Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Михаил Чванов
Загадка штурмана Альбанова


Судьба, оставшаяся загадкой

Уже давно меня волнует трагическая судьба этого человека, во многом так и оставшаяся загадкой. Как в какой-то степени осталась загадкой и его душа. Несомненно, основные вехи его жизни мы можем проставить, они суровы и мужественны. Но если мы будем верить только им, то не будем знать всей правды, ибо вехи могут обмануть нас: кто знаком с работой геодезистов в трудных горах, тот знает, каков истинный путь между двумя триангуляционными вехами-знаками на соседних вершинах. А в человеческой судьбе и душе еще сложнее и горше: между двух возвышенных и прекрасных по духовному накалу вех-взлетов кроме времени и тяжелой работы лежат усталость, отчаяние, разочарование, болезни, потери близких людей, мужество — и снова отчаяние, и снова соленая работа…

Но почему же так получилось, что его судьба, оставившая заметный след в истории освоения Арктики, сама во многом осталась загадкой, несмотря на то, что продолжает волновать сотни и тысячи людей, несмотря на то, что время от времени снова и снова появляются публикации о нем, но все они опять-таки проставляют только главные вехи судьбы, они не открывают движения его души — слишком скудны биографические данные, оставшиеся нам.

А случилось так потому, что в 1912 году, когда три русские экспедиции, полные самых светлых надежд, уходили в свое трагическое плавание, внимание было приковано в основном к их начальникам: Седову, Русанову и Брусилову, а Валериан Иванович Альбанов был всего лишь старшим помощником и штурманом на судне Брусилова, а когда, пройдя через белую смерть, он наконец вернулся на теплую землю, по ней вовсю шастала с косой Первая мировая война, и если в другое время он мог бы рассчитывать на пышную встречу, то теперь ему в первые дни не на что было купить кусок хлеба.

И если в то время было какое-то внимание со стороны общественности к судьбе трех полярных экспедиций, то опять-таки — в основном к судьбе канувших в неизвестность остальных членов экспедиции Брусилова, и это, разумеется, было справедливо. А потом над Россией закружилась великая круговерть — революция, Гражданская война, и до него ли было, когда решалась судьба самой страны. Во время этой сатанинской круговерти, не раз победивший смерть, он погиб, унеся тайну с собой.

Но ведь оставались же в живых люди, знавшие, каждый в отдельности, хотя бы частицы этой тайны! Несомненно. С каждым годом их становилось все меньше. Но где-то еще живет кто-то, кто может приоткрыть завесу над этой тайной! Но где? Кого спросить? Наверное, единицы из них дожили до седин и умерли своей смертью: смерч революции разрубил их, вчерашних уфимских гимназистов, друзей юности, родственников, сослуживцев, хотели они этого или нет, на два непримиримых лагеря, они сгорали один за другим в огне Гражданской войны, потом тоже были нелегкие годы — редко кто дожил до седин. Правда, оставался в живых и еще по-прежнему плавал в северных морях его спутник по ледовому походу — матрос Конрад, который знал больше, чем кто-либо, но и после великой круговерти долгое время было не до трагических полярных экспедиций дореволюционных лет, а все мы смертны: Конрад умер в 1940 году, унеся в могилу все, что знал.

Но тем не менее где-то еще живут люди, лично знавшие Валериана Ивановича Альбанова или хотя бы знавшие о нем что-то, чего не знаем мы! Но где они? Кто подскажет?

Несколько раз я пытался браться за перо — не столько в надежде размотать этот загадочный узел, сколько просто поделиться с другими своим волнением, мыслями, но каждый раз чувствовал: еще многого не хватает, если не самого главного, без чего я не могу увидеть его живым человеком.

В свое время я писал о геологе и поэте Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене. Его я тоже никогда не видел, хотя, как и с Альбановым, ходил по одним улицам, тем не менее не только ясно представлял, каким он был в жизни (кстати, на фотографиях он оказался именно таким, каким я его представлял), но и знал, как он поступит в каждом конкретном случае, словно не одну ночь коротал с ним у дымных таежных костров, словно не один раз катался по земле от его веселого и едкого юмора и бледнел от его сведенных в бешенстве глаз, когда он, добрый от природы, но вспыльчивый, приходил в ярость от чьей-нибудь нерадивости или лени. А тут этого не было.

И я снова, урывками между дорогами, копался в старых книгах, журналах, архивах, встречался с краеведами; были редкие и счастливые находки, о которых я обязательно расскажу, но главной нити я так и не мог нащупать. И я опять откладывал до лучших времен.

Особенно много я думал о Валериане Ивановиче Альбанове в дни и недели вынужденного кочевья в охотской тайге осенью 1975 года, когда вертолет, забросивший меня в верховья реки Охоты, на обратном пути, попав в заряд пурги, врезался в скалы в горном узле Сунтар-Хаята у перевала Рыжего, и я почти месяц кочевал с семьей эвенков-оленеводов в каких-то трехстах километрах от Оймякона, известного прежде всего как второй полюс холода на нашей планете.

Ночью я просыпался от стужи, выбирался из рваной палатки наружу. В густо-черном небе так низко стыли необыкновенно яркие и крупные звезды, так напряженно мерцали, что становилось не по себе, словно они пытались сказать тебе что-то, — и, забравшись в палатку, я снова думал о нем, о том страшном пути, который он оставил позади, вернувшись на теплую землю, старался представить его в общении со своими спутниками, каким он был в детстве, какими мечтами и мыслями жил перед смертью.

Я много думал о нем и летом 1976 года, когда на вертолете спецприменения полмесяца летал с геодезистами над Корякским нагорьем и Чукоткой: каждое утро, когда мы поднимались в воздух, внизу под шумом винтов лежал путь, — он и в наши дни невероятно труден: сплошные болота, комары, гнус, бесчисленные переброды студеных рек и речушек, туман, дождь, снег, — по которому после катастрофы в Великом океане шел к Анадырю — десять недель — великий землепроходец Семен Дежнев. Позднее он писал в челобитной:

«…и того Федота со мною, Семейкою, на море разнесло без вести, и носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюду неволею, и выбросило на берег в передний конец за Анадыр реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедный Семейка, с товарыщи до Анадыры реки ровно десять недель и пали на Анадыр реку вниз блиско моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы бедные врозь разбрелись. И вверх по Анадыре пошли двенадцать человек, и ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских, не видали и воротились назад, и, не дошед за три дниша до стану, обначевались, почали в снегу ямы копать…»

Я повторял про себя эти горькие строки и вспоминал об Альбанове, ведь он был с ним одного беспокойного племени.

И я очень жалел, когда неожиданный туман, а потом зарядивший на несколько дней дождь помешали нам долететь до поселка Уэлен на Чукотке на мысе Дежнева, недалеко от которого Георгий Львович Брусилов, в бытность свою офицером Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, летом 1910 года возводил мореходный знак, который впоследствии на морских картах так и стал называться: «знак Брусилова». Сохранился ли он? Ничто так много не дает сердцу, может быть, чисто интуитивно — ни строка архива, ни старые книги, — как самому притронуться к вещам, которые когда-то были освещены и освящены теплом человека, чью душу ты пытаешься понять.

Возвращался я с Чукотки через Петропавловск-Камчатский и Владивосток — по Транссибирской железнодорожной магистрали — и ждал город Ачинск недалеко от Красноярска, а потом с сожалением узнал, что Ачинск будем проезжать глубокой ночью. Но ночью неожиданно проснулся, когда поезд встал, хотя поезд за эту ночь вставал уже десяток раз, — и в глаза молча уперлась большая зеленая неоновая вывеска — «Ачинск». И я подумал, что, может быть, тут его — Валериана Ивановича Альбанова — несуществующая могила. Ведь, по некоторым сведениям, он погиб именно здесь.

Завернувшись в одеяло, я прижался лбом к холодному стеклу. Может быть, вот так же студеной ночью он смотрел в вагонное окно, не мог уснуть, а рядом взорвался эшелон с боеприпасами…

Мимо поплыли темные деревья, овраги, по мыслям больно стукнул гулко и коротко пролетевший внизу мост, и я сказал себе: откладывать больше нельзя, как только приеду, сразу же за работу. Не то чтобы я теперь надеялся легко распутать этот сложный человеческий узел. Нет! Я торопился, — жизнь такая штука, что всякое может случиться — поделиться с кем-нибудь своим волнением, чтобы кто-то разделил со мной сопричастность с теми, кто давно ушел в небытие и в то же время своим возвышенным духом постоянно живет рядом с нами.


Неожиданная встреча

В Уфе каждый год, чуть пройдет лед, на Белой начинается веселый мальчишеский праздник. Сотни лодок — весельных и моторных, деревянных и дюралевых — вдоль и поперек начинают бороздить ее воды. Кто положил начало этому празднику — трудно сказать.

Сколько мальчишек бороздило ее воды до нас? Как сложилась судьба каждого из них? На эти вопросы, видимо, уже не ответить. Ну кто, например, помнит, что в конце прошлого века в уфимской гимназии учился мальчишка Валериан Альбанов, после смерти отца воспитывающийся у дяди.

Кто помнит, что он, как, впрочем, и тысячи других мальчишек, мечтал о дальних морских путешествиях. Кто помнит, что однажды, предварительно запасшись провиантом и раздобыв лодку, вместе с товарищем он отправился в кругосветное путешествие — вниз по Белой.

Товарищу порка пошла впрок, он и помышлять больше не смел о морских путешествиях. Валериан Альбанов же не собирался расставаться со своей мечтой. Дядя хотел сделать из племянника «порядочного человека» и настаивал, чтобы он стал инженером.

Но неблагодарный племянник по окончании гимназии заявил, что поступит в мореходные классы и никуда больше. Тогда дядя, будучи инспектором народных училищ и потому справедливо считавший себя искушенным педагогом, прибегнул к последнему и, несомненно, действенному, по его мнению, педагогическому средству — пригрозил племяннику отказать в средствах на обучение. Но племянника и это не остановило. В одну из ночей он скрылся из дома; поезд медленно простучал по мосту; внизу, в тусклом свете фонарей, прощально проплыла Белая, по которой он несколько лет назад столь неудачно попытался совершить кругосветное плавание, и поезд нырнул в ночь и в жутковатую неизвестность. Беглецу было шестнадцать лет.

— Вернется! — успокаивал домочадцев взбешенный дядя. — Куда денется, пошляется-пошляется без копейки в кармане — и вернется.

Дни бежали за днями. Но племянник так и не вернулся.

Может быть, где-то в нюансах я погрешил: как это было в деталях, теперь уж, видимо, не узнать, но все было именно так: дядя отказал Валериану Альбанову в средствах на существование, узнав, что тот, вопреки его воле, все-таки поступил в мореходные классы…

В 1918 году дяде, если он еще был жив, может быть, показали изданную в самые последние дни 1917 года в приложении к 41-му тому «Записок по гидрографии» книгу-дневник с несколько необычным названием: «На юг, к Земле Франца-Иосифа». Несмотря на смутное время, она вызвала у общественности большой интерес. В последующие годы под разными названиями она была переиздана еще несколько раз. Издавалась книга и за рубежом — на немецком и французском языках. Известный советский полярный исследователь, член-корреспондент Академии наук СССР профессор Владимир Юльевич Визе, участник экспедиции Георгия Яковлевича Седова к Северному полюсу, писал о ней:

«Эта книга по своему захватывающему драматизму и удивительной простоте и искренности принадлежит к числу выдающихся в русской литературе об Арктике. Однако не только этим произведением автор прославил свое имя. Ему мы обязаны сохранением научных результатов экспедиции Г. Л. Брусилова в виде судового журнала и таблиц метеорологических наблюдений и морских глубин. Несмотря на скромный объем этих материалов, значение их для познания гидрометеорологического режима высоких широт, в особенности дрейфа льдов, оказалось очень большим. В частности, можно упомянуть, что на основании спасенного автором книги судового журнала было предсказано существование островов в северной части Карского моря».

Автора книги звали Валериан Иванович Альбанов.

Да, дядя, не зря от удивления и волнения вздрогнули ваши руки: это был ваш племянник, бывший уфимский гимназист Валериан Альбанов, пытавшийся в свое время на плоскодонке отправиться в кругосветное путешествие. Он все-таки добился своего, упрямый мальчишка, доставивший вам столько хлопот!..

В 1912 году три русские экспедиции ушли в Арктику: выдающегося полярного исследователя, увы — и революционера геолога Владимира Александровича Русанова на шхуне «Геркулес» — на Шпицберген, с тайным намерением пройти потом вокруг северной оконечности Новой Земли в Карское море и пробиться впоследствии, если все будет благополучно, в Тихий океан, но не «дорогой Норденшельда» — вдоль берегов Сибири, а гораздо севернее; В. А. Русанов (как потом выяснилось, справедливо) считал, что там, в океане, вдали от студеных сибирских берегов, меньше льдов; старшего лейтенанта Георгия Яковлевича Седова на шхуне «Св. великомученик Фока» — к Северному полюсу и лейтенанта Георгия Львовича Брусилова — как и Русанова, тоже в Тихий океан, но только уже проторенным Норденшельдом путем вдоль северных берегов России — навстречу пробивающимся этим путем с востока на запад ледокольным транспортам «Вайгач» и «Таймыр» Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, в которой он служил до испрашивания отпуска для осуществления своей экспедиции.

Экспедиция Русанова — капитаном «Геркулеса» был отличный полярный мореход, участник экспедиции Руала Амундсена на «Фраме» в Антарктиду и давний друг Владимира Александровича двадцатичетырехлетний Александр Степанович Кучин, а в качестве врача на судне была невеста или жена Русанова француженка Жюльетта Жан — пропала без вести. Первые следы ее — столб с надписью «Геркулес» — были обнаружены топографом Гусевым только в 1934 году на маленьком острове в архипелаге Мона. Около столба были сложены старые нарты и цинковая крышка от патронного ящика. Теперь этот остров носит имя Геркулес. В том же году топограф Цыганюк на другом острове нашел фотоаппарат, около сотни патронов, компас, буссоль, обрывки одежды, мореходную книжку матроса с «Геркулеса» Александра Спиридоновича Чухнина, серебряные именные часы другого матроса — Василия Григорьевича Попова и справку на его имя. Эти вещи, в отличие от находки Гусева, уже свидетельствовали о трагедии.

Занавес неизвестности в какой-то степени приоткрылся лишь спустя еще сорок лет — учеными, сотрудниками отдела оружия Государственного исторического музея, сравнившими патроны Русанова, найденные в 1934 году, с патронами, обнаруженными в 1921 году около старого костровища известным полярным следопытом Никифором Алексеевичем Бегичевым на полуострове Михайлова (Таймыр) и до последнего времени считавшимися принадлежавшими трагически погибшим в 1919 году матросам из экспедиции Руала Амундсена, которые шли с зажатого льдами судна с почтой на далекий Диксон (помимо патронов и гильз производства 1912 года здесь были металлические пуговицы с клеймом французской фирмы, французская монета в 25 сантимов). Судьба была жестока к ним, как ни к кому другому. Кто-то из них, по одной версии, Кнутсен, но скорее Тессем, не дошел до Диксона чуть более двух верст, оставив позади тысячу двести жесточайших километров, он, может, уже видел огни Диксона и, скорее всего, дошел бы до него, если бы не провалился в глубокую береговую расселину. Его останки в августе 1922 года обнаружил все тот же Никифор Алексеевич Бегичев. Может, огни Диксона и сыграли с Тессемом роковую роль — увидев их, он невольно ускорил шаг и не заметил обрыва. По идентичности патронов ученые подтвердили вероятность стоянки русановцев на Таймыре на узкой высокой стрелке западнее крюкообразного полуострова Михайлова.

В недавнем прошлом в течение нескольких лет следы экспедиции Владимира Александровича Русанова искала научно-спортивная экспедиция газеты «Комсомольская правда», но, увы — трагическую загадку экспедиции В. А. Русанова до конца она не разгадала.

Более счастливая судьба была у «Св. великомученика Фоки». Потеряв при неудачном походе к полюсу своего командира, он медленно полз вдоль безлюдных берегов Земли Франца-Иосифа. В топках давно сгорели последние килограммы угля, теперь жгли судовые переборки, а когда везло с охотой — медвежьи и моржовые туши. «Фока» пробивался к острову Нортбрук, чтобы там, на мысе Флора, разобрать на топливо оставленный двадцать лет назад дом английского полярного исследователя Фредерика Джексона, на которого в свое время счастливо вышли из своего ледового похода уже тогда знаменитый Нансен с Иогансеном.

Не так уж много новых земель довелось открыть Фредерику Джексону, но, как мы убедимся далее, у него, видимо, было иное предназначение в жизни: спасать другие экспедиции…

Итак, «Фока» пробивался к острову Нортбрук. Вдруг на пустынном берегу увидели человека. Несказанно обрадовались: «За нами пришел пароход с углем!»

Вот как описывает эту невероятную встречу участник седовской экспедиции художник Николай Васильевич Пинегин:

«Неожиданно среди камней на берегу я увидел нечто похожее на человека. В первую минуту решил, что почудилось. Невольным движением я отнял от глаз бинокль, чтобы, протерев стекла, посмотреть снова. В это мгновение на палубе кто-то крикнул: «Человек на берегу!»

Да, человек. Он движется! Кто это? Вся команда «Фоки» закричала ура. Кто-то высказал догадку: «Это, наверное, судно за нами пришло». Рулевой, держа одну руку на руле, выразительно поводил другой под носом и заметил: «Ну, вот теперь-то мы закурим».

Я продолжал смотреть в бинокль. Стоявший на берегу не похож был на человека, недавно явившегося из культурных стран. Скомандовав отдать якорь, я еще раз внимательно вгляделся в фигуру человека и запоздало ответил рулевому: «Подожди еще, сдается мне, что тут хотят от нас табачком попользоваться».

Человек что-то делал у камней. Минуту после того, как мы отдали якорь, неизвестный столкнул на воду каяк, ловко сел и поплыл к «Фоке» — хороший каячный гребец, широко взмахивая веслом.

Каяк подошел к борту, сидящий в нем заговорил на чистейшем русском языке. Слабо звучал голос. Первые слова, кажется, приветствие, я не расслышал, затем донеслось:

— … Я штурман парохода «Святая Анна»… Я пришел с 83-го градуса северной широты. Со мной один человек. Четверо на мысе Гранта. Мы шли по плавучему льду…

В это время морж подобрался под каяк с весьма подозрительными намерениями.

— Морж, морж под вами! — закричали с борта.

— Ничего, ничего, эти противные животные порядочно надоели нам, когда мы шли с мыса Хармсворт, теперь мы к ним уже привыкли.

Мы отогнали моржа выстрелом.

Спустили с борта шторм-трап. Человек поднялся по нему. Он был среднего роста, плотен. Бледное, усталое и слегка одутловатое лицо сильно заросло русой бородой. Одет в изрядно поношенный морской китель.

— Альбанов, штурман парохода «Святая Анна» экспедиции Брусилова, — были первые слова незнакомца на борту «Фоки». — Я прошу у вас помощи, у меня осталось четыре человека на мысе Гранта…

Такова была наша встреча с Альбановым — одна из замечательнейших и неожиданных встреч за Полярным. Кто мог предполагать, что члены экспедиции Брусилова, отправившейся во Владивосток, могут встретиться на Земле Франца-Иосифа со своими земляками, пошедшими к полюсу?»


Белые паруса надежды

Георгий Львович Брусилов был на два года моложе Альбанова. Он, в отличие от Альбанова, был потомственным моряком: родился 19 мая 1884 года в городе Николаеве в семье морского офицера, впоследствии вице-адмирала, организатора и первого начальника морского Генерального штаба, Л. А. Брусилова. В самый разгар Русско-японской войны кончил морской кадетский корпус. Сразу же получил направление на Дальний Восток. Принимал участие в военных морских операциях, сначала на миноносце, затем на крейсере «Богатырь» (его отец в это время командовал крейсером «Громобой»). Позже на этом же крейсере южными морями вернулся в Петербург. В 1906–1909 годах служил вахтенным начальником в отряде миноносцев, осваивающих трудное плавание в финляндских шхерах. Военная служба его не удовлетворяла, он рвался на Север, о котором, как и Альбанов, мечтал с детства. В 1909 году ему удалось перевестись на службу в Гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана, в которой он был определен не куда-нибудь, а на ледокольное судно «Вайгач», командиром которого был назначен капитан 2-го ранга А. В. Колчак, уже прославивший себя организацией экспедиции по поискам Э. В. Толля. В планы Гидрографической экспедиции входило исследование совершенно неисследованных побережья и прилегающих вод Северного Ледовитого океана от Берингова пролива до устья Лены, а затем, если позволит состояние льдов, продолжить гидрографические работы далее на запад, до ранее уже относительно известных районов, вплоть до устья Енисея, иначе говоря, попытаться пройти Северным морским путем с востока на запад. Почему не с запада на восток? Потому что интересовал прежде всего совершенно неисследованный участок побережья Северного Ледовитого океана от Енисея до Берингова пролива, а из-за незнания ледовой обстановки и навигационно-гидрографических условий на всем протяжении Северного морского пути и прежде всего по причине того, что неизвестно, как поведут себя во льдах только спущенные со стапелей транспортные ледоколы, решили начать экспедицию с востока на запад, то есть с Берингова пролива, а туда пройти южным путем, через Суэцкий канал. В прошлом моряк-подводник, писатель Н. А. Черкашин пришлет мне фотографию, обнаруженную во всплывшем в книжном развале московского Измайловского рынка старинном альбоме, который, как потом удалось выяснить, принадлежал судовому врачу ледокольного парохода «Вайгач» доктору Э. Арнгольду, расстрелянному большевиками в Ялте в 1920 году. Фотография сделана во время перехода «Вайгача» и «Таймыра» из Кронштадта во Владивосток на палубе «Вайгача» во время двухмесячного стояния в Гавре из-за ремонта «Таймыра». На фотографии вся офицерская кают-компания корабля: 6 морских офицеров и корабельный врач. Они все молоды, красивы (все, как тогда было принято на морском флоте, при усах) и полны самых радужных надежд. Они идут открывать неизведанные земли, в том числе легендарную Землю Санникова. Но мифической Земли Санникова они не откроют, из-за чрезмерной осторожности начальника И. С. Сергеева результаты экспедиции будут более чем скромны, и только 2-я Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана под руководством отважного Б. А. Вилькицкого откроет целый архипелаг, который по его предложению назовут Землей Императора Николая II, правда, потом большевики переименуют ее в Северную Землю и уберут с карты Северного Ледовитого океана имя Колчака, в честь заслуг которого в исследовании Арктики его именем назовут остров. В центре фотографии, заложив руку за борт кителя, он и сидит — по облику восточный человек — его предком был плененный турецкий генерал — командир «Вайгача», один из инициаторов экспедиции, капитан 2-го ранга Александр Васильевич Колчак, к тому времени уже известный полярный исследователь. Он счастлив: сбылась его мечта пройти Северным морским путем на специально построенных для этого судах с новейшим гидрографическим оборудованием. К тому же два месяца назад у него родился сын-первенец — Ростислав. На груди — орден Владимира с мечами, полученный за доблесть, проявленную в Порт-Артуре уже после экспедиции по спасению Э. В. Толля. Кто мог предвидеть, что через десять лет его, как и сидящего от него по левую руку хозяина альбома, доктора Арнгольда, ждет расстрельная пуля? Эта фотография, подобная тысячам других, как бы символизирует судьбу офицерского корпуса старого русского флота. По правую руку от А. В. Колчака — старший офицер «Вайгача», старший лейтенант Ломан. Он погибнет в 1917 году на полуострове Сворбе на Балтике при взрыве артпогребов береговой батареи. Во втором ряду стоят слева направо: вахтенный начальник лейтенант Гельшерт, которому Колчак передаст командирство над «Вайгачом», когда его из Владивостока неожиданно отзовут на службу в Морской Генштаб на должность начальника 1-й оперативной части. Следующий — лейтенант Виктор Нилендер, эмигрантская судьба забросит его в Аргентину, и неизвестно, где над ним поставлен могильный крест. Следующий — лейтенант Георгий Брусилов, который счастлив не меньше, чем Александр Колчак: наконец сбывалась его мечта — попасть в Арктику на научно-исследовательском судне, да еще с таким командиром. Скорее всего, в этой экспедиции, правда, уже в отсутствии Колчака, уже на Чукотке, при всей очевидности возможности дальнейшего продвижения на запад, у него и родилась идея собственной арктической экспедиции — с запада на восток навстречу «Вайгачу» и «Таймыру»… Последний в ряду: самый низкорослый из стоящих и чуть видный из-за плеча Георгия Брусилова, — лейтенант Алексей Пилкин, тоже герой Порт-Артура, офицер с головокружительной карьерой, уже в недалеком будущем — контр-адмирал, в годы Гражданской войны он возглавит в Северо-Западной русской армии Морское управление. Его прах покоится во Франции, в Ницце. Он — единственный на фотографии, могила которого известна.

После полуторамесячного ремонта во Владивостоке и после прибытия начальника экспедиции полковника Корпуса флотских штурманов И. С. Сергеева 17 августа 1917 года экспедиция отправилась на север. Основные ее задачи: морская опись берегов Северного Ледовитого океана к западу от мыса Дежнева, а также близлежащих островов, определение астрономических пунктов, промер, гидрометеорологические, магнитные, ледовые наблюдения, изучение морских течений, сбор зоологических и биологических коллекций и материалов для составления лоций, сооружение навигационных знаков…

Прошли Берингов пролив, приступили к определению координат знака-маяка, сооруженного частью команды под руководством Брусилова на северном берегу мыса Дежнева. На морских картах до последнего времени он так и назывался — «знак Брусилова». По свидетельству сменившего Э. Арнгольда врача экспедиции (1910–1915) Леонида Михайловича Старокадомского, именем которого назван один из островов Северной Земли, Брусилов был жизнерадостным, энергичным, смелым, предприимчивым и хорошо знающим морское дело офицером, но он не обладал значительным полярным мореходным опытом.

Пройдя 30 миль к западу от чукотского селения Уэлен, встретили льды. Температура воздуха ночью упала до минус 7 градусов, начался сильный снегопад, видимость упала почти до нуля. Опытный гидрограф, но нерешительный в своих действиях командир, И. С. Сергеев приказал повернуть назад. Может быть, именно в этот момент, когда была очевидна возможность дальнейшего продвижения на запад, у Брусилова окончательно и вызрела мысль собственной экспедиции. Плавания Семена Дежнева и других отважных русских мореходов прошлого были полузабыты, поэтому долгое время чуть ли не считалось, что первым Северным морским путем в 1878–1879 годах прошел шведский мореплаватель Эрик Норденшельд, частично субсидированный русским промышленником, меценатом и исследователем Сибири А. М. Сибиряковым. И Г. Л. Брусилов загорелся мечтой встретить будущую Гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана: ледокольные пароходы «Вайгач» и «Таймыр» с запада — вот будет!..

Георгию Львовичу удалось заинтересовать своими планами дядю, Бориса Алексеевича Брусилова, богатого московского землевладельца…

Другим его дядей был Алексей Алексеевич Брусилов — выдающийся военный деятель, командовавший последовательно армией, фронтом и всеми вооруженными силами России во время Первой мировой войны, с именем которого связаны важнейшие успехи Русской армии, в том числе замечательное по своему замыслу и построению наступление Юго-Западного фронта в 1916 году, которое вошло в историю под названием «Брусиловского прорыва». После революции Алексей Алексеевич Брусилов не оставил Россию; как он позже писал, он не мог оставить Родину в трудное для нее время. Он состоял в должностях председателя Особого совещания при главнокомандующем и инспектора кавалерии РККА, но это особый, далеко не простой разговор… Страшна была участь офицеров Русской армии, не предавших престола. В лучшем случае в результате одного из русских исходов оказаться на чужбине, в любом другом случае — смерть, если не в бою, то от расстрельной пули, порой даже через 20 с лишним лет после Гражданской войны. Горька была судьба и большинства тех, кто по той или иной причине остались в России. К числу таких относится и легендарный генерал А. А. Брусилов. За внешне благополучной биографической справкой: «остался на Родине, состоял в должности Председателя особого совещания при Главнокомандующем и инспектора кавалерии РККА» скрываются страшные факты. Дорого прославленному генералу, как и тысячам русских офицеров, обошлось вольное или невольное сотрудничество с новой властью, которое ему было предложено «во имя спасения России». Невольно задаешься тяжелым вопросом: что он не предвидел, что коварство и ложь — обычное средство в достижении своих целей пришедших к власти в результате кровавого заговора бесов? Неужели он, будучи сугубо военным человеком, был до того слеп, что не видел, что за люди пришли к власти? Имя легендарного генерала было несколько раз использовано самым гнусным образом, в том числе в воззвании к белым офицерам и солдатам, которое распространялось в Крыму во время эвакуации Русской армии генерала Врангеля. Большевики боялись, что Русская армия уйдет за кордон боеспособной и, отдохнув, сможет продолжить борьбу. В том воззвании, которое Брусилов, как впоследствии выяснилось, никогда не подписывал, солдатам и офицерам гарантировались жизнь и свобода в «освобожденной» России. Многие и многие офицеры, для которых имя Брусилова было свято, поверили в это воззвание и стали жертвой большевика-интернационалиста Белы Куна (Когана): их тысячами расстреливали, живыми, привязав камни к ногам, сбрасывали в море… «Суди меня Бог и Россия!» — в отчаянии потом писал А. А. Брусилов.

Но на этом большевистская подлость по отношению к А. А. Брусилову не закончилась. Его воспоминания, изданные в 1963 году, были урезаны, вторая часть их была просто отброшена. Но так как многие знали, что существует вторая часть мемуаров, в предисловии к «Моим воспоминаниям» А. А. Брусилова от редакции указывалось, что вторая (урезанная) часть мемуаров не опубликована потому, что является фальшивой, потому как написана женой Брусилова — Н. В. Брусиловой-Желиховской, которая «отдельным заметкам и наброскам покойного придала композиционную стройность и антисоветскую направленность. Целью ее кощунственных «упражнений» с заметками покойного супруга было «оправдание» его перед белой эмиграцией»…

Добившись одиннадцатимесячного отпуска на службе — в надежде осуществить за это время свой план, — Георгий Львович покупает в Англии за 20 тысяч рублей старую, построенную еще в 1867 году, но еще прочную и надежную шхуну «Пандора II» водоизмещением около 1000 тонн (231 регистровая тонна) и называет ее «Св. Анной» — по имени А. Н. Брусиловой, жены Б. А. Брусилова, отпустившей на снаряжение экспедиции 90 тысяч рублей. Судно было вполне приспособлено к арктическим плаваниям, так как специально строилось для поисков пропавшей в 1845 году в Канадской Арктике английской экспедиции Франклина, потому имело тройную дубовую обшивку толщиной до 0,7 метра. Шхуна не впервые оказывалась в русских водах, в 1893 и 1896 годах под названием «Бланкатра» она плавала к устью Енисея в составе торговых экспедиций английского капитана Д. Виггинса. По пути на восток Г. Л. Брусилов планирует изучать арктические и дальневосточные моря в промысловом отношении, расходы на экспедицию должен окупить зверобойный промысел. Для этих целей было создано акционерное общество, главным пайщиком которого и стала А. Н. Брусилова, сам же Г. Л. Брусилов, кроме своего морского опыта — полярный его опыт был весьма скромен, — ничего в общий пай внести не мог.

Длина корпуса «Св. Анны» была 44,5 метра, ширина — 7,5, осадка 3,7 метра. В литературе обычно указывалась мощность паровой машины «Св. Анны» всего в 40 лошадиных сил, которые позволяли ей развивать скорость в 5,5 узлов. Но эти данные относятся к судну, когда оно еще называлось «Бланкатра». Позже оно подвергалось ремонту, во время которого, очевидно, была заменена и машина, потому как старший помощник капитана Н. Андреев, который впоследствии отказался от плавания, в своем интервью газете «Новое время» назвал такие параметры: «Машина имеет мощность в 400 индикаторных сил, ход 7–7,5 узлов». По парусной оснастке это было трехмачтовое судно с прямыми парусами на фок-мачте и относилось к баркентинам. Брусилову нравилось называть его шхуной, вслед за ним так стали называть «Св. Анну» и другие. На судне было достаточно комфортабельных кают с паровым отоплением, в носовой части по бортам были установлены две гарпунные пушки. Во время перегона из Англии в Петербург, в котором в качестве старшего штурмана участвовал В. И. Альбанов, шхуна показала прекрасные мореходные качества.

До последних дней июля 1912 года на белоснежную красавицу «Св. Анну», стоявшую на якоре на Неве, грузили снаряжение и продовольствие. Продовольствие брали с большим запасом — с расчетом на полтора года на 30 человек. Рацион был хорошо продуман: пять сортов мяса, пять сортов масла, десять сортов муки и крупы, много консервированных фруктов и овощей…

Но перед самым выходом в плавание неожиданно возникли трудности с экипажем, прежде всего с командным составом. По первоначальному замыслу Г. Л. Брусилов намеревался иметь две группы вахтенных офицеров, как на военно-морском флоте, каждую из офицера флота и штурмана: офицер командует маневрами судна, штурман ведет счисление пути. Штурманами в экспедицию были приглашены В. Альбанов и В. Бауман, первую вахту Г. Л. Брусилов собирался стоять сам, на вторую был приглашен лейтенант Н. Андреев, который согласился на участие в экспедиции с условием, что он тоже станет пайщиком акционерного зверобойного товарищества. Но незадолго до отплытия А. Н. Брусилова, фактически являвшаяся полноправной владелицей судна, а значит, и самой экспедиции, и имевшая на экспедицию далеко идущие коммерческие планы, потребовала от Г. Л. Брусилова, чтобы мелкие акционеры вышли из дела, оставаясь на судне лишь наемными служащими. Надо заметить, что сам же Г. Л. Брусилов планировал коммерческую сторону экспедиции только потому, что без этого была невозможна сама организация экспедиции, сам он в такого рода делах был совершенно неопытен. Н. Андреев, в отличие от него, тоже видящий в организации экспедиции прежде всего коммерческий смысл, сразу не высказал своего окончательного решения по поводу этого заявления, но к отходу судна из Петербурга не явился, уклончиво пообещав присоединиться к команде на Мурмане.

Экспедиция Г. Л. Брусилова, еще не начавшись, была обречена на трагический исход. Трагедия крылась в самой организации экспедиции, и может, первым виновником будущей беды была ее основная «благотворительница». Казалось, все было направлено против экспедиции, и главное была необычайно суровая ледовая обстановка в Арктике в том году. Потому был дорог не только каждый месяц: каждый день и час промедления уменьшали шансы на сколько-нибудь успешный исход. Но наконец вроде бы все неурядицы со сборами позади. Но тут возникла еще одна непредвиденная загвоздка, из-за которой было потеряно столько драгоценного времени. Она была вызвана вдруг всплывшей необходимостью разрешить с Министерством финансов вопрос пошлинного обложения. Оказалось, о чем Г. Л. Брусилов до этого слышать не слышал, что по существовавшему тогда законодательству любое приобретенное за границей судно облагалось налогом в целях поощрения отечественного судостроения. Пошлина была очень высока — из расчета 12 рублей на каждую тонну водоизмещения. А это более 12 тысяч рублей, то есть более половины суммы, за которую была приобретена «Св. Анна» Только при помощи благожелательно настроенной к экспедиции прессы и влиятельных сослуживцев отца наконец удалось утрясти и этот вопрос. Но драгоценное время было потеряно.

Только 28 июля (10 августа) 1912 года «Св. Анна» — наконец-то! — вышла из Петербурга. Огибая Скандинавию, она заходила в датские и норвежские порты для приобретения недостающего китобойного снаряжения и для экскурсий пассажиров, взятых на вполне комфортабельное судно в качестве туристов до первого русского порта, — таким образом планировалось тоже утяжелить казну зверобойного товарищества, — из Архангельска они должны были вернуться в Петербург железной дорогой. В Дании на борт судна поднялась вдовствующая императрица Александра Федоровна, мать императора Николая II. Г. Л. Брусилов 27 августа из Трандгейма писал по этому поводу своей матери: «… здесь я запасся всем необходимым для китобойного дела и зверобойного. Следующий порт Тромсе, потом Варде и Александровск. В Архангельск совершенно нет времени зайти. Очень жаль, что в подробностях не могу описать посещение императрицы. Сначала я был у нее, потом она приехала ко мне на судно и осматривала все, говорила с командой…»

«Св. Анна» зашла, чтобы окончательно загрузиться углем, водой, продовольствием, снаряжением и забрать последних членов экипажа, и здесь на Г. Л. Брусилова свалилась, правда, уже не столь неожиданная, но убийственная весть: лейтенант Н. Андреев и еще двое пайщиков, в том числе доктор, отказались от участия в экспедиции. По болезни или под предлогом болезни отказались от экспедиции механик, штурман В. Бауман (впрочем, штурманом его можно было назвать с некоторой натяжкой, он не был профессиональным моряком, а всего лишь членом «Петербургского кружка любителей спорта», знавшим штурманское дело) и несколько матросов. Экспедиция была на грани краха, она могла закончиться, так и не начавшись. Г. Л. Брусилов посоветовался с В. И. Альбановым. который оставался кроме него, Брусилова, единственным офицером на судне, и решили, что они будут стоять на вахте поодиночке поочередно, а вместо списавшихся на берег матросов Г. Л. Брусилов принял на судно несколько оказавшихся в Александровске-на-Мурмане без работы архангельских поморов.

Но была еще одна, казалось, неразрешимая проблема: уходить в тяжелое полярное плавание, где на всяком шагу грозили опасности, без врача? Неожиданно исполнять обязанности врача вызвалась одна из пассажирок — двадцатидвухлетняя Ерминия Александровна Жданко, отправившаяся в плавание на «Св. Анне» из Петербурга до Александровска-на-Мурмане лишь потому, что врачи ей, страдающей малокровием, рекомендовали лечение морским воздухом. Почему она отправилась в морское путешествие именно на «Св. Анне»? Потому что она была дальней родственницей Г. Л. Брусилова, к тому же приходилась племянницей начальнику Гидрографической экспедиции Тихого океана, известному гидрографу М. Е. Жданко. Она закончила самаритянские курсы сестер милосердия и, глубоко переживая положение безвыходности, в котором оказалась экспедиция, предложила себя в экспедицию в качестве доктора.

Г. Л. Брусилов пытался ее отговорить: она сама нуждается в лечении, к тому же это не женское дело, одна среди двух десятков далеко не интеллигентных, даже грубых, мужчин и не представляет все трудности экспедиции, не говоря уж о матросском поверье, что женщина на экспедиционном судне не к добру… Но она была упорна, и он, внутренне радуясь такому выходу из создавшегося положения, вынужден был с ней согласиться. В письме матери, в последнем письме, отправленном им 14 сентября уже из Югорского Шара, Г. Л. Брусилов так описывает события последних дней:

«Здесь, в Александровске, было столько неприятностей. Коля (Н. Андреев. — М.Ч.) не приехал, из-за него не приехали Севастьянов и доктор. Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командного состава. Младший штурман заболел, и его нужно оставить по совету врача. Когда было мрачное настроение: один болен, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдет, я не очень противился, так как нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестер милосердия, хотя бы что-нибудь.

Теперь она уже получила ответ от отца. И окончательно решено, что она идет с нами. Вообще она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я и смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию… Деньги дядя задержал, и стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно.

Ну ничего, сегодня все как-то налаживается. Уголь морское министерство дало, но за плату, деньги, надеюсь, сегодня дядя вышлет. Крепко любящий тебя Юра».

Письмо, написанное в Александровске, датировано 14 сентября, но написано оно скорее 10 сентября, в день отплытия, потому как 14-го они были уже в Югорском Шаре, где из с. Хабарово отправили последнюю почту. Что касается ответа отца Ерминии Александровны, из письма Георгия Львовича можно предположить, что оно было разрешающим, на самом же деле телеграмма отца была таковой: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама. Папа».

Ерминия Александровна взяла на себя кроме обязанностей врача заведование продовольственным складом и обязанности фотографа. Она раздала всем членам экипажа толстые клеенчатые тетради, ею же озаглавленные: «Дневник матроса (фамилия) экспедиции Брусилова от Петербурга до Владивостока, которая имеет цель пройти Карским морем в Ледовитый океан, чтобы составить подробную карту в границах Азии и исследовать промыслы на тюленей, моржей и китов».

Окончательно сформировавшийся в Александровске-на-Мурмане экипаж состоял из 24 человек. Офицерскую кают-компанию составили начальник экспедиции и капитан судна Г. Л. Брусилов, штурман В. И. Альбанов, имевший норвежское подданство гарпунер Михаил Денисов, внештатный корреспондент нескольких архангельских газет бывший политссыльный Вячеслав Шленский и Ерминия Александровна Жданко. В палубной команде профессиональных матросов было только пятеро: боцман Иван Потапов. старший рулевой Петр Максимов (оба раньше служили на военных кораблях), датчанин Ольгерд Нильсен, плававший на «Св. Анне», когда она еще была «Пандорой II» и не пожелавший с ней расстаться, а также два ученика рижских мореходных классов: Иоган Параприц и Густав Мельбарт. Машинное отделение составляли машинисты Яков Фрейберг, Владимир Губанов и кочегар Максим Шабатура. Под руководство Е. А. Жданко были отданы повар Игнат Калмыков и стюард Ян Регальд.

28 августа (10 сентября) «Св. Анна» покинула Екатерининскую гавань и взяла курс на Югорский Шар — своеобразные ворота в Карское море. Здесь, в с. Хабарове, оставили последнюю почту. В Югорском Шаре в ожидании, когда разойдутся льды, стояло множество торговых и экспедиционных судов. Почему это не насторожило Г. Л. Брусилова? Или насторожило, но пути назад уже не было? Экипажи этих судов были последними, кто видел белоснежную «Св. Анну», смело в столь позднее для полярных плаваний время уходяшую под белыми парусами в Карское море навстречу тяжелым льдам. Сразу же после выхода из Югорского Шара «Св. Анна» уперлась в непроходимый лед, он заставил ее уклониться к югу в Байдарацкую губу, из которой она потом почти месяц пробивалась в смерзающихся льдах к берегам Ямала. Наконец в нескольких десятках километров севернее мыса Харасвэй шхуна вмерзла в неподвижный береговой припай в восьми милях от берега…

Белые паруса «Св. Анны». Белые паруса надежды. Надо сказать, что в 1912 году состояние льдов в Карском море было особенно тяжелым. Судам Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, как и всем другим, пытавшимся проникнуть в Карское море, как потом выяснилось, кроме русановского «Геркулеса», до конца навигации так и не удалось пройти дальше Югорского Шара. Впрочем, этот год в ледовом отношении был тяжелым не только для Карского моря. По данным Датского метеорологического института, составляющего ежегодные сводки ледовой обстановки, в 1912 году состояние льдов в Баренцевом море было наиболее тяжелым за последние двадцать лет. Ни одно из норвежских промысловых судов не могло войти для промысла в Карское море. Такое тяжелое состояние льдов в XX веке в Арктике будет, наверное, только в 1983 году.

Но обо всем этом мы, к сожалению, знаем только сегодня, а тогда три русские полярные экспедиции, полные самых светлых надежд, смело уходили в плавание. Впрочем, если кто из участников их и догадывался об этом, разве можно было остановиться, ведь если откладывать экспедицию, то не меньше чем на год, а это после долгих-то лет подготовки, волнения, тревог, непонимания. Да и будет ли ледовая обстановка в будущем году лучше нынешней?

И три полярные экспедиции, недостаточно оснащенные, на недостаточно приспособленных для тяжелых ледовых плаваний судах — это потом поставят им в вину (а возможно ли хорошо оснастить серьезную полярную экспедицию на частные пожертвования?), назовут их поступки необдуманными (в какой-то степени оно так и было): конечно, зачем рисковать, пусть ради будущего науки, пусть ради будущего страны, пусть даже ради собственного самоутверждения, когда можно спокойно сидеть дома на теплой печи и небрежно судить о поступках смельчаков, которые уже никогда не смогут тебе возразить, — но зато с экипажами, состоящими из людей с самыми смелыми, беспокойными, честными и пламенными сердцами, уходили в белую холодную неизвестность.

Впрочем, среди критиков экспедиций были, как заметил мне позже в письме известный своими книгами об Арктике писатель З. М. Каневский, люди «достойнейшие, рисковые, опытные», в том числе А. В. Колчак, тогда еще капитан 2-го ранга, но уже известный полярный исследователь, начальник необычайно смелой по замыслу и исполнению экспедиции по поискам Э. В. Толля, автор известного доклада «Каков нужен России флот?», оказавшего влияние на программу военно-морского строительства в России.

Ради справедливости нужно сказать, что «Св. Анна» была оснащена гораздо лучше двух других экспедиций, не говоря уже о том, что судно строилось специально для ледовых плаваний. Несмотря на то, что «Св. Анна» не раз трудилась во льдах и была уже «в летах», она не выглядела старой. «Корабль прекрасно приспособлен для сопротивления давлению льдов и в случае последней крайности может быть выброшен на поверхность льда», — писала газета «Новое время». «Шхуна производит весьма благоприятное впечатление в смысле основательности всех деталей конструкции корпуса. Материал первоклассный. Обшивка тройная, дубовая. Подводная часть обтянута листовой медью», — уточнял более компетентный в этих вопросах журнал «Русское пароходство». К примеру, «Св. великомученик Фока», на котором отправлялся к Северному полюсу Г. Я. Седов, значительно проигрывал «Св. Анне». В. И. Альбанов позднее, оказавшись на его борту, писал в своих записках: «Трудно себе представить, до какой степени заезжено это, не так давно еще хорошее, крепкое судно, известное по всему Северу (бывший норвежский промысловый барк «Гейзер», построенный в 1870 г.). Ряд последних владельцев его, к которым попадало оно какими-то необычайными путями, старались выжать из этого судна все, что только можно, не давая ему ничего, то есть отделываясь жалкими подобиями ремонта. Печальная судьба постигла это судно в России, где из него сделали поистине «мученика Фоку». Когда я начинаю мысленно сравнивать «Фоку» со «Св. Анной», то вижу, что сравнивать их никак нельзя. Хотя «Св. Анна» еще старше «Фоки», года на три, но она сравнительно так сохранилась, что ей трудно дать больше двадцати лет, как бы усердно ни искать изъянов в ее шпангоутах, бимсах, кницах и обшивках».

На «Св. Анне» был полуторагодовой запас продовольствия, хотя Г. Л. Брусилов надеялся дойти до Владивостока за одну навигацию, к тому же вместо 30 запланированных членов экипажа в плавание вышло только 24. Поэтому на корабле не вызывал особенных тревог факт, что к октябрю 1912 года «Св. Анна» с трудом пробилась лишь до Ямала и там, в восьми милях от берега, была зажата льдами, а вскоре и совсем вмерзла в них.

Невдалеке виднелся берег, решили построить на нем избу для зимовки, уже начали собирать плавник на топливо, но вскоре выяснилось, что льдину, в которую вмерзла «Св. Анна», сильным южным ветром оторвало от припая и вдоль западных берегов Ямала медленно, но верно тащит на север.

Поначалу этому опять-таки не придали серьезного значения, по опыту пароходов «Варна» и «Димфна» считали, что эти ледовые подвижки носят чисто местный характер в связи с сезонными ветрами. «Варна» с датской экспедицией пробивалась на мыс Челюскин и летом следующего года была раздавлена льдами, ее экипаж переправился по льду на Новую Землю. «Димфне», в 1882 году шедшей на остров Диксон с голландской экспедицией, удалось выбраться изо льдов самостоятельно.

На судне царила спокойная, добрая атмосфера. По вечерам собирались в уютной кают-компании у камина за самоваром. «Хорошие у нас у всех были отношения, бодро и весело переносили мы наши неудачи, — писал позднее об этом времени в своих «Записках…» Валериан Иванович Альбанов. — Много хороших вечеров провели мы в нашем чистеньком еще в то время салоне, у топившегося камина, за самоваром, за игрой в домино. Керосину тогда было еще довольно, и наши лампы давали много света. Оживление не оставляло нашу компанию, сыпались шутки, слышались неумолкаемые разговоры, высказывались догадки, предположения, надежды. Лед южной части Карского моря не принимает участия в движении полярного пака, это общее мнение. Поносит нас немного взад-вперед в продолжение зимы, а придет лето, освободит нас, и мы пойдем в Енисей. Георгий Львович съездит в Красноярск, купит, что нам надо, привезет почту, мы погрузим уголь, приведем все в порядок и пойдем далее…»

Душой этих вечеров и хозяйкой была единственная женщина на корабле — двадцатидвухлетняя Ерминия Александровна Жданко, дочь генерала Александра Ефимовича Жданко, племянница знаменитого русского гидрографа Михаила Ефимовича Жданко, в ту пору начальника Гидрографической экспедиции Тихого океана, годом позже он станет начальником Главного гидрографического управления.

«Ни одной минуты она не раскаивалась, что «увязалась», как мы говорили, с нами, — с большим уважением и теплотой писал позднее о ней В. И. Альбанов. — Когда мы шутили на эту тему, она сердилась не на шутку. При исполнении своих служебных обязанностей «хозяйки» она первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стеснялась, что не предложила сама. Если чаю нужно было Георгию Львовичу, то он предварительно некоторое время сидел страшно «надувшись», стараясь покраснеть, и когда его лицо и даже глаза наливались кровью, тогда он очень застенчиво обращался: «Барышня, будьте добры, налейте мне стаканчик». Увидев его «застенчивую» физиономию, Ерминия Александровна сейчас же вспыхивала до слез, все смеялись, кричали «пожар» и бежали за водой».

У Георгия Львовича Брусилова даже родилась мысль поставить спектакль. Эта идея захватила всех, с энтузиазмом стали репетировать, готовили костюмы, гримерную устроили в бане.

Но с каждым днем «Св. Анну» все дальше и дальше уносило на север, экипаж все чаще стала посещать тревога.

Движение на север продолжалось не только в 1912 году, но и в 1913-м. Весной, когда все были уверены в освобождении из ледового плена, судно оказалось уже далеко за пределами Карского моря — в большом Полярном бассейне.

Зимовка была тяжелой. Каюты «Св. Анны» не были приспособлены к полярной зиме (помните: собирались строить избу на берегу?). Вся команда переболела тяжелой болезнью, сами они предполагали, что цингой. Особенно долго и тяжело — больше полугода — болел начальник экспедиции Георгий Львович Брусилов. Но это было еще не самое страшное, весной все понемногу поправились. Надо отдать должное, это было прежде всего результатом самоотверженного и трогательного не столько лечения, сколько ухода за больными Ерминии Александровны Жданко. Страшнее было другое — экипаж судна больше уже не составлял единого целого. Тогда еще не было в обиходе такого научного термина, как «психологическая несовместимость в условиях маленького коллектива, ограниченного в небольшом пространстве небольшого экспедиционного судна». Тогда еще не было кандидатских и докторских диссертаций на эту тему, и с этой проклятой несовместимостью, наделавшей столько бед в различных экспедициях, не знали, как бороться. А она-то и сделала свое черное дело: начались трения между участниками экспедиции, а что еще хуже — начались стычки между ее начальником и штурманом…

Летом 1913 года «Св. Анна» находилась уже в широтах северной части огромного пролива между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа. Направление дрейфа время от времени менялось на северо-западное, а то и на западное, вокруг виднелось много разводий, снова появилась надежда, снова вспомнили об австрийской экспедиции на судне «Тегеттгоф», открывшей в 1873 году в результате подобного дрейфа Землю Франца-Иосифа. Тремя годами ранее это открытие предсказал теоретически, на основании анализа дрейфа льдов в Полярном бассейне, выдающийся русский географ и революционер Петр Алексеевич Кропоткин. Впрочем, Российского флота лейтенант Н. Г. Шиллинг, впоследствии вице-адмирал, писал о возможной земле в этих координатах еще в 1865 году в «Морском сборнике» и сообщал в докладной записке Русскому географическому обществу по случаю столетия со дня смерти М. В. Ломоносова. Н. Г. Шиллинг сделал этот вывод на основе анализа дрейфа морских льдов между Новой Землей и Шпицбергеном: что в этом районе надо искать большую неизвестную землю или даже целый архипелаг. Случайно ли это совпало со столетием со дня смерти М. В. Ломоносова? Нет, потому что именно он первым в «Кратком описании разных путешествий по северным морям и показании возможному проходу Сибирским океаном в Восточную Индию» высказал гениальную догадку о том, что, «может быть, и не в самой полярной точке, однако близ оной должно быть немалому острову или еще многим». На пути к полюсу может быть «высокая и приглубая земля». Он даже указывал ее координаты, уточняя, что это «великий остров, который лежит к северу далее 80 градусов 11 минут, склоняясь от Шпицбергена к востоку». Это как раз координаты Земли Франца-Иосифа.

Но «Тегеттгоф», охваченный льдами близ Панкратьевых островов, у северо-западного берега Новой Земли, понесло к южным берегам Земли Франца-Иосифа. «Св. Анна» же дрейфовала гораздо восточнее, а затем и севернее.

Может быть, летом 1913 года «Св. Анна» все-таки и выбралась бы из плена, не будь ледовое поле, в которое она вмерзла, таким большим и прочным. Имейся на корабле хоть какое-то количество достаточно сильной взрывчатки, может быть, и в этом случае освободились бы из ледовой ловушки, но на «Св. Анне» был только черный порох, а он оказался непригодным для этих целей. Пытались прорубить канал до ближайшей полыньи, но расстояние до нее — около четырехсот метров — было для небольшого экипажа слишком большим.

В августе надежда снова потухла, разводья стали затягиваться свежим льдом, пришлось готовиться к новой зимовке. И тут произошла новая стычка между Брусиловым и Альбановым, давно назревавшая, резкая и жестокая, после которой они, кажется, больше уже ни разу не разговаривали спокойно, не считая тех последних дней, когда Альбанов готовился уходить с судна. Теперь нам до конца уже не выяснить причин этого тяжелого разлада, приведшего к тому, что Альбанов попросил Брусилова освободить его от обязанностей штурмана.

Мы знаем причины разлада только по объяснению Альбанова:

«По выздоровлении лейтенанта Брусилова от его очень тяжкой и продолжительной болезни на судне сложился такой уклад судовой жизни и взаимных отношений всего состава экспедиции, который, по моему мнению, не мог быть ни на одном судне, а в особенности являлся опасным на судне, находящемся в тяжелом полярном плавании. Так как во взглядах на этот вопрос мы разошлись с начальником экспедиции лейтенантом Брусиловым, то я и попросил его освободить меня от исполнения обязанностей штурмана, на что лейтенант Брусилов после некоторого размышления и согласился, за что ему очень благодарен».

Несколько месяцев Альбанов жил на «Св. Анне», уединившись в своей каюте, в качестве пассажира.

В начале января 1914 года он обратился к Брусилову с просьбой дать ему материал для постройки саней и каяка: ему тяжело оставаться на судне ненужным пассажиром, и он один уйдет по плавучим льдам к ближайшей суше — к Земле Франца-Иосифа. Решился он на этот шаг, видимо, после долгих раздумий; уйти в это время со «Св. Анны», да еще одному, — это ведь не сойти по трапу с прогулочной яхты в очередном порту.

Брусилов, как он писал в «Выписке из судового журнала», доставленной Альбановым в Главное гидрографическое управление, «понимая его (Альбанова) тяжелое положение на судне», разрешил ему покинуть корабль.

Экипаж «Св. Анны» переживал тяжелое время: будущее было тревожным, стычки между капитаном и штурманом, хотя оба и старались избегать друг друга, продолжались, с каждым днем все заметнее пустели кладовые и трюмы, ближайшая земля все дальше уплывала на юго-восток, а предстояла еще одна и более тяжелая зимовка, а может, и не одна. Если в первую зиму везло с охотой (47 медведей и около 40 тюленей), то во вторую зимовку ее вообще не было, и особенно рассчитывать на нее не приходилось. А даже в самом лучшем случае — если, подобно «Фраму», «Св. Анне» после долгого дрейфа суждено было освободиться изо льдов, то ей до того времени предстояло дрейфовать еще пятнадцать — шестнадцать месяцев. Это, повторяю, в лучшем случае, но и на этот срок продовольствия было недостаточно. И все больше и больше людей склоняются к варианту Альбанова: хотя бы части экипажа нужно покинуть судно, пока еще сравнительно недалеко Земля Франца-Иосифа, тогда оставшимся на судне хватит продовольствия протянуть до октября 1915 года, то есть до времени вероятного освобождения изо льдов.

Брусилов, как он написал все в той же «Выписке из судового журнала», снова «пробовал разубедить их, говоря, что летом, если не будет надежды освободиться, мы можем покинуть судно на ботах, указывая на пример «Жаннетты», где им пришлось пройти гораздо большее расстояние на вельботах, чем это придется нам, и то они достигли земли благополучно».

Альбанов заявляет, что на последнее надеяться наивно, тем более что экипаж «Жаннетты» добрался до земли далеко не так благополучно, как утверждает капитан, да и нельзя брать себе в пример эту экспедицию, потому что она дрейфовала совсем в другой части Северного Ледовитого океана, подчиняясь совершенно иным гидрометеорологическим законам, — и отношения между штурманом и капитаном обостряются еще больше, а Земля Франца-Иосифа тем временем все дальше уплывает назад.

Уже вышел керосин, для освещения пользовались жестяными баночками с тюленьим или медвежьим жиром, они больше коптили, чем светили. С потолка текло. В каютах, температура в которых редко поднималась до плюс четырех, всегда висел промозглый туман. Все были невероятно грязны. Пробовали варить мыло, но неудачно — «насилу удалось соскоблить с физиономии эту «замазку».

И команда вновь просит прийти к себе капитана, и когда он пришел, то снова обратились к нему с просьбой разрешить им тоже строить каяки по примеру штурмана, потому что на третью зиму не хватит провизии. Брусилов, поняв, что их не разубедить, объявил, «что они могут готовиться и отправляться хоть все».

И действительно, сначала решают идти почти все, потом часть из них начинают одолевать сомнения, и они решают остаться с Брусиловым, потом почти все решают остаться, и снова решают идти…

В конце концов на судне кроме Брусилова решают остаться сестра милосердия Ерминия Жданко, боцман Иван Потапов, старший машинист Яков Фрейберг, гарпунеры Вячеслав Шленский и Михаил Денисов, два молодых матроса Густав Мельбарт и Иоганн Параприц, стюарт Ян Регальд и повар Игнатий Калмыков. С Альбановым уходят матросы: два неразлучных друга Александр Конрад и Евгений Шпаковский, Ольгерд Нильсен, Иван Пономарев, Александр Шахнин, Иван Луняев, Александр Архиереев, Гавриил Анисимов, Прохор Баев, Павел Смиренников, машинист Владимир Губанов, старший рулевой Петр Максимов, кочегар Максим Шабатура.


Как относится к этому капитан?

Теперь он, кажется, уже рад, что все так сложилось. Вот что он записал в судовом журнале 4 февраля: «На судне остаются, кроме меня и Е. А. Жданко, оба гарпунера, боцман, старший машинист, стюарт, повар, 2 молодых матроса (один из которых ученик мореходных классов). Это то количество, которое необходимо для управления судном и которое я смогу прокормить оставшейся провизией еще 1 год. Уходящие люди не представляются нужными на судне, так что теперь я очень рад, что обстоятельства так сложились».

Начинается подготовка к походу. Работа не прекращается и ночью, ведь с каждым днем до спасительной земли все больше миль. Самодельные нарты и каяки ненадежны, но что делать, никто не собирался попадать в эти широты. Как писал потом в предисловии к красноярскому изданию «Записок…» В. И. Альбанова известный полярник, начальник гидрографической базы в Хатанге, Владилен Александрович Троицкий, активно помогавший мне в попытке разгадать дальнейшую судьбу экипажа «Св. Анны», «походное снаряжение и запас продовольствия уходящих со «Св. Анны» были далеки от образцов, выработанных к тому времени опытом полярных путешественников. Все бедствия, выпавшие на долю путников и описанные Альбановым, объясняются прежде всего несовершенством снаряжения и недостаточным питанием. Это не было виной Альбанова или Брусилова, совершенно не предусматривавших при отплытии экспедиции подобного путешествия по льду, скорее, надо удивляться мастерству Альбанова, сумевшего из запасных парусов и кусков судового дерева изготовить каяки и нарты, сделавшие возможным поход по льдам».

10 апреля 1914 года Альбанов с тринадцатью спутниками начинает поход на юг. С собой Альбанов забирает копию судового журнала, документы и письма оставшихся на судне. Особенно много пишут — «с утра до вечера вот уже целую неделю» — Брусилов, Жданко и Шленский. И Альбанов боялся, что почта получится очень громоздкой, но, к его удивлению, она оказалась невелика.

Восемьдесят два процента провианта составляют сухари. А сколько времени продлится этот поход? Месяц? Полгода? Год?..


На юг, к теплой земле

Около первых торосов произошла первая поломка — полоза одной из нарт. Провожать уходящих вышли все, даже Георгий Львович встал позади каяка Альбанова, готовясь толкать его. Прощание, казалось, примирило их.

Первая поломка не на шутку встревожила Георгия Львовича и, как пишет В. И. Альбанов, «он послал двух человек на судно, снять с бизань-мачты две раксы, которые мы должны были взять с собой специально для поломки полозьев». Может быть, он чувствовал какую-то вину перед Альбановым?

К вечеру началась пурга, которая задержала их рядом со «Св. Анной» на несколько дней. Но «иногда после ужина можно было слышать самые залихватские песни, в которых певцы старались перекричать завывание метели. Один старик Анисимов, который и на судне всегда жаловался на поясницу и на ноги, теперь совершенно раскис. Решено было отправить его на судно. Двигаться, а тем более тянуть тяжелые нарты, он не мог».

Все были полны оптимизма, и уходящие, и оставшиеся на судне: «13 апреля вечером, когда метель начала немного утихать, мы были внезапно разбужены от своей спячки криками, песнями и стуками в дверь. Это пришли с судна Денисов, Мельбарт и Регальд. Оказывается, они еще вчера делали попытку навестить нас на «новоселье», но едва вернулись на судно, сбившись в метели с пути. Они принесли нам в жестяных банках горячей пищи, которую мы сейчас же принялись уплетать с аппетитом. Пришедшие рассказывали, что за эту метель «Св. Анну» совершенно занесло снегом, так что на ют и полубак можно заходить без сходни. Около судна они видели свежие медвежьи следы… Анисимов был отправлен на судно с Денисовым, и четыре человека моих спутников пошли их провожать, решив на судне переночевать, так как пойдем дальше только завтра.

На другой день после полудня явились с судна Денисов, Мельбарт и Регальд. Регальд пришел со своими вещами, так как вместо старика Анисимова решил идти с нами он».

Вокруг идущих — белая пустыня, незримо плывущая под ногами, и уже на одиннадцатый день трое решают возвратиться на судно: Пономарев, Шахнин и Шабатура. 3 мая — первая смерть: ушел на разведку ровного пути, который он якобы увидел с ледяного холма, Баев — и не вернулся. Двое суток его искали, потом ждали еще трое…

17 июня, когда наконец увидели землю, двое (Альбанов специально не называет их фамилий) тайком уходят, забрав лучшее из продовольствия, одежды и… документы, уверенные в том, что теперь-то уж, конечно, точно до земли дойдут они, а не те, от кого они, обобрав, ушли. Оставшиеся с Альбановым жаждут мести и порываются организовать погоню. Валериан Иванович останавливает их: нечего терять попусту драгоценные силы. Его мутит от бессмысленности этого побега. Беглецов во льдах ждет неминуемая смерть, ведь они не знают, куда идти, и у них нет каяков, а впереди неминуемо встретится чистая вода. И он еще больше торопит своих спутников.

На что он надеялся? Отличный штурман, знающий Север, он уверенно, несмотря на почти встречный дрейф льдов и отсутствие каких-либо карт, не считая схематичного наброска в книге великого норвежца Нансена (на котором, кстати, красовались, сбивая с толку, несуществующие архипелаги: Земля Петермана и Земля короля Оскара), вел свой маленький отряд к Земле Франца-Иосифа. Перед отправкой в экспедицию Г. Л. Брусилов приобрел небольшую библиотеку, но в ней из специальной полярной литературы, кроме книги Нансена и книги А. В. Колчака «Льды Карского и Сибирского морей», ничего не оказалось.

Что бы они делали, если бы у них не оказалось книги Нансена? Что это — Божье провидение? Альбанов снова и снова вспоминал великого норвежца, выписки с зарисовками карты из книги которого нес с собой. В своем дневнике Альбанов записывал:

«Прожить зиму в хижине, сложенной из камней, без отопления, завешенной шкурами медведя вместо двери и шкурой моржа вместо крыши, могли такие здоровые и сильные духом люди, как Нансен и Иогансен, но не мои несчастные и больные спутники». На спасение судьбой был отпущен единственный шанс, Альбанов не знал, из скольких: из тысячи или из миллиона. В конце концов, это неважно, важно только то, что единственный. И он не собирается так просто выпускать его из рук. Этот шанс — добраться до острова Нортбрук, где на мысе Флора двадцать лет назад была заложена база английского полярного исследователя Фредерика Джексона и где в свое время с Джексоном счастливо встретились Нансен с Иогансеном.

(Но великий Нансен спас не только выдающегося русского полярного землепроходца Валериана Ивановича Альбанова, а вместе с ним научные результаты экспедиции на «Св. Анне», другое дело, что в то время России, мечущейся в самоубийственном, занесенном с Запада, горячечном вирусном бреду, было не до Альбанова и не до научных результатов канувшей в неизвестность брусиловской экспедиции. Велик подвиг, велики заслуги Фритьофа Нансена в освоении Арктики, но не менее, а может, даже более велики его подвиги и заслуги перед всем человечеством, перед Россией, прежде всего в деле сбережения русского народа — в то самое время, когда обе противоборствующие стороны в ней, красные и белые, словно тайно сговорившись между собой, всеми силами и средствами уничтожали его. В страшные годы испытаний русского народа, в отличие от многих, Фритьоф Нансен не делил русских на белых и красных, вызывая неудовольствие первых. После окончания Первой мировой войны он вернул на родину сотни тысяч русских пленных солдат, как, впрочем, сотни тысяч пленных, томившихся в русском плену, вернул в Западную Европу. Благодаря его неутомимому труду, благодаря так называемому нансеновскому паспорту Лиги Наций, признанному, благодаря его величайшему авторитету, 52 странами, сотни тысяч русских изгнанников, оказавшихся за границей без каких-либо документов и средств на существование, нашли спасение. Это был необыкновенный паспорт, не виданный ни до тех пор, ни после, — в сущности, маленькая марка с портретом Фритьофа Нансена, на которой стояла надпись: «Societe des Nations». Но эта скромная маленькая марка предоставляла несчастным русским изгнанникам, вчерашним солдатам Белой армии и гражданским беженцам, право на существование: они получали в 52 странах мира вид на жительство, жилье, работу, а многие не только среднее, но и высшее образование, так как по инициативе Фритьофа Нансена во многих странах были созданы русские школы и даже университеты. Чувство сотен тысяч русских изгнанников выразил спасенный нансеновским паспортом шофер такси в Осло — бывший полковник врангелевской армии, племянник великого русского композитора Н. А. Римского-Корсакова, при встрече с Нансеном поклонившийся ему в пояс: «Все мы, русские, благодарны Вам за то, что остались живы». Ради справедливости нужно сказать, что деятельности Нансена по спасению русского народа препятствовали некоторые белые вожди, надеясь продолжить вооруженную борьбу с большевиками, в том числе и генерал Врангель. Но Нансен, в отличие от них, понимал, что в настоящий момент вооруженная борьба бессмысленна и даже преступна, что главное сейчас — спасение, сбережение русского народа по ту и другую сторону границы. Если несколько миллионов его, оказавшиеся за рубежом, лишенные Родины, были бесправными изгоями, то в России, обескровленной Гражданской войной и правлением большевиков, на которую в 1921 году к тому же, особенно на Поволжье и Приуралье, обрушилась (неужели бичом Божиим?) страшная засуха, ежедневно тысячи людей умирали от голода. Великий Нансен не мог остаться равнодушным и к этой беде единого, но искусственно разделенного русского народа. Он снова обратился к мировому сообществу. Вряд ли кто другой был бы в то время услышан, но к призыву великого Нансена прислушались правительства и общественные организации многих стран. Нансен не раз сам ездил в Россию, не говоря уже о том, что вкладывал в спасение умирающих от голода русских крестьян собственные средства. В результате этой его деятельности были спасены миллионы русских в самой России.

В сентябре 1924 года Лига Наций опубликовала заключение о работе, проделанной Нансеном: «Ассамблея констатирует далее, что д-р Нансен при очень скромных средствах, предоставлявшихся в его распоряжение, спас сотни тысяч людей от нужды, бедствий и даже от смерти, и приносит ему выражение признательности как благодетелю человечества»

Да, именно так: благодетелю человечества! Потому что кроме миллионов русских он спас сотни тысяч армян, греков, десятки тысяч болгар, сирийцев, евреев…

Двадцать лет назад! Что осталось от базы за это время? Но это единственный шанс, и верить в него надо.

— Соберем развалины, — успокаивал он спутников, — починим каяки и нарты. А через год можно подумать о Шпицбергене или Новой Земле.

Вдумайтесь как следует в эти слова: «Через год можно подумать о Шпицбергене или Новой Земле». Через год! А Шпицберген и Новая Земля — тоже еще не спасение, в те времена это столь же пустынные полярные острова…

Помимо Нансена его вел еще явившийся во сне старичок-предсказатель. В. И. Альбанов не сомневался, что это был сам Николай Чудотворец, иконка которого у него всегда была в боковом кармане: «Утром я проснулся радостный и возбужденный под впечатлением только что виденного сна… Вижу я, будто идем мы все по льду, по большому полю, как шли вчера, и, конечно, тянем за собой, по обыкновению, свои нарты. Впереди, видим, стоит большая толпа людей, о чем-то оживленно между собой разговаривают, которые, по-видимому, кого-то ждут и смотрят в сторону, куда и мы держим путь. Ни толпа эта нас, ни мы со своими каяками толпу не удивили. Как будто это дело обычное и встреча самая заурядная.

Подходим ближе к этим людям и спрашиваем, о чем они так оживленно рассуждают и кого ждут. Мне указывают на худенького, седенького старичка, который выходил в это время из-за торосов, и говорят, что это предсказатель или ясновидящий, который очень верно всегда предсказывает будущее.

Вот, думаю я, и подходящий случай, которого не следует упускать. Попрошу я старичка, пусть погадает мне и предскажет, что ждет нас и доберемся ли мы до земли… Седенький старичок только мельком посмотрел на мои руки, успокоительно или напутственно махнул рукой на юг и сказал: «Ничего, дойдешь, недалеко уж и полынья, а там…» Я не успел дослушать предсказания старичка и проснулся… Этот сон со всеми его мельчайшими подробностями не выходил у меня из головы всю дорогу, вплоть до мыса Флора. В трудные минуты, помимо своей воли, вспоминал успокоительное предсказание старичка…»

Кстати, в тот же вечер после вещего сна оказались они около большой полыньи, где убили несколько тюленей…

И они снова шли. А льды плыли им навстречу и относили в сторону. «Если я благополучно вернусь «домой», — всматриваясь в бескрайнюю ледяную пустыню, думал Альбанов, — поступлю на службу куда-нибудь на Черное или Каспийское море. Тепло там… В одной рубашке можно ходить и даже босиком… Неужели правда можно? Странно, сейчас здесь так трудно себе представить это, что даже не верится этой возможности.

Буду много-много есть апельсинов, яблок, винограду… Но и шоколад тоже ведь хорошая вещь с ржаными сухарями, как мы едим в полуденный привал… Только теперь мы очень мало его получаем, этого шоколаду, всего по одной дольке, на которые разделена плитка. А хорошо бы поставить перед собой тарелку с хорошо просушенными ржаными сухарями, а в руку взять сразу целую плитку шоколада и есть сколько хочется. Ах, зачем я пошел в это плавание, в холодное, ледяное море, когда так хорошо плавать на теплом юге! Как это глупо было! Теперь вот и казнись, и иди, иди, иди… подгоняемый призраком голодной смерти. Не искушай судьбу: так тебе и надо, и ты даже права не имеешь жаловаться на несправедливость ее. Сегодня вот предстоит у тебя «холодный» вечер, так как топлива нет нисколько, не на чем даже будет натаять воды для питья. Все это только справедливое возмездие тебе, не суйся туда, где природа не желает допустить присутствия человека. Мечтаешь ехать на теплый юг, когда ты еще находишься в области вечного движущегося льда, далеко за пределами земли. Ты еще доберись сначала до оконечности самой северной земли… Доберешься ли?»

Наконец под ногами была «оконечность самой северной земли», но для большинства из них как раз она стала могилой.

28 июня случайно наткнулись на беглецов. Те с плачем бросились в ноги. Альбанов простил их, хотя до этого, сразу же после побега, обещал своим спутникам собственноручно пристрелить их.

Путь от острова к острову оказался еще более трудным, чем путь по плавучим льдам. В проливах на каяки нападали моржи, отряд все больше смертельными тисками сдавливало отчаяние, с каждым днем Альбанову все труднее становилось заставлять своих спутников идти. Четверо налегке шли берегом (из-за беглецов в свое время пришлось бросить один из каяков, и это поставило отряд перед новыми проблемами), четверо с грузом в каяках — морем. Но однажды на условленное для встречи место береговой отряд не пришел. А через день хоронили матроса Нильсена.

В один из межостровных переходов внезапно налетевшим ветром унесло каяк с Луняевым и Шпаковским, и они остались только двое: Альбанов и матрос Конрад. На пропавшем каяке была последняя винтовка. Но даже тут Альбанов не пал духом. «Доберемся до мыса Флора — сделаем лук», — успокаивал он Конрада.

А вдруг на мысе Флора ничего нет? Чем ближе двое были к заветной цели, тем больше эта мысль точила мозг.

Но база Джексона сохранилась, и они нашли в ней продовольствие и оружие.

Это была победа!

Но после последнего ледяного купания и нервного перенапряжения Альбанов тяжело заболел, и Конрад, боясь остаться один, пошел на каяке к мысу Гранта в надежде отыскать потерявшийся береговой отряд. Эти дни одиночества были, наверно, самыми тяжелыми для Альбанова за все время похода. Его посещали кошмары, он то и дело слышал за дверью голоса. А когда вернулся Конрад, у него не хватило сил сказать ему и слова, а Конрад… Конрад не выдержал, заплакал.

Стали готовиться к зимовке — и эта неожиданная встреча с седовцами. И горечь: «Пришлось мне узнать при этом такую новость, которую не мешало бы мне знать несколько ранее, когда я был на острове Белль.

Оказывается, что на северо-западном берегу острова, очень недалеко от того места, куда ходили мы искать гнезда гаг и смотреть, что такое представляет собой «гавань Эйра», стоит и сейчас дом, построенный лет сорок тому назад Ли Смитом. Дом этот хорошо сохранился, годен для жилья, и там даже имеется небольшой склад провизии. Недалеко от дома лежит хороший бот, в полном порядке.

Когда мы ходили на северный берег острова, то не дошли до этого домика, может быть, каких-нибудь 200 или 300 шагов.

Тяжело осознать, что сделай мы тогда эти лишние 200 или 300 шагов и, возможно, что сейчас сидели бы на «Фоке» не двое с Конрадом, а все четверо. Не спас бы, конечно, этот домик Нильсена, который в то время слишком уже был плох, но Луняев и Шпаковский, пожалуй, были еще живы. Уже одна находка домика с провизией и ботом сильно подняла бы дух у ослабевших людей».

В этой — земной — жизни В. И. Альбанов так и не узнал, что его переживания до самых последних дней своих по поводу этого домика были напрасны: домик был холодный, дощатый и никакого запаса продовольствия в нем давно не было…

Но Николай Чудотворец, видимо, все-таки вел и спасал Альбанова. Он на мысе Флора «до прихода судна не вскрыл банок с почтой, которые были привязаны проволокой над большим домом… Я уверен, что всякий на моем месте первым делом открыл бы эти банки. Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне самому кажется странной моя уверенность в ожидаемом приходе судна. Мне странно и самому теперь, почему я не открыл эти банки с почтой, которые для того и повешены, чтобы их открыли и прочли письма? Но тогда я спокойно проходил мимо них десятки раз в день и даже не обращал на них внимания. И очень, может быть, хорошо сделал, что не прочел содержимого банок. Многое узнал бы я из этих писем неожиданною для себя, что дало бы совершенно другое направление нашим планам и деятельности, и кто знает, может быть, мы сделали бы такой шаг, который мог быть для нас опасным… Из писем я узнал бы, что «Фока» зимует у острова Гукера в 45 милях от мыса Флора. Что бы я сделал тогда? Конечно, мы отправились бы с Конрадом туда, так как побоялись бы, что «Фока «оттуда пойдет прямо в море, без захода на мыс Флора. Пошли бы мы на каяке, так как бот, который мы нашли на мысе Флора, был слишком тяжел для двух человек в особенности там, где можно было ожидать встречи со льдом; пошли бы мы не ранее 18 или 19 июля, то есть тогда, когда я оправился от своей болезни настолько, что мог плыть на каяке. Путь мы выбрали бы, конечно, по западную сторону острова Нортбрук, то есть проливом Мирса (на современных картах пишется: «пролив Майерса». — М.Ч.), так как здесь мы видели свободную воду, а восточный проход был для нас незнаком и, кроме того, он казался слишком открытым для плавания на каяке.

«Фока «же пришел именно этим восточным проходом 20 июля, так что мы с ним разошлись бы дорогой…»

Взяв на борт в качестве топлива разобранный домик Джексона, «Св. Фока» по просьбе Альбанова вернулся на мыс Гранта, но на корабельные гудки никто не ответил, а подойти к берегу не смогли из-за тесно сплоченных льдов. Тогда «Св. Фока» развернулся и, слабо коптя, тронулся на юг. Снова зажали льды, сгорел в топке и домик Джексона, уже стали поговаривать о пешем походе к Новой Земле, но пришедший неожиданно ветер растолкал льды — может, это был Николай Чудотворец? — в топку полетели последние переборки и верхние части мачт, и к концу августа 1914 года с «Фоки» наконец увидели берег. Появился первый пароход. Стали ему сигналить, но пароход, погасив огни, торопливо развернулся и скрылся в тумане. Что такое? На другой день встретились рыбаки. Сначала осторожно маячили вдали, потом подошли; в обтрепанном, с укороченными мачтами судне они с трудом узнали «Фоку».

Первый вопрос, который задали с него:

— Что, войны-то никакой нет?

— Как нет. Большая война идет: немцы, австрийцы, французы, англичане, сербы, почитай, что все воюют. Из-за Сербии-то и началось.

— Ну а Россия-то воюет ли?

— А как же! Известно, и Россия воюет.

— Так это же Европейская война! — вырвалось у кого-то восклицание.

— Вот-вот. Так ее и называют: Европейская война.

Но седовцы, а вместе с ними Альбанов и Конрад, еще не знали, что самое горькое было впереди. Прошло еще немало времени, пока «Фока» медленно и устало подполз к дождливому и пустынному архангельскому причалу. На телеграмму, посланную в комитет по организации полярной экспедиции Седова, пришел удручающий ответ: «Денег нет, обходитесь своими средствами». И целый месяц, убитые равнодушием и даже неприязнью властей, седовцы жили на положении нищих на полузатопленном, без палубы и кают, «Св. Фоке».

«Самым богатым из нас был Кушаков, обладавший несколькими сотнями рублей. Вторым был Конрад, имевший один фунт стерлингов, который нашел на «Св. Анне» в прошлом году, ломая переборки и койки в кубрике на топливо. У остальных же, кажется, ни у кого не было ни копейки. По крайней мере, за мои телеграммы заплатил П. Г. Кушаков», — писал В. И. Альбанов.

Как сложилась дальнейшая его судьба? Ни на Черное, ни на Каспийское море он не поехал. Как писал Владимир Юльевич Визе в коротком сообщении в «Летописи Севера» за 1949 год, с 1914 по 1918 год он плавал старшим помощником на ледорезе «Канада» (позже «Литке»). Конрад был с ним. (Как потом выяснилось, как и в случае с со временем и местом рождения В. И. Альбанова, Владимир Юльевич был, мягко говоря, неточен.)

В 1918 году перебрался на реку своей юности — Енисей, плавал на пароходе «Север» в составе Обь-Енисейского гидрографического отряда. Снова не раз лицом к лицу встречался со смертью, но благодаря своему мужеству каждый раз выходил победителем. Существует две версии обстоятельств его смерти: по одной — после окончания навигации 1919 года Альбанов был вызван в Омск в Гидрографическое управление, на обратном пути заболел тифом и в дороге умер. Святитель Николай, покровитель плавающих и путешествующих, видимо, больше уже не оберегал его. По другим сведениям, на станции Ачинск рядом с поездом, в котором он ехал, взорвался эшелон с боеприпасами. По третьим — он погиб при взрыве и пуске под откос поезда красными партизанами где-то вблизи Ачинска.

Прошло много лет, прежде чем Валериан Иванович Альбанов вернулся к нам из забвения: в 1932 году его именем был назван мыс на острове Гукера Земли Франца-Иосифа, с 1962 года его имя стал носить остров в Карском море около острова Диксон, где в 1919 году он участвовал в гидрографической съемке и промере глубин, а в 1972 году вошло в строй гидрографическое судно «Валериан Альбанов». В 1974 году оно побывало на мысе Флора, где экипажем торжественно была установлена мемориальная доска в честь Валериана Ивановича Альбанова. Символично, что судно занимается обеспечением безопасности арктических морских трасс и приписано к Архангельску, порту, с которым у Валериана Ивановича было так много связано.

Вот что писал мне второй помощник капитана судна В. Егоров:

«Мы работаем в тех местах, где когда-то шел Альбанов с товарищами, и хорошо знаем суровый нрав Арктики, ее белое безмолвие, грозные льды, тишину скалистых берегов. Только человек с горячим сердцем может покорить ее. А именно таким и был Валериан Иванович Альбанов…

Наше судно в основном занимается лоцработами — мы зажигаем и ремонтируем навигационные знаки, устанавливаем буи, развозим различный груз, одним словом, обеспечиваем безопасность трассы Северного морского пути, и каждый день наш наполнен до предела простой, тяжелой работой. И при каждой высадке на пустынный берег мы ощущаем ту незримую связь, которая протянулась к нам из далекого прошлого, причастность к большому и нужному делу освоения Арктики».


Уфимский гимназист

Такой была короткая и мужественная жизнь полярного штурмана Валериана Ивановича Альбанова, прожившего девятнадцать лет в прошлом и девятнадцать лет в настоящем столетии.

Но все, что я сейчас о нем рассказал, — это, так сказать, внешняя сторона биографии. А что стояло за ней? Все-таки — что он был за человек, Валериан Иванович Альбанов?

Вы можете представить его перед собой во всей сложности характера, во всей сложности его глубокой натуры? Я — пока нет. Чем жил он помимо Севера? О чем мечтал?

Ничего этого, к сожалению, в силу бурных событий начала века мы не знаем. «Несмотря на то, что «Записки…» В. И. Альбанова выдержали несколько изданий, ни в одном из них не было биографических сведений об авторе», — писал в 1953 году в предисловии к очередному изданию «Записок…» знаток Севера известный журналист Никита Яковлевич Болотников. Все, что мы знаем об Альбанове, — только из его «Записок…», в которых, когда дело касалось его самого, он был предельно сдержан и сух, и, как я уже говорил, из короткого сообщения участника седовской экспедиции члена-корреспондента Академии наук СССР Владимира Юльевича Визе, опубликованного в 1949 году в «Летописи Севера»: родился там-то, кончил мореходные классы, плавал там-то, умер или погиб при неизвестных обстоятельствах.

Разумеется, Владимир Юльевич знал о нем больше, чем написал, ведь он знал Альбанова лично, он мог бы подсказать, откуда почерпнуть недостающие сведения, но, увы, у него уже тоже нельзя спросить.

Наверное, многое бы открыл дневник Альбанова, который он вел на «Св. Анне» с первого дня, как поднялся на ее борт, и до того времени, когда покинул ее, и еще месяц уже ледового пути, но эта часть дневника пропала у мыса Гранта, тетрадь была на каяке Шпаковского и Луняева.

Мне хотелось бы побольше узнать о его детстве. Все, повторяя В. Ю. Визе, пишут, что Валериан Альбанов родился в 1881 году в Воронеже в семье ветеринарного врача, но рано потерял отца и потому воспитывался у дяди в Уфе. Но ничего не пишут о матери. А кто она была? От кого у него эта магическая тяга к дальним дорогам? Умерла она еще раньше мужа? Или семья была многодетна, после смерти мужа было не под силу воспитывать всех, и Валериану, хотел он этого или не хотел, пришлось уехать в Уфу? В какую среду он попал в Уфе? Что за люди его окружали? Что за человек был его дядя? С кем Валериан дружил? Ведь всё формируется в детстве.

Кого спросить? Как я уже говорил, наверное, мало кто из его друзей детства дожил до седин и умер своей смертью. Революция разрубила их, вчерашних уфимских гимназистов, хотели они этого или не хотели, на два непримиримых лагеря. Некоторые из них стали пламенными революционерами, другие же, естественно, позже примкнули к Белому движению. Третьих не спрашивали, чего они хотят, на ту или другую сторону мобилизовали силой.

С надеждой я шел в уфимскую среднюю школу № 11, бывшую Первую правительственную мужскую гимназию, сделавшую очень много в деле просвещения края, давшую стране много честных и выдающихся умов. В ней учились великий русский художник Михаил Васильевич Нестеров и выдающийся геолог, основатель отечественной вулканологии академик Александр Николаевич Заварицкий. Скорее всего, в ней учился и Альбанов.

В школе хороший краеведческий музей, в нем собран интересный материал почти обо всех гимназистах и учащихся, впоследствии ставших известными, но об Альбанове в нем впервые слышали, и это даже настораживало, не напутал ли Владимир Юльевич Визе. Не было фамилии Альбанова и в сохранившихся за те годы списках выпускников гимназии, не было такой фамилии и в картотеке уфимского краеведа Георгия Федоровича Гудкова, а он-то уж не пропустит мимо себя ни одну хотя бы сколько-нибудь интересную личность старой Уфы.

Тем не менее в Центральном государственном архиве Башкирии я первым делом запросил так называемый «Алфавит» — указатель имен Первой правительственной гимназии.

И сразу же — удача. Я еще не знаю ее размеров, но удача: на первой же странице неровным детским почерком выведено: «Альбанов Валериан», напротив — номера фонда, описи и дела, где я что-то могу узнать о нем.

Волнуясь, жду. Наконец приносят. Первая папка. Список учеников приготовительного класса за 1891/92 учебный год. Первой в нем стоит фамилия Альбанова. Потом идут Архангельский А., Гагин К., Блохин А., Кабанов А… Кем они стали, эти мальчишки, учившиеся в приготовительном классе вместе с Валерианом Альбановым? Имели ли они на него какое-либо влияние?.. Лабентович Л., Лисовский Р., Охримовский В…

Листаю списки гимназистов других классов за этот же год. Ого! В первом «а» классе учился Кадомцев Эразм — в будущем известный революционер, один из братьев Кадомцевых, основателей и руководителей первых в России боевых организаций так называемого народного вооружения, ставших прообразом боевых дружин Пресни, Октябрьской революции, а потом и регулярных частей Красной армии. Эразм Кадомцев — организатор известной Демской «экспроприации» под Уфой денежных средств, которые пошли на организацию V (Лондонского) съезда партии большевиков, один из организаторов первой боевой конференции военных и боевых организаций РСДРП в Таммерфорсе, начальник Уфимского губернского штаба боевых организаций народного вооружения. Затем он возглавит разведку Восточного фронта красных, позже, став заместителем Дзержинского, примет командование всеми войсками ГПУ страны. Еще позже станет заведовать… Госкино. Мало кто знает, что сюжет кинофильма «Броненосец Потемкин» Сергею Эйзенштейну был подсказан Эразмом Самуиловичем Кадомцевым…

Конечно же гимназистами они были знакомы, как, наверное, знаком был Альбанов и с Заварицким: помимо гимназии они могли встречаться уже в Петербурге, где учились: один — в мореходных классах, другой — в горном институте.

А во втором «б» в это время учился Егор Сазонов, позже знаменитый террорист, чье имя до сих пор носит одна из улиц Уфы. Тот самый печально знаменитый Егор Сазонов, который 16 июля 1904 года на Измайловском проспекте в Петербурге по постановлению боевой организации партии эсеров бросил бомбу в министра внутренних дел Плеве. Кстати, это были ученики гимназии, почти все преподаватели которой со временем, поверив в Уфимскую директорию, ушли с Колчаком.

А вот список гимназистов-первоклассников за следующий 1892/93 год. Первым в нем опять-таки Альбанов, а дальше… а дальше Кадомцев Эразм, который, оказывается, ни больше ни меньше, как остался в первом классе на второй год. А я еще гадал, знакомы ли они были! Может, даже сидели за одной партой. Дружили ли они?

В этой же папке нахожу слегка пожелтевшую по краям бумагу, из которой узнаю, что гимназист Валериан Альбанов был освобожден от платы за учебу.

Все правильно: от оплаты освобождались сироты.

Смотрю списки гимназистов за 1893/94 учебный год. Второй «а» класс, второй «б» класс. Что? Фамилии Альбанова в них нет. Куда же он мог деться?

Перебрасываю страницы назад. Заглядываю в список первого «а» класса за этот же год. А, гимназист Валериан Альбанов — тоже второгодник. Поневоле поверишь в притчу, что все выдающиеся люди — второгодники.

Тем временем мне приносят новую папку, и снова удача: в ней среди личных дел других гимназистов личное дело гимназиста Валериана Альбанова. Все «дело», правда, состоит из двух листов, но все равно это удача:

«Свидетельство. Предъявитель сего сын чиновника Валериан Альбанов, православного исповедания, родившийся 26 мая 1882 года, поступил в приготовительный класс Уфимской мужской гимназии 1 ноября 1891 года по свидетельству Оренбургской гимназии и обучался в ней по 3 января 1895 года, при хорошем поведении (4) и преподаваемых во втором классе предметах оказал следующие успехи (за 2-ю четверть 1894/95 учебного года):

В Законе Божьем — удовлетворительно (3); русском языке — посредственно (2); латинском языке — удовлетворительно (3); математике — удовлетворительно (3); географии — удовлетворительно (3); немецком языке — посредственно (2); рисовании хорошо (4); чистописании — удовлетворительно (3).

3 января выбыл из второго класса по прошению дяди.

До поступления в Уфимскую гимназию он, Валериан Альбанов, обучался в приготовительном классе Оренбургской гимназии. В бытность свою в Уфимской гимназии оставался на два года в первом классе».

По свидетельству В. Ю. Визе, Альбанов родился в 1881 году. На какие документы Владимир Юльевич опирался? Скорее всего, на более поздние. И не прибавил ли в свое время Валериан Альбанов себе год, чтобы иметь возможность поступить в мореходные классы?..

И вторая бумага, подтверждающая отчисление Валериана Альбанова из Первой уфимской гимназии:

«Его Превосходительству Господину Директору Уфимской гимназии инспектора народных училищ Бирского района А. Альбанова. Прошение.

По семейным обстоятельствам ученик второго класса Валериан Альбанов не может продолжать образование в Уфимской гимназии, а потому покорнейше прошу Ваше Превосходительство уволить его из вверенной Вам гимназии и выдать ему, Валериану Альбанову, хранящиеся при фондах гимназии его документы под его расписку.

Покорнейший проситель инспектор народных училищ Бирского района статский советник Алексей Альбанов.

27 декабря 1894 года, г. Уфа».

Внизу приписка другим почерком:

«За учеником 2 класса В. Альбановым книг из ученической библиотеки не числится».

Эти два документа многое открывали, и я потирал руки от волнения, но в то же время разочаровывали — они не вели к новым находкам, а наоборот, в какой-то мере запутывали поиск: по утверждению Визе, Валериан Альбанов поступил в мореходные классы после Уфимской гимназии, а он отчислен из нее из второго класса.

Но что же нового узнали мы из этих документов? Что до Уфы после Воронежа какое-то время он жил в Оренбурге, где начал ходить в приготовительный класс. С кем он там жил? С матерью? С другим дядей? Или этот дядя жил тогда в Оренбурге?

Сейчас сентябрь. Я смотрю на сегодняшних первоклашек на уфимских улицах, задумчиво бредущих после занятий под желтыми кленами с ранцами за плечами, и стараюсь представить приготовишку Альбанова и вижу его почему-то тихим и замкнутым мальчиком, хотя вряд ли он был таким. По поведению «четверка». Любопытно: «посредственно» по русскому языку — а позже несомненные литературные способности: «Записки…» Валериана Ивановича Альбанова написаны упругим, образным, точным и емким языком. «Тройка» по географии — скажи тогда учителю географии, что со временем гимназист Альбанов станет одним из лучших полярных штурманов, тот бы, наверное, в отчаянии замахал руками или снисходительно улыбнулся: «Что вы!» И единственная «четверка» — по рисованию.

Надеялся, но сколько ни искал, в архиве гимназии я не нашел так называемый кондуитный журнал на гимназиста Альбанова. А жаль, он многое мог бы дать. Листаю кондуитные журналы других гимназистов, в них записывалось абсолютно всё: поощрения и наказания, вызовы в гимназию родственников, такой-то гимназист тогда-то на уроке Закона Божия ударил линейкой соседа, а такой-то гимназист тогда-то на улице на виду у всей мужской гимназии поцеловал гимназистку Н.

Но все-таки почему и куда он выбыл из гимназии в середине учебного года? Был исключен за плохую успеваемость и плохое поведение, и сделали хорошую мину, чтобы он имел возможность поступить в другую гимназию? Ведь примерно к этому году относится и его побег на лодке по Белой в «кругосветное» путешествие. Или он успел натворить что-нибудь еще? «Тройка» по географии не говорила о его равнодушии к географии — несмотря на нее, он уже тогда мечтал о дальних морских дорогах.

Куда в Уфе могли его пристроить учиться помимо Первой гимназии? За советом иду к известному уфимскому краеведу, бывшему члену ЦК партии правых эсеров, Николаю Николаевичу Барсову.

— Если только в частную гимназию. В Уфе в то время была лишь одна правительственная мужская гимназия. Но зачем Альбанову-дяде было устраивать племянника в частную гимназию — там нужно было платить за обучение немалые деньги, а в государственной гимназии Валериан Альбанов как сирота имел право на обучение бесплатное.

— Да, в Первой гимназии он был освобожден от оплаты.

— Кто был его дядя?

— Инспектор народных училищ. Статский советник.

— Статский советник? Ого! Штатский полковник. Для тогдашней Уфы это была заметная фигура. Но почему же о нем ничего нет в картотеке Гудкова? Альбанов-дядя, несомненно, был человеком довольно состоятельным, но все-таки маловероятно, чтобы он мог определить племянника в частную гимназию. Вы говорите, что Валериан Альбанов в подготовительном классе учился в Оренбурге? Не мог дядя отправить его туда обратно — на полное государственное пансионное обеспечение? Или к родственникам другим? Не мог отправить в Казань?

— А в Бирске тогда не было гимназии? Дядя в то время был инспектором народных училищ Бирского уезда. Не мог он в связи с этим в Бирск?..

— Нет, в Бирске гимназии не было.

— А в Уфимское реальное училище он мог его определить?

— Пожалуй, мог. Реальное обучение было ближе к жизни, а ведь, как вы говорите, дядя хотел сделать из него инженера. Подождите, может, потому он его и перевел в реальное училище, а? Программа его отличалась от программы классической гимназии, но в начальных классах это различие было незначительным. Из второго класса он вполне без ущерба знаний мог перейти в реальное. Но архивов реального училища, как вы знаете, не сохранилось, как и архивов частных гимназий. Но я не думаю, что Альбанов, учась в частной гимназии, мог получить приличное образование. За редким исключением там учились оболтусы из богатых семей… А никаких других документов в личном деле не сохранилось?

— В том-то и дело. Да они и не могли сохраниться. Как свидетельствует приписка, все документы «выданы гимназисту Альбанову под расписку».

Еще и еще раз перечитываю прошение дяди. Что же за семейные обстоятельства все-таки могли быть, которые заставили его забрать племянника из гимназии? Не нахожу ответа.

На всякий случай запрашиваю в архиве списки учителей и всех, могущих иметь отношение к просвещению в Бирском учебном районе. Ни среди них, ни среди учеников фамилии Альбанова нет. Листаю «Вестник Оренбургского учебного округа», всевозможные справочные книжки Оренбургской губернии — никаких Альбановых не нахожу. А что, если забрали его не Альбановы, а родственники по матери, девичьей фамилии которой я не знаю?

После загадочного отчисления Валериана Альбанова из гимназии личность дяди стала для меня еще более загадочной. Какой он был, дядя? Добрый, отзывчивый. Или — наоборот? Добрый, отзывчивый вряд ли бы отказал в средствах на существование. Нужно каким-то образом искать сведения о дяде. Теперь только они могут дать ниточку для дальнейшего поиска.

Инспектор народных училищ. А что, если попробовать покопаться в архивных фондах директора народных училищ?

И вот после долгих поисков у меня в руках «Формулярный список о службе инспектора народных училищ Уфимской губернии Белебеевского уезда (уже Белебеевского?) статского советника Алексея Петровича Альбанова: сын священника (прав был Гудков, утверждая, что Альбановы — фамилия, скорее всего, священническая). Окончил Казанскую духовную семинарию. Кандидат богословия. В 1877 году определен на работу в Уфимскую духовную семинарию, одновременно с 1879 по 1881 год преподавал русский язык в Уфимской женской гимназии.

Женат первым браком на дочери протоиерея Добровидова Анне Алексеевне. Чада: Николай, родился 12 ноября 1891 года и Петр — 16 июня 1894 года. Имеет дом в Уфе.

1883 год. Инспектор Киргизской школы Букеевской орды.

1889. Инспектор Оренбургской киргизской учительской школы.

1891. Инспектор народных училищ Бирского уезда.

1893. Заведование школами Белебеевского уезда.

1896. Назначен инспектором народных училищ Белебеевского уезда.

1902. Определен на пенсию за выслугу 25 лет. Оставлен на службе.

1904, 1 января. Уволен в отставку».

Значит, ни в 1894, ни в 1895 году Алексей Петрович Альбанов из Уфы не уезжал. Уезжал раньше — в Оренбург, где вместе с ним, а не с матерью, был и Валериан, поступивший там в приготовительный класс. Не уезжал Алексей Петрович из Уфы и до 1904 года. Тогда какие же семейные обстоятельства заставили его забрать племянника из гимназии? Правда, в июне 1894 года (прошение об отчислении Валериана Альбанова подписано декабрем) у него родился второй сын. Неужели это событие каким-то образом могло повлиять на судьбу Валериана Альбанова? Непоседа, он стал лишним в семье?

На все эти вопросы я пока не в силах ответить. Но зато мы теперь в какой-то мере можем представить атмосферу, в которой воспитывался Валериан Альбанов: дед — священник, дядя — кандидат богословия, его жена — дочь священника. Гости — священники… Он не раз, видимо, заставлял краснеть это благочинное семейство: уж хотя бы Закон-то Божий он мог знать лучше чем на «тройку».

В архиве директора народных училищ сохранились пространные отчеты, доклады инспектора народных училищ Алексея Петровича Альбанова о состоянии просвещения во вверенных ему уездах. Ради справедливости нужно сказать, что в этой должности он сделал многое для просвещения края. А в его ведении были школы и училища в нынешних Бирском, Благовещенском, Мишкинском, Белебеевском, Миякинском и других районах Башкирии. Он много и часто ездил, его отчеты отличаются заботой о деле, конкретностью, точностью, иногда они резки, когда он обнаруживал, что какой-то сельский учитель или священник плохо относится к своим обязанностям или даже запил. Будем считать, что статский советник, инспектор народных училищ Алексей Петрович Альбанов внес свой достойный вклад в дело просвещения края, хотя и не мог препятствовать «дурному» и неправильному, по его мнению, направлению ума своего племянника. Эти отчеты заставили меня относиться к нему с большим уважением, чем прежде, хотя какое-то интуитивное предвзятое отношение к нему почему-то осталось.

Но оставим дядю в покое. Тем более что интересует он нас постольку, поскольку у него воспитывался Валериан Иванович Альбанов. Тем не менее благодаря ему мы узнали, что отца Валериана Альбанова звали Иван Петрович, это, может, даст нить дополнительного поиска. А может, сохранился дом Алексея Петровича, где у него жил Валериан? Скорее всего, это недалеко от Белой, раз она так властно позвала его в «кругосветное» плавание.

Перелистываю десятки всевозможных «Справочных книжек и адресных календарей», «Календарей и справочных книжек» Уфимской губернии за разные годы. Бесполезно. Наконец в «Списке имеющих, на основании Высочайше утвержденного 11 июня 1892 года городового положения, право участия в выборах городских гласных по городу Уфе и кандидатов к ним на четырехлетие 1901–1904 гг.» под номером шесть нахожу:

«Фамилия, имя, отчество — Альбанов Алексей Петрович, статский советник.

В какой части и улице города находится недвижимое имущество: 2, Аксаковская.

Стоимость недвижимого имущества по городской оценке: одного —1000 рублей, всех — 1000 рублей».

Значит, жили Альбановы на Аксаковской улице в небольшом по тем временам собственном доме. Но как найти этот дом, если он, конечно, сохранился? За последние десятилетия Аксаковская улица сильно изменилась. Особенно с ее начала, откуда хорошо видна Белая, дали за ней — синие, в дымке.

Запрашиваю еще один список — «Список лиц, имеющих право быть присяжными в 1901 году по Уфимскому уезду». Фамилия статского советника Альбанова в нем есть, но дальше меня ждало разочарование — напротив графы «местожительство» стояло просто: г. Уфа.

И снова обращаюсь к «Адрес-календарям». И надо же — до 1904 года в них не указывались подробные адреса должностных лиц, потому что до 1904 года в Уфе не было нумерации домов, а в 1904 году, когда ее наконец ввели, в «Адрес-календаре» вместо Альбанова в должности инспектора народных училищ Белебеевского уезда числился уже некий коллежский секретарь Дворжецкий. Алексей Петрович Альбанов в 1904 году вышел в отставку.

Но это не лишает надежды: в связи с введением нумерации домов по решению городской думы была издана книга — «Список улиц и домовладений г. Уфы». Она-то уж мне обязательно поможет.

Странно, фамилии Алексея Петровича Альбанова в ней не нахожу. Есть Альбанов, но другой — Михаил Васильевич, чиновник, проживающий на углу Маминской и Водопроводной.

В чем же дело? Что касается «Адрес-календаря», то все понятно: туда включали только должностных лиц, а Алексей Петрович ушел в отставку. Но почему его фамилии нет в списке домовладельцев? Статский советник, пусть даже отставной, заметная фигура в тогдашней Уфе.

Неужели, подав в отставку, он уехал из Уфы? Скорее всего, ведь у него было два сына, и ни одного из них ни в те годы, ни позже нет в списках Уфимской гимназии. Впрочем, Алексей Петрович мог определить их в Духовную семинарию или реальное училище, может быть, он тоже мечтал видеть их инженерами. Старший сын, Николай, родился в 1891 году, и не мог же он до 1904 года, то есть до предполагаемого отъезда отца из Уфы, болтаться неучем.

Интересно, кем они стали, сыновья Алексея Петровича? Вот они-то уж многое могли рассказать, они-то уж обязательно знали о судьбе своего двоюродного брата. Священниками — по семейной традиции? Или все-таки отец, как и племянника, хотел видеть их инженерами? Кем они стали во время революции, в Гражданскую войну? В 1917 году одному из них было двадцать шесть, другому — двадцать три года…

В фондах Музея Арктики и Антарктики в Ленинграде, откуда мне коротко сообщили, что «музей не располагает сведениями о личной жизни В. И. Альбанова», среди многочисленных его документов хранятся две его фотографии: «В. И. Альбанов в возрасте восьми лет с сестрой», «Альбанов-гимназист с сестрой». Значит, у него была сестра. Но тогда где воспитывалась она? У других родственников или вместе с братом приехала в Уфу? Была она старше брата или моложе?

Как попали эти фотографии в музей, как, впрочем, и все другие документы Альбанова: книжка для внесения сведений о службе на морских судах в судоводительских званиях, книжка члена Всероссийского союза моряков и речников торгового флота, другие документы? Кто-то же передал их туда. Но кто? Кто случайно оказался рядом с ним в день смерти? Сослуживцы, родственники? Александр Конрад? По возможности надо будет их тщательно изучить.

Конрад… Вот кто мог бы, наверное, рассказать о нем больше, чем кто-либо. Но Александр Эдуардович Конрад умер в 1940 году. Говорят, в Музей Арктики и Антарктики как-то заходила его дочь, но в музее мне так и не смогли найти ее адреса.


Человек, помоги себе сам!

И снова он передо мной — смутный и уплывающий образ: то гимназист, тихий, застенчивый, хотя, скорее всего, он не был ни тихим, ни застенчивым, то такой, каким мы видим его на фотографиях последних лет.

Стараюсь быть беспристрастным. И все думаю о том, что было бы со «Св. Анной» и ее экипажем, если бы он не ушел с нее. Не стал ли этот уход для «Св. Анны» той трагической гранью между жизнью и смертью, после которой оставшиеся на ней пали духом, лишившись единственного реального руководителя, способного вывести их из критического положения? Имел ли он моральное право уходить с судна? Может быть, «Св. Анна», подобно «Фраму», рано или поздно сама освободилась бы изо льдов?

Имел право.

Стараюсь быть беспристрастным. И опять думаю об этом. И опять — все-таки имел. У Альбанова из-за ссоры с Брусиловым уже давно не было на судне не только решающего, но даже совещательного голоса, тем более что экспедиция была финансирована дядей Брусилова и Альбанов служил в ней лишь по найму.

Да, может быть, все изменилось бы в дальнейшем, в какой-то критической ситуации, — это не исключено, — экипаж полностью мог бы встать на сторону Альбанова, но тогда все равно было бы уже поздно. Единственный шанс на спасение, единственная находящаяся в относительной близости суша — Земля Франца-Иосифа — к тому времени уже давно осталась бы позади, а «Св. Анне» в ближайшем будущем не было суждено самостоятельно вырваться изо льдов. Это Альбанов знал твердо. Это — во-первых.

А во-вторых, если «Фрам» придрейфовал к омывающему западные берега Шпицбергена и проникающему дальше на Север теплому течению в самое благоприятное время года — в июле, то «Св. Анне», если бы ее миновала судьба быть раздавленной, предстояло там быть только в ноябре — декабре, когда кромка льдов находится гораздо южнее. Возможность освобождения ее ото льдов откладывалась бы до лета 1915 года у берегов Гренландии, в местах, даже летом далеко не благоприятных для судоходства.

Альбанов это знал, тем не менее не хотел отбирать у верящих в такое спасение надежды на счастливый случай и своим уходом с судна увеличивал их шансы на этот случай. Кроме того, что оставшимся хватало продовольствия и топлива еще на полгода, у них появлялась дополнительная надежда, что ушедшие на землю рано или поздно сообщат там о них, и к ним придет помощь.

Впрочем, обратимся к его «Запискам…»: «…в январе 1914 года, становилось почти очевидным, что нам нечего рассчитывать на освобождение судна от ледяных оков в этом году: дрейф наш обещал затянуться в самом лучшем случае до осени 1915 года, т. е. месяцев на двадцать, двадцать два. И это при самых благоприятных условиях. Таким образом, если бы мы все оставались на судне, то в январе 1915 года у нас должен быть уже голод в буквальном смысле слова. Голод среди полярной ночи, т. е. в такое время, когда не может быть даже и надежды на охоту, когда замирает всякая жизнь в безбрежной дрейфующей пустыне.

С другой стороны, если бы в апреле месяце наступившего 1914 года половина всего экипажа «Св. Анны» решилась уйти с судна, чтобы в самое благоприятное для похода и охоты время достигнуть земли, и даже бы взяла с собой при этом на два месяца самой необходимой провизии, главным образом сухарей, то для другой половины экипажа, оставшейся на судне, провизии должно было хватить уже до октября месяца 1915 года. А в это время мы тогда считали уже возможным освобождение судна от ледяных оков где-нибудь между Гренландией и Шпицбергеном».

Сам же он, увеличивая шансы остающихся на судне на спасение, в отличие от Брусилова и многих других, предпочитал жить не отвлеченной надеждой, которая была, по его мнению, не чем иным, как боязнью заглянуть в будущее, а реальной возможностью. А реальной возможностью в их положении было лишь одно — надеяться только на самого себя. Человек, помоги себе сам! — был его жестокий, без иллюзий лозунг. Это в наши дни в Арктике, когда всесильными стали радио и космическая связь, авиация и ледокольный флот, почти всегда можно надеяться на помощь, а тогда?.. Тогда можно было надеяться только на самого себя. Только на себя — и больше ни на кого!

Но это не значит, что Альбанов вообще не верил в людей и в человеческую взаимопомощь. Он верил и, может быть, больше, чем кто-либо на «Св. Анне», но верил он опять-таки не в отвлеченную счастливую случайность, а в конкретную помощь людей, породненных суровой Арктикой. А конкретной и единственной помощью была тогда оставленная двадцать лег назад, в 1897 году, на Земле Франца-Иосифа база английского полярного исследователя Фредерика Джексона. Очень жаль, что В. И. Альбанов не знал о другом доме, построенном шотландским яхтсменом Ли Смитом на северо-западном берегу острова Белль! Впрочем, этот дом был построен из досок и был потому холодным, к тому же без провианта и без печи. Кстати, именно Ли Смит дал название мысу Флора — за обилие на нем растительности в летнее время. После гибели судна у мыса Флора Ли Смит добрался на шлюпках до Новой Земли…

И эта вера подарила Альбанову победу! Тяжелую, оплаченную жестокой ценой, но победу.

Это была не просто победа!

Это было торжество веры во взаимовыручку людей, связавших свою судьбу с Арктикой. Не мог же полярный исследователь Фредерик Джексон, если он был настоящим полярником, а он был таковым, покинуть Землю Франца-Иосифа, не заложив на ней хотя бы продовольственного склада на случай других полярных экспедиций, к которым вдруг нагрянет беда.

После тяжелых взаимоотношений на «Св. Анне» это было вдвойне победой: она укрепила веру Альбанова в неразрывную связь людей. Помощь, пришедшая через двадцать лет! Рука единомышленника, протянутая через десятилетия!

И вообще, надо сказать, что у английского полярного исследователя Фредерика Джексона была счастливая судьба и легкая рука. Может быть, он не очень многого достиг как ученый, хотя заслуги его в исследовании Земли Франца-Иосифа несомненны, но, сам того, может, не подозревая, он совершил в Арктике много других больших дел: в 1894 году на этом же мысе Флора он встретил возвращающегося от полюса Нансена — еще неизвестно, чем бы кончилась эта дорога для Нансена, если бы не эта встреча (кстати, один из открытых им островов Земли Франца-Иосифа Нансен назвал именем Джексона), — и вот через двадцать лет на этом же самом мысе он спас Альбанова с Конрадом. Впрочем, еще раньше, когда они наконец только что вышли на неизвестную землю, они наткнулись на сложенный Джексоном гурий из камней, а в нем нашли записку, которая разъясняла их местонахождение. База Джексона спасла не только их, но и всех оставшихся в живых из экспедиции лейтенанта Г. Я. Седова, дав их кораблю топливо, а те, в свою очередь, во второй раз спасли Альбанова с Конрадом. А до этого, еще в самом начале похода, Альбанову помог Нансен своим мужественным примером, своей книгой «Среди льдов и во мраке полярной ночи», картой-наброском в этой книге.

Впрочем, если быть точным, Альбанов с Конрадом первоначально поселились не в самом доме Джексона, а в доме из бамбуковых палок, возведенном, по-видимому, экспедицией А. Фиала из остатков зимовья Ли Смита. Н. В. Пинегин незадолго до В. И. Альбанова, как бы зная, что дом кому-то пригодится, очистил его от заполнявшего льда и мусора, построил нары, стол, перенес из джексоновского дома железную печь. Он приходил на мыс Флора, чтобы оставить почту.

Экспедиция А. Фиала к Северному полюсу (1903–1905), снаряженная на средства американского миллиардера Циглера, тоже потерпела неудачу. В отличие от предыдущей экспедиции Циглера, отправившейся к полюсу на… пони, она была отлично снаряжена, но, оказывается, в Арктике, как и в Антарктике, это не главное. От базы, устроенной на острове Рудольфа, путешественники сумели пройти на север всего около ста километров, где перессорились, даже передрались и, бросив все свое богатое снаряжение, вернулись назад. В свое время, отплывая в экспедицию из Архангельска к Земле Франца-Иосифа, Фиала убежденно говорил Седову: «Сердце экспедиции — чековая книжка мистера Циглера! Полюс будет наш!» Казалось, действительно, полюс легко сдастся перед чековой книжкой господина Циглера. Для участников партии, идущей непосредственно к полюсу, была разработана специальная система возрастающей оплаты: каждый пройденный градус удваивал прежнее вознаграждение.

Г. Я. Седов тогда скептически заметил, что все это похоже на одну из сказок «Тысячи и одной ночи», на что Фиал с апломбом ответил: «Нет, это не сказка! Это — американская деловитость! Чек на оплату я буду выдавать ежедневно, прямо в пути. Да, деньги — путь к победе!»

Размах экспедиции был грандиозен. Десятилетиями позже в руинах экспедиционного лагеря Фиала на мысе Флора обнаружат печатный станок, который в пути должен был печатать ежедневную газету «Полярный орел», телефонный коммутатор и даже фраки с цилиндрами, по найденной на базе фотографии поняли, что в праздничные и выходные дни зимовщики обязаны были являться к столу непременно во фраках… Но оказалось, что и эта безалаберная экспедиция к полюсу по-своему была не напрасной — своим брошенным снаряжением она помогла многим, в том числе и Альбанову с Конрадом.

Взаимопомощь людей, связавших свою судьбу с Арктикой! Альбанов не смог бы вернуться, если бы не помощь Нансена, Джексона, Ли Смита, того же самодовольного Фиала, уже умершего к тому времени Седова, посланная ему в разные годы. А Нансену в свое время помогла, подсказала решение трагическая судьба американской полярной экспедиции Джорджа де Лонга: в сентябре 1879 года судно этой экспедиции «Жаннетта» было зажато льдами возле острова Врангеля и начало свой двадцатиодномесячный дрейф в юго-западном направлении. Летом 1881 года «Жаннетта» была раздавлена льдами. Экипаж по плавучим льдам пошел к Новосибирским островам, а затем — на материк, к дельте Лены, где большинство спасшихся на море погибло от голода, в том числе начальник экспедиции. Остальных спасли якуты. Через три года у берегов Гренландии были обнаружены некоторые вещи, бесспорно принадлежавшие экспедиции де Лонга. Эта находка навела Нансена на мысль о существовании постоянного дрейфа от берегов Сибири через Северный Ледовитый океан в Гренландское море. В результате он и предпринял свою экспедицию — дрейф через Полярный бассейн на «Фраме».

Взаимопомощь людей, связавших свою судьбу с жестокой и все равно манящей Арктикой! Погибали и через много лет протягивали руку помощи другим, ступившим на их путь.

Нет, ни одна смерть в суровых льдах не была напрасной! Нет! Это — как лестница, лестница человеческого познания, где почти каждая ступенька вверх оплачена жизнью. Но чем выше по этой лестнице, тем меньше жертв, потому что ранее погибшие своими открытиями, своими ошибками уже проторили тебе часть дороги и сегодня помогают найти правильное решение. Лестница человеческого познания, лестница освоения нашей маленькой, а когда-то казавшейся такой огромной планеты, а теперь — и космоса.

И гибель «Св. Анны» не была напрасной, хотя ее капитан и не ставил перед экспедицией больших научных целей. Канув в белую неизвестность, «Св. Анна» невольно открыла два природных явления, названных в честь ее «течением Анны» и «желобом Анны».

И к экспедиции на «Св. Анне» с полным основанием можно отнести горькие и полные величия строки выдающегося русского мореплавателя и ученого Степана Осиповича Макарова: «Все полярные экспедиции в смысле достижения цели были неудачны, но если мы что-нибудь знаем о Ледовитом океане, то благодаря этим неудачным экспедициям!» Сам он позже погибнет в Порт-Артуре, приняв командование русской эскадрой, при взрыве крейсера «Петропавловск»… Доживи он до революции, как А. В. Колчак, может быть, замалчивали бы и его заслуги перед Россией многие-многие годы…

Волей трагических обстоятельств «Св. Анна» попала в полярные области, доселе совершенно неведомые человеку. В результате ее дрейф — от берегов Ямала по направлению к полюсу — в корне изменил представление о движении льдов в Полярном бассейне. Ее дрейф происходил как раз в тех широтах, где на картах красовалась так называемая «Земля Петермана», а чуть позже Альбанов со своими спутниками прошел, не обнаружив никаких признаков близкой земли, через другой красовавшийся на тогдашних картах архипелаг — «Землю Короля Оскара». Существование этих полярных архипелагов, правда, уже было поставлено под сомнение итальянской экспедицией герцога Абруцкого и экспедицией Фиала, но вконец развеял эту легенду лишь ледовый поход Альбанова. Кроме того, метеорологические наблюдения, проводимые на «Св. Анне», дали некоторые сведения о климатическом режиме по всему ходу дрейфа, а промеры глубин — представление о характере рельефа морского дна северной части Карского моря.

Но все это оказалось бы напрасным, кануло бы в вечность. Подвиг Валериана Ивановича Альбанова не только и не столько в том, что он, презрев смерть, смог вернуться на теплую землю, хотя это, несомненно, выдающийся подвиг. Его подвиг и в том, что он принес к людям вахтенный журнал «Св. Анны» и записи метеорологических наблюдений за все время ее дрейфа вплоть до дня его ухода с корабля. Это не только позволило полностью восстановить все обстоятельства дрейфа «Св. Анны». В 1924 году Владимир Юльевич Визе, тщательно проанализировав все наблюдения, сделанные экипажем «Св. Анны», натолкнулся на любопытную особенность ее дрейфа в Карском море между 78-й и 80-й параллелями и между 72-м и 78-м меридианами. Здесь судно, дрейфовавшее, в общем, на север, отклонялось от направления ветра не вправо, как следовало из наблюдений Нансена, а влево. В результате Визе пришел к выводу, что эта особенность может быть объяснена лишь тем, что в указанных координатах находится суша. Владимир Юльевич нанес на карту ее предположительное местонахождение. В 1930 году экспедиция на ледокольном пароходе «Г. Седов», в составе которой был и Владимир Юльевич Визе, обнаружила предсказанную сушу. Она по справедливости была названа островом Визе.

Научное значение экспедиции Брусилова — и в самом дневнике Альбанова. «Дневник Альбанова — редкий и ценный человеческий документ, — писал позднее участник седовской экспедиции Николай Васильевич Пинегин. — В историю полярных исследований занесено несколько случаев гибели целых экспедиций с большим количеством людей. Мы не знаем почти ничего об обстоятельствах, вызывавших и сопровождавших такие полярные трагедии. Альбанов своим рассказом приоткрывает завесу над причинами одной из таких трагедий и вместе с тем дает право сделать несколько обобщений и в вопросе о подчинении воле человека суровой, но богатой полярной природы».

Стараюсь быть беспристрастным и снова и снова думаю о взаимоотношениях Альбанова и Брусилова. Ведь мы знаем все, что случилось между ними, лишь со слов одной стороны. Брусилов, канувший в неизвестность, ничего не может сказать ни в свою защиту, ни о том, почему он отказался покинуть «Св. Анну».

Несомненно, что Георгий Львович Брусилов был человеком смелым, энергичным, решительным.

Но несомненно и другое. Он не всегда соизмерял свои силы с возможным, был вспыльчив, самолюбив. Да, он был очень смелым, но эта смелость, не продуманная, не подкрепленная опытом, при определенных обстоятельствах становилась пороком.

Стараюсь быть беспристрастным, но, видимо, нельзя не соглашаться с фактом, что он — начальник экспедиции и командир корабля, и это в их положении самое страшное — оказался психологически не подготовленным к тяжким испытаниям, которые преподнесла всем им судьба. При наличии на корабле более сильной индивидуальности, какой несомненно был Альбанов, конфликт был неизбежен.

На первых порах все эти несовместимые с тяжелым полярным путешествием свойства характера не бросались в глаза, может, даже не замечались («хорошие у нас у всех были отношения, бодро и весело переносили мы наши невзгоды»), но, обостренные тяжелой и продолжительной болезнью, приобрели галлюцинирующие формы, твердость превратилась в упрямство, смелость — в безрассудство, предприимчивость и энергичность — в унизительную мелочность.

А болезнь его, судя по «Запискам…» Альбанова, была очень тяжелой:

«Самую тяжелую форму цинги наблюдал я у Георгия Львовича, который был болен около 6 или 7 месяцев, причем три с половиной месяца лежал как пласт, не имея силы даже повернуться с одного бока на другой. Повернуть его на другой бок было не так-то просто.

Для этого приходилось становиться на кровать, широко расставив ноги, и, как на «козлах», поднимать и поворачивать за бедра, а другой в это время поворачивал ему плечи. При том надо было подкладывать мягкие подушечки под все суставы, так как у больного появились уже пролежни.

Всякое неосторожное движение вызывало у Георгия Львовича боль, и он кричал и немилосердно ругался. Опускать его в ванну приходилось на простыне. О его виде в феврале 1913 года можно получить понятие, если представить себе скелет, обтянутый даже не кожей, а резиной, причем выделялся каждый сустав. Когда появилось солнце, пробовали открывать иллюминаторы в его каюте, но он чувствовал какое-то странное отвращение к дневному свету и требовал плотно закрыть окна и зажечь лампу. Ничем нельзя было отвлечь его днем ото сна; ничем нельзя было заинтересовать его и развлечь; он спал целый день, отказываясь от пищи. Приходилось, как ребенка, уговаривать скушать яйцо или бульону, грозя в противном случае не давать сладкого или не массировать ног, что ему очень нравилось. День он проводил во сне, а ночь большею частью в бреду. Бред этот был странный, трудно было заметить, когда он впадал в него. Сначала говорит, по-видимому, здраво, сознавая действительность и в большинстве случаев весело, но вдруг начинал спрашивать и припоминать, сколько мы убили в третьем году китов и моржей в устье реки Енисея, сколько поймали и продали осетров там же. Или начнет спрашивать меня, дали ли лошадям сена и овса. «Что вы, Георгий Львович, какие у нас лошади? Никаких лошадей у нас нет, мы находимся в Карском море на «Св. Анне». — «Ну вот, рассказывайте мне тоже. Как так нет у нас лошадей? Ну, не у нас, так на соседнем судне есть, это все равно. Помните, мы еще на тоню к рыбакам-то ездили». Или говорит некоторое время совершенно сознательно и прикажет позвать машиниста: «Сколько у нас пару в главном котле и сколько оборотов делает машина?» Долго не может понять, почему у нас нет пара и почему мы стоим на месте: «Нет, это нельзя, сорок быков и тридцать коров слишком много для меня. Этого я не могу выдержать». Так проводил Георгий Львович ночи. Любил, чтобы у него все время горел огонь в печке, причем чтобы он видел его и видел, как подкладывают дрова. Это ему надо было не для тепла, так как у него в это время болезни было даже жарко и приходилось открывать иллюминаторы, но он любил смотреть на огонь. В конце марта он стал очень медленно поправляться…»

После болезни Георгий Львович стал раздражительным, мнительным и капризным, его решения стали входить в противоречие со здравым смыслом, порой он, видимо, понимал это, но ничего уже не мог с собой поделать, взрывался по любому поводу, вместо того чтобы спокойно и строго обдумать создавшееся положение или дать возможность другим принять самостоятельное решение.

Вспомните его спор с Альбановым по поводу шлюпки, которую он предлагает, — впрочем, не предлагает, а пытается приказать, — Альбанову взять с собой в путь по торосистым льдам. Альбанов, хорошо знающий Север, кстати, потому и приглашенный Брусиловым штурманом экспедиции, уверен, что строить нужно легкие нарты и каяки по типу эскимосских, которые можно было бы легко перетаскивать по тяжелым торосам от одного разводья к другому. Брусилов же, срываясь на крик, не вдумываясь в реальность предполагаемого, скорее всего, только ради принципа, приказывает готовить тяжелую промысловую шлюпку, под которую, если брать ее в путь, нужно строить чуть ли не тракторные сани.

Или эпизод со снаряжением, которое Альбанов берет с собой в дорогу. Оно принадлежит Брусилову, как и все на корабле, и Георгий Львович мелочно и скрупулезно несколько раз пересчитывает его, составляет подробный список и просит Альбанова потом непременно вернуть снаряжение, вплоть до каяков и нарт, построенных Альбановым, которые за дорогу, разумеется, развалятся. Валериан Иванович еле сдерживается, чтобы не взорваться: можно было подумать, что они отправляются не в тяжелый путь, который еще неизвестно чем кончится, а на легкую прогулку.

Я привожу в качестве иллюстрации отрывок все из тех же «Записок…», кажется, единственный, неосторожно характеризующий Брусилова, потому что до этого и позже Альбанов всячески старался избегать давать оценки поступкам командира. Этот отрывок ярко характеризует состояние этого, в свое время добродушного, благородного и смелого человека:

«Уже поздно вечером Георгий Львович в третий раз позвал меня к себе в каюту и прочитал список предметов, которые мы брали с собой и которые, по возможности, мы должны вернуть ему. Вот этот список, помещенный на копии судовой роли: 2 винтовки Ремингтон, 1 винтовка норвежская, 1 двуствольное дробовое ружье центрального боя, 2 магазина шестизарядные, 1 механический лаг, из которого был сделан одометр, 2 гарпуна, 2 топора, 1 пила, 2 компаса, 14 пар лыж, 2 малицы 1-го сорта, 12 малиц 2-го сорта, 1 совик, 1 хронометр, 1 секстант, 14 заспинных сумок, 1 бинокль малого размера.

Георгий Львович спросил меня, не забыл ли он что-нибудь записать. По правде сказать, при чтении этого списка я уже начинал чувствовать знакомое мне раздражение, и спазмы стали подступать к моему горлу. Меня удивила эта мелочность. Георгий Львович словно забыл, какой путь ожидает нас. Как будто у трапа будут стоять лошади, которые и отвезут рассчитавшуюся команду на ближайшую железнодорожную станцию или пристань. Неужели он забыл, что мы идем в тяжелый путь, по дрейфующему льду, к неведомой земле, при условиях худших, чем когда-либо кто-нибудь шел? Неужели в последний вечер у него не нашлось никакой заботы поважнее, чем забота о заспинных сумках, топорах, поломанном лаге, пиле и гарпунах? Мне казалось тогда, что другие заботы сделали его в последний день несколько вдумчивее, серьезнее. Я сдержал себя и напомнил Георгию Львовичу, что он забыл записать палатку, каяки, нарты, кружки, чашки и ведра оцинкованные. Палатка была записана сейчас же, а посуду было решено не записывать. «Про каяки и нарты я тоже не пишу, — сказал он, — по всей вероятности, они к концу пути будут сильно поломаны, да и доставка их до Шпицбергена будет стоить дороже, чем они сами стоили бы в то время. Но если бы вам удалось доставить их в Александровск, то сдайте их на хранение исправнику». Я согласился с ним.

Сильно возбужденный, ушел я из каюты командира вниз».

Альбанов, невольно дав оценку поведению Брусилова, старается быть до конца объективным и самокритичным, потому сразу же оговаривается: «Сейчас, когда прошло уже много времени с тех пор, когда я могу спокойно оглянуться назад и беспристрастно анализировать наши отношения, мне представляется, что в то время мы оба были нервнобольными людьми. Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912/13 года, тяжелое настоящее положение и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди — все это, конечно, создавало благоприятную почву для нервного заболевания. Из разных мелочей, неизбежных при долгом совместном жилье в тяжелых условиях, создалась мало-помалу уже крупная преграда между нами. Терпеливо разобрать эту преграду путем объяснений, выяснить и устранить недочеты нашей жизни у нас не хватило ни решимости, ни хладнокровия, и недовольство все накоплялось и накоплялось….

А между тем, я уверен теперь, объяснись мы хоть раз до конца, пусть это объяснение сначала было бы несколько шумным, пусть для этого нам пришлось бы закрыть дверь, но в конце концов для нас обоих стало бы ясно, что нет у нас причин для ссоры, а если и были, то легко устранимые, и устранение этих причин должно было только служить к всеобщему благополучию».

И в такой вот обстановке нервозности, непонимания и даже скрытой враждебности Альбанов уходит с судна. Все это мешало хотя бы более или менее хорошо подготовиться к походу, а и без того многого из снаряжения и продовольствия не хватало. Да и поджимало время. Давайте попытаемся представить Альбанова в последние дни на «Св. Анне».

Решение твердое, но все-таки не может не глодать сомнение: что ждет впереди? И что будет с оставшимися? Сначала он решил уходить один. Это ведь только потом, видя его непреклонную решимость, к нему присоединяются другие. Любопытная, кое о чем говорящая деталь: с судна с ним уходила самая простолюдинная часть экипажа — матросы, кочегары…

Решиться уходить одному с еще не терпящего бедствия корабля, дрейфующего чуть ли не у самого Северного полюса! На такой шаг, несомненно, мог решиться или сумасшедший, или человек невероятнейшего мужества. Никто в истории освоения Арктики и Антарктики — ни до него, ни после — не собирался и не предпринимал подобное путешествие в одиночку.

Мало того, у него не было каких-нибудь мало-мальски годных карт района, по которому предстояло идти: «Мы тогда даже не были уверены в том месте, где мы находимся и где мы должны встретить землю. На судне у нас не было карты Земли Франца-Иосифа. Для нанесения своего дрейфа мы пользовались самодельной (географической) сеткой, на которую я нанес увеличенную карточку этой земли, приложенную к описанию путешествия Нансена. Про эту предварительную карточку сам Нансен говорит, что не придает ей серьезного значения, а помещает ее только для того, чтобы дать понятие об архипелаге Земли Франца-Иосифа. Мыс Флигели на нашей карте находился на широте 82 градуса 12 минут. К северу от этого мыса у нас была нанесена большая Земля Петермана, а на северо-запад — Земля короля Оскара. Каково же было наше недоумение, когда астрономические определения марта и первых чисел апреля показали наши места как раз на этих сушах и в то же время только бесконечные ледяные поля по-старому окружали нас».

На что же он все-таки надеялся?

Только на самого себя. Вы прочитали его «Записки…» торопясь, — что же будет дальше?

Прочтите их еще раз — не спеша, вдумчиво. Проследите за его спокойными и, может быть даже, с первого взгляда холодными мыслями. Его ничто не может заставить хоть на мгновение потерять самообладание. Его мужеству можно удивляться снова и снова. Откуда это непоколебимое, что бы ни случилось, спокойствие духа?

Его «Записки…» потрясают прежде всего простотой, чувством меры, которого порой не хватает и маститым литераторам, в них нет и тени трагического нагнетания. Но литературный талант талантом, он несомненен (вспомните его «тройку» по русскому языку), главное в другом — их мог написать только человек очень мужественный, и не просто мужественный, а даже не подозревающий в себе этого качества, точнее, считающий его само собой разумеющейся чертой каждого берущего на себя право называться мужчиной.

Нельзя без содрогания читать строки из дневника Альбанова о смерти Нильсена. Она потрясает прежде всего опять-таки своей мужественной простотой:

«К этой могиле был подвезен Нильсен на нарте, и в ней его похоронили, наложив сверху холм из камней. Никто из нас не поплакал над этой одинокой, далекой могилой, мы как-то отупели, зачерствели. Смерть этого человека не очень поразила нас, как будто произошло самое обычное дело. Только как-то странно было: вот человек шел вместе с нами три месяца, терпел, выбивался из сил, и вот он ушел уже… ему больше никуда не надо… вся работа, все труды и лишения пошли насмарку. А нам надо еще добраться вон до того острова, до которого целых 12 миль. И казалось, что эти 12 миль такое большое расстояние, так труден путь до этого острова, что Нильсен просто не захотел идти дальше и выбрал более легкое. Но эти мысли только промелькнули как-то в голове; повторяю, что смерть нашего товарища не поразила нас. Конечно, это не было черствостью, бессердечием. Это было ненормальное отупение перед лицом смерти, которая у всех нас стояла за плечами. Как будто и враждебно поглядывали теперь мы на следующего «кандидата», на Шпаковского, мысленно гадая, «дойдет он или уйдет ранее». Один из спутников даже как бы со злостью прикрикнул на него: «Ну, чего сидишь, мокрая курица! За Нильсеном, что ли, захотел! Иди, ищи плавник, шевелись!» Когда Шпаковский покорно пошел, по временам запинаясь, то ему еще вдогонку кричал: «Позапинайся ты у меня, позапинайся!» Это не было враждебностью к Шпаковскому, который никому ничего плохого не сделал. Не важен теперь был и плавник. Это было озлобление более здорового человека против болезни, забирающей товарища, призыв бороться со смертью до конца».

Сотни и тысячи людей болели и гибли от страшной и до конца еще не разгаданной болезни полярных стран — цинги. У человека начинают заплетаться ноги, выпадать зубы, на него наваливается апатия, слабеет воля. И врачи зачастую бессильны были против нее. Не избежал этой печальной участи и экипаж «Св. Анны», хотя на судне была доброкачественная витаминизированная пища и, казалось, не было никаких предпосылок к цинге.

Почти все переболели этой страшной болезнью. Среди нескольких, кого она обошла, был Альбанов, признаки цинги были и у него, но он перенес ее на ногах. Он объясняет это тем, что занимался самолечением, а самолечение его заключалось в одном: держать себя в руках, не поддаваться унынию, которое обычно сопровождает начальную стадию цинги, а потому — двигаться, двигаться, двигаться. Он был беспощаден к себе, он был беспощаден к другим — ради их же блага. Впрочем, что я говорю: какого блага — он надеялся довести их до земли, к родным — к жизни, а пока они были между жизнью и смертью:

«Цинготных» у меня теперь двое: Губанов тоже заболел, и десны у него кровоточат и припухли.

Все лечение мое ограничивается тем, что посылаю их на лыжах искать дорогу, на разведку, даю на сон облатку хины, а Луняеву, кроме того, к чаю выдаю сушеной вишни или черники. Мне кажется, что цинга в этом начальном периоде выражается главным образом в нежелании больного двигаться. Не так страшна сама боль в ногах, как больной преувеличивает ее, не желая лишний раз пошевелиться и тем невольно становясь союзником начинающейся болезни.

Не знаю, конечно, может быть, я ошибаюсь, но это мне так представляется, и этот способ лечения, т. е. не давать залеживаться, единственный, которым я могу пользоваться, если не считать хину. Мне не раз приходилось слышать, что русские колонисты на Крайнем Севере с заболевшим своим товарищем поступают так: когда он уже отказывается двигаться, хотя особенной слабости по виду еще незаметно, то его берут насильно под руки и водят взад-вперед до тех пор, пока «доктора» сами не выбьются из сил.

Может быть, это жестокий способ лечения, но не надо забывать, что я говорю только про начальный период болезни, когда человек еще не утратил физической силы, но у него ослабевает энергия, нет нравственной силы».

Человек безграничного мужества, Альбанов не уважает, нет, презирает людей, которые не могут, нет — не хотят бороться за жизнь. Он считает, он уверен в этом, что не существует безвыходных положений. И он не может понять своих спутников, которые мечтают лишь об одном: как бы при первом удобном случае поспать, увильнуть от работы. И в его дневнике появляются горькие строки:

«Я не берусь объяснять психологию этих людей, но одно могу сказать по личному опыту: тяжело, очень тяжело, даже страшно очутиться с такими людьми в тяжелом положении. Хуже, чем одиноко, чувствуешь себя. Когда ты один, то ты свободен. Если хочешь жить, то борись за эту жизнь, пока имеешь силы и желание. Если никто и не поддержит тебя в трудную минуту, зато никто не будет тебя за руки хватать и тянуть ко дну тогда, когда ты еще можешь держаться на воде. Не следует упускать из виду, что в данном случае «хватают за руки» не потому, что сами не могут «плыть», а потому, что не желают, потому что легче «плыть», держась за другого, чем самому бороться».

Или еще:

«Но чем ближе подходили мы к острову, тем невозможнее вели себя мои несчастные спутники, тем медленнее тащились, все время переругиваясь между собой. Ничем не мог я побороть их всегдашней апатии. Безучастно относились они к будущему и предпочитали при первой возможности где-нибудь прилечь, уставившись в небо глазами, и я думаю, если бы не подгонять их, они были бы способны пролежать так целые сутки».

Отправляясь в трудный путь, Альбанов не выбирал себе спутников. С ним уходили все, кто желал, и он никому не мог отказать, каждый имел право на выбор, на жизнь, но когда путь стал особенно тяжелым, нашлись люди, которые были не прочь выжить за счет других, и Альбанов вынужден был стать жестоким:

«Но если я кого-нибудь поймаю на месте преступления, то собственноручно застрелю негодяя, решившего воровать у своих товарищей, находящихся и без того в тяжелом положении. Как ни горько, но должен сознаться, что есть у меня в партии три или четыре человека, с которыми мне не хотелось бы иметь общего».

Другой раз он взрывается, когда утопили предпоследнюю винтовку:

«Это разгильдяйство, нерасторопность возмутили меня. К стыду своему должен признаться, что не смог сдержать себя, и на этот раз кой-кому попало порядочно. Кто войдет в мое положение, тот не осудит меня. Это уже второе ружье, утопленное моими разгильдяями за время нашего пути по льду. Осталась только одна винтовка… Остаться же в нашем положении без винтовки вряд ли захотел бы здравомыслящий человек».

Но был ли он на самом деле жестоким? Нет. Когда двое, почуяв землю, сбежали, забрав лучшее из одежды и продовольствия, забрав даже документы, уверенные, что оставшиеся непременно погибнут, все порывались сейчас же догнать их. Беглецы, несомненно, были бы убиты, но Альбанов остановил своих спутников. «Остановил не потому, что жалел ушедших, а потому, что погоня была бесполезна», — напишет он позже. Но все-таки это было не совсем так. Он не то чтобы жалел их — он не хотел расправы над ними, а сделать это должен был прежде всего он, если он человек слова. А может, и жалел. Потому что уже через день он заметил в бинокль беглецов, маячивших впереди, но не сказал об этом своим спутникам. А когда беглецов все-таки случайно настигли, он простил их.

Как я уже говорил, Альбанов в «Записках…» своих специально не называет фамилий беглецов. Но однажды я неожиданно подумал: не Конрад ли это был? Ведь он был самым деятельным из спутников Альбанова, другим было на все наплевать. И ведь именно он все соблазнял Альбанова бросить каяки и нарты, чтобы добраться до Земли Франца-Иосифа налегке на лыжах. Он по нескольку раз в день заводил этот разговор, но Альбанов был непреклонен: конечно, легче всего до ближайшей суши добежать на лыжах, но он знал, что каяки и нарты будут нужны в дальнейшем, без них они просто-напросто пропадут. Если это был Конрад, то вторым мог быть Шпаковский, потому как еще в начале «Записок…» Альбанов называет Конрада и Шпаковского «неизменными компаньонами, неразлучными друзьями». С кем же он остался, если ушли самые сильные! Но все равно он их не бросил.

Если это так, то Конрад вдвойне обязан Альбанову. Может быть, именно в этом кроется его дальнейшая трогательная привязанность к Альбанову: он переходит с ним с судна на судно, где бы Альбанов ни служил. Тогда Альбанов не только спас его от смерти, взяв с собой со «Св. Анны», не только простил подлость, когда тот бежал, но и, поверив в него, заставил его внутренне переродиться.

Нет, почему-то я думаю, что все-таки был не Конрад. И не Шпаковский. Иначе бы Альбанов позднее не мог написать о Шпаковском, когда того вконец стала скручивать цинга: «Это не было враждебностью к Шпаковскому, который никому ничего плохого не сделал»….

Но все же — на что Альбанов надеялся? Да, мужество, и не просто мужество, а граничащее с невероятным. Но всему есть предел. Ну, хорошо, дойдут они до Земли Франца-Иосифа, несмотря на свою никудышную карту! Ну, если даже найдут базу Джексона! Но это ведь еще далеко не спасение! Видимо, он верит еще во что-то. Ведь мало верить только в базу Джексона.

Да, верит. «Перезимуем на мысе Флора, — успокаивает он своих несчастных спутников, — а там можно будет подумать о Шпицбергене или о Новой Земле».

Он не теряет веры в спасение даже тогда, когда они остаются только вдвоем с Конрадом и в самом бедственном положении: мокрые, без одежды, без продовольствия, вместе с Луняевым и Шпаковским пропала их последняя винтовка: «…по прибытии на мыс Флора нам предстояло позаботиться об устройстве лука, стрел и различных капканов и силков.

Мне приходилось читать в одном специальном официальном издании, что много лет тому назад партия русских промышленников, потерпевших крушение, высадилась на один из многочисленных островов архипелага Шпицберген, не имея никакого оружия. Эти робинзоны сравнительно благополучно прожили на острове в течение семи лет, добывая себе пропитание и одежду только охотой, для чего пользовались исключительно луками, стрелами и капканами.

Впоследствии они были взяты с этого острова случайно попавшим туда судном. Этот случай заслуживает внимания».

Вот еще один пример взаимовыручки людей, связавших мою судьбу с суровым Севером. Русские поморы-мезенцы Инковы (в некоторых изданиях их фамилия искажена на Химковых), Шарапов и Веригин, мужественно встретившие беду в 1743 году, спасали и спасли не только свою жизнь. Своим мужественным примером они помогли полтора века спустя укрепить веру в спасение другому полярному мореходу, Валериану Альбанову, который, несмотря ни на что, тоже верил в возвращение.

Он выжил совсем не потому, что физически был намного сильнее своих спутников или ему везло больше других. Да, несомненно, в очередности, с которой смерть одного за другим, а то и по нескольку сразу, забирала его спутников, был и элемент случайности, но Альбанов выжил потому, что был сильнее их духом, потому что хотел выжить; они робко мечтали об этом, а он — хотел.

Человек! Все-таки странно и велико он устроен! Даже глупо — если подойти к этому вопросу с точки зрения обывательской, да почему обязательно обывательской — простой человеческой логики.

Шел человек много дней, недель и даже месяцев — два года! — к теплой земле, к жизни, не раз давая себе слово: «Ну, только бы выбраться! Только бы выбраться! Больше меня сюда не заманить никакими благами!»

Шел человек к жизни, к людям, ему это удалось — в числе двоих из двадцати четырех. Шел и мечтал о теплых морях: «Если я благополучно вернусь домой, поступлю на службу куда-нибудь на Черное или Каспийское море. Тепло там… В одной рубашке можно ходить и даже босиком».

Пришел и, вопреки всякой логике, опять уходит работать на Север.

Ну разве это не глупо?! Ну скажите, зачем, зачем ему снова был нужен Север? Ну что бы уже после всего этого не остановиться: поехал бы на южное море, после опубликования «Записок…» он стал достаточно известным, дожил бы до внуков. Но ничто не могло его остановить: ни порка в детстве (а почему бы ему действительно не стать инженером, в то время эта профессия была редка и почетна), ни отказ дяди в средствах на существование, когда он собирался поступать в мореходные классы, ни сам батюшка Север, суровый и даже жестокий. Альбанов опять вернулся к нему. Уже в 1914 году он снова в Арктике — плавает на ледорезе «Канада». Вместе с ним — Конрад…


Сестра милосердия

И еще одно, что меня глубоко волновало. Любил ли он? Был ли любим? Была ли у него семья?

В книге Н. Северина и М. Чачко «Дальние горизонты» я вычитал такую романтическую версию: Ерминия Александровна Жданко отдает уходящему со «Св. Анны» Альбанову пакет с просьбой отправить его, когда Альбанов доберется до земли, самому дорогому ей человеку: адрес указан на внутреннем конверте. В Архангельске Альбанов разрывает внешний пакет и обнаруживает, что письмо адресовано ему.

Конечно, все это очень заманчиво для романтического литературного сюжета, но никакими документальными данными или воспоминаниями эта версия, мне кажется, не подкреплена, хотя и вполне вероятна: если кто на «Св. Анне» и был достоин любви этой мужественной девушки, то, скорее всего, конечно, Альбанов, тем более что Г. Л. Брусилов был ее, пусть и дальним, но родственником.

Может быть, это и было так. Не знаю.

Знаю твердо только одно, что сестра милосердия Ерминия Александровна Жданко была едва ли не самым мужественным человеком на «Св. Анне», хотя и совершенно случайно оказалась на ее борту. Не прибыл врач, уходило время — экспедиция была на грани срыва, и она решилась в эту, в общем-то, чуждую и непонятную для нее дорогу.

Она, бесспорно, была едва ли не самым мужественным человеком на «Св. Анне». Когда на судне один за другим тяжело заболевали неизвестной болезнью, становились беспомощными и даже капризными, как дети, доселе сильные и благородные мужчины, она мужественно, несмотря на собственное недомогание, выхаживала одного за другим, заставляла верить в выздоровление, стесняться своей немощи и духовной слабости. Особенно много хлопот приносил ей не кто иной, как сам начальник экспедиции, до болезни изысканно вежливый и деликатный: «От капризов и раздражительности его страдала главным образом «наша барышня», Ерминия Александровна, неутомимая сиделка у кровати больного. Трудно ей приходилось в это время: Георгий Львович здоровый — обыкновенно изысканно вежливый, деликатный, будучи больным становился грубым до крайности. Частенько в сиделку летели и чашки, и тарелки, когда она слишком настойчиво уговаривала больного покушать бульона или каши. При этом слышалась такая отборная ругань, которую Георгий Львович только слышал, но вряд ли когда-нибудь употреблял будучи здоровым. Но Ерминия Александровна все терпеливо переносила, и очень трудно было каждый раз ее уговорить идти отдохнуть, так как в противном случае она сама сляжет».

И добилась своего: благодаря ей на судне не только никто не умер, — все встали на ноги.

Несмотря на все невзгоды и лишения, которые выпали на ее долю, — а она была, скорее всего, самой молодой на судне, не считая, может, двух учеников мореходных классов, — в отличие от многих других членов экипажа, она ни разу не пожалела о том, что связала судьбу с этой трагической экспедицией. Несомненно, она тяжело переживала разлад между Брусиловым и Альбановым.

В чем суть этого разлада?

В характере самого Брусилова? Ведь он конфликтовал не только с Альбановым. Еще в период подготовки экспедиции у него возник конфликт с гидрологом Севастьяновым и доктором, и даже со своим старшим помощником лейтенантом Н. Андреевым, в результате чего эту должность вынужден был исполнять В. И. Альбанов. Правда, я пока не знаю, в чем суть конфликта с этими людьми.

Или потому, что по природе своей Г. Л. Брусилов и В. И. Альбанов были лидерами? По своему опыту я знаю, что это такое, когда в экспедиции в должностях начальника и его заместителя оказываются два лидера.

«На судне остаются, кроме меня и Е. Жданко, оба гарпунера, боцман, ст. машинист, стюарт, повар, 2 молодых матроса…» — занес Брусилов в «Выписку из судового журнала», которую Альбанов понес на теплую землю. Хотел Георгий Львович или случайно, но он подчеркнул этой записью свои особые отношения со Жданко. Может быть, она любила все-таки его, а не Валериана Ивановича, и потому осталась на судне, решительно отказавшись идти с Альбановым? Может быть, только потому она и вообще отправилась в плавание?

Или Георгий Львович имел в виду просто их далекое родство и социальное положение — и ничего больше?

Не знаю. Впрочем, это невольное подчеркивание может объясняться очень просто: он писал отчет начальнику Главного гидрографического управления, а им был не кто иной, как ее дядя, известный гидрограф генерал М. Е. Жданко.

Если же все-таки Ерминия Александровна любила Альбанова, то тогда ее подвиг еще выше. Это был по-настоящему святой человек на «Св. Анне». Если она все-таки любила Валериана Ивановича! И, несмотря на это, осталась, зная, что нужнее здесь, на судне, а в тяжелом ледовом походе, физически не очень крепкая, могла стать только обузой. Кто-то же, по ее мнению, сильный духом, должен остаться на «Св. Анне», если даже она, скорее всего, обречена на гибель. Другой сильный — Валериан Иванович Альбанов — уходил, значит, должна остаться она.

После ухода Альбанова она, несомненно, оставалась на «Св. Анне» самым мужественным человеком. Правда, на судне оставался еще один сильный человек — добрый, отзывчивый, мужественный, но, к сожалению, не имеющий никакой власти. Это гарпунер Денисов. Как он старался примирить Брусилова и Альбанова! Как трогательно провожал уходящих в далекий и тяжелый путь: даже через несколько дней после их ухода три раза догонял с горячей пищей. Он неугомонен и неутомим, он способен делать на лыжах верст по пятьдесят — шестьдесят в день. Он бы и еще несколько раз принес уходящим горячей пищи, но боится потерять свои следы при передвижке льдов. В своих «Записках…» Валериан Иванович Альбанов неизменно вспоминает о нем с теплотой и отзывается как о самом деятельном и предприимчивом из всех оставшихся на судне.

Интересна его судьба, чем-то похожая на судьбу самого Альбанова: «Мальчишкой лет тринадцати удрал он из дома, откуда-то из Малороссии, не поладив с родными. Пробрался за границу в трюме парохода, много плавал на парусных и паровых заграничных судах и в конце концов попал на китобойные промыслы около Южной Георгии. Здесь он окончательно сделался китобоем-гарпунером, по временам наезжая в Норвегию. Там он женился на норвежке и находил, что в Норвегии можно жить нисколько не хуже, чем в России. Прослышав случайно, что Брусилов купил шхуну и собирается заняться китобойным промыслом на Востоке, он явился к нему, предлагая свои услуги, и поступил на службу на условиях гораздо худших, чем работал в Норвегии. Утешался он только тем, что наконец-то попал на русского китобоя. Несмотря на то, что Денисов устроился в Норвегии, как дома, Россию он любил страстно, и попасть на русского китобоя было всегда его заветною мечтою. К сожалению, их только нет в России».

…Но если она любила Альбанова, почему она не сказала ему о своей любви даже в такую минуту, когда знала, что вряд ли больше увидит его? Ничего не сказала, а написала письмо, если верить версии Северина и Чачко, которое он должен был вскрыть по возвращении на землю. Обыграла все безобидным образом, чтобы он ничего не подозревал:

— Валериан Иванович. Это письмо — моему самому близкому человеку. Его адрес во внутреннем конверте. А этот, внешний, на случай, если пакет попадет в воду. Когда доберетесь до ближайшей почты, разорвите его, а внутренний отправьте, пожалуйста, по указанному адресу.

Почему же она так поступила, если все на самом деле было так?

Я долго ломал над этим голову, пока меня неожиданно не озарило: «Боже мой, до чего же все просто! Если бы она сказала, он бы не пошел к теплой земле, без нее бы не пошел, а она не могла пойти, потому что была нужна здесь — в белом безмолвии. Ведь она — сестра милосердия!»

Какое точное и красивое имя носила прежде эта профессия: сестра милосердия!..

Недавно в одной из ретрорадиопередач я услышал запись старой граммофонной пластинки «Сойди на берег…» — и резануло по сердцу: эту пластинку и еще одну — «Крики чайки белоснежной» — крутил экипаж «Св. Анны» ежедневно часами перед расставанием…

Когда «Св. Фока» с Альбановым наконец приполз к Большой земле, две поисковые экспедиции на «Герте» и «Эклипсе» уже были в Северном Ледовитом океане. «Св. Анну» искали в Карском море. Альбанов, уже прочитавший письмо, если оно, конечно, было, при всем желании не мог попасть на них. Но было ли письмо и стремился ли он попасть в состав спасательных экспедиций? Ведь его опыт им был нужен как ничей иной, но, как известно, его не было в числе экипажей «Герты» и «Андромеды», посланных Главным гидрографическим управлением в 1915 году на поиски «Св. Анны».

Ерминия Александровна Жданко, разделившая до конца участь экспедиции на «Св. Анне»! Я стараюсь ее представить на уходящем в святую вечность корабле среди бесконечных льдов, холода, голода, среди двенадцати физически и душевно больных мужчин. Сырая промозглая каюта, свет вонючей коптилки…

«При входе в помещение мы видим небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты. Лучше пусть остаются они «силуэтами», не рассматривайте их… Они очень грязны, сильно закоптели… Бедная «наша барышня», теперь, если вы покраснеете, то этого не будет видно под копотью, покрывающей ваше лицо!»

Но эти строки из «Записок…» Альбанова относятся к тому времени, когда он еще был на судне, когда все еще были увлечены работой, когда еще были топливо и продовольствие, когда еще не потухла надежда на спасение. А что было потом?

Об этом можно только догадываться. Эта мысль постоянно точила и Альбанова, и он писал в своих «Записках…»: «Как в белом одеянии, лежит и спит красавица «Св. Анна», убранная прихотливой рукой мороза и по самый планширь засыпанная снегом. Временами гирлянды инея срываются с такелажа и с тихим шуршанием, как цветы, осыпаются вниз на спящую. С высоты судно кажется гораздо уже и длиннее. Стройный, высокий, правильный рангоут его кажется еще выше, еще тоньше. Как светящиеся лучи, бежит далеко вниз заиндевелый стальной такелаж, словно освещая заснувшую «Св. Анну». Полтора года уже спокойно спит она на своем ледяном ложе. Суждено ли тебе и дальше спокойно проспать тяжелое время, чтобы в одно прекрасное утро незаметно, вместе с ложем твоим, на котором ты почила далеко в Карском море у берегов Ямала, очутиться где-нибудь перед Шпицбергеном и Гренландией? Проснешься ли ты тогда, спокойно сойдешь со своего ложа, ковра-самолета, на родную тебе стихию — воду, расправишь широкие белые крылья свои и радостно полетишь по голубому морю на далекий теплый юг из царства смерти к жизни, где залечат твои раны, и все пережитое тобою на далеком севере будет казаться только тяжелым сном?

Или в холодную, бурную, полярную ночь, когда кругом завывает метель, когда не видно ни луны, ни звезд, ни северного сияния, ты внезапно будешь грубо пробуждена от своего сна ужасным треском, злобным визгом, шипением и содроганием твоего спокойного до сего времени ложа; с грохотом полетят вниз твои мачты, стеньги и реи, ломаясь сами и ломая все на палубе?

В предсмертных конвульсиях затрепещет твой корпус, затрещат, ломаясь, все суставы твои, и через некоторое время лишь кучи бесформенных обломков да лишний свежий ледяной холм укажут твою могилу. Вьюга будет петь над тобой погребальную песню и скоро запорошит свежим снегом место катастрофы. А у ближайших ропаков кучка людей в темноте будет в отчаянии спасать что можно из своего имущества, все еще хватаясь за жизнь, все еще не теряя надежды…»

Владимир Юльевич Визе, впоследствии детально рассчитавший дрейф «Св. Анны», был уверен, что все произошло, скорее всего, именно так, как это описал Валериан Иванович Альбанов.

Но в то же время позади у «Св. Анны» уже был полуторагодовой тяжелый ледовый дрейф, и, по всему, ей в будущем не грозило быть раздавленной. Да, часть переборок разобрали на топливо, но сам Альбанов отмечал, что внутри хоть и началось разрушение, но оно незначительно пока и не разрушило прочности корпуса. И не боязнь, что раздавит судно, а угроза реального голода заставила его уйти со «Св. Анны».

Известный полярный авиационный штурман Валентин Иванович Аккуратов был знаком с Конрадом. Суровый и замкнутый, Александр Эдуардович наотрез отказывался рассказать о причинах разлада на «Св. Анне», но когда Валентин Иванович задал ему вопрос о надежности корпуса судна, он сразу оживился:

— Корабль был хорош. Мы неоднократно попадали в сильные сжатия, однако нашу «Аннушку», как яйцо, выпирало из ледяных валов. Нет, ее не могло раздавить. Только пожар мог ее уничтожить. А ушли мы, чтобы дать возможность просуществовать оставшимся до выхода на чистую воду.

По оценке Альбанова, оставшимся должно было хватить продовольствия примерно до октября 1915 года, в последнее время с охотой не везло, и, по его мнению, с приходом полярной ночи на нее рассчитывать совсем не приходилось. Но в то же время он сам пишет о свежих медвежьих следах около «Св. Анны» уже после ухода его с судна. Об этом рассказывали ему догнавшие их после пурги Денисов, Регальд и Мельбарт. Значит, все-таки у оставшихся была реальная возможность хотя бы в какой-то мере пополнить запасы продовольствия?

Итак, какова же дальнейшая судьба «Св. Анны» и оставшейся на ней части экипажа? Ведь по сей день нет никаких следов ее. А суровый Ледовитый океан рано или поздно возвращал все, что он забирал у людей, кроме самих людей, — и уже упомянутую «Жаннетту», и корабль Мак-Клюра, и «Латам» Амундсена…

Может, Георгий Львович Брусилов с оставшимися членами экипажа тоже попытался добраться до суши по дрейфующим льдам? До той же Земли Франца-Иосифа? Или Шпицбергена?

Маловероятно. Во-первых, после ухода Альбанова шхуну все дальше и дальше уносило от реальной земли (если, конечно, вдруг не изменился дрейф льдов). Во-вторых, на это уже трудно было решиться с оставшимися на корабле людьми. Ну и третье, самое существенное обстоятельство, дающее основание отрицательно говорить об этой возможности, — святая вера Брусилова, что рано или поздно льды Центрального полярного бассейна, всецело подчиняясь закономерностям общего дрейфа, вынесут «Св. Анну» в Гренландское море.

Но в то же время в «Выписке из судового журнала» Георгий Львович писал, что «пробовал разубедить их (Альбанова со спутниками. — М.Ч.), говоря, что летом, если не будет надежды освободиться, мы можем покинуть судно на ботах, указывая на пример «Жаннетты». А потом он ведь даже подчеркнул: «Я еще раз говорю, что покинул бы судно поздно летом на шлюпках, когда убедился бы, что выбиться изо льдов мы не сможем» (курсив в обоих случаях В. И. Альбанова).

А что если на самом деле через несколько месяцев после Альбанова, летом, они тоже отправились в ледовый поход? Тяжелые шлюпки пришлось бросить у первых же торосов (вспомните, что и Альбанова Брусилов убеждал взять шлюпку)…

Но допустим, что «Св. Анну» не раздавило льдами, что ее экипаж не отправился в безрассудный ледовый поход на шлюпках и что им хватило продовольствия до выхода на чистую воду.

Большинство исследователей вслед за Альбановым сходятся на том, что наиболее вероятная дата освобождения «Св. Анны» изо льдов — лето 1915 года, а место — вблизи северных берегов Гренландии.

Куда же она могла тогда бесследно исчезнуть?

Погибла у берегов Гренландии, где в это время года состояние льдов бывает крайне неблагоприятным для плавания? Затонула во время шторма, тем более что часть мачт ушла на топливо, вследствие этого она потеряла не только в парусности, а в результате многократных подвижек льдов наверняка имелась течь?

В этих прибрежных областях так называемое Восточно-Гренландское течение разветвляется. Ветвь Восточно-Исландского течения приводит к северо-восточным берегам Исландии, потом она уходит на юго-восток. Ветвь Датского пролива продолжается вдоль восточных берегов Гренландии на юг.

Допустим, что «Св. Анна» попала во власть мощного Восточно-Исландского течения. Тогда бы ее (или ее обломки) должно было прибить к берегам Исландии. Начиная с двадцатых годов в разных частях Карского моря, в том числе и тех, откуда начала дрейфовать «Св. Анна», на лед выбрасывалось множество буев. Большая часть их впоследствии была обнаружена как раз на северном побережье Исландии.

Но могла «Св. Анна» попасть и во власть Датского течения. Вместе с айсбергами и целыми ледяными полями ее могло вынести через Датский пролив на чистые воды Атлантики…

Любопытную версию гибели «Св. Анны» выдвинули Д. Алексеев, сын известного полярного летчика А. Алексеева, и П. Новокшонов (журнал «Вокруг света», 1978, № 8): «…многое говорит за то, что летом 1915 года «Св. Анна» могла оказаться на чистой воде в той части Атлантики, откуда в Норвегию, Англию и Россию надо плыть курсом юго-восток.

Судно вышло из дрейфа на чистую воду. Поднимаются паруса. Куда плыть? Заход в Исландию давал сутки-двое выигрыша во встрече с цивилизацией, но закономерно отодвигал встречу с Большой Землей. Конечно, в Петербург. Через Северное море, мимо Оркнейских и Фарерских островов. Возможно, с заходом в Норвегию. Ведь на борту несколько норвежцев…

Потрепанная почти трехлетним пребыванием во льдах «Св. Анна» под парусами движется к Европе. Переход через Атлантический океан мог длиться не более пяти — семи суток. Остаются последние дни и мили. Люди с нетерпением всматриваются в каждую точку на горизонте. Какой будет встреча с землей?

На мачте — русский флаг. Вахтенный докладывает:

— Георгий Львович, рыбина какая-то странная всплыла.

— Да это же подводная лодка! — безошибочно определяет Брусилов.

Шхуна изменяет курс. Но зачем на лодке торопливо разворачивают в их сторону орудие? Гремит первый выстрел. Рядом со шхуной начинают рваться снаряды. Шхуна уже горит. А с подводной лодки еще стреляют.

Возможно, экипаж не успел даже спустить спасательные шлюпки. Да и остались ли они после зимовки с недостатком топлива?

С февраля 1915 года воды, омывающие Англию, объявлены Германией зоной морской блокады… Пресса тех месяцев пестрит сообщениями о погибших судах. Только со 2 по 9 июля потоплено девять пароходов и одиннадцать рыбачьих судов, с 9 по 16 июля — один пароход и пять рыбачьих судов. С 3 по 16 июля только одна из германских подводных лодок потопила три русских судна — четырехмачтовый барк и два парохода. Пожалуй, август принес самый мрачный «урожай» — погибло сто одно судно. Командир подводной лодки «У-38» капитан-лейтенант Валентинер поставил своеобразный «рекорд» — за пять дней пустил ко дну двадцать два парохода и 3 парусника.

Война шла не на жизнь, а на смерть. Союзники отдали секретный приказ: пользуясь нейтральным флагом, уничтожать подлодки. Появились суда-ловушки. Эти суда имели вид обычных торговых судов и замаскированные пушки. Суда-ловушки должны были заманивать подлодки на дистанцию прямого выстрела, внезапно открывать огонь и уничтожать.

Немцы, в свою очередь, поломав все каноны морской призовой войны, зачастую не утруждали себя опознанием «национальности» судна. Альтернативным был лишь вопрос: расходовать торпеду, если есть подозрение, что судно несет артиллерийское вооружение или является судном-ловушкой, либо всплывать и разделываться с жертвой пушечными выстрелами или подрывными патронами. Для экипажей обреченных судов места в тесных помещениях подлодок, как правило, не оказывалось. Зона наибольшей плотности погибших судов находилась около Оркнейских островов и к юго-востоку от Фарерских островов и в северной части Северного моря, то есть как раз в зоне возможного плавания «Св. Анны» после освобождения изо льдов. А «Св. Анна» даже не ведала, что в мире второй год идет кровопролитная война».

Находя версию Д. Алексеева и П. Новокшонова интересной и возможной, Валентин Иванович Аккуратов, комментировавший их публикацию, отмечал: «Однако в этой версии есть одно слабое звено. К концу своего многолетнего дрейфа «Св. Анна» не имела ни достаточного запаса продовольствия, ни топлива, и, конечно, самым трезвым и реальным решением командира судна был заход в ближайший порт для пополнения всем необходимым и ремонта потрепанного корабля, ибо впереди лежал путь по бурным осенним морям. Ближе всего были Ян Майен и Исландия. Но сюда «Св. Анна» не заходила».

Тем не менее целиком отказываться от этой версии нельзя. Невозможно учесть все жертвы морской войны. «Наиболее достоверными могли быть рапорты командиров подводных лодок, — писали Д. Алексеев и П. Новокшонов. — Но часть этих рапортов отправлена на дно вместе с лодками, часть же скрылась в секретных военно-морских архивах.

И кто знает, не хранится ли где-нибудь до сих пор сообщение педантичного немецкого офицера о том, что в Северном море, в точке, обозначенной такими-то координатами, потопили шхуну под русским флагом, вооруженную двумя пушками (гарпунными, которые на расстоянии легко можно спутать с боевыми)».

А не может быть так, что «Св. Анна» до сих пор не выбралась из ледяного плена?

Да, существует общий западный дрейф к берегам Гренландии, но, может, существуют какие-то своеобразные «карманы» около той же Земли Франца-Иосифа или севернее Шпицбергена, где происходит задержка или круговое движение льдов в результате местных закономерностей? Или «Св. Анна» ушла так далеко к северу, что до поры до времени все еще где-то дрейфует в приполюсной части? Ведь находился — пятьдесят семь лет! — в ледовом плену корабль экспедиции Мак-Клюра, который в свою очередь искал пропавшую экспедицию Франклина. Только через пятьдесят семь лет он — благополучно! — вышел на чистую воду. Так, может, нас еще ждет встреча со «Св. Анной»?

Эта мысль неожиданно родилась у меня глубокой ночью в полузаброшенной таежной избе.

Кое-как дождался я утра, вспомнив к тому же, что в письме к заведующей краеведческим музеем уфимской школы № 11 Елене Ивановне Никуличевой, помогавшей мне в поиске, Валентин Иванович Аккуратов писал, что в 1938 году около Земли Франца-Иосифа он якобы видел вмерзший во льды корабль, по очертаниям очень похожий на «Св. Анну», когда они с Ильей Павловичем Мазуруком после высадки папанинцев на Северном полюсе были оставлены на острове Рудольфа для их страховки.

Первым же поездом я вернулся в город и по междугородному телефону-автомату позвонил Валентину Ивановичу.

— Да, — подтвердил он. — Только не в тридцать восьмом, а в тридцать седьмом. Была низкая облачность в тот день, как помню. Поднимались мы на вездеходе по леднику вверх на купол. Взглянул я на море случайно, а там во льдах, милях в трех от берега, мимо бухты Теплиц-бай — парусное судно. Вмерзшее в лед. Три мачты, реи оборваны. Видно, что она давно во льдах! По всем очертаниям — «Св. Анна». Я показал на корабль, и все, перебивая друг друга, стали кричать: «Святая Анна»! «Святая Анна»!» Мы повернули назад, бросились к самолету, стали разогревать мотор. Но пока то да се — корабль закрыло туманом, постепенно он наполз и на берег… Туман разошелся только через две недели. Ветер угнал куда-то льды, море было чистым — не было и судна. Мы облетели кругом в радиусе ста километров, но безуспешно… Но почему-то ни у кого не было сомнения, что это была «Св. Анна». Правда, перед этим вечером мы много говорили на эту тему. Но что корабль, вмерзший во льды, был около бухты Теплиц-бай, совершенно очевидно. Допустим, у меня могла быть галлюцинация, но не могла же она быть у всех! Это, конечно, могла быть и другая шхуна, мало ли шхун зверобойных, контрабандных бросали в двадцатые годы около этого архипелага. Но очень уж она была похожа на «Св. Анну»!

— Валентин Иванович, а могло быть так, что «Св. Анна» до сих пор где-нибудь дрейфует во льдах? — спросил я с волнением.

— Я уже задумывался над этим, — несколько помедлив, ответил он. — Дрейфующая станция СП-2 примерно в том же районе шесть лет крутилась на одном месте, американская полярная станция Т-2 — одиннадцать. А пример с судном Мак-Клюра? Это, по-моему, вполне вероятно, что в результате какой-нибудь подвижки (а может, им удалось несколько продвинуться на юг самостоятельно по образовавшимся после этих подвижек разводьям) «Св. Анна» очутилась вблизи Земли Франца-Иосифа или Шпицбергена. В этих архипелагах столько небольших островов и проливов, что многие из них до сих пор совершенно не обследованы… Думать об этой версии заставляет и тот факт, что Ледовитый океан, как правило, выбрасывает на землю рано или поздно хотя бы обломки своих жертв-судов, но до сих пор нет ни одной находки, относящейся к «Св. Анне».

— А не мог все-таки Брусилов тоже отправиться в ледовый поход, поняв однажды, что «Св. Анне» не предстоит близкое освобождение изо льдов?

— На том же острове Рудольфа в развалинах стоянки итальянской и американской экспедиций Амедео Абруццкого и Болдуина Фиала мы нашли необычную для тех мест вещь — дамскую лакированную туфельку. На внутренней лайковой подкладке в золотом клейме была надпись: «Поставщик двора Его Императорского Величества: Санкт-Петербург». Не принадлежала ли эта модная туфелька Ерминии Александровне Жданко, ведь в числе итальянской и американской экспедиций женщин не было? Эта неожиданная и ошеломляющая версия долго не давала нам покоя, мы перерыли все, но увы — ничего больше, прямо или косвенно подтверждающего эту версию, не обнаружили. Но в то же время маловероятно, чтобы в ледовый поход при ограниченности веса она могла взять лакированные туфельки… Но если они все-таки ушли со временем на ботах, о возможности чего писал Брусилов в «Выписке из судового журнала», через несколько месяцев после Альбанова, и если они все погибли в пути, то должны же где-то появиться следы оставшейся во льдах «Св. Анны». Может, на самом деле нас еще ждет встреча с ней?..

«Св. Анна» канула в белую неизвестность вместе со святой Ерминией Александровной Жданко, как вечный памятник мужеству, женской жертвенности и гражданскому долгу, как канул в вечность «Геркулес» Русанова, на борту которого врачом была тоже юная и горячо любящая женщина.

Трагический 1912 год, когда неведомые нам явления, происходящие где-то в глубинах космоса, сдвигали на нашей тогда еще совсем мало изученной планете полярные льды на теплую землю, ломали отважные человеческие судьбы, мечты и надежды. Время, когда над Арктикой витал, погибая и обретая вечность, дух мужества и жертвенной любви.


Хрупкая нить поиска

Хрупкая нить поиска. Иногда я представляю человеческую судьбу в виде такой вот тончайшей стеклянной нити, которая от неосторожного прикосновения вдруг рассыпалась, и ее надо собрать — отдельные ее кусочки затерялись бог знает где, и их надо разыскать, ну если не все, то хотя бы как можно больше.

За несколько лет с помощью многих людей мне удалось собрать внешнюю биографию В. И. Альбанова до его ухода в экспедицию на «Св. Анне». Прежде всего, это удалось сделать благодаря помощи известного полярного гидрографа, известного исследователя обстоятельств и места гибели русановской экспедиции кандидата географических наук Владилена Александровича Троицкого, работавшего тогда главным инженером Хатангской гидрографической базы.

Первое письмо я от него получил 23 декабря 1978 года:

«Глубокоуважаемый Михаил Чванов! Прошу великодушно извинить меня за столь неудачное к Вам обращение, но отчества Вашего не знаю. Подытоживая уходящий год, решил Вам написать и искренне поблагодарить за сделанное Вами огромное дело — издание в Башкирском книжном издательстве дневника штурмана Альбанова, а также за взволнованность его судьбой. Вы совершенно правы, что «его судьба привлечет к себе внимание еще не одного пытливого исследователя…»

Не стал бы писать Вам, если бы в какой-то мере не был одним из тех, кого еще на студенческой скамье (я закончил гидрографический факультет Высшего Арктического морского училища им. адмирала Макарова в 1953 г.) захватила необычность судьбы Альбанова, она продолжает волновать меня до сих пор. Это по моему представлению присвоено звание острову близ Диксона в память В. И. Альбанова, работавшего в здешних местах, а также сделано предложение, единодушно поддержанное коллегами гидрографами, назвать одно из новых, построенных в Финляндии для полярной гидрографии судов — «Валериан Альбанов»…

Все эти годы при всяком удобном случае собирал крупицы сведений, связанных с Альбановым, которыми хочу с Вами поделиться…»

…После побега из Уфы какое-то время Валериан жил у перебравшейся во Владимир, скорее всего, к своим родителям, матери, где продолжил учебу в реальном училище, но в апреле 1900 года, не дождавшись сдачи последних экзаменов, уехал в Петербург, чтобы поступить там в мореходные классы, так в то время назывались средние мореходные училища. Приехал он в Петербург удачно: как раз из абитуриентов, желающих осенью начать учебу в мореходных классах, набирали «волонтеров» на летнюю навигацию матросами на грузовые суда. Это делалось, прежде всего, для того, чтобы абитуриенты «оморячились», то есть на собственной шкуре попробовали тяжелое морское дело, после такой практики у многих романтика улетучивалась и, не сдавая приемных экзаменов, они забирали документы обратно. Валериан Альбанов четыре месяца проплавал матросом на пароходе «Красная горка» только за стол и матросскую робу. Но это его вполне устраивало: во-первых, он хоть краешком, но уже приобщался к заветной мечте, а во-вторых, мать, оставшаяся вдовой кроме него с двумя дочерьми, ничем не могла ему помочь. В октябре он успешно сдал приемные экзамены и был зачислен в начальный мореходный класс. Хотя учащимся выдавалась морская форма, жили они на частных квартирах и кормились за свой счет. Валериан зарабатывал на жизнь репетиторством и продажей мастерски изготовляемых им моделей судов. Годы учебы в мореходных классах закалили и без того упорный характер Валериана Альбанова, привыкшего полагаться только на самого себя: зимой помимо учебы надо было зарабатывать на жизнь, летом — плавание матросом на торговых судах. Мало того, что он обеспечивал себя, практически на его содержании оказались и мать с сестрами, в скором времени перебравшиеся к нему в Петербург.

Весной 1904 года Валериан Альбанов закончил училище дальнего плавания — так с 1902 года стали называться мореходные классы. Диплом давал ему право работать в должности штурмана 2-го разряда. Чтобы получить диплом штурмана дальнего плавания, о котором он грезил с детства, ему нужно было наплавать 42 месяца общего морского ценза (стажа). А пока за плечами у него было всего 17 месяцев, наплаванных за годы учебы. Валериан Альбанов не успел определиться со своей дальнейшей службой, как началась русско-японская война, и в числе других выпускников мореходного училища он был призван на военную службу как «ратник ополчения» на суда Балтийского флота. Но уже в 1905 году многие выпускники мореходного училища были назначены на суда Северной морской экспедиции Министерства путей сообщений, которые доставляли из Англии на Енисей железнодорожные рельсы для строящейся тогда Кругобайкальской железной дороги. Чтобы сделать безопасным плавание по Енисею четырех мощных буксиров и одиннадцати лихтеров, в качестве гидрографического судна на Енисей из Красноярска был снаряжен небольшой путейский пароход «Обь». Вот на него в качестве помощника капитана и был назначен Валериан Альбанов. 21 апреля 1905 года он приехал в Красноярск, где прожил до конца 1906 года, обе летние навигации плавая от Красноярска до Енисейского залива с промерами глубин речного фарватера и обставляя его вехами и бакенами. В обязанности Валериана Альбанова входила и лоцманская проводка входящих с моря в Енисейский залив морских судов. Двухлетняя напряженная и ответственная работа по проводке груженных железнодорожными рельсами судов дала Валериану Альбанову прекрасную речную, морскую и лоцмейстерскую практику.

Когда в ноябре 1906 года Северную морскую экспедицию расформировали, Валериан Альбанов перебрался на теплый Каспий, не подозревая, что знание особенностей плавания по Енисею ему так пригодится в будущем. Весь 1907 год он плавал штурманом на пароходах «Слава» и «Союз», совершавших товаро-пассажирские рейсы из Баку в Астрахань и Красноводск. На Каспии он наплавал последние месяцы ценза, и в феврале 1908 года Петербургским морским портом ему был выдан диплом штурмана дальнего плавания. Диплом также давал право занимать должность капитана каботажного плавания. Но мечте сразу попасть на океанское судно трудно было осуществиться, в России в то время было мало океанских кораблей, потому сезон 1908 года ему пришлось довольствоваться должностью старшего штурмана на быстроходной паровой яхте «Астарта», совершавшей срочные коммерческие рейсы между Петербургом и портами балтийских стран.

Наконец в 1909 году осуществилась его заветная мечта: он — штурман океанского парохода «Кильдин», совершающего рейсы из Архангельска в порты Англии, а с августа 1911 по март 1912 года он — старший помощник капитана парохода «Великая княгиня Ксения», совершавшего рейсы между Архангельском и промысловыми становищами Мурмана и Баренцева моря. Все в жизни складывалось вроде бы хорошо, даже по мечте. Но когда весной 1912 года лейтенант Брусилов предложил тридцатилетнему Альбанову, как одному из лучших северных штурманов дальнего плавания, хорошо знающему условия плавания в северных морях, в частности в устье Енисея, стать штурманом на его промыслово-экспедиционном судне «Св. Анна», Альбанов с удовольствием принял это приглашение, хотя ни чинов, ни денег эта экспедиция не обещала. Видимо, Север властно тянул его к себе…

Хрупкая нить поиска. Как сложилась судьба В. И. Альбанова после возвращения его со «Св. Анны»? Как выяснилось, В. Ю. Визе напутал с биографией В. И. Альбанова не только до экспедиционного периода, начиная с даты и места рождения, но еще в большей степени — после экспедиционного. Видимо, он располагал очень малыми данными, но все равно это непростительно для серьезного ученого. Так что кто в будущем вслед за нами попытается разгадать загадку В. И. Альбанова, тому нужно будет более чем критично отнестись к краткому сообщению В. Ю. Визе о судьбе В. И. Альбанова в «Летописи Севера» за 1949 год.

Хрупкая нить поиска. Общими усилиями с помощью архивов нам с Владиленом Александровичем удалось проследить и послеэкспедиционную судьбу В. И. Альбанова — до 1917 года. Но, увы, архивы не открывали человеческой души и не раскрывали главного: что дальше было с Альбановым и со «Св. Анной».

Горькая нить поиска. Но почему горькая, ведь были и счастливые находки! Да, были. Но больше все-таки было потерь, горечи, когда в очередной раз вдруг узнаешь, что человек, который был близок к Валериану Ивановичу Альбанову или который по крайней мере был знаком с ним, который, может, над многим мог бы приоткрыть тайну, который, оказывается, жил с тобой почти рядом и которого ты наконец после долгих поисков нашел, — уже ушел в мир иной, и самое горькое — совсем недавно. И каждый раз была досада на себя — что был нерасторопным в поиске, что вообще можно было им заняться лет на десять — хотя бы на пять! — раньше. А теперь то поколение уже ушло целиком…

После долгих поисков с волнением вскрывал я письмо из Астрахани от дочери Александра Эдуардовича Конрада — Тамары Александровны Колесник. Мне помогли отыскать ее сотрудники Астраханского областного адресного бюро. Тамара Александровна писала:

«Боюсь, что мало чем смогу вам помочь. Про Валериана Ивановича Альбанова я знаю только по рассказам отца, я родилась в 1923 году. По его словам, это был человек огромной силы воли, чуткий к своим друзьям, энергичный, смелый, с обостренным чувством справедливости. Папа говорил, что таких людей он больше не встречал в своей жизни, что равных ему нет и вряд ли будут.

Валериан Иванович бывал у нас дома, они с папой были очень большими друзьями. Папа родился в 1890 году в Риге, он хорошо знал немецкий и английский языки, страшно любил море. Он не представлял жизни без моря. Это прежде всего их, видимо, и сдружило, а потом и та ужасная дорога. Они потому и выжили, что сильнее других были духом. Папа плавал всю свою жизнь, более тридцати лет в советское время — механиком на судах Совторгфлота. Он был очень уважаемый человек, и его портрет всегда был на Доске почета.

В 1940 году летом папа заболел плевритом и, проболев полтора месяца, умер. Хоронил его весь Совторгфлот. За два-три дня до смерти его к нам пришли из Музея Арктики и просили подробнее рассказать об Альбанове, но папа уже не мог говорить и часто терял сознание. Тогда они попросили, чтобы мы отдали его вещи в музей. Мама отдала дневник, который папа вел, и все фотографии Альбанова, которые у нас были.

Когда я бываю в Ленинграде, то обязательно захожу в музей и вижу портрет Альбанова, а рядом — портрет папы, а под стеклом — его дневник.

Если будут какие-нибудь вопросы, пишите. Постараюсь ответить».

Я тут же, авиапочтой, среди других вопросов задал Тамаре Александровне не дающий мне покоя вопрос: «Была ли семья у Альбанова? Был ли женат во время той трагической экспедиции Александр Эдуардович?» Это было для меня очень важно. Это многое говорило об их характерах. Какими они уходили в эту жестокую дорогу?

Тамара Александровна ответила: «Альбанов был женат, но детей, насколько я знаю, у них не было. Отец женился в 1910 году, мой брат родился в октябре 1912 года (он погиб в 1942 году в Великую Отечественную войну), мама умерла в блокадном Ленинграде…»

Теперь становится еще более очевидной зыбкость версии Северина и Чачко. Впрочем, Тамара Александровна могла и ошибиться, спутать с более поздней женитьбой, уже после возвращения со «Св. Анны». К тому же то, что Альбанов был женат, нисколько не помешало бы Ерминии Александровне Жданко полюбить его. Если это все-таки так, тогда даже понятнее, почему она не сказала ему о своем чувстве, а только при прощании отдала письмо.

А Конрад! Можно представить, как он любил море, если уходил в такое плавание, ожидая своего первенца. Он увидел его, когда тому исполнилось уже два года…

«Знаете, отцу ведь, в отличие от Альбанова, в отличие от всех на «Св. Анне», все-таки удалось совершить сквозное плавание по Северному морскому пути на восток, что было целью экспедиции Брусилова, — заканчивала свое письмо Тамара Александровна. — В 1939 году в должности машиниста земснаряда «Зея» он участвовал в перегонке каравана землечерпалок из Архангельска на Дальний Восток».

Что к этому времени удалось узнать нового о В. И. Альбанове, о его жизни после возвращения со «Св. Анны»?..

В первый же день В. И. Альбанов телеграммой, как мы уже знаем, на деньги Кушакова, сообщил родственникам Г. Л. Брусилова, что он отправил большой пакет в Главное гидрографическое управление, который вручил ему Георгий Львович, когда он с его согласия уходил со «Св. Анны».

В пакете оказались рапорт Г. Л. Брусилова и написанные рукой Е. А. Жданко копии судового журнала «Св. Анны» и таблиц метеорологических наблюдений и измерений глубины. Эти материалы — они хранятся ныне в Музее Арктики и Антарктики в Петербурге — были сразу же опубликованы в «Записках по гидрографии» (1914, том 38) с объяснением Альбанова о причинах его ухода с дрейфующего судна.

Но почему он ничего не сообщает о письмах? И что он ответил на вопросы родных оставшихся на судне о судьбе писем? Не могло же быть, что их не было вообще, тем более что в своих «Записках…» постоянно пишет о почте. Судя по всему, он не передал и корреспонденции В. Шленского в газету «Архангельск», нештатным сотрудником которой тот был.

На второй день после прибытия «Св. Фоки» в Архангельск Валериана Ивановича пригласили в редакцию газеты этой газеты и потом в четырех номерах опубликовали его рассказ о пережитом. В этой публикации есть важные детали, которые потом в его «Записках…» не упоминались. Например, описывая свое вынужденное купание при опрокидывании айсберга, В. И. Альбанов рассказал, что при этом у него «погибли решительно все личные документы и морские дипломы». Он рассказал, что на мысе Флора они с Конрадом нашли дневник неизвестного участника английской экспедиции, который потом отдали кому-то из ученых на «Св. Фоке». Там же они нашли несколько ручных гранат, которые пытались неудачно взорвать для привлечения внимания появившегося «Св. Фоки». Описывая заболевание своих спутников, Альбанов поведал об очень важных деталях, позволивших впоследствии врачам-ученым усомниться в цинготном диагнозе, который он поставил своим спутникам: вначале у них были парализованы ноги, затем руки, после чего наступало полное безразличие, но десны не болели и не кровоточили.

Шла война, и Альбанов с Конрадом сразу же были мобилизованы и назначены в Беломорскую ледокольную флотилию, которая тогда организовывалась для проводки транспортных судов с военными грузами в Архангельск. Ледокольные суда закупались в Англии и Канаде. Пока суда не прибыли, Альбанову разрешили съездить в Петроград повидаться с матерью и сестрами. В Петрограде он посетил заведующего гидрометеорологической частью Главного гидрографического управления Леонида Львовича Брейтфуса, который считался признанным историком арктических экспедиций. Тот пообещал помочь с публикацией рассказа об экспедиции в «Записках по гидрографии». Публикацией своих «Записок…» он хотел привлечь внимание научной общественности к судьбе пропавшей экспедиции.

В ноябре пришли закупленные в Канаде суда. Альбанова назначили ревизором (так называли второго помощника капитана) ледореза «Эрл грей», переименованного в «Канаду» (позже, в советское время, судно назовут «Ф. Литке»). Вместе с Альбановым на «Канаде» матросом служил Конрад. Осенью следующего года В. И. Альбанов станет старшим помощником капитана ледореза, а капитаном был Н. К. Мукалов, впоследствии известный полярный капитан. А летом 1916 года Альбанова назначат капитаном портового ледокола № 6.

Служба была напряженной. Альбанов практически не сходил на берег. Это объяснялось еще и тем, что на берегу у него не было никакого жилья. «В городе никогда не бываю», — писал он Н. В. Пинегину в конце 1915 года, с Николаем Васильевичем они какое-то время поддерживали связь. Надежд на возвращение «Св. Анны» было все меньше и меньше, как и на спасение четырех матросов, оставшихся близ мыса Гранта, и, может быть, в связи с этим напряженным ожиданием у Альбанова стали появляться симптомы нервного заболевания.

В течение 1916 года в перерывах между вахтами он работал над «Записками…», нервное заболевание, видимо, обострили воспоминания: шаг за шагом, день за днем повторял он свою жизнь на «Св. Анне», свой страшный ледовый путь. Теперь было ясно, что «Св. Анна» никогда не вернется, и теперь он, может, проклинал себя, что не остался на судне, — может, тогда все было бы иначе…

В марте 1917 года рукопись была отпечатана в двух экземплярах, скорее всего, его старшей сестрой Людмилой Ивановной, работавшей в то время в Петрограде машинисткой (пока мне неизвестно, когда и где родилась его младшая сестра — Варвара). Первый экземпляр был отослан Брейтфусу для передачи в «Записки по гидрографии», а второй, переплетенный в виде большой книги с вклеенной картосхемой дрейфа шхуны и ледового похода, Альбанов хранил при себе. Ценность этого экземпляра в том, что в нем не было сокращений, сделанных при издании, в том числе по его просьбе, а в них могли содержаться очень ценные для нас сведения. И какова судьба той части дневника, которая не погибла с Луняевым; дневник он день за днем вел в пути и затем материалы из него легли в основу «Записок…»? Он хранил его при себе, и тот погиб вместе с ним? Вряд ли его хранение он кому-нибудь доверил бы, в том числе даже матери…

В сентябре 1917 года из-за обострения нервного заболевания В. И. Альбанов попал в Петроградский военный госпиталь, где был признан негодным к военной и морской службе. Возвращаться с этим заключением на флот в Архангельск не было смысла. До зимы он какое-то время работал на портовых судах в Прибалтике, а затем поселился в Ревеле…

Вскоре я получил ответ на мой запрос в Государственный архив Красноярского края:

«В документальных материалах архивного фонда Красноярского совета имеется письмо губернского исполкома в военный отдел от 18 мая 1918 года следующего содержания: «Исполнительный комитет предлагает Вам, предъявителю сего Альбанову В. И., моряку военного флота, для нужд Гидрографической экспедиции выдать паровой котел и машину во временное пользование».

Других сведений о полярном исследователе В. И. Альбанове не обнаружено. Обнаружены сведения о его сестре, Альбановой Варваре Ивановне, которая работала старшей воспитательницей в Доме матери и ребенка г. Красноярска».

Как много важных сведений в этом коротком с виду ответе!

Прежде всего становится известно, что в Красноярск он переехал не один, а забрал с собой по крайней мере младшую сестру. Будучи сиротой, она посвятила свою жизнь другим сиротам.

Жива ли она? Живы ли ее родственники? Что стало с женой Валериана Ивановича Альбанова, если он, конечно, был женат? К сожалению, письмо из Красноярского архива на эти вопросы не давало ответа. Нужно опять ждать. Надо же, в Красноярске я был несколько раз, — правда, пролетом на Камчатку или Чукотку, — если бы знать раньше!

Но в письме из Красноярского архива был другой крайне важный ответ: получается, что В. И. Альбанов вольно или невольно принял советскую власть, раз он в документе назывался «моряком военного флота», и котел паровой ему выдается по приказу исполнительного комитета Красноярского совета.

К письму из архива была приписка: «Одновременно рекомендуем обратиться в Иркутск к Яцковскому Алексею Иосифовичу, который занимается изучением жизни и деятельности Альбанова».

Алексей Иосифович Яцковский? Почему-то мне была знакома эта фамилия. Откуда она мне знакома? Я долго ломал над этим голову, но так и не мог вспомнить. Возвращаясь в очередной раз с вулканов Камчатки, при посадке в Иркутске я пытался дозвониться до Алексея Иосифовича, но выяснилось, что он в отъезде — то ли в Москве, то ли в Ленинграде, будет дома только глубокой осенью, и опять я думал: откуда мне так знакома его фамилия?

А потом, как это всегда бывает, неожиданно вспомнил: да ведь наши пути уже пересекались, ведь это он в свое время с группой альпинистов смог покорить на Камчатке до тех пор неприступную, забитую льдом вершину-кратер Кроноцкой сопки. (Летом 1968 года мне пришлось вокруг подножия Кроноцкой сопки по берегу тогда совершенно безлюдного Кроноцкого озера, шатаясь от многодневного голода и галлюцинаций, брести к геологобазе, по некоторым сведениям находящейся в том месте, где река Кронока вырывается из озера.)

И я с нетерпением ждал письма от Алексея Иосифовича. Я был уверен, что он знает о Валериане Ивановиче Альбанове то, чего не знаю я.

Но, увы, его ответ (Алексей Иосифович в последние годы работал старшим инженером лаборатории ионосферных исследований Сибирского института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн АН СССР, сейчас — пенсионер) был неутешителен:

«Да, Варвара Ивановна Альбанова в течение пятидесяти лет безвыездно жила в Красноярске — жила очень скромно, даже чрезмерно скромно, довольствуясь малоденежной работой по линии детских учреждений. Умерла в 1969 году (надо же — я был в Красноярске летом 1968 года! В промежутке между самолетами целые сутки бесцельно мотался по городу! — М.Ч.). Я видел дом, в одной из комнаток которого одиноко, не будучи замужем, она жила. Я видел кое-что из ее вещей, которые «расползлись» по соседским рукам. В частности, видел небольшой сундучок, который, как мне рассказывали сослуживицы Альбановой, был привезен еще из Петрограда около 1918 года, когда Валериан Иванович привез на Енисей свою мать и двух сестер. По рассказам, вторая сестра умерла в 1919 году от тифа, мать — в начале тридцатых годов (имена неизвестны). Содержимое этого сундучка, как хлам, выбросили или сожгли. Есть предположение, что среди бумаг, которые находились в заветном сундучке Варвары Ивановны, было кое-что и весьма интересное, возможно, некоторые бумаги или даже дневники Валериана Ивановича. Впрочем, тут нужна оговорка: по рассказам сослуживицы Варвары Ивановны, которая с ней была особенно дружна, кто-то когда-то взял у Варвары Ивановны какие-то ценные бумаги, что-то пообещал, — она не помнит, кто, что, когда, — но так и не выполнил своего обещания. Возможно, что это был В. Визе или Н. Болотников…»

Вскоре я получил от Алексея Иосифовича еще одно письмо:

«Что касается обстоятельств смерти Альбанова, то это и сейчас остается загадкой. Думаю, что наиболее вероятна «смесь» сразу двух версий, сразу двух причин: уже будучи болен, погиб при крушении поезда, возвращаясь из служебной командировки из Омска в Красноярск. Как рассказывала уже помянутая сослуживица Варвары Ивановны, Валериан Иванович будто бы даже поехал в эту командировку (вероятно, с отчетом о гидрографических изысканиях в низовьях Енисея), уже будучи больным. Причина та же — тиф… В общем, туман пока не рассеялся. Ясно одно: погиб где-то под Ачинском в 1919 году.

Найти место, где похоронен В. И. Альбанов (если он был нормально похоронен, в чем с полным основанием можно сомневаться), — дело наверняка безнадежное. Зафиксирован ли каким-либо документом факт смерти Альбанова? Не знаю. Не исключено, что в каком-нибудь документе такого рода его фамилия могла быть обозначена, возможно, среди десятков прочих. Но пока что такая бумага не найдена. Вот что ответил на мой запрос краевед из Ачинска М. И. Павленко: «…В 1919 году на станции Ачинск-1 взрывы были, снимали с поездов и больных тифом, умерших и замерзших. Недалеко от станции на пустыре был устроен тифозный барак, а около него — яма, где хоронили умерших или погибших при взрывах. Лет десять назад при строительстве железнодорожной больницы это «кладбище» было обнаружено. Строители пригласили ачинского археолога Г. А. Авраменко. Тот залез в яму, собрал кости, черепа людей, а когда стал вылезать из ямы, на него обрушился обвал. Авраменко был искалечен: была сломана нога, таз. Лечился он более шести месяцев. Когда вышел из больницы, мы беседовали. Его мнение было: массовое захоронение пострадавших людей. Мы опросили старожилов, Г. Е. Мамаева, В. П. Кислицына и других. Они рассказали, что в эту яму хоронили собранные трупы погибших при взрывах и умерших от тифа. Я побывал в ЗАГСе. Книги похороненных за 1919 год не нашли…»

Значит, в свое время Валериан Иванович избрал местом своего постоянного жительства Красноярск. Но почему именно Красноярск, а не тот же, например, Архангельск? Потому что здесь служил в молодости и у него здесь оставались связи? В Красноярск он перевез мать и сестер. А почему в Красноярске не сохранилось никаких сведений о его жене, если Тамара Александровна Колесник (Конрад) ничего не напутала? Опять загадка.

Она стала еще загадочней, когда я неожиданно получил очередное письмо из далекой Хатанги от Владилена Александровича Троицкого: «В конце шестидесятых годов мой сослуживец, старейший гидрограф Всеволод Иванович Воробьев, служивший еще в УБЕКО Сибири, рассказывал, что в 1922–1924 годах он был знаком в Красноярске с бывшей невестой Альбанова, по имени Клавдия, которая была подругой хорошей знакомой Воробьева Елеонской Надежды. Как он говорил, он помнит, где в Красноярске стоял домик Елеонской, где они с приятелем, ухаживавшим за Клавдией, часто виделись с этими подругами. Фамилии Клавдии он не помнит. Попробуйте сами написать Воробьеву (но спешите, Всеволоду Ивановичу уже за восемьдесят, здоровье плохое, хотя многое хорошо помнит). По сведениям Воробьева и с его рисунком расположения дома Елеонской я обращался к красноярским краеведам — с просьбой разыскать родственников или саму Елеонскую, а через нее узнать судьбу Клавдии, не осталось ли у нее каких бумаг Альбанова, так как, собираясь на ней жениться, он, конечно, мог хранить у нее свои бумаги. Но Елеонскую не нашли и ничего не узнали».

Я тут же написал в Ленинград Всеволоду Ивановичу Воробьеву. Память его была поистине поразительна. Прежде чем ответить на поставленные мною вопросы, он мелким-мелким бисерным почерком, так что мне пришлось читать через лупу, ради экономии времени и бумаги сокращая слова, поведал мне удивительные истории, прямо не имеющие отношения к В. И. Альбанову, но которые я привожу полностью: и потому, что они имеют отношение к Арктике и интересны сами по себе, и потому, что из них мы узнаем еще об одной трагедии, случившейся в Арктике, когда среди двух или нескольких мужчин оказывается одна женщина, и чем это порой кончается, и каким образом порой появляются на географической карте те или другие названия.

Итак, письмо Всеволода Ивановича Воробьева:


«Многоуважаемый Михаил Андреевич! Получил Ваше письмо от 10.5, рад бы ответить по существу интересующих Вас вопросов. Но… увы! Как старый полярник (работал в гидрографии Арктики с начала 1923 года до середины 1976-го), сообщаю нижеследующие сведения лишь для того, чтобы Вы поверили мне, что я всегда глубоко интересовался освоением Арктики, и имена Седова, Брусилова, Русанова, Альбанова и др. были как бы священными для меня. Но не в равной мере, конечно. В частности — Валериан Иванович Альбанов. Во-первых, он со «Св. Анны» ушел во главе большой группы, а дошел до Земли Франца-Иосифа — только сам с одним человеком. В статье «На юг, к Земле Франца-Иосифа» («Записки по гидрографии») это в какой-то мере объяснено, но в какой-то мере, чувствуется нечеткость, неконкретность его руководства, что в конце концов и привело к такому печальному итогу…

Припомнил же я такой любопытный случай. С конца 50-х годов стал издаваться многотомный труд «История открытия и освоения Северного морского пути». Автор первого тома — доктор ист. наук М. Белов (сотрудник Арктического и Антаркт. научно-исслед. института, степень доктора ему присуждена именно за этот том). При чтении его я обнаружил немало (порядка 150–200) ошибок — и малых (инициалы, написание фамилий и т. д.), и крупных. Этот первый том охватил период до 1861 года. Второй, вскоре вышедший, том, составленный другим автором, охватывал период с 1861 по 1917 год (кстати, там о Седове, Брусилове, Русанове и др., хотя и не полностью); в этом томе насчет ошибок благополучно (хотя и есть).

И вот примерно в 1970 году выходит третий том, период с 1917 по 1945 год. Автор тот же, что и первого, — М. Белов. Я в дачный период (то есть не имея под руками своей библиотеки, неплохой, кстати) прочел этот том — ошибок масса (порядка 500–600). По возвращении с дачи написал аккуратно список ошибок и отправил один экземпляр в Арктический и Антарктический НИИ (ААНИИ), а второй экземпляр списка направил в Государственный комитет по присуждению Ленинских и Государственных премий (в Москву), так как том этот был представлен на соискание премии. И любопытно получилось. В какой-то определенный день состоялось заседание комитета (той его части, которая ведает научными трудами по истории, географии и т. д.). Премия была присуждена единогласно. И кто-то из участников заседания сразу же позвонил по телефону в Ленинград в ААНИИ М. Белову и поздравил: «Все в порядке, премия присуждена». А надо сказать, что автор труда — М. Белов — был наиболее заинтересован в получении высокого звания лауреата премии, что же касается денежной суммы, то она заранее была распределена (в значительной своей части), так сказать, обещана была — сотрудникам группы, подбиравшим архивные и прочие материалы для книги, просматривавшим все пособия, печатные издания и пр. (включая газетные сообщения). Так что все были довольны, предвкушая, так сказать, и т. п. и т. д.

Но можете себе представить, что буквально в тот рабочий день, когда началось заседание комитета, в канцелярию Комитета поступил мой список ошибок, уточненный, обоснованный, бесспорный, и, когда закончилось заседание Комитета, секретарша доложила председателю Комитета о поступившем списке. И можете представить редчайшее — Комитет тут же был созван снова, и, ознакомившись с моим списком (проверив его обоснованность, что было сделать нетрудно), отменили решение. А так как число присуждаемых премий по каждому разделу строжайше регламентировано, а во-вторых, мало-мальски подходящих кандидатов не было, то решили присудить эту премию научному труду «Атлас Антарктики», представлявшемуся коллективом авторов во главе с директором ААНИИ Трешниковым в прошлом году, но тоже отклоненному, так как премия была присуждена более достойному, бесспорному кандидату. И любопытно получилось: с одной стороны, Трешников официально был недоволен тем, что представленная ААНИИ кандидатура на звание лауреата была отклонена, а с другой стороны, благодаря этому отклонению он сам, Трешников, стал лауреатом, хотя, казалось бы, в прошлом году потерял все шансы. (Тем не менее Географическое общество СССР, до которого, скорее всего, не дошел список ошибок, выявленных В. И. Воробьевым, наградило М. И. Белова за первый том «Истории открытия и освоения Северного морского пути» премией им. С. И. Дежнева, а за третий и четвертый — золотой медалью им П. П. Семенова-Тян-Шанского. — М.Ч.)

А вот пример из области топонимики. В 1926 году, выйдя в плавание с судами Енисейского отряда УБЕКО Сибири (в 1925–1926 г. я специализировался по астрономии в Пермском госуниверситете — это бывший Тартуский, или Дерптский университет, эвакуированный в 1916 г. из Дерпта), я на Диксоне перешел на суда Обского отряда и возвращался в Омск. При заходе на полярную станцию Новый-порт в верховьях Обской губы произошел со мной такой случай. Определил я астропункт Сэраяк на западном берегу средней части Обской губы и на пароходе «Прибой» направился на определение следующего астропункта на мысе Халцынай-сале, что на восточном берегу Обской губы южнее мыса Таран. Подошли туда часов в пять, и я, сунув в карман кусок хлеба, высадился на берег, приготовляясь к определению астропункта. Со мной сошли на берег несколько матросов и, отойдя немного в тундру, увидели оленя, загнали его к берегу, убили, но оказалось, что олень клейменый, то есть домашний. Потом вскоре все ушли на судно, а я остался со своим «универсалом» у столба № 6705. Закусил хлебом, жду прояснения. Но поднялся крепкий ветер норд-ост, снег. Вижу: «Прибой» почему-то снимается с якоря, уходит. Как потом я узнал, у него сорвало якорь, второй якорь не держал, полз по грунту. «Прибою» пришлось уходить к другому берегу под укрытие. Остался я у своего астропункта, вырыл ножом неглубокую ямку в песчаном грунте, лег в нее, частенько прогуливаясь для согревания. Прошла ночь, день, еще ночь. Утром третьего дня — туман, шторм. Вижу: подходит «Прибой», продержался немного близ берега, снова уходит. Как потом узнал, они сбросили за борт мне бочонок с продуктами, с теплой одеждой, ведь был мороз, выпал снег. Прошел еще день, ночь, и утром, просыпаясь в своей яме, вижу: рядом стоят оленья упряжка и самоед. С трудом мы с ним объяснились. Оказалось, что он, возвращаясь с севера, где летом были оленьи пастбища, завернул сюда, чтобы забрать своего оставленного здесь захромавшего оленя (очевидно, того самого, которого застрелили), а я объяснил ему, что мне холодно, что очень хочу есть, что у меня ничего нет. А он мне объяснил, что недалеко в тундре его теплый чум, что сейчас он на своем олене туда быстро поедет, вернется с упряжкой, с теплой малицей, привезет мне поесть и заберет меня.

И он быстро уехал. Остался я снова один, думая, не упустил ли я последний шанс на спасение — надо было пристроиться как-то сбоку и бежать до его чума. И вот наступил день, четвертый, — без пищи, в снегу, ветер стихает. И… подходит мой «Прибой», матросы подняли меня (сам ходить я уже не мог), донесли до берега, там на шлюпку…

Оказалось, что «Прибой» укрывался от сильной волны в бухте Кожевникова (далеко на юг), оттуда сообщил по радио на ледокол «Малыгин» о моем бедственном положении, а когда немного стихло, то, предварительно направив ко мне берегом оленью упряжку, пошел ко мне, встретил подошедший «Малыгин», взял у него угля (свой кончился)…

Уже собирались отходить, видим, подъезжает из тундры к мысу оленья упряжка, это тот самый самоед, сдержал слово. В благодарность дали ему мешок муки. Потом, идя вдоль берега на юг, встретили направленную ко мне упряжку.

В Новом-порту в конце сентября забрали на борт зимовавший там личный состав — начальника полярной станции Дождикова, его больную жену, младшую сестру жены — Марию Кирилловну Белку. Она, как говорится, была от Дождикова на сносях. Дождикова уволили за расхищение продуктов… Потом он опять устроился в Североморпуть. Жена его умерла, и он женился… не на М. К. Белке, а на другой сестре его жены. И вот проходит 6 лет, я — начальник экспедиции, идем в 1932 году в плавание — из Красноярска. На короткой остановке в Ново-Имбацком вдруг подходит ко мне… М. К. Белка. Оказывается, она замужем, муж — студент морского техникума, уроженец Севера, он каждые примерно два года берет «академический» отпуск, едет на «зимовку», добывает пушнину, так и живет. По просьбе М.К. забрал я всех троих (ее с мужем и сына лет 5–6) на Диксон. Муж ее нанялся на «зимовку» на о. Расторгуева, это за Диксоном, недалеко от устья р. Пясины. И вот, еще они были на Диксоне, приходит ко мне муж М.К. с каким-то мужчиной (назовем его Н.), просит зачислить того в штат полярной станции о. Расторгуева, чтобы ему было с кем ходить на промысел и т. д. Зачислил его, и все они ушли на промысловом боте на о. Расторгуева. Вернулись мы в Енисейск, оттуда я уехал в Омск, и вдруг весной 1933 года, примерно в апреле, приходит радиограмма с Хатанги, отправленная через Диксон, что на материковый берег в Хатанге вышел этот самый Н. с вестью, что муж М.К.Б. еще прошлой осенью был унесен в море на оторвавшейся льдине, что весь промысел вел он один и что недавно М.К.Б. и ее сынишка умерли, он похоронил их у зимовки и, оставшись в полном одиночестве, пришел на материк, для того чтобы сообщить о случившемся.

И вот наступает весна 1933 года. Я — начальник экспедиции, вышел на судах Енисейского отряда. Приходим на Диксон, и первой операцией была высадка астронома (моего друга С. Н. Кравкова, 1894–1942) на о. Расторгуева. Подходим к острову, он окружен непроходимым льдом. С трудом высадили Кравкова на западный край острова, он — двухвершинный, зимовка (в данное время пустая) близ берега бухты на южном берегу острова. Высадили астропартию (2 человека) с трудом, с минимальным запасом продуктов, но я предупредил Кравкова, что, если мы задержимся, придем за ним к о. Расторгуева не скоро, то он сможет пройти к опустевшей зимовке и взять там сколько нужно, ведь на опустевшей зимовке остался двухгодичный запас продовольствия на четверых. И пришлось нам задержаться по разным обстоятельствам. Подходим к острову только недели через две, льда у острова совсем нет, море чисто. Подошли мы к южному берегу западной части острова, спустили шлюпку, взяли группу Кравкова. Он успел сообщить мне, что ходил на зимовку, зашел, между прочим, в комнату, где жила семья М.К.Б., там не прибрано, заглянул в шкатулочку на «туалете» М.К.В., она полна драгоценностей (кольца, серьги и т. д.). Там же на столе среди разных бумаг лежала как бы памятная запись М.К.Б., в которой она кратко отмечала даты, когда и кто ушел на промысел (муж или Н.), что принес и т. д. Просмотрел я эту принесенную Кравковым запись, видно, что муж М.К.Б. ходил на промысел весь сезон, последняя запись поздней весной — отметки о приходе мужа нет.

И в этот момент вижу: подходит к берегу промысловая шхуна, несколько человек высадились на берег. Я срочно туда. А Н. уже ушел к зимовке, там развешано много песцовых, медвежьих и прочих шкур, ведь это все принадлежит Н., он, по его утверждению, один вел промысел, троих зимовавших с ним нет, а мужа М.К.Б. нет с осени, задолго до начала промысла. Так мне объясняют.

Но я немедленно повел всех к зимовке. Как раз выходит оттуда Н., по моему указанию его остановили, обыскали. Карманы его были полны драгоценностями М.К.Б., но он объяснил: «Да, это драгоценности М.К.Б., она, умирая, завещала их своей сестре, поручила передать».

Предъявили ему запись М.К.Б., бесспорно ее. В конце концов он признался во всем, что убил и спустил под лед мужа М.К.Б. весной, в конце промыслового сезона, что, явившись к М.К.Б., предложил ей себя, она, догадавшись обо всем, была не согласна, он задушил ее и плакавшего мальчика (эксгумация подтвердила это). Суд был зимой 1933/34 года в Красноярске. Тогда «высшей меры» не было, присудили ему пятнадцать лет.

Ну а Дождиков — он в конце 60-х годов, получив жилплощадь за счет нашего предприятия, издал, между прочим, книгу «В эфире — Арктика» и пишет там, что когда он в 1917–1918 годах был радистом в Петрограде, на радиостанции «Новая Голландия», к нему часто обращался лично В. И. Ленин, доверяя ему и т. д. Почему же он не говорил ни о чем в 1924, 1926 годах? Да очень просто. К концу 60-х годов не осталось свидетелей тех лет. Теперь нет и его, умер. А бухта на о. Расторгуева называется теперь «Бухта Марии Белки». Так на картах, но кто была Мария Белка и как все было — никто не знает…»

Что же касается заданных мною вопросов, Всеволод Иванович в конце своего длинного письма сообщал: «Что я могу сказать по Вашим конкретным вопросам? С «бывшей» невестой В. И. Альбанова (так представила мне ее Н. Г. Елеонская — а была ли она действительно невестой?) имел я короткий, примерно пятиминутный разговор в первых числах июля 1924 года, когда наши суда Енисейского гидрографического отряда УБЕКО Сибири пришли в Красноярск для погрузки снаряжения, угля и т. д., полученного на зиму нашей красноярской базой. В доме № 1 улицы Советской второй этаж занимала наша база, то есть наш представитель в Красноярске. В одноэтажном деревянном, но крытом жестью доме, условно под № 2, жила Н. Г. Елеонская, вход в комнату прямо с улицы закрывался железной дверью с висячим замком. А наискосок от дома В. Елеонской был дом семьи «невесты» Альбанова. Состав этой семьи не знаю. Елеонская зашла с улицы в калитку и поднялась на крыльцо дома, просила «невесту» выйти. И та вышла, а я стоял на улице у невысокого забора. К этому заборчику подошла «невеста» пятилетней давности, состоялся наш разговор. Она проявила мало интереса к разговору, ей казалось как-то странно, что кто-то интересуется этой ушедшей в далекое прошлое темой. С ее слов я узнал только, что Альбанов умер от сыпного тифа в поезде (санитарном?), шедшем на восток. Где он был похоронен? Ей было неизвестно. А второй раз, в том же 1924 году, видел я «невесту» в Красноярском парке (если идти по Советской улице довольно далеко — налево). Она была в веселом настроении, шла под руку с каким-то молодым человеком и смеялась. Кто это был — не знаю. Елеонская тоже не знала…

Недавно показали Красноярск по телевизору: вся его северная часть застроена многоэтажными стандартными домами, от прежних деревянных домов и следа нет».

Мнения, что Альбанов — по крайней мере с весны 1917 года и до отъезда в Красноярск — был одинок, придерживается и Владилен Александрович Троицкий:

«Из имеющихся у меня копий десяти неизвестных писем Валериана Ивановича издателю его «Записок…» Леониду Львовичу Брейтфусу, датированных с марта 1917-го по май 1918 года, совершенно точно следует, что этот период он «кочевал» или, по его выражению, «как бы гастролировал» между Архангельском, Петроградом и Ревелем, расставшись с Архангельском весной 1917 года. В Ревеле служил на портовых ледоколах, на разных частных квартирах (адреса указаны) проживал. Нет и намека на семейную жизнь где-то, наоборот, веет неустроенной холостяцкой жизнью.

Следующей почтой непременно вышлю Вам копии этих писем. Я недавно обнаружил их в личном фонде Брейтфуса в Ленинграде в архиве АН СССР. Я полагаю, что они будут для Вас интересны».

С нетерпением ждал я его следующего письма. Примерно через месяц наконец получаю столь жданный пакет. Нетерпеливо перечитываю письма. Во второй раз читаю уже медленнее, внимательно, делая на полях пометки.

«(Петроград).

Многоуважаемый Леонид Львович. При сем посылаю Вам свои записки, так как Вы любезно согласились просмотреть их. Их много по количеству, но боюсь, что в них очень мало толку. Прошу Вас только об одном, выскажите свое мнение откровенно. Мне не хотелось бы, чтобы их читал кто-нибудь кроме Вас. Сам я зайду как-нибудь на днях, переговорив предварительно с Вами по телефону.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
21 марта 1917 г.».

«(Петроград).

Многоуважаемый Леонид Львович! При сем посылаю полученные мною из Архангельска подлинники судовой роли и Предписания, данного мне Брусиловым. (Замечание на полях: почему — подлинники? Разве они не остались на судне? Ведь в Главное гидрографическое управление он отправил копии, переписанные Е. А. Жданко. И кто ему должен прислать из Архангельска? Или он вел для себя параллельный, черновой вариант?) Может быть, эти документы пригодятся Вам для справок. Посылаемая фотография (замечание на полях: скорее всего, «Св. Анны») та самая, про которую говорил Вам и которую Вы считаете возможным поместить. Об рисунке нашей походной кухни и чертежике представляю судить Вам, насколько они достойны быть помещенными в журнале. Как видите, наша кухня не отличалась особенной сложностью конструкции, или во всяком случае была проще примуса. Не мудрено, что мы частенько пили теплую водицу. Чертежик помещений я назвал схемой потому, что это собственно не точный чертеж судна и размеры не соответствуют действительности. Я начертил эту схему только на память, не имея на руках данных и цифр. Сознаюсь, что на чертежике даже неправильно вскрыты палубы и борта. Поэтому еще раз повторяю, что об пригодности как рисунка, так и чертежика судите сами.

Что касается карты, то я, право, не знаю, что и подумать. Из Архангельска меня уведомили, что карта выслана 10 дней тому назад, но я ее еще не получил. Боюсь, не пропала ли она на почте, это очень возможно в это время. Подожду еще немного, а то так придется придумать что-нибудь другое. Можно будет переснять карту Нансена из Вашей книги.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
15 апреля 1917 г».

«(Петроград).

Многоуважаемый Леонид Львович! Посылаю Вам книгу и очень благодарю за нее. Сегодня в воскресенье я все же решил лечь в лечебницу. Надо же когда-нибудь подлечиться. Лечебница помещается в Кузнечном переулке, а дом я еще и сам не знаю. На днях, если разрешите, то я позвоню Вам по телефону.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
30 апреля 1917 г».

«(Петроград).

Многоуважаемый Леонид Львович! Посылаю Вам при сем фотографии с кинематографических снимков. (Замечание на полях: выходит, на «Св. Анне» был киносъемочный аппарат?) Вижу сам, что удалось это очень плохо, но что нельзя поместить, тогда не надо.

Извините, что я, может быть, слишком докучаю Вам со своим делом. Дело в том, что в последнее время я несколько хуже себя чувствую и потому сам не могу пойти к Советову (С. А. Советов — главный редактор «Записок по гидрографии» в 1907–1917 годах. — Прим. В. А. Троицкого ).

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
17 мая 1917 г.».

«(Архангельск).

Многоуважаемый Леонид Львович! Как видите, я опять очутился в Архангельске. Нельзя сказать, что я поправился, далеко нет, но продолжать лечение я больше не могу, да и не хотелось.

Перед отъездом (27 июня) мне очень хотелось повидать Вас, поблагодарить за все и попрощаться, но я узнал по телефону, что Вы куда-то уехали из Петрограда.

Если я еще не очень надоел Вам до сих пор, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой. Если Вы будете просматривать корректуру и будет у Вас для этого время, не откажите поправить и сгладить те места, которые очень резали бы глаза будущему читателю, или вычеркнуть. Уверяю Вас, я очень был бы признателен. С непривычки очень страшно увидеть в печати такое, за что потом придется краснеть. С Вами был откровенен, потому что знаю Вас.

В Архангельске никаких отвратительных выступлений, подобно петроградским, нет. (Замечание на полях: это, скорее всего, о событиях 3 июля в Петрограде: расстрел Временным правительством спровоцированной большевиками демонстрации…) Адрес мой: Архангельск, ледокол «Князь Пожарский». На этом ледоколе я живу, так как на моем не сделано еще и половины ремонта.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
10 июля 1917 г».

«(Петроград).

Многоуважаемый Леонид Львович! Очень извиняюсь, что не мог исполнить своего обещания. Дело в том, что был опять немного нездоров, потом были дела у воинского начальника, а теперь нахожусь на испытании в Петроградском военном госпитале. Выпишусь не ранее будущей недели. Пишу карандашом потому, что чернил не могу достать. Желаю Вам всего хорошего.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
12 сентября 1917 г.».

«(Ревель).

Многоуважаемый Леонид Львович! Надеюсь, что Вы и живы и здоровы и что наша третья революция не коснулась Вас, как и первые две. Хочется надеяться, что эта третья была последней, или, по крайней мере, мы когда-нибудь дождемся подлинной революции и благополучно переживем ее.

Читал про Ваши петроградские события, читал и про московские, и положительно не веришь своим глазам; неужели это все происходит не на Марсе где-нибудь, а у нас на Земле и даже в нашем, не Богоспасаемом уже Отечестве? Должно быть, надоело Богу спасать нас все время и Он «махнул» на нас рукой, поглядывает только, чем это кончится? Посмотрим и мы, благо, теперь не долго уже, кажется, ожидать.

Ваше письмо и карту я получил только на днях. Очень благодарен Вам за посылку и память обо мне.

Я был опять в Гапсале и в море, а теперь на неопределенное время выбрался на берег и живу в Ревеле. Если будете добры и соберетесь написать мне, то адрес мой тот же: Ревель, Малая Брокерсовая улица, дом № 10, кв. 1, Ф. Ф. Богомолову для передачи мне. Живу я и хотя на другой квартире, но этот адрес будет вернее. Устроиться мне основательно еще не удается и не удастся до конца войны. Теперь я как бы «гастролирую». Иногда, говоря между нами, со вздохом вспоминаю Архангельск, но стараюсь эти воспоминания скорее отгонять, надеюсь на лучшее будущее.

Если мои записки еще не застопорили в типографии, то не будете ли так любезны выслать мне то, что уже набрано. Очень хотелось бы мне посмотреть, какова вышла обложка. У меня имеются только три первых корректурных листа, а Вы говорили, что в первом выпуске выйдет, кажется, больше четырех. У Вас в Гидрографии имеются очень хорошие клише, изображающие восьмиугольный домик на мысе Флора, который сохранился до сих пор. Хорошо бы и его поместить в соответствующем месте. Но возможно, что теперь Вам уже не до моих записок.

Желаю Вам всего хорошего. С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
1 ноября 1917 г.».

«(Ревель).

Многоуважаемый Леонид Львович! Письмо Ваше и корректуру получил. Благодарю. Очень извиняюсь, если доставил Вам лишнее беспокойство своей просьбой.

Мой новый адрес: Ревель, Большая Юрьевская ул., д. 38, кв. 1.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
24 ноября 1917 года».

«(Ревель).

Многоуважаемый Леонид Львович! Опять докучаю Вам своими делами. Если Вас не очень затруднит, не откажите сообщить, в каком положении находится набор и печатание моих записок. Конечно, я в этой области ничего не смыслю, но мне кажется, что редакция «Записок по гидрографии» слишком затянула мое дело. (Замечание на полях: не всегда сразу можно оценить всю важность, или трагичность, или даже катастрофичность происходящих событий. Ныне уже кажется невероятным сам факт существования в те дни редакции «Записок по гидрографии», все жили как бы по инерции, что ли, а он еще торопит, что все это временно, что еще ничего страшного не произошло. И самое невероятное, что его «Записки…» увидели свет…)

Прошло уже 9 месяцев, как я сдал ей свои записки, согласитесь, что это срок порядочный, а конца еще не вижу.

Не возьмете ли Вы на себя труд узнать, когда я могу надеяться окончить с редакцией все свои расчеты, вплоть до отдельных оттисков и получить обратно фотографии? Право же, мне кажется, что никто не решится упрекнуть меня в недостатке терпения.

Еще просьба к Вам, взявшему записки под свое покровительство: нельзя ли обложку, которая, как Вы писали, вышла удачной, отпечатать не черной, а синей краской. Это было бы очень красиво, и краска такая в типографии, конечно, имеется. Синий цвет очень идет к популярным картинкам. Пожалуйста, не сердитесь на меня за мою назойливость. Поздравляю Вас с праздниками, хотя их, кажется, собираются отменить.

Желаю Вам всего-всего хорошего. Я живу сносно и пока пожаловаться не могу на службишку.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов.
19 декабря 1917 г.
Ревель, Большая Юрьевская, дом 38, кв. 1».

(На письме имеется пометка Л. Брейтфуса: «Отвечено 10.1.18 г. Послан образец первой книги».)

«(Красноярск, 12.5.18).

Многоуважаемый Леонид Львович! Я неоднократно лично и телеграммой осмеливался беспокоить Вас своими просьбами об устройстве моей «карьеры». Поэтому считаю необходимым уведомить Вас, что на службу я принят.

В день приезда Константина Степановича (гидрограф К. С. Юркевич руководил Енисейской партией на пароходе «Север» Отдельного Обь-Енисейского гидрографического отряда, вновь восстановленной по постановлению большевистского правительства Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана [Западного региона], руководимой в 1918 году Б. А. Вилькицким. — Прим. В. А. Троицкого ) из Петрограда я явился к нему, и дело было окончено. Конечно, такой быстроте событий много способствовали Вы, за что я спешу принести Вам свою искреннюю благодарность.

Хотя я мог поступить в Енисейское национальное пароходство, или иначе «Нацпар», но это мне не очень улыбалось, и служба в промере (то есть в гидрографической экспедиции. — Прим. В. А. Троицкого ), конечно, во всех отношениях лучше. Пока моя роль в экспедиции еще не определилась, но это в сущности не важно, в наше время в особенности, когда нет ни чинов, ни орденов, а есть только «моряки военного флота». Будущее же само покажет, к чему лучше всего мне приложить свои руки и, по правде говоря, поверхностные все же познания; пока же я доволен.

Еще раз благодарю Вас. Желаю Вам всего хорошего.

С совершенным уважением, готовый к услугам

В. Альбанов».

Неужели Тамара Александровна все-таки что-то напутала? Но если бы просто: «женат», а не эта такая жизненная деталь — «но детей не имел».

А может, и не напутала? Может, одно второму не противоречит? Действительно, был женат, когда уходил в экспедицию. Но экспедиция пропала без вести, детей не было, — может, она его просто не дождалась (да простит меня тот человек, если я навожу на него напраслину)? И в Красноярске у него появилась новая невеста?

Иначе — почему он снова уехал в Красноярск весной 1918 года?

Владилен Александрович Троицкий, словно читая мои мысли, писал мне: «Из Эстонии Альбанов уехал по причине наступления немецких войск, которые вскоре заняли Ревель. А из Петрограда уехал, скорее всего, спасаясь от голода и безработицы. В Красноярске, как Вы помните, он служил в 1905–1907 годах, у него там, разумеется, оставались знакомые. И почему-то в Красноярске к этому времени уже жила его сестра. Что касается его женитьбы, то в Музее Арктики и Антарктики сохранилась профсоюзная книжка Альбанова Всероссийского союза моряков и речников торгового флота, в который он вступил в июне 1917 года. В графе «семейное положение» написано — «холост».

И тут мне пришлось пережить еще одну горечь безвозвратной потери. Мне позвонила Елена Ивановна Никуличева из уфимской школы № 11, которая основала в этой школе уникальный музей:

— Мы получили из Воронежа письмо, что 23 февраля 1976 года в Новохоперске умер Михаил Иванович Альбанов 1881 года рождения.

— А еще есть какие-нибудь сведения?

— Никаких. Мы уже два письма написали в Новохоперск, в Воронеж, может, кто остался из родственников. Но ни ответа, ни привета.

Надо же, всего в 1976 году! И я проклинал себя, что в свое время не проявил настойчивости в воронежском поиске. Получил ответ, что в архиве документов о Валериане Ивановиче Альбанове и его отце не прослежено и что никакие Альбановы в настоящее время в Воронежской области не проживают, — и успокоился. Не может же этого быть, чтобы в Воронежской области вообще не было Альбановых. Уже это должно было насторожить. Так легко поддаться адресной справке, как будто тебе ни разу в жизни, и уже в этом поиске, не случалось сталкиваться с отпиской!

Сразу же после звонка Елены Ивановны я снова обратился за помощью в адресное бюро Новохоперска и Воронежа.

Начальник Новохоперского отделения милиции Данилов сообщал адрес, по которому жил Михаил Иванович, но ни на мое письмо, ни на письма Елены Ивановны никто не ответил, а других Альбановых, по свидетельству Данилова, в городе нет. Ответ же из Воронежа был таков: «К сожалению, мы ничем не можем Вам помочь. У нас в прописке и выписке областного адресного бюро МВД г. Воронежа и области люди с такой фамилией не значатся». Я бы поверил в этот ответ, если бы не это же бюро какой-то месяц назад не дало справку о Михаиле Ивановиче Альбанове.

Неужели родной брат?

Тогда он, конечно, мог бы многое рассказать о Валериане Ивановиче. По крайней мере, о родителях, о годах детства. 1881 года рождения. Неужели старший брат? Но почему тогда о нем нигде нет никаких сведений?.. А не мог быть это сам Валериан Иванович, пожелавший остаться в неизвестности и потому в неразберихе Гражданской войны инсценировавший свою смерть при взрыве поезда? По какой причине он это мог сделать? Кое-кто мне упорно навязывал мысль: потому что не все чисто было перед его уходом со «Св. Анны», и вдруг это рано или поздно раскроется. Нет, он мог это сделать по одной причине: как бывший офицер флота, оказавшийся в 1919 году в расположении колчаковских войск и вольно или невольно служивший у них в военной гидрографии, он имел основания при восстановлении советской власти беспокоиться за свою судьбу.

Что делать в этом очевидном тупике? И вдруг мне пришла мысль: обратиться за помощью в Воронежский КГБ — уж они-то, если, конечно, захотят, со своей дотошностью докопаются до истины. Я попросил написать туда своего бывшего однокурсника по университету подполковника Ю. Я. Неретина, теперь уже можно сказать, что, занимая солидную должность в этом грозном заведении, он сумел оградить меня от многих возможных неприятностей. Через какое-то время ему пришел ответ:

«Уважаемый Юрий Яковлевич! На Ваше письмо относительно Альбанова Михаила Ивановича сообщаем, что в настоящее время по адресу: г. Новохоперск, ул. Советская, проживает директор райбыткомбината Дмитриев Илья Самойлович, который купил этот дом несколько лет назад и об Альбанове ничего не знает.

В беседе с жительницей Новохоперска Сотниковой Полиной Александровной, которая хорошо знала Альбанова и ухаживала за больным Михаилом Ивановичем до его смерти, последняя рассказала следующее:

Альбанов Михаил Иванович со своей женой Светланой Михайловной поселились по этому адресу в 1936 году, до этого жили несколько лет на частной квартире. Откуда они приехали в Новохоперск, ей неизвестно.


Михаил Иванович рассказывал Полине Александровне, что родился и вырос он в многодетной семье, получил церковное образование, по профессии был священником, после революции учился на юриста. Долгое время работал юристом в Новохоперском нарсуде, затем счетоводом в аптеке, ветлечебнице, восьмилетней школе. Жили они очень скромно, из обстановки в доме было только самое необходимое.

В настоящее время родственников Альбанова в Новохоперске нет, сведений о наличии каких-либо бумаг, оставшихся после смерти Альбанова, не имеется. Начальник Борисоглебского ГО УКГБ Б. В. Першин».

И снова навязчиво встает вопрос: в чем же все-таки причина разлада между Брусиловым и Альбановым? Ведь это не просто загадка, которую любопытно бы разгадать, — в ней кроется сущность трагедии на «Св. Анне», сущность личности каждой из сторон — как Альбанова, так и Брусилова.

Как справедливо заметил в одном из писем Алексей Иосифович Яцковский, «если говорить о судьбе «Св. Анны» и насчет истинных обстоятельств, при которых Альбанов и его спутники ушли со шхуны, то здесь нет важнейшего звена: нет возможности выслушать и противоположную сторону! К тому же мне кажется, что содержание так называемого дневника Альбанова (опубликовано ведь, несомненно, с некоторой литературной обработкой порядочное время спустя после изрядных раздумий о происшедшем) — это не сто процентов отражение действительных взглядов автора этих записок».

Я бы еще добавил: и тем более не на сто процентов отражение взглядов автора записок именно того времени, когда он уходил со шхуны.

То, что «Записки…» перед публикацией и даже уже в корректуре подвергались дополнительной обработке, подтверждает письмо Альбанова Брейтфусу из Архангельска от 10 июля 1917 года: «Если я еще не очень надоел Вам до сих пор, обращаюсь с покорнейшей просьбой. Если будете просматривать корректуру и будет у Вас для этого время, не откажите поправить и сгладить те места, которые резали бы глаза будущему читателю, или вычеркнуть…»

Может, в какой-то степени прояснил бы дело оригинал «Записок…», а еще больше — сам дневник.

Где их искать?

«Мне представляется, — делился со мной своими раздумьями по этому поводу Владилен Александрович Троицкий, — что автограф рукописи «Записок…» Брейтфус увез в Берлин, он эмигрировал в Берлин в июле 1918 года, о чем я видел в архиве приказ по Гидрографическому управлению — об исключении из списков управления бывшего заведующего гидрометеорологической частью в связи с уездом на французском судне из Мурманска, где был в служебной командировке. Это, конечно, он издал в 1925 году в Берлине в издательстве «Слово» «Записки…» Альбанова под названием «Между жизнью и смертью»…

Есть ли надежда найти сам дневник Валериана Ивановича, который он вел непосредственно во время ледового похода? Маловероятно.

Почти нет никакой надежды, если он хранился у Варвары Ивановны в Красноярске.

Вопрос, что же случилось между Брусиловым и Альбановым, чрезвычайно важен и по другой причине. Во время моих поисков не только мне, но и более осторожно, изощренно даже, через печать общественному мнению стали навязывать мысль, что их прощание было не иначе как кровавым, что Альбанов, разумеется, был заинтересован, чтобы почта не дошла до земли, что, уходя, он, возможно, перестрелял оставшихся и, чтобы не осталось никаких улик, сжег судно. И совсем не случайно, что в пути погибли все остальные, кроме Конрада, лишние свидетели были нежелательны.

А до этого эти же люди осторожно, но упорно навязывали общественному мнению мысль: раз до сих пор не найдена могила Г. Я. Седова, раз под камнями предполагаемой могилы обнаружены лишь древко да кусок флага, который он собирался водрузить на полюсе, значит, Г. Я. Седов, скорее всего, умер не своей смертью, а если даже и своей, то не похоронен, а шедшие вместе с ним Пустошный с Линником его съели, уж очень подозрительно упитанными выглядели они по возвращении.

И не случайно Альбанов всю оставшуюся жизнь таскал за собой Конрада, а исключительно с целью, чтобы тот вдруг не проболтался.

Впоследствии в своих поисках полярных экспедиций, в том числе в поисках самолета С. А. Леваневского, пропавшего в августе 1937 года при перелете из СССР в США через Северный полюс, я столкнусь с этим не раз: в любой человеческой трагедии искать подленькое. Столкнувшись же с этим в первый раз, я несколько растерялся. Потом возмутился, но опровергать сих «объективистов» нужно было фактами, а их у меня не было.

Чаще других навязывали эту точку зрения люди, имеющие отношение к Арктике очень косвенное, через папу или дядю. А потом — очень легко рассуждать в теплых московских квартирах о поведении людей, оказавшихся в студеных льдах на грани жизни и смерти. Но в доказательство они, как правило, приводили мнение людей, которые к Арктике отношение имели, но проверить, так ли на самом деле думали эти люди, было уже невозможно. Якобы этой точки зрения придерживался полярный радист Борис Александрович Кремер, но самого Бориса Александровича, к сожалению, об этом тоже уже не спросишь. Но Зиновий Михайлович Каневский, известный своими книгами об Арктике, которому я чрезвычайно благодарен за ряд замечаний и уточнений по первому изданию моей книги «Загадка штурмана Альбанова», вышедшей в издательстве «Мысль» в 1978 году, в своем письме ко мне подтверждал это: «Незадолго до кончины Борис Александрович сказал мне: «Вот еще заветная тема есть у меня — Брусилов, Альбанов, «Св. Анна». Очень страшная была экспедиция, наверняка там кровь лилась, не исключены акты каннибализма». Я спросил его: «Вам что-нибудь известно определенно?» Он ответил: «Нет, определенно — ничего. Но кое-что на ум приходит. Во всяком случае этим сюжетом следует заняться. Вот разгружусь с историей полярных станций — и займусь». И вскоре умер…»

Вот и вся суть этого, мягко говоря, странного принципа: определенно ничего не известно, но наверняка там кровь лилась…

Сам же Зиновий Михайлович был противоположного мнения. Позже я получу от него большой пакет: «Посылаю Вам журнал «Знание — сила» со статьей, написанной как бы в виде рассуждения на тему, заданную Вашей книгой. Это не рецензия, не «отклик читателя», не реферат, а стремление еще и еще раз поговорить вслух в расчете на самого широкого, довольно многочисленного (учитывая тираж 650 тысяч) читателя на тему чрезвычайно важную и поучительную…

Что касается советов по сути, то пока не могу дать ни единого: эта захватывающая тема кажется мне тупиковой до тех пор, пока не будут обнаружены доставленные Альбановым письма (если они существовали вообще, в чем волей-неволей теперь приходится сомневаться). Заманчива мысль В. А. Троицкого поискать в Норвегии…»

Я торопливо раскрыл присланный им журнал. Статья называлась: «… Решила сделать, что могу». Это, разумеется, о Е. А. Жданко. Что же касается Альбанова, Зиновий Михайлович пишет о нем без всяких двусмысленностей, только с глубочайшим уважением:

«Почему покинул судно Альбанов? Ответ дан им же самим, ответ прямой, искренний, гордый. Впрочем, именно так, откровенно и благородно, написан весь его дневник, который вот уже несколько десятилетий остается одной из любимых книг поколений полярников, да и не только полярников…

Дрейф «Св. Анны», переход матросов по дрейфующим льдам, мужество наиболее стойких из них, Альбанова и Конрада, стали достоянием Арктики… Благодаря Альбанову, исключительно ему, сделаны замечательные открытия в Арктике, но, разумеется, этим не исчерпывается значение похода штурмана «Св. Анны». Главное — сам его дневник, который не случайно издавался в пятидесятые годы под названием «Подвиг штурмана Альбанова». Этим ко многому обязывающим словом называют трехмесячный поход по льдам, стойкость тридцатитрехлетнего штурмана, его беспримерную волю к жизни, веру в спасение.

Строг и безыскусен этот дневник. В нем нет ни малейшей попытки драматизировать или приукрашивать события. Оценки, даваемые штурманом его спутникам, лаконичны и порой безжалостны, однако и о себе Альбанов пишет сурово и честно. Ему столь же трудно и страшно, как и всем остальным, он в особо тяжкую минуту признается: «Да, теперь, пожалуй, и я начинаю падать духом!» Тем не менее Альбанов находит в себе силы любоваться природой, заносить в дневник красочное и весьма глубокое ее описание и говорит даже, что ему «не хотелось уходить» с безжизненного, но столь дорогого клочка суши под 81-й параллелью…»

Для меня было важно мнение Зиновия Михайловича. Еще более важным оно стало для меня, когда, несколько лет спустя, открыв его книгу «Это было в полярных широтах», я из предисловия бывшего начальника Управления полярной авиации М. И. Шевелева узнаю, что Зиновий Михайлович имел отношение к Арктике не только как пишущий о ней литератор: «После окончания географического факультета МГУ 3.М. Каневский был направлен Главным управлением Северного морского пути на одну из трудных зимовок — полярную станцию «Русская гавань» на Северном острове Новой земли. В связи с Международным геофизическим годом (1957–1959) «Русской гавани» была поставлена задача вести систематические гидрологические наблюдения — и с чистой воды, и с морского льда. Суровым был на Крайнем Севере март 1959 года. З. М. Каневский выполнял тогда задание на льду Баренцева моря. Сильные восточные ветры взломали и отогнали лед от берега в районе Русской гавани. Полоска припая сократилась до километра с небольшим. Почти на самой его кромке и проводились так называемые суточные гидрологические наблюдения. Внезапно с гор сорвалась печально знаменитая новоземельская бора, или «восток», как в старину называли ее поморы. Порывы ветра достигали скорости 40–50 метров в секунду, то есть 150–180 километров в час…

Палатку гидролога разорвало. Оставался небольшой шанс на спасение: добраться до берега, пока не унесло в море узкую полоску припая. Но идти в этой снежной круговерти против ветра было невозможно даже согнувшись — ураган немедленно опрокинет и покатит, как игрушку. Только ползти. Ползти, если даже не останется никаких сил, кроме силы воли. Зиновий Каневский полз 20 часов… Когда кончился ураган, спасательная группа натолкнулась на него недалеко от берега.

Обморожение было жестоким. Пришлось ампутировать обе руки ниже локтей, пальцы ног. Вероятно, пережив подобную трагедию, человек на многом бы поставил точку. И уж, конечно, на Арктике. Но не таков Зиновий Каневский. Он не только пишет книги, он по-прежнему предан Арктике. Бывает там…»

Примерно ту же мысль: «Определенно ничего не известно, но наверняка там кровь лилась», — только, может, в несколько более мягкой форме по причине еще малого знакомства в письме ко мне изложил Д. А. Алексеев, сын известного полярного летчика А. Д. Алексеева: «Что касается жестянки с письмами, то с ней действительно загадочная история. То, что они представляли собой определенное компрометирующее Альбанова значение, видно хотя бы из того, что эта жестянка была захвачена двумя беглецами из лагеря. Альбанов, как Вы помните, не только не называет имен этих людей, но и прощает их после того, как он случайно вновь встречает их. Содержание писем, видимо, чрезвычайно интересовало Альбанова, который в общих чертах представлял его. Эти письма он мог просмотреть и ликвидировать на мысе Флора, когда оставался один, и взять соответствующее слово с Конрада. Он не мог этого сделать ранее, так как все время находился среди людей, многие из которых относились к нему враждебно и постарались бы на Большой земле отомстить ему. Версия происходящего на «Св. Анне» и в пути должна быть только одна — его, Альбанова. И потому письма должны были быть уничтожены любым способом…»

Я вновь перечитал «Записки…» Альбанова, в них нет и намека на то, что кто-то из его спутников относился к нему враждебно. Если и допустить, что были такие на «Св. Анне», то они, наверное, не отправились бы с ним в ледовый поход, а остались на судне. «Определенно неизвестно», но Д. А. Алексеев почему-то уверен, что такие непременно были, как и уверен в том, что «письма должны были быть уничтожены любым способом».

Аналогичное Д. А. Алексееву мнение в книге «Встречи, которых не было» выразил некто И. М. Забелин (прошу не путать с известным русским историком и археологом И. Е. Забелиным, почетным членом Петербургской академии наук). И. М. Забелин ставит вопрос даже так: а следовало ли издание «Записок…» В. И. Альбанова Географгизом с предисловием Н. Я. Болотникова называть «Подвиг штурмана Альбанова»? По его мнению, Альбанов и Конрад «решили спасаться самостоятельно», в группе «было лишь два здоровых человека — штурман Альбанов и матрос Конрад. Они объединились, предоставив больных своей судьбе. Только они вдвоем и спаслись».

Я не поленился, нашел в библиотеке другие книги И. М. Забелина. Точно, к Арктике он имел отношение, мягко говоря, косвенное, более того, другие книжки его представляли собой туристско-путевые очерки по Африке, по другим теплым странам, а в теплых странах, особенно во время полуденного зноя, очень приятно порассуждать о студеном Севере…

Но большинство людей, которые, впрочем, определенно тоже ничего не знали, думали почему-то иначе. «Собственно никакой загадки Альбанова и нет, если верить его дневникам, — писал мне полярный гидрограф С. В. Попов, автор книг «Берега мужества», «Топонимика морей Северной Арктики» (последняя — совместно с В. А. Троицким), — она появляется тогда, когда встаешь на точку зрения Забелина и перестаешь верить Альбанову. А какие основания для этого? Вы же сами очень аргументированно разбили «ниспровергателя» Игоря Забелина. Да, он — кандидат географических наук, достославен изобретенным им «нравственным методом» оценки исторических личностей в географии. В книге «Встречи, которых не было» (1966) и статьях, вышедших миллионными тиражами, он стаскивает с пьедесталов С. Д. Дежнева, В. Беринга, Магеллана и других. Не забудьте при этом, что измышления Забелина, уважаемого человека, он член редколлегии журнала «Вокруг света», часто издает свои поучения в издательстве «Мысль», они вышли тиражом в 3 миллиона 600 тысяч экземпляров.

По сути Вы утверждаете обратное, очень убедительно, аргументированно. Так оно и было, кажется, особо-то и доказывать не надо. Но, поди ж ты, «ниспровергатель»-то есть. Мало того, его мысли взял на вооружение престарелый профессор Лебедев, маститый ученый, и некоторые другие. Эта ржа разъедает умы людей. Какая возможность у Вас была дать отпор этим заумничавшимся «нравственникам»! А у Вас бесконечный вопрос: «Кто знает? Кто скажет?» Вот они и скажут. А с чистоплюйством «нравственников» надо бороться. Ведь они так всех наших первопроходцев русских за то, что они не пользовались носовым платком, в ватерклозет спустят…

Вы верите Альбанову, считаете его героем и нравственным человеком, которому нечего скрывать. И тут же создаете «загадку штурмана Альбанова».

Помните, что творилось до книг Н. Болотникова с «железным боцманом» Бегичевым? Какие только небылицы о нем ни рассказывали! Выполнил человек исследование — и усеклись небылицы. И Бегичев от этого только выиграл. Спустился на землю и одновременно поднялся на диксоновский пьедестал. Выправило дело исследование. Необходима война со слухами! Беспощадное, аргументированное их истребление! Боюсь, что Вам придется в следующем издании бороться с самим собой, с Вами же невольно распространенными слухами.

А можно было бы начать эту борьбу сразу. Для этого надо не только привести их, но сразу дать оценку, подробную, беспощадную. Ибо Вам верят, Вас воспринимают как специалиста в этом вопросе, у Вас ищут ответа. А Вы в конце концов сами признаетесь, что душа Альбанова Вам так же непонятна, как и в начале поиска…»

В одном из писем Владилен Александрович Троицкий, как бы отвечая на вопрос, в свое время поставленный Алексеем Иосифовичем Яцковским: «Кто же забрал бумаги Альбанова у Варвары Ивановны в Красноярске?», писал:

«Редактор и автор комментариев книги «Подвиг штурмана Альбанова» журналист Никита Яковлевич Болотников (умерший год назад) рассказывал мне, что в середине пятидесятых годов перед изданием «Подвига…» по его просьбе корреспондент ТАСС — Юрий Федорович Бармин посетил Варвару Ивановну, спрашивая, нет ли у нее еще каких-нибудь бумаг или фотографий брата, но та неохотно и испуганно отвечала, что ничего нет, что все еще до войны отослала В. Ю. Визе. Я пробовал писать Бармину в Красноярск, но ответа не получил…»

Значит, ни Болотников, ни Визе у Варвары Ивановны не были, Бармин ушел ни с чем. Если она еще до войны все отослала Визе, то почему так скудны и, мягко говоря, неточны сведения об Альбанове, опубликованные им в 1949 году в «Летописи Севера»? Неужели эти бумаги лежат сейчас где-нибудь вместе с архивом Визе? Или они по какой-либо причине просто не дошли до Визе?

Или у Варвары Ивановны был еще кто-то? Может, Конрад?

Чтобы скрыть следы своей страшной тайны — следы своего побега, ставшего прямой причиной гибели четырех участников экспедиции?

Кстати, где он жил и чем занимался сразу после смерти В. И. Альбанова? Один эпизод его жизни того времени удалось выяснить Сергею Владимировичу Попову: «В 1919–1920 годах он служил в Байкальском отряде Сибирской военной флотилии. По свидетельствам, был крутого нрава, в общем, лихой матрос. Занимал должность коменданта отряда. Даже арестовывался ЧК за то, что однажды на пути из Лиственничного, где базировался отряд, в Иркутск выгнал всех пассажиров с помощью оружия на заготовку леса, среди которых был и председатель ЧК Бирман, кажется. Это свидетельство тогдашнего начальника Конрада Е. П. Фрейберга».

Так в чем же все-таки причина разлада?

Нет возможности выслушать противоположную сторону. Снова внимательно перечитываю «Выписку из судового журнала», сделанную Брусиловым: «Освобожден от должности…», «готовится в путь», «строят каяки…» Нет, Георгий Львович старательно избегал оценки поступка Альбанова.

Может быть, причина разлада, — как я уже делал предположение, — в принципах руководства? Во взглядах на будущее? Или все-таки, как гласит народная мудрость: «Во всяком деле ищи женщину?» Может быть, это обстоятельство было не главным, но наложилось, обострило два первых?

Я снова прибегаю к помощи Владилена Александровича Троицкого:

«В 1957—58 годах я был знаком с полярным капитаном А. В. Марышевым, ныне покойным, который до войны какое-то время плавал на одном судне с Александром Конрадом. На вопрос Марышева, в чем причина разлада Альбанова с Брусиловым, тот якобы после долгого молчания с присущей ему непосредственностью и прямотой неохотно ответил: «Все из-за бабы получилось». Хорошо зная правдивость и честность Марышева, я не допускаю, чтобы он мог это придумать. Марышев также говорил, что не вытянуть было из Конрада никаких подробностей».

В ответном письме я спросил Владилена Александровича, видел ли он сам дневник Конрада.

Через какое-то время Владилен Александрович писал мне:

«Получилось так, что мне пришлось слетать в Ленинград. Я и раньше в Музее Арктики и Антарктики видел дневник Конрада, а после Вашего письма решил взглянуть на него снова, почитать более внимательно. Это толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, титульный лист которой озаглавлен рукой Е. А. Жданко. В нем обычно с интервалом в одну-две недели Конрад очень лаконично записывал нехитрые матросские события, результаты охоты. Эти строки не добавляют ничего существенного к «Запискам…» Альбанова. Но анализ дневниковых записей за июнь 1914 года мне позволяет с уверенностью предполагать, что «беглецами», ушедшими 19 июня к острову на лыжах, были Конрад и Шпаковский. Впоследствии Конрад, видимо, очень раскаивался в своем поступке, из-за которого пришлось бросить каяк, а на двух оставшихся путники вынуждены были плыть к мысу Флора поочередно, что и вызвало гибель четырех пешеходов на пути по леднику к мысу Гранта. По-видимому, этим и объясняется нежелание Конрада кому-либо рассказывать об экспедиции на «Св. Анне», что отмечали все, кто пытался его расспрашивать…»

Замкнутость Конрада отмечал и встречавшийся с ним Валентин Иванович Аккуратов:

— Он неохотно, с внутренней болью вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говорил об Альбанове. Конрад наотрез отказывался сообщить что-нибудь о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал: «Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта…» И, сжав руками словно инеем подернутые виски, резко добавил: «Прошу Вас, ничего больше не спрашивайте!» Больше к этой теме мы не возвращались.

Согласитесь, что в этой попытке Конрада уйти от прямого ответа отчасти уже кроется положительный ответ: да. Георгий Львович был неравнодушен к Ерминии Александровне Жданко. В такой интерпретации «прочли» «Записки…» Альбанова и Д. Алексеев с П. Новокшоновым: «Но где-то между строк едва ощутимо проступают иные контуры. Вероятно, нервному, впечатлительному Брусилову показалось, что Валериан Иванович к тому же еще неравнодушен к Ерминии Александровне. И Альбанов, корректный, более выдержанный, чем Брусилов, ушел».

А вот что еще раньше писал мне Алексей Иосифович Яцковский: «В Красноярске живет вдова енисейского капитана К. А. Мецайка, капитана парохода «Север», на котором по приезде в Красноярск в 1918 году служил Альбанов, Надежда Александровна, которую, кстати, когда-то Фритьоф Нансен, проезжавший через Енисейск, — видел в облике «прелестной дочери гостеприимной хозяйки». Мне приходилось беседовать с нею. Отрывочно вспоминая кое-что из давних встреч своего мужа с Альбановым — это относится к годам 1918–1919, когда Альбанов захаживал к ним домой в Красноярске, — она подтвердила, что иногда Альбанов говорил и о брусиловской экспедиции.

Так вот, по словам Надежды Александровны, Альбанов считал, что одной из причин (возможно, главной) разлада в экспедиционном составе, недоразумений между руководителями экспедиции и даже трагического исхода, на который оказалась обреченной «Св. Анна», было участие женщины в этой экспедиции. Альбанов якобы был того мнения, что женщине не место на морском судне, тем более — в полярном плавании… Как вы знаете, подобный взгляд прочно бытовал в среде моряков тех времен и даже значительно позже.

Конечно, данное обстоятельство существенно усложняет возможность понимания личности В. И. Альбанова, его характера, его поступков и т. д. Но принимать сие во внимание, вероятно, следует. Ведь Альбанов был все-таки сыном своего времени».

Я совершенно с этим согласен. Если мы до конца хотим быть объективными, мы не должны упускать из внимания ни одно обстоятельство, ни одно «свидетельское» показание, хотя, в свою очередь, не каждое из них можно считать объективным. Как, может, и последнее. Но принять во внимание необходимо каждое.

Как, например, и это, которое я привожу со слов Алексея Иосифовича Яцковского:

«Я знаком с капитаном дальнего плавания (уже давно пенсионером) К. И. Козловским, живущим в Ленинграде, который лично знал Конрада. Козловский, в частности, встречался с Конрадом при совместном плавании по Северному морскому пути в 1939 году, когда перегонялись из Мурманска на Дальний Восток землечерпалки для дноуглубительных работ в устье Амура. Козловский был тогда на перегоне капитаном одной из землечерпалок, а Конрад устроился на этот рейс матросом. Капитан Козловский резко отрицательно относился к факту оставления штурманом Альбановым «Св. Анны», считал, что настоящий моряк не мог так поступить. Но — повторяю — категоричность такой оценки могла бы подкрепить (или, наоборот, опровергнуть) «исповедь» и другой стороны — Брусилова. Увы…»

К тому же, как вы уже знаете, есть еще более категоричное мнение, выраженное И. М. Забелиным в книге «Встречи, которых не было»: «Было лишь два здоровых человека — штурман Альбанов и матрос Конрад. Они объединились, предоставив больных своей судьбе».

Обвинение весьма серьезное, хотя И. М. Забелина сразу же можно упрекнуть в незнании или невнимательном прочтении некоторых общеизвестных фактов экспедиции — и не со слов Альбанова, а как раз по свидетельству противоположной стороны, Брусилова — из его «Выписки из судового журнала».

Но тем не менее такое обвинение существует, оно размножено миллионными тиражами. Более того, оно имеет под собой какую-то основу. Прежде всего опять же ту, что мы не можем выслушать противоположную сторону, и это дает возможность предъявлять Альбанову, по сути дела, любые обвинения.

Независимо от этих обвинений один мой знакомый после дотошного изучения «Записок…» Альбанова тоже попытался вселить в меня сомнение:

— Сами собой напрашиваются несколько вопросов. Ты вот пытаешься убедить, что он такой. А я вот снова перечитал его «Записки…» и очень противоречивое они у меня оставили чувство. Очень противоречивая и даже странная была это личность. Ты не задумывался над тем, почему погибла именно та часть дневника, которую он вел еще на шхуне?

Неожиданность такого вопроса сначала поставила меня в тупик, но, несколько подумав, я ответил:

— А тут никакой загадки нет. Как помнишь, банку с дневниками-книжками он положил в каяк Луняева, а тот пропал вместе с каяком.

— А почему ту часть?

— А какую он еще мог положить? Не ту же тетрадь, которую он вел в настоящее время, которая в любую свободную минуту могла понадобиться.

— Ну что ж, логично. Но, может, та часть дневника его просто компрометировала?

— Ну тогда ее совсем не обязательно было топить. Просто не публиковать.

— А может, он так и сделал? Теперь еще: почему Конрад так упорно уходил от расспросов о причинах разлада? Да и руководство-то походом было какое-то… Его не назовешь руководством. Да вот я лучше процитирую самого Альбанова. Я тут сделал несколько выписок: «Опять начинаются жалобы на трудности пути с каяками, опять мечта о легкости перехода без них с котомками на плечах… Но кто же им мешает идти? Пусть идут, куда хотят, а я с одним или с двумя спутниками своего каяка не брошу, сколько раз я говорил им это».

— Но ведь они просто присоединились к нему, — перебил я его. — Ведь ты знаешь, что первоначально он собирался идти один. К тому же в такой критический момент каждый волен распоряжаться своей судьбой, и никто не имеет морального права приказывать другому.

— Пусть будет так. Слушай дальше. «Эта партия собирается до вечера еще остаться на мысе Ниль и уверяет, что догонит меня. Советую им не терять времени напрасно, идти скорее, но, впрочем, это их дело. Мы сейчас отправляемся к мысу Гранта: ждать не могу».

— Но если они сами не хотят бороться за свою жизнь, почему это за них должен делать он? Они же постоянно задерживали его, и не просто путали его планы. В результате побега он вынужден был бросить один из каяков, а это в конце концов привело к гибели большинства. Только эти цитаты, мне кажется, как раз лишний раз свидетельствуют об искренности, честности Альбанова как в оценках своих спутников, так и себя. Ведь он мог бы и приукрасить, подать себя в более выгодном свете, а он этого не сделал…

— Ну, хорошо, хорошо. Но ты все-таки подумай об этом.

И я невольно стал думать. Невольно подтасовывались факты, невольно они приобретали другую окраску. Червь сомнения вселился в меня, пока однажды я не вздрогнул от неожиданной мысли: «Подожди, но ведь Нансен тоже ушел с «Фрама», и судно затем спокойно вышло на чистую воду, и перед Альбановым, хотя у него были совершенно иные обстоятельства и причины ухода с корабля, был его великий пример! Настоящий моряк не мог покинуть затертого во льдах судна». Но такое обвинение в свое время пришлось выслушать и Нансену. Американский адмирал Грили, еще до начала экспедиции пророчивший Нансену неудачу, чуть ли не ликовал, когда от Нансена долго не было никаких вестей. Когда же Нансен благополучно вернулся, он обвинил его в том, что тот покинул товарищей на затертом льдами судне.

А вскоре я получил письмо от Валентина Ивановича Аккуратова, он как бы почувствовал мое смятение:

«Вы взялись за большое, трудное и благородное дело. Альбанов удивительная фигура среди арктических исследователей. По своим действиям он, несомненно, лидер всех русских землепроходцев нашего века. К сожалению, наш народ о нем мало знает, а ведь Альбанов — классический тип драмы, кино… Его внешнее и не раскрытое еще внутреннее обаяние могли бы сыграть огромную положительную роль в деле воспитания нашей молодежи».

Я тут же в письме задал Валентину Ивановичу несколько вопросов: о Конраде, о виденном им на Земле Франца-Иосифа паруснике-мираже, но ответа долго не было. Только через месяц, уже перед самым Новым годом, получил открытку: «Дорогой Михаил! С Новым годом! Здоровья, счастья, успехов в творчестве! Простите за молчание. Вчера вернулся с Эльбруса. До «Приюта одиннадцати», к сожалению, не дошел, помешали лавины, в это время здесь уже никто не ходит. А до того был в большом международном автопробеге машин-самоделок. Обнимаю. Валентин».

Открытка как открытка, если бы не одна маленькая деталь: в это время Валентину Ивановичу было уже за семьдесят. Впрочем, в его летной книжке по-прежнему было записано: «годен без ограничений», и он в то время был, несомненно, старейшим летчиком планеты. Мы как-то заговорили на эту тему, и кто-то предложил написать в газету: это же сенсация! Валентин Иванович не на шутку забеспокоился: «Да вы что! Если на самом деле хотите мне добра, не делайте, ради бога, этого. Не надо привлекать ко мне внимание. Сразу «спишут», найдут из-за перестраховки какую-нибудь причину».

Первое время мы были знакомы лишь по переписке, я несколько раз осторожно намекал, что гожусь ему в сыновья, но по-прежнему получал в ответ: «Обнимаю, Валентин»!

Удивлял он, разумеется, не только меня. Владимир Снегирев и Дмитрий Шпаро, покорители Северного полюса на лыжах, в книге «Путь на Север» потрясенно писали о встрече с ним:

«Мы сидели в крохотной, до синевы накуренной комнатушке, на скрипучих скамьях, расставленных вокруг ветхого бильярда. Многим этой ночью не спалось в полярной аэродромной гостинице. Матовый свет весенних сумерек не давал покоя, бередил душу. До самого утра, как сизый папиросный дым, плыли неторопливые разговоры.

Через некоторое время выяснилось: особенно много историй, связанных с Арктикой, знает пожилой, с мудрым лицом и очень спокойным голосом человек. На нем был бежевый, грубой вязки свитер, кожаные брюки и унты — обычная одежда полярников. Когда он начинал говорить, все слушали его с подчеркнутым уважением. Мы решили, что это маститый ученый, знаток Арктики, приехавший в экспедицию. Потом мы познакомились. Он протянул руку: «Аккуратов Валентин Иванович». — «Штурман?» — в один голос спросили мы. «Да, — спокойно ответил он, — штурман». И пыхнул своей трубочкой. Мы смутились. Дело в том, что фамилия штурмана Аккуратова хорошо знакома каждому, кто хоть немного интересуется историей Арктики. Пионер смелых полетов в высокие широты, один из тех, кто участвовал в высадке на Северном полюсе папанинского десанта, штурман первой в мире экспедиции на полюс недоступности, соратник легендарных пилотов — Чкалова, Водопьянова, Черевичного, Мазурука, флаг-штурман полярной авиации Аккуратов существовал в нашем сознании легендарной и даже, если хотите, исторической личностью. Но как же мог он оказаться на этом Богом забытом аэродроме? Нет, встретить его здесь, почти у полюса, в неказистом погребенном снегами домике, было просто невозможно…


Но это действительно был штурман Аккуратов.

— Каким же непостижимым образом вы оказались здесь, Валентин Иванович?

Он осторожно постучал чубуком трубки о край скамьи, достал из кармана кисет.

— Очень просто: прошел медкомиссию, врачи признали годным к работе «без ограничений», и вот я летаю обыкновенным штурманом на Ил-14…»

Валентин Иванович в этом ответе перед малознакомыми людьми, мягко говоря, лукавил. Правила авиации суровы и даже жестоки, тем более правила и порядки полярной авиации. А когда тебе за семьдесят, вообще не идет речи ни о какой медицинской комиссии. На самом деле все было несколько иначе, и знал об этом только самый узкий круг людей… Пришло время, и знаменитого полярного летчика, главного штурмана Управления полярной авиации с почетом отправили на пенсию. Его друзья-товарищи по Арктике, оказавшись в непривычной сначала роли пенсионеров, скоро освоились с ней: стали писать воспоминания, превратились в непременных гостей пионеров, и винить их в этом нельзя, пионеры в очередной раз торжественно повязывали им пионерские галстуки, а Аккуратов куда-то пропал, и со временем о нем вроде бы даже забыли, да и жив ли он вообще? Было ведь и такое — спивались…

И вдруг Н. П. Каманин, руководивший тогда отрядом космонавтов, на одном из полярных аэродромов во время одной из полярных тренировочных экспедиций встречает Аккуратова. Радостный возглас:

— Валя, что ты тут делаешь? Все тебя потеряли.

— Да тише ты, не ори, прошу тебя!.. — пытался урезонить его Аккуратов.

А Каманин не унимается:

— Да вы хоть знаете, кто это?! — не замечая, что больше космонавтов к его голосу прислушивается местное и прилетевшее вместе с Каманиным авиационное начальство.

Выяснилось, что В. И. Аккуратов, выйдя на пенсию, как говорили в старину, «выправил» себе документы, «сбросил» двадцать с лишним лет, чуть-чуть изменил фамилию, и летает себе спокойно рядовым штурманом в любимой Арктике, а командиры его, молодые летчики, даже не подозревали, кто вычерчивает маршрут на их картах.

Встреча с Каманиным закончилась тем, что Аккуратова снова задвинули на пенсию.

Тогда он пошел к Алексею Николаевичу Косыгину, бывшему тогда уже премьер-министром. Дело в том, что они в свое время оказались вместе в горах: мало кто знает, что Алексей Николаевич свои короткие отпуска по возможности проводил в горах в альпинистских маршрутах, пусть и несложных. В одном из таких его походов однажды проводником был мой друг мастер спорта международного класса Михаил Петрович Коньков. И вот у прощального костра, вспоминая прошлые встречи, а они встречались не раз в войну, один в качестве летчика, другой в качестве пассажира, Алексей Николаевич сказал Аккуратову:

— Если будут проблемы, заходите.

— По мелочам, конечно, тревожить не буду, если прижмет по-настоящему…

Все эти годы он ни разу не был у Косыгина, хотя были проблемы — и с квартирой, и другие… А тут пошел проситься на прием.

— Что, пришел тот случай? — хмуро спросил А. Н. Косыгин.

— Пришел, списали на пенсию…

— Ну уж, наверное, пора, Валентин Иванович. Я тут не помощник. Самому не пора ли…

— Я прошу об одном. Пусть будет строгая медицинская комиссия, без поблажек, только чтобы я зашел на нее под чужой фамилией, а в графе «возраст» стоял бы прочерк.

— Ладно, — подумав, согласился Косыгин. — Чтобы другая фамилия и чтобы не было возраста. Но если не пройдете — не обессудь…

Комиссия вынуждена была сделать заключение: «годен без ограничений». Я должен еще сказать, что Валентин Иванович Аккуратов вошел в историю авиации и космонавтики как автор способа точного самолетовождения в высоких широтах по системе условных меридианов, который со временем был принят во всех странах мира и вошел в учебники по аэро-, а потом и космической навигации. Дело в том, что магнитный компас в районе полюсов, как Северного, так и Южного, перестает действовать, а меридианы, до того бывшие почти параллельными, в районе полюсов практически сходятся в одной точке, и летчики терялись в них, по их выражению, как муха в паутине. Был случай, когда целая группа бомбардировщиков в районе Северного полюса взяла курс на США, свято веря, что она возвращается на базу на Новой Земле, Что сделал В. И. Аккуратов? Он «исключил» наличие полюсов на Земле, вынеся их в космическую бесконечность, в результате все меридианы в районе полюсов оказались условно параллельными, и относительно них уже можно было надежно ориентироваться, подобно радиоприводу…

В одном из писем Владилен Александрович Троицкий спрашивал меня: «Не попадалась ли Вам книжка, автора Р. Гузи «В полярных льдах», издана в Ленинграде в 1928 году? Ее мне случайно назвал один одесский книголюб. Он видел ее где-то несколько лет назад и характеризовал как дневник участницы погибающей, затертой во льдах шхуны. Не могло быть так, что некий Р. Гузи мог опубликовать попавший к нему дневник Е. Жданко? Несомненно ведь, что Жданко посылала почту с Альбановым, и он передал ее кому-то из родственников. В ленинградских архивах я встречал запрос уездного предводителя из Подольской губернии в Главное гидрографическое управление о судьбе Е. Жданко — с целью установить, можно ли разрешить аренду ее имения на Подолии какому-то соседу-помещику. То есть там у нее родных или близких не было. Но ведь где-то они были. Предполагаю, что в Публичной библиотеке в Ленинграде можно разыскать эту книжку, ведь она могла остаться незамеченной исследователями при множестве нэповских изданий 20-х годов».

Я тут же оформил заказ в Ленинград, и вот через две недели эта книжка у меня в руках: Р. Гузи «В полярных льдах», «Вокруг света», Л., 1928. (Судя по рекламе на последней странице обложки, возможно, что это приложение к журналу «Вокруг света».) Странные книги издавались в двадцатые годы! Невероятное количество орфографических и пунктуационных ошибок, провалы букв. «Перевод В. Розеншильд-Паулина». С какого языка перевод? Если судить по марке на обороте титула «R. Couzu. Le Nord est pire» — с французского. А может, вообще не перевод, а умышленная мистификация?

Подзаголовок книги — «Дневник Ивонны Шарпантье». И снова куча вопросов. Что это — на самом деле дневник-документ? Или художественное произведение, имитация дневника? Ни предисловия, ни послесловия у этой странной книги нет. Просто «Дневник Ивонны Шарпантье».

Рассказ-дневник ведется от имени участницы полярной экспедиции на судне «Эльвира». Была ли такая экспедиция? Насколько я знаю, не было в начале нашего века полярной экспедиции на судне с таким названием.

Фамилии участников экспедиции, скорее всего, норвежские, исключая автора дневника, но при чтении постоянно напрашивается параллель с экспедицией на «Св. Анне». Судно ушло в Арктику также в 1912 году, и тоже — в июле. Автор дневника — женщина-врач, и попала она на судно тоже только потому, что отказался ехать приглашенный начальником экспедиции врач. К тому же, несмотря на французскую фамилию, она из России, правда, с оговоркой, что мать ее была гувернанткой в семье богатой помещицы Сидоровой где-то в Приуралье, или, как у автора, «в окрестностях Урала». Так же на судне разногласия между капитаном, которого зовут, правда, Торнквистом, и штурманом, которого зовут Бостремом. И так же штурман с частью экипажа уходит к Земле Франца-Иосифа, и так же на другой день трое из оставшихся с горячей пищей после пурги догоняют их, и так же происходит замена одного участника похода другим. А до этого весь экипаж судна тоже переболел цингой, и опаснее других — капитан. И еще множество подобных совпадений, которые сами так и лезут в глаза.

Как вы помните, Владилен Александрович Троицкий делал предположение, не принесенный ли это Альбановым со «Св. Анны» вместе с другой почтой дневник Ерминии Александровны Жданко или какая-нибудь литературная обработка его? Но события, описанные в дневнике Ивонны Шарпантье, происходят уже после ухода штурмана со шхуны.

Так что это — дневник Ерминии Александровны Жданко, найденный кем-то потом во льдах и опубликованный с изменением фамилий? Или художественное произведение, кому-то во Франции навеянное изданным там переводом книги Альбанова? Или мистификация с переводом в самой России? Давайте допустим, что это на самом деле дневник участницы на самом деле существовавшей полярной экспедиции. Какие же там события происходили после ухода с судна штурмана? И как этот уход объясняет судовой врач, автор дневника?

Запись первая, от 14 апреля, в 8 часов вечера:

«Мы только что вернулись на шхуну, проводив Бострема, который хочет сделать попытку добраться вместе с семью товарищами до Земли Франца-Иосифа, или до Шпицбергена . (Здесь и далее курсив мой. — М.Ч.) Расставание было очень трогательное, и в этот торжественный момент были позабыты всякая неприязнь и соперничество. Не только у меня были слезы на глазах, но даже сам Торнквист, несмотря на все, что произошло , следил растроганным взглядом за исчезавшей вдали маленькой кучкой людей.

Перед тем как двинуться в путь, по направлению к югу, через предательское и подвижное ледяное море, все они крепко пожали мне руку и сердечно благодарили меня. Бедняга Янсен (мой главный пациент, так же как и Торнквист) был особенно взволнован, и когда прощался со мной, то все его лицо искривилось, точно он хотел заплакать. Я сделала последнюю попытку отговорить его покинуть нас, но все было напрасно. Боюсь, что он не выдержит и недели. Сани, которые им придется тащить, сделаны из имевшегося под рукой материала: они слишком тяжелы и неповоротливы, и возможно, что его спутникам придется бросить его на произвол судьбы. Он сознает это, но все-таки решил идти. «Иначе я с ума сойду», — говорит он. А ведь Бострем — человек решительный и прямо объявил, что берет с собой только сильных и здоровых людей. (Не могу сразу не оговориться, что Альбанов брал в ледовый поход всех желающих. Того же вернувшегося потом на «Св. Анну» старика Анисимова. Впрочем, конечно, он при всем желании не мог взять самых больных. — М.Ч.) «У кого же не хватит силы продолжать путь, то…» и, не закончив своей фразы, он сделал выразительный жест рукой.

— Грубый человек этот штурман, — говорил мне не раз Торнквист. — Остерегайтесь его, держитесь от него подальше.

Грубый человек! Возможно. Но во всяком случае энергичный. И к чему все эти предупреждения, эта забота обо мне? Очевидно, это только ревность. Дело в том, что, начиная с последней зимовки, отношение Торнквиста ко мне совершенно изменилось. Мы уже не те добрые товарищи, какие были раньше. За последнее время в его глазах я нередко читала какое-то колебание, быть может, даже скрытое признание, всегда, впрочем, быстро подавляемое. Бострем также заметил это и советовал мне остерегаться Торнквиста, которого он считает бессовестным эгоистом и гордецом. Какая, однако, это комедия в нашем положении! К сожалению, эта комедия грозит превратиться в драму. Чем-то все кончится?»

Запись следующего дня:

«Снежная буря. Невозможно выйти на палубу. Что-то поделывает теперь Бострем со своими спутниками среди ледяного поля?

Сегодня утром капитан собрал всех оставшихся на корабле — вместе со мной тринадцать человек, стал говорить нам про создавшееся положение. Если лед будет продвигаться по направлению на запад, как это наблюдается вот уже в течение нескольких дней, мы будем двигаться приблизительно по тому же пути, как и «Фрам» в 1895–1896 годах, и через год или полтора доберемся до открытого моря. Если же, наоборот, ледяное поле будет увлекать нас к северу, придется подумывать о том, чтобы в свою очередь покинуть «Эльвиру».

Покинуть корабль — предприятие, конечно, совершенно неосуществимое. Впрочем, Торнквист знает это лучше, чем кто-либо, и прекрасно отдает себе отчет, что все это, что он говорит, лишь одни пустые слова. Все наиболее сильные и здоровые люди уже отправились вместе с Бостремом. У нас же остались полуинвалиды или, в лучшем случае, ослабевшие люди. Да и сам командир, по-видимому, не набрался еще сил после долгой своей болезни. Сегодня по возвращении на корабль после проводов ушедших с ним снова сделался продолжительный обморок. Цинга, которой он страдал той зимой, сильно потрясла его организм, да и сердце у него не совсем в порядке. К счастью, настроение у него еще сносное. Вечером, едва очнувшись от обморока, он стал дразнить меня и спрашивать, очень ли я жалею нашего милейшего штурмана, который мне так нравился.

Что это — шутка или он действительно ревнует меня? Во всяком случае, надо сознаться, что Бострем вовремя покинул нас . Дай ему Бог избегнуть той судьбы, которая нас ожидает».

Запись от 17 апреля:

«В течение двух дней я находилась в самом подавленном настроении духа из-за сцены ревности, которую устроил мне Торнквист, окончательно открывший свои карты. О, как я ненавижу этого человека! Отчего я не ушла с Бостремом, о чем он так умолял меня! Теперь, впрочем, поздно об этом жалеть. Но есть вещи, которые я никогда не перенесу».

Сцены ревности продолжаются, особенно тяжелой была та, которую устроил Торнквист Ивонне, когда нашел в пустой каюте Бострема его прощальную записку. Уходящий Бострем передает с догнавшими их после пурги с горячей пищей матросами письмо, и «я самым глупым образом покраснела». Она постоянно думает о нем.

«Жизнь на корабле своим унылым однообразием может довести до отчаяния. Когда же наконец прекратится этот ветер, своими дикими завываниями доводящий нервы до последней степени напряжения?» — напишет она через два дня. И снова мысли об ушедших. Целых двадцать три дня после ухода Бострема она не покидала корабля! «Я чувствовала себя совершенно подавленной и разбитой нравственно и физически». «Вчера ночью, к рассвету, у меня была настоящая галлюцинация: в дверях каюты я увидела Бострема, вид у него был совершенно расстроенный, а в глазах его светилась бесконечная грусть».

Кончилось все это болезнью. За ней трогательно ухаживал Торнквист. «Странный он человек! — появляется в ее дневнике новая запись. — В нем много сердечной доброты, но он страшно скрытный. Сегодня, например, он прекрасно понял, что я думаю о Бостреме, но, ничего не спросив меня, поспешно вышел из каюты. Как я ценю его деликатность, особенно после сцен, которые он мне устраивал. В сущности, я чувствую, что уважаю его».

Более десяти суток она была в бреду, и Торнквист по-прежнему трогательно ухаживал за ней. Потом заболел он. В бреду несколько раз повторял ее имя. «Что это? Неужели во мне просыпается чувство любви к Торнквисту?» — запишет она вскоре в своем дневнике.

Время от времени им везет с охотой, по крайней мере после ухода Бострема до 7 июня удалось убить десять тюленей и двух медведей. А 10 июня они убили сразу десять тюленей. «Еще две-три таких охоты, как сегодня, — сказал Торнквист, — и мы можем быть спокойны, что не умрем с голоду в следующую зиму».

13 июня нелепая гибель одного из матросов: в проруби перевернулся каяк. Затем еще одного задавил медведь. Но их не оставляет надежда выбраться на чистую воду. И Торнквист с частью экипажа уходит в разведку. Разведка показала, что нужно готовиться еще к одной зимовке.

Потом Торнквиста начинает беспокоить настроение экипажа. Часть его во главе с боцманом уверена, что Бострем успешно дошел до земли, нужно уходить, пока не поздно, и остальным, и после долгих споров трое уходят по дрейфующим льдам на юг, явно на смерть. У них ведь нет даже каяка.

Запись от 15 августа:

«Сегодня мы достигли до 85 градусов и 45 минут северной широты и 53 градуса восточной долготы, перейдя таким образом предел, достигнутый «Фрамом»… Из тех мест, где мы находимся, судно Нансена уносило к западу, тогда как мы продвигаемся, правда, медленно, все более и более к северу…»

Пришел сентябрь. У Торнквиста глубокие обмороки сменяются сердечными припадками. 6 октября удалось убить двух медведей. То и дело торошение. Опасность, что шхуну раздавит. Сломало руль и винт. Без винта еще можно плыть — под парусами, если им все же удастся выйти на чистую воду, но без руля?

Начинаются ссоры. Гибель одного за другим.

3 декабря ее день рождения. Ей исполнилось 27 (Ерминии Александровне, когда она уходила в экспедицию, было, кажется, двадцать один. — М.Ч.).

В декабре стали замечать исчезновение продуктов в кладовой. Поимка с поличным одного из матросов. Казнь — повесили на рее. 31 декабря Ивонна Шарпантье записала: «Этот год у нас был особенно несчастным, и после ухода Бострема у нас были только горе и неудачи».

16 января умер Торнквист. Остались втроем. Галлюцинации, бессонница и кошмары. 26 или 27 января с другой койки перестал отвечать на ее вопросы матрос Ольсен. Она осталась одна. По крайней мере в каюте, кроме нее, кажется, нет живых…

Запись от 13 февраля:

«Уже давно я приготовила небольшой кожаный мешок, подбитый грубым холстом и снабженный пробками, в котором прежде были динамитные шашки для взрыва льда. Я решила вложить в него мой дневник и отнести куда-нибудь подальше на лед».

И последняя запись — 26 февраля 1915 года:

«Едва пишу… в глазах туман… Нужно кончать дневник. Положу его в сумку и брошу на лед».

— Случаи литературных мистификаций в истории полярных исследований были, — писал мне С. В. Попов, с которым я поделился своими вопросами. — Взять экспедицию шведского аэронавта инженера Соломона Андрэ. История эта такова. 11 июня 1897 года сорокатрехлетний Соломон Август Андрэ с двумя спутниками вылетел на воздушном шаре «Орел» с острова Датский на Западном Шпицбергене с целью достичь Северного полюса. Через двое суток из голубиной почты стало известно, что «Орел» благополучно, с хорошей скоростью летел на северо-восток. Больше сведений об экспедиции не поступало. Находили, правда, записки в буйках, но все они были выброшены аэронавтами в первый день полета.

Шведский король Оскар II назначил солидную денежную премию тому, кто обнаружит воздушный шар. Русское географическое общество обратилось с призывом искать шар на Севере России.

Откликнулись на эти призывы многие, в том числе люди с далеко не благородными помыслами. Так, красноярский золотопромышленник Яковлев, заранее сговорившись со своим компаньоном, послал ему письмо, что енисейские тунгусы нашли шар и трупы членов его экипажа. Приехавший за останками шведский геолог Мартин скоро убедился, что это чистая выдумка. Также разоблачены были корыстные утверждения золотопромышленника Савиных и купца Лялина, якобы нашедших следы катастрофы. Первый надеялся, что к его прииску немедленно будет проложена железная дорога, а второй намеревался где-либо раскопать три скелета и получить обещанные шведским королем 10 тысяч вознаграждения. Не отставали от русских предпринимателей и иностранные. Канадский миссионер Тюркотилль и представитель одной пароходной компании утверждали, что шар опустился на берегу Гудзонова пролива, а участников экспедиции убили эскимосы.

Но всех превзошел петербургский издатель и книготорговец Л. В. Колотилов, выпустивший в свет в ноябре 1897 года «Дневник Андрэ» с подзаголовком «Путешествие на воздушном шаре к Северному полюсу». Колотилов придумал вполне конкретную правдоподобную историю, как дневник попал к нему.

Якобы приятель Колотилова, некто Николай Иванович Ф., 8 ноября 1897 года поймал в лесу его имения в Олонецкой губернии «небольшой, объемом около 200 кубических метров шар». К нему был прикреплен брезентовый мешок с двумя рукописями дневника Андрэ на французском и шведском языках. Отправляя «дневник» из «главного города» Северного полюса, Андрэ просил не снаряжать экспедиций для его поисков. «За мной следят…» — интригующе сообщал он.

Колотилов выпустил лишь первую часть дневника, не решившись напечатать продолжение: слишком уж много «развесистой клюквы» оказалось в первой части. Например, 7 августа, согласно «дневнику», аэронавты открыли на 88-й параллели Полярную землю с тундровой растительностью и культурными плантациями. Обитатели Земли «были одеты в однообразные костюмы, очень рослы и белокуры» и пасли… мамонтов, громадных свиней и «торфяных» оленей. «Мы всюду видели отличные дороги, шоссейные и рельсовые, водопроводы и другие соединяющие отдельные поселки сооружения». В завершение всего обитатели со специально сооруженных «голубятен» летали на устройствах, поразительно напоминающих современные дельтапланы. Довольно правдоподобно выглядят арктические трубопроводы, гирлянды электрических фонарей в городах и поселках.

Невольно хочется сравнить слова вымышленного и действительно найденного через 33 года дневников Андрэ. Вымышленный: «Трудно передать то чувство, которое мы испытали, потеряв из виду наших друзей и очутившись над необъятным, безбрежным океаном. Какое-то жуткое щемящее чувство одиночества невольно закрадывалось в наши сердца… Впереди — одна неизвестность, таинственное будущее с возможными невзгодами и сравнительно слабой надеждой на успех затеянного предприятия».

Действительный Андрэ оказался мужественнее выдуманного. Он писал: «Довольно-таки странное чувство — парить вот так над Полярным морем… Первым пролететь здесь на воздушном шаре. Скоро ли появятся у нас последователи? Сочтут ли нас сумасшедшими или последуют нашему примеру? Не стану отрицать, что мы все трое испытываем горделивое чувство. Мы считали, что сможем спокойно принять смерть, сделав то, что мы сделали».

Действительный дневник Андрэ рассказал, что 14 июля, после 65 часов полета, шар опустился на лед в 320 километрах от Шпицбергена и в 350 километрах от Земли Франца-Иосифа. (На проявленных позже фотопластинках было получено изображение лагеря Андрэ на льду 19 июля 1897 года.) И через три дня аэронавты отправились пешком на Землю Франца-Иосифа. Однако ввиду неблагоприятного дрейфа на четырнадцатый день повернули к Шпицбергену. Пройдя тяжелейшие 135 километров, решили зимовать на льду и начали строить хижину. 2 октября льдину раскололо, и путешественники перебрались на о. Белый.

Последние записи в дневнике Андрэ съедены сыростью. Ясно одно, что 17 октября все трое были живы. Первым умер Стринберг, которого похоронили в трещине, завалив камнями. Большинство ученых считали, что Андрэ и его спутники погибли от холода и переутомления. Однако недавно датский врач Э. Трайд пришел к выводу, что они погибли от трихинеллеза, в результате питания непроваренным мясом. В пользу этого утверждения говорю то, что в последнем лагере Андрэ был запас топлива, продуктов и одежды, а в дневнике не раз упоминались симптомы этой болезни…

В мае 1979 года я получил открытку от Валентина Ивановича Аккуратова: «Кажется, я нашел младшую сестру Жданко. Встреча назначена на 20–25 сего месяца в Москве, то есть после моего прилета. О результатах сразу же сообщу».

С нетерпением я ждал новой весточки от Валентина Ивановича. Но он почему-то молчал. Тогда я не выдержал, в конце мая позвонил сам, но телефон не отвечал. Куда же он мог так надолго улететь? Да мало куда может улететь пенсионер! Дело в том, что недавно друг Валентина Ивановича, известный вертолетчик, заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, многократный рекордсмен мира, участник высокоширотных экспедиций в Арктике и Антарктике Василий Петрович Колошенко по секрету сказал мне, что Аккуратова снова задвинули на пенсию.

Через несколько дней я снова позвонил Валентину Ивановичу. К моей радости, в трубке послышался знакомый густой голос:

— Вы случайно меня застали. Я только что прилетел. И снова улетаю.

— А где вы были, Валентин Иванович?

— В Уренгое. А завтра снова улетаю — дней на двадцать — двадцать пять. Тут меня пытались задвинуть на пенсию, но пока ничего у них не получилось… Поэтому, чтобы не терять времени, запишите адрес и телефон сестры Жданко, ее зовут Ирина Александровна.

Я тут же полетел в Москву. И вот я в старой московской квартире в Староконюшенном переулке. Сколько раз я раньше проходил мимо этого дома! Напротив меня за старинным круглым столом — седая пожилая женщина. Невольно ищу в ней черты старшей сестры.

Ирина Александровна, видимо, почувствовала это.

— Мы — сводные сестры, — заметила она. — Потому совсем не похожи… А через некоторое время придет племянник Георгия Львовича, — говорит она. — Лев Борисович Доливо-Добровольский. Я его предупредила, что вы будете. С ним вам, наверное, тоже интересно встретиться… И Екатерина Константиновна Брусилова, мать Георгия Львовича, в этой квартире умерла, — добавила она после некоторого молчания.

— Как в этой?

— С 1932 года мы, все оставшиеся Жданко и Брусиловы, в одной квартире живем. Так уж рассудила судьба. Вот некоторые бумаги генерала Брусилова… Да-да, того самого, — видя мое удивление, добавила она, — Алексея Алексеевича, с именем которого связан знаменитый прорыв русских армий в 1916 году… А вот некоторые бумаги и письма Георгия Львовича — со дня покупки шхуны в Англии до острова Вайгач. Мы их, как и письма Ерминии Александровны, обнаружили только месяц назад.

Я торопливо стал перечитывать их. Письма Георгия Львовича были полны оптимизма и веры в успех экспедиции. Даже можно было подумать, что он несколько легко, что ли, смотрел на ее будущее. Но скорее он просто не хотел тревожить мать.

Другие же бумаги, которые Ирина Александровна дала мне просмотреть вместе с его письмами, заставили глубоко вдуматься: они не проливали свет на главное, но они проливали свет на многое, они косвенно свидетельствовали, что экспедиция была обречена на неудачу с самого начала. Странно, что никто ее не остановил.

Считалось, что средства на экспедицию предоставил дядя Г. Л. Брусилова Б. А. Брусилов (1855–1918). Так что Г. Л. Брусилов был полноправным руководителем экспедиции и владельцем шхуны. Согласно же документам, которые я сейчас читал, все было несколько иначе:

«Тысяча девятьсот двенадцатого года 14 июля.

Мы, нижеподписавшиеся, поверенный жены своей Анны Николаевны Брусиловой действительный тайный советник Борис Алексеевич Брусилов, с одной стороны, а с другой — лейтенант флота Георгий Львович Брусилов, заключили настоящий договор о нижеследующем:

1. Я, Г. Л. Брусилов, получив от А. Н. Брусиловой… для открытия и производства звероловного промысла и торговли законом дозволенными товарами в пределах Ледовитого океана… купил для этой цели одну шхуну.

2. Настоящим договором я, Г. Л. Брусилов, принимаю на себя нижеследующие обязанности перед А. Н. Брусиловою: а) при первой возможности переуступить в полную ее собственность означенную шхуну безвозмездно; б) принять на себя заведование промыслом с полною моею ответственностью, с обязанностью ей давать отчет о ходе предприятия и о приходно-расходных суммах; в) не предпринимать никаких операций по управлению промыслом без предварительных смет сих операций, одобренных и подписанных А. Н. Брусиловой, а… генеральный баланс представить к концу года точный и самый подробный, подтвержденный книгами и наличными документами; г) нанимать надлежащий экипаж с возможной осторожностью в выборе людей и вообще охранять шхуну от могущих быть несчастий.

3. Я, Г. Л. Брусилов, имею право просить А. Н. Брусилову о высылке мне необходимых сумм, но… ни в коем случае не могу кредитовать от ее имени и все расчеты производить наличными деньгами.

За труды Г. Л. Брусилова А. Н. Брусилова уплачивает ему из чистого остатка двадцать пять процентов, но лишь с той суммы, которая будет передана ей».

Прочитав договор, я глубоко задумался.

— Да, — подтвердила Ирина Александровна, — фактическим владельцем шхуны, да и всей экспедиции, была Анна Николаевна Брусилова, женщина жесткая и властная. Она происходила из семьи баронов Паризо де Валетт — французов, приехавших в Россию еще при Екатерине II. Мы в семье склонны полагать, что полная финансовая зависимость Георгия Львовича от Анны Николаевны, скорее всего, и заставила отказаться от экспедиции первого помощника Андреева, гидролога Севастьянова и доктора, а не личные их отношения с Георгием Львовичем. В результате чего В. И. Альбанов невольно стал его старшим помощником. Чтобы как-то компенсировать часть средств, Г. Л. Брусилов вынужден был дать в газетах объявление о сдаче кают до Архангельска, хотя сумму она дала Георгию Львовичу по тем временам огромную — около 90 тысяч рублей.

По прочтении этого договора мне многое стало ясно, прежде всего то, почему Г. Л. Брусилов не мог уйти с судна вместе с Альбановым, хотя, может, не меньше его понимал, что это единственный способ спасения. Им руководили не нерешительность, как писали некоторые, а факт, что за оставленную шхуну придется держать финансовый ответ. И только этим объясняется показавшаяся Альбанову унизительной просьба составить опись всех вещей уходящей партии, даже сделанных самим Альбановым каяков. Видимо, Валериан Иванович не знал всех деталей этого договора, иначе, может, тоже отказался бы от столь рискованного предприятия.

Судьба экспедиции, можно сказать, была предрешена и поздним выходом судна из Петербурга — только 10 августа. Задержка была вызвана вдруг выяснившейся необходимостью разрешить с Министерством финансов вопрос пошлинного обложения. Оказалось, что каждое приобретенное за границей судно облагалось, в целях поощрения отечественного судостроения, пошлиной размером в 12 рублей за каждую тонну водоизмещения. Возникшую проблему удалось разрешить только с помощью прессы и влиятельных сослуживцев умершего в 1909 году отца, вице-адмирала, организатора и первого начальника Морского Генерального штаба.

Скорее всего, и эта задержка сыграла свою роль в решении Андреева, Севастьянова и доктора отказаться от экспедиции. Из-за опоздания Г. Л. Брусилову пришлось отказаться от захода в Архангельск, лишь сделав короткую остановку в Александровске-на-Мурмане, который ныне зовется Полярным. Спешка заставила набирать в экспедицию людей без тщательного отбора…

Совершенно аналогичные мытарства перед отправкой в плавание терпела и экспедиция Г. Я. Седова, что безусловно тоже отразилось на ее трагической судьбе. Можно без преувеличения сказать, что отечественные чиновники и погубили обе экспедиции, их бюрократический беспредел властвует в России не только ныне, в Новое Смутное время, он был почти всегда. Почитаем Н. В. Пинегина:

«Ясно, до мелочей, припоминаю наше томление в ожидании начала экспедиции: отплытие откладывалось то на неделю, то на два дня, то снова на неопределенное время. Никогда мы не ощущали всю тяжесть невежества, косности и тупого, непроходимого бюрократизма царской России, как в дни перед уходом экспедиции к Северному полюсу. Все было против нее: правительство, официальные исследовательские учреждения, военно-морские круги, для которых организатор экспедиции был дерзким «выскочкой из крестьян», и даже пресса. Ежечасно встречали мы множество препятствий, особенно же извели нас мытарства, которые пришлось претерпеть, чтобы получить разрешение на выход экспедиции. Никто из нас не предполагал, что надо преодолеть такие сложные формальности.

Таможня заставила нас пройти такую сложную процедуру перед отходом, какую проходили только суда, отправляющиеся за границу; требовала документы на все предметы иностранного происхождения, прибывшие из-за границы, снаряжение облагала изумительными пошлинами, так за траву «сенеграсс» для обуви начислила налог, как за лекарственные травы, а полярные сани подвела под тот параграф налогов, в котором значились роскошные кареты и экипажи. Управление порта не выпускало «Фоку» без каких-то документов, хотя он до этого много лет плавал (этих бумаг у него на борту никогда не бывало), и никак не соглашалось с возможностью разрешить «Фоке» отправиться в местность, где нет порта, зарегистрированного в официальном списке: «Укажите порт назначения — иначе не выпустим!» Требовали снять часть груза: «Осадка судна слишком велика», но не соглашались убавить норму пресной воды. Требовали: «Сгрузите провизию, ее у вас против нормы слишком много». Заставляли Седова набрать комплект команды, как для пассажирского океанского парохода. Предъявляли к оплате какие-то акцизные сборы…»

Чем больше я читал Н. В. Пинегина, чем больше вникал в детали подготовки экспедиции Г. Я. Седова, тем больше убеждался, что причина ее поражения более всего в бюрократических проволочках, как следствие — поздний выход. И Седов, по-видимому, предвидел свой конец (если уж в письме матери предвидела его Е. Жданко), но из самолюбия уже не мог остановиться, он предвидел, что впереди, скорее всего, гибель — и сознательно шел навстречу ей: после всех унижений он мог вернуться или с победой или вообще не вернуться.

И судьба распорядилась так, что оставшиеся в живых из этих двух печальных экспедиций вернулись вместе.

Я снова читаю Н. В. Пинегина:

«На следующий день «Фока» вошел в маленькую гавань Рынды — небольшого промыслового становища на Мурмане. Его обитатели — простые поморы-рыбаки — окружили нас замечательной сердечностью. Чем вызывалась такая приветливость? Сочувствием ли братьев-моряков трудам экипажа, совершившего замечательное плавание, — стоило взглянуть на борта «Фоки», превращенные льдами в подобие мочала, — соболезнованием ли нашей растерянности при потоке ужасных вестей и жадности к свежей пище, — быть может, состраданием простых и непосредственных людей к пережитым нами бедам — по палубе «Фоки» ползали еще на четвереньках 3 матроса, недавно болевшие цингой, у них не разгибались ноги в коленях. Мы не пытались разобраться в причинах, но принимали привет и ласку обитателей рыбацкого становища как великое счастье.

День в Рынде был лучшим из всех последующих. В один из ближайших, когда четверо из нас, пересев на почтовый пароход, прибыли в Архангельск, испытали мы на первых порах совсем другое отношение. В таможне накинулась на нас банда чиновников. Перерыли багаж, грубо обращались с научными инструментами, пытались вскрыть коробки с отснятой кинолентой и вторично требовали пошлину за эти ленты, инструменты и фотоаппараты. О, эти люди постарались отравить нам радость возвращения! Вместо свидания с родными — хлопоты, споры, переговоры с властями. В этот раз мы в полной мере оценили слова академика Берга, написанные им на Новой Земле:

«В этом преимущество ее перед всеми культурными странами. Это — единственная страна, по крайней мере, в Европе, где пришелец не встречается как мошенник. Как только я попадаю в цивилизованные страны, то сейчас меня встречают от имени правительства вопросом, не совершил ли я чего-нибудь воспрещенного, ввозя запрещенное. Мало того, банда эта даже не произносит этого вопроса, а сейчас же поступает соответственно этому вопросу. На Новой Земле всякий пришелец принимается как честный человек».

Мы вернулись в жалком виде — оборванные, грязные и засаленные. Ни у кого не было денег. Когда в Рынде пришлось платить за первые телеграммы о возвращении, после долгих поисков собрали на всем корабле несколько десятков рублей. Не имевшие родных в Архангельске смело поселились в гостинице. Заняли денег на телеграмму Комитету снаряжения экспедиции: «Благополучно вернулись, вышлите деньги на дорогу, одежду и расплатиться в Архангельске».

В ответ получили примерно такую депешу Комитета: «Денег нет, обходитесь своими средствами».

Так встретила нас «культурная страна». Это про нее Седов не раз говорил: «При каждом шаге должны мы помнить, что вся Россия смотрит на наши дела. Она послала нас».

А о судьбе семей участников экспедиций и говорить нечего. Кстати, одно из дел, попавших в ЦГИА, свидетельствует о том, что некоторые жены матросов по своей неграмотности даже не знали, в какой экспедиции ушли в Арктику их мужья: с Брусиловым, Русановым или Седовым. Как известно, Прохор Баев ушел матросом на «Св. Анне». Его жена 28 мая 1914 года по чьему-то совету обращалась в департамент общих дел при Министерстве внутренних дел:

«Его превосходительству господину директору департамента общих дел при Министерстве внутренних дел крестьянки Архангельской губернии Онежского уезда Малошуйской волости и села Евдокии Андреевны Баевой всепокорнейшее прошение.

Муж мой, Прохор Сергеев Баев, около 2 лет тому назад с экспедицией В. А. Русанова выбыл в плавание и до сего времени я не имею сведений, где он находится. После отъезда мужа я с дочерью 4 лет осталась у родителей мужа, но так как муж помощи им теперь не оказывает, то они меня с дочерью выгнали из дома, и теперь я нахожусь в весьма бедственном положении, проживая на чужих квартирах и снискивая пропитание для себя и для дочери работой у добрых людей.

Ваше превосходительство! Обращаюсь к Вам слезно с покорнейшей просьбой: не оставьте меня с малюткой дочерью. Сделайте распоряжение о выдаче мне в счет жалованья мужа за 1,5 года хоть 100 рублей и о высылке их по моему адресу.

Еще раз прошу Ваше высокопревосходительство, не оставьте моей просьбы без внимания. При сем прилагаю удостоверение.

К сему прошению крестьянка Малошуйской волости Евдокия Андреевна Баева, неграмотная; по ее личной просьбе расписался крестьянин Федор Степанович Вайванцев.

Мой адрес: г. Онега, Архангельской губернии, Малошуйское волостное управление.

Личность ходатайницы по прошению и ее бедственное положение удостоверили: и. д. Малошуйского волостного старшины И. Андропов и волостной писарь А. Кузнецов».

Ответ из департамента общих дел при МВД представлял собой шедевр бюрократической отписки:

«Крестьянке Евдокии Андреевне Баевой от департамента общих дел объявляется, что ходатайство ее о выдаче ей… жалованья, следующего ее мужу Прохору Сергеевичу Баеву по договору с В. А. Русановым, не может быть удовлетворено, так как департаментом не могут быть выполнены обязательства по договору, заключенному В. А. Русановым от его имени и в качестве частного лица, тем более что просительницей не предъявлено сведений, из которых можно было усмотреть, что часть жалования матроса Прохора Баева надлежит выдавать просительнице из департамента. Арбузов, Пуришкевич».

По возвращении «Св. Фоки» в Архангельск крестьянка Баева снова обратилась в департамент общих дел при МВД России:

«Муж мой Прохор Сергеевич Баев из экспедиции Русанова-Брусилова, отправившийся к Северному полюсу в 1912 г. в качестве матроса, не вернулся (ныне по частным сведениям с поименованной экспедиции прибыло в Архангельск только 2 человека). Его надо считать погибшим, почему я вновь покорнейше прошу департамент помочь мне денежным вспомоществием, так как он, Баев, уже 3-й год оставил меня с ребенком, не посылал мне на пропитание из своего установленного жалованкя. Если настоящее ходатайство мое будет отклонено, покорнейше прошу сообщить мне, куда я должна буду обратиться за помощью, чтобы поддержать существование себя и ребенка. 29 августа 1914 г.».

Резолюция на ее прошении была такова: «Отложить до выяснения судьбы экспедиции Русанова по результатам произведенных поисков и найденной бутылки с его письмом».

Тогда кто-то посоветовал ей обратиться к Р. Л. Самойловичу, в будущем известному советскому полярному исследователю, профессору. Следующее письмо Баевой обнаружено в его личном архиве:

«Его высокоблагородию г. горному инженеру Р. Л. Самойловичу, Петербург, Николаевская, 2. Просит крестьянка Архангельской губернии Онежского уезда, Малошуйской волости и села Евдокия Андреевна Баева о следующем:

Прилагая удостоверения Малошуйского волостного правления о моем бедственном положении за № 248, покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие, не найдете ли возможность назначить мне пособие на мужа Прохора Сергеева Баева, находящегося в экспедиции с В. А. Русановым с самого начала ухода в плавание, т. к. мне стало известно только теперь, что Вы, Ваше Благородие, помогали денежно участникам экспедиции Русанова. Не оставьте Ваше Высокоблагородие моей просьбы, т. к. я и дочь 4 лет проживает на чужих квартирах, не имея средств к пропитанию».

— А вот альбом Екатерины Константиновны, — прервав мои мысли, Ирина Александровна осторожно подала мне черный потертый альбом с металлической застежкой.

Я осторожно стал перелистывать его. В него аккуратно были вклеены газетные вырезки — сообщения, домыслы, догадки о без вести пропавшей экспедиции сына, о седовской экспедиции, русановской, об экспедициях, снаряженных на их поиски. Я представил, как несчастная, убитая горем женщина годами собирала эти крохи надежды.

— А вот письма Ерминии Александровны, Георгия Львовича. Из них совершенно ясно, почему она оказалась в этой трагической экспедиции. А то тут смаковались всевозможные домыслы о не существовавшем на самом деле романе между ней и Георгием Львовичем, что они познакомились якобы еще в Порт-Артуре. Никогда не была она в Порт-Артуре. Вполне возможно, если бы кончилась экспедиция добром, может, и вышла бы она за него замуж, в письмах она отзывается о нем очень тепло, но до экспедиции между ними совершенно ничего не было. Так-то они свойственниками были, но познакомились они уже перед самой экспедицией. А легенда про Порт-Артур откуда появилась: порывалась она туда на войну к отцу, но, разумеется, ее туда не пустили. Вот читайте, а я пока чай приготовлю. Двадцать один год ей тогда был…

Она тихо вышла, а я с нетерпением погрузился в письма.

«Петербург, 22 июля

Дорогой мой папочка!

Я только двадцать часов провела в Петербурге. И уже массу нужно рассказать. Когда устроилась, позвонила к Боте. На мое счастье, оказалось, что и Ксения здесь — случайно приехала на один день из Петербурга… Я у них просидела вечер, и предложили они мне одну экскурсию, которую мне ужасно хочется проделать, но если только ты не будешь недоволен. Дело вот в чем: Ксении старший брат (не тот, который скандалил) купил пароход, шхуну, кажется. Она парусная, но при ней есть при чем-то паровая машина, я не совсем понимаю, но ты, наверное, сообразишь. Он устраивает экспедицию в Александровск и приглашает пассажиров (было даже объявление в газетах), так как довольно много кают. Займет это недели две-три, а от Александровска я бы вернулась по железной дороге. Это тебе сразу покажется очень дико, но ты подумай, почему бы на самом деле упускать такой случай, который, может быть, никогда больше не представится. Теперь лето, значит холодно не будет, здоровье мое значительно лучше, и, право, будет только полезно немного поболтаться по океану, и ничего мне не сделается, если я вместо перепелок постреляю белых медведей. Сама цель экспедиции, кажется, поохотиться на моржей, на медведей и пр., а затем они попробуют пройти во Владивосток, но это меня уже, конечно, не касается. Ты поставь меня на свое место и скажи, неужели ты бы сам не проделал это с удовольствием?.. Пока до свидания, дорогой мой папочка…»

— Ботя — это Борис Иосифович, наш родственник, — пояснила вернувшаяся с чаем Ирина Александровна. — А Ксения, — как вы, наверное, уже догадались, — сестра Георгия Львовича.

Второе письмо уже было со штемпелем «Зверобойное судно «Св. Анна».

«10 августа

Дорогой мой папочка! Спешу написать тебе несколько слов, т. к. сегодня в 12 уходит «Св. Анна», и не знаю, когда мне удастся послать следующее письмо… Спасибо большое за письмо!.. Я в восторге от будущей поездки.

Горячо любящая тебя Мима».

— Значит, он разрешил ей?

— Конечно. У нас в семье взаимоотношения строились на основе взаимного понимания и уважения. Он ответил ей, что она уже взрослая, он не вправе запрещать ей, поступай, как считаешь нужным, но подумай хорошенько, по силам ли это тебе с твоим здоровьем…

Провожали «Св. Анну» из Петербурга очень торжественно. Оставшиеся у Николаевского моста яхты и встречные суда поднимали приветственные сигналы. На одной из фешенебельных яхт был французский президент Пуанкаре. Когда «Св. Анна» проходила мимо яхты, та сбавила ход, на баке выстроилась команда, был поднят сигнал «Счастливого плавания!»

— Как раньше называлось судно? — спросил Пуанкаре.

— «Пандора», — ответил офицер из свиты.

— Да, — задумчиво протянул президент, — богиня, которая неосторожно открыла сундучок с несчастьями…

Я заглянул в мифологический словарь: «Пандора, греч. — «всем одаренная» — первая женщина, созданная по воле Зевса Гефестом (вариант: Гефестом и Афиной) в наказание за то, что Прометей похитил с неба огонь для людей. П. должна была стать орудием отмщения. Гефест вылепил П. из земли и воды, дал своему творению облик, подобный богине, человеческий голос и прелесть. Афродита одарила П. красотой, Гермес — коварством, хитростью, лживостью и красноречием. Афина соткала для П. прекрасные одежды. Одарили П. и другие боги. Зевс отдал П. замуж за брата Прометея — Эпиметея, которому она родила дочь Пирру. Эпиметей, несмотря на предостережение Прометея, принял в дар от Зевса сосуд, в котором были заключены все людские пороки, несчастья и болезни. Терзаемая любопытством, П. открыла его и выпустила на волю бедствия, от которых с тех пор страдает человечество. На дне осталась только надежда, так как П. успела захлопнуть крышку. Иносказательно сосуд (ящик) Пандоры — вместилище бед; дар, чреватый бедами…»

Ничто, казалось, не предвещало беды.

Георгий Львович писал своей матери:

«По пути в Копенгаген

12 августа 1912

Дорогая мамочка. Подходим к Копенгагену. Сегодня ночью будем там. Пассажиры мои почти все время лежали, кроме Мимы, которая настоящий моряк. Стоит на руле превосходно. И очень любит это занятие. Погода все время была сносной, последние дни нас задержал немного противный ветер. Завтра в час дня я думаю выйти дальше… Есть у меня просьба к тебе, не можешь ли ты проконтролировать дядю в следующем. Он обязан семьям некоторых моих служащих выплачивать ежемесячно, но я боюсь, что он уморит их с голоду.

Твой Юра».

Письмо Ерминии Александровны из Трондгейма, без даты:

«Дорогие мои папочка и мамочка!

В ночь со 2-го на 3-е пришли в Копенгаген, странное было чувство, когда после пяти суток в море кругом земельские огоньки. Около часа ночи стали на якорь. Вы, должно быть, читали в газетах, что императрица Мария Федоровна была на «Св. Анне». Рассчитывали простоять там часа два, а простояли 36 часов. Пребывание там, кажется, будет памятным всем, у всех были приключения… Один из наших матросов свалился ночью в воду, и его забрали в полицию — пришлось выкупать. Из Копенгагена мы вышли уже около 4-х суток, теперь приближаемся к Трондгейму. Погода все время хорошая. По-прежнему развлекаемся граммофоном, а по вечерам — домино. Мы идем уже целый день фьордом, кругом чудные виды…

Горячо любящая Вас Мима».

Еще одно письмо, полное почти детского восторга и радости:

«…в общем, мы все время проводим очень дружно и смеемся много. Я, кроме всего, еще развлекаюсь лазанием на мачту. Давно я себя не чувствовала такой здоровой. Многие говорят, что я на глазах поправилась… Папа, крепко-крепко Вас целую и детишек также. Возвращаться буду во всяком случае после двадцатого…»

В свою очередь Георгий Львович 27 августа писал Екатерине Константиновне из Трондгейма:

«Сейчас ухожу из Трондгейма, где задержался из-за неисправности норвежских банков. Здесь я запасся всем для китобойного дела и зверобойного. Следующий порт Тромсе, потом Варде и Александровск. В Архангельск совершенно нет времени зайти. Очень жаль, что в подробностях не могу описать посещение императрицы. Сначала я был у нее, потом она приехала ко мне на судно и осматривала все, говорила с командой…»

И следующее письмо Ерминии Александровны еще полно почти детских восторгов:

«Дорогие мои папочка и мамочка! Вот уже я в Северном Ледовитом океане — ночью прошли Полярный круг. В Трондгейме простояли почти неделю, дожидаясь двух ботов… Первое утро в Трондгейме лил дождь, потом к вечеру стало лучше, и мы, т. е. Юрий Львович, Леночка и я, отправились в автомобиле смотреть окрестности… На следующий день мы отправились всей компанией на тот берег фьорда за грибами. Грибов было довольно много — норвежцы их, оказывается, не любят, и привезли порядочную корзину… В Трондгейме к нам присоединилась еще новая личность — гарпунер Денисов. Довольно интересно рассказывает про китов… В самый день отъезда механик наш вдруг отказался идти дальше, и притом так неожиданно, что вещи его остались на судне. Я ужасно была рада, и, кажется, никто особенно не пожалел. Здесь все такие симпатичные люди, он один портил компанию…»

Но уже следующее ее письмо заставило душу немного похолодеть. В нем важна каждая строчка, поэтому я привожу его полностью:

«10 сентября.

Дорогие, милые мои папочка и мамочка!

Если бы знали, как мне больно было решиться на такую долгую разлуку с вами. Да вы и поймете, так как знаете, как мне тяжело было уезжать из дома даже на какой-нибудь месяц. Я только верю, что вы меня не осудите за то, что я поступаю так, как мне подсказывает совесть. Поверьте, ради любви к приключениям я бы не решилась вас огорчать. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять. Начать рассказывать надо с Петербурга. Вы, должно быть, читали в «Новом времени», что кроме Юрия Львовича участвует в экспедиции и лейтенант Андреев. Этого Андреева я видела в Петербурге на «Св. Анне» и как-то сразу почувствовала недоверие и антипатию. Вышло по-моему, и он действительно страшно подвел. Дело в том, что в последнюю минуту ему приспичило вдруг жениться, и он с этой целью после нашего отплытия из Петербурга уехал в Одессу, обещая присоединиться в Александровске. Этот Андреев — друг детства всех Брусиловых, и никому не могло прийти в голову, что он так подло подведет. Я, конечно, его семейных дел не знаю, но думаю, когда решаешься принять участие в таком серьезном деле, то можно предварительно подумать, в состоянии ты его исполнить или нет. С Андреевым должны были приехать в Александровск ученый Севастьянов и доктор. С доктором договорились еще в Петербурге, но вдруг накануне отхода оказалось, что ему мама не позволила, а попросту он струсил. Найти другого не было времени, и потому это было поручено тому же Андрееву. Сначала все шло благополучно, затем в Трондгейме сбежал механик. Потеря была невелика, так как наши машинисты прекрасно справляются и без него, но все-таки было неприятно. В Александровск мы пришли с порядочным опозданием, так как задержались в Копенгагене и Трондгейме, и теперь каждый день дорог, так как льды Карского моря проходимы только теперь. Конечно, Андрееву это было прекрасно известно, и он должен был давно дожидаться нас в Александровске. Вы не можете себе представить, какое тяжелое было впечатление, когда мы вошли в гавань и оказалось, что не только никто не ожидает нас, но даже известий никаких нет. Юрий Львович — такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его самым бессовестным образом, хотя со своей стороны он делает все, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того самого дяди, который дал деньги на экспедицию. Несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, так что из-за этого одного чуть дело не погибло. Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уж того, что экспедиция Седова, по всему вероятному, кончится печально. Здесь на местах мы узнали о ней мало утешительного. Пожалуйста, только никому не говорите о всех этих подробностях. Вообще, когда мы пришли в Александровск, положение было довольно печальное, а тут еще один из штурманов заболел не то острым ревматизмом, не то воспалением коленного сустава, он лежит, температура очень высокая, и доктор здешний говорит, что ехать ему нельзя. Трех матросов пришлось тоже отпустить. Аптечка у нас большая, но медицинской помощи, кроме матроса, который когда-то был ротным фельдшером, — никакой, все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать, что могу, и, вообще, чувствовала, что если я тоже сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу. Юрий Львович сначала, конечно, и слышать не хотел об этом, хотя, когда я приступила с решительным вопросом, могу я быть полезной или нет, сознался, что могу. Наконец согласился, что я телеграфирую домой. Вот и вся история, и я лично чувствую, что поступила так, как должна была, а там — будь что будет. Будь я так слаба, как прежде, конечно, нечего было и думать, но я за это лето, в основном в последний месяц, так поправилась, что даже люди, которые видели меня каждый день, поражаются тому, как я стала хорошо выглядеть. Вообще чувствую, что здоровье ко мне окончательно вернулось. Мне так много хочется вам рассказать! Еще можно будет написать с острова Вайгач. Я ужасно боюсь одного, что как-нибудь попаду в газеты, так как здешние люди от скуки страшно любопытны, а у нас есть второй гарпунщик, который питает страсть к репортерству…

Сейчас выяснилось, что Севастьянов и доктор, может быть, успеют приехать, тогда, конечно, я не поеду, во всяком случае это письмо пошлю только тогда, когда это выяснится, и если вы его получите, то знайте, что я уехала, и ждите известий с Вайгача. Во Владивостоке будем в октябре или ноябре следующего года, но если будет хоть малейшая возможность, пошлю телеграмму где-нибудь с Камчатки. Леночка уверяет, что если я поеду, то и она тоже, но она такой большой ребенок, что не знаю, как и отнестись, и отговариваю ее, так как уверена, что она плохо соображает, на что идет. Об одном убедительно прошу вас: не забывайте без меня тетю Жанну, я бы даже хотела, чтобы вы ей посылали побольше, так как мне до возвращения деньги все равно не будут нужны. Вообще, распоряжайтесь ими без всяких церемоний…

Пока прощайте, мои милые, дорогие! Поцелуйте от меня крепко-крепко ребят и не огорчайтесь. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером. Правда?

Много-много раз всех вас целую и буду еще писать, а сейчас очень уж мне грустно растягивать прощание.

Простите вашу Миму!»

Кончив читать, я долго не поднимал головы. Ирина Александровна тоже молчала.

Письмо датировано 10 сентября (27 августа). Как известно, «Св. Анна» покинула Екатерининскую гавань 28 августа. Значит, ни Севастьянов, ни доктор к отходу судна не успели, а скорее, и не собирались успевать, — а ждать больше было уже нельзя, вот-вот встанут льды, и так страшно запоздали, и она окончательно решилась… Как это письмо отличается от предыдущих, несколько легковесных, что ли, — горькое и, может, даже не по ее годам мудрое, можно сказать, что за несколько недель она повзрослела на несколько лет. Она почти предвидела исход экспедиции, по крайней мере, смотрела на ее будущее куда более реально, чем капитан. И надо же: уже тогда предсказать печальную участь экспедиции Г. Я. Седова!

Решилась на эту дорогу по существу больной, ведь она и отправилась-то в дорогу с первоначальными планами только вокруг Скандинавии по совету врачей, которые ей рекомендовали лечение морским воздухом. Правда, она постоянно оговаривается в своих письмах родным, что чувствует себя гораздо лучше, но, может, она просто хотела успокоить близких? Боже мой, она отправилась в экспедицию, из которой один за другим сбегали мужчины, потому, что «когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя допустить, чтобы ничего не вышло»!

Да, развал экспедиции, ее трагедия начались еще задолго до того, как «Св. Анна» отправилась в путь. Слишком запоздалый выход в море, отказ Андреева, Севастьянова, доктора… Потом вот еще что, очень существенное: В. И. Альбанов никогда не приглашался Брусиловым на роль первого помощника, как пишут некоторые. Георгий Львович после «деликатного» бегства Андреева и болезни Баумана вынужден был возложить эти обязанности на Альбанова, несомненно, отличного полярного штурмана, но человека малознакомого, к тому же другого круга, иначе говоря, с которым они до того не ели кашу из общего котла.

— А почему в письмах Ерминия Александровна называет Георгия Львовича Юрием Львовичем? — наконец, словно очнувшись, спросил я.

— В семье между собой его с детства звали так. Так его звала и Ксения Львовна. Ну, вслед за ней, видимо, и Мима.

— В этом письме серьезный упрек в адрес дяди Георгия Львовича, Бориса Александровича.

— Пинегин был не совсем точен, когда называл его богатым московским землевладельцем. Дело в том, что богатства-то были его жены. По договору условия для Георгия Львовича были довольно жесткие. По окончании экспедиции он мог рассчитывать лишь на небольшой процент от зверобойного промысла. Судно, все остальное он должен был вернуть Анне Николаевне. Видимо, этим, чтобы заранее как-то покрыть часть расходов, и объяснялось его решение — взять до Александровска пассажиров.

Письмо Георгия Львовича от 14 сентября:

«Дорогая мамочка. Здесь, в Александровске, было столько неприятностей, Коля («Так он называет лейтенанта Андреева», — пояснила Ирина Александровна) не приехал, из-за него не приехали Севастьянов и доктор. Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командующего состава. Младший штурман заболел, и его нужно оставить по совету врача. Когда было мрачное настроение: один заболел, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдет, а я не очень противился, т. к. нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестер милосердия, хотя бы что-нибудь.

Теперь она уже получила ответ от отца и окончательно решила, что она идет с нами. Вообще, она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию… Деньги дядя задержал, и я стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно!

Но ничего, сегодня все как-то улаживается. Уголь морское министерство дало, но за плату, деньги, надеюсь, дядя сегодня вышлет.

Крепко любящий тебя Юра».

Письмо, написанное в Александровске, датировано 14 сентября, но написано оно скорее 10 сентября, в день отплытия, потому как 14-го они были уже в Югорском Шаре, где из с. Хабарово отправили последнюю почту. Что касается ответа отца Ерминии Александровны, из письма Георгия Львовича можно предположить, что оно было разрешающим.

— А известно содержание письма отца, разрешающего ей уходить в плавание? — спросил я Ирину Александровну.

— Насколько мне известно, письма не было, да и не могло быть из-за нехватки времени. Георгий Львович тут немного лукавил. Была телеграмма: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама. Папа».

— Буквально на днях я узнал еще об одной версии, что якобы перед самым отплытием произошли события, внешне чисто коммерческие, которые, может, и сыграли, пусть не главную, но определенную роль в последующих трагических обстоятельствах. Якобы Борис Алексеевич сначала был только одним из акционеров созданной специально для этой экспедиции зверобойной компании, но потом под давлением жены неожиданно предъявил условие: он целиком берет на себя финансирование экспедиции, все другие акционеры должны выйти из дела. Как видите, последнее письмо Георгия Львовича косвенно это подтверждает. По этой причине якобы и вышел из состава экспедиции первый помощник и акционер лейтенант Андреев.

— Точно я не знаю, но, кажется, и это имело место…

— А кто такая Леночка?

— Это какая-то ее подруга… А вот фотография Ерминии Александровны. Она не была красива, но, как говорят, была очень обаятельна. А это ее последнее письмо. — Ирина Александровна осторожно передала мне сложенный вдвое лист.

«14 сентября.

Дорогие мои милые папочка и мамочка!

Вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня или нет. Первый раз в жизни я не послушалась папиного совета, но, право, будь вы здесь, на месте, то вошли бы в мое положение. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну, а ведь тогда расстались бы тоже надолго, только риску было бы больше. Если бы только я могла получить весточку от вас, то, кажется, была бы вполне счастлива. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Леночка ходила вся в слезах, так как расставалась с нами, я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. К вечеру, когда нужно было сниматься, оказалось, что вся команда пьяна, тут же были те несколько человек, которые ушли, александровские жители, и вообще, такое было столпотворение, что Юрий Львович должен был отойти и встать на бочку, чтобы иметь возможность написать последние телеграммы. Было уже темно, когда мы проводили Леночку и Баумана (больного штурмана) на берег и наконец ушли в море. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали «ура», она нам отвечала…

Первый день нас сильно качало, да еще при противном ветре, так что ползли страшно медленно, зато теперь идем великолепно под всеми парусами и завтра должны пройти Югорский Шар. Там теперь находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма. Эти дни, после выхода из Архангельска, прошли для меня незаметно: первый день так качало, что ничего нельзя было сделать, потом я устраивала аптечку. Мне отвели под нее пустую каюту. Больные у меня уже есть, но, к счастью, пока только приходится бинтовать пальцы, давать хину и пр. Затем я составила список всей имеющейся у нас провизии. Вообще, дело для меня находится, и я этому очень рада. Потом начну сама себя обшивать… Пока холод не дает себя чувствовать, во-первых, Юрий Львович снабжает меня усердно теплыми вещами, а кроме того, в каюте, благодаря нашему отоплению, очень тепло…


Так не хочется заканчивать это письмо. Между тем уже поздно. Так не хочется забыть что-нибудь сказать. Поцелуйте крепко-крепко от меня тетю Жанну и дядю Петю, передайте привет всей нашей милой публике. Куда-то мне придется вернуться? Наверное, уже не в Нахичевань. Об одном умоляю, если папа получит такое назначение, что Арабика нельзя будет везти, то не продавайте, а пошлите его Лене. Кстати, Лена просила передать папе, что если его щенок окажется неудачным, то она может ему прислать от своей собаки (пойнтера). Поцелуйте крепко Лукинишну, Баечку. Просто не верится, что не увижу вас всех скоро опять.

Прощайте, мои дорогие, милые! Как я буду счастлива, когда вернусь к вам. Вы ведь знаете, что я не умею сказать так, как бы хотела, но очень-очень люблю вас и сама не понимаю, как хватило сил расстаться.

Целую дорогих ребят! Ваша Мима.

Если вам не жалко письма, попробуйте написать в село Гольчиху, Енисейской области, а другое в Якутск, — может быть, получу».

— Обратите внимание, как она тепло отзывается о Георгии Львовиче, — сказала Ирина Александровна, когда я осторожно положил письмо на стол, и вздохнула: — Словно она предчувствовала, что больше никогда не вернется… А Арабик — фронтовой конь отца. Она рвалась к отцу в Порт-Артур. Скорее всего, потому и окончила курсы сестер милосердия.

— Но в то время ей было всего 13–14 лет.

Ирина Александровна пожала плечами:

— Она была такая сорвиголова!

— А сохранилось письмо, которое она передала с Альбановым, когда тот уходил со «Св. Анны»?

— Он не принес оттуда никакого письма.

— Но, может, оно просто затерялось?

— Нет, — покачала головой Ирина Александровна. — Насколько я знаю, никакого письма не было.

— А от Георгия Львовича — матери?

— Кажется, тоже не было никакого письма… Конечно же не было. Иначе и мы, и Брусиловы что-то бы да знали, что случилось на «Св. Анне».

— Странно, — растерянно сказал я. — Альбанов ведь сам писал, что они отправили с ним почту. — Я стал листать принесенную с собой книгу В. И. Альбанова. — Вот: «Георгий Львович, Ерминия Александровна и Шленский заняты другим делом: они пишут. Боже мой! Что они пишут с утра до вечера вот уже целую неделю? Мне иногда становится страшно: каких размеров, какого веса дадут они нам почту отсюда в тот далекий мир, где люди живут и настоящим, а не только прошедшим и будущим, как у нас на «Св. Анне». Но, к моему удивлению, почта оказалась очень невелика, не более 5 фунтов». И почта, и судовые документы вроде бы были в одной запаянной банке. Судовые документы сохранились, а писем нет… А как он объяснял, почему он не принес письма?

— К сожалению, я этого не знаю… А вот и Лев Борисович, — представила она мне осторожно вошедшего пожилого мужчину.

— Нет, никаких писем он не принес, — подтвердил Лев Борисович. — Вот тут и загадка. Или они на самом деле погибли, или не в его интересах их было приносить. Может, они каким-то образом компрометировали его? Он, правда, почти сразу же по возвращении в Александровск написал Екатерине Константиновне, но никакого письма от Георгия Львовича не было.

— А сохранилось это письмо Альбанова?

— Сохранилось. Вот оно:

«Ваше Превосходительство! Я не мог раньше сообщить Вам интересующие Вас сведения по той причине, что не знал Вашего адреса, и, узнав его сегодня от г-на вице-губернатора, спешу Вас успокоить, насколько могу. Когда я покинул шхуну на широте 83 градуса 17 минут и долготе 60 градусов восточной, то все оставшиеся на шхуне, то есть Георгий Львович, Ерминия Александровна Жданко и одиннадцать человек матросов, были здоровы, судно цело и вмерзло в лед, с которым и продолжает дрейфовать на запад и северо-запад. Лед этот представляет собой очень большие поля, достигающие местами значительной толщины. Среди одного такого поля и стоит спокойно шхуна «Св. Анна», или она стояла с осени 1912 года до самого моего ухода.

Может быть, «Св. Анна» освободится в этом году, но, по моему мнению, вероятнее, что это произойдет в будущем году, когда она пройдет меридиан Шпицбергена и будет приблизительно в том месте, где освободился ото льда «Фрам». Провизии у оставшихся еще довольно, и ее хватит до осени будущего года. Во всяком случае спешу уверить Вас, что мы покинули судно не потому, что его положение безнадежно. Когда я уходил с судна, Георгий Львович вручил мне пакет на имя начальника теперь Главного гидрографического управления. Я думаю, что в этом пакете подробно изложены история плавания и дрейфа шхуны «Св. Анна». Сегодня я отправляю пакет в Петроград начальнику Гидрографического управления и предполагаю, что Вы узнаете из него все подробности. 27 августа я выеду в Петроград, но где остановлюсь — пока еще не знаю.

С совершенным уважением готовый к услугам

Валериан Иванович Альбанов.
22 августа 1914 г., Архангельск».

Странно, почему в этом письме Альбанов ничего не сообщает о судьбе писем? Если он их все-таки принес — он непременно написал бы. Если бы они по каким-нибудь причинам погибли в пути — тоже. Выходит, что они были в пакете на имя начальника Главного гидрографического управления? Но я только что читал письмо начальника Главного гидрографического управления Михаила Ефимовича Жданко матери Георгия Львовича — Екатерине Константиновне. В нем тоже ни слова о письмах… В чем же дело? Надо еще раз внимательно проследить судьбу почты по «Запискам…» Альбанова. Может, я что пропустил. Может, ее все-таки потеряли беглецы?.. Нет: «…Все украденное оказалось в целости, конечно, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной…» Она пропала вместе с Дунаевым и Шпаковским? Тоже вроде бы нет. «На том каяке была наша единственная винтовка, все патроны и некоторые документы…» Все правильно, на мыс Флора они приплыли с почтой: «Прежде всего надо подвести к поселку каяк, оставленный версты за две отсюда, вытащить его в безопасное место и взять в домик все остатки нашего снаряжения, которого, правда, осталось немного: компас, бинокль, хронометр, секстант, две книжки, паруса, топор, спички да две или три банки, из которых одна была с почтой».

Может, он все-таки принес почту?..

— А Альбанов был у Брусиловых? — спросил я.

— Да, был, — Ирина Александровна осторожно положила последнее письмо на край стола. — Даже несколько раз. У всех о нем сложилось впечатление как о порядочном и интеллигентном человеке. Конечно, какая-то настороженность к нему была: сам пришел, они остались… Он, как мог, старался успокоить, говорил, что у «Св. Анны» все шансы в скором времени выйти на чистую воду…

— Тут еще вот что, — добавил Лев Борисович. — Конрад настойчиво избегал встреч с Брусиловыми. Ему несколько раз писали, приглашали, но он под всяческими предлогами избегал встреч. Так ни разу и не пришел. И вообще, как известно, он упорно отмалчивался, когда его кто-то расспрашивал об экспедиции.

— А Альбанов?

— Альбанов охотно и довольно подробно рассказывал, но деликатно уходил в сторону, когда речь заходила о причинах конфликта. Говорил, что их и не было, все складывалось из несущественных мелочей, осложненных болезненной раздражительностью… Тут невольно складывается впечатление, что не наказал ли Альбанов Конраду строго-настрого молчать, как бы тот нечаянно о чем не проговорился. Или не случилось бы каких разногласий в рассказах. Все-таки что-то случилось на шхуне. А что?.. — Лев Борисович развел руками. — В 1936 году мой дядя, Сергей Львович (брат Георгия Львовича), — он жил в Архангельске и преподавал в техникуме, — взял и поехал сам к Конраду, который тоже жил тогда в Архангельске, в Соломбале. Тот сначала немного растерялся. А потом, вспоминая, они выпили. Конрад пошел провожать Сергея Львовича, вызвался сам перевозить через рукав Двины там, что ли. Ну и вот, посередине с ним случилось что-то вроде алкогольного затмения. Ему вдруг померещилось, что на корме лодки сидит не Сергей Львович, а Георгий Львович. И он стал сбивчиво бубнить: «Георгий Львович, это не я стрелял, не я…» Но потом снова пришел в себя и замкнулся. О чем он бубнил? Что имел в виду? Может, это каким-то образом относилось к конфликту между Георгием Львовичем и Альбановым?.. Сергей Львович через какое-то время снова поехал к нему в Соломбалу, но ему сказали, что Конрад уехал в деревню.

— Мне кажется, не стоит особенно-то принимать всерьез рассказ Сергея Львовича, — осторожно добавила Ирина Александровна. — Во-первых, он тоже был, мягко говоря, навеселе. А отчасти тут, может, сыграла родственная настороженность. Мало ли что мог иметь в виду Конрад! Да так ли именно он говорил. Неясного, конечно, много, но подозревать в чем-то Альбанова, мне кажется, нет никаких оснований. Да, тут какая-то загадка с письмами. Но ведь они на самом деле могли погибнуть во время этого страшного перехода. Что касается его конфликта с Георгием Львовичем, мне кажется, он довольно ясно и деликатно объяснил это в своих «Записках…». И, наверное, ему неприятно было лишний раз вспоминать, и тем более рассказывать, о касающихся только их двоих или троих деталях. Что же до самого Георгия Львовича, характер у него, по всему, был далеко не легкий. Если даже судить по его матери. Женщина она была замечательная, но характер у нее был совершенно несносный…

Невероятно уставший и даже немного подавленный от избытка впечатлений, я возвращался в гостиницу. Я знал, что о многом забыл спросить, многое упустил, может, даже самое важное, но теперь уже поздно: Ирина Александровна через полчаса уезжала на дачу — она приезжала только на встречу со мной, и возникшие вопросы я смогу задать ей только осенью. Но черный червь сомнения больше не глодал меня. Более того, мне было даже немного стыдно за когда-то проявленную слабость. Да, писем он не принес. Но он мог бы соврать в своих «Записках…», что почту потеряли беглецы или что она погибла вместе с Луняевым, — поди проверь. В конце концов он мог бы вообще скрыть, что между ним и Брусиловым были какие-то стычки, да мало ли как можно было объяснить уход с судна… Мне было ясно главное: причина трагедии экспедиции в той простой и страшной вещи, которую мы теперь называем психологической несовместимостью. Она, словно раковая опухоль, медленно, но необратимо разрушала собранный по принципу случайности экипаж «Св. Анны». Зачем далеко ходить. Возьмите пример арктической экспедиции — на лыжах к Северному полюсу под руководством Дмитрия Шпаро. Десять лет они притирались друг к другу, десять лет! И то случались стычки. Десять лет, в результате которых Шпаро мог сказать: «Мы относились друг к другу не просто хорошо, а нежно». А тут: люди и познакомились-то, по существу, уже во время экспедиции. И, наверное, даже неэтично подозревать в чем-то Альбанова, нашедшего простой, безжалостный для себя и, вероятно, единственно возможный способ покончить с этой несовместимостью. Или, как об этом точно и жестко сказал в свое время Валентин Иванович Аккуратов: «Обреченность того похода одиночки по страшному в своем коварстве льду океана они понимали оба. Это было приговором к смерти, но, ослепленные гневом, другого выхода они не видели». Нет ничего проще и безнравственней объяснять, чем более судить поступки людей, полтора года находящихся в ледовом плену на грани жизни и смерти, комнатной логикой, когда тебе ничто не угрожает. Все дело в обыкновенной психологической несовместимости, осложненной болезнями и неведомым будущим, И, разматывая загадочный клубок этой несчастной экспедиции, может, даже неэтично пытаться до конца разгадывать мелочные детали этих ссор, все равно к главному мы ничего не добавим. Разумеется, Альбанову было неприятно вспоминать об этих горьких минутах, и, разумеется, задним числом он чувствовал себя виноватым — и казнил себя, и снова все перебирал в своей памяти, и снова казнил себя, даже, может, в том, в чем совершенно не был виноват.

Что гадать — ведь о главном он честно и прямо, не оправдывая себя, сказал в своих «Записках…».

«Что за причина была моей размолвки с Брусиловым? Сейчас, когда прошло уже много времени с тех пор, когда я спокойно могу оглянуться назад и беспристрастно могу анализировать наши отношения, мне представляется, что в то время мы оба были нервнобольными людьми. Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912/13 года, тяжелое настоящее положение и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди — все это, конечно, создавало благоприятную почву для нервного заболевания. Из разных мелочей, неизбежных при долгом совместном житье в тяжелых условиях, создалась мало-помалу уже крупная преграда между нами. Терпеливо разобрать эту преграду путем объяснений, выяснить и устранить недочеты нашей жизни у нас не хватило ни решимости, ни хладнокровия, и недовольство все накоплялось и накоплялось. С болезненной раздражительностью мы не могли бороться никакими силами, внезапно у обоих появлялась сильная одышка, голос прерывался, спазмы подступали к горлу, и мы должны были прекращать наше объяснение, ничего не выяснив, а часто даже позабыв о самой причине, вызвавшей их. Я не могу припомнить ни одного случая, чтобы после сентября 1913 года мы хоть раз поговорили с Георгием Львовичем как следует, хладнокровно, не торопясь скомкать объяснение и разойтись по своим углам. А между тем, я уверен теперь, объяснись мы хоть раз до конца, пусть это объяснение сначала было бы несколько шумным, пусть для этого нам пришлось бы закрыть двери, но в конце концов для нас обоих стало бы ясно, что нет у нас причин для ссоры, а если и были, то легко устранимые, и устранение этих причин должно было служить всеобщему благополучию. Но, к сожалению, у нас такого решительного объяснения ни разу не состоялось, и мы расставались, хотя и по добровольному соглашению, но не друзьями…»

Не умалил ли подвиг Альбанова полуторатысячекилометровый переход к Северному полюсу на лыжах научно-спортивной экспедиции «Комсомольской правды» под руководством Дмитрия Шпаро? Более поздние экспедиции, в том числе и одиночные?

Нет, не умалил и не умалили! Ни в коем случае. Люди под наблюдением медиков и психологов специально готовились к этим переходам, как я уже говорил, не просто готовились, а как в случае с экспедицией Шпаро, — целых десять лет! А главное — они всегда знали, что к ним всегда может прийти помощь. А эти — никогда в жизни не собиравшиеся в подобный поход, — с никудышным снаряжением, — даже защитные очки из простого бутылочного стекла, с никудышным продовольствием, которое — на весь путь! — нужно было нести с собой. Больные неизвестной болезнью, нетренированные, измученные двухгодичным неведением, без каких-либо карт. По себе, по своим скромным дорогам по местам, человеком еще мало обжитым, знаю: психологически те дороги самые тяжелые, когда не можешь надеяться ни на чью помощь.

Мало того — не будь ледового похода Альбанова, может, и не стало бы ледовою перехода к Северному полюсу Шпаро. Может быть, не было бы других подобных переходов. Ничто так не поучительно, как горький опыт твоих предшественников. Кстати, позже я получил письмо от Дмитрия Шпаро, в котором он писал, что «Затерянные во льдах» Валериана Ивановича Альбанова он перечитал еще раз перед самым походом к полюсу.

…Но самое невероятное меня ждало впереди. Мне неожиданно позвонила Ирина Александровна.

— Знаете, — сказала она, — тут еще одно письмо есть, дальней нашей родственницы. Его получил журнал «Вокруг света» как отклик на публикацию Алексеева и Новокшонова «Как погибла «Св. Анна»?..». Его принес мне один из авторов. Дмитрий Анатольевич Алексеев. Я вам его прочитаю.

Она медленно стала читать, и я вдруг почувствовал под сердцем легкую слабость:

«Уважаемый товарищ редактор! Пишу Вам вот по какому поводу: в номере восемь за 1978 год Вашего журнала есть статья «Как погибла «Св. Анна»?..» Речь в ней идет о моих родственниках. Мой дед, учитель Псковской мужской гимназии И. Ф. Жданко, был в родстве с генералом Жданко. Степени родства я не знаю, но, кажется, Ерминия (правильно: Ермина) Александровна приходится мне двоюродной теткой. Родственных связей между обеими семьями не было почти никаких — слишком велика была разница в общественном и имущественном положении, но одна из моих родных теток, Александра Ивановна Жданко, была более-менее дружна с Ерминой.

О «Св. Анне» и ее участии в экспедиции мне слышать не приходилось, но вот вскоре после войны тетя Саша была в Риге у другой нашей дальней родственницы, уехавшей в Ригу в 1918 году, и та ей рассказала, что незадолго до войны, году в 1938–1939 в Ригу приезжала Ермина Брусилова не то с сыном, не то с дочерью, теперь уже не помнит, и что живет она где-то на юге Франции.

Н. Молчанюк».

— Но это же невероятно! — смог выдохнуть я.

— Подождите, я прочту вам второе письмо, дополняющее это: «Я увиделась с тетей Сашей после войны только в 1953 году. Она рассказывала о поездках в Ригу и вскользь упомянула, что Жигулевичи говорили, что за год-полтора до войны Ермина Брусилова приезжала в Ригу, не то с дочерью, не то с сыном, и что живет она теперь где-то на юге Франции. К большому моему теперешнему огорчению, я не поняла тогда всей сенсационности этого сообщения, да и сама тетя Саша не придала этому большого значения: приезжала и приезжала, а почему бы и нет? Думаю, что ни о судьбе экспедиции (если и вообще знала о ней), ни о судьбе генерала Жданко после революции тетя Саша вообще ничего не знала. Но вот фамилия — Брусилова — у нее не вызвала удивления, видимо, о ее замужестве или возможном замужестве тетя Саша знала. На мой вопрос: «Как — Ермина Брусилова? Это та самая Ермина?» — тетя Саша ответила: «Ну да, та самая».

— Если верить всему этому, получается, что «Святая Анна» все-таки вышла на чистую воду.

— Получается… Но в это очень трудно поверить.

— Если в 1915 году, как предсказывал Альбанов и как показывали расчеты, она освободилась изо льдов… Шла мировая война — домой они не могли вернуться. А потом революция, Гражданская война… Но неужели за все эти годы Ерминия Александровна не искала своих родственников?

— Не знаю, — вздохнула Ирина Александровна. — Тут что-то не так. В то же время тогда было, наверное, непросто узнать о судьбе родственников. К тому же мы жили уже не в Нахичевани.

— Но в 1939 году в Риге — неужели она бы не попыталась узнать у тех же Жигулевичей о судьбе родственников? И тут бы волей-неволей возник разговор об участии в полярной экспедиции. Потом как-то же нашла она Жигулевичей, хотя они уехали в Ригу только в 1918 году, то есть уже после ухода Ерминии Александровны в экспедицию. А Брусилов, почему он не искал?

— Складывается впечатление, что Георгий Львович умер, может, даже еще на судне. А большинству, норвежцам, и незачем было рваться в Россию.

— Да, загадка…

— Была у нас, правда, еще одна Ерминия Александровна, дальняя родственница. Она жила в Югославии. Но она, по-моему, не могла быть знакома с нашими рижскими родственниками, никак не могла. Потом совершенно исключено, чтобы она стала Брусиловой…

Несколько дней я не мог прийти в себя от этой ошеломляющей версии. Действительно, что-то тут не так. Пусть так сложилась судьба, что она осталась во Франции, но неужели за все эти годы она ни разу не попыталась разыскать своих родственников?

А если пыталась — но безуспешно?

Жила на юге Франции… Подождите, книга Р. Гузи «В полярных льдах» (дневник Ивонны Шарпантье) — перевод с французского… Неужели это все-таки какая-то литературная обработка дневника Ерминии Александровны Жданко? Или она принципиально предпочла, чтобы ее имя осталось неизвестным читателю? Но, увы, эти вопросы пока так и остаются вопросами.

И снова вопрос: пусть война — но как мог оказаться совершенно незамеченным приход «Св. Анны» в один из западных портов? И тут невольно вспоминается версия Алексеева и Новокшонова. Кстати, в скором времени после звонка Ирины Александровны я получил письмо от Дмитрия Анатольевича Алексеева: «То, что «Св. Анна» не была раздавлена льдами, мы не сомневались. Она могла быть остановлена любым немецким судном, скорее всего, подводной лодкой. «Св. Анна» была уничтожена, а Ерминию Александровну как женщину немцы могли подобрать. По законам военного времени Ерминия Александровна Жданко или весь экипаж шхуны мог быть интернирован до конца войны. Попытки Жданко найти контакт с родственниками в 1918 году могли не увенчаться успехом ввиду революции, Гражданской войны и перемещения второй семьи генерала Жданко из России».

Каждая на первый взгляд малозначительная деталь может пролить неожиданный свет на тайну трагической экспедиции. Каждый на первый взгляд малозначительный факт может повергнуть в прах кажущуюся такой стройной и логичной версию дальнейшей судьбы «Св. Анны» и ее несчастного экипажа. С таким чувством 18 августа 1979 года прочел я в газете «Труд» корреспонденцию С. Снегирева «Тайна Ледяной гавани» — об экспедиции, разыскивающей останки корабля Виллема Баренца. В ней походя сообщалось, что на Новой Земле обнаружен столб с надписью: «Св. Анна» 1914 год». Это сообщение, если оно, конечно, достоверно (а категоричность его в солидном издании, отсутствие оговорок не давали оснований сомнениям), все переворачивало с ног на голову. Выходит, «Св. Анна» каким-то образом добралась до Новой Земли или ее достиг ушедший в скором времени после Альбанова второй отряд — перед полярной зимой дрейфующие льды сковало, и его путь был не так жесток, как путь Альбанова?

Но ведь летом 1914 года над Новой Землей летал Ян Иосифович Нагурский! И Новую Землю посещали спасательные суда! Впрочем, он и корабли могли их и не обнаружить, если они по каким-либо трагическим обстоятельствам так и не покинули Ледяной гавани, ведь он долетал лишь до мыса Литке. Или получилось так, что они пришли на Новую Землю, когда спасательная экспедиция уже свернула свои работы, например, в конце сентября?

Нет, тут что-то не то. Слишком маловероятно, чтобы Брусилов или кто еще из оставшихся в 1914 году смог дойти до Новой Земли. Это просто невозможно. Даже Альбанову был бы не под силу этот путь.

Раздираемый сомнениями, я написал Дмитрию Игоревичу Шпаро: в Новоземельской экспедиции Кравченко были студенты из Московского института стали и сплавов, в котором он работает, и он, конечно, уже в курсе дела.

Но первое письмо я получил от Дмитрия Анатольевича Алексеева. Он, видимо, догадывался о моем состоянии: «Дело в том, что экспедиция Кравченко не нашла этот столб. Он был обнаружен еще в прошлом году то ли гидрологами, то ли еще кем. Эта неопределенность данных уже заставляет настороженно отнестись к находке, так как случаи фальсификации в подобного рода делах достаточно распространены и, к сожалению, коснулись и Арктики. Люди сейчас грамотные и часто… скучающие. Расхищение исторических реликвий Севера чрезвычайно распространено, и не исключено, что какой-нибудь шутник решил внести свой «вклад» в раскрытие тайны экспедиции Брусилова. Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы была проведена тщательная экспертиза этого столба.

И еще одно обстоятельство, касающееся болезни экипажа во время дрейфа и смерти некоторых участников похода Альбанова. Этого вопроса еще никто не касался. Во время дрейфа на «Св. Анне», по-видимому, вспыхнула эпидемия трихинеллеза, вызванная потреблением непроваренного медвежьего мяса, зараженного личинками трихинелл. В результате заболевания развивается адинамия, то есть общая слабость, особенно же в икроножных суставах. Дело иногда кончается внезапными инфарктами, особенно если человек подвергается интенсивным нагрузкам. Эта болезнь стала причиной гибели членов экспедиции С. Андрэ к Северному полюсу на воздушном шаре в 1898 году. К этому выводу пришли только в пятидесятых годах нашего века. Я тщательно консультировался со специалистами по этой болезни. Если Вы помните, как свидетельствует выписка из судового журнала и дневник Альбанова, всех удивлял характер этой болезни, явно не цинготный. Если учесть, какую долю занимало в рационе дрейфующей шхуны медвежье мясо, и сопоставить клинические признаки трихинеллеза с симптомами болезни, описанными Альбановым, поражает удивительное совпадение. Эта же болезнь, видимо, и поразила некоторых участников похода Альбанова и послужила причиной смерти по крайней мере двух из них. Согласно данным паразитологов, почти все белые медведи Арктики заражены трихинеллезом, и случаи заболевания этой болезнью наблюдаются и до сих пор, когда потребляют плохо проваренное мясо».

Я снова перелистал «Выписку из судового журнала лейтенанта Брусилова». Пожалуй, Дмитрий Анатольевич прав. 8 декабря 1914 года они убили первого медведя, и уже 15 декабря, когда у них еще в достатке было витаминизированной пищи, заболел Брусилов, на другой день — Альбанов, 19-го — слег гарпунер Шленский…

Подтверждение этой версии было и в полученном мною вскоре письме В. А. Троицкого: «Помните: на второй день после прибытия в Архангельск Альбанова пригласили в редакцию газеты «Архангельск», записали рассказ о пережитом и опубликовали в четырех номерах. Это номера с 187-го по 191-й за 1914 год. Любопытно, что в этой публикации есть детали, о которых он впоследствии в книге не писал или они выпали при сокращении. Описывая заболевание своих спутников, Альбанов рассказывал, что у них сначала были парализованы ноги, затем руки, после чего наступало полное безразличие, но десны не болели и не кровоточили. Это подтверждает предположение, что члены экспедиции болели не цингой, а трихинеллезом, вызываемым непроваренным мясом морских животных или медведей».

И еще один факт в подтверждение этой версии. Во время Великой Отечественной войны немцы забросили на Землю Франца-Иосифа метеорологическую экспедицию под кодовым названием «Кладоискатель», которая передавала в Северную Норвегию сводки погоды и ледовую информацию, перехват разговоров советских полярных станций, создавала помехи радиопередачам. В штат секретной германской метеостанции входил охотник-промысловик, который пополнял съестные запасы. И вот однажды весь персонал станции, поев непрожаренного медвежьего мяса, тяжко заболел. Диагноз — трихинеллез. Всех срочно эвакуировали на самолете на материк, и больше немцы не высаживались на Землю Франца-Иосифа.

Остатки этой метеостанции и базы отстоя и дозаправки подводных лодок только в 1947 году обнаружил полярный летчик И. П. Мазурук, отыскивая место для нового арктического аэропорта. Радиометеостанция размещалась в капитальных домах-блиндажах, замаскированных белой окраской крыш. Двойные стены, окна из плексигласа, печи и даже камины… Можно представить, что бы представляла собой советская база.

Наконец пришла открытка от Дмитрия Игоревича Шпаро: «Пятого сентября я познакомился с Д. Кравченко. Почти наверняка сообщение о столбе — вымысел. По-моему, Вы не должны тратить время на эту историю. Из опыта поисков Русанова у меня к подобным сообщениям определенный иммунитет…»

Так что же все-таки случилось со «Св. Анной»? Увы, на этот вопрос пока не будет ответа. Более того: чем глубже в лес, тем больше загадок…


Несостоявшаяся встреча

И, может, в заключение — мне хочется рассказать еще о некоторых интересных фактах, связанных с трагической экспедицией на «Св. Анне», а именно: о первых в мире и, как ни странно, малоизвестных полетах на самолете в Арктике.

Вспомним: в 1912 году в Арктику ушли три русские экспедиции. Они были организованы на частные средства, и снаряжение их ни в коей мере не соответствовало тем большим задачам, которые эти экспедиции перед собой ставили. Все три экспедиции словно растворились в студеных туманах Северного Ледовитого океана. И только весной 1914 года организуются поиски, но, как потом писали, крайне нерасторопно, впрочем, уже шла Первая мировая война.

Теперь легко говорить, что тогда нужно было делать и чего нельзя. Тогда же никому толком не было известно, где их искать: на пропавших судах не было радио, тогда еще не было настоящего ледокольного флота, и поиски велись вслепую.

А их еще можно было спасти. Еще наверняка кто-то был жив из экипажа «Геркулеса», еще не все палубные надстройки и каюты были сожжены на «Св. Фоке», еще шестеро из четырнадцати, а не двое были в отряде Альбанова, еще не канула в неизвестность «Св. Анна». Но начальник экспедиции, уходящей на поиски «Св. Фоки», капитан 1-го ранга Ислямов долго не соглашается грузить на пароход купленный во Франции гидросамолет поручика Яна Иосифовича Нагурского, решившегося совершить поисковые полеты в Арктике.

— Напрасная затея, поручик, только место занимает ваша игрушка. Там, в Арктике, на собаках-то трудно, а вы летать вздумали, чепуха все это…

Впрочем, сначала летчиков, пытавшихся подняться в небо Арктики, было трое, но один из них, Евсюков, уходящий на «Эклипсе», капитаном на котором был знаменитый норвежец Отто Свердрун, на поиски экспедиций Русанова и Брусилова, увидев Север, даже не стал собирать свою машину, хотя был человеком далеко не робким, он героически погибнет в 1914 году на фронте. Подполковник (капитан 2-го ранга) Александров, будучи участником Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, разбил свой «Фарман» при первой же попытке подняться в воздух…

Откуда, как рождается в человеке эта властная тяга стремиться в никем еще не изведанное? Почему она дремлет в одних, как бы даже ни поощрялась, и почему так ярко и жертвенно, вопреки всему, вспыхивает в других? Ясно одно, что просыпается она еще в раннем детстве.

Любопытная параллель: так же, как и Валериан Альбанов, Ян Нагурский в детстве, властно влекомый этой тягой, пытался плыть в Америку — путь туда, по его мнению, лежал через ближайшее озеро. Так же он был выпорот и водворен в дом. Какое-то время эта страстная жажда, тоска по неизведанному, по неоткрытым землям может лишь теплиться в человеке, рискнем это сравнить с углями в потухающем костре, присыпанном золой и пеплом. После прогимназии Ян Нагурский будет учительствовать в деревне, затем будет учиться в Одесском юнкерском пехотном училище, и не потому, что это его страстная мечта, просто обучение в военном училище бесплатное, а офицерское звание даст сравнительно приличное жалованье, и он сам, кажется, еще не подозревает, что эта детская жажда снова вспыхнет в нем, как тот совсем было потухший костер, в который снова подбросили дров.

Символично, что судьба Яна Иосифовича Нагурского тесно связана с судьбой великого русского летчика Петра Николаевича Нестерова. Не предполагая, что судьба сведет их вместе, пехотный подпоручик Нагурский служит в Хабаровске, а артиллерийский подпоручик Нестеров — во Владивостоке. Оба в один год уезжают с Дальнего Востока, каждый мечтает о небе. В аэроклубе в Петрограде Нагурский и Нестеров знакомятся. Нагурский уже допущен к полетам, Нестеров же пока вынужден заниматься теорией полета. Он говорит о необходимости крена самолета при развороте, что тогдашним летчикам казалось невероятным. Через год они вместе поступают в авиационный отдел офицерской воздухоплавательной школы, но в группе авиаторов Нестерову не хватает места, помимо его желания его зачисляют в аэростатическую группу. Нагурский делится с ним своими впечатлениями о первых полетах.

Нагурский был одним из немногих, кто сразу понял всю глубину теоретического и практического новшества Нестерова, необходимости крена крыла для разворота. И, вопреки устоявшимся канонам и циркулярам, вслед за Нестеровым смело выполняет такие развороты и страстно пропагандирует их.

Осенью 1912 года Нестеров уезжает в Варшаву — он там будет продолжать обучение на звание военного летчика. Нагурский остается в Гатчинской военной школе. Прощаясь, оба не подозревают, что больше они — никогда! — не встретятся. Но на всю жизнь останется в Нагурском свет этой большой дружбы.

В 1913 году приказом Генерального штаба Яну Нагурскому присваивается звание военного летчика. Помимо этого он заканчивает курс в Морском инженерном училище, и его откомандировывают в распоряжение Главного Морского штаба в звании поручика по Адмиралтейству.

В 1914 году под давлением общественности Морское министерство отпустило средства на организацию поисков экспедиций Седова, Русанова и Брусилова. В Дании и Норвегии закупаются суда «Герта» и «Эклипс». Командовать «Гертой» будет начальник спасательной экспедиции капитан 1-го ранга Ислямов («Герта» подойдет к мысу Флора через месяц после ухода с него «Св. Фоки» с Альбановым и Конрадом), «Эклипсом» — известный норвежский полярный исследователь, капитан знаменитого нансеновского «Фрама» Отто Свердруп.

Нисколько не умаляя заслуг Яна Иосифовича Нагурского, надо вспомнить наконец о том человеке, которому принадлежит сама мысль, идея — использовать самолет для поисков пропавших в Арктике экспедиций. К сожалению, пока трудно более или менее определенно ответить на этот вопрос, более того, история, кажется, не сохранила в памяти его имени, впопыхах не придав этому факту большого значения. Может, и сам этот человек не подозревал, что у его мысли великое будущее.

Может, это был Нансен, который уже однажды говорил о целесообразности применения в будущем самолетов в Арктике для ледовой разведки? Может, эти его мысли передал начальнику Главного гидрографического управления Михаилу Ефимовичу Жданко Отто Свердруп? А может, это был сам Михаил Ефимович?..

Многие русские и иностранные летчики откликнулись на объявление Главного гидрографического управления. Но выбор пал на Нагурского. Немаловажную роль в этом, видимо, сыграл факт, что он был еще морским инженером и служил в своем — морском — ведомстве. После личного знакомства с ним генерал-лейтенант Жданко решительно подписывает письмо в Главный Морской штаб о назначении в экспедицию «военного летчика поручика Нагурского, приписанного к Морскому министерству и изъявившего принять участие в означенной экспедиции», хотя принять это важное решение Михаилу Ефимовичу было, видимо, непросто. Генерал-лейтенант Жданко, наверное, знал, что военный летчик Нагурский открыто восхищался «выходками» своего друга юности военного летчика Нестерова и не только делал по-нестеровски виражи, но и повторил его мертвую петлю, как бы в пику заявлению, сделанному «Биржевым ведомостям» лицом, «занимающим высокий пост в военном ведомстве». А заявление это, тут же перепечатанное многими западными газетами, было таковым: «В этом поступке больше акробатизма, чем здравого смысла. Мертвая петля Нестерова бессмысленна и нелогична. Нестеров был на волосок от смерти, и с этой стороны он заслуживает полного порицания и даже наказания. Рисковать жизнью для того, чтобы только поразить трюком, — бессмысленно… Мне лично кажется, что вполне справедливо будет, если командир авиационной роты, к которой принадлежит Нестеров, поблагодарив отважного летчика за обнаруженную им смелость во время полета, посадит его на 30 суток под арест».

На Нагурского же Жданко возложил выбор системы самолета. А выбрать было непросто. Никто никогда не летал в Арктике. Видимо, это должен быть самолет, который может садиться на лед и на воду, чтобы он был максимально грузоподъемным, обладал максимальной дальностью полета и в то же время был максимально прочен и компактен для перевозки на судне. У него обязательно должно быть воздушное охлаждение, ибо вода в Арктике неминуемо замерзнет. После долгих раздумий, советов с друзьями Нагурский останавливается на биплане «Морис Фарман» с шестицилиндровым двигателем воздушного охлаждения фирмы «Рено».

Нагурский докладывает о своих выводах Жданко, и тот, целиком доверившись молодому летчику, командирует его в Париж для закупки самолета, который он потом должен привезти в Христианию. Самолет по просьбе Нагурского красят в необычный для тогдашней авиации — красный цвет, чтобы в случае вынужденной посадки он был виден на снегу. (И до сего дня с легкой руки Яна Иосифовича Нагурского самолеты полярной авиации красят в красный цвет.)

Вот тут-то, в Христиании, и произошел инцидент, о котором я уже упоминал: капитан Ислямов отказывается грузить самолет на судно. Может, вообще не стоило бы упоминать об этом, в сущности, малозначительном факте, если бы через семь лет в своих мемуарах, когда вроде бы уже не осталось никого в живых из свидетелей, по крайней мере, как считалось тогда, самого Нагурского, капитан Ислямов напишет, что он, не в пример другим, с самого начала ратовал за использование самолета в поисках пропавших экспедиций и всячески помогал Нагурскому.

А Нагурский тогда вынужден был обратиться к чиновнику Морского министерства, ведавшему снаряжением экспедиции… Леониду Львовичу Брейтфусу (да-да, тому самому, несколькими годами позже оказавшему Альбанову помощь в издании его «Записок…»), требуя погрузить самолет. Когда инцидент был исчерпан, Брейтфус сообщил Жданко: «Много хлопот причиняет аэроплан. 8 ящиков запасных частей, деталей погружены на «Эклипс», а для самого самолета, упакованного в четыре ящика, места нет. Один из ящиков, как железнодорожный вагон, — до девяти метров длины. Пришлось нанимать грузовой пароход, идущий в Архангельск…»

В начале июля Нагурский на «Эклипсе» приплывает в Александровск-на-Мурмане, откуда два года назад ушла в неизвестность «Св. Анна». На поиски ее и «Геркулеса» Русанова отправляется на «Эклипсе» Отто Свердруп. Может, это было просьбой Нансена — то, что он уходил искать именно «Геркулес». Нансен с глубоким уважением относился к его молодому капитану Александру Степановичу Кучину, в свое время он спас его от ареста царской полицией и, вопреки решению норвежского парламента — в состав экспедиции могут входить только норвежцы, — рекомендовал Амундсену взять его на «Фрам» для похода к Северному полюсу, но Амундсен неожиданно повернул к Южному, и Кучин блестяще зарекомендовал себя в этом труднейшем походе.

На поиски Седова шла «Герта». В помощь ей зафрахтованы пароходы «Андромеда» и «Печора». Как писал позже Н. В. Пинегин, «при отплытии этой экспедиции летом 1914 года носились упорные слухи, что Ислямов везет с собой приказ морского министра вернуть Седова в Россию, а в случае неповиновения арестовать». Газета «Архангельск», как бы в подтверждение этих слухов, писала: «В высших морских сферах весьма отрицательно относятся к седовской экспедиции. Это отрицательное отношение проявилось после того, как выяснилась вся несерьезность экспедиции. Передают, что министр морской при докладе о необходимости розысков Седова заявил: «Найти, арестовать, заковать в кандалы и привезти обратно». Может быть, эти слова министра выдумала досужая молва, но они во всяком случае довольно точно характеризуют отношение морских сфер к экспедиции». Опровержения заметка не вызвала, страсти по Седову накалялись, а его уже не было в живых…

И вот «Печора» идет на север. Но она зафрахтована только до места последней известной зимовки Седова — Крестовой губы на Новой Земле. Здесь она встречает «Андромеду», ушедшую к Новой Земле чуть раньше. Та уже побывала у Панкратьевых островов. А дальше?

— Увы, — вздыхает капитан «Андромеды» Поспелов, — судно зафрахтовано только до Панкратьевых островов, и я не имею права идти севернее.

А Нагурский мечтает начать свои первые полеты в Арктике как можно севернее, а именно: с Панкратьевых островов, на северо-запад. Он знает, куда надо лететь, — к Земле Франца-Иосифа. Интуитивно он чувствует, что лететь нужно именно туда, словно знает, что сейчас по этим обледенелым островам идут, падают и ползут оставшиеся в живых из отряда Альбанова, а чуть севернее дрейфует «Св. Анна». Однако пароход «Печора» зафрахтован только до Крестовой губы. Могла бы туда подбросить «Андромеда», но самолет не умещается на ее палубе, и скрепя сердце Нагурский начинает собирать его здесь.

Наконец 21 августа самолет собран, и сразу же — после бессонной ночи и двух пробных полетов — Нагурский с механиком мотористом первой статьи из службы связи Черноморского флота Евгением (только недавно удалось установить его отчество — Владимирович) Кузнецовым летит вдоль берегов Новой Земли на север. Неожиданно все вокруг затянуло туманом, вдобавок вышел из строя самолетный компас, хорошо, что в запас взят обыкновенный шлюпочный.

К счастью, скоро туман рассеялся. Определившись по карте, Нагурский узнал под собой Горбовы острова. А вот остаются позади и Панкратьевы, мыс Литке… Но на исходе горючее. Надо возвращаться к Панкратьевым островам, куда должна подойти «Андромеда», и искать место посадки.

Но сесть здесь не удалось — ни чистой воды, ни ровного льда. Чистую воду нашли только у мыса Борисова, правда, вдоль берега из воды торчат камни, но горючее совсем на нуле, и Ян Иосифович решается на посадку. Слава Богу, обошлось! Но при рулении к берегу поплавок наткнулся на камень и получил пробоину. На счастье, место мелкое, и, выпрыгнув из самолета, Кузнецов и Нагурский торопливо подтягивают его к берегу.

Ожидание парохода у дымных холодных костров из плавника. Совершен первый арктический полет — около 450 километров, — он продолжался 4 часа 20 минут. Нагурский смотрит в задумчивости на игру огня и не подозревает, что всего в двухстах километрах от них на траверзе мыса Адмиралтейства тащится к жизни «Св. Фока» с седовцами и Альбановым. Но сказывается напряжение двух суток без сна — несмотря на холод и мокрые ноги, он забывается тяжелым сном.

Второй полет — на разведку льдов около Большого Заячьего острова по просьбе капитана Поспелова: он сразу понял, какую неоценимую услугу может оказать самолет в этом деле. Сегодня мороз покрепче, и, чтобы согреться, Кузнецов невольно притопывает по дну кабины. Вдруг под ногами — дыра, а в нее видны море, льды, надо же: не заметил, как проломил хрупкую фанеру. Уже по этому можно судить, каковы были тогдашние самолеты. Проливы между островами забиты льдом, и сегодня Нагурский решает садиться прямо на него.

— Как жалко, что гидроплан не поместился на «Герте». Летать надо над Землей Франца-Иосифа. За несколько дней всю бы ее облетели. Там их нужно искать, — скажет он капитану Поспелову, когда снова поднимется на борт «Андромеды».

В норвежской избушке на Большом Заячьем острове следов пребывания экспедиции Седова не обнаружено. Несколько подумав, Нагурский предлагает оставить здесь авиационный склад: он уверен, что его полеты в Арктике — не последние. И на видном издалека знаке, еще седовцами сооруженном на острове Панкратьева, он оставляет записку: «В губе, находящейся на юго-западном берегу Заячьего острова, при устроенном складе оставляется металлическая бочка бензина (10 пудов) и бидон гирзоля (4 пуда). Назначение их авиационное. Кто сюда прилетит и окажется без горючего, может воспользоваться этим запасом. Участвуя в экспедиции для поисков старшего лейтенанта Г. Я. Седова, прилетел сюда из Крестовой губы на гидроплане системы «Фарман». Военный летчик Нагурский». Он уверен, что это может случиться уже завтра, пока ему не дано знать, что следующий арктический полет будет совершен только десять лет спустя!

После этого полета слег Кузнецов — сказалось ледяное купание, когда они получили пробоину поплавка, а потом начался шторм, — и снова они поднялись в воздух только через три дня. А потом неполадки в моторе — заводской брак. Мотор для ремонта пришлось перевезти на пароход. В томительном ожидании Нагурский делает записи в своем дневнике — они касаются будущего арктической авиации — и не подозревает, что сегодня, 26 августа, погиб в воздушном бою, совершив воздушный таран, его друг и учитель Петр Николаевич Нестеров…

В другой норвежской избушке на Большом Заячьем острове Нагурский вместе с моряками с «Андромеды» находит наконец склад и записку уже давно ушедшего в мир иной Георгия Яковлевича Седова, что на пути к полюсу он сделает остановку на Земле Франца-Иосифа, на мысе Флора, и Нагурский снова с горечью скажет капитану Поспелову:

— Эх, если бы «Печора» пошла вместе с «Гертой»! Или бы сейчас поплыть туда! Нужно искать не здесь, а на Земле Франца-Иосифа…

Маловероятно, что эти полеты могли бы спасти «Св. Анну», но кто знает, может, какую-то роль в судьбе ее экипажа они бы и сыграли. Может, он решился бы кого-нибудь вывезти с обреченного на долгий ледовый плен судна? Ту же Ерминию Александровну. Все это очень маловероятно, но невольно думаешь о такой возможности, зная решительный характер Яна Нагурского. Эти полеты, может быть, смогли бы прояснить судьбу береговой партии отряда Альбанова. Но, увы, пароходы зафрахтованы только до Новой Земли.

Кстати, 3 сентября к «Андромеде» подошла вернувшаяся от Земли Франца-Иосифа «Герта». Капитан Ислямов пригласил к себе Нагурского:

— Не ожидал, каюсь, не ожидал, примите мои поздравления…

(Окончивший Морское училище и Морскую академию капитан 1-го ранга Искак Ибрагимович Ислямов в 1917 году выйдет в отставку генерал-майором корпуса гидрографов, но отдохнуть на пенсии ему не придется: грянет революция, а потом Гражданская война. Для него выбора не было — он в Добровольческой армии, в декабре 1918 года в Одессе он начальник комиссии по отбору солдат из плена для десантной армии для захвата Петрограда, по этим делам выезжал в Германию. Вместе с флотом ушел в Константинополь, где с конца 1919 года заведовал гидрографической частью русской морской базы. С 1921 по 1923 год — вице-председатель Союза морских офицеров в Константинополе, где и умер в 1929 году. Наверное, ему, татарину, среди мусульман-турок было легче, потому он не подался ни в Париж, ни в Белград…)

А Нагурский получает новое задание: попытаться проникнуть как можно дальше на северо-запад от Панкратьевых островов, может, где-то там или в Русской гавани сейчас находится возвращающийся с Земли Франца-Иосифа «Св. Фока»? Полет, в который Нагурский отправился один, был чрезвычайно трудным: сильный снег забивал глаза, не видно ни стрелки компаса, ни даже своих рук… На траверзе Большого Заячьего острова встретились сплошные ледовые ноля. Они дрейфовали к югу, грозя запереть до весны «Андромеду». На обратном пути Нагурский предупреждает об этом капитана Поспелова. Тот торопливо отводит «Андромеду» в Крестовую губу. За ней туда приходится лететь, к большому огорчению Нагурского, и авиаторам: корабли больше не могут обеспечивать полеты, на носу полярная зима.

А вскоре Нагурский получает приказ: разобрать самолет и возвращаться на Большую землю. Мир уже опутан войной, и его, опытного летчика, отзывают на фронт. Рушатся все его планы, связанные с Арктикой.

Насколько дерзки они были, можно судить по интервью, которое он дал вскоре после возвращения из Арктики:

«Если бы мотор был сильнее, сил 90—100, можно было набрать с собой провизии на два месяца… Если бы еще к этому прибавить склады с бензином и маслом на Панкратьевых островах, на мысе Желания и Земле Франца-Иосифа, то можно было бы лететь к Северному полюсу».

А вот что он писал в рапорте на имя начальника Главного гидрографического управления:

«После произведенных мною полетов у Новой Земли я отметил следующее, что может сослужить пользу для будущей авиации в арктических странах.

В воздушных слоях температура там изменчива в отрицательную сторону, по сравнению с низкими слоями. Аэронавт Андрэ, который совершил неудачное путешествие к полюсу, утверждал, что ближе к полюсу температура верхних слоев воздуха должна быть положительной по отношению с низшими слоями. Это предположение оказалось неверным.

В Северном Ледовитом океане очень часты изменения направления ветров на небольших расстояниях. Пролетев расстояние в 200 верст, я встретил три-четыре направления ветра. Часты туманы и облачность.

Следующие экспедиции нужно снабжать гидропланами как можно более портативными, дабы легко помещались на судне, позволяя быструю разборку и сборку, и были как можно более грузоподъемны. Особое внимание нужно обратить на поплавки…

Гидропланы следует иметь выкрашенными в красный цвет, как более заметный среди белого…

Летать в арктических странах хотя и тяжело, но вполне возможно, и авиация в будущем может оказать гидрографии большие услуги в следующих случаях: при рекогносцировке льдов, открытии новых земель, при нахождении и нанесении на карты подводных преград, препятствующих судоходству. С высоты хорошо видны все рифы, банки, отмели.

Фотографии сверху могут дать точные данные для исправления и дополнения карт.

Прошлые экспедиции, стремящиеся пройти Северный полюс, все неудачны, ибо плохо учитывались сила и энергия человека с тысячеверстным расстоянием, которое нужно преодолеть, — полное преград и самых тяжелых условий.

Авиация как колоссально быстрый способ передвижения есть единственный способ для разрешения этой задачи».

Нагурский сам мечтает о полюсе.

— Основная база должна быть на Земле Франца-Иосифа, на острове Рудольфа, — с жаром доказывает он Михаилу Ефимовичу Жданко. — Помимо всего прочего, к нему легче пробиться кораблями. (Разве не символично, что именно отсюда в 1937 году стартовали самолеты, высадившие на полюс группу Папанина!) А потом можно и до Америки долететь.

— К сожалению, война, — покачал головой Михаил Ефимович Жданко. — Вот приказ о назначении вас во Второй Балтийский флотский экипаж.

Чуть позже морской министр Григорович докладывал царю:

«Военный летчик, поручик по Адмиралтейству Нагурский, участвовавший в экспедиции, снаряженной морским ведомством для поисков старшего лейтенанта Седова и его спутников, представил отчет о своих полетах, первых полетах на гидроаэроплане в высоких широтах Северного Ледовитого океана.

…Поручик Нагурский и предпринял 8 августа свой смелый полет на гидроаэроплане в Северном Ледовитом океане вдоль берега Новой Земли до мыса Литке.

Этот полет на высоте от 800 до 1000 метров продолжался 4 часа 20 минут, в течение которых сделано 420 верст.

После этого исторического полета 8 августа поручик Нагурский выполнил еще четыре полета, причем удалялся от берегов Новой Земли в открытый океан на расстояние 105 верст.

Все эти пять полетов, впервые совершенные в Северном Ледовитом океане русским морским офицером и при содействии русской промысловой шхуны, выяснили некоторые серьезные вопросы авиации и дали ценный материал для правильного решения задачи по части выбора системы аппарата, его снабжения и приспособления, а также по части того, чем и как должен быть снабжен сам летчик, который предпримет полеты в полярных странах, требующие особой предусмотрительности, большой выносливости и отваги…»

А Нагурский тем временем уже на фронте. В сравнительно короткое время за боевые заслуги он награжден тремя орденами. В сводках боевых действий авиации Балтийского флота чаще других упоминается его фамилия. В памяти летчиков еще жива мертвая петля Нестерова, но о ней по-прежнему больше говорят как об акробатическом трюке, который вряд ли кто повторит, тем более на самолетах других типов.

Но командир Пятого воздушного дивизиона лейтенант Нагурский считает иначе. В перерыве между боевыми вылетами он приказывает пилотам собраться на берегу гидроаэродрома и садится в самолет. И над изумленными однополчанами 17 сентября 1916 года впервые в мире делает мертвую петлю на гидросамолете.

Друзья бегут его поздравлять, но он останавливает их:

— Я только выполнил то, что давно доказано Нестеровым, и горжусь тем, что имел счастье лично знать этого замечательного летчика и чудесного человека.

Таким был первый в мире поднявшийся на самолете над Арктикой, первый из летчиков, дерзнувший оторваться от суши и уйти далеко в Полярный бассейн.

Вторым был известный советский летчик Борис Григорьевич Чухновский. Вот что он писал о своем предшественнике:

«Полеты Нагурского — свидетельство большого мастерства и необычайной смелости. В наши дни, когда авиация достигла невиданных вершин техники, кажутся невероятными полеты над льдами Арктики, по существу на авиетке (самолет Нагурского весил 450 килограммов, мощность двигателя 70 лошадиных сил, скорость 90 километров в час), без знания метеообстановки на трассе, без радиосвязи, с ненадежным мотором, без наземного обслуживания и, что, пожалуй, самое существенное — без приборов слепого полета, отсутствие которых грозит любому самолету срывом в штопор или падением после вхождения в туман или облачность, то есть во всех случаях потери летчиком видимого горизонта».

Как сложилась дальнейшая судьба Яна Иосифовича Нагурского? В 1917 году он был сбит над Балтийским морем. Это подтверждает Большая Советская энциклопедия, где, правда, искажено имя летчика: «Нагурский Иван Иосифович (1883–1917)».

Но утверждение «не верь глазам своим», к счастью, иногда бывает справедливым. Писатель Юрий Мануилович Гальперин в 1956 году встретился с Яном Иосифовичем Нагурским в Варшаве (Ян Иосифович оказался на пять лет моложе, чем указывает энциклопедия), о чем рассказал в своей книге «Он был первым», вышедшей вскоре в Воениздате и уже давно ставшей библиографической редкостью. Оказывается, что тогда около сбитого самолета его, раненого, подобрала английская подводная лодка. После революции Нагурский решил съездить на родину — в Польшу, но тут началась Гражданская война. Вернуться в Россию было невозможно. В различных анкетах и документах тогдашнего времени в графе «воинское звание» Нагурский неизменно писал: «нижний чин», иначе, как кадрового офицера бывшей русской армии, его непременно заставили бы воевать против Советской России…

По приглашению Главсевморпути в 1956 году Ян Иосифович Нагурский побывал в нашей стране, встречался с прославленными советскими летчиками, в том числе с Борисом Григорьевичем Чухновским. Лишь полтора года не дожил Ян Иосифович до своего девяностолетия: он умер скоропостижно летом 1976 года и похоронен в Варшаве. Мемориальная надпись на граните надгробия обращена к самолету, открывшему эру освоения Арктики: «Верные крылья твои — моя всемирная слава…»

Я смотрю на карту Северного Ледовитого океана и думаю о несостоявшейся встрече Альбанова и Нагурского. О чем бы они говорили?

Их встреча так и не состоялась, хотя и сегодня они совсем рядом: на острове Гукера Земли Франца-Иосифа один из мысов носит имя Альбанова, а на острове Александры именем Нагурского назван поселок полярной станции. Впрочем, рядом и мыс Ерминии Александровны Жданко, и мыс Конрада, и ледовый купол Брусилова. Все они там — некогда ушедшие со «Св. Анны» на теплую землю, со временем снова вернулись в страну белого безмолвия, чтобы разделить с товарищами по славным подвигам и несчастью вечность и память потомков.

Потом я смотрю в окно: прошел дождь, полдень, под желтыми кленами, вороша палые листья, задумчиво бредет мальчишка с ранцем за спиной. Кем он станет? И я снова думаю о Валериане Ивановиче Альбанове, душа которого для меня по-прежнему остается загадкой. Если кто-нибудь из вас знает о нем, о его спутниках по ледовому пути, о его близких больше, чем я, отзовитесь, пожалуйста! Я буду вам очень благодарен!


Если кто-нибудь что-нибудь знает…

«И я снова невольно думаю о Валериане Ивановиче Альбанове, душа которого для меня по-прежнему остается загадкой. Если кто-нибудь знает о нем, о его спутниках, близких больше, чем я, отзовитесь, пожалуйста! Я буду вам очень благодарен».

Так заканчивалась моя книга «Загадка штурмана Альбанова», которая, как я уже упоминал, вышла в 1981 году в Москве в издательстве «Мысль», в редколлегии которого, кстати, долгое время был Н. Я. Болотников.

К моему удивлению, книга вызвала огромную почту. Надо признать, что книги, которые я считал главными в своей жизни, не вызвали у читателя такого отклика, и это было даже обидно. Я поразился, как близка была людям эта давняя история. Потом все повторится в связи с поисками С. А. Леваневского, пропавшего без вести в 1937 году при перелете из СССР в США через Северный полюс. Они, впрочем, по вине В. И. Аккуратова, прежде всего, и отвлекли меня от дальнейших поисков Альбанова. Хотя, конечно, были и другие причины, по которым я ушел от активных поисков, связанных с трагической эпопеей «Св. Анны». Весь мой труд по поискам следов этой экспедиции теперь заключался в том, что я подшивал в папки, скоросшиватели приходящие письма, документы, отклики.

Сейчас, перелистывая содержимое этих папок, я неожиданно и с опозданием обнаружил, что было несколько реальных путей поиска, по крайней мере, было реально разгадать загадку самого Альбанова. Прекращая тогда поиск, я не думал, что перерыв будет таким продолжительным, теперь же, по прошествии почти пятнадцати лет, многое выяснить практически уже невозможно. С каждым годом в геометрической прогрессии умирали люди, которые что-то знали, тем более которые лично знали Альбанова. И об этом теперь приходится только сожалеть.

Сначала я стал перелистывать содержимое этих папок без какой-либо цели, просто в больнице, куда я попал с угрозой ампутации ноги, выкроилось свободное время, но неожиданно эта огромная почта как бы стала жечь мне руки, душу, и я снова сел за пишущую машинку, в надежде, что все это когда-нибудь удастся опубликовать, и, может, еще найдутся люди, которые чем-то смогут мне помочь.

А тогда одним из первых после выхода книги «Загадка штурмана Альбанова» мне написал Борис Михайлович Петров из Москвы:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Только что прочел Вашу увлекательную книгу. Я не полярник и не архивист, но хочу поделиться некоторыми впечатлениями и соображениями любителя. Может, некоторые из моих мыслей будут полезны Вам в поиске.

Одиссея «Св. Анны» — интереснейшая страница освоения Арктики. Писали ее три яркие личности: Брусилов, Альбанов, Жданко, из которых Вы выделили Альбанова, а двоих остальных рассматриваете в книге хотя и объективно, но все-таки через призму личности и успеха похода Альбанова: Брусилова — в свете их загадочной ссоры и как посрамленного научного противника похода по льдам, а Ермину Жданко — как возможную любовь Альбанова, источник или смягчитель их ссоры. Вы отдаете Е. А. Жданко должное («Святая Жданко»), но все-таки интересует она Вас как возможный источник сведений об экспедиции и об Альбанове. Акцент книги явно смещен на Альбанова. Это Ваше право, но если бы такую книгу пришлось писать мне, я, безусловно, посвятил бы ее Миме Жданко. В те годы образованная женщина в Арктике да еще в таких обстоятельствах — это не просто необычно. Вот такими дочерьми сильна и славна наша Россия! Низкий поклон их памяти! Наш долг, чтобы память эта не покрывалась забвением.

Сойди Мима Жданко со шхуны в Александровске — и экспедиция, очевидно, не состоялась бы. Подогрей она ссору штурмана и капитана — могла бы быстро наступить трагическая развязка. А она поступала согласно своему имени. — Ерминия созвучно Ермонии, имя Ермиония, что по святцам значит: «связывающая». Именно она связывала, цементировала психологически неравновесный экипаж «Св. Анны».

Я думаю, что и Г. Л. Брусилов совсем не был плох как человек. Причина его загадочной ссоры со штурманом — не какие-то врожденные качества и не психологическая несовместимость в чистом виде. Вы называете их физическую болезнь, ранее принятую за цингу, трихинеллезом, — а каковы его психологические последствия? Если цинга вызывает апатию, то не вызывает ли трихинеллез нервные сдвиги? Если инфекционисты подтвердят такое, то еще одну часть вины за ссору можно снять с памяти Г. Л. Брусилова…»

Перебиваю это письмо воспоминанием, что и экспедиция на яхте «Заря» Э. В. Толля, отправившаяся на поиски легендарной Земли Санникова, во время которой Эдуард Васильевич и погиб, сопровождалась непримиримой ссорой двух несомненно замечательных людей: начальника экспедиции и командира судна лейтенанта Н. Н. Коломейцева.

Уже упомянутый Н. Я. Болотников в книге «Никифор Бегичев» так описывает это, безусловно, трагическое недоразумение, которое, может, и стоило Э. В. Толлю жизни: «Коломейцев, требовательный к себе, был также требователен и к подчиненным. Он не делал никаких скидок на необычайные условия плавания и продолжал поддерживать на яхте, так же как и позже на зимовке, военную дисциплину. Это не нравилось Толлю, человеку иного характера, с либеральными по тому времени взглядами. В своем стремлении создать на «Заре», как ему казалось, дружескую атмосферу, основанную не на уставных отношениях, он порой нарушал рамки субординации, обращаясь к подчиненным через головы офицеров. Это Коломейцев не мог допустить…

Матросы стали называть ученых и Толля по имени и отчеству, что Коломейцеву казалось большим нарушением дисциплины. Произошел разрыв, в результате которого Коломейцев подал рапорт с просьбой освободить его от обязанностей командира судна и направить на материк. В официальной версии отъезд Коломейцева связывался с необходимостью организации вспомогательной угольной станции на острове Диксон на случай возвращения «Зари» на запад и на острове Котельном, если «Заря» обогнет мыс Челюскина… 3 февраля Коломейцев и Расторгуев оставили «Зарю». Они предполагали пройти по пути, некогда совершенному Лаптевым, а затем и Миддендорфом: вверх по течению Таймыры, через Таймырское озеро, по рекам Рассохе и Блудной до станка Рыбное. Там они надеялись найти зимние стойбища оленеводов, которые доставили бы их до населенных мест… Неожиданно для всех 21 февраля Коломейцев и Расторгуев возвратились на «Зарю». «В одно утро, — рассказывает Бегичев про этот случай, — вахтенный матрос увидел, что с северо-востока идет нарта и два человека пешком за нартой. Все мы вышли наверх посмотреть, кто такой это идет. Эти люди подошли к судну, и оказалось, что Коломейцев и Расторгуев вернулись обратно. Они ездили семнадцать суток, устья Таймыры не нашли… Одежда и спальные мешки у них были замерзшие. Мы их встретили, но барон Толль, как только узнал, что вернулся Коломейцев, то сию же минуту ушел к себе в каюту. Он почему-то сильно был недоволен возвращением Коломейцева».

Отдохнув несколько дней, 5 марта Коломейцев и Расторгуев вторично вышли тем же путем, но через двадцать шесть суток, претерпев много лишений, снова вернулись, не найдя и на этот раз устья Таймыры.

Коломейцев предложил Толлю изменить маршрут — идти на Гольчиху вместо Хатанги. Толль согласился.

«Неужели мне придется отправлять почту еще в четвертый раз?» — спрашивает Толль в своем дневнике. Но Коломейцев не вернулся.

До мыса Стерлегова его и Расторгуева провожали Бялыницкий-Бируля со Стрижевым. 28 апреля у мыса Прощания отряды расстались, и 27 мая, на сороковые сутки пути от «Зари», Коломейцев достиг Гольчихи. Впоследствии он выполнил задание Толля, доставив в начале лета 1901 года около 100 тонн угля, запас одежды и табаку на Диксон. В сарае, выстроенном для хранения угля, Коломейцев оставил рапорт на имя Толля и письмо для адмирала Макарова, собиравшегося посетить Диксон на «Ермаке». Но ни Толль, ни Макаров этим углем не воспользовались…

Вот так: даже полные лишений и смертельного риска неудачные походы Коломейцева не смогли смягчить сердце «мягкого» Толля.

Кто из них был прав?

Наверное, не нам об этом судить. Скорее, по-своему был прав каждый. Но Толль погиб при возвращении с острова Беннета по льдам Восточно-Сибирского моря и навсегда остался в истории освоения Арктики. Железный Н. Н. Коломейцев, пусть с третьего раза, но дойдет до земли, и мало кто из ныне живущих о нем когда-нибудь слышал. И погиб ли бы Толль, если бы Коломейцев остался на судне? Почему он решился на такой безрассудный шаг? Почему, не дождавшись весны, рискнул возвращаться с острова Беннета полярной ночью?

«Если бы они вернулись в конце августа, то могли бы добраться на Новую Сибирь, где для них была устроена изба и имелся запас провизии. Но что их побудило идти в это время? — задавался вопросом и бесстрашный Бегичев. — Ни один путешественник в такое время года не пошел бы на верную смерть. Ему надо было на Беннете перезимовать, а весной можно было свободно перебраться на Новую Сибирь. По всем данным, что их побудило выйти в такое темное время — голод».

Да, парадоксы Арктики: Толль, как позже погибшие Седов, Русанов, Брусилов, может, в конечном счете в результате необдуманности своих поступков, непродуманности своих экспедиций, стали известными всему миру, а кто ныне знает Коломейцева? Хотя, впрочем. его имя тоже осталось на карте. Несмотря на пробежавшую между ними черную кошку, именно Толль назвал его именем реку, на которую тот случайно с Расторгуевым вышел в поисках Таймыры…

По возвращении из экспедиции Николай Николаевич Коломейцев некоторое время командовал ледоколом «Ермак», а затем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рождественского ушел на Дальний Восток. Участник похода, позднее известный писатель А. С. Новиков-Прибой в романе «Цусима» так описывает Н. Н. Коломейцева: «Худощавый блондин, проницательные серые глаза, задумчивый лоб, прямой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами, закрученные кверху усики, бородка кисточкой. Но под этой обычной для многих офицеров внешностью скрывалась непоколебимая сила воли, смелость и находчивость. Начитанный и образованный, он знал несколько языков…»

В критический момент Цусимского сражения, когда потерявший ход флагманский броненосец «Суворов» стал беззащитной мишенью японской артиллерии, миноносец Коломейцева «Буйный» бросился спасать штаб эскадры. Участник Цусимского сражения В. Семенов в трилогии «Расплата» писал: «Коломейцев делал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению… Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады».

Позже он станет профессором Морской академии, будет командовать линкором «Слава», а затем, уже в чине контр-адмирала, — первой дивизией крейсеров на Балтике во время Первой мировой войны. В 1915 году в своей большой статье «Северный путь к устьям Оби и Енисея» он ратовал за широкое использование Северного морского пути «в интересах всей России и, в частности, Сибири».

Я специально не стал искать материалы о дальнейшей судьбе Н. Н. Коломейцева. Скорее всего, она была трагична… Но случайно наткнулся на его фамилию в каком-то энциклопедическом словаре — увы, я был прав: вместо даты его смерти стоял вопросительный знак…

Но продолжаю уже почти забытое вами письмо Бориса Михайловича Петрова из Москвы:

«… Обратите, пожалуйста, внимание на один нюанс. Вы сообщаете, что трихинеллез может закончиться инфарктом, а в книге Р. Гузи Торнквист умирает именно от сердечного приступа. Очевидно, восприимчивость людей к трихинеллезу разная, и если Альбанов и Жданко болели лишь цингой в нетяжелой форме, то Брусилов и несколько матросов помимо цинги были поражены еще и трихинеллезом. Вот в этом может быть одна из причин бездеятельности командира, причина ссоры.

Была и вторая, извиняющая его причина, которая удерживала его на шхуне, но которую мы, граждане СССР, автоматически пропускали. Экспедиция «Св. Анны» была не современной научной экспедицией, в которой внимание к жизни человека возводится в главный закон, а дореволюционным научно-промысловым предприятием. Г. Л. Брусилов был материально ответственным лицом и фактически лишь номинальным пайщиком экспедиции. Вот почему он так не желал расстаться со шхуной и другим вверенным ему имуществом, вот почему он так тщательно переписывал снаряжение, передаваемое Альбанову. Ведь он отдавал не свое имущество, но брал этим материальную ответственность на себя. Альбанов же в это время был лишь строптивым пассажиром, беспокоился фактически лишь о себе. Экспедиция была нищей, каждая винтовка для нее значила много. Вслед за Альбановым и Вас удивляет, что Брусилов готов был вписать в реестр даже каяки, изготовленные самим Альбановым. Внешне это выглядит действительно скаредно, но ведь экспедиция была промысловая, а каяки делаются из шкур морскою зверя. Именно эти шкуры должны были окупить расходы на экспедицию, а ее охотничьи трофеи оказались очень небольшими. Вот почему Брусилов дорожил шкурами, выступая против каяков. Простим же ему это, что он жил в условиях частнопредпринимательского общества. Как моряк, он прочно верил в прочность шхуны и хотел сберечь ее до последней возможности. Быть может, именно трихинеллез помешал ему правильно оценить эту возможность.

Приводимые в книге варианты завершения экспедиции основаны на маловероятном предположении, что к моменту выхода «Св. Анны» изо льдов Г. Л. Брусилов останется жив, что состояние его здоровья позволит ему командовать, что экипаж по-прежнему будет повиноваться командиру и что Г. Л. Брусилов не изменит своего решения остаться на шхуне. Только при одновременном существовании этих четырех условий можно всерьез принимать версию о потоплении «Св. Анны» германской субмариной. Вообще эта версия выглядит очень малоубедительной. Летом 1915 года могли быть вынесены на открытую воду лишь несколько обессиленных голодом и болезнью человек, вряд ли способных управлять судном. Так ли уж стремились они поднять русский флаг? Впрочем, германские подлодки могли потопить судно и без флага, приняв его за ловушку, могли даже потопить шхуну с мертвым экипажем. «Св. Анна» могла исчезнуть в огне войны, но что записал бы в таком случае в судовом журнале капитан субмарины? Вероятно, ничего. Сохранила бы в результате такого длительного дрейфа «Св. Анна» какие-нибудь опознавательные знаки? Словом, если она даже была потоплена, трудно ожидать прямого указания на это в архивах кайзеровского флота, трудно ожидать, что кто-то из экипажа мог спастись. Но поиск в архивах ФРГ и ГДР следует продолжить.

Думаю, что более реальна гибель «Св. Анны» не от военного, а от самого обычного огня. Разве не об этом говорил А. Э. Конрад В. И. Аккуратову? В. И. Альбанов писал о необычайной любви Г. Л. Брусилова к огню. Обессиленные болезнью люди могли нечаянно (а может, и полусознательно) устроить на шхуне пожар, уничтоживший ее целиком. А может быть, она и до сих пор дрейфует во льдах. Только на ней, я думаю, найдется меньше трупов, чем оставил людей при прощании Альбанов. Иными словами, я считаю более вероятным выход в ледовый поход вслед за Альбановым еще одной партии (включая Е. Жданко), состоящей из всех или наиболее сильных зимовщиков. Появление книги Р. Гузи и приезд некой Ермины Брусиловой из Франции в Ригу — настолько интригующие факты, что представляются мне едва ли не самыми интересными во всей эпопее «Св. Анны». Ведь можно даже допустить, что Ермина Жданко еще жива (90 лет)!

Обратимся вновь к четырем условиям, при одновременном осуществлении которых Е. А. Жданко вынуждена была остаться на шхуне до выхода ее на открытую воду. Трудно поверить, что они осуществились. Г. Л. Брусилов мог умереть практически и через две недели после ухода Альбанова. Например, решил выйти на ледовую разведку (а уход Альбанова толкал на это), поднапрягся и скончался от инфаркта трихинеллезной этиологии. Или по нескольким причинам он мог серьезно разболеться так, что практически перестал осуществлять командование. И в первом, и во втором случае лидерами стали бы Денисов и Жданко. Денисов был настроен на поход, а Жданко никак не противилась бы походу в первом случае, а во втором хотя бы таким путем попыталась спасти больного командира.

Команда «Св. Анны» как будто была смирной и добродушной, и бунт от нее ожидать трудно. Но когда встает вопрос о жизни, восстают даже смирные. Нельзя исключать вариант, что после ухода партии Альбанова команда могла принудить даже относительно здорового командира отправиться в ледовый поход. Не мог же он остаться с двумя-тремя самыми слабыми на верную смерть, если остальные решились идти.

И, наконец, он сам мог изменить свое решение оставаться на шхуне до естественного выхода ее на открытую воду. И думаю, именно это должно было случиться. Что удерживало его на шхуне в апреле 1914 года? Желание сохранить подотчетное имущество, психологическое противостояние Альбанову и удаленность часто посещаемых архипелагов — Новой Земли и Шпицбергена. Ведь Альбанов шел на Землю Франца-Иосифа лишь как бы на продуктовую базу, а его встреча со «Св. Фокой» — удивительное везение. Он сам планировал затем идти на Новую Землю, — но она очень далеко, — или на Шпицберген, где чаще бывают корабли.

Обратимся к карте в Вашей книге на стр. 18. Должен заметить, что она не совсем удачна, так как построена в равноазимутальной проекции, в приполярных областях это очень сильно искажает расстояния, и в особенности в том северном ее участке, в треугольнике: «Св. Анна» (14.04.1915) — о. Нортбрук — Шпицберген. Шпицберген на ней не поместился, хотя о. Эйдж находится у самой ее западной рамки. Эту карту было бы лучше дать в равнопромежуточной проекции. Тогда простейший анализ изображенного на ней маршрута партии Альбанова показал бы, что ледовые поля, по которым они шли, сравнительно быстро дрейфовали в запад-юго-западном направлении.

Заметим, что от точки поворота Альбанова на о. Нортбрук 9 июня оставалось около 400 километров до Северо-Восточной Земли Шпицбергена. Конечно, партия Альбанова туда дойти не смогла бы, но вполне можно предположить, что и льдина, пленившая «Св. Анну», тоже дрейфовала в этот период в запад-юго-западном направлении, то есть приближаясь к той же Северо-Восточной Земле. Где-то здесь были разводья, по которым прошел «Св. Фока», значит, дрейф в этом направлении был вероятен. Я не упрощаю ситуации, не предполагаю, что шхуну прямо вынесло на Шпицберген. Нет, в какой-то день зимовщики заметили, что ее вновь понесло на север или северо-запад. Какое решение они приняли в этот день? Был ли жив и здоров к этому дню Г. Л. Брусилов? По-прежнему ли он упорствовал в своем желании дождаться конца лета и выйти на шлюпках или остаться еще на одну зимовку? И что заявила ему команда, когда он высказал такое решение? Этого мы не знаем, но я предполагаю, что на следующий день со шхуны в сторону Шпицбергена вышла партия, в составе которой была и Е. Жданко… Уход партии Альбанова был тяжелейшим ударом по психологии оставшегося экипажа «Св. Анны». Ведь и до этого времени всю команду не раз охватывало желание уйти. И вот 18 апреля один из них, стюард Регальд. пускается вдогонку. Это еще один толчок: «Уходите!» Правда, возвращается обессилевший Анисимов. С одной стороны, это охлаждает, с другой — рассказы Анисимова, Денисова, Мельбарта представляли собой данные глубокой разведки: идти могут только сильные и только с каяками, а не с тяжелыми шлюпками.

Что же было дальше? Как командир, Г. Л. Брусилов должен был сам провести глубокую разведку. Эта попытка должна была убедить его, что на шлюпки рассчитывать нельзя: или уходить на каяках, или дрейфовать до выноса льдины в Гренландское море. Не замечали ли Вы, что слова Брусилова о шлюпках звучат не как решение командира, а скорее как детское упрямство, как оправдание своей бездеятельности? Ведь если согласиться на каяки, то нужно идти всем одновременно и фактически попасть под начало В. И. Альбанова, чего он перенести не мог. Я не думаю, что он так искренне верил в успешность дрейфа или в шлюпки, как декларировал. Запись в журнале, что он покинул бы судно поздно летом на шлюпках, говорит, что с мыслью о потере вверенного ему имущества он уже наполовину смирился. Этой записью, передаваемой в Гидрографическое управление, он снимал с себя ответственность за судьбу партии Альбанова и мелочным реестром взятого Альбановым снаряжения не только пытался уменьшить материальную ответственность, но и психологически досадить противнику. Слова и записи Брусилова еще никак не доказывают, что после Альбанова он будет поступать так, как говорил и писал.

Если долго и сильно давить на какой-то упор, а затем резко убрать его, то качнешься или упадешь именно в сторону бывшего упора. То же и в психологическом противоборстве. После ухода партии Альбанова направление мыслей Брусилова должно было качнуться в сторону варианта Альбанова.

Оставшуюся на судне группу Г. Л. Брусилов определил как количество, необходимое для управления судном. Но ведь оно не оставалось неизменным! Молодой сильный Регальд уже после этой записи был заменен на больного Анисимова. Мы не знаем, но, может быть, через 4–5 дней еще 2–3 человека отправились догонять партию Альбанова. Может быть, кто-то утонул на разведке или на охоте, как это описано в книге Р. Гузи. А что, если среди ушедших был машинист Фрейберг? Что, если утонул боцман Потапов? Болезнь или даже смерть могли начать косить психологически надломленных людей. И Брусилову должно было стать ясно: ни о каком успехе двадцатидвухмесячного дрейфа и речи быть не может — шхуна выйдет на открытую воду с мертвым экипажем или с 2–3 человеками, которые не смогут управлять ею, и она будет потоплена льдами. А может быть, сам Брусилов заболел, и такой вывод сделала команда. И пока решение покинуть судно созревало в партии Брусилова, шхуна тем временем дрейфовала в сторону Шпицбергена…

Именно Шпицберген был вторым промежуточным финишем партии Альбанова. Правда, он упоминал и Новую Землю, но она очень далека. Возврат каяков в Архангельск оговаривался Брусиловым именно со Шпицбергена. Идти второй партии на о. Нортбрук было нельзя да и незачем. К тому же для Брусилова это означало вновь столкнуться с Альбановым. Уйти он мог только на Шпицберген. Потому, я считаю, спокойно и трезво оценив обстановку, он приготовился в поход на каяках и ожидал момента, чтобы максимально воспользоваться возможностью благоприятного дрейфа. 28 апреля Пономарев, Шахнин и Шабатура оставили Альбанова и по своим следам ушли на шхуну. Я думаю, что Альбанов, как человек дела, как штурман, наконец, просто для страховки послал на «Св. Анну» записку с навигационными данными и о своем походе. Быть может, хоть один из троих дошел до шхуны. Что узнал Брусилов из рассказа, из записки? Еще раз понял, что на Нортбрук идти нельзя, что шлюпки не утащишь, получил дополнительные данные о дрейфе льдов. Вот на основании всего этого анализа я и предполагаю, что в начале лета 1914 года при смене благоприятного запад-юго-западного дрейфа на дрейф неблагоприятных северных румбов со «Св. Анны» вышла еще одна партия наиболее сильных зимовщиков, принявшая к сведению опыт партии Альбанова и направляющаяся на восточные острова Шпицбергена. И что в составе партии была Е. А. Жданко. Г. Л. Брусилов, если он не умер, больной ли, здоровый ли, был в составе партии. Астрономические наблюдения, очевидно, мог вести и ученик мореходных классов. А вдоль побережья островов даже в случае смерти в походе Брусилова и этого ученика Денисов смог бы довести остатки партии до посещаемых бухт и зимовок. Лишь поздней осенью 1914 года эта партия могла добраться до юго-западной части Шпицбергена. Дошел ли туда Брусилов — неизвестно, но вряд ли он дожил до возвращения в Европу. А на шхуне осталось несколько вконец обессилевших людей, которые могли устроить пожар, начисто уничтоживший судно.

Скорее всего, остатки экспедиции застряли на Шпицбергене до Версальского мира, и только в 1919–1920 годах смогли перебраться в Европу, причем в Западную. Ничего удивительного, что политические новости ошеломили Ерминию Александровну, на восемь с лишним лет оторвавшуюся от Родины. Почему она не искала связи с ней? Но ведь можно задать и встречный вопрос: почему Родина, у которой гораздо больше возможностей, так долго не предпринимала серьезного поиска следов экспедиции? Увы, и на то, и на другое были серьезные причины. Ведь Е. А. Жданко попала в среду белоэмигрантов. И все же, разве приезд в Ригу не результат какого-то поиска? Она могла работать медсестрой, с голоду бы не умерла, но возможности ее были скудные. Не удивительно, что после холода Арктики она обосновалась около Средиземного моря. Альбанов мечтал о теплом море, а она это осуществила. И, если бы не Вторая мировая война, может, много интересного узнали бы мы об экспедиции «Св. Анны». Маленькая женщина в круговерти ледового дрейфа, полярной пурги, двух мировых войн, двух революций, белоэмигрантских бедствий и холодной войны! Здесь просто выжить — было героизмом! Я хочу верить, что дошла она до теплого моря и до конца дней своих хранила память об одиссее «Св. Анны». Наш долг — найти эти следы!

Какие пути поиска кажутся мне важными и возможными?

1. В архиве МИД ОВИР буржуазной Латвии проверить въезд в эту республику в 1936–1940 годах Е. А. Жданко-Брусиловой. Надо учесть, что в памяти жителей Риги начало войны датируется, очевидно, значительно ранее, чем июнь 1941 года.

2. То же — в МВД Франции, на выезд Жданко-Брусиловой из страны.

3. Попробовать через Югославию узнать, не могла ли приезжать в Ригу тезка Е. А. Жданко.

4. Через общество СССР — Франция попробовать установить у литературоведов Франции подлинность книги Р. Гузи.

5. Если Жданко жила на юге Франции, можно допустить, что какие-то материалы экспедиции могли попасть в океанографический музей Монако. Следует запросить, скажем, по линии Музея Арктики и Антарктики.

6. Запросить регистр Ллойда о судьбе шхуны «Бланкатра» (она же «Пандора», она же «Св. Анна»), построенной в Англии в 1867 году, о реальности существования в XX веке зверобойной шхуны «Эльвира». Может быть, мы стучимся в открытую дверь, может, у Ллойда есть интересующие нас официальные данные.

7. Следует запросить и Норвежский морской музей, может быть, Тура Хейердала. Кто-то из матросов мог вернуться в Норвегию.

Уважаемый Михаил Андреевич! Прошу прощения за длинное и утомительное письмо, за обращение к вопросам, которые Вы знаете лучше меня и, может быть, давно и обоснованно отвергли предполагаемые мною варианты. Желаю Вам успеха в поиске! Если Вас интересует мой анализ, могу объяснить, кто мог изъять материалы у сестры Альбанова.

С уважением, Петров Борис Михайлович, Москва».

Я тут же написал Борису Михайловичу, что, разумеется, меня интересует его анализ, как и все остальное, что он думает по этому поводу. И уже через десять дней получил от него второе письмо:

«Мои выводы — результат психологического анализа: вживаясь в образ, психику исследуемого человека, начинаешь искать, что следовало бы делать в такой обстановке. При этом мужчине, конечно, труднее вжиться в психологию женщины, вероятность ошибочных выводов о поведении женских персонажей гораздо больше.

Что же главное в моих выводах? Резюмирую.

Ссоре командира и штурмана придается преувеличенное значение, она объяснима и без мелодраматических тайн. Записи и слова Брусилова о намерении продолжить дрейф не соответствуют действительному направлению его мыслей. Выход со шхуны второй партии, включающей Жданко и, возможно, Брусилова, вполне вероятен. Этому способствовал ряд обстоятельств, в том числе благоприятное общее направление дрейфа в сторону Шпицбергена. Направление дрейфа льдов ранее, по-моему, определялось неверно. Вторая ледовая партия («партия Жданко») могла взять курс только на Шпицберген. Наличие в ней мужественного и опытного полунорвежца Денисова должно было способствовать успеху похода.

Имя «Ерминия» было внесено в святцы в память какой-то святой мученицы ранних веков христианства (то есть умерщвленной за веру). По отношению к Ерминии Александровне Жданко Вы употребили словосочетание «святая Жданко». Отмечаемая церковью в день ее именин «Неопалимая Купина» — православный вариант мифа о Фениксе. Хочется верить, что сгорающая в огне «небесная заступница» Ерминии Жданко помогла своей подопечной преодолеть заклятье язычницы Пандоры, не стать святой мученицей за свою веру в Брусилова, а выйти живой из холодного огня полярных сияний.

Еще о вероятности дрейфа «Св. Анны» к восточным берегам Шпицбергена. Еще раз внимательно изучив карту течений Северного Ледовитого океана (МСЭ, 3-е издание, 1960, т. 8), я обнаружил, что в районе точки 14.04.14 г. существует запад-юго-западное течение, имеющее ветвь, переходящую в юг-юго-западное течение, устремляющуюся в пролив (как это и должно быть) между о. Эйдж и о. Надежды. Направление этих течений подтверждает выводы из данных похода Альбанова и доказывает, что «Св. Анна» могла быть принесена не только в район Северо-Восточной Земли, но даже в район острова Эйдж. А оттуда уже относительно близко до зимовок юго-западного Шпицбергена.

Вашу книгу я увидел в ближайшем ко мне магазине с открытой выкладкой. Раскрыв на главе «Хрупкая нить поиска», я решил сразу: беру. Прочел ее раз пять с начала, с конца, с середины, по диагонали. К удивлению своему, должен Вас огорчить: и через несколько дней после моей покупки эта стопка на полке магазина уменьшилась мало. Недоумение — интерес к географической литературе в Москве большой, цена книги мизерная, качество издания нормальное. Лишь один полиграфический недостаток — нет вклеек с фотографиями Альбанова, Жданко, Брусилова, шхуны.

Хочу задать Вам несколько вопросов:

1. Известно ли, какой системы пистолеты были у Брусилова и Альбанова во время экспедиции?

2. В каком году поступили в Музей Арктики и Антарктики детские фотографии Альбанова?

3. К каким годам относятся индивидуальные фотографии Альбанова, переданные вдовой Конрада в этот музей?

4. Изучали ли Вы материалы о службе Брусилова в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана? (Они хранятся в архивах Всесоюзного географического общества, фонд № 197). Какой главный вывод Вы о нем сделали?

Из книги я понял, что Вы — не москвич, но предполагал, что ленинградец. Я был в Уфе золотой осенью 1972 года и влюбился в этот город. Однако Уфа далековата от центра. Очевидно, этим объясняется, что Вы так и не побывали в Новохоперске.

Мне кажется, что «изъятие бумаг Альбанова» находится в связи с еще одним очень важным событием, почему-то не отмеченным Вами. Чтобы не быть голословным, хотелось бы сначала серьезно проанализировать записки Альбанова. Не сможете ли Вы мне прислать уфимское, 1977 года, их издание?..»

Я тут же отправил Борису Михайловичу уфимское издание «Записок…» В. И. Альбанова со своим предисловием. Мне не терпелось ознакомиться с его мыслями об «изъятии» бумаг В. И. Альбанова в Красноярске у его сестры Варвары Ивановны.

Но о следующем письме Бориса Михайловича ответа на интригующий, самим им поставленный вопрос почему-то не было:

«Многоуважаемый Михаил Андреевич! Очень давно не писал Вам и должен извиниться! Коротко писать не умею (да и психологический анализ коротко не изложишь), а на длинное нет времени. Я сейчас завершаю диссертацию, экскурсы в Арктику — это для меня переключение внимания, как бы для отдыха. Но загадка штурмана Альбанова меня глубоко волнует, и я еще займусь ей. Если у Вас к ней не пропал интерес, напишу и обещанное. В реальности своих предположений убежден.

В этой связи хочу обратить Ваше внимание на особенности пути экспедиции С. Андрэ (1897) после гибели аэростата. Серьезных работ я не читал, но в «Технике молодежи» (1980, № 1) есть публикация о ней с картой. Кстати, комментатором выступает Д. Алексеев, уверенный, что «Св. Анну» унесло к Гренландии.

Андрэ шел с той же широты, что и Альбанов, но немного (подчеркиваю) западнее, и так же стремился на мыс Флора, в ту же избушку Джексона. В результате интенсивного юго-западного дрейфа он так и не смог продвинуться к востоку, а затем его по всем законам гидравлики потянуло прямо на юг, между архипелагами Шпицберген и Земля Франца-Иосифа, прибило к о. Белому. Альбанову просто повезло, что он сумел 19 июня 1914 года повернуть на восток и достичь цели.

Я писал Вам, анализируя лишь маршрут Альбанова, Но ведь это же полное подтверждение моего предположения как возможности выхода «Св. Анны» на чистую воду осенью 1914 года на счет юго-западного течения, так и возможности достижения Шпицбергена второй ледовой партией».

В это время я получил письмо из Мурманска от своего давнего друга писателя Виталия Маслова, в прошлом известного полярного радиста, начальника радиостанции на атомоходе «Сибирь». Он, видимо, со стороны наблюдал за моим поиском и, как человек чрезвычайно занятый всевозможными общественными делами, без всяких комментариев вложил мне в конверт письмо, написанное ему неким И.С. (конверт с фамилией Виталий забыл вложить), к которому он, видимо, пытаясь мне помочь, обращался с просьбой поделиться своими соображениями о дальнейшей судьбе «Св. Анны».

Письмо это замечательно сразу в нескольких смыслах. Случайно или неслучайно, оно пришло ни раньше, ни позже, а именно после письма-анализа Бориса Михайловича Петрова и подтверждало его версию возможного выхода «Св. Анны» на чистую воду еще осенью 1914 года, как и подтверждало, что только сам Бог или Николай Чудотворец вывели Альбанова на мыс Флора (по всему, льды должны были унести его на запад), где, так же по счастливой случайности для атеистов и по Божьему промыслу для людей сколько-нибудь верующих, он встретит «Св. Фоку». Это письмо любопытно и тем, что, оказывается, в отечественной истории были не только «дети лейтенанта Шмидта», но и «Конрады», добывающие на трагической экспедиции свое нищее пропитание.

Итак, письмо И.С., скорее всего, опытного полярного капитана:

«Виталий! За несколько лет до войны я читал замечательную книгу В. И. Альбанова «70 дней борьбы за жизнь». В 1934 году в Архангельске мне показали второго участника группы Альбанова, оставшегося в живых, — матроса Конрада, ноги у него были ампутированы, передвигался он на роликовой тележке.

Статья «Неразгаданная тайна» навела меня на мысль, что л/п «Седов» повторил дрейф «Св. Анны», то есть оба они попали в одно и то же постоянное течение и оба были вынесены в Норвежское море.

Как тебе известно, я принимал участие в операции по выводу «Седова» из дрейфа, в операции были задействованы л/к «Сталин», суда «Сталинград» и «Мурманск», и случилось так, что на трех судах, а именно на «Сталине», «Сталинграде» и «Седове», были мы, четверо однокашников ленинградской мореходки выпуска 1937 года (фамилии неразборчивы. — М.Ч.).

Мое предположение о выносе «Св. Анны» в Норвежское море основано на том, что «Седова» вынесло туда же, именно вынесло, то есть ледоколу «Сталин» не пришлось взламывать паковый лед, он подошел к «Седову» вплотную по битому льду, а через пару-трое суток «Седов» выбрался бы изо льдов и без помощи ледокола, так была близка кромка льдов. Пишу это тебе с целью возможной твоей заинтересованности как писателя.

Крепко обнимаю, И.С.».

И тут меня пронзила мысль: а что, если «Св. Анна» действительно вышла изо льдов еще осенью 1914 года? И Г. Л. Брусилов был жив. И он не захотел возвращаться на родину, имея за собой огромные долги, а Ерминия Александровна разделила с ним судьбу? А потом закружилось, завертелось, так что она смогла приехать в Ригу только перед Второй мировой войной…

Пройдет какое-то время, и я получу еще одно письмо от Бориса Михайловича Петрова, но обещанного анализа-предположения, кто же все-таки мог «изъять» бумаги. В. И. Альбанова у его сестры в Красноярске, в нем не было: «В связи с проходящей сейчас эвакуацией СП-22 хочу обратить Ваше внимание на невозможность сопоставления ее дрейфа с 57-летним блужданием во льдах корабля Мак-Клюра (стр. 74 Вашей книги). Этот корабль вмерз во льды около Америки и подобно СП-22 попал в «антициклональный дрейф», но не в один виток, как СП-22, а примерно в 9 витков. В месте оставления «Св. Анны» Альбановым таких витков нет. Ее непременно должно было вынести и, скорее всего, по пути экспедиции Андрэ. Следы «Св. Анны» нужно искать на островах Шпицбергена…»

А чуть раньше этого письма пришел пакет от неутомимого Владилена Александровича Троицкого, но присланный не из Хатанги, как всегда, а из Красноярска. Трудно переоценить все сделанное Владиленом Александровичем для увековечения имен людей, покорявших Арктику. Благодаря ему мы знаем многое об экспедиции В. А. Русанова, он восстановил много вольно или невольно порушенных исторических арктических знаков, благодаря ему появились на карте Севера многие географические названия в память о людях, посвятивших Арктике свою жизнь, но несправедливо забытых. В пакете был «протокол беседы, проведенной 18 сентября 1981 года в г. Красноярске с Ивановой Надеждой Григорьевной, 1910 года рожд., проживающей по ул. Урицкого, 124, кв. 19, в присутствии научного сотрудника Гос. архива Красноярского края Баженовой Т. И., относительно того, что Иванова И. Г. знает об известном арктическом исследователе штурмане В. И. Альбанове, с сестрой которого В. И. Альбановой она работала совместно в Красноярском доме младенца № 1 в 1926–1969 годах и была близкой подругой В. И. Альбановой.

Вопрос: Откуда Варвара Ивановна была родом и кто ее родители?

Ответ: В. И. Альбанова всегда говорила и гордилась, что родом из Петрограда, где всегда жила до приезда в Красноярск в 1918 году и где окончила женскую гимназию. Отец был ветеринарным врачом, умер в Петрограде до 1914 года. Мать жила с ними, воспитывала двух дочерей — ее и старшую сестру Анну, которая тоже закончила в Петербурге гимназию и курсы машинописи. После смерти отца работала машинисткой. Брат воспитывался в Уфе (но почему, не знает), а потом с ними временами жил, после смерти отца был кормильцем, содержал мать и младшую сестру Варвару Ивановну…»

Прерываю «протокол» размышлением: или Надежда Григорьевна немного напутала, что касается места рождения Варвары Ивановны, тем более что старшую сестру Валериана Ивановича Людмилу называет Анной, или Варваре Ивановне очень уж хотелось быть петроградкой! Когда же она родилась — ведь уже в 1891 году Алексей Петрович определил Валериана Альбанова в гимназию как сироту?..

«Вопрос: Когда и с кем приехала в Красноярск Варвара Ивановна?

Ответ: В Красноярск приехала из Петрограда весной 1918 года, от голода спасались. Привез брат — мать и двух сестер. Вначале поселились в гостинице, что сейчас «Енисей». В номере брат заставлял ее мыть посуду, но, будучи избалованной, она устраивала скандал, а он ей говорил: «Нечем нам платить прислуге». Затем брату по работе дали комнату по ул. Песочной, дом 104 (до недавних пор ул. Урицкого, 104). В 1960-х годах этот дом снесли, находился он на углу улиц Перенсона и Урицкого. В этом доме жила с матерью до середины 1930-х годов.

Вопрос: Как В. И. Альбанова осталась одна?

Ответ: Осенью 1919 года все три женщины заболели тифом; едва брат вернулся из плавания, умерла старшая сестра Анна, работавшая машинисткой, мать выздоравливала, а младшая тяжело болела. Брата куда-то посылали ехать поездом. Он просил на работе, чтобы не посылали, так как дома все больные, но все же настояли ехать. Поехал уже нездоровый — и не вернулся. Мать ходила узнавать на работе, сказали, что умер от тифа, в поезде. Но где именно, не знает, никогда ни Ачинск, ни Омск Варвара Ивановна не называла и никогда не говорила, что от взрыва поезда погиб. Мать очень убивалась, что лишилась кормильца. В апреле 1920 гола Варвара Ивановна поступила сестрой-воспитательницей в Дом младенца № 1, в котором проработала всю жизнь, содержа неработавшую мать, которая тоже была неприспособленной к жизни. В голод 1932–1933 годов очень страдали; когда Варвара уходила на работу, мать ходила просить милостыню. От истощения она и умерла в начале 1934 года. Я видела ее сразу после смерти, позвала тогда Варвара Ивановна, сказала, что мама очень плоха, а придя с работы, на ул. Урицкого, 104, нашли ее уже мертвой. Так и осталась Варвара Ивановна одна.

Вопрос: Был ли брат женат, говорил ли о любимой женщине на судне, была ли невеста в Красноярске?

Ответ: Был ли женат брат до Красноярска, не знаю. Никогда не упоминала Варвара Ивановна о любви брата на судне, но всегда подчеркивала, что в Красноярск он их привез, они уже здесь узнали, что здесь у него была невеста, и Варвара Ивановна за это была на него в обиде, что увез из Петрограда, где у нее остался жених. Невеста брата — окончившая гимназию купеческая дочь, и брат надеялся поправить их благополучие посредством этой женитьбы. Имени невесты Иванова не знает.

Вопрос: Каков был характер и образ жизни Варвары Ивановны?

Ответ: В молодости это избалованная гимназистка, затем скромнейшая и неприспособленная к жизни неумеха. Вечно с книжкой, в молодости в очках, была близорука, а в старости зрение стало нормальное. В молодости часто зарплату тратила на шоколадные конфеты, а потом с кухни Дома младенца питалась. Одевалась очень скромно, даже бедно. Никогда не получала писем ни от кого, родственников не было. Ростом высокая, большие серые глаза, лицо мужского типа, похожа на брата на фотографии. Никогда не фотографировалась, не любила, уходила от групповых съемок, сейчас не осталось фото никакого, но был прелестный ее фотопортрет, привезенный из Петрограда. Замуж не вышла, сватался простой человек в 20-х годах, не пошла, не могла забыть жениха петроградского, который был из Прибалтики и состоятельный. Всегда говорила, что, если бы вышла за него замуж, была бы счастлива и богата. Готовить не любила, питалась в Доме младенца, иногда давала денет (в последние годы) соседке Андер Анне Лаврентьевне, та покупала мясо, пекла ей пироги, но всегда Андер оставалась в каком-нибудь выигрыше от этого. Была молодая жизнерадостна, восторженна по пустякам, но не любила говорить о своей судьбе одинокой. С середины 30-х годов жила до смерти в крошечной комнатке на ул. Мира, 38 (сейчас дом снесен), очень холодной, печь-голландка не грела, в морозы ей ставили буржуйку. Никаких ценных вещей не было, кроме швейной машинки фирмы Попова и сундучка брата, привезенных в 1918 году из Петрограда. В 1961 году вышла на пенсию, в 1969 году умерла в этой комнатенке; год до смерти почти все время лежала в постели, так как ноги почти не двигались, наверное, ей плохо укол сделали, повредили нерв случайно (таково было общее мнение медсестер из Дома младенца). Любила кино и театр, хорошо знала о том, что брат упоминается в книгах и какое-то кино раз 5 смотрела, где мелькало название на большом пароходе «В. Альбанов».

Последние десятилетия ходила очень бедно одетой, в середине 50-х годов я подарила ей много носильных вещей от умершей свекрови, и в этих вещах она ходила до самой смерти.

Вопрос: Какие вещи остались у нее от брата?

Ответ: В сундучке, размером примерно 70x40x60 сантиметров, с полукруглой крышкой, в котором брат хранил свои вещи в плаваниях, остались все его вещи, привезенные из Петрограда: фотографии, портсигар из лыка, модель судна, бумаги какие-то и самая дорогая для брата, а потом и для Варвары Ивановны вещь: рукопись в 1/4 газетного листа в картонном переплете. В ней было много фотографий и рисунков чернилами и карандашом, подклеенных к листам и от руки (хорошо помнит), рисованная на плотной бумаге карта с путем судна во льдах, собственноручно рисованная братом. Карта складывалась в 4 сгиба, составляя целое с рукописью, где буквы то ли на гектографе, то ли на четкой пишущей машинке со шрифтом старой орфографии. В этом же сундучке и ее личные вещи, документы и деньги сохранились.

Вопрос: Когда, кому и что из этих вещей она отдала?

Ответ: За несколько лет до войны к ней приезжали двое от Визе или писателя Каверина и, пообещав вознаграждение, выпросили фотографии, какие-то бумаги и мелкие личные вещи брата. За это некоторое время спустя ей прислали 50 рублей, хотя обещали больше и пенсию за брата. Ее это обижало. Тогда же она мне говорила, что не отдала главной ценности — рукописи с картой.

Вопрос: Почему Вы считаете, что она не отдала главную рукопись?

Ответ: Я хорошо знаю, что эта рукопись с картой и вклеенными рисунками находилась у нее в сундучке и после войны, и до самой смерти, так как и после войны она давала мне читать, всего раза 4 я ее перечитывала. За несколько лет до смерти она предлагала мне взять эту рукопись, говоря: «Возьми, сохрани, чувствую себя уже больной». Но я почему-то постеснялась и не взяла, о чем потом очень жалела, когда рукопись эта после ее смерти не нашлась.

Вопрос: Куда же, по Вашему мнению, могла деться эта рукопись?

Ответ: Может, конечно, она сдала ее в музей, но вряд ли, так как уже плохо ходила и больше лежала. А если не сдала в музей, то только одна причина — кто-то у нее взял, или накануне смерти или сразу же после смерти. А взять могли только соседи по квартире, к которым перешли все ее скудные пожитки. Более всего я предполагаю, что могла рукопись взять ее соседка Андер Анна Лаврентьевна, которая ей помогала, но всегда с выгодой для себя. А когда нам в Дом младенца сообщили, что Варвара Ивановна умерла, спустя несколько часов приехали для организации похорон, то Андер А. Л. не отрицала, что вот, дескать, денег только 80 рублей у Альбановой нашлось. Значит, она первая после смерти Варвары Ивановны осмотрела все ее «богатство» и взяла эти 80 рублей, но не отдала нам на похороны, сказав, что сделает плиту на могилке, да так и не сделала. Хоронили на сборы Дома младенца. Эта Андер А. Л., хотя и работала санитаркой в нашем же Доме младенца, но была грамотная и знала, что Варвара Ивановна очень дорожила этой рукописью. Она сейчас на пенсии, живет где-то в красноярских «Черемушках» — и дети у нее грамотные, специалисты, работают где-то на Севере.

В 1974 году с приехавшим из Иркутска краеведом Яцковским А. И. мы вместе три раза ездили к Андер А. Л. насчет рукописи, она нас избегала, а когда не удалось, решительно заявила, что не брала. Но если кто взял, то кроме нее — некому, так как другие соседи — старушка, которая присматривала за Варварой Ивановной, и супруги-пенсионеры, взявшие пустой сундучок, когда очищали комнату Альбановой, ничего не знали о ценности рукописи и были далеко от того, чтобы интересоваться такими вещами…»

Они-то могли и выбросить, подумал я. Я уже знал такие примеры.

«Вопрос : Повторите, пожалуйста, какой вид имела рукопись?

Ответ: Большого формата, в 1/4 газетного листа, на плотной бумаге, с мягким, но прочным переплетом. На оборотах страниц много подклеенных рисунков, больше рисованных карандашом. Она была в хорошем состоянии. Сразу видно, что не ветхая макулатура, а что-то нужное. Не могли выбросить даже незнакомые люди. В ней описывалось его путешествие, но карта была рукописная, удобно складывалась в 4 сгиба…»

В сопроводительном письме, отправленном через 10 дней уже из Хатанги, Владилен Александрович добавлял:

«Я послал Вам протокольную запись беседы с Н. Г. Ивановой, той самой, с которой в 1974 году Яцковский беседовал и пытался найти «бумаги», оставшиеся в сундучке. Но то ли он не поверил Ивановой, то ли не точно выспросил, что за бумаги остались, и в письме к Вам не упомянул, видимо, что сохранялась до самой смерти Варвары Ивановны «рукопись», но я думаю, что это был корректурный экземпляр его книги, может, даже типографский с наклеенными рисунками, хотя Иванова упорно твердит, что «буквы были какие-то не типографские».

Об Ивановой Н. Г. Несмотря на 71 год, подвижная, в твердой памяти, живет одна, муж умер за год до Альбановой, живет на пенсии, в видном достатке, дочь с детьми отдельно, в другом районе Красноярска. Обещала она, прочитав Вашу «Загадку штурмана Альбанова», библиотечный экземпляр, который ей оставила Баженова Т. И., постараться вспомнить еще что-либо и все сообщить Баженовой. Было бы очень хорошо, если бы Вы послали Ивановой «Потерянные во льдах» уфимского издания и попросили сравнить с тем, что она читала в рукописи, бравшейся 4 раза у Варвары Ивановны. Она на вопросы полно отвечает, но не могли мы с Баженовой за 3 часа, пока сидели у нее, пили чай с принесенным нами тортом, выспросить все, и помянули бутылкой красного сухого вина брата с сестрой Альбановых, Варвара Ивановна похоронена в нескольких метрах от могилы мужа Ивановой, и она ходит к двоим.

О Баженовой Татьяне Ильиничне. Заведующая читальным залом Красноярского госархива. Это ей Вы обязаны получением сообщения о том, что военный моряк Альбанов получил паровой котел. А обнаружила его Татьяна Ильинична совершенно случайно: листала архивное дело, и по другой теме совсем, но вдруг мелькнула фамилия, знакомая ей по литературе да по недавно полученному письму из уфимской школы № 11. А целенаправленных поисков в архиве не производилось. Правда, мы с Татьяной Ильиничной нашли список сотрудников Дома младенца за 1923 год, в котором упомянуто: «Варвара Ивановна Альбанова, 1898 г. рожд., родилась в Петербурге, окончила там женскую гимназию, сестра-воспитатель». Загадка: еще в 1905 году Валериан Иванович познакомился в Красноярске с купеческой дочерью, будущей невестой, к которой, по мнению Варвары Ивановны, он привез их из Петрограда в 1918 году? Либо невеста завелась уже в 1918–1919 годах, а Варвара Ивановна считала, что ради невесты он выбрал именно Красноярск?

Так вот теперь в Красноярске есть замечательный помощник в альбановском деле — Татьяна Ильинична Баженова, лет тридцати пяти, с высшим образованием, а главное — «заразившаяся» альбановской судьбой. И вот буквально сегодня получаю от Т.И. телеграмму: «Нашлись сундучок и швейная машинка, подробности письмом. Татьяна». Так что Ваша книга «Загадка штурмана Альбанова» начинает действовать и давать реальные прояснения. Многое еще Иванова может порассказать. Напишите ей, а лучше Татьяне давать задания — что именно у Ивановой выяснить. И она будет ходить к ней домой и выспрашивать…»

Судя по найденному Т. И. Баженовой списку сотрудников Дома младенца № 1 Красноярска, В. И. Альбанова родилась в Петербурге в 1898 году. Но ведь уже в 1891 году Людмила и Валериан официально числятся сиротами. Тоже какая-то загадка…

В это время к поиску неожиданно подключилась инженер-химик Башкирской гидрометеообсерватории Валентина Зиновьевна Кузьмина, известная мне тогда как один из лидеров экологического движения в городе. Горячо любящая свой город, его историю, она была еще внештатным экскурсоводом Уфимского бюро путешествий и экскурсий. И вот неожиданно для меня она на свою скромную зарплату во время отпусков съездила в Ленинград, в Казань, в Волгоград…

«В фондах Музея Арктики и Антарктики, как Вы знаете, хранятся две фотографии: «Альбанов — гимназист», сделанная в Оренбурге, и «Альбанов с сестрой» — в Воронеже, — писала она мне из Ленинграда. — С фотографии смотрят милые дети: старшая сестра и брат. Я долго разговаривала с главным хранителем музея Ильичевым И. Е., просмотрела имеющиеся в фондах другие материалы, но ответа на вопрос, кто передал эти фотографии музею, не было…»

В Центральном государственном архиве Башкирской АССР Валентина Зиновьевна просмотрела дела, касающиеся инспектора народных училищ Уфимской губернии Алексея Петровича Альбанова: отчеты, переписку, распоряжения. Среди многих дел нашла «Личное дело Альбанова Алексея», в котором хранится свидетельство об окончании курса Казанской духовной академии, по окончании которой он «приобрел право на занятие преподавательской должности в семинарии», и «подписка» от 6 октября 1877 года, где он дает обещание «прослужить в духовно-училищном ведомстве еще два года, независимо от обязательного срока службы в этом ведомстве за мое воспитание на казенном содержании…»

— Я обратила внимание на угловой штамп деловых бумаг Алексея Петровича, — рассказывала она мне. — Убеждаюсь, что все они составлены в Уфе. Вероятно, что, будучи инспектором Бирского уезда и не имея собственного дома до 1895 года, — об этом сказано в его «формулярном списке», — жил он в Уфе на квартире. Но в 1895 году он уже имеет в Уфе дом, «благоприобретенный». В это время Бирское уездное земское собрание, состоявшееся 13 октября 1894 года, вынесло постановление «О назначении квартиры инспектору народных училищ в г. Бирске», мотивируя тем, что «чем ближе он стоит к школьному делу, тем более оно может выиграть; редкое посещение инспектором такого громадного уезда, как Бирский, не может не отразиться вредно на ходе народного образования, а редкое посещение обусловливается отдаленностью квартиры инспектора, живущего в Уфе».

Алексей Петрович 14 февраля 1895 года представляет на имя попечителя Оренбургского учебного округа следующие объяснения о своей работе в уезде: признает, что посещал школы не более одного раза, но «посетить каждое отдельное училище для производства экзаменационных испытаний не было решительно никакой физической возможности», так как «на его долю приходилось 30 училищ», к тому же «он не мог выехать на экзамен из Уфы, управляя до означенного времени канцелярией г. Директора народных училищ Уфимской губернии по поручению г. Директора И. И. Троицкого, уезжавшего на это время в Мензелинский уезд на экзаменационные испытания». Далее он делает вывод, что «неудовольствие земских гласных вызвал мой отчет, в котором высказана голая правда о неудовлетворительном состоянии некоторых сторон земских училищ, например, в отношении помещений, состояния библиотек, а равно и малочисленности училищ для инородческого населения Бирского уезда». Далее в отчете он выражает надежду, что при новом представителе Бирского земства, совершенно солидарном с ним во всем, начнутся и новые, желательные для пользы дела порядки, и потому он просит оставить его на занимаемой должности, но «с правом постоянного моего местожительства в г. Уфе… Причины, заставившие меня утруждать Ваше превосходительство означенною просьбою, следующие: в Уфе я имею свой дом, в котором дал приют и содержание престарелому отцу и сироте племяннице, обучающейся в Уфимской гимназии…»

Получается, что в 1895 году Ивана Петровича уже не было в живых. Тогда как же объяснить рождение Варвары в 1898 году в Петербурге? И где в 1895 году был Валериан?

В ЦГА БАССР Валентина Зиновьевна нашла «Ведомость об успехах воспитанниц Уфимской гимназии на 1891—92 уч. год», где записано, что «ученица 1-го класса Альбанова Лидия поступила 1 ноября 1891 года». И никаких других данных. Возник вопрос: племянница ли она Алексею Петровичу и сестра ли Валериану Ивановичу? Необходимо найти протоколы педагогического совета гимназии, где должно быть отражено все о воспитанницах гимназии. И вот наконец находка: постановление педагогического совета о переводе Альбановой Людмилы из 1-го во 2-й, а затем и 3-й класс. Другой Альбановой по документам не проходит, значит, речь идет об одном и том же лице. В следующем протоколе запись о переводе ее в 4-й класс, о ее поведении, о том, что «в 1895–1896 годах классов не посещала и уволена за неявкой в учебное заведение по неизвестной причине. Постановлением педагогического совета исключена из списков учениц гимназии и 22 января 1896 года ей выдано свидетельство за № 10». Расписка о получении документов написана уже знакомой рукой Алексея Петровича Альбанова. Круг замкнулся.

Итак. Людмила выбывает из Уфимской гимназии в конце 1895 года. В это время по прошению дяди Валериан тоже покидает Уфимскую мужскую гимназию. Что же произошло в семье? Или А. П. Альбанов не в состоянии был более содержать племянницу с племянником, тем более что требовал внимания престарелый отец и двое родившихся к этому времени сыновей его? Видимо, материальное положение Алексея Петровича было нелегким. Жалованье его, как инспектора народных училищ, было невелико, и, разумеется, содержать на него такую большую семью было трудно. Косвенным подтверждением тому — один из циркуляров в Департамент народного просвещения, в котором признавалось, что «ныне получаемое жалованье этими должностными лицами безусловно недостаточно: жизнь слишком вздорожала не только за последние 25 лет, когда были установлены штаты этих должностей, но и за последующие годы. Особенно вздорожали квартиры. У инспектора народных училищ есть расход, который должен быть особенно труден и чувствителен, именно расход на разъезды…» Не ответственность ли за воспитание Людмилы и Валериана и тяжелое материальное положение и вынудили Алексея Петровича просить земство Бирского уезда разрешить ему жить в Уфе? Но почему в этом прошении упоминается племянница, но не упоминается племянник?

Там же, в ЦГА БАССР, Валентина Зиновьевна нашла копию с метрической книги «для записи родившихся на 1852 год», из которой узнала, что Алексей Петрович Альбанов родился 7 февраля 1852 года в семье священника Троицкой церкви Петра Карповича Альбанова и Праскевы Григорьевны. Вот отыскались и дед с бабушкой Валериана Ивановича, у которых в Царевском уезде Элтонского соляного промысла Астраханской губернии родился и сын Иван, будущий отец Валериана Ивановича.

С разрешения директора народных училищ Алексей Петрович, оставаясь на должности инспектора народных училищ Бирского уезда, продолжает жить в Уфе, но вскоре, в 1897 году, назначается инспектором народных училищ Белебеевского уезда, где ему «назначено постоянное местопребывание», что управа и сообщила уездному земскому собранию: «С начала сентября месяца г. инспектор народных училищ А. П. Альбанов переехал в г. Белебей, где и живет».

Но почему именно в Белебей? Валериан в это время, по свидетельству В. Ю. Визе, «успешно закончил Уфимскую гимназию, скрылся из Уфы, приехал в Петербург и поступил здесь в мореходные классы». Увы, все было не совсем так, или, точнее сказать, совсем не так. Но как?..

В том же архиве Валентине Зиновьевне удалось просмотреть метрические книги церквей г. Уфы на 1880, 1881, 1882, 1891 и 1894 годы. За 1880 и 1881 годы фамилия Альбановых не встретилась. Стала просматривать метрическую книгу за 1882 год. Заметила, что среди родившихся в январе — сын сотника Оренбургского казачьего войска Носкова, в марте — сын командира 2-й сотни 5-го Оренбургского казачьего полка есаула Попова. Это уже существенные находки, если вспомнить, что отец Валериана Ивановича был ветеринарным врачом этого полка. При крещении сына Попова приглашены были командир 5-го Оренбургского полка полковник Б. А. Мереншильд и жена… «ветеринарного врача № 5-й казачьего полка Анастасия Степановна Альбанова!»

Значит, по крайней мере мать В. И. Альбанова в марте 1882 года жила в Уфе! Нетерпеливо просмотрела записи других церквей и нашла «в метрической книге, данной из Уфимской духовной консистории причту церкви богоугодных заведений г. Уфы для записи родившихся на 1882 год»: «Альбанов Валериан Иванович, месяц и день рождения — 26 мая, день крещения — 30 мая. Родители: ветеринарный врач № 5-й полка Оренбургского казачьего войска Альбанов Иван Петрович и законная жена его Анастасия Степановна, оба православные». При крещении присутствовали: дядя, Алексей Петрович, в то время преподаватель Уфимской духовной семинарии, и дед, священник Троицкой церкви Астраханской епархии, Петр Карпович Альбанов.

А в «метрической книге, данной из Уфимской духовной консистории в Градо-Уфимскую Скорбященскую церковь Богоугодных заведений для записи родившихся и умерших на 1880 год», Валентина Зиновьевна нашла, что старшая сестра Валериана Ивановича Людмила родилась 18 апреля 1880 года тоже в Уфе. Получается, что в Воронеже семья жила короткое время, когда детям было 5–6 лет, затем в Оренбурге или станице около Оренбурга и вновь в Уфе.

Анализ некоторых других документов показал, что отец и дядя Валериана Ивановича, как сыновья многодетного священника, могли обучаться бесплатно только в духовных училищах. Со всех учеников этих училищ в то время брали подписку о том, что они будут служить только в духовном ведомстве. При уходе из него нужно было возвращать плату за обучение. Но не все на это имели возможность и, желая получить образование, вынуждены были идти учиться в семинарию. Алексей Петрович изъявил желание поступить именно на церковно-практическое отделение, готовясь тогда уже к работе в народных школах. Всего 3 года, с 1877 по 1879-й, проработал он преподавателем духовной семинарии и по «собственному желанию» ушел на должность инспектора народных училищ, где проработал 25 лет, отдавая силы развитию просвещения в уездах Уфимской губернии. Но отец Валериана, видимо, после духовного училища смог отказаться от духовного поприща. Но таким не было доступа в высшие школы, кроме ветеринарных, выпускающих специалистов «грязной работы». И он стал ветеринарным врачом…

По данным Оренбургского областного архива, Иван Петрович Альбанов на должность ветеринарного врача полка № 5 Оренбургского войска был назначен 2 мая 1878 года. Командовал полком войсковой старшина Борис Мореншельд, произведенный 17 октября 1879 года в подполковники. Полк часто бывал на марше: в Уральске, Самарской губернии, Закавказье… В 1878 году в полку было 3 медицинских врача, один ветеринарный и 6 фельдшеров. Они составляли нестроевую часть войска.

Служил Иван Петрович в этом полку до 1891 года, а 17 января этого года в полк ветеринарным врачом назначается советник Околов. Что случилось в этот год (или несколько позже) с отцом Валериана?

Когда полк стоял в Уфе, Иван Петрович с семьей жил, видимо, на квартире на одной из тех улиц, что относились к приходу церкви Богоугодных заведений, так как Валериан крещен в причте этой церкви.

А где находился дом дяди, Алексея Петровича, в семье которого Валериан позже воспитывался? В. З. Кузьмина задалась целью разыскать этот дом. Сохранился ли он? Снесен?

Уфа за 90 лет сильно изменилась. Но до 50-х годов ХХ века улицы старинной части нынешней Уфы больших изменений не претерпели, лишь во второй половине века начинается некоторый снос домов частного сектора на отдельных улицах. Так было и по улице Аксаковской. Но она большая…

В конце концов в результате долгих и кропотливых поисков Валентине Зиновьевне удалось установить, что Алексею Петровичу принадлежал дом на улице Аксаковской под нынешним № 6.

Я тогда только что вернулся с Памира, и она мне сообщила об этом.

Боже мой, как мир тесен! И как все хрупко в нем!

Дом этот собирались снести в 60-е годы, когда напротив университета решили построить общежитие для студентов. Но по каким-то причинам проект изменился, и снесли только дом под № 4. А этот остался, практически во дворе шумного студенческого общежития. И я, учась в университете, несколько лет смотрел на крышу этого дома, каждый день проходил мимо него, не подозревая, что в нем жил В. И. Альбанов. Правда, тогда я еще не знал о В. И. Альбанове.

Я оказался прав в главном, что дом, в котором провел детство Альбанов, должен находиться где-то недалеко от Белой, на ее крутом и веселом, зовущем вдаль берегу. Так и получилось.

— Еще два года назад я заходила именно в этот дом, — рассказывала Валентина Зиновьевна. — Было почему-то чувство, что именно этот дом — альбановский. Долго разговаривала с его хозяйкой, Ильиной Зинаидой Васильевной, пожилой женщиной. Когда убедилась, что это именно дом Альбанова, пришла вновь. Старинный одноэтажный дом в пять узких, но высоких окон с кружевом наличников, парадный вход с улицы Аксакова. Зинаида Васильевна здесь уже не жила.

Разыскала Зинаиду Васильевну, ей 80 лет. Она сказала, что дом всегда был под № 6. Дом купила уже в 1930 году ее тетка Данилова у некой Кирилловой. «Когда переезжали, соседка Кузнецова говорила моей тете, что этому дому почти 100 лет, значит, он где-то 30– 40-х годов прошлого века». Получается, что Алексей Петрович купил, а не построил дом. Другие дома на усадьбе № 6 построены уже позже, при Кирилловой. Они и выглядят новее: один двухэтажный дом (он и сейчас стоит) и один двухквартирный одноэтажный, его снесли. Дом Алексея Петровича не перестраивался, Ильиным он достался по наследству от тети Даниловой. В альбоме Зинаиды Васильевны я разыскала фотографию дома 1959 года, он совершенно такой же.

Новые жильцы дома делали ремонт, пилили старинные бревна. Они оказались крепкими, сердцевина белая, еще плотная… Прошлась по комнатам старинного дома. Вот гостиная, маленькие комнаты, возможно детские, большая печь — на кухне, одним боком выходит в гостиную, какие в старое время были мастера — печь ровно греет всеми стенками от самого пола до самого потолка. Две печи — поменьше, отапливают другие комнаты. Дом имеет Г-образную форму. Кроме парадного, есть выход на усадьбу в середине дома. Видна старинная кладка печных труб, притягивает внимание и большой чердак. При переезде Зинаида Васильевна раздала соседям, родственникам, знакомым ту мебель, те предметы быта, которые в коммунальную квартиру не повезешь…

Просторной была улица Аксаковская в то время, когда здесь с 1891 года жил Валериан со своей сестрой, дедом Петром Карповичем в семье дяди. Я представила себе этот уголок Уфы в то время: за Ильинской стоял корпус духовного училища, да тот, что теперь корпус университета, обнесенный стеной в полтора метра высотой, за ним открывался чудесный вид на Белую.

В этом доме Валериан до 1895 года жил, возможно, бывал и позже, здесь играл со сверстниками, спускался по крутояру к реке, отсюда ушел в первое свое путешествие на лодке по Белой.

Тем временем стекаются ко мне сведения об Альбановых. Их оказалось немало, в основном в Башкирии (в Шаранском районе был даже хутор Альбановский), в Татарии. Некоторые из них слышали о Валериане Альбанове от своих предков, что среди их родственников был такой, другие узнавали о нем впервые. Эти сведения к главному вопросу ничего не добавляют, но все-таки обогащают общую картину. По всему, это была потомственная разветвленная священническая династия, за редким исключением, к которому относился и Валериан Иванович Альбанов.

Альбанов Алексей Васильевич, исполняющий должность псаломщика в церкви в селе Шильны 1-го благочинного округа Мензелинского уезда, 1883 год.

Альбанов Василий Иванович, священник, настоятель церкви в с. Шуган 2-го благочинного округа Белебеевского уезда, 1883 год.

Альбанов Владимир, окончил подготовительный класс духовного училища, 1883 год.

Альбанов Павел Васильевич, исполняющий должность псаломщика в новостроящейся церкви в с. Троицкое 2-го благочинного округа Стерлитамакского уезда. 1883 год.

Альбанов Михаил Васильевич, исполняющий должность казначея Уфимской духовной консистории, 1883 год (в 1880 г. регистратор Уфимской духовной консистории).

Альбанова Лидия Михайловна, учительница приходского училища Союза русского народа. Водопроводная, 24. Продала дом в 1920 году Дашкину Гайнулле. Забрала имущество и переехала в неизвестном направлении.

Альбанова Вера Александровна, 1905 год, учительница французского языка Уральской войсковой женской гимназии, 1878 года рождения, на службе с 1899-го, девица…

К редкому исключению относился некий Альбанов-полковник, в 1844 году он прислал землю с развалин древнего города около укрепления Нукус (Аму-Дарья) в отделение химии Русского физико-химического общества.

А нынешние Альбановы — рабочие, мелкие служащие, в большинстве своем неохотно отвечающие о своих предках или сообщающие, что они были священниками.

И вот неожиданное письмо из Саратова:

«Я приехал в отпуск в Саратов и совершенно случайно обнаружил Ваше письмо. А в Туле я от Вас письма не получал, вот как бывает. Я мало общался с родителями отца — Альбановыми: бабушку звали Варварой, а деда, кажется, Владимир Львович. Мой отец умер, когда мне было два года, а когда мне было 12 лет и мать попала в больницу, за мной приехали из Вольска Саратовской области бабушка и дедушка и увезли меня к себе. Это была моя первая и последняя встреча с ними, я прожил у них что-то около полугода, а потом сбежал. И вот тогда они мне показывали книжку «Подвиг штурмана Альбанова» и говорили, что это наш родственник (впрочем, могли и соврать?). Все остальное я пропустил тогда мимо ушей. В Вольск они попали потому, что у деда были какие-то неприятности во времена культа личности, и им не разрешили селиться в большом городе. Теперь дед умер, а бабушку увез к себе брат отца, Владимир Альбанов в город Маркс (Энгельс? — М.Ч.) Саратовской области.

Мне очень жаль, что ничем не могу помочь в Вашем поиске.

Будете в Туле, заходите в гости, я работаю в ТЮЗе режиссером… Андрей Альбанов».

В своих поисках находила Альбановых и В.3. Кузьмина, к тому времени по семейным обстоятельствам переехавшая из Уфы в Мурманск. Как она мне писала, кто-то из них так определил свой род: «Альбановы — мы все гордые, с тяжелым характером, но справедливые, трудно сживаемся с другими. Женились почему-то, как правило, поздно — под сорок…»

«Здравствуйте! Оказавшись живой в Мурманске и даже здоровой, несколько воспрянула духом, собрала силу воли и опять кое-что разыскала о Валериане Альбанове, — писала мне Валентина Зиновьевна уже из Мурманска. — Странно, но кто-то мешает поиску: у людей, с которыми встречалась, кому писала, с кем переписывалась, словно кто-то был, что-то говорил, чем-то пугал… Кто? Многие перестали отвечать. Обидно то, что нашла человека, который лично видел Валериана Ивановича. Она рассказывала мне интересное о нем. И вдруг получаю от нее письмо: сумбурное, паническое, со слезами — ничего не спрашивайте и т. д… Что сделаешь, наш народ бедный, запуганный, затюканный.

Судно «Валериан Альбанов» недавно стояло у нас на рейде (не судно, суденышко…).

Перед Мурманском были встречи со многими Альбановыми, живущими в Башкирии и под Рязанью, в Альметьевске и Саратове. Были Альбановы в Красной Армии и на фронтах Великой Отечественной войны, один был в плену во Франции, другой прошел войну с Рокоссовским. После войны, как все мы, они строили социализм, как многие, — поднимали целину; один разводил пчел, другие строили железные дороги. И многие, очень многие стали учителями.

Как помните, Валериан Иванович упоминал в своем дневнике Астрахань, Астраханский край. Связывало его с этим краем и то, что здесь, на Эльтоне, жил и работал дед, родились и выросли отец и дядя, здесь жили и другие родственники. Так, в одном из сел в Поволжье служил священником брат деда — Иван Карпович Альбанов. В его послужном списке сказано, что имеет детей Феоктисту и Александра. Он — уважаемый священник в округе, делегат XVIII съезда духовенства России (были и такие!) от Астраханской епархии вместе со священниками Иваном Поповым, Михаилом Юдиным, Павлом Бобровым…

В «Памятных книжках Астраханской губернии», в книгах «Вся Астрахань и Астраханский край» за разные годы приведены сведения об этой семье: «Александр Иванович с 1875 года учитель пения в различных учебных заведениях Астрахани, Феоктиста Ивановна с 1875 года — учительница одноклассного училища в с. Ново-Никольское Астраханской губернии».

Александр Иванович окончил Саратовскую духовную семинарию, затем «хоровой класс по цифирной методе Шеве, открытому при Московском отделении Императорского Русского музыкального общества… оказал очень хорошие знания означенной методы и может успешно заниматься преподаванием хорового пения…» 28 апреля 1875 года получает свидетельство об окончании хорового класса за № 113. Он совершенствует свое музыкальное образование в Придворной певческой капелле в Петербурге. В конце июня 1875 года получает аттестат № 1 и «для обучения певчих простому церковному пению одобренных новейших духовных сочинений надлежащие познания имеет… и может сочинять новую музыку для церкви». Сочинять музыку разрешалось, но петь и тем более печатать можно было только после предварительного рассмотрения и одобрения директора Придворной певческой капеллы.

Он работает в Духовной семинарии, в Мариинской женской гимназии, в 1-м и 4-м училищах Астрахани, в Никольском детском приюте. В «Личном деле о службе преподавателя хорового начального пения г. Альбанова» за 1890 год хранится его заявление: «Его высокородию господину директору Астраханского музыкального училища учителя пения Александра Ивановича Альбанова. По примеру прошлых лет я желал бы продолжать безвозмездное мое занятие в воскресных школах начального хорового пения…»

К этому времени он проработал уже 25 лет в качестве преподавателя музыки. В Астрахани снимал квартиру, жил на Запасной улице, в доме Анфилоновой, на Христорождественской в доме Дуямшидова. Сотрудниками Астраханского государственного архива сделано очень хорошее для города дело — собраны сведения по переименованию улиц: старое рядом с новым названием улицы города, когда, постановлением какого органа городской власти изменено название. И получается, что Христорождественская улица — ныне им. К. Маркса, Запасная — им. Калинина.

Сестра его, Феоктиста Ивановна, жила вместе с отцом, как сказано выше, в с. Ново-Никольском. О каком селе идет речь? Сел с таким названием много в России. В помощь взят справочник телеграфной индексации, куда внесены все населенные пункты нашей огромной страны. Зная, что село находилось в Астраханском крае, разыскивала село прежде всего там. Но были села с таким названием и в Волгоградской области. Написаны письма в эти села с надеждой, что кто-то ответит. И ответы стали приходить. Были эти письма подробные о жизни села, но Альбановых среди их жителей не было. И вот в последнем письме: «Спешу Вам ответить. Да, были Альбановы, многие хорошо помнят учительницу Феоктисту Ивановну. Один наш гражданин хорошо все знает и, по-моему, учился у Феоктисты Ивановны…» Это писал председатель сельсовета села Ново-Никольское, что в Волгоградской области.

Письмо от Селезнева Петра Романовича, бывшего ученика Феоктисты Ивановны, пришло вскоре же. Ему 85 лет, многое повидал, многое знал он. Вот что написал он в первом своем письме: «…очень буду рад, если внесу свою посильную лепту в Ваш поиск. Я знал очень хорошо их. Отец их, Альбанов Иван Карпович, всю жизнь прослужил в одной Параскевинской церкви нашего села, здесь же он похоронен. Его сын Александр умер в 1925 году, и по просьбе Феоктисты Ивановны с разрешения сельсовета его похоронили тоже в ограде Параскевинской церкви, рядом с отцом. Феоктиста Ивановна была учительницей до 1918 года… Они имели собственный дом. Александр Иванович летом жил в саде, а зимой преподавал уроки пения в епархиальной гимназии. В 20-х годах Феоктиста Ивановна отдала свой дом в райисполком (она была 1853 года рождения), сама жила на квартире в школе, затем у нас. Она была миниатюрная, а Александр Иванович — высокий… Он не женился, она была не замужем…»

Село Ново-Никольское очень старинное. Находится в бывшем Царевском уезде Астраханской губернии. Ныне село относится к Быковскому району Волгоградской области. Недалеко находится старинная пристань Владимировка, и сейчас сохранившая свое название. Пристань уже тогда считалась городом. Здесь было четырехклассное городское училище. Возможно, что здесь Валериан учился, когда в середине 1895 года внезапно выбыл из Уфимской классической гимназии, тем более что двоюродные дядя и тетя — учителя, и за ним они могли постоянно присматривать. Здесь, в этом селе, Валериан Альбанов мог бывать с отцом, а с матерью — став уже взрослым.

В своей книге «Загадка штурмана Альбанова» Вы пишете кратко о том, что родственники Валериана Ивановича в Архангельске подарили музею гидрографического судна «Валериан Альбанов» его нож. Каким образом попал этот нож в музей? Кто его передал? Как он оказался у людей, живущих в Архангельске? Кем они приходятся Валериану Ивановичу? Вы не смогли ответить на эти вопросы.

Совсем недавно получила письмо от В. А. Троицкого из Ленинграда: «Посылаю Вам для сведения свидетельство Б. В. Попова об охотничьем ноже в кожаных ножнах, подаренном гидрографическому судну «Валериан Альбанов» Игорем Борисовичем Поповым в 70-х годах со словами, что нож принадлежал штурману В. И. Альбанову. Нож имел медную пластинку со стершейся надписью, не читавшейся, и принадлежал семье Поповых с 1925 года. Он был привезен матерью Б. В. Попова из поездки к дяде по отцу, то ли Александру Ивановичу, то ли Николаевичу. Он жил где-то в Поволжье и был учителем музыки.

С 1925 по 1975 год нож находился в семье Поповых, использовался по прямому назначению, медная пластинка потерялась. В Архангельске Б. В. Попов увидел в Соломбале гидрографическое судно «Валериан Альбанов» и понял, что оно названо в честь его дальнего родственника. Сын Игорь знал по семейным преданиям о происхождении ножа и предложил его передать в музей судна, что и сделал».

Я рассказала в письме Троицкому все то, что написано выше о Феоктисте Ивановне, Александре Ивановиче, их отце. Теперь ясно, что Валериан и его двоюродный дядя встречались. Но когда?

По данным сохранившихся памятных книг, А. И. Альбанов жил и работал в Астрахани до 1915 года, а затем до 1925 года жил постоянно в деревне. Как известно, в 1907 году Валериан Иванович плавал на пароходах «Слава» и «Союз», совершавших рейсы из Баку в Астрахань. В этом году они и могли встречаться в Астрахани, возможно, что он жил у дяди в перерывах между рейсами, а летом, возможно, все бывали у Феоктисты Ивановны в селе Ново-Никольском. Возможно, что встречались они и в Петрограде по возвращении Валериана Ивановича из Арктики, Александр Иванович в Петроград вполне мог приехать, тем более что Валериан Иванович длительное время находился в госпитале…»

Отложив письмо, я глубоко задумался. Боже мой, как мир тесен! Я уже, кажется, писал, что В. И. Альбанов и Г. Я. Седов чуть не встретились на Каспии, где один плавал в 1907 году, а второй — в 1908-м. А здесь, в приволжских степях, Валериан Иванович мог встретиться с Н. А. Бегичевым, который в Цареве, недалеко от Ново-Никольского, родился…

А вскоре, как бы в продолжение письма В. З. Кузьминой, я получил письмо из Москвы, от Петрова А. А.:

«В генеральном каталоге библиотеки им. Ленина я посмотрел карточки на «Альбанов». Оказывается, кроме В. И. Альбанова было еще трое Альбановых-авторов:

Альбанов Александр Иванович был учителем хорового пения в Астраханской гимназии, в 1877 году выпустил книжку-букварь об основах музыки.

Альбанов А. Л. выпустил в 1926 году в Новосибирске брошюру о болезнях лошадей.

Альбанов Д. В. в 1936–1937 годах писал о Кара-Колпакии…

Я подозреваю, что письма были уничтожены не Альбановым, а теми, у кого они оказались после него. А вот почему — это другой вопрос…»

Тем временем на мое письмо наконец откликнулась Татьяна Ильинична Баженова из Красноярского госархива:

«Получив Вашу книгу, я была глубоко тронута Вашим вниманием и теми добрыми словами, что написаны в мой адрес. Работаю в читальном зале крайгосархива около 5 лет. Документ об Альбанове нашла чисто случайно. Теперь меня не покидает надежда обнаружить что-либо еще. Зная, с каким нетерпением Вы ждете сведений об Альбановых, я хочу преподнести Вам два небольших сюрприза. На днях Центральный ЗАГС города на мой запрос ответил следующее: «Альбанова Анастасия Степановна умерла в г. Красноярске 1 октября 1933 года, 78 лет от роду. Жила по адресу: Перенсона, 11». А вчера, листая документы фонда Енисейского губернского по воинской повинности присутствия, нашла в списке служащих Управления постройки и эксплуатации Ачинск-Минусинской железной дороги от 3 сентября 1919 года Альбанову Людмилу Ивановну, 1886 года рождения, конторщицу».

Но абсолютно точно известно, что Людмила Ивановна родилась в Уфе в 1880 году. Скорее всего, в красноярском документе неясное прочтение «нуля», который нетрудно спутать с «шестеркой». Или Людмила Ивановна, будучи незамужней, намеренно уменьшила свой возраст?

Я еще раз заглядываю в фотокопию метрической книги Градо-Уфимской Скорбященской церкви Богоугодных заведений, подаренную мне В.3. Кузьминой: все правильно — 28 апреля 1880 года, и случайно обращаю внимание, что записанные в книге выше ее и Валериана Ивановича младенцы — подкидыши. В первом случае: Николай, подкинутый, родители неизвестны, во втором: Алексей — подкинутый, родители неизвестны…

Не успел я ответить на это письмо, как получил от Татьяны Ильиничны второе:

«Вчера позвонила в музей Подпориной. Как ожидала, в фондах у них книги или рукописи В. И. Альбанова нет. Адрес Андер узнала через крайсправку. Оказались соседями. Обе живем в северо-западном районе. Ее адрес: ул. Юшкова, 38а, кв. 37, год рождения — 1903.

В пятницу после работы — сразу к ней. Очень удачно, застала дома. Живет одна. Встретила приветливо, охотно рассказывала о Варваре Ивановне Альбановой, еще охотнее — о себе. Варвара Ивановна, по ее словам, умерла у нее на руках. Она же первая открыла сундучок. Так сказала Андер. В сундучке лежали только носильные вещи. Андер была знакома с Альбановой лет двадцать, работала с ней десять лет. У нее была одна фотография Варвары Ивановны, которую забрал Яцковский. Яцковский ходил к дому, где жила Варвара Ивановна, и фотографировал его. Сейчас на этом месте «Енисейнефтегазразведка».

Варвара Ивановна последние три года тяжело болела. Надежда Григорьевна Иванова бывала в это время редко, так как у нее болел муж. И Анна Лаврентьевна утверждает, что Варвара Ивановна не любила о себе и о своей семье говорить. Теперь о главном. О книге-рукописи Андер помнит, что видела рисунки на белой плотной бумаге, большие — и только. Рассказала, что Варвара Ивановна однажды подарила ей книгу, там был портрет В. И. Альбанова. Это было незадолго до ее смерти. Книгу взял почитать зять Андер и увез в Норильск, оттуда переехал в Ригу. Он уже умер, умерла и дочь Андер (здесь, как я поняла).

Кто взял сундучок, не помнит. Дала адрес (приблизительный) Лукашевской Валентины Григорьевны. Сказала, что швейная машинка у нее. В воскресенье понаведаюсь к ней, может, она знает нынешнего владельца сундучка.

Поинтересовалась я и о паспорте В. И. Альбановой (ведь там биографические данные и фотография), и оказалось, что Андер отнесла его в Центральный райсобес, получив взамен двадцать рублей на похороны… 27.09.81.

Хорошо, что не отправила письмо, дописываю радостное. Нашелся сундучок и швейная машинка. Вчера, уже под вечер, зашла я к Лукашевской. Встретила она неплохо и подтвердила, что машинка у нее. Обещала достать и показать в следующий мой приход. Она же подсказала адрес соседей Варвары Ивановны — Королевых. Те живут в доме, где небольшой магазин около центрального рынка. Я тут же, хоть и было уже около девяти вечера, темно, помчалась. И тут меня ожидало везенье. Войдя в квартиру, я тут же увидела в уголке за дверью сундучок. Агриппина Тимофеевна подтвердила, что это альбановский, который они подобрали пустым, вынесенным из комнаты Варвары Ивановны в смежный коридор. Перед уходом я не выдержала и подошла посмотреть его поближе. Окован железом, весьма объемист, с внутренним замком. Королевы обещали отдать его, если будет нужно.

Такие вот дела. Жду Вашего ответа.

Р.S. Вспомнила: Агриппина Тимофеевна Королева говорила мне, что Варвара Ивановна показывала ей групповую фотографию, которую собиралась отослать куда-то, но куда, она не знает. Не могла она ее отослать вместе с рукописью? Это было уже тогда, когда Варвара Ивановна была на пенсии.

Заходила сегодня к Надежде Григорьевне Ивановой, спросила ее, была ли озаглавлена и подписана та книга, которую она видела и читала? Но она не помнит. Вам посылает большой привет. Я — тоже».

Почти следом я получил еще одно письмо от Татьяны Ильиничны:

«Надежда Григорьевна вспомнила фамилию женщины, которая в свое время перевезла Варвару Ивановну к себе на ул. Мира, 38 уже после смерти матери. Это — Судьина Клавдия Федоровна, раньше работала фельдшером. Прихожу домой, открываю телефонный справочник и смотрю, нет ли Судьиных. Есть. Звоню и спрашиваю о Клавдии Федоровне. Да, она их родственница и живет сейчас в Перми. Обещали дать ее адрес… (Судьина Клавдия Федоровна? Боже мой, уж не мифическая ли это невеста Валериана Ивановича? Ведь Воробьев писал, — а память у него поразительнейшая, — что звали ее Клавдией… — М.Ч.)… Вот пока и все. Получили ли Вы два предыдущих моих письма?

Р.S. Надежда Григорьевна говорила, что Варвара Ивановна упоминала о своем двоюродном брате Николае, который до войны жил в Ленинграде с женой и ребенком, они погибли при бомбежке, а сам Николай тоже погиб, обороняя Ленинград…»

Не сын ли это инспектора народных училищ Алексея Петровича Альбанова? Да, старшего его сына звали Николаем, родился в 1891 году. В 1941 году ему было 50 лет. В народное ополчение вполне мог попасть. Впрочем, и в регулярную армию. Не к нему ли в Петербург переехала мать В. И. Альбанова, когда он учился в мореходных классах?

Через неделю в моем почтовом ящике лежало еще одно письмо от Татьяны Ильиничны: «Сообщаю Вам адреса двух сестер, которые, как мне сказали, были хорошо знакомы с Варварой Ивановной в 1920–1930 годы:

614900, Пермь, ул. маршала Рыбалко, д. 41, кв. 24. Судьина Клавдия Федоровна. Она была даже дружна с Варварой Ивановной, ей сейчас за 80.

668854, Тувинская АССР, пос. Ак-Довурак, ул. Центральная, д. 12, кв. 24. Судьина Нина Федоровна, она помоложе.

По рассказам их племянника, Судьины жили в 1919 году в том же доме, где жила Варвара Ивановна.

Я уже им написала. Напишите и Вы».

Я тут же написал по обоим адресам.

И опять было письмо от Т. И. Баженовой:

«Теперь уже в нашем архиве нашла два документа о матери В. И. Альбанова. Посмотреть фонд Енисейского губернского отдела собеса навела меня запись ЗАГСа о том, что она пенсионерка. И вот удача: в протоколе № 3 от 2 февраля 1922 года значится: «Альбановой А. (впадшей в нужду), за отсутствием лампочек, отказать».

Теперь о Варваре Ивановне. В списке Дома младенца № 1 от 15.09.26 указано ее социальное происхождение: дворянка. Этого в списке за 1923 год указано не было».

Любопытно: дед был священником, все родственники были священниками, а она вдруг — дворянка! По выслуге лет перешедший в гражданскую службу отец был пожалован дворянством?..

Ни из Перми, ни из Тувинской АССР по-прежнему ничего нет. Невесту В. И. Альбанова, по утверждению Всеволода Ивановича Воробьева, звали Клавдией. Неужели простое совпадение?..

«Хочу порадовать, — сообщала в очередном письме Т. И. Баженова. — В документах архивного фонда технико-судоходного надзора на р. Енисей периода 1906–1907 годов в отчете за 1905 год экспедиции енисейских речных судов в низовья Енисея за грузами для железной дороги нашла листок, озаглавленный так: «Список старших служащих команды парохода «Обь». Под номером 2 читаю: «Помощник командира Валериан Иванович Альбанов, год рождения 26 мая 1882 года, состоит на службе с 21 апреля 1905 года». Это подтверждает, что Вы, а не Визе, правы в определении даты рождения В. И. Альбанова.

Михаил Андреевич! Сундучок Альбановых уже стоит у нас в архиве. Агриппина Тимофеевна Королева отдала его бесплатно, спасибо ей. Напишите, как действовать дальше. Я внимательно его осмотрела, в одном месте когда-то была надпись чернилами. Все стерлось, смылось, прочесть не смогла.

Здесь же, в Красноярске, у племянницы Андер нашлась книга, которую хранила Варвара Ивановна. Называется «Подвиг штурмана Альбанова» с автографом Болотникова, который прислал книгу в декабре 1954 года. Она тоже временно у меня…»

Значит, у Андер действительно была книга, а не рукопись. И все же книги, к счастью, не горят. И искать в Риге, как предполагает В. А. Троицкий, у родственников Лидер, нет никакого смысла.

Следом я получил письмо из Красноярского краевого краеведческого музея:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Красноярский краеведческий музей постоянно комплектует материалы по истории Енисейского пароходства и очень заинтересовался материалами, связанными с В. И. Альбановым. В Красноярске хранится сундук, принадлежавший семье Альбановых, который мы хотели бы приобрести для краевого музея. От работника госархива Баженовой Г. И. мы узнали, что Вы тоже интересуетесь этим экспонатом. Нами выявлены некоторые материалы, касающиеся Альбанова В. И., которые в ближайшем будущем будут представлены в экспозиции и, разумеется, вещественный экспонат был бы очень кстати.

Мы убедительно просим Вас оставить эту реликвию в Красноярске, которая останется на вечное хранение в фондах нашего музея. Просим сообщить свой ответ как можно скорее.

Заранее благодарим Вас. Директор краевого краеведческого музея В. М. Ярошевская».

Владилен Александрович Троицкий настаивал на том, чтобы походный сундучок В. И. Альбанова был переправлен на гидрографическое судно «Валериан Альбанов», я же считал, что судно — не слишком надежное место, и дал согласие, чтобы сундучок остался в Красноярске.

Окончательно убедившись на материалах уфимских и красноярских изысканий, что время и место рождения В. И. Альбанова установлены точно, Сергей Владимирович Попов писал мне:

«Воронежцы все-таки собираются отмечать 100-летие В. И. Альбанова в 1981 году. Кстати, они по-прежнему считают его своим земляком. Но это уже несущественно. Он — наш общий, человек большого мужества, наш русский Нансен и Амундсен, с судьбой типично русской. В Норвегии, Англии его ждала бы всемирная слава, а у нас в России — по клочкам собираем его жизнеописание. И за последнее — низкий поклон Вам…»

Письмо это было для меня немым укором, что я, может, на середине вдруг прервал поиск…

Зимой 1981 года в Башкирское книжное издательство из Москвы неожиданно пришло следующее письмо:

«Вашим издательством выпущена книга Михаила Иванова «Не унесу я радости земной…». В ней есть очерк о Валериане Альбанове. Я совершенно случайно нашел один документ, который может представить интерес для автора. К сожалению, я не знаю его адреса. Поэтому прошу Вас не отказать в содействии и сообщить адрес Михаила Чванова. К. Полосов».

Я тут же написал К. Полосову. Надо ли объяснять, с каким нетерпением я ждал ответа.

И вот наконец: «Совершенно случайно я нашел записку или письмо (не знаю, как лучше назвать), которое, может быть, имеет отношение к разгадке тайны штурмана Альбанова — героя одного из Ваших очерков.

Дело обстояло так. Много лег назад я купил первое издание дневника Альбанова «На юг, к Земле Франца-Иосифа», выпущенное в 1917 году (ныне весьма редкое), пролистал книгу невнимательно, поставил на полку и, честно говоря, о ней забыл.

Недавно, роясь в букинистическом магазине, натолкнулся на Ваш сборник и невольно зачитался. Придя домой, вспомнил о дневнике Альбанова, начал перечитывать и нашел между страниц негатив размером 6x9. Сначала решил, что это закладка, но на просвет заметил какой-то текст.

Из простого любопытства решил сделать отпечаток и, хотя негатив оказался некачественным, мне это удалось. Показал негатив знакомому фотолюбителю, и он заявил, что это, видимо, от кассет типа «Агфа» или «Кодак», которые употреблялись в 20-е и в начале 30-х годов: в каждой было 12 таких пленок, и они заменялись выдергиванием бумажек.

Это оказалась записка Альбанова к Л. Брейтфусу, автору предисловия к его дневнику. Вот ее текст: «Г-н Брейтфус. Сообщаю Вам, что Георгий Львович вручил мне на шхуне жестяную банку с почтой. В Архангельске я вскрыл банку и пакет отправил М. Е. Жданко. С уважением В. Альбанов».

Я совершенно некомпетентен в истории экспедиции Брусилова и потому Вам лучше судить о смысле этой записки. Пересылаю ее Вам и надеюсь, что она может пригодиться в дальнейших изысканиях. Пожалуй, это все, что я могу сообщить Вам по этому вопросу. К. Полосов. Москва».

К. Полосов даже не подозревал, какой важной была эта записка, хотя она только еще больше запутывала загадку. Значит, Альбанов все-таки донес почту до земли?

Вскоре я получил письмо от Д. А. Алексеева:

«Передо мной лежит интересный документ — записка штурмана Альбанова… Край записки оборван. Не исключено, что это обрывок письма, отправленного из Ревеля, где Альбанов жил некоторое время. Негатив (не саму записку) обнаружил совершенно случайно К. Полосов и переслал мне через редакцию «Вокруг света». Никаких других подробностей он сообщить не может.


А теперь о записке, почерк альбановский. Что можно предположить? Видимо, Брейтфус запрашивал о письмах. Гидрографическое управление осаждали родственники членов экипажа «Св. Анны» с вопросами о судьбе их близких. Управление отсылало их к Альбанову.

Письма он уничтожил. Это вполне естественно. На его месте, я думаю, поступил так бы каждый: все-таки это лучше, чем оправдываться потом всю жизнь. 1,5 кг писем! Это такая бомба! Разошли письма родственникам — пожалуй, дойдет и до следствия. Как это было в экспедиции Седова: допрашивали Линника и Пустошного относительного смерти Седова… В пакете, мы знаем, были только рапорт и «Выписка…», и — все. И никаких писем!»

Я еще раз перечитал письмо. Почему К. Полосов переслал записку Альбанова не мне, а Алексееву? Впрочем, наверное, потому, что Д. Алексеев тоже занимался судьбой «Св. Анны», но живет ближе, чем я, в Москве… В это время я уже занимался и поисками пропавшего в 1937 году при перелете из СССР в США через Северный полюс С. А. Леваневского, и в этом поиске наши пути с Д. А. Алексеевым неожиданно опять пересеклись, но обо всем этом, как и о некоторых сомнениях, связанных с письмом К. Полосова, позже, может быть, в следующей книге, где я попытаюсь рассказать о поиске С. А. Леваневского…

В те же дни я собирался лететь в Охотск, в сравнительном недалеке от которого, в сторону Магадана, лежал в горах обнаруженный вертолетчиками старый самолет, один из четырех моторов которого, вытаявший из снега, был выпуска 1937 года.

За день, как мне улететь в Охотск, позвонил из Красноярска некто Закриничный Владимир Куприянович. Дома была жена. Сказал ей, что у него есть нечто очень важное об Альбанове. Сколько она ни допытывалась о деталях, был непреклонен: «Только в личном разговоре». Я несколько раз пытался связаться с ним: звонил из Уфы перед самым отлетом — телефон молчал, из аэропорта Иркутска — телефон молчал, написал ему из Хабаровска. Вернувшись через месяц домой, ответа не получил. И вот сегодня ночью он неожиданно позвонил, но говорил загадочно, кругами, и так ничего и не сказал.

У меня уже было такое. Писал мне некто Ф. из Москвы загадочные письма, я специально поехал к нему, оказалось, психически больной…

Может, нечто подобное и в этом случае? Но все равно сверлила мысль: а вдруг?

Из Перми и из Тувинской АССР по-прежнему ничего не было. Поиски С. А. Леваневского отбирали у меня все больше и больше времени, не говоря уже о других делах, которые я тогда считал не то чтобы более важными, а более неотложными, что ли, и я попросил заняться и этой нитью поиска неутомимую В.3. Кузьмину…

И вот, наконец, ей письмо из Тувы, от младшей сестры Клавдии Федоровны Судьиной, Нины Федоровны:

«Вы спрашиваете о штурмане Альбанове Валериане Ивановиче. Опишу вкратце, что помню. Жили мы в Красноярске, на ул. Перенсона, 11. Нас было три сестры: Клавдия Федоровна, Нина Ф. и Фаина Ф. В этой же усадьбе рядом жили гражданка Альбанова Варвара Ивановна и ее мать Анастасия. Варвара Ивановна работала в детприюте с маленькими детьми воспитательницей. Клавдия Федоровна работала в больнице скорой помощи. Летом В. И. Альбанова уезжала с детьми на дачу. Клавдия Федоровна тоже — в должности врача. Затем, в каком году я не помню, наша семья из трех сестер переехала на другую квартиру, кажется, на ул. Советскую, 32. Я тогда училась в пятом классе. Я порой посещала мать Варвары Ивановны, Анастасию, забыла по отчеству, я звала ее бабой Настей.

Однажды летом, не помню в каком году, приехал сын Анастасии Альбанов Валериан Иванович, погостил всего 2 дня, очень спешил, командировка, очевидно, была срочная. Я его мельком видела, был одет по-флотски. Встретила я его у порога, очень торопился, кашлял. Мать провожала, плакала. Я побыла с ней минут пятнадцать. Варвара Ивановна была на работе. Через 3 месяца умерла Анастасия. Клава предложила Варваре Ивановне переехать к нам на Советскую, 32.

Жили вместе года четыре, наверное. Затем Клава вышла замуж за Бершадского, и они уехали в Пермь. Сестра Фая умерла, я жила в Краснотуринске, узнала по газете «Красноярский рабочий» о кончине сестры. Я больше в Красноярск не приезжала, пошли мои трудовые дни по селам и городам, и не знала, что Варвара Ивановна умерла и ее брат Альбанов В. И. Сестра у них была, но мы о ней ничего не знаем, где она работала, когда умерла, разговоров не было.

Прошло много лет, и житейские судьбы наши позабылись, письмами не переписывались. Вот и вся неточная история семьи Альбановых, очень жаль, но подробностей не знаю».

Я снова и снова перечитывал письмо. В нем было больше загадок, чем отгадок.

«В этой же усадьбе рядом жили гр-ка Альбанова Варвара Ивановна и ее мать Анастасия…»

Все совпадает: по воспоминаниям Воробьева, мифическая невеста В. И. Альбанова, Клавдия, жила как раз напротив Альбановых, то есть ею могла быть Клавдия Федоровна.

«Мать В. И. Альбанова умерла через три месяца после появления Альбанова…» Умерла она, как известно, в 1933 году. Получается, что В. И. Альбанов, уже «мертвый», появлялся у матери в 1833 или в 1932 году? Где-то жил до этого, может, под чужой фамилией?

Скорее всего, Нина Федоровна путала. Прошло столько лет, немудрено. А вдруг?

Я попросил Валентину Зиновьевну еще раз написать в Туву, как и в Пермь, где по-прежнему молчала Клавдия Федоровна. Ждать пришлось почти три месяца. И вот наконец письмо, опять из Тувы:

«Здравствуйте, Валентина Зиновьевна! Вкратце отвечаю на Ваши вопросы. Да, в 1925 году Альбанова бабушка Анастасия была еще жива. Она умерла, я думаю, наверное, года через три, в 1928 году. Как только бабушка Анастасия умерла, Варвара Ивановна переехала к Клавдии Федоровне на ул. Советскую, 32. По первому мужу фамилия Клавдии Федоровны была Никифорова. Жизнь ее не сложилась, похороны ребенка, неудача с мужем. И много других препятствий, медицинский институт не закончила. Я помню, в 1930 году Клава заболела брюшным тифом, произошел большой перерыв, притом был голодный год. Варвара Ивановна все время ухаживала. Через два месяца Клава поправилась. Заболела Варвара Ивановна. Свирепствовал сыпной тиф. Клава ухаживала, лечила, так вот спасали друг друга. А вот брата Валериана Ивановича потеряли бесследно, как уехал из Красноярска, так в воду канул. Ждали писем, не было. У меня сложилось такое впечатление, что Валериан Иванович был безусловно больной, и какой же он был мужественный. Когда я встретила его у порога, выходя из дверей, прежде всего бросилась болезненная бледность его лица, кашель глухой, и так он спешил ужасно. Встреча и проводы были мимоходные, нерадостные. Все оказались в больном состоянии…

Варвара Ивановна не раз говорила, что он обещался увезти ее и Клаву, кажется, в Архангельск. Шли годы, известий не было. Хоронить мне не пришлось Анастасию и Варвару. Я уезжала к сестре в Емельяновск. А в 1933 году навсегда уехала из Красноярска. Вспомнила я Варвару Ивановну и решила написать в Красноярск, но ответа не получила.

Валентина Зиновьевна! Сообщаю Вам печальную весть… Дорогая наша сестрица Клавдия Федоровна умерла 31 января этого года. 3-го февраля похоронили ее в г. Перми. Царство небесное нашим труженицам, пусть земля будет пухом! Пусть останутся они в нашем неугасаемом воспоминании. Почтим память бесценно дорогих, любимых Валериана Ивановича, Варвару Ивановну, Клавдию Федоровну! Вся жизнь их прошла в хлопотах, любви и преданности! Прощайте, милая семья Альбановых и милая и дорогая Клавдия Федоровна! 29 февраля 1985 года».

Потрясенный, я несколько раз перечитал письмо. Поздно! Если бы начать поиск хоть чуть раньше! Точнее, если бы не прерывать его, какие бы преграды ни вставали на пути! Если бы найти следы Клавдии Федоровны хотя бы годом раньше! По всему, именно она — несостоявшаяся невеста В. И. Альбанова. «Варвара Ивановна говорила, что обещался увезти ее и Клаву, кажется, в Архангельск…» Чего бы ради он собрался везти в Архангельск просто соседку или даже подругу сестры?!

Боже мой, когда я написал в Пермь в первый раз, она была еще жива! Надо же, она жила совсем рядом со мной, всего час лёта, и конечно же знала многое, чего не знал, наверное, никто, даже Варвара Ивановна.

Если бы чуть раньше! Если бы чуть раньше!

И чем дальше, тем безнадежнее будет поиск, потому что хоть что-нибудь знающие будут уходить в мир иной друг за другом. Подошел критический возрастной рубеж.

Эту мою печальную мысль уже подтвердило следующее письмо — от действительного члена Географического общества СССР доктора технических наук Бориса Дмитриевича Сергиевского из Москвы, сообщавшее о смерти А. И. Яцковского:

«Глубокоуважаемый Михаил Андреевич! Ваш адрес мне сообщил в свое время А. И. Яцковский. Вы, наверное, знаете, что Алексей Иосифович скончался. Мы с ним переписывались много лет. Алексей Иосифович проявлял живой интерес ко всему, что касалось экспедиции Брусилова. Вы сами упоминаете о нем в книге «Загадка штурмана Альбанова».

Эту книгу я читал с большим удовольствием. Особенно интересовала та ее часть, в которой Вы рассказываете о гипотезе спасения Ерминии Жданко и о книге Р. Гузи «В полярных льдах». Заинтересовала настолько, что решил попытаться помочь Вам и продолжить розыски.

Оказалось, что юг Франции — не чужое место для русских людей. Там концентрировалась еще с конца прошлого века русская колония, там скончался А. М. Сибиряков в 1933 году (после моего сообщения по этому поводу в Московском филиале Географического общества дата его кончины в последнем издании БЭС была исправлена — вместо 1893 г.!). Поэтому, если Е. Жданко и спаслась, то ее местопребывание «где-то на юге Франции» было бы вполне вероятным. Но вот вопрос о спасении…

«Тайну Р. Гузи» — тайну дневника Ивонны Шарпантье мне удалось разгадать. В оригинале этой книги, выписанной мной в одной из западно-европейских библиотек, речь, оказывается (вполне согласно Вашим предположениям), идет именно о шхуне «Св. Анна», об экспедиции Брусилова! В ужасно урезанном виде моя статья об этом вскоре появится в одном из центральных журналов. В ней рассказывается о том, как Ваша книга побудила продолжить розыски о таинственном Р. Гузи и о происхождении дневника Е. Жданко — Ивонны Шарпантье. Если Вам интересно, я могу прислать оригинал этой статьи…»

Боже мой, какая деликатность! К счастью, в конце письма был телефон. Я тут же позвонил Борису Дмитриевичу, и вот через неделю статья передо мной:

«Вопрос: почему Ерминия Жданко могла оказаться именно на юге Франции? Еще с конца XIX века в районе Ниццы, знаменитого курорта на южном побережье Франции, возникла и все разрасталась русская колония. К началу Первой мировой войны там постоянно жило несколько тысяч русских, а в курортный сезон число приезжих из России достигало десяти тысяч. Там жили не только многие русские князья и бароны, но и писатели, купцы и другие выходцы из России, владевшие достаточными средствами. Русскими в Ницце были построены две православные церкви, старая и новая. В Ницце жил и похоронен известный русский писатель А. В. Сухово-Кобылин, автор «Свадьбы Кречинского». В Ницце уже тогда существовало большое православное кладбище, утопающее в зелени и спускающееся уступами, подобно Никитскому ботаническому саду, к морю. Об этом месте Герцен в письме Огареву писал: «Гора-кладбище здесь — это одно из самых замечательных мест на земле». Именно тут и был похоронен А. И. Герцен. В Ницце, как я уже писал, жил русский полярный исследователь, золотопромышленник и меценат Александр Михайлович Сибиряков. Он там и скончался 7 ноября 1933 года…»

Уже только в нашей полярной одиссее второй случай, когда дата смерти в БСЭ, мягко говоря, неточна: сначала с Нагурским, а теперь вот и с А. М. Сибиряковым. Так, может, и с Альбановым нечто подобное? Может быть, его сестра и мать мистифицировали его смерть под Ачинском? Может быть, он ушел с отступающими колчаковскими частями? Эта мысль как бы стукнула меня…

Читаю статью дальше:

«… В библиотеке им. В. И. Ленина есть сводная алфавитная картотека иностранных книг, имеющихся в библиотеках Советского Союза. В одной из картотек указана книга R. Gozy, но она написана о гориллах и к полярной тематике никакого отношения не имеет. Однако, значит, писатель R. Gozy реально существовал! Это уже зацепка, нет ли этого писателя в справочниках-персоналиях?

Смотрю французские справочники. Нет, там такого писателя нет. Но на французском писали и пишут в Бельгии и в Швейцарии. Кстати, и книга о гориллах издана в Швейцарии. И вот среди различных швейцарских справочников разыскиваю на полке справочного отдела большую книжищу, написанную по-немецки: «Известные швейцарские деятели». Без особой надежды раскрываю ее на букву R… С фотографии смотрит симпатичный молодой человек в чуть сдвинутой набекрень шляпе. Это швейцарский писатель и журналист Рене Гузи! Родился в 1877 году, учился в университетах в Невшателе, Берне, Йене, Берлине. Член Бюро географического общества в Женеве и ряда других научных обществ. Много путешествовал: пересек всю Сахару на автомобиле, плавал в Полинезии и Меланезии. Совершил вместе со швейцарским летчиком Миттельхольцером трансафриканский перелет из Швейцарии, летал вместе с ним над Альпами. Перечень написанных им книг содержит около полутора десятка наименований. В основном это книги об Африке. Но вот и цель поиска: в перечне упоминается книга «Le nord est pire!» («Север очень опасен!»). Название ее можно перевести нейтрально: «В полярных льдах». Так, значит, Рене Гузи не мифическая личность, а известный швейцарский писатель, написавший книгу, перевод которой, по-видимому, и разыскал писатель М. Чванов.

В результате первого этапа поисков таким образом стало ясно, что и автор, и оригинал книги «В полярных льдах» существуют. Но кроме названия книги на французском языке никаких издательских данных в этом биографическом справочнике не оказалось.

Для дальнейших поисков обращаюсь к 754-томному сводному каталогу книг «Нейшнл Юнион Кэтэлог». В большом и тяжелом 208-м томе в светло-зеленом переплете среди полутора десятка книг Гузи, изданных на разных языках, указаны библиографические данные и двух изданий его книги «Le nord est pire!» Впервые эта книга была напечатана в 1926 году в Невшателе, второе издание ее вышло в 1945 году в Лозанне. Кроме того, оказывается, Гузи написал еще одну книгу на арктическую тему «Dans le ciel des Poles» — «Исследование полюса с воздуха», изданную в Невшателе в 1931 году. Поскольку в библиотеках Советского Союза книги Гузи нет, пришлось прибегнуть к помощи межбиблиотечного абонемента.

Зоя Константиновна, опытный сотрудник библиотеки им. Ленина, оформляет заказ в Швейцарию. Через несколько месяцев раздается звонок по телефону: «Пожалуйста, зайдите в библиотеку. Для Вас получены книги по межбиблиотечному абонементу».

С трепетным волнением получаю две драгоценные для меня книги и иду в огромный дышащий тишиной читальный зал. Швейцарская государственная библиотека в Берне прислала оба издания этой загадочной книжки. По содержанию они совершенно одинаковы. На титульных листах обоих написано «Le nord est pire!» Кроме текста дневника, переведенного на русский язык Розеншильд-Паулиным, в книжках имеется еще предисловие Гузи, а также записка дяди автора дневника.

А теперь самое главное и удивительное: в дневнике фигурируют все участники экспедиции Брусилова с их настоящими фамилиями. Все, кроме Ерминии Жданко, и речь идет именно о событиях на шхуне «Св. Анна»! В том числе и о событиях после ухода Альбанова! Ерминия Жданко в швейцарском оригинале книги Рене Гузи носит вымышленное имя Наташи Сидоровой. Розеншильд-Паулин при переводе перекрестил ее в Ивонну Шарпантье. Сравнивая французский текст с русским переводом — книгой «В полярных льдах», можно составить следующий список, сопоставляющий действительные фамилии членов экспедиции Г. Л. Брусилова с фамилиями, вымышленными переводчиком:

Члены экспедиции, оставшиеся на шхуне «Св. Анна»: Георгий Львович Брусилов, глава экспедиции — Торнквист; Ерминия Александровна Жданко, медицинская сестра — Ивонна Шарпантье (Наташа Сидорова в оригинале); Яков Фрейберг, машинист — Кульмгрен; Иван Потапов, боцман — Штрейк; Гавриил Анисимов, матрос — Янсен; Михаил Денисов, гарпунер — Иоргенс; Густав Мельбарт, матрос — Ларсен; Иоганн Параприц, матрос — Эльвенберг; Вячеслав Шленский, гарпунер — Гейнрихсен; Игнатий Калмыков, повар — Ольсен; Иван Пономарев, матрос — Андерсен; Александр Шахнин, матрос — Сильверберг; Максим Шабатура, кочегар — Шренк.

Валериан Иванович Альбанов, штурман — Бострем. Остальные, ушедшие с Альбановым, — Петр Максимов, Александр Архиереев, Прохор Баев, Александр Конрад, Иван Луняев, Ольгерд Нильсен, Павел Смиренников, Евгений Шпаковский, Владимир Губанов, Ян Регальд в книге Р. Гузи отсутствуют.

Дневник Наташи Сидоровой — Ерминии Жданко подробно описывает трагические события, происходившие на шхуне «Св. Анна»: болезни, голод и гибель участников экспедиции, оставшихся на шхуне. Но откуда взялся сам дневник?

Сам автор объясняет это в предисловии таким образом. Оставшись последней в живых после смерти всех остальных членов экспедиции на шхуне, «Наташа» упаковывает свой дневник в небольшой кожаный мешок, подбитый грубым холстом, и кладет его на лед. Она надеется, что если шхуна будет раздавлена льдами, мешок на льдине выплывет в море и дневник попадет к людям. Гузи рассказывает, что капитан Олафсен норвежской шхуны «Пандора», вышедшей в октябре 1925 года из Варде курсом на Шпицберген, нашел в водах Северной Атлантики примерно на 80-м градусе северной широты этот кожаный мешок. В нем были обнаружены бумаги на русском языке. Была также вложена записка на русском, английском, немецком и французском языках, в которой говорилось, что эти бумаги следует передать в Русское адмиралтейство в Петербурге. Эти бумаги затем были переданы советским властям, а потом попали в руки дяди «Наташи» (то есть Ерминии Жданко). Дядя позже эмигрировал во Францию, а перед смертью передал дневник своему лучшему другу — Рене Гузи. Такова странная история спасения «дневника» Ерминии Жданко.

Несмотря на правдоподобность событий, излагаемых в дневнике, многое весьма неубедительно. История находки «дневника» и его «путешествия» из рук в руки слишком наивна, чтобы внушить доверие. Некоторые сведения, которые можно проконтролировать, расходятся с действительностью. Так, во-первых, Гузи пишет, что Наташа Сидорова родилась 3 декабря 1887 года. В то же время Чванов, беседуя с живущей в Москве младшей сестрой Ерминии Ириной Александровной Жданко, выяснил, что Ерминии Жданко в момент отправки «Св. Анны» в 1912 году исполнился 21 год. Во-вторых, в книге Рене Гузи речь идет о дяде медсестры, который оказался во Франции и передал дневник Гузи. Но дядя Ерминии Александровны Жданко, известный русский гидрограф Михаил Ефимович Жданко скончался в России еще в 1921 году, то есть за четыре года до находки дневника! В-третьих, так называемый «первый дневник» медсестры «Св. Анны» — это, как оказалось, мелодраматическая история русской девушки, учившейся и жившей в Швейцарии. Между тем Ерминия Жданко жила только в России. Наконец, во французском тексте написано, что Альбанов покидает шхуну 14 апреля 1914 года, но в действительности это было 10 апреля.

Таким образом, можно сделать вывод, что дневник медсестры шхуны «Св. Анна» — это не дневник Ерминии Жданко, а вымысел — сочинение швейцарского писателя Рене Гузи.

Естественно, возникает вопрос: а откуда Рене Гузи, не знавший русского языка, мог почерпнуть сведения об экспедиции Брусилова и столь правдоподобно описать события, происходившие на шхуне?

Ответить на этот вопрос оказалось несложно. Выяснилось, что «Записки…» штурмана Альбанова были переведены на немецкий язык и изданы в 1925 году в Берлине с предисловием Л. Л. Брейтфуса. В этом предисловии он рассказал об экспедиции Брусилова и высказал предположение о дрейфе «Св. Анны». Писатель Р. Гузи хорошо владел немецким языком, и книга Альбанова, видимо, вдохновила его сочинить историю о событиях, якобы происходивших в полярных льдах на шхуне «Св. Анна». В этом ему, возможно, помог и его друг Миттельхольцер, имевший опыт полетов в Арктике. Ведь еще в 1923 году Миттельхольцер выполнял полеты в районе Шпицбергена с целью подготовки перелета Амундсена с Аляски на Шпицберген.

Но все же достоверность такой трактовки пока еще нельзя было считать доказанной совершенно точно. Нет ли еще каких-либо материалов?

Вспомним, что Гузи написал еще книгу об исследованиях Арктики с воздуха. Снова обращаюсь к Зое Константиновне, и она выписывает из Берна и эту книгу. Может быть, в ней будет до конца раскрыта тайна?

Вскоре получаю долгожданную книгу. Она издана в 1931 году — существенно позже первого опуса Гузи на полярную тему. Эта научно-популярная книга освещает историю полетов в Арктике. В ней описываются и пионерские полеты Миттельхольцера, совершенные в самом начале исследования Арктики с воздуха после первых полярных полетов русского летчика Яна Нагурского в 1914 году. Возможно, что Гузи пользовался также консультациями Л. Л. Брейтфуса, который после кончины Фритъофа Нансена стал председателем международного общества «Аэроарктика», кстати, в работе которого активное участие принимал и Советский Союз. Но вот в предисловии мелькнула фамилия Брусилова… Вот и разгадка «тайны Рене Гузи»: Гузи пишет, что он попытался каким-то образом восстановить события, происходившие на шхуне «Св. Анна» с оставшимися на судне членами экспедиции Брусилова. Так появилась его книжка «В полярных льдах». Он пишет: «Дневник — предполагаемый, юной Ерминии Жданко, судовой медсестры, которую я назвал Наташей Сидоровой, описывает день за днем примерно в течение года надежды, горькие разочарования, страдания и трагический конец пленников «Св. Анны», которые погибли в далеких краях негостеприимного Севера…»

«Перевод В. Розеншильд-Паулина…» Что за личность прячется за этой, прямо скажем, не совсем русской фамилией? Почему именно он перевел книгу Р. Гузи на русский язык? Может, это псевдоним? В мемуарах полковника Белой армии, умершего в эмиграции в Париже в 1973 году, В. Н. Звегинцева «Кавалергарды в Гражданскую воину 1918–1920 годов» я наткнулся на сведения о переводчике: «Фон Розеншильд-Паулин Владимир Анатольевич. Родился в 1898 году, окончил Пажеский корпус, корнет лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. В Добровольческой армии с октября 1918 года. Галлиполиец. В эмиграции во Франции, казначей и хранитель музея лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Ротмистр. Умер 26 ноября 1949 года в Париже».

Отвлекусь на время от статьи Б. Д. Сергиевского «Жила на юге Франции…». Не могли ли Ерминия Жданко и Владимир Розеншильд-Паулин быть знакомы до начала трагической экспедиции? Не мог ли он, неожиданно после Гражданской войны встретившись во Франции с прежней знакомой, вернувшейся из белого небытия, подсказать Р. Гузи сюжет, в то же время по ее просьбе оставив в тайне историю ее возвращения — она ни о чем не хотела вспоминать. Еще позже я узнаю, что Розеншильд-Паулины — до революции довольно известный дворянский род в России, они могли быть хорошо знакомы как с Брусиловыми, так и со Жданко.

«Можно ли поиски по раскрытию «тайны Рене Гузи» считать законченными? — продолжает далее Борис Дмитриевич. — Как бы ни было, они не дают с полной уверенностью отвергнуть версию Д. Алексеева и П. Новокшонова? Ведь вымысел Гузи нисколько не может опровергнуть эту гипотезу. А представим себе, что дневник Ерминия Жданко писала, что она спаслась и передала его Гузи, но с обязательным условием, чтобы представить его как вымысел. И этот вариант отбрасывать полностью, по-видимому, нельзя, хотя автор статьи не является его сторонником».

То, что гипотеза Алексеева и Новокшонова заинтриговала многих, доказывало и вскоре полученное мною письмо:

«Уважаемый тов. Чванов! Вам пишет «полярный» филателист из ГДР. Я прочитал Вашу книгу «Загадка штурмана Альбанова». Так я узнал о гипотезе, что корабль брусиловской экспедиции «Св. Анна» мог быть потоплен немецкой подводной лодкой в 1915 году. С помощью друга из ФРГ я начал поиски документов немецких подводных лодок и судьбы «Св. Анны». Мне удалось выяснить, что все сохранившиеся документы немецкою подводного флота кайзера находятся в следующем архиве ФРГ: Bundesarchiv, Milit"ar288archiv, 7800 Freiburg I. Br. Wiesentalstrasse 10.

Архив сообщил, что не располагает сведениями о русском паруснике «Св. Анна», потопленном немецкими подводными лодками, целенаправленные же поиски не могут вестись в связи с нехваткой персонала.

Архив любезно прислал мне копию военного дневника подводной лодки У-19 за 5 июня 1915 года. В этот день, кстати, был потоплен русский парусник «Адолуф фон Рига». Запись неясная, имеется поправка 1932 года. Перевод записи: «В час. 30 мин. курс 169 градусов на два парусника… 9 час. 30 мин. Квадрат 067 б, один парусник — русская двухмачтовая шхуна «Адолуф фон Рига» 250 тонн была обстреляна и потоплена. Экипаж спасся на лодках и был принят датским парусником. Другой парусник — датская трехмачтовая шхуна «Миаген фон Туро» — был остановлен сигналами… и после проверки следует в Ирландию…»

Поправка 1932 года: «Адолуф фон Рига» не содержится в регистре Ллойда. В русском списке (Гайера) указан с водоизмещением 169 тонн. Может быть перепутан с английским кораблем «Стар оф те Вест», 197 т, который был уничтожен 5 июня в том же районе».

Может, «Адолуф фон Рига» и есть «Св. Анна»?

Высылаю фотокопию военного дневника подводной лодки

У-19 от 5 июня 1915 года.

Может, советские журналисты, аккредитованные в ФРГ, могут продолжить поиски в вышеуказанном архиве?

Я желаю Вам успеха при выяснении судьбы «Св. Анны» и брусиловской экспедиции. С большим уважением Максмут Улльманн».

Как я уже говорил, студеная Арктика обладает таинственной притягательной силой. Мой первоначальный вариант документальной повести-поиска «Загадка штурмана Альбанова», вышедший в московском издательстве «Мысль», был написан в перерывах между другими книгами, и для меня полной неожиданностью было, что он вызвал такой читательский резонанс, какой, пожалуй, не вызвали все остальные написанные мною книги.

Загадка штурмана В. И. Альбанова, загадка «Св. Анны» и сегодня — через 70 с лишним лет после трагической ледовой одиссеи — продолжает волновать людей, и это свидетельство неумирающей народной памяти. Но если одни пассивно ждали новых находок, публикаций, то другие вольно или невольно втягивались в поиск, когда-то начатый мною. Это прежде всего известный полярный гидрограф В. А. Троицкий, многие годы проработавший в Восточной Арктике и сделавший так много для увековечения в человеческой памяти ее первопроходцев. В 1985 году, оставив в Заполярье вместо себя сына, он переедет в Ленинград. Но полярному гидрографу Троицкому, как говорится, сам Бог велел заниматься историей Арктики. Другой же человек, все эти годы после выхода моей книги «болеющий» В. И. Альбановым, до последнего времени жил в Уфе. Это — В.3. Кузьмина. Инженер-химик по образованию и по роду деятельности, она все свободное время отдавала этому нелегкому поиску: после трудового дня — работа в Центральном государственном архиве БАССР, встречи со старожилами города, суббота и воскресенье зачастую уходили на переписку с другими архивами, многочисленными корреспондентами со всего Советского Союза. Даже очередные отпуска она посвящала поиску, поездкам по стране, порой нелегким.

Честно говоря, даже я, начавший этот поиск, до конца не понимал ее: что движет ею, откуда она находит время, силы, терпение, ведь у нее, как у всех, дети, работа, сад-огород… и кроме благодарности и уважения к этому человеку я испытывал еще чувство неловкости и даже стыда, что ли, ибо сам я в последние годы, совершенно замотанный другими делами, почти ничего не прибавил нового к тому, что удалось мне разыскать об Альбанове прежде. Все удивительные находки последних лет принадлежат В.3. Кузьминой, краеведу-любителю: это она окончательно и бесповоротно установила, что Альбанов — уроженец Уфы. Некоторые профессионалы вносят в понятие «любитель» несколько пренебрежительный смысл. Но это, как правило, плохие профессионалы. Давайте не будем забывать, что многие большие дела и даже великие открытия часто делались любителями, и только потом уже они становились профессионалами. И только тот остается настоящим профессионалом, кто сумеет сохранить в себе на долгие годы пылкую душу любителя.

Студеная Арктика обладает таинственной притягательной силой. Это не мое открытие. Это общеизвестно, хотя и необъяснимо. В свое время она увлекла молодого писателя В. Каверина. Вспомним, что прообразом штурмана Климова в его «Двух капитанах», сделавших писателя знаменитым, был не кто иной, как Альбанов. Прочитав мою книжку «Загадка штурмана Альбанова», — каким-то образом в море литературы случайно или неслучайно он наткнулся на нее, — Вениамин Александрович писал мне:

«Я с глубоким интересом прочитал Вашу книгу, многоуважаемый Михаил Андреевич! Меня поразило Ваше мужественное стремление разгадать во что бы то ни стало загадку, перед которой я некогда остановился в полной растерянности. Прошло уже 40 лет, как я написал «Два капитана». Мы с Н. В. Пинегиным даже не решились взяться за нее, более того, сочли ее безнадежной, потому что думали, что последнее пребывание Альбанова в Красноярске связано с колчаковским движением. Вы приоткрыли тяжкую завесу времени, скрывавшую от нас подлинную историю необыкновенного человека, и хотя не довершили свои поиски, Ваша книга тем не менее останется в истории завоевания Севера.

Книга Ваша написана легко и, я бы сказал, изящно. В ней не только виден главный герой, но и автор: вот почему я не согласен с людьми, которые советуют Вам бросить Ваши изыскания как безнадежные. По моему мнению, их необходимо продолжать, потому что они представляют собой пример того, как надо относиться к нашему прошлому, которое живет и сегодня. За годы энергичной деятельности Альбанова после его беспримерного похода он, несомненно, встречался с теми людьми, которым он мог рассказать трагедию «Св. Анны».

К сожалению, я ничем не могу помочь Вам в этом благородном деле. Вы знаете о нем в 10 раз больше, чем я, и из Вашей книги я узнал многое, о чем не имел никакого понятия… Пытаясь разгадать тайну Альбанова, Вы поставили перед любым из читателей другие необыкновенно интересные тайны.

Желаю Вам успеха в Ваших изысканиях и крепко с благодарностью жму Вашу руку. В. Каверин».

В моих планах давно было встретиться с В. А. Кавериным. А тут еще открытка от В. А. Троицкого по случаю Дня Победы: «Материалы по Альбанову собираю по крупицам, опросил многих знакомых Варвары Альбановой. Много признаков, что бумаги брата и «рукописную» книгу она перед смертью все же отослала, если не путают старушки, Каверину…»

И вот я у Вениамина Александровича Каверина на его даче в Переделкине. Я рассказал ему о последних находках В. А. Троицкого и В. З. Кузьминой. Он только что поправился после болезни, меня просили не волновать его, но он конечно же разволновался:

— Передайте им от меня большое спасибо!.. Да, действительно, Арктика обладает таинственной притягательной силой. Мне уже за восемьдесят, но меня по-прежнему волнует все, что связано с ней. Кстати, я до сих пор не могу понять причин того странного и удивительного успеха «Двух капитанов», я никогда не относил их к числу лучших своих книг. Но, как ни странно, мое имя как писателя прежде всего знают по этой книге, меня иногда даже это раздражает. Только вот в этом году три переиздания. В чем тут тайна? Сам я до конца не могу понять. Вот я слежу за печатью: вы от Альбанова пришли к поиску Леваневского. Говорите, что случайно. А может, тут все-таки есть какая-то закономерность? Почему один из папанинцев, академик Федоров, обратился именно к вам? Пусть через Аккуратова. Знаете ли вы, что после «Двух капитанов» я собирался писать роман о Леваневском? Да-да! Даже материал стал собирать. Меня отговорил профессор Визе: «Глухая, безнадежная тайна…» Но это меня, скорее всего, не остановило бы. Помешала война…

— Вениамин Александрович, оригинал «Записок…» Альбанова, хранившийся у его сестры Варвары Ивановны в Красноярске, таинственно исчез незадолго до ее смерти. Некоторые из ее соседей, знакомых утверждают, что, чувствуя свой конец, она переслала его вам.

— Нет, — на какое-то время задумался Вениамин Александрович. — Я ни разу ей не писал. Насколько я знаю, с ней переписывались Визе и Пинегин. Все сведения до меня доходили через них. Нет, я ничего от нее не получал. Если только допустить, что она отправила, а я не получил. Визе она уже не могла отправить, он умер в 1954-м, но она могла об этом не знать. Если она отправила куда-нибудь «на деревню дедушке»: в Союз писателей, в какой-нибудь журнал, ведь адреса-то моего она, скорее всего, не знала. А я к тому же менял квартиры, и бывало, что не всегда до меня почта доходила. Если она кому могла послать, то, скорее всего, Визе. Она могла не знать, что его давно нет в живых. Кстати, вы знаете, что он праправнук Анны Керн? Да-да, той самой, которой Александр Сергеевич Пушкин посвящал свои стихи…

«Судьба героической женщины Е. Жданко — это отдельная величайшая эпопея. Суровые норвежцы, американцы, англичане не имели в составе своих экспедиций женщин, в экспедициях русских полярников Русанова, Брусилова они были и стойко переносили тяжелейшие невзгоды», — писал мне В. И. Иванов из Арзамаса-16, бывшего Сарова: случайно ли, или в наказанье Божье скит Серафима Саровского превратился в институт-завод по производству самого страшного в истории человечества оружия. В. И. Иванов забыл, а может, и не знал об их предшественнице Марии Прончищевой, которая, как установлено в результате настойчивых изысканий С. В. Попова, была на самом деле Татьяной. И вдруг меня резанула мысль: так-то оно так, все трое были женщинами героическими, но все три русские экспедиции, в которых они были, не вернулись, погибли. Видимо, было бы лучше, надежней, когда женщины ждали любимых дома…

И теперь в студеной Арктике их имена: рядом с мысом Русанова на острове Колосовых озеро Жюльетты Жан. Владимир Александрович Русанов так писал о ней своим родным: «Мне судьба дала очень ученую, красивую и молодую жену француженку, ее зовут Жюльетта Жан… Она прекрасно воспитана, знает музыку, понимает живопись и знает иностранные языки, особенно хорошо английский. И при всем том она нисколько не избалована и умеет работать… Иметь такую жену — счастье, которое далеко не всегда и не всякому может выпасть на долю… Ее знания являются для меня в высокой степени полезными и необходимыми. Никогда я один не смог бы сделать то, что теперь легко могу делать, работая совместно. Научная важность нашего союза неоценима, громадна…» Недалеко от купола Брусилова и мыса Альбанова на Земле Франца-Иосифа мыс Жданко. Самая глубокая бухта, врезавшаяся в берег Прончищева на Таймыре, носит имя Марии Прончищевой, которая, как я уже сказал, на самом деле была Татьяной…

Василий Васильевич Прончищев был начальником Лено-Хатангского отряда Великой Северной экспедиции 1733–1743 годов. Легендарный Семен Иванович Челюскин, именем которого позже был назван самый северный мыс Азии, был его помощником. Летом 1735 года отряд Прончищева, состоявший из пятидесяти человек (в отряде был еще геодезист Никифор Чекин), на дубль-шлюпе «Якутск» прошел в устье реки Оленек, где зазимовал. В следующую навигацию Прончищев обследовал якутский и таймырский берега до широты 77 градусов и 55 минут. При этом он открыл острова, которые теперь называются Преображения, Петра, Фаддея, «Комсомольской правды» и пока неведомой мне Тересы Клавенс. Все их он нанес на карту без названия. Возвращались на веслах, раздвигая шестами льды и постоянно борясь с обмерзанием корпуса. Уже при подходе к устью реки Оленек Прончищев скончался от цинги. Через несколько дней после мужа умерла и Татьяна. Похоронили их вместе. Ему было 34 года, ей 23. Их могилу на холме у селения Усть-Оленек полярники бережно хранят до сих пор. Командование отрядом после Прончищева принял Челюскин, который весной 1742 года и достиг мыса, который теперь носит его имя.

Ныне уже никто не может сказать определенно, кто назвал жену В. В. Прончищева Марией. Имена Прончищевых на карту Арктики были нанесены начальником Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» в 1913 году Б. А. Вилькицким, о котором разговор еще впереди. Но имени Мария в названии бухты нет на карандашном рисунке-наброске Б. А. Вилькицкого с предлагаемыми названиями в том районе — этот набросок С. В. Попов сравнительно недавно обнаружил в Ученом архиве Географического общества. Всё свидетельствует о том, что название бухты с именем Мария дано не участниками Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, а каким-то образом возникло позднее при картосоставлении. К сожалению, многие съемочные планшеты и так называемые описные журналы экспедиции Б. А. Вилькицкого сгорели в Ярославле во время савинковского мятежа. Скорее всего, один из мысов бухты первоначально был подписан на карте «М. Прончищевой», то есть сокращенно от «Мыс Прончищевой». Позже эту надпись отнесли к бухте. Вот и получилось — «бухта М. Прончищевой»…

Десятки писем самого различного содержания приходили ко мне в то время. Филателист из Ухты просил пересылать ему полярные и редкие марки, которые я получаю в результате переписки. В. П. Хохлов из г. Кавалерово Приморского края требовал от меня полную родословную разветвленной семьи Жданко и недоумевал, почему я ее не знаю.

Многих по-прежнему интересовала судьба исчезнувшей почты. Была ли она вообще? Глубоко волновала многих дальнейшая судьба Е. А. Жданко.

«С большим интересом и вниманием прочитали всей семьей Вашу книгу «Загадка штурмана Альбанова», — писала семья Скоробогатовых из Томска. — Спасибо Вам за нее! За то, что рассказали об этом удивительном человеке. Прочтя о нем, его уже не забудешь. Надеемся, что Вы поиски не прекратили. Просим ответить на некоторые вопросы.

Прежде всего, о судьбе почты, которую доставил (?) Валериан Иванович со «Св. Анны». Неужели до сих пор так и не отыскались ее следы? Второй вопрос — о Ерминии Александровне Жданко. Возможно, Вам посчастливилось, и Вы узнали что-то новое о ней. А может, подтвердилась версия о том, что ей удалось спастись и она действительно приезжала из Франции в Ригу…»

Рига… Все настойчивее название этого города звучало в письмах, в публикациях как один из адресов возможного поиска.

Но все мои дороги в то время были на восток: Камчатка, Чукотка, Якутия…

И вдруг, с некоторым разрывом, сразу два письма из Риги.

Первое — от участника полярной экспедиции «Комсомольской правды» действительного члена Географического общества СССР Валериана Виноградова: «Посылаю Вам документ о встречах Конрада с С. П. Казанковым. Прошу выслать мне данные биографии Конрада для дальнейших поисков».

Документ представлял собой рассказ бывшего моряка, ветерана войны и труда, участника знаменитого конвоя PQ-18 Сергея Павловича Казанкова о встречах с Александром Конрадом и Эрнстом Тельманом:

«Мы звали его Сашка Конрад. Впервые я встретил его в Ленинграде в 1926 голу. Я ходил на грузопассажирском судне «Совет», крупнейшем тогда, матросом. Конрад был тогда вахтенным матросом, работал в порту. Визу ему почему-то не давали, и он ходил матросом, кочегаром с перерывами на разных судах Балтийского морского пароходства, но не в загранплавания. Мы ходили по линии Ленинград — Лондон или Гамбург и обратно. Когда приходили в Ленинград, Конрад стоял от порта на «Совете» вахтенным матросом, а числился кочегаром, с неделю, пока мы отдыхали на берегу. Так было в 1926 и 1927 годах. Так было много раз, мы ходили в рейс на две недели. Потом он выучился на курсах на механика, ему дали визу. Я с ним разговаривал. Он был роста моего, около метра семьдесят, худощавый и весь седой. Он был хороший человек, веселый, любил поговорить — о себе скупо. Все знали, что он был с Брусиловым и вышли только двое с Альбановым. В подробности он решительно не вдавался. Слух был о том, почему только вдвоем спаслись, но при нем — никогда. Конрад был вежливый, услужливый, товарищ хороший. За столом обедали в кубрике, приглашали, он выпьет рюмочку — и все. Доверяли ему — всегда все сделает. Был разговорчив, — но только не о 1914 годе. Кажется, у него в Ленинграде была семья. После войны я пошел в музей в Ленинграде, смотрю: Сашка Конрад на фотографии, — как в 1926 году, а рядом Альбанов…

С Эрнстом Тельманом я встретился примерно в 1924–1925 годах, когда ходил на «Совете» в Гамбург. Тельман приходил на борт, здоровался со всеми вежливо. Наступала тишина — уважали Тельмана. Он ведь из грузчиков. Даже кочегары потихоньку выходили из трюма, чтобы поздороваться с ним, пожать руку. Потом он уходил к капитану. И как он допустил, что его схватили! Жалели мы!

С моих слов записано правильно: С. П. Казанков 1905 года рожд., г. Ленинград, моряк, политработник, ветеран труда, войны, партии, участник конвоя PQ-18, пенсионер».

Второе письмо из Риги было от корреспондентки латвийской газеты «Советская молодежь» И. Литвиновой. Переложив в пяти номерах газеты без какой-либо ссылки содержание моей книги, что меня тогда не то чтобы возмутило, а удивило, она попыталась найти следы участников экспедиции на «Св. Анне» Густава Мельбарда, Якова Фрейберга и Яна Регальда, которые, как и Конрад, скорее всего, по ее мнению, были латышами. Она прислала мне фотокопию статьи в рижской газете «Сегодня» № 31 за 1935 год. Она называется «20-летие гибели полярной экспедиции лейт. Брусилова, в которой участвовало много латышей». Статья начиналась так:

«Недавно исполнилось 20-летие трагической гибели судна «Св. Анна», на котором в полярные страны в 1912 году отправлялась экспедиция лейт. Брусилова.

В Лиепайском и Вентспилском портах можно еще и теперь найти моряков, встречавшихся со своими земляками — забытыми героями брусиловской экспедиции Александром Кондратом, Густавом Мельбардом. Яковом Фрейбергом, Яном Регальдом и другими…»

Достоверность этой статьи у меня, правда, вызывает большое сомнение. Конрад называется Кондратом, помимо перечисленных четверых в экспедиции, оказывается, были еще и другие латыши. Не из обыкновенного ли квасного латышского патриотизма высосаны эти утверждения? Если же это правда и если «Св. Анна» каким-то образом после ухода с нее Конрада и Альбанова все-таки вышла на чистую воду, кто-то из латышей все равно вернулся бы на родину: им, в отличие от Жданко и Брусилова, революция и Гражданская война в России в этом не мешали.

И. Литвинова вполне доказательно утверждала, что все вышеперечисленные, кроме Конрада, считались норвежцами только потому, что в Норвегии был взят на борт Денисов, который как раз был русским. И. Литвинова также утверждала, что «в прошлом году научный сотрудник музея истории г. Риги и мореходства Илзэ Бернсоне выступает в журнале «Звайгзне» с минисенсацией: оказывается, в экспедиции Седова участвовали двое латышей — братья Янис и Мартиньш Зандерсы. Это стало известно, когда в музей сдала памятные реликвии — фотографии и документы дочь первого механика на «Св. Фоке» Я. Зандерса — О. Робурга. До сих пор братья в экспедиции Седова назывались эстонцами».

И. Литвинова попыталась проверить версию «пребывания» Е. Жданко в Риге в 1938–1939 годах. Но, как она писала, «обнаружить в Риге тех родственников или потомков (по одной версии их фамилии — Жигулевич, по другой — Жиглевиц) мне не удалось».

А что, если сделать запрос в архив? Возможно, сохранились документы на въезд Брусиловой (Жданко) в Латвию в 1938–1939 годах? Увы, из Центрального государственного исторического архива Латвийской ССР пришел неутешительный ответ: «…сообщаем, что сведений о приезде Е. Брусиловой в Ригу в выявленных документах ЦГИА Латв. ССР не обнаружено».

Как говорится, каков вопрос, таков и ответ. Таков принцип работы любого архива. Нужно было запрашивать отдельно Жданко, отдельно — Брусилову, а так по-прежнему остается неясность, искали ли в архиве Жданко…

И тут я узнал, что Д. Кравченко, который в свое время якобы нашел на Новой Земле столб с надписью «Св. Анна», собирается на Землю Франца-Иосифа. Уж не помню через кого, я нашел его телефон. Позвонил, к сожалению, очень поздно, когда экспедиция уже была окончательно сформирована. Но не в этом даже было дело. Ответ был удручающе прост:

— Помимо этого, мы не берем малознакомых людей…

На его месте я, наверное, поступил точно так же: поход по Земле Франца-Иосифа — не поход по южному побережью Крыма. Впрочем, я, наверное, поступил бы все-таки иначе.

Так не осуществилась моя мечта побывать на Земле Франца-Иосифа, посмотреть эти покрытые льдом острова, увидеть это небо, горизонт в ту сторону, где далекая Родина…

Конечно, я попал бы туда и помимо Кравченко, если бы поставил перед собой такую цель. Но я одновременно занимался сразу несколькими делами. Я мечтал поплавать сезон на гидрографическом судне «Валериан Альбанов»; попасть на него при желании, наверное, было бы не очень сложно, но я так и не собрался, все дела, дела, дела…

В это время уже в разгаре была экспедиция по поискам С. А. Леваневского, и я всматривался в горизонт в ожидании вертолетов то на Аварийной сопке на полуострове Лисянского под Магаданом, то на берегу озера Себянь-кюель на Верхоянском хребте в Якутии…

Потому я в 1985 году пропустил мимо ушей известие — и в то же время без явного сожаления — о подготовке Арктической комплексной историко-географической экспедиции на Землю Франца-Иосифа с двумя задачами: поиск могилы Г. Я. Седова на острове Рудольфа и поиск следов группы Альбанова, начиная с того момента, как он высадился на мыс Ниль на Земле Георга.

Я уже говорил, что авторы и приверженцы так называемого «морально-нравственного метода», сидя в московских теплых квартирах, выдвинули «морально-нравственную» гипотезу: Линник с Пустошным, скорее всего, съели Г. Я. Седова, больно уж упитанными они выглядели по возвращении.

Приверженцы более «мягкой» гипотезы предполагали, что Линник с Пустошным, не выдержав пути, повернули назад, то есть просто-напросто бросили Г. Я. Седова, и пошел он дальше один к мысу Аук, где находилось продовольственное депо. Основанием для такого предположения служил факт, что могилы Г. Я. Седова не найдено до сих пор! На мысе же Аук в небольшом гурии не обнаружено никаких человеческих останков, лишь обломок древка с именем Седова и обрывок российского флага, который Георгий Яковлевич намеревался поднять над Северным полюсом.

Член поисковой экспедиции инженер-подполковник в отставке Ф. Ф. Хорошев рассказывал потом В. Черткову, корреспонденту «Правды»:

— Участник экспедиции Седова Визе написал со слов Линника и Пустошного: «Седов похоронен на юго-западной оконечности острова Рудольфа, в конце обрывистого берега, в начале глетчерного, на косогоре высотой 5 саженей над уровнем моря. Место могилы ровное». Такое же описание места захоронения дано в газете «Архангельск» от 27 августа 1914 года. По всем приметам — это мыс Бророк. Визе исследовал его в двадцать девятом году, но ничего не обнаружил. А потом была неожиданная находка флагштока в гурии на мысе Аук. Поиск же могилы на побережье между мысами Бророк и Аук не проводился. Не предпринималось семьдесят лет и попыток поиска пропавших участников береговой партии Альбанова. Вот мы и решили восполнить этот пробел.

Высадилась экспедиция в Долине Ветров, куда их забросил ледокол «Капитан Сорокин». За плечами поискового отряда уже был порядочный поисковый опыт. В свое время он разыскал на Новой Земле зимовье и могилу Баренца.

— Сохранился описанный Альбановым домик на острове Белль, — рассказывал Хорошев. — Когда я подошел к этому столетнему сооружению, появилось ощущение: вот-вот кто-то выйдет из приоткрытой двери. От нее сбегает старая тропка к побережью. Войдя в помещение, куда почти не проникает свет, многие вскоре поспешили на воздух — внутри царил тлен. Через некоторое время позвал ребят обратно, спросив их: «Вы знаете руку Нансена?» — «Да», — ответил кто-то. «Так посмотрите…» С помощью факелов и фонарей различаем на одной из досок: «Фритьоф Нансен и Иогансен прибыли к мысу Флора 7 мая 1897 г. Нансен».

На мысе Флора исследователи нашли остатки строений, в которых зимовали многие известные полярники, где нашли свое спасение и Нансен, и Альбанов — такое не может быть случайным, видимо, Бог или Николай Угодник избрал Джексона спасителем оберегаемых ими до поры до времени людей.

В рубке, в которой собрались зимовать Альбанов с Конрадом, обнаружили запас продовольствия — в двух деревянных ящиках около восьмидесяти банок консервов, правда, большинство из них прокусано, то ли песцами, то ли медведями. Всего шесть целых. Некоторые датированы 1894 годом. Среди всевозможного хлама обнаружили бутылочку с мятными лепешками, о которых писал в своем дневнике В. И. Альбанов.

Исследователи попытались повторить путь группы Альбанова, начиная с мыса Ниль. Здесь на берегу они нашли гурий, и в нем — латунную гильзу. В ней оказалась серая бумажная масса, видимо, внутрь не раз попадала вода. Позднее находку передали в лабораторию Государственного архива древних актов, но даже там прочесть ее не удалось. Туда же передали и записку, извлеченную из истлевшей консервной банки из гурия на мысе Краутер. На этой записке единственное, что удалось прочитать, — координаты точки, лежащей севернее мыса Краутер. Что произошло или должно было произойти на обозначенной широте и долготе и с кем, — остается только гадать.

Поиск следов группы Альбанова осложнил обильный, необыкновенно рослый мох. Не говорит ли он о каком-то, — может быть, временном, — потеплении в Арктике? Не об этом ли свидетельствовали и громовые обвалы ледников, постоянно сопровождающие исследователей, и пресноводное озеро, появившееся на мысе Флора? Жаль, что экспедиция по воле не зависящих от нее обстоятельств высадилась на Землю Франца-Иосифа очень поздно, 13 августа, и потому получилась очень короткой. Уже в конце августа выпал глубокий снег, и работы пришлось сворачивать…


Еще одна загадка штурмана Альбанова…

Все сходятся на том, что вернувшийся из лап ледовой смерти благодаря своему беспримерному мужеству или охраняемый до поры до времени Николаем Чудотворцем Валериан Иванович Альбанов погиб в 1919 году: умер в поезде от тифа или уже больной тифом погиб при взрыве стоящего на соседних путях эшелона с боеприпасами.

Но судьба Яна Иосифовича Нагурского, судьба А. М. Сибирякова, «достоверные» сообщения о смерти которых были даже засвидетельствованы в Большой Советской Энциклопедии, говорят о том, что нельзя считать абсолютно доказанной смерть Альбанова в 1919 году. В судьбе Альбанова, как и в судьбе самой России первой половины XX века, все невероятно. Невероятен его поход на Землю Франца-Иосифа, невероятно его спасение — встреча со «Св. Фокой», хотя, конечно, уже через месяц к мысу Флора подошла «Герта», отправленная на поиски Седова.

Не только передо мной возникал вопрос: почему его сестра Варвара Ивановна так боялась расспросов о нем, о его смерти, о чем свидетельствуют все встречавшиеся с ней? И однажды ко мне пришла сумасшедшая мысль: не фальсифицировал ли В. И. Альбанов свою смерть? Чтобы все забыли о нем.

«По причине, что ему было что скрывать об экспедиции на «Св. Анне»? — вскинут головы приверженцы «морально-нравственного метода», которые в любом видят только человеческую подлость: «Седова съели, Альбанов перестрелял экипаж, судно сжег…»

Нет, по другой. Все исследователи жизни В. И. Альбанова, в том числе и я, как бы негласно сговорившись, старались не детализировать пребывание его в Сибири в 1918–1919 годах: был, плавал, умер или погиб при катастрофе поезда. Но если Сибирь, район Енисея в 1918 году еще находились в руках красных, то в 1919 году — уже в руках белых. И если В. И. Альбанов действительно погиб при взрыве поезда с боеприпасами, то можно предположить, что подорвали этот поезд красные партизаны.

И на чьей стороне был в 1919 году или чьей стороне симпатизировал В. И. Альбанов, в нагрудном кармане которого весь ледовый поход хранилась иконка Николая Чудотворца?

Я полагаю, что не красным. Он не покинул Россию ни в Архангельске, ни в Ревеле хотя бы по той причине, что был гол как сокол, и за границей его никто не ждал.

Допускаю даже, что он был совершенно аполитичен. Но когда он, насмотревшись на деяния красных, в Красноярске очутился вдруг в расположении белых частей, которыми командовал к тому же адмирал Колчак, в недавнем прошлом известный полярный исследователь, о чем до последнего времени мало кто из нас знал, и с которым В. И. Альбанов мог быть лично знаком, он мог принять для себя однозначное решение — вступить в колчаковскую армию, тем более, что он в ней вольно или невольно, как бы автоматически, уже служил, пусть и в гидрографии. Его никто не спрашивал: сначала он был красным гидрографом, а теперь — белым.

Это предположение выдвигал и Д. А. Алексеев — в письме ко мне:

«Есть, правда, третья версия его гибели — он был расстрелян, якобы за то, что служил в штабе у Колчака. Но это такое же зыбкое предположение, как и два других…»

Этого же мнения придерживался и В. А. Троицкий:

«Судя по письмам и по испуганным встречам визитеров к сестре Варваре (у нее по просьбе Н. Болотникова в 50-е годы был корреспондент ТАСС в Красноярске Бармин и рассказывал Болотникову), что-то запутанное связано с его гибелью. Осенью 1919 года, когда был крах колчаковщины, незачем было Альбанову «ехать в командировку» в Омск, он вступил в действующую колчаковскую армию и погиб на фронте…»

Но твердой уверенности в этом у Владилена Александровича, видимо, не было, потому что уже через полмесяца он писал мне:

«Если придется быть в Омске, следует просмотреть в тамошнем архиве фонд «Дирекции маяков и лоции» при колчаковском комитете Северного морского пути за 1919 год. Фонд небольшой, и отыскать фамилию Альбанова, если она там есть, нетрудно. Только в это учреждение он мог направляться в «служебную командировку» из Красноярска в Омск…»

Я тут же написал в Омск, в Государственный архив Омской области, на что пришел ответ:

«Уважаемый Михаил Андреевич! Выявленных сведений о В. И. Альбанове у нас нет, но в госархиве хранится фонд № 31 «Омская и Енисейская гидрографические партии при дирекции маяков и лоций гидрографического отделения морского министерства», позднее это — Отдельный Обь-Енисейский гидрографический отряд Главного гидрографического управления, затем он был преобразован в гидрографический отдел Омского территориально-производственного управления Главсевморпути.

Рекомендуем Вам приехать и поработать у нас в читальном зале. Заняться исследованием по Вашей теме мы не имеем возможности, так как информационная и публикационная работа в госархиве ведется по утвержденной Госархивом РСФСР плановой тематике и, чтобы ее выполнить, мы сами вынуждены обращаться за помощью к местным ученым».

Поехать в то время в Омск у меня не было ни времени, ни средств…

В Омске я оказался только в октябре 1977 года, меня пригласили туда на выездной пленум Союза писателей России, вряд ли собрался бы я на него, если бы меня много лет не жгло это письмо из Омского госархива.

Мне повезло: в первый же день в перерыве меня, направившегося к дежурившему на выходе из здания милиционеру разузнать, как пройти или проехать до госархива, остановил незнакомый человек, представившийся К. В. Канаки, членом местного отделения Русско-сербского общества, его интересовали мои связи с Сербией. Я, в свою очередь, задал ему интересующий меня вопрос, и оказалось, что Константин Викторович в течение многих лет работал научным сотрудником в этом самом архиве, и уже на следующее утро я сидел в его читальном зале и передо мной лежала опись документов фонда № 31 «Омская и Енисейская гидрографические партии при дирекции маяков и лоций гидрографического отделения морского министерства».

Но, увы: ни одного документа за 1919 год в ней не числилось, хотя в оглавлении описи этот год значился. И никто не мог мне объяснить, куда эти документы делись.

— Может быть, их в свое время изъяли, как касающиеся Колчака, и отправили в Центральный архив Октябрьской революции, — предположил Константин Викторович…

Могли ли раньше пересекаться пути В. И. Альбанова и А. В. Колчака? Могли — на Севере, во время плавания Альбанова в арктических морях на разных судах, где, в свою очередь, А. В. Колчак был полярным гидрографом, в том числе на судах Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана. Их встреча могла быть возможной и во время подготовки экспедиции на «Св. Анне». Достоверно известно, что А. В. Колчак, к тому времени уже побывавший по крайней мере в двух серьезных арктических экспедициях, критически относился к экспедиции Г. Я. Седова, он не без оснований считал ее плохо подготовленной. Скорее всего, что он критически относился и к экспедиции на «Св. Анне». А. В. Колчак в 1912 году в чине капитана 2-го ранга входил в состав Особой комиссии при Морском министерстве для обсуждения проекта Г. Я. Седова достижения им Северного полюса. Председателем комиссии был назначен начальник Гидрографического управления генерал-майор А. И. Вилькицкий. Помимо благосклонно относящегося к проекту Г. Я. Седова известного исследователя Новосибирских островов А. А. Бунге, входил в комиссию, кстати, уже хорошо знакомый нам старший советник Л. Л. Брейтфус. Основываясь прежде всего на мнении А. В. Колчака и Л. Л. Брейтфуса, комиссия признала план экспедиции к полюсу непродуманным, в результате морское министерство отказалось его финансировать.

А. В. Колчак, по утверждению Н. В. Пинегина в его книге о Г. Я. Седове, якобы задал Георгию Яковлевичу такой вопрос:

— Вопрос этот не только мой. Его, конечно, задаст весь русский флот. Прошу ответить, господин старший лейтенант Седов! На чем базируется ваша уверенность, что полюс будет вами достигнут? Какова гарантия, что вместо славы и для флота, и для России не получится один позор?

Я не знаю, в такой ли резкой форме говорил А. В. Колчак, или Н. В. Пинегин передает только смысл его слов. Но, по сути, А. В. Колчак оказался во многом прав. А говорить он имел право. К тому времени за его плечами было не только участие в Первой русской полярной экспедиции Академии наук под руководством Эдуарда Васильевича Толля на яхте «Заря» в 1900–1902 годах, но и руководство экспедицией по поискам Толля в 1903 году, пропавшего без вести при попытке достичь легендарной Земли Санникова, причем А. В. Колчаку принадлежала сама идея экспедиции, невероятно смелая, — не на корабле Северным морским путем, а на собаках и вельботе из Сибири.

Не занимаясь специально арктической биографией А. В. Колчака, я тем не менее попытался выудить какие-либо сведения о нем, точнее, о возможности знакомства с ним В. И. Альбанова, из книг П. В. Пинегина о Седове и книги Н. Я. Болотникова о знаменитом полярном следопыте Никифоре Бегичеве.

И при чтении Пинегина, а потом и Болотникова меня коробило их старание во что бы то ни стало вымазать А. В. Колчака грязью: и выскочка, и дворянин, и груб, и заносчив, и завистлив. Все, что ни делает, только ради славы и тщеславия, заработать чины, в том числе и его проект по спасению Э. В. Толля, как потом выяснилось, единственно возможный, в трактовке Н. Я. Болотникова, был предложен и осуществлен А. В. Колчаком исключительно ради славы. И если другие участники экспедиции проваливаются в прорубь, в полынью, им сочувствуют, а если он, то непременно злорадствуют. Хотя я понимаю, что Н. В. Пинегина и Н. Я. Болотникова особенно-то винить в этом нельзя, надо помнить, в какое время выходили их книги, удивительно, что они вообще не замолчали Колчака, как это бывало в подобных случаях. Потому, используя эти книги как источники, — а других пока нет, — я беру только факты, оставляя в стороне их оценки.

Я не смог выяснить, был ли В. И. Альбанов знаком с А. В. Колчаком. Но то, что А. В. Колчак знал о В. И. Альбанове — бесспорно. И А. В. Колчак, в отличие от многих, знал, что такое идти по плавучим льдам, потому как при поисках Толля чуть сам не погиб в полынье, если бы не «железный боцман» Никифор Бегичев.

Но все по порядку. «Зарю» в ее попытке достичь легендарной Земли Санникова остановили льды. Э. В. Толль на собаках и байдарах уходит на север на о. Беннета, чтобы оттуда отправиться к желанной земле. Свое название она получила потому, что впервые ее увидел промышленник-якут Яков Санников — еще в 1810 году. В 1885–1886 годах, участвуя в полярной экспедиции под начальством А. А. Бунге, Э. В. Толль изучал геологию Новосибирских островов. Будучи на северо-западном берегу острова Котельного, он 13 января 1886 года занес в свой дневник: «Горизонт совершенно ясный. Вскоре после того, как мы снялись с устья реки Могур-урях, в направлении на северо-запад 14–18 градусов ясно увидели контуры четырех гор, которые на востоке соединялись с низменной землей. Таким образом сообщение Санникова подтвердилось полностью. Мы вправе, следовательно, нанести в соответствующем месте на карте пунктирную линию и написать на ней: «Земля Санникова».

Его не остановило и то, что в районе предполагаемой Земли Санникова 19 и 20 октября 1893 года проходил дрейф нансеновского «Фрама». Э. В. Толль снова и снова перечитывал книгу Нансена: в эти дни был густой туман, который мешал что-либо увидеть.

Видели таинственную землю и многие местные охотники, в частности — неоднократно — ламут (эвен) Джергели, семь раз летовавший на Новосибирских островах.

Лейтенант Матисен, оставшийся на «Заре» в качестве заместителя командира, строго повинуясь инструкции Э. В. Толля, убедившись в невозможности из-за непроходимых льдов забрать Толля, выполняя его приказ доставить ученый персонал и команду судна на сибирский берег, взял курс в устье реки Лены, в Тикси. На пароходе «Лена» они выбрались в Якутск и оттуда в декабре 1902 года вернулись в Петербург.

Встал вопрос об экспедиции по спасению Э. В. Толля. Возглавить ее было поручено хорошо зарекомендовавшему себя в экспедиции на «Заре» Матисену. Но у него хватило мужества отказаться: корпус яхты пришел в негодность, в Тикси нет угля, на пути тяжелые льды. Он готов выполнить приказ, но это лишь увеличит количество жертв Арктики.

— Потребуется еще одна экспедиция, чтобы спасать нас, — сказал он. — Целесообразнее отправить на спасение Эдуарда Васильевича Толля ледокол «Ермак».

Заседание зашло в тупик.

Матисен остался непреклонен и на втором заседании:

— Уважаемое собрание может принять решение отправить «Зарю» на остров Беннета и я, как командир судна, обязан буду выполнить эту миссию, но это будет формальным решением. Мы не только не сможем помочь барону Толлю и его товарищам по несчастью, но и сами окажемся в таком же положении. Академии потребуется организовать еще одну экспедицию, чтобы спасать нас, спасателей…

С доводами Матисена согласились. Вместе с тем нужно было принимать какое-то решение. Его предложил гидрограф экспедиции на «Заре» лейтенант Колчак. Его план был дерзок, прост и, что тоже было важно, дешев. План этот ему был подсказан тоже участником экспедиции на «Заре» боцманом Бегичевым: переправиться из Усть-Ленска на собаках на Новосибирские острова, дождаться лета и на вельботе добраться до острова Беннета.

22 февраля 1903 года экспедиция выехала из Петербурга в Иркутск, в составе ее было всего 17 человек, в нее входили помимо Колчака уже тогда легендарный Бегичев, опытные мезенцы — промышленники зверя и восемь профессиональных каюров.

До Новосибирских островов вельбот пришлось везти более чем 1000 километров на двух нартах, запряженных 30 собаками. Можно представить, что это был за путь! По морскому льду дорогу в торосах приходилось буквально прорубать.

Наконец 3 июля добрались до Михайлова стана на острове Котельном. Мезенцы-промышленники остались здесь летовать с собаками и оленями, 161 собаку нужно было как-то прокормить.

31 июля, как только тронулся лед, шестеро во главе с А. В. Колчаком направились на вельботе через Благовещенский пролив к северо-западному берегу острова Новая Сибирь. Это был ближайший пункт, с которого они собирались выйти в открытый океан на остров Беннета.

И вот 15 августа спасательная экспедиция взяла курс на остров Беннета. Как я уже говорил, и Пинегин, и Болотников в своих книгах, как ни старались в угоду времени очернить Колчака, из-под их вынужденного вранья выступала фигура мужественного и отважного морского офицера с характером, конечно, далеко не паиньки. Начнем с того, что он был не только инициатором, но и возглавил на свой риск эту непростую экспедицию. Нужно было иметь немалое мужество, чтобы на простой шлюпке выходить в открытый Северный Ледовитый океан.

Повторяю, характеристика личности А. В. Колчака в данном случае нам нужна, чтобы определить его возможное отношение к В. И. Альбанову, если они даже не были знакомы, как и отношение В. И. Альбанова к нему. Потому привожу отрывок из книги Н. Я. Болотникова «Никифор Бегичев», вышедшей в 1953 году в Географиздате под редакцией Н. С. Кумкеса (в 1980 году Н. С. Кумкес поведет меня к вдове тогда еще мало известного стране А. Н. Чижевского, к сожалению, мне тогда не придет в голову спросить его о преднамеренной редактуре книги Болотникова, связанной с А. В. Колчаком).

«15 августа начался поход на остров Беннета. Был полный штиль. «Море стояло в тумане гладкое, как стекло, — пишет Бегичев. — Мы беспрерывно гребли 12 часов и хотели на первой попавшей льдине отдохнуть, но, к сожалению, ни одной льдины не встретили. Все время туман, ничего не видать…»

К исходу суток подул южный ветер, который все более усиливался, и видимость улучшилась. Заметив большую одинокую льдину, моряки подплыли к ней. Вытащили вельбот на лед, поставили палатку и, плотно закусив запасенным мясом, легли спать.

«Льдина была толстая, надежная. Ветер подул очень сильный, и льдину гонит на север, так что она нас несет по пути, т. е. получилось, что мы едем на казенный счет. Все легли в палатке спать, как убитые, но мне почему-то не спалось очень долго. Только что я стал засыпать, сильным порывом ветра ударила о льдину волна и окатила всю палатку. Я вскочил и увидел, что льдину у нас переломило пополам по самый вельбот. Другую половину льда унесло, и вельбот катится в воду. Я стал всех будить, а сам держу вельбот, не упускаю его упасть в воду. Все быстро выскочили и вытащили вельбот подальше на лед. Льдина стала маленькая — саженей 70 в квадрате, но толстая; от поверхности воды будет аршина полтора. Ветер усилился. Временами волна захлестывала далеко на льдину, и брызги летели через всю льдину. Решили остаться переждать погоду. Палатку и вельбот перетащили на середину, и вельбот привязали вокруг палатки. Один конец я взял к себе в палатку, для того, что если льдину еще раз переломит и вельбот станет топиться в воду, то мы услышим и быстро проснемся. Все устроили и заснули, как убитые».

Плавание на казенный счет пришлось мореходам по душе. Лучшего и нельзя было желать. Пока льдина дрейфовала в нужном направлении, они отдыхали. Но так продолжалось недолго. На следующий день Колчак определил по солнцу местонахождение льдины и заявил, что их относит к западу от острова Беннета. Пришлось, не теряя времени, спускать вельбот на воду.

Через 16 часов плавания в тумане Железняков заметил справа по курсу темную линию.

— Земля! — обрадованно закричал он.

Все стали жадно вглядываться. Туман рассеялся, выглянуло солнце, и взорам людей открылась панорама острова со сверкающими в лучах солнца ледниками.

Близость цели всех приободрила. Моряки с новой силой налегли на весла. Скорей, скорей добраться до острова! Еще шесть часов гребли моряки. Но вот осталась позади полоса редкого торосистого льда, и вельбот пристал к узкой полосе берега, зажатой скалами. Это произошло в пять часов вечера 17 августа…»

Разве не похоже на ледовый поход В. И. Альбанова?

Читаем дальше.

«Поисковой группе пришлось возвращаться обратно к палатку, чтобы оттуда отправиться на восточную окраину острова к месту, указанному в записке Зеберга. Идти по гладкому, покатому леднику, покрытому фирновым льдом, было очень трудно и рискованно. Один неосторожный шаг, и человек мог свалиться с обрыва. Бегичев предложил спуститься к морю по небольшой промоине. Так и сделали, но вскоре пришлось остановиться: путь по берегу преградили скалы. Тогда порешили идти прямо по льду к обрывистому безымянному мысу, впадающему в море.

«… Я шел берегом, — рассказывает Бегичев, — увидел впереди трещину, с разбега перепрыгнул ее. Колчак тоже разбежался и прыгнул, но попал прямо в середину трещины и скрылся под водой. Я бросился к нему, но его было не видно, потом показалась его ветряная рубашка. Я схватил его за пояс и вытащил на лед. Он совершенно потерялся. Но этого было недостаточно. Под ним опять проломился лед, и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову… вытащил еле живого на лед и осторожно перенес… к берегу. Положил на камни и стал звать Инкова, который стоит возле трещины и кричит: «Утонул, утонул!» — совершенно растерялся. Я крикнул ему: «Перестань орать, иди ко мне!» Он подошел, мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду, потом я снял с себя егерское белье и стал одевать на Колчака. Оказалось, он еще живой. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал ему говорить, может, он с Инковым вернется назад в палатку, и я один пойду. Он сказал: «Я от тебя не отстану, тоже пойду с тобой». Я пошел по камням, где были крутые подъемы и спуски. Он совершенно согрелся и благодарил меня, сказал, что «в жизни никогда этого случая не забуду…»

Разве похоже это на описание слабохарактерного выскочки!

Дальше же идет очернение А. В. Колчака, видимо, по предложению редактора книги Н. С. Кумкеса. А может, даже Н. С. Кумкесом этот кусок и написан, потому что совершенно иной язык, иной стиль. Не потому, что Н. С. Кумкес очень уж не любил А. В. Колчака, но иначе этот эпизод с А. В. Колчаком пришлось бы вообще выбросить, а так как таких эпизодов в рукописи было много, как-никак А. В. Колчак был начальником экспедиции и жизнь накрепко связала Бегичева с ним, то с «хорошим» или даже «нормальным» Колчаком пришлось бы вообще отказаться от издания книги о Бегичеве. Он будет даже шафером на свадьбе у Александра Васильевича.

Так что простим Н. Я. Болотникову его невольный грех.

Таинственной силой притяжения обладает суровый Север. Любопытна биография самого Никиты Яковлевича Болотникова, автора не только книги «Никифор Бегичев» и предисловия к «Запискам…» В. И. Альбанова, но и многих других публикаций о Севере. Его заслуги перед Севером столь значительны, что его имя увековечено на карте Арктики: «Банка Болотникова».

Он родился 1 апреля 1905 года тринадцатым ребенком в теплом Крыму в семье ялтинского винодела, содержателя ресторана и домовладельца, которого хорошо знал А. П. Чехов.

Но отец умер, когда Никите Яковлевичу исполнилось всего четыре года, потому он с ранних пор работал поденщиком на виноградниках, потом матросом на мусорщике Ялтинской городской управы, а в 1921 году вынужден был стать милиционером.

Но позже по примеру брата, который к тому времени стал главным виноделом ВСНХ, вернулся к виноделию и достиг в этом больших успехов. Он должен был поехать приемщиком закупаемого вина за рубеж, но его не пустили, кого-то смутило его не совсем рабоче-крестьянское происхождение. Пришлось переквалифицироваться, он закончил курсы буровых мастеров, да так успешно, что был оставлен на них заведующим учебной частью.

В Арктику Н. Я. Болотникова сманил его друг молодости инженер-геолог В. А. Полуянов, поступивший в Нордвикскую геологоразведочную экспедицию Н. Н. Урванцева. Правда, проявить талант бурмастера Болотникову тогда не удалось. Пароход «Правда», на котором они плыли, не смог пробиться в Нордвик. Болотникова назначили… заместителем начальника Лено-Таймырского района Северного морского пути. Больше с Арктикой он уже не расставался…

Но вернемся к экспедиции А. В. Колчака по поискам Э. В. Толля. Толля они не нашли. Нашли лишь следы его пребывания на острове Беннета и две записки, судя по которым, все у Толля было благополучно. В его записках не было никакой тревоги или даже намека на нее. Словно он не погиб, а ушел на таинственную Землю Санникова и не захотел вернуться, и по сей день где-то там на ней, хотя, скорее всего, он погиб в проливе между Новой Сибирью и островом Беннета, рискнув отправиться в этот путь в самое неблагоприятное для таких путешествий время года из-за голода. Как у нас водится в России, его дневники были опубликованы вдовой в Берлине, в России на это средств, видимо, не нашлось; на русском они впервые изданы Географиздатом лишь в 1959 году, к сожалению, в сокращении, и, разумеется, сокращалось в первую очередь все, что касалось Колчака. Будем надеяться, что рано или поздно они увидят свет полностью.

22 августа, на десять дней ранее назначенного срока, спасательная экспедиция Академии наук под руководством А. В. Колчака вернулась с острова Беннета на Новую Сибирь. Двое суток пробивались на вельботе через узкий Благовещенский пролив. С половины августа начались морозы. Свежий ветер с пургой и высокой волной мешал грести. Во второй половине ноября морозы достигли 46 градусов. Наконец 8 декабря 1903 года экспедиция прибыла в Айджергайдах, откуда еще месяц добиралась до Якутска.

Наверное, А. В. Колчак, как и все остальные члены экспедиции, заслужил право хоть на краткий отдых. Но, узнав в Якутске о начале русско-японской войны, он отправляет Железнякова с отчетом и найденными на острове Беннета документами Э. В. Толля в Петербург, а сам, не дожидаясь официального приказа, с Бегичевым отправляется к месту военных действий на Дальний Восток, в Порт-Артур. Явившись к тогдашнему командующему флотом Тихого океана известному судостроителю и полярному исследователю С. О. Макарову, А. В. Колчак попросил для себя миноносец. Степан Осипович — скорее для того, чтобы поближе познакомиться с А. В. Колчаком, совершившим столь дерзкое предприятие в Арктике, — назначил его для начала вахтенным начальником на крейсер «Аскольд», на котором сам ночевал после полного тревог и забот дня на штабном «Петропавловске». Бегичев получил назначение боцманом на эскадренный миноносец «Бесшумный» и скоро получил Георгиевский крест. Если на острове Беннета железный боцман спас, вытащив из трещины, А. В. Колчака, то в Порт-Артуре спас, вытащив из воды после взрыва на «Петропавловске», к сожалению, не адмирала Макарова, а небезызвестного потом предательской изменой престолу великого князя Кирилла; вонь от посягательств его отпрысков на российский престол до сих пор грязными кругами расходится по всему миру, хотя они имеют право на престол не больше, чем Остап Бендер…

31 марта вице-адмирал С. О. Макаров погиб на подорвавшемся на неприятельской мине броненосце «Петропавловск». Россия потеряла опытного и отважного и наиболее подготовленного к войне флотоводца, русская наука — талантливого ученого-моряка и исследователя Арктики. 17 апреля лейтенант Колчак был переведен на минный заградитель «Амур», но тут же получил назначение командиром миноносца «Сердитый». В июне он тяжело переболел воспалением легких: суровый северный поход не прошел даром.

Война для России складывалась драматично. После очередной неудачной попытки порт-артурской эскадры прорваться во Владивосток главные силы флота, по сути, оказались запертыми в Порт-Артуре. А. В. Колчак после выздоровления продолжал командовать «Сердитым», который по-прежнему нес сторожевую службу, а иногда выходил в море на постановку минных заграждений. Осенью на подходе к Порт-Артуру на поставленной его миноносцем мине подорвался японский крейсер «Такосаго», за что А. В. Колчак был награжден орденом Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

Тем временем японские войска заняли Квантунский полуостров. Война переместилась на сушу. В помощь осажденному Порт-Артуру флот был вынужден послать свои бригады с орудиями, снятыми с кораблей. А. В. Колчак получил в командование батарею 47– и 120-миллиметровых орудий на северо-восточном участке обороны в Скалистых горах.

К декабрю оперативная обстановка на фронте резко ухудшилась, это было связано и с гибелью генерала Кондратенко. А. В. Колчак в своем дневнике за 3 декабря писал: «Третьего дня нас постигло большое несчастье — 11-дюймовый снаряд около десяти часов вечера влетел в каземат форта № 2 в офицерское отделение и убил 7 и ранил 8 офицеров. В числе убитых, к несчастью, находился генерал Кондратенко. Потеря Кондратенко незаменима. Это был самый выдающийся защитник Артура…»

Вскоре генерал-лейтенант Стессель сдал Порт-Артур. А. В. Колчак оказался в плену. У него к этому времени обострились боли в суставах, и он лег в госпиталь. Японцы, однако, восприняли этот шаг как симулянтский и с транспортом военнопленных отправили сначала в Дальний, а потом в Нагасаки. И только оттуда, признав больным, отпустили в Россию, где военно-медицинская комиссия временно перевела его на инвалидность. 12 декабря 1905 года А. В. Колчак был «пожалован за отличие в делах против неприятеля» орденом Станислава 2-й степени с мечами и золотой саблей с надписью «За храбрость», которую он впоследствии, в 1917 году, уже 42-летним командующим флотом Черного моря (самым молодым вице-адмиралом российского флота за всю его историю) при разоружении офицеров революционными матросами, перед тем поцеловав, переломит через колено и выбросит в море: «Море меня наградило, морю я и возвращаю награду…»

Только 10 января 1906 года А. В. Колчак смог выступить с докладом об экспедиции для поисков группы Э. Толля в Русском Географическом обществе в Петербурге, предварительный отчет об этой экспедиции в Академию наук он послал еще из Сибири в начале 1904 года. Председательствующий на заседании известный ученый Ф. Н. Чернышев во вступительном слове приветствовал А. В. Колчака как «исполнившего беспримерно смелое географическое предприятие». Кроме того, Ф. П. Чернышев подчеркнул, что с гибелью барона Толля на Колчака легла громадная работа по обработке картографических и гидрологических материалов Русской полярной экспедиции, и он пожелал ему довести дело до конца. Доклад А. В. Колчака об экспедиции впоследствии в виде статьи под названием «Последняя экспедиция на остров Беннета, снаряженная Академией наук для поисков барона Толля» был опубликован в «Известии Императорского Русского Географического общества».

30 января того же года на заседании совета Географического общества под председательством выдающегося ученого-географа П. Н. Семенова А. В. Колчаку была присуждена Большая Константиновская медаль «за участие его в экспедиции барона Э. В. Толля и в особенности за путешествие на остров Беннета, составляющее в полном смысле слова необыкновенный и важный географический подвиг, совершение которого сопряжено с трудом и опасностью».

В этот же день академик Ф. Н. Чернышев доложил, что отпечатана карта сибирского берега Обской губы до Таймырскою полуострова, подготовленная А. В. Колчаком по результатам работ экспедиции Э. Толля. Это тем более важно, отметил докладчик, потому как не поступило карт от экспедиции Ф. Нансена, хотя она работала в этих местах гораздо раньше.

Увы, все, что было связано с личностью А. В. Колчака, от нас долгое время скрывалось…

Окончательно вопрос существования Земли Санникова закрыла воздушная экспедиция в мае 1941 года, перед самой войной, поэтому о ней до последнего времени мало кто знал. На самолете Н-169, ведомом известным полярным летчиком Иваном Ивановичем Черевичным, штурманом экспедиции был человек, за дружбу с которым я благодарен своей судьбе, — Валентин Иванович Аккуратов. В маленькой квартирке на улице Донеляйтиса в Москве, попыхивая своей неизменной трубочкой, он рассказывал мне об этом полете, как и о поисках могилы Г. Я. Седова на Земле Франца-Иосифа во время перелета С. А. Леваневского. Именно Валентин Иванович и спровоцирует меня потом на поиски С. А. Леваневского и тем самым оторвет от поисков Альбанова. Этим полетом к «полюсу относительной недоступности» было окончательно доказано, что, к сожалению, Земли Санникова не существует, или уже не существует. Как и не существует не менее таинственной Земли Гариса, Земли Джиллиса, Земли Андреева, Земли Полярников… Скорее всего, это были огромные айсберги, порой десятилетиями, а может, даже столетиями, стоявшие на мели, как на приколе, и селились на них птицы, и, может, даже доходил до них зверь. О птицах, пролетающих над ними, была речь в последней записке Э. В. Толля на имя президента Академии наук.

«Перелетными птицами явились: орел, летевший с S на N. сокол — с N на S, и гуси, пролетевшие стаей с N на S. Вследствие туманов земли, с которой пролетали эти птицы, также не было видно, как и во время прошлой навигации Земли Санникова…

Отправляемся сегодня на юг. Провизии имеем на 14–20 дней. Все здоровы… Губа Павла Кеппена о-ва Беннета 26. Х/8. ХI, 1902 г. Э. Толль».

В своей записке он еще сообщал о 30 оленях, живших на острове Беннета, но они их съели, и встала проблема голода, и потому они, видимо, в самое неблагоприятное время решились идти Великим океаном на Новую Сибирь…

Так он и ушел в мир иной со святой верой в существование Земли Санникова…

Что же касается того, были ли знакомы А. В. Колчак и В. И. Альбанов, — одно несомненно: они хорошо знали друг о друге…

Открываю книгу В. Д. Новикова «Из истории освоения Советской Арктики», вышедшей в Политиздате в 1956 году:

«В начале 1918 года по указанию Советского правительства были начаты работы по организации морской экспедиции через Карское море к устьям Оби и Енисея для вывоза из бассейнов этих рек сибирского хлеба и ввоза машин и промышленных товаров, нужда в которых остро ощущалась в Сибири. В поход снаряжалось 5 ледоколов и 2 транспорта. Военным гидрографам было поручено помочь экспедиции, а сибирским организациям — подготовить грузы и речной флот. Тогда же были начаты работы в устьях рек Оби и Енисея.

Одновременно Советское правительство одобрило снаряжение гидрографической экспедиции в Северный Ледовитый океан. Одним из главных инициаторов этой экспедиции был выдающийся русский гидрограф Бялакоз, перешедший на службу к Советской власти и избранный начальником Главного гидрографического управления. В докладной записке Наркомату по морским делам 9 апреля 1918 года Бялакоз призывал обратить внимание на малоисследованные пространства Сибири, прилегающие к Ледовитому океану. «Все это пространство, — указывал Бялакоз, — привлекало лишь случайных исследователей, преследующих ограниченные цели и лишь попутно собиравших материал, знакомящий нас с этим своеобразным краем… Причину такой отторженности этого края следует искать главным образом в том, что проникновение в него было очень затруднительно вследствие отсутствия в нем путей сообщения его с внешним миром, даже таким естественным и дешевым путем, каким является морской путь вдоль всего побережья Ледовитого океана».

2 июня 1918 года В. И. Ленин подписал постановление СНК об ассигновании миллиона рублей на снаряжение экспедиции для исследования Северного Ледовитого океана…

Вот в эту экспедицию, в ее речной отдел по рекомендации Л. Л. Брейтфуса и попадает В. И. Альбанов. А начальником Западно-Сибирского отряда экспедиции Северного Ледовитого океана был назначен оставшийся в Советской России Б. А. Вилькицкий, или, как его иначе называли, Вилькицкий-младший, сын бывшего с 1901-го по день смерти в 1913 году начальником Главного гидрографического управления известного исследователя Севера генерал-майора Андрея Ипполитовича Вилькицкого. Экспедиция начинает работу, но в это время А. В. Колчак стремительно продвигается к Уралу, и В. И. Альбанов вольно или невольно оказывается в подчинении его гидрографии, а суда гидрографической экспедиции в Архангельске были захвачены войсками генерала Миллера.

«Север интересовал интервентов прежде всего как плацдарм для похода против Москвы и для соединения с армиями Колчака, на которого во время первого похода Антанты интервенты делали главную ставку, — пишет дальше В. Д. Новиков. — Для установления связи с Колчаком и снабжения белогвардейских армий интервенты рассчитывали использовать захваченный ими флот: крейсер «Аскольд», ледоколы «Илья Муромец», «Святогор» (позже «Красин»), «Вайгач», «Микула Селянинович», «Таймыр», торговые суда и лихгеры, находящиеся в Архангельском порту.

Большую помощь интервентам оказал предатель Б. Вилькицкий, бывший начальник Западно-Сибирского отряда экспедиции Северного Ледовитого океана. В 1918 году в Карское море под его командованием были направлены ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач». Экспедиции было поручено захватить радиостанцию на острове Диксон, а также выяснить политическое положение в Западной Сибири и наладить радиотелеграфное сообщение Архангельска с Сибирью. Одновременно в устье Оби был направлен пароход, на борту которого находилась французская военная миссия и представитель Архангельского военного командования, направляющийся в Сибирь для закупки хлеба. Интервенты пытались разведать Северный морской путь для установления связи с белогвардейцами Сибири, снабжения их военным снаряжением и вывоза из Сибири хлеба и сырья на внешний рынок.

В успехе такой разведки были крайне заинтересованы капиталисты Сибири, которые скопили огромные запасы хлеба, ценного сырья и теперь спешили сбыть их на мировой рынок. Характерна резолюция первого съезда «представителей промышленности и торговли Енисейской губернии» (ноябрь 1918.). «Первый съезд, — записано в этой резолюции, — выражает пожелание, чтобы Временное правительство, взявшее в свои руки судьбы Сибири, обратило самое серьезное внимание на вопрос об организации сообщения Северным морским путем через Карское море».

Но разведка Северного морского пути в 1918 году окончилась провалом. Ледокол «Вайгач» сел на камни и был брошен командой. Остальные суда вернулись в Архангельск, ни в какой мере не оправдав надежд белых…

Разумеется, А. В. Колчак, который некогда командовал «Вайгачом» со времени спуска его на воду, переживал случившееся, как и провал всей северной операции, и особую роль в ней он возлагал на полярных гидрографов, среди которых был В. И. Альбанов, который работал как раз в районе гибели «Вайгача». Может быть, В. И. Альбанов был непосредственным виновником гибели судна, за которой последовала неудача всей операции? И потому он был вызван Колчаком?..

Может быть, В. И. Альбанов остался жив и ушел с армией Колчака до Владивостока, а потом дальше — в русское рассеяние?..

Иногда приходит мысль: может, он жил под именем Михаила Ивановича Альбанова в Новохоперске, скрывая тщательно свое «белое» прошлое, которого, тем более знакомства с А. В. Колчаком, как он предполагал, в Советской России ему могли бы не простить? Ведь утверждала же Нина Федоровна Судьина, что встречала Валериана Ивановича незадолго до смерти его матери. Скорее всего, это ошибка памяти, что она спутала с его прощанием в 1919 году, но все-таки…

Загадка остается загадкой. Неоднократные «ошибки» в Большой Советской энциклопедии свидетельствуют о том, что судьбы русские в XX веке настолько трагичны и фантастичны, что верить нельзя даже самым точным энциклопедиям…

Что касается «предателя» Б. А. Вилькицкого, то его трагическая судьба «фантастична» во всех отношениях. Каким-то чудом, несмотря на «предательство», его имя, в отличие от имени того же А. В. Колчака, сохранилось на карте Арктики (туда даже умудрились присобачить имя не имеющего никакого отношения к Арктике борзописца Демьяна Бедного, назвав его именем целую группу островов, разумеется, не забыли драгоценных Карла Либкнехта и Розу Люксембург). Именем Б. А. Вилькицкого был назван пролив, правда, в несколько обезличенном виде, первоначально он был назван «пролив Бориса Вилькицкого», помимо того Амундсеном названы в честь его «острова Вилькицкого» у восточного побережья Таймыра. Может, благодаря этой «обезличенности» они и остались на карте, хотя на ней существуют и другие «острова Вилькицкого» — в северо-западной части архипелага Норденшельда, названные в честь его отца, Андрея Ипполитовича, выдающегося гидрографа, в течение десяти лег проработавшего на Севере и подававшего пример стойкости и выносливости своим подчиненным.

Вилькицкий-младший, тогда еще не «предатель», как полярный исследователь не посрамил имени своего отца. Настоящая слава пришла к Вилькицкому-младшему в 1915 году, когда возглавляемая им экспедиция на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» успешно завершила поход по Северному морскому пути. Экспедиция обогатила русскую науку многими открытиями, в частности, она открыла обширный архипелаг, именуемый ныне Северной Землей, пролив между которой и материком и был назван проливом Бориса Вилькицкого, и название сохранилось благодаря отпадению имени, оно как бы целиком стало ассоциироваться с именем его отца, который не успел стать «предателем», так как умер в 1913 году. Так что Борис Андреевич заработал флигель-адъютантские аксельбанты, как и отец — генерал-лейтенантские погоны, не за шарканье в аристократических салонах и не за то, что женился на фрейлине двора его величества.

Б. А. Вилькицкий покинул Россию в 1920 году с отступающими белыми частями, он снаряжал и проводил сквозь льды Белого моря ледокол «Минин» с правительством генерала Миллера. Его, видавшего виды офицера полярной гидрографии, потрясло, как вчера еще важные персоны, претендовавшие на роль спасителей России, ссорились, словно базарные торговки, из-за места в каюте, затевали интриги, обвиняли друг друга в предательстве, заискивали перед генералом Миллером в надежде, что тот как-то поможет им пристроиться в Англии.

В результате всего этого в норвежском порту Тромсе, куда «Минин» зашел пополнить запасы угля и воды, Б. А. Вилькицкий сошел на берег.

Может быть, помните, я цитировал письмо старейшего гидрографа Воробьева, касающееся предполагаемой невесты В. И. Альбанова. Там еще было нелестное упоминание о ветеране-радисте Арктики Н. Р. Дождикове, о его «байках», по мнению Воробьева, о встречах с Лениным. Я сунулся в свою арктическую библиотечку, книга Дождикова, оказывается, в ней была. Неожиданно встречаю в ней его воспоминания о встрече с Б. А. Вилькицким, относящейся к тому времени, когда Борису Андреевичу в 1923–1924 годах Л. Б. Красин предложил работать по найму в так называемом «Аркосе» — в Карской товарообменной экспедиции начальником по перегрузочным операциям и ледовым лоцманом.

Итак, свидетельство Н. Р. Дождикова (кстати, «обвинения» Воробьева против него при внимательном прочтении подтвердились, только первая жена у Н. Р. Дождикова не умерла, а они разошлись).

«Этот шторм разыгрался 19 августа 1924 года в день прибытия в Обскую губу пароходов Карской товарообменной экспедиции «Аркос» и «Лус». Эти советские суда доставили из Англии сельскохозяйственные машины, инструменты, краски, газетную бумагу и должны были взять с речных судов шерсть, масло.

Коммерческий распорядитель морской экспедиции Часовников вручил мне кучу депеш для передачи в Омск, Москву, Лондон, и, уезжая, пригласил к себе в гости на «Аркос». На следующий день на борту «Аркоса» состоялось мое знакомство с начальником морской экспедиции Борисом Андреевичем Вилькицким, о котором в свое время я слышал от Неупокоева.

Вилькицкий был красив, представителен. Держался он с располагающим радушием.

Первый наш разговор носил служебный характер, Борис Андреевич интересовался условиями разгрузки, наличием причалов, пресной воды и т. п. Узнав от Часовникова, что у меня на берегу семья, он предложил приехать нам всем осмотреть пароход. Жена ехать постеснялась и отправила в подарок Вилькицкому банку варенья из княженики. Я настрелял десятка два куропаток, свояченица Маруся (это та самая Мария Белка, из-за которой развелся Н. Р. Дождиков и которую, в свою очередь, тоже бросил, после трагической смерти которой ее именем назовут бухту на острове Расторгуева. — М.Ч.) набрала две бутылки отборной морошки и черники, а Костя вез ненецкие мундштуки, трубку и несколько кусков мамонтовой кости.

Борис Андреевич встретил нас на палубе. Наши подарки его растрогали. После обеда Костя и Маруся пошли осматривать пароход, а мы остались пить кофе. Вот тогда-то услышал я исповедь Вилькицкого, горькое повествование человека, потерявшего родину.

Не знаю, чем была вызвана такая откровенность. Возможно, он проникся ко мне доверием, узнав, что я был знаком с Осиповым и Неупокоевым. В свое время Неупокоев много рассказывал о своем друге Вилькицком, об их учебе в Морском корпусе, о совместных плаваниях на Севере.

— В Норвегии я получил первый урок, — рассказывал Вилькицкий. — Среди норвежских моряков раньше у меня было немало добрых знакомых. Сейчас их отношение ко мне изменилось. Одни, симпатизировавшие большевикам, видели во мне белогвардейского адмирала, презирали меня, другие же, сочувствовавшие белым, считали меня красным и возненавидели. Как гидрограф я был достаточно известен в определенных кругах, был знаком с Нансеном, с Отто Свердрупом. По их рекомендации мне предложили возглавить работы по корректированию карт норвежских шхер при условии, что я приму норвежское подданство. От этого я отказался. На меня и вовсе стали косо смотреть. Сунулся я во французское консульство за визой, чтобы поехать в Париж, к жене. В визе мне отказали, велели ждать. А ждать я не мог. У меня не было средств. Пришлось продать кое-какие ценности и ехать в Лондон, благо, там у меня были знакомые…

Жизнь Вилькицкого в Лондоне на первых порах ничем не отличалась от жизни многих белоэмигрантов, не имевших ни твердого счета в английском банке, ни связей в высших сферах. Надо было зарабатывать на хлеб. И вот вместе с несколькими моряками Вилькицкий открыл столярную мастерскую, благо один из компаньонов знал, как варить столярный клей. Вилькицкого, владевшего несколькими языками, избрали шефом артели. Сначала дело шло туго. Новоявленные столяры брались лишь ремонтировать мебель, а затем, наняв мастера-столяра, стали готовить на продажу табуретки, полки, скамьи, столы и прочий нехитрый скарб.

— И вдруг посыпались заказы от высокопоставленных лиц. Не потому, что мы делали какую-то особенно оригинальную мебель, а потому, что нашим заказчикам, и в особенности заказчицам, лестно было приобретать вещи, сработанные руками контр-адмирала русского флота. Мы вошли в моду. Многие приезжали в мастерскую посмотреть на нас, как на диковинку. Впрочем, я нисколько не стеснялся своего занятия. Слух о нашей мастерской дошел до работников советского торгпредства. Лев Борисович Красин предложил мне работу в «Аркосе». Я с радостью согласился, был назначен начальником по перегрузочным операциям, а заодно и ледовым лоцманом по проводке судов Карской экспедиции.

До начала Карской экспедиции оставалось около полугода, и Вилькицкий решил перебраться в Париж, к жене. Ей не стоило труда раздобыть Вилькицкому визу на въезд во Францию, но вскоре она, видимо, пожалела, узнав, что у ее супруга, некогда блестящего флигель-адъютанта, за душой ничего нет, и он вынужден заниматься столярным ремеслом. Короче, мадам Вилькицкая потребовала развода. Супруги разошлись. Вилькицкий купил близ Парижа домик с небольшим участком земли и занялся разведением кур.

— Сейчас у меня до двухсот гнезд кур, я развожу цветы. На жизнь хватает. Карская экспедиция дает мне дополнительный заработок. Сказать по правде, как гидрографа Карская экспедиция меня мало интересует. Я охотнее поплавал бы в высоких широтах, там, где еще никто не плавал. Кто знает, может, мое желание когда-нибудь осуществится. А пока я только, — усмехнулся Вилькицкий, — куровод, цветовод и временно ледовый лоцман…

Ситуация действительно получалась нелепая. Прославленный исследователь Арктики и вдруг — куровод. Вилькицкий понимал это и старался представить свои одиссеи с юмористической стороны, хотя чувствовалось, что за его шутками скрывается тоска по родине.

Почему же он все-таки уехал за границу тогда, в 1920 году? Почему не остался в Архангельске со всем персоналом экспедиции?.. В апреле — мае 1920 года Красин от имени Реввоенсовета республики предлагал ему это, гарантируя безопасность. Но Вилькицкий не решился. Очевидно, страх перед красными, о которых тогда за рубежом ходило немало нелепых слухов, оказался сильнее тяги к родине. (М. Фрунзе в Крыму тоже гарантировал не только безопасность, но чуть ли не благоденствие белым офицерам. — М.Ч.)

Когда Вилькицкий сказал, что Красин выхлопотал ему советский паспорт, в моих глазах, видимо, промелькнуло сомнение. Борис Андреевич достал из кармана какой-то документ и протянул его мне. Я постеснялся рассматривать этот документ. Возможно, это действительно был советский паспорт, но почему тогда, получив от меня приглашение посетить станцию, Вилькицкий не сошел на берег?

Больше с Борисом Андреевичем я не встречался…»

Русские судьбы! Я смотрю на фотографию Б. А. Вилькицкого в книге С. В. Попова «Берега мужества» — удивительно красивое, мужественное и доброе лицо… Позже судьба забросит Бориса Андреевича в Бельгийское Конго, где он наконец будет работать по специальности — гидрографом. Н. Р. Дождиков, прикидываясь простачком, все вопрошал: «Почему же он все-таки уехал за границу тогда, в 1920 году?», все удивлялся, почему Борис Андреевич боялся сойти на берег. Борис Андреевич Вилькицкий хорошо помнил, как дорого обошлась доверчивость его другу Александру Васильевичу Колчаку. Он не утонул подо льдом на далеком северном острове Беннета, зато затолкали его под лед товарищи большевики…

Умер Борис Андреевич Вилькицкий в глубокой бедности в брюссельской богадельне 6 марта 1961 года в возрасте 75 лег. Боже мой! Советская Россия не могла ему назначить даже мизерной пенсии!..

Надо же: я печатал на пишущей машинке эти строки, одновременно слушая последние телевизионные новости. И неожиданное сообщение из Брюсселя: за могилой Б. А. Вилькицкого больше некому ухаживать, умерли последние более или менее состоятельные русские из потомков русских беженцев, и его прах заботами российского посольства наконец возвращается на Родину, в Санкт-Петербург…

И все же — встречался ли В. И. Альбанов с А. В. Колчаком в 1919 году?

В середине июня 1918 года пароход «Север», на котором по советской терминологии «моряком военного флота» служил В. И. Альбанов в должности производителя гидрографических работ Енисейской партии Обь-Енисейского отряда Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, загруженный углем и продовольствием для радиостанции Диксон, двинулся вниз по Енисею. Катер В. И. Альбанова шел впереди, ограждая вехами судоходный фарватер. В воспоминаниях капитана «Севера» К. А. Мецайка В. И. Альбанов остался «невысоким человеком в потертом пальто, с нервным худым лицом… добродушный, покладистый, но с поразительно неустойчивым настроением. Никогда нельзя было сказать, что послужит причиной очередной вспышки: чье-то неосторожное слово, даже взгляд приводили его в исступление…»

Уже несколько лет, как нет в живых одного из главных моих помощников в поиске — Владилена Александровича Троицкого (или я, наоборот, был его помощником). Перед своим уходом в мир иной, может, чем-то похожий на безбрежные арктические горизонты, — иначе почему так тянут они человека?! — Владилену Александровичу удалось установить, что под руководством В. И. Альбанова гидрографы «Севера» построили створные знаки на Дорофеевском, Сеченском мысах, на мысе Мезенина. И поныне эти створы, — разумеется, уже с новыми современными знаками, — указывают безопасный путь судам на Енисее.

Пока «Север» шел вниз, в Сибири установилась власть верховного правителя России А. В. Колчака. Можно предположить, что она вызывала у В. И. Альбанова, кадрового офицера морской гидрографии, больше симпатий, чем власть красных. На рейде острова Диксон моряки «Севера» встретили ледокольные транспорты «Таймыр» и «Вайгач» под командованием «предателя» Б. А. Вилькицкого, которые пришли сюда для продолжения прерванных гражданской войной промерных работ. Работы велись спешно, так как намечен был приход большого количества судов для снабжения колчаковской армии. Пароход «Север» и непосредственно В. И. Альбанов получили задание Б. А. Вилькицкого исследовать глубины в бухте острова, где намечалась стоянка судов, а «Таймыр» и «Вайгач» пошли на юг к устью Енисея параллельными галсами. Напротив мыса Ефремов Камень «Вайгач» неожиданно на полном ходу наскочил на неизвестную до тех пор подводную скалу.

Б. А. Вилькицкий вызвал по радио мелкосидящий «Север». Промеры показали, что «Вайгач», которым некогда командовал А. В. Колчак, наскочил на каменный столб, почти отвесно вздымающийся с сорокаметровой глубины. Что это было: Божья воля, которая накануне гибели самого А. В. Колчака уничтожила даже его любимый корабль, или что-то иное?..

Остаток лета 1918 года гидрографы «Севера» провели около «Вайгача», спасая имущество с обреченного судна и изучая глубины вокруг зловещего мыса Ефремов Камень. Казалось, даже природа была против соединения белых сил и их победы. Видимо, Богом было суждено за великие грехи русские, чтобы победили так называемые красные.

На вершине Ефремова Камня гидрографы «Севера» под руководством Альбанова построили предупреждающий деревянный маяк, сохранившийся до сих пор.

В навигацию 1919 года В. И. Альбанов вновь участвовал в гидрографических и лоцмейстерских работах в низовьях Енисея и около острова Диксон, где было выявлено и нанесено на карту много мелких островов, один из них они назвали в честь своего славного парохода «Север», и уже в шестидесятых годах по предложению В. А. Троицкого один из островов будет назван именем В. И. Альбанова, как участвовавшего в его съемке.

Вернулись из плавания только в конце октября. Альбанов обнаружил в своей красноярской квартире госпиталь: мать и сестра болели сыпным тифом, свирепствовавшим в Красноярске накануне краха колчаковской власти, линия фронта неумолимо катилась на восток. Старшей сестры Людмилы он уже не застал, умерла раньше, мать и Варвара постепенно начали выздоравливать. Позже Варвара Ивановна рассказывала, что еще до окончательного их выздоровления Валериана Ивановича, тоже заболевшего, послали от работы куда-то в сторону Омска; ехать он очень не хотел, ссылаясь на болезнь родных, но его все же вынудили поехать. Из этой посадки он не вернулся. Куда мог поехать гидрограф Альбанов поздней осенью 1919 года? С отчетом в Омск о проведенных гидрографических работах? О возможности снятия с подводной скалы «Вайгача», судьбой которого интересовался А. В. Колчак?

«Какая служебная командировка и какие отчеты могли быть осенью 1919 года?! — в свое время писал мне В. А. Троицкий. — Почти с достоверностью можно сказать, что в силу сложной обстановки на фронте В. И. Альбанов был мобилизован в действующую армию».

Варвара Ивановна позже говорила, что в учреждении, где работал брат, им с матерью сказали, что он умер от тифа в Новониколаевске (ныне Новосибирске), место захоронения осталось неизвестным. Но в то же время В. И. Задорина, которую нашел в Красноярске В. А. Троицкий, утверждала, что ее дядя, Г. Д. Крушинов, в 1918–1919 годах помощник капитана «Севера», близкий товарищ В. И. Альбанова. которому Валериан Иванович подарил изготовленную своими руками модель «Св. Анны» (она до сих пор якобы хранится у его родственников то ли в Барнауле, то ли в Кустанае), утверждал, что В. И. Альбанов, возвращаясь из Омска, погиб при взрыве поезда и что ее дядя и Варвара Ивановна ездили к месту катастрофы, где нашли его портфель с вещами и ногу, которую опознали по документам в кармане брюк. Она также рассказывала, что якобы Г. Д. Крушинов в кругу семьи говорил, что Альбанов не раз обращался к Колчаку с проектом поисков «Св. Анны» у берегов Гренландии, потому как Колчак, став Верховным правителем России, не забывал про Север, распорядился не свертывать в Арктике гидрографические работы. Г. Д. Крушинов предполагал, что, несмотря на тяжелое положение на фронте, А. В. Колчака заинтересовал проект поисков «Св. Анны», и Альбанов был вызван в Омск.

Мог ли В. И. Альбанов в 1918 или в 1919 году обратиться к А. В. Колчаку с таким проектом? Можно предположить что, зная решительность А. В. Колчака и смелую организацию им в свое время экспедиции по поискам Э. В. Толля, в 1918 году, в пору громких побед и надежд Белой армии, мог: ведь сам В. И. Альбанов, можно сказать, выжил, помня об опыте поморов-мезенцев, прозимовавших после катастрофы судна на одном из арктических островов целых 6 лет, — отсюда в нем был такой твердый дух. Он мог верить, что на дрейфующем судне еще кто-то оставался живым…

Сейчас можно лишь гадать, обращался ли В. И. Альбанов к А. В. Колчаку с проектом спасения «Св. Анны» или А. В. Колчак сам вызывал В. И. Альбанова по этому поводу. Но по крайней мере еще один человек, енисейский капитан Н. П. Тычков, слышал, что в 1919 году Альбанов выезжал в Омск по личному вызову Колчака, а на обратном пути погиб при взрыве поезда. С полной достоверностью можно лишь сказать, что только А. В. Колчак, наверное, мог в полную меру оценить подвиг В. И. Альбанова — его беспримерный поход по дрейфующим льдам Северного Ледовитого океана.

Капитан парохода «Север» К. А. Мецайк тоже считал, что Альбанов погиб при взрыве эшелона с боеприпасами на станции Ачинск… В красноярской газете «Советская Сибирь» в первых числах января 1920 года помещено было сообщение о взрыве 27 декабря 1919 года артиллерийского эшелона на станции Ачинск, что повлекло большие человеческие жертвы и разрушения. Может быть, в результате этого взрыва и погиб Валериан Иванович Альбанов? Видимо, Николай Угодник по какой-то причине больше уже не хранил его на этом свете. Недолго пережил его и Александр Васильевич Колчак, предательски «союзниками» переданный большевикам…

Взрыв на станции Ачинск по своим разрушительным результатам был столь страшен, что нашел отражение в мемуарной литературе Белого движения, изданной за рубежом. Подробное описание взрыва я нашел в воспоминаниях под названием «Каппелевцы» личного друга генерала Каппеля полковника В. О. Вырыпаева, изданных в 1964 году в США в журнале «Вестник первопоходника».

«Это (Ачинск. — М.Ч.) — довольно большая сибирская станция. Все ее пути были забиты самыми разнообразными эшелонами до предела — эшелонами, ожидавшими своей очереди отправки на восток. Некоторые из них стояли уже несколько дней; колеса некоторых вагонов примерзли от вытекавшей грязной воды. Масса людей сновала туда и сюда через вагонные площадки или прямо под вагонами. В общем, несмотря на мороз, станция походила на большой муравейник в летнее время…

Эшелон штаба фронта стоял на восток от центра. Немного сзади его центра с левой стороны стояли три цистерны с бензином. Через несколько путей, к северу от цистерн, в самом центре стоявших эшелонов, стояли два вагона с черным порохом, ранее предназначенным для камчатских охотников. С другой стороны цистерн с бензином неподалеку стоял эшелон, принадлежавший 1-й Сибирской армии (генерала Пепеляева) с каким-то странным наименованием «эшелон особого назначения», под начальством капитана Зубова. Этот капитан Зубов по каким-то соображениям устроил «товарообмен» оружия (винтовок и револьверов) на черный порох, причем порох был упакован в бочках, неудобных для переноски. И было решено порох насыпать в мешки прямо под вагонами и под цистернами. А так как мешки не были достаточно прочными, то порох из них просыпался на снег, образуя черную дорогу, об опасности которой не задумывались участники обмена.

Цистерны стояли от нас примерно на расстоянии 20 вагонов сзади нашего вагона. Я шифровал телеграмму на небольшом столике близ окна. К главнокомандующему (генералу Каппелю) приходили с очередными докладами начальники воинских частей и чины штаба. Был обычный для того времени рабочий день штаба. Но в 12 часов дня или немного позднее я услышал короткий гул, а затем один за другим два оглушительных громовых раската, отчего толстые стекла окон салон-вагона, разбитые на осколки, влетели внутрь вместе с рамами. Находясь близко от окна, я силой влетевшего от взрыва воздуха буквально втиснулся лицом в стол, получив удары по голове от разбитых стекол. Первое, что я услышал сквозь грохот и лязг летевших во все стороны тяжелых вещей, был довольно спокойный голос Каппеля: «Вася, ты жив? Дай мою винтовку!»

Я шифровал телеграмму в его личном купе, где на ближайшем от койки крючке всегда висела его винтовка. Я взял винтовку и, переступая через лежавшие на полу оконные рамы, передал ее Каппелю, который уже выходил из вагона. И пока мы вышли и спустились с высоких подножек вагона на снег, прошло некоторое время. Но мы видели, как сверху с большой высоты летели издававшие странный вой тяжелые двери теплушек и обломки вагонов.

Нам пришлось плотно прижаться к вагонам нашего поезда, чтобы не быть раздавленными валившимися сверху тяжелыми частями взорванных вагонов. Двери товарных вагонов, падавшие с молниеносной быстротой углом, на наших глазах взрыхляли промерзшую землю на аршин и больше глубины. Жар от ревущего пламени, устремлявшегося на несколько саженей к небу, заставил нас вернуться к задней части нашего эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромождены в несколько рядов горящие вагоны (теплушки), набитые корчившимися от огня еще живыми людьми — ранеными и тифозными. От горящей груды вагонов загорелись и другие уцелевшие от взрыва вагоны, наполненные больными, ранеными и просто беженцами, оглушенными взрывом. Генерал Каппель дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы вагонов и вывести их из сферы всепожирающего огня. Конвой штаба фронта, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб, находясь в вагонах близко от взрыва. Сзади нас уцелело, с разбитыми окнами, 17 вагонов из нашего состава. Остальные все погибли.

Допуская возможность выступления местных большевиков, Каппель приказал мне отправиться в город Ачинск (3 версты от станции) и вызвать добровольческую конную бригаду… Телефон, конечно, не действовал, так как здание станции было почти разрушено, с зияющими отверстиями вместо окон и дверей.

Пробираясь через пути, я увидел несколько тревожно бродящих, сорвавшихся с коновязи чешских лошадей. Поймав одну из более доверчивых, я сел на нее без седла, в одном недоуздке, и направил бедного коня по кратчайшей дороге к городу, применив все дозволенные и недозволенные способы к развитию его предельной скорости.

Подъезжая к зданию, где располагался штаб бригады, я увидел всю бригаду готовой к действию. Я наскоро объяснил, в чем дело, и подучил другого, оседланного коня, так как доставивший меня конь еле стоял на трясущихся ногах. Ускоренным аллюром мы прибыли к месту взрыва и быстро разыскали генерала Каппеля, который и отдал нужные распоряжения командиру Добровольческой бригады.

Огонь, бушевавший, когда я уезжал, значительно утих, хотя вагоны еще продолжали гореть и в прогоревших отверстиях были видны корчившиеся в предсмертных муках люди. Помочь им было некому, и прибывшая Добровольческая бригада быстро организовала помощь».

Мемуары В. О. Вырыпаева дают основание полагать, что причиной взрыва была трагическая случайность из-за небрежного обращения с порохом. Но приходит и мысль, что это могла быть и диверсия красных партизан, целью которой было покушение на легендарного генерала Каппеля.

Был ли В. И. Альбанов в служебной командировке, связанной с гидрографией, или был вызван к А. В. Колчаку с проектом экспедиции по спасению «Св. Анны», что менее вероятно, или был мобилизован в действующую армию, что более вероятно, или бежал в Омск от вспыхнувшего в тылу у белых, в Красноярске, когда те под напором красных уже отступили к Томску, левоэсеровского мятежа, в который были втянуты даже некоторые бывшие белые генералы вроде Зиневича, позже «в благодарность» расстрелянного большевиками, он вполне во время взрыва мог быть в одном из воинских, а возможно даже, что в одном из штабных белых эшелонов, продвигающихся к Красноярску, где кроме всего прочего у него были мать с двумя сестрами…

Сведения о событиях, предшествующих ачинскому взрыву, и о самом взрыве нахожу и в воспоминаниях «Белая Сибирь» колчаковского генерала К. В. Сахарова, изданных в Мюнхене в 1923 году:

«От какой-либо обороны и задержки большевицкой красной армии, наступавшей с запада по пятам за нами, пришлось отказаться совершенно. Необходимо было спешить вовсю к Красноярску: там силы бунтовщиков увеличивались с каждым днем…

Особенно трудно было двигаться 3-й армии, которая имела район к югу от железнодорожной магистрали с крайне скудными дорогами, по местности гористой и сплошь заросшей девственной тайгой. По той же причине была потеряна связь со штабом 3-й армии.

Штаб главнокомандующего ген. Каппеля, выжидая приближения корпусов, в своем эшелоне медленно продвигался на восток, простаивая по несколько суток на каждой небольшой станции. В Ачинске во второй день нашего пребывания около полудня, как раз, когда к вокзалу подошел поезд одной из частей 1-й Сибирской армии, раздался около штабного эшелона оглушительный взрыв.

Был ясный морозный день. Солнце бросало с нежно-голубого холодного неба свой золотой свет, как гордую улыбку — без тепла. Мороз доходил до остервенения. По обе стороны яркого солнца стояли два радужных столба, поднимаясь высоко в небо и растворяясь там в вечном эфире.

Я вернулся из городка Ачинска, куда ездил купить кошеву для предстоящего похода — присоединения к 3-й армии. Только вошел в свой вагон, не успел снять полушубок, как раздался страшный по силе звука удар. Задрожал и закачался вагон, посыпались стекла.

Схватив винтовку, которая всегда висела над моей койкой, я выбежал из вагона. На платформе у вокзала смятение. Ничком лежало несколько убитых, и их теплые тела еще содрогались последними конвульсиями. Бежали женщины с окровавленными лицами и руками; солдаты пронесли раненого, в котором я узнал моего кучера, только что вернувшегося со мной. В середине штабного эшелона горели вагоны, бросая вверх огромные жадные языки ярко-красного пламени.

Кровь и огонь… Вот провел офицер маленького прелестного ребенка с залитым кровью личиком и огромными глазами с застывшим в них выражением ужаса; мальчик послушно шел и только повторял:

— Мама, ма-ма… Хочу к маме…

Выйдя из вагона, я встретился с генералами Каппелем и Ивановым-Ризовым; вместе направились к горящим вагонам. Надо было распоряжаться, чтобы спасти всех, кого можно, и не дать распространиться огню.

Число жертв было очень велико. Убитые, покалеченные, жестоко израненные; у одной девушки, сестры офицера, выжгло взрывом оба глаза и изуродовало лицо, несколько солдат также лишились зрения; многим поотрывало руки и поломало ноги.

Кому это было нужно?.. Упорно держался слух, что злодеяние — погибло и пострадало несколько сот человек, — взрыв произведен был эсеровской боевой ячейкой…»

Что касается почты, которую Валериан Иванович нес на Большую землю и непонятное исчезновение которой дало повод приверженцам так называемого «нравственного метода» положить тень на его честное имя, то всё, по нашему с Владиленом Александровичем Троицким мнению, объясняется очень просто. И не сразу эта простая мысль пришла к нам. Валериан Иванович не знал, что конкретно находится в запечатанном пакете, ибо запечатывали его не у него на глазах. Помните, он очень удивился: писали письма все — несколько недель, а почта «оказалась очень невелика, не более пяти фунтов». Простейший подсчет содержимого в пакете, опечатанного пятью сургучными печатями, а также запаянных вместе с ним в жестяной банке документов свидетельствует, что в банке не было ни личных писем Брусилова, Жданко, ни корреспонденции В. Шленского для газеты «Архангельск», в которой он был нештатным сотрудником. «Нравственный метод» всем, и в том числе и нам, затуманил мозги. Когда мы высчитали вес судового журнала, официальных документов и пакета с жестянкой, то и получилось около или даже чуть более пяти фунтов.

Куда же делась почта? Объяснение тут может быть простое. В силу сложившихся тяжелых отношений с Альбановым Брусилов вряд ли доверил ему личные письма, тем более что в них, возможно, были нелестные характеристики Альбанова. Скорее всего, что он тайком от Альбанова доверил их П. Максимову или Я. Регальду, которые были наиболее близкими ему людьми в отряде Альбанова.

И то, что письма не дошли до адресата — вина не Альбанова, а Конрада. Его побег со Шпаковским 19 июня заставил Альбанова бросить один из трех каяков, и потому на мыс Флора отряд был вынужден плыть на двух каяках поочередно, что и привело к гибели четырех мореходов в пути по леднику к мысу Гранта. Прежде всего этим объясняется упорное нежелание Конрада рассказывать об экспедиции; его постоянно глодало угрызение совести, а не то, что он покрывал какой-то страшный поступок Альбанова.

Что же все-таки стало с четырьмя спутниками Альбанова, шедшими сушей? Если обратиться к современной крупномасштабной карте юго-западного побережья острова Георга, то участок от залива Грея до мыса Гранта, на котором была назначена встреча, почти всюду представляет собой отвесный обрыв ледникового барьера высотой в 20–30 метров. Только первые шесть-семь километров пешеходы могли не опасаться трещин, идя по ровной поверхности ледника. Затем на подходе к выступающему из ледника скалистому массиву их встретили глубокие ледниковые трещины. Подойдя к трещинам со стороны мыса Ниль, они, конечно, поняли, что единственный выход из положения — подниматься вдоль них к вершине ледника, чтобы там обойти или преодолеть их. Но так как ни на мысе Гранта, ни на берегах бухты Грея, куда в августе 1914 года высаживалась спасательная экспедиция с «Герты», их следов не было обнаружено, остается считать, что они провалились в одну из трещин, перегородивших им путь в районе скалистого массива.

Средняя скорость сползания подобных ледников примерно около 50 метров в год. Поэтому тела погибших уже несколько десятков лет назад сползли вместе с ледником в море. Как это можно проверить? Известно, что у П. Максимова была винтовка. Можно попробовать поискать ее металлоискателем напротив скалистого массива примерно в семи километрах к юго-западу от мыса Ниль…

Вот, пожалуй, и все, что я вам могу поведать об одной из трагических тайн первой четверти печального для России XX века…

Можно ли что-нибудь еще найти, чтобы пойти дальше в разгадке этой тайны? И что можно найти?

Я указал возможные адреса и направления поиска — может быть, кто-то его продолжит? У меня на это уже не хватит ни времени, ни сил…

Вот такая типично русская судьба на переломе XIX–XX веков: полусиротство, светлая мечта, необходимость даже в детстве зарабатывать на кусок хлеба, вроде бы осуществление мечты, ледовый поход на грани жизни и смерти, мечта о теплом море. Но вместо него новые скитания по студеным краям в расхристанной сначала войной, а потом революцией стране, вечная бездомность, лишний в своем отечестве, даже враг, косые взгляды и шепот за спиной, ведь «нравственный метод» родился не сегодня, и смерть в студеной ночи на железнодорожной станции, и неуютный покой в заброшенной общей могиле, которую потом разроют под строительный котлован.

Почему эта судьба много лет назад так взволновала меня, что я снова и снова, с большими перерывами, возвращался к ней? Только ли потому, что он жил в одном со мной городе?

Почему-то мне кажется, что все это далеко не случайно, что где-то там, в заоблачных высях, я встречу его…

1976–1977

P.S. Моя жизнь складывалась так, что я больше не мог заниматься разгадкой судьбы «Св. Анны» и членов ее экипажа, все это было уже за пределами моих возможностей, в том числе финансовых. Мое время все больше отбирали другие дела, заботы о хлебе насущном. В 1998 году журнал «Подъем», выходящий в Воронеже и переживающий, как и я, не самую лучшую пору, назвав переработанный и дополненный вариант моей документальной повести «Загадка штурмана Альбанова» романом-поиском, опубликовал его специальным выпуском июньского номера — от корки до корки, — за что я журналу и прежде всего его главному редактору Ивану Ивановичу Евсеенко чрезвычайно благодарен. Страничку с тупиковыми вопросами об экспедиции на «Св. Анне» на русском и английском языках я повесил в Интернете, но никто на мою просьбу не откликнулся. Время от времени в печати появлялись публикации самых разных авторов о «Св. Анне», но они ничего к тому, что я уже знал об этой экспедиции, не добавляли.

И вдруг однажды смотритель мемориального Дома-музея С. Т. Аксакова в Уфе Тамара Константиновна Фролова принесла мне газету «Сельская жизнь» со статьей глубокоуважаемого мной писателя Николая Андреевича Черкашина, в прошлом военного моряка, я всегда с удовольствием читал его статьи и документальные очерки о нашем военно-морском флоте. В статье в «Сельской жизни» Николай Андреевич Черкашин вскользь упоминал, что в одну из своих последних поездок в Европу он, возможно, наткнулся на следы бесследно исчезнувшей «Св. Анны»…

Через журнал «Наш современник», авторами которого мы оба являемся, я узнал адрес Николая Андреевича и послал ему свою книгу-журнал, изданную «Подъемом». Уже через неделю получил от него письмо.

«Благодарю за книгу, первое издание которой в издательстве «Мысль» в 1981 году я безуспешно искал, в том числе в букинистических магазинах, она давно стала библиографической редкостью. Хорошо, что вам удалось ее переиздать…

В Штральзунд меня занесло без всяких дел. Просто в один из воскресных октябрьских дней 1988 года мои берлинские друзья Петра и Манфред, у которых я гостил, решили показать мне старый ганзейский город-порт. Мы сели в скорый поезд, бегущий на северо-восток Германии, и через три часа, как до Твери, докатили до Штральзунда.

Островерхий город с взъерошенной временем красной чешуей черепиц весьма походил на Ригу, с той разницей, что вместо Даугавы Штральзунд пересекала неширокая протока между материком и островом Рюген. Лютеранские петухи на шпицах смотрели в море. От остывшей Балтики веяло промозглой осенью, и мы отправились на поиски подходящего кабачка. Мы обогнули монастырь Святого Духа с госпиталем для престарелых моряков и наконец нашли то, что искали: два фонаря — желтый и красный — зазывно светились в сумерках перед входом в бир-штубе — пивной погребок «У Ханзы».

Рослый немолодой буфетчик в кольчужном фартучке на пивном брюшке и наколотой на предплечье розой ветров кивнул нам на столик под деревянным рулевым колесом, украшавшим стену зала. К ступице штурвала была прикреплена русская икона, как мне сначала показалось, — Божией Матери. Однако присмотревшись, я разобрал церковнославянскую вязь: «Святая Анна Кашинская». Штурвал этот маячил у меня прямо перед глазами. На медной закладке проступали затертые латинские литеры «… andor…».

Это все, что осталось от названия судна, которое когда-то управлялось этим штурвалом. «Андора»? — гадал я. — «Пандора»?

По моей просьбе Петра спросила у буфетчика, что за имя начертано на штурвале. Тот пожал плечами и сказал, что эту реликвию добыл для бара его отец, бывший рыбак. Он вызвался позвонить ему и набрал номер. После недолгой беседы пересказал нам, что услышал.

После разгрома Гитлера Германия страшно голодала, и администрация союзных держав разрешила немецким рыбакам выходить в Балтийское и Северное моря. Но никому не хотелось вытягивать своими тралами морские мины, которыми оба моря были начинены, как хороший суп клецками, и все сейнеры забирались дальше на север. Отец ходил механиком на небольшом траулере. В эту пору по морям носило много брошенных и полузатопленных посудин. Особенно часто встречались они в Северном море, куда течениями выносило остатки разгромленных арктических конвоев.

Однажды, это было осенью 1946 года, отцовский траулер чуть не врезался в густом тумане в брошенную парусную шхуну.

— Чей это был парусник?

— Отец не знает. На нем не было ни флага, ни имени на борту. Вот и вся история.

Я покидал Штральзунд, даже не подозревая, что этот город таит ключ к тайне «Св. Анны». Точнее, половину ключа. Вторая его часть приоткрылась именно там, откуда шхуна лейтенанта Брусилова вышла в свой последний, хочется верить, все еще неоконченный рейс — в Екатерининской гавани, на гранитных берегах которой стоит город Полярный. Некогда рыбацкий поселок на выходе из Кольского залива превратился за сто лет своего существования в большой, по полярным меркам, город, в крупную военно-морскую базу Северного флота. Вот в этом, ныне забытом Богом и Минфином граде выходит на невесть какие средства — на энтузиазме любителей истории края — провинциальный журнал «Екатерининская гавань». Один из номеров подарил мне главный редактор этого уникального издания Игорь Опимах. Открываю и первым делом читаю статью на «местные темы» — «Экспедиция Брусилова». А в ней такие строки:

«Шхуна вышла из Петербурга 10 августа (28 июля) 1912 года… Когда «Св. Анна» выходила в Финский залив, произошел такой эпизод. Мимо прошла яхта «Стрела», на борту которой находился будущий президент Франции Пуанкаре.

— Как прежде называлась яхта? — заинтересовался он.

— «Пандора».

— Да, — задумчиво сказал будущий президент, — Пандора — богиня, которая неосторожно открыла сундучок с несчастьями.

И эти слова оказались пророческими».

Стоп! Пандора! «Св. Анна» раньше называлась «Пандора»! Нанести новое имя на борта — полдела. Но на штурвале и на некоторых деталях было выбито первородное имя «Pandora»! На медной накладке рулевого колеса в штральзундском кабачке были вытравлены литеры «… andor…». А это ведь вполне могли быть остатки надписи «Пандора», которую суеверные моряки пытались забить. Икону Святой Анны — какую же еще могли им вручить перед походом?! Конечно, это могла быть и икона Николая Морского, покровителя моряков, и Христа Спасителя. Но к штурвалу «… andor…» все-таки была прикреплена икона Святой Анны. Два совпадения… По двум точкам штурманы берут пеленг. Можно ли это маленькое открытие считать пеленгом на пропавшую шхуну? Что, если именно брусиловскую «Аннушку» встретили в Северном море немецкие рыбаки?..»

Вот такое письмо. Как жаль, что Николай Андреевич Черкашин познакомился с моей книгой только после своей поездки в Штральзунд, иначе он обязательно поехал бы к отцу кабатчика, чтобы узнать подробности: что еще было на шхуне, какие предметы, бумаги ли…

В своем архиве я нашел фотографию Ерминии Жданко за штурвалом «Св. Анны». К сожалению, штурвал на фотографии в «полупрофиль». Но все-таки по фотографии можно судить о форме штурвала и уж точно о размерах. Я тут же выслал фотографию Николаю Андреевичу Черкашину: может, он сам или кто из его немецких друзей сможет появиться с ней в Штральзунде.

Ответа пока нет, а время идет. Мало ли что может случиться с кабатчиком или кабачком в Штральзунде. А в голове стучит: неужели это все-таки штурвал со «Св. Анны»? Икона святой Анны Кашинской — серьезнейшее свидетельство в пользу этой версии. В честь святой Анны Кашинской была названа Анна Николаевна Брусилова. В честь Анны Николаевны Брусиловой «Pandora» была переименована в «Св. Анну». Логично допустить, что Анна Николаевна перед уходом в плавание подарила Г. Л. Брусилову икону святой Анны Кашинской.

Неужели мы на самом деле вплотную подошли к разгадке тайны «Св. Анны», по крайней мере судьбы самого судна, что оно действительно рано или поздно с живым или мертвым экипажем, или его частью, вышла на чистую воду?

Памятуя о мистически-трагическом смысле прежнего названия судна «Пандора», я нахожу «Житие Анны Кашинской».

«Княгиня Анна Кашинская (преставилась в 1368 году), дочь ростовского князя Дмитрия Борисовича. Жена князя Михаила Тверского, мученически погибшего в Орде. После смерти мужа постриглась в монахини. Местное почитание Анны Кашинской как святой возникло в XVII столетии. Связано это было с тем, что в 1649 году в Твери были приобретены ее нетленные мощи и перенесены в Кашин. Официально канонизирована была в следующем, 1650 году. А до 1650 года, до официального освидетельствования ее мощей, у гроба княгини произошло восемь чудесных исцелений. Служба на переселение мощей была написана по прямому распоряжению царя Алексея Михайловича. Но в 1677 году при патриархе Иоакиме определением церковного собора почитание Анны Кашинской было аннулировано. Житие ее было объявлено ложным, а тверские и кашинские духовные власти обязали прекратить церковные службы в ее честь. Церковь во имя Святой Анны Кашинской была переименована в честь Всех Святых. Дело в том, что в Житии утверждалось, что правая рука мощей святой была сложена в двуперстном, то есть старообрядческом сложении. Вторично Анна Кашинская канонизирована только в 1998 году. То есть получается, что Анна Николаевна Брусилова благословила «Св. Анну» и ее экипаж перед трудной морской экспедицией в то время отверженной церковью иконой».


96 лет спустя. Сенсационные находки в Арктике

В мае 2010 года я прилетел в Москву на Всемирный русский народный собор, после завершения которого поехал поздравить с 88-летием своего давнего друга, великого вертолетчика, заслуженного летчика-испытателя, заслуженного испытателя космической техники, Героя Советского Союза, почетного полярника и моряка, многократного рекордсмена мира, Василия Петровича Колошенко, с которым нас теперь уже в далеком 1983 году во время подготовки к экспедиции по поиску пропавшего при перелете через Северный полюс самолета Героя Советского Союза № 2 С. А. Леваневского связал наш общий друг, легендарный флаг-штурман Полярной авиации, заслуженный штурман СССР Валентин Иванович Аккуратов. Тогда, после моего возвращения с мыса Лисянского под Магаданом, где мы с главным инженером специального конструкторского бюро «Искра» Уфимского авиационного института Вячеславом Поляниным отрабатывали одну из версий места гибели самолета Леваневского (второй отряд во главе с тогда еще не столь знаменитым Эрнстом Мулдашевым в это время отрабатывал версию гибели самолета С. А. Леваневского на озере Себян-Кюель на Верхоянском хребте в Якутии), мы собрались у меня дома в Уфе для обсуждения первоначальных результатов экспедиции. И вот как раз тогда родилась идея другой поисковой экспедиции: попытаться пройти маршрутом Валериана Альбанова по островам Земли Франца-Иосифа, в частности, маршрутом его без вести пропавшего берегового отряда. Арктика умеет хранить тайны, но порой через многие годы, порой через десятилетия, даже столетия, она открывает их, и не исключена вероятность найти на полярных островах следы пребывания его погибших спутников, и, может, даже какие-то вещи, не говоря уже о том, что, возможно, хотя и маловероятно, как раз у берегового отряда были письма к родным оставшихся на вмерзшей во льды «Св. Анне». Неизвестна причина, по которой В. И. Альбанов не доставил их родным, как раз это является одним из стержневых звеньев тайны экспедиции на «Св. Анне», которая рождает множество различных, даже фантастических предположений. Василий Петрович был убежден, что осуществление поисковой экспедиции возможно только с помощью вертолета, ему не раз приходилось летать первым в полярных широтах в Арктике и Антарктике, кстати, с его вертолета сняты все «верхние» кадры кинофильма «Красная палатка» о трагедии экспедиции на дирижабле Умберто Нобиле к Северному полюсу.

— Нам известно место, где Альбанов расстался с береговой группой, нам известно место, где он назначил ей встречу, — говорил он, — вот в эти точки и нужно прежде всего высаживаться на вертолете, и уж только после этого пытаться пройти, соединить их маршрутом, поднявшись наверх, на ледник.

Осуществлению поисковой экспедиции тогда помешал развал Советского Союза, как помешал он и уже готовой к осуществлению нашей кругосветной экспедиции на вертолетах вокруг света, не по горизонтали, а по вертикали — через два полюса.

И вот сейчас, через много лет, в гостях у Василия Петровича, вспомнились те, теперь уже далекие, почти забытые дни и детали поиска самолета С. А. Леваневского. Я прилетел тогда в Охотск, откуда мы собирались вертолетом заброситься в район обнаруженного с воздуха, когда-то потерпевшего катастрофу самолета. На аэродроме меня неожиданно встретила, явно волнуясь, молодая прекрасная женщина с букетиком неярких северных цветов, жена вертолетчика Николая Балдина, который в свое время и написал В. И. Аккуратову, что видел с вертолета на одной из сопок на мысе Лисянского вытаявшее из снега крыло самолета. Николай Балдин за два года до этого забрасывал меня в суровое междуречье Колымы и Охоты.

Мы расцеловались.

— Кого-то встречаешь? — спросил я, все еще не веря, что она встречает меня, хотя со своим огромным рюкзаком я вышел из самолета последним.

— Тебя.

— …?

— Как услышала, что кто-то летит искать Леваневского, поняла, что это опять ты. Ты прости меня, но я прошу тебя, сделай все, чтобы Николай не полетел с тобой. Он возвращается из Хабаровска следующим рейсом и утром собирается идти к командиру авиаотряда проситься лететь с тобой. Перехвати его, иди к командиру авиаотряда прямо сейчас, он у себя! Скажи, что не хочешь лететь с Балдиным! Найди какую-нибудь причину. Прости меня, но после того полета с тобой он почти год по больницам, следствие… Знаешь, каких трудов стоило, чтобы ему снова вернуться в авиацию?! Прости меня, но сделай все, чтобы летел кто-нибудь другой! Только не говори Николаю, что я тебя об этом просила…

А все дело в том, что два года назад, забросив меня в верховья Охоты, что в двухстах километрах от Оймякона, второго полюса холода на нашей планете, на обратном пути вертолет Николая на перевале Рыжем в высокогорном хребте Сунтар-Хаята зарядом пурги бросило на скалы, и Николая со товарищи нашли побитыми, обмороженными только на пятые сутки. Николай не мог сказать следователям, что на борту был я, что он разбился, контрабандой забрасывая меня, а что он оказался в том районе, объяснил тем, что в пургу сбился с курса; скажи он правду, ему грозил бы вполне реальный срок, и меня уже только поздней осенью уже по глубокому снегу подобрали московские аэрогеологи. И вот я снова появляюсь в Охотске.

Я пошел к командиру авиаотряда и попросил, чтобы со мной полетел кто-нибудь другой, но только не Николай Балдин.

— Но допуск на ночные полеты на сегодня имеет только Николай Балдин, за светлое время вертолет с мыса Лисянского обратно не дотянет. Второй командир-ночник — на таежных пожарах, вернется только через несколько дней.

— Но я подожду.

Приветливо встретивший меня командир авиаотряда сразу стал со мной холоден и сух, я не мог объяснить ему причины отказа лететь с Николаем Балдиным, и он справедливо посчитал меня если не трусом, то еще хуже — по отношению к Николаю Балдину неблагодарным, подлецом, он не мог не знать о нашей позапрошлогодней истории. В результате мы взлетели только через два дня, в самый последний момент в вертолет неожиданно запрыгнул и Николай, он готов был лететь к когда-то погибшему и обнаруженному им самолету хотя бы пассажиром. Я совсем было забыл об этой истории, а вот сейчас в гостях у Василия Петровича вспомнил мельчайшие детали тех далеких дней.

Тогда у нас было два варианта. Если в течение двух часов, пока вертолет уйдет дальше на северо-восток, — в одной из геодезических партий еще две недели назад замолчала рация, — мы сумеем определить тип самолета, возвращаемся обратно. На случай же, если нам это не удастся быстро сделать, у меня в кармане лежал пакет с кодом пуска сигнальных ракет. В этом случае нам придется по окончании работы через десятки километров болот и горящей тайги выходить к морю, где нас подберет патрульный пограничный вертолет.

Но уже через полчаса мы знали, что это не самолет Леваневского, на моторной табличке значился 1938 год изготовления, а Леваневский пропал без вести в 1937-м, это был транспортный вариант бомбардировщика ТБ-3, а Леваневский летел на ДБА авиаконструктора Болховитинова. Но с нашей стороны было бы нечестным не попытаться узнать, кто терпел здесь бедствие. Мы переписали номера всех приборов, мы с достаточной уверенностью установили, что экипаж при катастрофе не погиб, а если и погиб, то не весь, мы нашли окровавленные бинты под крылом самолета, а ниже искореженного самолета — костровище, вспоротые банки куриной тушенки, обрезки парашютных строп, которыми, по-видимому, вязали носилки. Позже мы установим, что на Аварийной сопке с распоротым брюхом лежал задевший в густом тумане крылом в 1941 году ТБ-3 печально знаменитого Дальстроя, через газету «Советская Россия» мы позже найдем живым одного из членов экипажа, а самолет, оказавшийся единственным относительно сохранившимся этого типа, позже подцепят тяжелым вертолетом и перевезут в один из авиационных музеев.

— Жалко, что ты вчера не смог заехать, — посерчал Василий Петрович, — вчера у меня собирались все мамонты Арктики, в том числе мой ученик, вертолетчик от бога, генерал Гаврилов, командующий авиацией ФСБ. Мы с ним три года назад были вместе на Северном полюсе. Он, между прочим, сказал, что они затевают поиски следов спутников Альбанова на островах Земли Франца-Иосифа.

Надо ли говорить, какие чувства я испытал при этой вести!

— В застолье не было времени расспросить. Но в ближайшие дни я узнаю. Позвони мне в понедельник…

Поздравив Василия Петровича, я поехал в Переделкино. После баньки, которую мы организовали со своим другом, поэтом-драматургом Константином Скворцовым и бывшим командующим морской авиацией СССР генерал-полковником Виктором Павловичем Потаповым, который много летал над Арктикой и с которым мы не раз обсуждали судьбу словно растворившейся во льдах «Св. Анны» и которому я только что рассказал, что, кажется, намечается поисковая экспедиция на Землю Франца-Иосифа, я умиротворенно и в то же время в нетерпении в понедельник позвонить Василию Петровичу, шел по ул. Серафимовича. Вдруг около меня остановилась грузопассажирская «газель». Молодец лет сорока, приспустивший стекло, спросил:

— Михаил Андреевич?.. Наконец-то мы вас нашли! Позвонили в Уфу, нам сказали, что вы в Москве. Но ваш мобильник отключен, пришлось прибегнуть к техническим средствам… Нам нужно с вами проконсультироваться. Мы из полярной экспедиции клуба «Живая природа», которая при содействии Русского географического общества, Пограничной службы и Авиации ФСБ намерена осуществить мечту вашей молодости: пройти путем Валериана Альбанова по островам Земли Франца-Иосифа. Не могли бы нам уделить несколько часов, проехать на нашу базу недалеко отсюда, в районе аэропорта Внуково?

Люди, собравшиеся осуществить мечту моей молодости, сразу попадали в разряд самых близких моих друзей или даже родственников. Разумеется, я готов был ехать с ними куда угодно. Но жизнь научила быть осторожным.

Вот так же в мае, только 1994 года, когда я прилетел в Москву, чтобы потом ехать в делегации Международного фонда славянской письменности и культуры и Государственной думы России в Прагу на Всеславянский съезд, в аэропорту Домодедово на выходе, раздумывая, как добираться до Москвы — на автобусе или электричке, — проталкиваясь через толпу назойливых таксистов-бомбил и встречающих, я вдруг наткнулся на большой лист бумаги, почти транспарант: «М. А. Чванов», который держал над головой крепыш лет тридцати пяти — сорока. Такой же крепыш стоял рядом. Они мгновенно прореагировали на мой удивленный взгляд:

— Мы из автохозяйства Государственной думы, у вас в фонде какая-то проблема с машиной, и нас попросили вас встретить.

Один из крепышей решительно, почти силой, взял у меня из рук мой баульчик, мне ничего не оставалось, как идти следом, кому не приятно, когда тебя вот так неожиданно встречают, оказывают уважение, хотя свербила мыслишка: никто в Международном фонде славянской письменности и культуры вроде бы не собирался меня встречать, мало того, я не сообщал туда, каким рейсом лечу. Когда эта мысль окончательно выкристаллизовалась во мне, было уже поздно, я уже сидел в серой «волге», зажатый двумя крепышами, третий сидел за рулем, я уже понял, что, простодушно купившись, попал в ловушку-захват, у меня хватило ума не подать виду, что я понял это, и лихорадочно гадал, кому это может быть надо. Сейчас не предмет разговора, кому это было надо и как я из этой ловушки вырвался, в этот же день «камазом», груженным песком, на Ярославском шоссе случайно или неслучайно был сбит легендарный генерал-афганец, Герой Советского Союза Михаил Петрович Солуянов, прототип героя песни Расторгуева «Комбат-батяня», с которым мы должны были вместе ехать в Прагу. От его «опель-астры» осталась груда металлолома, он выбрался из нее всего с несколькими царапинами, после этого случая мы стали друзьями. И сейчас мне вдруг вспомнился тот случай.

Мир полярных и прочих авантюристов довольно узок, и все, так или иначе, если не знают друг друга лично, то слышали друг о друге.

— Ребята, я поеду с вами куда угодно, если скажете, кто начальник вашей экспедиции. А раз она при содействии авиации ФСБ, то вы должны знать начальника ее Управления.

— Мы от Валерия Васильевича Кудрявцева, а начальник экспедиции — Олег Продан, а начальник Управления авиации ФСБ — генерал Гаврилов.

— А точнее его имя-отчество и звание.

— Николай Федорович, генерал-лейтенант.

Все сходилось: имя полковника МЧС, участника многих полярных экспедиций, Валерия Кудрявцева мне было известно. Имя инженера-конструктора Олега Продана, генерального директора ООО «Клуб «Живая природа», президента автономной некоммерческой организации «Полярный мир», почетного полярника России, знакомо каждому, кто бывал или болен Арктикой: в прошлом офицер ВДВ, за плечами 1500 прыжков с парашютом, в том числе парашютное десантирование на Северный полюс, участник и организатор многих арктических и антарктических экспедиций, за его плечами организация подледного спуска на дно Северного Ледовитого океана в районе Северного полюса и много еще чего. А о Николае Федоровиче Гаврилове я знал из книги Василия Петровича Колошенко «Ангел-спаситель», героями которой мы с Николаем Федоровичем оказались. А не раньше, как сегодня утром, Василий Петрович сказал мне, что генерал Гаврилов что-то затевает по поводу поиска следов Альбанова на островах Земли Франца-Иосифа.

И я без всяких сомнений забрался в «газель»…

В воротах «базы», которая оказалась домом участника экспедиции Александра Чичаева, меня свалил с ног огромный черный пес Арни и по-свойски облизал.

— Признал своего. Член экспедиции, — пояснил Александр. — Будет отгонять от базового лагеря белых медведей.

Несколько часов мы: Валерий Кудрявцев, Олег Продан, Евгений Ферштер и Александр Чичаев сидели над картами Земли Франца-Иосифа, спутниковыми снимками. Особо нас интересовала Земля Георга: мыс Ниль, где Валериан Альбанов расстался со своей береговой партией, и мыс Гранта, где они должны были снова встретиться, но не встретились, а также 100-километровое побережье между ними, как и нависший над ним огромный, изрезанный громадными смертельно опасными трещинами медленно ползущий в океан ледник. Мужики пытали меня относительно почты оставшихся на судне, которую Альбанов нес на сушу, но по какой-то причине не донес, словно я шел вместе с Альбановым и знаю тайну ее исчезновения или была ли она вообще. Но все, что я знал, все, что думал по этому поводу, я изложил в своей книге «Загадка штурмана Альбанова» и что-то добавить к этому не мог.

— Может, нам удастся разгадать судьбу этой почты, — говорили они. — А она в какой-то мере — тайну самой экспедиции, взаимоотношений на судне к моменту ухода с нее Альбанова с частью экипажа.

Дело еще в том, что есть категория арктических «исследователей», которые, сидя на теплой московской или петербургской печи, рассуждают, как должен был поступать Валериан Альбанов в той или иной ситуации. Мало того, раз он не вручил почту родственникам оставшихся на судне, значит, по их мнению, он ее уничтожил, а уничтожил потому, что она его компрометировала. И ссора его с Брусиловым произошла, конечно же, из-за единственной женщины на судне, Ерминии Жданко. И развязка этого треугольника, конечно же, была кровавой. И, возможно, что, уходя, Альбанов перестрелял участников экспедиции, как ненужных свидетелей, а судно сжег, заметая следы, а дневник похода придумал. А спасенный им Александр Конрад в знак благодарности дал клятву молчать. Точно так же об экспедиции Г. Седова, который умер во время похода к полюсу: раз не найдена его могила, а его спутники вернулись не совсем истощенными, то не иначе, как они его съели.

Люди, сейчас собиравшиеся пройти путем Валериана Альбанова по островам Земли Франца-Иосифа, жили и руководствовались другими принципами и ценностями. Они хотели по возможности установить истину. Отсутствие ее мешало им спокойно жить. И они, отложив все свои другие дела, в долгожданный, единственный в году отпуск, который можно бы и хотелось провести где-нибудь на теплом юге, улетали в по-прежнему суровую Арктику, чтобы попытаться найти следы или даже останки береговой группы Валериана Альбанова, что, возможно, откроет хотя бы часть тайны гибели всей экспедиции Брусилова, которая не ставила перед собой задачи свершения великих географических открытий, но, волей судеб оказавшаяся в полярных широтах, где до нее никто не бывал, внесла неоценимый вклад в историю освоения Арктики, в укрепление позиций России в северных широтах, но по сей день неизвестна ее судьба и не предан достойно земле или океану прах ее участников.

Напомню, что «Св. Анна», затертая льдами, дрейфовала ко времени ухода с нее Альбанова уже два года. Интересна судьба самого судна, в ней столько почти магических хитросплетений! В начале книги я рассказывал о ней, но к сегодняшнему дню я узнал о ней много нового, потому несколько повторюсь. Судно было спущено на воду в Великобритании 20 июля 1867 года на верфи в Пембрук-Док как четырёхпушечный военный корабль для военно-морского флота под названием «Ньюпорт». Но не прошло и года, как 31 марта 1868 года «Ньюпорт» был переквалифицирован в исследовательское судно и под командованием капитана Джорджа Нейрса направлен для проведения гидрографических работ в Средиземном море. В 1881 году судно было выкуплено у Британского Адмиралтейства Аленом Уильямом Юнгом, который ранее дважды, в 1875 и 1876 годах, использовал однотипное судно под именем «Пандора» в попытке преодолеть Северо-Западный проход за одну навигацию и попутно пролить дополнительный свет на все еще волновавшую его современников тайну гибели экспедиции Джона Франклина. Напомню, что известный мореплаватель Джон Франклин за тридцать лет до того предпринял штурм Северо-Западного прохода на кораблях «Эребус» и «Террор» и пропал без вести. В память об этих путешествиях Юнг переименовал «Ньюпорт» в «Пандору II». Впоследствии судно приобрел английский судовладелец Либурн-Пофам и переименовал в «Бленкатру».

Либурн-Пофам, приспосабливая судно к тяжелым полярным экспедициям, укрепил корпус, снабдив его тройной дубовой обшивкой, в результате толщина борта, обшитого ниже ватерлинии листовой медью, составила 27 дюймов (0,7 м). Судно отличал крепкий стоячий такелаж, способный нести не только большие паруса, но и бочку на грот-мачте, откуда впередсмотрящий мог высматривать морского зверя или землю на горизонте. Старая 40-сильная паровая машина была заменена более современной, мощностью в 400 индикаторных сил. Скорость хода под парами возросла с 5 до 7,5 узлов. Именно тогда «Бленкатра», будущая «Св. Анна», впервые оказалась в Русской Арктике. В 1890-х годах «Бленкатра» ходила к устью Енисея в составе торговых экспедиций под командованием английского капитана Джозефа Виггинса. Она также обеспечивала организацию резервных складов продовольствия по маршруту плавания экспедиции Нансена на «Фраме» и, таким образом, оказалась причастной к нансеновской героической арктической эпопее. В 1893 году в рейсе «Бленкатры» к берегам Сибири принял участие Фредерик Джексон, домик и продовольственный склад которого позже спасет Альбанова и Конрада на Земле Франца-Иосифа. Джексон на «Бленкатре» обследовал более 3000 миль побережья между Обью и Печорой. В 1895 году вышла его книга об этой экспедиции. В навигацию 1898 года в экспедиции «Бленкатры» по Баренцеву морю, с заходом на Новую Землю и остров Колгуев, принял участие известный шотландский натуралист Уильям Спирс Брюс. Результаты своей исследовательской работы на «Бленкатре» Брюс опубликовал в 1899 году. Кроме того, «Бленкатра» под командованием Виггинса работала по государственным российским подрядам при перевозке грузов для строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, и уже тогда Валериан Альбанов, назначенный помощником капитана на пароход «Обь» Северной морской экспедиции Министерства путей сообщения, мог впервые встретиться с будущей «Св. Анной».

В 1912 году судно приобрел Георгий Львович Брусилов за 20 тысяч рублей и переименовал его в честь основного, как теперь сказали бы, инвестора экспедиции, Анны Николаевны Брусиловой, в «Св. Анну». О судне писали: «Корабль первоклассно приспособлен для сопротивления давлению льдов, и в случае последней крайности он может только быть выброшен на поверхность льда». Несомненно, выбор судна был удачен, оно в полной мере было готово к испытаниям в тяжелых полярных льдах, и маловероятно, что оно впоследствии ими было раздавлено. Скорее всего, «Св. Анну» и оставшуюся на ней часть экипажа ждала другая участь. А пока она уже два года дрейфовала, затертая во льды, в Центральном Арктическом бассейне. Накануне третьей зимовки штурманом Валерианом Альбановым было принято решение покинуть судно и, как единственное спасение, пойти пешком к ближайшей земле — к Земле Франца-Иосифа. С ним уходила часть экипажа. Предстояло преодолеть 400 километров дрейфующих, порой навстречу походу, льдов, в сложнейших метеорологических условиях при отсутствии географических карт на этот район, на тот момент их просто не существовало, единственно при наличии грубой схемы из книги Нансена «Фрам» в Полярном море». Они надеялись выйти к мысу Флора на острове Нордбрук, к некогда оставленному базовому лагерю Фредерика Джексона, где могли остаться какие-нибудь экспедиционные постройки, а может, даже и продукты. Но даже если они дойдут до острова Нордбрук, это было еще далеко не спасением.

В этом беспримерном по мужеству и сложности походе к архипелагу Земля Франца-Иосифа погиб матрос Баев. К моменту выхода группы на архипелаг их оставалось десять человек, Они уже считали себя спасенными, но Земля Франца-Иосифа встретила их более чем неприветливо. 160 километров пути вдоль островов по морю и по суше стали могилой еще семерых — от болезней и изнеможения умер Архиереев, двое — Луняев и Шпаковский — на самодельном каяке были унесены штормом в открытое море, матрос Нильсен умер и похоронен на острове Белл, а четверо — пешая береговая группа, возглавляемая старшим рулевым Петром Максимовым, бесследно пропала на береговом отрезке между мысом Ниль и мысом Гранта острова Земля Георга. И до заветного мыса, до базы Джексона на мысе Флора добрались только двое: штурман Валериан Альбанов и кочегар Александр Конрад. Четверка Максимова погибла не в океане, а на суше, и была вероятность, что где-то остались их следы. Арктика умеет хранить тайны человеческих трагедий, но по прошествии времени, порой через десятилетия, даже через столетия, она порой вдруг раскрывает их, как бы убедившись, что ныне живущие не забыли о погибших. Была, пусть малая, но вероятность того, что у группы Максимова находились с собой ценные документы, бумаги и те самые личные письма, которые могли бы пролить свет на одну из самых загадочных и трагических экспедиций по освоению Арктики…

Они улетали, а я оставался по целому ряду причин. Помимо всего прочего, прошло всего лишь полгода с немногим, как кардиохирурги вытащили меня с того света, и я мог стать им обузой, если не сказать большего, что я мог вообще сорвать экспедицию. И, наверное, кроме всего прочего, я боялся, что Арктика снова, как много лет назад, затянет в себя. Она и сейчас порой снится мне, а когда я лечу на самолете, например в Москву, облака внизу напоминают мне бескрайние полярные льды. Пещеры и вулканы, которыми я болел в разные годы, отпустили меня без особой печали, а Арктика грезится до сих пор. Может быть, мы, русские, — действительно выходцы из таинственной Гипербореи? Согласно одной из гипотез, когда-то мы жили в районе Северного полюса, на горах и в долинах ныне ушедшего под воду хребта Ломоносова, одну из вершин которого, легендарную «страну Санникова», видели еще в середине прошлого века, в том числе мой незабвенный друг, флаг-штурман Полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов. Когда он высаживал знаменитую четверку Папанина на Северный полюс, промежуточный аэродром, называемый аэродромом подскока, был организован как раз на Земле Франца-Иосфиа, на острове Рудольфа, и Валентин Иванович однажды утром в одном из проливов отчетливо увидел дрейфующую среди льдов мертвую шхуну, похожую по очертаниям на «Святую Анну», но пролив вскоре закрыл густой туман, который продержался несколько суток. И когда наконец рассеялся, шхуны уже не было. Валентин Иванович тогда поднял в воздух самолет и долго кружил среди многочисленных островов архипелага, но ничего не обнаружил. Но до самой своей смерти он оставался в уверенности, что это были не галлюцинации.


Однажды случайно я оказался свидетелем телефонного разговора. Юная красавица кому-то сообщала, что она только что вернулась с Северного полюса и через неделю собирается на Южный. Все теперь очень просто: заплатил 50 тысяч долларов — и на мощном ледоколе в приятной компании с танцзалом с несколькими ресторанами тебя завезут прямо на Северный полюс — как в свое время на тройке с бубенцами. А если утроить эту сумму, то несколькими перебросками самолета забросят и на Южный.

Забегая вперед, скажу, что сюжеты-отчеты о поисковой экспедиции, о ее сенсационных находках прошли практически по всем каналам отечественного телевидения. Если судить по ним, то может сложиться впечатление, что все было если не так, то все равно очень просто: полетели и нашли. В титрах телепередач все участники экспедиции были названы поисковиками, словно есть такая профессия. На самом деле они — люди самых разных профессий, добровольцы, объединенные общей идеей. Потом, когда я спрошу ребят: «Кто их определил или, точнее, спрятал под общим определением «поисковики» — телевизионщики?», врач экспедиции Роман Буйнов за всех скажет: «Мы сами принципиально себя так позицировали», не объясняя причин, но которые мне, в общем-то, сразу стали ясны. Это надо было понимать так: «Мы сделали это святое для себя дело, надеемся, и для страны тоже, которую сейчас пытаются заставить жить по другим принципам. Если раньше: «Прежде думай о Родине, а потом — о себе», то теперь наоборот. И потому мы решили, что наша личная жизнь никого не касается, а может, даже никому и не интересна, а принципы, по которым мы продолжаем жить, может, мягко говоря, кажутся смешными, даже нелепыми».

Они не заработали на этой сенсационной экспедиции состояний, как вообще ничего не заработали, больше того, основательно опустошили свои весьма скромные семейные кошельки, у кого, конечно, семьи есть или остались. Потом я с горечью узнаю, что имеющая огромное государственное и нравственное значение экспедиция, официально объявленная, как организованная при содействии Русского географического общества, попечительский совет которого возглавляет премьер-министр России, по сути, государством не финансировалась. Видимо, надо было понимать: достаточно, мол, предоставленной громкой вывески. Ни одна из организаций, в которые они обращались за финансовой поддержкой, им не помогла. За месяц до начала экспедиции ребята поняли, что им не удастся собрать необходимые средства, но обратной дороги уже не было. Деньги пришлось собирать вскладчину. Единственный, кто помог финансово, это общий друг Никита Евгеньевич Минин, в прошлом офицер воздушно-десантных войск. И откликнулось руководство ФСБ России, как раз началась беспрецедентная борьба за Арктику, из которой после развала СССР Россия практически ушла, и нужно было всеми возможными способами снова укреплять там свое влияние. И если бы не авиация ФСБ, экспедиция была бы невозможной. В отличие от нынешних полярных денежных цивилизованных путешественников на ледоколах и прочих современных передвижных средствах, сейчас это очень модно, и, в общем-то, ничего плохого в этом нет, они решили пройти тем не простым, а для спутников Альбанова оказавшимся смертельным, путем, который за прошедшие 96 лет никто не пытался пройти и который в смысле сложности за это время ничуть не изменился: ураганные ветры, огромные, обрывающиеся в океан ледники, исполосованные гигантскими трещинами порой до сорока метров глубиной, часто скрытыми снегом. Со времени похода Альбанова на Земле Георга побывало не больше 50 человек, и то только короткими высадками в береговой части. Даже сейчас, в XXI веке, острова архипелага Земля Франца-Иосифа, являясь одной из самых северных территорий России и мира, остаются самыми труднодоступными и наименее исследованными территориями в Арктике. Архипелаг, напомню, состоит из 191 острова, общей площадью в 16 134 квадратных километров. Условно делится на 3 части: восточную, отделенную от других так называемым Австрийским проливом, с крупными островами Земля Вильчека (2,0 тыс. км), Греэм-Белл (1,7 тыс. км); центральную — между проливами Австрийским и Британским каналом, где находится наиболее значительная по численности группа островов; и западную — к западу от Британского канала, включающую наиболее крупный и самый неисследованный остров всего архипелага — Землю Георга (2,9 тыс. км).

Земля Георга большей частью покрыта льдом, а побережье изрезано многочисленными бухтами и фьордами. Зона арктических пустынь, местами по побережью растут мхи и лишайники. Встречаются белый медведь и песец, в окружающих водах водятся нерпа, морской заяц, гренландский тюлень, морж, нарвал, белуха. На скалах — птичьи базары.

Участник поисковой экспедиции спасатель аэромобильного отряда «Центроспас» МЧС России Александр Унтила сделал архипелагу Земля Франца-Иосифа такое определение: «Если бы меня спросили, чем это место отличается от других, я бы сказал — это земля, где все животные и птицы бегут не от человека, а, наоборот, к нему. Стаи чистиков и чаек снимаются с места, летят над тобой и смотрят: а кто это такой? Недалеко от нас находилось логово песцов, и взрослые особи, и маленькие щенки выходили к нам. Медведи, моржи тоже подходят ближе. Они чувствуют себя там хозяевами, а нас считают гостями. Они не боятся, а просто смотрят: а кто это к ним пришел? Ведь они никого не звали».

Когда я в первую нашу встречу неосторожно, а точнее, даже бестактно спросил Валерия Васильевича Кудрявцева о степени подготовленности участников экспедиции, он коротко усмехнулся:

— Достаточно будет, если скажу, что каждый из них не раз смотрел в глаза смерти, как чужой, так и собственной?

Попытка разгадать тайну экспедиции на «Св. Анне» — у большинства участников поисковой экспедиции не первая в их биографии полярная экспедиция. Некоторые, как, например, Александр Унтила, летели в Арктику впервые. Понятно: в данном случае всех объединила жажда докопаться до истины. Но что, кроме этого, или, даже, прежде всего каждого из них позвало в Арктику? Конечно, этот вопрос из того же ряда вопросов, на которые заведомо нет ответа, как, например: зачем люди уходят в горы? Точнее всех на этот вопрос, наверное, ответил Владимир Высоцкий: «Просто некуда деться!» В наше время, когда страна превращена в реалити-шоу «Страна чудес», этот вопрос неожиданно приобрел особую, почти трагическую остроту. Строфой из другого стихотворения Владимира Высоцкого «Белое безмолвие» в одном из интервью после возвращения из экспедиции ответит на этот вопрос начальник экспедиции Олег Продан. Удивительно, никогда не бывавший в Арктике Владимир Высоцкий выразил ее притягательную суть:

Север. Воля. Надежда.
Страна без границ.
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.

Они уже, прямо скажем, не юны, им всем под сорок или за сорок, к их возрасту не очень подходит слово «романтика», но, несмотря на прожитую жесткую и даже жестокую жизнь, каждый из них в душе остался истинным романтиком. Им почему-то обязательно нужно разгадать эту, может, последнюю неразгаданную загадку Арктики, похоронить по-человечески, по-христиански погибших, может, найти их родственников, снять с погибших липкую грязь подозрений.

Кому-то это кажется непонятным или даже нелепым: когда весь мир живет курсами бирж, доллара, стоимостью барреля нефти и недвижимости, когда идет последняя лихорадочная расхватка когдато общенародной государственной собственности, и надо успеть отхватить свой кусок или крошечный кусочек, — люди принципиально уходят от этого для них полусумасшедшего зазеркального мира, в котором все поставлено с ног на голову, где не производительность труда для человека, чтобы в оставшееся от труда время он мог заняться семьей, творчеством, а человек — для производительности труда. И они, хоть ненадолго, уходят от всего этого человеческого хаоса, в том числе от телевизионной эстрадной и политической попсы, в мир простых и истинных человеческих отношений. И возвращаются в него по той простой и горькой причине: просто некуда деться!

Пусть простят меня «поисковики», но я несколько приоткрою завесу над их личной жизнью, хоть кратко обозначу, кто есть кто. Для меня это принципиально важно: кто и почему взялся искать в Арктике людей, без вести пропавших без малого сто лет назад, когда нынешняя нравственная задача власти, кажется, сводится к тому, чтобы уничтожить все человеческое в человеке, превратить народ в скопище ненавидящих друг друга особей, высшая ценность для которых доллар, и надо сказать, что она немало в этом преуспела. В какой-то мере ответ кроется в словах Валерия Васильевича Кудрявцева, который я уже цитировал: «Достаточно будет, если скажу, что каждый из них не раз смотрел в глаза смерти, как чужой, так и собственной». Но случайно ли так получилось, что костяк экспедиции составляют бывшие офицеры ВДВ (а они убеждены, что бывших офицеров не бывает) и профессиональные спасатели, в том числе некоторые в прошлом тоже офицеры ВДВ, тем более, что, как я успел убедиться, спасатель — не профессия, а образ жизни, отношение к жизни, нравственная философия. О начальнике экспедиции, бывшем офицере ВДВ, Олеге Продане я уже говорил. Фотограф экспедиции Владимир Мельник, лауреат и победитель национальных и международных фотоконкурсов закончил МГИМО, но стал не дипломатом, а профессиональным спасателем. Мало того, участвовал в создании спасательной службы России, впоследствии МЧС. Работал в Центральном аэромобильном спасательном отряде («Центроспасе»), в международных организациях, в ООН, участвовал в спасательных и гуманитарных операциях, помимо России, в Танзании, Турции, Монголии, Боснии, Иране, Афганистане… Наличие профессиональных спасателей в составе поисковой экспедиции в официальном документе сухо объясняется так: «Изначально задачей спасателей, входящих в состав экспедиции, было: обеспечить безопасность всего личного состава с учетом всех опасных факторов — хищный морской и наземный зверь, камнепады, преодоление ледников, базальтовых осыпей и скальных выходов, которыми изобилует арктический регион. Предупредить опасность переохлаждения, не допустить появления травм. Мы также надеялись, что навыки поиска людей, пострадавших от проявления природной стихии, помогут нам определить непосредственно на местности предположительное местонахождение погибших».

— Что тебя впервые привело в Арктику? — спросил я, к примеру, Романа Буйнова. Почему-то я не решился задать ему этот вопрос при встрече в лоб, а днем позже осторожно спросил по электронной почте.

— Что привело меня в Арктику? — переспросил он. — Поиск правильной жизни, когда все понятно: кто с тобой и с кем ты (хотя и здесь бывает по-разному). А практически привел Леня Радун, мы познакомились в 1995 году во фронтовом Грозном — он был спасателем, а я — врачом. Повидали много (у Лени, кстати, много правительственных наград, в том числе и орден Мужества за Чечню). Так вот спустя 10 лет он пригласил меня на Новую Землю. Просто как человека, в котором уверен, ну и плюс мой врачебный опыт (правда, штатный врач в экспедиции был, тоже из отряда «Центроспас»).

Когда я попрошу Романа Буйнова рассказать о себе поподробнее, он напишет мне: «В моей биографии, пожалуй, нет ничего интересного. Средняя школа, медицинское училище, лечебный факультет медицинского института, в который я поступил на 5 (!) раз, но закончил с отличием. Всегда мечтал стать врачом, с училищной скамьи не вылезал из операционной. С 4 курса института много оперировал самостоятельно (сумел завоевать авторитет). На 5-м курсе фактически сбежал в Грозный с госпиталем медицины катастроф «Защита»…»

О Леониде Радуне можно добавить, что он — спасатель международного класса, в том числе с огромным арктическим опытом: участник поисково-спасательной экспедиции на Шпицберген (катастрофа самолета ТУ-154) в 1995 году, в этом же году — парашютное десантирование на Северный полюс, в 2004-м — экспедиция на парусно-моторных яхтах вокруг Новой Земли, в 2005-м — Земля Франца-Иосифа, в 2006 году — снова Новая Земля, в 2008-м — Шпицберген (обеспечение безопасности киноэкспедиции). У тоже спрятавшегося в отчетах-телесюжетах за титром «поисковик» профессионального спасателя Александра Унтила — он сразу обращает на себя внимание перебитой или переломленной переносицей — позади тоже Чечня.

На мой вопрос, что привело тебя в Арктику, Александр Унтила ответил: «Когда я служил в Воздушно-десантных войсках, у нас был закон — своих не бросать. Сколько человек ушло на задание — будь то засада, налет или разведывательно-поисковые действия, столько же должно вернуться, и неважно, мертвые или живые. Вытаскивать необходимо всех. Были случаи, что при спасении одного человека, при эвакуации одного погибшего товарища гибли другие, но никто никогда не ставил под сомнение непреложность этого правила, этого закона братства и чести. Из истории Великой Отечественной мы знаем, что война не окончена, пока не установлен и не захоронен последний солдат. Люди, которых мы сейчас ищем, — в своем роде тоже солдаты. У них был свой фронт, но пали они за то же, за что погибнут их потомки на различных полях брани — за процветание Отечества, за укрепление мощи и славы России, за охрану её границ, за Великий Северный морской путь, в открытие которого они внесли свой вклад. Путь, который оказался таким незаменимым для Советского Союза во время Великой Отечественной войны, который спас тысячи жизней. Найти их для нас — дело чести и смысл жизни, пусть страна сейчас и живет другими ценностями».

А ответом на мой вопрос начальника экспедиции, в прошлом тоже офицера-десантника Олега Продана, кроме вышеприведенного стихотворения Владимира Высоцкого, служит его жизненное кредо: «Сделать то, что другие до тебя не смогли». И еще: «Обещал — умри, но выполни!»

И так можно рассказывать о каждом. Научный руководитель экспедиции, предприниматель Евгений Ферштер — по образованию юрист, в экспедиции — специалист в области металлопоиска. Андрей Николаев по «земной» жизни — каскадер, режиссер, Сергей Рябцев — каскадер и актер, Михаил Майоров — врач, Артемий Дановский — археолог. У металлурга по образованию Александра Чичаева, который в свое время вычислил меня в Переделкине из окошка автомобиля и который вместе с Евгением Ферштером в свое время сформулировал идею поисковой экспедиции, за плечами тоже большой полярный опыт: экспедиции на Землю Франца-Иосифа (2005), Новую Землю (2006), Шпицберген (2008) Когда я пишу эти строки, он с Леонидом Радуном уже снова на Севере, он откликнулся на мой звонок где-то на знаменитом плато Путорана севернее Норильска.

И если вы смотрели телевизионную пресс-конференцию по результатам экспедиции, то среди ее участников, принципиально обозначивших себя «поисковиками», сидел человек чуть старше их, перед которым на табличке значилось лишь: «Николай Федорович Гаврилов», применительно к нему не было даже приписки «поисковик», как будто просто пришел человек в студию и присел рядом. А без него экспедиция вообще не состоялась бы. Я уже говорил, и мне не все поверят, но экспедиция «при содействии Русского географического общества», попечительский совет которого возглавляет премьер-министр страны, по установлению приоритета России за островами Земли Франца-Иосифа, государством практически не финансировалась. Более того, участники экспедиции, думая о будущей экспедиции, просили меня посодействовать в погашении прошлых долгов. Так вот благодаря личной инициативе начальника Управления авиации ФСБ Николая Федоровича Гаврилова поисковая экспедиция со всеми грузами транспортным АН-72 была переброшена на Землю Франца-Иосифа, на погранзаставу Нагурское, названной в честь пилота Яна Иосифовича Нагурского, совершившего в начале XX века первые полеты в Арктике. Мало того, его волей туда же были переброшены два вертолета Ми-8 для обработки поисковых маршрутов. И нередко Николай Федорович занимал кресло первого пилота сам. Характеризуя Николая Федоровича Гаврилова, я приведу отрывок из уже упомянутой мной книги Василия Петровича Колошенко «Ангел-спаситель»: «В 1985 году в Афганистане был сбит вертолет Ми-8 начальника штаба полка полковника П. А. Корнева. Н. Ф. Гаврилову под обстрелом душманов удалось спасти, вывезти всех членов экипажа, за что он был награжден орденом Ленина. В 2001 году за выполнение специального задания ему было присвоено звание Героя России. Генерал-лейтенант. Впервые в мире совершил на вертолете Ми-8 посадку на Северный, а потом и на Южный географические полюсы. Военный летчик-испытатель первого класса. Летчик-снайпер. Заслуженный военный летчик».

Война в Афганистане длилась для Н. Ф. Гаврилова без малого семь лет — с 1979-го по 1987-й, хотя он вроде бы формально в ней и не участвовал, потому как его летная часть, приписанная к погранвойскам, базировалась на территории Советского Союза, и отсюда в большинстве случаев он вылетал на разведку и наносил удары по базам душманов и прикрывал действия наземных советских частей, но считалось, что все эти годы он проходил службу на территории Советского Союза.

По законам Великой Отечественной войны летчикам за 100 боевых вылетов на разведку, как и летчикам-штурмовикам, присваивали звание Героя Советского Союза. Николай Федорович Гаврилов в Афганистане осуществил около двух с половиной тысяч (!) боевых вылетов. А вот удостоился только орденов Ленина и «Красной Звезды». Уже будучи начальником Управления авиации ФСБ, не раз садился за управление боевого вертолета. Всего один факт. Палаточный лагерь в Чечне неподалеку от Ведено. Под вечер от группы спецназа поступил сигнал: выручайте, можем не продержаться… Но как выручать, когда на горы плотным одеялом уже ложился вечерний туман?

Николай Федорович Гаврилов решил вылететь за попавшей в окружение группой сам. Заходя к месту нахождения спецназовцев со стороны соседней вершины, сквозь пелену тумана увидел под собой еле заметную тропу, ведущую в сторону группы. Ничего не оставалось, как посадить вертолет на тропу и полтора километра, как на джипе-внедорожнике, рулить вверх по склону, пока навстречу не выбежали разведчики, на ходу забираясь в вертолет…

О высочайшем летном и боевом мастерстве Николая Федоровича Гаврилова говорит факт, что только с ним В. В. Путин летал на Кавказ в годы своего президентства. Со времени присвоения ему звания Героя России средняя школа в селе Янгличи Канашского района Чувашии, где он родился, носит его имя.

Эти люди не могли не искать. Эти люди не могли не найти.

Ну а теперь: как у них родилась идея поиска без вести пропавших членов экспедиции Г. Л. Брусилова, в частности берегового отряда Альбанова? Ведь до них погибших на Земле Франца-Иосифа спутников Альбанова практически никто не искал и даже не пытался искать. Многие писали статьи, книги, в том числе я, рассуждали, советовали погибшим, как им надо было себя вести, находились люди, которые мазали их дегтем и кое-чем еще, что пахнет похуже, чем деготь, но никто никогда их не пытался искать. Да, сначала была Первая мировая война, потом Гражданская, потом коллективизация, потом снова война с так называемыми белофиннами (кстати, непривычная русскому уху фамилия Александра Унтила объясняется тем, что он — этнический финн, его дед попал в советский плен во время этой войны, а вернуться обратно помешало начало Великой Отечественной), потом Великая Отечественная, восстановление разрушенного народного хозяйства… Но были ведь спокойные, даже благополучные годы и даже десятилетия, пока внуки и племянники пламенных революционеров и комиссаров в пыльных шлемах не затеяли новую бучу по уничтожению России. Но опять-таки: писали, рассуждали, но никто не сделал серьезной попытки искать. Да, мы готовили экспедицию, но пока «запрягали», страна обрушилась в хаос. Осуществил ее достойный ученик Василия Петровича Колошенко Николай Федорович Гаврилов.

Так как же родилась идея поиска? Роману Буйнову, например, попалась в чужом сарае моя потрепанная без переплета книга «Загадка штурмана Альбанова», самое первое, неполное издание — издательства «Мысль», еще 1984 года. И мне дорого, что он брал ее с собой во все последующие полярные дороги. Но все сходятся в том, что окончательно идею поисковой экспедиции сформулировал Евгений Ферштер в 2005 году во время экспедиции на Землю Франца-Иосифа под руководством Дмитрия Кравченко по поиску яхты «Эйра» экспедиции Ли Смита. Начало было положено установкой памятного креста на мысе Флора острова Нордбрук в честь Альбанова и Конрада. В следующем году Евгений Ферштер будет участвовать в поиске на Новой Земле останков корабля Вильяма Баренца в Ледяной гавани, в 2008 году — в исследовании в бухте Каменка останков зимовья П. К. Пахтусова, но идея организации экспедиции по следам В. Альбанова уже не покидала его, он заражал ею все новых и новых людей.

Но сама идея поиска зародилась именно тогда, в 2005 году. Отвечая на мой вопрос, Евгений Ферштер писал мне: «В 2005 году мы оказались на Земле Франца-Иосифа, тогда у нас было две цели, попробовать отыскать остатки судна «Эйра» полярного исследователя Ли Смита и установить памятный крест в честь спасения двух человек из команды шхуна «Св. Анна» экспедиции Георгия Брусилова. Сидя на мысе Флора острова Нордбрук, мы слушали рассказ нашего командира Дмитрия Федоровича Кравченко об удивительном походе шхуны «Св. Анна» по Северному морскому пути, про ее таинственную гибель и про двоих выживших, сумевших совершить невероятный переход по дрейфующему льду, обогнув почти всю Землю Франца-Иосифа. Именно на мысе Флора нашли свое спасение единственные выжившие члены команды «Св. Анны» — штурман Валериан Альбанов и матрос Александр Конрад. Мы как будто сами становились участниками тех далеких событий, в Арктике все сохраняется хорошо, и, смотря на маленький, еще крепкий домик, с трудом верилось, что это то самое место, где Конрад и Альбанов почти сто лет назад провели целый месяц в ожидании чуда, практически без надежды на спасение. Возможно, именно с того места, где мы тогда сидели, они увидели судно, входящее в бухту, и не поверили своим глазам. Судно называлось «Св. великомученик Фока», на котором почти в одно время со «Св. Анной» отправился в Арктику старший лейтенант флота Георгий Яковлевич Седов — первый российский путешественник, решивший покорить Северный полюс. Но к тому моменту, когда «Св. великомученик Фока» входил в бухту, названную впоследствии его именем, он имел уже жалкий вид. Георгий Седов умер на острове Рудольфа, так и не сумев дойти до полюса, корабль был сильно потрепан, многочисленные переборки и каюты почти полностью разобраны на топливо, команду мучила цинга и другие болезни. Теперь единственной задачей экипажа было добраться домой в Архангельск. На мыс Флора решили зайти для пополнения запасов топлива, здесь в конце XIX века находилось зимовье английского полярника Фредерика Джексона, по всему берегу было разбросано множество разнообразных построек, которые и решила разобрать команда «Св. великомученика Фоки» на топливо. Встреча людей в этом диком краю было полной неожиданностью для членов экспедиции Седова. Пинегин, командовавший кораблем после смерти Седова, так описывает эту встречу: «Мне врезались в память первые слова штурмана Альбанова на судне «Св. великомученик Фока»: «Я штурман парохода «Святая Анна» экспедиции Брусилова, я прошу у вас помощи, у меня осталось четыре человека на мысе Гранта».

Отрываясь от письма Евгения Ферштера, я снова думаю о том, что весь месяц, проведенный на мысе Флора, Валериан Иванович Альбанов думал об оставшихся на мысе Гранта своих спутниках, он надеялся, что они еще живы. Только вот дошли ли они до мыса Гранта?..

И еще я как бы с удивлением подумал, как бы открыл для себя, что во время ледового похода Валериану Ивановичу Альбанову исполнилось всего 32 года! Разумеется, я знал, когда он родился, мало того, именно я установил точную дату его рождения, но его невероятного мужества ледовый поход, наверное, не только меня заставил представлять его человеком более зрелым.

Продолжаю письмо Евгения Ферштера: «Итак, мы сидели на мысе Флора и зачарованно слушали эту удивительную историю. И тогда первоначально у меня родилась мысль: а что если попытаться найти следы четверых человек на острове Земля Георга? Было точно известно начало пути береговой партии и точно известно место, куда группа Максимова должна была прийти. Между этими точками было около ста километров побережья, состоящего из ледников, галечных пляжей и каменных гребней. Найти следы человека в этой арктической пустыне, конечно, равносильно поиску иголки в стоге сена, но попытаться все-таки можно…»


Итак, они улетали.

17 июля они сообщали мне: «Вылет назначен на 19 июля на 19.00. Если погода позволит, то бортом авиации ФСБ совершим перелет по маршруту: Москва — Мурманск — пограничная застава Нагурское на Земле Александры (ЗФИ). Одновременно из Воркуты должны вылететь два борта И-8 Авиации ФСБ, которые будут обеспечивать дальнейшую переброску участников экспедиции на Землю Георга и выполнение поставленных задач. Будем держать Вас в курсе.

P.S. В Москве сейчас аномальная жара в районе сорокоградусной отметки, и на Земле Франца-Иосифа аномально тепло: +0,1 C».

Связь с экспедицией будет поддерживаться через координатора в Москве, жену Евгения Ферштера, который по спутниковому телефону надиктовывает ей развитие событий в экспедиции, а до меня в свою очередь известия будут доходить через Валерия Васильевича Кудрявцева, который по семейным обстоятельствам вынужден был остаться в Москве. Представляю, каково ему было оставаться в Москве, столько души, времени и сил вложившему в организацию экспедиции, в полярную подготовку многих ее участников. К тому же он был одним из людей, родивших идею поисковой экспедиции: в 2005 году он был среди тех, кто ставил памятный крест в честь спасения Альбанова и Конрада на Земле Франца-Иосифа на мысе Флора. Потому, оставаясь в Москве, на самом деле он был ее участником. Характеризуя его, Роман Буйнов мне писал:

«Полковник МЧС запаса. Человек, стремящийся к разумному риску, без которого жизнь считает пресной. Энергичен и напорист в достижении целей. Коммуникабелен и деликатен. Умеет мотивировать коллектив на выполнение задач в сложных условиях экспедиционной деятельности. Первая его экспедиция на север состоялась в 1996 году, после чего увлечение Арктикой переросло в страсть. Во время той экспедиции повторен маршрут полярного исследователя М. М. Ермолаева. В ходе экспедиции проведены испытания спецтехники и оборудования по связи и сопровождению конвоев и экспедиционных групп в труднодоступных районах Арктики. С тех пор тысячи страниц текстов про Русский север из архивов, справочников, книг, летописей, заметок, журналов поглотили практически все его свободное будничное время, а экспедиции — почти все отпуска. Перечислю только некоторые его полярные экспедиции, В 1996 году — материковая комбинированная экспедиция по побережью Баренцева моря: Большеземельская тундра, Тиманский кряж, река Белая, река Индига, этнографические исследования ненцев-оленеводов. В 1997 году — морская экспедиция на парусно-моторной яхте по маршруту Нарьян-Мар — Новая Земля — Белушья Губа — пролив Костин Шар — Южное побережье до мыса Саханин. Цель: «Совершенствование системы взаимодействия, связи и взаимного обмена информацией аварийно-спасательных служб министерств, ведомств и организаций, привлекаемых для поиска и спасания людей на море». Проведено апробирование усовершенствованных систем связи поиска и сопровождения объектов в арктических районах, наработка методик выживания автономной группы в экстремальных арктических районах. В 1999 году — заместитель руководителя Морской арктической экспедиции МЧС России на парусно-моторных судах на архипелаг Новая Земля. Пройден путь более 2 тысяч миль: порт Нарьян-Мар — устье р. Печора — южное и юго-западное побережье Новой Земли — остров Баренца — остров Северный Новой Земли.

Отрабатывались вопросы по дальнейшему совершенствованию технических средств связи и сопровождения, передачи комплексных данных по системе SS-TV и аварийной радиосети. Проведены подводные погружения с целью поиска поморских судов в губе Крестовой и в заливе Мелкий. Проведены работы по апробированию технических средств подводного поиска и подводного снаряжения. Открыта и восстановлена памятная плита 1880 года Вилему Баренцу, открыт остров с координатами Ш-75°46 ' 25 N; Д-58 ' 40 ' Е, названный позднее островом Рожкова, — в память о Герое России, спасателе МЧС России.

О спасателе МЧС Андрее Николаевиче Рожкове я тоже не могу промолчать. Будь жив Андрей, без сомнения, был бы в составе поисковой экспедиции на Землю Франца-Иосифа по следам группы Альбанова. Но, увы… В свои 37 лет он много что успел. Если Владимир Мельник, ставший спасателем, закончил МГИМО, то Андрей Рожков — гидромелиоративный институт. Но судьба или душа распорядилась иначе. В 1989 году, уже с дипломом альпиниста-спасателя, он руководит советско-французской экспедицией на пик Коммунизма. Затем опять-таки судьба или душа неумолимо приводит его в профессиональные спасатели. Как спасатель международного класса, заместитель начальника «Центроспаса», он участвует во многих поисково-спасательных операциях, в частности, ликвидации последствий страшного землетрясения в Армении, а также землетрясений в Иране, Киргизии. За разработку и осуществление операции по взрыву старой железобетонной трубы на Уфимском нефтеперерабатывающем заводе внесен в книгу Гиннеса, как внесен в нее и за восхождение на собачьих упряжках на пик Ленина. Во время войны в Югославии доставлял гуманитарную помощь в осажденные районы Боснии и Герцоговины, потом — Таджикистан. Участвовал в поиске и эвакуации погибших вертолетчиков из зоны боевых действий в Кодори (Абхазия), в составе оперативной группы эвакуировал больных и раненых из фронтового Грозного, спасал культурные ценности Грозненского музея изобразительных искусств… В 1995 году участвовал в учениях МЧС на Северном полюсе в качестве командира лыжной группы. 22 апреля 1996 года при испытании нового спасательного водолазного оборудования во время погружения в Северном Ледовитом океане погиб, ему посмертно было присвоено звание Героя России…

Сохранить память об Андрее Николаевиче Рожкове в любимой им Арктике было делом чести и совести для Валерия Васильевича Кудрявцева. И он со своими друзьями добился того, чтобы открытый в Арктике остров был назван именем погибшего товарища.


В 2001 году Валерий Васильевич Кудрявцев — заместитель руководителя экспедиции МЧС России на парусно-моторных судах на о. Вайгач. Пройдено южное, западное и северо-западное побережье острова. Продолжались работы по совершенствованию технических систем обеспечения безопасности в арктических районах Русского Севера. Совместно с НПФ «Гидромастер» проверены оборудование и методики поиска подводных объектов в условиях Крайнего Севера. Осуществлен ряд подводных погружений в проливах острова по поиску поморских судов. В 2004 году он — заместитель руководителя Морской арктической экспедиции МЧС России на парусно-моторных судах на архипелаг Новая Земля. Наряду с задачами по совершенствованию систем безопасности исследован залив Мелкий о. Северный архипелага Новой Земли, установлен памятный крест на братской могиле А. К. Цивольки и его соратников (1839). Проведены подводные исследования у мест зимовки. В 2005 году — Морская арктическая историко-мемориальная экспедиция Русского географического общества и МЧС России на Землю Франца-Иосифа. Целью экспедиции была установка памятного креста и мемориальной доски в честь русских экспедиций Г. Я. Седова и Г. Л. Брусилова. (1912) и поиск паровой яхты «Эйра» английской экспедиции (1881–1882) полярного исследователя Ли Смита.

От себя могу добавить следующее. Валера со мной и Женей Ферштером был в 2008 году в бухте Каменка на Новой Земле. Он фанат моря, особенно если преодолевать его приходится на почти игрушечных яхтах. В 2008 году мы пробивались через льды Карских ворот почти трое суток, на нашей с ним яхте сломался винт у двигателя. По ситуации шли то на буксире, то только на парусе между льдов. Вообще он авантюрист в самом хорошем смысле этого слова. С ним экспедиция раскрашивается дополнительными красками. Рукоделен, но, как сам говорит, «готовить практически не умеет». Неизлечимый романтик. Как руководитель, на мой взгляд, мягковат, но если в голосе прорезался металл — тогда берегись! Лично для меня очень комфортный человек».

21 июля поисковики сообщали:

«Вчера в 19.00 вылетели из аэропорта Шереметьево. В 22.00 совершили посадку в славном городе-герое Мурманске на дозаправку. В Мурманске команда наткнулась на первое препятствие — мошку! Целый час мы сражались с ней, как могли, но безуспешно. Измотанные ей, наконец погрузились обратно в самолет и в 23.00 вылетели из Мурманска. В 3.00 ночи самолет благополучно совершил посадку на Землю Франца-Иосифа (дальше ЗФИ) на пограничную заставу Нагурское.

Погода хорошая, малооблачно, температура +2°C. Настроение у всех отличное. В течение последующих 2 часов был совершен первый вылет вертолета МИ-8 с целью поиска места для установки базового лагеря.

Лагерь решено разбить на мысе Ниль Земли Георга, где Альбанов расстался со своим береговым отрядом, полагая, что только на время».

22 июля:

«После короткого отдыха на Земле Александры четверо: Евгений Ферштер, Александр Унтила, Владимир Мельник и Роман Буйнов во главе с начальником экспедиции Олегом Проданом совершили разведку в районе мыса Ниль. Выбрано место под базовый лагерь. Изначально погода благоприятствовала. Ветер 5 м/сек, температура +2+3, малый снежный покров.

После перемещения личного состава и грузов вертолетами авиации ФСБ России погода резко ухудшилась. Накрыл циклон. Температура упала до 0, колючий снег, ветер усилился до 30 м/сек, порывы до 35 м/сек. Можно было лечь на поток воздуха, и он бы держал человека. Разворачивать лагерь пришлось в сложных условиях. Палатку поставили с большим трудом: здоровые мужики — пятеро внутри палатки, шестеро — снаружи пытались удержать ее от порывов ветра. Два дня из-за непогоды мы вынуждены были не уходить далеко от базового лагеря. Вчера около 12.00 совершен первый разведывательный выход по мысу Ниль в северном направлении. Было найдено нагромождение камней явно искусственного происхождения, похоже на полуразрушенную пирамиду. Места живописные: штормовое море, скальные базальтовые выходы, из которых местные ветра изваяли сложные фигуры и шпили. Скудная полярная растительность: полярные маки и мох. (Все это в данный момент заносит снегом.) Животный мир также разнообразием не блещет: чайки, гаги и нырки. Хозяин здешних мест — белый мишка пока своим присутствием не удостоил.

Шторм и шквальный ветер предположительно утихнет через сутки, и тогда экспедиция продолжит работу в штатном режиме.

Самочувствие у всех хорошее. Готовы к выполнению поставленных задач».

23 июля:

«Находясь на Земле Франца-Иосифа, наша экспедиция может с полной уверенностью сказать, что аномально жаркое лето на северных рубежах нашей Родины не ощущается. Температура воздуха 0. Ветер 5–7 м\сек. Облачно, но временами выглядывает солнышко. Можно сказать, что в принципе погода улучшилась.

За сегодняшний день была произведена разведка мыса Ниль. Мыс пройден по всему его протяжению. Следов пребывания человека пока не обнаружено. Одновременно с этим сегодня было закончено обустройство лагеря. Установлена еще одна палатка, которую вчера в условиях штормового ветра практически невозможно было поставить.

Настроение бодрое, самочувствие прекрасное. Работа продолжается в штатном режиме».

25 июля:

«Погода на редкость солнечная, практически штиль. Температура до +5. За сегодняшний день экспедиция провела 2 разведывательных выхода. Была сформирована водная группа: Александр Чичаев, Андрей Николаев, Сергей Рябцев. Ее задачей было определить место высадки Альбанова и Конрада на мыс Ниль, где они расстались с береговой партией, как оказалось, навсегда. Мы считаем, что водная группа со своей задачей справилась. Практически единственное место на мысе Ниль, куда мог пристать Альбанов со своей группой, локализовано. При определении места водная группа руководствовалась «Записками…» В. Альбанова…»

И я представляю то волнующее чувство, которое испытали поисковики: ощущать себя на месте Альбанова, который причалил к этому месту 96 лет назад ступил на твердую землю…

«… Вторая группа Олег Продан, Евгений Ферштео, Андрей Николаев на вертолете авиации ФСБ совершила облет Земли Георга по предполагаемому маршруту береговой группы Альбанова. Было сделано заключение, что берегом до мыса Гранта она не могла пройти из-за обрывающихся в океан ледников и скальных выходов, единственная возможность верхом, ледником, но это тоже проблематично: ледник изрезан гигантскими глубокими трещинами. Только если допустить, что тогда, в 1914 году состояние ледника было иным.

На мысе Краутер, что между мысами Ниль и Гранта, была обнаружена каменная пирамида с остатками бамбукового флагштока. Предположительно пирамида принадлежит экспедиции Джексона 1895 года. К сожалению, записка, которая должна была лежать в пирамиде, найдена не была. После этого вертолетная группа переместилась на м. Форбса. На м. Форбса были обнаружены следы пребывания норвежской экспедиции 1930 года. В современных российских источниках эта экспедиция не описана, и о домике этой экспедиции до сих пор не было никаких сведений.

В конце маршрута вертолетная группа переместилась на остров Белл, где произвела фотофиксацию записей разных лет Нансена, Самойловича и других полярников.

Записи были оставлены на стенах дома экспедиции Бенджамина Ли Смита 1881–1882 годов. Домик прекрасно сохранился.

Самочувствие отличное, настроение бодрое».

25 июля:

«Сегодня мы впервые убедились, что прилетели на Землю Франца-Иосифа не напрасно. Сегодня случились первые находки, имеющие отношение к береговой группе Альбанова.

Сегодня были проведены работы на мысе Ниль Земли Георга и на мысе Мэри-Хармсуорт Земли Александры. На мысе Ниль в ходе разведки Евгением Ферштером с помощью металлодетектора были обнаружены 2 гильзы от нарезного оружия. Датировка 1910 г., что в точности совпадает со временем датировки производства патронов, имевшихся у береговой группы Альбанова. Читаем у него в «Записках…»: «Береговой партии оставляем винтовку-магазинку и 70 патронов и пять вареных гаг из имеющихся у нас десяти…». Факт находки гильз подтверждает достоверность «Записок…» Альбанова. Эти находки утвердили нас в мысли, что ведем поиск в верном направлении. Одновременно с этим на вершинах скал на восточной оконечности мыса Ниль были найдены каменные пирамиды, предположительно установленные экспедицией Джексона в 1895 году. В одной из каменных пирамид были обнаружены патроны от охотничьего ружья 12 калибра английского производства, что подтверждает их принадлежность к экспедиции Джексона. Сохранность прекрасная. Значит, есть надежда, что сохранились какие-то предметы, вещи, принадлежащие береговой группе Альбанова.

Самочувствие нормальное, настроение бодрое».

26 июля:

«Гильзы от патронов норвежские, 6,5x55 калибра, произведены фирмой «Рёдфос Патронфабрик» для винтовки «Краг-Йёргенсен». Как раз такие патроны были выданы Альбановым оставленной береговой группе для «норвежской винтовки».

Предполагаем, что, вероятно, находки были возможны только в этом году, в силу аномально жаркого лета, которое ощутимо дохнуло и на Арктику. И до того, возможно, наши находки почти 100 лет лежали под снегом и льдом.

Удивительно, но гильзы были найдены совсем рядом с базовым лагерем нашей экспедиции. Особенно вдохновило то, что гильзы были датированы 1910 годом. Остров Земля Георга и сейчас остается одним из самых непосещаемых уголков архипелага, а в начале прошлого века и подавно. По крайней мере, мы знаем лишь об экспедиции Джексона — Хармсворта, которая была здесь до Альбанова в 1894—97 годах, то есть, гильзы, датированные 1910 годом, не могли принадлежать ей, а с большой вероятностью принадлежали именно береговой партии Альбанова.

Снова и снова обращаемся к «Запискам…» штурмана Валериана Альбанова:

«Во время одной из переправ случилось несчастье, иначе я не могу назвать потопление одной из двух имеющихся у нас винтовок «ремингтон». Утопил Луняев с помощью Смиренникова. Это разгильдяйство, нерасторопность страшно возмутили меня. К стыду своему должен признаться, что не мог сдержать себя, и на этот раз кой-кому попало порядочно. Кто войдет в мое положение, тот не осудит меня. Это уже второе ружье, утопленное моими разгильдяями за время нашего пути по льду. Осталась только одна винтовка такая же, для которой у нас еще много патронов. Маленькую магазинку считать нечего, так как для нее осталось не более 80 патронов. Остаться же в нашем положении без винтовки вряд ли захотел бы здравомыслящий человек. Кроме упомянутых двух оставшихся винтовок мы имеем еще дробовку-двустволку, но эту нельзя назвать серьезным ружьем там, где из-за каждого ропака можно ожидать увидеть медведя».

Судя по типу гильз, с большой вероятностью можно предполагать, что они от «норвежской магазинки», которую Альбанов оставил береговой группе Максимова. Объяснить другое здешнее нахождение этих гильз очень трудно. Что их заставило стрелять на этом мысу сразу же после расставания с Альбановым?»

Позже Роман Буйнов так рассуждал по этому поводу: «Запасались в дорогу птицей, хотя я не представляю, как ее стрелять пулевыми патронами. Либо подавали сигнал Альбанову или отстающим своим?»

И я размышляю вслед за ним: «Вверху на мертвом леднике никакой добычи не предвиделось, и они вполне могли стрелять по сидящей птице, например, поближе подкравшись. Тем более, что количество патронов это позволяло сделать, а они оставались на мысе Ниль до вечера. Второй вариант: они столкнулись наверху с непроходимыми препятствиями и вернулись обратно, о чем предупреждали Альбанова. Но он уже уплыл далеко, и они снова были вынуждены уйти наверх?»

27 июля:

«Сегодня погода не позволила проводить работы. Отдыхаем. Был приготовлен салат из морской капусты (ламинарий). Организовали дегустацию сублимированных продуктов.

Самочувствие отличное, настроение хорошее».

28 июля:

«Собака Арни добросовестно сторожит добро. Погода стремительно портится. Принято решение не устанавливать «Паука» (вторая палатка)».

29 июля:

«Экспедиция продолжает поисковые работы. В связи с нелетной погодой и штормом разделились на 2 группы. Первая группа продолжает обследовать мыс Ниль. Сегодня обнаружена еще одна каменная пирамида, оставленная экспедицией Джексона. В пирамиде обнаружены записки. По дневникам Джексона был восстановлен их полный текст. Вторая группа: Александр Унтила, Евгений Ферштер, Роман Буйнов и Владимир Мельник в тяжелых условиях перехода через ледник, изрезанный коварными, часто скрытым трещинами шириной до 6 и глубиной до 40 метров, попыталась пробиться по направлению мыса Краутер по предположительному маршруту береговой группы Максимова. Самочувствие отличное, настроение боевое».

Пройдя по леднику примерно 5–6 километров в сторону мыса Краутера, стали спускаться в попавшую по пути небольшому мысу. Группа Максимова обязательно должна была к нему спуститься, в надежде пробиться дальше к мысу Краутера берегом, потому как маловероятно, что она могла пробиться туда верхом, по леднику. Поисковики попытались с ходу пробиться к мысу Краутера ледником, но не смогли, несмотря на высочайшую профессиональную подготовку и специальное снаряжение, его оказалось недостаточно, на пути вставали гигантские трещины, и весь ледник был покрыт мглой. Решили попытаться это сделать позже.

И здесь, на спуске в бухту, поисковиков 30 июля, на девятый день экспедиции, ждала настоящая удача!

Первые поистине сенсационные находки были сделаны Александром Унтилой. Наверное, сыграли свое дело его профессиональные качества, навыки и опыт профессионального спасателя и офицера спецназа ВДВ. Безусловно, это так. Но мне мнится: может так Бог рассудил? Всей своей жизнью Александр Унтила заслужил эту радость. Как он определил себя в одном из интервью: «человек из последнего вагона последней электрички прежней армии, у которой был престиж и уважение в народе». Сын военного вертолетчика, получившего боевое ранение в Афганистане, майор, заместитель командира батальона спецназа ВДВ с уникальным военно-педагагогическим и боевым опытом, за два года и восемь месяцев не потерявший в Чечне ни одного солдата, награжденный медалью «За отвагу», медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» 1 и 2-й степени, медалями «За разминирование», «За воинскую доблесть» 1-й степени, в 30 лет оказавшийся ненужным современной российской армии, точнее, ее нынешнему руководству, выброшенный из нее по предлогом ее реформирования. Легендарный батальон, созданный в свое время командиром разведки ВДВ полковником Поповских, батальон, спасший от позора российскую армию в январе 1995-го в Грозном, потому как оказался в то время единственной боеспособной частью в российской армии, и полковнику Поповских не могли простить этого и пытались ему пришить убийство журналиста Дмитрия Холодова, батальон, дислоцированный в Москве, в Сокольниках, расформировали, землю продали, аллею Героев раскорчевали и построили на этом месте элитные многоэтажки (может, это и было истиной причиной расформирования?). Александру Унтиле предложили единственный вариант: занять в Кубинке в 45-м полку ВДВ, куда организационно входил его батальон, нижестоящую на две ступени должность командира роты… обеспечения (баня, столовая, склады), других офицеров просто выбрасывали на улицу, ничего не предлагая, он «хвататься за соломинку и менять «ориентацию» не захотел, ушел со всеми».

Это уже из области мистического. Но, по моему глубокому убеждению и внутреннему чувству, самые сенсационные, как потом оказалось, и самые главные находки, как награду за офицерское и гражданское унижение, за плевок в душу, за внутренние терзания, связанные с этим, должен был совершить именно он, Александр Унтила. Это человек из тех, к счастью, ныне еще не редких в России людей, часто не русских по крови, но глубоко русских по отношению к стране, которые продолжают думать по-прежнему сначала о Родине, а уже только потом о себе, и потому я считаю для себя не только возможным, а обязательным рассказать об Александре Унтиле побольше. Прибегну к интервью, которое он дал журналистке Елене Березиной перед экспедицией на Землю Франца-Иосифа по возвращении его со спасательных работ после страшной катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС. Наперед скажу, что после Земли Франца-Иосифа он будет брошен на ликвидацию последствий страшного землетрясения и цунами в Японии в самом разрушенном ее районе, в Сендае. Он рассказывает в интервью не о себе, а о своих товарищах, спасателях, которые рисковали жизнью, о водолазах, вынужденных работать в легких водолазных костюмах в масляной среде, к тому же ночью, то и другое категорически запрещено, но не было времени ждать специального водолазного оборудования, дорога была каждая минута, и в результате отравившихся масляными парами.

— Вы сами давно работаете в «Центроспасе»? — наконец она смогла перевести разговор на него самого.

— Я в МЧС служу почти три года. (Он сказал не «работаю», а именно «служу»). За это время освоил 12 специальностей: водолаза, подрывника, сапера, промышленного альпиниста, кинолога, газоспасателя, парашютиста (он первоначально умолчал, не склонный говорить о своем прошлом, что с парашютом, мягко говоря, был знаком задолго до МЧС), есть горная, медицинская подготовка, учу английский язык… После каждого этапа обучения выдается свидетельство, но его потом нужно постоянно подтверждать…

— А как вы стали спасателем?

— Не сразу, — попытался он уклониться от ответа.

— А все-таки?

— Долго искал дело по душе… После военного вуза я попал в отдельный полк спецназа, наша часть находилась в Кубинке. Служил там восемь лет, дослужился до заместителя командира отдельного батальона специального назначения. Но в связи с реорганизацией армии наша часть была расформирована. Обидно было, что навыки, полученные за годы службы, оказались ненужными. К этому моменту у меня, правда, уже была пенсия льготная (в 30 лет!), выслуга, звание — майор. Но скрепя сердце пришлось уволиться.

— А почему вы не продолжили службу в другой части?

— Кроме всего прочего — это все равно, что разогнать семью и сказать: ищи новую. В конце концов путем долгих поисков я оказался в МЧС, в отряде «Центроспас». До этого даже недолго работал в охране у первых лиц государства. В денежном отношении, может, это было и неплохо, но не для души.

— Почему?

— Не офицерское дело — бегать за коньяком, выгуливать собачку хозяина и носить за его женой пакетики в магазине. Пусть ты снял погоны, но ты должен до конца жизни себя блюсти. Все знают, что ты был офицером. А я должен помнить, что я и остался офицером, только запаса. Бывших офицеров не бывает. И когда ты делаешь недостойные вещи, престиж офицерского корпуса и военной службы в глазах окружающих падает.

— Не обидно: в армии были командиром, а сейчас рядовым спасателем?

— Сначала были амбиции на этот счет. И при желании можно было занять какую-нибудь командную должность, даже в МЧС, но я хотел работать именно в «Центроспасе». Это единственный в своем роде, уникальный отряд, где я мог бы реализовать свой опыт. И ради этого я готов был начать с нуля. Главное — уважение людей, а завоевать его, не будучи профессионалом, невозможно. Знаете, какие заслуженные люди у нас работают? Есть такой документ «Книжка спасателя», в нее заносят, в каких спасательных операциях ты участвовал; на одной страничке умещается до 10–12 таких записей, а страничек в книжке — 20. Так вот у нас есть такие, у кого заканчивается четвертая книжка! Причем это спасательные операции не типа «снял кошку с дерева» — а землетрясения в Камбодже, Пакистане, цунами в Индонезии, война в Осетии, Чечне, теракты в Буденновске, Беслане, Москве. И везде наши спасатели отработали. В группе, где я сейчас, практически все награждены правительственными наградами, и не по одному разу. Когда «Центроспас» только создавался, у них было по 36 вылетов в год. Люди не вылезали из самолета. Их так и называли — пожарная команда России.

— Но когда вас поставили командовать группой спецназа, у вас, наверно, тоже никакого опыта не было?

— Да, мне было 22 года. Четыре месяца я входил в специфику ведения боевых действий. Этого срока достаточно, чтобы самому выучиться и солдат подготовить. Ездил по «учебкам», отбирал солдат, обычно самых хулиганов, детдомовцев, с условными судимостями — из такого контингента, как правило, получаются самые лучшие солдаты. Естественно, при умелом с ними обращении. Сразу на меня всю ответственность за солдат не повесили: в первой командировке в Чечню у меня был командир, опытный офицер, за которым я ходил хвостиком, и наматывал на ус. А уже во вторую командировку мне доверили подразделение.

— И эти хулиганы слушались вас? Разница-то в возрасте у вас была небольшая.

— Воспитание — это инструмент, важно, как ты умеешь им пользоваться. Меня дома учили быть честным, отвечать за свои слова. Эти качества уважаемы в любой среде. Даже пацаны, соприкоснувшиеся с уголовной средой, уважают тех, кто держит слово и не обманывает своих ближних.

— А дедовщина?

— Нашим солдатам некогда было этим заниматься. Дедовщина — от избытка свободного времени, а мы занимались делом. И потом, подразделение боевое, здесь другие критерии взаимоотношений. Сегодня ты молодого обидишь — а завтра пойдешь с ним на боевую задачу. И не обязательно, что он может выстрелить тебе в спину, он просто, скажем так, не захочет, рискуя своей жизнью, спасать тебя. Убить можно и бездействием.

— Но вы шли с ними не в бойскаутский поход, не было страха, что они вас подведут в критический момент?

— Когда командир спецназа готовит солдат перед командировкой, он с ним и спит и ест. Два месяца подготовки проходят в лесу, где вы вместе живете, добываете себе пищу, отрабатываете засады, вождение, стрельбу боевых машин. Командир группы — сколько бы ему ни было лет, хоть двадцать два, полностью за все отвечает. И пока их готовишь, сплетаешься с ними душой, держишь их, конечно, на дистанции, но, тем не менее, получается почти семья. У солдат тоже свой «телефон» имеется — кто увольняется, передают молодым: «Попадете к Унтиле — будет тяжело, будете гоняемы нещадно, но до дембеля доживете». Теперь уже можно сказать, не боясь, что за все пять командировок в Чечню, которые длились в общей сложности два года и восемь месяцев, я не потерял ни одного солдата. Легкие ранения были, но все остались живы. И моя частичка заслуги тоже в этом, наверно, есть, я тоже ради этого жертвовал своей личной жизнью, свободным временем. Считал, что, раз мне выпало служить в спецназе, значит, в этот отрезок времени ничего более важного, чем служба, быть не может. Я дважды ночью вставал, обходил казарму, знал каждого солдата, как зовут его папу, маму, знал клички их кошек, собак, знал, на какой пятке у кого какая мозоль, — вся эта информация позволяла мне видеть их насквозь. Предугадывать какие-то их скрытые ходы, желания. Постепенно это выросло в уважение ко мне с их стороны, почитание даже… Жаль, что так внезапно все закончилось. Тяжело было жить, когда нашу часть расформировали. Можно сравнить это с любовью, как если бы ты любил человека, полностью был поглощен им, и потом вас внезапно разлучили!

— А как ваша семья относилась к такому вовлечению в профессию?

А вот этот вопрос она могла ему не задавать. По крайней мере, для меня ответ был заведомо ясен. Он не стал скрывать, ответил:

— Была семья, но не сложилось. Когда служил, дома почти не находился, все время в командировках, денег мало, жилья нет. Я жил в казарме, с солдатами. Потом нам выделили помещение: девять квадратных метров, бывший склад. Так что понять жену можно, тем более, когда все это происходит в Москве и человек, выйдя за ворота воинской части, видит совсем другую жизнь.

— Тем более странно, что вы с такой ностальгией вспоминаете о годах своей армейской службы, про армию теперь принято говорить всякий негатив: коррупция, дедовщина. Да и к войне в Чечне у многих подход и оценки далеко неоднозначные.

— Да, наверно, мне просто повезло — я успел вскочить в последний вагон последней электрички прежней армии, у которой был престиж и уважение в народе. Я застал: когда отец приезжал к родителям в деревню, он целый месяц ходил, не снимая форму: все хотели видеть его в гостях только в форме, офицер в доме — это была честь для хозяина. Что же касается войны в Чечне, то, честно говоря, мы тоже постоянно задавали себе вопрос: что мы там делаем? Может, поэтому, несмотря на сопутствовавший мне тогда успех, внутри постоянно грызло какое-то сомнение: правильно ли я поступаю? Пока я сам себе четко не поставил задачу: вот я привез в Чечню 18 солдат и должен 18 солдат вывезти отсюда живыми и здоровыми. И мне сразу стало как-то проще. Хотя, думаю, то, что мы там делали, было все-таки нужно. Если бы то количество оружия, взрывчатых веществ и наркотиков, которое наш отряд там уничтожил, попало бы в Россию, и прежде всего в Москву, терактов, заказных убийств, наркоманов среди молодежи было бы намного больше.

Я почему-то невольно сравниваю Александра Унтилу с Валерианом Альбановым. Что-то в них есть общее, они замешаны из одного теста, да и возраста одного. Несомненно, что Валериан Альбанов вышел на Землю Франца-Иосифа благодаря своему мужеству. И, не в меньшей степени — благодаря вере в Бога! И Бог его хранил, а непосредственно вел его к Земле и укреплял веру в спасение заступник за всех путешествующих на море, впрочем, и на суше тоже, святитель Николай Мирликийский Чудотворец, в простонародье ласково называемый Николаем Угодником, который явился Валериану Альбанову однажды во сне во время ледового похода и укрепил веру в спасение.

Почему выжил в Чечне Александр Унтила? Кто сохранил его в той страшной мясорубке? Вера в Бога?

Почувствовав сердцем, что кто-то ведет его по полной опасностями, словно по бритве, судьбе, подобный вопрос не могла не задать ему Елена Березина:

— Люди, подобные вам, редко открыто ходят в церковь. Расскажите, как вы пришли к Богу?

— Да я еще не пришел, — не слукавил он. — Я пока только в пути. Долгое время мне казалось, что вера нужна только слабым. Слабый, что бы в жизни ни случилось, будет объяснять это тем, что его Бог покарал. А сильный, к кому я себя причислял, сядет, все разложит по полочкам, сделает выводы и постарается скорректировать свои действия. Таким мыслям сопутствовал мой успех в том деле, которым я занимался. Но вот когда наступил перелом, и меня лишили возможности заниматься любимым делом, тут я и задумался: почему так получилось? Теперь я понимаю, как наивно было думать, что это моя заслуга, что я и все мои солдаты остались живы. Может, меня спасло то, что меня в детстве бабушка водила к причастию? Пусть это было неосознанно, но тем не менее. И еще я видел, как менялись после причастия солдаты, когда к нам в часть приезжал батюшка: они становились спокойнее, переставали бояться. Сейчас я делаю свои первые шаги в Церкви, наверно, нет ни одной заповеди, которую бы я не нарушил. Но появилась какая-то надежда. И еще мне очень нравятся люди в храме: меня батюшка после причастия пригласил в трапезную, и я посмотрел, как верующие общаются, какие темы их волнуют. Это, конечно, очень сильно отличается от обычных разговоров людей о шмотках, коммерции и прочем. Мне с ними было так интересно! Может, это и есть мой путь к Богу, через людей, с которыми мне хорошо?

Может, Бог хранил его за жизни спасенных им солдат? И в этом: сделать все от него зависящее, чтобы выполнить поставленные перед ним боевые задачи, при этом вернуть родным живыми вверенных ему солдат, была его неосознанная в то же время не отвлеченная вера в Бога, в ответственность перед ним?

Да, по моему глубокому убеждению и внутреннему чувству, в экспедиции самые главные находки должен был совершить именно он, Александр Унтила. Вот как это было со слов Олега Продана: «Первый поисковый отряд перешел через ледник и вышел на небольшой мыс в 5 километрах от базового лагеря. В этом месте были перемолотые ледником скалы. Группа села отдохнуть и выпить чаю, а Александр Унтила пошел прогуляться. Он и нашел человеческую кость, торчащую из камней…» Сам же Александр Унтила по возвращении с Земли Франца-Иосифа в интервью журналу «Вокруг света» так скажет о своих находках:

«Самая уникальная находка случилась на 9-й день экспедиции. Сделать это открытие помогли навыки, полученные за время прохождения военной службы в спецподразделении ВДВ и во время работы в «Центроспасе» при проведении поисково-спасательных работ.

Мы во время поиска тщательно просматривали местность и анализировали, где могли остановиться на привал люди, с учетом их физического и морального состояния: измученные, уставшие, замерзшие. Где им удобнее было бы взять воду, в каких местах была наименьшая опасность ледопада, где находились естественные укрытия от леденящего ветра. Человек, уставший, замерзший, который преодолел уже около 400 километров по льдам и около 80 километров по суше, неожиданно для него в еще более сложных, сложнейших даже условиях, начинает действовать инстинктивно. Его, как любое живое существо, тянет туда, где меньше опасности и существует хоть какая-нибудь вероятность или иллюзия тепла и защищенности.

Мы пошли, как нам казалось, самым вероятным путем береговой группы Максимова. От базового лагеря, места их высадки, мы поднялись на ледник. Ледник очень опасен, с трещинами глубиной до 6 метров, он зонами образования айсбергов и моренными осыпями обрывается в океан. Когда мы благополучно его преодолели, за ним открылась небольшая бухта протяженностью около 600 метров. Слева она была ограничена отвесными скалами высотой около 300 метров, справа — каменистым мысом.

Окинув местность взглядом, проанализировав, я практически безошибочно пошел в том направлении, где могли оставаться какие-нибудь вещи, свидетельствующие о пребывании здесь группы Максимова. На довольно ровной и плоской местности, опоясавшей бухту, было небольшое возвышение — скальный останец. Это было единственное сухое место среди местности, покрытой болотистым мхом. От отвесных скал, ограничивающих бухту справа по ходу нашего движения, шла каменная осыпь высотой около 12 метров, так называемая морена, следы схода ледника. Ледник, когда движется, проталкивает впереди себя глыбы камня, крошит скалы, и по бокам образуются каменные насыпи-валы. Между скалами и мореной получился защищенный угол, наименее продуваемое место. В нем и находилось это возвышение, обеспечивающее дополнительную защиту от сырости и штормовых волн. Плюс сам ледник в непосредственной близости, с него стекают ручьи — удобно взять пресную воду. С этого места просматривается вся бухта и морской горизонт. Люди на этом возвышении были бы в какой-то степени защищены и от хищников. При появлении белого медведя у них был шанс увидеть его первыми, во-вторых, хищнику было бы необходимо до них добираться вверх по огромной осыпи. У группы Максимова была винтовка-норвежка, мы знаем это из «Записок…» Альбанова.


Постояв минут пять и понаблюдав за местностью, я решил, что если группа Максимова спускалась в эту бухту, а она должна была спуститься, если вообще дошла досюда, то какие-либо свидетельства о ее пребывании здесь должны находиться на этом возвышении. Поднялся на площадку. Она оказалась довольно ровной, но усеяна скатившимися сверху базальтовыми валунами, предположительно от 100 до 600 килограммов весом, всё нагромождение засыпано снежно-ледовой кашей. Первое, что попалось на глаза при осмотре валунов и площадки — головка бедренной кости, которая была зажата вертикально между тремя прижатыми друг к другу осколками базальта и еле виднелась из-под снега.

При проведении поисковых работ такого плана все находки из-за их ветхости и исторической ценности руками трогать крайне нежелательно — предмет можно безвозвратно повредить, к тому же само положение его на местности может дать ключ к дальнейшему поиску. В составе экспедиции присутствовал научный сотрудник Института археологии РАН Артемий Дановский, в задачу которого входило фиксировать и консервировать материальные остатки, костные останки в соответствии с археологической методикой. Я видел только головку кости, и сложно было сразу определить, принадлежит она человеку или животному. Поэтому принял решение всё же ее извлечь. Держа в руках, рассмотрел и решил, что это, скорее всего, человеческая кость. Так же аккуратно вернул ее назад, огляделся вокруг и стал осматривать место по спирали от первой находки. Сомнения, конечно, еще до конца не развеялись. Кости медведя среднего размера очень напоминают человеческие, и необходимы были неопровержимые доказательства, прежде чем звать товарищей. На моренной осыпи увидел кусок одежды — какая-то шерстяная ткань крупного плетения, похожая на мешковину. Еще с минуту осматривался вокруг, увидел металлическую пряжку, кожаный ремешок, торчащий между камней. Все это на площади около 8 квадратных метров.

Стало однозначно понятно, что передо мной останки человека. А вот и сам скелет, правда, без черепа. Позвал товарищей и вместе мы продолжили осмотр…»

Изложил сухо и лаконично, как в военном рапорте, погасив эмоции, о которых можно только догадываться. В отличие от него, тоже в свое время понюхавший Чечни, но более эмоциональный Роман Буйнов мне напишет:

«Из наиболее ярких впечатлений, конечно, когда нашли останки погибшего и потом когда из-под снега, льда и камней начали появляться одна за другой находки. Ощущение нереальности происходящего, руки трясутся, сердце молотит, желание тут же перевернуть каждый камень».

А молотить сердцу было отчего. В районе грудной клетки скелета погибшего были найдены часы, серебряные с позолотой (скорее всего, перед гибелью они лежали в грудном кармане)! Но ведь известно, что во всей группе Альбанова, ушедшей с ним с судна, часы были только у Павла Смиренникова! Часы фигурируют в криминальной истории подлого побега двоих уже вблизи Земли Франца-Иосифа, имена которых Альбанов деликатно умалчивает, но один из которых, скорее всего, Александр Конрад. Напомню, как описывает эту историю Альбанов:

«Вторник, 17 июня. Сегодня замечательный день. На меня сегодня свалилась, как «на бедного Макара» такая «шишка», от которой долго, кажется, я не приду в себя. Вчера вечером два человека, фамилии их называть не буду, вызвались утром, часа в 4, отправиться на поиски дороги и попросили взять с собою, по обыкновению, на всякий случай сухарей. Это у нас всегда было принято делать для предосторожности. Утром я проснулся в половине четвертого и разбудил разведчиков, после чего опять заснул. Проснувшись к завтраку, я узнал, что разведчиков еще нет. В 12 часов дня я уже начал беспокоиться, и мы решили пойти по их следам на поиски. Может быть, лед как-нибудь переставило, и они не могут попасть обратно. Когда мы стали собираться на поиски, то обнаружили очень неприятный сюрприз: оказалось, что разведчики взяли с собой пару лучших сапог Луняева, почти все теплые вещи, принадлежащие Максимову, мешок сухарей весом в 23 фунта, двустволку и все, около 200 штук, дробовые патроны. Я бросился к своему каяку и увидел, что они взяли еще дюжину коробок спичек, бинокль, единственный имеющийся у нас, очень полезный, так как при нем был маленький компасик, и запаянную жестяную банку с почтой и документами всех нас. Не забыли «разведчики» прихватить и единственные наши карманные часы, принадлежащие Смиренникову. Одним словом, наши товарищи снарядились основательно. Взяли они и мои очень хорошие лыжи, оставив мне взамен их ломаные. В общем, никто из нас не был обижен, никто не забыт. Не могу описать нашего негодования при этом открытии. Все порывались сейчас же бежать на лыжах в погоню за ворами, и если бы теперь их удалось настигнуть, то, безусловно, они были бы убиты».

Раз беглецы прихватили с собой почту, они были уверены, что они дойдут, а оставшиеся непременно погибнут.

Впоследствии беглецы были прощены и, разумеется, часы при этом были возвращены их хозяину Павлу Смиренникову. Почему-то у меня его фамилия ассоциируется с его характером. Неужели это все-таки его останки? Но если он погиб первым, или по крайней мере не последним, то они могли перекочевать к другому, последнему, оставшемуся в живых.

Рядом с часами лежал морской сигнальный свисток английского производства, 96 лет пролежал в каменно-ледовой осыпи, когда его подняли — не удержались, дунули, и он засвистел как новый! Или, как уточнил Владимир Мельник: «Как в последний раз».

Через какое-то время Леонид Радун по осыпи ниже обнаружил остатки проржавевшего жестяного ведра. Из «Записок…» Альбанова известно, что при прощании он выдал береговой группе Максимова жестяное ведро, винтовку-магазинку, 70 патронов и эмалированную кружку: «Береговой партии оставляем винтовку-магазинку, 70 штук патронов и пять вареных гаг из имеющихся у нас десяти. Взяли они на всякий случай жестяное ведро и кружку». Найденное ведро вполне подходит под описание ведра в «Записках…» Альбанова. Скорее всего, оно было самодельное, изготовлено из жестяной банки из-под продуктов или олифы, которые, конечно же, на «Святой Анне» были. Ну, ведро в принципе может быть в любой экспедиции, вот если бы еще нашлась и упоминаемая Альбановым эмалированная кружка, тогда уже почти не останется сомнений, что все эти вещи принадлежат береговой группе Альбанова. Если еще не было полной уверенности, что найденные на мысе Ниль гильзы принадлежали береговой группе Альбанова, в принципе патронами 2010 года промышленники могли пользоваться вплоть до Второй мировой войны, то эти находки однозначно свидетельствовали, что найдены вещи, принадлежащие брусиловской экспедиции.

Вскоре была сделана еще одна сенсационная находка. Владимиром Мельником была найдена в крутой осыпи зажатая между камней тетрадь — дневник одного из членов береговой группы. Всего четыре фрагмента, один — ком слипшейся бумаги, его не стали пытаться разбирать по листочкам, осторожно и тщательно законсервировали и упаковали. В Москве им займутся эксперты криминалистической лаборатории ФСБ. Другой фрагмент в относительно хорошем состоянии, около двадцати листов текста, частично поддающегося прочтению. Описываются события, относящиеся к 1913 году. То есть эта часть дневника велась еще на судне. В основе своей это описание бытовых сцен, и главное, что заставляет сильнее биться сердца, читаются фамилии членов экипажа «Св. Анны»: Луняев, Баев, Шпаковский… Это уже абсолютное доказательство, что найдены останки одного из членов береговой группы Альбанова. Владимир Мельник уже даже по прошествии времени не мог об этом рассказывать без волнения: «После находки останков мы буквально оползли весь склон морены, всю гигантскую плывущую под ногами осыпь, переворачивая осторожно на своем пути каждый камень от маленьких кусочков до огромных глыб. Таким образом, мы, наверное, «обработали» не один десяток тонн базальта. Склон опасный, стоит до некоторых камней дотронуться, как они катятся вниз. Я увидел его в глубине каменной осыпи, приняв сначала за белеющую из глубины еще одну кость. Но, как оказалось, это была тетрадь. И не просто тетрадь, а с рукописным текстом. Я на какое-то время присел, чтобы успокоить сердце, оно, казалось, вот-вот выскочит из груди. Склон был «живой» и отзывался камнепадами на любое мое движение. И не помню, чего больше я тогда опасался: того, что обвал разрушит в прах хрупкие листы дневника или переломает меня. Я осторожно, как мог, освободил тетрадь из камней. Несомненно, это был дневник. Я готов был закричать на весь архипелаг, но даже крик мог вызвать обвал, и я осторожно стал подниматься наверх к ребятам и только потом уж закричал. Что тогда творилось! Было чувство, что мы повстречались с чем-то живым. Надо было видеть со стороны, как взрослые мужики, словно дети, прыгали, кричали, обнимались…»

И тогда, наверное, впервые пришла мысль, что если бы поисковая экспедиция состоялась годом позже, то, возможно, ничего, по крайней мере дневника, уже точно не нашли бы, все было бы погребено камнепадом, вызванным ползущей мореной.

Вот одна из записей найденного дневника:

«…Около часу ночи вахтенный заметил медведя. Сообщил об этом штурману, который велел нам пойти и убить медведя. Это оказалась медведица с маленьким медвежонком. …Когда ее тащили на судно, медвежонок очень сильно кричал… (тут непонятно). Дальше: …глубина океана 270 сажень. Обед. 8 градусов тепла по Реомюру. Получили последнюю пачку табаку…»

Следующая запись: опять температура воздуха, глубина моря. «…Сегодня капитану стало лучше. Его выносили на лед и на саночках катали вокруг шхуны…» Потом идет описание личных переживаний, часто в тексте упоминаются фамилии членов брусиловской экспедиции: Шпаковский, Луняев, Регальд…

Еще одна читаемая запись: «…Сегодня Луняев и Баев соревновались в плетении сетей. Луняев выиграл».

Дневник не открывает сколько-нибудь тайны гибели береговой группы Альбанова, которую он и не мог открыть, так как написан еще на судне, до ухода в ледовый поход. И что удивительно, в нем нет и намека на сколько-нибудь напряженную психологическую обстановку на судне, на сложные взаимоотношения между Брусиловым и Альбановым, о которых нам в своих «Записках…» Альбанов честно поведал. Или, как выразился Роман Буйнов: «В общем, полная меланхолия вынужденного безделья, иногда оживляющаяся охотой». Но читаемая часть дневника относится к 1913 году. А что было в 1914-м? А что случилось с береговой группой после расставания ее с Альбановым?

И опять я представляю слово Александру Унтиле:

«Все дальнейшие находки были сделаны наверху и на склоне морены, в полосе примерно в 5–7 метров. Владимир Мельник решил сделать фотографию: общий план этого каменного останца, где были обнаружены предметы и скелет. Поднялся на гребень морены и прямо над местом, где остальные продолжали расчистку и поиск останков, обнаружил нож. Ничем не засыпанный, ничем не прижатый, он лежал на камне на самом краю морены. Острие его, как указатель, было повернуто в направлении, где был найден его хозяин. Нож заводского производства: дубовая рукоятка, латунная пяточка, северного типа, лезвие «щучкой».

И следующая находка, еще раз подтверждающая, что перед поисковиками следы трагедии, случившейся с береговой группой штурмана Альбанова: там же, наверху, в скором времени были найдены между камней самодельные солнцезащитные очки, описание которых тоже есть в «Записках…» Альбанова: «Еще на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стекла для них делали из темных четырехгранных бутылок из-под «джина». Надев такие очки, мы ничего не видели впереди, поминутно спотыкались в ропаках, перевертывали нарты, падали сами, но глаза по-прежнему болели невозможно, и слезы текли горячими струями. В передних нартах обыкновенно шли счастливцы, «зрячие», а «слепцы» тянулись по следам, с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу». Альбанов подробно описывает, как Фрейберг брал бутылки темного стекла из-под джина, колол на осколки, затем плоскогубцами обкусывал края до нужной формы. Из остатков жестяных банок и кожаных ремней изготавливал оправу. И вот поисковики держат их в руках — два стеклышка, края которых содержат на себе следы долгой и кропотливой работы при свете чадящей жировой лампы где-то в трюме заледеневшего корабля. Прошитая стынущими пальцами кожа, обрамляющая стекла жесть аккуратно пробита гвоздиком по кругу для соединения с кожаной основой. Теперь уже нет никакого сомнения, что найденные человеческие останки принадлежат одному из четверых из береговой группы Альбанова.

И вот Евгений Ферштер с помощью металлодетектора находит ложку из светлого металла, скорее всего — серебра. Ложка ничуть не пострадала за почти столетнее лежание в снегу или льду, читаются заводские клейма, на черенке нацарапаны инициалы «П.С.». Сразу же возникает мысль: «Неужели это действительно останки Павла Смиренникова? Только он один в экспедиции был с такими инициалами».

И вот еще находка, которую с нетерпением ждали, — эмалированная кружка, похожая на ту, которую до сих пор можно встретить в солдатских столовых! Эмалированная кружка, как одна из самых ценных в походе вещей, тоже не однажды упоминается в «Записках…» Альбанова: «Я сдержал себя и напомнил Георгию Львовичу, что он забыл записать палатку, каяки, нарты, кружку, чашки и ведро оцинкованное. Палатка была записана сейчас же, а посуду было решено не записывать»; «Сейчас же весело запылал костер, и хозяева начали угощать нас яичницей с гагачьим жиром, приготовленной в эмалированной кружке». Упоминается она и в финале той криминальной истории: «Надо сказать, что все украденное оказалось в целости, конечно, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной, хотя беглецы и очень нуждались в посуде для варки пищи. Яичница, хотя и без соли, оказалась превосходной. Мы с аппетитом съели ее по две кружки каждый».

Практически все предметы, выданные Альбановым береговой группе, были при найденных останках. Он погиб последним? Кто же это? То, что при нем оказались все вещи, принадлежащие Павлу Смиренникову, еще не свидетельствует о том, что это его останки. И если этот человек погиб последним, почему при нем нет винтовки? И если при прощании Альбанов «для лучшей сохранности», как предполагают некоторые, мог передать береговой группе банку с почтой и документами, то при нем не обнаружено ни документов, ни почты, хотя не только маловероятно, но и исключено, чтобы Альбанов передал людям, которым не очень-то доверял, самое ценное, что он нес, — судовые документы.

Винтовки не обнаружено, а вот винтовочные патроны недалеко от останков были найдены, и тоже производства 1910, 1911 годов, о чем свидетельствовала маркировка на их донышках. Найдены также остатки малицы — меховой одежды, обломки лыжных креплений, пустая истлевшая заплечная сумка, кожаные ремни, предназначение которых сразу трудно понять.

Нет сведений, что на Земле Георга в последующие годы после Альбанова были какие-либо экспедиции. Маловероятно, что сюда когда-нибудь приставали промысловики, которые, не тронув останки, могли бы взять винтовку. Но тогда они, наверное, взяли бы и часы. И где череп? Отсутствие его можно списать на белых медведей, но практически не тронут ими скелет…

30 июля решили перебазироваться в район находок всей экспедицией. В связи с тем, что погода резко испортилась, переброска вертолетом была невозможной, и так как неизвестно, когда погода установится, через ледник часть экспедиции стала перебираться пешком. Перед спуском в бухту, где были обнаружены останки человека, перед Александром Унтилой вдруг в снегу заколебался на ветру, словно маленький парус, исписанный листок бумаги. Было чувство, которое трудно передать словами, словно, пролежав под снегом почти сто лет, листок, сквозь свист ветра наконец услышав явные человеческие шаги, высвободился из-под снега и призывно затрепетал, чтобы человек заметил, не прошел мимо. Судя по почерку, это был листок из ранее найденного дневника. Некоторые фрагменты читаемы, в них говорится о быте на судне «Св. Анна» в мае того же 1913 года.

Утро 1 августа выдалось спокойным. Погода наладилась. В 13.00 вертолетом авиации ФСБ удалось перебросить Олега Продана и Александра Чичаева с собакой Арни, продовольствием, дополнительной палаткой и аппаратурой через ледник в район обнаружения останков. На охране базового лагеря остался доктор Михаил Майоров. Продолжили поиски, но, увы, до самого окончания экспедиции больше ничего не удалось обнаружить. Ни на промежуточном мысе Краутера, ни на самом мысе Гранта, где группа Максимова должна была снова соединиться с Альбановым, никаких следов ее пребывания не было обнаружено. Каждый вечер в палатке обсуждение результатов экспедиции…

Каковы же результаты экспедиции?

Все вроде бы свидетельствует о том, что найденные останки — Павла Смиренникова: ложка, часы. Альбанов в своих «Записках…» пишет, что на всю группу, ушедшую с судна, были всего лишь одни карманные часы, которые принадлежали Павлу Смиренникову. Любопытно, что у самого Альбанова к тому времени не было часов: разбил, потерял еще на «Св. Анне»? Не может быть, что он, к тому же штурман, отправился в продолжительную полярную экспедицию вообще без часов!

Да, в наличии есть два вроде бы неопровержимых свидетельства — ложка с выгравированной надписью «П.С.» и часы, без сомнения, принадлежавшие Павлу Смиренникову. Но почему практически все жизненно необходимые общие для группы вещи, которые им при расставании выдал Альбанов, — жестяное ведро, кружка, патроны — были при этом человеке? Рассуждали так: «Скорее всего, он был последним умершим или погибшим. И, таким образом, все жизненно необходимые общие экспедиционные вещи оказались при нем». Но в то же время вставал вопрос: но неужели ни у кого другого, кроме Смиренникова, не было никаких личных вещей, если его личные вещи после его гибели забрал кто-то другой? Как и вопрос: если он был последним живым, почему при нем не было винтовки? К тому же останки найдены на очень небольшом расстоянии от того места, где группа рассталась с Альбановым, всего в 6–7 километрах, которые поисковики обыскали вдоль и поперек.

«Бесследно пропасть на этом участке трое оставшихся могли только при переходе через ледник, — писал мне Александр Унтила. — Но не будем забывать, это были опытные люди, они прошли почти 400 километров по дрейфующим льдам и около 80 километров по береговой линии. Гибель одновременно троих в трещине при таком опыте ледового перехода маловероятна. Мог погибнуть один, двое, но не трое. Удивляет мужество и физическая закалка этих людей».

Насчет физической закалки я, может, еще соглашусь, и то с оговоркой, а вот насчет опытности, тем более мужества — не знаю… Они были опытные и мужественные, пока с ними был Альбанов. Наоборот, в большинстве своем они были слабовольными и морально совершенно не готовыми к такому ледовому походу. В результате, несмотря на очевидную появившуюся надежду на спасение, они даже стали равнодушными к своей судьбе, они все делали буквально из-под палки, и в пути Альбанову постоянно приходилось их подгонять. В качестве доказательства их мужественности Александр Унтила приводит случай, когда Альбанов с Конрадом остались пережидать шторм на льдине, севшей на мель: «Они легли спать, втащили на лед каяк и расположились так, что ноги одного находились под мышками другого. Полы длинных малиц были вставлены одна в другую для большего сохранения тепла. Во время шторма льдина раскололась, а подмокшие малицы успели смерзнуться. Альбанов и Конрад, не успев проснуться, очутились в ледяной воде и в меховой ловушке, и, тем не менее, не потеряли хладнокровия и присутствия духа. Мгновенно оценив обстановку, они уперлись стопами и, оттолкнувшись ногами друг от друга, освободились из малиц. Им удалось выбраться на лед, снять и кое-как выжать свою одежду. Намокшие малицы были так тяжелы, что поднять их можно было только вдвоем, и мгновенно покрывались коркой льда. Надев на себя мокрую одежду, Альбанов и Конрад сели в каяк, который им тоже удалось втащить на лед, и гребли до изнеможения, чтобы хоть как-то согреться. Вся одежда сохла исключительно на теле, других источников тепла у полярников не было. И эти люди дошли, выжили, выстояли».

Все это так, но спаслись только благодаря самообладанию и мужеству Альбанова, к остальным или по крайней мере к большинству его спутников это свойство ни в коем случае не относится. Что касается мужества Альбанова, мы еще забываем, что первоначально он собирался в ледовый поход один, остальные напросились к нему в спутники, его не смущали ни одиночество, не гигантские расстояния, ни отсутствие карт, и получалось, что его спутники в ледовом походе стали ему только обузой. Несомненно, что это человек нансеновского уровня мужества.

Я полностью согласен с откликнувшейся по Интернету коренной уфимкой (этим прежде всего объясняется ее в свое время возникший интерес к Альбанову), ныне живущей в Мурманске Валентине Зиновьевне Кузьминой, химику по профессии, без преувеличения сказать, посвятившей последние десятилетия разгадке тайны «Св. Анны»: «Я верила и верю тому, что написал Альбанов в своем дневнике. Там, где был Альбанов — было движение вперед. Медленно, но шли! Там, где его не было, люди погибали».

Так оно и случилось. После расставания на мысе Ниль при первом сильном препятствии вверху на леднике они могли пасть духом, между ними могли начаться разногласия. Альбанов не раз с горечью писал, что у них одна забота, как бы поскорее остановиться и завалиться спать. Он постоянно их поднимал, подгонял, казалось, как я уже выше говорил, они стали равнодушны к собственной судьбе. Они и на мысе Ниль при прощании, как ни торопил их Альбанов, были намерены после его отплытия остаться до вечера, то есть практически до утра, не исключено, что они после его ухода, теперь бесконтрольные, остались и на следующий день, и найденные здесь гильзы — результат их успешной или, наоборот, безуспешной охоты.

Скорее всего, они не дошли до мыса Гранта. Когда участники экспедиции Г. Я. Седова на «Св. великомученике Фоке», уже потеряв командира у мыса Аук, возвращаясь, подобрали Альбанова с Конрадом и, разобрав кое-какие постройки на мысе Флора, по просьбе Альбанова направились к мысу Гранта в надежде найти людей группы Максимова, участник трагического похода Г. Я. Седова к полюсу Григорий Линник 8 августа 1914 года (по новому стилю) записал в своем дневнике: «Всю ночь плыли к мысу Гранта, имея слабую надежду найти оставшихся, но ввиду непроходимых льдов к предполагаемому месту не дошли миль 6 или 7. В бинокли и трубы никого не видно. Давали длинные и долгие свистки, но никаких признаков. Вероятно, из них никого уже нет в живых, а быть может, они и не дошли, так как руководитель партии штурман Альбанов оставил их от мыса Гранта не близко. И вполне возможно, что они сбились с пути. Инструментов для определения координат у них не было, а будь инструменты с ними, то тоже пользы никакой, так как знания к инструменту также у них не было. Они были матросы. А руководитель от них ушел. Вечная память этим несчастным матросам! За неимением запасов топлива стоять мы долго не могли и поэтому не имели возможности поехать на собаках на берег. В 4 часа утра было дано распоряжение прекратить пары. Для экономии топлива подняли все паруса и взяли курс на юг. Неизгладимая вина ляжет на совести наших «старшин», если на мысе Гранта были люди и видели, что судно на всех парусах от них уходит и с уходом своим уносит от них надежду на жизнь. Хотя уже больше 20-ти дней, как они отстали, и вряд ли кто из них жив». Об этом же свидетельствует и другой участник седовской экспедиции, художник Н. В. Пинегин, в своей книге «Записках полярника»: «Постояв несколько минут в гавани Эйра, дав еще несколько свистков и выстрелов, мы направились к мысу Гранта. К самому мысу подойти нельзя: у берега стоял припай из невообразимого нагромождения торосов». Это было 8 августа. Но и 30 июня, как потом писал в своих «Записках…» В. И. Альбанов, когда Конрад плавал к мысу Гранта на каяке в надежде найти там береговую группу Максимова, его остановили прибитые к берегу плотные, непроходимые льды. Но ведь и сам Альбанов плыл почти все время вдоль берегового припая, покрывавшего всю бухту Грея. А что, если убедившись, что верхом не пройти, группа Максимова попыталась пробиться в направлении мыса Гранта припайным льдом? Тогда следы матросов нужно искать в одной из небольших бухт или мысов на этом пути в море, если они не погибли, выйдя на битый лед.

На мысе Гранта, куда поисковики забрасывались вертолетом ФСБ, никаких следов пребывания группы Максимова не обнаружили, как, впрочем, и следов пребывания Альбанова, — прибрежная полоса очень узка, и волны во время шторма буквально все слизывают с нее. Как ничего нового при более тщательном осмотре они не обнаружили и на мысе Ниль. Правда, экспедицией Русского географического общества в 1985 году на мысе Ниль была найдена записка в гильзе. Но она не читалась и представляла собой комок бумажной массы. К сожалению, неизвестно, какого года производства была эта гильза. Может быть, столкнувшись наверху с непреодолимыми трудностями, они вернулись обратно и в записке сообщали об этом? Но какой смысл в этом сообщении? Писать для Альбанова, в надежде на случай, что, не дождавшись их на мысе Гранта, он вернется за ними, смысла не было. Что, не дождавшись его, снова ушли наверх?

А на мысе Краутера была найдена банка с запиской, где читались только координаты — и то более северного мыса. Эта записка никак не могла принадлежать группе Максимова, потому как у них не было никаких инструментов для определения координат, да и не умели они этого делать. Какие-то люди были в тех местах после Альбанова? Может, они и забрали винтовку? Но тогда они забрали бы, наверное, и часы. Но, скорее всего, эта записка имела отношение к экспедиции Фредерика Джексона. И, скорее всего, никто из группы Максимова не смог уйти дальше бухты и мыса, где были найдены останки одного из ее членов. Потому что не смогли пройти дальше по леднику даже поисковики с огромным профессиональным опытом и специальным снаряжением, которого оказалось недостаточно. А у группы Максимова не было никакого опыта передвижения по ледникам, никакой альпинистской подготовки и никакого снаряжения.

И очередным вечером опять ломали головы над загадкой группы Максимова. Если предположить, что все было именно так: потеряв одного из членов группы, остальные трое продолжали стремиться к точке встречи на мысе Гранта. Убедившись, что верхом, ледником путь невозможен, они попытались пробиться туда припайным или прибитым к берегу льдом? До мыса Краутера остается 12 километров, от него до мыса Гранта по прямой — еще 17 километров. Но это по прямой — через огромный залив Грея. А если лед на нем был взломан или слаб? На каяках группа Альбанова «все время почти шла около кромки берегового припая, покрывающего бухту Грея». Значит ли это, что береговая группа могла пойти через залив напрямик по припайному льду? Он в любой момент мог быть взломан, а в отсутствии каяка это верная гибель. Неужели трое несчастных нашли последний приют на льдине в заливе Грея, откуда их вынесло в открытое море?

Альбанов ждал пеших на мысе Гранта трое суток, с учетом времени своего пути. Если залив был непроходим напрямик по припайному льду для пеших, то им предстояло обходить залив по берегу, держась припая. Тогда их путь увеличивался до 60 километров, как, впрочем, и верхом, ледником. Неужели он не понимал, что за трое суток такое расстояние им не пройти? Скорее всего, предполагал, но сейчас он считал самым верным как можно скорее добраться до базы Фредерика Джексона, и если там сохранился дом и какие-то продукты, вернуться обратно.

Но если человек, останки которого нашли поисковики, погиб первым, то возникает вопрос: почему товарищи не похоронили его, не взяли столь необходимые им в дальнейшем пути общие экспедиционные вещи? Объяснение может быть такое. За последнее время ледовая обстановка на островах Земли Франца-Иосифа, как и во всей Арктике, очень изменилась. Ледники уже много лет не растут, а тают. В том месте, где нашли останки, ледник ныне заканчивается, а 96 лет назад он, возможно, был намного выше, шире и протяженнее. При движении по леднику матрос провалился в одну из закрытых снежным надувом трещин, глубина которых даже сегодня достигает сорока метров. У его спутников не было никакой возможности его вытащить, каким-либо образом помочь, а может, и в помощи он, скорее всего, уже не нуждался, погиб при падении. Не исключено, что при переходе через ледник матросы были застигнуты пургой или туманом — той самой пургой, которая в это же время увлекла в открытый океан и погубила один из каяков морской группы, Альбанов с Конрадом даже не заметили его исчезновения. Провалился через снежный мост-надув вместе с экспедиционными вещами, которые он нес. В дальнейшем неумолимым движением ледника к океану, к тому же в последние годы характеризующимся значительным таянием ледников, тело выдавило к краю, и оно сползло по морене. Эту версию в какой-то мере подтверждает и характер расположения находок и костных останков. Почему нет черепа? Он может быть глубже заваленным каменной осыпью…


Во время экспедиции поисковики обнаружили на Земле Франца-Иосифа много свидетельств пребывания здесь экспедиции Фредерика Джорджа Джексона 1894–1897 годов. Об этом человеке я уже писал, но умолчать о находках, связанных с ним, просто неэтично, просто нельзя умолчать, потому как он спас в Арктике помимо Альбанова с Конрадом столько людей! Может быть, именно в этом было Богом определенное основное предназначение его экспедиции на Землю Франца-Иосифа, о котором он и не догадывался. И помимо того, что нужно обязательно сохранить все свидетельства его пребывания на Земле Франца-Иосифа, он, может, достоин особого благодарного памятника, на том же мысе Флора. Первоначальной целью экспедиции Джексона было покорить Северный полюс. Его представления об Арктике были столь наивны, что первоначально он собирался достичь Северного полюса, используя лошадей и собак. Не надо быть сколько-нибудь знакомым с Арктикой, чтобы знать, что лошади совершенно не приспособлены для перехода по дрейфующему и заторошенному льду, помимо того для них пришлось бы брать с собой слишком большое количество фуража, запасы которого пополнять было бы негде, не кормить же их, как собак, мясом моржей и медведей. В итоге Джексон понял, что из этого предприятия ничего не выйдет, и посвятил все свои силы исследованию архипелага Земли Франца-Иосифа. Его экспедиция работала на архипелаге три года и построила несколько капитальных деревянных домиков, по сути, целый поселок под названием Эльмвуд на острове Нордбрук, на широко известном теперь благодаря спасенным им экспедициям на мысе Флора, Фредерик Джексон был истинным англичанином: стены домиков были обиты зеленым сукном, Альбанов потом застал заплесневевшие остатки его, ел за столом, покрытым не иначе как белоснежной скатертью. Участники его экспедиции потом вспоминали, что при перемещении начальника экспедиции по Эльмвуду сначала из-за строения появлялся запах дорогого одеколона, а только затем сам Фредерик Джексон, в белом отутюженном смокинге и тщательно причесанный. Как истинный джентльмен и педант, Джексон тщательно записывал все результаты исследований и наблюдений. Его записи — начало первых системных исследований архипелага. Он прошел вдоль южного побережья Земли Франца-Иосифа на вельботе и китобойной шлюпке. В итоге написал книгу «Тысяча дней в Арктике» (A Thousand Days in the Arctic). При подготовке поисковой экспедиции 2010 года наибольшее количество информации об архипелаге ее будущие участники извлекли именно из этой книги, изданной более 100 лет назад, в 1899 году.

Во всех знаковых местах Джексон устанавливал каменные пирамиды, вкладывая в них емкости, чаще всего гильзы, с записками. Содержание записок он отражал в своих отчетах, и у участников экспедиции было полное описание мест, где эти пирамиды должны находиться. Поисковики прошли почти по всем этим местам, обнаружили почти все пирамиды. Это было сделать непросто: местность не всегда позволяла, надо отдать должное участникам экспедиции Джексона, их упорству и мужеству, и погодные условия оставляли желать лучшего, постоянные туманы и ветер до 30 метров в секунду. Все это заставило с еще большим уважением относиться к Фредерику Джексону.

Из дневника Александа Унтилы:

«Самая высокая и внушительная пирамида была обнаружена на острове Земля Георга на мысе Стивенсона. Мыс Стивенсона — место почти неприступное, одно из самых мрачных во всем архипелаге. Огромное плато, приподнятое на 400 метров над уровнем океана, со всех сторон отвесные скалы. Подняться туда возможно только с одной стороны. Взгляду открывается почти лунный пейзаж, камни лежат плотно, как на Красной площади брусчатка, словно руками опытного каменщика уложены один к одному. Под ногами отполированный ветрами базальт, океан просматривается до бесконечности. На этой плоской поверхности на самом краю обрыва — каменная пирамида в полтора метра высотой.

Из дневников Джексона мы знали, что она была заложена 31 июля 1895 года, мы же прибыли на мыс Стивенсона 1 августа 2010 — ровно через 115 лет.

Необычные чувства испытываешь, когда находишься рядом с этой пирамидой, и ты — первый человек, который за 115 лет ее касается. Извлекаешь проржавевшую жестяную баночку, хрупкую — осторожно, боясь раздавить… Тщательно упаковываешь. Из дневников Джексона мы знаем содержание записки, которая в ней находится: «Экспедиция Фредерика Джексона (далее: координаты, параметры погоды). Состояние экипажа отличное. Просьба к тому, кто найдет эту записку, извлечь ее и передать в Лондон по адресу такому-то», дальше — имя одного из вдохновителей и меценатов экспедиции, лорда Хармсуорта. Так как есть просьба достойного человека и исследователя передать записку, а мы — первые, кто ее обнаружил, согласно всех законам чести мы обязаны эту просьбу выполнить. Возможно, объявятся потомки лорда Хармсуорта. Наверняка, есть в Англии люди, которые чтят память своего предка, знают эту историю».

Личность Фредерика Джексона, повторяю, уникальна тем, что он спас, по сути, огромное по арктическим меркам количество людей, сам того не ведая. В течение трех лет пребывания на Земле Франца-Иосифа он построил и, уходя, тщательно законсервировал базу, оставил там оружие, патроны, запасы продовольствия и топлива. Это спасло участников трех экспедиции. Одна из них — Альбанов с Конрадом, они нашли здесь жилище и запасы продовольствия Фредерика Джексона и смогли выжить. До этого предусмотрительность Джексона спасла полярную экспедицию великого норвежца Фритьофа Нансена. Альбанова с Конрадом подобрало судно «Св. великомученик Фока» экспедиции Георгия Седова. Судно находилось в плавании уже два года и было в плачевном состоянии, на нем кончалось продовольствие, был сожжен весь уголь и жгли само судно, чтобы поддерживать пар и хоть как-то двигаться. Добывали морского зверя и топили котлы жиром и шкурами. Разобрали переборки, в ход пошли запасные паруса, одеяла. Дотянув до Земли Франца-Иосифа, экипаж принимает решение зайти на мыс Флора и, разобрав часть построек Джексона на топливо, таким образом получить возможность дойти до Архангельска или Мурманска, что и удалось сделать…

Дальнейшие поиски не дали ничего нового. Как говорил потом начальник экспедиции Олег Леонидович Продан: «Полоса везения закончилась. И нас накрыла эмоциональная, а потом и физическая усталость. Мы и раньше не позволяли себе расслабляться и уходить в маршруты без радиостанции и страховки, даже недалеко от лагеря не ходили в одиночку. Теперь же я видел, что усталость и, несмотря на нее, стремление в немногое оставшееся у нас время успеть как можно больше сделать и возможно что-то найти, может, самое главное, отбирали у нас чувство осторожности. Нужно было вовремя остановиться. Важно доверять своим людям, стремящимся во что бы то ни стало выполнить поставленную задачу, но еще более важно вовремя принять ответственное решение. Ибо безопасность людей превыше всего, и я заявил об окончании экспедиции. Я офицер воздушно-десантных войск, а в ВДВ есть правило: «Все имеют права голоса, но последнее слово — за командиром».

О начальнике экспедиции Олеге Леонидовиче Продане нужно рассказать особо. Уникальная поисковая экспедиция уникальна своим составом, каждый из ее участников — уникальная личность, и каждый, как говорит Олег Продан, заслужил своей жизнью право на голос. Но последнее слово был за ним. И я считаю своим долгом рассказать об этом удивительном человеке не только потому, что без него экспедиция была бы просто невозможна. Если родившие идею поиска Евгений Ферштер и Александр Чичаев готовились к экспедиции целых пять лет, то он был посвящен в ее идею сравнительно недавно, когда они при подготовке экспедиции, упершись сразу в несколько тупиков, обратились к нему, как к человеку, обладающему в Арктике определенным организационным и материальным ресурсом, а главное, непререкаемым авторитетом в арктическом мире, прежде всего как руководитель созданных им для объединения разрозненных усилий ученых и энтузиастов по сохранению и развитию российского арктического наследия клуба «Живая природа» и Автономной некоммерческой спортивной организации (АНСО) «Полярный мир». Человек, по роду деятельности обязанный быть сугубо практичным, он сразу загорелся идеей и согласился не только помочь поисковикам в организации экспедиции, но взять ее под свое крыло и даже возглавить ее, когда, по словам Владимира Мельника, «практически все сомневались в успехе экспедиции, даже доброжелатели и оптимисты не давали более 1-го процента на успех — проще иголку в стогу сена отыскать, чем следы экспедиции, пропавшей 100 лет назад на необитаемых арктических островах на базе минимальной информации (дневник Альбанова)».

Именно Олег Продан посвятил в идею экспедиции другого человека, без которого она была бы невозможна, — Николая Федоровича Гаврилова.

Невольно обращаешь внимание на «странные» фамилии участников экспедиции. Дед Александра Унтилы — финн. Дед Олега Продана — цыган. Если у Александра Унтилы отец был военным вертолетчиком, то у Олега Продана — военным водолазом. В 13 лет Олег в составе геологической партии отправился в истоки Енисея, где приобрел первый экспедиционный опыт. Мечта стать летчиком не осуществилась, но все равно вся жизнь его связана с авиацией: закончил авиационно-технологический институт, вся его деятельность в Арктике тесно переплетена с авиацией, за плечами огромное количество парашютных прыжков с самых разных типов авиационной техники в самых разных широтах, в том числе на Северном полюсе.

Арктикой Олег «заболел» в 1994 году, когда впервые попал на Север, в экспедицию в Гыданскую тундру на Обскую губу.

— Это действительно похоже на болезнь, — подтвердит он в одном из интервью. — С тех пор я отправляюсь в Арктику почти каждую весну, уже в апреле, как перелетная птица, чувствую ее зов. Тогда меня пригласили организовать жизнеобеспечение группы бельгийских ученых, которые по заказу Газпрома изучали влияние нефтеразведки и геологоразведки на экологическое состояние тундры. Мне крупно повезло, мы жили тогда не отдельным лагерем, а среди ненцев. До этого момента я считал себя вполне цивилизованным человеком, несколько раз был за границей. И тут попадаю в почти первобытный чум. К северным кочевникам, суровый образ жизни которых не менялся столетиями. Когда я узнал их ближе, я стал ими восхищаться. Ненцы — такое же естественное звено арктической жизни, как олени, волки, песцы. Они живут в гармонии с природой и потому счастливы. Мы потеряли эту связь, и потому несчастны. И, главное, не можем понять причины своего несчастья. Первое правило, которому ненцы следуют и которое мы преступно забыли: «Эта земля нам досталась от наших предков. И все это в первозданном виде мы должны оставить своим потомкам». Они никогда не повышают друг на друга голоса. Не ссорятся, им просто не из-за чего конфликтовать. Ненцы никогда не ловят рыбу и не стреляют дичь больше необходимого. Вернувшись из экспедиции, я уверился в мысли, что так называемые цивилизованные люди — варвары по сравнению с ненцами, особенно с точки зрения отношения к окружающей среде. Ненцы, живущие в гармонии с природой, правильнее нас! Арктика перевернула мою жизнь! Чем дальше на Север, тем чище люди. Арктика стала моей душой. Если для некоторых Арктика — студеная ледяная пустыня, то для меня — это самое красивое место на Земле.

Олег — законченный и неисправимый романтик, в том высшем смысле, что считает: своим личным примером он что-то может изменить к лучшему в нынешнем сугубо практичном, более того, циничном, человеческом мире, к которому легче приспособиться, чем противостоять ему, который все больше сходит с ума, отравленный, словно наркотиком, идеологией потребления и тем самым неумолимо катится к своему нравственному, а значит, и физическому концу. Олег считает, что еще можно его повернуть вспять. В этом суровом и мужественном человеке с по-детски распахнутыми огромными голубыми глазами необыкновенно добрая и мягкая душа, почти ребенка. Кому в XXI веке, когда все покупается и продается, в том числе даже Родина, придет в голову в одиночку спасать детенышей гренландских тюленей, тем более, когда древний варварский промысел по добыче белька (так зовут новорожденных детенышей тюленей) — издревле чуть ли не единственный способ пропитания и существования для многих поморских поселений?! Самый простой способ — через ту же Государственную думу, которая не очень-то задумывается о последствиях принимаемых ею законов, — попытаться запретить жестокий промысел, но тем самым обречь живущие за счет этого промысла деревни на вымирание, а людей — на озлобление. Но есть другой путь — доброты ко всему живому, и прежде всего — к самому человеку, пробуждая в нем скрытые добрые человеческие чувства. И Олег Продан создает проект «В гости к новорожденным тюленям», смысл которого, грубо говоря, в том, чтобы показать процесс рождения беспомощных и доверчивых тюленят — белых пушистых комочков с огромными печальными глазами, словно они заранее знают о страшной судьбе, — как можно большему количеству людей. В том числе состоятельных, так называемых новых хозяев жизни, имеющих голос и влияние в общественной и экономической жизни страны. Чтобы, с одной стороны, на вырученные от этого вида туризма средства дать новое направление жизни обреченным на вымирание деревням, задействовав в проекте местных жителей, с другой стороны, — помочь огрубевшим в жесткой конкурентной капиталистической реальности душам новых хозяев жизни освободиться от приобретенного наносного в этой борьбе.

— В марте стада гренландских тюленей приплывают к побережью Белого моря, — объясняет Олег Продан, — на дрейфующий лед, у них здесь своего рода роддом, второй такой на Магдаленовых островах, принадлежащих Канаде. До того первозданная тишина вдруг разрывается криками новорожденных тюленят. У тюленей невероятно питательное (около 50 процентов жира) молоко, и тюленята растут прямо на глазах, набирая в весе до двух килограммов в день. Новорожденные бельки пищат, ползают по льдине и совершенно не боятся человека. Вот в это время и происходил жестокий промысел. Две недели вскармливания, и тюленье стадо снимается с дрейфующих льдин, отправляясь на север. Огромные печальные глаза тюленят не оставляют равнодушным ни одного экологического туриста. Есть такое направление медицины, как «зоотерапия». Многие врачи считают, что животные Богом созданы, чтобы приносить людям здоровье. Потрогать, обнять, погладить, — после общения с бельками человек чувствует себя намного лучше. Загадочно, но проходит усталость, головная боль, поднимается настроение и исчезает депрессия. Этот способ оздоровления пришелся по душе не только иностранным гостям, но и серьезным российским бизнесменам. На средства, полученные от их вложений в поездки к белькам на лед, теперь организуются научные экспедиции, переориентирована жизнь поморских деревень, прежде живущих за счет жестокого промысла, а сам промысел законодательно запрещен…

Но «наивный» проект Олега Продана гораздо глубже. Новая российская власть в леводемократическом наркотическом бреду, сидя верхом на газовой и нефтяной трубах и полагая, что эти трубы будут вечными, одно время преступно бросила Арктику, почти отказалась от нее, забыв, с каким трудом Россия в течение многих веков осваивала ее. Она бросила на просторах Севера на первобытное выживание сотни тысяч своих граждан, создавших и поддерживающих его инфраструктуру. Только недавно, когда было уже почти поздно, она, спохватившись, вспомнила о ней, о ее несметных богатствах, о которых говорил еще великий Ломоносов. Как наконец вспомнила и об Антарктиде, которую первыми открыли русские мореплаватели и на которой Россия во времена Советского Союза имела самую большую сеть научных стаций.

— Арктике, как и вообще России, нужен заботливый хозяин, — с горечью говорит Олег Продан. — Многие мой проект считают наивным донкихотством. Но в мировой, да и в отечественной истории многие с виду «наивные» начинания впоследствии становились экономическими, научными и даже геополитическими прорывами, и начинались они, как правило, энтузиастами-одиночками, порой при полном безразличии государства или в лучшем случае при его пассивной поддержке. Вспомните, с чего начинался Фонд Нансена, который спас миллионы беженцев по всему миру, в том числе, миллионы наших соотечественников, оказавшихся за рубежами России в результате Гражданской войны! И сколько миллионов жизней спас он в России во время страшного голода 20-х годов прошлого века!

— Помимо всего прочего, мы вносим маленький посильный вклад в дело отстаивания геополитических интересов России в Арктике, — объясняет глубинную суть своего проекта Олег Продан. — Наш проект «В гости к новорожденным тюленям» направлен на поддержание и расширение жизни в северных широтах, он, по нашему замыслу, — первая ступенька к созданию новой, доброй по отношению к Арктике, инфраструктуры на побережье Белого моря…

Как о неисправимом романтике можно говорить и о другом человеке, без которого была бы невозможной организация поисковой экспедиции, — о Николае Федоровиче Гаврилове, так много сделавшем для государственной безопасности России и безгранично верящем в ее великое будущее.

Генерал Гаврилов как никто знает, что реально стоит за белозубыми улыбками американских президентов, которые к тому же всего лишь пешки в тайной войне за мировое господство, достижению которого по-прежнему мешает Россия. Он понимает, что кроме ядерных подводных лодок, межконтинентальных ракет России еще нужно, а может, даже в первую очередь, без чего ракеты и подводные лодки не смогут выполнить свою охранительную роль, — духовное охранение. И он со своими асами-летчиками, за плечами которых по полторы, а то и по три тысячи боевых вылетов, и каждый шестой из которых Герой России, выполняет задачи, вроде бы не имеющие никакого отношения к обязанностям авиации ФСБ. То они на тяжелом вертолете Ми-26 возносят и устанавливают золотые купола на православном соборе в Петропавловске-Камчатском, тем самым охранительно освящая заброшенный как советской и еще более нынешней властью далекий российский край. Сейчас время идеализации царских времен, но цари тоже были разные: одни по крохам собирали, строили великую Россию, другие, подобно Никитке Хрущеву, ее разбазаривали; император Александр II, освободивший крестьян от крепостного ига, под давлением своих министров буквально за копейки продал так долго и трудно осваиваемую русскими людьми Аляску. Работа по установке куполов поистине ювелирная, и тут пригодилась школа великого вертолетчика В. П. Колошенко: купола весят до 13 тонн, а посадить каждый, а их пять, надо было на основание с точностью до сантиметра! И в завершение всего: командир вертолета майор Сергей Высотин снайперски вставляет основание креста, который весит под три тонны, в 15-сантиметровое отверстие на главном куполе!..

То они устанавливают 3-метровый бронзовый памятник Николаю Чудотворцу Мирликийскому на острове Танфильева на самом юге Курил. Лицом он обращен в сторону Японии: там, через восьмикилометровый пролив, стоит Башня Тоски высотой чуть ли не с Останкинскую телебашню. С нее до сих пор ностальгирующие по Курильским островам японцы, которым эти острова никогда не принадлежали и которых оттуда погнали как милитаристов-завоевателей, с тоской рассматривают «временно утраченную родину». У нас в стране тоже есть политики из «пятой колонны», которые ратуют за то, чтобы подарить эти острова Японии. Теперь привычный для ностальгирующих японцев и «отечественных» политиков, ориентированных на «вашингтонский обком», пейзаж недвусмысленно «нарушен» навсегда вставшим на государственной границе России монументом Николая Чудотворца, Великого Русского Святого, и за спиной у него, под его защитой — вся Россия!

Подобные памятники летчики ФСБ под руководством генерала Н. Ф. Гаврилова установили уже у многих знаковых пограничных пунктов: как духовное укрепление российских границ.

6 января 2007 года два вертолета Ми-8 авиации ФСБ России не секретно, а принципиально открыто с южного побережья Чили через коварный пролив Дрейка шли в Антарктиду на Южный полюс с экспедицией, которую возглавлял президент Ассоциации полярников, заместитель председателя Государственной думы России Артур Чилингаров. В экспедиции принимали участие тогда еще директор ФСБ России Николай Патрушев, его первый заместитель — руководитель Погранслужбы ФСБ Владимир Проничев, руководитель Росгидромета Александр Бедрицкий. Возглавлял авиагруппу и вел один из вертолетов начальник Управления авиации ФСБ, тогда еще генерал-майор, Николай Федорович Гаврилов. Сложность и уникальность полета состояла в том, что дальность перелета — 1300 км, а предельная дальность полета Ми-8 — 1600 км. Метеосводки — метеосводками, но погода в самом проливе непредсказуема: вдруг встречный ветер, не говоря уже о возможности урагана…

Был ли смысл в этом безусловно рискованном полете?

— Был, — был ответ генерала Гаврилова. — Антарктиду открыл в январе 1820 года российский исследователь Фаддей Беллинсгаузен. В 2009-м заканчивается срок действия 50-летнего международного договора о демилитаризации и неразделимости этого материка. Россия после развала Советского Союза практически ушла из Антарктиды. Но там же разведаны большие запасы полезных ископаемых… Как сложится с новым договором, никто не знает. У России там остались только две полярные станции. Вот и требовалось подтвердить законные права и приоритет России. Пора туда полномасштабно возвращаться. И надо было громко заявить об этом.

«Впервые в истории российские вертолеты Ми-8 достигли Южного полюса и совершили посадку в самой южной точке планеты. Своим перелетом вы вновь продемонстрировали всему миру надежность отечественной авиационной техники и высокую профессиональную подготовку российских летчиков, а главное, доказали, что Россия по праву считается великой полярной державой». Это слова из телеграммы президента России участникам перелета. Слава Богу, что на телеграмму решился. Если бы еще подобным решительным образом вел себя президент России в ситуациях, где ему подобает быть решительным и принципиальным, как руководителю великой державы. А не как в случае с Ливией, когда ему, словно лакею, поручили унизительную роль уговорить лидера Ливии Кадаффи сдаться на милость агрессорам, и он не только принял-проглотил это оскорбительное предложение, но сделал вид, что ему оказали честь выполнить великую миротворческую миссию.

10 августа поисковая экспедиция вернулась на Большую землю. Она была ограничена временем, выделенным для вертолетов и самолетов ФСБ. Не будем к тому же забывать, что поисковики в экспедицию оправились в свой очередной отпуск. И греться на южном солнце участникам экспедиции спасателям аэромобильного отряда «Центроспас» МЧС России Александру Унтиле и Леониду Радуну придется уже, скорее всего, на каких-нибудь спасательных работах на ликвидации последствий природных или техногенных катастроф.

Сенсационные сюжеты-отчеты об экспедиции прошли практически на всех отечественных телеканалах.

Можно и нужно сделать кое-какие выводы. Найдены останки одного из четверых из береговой группы Альбанова. Что это так, прежде всего, свидетельствуют найденные при останках вещи, которые были выданы Альбановым при расставании на мысе Ниль. Они, в свою очередь, свидетельствуют о достоверности «Записок…» Альбанова, они — неоспоримый, не «придуманный» документ, хотя у большинства исследователей, исключая некоторых «запечных», достоверность их и раньше не вызывала сомнения. И это, несомненно, один из главных результатов экспедиции.

Как известно, на «Св. Анне» была книга Фритьофа Нансена 1897 года «Среди льдов и во мраке полярной ночи», и она подвигла Альбанова на беспримерный ледовый поход. Несомненно, Валериан Альбанов не раз перечитывал ее, а перед дорогой сделал выписки и зарисовки карты из нее. И, разумеется, он не мог пропустить следующие строки:

«И кто хочет увидеть гений человеческий в его благороднейшей борьбе против суеверий и мрака, пусть прочтет историю арктических путешествий, прочтет о людях, которые в те времена, когда зимовка среди полярной ночи грозила верной смертью, все-таки шли с развевающимися знаменами навстречу неведомому. Нигде, пожалуй, знания не покупались ценой больших лишений, бедствий и страданий.

Но гений человеческий не успокоится до тех пор, пока не останется и в этих краях ни единой пяди, на которую не ступала бы нога человека, пока не будут и там, на Севере, раскрыты все тайны»

Эти строки для сильных духом были призывом к действию и в то же время были грозным предупреждением. Слабых духом они прижимали к земле, заставляли кутаться в одеялах в поисках последнего тепла в промерзших каютах плененного льдами судна. Валериан Альбанов был из сильных духом. Фритьоф Нансен для таких был примером. И Валериан Альбанов победил. Не его вина, что не дошли другие. Он сделал все возможное, чтобы спасти их. Буквально чуть не кнутом гнал их к спасению. Но они были более слабы духом.

Что касается почты, возможно, ее не было в банке с документами, по каким-то причинам Брусилов в последний момент не вложил ее туда. Но что представляли собой те «некоторые документы», которые были на каяке Луняева и Шпаковского и вместе с ними налетевшим штормом были унесены в открытое море?

Если Альбанов уничтожил почту, зачем ему было писать и вообще упоминать о ней в своих «Записках…», не раз обязанный ему жизнью, Конрад не выдал бы его. Я полностью согласен с Валентиной Зиновьевной Кузьминой, которая писала участникам экспедиции: «Я считаю, на основе имеющихся документов: письма Брусилов ему не передавал. Что было передано Валерьяну, то он и принес». Эта версия слишком маловероятна: но что, если по каким-нибудь причинам морального плана начальник Гидрографического управления М. Е. Жданко, будучи родственником Ерминии Жданко и Георгия Брусилова, скрыл их письма от родных, письма же остальных участников экспедиции на «Св. Анне» могли быть отправлены по адресам, но потом в горниле Первой мировой войны, а потом Гражданской ими никто не интересовался, а потом были утеряны эти адреса, да и остались ли после этих и других катаклизмов в живых люди, которым письма были адресованы? Хотя жена матроса Баева, судя по ее обращениям в разные инстанции, никакого письма не получала.

Я твердо уверен, что доверить банку с документами и почтой береговой группе Максимова под предлогом, что у них она лучше сохранится, Альбанов не мог: во-первых, документы были ему, как штурману корабля, официально переданы для доставки в Гидрографическое управление, и никому ни при каких обстоятельствах он отдать даже временно их не мог, а в другие руки они могли попасть только в случае его гибели, а во-вторых, не очень-то он доверял своим спутникам, у которых, казалось, была одна забота: поесть да поспать. Впрочем, была же, по утверждению Альбанова, часть документов отдана в каяк Луняева и Шпаковского… И, возвращаясь к навязчивым домыслам: если бы Альбанов по каким-то причинам был не заинтересован в доставке почты и уничтожил ее, чего бы проще: написать, что она была унесена в океан вместе с Луняевым и Шпаковским, и даже Конрад мог бы поверить в эту легенду…

Экспертизой останков занимается заведующий отделом медико-криминалистической идентификации Российского центра судебно-медицинской экспертизы заслуженный врач России, доктор медицинских наук, профессор В. Н. Звягин. Имена четверых, оставленных Альбановым на мысе Ниль, известны: это машинист Владимир Губанов, стюард Ян Регальд, матрос Павел Смиренников и старший рулевой Петр Максимов, который и был определен Альбановым старшим в береговой группе. Останки кого из них были обнаружены? Что касается принадлежности дневника, возможны два варианта. Первый: Смиренников нес дневник своего погибшего спутника, однозначно, что это не мог быть дневник кого-нибудь из оставшихся на судне, письма с оказией могли быть переданы, дневник — нет. Второй: автор дневника нес вещи погибшего Смиренникова.

С нетерпением ждали результатов расшифровки дневника, хотя знали, что он ничего нового о трагедии на Земле Франца-Иосифа не скажет, потому как написан еще на судне в сравнительно благополучное время. Но, может, он что-то скажет о взаимоотношениях внутри экипажа, о причинах конфликта между Брусиловым и Альбановым? А вдруг в непрочитанных последних страницах какая-нибудь запись, как прощание, уже на Земле Франца-Иосифа? И вот наконец в руках поисковиков расшифровка дневника, насколько это было возможно.

Сравниваю дневник Неизвестного с дневником Александра Конрада, который хранится в музее Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге, куда его передала сестра Конрада и в подлинности которого тоже кое-кто сомневался. Итак, дневник Неизвестного:


«Капитана выносили… все под … … лед ручным … тепла и к ночи 7°R морозу.

19 Апреля выносили капитана на лед и было ему гораздо лучше. Барышня сфотографировала нас и капитана».

Конрад, 19 апреля: «Сегодня первый раз вынесли на палубу нашего больного капитана. Все очень обрадовались скорому выздоровлению капитана».

«20 апреля. Носили опять капитана на лед и обносили кругом. А потом пошли на спардек с граммофоном. Все время играл граммофон … время не … …от … было много майн… Глубина океана 19 сажень. С утра собираемся к майнам на охоту.

21 Апр. Ходили на охоту на тюленей … убить … …ишли … возвратились…

23 Апреля Именины нашего капитана. Мы его поздравили с днем Ангела, и он нас поблагодарил и его носили до майны. Погода очень хорошая 10°Р тепла. Все собрались на спардеке с гармошкой и веселились».

Конрад, 23 апреля: «Судно украшено флагами по случаю именин капитана. Погода ясная. На солнце уже 9 градусов по Ремюру…»

«24 Апр. сегодня ночью шел густой снег… … ремонтировали …

25 Апр. По вечерам все говорим как придем во Владивосток и кто что будет делать вот только как-то было очень скучно. Глубина океана 180 сажень.

… …ный … вл… …ерь в… … глубина океана … В 5 час утра вахтенный … …ки медведя разбудил одного Денисова, который потом разбудил других. Они отправились туда, медведь увидя их стал удирать. Все погнались за ним, но очень было много майн и преследовать его было очень трудно и они вернулись обратно на судно».

Скорее всего, это была запись от 26 апреля. У Конрада: «26 апреля. Сегодня убили медведя».

«1 мая. Свирепствует сильная снежная буря, ветер 14 метров в секунду, глубина океана 15 сажень.»

У Конрада, 1 мая: «Сегодня праздник весны на родине, а у нас свирепствует вьюга, снег, мороз. Что я теперь не отдал бы, чтоб хоть на мгновенье взглянуть на засеянные поля далекой милой Родины. покрытой свежей зеленью, на рощицы и луга как весело там среди расцветающей природы».

«… вынул … … 15 и он все … …Потом пришла барышня с аппаратом … живым, когда он… советовать потом … его добили и привезли на судно … 11 фут… длина. глубина океана 220 саж.

6 мая нас несет океаном кругом Новой Земли. Глубина океана … работали целый день. Из трех 2 щенка околели.

7 мая сегодня был спор Луняева с Баевым, кто скорей вяжет сети. Луняев выиграл пари.

8 мая в 10 час. утра заметили около судна медведя с двумя небольшими медвежатами. Несколько человек из команды взяли ружья и погнались за ними и когда дали залп, то медведицу легко ранили, и все они бросились бежать. В это время выпустили собак, которые с лаем бросились за ними, догнали их и стали задерживать, в скором времени подоспел Луняев и с одного выстрела убил медведицу. Собаки окружили со всех сторон. Маленькие медвежата взобрались на мать, собаки их согнали и они взобрались на высокий ледяной ропак, а в это время подоспели несколько человек с веревками. Веревку накинули очень плохо. Когда на него набросили … петлю так он прыгнул с ропака на Пана-… …ва и оцарапал ему морду, но он успел скоро вскочить, а другого штурман велел застрелить. Луняев прицелился и выстрелил, он свалился с ропака замертво. А второго я с Денисовым привели на веревках на судно. Барышня нас сняла с медвежонком и было много труда развязать на нем веревки и все-таки после больших усилий развязали и посадили в баню. Мороз 5°. Глубина 21 сажень.

11 мая в 11 часов недалеко от судна вышел медведь. Несколько человек взяли ружья и пошли на встречу, потом выпустили собак, которые скоро догнали его и он стал на них бросаться, тут подоспел Луняев с ружьем и убил его и у него оказалась большая рана на задней ноге, которая уже стала зарастать.

12 мая ходил на охоту около майн. Майн было много, но звери не вставали, так и вернулся на судно. Мерившие глубину океана, упустили гирю от лота Томсона.

… мая не далеко от судна заметили медведя, которого поспешили убить и привезти на судно. Ходили за ним 5 человек. … свалились в воду, в том числе и я, но все благополучно вылезли.

… мая 1 час ночи вахтенный Анисимов заметил медведя пришел к штурману и гарпунерам, которые взяли ружья, и пошли и убили. Это оказалась медведица, а маленький медвежонок убежал, а когда ее везли, то маленький медвежонок очень кричал, но его не видали.


20 мая глубина океана 270 сажень, погода в обед 8°Р тепла. Сегодня получил последнюю плитку табаку, а спички уже кончились давно. Работаем по вечерам.

… …дил … … Шлен… … …ка…онах … …ву обожда… … говорит пойдем опять взяли ружья и пошли, когда стали подходить, медведь от них бросился бежать в это время пошел маленький снежок они так и вернулись на судно взяли … опять … … и собаки его догнали и стали задерживать… подоспели Денисов … и его конечно убили. Медведь здорово поранил … …каю Барбоса … …зашивать кожу.

…ина … … глубина океана … … сегодня ждали … … летала белая чайка.

… мая сегодня ощенилась собака Нелби 3мя щенками в … вечера плотник заметил около судна медведя и сообщил от этом штурману, который взял ружье и еще Шленский вышли на палубу и медведя ранили, но в ноги и он бросился бежать. В это время выпустили собак, которые его стали задерживать. Потом еще выстрелили. В это время он подмял под себя собаку Александру…

… …дилено … …вое дл… …погода … … иду…

22 мая в 2 часа ночи вахтенный заметил, что медведь подкрадывается к судну. Он пошел разбудил дежурного Шленского и Луняев услыхал как он говорил Шленскому, схватил ружье и пробежал небольшое расстояние убил его и когда вернулся обратно на судно, то еле согрелся очень озяб.

25 мая. Штурман принес нам карту и объяснил, где мы находимся и сколько нас пронесло. В настоящее время нас несет между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа. Теперь у нас только и разговор около карты. Очень надоела погода. Сильный ветер … морозу.

… ночи вахтенный Анисимов заметил недалеко от судна медведя, который подкрадывался к судну. Смиренников пошел сказал штурману и Шленскому, которые взяли ружья и пошли и сделав несколько выстрелов убили его.

31 мая вечером 4 человека взяли ружья, в том числе и я, и пошли к майнам и разошлись по разным местам. Я остался один. Спустя с час времени я заметил, что плывут 2 кита и довольно большие, сажени 3, а у меня было ружье дробовка, а дробовкой его безусловно не убьешь. Так посмотрел да пошел на судно. Когда пришел на судно капитан позвал меня в салон, чтобы расспросить про китов, я рассказал, какие они были.

1 июня в 6 часов вечера стащили шлюпку к майне и нас 4 человека катались, потом вернулись на судно, а шлюпку оставили там около майны.

То скучно и грустно и нету охоты писать, вчера было тепло, и дождь спрыснул снежную поляну. Сегодня идет уже снег, ветер довольно холодный уныло гуляет по … …ив и …»

Конрад с 16 мая по 2 июня не вел дневник. У Конрада 2-го июня: «Сегодня первый день Троицы. Погода тихая, теплая. По Ремюру +2. С утра пошли на прогулку и возвратились в 12 часов дня. Обед по случаю праздника более обильный, чем в другие дни. После обеда повезли капитана к полынье полюбоваться на тюленей. Вечером на палубе начали танцевать и вынесли граммофон».

«11 июня заметили медведя, Шленский и Фрейберг взяли ружья и пошли по тому следу и когда стали подходить ближе, медведь увидя их бросился бежать они дали два выстрела, но промахнулись. Медведь бросился в майну и стал переплывать на другую сторону, они конечно его и убили на воде. Я и Шленский откололи льдину, Шленский сел на нее и поплыл его ловить. Доплыв до половины майны поймал его, вытащил половину на льдину и переплыл к нам с другой стороны. Подали ему конец и его и медведя вытащили на лед и все привезли на судно.

… убили медведя … него и привезли на судно, это уже 40 медведь.

15 июня был убит медведь и привезен на судно.

20 июня сегодня мне исполнился 1 год как я поступил на судно «Св. Анна», погода стоит в это время довольно хорошая и много стаяло снегу.»

К сожалению, у Конрада на этот день записи нет. Ведь мог состояться общий или частный разговор, у кого еще исполнился год на «Св. Анне». Есть маленькая надежда найти, кто из команды завербовался 20 июня 1912 года.

И следующая запись будет только 24 июня: «Как печально кругом. Маленький дождь со снегом. На палубе и в помещении мокро, сыро, неуютно. Уже целый месяц почти не топили носовой кубрик и, может, не придется затопить когда-либо. Топливо находится в самом плачевном состоянии. Угля уже давно нет, а доски все вышли. Только осталась палуба, или придется в скором времени ломать перегородки и полы на судне». (Вспомним, что запасы топлива на судне изначально были невелики: 200 тонн угля, 12 стандартных бочек керосина и какое-то количество бензина для моторного катера. В этот день Г. Л. Брусилов в судовом журнале запишет: «Сегодня потеряли надежду на освобождение и начали готовиться ко второй зимовке. Вид и состояние окружающего льда убедили нас в этом».)

«15 июля. За последнее время убито 17 тюленей, 1 маленький медвежонок околел и одного убили около самого судна стреляли …орту … работа палубной команды производится все время для освобождения судна изо льда, пока нет никакой надежды. Видимо что останемся на еще одну зимовку. Очень скучно. В светлый день моего Ангела я на целый день освобожден от работы. Штурман поздравил меня и дал немного … Шленский угостил … и я вспомнил как проводил этот день среди знакомых и мне так стало скучно а впереди …це преде… …Лед около судна образовал трещины».

Вот еще одна зацепка: кто из команды родился 15 апреля?

«31 июля был убит почти у самого борта вахтенным Луняевым 2 час. ним… медведь. утром собака Граммофон уйдя по следу убитого медведя и по вечеру не вернулась.

1 августа в 9 часов вечера увидели медведя, который пробирался между ропаков к судну … Штурман и Шленский взяли ружья и спрятались на льду за шлюпку, медведь не дойдя саженей 100 лег и смотрел долго. Шленский и штурман стали подкрадываться, и когда он их заметил, то сразу подл… выстрелили, ранили … вернул… … вдогонку пустили несколько пуль и … …льно добили

5 Авг. после 5-суточного исчезновения вернулась на судно собака Граммофон, очень худая».

Конрад, 5-го августа: «Кончили работы со льдом. Весь июль работали без остановки: копали по корме канал до ближайшей майны. Лед пилили пилой, но в конце концов пришлось бросить всю эту работу, которая не сделала никакой пользы. Теперь уже осталось очень мало надежды выбраться в этом году на свободную воду».

«…в 6 часов … Фреберг убили … и привезли на судно. Сегодня стало солнышко заходить и кончился длинный полярный день и … …готовляться встретить … довольно …учною … … примется … …вая птика… … сетку …

7 авг. утром поймали птичку, к вечеру прилетела еще другая. Мы и эту поймали, но и эта в скором времени околела.

8 авг. утром прилетела еще птичка и тоже … …ма…нь … пти… …

11 авг. все команда перешла в кормовой кубрик, поместились очень уютно».

А у Конрада за день до этого, 10 августа: «Устраиваемся на другую зимовку, носовой кубрик уничтожен, превращен в трюм. Нижний кормовой салон с каютами превращается в одну большую каюту для 18 человек. Все наружные стены обиваются войлоком и парусиной, кухню переделали и поставили плиту поперек судна, так что труба проходит через верхние помещения, именно через штурманскую и капитанскую каюту. Несколько кают совершенно забили досками и устроили двойные стены, между стен насыпали шлак, на спардеке тоже было насыпано шлака и накрыто толем. Борта обкладены снегом, так что в этом году помещения будут гораздо теплее, чем в прошлом году».

«…ястребиной … … кормил с руки она очень красивая. Наш капитан предположил, что мы находимся недалеко от берега …

31 авг. вечером был … с бочки лед … и … при …ти на судно хва…ить … дня на 4,5 …полагаем … на … кусков сахара … в неделю.

Теперь по полудню 12 час. Глубина 240 сажень несет нас в настоящее время к северу и находимся около 100 миль от Земли Франца-Иосифа … проходить довольно … ску…

… …ан поруга… … Шленским … …разнимал … …ит медведь … … Денисовым.

… …руже… с. Нильсен … …тил… Граммофон … …спол …лось … прозе… …

…спак … …

16 сентября мороз утром … погода очень хорошая в настоящее время … Земли Франца-Иосифа …

…сегодня достал … … карточки … … посмотрел … …ниль то … … прожил … … вски… … собира… …

17 сен … … хо… … за 15 … … меж… … кане … ко … нас несет … … как пронесет … … утром мороз 7°Р … … и ним … …т…да…

… ведем … … судно … … 18° … …маши… … … судна

30 сен. Буря продолжается … опять … канун Покрова Пресвятой Богородицы. В ночь на 1е октября выд… … мы на лод…

… …мъ … … …но … … …ики … … дон… … время опять… около … …оди… … …осп…ое

19 дек. Мороз 20°Р, ветер ОЗО. У нас осталось собак только 3: Александра, Нелби и Граммофон …»

У Конрада: «Сегодня мороз 20 градусов, ветер OSO. Теперь у нас три собаки. А три пропало, именно: Александра, Нелби, Граммофон».

«23 дек. … … со…»

У Конрада 23 декабря: «Сегодня прибежала собака Барбос, которая убежала 17-го числа. Сегодня мороз 32 градуса. Днем и ночью темно, красивое северное сияние. Ожидаем Рождества…»

«… Новы… … ве… … …шт…

… 35°Р очень холодно…жены. Так … … с именин… … поскорее…

… видел …

… С …горн… … ру… не захо… … …каяками и … мороз боль… …

… …вне… … веет… … гре… …

15 фев. сегодня на … появилось солнце … …го весело робо… … своего … …перв … осталось обтянуть порус…»

У Конрада 15 февраля: «Наверное. Навсегда оставили за собой Землю Франца-Иосифа, которая такое долгое время задерживала наш дрейф к западу. Сегодня в 11 час. 25 мин. до полудня показалось в первый раз солнце. Оно простояло до часу пополудни и скрылось. В эту зиму полярная ночь продолжалась 130 дней, т. е. с 8 октября 1913 г. по 15 февраля 1914 г. Глубина увеличивается, уже 125 саж.».

У него же 16 февраля: «Глубина 130 саж. Погода теплая, мороз 10 градусов. Ветер SSO. Скоро кончим каяки. Остался еще один».

У него же 21 февраля: «Сегодня стюарт объявил, что мыла больше нет. Это очень плохо, и так давали по одной осьмушке на месяц. А теперь совсем нет. Будем настоящими арабами. Мой каяк почти готов. Только осталась одна палуба. В среду закончу».

«28 фев. мороз … глубина 130 сажен широта 82° 29’ и в долготу 53° … ветер (…) … видно … … полыньи сегодня заметили … посл… время … …нь скоро … … в обед 13° Р. … внасо… …время…

… не … … развод… … …аж и ост… … здорово торо… … борта то…

16 марта в 4 часа … …дить эту — … … …ле еще на… … … сало со… … показались три белухи … скрылись … бо… … …вались …ерг ве… … на 130 саж … … …в настоящее время … … в доро… …»

У Конрада 15 марта: «Сегодня глубина 130 саж. Сильный шторм. Мороз 31 градус. Сегодня кончил свои нарты».

У него же 16 марта: «Сегодня в 10 часов по носу развело майну, видели двух белух…»

«… мар. …ветер … 25°. …сегодня … …

28 мар. ветер … Мороз 10°Р.

30 марта поло… … сильный толчок … … выбежали на палубу … …часа стало торосить … остановилось и больше не …»

У Конрада 30 марта: «Сегодня при пробе ходомера у моих нарт сломался полоз. Мороз 1 градус. Ветер SSW. Сегодня сделали круг на полверсты и пробовали нарты с каяком».

«31 марта сегодня сильный … ветер («З») мороз 5°Р. Пробовали сделанный ходометр показал себя хорошо … не мно… … переделать … …но… в дорогу при… … метр … лопнул … …ней … …ходат… …

… …адить…ско… … лед и … … кстати … …но поспеши… … спустили … … другой и … … хорошем состоянии и свободно 4 человек удерживает. Остались очень довольны… …прокричали «ура». В оставшееся время на моей … лежат… ко … сделать … …к двум саням … время летит очень быстро уже … сталось … Пасхи … …ень …

сегодня увидали … медведей не далеко от судна. Собака Ульма убежала по следу и не вернулась. Всю последнюю неделю я с Шабатурой едим …

5 апр. Сегодня мне было много работы. 12 человек поде… приготовляясь встретить Пасху Христа. В 12 часов ночи пришел капитан собрались все нижнем салоне пропели три раза Христос воскресе, разговелись … … то не … …ушел … …»

У Конрада 4 апреля: «Сегодня кончили остальную развеску мелкой продукции. Теперь кончены все каяки и нарты. Скоро домой. Думаем уйти с судна вскоре после Пасхи»

6 апреля: «Сегодня Пасха. Ночь провели довольно весело, целоую ночь играл граммофон».

7 апреля: «Сегодня все получили по дорожной сумке. Я укладываю свое белье, так что в сумке остается мало места для дневных сухарей».

«… надумали поста… … …вар в настоящ… … …сейчас готов … … …сать … … чаю и лечь … … опять пит… … милая Танечка … как ты вс… … надеюсь скоро будем отправляться. Все готово… … пробовали … … очень легко…

8 апреля погружали провизию в каяки … Сих… ……

стало … … …с … … время ветер … … приблизительно … … поспорил с … …тань насчет полозьев … не …очественое как … глупо со стороны капитана штурмана … детские заводите … он говорит вы ненормальные. Очень приготовляемся к … уже высушили 14 … и еще пробовали сушить горох и молоть в… …то … …ная…»

Конрад, 10 апреля: «Сегодня прощальный день. Был устроен хороший обед для всех в нижнем салоне. 1-е было суп спаржевый, 2-е язык с картофелем, пюре и грибы и кофе с московскими сухарями. … Провожали все, кто только был на судне, даже больной капитан. Сегодня прошли 5 верст от судна, раскинули палатку, раскупорили две бутылки шампанского на прощанье и прокричали трехкратное «Ура!». Потом вскипятили чай с молоком, и провожающие ушли обратно. Капитан пожелала нам счастливого пути, добраться до берега. Забыл написать, что дорогой сломалось два полоза у двух нарт. Но скоро поправили».

По всему, в ледовом походе Неизвестный дневник уже не вел, в отличие от Конрада. Жаль, что не удалось полностью восстановить последние записи, которые для нас, может самые главные для выяснения, кому он принадлежал. Кто такая «милая Танечка» — жена, невеста? И что означает фраза «глупо со стороны капитана штурмана»? Намек на их размолвку?

К дневнику примыкает или является частью его чисто технический текст, касающийся ремонта двигателя:

«… проше… … бензин т… … …споритель пу… … керосин посо… … мотор чи… … его в … … …ну на …порит… … Вести в от… … …мя обыкновен… …

… … …то ре… … хода … …, для … … мото… … …ка… …

… пого… … …д задния … …ть керосин … … черезъ 10 отр… … …етия … … начнут работу … …но открыва… … …азна)? … …тся брыз… … …ам… … …ною … … …енкой … …пно… … …итъ … … бы … … и … …сти…

… …ор…нд… … …гиро… …

… бензина … … …па … … предварительно … мотор от оста… … …колько кате… … …ой краны… … …дро… …

… … …осп… … …ув … …ов…

…дор около … … …етъ удар ст…рж… … 2, коническая гем…а … … пальцем. 3, удар… … и размыкает тор… … необходимо посту… … таким образом поста… … …са опоздания. М…лен… … мотор пока ст… … упадет, отвинтить … и постепенно навинчивать… … …них пока она не коснется … после чего нужно сделать… … полней … …от … …вался … около … … плотно навинтить … … коническую гайку … …так, чтобы линия … … коническую и цили… … …ся служила … каса… … …польца …

… …к … …ка обратить внимание чтобы о…иные зубцы шестеренок … друг друга. Чтобы не загубить мотора … …т мотор вход в … убедиться, что масло в картере стоит на достаточном уровне … как ска… … … мазать все что сказано выше. Закрыв водяной кран у приемной трубы … …сосч… …

… в случае ос… … следующим … … что вода циркулирует … и что труба… … случае очист… … …ли части хор… … …сли в цилин… … …пышки пос… … …ило залито не… …испортилось заж… … исправность провод… … что …тер… … … не получается то… … и смо… … …магнет…

… снять кнопку в… … очень ос… магн… … …в…ощать мотор … слабый ток … исправности. ……о…ки мотора … быть пригод… … …ить опускан… … …те я нажав … Это усиливает … … искру и помогает … … … отры… … …ото… … плы… … …ого …»

То, что при останках найдены вещи, принадлежащие Павлу Смиренникову: часы, ложка, — не является неоспоримым доказательством, что это его останки. Если он погиб не последним, то, естественно, его вещи мог нести другой, хотя бы для того, чтобы потом передать родственникам. Но в то же время при останках нет других личных вещей, которые принадлежали бы другому человеку, может быть, только нож, но он мог быть и у Смиренникова. Но скорее все-таки это останки не Павла Смиренникова, потому что в найденном дневнике удалось прочесть фразу, датированную июлем 1913 года: «…сегодня ровно год, как я поступил на «Св. Анну». Но Валентина Зиновьевна Кузьмина утверждает, что, согласно опубликованным воспоминаниям одного из жителей Александровска, Смиренников и Пономарев были приняты в команду именно в Александровске, а это было не в июле, а уже в августе, тогда получается, что автор дневника ступил на борт «Св. Анны» еще в Петрограде.

Но Смиренников мог нести чужой дневник, если погиб последним. Судя по техническому приложению к дневнику, его автором скорее мог быть В. Губанов, который на шхуне «Св. Анна» выполнял обязанности машиниста. В пользу этого говорит факт, что «приложение» к дневнику посвящено чисто техническим вопросам, а конкретно: ремонту двигателя в связи с предполагаемым скорым освобождением изо льдов. Обращение же в одном из фрагментов дневника «…милая Танечка», которая могла быть женой или невестой, дает некоторое основание исключить, что дневник принадлежал латышу Яну Фрейбергу, хотя, впрочем, почему у него не могло быть жены или невесты Татьяны. К варианту, что погибший, скорее всего, мог быть как раз Ян Фрейберг, склоняется Виктор Николаевич Звягин на основании того, что кости скелета содержат большое количество свинца и еще некоторых элементов, характерных для жителей Прибалтики. Оказывается, костная ткань накапливает вещества, которые характерны для региона, в котором человек прожил большую часть своей жизни. Так вот, сделав такой анализ, а также изучив антропологию костей (их длину, соотношение конечностей, общее строение скелета), профессор Звягин смог с большой долей вероятности утверждать, что найденные останки принадлежат человеку, не просто какое-то время жившему в Прибалтике, а что он принадлежал к одной из национальностей, населяющих балтийское побережье. В пешей группе Максимова прибалт был только один — это стюард Ян Регальд, латыш по национальности.

Кого же из четверых эти останки? Единственное неоспоримое доказательство могло бы дать сравнение ДНК останков с ДНК ныне живущих родственников. Но пока кто-либо из родственников погибших не откликнулся, не найден. Никаких объектов для сравнения в распоряжении профессора Звягина пока нет. Все, что он может пока утверждать с достаточной степенью точности, что останки принадлежат человеку 27–29 лет, что он имел размер обуви 42–43 и рост 173–175 сантиметров.

Понятно, что родственников Смиренникова, Губанова и Максимова нужно искать в России. Где искать родственников Регальда?

Ищет неутомимая Валентина Зиновьевна Кузьмина, которая на сегодняшнем этапе экспедиции, определения принадлежности останков, может, стала главной в поиске.

«Здравствуйте всем! — снова откликнулась она. — За многие годы поиска материалов обо всех участниках экспедиции на «Св. Анне» нашла некоторые сведения о Максимове, Смиренникове, Анисимове, Пономареве, Баеве… Разыскала внуков и правнуков Анисимова, родственников Пономарёва. О Смиренникове: он из семьи колонистов Мурманского берега, прибывших из Архангельской губернии. С 1918 г. в Архангельске проживала большая семья Смиренниковых… Имею воспоминания сверстника некоего Павла Смиренникова (воспоминания 1937 г.), который сообщает, что «Паша был трудолюбивым, жизнерадостным» парнем. Но пока нет твердой уверенности, что это именно тот Смиренников. Петр Максимов — из большой семьи Ивана Ивановича и Екатерины Петровны Максимовых. У него был брат Афанасий и три сестры, семья Максимовых материально жила неплохо — была работящей. «Моему» Максимову к началу похода было 18 лет. «Мой» Смиренников старше — лет 35–40. (Судя по возрасту, ни тот ни другой не могли быть членами экипажа «Св. Анны». — М.Ч.) Есть еще некоторые сведения, но они требуют дополнительного исследования. Мы с Николаем Чудотворцем, смотрящим на меня с освященной иконки, что передо мной лежит, надеемся на честное, тщательное исследование Ваших находок!»

Найденные вещи: часы, нож, свисток, патроны, остатки снегоступов, очки, жестяное ведро, ложка с инициалами, заплечная сумка, детали одежды и лыж — все это пока ждет своего часа: куда передать, пока не решено. Либо это будет музей «Двух капитанов», который находится на родине писателя Каверина в Пскове, либо Музей исследования Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге. Я полагаю, что они однозначно должны быть переданы в музей Арктики и Антарктики, где уже хранятся документы, личные вещи и фотографии некоторых участников экспедиции на «Св. Анне», в том числе Альбанова и Конрада. Что касается музея Каверина: уж слишком косвенное они к нему имеют отношение.

Что касается захоронения найденных останков. Если будет установлено имя погибшего человека и найдутся его родственники, их пожелания будут учтены. Если их принадлежность не будет установлена, по мнению В. З. Кузьминой, останки (чьи бы ни были) нужно захоронить на Кольской земле.

Чьи же все-таки это останки и где искать останки остальных, если они в какой-то мере сохранились?

Выдвигались десятки самых разных версий. Недавно мы долго обсуждали эту тему с Владимиром Мельником по телефону. Он уверен, что дальше бухты, где были найдены останки одного из четверых, никто уйти не смог:

— Ледник даже на спутниковых снимках представляет жуткое зрелище. Он исполосован огромными трещинами, даже со специальным альпинистским снаряжением пробиться по нему до ближайшего мыса Краутера будет чрезвычайно трудно. А если быть точнее, ледник просто непроходим. Мы попробовали и вернулись. Помимо всего, ледник было покрыт густой мглой, и провалиться в трещину было как дважды два четыре, и сбивал с ног ветер. Помните, по какой причине Александр Унтила уверенно вышел к месту останков? Он просто проанализировал, где мог спасться от непогоды, от зверей человек, оставшийся в живых последним. То есть место, где человек находился в относительной безопасности и в то же время мог наблюдать за окружающей местностью, в том числе за морем, откуда можно было ждать единственное спасение. Да, скорее всего, это был тот, кто умер последним, потому у него и оказались вещи Смиренникова. Вот тут он и умирал от голода, холода, истощения, безнадежно вглядываясь в океан, откуда могло прийти спасение единственно в виде каяка Альбанова, который до этого всегда возвращался и понуждал их идти дальше. Но Альбанов ждал их на мысу Гранта. Сюда пробиться у него уже не было никакой возможности. К тому же он тяжело заболел. Надо было бы идти еще сотни километров, он, наверное, шел бы. А тут: попал в тепло, в обилие пищи — расслабился, и горячка скрутила его… Хотя столь же вероятно, что останки выбросил на морену ползущий к морю ледник…


Находки, имеющие отношение к пребыванию на архипелаге экспедиции Джексона — записки из пирамид, латунные гильзы 12-го калибра, которые Джексон использовал как емкости для некоторых записок, часть английского дамского журнала, изданного в 1895 году, возможно, будут переданы Королевскому географическому обществу Великобритании (RGS).

Судьба же «Св. Анны» и оставшегося на ней экипажа во главе с ее капитаном, Г. Л. Брусиловым, остается по-прежнему покрыта глубокой тайной. Есть ли надежда хоть на какое-то прояснение? Результаты состоявшейся экспедиции дают на это надежду — еще раз подтвердилось: да, пусть чрезвычайно редко, но бывает, что Арктика даже через столетия открывает свои тайны.

Я все больше склоняюсь к общему мистическому мнению участников поисковой экспедиции: наверное, неслучайно, что она состоялась именно в 2010 году. Будь она годом раньше, может, было бы рано, человеческие останки и найденные при них вещи, возможно, еще лежали под слоем льда и снега, и второй раз на месте находок больше искать никто бы не стал. Случись она годом позже — их уже, скорее, завалило бы осыпью ползущей к океану морены.

И еще один результат поисковой экспедиции, по крайней мере для меня — один из самых важных, даже если бы экспедиция не сделала сенсационных находок: что она вообще состоялась — через 96 лет после случившейся в Арктике трагедии! Что наконец нашлись люди, которые после десятилетий слов, пусть и искренних, благородных, перешли к делу. А что касается ее результатов, повторю слова Владимира Мельника, выпускника МГИМО, но ставшего не дипломатом, а спасателем, может, потому, что дипломатам нередко приходится поступать против своей совести: «Ведь практически все сомневались в успехе экспедиции: ну собрались мужики экстремально отдохнуть за государственный счет. Даже доброжелатели и оптимисты не давали более 1 процента на успех — проще иголку в стогу сена отыскать, чем следы экспедиции, пропавшей 100 лет назад на необитаемых арктических островах на базе минимальной информации (дневник Альбанова)».

2010 г., сентябрь

Почему-то на этом не хотелось ставить точку, заканчивать книгу, хотя поисковая экспедиция завершила свою работу и сделала заключение о почти полной бесперспективности дальнейших поисков. И издательство «Вече» торопило, ждало новую главу о результатах экспедиции, чтобы до конца года переиздать с ней книгу «Загадка гибели шхуны «Св. Анна», оно по свежим следам собиралось оповестить о сенсационных находках читателя. Но я не то чтобы специально тянул со сдачей новой главы, хотя как раз в моих интересах было как можно скорее сдать книгу в производство, но меня отрывали то одни, то другие дела, в конце концов я понял, что это не случайно, я был почти уверен, что поисковики не остановятся на достигнутом, пока есть хоть малая надежда что-то еще найти, но деликатно молчал, не спрашивал их об этом. Да, — почти через сто лет! — найдены останки и дневник одного из четверых береговой группы, за руководителя которой Альбанов определил Максимова. Но эти очень важные находки не открыли основной тайны погибшей группы Максимова, как и всей экспедиции Брусилова. Они только еще раз доказали, что Арктика, порой через много десятилетий, а порой даже через столетия, открывает или немного приоткрывает свои тайны. Пусть малая, но все-таки вероятность найти еще что-то на мысе находок оставалась, и, главное, не пройден ледник до мыса Гранта. Конечно, уже сейчас можно с уверенностью сказать, что группа Максимова не могла пройти ледником ввиду его чрезвычайной сложности, более того — для нее его абсолютной непроходимости, но мало ли что, за сто лет многое могло измениться, может, сто лет назад он был проходим. И я позвонил главному редактору издательства Сергею Николаевичу Дмитриеву, который вместе со мной с волнением следил за ходом поиска.

— Давайте немного подождем. Я почти уверен, что у экспедиции будет продолжение.

Он согласился с моими доводами.

И я не ошибся в своем предчувствии. Почти сразу же после возвращения на Большую землю, немного отдышавшись, сначала не афишируя, Олег Продан со товарищи начали интенсивную подготовку к новой экспедиции. Она, как и в прошлом году, была запланирована на июль — август. Цель ее: еще раз пройти предполагаемым маршрутом береговой группы Максимова с мыса Ниль Земли Георга, где Альбанов вынужденно простился с ней, надеясь, что на короткое время, до бухты, где были сделаны сенсационные находки. Но так как берегом и тогда и сейчас этот путь невозможен из-за обрывающегося в океан гигантского ледника, нужно с мыса Ниль подняться наверх, на ледовый купол, и пройти до бухты находок, более тщательно исследуя предполагаемый маршрут группы Максимова. Потом попытаться из этой бухты, опять-таки верхом, ледником, потому как берегом и эта часть пути из-за обрывающихся в океан гигантских ледников непроходима, попытаться пробиться дальше к мысу Краутера, а потом еще дальше — к мысу Гранта, где Альбанов с группой Максимова должен был снова встретиться. В прошлом году из-за чрезвычайной сложности маршрута (ледник изрезан глубочайшими трещинами глубиной до сорока и шириной до шести метров) даже спасателям международного класса, обладающим в том числе альпинистской подготовкой, этим путем пройти не удалось. Скорее всего, не удалось это сделать в свое время и группе Максимова (единственное, что можно предположить, что они попытались после этого пройти прибитым к ледникам ветром битым льдом), но попытаться это сделать нужно, вдруг сто лет назад ледник был более проходим. И еще нужно тщательно, «буквально перевернув все», как говорит начальник экспедиции Олег Продан, попытаться найти следы пребывания группы Максимова на мысе Гранта, если она все-таки каким-то чудом с большим опозданием до него добралась. Если не их следы, то там должны остаться следы пребывания самого Альбанова, который тут ожидал их целых двое суток. Планировалось еще раз побывать и на мысе Флора, куда Альбанов и стремился с вмерзшего во льды судна и где, как он и предполагал, его спасла продовольственная база английского путешественника Фредерика Джексона и где его не без Божьей помощи подобрал «Св. вмч. Фока», возвращающийся после трагического похода своего капитана Георгия Седова к полюсу. А еще, если позволит время и погода, планировалось вертолетом переброситься на остров Белл, чтобы попытаться найти могилу матроса Нильсена, которого обессилевшие люди хоронили впопыхах, и привести ее в порядок.

Как и в прошлом году, заброску экспедиции на полярный архипелаг взяла на себя Авиация ФСБ, конечно же, при содействии Николая Федоровича Гаврилова, хотя сам он, сложив с себя полномочия начальника Управления Авиации ФСБ, на поиски не летел. Не осталась в стороне и Пограничная служба. Решая финансовые вопросы, экспедиция справедливо рассчитывала хотя бы на скромный грант Русского географического общества, считая, что она по-прежнему решает важную государственную и нравственную задачу, так как помимо поиска погибших спутников Альбанова она планировала георадарное исследование ледников по пути маршрута и установку опознавательных знаков о принадлежности архипелага Земля Франца-Иосифа к особо охраняемой природной территории Российской Федерации… Но при распределении грантов в РГО экспедицию «прокатили», там предпочитали финансировать шумные пиар-экспедиции вроде «Огненного кольца планеты», хотя расходы той и другой экспедиции несоизмеримы. Начался поиск спонсоров. Я оказался в этом деле плохим помощником. Единственное, чем я надеялся помочь: свести с норвежским Фондом Нансена, который в свое время искал со мной контакты, когда в ряде российских журналов и в «Литературной газете» была опубликована моя статья «Сберегатель русского народа» — о великом норвежском полярном исследователе и общественным деятеле Фритьофе Нансене (увы, человека такого масштаба ныне нет в мире!) — о его великом вкладе в спасение голодающей России, в частности Поволжья и Приуралья, в годы страшного голода в двадцатые годы прошлого века, «организованного» совместными усилиями природной стихии — засухи и большевиками. За что Всевышний тем и другим наказал Россию? Большевики цинично вывозили из России последний хлеб в Западную Европу, чтобы кормить там совсем не голодающий пролетариат, готовить его к мировой революции. Порой суда стояли в порту рядом: с одного разгружали закупленное Нансеном на пожертвования различных общественных организаций и частных лиц зерно, на другой зерно грузили (не исключено, что иногда то же самое) для отправки в Европу.

На Фонд Нансена была надежда, что он поможет разгадать, чьи все-таки останки были найдены на Земле Георга. Дело в том, что, несмотря на то, что все вещи при останках принадлежали члену группы Максимова матросу Павлу Смиренникову, не было уверенности, что это были его останки. Валентина Зиновьевна Кузьмина уверяет, что кому-то из мурманских краеведов встречались опубликованные воспоминания жителя Александровска-на-Мурмане, что матросы Смиренников и Пономарев завербовались в экспедицию Брусилова именно там, то есть уже в августе 1912 года, во время захода туда «Св. Анны». Тогда как в найденном при останках дневнике есть фраза, датируемая июлем 1913 года: «Сегодня ровно год, как я поступил на «Св. Анну». Тогда получается, что найденный при останках дневник — не Павла Смиренникова, а одного из тех, кто начал путешествие с Петрограда, в июле 1912 года. Валентина Зиновьевна сделала несколько запросов в норвежские архивы по поводу «судовой роли» «Св. Анны», в ней должен быть точный список членов экипажа на время захождения судна в порты Норвегии, но ответов не получила. Поэтому теперь вся надежда была на помощь Фонда Нансена.

Неожиданно в какой-то мере организации экспедиции помогла моя книга «Загадка гибели шхуны «Св. Анна» московского издательства «Вече», в которую вошли мой роман-поиск «Загадка штурмана Альбанова» и «Записки до дрейфующим льдам…» самого В. И. Альбанова. Врач экспедиции Роман Буйнов, за плечами которого помимо всего прочего страшный январь 1995-го в Грозном, писал мне: «Я за последние несколько месяцев подарил Ваших книг с десяток экземпляров разным потенциальным спонсорам, журналистам и т. п. Очень удобно, что там есть и «Записки…» Альбанова, чтобы люди были в курсе общей картины. Рекомендую начинать читать с Альбанова, а потом Ваш роман-поиск, чтобы понятнее улеглось в голове…» Надо сказать, что в такой последовательности: сначала «Записки…» В. И. Альбанова, а потом мой роман-поиск — я и предлагал издавать книгу, но издательство, руководствуясь общими принципами «Морской серии», куда была включена книга, решило иначе.

Надо ли еще раз говорить, что в свое время, может, самой большой моей мечтой было побывать на Земле Франца-Иосифа, тем более — попытаться пройти путем Валериана Альбанова и его погибших спутников. Я уже писал, что в свое время мы предпринимали попытку организовать такую экспедицию, но помешал развал Советского Союза, и вот вдруг через десятки лет нашлись люди, которые осуществили эту мечту. Разумеется, что у меня не было даже в мыслях попытаться попасть в состав этой экспедиции — сразу по нескольким причинам, начиная с той, что костяк экспедиции состоит из 30—45-летних спасателей-профессионалов, в том числе международного класса, и бывших офицеров спецназа ВДВ, а главное: будь даже врачи менее категоричны по поводу моего участия в этой, совсем непростой, арктической экспедиции, я не мог себе позволить стать обузой в ней, тем более сорвать ее…

Но вдруг мне позвонил откуда-то издалека, скорее из Арктики, потому что слышимость была очень плохая, начальник экспедиции, Олег Леонидович Продан: «Мы приняли решение пригласить вас в экспедицию, в основной поисковый отряд». Слышимость была никудышная, к тому же я был за рулем, а потом связь совсем прервалась, и скрепя сердце, после нескольких бессонных ночей, я ответил ему по электронной почте: «Я в полную меру оценил Ваше предложение, и с глубокой благодарностью склоняю перед Вами голову. Понимаю, это было нелегкое решение, когда на это место претендовал не один высоко подготовленный профессионал, за плечами которых не одна полярная экспедиция и десятки сложнейших спасательных операций по всему миру. На Вашем месте я не брал бы меня. Я, как вы знаете, кроме всего прочего, не однажды перешит, мне уже давно не сорок и даже не пятьдесят, а главное, всего полтора года, как я в очередной раз родился. Я могу стать вам обузой, если вообще не сорвать экспедицию. Ничто не должно помешать успеху экспедиции».

За Олега Продана мне ответил Александр Унтила, который до сих пор не может отделаться от привычки, где бы ни был, ночью просыпаться каждые 15 минут — ровно на 4 секунды, обвести взглядом «палатку», спросить дежурного о наличии людей, оружия: «Решать Вам, мы знаем, что это Ваша давнишняя мечта — пройти путем Альбанова по Земле Франца-Иосифа… Обузой не будете. Нам нужен надежный тыл — человек, который будет преимущественно находиться в базовом лагере, скорее всего, на месте прошлогодних находок, обеспечивать бесперебойную связь и координацию поисковых групп, связь с погранзаставой и вертолетами ФСБ на случай ЧС (тьфу-тьфу!), ну и разные мелочи: медведя отогнать при необходимости, кипяточку вскипятить по возвращению групп… В прошлом году наш «старшина» с обязанностями не справился, и нам приходилось постоянно самим приглядывать за своими задницами. Героических физических нагрузок не потребуется. Если, конечно, самому не захочется».

Вылет был назначен на 14 июля, возвращение — на первую неделю августа. На самолет Ан-72 Авиации ФСБ, которым была заброшена на Землю Франца-Иосифа прямо из Подмосковья с дозаправкой в Мурманске экспедиция 2010-го года, нынче рассчитывать не приходилось, взлетно — посадочная полоса на Земле Франца-Иосифа была в очень тяжелом состоянии и не могла принять такой тяжелый самолет. Было решено осуществить переброску на самолете Ан-26 из аэропорта «Талаги» Архангельска, куда он будет переброшен из Воркуты. До Архангельска было решено добираться автотранспортом: лететь туда рейсовым пассажирским самолетом была исключено: из-за большого груза, оружия, огромного пса Арни, «лучшего друга» белых медведей. Параллельно на Землю Франца-Иосифа, на пограничную заставу Нагурская, как и в прошлом году, перебрасываются два вертолета Авиации ФСБ. Наверное, я никогда не прощу себе своего решения отказаться от участия в экспедиции, пусть даже в силу сразу нескольких тяжелых обстоятельств, главным из которых было: мечты — мечтами, но ничто не должно помешать успешной работе экспедиции. Но потом появилось еще одно обстоятельство, которое с каждым днем делало мое участие в экспедиции все более невозможным: раскисшая взлетно-посадочная полоса не смогла принять самолет ни 15, ни 16, ни 17, ни даже 19 июля, соответственно, возвращение из Арктики отодвигалось в лучшем случае в конец первой декады августа, а на 22 августа у меня уже давно был взят авиабилет в Болгарию для досьемок телевизионного документального фильма с пока условным названием «Иван Аксаков и Болгария». А там уже на носу Международный Аксаковский праздник, который я в свое время затеял и который вот уже двадцать с лишним лет отбирает у меня уйму времени, сил и здоровья тоже. И уже сейчас нужно готовить несколько раз по разным причинам откладываемую запланированную на октябрь другую непростую экспедицию, по всем знакам судьбы и по общему утверждению друзей, может, главную в моей жизни: «В Арктике справятся и без тебя, а эта без тебя может вообще никогда не состояться».

20 июля в 12.00 по московскому времени я снова позвонил по мобильному телефону Олегу Продану, в надежде, что он не ответит, если самолет поднялся в воздух. Но, увы, он ответил:

— Мы по-прежнему в Архангельске. Температура 25 градусов тепла. Час назад из-под Воркуты поднялся Ан-26, взял курс на Нагурское, пока как самолет-разведчик. Ждем результата. Если все нормально, вернется за нами. До связи завтра.

21-го снова в 12.00 Москвы я позвонил Олегу Продану и услышал в ответ: «Самолет идет за нами, через полчаса выдвигаемся на аэродром. Все, дальше связь только спутниковая через координаторов в Москве.

Координаторами экспедиции в Москве, с которыми я буду поддерживать мобильную телефонную связь, оставались: один из главных организаторов и участник прошлогодней экспедиции и без которого была бы невозможной и нынешняя экспедиция, теперь уже бывший начальник Управления авиации ФСБ России Николай Федорович Гаврилов, сменивший в связи с возрастом место работы, и жена Олега Продана, Марина Анатольевна, верный его помощник и в полярных делах, побывавшая с ним однажды на Северном полюсе. И первая и вторая поисковые экспедиции готовились параллельно с его экологическим проектом на Белом море, который требовал постоянного внимания, и она взяла заботы по нему на себя.

Поздно вечером я позвонил в Москву Марине Анатольевне: самолет штатно приземлился на Земле Франца-Иосифа, на аэродроме пограничной заставы Нагурское. Дальше экспедицию в начальные точки поисковых маршрутов будут забрасывать вертолеты ФСБ. В составе экспедиции кроме ее ветеранов — Евгения Ферштера, Александра Чичаева, Романа Буйнова, Александра Унтилы, Владимира Мельника — заведующий отделом медико-криминалистической идентификации Российского центра судебно-медицинской экспертизы заслуженный врач России, доктор медицинских наук профессор Виктор Николаевич Звягин, врач Андрей Владимирович Волобуев, руководитель лаборатории полисистемных исследований НИИ общей патологии и патофизиологии РАМН, доктор биологических наук, профессор Михаил Юрьевич Карганов (медико-физиологическая программа экспедиции: с помощью современных инструментальных методов обследования выявить общие закономерности и индивидуальные особенности адаптации участников экспедиции к климато-географическим условиям архипелага Земля Франца-Иосифа и повышенным физическим нагрузкам), старший научный сотрудник лаборатории широкополосного радиозондирования института земного магнетизма РАН, канд. физ. — мат. наук Павел Анатольевич Морозов (георадарное обследование грунта в районе нахождения останков и измерение толщины ледника в седловине между куполом Греттона и куполом Пири в районе возможного маршрута группы Максимова), Новер Кочемасов, опытный альпинист и скалолаз Андрей Евгеньевич Скоров, директор национального парка «Русская Арктика» Роман Викторович Ершов.

Каждый третий день я с замиранием сердца звонил Николаю Федоровичу Гаврилову. Он коротко отвечал:

— Найдена еще одна, до того недостающая кость тех останков…

— Обнаружена еще одна страничка найденного в прошлом году дневника, но совершенно нечитаемая…

— Найдена обложка того самого дневника — тетради в черной обложке, что всем участникам экспедиции на «Св. Анне» раздала Ерминия Жданко. А фамилию хозяина дневника из-за этой самой черной обложки, как вы знаете, она писала на титульном листе…

И я подумал: «Купи Ерминия Александровна тетради с обложкой другого цвета, более светлого, она, может, надписывала бы дневники на обложке, и мы сегодня, может быть, знали бы автора дневника. Она, наверное, не заглядывала в далекое будущее, раздавая эти тетради, но словно предчувствовала, что хотя бы одна из них через много-много лет, без малого через век, станет единственным документом — свидетельством их жизни на ушедшей в трагическое небытие «Св. Анны».

9 августа, высчитав поясное время и время в полете, я набрал номер мобильного телефона Олега Продана. Он был вне досягаемости. Я позвонил через два часа — Олег откликнулся:

— Только что приземлились. Все находки относятся к найденным в прошлом году останкам. Других находок нет… — И словно в упрек мне: — В этом году, в отличие от прошлого года, не давали работать медведи, особенно на острове Белл… Мы не знаем, где еще можно искать. Наверное, теперь можно рассчитывать только на случайность находок…

Догадываясь о его чрезвычайной послеэкспедиционной занятости, о куче накопившихся в его отсутствие дел, я написал Роману Буйнову с просьбой прокомментировать результаты экспедиции. Но и от него ответ получил лишь через неделю.

«Извините за не оперативный ответ. Я вернулся позже всех, только два дня назад, т. к. сразу после экспедиции с ЗФИ улетел с вертолетчиками на Северную Землю, потом Таймыр, Диксон, Ямал и, наконец, Новый Уренгой, а оттуда уже поездом. Впечатление восторга от просторов и красот в смеси с горечью заброшенности и загаженности нашего Крайнего Севера. Остатки последних могикан, доживающих здесь свой век, на которых все держится, загубленный энтузиазм — вот, пожалуй, вкратце мои ощущения от этой послеэкспедиционной поездки. Что же касается непосредственно поисковой экспедиции, мои ощущения также неоднозначны. Ну, во-первых, это некоторое разочарование в результатах. Откровенно говоря, я ожидал большего. Но… Найдены еще фрагменты дневника (визуально нечитаемые) — опять будут колдовать криминалисты, обложка от тетради черного цвета, которыми всех снабдила Жданко, несколько костных фрагментов того же человека, остатки варежки и шерстяных носок, клапан от рюкзака. Перелопатили практически весь склон морены, наворотили целый карьер базальта. Я работал в пешей группе. В несколько приемов мы прошли заново весь мыс Ниль, два ледника до скал Полосатых, мысы Краутера, Калина, Гранта. Следов пребывания людей так и не обнаружили. Вывод: Альбанов три дня жил вероятнее всего в прибойной зоне и за годы все смыло штормами. Второе — с величайшей степенью вероятности можно утверждать, что группа Максимова до Гранта не дошла. Причина тому непроходимые для неэкипированного и неподготовленного человека ледники. В любом случае в цепи роковых обстоятельств последней и фатальной была ошибка штурмана в том, что время, которое он выделил пешей группе, было явно недостаточно, даже если бы они были альпинистами в полном снаряжении.

Интерес к этой теме, благодаря усилиям Каверина и Вашим, еще долго будет вдохновлять людей на поиски и дай Бог на этом вырастет еще не одно нормальное (хотя бы в своей части) поколение. Мы же на данном этапе не представляем себе, где можно еще искать: если они в леднике — это тупик, если пошли по припаю и оказались в море — их следов больше не существует. Ну, вот такие пока мысли.

P.S. А все же очень жаль, что Вас с нами не было…»

Надо ли говорить, как мне жаль, что я не был с ними. Надо ли повторять, что, наверное, я никогда не смогу себе простить этого. Единственное, что меня успокаивает: самое главное, что меня остановило, — боязнь сорвать работу экспедиции. Да, конечно, всегда на связи были вертолеты, но тем не менее.

Я счастлив, что судьба на своем очередном изломе, очередном подведении итогов, надеюсь еще не окончательных, подарила мне встречу с этими людьми. Не случайно, что костяк экспедиции составляют бывшие офицеры ВДВ и профессиональные спасатели, неважно, ныне действующие или бывшие, потому как бывших спасателей, как и бывших офицеров, не бывает. Грешен, но до этой экспедиции я, оказывается, не очень хорошо представлял профессию спасателя, хотя один из моих близких друзей — командир Приволжского поисково-спасательного отряда МЧС Вячеслав Климец, теперь уже в сравнительно далеком прошлом повторивший и углубивший мой путь спелеолога. Я, конечно, так примитивно о спасателях не думал: ну, работа такая, наверное, хорошо платят, кто-то идет в спасатели от нужды, из-за безработицы. Но в то же время и не задумывался над глубинной сутью этой профессии. Наверное, приходят в спасатели и от нужды и от безработицы, но долго такие в спасателях не задерживаются, потому что, во-первых, не каждому дано постоянно видеть человеческое горе, человеческую смерть, а спасатели выдерживают это не потому, что окаменевает их душа или ее вообще у них нет, а с холодной душой, несомненно, было бы легче работать, а потому, что спасатель — это мировоззрение, образ жизни, наконец, жертва, это часто или даже, как правило, собственный излом судьбы, который не сломал человека, а позвал спасать других людей.

Они спасают не только человеческие жизни, они спасают человеческие души. И не только тех, кого непосредственно во время природной или техногенной катастрофы спасают. А их родных, близких, наконец, престиж страны. А в данном случае они спасают память о давно ушедших людях, останки которых до сих пор не преданы земле, порой оболганных, не имеющих возможности что-то сказать в свое оправдание.

Спасают даже в свой единственный в году отпуск. Как оказалось, кроме них, в стране это некому было сделать.

Меня могут упрекнуть, что я пишу об участниках экспедиции несоразмерно много, может, даже больше, чем о результатах самой экспедиции. Но я посчитал себя обязанным сделать это, чтобы стало понятно, почему именно эти люди, рискуя собственной жизнью, отправились в Арктику искать пропавших без вести почти сто лет назад наших соотечественников.

Это очень тяжелая профессия. И не только физически и психологически. В данном случае я имею в виду несколько другое, ибо в большинстве своем они спасают людей пострадавших не столько в результате природных катастроф, которые все чаще тоже провоцируются человеком, а катастроф, ставших результатом необдуманной, неумной или даже преступной деятельности властителей, политиков, обслуживающих их безнравственных ученых, экономистов, юристов…. И можно только догадываться, что творится в душах спасателей. Они рождают в людях надежду.

Это люди с обостренной совестью. Накапливающееся внутри напряжение требует выхода, разрядки, иначе рано или поздно при накоплении критической массы оно может сработать как детонатор, вызывающий физический или нравственный взрыв — разрушение человека. Потому не случайно, что почти все они находят самовыражение в творчестве. Владимир Мельник стал талантливым художником-фотографом, лауреатом многочисленных российских и международных премий. Александр Унтила пишет военную жесткую и честную, как его биография, прозу, она сродни «окопной» прозе лейтенантов Великой Отечественной — Юрия Бондарева, Виктора Астафьева… Пишет свою книгу-расследование о тайне «Св. Анны» Роман Буйнов, которую намерен закончить к 100-летию брусиловской экспедиции, писал стихи погибший в Арктике при испытании нового спасательного водолазного снаряжения Герой России Андрей Рожков.

Повторяю, я благодарен не очень-то благосклонной ко мне судьбе, что подарила мне встречу с этими людьми. Они заставили меня укрепиться в вере, что есть еще, пусть оскорбленная и униженная, но истинная Россия, а не ООО или ЗАО «Российская Федерация» Абрамовичей, Прохоровых и Чубайсов, для которых жизненное кредо: кто может, обогащайтесь — не упорным трудом и талантом, а обворовывая слабых и честных. Они заставили меня укрепиться в вере, что есть еще Россия искренне любящих ее и преданных ей сынов, часто не очень русских по крови, которые по-прежнему живут по принципу: сначала думай о Родине, а уж только потом о себе, по принципу, определенному для себя начальником экспедиции бывшим офицером-десантником Олегом Проданом: «Сделать для Родины то, что другие до тебя не смогли», по принципу, выраженному в словах другого бывшего офицера Российской армии, а бывших офицеров не бывает, Александром Унтилой:

«Когда я служил в Воздушно-десантных войсках, у нас был закон — своих не бросать. Сколько человек ушло на задачу — будь то засада, налет или разведывательно-поисковые действия, столько же должно вернуться, и не важно, мертвые они или живые. Вытаскивать необходимо всех. Были случаи, что при спасении одного человека, при эвакуации одного тела погибшего товарища гибли другие, но никто никогда не ставил под сомнение непреложность этого правила, этого закона братства и чести. Из истории Великой Отечественной мы знаем, что война не окончена, пока не установлен и не захоронен последний солдат. Люди, которых мы сейчас ищем, — в своем роде тоже солдаты. У них свой фронт, но пали они за то же, за что погибнут их потомки на различных полях брани — за процветание Отечества, за укрепление мощи и славы России, расширение её границ, за Великий Северный морской путь, в открытие которого они внесли свой вклад. Путь, который оказался таким незаменимым для Советского Союза во время Великой Отечественной войны, который спас тысячи жизней. Найти их для нас — дело чести и смысл жизни, пусть страна сейчас и живет другими ценностями!»

Очень горькие слова верного и мужественного сына России: «…пусть страна сейчас и живет другими ценностями»…

Через несколько дней после Романа Буйнова, еще не возвратившись в Москву, с Белого моря прислал мне по электронной почте копию отчета в ФСБ о результатах комплексной экспедиции на Землю Франца-Иосифа ее начальник Олег Продан. Привожу выдержки из него:

«22 июля 2011 года участники экспедиции вместе с оборудованием были переброшены вертолетами Ми-8 с о. Земля Александры (погранзастава Нагурское) на место обнаружения останков. В этот же день мобильная группа начала обследование возможного маршрута четверки Максимова по леднику в сторону мыса Гранта.

24 июля при тщательном осмотре места прошлогоднего обнаружения останков найдены три человеческие кости, клапан от вещевого мешка и фрагменты одежды.

25 июля мобильная группа вертолетом была перемещена на мыс Гранта для поиска возможных свидетельств присутствия на мысе кого-нибудь из четверки Максимова, если кто-то из нее дотуда добрался.

26 июля экспедиция проводила работы одновременно в трех местах: на месте обнаружения останков, на мысе Гранта и на мысе Калина, на леднике проводились замеры при помощи георадара.

28 июля на месте прошлогоднего обнаружения останков человека дополнительно найдено: коленкоровая обложка тетради, нечитаемые листы дневника и волосы (предположительно человека).

С 29 по 31 июля группа работала на о. Белл. Постоянный туман и присутствие белых медведей на маршруте не позволили провести тщательный поиск захоронения Нильсена. Было принято решение вернуться на место основного лагеря.

31 июля и 1 августа на месте обнаружения останков найдены дополнительно: кости черепа медведя со следами рубленых ран.

1 августа все участники экспедиции вертолетами перемещены на о. Земля Александры, на погранзаставу Нагурское.

2 августа участники экспедиции на вертолете Ми-8 перемещались по ключевым островам архипелага (о. Рудольфа, о. Циглера, о. Чамп, о. Гукера, о. Нордбрук) для установки опознавательных знаков о принадлежности архипелага Земля Франца-Иосифа к особо охраняемой природной территории Российской Федерации.

Обследование мобильной группой возможного пути движения четверки Максимова по леднику показало, что без специальной альпинистской подготовки пройти участок от места обнаружения останков до м. Гранта по суше невозможно. Указывая для пешей группы место следующей встречи — мыс Гранта, Альбанов совершил роковую ошибку, не подозревая, в каких условиях окажутся его люди, оставленные на мысе Ниль. Они просто оказались в ловушке из ледников. По результатам поиска можно предположить, что трое из группы могли погибнуть на леднике. В таком случае находка их останков практически невозможна. Хотя и не исключена вероятность захоронения их под базальтовыми камнепадами в месте обнаружения останков одного из участников группы…

Подавляющее большинство артефактов располагались на склоне каменистой гряды и лишь некоторые — на месте ранее обнаруженного скелета человека. К их числу относятся: ладьевидная кость правой стопы мужчины, фрагмент диафиза лучевой кости.

На склоне гряды найдены: коленкоровая обложка дневника, несколько его смятых листов и их фрагменты, пучки длинных белокурых волос (с рыжинкой) предположительно человека (их принадлежность к мужчине, останки которого обнаружены ранее, может быть определена лабораторно). Кроме этого обнаружены множественные фрагменты волос, посеченные камнями или находящиеся в трещинах камней; фрагмент пястной или плюстневой кости, предположительно человека; клочья шерсти белого медведя и шерсти оленя, лишенные кожной основы (очевидно от малицы); мелкие фрагменты одежды из шерстяной, суконной, вязаной и брезентовой ткани; крупный фрагмент одной вязаной варежки и несколько мелких фрагментов другой варежки; клапан заплечной сумки со слабо различимым клеймом (текст может быть определен лабораторно); два фрагмента белого шерстяного домашней вязки носка; мелкий осколок голубого стекла; фрагмент затылочной кости белого медведя с наличием разруба топором по одной из его сторон…

Кроме того, на побережье бухты, на расстоянии 200 метров от обнаружения останков найдено бревно с признаками сожжения по типу «нодьи» и три фрагмента черепа медведя по внешнему виду аналогичных затылочной кости с признаком разруба топором. Установление принадлежности указанных фрагментов одному животному или нескольким возможно только в лабораторных условиях».

Какие дополнительно сведения дали эти находки? Какие они позволяют сделать выводы?

Представляется возможным предположить, что к тому времени единственно оставшимся в живых из группы Максимова, чьи останки найдены в 2010 году, условно назовем его «Смиренниковым», топором был убит напавший на него белый медведь. Это нападение в данном случае было для него счастьем, оно дало ему возможность прожить на этом месте довольно продолжительное время, вглядываясь в море, в надежде на каяк Альбанова, даже в случае если море было забито битым льдом. Ведь был же открытым пролив, когда Альбанов уплывал к мысу Гранта. Значит, битый лед то прибивало ветром, то, наоборот, уносило в открытое море. Его попытка в одиночку идти дальше верхом, ледником, была безуспешной. Разруб на найденном черепе медведя может объяснить отсутствие винтовки при «Смиренникове», она вместе с остальными троими могла погибнуть при провале в трещину на первом после мыса Ниль леднике. Но слабый духом человек, истощенный многомесячным тяжелым путем, вряд ли мог в одиночку убить топором огромного белого медведя, хотя, впрочем, для архангельского помора, каковым был тот же Смиренников, медведи были не в диковинку, они были для них чем-то вроде домашних коров, к тому же чрезвычайные, смертельные обстоятельства придавали дополнительные силы. Но если все-таки допустить, что «Смиренников» при помощи топора, обороняясь, справился с напавшим на него медведем, тогда где топор, если даже хорошо сохранились хрупкие листы дневника?

Если же допустить, что в бухте, где были найдены останки человека, какое-то время находилась, преодолев первый ледник, который не представлял особой сложности, по крайней мере в 2010 и 2011 годах, вся четверка, и медведь был убит все-таки из винтовки, его только добивали или разрубали топором, то наличие при погибшем или умершем почти всех общих экспедиционных вещей можно объяснить только тем, что четверка после этой бухты попыталась пробиться дальше к мысу Гранта верхом, ледником. Где трое погибли вместе с винтовкой, топором и другими экспедиционными вещами в одной из трещин, и «Смиренников» из-за невозможности идти ледником дальше вместе с порученными ему нести экспедиционными вещами вынужден был вернуться в бухту, никакого другого выбора у него не было, и жить здесь хоть в очень малой, но надежде, что Альбанов рано или поздно вернется за ними, если не с мыса Гранта, то позже, с мыса Флоры. Но достигнув мыса Флоры, Альбанов тяжело заболел, а поплывшего к мысу Гранта Александра Конрада, как потом и «Св. великомученика Фоку», не пустил забивший пролив битый лед.

Если отчет начальника экспедиции, Олега Продана, в ФСБ лаконичен и сух, в нем нет места эмоциям, к тому же сам он не шел на леднику в составе поисковой четверки, а руководил береговой группой, то письмо Александра Унтилы на мой вопрос о возможности прохождения группой Максимова ледника до мыса Гранта дает представление об условиях, в каких работали поисковики.

«Попытавшись пройти в этом году возможным путем группы Максимова, я сделал вывод, что проделать его пешком невозможно, хотя до этого дня свято верил, что нет задач невыполнимых и все во власти человеческого упорства и силы воли. Ходовую группу возглавлял Евгений Левитович Ферштер, поисковик со стажем, автор самой идеи экспедиции и ее вдохновитель. На протяжении многих лет он по крупицам собирал сведения, встречался со многими моряками и полярниками, разыскивал координаты потомков экипажа «Святой Анны» и готовил теоретический материал для поиска. В ходовую группу входил также врач Роман Петрович Буйнов, опытный скалолаз и альпинист Андрей Скоров и представитель поисково-спасательной службы в моем лице.

Мы только в общих чертах представляли, какую сложность несет в себе этот маршрут, но то, что легкой прогулки не получится, было ясно с самого начала. Это страшное место, рельеф высшего уровня сложности. Там есть все, что способствует быстрой и бесследной гибели человека, даже останков его никогда не будет найдено.

Мы предполагали, что с нашим опытом и снаряжением нам удастся пройти первый ледник за 6 часов с большим запасом, но пересекали мы его сутки. Сложнейший лабиринт трещин, шириной до 8 метров, прикрытых сверху снежной коркой. Ледяные мосты, с грохотом обваливающиеся на сорокаметровую глубину при малейшем прикосновении, заставляли петлять, возвращаться и искать все новые и новые пути. В итоге мы начали действовать так: соединились в связку, первым шел я, постоянно простукивая и прощупывая наст под ногами. Когда на пути попадалась трещина, я пытался найти самое узкое место или ледяной мост. Товарищи, идущие сзади, ступали за мной след в след и постоянно страховали. Потом я просто пытался перепрыгнуть трещину или пройти по мосту, если удавалось — страховал следующего, если нет — повисал в трещине на веревке, а товарищи вгрызались ледорубами в наст и вытаскивали меня.

Работали мы порой до тех пор, пока не начинали падать и засыпать. Ставили палатку, делились на смены — часть отдыхала, часть находилась на охране, но в конечном итоге и эта схема у нас дала сбой. В условиях полярного дня очень сложно отследить время, биологические часы «ломаются». Вокруг тебя постоянно светло, кипит жизнь, орут птицы, тявкают песцы, внизу в море появляются животные — моржи, белухи, киты… Однажды работали, работали, а потом поняли, что не только не спали, а даже просто не отдыхали двое суток. Это автоматизм и азарт, не поймешь, где находишься, теряешь счет времени, засыпаешь на ходу и не можешь понять причины. Когда же, наконец, смотришь на часы и начинаешь прикидывать, сколько отработали и в каком режиме, начинают шевелиться волосы на голове. Давала о себе знать и акклиматизация, все-таки из 30-градусной жары мы сразу попали в отрицательные температуры.

По леднику мы шли почти наугад, зная лишь общее направление. Несколько раз спускался плотный туман, и мы по-настоящему терялись — не было видно ни океана, ни направления движения, даже силуэты товарищей, идущих в одной с тобой связке, различались с трудом. В этом случае здорово выручали GPS-навигатор и старый добрый компас. Поднимался и шквальный ветер, от которого было не укрыться, приходилось пережидать порывы, сбившись в кучу. Так и шли — упирались в трещину, проходили вдоль нее, упирались в другую… Выходишь на этакий ледяной мыс. По бокам две широченные трещины, ты сидишь на уступе, а он снизу везде «подпилен» ветрами и водой — и мы могли только гадать — воздух под нами или плотный лед.

В прошлом году мы показывали снимки этого ледника специалистам-гляциологам. Верхушка ледника прирастает осадками, огромная площадь и огромная масса льда сама себя «выдавливает» и ползет в сторону океана — это постоянное, вечное движение. Единственное, чем сегодняшний ледник может отличаться от себя же столетней давности, это меньшей высотой снежного покрова. В то время климат был суровее, и положение четверки Максимова было еще сложнее нашего — трещины были менее заметны. К тому же мы — подготовленные и полные сил люди со всем необходимым снаряжением, а они — изможденные матросы, два года отзимовавшие во льдах, не имеющие опыта хождения по ледникам и снаряженные лишь истертыми пимами и одной на всех веревкой в двадцать метров длиной.

Сначала мы думали, что ледник — это самая тяжелая часть пути, но оказалось, что это далеко не так. Теоретически ледник можно обойти, уйдя далеко в глубь острова. Справа останется океан, слева — скальный массив. Практически же, если вдоль береговой линии ледник имеет протяженность 6 км, то обходной маршрут — это километров 30 по очень глубокому снегу, затем подъем вверх на 400 метров и на конечном участке — крутой спуск на 400 метров по скалам и осыпям. Не каждый опытный альпинист со снаряжением справится, да и без хороших лыж перемещаться по глубокому снегу невероятно трудно.

Мы выбились из сил уже после преодоления ледника, но потом вернулись по собственным следам, чтобы попытаться обойти его, предполагая, что так могла поступить четверка или тройка Максимова. Конечно, мы бы смогли это сделать, но в 1914 году изможденным и больным людям на расстояние в 30 км понадобилось бы несколько дней. Охотиться на ледяном куполе не на кого, им пришлось бы нести с собой запас еды, с топливом та же проблема. Нет укрытия от ветра и осадков.

Даже если каким-то чудом им удалось преодолеть ледник, то и дальнейшая местность представляет собой сплошные ловушки. Перейдя ледник, мы вышли к подножию отвесной скальной гряды, стоящей перпендикулярно берегу. Стена эта начинается далеко в глубине острова и тянется до самого океана. Высота ее те же 350–400 метров, и взобраться на нее нет никакой возможности ни со снаряжением, ни тем более без него — сплошные базальтовые осыпи и отрицательные углы. Уходить влево, на купол — значит, обречь себя еще на один длинный обход по безжизненной и продуваемой ледяной пустыне. Справа, между океаном и скалами, мы обнаружили узкий проход — этакие местные Фермопилы, только наклоненные под углом градусов в 30 в сторону океана и резко обрывающиеся в воду на сорокаметровой высоте. Мы попытались пройти по ним траверсом и уйти дальше вдоль берега, но едва не погибли. Сначала снег был глубокий, сантиметров 15, можно было фиксировать ногу и не скользить, но по мере удаления к центру этого ледяного лба снег исчезал — сдувался ветром с выпуклой части уклона, и под ногами оставался только голый лед, как на катке. К тому же, как оказалось, уклон имеет форму винта — постепенно закручивается, и угол наклона становится всё больше — удержаться невозможно. Мы начали скользить и падать, сползать в сторону обрыва к океану. К тому же нас неожиданно накрыл плотный туман, и мы сами не заметили, как оказались в ловушке, хотя были предельно внимательны. Пришлось вгрызаться ледорубами, ложиться на склон плашмя и держаться — иначе мы бы просто съехали, набирая скорость. Шанса хоть за что-нибудь зацепиться на этом зеркале нет, соскользнув, мы бы упали в волны и никто бы никогда нас оттуда не выловил.

Даже развернуться и начать движение назад нам стоило большого труда. Если четверка или тройка Максимова пошла по этому уклону в тумане, они запросто могли пройти точку невозврата и слететь с него в волны. Выплыть возможности нет — сильный прибой, большая протяженность обрыва и ледяная вода исключают малейшую возможность. В том случае, если они двинулись обходить скальную гряду со стороны «материка» (колоссальное расстояние, глубокий снег и отсутствие дичи и топлива!), в условиях тумана, да при полном отсутствии ориентиров на куполе они вполне могли заблудиться и уйти вглубь острова — гряда тянется очень далеко и разветвляется на хребты.

Дальше за грядой и ледяным лбом начинается еще один ледник, затем отвесный мыс Краутер с узким каменным пляжем у подножия, за ним — огромный залив Грея с сильно изрезанной береговой линией. Во времена похода Альбанова он был забит льдинами, и горло его было довольно узким. Альбанов легко мог в несколько приемов перевезти людей через залив, сильно сократив и облегчив им путь, но он ушел дальше, на мыс Гранта. Максимов же со своей группой (если, конечно, они добрались до залива) мог попытаться пересечь его по плавучему льду, что довольно опасно. Двигаться же в обход — огромный крюк в несколько десятков километров, к тому же идти вдоль обрывистых и сыпучих берегов — самоубийство, везде нависают ледяные карнизы, периодически обрушающиеся вниз. Отходить же от береговой линии — риск заплутаться в тумане на белоснежном куполе и увязнуть в снегу. Тем не менее, мы не исключали и этой возможности, обыскали все утесы, каменные пляжи, бухты и мысы… Никаких следов, ни единой косточки или клочка одежды. Все же, надо быть объективным, не обошли они залив, лежат где-то до него. На этом отрезке их останки, конечно, уже давно сгинули, так как все массивы базальта, снега и льда очень нестабильны. Тела либо засыпало скальной осыпью, либо вморозило в ледник и в итоге унесло в океан. Ледник движется к океану со скоростью около 50 метров в год, за сто лет это пять километров.

Сам мыс Грант мы также обыскали полностью. Сложный мыс, те же 400 метров от уровня океана, обрывается в воду строго перпендикулярно или с небольшими отрицательными углами. На вершину мыса подняться можно только через ледяной купол, преодолев очередной ледник. Наверху — каменная, голая лунная поверхность, отполированная ветром, как брусчатка на Красной площади. Утес открыт всем ветрам и осадкам, совершенно лишен растительности. Охотиться наверху невозможно — птицы гнездятся ниже на уступах, кормиться летают к океану. Мы сделали вывод, что наверх подниматься им смысла не было — это огромная и бесполезная трата сил. Да, сверху они могли увидеть возвращающегося Альбанова, однако сам процесс подъема и дальнейшего ожидания на пронизывающем ветру смертелен. Мы полностью обыскали голое плато, но никаких признаков присутствия человека не обнаружили. Оставалось надеяться на то, что если четверке всё же удалось добраться до Гранта, они ожидали Альбанова внизу…

Подножие мыса оказалось узкой полоской каменного пляжа, образованного откалывающимися от вертикали и срывающимися вниз базальтовыми валунами. Даже во время среднего волнения на море волны пересекают его почти полностью, а в шторм пляж совсем исчезает под водой — обрывки водорослей мы могли наблюдать высоко на скалах. Линия пляжа сильно изогнута — идешь, видишь угол следующего выступа, заходишь за него — снова взгляд упирается в уступ и так далее; четыре километра побережья «гармошкой». Какой-либо точки, откуда можно было видеть весь сектор морского горизонта, мы не нашли — значит, чтобы встретиться с Альбановым, добравшимся до Гранта, необходимо было всё время курсировать по пляжу — ведь конкретной точки встречи на мысе назначено не было. Если пешеходы и могли ждать штурмана на этой узкой полосе, то только до первого шторма.

К нашему великому сожалению, приходится признать, что при такой сложности маршрута и таком количестве ловушек, способных за короткий промежуток без следа похоронить тело человека, найти береговую группу, скорее всего, невозможно.

Если бы они погибли на каком-то стабильном в геологическом отношении участке рельефа — на плато, в пещере, в глубине широкого, недоступного волнам пляжа, мы бы их нашли обязательно, но таких мест на всем маршруте — процента 2, остальное — подвижная ледяная или каменная масса…»

Если Олег Продан в своем отчете лишь констатировал факт, что медведи мешали работе экспедиции, то Александр Унтила подробно рассказал, как это было.

«Очень сложная в этом году была обстановка с белыми медведями. Огромное количество, обнаглевшие, совершенно не боятся человека. Наша четверка была в пути, когда на связь вышла группа, оставшаяся в лагере. Они пошли работать на склон находок, в это время пришел медведь, забрался в палатку, разорвал ее. Начали стрелять по нему из ракетницы, он очень вяло отреагировал. Только после того, как выстрелили мелкой дробью по лапам, мишка ушел. Применение мелкой дроби безопасно, кожу медведя она не пробивает, а только больно «стегает» косолапого.

Много было столкновений у нашей пешей группы с ними, зачастую нос к носу. На пересеченной местности ты ничего не видишь: заходишь за выступ скалы или переваливаешь горку и — чуть не наступаешь на медведя! Бывало, увидишь медведя за несколько сотен метров — лежит себе на снежнике, нюхает воздух. Мы начинаем его потихонечку обходить, но он нас, естественно, засекает. Сначала принюхивается, потом резко встает и начинает семенить в нашу сторону. В таком случае приходилось стрелять дробью, и он нехотя уходил. В единственном случае после первого выстрела крупный самец не убежал, а пошел в атаку, сократив дистанцию до 12–15 метров, и лишь вторым и третьим выстрелом мы его все-таки остановили и развернули. Потому ружья всегда были наготове, да один человек с карабином всегда страховал «пугальщиков», но, слава Богу, стрелять на поражение не пришлось.

Однажды увидели двух медвежат, подростков, килограммов по 150 каждый, они кормились на склоне — лазали по птичьему базару, разгребали камни, поедали яйца и птенцов. Мы сначала понаблюдали за ними, они на нас ноль внимания. Потихонечку мимо них пошли, и неожиданно вышли на маму. Крупная медведица лежала в яме со снегом, мы чуть было не наступили на нее. Мать зашипела на нас, но, видимо, была на тот момент уже сыта. Увидела, что для медвежат мы опасности не представляем, позволила себя обойти, но когда оказалась в тылу — пошла за нами. Пришлось её отпугнуть…»

Поисковая экспедиция 2010–2011 годов по следам береговой группы Валериана Альбанова на архипелаге Земля Франца-Иосифа закончила свою работу, сделав сенсационные находки, и в то же время пришла к выводу о почти абсолютной бесперспективности дальнейших поисков останков группы Максимова. Маловероятно, но вдруг что-нибудь могут дать после расшифровки найденные в 2011 году страницы дневника. Выяснить, чьи же все-таки останки были найдены на о. Земля Георга, может только целый комплекс мероприятий: поиски в архивах, попытка узнать, кто из четырех в апреле родился, поиск родственников. В случае находки родственников это развязало бы руки профессору Звягину. Его участие в экспедиции 2011 года, общение с ним обогатило участников экспедиции. Из письма Александра Унтилы:

«Все прониклись уважением к этому умнейшему и порядочному во всех отношениях человеку. В 71 год он поехал на край земли, участвовал в жизни лагеря наравне со всеми, таскал ящики, ворочал камни на месте находок, по вечерам, несмотря на усталость, по нашей просьбе рассказывал о своей работе. По окончании экспедиции перед отлетом все свободные от дежурства пограничники собрались в актовом зале заставы, и он прочитал им лекцию о том, как работал с останками царской семьи, воссоздавал скульптурные портреты по черепам. Мало того, что Виктор Николаевич читал четыре часа вместо запланированного часа, так потом, когда он уже ушел к себе в комнату, к профессору началось настоящее паломничество. Спрашивали, уточняли детали и не давали покоя до самого отлета. Он никому не отказывал, всем всё подробно объяснял.

Если в минувший год Виктор Николаевич Звягин работал над найденными нами останками в Москве, то теперь он лично осмотрел место, где они были найдены, участвовал в поисках черепа. Если ранее он высказывал сомнение в том, достаточно ли качественно мы искали, то в этом году, поработав с нами, он признал — тщательнее и скрупулезнее досмотреть место, чем это сделали мы, невозможно — ни физически, ни технически. Тонны базальта, глыбы от полкилограмма до сотен килограммов на огромной площади мы ворочали, лед топили, кололи и плавили, таскали, перекапывали и спали по 3–4 часа в сутки.

Голову найти так и не удалось. Нашли клочки волос под камнями, по руслу ручьев. Лежали они вместе со мхом, землей — роговая ткань не тлеет, просто иссыхает.

Множество версий, порой самых неправдоподобных, переработали мы, пытаясь найти ответ на эту загадку. Самое простое и естественное объяснение: голова — наиболее тяжелая и при этом легко отделяемая часть тела. Шейные позвонки имеют довольно слабые связки, мышечная масса шеи не сравнима с мышцами руки или тем более ноги, по отношению к массе и прочности суставной сумки. При оттаивании трупа первым делом оттаивает шея — как самый тонкий по сравнению с головой и туловищем фрагмент. Человеческая голова — это термос, который при жизни защищает мозг, как от механических, так и от тепловых воздействий, при оттаивании же срабатывает обратный эффект. Отделившись от тела, шарообразная голова легко может скатиться по склонам и руслам ручьев в сторону моря.

Вторая версия — медведи. По свидетельствам очевидцев, медведь выедает первым делом наиболее жирные, «калорийные» места. У моржа — подкожный жир, у человека — мозг, это также жировая ткань, тем более и единственная у истощенного до предела человека. Медведь может долго валять голову в попытках разгрызть, укатив при этом на приличное расстояние. После разгрызания черепа взрослый хищник вполне может съесть мозг вместе с фрагментами плоских костей, остальное растащили птицы и песцы…»

Так-то оно так, но практически сохранился целым скелет, словно за 96 лет его никто не трогал. Может быть, действительно все эти годы он лежал вмерзший в лед?..

Экспедиция закончила свою работу, но все-таки есть надежда, что окончательная точка в поиске береговой группы Альбанова не поставлена.

Как и не поставлена последняя точка в разгадке гибели самой шхуны «Св. Анна» и оставшегося на ней экипажа. «Есть еще надежда, — пишет Александр Унтила, — что тогда, сто лет назад, к одному из 200 островов архипелага Земля Франца-Иосифа, или к северной безлюдной части Шпицбергена все-таки прибило течениями «Св. Анну». Стоит она себе в тихой бухте или фиорде — обледеневшая, величественная, полная тайн и открытий, и ждет своего исследователя».

А на днях я получил письмо от известного моряка и писателя Николая Черкашина, в свое время не обратившего должного внимания на рулевое колесо в одном из кабачков немецкого городка Штральзунда: «Я не прекращаю своих поисков. И, может быть, нам всем что-то откроется в юбилейном 2012 году. Недавно я снова побывал в Штральзунде. Искал этот ресторанчик, но безуспешно. За прошедшие двадцать лет припортовый район, как и сам город сильно изменился. Кляну себя за то, что сразу не записал название и адрес этого места. Зашли мы туда случайно, шли мимо и заглянули на полчасика — дух перевести. И друзей своих спрашивал еще лет десять назад — не помнят. Но поиски не прекращаю».

Есть надежда, что не поставлена последняя точка в попытке разгадки судьбы почты, которую Валериан Альбанов нес или не нес на теплую землю.

Как до конца нет уверенности, погиб ли Валериан Иванович Альбанов при взрыве поезда в Ачинске в 1919 году.

Несомненно одно, что с каждым годом возрастает интерес к этой трагической русской полярной экспедиции, как и возрастает интерес к личности Валериана Альбанова. Прежде всего, как к человеку невероятного мужества. Еще раз вспомним, что он собирался в ледовый поход, примером в котором ему был великий Нансен, один. И, без сомнения, он преодолел бы четырехсоткилометровый путь по дрейфующему льду к островам Земли Франца-Иосифа в более короткое время.

Он был разносторонне талантлив. Все чаще за рубежом, и только вслед за этим в России, издаются его «Записки по дрейфующим льдам Северного Ледовитого океана летом 1914 года». Да, прежде всего, они привлекают и имеют огромную ценность, как свидетельский документ, но Альбанов проявил себя в них талантливым литератором, хотя писал их всего лишь как путевой дневник. Но чтобы признали это на Родине, богатой не только талантливыми, но и великими писателями, нужно было, чтобы за рубежом их назвали «забытым шедевром русской литературы, забытым везде, в том числе и в России». Надо ли говорить, что он был талантливым штурманом. Он был, видимо, талантливым инженером-конструктором, хотя по профессии таковым не был. До того не имея никакого представления и тем более опыта в изготовлении саней, каяков, он сконструировал и построил их из ограниченных и не очень подходящих для этого подручных материалов, и они в полной мере оправдали себя. Вспомним, что еще в юности он отличался мастерством изготовления моделей кораблей, чем даже, учась в мореходных классах, зарабатывал на жизнь, и по крайней мере одна из этих моделей, по некоторым сведениям, увезенная в Казахстан, может, до сих пор переходит из семьи в семью, и люди не подозревают, кем она выполнена.

И еще один результат поисковой экспедиции, кроме вышеперечисленных. Поисковики: профессионалы-спасатели высочайшего класса аэромобильного отряда «Центроспас» МЧС России и офицеры спецназа ВДВ, те и другие, кроме профессиональной подготовки и огромного опыта работы и службы в экстремальных условиях, в том числе в Арктике и в условиях реальной войны, пусть она циничными политиками, относящимися к собственной армии как к быдлу, хитро названа контртеррористической операцией, обладающие, несомненно, высочайшей степенью мужества, повторив только небольшой отрезок пути Валериана Альбанова по одному из островов Земли Франца-Иосифа, вооруженные радиостанциями и спутниковой связью, все время связывающими их с большим миром, который в образе летчиков-асов авиации ФСБ всегда был готов прийти на помощь, поразились его безграничному мужеству.

Без сомнения, Альбанов — яркий пример для молодежи, встающей на самостоятельный жизненный путь, тем более на путь служения Родине, в наше непростое время. И тем более он — яркий пример для тех, кто выбрал по-прежнему нелегкую профессию моряка. И потому естественно желание присвоить имя Валериана Альбанова учебному судну Уфимского речного командного училища. Города, где он родился и в котором какое-то время жил на крутом и высоком берегу прекрасной реки Белой, которую в старину звали Белой Воложкой, тем самым связывая ее с великой Волгой. Белая-река пробудила в нем мечту о дальних морских плаваниях, по ней он на утлой плоскодонке гимназистом-первоклассником без страха отправился в «кругосветное» плавание. И было бы глубоко символично, если по ней будет ходить-плавать учебный корабль с гордым именем «Штурман Альбанов».

2011 г., ноябрь


Вкладка

В. И. Альбанов
Г. Л. Брусилов
Эта фотография сделана в 1910 г. на палубе «Вайгача» в порту французского г. Гавра, когда «Вайгач» и «Таймыр» совершали переход южными морями из Кронштадта во Владивосток, чтобы отправиться оттуда в Арктику. Г. Л. Брусилов стоит вторым справа…
«Св. Анна» перед отправкой в экспедицию на рейде Санкт-Петербурга
Семья дяди Г. Л. Брусилова, Б. А. Брусилова. На переднем плане рядом с мужем истинная владелица судна А. Н. Брусилова. По ее имени, приобретенную для экспедиции, шхуну «Пандора» переименовали в «Св. Анну». Стоит во втором ряду Г. Л. Брусилов. Фотография 1912 г., времени подготовки экспедиции
Е. А. Жданко
Фрагмент письма Е. А. Жданко к родителям
Ерминия Александровна Жданко за штурвалом «Св. Анны», скорее всего, во время подготовки экспедиции
Карта маршрутов экспедиций Г. Л. Брусилова и Г. Я. Седова
«Св. Анна». Верхний план:

1. Зимний камбуз; 2. Каюта на 18 человек; 3. Неиспользуемое помещение; 4. Коридор;

5. Машинное отделение; 6.Котельная; 7. Угольная; 8. Трюмы; 9.Кубрик; 10. Передний камбуз; <…> 12. Полуют для лоцмана или штурмана. Нижний план: 1. Каюта капитана; 2. Каюта штурмана; 3. Кают-компания;

4. Свободная каюта; 5. Туалеты; 6. Душевая; 7. Каюта Е. А. Жданко; 8. Каюта гарпунера; 9. Мастерская; 10. Машинное отделение; 11. Коридор; 12. Вход в трюм; 13. Задние туалеты; 14. Винтовая лестница; 15. Большая кают-компания, переоборудованная в продовольственный склад; 16. Котельная; 17. Угольный трюм; <…>19. Спуск в кубрик; A. Шкаф для одежды; B. Стол; С. Комод; D. Гарпунные пушки; E. Трапы;

F. Плавильная печь


Трудный путь по торосам. Рисунок В. И. Альбанова
Походная кухня. Рисунок В. И. Альбанова
Обсуждение итогов экспедиции по поиску самолета С. А. Леваневского. Слева направо: М. А. Чванов, легендарный флаг-штурман Полярной авиации, заслуженный штурман СССР В. И. Аккуратов, Герой Советского Союза заслуженный летчик-испытатель, заслуженный испытатель космической техники, почетный полярник, многократный рекордсмен мира по вертолетному спорту В. П. Колошенко, главный редактор журнала «Техника — молодежи» писатель В. Д. Захарченко, главный редактор газеты «Советская Башкирия» Н. П. Каменев, главный инженер специального конструкторского бюро Уфимского авиационного института, кандидат технических наук В. И. Полянин. Август 1983 г.
2010 г. Встреча через много лет: М. А. Чванов в гостях у В. П. Колошенко
Члены экспедиции. Слева направо: Владимир Мельник, Андрей Николаев, Михаил Майоров, Александр Унтила, Сергей Рябцев, Евгений Ферштер, Олег Продан (начальник экспедиции), Леонид Радун, Роман Буйнов, Александр Чичаев и Артемий Дановский. Земля Франца-Иосифа. Базовый лагерь.19 июля 2011 г.
Патронные гильзы выпуска 1910 г., найденные на мысе Ниль, месте прощания Альбанова с береговой группой
Начальник поисковой экспедиции Олег Леонидович Продан
Майор спецназа ВДВ в запасе, спасатель аэромобильного отряда «Центроспас» МЧС России Александр Унтила
Автор снимков, участник экспедиции, выпускник МГИМО, один из создателей спасательной службы России, а после и МЧС — Владимир Мельник
Один из главных организаторов экспедиции, Герой России, генерал-лейтенант, начальник Управления авиации ФСБ Николай Федорович Гаврилов
Заплечный мешок. Перед походом Брусилов выдал группе Альбанова по количеству ее членов 14 заплечных мешков
Мы попытались из растащенных мореной, а возможно, и медведями, костей сложить скелет
Найденные часы, стрелки которых показывают время 10 ч. 30 мин.
Столовая ложка с инициалами «ПС»
Английский свисток «Acme Thunderer». Он лежал вместе с часами среди останков человека (наверное, был во внутреннем кармане куртки). После почти векового заточения, среди льда и базальтовых глыб, им еще можно пользоваться
Нож, ничем не засыпанный, ничем не прижатый, лежал на камне, на самом краю морены. Острие, как указатель, было повернуто в направлении, где были найдены останки человека. Нож заводского производства: дубовая рукоятка, латунная пяточка северного типа, лезвие «щучка»
Члены экспедиции установили крест в память вышедшей на Землю Франца-Иосифа группы Альбанова
Перед Александром Унтилой в снегу вдруг заколебался на ветру, словно маленький парус, исписанный листок бумаги. Судя по почерку, это была страница из найденного дневника
Известно, что перед расставанием Альбанов выдал береговой группе Максимова жестяное ведро, «винтовку-магазинку», 70 патронов и эмалированную кружку
Из «Записок…» Альбанова: «Еще на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стекла для них делали из темных четырехгранных бутылок от “джина”»
Одна из страниц найденного дневника
Мемориальная доска в основании креста

Оглавление

  • Судьба, оставшаяся загадкой
  • Неожиданная встреча
  • Белые паруса надежды
  • На юг, к теплой земле
  • Уфимский гимназист
  • Человек, помоги себе сам!
  • Сестра милосердия
  • Хрупкая нить поиска
  • Несостоявшаяся встреча
  • Если кто-нибудь что-нибудь знает…
  • Еще одна загадка штурмана Альбанова…
  • 96 лет спустя. Сенсационные находки в Арктике
  • Вкладка
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно