого назначения требовали члены Верховного тайного совета, Синода, президенты коллегий, гвардейцы. Последующие статьи относились к опеке над несовершеннолетним императором; определяли власть Верховного тайного совета и порядок наследия престола в случае кончины Петра II Алексеевича. Согласно завещанию, в случае бездетной кончины Петра его преемницей становилась Анна Петровна и ее потомки («десценденты»), затем ее младшая сестра Елизавета Петровна и ее потомки и лишь затем родная сестра Петра II Наталья Алексеевна. При этом те претенденты на престол, которые были бы не православного вероисповедания или уже царствовали за рубежом, из порядка наследования исключались. Именно на завещание Екатерины 114 лет спустя ссылалась Елизавета Петровна в манифесте, излагавшим ее права на престол после дворцового переворота 1741 г. Позже императрица Анна Иоанновна приказала канцлеру Головкину сжечь духовную Екатерины I. Он исполнил приказание, но сохранил копию завещания.

Шестого мая 1727 г. в девять часов вечера Екатерина I умерла. Правление Екатерины I — волшебная сказка о Золушке из Лифляндии — закончилось.

Гольштейнский заговор. В противовес альянсу Меншикова — Остермана существовали и другие группировки, стоявшие за идею коронации одной из цесаревен. Группа, которая сплотилась вокруг герцога Голштинского, мужа Анны Петровны, старшей цесаревны, который также пытался повлиять на исход событий (хотя, как уже упоминалось, по брачному контракту 1724 г. они лишались права наследования российского престола), сделала неудачную попытку заговора против Меншикова- Остермана, и, в конечном счете, против воцарения малолетнего Петра (кстати, антирусский акцент в наименовании этой группировки не совсем верен — в этом заговоре приняли участие не только голштинские немцы, но и вполне русские вельможи, в частности и генерал Бутурлин). Однако переворот не удался. Голштинский герцог постарался договориться с Меншиковым через своего министра Бассевича. Со стороны Меншикова переговоры вел Остерман.

  

Петр II

Герцогу было поставлено условие, что если дочери Петра I, Анна и Елизавета, не станут препятствовать вступлению на престол Петра Алексеевича, то Меншиков соглашался выдать каждой цесаревне по миллиону рублей. Герцог и Анна Петровна были высланы в Гольштейн, где в г. Киль она скончалась, произведя на свет сына Карла Петера Ульриха (впоследствии императора Российского Петра III).

В итоге большинство влиятельных особ высказалось за кандидатуру Петра Алексеевича, который должен был до 16 лет находиться под опекой Верховного тайного совета и обязаться под присягой не мстить никому из подписавших смертный приговор его отцу, Алексею Петровичу. Петр II был коронован 6 (17) мая 1727 года.

Кстати, следует отметить, что в июле 1727 г. (то есть спустя полтора месяца после смерти Екатерины) Указом Верховного тайного совета был изъят «Устав о наследии престола».

При Петре II состав Верховного тайного совета поменялся: из первоначальных членов Совета остались трое — Голицын, Головкин и Остерман, в совет также были включены братья Долгорукие (князья Василий Лукич, Иван Алексеевич, Василий Владимирович и Алексей Григорьевич).

Остерман против Долгоруких и Меншикова, кто кого? Петр II — мальчишка, который вступил на престол, когда ему было одиннадцать с половиной лет, и умер, когда ему не исполнилось и пятнадцати. Как он мог управлять государством? Естественно, не мог. Это делали совсем другие люди.

Петр, как и всякий мальчишка его возраста, любил увеселения, охоту, чем и пользовались окружавшие его люди, особенно это касалось князей Долгоруких.

Остерман был воспитателем Петра II, назначенным еще Екатериной I. И каким воспитателем! Трудности, которые ему приходилось преодолевать, не ограничивались юным возрастом и буйным темпераментом воспитанника. Остерману нужно было конкурировать с Долгорукими. И он это проделывал успешно, хотя история, география и геометрия не идут ни в какое сравнение с охотой с борзыми, чаркой венгерского и кутежами.

А. И. Остерман, наделенный значительным природным умом, был начитан и высокообразован. И он, безусловно, благоприятно влиял на молодого наследника престола. Он создал весьма обширную программу обучения Петра Алексеевича, которая состояла из 11 параграфов и была рассчитана на четыре года.

Основываясь на собственном опыте, А. И. Остерман понимал необходимость изучения иностранных языков, при этом первенство отдавалось латыни — основе европейских языков. Благодаря его усилиям молодой русский наследник умел говорить по-французски и по-немецки. Из других наук Остерман выделял, как наиболее важные для будущего государя, историю, которую он называл «наукой государственного благоразумия», различные виды управления государством, права и обязанности верховного и земского начальства, учение о союзах, о посольском праве, о войне и мире, о военном искусстве. «История, — писал граф Генрих Остерман в своей предназначенной для царя Петра II «Инструкции по образованию», — это зеркало мира. Одна часть служит лишь увеселению и удовлетворению любопытства. Другая часть служит примером как для подражания хорошему, так и во избежание пагубного. И это ее основная цель.»

В остермановскую систему входило изучение литературы, математики, географии, физики, архитектуры, а также геральдики и генеалогии. Для удобства преподавания предполагалось составить извлечения из разных ученых сочинений для обучения царя. Время учебы не должно было длиться больше часа, затем следовали отдых и забавы. Уроки нужно было излагать в виде разговоров и бесед, а не утомлять учащегося множеством писанины и чтения.

По мнению Остермана, Петру Алексеевичу нужно было вести дневник и отмечать в нем важные места из прочитанных книг. Особое внимание уделялось опыту правления при Петре Великом. Учебных дней предполагалось пять в неделю, а в конце недели уделялось время забавам — стрельбе, музыке, игре в бильярд, поездкам в летний дом и «в огород».

Однако несмотря на усилия наставника, его воспитанник тратил гораздо больше времени не на ученье, а на забавы. Петр Алексеевич пристрастился к охоте и большую часть времени предавался этому занятию; особенно часто он охотился в окрестностях Москвы, куда двор вернулся после воцарения Петра II в 1727 году.

Долгорукие — лучшие друзья царя, его ближайшее окружение, они развлекают царя, льстят, забавляют, соблазняют доступными удовольствиями. Остерман не спорит. Он просто остается вершить государственные дела. Его никто не убирает, потому что государством нужно управлять каждый день. А Остерман это может.

Если Долгорукие желают получить побольше благ для себя, манипулируя юным царем, обольщая его, завлекая охотой и прочим, стараясь женить на княжне и тем самым пробраться в царские родственники, чтобы таким образом застраховать свое будущее у трона, то Остерман занимается политикой, верша государственные дела, по сути, просто брошенные и забытые всеми в пылу увлекательного действа «кто больше завоюет для себя благосклонность юного царя». Меншиков и Долгорукие, как канат, перетягивают мальчишку Петра II. Остерман играет во взрослые игры, делая крупные ставки с дальним прицелом. Он мыслит стратегически. И поэтому выигрывает.

Почти тотчас же после коронации Петра II начались очередные склоки, вызванные недовольством знати поведением Меншикова. Меншиков — «по-лудержавный властелин», который фактически оттеснил царя и стал первой фигурой в государстве, говоря современным языком, зарвался. В монархическом государстве первый — всегда монарх (даже слабый и марионеточный), но создается видимость, что он — главный, пусть он даже царствует, но не правит. А Меншиков посягнул именно на эту видимость, стал для всех очевидно помыкать царем, повелевать им, отчитывать как мальчишку на глазах у свиты, держать чуть ли не в заточении у себя во дворце на Васильевском. Естественно, что когда кто-то начинает демонстрировать свою силу столь показательно — его уничтожают.

С Меншиковым так именно и произошло. При этом Остерман как настоящий «серый кардинал» сначала помог Меншикову возвыситься, а потом помог его убрать. И сделал это чужими руками. Осенью 1727 г. Остерман перешел на сторону враждебного Меншикову клана князей Долгоруких и стал одним из инициаторов свержения и ссылки светлейшего в Сибирь. Остерман был вынужден «поставить» на Долгоруких: иноземец в России (пусть и увенчанный славой искусного дипломата) может вершить свою политику лишь в тесном союзе с русскими вельможами.

Любой человек, который стремится управлять государством, должен на что-то опираться. Иначе нельзя. У человека должны быть «силовые возможности» в лице войска, армии (гвардии в данном случае)А этого человека должны быть надежные люди на ключевых государственных постах, а Меншиков стал этими правилами политика пренебрегать. Он считал, что достиг такой высоты, что ему теперь это не обязательно: он без пяти минут царский зять, богатейший человек России и может играть без правил. Ему уже ничего не надо. И Меншиков перестает являться в Верховный тайный совет, а в Верховном тайном совете сидит Остерман. И он тихо решает эти важные вопросы за спиной Меншикова.

Когда Меншиков спохватился, было поздно. И ему никто не помог, он оттолкнул всех союзников. Остерман опять встал на сторону более сильного — и любимца Петра, его неизменного фаворита сослали в Сибирь. В Березов.

Остерману надо бы хорошо запомнить это название. Роковое, судьбоносное название. Остерман подписывает ссылку Меншикова с неведением героя античной трагедии, который повернул колесо судьбы. Через много лет это колесо, раздавившее Меншикова, раздавит и Остермана, который тоже окончит там же свои дни в ссылке и опале.

Треугольник Петр II — Остерман — Долгорукие не так однозначен, как кажется на первый взгляд. Существует ряд гипотез, по-другому расставляющих акценты в этой интриге. Долгорукие, желая полной власти над императором, хотели отправить в политическое небытие не только Меншикова, которого Петр не жаловал, но и Елизавету, которую император жаловал и даже очень еще с тех пор, когда Остерман предложил заключить между ними династический брак. Возможно, между ними и не было любовного романа (все-таки разница в возрасте накладывает отпечаток на отношения), но они были очень дружны, и это факт. А по воле Долгоруких Елизавете уже полгода отказывали в праве присутствовать на охотах и балах, а также получать денежное содержание, достойное ее высокого положения.

Остерман пытался отстаивать интересы дочери Петра Великого. Подавленное состояние духа императора, которого мучила совесть за то, как поступали с Елизаветой, после его тайной встречи с Остерманом только усугубилось. Предчувствуя неизбежные перемены с возвышением хитрых, деспотичных Долгоруких, вице-канцлер приехал на Рождество в Москву, надеясь отговорить Петра от бракосочетания. Император слушал, только иногда задавая вопросы о конкретных фактах взяточничества и казнокрадства новых родственников. Можно лишь гадать, что он имел в виду, сказав на прощание Остерману: «Я скоро найду средство порвать мои цепи».

Андрей Иванович уже считал (прямо-таки как Меншиков немного раньше), что позиции укреплены, новый государь послушен его руке. Но и с новым государем дело не заладилось. Петр II неожиданно тяжело заболел.

6 января 1730 г., несмотря на сильный мороз, император неожиданно появился на параде московских полков и принимал его с фельдмаршалом Минихом и Остерманом. Возвращался он в толпе придворных невесты Екатерины Долгорукой, следуя за ее санями. Что замышлял коронованный подросток, обманутый в лучших чувствах опытными интриганами Долгорукими, почему не сел в карету Екатерины — остается загадкой. Дома у Петра начался жар. Врачи обнаружили у него черную оспу и стали ждать кризиса, рассчитывая, что молодой организм справится с болезнью. Но император скоропостижно скончался.

При Анне Иоанновне. Верховник

Бесспорно, Остерман был дипломатическим гением. Но быть дипломатом и не быть политиком невозможно, особенно в переменчивой придворной обстановке тех времен. Удержаться в седле на крутых поворотах истории было трудно! Много раз Остерман повисал над бездной, но благополучно выкарабкивался наверх. При Анне Иоанновне он ближе всего подошел к вершине власти. Он стал важнейшим сановником и уже не ограничивался только внешней политикой, а вел и внутренние дела.

Хитрости Остермана. После кончины Петра II, возведенного на трон с помощью Остермана, но ускользавшего от его политического влияния, Остерман становится настоящим «царедворцем»: хотя он, проявляя тактическую ловкость, держится в тени и в критических ситуациях сказывается больным, все же в значительной мере благодаря ему удается добиться того, что первой «в очереди» на трон оказалась племянница Петра Великого Анна Иоанновна, а не Елизавета, его младшая дочь, которая, как казалось Остерману, из-за своей склонности к Франции уклонялась от его политической линии.

Анне Иоанновне оказывает предпочтение и партия «старой» родовитой знати (в противовес служилому дворянству петровского взлета), которая видит возможность ограничить царский абсолютизм олигархическим правлением, заставив царицу принять их условия избрания на царство.

Анну Иоанновну возводят на престол, но при этом ограничивают ее юридически — специальными условиями, так называемыми Кондициями. Подразумевалось, что она будет во всем слушаться членов Верховного тайного совета и править лишь номинально.

Интересно, что в то время как верховники (Долгорукие и Голицыны) пытались навязать Анне Иоанновне Кондиции, ограничивающие самодержавие, Остерман снова держался в тени. Уклонившись в 1730 г. (он ссылался на свое иностранное происхождение и болезнь ног) от участия в замыслах верховников и даже не подписавшись под Кондициями, Остерман примкнул к дворянству и стал вместе с Феофаном Прокоповичем во главе партии, враждебной верховникам. Возможно, он даже переписывался с Анной Иоанновной. Но никаких документальных свидетельств не сохранилось.

Удивительный поворот истории — Россия целый месяц была ограниченной монархией! Анна Иоанновна сначала 25 января 1730 г. Кондиции подписала. Но в России такие номера с бесправным управлением не проходят. И 25 февраля она эти условия и все прежние договоренности разорвала. И многих членов Тайного совета подвергла опале. Избежал этой участи лишь Остерман. Ну кто бы мог сомневаться!

Кабинет министров вместо Верховного тайного совета. Один вместо многих. Более того, в 1731 г. Остерман сумел изменить структуру государственного управления и создать трехчленный Кабинет министров, который стоял выше Сената. Сам же Остерман стал в этом кабинете сначала вторым, а потом (в 1734 г.) и первым министром. В любом случае он там был полновластным хозяином.

Многие решения Кабинета современники приписывали Остерману: сокращение срока дворянской службы, уменьшение податей, меры к развитию торговли, промышленности, грамотности, улучшение судебной и финансовой частей и др. С 1736 г. по болезни Остерман не выезжал из своего дома, однако ни одно крупное государственное дело не обходилось без его участия. Также Остерман фактически руководил всей внешней политикой Российского государства того времени.

Царица Анна Иоанновна вознаграждает его, возведя в наследственное графское достоинство (27 апреля 1730 г.) и дает ему чин сенатора за большие заслуги в государственной и дипломатической деятельности.

Императрица Анна весьма уважала Остермана за солидность, огромные знания и обстоятельность. Без Остермана было не обойтись — надо только набраться терпения, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки, и дождаться-таки дельного совета.

Педер фон Хавен, посетивший Россию во времена Анны Иоанновны, отмечал: «Остерман сохранял при дворе неизменное к себе доверие, хотя лишь немногие из других сановников умерли естественной смертью, большинство впало в немилость. По этой причине я однажды предложил ему такую анаграмму его фамилии Ostermann Nam Resto, которую он с удовольствием воспринял». Имелась в виду остроумная игра слов: по латыни «пат» — «действительно, поистине», a «resto» — «уцелеть, спастись, сохранять, длиться».

В 1734 г. Остерман заключил в Санкт-Петербурге договор с английским резидентом о дружбе и взаимной торговле на 15 лет. В 1736 г. началась война с Турцией, против которой Остерман активно возражал. Он доказывал новой императрице, что Россия не может извлечь из этого выгод, война приведет к большим военным потерям и значительным финансовым издержкам. Предположения Остермана оправдались. Россия, помимо некоторого расширения своих границ и блистательных успехов своего войска, никаких существенных выгод от войны с Турцией не получила. В 1740 г. был издан манифест, сочиненный Остерманом, о заключении с турками мира. Он получил в награду от императрицы серебряный сервиз, бриллиантовый перстень и пенсию в 5 тысяч рублей.

Миних. Бирон. Остерман. Итак, Остерман достиг вершины своей политической власти, власти, которую ему, однако, приходилось делить с еще двумя немцами: Иоганном Бироном, герцогом Курляндским, политиком скорее средним, но зато любовником царицы, обладавшим огромным влиянием; и честолюбивым генерал-фельдмаршалом графом Бурхардом Кристофом Минихом, удачливым военным и президентом Военной коллегии. Этот немецкий триумвират — впрочем, редко выступавший единым фронтом, но достаточно часто действовавший и плевший интриги друг против друга, — будет править Россией на протяжении последующих десяти лет.

Стоит напомнить, что в сознании прилежного выпускника советской школы, в винегрете из исторических фактов, фамилия Остерман воспринимается не иначе как часть триады Миних — Бирон — Остерман — визитной карточки немецкого засилья, терзавшего матушку-Русь в зловещие времена Анны Иоанновны. Понятно, что все это — не совсем объективная точка зрения — пристрастная и конъюнктурная, по вполне рациональным причинам введенная в оборот деятелями режима, сменившего режим царицы Анны Иоанновны. Хотя при Анне Иоанновне влияние немцев на российскую политику было огромным, представляется недопустимым говорить о немецком засилье или особенной «немецкой» партии. Соперничество и альянсы при дворе пронизывают все партии и национальности. Большинство немцев на российской службе, и прежде всего Остерман, были приверженцами исключительно интересов монархии и соответствующего правителя.

Что касается триады Миних — Бирон — Остерман, то скорее это было все же Миних. Бирон. Остерман. Три независимых друг от друга деятеля, никогда не составлявшие единой партии. Все трое — неглупые и, по меньшей мере, небездарные. Отличающиеся друг от друга практически во всем. Кроме, пожалуй, одного: для новой царицы, более интересовавшейся роскошной и расточительной придворной жизнью, чем государственными делами, эти три выдающихся немца (а вскоре и другие специалисты из Германии и Прибалтики) станут главной опорой ее господства, поскольку она не доверяет русской аристократии и живет в постоянном страхе перед заговорами.

Императрица Анна ценила Андрея Ивановича и как человека, целиком зависящего от ее милостей. Он так и не обрусел, хотя и взял жену из русского старинного рода, и оставался для русской знати чужаком, «немцем». Поэтому он так льнул к сильнейшему, причем всегда делал это безошибочно. Сначала таким человеком был для Остермана вице-канцлер П. П. Шафиров, потом А. Д. Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал сначала с Минихом, а потом долго добивался расположения Бирона, став со временем его незаменимым помощником и консультантом.

Бирон понимал, что особая сила Остермана как политика состояла в его феноменальном умении действовать скрытно, из-за кулис. Впрочем, в этой его черте мы не видим какой-то особой злокозненности характера Андрея Ивановича — таков был мир дипломатии XVIII века.

Зачем Остерману власть? Во время правления (точнее сидения на троне) Анны Иоанновны, которая не имела ни желания, ни способностей заниматься делами монархов — просто идеальный правитель для расцвета феномена «серых кардиналов» — Остерман реально управлял государством. Он — российский государственный деятель и европейский политик. Как использовал Остерман всю полноту власти?

Во внутренней политике он, насколько это вообще возможно, пытался осуществить консолидацию реформ, которые Петр I часто начинал слишком стремительно и импульсивно, совершенно не считаясь со средствами и людьми, и направить их по более спокойному пути.

На посту премьер-министра Остерман, как и ранее, будучи генерал-почтмейстером, председателем Комиссии по коммерции и Военно-морской комиссии, прежде всего заботился об организации почтовой связи и транспорта, строительстве дорог и расширении их сети на восток: необходима была не только ориентация экономики и торговли на Запад, но и их экспансия в Сибирь и Китай. Он пытался создать лучшие условия для частной инициативы, укрепить купечество и внешнюю торговлю, снизить таможенные пошлины и эффективнее использовать залежи полезных ископаемых. Остерман также обращал внимание на тяжелое положение крестьян и пытался облегчить социально-правовые условия их существования. Он предпринял усилия по модернизации флота, любимого детища Петра Великого, и оживлению торгового судоходства. Он продолжал оказывать интенсивную поддержку наукам и образованию в петровском духе и в целом старался выстроить более эффективную государственную машину для управления этой огромной империей.

Но прежде всего Остерману важно было обеспечить достижение своих долгосрочных внешнеполитических целей и одновременно расставить новые вехи. Доминантами этой внешней политики являются: упрочение политической, экономической и культурной открытости по отношению к Западу — завещание Петра Великого, защищать которое он старается всеми средствами; стабилизация достигнутой новой роли России как европейской великой державы, и прежде всего — оттеснение Османской империи. На флангах этой политики — обеспечение российского влияния в странах, являющихся ее непосредственными соседями — Польше и Швеции. Этим Остерман надеялся успокоить ситуацию на подступах к России, погасить исламскую экспансию и одновременно добиться на южных границах империи того, что когда-то удалось достичь в итоге Северной войны на Балтийском море: получить новый выход к морю, что означает — открыть для России Черное море.

Для реализации этих целей Остерман делает ставку на абсолютную царскую власть, на династическое обеспечение своей «системы» через хитроумную и проводимую в строгой тайне матримониальную политику царской семьи с германскими княжескими домами, а также на прочный союз с Австрией при его дополнительных гарантиях благодаря альянсам с Пруссией и Англией.

Новую систему союзов Остерман, по-видимо-му, и здесь продолжавший развивать идеи Лейбница о соперничестве обеих стран с турками и их общей задаче спасти христианскую Европу от ислама, выстроил в общих чертах уже в 1725 г. в памятной записке. Эти соображения в конечном итоге вылились в смену дипломатических ориентиров России и отход от политики союзов Петра Великого, в последние годы жизни повернувшегося к Франции.

  

Герцог Эрнст Иоганн Бирон, фаворит Анны Иоанновны, политический соперник Остермана

Эта новая система — «оборонительная политика равновесия», направленная против всяческих гегемонистских устремленийФранции, порождает значительные внутриполитические трудности, поскольку отношение к его политике при царском дворе далеко не однозначно. Но эта система, в комбинации с дипломатическими мерами по обеспечению мира на Севере, хорошо проявила себя как в войне за польское наследство 1733–1735 гг., так и, хотя и не столь успешных, походах против турок (1737–1739). Система Остермана с ее принципиальной ориентацией на союз с Австрией выдерживает и потрясения, испытанные европейской государственностью в 1740 г., и тяжелые последствия смен правительств в Берлине, Вене и Санкт-Петербурге, пусть Остерману и не удается, несмотря на все усилия, предотвратить военные столкновения между Пруссией и Австрией.

Система Остермана даже переживает его собственное падение, поскольку — ирония судьбы! — сохраняется без каких-либо изменений при новой царице Елизавете Петровне. Эта «система союзов Остермана» представляет собой его самое оригинальное и важное достижение в области внешней политики и на многие годы остается главнейшей константой европейской политики.

Следует признать: в условиях крайней нестабильности отношений власти в тогдашней России, при соривших деньгами на содержание дворов, но малопригодных для государственных дел преемницах и преемниках Петра Великого, многое в государственной политике носило лишь эпизодический характер. Остерману не всегда везло во внутриполитических делах, и в целом ему негде было развернуться. Но тем не менее, Андрей Иванович Остерман (как он уже давно именует себя) — единственный при российском дворе имеет ясные цели и пытается добиваться их, проявляя при этом немалую ловкость. Будучи компетентным, творческим, трудолюбивым и к тому же, как постоянно подчеркивают современники, неподкупным специалистом, Остерман заботился о бесперебойном ведении правительственных дел.

По крайней мере, таково мнение многих иностранных послов, например, саксонского временного поверенного Иоганна Лефорта: «К Остерману я испытываю большое доверие; огромная российская государственная машина в основном держится на нем, и он единственный неподкупен». Аналогичного суждения придерживается его важнейший политический противник на европейской сцене — французский министр иностранных дел кардинал Флери: «Остерман единственный министр в Петербурге, который действительно в состоянии работать и вести дела».

А прусский король Фридрих Великий с уважением подчеркивал, что в «школе опыта» Остерман сформировался в человека, способного нести «бремя государственных дел»: «Как опытный рулевой, он неизменно уверенной рукой вел корабль государства сквозь бури революций. Он был уроженцем графства Марка в Вестфалии и имел невысокое происхождение. Но природа раздает таланты невзирая на генеалогическое дерево… Он был осторожен и дерзок, смотря по обстоятельствам, и отказывался от участия в придворных интригах, чтобы сохранить в своих руках государственные бразды правления».

Хотя многие действия и решения Остермана могут быть расценены по-разному, в том числе и критически, одно бесспорно: граф Генрих Остерман с 1725-го по 1740 г. принадлежит к числу самых значительных государственных деятелей Европы. Он просвещенный, рационально мыслящий и действующий политик, для которого существует один приоритет — «государственные интересы».

Уже из-за одного этого он неизбежно должен был войти в противоречие со многими интересами при дворе. Но, несмотря на все противодействие вельмож, на всю вражду и непостоянство придворных союзов, он сохранил рациональную часть реформ Петра I и сохранил для будущего России европейские идеи Просвещения и Прогресса. Тем самым он обеспечил не только европейский статус России, но и на длительное время — свое политическое выживание. Ведь, без сомнения, его политическое существование тесно связано с сохранением, защитой и развитием петровских идей и реформ.

Как удалось Остерману всего достичь? Он был гениальным мастером политической тактики и стратегии. Это стало возможным только благодаря тактической ловкости, тонкому психологическому чутью и способности приспосабливаться к людям и обстоятельствам, одновременно влияя на них в своих интересах.

Современник, наблюдавший Остермана вблизи, характеризует его следующим образом: «Граф Остерман, бесспорно, был одним из величайших министров своего времени. Он обладал глубокими знаниями преимуществ всех европейских дворов. Он умел проникать в суть вещей и обладал недюжинным умом. Он был чрезвычайно работоспособен, очень ловок и неподкупен. С другой стороны, он был сверх меры недоверчив и часто слишком давал волю своей подозрительности. Он не выносил, чтобы кто-то был равен ему или выше его по положению. Он хотел решать все дела, прочие должны были только поддакивать и подписывать. Благодаря своей государственной мудрости, подсказывавшей ему, когда имеет смысл притвориться больным, он возглавлял 6 правительств подряд. У него была особая манера говорить так, что лишь очень немногие могли похвалиться тем, что поняли его. Все, что он говорил и писал, можно было понимать по-разному. Он был мастером всевозможных перевоплощений, никогда не смотрел людям в лицо и часто бывал растроганным до слез, если считал необходимым расплакаться».

Остерман всегда избегал света гласности и блеска двора. Он культивировал тайную дипломатию внутри и вовне. Но он перегибал палку, в чем позднее его будет обвинять императрица Елизавета: он не проводил совещаний с министрами и предназначенными для этого инстанциями, он принимал все решения «исключительно по своему усмотрению» и вскоре прибрал к рукам «все управление империей». Дела и отчеты попадали не в коллегии и ведомства, а по его указанию «все приносятся к нему домой». И на самом деле, Остерман, действительно часто прихварывающий и больной подагрой, под предлогом того, что у него ноги не ходят, старался решать как можно больше государственных дел за своим домашним письменным столом. Здесь он мог защитить себя от предательства и огласки, здесь он мог держать в руках тайные нити увереннее, чем в коллегиях или при дворе, неумеренные удовольствия, развлечения и поверхностность которого мало импонировали ему.

Впрочем, можно сомневаться в том, что из-за этого он, как иногда предполагают, считался «инородным телом» в придворном обществе. Скорее, его держали на расстоянии самозащита и сознательный расчет — следует отказаться от придворных интриг, чтобы сохранить управление страной. Ведь А. Остерман не чудак и не аутсайдер. Ведь он и его жена Марфа вели в своем великолепном дворце, «одном из самых богатых в Санкт-Петербурге», вполне княжеский, пусть и не совсем уж расточительный образ жизни и выполняли все свои представительские и общественные обязанности. В своем дворце, ограниченном с западной стороны Петровской площадью, а с севера — берегом Невы, Остерман давал официальные приемы, устраивал балы, принимал членов правительства, иностранных дипломатов, ученых и художников.

  

Марфа Остерман. Худ. Франкарт

Он жил открытым домом — открытым и для искусств, музыки и философских бесед, которые он особенно любил. Его коллекция живописи и богатая библиотека были столь же знамениты, как и позднее пресловутая запущенность его дома и его собственная неряшливость.

При Бироне и Анне Леопольдовне. Колебание весов

Как известно, после смерти Анны Иоанновны регентом стал Бирон, а императором провозгласили новорожденного брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере взросления крепко держаться «регламентов, уставов и прочих определений» Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники).

Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником покойной императрицы Анны, сыном

Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгского. Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы Бирона именовали «его высочеством, регентом Российской империи, герцогом курляндским, лифляндским и семигальским».

Но настоящим правителем Российской империи, пусть и на короткое время, но «некоронованным императором» России, становится Андрей Иванович Остерман. Кабинетный министр, граф, вице-канцлер, вице-президент Коллегии иностранных дел, в 1742 г. он получил свой странный для многих чин генерал-адмирала — высший морской чин, хотя был человеком совершенно невоенным. Звание это скорее почетное, нежели «боевое», но факт показателен.

Из превратностей борьбы за провозглашение царем Иваном VI младенца Иоанна Антоновича, родившегося от созданного руками Остермана брачного союза герцога Антона Ульриха Брауншвейгского и Анны Леопольдовны, урожденной принцессы Мекленбург-Шверинской, племянницы императрицы Анны Иоанновны, Остерман в конце концов вышел единственным победителем. Прочие немцы — недолго пробывший регентом Бирон и неудачно действовавший, слишком самоуверенный первый министр Миних — лишились власти или лишали власти друг друга.

После свержения временщика Бирона явилась на непродолжительное время новая государыня — Анна Леопольдовна. При этом Остерман на всякий случай по старой привычке вновь «сделался больным». Сам Бирон, надеявшийся удержаться у власти, не без сарказма писал русскому посланнику в Варшаву: «Остерман лежит и во все время один только раз брился, жалуется на боль в ушах, обвязал себе лицо и голову.» Но болезнь эта продлилась недолго. Как только Бирона отправили в ссылку, Остерман «выздоровел» и опять стал фактически главой правительства. После падения Бирона роль Остермана только возросла.

С марта 1741 г. официальное положение Остермана хотя и несколько поколебалось (он председательствовал во втором департаменте Кабинета, где сосредоточивались дела иностранные и морские, но звание вице-канцлера за ним не было сохранено), однако неофициальный его статус остался прежним. Снова именно Остерман, временно оттесненный на незначительную должность генерал-адмирала (незначительную только внешне), играет первую роль в империи. И притом один он и только он.

Это положение перенапрягает не только силы болезненного человека, но и выходит за рамки его личностного потенциала: блестящий, знающий, тактически искушенный политик и специалист не в состоянии долго играть роль регента государства и удерживать вкупе расходящиеся интересы армии, церкви и администрации.

В 1741 г. он принимал персидское посольство, которое намеревалось встретиться и с цесаревной Елизаветой. Остерман помешал этой встрече. Тогда-то дочь Петра в ярости велела передать влиятельному министру: «Он забывает, кто я и кто он сам — писец, ставший министром благодаря милости моего отца. Он может быть уверен, что ему ничего не будет прощено». У Елизаветы была хорошая память.

Возможно, в этом эпизоде Остерман и совершил свою главную роковую ошибку, а так — кто знает? — правил бы он и при Елизавете.

Через шпионов он знал о заговоре сторонников Елизаветы Петровны, но его предостережения были оставлены правительницей Анной Леопольдовной без внимания.

При Елизавете. Поражение и низвержение

К концу правления Анны Леопольдовны влияние Остермана на ход государственных дел снова начинает восстанавливаться. Но падение Брауншвейгской фамилии прервало его служебную карьеру. Без опоры при дворе господство Остермана и нового царя-младенца, немца по рождению, длится недолго.

Старый лис попался! Привыкший действовать в политических потемках, умевший загребать жар чужими руками, он оказался несостоятелен на свету как публичный политик, как лидер, не имея необходимых в этой роли качеств — воли, решительности, авторитета, того, что называют харизмой. Да и врагов у него хватало. Один из них только ждал момента, чтобы вцепиться в Остермана.

Этим главным врагом Остермана была красавица-цесаревна Елизавета Петровна. В правление императрицы Анны Остерман интриговал с целью устранить Елизавету от престолонаследия, сбыв ее с рук за границу в жены какому-нибудь захудалому принцу. И цесаревна знала о кознях Андрея Ивановича, поэтому неудивительно, что переворот 25 ноября 1741 года, приведя к власти Елизавету Петровну, унес Остермана в небытие.

В ночь на 25 ноября 1741 г. Елизавета, обойденная в престолонаследии дочь Петра Великого, облачилась в кирасу поверх платья, только без шлема, и с крестом в руке вместо копья явилась в казармы Преображенского полка, где ее уже ждали верные гвардейцы. Она произнесла всего лишь несколько фраз: «Клянусь умереть за вас, клянетесь ли и вы умереть за меня?» Получив утвердительный ответ, она повела их в Зимний дворец, без сопротивления проникла в спальню правительницы Анны Леопольдовны и со словами: «Пора вставать, сестрица!» — собственноручно арестовала ее.

В ту же ночь был взят под стражу и граф Остерман, сильно помятый солдатами при аресте. Его лишили всех почестей, должностей и состояния, а под конец своей карьеры он владел весьма значительным, пусть и не чрезмерным, состоянием, в том числе несколькими домами в Санкт-Петербурге и Москве, а также деревнями под Москвой и в Лиф-ляндии.

Остерман как глава ненавистной немецкой «правящей клики» (Елизавета сознательно делает акцент на противоречии между «прирожденными русскими» и «чужими людьми») подвергается аресту и заточению в Петропавловскую крепость вместе со своими сторонниками.

Следственная комиссия возвела на него множество обвинений:

подписав духовное завещание Екатерины I и присягнув исполнить его, он изменил присяге;

после смерти Петра II и Анны Иоанновны устранил Елизавету Петровну от престола;

сочинил манифест о назначении наследником престола принца Иоанна Брауншвейгского;

советовал Анне Леопольдовне выдать Елизавету Петровну замуж за иностранного «убогого» принца;

раздавал государственные места чужестранцам и преследовал русских;

делал Елизавете Петровне «разные оскорбления» и т. п.

За все это он как «государственный преступник» вместе с прочими обвиняемыми был приговорен к смерти, и в последний момент его, уже ожидающего казни на эшафоте, новая царица помиловала, заменив казнь на пожизненную ссылку (1742).

Историк Д. Бантыш-Каменский писал: «Солдаты, стащив тогда графа с носилок, положили его на плаху, к которой приблизился палач и, расстегнув воротник рубашки и шлафрока его, оголил шею. Все сие не более минуты продолжалось, как объявили графу Остерману, что императрица переменила смертную казнь его на вечное в Березов заточение. Солдаты подняли тогда графа и посадили снова на носилки. В то время потребовал он, чтобы ему подали парик его и колпак; надел их на голову и застегнул воротник у рубашки и шлафрока, не показав ни малейшей в лице перемены. Великий человек всегда, даже и в несчастье, является великим! В следующий день граф Остерман, мучимый сильной подагрой, отправлен был из Петропавловской крепости в Сибирь. Последние его слова состояли в покорнейшей просьбе, чтобы императрица не оставила милостивым и великодушным покровительством его детей».

Следует заметить, что дети его действительно не были «оставлены милостью»: старший сын, Федор Андреевич, дослужился до генерал-поручика, стал тайным советником, сенатором, а младший, граф Иван Андреевич, поднялся еще выше, он занимал пост канцлера России.

Угасание в далекой сибирской ссылке в те годы было едва ли не нормой завершения яркой политической карьеры в России — в том же Березове восемнадцатью годами ранее умер сосланный туда не без помощи Остермана Александр Меншиков, а в 1730-е годы туда ссылали князей Долгоруких, к чему Андрей Иванович также приложил свою незаметную руку. Сам же граф Остерман протянул на берегах неприветливой Сосьвы свыше пяти лет, больше, чем «полудержавный властелин», но меньше, чем даже более старый Бурхард Кристоф Миних, который отбыл в своей пелымской ссылке все двадцатилетнее царствование Елизаветы и вернулся затем в Петербург после реабилитации Петром III. Нет сомнения, впрочем, что, доживи Остерман до 1762 г. — и его бы тоже простили.

Справедливости ради надо сказать, что репрессии Елизаветы коснулись лично Остермана, но не его семьи и состояния. О детях Остермана мы уже писали, теперь несколько слов о его жене — Марфе Ивановне Стрешневой (родственнице бабки Петра Первого), статс-даме двора Анны Иоанновны. Она была вольна остаться в столице и пользоваться его имуществом и деньгами. Однако предпочла разделить с опальным мужем ссылку — так что отнюдь не жены декабристов завели на Руси этот обычай.

Итак, Андрей Иванович Остерман, один из искуснейших дипломатов Российского государства, прожил последние пять лет своей жизни в Сибири. О чем он думал в долгие зимние ночи в Березове, мы не знаем. Вспоминал ли он родной патриархальный Бохум и ту страшную ночь, когда в трактире «У Розы» он убил приятеля и искалечил свою жизнь. А может быть, вовсе не искалечил?! Если бы он не устроил этой драки, то кончил бы университет, стал пастором, профессором, задушил бы в себе честолюбивые стремления, мечты, не вошел бы в историю и умер бы безвестным.

И наконец, 21 мая 1747 г. в 4-м часу пополудни Генрих Иоганн Остерман окончил жизнь в том же самом Березове, где когда-то скончался Александр Меншиков.

Круг замкнулся. Случайность, мрачная ирония судьбы или воздаяние?

При Екатерине II. Возвышение после смерти

Судьба Остермана — горький конец одной немецкой карьеры в России? Или лишь временный «откат» перед началом истории успеха русского рода Остерманов, корнем которого был Генрих Остерман — немец, ставший крупным российским государственным деятелем, мысли и чувства которого, возможно, были все еще мыслями и чувствами немца, но жизнь и поступки были жизнью и поступками русского и служили России.

Остерман и его семья полностью были реабилитированы императрицей Екатериной II, графский титул подтвержден и, чего ранее не было, теперь уже официально был выдан графский патент «в знак высокой оценки заслуг графа Остермана» и его особой верности царскому дому — впечатляющий документ. Семейный герб заносится в геральдическую книгу российских дворянских родов.

Судьба распорядилась таким образом, что после смерти Андрея Ивановича род Остерманов не имел продолжения по мужской линии. Как уже говорилось выше, А. И. Остерман женился довольно поздно, в возрасте тридцати трех лет, на Марфе Ивановне Стрешневой. От этого брака родились три сына и дочь Анна (1724–1769).

Старший ребенок, названный в честь царя Петром (1722–1723), умер, не прожив и года.

Средний, Федор (1723–1804), сделал блестящую карьеру. В восемнадцать лет он уже имел чин капитана гвардии и орден Александра Невского. Однако из-за опалы отца в 1742 г. был лишен ордена и переведен в пехотный полк, расположенный в далеких башкирских степях. Во время Семилетней войны Федор Остерман отличился как офицер, он участвовал во всех крупных сражениях с Пруссией, проявив удивительные отвагу и храбрость. В 1758 г. получил чин полковника, а в 1762 г. — генерал-майора. После восшествия на престол Екатерины II был награжден орденом Св. Анны и назначен командиром Московской дивизии. В 1768 г. Ф. А. Остерман вновь стал кавалером ордена Александра Невского. С 1773 г. служил генерал-губернатором Москвы. В 1782 г. получил высший орден Российской империи — орден Андрея Первозванного. Последние годы жизни провел в Москве. Был женат на Анне Васильевне Толстой, но детей не имел. Екатерина II разрешила передать фамилию и титул внучатому племяннику.

Младший сын Остермана Иван (1725–1811) также был записан в гвардию и уже имел чин капитана. В связи с опалой отца был переведен в армию без чина. После ухода в отставку объехал всю Европу, занимался своим образованием, изучил несколько языков. С ослаблением при дворе влияния врагов А. И. Остермана Ивану удалось поступить на дипломатическую службу. С 1757 г. он работал в посольстве в Париже, затем в Стокгольме, где пользовался большим авторитетом.

С 1783 г. И. А. Остерман также становится вице-канцлером, а на короткое время даже канцлером Российской империи, возглавив Коллегию иностранных дел. За время его дипломатической службы Россией было заключено немало выгодных договоров. По отзывам современников, он не был способен к самостоятельной деятельности, но умел пользоваться инициативой талантливых помощников. В 1797 г. граф Остерман, кавалер многих российских орденов, вышел в отставку. Последние годы жизни провел в Москве, поселившись в Божедомском переулке. Хлебосольство и открытый дом Остермана были известны на всю «первопрестольную». Иван Андреевич был женат на А. И. Талызиной, но детей у него не было.

Поскольку все сыновья А. И. Остермана остались бездетными, с их смертью угасла мужская линия Остерманов в России.

Фамилия и наследственный графский титул были переданы потомкам дочери Анны, которая вышла замуж за представителя дворянского рода Толстых. Первым фамилию Остерман-Толстой стал носить внук Анны — Александр Иванович Толстой, который наряду с титулом унаследовал также и большое состояние. Соответствующая ветвь с тех пор стала носить имя Остерманов. Заслуженный генерал, он принимал участие в освободительных войнах с Наполеоном и в битве при Кульме. Он, как и его сестра Наталья, связал себя брачными узами с родом Голицыных. Так возникла связь Остерманов с одним из самых богатых и влиятельных российских княжеских родов. Их потомки получили право именоваться князьями Голицыными графами Остерманами.

О чем молчит Тампль! Людовик XVII
© А. В. Корниенко, 2011

Предыстория

Судьба ребенка, о котором пойдет речь, настолько уникальна, что затмит собой судьбы массы успевших посидеть на престоле его старших «товарищей». Сейчас почти невозможно поверить в то, что во Франции, в одной из наиболее развитых на сегодняшний день стран мира, могли происходить такие мрачные и горестные события. Но, как говорится, «из песни слов не выкинешь», хотя трагическая история несчастного Луи-Шарля де Бурбона — именно то, о чем современные французы, пожалуй, не отказались бы забыть.

Начнем сначала. Настоящий дофин Людовик-Карл (Луи-Шарль) де Бурбон, герцог Нормандский родился в Версале в 1785 году. Это, пожалуй, один из немногих фактов, которые не оспаривают авторы десятков монографий, посвященных жизни несчастного французского принца. Став наследником престола за 10 дней до начала Французской революции, Луи-Шарль де Бурбон, герцог Нормандский, известный под именем Людовика XVII, так никогда и не правил своей страной: хаос Французской революции смел монархию Бурбонов. Людовика XVI и его супругу Марию-Антуанетту ждала ужасная смерть на гильотине^[113].

Национальный конвент, казнивший монархов, провозгласил Францию республикой. В 1795 году было официально объявлено и о смерти Луи-Шарля, молодого короля без королевства, и его дядя, граф Прованский, занял несуществующий престол под именем Людовика XVIII. И тем не менее, не только во Франции, но и в других странах до сего дня выходят десятки книг, посвященных именно Людовику XVII. Складывается впечатление, что он привлек к себе куда больше внимания, чем его венценосные родственники.

Известно, что у французской королевской четы — Людовика XVI и Марии-Антуанетты — долгое время после свадьбы не было детей. Сейчас этот факт мало кого способен заинтересовать, но в 70-х годах XVIII века проблема бездетности монархов вызывала тревогу не только при французском, но и при австрийском дворе. Пока у короля не было сына, наследниками считались два его младших брата: граф Прованский и граф д’Артуа. Оба они мечтали о троне и оба в конце концов его получили.

После приезда в Париж брата королевы Иосифа, императора Священной Римской империи, уговорившего короля на хирургическое вмешательство, в 1778 году у четы рождается сначала дочь — Мария-Тереза-Шарлотта, а через три года и сын — Луи-Жозеф-Ксавье.

Рождение наследника престола внесло раскол в королевскую семью, и с этого времени оба брата короля становятся его врагами. Некоторое время они пытаются доказать, что отец ребенка совсем не Людовик, а когда это не удается — организуют целую кампанию по дискредитации королевской четы.

Тем временем у королевы появляются еще двое детей: в 1785 году — Луи-Шарль, получивший титул герцога Нормандского, а в 1786 году — Софи, которая меньше чем через год умирает. Накануне революции смерть от туберкулеза настигает и старшего сына короля; всего за месяц до штурма Бастилии наследником престола — дофином объявляют Луи-Шарля.

Уже само появление на свет этого ребенка было окружено тайной. Луи-Шарль родился в первый день Пасхи. Его беззаботное, как и полагается отпрыску венценосной четы, детство прошло в Версале. Но в день его рождения отец новорожденного наследника престола король Людовик XVI отчего-то помечает в своем дневнике, что родился «герцог Нормандский» (а не «мой сын»!) и что роды прошли удачно, добавляя при этом — и это совсем уж непонятно и неожиданно, — что все прошло так же, как и с его сыном.

В то же время известно, что граф Ферзей, которого принято считать фаворитом Марии-Антуанетты, не только был в июне 1784 года в Париже, но и встречался с королевой наедине. Более того, годы спустя узнав о смерти Людовика XVII, Ферзей запишет в дневнике, что утратил последний и единственный интерес, который у него оставался во Франции, и что всего, к чему он был привязан, больше не существует.

Все приближенные двора подмечали: король чаще именовал Луи-Шарля герцогом Нормандским, чем сыном (кстати говоря, данный титул был очень редким, последний раз он присваивался в королевской семье в XV веке). Разумеется, само по себе это еще ничего не доказывает. Остается надеяться на внешнее сходство, но и тут возникает проблема: на различных дореволюционных портретах у дофина совсем разные лица.

Естественно, что в начале революции юный принц не играл никакой политической роли в стране. Впервые он появляется на сцене только после казни своего отца. На протяжении пяти лет, с тех самых пор, когда толпа парижан 14 июля 1789 года штурмом взяла Бастилию, Франция находилась в брожении. Разрушение ненавистной тюрьмы, символа монархии Бурбонов, ознаменовало собой начало Великой французской революции. В октябре толпа голодных женщин отправилась в Версаль и принудила короля Людовика XVI, его жену Марию-Антуанетту и их двоих детей вернуться вместе с ними в город, где короля заставили утвердить довольно скромные реформы Национального собрания.

Надо сказать, что Людовик XVI, в общем-то, был человеком доброго сердца, но незначительного ума и нерешительного характера (что, правда, не помешало ему очень достойно встретить собственную смерть). Его отец, Людовик XV, не любил сына за его негативное отношение к придворному образу жизни и держал вдали от государственных дел. Воспитание, данное Людовику герцогом Вогюйоном, дало ему мало как теоретических, так и практических знаний. Наибольшую склонность он выказывал к физическим занятиям, а особенно — к слесарному мастерству и охоте. Несмотря на разврат окружавшего его двора, он сохранил чистоту нравов, отличался честностью, простотой в общении и ненавистью к роскоши. С самыми добрыми чувствами вступал он на престол, желая работать на пользу народа и мечтая уничтожить существовавшие злоупотребления, но не обладал необходимым умением смело идти вперед к сознательно намеченной цели. Он подчинялся влиянию окружающих, то теток, то братьев, то министров, то королевы, отменял принятые решения, не доводил до конца начатые реформы.

Осознавая, какая опасность нависла над ним, в июне 1791 года французский монарх Людовик XVI, вместе с семьей бежит из Парижа. В ночь на 21 июня они тайно выехали в карете в сторону восточной границы. Стоит заметить, что побег подготовил и осуществил шведский дворянин Ханс Аксель фон Ферзен, который был безумно влюблен в королеву Марию-Антуанетту. И все бы у королевской четы и их союзника получилось, если бы не вмешался так называемый человеческий фактор.

Владелец почты Друэ узнал в выезжающей из Парижа карете короля и, чтобы удостовериться в этом, вскочил на коня и пустился вдогонку. В Варение, удостоверившись, что не ошибся, он ударил в набат. Сбежались люди. Король и королева были схвачены и под конвоем доставлены в Париж.

Возвращение монархов было встречено гробовым молчанием народа, столпившегося на улицах.

14 сентября 1791 года Людовик, которому не оставалось ничего другого, принес присягу новой конституции, но продолжал вести переговоры с эмигрантами и иностранными державами даже тогда, когда официально угрожал им через министерство. А 22 апреля 1792 года (как говорили, со слезами на глазах) объявил войну Австрии. Отказ Людовика санкционировать декрет собрания против эмигрантов и мятежных священников и удаление навязанного ему патриотического министерства вызвали волнение, а доказанные связи с иностранными государствами и эмигрантами привели к восстанию 10 августа. И уже 21 сентября 1792 года Национальный конвент проголосовал за упразднение монархии и провозгласил Францию республикой. Короля Людовика XVI судили как предателя страны и народа и приговорили к смертной казни за заговор против нации и ряд покушений на безопасность государства.

Низложенный монарх, титул которого был упразднен, вместе со всей семьей был заключен в замок-тюрьму Тампль. Все члены королевской семьи с этих самых пор стали именоваться по имени их предка Гуго Капета, просто «гражданами Капетами».

11 января 1793 года начался суд над королем в Конвенте. Людовик, как сообщают источники, держал себя с достоинством и, не удовлетворенный речами назначенных ему защитников, сам защищался против возводимых на него обвинений, ссылаясь на права, данные ему конституцией. Это не помогло. 20 января большинством голосов он был приговорен к смертной казни.

Людовик с большим спокойствием выслушал приговор и 21 января взошел на эшафот^[114].

Его последними, произнесенными с эшафота, словами были слова о том, что он не виновен в преступлениях, в которых его обвиняют. «Говорю вам это с эшафота, — провозгласил Людовик, — готовясь предстать перед Богом. И прощаю всех, кто повинен в моей смерти».

Кстати говоря, имеются сведения, что во время казни Людовика XVI произошло весьма странное происшествие. В тот самый миг, когда нож гильотины отсек голову низложенному монарху, какой-то человек стремительно взобрался на эшафот, обмакнул руку в кровь поверженного короля и громко воскликнул: «Жак де Моле! Ты отмщен!»

Что это означало? Некогда замок Тампль, ставший впоследствии тюрьмой, был храмом рыцарей ордена тамплиеров. Тогда, в результате интриг по приказу правящего в то время монарха Филиппа IV Красивого и приговору церкви, возглавляемой Папой Климентом V, лидеры ордена были заживо сожжены. Жак де Моле, последний великий магистр храмовников, взойдя на костер, призвал на Божий суд троих, виновных в его смерти: французского короля Филиппа IV, его советника Гийома де Ногарэ и Папу Римского Климента V. Окутанный клубами дыма, тамплиер пообещал, что они не переживут его больше, чем на год. «Папа Климент! — вскричал Жак де Моле. — Король Филипп! Гийом де Ногарэ! Не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий! Проклинаю вас! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена!..»

Итог его проклятия поразителен и страшен. Климент V скоропостижно скончался уже месяц спустя. Гийом де Ногарэ умер через месяц после папы. Филипп IV — через семь месяцев после своего советника. Все это исторически подтвержденные факты. Что же касается проклятия до тринадцатого колена, то Людовик XVI был именно тринадцатым по счету представителем правящей династии от того момента. И как мы видим, он не умер своей смертью в кругу скорбящих друзей и близких.

Мистика? Магия? Может быть. А может быть, удивительное и непостижимое стечение обстоятельств. Верить или не верить в возможность реализации подобных «проклятий» — личное дело каждого. Тут следует лишь напомнить, что судьбы французских монархов всех тринадцати колен складывались явно не наилучшим образом.

Непонятным остается только одно: за что пострадал четырнадцатый представитель королевского рода, несчастный дофин, он же Людовик XVII? В связи с этим кое-кто пытается «подредактировать» предсмертное проклятие тамплиера и заменить тринадцать проклятых колен четырнадцатью. Но вряд ли это имеет какое-либо значение.

  

Людовик XVI, отец дофина Луи-Шарля

  

Мария-Антуанетта, мать дофина

Так вот, именно там, в Тампле, утром 22 января Мария-Антуанетта, ее дочь Мария-Тереза, сестра Людовика XVI Елизавета и его камердинер Клери преклонили колени перед дофином и присягнули ему как Людовику XVII, следуя вековой традиции «Король умер — да здравствует король». Разумеется, ни о каких официальных процедурах, тем более о коронации, речи быть не могло. Однако это не помешало всем ведущим европейским державам заочно признать нового короля. Вслед за тем 28 января старший брат казненного монарха, граф Прованский, объявил в специальной декларации, что он принимает на себя регентство до совершеннолетия своего племянника, законного короля, и назначает графа д’Артуа наместником королевства. К этой декларации присоединилось большинство королевских домов Европы, а также республиканское правительство США, не признавшее, кстати говоря, Французской революции. Эмигранты чеканили монеты и медали с изображением Людовика XVII, издавали документы от его имени и выписывали паспорта за его подписью. Организовывались монархистские заговоры с целью освободить законного короля. От имени Людовика XVII с мая по декабрь 1793 года действовало роялистское правительство^[115] во время осады Тулона.

Вообще, большинство роялистских выступлений, как во Франции, так и за ее пределами, отныне проходили от имени или во имя Людовика XVII. А сам несчастный дофин все это время продолжал оставаться в Тампле, отнятый у матери через пять месяцев после казни отца, переживший смерть ее самой и тети и разлученный с сестрой, одинокий и всеми покинутый.

Королева Мария-Антуанетта была осуждена на смерть через девять месяцев после казни короля. Суд был скорым и непреклонным. И, как говорят исследователи, бесчестным. Обвинительный акт королева получила в ночь на 14 октября, а утром следующего дня уже стояла перед судьями. Во время процесса она была спокойна и казалась погруженной в себя. Складывалось впечатление, что происходящее вокруг ее вовсе не интересует. Или она просто не могла поверить, что все это — реально.

Двое суток измученную женщину терзали грязными вопросами и обвинениями, на которые она, словно очнувшись ото сна, отвечала с яростью и негодованием. Ей вменяли в вину все подряд. Даже такие абсурдные вещи, как кровосмешение и сожительство с собственным сыном. Исходящие ненавистью якобинцы^[116] пытались заставить и малолетнего Луи-Шарля дать показания против собственной матери. И вот 16 октября 1793 года в 4 часа утра судьи вынесли ей смертный приговор. Большинство исследователей Французской революции считают эту историю одной из самых позорных ее страниц.

Откладывать исполнение приговора никто не стал. По всему Парижу было расставлено невероятное количество вооруженной охраны и орудий на случай возможных беспорядков. В одиннадцать часов телега с Марией-Антуанеттой прибыла к месту казни. Там уже собралась огромная толпа, ожидавшая бесплатного развлечения — убийства бывшей первой дамы Франции. Порой отказываешься верить в то, насколько бесчувственны к чужой боли могут быть те, кто называет себя людьми.

С руками, связанными за спиной, королева, как описывали впоследствии этот трагический момент современники, держалась с восхитительным достоинством. Она была напряжена, но спокойна, а на ее бледном лице не читалось ни страха, ни страданий. Казалось, что душой своей она уже перешла в мир иной и все, что происходит вокруг, не имеет к ней больше никакого отношения. С громким лязгом упало лезвие гильотины. Когда палач высоко поднял отрубленную кровоточащую голову, мертвую тишину разорвал вопль толпы, тот же, что и при казни Людовика XVI: «Да здравствует Республика!»

Стоит напомнить, что после казни короля роялисты, находившиеся в изгнании, вслед за самой находящейся в заточении монаршей семьей провозгласили малолетнего дофина королем Людовиком XVII и назначили его дядю, графа Прованского, регентом до достижения Луи-Шарлем совершеннолетия. Действия роялистов противоречили решению Национального конвента, в соответствии с которым дофина предполагалось отдать на попечение сапожника Антуана Симона и его жены, что, собственно и было сделано. 4 августа 1793 года Симон с женой переехали в Тампль.

  

Дофин Луи-Шарль, сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, которому так и не суждено было стать Людовиком XVII

Так и хочется спросить: почему же не наоборот? Почему несчастный юный король, каковым его признали даже мировые державы, так и продолжал оставаться в заточении? Ответа на этот вопрос нет. Точнее, он-то, конечно, есть. Но он настолько горек, что любому гуманному человеку даже сложно будет его озвучить. Игрушка. Несчастный дофин стал просто игрушкой, никому ненужной, всем и каждому безразличной, он стал игрушкой в грязных политических играх бесчестных и аморальных политиков.

  

Тюрьма Тампль, в которой умер Людовик XVII

Единственный «плюс» приезда четы Симон состоял в том, что ребенок был переведен в более просторное помещение, и только. Хотя в свете того, что происходило дальше, «плюсом» это назвать будет затруднительно. Обращаясь с мальчиком так же, как они обращались бы с любым человеком своего класса, грубо и фамильярно, подвергая унижениям и побоям, поселившаяся в Тампле супружеская пара пыталась превратить монарха в республиканца. Они пытались любой ценой вытравить из ребенка всю память о прошлом, о собственных родителях и, мало того, научиться эту самую память оскорблять. В своих изощрениях они дошли даже до того, что принуждали Луи-Шарля громко петь «Марсельезу». Позднее, когда все вернулось на круги своя, садистские наклонности Симона и его жены получили достойное осуждение. Но какое это уже имело значение?

В январе 1794 года сапожник отказался от опеки над дофином, и мальчик снова был помещен в ту же самую камеру в башне Тампля, которая стала последней тюрьмой его отца. И его собственной. Его собственной?.. Вот тут-то и возникает вопрос, вопрос, который по сей день не дает покоя многим исследователям.

Итак, порученный заботам четырех охранников, которые ежедневно сменялись, ребенок оказался в такой изоляции, что Мария-Тереза, заточенная этажом выше, думала, что ее брат либо мертв, либо переведен из Тампля в другое место.

Надзор стражи заключался в охране (то есть исключении побега) и кормлении ребенка, о его лечении, умственном развитии, общении, даже физической чистоте не заботился вообще никто.

А что же в это самое время происходило за стенами Тампля?

Идейным вдохновителем эпохи революционного террора был бескомпромиссный революционер Максимильен Робеспьер. А через год, 27 июля 1794 года, лезвие гильотины, на которую он отправил так много людей, перечеркнуло и его собственную жизнь.

Если рассуждать логически, этот факт мог сыграть решающую роль в судьбе заключенного в Тампле несчастного короля без королевства.

В этот день — день возмездия тирану — Поль де Баррас, лидер Национального конвента, игравший решающую роль в устранении Робеспьера, прямо с места казни поспешил в Тампль, расположенный, кстати говоря, в самом центре города. И отправился он туда не просто так: у него была особая миссия. Де Баррас должен был засвидетельствовать состояние двух царственных заключенных, осиротевших детей Людовика XVI и Марии-Антуанетты: дочери монархов Марии-Терезы шестнадцати лет и девятилетнего сына Людовика Луи-Шарля.

Всеми покинутый дофин, которого Баррас посетил 28 июля, был крайне изможден. Ребенок, который предстал перед посетителем, совсем не напоминал некогда жизнерадостного юного принца. Баррас в своем отчете отмечал вялость и молчаливость мальчика, рассеянность его реакций. Возмутившись до предела, лидер Национального конвента настоял на более гуманном обращении с ребенком. Он дал указание перевести его (снова, снова перевести, но не выпустить, несмотря на свержение якобинской диктатуры!) в сравнительно просторное помещение. И даже это было по не совсем понятным причинам выполнено только в августе.

С мальчиком опять начали заниматься, уже не ставя задач перевоспитания. Правда, к этому времени дофин был уже очень болезненным и психологически деградировавшим; неоднократно посещавшие его члены термидорианского Конвента так же, как и Баррас, отмечали его вялость, молчаливость на грани немоты и крайнее физическое истощение.

Забота Барраса и Конвента, разумеется, не была вызвана соображениями гуманности. Сложившаяся в стране ситуация — падение популярности якобинцев и общенародная ностальгия по временам монархической стабильности — позволяла найти определенный компромисс между двумя противоборствующими силами. Достаточно очевидно, что установление в стране республики в сентябре 1792 года не привело к тому, что на следующий день все ее жители стали республиканцами. Роялистская оппозиция существовала даже в самые опасные времена якобинского террора, но вот во всеуслышание заявить о своем существовании получила возможность только после переворота 9 термидора. Еще в декабре 1792 года Конвент постановил, «что смертная казнь грозила всякому, кто предложил бы или попытался бы установить во Франции королевскую власть», и это постановление так и не было отменено. Но после падения Робеспьера тот же самый Конвент, что совсем недавно с восторгом принимал все его предложения, возвращает в свое лоно изгнанных депутатов и продолжает работу — на этот раз по переходу от экономической и политической диктатуры к либеральному парламентскому режиму, по выходу из создавшегося кризиса. На повестке дня встает задача закончить революцию, а это, по мнению большинства современников, было невозможно сделать без принятия новой конституции.

Разговоры о том, что необходим пересмотр конституции 1793 года велись еще весной, но только к концу июня 1795 года специально избранная комиссия (получившая по количеству своих членов название Комиссии одиннадцати) представляет для обсуждения свой проект, по которому Франция оставалась республикой с новым двухпалатным парламентом, состоявшим из Совета старейшин и Совета пятисот. Однако это произойдет несколько позже.

Первые месяцы 1795 года были, быть может, самой благоприятной возможностью для реставрации конституционной монархии во Франции. Каким же образом могла произойти эта реставрация? Изучение исторических материалов того времени приводит к выводу, что здесь главные надежды роялистов возлагались, как это ни удивительно, не на эмиграцию и не на графа Прованского, а именно на юного Людовика XVII, который, сам того не сознавая, стал на некоторое время одним из решающих факторов европейской политики. Этот легитимный король Франции своим присутствием на троне примирил бы нацию с ее правительством, и от его имени с помощью обновленной Конституции 1791 года новые правители государства могли бы находиться у власти, не боясь контрреволюции и, следовательно, не прибегая к террору.

  

Поль де Баррас,

лидер Национального конвента Франции

Разумеется, сам десятилетний мальчик никак не мог возглавить страну в столь бурное время. Но в этом и не было никакой необходимости. Ему достаточно было бы стать символом, вокруг которого могла бы объединиться нация. Тем более что сын Людовика XVI мог «переехать» из Тампля в Тюильри без вмешательства иностранцев, не привнеся с собой ни восстановления старого порядка, ни крайне непопулярной интервенции.

Есть свидетельства о том, что Баррас и другой влиятельный термидорианец, Тальен, даже вступили в переговоры с роялистами, выдвигая следующие условия: не копаться в прошлом и сохранить революционерам нажитые за время революции состояния. По другим сведениям, подобные переговоры вели даже некоторые члены Комиссии одиннадцати. Кроме того, у термидорианцев были планы поставить во главе своего правительства короля-марионетку, и, по их мнению, это не только не ослабило бы власть членов Конвента, но и сделало бы ее более прочной.

В июне 1795 года прямо в Конвенте делегация города Орлеана осмелилась потребовать отпустить на свободу дочь короля, а незадолго до того сам Баррас распорядился, чтобы принцессе предоставили все необходимое для нормальной жизни и дали компаньонку. В скором времени Марию-Терезу выпускают на свободу. На этот же месяц, насколько можно судить, приходится и пик ширящихся по стране слухов об официальном признании Конвентом Людовика XVII королем Франции. Но сам ребенок по-прежнему продолжает оставаться в тюрьме…

В начале следующего года Конвент проголосовал за замену тюремного заключения Луи-Шарля ссылкой, однако мальчик к тому времени оказался уже слишком слаб для путешествия. 28 июня 1795 года дофин (а для других — Людовик XVII) скончался в Тампле.

О неожиданной смерти принца официально было объявлено тогда же, в июне 1795 года, и с тех пор Людовик XVII не выходит из поля зрения исследователей. Подавляющее большинство его биографов уверены, что на самом деле дофин остался жив, а на парижском кладбище Святой Маргариты похоронен совсем другой мальчик.

На момент смерти Луи-Шарлю было десять лет и два месяца. Было проведено вскрытие тела, назвавшее причиной смерти туберкулез лимфатических желез (от этой же болезни умерли дед, бабка, дядя и старший брат Людовика). Тело Людовика-Карла де Бурбона, герцога Нормандского было тайно погребено в общей могиле.

Вот так и произошло, что, став наследником престола и фактически королем после казни своего отца, Людовика XVI, юный отпрыск венценосной династии не только никогда не был коронован, но и ни единого дня не правил страной. Граф Прованский, узнав за границей о смерти племянника, провозгласил себя королем Людовиком XVIII. Под этим именем он занял французский престол в 1814 году де-факто, но отсчитывал начало правления с 1795 года; подписанная им Конституционная хартия 1814 года заканчивалась датой: «лета Господня 1814, царствования же нашего в девятнадцатое». Таким образом, несчастный ребенок из Тампля занял свое символическое место в среде французских королей.

Смерть короля-ребенка в июне 1795 года положила конец всем планам Барраса и Конвента; она оказалась не просто одним из наиболее трагичных эпизодов революционной истории, но и значительным политическим событием, которое вдребезги разбило все проекты роялистов, нанесло серьезный и непоправимый удар по их надеждам и устремлениям.

Даже нам, отделенным от происходящих тогда событий двумя веками, не трудно представить себе, какое впечатление в той обстановке произвела смерть молодого короля, на которого возлагалось столько надежд. Сразу же поползли слухи и сплетни; общество подозревало, что ребенок был убит, а точнее — отравлен. Но это было еще не все. Гораздо более неприятными и опасными были другие слухи: король жив, а в Тампле умер совсем другой ребенок. Король же спасен преданными ему дворянами и вскоре будет готов возглавить сохранившие верность войска.

Вот он, тот вопрос без ответа, о котором мы упоминали выше. К сожалению, убедительные доводы, говорящие в пользу спасения Людовика XVII, теряются в противоречиях, возбужденных самими исследователями, которые вплоть до сегодняшнего дня не отказались от попыток докопаться до истины. И по сей день вопросы: с чьей же все-таки помощью дофин мог бежать из Тампля, где содержалась в то время под стражей королевская семья, когда и кем был подменен, не стояла ли за всем этим какая-нибудь крупная политическая фигура Французской революции (нередко на эту роль назначается Робеспьер), заинтересованная в столь важном заложнике, — так и остаются без ответа. Но из-за появления версий о том, что на самом деле имела место не одна, а две или даже три подмены, совершенные в течение 1794–1795 годов, многие исследователи окончательно утратили интерес к несчастному Луи-Шарлю.

Но если же продолжать рассуждения о возможном спасении малолетнего дофина, стоит подумать в первую очередь о том, кому это было выгодно? Первый приходящий в голову ответ, конечно, таков: фанатично преданным своей идее роялистам. Если же это были не они, то для того, чтобы кто-то другой был заинтересован в исчезновении Людовика XVII из тюрьмы, в любом случае необходимо, чтобы политические условия Франции того времени допускали возможность восстановления монархии, ведь иначе спасать короля просто не за чем. Давайте посмотрим, так ли это было.

В ответе на этот вопрос исследователи тоже отнюдь не единодушны. В то время как одни из них уверены, что в последние годы XVIII века роялисты были абсолютно неспособны серьезно угрожать республике, другие, наоборот, удивлены тем, что павшая монархия тогда не оказалась восстановленной. Однако ни те, ни другие в подтверждение своих точек зрения, как правило, не приводят никаких аргументов, ссылаясь исключительно на так называемую личную убежденность. Ну, а любые версии без аргументов принять сложно.

При этом многочисленные документы, датируемые именно 1795 годом — письма и петиции в высший законодательный и исполнительный орган страны (Конвент), пресса и памфлеты — недвусмысленно указывают на реальную опасность роялистской реставрации^[117]. Монархизм, как мы уже говорили, становился еще более популярным благодаря тому, что королевская власть после стольких лет хаоса революции начинала ассоциироваться со стабильностью и порядком. Жажду перемен сменяло ностальгическое стремление к покою.

С другой стороны, существуют многочисленные свидетельства о том, что подобная возможность существовала: депутаты Конвента вели о ней переговоры как с роялистами в эмиграции, так и с руководителями Вандейского мятежа^[118].

Нельзя не учитывать и тот факт, что именно весной 1795 года Конвентом было принято решение о создании новой конституции Франции, для чего и была избрана соответствующая комиссия, та самая Комиссия одиннадцати. Некоторые исследователи уверены, что ее члены также участвовали в упоминавшихся выше переговорах с роялистами; а среди современников встречаются даже намеки на то, что первоначально Комиссия хотела предложить проект отнюдь не республиканской конституции или же выступить за создание сильной единоличной власти (например, учредив пост президента), способной эволюционировать в монархическую форму правления.

Защитников версии о спасении дофина обычно условно делят на «эвазионистов» и сторонников конкретных претендентов на престол, выдававших себя за Людовика XVII (а таковых в истории Франции было около шести десятков). Если последние отстаивают подлинность полюбившегося им «героя», то первые просто утверждают, что юному королю так или иначе удалось спастись.

Однако если все-таки принять версию о чудесном спасении юного короля, остается непонятным, почему же те силы, которые смогли похитить его из Тампля, не объявили во всеуслышание о том, что он жив, после заявления Конвента о смерти узника.

Ответить на этот вопрос можно так: во-первых, сразу же после того как стало известно о смерти дофина, граф Прованский поспешил издать декларацию о собственном воцарении и о готовности возглавить роялистское движение. Лидеры Вандейского мятежа также заявили о смерти Людовика XVII в специальном манифесте от 26 июня 1795 года. В этих условиях появление «спасенного» дофина могло только внести раскол в ряды монархистов.

Во-вторых, существует огромное количество свидетельств того, что роялисты планировали выиграть выборы в новые органы власти, а это дало бы вполне реальную возможность для реставрации мирным путем, причем в форме не абсолютной, а конституционной монархии.

Таким образом, объяснить, почему Людовик XVII — если он действительно избежал смерти — не был предъявлен мировой общественности, вполне возможно. Кроме того, очевидно, что сам десятилетний мальчик вряд ли мог рискнуть в то время (да и в любое другое тоже) самостоятельно объявить о своих претензиях на трон.

Кроме всего прочего следует заметить, что смерть юного принца сопровождалась рядом странных и весьма необычных обстоятельств. Памятуя об этом, сторонники версии о спасении дофина задают массу вопросов, безусловно требующих ответов.

Но вернемся к тем событиям, что предшествовали смерти дофина. В октябре 1794 года Комитет общественной безопасности усиливает охрану здания тюрьмы, принимая постановление о направлении в помощь постоянной охране еще и членов секций. С тех пор в Тампле побывало более двухсот представителей населения столицы. Можно ли предположить, что никто из них никогда не видел наследника престола? А если видел, неужели не поднял бы шум, если бы обнаружил подмену (благо обвинить в ней могли Робеспьера)? Это одно из самых «труднопроходимых» мест теории о спасении Луи-Шарля. Преодолеть его можно двумя путями: либо бегство датируется еще январем 1794 года, либо правда то, что только девять членов секций знали кронпринца прежде (а их свидетельства весьма спорны, хотя и подтверждены документально).

Тут можно добавить, что неоднократно навещавшие царственного узника члены Конвента (если им верить) утверждали, что, по крайней мере, с июля 1794 года по февраль 1795-го перед ними представал один и тот же мальчик. При этом все отмечали его апатию, переходящую в умственную отсталость, равнодушие, крайнюю молчаливость.

В начале мая 1795 года, когда велись переговоры с Испанией о выдаче Людовика XVII, охрана докладывает в Комитет о прогрессирующем ухудшении состояния здоровья узника. К нему немедленно присылают доктора Дессо, весьма известного в Париже медика. Сохранилось его свидетельство о первой встрече с дофином, где он говорит о том, что нашел в камере Тампля ребенка-идиота, практически умирающего, жертву абсолютной нищеты, полностью заброшенное, опустившееся от жестокого обращения существо. Дессо прописывает мальчику лечение от истощения, а во второй половине мая направляет в Конвент доклад, который таинственным образом исчезает, так и не достигнув адресата. В тот же день Дессо обедает с некоторыми депутатами Конвента, а по возвращении домой у него проявляются симптомы сильного отравления, в результате которого врач умирает.

Впоследствии жена племянника Дессо утверждала, что дядя ее мужа во время своего визита в Тампль не узнал в больном принца, о чем и известил Конвент. Если это так — то не удивительно, что почтенный доктор был поспешно отправлен на тот свет. Ведь маловероятно, что подменить узника Тампля могли без ведома членов Конвента.

6 июня в Тампле появляется новый эскулап, никогда до того ребенка не видевший, — доктор Пеллетен. А 8 июня мальчик умирает. Однако по приказу Комитета общественного спасения факт этой смерти тщательно скрывается даже от охраны, увидевшей останки только после вскрытия. Тогда же было организовано и некое подобие опознания, в котором участвовали комиссары секций и полиции. Знал ли кто-нибудь из них настоящего сына короля в лицо, трудно сказать.

На этом странности, сопровождающие смерть наследника престола, не заканчиваются. По закону того времени свидетельство о смерти любого гражданина обязательно должно было быть подписано «двумя наиболее близкими родственниками или соседями». Самый близкий родственник дофина, то есть его сестра, находился в непосредственной близости, в Париже жило немало бывших слуг королевской семьи и гувернантка принца мадам де Турзель. Их адреса были прекрасно известны Комитету, и тем не менее никто из них не был приглашен. Таким образом, можно утверждать, что настоящее опознание проведено не было.

Еще большее количество вопросов порождает сам протокол вскрытия. Врачи якобы забыли указать хотя бы одну так называемую особую примету на теле мальчика, что, как правило, в то время делалось, а также каким-то образом ухитрились ни в одном месте документа не написать, что было произведено вскрытие именно Луи-Шарля де Бурбона. В протоколе было указано лишь то, что медики, войдя в камеру, обнаружили в кровати тело ребенка, которому на вид было около 10 лет и который, со слов комиссаров, был сыном покойного Луи Капета. Двое из новоприбывших узнали в умершем мальчике ребенка, которого лечили на протяжении нескольких дней. Надо сказать, что руководивший вскрытием доктор Жанруа долгое время был консультантом Людовика XVI и не мог не знать его сына. Зачем бы ему спрашивать у комиссаров, кто перед ним?

Идем дальше. Дважды, в 1846-м и 1894 году, на кладбище Святой Маргариты проводились поиски могилы дофина и эксгумация трупа. Так вот, установлено, что ребенку, найденному на том месте, где похоронили узника Тампля, было от 15 до 18 лет. Кстати говоря, тот же доктор Жанруа то ли по неосторожности, то ли с умыслом потом отметил, что за сорок лет своей практики никогда не видел у десятилетнего ребенка столь развитого мозга.

Не удивительно, что все эти факты наводили исследователей на вполне определенные мысли. Неужели дофину все-таки удалось бежать? Если да, то как? Возможно, о его спасении позаботился сам Конвент?

Здесь источники предлагают массу вариантов ответов. Многие исследователи ссылаются на хранившееся в архивах Тампля свидетельство о том, что 18 июня 1795 года во время инспекции была обнаружена секретная дверь, через которую можно было пробраться в замок незамеченным. Кое-кто верит в многократно повторявшееся свидетельство вдовы Симон о том, что Луи-Шарль не только остался жив, но и даже приходил ее навестить (но если вспомнить, как она и ее муж обращались с несчастным дофином, то не совсем понятно, с чего бы ему это делать?). В качестве организаторов побега называют практически всех охранников Луи-Шарля, давая полную свободу воображению в ответе на вопрос о том, кто же мог стоять за их спинами.

Тут стоит рассказать и еще об одной версии, по которой Людовик XVII на самом деле умер еще в январе 1794 года и был похоронен у подножия башни — когда Тампль сносили, там и в самом деле был найден какой-то скелет. Почему же еще тогда не заявили о смерти дофина?

Приходится констатировать, что такое важное событие, как смерть прямого наследника престола, не было надлежащим образом зафиксировано ни революционерами, ни сторонниками реставрации. Но можно ли объяснить это случайностью и безответственностью? Вряд ли.

Как у версии о чудесном спасении дофина, так и у предположений о его трагической смерти в холодных тюремных застенках было, есть и будет достаточное количество поклонников. Но существует ряд вопросов, ответы на которые помогут нам сформировать собственное отношение ко всей этой ситуации.

Начать хотя бы с того, что, как мы уже упоминали, после смерти Людовика XVI его сына сразу же признали королем все крупнейшие европейские державы (Англия, Испания, Россия, Австрия, Пруссия, Сардиния), а Екатерина II даже подписала специальный указ, по которому высылке из Российской империи подлежали все французы, отказавшиеся присягнуть новому королю. А вот после смерти дофина признавать королем графа Прованского, провозгласившего себя Людовиком XVIII, мировые лидеры совсем не торопились. В июне 1795 года министр иностранных дел Австрии Тугут писал послу в Лондоне, что нет никаких реальных доказательств смерти мальчика.

А один из офицеров армии Конде позднее отметил в своих воспоминаниях, что на самом деле никто не верил в безвременную кончину юного наследника престола.

На чем же основывалась эта уверенность? Если говорить о русском царе, то достоверно известно, что Александр I до 1813 года практически не отвечал на письма Людовика XVIII, обращавшегося к нему «господин мой брат и кузен», а если же и удостаивал ответом, то титуловал лишь «господином графом».

Кстати говоря, даже в заключенной в апреле 1814 года конвенции о перемирии с Францией Людовик XVIII называется не королем, а «Его Королевское Высочество Мсье Сын Франции, Брат Короля, Наместник Французского королевства».

После Реставрации Людовик XVIII приказал провести эксгумацию тел своего брата, сестры и Марии-Антуанетты, а также распорядился поставить им памятник, не проявив при этом ни малейшего интереса к телу и памяти Людовика XVII, несмотря на многочисленные петиции. Неслыханное событие. И оно, конечно же, не осталось незамеченным современниками.

В конце концов власти отдают распоряжение провести исследования на кладбище Святой Маргариты, где было захоронено тело ребенка, умершего в Тампле. Останки обнаружены, однако внезапно все работы почему-то прекращаются. А в Искупительной часовне, иначе говоря, склепе, воздвигнутом Людовиком XVIII вскоре после этого события, места усопшему дофину опять не нашлось.

До 1821 года во многих церквях, в соответствии с распоряжением правительства, служили заупокойные мессы по убиенным Людовику XVI и Марии-Антуанетте. Службы по дофину не заказывались. И это неудивительно, поскольку король сам вычеркнул имя племянника из утвержденного им текста молитвы «Memento». Более того, когда духовенство по собственной инициативе решает провести в 1817 году соответствующую службу, уже объявленную в «Moniteur», Людовик XVIII отменяет ее, а на удивленный вопрос руководителя придворного церемониала отвечает: «Мы не совсем уверены в смерти нашего племянника». При повторной попытке отслужить заупокойную мессу в июне 1821 года ее в последний момент по приказу из дворца заменяют обычной поминальной молитвой. По католическим законам служить заупокойную мессу по живому рассматривалось как наведение порчи, и король, безусловно, это знал. Правда, многие рассматривали нежелание Людовика XVIII давать разрешение на проведение заупокойных месс по дофину не уверенностью или подозрением, что его племянник жив, а простой жадностью, неуважением и безразличием к покойному. 21 января и 16 октября — дни смерти королевской четы — всегда считались при дворе траурными, в то время как 8 июня нередко устраивались балы, как и в обычные дни.

В склепе в аббатстве Сен-Дени, где покоятся останки казненных членов королевской семьи, имеются два медальона с изображением обоих дофинов: Луи-Жозефа-Ксавье и Луи-Шарля. На первом — даты рождения и смерти, на втором — лишь надпись: «Людовик XVII, король Франции и Наварры».

Ну и еще одно: чем можно объяснить удивительную снисходительность правительства Реставрации к некоторым активнейшим участникам революции? Известно, что в то время, когда большая часть республиканцев была выслана из страны, Поль Баррас не только не был отправлен в ссылку, не только сохранил звание генерала, но и был принят на государственную службу, а после его смерти в 1829 году гроб разрешили покрыть трехцветным революционным стягом. Возможно, эту редкостную благосклонность короля поможет объяснить сообщение одной из придворных дам о том, что еще в 1803 году Баррас уверял ее в том, что дофин остался жив?

Кроме того, достоверно известно, что при всех последующих режимах, в том числе и при Реставрации, получала пенсию (с перерывом в несколько лет) сестра Робеспьера Шарлотта. И если еще можно принять в качестве аргумента, что Наполеон был благодарен Робеспьеру-младшему, которого знал лично, то чем объяснить благосклонность Людовика XVIII? Некоторые исследователи высказывают мнение, что король был благодарен Робеспьеру, поскольку тот казнил нелюбимого им брата. Но тогда абсолютно нелепыми начинают казаться репрессии против остальных «цареубийц». Правда, существует версия, что Шарлотта с самого начала было попросту агентом Людовика XVIII. Но при нем ее пенсия была уменьшена втрое по сравнению с периодом Империи.

Среди всех этих мнений, фактов и вымыслов кажутся наиболее правдоподобными две точки зрения. Первая, которой придерживался хорошо знавший Шарлотту в последние годы ее жизни А. Лапоннере: Людовик XVIII платил Шарлотте за то, чтобы она не публиковала свои мемуары. Но в тексте, который был в конце концов напечатан, нет ничего, подрывающего устои монархии, а с другой — полиция даже не пыталась его конфисковать. Сторонники второй точки зрения уверены в том, что Шарлотта наверняка знала от брата, что дофин остался жив, и именно за это ей и платили.

Идем дальше. Широко известна фраза Наполеона, произнесенная им однажды в ярости в адрес европейских дворов и французского правительства в эмиграции: «Если я захочу сбить с толку все их притязания, я заставлю появиться человека, чье существование удивит весь мир!»

Кого имел в виду император? Кого имела в виду его возлюбленная Жозефина, когда говорила: «Знайте, мои дети, что не все мертвые покоятся в своих могилах»? Кстати, учитывая давние связи Жозефины с Баррасом, а также то, что одного из охранников дофина порекомендовала именно она, не исключена ее особая осведомленность о происшедшем. Существует даже легенда о том, что императрица по неосторожности поделилась этой исключительно важной информацией с Александром I в момент его пребывания в Париже. А через несколько дней после этого события Жозефина внезапно умерла.

Кроме всего прочего известно, что одна из секретных статей Парижского договора от 30 мая 1815 года гласила о том, что, хотя высокие договаривающиеся стороны не уверены в смерти сына Людовика XVI, ситуация в Европе и общественные интересы требуют, чтобы ими был поставлен у власти Луи-Станислав-Ксавье, граф Прованский, с официальным титулом короля. Но два года после этого он будет на самом деле только регентом, пока не подтвердится, что он — истинный государь. Текст с такой информацией опубликовал в 1831 году Лабрели де Фонтен — библиотекарь герцогини Орлеанской. Что имели в виду высокие договаривающиеся стороны? Способность графа Прованского управлять вообще? Вряд ли она нуждалась в подтверждениях.

И еще один момент: когда после Реставрации Людовик XVIII захотел обновить конкордат^[119] с Папой, тот отклонил формулировку «Людовик XVIII, возведенный на свой трон» и после долгих переговоров согласился на «возведенный на трон, который занимали его предки». Весьма интригующее изменение формулировки, не так ли?

Большинство исследователей отмечают двойственную позицию сестры дофина Марии-Терезы-Шарлотты (впоследствии герцогини Ангулемской) в вопросе о том, мог ли Луи-Шарль остаться в живых. Следует учесть, что она о смерти матери, тети и брата узнала одновременно, уже после Термидора. По выходе из тюрьмы дочь казненного короля пишет Людовику XVIII письмо, наполненное скорбью о гибели отца, матери и тети. О смерти брата ей к тому времени было прекрасно известно, однако в письме о нем нет ни слова. После смерти Марии-Терезы остались письма к ее доверенному лицу, барону Шарле, из которых ясно видно, что она все же не была уверена в смерти брата и надеялась, что ему удалось спастись, но с каждым новым лжедофином эти надежды таяли. В 1849 году герцогиня Ангулемская составляет завещание, в начале которого идет речь о том, что она сама скоро воссоединится с душами своих отца, матери и тети. И вновь ни слова о брате. Не исключено, конечно, что у всего этого были некие корыстные мотивы, докопаться до которых исследователям, впрочем, так и не удалось.

Кстати, во время вскрытия ребенка, умершего в Тампле, доктор Пеллетен извлек сердце умершего и бережно хранил его все эти годы. Зачем бы ему это делать, если умерший не был кронпринцем? Может ли быть так, что сам доктор оказался введенным в заблуждение? Или он преследовал некие собственные интересы, не зависящие от того, был ли покойный дофином или нет? Ведь после Реставрации Пеллетен пытался предложить сердце узника Тампля и герцогине Ангулемской, и Людовику XVIII. Оба отказались.

Тогда же, во время вскрытия, комиссар Дамон срезал у ребенка прядь волос. И вновь августейшие особы отклонили попытки вручить им эту реликвию. Кроме того, когда впоследствии было проведено сравнение ее и пряди, хранившейся у Марии-Антуанетты, экспертиза показала, что образцы не имеют ничего общего. Был ли Дамон простым обманщиком, или причина несовпадения кроется гораздо глубже?

Все, кто знал лично сестру Луи-Шарля, дочь Марии-Антуанетты Марию-Терезу, утверждали, что герцогиня Ангулемская до конца своих дней так и не была уверена в том, что ее брат мертв.

Попытки установить точное место захоронения дофина и идентифицировать его останки, предпринимавшиеся и в XIX, и в XX веке, не увенчались успехом. В 2000 году был проведен анализ ДНК сердца, которое, как принято считать, было изъято при предполагаемом (с тем, что таковое вообще имело место, тоже можно поспорить) вскрытии Людовика XVII и сохранено в спирте потомками врача, а затем переходило от одного европейского аристократа к другому. Эксперты пришли к выводу о том, что его генетические признаки совпадают с признаками ДНК, извлеченной из волос Марии-Антуанетты и волос сестры Людовика. Этот факт считается доказательством того, что дофин действительно умер в Тампле в 1795 году. (Впрочем, этой точки зрения также нашлись оппоненты.)

После проведения этой экспертизы 8 июня 2004 года сердце было погребено в базилике Сен-Дени под Парижем, усыпальнице французских монархов. Сосуд с сердцем поместили в гроб, покрытый синим знаменем с золотыми королевскими лилиями. На погребении присутствовали представители всех королевских домов Европы.

Теперь стоит попытаться ответить на последний и самый главный вопрос, если Луи-Шарль все же спасся: почему же ни при одном из последующих режимов права принца так и не были признаны? Вряд ли реальной причиной могло стать обилие лжедофинов, которое, конечно отнимало время и силы специалистов на идентификацию личности каждого претендента. Что же помешало Луи-Шарлю в действительности «восстать из мертвых»? Что и когда пошло не так у тех, кто дергал за веревочки в трагическом спектакле под названием «Людовик XVII»? Ответа на это история до сих пор не знает.

Однако если предположить, что юному королю так или иначе удалось спастись, но «авторы» сего действа по каким-то причинам утратили к нему интерес, то возникает следующий вопрос: неужели до конца своей жизни сам Луи-Шарль так и не открыл никому из окружающих тайны своего происхождения? Это маловероятно. Ситуация осложняется тем, что подобной «тайной» спешили поделиться около 60 человек. Вполне возможно, что истинный кронпринц и заявлял о себе, но так и остался неузнанным. Кто же именно из массы кандидатов был подлинным Людовиком XVII (если он вообще входил в их число)?

Основная масса явившихся миру лжедофинов не представляет для нас ровным счетом никакого интереса, поскольку абсурдные претензии этих претендентов не вызовут у читателя ничего, кроме смеха и ощущения напрасно потраченного времени. Но есть несколько человек, по праву заслуживающих самого пристального внимания. И первый из них, о ком стоит рассказать, это Карл-Вильгельм Наундорф. Он был, пожалуй, самым убедительным из претендентов, хотя на первый взгляд казалось, что претензии этого «часовщика из Веймара» (как он сам вначале себя рекомендовал), говорящего на немецком и даже не знающего французского языка, просто нелепы.

Никому не известный прежде, Наундорф в 1810 году появился в Берлине (как потом сам объяснил, под давлением обстоятельств). Он открыл прусскому министру полиции по фамилии Ле Кок свое «настоящее» имя и якобы представил ему даже соответствующие документы, в частности письмо, подписанное Людовиком XVI. Ле Кок, приняв документы для передачи прусскому королю, взамен выдал претенденту паспорт на имя Наундорфа.

Так что же это были за обстоятельства, вынудившие претендента раскрыться и рассказать о себе «всю правду»? Ведь это произошло не в 1810-м, а только в 1825 году, когда он оказался замешан в мошенничестве при продаже дома и попал под суд. При проверке документов и установлении личности выяснилось, что в Веймаре никогда не проживал человек с таким именем, то есть прусские власти выдали ему фальшивый паспорт. Суд не поверил рассказам авантюриста о его «королевском происхождении» и приговорил самозванца к трем годам тюрьмы. Но ему удалось бежать из Пруссии в Париж.

Здесь следует отметить, что когда в 1833 году претендент, оставив в Пруссии семью, приехал в Париж, его признало множество людей, прекрасно знавших дофина: бывшие слуги королевской семьи, де Жоли, последний министр юстиции Людовика XVI, де Бремон, бывший секретарь монарха, де Рамбо, бывшая воспитательница принца. Дошло до того, что даже сестра Луи-Шарля, герцогиня Ангулемская, вынуждена была обратить пристальное внимание на претендента и прислала к нему своего представителя с целым опросным листом. Правда, от встречи с людьми Марии-Терезы ее «брат» по непонятным причинам отказался. Специально занимавшиеся этой проблемой исследователи отмечают, что Наундорф сохранил воспоминания о детстве дофина, даже самые интимные, что он так хорошо знал Тампль, Версаль, Рамбуйе и Тюильри, что без труда смог указать, какие изменения произошли во дворцах со времени пребывания там королевской четы.

Таким образом, все развитие событий показало, что Наундорф действительно знает и помнит факты, которые могли быть известны только Людовику XVII. Но как это возможно, если на самом деле он не был кронпринцем?

Несмотря на все доводы, права Карла-Вильгельма Наундорфа на престол так и остались непризнанными. После провала всех попыток занять место на французском троне Наундорф был вынужден эмигрировать в Англию, а затем в Голландию.

После отъезда из Франции «дофин» стал посвящать время изобретательству, в частности созданию новых взрывчатых веществ, причем, как говорили, весьма успешно. Не удовлетворившись этим, Наундорф сделался еще и «пророком». К нему регулярно стал наведываться лично Иисус Христос, утешать и хвалить его и его сторонников. Был ли Наундорф настоящим Людовиком XVII? Уже два века профессиональные исследователи и любители ищут ответ на этот вопрос. Ряд придуманных претендентом историй явно фантастичен. В двух изданных томах его переписки никаких признаков того, что все это писал сын короля, нет. Он ничего не рассказывал даже собственной жене о каких-либо местах в Париже, связанных с его «родителями», зато сообщает дату рождения. И это после шестнадцати лет совместной жизни!

Один из исследователей выяснил, что в мае 1788 года дофину делали прививку от оспы на обе руки. В то же время известно, что при посмертном осмотре тела Наундорфа был найден след от прививки только на одной руке. Это и не удивительно: в 1810 году все жители Берлина принудительно вакцинировались против оспы. В то же время все остальные отметины, присущие дофину, на теле Наундорфа имелись. Практически совпадают и антропометрические данные.

К тому же до сих пор не придумано никаких объяснений удивительной осведомленности Наундорфа. Проведенное почерковедческое исследование показало большое сходство его почерка с почерком дофина. Остается только согласиться с тем, что наряду с загадкой Людовика XVII существует и загадка Наундорфа. Даже если он и не был сыном Людовика XVI, считают некоторые исследователи, Наундорф был каким-то образом замешан в деле исчезновения дофина. Иного логичного объяснения его исключительной осведомленности нет.

По утверждениям претендента, на него не раз совершались покушения в Париже, а затем и в Лондоне. Как уже упоминалось, последние годы жизни авантюрист (или нет?..) жил в Голландии, где король дал ему и его потомкам право носить фамилию Бурбон.

Карл-Вильгельм Наундорф умер в августе 1845 года. Вот свидетельство его лечащих врачей: «Мысли больного в бреду в основном возвращались к его несчастному отцу Людовику XVI, к жуткому зрелищу гильотины, или же он соединял руки для молитвы и сбивчиво просил о скорой встрече на небе со своим царственным отцом».

Трудно лгать в бреду. Вывод из всего этого напрашивается следующий: либо претендент настолько жаждал стать монархом Франции, что эта мысль стала доминирующей в его сознании и не покидала Наундорфа до последнего вздоха, либо он на самом деле удивительным образом спасшийся из Тампля дофин Луи-Шарль де Бурбон. Или его предсмертный бред — только игра?.. Играл, даже находясь на смертном одре? На его могиле в Делфте написано: «Здесь покоится Людовик XVII, герцог Нормандский, король Франции и Наварры. Родился 27 марта 1785 года, скончался в Делфте 10 августа 1845 года».

Однако со смертью Наундорфа эта история не закончилась. Еще более удивительным может показаться поведение его многочисленных потомков, которые, несмотря на то что они и так официально носят фамилию де Бурбон, до сегодняшнего дня не перестают обращаться в различные судебные инстанции с требованием признать их происхождение и объявить не имеющим силу акт о смерти Людовика XVII. Более того, именно Карл Людовик Эдмонд де Бурбон выступил с предложением провести экспертизу ДНК с привлечением независимых экспертов. Это само по себе говорит уже о многом. Соответствующие инстанции сие прошение проигнорировали. Тогда одна из сторонниц Наундорфа передала его семье медальон с прядью волос Марии-Антуанетты, который и был подвергнут исследованию вместе с останками претендента. Помимо этого, при личной встрече с Монсеньером — как Наундорфа называют его сторонники — не может не поражать его удивительное сходство с Генрихом IV. Сама по себе эта деталь, безусловно, не может служить доказательством принадлежности «кандидата в дофины» к царскому дому, но и не может не давать еще одного козыря всем стремящимся видеть в Карле-Вильгельме Наундорфе своего принца.

Одним словом, эта драма до сих пор продолжается. Так называемое «дело Людовика XVII» в отношении Карла-Вильгельма Наундорфа и по сей день нельзя считать закрытым.

Следующего прогремевшего на весь мир кандидата в дофины звали Брюно Матюрен.

Родившийся 10 мая 1784 года и проживший всего 41 год Брюно Матюрен выдавал себя за дофина Луи-Шарля де Бурбона, он известен также под прозвищем Принц-башмачник. С достаточной точностью установлено, что этот претендент на трон Франции появился на свет в семье сапожника Брюно в Везене в префектуре Шоле. Оставшись сиротой в очень юном возрасте, он перешел на попечение старшей сестры, бывшей в то время замужем также за сапожником, неким Делоне.

Впрочем, судьба ремесленника явно пришлась не по вкусу будущему претенденту на роль дофина, поэтому в возрасте 11 лет он ушел из дома. Его первым прибежищем стала скромная ферма в 50 милях от родительского дома. На вопрос хозяина о его имени, Матюрен отрекомендовался «малым из Везена», что было понято как то, что он «сын барона Везена», эмигрировавшего из Франции во время революции. Матюрен спорить не стал — ему, как и всем остальным самозванцам, чужое легковерие было на руку.

Правда, в этой ситуации прямого обмана, можно сказать, не было. Похоже на то, что изначально молодой человек лгать и не собирался. Все произошло как-то само собой. Обстоятельства указали ему путь, правда, пошел по нему он уже по собственной инициативе. Вскоре Брюно начал осознавать, что ему повезло дважды — семья, в которой он оказался, тайно поддерживала вандейцев. Слух о том, что сын барона Везена прячется в крестьянском доме, дошел до ушей виконтессы Тюрпен де Кресси, и она с готовностью приняла мнимого беглеца в своем замке Ангри. Брюно, быстро сообразив, что легковерие аристократки сулит ему сытую и беспечную жизнь, охотно поддерживал ее версию. Стараясь особо не распространяться, чтобы ненароком не выдать себя, о собственном раннем детстве, он уверял, что последние годы воспитывался в приемной семье, и жаловался на лишения, которые ему приходилось терпеть. Виконтесса охотно верила каждому его слову, не обращая внимания на предостережения друзей, настроенных по отношению к новоявленному «виконту» более скептически.

Идиллия закончилась в один день, когда история о «сыне барона де Везена» доходит до ушей его мнимого «отца». Тот незамедлительно пишет виконтессе, которая, осознав наконец, что ее обманули, немедленно отправляет Матюрена назад на родину. Но старшая сестра Брюно Жанна Делоне не горит желанием заниматься воспитанием «изгнанника». Она умоляет виконтессу дать ему какую-нибудь работу, и та, по доброте душевной, идет ей навстречу — и бывший «виконт де Везен» становится подручным на псарне.

К хорошему, как говорят, привыкаешь быстро. «Падение» с высоты оказалось слишком болезненным для бывшего «сына де Везена». Работать Матюрен не желает, причем не только на псарне, но и вообще, поэтому несколько месяцев спустя виконтесса Тюрпен все-таки отсылает его домой.

Шурин пытается научить будущего «дофина» тачать сапоги, но и это занятие не приходится по вкусу будущему претенденту на королевский престол. Через два года он вновь уходит из дому, и следы его теряются вплоть до 1803 года, когда он был арестован в Сен-Дени за бродяжничество и приказом префекта полиции Дюбуа определен на 10 лет канониром в 4-й полк морской артиллерии. По странной иронии судьбы Матюрен попадает служить на фрегат «Cyblle», который всего лишь через три года увезет в ссылку еще одного «кандидата» в дофины — Эрваго.

Из армии Матюрен бежал. В Норфолке он дезертировал с корабля, за что его приговорили заочно к 7 годам исправительных работ и штрафу в 1500 франков. Далее в Америке он выступает в роли булочника при французе Одюке, живущем в Филадельфии, затем в Нью-Йорке поступает в услужение в богатую семью.

В 1815 году Матюрен решил вернуться во Францию и здесь вновь продолжил карьеру самозванца. Некий моряк в Мен-на-Луаре принимает его за некоего Филиппо, человека, пропавшего без вести в 1807 году. Узнав, что жена пропавшего состоятельна, Брюно охотно соглашается и на эту роль. Его признают, хотя и не без сомнений.

В декабре того же года Матюрен был арестован в Сен-Крепене за пьянство в общественном месте. И вот тут-то на допросе он назвал себя Шарлем Наваррским. В какой момент подобная идея пришла ему в голову — сказать трудно. Полиция, не обращая никакого внимания на это заявление, проверив его американский паспорт и убедившись, что немного денег у арестанта все же имеется (то есть его нельзя обвинить в бродяжничестве), ограничивается предупреждением.

Второй раз Матюрен был арестован — все по той же причине — несколько дней спустя в Сен-Мало. На этот раз он оказался без паспорта, а его совершенно невероятные рассказы о себе вызвали у полицейских сомнения в адекватности арестованного. Для выяснения его личности полиция начинает расследование.

Достаточно быстро удается разыскать жену Филиппо, которая теперь уже называет арестованного своим сыном. Однако тот отрекается от новоявленной «матушки», объявляет себя «сыном Людовика XVI» и тут же в тюрьме диктует (по причине собственной неграмотности) письмо на имя правящего монарха с требованием аудиенции, во время которой «он сможет представить неопровержимые доказательства» собственного происхождения, и с достаточно прозрачным требованием освободить для него трон. Неудивительно, что после всего этого его принимают за сумасшедшего и отправляют в лечебницу. Однако врачи не замечают ничего необычного в поведении новоявленного пациента, и Матюрен четыре дня спустя возвращается в тюрьму.

Тем временем слухи о том, что дофин, сын Людовика XVI, жив, находится в тюрьме и терпит жестокое обращение, распространяются с молниеносной быстротой. Срабатывает тот же механизм, который обычно включался и в случаях с другими самозванцами: недовольство своим положением, нестабильность жизненных условий народа вызывает подсознательное ожидание «доброго короля» (что характерно для жителей любых стран), а тут появляется очаровательный молодой человек.

Ему прощают и грубую простонародную речь, и очевидную неграмотность — последнее, правда, списывают на счет «революционного воспитания» и долгой жизни в Америке. Поклонники Матюрена даже пишут письмо герцогине Ангулемской с требованием признать в арестанте своего пропавшего брата.

Опасаясь вполне реальной угрозы народных волнений, власти отправляют претендента в Ренн, затем по личному распоряжению министра полиции Деказа его переводят в Руан. Но именно в Руане претендент и обретает настоящую известность. Его первый сторонник — тюремщик Либуа — именует Матюрена «вашим величеством» и с готовностью впускает к нему любого, желающего засвидетельствовать почтение. Тюрьма превращается в некий теневой королевский двор, претендента засыпают подарками, жители Руана ссужают его деньгами, и самозванец чувствует себя на гребне славы. Чтобы занять чем-то время до суда, Матюрен тачает сапоги, диктует письма «сестре», герцогине Ангулемской и в конце концов берется за «мемуары наследника престола». «Секретарями» ему служат Бранзон, профессиональный вор, и Турли, бывший судебный исполнитель, севший в тюрьму за взятки.

Основой для «воспоминаний» стали принесенные Матюрену одной из поклонниц, мадам Дюмон, альманах королей Франции, история жизни Людовика XVI и, наконец, роман «Кладбище Мадлен».

Бегство из Тампля, по версии претендента, произошло в июне 1795 года. Так же как у Эрваго, о котором будет рассказано ниже, в его воспоминаниях фигурирует некая женщина, присматривающая за дофином в заключении. Главарь шуанов^[120] Фротте по этой версии лично проникает в тюрьму, принося с собой усыпленного опиумом ребенка, спрятанного в полой лошадке (о подобном мы уже слышали, не так ли?). А дофина вывозят в тачке для грязного белья, принадлежащей прачке Клуе, переодевают в девочку и отправляют в Вандею, где его со всеми полагающимися случаю церемониями коронуют шуаны.

Дальше «мемуары» повествуют о попытке отплыть в Америку, причем корабль подвергается нападению и обыску, так что «дофину» удается бежать лишь с помощью верного Филиппо, чье имя он в дальнейшем и берет. Беглец гостит в Норфолке, Джорджтауне, Филадельфии. Затем следует его возвращение во Францию, но главарь вандейцев Кадуаль настоятельно советует ему скрыться в Англии.

Далее «дофин» был представлен ко двору Георга III, где уже одним своим появлением расстроил планы будущего Людовика XVIII. В Бретани он якобы принимает участие в нескольких битвах, а в 1801 году оказывается в Риме, где его с почетом принимает и торжественно коронует еще раз Папа Пий VI (заметим: умерший тремя годами ранее.).

Претенденту клеймят^[121] левую ногу знаком «Святого Духа» (видимо, легенда о «царских знаках», в свое время оказавшая немалую услугу Пугачеву, во Франции также пользовалась популярностью).

Далее мемуары повествуют о его возвращении во Францию, где «Луи-Шарль» был арестован и препровожден в Сен-Дени (эта деталь — одна из немногих, соответствующих истине). При тайной поддержке министра полиции Фуше и Жозефины Богарне, «дофин» бежит из-под ареста и снова скрывается в Америке, где поступает в республиканскую армию в чине младшего лейтенанта.

Следующий этап его мытарств включает в себя пребывание в Англии, в гостях у Георга III; на Мадейре его принимают губернатор Сан-Сальвадора и королева Португалии. И вот, наконец, после падения Наполеона, претендент вступает на берег Франции, где его принимают за Филиппо, арестовывают и препровождают в Сен-Мало.

Опасения правительства оправдались: слухи о «мемуарах» выходят за стены тюрьмы и в Руане начинается глухое брожение. Чашу терпения властей переполняют пасквили на короля и правительство, расклеенные по стенам городских домов. Вскоре Матюрена переводят в королевскую тюрьму Консьержери, в одиночную камеру. Сторонники претендента продолжают настраивать общественное мнение в его пользу, но в это время полиция находит некоего землемера из Пон-де-Се, который узнает в «дофине» Брюно Матюрена родом из Везена. Матюрен продолжает отпираться, отвечая на все вопросы цитатами из сотворенных «мемуаров», а на очной ставке отказывается узнавать шурина, сестру, виконтессу Тюрпен, однако случайно выдает себя, назвав Жанну Делоне ее детским прозвищем Матюрина.

В итоге следствие выдвигает Брюно обвинение. Процесс по делу об узурпации королевского имени открывается 9 февраля 1818 года. Подсудимый ведет себя вызывающе и грубо, и позднее это порождает легенду о том, что обвинитель, преследуя собственные корыстные цели, якобы опоил Матюрена вином. Шестьдесят шесть свидетелей пришли к единодушному мнению, что перед ними самозванец. Несмотря на это, вера в лжедофина продолжает сохраняться, а в зале то и дело раздаются выкрики «Да здравствует король!»

19 февраля присяжные выносят приговор:

7 лет тюрьмы за мошенничество и узурпацию и 3000 франков штрафа. Остальные лица, проходящие по тому же делу, оправданы. В мае Матюрена отправляют в тюрьму Гайон, где его «во избежание смут» содержат тайно. И наконец, три года спустя неудавшегося дофина переводят в тюрьму Мон-Сен-Мишель, где он и умирает в 1825 году (впрочем, существуют сведения, что претендент скончался в 1822 году в тюремной больнице в крыле для буйнопомешанных).

Кстати, многие сторонники этого претендента позднее стали приверженцами других лже-Лю-довиков XVII. Так, виконт Бурбон-Бюссе, горячо защищавший Матюрена вначале, позднее стал почитателем «барона Ришмона» и закончил как приверженец Наундорфа. Некий капитан Вуазен, якобы служивший в Тампле в соответственные годы, уверял, что подглядывая в замочную скважину, видел как из полой деревянной лошадки вышел ребенок одних лет с дофином. Однако удалось доказать, что Вуазен никогда не служил в Тампле, и потому его рассказ доверия не вызывает.

Следует заметить, что «вдова Симон», до преклонных лет сохранившая ясный разум, продолжала утверждать, что дофину удалось-таки бежать, в результате чего полиции короля пришлось в приказном порядке заставлять ее молчать.

Вопросник сестры дофина, герцогини Ангу-лемской, на который, по ее мнению, мог ответить только ее брат, и который она выслала и этому претенденту, до Матюрена якобы не дошел. Во всяком случае, не сохранилось никаких следов ответа лжедофина.

Итог всей этой истории таков: при отсутствии возможности определить настоящее имя претендента — а ведь даже это не доказано — на данный момент нет никаких оснований отождествлять его с Людовиком XVII. Анализ ДНК останков претендента никто не проводил и вряд ли проведет когда-нибудь.

Следующий, а если быть точными — первый по времени самозванец, выдававший себя за Людовика XVII, чудом спасшегося из крепости Тампль, звался Жан-Мари Эрваго (20 сентября 1781 года -8 мая 1812 года).

Источники расходятся в определении, откуда родом и из какой семьи был этот человек, так как в продолжение своей недолгой мошеннической карьеры он много раз менял имена, биографию и даже, по свидетельству современников, переодевался в женское платье. Обладая незаурядной внешностью и определенным артистическим талантом, он умел внушать доверие к себе и пользовался этим без всяких угрызений совести.

Но большинство исследователей сходятся в том, что Жан-Мари Эрваго происходил из Сен-Ло. Его отцом был Рене Эрваго, по одним свидетельствам — портной, по другим — камнетес, матерью — Николь Биго, кружевница. Другие источники говорят, что Эрваго был на самом деле незаконнорожденным сыном герцога Монако и очаровательной Николь Биго, которая была выдана во избежание позора за слугу герцога Рене Эрваго. Отсюда и изысканные манеры и утонченные черты претендента. Правда, многие подозревают, что подобный слух пущен самим мошенником. По крайней мере, после ареста Рене Эрваго под присягой опознал в нем своего сына.

В 15 лет в Шербуре Эрваго в первый раз был арестован за бродяжничество, освободили его по ходатайству отца. Однако сразу после освобождения он вновь уходит из дома в Кавадо. Там, видимо в первый раз, будущий «дофин» встречается с роялистами. И возможно, по их подсказке — явной или нет — начинает карьеру самозванца.

Во время своих скитаний он много раз меняет имя, представляясь сначала незаконным сыном герцога Монако, потом — сыном герцога Мадридского, племянником графа Артуа или же Мар ии-Антуанетты. По свидетельству современников, претендент на престол не раз переодевался в женское платье, объясняя это «желанием сохранить инкогнито»: тонкая мальчишечья фигура и нежные черты лица, так же как ранее д’Эону де Бомону^[122], помогали ему в этом обмане.

Эрваго был вновь арестован в Отто в марте 1797 года и осужден на четыре месяца тюрьмы, но потом снова освобожден под поручительство отца. По воспоминаниям самого Рене Эрваго, когда он прямо спросил сына, не принимал ли он участия в заговорах против правительства, Жан-Мари с достаточной откровенностью ответил, что водил аристократов за нос и получал от них «все, что желал, посмеиваясь у них за спиной».

Полная лишений и тяжелого труда жизнь вызывала у юноши отвращение. В 16 лет претендент вновь бежит из дома, на сей раз направляясь в Алансон. По пути представляется родственнице королевской семьи, мадемуазель Талон-Лакомб отпрыском графов Монморанси, ограбленным неизвестными и оказавшимся поэтому в отчаянном положении. Доверчивая дама ссужает ему 40 луидоров (достаточно большая сумма по тем временам) и вызывается доставить юношу в своей карете прямо в родовой замок Монморанси. Чтобы избежать разоблачения, в ту же ночь юный мошенник спасается через окно, прихватив с собой деньги.

Весной 1798 года Эрваго объявляется в Мо, где находит приют у некоей ярмарочной торговки по имени госпожа Лаварин. Ей он представляется фермерским сыном, которого преследуют таинственные заговорщики. Разжалобив свою добрую хозяйку, он получает от нее 4 луидора и с этими деньгами садится в дилижанс. Затем он в очередной раз подвергается аресту, его заключают до выяснения личности в тюрьму Шалон. Сохранился документ с описанием внешности арестанта: «Волосы светлые, глаза голубые, кожа светлая, шрам, идущий вниз от носа к верхней губе».

В ответ на вопрос председателя суда присяжных о его имени и месте жительства, Эрваго дает таинственный ответ, что оно, мол, известно и судья узнает его раньше, чем думает. Впрочем, почти сразу изменив намерения, он называет имя — Луи-Ан-туан-Жозеф-Фредерик де Лонгвилль, тринадцати лет (несмотря на то что на самом деле Эрваго к тому времени было 17), подробно описывает свой дом и выдуманную семью. Ему не верят, но все же посылают полицейских отыскать семью Лонгвиллей в ближайших селениях.

Именно в Мо Эрваго впервые объявляет себя дофином франции Луи-Шарлем де Бурбоном. Как потом вспоминали современники, среди прочих юного заключенного посетил некто из обслуги Тампля, и при виде его Эрваго громогласно заявил о том, что этот человек наверняка узнал в нем дофина, но боится сказать правду. Этим пламенным заявлением окружающие были очень впечатлены.

Для того чтобы окончательно доказать свою правоту, Эрваго якобы припомнил эпизод о том, как позвал на помощь этого служащего, когда воланчик из перьев, предназначенный для новомодной игры в бадминтон, зацепился за веревочку для звонка, причем именно этот слуга помог его снять. Тот же, услышав такие речи, немедленно поклонился узнику и во всеуслышание признал его королем.

Истории известно, что большинство самозванцев были поощрены на подобный промысел желающими верить в чудо. Так произошло с Пугачевым, с Анной Андерсон, то же случилось с Эрваго. По городу стали распространяться слухи о том, что в крепости находится некто, отличающийся от обычных бродяг изысканными манерами и правильной речью. И что этот некто не кто иной, как бежавший из Тампля дофин, что он тайно скрывается в крепости и терпит тюремное заключение для того, чтобы не быть разоблаченным. Стоит вспомнить, что на это время во Франции пришелся разгул коррупции и передел собственности в пользу финансовой аристократии, быстрыми темпами шло разорение и обнищание основного населения. Ожидание «доброго короля» и надежды, связанные с ним, были велики как никогда. Таким образом, слухи пали на благодатную почву.

Источники говорят о том, что чета тюремных охранников устраивает Эрваго с максимальным удобством и разрешает ему тайно выходить в город в женском платье. В тюрьме его часто посещают местные аристократки, мадам де Сень и мадам де Фелиз.

Когда юного авантюриста вновь находит в тюрьме отец, происходит казус: еще один человек, парижский оружейник Лефевр якобы узнает в нем своего пропавшего сына. Но свидетели из Сен-Ло единодушно твердят, что перед ними Жан-Мари Эрваго. Вновь его осуждают на месяц тюрьмы за мошенничество и передают на поруки отцу.

Едва выйдя из тюрьмы, Эрваго «занимает без возврата» 51 луидор у некоей Мари Бурж и вновь оказывается на два года за решеткой. Из тюрьмы он связывается со своей преданной поклонницей мадам де Сень и, выйдя на свободу 11 августа 1801 года, окончательно объявляет себя «спасшимся дофином» и поселяется в ее доме.

Вокруг самозванца возникает нечто наподобие двора, причем мошенник охотно пользуется всеми выгодами своего нового положения. Однажды, в гостях у мэтра Адне, представителя городской администрации, он соглашается рассказать историю своего чудесного спасения. Эту историю стенографирует, а затем переписывает набело и визирует секретарь местного нотариуса. Но прежде чем рассказать о версии «претендента», стоит вспомнить один нашумевший роман, ставший источником вдохновения и для Эрваго, и для абсолютного большинства его последователей.

Автор романа, о котором идет речь, Жан-Батист-Жозеф Реньо-Варенн, охарактеризован специалистами как писатель слабый, но достаточно плодовитый. Сейчас его творчество практически забыто, но в те времена роман «Кладбище Мадлен» (1800–1801), написанный по горячим следам событий, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Роман (состоящий из двух томов) исчез с прилавков настолько быстро, что в спешке пришлось допечатывать дополнительный тираж. Пользуясь моментом, автор добавил также третий и четвертый тома.

Среди современников ходили слухи о том, что книга написана по прямому указу министра полиции Фуше, но если это и было правдой, автор, похоже, перешел все допустимые границы. Третий и четвертый тома вызвали недовольство консула Бонапарта и были немедленно конфискованы полицией, их набор в типографиях рассыпан, автор в виде предупреждения посажен в тюрьму префектуры полиции к пьяницам и уголовникам, а издатель отправлен в Тампль. Правда, обоих выпустили через десять дней, но роман остался под запретом. Реньо-Варенну пришлось долго и упорно обивать пороги, доказывая, что речь шла просто о литературном произведении, не имеющим ничего общего с действительностью. В конечном итоге разрешение на легализацию романа было дано.

Интересно то, что при относительной слабости литературного таланта Реньо-Варенн обладал очень хорошим коммерческим чутьем. Роман строился таким образом, чтобы читатели все сильнее укреплялись в мысли, что за чисто литературной оболочкой скрыты подлинные, запрещенные факты. Книга повествует о том, как автор во время ночной прогулки к могилам Людовика XVI и Марии-Антуанетты на кладбище Сен-Мадлен в Париже встречает аббата Эджуорта де Фирмона, последнего исповедника короля. (Стоит заметить, что в годы написания романа де Фирмон был еще жив!)

В эту и каждую следующую из двенадцати ночных встреч де Фирмон все глубже и глубже раскрывает перед автором (и, соответственно, читателями) историю Тампля, ареста, содержания, казни короля и королевы и, наконец, тайного бегства наследника. В подтверждение своих слов исповедник короля показывает подлинные документы, и Реньо скрупулезно воспроизводит их на страницах романа один за другим, сохраняя не только номера и юридическую форму, но даже указание на архив, где они хранятся.

Первые два тома посвящены истории самого аббата де Фирмона, его многочисленным арестам, попыткам бегства и успешному проникновению к несчастным «узникам Тампля». В компании весьма известных во Франции лиц аббат готовит бегство короля. Но все происходит слишком неожиданно — дознание, суд и казнь монарха. Заговорщики оказались бессильны этому помешать. Затем следует совершенно невероятный рассказ о тайной коронации дофина, которую Мария-Антуанетта и ее сообщники проводят в тюрьме. Один из заговорщиков, епископ де Сен-Х, тайно проведенный в тюрьму верными короне людьми, выполняет обряд помазания на царство.

Следующая часть произведения посвящена осуждению и казни королевы. Вновь заговорщики опаздывают с выполнением своего плана и сосредотачиваются на последней своей цели — похищении Луи-Шарля. Основным сообщником похитителей оказывается лечащий врач дофина, доктор Дессо. Некий Фелзак, агент вандейского генерала Шарет-та, склоняет к сотрудничеству Киприота, любимого ученика Дессо, а тому уже удается уговорить и своего учителя. С помощью Дессо Киприоту удается достать пропуск в Тампль, куда он проникает вместе с мальчиком-двойником, который должен был заменить дофина в тюрьме.

Этот ребенок, в отличие от тяжелобольного принца, был здоров и подвижен и потому не мог своим плачевным состоянием отвлечь внимание персонала крепости, что было необходимо беглецам. Единственный выход из положения похитители увидели в том, чтобы заставить мальчика выпить такую дозу опиума, которая бы усыпила его на двадцать четыре часа, исключив, таким образом, возможность, что он выдаст всех неосторожным словом или неправильным поведением, что и было предпринято.

Когда ребенок заснул, его переодели в простую и ничем не примечательную одежду, схожую с той, в какую был одет плененный дофин, и уложили в полое тело деревянной лошадки, предназначенной для развлечения Луи-Шарля. Эта игрушка вместе с другими была помещена в корзинку с двойным дном, а та — в небольшую тачку.

Далее детально описав, как он миновал один за другим несколько постов, по настоянию охраны продемонстрировав содержимое корзины, Фелзак под видом врача якобы сумел проникнуть в камеру дофина. Пригрозив оружием и подкупив деньгами женщину-привратницу, он, благополучно поменяв местами детей, удаляется вместе с лошадкой, спрятанной в корзине.

Спасенного ребенка немедленно переодевают девочкой и под именем мадам Шарлотты переправляют в лагерь вандейцев. Затем его пытаются доставить на корабле в Америку, но корабль захватил французский фрегат. Дофин снова попадает в плен, потом в новую тюрьму, где и умирает.

О степени достоверности романа говорить не приходится. Аббат Сен-Х провел все эти годы в эмиграции, в Англии. Фелзак и Киприот никогда не существовали в действительности. Шаретт никогда не встречался с наследником престола. Да автор, собственно, ни на какую достоверность и не претендовал, однако нашлось множество людей, убедивших себя и других, что в романе правда скрыта под покровом явно неправдоподобных деталей. В результате чего роман «Кладбище Мадлен» стал настольной книгой практически для всех «кандидатов в дофины».

Эрваго был достаточно осторожен, чтобы не выдать себя рассказами о раннем детстве дофина и времени, предшествовавшем заключению в Тампль. Свою красочную историю он начинает сразу с момента обучения у Симона, объявив, что из-за нервного шока забыл все, что случилось ранее. Далее он неожиданно совершает весьма крупный промах. Эрваго утверждает, что чета Симон воспитывала его вплоть до термидорианского переворота^[123], хотя на самом деле сапожник и его жена покинули крепость на шесть месяцев раньше. Другой его ошибкой можно считать заявление о том, что его содержали вместе с сестрой и за ними присматривала какая-то неизвестная женщина.

Этих подробностей претендент мог и не знать, отчего и случился конфуз. Видимо, те, кто подготовил его к «выходу в свет» (а его, весьма вероятно, подготовили, вспомним, что за каждым самозванцем, а тем более успешным, как правило, стоит некая сила, иначе несмотря ни на какие романы, он бы просто не знал и десятой доли необходимой ему информации, да и вряд ли, невзирая на жажду блистать, решился бы на столь дерзкий шаг), кое-что упустили из виду. Кроме всего прочего, не станем забывать, что речь идет об очень молодом человеке, а по представлениям, бытующим в наше время, практически о ребенке! То, как он держался, как вел себя, то, как отстаивал свои, явно вымышленные права, само по себе достойно аплодисментов.

Каким же образом произошло это самое «чудесное», спасение в изложении Эрваго? Немногим ранее термидорианского переворота некие «друзья» якобы дали ему понять, что все готово к бегству. В одну из ночей в полой деревянной лошадке, его любимой игрушке, некто, переодетый моряком, тайно принес усыпленного опиумом ребенка. В темноте «дофин» якобы видел, как ребенка укладывали в его постель, а его самого, спрятав в корзинке для грязного белья, принадлежавшей прачке Клуэ, вынесли из крепости.

Затем его, переодетого в женское платье, будто бы переправили к одному из главарей шуанов Фротте. Совершенно случайно «дофин» узнал, что его заменил в Тампле некий Жан-Мари Эрваго, купленный у родителей за большие деньги. Помог осуществить это член коммуны Реми Биго, якобы родственник матери двойника Николь Биго. В итоге отравленный опиумом ребенок не смог проснуться, и именно его смерть была официально выдана правительством за смерть «сына гражданина Капета».

Принято считать, что за основу своего рассказа Эрваго взял четвертый том романа «Кладбище Мадлен». Возможно, что именно с его легкой руки история про полую лошадку последовательно воспроизводилась каждым новоявленным самозванцем.

По словам претендента, в дальнейшем он был переправлен к вандейскому генералу Шаретту. Тот принял спасшегося принца довольно холодно, поскольку в то время в лагере вандейцев шла скрытая борьба за власть, и генералу явно было не до юного французского монарха, представлявшего, кроме того, определенную угрозу его и без того пошатнувшейся безопасности. В конце концов, он переправил опасного визитера в Англию. Там «дофин» якобы жил в качестве гостя Георга III и чудом остался жив, когда граф Артуа, сам желавший восседать на французском троне, подсыпал ему в пищу мышьяк.

Поэтому не удивительно, что Георг III счел за лучшее отправить «кронпринца» в Ватикан, где Папа любезно принял изгнанника и дал ему несколько тайных аудиенций. Там же, якобы по приказу Его Святейшества, принц был клеймлен французскими лилиями на правое бедро и лозунгом «Да здравствует король!» на левую руку. Интересно, что претендент действительно показывал соответствующие знаки, изготовить которые, правда, могли где угодно. Исследователи считают, что на самом деле это были просто тюремные татуировки.

После встречи с Папой претендент якобы посетил Испанию, где был с почетом принят при дворе. Там он потерял покой и сон из-за прекрасной принцессы Бенедикты (заметим, что в действительности ей было в это время около шестидесяти лет.). Вообще, с возрастом у претендента, как видно, были связаны самые большие сложности, поскольку сам он был старше своего «двойника» на целых восемь лет. В более зрелые годы этот факт не столь бы сильно мог бросаться в глаза, но только не в возрасте, в котором находился юный авантюрист. Вообще тот факт, что, несмотря на подобные, явно абсурдные, промашки, претензии претендента не просто рассматривались, но и воспринимались всерьез, лишь утверждает в мысли о том, что за Эрваго стояли достаточно влиятельные люди.

Повествование претендента продолжал рассказ о неких монархически настроенных заговорщиках, которые настойчиво звали «дофина» во Францию. Приняв приглашение, по пути он якобы посетил прусского короля. Однако события 18 фрюктидора во многом ослабили его надежды достичь трона. Тогда «Луи-Шарль» решил снова бежать в Англию, но рыбацкое суденышко, которое он избрал как средство спасения, штормом было выброшено назад на французский берег. Именно тогда, по словам претендента, он и был арестован в Шербуре, затем бежал, а друзья настойчиво советовали ему скрыться в Германии. Он попытался пробраться туда, но был вновь арестован в Шалоне.

Следует также отметить, что рассказ Эрваго неоднократно подвергался правке и уточнению. Так, вначале фигурировавшая в нем тачка с грязным бельем трансформировалась в корзину, безымянный епископ, украсивший его татуировкой, — в Папу Пия VI, Англия заменила первоначальный вариант — Америку, а Фелзак, что уж прямо восходило к роману, превратился в главаря шуанов Фротте.

Но ничто не мешало поклонникам Эрваго не замечать неувязок и явных противоречий в его рассказе. Слухи о спасшемся дофине распространялись все дальше, и власти, опасаясь беспорядков, приняли решение начать новое расследование.

Долго наслаждаться ощущением собственного величия претенденту не пришлось. В очередной раз Эрваго был арестован в доме мэтра Адне и отправлен в Суассон близ Парижа. Ему было запрещено встречаться и переписываться с кем бы то ни было. И снова его выручил отец, клятвенно подтвердив, что претендент приходится ему старшим сыном, а изысканные манеры, правильную речь и некоторые знания о быте двора смышленый ребенок получил в Париже, где его отец, портной, какое-то время работал, обшивая аристократических клиентов.

Стоит заметить, что в это время делом Эрваго лично заинтересовался министр наполеоновской полиции Жозеф Фуше. Неправдоподобную, но тем не менее имевшую место версию, что сам Фуше якобы требовал от Наполеона вернуть престол «законному государю», можно не рассматривать. На самом деле до сих пор остается неясным, что имел в виду хитроумный Фуше, уделяя внимание юному авантюристу: объявить от имени фальшивого дофина о его отказе от своих прав в пользу первого консула Бонапарта или, напротив, держать под рукой человека, которого при благоприятном стечении обстоятельств удобно было бы противопоставить Наполеону?

Памятуя о характере Фуше, можно предположить, что он учитывал и ту и другую возможность. А быть может, и третью, известную лишь строго ограниченному числу людей, знавших правду о Луи-Шарле де Бурбоне. Или четвертую, о которой не смог договориться с потерявшим доверие Эрваго, поскольку Фуше довольно скоро «официально», если можно так выразиться, разочаровался в своем протеже. Как видно, при всей бойкости и относительной смышлености, Эрваго не подходил для крупной политической игры. В итоге Фуше охарактеризовал его как «мелкого воришку» и окончательно утратил к нему интерес.

Заботами родителя претендент был освобожден в марте 1806 года и немедленно взялся за старое. Собственный отец был вынужден заявить на него в полицию, и неуемный кандидат в дофины был сослан в колониальный полк в Белль-Иль-ан-Мер, где ему вскоре удалось убедить (!) солдат и офицеров в своем «царственном происхождении». Надо сказать, что в сражениях Эрваго показал себя отчаянным храбрецом, что весьма способствовало укреплению его имиджа. Ему охотно одалживали деньги, освобождали от многих обязанностей.

Но военная служба, равно как и работа, не прельщала Эрваго. Претендент бежит из армии, вновь попадает под арест, его приговаривают к четырем годам тюрьмы и штрафу в 1500 франков. Неудавшегося дофина отправляют в тюрьму Бисетр, откуда ему уже не суждено было выйти.

Находясь в заключении, Жан-Мари Эрваго тяжело заболел и 8 мая 1812 года скончался в своей камере. Перед смертью, по утверждению свидетелей, он поклялся на Библии, что он действительно спасшийся из Тампля дофин.

Вот и все. Игра окончена. И все же вопросы остаются. Можно сказать, что этому претенденту не повезло, ибо он заявил о себе слишком рано, когда у власти стоял первый консул Бонапарт, который слышать не хотел о дофинах, равно фальшивых или подлинных.

Исследователи-сторонники теории бегства дофина задаются небезынтересным вопросом: как Эрваго, будучи на восемь лет старше своего «двойника», мог успешно объявлять себя тринадцатилетним подростком и вводить в заблуждение такое количество людей? Ответа нет, но это само по себе не является доказательством тождества дофина с Эрваго. Можно предположить, что воспоминания «претендента» в том виде, в каком они дошли до нас, были «исправлены» и «дополнены». Опять же, доказательств тому нет, а все догадки остаются догадками. Кое-кто прибегает к еще более слабому доводу, уверяя, что Эрваго — мошенник и вымогатель — и Эрваго, объявивший себя дофином, — два разных человека. И снова доказательств этому не приводится, исключая рассказы неких анонимов, переданные через третьи руки.

Большинство ученых считают, что Эрваго — пусть обаятельный, наивный, но мошенник, который, поддавшись чужим ожиданиям, взвалил на свои плечи ношу, оказавшуюся ему явно не под силу.

А теперь на очереди еще один претендент, на претензии которого стоит обратить особое внимание, — это Анри Этельберт Луи Виктор Эбер (он же, вероятно, Клод Перрен и «барон де Ришмон»).

Родившийся в 1786 году Анри Эбер, или барон де Ришмон, стал одним из череды самозванцев, выдававших себя за Людовика XVII, чудом спасшегося из тюрьмы Тампль.

Стоит подчеркнуть, что подлинное имя и происхождение претендента узнать так и не удалось. Расследование этого вопроса, проведенное французской газетой «L’Univers» в октябре 1850 года позволяет предположить тождество этого загадочного человека с неким Клодом Перреном, сыном дровосека (по другим сведениям, мясника) из Анье, воспитанником кюре де Травера.

Попав в плохую компанию, Эбер оказался уличен в мошенничестве и затем отправлен в итальянскую армию, где, впрочем, не отказался от своих привычек. Он присваивал себе дворянские титулы, занимался изготовлением фальшивых денег и в конце концов был пойман, осужден и заключен в Руанскую тюрьму, откуда бежал в 1819 году, и с тех пор его следы теряются.

В пользу гипотезы об идентичности Эбера и Ришмона свидетельствует тот факт, что «барон де Ришмон» появляется на исторической сцене буквально сразу после исчезновения с нее Эбера — в 1820 году, а также промышляет мошенничеством и не гнушается присваивать титулы и звания. «Против» того, что Эбер и Ришмон одно и то же лицо, говорят свидетельства современников о широкой образованности, обходительности и аристократичных манерах претендента, что вряд ли было бы возможным, если бы речь шла о сыне мясника. Окончательного ответа на этот вопрос не получено до сих пор. Сам барон по вполне понятным причинам предпринимал все от него зависящее, чтобы скрыть свое подлинное имя и происхождение.

Второго февраля палата пэров Франции неожиданно получила документ странного содержания, под которым стояла подпись «Герцог Нормандский»! После положенного обращения в документе шла речь о том, что несчастный Луи-Шарль де Бурбон, герцог Нормандский, чудом вырвавшийся из рук палачей и вынужденный долгие годы скитаться вдали от родины, смог наконец вернуться во Францию благодаря Реставрации. Однако близкие люди не приняли его, напротив, стали угрозой его безопасности, и он, вынужденный бежать, чтобы спасти свою жизнь, в конце концов оказался в тюрьме, из которой смог выйти лишь семь лет спустя по приказу австрийского императора.

После подробного описания страданий, которые ему пришлось претерпеть, новоявленный «дофин» весьма деликатно просил высоких мужей государства — нет, даже не о возвращении предназначенного ему трона, а «всего лишь» о признании и предоставлении ему безопасного убежища на любимой родине, где он смог бы в покое и благоденствии провести остаток своей жизни после тридцати лет скитаний на чужбине.

Палата пэров запросила документы из Австрии, и выяснилось, что в апреле 1820 года некто, именующий себя Бурлон, был задержан полицией в Модене за «подозрительное поведение». При обыске у него была обнаружена толстая тетрадь, заполненная от руки прокламациями и воззваниями, в которых автор откровенно отождествлял себя с «дофином Франции, сыном Людовика XVI», и несколько писем, обращенных к заинтересованным лицам. На допросе Бурлон сразу признался, что он — автор писем и, следовательно, дофин Франции. Австрийское правительство, не стремящееся вмешиваться во французские дела, отправило его в тюрьму в Мантую, а затем в Милан, и в то же время запросило французского министра внутренних дел, как дальше поступать с арестованным.

Ответ пришел немедленно. Министр писал, что перед ними наверняка тайный бонапартист, просил держать арестованного под стражей и делать все возможное, чтобы выяснить его настоящие цели.

Считается, что это решение было вызвано нежеланием способствовать распространению и без того упорных слухов о спасении дофина, чтобы улеглись волнения, вызванные другими претендентами.

Спустя пять лет австрийцы снова затребовали решения, что делать с неизвестным, который продолжает отбывать срок, несмотря на то что на территории Австрии не совершил никакого преступления. Французскому министерству пришлось признать правоту австрийцев, после чего оно дало свое согласие на освобождение «претендента». Бурлон вышел из тюрьмы 25 октября 1825 года.

Затем самозваный дофин перебирается в Женеву, где некоторое время живет под именем принца Густава и барона Пикте. Французская полиция держит его под наблюдением. Из нескольких перехваченных писем становится ясно, что «дофин» готовится тайком въехать в страну. Немедля разрабатывается план ареста претендента, когда тот окажется на французской территории, но что-то идет не так, как задумано, и Бурлон исчезает из поля зрения в очередной раз.

Много позже выяснилось, что он без шума въехал в страну с паспортом на имя Анри Эбера, после чего в Руане поступил на службу в префектуру полиции. Там он, кроме прочего, досконально изучил дело одного из самозванцев, Брюно Матюрена, причем сделал это с максимальной выгодой для себя. Правда, и здесь он не оставил своих привычек и вскоре за имитацию банкротства был осужден на три месяца тюрьмы.

После освобождения он спешно уезжает в Париж и, чтобы окончательно запутать следы, называется уже Анри Трастамаром или Этельбертом, бароном де Ришмон. Под последним именем он позднее и войдет в историю.

Полиция сбивается с ног, разыскивая преступника за границей, а он в это время спокойно живет на левом берегу Сены, буквально под носом у полицейского управления.

Считается, что Ришмону удалось собрать вокруг себя наибольшее количество (за исключением Наундорфа), приверженцев. Поэтому можно предположить, что за его спиной стояла некая сила, поскольку претенденту была предоставлена хорошо законспирированная типография, а оказавшись в Париже, он немедля принялся распространять печатные воззвания и письма.

Одно из них, особенно красноречивое, лжедо-фин датирует 6 января 1830 года и помечает, что написано оно в Люксембурге. Ришмон обращается к соотечественникам как Луи-Шарль, сын несчастного Людовика XVI. Далее он сообщает французам, что, похищенный из Тампля 29 июня 1794 года, он после долгих размышлений отдается на милость правительства, которое, по его словам, благородно и неподкупно, что позволяет ему надеяться на соответствующее законам отношение, утвержденным его несчастным отцом, Людовиком XVI.

После такого душещипательного начала он призывает французов стать судьями злоумышлявших против него и раз и навсегда положить конец домыслам о его мифической смерти, распространяемымтеми, кому это выгодно.

Он же, дофин Франции, объявляет во всеуслышание, что жив, однако незаконно изгнан из родной страны, лишен имени и прав французского гражданина. Но родина призывает его вернуться, поэтому, вдохновленный этой идеей, он верит, что его собственный призыв, обращенный к великодушной и благородной нации, не останется без ответа. И снова подпись «Герцог Нормандский».

Но и этим Ришмон не ограничивается. Будучи, пожалуй, самым беспокойным из всех претендентов, он пишет также герцогине Ангулемской, сестре Луи-Шарля (получившей уже не одну сотню писем подобного содержания) послание, полное трогательных признаний в братской любви и предложений «наконец-то заключить друг друга в объятия после долгой разлуки».

Он требует формального признания своих прав у французского парламента. В ожидании же решения претендент садится за свои (ставшие уже традиционными для самозванцев) мемуары, делая при этом первый крупный промах.

В самом начале «кандидат в дофины» (тоже традиционно, к тому же приему прибегал и Эрваго, чтобы избавиться от лишних вопросов о быте и привычках двора) объявляет, что не помнит ничего из раннего детства, объясняя это «38 годами лишений и бед». Воспоминания претендента начинаются с того момента, когда за ним захлопываются двери тюрьмы. И это не удивительно: меньше зрителей — меньше свидетелей, меньше шансов быть уличенным во лжи.

На сей раз в роли освободительницы выступает жена сапожника Симона, которая умерла задолго до появления претендента, в 1816 году, и потому не может ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Именно она вступает в контакт с шуанами, а все дальнейшее действо в мемуарах разворачивается практически по тому же сценарию, что и в «воспоминаниях» Брюно Матюрена, и вслед за ними ведет к роману «Кладбище Мадлен», из которого, как мы уже говорили, черпали вдохновение почти все претенденты на роль дофина. За спиной «жены Симона» как выясняется, стояла Жозефина Богарне, а исполнителем задуманного оказался некий врач по фамилии Ожардиас.

Ришмон пишет о том, что ясно помнит, как в темноте открылись двери его камеры и вошел некто, несущий под мышкой картонную лошадку. Он вытащил из нее спящего ребенка одинаковых с ним лет и приблизительно его роста.

Дальнейшее, впрочем, слегка отличается от привычного варианта. Дофина выносят уже не в корзинке и не в тачке для грязного белья (как утверждали другие претенденты), а в другой лошадке, на сей раз деревянной, «куда большей и вместительней», обшитой настоящей конской шкурой. Это животное, которое, видимо, должно символизировать Троянского коня, было снабжено гибкими суставами и имело под хвостом вентиляционное отверстие, так что заключенный в нем ребенок мог чувствовать себя вполне комфортно.

Врач Дессо, заподозривший подмену, конечно же, был отравлен, а спасшегося ребенка переправили сначала в Вандею, затем в Германию, под начало принца Конде, а позже генерала Клебера. Дофин инкогнито вступает в республиканскую армию и участвует в битве при Маренго. И это в пятнадцать-то лет! Потом следует возвращение во Францию и участие в монархистском заговоре Пишегрю^[124].

Заговор был нейтрализован, но двуличный министр полиции Фуше берет Ришмона под свою опеку. Чтобы не подвергать его риску раньше времени, Фуше отправляет Ришмона в Америку, где отважный претендент сражается с каннибалами (!) и становится вождем краснокожих, после чего с почетом принят королем Жуаном и, конечно же, официально им признан. Все тот же Жуан советует ему вернуться в Европу.

Претендент следует его совету. Каждое мгновение ожидая покушения на свою жизнь, он инкогнито въезжает во Францию и выходит на связь с семьей. Его с насмешками прогоняют прочь. Перед отъездом претендент зачем-то оставляет большую часть своих документов судебному исполнителю Фюальде, которого позже убивают при довольно загадочных обстоятельствах, по версии Ришмона — по прямому приказу короля, и уезжает в Италию. Здесь в 1818 году его арестовывают в Модене, полиция конфискует последние бумаги, и несчастный «принц» уже не в силах доказать, кто он и откуда.

В 1833 году, когда беспомощность полиции и неуловимость претендента уже начинают вызывать насмешки общественности, стражам закона все же удается выйти на след лжедофина. Через некоего Алексиса Морена, давно подозреваемого в связях с Ришмоном, удается передать письмо, адресованное самозванцу от несуществующей графини, которая, конечно же, всей душой сочувствует его делу и жаждет встречи. Претендент попадает в расставленные сети и 29 августа его отправляют в тюрьму Сен-Пеларжи.

30 октября он должен был предстать перед судом присяжных, но бюрократическая система заходит в тупик — неизвестно подлинное имя арестованного. Начинаются поиски, и всплывает имя Клода Перрена. Впрочем, как было уже сказано, тождества не удалось доказать. Сам подсудимый настаивает на имени Анри Ришмон, но доказать этого не может. Свидетели обвинения противоречат друг другу. Один узнает в нем Эрваго, другой — Матюрена. Некая платная полицейская осведомительница прилюдно называет его Людовиком.

Из положения находят довольно оригинальный выход. В судебных бумагах претендент именуется Анри Эбер, «присвоивший себе в тюрьме титул барона Ришмона». Под этим именем самозванец и попадает наконец на скамью подсудимых. Обвинение безжалостно. Среди свидетелей престарелый Лан, бывший тюремный служитель дофина. Лан категорично подтвердил, что перед ним самозванец. Хотя не стоит сбрасывать со счетов тот факт, что Лан получал в это время солидную пенсию от государства, исследователи все же склоняются к тому, что он говорил правду.

Довольно любопытные истории всплывают при опросе свидетелей защиты. Так, уже упомянутый Морен вдруг рассказывает, как, будучи мальчиком, он гулял со своим воспитателем и под влиянием всеобщего ажиотажа был принят за дофина, бежавшего из Тампля. Кое-как ему удалось убедить местных жителей и местную полицию, что он не имеет с этой историей ничего общего. Однако, как рассказывает сам Морен, с того времени он дал себе обещание, что будет служить верой и правдой настоящему дофину, наверняка сумевшему бежать из тюрьмы.

Другие свидетели, которые также не могут ничего доказать, говорят только о своем полном доверии претенденту. Сам же Ришмон категорически отказывается отвечать на вопросы, что было с его стороны самой разумной тактикой. Вынесенный приговор суров — 12 лет каторжных работ. Ришмон возвращается в тюрьму Сен-Пеларжи. Он пробыл в ней около года и по недосмотру тюремщиков сумел бежать, что вызвало новую волну слухов, а затем до 1840 года скрывался у тех последователей, что остались ему верны.

Однако даже существуя на нелегальном положении, претендент не теряет времени даром. Как только он чувствует себя вновь свободным гражданином (в 1840 году король Луи-Филипп объявляет амнистию всем осужденным за политические преступления), из печати выходит второй вариант «мемуаров». Основа их остается та же — показания Матюрена и роман «Кладбище Мадлен». Разночтения с «первыми» мемуарами довольно значительны, однако самозванец, не моргнув глазом, объясняет, что первый вариант лишь отдаленно соответствовал истине, так как он сам находился под угрозой ареста, теперь же по прошествии стольких лет можно наконец рассказать всю правду.

Претендент опять начинает с момента бегства, приуроченного на сей раз к 19 января 1794 года, то есть моменту после отъезда из Тампля четы Симон и начала работ по «изоляции» дофина в его комнате. Бегство организует собственной персоной принц Конде, его подручными выступают главарь шуанов Фротте и доктор Ожардиас, тот самый наставник юного Морена, которому с большим трудом удалось убедить возбужденных горожан, что его воспитанник не дофин. Им удается уговорить жену Симона, и под видом врача Ожардиас проникает в Тампль. Именно он пробирается ночью в комнату дофина, принося с собой уже известную картонную лошадку, внутри которой спрятан на сей раз «немой ребенок, страдающий золотухой», который был усыплен наркотическим питьем, уложен в постель дофина, а самого беглеца вынесли в пакете с грязным бельем (что уже прямо восходит к рассказу Брюно).

Далее бежавший дофин встречается в Париже с Фротте (заметим — бывшим в то время в Англии) и Жозефиной Богарне, затем уезжает на Запад. Следующий этап «мемуаров» совпадает с первым вариантом, с тем лишь изменением, что из американского периода исчезают каннибалы, а также индейское племя, выбравшее Ришмона своим вождем (наверное, даже самозваному барону это показалось чересчур), зато добавляются короткие поездки в Азию, Африку и Индию.

Появляется и новая интересная деталь — в убийстве герцога Беррийского обвиняется король Людовик, якобы не желавший уступить — как того требовал герцог — свой трон «законному королю».

Удивительно, но перекроенные мемуары самозванца многие принимают на ура. Окрыленный этим успехом, претендент отправляет письма герцогу де Бордо, Кавиньяку и Папе Пию IX, который, если верить сохранившимся документам, дает Ришмону тайную аудиенцию в своем изгнании в Гаэте. Тайну, впрочем, сохранить не удается, но даже поднятая этим новая волна слухов не помогает претенденту достичь желаемого.

Видя, что дело никак не желает сдвинуться с мертвой точки, претендент идет ва-банк и подает в суд на герцогиню Ангулемскую, требуя у нее половины наследства, но из-за смерти ответчицы до слушания дело не доходит.

Последние годы жизни лжедофин проводит на полном пансионе у своей ярой поклонницы графини д’Апшье и в последнем, третьем, варианте «воспоминаний» среди прочего подчеркивает, что Брюно и Эрваго (ранее много раз обруганных им за самозванство) не существовало на самом деле. И тот и другой — всего лишь псевдонимы его самого, Ришмона. Таким образом он трижды пытался добиться утверждения своих «прав».

Претендент умирает 10 августа 1853 года, причем следует заметить, что он — один из немногих «Людовиков», закончивших жизнь на свободе и в полном благополучии. Акт о кончине пишется одним из его приверженцев, и, конечно же, на нем стоит имя Луи-Шарль Французский. То же самое выгравировано на могильной плите претендента в Глезе.

Кем же был Ришмон-Эбер на самом деле? Невозможность установить с полной достоверностью настоящее имя и происхождение претендента не могла не породить новую волну догадок. Как было уже сказано, наиболее вероятным является отождествление самозваного барона с Клодом Перреном, впрочем, существует мнение, что под именем Ришмона все-таки выступал известный в то время парижский мошенник по фамилии Эбер.

Однако и в наше время находятся желающие видеть в этом самозванце пропавшего дофина, утверждая, что Ришмон действительно был им, если до сих пор не удалось доказать обратного. Не стоит забывать, что настоящий принц был вырван из положенной ему по праву рождения среды в детском возрасте. Многие ли правила дворцового этикета, да и вообще подробности своей прошлой жизни мог сохранить в памяти девяти-десятилетний ребенок, прошедший через такие суровые испытания? Может быть, объявлять Ришмона самозванцем — слишком поспешное решение? Кто знает.

Оставив позади эту прогремевшую на весь мир знаменитую четверку кандидатов в дофины, расскажем о личности не столь знаменитой, но тоже вызывающей интерес и заслуживающей нашего внимания. Тем более что претендент, о котором пойдет речь, является ярким представителем группы так называемых «американских королей» — аферистов, объявившихся в Новом Свете и жаждущих заполучить французский трон или хотя бы поживиться за счет этого. Речь пойдет о Елеазаре Уильямсе (1787–1858). Об этом человеке известно только то, что в нем смешалась европейская и индейская кровь и что он был миссионером из Висконсина.

Штат Нью-Йорк в те времена был домом для индейцев шести племен (так называемого союза Лиги ирокезов), которые, разумеется, совсем не планировали этот дом покидать. Однако нашелся человек, которому удалось убедить нескольких молодых вождей из каждого племени в том, что продвижение на Запад — отличная для них возможность избавиться от близкого и опасного соседства с европейцами-спекулянтами. Этим человеком был Елеазар Уильямс, потомок преподобного Стивена Уильямса. Когда Стивен был еще ребенком, он и его семья были взяты в плен индейцами племени мохоков^[125], после чего некоторые, в том числе и мать мальчика, были убиты, другие — освобождены. Но сестра Стивена, Юнис, была принята в племя (ей тогда было то ли пять, то ли семь лет). Хотя со временем она и получила возможность возвратиться домой, к семье, Юнис не воспользовалась ею. Выросшая среди индейцев, она начала и говорить, и думать так, как они, и в итоге вышла замуж за мохока из своей деревни. Ее муж взял фамилию Уильямс.

Елеазар Уильямс был правнуком Юнис Уильямс. По словам самого Уильямса, он помнил себя только с 13-летнего возраста (этим нас уже не удивишь!), когда жил и воспитывался в Америке. Хотя многие историки полагают, что Елеазар родился и вырос среди индейцев племени мохоков (его родители были мохоками с «белой кровью»). В подростковом возрасте он учился в миссионерской школе, которая впоследствии стала Дартмутским колледжем. Благодаря ясному уму и красноречию Елеазар стал известным протестантским миссионером индейских племен, а именно — той самой Лиги ирокезов.

В 1816 году Елеазар Уильямс совершил «турне» по всем шести племенам союза ирокезов и был особенно хорошо принят племенем онейда^[126]. По благословению епископа рьяный миссионер начинает вести активную работу по обращению индейцев в христианство. До того как Уильямс начал свою деятельность, четыре пятых онейда были язычниками. Но спустя всего лишь несколько недель усилиями Уильямса вожди племени «официально» отказались от язычества и заявили, что отныне епископальное христианство — их единственная истинная вера.

Некоторые исследователи полагают, что в своих действиях Уильямс был движим искренней заботой о благе безжалостно истребляемого европейцами коренного населения американского континента. Но большинство историков имеют на этот счет совершенно противоположное мнение, которое подтверждает последующая попытка Уильямса затесаться в члены французской королевской семьи: если Елеазар Уильямс о чем-то действительно искренне заботился, так это исключительно о собственном благополучии. Богатства и всеобщего признания — вот то, чего на самом деле жаждала душа висконсинского миссионера.

Можно было бы предположить, что амбиции Уильямса будут удовлетворены большим влиянием на онейда. Но нет, Елеазар жаждал большего. Он решил воплотить в жизнь утопические мечты об индейской империи, иначе говоря, вознамерился вплотную заняться вопросом создания индейского штата в США. Автором этой идеи Уильямс, разумеется, назвал себя самого, хотя на самом деле многие другие, в том числе и преподобный Дж. Морс, говорили о том же самом.

В 1818 году Уильямс пропагандирует идею переселения всех индейцев штата Нью-Йорк, а также многих коренных жителей Канады в район Грин-Бей (в настоящее время — штат Висконсин), где они, в итоге, образуют большой союз.

Уильямс соблазнил вождей из шести племен союза ирокезов действовать по его планам, пророча им ослепительное будущее, славу на новых землях. Убедившись в том, что он может влиять и на других индейцев Нью-Йорка, Уильямс отправился в Вашингтон, где в течение зимы 1818/19 года принимал активное участие в реализации планов федерального правительства по устранению индейцев из Нью-Йорка.

В 1820 году Уильямс возглавил делегацию, участвовавшую в растянувшихся в итоге на десять лет переговорах о переселении восточных индейцев на Запад. За это время Уильямс успел жениться на 14-летней французской девочке по имени Мари-Мадлен Журден, возможно, чтобы усилить собственное влияние в переговорах благодаря ее родственным связям. Этот брак был недолгим.

Голубая мечта Елеазара Уильямса выглядела следующим образом: великий и преумножающийся народ христианских индейцев на западе Нового Света с собой в качестве правителя. Но у ирокезов были на этот счет другие планы, поэтому когда они наконец перебрались на запад Соединенных Штатов, то отвергли руководство Уильямса в самых резких тонах. И скорее всего, не только и не столько потому, что он был метисом, а не чистокровным индейцем, сколько потому, что поняли, что он за человек на самом деле.

Мечта Елеазара о правлении великой индейской империей была разрушена. Впредь ему пришлось довольствоваться исполнением особых поручений, связанных с миссионерской поддержкой индейских общин и «белых» религиозных организаций в штатах Висконсин и Нью-Йорк. Но мысли о власти и славе не покидали его ни на миг. Уже в зрелом возрасте Елеазар Уильямс придумал еще один способ стать императором. Он начал утверждать, что он — давным-давно пропавший ребенок Людовика XVI и Марии-Антуанетты, спасшийся из Тампля после казни «родителей» во время Великой французской революции и увезенный в Америку преданными людьми, чтобы спрятать его от расправы. В Новом Свете он, то есть дофин Франции Луи-Шарль, потерялся, но его «сторонникам» якобы удалось его отыскать и предъявить некие документы, подтверждающие его истинное происхождение.

Хотя его друзья откровенно смеялись над этой идеей, сам Уильямс, казалось, был убежден (как и некоторые европейские аристократы), что он действительно наследник французского престола. Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы создать поток трансатлантических пожертвований, которые стали серьезной поддержкой для неудавшегося индейского императора в последние годы жизни.

О личной убежденности Уильямса в правдивости собственной легенды (или о его всепоглощающем желании стать в конце концов кем-то значимым) можно судить по тому, что, даже лежа на смертном одре в 1858 году, он произнес слова о якобы имеющемся в его распоряжении платье, которое носила Мария-Антуанетта.

Разумеется, неожиданное явление американского «дофина» самой французской администрацией не было принято всерьез. Тем не менее в 1918 году был проведен опрос здравствующих на тот период членов семьи Уильямс в их старом доме над Фокс-Ривер, близ Ерин-Бей, а уже в наше время останки Елеазара Уильямса все-таки были эксгумированы. Анализ ДНК показал, что висконсинский миссионер не принадлежал к членам королевской семьи Франции.

Обилие самозванцев в конце концов стало вызывать в душах французов только одно чувство — раздражение. Известный писатель-романист Уильям Теккерей, современник этих событий, даже посвятил самозванцам одну из своих замечательных работ. Иронично-пародийный роман-предсказание, написанный в 1844 году, носит название «История будущей французской революции» и рассказывает о произошедшем в 1884 году явлении сразу трех кандидатов, желающих занять французский трон, один из которых выдавал себя за выжившего сына казненного Людовика XVI и Марии-Антуанетты. По воле автора только ему одному удалось достичь своей цели: после заключения в Шарантонский сумасшедший дом он переманил на свою сторону всех его пациентов, в результате чего четыре тысячи «жильцов» Шарантона подняли восстание, захватили королевский дворец и возвели своего кандидата на престол.

Железный канцлер и его «личный еврей»
© М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

Биржевой еврей вообще отвратительное изобретение человеческого рода.

Ф. Ницше

Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. — жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете.

Ф. Штерн

В мае 1984 г. в «Нью-Йорк Таймс» появилось объявление о помолвке Готфрида фон Бисмарк-Шенхаузена и Эллы фон Блейхредер. И что же тут удивительного, спросите вы? Неужто потомку знаменитого «железного канцлера», а именно об этом родстве говорит фамилия Бисмарк-Шенхаузен, нельзя обручиться с достойной особой из хорошей семьи? Или ее семья не так уж хороша, как следует из светской хроники? Скелеты в шкафу? Ромео и Джульетта конца прошлого века? В чем подвох?

История, поистине, проделывает невероятные кульбиты. Потому что оценить в полной мере иронию судьбы этой удивительной помолвки сможет лишь тот, кто сквозь почти столетнюю пропасть увидит ее истоки, судьбы людей, союзников и противников, сплетенные в невероятный узор. Как гласит мудрость жителей Туманного Альбиона, «у старых грехов - длинные тени». А как писал один мудрец^[127], возможно даже состоящий с невестой в дальнем родстве, «корни дерева всегда скрыты от глаз, но достают до воды».

Итак, кто же были эти таинственные влюбленные и что за загадки обещает раскрыть их повесть? И что она собой представляет — авантюрный роман или политический детектив?

Готфрид фон Бисмарк-Шенхаузен, как легко догадаться, действительно принадлежал к знаменитой немецкой дворянской семье, давшей миру многих исторических деятелей, самым значительным из которых был великий «железный канцлер» Отто фон Бисмарк-Шенхаузен, которому жених приходился правнуком.

А кто же невеста? Элла фон Блейхредер — правнучка другого незаурядного человека, который, правда, всегда оставался в тени — Герсона фон Блейхредера. Как у айсберга на поверхности видна лишь малая часть, а все остальное скрыто, так и в биографии Герсона фон

Блейхредера самые важные моменты затемнены фигурой Отто фон Бисмарка, с которым Блейхредер был тесно связан многие годы. Его называли «личным евреем» Бисмарка, его финансовым гением, «рукой в перчатке», которой канцлер делал многие дела, не желая связывать с ними свое имя напрямую. Про Бисмарка знают все, а про его «собственного министра финансов», главу Блейхредер-банка Герсона Блейхредера — лишь немногие. Тем не менее это был влиятельнейший человек.

Итак, кто же он, скрытный, но не второстепенный герой этой истории? Трудно представить себе «серого кардинала» при «железном канцлере». Но именно таковым являлся Герсон фон Блейхредер.

Чего о нем только не говорили! Кем только не считали! Его называли «личным евреем» самого Отто фон Бисмарка, а также близким другом императора Вильгельма I, агентом банкирского дома Ротшильдов при Бисмарке и резидентом «железного канцлера» в берлинским отделении Ротшильдовского банка, впрочем, в этой истории одно не исключает другого. Его удивительная история — одна из многих удивительных повестей в ряду историй о придворных евреях (начиная с библейского Иосифа Прекрасного при царе Потифаре).

Подобно тому, как династия Ротшильдов почти безраздельно царила в финансовом мире Англии и Франции, Герсон фон Блейхредер был финансовым королем немецкого капитала. Будучи не только некоронованным финансовым королем, он, еврей (!), по просьбе Бисмарка получает от германского кайзера Вильгельма I в награду за свои заслуги родовое прусское дворянство. Причем некоторые исследователи делают акцент на том, что награду получил крещеный еврей (то есть выкрест, как бы уже и не иудей, что выглядит не так вызывающе), а иная точка зрения гласит, что наследуемый родовой титул Блейхредер получил, оставаясь верен своей вере, то есть имело место беспрецедентное событие! Впрочем, эрудированный читатель воскликнет: «А как же бароны Ротшильды! Ведь известно, что уж в их случае ни о каких выкрестах речь не идет». Впрочем, ответ на этот вопрос будет дан в свое время.

Для оценки масштаба этой личности небезынтересно отметить, что в 1871 г., после того как Пруссия разгромила Францию во Франко-прусской войне, Бисмарк вызывал Блейхредера в качестве облеченного высоким доверием дипломата в Версаль для консультаций относительно оптимальной величины контрибуции, которую целесообразно было бы истребовать у поверженного противника.

И все же при всех несомненных талантах как Герсон фон Блейхредер мог играть роль «серого кардинала» при личности такого масштаба, как Бисмарк? Почему Блейхредер пользовался таким большим авторитетом не только в финансовых кругах, но и среди дипломатов, высказывая им свои «мнения» и давая «советы», которые не без основания принимались последними, как идущие непосредственно от самого Бисмарка. Действительно ли он так сильно влиял на политику Бисмарка?

Неужели канцлер Германии был марионеткой еврейского банкира Блейхредера?

Насколько тесными были отношения банкирских домов Блейхредера и Ротшильда, и как это влияло на финансовые и прочие интересы Бисмарка? «Кто против кого дружил» в этом драматическом треугольнике?

После Великой французской революции абсолютизм в Европе пошел на убыль, и начался процесс постепенной демократизации государственного управления. Монархи уже не могли позволить себе передавать власть в руки непрофессионалов, пусть даже лояльных, к тому же они теряли контроль над финансовыми ресурсами страны. Очевидно поэтому по-настоящему влиятельные фавориты теперь появлялись не в королевской свите, а среди приближенных главы правительства. Одним из таких очень влиятельных людей и стал Герсон фон Блейхредер — советник, личный банкир и друг немецкого канцлера Отто фон Бисмарка. С 1859 г. идо смерти Блейхредера в 1893 г. эти два человека написали друг другу тысячи писем и провели множество часов за обсуждением политических и экономических вопросов. Впрочем, они не тратили это время зря — Блейхредер и Бисмарк вели взаимовыгодное сотрудничество.

Начало пути

Будущий банкир Гершон (или Герсон) Блейхредер появился на свет 22 декабря 1822 г. в Берлине и скончался 19 февраля 1893 г. там же. Между этими двумя датами пролегла жизнь, подобная захватывающему роману, достойному пера Т. Драйзера и братьев Манн, а иногда впрочем, О’Генри или Марка Твена.

Его отцом был Самуэль Блейхредер (родившийся 15 июля 1779 г. во Врицене и умерший 30 декабря 1855 г. в Берлине), немецко-еврейский банкир и основатель Блейхредер-банка, который позже был переименован в компанию «С. Блейхредер». Начинал Самуэль Блейхредер с семейного дела по производству обувной фурнитуры, которое он успешно развивал. Кроме того, в 1793 г. он становится личным поставщиком парфюмерных товаров для прусской королевы. А в 1803 г. начинает также заниматься и лотереей в Берлине, а также открывает на Розенталерштрассе небольшую меняльную лавку — прообраз будущего финансового колосса. В 1809 г. он с несколькими присоединившимися друзьями — представителями богатых еврейских семей — организует Блейхредер-банк, который вскоре приобретает солидный вес, так как в 1828 г. ему начинает покровительствовать банкирский дом Ротшильдов, в то время самых богатых и влиятельных банкиров в мире. С 30-х годов XIX столетия Самуэль Блейхредер стал работать как агент Ротшильдов. А с 1847 г. почти все операции Блейхредер-банка осуществляются при участии Ротшильдов. Но взаимоотношения Блейхредеров и Ротшильдов — такая тема, которая требует более пристального взгляда и отдельного рассказа.

Вскоре Самуэль Блейхредер как агент Ротшильдов вступил в контакт с прусским королевским домом уже не как знаток парфюмов и помад для ее величества, а как лицо, облеченное высоким финансовым доверием.

Надо сказать, что наличие придворного еврея около трона — «придворного фактора»^[128] — это не нонсенс и не исключение из правил. Фактор еще со средневековых времен поставлял европейским дворам все, что необходимо от колыбели до могилы, от крещения до погребения. При дворе архиепископа в Бонне даже принадлежности для религиозных торжеств и церемоний должен был доставать придворный еврей. Но больше всего они поставляли ювелирных изделий, их приобретали в свое время первый король Пруссии, Август Сильный из Саксонии, Макс Эмануэль Баварский, Эбергард Людвиг и Карл Александр из Вюртемберга, Клеменс Август из Кельна.

Придворные банкиры также всегда были кредиторами князей, их родственников, знати и придворных чиновников. Например, 25 августа 1722 г., когда Макс Эмануэль Баварский заключил со своим придворным банкиром Исааком первый крупный договор на заем 950 тыс. флоринов, он заложил ему все свои доходы и прибыли. Вольф Вертгеймер, сын крупного финансиста Габсбургов, 25 августа 1722 г. дал курфюрсту взаймы 1 млн 200 тыс. флоринов, и ему были заложены все внутренние и внешние ренты и доходы. Самому крупному придворному финансисту Баварии Арону Элиасу Зелигману были заложены доходы от налогов и доходы от таможенной пошлины на несколько лет вперед. А крупнейшему придворному финансисту Вены Самуэлю Оппенгейму были заложены все доходы Австрии. Так что Самуэль Блейхредер, а затем и его сын Герсон шли путем, проторенным многими предшественниками при Гогенцоллернах, да и не только при них.

В 1842 г. С. Блейхредер обеспечил средства для поездок прусского короля в Англию, с 1845-го был банкиром Рейнской и Кельн-Минденской железнодорожных компаний.

Герсон Блейхредер в Берлине был не только государственным банкиром, придворным банкиром Гогенцоллернов, но и собственным банкиром министра Бисмарка. Нет сомнения в том, что придворные факторы приумножали состояние своих клиентов, получая за это приличное вознаграждение. Племянник Герсона Блейхредера, Пауль фон Швабах, оставался финансистом придворной знати Берлина до 1918 года, как и Ротшильды в Вене при последнем из Габсбургов на императорском троне.

Так что в XIX в. прусские аристократы традиционно пользовались услугами евреев, как «более или менее тайным инструментом», как изящно выразился Бисмарк. Кстати, это несомненно было комплиментом для инвестора — «денежного мешка».

Помимо того, что Блейхредер был «тайным инструментом» Бисмарка, он был еще и талантливым инвестиционным советником, аналитиком финансовых рынков и важным источником информации. Он был в полной мере «серым кардиналом» правительства Бисмарка и особенно это не скрывал. Он использовал свое положение для достижения коммерческих (получение доли в самых выгодных проектах) и социальных (удачного брака своих дочерей) целей и, организовав за эти годы крупную компанию, стал самым богатым человеком в Германии.

На его счастье, Комиссии по ценным бумагам и биржам в те годы еще не существовало, поэтому Блейхредер запросто мог использовать свои капиталы и деньги своего прославленного клиента для биржевой торговли, основываясь на весьма ценной внутренней информации. Все возникающие конфликты интересов и происходящие в мире события он рассматривал с той точки зрения, как будут на них реагировать финансовые рынки. И это приносило Блейхредеру стабильную прибыль. Например, в один критический момент портфель немецкого канцлера был на 70 % заполнен российскими ценными бумагами, поскольку его инвестиционный советник решил, что шаги, которые канцлер собирался предпринять в отношении России, принесут пользу российским акциям железных дорог. Иногда они заранее покупали дешевые акции хороших компаний, а затем Бисмарк становился инициатором неких событий, которые весьма способствовали повышению цены этих бумаг. Впрочем не будем торопить события и вернемся к началу деятельности Блейхредер-банка и биографии его основателя. В 1815 г. Самуэль Блейхредер женится на Йоанне Арон (она умерла в 1847 г.). У них родилось два сына: в 1822 г. герой нашего повествования Герсон, который возглавил фирму отца, и в 1828-м — Юлий (умер в 1907 г.), который стал главой дочернего отделения банка.

В 1839 г. в возрасте 16 лет Герсон стал работать в банке, созданном отцом, быстро получил генеральную торговую доверенность и после смерти Самуэля в 1855 г. взял в собственные руки ведение всех дел. Именно благодаря его большому опыту и практическим возможностям, финансовая компания Блейхредеров приобрела мировую известность. Герсон стал весьма состоятельным и авторитетным частным банкиром. В 1860 г. в Блейхредер-банке работало 22 служащих (для того времени это было очень солидно), а их хозяин платил налог с годового дохода, равного 23 333 талерам. В возрасте 39 лет он получил первый орден — «Roter Adler» четвертой степени. Герсон всячески поддерживал связи с Ротшильдами, установленные еще его отцом, и именно благодаря этому сумел войти в контакт с Отто Бисмарком.

Но прежде чем говорить о возвышении самого Герсона Блейхредера, нужно сказать о становлении его высокого покровителя, без которого Герсон Блейхредер не стал бы тем, кем его знает история, личности мирового масштаба, Reichsmahere (но если это перевести на русский, звучит как-то по-фашистски и очень режет слух — «создатель рейха», поэтому его обычно называют «создателем империи», или «создателем нации»), первом рейхсканцлере Германской империи Отто фон Бисмарке.

Памятники Бисмарку стоят во всех крупных городах Германии, его именем названы сотни улиц и площадей. Его называли объединителем Германии и создателем германской нации. «Бисмарк — счастье для Германии, хоть он и не благодетель человечества, — писал историк Брандес. — Для немцев он то же, что для близорукого — пара превосходных, необыкновенно сильных очков: счастье для больного, но большое несчастье, что они ему нужны».

Бисмарк и Блейхредер. Сближение

Казалось бы трудно представить себе как могли сойтись в одной точке две столь разные жизни: юнкер и еврей, государственный деятель и банкир. Интересно проследить, как в Германии столкнулись два мира: старинный мир с его древним феодальным духом и новый мир капитализма с его постепенно поднимающейся элитой. Бисмарк и Блейхредер стали воплощением этого столкновения и трансформации прежних законов жизни общества во что-то совсем новое.

В тот год когда Самуэль Блейхредер и Йоанна Арон стояли под хупой^[129] в родовом поместье мелкопоместных дворян в Шенхаузене (в бранденбургской провинции к северо-западу от Берлина) у прусского землевладельца Фердинанда фон Бисмарка-Шенхаузена и его супруги Вильгельмины Менкен 1 апреля 1815 г. родился третий сын — Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк фон Шенхаузен (Герсону Блейхредеру предстоит увидеть этот мир только через 7 лет).

Поместье Шенхаузен (ныне — земля Саксония-Анхальт) находилось в самом сердце провинции Бранденбург, занимавшей особое место в истории ранней Германии, и пребывало в руках семьи Бисмарков с 1562 г. Все поколения этой семьи служили правителям Бранденбурга на мирном и военном поприщах, однако ничем особенным себя не проявляли. Проще говоря, Бисмарки были юнкерами, потомками рыцарей-завоевателей, которые основали поселения на землях к востоку от Эльбы. Юнкеры относились к знати, но в том, что касалось богатств, влияния и социального статуса, они не шли ни в какое сравнение с аристократами Западной Европы и габсбургских владений. Бисмарки не принадлежали к числу земельных магнатов, не могли похвастаться обширными землями, богатством или роскошью, они были довольны и тем, что могли похвастаться благородным происхождением — их родословная прослеживалась вплоть до правления Карла Великого.

Вильгельмина, мать Отто, была из семьи государственных служащих и принадлежала к среднему классу. Подобных браков в XIX столетии становилось все больше, когда образованные средние классы и старая аристократия начала соединяться в новую элиту. Юнкеров и буржуазию объединяли общие интересы, которые нашли выражение в идее сильной единой Германии.

Отто фон Бисмарк посвятил себя воплощению этой идеи в жизнь. Но это, конечно, произошло не сразу. В юности его прозвали «бешеным юнкером» за всякие безумные поступки, он, по его же словам, в юности «не чурался никакого греха, водя дружбу с дурной компанией любого рода».

  

Типичное юнкерское поместье

Учась, Отто не особо отягощал себя лишней сухой премудростью, но при этом выучил французский и английский, увлекшись чтением иностранной литературы. Больше всего он интересовался политикой прошлых лет, историей военного и мирного соперничества различных стран. По традиции он должен был стать военным, но матушка видела в нем дипломата, и он начал изучать юриспруденцию в Геттингене, а позже продолжил в Берлине. Предполагалось, что юный Бисмарк в дальнейшем поступит на дипломатическую службу.

Войдя в переходный возраст, он развлекался, как мог. Главными занятиями его в «геттингенский» период была вовсе не учеба, а лихие выходки, буйное пьянство, азартные игры, дамы, кутежи. В биографии Бисмарка есть такой занятный эпизод: за неполный год учебы в Геттингене он участвовал в 27 студенческих дуэлях, побив неофициальный рекорд драчливости и задора. Но деньги закончились, он уехал в Берлин, где кутить было дешевле. Там и закончил свое университетское образование.

В целом, Отто фон Бисмарк в ту пору мало чем отличался от «золотой» немецкой молодежи. Хотя, показательно, что при всей этой внешней бесшабашности он умел себя контролировать — Отто вполне мог прогулять целый семестр, а потом легко, без всяких проблем защитить диссертацию по философии в области политической экономии. Он свободно говорил на французском и английском, а позднее добавил к ним и русский. Не слишком типично для юнкерской среды прусских дворян, не отягчавших себя излишним образованием.

Потом Бисмарк подался сначала на дипломатическую службу, но там не заладилось, позже работал в судебном ведомстве — и там не получилось, даже поступил в гвардейский батальон егерей, хотя терпеть не мог военную службу. Удивительно, ярый милитарист, политик, положивший всю свою энергию на поддержку военной партии, он при этом сделал все возможное, чтобы в армии не служить, так что к 47 годам был всего лишь лейтенантом ландвера.

Но тут умерла матушка, и Отто пришлось ехать помогать брату с померанскими поместьями. Потом он взял семейные поместья в свои руки и так все здорово наладил, что прослыл очень даже преуспевающим помещиком. И в поместье он продолжал упорно учиться!

Сам изучил бухгалтерию, химию, сельское хозяйство, потом взялся за труды Гегеля, Канта, Спинозы, Давида Фридриха Штрауса и Фейербаха. Отто также прекрасно изучил английскую литературу, так как Англия и ее дела занимали Бисмарка больше, чем какая-либо другая страна. Жизнь в поместье очень дисциплинировала Бисмарка, особенно если сравнивать со студенческими годами. Итак, Бисмарк оказался сметливым и практичным землевладельцем, завоевав уважение соседей как своими теоретическими знаниями сельского хозяйства, так и практическими успехами. Ценность поместий возросла более чем на треть за девять лет, в течение которых Отто ими управлял, причем на три года из девяти пришелся сельскохозяйственный кризис.

В 1845 г. умирает Фердинанд фон Бисмарк. Наследство было поделено между братьями, и Отто достались два поместья: Книпгоф в Померании и Шенгаузен. Он быстро привел в порядок хозяйство и стал более активно участвовать в общественной жизни. Не без удовольствия он заменял своего брата при исполнении обязанностей ландрата, а позднее сам стал заседать в крейстаге (уездном собрании).

Говорят, Бисмарк был необычайно волевым и физически выносливым человеком, с громовым голосом, он презирал человеческие слабости — уже тогда показывал себя «железным». Что касается его политических взглядов, то кто-то из его сподвижников потом сформулировал его кредо: «Сила преобладает над правом!» И уже можно предугадать, кто в XIX веке скажет о том, что «великие вопросы времени будут решаться не речами и резолюциями большинства, но железом и кровью».

Политическая карьера Бисмарка началась с поста посланника Пруссии при союзном сейме во Франкфурте, а далее из «бешеного юнкера» он превратился в «бешеного депутата» Соединенного ландтага прусского королевства. Бисмарк иногда вел себя непредсказуемо — например, он начал свою политическую деятельность, хотя его никак нельзя было назвать «защитником народных вольностей» — как депутат парламента, избранный туда от своего округа. Но это был шанс попасть в большую политику. Он решил этот шанс не терять и 11 мая 1847 года занял свое депутатское место, даже отложив на полгода собственную свадьбу с Иоганной фон Путткамер.

  

Отто фон Бисмарк, «железный канцлер»

Это было время острейшего противостояния либералов и консервативных прокоролевских сил: либералы требовали от Фридриха Вильгельма IV утверждения конституции и больших гражданских свобод, но король не торопился их даровать. Больше всего его волновали финансовые проблемы — ему нужны были деньги на строительство железной дороги из Берлина в Восточную Пруссию. Именно с этой целью Фридрих Вильгельм и созвал в апреле 1847 года Соединенный ландтаг, состоящий из восьми провинциальных ландтагов. После первой же своей речи в ландтаге Бисмарк стал человеком известным.

Мы помним, кто занимался железнодорожными финансами и был банкиром железнодорожных компаний (Рейнской и Кельн-Минденской), кто мог с выгодой субсидировать строительство в этой области — Блейхредер-банк. Нет, нет, в то время ни о каких дружеских отношениях между депутатом ландтага и «денежным мешком» речь не шла. Король Фридрих Вильгельм и «бешеный» Бисмарк хотели денег «на дорожку», а Блейхредер тянул с выдачей необходимой суммы как мог. Не потому что ему было жалко денег, деньги в этой ситуации должны были дать весомую прибыль — просто, как мы знаем, патронами Блейхредера были всесильные в финансовом мире Ротшильды. Их деньги, как сейчас говорят, «крутились» в Блейхредер-банке, и без ведома Ротшильдов Блейхредер не мог выделить такую крупную сумму. Поддерживая столь тесные контакты с династией Ротшильдов, банкирский дом

Блейхредера стал, по существу, берлинским отделением Ротшильдовского. Это давало огромные преимущества, но и накладывало определенные обязательства.

Впрочем, консенсус был достигнут. На банкира, как он сам потом признавал, произвел впечатление Бисмарк. Блейхредер его запомнил. Как оказалось, его самого тоже запомнили. Позже Бисмарк, когда будет вести переписку с одним из баронов Ротшильдов, обсудит кандидатуру Блейхредера в качестве своего помощника по финансовой части.

Но не будем забегать вперед. На время пути Бисмарка и Блейхредера разошлись. Первого ждали государственные дела, второго — финансовые. Статус Блейхредер-банка начал активно расти, так как Герсон Блейхредер участвовал почти во всех операциях с немецкими облигациями Ротшильдов. Он расширил сеть сотрудничающих с ним финансовых представителей во многих банках, открыл филиал в Кельне. По сути Блейхредер-банк стал банковским центром Берлина, он был одним из лучших на рынке государственных облигаций, а вместе с Кельнским банкирским домом Соломона Оппенгейма, стал одним из лидеров в подъеме железнодорожного дела и промышленного финансирования.

Пока Блейхредер делал деньги, чтобы ссужать их потом Бисмарку, последний окунулся с головой в политику, чтобы дать возможность Блейхредеру их выгодно вложить.

В стране постепенно зрели революционные настроения, особенно среди городских низов и рабочих, недовольных ростом цен на продовольствие.

1848 год принес волну революций — во Франции, Италии, Австрии. В Пруссии революция также вспыхнула под давлением патриотически настроенных либералов, которые требовали объединения Германии и создания конституции. Король был вынужден принять эти требования. Бисмарк поначалу испугался революции и даже собирался помогать вести армию на Берлин, но вскоре его пыл остыл, остались только уныние и разочарование в монархе, который пошел на уступки.

Из-за репутации неисправимого консерватора у Бисмарка не было шансов пройти в новое Прусское национальное собрание, избранное путем всеобщего голосования мужской части населения. Ему ничего не оставалось, кроме как вернуться в свои поместья. Отто боялся за традиционные права юнкеров, но вскоре успокоился и признал, что революция оказалась менее радикальной, чем казалась.

В это время происходит постепенное усиление так называемой камарильи — блока консервативно настроенных политиков, в который входил и Отто фон Бисмарк. Логичным итогом этого процесса стал контрреволюционный переворот 1848 г., когда король прервал заседание парламента и ввел войска в Берлин. Несмотря на все заслуги Бисмарка в подготовке этого переворота, король отказал ему в министерском посту, назвав «заядлым реакционером». Король совершенно не был настроен развязывать руки реакционерам, вскоре после переворота он опубликовал конституцию, которая совмещала принцип монархии с созданием двухпалатного парламента. Монарх также оставлял за собой право абсолютного вето и право управлять при помощи чрезвычайных указов. Эта конституция не оправдала чаяния либералов, но Бисмарку все равно казалась слишком прогрессивной.

Однако он вынужден был смириться и решил попробовать выдвинуть свою кандидатуру в нижнюю палату парламента. С большими трудностями Бисмарку удалось пройти оба тура выборов. Свое место депутата он занял 26 февраля 1849 г. Однако негативное отношение Бисмарка к германскому объединению и Франкфуртскому парламенту сильно ударила по его репутации. После роспуска парламента королем Бисмарк практически потерял шансы быть переизбранным. Но ему на этот раз повезло, ибо король изменил избирательную систему, что избавило Бисмарка от необходимости вести предвыборную борьбу. 7 августа Отто фон Бисмарк вновь занял свое депутатское место.

Прошло немного времени, и между Австрией и Пруссией возник серьезный конфликт, который мог перерасти в полномасштабную войну. Оба государства считали себя лидерами германского мира и старались втянуть в орбиту своего влияния мелкие немецкие княжества. На этот раз камнем преткновения стал Эрфурт, и Пруссии пришлось уступить, заключив Ольмюцкое соглашение. Следует сказать, что Бисмарк активно поддерживал это соглашение, так как считал, что Пруссия не смогла бы выиграть в этой войне. В своей Ольмюцкой речи Бисмарк выступил в защиту короля Фридриха Вильгельма IV, капитулировавшего перед Австрией и Россией. Довольный монарх написал о Бисмарке: «Ярый реакционер. Использовать позже».

В мае 1851 г. король назначил Бисмарка представителем Пруссии в Союзном сейме во Франкфурте-на-Майне. Там Бисмарк практически сразу же пришел к заключению, что целью Пруссии не может быть германская конфедерация при господствующем положении Австрии и что война с Австрией неизбежна, если господствующие позиции в объединенной Германии займет Пруссия. В первую очередь было необходимо установить контакт с Францией, для чего Бисмарк отбыл в Париж 4 апреля 1857 года, где встретился с императором Наполеоном III, который не произвел на него особого впечатления.

И тогда же в Париже будет возобновлено знакомство с человеком, который уже когда-то произвел, в отличие от Наполеона III, на Бисмарка впечатление — с Герсоном Блейхредером. И теперь это уже можно считать полноценной исторической встречей.

Впрочем существует и альтернативная версия о том, как Бисмарк свел знакомство со знаменитыми Ротшильдами и своим будущим «собственным евреем». Произошло это несколько позже. Будущий рейхсканцлер познакомился во Франкфурте-на-Майне с бароном Мейером Карлом Ротшильдом, еще занимая пост прусского посланника в Германском союзе, и сразу же по достоинству оценил этого человека. Когда в 1862 г. в Берлине король Вильгельм I назначил Бисмарка главой прусского правительства, он начал поиски способного и преданного банкира, которому он мог бы доверить свои личные денежные дела. Поэтому он обратился за советом к франкфуртскому Ротшильду, и Мейер Карл порекомендовал ему перспективного Герсона Блейхредера.

На наш взгляд, скорее ближе к истине те историки, что настаивают на первом сценарии развития событий. И вот почему. Известно, что еще в 1860 г., при короле Фридрихе Вильгельме, Бисмарк осуществлял финансовые операции через банк Блейхредера для приобретения земли с целью увеличения поместья Шенхаузен, а такие действия требовали резолюции короля. А поскольку известно, что Фридрих Вильгельм IV скончался в январе 1861 г., то его подпись на документах четко ограничивает время, в которое произошло знаменательное знакомство Бисмарка и его финансиста. А посредниками в нем были конечно Ротшильды.

Ротшильды

О семье Ротшильдов стоит сказать особо. Человеку, далекому от финансов, но любознательному будет интересно узнать, как они зарабатывали свои миллионы и как их тратили. Но, пожалуй, самое любопытное — характеры персонажей, объединенных легендарной фамилией, верой и нравами. Столетиями они привлекали к себе внимание. Не всегда, увы, благосклонное. То оказываясь на авансцене истории, то отступая на время в тень, активно вмешиваясь в политику или погружаясь в частную жизнь, эти люди всегда оставались очень влиятельными, их сравнивали с властителями эпохи Ренессанса — семейством Медичи и изображали на карикатурах в виде пауков, опутавших земной шар паутиной.

Нам же это интересно потому, что в нашей истории закулисная деятельность Герсона Блейхредера происходила за двумя, если так можно выразиться, «кулисами», одной из которых был Бисмарк, а второй — как раз Ротшильды.

Все началось с вывески. С конца XVI века дом торговцев в еврейском гетто Франкфурта-на-Майне украшала табличка: «Рот шильд» («Красный щит»).

Основатель банкирского дома Майер Амшель Ротшильд (1744, Франкфурт-на-Майне — 1812, там же) вначале ни по статусу, ни по роду занятий не отличался от своего предка, мелкого торговца старинными монетами и медалями Ицхака Элханана в еврейском квартале Франкфурта-на-Майне. Знакомство с немецким аристократом, страстным коллекционер ом старинных монет генералом фон Эсторфом открыло Майеру Амшелю Ротшильду доступ во дворец одного из богатейших европейских монархов того времени — ландграфа Гессен-Кассельского Вильгельма IX.

Майер Амшель Ротшильд так распорядился многомиллионным состоянием, доверенным ему в момент поспешного бегства ландграфа в Прагу от наполеоновских войск (главным образом путем предоставления крупных займов датскому и другим европейским монархам), что не только сохранил его, но и заметно преумножил, заложив одновременно основы собственного состояния.

Вряд ли Майер Амшель заглядывал так далеко, собирая первые коллекции ценных монет для своих высокородных клиентов. Строго следуя заветам предков, он соблюдал предписания иудаизма. А как человек Просвещения, носил парик. Однако и во второй половине XVIII века немецкие евреи не имели права пудрить свои парики, а на груди обязаны были носить желтую эмблему. Проходя через мост, Майер, как и все его сородичи, должен был уплатить еврейский налог. На городских улицах любой немецкий мальчуган мог пристать к нему, выкрикивая: «Еврей, исполняй свой долг!» В ответ он снимал шляпу и любезно кланялся. Немецким языком ему овладеть не удалось, он разговаривал только на идише. Но при заключении сделок контрагенты его понимали.

На фоне такого события, как Французская революция, в 1789 году прошло незамеченным, что ландграф Кассельский поручил учет векселей новоиспеченному банкиру. Но деньги быстро пошли к деньгам.

Пятеро сыновей Майера Амшеля, подобно отцу, не проявляли интереса к наукам, зато с двенадцати лет входили в семейное дело под девизом: «Покупай дешевле, продавай дороже». Старший, Амшель, унаследовал место во Франкфурте, Соломон перебрался в Вену, Натан утвердился в Лондоне, Карл — в Неаполе, а Джеймс (Якоб) — в Париже. Все вместе они составляли банкирский дом Ротшильдов.

Разбогатевший Амшель переселился в большой дом в центре Франкфурта, но его овдовевшая мать, Гитл, отказалась покинуть гетто — из-за боязни навлечь злосчастье на потомков. Родственники со всей Европы являлись к ней выразить свое почтение. Эта необразованная и лишенная светского лоска старуха осознавала роль своих сыновей в обществе. Когда один из соседей поделился с ней опасениями, что два немецких государства затеют междоусобную войну, Гитл решительно возразила: «Пустяки! Мои мальчики не дадут им денег».

Конечно, прежде всего «мальчиков» интересовала прибыль. Но они действительно предпочитали вести финансовые операции в условиях мира, потому что война разоряла и должников, и кредиторов. Впрочем, они только предоставляли государственные займы, а на что будут потом потрачены деньги, зависело от многих причин.

Практическая деятельность Ротшильдов полностью опровергает утверждения о том, что они не занимались политикой и их интересовали только деньги. Известно, например, что заемная политика Ротшильдов во время кризисов 1830-го и 1840 г. предотвратила войну, а в 1866 г. они не дали денег ни Пруссии, ни Австрии, что также остановило военные приготовления и начавшийся было конфликт. Их финансовые операции после 1815 г. были далеки от всяких войн, но полностью прекратить войны в мире не под силу было даже финансовому могуществу дома Ротшильдов.

Предложив в 1824 г. заем Бразилии, Ротшильды вышли за пределы Европы. До конца века Бразильская империя оставалась в финансовом отношении доменом Ротшильдов. Заем, предоставленный Греции в 1832 г. под гарантии Англии, Франции и России, дал Афинам возможность образовать независимую монархию.

Ключ к влиянию Ротшильдов заключался не столько в их осведомленности о происходящем в «горячих точках», сколько в том, что они получали важнейшую информацию первыми. Еще стараниями «отца-основателя» они обзавелись такой эффективной сетью агентов и почтовых курьеров, какой не располагало ни одно государство. Натан в Лондоне в 1815 г. первым узнал, что Наполеон покинул место своего изгнания на острове Эльба и высадился на французской земле. И ему же первому поступило известие о том, что герцог Веллингтон, которого обеспечили золотом на ведение войны с Наполеоном те же Ротшильды, выиграл 18 июня 1815 г. битву при Ватерлоо. За сорок часов до того, как пришло официальное сообщение о решающей победе от самого герцога, английское правительство уже было извещено об этом своим банкиром. Правда, оно встретило новость скептически. Но тут уже вопрос не в правдивости информации, а об адекватности ее оценки получателем. После доклада правительству Натан не упустил возможности скупить на бирже английские ценные бумаги, упавшие в цене из-за упорных слухов о поражении Веллингтона, которым поддался деловой мир столицы.

Семья учитывала специфику каждой страны, с которой она вела дело. С Австрией у Ротшильдов сложились на редкость деликатные отношения. Собственно, успешное разрешение одного «дельца» и привело Ротшильдов к баронству.

В начале XIX века Мария Луиза, дочь австрийского императора Франца I, была выдана замуж за Наполеона Бонапарта. Все шло своим порядком, пока корсиканец не потерял престол и не оказался навечно в изгнании на острове Св. Елены. Молодая женщина последовала за супругом на остров и нашла там для себя утешение во внебрачной связи, возымевшей ощутимые последствия: она прибавила австрийскому императору двух незаконнорожденных внуков. Венский двор просто не понял бы Франца I, если бы тот оставил этих бастардов без средств к достойному существованию. Банкир Соломон, которому препоручили обеспечить деток бедной Марии Луизы, нашел решение этой задачи обходными путями — и так ловко, что никакие следы не вели в Вену. В награду за услугу император пожаловал наследственный титул барона как Соломону, так и четырем его братьям.

  

Майер Амшель Ротшильд, основатель династии Ротшильдов

Итак, отношения складывались прекрасно, пока их не осложнил экспромт австрийского правительства. В 1853 г. оно внезапно приняло закон, вновь запретивший евреям приобретать собственность. Хотя для венского Соломона сделано было исключение, банкирский дом забил тревогу. Финансовый синдикат, специально образованный под главенством парижского барона Джеймса, провел кампанию, направленную на обесценивание австрийских ценных бумаг. Когда этот факт зарегистрировали европейские биржи, австрийский посол дал знать из Парижа: за крупной неприятностью стоит барон Джеймс, который откровенно советует «утешить детей Израиля». Совету последовали — закон отозвали.

Конец 1850-х — 1860-е годы принесли Ротшильдам — следующему их поколению — новые заботы. Здесь влияние всесильного Бисмарка могло оказаться как нельзя кстати. Когда они встретились, обе стороны обнаружили интерес друг к другу — Ротшильдам хотелось и дальше поддерживать связь с человеком, который явно мог сильно вырасти в политическом мире Пруссии, а Бисмарк хотел бы продолжить знакомство, которое при случае могло оказаться полезным для его планов.

В итоге, уезжая, Бисмарк попросил рекомендовать ему какого-нибудь берлинского банкира, оговорив, как гласит легенда, что банкир непременно должен быть евреем.

Ему, естественно, назвали имя Блейхредера, который вел операции Ротшильдов в Берлине. Бисмарк вспомнил «дорожную историю» и ушлого финансиста.

Кстати, не следует думать, что слова «вел операции Ротшильдов» предполагают некое равноправие. Отнюдь нет. Блейхредер в переписке называл барона Джеймса Ротшильда своим «патроном и покровителем». Ответы ему были далеко не столь почтительны, но корректны как повеления от вышестоящих нижестоящему, и требовалось от него немало. Герсон Блейхредер, например, был просто обязан покупать для Ротшильдов ценные бумаги дешевле их рыночной оценки, а продавать — дороже. Тем не менее Блейхредер так ценил свои связи с «королевским домом страны финансов», что в случае ошибки предпочитал отказаться от своей законной комиссии, чем допустить, чтобы его «патроны и покровители» понесли по его вине хотя бы небольшой убыток. А ведь коммерц-советник герр Блейхредер зарабатывал от 20 до 25 тысяч талеров — отнюдь не те миллионы, которые делали Ротшильды — и, казалось бы, не должен был делать подобных жестов в отношении людей много богаче себя. Блейхредер, однако, был банкиром. Следовательно, человеком расчетливым. Он знал, что делает. Благодаря Ротшильдам, его банк получал важных клиентов в Берлине — выдающихся людей, располагавших талантом, или деньгами, или высоким статусом.

Одним из них и был герр Отто фон Бисмарк.

Сотрудничество

Об умении Бисмарка разбираться в людях говорит тот факт, что он сумел разглядеть положительные качества в вечно выглядевшем несколько неуклюже Герсоне Блейхредере, который нанес ему свой первый визит. Немолодой, наполовину ослепший Блейхредер сближался с решительным, архи-консервативным прусским юнкером, как говорится, с «раболепной угодливостью», хотя в то время он уже принадлежал к числу наиболее влиятельных банкиров Берлина.

За год до назначения Бисмарка представителем в сейм Блейхредер приобрел в Берлине на Берен-штрассе, 63, внушительное здание, в котором разместились и банк, и отделанная с блеском и роскошью частная квартира. Банк Блейхредера находился недалеко от биржи, а также в двух минутах ходьбы от замка и будущей резиденции Бисмарка на Виль-гельмштрассе. Благодаря отличным отношениям с Ротшильдами и умелому осуществлению операций еще до начала работы у Бисмарка среди клиентов быстро росшего банкира числились многие высокопоставленные сановники двора, представители дипломатической службы, промышленники и люди искусства, такие как Рихард Вагнер и его будущая супруга Козима фон Бюлов.

В то время новоиспеченный премьер-министр Пруссии хотя и не был бедным человеком, но и состоятельным его тоже нельзя было назвать. В 1855 г. он унаследовал от отца обремененные крупными долгами поместья Шенхаузен и Книпхоф, которые он сдал в аренду, едва начав заниматься политикой. Доходы от этой аренды не превышали 3,5 тыс. талеров в год. Его жалованье как посланника в Петербурге составляло 30 тыс. талеров в год. Но Бисмарку приходилось здесь нести большие расходы на представительство. С переездом в Берлин доходы Бисмарка сократились наполовину — премьер-министр Пруссии получал ежегодно всего 15 тыс. талеров и имел весьма скромную служебную квартиру. Расходы же юнкера были какими угодно, только не скромными, так что у Бисмарка было больше долгов, чем поступлений.

Отношение Бисмарка к денежным делам было характерным: «Как любой человек, который когда-либо пережил тревоги, связанные с безденежьем, Бисмарк так и не смог заставить себя жить легко и свободно и в глубине души верить в то, что он мультимиллионер, которому не страшны потери, налоги и последствия бесхозяйственности. В своем отношении к деньгам, так же как к власти или дипломатии, Бисмарк был в высшей степени реалистом. Он считал также, что собственность — это лучшее полномочие, позволяющее заниматься политикой, и что способ обращения с деньгами позволяет судить о характере человека» (Фриц Штерн «Золото и железо»).

Итак, по собственному признанию, у юнкера в молодые годы был довольно плохой характер. Порядок в его имущественном состоянии был наведен только тогда, когда им занялся Блейхредер. И будучи не в состоянии умерить страсть Бисмарка тратить деньги, он проявлял тем большую заботу о его доходах: иногда он предоставлял далеко не наивному в денежных делах премьер-министру ссуду для совершения особенно выгодной покупки, а иногда от его имени спекулировал акциями. Если потери оказывались неизбежными, то заботливый банкир брал их на себя, в то время как прибыли он записывал на им же самим управляемый счет Бисмарка.

Вообще деятельность самого Бисмарка изучена и известна, или считается, что изучена и известна. Он был героем для многих поколений немцев, деятелем, описанным во многих трудах и растащенным на цитаты (чего стоит, например, его «Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью»), поэтому наследие Бисмарка изучали много и многие, но его отношения с Блейхредер ом до недавнего времени были просто как бы вынесены за скобки. Хотя имя последнего стало нарицательным для его современников и обозначало огромные богатства, власть и таинственное влияние на судьбы мира. Но Блейхредер исчез из истории с момента смерти Бисмарка, хотя его карьера имела решающее значение и для жизни Бисмарка, и для хода немецкой истории.

Единственным большим трудом, раскрывающим биографию Блейхредера стала процитированная выше написанная известным американо-немецким историком Фрицем Штерном в 1977 г. фундаментальная «двойная биография» Блейхредера — Бисмарка «Золото и Железо», построенная на материалах, взятых из деловой переписки Бисмарка и Блейхредера, в которой история деловых и чисто дружеских отношений между этими персонажами прослеживается на фоне сложного и порой принимавшего трагический характер развития в Германии немецко-еврейских отношений.

Карьера Блейхредера отражала рост влияния капитала, его воздействие на политику и общественное мнение. Поскольку банкир становится доверенным лицом Бисмарка, он имел непосредственный доступ к нему. Его влияние росло, его благосклонность искали те, кто вчера презрительно фыркал в его сторону и цедили что-то о чесночной вони.

Блейхредер отвечает за финансовое состояние канцлера, и ему была предоставлена свобода действий и большие полномочия. Он выполнял и политические задания, требующих его уникального опыта и чутья. Европа знала его как тайного агента Бисмарка, а различные дела, искусно им выполненные, позволяют по-новому взглянуть на правление Бисмарка и правящий класс Германии в период, когда Второй рейх стал доминирующей силой на континенте. Деятельность Блейхредера бросает свет и на те аспекты политики Бисмарка, которыми ранее пренебрегали или которые игнорировали.

Этот более пристальный взгляд показывает, что Бисмарк, будучи сильным политиком, в общественной и частной сфере далеко не полностью понимал силы и масштаба влияния денег. Но Бисмарк рано понял: ему просто нужно много денег — нужны средства, чтобы вести первые две войны за объединение Германии, нужны фонды, чтобы диктовать условия парламенту. И его не волновали тайные механизмы, тонкая игра, в общем все эти «еврейские штучки», с помощью которых его личный финансовый гений обеспечит необходимое количество этих самых денег, чтобы о них не думать.

А тем временем Фридрих Вильгельм IV совсем сдал. Из-за болезни короля и резкого разворота внешней политики Пруссии планам Бисмарка по поводу сближения с Францией не суждено было осуществиться. По мере того как Бисмарк совершенствовался в изучении дипломатии и искусстве государственного управления, он все больше отдалялся от взглядов короля и его камарильи. Со своей стороны и король начал терять доверие к Бисмарку.

В 1859 г. брат короля Вильгельм, бывший в то время регентом, освободил Бисмарка от его обязанностей и направил посланником в Россию — в Санкт-Петербург.

Там Бисмарк сблизился с российским министром иностранных дел князем А. М. Горчаковым, который содействовал Бисмарку в его усилиях, направленных на дипломатическую изоляцию сначала Австрии, а затем и Франции. Общение с русским вице-канцлером Горчаковым во время пребывания в России оказало огромное влияние на формирование Бисмарка как дипломата. Впоследствии это нашло отражение в их дальнейших отношениях, очень ярко представленных в романе В. С. Пикуля «Битва железных канцлеров». В России Бисмарк изучил русский язык и изъяснялся на нем очень прилично. И лишь единственное слово из русского языка никак не давалось пониманию Бисмарка. Это слово «ничего». Как ни пытался он понять, что это значит, все было тщетно. Это было выше его понимания. На своем перстне Бисмарк выгравировал это слово.

В январе 1861 г. король Фридрих Вильгельм IV скончался, и его место занял бывший регент Вильгельм I, после чего Бисмарка перевели послом в Париж.

Кровью и железом

1862 год в Пруссии протекал бурно. В то время король и парламент находились в напряженных отношениях, поскольку последний не желал выделять деньги на перевооружение армии. Парламент — в очередной раз — не утвердил предлагаемый правительством бюджет — и 6 мая был распущен королем. Новые выборы, однако, принесли ему еще одно горькое разочарование: оппозиция не только получила больше голосов, но и бюджет правительства после пятидневных дебатов был отвергнут, и при этом подавляющим большинством — 273 против 62.

Суть разногласий состояла в том, что правительство намеревалось провести военную реформу, а парламент упорно отказывал ему в фондах. Однако сместить правительство парламент не мог — согласно прусской конституции, дарованной стране королем после волнений 1848 г. (и за которую он получил нагоняй от своего шурина, самодержца всероссийского Николая I) правительство назначалось именно королем и было ответственно перед ним, а не перед парламентом.

Так что император Николай негодовал на «разгул демократии» в Пруссии не совсем справедливо — прусская конституция отличалась от неписаной британской очень сильно. Армия, например, присягала в верности не Пруссии как державе, а непосредственно королю и династии.

И генералы не подвели короля Вильгельма — военный министр Альбрехт фон Роон предложил ему попросту разогнать парламент, раз уж договориться с ним никак не удается. Он ручался за своих офицеров. Король, однако, не согласился. Он, будучи младшим сыном в семье Гогенцоллернов, собственно, и не предназначался в короли, а готовился исключительно к военной карьере. Трон он унаследовал от умершего бездетным старшего брата, поэтому нехватку собственных политических знаний и умений ощущал и понимал, что сам уладить конституционный кризис просто не сможет.

Вместо предлагаемого ему военного переворота он составил — и даже заранее подписал — документ о своем отречении. Пусть с парламентом договаривается наследный принц, его сын Фридрих — а он, раз уж ничего не смог сделать для блага Пруссии, удалится на покой. И тогда фон Роон предложил ему попробовать последнее средство — есть человек, который сумеет сладить с буйным парламентом, и его величество знает этого человека — это Отто фон Бисмарк.

Король действительно знал этого человека. Признавал и лояльность, и дарования. Но очень и очень не любил, а действий не одобрял — до такой степени, что, назначив его послом в Петербург, не дал Бисмарку обычного для прусского посла в России чина генерал-майора, а так и оставил лейтенантом ландвера — случай совершенно беспрецедентный.

Однако, взвесив все, между отречением от престола и назначением Бисмарка — выбрал все-таки второе, и 22 сентября 1862 г. между королем Вильгельмом и будущим министром-президентом — так называлась должность главы прусского правительства — состоялся серьезный разговор.

Отто фон Бисмарк заверил короля, что он готов править и без бюджета, и с враждебным парламентом и что он найдет способ провести военную реформу в жизнь — и получил указ о своем назначении. 23 сентября 1862 г. Вильгельм I назначил Бисмарка министром-президентом Пруссии, наделив его самыми широкими полномочиями. Как написал впоследствии один историк, «и король, и Германия в этот день обрели своего хозяина».

Бисмарк сформировал свой кабинет из консервативных министров, среди которых практически не было ярких личностей, кроме Роона, возглавлявшего военное ведомство. Свою деятельность на посту главы прусского правительства Бисмарк начал не совсем обычно. Всего через несколько дней после вступления в должность и после утверждения кабинета он произнес перед комитетом ландтага свою первую речь — и не скрыл, что от умственных способностей депутатов он далеко не в восторге. В этой речи Бисмарк произнес знаменитую фразу про «кровь и железо». Великий вопрос объединения Германии, заявил глава правительства, который так сильно занимает мысли депутатов, «будет решен не разговорами, и не голосованием с достижением поддержки большинства — это была огромная ошибка 1848 года — а железом и кровью…»

Сказать, что речь имела значительный резонанс, означало бы сильно преуменьшить ее эффект. Вспыхнул грандиозный скандал, и не только в Пруссии, но и по всей Германии, к чему Бисмарк отнесся с олимпийским спокойствием. Пока не узнал, что общее недовольство разделяет и король. Ни парламент, ни общественное мнение сместить Бисмарка не могли. А вот король Пруссии — человек достойный, славный и несколько ограниченный — мог.

Ситуацию следовало немедленно исправить — и Бисмарк принял срочные меры. С королем надо было переговорить как можно скорее, и при этом успеть перехватить его до прибытия в Берлин с отдыха в Бадене — в Берлине ему могли наговорить лишнее. Бисмарк встретил своего суверена на маленьком полустанке, где поезд должен был сделать остановку.

В Пруссии слугам государства — офицерам и чиновникам — платили мало, и король подавал пример истинно прусской непоказной бережливости, путешествуя не специальным поездом, и даже не специальным вагоном, а поездом вполне обычным, в котором ему было заказано частное купе в первом классе. Король был в плохом настроении и прервал речь своего министра, который уверял его, что «решение великих вопросов кровью и железом» вовсе не означало призыв к войне, следующими словами: «Я знаю совершенно точно, как это окончится. Сначала они отрубят вам голову, а вслед за вами и мне — на Опернплатц, под моими окнами. Вы окончите свои дни, как казненный лорд Стаффорд, ая — как его король, Карл Первый».

Бисмарк спорить не стал. Он просто перешел на французский и спросил: «И что потом, сир?» — «Что потом? — ответил король тоже на французском. — Потом мы будем мертвы». — «Да, — согласился Бисмарк. — Мы будем мертвы. Мы все должны умереть — так или иначе, раньше или позже. Но можем ли мы умереть более славной смертью? Я — сражаясь за правое дело моего короля. Вы — скрепляя своей кровью божественное право королей. Пролитой на эшафоте, или на поле сражения — все равно… Вы умрете, стяжав бессмертную славу, потому что поставили на карту свою жизнь, защищая права, врученные вам милостью Божьей.»

Король Вильгельм I был не политик, а «первый солдат Пруссии», и для него, человека храброго и благородного, готовность умереть за дело, которое он считал правильным, была безоговорочной. Он сказал: «Да. Вы правы». Так что Бисмарк выиграл спор с королем. Но это было больше, чем спор. Король отвечал своему министру, «вытянувшись, как офицер в присутствии старшего по чину».

Рисковый Бисмарк, секреты Ротшильдов и осведомленность Блейхредера

Из-за чего, собственно, в прусском парламенте ломались копья? Бисмарк был уверен, что настало удачное время для соперничества Пруссии и Австрии за немецкие земли. Тем более что банкирские дома Ротшильдов, банк Блейхредера, Оппенгейма и другие готовы были финансировать это предприятие.

Сама по себе необходимость реформы была совершенно очевидна даже самым далеким от военных вопросов депутатам ландтага. Крымская война закончилась совсем недавно, в 1856 г. В ней участвовало 4 из 5 великих держав Европы, то есть все, кроме Пруссии. Англия, Франция и примкнувшая к ним Австрия заставили Россию отступить. Главная стратегическая союзница Пруссии — могущественная Российская империя — оказалась сильно ослабленной. Не успел стихнуть гром пушек в Крыму, как новый честолюбивый государь Франции, Наполеон III, примкнув к войскам сардинской династии, в 1859 г. напал на Австрию, бывшую свою союзницу. Австрийцы потерпели поражение, были вынуждены отдать Милан, и в 1860-м на свет появилось новое образование — Итальянское королевство. Германия получила предметный урок: объединение Италии произошло в точности по формуле Бисмарка — «железом и кровью».

Объединение Германии, о котором грезили патриоты со времени неудавшейся революции 1848–1849 гг., явно могло быть осуществлено по такому же образцу. Было также совершенно понятно, что, имея Наполеона III непосредственным соседом рейнских провинций Пруссии (доставшихся ей по решению Венского конгресса в 1815 г.), ее правительству и в самом деле следовало подумать об укреплении армии.

Так что спор был не о реформе как таковой, парламент был готов выделить фонды на увеличение армии. Однако дело было в том, что король настаивал на призыве на 3 года вместо прежних двух и желал теснее инкорпорировать ландвер, прусский эквивалент национальной гвардии, в регулярную армию. Парламент не соглашался ни на то, ни на другое. Депутаты парламента были готовы стоять до конца, для них это было делом принципа. А для прусской короны точно также делом принципа было полное недопущение никакого вмешательства в отношения между королем и его армией. Отсюда и возник конституционный тупик.

Бисмарк разрешил его вполне бесцеремонно — он начал править «без бюджета», как и обещал своему королю. Но как умный политик Бисмарк мог сказать столь опрометчивые слова? Даже не будучи гениальным финансистом, он не мог не понимать, насколько опасно для балансирующей на краю страны такое решение. При малейшем изменении ситуации это бы привело к кризису и падению прусского государства как такового. Как говорил один известный литературный персонаж: «Не советую — съедят».

Но как показала история (а точнее опубликованное эпистолярное наследие Ротшильдов, а именно переписка барона Амшеля и барона Джеймса), такой ход был не самоубийственным, а вполне даже предусмотрительным, у Бисмарка была страховка — гарантии финансовых вливаний ротшильдовских капиталов через посредничество Герсона Блейхредера. Это означало, что, если срочно потребуются деньги на нужды государства, они будут, конечно, под заранее оговоренный процент.

Это было, кроме прочего, и явным нарушением конституции, но альтернативой для депутатов парламента было бы открытое неподчинение и призыв к революции. Что, как было совершенно очевидно, могло вызвать военный переворот «в пользу законного государя» — прямо-таки мечта военного министра Альбрехта фон Роона.

В итоге депутаты ограничились призывами к королю сменить министерство. Король на это не согласился — Бисмарк уцелел. Судьба его, однако, висела на волоске. Как сообщал в Париж барону Джеймсу де Ротшильду его берлинский корреспондент, человек очень осведомленный, «правительство его превосходительства, герра Бисмарка, может пасть в любую минуту». Звали этого осведомленного человека Герсон Блейхредер. Он, как мы знаем, был банкиром его превосходительства.

Вышеприведенный пассаж нуждается в некоторых комментариях. Можно предположить, что Блейхредер, приближенный к особе канцлера, пошло шпионил за патроном в пользу единоверных (и единокровных) коварных Ротшильдов!

Но это абсолютно не так. Блейхредер не играл в подковерные игры за спиной Бисмарка, не обманывал его доверия подлым образом, не выдавал барону Ротшильду никакого государственного секрета и не предавал своего клиента. Он был рекомендован Бисмарку в качестве банкира именно Ротшильдами, агентом которых в Берлине он и был. Мы же помним, они «вывели в люди» его папу Самуэля. А Герсон Блейхредер был верным и преданным сыном и партнером. Блейхредер — официальный «человек Ротшильдов» при Бисмарке.

Герсон Блейхредер, сразу же ставший самым высоким по рангу евреем Германии, сосредоточил свою деятельность на приватных банковских трансакциях (в том числе самых конфиденциальных) Отто фон Бисмарка, а также на курировании государственных займов и кредитов. Достоверно известно, что через банкирский дом Блейхредера были заключены в 1860-х годах почти все прусские железнодорожные займы. Будучи личным банкиром Бисмарка, Блейхредер стал его неофициальным советником в финансовых делах и посредником в различных спекулятивных махинациях, не допускавшими огласки.

Их отношения к 1862 г. не были пока еще особо близкими. Бисмарк переводил на счет, открытый ему Блейхредером в своем банке, свое жалованье и деньги, получаемые с имения, а банкир за небольшую плату вел его счета, например — платил поставщикам Бисмарка за купленные им товары. Суммы были невелики — жалованье министра-президента, как уже говорилось, составляло 15 тысяч талеров в год. Обычное счетоводство. «Ничего личного — просто бизнес», как говорил герой другой истории.

Кстати, неоднократно возникал вопрос, почему у дома Ротшильдов, имеющих свои отделения по всему миру, не было своих филиалов в Берлине?

В досье банкирского дома с красным щитом собралось немало любопытного об отношениях с Пруссией и ее «железным канцлером». Франкфуртский барон Амшель, который бесспорно, был не самым хитроумным, но, как говорили, самым благочестивым из второго поколения Ротшильдов, по семейному обычаю сделал ставку на «человека будущего», а таковым в начале 1850-х выглядел Отто фон Бисмарк. Последний и получил от Амшеля приглашение на обед, но с таким опережением во времени (его пригласили больше чем за месяц), что дал озорной ответ: «Приду, если буду жив». — «С какой стати ему не быть живым? — недоумевал барон. — Такой молодой и сильный парень!»

  

Бранденбургские ворота

Приглашенного позабавил этот отзыв. «Мне все же нравится барон, — писал Бисмарк жене, — он настоящий старый еврейский торгаш и не строит из себя кого-то другого; он строгий ортодокс и во время обеда отказывается трогать иную пищу, кроме кошерной». Естественно, что, в отличие от хозяина, гость ел все, что хотел. Во время прогулки в саду Ротшильд показал Бисмарку растение, за которое он заплатил 2 тысячи гульденов. «Вы можете иметь его за тысячу, — добавил хозяин. — А если вы хотите получить его в подарок, мой слуга просто так отнесет его вам домой».

В таком духе проходил визит, по окончании которого Бисмарк сделал сочувственную запись: «Живет, бедняга, богачом в своем дворце, оставшись бездетным». С потомством Амшелю не везло, он усыновил племянника — Мейера Карла. Прусский король получил совет от приближенных — назначить молодого Ротшильда придворным банкиром, а также вручить ему орден Красного Орла третьей степени, чтобы склонить банкирский дом к более активному привлечению инвестиций в Пруссию.

Советниками короля был допущен забавный просчет. В обычном варианте этого ордена Красный Орел восседал на кресте. Но тут посчитали неудобным, чтобы еврей носил нечто, напоминающее распятие. Посему орел, преподнесенный Мейеру Карлу, стал как бы «еврейским»: основанием ему служил просто овал. Приняв награду, банкир спрятал ее в шкатулку и ни разу не прицепил к груди.

Через три года правительство поручило Бисмарку представить подробный отчет об отношении Мейера Карла к наградам вообще, и к ордену Красного Орла в особенности.

Задание было исполнено с немецкой добросовестностью. Бисмарк сообщил, что, по его наблюдениям, прусский Орел так и не украсил грудь фон Ротшильда, предпочитающего ему греческий орден Спасителя и испанский — Изабеллы Католички. По объяснению придворного банкира, «слабое здоровье» не позволяет ему прицеплять Красного Орла, изготовленного специально для лиц нехристианского вероисповедания. Впрочем, являясь на званые обеды, Мейер Карл каждый раз «просовывает в петлицу ленту от нашего ордена».

Инцидент так и не был забыт банкирским домом. Берлин стал одним из крупнейших городов Европы, но на предложение открыть там филиал своего банка Ротшильды неизменно отвечали отказом. Но все держали под контролем, просто не напрямую.

Это наглядно иллюстрирует их подход к решению проблем. Зачем биться головой о стену? Нужно просто найти правильного человека с молотком. Ротшильды приняли решение не конкурировать с местными банкирами, а сделать последних своими союзниками.

В Берлине утвердились банки Мендельсона и Блейхредера, не считая многочисленных мелких банков. Именно банк Блейхредера установил тесные отношения с прусским государством, с Гогенцоллернами и с Бисмарком. Поэтому Ротшильды избрали путь сотрудничества с банком Блейхредера, сделав его своим представителем в Пруссии.

Ситуация, когда Блейхредер просто и без изысков вел счета Бисмарка, будучи «евреем Ротшильдов», однако вскоре изменилась. Канцлеру понадобился «собственный еврей». Бисмарк сказал однажды, что путь политика — дорога через лес. Путник знает общее направление к цели, куда ему желательно попасть, а вот конкретный способ добраться до места — дело случая. В 1863 г. подходящий случай подвернулся. Среди множества вопросов, связанных с ним, возникли и финансовые. Для разработки правильного курса в этой деликатной области Бисмарку понадобился консультант — толковый и неболтливый. Блейхредер на эту роль очень подходил. Дипломатией же премьер-министр занялся сам. А дипломатическая карьера самого Блейхредера была еще впереди.

Датский вопрос

В лучших дипломатических традициях премьер-министр затеял войну. Война предполагалась против соседней Дании. Согласно решениям Венского конгресса, к Дании на основе личной унии отошли два «неразрывно связанные в единое целое» герцогства: Шлезвиг и Гольштейн. Личная уния означала, что король Дании одновременно является государем и в Дании, и в обоих герцогствах. А что значит «. неразрывная связь, соединяющая их в единое целое.» — толком не знал никто. Шлезвиг и Гольштейн были южной частью Дании, но в них преобладали этнические немцы. Конфликт тлел уже давно, но в 1863 г. обострился с новой силой под давлением националистов с обеих сторон.

Английский премьер-министр, лорд Пальмерстон, утверждал, что в датском вопросе разбиралось три человека: Альберт, принц-консорт королевы Виктории, некий датчанин и он сам. Но, добавлял лорд, принц Альберт умер, датчанин сошел с ума, а сам он совершенно забыл, в чем там дело. И в том, что Генри Темпл, 3-й виконт Пальмерстон, забыл, в чем там дело, не было ничего удивительного: во-первых, у него были дела поважнее, во-вторых, он подходил уже к своему восьмидесятому году, и с памятью у него и в самом деле возникали проблемы.

Бисмарк никак не претендовал на то, что станет «четвертым человеком, разбирающемся в датском вопросе», но так уж сложились обстоятельства. Подвернувшийся ему «случай» произошел именно в Дании — и заключался он в кризисе престолонаследия. Король Дании умер, а новый вознамерился скрепить связи с герцогствами чем-то попрочнее, чем преходящая личность их общего с Данией государя, т. е. сделать их окончательно частью датских земель без всяких «униатских тонкостей». Его идею горячо поддержали в самой Дании. Не менее горячо ее отвергли в герцогствах, где большинство населения были не датчане, а, как уже говорилось, этнические немцы. А поскольку южное герцогство — Гольштейн — было частью Германской конфедерации (в Германии часто именовавшейся «Bund» — «Союз»), то эхо волнений отозвалось по всей Германии.

Назрел военный конфликт между Датским королевством и Прусско-австрийской коалицией за отделение приэльбских герцогств Шлезвига и Гольштейна от владений датской короны. Вмешательство в датский кризис имело для Пруссии огромный внутриполитический смысл — шатающийся непопулярный кабинет сразу получал массовую поддержку общественного мнения, уже не говоря о территориальных приобретениях. В военном смысле беспокоиться было не о чем — прусская армия была заведомо сильнее датской. Но главным компонентом успеха Бисмарк считал не войска, а дипломатию. Формула Меттерниха, гласящая, что «крупный успех любой из пяти великих европейских держав неизбежно ведет к образованию враждебной коалиции ее соперниц», была хорошо известна.

Чего следовало ожидать от держав в случае смелого хода Пруссии? Россию по ряду причин из «расчета опасностей» можно было исключить. Российская империя вышла из Крымской войны глубоко потрясенной. Александр II начал огромные политические и военные реформы, России в 1862–1863 гг. было не до мелких проблем на прусско-датской границе.

Однако интересы и Франции, и Англии, и Австрии, несомненно, были бы задеты. Франция получала усилившуюся соседку на своей восточной границе, Англия не одобрила бы переход береговой линии в районе Киля от безобидной Дании к куда более сильной Пруссии. А что касается Австрии, то тут следовало ожидать любых неприятностей. Общие отношения с ней были глубоко неприязненными — и никто сильнее, чем Бисмарк, этому не способствовал. Он, например, отказался от участия Пруссии в конгрессе германских государей, который австрийцы попытались собрать именно для разрешения датского вопроса.

Однажды, объясняя недовольному королю, почему необходимо общаться с Францией Наполеона III — наследственным врагом Пруссии еще со времен Наполеона I, его великого дядюшки, Бисмарк заметил, что «нельзя успешно играть в шахматы, если игнорировать 16 клеток из 64». Он вообще любил шахматные аналогии (кстати, как и Блейхредер). Однако сейчас, в попытке решить датскую проблему в свою пользу, ему надо было играть одновременно на трех дипломатических «досках» — австрийской, английской и французской, преодолевая сопротивление на каждой из них. И тогда он придумал блестящую комбинацию.

Дипломатическое наступление, целью своей имевшее подрыв международно признанного суверенитета Дании, началось парадоксальным ходом. Бисмарк сделал публичное заявление, в котором поддержал так называемое Лондонское соглашение 1852 г., выработанное великими державами и признававшее датский суверенитет в Шлезвиг-Гольштейне.

Он получил за это одобрение со стороны всех великих держав, поскольку Пруссия «обнаружила свою умеренность и благоразумие», и шквал поношений, прокатившийся по всей Германии, что нимало его не обеспокоило. Когда же в Дании был принят проект новой конституции, включающей герцогства в датское государство, он заявил, что этим шагом Дания подорвала Лондонское соглашение. И что Пруссия этого не допустит.

Тем временем Австрии было сделано щедрое предложение — присоединиться к Пруссии в ее интервенции и разделить с ней добычу. Предложение было из тех, которые нельзя отклонить: имея общую границу с герцогствами, Пруссия могла бы действовать и в одиночку, а вместо этого предлагала совместные действия и совместное управление завоеванной территорией. Отказ же присоединиться к этому предприятию обрушил бы на Австрию негодование всех прочих германских государств.

Австрийский император Франц-Иосиф согласился. Дания получила совместный ультиматум от обеих великих германских держав. Теперь положение полностью поменялось. За рубежом началось бурное негодование, Англия, например, заявила, что действия Пруссии и Австрии — полное попрание международного права. Однако сделать что-то осязаемое было мудрено.

Расчет Бисмарка оказался совершенно точным — участие Австрии в интервенции, абсолютно ненужное с военной точки зрения, сыграло свою роль, парализовав возможные действия и Англии, и Франции — они просто не имели времени договориться о совместных действиях, действовать же поодиночке никак не могли. В Германии общественное мнение было целиком на стороне Пруссии и Австрии, «спасающих германских братьев от иностранного ига».

А перед датчанами встал невеселый выбор. Принять ультиматум означало принять полный подрыв их суверенитета, что с математической неизбежностью вызывало восстание немецких граждан в герцогствах. А отказ принять ультиматум означал безнадежную войну против двух великих держав. Датчане выбрали войну. В январе 1864 г. ультиматум был отвергнут.

Война для Пруссии прошла не так гладко, как предполагалось. Датчане защищались отчаянно, а прусский фельдмаршал Врангель посчитал, что «нечего смотреть на планы, понаписанные проклятыми клерками» из недавно учрежденного Генерального штаба, и доблестно, без дальнейших размышлений, пошел вперед.

В результате противник успел отступить и укрыться в укреплениях, которые пришлось брать, затратив на это немало времени и усилий. Так что кампания шла не недели, как предполагалось, а добрых три месяца. Однако в конце концов дело было сделано, и к октябрю 1864 г. страны подписали соглашение, по которому Дания передавала свои права в герцогствах Шлезвиг-Гольштейн в совместное владение Австрии и Пруссии, определенное как «кондоминиум».

Блейхредер спонсирует ловушку для Австрии?

Впоследствии мемуаристы — а вслед за ними и историки — исписали тысячи страниц в надежде найти ответ на простой вопрос: когда именно Бисмарк замыслил разрыв с Австрией? Высказывалась, например, такая точка зрения: это было спонтанное решение. Великий оппортунист увидел возможность «сорвать банк» и решился на огромную ставку — поставил на карту будущее Пруссии, а впридачу — собственную жизнь и карьеру.

Прямо противоположное мнение заключалось в том, что «замысел был глубоко обдуман им заранее, и вся комбинация с австрийским союзом против Дании с самого начала строилась как ловушка для Австрии», причем автор комбинации «не поколебался рискнуть и будущим своей страны, и собственной жизнью».

Таким образом неопределенность ситуации и огромный риск, на который пошел Бисмарк, признаются всеми. Разногласия начинаются тогда, когда пытаются выяснить, делалось ли это по заранее обдуманному замыслу или по воле обстоятельств?

Возможно, наиболее объективно смотрел на вещи британский историк Тейлор, который полагал, что Бисмарк любил держать вещи в незаконченном, взвешенном состоянии, допускающем самые разные варианты — вплоть до какого-то момента, когда добавка нужного «катализатора» производила желательный ему эффект.

Как бы то ни было, дипломатическая кампания против Австрии началась немедленно. Бесконечные придирки следовали одна за другой, при этом всякая попытка со стороны Австрии пресечь такое поведение партнера подавалась — главным образом королю Вильгельму — как «покушение на самые священные и неотъемлемые права прусской Короны». Не были забыты и иностранные дворы. Особенное внимание было уделено Франции. Бисмарк даже съездил в Биарриц, теоретически — отдохнуть. Но дело оставалось делом. Главной целью визита было желание прозондировать почву. Бисмарк встречался с послами Франции и в Берлине, и в Вене, и не упустил случая повидать императора Франции Наполеона III.

Подробности этих бесед неизвестны — разговоры шли с глазу на глаз и не протоколировались. По-видимому, Франции предлагались самые широкие обещания в обмен на ее нейтралитет — в том случае, «если, к несчастью, разногласия с Австрией поведут к войне». Конкретно: франкоговорящие кантоны Швейцарии и французская часть Бельгии. Бисмарк был очень щедр в отношении чужого добра, но, по-видимому, не поколебался завести речь и о германских провинциях на левом берегу Рейна, отнятых у Франции Венским конгрессом после крушения «100 дней» Наполеона. Во всяком случае очевидец сообщает, что за обедом с императором, отведав тюрбо под соусом по-генуэзски, Бисмарк воскликнул, что «за такой соус не жаль отдать и 20 берегов [Рейна]». Ну, при всем неоспоримом мастерстве французских поваров надо признать, что на своей «кухне» Отто фон Бисмарк тоже умел готовить довольно острые блюда.

На проведение мобилизации армии требовалось около 20 миллионов талеров. Но после военных столкновений с Данией и Австрией в 1864-м и 1866 г. Пруссия испытывала острый недостаток средств, и пополнить казну за счет повышения налогов было невозможно из-за сопротивления парламента. У парламента деньги можно было не просить, отказ был делом предрешенным и автоматическим.

Тогда Блейхредер предложил провести эмиссию ценных бумаг железнодорожной компании Кельн-Минден, с которой у банковского дома Блейхредеров были давние связи. Он аргументировал эту идею тем, что после войны прусское правительство имеет право на имущество компании. Выпуск акций помог Пруссии получить необходимые средства, часть которых перешла к автору идеи.

Продажа акций железных дорог, принадлежащих Пруссии как государству, должна была дать нужную сумму. Однако без одобрения парламента сделка была бы «не вполне законной» или даже «совсем незаконной». Вопрос мнений. Бисмарк стоял на первой точке зрения, министр финансов Пруссии — на второй. Потенциальные покупатели, в общем, соглашались с финансистом и требовали в качестве гарантии подписи не только короля, но и наследного принца Фридриха, который был категорически против самой идеи такой сделки.

Однако Блейхредер, теперь неофициальный финансовый советник Бисмарка, сумел найти консорциум покупателей. Деньги ожидались к июлю 1865-го. Фон Роон, военный министр, собирался начинать военные действия немедленно по получению денег.

Бисмарк не согласился. Блейхредер снабдил его дополнительной информацией, представив подробный отчет о печальном состоянии австрийских финансов, не зря же он переписывался с австрийским филиалом дома Ротшильдов — с самим бароном Ансельмом. Кто владеет информацией — тот владеет ситуацией. Блейхредер еще не раз окажет услуги подобного рода Бисмарку.

И Бисмарк решил попробовать выжать из австрийцев дополнительные уступки дипломатическим путем, не прибегая к войне. Комбинация удалась. При встрече короля Пруссии и императора Австрии на австрийском курорте Бад-Гаштейн 22 августа 1865 г. была подписана конвенция, по которой управление герцогствами разделялось — с полным нарушением принципа их «неделимости» — на две части. Примыкающий к Пруссии Гольштейн передавался в управление Австрии, примыкающий к Дании Шлезвиг — Пруссии.

Таким образом, австрийская зона оказывалась полностью окруженной. Кроме того, глубоководный порт Киль, расположенный в австрийской зоне, был занят прусскими войсками с правом строить там укрепления, а маленькое герцогство Лауенберг было попросту продано Пруссии за два миллиона талеров.

Австрийцы согласились на все. Они уже начинали понимать, с кем имеют дело, и стремились избежать столкновения — императору Францу-Иосифу его генералы сообщали, что армия оснащена не лучшим образом, денег же на перевооружение катастрофически не хватало.

Все эти подробности прошли мимо сознания короля Вильгельма. Но вот приобретением Лауен-берга — первым в его царствование приращением прусской территории — король был так доволен, что пожаловал своему министру графский титул. Теперь — по названию его старого поместья в Померании — он именовался граф фон Бисмарк-Шенхаузен.

Инвестиционные прозрения Блейхредера

Поместье требовало новой финансовой политики, и на этой почве Блейхредер же упрочил еще больше свое положение инвестиционного советника. Он указал покровителю важное стратегическое направление для финансовых потоков, оказавшееся весьма рациональным: деньги — в землю. Точнее — в лесные угодья. Медленно, но верно — вот девиз и Бисмарка, и Блейхредера. Бисмарку эта идея пришлась по душе.

Блейхредер честно использовал информацию, которую предоставлял ему Бисмарк, чтобы достичь богатства для себя самого и своего патрона. Но одновременно ему была свойственна такая черта, которую Бисмарк однажды охарактеризовал как «некоторую инвестиционную робость». Блейхредер говорил своим клиентам, что он будет стремиться к тому, чтобы обеспечить им долгосрочную реальную доходность (с поправкой на инфляцию) на уровне 4 % в год, которая подразумевала, что покупательная способность их капитала будет удваиваться каждые 17 или 18 лет. Его робость не позволяла ему войти в рынок новых эмиссий 1870-х годов или заразиться манией колониальных инвестиций, которая позже погубила столько инвесторов и немецких банков. Другими словами, он стал очень богатым благодаря своему терпению.

По современным расчетам, доходность инвестиционного счета Бисмарка составляла приблизительно 10 % в год на протяжении более чем 25 лет, при том что средний уровень инфляции в то время не превышал одного процента. Бисмарк был полностью удовлетворен этой доходностью, но всегда забирал свою прибыль и инвестировал ее в земельные и лесные угодья. Он был убежден, что инвестиции в бумажные активы были прекрасным и быстрым способом стать богаче, но истинное богатство должно выражаться во владении землей, на которой можно выращивать деревья.

Бисмарк по совету, как мы помним, Блейхредера при любой возможности приобретал лесные угодья. Его идея заключалась в том, что земля будет повышаться в цене пропорционально приросту населения, или приблизительно на два процента ежегодно. Он даже провел расчеты, которые убедили его в том, что немецкие леса будут расти в цене на 2,75 % в год, так что его реальная доходность от лесных богатств составит приблизительно 4,75 % в год, поскольку инфляция в те времена была фактически нулевой (около 1 %). Он считал это практически безрисковым способом сохранения и преумножения богатства.

История, кстати, подтвердила абсолютную правоту Бисмарка. В период войн, инфляции, поражений и депрессии, разразившихся в Германии в следующей половине столетия, стоимость лесных угодий выросла как ничто другое.

Бисмарка волновало и то, что его потомки не будут знать, что делать с унаследованным портфелем ценных бумаг, составленным из акций и облигаций, для управления которыми требовался определенный уровень осведомленности. Он не доверял инвестиционным советникам и считал очень маловероятным, что его потомки смогут найти себе другого Блейхредера. Поэтому он предпочитал неизменные, стабильные характеристики, присущие такой собственности, как леса. Земля и древесина не требовали, чтобы его потомки искали инвестиционных гениев для управления их деньгами. Все, что они должны были сделать, это держать лесные угодья в своей собственности и получать доход от контролируемой вырубки леса. Кроме того, у них был бы повод радоваться дождю, поскольку тот способствует росту деревьев.

Похоже, что оба этих человека, должно быть, имели некое «всевидящее око», чутье, которое давало им возможность просчитать цепочку возможных событий, которые будут вызваны тем или иным действием в настоящем. А именно это и нужно, чтобы инвестиции были успешными. В периоды, когда время замирало в состоянии неопределенности и сомнений, они умели сохранять равновесие и собственное представление о мире и никогда не проявляли нетерпение и не выражали раздражения и желания поторопить события.

Интриги. Австро-прусско-итальянская война

Но леса — лесами, инвестиции — инвестициями, а Пруссия готовилась к войне. Эта ситуация заставила Герсона Блейхредера с головой уйти в банковские дела. Прелюдией к этой войне стал конфликт из-за Шлезвиг-Гольштейна, разделенного, как мы помним, между Австрией и Пруссией по итогам датской войны 1864 г. По мнению Пруссии, Австрия нарушала условия Гаштейнской конвенции, не пресекая антипрусской агитации в Гольштейне. После того как Австрия поставила этот вопрос перед Союзным сеймом, Бисмарк, обеспечив нейтралитет Франции и России и заключив союз с Италией, аннулировал конвенцию и представил в Союзный сейм предложение по преобразованию Германского союза и исключению из него Австрии. Это предложение было отвергнуто, и Бисмарк объявил Германский союз недействительным. Пруссия спровоцировала Австрию на всеобщую мобилизацию, подкинув на стол австрийского императора Франца Иосифа I схему предстоящего прусского вторжения, составленную выдающимся военным стратегом X. Мольтке Старшим. В результате, по предложению Австрии, поддержанному большинством малых германских государств, сейм Германского союза принял решение мобилизовать союзную армию против Пруссии, выступив в качестве агрессора.

Все началось с того, что 28 февраля 1866 г. вБерлине собрался на заседание коронный совет. Помимо короля Вильгельма, кронпринца Фридриха и главных министров и военных на нем присутствовало и новое лицо.

Пруссия славилась добросовестной «работой над ошибками», и одной из таких ошибок, допущенных в датской войне, было признано слишком лихое поведение командовавшего прусскими войсками фельдмаршала Врангеля. «Проклятые клерки из Генштаба» были все-таки правы и дали ему дельные советы, которыми он напрасно пренебрег. Поэтому сейчас на совете присутствовал самый главный «клерк» — начальник Генштаба, генерал Хельмут фон Мольтке.

Главный доклад делал Бисмарк. Он испрашивал полномочий на заключение союза с Италией — в случае настоятельной необходимости — при возможной войне против австрийцев. Генералы были единодушны в поддержке этого предложения, король колебался. Против выступил только кронпринц Фридрих, который оспаривал не столько необходимость союза с Италией, сколько саму возможность «братоубийственной войны» между двумя великими германскими державами.

Интересная деталь: ни один человек не возразил против союза с итальянцами, в то время как имелось специальное соглашение, запрещавшее членам Германской конфедерации заключать военные союзы с иностранными державами, направленные против кого бы то ни было из членов Конфедерации. Бисмарк кронпринцу не возражал, а просто сказал, что «всякое может случиться», что австрийцы могут повести себя неблагоразумно, и что «надо заранее подготовиться к возможным неприятностям».

Тем временем Вена отвергла предложение Италии уступить ей провинцию Венеция за 500 миллионов золотых франков.

8 апреля 1866 г. договор Пруссии с Италией был подписан. Стороны обещали помощь друг другу в случае войны, с оговоркой, что если в течение трех месяцев Пруссия не вступит в войну с Австрией, Италия будет свободна от своих обязательств.

Результаты последовали уже 20 апреля — в Вене заключили, что итальянские войска двигаются в сторону австрийской границы, и объявили частичную мобилизацию. Бисмарк тут же обвинил Австрию в нарушении конвенции, подписанной в Бад-Гаштейне. Общегерманский сейм, заседающий во Франкфурте, выразил свое негодование агрессивной политикой Пруссии — резолюция с ее осуждением прошла с перевесом 2 к 1.В последний день мая Австрия уже и формально нарушила свое соглашение с Пруссией, предложив Сейму решить судьбу Шлезвига и Гольштейна. Прусские войска немедленно вторглись в австрийскую зону, но австрийцы, не принимая боя, отступили через границу Гольштейна в Ганновер.

Бисмарк, увы, не получил войны, к которой он стремился, но он немедленно поправил положение: Франкфуртскому сейму было предложено исключить Австрию из Германской конфедерации. Перед лицом такой неслыханной провокации Австрия призвала всех членов Конфедерации к немедленной мобилизации.

15 июня Пруссия уведомила Саксонию, Ганновер и Гессен-Кассель, что в силу военной необходимости двинет войска через их территорию, а сопротивление будет означать войну. 17 июня император Австрии Франц-Иосиф выступил с «Обращением к своим верным подданным». «Война Бисмарка» к этому времени уже началась — прусские войска перешли границу.

Шансы сторон оценивались так: это будет долгая и трудная война, в которой в конце концов победит Австрия. Это было мнение не только досужих газетчиков — примерно в этом же направлении шли мысли людей весьма компетентных, например, императора Франции Наполеона III. Утверждалось даже, что его полное молчание по поводу предположений Бисмарка о возможных «компенсациях в уплату за нейтралитет», было не безразличием, а ловким приемом — он надеялся выторговать у побежденной и истощенной Пруссии уступки покрупнее.

Русские военные эксперты тоже считали, что победит Австрия. Поэтому, с одной стороны, было заявлено о том, что «Россия соблюдает строгий нейтралитет», а с другой — на границу был выдвинут «наблюдательный корпус» в количестве 100 тысяч человек, в надежде, что это испортит австрийцам настроение — и хоть немного, но поможет Пруссии продержаться.

Со времен Крымской войны Австрию в России ненавидели, и это чувство разделялось представителями всех цветов политического спектра — от разночинцев и до императорского двора. В прусскую победу и звезду Бисмарка верили только прусские генералы. И вездесущие Ротшильды. Ну и конечно верный Блейхредер. Но вера верой, а блеск звезды надо подпитывать звонкими монетами! А золото — это как всегда евреи.

Кузены Ансельм и Альфонс Ротшильды (первый возглавлял банк в Вене, второй — в Париже) прилагали усилия, чтобы избежать австро-прусской войны. Но никак не удавалось убедить влиятельного австрийского князя Меттерниха, а с ним вместе и имперские верхи, что у Австрии нет шансов на победу. Когда князю напомнили, что казна страны пуста, последовал ответ: «Она наполнится в результате нашей победы». Чтобы привлечь внимание к критическому состоянию австрийских финансов, Альфонс решился на экстравагантный поступок. По его указанию Парижский банк в 1865 г. отказался оплатить чек Меттерниха на пустячную сумму в 5 тысяч франков с выразительной мотивировкой: на княжеском счете нет даже такой суммы. Оскорбленный сановник бойкотировал бал-маскарад у Ротшильдов — только и всего. А через несколько недель вспыхнула война, в которой прусская армия наголову разбила австрийскую.

Стоит указать на одну немаловажную подробность: Бисмарк не разделял оптимизма ни прусских генералов, ни умных Ротшильдов (хотя позицию последних канцлеру аргументированно и обстоятельно освещал Блейхредер). Он считал шансы достаточными для того, чтобы рискнуть, но в исходе был вовсе не уверен. Разумеется, свои сомнения он держал при себе, а в разговорах с иностранными послами демонстрировал веру в победу и несокрушимый боевой дух. Например, он сказал британскому послу в Берлине, что Пруссия, несомненно, победит, а если нет — «он сам пойдет в последнюю атаку, и падет в ней, сражаясь за Пруссию».

Мы, однако, можем вполне обоснованно предположить — размышляя о том, что делать в случае неудачи, он планировал для себя не «героическую смерть в последней атаке». Отнюдь нет. У нас есть на этот счет надежный свидетель — его превосходительство, министр-президент Пруссии, граф Отго фон Бисмарк собственной персоной. Отправляясь на войну, он оставил своему банкиру, Герсону Блейхредеру, два распоряжения.

Согласно первому, банкир должен был перевести ликвидные фонды, находящиеся на его счету, в нейтральный Франкфурт. Согласно второму, Блейхредер срочно выслал Бисмарку крупную сумму наличными (тысячу талеров), что было ненамного меньше его министерского месячного содержания — и непременно золотом. Было специально оговорено, что требуется 50 фридрихдоров (старой прусской чеканки), 50 французских наполеондоров и 50 австрийских дукатов, всего примерно на 850 талеров, а остаток суммы — серебром. Из этого с полной очевидностью вытекало, что граф фон Бисмарк в случае беды думал не о героической гибели на поле боя, а о бегстве. Скорее всего куда-нибудь за границу.

Бисмарк вспоминал впоследствии, что июнь 1866 г. был для него временем «между троном и виселицей». Надо сказать, что, если слово «трон» было, так сказать, фигурой речи, то вот «виселицу» нужно было понимать не фигурально.

Бисмарк буквально сконструировал войну с Австрией, просто «продавил» этот проект, не столько логическими аргументами, сколько силой своей личности и авторитетом. Против него был и парламент, и едва ли не все население Пруссии, и все королевское семейство, кроме разве что самого короля, который колебался, но, как всегда, уступил своему министру.

Таким образом, вся ответственность за австрийскую войну ложилась на Бисмарка. В случае неудачи он, несомненно, был бы уволен и после этого мог ожидать суда, а потом действительно — чего угодно: заключения, конфискаций, изгнания или даже казни.

Оставалось ждать результатов военной кампании. В распоряжения генералов Бисмарк не вмешивался — мешать специалистам делать свое дело в Пруссии было не в обычае. Генералы свое дело знали. План австрийской кампании, разработанный Мольтке, оказался истинным шедевром. Мобилизация сработала как часы — полки формировались на местах и сливались в дивизии в центрах своих военных округов, без долгих маршей и лишних перевозок.

Одна из четырех прусских армий вошла в Ганновер. Сопротивление быстро развалилось — с точки зрения военной подготовки прусские войска были ганноверским не чета. В результате уже на 5-й день войны прусские войска вторглись в Богемию. Операции австрийской стороны были далеко не так удачны.

В результате «итальянский гамбит» Бисмарка принес неожиданные и значительные дивиденды. Пруссия победила, и ее победа превосходила самые смелые ее ожидания. Однако на следующий день в ставке прусской армии разыгралось «сражение», вызвавшее, пожалуй, не меньший накал страстей. Обсуждался вопрос: а что же следует делать дальше?

Мнения совета разделились. Генералы требовали продолжения похода — дорога на Вену была открыта. Король был совершенно согласен со своими военными экспертами. Поддержку выразил даже кронпринц Фридрих, прекрасный генерал, но человек обычно миролюбивый.

Против этого предложения выступил только один человек — политический глава «военной» партии, непоколебимый милитарист, человек, который организовал саму эту войну — граф Отто фон Бисмарк. Он настаивал на немедленном заключении мира и предлагал дать Австрии самые щедрые условия, лишь бы она на мир согласилась.

Хельмут фон Мольтке, стяжавший себе в эти дни военную славу, человек стоического темперамента, несмотря на свой стоицизм был вне себя — у него собирались украсть победу! Аргумент Бисмарка о возможном выступлении Франции он отклонил, сказав просто: «Мы их разобьем». И теперь, после Кёнигграца, в его устах это не звучало похвальбой.

Друг и единомышленник Бисмарка, его политический союзник, которому Бисмарк был обязан своим назначением на пост главы правительства Пруссии, генерал Альбрехт фон Роон просто потерял дар речи. Он привык к неожиданным выходкам своего бывшего протеже, но это переходило все границы разумного.

Что за помешательство накатило на министра-президента? Зачем выпускать из рук разгромленного и побежденного врага? Совершенно такой же была реакция короля Вильгельма — он потребовал продолжения похода, вплоть до победного парада по улицам Вены. Если генералов Бисмарк мог игнорировать, то в споре с королем нельзя было поставить точку, попросту «отдав ясные распоряжения».

Надо сказать, что вообще-то к 1866 г. у короля и его главного министра сложились определенные деловые отношения. Их, пожалуй, лучше всего мог бы проиллюстрировать эпизод, случившийся как раз совсем незадолго до рассматриваемых событий, во время Австро-прусской войны.

Король Вильгельм со свитой выехал на холмик, прямо под артиллерийский огонь противника. Свитские генералы просили его отъехать и «не рисковать драгоценной жизнью монарха». Король, «первый солдат Пруссии», уперся — мысль укрыться была ему невыносима: он обязан подвергать себя такому же риску, как и простые солдаты.

Бисмарк, склонив голову в знак подчинения «гранитно-незыблемой воле своего короля», подъехал к Вильгельму — и пнул его лошадь каблуком. Лошадь дернулась в сторону и пошла с холмика вниз. Король ее не остановил — он намек уловил.

Этот хороший пример, по мнению видного английского историка Тейлора, «исчерпывающе показывал отношения короля с его канцлером — показное полное повиновение, а в нужную минуту — пинок». Но сейчас, на коронном совете, король Вильгельм заупрямился — как минимум, он настаивал на победном параде по улицам Вены.

Бисмарк не привыкший к тому, чтобы ему противоречили — даже если это делал король — был в таком состоянии, что от душившей его ярости не мог говорить. В итоге участники совещания разошлись по своим комнатам, так ничего и не решив. Король и Бисмарк в течение нескольких дней отказывались обменяться хотя бы словом.

Положение, как ни странно, спас враг министра-президента, противник всех его начинаний — кронпринц Фридрих. Он сказал отцу: «Война была начата по совету Бисмарка, против мнения очень и очень многих, включая и мое. Он оказался прав. Поэтому было бы справедливо предоставить Бисмарку и окончить эту войну так, как он считает правильным». Король подумал — и, скрепя сердце, согласился.

Правда, он сказал, что «заключает мир на пороге Вены только по настоянию графа фон Бисмарка, и пусть их рассудит потомство». 23 августа 1866 г. в Праге был подписан мир.

Если взять всю необъятную литературу, посвященную Бисмарку как политическому деятелю, то, наверное, невозможно найти в ней более стертого клише, чем утверждение, что «Бисмарка преследовал кошмар коалиций». Как и многие клише, это утверждение было правдой. Позиции Франции, России и Англии после неслыханной прусской победы еще не определились. Но так долго продолжаться не могло. В итоге он настоял на своем.

Австрии не пришлось отдавать победоносной Пруссии ни единой деревни — дело ограничилось очень умеренной контрибуцией в 20 миллионов талеров, достаточной только на то, чтобы покрыть расходы Пруссии на проведение мобилизации.

Стоит сказать, что здесь таится одна из загадок, связанная с именем Герсона Блейхредера. Поначалу Бисмарк хотел отправить на совет по поводу установления суммы контрибуций в качестве полномочного посланника своего «верного еврея». Но король Вильгельм был категорически против, и Блейхредер на переговоры не поехал. Как потом саркастически замечал Бисмарк — антисемитская брезгливость его величества дорого обошлась Пруссии, намекая на то, что сумма контрибуций так ничтожна, потому что переговоры вел дилетант. А о том, как Блейхредер мог прекрасно торговаться, свидетельствовала небезынтересная история, когда в 1871 году, после того как Пруссия разгромила Францию во Франко-прусской войне, Бисмарк вызывал Блейхредера в Версаль для консультаций относительно оптимальной величины контрибуции, которую целесообразно было бы истребовать у поверженного противника. И суммы эти были более чем удовлетворительны.

Впрочем Пруссия щедро вознаградила себя в другом месте. Германский союз, который был создан в 1815 г. и включал все земли Германии, где главную роль играла Австрия, распался. Шлезвиг, Гольштейн, Ганновер, Гессен-Кассель, Гессен-Гомбург,

Франкфурт-на-Майне и Нассау были попросту аннексированы. «Старая Пруссия» и ее западные провинции территориально соединились — мысль канцлера Гарденберга, высказанная им по поводу границ Пруссии, начертанных Венским конгрессом в 1815 г.: «Следующая война все поправит» — теперь, через 51 год, наконец-то стала реальностью.

Княжества и ганзейские города севернее реки Майн объединились в новый Северогерманский союз. Королевство Саксония, бывшее союзником Австрии, формально не потеряв в территории, тоже оказалось включенным в Северогерманский союз. Управление Союзом отдавалось прусскому королю, как «президенту Союза», канцлеру и двум палатам, нижняя из которых избиралась на основе всеобщего избирательного права.

Из грома пушек в самом центре Европы всего за несколько недель родился новый мир — и канцлер этого нового мира энергично взялся за его переустройство. Канцлером, конечно, стал Бисмарк. А Блейхредер — коммерческим тайным советником. Дать ему эту должность Бисмарк «настоятельно попросил» у Вильгельма в пику истории с проваленными переговорами по репарациям.

События во Франции и «шпионские игры»

Хотя стало очевидным, что доминирующей силой на континенте становится Пруссия, в Париже еще делали ставку на силовое решение споров с ней. При этом подтвердилась не только точность прогнозирования в политике, но и обнаружилось сужение реального влияния Ротшильдов на правительства. Альфонс Ротшильд поставил целью довести до сведения императора Наполеона III, что война противоречит интересам Франции и будет пагубной. Два надежных источника обеспечивали полноту осведомленности Альфонса Ротшильда о намерениях Берлина.

Первым был главный «немецкий еврей», точнее «еврей Бисмарка» Герсон фон Блейхредер, который изначально был «человеком Ротшильдов» (как все запутано!). И что совсем любопытно, впоследствии (уже после победы), ротшильдовский ставленник Блейхредер вместе с Бисмарком — с немецкой стороны — улаживал неизбежный и тяжелый вопрос о французских контрибуциях с Альфонсом Ротшильдом — с французской. Канцлер-победитель держался грубовато, не преминув напомнить, что дед банкира Альфонса в свое время был у немцев «придворным евреем». Блейхредер же, представляя победившую сторону, понятно, не язвил над поверженным, но и, что удивительно, не вызывал никакой неприязни у этой самой поверженной стороны, т. е. у Альфонса Ротшильда.

Второй источник выглядел вообще экзотически: сведения поступали от одной из парижских куртизанок, Ла Паивы. По другой версии (а может быть, и так и эдак) от некой графини Кастильоне.

А что же это была за особа и откуда она взялась? Ла Паива, или Эстер Ланцман (позднее Полин-Тереза Ленчменн, затем мадам Вилльенг, еще позднее мадам маркиза де Паива и, наконец, графиня Хенкель фон Доннерсмарк) — знаменитая «дама полусвета», финансовый гений и примечательный персонаж в этой истории.

Ла Паива, граф фон Доннерсмарк и Блейхредер. Кто кого переиграет? Ла Паива была одной из самых успешных французских куртизанок XIX века. Она начала как польская еврейка из московских трущоб, дочь ткача Мартина Ланцмана и его жены

Анны Амалии Кляйн. В 17 лет стала женой Антуана Вилльенга, портного. Но Эстер презрела свои супружеские обязанности и поселилась в трущобах Парижа, возле церкви Святого Павла, взяв имя Терезы и пытаясь найти богатого воздыхателя. Она нашла оного в лице Генри Герца, пианиста, и стала его любовницей, получив допуск в художественные, но все же не в аристократические круги. Ее салон посещали Рихард Вагнер, Ханс фон Бюлов, Теофиль Готье и Эмиль де Жирарден. Далее ее путь очень извилист — Америка, Британия, снова Париж… В Бадене, найдя там более широкое поле для применения своих способностей, она встретила португальского маркиза Альбино-Франческо де Паи-ва-Араухно. Так как ее первый муж умер, она была свободна и 5 июня 1851 г. вышла замуж за маркиза, получив титул и громкое имя. Потом маркиза сменил сказочно богатый немец граф Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк, близкий приятель как банкира Блейхредера, так и прусского канцлера Бисмарка.

В то время, по свидетельствам историков, она носила жемчуга, бриллианты и другие драгоценные камни на сумму около двух миллионов франков. Выстроенный для содержанки графа роскошный особняк на Елисейских Полях, спроектированный Пьером Можином, был самым элегантным в Париже. Дворец Паивы приобрел в Париже практически такую же известность, как позднее Эйфелева башня. Говорят, что когда автор комедий Эмиль Ожье впервые увидел бесценную лестницу из оникса, ведшую в покои Паивы, он воскликнул: «Как добродетель, так и порок имеют свои ступени».

И однажды Гвидо фон Доннерсмарк, этот прожигатель жизни, вопреки предостережениям друзей повел свою возлюбленную под венец. Неравный, практически пользовавшийся дурной славой брак молодого человека, обремененного большими долгами, должен был (в этом мнении силезские магнаты были едины) означать крах некогда процветавшего дома Хенкелей фон Доннерсмарк. Конкуренты уже присматривали себе куски пожирнее из богатой добычи, которая неизбежно должна была попасть к ним в руки. Но редко кто так глубоко ошибаются. Едва его брачные узы были официально оформлены, как Гвидо из «графа-шалопая» превратился в ловкого бизнесмена.

Впрочем, это произошло не совсем по доброй воле, так как за теми решениями и приказами, с которыми прибывали в Силезию срочные курьеры из далекого Парижа, стоял не кто иной, как Паива, та самая распутница, которая, как все думали, должна была привести графа к банкротству.

Феликс Пиннер, специалист по экономическим вопросам того времени, отмечал: «Паива была прямо-таки гением в деловых вопросах. Чуткий инстинкт подсказал ей, что в наполовину промотавшемся немецком графе-гуляке дремлет талант умело вести дела, а его германские владения представляют собой прекрасный материал для того, чтобы начать ворочать большими делами. Граф Гвидо стал мастером своего дела, из объекта денежных операций, которым он был во время партизанской войны со своими кредиторами, он превратился в субъект финансовых операций. На новые кредиты, взятые во Франции и Германии, Гвидо приобретает хозяйственные комплексы, угольные шахты, рудники и металлургические предприятия. Унаследованный от отца металлургический завод «Лаурахютте» он слил с государственным заводом «Кенигсхютте»; опираясь на поддержку банкира Герсона Блейхредера, он создал на их основе акционерное общество и нажил огромное состояние. Блейхредер тоже разумеется не остался внакладе».

Салон графини охотно посещал и Альфонс Ротшильд. Здесь, в кругу ценителей Ла Паивы, он получал ту конфиденциальную информацию, в которой нуждался. В общем, эта особа вполне могла претендовать на роль Маты Хари своего времени.

Но как и у знаменитой шпионки дела у Ла Паивы в конце концов пошли неважно: ее и графа Доннерсмарка впоследствии выслали из Франции по подозрению в шпионаже.

Зато Блейхредер, при том что он приятельствовал с обоими, принимал участие во многих их делах, финансировал львиную долю их предприятий, ничуть не пострадал! Сыграло роль как покровительство самого Бисмарка, так и собственные таланты обеспечить себе «алиби». Считается, что он, «выжав досуха» их тандем как финансово, так и информационно, элегантно «сдал» графа и графиню.

Весной 1870 г., обнаружив, что граф вместе с дамой срочно покинули Париж, Альфонс Ротшильд сообщил при личной встрече Наполеону III, что конфликт с Пруссией явно обостряется. Французский император обратился к нему с просьбой переслать в Лондон по «семейным каналам связи» шифрованную депешу с запросом, окажет ли Британия помощь Франции в случае войны? Депешу получил и расшифровал лондонский кузен, Натаниэл Ротшильд, и он же переслал ответ британского правительства: «Нет, помощь оказана не будет».

А вторая претендентка на роль королевы шпионажа в этой истории — графиня де Кастильоне, или просто Ла Кастильоне (урожденная Вирджиния Ольдоини), знаменитая итальянская куртизанка, по общему признанию современников, самая красивая женщина своего времени. В 16 лет она вышла замуж за графа Франческо де Кастильоне, вскоре переехала в Париж, где стала возлюбленной Наполеона III. Так она, среди прочего, выполняла поручение своего кузена, графа Кавура, убедить Наполеона не препятствовать объединению Италии. Их связь длилась лишь два года, но она открыла красавице двери в гостиные германской императрицы Августы, Отто фон Бисмарка, Адольфа Тьера. Ла Кастильоне также вовсю шпионила в пользу Франции и как могла лоббировала ее интересы. После разрыва с Наполеоном III и нескольких лет пребывания в Италии графиня вернулась во Францию и поселилась в Пасси. Примечательно, что в ходе Франко-прусской войны она выполнила важное секретное поручение — отговорила Бисмарка от оккупации Парижа (столица не была оккупирована).

Капитуляция

Несмотря на достовернейшие сведения, получаемые Альфонсом Ротшильдом, да и не только им, Наполеон III дал себя втянуть в войну с Пруссией, в которой потерпел сокрушительное поражение и был взят в плен.

Как говорил Хельмут фон Мольтке: «Ни один план не переживает встречи с противником». Кампания 1870 г. не стала исключением из этого правила. Правда, ошибся на этот раз сам Мольтке — он ожидал быстрой мобилизации французской армии, с последующим вторжением на территорию Германии, и его расчет состоял в глубоком охвате флангов наступающей армии с целью ее окружения. Расчет был сделан не на пустом месте — военная доктрина Франции, тщательно изученная прусским Генштабом, делала упор на наступление. Руководящим принципом служило выражение: «оп se debrouille» — в приблизительном переводе: «мы прорвемся». Офицеры в шутку называли это «системой D».

Однако война для Франции с самого начала пошла крайне неудачно. Французы терпели поражение за поражением. И как эпилог — «Катастрофа под Седаном», вошедшая во французскую историю как несмываемое позорное пятно: 1 сентября 1870 г. армия, окруженная со всех сторон, под непрерывным обстрелом, от которого невозможно было укрыться, не имея никакой возможности ни вырваться, ни держаться, капитулировала. Армия погибла целиком — в плен попало больше 100 тысяч человек, 17 тысяч были убиты или ранены.

Основную вину за случившееся французские историки возлагают на Наполеона III. Не обошли его вниманием и противники — известно высказывание Бисмарка, который назвал французского императора «непризнанным, но крупным ничтожеством».

Но, пожалуй, это несправедливо. Как раз под Седаном Наполеон III повел себя очень достойно — пока его генералы спорили о том, кому принадлежит печальная честь подписания капитуляции, император решил вопрос, приказав поднять белый флаг и написав личное письмо Вильгельму I, начинавшееся словами: «Государь, брат мой», в котором сообщил, что сдается и отдает королю Пруссии свою шпагу. На вопрос, заданный ему Бисмарком — отдает ли он шпагу в качестве главы государства или в качестве частного лица, ответом было: «.в плен попал человек — об остальном следует договариваться с правительством в Париже».

Оставался, конечно, вопрос — с каким правительством? Официальное известие о капитуляции под Седаном было получено в Париже 3 сентября. На другой же день там совершился переворот: Наполеона объявили низложенным и организовали правительство национальной обороны под председательством генерала Трошю, военного коменданта Парижа. Императрица Евгения после нескольких громких заявлений «о необходимости проявления стойкости в беде» бежала из столицы самым неромантичным способом — с помощью своего американского дантиста.

Германская ставка в конце октября была передвинута из шато барона Джеймса Ротшильда в Версаль. Бисмарк хотел скорейшего окончания войны. Прусские войска занимали город за городом и крепость за крепостью — Верден, Туль, Страсбург, Бурже, Орлеан, Амьен, Руан, но мира все не было. Так продолжалось до января 1871 года.

Император, рейхсканцлер и «личный еврей»

Франко-прусская война 1870–1871 гг. была разгромной для французов, особенно сокрушительным было поражение под Седаном. Тем временем к Пруссии присоединились Эльзас и Лотарингия, королевства Саксония, Бавария и Вюртемберг. И 18 января 1871 г. Бисмарк провозгласил создание Второго рейха, а Вильгельм I принял титул императора (кайзера) Германии. «Рождение империи прошло трудно, — написал Бисмарк в письме к своей жене, отправленным в конце января 1871 г., - у королей в такие минуты бывают такие же невозможные прихоти, какие бывают у беременных женщин. В своей роли повивальной бабки я не раз сожалел, что я не бомба, и, следовательно, не могу взорваться».

«Рождение империи», о котором он говорил, произошло в Зеркальной галерее Версальского дворца, а «королем с невозможными прихотями», о котором канцлер говорил столь непочтительно, был его суверен, король Пруссии Вильгельм I, абсолютно не желавший становиться императором. Он был бы вполне удовлетворен простым соглашением об объединении Северо-Германского союза с южнонемецкими государствами. Но, как он однажды меланхолично заметил, «нелегко быть королем, царствующим под управлением такого канцлера».

Слова «царствующим под управлением» были не преувеличением, а отражением самой точной реальности — несмотря на все свои возражения, Вильгельму I пришлось согласиться с предложениями Бисмарка. Что было делать, если они подкреплялись просьбами всех государей Германии?

В числе просьб о принятии им императорского достоинства было и личное, собственноручно написанное письмо короля Баварии, Людвига Второго, отпрыска старинной династии Виттельсбахов — династии куда более старинной, чем Гогенцоллерны. Король Пруссии, Вильгельм, был бы сильно удивлен, узнав, что письмо, написанное собственной рукой короля Баварии Людвига, было написано им буквально под диктовку Бисмарка (скопировано с посланного королю Людвигу образца).

Сын короля Вильгельма, кронпринц Фридрих, в общем, знал о «влиянии», оказанном канцлером на его отца и на создание этого документа, но и он был не в курсе всех сопутствующих делу обстоятельств. Полностью в курсе был банкир Бисмарка Блейхредер, потому что именно через него молодому баварскому королю, сильно нуждавшемуся в деньгах, была выплачена взятка в размере 100 тыс. талеров, с обязательством выплачивать эту сумму каждый год, и с отчислением 10 % от всей суммы графу Максимилиану фон Холнштейну, конюшему короля Людвига, через посредство которого вся сделка и была устроена.

Так что когда ровно в полдень 18 января 1871 г. король Вильгельм вошел в Зеркальный зал Версаля, сопровождаемый германскими государями и принцами, Бисмарком, генералами и дипломатами, для участия в церемонии провозглашения Германской империи, Второго рейха, он и не знал, насколько хорошо эта церемония была подготовлена его канцлером.

После короткой молитвы граф Бисмарк, совсем недавно произведенный в генерал-лейтенанты, одетый в белый мундир кирасиров с оранжевой лентой ордена Черного Орла, вышел вперед и без признаков какой-либо торжественности прочел следующий текст: «Мы, Вильгельм, по воле Божьей король Пруссии! На единодушное обращение к нам принцев и свободных городов Германии с просьбой восстановить империю и императорское достоинство, остававшиеся вакантными более шестидесяти лет, считаем своим долгом ответить. принятием императорского венка. В дальнейшем мы и наши преемники будем носить императорский титул во имя благополучия Германского рейха. Пусть Бог нам поможет быть всегда творцами величия Германии не благодаря военным завоеваниям, но благодаря мирным делам, национальному процветанию, свободе и цивилизации!»

Император Священной Римской империи германской нации Франц Второй в 1804 г. по требованию Наполеона I отказался от этого титула, и его страна стала называться просто Австрийской империей, но Бисмарк имел в виду воссоздание вовсе не шаткой монархии Габсбургов, не имевших в Германии настоящей власти.

С одной стороны, центральная власть была сосредоточена в Берлине. Главой империи был император, он же — король Пруссии. С другой стороны, входящие в империю политические единицы: великие герцогства, вольные города и даже целых четыре королевства — Пруссия, Саксония, Вюртемберг и Бавария — в большой степени сохраняли свою автономию. В мирное время они иногда даже сохраняли свои собственные, отдельные армии — объединение вооруженных сил происходило только в случае войны. Имелась также единая имперская валюта и единая почтовая система, однако отсутствовало такое учреждение, как имперский Генеральный штаб. Это парадоксальное решение закрепляло доминирующее положение прусского Генштаба — все военное планирование империи, все военное обучение силою вещей стали его прерогативой.

Наконец, был создан пост главы исполнительной власти Германской империи — рейхсканцлера, ответственного только перед императором. Кроме рейхсканцлера, в Германской империи больше не существовало никаких министров. Их функции осуществляли государственные секретари, подчиненные ему и председательствовавшие в имперских ведомствах. Рейхсканцлером, разумеется, был назначен Отто фон Бисмарк.

А как же его «личный еврей», спросите вы? Без него никак невозможно. Блейхредер принимал участие в определении внешней политики Пруссии, сыграв определенную роль в объединении Германии в 1871 г. Ему, к примеру, кроме финансовых консультаций было поручено провести тайные переговоры с баварским королем Людвигом, от которого требовалась поддержка в продвижении прусского монарха на место императора объединенного государства.

В начале февраля в германскую военную ставку прибыл гость из Берлина — Герсон Блейхредер. Он приехал в Версаль поездом, что само по себе было делом не тривиальным — всем железнодорожным сообщением в оккупированной части Франции заведовали военные, и штатских пассажиров они не жаловали.

Однако банкир располагал бумагой, в которой военным властям Пруссии сообщалось, что «герр Блейхредер путешествует по официальному поручению, и ему и его спутникам следует оказывать всяческое содействие». Вызвал же его в Версаль сам канцлер — ему был нужен квалифицированный консультант-финансист.

Дело было в том, что 28 января Париж наконец капитулировал. Было подписано перемирие на три недели, и с прусской стороны было обещано открыть доступ подвозу продовольствия в обмен на выплату Парижем контрибуции.

Для консультаций относительно финансовой стороны дела в ставку уже прибыл эксперт, граф Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк (после истории с Ла Паивой он сумел вернуть себе благосклонность Бисмарка, хоть это и было не просто), но Бисмарк хотел бы иметь и «второе мнение».

Надо сказать, что прибытие Блейхредера в ставку военным не понравилось. Совершенно так же, как и их начальник, генерал фон Мольтке, они и самого-то канцлера не жаловали, а уж его доверенный ассистент — не дворянин, а бюргер, да к тому же еще и еврей — раздражал их просто несказанно. Генерал-лейтенант фон Стош в письме главному интенданту армии отзывался о нем очень неодобрительно. Он полагал, что «еврей Бисмарка всюду сует свой нос» и вообще «невыносим со своими сладкими речами и со своей колодкой орденов».

После того как Бисмарк выхлопотал Блейхредеру у короля прусский орден Красного Орла, банкир — по обычаю, принятому у дружественных друг другу государей — был награжден и несколькими иностранными орденами, включая русский орден Св. Станислава. Его последним по времени приобретением был орден от короля Баварии за оказание Баварии экстренной помощи — в период перед войной государственных фондов на срочную мобилизацию не хватило, и баварское казначейство запросило Пруссию о срочном займе. В течение двух дней Блейхредер раздобыл — под поручительство Бисмарка — нужную сумму наличными. Деньги были доставлены в Мюнхен специальным, тщательно охраняемым поездом. Таким образом, сердились генштабисты зря — орден был дан по заслугам. Просто они были не в курсе дела — вся сделка с займом была проведена в условиях полной конфиденциальности, а банкиры в таких случаях люди очень неразговорчивые.

В общем, благоволения военных Блейхредер не удостоился, что они и продемонстрировали, отняв у него привилегию пользоваться военным телеграфом для получения биржевых индексов из своего банка. Они даже выражали сомнения в самой необходимости его профессиональных услуг. Добрый друг Мольтке, Бронсарт фон Шеллендорф, записал в дневнике, что ему вообще непонятно, зачем надо было использовать этого «личного еврея» канцлера для официальной государственной надобности? Неужто в Прусском банке не нашлось достаточно хорошего специалиста?

Бисмарк никогда не сомневался в компетентности своего близкого друга и позволил ему провести важнейшие переговоры о получении от Франции контрибуций после войны 1870–1871 г. Речь шла о гигантской сумме. Блейхредер с успехом завершил переговоры, получив в награду Железный крест второй степени и, разумеется, часть контрибуции.

Но, как бы то ни было и какие бы мысли ни посещали прусских генералов, дипломатов и экспертов, занятых в деятельности ставки, всем им надо было делать дело. 8 февраля 1871 г. оба прусских специалиста по финансам — Блейхредер и граф фон Доннерсмарк — встретились в Версале с экспертами французского правительства.

26 февраля правительство Тьера приняло тяжелые для Франции условия, подписав Версальский прелиминарный договор о мире. Мир был тяжелым.

В территориальном плане Франция признала суверенитет Германии над Эльзасом. К Германии отошел также север Лотарингии, т. е. большая часть департамента Мозель и два округа департамента Мерт: Страсбург и Шато-Селен. Мец стал германским.

В финансовом отношении Франция должна была передать Германии в счет возмещения убытков 5 миллиардов золотых франков в виде регулярных выплат в течение трех лет. Вывод германских оккупационных отрядов ставился в зависимость от своевременности выплат, к которым надо добавить расходы по содержанию этих отрядов, составляющие дополнительно 840 миллионов франков. Предусматривался и определенный порядок выплат, окончание которых было намечено на 1875 год.

Французские эксперты, как оказалось, полностью разделяли мнение прусских генштабистов о Блейхредере — они находили его речи «медовыми», а его участие в переговорах — отвратительным. Было только два отличия — во-первых, отвратительным они его считали не вообще, а ввиду его слишком детального знания состояния французской экономики и банковской системы, во-вторых, тот факт, что Блейхредер еврей, оставлял их вполне равнодушными. К его аристократическому коллеге, графу Гвидо фон Доннерсмарку они отнеслись столь же плохо. Граф был очень вежлив и очень умен, совершенно под стать банкиру Блейхредеру. В своем равно негативном отношении французы к обоим прусским экспертам ошибались — Блейхредер стоял за снижение суммы контрибуции до трех миллиардов, в то время как граф фон Доннерсмарк настаивал на восьми, но, конечно, они об этом не знали.

Бисмарк решил, что пяти миллиардов будет достаточно. 7 марта император Вильгельм I, Бисмарк и Генеральный штаб, возглавляемый Мольтке, покинули Версаль. На прощание Вильгельм пожаловал Блейхредеру орден. 20 марта 1871 г. Национальная Ассамблея Франции, переехавшая из Бордо в Версаль, собралась в Версальской королевской опере. Война была окончена.

А кайзер Вильгельм I пожаловал Бисмарку титул князя. В русской исторической — или даже литературной — традиции, князь может быть всякий. Может быть несметно богат и могущественен, как князь Потемкин-Таврический. А может быть беден, как придуманный Достоевским князь Мышкин. В иерархии западноевропейского дворянства дело обстоит не так. Даже немецкое слово «фюрст» не передает должным образом уровень ранга обладателя этого титула, французское «принц» в этом смысле куда лучше. Особенно в Пруссии, где титул князя мог принадлежать исторической знати — скажем, князьям Радзивиллам. (В княжну Элизу Радзивилл в молодые годы был влюблен Вильгельм I и хотел жениться на ней. Родители не позволили — из-за отсутствия детей у его старшего брата он считался наследным принцем и мог жениться только на особе королевской крови.) Так что в Пруссии престиж титула князя был исключительно высок, и, скажем, Блейхредер теперь обращался к Бисмарку в письмах уже не «Ваше Превосходительство», а «Ваше Высочество».

Сам его высочество, князь Отто фон Бисмарк, отнесся к своему возвышению без всякого восторга. Английских премьеров по традиции — при отставке или, иногда, по какому-то уж очень специальному поводу — тоже награждали титулом. Но Бенджамен Дизраэли, которого можно назвать почти что современником Бисмарка, согласно легенде на предложение возвести его в сан герцога ответил: «Мне? Стать герцогом? Да я их делаю…» В итоге он стал лордом Биконсфилдом, с официальным титулом «1-st Earl of Beaconsfield». По-видимому, Бисмарк понял бы коллегу. Во всяком случае, получив извещение об императорской милости, он сказал, что «в одну минуту из богатого графа он становится бедным князем». Впрочем, последнее обстоятельство было поправлено — в придачу к княжескому титулу добавлялось огромное имение Фридрихсру в герцогстве Лауенберг, неподалеку от Гамбурга.

Вторым вводящим в заблуждение обстоятельством может оказаться впечатление, что столь значительная награда служила свидетельством признательности и расположения кайзера по отношению к канцлеру. Впечатление это совершенно ложно. Вильгельм I принял императорский титул крайне неохотно, он полагал, что новый титул роняет его достоинство как короля Пруссии. Во всяком случае, он дал грандиозный нагоняй принцам дома Гогенцоллернов, подавших запрос о том, не следует ли и им последовать примеру кронпринца Фридриха и добавить к своему титулу слово «имперский»? Кайзер был вне себя и сообщил родственникам, что нет титула выше, чем член рода Гогенцоллернов, прусских королей. На церемонии в Версале, провозгласившей новую империю, он был скован этикетом, но все-таки нашел способ показать канцлеру свое отношение и к нему, и к церемонии. Бисмарк был единственным из присутствующих высоких особ, кому кайзер Вильгельм не пожал руку.

С рукопожатием — или без него — положению Бисмарка ничего не угрожало. Обойтись без него кайзер не мог. Однако к январю 1871 года Вильгельму I уже исполнилось 73 года. Он мог отойти от дел в любую минуту. А его сын и наследник кронпринц Фридрих имел достаточно ума и характера для того, чтобы отстранить канцлера своего отца от управления государством — он очень его не одобрял. В самом конце декабря 1870 года Фридрих записал в своем дневнике: «Бисмарк дал нам величие и могущество, но лишил нас друзей, симпатий — и совести».

Канцлеру приходилось принимать во внимание все вышеперечисленное. Он сделал из них определенные выводы. Исследователи высказывают мнение, что роль рейхстага была бы уменьшена, если бы Бисмарк совершенно сознательно не опирался на парламент в своих спорах с короной — в точности так же, как в 1862–1866 гг. он опирался на корону в борьбе против парламента.

Кронпринцесса Виктория была права, говоря о цинизме канцлера. Если у него и были какие-то «незыблемые принципы», то они заключались в отсутствии оных. Это же кстати, в полной мере можно применить и к его «личному еврею».

Помимо парламента, у него, Бисмарка, была и другая опора: после неслыханных побед во Франко-прусской войне на его стороне была огромная, нерассуждающая масса германского населения, охваченного патриотическим восторгом.

Грюндерство и Блейхредер

Над Германией пролился золотой дождь громадной французской контрибуции. Это породило бурный оптимизм — все казалось возможным. Это дивное время называли эпохой грюндерства — периодом в экономическом развитии Германии и Австрии XIX века до экономического кризиса 1873 года.

Экономический подъем этого периода достиг своей вершины в невиданном до этого буме, и эти последние годы считаются «грюндерством» в узком смысле слова. Это было массовое лихорадочное учредительство акционерных обществ, банков и страховых компаний, сопровождающееся широкой эмиссией ценных бумаг, биржевыми спекуляциями, созданием дутых предприятий.

Итак, перспектива легкого получения денег вызывала никогда не виданный до того рост деловой активности, но все это было мимолетным успехом: огонь, ярко вспыхнув, моментально гас. Никто не брал на себя труд вести хозяйство на солидной основе, все должно было происходить как можно быстрее и приносить как можно большую прибыль. Даже самые серьезные промышленные фирмы попадали в водоворот опасного бума и превращались в игрушку в руках тех, кто стремился к наживе. Одним из таких предприятий был «Ферай-нигге Кенигс-унд Лаурахютте», крупнейший горно-металлургический концерн Верхней Силезии. В то время он принадлежал графу Гвидо Хенкелю фон Доннерсмарку. Предприятие одного из самых богатых и крупных землевладельцев включало в себя многочисленные цеха, металлургические и прокатные заводы и требовало осуществления больших капиталовложений, если только его владелец действительно намеревался превратить его в единый концерн.

Проект показался графу слишком грандиозным, и он обратился к банкиру Герсону Блейхредеру, своему компаньону по переговорам с французским премьер-министром. Оба магната решили объединить все верхнесилезские горнодобывающие и металлургические заводы графа и преобразовать их в акционерное общество. Если бы они сделали только это и ничего иного, то затея с «Лаурахютте» наверняка не стала бы одним из крупнейших грюндерских фиаско тех лет. Однако Блейхредер и Хенкель в духе лучших «традиций» грюндерства увеличили акционерный капитал вдвое против реальной стоимости предприятия, причем оба на этом хорошо заработали и манипулировали курсом акций на бирже по всем правилам искусства.

Доверяя доброй славе учредителей металлургического предприятия, подписчики на акции валили валом. Курс акций неуклонно повышался и достиг рекордной отметки — 270. «Если бы они на этом остановились и перестали бы использовать в корыстных целях публику за счет биржевой игры, то против создания нового концерна нечего было бы возразить», — писали критики в газете «Нойе берзенцайтунг».

Но разница между реальной стоимостью предприятия и стоимостью распространявшихся на бирже акций составляла 100 %. После краха на бирже в Вене курс акций упал до 80, и не одной сотне акционеров пришлось поплатиться двумя третями своих сбережений. То же самое имело место с другими фирмами, учреждавшимися Блейхредером, рурскими угольными трестами «Шамрок» и «Иберния».

Финансовый оптимизм имел и негативные стороны — перегретая экономика вскоре породила кризис и нуждалась в присмотре имперской администрации. Значительный процент среди грюндеров составляли предприниматели еврейского происхождения, стоит упомянуть банкирский дом Ротшильдов, финансировавших строительство железных дорог, и банк Блейхредера, инвестировавшего в разные области (как говорится, не предусмотрительно помещать все яйца в одну корзину).

Кредитование промышленности и торговли до этого времени осуществляли частные банкирские дома (Шредера, Ротшильда, Оппенгейма, Мендельсона, Блейхредера). Но в период грюндерства частные банкирские фирмы не могли закрыть все потребности в кредите. В этот период начался активный процесс создания частных акционерных банков, способных мобилизовать средства и обратить их на потребности развивавшейся экономики.

В организации крупнейших акционерных банков принимали участие крупные банкирские дома и промышленные фирмы. Деятельность частных акционерных банков носила специализированный характер — по отраслям экономики и отдельным территориям. Блейхредеру нужно было привлечь свое стратегическое чутье и избрать перспективную нишу на этом празднике жизни. И он сделал это красиво.

Блейхредер, как считал Бисмарк, был «верный и консервативный». При всех его успехах в бизнесе и обслуживании правительственных нужд, он был не в фаворе у кайзера Вильгельма. Поэтому, оставив инвестиции в немецкую промышленность немцам Круппам (при этом не забывая их потихоньку кредитовать)^[130] и Штраусбергам (которым он тоже «давал немножко денежек»)^[131], Блейхредер сам обратил взгляд на перспективный восток.

До 80-х годов XIX в. Герсон Блейхредер вместе с баварским финансистом Морисом де Гиршем были двумя еврейскими банкирами — одними из самых важных немецких инвесторов в тогдашней Оттоманской империи. Но после начала империалистической государственной политики Немецкой империи «Сименс» и «Дойче банк» на Востоке, особенно в связи с проектом Багдадской железной дороги, банк Блейхредера начал сдавать позиции. Но это были временные трудности. Как кошка, которая падает на 4 лапы, инвестор перескочил в новую прибыльную область. С 1908 г. Блейхредер-банк — один из главных финансистов вновь образованной в Стамбуле газеты «Османский Ллойд».

Впрочем, Блейхредер не забывал учитывать свои интересы (как и интересы своего патрона) и в Германии. Одним из таких ловких дел стало дело вышеназванного Штраусберга.

Румынская железнодорожная компания Штраусберга хотела мобилизовать средства, необходимые для строительства, путем продажи 7,5 % облигаций на общую сумму 254 млн франков. С самого начала с этим предприятием у Штраусберга не сложилось. Поскольку он одновременно прокладывал железнодорожные пути во многих местах Европы, его лучшие инженеры, техники и рабочие были привязаны к этим объектам. Для стройки в Румынии оставались лишь специалисты второго сорта. В это же время его крупный конкурент Офенхайм приступал к сооружению другой, правда значительно более короткой, линии железной дороги.

А у Штраусберга трудностей становилось все больше. Сроки строительства полностью нарушились. В конце 1869 г. Штраусберг был все еще весьма далек от своей цели, в то время как конкурент (Офенхайм) с большой помпой открыл свою линию. У железнодорожного короля все более и более сдавали нервы, из Бухареста в Берлин докладывали о растущих антинемецких настроениях. В августе 1870 г. биржевой курс румынских облигаций на берлинской бирже упал до 43 пунктов, т. е. до уровня, который прежде едва ли считался возможным.

Империя Штраусберга зашаталась. Перед ним маячил мрачный призрак банкротства. Штраусберг мнил себя жертвой международного заговора, в котором известную роль якобы сыграли берлинские банкиры (а самым коварным конечно же был «отвратительный еврей» Блейхредер). Поскольку они отказали ему в дальнейшем предоставлении кредитов, он обратился наконец за помощью к государству. Он хотел получить от прусского правительства 2,5 млн талеров наличными под залог акций его многочисленных предприятий на сумму 5 млн талеров.

В поддержку этой операции выступил прежде всего Бисмарк, потому что он знал, что в сделках Штраусберга замешан ряд его, Бисмарка, ближайших друзей. Кроме того, он опасался катастрофических последствий развала одной из крупнейших немецких промышленных групп. Однако либерально настроенные министры отказались транжирить государственные деньги на нужды частного предпринимателя. 1 января 1871 г. Штраусберг был вынужден признать свою неплатежеспособность. Румынское правительство категорически отказалось признать выданные им гарантии по уплате процентов. Свой отказ оно аргументировало тем, что данные обязательства вступают в силу лишь с окончанием сооружения дороги. Речь шла о колоссальных суммах. Поддержанный Бисмарком, считавшим румын «пришедшим в упадок народом», который следовало бы призвать к порядку с помощью «пары сильных батальонов», Штраусберг со всей решительностью потребовал права на эмиссию новых облигаций от имени румынского правительства, с тем чтобы иметь возможность выполнить свои текущие обязательства.

Запутанную проблему оказалось невозможным решить с помощью политических и даже военных средств. В далеком от Румынии Берлине это признал в конечном счете даже Отто фон Бисмарк. Поэтому осенью 1871 г. он поручил двум своим умнейшим банкирам взяться за это дело.

Герсону Блейхредеру и второму после него банкиру в Пруссии Адольфу Ханземану потребовалось почти 11 лет на окончательное решение этой проблемы. В качестве первого шага они учредили новое акционерное общество, которое приняло на себя права и обязательства потерпевшего крах предприятия Штраусберга. А сам он все быстрее катился ко дну. В конце 1875 г. человек, который прежде мог похвастаться тем, что зарабатывает в месяц более 1 млн талеров, был арестован в Петербурге из-за опротестованного векселя на сумму в 2 млн талеров. Штраусберга заключили в долговую тюрьму. Лишенный свободы, бывший «железнодорожный король» не имел больше никаких возможностей удержать в своих руках нити своего распавшегося концерна. Когда после семилетнего заключения он был выпущен на свободу, этот человек, прежде самый богатый в Германии, оказался бедняком. Он умер в 1884 г. в бедности, покинутый своими друзьями, в возрасте 61 года. А что же Блейхредер и компаньоны? За них можно не переживать — их состояние возросло и преумножилось.

Даже богатейшие из богатых не гнушались тем, чтобы тут или там урвать «шальной талер». Даже самому канцлеру князю Отто фон Бисмарку приходилось терпеть упреки в том, что, управляя государством, он чересчур много уделял внимания своей личной шкатулке. Близкий родственник его жены Иоганны, урожденной фон Путткамер, открыто заявлял, что рейхсканцлер изменил закон только для того, чтобы Иоганна смогла наследовать состояние Путткамеров, а его банкир Герсон Блейхредер, который уже с середины 1860-х годов управлял личным состоянием князя, подозрительно часто был чересчур хорошо осведомлен о предстоящих решениях правительства, которые приносили ему и его видному клиенту изрядные доходы.

Правда, капиталы Блейхредера были не настолько велики, чтобы в одиночку спасти предприятия «оружейного короля» Круппа. Похожая история «слияния и поглощения», но без такого мрачного финала как в деле Штраусберга, произошла с крупповскими миллионами. Как известно, грюндерство породило цепочку экономических проблем внутри Германии, вызванных, как ни странно, изобилием денег. Множество людей кинулись в спекуляции на денежном рынке, о котором они имели самое смутное представление — и, конечно, прогорели. В их числе были и влиятельные аристократы. Некоторых из них — по персональной просьбе кайзера, переданной через Бисмарка — сумел вытащить из беды Блейхредер. Но спасать фирму Круппа, владелец которой оказался вынужденным заложить свое имущество, включая даже его роскошный дво-рец-особняк, пришлось уже военному ведомству. Сумма — 30 миллионов талеров — для частного банка Блейхредера была неподъемной.

Конец грюндерского бума «эпидемии разнузданной жажды денег», наступил 7 февраля 1873 г. В этот день Эдуард Ласкер, глава фракции Национал-либеральной партии в палате депутатов прусского рейхстага, разоблачил несколько типичных мошеннических операций, в которые были втянуты высокопоставленные политические деятели.

Разоблачения произвели в Берлине эффект разорвавшейся бомбы, хотя некоторые посвященные лица уже давно были в курсе дела. Президент ведомства рейхсканцлера Рудольф Дельбрюк цинично комментировал растущее недовольство проделками грюндеров: «Никакое законодательство не в силах помешать людям избавиться от своих денег, если они задались такой целью».

Однако лавину, вызванную разоблачительной речью Ласкера, остановить было уже невозможно. Наступил полный крах, и голубые мечты были развеяны в одну ночь. Обанкротились 61 банк, 116 промышленных предприятий и 4 железнодорожных общества. Курс акций на бирже падал в бездонную пропасть, и еще в 1876 г. он находился на 50 % ниже котировок периода грюндерского бума до февраля 1873 года.

Банкир Блейхредер, благополучно переживший кризис, считал, что во время биржевого краха была потеряна треть национального богатства страны. Германия, которая, казалось, совсем недавно уверенно шла по пути к богатству, была на грани экономической катастрофы. Бисмарк был уверен, что если бы Блейхредер был министром финансов Пруссии, то ни о каком кризисе не было бы и речи. Так высоко он ценил финансовый гений «своего еврея». Действительно, состояние Бисмарка росло прямо-таки неприличными темпами, и нередко частные сделки государственного деятеля самым тесным образом переплетались с его политическими маневрами.

Когда королевство Пруссия решило расстаться со своей долей акций Кельн-Минденской железнодорожной компании, одним из первых частных лиц об этом узнал банкир Бисмарка Блейхредер, который незамедлительно приобрел значительное количество этих акций для своего самого знатного клиента.

В ситуации противоположного характера Бисмарк также наживался. Когда прусское правительство решило национализировать частные железные дороги, премьер-министр, разумеется, прекрасно знал, какую цену государство было готово платить за это. А так как она была выше тогдашнего биржевого курса, Блейхредер по поручению Бисмарка опять-таки приобрел большое количество железнодорожных акций.

Изрядные прибыли от таких сделок банкир в большинстве случаев вкладывал в надежные ценные бумаги с твердым процентом. Впрочем, процентных поступлений от этих вложений никогда не хватало бы для обеспечения ежегодных доходов в размере 18 %, которые Блейхредер записывал на счет своему видному клиенту. Следовательно, должны были существовать какие-то другие, негласные и спекулятивные вложения.

Бисмарк редко вникал в операции, которые осуществлял за него его банкир. Только в одном случае он четко высказывал свое мнение — при покупке новых земель. Юнкер, у которого когда-то были большие долги, оказался ненасытным покупателем недвижимости. С помощью Блейхредера он добавил к полученным в наследство землям вначале громадное поместье Варцин с кирпичным заводом и фабрикой, производящей известь, а потом две соседние латифундии, площадь земельных угодий которых была в полтора раза больше. Еще более значительными были земельные приобретения Бисмарка после победы над Францией. Вильгельм I, в то время ставший императором Германии и знавший о «земельном» голоде своего канцлера, подарил ему 21 марта 1871 г. Заксенвальд близ Гамбурга, уже тогда бывший крупнейшим лесным массивом Пруссии. Столетие спустя эта земля, которая и сегодня делает потомков князя богатейшими людьми Германии, оценивалась в 2 млрд марок.

Насколько неразборчивым был «железный канцлер», когда речь шла об извлечении личной выгоды из политических маневров, настолько мелочным он становился, когда его «звала к ответу» казна. В 1870 г. он был определен в 18-й разряд налогообложения. Это означало, что чиновники налогового управления оценивали его годовой доход, с которого предстояло взимать налог, в 32–40 тыс. талеров. На такие деньги можно было существовать вполне прилично, так как в те годы среднегодовой доход на душу населения Пруссии составлял всего 116 талеров. Несмотря на это, скупой премьер-министр заявил протест и не успокоился до тех пор, пока финансовые чиновники не согласились брать в расчет его собственные данные, а именно 24,5 тыс. талеров.

Неприступный олимпиец, каким воспринимали его современники, слишком хорошо знал, зачем ему нужны доверительные отношения с презираемым многими его коллегами по сословию «биржевым евреем». Союз с Блейхредером имел не только финансовую сторону. Бисмарк, которому было прекрасно известно, какие тесные связи поддерживает Блейхредер с Ротшильдами, нередко использовал его в политических целях. Банкир снабжал его информацией, которую не в состоянии были получить ни прусская секретная служба, ни дипломатический корпус. Вместе с тем через Блейхредера, а следовательно, Ротшильдов, Бисмарк распространял слухи, предназначавшиеся для правительств в Лондоне или Париже. И в других вопросах эти столь неравные люди оказывали друг другу значительные услуги. Когда Эдуард Ласкер разоблачил грюндерские махинации в палате депутатов рейхстага и обвинил в коррупции тайного коммерции советника Германа Вагенера, в дело вмешался Блейхредер и кредитами помог другу Бисмарка, оказавшемуся в тяжелом финансовом положении.

Другому протеже канцлера графу Хатцфельдту-Вильденбургу, погрязшему в долгах, он устроил хорошо оплачиваемую должность в наблюдательном совете металлургической компании «Ферайнигге Кенигс-унд Лаурахютте». Но несравненно более ценной была дружеская услуга, оказанная Блейхредером государственному деятелю, когда он приобрел известное «Вольфше телеграфенбюро» и преобразовал его в акционерное общество «Континенталь-телеграфен-компани», капитал которого был установлен в размере 333 тыс. талеров. Отныне это предприятие заняло монопольные позиции в системе связи Германии и благодаря финансовой поддержке Блейхредера успешно отражало все попытки иностранных конкурентов, агентств «Рейтер» и «Гавас», проникнуть в эту сферу.

По настоянию Блейхредера «Телеграфен-компани» заключило с прусским государством договор сроком на 10 лет, по которому правительству предоставлялось право просматривать все телеграммы еще до того, как они поступали на телеграфную станцию. Кроме того, правительство могло настаивать на увольнении «ненадежных» корреспондентов и назначать одного представителя в наблюдательный совет предприятия. Вместе с телеграфной сетью Вольфа Бисмарк, по мнению многих историков, располагал решающим средством воздействия на прессу, а также надежным каналом распространения пропагандистских материалов.

Блейхредер со своей стороны был обязан Бисмарку колоссальным ростом своего престижа. Его беспрепятственный доступ к средоточию власти — банкир бывал у канцлера на Вильгельмштрассе три или четыре раза в неделю — сделал его наиболее осведомленным частным лицом в Берлине и ярчайшей звездой на финансовом небосклоне. Благодаря поддержке Бисмарка Блейхредер стал не только самым видным буржуа еврейской национальности в Германской империи, но и прототипом социальной выскочки или, как говорили в те времена, парвеню.

Историк Фриц Штерн очень тонко заметил: «Жизнь Блейхредера весьма характерна для XIX в. — жизненный путь богатого буржуа во всем его блеске и тщете» — жизнь дисциплинированного и мудрого в делах человека, так и не пожелавшего смириться с тем, что он при всей своей добропорядочности никогда не считался одним из своих теми, кто держал в своих руках реальную власть в империи, в том числе и самим Бисмарком.

Битва железных канцлеров

Пока Блейхредер делал деньги, канцлер продолжал вершить внешнюю политику. В итоге к 1875 г. имперский канцлер решил, что по Франции хорошо бы ударить еще разок. Но Франция сумела преподнести ему сюрприз. Французская Республика не оказалась столь «несоюзоспособной», как он рассчитывал. На эту тему совершенно недвусмысленно высказалась Российская империя.

Сделано это было во время «семейного визита» императора Александра II в Берлин к своему дяде, Вильгельму I. Кайзер был братом матушки самодержца всероссийского, Александры Федоровны — урожденной Фридерики Шарлотты, принцессы Прусской. Императора Александра сопровождал его канцлер, князь А. М. Горчаков. Российский государь побеседовал с германским, их канцлеры тоже обменялись мнениями — и все они пришли к согласному мнению «о желательности сохранения всеевропейского спокойствия». Так это выглядело на поверхности — картина полного семейного согласия.

Горчаков начал свою беседу с Бисмарком с мягкого вопроса: «Соответствуют ли действительности слухи о каких-то якобы имеющих место трениях между Германией и Францией?» Бисмарк, однако, с жаром опроверг эти «необоснованные слухи» — причиной которых, по его мнению, послужила «излишняя нервозность Франции», в то время как «руководящая мысль германской политики — хранить общеевропейский мир».

Это было полной ложью — и оба собеседника прекрасно об этом знали. Способность лгать в глаза — необходимое профессиональное умение дипломата. Так что российский канцлер слова Бисмарка принял как должное — и заметил, что, разумеется, он так и думал. А потом добавил, что ему «незачем просить его старого друга, князя Бисмарка, выразить сказанное на бумаге — он верит ему на слово». Поскольку после этого Горчаков сделал содержание их беседы известным прессе, он связал этим Бисмарка, может быть, даже больше, чем договором — не мог же князь Бисмарк нарушить слово чести, данное им другу и коллеге?

Поскольку и Британия выразила чувства, весьма похожие на российские — предлагалось даже, в обмен на возвращение Франции ее потерянных провинций — Эльзаса и Лотарингии, гарантировать франко-германскую границу особым договором — прусских генералов Бисмарку пришлось осадить. Делать было нечего — война отменялась.

В дипломатии он никогда не проигрывал — вплоть до «дружеской беседы» с Горчаковым. Российский канцлер обнаружил, по мнению Бисмарка, «полную беспринципность». Российская империя, друг и партнер Германии, заступилась за Францию — и тот факт, что страна эта была республикой, с «Марсельезой» в качестве гимна, ее ничуть не обеспокоил. Собственно, именно так и действовал сам Бисмарк, но совершенно искренне полагал, что все остальные должны играть по правилам. Горчакова он с тех пор возненавидел.

Бисмарк тяжело переживал неудачу. Он уехал в свое поместье и практически заперся в нем. В течение трех месяцев он никого не принимал и ни в какие дела не входил. Отпуск канцлера был столь продолжительным, что начал всерьез влиять на ход дел в государстве — какие-то вещи должны были как-то решаться, что было мудрено сделать без участия фактического главы исполнительной власти Германии.

Разумеется, возникали вопросы. Например, почему Бисмарк, настоявший на предельно мягком мире с Австрией, с Францией поступил с точностью до наоборот? Ведь было вполне очевидно, что Франция не забудет Эльзас и Лотарингию и не простит Германии их аннексию.

До сих пор имеет хождение следующая теория — мудрый канцлер Германии, князь Отто фон Бисмарк, понимал, что не следует отнимать французские территории, но был вынужден подчиниться стратегическим соображениям военных и непобедимому давлению общественного мнения. Что интересно — Бисмарк очень способствовал формированию такого суждения. Он говорил каждому, кто соглашался его слушать, что просто ничего не мог поделать — волна энтузиазма была слишком велика, и военные в своих суровых требованиях были совершенно непоколебимы. Но в это верится с трудом. Ибо в 1866 г., после победы над Австрией, он предложил австрийцам самые мягкие условия — и сумел настоять на своем. Это было сделано против мнения всего, без единого исключения, прусского генералитета, и против мнения короля. В 1871 году Бисмарк был уже не просто министр-президент Пруссии. Он был национальным героем всей Германии и политическим деятелем, который вызывал искреннее восхищение даже у людей, близко знавших и его, и его недостатки. Если он собирался предложить Франции более мягкие условия — почему он подчинился давлению генералов?

Наиболее вероятным объяснением этого странного факта — «подчинения канцлера суровой воле прусских генералов» — было бы отсутствие этого факта. Скорее всего, «суровая воля генералов» — такой же изобретенный Бисмарком миф, как и «гранитная воля короля Вильгельма». В 1866 г. он настаивал на скорейшем мире — до того, как другие великие державы успеют вмешаться. В 1870-м он делал то же самое — и буквально топал ногами на Мольтке, требуя артиллерийской бомбардировки Парижа. Обстрел жилых городских районов по тем временам был мерой, неслыханной по жестокости — ив военном смысле, по компетентному мнению Мольтке, абсолютно бесполезной. Но Бисмарк настоял на своем. Ему был нужен мир — как можно скорее, и если для этого потребовалось сжечь Париж, его бы это, по всей вероятности, не остановило.

Когда после окончания австрийской войны Вене были предложены самые необременительные условия мира — это было сделано не из милосердия, а из дальновидного расчета.

При полном поражении Австрии главные преимущества получила бы не Пруссия, а Россия. Австрийцы не давали русским прорваться на Балканы — так не лучше ли оставить им достаточно сил для выполнения этой полезной для Германии функции?

Все эти соображения в случае Франции не имели силы. Ее нельзя было «переключить» на другой фронт, и если Австрия могла забыть Кёнигграц, то Франция Седана не забыла бы никогда. Если так, ее следовало максимально ослабить — отсюда требование колоссальной контрибуции. А поскольку следующая война неизбежна, следовало подготовить «поле боя» — отсюда аннексация пограничных провинций и захват крепостей вроде Меца.

Что же до неприятных следствий этого решения, то почему бы не переложить ответственность за это на военных, с которыми «не сумел справиться мудрый, но не всесильный» канцлер Германской империи, Отто фон Бисмарк?

Пятерка великих держав Европы считалась не совсем однородной — она делилась на две подгруппы: «центральных» держав — Франции, Австрии и Пруссии — и «периферийных» держав — России и Англии. «Периферийные» государства имели существенное преимущество — они были крайне трудным объектом для нападения. Англию защищало море и ее флот, Россию — огромное пространство и армия, опирающаяся на неисчерпаемые человеческие ресурсы.

Пруссия, став Германской империей, как военная сила заняла бесспорное первое место на континенте Европы. Тем опаснее стали для нее «периферийные» державы. То, что даже намек на согласие между Россией и Англией заставил Бисмарка немедленно отказаться от войны, было далеко не случайно. Германии был нужен дипломатический маневр — и вскоре для него подвернулся подходящий случай.

Балканские события и «честный маклер» Бисмарк

В апреле 1877 г. вспыхнула Русско-турецкая война. Ну, сказать, что она «:вспыхнула» — это не совсем верно. Официально предлогом к русскому наступлению послужило жестокое подавление турками восстания в Болгарии — настолько жестокое, что его осудили европейские державы. Но, понятное дело, войну не готовят за несколько дней. Просто решено было воспользоваться моментом и начать военные действия тогда, когда это было максимально удобно с точки зрения общественного мнения — и европейского, и российского. С австрийцами предварительно сторговались, пообещав им «не создавать на Балканах большого славянского государства» и посулив им Боснию в качестве доли в добыче. Военная реформа, проведенная Милютиным в 1874 г., уже дала определенные плоды — турки были разбиты, в предместье Константинополя, местечке Сан-Стефано, был подписан победоносный мир.

Однако с ним не согласились ни Англия, посчитавшая, что русские слишком близко подошли к Константинополю, ни Австрия, не ожидавшая таких крупных успехов России и посчитавшая свою долю недостаточной.

Для России возникла ситуация, весьма похожая на ту, в которой она оказалась перед Крымской войной. В этот момент в дело вмешался Бисмарк — он предложил собрать в Берлине Общеевропейский конгресс с целью уладить кризис. В речи, произнесенной в рейхстаге 19 февраля 1878 г., он сказал, что Германия не станет третейским судьей державам Европы. «Наша роль скромнее — я мыслю ее как посредничество честного маклера».

Это вызвало немедленную реакцию чуткого к юмору Блейхредера. Герсон Блейхредер заметил своему патрону, что выражение «честный маклер» содержит в себе логическое противоречие. Даже если это легенда, она соответствует характерам обоих героев.

Результаты работы Берлинского конгресса принесли России мало хорошего. Территории на Балканах, освобожденные от турок, по большей части вернулись в состав Оттоманской империи, пусть и в виде автономных провинций. «Большая Болгария», созданная по договору с Турцией в Сан-Стефано, оказалась разделенной на три части, ни одна из которых не получила полной независимости.

После нелегкой войны, после трудной осады Плевны, после преодоления всех препятствий оказаться вынужденными отдать обратно почти все плоды победы — это оказалось для национального самолюбия России делом крайне болезненным. Князя Горчакова, еще три года назад воспеваемого Тютчевым в стихах, сейчас ругали — правда, не за «измену», как Нессельроде после Крымской войны, а всего лишь за «слабость». Доставалось и российским дипломатам, «отдавшим то, за что воины платили кровью», и европейским державам — и уж конечно, «честному маклеру», князю фон Бисмарку, которого поносили просто неистово.

Конгресс в Берлине, собранный в надежде найти какое-то общее решение балканской проблемы, открылся 13 июня 1878 года. Россию представляли граф Шувалов и старый канцлер, князь Горчаков. Князь был уже так плох, что в зал заседаний его вносили на руках, но он настоял на своем присутствии. Англия тоже придавала такое значение Конгрессу, что в Берлин прибыли и премьер-министр Великобритании Дизраэли, и министр иностранных дел лорд Солсбери.

Дело двигалось довольно быстро — Бисмарк, как председатель, настаивал на твердом расписании. Он собирался закончить Конгресс в 20 рабочих сессий. Кризис возник только раз, 20–21 июня, во время обсуждения вопроса о статусе Болгарии — столкнулись позиции Англии и России. Страсти накалились настолько, что Дизраэли через секретаря заказал себе поезд. Он покидал Конгресс без достижения договоренности — своего рода непрямой ультиматум. В итоге был достигнут компромисс, весьма близкий к английской позиции. Конгресс закончился ровно через месяц, 13 июля.

Война не началась — Англия выиграла ее без единого выстрела. Дизраэли в письме королеве Виктории, написанном во время Берлинского конгресса, сообщал ей, что на торжественном обеде у канцлера Германской империи князя Бисмарка ему было отведено почетное место, справа от хозяина дома. Князь, по воспоминаниям Дизраэли, был фигурой «раблезианской» — он очень много ел, очень много пил, а уж говорил и вовсе без остановки, и, по мнению английского премьера, наговорил много лишнего. Например, он сказал, что «нездоровье, приключившееся с ним сразу после франко-прусской войны, было вызвано вовсе не тяжким бременем государственных забот, как полагали, а невозможным поведением его суверена, Вильгельма I».

Что думал Бисмарк по поводу манер своего крайне воздержанного в еде и питье гостя — сказать трудно. Тем не менее, они явно понравились друг другу. Бисмарк (совершенно не страдающий юдофобией), в свойственной ему манере сказал после Конгресса: «Старый жид — это человек!» Особенно большое впечатление на него произвел тот факт, что Дизраэли не только выручил Турцию из большой беды, но и получил от нее в качестве «компенсации за защиту» остров Кипр.

Еврей во дворянстве, но не еврей «из хорошей семьи»

Заботы канцлера Рейха, конечно, не исчерпывались внешнеполитическими делами. Ему хватало и внутренних проблем. И надо сказать, что с ними он справлялся не так удачно, как с внешними.

Программа «free trade», принятая в первые три года единства Германии, за которую канцлер упорно держался, оказалась неверной, и ее пришлось заменить на осторожный протекционизм. Зато потом германская экономика начала расти как на дрожжах. К 1890 г. Германия по производству стали обгоняла Францию в два раза, Россию — вчетверо, правда, при этом все еще вдвое уступая Великобритании. Но Германский рейх, усердно копируя английские методы в производстве, банковском деле и в управлении, Англией отнюдь не являлся.

Пример этой разницы можно было бы продемонстрировать на примере банкира Бисмарка — герра Герсона фон Блейхредера (который за свои многочисленные заслуги по оказанию финансовой помощи был вознагражден возведением в дворянство, очень редким отличием, а уж для некрещеного еврея и вовсе уникальным), первого прусского еврея ставшего дворянином и фон Блейхредером. Конечно же сразу приходят на ум приснопамятные бароны Ротшильды, но говоря о том, что Блейхредер стал первым прусским евреем, возведенным во дворянское достоинство, нужно помнить, что Ротшильдам баронство было даровано все-таки в Вене, австрийским королевским домом. Так что никакого противоречия нет.

Пожалование Блейхредеру дворянского титула, которое произошло по настоятельной просьбе Бисмарка, было воспринято в Берлине как сенсация. Блейхредер сразу стал самым высоким по рангу евреем в Германии, и его радость от этой мысли была омрачена только тем, что его крупнейший конкурент, «второй банкир» Пруссии и тоже еврей Адольф Ханземан, глава «Дисконтогезелынафт», получил дворянство одновременно с ним.

Причина присвоения дворянского титула обоим банкирам была типичной для отношений, господствовавших в Германии XIX в.: Блейхредер и Ханземан спасли от оскорблений и позора нескольких представителей господствующего класса. Высокопоставленные лица, о которых идет речь, были близкими друзьями Вильгельма I и Бисмарка. Это были князь Путбус (по прозвищу Капут-бус), герцоги фон Ратибор и Уйест, граф Лендорф, флигель-адъютант императора, вложивший деньги в проекты железнодорожного короля Штраусберга. Кроме того в актив Блейхредера вошли и сами «спасательные операции» предприятий Штраусберга и Круппа и др., вернувшие деньги в казну (ну и комиссионные на счета самого Блейхредера и компаньонов). По просьбе императора Блейхредер взял на себя улаживание румынских дел и оздоровил финансы неопытных в деловом отношении друзей Бисмарка.

Хотя Блейхредер и не был грюндером в собственном смысле этого слова, он, пожалуй, как никто другой, воплощал в своей фигуре все возможности и противоречия грюндерских лет. Проявляя инициативу и ум, он финансировал строительство железных дорог и промышленных предприятий, учреждал акционерные общества и организовывал государственные займы. И все же своим взлетом он был обязан прежде всего своему умению приспосабливаться к существующим условиям. Хотя он лучше, чем его коллеги, понимал особенности индустриальной эпохи, ему все равно недоставало признания со стороны вечно вчерашних: мелких помещиков и героев войны. Он удивительно походил на карикатуру «мерзкого еврея», черты которого Людвиг Бамбергер, один из основателей «Дойче банк» и виднейший, наряду с Эдуардом Ласкером, член парламента еврейской национальности, описывал так: «Настойчивость и бестактность, жадность, бесцеремонность, тщеславие и отсутствие понятия о чести, духовное убожество и раболепие».

Блейхредер, начав карьеру в услужении у могущественных Ротшильдов, продолжил ее у еще более могущественного Бисмарка. Он жаждал орденов и титулов. Его кельнский коллега, банкир Авраам Оппенгейм писал по этому поводу: «Ваша грудь, по-видимому, может не вместить всех высоких наград, полученных при поддержке различных влиятельных особ».

Когда полуслепой банкир наряжался в свой парадный костюм, то на отворотах его фрака сверкали баварские, австрийские, российские, французские и бразильские ордена. Вечерние приемы в его дворце на Беренштрассе считались самыми богатыми в Берлине. «Все должно было быть только самого высокого качества: гости, угощения и развлечения, — писал один из современников. — Заморские яства и напитки поставлялись из самых удаленных уголков Европы. У ворот дома выставляли двух полицейских для регулирования движения». На торжествах у Блейхредера во время танцев играли самые дорогие музыканты тех лет, например скрипач-виртуоз Пабло де Сарасате или придворная пианистка Есипова. Икру в его доме ели ложками, поскольку банкир имел собственную службу курьеров, ежедневно доставлявшую ему это лакомство с берегов Каспийского моря. Так что он всегда мог побаловать вкусы столь престижных гостей, как Бисмарк, или таких деловых партнеров, как Ротшильды, свежей спаржей, экзотическими фруктами или фуа-гра. Поскольку холодильников тогда еще не было, то можно себе представить, что приобретение таких скоропортящихся деликатесов было делом весьма и весьма дорогостоящим.

Хорошо и дорого поесть было в эпоху грюндерства излюбленным символом положения растущего класса, а разбогатевших евреев никто не мог в этом перещеголять. Еще одним престижным объектом было искусство, и Блейхредер пытался преуспеть и здесь, хотя, по свидетельству современников, нисколько в нем не разбирался. Для своего городского дома финансист дал указание использовать тонны ценнейшего каррарского мрамора, а самый дорогой художник того времени Франц фон Лейбах сначала написал по его заказу портрет Бисмарка, а затем и его собственный. Бисмарк, которому это, очевидно, пришлось не очень по нраву, блистал сарказмом в адрес банкира, рассказывая всем и каждому, что Лейбах запросил за портрет Блейхредера вдвое больше, чем за портрет Бисмарка — художник якобы объяснял это тем, что писал канцлера «с любовью». Во всяком случае, Блейхредеру пришлось заплатить за свой портрет 30 тыс. марок. Известному скульптору Райнольду Бегасу он заказал проект надгробного памятника, который должен был обойтись ему в 75 тыс. марок.

Банкир, для которого в центре зала Берлинской биржи была зарезервирована постоянная ниша (точно так же Натан Мейер Ротшильд имел на Лондонской бирже свою привычную стойку), считал себя уже на вершине социального подъема, когда 8 марта 1872 г. император Вильгельм I возвел его в дворянское достоинство. «Биржевой еврей», по словам Фридриха Ницше «вообще отвратительное изобретение человеческого рода», достиг того, что не удавалось до него никому из не обращенных в другую веру иудеев Пруссии.

В романе Томаса Манна «Bekenntnisse des Hochstaplers Felix Krull» — в русском переводе он называется «Признания авантюриста Феликса Круля» — есть презабавное рассуждение о разнице между понятием «хорошая семья» и просто «семья». С точки зрения аристократа, сказать о ком-то, что он или она из «хорошей семьи» — снисходительное определение, которое истинный дворянин может дать зажиточному бюргеру, или, скажем, девице, дочери профессора университета. А указать, что такой-то из «семьи», означает, в принципе, признание некоего социального равенства.

Оказывается, это рассуждение было — как и многое другое у Манна — скрытой цитатой. В Пруссии, при возведении бюргера в дворянство, в выдаваемом ему королевском патенте непременно значилось, что обладатель патента, свершивший то-то и то-то, известный своим истинно доблестным поведением и характером, и «происходящий из хорошей семьи», включается в благородное сословие.

Так вот, в грамоте на дворянство, выданной в 1872 г. Герсону Блейхредеру, личному банкиру Бисмарка, эта формула — «происходящий из хорошей семьи» — была опущена. Еврею — даже кавалеру прусских и иностранных орденов, самому богатому человеку в Берлине — она не полагалась, и даже королевская милость изменить этого печального обстоятельства не могла.

В жизни банкира имел место и такой эпизод: баварскому королю Людвигу (тому самому, который был патроном Вагнера) срочно понадобились 7 миллионов марок. Имперская золотая марка в обмене стоила 1/3 старого «союзного талера», то есть требовалось 2,33 миллиона талеров — сумма примерно в 6 раз больше, чем та, которой благодарный ландтаг наградил Бисмарка после великой победы над Австрией в 1866 г. Бисмарк просил Блейхредера помочь, и тот постарался, но дело не выгорело — баварцы не смогли предложить никакого разумного обеспечения займа. Видимо, понадеялись, что банкир-нувориш удовлетворится каким-нибудь титулом или орденом. Блейхредер им в займе вежливо отказал. Все, разумеется, делалось в глубокой тайне и никакой огласке не подлежало. После того, как все улеглось, сын канцлера, Герберт, написал в письме приятелю, который был в курсе дела: «Поистине несчастен тот, кто должен зависеть от доброй воли грязного еврея».

Блейхредер был важной персоной — в его доме, например, был устроен «частный» обед, на который были приглашены как послы иностранных держав, так и прусские дипломаты. При этом хозяина дома по вопросам протокола консультировали чиновники МИДа. Обед — случай редчайший — был почтен присутствием самого Бисмарка. После получения дворянского титула желание миллионера как-то проявить себя приобрело прямо-таки уродливые черты. Это событие ему хотелось отметить самым грандиозным торжеством, какое когда-либо видел Берлин. И все еще отрезанный от истинного «высшего света» парвеню наконец-то получил надежду принять у себя самую отборную часть сливок общества.

Придворный чиновник, которого он попросил составить список приглашаемых офицеров, рассказывал позднее, что новоиспеченный дворянин посоветовал: «Не включайте, пожалуйста, лиц буржуазного происхождения, хотелось бы быть только среди своих». А когда капитан гвардейского полка все же привел с собой своего коллегу-буржуа, на торжестве разразился скандал. Блейхредер отвел офицера в сторону и сделал ему выговор: «Мой дорогой, нельзя же опускаться так низко».

По знаку капитана все присутствовавшие офицеры поднялись со своих мест и покинули дом. Баронесса Хильдегард фон Шпитцемберг записала в своем дневнике: «Самые лучшие полки объявили бойкот дому Блейхредера». Вот почему на протяжении нескольких последующих месяцев банкир не мог давать «официальных» балов. А еще шесть лет спустя светская львица Мария фон Бунзен отмечала: «Блестящий праздник устроил также Блейхредер. Общественное положение Блейхредера было, если хотите, превосходным, но все же поучительным. Почти весь аристократический и официальный Берлин прибыл к нему в гости с тем, чтобы, извинившись, вскоре уйти». Даже Вильгельм Кардорф, еще один друг Бисмарка, которому Блейхредер не раз помогал выпутываться из неприятностей, оплачивая его долги, подшучивал над банкиром в письмах к жене: «Вчера вечером был на большом концерте и балу у Блейхредера. После концерта состоялся торжественный ужин, а затем бал, на котором, как мне кажется, было слишком мало мужчин, особенно офицеров.»

Представители самого аристократического общества с благодарностью принимали приглашения на балы Блейхредера, музыка и угощение были поистине изысканными. При этом единственной барышней, не получившей за весь вечер ни единого приглашения на танец, была дочь хозяина дома. Почему так получалось?

Бисмарк объединил Германию, как и обещал, «железом и кровью», инструментом же ему послужило военное сословие прусских дворян. Разумеется, престиж военных взлетел до небес. В их среде не любили ни говорунов-депутатов, ни адвокатов, ни бюргеров вообще. А уж Блейхредер, еврей — ив силу этого сомнительный даже и как бюргер, вдруг возведенный в дворянство и получивший право именоваться Freiherr, с аристократической прибавкой к фамилии «фон» — вызывал у них просто конвульсии.

В Англии было совершенно не так. Там большие деньги или большие дарования давали и очень большие возможности — вне зависимости от «случайностей рождения». По поводу могущества больших денег можно привести совершенно конкретный пример — примерно в то самое время, когда Герберт фон Бисмарк сообщал своему приятелю, как неприятно истинному джентльмену «зависеть от грязного еврея», в Англии прошла шумная светская церемония. Лорд Розбери женился на одной из наследниц лондонских Ротшильдов. Лорд — Арчибальд Филипп Примроз, 5-й эрл Розбери — был отпрыском одного из самых аристократических семейств Великобритании. На свадьбе присутствовал наследник престола, принц Уэльский.

Что же касается «дарований» — пример может быть еще более красноречивым. Родившийся в Пруссии Карл Маркс — внук раввина и сын еврея-юриста, крестившегося для того, чтобы иметь возможность занимать государственную должность — эмигрировал в Англию и стал радикальным публицистом. Родившийся в Англии Бенджамен Дизраэли — сын литературного критика и историка, крестившегося из-за ссоры со своей общиной — стал английским премьер-министром.

Наилучшее определение Берлину, возможно, дал Вальтер Ратенау, которому в 1871-м, в год образования Второго рейха, было всего четыре года. Он называл Берлин «Чикаго на Шпрее», т. е. нечто кипящее, направленное сугубо на практическое дело, и совершенно пренебрегающее хорошим вкусом. В 80-е годы XIX века этот «Чикаго» бурно строился. Первый преждевременный рывок, перешедший в кризис, уже миновал, теперь рост экономики стал стабильным. Новые предприятия, новые банки, новые деловые конторы во множестве возникали чуть ли не каждый день. Вместе с городом на волне деловой активности и процветания росли «новые люди» — германские дельцы и промышленники.

Разумеется, рос и богател Блейхредер — его иногда уже называли «бароном». В Пруссии такого титула не было — фокус состоял в том, что таким титулованием делался намек на другого барона, Джеймса Ротшильда. Ну, до размеров ротшиль-довских капиталов банкир Блейхредер не дорос, но он упорно карабкался наверх. Например, купил имение у военного министра Пруссии, переплатив при этом по крайней мере вдвое. Видимо, тот факт, что он будет жить в доме, который до него принадлежал фельдмаршалу, графу фон Роону, грел его сердце. Тем самым он как бы вступал в социальную среду прусской знати, которая совершенно явно его презирала и отталкивала.

Зачем он это делал? Наиболее простым ответом на этот вопрос был бы самый короткий — для дела. Репутация человека, близкого к Бисмарку, придавала ему некий ореол: считалось, что он всегда в курсе и государственных дел, и отношений Германии с иностранными государствами. Кстати, часто так и было. И хотя канцлер вряд ли обсуждал с Блейхредером политические вопросы, банкир так хорошо знал своего патрона и ведал таким количеством его частных дел — например, он вел все счета по его имениям, — что угадывал зреющие события намного лучше, чем те, кто вынужден был полагаться на слухи и сплетни.

Но самым тесным было сотрудничество Блейхредера и Бисмарка в сфере личных финансов. На протяжении 34 лет банкир давал канцлеру налоговые и инвестиционные консультации, а также распоряжался ценными бумагами Бисмарка. В дополнение к этому Блейхредер управлял огромными землями канцлера, к расширению которых тот питал особенную страсть. Он старательно помогал Бисмарку увеличивать доходы, следя за тем, чтобы его земли приносили прибыль, предприятия лесной промышленности имели рынок сбыта, а ценные бумаги увеличивались в стоимости.

Бисмарк платил своему доверенному той же монетой — при его правлении инвестиционный банк, принадлежавший Блейхредеру, стал крупнейшим в Германской империи, а его владелец превратился в одного из самых богатых людей страны. Он оставил состояние оценивающееся от 70 до 100 млн марок.

К тому же Бисмарк, как уже говорилось выше, добился от кайзера наследуемого дворянского чина, причем Блейхредер не изменил вероисповедания, что носило беспрецедентный характер.

Таким образом, своим богатством и высоким положением Блейхредер во многом был обязан Бисмарку, однако в то же время прекрасно понимал, что за долгие годы дружбы он помог канцлеру не меньше. Такая репутация, естественно, способствовала притоку вкладов в его банк — иметь счет у Блейхредера становилось знаком высокого социального статуса. К тому же это было и выгодно — банкир знал свое дело, вкладчики получали хорошие проценты, выше среднерыночных.

Но стремление «лезть наверх в интересах дела» личности банкира Блейхредера не исчерпывало. Положение личного, персонального банкира канцлера Германской империи, просто обязывало его участвовать в благотворительности — в теории именно за это он и получил свое дворянство. А необходимость культивировать связи с Бисмарком прямо-таки диктовала участие в тех благотворительных мероприятиях, в которых участвовала супруга канцлера. Она его сильно недолюбливала, но как источник денег и замечательный организатор он был незаменим. К тому же он снабжал ее батюшку редкими, поистине раритетными сигарами. Тесть Бисмарка входил в число людей, которым Блейхредер старался угодить.

Что до неприязни госпожи фон Бисмарк, то Блейхредер старался ничего не замечать и уж во всяком случае никак ее не раздражать. Однако в 1870 г., по собственной инициативе, он взялся за очень хлопотное дело — организовал службу помощи французским военнопленным. Хлопотность заключалась в том, что на его попечении оказалось 300 000 человек. Средств даже очень богатого человека на это было недостаточно, и Блейхредер немедленно попытался связаться сперва с французским правительством, потом — с парижскими Ротшильдами, а когда и это не удалось, добился гарантий возмещения его трат у Ротшильдов лондонских.

В Пруссии его почти немедленно обвинили сразу в двух вещах: во-первых, в стремлении «сделать одолжение ненавистному врагу», во-вторых, в попытке «заработать на милосердии». Что именно он заработал — сказать трудно. Ибо взвалить на свой банк огромные усилия по помощи сотням тысяч пленных — заработок вовсе не очевидный, были куда более простые способы сделать деньги.

Надо также отметить, что летом 1870 г. по всей Пруссии бушевала волна национализма. Госпожа Бисмарк, например, выражала свое бурное негодование по поводу того факта, что прусские врачи лечили французских раненых. Однако Блейхредер, обычно весьма предупредительный по отношению к семье Бисмарка, а уж к его супруге особенно, в этот раз ее мнением пренебрег. Взяв пример с прусских медиков, он повел себя столь же «предосудительно». Нет, стремлением к успеху мотивы действий банкира Блейхредера не исчерпывались. И хотя его часто старались выставить эдаким Шейлоком с векселем вместо сердца и золотом вместо крови, это был человек значительно более сложный, нежели представлялось завистникам-антисемитам.

Идея «во всем виноваты евреи» была популярной, но далекой от истины. Годы лишений и нужды в период Великой депрессии, длившейся до 1896 г., способствовали формированию в Германии ряда тенденций, чреватых тяжелыми последствиями. Одной из самых роковых был зародившийся после грюндерского краха антисемитизм. Как это нередко случалось в германской истории, евреи в тяжелые для народа годы становились настоящими козлами отпущения. Вот и на этот раз была поднята антисемитская возня. Причина тому — значительные успехи, достигнутые гражданами еврейского происхождения в годы грюндерства. С повышением конъюнктуры начался активный приток евреев из Восточной Европы в Германию, и многие из них осели в центрах экономической жизни страны. После большого грюндерского краха в Германской империи насчитывалось около 700 тыс. евреев, причем 500 тыс. человек проживало в одной Пруссии. В 1876 г. только в Берлине насчитывалось около 50 тыс. евреев, т. е. столько же, сколько во всей Великобритании.

Гораздо больше, чем сама численность граждан еврейского происхождения, немцев пугала их сноровистость в обращении с деньгами и капиталами. После биржевого краха берлинские газеты печатали казавшиеся достоверными сообщения о том, что почти 90 % грюндеров были евреями. И действительно, в биржевых проспектах акционерных обществ было полным-полно еврейских фамилий, а бизнесмены-«арийцы» на берлинской бирже представляли собой скорее исключение. Самые роскошные виллы в Тиргартене принадлежали евреям, самые известные фамилии финансовой аристократии звучали по-еврейски, большинство газет империи издавалось евреями, а о богатстве таких еврейских магнатов, как Ротшильды, Герсон Блейхредер, Людвиг Бамбергер или Авраам Оппенгейм, в народе ходили легенды.

Критики Бисмарка саркастически рекомендовали в будущем печатать на банкнотах не голову императора, а изображения еврейских банкиров, таких как Блейхредер или Ротшильд: «Тогда каждому станет ясно, кто правит современным обществом». — «Кто же, собственно говоря, правит в новой империи? И чему же служили победы под Кенигграцем и Седаном, ради чего захватили миллиарды в качестве трофея, ради чего Бисмарк боролся с католической церковью, если не ради установления еврейского господства?»

Ненависть к евреям олицетворял собой бывший ландграф, кавалер ордена Pour le merite Отто фон Дист-Дабер, который уже в 1870 г. начал открыто критиковать связи Бисмарка с его банкиром Герсоном Блейхредером. Необходимую информацию ему поставлял Герман фон Тиле, в прошлом секретарь Бисмарка. Дист-Дабер считал Блейхредера душой заговора евреев, которые захватили рейхсканцлера в свои сети и превратили его в послушное орудие осуществления своих коварных намерений. Тогда речь шла о сомнительных сделках с прусским «Централь-боденкредит АГ», на которых канцлер, следуя советам своего банкира, заработал более 100 тыс. талеров. Блейхредер управлял не только личным состоянием канцлера, но и так называемым Гвельфским фондом в 16 млн талеров, из которого Бисмарк мог черпать средства для осуществления политических маневров по своему усмотрению, не испрашивая на то разрешения парламента. Депутаты от оппозиции в берлинском рейхстаге окрестили финансовые резервы канцлера «фондом пресмыкающихся», потому что он служил для вскармливания «рептилий», как Бисмарк однажды обозвал некоторых ганноверских журналистов.

Новые короли и старый еврей

Свое 70-летие в 1885 г. Бисмарк встретил не в Берлине, а у себя в имении. Событие это праздновалось в Германии широко — можно сказать, всенародно. Ему не просто присылали тысячами торжественные адреса и телеграммы — в духе доброй старой германской традиции устраивались факельные шествия. В городах в его честь устанавливали памятные стелы и монументы. Был образован специальный фонд для сбора средств на «национальный подарок чести» основателю Рейха — и собрано оказалось 2 миллиона марок. Половина собранной суммы была вручена Бисмарку, он мог использовать ее на любое общественное дело, которое он изберет. Деньги по его желанию пошли на стипендии студентам. На вторую половину были приобретены земли, утраченные за последние 50 лет его старым родовым поместьем Шенхаузен, с тем чтобы оно могло быть восстановлено в своей прежней славе. Но самым главным подарком, пожалуй, было собственноручное письмо от кайзера Вильгельма I. К письму была приложена уменьшенная копия огромной картины Антона фон Вернера «Провозглашение Германской империи в Зеркальном зале Версаля в январе 1871 года». Подписано послание было так:

«Ваш благодарный и истинно преданный

Император и Король,

Вильгельм».

8 марта 1888 г. князь Бисмарк навестил своего монарха — тот был нездоров. Они немного поговорили, кайзер подписал принесенные ему на подпись документы, и попрощался с канцлером, сказав ему, что они увидятся позднее. Но они так и не увидались — на следующий день Вильгельм I умер, как раз в 91-й день своего рождения. В Берлин из Сан-Ремо был срочно вызван кронпринц Фридрих, который и вступил на престол под именем кайзера Фридриха III. У Фридриха был рак горла и из Италии он прибыл уже в безнадежном положении, он не мог даже говорить. 15 июня 1888 г. умер и он.

Летом 1888 г., известного в Германии как «год трех императоров», кайзером стал его 29-летний сын Вильгельм, короновавшийся как Вильгельм II. Между кайзером и его канцлером стали слишком часто возникать конфликты. В конце концов Бисмарк бросил на стол свой обычный козырь, сказав: «Если Ваше Величество не придает веса моим советам, я не знаю, смогу ли я и дальше продолжать оставаться в своей должности». Кайзер стушевался и пошел на попятный.

В результате у обоих — и у кайзера, и у Бисмарка — осталось чувство поражения: ни один из прочих членов Коронного совета не поддержал ни того, ни другого. С одной стороны, консервативные министры были согласны с Бисмарком, но не хотели перечить суверену. В конце концов, Бисмарку должно было вскоре исполниться 75 лет, будущее было явно за молодым императором. С другой стороны — стиль работы кайзера этим высокопоставленным людям был известен: он был не способен провести больше пяти минут ни над одним документом.

В марте произошло новое столкновение, на этот раз из-за принятого в 1852 г. закона, по которому министры могли обращаться к королю Пруссии только через его министра-президента. На закон уже особо не обращали внимания, но сейчас Бисмарк напомнил министрам, что общаться с сувереном они могут только через него. Кайзер был в ярости и потребовал отмены закона. Бисмарк отказался.

В конце концов, услыхав, что Бисмарк принял в своем имении лидера католической оппозиции, кайзер явился к своему канцлеру с неожиданным визитом и потребовал объяснений. Канцлер ответил, что его долг — принять любого члена рейхстага, который попросил об аудиенции должным образом. «Даже если это запретил вам ваш суверен?» — спросил кайзер. «Власть суверена заканчивается на пороге гостиной моей жены», — ответил ему Бисмарк.

Тогда кайзер осведомился, не была ли встреча устроена через посредство Герсона Блейхредера, ибо «жиды и иезуиты всегда заодно». Бисмарк сообщил своему императору, что Блейхредер — его банкир и поверенный, которому у него есть основания полностью доверять, и что германские евреи — полезный элемент общества. Кайзер ушел, не прощаясь.

Странный альянс между самым могущественным человеком Европы и «грязным евреем», как его называл старший сын Бисмарка Герберт, не могли понять даже многие друзья «железного канцлера», не говоря уже о неприятелях.

Отставка князя Бисмарка была обставлена чрезвычайно торжественно. Разумеется, речи не шло о том, что в отставку он ушел по требованию Вильгельма II. Бисмарк поиграл на нервах кайзера, предлагая ему попросту уволить его, но в конце концов все-таки написал прошение об отставке. На прощание Бисмарку был дарован военный чин фельдмаршала и титул герцога Лауенбергского, по названию Лауенберга, первого земельного владения, присоединенного им к Пруссии.

В России людям генеральского ранга отставка полагалась «с полным жалованьем и с ношением мундира», но в Пруссии дело, по-видимому, обстояло иначе — потому что напоследок Бисмарк получил официальную бумагу с требованием вернуть в казначейство разницу между своим полным жалованьем и той третью, которая полагалась ему в отставке, за дни последнего месяца, которые он не отслужил. (Поскольку жалованье чиновникам выдавалось за месяц вперед, в его случае произошла переплата.)

Была ли эта бумага следствием аккуратности прусской бюрократической машины или инициативой какого-нибудь столоначальника, «уловившего ветер перемен», а может быть, просто обычным идиотизмом?

Бисмарк, уйдя в отставку, ушел из политической жизни. Из своих поместий не выезжал, посетителей принимал крайне редко. Писал мемуары и длинные письма к Герсону Блейхредеру, который из финансового советника стал за 30 лет другом, насколько вообще «железный» Бисмарк был способен испытывать чувство дружбы. Долгие часы гулял по лесу в обществе своих двух догов. На них его мизантропия не распространялась. Видимо, от скуки затеял аудиторскую проверку своих поместий — в письме к Блейхредеру он высказал предположение, что теперь, когда он потерял две трети своего канцлерского жалованья, может оказаться, что ему положена скидка с общей суммы налогов.

Проверка, разумеется, была поручена сотрудникам банка Блейхредера и показала, что помещик Отто фон Бисмарк систематически обсчитывает казну, занижая свои доходы. Сумма недоплат налога была невелика — пара тысяч марок в год, при том что одно только поместье Фридрихсру приносило своему владельцу 125 тысяч марок, но составляла добрую треть того, что с него причиталось. Бисмарк был доволен, велел ничего не менять, а Блейхредеру сообщил, что «вот так померанские помещики и богатеют». Сомнительно. В Пруссии законы чтили даже «померанские помещики», но для себя князь Отто фон Бисмарк охотно допускал исключение.

С осени 1897 г. Бисмарк уже не мог ходить. Он скончался 31 июня 1898 г., сказав уже в предсмертном бреду: «Я умираю. Исходя из общих государственных интересов, это невозможно…»

Кайзер предложил похоронить Бисмарка в Потсдаме, но Герберт фон Бисмарк отказал ему наотрез. Он сослался на волю отца — быть похороненным в своем поместье. На могиле Бисмарка в Фридрихсру выгравирована надпись, придуманная им самим: «Князь Отто фон Бисмарк, верный немецкий слуга императора Вильгельма I». Кроме имени и прилагательного «немецкий» в эпитафии нет ни слова правды. Какой уж там «слуга», да еще и «верный»? К тому же текст содержит политическую шпильку — Вильгельм II в нем даже не упомянут.

После смерти Бисмарка жизнь Герсона Блейхредера становится «неинтересной историкам», о нем в этот период известно действительно очень мало. Он по-прежнему ведал финансами наследников Бисмарка. По последней проверке его портфеля ценных бумаг в банке Блейхредера, состоявшейся 31 декабря 1890 г., активы составили 1,216 млн марок. В действительности же канцлер был еще богаче, так как около 300 тыс. марок он перевел на имя своей жены Иоганны и ровно столько же на имя старшего сына Герберта. В целом состояние Бисмарка, по-видимому, составляло тогда около 8 млн марок.

По старой памяти Блейхредер пытается вести активную светскую жизнь, реализуя свою мечту — стать своим среди знати. Но как парвеню ни старался, аристократия Берлина ни на минуту не желала признавать его за своего. Почти в отчаянии этот выскочка пытался подражать образу жизни своих идолов, значительно уступавших ему в деловом отношении. Он постоянно устраивал концерты, балы, обеды. Но собственных родственников и почти всех остальных евреев Блейхредер принципиально не включал в число приглашенных. Баронесса Шпитцемберг язвительно заметила: «Аристократ гордится своими предками, парвеню стыдится их».

Из-за разрыва с соплеменниками имя Блейхредера в 1874 г. даже попало в полицейские протоколы. На берлинской Зигесаллее возникла сумятица, когда один еврей во время прогулки спросил банкира, почему тот не ходит по западной стороне улицы, как все остальные сыновья Израиля. На это Блейхредер ответил: «Там слишком сильно пахнет чесноком». При этом Блейхредер проявлял большой интерес к судьбе своих единоверцев так сказать в «мировом масштабе», его высокое положение в финансовом и политическом мире давало ему возможность участвовать в «еврейской большой политике». Он поддерживал представителей, делегированных во Всемирный еврейский союз для поддержки интересов преследуемых евреев в Восточной Европе. На него были возложены многие полномочия в различных европейских странах, и почти четверть века он исполнял обязанности британского генерального консула в Берлине. Возможно, дело было опять-таки в славе, к которой он так тянулся, будучи снобом.

Последняя любовь, или неприятное дело с невзрачной женщиной

Но последние годы жизни банкира омрачила афера совсем не политического рода. На первый взгляд речь шла о коротком романе стареющего денежного короля, в действительности же ставший чересчур богатым и слишком могущественным еврей вновь оказался у позорного столба.

Скандальная история началась еще в 1868 г., и причиной ее было просительное письмо некоей Доротеи Кронер. По словам современников, у этой далеко не красивой и не особенно умной вдовы закройщика несколько лет назад была короткая связь с Блейхредером. Теперь она требовала у него денег под тем предлогом, что ее брак распался якобы после того, как ее супруг застал банкира в их доме. Правда, позже выяснилось, что все это не соответствовало действительности, так как брак закройщика был расторгнут из-за его же собственных ошибок.

Блейхредер обратился за помощью к своему другу Гвидо фон Мадай, полицай-президенту Берлина. Тот поручил начальнику управления полиции фон Дригальски начать переговоры с вдовой Кронер. Была достигнута первая договоренность: Блейхредер выплатил своей бывшей «даме сердца» отступные, и она заявила о своем согласии переехать в Копенгаген и никогда больше не досаждать своими требованиями банкиру. К несчастью для Блейхредера, в поездке ее должен был сопровождать подчиненный Дригальски некто Хуго фон Шверин. Позднее за служебные проступки этот полицейский чин был уволен со службы и в досаде попытался отомстить своему бывшему начальнику, предложив свою помощь Кронер, которая спустя два года опять вернулась в Берлин.

Скоро на Беренштрассе, 63, стали приходить новые вымогательские письма, и, хотя начальник полиции неоднократно делал предупреждения Доротее Кронер, она продолжала свою кампанию против банкира. В апреле 1880 г. она предъявила Блейхредеру иск на выплату ей 18 тыс. талеров. Банкир был вызван в суд, где он под присягой дал следующее показание: «Я клянусь, что тот факт, будто бы я подписал документ, в котором взял на себя обязательство пожизненно выплачивать истице ежемесячно по 30 талеров, а также по 25 талеров к каждому из четырех еврейских праздников и, кроме того, выделить отступные ее детям, не соответствует действительности». Клятва, произнесенная публично, превратила частное дело в скандал. Наставляемая фон Шверином, которому она пообещала 10 % от тех денег, которые ей удастся выжать из Блейхредера, Кронер теперь уже обвиняла банкира в даче ложных показаний. Тут Блейхредер забеспокоился, потому что в этом случае вынесение приговора грозило ему тюремным заключением.

Наконец, через посредника он предложил своей бывшей возлюбленной громадную сумму — 75 тыс. марок. Доротея Кронер приняла ее и забрала свой иск назад. Своему сообщнику Хуго фон Шверину она не заплатила обещанных 10 %, из-за чего Блейхредеру пришлось еще раз взяться за кошелек. Однако 6 тыс. марок, которые он передал обиженному экс-полицейскому, по всей видимости, не хватило для успокоения самолюбия последнего. Шверин принялся бомбардировать прусское министерство юстиции петициями, в которых обвинял прокуроров, судей и даже самого министра в коррупции. Дело постепенно приобрело политическую окраску, и в конечном счете о нем вынуждены были проинформировать даже самого императора. Но по-настоящему Шверин развернулся только тогда, когда вошел в контакт с депутатом Германом Альвардтом, которого историк Фриц Штерн относил к числу «мастеров грязных махинаций». Альвардт, выразитель антисемитских настроений в парламенте, понял, что он может с политической выгодой использовать дело Блейхредер — Кронер. Вскоре появился памфлет под названием «Клятва еврея», в котором Блейхредер был представлен мрачным злодеем, Доротея Кронер — невинной жертвой, а го суд ар ств енные органы — продажными правонарушителями. Опус заканчивался призывом: «Долой евреев из нашей юстиции!..»

Пресса заинтересовалась этим делом, и «Форвертс», ведущий орган социал-демократов, написал: «В данном случае нас волнуют не частные любовные похождения барона фон Блейхредера, этого биржевого царька, этой примадонны в хороводе вокруг золотого тельца. Но Альвардт в своем опусе выдвигает обвинения против берлинской полиции, которой Блейхредер, пытаясь замять дело, позолотил ручку. Здесь под вопросом стоят уже общественные интересы».

Этот случай дал материал для многочисленных статей, его открыто обсуждали на публичных сборищах антисемитов. В конце концов, прокурору пришлось вновь заняться им, поскольку прусский министр юстиции потребовал перепроверки обстоятельств дела, хотя даже мнимая дача ложных показаний Блейхредер ом подпала под действие закона о сроке давности. Поток намеков и клеветы не иссякал до тех пор, пока банкир не отошел в мир иной. Но даже на его похоронах начальник полиции счел нужным скрыто выставить полицейскую охрану, поскольку можно было ожидать выступлений со стороны антисемитски настроенных дебоширов.

Герсон фон Блейхредер скончался от отека легких 19 февраля 1893 г. в возрасте 71 года. Он оставил после себя состояние как минимум в 40 млн марок — в конце жизни он оценивал свой годовой доход в 3,34 млн марок, т. е. он считался самым богатым человеком Берлина.

История не заканчивается

В августе 1914 г. в Европе вспыхнула Первая мировая война, в которой Германия противостояла Франции, России и Англии — той самой коалиции, которой так опасался Бисмарк. Война была Германией проиграна — Второй рейх перестал существовать.

В трех войнах объединения Германии «железом и кровью» было убито 80 тысяч человек. В Первой мировой — около 10 миллионов. Из этого огромного количества «железа и крови» — с изрядной добавкой ядовитых газов — родилось новое массовое движение, национал-социализм.

В конце января 1933 г. рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. В феврале этого же года был опубликован закон «О защите немецкого народа», ограничивший свободу собраний и прессы. Неделя перед выборами в рейхстаг в марте 1933 г. в прессе называлась не иначе как «неделей пробудившегося народа», а сами выборы — «днем пробудившейся нации». Самая популярная предвыборная открытка того времени: четыре профиля — Фридриха Великого, Бисмарка, Гинденбурга и Гитлера. Подпись: «Покорил король, объединил граф, защитил фельдмаршал, спас солдат». Слово «солдат» выглядело эффектнее, чем «ефрейтор».

В 1938 г. в процессе «программы ариизации» банк Блейхредера перестал существовать. Но филиалы фирмы открылись сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке — под именем «Арнольд энд Блейхредер». Дело подняли братья Арнольд.

Драматична судьба внуков Блейхредера. 7 января 1942 г. один из внуков основателя банка, Курт фон Блейхредер (он сохранил фамилию матери, чтобы не угас род, т. к. у Герсона сыновей не было), подал прошение министру внутренних дел Третьего рейха Фрику с просьбой освободить его от ношения «желтой звезды». Он ссылался на то, что его брат был убит на фронте во время Первой мировой войны, а сам он, сражаясь за Германию, был трижды ранен. Курт фон Блейхредер был одним из участников капповского путча, членом «Стального шлема», за него просили два члена партии, и прошение он подписал «Хайль Гитлер!».

Не помогло.

Прошение было передано в ведомство обер-штурмбанфюрера СС Адольфа Эйхмана. Им в просьбе Курту фон Блейхредеру было отказано, однако «из снисхождения к его службе и ранам» его было предписано выслать не в лагеря уничтожения в Польше, а в специальное «гетто для стариков» — «Altersgetto» — на территории Чехии. Так назывался Терезиенштадт — концентрационный лагерь, располагавшийся на территории бывшего гарнизонного города Терезин. Его сестру, баронессу фон Кампе, выслали в лагерь под Ригой.

Хотя сам Герсон Блейхредер умер, сохранив веру предков, дети приняли протестантство и крестились, следовательно, внуки еврея Блейхредера были уже как бы «обычными» немцами. Но нет — ни офицерский чин, ни три ранения, ни даже титул баронессы фон Кампе — ничего не помогло. «Мы сами будем определять, кто еврей, а кто нет», — отвечали нацисты.

В 1945 г. Третий рейх перестал существовать. 80-летняя племянница Бисмарка Сибилла в его родовом имении Шенхаузене, перед тем, как его взяли русские, покончила с собой. Впрочем другие потомки Бисмарка не так драматично восприняли конец Германской империи. Ныне они занимаются вполне мирной дипломатией, политикой, один из Бисмарков работает в ООН.

Внук банкира Бисмарка Курт фон Блейхредер уцелел — он сумел бежать в Швейцарию.

Там Красный Крест снабдил его пальто — у него не было ни гроша. Баронесса фон Кампе не дожила до этого.

И судьбе было угодно чтобы потомки этих двух незаурядных семей встретились снова. С их помолвки мы и начали наше повествование. Как говорится — история движется по спирали. Правда в итоге стороны все-таки передумали. Этот брак не состоялся.

И постскриптум. Что до невероятных совпадений, то в Нью-Йорке в фирме «Арнольд энд Блейхредер», выросшей из предприятия банкира Герсона, начинал свою карьеру один молодой толковый аналитик по имени Джордж Сорос. Удивительное все-таки дело — прямая цепочка от Герсона фон Блейхредера, личного банкира Бисмарка, до Джорджа Сороса, со всеми его экзотическими «фондами» в бывших соцстранах.

Примечания

1

Локоть — 45 см.

(обратно)

2

Стадии — 176,6 м.

(обратно)

3

Такими их видели и английские колонизаторы. Вспомним, что дравид — житель Андаманских островов — был выведен в повести Артура Конан-Дойля «Знак четырех» в качестве дикаря, помощника главного злодея.

(обратно)

4

С точностью судить о взаимоотношениях между отдельными городами цивилизации долины Инда ученые пока не могут. Предположительно, города как воевали друг с другом, так и образовывали между собой временные или постоянные союзы. Ясность в этот вопрос, как надеются специалисты, поможет внести расшифровка древнеиндийской письменности.

(обратно)

5

Зависимость от импорта продовольствия из Южной Туркмении могла стать одной из причин упадка культуры долины Инда: нашествие арийских племен, шедших вдоль Каспия в Иран и разрушивших богатые поселения Туркмении, привело к голоду в долине Инда.

(обратно)

6

Так, когда пришедшие в Шумер аккадские племена стали пытаться передавать слова своего языка при помощи шумерских иероглифов, у них ничего не получилось: одно и то же слово в аккадском и в шумерском звучало по-разному, а значит, передавать понятия с помощью сходных по звучанию слов или слогов было невозможно. Правда, нет худа без добра. В результате на Ближнем Востоке была создана универсальная слоговая письменность. Эта письменность учитывала только фонетическое значение иероглифа и игнорировала его смысловое значение. Эта письменность хорошо передавала не только аккадский язык, но и языки других семей — хетгский, хурритский, эламский. Благодаря записи египетских слов, сделанной при помощи этой письменности хеттами, мы можем сейчас произнести несколько слов по-египетски так, как они звучали три с половиной тысячи лет назад.

Алфавитная система письма появилась позже. Ее придумали финикийцы. Благодаря одному из «внуков» финикийского алфавита вы и можете прочесть эту книгу.

(обратно)

7

Согласно учению Ф. Месмера, каждое живое существо обладает некоторым электрическим зарядом (животным магнетизмом), который маг, или, выражаясь более современным языком, сенситив, может направить на больного человека для его исцеления. Часто исцеления Месмером больных приводили их в гипнотическое или трансовое состояние, из-за чего само слово «месмеризм» стало синонимом гипноза. Опыты Месмера положили начало не только гипнозу, но и заложили основу для будущей биоэнергетики и экстрасенсорики. Именно такая биологическая или психическая энергия до сих пор служит логическим обоснованием парапсихологических опытов.

(обратно)

8

ЕПБ — так называл Елену Петровну Блаватскую ее муж, Генри Олкотт. Потом ее стали так называть как поклонники, так и противники.

(обратно)

9

В Америке и Европе индийская мифология тоже популярна. В той или иной степени ее пропагандировали для западного читателя Ошо Раджнеш, Свами Прабхупада, Шри Чинмой. Однако в их произведениях Индия предстает совсем иной, чем в умозрительных трактатах Блаватской и ее последователей, — ведь Ошо Раджнеш, Свами Прабхупада, Шри Чинмой видят эту страну глазами индусов.

(обратно)

10

Топонимика исследует названия природных объектов - гор, рек, лесов, долин. При помощи топонимов ученые устанавливают, какие народы обитали на данной территории в древности.

(обратно)

11

Язык австроазиатской семьи языков, распространенной в Юго-Восточной Азии (Вьетнаме, Таиланде, Камбодже, Лаосе, Бирме, Малайзии, Китае).

(обратно)

12

Археологи не знают, как называли себя те или иные открытые ими племена, поэтому названия археологическим культурам даются либо по месту, близ которого впервые была открыта та или иная культура (таковы среднестоговская, андроновская и самарская культуры), либо по району, в котором эта культура распространена (культура Днепр — Донец), либо по наиболее характерному предмету, найденному в памятниках этой культуры (таковы, например, культуры шнуровой керамики и колоколообразных кубков, о которых мы расскажем ниже).

(обратно)

13

Приводимая ниже история арийских миграций основывается на «курганной гипотезе» М. Гимбутас с дополнениями, сделанными современными историками.

(обратно)

14

На Ближнем Востоке нет оловянных рудников, поэтому ближневосточная бронза не является бронзой в строгом смысле слова. Она представляет собой медь, легированную мышьяком, что добавляло ей прочности. Настоящую бронзу здесь начали делать лишь полтора-два тысячелетия спустя, когда финикийцы стали привозить олово из рудников на Британских островах.

(обратно)

15

В бесписьменное время (к которому относится время существования арийского языка) не было устоявшихся языковых норм, лексики, а каждое поселение говорило на диалекте, отличавшемся от диалекта соседей парой-тройкой слов, но по мере удаления число различий возрастало настолько, что люди, обитавшие на разных краях региона, занимаемого одной языковой группой, уже с большим трудом могли понимать друг друга. Кроме того, в языках пограничных регионов сильны влияния иноязычных элементов.

(обратно)

16

Довольно часто случается так, что один корень присутствует не во всех языках, а лишь в некоторых. Чаще всего бывает так, что некий корень известен в арийских языках народов Европы (их филологи называют «западными») и не известен у азиатских народов (индийцев, персов, таджиков, тохаров; эти языки называют «восточными»). Недобросовестные филологи в таких случаях пытаются доказать, что эти корни в восточных языках тоже существовали, но были утрачены. Но далеко не всегда такие «утраты» удается восстановить достоверно.

(обратно)

17

Саис — город в западной дельте Нила, главный пункт 5-го нома Нижнего Египта.

(обратно)

18

Бестиарий — сборник сведений (в стихах и прозе) о жизни, обычаях и нравах животных.

(обратно)

19

Ктесий Книдский (IV в. до н. э.) - греческий ученый, историк, личный врач персидского царя Артаксеркса II, автор фантастической истории Востока «Персика».

(обратно)

20

Павсаний — древнегреческий писатель и географ II в., автор своего рода античного путеводителя «Описание Эллады».

(обратно)

21

Всего на завоеванной территории будет построено около 70 городов с таким названием (среди них нынешние города Герат, Мерв и Самарканд), но только Александрия Египетская остается до сих пор крупным городом. Такие города возводились на стратегически важных местах и заселялись преимущественно греческим населением.

(обратно)

22

В силу территориальной оторванности от православия и незнания ситуации в церкви, сначала в IV–V веках индийские христиане перешли в несторианский, а потом в XVII веке в монофизитский Антиохийский патриархат, таким образом выйдя из православия. Ныне это автокефальная индийская церковь. Она входит в семейство монофизитских ортодоксальных церквей (Армянская, Коптская, Эфиопская, Индийская, Сирийская).

(обратно)

23

Каламин — более позднее название города Мелипур, или Махабалипурам.

(обратно)

24

Подобным образом, кстати, мыслили и европейцы. Древние греки называли степи между Днестром и Волгой Сарматией, на основании того, что там проживало племя сарматов. Сарматы вскоре были вытеснены другими кочевниками, пришедшими с востока, но название Сарматия сохранилось за этими степями. Любопытно, что европейские историки и политики даже в XVTT в. Сарматией называли Польшу, владевшую частью этих степей, а сарматами - проживавших в сарматских степях украинцев. Еще сложнее было со странами, контакты с которыми были эпизодическими. Так, согласно александрийскому географу Клавдию Птолемею, на месте нынешней Эстонии более 2000 лет назад проживало племя эстов, однако историки до сих пор спорят, являются ли эсты Птолемея предками современных эстонцев, или же эстонцы представляют собой совсем другой народ, получивший это имя благодаря тому, что проживал на территории древнего племени эстов.

(обратно)

25

То есть племен, которые обитали на той территории, на которой гунны впоследствии сформировались как народ.

(обратно)

26

В забайкальских гуннских городах металлурги освоили даже выплавку железа - археологи узнали об этом благодаря обнаруженным вокруг городищ большим отвалам железорудных шлаков.

(обратно)

27

Также и мастера греческих колоний, изготовляя для «варваров» изделия из золота, серебра, камня, глины и бронзы, украшали их по «варварским обычаям» народов, среди которых они жили, — скифов, кельтов, колхов, италиков, сицилийцев, иллирийцев.

(обратно)

28

Может быть, гунны брали в походах довольно большое количество рабынь? Такое предположение вполне допустимо и кажется правдоподобным. Но возникает другая загадка: антропологический тип гуннов оставался неизменным в течение всего периода существования этого народа, а приток китайских наложниц даже в течение одного поколения означал появление большого количества полукровок уже в следующем поколении. Возможно, гунны просто убивали незаконнорожденных, однако это лишь ничем не подтвержденная гипотеза.

(обратно)

29

Даже китайские императоры опирались не столько на рабский труд, сколько на труд общинников, которых обязывали работать на общегосударственных работах. Именно они занимались прокладкой каналов, строительством дорог, мостов и такого гигантского памятника, как Великая Китайская стена. Не рабы, а именно свободные крестьяне возводили египетские и месоамериканские пирамиды и шумерские зиккураты.

(обратно)

30

Китайцы приписывали введение в Китае обычая ношения кос мужчинами не гуннам, а другому племени — сяньби. Однако ноинулинские погребения значительно древнее сянь-бинских, поэтому можно со всей уверенностью утверждать, что этот обычай, как и многие другие, в действительности является гуннским.

(обратно)

31

Последующие историки, такие как, например, Баньгу (I в.), лишь пересказывают слово в слово текст «Шицзин» в трактате «Цяньханыну» («История ранних Хань»). Последующие книги, в которых упоминаются гунны, датируются настолько более поздним временем (XV–XVII), что их трудно считать достоверными историческими источниками — ведь до того времени историческая память донесла лишь отдаленные легенды о гуннах. Поэтому, скорее всего, правы те современные историки, которые считают минские и более поздние сведения о гуннах позднейшим литературным вымыслом.

(обратно)

32

Эта легенда, скорее всего, является отголоском древних гуннских обычаев по избранию вождя. Претендент должен был сразиться с несколькими сильными воинами, возможно, такими же претендентами, как и он сам. Как и все тюркские племена, хунну были весьма озабочены проблемой престолонаследия, поскольку справедливо полагали, что наличие нескольких претендентов приводит к интригам и дестабилизирует обстановку в стране. Обычно из нескольких сыновей по тем или иным критериям выбирался один, а остальных просто уничтожали. Так, в Турции, еще в VII в., когда трон переходил к одному из сыновей султана, его братья получали веревку и настоятельный приказ удавить себя ею.

Одной из причин падения татаро-монгольской Орды были как раз дрязги между потомками Чингисхана, правившими отдельными улусами. Но если править столь большой империей, как монгольская, было сложно, и существование локальных наместников-чингизидов было необходимо, то для компактного государства хунну обычай, согласно которому правил лишь один сын, был разумным и отвечал политической целесообразности.

Много позже южные гунны изменили систему престолонаследия: престол занимали поочередно братья, а затем их дети. Таким образом южные гунны по-своему решили проблему династических интриг — последовательность прихода к власти того или иного члена царской фамилии была четко расписана.

(обратно)

33

Китайские хронисты при всяком удобном случае подчеркивали, что законы хунну «легки и удобноисполнимы». И действительно, гуннский суд обязательно должен был закончиться за 10 дней, а число содержащихся одновременно под стражей не должно было превышать 10 человек. Смертная казнь полагалась лишь за наиболее тяжкие преступления. Наказанием за воровство была конфискация имущества преступника, что, впрочем, в условиях кочевого хозяйства ставило преступника перед угрозой голодной смерти, поскольку прежде всего конфисковывались его стада. А вот за легкие проступки всего лишь делали надрезы на лице, таким образом помечая мошенника или мелкого преступника.

(обратно)

34

Портуланами (фр.) или периплами (греч.) называли описания маршрута из одного дальнего порта в другой с последовательным перечислением встречающихся на пути портов, береговых ориентиров и особенностей маршрута: мелей, скал, мысов, водоворотов, банок и других важных для мореходов объектов. С развитием картографии портуланами стали называть и первые географические карты.

(обратно)

35

Аланы — ираноязычные племена сарматского происхождения, предки осетин.

(обратно)

36

Эрманарихом звали конунга готов.

(обратно)

37

Интересно, что аланы в гуннских войнах заняли двойственную позицию - одни их роды, бежавшие от гуннов из Причерноморья, сохраняли верность приютившему их сенату и народу Рима, тогда как другие роды выполняли в гуннской армии роль передового авангарда.

(обратно)

38

Джагир (перс. у буквально «держащий место») — господствующая форма феодального землевладения в Индии периода Моголов в XVI–XVIII вв. Владелец — джагирдар — получал долю государственного земельного налога с джагира в свою пользу и был обязан за это содержать определенный отряд наемной конницы. Средний размер джагира был огромным (примерно до 100 тыс. га). В XVII в. появляется тенденция к перерождению джагиров в наследственное владение (что осуществляется в XVIII в.).

(обратно)

39

Вода камня - качественный показатель чистоты и прозрачности алмазов. Камень чистой воды - это камень совершенно прозрачный, без замутнений, включений, трещин и других дефектов.

(обратно)

40

После кражи Павлиньего трона могольские императоры вплоть до периода смещения Бахадур-Шаха в 1857 году, как говорят, пользовались серебряным Павлиньим троном, который был лишь бледной копией оригинала. В период правления императора Аурангзеба в его честь в Дрездене был создан небольшой изумительный по своей красоте «павлиний трон», стоявший в сказочной по своей живописности диораме. Затем немецкий король Людвиг заказал и себе «павлиний трон», богато украшенный тремя покрытыми эмалью павлинами в натуральную величину.

(обратно)

41

Перевод В.Б. Микушевича.

(обратно)

42

Пушкарам — южноиндийский эквивалент Кумбхамелы — праздника кувшинов.

(обратно)

43

Чайтья — это храм-молельня, в которой совершают обряд поклонения.

(обратно)

44

Слово «тиртха» переводится как «мост» (соединяющий земной мир с миром вечного блаженства).

(обратно)

45

«Законы Ману»- сборник предписаний и правил, составление которого приписывается мифическому прародителю людей — Ману. «Законы Ману» регламентируют поведение человека в соответствии с учением брахманизма. Они включают также наставления, как следует управлять государством и вершить судопроизводство.

(обратно)

46

Слово «нирвана» переводится с санскрита как «угасание». Так называют особое состояние абсолютной отрешенности от внешнего мира, отсутствия желаний, совершенной удовлетворенности и самодостаточности. Также нирвана — это совершенное состояние души, освобожденной от бесконечной цепи рождений и смертей.

(обратно)

47

«Зал тысячи колонн», с которым мы уже встречались в храме Экамбарешвара, типичен для южноиндийской архитектуры.

(обратно)

48

Это государство охватывало всю территорию современной Индии, кроме южной части Декана.

(обратно)

49

Сикхизм проповедует единобожие, отрицает аскетизм и кастовое неравенство, считая всех адептов равными перед богом. В то же время сикхизм призывает к священной войне с иноверцами. В XVT-XVTI вв. сикхи были сектой, позже сикхизм превратился в самостоятельную религию, получившую распространение главным образом в Пенджабе.

(обратно)

50

Шикхара — башня буддийского или индуистского храма. В Южной Индии шикхара изначально имела подчеркнутое горизонтальное членение, в Северной Индии — вертикальное.

(обратно)

51

«У пей чи»-китайский документ, хранящийся в Пекине (в Британском музее есть его копия), представляющий собой штурманскую карту и инструкцию по плаванию и войне на море.

(обратно)

52

Фэн Юйсян (1882–1948) — военный и политический деятель, поэт, литератор, участвовал в революционных событиях и с 1917 г. был военным правителем провинции Шэньси.

(обратно)

53

Конфуций — китайский философ, историк и государственный деятель, основатель китайской государственной религии — конфуцианства, которое представляет собой философию морали, облаченную в религиозную форму. Практики монашества в конфуцианстве не было, поэтому в этой главе мы ее не рассматриваем вообще.

(обратно)

54

Фэн-шуй — это искусство преобразования окружающего пространства (обустройство жилища, ландшафта вокруг него и т. д.) с целью его благоприятного воздействия на человека — в отношении его здоровья, благосостояния и других жизненных аспектов. Дословно в переводе с китайского «фэн» означает «ветер», «шуй» — «вода».

(обратно)

55

Слово «Бод» («Бот») переводится как «верхняя часть страны снегов». Сначала так назывались лишь две географические провинции — У и Тсанг, и лишь затем это имя стала носить вся страна. Иногда «бод» читают как «пе». И в европейских языках название «страны Пе» (То-Пед) превратилось в «Тибет».

А вот в Индии Тибет был известен под слегка измененным именем — Бхота.

(обратно)

56

Свастика — символ солнечных лучей, согревающих землю. Священники бон использовали знак свастики как магическое орудие величайшей силы. Свастика (санскр. «эмблема счастья»), появление которой окутано тайной, символизирует также движение небесных тел вокруг Большой Медведицы.

(обратно)

57

Дхарма (санскр. «закон, правило»). Буквально слово «дхарма» переводится как «то, что удерживает или поддерживает» (от корня дхр — «держать»). Дхарма — философский или религиозный термин, который используется для обозначения морального долга, обязанностей человека. В более общем значении под дхармой подразумевают путь благочестия.

В индийской философии термин «дхарма» олицетворяет идеи правильного поведения в жизни, поддерживаемые вселенскими законами. В Китае это понятие перекликается с Дао.

В буддизме слово «дхарма» имеет три значения. Во-первых, это универсальный закон бытия, открытый Буддой; во вторых — само буддийское учение; в третьих — неделимая составляющая бытия, элементарная частица сознания и мира.

(обратно)

58

В русскоязычной литературе «Ом» пишут еще и как «Аум».

(обратно)

59

Слог «Ах» известен не только в Тибете, но и в индийской тантрической традиции, также он входит и в буддийскую мантру «Аум» («Ом»). Слог «мес» для тибетцев подчеркивает исключительную древность их духовной традиции и благодаря мистической связи древнего времени с современностью делает тибетскую религию поистине вечной.

(обратно)

60

Аненербе (нем. Ahnenerbe — «Наследие предков», полное название — Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков) — организация, существовавшая в Третьм рейхе. Аненербе была создана для изучения традиций, истории и наследия германской расы.

(обратно)

61

Общество «Туле» (нем. Thule Gesellschaft) — немецкое оккультное и политическое общество в Мюнхене. Полное название — Группа изучения германской древности (нем. Studiengruppe fur germanisches Altertum). Название «Туле» происходит от названия мистической северной страны из древнегреческих легенд.

(обратно)

62

У этого существа есть еще много прозвищ, правда, китайские его названия менее известны: шаньгуй («Горный черт»), маожэнь («Волосатый человек»), пи («Бурый»), лэй («Сбрасывающий камни»), фэйфэй («Собакоподобная обезьяна»).

(обратно)

63

Горы Юэляншань соединяют провинции Гуанси и Гуйчжоу с так называемым Большим Тибетом.

(обратно)

64

Абиссинцы — коренные жители Эфиопии.

(обратно)

65

Эритрея — государство на северо-востоке Африки, на побережье Красного моря. Независимость от Эфиопии Эритрея получила в 1993 году. Граничит с Суданом на западе, Эфиопией на юге и Джибути на востоке.

(обратно)

66

Публий Вергилий Марон (70–19 гг. до н. э.) — знаменитый древнеримский поэт, автор «Энеиды».

(обратно)

67

Марк Порции Катон Старший (234–149 гг. до н. э.) — древнеримский полководец, государственный деятель и писатель.

(обратно)

68

Геродот Галикарнасский (484–425 гг. до н. э.) — древнегреческий историк, автор трактата «Истории», описывающего греко-персидские войны и обычаи многих современных ему народов. Под Ливией он имел в виду Африку.

(обратно)

69

Южным Геродот называл Индийский океан.

(обратно)

70

Клавдии Птолемей (ок. 87-165) — древнегреческий астроном, математик, оптик, теоретик музыки и географ.

(обратно)

71

Культурный герой — тип мифологического героя, великий созидатель и исследователь, часто божественного происхождения или обожествленный впоследствии.

(обратно)

72

Как мы помним, Геродот подразумевал под Ливией Африку.

(обратно)

73

Эвдокс Книдский (ок. 408 — ок. 355 до н. э.) — древнегреческий математик и астроном.

(обратно)

74

Гиппарх Никейский (ок. 190 — ок. 120 до н. э.) — древнегреческий астроном, географ и математик. Гиппарха часто называют величайшим астрономом античности, поскольку он привнес в греческие геометрические модели небесных тел, предсказательную точность астрономии Древнего Вавилона.

(обратно)

75

Эратосфен Киренский (276–194 до н. э.) — греческий математик, астроном, географ и поэт.

(обратно)

76

Полибий (?201 до н. э., Мегалополь, Аркадия — ? 120 до н. э.) — греческий историк, государственный деятель и военачальник, автор «Всеобщей истории» («Истории») в 40 томах, охватывающих события в Риме, Греции, Македонии, Малой Азии и в других регионах с 220 по 146 г. до н. э.

(обратно)

77

У греков был особый термин - «ойкумена» (греч.оікоицсуд, от греч. оїкєш - «населяю, обитаю»). Его ввел древнегреческий историк и географ Гекатей Милетский (прим. 550-490 до н. э.) для обозначения известной грекам части Земли с центром в Элладе. Сначала этим словом обозначались земли, заселенные греческими племенами, а позже так стали называть заселенные и известные человечеству территории в целом.

(обратно)

78

Ксенофонт (не позже 444 — не ранее 356 до н. э.) — древнегреческий писатель, историк, афинский полководец и политический деятель. Ксенофонт — автор «Анабасиса Кира» — сочинение, описывающее историю злополучного «похода 10 000» греков в составе войска Кира Младшего на Вавилон против его брата, персидского царя Артаксеркса II.

(обратно)

79

Страбон (ок. 64/63 — ок. 23/24 н. э.) — греческий историк и географ, автор несохранившейся «Истории» и сохранившейся почти полностью «Географии» в 17 книгах.

(обратно)

80

Клеомед - древнегреческий астроном и философ-стоик. До нас дошло единственное его сочинение «Учение о круговращении небесных тел». Время жизни Клеомеда достоверно неизвестно. Ученые полагают, что он жил либо в первой половине I века до н. э., либо во второй половине IV века н. э.

(обратно)

81

Помпоний Мела - римский географ, дата рождения которого неизвестна. Однако труд Помпония Мелы «De situ orbis libri III» написан предположительно около 43 года н. э.

(обратно)

82

Гемин Родосский — греческий астроном, астролог и математик, живший во второй половине I в. до н. э.

(обратно)

83

Плиний Старший (23-79 н. э.) - римский писатель-эрудит, автор «Естественной истории».

(обратно)

84

Прокопий Кесарийский (между 490 и 507 — после 565) — византийский писатель; секретарь полководца Велизария.

(обратно)

85

Гай Юлий Солин (III в. н. э.) — римский писатель, автор популярного произведения «О достойном памяти» («Собрание достойных упоминания вещей»). Этот труд главным образом основан на географических трудах Помпония Мелы и несохранившихся работах Светония.

(обратно)

86

Публий или Гай Корнелий Тацит (ок. 56-117 н. э.) — древнеримский историк.

(обратно)

87

То есть славян.

(обратно)

88

Константин VII Багрянородный (905–959) — византийский император из Македонской династии, правивший номинально с 913-го, а фактически с 945 года.

(обратно)

89

Шхеры — небольшие, преимущественно скалистые острова близ невысоких берегов морей.

(обратно)

90

Чичен-Ица — политический и культурный центр майя на севере полуострова Юкатан в Мексике, священный город народа ица.

(обратно)

91

Греческое слово «талассография» переводится как «мореведение», наука об описании морей, о мореплавании и мореплавателях.

(обратно)

92

К арабским географам обычно относят всех средневековых мусульманских географов, писавших на арабском языке — культовом языке ислама. На самом же деле среди них были представители ряда неарабских народностей, в том числе уроженцы Средней Азии (Хорезми, Альбируни и др.).

(обратно)

93

Арабы, кстати, стали учителями европейцев не только в области математики, они сделали большие успехи и в медицине, поставив ее на четко научную основу, прибегая в своих опытах к препарированию и тщательно изучая анатомию. По арабским учебникам медицины в Западной Европе учились на протяжении всех средних веков. Особенно большую известность не только на Востоке, но и в Европе приобрел знаменитый врач и физиолог Абу Али ибн-Сина (Авиценна, 980-1037), таджик по национальности, живший в государстве Саманидов. Авиценна написал около 100 книг по медицине, физике и философии. Славное его произведение «Канон врачебной науки» было переведено на латинский язык и являлось своего рода настольной книгой у врачей средневековой Европы почти до XVI века.

(обратно)

94

Одним из требований ислама было паломничество в Мекку, обязательное раз в жизни для мусульманина при наличии известного достатка и свободных путей сообщения.

(обратно)

95

Хариджизм — первая в истории ислама религиозно-политическая группировка, обособившаяся от основной части мусульман.

(обратно)

96

Аль-Бируни сопровождал султана Махмуда Газнийского во время его вторжения в Индию около 1027 года.

(обратно)

97

По мнению большинства авторитетных исследователей, Азорские острова были открыты в 1432 году португальской экспедицией Гонсалу Велью Кабрала.

(обратно)

98

Легитимность (от лат. «законный», «правомерный») — согласие народа с властью, когда он добровольно признает за ней право принимать обязательные решения. Чем ниже уровень легитимности, тем чаще власть будет опираться на силовое принуждение.

(обратно)

99

Понятие «психическая атака», пожалуй, известно каждому по знаменитому фильму прошлого века «Чапаев». Главная ее цель — деморализация противника; попытка вызвать панический страх, надломить волю вражеских солдат. Однако какой силы должна быть воля у самого участника такой атаки, идущего спокойно и с достоинством, с гордо поднятой головой, под звук барабанного боя, не предпринимающего никаких попыток защитить собственную жизнь, на вражеские пулеметы, — сложно даже представить.

(обратно)

100

Эдо — наименование применялось в двух значениях (если не считать третьего — названия реки). Первое — Эдо — древнее название японской столицы Токио. Второе — исторический период в Японии.

(обратно)

101

Мори Мотонари (1497–1571) — известный даймё (крупный военный феодал средневековой Японии), правитель провинции Аки (современная префектура Хиросимы) в эпоху Сэнгоку Дзидай.

(обратно)

102

Акэти Мицухидэ (приблизительно 1528 — 2 июля 1582 года) — самурай, видный деятель периода Сэнгоку в истории средневековой Японии. Мицухидэ был одним из ближайших сподвижников знаменитого Оды Нобунаги, но позднее предал его и вынудил совершить сэппуку.

(обратно)

103

Здесь имеется в виду то, что даже в самой Европе понятие «рыцарь» как романтичный, честный и благородный служитель прекрасной дамы, защитник обиженных, угнетенных и так далее «зазвучало» лишь с XII века. До того времени оно имело совершенно другой смысл, а в случае с упомянутыми японскими рыцарями — самураями — сохранило таковой до самого конца: в мире, где правит грубая сила, ни о каком романтизме речь даже не шла; женщины, равно, как и другие угнетенные слои населения, не ставились вообще ни во что.

(обратно)

104

Сиккэн — титул фактических правителей-регентов в Японии с 1199-го по 1333 год, в период Камакура. Слово «сиккэн» означает «держатель власти», или «правитель». Сиккэны принадлежали к клану Ходзё, который с 1199 года захватил власть в стране. Первым сиккэном стал Ходзё Токимаса, тесть сёгуна Минамото Ёритомо; последним — Тоётоми Хидэёси.

(обратно)

105

Конфуцианство — китайское этико-политическое учение, приписываемое Конфуцию (551–479 гг. до н. э.). В Китае это учение известно под названием «Школа образованных людей». Основными категориями конфуцианства являются понятия благородного мужа (цзюнь-цзы), человеколюбия и соблюдения правил ритуала. Конфуций был решительным противником управления на основе законов. Он осуждал правителей, делавших ставку на устрашающие правовые запреты. Он считал, что если руководить народом посредством законов и поддерживать порядок при помощи наказаний, народ будет стремиться к уклонению от наказаний и, в итоге, портиться еще больше. Если же руководить народом при помощи добродетели — народ будет знать, что такое стыд, и исправится.

(обратно)

106

Сакэ — японская рисовая водка.

(обратно)

107

Синтоизм - наряду с буддизмом и конфуцианством популярное в средневековой Японии вероучение. Синтоистская доктрина - это «государство как единое тело» (кокутай).

(обратно)

108

Ронин — воин без господина и, соответственно, без средств к существованию. Известно, к примеру, что после битвы в долине Сэкигахара более полумиллиона самураев стали ронинами.

(обратно)

109

Медитация — особое состояние ума, в которое может войти духовно продвинутый человек. Считается, что йог в состоянии медитации может видеть невероятные вещи, путешествовать в иные миры и так далее.

(обратно)

110

Тенеброзо-Кавернозо: tenebroso — темный, cavernoso — пещерный (итал.).

(обратно)

111

Галликанство (от лат. gallicanus — галльский, т. е. французский — Франция = Галлия) — религиозно-политическое движение среди французских католиков (с XIII в.), сторонники которого добивались автономии, большей независимости французской католической церкви от папства.

(обратно)

112

Цену подобных актов можно видеть на примере самой Анны Петровны. Екатерина I, умирая, завещала престол Петру II, но указала, что если тот умрет бездетным — престол должен перейти к Анне либо ее наследникам. Петр II умер бездетным и акт Екатерины I не отменял, однако члены Верховного тайного совета нарушили волю императрицы и самочинно пригласили на трон другую Анну — Иоанновну — дочь брата Петра I. А наследник Анны Петровны (она умерла сразу же после его рождения, еще до смерти Петра II) стал императором Петром III в 1761 г. только благодаря перевороту 1741 г., когда сестра Анны — Елизавета — захватила власть.

(обратно)

113

Гильотина - механическое устройство для отсечения головы.

(обратно)

114

Эшафот - специально возводимый деревянный помост для совершения казни.

(обратно)

115

Роялисты — сторонники монархической формы государственной власти (в частности, династии Бурбонов в период Великой французской революции и Реставрации).

(обратно)

116

Якобинцы — участники политического клуба эпохи Великой французской революции, установившие свою диктатуру в 1793–1794 годах. Эта группа сформировалась в июне 1789 года на базе бретонской фракции депутатов Национального собрания и получила свое название от клуба, находившегося в доминиканском монастыре Святого Якова. В число якобинцев входили, прежде всего, члены революционного Якобинского клуба в Париже, а также члены провинциальных клубов, тесно связанных с ними. Партия якобинцев включала правое крыло, лидером которого был Дантон, центр, возглавляемый Робеспьером, и левое крыло во главе с Маратом (а после его смерти Эбером и Шометом). Якобинцы (преимущественно сторонники Робеспьера) участвовали в Конвенте, а 2 июня 1793 года совершили государственный переворот. Их диктатура продлилась до переворота 27 июля 1794 года, в результате которого Робеспьер был казнен. Во время своего правления якобинцы провели ряд радикальных демократических реформ, но развернули массовый террор.

(обратно)

117

Реставрация - восстановление власти монархов; более поздний период, с 1814-го по 1830 год, войдет в историю под названием «Реставрация Бурбонов», то есть восстановление власти представителей династии Бурбонов во Франции, и будет характеризоваться противоречивыми приказами монархов и неустойчивой политической ситуацией в стране.

(обратно)

118

Вандейский мятеж - вооруженное антиправительственное выступление крестьян из западно-французского департамента Вандея под консервативными католико-монархическими лозунгами весной 1793 года. Одной из причин мятежа называют принудительный набор в революционную армию.

(обратно)

119

Конкордат - правовой договор, соглашение между Папой Римским и каким-либо государством, регулирующий отношения и положение католической церкви в данном государстве.

(обратно)

120

Шуанами называли крестьян Жана Котгро, владения которого были расположены возле Лаваля. Ярый поклонник Людовика XVI, Котгро после 10 августа 1792 года поднял Нижний Мен против Законодательного собрания. К крестьянам Котгро присоединились и другие округа, причем все присоединившиеся получали то же прозвище - шуаны.

(обратно)

121

Клеймение - здесь имеется в виду процедура татуировки, известная большинству стран мира с давних времен и применяемая с различными целями (для идентификации личности, в память о важных событиях, в качестве наказания и так далее). Она выполнялась с помощью игл или гвоздей, вбитых в доску и образовывавших определенный знак; тело накалывалось и в полученные таким образом ранки втирались красящие составы или порох.

(обратно)

122

Шарль-Женевьева д’Эон. де Бомон (5 мая 1728 года - 10 мая 1810 года) - одна из самых загадочных личностей своего времени. Первый откровенный трансвестит, гений шпионажа, обманщик и скандалист. Получивший отличное образование, этот великий авантюрист XVIII века был приближен ко двору Людовика XV, поразив последнего тремя вещами: искусством перевоплощения в женский образ, привлекательностью и незаурядным умом. В течение своей полной приключений жизни де Бомон участвовал в невероятных интригах и повлиял на ход истории нескольких стран.

(обратно)

123

Термидорский (Термидорианский) переворот — контрреволюционный переворот 27/28 июля 1794 года (9 термидора 2-го года по республиканскому календарю) во Франции, приведший к падению революционно-демократической якобинской диктатуры. Робеспьер и его соратники были арестованы и утром 10 термидора без суда гильотинированы.

(обратно)

124

Заговор Пишегрю — заговор роялистов в Лондоне на предмет убийства первого консула Наполеона Бонапарта во время войны, начавшейся весной 1803 года между Англией и Францией. В число заговорщиков входили фанатичный вождь шуанов и бретонских повстанцев Жорж Кадуаль, считавший, что узурпатор Наполеон мешает законному королю, и Карл Артуа, брат претендента на королевский престол Людовика, графа Прованского. Талантливый военачальник французской армии генерал Моро, ненавидевший Наполеона, был определен ими на роль человека, который сразу же после убийства Бонапарта должен был взять власть в свои руки и организовать приглашение Бурбонов на прародительский престол. Посредником между Моро и Кадуалем стал генерал Пишегрю. Моро отказался участвовать в заговоре, который вскоре был раскрыт, а все его участники жестоко покараны. После чего 27 марта сенат принял обращение к Бонапарту с пожеланием видеть его императором Франции. 28 флореаля (18 мая) 1804 года Французская Республика перестала существовать. А через три дня после провозглашения империи генерала Пишегрю нашли мертвым в тюрьме: он повесился на собственном шелковом галстуке.

(обратно)

125

Мохоки — племя североамериканских индейцев, входившее в союз Лиги ирокезов.

(обратно)

126

Онейда - племя из Лиги ирокезов.

(обратно)

127

Йефан Бен Гошайя (Хошеа) (ок. 1005-975 гг. до н. э.) — еврейский мудрец, комментатор Священного Писания, автор апокрифических мидрашей.

(обратно)

128

Фактор (нем. Faktor от лат. factor) — должность банкира, обслуживающего интересы двора и придворных кругов.

(обратно)

129

Свадебный балдахин — обязательная принадлежность брачной церемонии в иудаизме.

(обратно)

130

То есть Блейхредер вкладывал деньги в Круппа, а тот — в пушечный металл! 1860-е годы принесли фирме Круппа беспрецедентный бум в производстве вооружений, поскольку Пруссия вела одну за другой сразу три войны: против Дании, затем против Австрии и, наконец, против Франции. По меньшей мере в войне с Австрией пушки Круппа стреляли друг в друга с обеих сторон, потому что в то время «пушечный король» Альфред поставлял пушки всякому, кто мог платить. Это не освобождало его, однако, от денежных забот, потому что он расходовал на строительство новых заводских объектов суммы значительно больше тех, что возвращались к нему в виде доходов. И хотя благодаря этому фирма росла захватывающими дух темпами, ее обеспеченность собственным капиталом постоянно оставалась слабой. Вновь и вновь Крупп вынужден был занимать огромные суммы у банкиров — у Блейхредера в Берлине или у Оппенгейма и Дайхмана в Кельне.

(обратно)

131

Блейхредер финансировал сталеплавильный и прокатный завод «Дортмундерхютте» в Руре (изготавливал железнодорожные рельсы, локомотивы). По тому времени идея вертикального концерна, который производил бы все - от стали и необходимого в ее производстве угля до локомотивов, - т. е. все то, что было нужно для строительства и эксплуатации железной дороги, была новой и неслыханно смелой. Однако Штраусберг чересчур поздно осознал, что этот замысел таил в себе также и большие риски - он должен был думать одновременно о самых различных сделках, а функционирующего аппарата управления концерном еще не существовало, поэтому неудачи стали частым явлением. Уже тогда весьма осмотрительный Герсон Блейхредер давал всему этому такую оценку: «Это толковый и рассудительный человек, однако его манера раздувать сделки, чтобы залатать старые дыры, является опасной. При возникновении трудностей все построенное им здание может рухнуть, и под его развалинами окажутся погребенными миллионы доверчивых акционеров». Безусловно, сам Блейхредер к последним не относился.

(обратно)

Оглавление

Ермановская А.Е. Был ли всемирный потоп всемирным?

Древнейшая цивилизация

  Как же появилась хараппская цивилизация?

  Когда существовала хараппская цивилизация?

  Хараппские города

  Быт и занятия хараппцев

  Письменность

  Религия хараппцев

  Загадка гибели протоиндийской цивилизации

  Астравидья и виманы — загадочные изобретения древних мастеров

Арийская загадка Индии

  Блаватская и мистические тайны Индии

  Утраченные годы Иисуса

  Индийские корни советской мистики

  Арийская проблема в Германии

  Современные арийские мифы

  Индийская прародина ариев

  Арии родом из Арктики?

  Причерноморские степи и курганная гипотеза

  Переднеазиатская и балканская «прародины» ариев

  Арии — еврейские львы?

  Так где же на самом деле была прародина ариев?

Загадки Сфинкса

  Михаэль Энде, «Бесконечная история»

В поисках Индии

  Александр Македонский

  Загадочное царство пресвитера Иоанна

  Афанасий Никитин

  Европейцы в Индии — золото и чудеса

Тайны империи гуннов © А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

  Загадки происхождения гуннов

  Кочевники и земледельцы

  Друзья-враги Китая

  Каменный дракон

  Марко Поло и загадка Великой Китайской стены

  Гунны в Европе

Сокровища Великих Моголов

  Великие Моголы, кто они?

  «Тигр» Бабур

  «Дважды император» Хумлюн

  Акбар — великий из Великих

  Джахангир — Завоеватель мира и подкаблучник

  Соперник Аллаха Шах-Джахан

  Жестокий Аурангзеб

  Закат великой династии

Таинственные жемчужины индийской архитектуры © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

  Затерянные в джунглях храмы Кхаджурахо

  Махабалипурам — индийская Атлантида

  Золотой город тысячи храмов

  Легендарный Гоа

  Заброшенный город Хампи

  Тайны Варанаси

  Кутб-Минар (Колонна Победы) и Железный столб

Загадки Запретного города в столице Поднебесной

  Обитель Сына Неба

  Парадокс Юнлэ: «открытый император»

  Гипотезы Гевина Мензиса

  Отрезанный от мира

  Последний император

Китайские монахи и пилюли бессмертия © А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

  Астрология и гадание

  В поисках эликсира бессмертия

  Тайны «огненного зелья»

  Тело: темница или дом?

  Лекарство от семидесяти двух ядов

  Монахи-воины

Непостижимый Тибет © А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2010

  Бон: религия древняя, как мир?

  Тайны тибетских лам

  Тибетские авантюры Третьего рейха

  Йети: фантом или альтернатива человечеству?

Финикийцы и тайны двух океанов © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

  Что мы знаем и чего не знаем о финикийцах

  В морях двух океанов

  Финикийцы в новом свете?

  Копи царя соломона

  Тайна пифея

  Загадки древнеримских мореходов

Походы викингов © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

  Кто такие викинги?

  Непобедимые драконы и берсерки-оборотни

  Князья земли русской?

  Неизведанные земли

  Кто открыл Гренландию?

  Таинственный камень

  Экспедиция Ульмана

Тайны арабских путешественников © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, H. Е. Лавриненко, 2011

  Потерянные сокровища арабской талассографии[91]

  Негоцианты, географы, сказочники и математики

  Таинственный проводник экспедиции Васко да Гамы и закат арабского мореплавания

  Загадки Синдбада-морехода

  «Тысяча и одна ночь». Предыстория

  Синдбад-носильщик и Синдбад-мореход

  Загадки подлинных маршрутов плаваний Синдбада, или куда он плавал?

  Тайна прототипа, или кто есть кто?

  Полет на птице Рухх — реальность?

  Существуют ли доказательства плаваний Синдбада?

  Арабы в Африке. Исследование черного континента

  Завоевание Северной Африки

  Первое вторжение

  Второе вторжение

  Третье вторжение

  Арабы в Западной и Экваториальной Африке

  Арабы у берегов Южной Африки и на Мадагаскаре

  Первые арабские известия о Центральной и Восточной Европе

  Путешествия Ибн-Фадлана

  Путешествия Ибн-Якуба

  «Дорогие ценности» Абу али Ибн-Русте

  Путешествия Ал-Масуди

  Абу Хамид Ал-Гарнати в земле славян

  Загадка отличия славян и русов в арабских путевых записках

  Загадки Артании, или третьей Руси

Тайна самурая © А. В. Корниенко, 2011

Загадки французской политики XVII века: кардинал Ришелье и его тень © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

  Противоречия и загадки святого отца

  Что мы знаем о человеке, всю жизнь старавшемся провести в тени?

  Анна Австрийская, Ришелье и отец Жозеф, или кто в королевстве король?

  Отец Жозеф при Ришелье — первом министре Королевского совета

  Заговор Шале

  Дело об алмазных подвесках

  Отец Жозеф и аббат Фанкан

  Отец Жозеф и осада Ла-Рошели

  «День одураченных»

  Отец Жозеф на Регенсбургском рейхстаге

  «Ссоры по богословскому вопросу»

  «Бескорыстие» отца Жозефа

  Закат

Генрих Остерман — гениальный политик или беспринципный интриган? © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

  «Скелет в шкафу» и извилистый путь в Россию

  Остерман при Петре I

  Загадки мирных переговоров Остермана. «Конфиденции» Аландского конгресса.

  После смерти Петра Первого. Кукловод собирает нити

  При Петре Втором. Наставник и политический мыслитель

  При Анне Иоанновне. Верховник

  При Бироне и Анне Леопольдовне. Колебание весов

  При Елизавете. Поражение и низвержение

  При Екатерине II. Возвышение после смерти

О чем молчит Тампль! Людовик XVII © А. В. Корниенко, 2011

  Предыстория

Железный канцлер и его «личный еврей» © М. П. Згурская, А. Н. Корсун, 2011

  Начало пути

  Бисмарк и Блейхредер. Сближение

  Ротшильды

  Сотрудничество

  Кровью и железом

  Рисковый Бисмарк, секреты Ротшильдов и осведомленность Блейхредера

  Датский вопрос

  Блейхредер спонсирует ловушку для Австрии?

  Инвестиционные прозрения Блейхредера

  Интриги. Австро-прусско-итальянская война

  События во Франции и «шпионские игры»

  Капитуляция

  Император, рейхсканцлер и «личный еврей»

  Грюндерство и Блейхредер

  Битва железных канцлеров

  Балканские события и «честный маклер» Бисмарк

  Еврей во дворянстве, но не еврей «из хорошей семьи»

  Новые короли и старый еврей

  Последняя любовь, или неприятное дело с невзрачной женщиной

  История не заканчивается

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно