Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


И.А. МОРОЗОВ, И.О. СЛЕПЦОВА
Праздничная культура Вологодского края


Часть I
Святки и Масленица


НЕСКОЛЬКО СЛОВ В КАЧЕСТВЕ ВСТУПЛЕНИЯ

И.А. Морозов  И.О. Слепцова

Сейчас уже мало кто себе представляет, насколько разнообразны и многочисленны были народные праздники и развлечения. В них, пожалуй, как ни в одной другой сфере народной культуры, нашли свое выражение нравственные идеалы, этикетные нормы и верования, проявились все вида народного искусства: музыкальное, танцевальное, драматическое, изобразительное. Вопреки распространенному заблуждению, праздники в жизни крестьянина никогда не был временем беззаботного ничегонеделание. Церемониал праздника, включавший в себя многочисленные забавы, игры и развлечения, шутки и розыгрыши, соревнования на ловкость выносливость, силу, был полон глубокого смысла, он знаменовал все жизненно важные события, начиная и завершая их Праздник, с одной стороны, являлся воплощением заветов предков, то есть свято чтимой и оберегаемой традиции, берущей свое начало в глубине веков; о другой стороны, каждый раз был для тех, кто участвовал в нем, открытием мира, выходом за рамки общепринятого, способом реализации невозможного. Отсюда немыслимое на первый взгляд сочетание серьезного и смешного, трагического и комического, столь характерное для любого старинного праздника и способное не только удивить современного читателя, но и порой, (скажем, в оценках «отпевания покойника») вызвать у него резкое неприятие.

Чтобы правильно понять этот парадокс, нужно иметь в виду, что представления о серьезном и смешном ранее существенно отличались от современных. Скажем, чтобы коровы лучше паслись и их не трогали дикие звери, во время первого выгона скота взрослые заставляли детей играть в горелки, бегая вокруг идущего по улице стада; а чтобы масло лучше сбивалось и лен был длиннее, скатывались на санях или шкурах о горы на масленицу. Жизненно важные цели достигались тем самым в буквальном смысле олова «играючи». С другой стороны, и сама игра в народном восприятии была чрезвычайно важным занятием. Исход масленичной игры «в мяч» (см.) в старину оказывал огромное влияние не только на репутацию игроков, но и на благополучие всей общины, а также на будущий урожай. Не удивительно поэтому, что к развлечениям и праздникам относились так же серьезно, как к работе. Над теми, кто не участвовал в игре, всячески насмехались. Скажем, девушки, которых парни не приглашали в игру, получали обидные клички — «соломенная обдериха», «кукомоя». Подруги посмеивались над ними: «Ну, сёдни ко стовбушке не созвали, волоки домой сосну с кореннями, с прутьями!» или «Ну, лапти тебе твой Ванька повесил! (= не позвал к столбушке)» (Хар.). Над парнями, которых обегали девушки, шутили: «С гороховиком (или с яблошником) домой идешь!» — так как пироги о горохом или картошкой считались самыми невкусными. Отказавшись от участия в игре, можно было оказать неблагоприятное воздействие на благополучие своих ближних. В Белозерском районе, скажем, таким парням и девушкам говорили с оттенком угрозы: «Ну, завтра печка не растопится у (твоей) матки!» Тех, кто не катался с горы на масленицу, прогоняли от качелей на Пасху и Троицу, считая, что они могут всем навредить.

В игре искали намеки на будущее счастье или горе. Скажем, нередко гадали о будущем, наблюдая за игрой детей. Если, к примеру, дети дружно играли у дома, лепили пирожки, изображали пахоту и жатву, то можно было ожидать урожайного года и мира, а если рыли ямки, ссорились, играли в похороны, то это предвещало смерть в доме или войну.

Конечно, к рубежу веков магический смысл подавляющего числа забав был уже прочно забыт. До нашего времени сохранились лишь отдельные, разрозненные черты обрядовой основы развлечений: приуроченность ряжения к святкам, одобрительное отношение к катанию с гор на масленицу или качанию на качелях после Пасхи и др.

Насколько широким было понятие «игра» в народной культуре видно хотя бы из того, что этим оловом называли не только «развлечение», «шалость», «забаву», но и «пляску, танец», «собрание деревенской Молодежи, игрище», а ташке вообще «гулянье», «веселье», «ухаживание» и даже «интимные отношения». В нашей книге так называются только игры с правилами, слово «забава» употребляется по отношению к играм о нестрогими, «мягкими» правилами, а под «развлечением» подразумеваются и игры, и забавы, и подшучивания, и шуточные формы обрядов, и праздничные церемония, то есть любые виды увеселений.

Особо стоит оказать о ворожбе и эротике. Гадания или ворожба чаще всего ведут свое происхождение от магии и колдовства и лишь пережиточные и пародийные их разновидности обливаются с развлечениями. Вместе с тем гадания по многим признакам очень близки к забавам и играм — см., например, ворожбу с куделью, ворожбу с поиском и выбором предметов или с подблюдными песнями.

Эротика также является часть народной смеховой культуры. В книге представлены те ее разновидности, которые напрямую восходят к продуцирующей магии, то есть к действиям, направленным на обеспечение плодородия земли, скота, людей, на обеспечение благополучия и достатка. В некоторых сценках ряженых она била формой заигрывания, ухаживания либо насмешки, издевки над соперником или новичком. В более поздних вариантах сценок слишком откровенные эротические действия или жесты заменяются обычно различными символическими обозначениями, двусмысленными шутками и намеками, то есть возникает ситуация своеобразной языковой игры, подобная той, которая возникает при рассказывании анекдотов или исполнении частушек.

В книгу включено более 500 вариантов осенних и зимних игр, развлечений, шуток, розыгрышей, в нее вошли как подвижные, так и настольные игры, хороводы, гадания, представления ряженых, празднике церемонии на святки и масленицу. Более половины этих материалов основано на собственных записях авторов во время их пятилетних поездок по 17-ти районам Вологодской области. Остальные варианты извлечены из различных архивных и литературных историков, большая часть которых перечислена в прилагаемом списке литературы.

В книге много подлинной народной речи, яркой и образной, но многочисленные малознакомые или даже вовсе невнятные слова и выражения могут вызвать у некоторых читателей чувство досада и недоуменные вопросы: «Кому и за чем нужны все эти «азямы» и «бураки»? Неужели нельзя было обойтись обычными словами, нормальным языком?» Действительно, можно ли было описать ушедшую и уже такую далекую (и в то же время такую близкую и родную!) нам культуру, не пользуясь ее образами, языком, символикой? Наверное, можно. Более того, именно такие выхолощенные, лишенные лика и душ образы старой народной культуры и преподносились нам многократно в прошедшие десятилетия. И эта книга, к сожалению, в этом смысле тоже очень далека от идеала. Но одно несомненно: слова и образы, точно и емко описывающие своеобразный быт, обычаи, живших на нашей земле менее ста лет назад, заслуживают, видимо, не меньшего внимания и почтения, чем реалии экзотических и отдаленных племен, эпох и народов, прочно вошедшие в наши словари: папайя, вигвам, тамтам, сакля, трембита, каравелла. Чем хуже старые русские слова: кросна, овин, воронец, соломат, куть, сутки, выть россоха, суслон и др.? К сожалению, большинство из них (в отличие от папайи, вигвама или, скажем кирасы) не включается в современные словари русского языка, потому практически неизвестно. Поэтому одной из целей авторов было восполнение этих пробелов. Большинство непонятных слов поясняется в самом тексте, причем поясняющий синоним идет в скобках сразу после поясняемого, если, конечно, такое толкование не вытекает из всего контекста.

Использование народного языка позволяет добиться только «эффекта присутствия», возникающего при эмоционально-непринужденном описании той или иной ситуации самими очевидцами и участниками народных развлечений, но присутствия в книге «культурного подтекста», то есть того мало передаваемого обычными словами образного мышления, которое, собственно, и составляет своеобразие и духовную силу любого народа.

Народная речь в тексте книги передана средствами русского алфавита, без введения дополнительных знаков и обозначений. При этом учтены основные особенности произношения, характерные для вологодских говоров. Помимо «оканья», то есть произнесения звука «о» в безударной позиции (кОровушка), можно указать на мягкое «ц», в том числе на месте литературного «ч» (кацять = качатъ), «ё», то есть «о» после мягкого согласного, в безударной позиции (ёво = его, валяёт = валяет), «и» на месте ударного и безударного «е» (заривит = заревет, писни пили = песни пели). У некоторых рассказчиков встречается также замена слабого неслогового «л» на «в», близкое к «у» (стов = стол, пошов = пошел, повный = полный) и чередование «ч/ц» в позициях, не совпадающих с привычными для нас (отчю = отцу, ср. отеческий, отчество). Для отдельных районов характерен очень широкий и открытый гласный, средний между «э» и «а», в позиций после мягких согласных, чем объясняется непоследовательность в его передаче: вырядяццЕ и вырядяццЯ. Эти особенности местного произношения необходимо учитывать при чтении, даже если написание слова совпадает с литературным.

У вологодских, как и у других северно-русских говоров, есть и некоторые морфологические и грамматические отличия от литературного языка. Среди тех, которые могут затруднить понимание, укажем на указательные местоимения «тот», «та», «то», выполняющие роль своеобразного «определенного артикля» при существительных (изба-та, в избу-ту, на избах-тех), а также на возможность употребления кратких форм прилагательных там, где в литературном языке выступают полные формы («наряжухи переменяли рець на грубу и тонку», то есть «на грубую и тонкую»). Но эти особенности встречаются далеко не у всех рассказчиков.

Эта книга открывает целый цикл публикаций, посвященных народному веселью. Ее продолжением должен стать том, в который войдут весенние и летние сельские праздники и развлечения Вологодского края. Авторы намерены продолжить полевые и архивные исследования, стремясь привлечь к этой работе энтузиастов в районных отделах культуры, музеях, клубах и школах. Хотелось бы надеяться, что к работе подключатся местные краеведческие общества, кружки, фольклорные ансамбли.

Сердечно благодарим всех наших рассказчиков (их за все время работы опрошено не менее полутора тысяч человек), уделивших время среди многочисленных повседневных нелегких работ тому, чтобы «не погибла старинушка».

Проделанная работа была бы невозможна без постоянной поддержки Вологодского областного управления культуры, областного Научно-методического центра народного творчества и культурно-просветительной работы, районных отделов культуры, краеведческих музеев. В экспедициях принимали активное участие студенты Вологодского государственного педагогического института под руководством М.А.Вавиловой. Особо хотелось бы отметить помощь в собирании материалов, оказанную авторам С. П. Бушкевич, а также Е. А. Минюхиной, В. И. Горбуновой, С. В. Зайцевой, И. Е. Кротовой, А. И. Кызласовым, Е. И. Лавщук, М. М. Михайловым, Е. Б. Островским, Н. Ю. Розалиевой, А. Ю. Сергеевым, С. Н. Смольниковым, А.В.Федоровой, А.В.Федянович, Кириченко О. В. Шляхтиной Н.В.


ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫЕ ОБХОДЫ ДОМОВ

КАЛЯДА, КОЛЕДА (д. Новоселово, д. Тимошино, д. Ганютино), КОЛЯДУ ПИТЬ, КОЛЯДУ ИЛИ КОЛЕДУ ПЕТЬ (д. Терехова-Малахова, д. Абаканово, д. Конец Мондра), КОЛЯДУ СОБИРАТЬ (д. Починок Кадуй., д. Кузьминская Кадуй.), КОЛЯДОВАТЬ (д. Абаканово), С КОЛЕДОЙ ХОДИТЬ (д. Большой Двор В.-Уст., д. Селиванове, д. Телячье), КАЛИТОЙ ХОДИТЬ (д. Максимово).

Колядование, то есть рождественский или новогодний обход односельчан о поздравлениями и благопожеланиями, уже в первые десятилетия нашего века встречалось далеко не повсеместно. Наиболее полные тексты коляд (песен, исполнявшихся при этих обходах) встречается в западных и южных районах. В северной и северо-восточной части края колядой часто называли звезду, которую носили о собой участники обряда христославления (см. ниже), а само колядование к атому времени уже не было известно.

Обход, как и в иных местностях России, чаще всего совершался в Рождественский сочельник, то есть вечером накануне Рождества. В Присухонье участники обхода исполняли обычно «виноградин», некоторые из которых были очень близки к хороводным и величальным песням. А. Шустиков, записавший одну из таких песен («Как по морю, морю синему,/ Виноградие краснозеленое,/По синему по морю по хвалынскому»), отмечал, в частности, что «крестьяне разных деревень Турундаевской волости в первый день Рождества Христова, собравши хор в 12–15 человек, ходят к своим знакомым со звездою и по окончании рождественских стихов обязательно поют хозяину с хозяйкою эту старинную величальную песню».

На северо-востоке (Сольвычегодский и Велико-Уотюгский уезда) виноградья почти не отличались от коляд и могли исполняться не в сочельник, а в следующий вечер, независимо от «славления». Вот наиболее часто встречавшийся тип текста виноградья в этой части Вологодского края:

— Уж мы ходим, мы ходим
По Кремлю городу.
Виноградье краснозеленое! (после каждых 2 отрок)
Уж мы ищем, мы ищем
Господинова двора.
Господинов-то двор
На семи верстах,
На восьмидесятистолбах.
Середа того двора
Все трава-мурава.
Что трава-мурава,
Трава шелковая.
Трава шелковая,
Полушелковая.
Еще около травы
Все железный тын,
(вар.: Тут трава шелкова
— Муравая.
По траве округ двора
Тут железный тын. — г. Устьсысольск)
Что на каждой-на тынинке
По маковке,
Что на каждой-то маковке
По крестичку (вар.: по жемчужку),
Что на каждом-то крестичке
По жемчужку.
Середи того двора
Да тут три терема стоят,
Да три терема стоят
Златоверховаты.
В первом терему —
Светел месяц.
В другом терему —
Красно солнце.
В третьем терему —
Часты звёзды.
Светел месяц —
Наш хозяин во дому.
Красно солнце —
Хозяйка во дому.
Часты звёзды —
Малы деточки.
А хозяин во дому —
Как Адам во раю.
Что хозяйка во дому —
Как оладья на меду.
Малы деточки —
Как олябушки (вар.: олядушки
Затем буди здоров.
Хозяин во дому.
Хозяин во дому
Со хозяюшкою!

Далее говорили речетативом:

Нас хозяин-от дарил
По рублёвичку,
Хозяйка-то дарила
По полтиночке,
Служаночки —
По полушечке.
Ещё коляда
Не великая беда:
Не рубль, не полтина —
Одна пива братина,
Четверик пирогов —
Все гороховиков,
Гороховиков,
Сыромазаников.
(вар.: Уж как наша коляда
Невеликая беда.
Невеликая беда:
Только скляница вина;
Только скляница вина
Да тарелка пирогов;
Что тарелка пирогов,
Все гороховиков! — г. Устъсысольск)
(В.-Уст.)

По свидетельству А.Неуступова, в Кадниковоком уезде в начале века колядовали чаще всего девочки, в то время как славили обычно мальчики или взрослые. «Девочки ходят под окна избы и поют коляду:

— Коляда ты, коляда
Ходила коляда
По святым вечерам.
Искала коляда
Государева двора.
Государев двор
Середь Москвы
Середь ярмарки!
— Хозяюшка, подай пирога!»

В некоторых деревнях сохранилась и такая архаическая деталь, как ряжение колядовщиков: девушки переодевались «в мужское», «здоблялися баским (т. е. наряжались в красивое) ли рваным, лапти с оборами, лицо платком закроем, чтобы не узнавали, и коляду пили:

— Коляда, коляда,
Тётка (вар.: бабка), дай пирога!»
(дд. Кузьминская Кадуй., Абаканово)

Тексты коляд несколько различались по районам. Скажем, в Вашкинском р-не девочки и мальчики лет 14-ти «утром рано, примерно в 6 часов под окошком хавкали («гулом все кричали»):

— Коляда, коляда,
Накануне Рождества
Мы ходили, мы искали
Святую коляду
По всем по дворам,
По заулочкам.
Нашли коляду
У (Ивана) на дворе.
(Иванов) двор —
Железный тын.
Середи-то двора
Три терема стоят.
Как во первом терему —
Красно солнышко,
Во втором терему —
Алы звёздочки,
А в третьем-то терему —
Малы детушки.

Хором «Коляда-а-а!» После этого один из колядовщиков заходил в дом, где ему подавали пироги, сахар. Хозяевам, которые много давали, пели:

— Дай тебе Боже
Семь(де)сят коров,
Пятьдесят нетелей,
Чтобы по полю ходили —
Только взбрыкивали,
Домой приходили —
По подойнику доили,
По ушату накопили.

Хором: «Коляда-а-а!» Если же колядовщикам подавали плохо, то они исполняли другую припевку:

— Дай тебе, Господи,
Одну корову
И ту нездорову, чтобы по полю ходила,
Токо задристывала!
(д. Новосело)

После обхода шли в избу одного из участников, грели самовар и чаевничали под сказки и былички словоохотливой хозяйки. Подношения бывали разными. Скажем, в д. Лукошино богатый хозяин мог вынести колядовщикам на блюде или в решете пару пшеничных пирогов («опарников»), несколько масляных олашек и блинов и по куску студня и жареного мяса. Если же подать было нечего, выносили краюху ржаного хлеба.

Близкий текст исполняли девушки, став на мосту (= в сенях) в деревнях Белозерского района:

— Каляда, каляда!
Зародилась каляда
Накануне Рождества.
Мы искали каляду
По заулочкам,
По задворочкаы.
Мы нашли каляду
На поповом на двору.
А попов-то двор
На семидесяти верстах,
На восьмидесяти столбах.
Хозяин, хозяюшка,
Дай каляду!
Кто даст каляду,
Тому двор живота,
А кто не даст каляду,
Тому кошка в окошко,
Гнилые глаза!
(дд. Ганютино, Конец Мондра)

Последние слова обозначали, что у того, кто поскупится, «курицы околеют, кошки околеют, глаза выскочат» (д. Тимошино).

В д. Терехова-Малахова (южная часть нынешнего Бабаевского района), по свидетельству Соколовых, «в Васильев вечер, накануне Нового года, ходят по избам одни девицы и поют каляду:

— Ходила калёда
По святым вецераы,
Искала калёда
Борисова двора.
Борисов-от двор.
Ёя не мал, не велик —
На семидесяти столбах,
На восьмидесяти вёрстах.
Где хозяин-от сидит,
Красно солнышко пецёт,
А где хозяюшка сидит,
Тут свитёл мисяць пецёт;
Малы детушки сидят —
Там цясты звездочки пекут.
Кто даёт пирога —
Тому двор живота,
А кто даст рогушек —
Тому целый двор телушек!

В Пунемской волости (ныне Вожегодский район) ребятишки бегали с колядой «на масляной неделе», то есть на масленицу:

Коледа, коледа,
Мне-ка дай пирога
И горохойка!
Дай тебе Господи
Сорок коров,
Пятьдесят порозов,
Телёноцъка с егнёноцъком,
Быцъка о топорком.

А как не дают пирога, то пели:

— Дай теба Господи
Одна бы корова
По двору ходила,
Яловым доила
Да дьявола родила!

Совершенно особую колядку пели в д. Монастыриха. Там во время обхода, устраивавшегося детьми под Новый год, собирали не угощение, а лучину, чтобы потом сжечь ее посреди деревни. При обходе пели:

— Коляда, коляда,
Не широко шла,
В двери-то не лезет,
В окошко шьёт.
Сыр-масло берет,
На окошко кладет.
Дайте лучинки
На Новый год.
Старым посидеть,
Малым поиграть,
Потешиться,
Поорешиться!
Кто не даст лучинки —
Тому сосновый гроб!

Собирание и сжигание лучины в этой старинной разновидности колядования (она была известна и другим, народам русского Севера) по смыслу очень близко к обряду проводов и сжигания масленицы (см.). В Вятской губ. такой обход связывался с изгнанием из деревни «шайтанов»'. В русских деревнях, судя по текстам припевок, лучину чаще всего использовали для освещения избы на игрище. По свидетельству С.В.Максимова, «в Кадниковском уезде мальчишки 7-10 лет ходят по избам собирать лучины на вечера, причем распевают такие песни:

— Коляда ты коляда,
Заходила коляда,
Записала коляда
Государева двора.
Государев двор
Середа Москвы,
Середь каменные.
Кумушка-голубушка,
Пожертвуйте лучинки.
На святые вечера,
На игрища, на соборища.

Если лучины дали, то в благодарность ещё поют:

— Спасибо, кума,
Лебедь белая моя,
Ты не праздничала,
Не проказничала,
На базар гулять ходила,
Себе шелку накупила,
Ширинки вышивала,
Дружку милому отдавала.
Дай тебе Господи
Сорок коров,
Пятьдесят поросят
Да сорок курочек!

Если же лучины не дали, пожелания принимают совсем другой характер:

— Дай же тебе Господи
Одна корова
И та нездорова,
По полю пошла
И та пропала!»

Похожую колядку можно найти и в сборнике Ф.М.Истомина и С.М.Ляпунова. Авторы сопровождают текст таким комментарием: «В Востровокой волости (ныне Нюксенский р-н) с Рождества до Крещения, часу в восьмом вечера, собиралась толпа взрослых колядников, в городе (Великий Устюг) и в больших селах достигавшая иногда до 100 человек, и колядовала перед окнами домов, возя с собой на дровнях огромную звезду или вертеп, сооруженный из дерева и разноцветной слюды, освещаемые изнутри зажженною свечой». Сначала исполняли колядки:

— Пришел оси к воротам!
Дома ли хозяин с хозяюшкою?
И подайте-ко луцины,
Никольскую трапезку —
Старым посидеть,
Молодым поиграть.
Ешше наша коляда
Не великая беда:
Она в двири не лизет,
В окошко шьёт.
Прикажи либо откажи,
Либо шубой одёжи.

Если не подавали или подавали худо, пели соленую припевку:

— Бабушка, старушка,
Подай пирожка,
Дай гороховичка!
Ты не дашь пирожка,
Мы те выпустим кота
Да из заднего хлева,
Он те выдерет…
Как и сковороду!
(о. Бобровское)

Угрозы в адрес хозяев, которые не слишком щедро одарили колядовщиков, отличались чрезвычайным разнообразием, хотя основной их смысл заключался в посулах смерти, падежа скота и прочей домашней живности, с которой обычно связывались представления о благополучии и, достатке в доме. Поздние тексты коляд по существу сводятся к выпрашиванию подаяния и завершаются угрозами скупому:

— Коляда, коляда,
Зародилась коляда
Накануне Рождества.
Кто даст пирога —
Тому двор живота,
А кто не даст пирога —
Тому черт в ворота!
(д. Лукошино)

Особые угрозы и насмешки раздавались в адрес незамужней девушки, если ее родители ничего не давали колядовщикам:

— Летел кувшин
Через Настин дом,
Уронил кишку
Прямо Насте на ляжку.
Настя сварила
Да батька накормила.
(д. Красино)

ХРИСТОСЛАВИТЬ (г. Белозерск), СЛАВИТЬ (Верхов., Сямж., Тот., В.-Уст., Кич. — Гор.), РОЖДЕСТВО ПЕТЬ (д. Мартыниха), СО ЗВЕЗДОЙ ХОДИТЬ (д. Заберезник, д. Щекино), С КОЛЯДОЙ ХОДИТЬ (д. Телячье, д. Большой Двор, д. Селиванове).

Уже в начале века в вологодских деревнях сравнительно редко встречались другие формы рождественских или святочных обходов, известные на юге России и на Украине под названиями овсень или щедрование. Об их существовании в прошлом свидетельствуют, например, записи о том, что группа молодежи, а иногда и взрослых женщин и мужчин, обходила в святки деревню и, зайдя в избу, затевала игру «А мы просо сеяли», прохаживаясь двумя рядами «от окон к двери» и посыпая пол зерном (дд. Еремиха, Новоселица). Однако таких свидетельств немного.

Вместе с тем практически повсеместно была известна традиция христославления. отчасти видимо, заменившая более старую традицию посевания. Христославление, то есть утренний рождественский обход о пением тропаря (=стиха) «Рождество Твое, Христе Боже» (откуда и одно из названий обхода — «Рождество петь»), а также ряда иных стихов и припевок, было известно и в других областях России. В виде рождественской мистерии «Три волхва» или «Три короля» обход существовал в Белоруссии, в Литве и у западных славян. Во многих местностях он первоначально совершался священником (в Вологодском крае этот обычай чаще встречался в Кичменгско-Городецком, Кирилловском, Велико-Устюгском районах). Иногда его сопровождали дьячок и псаломщик или певчие церковного хора. Участников этой процессии, как правило, одаривали зерном, причем «языческие» обряды (например, посыпание зерном избы, как это было принято на юге России) не допускались. Правда зерно, освященное во время этой церемонии, нередко использовали при своем гадании девушки (см. «Ворожба о участием птиц и животных»).

Видимо, как компромисс между «языческой» и церковной формой обхода можно рассматривать те случаи, когда в нем не участвовал священник. При этом обычно процессию возглавляли участники церковного хора (взрослые и подростки). В г. Белозерске «подражателями упоминаемых в Библии персидских волхвов или царей» были подростки от 10 до 15 лет, дети небогатых людей, обучавшиеся в местных городских и приходских училищах. В этих вариантах христославления заметно усиление всего «языческого»: скажем, «звезду» участники называли колядой в текст тропаря, зачастую очень искаженный, вклинивались неканонические куски, а одаривание «славильщиков» почти ничем не отличалось от одаривания «колядовщиков».

Самым заметным внешним атрибутом «славильщиков» была «звезда» или «коляда», конструкция которой могла существенно отличаться в разных деревнях. Например, в дд. Телячье, Белянкино «коляда» представляла из себя склеенный из бумаги и бересты барабан диаметром около 20 см с отходящими от него лучами «как у сонця», на концах которых закреплялись разноцветные ленточки. На барабане о одной стороны крепилась иконка с изображением Богоматери о Младенцем, а с другой стороны — поперечная ось, на которой закреплялся шест (бадог) — за него держал «звезду» несший ее «христославшик» (в этой деревне в 20-е годы о «колядой» ходил церковный сторож). «Звезда» могла свободно вращаться вокруг своей оси.

В д. Селиванове «коледу» делали в виде круга диаметром до 30 см, обтянутого бумагой о нарисованными на ней «лучами» и украшенного разноцветными бумажными цветочками.

В д. Вакомино «звезду» сколачивали из дощечек, а затем обтягивали лучи бумагой. В центре сооружали небольшую коробочку без торцевых стенок, которая задней стороной крепилась к шесту, и устанавливали в ней свечу. Лучи «звезды» свободно вращались вокруг коробочки, попеременно освещаясь неровным пламенем свечи.

По свидетельству очевидца, в г. Белозерске в конце прошлого века «еще задолго до праздника будущие христославы начинают устраивать «звезду» — подобие той звезды, которая явилась на востоке во время рождения Спасителя. Это вращающийся на оси короб от старого решета или сита, оклеенный яркой цветной бумагой с серебряными и золотыми звездами, с изображением на лицевой стороне в вертепе (=пещере) Предвечного Младенца в первый день Его вечной жизни, окруженного Иосифом, Пресвятой Девой Марией и волхвами, приносящими злато, ливан и смирну. Для большего ехидства с звездой по бокам короба приделываются из тонких палочек рога, наподобие сияния, а внутри устанавливается несколько зажженных восковых свечей».

«Славить» начинали рано утром на Рождество — до рассвета, и обычно заканчивали обход о восходом солнца. Правда, в некоторых деревнях дети (а иногда и взрослые — дд. Большой Двор, Барабаново) ходили и в течение всего дня. Одежда «славильщиков», объединенных в ватаги от 3 до 5 человек, была повседневной, хотя они порой и «одевались в пёстрое» (д. Барабаново). Иногда в обходе принимали участие преимущественно те, кто победнее (д. Шестаковская), или нищие (д. Белянкино).

Подойдя к дому, кричали: «Надо ли Рождество прославить?» или «Можно ли у вас Рождество спеть?» При этом «махали коледой, крутили ее» (дд. Селиванове, Мартыниха). «Христославщикам», как правило, не отказывали и почта всегда пускали их в дом. Здесь они пели рождественский тропарь, нередко коверкая непонятные им книжные старославянские речения:

— Рождество Твоё, Христос наш,
Воссия миру и свет разума,
Небу и звездам служащий,
Звездою умчахуся.
Тебе кланяемся, со(л)нцу правды,
И тебе видети с высоты Востока.
Господи, слава тебе!
Дева днесь присущественного его рождает,
И земля вертеп неприступному приносит,
Ангелы с пастырями славословят,
Волсви же со звездою путешествуют.
И наш Бог роди роди(в)ся,
Отрочи млада Превечный Бог!
Во славу Божию
Овсецём и рожью,
Народи, Господи!
(д. Никулинская)

В г. Белозерске церемония «славления Христа» совершалась так. С наступлением рождественской ночи партии христославов направлялись к домам зажиточных обывателей Белозерска, «в особенности известного своей щедростью и радушием степенного купечества», где их ждали ласковый прием и подарки.

«По приходе в чей-либо дом один из мальчиков от лица прочих обращается к хозяевам: «Нельзя ли, любезные хозяин с хозяюшкой, у вас со звездою Христа прославить?» Те на это отвечают: «Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогие, милости просим, проходите пожалуйста!» — после чего проводят христославов в зал или вообще в ту комнату, в которой находится праздничная икона и горит лампадка.

Став перед образами и приведя звезду во вращательное движение, христославы в присутствии собравшихся хозяев с домочадцами и гостей общим хором поют ирмос «Христос рождается», потом тропарь «Рождество твое, Христе, Боже наш» и, наконец, кондак празднику: «Дева днесь Пресущественного рождает». К этим обычным песнопениям присоединяется иногда праздничная стихира «Днесь восприемлет Вифлеем сидящего присно со Отцем». Так что присутствующие слышат Целое повествование о Рождестве Христовом, составленное из церковных песнопений.

В заключение христославы кланяются и поздравляют хозяина с хозяйкой и малыми детишками, а также дорогих гостей с наступившим праздником, выражая это часто замысловато и в шутливом тоне. Например, прибавляют:

Я был у царя Ливана,
Видел великое чудо:
Как ангелы с неба слетели,
«Слава в вышних» Богу воспевали.
А вы, люди, сему не удивляйтесь —
Златом-серебром поделяйтесъ.
Мы злато-серебро принимаем,
Вас с праздником поздравляем!

Получив «злата-серебра» копеек 15–20 и поблагодарив за прием, славильщики идут к следующему дому и путешествуют иногда до подней ночи».

Столь обстоятельная и разветвленная церемония славления, иногда еще и с добавлением довольно длинных стихотворных речей, посвященных основным событиям праздника (рождение Иисуса Христа, поклонение ему волхвов, славословия Богородице), редко встречалась в деревнях. Однако в Присухонье «славление» могло завершаться не менее пространными и торжественными виноградиями — старинными разновидностями коляд.

Обычным даром для «славильщиков» было зерно. «Маленькие-те славить ходили: бегали из избы в избу. Споем «Рождество Христово», дак нам ставник (=блюдо) овса высыпают в мешок. Вот мы домой придём, да это, что назбираем, продадим, ак чё-нибудъ купим — конфеток, платок ситцевый ли цево ли» (д. Пеструха). «На Рожество ходили славили. Робятишки 8-10 лет, по двое. Пили «Рожество», им овёс да яцъменъ давали. Они потом продадут какому мужику, да конфет, пряников купят» (д. Антоновская). «На Рожество славили. Ребята большие, молодежь из других деревень. Весь день бегали партия за партией. Им овес давали. Они его в лавоцъку сдадут, там им винця дадут, кренделей — от они и празднуют» (д. Барабаново). Так как давали разные сорта зерна, то славильщики часто носили по нескольку мешков: для каждого сорта свой.

Гораздо реже наряду с зерном «славильщикам» доставались пироги или только пироги и деньги (дд. Белянкино, Вакомино, Мартыниха), на которые покупали пряники или семечки. Впрочем, в 20-30-е года цель обходов менялась по всеобщему идеалу, характерному для этой эпохи: взрослые ходили славить с твердой ж ясной целью — собрать деньги на водку.


ПОСИДЕЛКИ И ИГРИЩА

В один из осенних праздников — Воздвижение, Богородицын день, Покров, Семёнов или Филиппов день молодежь собиралась в одном из домов деревни, чтобы вместе поработать и повеселиться. Эти собрания назывались вечеринами, вечерованьями, беседами, посиделками, а если в них участвовала молодежь нескольких деревень, то большой беседой, повадами или весельем.

Наиболее насыщенным самыми разнообразными обрядами развлечениями был период Филиппова заговенья и следующего за ним Рождественского поста (Филипповки). В некоторых местах Бабушкинского, Тотемского и Никольского р-нов Филиппово заговенье (=день перед началом поста) называлось девичьим. К этому дню были приурочены обряды, которые давно уже воспринимались как шалости и развлечения. Так, в д. Подболотье, Кожухово парни приносили на беседу солому и катали по ней девушек (см. «Комякаться»). Иногда это развлечение устраивалось и в святки. После катания девушки дарили парням крашенные яйца, причем своему вечеровальнику давали больше, до 50 яиц, остальным парням — по 1–2 яйца. Через неделю (реже — в Чистый понедельник) парни отдаривали девушек пряниками и конфетами. В д. Подболотье женатые мужчины требовали с девушек своеобразный выкуп за право устроить беседу в этот день. Они ставили посреди избы, где собиралась молодежь, пустое ведро, и не давали плясать, пока девушки не заполнят его доверху крашенными яйцами.

В дд. Верхотурье, Кожухово кроме катания девушек по соломе (поодиночке или вдвоем с парнем) молодежь развлекалась еще игрой в жгут (см. «Шубу шитъ»).

В больших деревнях могло существовать три вида посиделок, в зависимости от возраста участников: младшая (малая), средняя и старшая (большая). Младшая устраивалась для детей 10–12 лет, средняя — 14–15 лет, старшая для девушек 18 лет в старше. Девушка прекращала посещать посиделки, когда все ее подруги выходили замуж («весь слой замуж вышел») или после того, как ее просватывали.

На маленьких посиделках собирались те, кто только-только научился прясть. Искусное прядение было для них знаком принадлежности ко «взрослым девушкам». Обладание этим искусством значительно повышало престиж не только в глазах подруг, но и во мнении ровесников-парняшков, поэтому в ход шли всякие маленькие хитрости, магия и ворожба. Так, в д. Теренская семи-восьмилетние девочки устраивали хоровод вокруг ступы, в которой обычно толкли верно, припевая: «Ступа да пест, научи меня престь!» Если у юной пряхи нитки получались неровные и непрочные, ей нужно было в Чистый понедельник (?) накануне Великого поста выбежать вечером на улицу, зажечь клубок своего прядева, поднять подол и, усевшись на снег, просидеть так, пока клубок не сгорит. Считалось, что после этого работа пойдет на лад (д. Коровино).

Взрослые (средние, старшие) посиделки всегда были очень притягательны для «недоростков». Однако участвовать в них без разрешения завсегдатаев, более взрослых девушек, никому не позволялось. Нарушителей с позором выставляли. Причем, если для перехода с младших посиделок на средние достаточно было лишь приглашения («Настасья, приходи сево года к нам на беседу!»), то при переходе на старшие могли устраивать специальную церемонию.

В Тарногском районе в начале 20-х годов очевидцы описывали это следующим образом. «С малой вечерины на большую девушек переводят старшие по общему совету, обыкновенно с осени, когда начинают сезон вечерин. Если вопрос разрешается в пользу девушки, за ней приходят с большой вечерины и приглашают к себе». В д. Путилове торжественность момента подчеркивалась тем, что старшие девушки кланялись в ноги приглашаемой. Часто переводу младших противились старшие сестры, «так как младшие, присутствуя на вечеринах, будут все рассказывать матери, особенно о том, кто провожает сестру, хотя это здесь и разрешается».

Похожий обычай был известен в начале XX века и вепсам. По свидетельству А.В.Лесковой, «девочки-подростки ходят смотреть на гулянья и собрания молодежи, но не участвуют в них. С 16 лет их признают уже «девками». Это делается так. Какой-нибудь парень приглашает намеченную девушку «идти в проводки». Та отказывается. Тогда подходит еще один парень и, взяв ее под руки о другой стороны, начинает водить по полу (то есть по центру комнаты) взад и вперед под песню девушек: «Пошел по полу водиться, пособи Бог научиться…» Вот девушка и введена в свет».

Безусловно, эти обычаи по происхождению тесно связаны с древними инициационными обрядами, оформляющими совершеннолетие. «Инициационный» характер имели и многие игры и развлечения молодежи на посиделках и игрищах. Подобные обряды существовали, видимо, и у мальчиков и парней. Хотя в ряде случаев переход во «взрослые» мог совершаться и постепенно, по мере «завоевания места под солнцем», что, естественно, во многом зависело от личных качеств молодых людей.

Новенькие (напусканки, одобетье, подчалки) на больших посиделках должны были сидеть на самом непрестижном месте — у входа, под полатями; если их было много, там ставили несколько лавок (в деревнях Верхнетолшминского с/с Тот.) это место называлось малинником). Почетные места на продольной лавке (главнице) предназначались для девушек-невест, славящихся своей красотой, «рукодельностъю», нарядами и богатством (славницы, славнухи, главницы. коновницы). Они «были на славе» или «сидели на невестах» («сидели на кругу»). Их места никто не смел занимать, даже если они по каким-либо причинам отсутствовали. По выходе славниц замуж младшие перемещались к более почетным местам в зависимости от своих успехов.

Впрочем, на старших посиделках особо выделялась и категория девушек, которые не пользовались расположением парней (на ошуре были). Как правило, парни к ним за прялку не садились (не канителились с ними). «Седьте вы с ними, поканительтесь с ними, а то они прядут, да прядут, а у нас все одна овецця нога (т. е. пустой простень)», — кокетничали девушки, пользующиеся успехом у парней (д. Титовская). Для таких девушек (а иногда и парней) существовало множество нелестных прозвищ, происхождение которых связано с давно забытыми поверьями и обрядами. Например, «на корёжках домой уехала», «с корягой домой ушла» (Кирил., Белоз.), «сосну поволокла» (Хар.), «с быком или по быка пошел», «быка домой пригнав или увёв» (Кич. — Гор.), «с седёлкой домой пошла», «седёлку сидит сторожит», (Кирил.) или «мох в углу копает», «весь вечер» или «всю ночь угол проконопатив» (Вытег. и Кич. — Гор.). Зато о парне, который весь вечер плясал, говорили, что он «с телушкой домой идет» (д. Маслово).

Впрочем, неудачи на плясках оказывали, по поверьям, неблагоприятное воздействие и на других членов семьи. «Так, в д. Старино, «если парни в ланчика (разновидность кадрили) не взяли девку за вечор, говорили: «О, эта с корягой домой ушла! Ну, завтра печка не растопицца у матки!»

Процесс прядения был окружен множеством поверий и обычаев, которые оказывали непосредственное влияние на его ход. Так, например, некоторые представления, связанные с кикиморой или святьём, служили причиной для более быстрого завершения работы. Согласно этим повериям, девушки должны были закончить определенную работу до Рождества, иначе, как считали в дд. Клеменево, Чеваксино, Курьяново, «кикимора нассит в кужель (=кудель)». На Рождество парни нарочно насыпали в кудель соли, чтобы девушки думали, что приходила кикимора. С кикиморой и со святьем связаны и другие поверья. Так, считали, что если вынести прялки в коридор, то кикимора превратит кудель в шелк.

«Против Рождества уже кикимора йидет на святки, шовку везет. Чтоб шовку пихнула в кужель кикимора, носили прявки на колидор холодный. А в Крешчение ставят крестики из лучинок в каждый угол в избе; в воду, в колодец бросят в кужлю воткнут, чтобы не чудила кикимора (может обоссять кужель)». Крестики делали из двух лучинок, одну из которых расщепляли до середины и вставляли в нее поперек вторую.

Если же веретено оставить на ночь на росстани (перекрестке), считали в д. Борисовская (Тарн.), то проехавшее святъё (=черти) намотает на него шелку. Это предвещало богатую жизнь в замужестве. В с. Воскресенское существовало поверье, что «кулеши шелку надают», поэтому девушки на ночь вывешивали кудель за окно. В д. Киюшево после Рождества выносили прялки в нежилую избу на целую неделю, «чтобы куляши навили золото».

Так как парни были желанными гостями, то девушки использовали разные магические средства, чтобы заманить их на посиделки. Самое распространенное из них — разметание тропки от крыльца избы, где проходила вечерка, до дороги или от калитки, ведущей в поле (отвода., завода), до крыльца, «чтобы чужаки быстрее пришли» (дд. Калитинокая, Михайловская).

В других деревнях (Кич. — Гор., Кирил., Вытег.) мели в избе от порога в передний угол (сутки, сутней угов) мусор, оставленный парнями (шелуху от семечек, окурки). Причем, в д. Дивково мели в угол, «штобы ребят много нашло; если мести на улицю, то выметешь остатки ребят из избы». В д. Панове (Кич. — Гор.) при этом приговаривали: «Виник сколь ходко идет, так робята ходко придут!» «Рота как уйдут, — добавляет бабушка, — так мы давай скорий опеть мести».

В д. Коровино, когда парни приходили на вечорку, девушки клали в печь поварешку, чтобы они дольше не уходили. Считалось, что пока поварешка лежит в печи, ухажера не уйти. В д. Кошево, чтобы приманить парней, кричали в трубу (=устъе печи): «Приходите, чужаки, (с такой-то) стороны!» Интересно, что подобные заклички употреблялись при «закармливании» скота в Чистый Четверг, когда хозяйка кричала в трубу: «Ксыте, коровушки, домой!» — чтобы скотина всегда вовремя приходила домой; а также при проводах в армию (д. Маркуши).

В разных местах существовала своя традиция посещения посиделок. Например, в д. Новый Починок на будничные посиделки приходили парни только из своей деревни, а из чужих — в воскресенье или в праздник. В других местах (д. Дудинская) наоборот, было принято, чтобы свои ребята, посидев недолго с девушками, уходили, а вместо них приходили ватаги парней из соседних селений. Последним давали клички по названиям их деревень (подгоряна, зарековяна, теплогоры, зарицяна, орловци, нагорськи и т. п.), или более обобщенно — волошчана, чужаки. Парни сами говорили: «Робята, пойдемте в чужаки» (д. Дудинская). Для середины XIX в. были известны и другие названия — чужанин, молодёжь (Устьянские волости Вельского у.). Эти клички часто встречаются в гаданиях, прибаутках и частушках.

Одну посиделку за вечер могло посетить 3–4 компании чужаков из разных деревень. Те, у кого на посиделках была девушка «по мысли» (которая им нравилась) могли задержаться до их окончания.

Складывание пар представляло из себя весьма сложную, не всегда понятную для постороннего взгляда церемонию. Начав ходить на взрослые посиделки, парень приглядывался к прядеям, к их работе, поведению во время игр, плясок, за тем, как они реагируют на шутки, поют песни и т. д. Сделав выбор, он просил подругу понравившейся ему девушки вызвать ее на крыльцо. Обычно приглашенная соглашалась. Молодые люди какое-то время беседовали с глазу на глаз, и если парень приходился девушке по душе, то он становился её вечеровальником (игровым, дролей, масетом, прихихеней, полюбовником). Получив отказ, парень снова через подруг приглашал вторую, третью, пока кто-нибудь не отвечал ему взаимностью.

Пока у девушки не было постоянного вечеровалъника, она могла свободно выходить на крыльцо с кем хотела. Но если пара сложилась, такое поведение для нее становилось недопустимым. Проявление интереса к другим в этом случае осуждалось воем обществом. Поэтому, если девушка все же отдавала предпочтение другому, то расставание о прежним вечеровальником могло превратиться для нее в сложное испытание. Так, в деревнях Верхнетолшминского с/с (Тот.) при расставании необходимо было дать отвергнутому масету «ростани» — небольшую сумму денег (I, 3 или 5 руб.) или какую-то вещь: кисет, платок, ремень к гармони. В противном случае тот мог отнять и разорвать у бывшей подруге фатку (=платок), если она не успевала выкупить её (д. Ваулово). Отсутствие вечеровальника создавало ряд трудностей. Парни не смели подшучивать над девушкой в присутствии её дружка (поджигать кудель и т. п.)», так как тот за нее вступался. Он не позволял приятелям слишком безобразничать в святки у ее дома: ей «для виду» только разваливали поленницу. Кроме того, если по условиям игры подругу должны были хлестнуть ремнем, масет мог принять удары вместо нее (см. игру в женитьбу — дд. Слободка Бабуш., Кулига). Когда «кудеса» обсыпали девушек сажей или снегом, — вечеровальники прикрывали их своими пиджаками.

Деревенские посиделки, как правило, заканчивались после полуночи, а в воскресенье и праздники и после 3–4 часов ночи. Часто завершали их игры с распределением участников по парам («суседушком», «номерами» и др.). Иногда водящий по поручению парней выводил к ним подруг в сени или на крылечко, после чего парочки уже не возвращались обратно. Провожание могло затянуться и до рассвета, а временами приобретало характер шумной коллективной забавы. Так, в деревнях Верховажского р-на все участники посиделок, разобравшись по парочкам, ватагой шли по деревне до ближайшей конюшни (дд. Пеструха, Владыкина Гора) или на поветь, где хранилось сено (д. Мосеево Верхов.), и, рассевшись и разлегшись на сене, проводили около часа в веселой беседе и шумной возне. Здесь рассказывали анекдоты, сказки, а чаще всего смешные бывальщины. После этого расходились по домам.

Реже встречался обычай провожания со свечой или лучиной (Тарн., Тот. и Ник.), который объяснялся запретом го оставаться наедине о парнем. Чтобы проконтролировать дочь, мать давала ей свечу или лучинку, предварительно замерив ту. Девушка должна была возвращаться с беседы с зажженной лучинкой и предъявлять ее матери по приходу домой, чтобы та могла оценить по огарку, сколько времени затрачено на дорогу (д. Аргунове).

У деревенской девушки существовали довольно богатые возможности для того, чтобы выбрать себе парня «по мысли». Этому способствовали посещения посиделок чужаками ив многих окрестных деревень, зачастую удаленных от ее собственной на 15–20 км. Еще одной возможностью для расширения круга общения являлся обычай свозов (заборы, сводка, вечерины, весёлые вечера, повады), то есть гощение девушек нескольких окрестных деревень у своих родственников или подруг в соседней деревне в течение одной-двух недель. Начало гощения приурочивалось к датам церковного календаря: Михайлову, Егорьеву, Николину дню. Могли существовать и другие установленные местной традицией сроки в пределах Рождественского поста и святок.

Обмен гостями происходил по определенным правилам. Если девушка жила в доме у подруги или у родных в какой-нибудь праздник, то она «выгостила себе девушку», то есть должна была принимать ее во время свозов в своей деревне. В гости приезжали с работой, с «преслицами и целыми коробками шитья» (с. Никола-Спас). Несмотря на то, что во время свозов проводили за развлечениями больше времени, чем обычно, не допрясть всю кудель, взятую с собой, считалось позорным. Над такой девушкой смеялись.

Завершало предрождественский период торжество под названием последняя вечерина, копыльный или пирожный вечер, который в некоторых местах Кадниковского у. устраивали 3 или 6 января, в сочельник (=канун Рождества). По свидетельству А.Д.Неуступова, девушки «покупают сообща муку, чай, сахар, пекут пироги и приготовляют яства. Вечером собираются в одну избу, куда приглашают и парней, угощают их чаем, пирогами и яствами. После угощения девушки ставят на стол решето, куда парни кладут для них карамель, пряники, орехи и другие лакомства. Эти подарки девушки потом делят между собою. После этого начинаются игры, пляски, продолжающиеся всю ночь». В д. Даниловская во время пирожного вечера пили чай с рыбником, испеченным из собранных всеми участниками продуктов (рыбу приносили парни). В д. Васильево девушки угощали парней моченым горохом, который собирали для них по домам маленькие дети.

Свозы часто предшествовали наивысшей точке праздничной народной жизни — святочным игрищам (имальцы, пляски). От обычных, да и от воскресных посиделок они отличались особой атмосферой веселья, нарядами участников, а также озорными представлениями с участием ряженых. Вот как описывал устройство игрищ в Ежезерском, Коштугском и некоторых других приходах Вытегорского уезда К. Филимонов.

«Изба для вечеринки выбирается попросторнее. Покупаются на этот раз и свечи (чего на обычных вечеринках — беседах не бывает, тогда ограничиваются одной лучиной). Изба во время вечеринки, естественно, бывает полным-полнехонька: тут, кроме танцующей молодежи, есть и женатые мужчины, женщины, старики, старухи и даже ребята-подросткики; примостившиеся для удобства где-либо на печи, палатях, откуда виднеются одни белокурые головки. Преимущественно тут, конечно, женщины; мужчинам трудно бывает сбить с позиции своих дорогих половин, а потому они, сунув нос в избу, ретируются обратно и толкутся в сенях. В сенях, на крыльце, на улице — везде народ, всем интересно посмотреть на веселящуюся молодежь.

Девицам-гостям на вечеринке оказывается предпочтение: они сидят на лавках в большом (почетном) углу — и уже около них с той и другой стороны присаживаются и местные девицы. С трудом приходится протискиваться, чтобы добраться до круга играющих. А эти уж не ударят себя в грязь: под звуки ловкого игрока на гармонике отделывает лихой парень разные коленцы плавно выхаживающий перед ним девушкой. Толпа в нервном возбуждении любуется пляшущими и подбадривает плясуна: «Ай, да молодец! Ищо, ищо коленце выкинь!» И похваленный еще старательнее выкидывает коленца. Не утерпит, глядя на них, и протискавшийся сюда под «куражем» мужичок и туда нe лезет со своими коленцами, — но его о хохотом выпроваживают вон с неподобающего ему места. Не успеет одна пара кончить танца, как новые пары занимают их места, и так без отдыху продолжается почти до утра — устали не видно. Танцуют кадрели, ланцея, завивая и др., в перемешку.

Не обходится и без сердечных излияний между молодежью: где-нибудь в уголку, смотришь, сидит парочка — другая и ведут втихомолку задушевную беседу; по лицам видно, что им обоим приятно, втихомолку они и обнимутся, и поцелуются. Никого из посторонних это не удивляет, так как явление обычное между молодежью, да ведь в былое время тоже самое проделывалось всеми. К утру только вечеринка кончается».

Мимолетные наблюдения старших за поведением той или иной девушки, того или иного парня, могли влиять на их репутацию. «О, эти бабы. Они больше всех надоедают девушкам: каждую из них судят и свои замечания, не стесняясь, выражают вслух», — вспоминал о своей молодости крестьянин из д. Ягрыш.

В большинстве деревень детям не запрещалось бывать на посиделках и игрищах в качестве зрителей. Их называли смотрици, посикуши, или горох. Они могли наблюдать с порога или с печки за поведением взрослых, усваивать их манеры, запоминать песни, шутки, остроты и игры. Там, где отсутствовали младшие посиделки, детей могли довольно рано включать в состав участников старших посиделок или игрищ. Так, по свидетельству Г.Н.Потанина, относящемуся к концу прошлого века, в Никольском уезде «дети рано взрослеют». «Во время картежных, игр, — пишет он, — и на игрищах дети тут же присутствуют, пристраиваются к играющим и иногда даже участвуют в действии. Один танец даже начинается нередко мальчиком лет десяти…» «Недоростки» могли участвовать в посиделках взрослых в качестве полноправных членов, если умели, например, играть на гармошке и были способны не тушеваться в компании взрослых; таких называли форсяками.

Период святок выделялся особым игровым репертуаром. Как писал один из очевидцев: «С наступлением святок наступает и более веселый характер молодежных бесед, благодаря тому, что в круг развлечений деревенской молодежи входит целый цикл новых песен, специально приуроченных к святкам. Это песни «святовские». Их особенность в том, что они сопровождаются играми, различными хождениями девиц то рядами, то кругами. В остальное время года святочные песни предаются совершенному забвению, и самое пение их помимо святок считается в народе грехом» (о. Юза).

Греховными считались в иное, кроме святок, время и игры с поцелуями, которые на обычных посиделках во многих местностях почти не употреблялись.

Особую торжественность святочных игрищ подчеркивали костюмы участников. Девушки старались приготовить к святкам самые модные и богатые наряды, меняли их в течение вечера несколько раз. В некоторых местах (д. Ямская) девушки договаривались одеваться в одежду одного цвета. Так, на игрище в первый день Рождества надевали красные сарафаны и кофты или парочки, на второй — белые, в Новый год — голубые и синие, в Крещенье — розовые.

Поведение во время святок носило подчеркнуто игровой характер. Оно выплескивалось за ранки бесед и игрищ и воцарялось на улицах деревень в виде бесчинств парней и гаданий девушек.


ИГРЫ И ЗАБАВЫ ПРИ ПРЯДЕНИИ

ВЫПРЯДЫВАТЬ ПО КАРТАМ, ВЫПРЯДЫВАТЬ КАРТЫ, ПО КАРТАМ ПРЯСТЬ (д. Косарево, д. Теплая, д. Дивково, д. Лучевник, д. Осиево). Чтобы как-то скрасить монотонность работы при прядении, старались ввести в нее развлекательные моменты. Так, еще в 40-х годах прошлого века «во многих деревнях вокруг Вологды девушки, собравшись на Филипповки (пост перед Рождеством) прястъ в избе какого-либо балагура-соседа, садились в кружок около свету, клали на стол колоду карт и брали из нее сверху по карте. В зависимости от того, сколько очков было на карте, определяли, сколько надо выпрясть нитей, причем король, дама и валет считались за 10 очков, а туз — за 11. Каждая девушка старалась поскорее выпрясть количество нитей, выпавшее по жребию, чтобы быстрей остальных взять еще одну карту из колода. Так продолжалось, пока не разбирали всю колоду. Потом разыгрывали набранные карты (игра напоминала картежную игру «в пяточки», только без козырей)». Так работа незаметно переходила в игру, а игра, в свою очередь, была тесно связана с работой, делала ее менее монотонной и скучной, придавала ей дополнительные стимулы.


Подобные игры в некоторых районах сохранились вплоть до 30-х годов, когда прядение стало быстро исчезать из быта вологодских деревень. Некоторые варианты, записанные нами, очень близки к забаве столетней давности. В д. Косареве девушки клали колоду поверх одной карты, повернутой «лицом вверх», — козыря. Далее тянули по одной карте и выпрядывали нити, как описано выше. Так продолжалось, пока не кончалась колода. Та, которая заканчивала после этого свой «оброк» первой, брала козырь. Это было сигналом к началу игры. Девушка, взявшая козырь, ходила под свою соседку слева «пятеркой», «тройкой» или одной картой. «Пятерка» обозначала пять карт, из которых четыре было парных, то есть четыре шестерки, вальта, короля и т. п. В ''тройку» входило две парных карты. Если парных не было, ходили одной картой. Девушка, под которую делали год, должна была «закрыть» все карты, то есть отбить их, при игре «в дурака». Не отбитые брала себе и ходила под следующую участницу игры. Играли до тех пор, пока карты останутся у одной. Этот игрок и считался «дураком».

В д. Теплая так делали и в конце 30-х годов, но не на посиделках, которые к этому времени уже больше напоминали увеселение, чем работу, а когда девушки собирались прясть у кого-либо дома. Количество нитей, которые нужно было выпрясть в большинстве случаев определялось по количеству очков на вытащенной карте, причем для «картинок» характерно следующее соотношение: валет — 2 очка, дама -3, король — 4, туз — 11. Длина нити, которую нужно было выпрясть, колебалась в пределах I — 1,5 м. В д. Осиево девушки сразу разбирали всю колоду, а затем каждая выпрядала количество нитей, соответствующее набранным картам, стараясь опередить подруг. Особо отмечали ту, которая, вытащив туз, успевала выпрясть 11 нитей «преже всех»: она должна была раньше всех выйти замуж (д. Лучевник).


СЕМЬИ ВЫПРЯДАТЬ (д. Степурино, д. Аксеновщина), БАБУШКУ ВЫПРЯДЫВАТЪ (д. Подволочье). В некоторых деревня соревнование при прядении могло быть основано на иных принципах. Например, девушки уговаривались выпрядать семьи (дд. Степурино и Аксеновщина) — каждая брала несколько домов или даже целую улицу («порядок») и пряла условленное число ниток на каждого члена семьи, живущего в этом доме, называя их вслух по именам или прозвищам.

В д. Подволочье на маленьких беседах выпрядывали бабушку. Одна из девочек спрашивала: «Што бабушка делает? «Кто-либо отвечал: «Умываецца!» — и все пряли нить. Когда заканчивали, вторая опять спрашивала: «Што бабушка делает?» — «Стряпать начинает!» и т. д. Иногда так пряли попарно, что подстегивало подружек, заставляло ориентироваться на самых прытких.

На маленьких беседах могли и просто соревноваться, «кто больше ниток натянет; кто ходьше (=быстрее) будет прясть» (д. Петровское).


КЛЮЧИКИ-ЗАМОЧИКИ (д. Трубовщина), ЗУБЫ ПОКАЗЫВАТЬ (д. Кудринская). Некоторые развлечения при прядении напоминали известную игру «в молчанку». Так, в д. Трубовщина, когда все слишком уж расшумятся, одна из девушек неожиданно кричала: «Ключики-замочики, запирайтесь, роточики!» После этого сразу воцарялась мертвая тишина, прерываемая только жужжанием веретен и потрескиванием лучинок. Дело в том, что по уговору, кто промолвит после этого хоть словечко, тот должен выпрясть выкрикнувшей «ключики-замочки» три нитки.

В д. Кудринская кто-нибудь из парней говорил: «Кто зубы покажет, тому семь ниток прясть». После этого все прядей замолкали. Парни же старались их рассмешить. Та из них, которая первой рассмеется («покажет зубы»), должна была каждой подруге впрясть по семь ниток. Так иногда какая-нибудь не в меру смешливая или разговорчивая девушка почти весь вечер и пряла на других.


ЯГОДКАМИ ПРЯСТЬ (д. Паново). В д. Панове (Кич. — Гор.) ПРЯДИ ягодками: накручивали нитки «кучками» по 3–4 оборота («ягодками») по всему веретену с небольшими интервалами между ними и подходили к парням или подругам с просьбой: «Отгадай, сколя ягодок у меня?» Кто не отгадывал, тому давали столько щелчков, «сколя ягодок не угадав».


ГОРОДОК ЖЕЧЬ (Верхов., Тарн.), СТАРИЦЬКУ НА КЛЮШЕЦЬКУ ПРОСИТЬ (д. Кузьминская Тарн.), НА ДЕВИШНИК (д. Машковская). Шутки с поджиганием кудели известны во всех районах. Обычно они носили характер заигрывания или нести: «На каку девку сердятся ребята — кудель подожгут» (д. Меркурьевский Починок). Иногда это расценивалось как злая шутка, насмешка (д. Першинская). Нередко парни поджигали кудель у своей подруги в отместку за то, что она сидит с другим. Кое-где могли девушке, обозвавшей парня, поджигать и косу. Впрочем, такие проделки не всегда сходили с рук безнаказанно, так как за обиженную могли вступиться ее вечеровальник, брат или подруги: «У меня поджог один, так его отхлестали» (д. Мишутинская). Иногда поджигание играло роль своеобразного стимула к ускорению работы, как, скажем, в д. Татариново, где парни подносили подожженный клочок кудели к кудели на прялке («бороде»), «штоб девка быстрей прястъ заканчивала».

В д. Машковская кто-либо из парней, забежав на вечерину, вырывал у одной из девушек клок кудели из прясницы в о криком: «Давай на девишник!» — зажигал кудель. Чтобы стало понятно, что имел в виду шутник, нужно добавить, что в этой деревне во время свадьбы также «жгли девишник» — пожилые женщины из деревни невесты поджигали сноп соломы возле ее дома. Этот обычай символизировал переход девушки-невесты в иную половозрастную группу. Шутка о поджиганием кудели имела именно такой подтекст: «Не пора ли, девки, замуж?»

Во многих деревнях Никольского р-на просватанной девушке на посиделках, с которых ее уводили на рукобитье, также поджигали кудель. Девушки, как правило, знали этот день и приходили на посиделки с маленьким клочком кудели, специально предназначенным для сжигания.

Подобный смысл имели и другие забавы с поджиганием кудели, например, сжигание городка. В Тарногском р-не на вечеринах «о светьё» парень обхода., девушек с согнутым указательным пальцем («кукишком»), или лучинкой («клюшечкой») и просил у них кудельки «старицъку на клюшецьку». «Подойдет к тебе, — рассказывает бабушка, — а ты ему вытеребнешь кудельки и повесишь на кукишко. Всех девок обойдет, потом на полу положит кудельку-ту и подожгет для интересу. Все кричат: «Городок горит, городок горит!» (д. Кузъминская Тарн.).

Нередко сжигание городка сопровождалось гаданиями. Так, в дд. Ногинская, Калитинская девушки жгли городки сами, когда ждали чужаков. Каждая сооружала небольшой кружок или колечко из кудели — «городок», поджигала его с краю и следила, взлетит ли пепел вверх. Если пепел взлетал в воздух, значит прихихеня должен был прийти в этот вечер на вечерованье.

В дд. Фоминская (Верхов.), Антипине собирал кудельку «старицку на клюшецку» только парень из этой деревни до прихода «чужаков» (парней из других деревень). Собирание сопровождалось разными прибаутками типа «с миру по нитке, нагому рубаха» и смешными припевками. Возможно, когда-то кудельку брали только о рассмеявшихся. Завершался обход сжиганием «городка»: «Назбирает кудельки, городок отакой отворит — накатает, накатает, да на пол и подожгёт: «Будут ли, нет ли зарицяна-те (=парни из д. Заричка)?» Вот как куделя-то полетит в потолок: «Придут, придут, девки, дожидайтеся, придут!»


МАКАРКУ ЖЕЧЬ (д. Лохта), ЁЛКУ ЖЕЧЬ (д. Крутец, Пучужский Петропавловский прих.), КОШИЦИЙ МОНАСТЫРЬ (д. Кашино). Поджигание кудели в старину было связано, видимо, и другими обрядовыми смыслами. Лучинка, обмотанная, собранной у девушек куделью, могла символизировать человечка, которого иногда называли Макаркой (д. Лохта) или Микишкой (д. Данилково). Лучинку втыкали в щель пола в поджигали кудель, а пока она горела, пели песню «Пивовары молодые, горы золотые» (д. Большой Починок). В д. Малино в конце прошлого века это делали так. Сначала парни собирали кудель: «У каждого парня есть деревянный кручок, которым он дергает у девки куделю. Когда натаскают по их мнению достаточно, приносят длинный шест избу, втыкают его посередине избы, навивают куделю на этот шест, потом осыпают ее сажей или мелко толченым углем и зажигают. Вся грязь подымается, и у девиц все физиономии и платья бывают от этого черны».

В д. Кашино парни посылали на беседе подростка 12–14 лет обойти всех девушек в избе с просьбой дать клочок удели «на кошиций монастырь». Собрав кудельку, парнишка втыкал в щели в полу шесть лучинок, сооружал из кудели подобие крыши, посыпал ее сажей и, ко всеобщему восторгу, поджигал.

В Пучужском Петропавловском прих. холостяги (=парни) собирали кудель «на ёлку»: «Кто-нибудь берет лучину, загибает один конец ее в виде крючка и просит кудели у девушек. Когда соберет куделю у всех девушек, берет какой-нибудь чурбан, в него втыкает лучину, на которую наклад вает комок кудели, жгутом спускает куделю по лучине на пол и обводит кругом чурбана, а потом зажигает снизу. Тогда все с напряжением смотрят, в чью сторону упадет лучина. Если она упадет на холостягу, то он должен обнять всех девушек поочередно; если на девушку, то та должна обнять каждого молодца». При этом не целовались.

Иногда забава приобретала форму гадания. В д. Пеструха лучинку с куделью, воткнув в щель пола, жгли девушки, если никак не могли дождаться парней. Считалось, что к той, у которой лучинка «горит весело», масет придет обязательна.


КУДРИ ПАЛИТЬ или ЖЕЧЬ (Сямж., Тот.), С ОГНЕМ ХОДИТЬ (д. Арганово). Поджигание кудели могло связываться с величанием вечеровальников или других парней, присутствовавших на беседе. Например, в дд. Колтыриха, Аверинская один из парней с пучком («пучагом») горящих лучинок обходил всех девушек, спрашивая каждую из них: «Чьи кудри горят?» (или «Кудри жгёшь, ково за пресницу ждёшь?» — д. Раменье Сямж.). Девушка должна была оторвать небольшой клочок кудели и бросить его на пучаг, повеличав при этом спрашивавшего по имени-отчеству.

В дд. Захаровская, Гридино обычно ответили: «А кем корят, того и кудри горят!» — «Нам этого мало, называй по имени-отчеству!» — требовали парни. Тогда девушка величала своего кавалера, а если он сидел рядом, то и целовала его. «А соври, и в лоб попадет!» — вспоминает одна из очевидиц.

Нередко обход совершался в сопровождении «чужаков которые попросили показать им местных девушек. В этом случае на вопрос: «Чьи кудри горят?» — девушка называла свое имя.

В д. Сергеево (Тот.) кудри палили на младшей беседе. Одна из участниц накручивала немного кудели на лучинку, поджигала ее и, подойдя к соседке, спрашивала ее «Чьи кудри горят?» Та называла имя своего ухажера, с которым они целовались и садились вместе.


ЛУЖУ ЗАКИДЫВАТЬ (д. Козлово), УДИТЬ ПРОСТЕНЬ, УДОЧКА (д. Паршино, д. Мамоново). Кража и прятание веретена или прялки были, пожалуй, одной из самых распространенных шуток парней на беседах. Это делали с разными целями и по разным мотивам. В некоторых случаях так могли заигрывать с девушкой, привлекать к себе ее внимание. Так, в дд. Козлово, Борисовская (Кирил.) и Коровино парни забрасывали крестик из лучинок или «спицек» (лушку) с привязанной к нему ниточкой (в д. Коровино парни сами выпрядали грубую нитку специально для этой забавы) в пряжу и, зацепив за нитку или кубышку, резко тянули на себя. В д. Паршино, расположенной на берегу Белого озера, для этого употребляли обыкновенную удочку. Пряха от неожиданности выпускала из рук веретено, и оно немедленно оказывалось в руках ее поклонника. Упущенное веретено приходилось «выкупать»: удачливый «рыболов» садился к девушке на колени и требовал поцелуя. Той же, которая не выпускала из рук веретено, рвали нитку. Так же приходилось «выкупать» веретено случайно уроненное или выхваченное из рук зазевавшейся пряхи ухажером. Притом, если парень, сидевший рядом о подругой, не успевал поднять уроненное веретено раньше нее, это считалось для него большим позором. Подобные шутки на посиделках широко практиковались еще в прошлом веке. Вот зарисовка, сделанная очевидцем в д. Малино: «У каждого парня сделаны деревянные кресты на длинной ниточке. Время от времени парень начинает закидывать этой «удочкой» и ловит веретена. Когда переловят все веретена, девки идут в кут и в теми выкупают их у молодцев поцелуем, Если парень отнял у девки три веретена, то и девка целует парня три раза».

Нередко веретено или прялку выкрадывали «супостаты» — соперники парня, пригласившего девушку выйти в сени или на крылечко полюбезничать. Похищенные предметы прятали кому-либудь под одежду, в валенок, за печку, и хозяйка, возвратившись, искала их по всей избе под смех и шутки присутствующих: эта забава напоминала известную игру холодно-горячо.

Впрочем, шутки с веретеном — а оно часто специально изготовлялось масетом для возлюбленной с «погремушкой», то есть вмонтированными вовнутрь дробинками, которые мелодично постукивали при прядении, с резьбой и металлическими колечками — могли быть и менее безобидными. Так, в Кирилловском районе девушке, острой на язык («шутить лютой»), отламывали в отмастку пятку или носок веретена, что считалось весьма оскорбительным для ее чести. В д. Кожевино так поступал парень, ухаживавший за девушкой, если она уходила за дверь о «супостатом» или позволяла тому сесть к ней на колени.


ПАУТИНУ ДЕЛАТЬ (д. Лучевник, д. Ливниково), СТРУНЫ ПРОВОДИТЬ (д. Бедоносово), ТЕЛЕФОН ПРОВОДИТЬ (д. Паршино). Достаточно было нескольким девушкам ненадолго выйти из избы, как парни устраивали им еще одну каверзу. Взяв напряденные простни (=веретёна с пряжей), они «художественно» развешивали нитки по стенам, цепляя их на воткнутые между бревен лучинки и переплетая друг с другом, так что образовывалось нечто вроде паутины. Похожую шутку устраивали и над кружевницами, когда они уходили домой на обед их коклюшки развешивали по стенам и спутывали (дд. Лучевник, Ливниково). В других деревнях шутили более незатейливо: размазывали нитки по комнате, цепляя их за что попало, обматывали ими прялку или просто спутывали одну нитку с другой.

В Афанасьевской вол. в конце прошлого века шутники обматывались нитками сами, и девушки, сматывая нитки, вынуждены были обнимать каждого столько раз, сколько на нем было витков пряжи.

У тех, кто чем-либо не угодил парням или кого хотели осмеять, могли отобрать напряденный простень и, выйдя на улицу, разматывали его по направлению к дому девушки, опутывая нитками попавшиеся по пути колья, изгороди, деревья, цепляя нитки за воткнутые в снег колышки или протягивая их через дорогу по изгородям «от тяги к тяге» (дд. Веретьево, Паршино, Бедоносово и у вепсов).

Любопытно, что так же могли подшучивать и сами девушки над своими неискушенными подругами: «Вот, примерно, нет ребят. Никого нет. «Ой, девки, пойдемте встричатъ, пойдемте!» Мне и скажут: «Ой, ты ссисливая, поди! Ты уш пудёшъ, дак обизателъно ребят встретишь!» Я уйду, только от за двири-те выйду, а они схватят у мине простень, сколько напрядено — всё испутают. Я приду — уш всё испутано. Вот и хохочут все» (д. Новая Верхов.). А вот как описывал это П.А.Дилакторский: «После плясок уговариваются идти ряжеными на посиденку в одну из соседних деревень. Рядятся не все: у иных строгие родители не позволяют, а другие и по своей воле не идут, если не надеются, что в чужой деревне будет весело… Оставшиеся на посиденке девицы вновь принимаются на работу. Часто они прячут прялки ушедших девиц, а иногда и портят работу: спутывают готовую пряжу или, облив ее водой, выносят на улицу, чтобы замерзла; а нето распустят пряжу и, привязывая ее к концам нарочно воткнутых в снег кольев, протягивают нитку, наподобие телеграфа, от дома той девицы, чья прялка, к дому того парня, который успешнее других ухаживал за ней…» Девушки, вернувшись с ряжения, вовсе не сердятся на своих подруг, а со смехом и шутками, рассказывая о своих похождениях, с их помощью приводят в порядок свою д\работу (Кадн.).

Примерно такое же было отношение и к проказам парней. По-видимому, эти шутки были общепринятым наказанием за отклонение от норм поведения (измена масету, ряжение одежды, уклонение от работы и др.), а потому обида в данном случае была неуместна. Немаловажно также сходство этих забав с шутками над детьми и розыгрышами. И те, и другие по своей сути являются испытанием на искушенность. Опытные девушки, выходя из избы, конечно ж припрятывали свой простень или оставляли его под надзором подруг.


БОРОЗДКИ ДЕЛАТЬ (д. Брагино), НАЩЕЛКИВАТЬ ЩЕЛЧКИ (д. Паршино). Помимо шуток с нитками, существовало и немало проказ с куделью. Они, как правило, более незамысловаты, хотя обычно связаны с разного рода символикой, приметами, поверьями и т. п. и так или иначе обыгрывают их. Скажем, надолго вышедшей из избы с парнем могли насыпать в кудель соли, что связывалось с описанным выше поверьем о кикиморе, которая вредит ленивцам. То есть шутка построена на мотиве нерадивой работницы. В некоторых деревнях (например, в дд. Комлевская, Юркинская) сыпали в кудель табак. Чтобы понять смысл подобной шутки, надо иметь в виду, что при прядении пряхи время от времени смачивали пальцы слюной, то есть шутка обыгрывает неприятный запах и вкус табака, который, к тому же, являлся исключительно мужской принадлежностью (женщинам курить было запрещено)

В д. Паршино парни завязывали в нитках петельки и узелки («шчелчки»). Иногда петельки накидывали на кудель, («бороду») и затягивали их. В д. Новоселки парни обматывали кудель нитками так плотно и туго, что обмотанный кусок приходилось отрывать и выбрасывать. В д. Брагино парни делали в кудели бороздки: скручивали вместе сырые нитки, а в дд. Ногинская, Юркинская и Калитинская — завязывали в «бороде» узелки («всю бороду в узолье извяжут — затянут да намоцят»), после чего она уже не годилась для прядения.

Как видно даже из этого краткого перечня, шутки с куделью имели прямой практический смысл: помешать девушкам работать, побудить их поплясать, обратить внимание своих кавалеров. Но кроме того несомненно и символически значение этих действий, к этому времени, очевидно, уже полузабытое. Оно станет ясно, если учесть смыслы, придававшиеся завязыванию узлов в народной магии (в том числе, кстати, завязыванию узла в «божьей бороде», последнем лучке жита при окончании жатвы — дожинках). Один из них, применявшийся в любовной магии, — это завязывание узелков в одежде, волосах и других принадлежностях зазнобы, чтобы «привернуть», приворожить ее (или его) к себе. Например, в Вытегорском р-не и у вепсов (д. Тушкозеро) был распространен обычай: девушки в Иванов день завязывав в жите на поле своих парней «куколь» (=узел), чтобы они не изменяли им.


СЫЦЯ ПУСКАТЬ (д. Островская). Среди шуток особо можно выделить разного рода насмешки над теми, кто постоянно дремлет во время работы или, вопреки неписанным законам, ненароком заснет на беседе или на игрище.

В д. Островская девушке, задремавшей во время прядения, парни пускали сыця: две небольших (около 1–1,5 см) палочки или щепочки, связанных крест-накрест, запускали щелчком в волосы «дремы». Ловко запущенный «сыч» иногда так сильно запутывался в волосах, что приходилось вырезать вместе с клоком волос. А это, естественно, привлекало внимание всех присутствующих и усиливало «позорность» происшедшего. После такой шутки надолго пропадала охота дремать за работой.

За измену, а также нерадивым и «дремуньям» могли также вешать очки: небольшие колечки из бумаги или кудели навешивали на веретено в отсутствие хозяйки (д. Пустошь Верхов.).

Для парня задремать на беседе, особенно на игрище, считалось делом не менее позорным и недостойным. За это полагалось наказание. Из самых простых шуток можно упомянуть употреблявшуюся в д. Телячье: заснувшему совали под нос щепотку табака. Очень распространено было мазанье сажой лица, причем иногда это были пятна (д. Островская), кресты (д. Юркинская), или даже «человечки» на лбу или щеках (д. Комлевская). В д. Дьяконовская уснувшему могли писать на лице ругательства. Этот обычай особенно интересен, поскольку приурочен к святкам и игрищам, то есть к тому периоду, когда традицией предписывалось плясать и веселиться в ущерб сну, спать было опасно.

Любопытно, что точно такие же шутки над уснувшими существовали и на свадьбе. Например, на свадьбе, также как и на игрищах и вечеринах, пришивали одежду заснувших к постели, к одежде других уснувших (преимущественно, конечно, парней — к девушкам) или, скажем, рукава к штанам и т. п. В д. Титовская уснувшим на вечерине парням пришивали к штанам заячью лапку, а в д. Мякинницино девушки в 30-40-е годы подобным образом подшучивали над нетрезвым масетом, заснувшим у них в доме: пришивали к штанам увесистую «куклу» из скрученной тряпки или одеяла, мазали ее сажей или краской, а затем наблюдали, как будет действовать парень, проснувшись, и по этому судили, выходить за него замуж или нет. Это делали также, чтобы опозорить или отвадить ухажера.

Пришивать могли и в других случаях. Например, в д. Лом во время свозов парни приходили к девушкам «подночёвывать» — всю ночь лежали с ними вместе на полатях. Родители обычно подсмеивались над молодежью, но не осуждали этот обычай, так как строгий этикет не позволял парням совершать какие-либо предосудительные поступки. Заснуть во время подобной ночевки считалось большим позором, и в знак этого заснувших пришивали к постели. В д. Ступное на вечерине могли сшивать одежду целующейся парочки, а затем кто-нибудь звал к себе парня, тот вскакивал и вырывал клок («лепест») из сарафана подруги, что и служило поводом для всеобщего веселья.

Существовал и обычай пришивания к одежде лоскутов, как разновидность осмеяния, насмешки. Так, в д. Островская «лохтучки» (=лоскутки) пришивали на одежду деревенскому дурачку. Интересно, что в конце прошлого века в Бережнослободской вол., по наблюдениям Л.Скворцова, девушки напротив пришивали лоскутки только своим прихихеням и ухажерам: «Шапки парней унизаны нитями стекляруса и бисера, а спереди на них красуется что-то вроде кокарды: яркого цвета лоскуты с пуговицей посредине. Пуговицами обшиты вся рубаха, ворот, рукава. Пуговицами, стеклярусом и кистями унизан пояс. Пуговицы и лоскутки — на голяшках валенков. Все это знаки расположения к парню девушек.»

Девичьи гадания (ворожба) часто построены на тех же приемах и действиях, что и традиционные народные игры, и в этом смысле практически не отличаются от них. Для книги отобраны лишь те гадания, которые имеют соответствия среди игр и развлечений или же являются их непосредственным предшественниками и родственниками. Большинство этих гаданий построено на бросании жребия, причем в книгу не вошли те их варианты, которые по своей сути ближе к любовной магии.

Это относится, скажем, к разного рода «поланиям» («снег полоть», «полоть колечко»). Например, в д. Мотовилово девушки «пололи колечко» у себя дома на святки, тряся его в руках (ср. ниже гадания типа «Илею петь») и крича в трубу (=устье печи): «Полю, полю колечушко, /Полю, полю серебряно, /Полай, полай собачушка, /У свёкра во дворе, /У свекрови на крыльце,» — а потом слушали: где лает собака, туда и замуж идти. В этом гадании игровые элементы отодвинуты на второй план, а результаты гадания фактически не зависят от воли гадающего — игроком является слепая случайность, божественное провидение. Отличительной чертой нашей подборки является то, что в ней представлены в основном гадания, результат которых хотя бы в какой-то степени зависит от гадающего-игрока».

В некоторых местах Вологодского края (например, в Лунемской волости Кирилловского уезда) гадания начинались еще за 12 дней до Рождества, то есть во время Рождественского поста. Однако все же больше было распространено и гадание в святки или в некоторые дни во время них. Поэтому в Никольском р-не период святок так и назывался «ворожные вечера», хотя и в этом случае могли существовать те или иные местные отличия. Скажем, в Велико-Устюгском р-не считалось, что гадать на Рождество «страшно», поэтому гадали начиная со второго дня Рождества и до Крещенья. В иных местах, напротив, гадали преимущественно в рождественский сочельник вечером перед (Старым) Новым годом и Крещением.

Существовали и другие запреты или ограничения на гадания. Скажем, в дд. Чистякове, Борисовская (Хар.) считалось, что нельзя ворожить, когда в избе находится сырое мясо, так как тут может «поблазнить» (=«показаться» — о нечистой силе) и напугать. Смысл этого запрета проясняет быличка, записанная в д. Антушево. Однажды, когда девушки ворожили, опуская гребень через левое плечо на веревочке в голбец («какой мужик будет — дак таково волоссе-то начешет суседко» — д. Першинская), одна из них вытащила на гребне сырое мясо. «Мясо и поскакало по полу. Все надели горшки на голову, и быстрей отговаривать. Могут за косы говбец стащить, если вовремя не отговоришь». По существу, такой же смысл имеет и поверье, распространенное в Кумзерском с/с Харовского р-на о том, что ворожить надо именно в той избе, где лежит сырое мясо, так как там и «блазнит» больше. Любопытно, что «сырым мясом» могли называть также лежащего в избе покойника.

Этот запрет имеет прямое отношение к довольно старому святочному гаданию у свиной туши (то есть у туши так называемого «кесарейского» поросенка) и широко распространенному некогда в средней и северной России. О гадании у туши в Мишутинской волости Белозерского уезда писали, например, братья Соколовы: «Берут конец полотна, зачертятся, встанут на него и спрашивают: «Скажи-ка, туша, сущу правду, что я думаю?» Свинья отвечает, например: Угадай, сколько у меня суставов, тогда я тебе всю правду скажу». Если девица бойкая, (то она ей в ответ): «А ты угадай, сколько у меня поперек утоцин и сколько вдоль основы?» Если туша отгадает, то девица и спрашивает: «Кто суженый?» (Д. Терехова-Малахова).

Интересно, что в других вариантах подобных быличек, если гадальщицы не сумеют ответить на вопрос борова, он оживает и гонится за ними, и девушек спасает лишь старушка, надевающая им на головы горшки, которые нечистая сила с хохотом разбивает, приняв их за головы. Мотив горшков, разбиваемых дьяволом, который преследует не успевших «отговориться» (то есть произнести заклинание: «Чур, дьяво, полно, чур, перестань!») гадальщиц встречается и при описании других типов ворожбы (например, гаданий на перекрестке, в бане или овине).

Мы намеренно описали более подробно гадание у свиной туши, так как его мотивы получили отражение в святочном ряжении (см., например, «поросят продавать»).

Гадания девушек вообще представляли немало возможностей для подшучивания над ними молодых людей. Например, девушки уговаривались идти в хлев, чтобы, выдернув наощупь клочок шерсти у первой попавшейся под руки скотинки, определить, какого цвета волосы будут у суженого-ряженого. Ребята, разузнав об этом, опережали их и, напялив вывернутые наизнанку тулупы и став на четвереньки, прикидывались «овечками», чтобы в самый ответственный момент вдруг стать на дыбы, заговорить человеческим голосом или схватить одну из гадающих за подол. Именно парни, накинув на себя белый балахон, нередко изображали «дьявола», гнавшегося за девушками-гадальщицами. В д. Новец, по рассказам, девушки однажды были напуганы до полусмерти «ожившим снопом», который пошел им навстречу, когда они пришли на за соломой для гадания.

Широко распространены на территории Вологодчины и былички об отце (матери, брате), который, разузнав, что решили погадать в овине (бане, нежилой избе), тайком пробрался на место ворожбы и всех гадальщиц погладил меховой рукавицей («к богатому жениху) «, а свою дочь или сестру высек розгой.

Большинство гаданий совершалось в урочный час: когда стемнеет, глухой ночью, перед восходом солнца, когда в церкви поют рождественский канон. Немаловажно было и место: в пустой, нежилой избе, у угла избы» в овине, в бане, на перекрестке, у реки, у церкви и т. д.

Цели ворожбы были очень разными: гадали о замужестве, здоровье, урожае и тд, Поэтому среди гадающих была и неженатая молодежь, и отцы семейства. Большинство же девичьих гаданий было посвящено замужеству и тому, придут ли парни на беседу. Этот пласт ворожбы больше связан с развлечениями, и играми, а потому преобладает в предлагаемой подборке.

Гадания парней встречались значительно реже и зачастую были очень оригинальными. Например, в д. Аргуново они бросали с размаху на пол полено, считая, что у кого оно громче и звучнее ударится, у того невеста будет «крепче». В д. Дудкино (Волог.) перед Новым годом парень ставил шайку с водой к столбу со словами: «Суженая-ряженая, приходи столбушку мыть!» — после чего ему во сне должна была показаться невеста. Мужская ворожба, как правило, ближе к магии.

В старину гаданиям очень верили. Считалось, что «если выходишь замуж не за того, кто показался (при гадании с зеркалом, кольцом или с дугой), то скоро умрешь». Одна из старушек утверждала, что ее мать вышла замуж не за того парня, с которым дружила, так как, гадая на зеркале увидела одного вдовца со всей его семьей, после чего сомнений в выборе суженого у нее уже не было (д. Сергеево Тот.).


ВОРОЖБА С ПОДБЛЮДЫМИ ПЕСНЯМИ. В конце прошлого, а в некоторых местностях — вплоть до 30-40-х годов нашего века, были широко распространены гадания с подблюдными песнями. Внешне она очень похожи на игру «в фанты».

Вот как описывал ворожбу такого типа в начале прошлого века И. П. Сахаров. «B селениях Яренского уезда (эта часть Вологодской губернии позднее была передана в Архангельскую область) во время святочных игр приносят в комнату пустое блюдо, без воды, и ставят на стол. Также приносят хлеб, уголь и золу, завязав их в платки, и опускают в блюдо. После этого каждый делает из платков, ширинок, полотенец разные фигуры: лошадей, коров, ребят, птиц, зверьков — и все это опускают в блюдо. Игроки становятся кругом стола и поют первую песню: «Царь-Слава». Во время пения игроки поднимают вверх руки, а при конце каждого стиха притопывают ногой. В это время почетный гость садится на высокую скамью, и когда пропоют первую песню, то игроки поднимают его со скамьи и начинают качать. Когда качание кончится, игроки подбегают к столу и с проворством вынимают из блюда, кто что успеет. После этого складывают вещи кучками по углам. Игроки завязывают глаза и ходят попарно (мужчина с женщиной) кругом стола. При этом поит сначала святочные песни, далее хороводные. Во время пения игроки стараются схватить вещи со стола. По окончании игры развязывают глаза и смотрят, кому что досталось По этой вещи начинают разгадывать судьбу».

Как и многие другие формы старинной ворожбы и игр, это гадание включает в себя элементы других, позднейших развлечений (см. ниже).

В Никольском р-не «подблюдные» песни назывались илия или илея. Само гадание совершалось иначе, чем обычно. «На Крещенье ставят тарелку, кладут кто кусочки хлеба, кто колечко: эти кусочки накрывают полотенцем, трясут и вытряхивают каждому, и приговаривают: «Кому эта песенка достанется, тому сбудется да не минуется. Тому жить богато, ходить хорошо». Эти кусочки кладут под взголовье. Что в эту ночь приснится, то и сбудется скоро, а может и через несколько лет». Приуроченность гадания к Крещению подчеркивалась и в специальном запеве, который предшествовал подблюдным песням:

— Крещеные-те да страшны вечера,
Ой, ой, страшные-те вечера да крещенские.
Илея да Илея, ой крещенские.

После этого пели подблюдные песни. Вот некоторые их образцы:

Ходит котичек
Да по заборочке,
Ой, Илея да Илея!
Ещё ищет котнчек
да себе кошечку.
Ой, Илея да Илея!
ищет себе кошечку
Да машет лапочкой.
Ой, Илея да Илея!
(п. Дунилово) («к замужеству»)
— Летят, летят воробышки,
Уселись на перегород.
Ой, Илея да Илея!
Прилетел воробей,
Уклюнул воробышку,
Ой, Илея да Илея!
Эта-то воробышка
Была его парочка.
Ой, Илея да Илея!
(п. Дунилово) («к замужеству»)
— Сидит воробей на перегороде,
Илия, Илия!
Куда глядит, туда летит.
Илия, Илия!
(дд. Урицкое, Милофаново) («к плохому, к чужой стороне»)
— Что везут бревно
Да на семи лошадях.
Ой, Илея да Илея!
Что восьмую подпрягут,
Да и гроб повезут.
Ой, Илея да Илея!
(д. Дунилово) («к смерти»)
— Раствори, мати, квашоночку,
Пеки пироги.
Ой, Илея да Илея!
К тебе, мама, сваты,
Ко мне — женихи.
Ой, Илея да Илея!
К тебе, мама, в лаптях,
Ко мне — в сапогах.
Ой, Илея да Илея!
(п. Дунилово) («к богатому жениху, к замужеству»)

.

— Идет мужик из лесу,
Да весь обвесился,
Илия, Илия!
Да всё лисоцами,
Да все куницами.
Илия, Илия!
(дд. Урицкое, Милофаново) («к добру, к богатству»)
— Ушла наша коровушка
В лес за дровами.
Илия, Илия!
Думали, коровушка
Дров привезет, Илия, Илия!
А идет коровушка
С приплодом.
Илия, Илия!
(дд. Урицкое, Милофаново) («к внебрачному ребенку»)

Распространены были такого рода гадания и на западе Вологодского края. Особенно много записей из Кирилловского р-на. Так, в дд. Погостищье, Луканиха гадали накануне Нового года. В глубокую чашку клали колечко или другой мелкий предмет, накрывали чашку платков, одна из девушек в руки и трясла под короткие припевки, а остальные участницы должны были подходить к ней по очереди, и, засунув руку в чашку, ловить колечко. По какую песню удавалось его поймать, такая доля и была суждена гадающей в этом году. Вот некоторые примеры исполнявшихся при этом припевок:

— Рылася куроцька на завалинке.
Вырыла колецшко серебряное.
Ладо, ладу!
Кому мы поем,
Тому честь воздаем!
(д. Терехова-Малахова) («к добру»)
— Идет коза из Питера,
Все бока изтыканы.
Кому поем, тому с добром,
Кому сбудецца — не минуется.
(д. Погостищъе) («быть битой»)
— Идет штука из озера,
На ней чешуя серебряная.
Ладо, ладу!
Кому мы поем,
Тому честь воздаем!
(Д. Терехова-Малахова) («к добру»)
— Бегает метёлка по наволоку,
Ищет метёлка быка-третъяка.
Кому поем, тому с добром,
Кому сбудется — не минуется.
(д. Луканиха) («замуж пойдешь»)
— Чашечки-поплавушечки,
Куда поплыли, тут и росцвели.
Кому поем, тому с добром,
Кому сбудется — не минуется,
(д. Веретъево) («к хорошему»)
— На грядочке два веничка,
На полочке два рыбничка.
Кому поем, тому челом,
Кому выйдется, тому сбудется. —
(д. Лукошино) («к смерти»)
— Идет мужик из улицы,
Несет мужик дубину вязовую.
(д. Терехова-Малахова) («к худу»)
— Ски, мамка, сочни,
Пеки пироги.
К тебе придут гости,
Ко мне женихи.
Кому поем, тому с добром,
Кому сбудется, да не забудется.
(г. Кириллов) («к замужеству»)
— Полно те, иголоцька, в коробоцьке лежать,
Пора тебе, иголоцька, дары припасать!
Ладо, ладу!
Кому мы поем,
Тому честь воздаем!
(д. Терехова-Малахова) («к добру» или «к худу»)
— Короби со двора,
Сундуки на двор.
Кому поем, тому с добром,
Кому сбудецца — не минуецца.
(д. Ботово) («замуж выйдет»)
— Стоят санки у лисенки.
Хотят санки уехати.
(д. Терехова-Малахова) («к худу»)
— Сидит воробей на нашесточке,
Глядит молодой в чужу сторону.
(д. Лукошино) («жениха возьмут в солдаты»)
— Идет кузнец из кузницы.
Несет кузнец златой венец.
Кому поем, тому челом,
Кому выйдется, тому сбудется.
(д. Лукошино) («к замужеству»)

В 1920-е годи этот тип гадания уже практически повсеместно ушел из молодежного репертуара. Поэтому не появляются упоминания о том, что в гадании участвовали старики. Например, в д. Кистенево гаданием с подблюдными песнями руководила старуха, которая трясла под припевки решето с опущенным в него колечком. В д. Ботово так гадали уже только пожилые и замужние женщины. «Клали в блюдо колечко, пуговицу на себя или дочь, покрывали сверху платком. Одна женщина трясла блюдо, а другая ловила сверху в платке. На какой песне поймают чью-то вещь, тому эта песня и досталась».

В д. Макарове (Кирил.) гадание называлось «фантом играть». В посудину клали предметы, собранные со всех присутствующих на беседе девушек и парней. Потом посудину трясли, а каждый пытался выудить из нее что-либо. Считалось, «что вынецця, то сбудецця».


BOPOЖБA С ПОИСКОМ ИМ ВЫБОРОМ ПРЕДМЕТОВ. Выбор или поиск предметов гораздо чаще не сопровождался припевками которые словесно описывали, что суждено в будущем тому, кто их «вытащил» по жребию. Более древней формой было предсказание будущего по типу (форме, цвету и т. п.) вытащенного гадающим предмета. В этом случае, как правило, толкование связанного с этим предметом будущего могло быть достаточно произвольным и гибким (ср. гадание по форме пепла или застывшего олова либо воска). Хотя в традиционных народных гаданиях и толкованиях предметам чаще приписываются те или иные постоянные значения, вытекающие как из их реальных свойств (повойник — «замужество», топор — «муж плотник»), так и из мифопоэтического истолкования в системе народного мировоззрения (щепка —»к смерти», так как в магии и гаданиях некогда использовались щепки от досок, из которых делали гроб).

В наиболее простых формах гаданий этого типа происходит поиск предмета. Например, в д. Пеструха гадали с яйцом: «О святках у нас было. На Новый год соберемся там три девки, а можот и пять девок соберемси. Ну и вот эдак на полу семь грудок накладём овса и в одну грудку сунем яйце, шчобы ёво ни видно. А можот и ни одно, как семь-то грудок, а два. Одной девице глаза завяжут. Вот эта девица заходит в круг, грудку захватит, роспорхнёт, а яйця-то нет. Вот и всё, прогадала, другая заходит. От так иной вечер до чёво дохохочат, дошалят, а яйце-то так и останецци, пролежит. А какая найдёт яйце, дак себе возьмете; дак (её) сё(в)о года и замуж отдадут».

Еще одним очень похожим на игру гаданием была воржба с тремя небольшими кринками (д. Брюшная). Их ставили вверх дном на стол и клали под них разные предметы, например, повойник (=головной убор замужней женщины), платок, щепку и т. п. Одной из девушек завязывали глаза, остальные участницы «перемешивали» кринки, то есть перемещали их по столу, меняя местами. После этого подводили подружку с завязанными глазами к столу, и она выбирала себе одну из кринок. Каждый из вытащенных из-под кринки предметов что-либо обозначал: повойник — «замужество», платок — «в девках оставаться», щепка — «смерть» и т. д. В д. Порог одна из девушек раскладывала втайне от остальных по углам избы нож, ножницы, дубец (=хворостинку от веника), мутовку. Затем ее подруги, зажмурившись, отыскивали предметы. Считалось, что у той, которой попался ножик, муж будет острожник, ножницы — швец, мутовка — на кужле (=кузнице) работать будет, а если попадался дубец — муж будет драчун («стегать будет»). В д. Милофаново похожее гадание устраивали, положив предметы на стол, а девушку водили вокруг с завязанными глазами. В д. Удачино предметы были следующие: топор (плотник), карандаш (писарь), веник (старый), рамок (кладовщик), ножницы (портной).


ВОРОЖБА ПО ПРЕДМЕТАМ, СХВАЧЕННЫМ НАУГАД. Еще одна группа гаданий основана на толковании особенностей случайно схваченных предметов. Например, в д. Калитинская Девушки бегали ночью на гумно и выдергивали из соломы невымолоченные колоски, а затем считали по зернышкам, сколько человек будет в их будущей семье: на каждое вышелушенное зернышко называли кого-либо (свекровь, свекор, деверья и т. д.).

Почти повсеместно известно гадание по камешкам, которые ночью в святки девушки вытаскивали из проруби. Коль камешек «гладенькой», жених будет красивый, а если шершавый, «шадровитый», то и жених будет весь рябой, в оспинах. В д. Юркинская считали, если «дилный камешок» (=гладенький) — мужицёк дилный будет, а ямнистый, роховатой — мужик нехорошей». В д. Березник за камнями бегали в полночь в баню (чаще всего поодиночке).

В дд. Сычиха и Дудкино (Волог.) пятились («шли взадпятки») к поленнице, брали наугад одно полено и быстро возвращались в избу. Там рассматривали полено, каково она «суковато или баское» — такой и жених будет.

В д. Панове (Кич. — Гор.) поздно вечером, в темноте, девушки ходили к овину и ставили на окошко, из которого бросали снопы, две чашки — одну пустуй, вторую с водой, а. «назавтре», до восхода солнца, возвращались туда «взадпятки» и, протянув руку за спину, брали наугад одну иа чашек. Если под руку попадалась чашка с водой, значит девушка должна была в этом году замуж выйти.

В д. Тереховская девушки «отвивали» (=выдергивали) коклюшки у вышедшей из избы подруги и загадывали на каждую коклюшку имя парня. Потом наблюдали, за которую коклюшку возьмется сначала девушка, вернувшись в дом, — тот парень и любит ее.

В д. Брунчаково было известно гадание, аналоги которого имеются в других регионах. В данном случае оно было приурочено к Крещению. В этот день на всех членов семья стряпали маленькие хлебцы из пресного теста — «крестики» (около 10–12 см длиной) с запеченными внутри небольшими предметами — зерном, кусочком дерева, угля и т. п. Эти хлебцы ели в обед и по попавшимся в них предметам судили о том, что ожидает каждого в этом году. Скажем, кусочек дерева обозначал смерть, зерно у хозяина — богатый урожай, у ребенка — земледельцем будет и т. п.


ВОРОЖБА С ИМЕНАМИ. В д. Пеструха в святки девушки устраивали ворожбу: складывали в передник одной из подруг свернутые бумажки с именами парней, а затем по очереди тянули их оттуда. Иногда писали и имена стариков, деревенских дурачков или недоростков, которые с девушками еще не ходят. Вытащившие такие бумажки, естественно, оказывались в центре внимания.

В д. Юренино наливали в блюдо воду, по краю его клали бумажки с именами парней. Девушка опускала в воду уголек, и к какому имени он подплывал — так, считалось, мужа звать будут.

В дд. Кармово и Макарове (В.-Уст.) на Рождественской заутрене или при освящении воды в Иордани на Крещении девушки (а иногда и парни) во время возглашения священником «Господи, помилуй» вытаскивали из кармана одну из сорока заранее заготовленных бумажек, на которых были написаны мужские (у парней, соответственно, женские) имена. Имя на бумажке, попавшейся под руку в столь ответственный момент, должно было обозначать имя возможного жениха (или невесты). Так могли гадать и дома, когда батюшка приходил славить Рождество Христово.

В д. Зеленцово в сочельник убирали бумажки с именами парней за божницу, а на следующий день доставали одну из них. В д. Удачино накануне Рождества прятали бумажки с именами к себе под подушку. Утром, рассказав членам семьи увиденный сон, девушка вытаскивала одну из бумажек из шапки, — куда она их складывала после сна.


ВОРОЖБА С УЧАСТИЕМ ПТИЦ И ЖИВОТНЫХ. Во многих гаданиях выбор из нескольких возможных вариантов делали не люди, а животные. Это очень древняя традиция, основывающаяся на особом отношении к животным, как первопредкам или воплощению духов предков. Отсюда и особый дар прорицания, который у многих народов приписывался животным, особенно птицам.

Эти виды ворожбы были известны и на Русском Севере. Самый общераспространенный и общеизвестный из них — гадание с петухом или курицей, которых девушки пускали к кучкам овса, предварительно «закрутив», чтобы узнать, которая первой выйдет замуж. В д. Старина прятали в кучку овса кольца и следили, чье кольцо первым вытащит петух. В д. Коковановская петуха пускали к кучкам овса, украденного у ходившего по избам священника, а в д. Порог девушки перед приходом священника клали под скатерть четыре кучки жита, которые затем использовали при ворожбе с петухом. В д. Погостищье каждая из разложенных на сковороде кучек обозначала какую-либо деревню; какую кучку первой клевал петух, из той деревни и должны были прийти чужаки. Менее известно гадание, встречающееся в Верховажье. Гадающие клали в фартуки по несколько горстей овса и шли в конюшню. Подойдя к лошади, все становились у ее морды и смотрели к чьему фартуку лошадь потянется сначала, та и выйдет первой замуж. В д. Каплинская девушки клали себе под ноги дуги с колокольцем, а конюх проводил по ним лошадь. Чей колоколец лошадь заденет, той надо ждать скоро сватов. В д. Урицкое в рождественский сочельник девушки пекли «собачек» (лепешки), раскладывали их на поясе и приводили собаку. Чью «собачку» съела собака, та и выйдет замуж.

В Велико-Усгюгском и Нюксенском р-нах в полдень на Крещенье мели в избе, выносили мусор на улицу, бросали его «на струю» (=ветер) и смотрели, «с которой стороны судьба», то есть откуда прилетит птица, и сядет на мусор. Причем, если маленькая птичка (синица, клещ), то жених б дет молодой, а если большая (ворона), то жених — вдовец (д. Копылово). В д. Удачино прилетевшие птицы означали: воробей — вдовец, голубь — богач, ворона — пьяница, сорока — болтун. В дд. Чистякове, Удачино очень похожее гадание устраивали на Сорок святых. В этот день выпекали маленьких хлебцов («чеплюшек», «цивилюшек»), раскладывали их на изгороди, а затем ждали, когда прилетит какая-нибудь птица, склюет чеплюшку и улетит. В какую сторону она полетит, там и жених будет.


ВОРОЖБА С КУВЫРКАНИЕМ И КРУЖЕНИЕМ. В д. Танина было гадание с катанием девушек по снегу. Выбежав вечером на святки на улицу, они распределяли между собой дворы, в которых жили их предполагаемые женихи. У каждого двора девушка, желающая себе в женихи живущего здесь парня, ложилась плашмя на снег и катилась к подворотне. Если, докатившись, она оказывалась к ней лицом, то должна была выйти замуж за этого парня.

В деревнях Кадниковского у. в конце прошлого века встречались и такие формы этого гадания. Девушка, выбрав на святки ровный, без следов, снег, ложилась на правый бок, а потом через спину переворачивалась на левый. Если следов от головы будет I или 3, то это не к добру, а если два, значит, удастся выйти замуж в предстоящем году.

В другом варианте гадающая, выйдя на середину улицы, кружилась, пока не упадет. В какую сторону головой падала, в ту сторону и должна была замуж пойти. В д. Аргунове-так ворожили, — выйдя на перекресток («ростанье»).


ВОРОЖБА С ВЕРЕТЕНОМ. Гадать могли и во время обычных посиделок, чаще всего о парнях. Так, в д. Ракуда девушки рисовали на столе или па полу круг, в середине которого клали веретено, а по окружности надписывали имена парней или номера, которые перед игрой давали всем знакомым парням. Затем крутили веретено и смотрели «на что тот конец, где кольцо (то есть «пятка» веретена) упадет.» Обычно гадали на «любит» — «не любит», «думает» — «не думает», «женицца» или нет. Похожие гадания существовали во многих деревнях.

В дд. Ливниково, Дудинская крутили напряденное веретено («простень»): куда носок покажет, оттуда и парни-»чужаки» придут (подгоряна или зарековяна). В д. Пеструха, когда падало на гол веретено, его подкручивали и смотрели, куда будет направлен носок, когда веретено остановится. Если к хозяйке веретена, то её масет должен был скоро прийти. В д. Середская гадали с веретеном, с которой стороны жених приедет, только днем в святки (в этой деревне было принято на святки днем прясть, а вечерами ходить на игрища).

Нередко, когда крутили веретено, то что-либо приговаривали. Так, в д. Панове (Кирил.) «пряли ковды, да кубышка (=напряденное веретено) упадет — не подымай, а крутни веретно-то да: «Пятка, пятка, откуда придут робятка?» Были и другие варианты приговора: «Откуды пятка, оттуда робятка!» (д. Поздеевская), или: «Пятка, пятка, откуда робятка? Куда носок, оттуда придет дружок!» (д. Коковановская).


ВОРОЖБА С ЛУЧИНКАМИ. Очень часто (дд. Трубовщина, Сычиха, Ливниково) гадали о приходе парней или о замужестве на спичках (раньше так называли тоненькие палочки или лучинки). Загадав что-либо («Придут ли севодня ребята? Есть ли им дорога?»), захватывали несколько спичек предварительно заготовленной кучки в щепотку и начинали их раскладывать в одну линию, перпендикулярно друг другу. Вертикально расположенные спички обозначали «дорогу», а легшие поперек — «нет дороги». В д. Киюшево спички клали «ступеньками» под приговор: «Дорога — колода (поперечна спичка)». Исход гадания определялся, чем закончится расклад: «дорогой» или ее отсутствием. Так же нередко гадали, выходя в путь: «Будет ли дорога, ли нет?»

В д. Сычиха на спичках гадали, куда замуж пойдут Спички раскладывали в «клеточки», то есть квадраты, к каждому из которых с внешней стороны присоединяли еще до восьми спичек: по углам и по центру каждой стороны «клеточки». Если последняя спичка становилась вертикально посреди стороны квадрата, то «далёко увезут — прямая дорога», то же обозначало, если положенная спичка из-за искривленности вдруг поворачивалась в сторону. Последняя спичка на угле квадрата указывала, в какую сторону девушка пойдет замуж. Таких «клеточек» могло быть несколько (4–5). Если не хватало спичек на «клетку» — «девка замуж не пойдет».

В д. Ногинская загадывали одну из трех «спицек» (лучинок) на парня и предлагали подруге вытянуть себе лучинку. Если та вытаскивала не «пустую», то есть загаданную спицьку, то дроля придет в этот день на вечорку.

Нередко ворожбу с лучинками заменяли гаданием на пальцах: закрывали глаза и пытались пальцем одной руки попасть в палец другой; если это удавалось, значит масет обязательно должен был прийти в этот день.


ВОРОЖБА С ПОДЖИГАНИЕМ КУДЕЛИ. Одним из наиболее распространенных видов святочных гаданий о поджиганием кудели было пускать хохолок в потолок. Его применяли, когда терпение девушек, ожидавших прихода на беседу парней, начинало иссякать, и монотонная работа, пение долгих песен и разные девичьи забавы уже успевали надоесть. Тогда-то одна из самых бойких девушек вырывала клочок кудели, выйдя на середину комнаты, поджигала его лучинкой и подбрасывала вверх, к потолку, с криком: «Хохолок в потолок, волошчана в избу хлоп!» (д. Брюшная). Все наблюдали, куда полетят кусочки пепла от сгоревшего «хохолка» (в д. Порядневщина так называли недопрядок), оттуда и должны были прийти парни — «чужаки» или «волошчана». Как видно из произносимых при гадании слов, это действие имело еще и магический, «приманивающий» смысл, и производилось, чтобы привлечь в избу парней.

Это гадание почти не отличалось в разных, даже удаленных друг от друга районах. Вот, например, описание из д. Бурлёво: «Гадали, придет парень или нет. Выдернут немножко кудельки кажна у себя, росшиньгают (=раздергают) на столе или на полу посерёдке и подожгут: «Хохолок в потолок!» — как полетит к потолку, так парень придет к девке», в с. Усть-Алексеево, если «хохолок» взлетал к потолку, значит парень, на которого загадала девушка, любит ее.

В д. Козлове клали комочек кудельки («круглышек») на ладонь и поджигали со словами: «Хохолок в потолок! Придут ли бесидники?» Если круглышек летел вверх, то придут.

Похожее гадание на святки (sunduma) было и у вепсов (д. Тукшозеро): девушки поджигали на улице или в избе клочок кудели и смотрели, куда он летит. Там и живет жених девушки.

В д. Михайловская существовала еще одна разновидность гадания с поджиганием кудели. «Девки, ковды нет робят, жгли сердечко; выдергивали из прясницы по кусочку кудели и скатывали два «сердечка» (о яйцо) — одно жениха, другое девки. На стов их положат, а поверх клали лучинку, Подожгут лучину с двух сторон и смотрят, которого сердецко быстрее загорит(ся): он женицца скорее или девка. А вместе загорит(ся), так он ее взамуж возьмет».

В д. Козлово два клочка кудели клали рядышком на пол и загадывали, который из них «девушка», который «парень», Затем поджигали оба и смотрели, как они горят. Если быстро потухнут, не догорев, то парень «не думает» о девушке, а если быстро и полностью сгорят оба, значит парень с девушкой скоро поженятся.

В Пучужском Петропавловском приходе в конце прошли века на беседах жгли воротца. Положив колечком кудель на ладонь, поджигали ее и смотрели в каком месте образуется разрыв. Считали, что в эту сторону придется ехать замуж.


ХОРОВОДЫ И ПЛЯСКИ

Хороводами и плясками — в большинстве мест пляска под «долгие», «досюльные» песни называлась «игрой» — как правило начинались и завершались развлечения на игрищах и беседах. Ярко и красочно эту сторону старых деревенек посиделок описал В.Александров еще в середине прошлого века. Вот несколько выдержек из его работы. «Каждая посиделка начинается игрой «парочками» («ходить парочками», «в парочки»). Эта игра в продолжение вечера несколько раз повторяется. Парень выбирает девушку, берет ее за руку, ведет на середину избы, где они становятся друг против друга и держатся за руки. Затем составляются еще две-три и более пар, которые становятся в ряд с первой парой. Пары эти ходят взад-вперед поперек избы, распевая «парные» песни… Когда песня пропета, молодцы снимают шапки и целуют девушек. Пары расходятся: парни идут на свои места, девушки выбирают себе новых парней и продолжают игру… Потом поют соборные песни, набирают игру «Заинька» или хоровод. Один из парней выводит девушку в середину избы и под песню «Заинька беленький» пляшет вместе с девушкой, кружится, выкидывая ногами разные фигуры, то есть заводит; игру «Заинька». По окончании! песни парень целует девушку, которая выбирает другого парня, а сама возвращается к своему. Выбранный берет себе любую девушку, они пляшут под вторую соборную песню («Во лужках девушки гуляли», «Груня, Груня, ягода моя», «Чижик, чижик, чижичек», «Из ворот было воротичек» и др.)».

Весь комплекс хороводных игр и плясок имел обычно одно общее название — по наиболее популярной игре или песне: «Заинька», «Груня», «Улица», «Чижик». Хоровод, то есть хождение кругом под песни, называли «городками» или «кружками», в д. Ягрыш — «ходить по кругу» и т. п. По названию, которое употреблялось в д. Виноград — кулишкам бегать можно предположить, что хоровода на святки некогда водили ряженые (см. «Кудеса, чудилки, окрутники»). Завершение хоровода также могло быть довольно оригинальным. Так, в с. Ягрыш один из игроков внезапно начинал топать ногами и «шукать»: «Кыш, кыш, кыш!» — после чего все разбегались и садились по лавкам.

Состав «долгих» или «святовських» песен и последовательность их исполнения бывали очень разными. Среди них можно с известной долей условности выделить три основных типа: наборные, собственно игровые и разборные. Наборные песни и хороводы («улоцька», «горюном ходить», «большой петух» и др.) служили для образования хоровода. «Разыгрывая» их, игроки постепенно становились в движущуюся цепочку, которая в конце песни (или несколько песен) замыкалась в круг. Разборные хороводы исполнялись обычно в конце игрища (плясок) либо перед началом других игр и развлечений. Для приглашения в хоровод или пляску существовало множество приемов, начиная с простых знаков (притоп, касание платочком, хлопок по плечу, дотрагивание до головы и т. п.), кончая довольно сложным церемониалом со множеством правил, известным досконально лишь знатокам — «заводилам». Вот, к примеру, описание М.Б.Едемским святочных хороводов («городков») из д. Рыкаловской, расположенной на р. Кокшеньга.

«Игра в городки даже при хорошем составе вечерования настраивается не вдруг, часто после долгих предварительных переговоров… Начинается игра «захаживанием». «Захаживать» первый городок должны молодцы, второй девицы и т. д. по очереди. Для захаживания выходят на середину избы несколько умелых певцов и знатоков игры — человека четыре-пять, иногда и двое — и, взявшись за руки (впрочем, не всегда), запевают соответствующую песню и в такт ей начинают ходить взад и вперед в кругу остальных сидящих вечеровальниц и вечеровальников, пока песня не будет допета до конца. Сопровождающие «захаживание» песенки отличаются обыкновенно краткостью и незатейливостью содержания. Первый городок молодцы «захаживают» «Ёршичками»:

— Уж вы, ёршички-ёрши,
Рыбка маленькая,
Да костоватенькая.
Ещо хто ёрша изловит,
Тово три раз целовать.
Два раз, три раз, девять раз
Да поцелую, сударь, вас.

Затем поют:

— Сколько-то на пече печины (=глины)
Да столько на сердце кручины;
Сколько в поле камешков,
Столько-то миленьких дружков;
Сколько-то на поле лопушёк,
Столько миленьких подружек.

У девиц чаще всего свои особые песни для захаживания. Окончив песню, «захаживальщики» останавливаются и начинают «становить» в круг других молодцов, приглашая огулом или выкликая по именам, а некоторых просто таща зa руки. Таким же образом «захаживание» ведется и девицами, с тою лишь разницею, что они выступают для этого в более многолюдном составе, чем молодцы, и нередко при захаживании уже становятся в круг, двигаясь в одну сторону.

По окончании «захаживания», когда все желающие играть со стороны «захаживающих» встали в круг, каждый из них начинает приглашать в городок «любую» девицу или, если «захаживали» девушки, то молодца. Приглашение, в зависимости от положения, какое занимает приглашаемый среди других, а также от степени знакомства с ним, принимает ту или другую, более или менее изысканную или упрощенную форму.

Когда таким образом набран полный круг — ГОРОДОК, начинается настоящая игра: весь городок с мерным стройным пением начинает плавно двигаться в одну сторону (по солнцу), потом фигура круга сменяется на подковообразную двойную цепь, что называется «ломать городок», и только с окончанием песни городок останавливается и снова принимает форму круга. После чего, разомкнувшись, молодцы и девицы становятся попарно, и каждая пара целуется три раза, стараясь при этом отодвинуться за линию круга. Целуются подолгу, с чувством. На этом первый городок заканчивается, и все расходятся по своим местам…

Первый городок обыкновенно сопровождается пением «За тынком было тыночком», и это обыкновение настолько устойчиво, что термин «затынивать» обозначает начало хороводной игры вообще…

Всякий следующий городок снова составляется с «захаживанием», причем, если первый «захаживали» молодцы, то второй девицы и т. д. Некоторые песни («Я хожу, хожу кругом города», «Как на нашей на сторонке», «Я во сад пошла» «Що на улице Торжок» и др.) исполняются два раза подряд или сразу же друг за другом. Это позволяет допустить, что раньше первою из этих песен сопровождался городок, начатый мужской половиною, а второй — женской.

При хорошем составе участвующих во время городка устраиваются «ворота», «заплетается плетень» и во время хождения появляется жестикуляция».

Судя по описаниям, относящимся к первой половине прошлого века, большинство хороводных игр первоначально представляло собой имитацию движениями и жестами того, что пелось в песне, то есть было своеобразным «театром мимики и жеста». Вот для примера несколько пояснений к хороводным песням из сборника Ф.Студитского. Песня к игре «пиво варить» («Мы наварим пива, зеленова вина») комментируется так: «Хоровод ходит крутом, и когда поют: «Вое вместе сойдемся», — хоровод сдвигается, потом раздвигается. На слова: «Все мы испосядем», — все приседают, «исполяжем» — наклоняют голову, «подеремся» — ударят друг друга по плечу.» А вот примечание к игре «Вдоль было по травоньке, вдоль по муравке, тут ходит, гуляет удалой молодчик»: «Молодец ходит в середине хоровода, выбирает девушку и подходит к ней. Девушка выходит, толкает его, сбрасывает с него шляпу, растрепывает волосы, распахивав полы его сибирки и т. д. и уходит на свое место. Молодец «плачет», затем девушка его жалеет, они целуются. Все хороводные и парные песни заканчиваются поцелуями».

Жестикуляцией, мишкой могли сопровождаться и песни, которые в более позднее время единодушно признавались лирическими: «Как по морю, морю синему плыла лебедь с лебедятами», «Как под лесом, под лесочком, тут трава шелковая», «Голова болит, да худо можется, нездоровится» — и собственно «игровые»: «Олонецкий детинушка», «Ходит царь около города, ищет царь царевну себе», «Заинька, походи серенький, попляши», «Хожу я, гуляю вдоль по хороводу» «Розочка алая»), «В караводе были мы» и др.

Большой популярностью пользовались и танцевальные хороводы о прохождением игроков под руками и сложным давлением шеренги игроков: хмель, капустка, большой петух и др. Вот описание хоровода хмель у Ф.Студитского: «Под пение песни: «Как на нашей на сторонке /Хороша угода; /Что хороша угода, / Хорош хмель родился, / Вкруг кусточков вился,» — хоровод сначала кружится, а потом разделяется на две части: одна половина стоит, а другая проходит под поднятыми руками одной пары. Затем, после кружения, то же делает вторая половина хоровода, то есть хоровод вьется, как хмель». Под песню: «Как по улице по шведской, /В слободе было немецкой, / Молодой ямщик гуляет, / За собой он девушку водит,» — один из парней, приплясывая, шел в середину хоровода и вел за собой весь хоровод. Потом, обойдя хоровод, доводил до своего места в кругу и вновь начинал обход. Так кружились до конца песни.

Однако больше всего было хороводов с выбором пары — этот мотив в посиделочных играх был явно преобладающим, в том или ином виде входя в большинство из них. Так, в хороводных играх «Со вьюном (венком) ходить», «Я вкруг келейки хожу», «Женитьба», «Царь», «Бояре», «Плюну сиять» один или двое водящих ходили под песню вдоль круга и выбирали себе пару (замену) либо парни, стоявшие в одной шеренге, вызывали к себе девушек из другой.

Существовали и менее известные, местные варианты игр с выбором пары: «У Ивана под окном Татьяна гуляла, себе дружка выбирала», «Анна ходит, унижается, до хороших добирается», «Ходил Борис, гулял Борис, он по хороводу, он по девичьему» и др. На рубеже веков так обычно играли ухе под короткие песни-частушки («коротушки», «перегудки»).

Хороводы, и особенно пляски, были позволены не всегда и не везде. Скажем, в старообрядческих деревнях Тарногокого района в серылне прошлого века, по овидетельству очевидца, «пляски никогда почти не бывает, и забаву эту считают здесь за весьма большой грех, называя ее дьявольской». Этот запрет снимался только на святки, во время свадьбы, общественного пира и на некоторые годовые праздники (например, на Троицу).

Иногда запреты были связаны о более древними, языческими верованиями. Так, в некоторых районах (В.-Уст., Верхов., Кич. — Гор., Нюкс., Тарн.) не разрешали плясать во время «страшных вечеров», то есть с Нового года до Крещения, так как в эту неделю по улицам «куляши или бесы бегают» или «куляши пляшут» (дд. Маслово, Татариново, Семенцов Дор). На Крещение все в доме кропили святой водой, чтобы прогнать «куляшей», после чего опять плясали вплоть до Великого поста.


УЛОЦЬКА, УЛИЦЯ (о. Юза, д. Першинская), УЛИЦЮ РАЗВОДИТЬ или ЗАВОДИТЬ (д. Кокино, д. Верхняя Горка, д. Тырлынинская). Этой игрой, как правило, начинались святочные беседы во всех восточных районах. Улицу можно отнести к наборным хороводам, хотя, чаще всего, она состояла из очень разных «кружков». По описанию конца прошлого века, в с. Юза «беседа открывается пением улицы. Этим общим именем называются пять фигур хороводной игры, сопровождаемой пением песен. Название дано по начальным словам первой песни: «Уж ты улица, улица широкая». Там же перечислены другие песни, входящие в улицу («Кто бы не был в Оренбурге», «Подойду ли я под Новгород», «По-над речкой хмель-то вьется», «Через горы-те было, через круты»). Судя по замечанию собирателя («Ни один деревенский праздник не обходится без того, чтобы хоровод девиц не пропел этих песен»), улица не была исключительно «святоцьким» развлечением. А.Щустиков также описывает улицу как игру на летних гуляниях.

Как наборную упоминает эту игру А.Буслаев в своем описании Бережнослободской волости: «Первая игра улица. Выходит на середину избы парень и вызывает к себе девицу. Обойдя крутом, девица берет за руку другого парня, тот приглашает девицу и т. д., пока встанут все. Составляется круг. Круг этот попляшет, двигаясь то в ту, то в другую сторону, остановится, и все начинают целоваться. Целуются парень с той девицей, которую он пригласил, и с той, которая его пригласила. Далее выходит в середину круга девица-плясунья и приглашает подругу поплясать с ней, после чего приглашает другую, третью и т. д.; так, пока первая девица не перепляшет всех девиц. Парни пляшут в кругу с девицей очень редко. После пляски опять целуются и садятся по местам.» Затем начиналась игра в столбушку. Эти две игры могли повторяться несколько раз за один вечер. Очень похожий вариант улицы существовал и в д. Монастыриха, о тем различием, что набор в хоровод начинала девушка, ив конце парни целовались трижды о девушками, шедшими впереди и сзади них.


В дд. Кокино и Верхняя Горка улицу заводили или улицу разводили под песню:

— Дохожу ли я до умново,
Дохожу ли до разумною.
Я не знаю, как умново зовут,
Я не знаю, как разумново зовут.
А зовут же ево (имя; например, «Васенькой»),
Величают (отчество; например, «Васильевичем»).

Названный (он начинал разводить улицу) обходил сидящих на лавках, брал за руку какую-либо девушку и выводил ее на середину.

— Посмотрите, какой молодец пошел!
(Имя и отчество) пошел!
Он ведь бащенькой, хорошенькой.
Он ведь ходит, унижается, (=кланяется)
До девицы добирается.
Уж ты девица вставай, руку давай,
Руку молодцу давай-таки давай.
Ты за правую бери-таки бери,
А за левую не тронь, не шевельни!
Ты не жми перста,
Да не ломай кольца,
Ты не пачкай, не марай,
В руки плата не давай!

Все это пели девушки-славницы, парни молчали. В конце песни пара останавливалась («всю улицу прошли») и целовалась. Затем пели песню девушке, и она выбирала себе парня и т. д. Так постепенно образовывался хоровод. Когда набор в хоровод заканчивался, в разных деревнях следовало разное продолжение. Например, в д. Кокино после улицы играли в столбушку, а в д. Верхняя Горка столбушка (правда, довольно оригинальный ее вариант: парень вставал, обнимал сидящую рядом девушку и целовал ее; затем она обнимала и целовала другого парня и т. д.) предшествовала улице. Завершалась же улица хороводом «Уж вы полноте, ребята, чужое пиво пити».

В дд. Першинская, Тырлынинская и Бурцевская игра улицю разводить начиналась песней «Солнышко времецько» и в зависимости от количества игроков могла включать в себя большее или меньшее количество долгих песен («Из-за гор-то да я выскоцю», «Литев голуб мимо город», «С-по лугу-лугу» и др.). Во время исполнения первой песни игроки, взявшись за руки (парень-девушка-парень и т. д.), ходили извивающейся цепочкой по комнате. Когда песня заканчивалась, все становились в круг и начинали «здравствоваться»: «Людно эк стоят и ходят здраствуюцци: руку подают. Парень идет — с девоцьками здраствуицци, а девоцька пойдет — о парнями здраствуицци. Станет на свое место — другой пойдет. Ково любит, дак и поцелует» (д. Тырлынинская).

В д. Першинская после «Солнышко времецько» парни и девушки образовывали два отдельных круга (девичий внутри мужского), и парни переходили по очереди от девушки к девушке. Став напротив каждой из них, отирали рукой губы, что было вызовом к поцелую. Если девушка отвечала тем же знаком, то целовались, если же нет, то переходили к ее соседке.


ГОРШОМ ХОДИТЬ, ГОРШКА ЗАПЛЕТАТЬ (д. Большой Двор, д. Деревенька В.-Уст.), ПЛЕТНЯ ЗАБИРАТЬ, ПЛЕТЕНЬ или ПЛЕТНЯ ЗАПЛЕТАТЬ, ПЛЕТЕНЬ ЗАВИВАТЬ (д. Бурлёво, д. Паевая, д. Ульяница, д. Александровская), (В)ОСЬМЁРКУ ЗАБИРАТЬ (д. Биричёво, д. Морилово, д. Кочурино, д. Кулёмкино), БОЛЬШОЙ ПЕТУХ (г. Тотьма, д. Корепово). Многие наборные хороводы (имешки — Сольвыч.) по сути своей мало отличались от игр с выбором пары и были характерной принадлежностью именно святочных игрищ, так как «хороводы в летние пору не набираются постепенно, начиная с песни «Заенько», а составляются вдруг, разом» (Васьяновская вол.). В различных частях Вологодского края эти хоровода назывались по-разному.

Одно из описаний, относящихся к концу прошлого века, принадлежит Г.Н.Потанину. По его наблюдениям, в г. Тотьма плясали «большого петуха»: сначала один молодец, а чаще десятилетний мальчик, брал девицу за руку и начинал водить по комнате. Затем она брала за руку другого молодца, они ходили по комнате втроем, друг за другом. Потом парень присоединял к цепочке еще одну девушку, та, в свою очередь, парня и т. д. Когда цепь увеличивалась настолько, «то переставала помещаться в комнате, игроки продолжали движение «змейкой». При этом пели разные песни.

В д. Большой Двор заплетание горюнка начинал самый бойкий в деревне плясун, который выходил на середину комнаты, плясал под гармонь «русского», а затем, пройдя вдоль сидящих на лавках «беседников», выбирал себе «пароцьку» и плясал уже с ней вместе. Поплясав немного, девушка подходила к одному из парней и спрашивала: «Ково тебе взять?» Тот называл «любую» ему, и спрашивавшая вела ее к пляшущему парню, после чего они уже втроем, взявшись за руки, обходили комнату (цепочку вел парень). Потом вторая из заплетавшихся тоже подходила к какому-либо парню и спрашивала его: «Ково тебе взять?»

Так к непрерывно движущейся цепочке постепенно присоединялись все новые и новые девушки, причем, не помещаясь в кругу, цепочка начинала извиваться и «заплетаться», петляя по избе. После того, как все закажут себе девушек, рассаживались по лавкам парочками в начиналась игра в суседушку.

В более старых вариантах игры (например, в дд. Бурлево и Деревенька В.-Уст.) при заплетании плетня игроки, которых ставил по парам водящий (главной), ходили кругом под песни «С-по лугу — лугу погуливала», «Хожу я гуляю вдоль по хороводу» и др. В дд. Александровская, Ульяница плетень заплетали или забирали так: один парень становился «и корень», то есть куда-либо в угол. Потом вызывал к себе какую-нибудь девушку через ее подругу. Та подходила к «корню» и поворачивалась к нему спиной, а он клал ей на плечо свою левую руку. В д. Ульяница вызванная становилась рядом с парнем, тот клал ей на правое плечо свою левую руку, а правой брал правую руку партнерши.

Затем девушка вызывала к себе другого парня, который, став к вызвавшей спиной, «прикреплялся» к цепочке ее левой рукой и так далее. Когда «плетень» оказывался «сплетенным», цепочка замыкалась в круг и ходила в хороводе о длинными песнями.


КАПУСТКУ ЗАВИВАТЬ, КАПУС(Т)КОЙ ЗАВИВАТЬСЯ (д. Раменье Кич. — Гор., д. Ганютино, д. Мякинницино), КАПУСТУ ЗАПЛЕТАТЬ (д. Борисовская Кирил.), В КАПУСТУ ИГРАТЬ (д. Карачево, д. Мартюшино), КОЧАН ИЛИ КОЦЕНЬ ЗАВИВАТЬ, КОЧЕШОК (д. Рябьево, д. Пеструха, д. Курденга, д. Спирино), ВЕНОК ЗАВИВАТЬ (д. Заборье Тот.). Существовали и другие хороводные игры, которые были основаны на переплетаний игроков руками, закручивании в какую-либо фигуру (круг, цепочку). В первую очередь к ним относятся капустка и плетень. В отличие от улицы, которая чаще всего сопровождалась пением очень разных песен, капустку (плетень) завивали под устойчивые тексты. Эти игры упоминаются как в числе святочных, ток и среди тех, которые употреблялись во время летних гуляний. Иногда под пение капустки плясали кулеши (д. Ромашово Кирил.).

Капустка была одним из самых распространенных игровых хороводов, поэтому сохранилось немало записей исполнявшейся при этой игре припевки, сделанных еще в прошлом реке. Старые тексты, как правило, мало отличаются от тех, можно записать и сегодня.

— Вейся ты вейся, капустка,
Вейся ты вейся, белая (вар.: вилая),
— Как мне, капустке, не виться,
Как мне, вилой, не ломиться?
Был на капустку дождик,
Был на вилу частой мелкой.
Вил, вил я капустку,
Розвивал я белой клубышок,
Росплетал я шёлков поясок.
(д. Терехова-Малахова, с. Яковлевское Волог.)
— Вейся ты вейся, капустка,
Вейся ты вейся вилая.
— Как мне, капустке, не вицця,
Белой, вилой не вилицця? (вар.: не виницця)
Выпав частый дожжик,
Частинькой маленько,
Русою молоденько,
(при этом заплетались руками)
Когда все игроки «завьются», пели:
— Вейся, капустка, развивайся.
Оставайся один стебелек!
(при этом расплетались)
(дд. Паново Кич. — Гор., Паюс)
— Вейся, вейся, капустка,
Завивайся, вилой кочешок,
Не женися, молодой паренек.
Люди женятся, не каются,
С молодой женой катаются.
(д. Горка Тарн.)

Завивание происходило двумя способами. В дд. Ларионовская, Юркинская, Урусовская (в д. Заборье Тот. так завивали венок) игроки, став цепочкой и взявшись за руки, закручивались вокруг одного (стебелька — д. Раменье Кич. — Гор.). В результате образовывалась спираль из довольно тесно стоящих игроков.

Чаще же всего это делали иначе. Все становились в цепочку и брались за руки. Тот, кто оказывался впереди, проводил остальных под поднятыми руками двух последних игроков. Когда все проходили, предпоследний игрок, увлекаемый впереди стоящим партнером, поворачивался к последнему игроку спиной. При этом его правая рука вместе с левой рукой заднего игрока оказывалась на левом плече,

Затем все проходили под руками второго и третьего от конца игроков и так до тех пор, пока вся цепочка не «заплеталась».

Иногда тексты капустки могли привязываться к другим играм, тогда они претерпевали довольно значительные изменения. В д. Пожарище (В.-Уст.) так проходил набор в хоровод, игру или пляску.

— Завивалася капустка,
Витой кочешок.
Капуста вьёцця,
Листья цервецця,
Кого не взяли,
Сердицця.

Капусткой называли и род пляски, в которой танцоры (4 парня и 4 девушки), став в два переплетенных крест накрест руками круга, то закручивались под руки друг другу, то раскручивались (д. Белянкино).


ПЛЕТЕНЬ ЗАПЛЕТАТЬ (д. Маркуши, д. Березник, д. Заборье Бабуш., д. Подболотье), ПЛЕТЕНЬ ЗАВИВАТЬ (д. Волоцкая, д. Кобылкино, д. Сосновка Бабуш.), ПЛЕТЕНЬ ЗАБИРАТЬ (д. Ульяница). Заплетание плетня мало отличалась от завивания капустки. Тексты, сопровождающие эту игру (особенно часто они встречаются на северо-востоке области), довольно однотипны:

— Заплетайся, плетень.
Завивайся, труба золотая,

(вар.1: Завернися, камка хрущатая (=вид ткани). — Волог.;

вар.2: Повернися, камка дорогая. — д. Меньшиковская)

Шчо ни серая утиця,
Серая силиженшчиця (=утка)
По синю морю плавала.
Утопила своих малых детей
(вар.: С вечера утица плавала,
Плавала она по заводям,
Притопила молодых детей. — Волог.)
Шчо не в естьве сахарное,
А в меду да во патоке.
(д. Волоцкая)

После того как составится плетень из игроков, подобный тому, который образовывался при завивании капустки, его начинали «расплетать»:

— А росплетайся, плетень,
Розвивайся, камка золотая.
Шчо не серая утиця,
Серая силиженшчыця
(Она) выручает малых детей
Из меду, да из патоки,
Да из еству сахарною.

Близость текстов и движения приводила к тому, что иногда тексты капустки и плетня могли совмещаться. Так игровая песня «Заплетися плетень, заплетися», записанная Н.А.Иваницким, кончалась словами «Сею, вею, вью капустоньку, / Развивайся, мой вилой кочешок».


УТУШКА (д. Бедоносово, д. Костино, д. Максимово, Д. Паршино, д. Берег), ШЛА ТЕТЁРА (д. Чеченинская, д. Фоминцево) в западных районах и у вепсов наиболее известной хороводной игрой, которой в старину начинались игрива, была утушка. В Белозерском и Вашкинском р-нах эта игра в 20-е годы была уже детской. Только в отдаленных деревнях Вытегорского р-на в нее иногда еще играли и на игрищах.

В д. Бедоносово все становились в цепочку, друг за другом, и шли по комнате с песней:

— Утушка шла,
Моховая (=болотная) шла
По каменью,
По заламеныо (=бурелому).
Сама прошла,
Детей провела,
Самого лучшего
Ребеночка оставила.

После этого первая девушка в цепочке («утушка») брала за руку стоящую за ней подругу и отводила к одному из парней. Затем снова пели песню. Так продолжалось, пока всех не разводили по парам.

Были известны и другие варианты припевки:

— Утя, утя, утюшка,
(вар.: Тиу, тиу, тиу-ти)
Уте некуда идти,
С малым детушком,
Со дитятушком
(вар.: Утке некуда пройти
С малым детушкам,
С ворожонными. — дд. Костино, Максимове)
Как пушинка была,
Распушилася,
Кабы с маленьким дитём
Разлучилася.
(вар.: Постелька мягка
Распушилася.
Кабы петелька была,
Задавилася. — дд. Костино, Паршино, Берег)
Шла утка по бережку,
Шла серая по крутому
Вела детей за собою:
— Детоньки, берегитесь,
В петелькю не попадитесь!
Кабы лодка была, —
Я бы в лодку с вами шла;
Кабы озеро глубоко,
Окунуцця льзя (=было бы можно).
(д. Назариха)
— Утоцькя по бережку,
Родимая по крутому
Вела детей за собою.
Как бы рицька была,
Так утопилась бы я;
Как бы вострый ножик,
Закололась бы я;
Как бы петелькя была,
Так удавилася бы я!
(д. Дягилеве)

В д. Дягилеве играли так: «Соберёмся вот, захватимсе за руки все эдак, в круг, а одна в серёдке. А и пели. Та, которая посередке, ходит по кругу и с последним словом хочет выскочить, а её под шею подхватывают, не пускают».

В д. Костино все стояли «караводом», держась за руки, а одна девушка («утка») ходила по-за кругом и в конце песни дотрагивалась рукой до ближайшего игрока («ково-то шловнит»), который после этого отходил в сторону и садился на лавку. Затем снова пели песню.

В д. Максимове «утка» ходила внутри крута. В конце песни стоявшие в кругу поднимали руки, а «утка» брала за руку одного из игроков и выходила с ним из круга. Потом пели песню для другой «утки».

В дд. Паршино и Берег цепочка игроков («утят»), державших друг друга за подол, во главе с «утицей» пробегала змейкой под руками тех, кто стоял в кругу. Как только песня заканчивалась, руки опускали вниз, и не успевшие выбежать из круга оставались внутри него. Так играли, пока «утица» не останется без «утят».

Реже игра в утушку проходила под другую припевку которая уже в прошлом веке обычно упоминалась как плясовая:

— Уточка полевая,
Где ты ночесь ночевала?
— Там, там, там на болотце,
В пригородце да на заворце.
Шли мужики с топорами,
Высекли по пруточку,
Сделали по гудочку.
Вы, гудки, не гудите,
Батюшку не разбудите.
Батюшка с похмелья,
Матушка с толченья,
(д. Плесниха)

Во время пения цепочка проходила под руками двух водящих, стоявших петлей, то есть подняв руки. Последнего водящие задерживали, и он вставал за одним из них. Разделившись на две группы, начинали другую игру, например, просо сеять.

В Вожегодском р-не игроки, обхватив друг друга за пояс, ходили цепочкой вокруг двух стоящих лицом друг к другу водящих под песню:

— Шла тетёра,
Шла полевая.
Шла она лугом,
Вела детей кругом,
Напоршилась
И натопорщилась,
Кш-ш-ш — И полетела!
(д. Чеченинокая)

Первый в цепочке старался разорвать руки водящих. Если это удавалось, он становился вместе со своим соседом на их место.

В д. Фоминцево игра к 20-ым годам нашего века превратилась в хоровод: «Кругом ходили — за одёжу захватятся».

— Шла, шла тетеря,
Шла поляная,
Шла она лугом,
Вела детей кругом —
Самово меньшово,
Середнево, большово.
Кабы петля моховая —
Задавилась молодая,
Кабы вострой нож —
Дак зарезаласё!

ХОЖУ Я ГУЛЯЮ ВДОЛЬ ПО КАРОВОДУ (д. Горка Тарн., д. Насоново, д. Кошево, д. Рогачиха, д. Новоселе). Существует немало хорошо известных хороводных игр, содержание и предыстория которых становятся ясны лишь при сравнении с более старыми, архаическими играми вроде улицы, плетня, мостика, женитьбы и др. Предлагаемая вниманию читателя игра «Хожу я гуляю вдоль по кароводу» отличается от наборных игр гораздо более высоким уровнем «драматизации» текста, то есть стремлением инсценировать выбор и приглашение партнера («невесты»), что, видимо, указывает и на более позднее ее происхождение.

— Хожу я гуляю вдоль по кароводу,
Розоцька алая! (рефрен повторяется далее после каждой строки, а первая строка — после каждого двустрочия)
Эстолъ (=вот) выбираю дорогого свата!
Я нашел, я взыскал дорогого свата! (вар.: Ищу-выбираю дорогого тестя.)
Я сыскал, я нашел дорогого тестя — дд. Кошево, Рогачиха)
— Эстоль выбираю дорогую сватью.
Я нашел, я взыскал дорогую сватью.
— Эстоль выбираю милую невесту.
Я нашел, я взыскал милую невесту
— Эстоль выбираю дорогого тестя.
нашел, я взыскал дорогого тест.
— Эстоль выбираю дорогую тещу.
Я нашел, я взыскал дорогую тещу.
— Эстоль выбираю дорогого брата,
Я нашел, я взыскал дорогого брата.
— Эстоль выбираю милую сестрицу.
Я нашел, я взыскал милую сестрицу.
— Эстоль выбираю шурина веселого.
Я нашел, я взыскал шурина веселого.

Игрок-»жених» ходил под эту песню по кругу, выбирая себе из стоящих в кругу игроков «родню», которая постепенно выстраивалась за ним в цепочку. Выбрав «родню», «жених» пел:

— Посмотрите, люди, посмотрите, добрые,
Как я гуляю с милою семьею.

Пройдясь по кругу с «родней», «жених» начинал отсылать их обратно в круг, сопровождая это короткими припевками:

— Наварю я пива —
Прямо тестю в рыло.
— Напеку я пирогов,
Береги, тёща, зубов.
— Дорогому свату
Сделаю лопату.
— Дорогой-то сватье
Я куплю на платье.
— Оседлаю я коня,
Шурин едет со двора.
— Милый братец, не сердись,
Поскорее удались.
— Милая сестрица,
Ты нам не жилица.

Оставшись с «невестой» вдвоем, «жених» вел ее по кругу под песню:

— Посмотрите, люди, посмотрите, добрые,
Как я гуляю с милою невестою.
(вар.: — Как я гуляю с милою женою — дд. Кошево, Рогачиха)
Милая, милая,
Радость дорогая,
Сядем мы в карету,
Которой у нас нету.
(д. Горка Тарн.)

МОСТОМ, МОСТИКОМ, МОСТ МОСТИТЬ (д. Маркуши, д. Рогачиха, Д- Вакомино), РУЧЕЕК ЗАПЛЕТАТЬ (д. Андроново), ВЬЮНОМ ХОДИТЬ (д. Слизовица). В ОКАЗИЮ (д. Березник), ПЕТУШКАМИ (д. Васильеве). Многие игры, известные в настоящее время как подвижные, вроде приводимой ниже игры в ручеек, еще в 20-х годах нашего века сохраняли тесную связь с хороводами, на что указывают и их старые названия, и переходные формы этих старых игр. Примером такого рода может служить встретившаяся в д. Андроново игра ручеек заплетать, во время которой пары игроков поочередно проходили между другими стоящими в колонне парами; После того как проходила первая пара, один из игроков, стоявших в колонне первым, «заплетался» со своим партнером как при «капустке»; после прохождения второй пары — «заплетались» вторые в колонне игроки и т. д. Когда ручеек оказывался «заплетенным», его «расплетали» и плясали «метелицу» или «восьмерку». Эти пляски, кстати, нередко включали в свой состав прохождение под руками пляшущих, передвижение по комнате пар игроков, выстроившихся в цепочку, и т. п., то есть элементы ручейка.

В д. Слизовица встретился еще один «переходный» вариант игры: вьюном ходить. Все вставали парами в колонну, а затем игроки первой пары бежали назад по обе ее стороны, стремясь выбирать себе по пути кого-либо вместо прежнего партнера, а затем становились вместе с выбранными в конец колонны. После такого перебора пар рассаживались по лавкам и начинали играть суседушком.

Очень часто эта игра сопровождалась пением песен. В д. Власьевская под песни «Груня», «С-по лугу, лугу» парни и девушки вставали в две параллельные шеренги. Последняя пара бралась за руки и поднимала их, а затем, приплясывая, шла вдоль ряда девушек, пропуская их под руками.

Когда проходили ряд до конца, обнимались и вставали впереди колонны. После этого шла следующая пара и т. д. В д. Бурцевская парень и девушка обегали стоящие в шеренге пары с двух сторон под песню «Из-за горы-то я выскоцю». В д. Маркуш при этом пели как длинные песни, так и частушки.

Чаще всего, однако, встречается широко распространенный и поныне вариант игры. Игроки вставали в пары боком друг к другу, подняв вверх сомкнутые руки, а игрок без пары пробегал под руками и выбирал кого-либо из стоящих себе в пару. Причем иногда он не брал стоящего игрока за руку, а подавал ему платок (д. Фоминская Верхов.). В некоторых местах игроки брались за руки, встав лицом друг к другу (дд. Березник, Тимошино).

В более поздний период, когда в эту игру играли ужа дети, они в тайне от водящего выбирали себе какое-нибудь игровое имя (название птиц, животных, красок). Поэтому, когда водящий хотел взять себе в пару одного из игроков, он должен был сначала угадать его игровое имя — из двух, предложенных на выбор (д. Брюшная).


ПИЛОЙ ХОДИТЬ (д. Клипов Починок), ПИЛА (д. Татариново), УЛИЦЕЙ (д. Ягрыш). Существовали варианты улицы, которые несколько напоминали игру в ручеек постоянным перемещением игроков по кругу или с одного конца шеренги к другому. Один из них выглядел так. Парни и девушки стояли парами по кругу. Каждая пара, взявшись за руки, обегала змейкой всех в кругу (д. Ягрыш).

В д. Клюшов Починок пары (девочка с девочкой и мальчик с мальчиком) вставали друг за другом. Одна из пар обегала остальных змейкой. По пути кто-либо из бежавших мальчиков брал за руку девочку и увлекал за собой в начало колонны, а другой мальчик вставал к оставшейся без пары. Затем девочки выбирали себе мальчиков и т. д., пока все пары не становились смешанными.

Играющие могли становиться и цепочкой, взяв друг друга за руки. Игрок, оказавшийся с краю, пробегал змейкой под поднятыми руками стоящих пар. Остальные в это время пели: «Гори-гори ясно, / Чтобы не погасло! /Взглянь на небо — птички летят, / Колокольчики звенят!» Бежавший, выбрав себе кого-нибудь в пару, уводил его с собой в начало цепочки (д. Кузовля).

Последние два варианта игры более характерны для весенних и летних гуляний.


ОЛЕНЬ (с. Воскресенское, д. Коковановская, д. Ямская). Это старая посиделочная игра, широко бытовавшая на Русском Севере и описанная многими авторами. Главный персонаж этой игры некоторые исследователи связывают с мифологическим персонажем, популярным у многих народов Севера. К началу века игра встречалась уже довольно редко. Вот, например, вариант, записанный А.Шустиковым в Кадниковском уезде.

«Садятся несколько парней посреди избы на скамейку, а девицы вокруг их ходят и поют следующее:

— Тепло ли тибе, олень?
Холодно ли тибе, олень?
— Мне-ка в лите-то тепло,
А зимою холодно.
Принакройте-тко!
Со девушки платок,
Со молодушки вьюнок,
Со молодца кафтан,
Со старая старушки
Косой вороток. (вар.: Со малово ребёночка —
Со молодушки вьюнок,
Со молодца кафтан,
Со старый старушки
Косой вороток.
(вар.:Со малово ребёночка —
Пелёночка,
С удалово молодца —
Красна шапочка,
Со красный девицы —
Платок с головы)

И это время одна из девиц подходит к какому-нибудь парню и отдает ему о головы, свой платок, а остальные девицы опять запоют эту же песню сначала и т. д., пока всех парней не «прикроют». Когда у каждого из парней окажется в руках по платку, тогда один из них — обыкновенно сидящий о краю скамьи — машет по полу платком и поет:

— Волочу я волочу,
На кабак сволочу
И на вине пропью!

В это время та девица, чей платок «волочит» парень, подходит к нему с целью выкупить платок и при этом поет:

— Я не дам изволочить,
Я не дам истолочитъ,
Я сама изволочу,
Я сама истолочу,
И на кабак снесу,
На вине пропью,
И повыскочу повыше.
Поцелую молодца!

Девушка целует парня, и тот отдает ей платок. Следующая девица проделывает то же самое, и игра продолжается до тех пор, пока у всех парней не будут выкуплены платки. Но бывает и так, шутки ради, что парень, поцеловавшись, вместо того, чтобы немедленно отдать девице платок, отдает его другому парню, наиболее знакомому девице, и тот тоже получает «выкуп» платка, заключающийся в поцелуе».

В некоторых местах эту игру можно записать и в наши дни. Чаще всего достаточно полные тексты встречаются в восточных районах области. При этом тексты и игра везде почти одинаковы. Так, в с. Воскресенское оленем играли одни девушки. Сажали одну из них на стул, а остальные ходили вокруг, держа друг друга за талию, и пели песню, варианты которой приведены ниже:

— Сидит олень, сидит молодой
Под кустиком, под орешничком,
Тепло ли, олень, тепло ли, молодой?
(вар.1: — Ты сиди, сиди, олень,
Под кустиком, под кореньицем.
Тепло ли, олень, или холодно? — д. Коковановская;
вар.2: — Как под яблонью олень,
Под кудрявою олень. — д. Харитоновская Тарн.;
вар. З: — Сидит олень сутул, горбат,
Наперед покляп. — Сольвыч. у.)
Приведите оленя,
Призакуцкайте (=тепло одеть),
Призакурежайте (=закутатъ).
С молодово молодця
Ешчо шапоцька,
С красной девоцьки
Фатоцька,
Со старой старушки —
Кокошницек!
(д. Коковановская, с. Воскресенское)
— Сидит олень,
Сидит молодой.
— Тепло ли те, олень,
Холодно ли те, олень?
— Мне-ка ночь тепло,
Мне-ка день студено.
— Приведите оленя,
Принакушкайте (=тепло одеть),
Приналулёшкайте (=одетъ кое-как).
Со девушки платок,
Со молодушки — венок,
Со старые старушки,
Со шурёночка,
Со малого ребёночка —
Рубашка с плеч.
(с. Никольское Ник.)

Все обходили круг и по очереди клали платок на голову сидящей. После того, как все накрывали «оленя» платками, он вставал и разбрасывал их. Остальные, смеясь, разбирали свои платки, а парни им помогали, В с. Баданки девушки выкупали свои платки, выплясывая перед «оленем».

В Сольвычегодском уезде в конце прошлого века эта игра входила в состав женитьбы. Девушка, которую «опевали», должна была что-либо повесить на стоящего в кругу парня-»оленя», а в конце игры, после того, как «олень» пел: «Выкупай-ко ты, Авдотьюшка, венок; / Я не дам венка без выкупа!» — эти вещи «выкупали», то есть ходили парам по избе под какую-нибудь песню.


ДРЁМА, ДРЁМОЙ (Тарн., Верхов., Сямж., Кирил., У.-Куб.) — Эта игра была известна в начале века лишь в нескольких районах нынешней Вологодской области. Более-менее цельные тексты сохранялись еще в 30-е годы. Имеет параллели и в южно-русском фольклоре, и у южных и западных славян (например, у болгар, чехов и словаков), однако по ряду признаков можно с уверенностью утверждать, что предлагаемый здесь вариант является типично севернорусским.

В дрему играли на посиделках, в основном, на плясках и игрищах в святки; в некоторых деревнях (дд. Тырлынинская, Александровская, Каплинская) только на маленьких вечеринках. В этом случае в игре участвовали одни девочки. Вот, к примеру, как это было в д. Тырлынинская: «Посадят одну на стув, а круг её ходят («городком» — д. Юркинская) да поют:

— Шчё сидит-то Дрёма,
Да шчё на стульцике,
Шчё прядёт-то Дрёма,
Шевковые нитоцьки.
Нитоцьки-сокрутоцьки,
Положила на полоцьку,
Велела взять милёноцьку.
(вар.: Сидит Дрёма на стульцике,
Прядёт шовковый лён
На нитоцьки,
Да на сокрутоцьки. — дд. Александровская, Першинская)
— Здравствуй, Дрёма,
А пойдём к обидни!
(вар.5 Пойдём питъ-пироватъ! — дд. Александровская, Каплинская)
— Нево цьто нарядицци!
— Пряла да ткала,
Куда шчё девала?
— На тын изметала,
Поповы жеребята
На копытах уволокли.

Вот Дрёма сидит на стули, я подам ей платок-то, положу на колини-то свою фатку. Ну дак и сколько тут циловек ходит, все эко же одно и поют. А потом опеть-ходят, фатоцьки просят обратно. А опеть это же поют. Дак под конець: «Здраствуй, Дрёма! Отдай платок! — А как жениха-то зовут?» — скажет, как жениха зовут (каково хош назови — хоть Василий, хоть Олёксандр, хоть Михайло), она платок ей назад и подаёт.»

В деревнях Верховажского р-на играли так: «Заципимся, да все стоим в кругу, а Дрёма в кругу ходит:

— Сидит Дрёма на стульцике,
Прядёт Дрёма шовковый лён,
Кишоцики росчиниват, (=растягивает неровные нитки)
Сокрутинки розвёртыват. (=расправляет слишком плотно скрученные нитки)
(вар. I:
— Здравствуй, Дрёма!
— Здорово, цярь!
— Пойдем на погос(т)!
— А не в цём.
— Здорово, цярь!
— Чем тебе подарить? — д. Ногинская;
вар.2: — Здорово, кума!
— Чем тебе поздра(в)ствоватъ?_
— Хоть платоцьком. — д. Ногинская;
вар. З: — Здравствуй, кума!
Цево ты делаешь?
— Лён пряду. — дд. Юркинская, Дьяконовская)
— А ты пряла да ткала,
Куда шчо девала?
— На тын (=изгородь) сметала.
— А с тыну-то куды?
— А поповы жеребята
На копытах уволокли.
(варю: Вешние кони
Да на копытах унесли,
Красные девки
На дары разобрали. — д. Титовская)
— Ак-ат цем тебя подарить-то?
— А хоть платоцьком!

Платок-от о себя скинешь, да бросишь ей, дак она насбираёт много-много. А потом до краю дойдём, дак опеть и станет отдавать:

— Тороцю-волоцю
По-над лавоцькам.
Я на рыбке съем,
На вине пропью,
На кабак снесу!
А та ей:
— Я не дам тибе пропить,
Я не дам тибе провить,
Я повыскачу, да повыпляшу!

Как повыпляшот, дак Дрёма и отдаст ей платок.»

В д. Тереховская припевка завершалась репликой: «дрёмушка-Дрёма, отдёрни,» — после чего Дрёма брала у кого-либо фант, а затем разыгрывала его:»Чё этому фанту делать?»

В дд. Александровская и Каплинская в 20-30-е года игpa также заканчивалась выкупанием платков: «Как все платки отдадут, то выкупают. Одну ставят судьёй. Она поднимает платок и спрашивает у Дрёмы: «Этому чево?» — а та кому чево скажет: кому съухать (=что-либо громко прокричатъ), кому плясать, кому ково поцилуватъ. Кто не выполнит, тот платок откладывает назад, потом опять ево тащит».

Интересно, что очень близкий текст употреблялся в д. Куревино при сватовстве. Мать невесты, желая отказать жениху, говорила свахе:

— Дарить-то нецем.
— Пряла, да ткала,
Куда што девала? — спрашивала сваха.
— Буцила на реке, (=полоскала)
Повисила на огород,
А поповы жеребята
На копытах утащили.
— Нашчо допустили-то?
— А мы ушли, дак и не видели.

После этого сваха должна была уйти ни с чем.


КИРИЛА (д. Холшевиково, д. Заборье Тот., д. Лашово), КУРИВКА (д. Федотове, д. Кормакино), ОГАРЫШЕМ, ОГАРОК (д. Кривяцкое, д. Поздеевская), ОГОНЬКОМ (д. Комлевская). Некоторые очень старые игры и забавы сохранялись в 20-30-е годы только среди участников малых посиделок. Среди них и Кирилла, который неоднократно описывался еще в первой половине прошлого века, правда, в других губерниях России. Вот несколько вариантов этой игры, сохранившихся до 30-х годов на территории Вологодского края.

В да. Лашово и Кривяцкое играющие, рассевшись по лавкам, передавали друг другу в руки тлеющий огарок лучины. При этом пели:

— Жил-был огарок,
Жил-был, пожил,
(вар.: — Жил-был Кирила,
Жил-был, не дожил. — д. Лашово)
Ножки съежил.
Ножки тоненьки,
Душа коротенька.
У кого потухнет,
У кого погаснет,
Тому пить подавать,
В ноги падать,
Нас целовать,
(д. Кривяцкое)

Тот, у кого в руках лучинка гасла, кланялся водящему в роги, подавал ему ковш воды и целовал его.

В дд. Холшевиково, Поздеевская, Баданки на маленькой беседке, передавая друг другу тлевшую лучинку («свильну»), приговаривали:

— Кирила, ты Кирила,
Не умри, Кирила,
(вар.: — Не умри, Кирило,
На моих колинях. — дд. Баданки, Березняк, Поздеевская)
Не оставь досада,
Не заставь плясати,
У меня младеньки
Ножки тоненьки,
Душа коротенька.
У кого погаснет —
В ноги падать,
Ковш выпивать.

У кого в руках лучинка потухла, выходил один плясать или (д. Холшевиково) выполнял действия, упомянутые в тексте припевки.

В дд. Федотове, Кормакино игра проходила так. Во время прядения кто-нибудь поджигал лучинку и передавал ее соседу под песню:

— Жил-был куривка,
Жил-был пожил,
Ножки съежил.
Ножки тоненьки,
Душа коротенька.
Не умри, Киривка,
Не оставь осады,
После от рассады.

Передавая лучину другой, будто невзначай поджигали ей кудель.


ХРЕНОМ ИГРАТЬ (Тарн., Верхов.), КАПУС(Т)КА (д. Першинская, д. Малыгинская). Игра эта известна и на юге России, но именно для вологодских вариантов характерна хороводная ее форма. Играли в нее на игрищах, в святки. В д. Будринская хрен пели во время игры улица. Могли его петь и во время вождения хороводов на девичнике, во время свадьбы или даже просто для развлечения на обычной вечеринке (д. Дудинская). При этом текст, как правило, сливается с текстами других игр или перебивается вставками из лирических песен или частушек.

Участники игры, став кругом, пели:

— Хрен ты хрен,
Молодой ты хрен,

(вар.1: Полевой ты хрен. — д. Куревино;

вар.2: Золотой ты хрен. — д. Харитоновская Тарн.)

Уж не я тибя садила.
Не я поливала.
Садив тибя Иван,
Поливав Силиван,

(вар.1: Садив хрена отец.

Поливав молодец. — д. Юркинская;

вар.2: Садив хрен Иван,

Поливав Северьян. — д. Дьяконовская)

Силиванова жена
Да огораживала,
Ишчо дочка иевона
Присматривала.
(вар.: Силиванова жена
Всё ухаживала,
Ево доцька Катерина
Всё присматривала. — д. Каплинская)
(дд. Тырлынинская, Ореховская)

Припевка кончалась словами:

— Уж я вырву хренинку
И вытряхну!
(вар.1: Уж как захвачу,
Уж как вырву хренину,
Уж как брошу хренину. — д. Кузьминская,
вар.2: Уж я вырву хренинку
Отряхну я о землинку. — д. Ногинская;,
вар.3: Цьто да эту-то травиноцьку
Я подвытряхну, подвысахну! — д. Ногинская)

Двое игроков подходили сзади к стоящему в центре круга игроку (в д. Осташевская он сидел на стуле, а в д. Харитоновская — на полу) и, подхватив его под локти согнутых рук, слегка подбрасывали вверх — «выкаливали» («вырывали хренинку»), иногда и несколько раз («вытряхивали»), после чего «хренинкой» становился кто-либо другой. В дд. Каплинская, Юркинская игроки становились не в круг, а в колонну парами. Первая пара подбрасывала игрока, стоящего спиной к колонне («хренинку»), причем не должна была его уронить. Игрок, у которого руки не выдерживали тяжести, становился на место «хренинки». В д. Ореховская содержание игры еще ближе к южнорусскому варианту: одна группа игроков становилась в цепочку, а вторая окружала их. После припевки несколько человек из круга подходили к первому в цепочке игроку и, подхватив под мышки, «вырывали» его из цепочки.

В д. Куревино играли дети до 10 лет. Пока пели припевку, игрок-»хренинка» бегал по кругу и того, на ком кончалась припевка, со словами: «Уж я-то хрен-то повыдерну, / Уж я-то хрен-то повытряхну!» — «брал по-под пазушки» и приподнимал, после чего менялся с ним местами.

В некоторых вариантах текста (например, из д. Ногинская) чувствуется явное смешение с другими игровыми текстами. Например, «дочка Селивана» приговаривает: «Ты удайся, удайся, мой хрен» (ср. «Ты удайся, удайся, мой лён» — в игре «Сеяли девицы лен»). Появляется мотив: «Бояре, проезжая мимо, просят у Селивановой дочки хрен». Этот мотив, характерный для свадебных песен, можно найти, например, в варианте, записанном в свое время братьями Соколовыми в Белозерье. Все игроки, кроме двух, становились «к скобке», то есть к ручке двери, цепочкой. Первый в цепочке игрок хватался за скобку, и все начинали петь:

— Хрен ты мой хрен,
Яровой, садовой,
Не я тебя садила,
Не я тя поливала.
Сам хрен рос,
Город разнёс.
Ехали бояры
Из Новагорода,
Видели девицу
В высоком терему:
— Эта бы девка
За нашево парня,
За Якова Семёныча,
За грамотника,
За серебряника.

После этого двое свободных игроков спрашивали у того, кто держался за скобку:

— Мать, мать,
Прикажи нам хрен копать!
— Копай, да на моей земле отряхивай!

Тогда двое «бояр» начинали отрывать игроков от цепочки, пока не доходили до «матери». Такой вариант игры наиболее близок к южнорусским. Он характерен и для д. Горка (Тарн.), где пара игроков ходила вокруг цепочки, распевая припевку, приведенную вначале, а затем со словами: «Уж мы-то хрена повырвем, / Повырвем, повытряхнем!» — приподнимали под мышки крайнего в цепочке, после чего он становился в другой конец ряда. Так играли, пока не надоест.

В деревнях с. старообрядческим населением чаще ветре чается вариант с другой символикой («капустка»), хотя тексты и содержание игры почти идентичны описанным выше. Нередко эти тексты (о небольшими изменениями) пели во время свадьбы, на девичнике:

— Вот я встала да,
Вот пошла,
Дворенинова (вар.: Еремеева) жена
Она не трехнитце,
Не ворохнитце,
Ровно белая капустка,
Вилой коцешок, да,
Вилой — полевой, да,
Не я тебя садила,
Не я полевала-то.
Садил тебя Иван,
Полевал Селиван.
Селиванова жена,
Да огораживала.
Ишшо доцька ево
(вар.: Ево доць Катерина)
Она присматривала.
— Уж я вырву, капус(т)ку.
Повытряхну!
(дд. Пясовская, Власьевская)

ЗОЛОТО ХОРОНИТЬ, В ЗОЛОТЦЕ (д. Леоново, д. Копылово Нюкс., с. Воскресенское, с. Аргуново, д. Погорелово, с. Городищна, д. Лукино), В БУЛАВОЧКУ, БУЛАВОЧКА (д. Кувеиха, д. Копылово Нюкс., д. Маркуши, д. Слуда Тарн.), ПРИКОЛКОЙ (д. Аксентьевский Починок), КОЛЬЦОМ, КОЛЕЧКО (д. Городок, д. Берег, д. Сысоево, д. Орлове), ТЫКАНКОМ (д. Сооновка Бабуш.), ЗОЛОТЦЕ, КО МНЕ!(д. Арзубиха), КОЛЕЧКО, КО МНЕ!(д. Власьевская, д. Емельяновская, д. Паршино), КОПЕЙКА, КО МНЕ!(д. Верхний Конец), В CТРЕКОЗКИ (Д. Ганитино), БЕЛЫМ КАМНЕМ (д. Пахомово). Эта игра, очень популярная и очень широко распространенная: в прошлом, сохранила еще общие черты со святочными гаданиями с подблюдными песнями, которые и раскрывают ее происхождение и смысл. Так же, как и гадания, эта игра устраивалась на святки. С другой стороны, характер припевок, исполняемых во время этой игры, приближает ее к хороводам.

Одно из самых ранних описаний этой игры из Яренского у. приведено у И.Сахарова. «По окончании святочных подблюдных песен начинали хоронить золото. Оставшееся кольцо от подблюдных песен одна из девушек брала в руку и ходила около девушек, которые сидели, сложив руки на коленях. Пока пели первые четыре стиха:

— И я золото хороню, хороню,
Чисто серебро хороню, хороню,
Я у батюшки в терему, в терему,
Я у матушки во высоком, во высоком.
Пал, пал перстень
В калину, в малину,
В чёрную смородину.
Гадай, гадай, девица,
Отгадывай, красная,
В коей руке былица (=кольцо)?

первая девушка потихоньку клала кольцо в чьи-нибудь руки, а остальные передавали его одна другой. Песня кончилась. Кто хоронил кольцо, тот должен был угадать, у кого оно.

Если отгадает, то игра оканчивалась, если же нет, то начинали сначала».

В некоторых деревнях эта игра еще в 20-30-е годы проходила под песню:

— Хоронили, хоронили чисто золото.
Хоронили, хоронили чисто серебро
По красным-то девицам,
По молодым молодцам.
(с. Воскресенское)
— Хороняю, вороняю чисто серебро, чисто золото.
Отгадай-ко, девушка, отгадай красавица,
В какой руке золото, в какой руке серебро.
(д. Погорелово)

Во время пения в кругу находилась пара водящих. Один из них держал в сложенных лодочкой ладонях какой-нибудь мелкий предмет (кольцо, брошку, монету и т. п.). Подходя к каждому игроку, он делал вид, что кладет ему в сложенные таким же образом ладони этот предмет. Так он мог обойти всех играющих 2–3 раза, пока не положит его. Второй водящий должен угадать, у кого находится предмет. Если он угадал, то он должен был класть кольцо, первый водящий садился на место угаданного игрока, а игрок — должен был угадывать. Если же он ошибся, то ему давали какое-то задание: спеть, сплясать и т. п.

В д. Антипинская водящими были только парни, кольцо опускали в руки девушкам. (В д. Тырлынинская колечко клали «в колини», а в д. Кузьминская в подол, который девушки придерживали обеими руками, образуя «гнездышко»). Если второй водящий угадывал девушку, то девушка должна была встать, поцеловать его и сесть рядом с ним. Водящим становился парень, оставшийся без девушки, он клал кольцо, а угадывать должен был парень, который опускал кольцо перед ним.

В 20-30-е годы игра уже обычно не сопровождалась припевками и чаще всего получала название по тому предмету, который прятали (например, пешка — д. Полежаево, булавочка — д. Копылово Нюкс.) или по самому характерному игровому действию (тыканком — д. Сосновка Бабуш.). Игровыми предметами и названиями игры определялись и реплики, которыми вызывали игроков: «Золотце, ко мне!» (д. Арзубиха), «Колечко, колечко, на одно словечко!» (д. Власьевская), «У кого колечко, тот на словечко!» (д. Бедоносово), «Булавочка, булавочка, ко мне!» (д. Маркуши).

Вариант игры с такими репликами был широко распространен уже в 20-е годы и продолжает бытовать в детской среде. Один из участников беседа, обычно оставшийся без пары парень, обходил сидящих на коленях у парней девушек и делал вид, что кладет им в руки какой-то предмет (пуговицу, копейку), а на самом деле опускал его в руки той девушке, с которой хотел бы сидеть (в дд. Берег и Паршино колечко совали в кулак, поставленный на колено). Затем, отойдя на середину комнаты, водящий неожиданно кричал: «Копейка, ко мне!» Девушка, в руках у которой «копейка», пыталась выбежать к нему, а ее партнер старался ей помешать. Если ему это удавалось (а это было наиболее вероятно в том случае, если девушка не хотела уходить к. другому парню), то водящий забирал у девушки пуговицу и вновь обходил играющих (д. Верхний Конец). Если же парни и девушки сидели рядом, то водящим мог быть как парень, так в девушка.

В д. Горка (Тарн.) игрок, которому положили кольцо, выходил после слов: «Колечко, колечко, выйди на три словечка!»- и целовался с водящим. Затем водящий садился среди играющих, а вызванный игрок шел опускать кольцо. Кольцо клади в руки лицу противоположного пола, но не тому, кого только-что вызывали.

В д. Емельяновская тот, кто не сумел задержать своего соседа, отдавал фант. После того, как фанты были собраны со всех, их разыгрывали (заставляли спеть, сплясать, пропрыгать на одной ноге, залезть под стол и т. п.). в д. Слуда (Тарн.) такого игрока наказывали сразу.

В 50-60-6 годы возникли новые варианты этой игры. Например, в дд. Сысоево и Бор водящий с двумя кольцами в руках ходил по кругу и незаметно опускал их в руки сидящим, одно кольцо — парню, другое — девушке. Потом он отходил на середину и говорил: «Колечко, колечко, выйди на два словечка». Парень с девушкой, у которых были кольца, выходили. Посередине избы стояла скамейка, на которую они садились спина к спине. Под счет: «Раз, два, три!» — они поворачивали головы; если в одну сторону, то целовались, если в разные, то возвращались на свои места.


ШУТКИ, ЗАБАВЫ, ЭТИКЕТ ПРИ ПЛЯСКЕ

Отметим, что все игры, о которых шла речь выше, вместе с протяжными («долгими») песнями начали исчезать уже в середине XIX века. К 40-м годам нашего века сохранились немногие из них: «Со вьюном», «Капуску завивать», «Пшону сеять», «Розочка алая» и нек. др. Их заменили кадриль и ланчик, исполняемые под частушки-импровизации, которые в старину распевались, по-видимому, только в особых обрядовых ситуациях — ряжеными, членами свадебных «дружин» (например, при высмеивании дружками невесты дружек жениха в наоборот) и т. п. Их нарочитая грубоватость, имевшая в обряде особый смысл, в игре приобрела характер абсолюта, стада разновидностью несколько вульгарной игровой шутливости.

Борьба между старым и новым танцевальным и песенным стилем продолжалась в некоторых местах еще в конце прошлого века. Вот как описывает это И.Я.Львов: «Первые частушки появились в этой местности (на Сев. Двине, по границе с Архангельской губ.) в середине 70-х годов прошлого века. Затем их стали распевать на игрищах при «походеньках», т. е. хождении девушек с парнями парами по комнате… Со временем походеньки усложнились и теперь (в 1890 г.) смахивают уже на некоторые фигуры кадрили. Походеньки заменяют танцы, плясать молодежь еще не отваживается».

Характерно, что на рубеже веков даже типично хороводные игры превращались в обычные пляски. Это отмечалось, например, М.Б.Едемским. «Игра «во лузях» — ничто иное, как пляска, при которой из стоящих друг против друга шеренг молодцев и девиц поочередно выходят парочки и под песню «Во лузях», став друг против друга, притоптывают и выставляются то одним, то другим боком вперед со взглядом, обращенным все время на партнера («косятся»), а затем сходятся и вертятся в одну и в другую сторону, ухватываясь попеременно то правыми, то левыми локтями».

В некоторых местах отношение к пляскам старшего поколения было подчеркнуто отрицательным. Резкие, динамичные движения и повороты участников пляски, верчение, притопы и т. п. в сравнении с плавными и медленными движениями старинных «кружков» и «городков» воспринимались как греховные и непристойные. Примерно такое же отношение было и к новейшим игровым припевкам: «Вот заладили Яшку да Яшку», — ворчали старушки во время святочных плясок в Сольвычегодском уезде, имея в виду вошедшую в моду в конце 90-х годов плясовую песню. Особенно отрицательным могло быть отношение к нововведениям в старообрядческих деревнях. В ряде мест девушкам, а иногда и женщинам, плясать запрещалось вообще (д. Вострое) или нельзя было плясать поодиночке (д. Наумовская).

Тем же объясняется и особое отношение и внимание к тому, как держится молодежь во время пляски. В этот ответственный момент зачастую определялась репутация молодых людей, причем важную роль здесь играли старые женщины. Очень выразительную картину молодежной «игры» оставил, например, крестьянин из д. Ягрыш. «Меня всегда поражало то, как держала себя девушка, когда ей надо было ходить; она как будто плывет: сарафан не шелохнется, голову держит прямо, несколько свысока; по сторонам не смотрит, она знает, что в это время за ней наблюдают обсотни любопытных глаз… Парни также играют чинно. Разве иной только позволит себе притопнуть ногой в такт песне». Такая сдержанность в пляске сохранялась и в 10-20-e годы нашего века. Так, в д. Антипинская девушки в пляске даже «не трепенуцца». Если кто-нибудь ногой топнул, «бабы осудят, это уже не девка». Неприязненное отношение старшего поколения к танцу «с притопом» объясняется, видимо, тем, что это один из самых старых танцев, известных народам Русского Севера, который еще прочно ассоциировался с «пагаными» «языческими» увеселениями предков, осуждаемыми церковью. У русских он чаще всего назывался «топотун» или «топтуха», а в Вологодском крае был известен под названием «русского». Старые, «языческие», формы этой пляски, сохранялись в некоторых деревнях до 20-х годов нашего века. Вот, к примеру, описание из д. Монастыриха, относящееся к этому периоду: «Танцуют неуклюже, громки топая ногами. Весь танец состоит в том, что девушки ходят друг за другом и топают. Так же танцевали и на памяти старух». Похожие впечатления сохранил от своей поездки по Бережнослободский вол. и Л.Скворцов: «Народных танцев под песни здесь нет: пляски состоят из топанья ногами с загнутой вверх головою в одиночку парнем или девицею.» Любопытно, что этот тип танца сочетается и с особого рода напевами. Например, в д. Монастыриха: «Поют частушки, но… громко и визгливо выкрикивая, и чем громче, тем считается лучше». А вот наблюдения Л.Скворцова: «Характерных песен или русских народных мотивов здесь не услышите: самая лучшая песенница (запевалка) знает их не более десяти, причем все на одни и те же три мотива с диким взвизгиванием и хрипотой». Интересно, что подобное же впечатление производили на наблюдателей и исследователей прошлого века напевы и пляски восточных финно-угров (бесермян, удмуртов, коми-пермяков), у которых, по-видимому, дольше сохранялись архаические танцы и напевы, ранее распространенные более широко.

Набор плясок по районам мог быть очень разным, хотя встречаются и почти общераспространенные («Груня», «парочки», «в трояка», «восьмерка», «шестерка», «русский»). В западных районах самой популярной пляской был «ланчик», часто встречается «метелица»', «березка». Некоторые разновидности плясок названы по месту происхождения, то есть «арханоцька» (так как считалось, что она занесена из Архангельской губ. в Велико-Устюгский район), «верховазьский» (так как в Верховажье эта пляска считалась местной) и т. д. В восточных районах очень популярными были пляски «с оттопом», иногда при этом партнеры стояли спиной друг к другу, повернув головы «вис а вис» («косились»). Некоторые разновидности плясок, несмотря на общераспространенность, могли приобретать местные формы, существенно отличающие их от известных повсеместно вариантов, как это, например, произошло с «почетным чижиком» в Кич-Городецком р-не. Встречаются я локальные, малоизвестные виды пляски. Например, в д. Михайловская плясали «на мутовку»: парень двигался по кругу, отплясывая «русского» и держась лицом к девушке, которая «за ним крутицца».

Пляску часто начинали две девушки, которые некоторое время «захаживали» друг перед другом, а затем шли приглашать парней «водить ланца» (д. Ромашево Кирил.). Сама церемония приглашения в пляску была не менее изысканной и сложной, чем приглашения в хоровод. Здесь также использовались все средства — от кивков и поворотов головы, помахивания платком, притоптывания ногой, хлопания по плечу или колену, до более-менее устоявшихся словесных формул.

Иногда приглашение в пляску, например, в кадриль, напоминало игру в «солдатский набор». Например, в д. Холшевиково две девушки тайком, назначали парней своим подругам (чаще по их желанию), затем парни плясали в кругу поодиночке. Отплясав, каждый подходил к одной из девушек и протягивал ей руку. Если он подошел к той девушке, которая его выбрала, то она тоже подавала ему руку («здоровалась» с ним) и сажала его рядом. Если же парень ошибался, девушка говорила: «Не мой». Тогда он снова плясал и подходил к следующей девушке, и так пока не находил назначенную ему. Когда вое разбивались по парам, шли плясать кадриль. Затем вся процедура повторялась, только на этот раз угадывали девушки.

В некоторых местах существовали и формулы или знаки отказа, хотя чаще всего отказываться от участия в пляске, особенно девушкам, было не принято.

Пляска была хорошим способом демонстрации молодецкой удали и девичей грациозности. Недаром в некоторых местах Кич-Городецкого р-на существовало до 12-ти «колен» «русского» и чем больше «колен» могли продемонстрировать участники пляски («продробитъ»), тем большее уважение вызывали они у присутствующих. В таких деревнях парни часто устраивали соревнование: кто больше спляшет «колен», чьи «коленца» сложнее или смешнее. То есть пляска превращалась в своеобразную игру.

Распространены были и шуточные, озорные пляски, пляски-насмешки. В д. Олюшино, например, во время плясок на игрище девушкам, которые долго не выходили замуж, перед кадрилью навешивали на шею коровий колокольчик (колоколо) Безудержной фантазией и юмором были наполнены и пляски ряженых, которые, к тому же, сопровождались весьма своеобразным «аккомпаниментом» дребезжащей печной заслонки, в которую колотили чем-нибудь металлическим.

Завершалась пляска нередко весьма «остроумной» выходкой парней, которые сыпали на пол табак. Девушки поднимали табак в воздух движением своих юбок; тогда «все зачишут — и пляске конец» (дд. Оносово, Урусовская).


ПРИПЕВАТЬ ДЕВУШЕК (Сольвыч., Тарн.), ПОХОДКА (Кадн.). Шутки, забавы, озорство были характерным элементом всех святочных игрищ. Некоторые из этих забав имели как бы «переходный» характер от чинных и медленных хороводных игр к безудержно веселой и подвижной пляске. К ним относится в описанная М.Б.Едемским забава с шуточным «величанием» игроков.

«Припевки поют и на вечерованье, и на свадьбе, и на посиделках, и в трепавках, где девушки чистят лен и куда приходят сидеть и парни, и на сенокосе, и на помочах. Где соберется порядочно молодежи, там и поют, зимой и летом.

У девок это, по словам одного крестьянина, выходит вроде угощения. Все равно как вот в городе зашел в компанию гость, ему говорят: «Присаживайтесь! Не угодно ли папироску?» То же самое и тут: зашли вы на беседу, девицы будут усаживать и говорить: «Садись, посиди-ко с нами-то, Иван Петрович (или там Петр Иванович, что ли), — мы тебе припевочку споем!» — «Пойти к девкам посидеть, дак не споют ли хоть припевки», — скажет иногда какой-нибудь уже весьма почтенный возрастом муж.

Во время бесед или вечерований припевание обыкновенно ведется в таком роде. Пришедшим молодцам девицы, сидящие по лавкам в ряд, уступают в промежутках места («середочки»), а те усаживаются к своим «прихехеням». Выбором места определяется уже симпатия молодца к девице. И вот припевкой, о одной стороны, подчеркивают это остальные участники вечерования или беседы, а с другой — дают как бы случай к еще большему сближению и выражению взаимных симпатий припеваемых. Перебросившись двумя-тремя знаками друг с другом, девицы без промаху припевают ту или другую девицу или молодца или наоборот. Окончив припевку, «сдают» ее припеваемым.

«Сдавание» припевки состоит в том, что одна или две из участниц припевания подходят к припеваемым (хотя чаще «сдает» с места). Одна из них говорит: «Бицелом (=бить челом) Василий Иванович да с Надеждой Полевовной (=Полиевктовной)!» Другая: «Бицелом, Надежда Полевовна, да с Васильем Ивановичем!» Припеваемые обыкновенно благодарят, причем в д. Новгородская, если парень, положим, скажет «спасибо», ему говорят: «Що ты, паре, не за сухую пареньцу (=пареную репу)!» Тогда он поправляется и свою слишком обычную и сухую благодарность, выражаемую словом, заменяет примерно так: «Ну, благодарим!» или покорно!» Припетая девица отвечает словами: «Покорно благодарим, лебеди белые, напрасно беспокоились!» «Сдающие» припевку девицы несколько шутливый тоном продолжают:

— Нам припевочку сдавать —
Василью Надежду целовать!
Пласт-пласты
Да целовать в кресты:
Мастер да горазд —
Так девяносто девять раз,
А не мастер, не горазд.
Да хоть три раз…
И по разичку нас.
(с. Спас)

При этом, особенно во время свадьбы или святочных вечерований, припетые целуются. Бели же одному из них не понравится, что припели ему не пару, не по вкусу, то он иногда не только не благодарит за припевку, но и не стесняется выразить неудовольствие».

Обычаи припевания был распространен практически повсеместно. Вот что пели при этом в Замошокой волости:

— Стелиццё, стелиццё
Ребинушка цяста,
Хвалиццё, хвалиццё
Федор женою:
— У меня, у меня Марья хороша,
У меня, у меня Ивановна пригожа.
— Не летай, голубь, высоко,
Не маши крыльем широко.
Еще много ли бояр в Москве,
Есь побольше хресьян на Русе,
Нет против Петра, добра молодця:
Он на горуше соболя убив,
Под горою лисицю изловив,
Он на заводе утицю,
На жовтом песку лебёдушку,
В терему-то красну девушку,
Анфусу Григорьевну.

Иногда припевание превращалось в шутку, называвшуюся в Кадниковском уезде походкой. На Кокшеньге ею завершались «городки» (=хороводы): каждую из стоявших в кругу пар заставляли показать свою «походку»:

— Летав, летав воробейко
Да летав молоденькой.
— Скажи, скажи, воробейко,
Скажи, скажи, молоденькой,
Как Олексий ходит,
Как Фёдорович гуляет?
— Эдак, эдак он ходит,
Эдак он гуляет!
(показывают, как ходит)
Красну девушку
Себе да вызывает.
(вызванная девушка ходит с парнем)

Если же припеваемые по той или иной причине отказывались поцеловаться или показать «походку», им пели насмешливые «отпевки»:

— Идет старик с волоку (=лесной дороги),
Несет пестерь своробу
На Васькину голову:
Чирей с овин,
Да короста с блин,
Ниточек моточик,
Да чирей на носочик,
Чашка вкруг,
Да чирей в пуп!
(д. Рыкаловская)
— Как по тропке, по тропинке,
Бежав лёгонькой дитинка,
Не в тулупе, не в кафтане,
Бежав в наньковой сибирке.
Що у нашова Данилы
Ни кобылы, ни коровы,
Ни покрытые хоромы,
Одна пестренькя собацькя,
Да и ту звали Орешком.
Ты продай свово Орешка,
Та купи овин соломы,
Ты покрой свои хоромы.
(Замошская вол.)

Были «отпевки» и позабористее. Впрочем, как отмечал М.Б.Едемский, «такие случаи имеют место чаще всего среди подростков или у простоватых молодых людей, и то не на свадьбе или большом вечерованье, а скорее в небольшом кругу своих сверстников или близких знакомых».

Припевание сохранялось и в более позднее время, во время плясок. В д. Ереминская (Верхов.), скажем, пели короткие припевки:

— У нас Лидия-та вежливая,
В решете к обедне езживала,
На роскате роскатилася,
За Ивана ухватилася.

Девушки, упомянутые в тексте, поочередно выходили к стоящему в кругу или в центре комнаты парню и кружились у него под рукой.

В Сольвычегодском уезде уже в конце прошлого века припевание превратилось в один из элементов пляски. При игре кругом одна из пар выходила в середину круга, где плясала под какую-либо песню. Когда песня заканчивалась, парень слегка приподнимал свою девушку, обхватив ее за талию, а затем опускал ее на пол так, чтобы она пристукнула каблуками. Это и называлось «припеть девушку парню».


ЦЕЛОВКИ, ЦЕЛОВКА (д. Баталове, с. Устъ-Алексеево), ПРУЖИНКА СЛОМАЛАСЬ (д. Новоселки), ПРУЖИНКА ЛОПНУЛА (д. Дивково). Пляски часто представляли из себя своеобразную поцелуйную игру, поскольку начинались и завершались поцелуем. Так, в с. Устъ-Алексеево парни приглашали девушек, хлопнув их по колену: «Давайте пойдёмте, попляшем русского!» В конце пляски целовались. Иногда парень поочередно плясал с тремя девушками, целовал их, а затем девушки приглашали в круг следующего парня.

Эта церемония нередко имела свое, особенное название: «Раньше мода была — целовка: как попляшут парень с девкой, так к лавке пойдут и целуются» (д. Ватаново).

Деревенский поцелуй неоднократно описывался еще в прошлом веке. Иногда с легким налетом сентиментальности: «Деревенский поцелуй очень долгий и очень тихий: крепко прильнет губами молодец к девушке, обнимая ее, и часто о минуту времени остаются оба в таком положении, когда нравятся друг другу. Во время посиделки, — добавляет описатель, — вообще только и дела, что целуется молодой народ. На середине избы во время игры целуются несколько пар: кто улыбаясь, а кто делая неприятную гримасу. На лавке, глядишь, тайком, скрываясь за лопастью прялки, девушка целует молодца…»

Другие свидетельства более ироничны: «Это перехаживание и непрерывные поцелуи продолжались целый вечер, — пишет Н.С.Преображенский. — Приглашали к столбушке и меня. Первый поцелуй прошел благополучно, зато в другой раз здоровенная девчина так лизнула меня взасос, что я принужден был немедленно плюнуть: такая мерзость!» Плеваться, впрочем, мог позволить себе далеко не каждый, так как за это полагалось немедленное наказание, иногда довольно суровое. В лучшем случае грубияна, взяв под руки, «с почетом» вывели бы из избы.

Поцелуями завершались и некоторые шутки во время пляски под гармонь. При пляске («ланчик» или «кадрель»), «гармонист вдруг — начинал наигрывать мотив, который напоминал повторяющуюся без конца фразу: «По цетыре, по цетыре». Все кричали: «Пружинка сломалась!» Это обозначало, что пляшущей паре надо поцеловаться (д. Новоселки). Парень становился на одно колено, на другое садилась девушка и, обняв партнера за шею, целовала его.

В д. Дивково, как только гармонист сыграет три «по четыре», целовались все танцующие. Причем девушка старалась не отказываться, так как в противном случае «парень мог и насмешку спеть», то есть «бранную» частушку, порой очень едкую, а то и неприличную («о картинками»).


ЦИЖА ПОЦЁТНОВО ПЛЯСАТЬ, ПОЧЁТНОЮ ЧИЖИКА, ЧИКА ПЛЯСАТЬ (д. Новоселово, д. Мокрушино, д. Скорюково, д. Паново Кич. — Гор., д. Крохалёво), ВОСЬМЁРКИ (д. Воронине, д. Кесарево), ПИЛОЙ (д. Татариново). Многие элементы улицы позднее входили в состав различных плясок. Одна из них, очень напоминающая некоторые варианты улицы, известна под названием «почётново чижика плясать (или водить). В д. Крохалёво в самый разгар плясок один из парней выкрикивал: «Почётново!» — после чего несколько девушек, взявшись за руки, образовывали вокруг него хоровод, а парень, идя против движения хоровода, по очереди приглашал девушек и «вывёртывал» их: девушка обходила парня, который все время старался держаться к ней лицом, кружась и притоптывая каблуками. Затем парень подходил к следующей девушке и т. д. Пляска сопровождалась пением частушек под гармонь. Считалось, что «это почётно, если парень посреди круга».

В дд. Паново (Кич. — Гор.) и Белянкино «чижа» также заказывал парень. Он выходил на середину комнаты с возгласом: «Чижа мне!» После этого обходил весь круг и выбирал двух девушек: «Давай, дивоцька, чижа плясать!» Затем втроем, приплясывая и кружась попеременно друг с другом, они снова обходили весь круг. При этом плясали крестики: две девушки, взяв друг друга под руки, поворачивались вокруг оси, а затем пропускали под руками парня (в д. Сычиха девушки сходились и расходились друг с другом), затем вращались в другую сторону и снова пропускали парня (в д. Сычиха парень, проходя между девушками, подавал обе руки — «здоровался» и целовал их). Обойдя круг, становились на свои места, а на середину выходил парень.

В д. Новоселове парень сначала выбирал себе одну девушку, а затем вместе с ней плясал поочередно со всеми девушками, вызывая их в круг «пареньками». В д. Мокрушино парень с гармошкой вызывал в круг двух девушек, плясал с ними, затем подходил к следующим двум девушкам и, поплясав с ними, снова возвращался к двум первым и т. д., пока не обойдет весь круг.

В дд. Воронине и Косареве очень похоже плясали «восьмерки». Четыре (а иногда и более) пары становились в два круга, причем внутренний круг образовывали девушки, внешний — парни. Сначала девушки переходили от парня л парню и, вызывая их в пляску, касались их головы платком, который каждая из них держала в руках. После этого девушка клала руку на плечо парня, а он обхватывал ее за талию, и каждая пара делала несколько оборотов. Затем девушки меняли парней. Так, пока не спляшут со всеми. После этого начинали обходить девушек парни.

На игрище в д. Татариново во время пляски устраивали забаву, которая называлась пилой. Все вечеровальники стояли в кругу. Один из них вызывал какую-нибудь девушку в круг. Она должна была обежать вокруг паарня, держа его за поднятую руку. Причем, если тот почему-либо был сердит на вызванную, то поднимал руку как можно выше, чтобы трудно было ее достать. Если девушке действительно не удавалось это сделать, шутник хватал ее за руки, взваливал себе на спину и «с почетом» нес по кругу, а каждый из игроков хлопал ее по животу («пучине»). Потом наступала очередь другой девушки и т. д. Когда один парень обводил вокруг себя всех девушек, выходил следующий.

Несколько перекликается с подобным развлечением и обычай, существовавший в д. Белянкино. Во время пляски парень обводил вокруг себя девушку, и они целовались.


ИГРЫ НА ПОСИДЕЛКАХ И ИГРИЩАХ

Игры, забавы, взаимные подшучивания придавали размеренной и довольно однообразной жизни деревенской молодежи необходимую яркость и красочность, насыщали ее всей палитрой чувств — от радости и веселья до огорчений и слез. Но все же главной целью всех развлечений было заключение брака. Правда, если шутки и забавы во время прядения — это форма заигрывания, знакомства и ухаживания, а святочные хороводы и пляски — своеобразный показ и обсуждение «всем людом» достоинств сложившихся парочек, то игры, устраивавшиеся на посиделках и игрищах, были как бы промежуточным звеном между этими двумя группами развлечений. Игры позволяли молодежи в легкой, полушутливой манере закрепить уже установившиеся привязанности и симпатии, выявить многие важные черты характера будущего супруга, «найти к нему подход». Это было особенно важно в тех случаях, когда окончательное слово принадлежало родителям, а следовательно для основательного знакомства и взаимной «притирки» отводилось совсем немного времени.

Большинство посиделочных, особенно святочных игр были репетицией главного события в жизни любого парня и любой девушки — свадьбы, в старину продолжавшейся от нескольких дней до нескольких недель. Чтобы выдержать подобный марафон, требовалась тщательная к нему подготовка, многократное «проигрывание» понарошку. Не удивительно, что среди названий посиделочных игр так часто мелькают слова «женитьба», «свадьба», а выбор «невесты» или «жениха» («пароцьки») является главным их мотивом.

Игры в женитьбу и в свадьбу относятся к древнейшему слою посиделочных развлечений, во всяком случае они гораздо древнее большинства хороводов. У многих игр с таким названием еще ощущается обрядовая основа: некогда они были разновидностью обрядового брака, приуроченного к поворотным датам земледельческого календаря. Заметна связь этих игр с визитами ряженых — «куляшей».

Мотив выбора пары пронизывает все развлечения деревенской молодежи. Правда, в некоторых играх он замаскирован другими действиями и мотивами, например, сменой водящего в играх заинька или шубу шить. Интересно, что выбор пары мог диктоваться не только личными пристрастиями игроков, как это происходило в играх ко столбушке, в соседи, но и случайным стечением обстоятельств (в игре имки) к примеру, бросанием жребия (скажем, в игре номерами), угадыванием (в игре в колечко). Распределение игроков по парам при помощи этих простейших приемов позволяло создать гораздо большую вероятность того, что в конечном счете если не благодаря личным симпатиям, то в результате случайного перебора партнеров каждый найдет себе пару по душе.

Способы выражения взаимной привязанности в старину отличались чрезвычайным разнообразием. В ход шли сентиментальные платочки и кисеты, вышитые специально для дроли, или резные веретенца «с музыкой» для зазнобушки, романтические поклоны да поцелуи, перемежаемые «любезными разговорами», прозаическое одаривание пряниками, яйцами, орехами да семечками, и многое другое, среди чего, окажем, числилось… избиение «любых» девушек прутьями, вениками, ремешками или даже высушенным бычьим хвостом. Битье, подхлестывание входило в состав святочных игр и развлечений (см., например, игру хлопанцы) и когда-то выполняло магическую роль: так, по древним воззрениям, «повышали здоровье», понимая битье в соответствии с пословицей: «Соли солонее, будет кожа едренее!»


ЖЕНИТЬБА (Сольвыч. у., Яренский у.), ОВИН ГОРИТ С ЖЕНИТЬБОЙ (Сольвыч. у.). Это название объединяло целый комплекс развлечений, игр и хороводов, которые проводились только на святки. Эта игра — «прабабушка» большинства позднейших беседных игр, так как в ней есть практически все элементы, составляющие их основу: выбор пары, подхлестыванием, перепрыгивание через препятствие как испытание правильности сделанного выбора, хождение парами по комнате и др. Судя по разным зачинам и продолжениям игры (одень, ящер), она формировалась на основе очень разных культурных традиций. Сейчас женитьбу не помнит почти никто из самых пожилых наших собеседников, поэтому приводим здесь несколько описаний, относящихся к концу прошлого века.

«Парни и девушки вечером собираются в одну избу, девушки садятся, двое парней выходят на середину избы, изображая «родителей». Они обращаются ко всем с предложением сыграть «в женитьбу». Все соглашаются. «Родители» предлагают парням идти и выбирать себе «невест». Парни поодиночке заходят и выбирают себе «невесту», выводят ее за руку и садятся с ней на лавку.

Когда все пары составятся, «отец» или «мать» подходит к каждой паре, кладет руку девушки на шею парню, а парня — на шею девушки, и спрашивает их: «Люб(а) ли муж (жена)?» Те отвечают: «Если бы не люб(а), то не брал бы (не шла бы)». Тогда «отец» и «мать» подходят по очереди к каждой ларе и, слегка дотрагиваясь до щеки каждого, говорят: «Надо молодым по сочну». Потом, взяв кушак, свивают его и обходят всех, ударяя по колену, приговаривая: «Нате вам по блину». Потом кушак переходит в руки старшего «зятя», а от него всем остальным, потом старшей «дочери» и остальным.

Когда все перехлещут друг друга, кушак опять передается «родителям». После этого «тесть» или «теща» дают лучину старшему «зятю», который бросает ее на середину пола. Его «жена» встает, подымает ее, кланяется «мужу», величает его по имени и отчеству и передает ему лучину. Так проделывают по старшинству все парни, а за ними девушки.

После этого «родители» берут друг друга за руки и идут вокруг сидящих, а каждая пара ударяет «стариков» по спине рукой. Потом все пары по старшинству обходят избу и получают yдap по спине.

«Старик» и «старуха» садятся посередине избы, гасят огонь и говорят: «Ну, детки, поезжайте за сеном». Молодежь в это время кто во что горазд. Через несколько минут огонь снова достается. «Старики» подымаются с пола, берут друг друга и кого-нибудь из «детей» за руку, остальные тоже берутся и начинают ходить по избе о песнями. «Женитьба» кончилась, она перешла в «походенки».

Еще один вариант игры в «женитьбу» был записан в 80-х годах прошлого века в Сольвычегодском уезде.

«Коновод» обращается к играющим о предложением «сжечь овин». Все соглашаются. Коновод садится на стул посреди избы, играющие поют:

— Сидит, сидит ящур,
Сидит окоящий
На золотом стуле
В ореховом кусте.
Орешки щелкает
Да жениться смекает.

Парни говорят коноводу: «Иди, выбирай себе невесту». Тот обходит всех и выбирает (ударяет платком по плечу и возвращается к товарищам). То же делают и остальные парни.

Коновод предлагает «смотреть дружка». На пол кладут две печные заслонки, на них по нескольку поленьев клеткой, подкладывают лучины и зажигают. Потом парами прыгают через клетки. Какая пара перепрыгнет, то говорят, что она со всеми достоинствами. Кто же заденет полено, того называют слепым и хлещут поводком.

Потом начинают «венчаться». Коновод вызывает выбранную девушку и та ходит вокруг него, садящего на стуле посреди комнаты. Все поют:

— Я круг клети хожу,
Я круг новеньки,
Круг сосновеньки,
Уж я старца бужу,
Да богомольца бужу.
Уж старец встань,
Да богомолец встань,
Да спасенная душа встань.

Коновод встает и начинает ходить со своей избранной друг против друга. Хор поет:

Чу, обедни звонят,
Чу, часы говорят,
Люди сходятся,
Богу молятся.
Уж встать же бы мне,
Походить же бы мне,
Поломать костей
Да для любых гостей.
Ради батюшки,
Да ради матушки
Ради милыя подружки,
Ради (имя).

После этого коновод сажает девушку, а сам продолжает ходить, все поют «Круг я клети хожу» и т. д. Потом все так же пережениваются.

Через какое-то время коновод предлагает снова жениться («первые бабы умерли»). «Теперь девки за вами дело встало, жените вы нас, быть может, лучше пойдет». Вслед за этим девушки начинают отпевать парней…

После песни девушки собираются в кутнем (=у печки) углу, а парни приносят скамейку и ставят ее под полатный брус. Парни выбирают себе других девушек и сажают их на скамейку. Потом девушки уходят в кутъ, а парни остаются под полатями, и коновод предлагает ходить. Парни берут своих девушек и начинают ходить и петъ».

В Ягрыше женитьбой заканчивалось игрище на святки. «Начиналась «женитьба» всегда одной и той же песней, которая называлась «пшену сеяли». Пели ее только парни:

— Пшену сеяли
Ой, да ладо, сеяли.
Нам не надо сто рублей,
Нам не надо тысячи,
Ой, да ладо, тысячи!
А нам надо девицу,
А нам надо красную,
Ой, да ладо, красную!

Еще песня не кончалась, а уж два мужика-женача (=женатых) свивали из кушаков по жгуту… Двое женачей, свив жгуты, подходили к парню, брали его за руки и слегка выталкивали из-под полатей. Парень показывал вид, будто упирается, за что его ударяли жгутами. Затем он подходил к одной из девушек, брал ее за руку и вел в передний угол. Правило игры было, что первая пара должна садиться на это почетное место». Затем выводили второго парня и т. д. Если кому-нибудь не хватало пары, брали из подростков.

«Мужики-женачи требовали от хозяина пива, которое обыкновенно заменяли квасом или же просто водой. Чашку ставили на стул и затем каждая девушка должна была подчиватъ своего суженого, называя его при этом по имени и отчеству. Суженый вставал, делал глоток и с поклоном возвращал чашку. Женачи строго наблюдали за исполнением этих условий игры; при малейшем замешательстве девушки в имени суженого, женачи ударяли ее жгутами.

Случалось иногда, что парни, желая подвести девушку, не говорили своего настоящего имени, и такая проделка всегда сопровождалась дружным смехом. Но надо заметить, что случалось это очень редко.

После того, как «суженый» делал глоток, девушка ставила чашку на прежнее место и садилась. Затем то же самое проделывали и «суженые»… Но вот чашка и табурет заменяются двумя-тремя поленьями и лучиной: их кладут одно на другое, наверх кладется лучина; это у нас называют «класть на прилёт». Все устраивается так, чтобы при малейшем прикосновении падало».

Девушки по очереди, начиная с первой, перескакивают. Та, которая перескочит, считается довольной своим «суженым». Если же которая заденет, то ее суженого заставляли ее привести в прежний вид, а в это время женачи хлестал его по спине жгутами.

В конце «женитьбы» женачи брали первую, «вышедшую замуж», девушку за руку, та — своего суженого и т. д. Ходили цепью по избе и пели, как вначале. После «женитьбы* оставались в избе девушки, парни и дети, остальные уходили.


СТОЛБУШКА, КО СТОВБУШКЕ (В.-Уст., Вожег., Хар., Сямж., Гряз., Кадн., Нюкс., Тот.), КО СТОЛБУ ХОДИТЬ (Бабаев., Вытег., Кадн., Кадуй., Тарн. Тот.), СТОЛБА или СТОЛБУШКУ ЗАВОДИТЬ (Бабаев., Нюкс.), СТОЛБА ГАСИТЬ (д. Ворохобино), ГОРШ (Верхов., Сямж., Кадя., Кич. — Гор., Хар.), ГОРЮНА ВОДИТЬ (Кич. — Гор.), К ГОРИНУ ВЫХОДИТЬ или ХОДИТЬ (Кич. — Гор.), ГОРЕВАНЬЕ У СТОЛБУШКИ (Кадн.), ГОРЕ ЗАВОДИТЬ или ВЕСТИ (Ник., Бабуш.), К ЛИПИНЕ ХОДИТЬ (д. Верхний Конец), ЛИПИНА ГОРИТ (д. Аганино, д. Харино, д. Истомино, д. Верхний Конец), НА МОСТ ВЫТАЩИТЬ (д. Папино). Были на посиделках и игрищах и свои излюбленные «поцелуйные» игры, которые также чаще всего были связаны о выбором пары. Одна из самых распространенных — в столбу ходить или столбушка, отмечавшаяся еще в середине прошлого века в Вологодском и Кадниковском уездах. Символика, отраженная в названиях этой игры, проясняется в описания Н.С.Преображенского: «В углу начиналась «столбушка». Она состоит в том, что один из ребят встает в угол и поет: «Я горю, горю, горю, / На калиновом мосту, / Кто меня полюбит, / Тот и выкупит». Другие подпевают ему и это пение продолжается до тех пор, пока какая-нибудь сострадальная девушка не подойдет к поющему, поклонится ему, поцелует и станет на его место. Затем опять поцелует и попросит прислать ей какого-нибудь другого парня. В свою очередь вызванный парень подходит к девушке, стоящей в углу, кланяется ей, целует, становится на ее место, опять целует и просит прислать другую девушку. Это продолжалось целый вечер» (о. Никольское Кадн.).

Некоторые новые детали добавляют описания В.Александрова и А.Буслаева: «В посиделочную игру «к столбу ходить» играют так. Парень вызывает через кого-либо девушку к столбу, который поддерживает в избе воронец полатей: «Пошли-ка вон ту, Анютку, к столбу на пару слов!» Тот идет и говорит названной: «Ступай к столбу на пару слов!» Та идет: «Зачем изволили звать?» (или «Зачем звал?») — «А вот поцалуешь, так окажу!» Девушка целует его, а парень, не выпуская ее из рук, поворачивается так, что она оказывается на его месте и в свою очередь целует ее (в д. Брусенец целовались «в крестики»: девушка брала парня за уши и трижды целовала его, наклоняя голову вправо-влево). Затем они чаще всего разговаривают или, если девушка против, парень спрашивает, кого послать к ней, а она называет или указывает, кого позвать. Иногда посылают не того, кого звали. Тогда над подошедшим насмехаются: «Чего тебе надо? Зачем пришла? Нетто тебя звали?» (Волог.) Однако в большинстве случаев, даже если присылали и «нелюбого», поцелуйный ритуал обязательно совершался, хотя, быть может, не сопровождался душевной беседой с главу на глаз.

Как видно из приведенных описаний, вызов партнера ног быть гласным (исполнение песни вслух) и анонимным, через посредников. Обычно для этого использовали присутствовавших на беседе детей и подростков. Применялись и другие приемы: например, парень выдергивал из рук девушке веретено, чтобы она «выкупила» его поцелуем у столба или за занавеской, либо писали на бумажках имена и тянули их.

В д. Федотове, когда пара целовалась, вое хлопали в ладоши, а маленькие дети смеялись и кричали: «Лягушку поцеловал!». В д. Ларионовская стоящий у столбушки мог устроить довольно обидную шутку над тем, кого вызывает. Незаметно вымазав руки сажей, он гладил по лицу вызванного, приговаривая: «Миленький (или «миленькая») ты мой(я)». Затем он уходил, а вызванный оставался у столбушки, недоумевая, чем же вызван смех окружающих.

В д. Верхний Конец, когда парень становился спиной к дверному косяку («липине»), все кричали: «Липина горит!» Другой парень подходил к нему и спрашивал: «Кого тебе привести?» — Тот, кто стоял у липины, называл ему на ухо имя девушки, которую хотел вызвать. Ее приводили и она должна была целоваться с парнем. Если отказывалась идти, ее хлестали ремнем. Потом парень уходил, а к девушке подходил другой, вызванный ею парень.

Вызывать могли также к печному или полатному столбу, к голбцу, за печь, в сени («на мост») или на крылечко — «побеседовать». Причем пока шла беседа за дверью, считалось, что «столб горит», а когда один из партнеров возвращался в избу, говорили, что «столб погашен» (д. Ворохобино). В деревнях Мольского прихода долго стоящую парочку действительно обливали водой. Если кто-то отказывался от приглашения, то это называлось «головешку дать» (д. Куртиха). В деревнях Верхнетолшминского с/с Тотемского р-на тот, кто не хотел выходить к столбу, мог в знак этого топнуть ногой. При вызове девушки за дверь, на улицу, парень обязан был соблюдать определенный этикет. Например, сняв о головы шапку, клал ее на снег, а девушка становилась на нее ногами (д. Оносово).

У вепсов в Пяжозере эта игра организовывалась несколько иначе: двое-трое парней цеплялись руками за воронец и пытались поймать ногами пробегающих мимо девушек. Пойманных уговаривали пойти с ними за дверь. Если девушка не соглашалась, она должна была поцеловать парня, чтобы он отпустил ее на свободу.

В д. Верхняя Горка парни садились по левую руку от девушек («в серёдку»). Затем кто-либо из девушек предлагал: «Давайте ребята, заводите столбушку!» Один парень вставал и целовал свою соседку. Затем oна звала к себе другого парня и целовалась с ним. Этот парень шел к своей девушке и целовал ее и т. д. После того, как всех переберут, начинали разводить улицу.


ПОПАМ ИГРАТЬ, В ПОПА (д. Савинская, д. Костино, д. Дивково, д. Лучевник, д. Ливниково), НОМЕРА (д. Козицыно), СТОЛБА ГАСИТЬ (д. Ворохобино), НА МОСТ (д. Папино), ГОРЮН (Верхов., Хар., Сямж.), КО СТОЛБУШКЕ (Кирил., Вожег., Ник., Ниже., Бабуш., Хар.), ГОРЕ ЗАВОДИТЬ (Бабуш., Хар.), ХОДИТЬ НА ПАРУ (д. Клеменево). Особую разновидность столбушки составляют те ее варианты, при которых пары вели душевные разговоры не на глазах присутствующих, а за занавеской, за печкой, в коридоре, в соседней комнате, на мосту. Вот как описывал это один из очевидцев в конце прошлого века: «В избе, в уединенном месте (в кути, за печью, в заднем углу), парень и девушка приветствуют друг друга, называя по имени и по отчеству и подавая руку, целуются, а иногда ведут интимный разговор, продолжающийся неопределенное время. Игрою молодежь чередуется: парень и девушка, каждый, здороваются с двумя желаемыми лицами другого пола. Таких «горюнов» заводится до пятка за раз и более. Эта игра называется еще столбушкой» (Васьяновская вол.).

В дд. Лучевник, Ливниково играли в попа. Один из парней садился на стул за заборкой (=за стеной, в соседней комнате) и стучал в стену. Далее следовал диалог:

— Кто стукат?

— Поп.

— Ко(в)о надо?

— Попадью такую-то (Машу, например).

Приводили девушку, они с парнем садились рядом и целовались. Потом парень уходил в общую комнату, а девушка (попадья) стучала в стену просила себе другого попа. Если девушка не захотела пойти по вызову, считалось, что она «парня оконфузила», и ее выводили с беседы за руки.

В д. Побережье подобная игра называлась в номера. Все присутствущие получали номера, отдельно парни и девушки. Один из парней садился за печкой к выкрикивал, номер. Девушка с этим номеров шла за печь, целовалась с ним и оставалась там, а парень уходил; затем она выкрикивала номер и т. д.

Иногда к столбушке девушку приводили силой, помимо ее желания. Так, в д. Коковановская парни силой затаскивали ее за печку или за заборку, хотя это было лишь формой заигрывания, так как в этой деревне при столбушке не целовались.

В д. Лучевник девушку с подсевший к ней парнем его приятели с большим или меньшим сопротивлением (чаще всего его оказывали для приличия) заталкивали за пачку и завешивали парочку талью.

В некоторых деревнях (дд. Вакомино, Прилук), а также у вепсов существовал способ устраивать свидания, несколько напоминавший эту игру. Прихихеня садился к девушке за пресницу и договаривался о ней: «Я пойду, ты тоже выходи». Та выходила «на мост» или на крылечко с подружкой, которая почти сразу же возвращалась обратно. Парень же после возвращения в избу в течение вечера больше не подсаживался к этой девушке.

В некоторых деревнях северной части Кадниковского уезда, а также в д. Петровское, посидев у девушки за пресницей, парень уводил ее в задний угол за занавеску, где они могли побеседовать о глазу на глаз. Однако долго задерживаться не рекомендовалось, о чем свидетельствует, например, частушка из д. Пеструха»

— Не держи-ко, ягодиночка,
Меня у горюна.
Супостатки на(в)складывают
Писен про меня.

Иногда пара за занавеской могла даже угощаться чем-нибудь, например, принесенными девушкой яйцами (д. Брагино).

В д. Костино парень вызывал девушку на улицу через кого-нибудь. Это называлось попом ходить за двери. При отказе приглашали другую. В д. Малышкино отказывать было не принято, если же девушка почему-либо не хотела идти, то ребята хлестали ее ремешком.

Частъ вариантов игры по характеру была близка к гаданиям. На святочной беседе в д. Волокославинское парня («попа») сажали за занавеской так, что из-под нее видны были только его руки. Затем к занавеске по очереди подходили или подбегали девушки (иногда их подталкивали туда парни), а поп пытался одну из них поймать. Считалось, что «которую словит, та судьба ево».

Похожая игра (ко стовбушке) во время святок существовала и в д. Беловская. Одной из девушек завязывали глаза, и она выбирала кого-нибудь. Если ей попадался парень — значит это ее судьба, если девушка — ее сваха.

В Тарногском и Бабаевском районах существовали варианты игры с подпрыгиванием. Так, в д. Коротковская на имальцах (=игрищах) девушка вставала на скамью, к ней запрыгивал парень и целовал ее. Затем она уходила, а вместо нее на скамью к парню запрыгивала другая и т. д. В д. Починок (Кадуй.) такая забава усложнялась тем, что перед скамьей вставали два парня, положив друг другу руки на плечи, а желающий поцеловать девушку должен был подпрыгнуть, опираясь на них.

В предвоенные годы эта игра приобрела черты, отражающие современный быт. Так, в д. Лепручей горюн называли «вокзалом», а о сидящих в горюне (за печкой) говорили: «Сегодня эта пара на вокзале».

Отметим, что игра к столбушке (гореванье у столбушки, ходить в ГОРЮН, горе вести и т. п.) проходила независимо от остальных развлечений на беседе (плясок, подшучиваний, игр), как бы составляя их фон. Ею же могла и завершаться беседа: ведущий (хозяин. УРЯДНИК, вожак) постепенно по просьбам парней отсылал девушек в сени или на крылечко и образованные пары (конечно, при наличии взаимного согласия) больше на беседу не возвращались — парень провожал девушку домой.


СОЛДАТСКИЙ НАБОР, НАБОР (Волог., Када.), ШЕПТУНОМ (д. Подволочье), ЖЕНИТЬБА (Кадн.), СВАТАТЬСЯ, СВАТОМ (д. Холшевиково), ДРУЖБУ ЗАВОДИТЬ (д. Дёмино), НЕВЕСТУ ВЫБИРАТЬ (д. Верхний Конец, д. Янголохта), СОМУТОХОЙ (д. Едовинская), ЗДОРОВАЦЦЯ ХОДИТЬ (д. Оленево), ОТТОПЫШ (Тарн.). Одним из наиболее распространенных мотивов посиделочных игр является угадывание суженого. Именно он положен в основу игра «в солдатский набор». Самый ранний вариант этой игры из Вологодского края, относящийся к 60-м годам прошлого века, описан Н.С.Преображенским под названием «женитьба».

«Все девушки сели рядом на лавку. Одна из них каждой назначала парня, который должен быть ее «женихом» и которого она должна принять к себе. Это назначение делалось секретно от ребят, и они должны были наугад попадать к той, которой были назначены. Как скоро девушки сели на места, один из парней вышел из группы и подошел к девушке. Если он попал к той, которой был назначен, она вставала, кланялась ему и приглашала сесть к себе на колени. Если же парень не попадал по назначению, то та, которой он поклонился, в ответ на поклон вставала и поворачивалась к нему спиной, а затем снова садилась на лавку. Это означало, что парню отказывают, потому что он не нашел своей суженой-ряженой. Так он должен был идти далее и получал такие ответы на свои низкие поклоны до тех пор, пока не находил той, которой был назначен, и та уже в утешение садила его к себе на колени.

Когда ребята сели девушкам на колени, был сделан залпом всеобщий звонкий поцелуй. Вслед за поцелуем ребята сошли о девичьих коленей и сами сели на их места, а девушки должны были в свою очередь подходить к женихам, которые на поклоны красавиц отплачивали им тою же монетою. Когда все девушки сели к ребятам на колени, снова раздался поцелуй и «женитьба» кончилась. Весь интерес этой игр» заключался в получении отказов» (о. Никольское Кадн.).

К А.Шустиков также приводит описание этой игры. Отличиe ее от вышеприведенной заключается в выражении отказа: «если парень подойдет не к той, с которой ему назначено поцеловаться, то последняя щелкнет в ладоши, и парень отходит прочь не солоно хлебавши».

Игра солдатский набор, записанная в 60-х годах прошлого века В.Александровым в Вологодском уезде, также отличалась от приведенной выше лишь незначительными деталями: наличием «наборщика» и выбором партнера по желанию самого игрока. Вот это описание.

«Девушки садились на одну лавку, парни — на другую. Из парней выбирали самого ловкого и расторопного — «наборщика». Он подходил к каждому из парней и спрашивал у них, которая девушка им люба или которую они берут в «солдаты». Каждый отвечал, причем, если эта девушка уже забрана, наборщик говорил ему об этом, и парень выбирал другую. Опросив всех, наборщик шел к девушкам, брал за руку первую, ближайшую, подводил ее к молодцам, поворачивал раза два перед ними, чтобы показать, хорош ли «солдат», и приказывал кланяться одному из них. Девушка должна угадать, кто ее выбрал, или которому она нравится, — тому и кланяется. Если угадала — она годится в «солдати» и «наборщик» велит им поцеловаться. Поцеловав три раза молодца, девушка садится ему на колени. Затем наборщик обращается к ним, говоря: «Поздоровайтесь!» (то есть «Поцелуйтесь три раза!»). Наборщик следит за поцелуями, и когда молодец и девушка кончат «здороваться», он опять приказывает им целоваться: «Познакомтесь теперь!» Так повторяется со всеми. Затем молодцы меняют своих «солдат». После этого «набирают» девушки».

Эта игра продолжала оставаться очень популярной в 20-30-е годы, и даже в послевоенный период. В видоизмененном виде (два игрока должны угадать, который из двух других игроков вызвал их к водящему) она была известна и в 50-60-е года.

Так, в д. Подволочье на большой беседе одна из девушек обходила подруг ж шепотом сообщала им на ухо какой-то номер (от I до 20 или 30), а затем, отойдя в сторонку, выкрикивала один из номеров. Парни по очереди вставали и проходили мимо сидящих девушек, пытаясь угадать, которой из них этот номер принадлежит. Если парень угадывал, то торжественно награждало тройным поцелуем. Если же ошибался и останавливался возле девушки с другим номером, то игра завершалась шуткой: девушка дважды целовала его (в щеки), а в третий раз вместо губ подставляла ухо. Затем выкрикивали следующий номер. Понятно, что девушка, которая хотела поцеловаться со своим «дролей», могла помочь ему сделать правильный выбор каким-либо знаком или взглядом.

В д. Оленево похожая игра была на маленькой беседе.

Всем девочкам раздавали шепотом игровые имена, а мальчики должны были угадать, кому принадлежит названное имя. С угадавшими девочки, встав, «здоровались», то есть пожимали им руку. Причем девочки имели право выбора: если к названной подходил парнишка, к которому та не питала симпатий, то она могла сделать вид, что он не угадал. Мальчики посмелей и постарше садились к «угаданным» на колени.

В деревнях Нижнеспасского с/с (Тарн.) девушка, обходя всех парней, останавливалась и топала ногой перед тем, которому, как она думала, названо ее имя. Если она угадала, то менялась местами с парнем, если же нет, то возвращалась на свое место и вновь ждала своей очереди. Пара, оставшаяся последней, «женилась», то есть им хлопали в ладоши.

В некоторых местах существовали обычаи, близкие по своему характеру к вышеприведенным играм. В д. Янголохта, ранее населенной вепсами, парни выражали девушкам свою симпатию довольно необычным способом. Девушки снимали колечки и складывали их на блюдо. Затем парни разбирали колечки, надевали их, а ведущий спрашивал у девушек, кто из парней, по их мнению, надел их кольцо. Девушки могли угадывать трижды. Та, которая отгадала, «гулять будет с этим парнем, это — любовь твоя». Если же девушка все три раз ошибалась, то парень возвращал ей кольцо, хотя нередко после этого носил его еще 2–3 дня.

В других вариантах игры выбор приходилось совершать вслепую, с завязанными глазами. «Давайте дружбу заводить горе пополам делить», — предлагали, например, девушки на посиделках в д. Демино. Для этого одной из них завязывали глаза, она шла вдоль сидящих и дотрагивалась до них. У парней опрашивала: «Ты мой?» Если тот отвечал: «Нет, не твой», — то она двигалась дальше, если же говорил: «Твой», — то девушка садилась рядом. Затем завязывали глаза другой девушке и т. д. Когда все девушки рассядутся, игру повторяли, только угадывали уже парни.

В д. Пеструха парни за печкой накрывали кого-либо о головой полотном или шалью, подводили его по очереди к сидящим на лавках девушкам и спрашивали ее: «Люб тибе этот, али не люб?» Если девушка говорила: «Люб!» — то сдергивали покрывало и парень, который под ним скрывался, садился рядом с девушкой. Получив ответ: «Не люб!» — парни вели «нелюбого» к следующей девушке. Если же все девушки давали такой ответ, уводили его снова за печь. Потом выводили следующего и т. д. Часто такую забаву устраивали, когда кто-либо из парней хотел завязать знакомство с девушкой, которая по тем или иным причинам казалась ему недоступной. Тогда приятели, накрыв его, подводили к этой девушке (иногда парни делали это сами, без помощников), что было как бы шуточным предложением познакомиться, а при отказе сразу же уводили обратно, то есть отказ становился как бы не столь публичным, а следовательно и не столь позорным.


СУСЕДКОМ, СУСЕДУШКОМ/СОСЕДИ (Кич. — Гор., Нюко., Тарн., В.-Уст., Хар., Белоз.), СУСЕДУШКО ВЫВОДИТЬ или РАЗВОДИТЬ (д. Малиново, д. Андррново), В ПАРЫ, ПАРОЦЬКА (Д. Тырлынинская), В РЕМЕНЬ (д. Сысоево, д. Мякинницыно), ДОВОЛЕН-НЕ ДОВОЛЕН (Ник.). Игра в суседки упоминается в архивных материалах конца прошлого века, однако в силу ее общеизвестности не сохранилось сколько-нибудь подробного ее описания. В 20–30 годы нашего века и даже позже она продолжала оставаться одной из самых популярных игр.

Главное ее достоинство — постоянное обновление состава пар, что давало молодежи возможность быстро перезнакомиться во время праздничных игрищ, на которые съезжались гости из многих деревень.

В Велико-Устюгском и Кичменгско-Городецком районах перед игрой все участники разбивались по парам в пляске («восьмерка», «плетня заплетать», «кадриль», «метелица» др.).

В других местах всех сначала рассаживал по парам завводило (д. Копылово Нюкс.). В д. Биричево это делал тот парень, который первым «забирал восьмерку». Часто играли в суседушку перед тем, как расходиться по домам.

Наиболее распространен был следующий вариант (д. Новая Бабаев.). Парни и девушки сидели на беседе парами рядом друг с другом. Водящий (иногда и двое) ходил с ремнем («разводил») и, обращаясь к кому-либо, спрашивал: «Люб сосед? Если люб, то целуйтесь1.» (варианты вопроса: «Люба ли сусидниця?» — д. Мичино; «Любый или нелюбый?»- д. Патракеевская; «Довольна ли ты?» — д. Копылово Нюкс.; «Довольны ли парочкой?» — д. Давыдовская; «По душе ли, нет?» — д. Аргунове; «Люб ли барин?» — д. Владыкина Гора). Замешкавшихся или стесняющихся поторапливал ремнем. Если же кто-нибудь отвечал: «Не люб», — то предлагал: «Променяй». На это недовольный называл имя того, рядом с которым ему хотелось бы сидеть: «(С)меняю суседушку на…» (д. Облупинский Починок). Если же названный не проявлял особого желания менять пару, возражал или замешкался, то водящий вновь поторапливал его ремнем. «Нелюбый» сосед должен был идти на его место.

Так и «шла мена», пока всем не подбирали нужную парочку. Девушке, которую недолюбливали, могли устроить довольно неприятную шутку: ее начинали вызывать все по порядку и, не успев усесться на колени к одному, она уже была вынуждена идти к другому. «Иной раз девку до тово допроменивают, што юбку до дыр протрет» (дд. Удачино, Шигодские).

В некоторых местах (дд. Облупинский Починок, Биричево, Байкалово) существовал обычай, согласно которому девушка всегда была довольна соседом и не выражала желания его сменить, это было правом только парней.

Очень часто парень, который не хотел расстаться с соседкой, отказывался отпустить ее. Тогда он подвергался наказанию. В д. Сысоево водящий спрашивал у того, которой вызывал: «Сколько ему?» — и наносил упрямцу по руке столько ударов, сколько было приказано. Девушка в этом случае оставалась с прежним кавалером. В д. Лепилово водящий для начала присуждал упорствующему игроку два простых удара по открытой ладони. Если он и после этого не выражал желания отпустить девушку, то получал еще два «горячих», то есть ремень смачивали водой и били с «оттяжкой». Если же парень и это испытание выдерживал, тo продолжали бить таким образом, пока он не отпустит девушку и не уйдет о беседы.

Похожие наказания были и для девушек. В д. Мякинницино парни и девушки садились на лавки друг против друга. Водящий (заводило) по очереди спрашивал у парней, какую девушку он любит, а затем следил за тем, чтобы девушка пересела к парню. Если она отказывалась, то отстегал ее ремнем. На этом обычно все заканчивалось, хотя, если девушка хотела, подчеркнуть свое презрение к вызывавшему, она могла плюнуть на пол. Но так поступали редко, боясь мести со стороны парней.

Существовали развлечения, в которых перебор пар происходил без определенного порядка. На посиделках в д. Шеино два парня подсаживались справа и слева к девушке (или Две девушки к парни). Кто ей не нравился, того она оттопывала (т. е. топала ногой в его сторону), и он уходил.

Обычно эта игра не имела определенного конца — играем, пока не надоест. В д. Наумовская игра заканчивалась возгласом водящего: «На потолке дыра — целоваться пора» — после чего все пары целовались.


НОМЕРАМИ, В НОМЕРА (Бабаев., Кадуй., Устюж., Нюкс. Кич. — Гор., Ник.), ОВИН СГОРЕЛ (д. Леунино), РЕМНЕМ, РЕМЕШКОМ (д. Оленево, д. Холшевиково). В этой игре участникам (в подавляющем большинстве случаев — девушкам) обычно присваивались номера (или названия деревень, птиц зверей, городов и т. п.), поэтому она чаще всего и называлась игрой в номера.

В д. Леунино все игроки, включая водящего, в тайне от других получали номера. Один игрок оставался без пары. Водящий подходил к нему и спрашивал, какой ему нужен номер, тот отвечал и названный перебегал к нему (или его вели к вызвавшему под руки). Оставшийся в одиночестве также называл номер и т. д. Если кто-то назвал номер водящего, то менялся с ним местами. Обычно тот, кого вызвали, должен был поцеловаться с вызвавшим.

Часто водящий не задавал вопросов, а игру начинал игрок, получивший от него номер последним. Перебегающую девушку водящий подхлестывал ремнем. В д. Красине водящий («председатель») «хвостал» ремнем лишь в том случае, воли девушка, заговорившись с соседом, не слышала своего номера и ее приходилось вызывать дважды. Там же сосед девушки мог трижды отказаться отпустить ее, объявив об этом вслух. Причем на третий раз девушка выходила на середину и поворачивалась кругом, а все при этом говорили вызывающему: «Вот тебе головешка!»

В д. Куртиха, если девушка не хотела переходить к вызвавшему ее парню, то выходила в середину, поворачивалась кругом и возвращалась. Водящий за это время успевал стегнуть ее несколько раз ремнем. Парень вызывал к себе девушек, пока кто-нибудь не садился с ним. Одну и ту же, девушку парень мог вызывать или несколько раз, или только два раза за вечер.

Когда парни запоминали номера девушек, кто-нибудь кричал: «Подновим номера! «- это означало, что надо их изменить (д. Вострое).

В д. Леунино игра заканчивалась, когда водящий говорил «Овин сгорел». После этих слов все игроки разбегались и садились по местам.


ПОЙТИ ПО КОЛЕНШЧЫНЕ, ПО КОЛИНЯМ ХОДИТЬ (п. Чебсара, с. Юза, Д. Белогорье, д. Брусенец, д. Падерино, д. Слободка Бабуш.), В УГОЛ (Пучужский Петропавловский прих.), ХОДИТЬ ПО КРУГУ (Кирил.). Во многих деревнях существовал обычай, согласно которому «каждый парень в вечер должен посидеть на коленях у всех девиц» (д. Брусенец). Иногда он принимал вид своеобразной игры: парни поочередно пересаживались с колен одной девушки к другой, образуя постоянно движущуюся цепочку.

В п. Чебсара так играли к концу посиденок, когда девушки переодевались в другие наряды — похуже и подешевле. Тогда кто-то из парней говорил: «Пойду по коленшчыне!» — и садился на колени девушке, сидевшей на краю лавки. Если девушка была ему не по душе, то перескакивал на колени следующей, а к первой садился другой парень и т. д. — Так они «прыгали» по коленям, пока не добирались до «любой» им девушки. Тогда говорили тому, кто «прыгал» за ними: «Переходи дальше, я тут остаюсь!»

В с. Юза пришедших на беседу парней девушки приглашали походить по коленям: «Парни садятся на колени к девицам; девицы на это время оставляют работу, пока парни не пересядут к другим».

Почти так же ходили по коленям в дд. Белогорье и Пестино. Иногда несколько парней одновременно претендовали на внимание одной девушки, тогда она сама выбирала себе пару. Случалось, что при этом между парнями вспыхивали драки. Если девушке не хотелось, чтобы какой-нибудь парень сидел у нее на коленях, она убегала на мост «холодиться», прямо же парням отказывать было не принято (д. Успенье), в д. Слободка (Бабуш.), наоборот, если парень девушке не нравился, она могла его «спихнуть» о колен. Причем, если дружок девушки спихнутого не прогонял, то он мог рискнуть сесть ей на колени еще раз.

В начале нашего века любила развлекаться на беседах подобным образом молодежь Хотеновской вол. Там это называлось ходить по кругу. «Когда молодцы оговорятся ходить по кругу, то выходят из «дверного угла» (угол при входе в избу, где они обыкновенно пребывают во время беседы), входят в «круг» сидящих девушек и поочередно начинают обнимать каждую девушку за талию; а те правые руки кладут на спины молодцев и несколько раз слегка ударяют их. В это-то время желающие и выпрашиваются за прялку, а остальные, идущие сзади остановившегося, ждут, когда он окончит переговоры», или же обходят его и идут дальше; а пропущенную девушку все-таки потом обнимают и как комплимент говорят ей, что «эдакую девку пропустить обидно».

Начинают идти по кругу с левой стороны биседы, о конца боковой лавки, подвигаются до «большого угла» (наиболее почетное место на биседе), затем поворачивают направо, по «лицевой лавке» идут до «пецъного угла», а от печи — до левой боковой лавки; при «больших биседах» девушки сидят и на скамейках, ими и заканчивается круг. По КРУГУ ходят несколько раз вечером. В некоторых соседних волостях парни садятся к девушкам на колени».

В д. Падерино похожую забаву устраивали на младших посиделках. По команде одного из играющих: «На колени!» — мальчики старались занять место на коленях у кого-нибудь из девочек (до этого сидели по разным лавкам). Посидев и поговорив минут десять, возвращались на место.

Так могла развлекаться и взрослая молодежь. Кто-нибудь из парней кричал: «В угол!» — и староста начинал разводить девушек — «одну ведет на колени к одному парню, другую — к другому, пока всех не рассадит». Парни обнимали ли девушек и сидели так какое-то время.


РЕМЕНЬ ТОНЕТ (Нюкс., Бабаев., Бабуш., Ник.), РЕМЕНЬ БРОСАТЬ, КИДАТЬ, ВАЛИТЬ, ПОДНИМАТЬ (Хар., Бабуш., Кич. — Гор., Бабаев., Кадуй., Ник., Верхов., Вожег.), РЕМНЕМ ИГРАТЬ (В.-Уст., Кич. — Гор.). Эта игра не отличается большим разнообразием вариантов. В большинстве случаев она устраивалась так. Играющие сидели кругом, водящий бросал ремень перед девушкой или в середину круга и говорил, например: «Марья, Николай тонет!» Если девушке нравился этот парень, то она поднимала («тащила») ремень, говоря: «Не дам утонуть!» Если же Марья была к нему равнодушна, то «топтала» ремень, то есть топала по нему ногой со словами: «Пусть тонет!» В последнем случае водящий хлестал девушку ремнем. В следующий раз бросал ремень игрок, который «вытянул» ремень.

Иногда водящий бросал ремень, не называя имени того, кто должен его вытащить. Тогда (если «тонет» парень) девушки тащили ремень, исходя из своих симпатий, причем, если парень пользовался успехом, старались опередить друг друга. К той, которая подняла ремень, и пересаживался названный парень. Бывало, что какого-то парня девушки «браковали». Тогда он сам поднимал ремень со словами: '«Не буду тонуть!»

Вместо ремня могли бросать и другой предмет, например, колечко.

В некоторых районах наряду с приведенным вариантом существовали и другие. Так, в д. Лог девушка бросала ремень, не выпуская конец его из руки. Парень, которому удавалось «вытянуть» у девушки ремень из рук, целовал ее. Конечно, когда тащил ремень «любой», девушка сопротивлялась только для виду. В дд. Великая, Янголохта, Ганютино играли так же, только ремень придерживали ногой.


КОРОЛЬ, КОРОЛЯМИ, ИЗ КОРОЛЯ (д. Исаково Вожег., Д. Пантелеевская, д. Мосеево Тот.) В КОРОЛЬКИ (Вохомский прих.), В ЛЯПЫ (Афанасьевская вол.). В эту игру, известную по записям конца прошлого века, молодежь играла на вечеринках еще в 20-30-е года. В д. Мосеево (Тот.) в разгар вечерины кто-нибудь кричал: «Давай из короля играть!» Тогда один из тех, кто был готов принять участие в игре, называл число, обычно в пределах двух десятков, например: «До восьмого!» — и клал свою руку на стол или на лавку. Остальные желающие бросались к нему и наперебой старались положить свои руки сверху друг на друга, считая при этом: «Первой! Второй!» и так далее, до названного первым игроком числа. Причем, если не хватало одной руки, клали в том же порядке по второй.

Дойдя до условленного числа (в нашем случае — до восьми), клали сверху еще две руки с приговором: «Моя нижня! Моя верхня!» И наконец завершала пирамиду рука игрока, которого и называли «королем» (так же часто называли того, «который побойчее» или при меряньи на палке оказался сверху — д. Крадихино).

Этот игрок получал определенные права: мог, например, поцеловать девушку с тем номером (номера раздавались участникам, в начале вечерины и использовались в разных играх), который был назван в начале игры, либо приказывал, кому с кем целоваться.

Вариант игры, записанный в 1898 году в восточной части Никольского уезда (на границе нынешних Вологодской и Костромской областей), ненамного отличается от описанного нами. В этом варианте считали до пятнадцати (в игре принимало участие около 10 человек — парней и девушек). В начале игры один из парней клал руку на колено девушке, после чего сверху клали по одной руке все остальные участники. Когда желающих присоединиться к игре больше не оставалось, парень, затеявший игру, — выдергивал свою руку и, говоря: «Раз!» — быстро клал ее наверх образовавшейся стопки рук. Тот, кто оказался после этого внизу отопки, в свою очередь быстро выдергивал руку и клал ее сверху, говоря: «Два!» Так продолжалось до пятнадцати. Тот, чья рука при этом оказывалась наверху, становился «королем». Если это был парень, он должен был посидеть на коленях у всех принимавших участие в игре девушек и каждой при этом сказать что-либо приятное, а затем поцеловать три раза. Если же «королем» становилась девушка, то она, естественно, сидела на коленях у парней.

Очень похожая игра была известна, судя по записям XIX века, в некоторых деревнях Афанасьевской вол. Кто-нибудь клал руку на колено и говорил: «Ляпа,» — к нему подбегал другой и, положив свою руку сверху, говорил: «Вторая», — и т. д. до «десятая». Затем клали три руки, выкрикивая «Хлап! Дама! Король!» Последний должен был обнять всех девушек.

В д. Исакове (Вожег.), складывая руки стопкой, считали:

— Раз, два, три (и т. д. по числу играющих),
Нижняя, вышняя,
Краля, король,
Король, короля,
Я твой слуга,
Что прикажешь,
То и сделаю.

Тот игрок, чья ладонь в конце считалки оказалась, верхней, выполнял все, что ему приказывали,

Встречалась эта игра и у вепсов. В дд. Сюрга и Пёлкаска человека четыре садилось вокруг стола, ставили друг на друга кулаки, приговаривая: «Кагпа-varna, itti-totti, togol'-mogol', kandel'-vandel' vesi voi!» Тот, чья рука оказывалась при слове «voi» (=масло; слово «vezi» обозначает «вода», а остальные слова непереводимы) наверху, считался победителем и начинал следующий круг игры, а тот, кто оказался снизу, должен был выполнить какое-либо его задание.

Потомки этой игры встречаются и в других местах (например, в д. Крохалево) в виде детской забавы: дети о шумом и визгом перехлопываются на лавке руками — чья окажется сверху? В д. Минчаково неопытных детишек заставляли ставить кулаки в стопку, а потом сверху били кулаком.


ШУБУ ШИТЬ (д. Сосновка Кадуй., д. Дильские), РОРО (д. Пендуз), В РЕМЕНЬ, В РЕМЕШОК (д. Пустошь Тот., д. Кекуро, д. Калитино), В ЖГУТЫ, ЖГУТОМ ИГРАТЬ (д. Большой Починок), ПЛЕТНЕМ ИГРАТЬ (д. Копоргино, д. Крадихино, д, Исакова Тот.), В РУКАВИЦЮ (д. Семеновская), МОШНЕЙ ИГРАТЬ (д. Ивановская Верхов., д. Сергиевская, д. Островская), ШОНУРОЙ (д. Лашово, о. Никольское Ник.). Эта игра, широко известная и за пределами Вологодского края, все же имеет на этой территории ряд существенных особенностей, прежде всего в деталях игровых правил и в игровой терминологии, которые помогают лучше понять общий смысл игры и то, как она связана с предшествушими ей обрядовыми развлечениями.

В разных районах, при общей игровой схеме, варианты игры несколько различались.

В д. Пендуз эта игра (под названием «роро») была обязательной принадлежностью святочных игрищ. Парни наносили солому в ту избу, где устраивались игрища. Все садились в круг, спрятав ноги в ворохе соломы, водящий — в центре. Игроки передавали друг другу плетку (рощ) под соломой, стараясь хлестнуть водящего по спине и тотчас же спрятать тютю. Когда водящему удавалось выхватить плетку, он менялся местами с менее ловким игроком.

Такая же игра устраивалась в дд. Верхотурье, Кожухово в девичье заговенье (на Филиппов пост, перед Рождеством). Повсеместно похожие игры упоминаются среди посиделочных.

Во многих местах (дд. Сосновка Кадуй., Дилъские, Великий Двор Ваш., Калитино) солому заменяли полушубком, иногда шалью, покрывалом; либо фуфайкой, пальто, если игра устраивалась школьниками на переменах. Игроки, севшие в круг, брали ремень либо сплетенный из соломы или веревки жгут — «плетень», меховую рукавицу или шапку —»мошню»«и, раздвинув руки под шубу, начинали быстро передавать ремень (плетень, мошню) друг другу, пытаясъ ложными движениями скрытъ от водящего истинное, направление движения ремня. Водящий же (один из игроков, оставшийся по желанию за кругом), бегая вокруг товарищей, пытался угадать, у кого находится передаваемый предмет («у ково ремень гуляет» — д. Калитино). Тот, возле кого остановился водящий, должен был немедленно показать руки. Если водящий не верил игроку, он мог приподнять шубу и проверить, не спрятан ли ремень в коленях. Но если подозрения водящего не оправдывались, его били ремнем. Если же он угадывал, у кого ремень, этот игрок шел на его место (иногда его тоже «хвостали» ремнем).

В некоторых деревнях (дд. Дильские, Лашово, Большой Починок), сев на пол, игроки делали ноги «скамеечкой», то есть сгибали их в коленях, а предмет передавали под ногами. Колени же прикрывали сарафанами. В д. Исакове (Тот.) девушки оставались сидеть на лавках, передавая под коленями полотенце.

В д. Семеновская вначале бросали рукавицу на пол в центре крута, выкрикнув имя одного из парней. Воли рукавица падала вверх пальцем, то этот парень становился в центр круга и пытался схватить мошню, передаваемую под коленями игроков, что, конечно, не обходилось без смеха, «ифканья», а иногда и слез. В дд. Михайловская и Фоминская (Верхов.) зазевавшегося водящего били по спине рукавицей. Тот, у кого «поймана» мошня, шёл в круг.

В ряде случаев ремень (платочек, бумажку, мячик) скрывали от водящего, передавая его за спинами. При этом стояли в кругу, плотно прижавшись друг к другу плечами. Водящий, находившийся в центре круга, угадывал, у кого в данный момент находится ремень. Если указывал правильно, to менялся местами с игроком. Если же ошибался, то его лупили ремнем. Причем, если водила девушка, то ее вечеревальник мог ее «выкупить», то есть принять вместо нее Удары, Парня же «выкупить» не мог никто. В да. Маркуши и Слудд (Тарн.) играли обычно девушки, а водил парень. Если угадывал, то мог поцеловать эту девушку. Понятно, что чаще всего целовались о «дролями». В д. Берег девушка, у которой нашли ремень, «кавалеру принадлежит» — он должен был провожать ее домой о беседы. Впрочем, иногда эта игра устраивалась только в девичьем кругу,

Некоторые варианты отличались от вышеприведенных тем, что не происходило передачи спрятанного предмета, в д. Михайловская девушки во время игры продолжали прясть, сидя на лавках. Кому-нибудь (чаще всего парно, пришедшему на беседу первым) завязывали глаза, а одна из сидящих по лавкам девушек прятала рукавицу под себя. Водящий должен был угадать, у кого рукавица. Если сомневался, мог проверить, не обманывают ли его. Угадав, получал право на поцелуй. Так же играли и в д. Порядневщина: «Когда цистили лен, кружком бабы сядут и по-за спиной прятали отопок (по-за сарафаном или под себя), а одна ищет, ходит, у кого лапоть».


ИМКАМИ, ИМАВКИ, ИМАЛЬЦЫ, ИМАНКОМ, ИМАНЦОМ, ИМОЧКОЙ, ИМЯЦЬКОМ, ПОИМУШКИ (В.-Уст., Кич. — Гор., Верхов., Кирил., Тарн. У.-Куб., Нюкс., Сямж., Вожег., Хар.), ТИМКИ, ТИМКАЦЦА, ЧИМКОЙ, ЧИМАНЬЕ, ЧИМГАЦЦА, ЧИНКОЙ, В ЧУМКИ (Бабаев., Белов., Вашк., Кирил.), СЛЕПЫШОМ, СЛЕПУШОМ, ОЛЕНУХОЙ, СЛЕПАКОМ, СЛЕПКОМ, В СЛЕПУЮ (Верхов., Тарн., Кич. — Гор., Вашк., Нюкс.), СЛЕПОЙ ВОРОБЕЙ (д. Погост Тот., д. Бор), СЛЕПОЙ ПЕТУХ (д. Терентьевская), ПЕТУХОМ, СЛЕПОЙ ПЕТУХ, ИЗ КРИВОГО ПЕТУХА (д. Копоргино, д. Федотове, д. Середская, д. Антоновская, д. Сергееве Тот., д. Брюшная, д. Марийская), СЛЕПЫМ МАКСИМОМ (с. Вострое), БАКУНОМ, БАВКУНОМ, БАНКОМ, БАБУШКИ, БАУШКОЙ (д. Пахтусово, д. Бурцевская, д. Дягилеве, д. Кузьминская Тарн., д. Першинская, д. Куревино, д. Гусиха), ОПОНАСОМ, ОФОНАСОМ, АФАНАСАМИ, ИЗ АФАНАСОВ (д. Бор, д. Берег, д. Паршино, д. Часовное, д. Зыков Конец, д. Осовая, д. Кожинская, д. Виноград), В КОКОНАСЫ (Волог.), ФОФАНОМ (д. Берег), ПАХОМОМ, ЦОХОНОМ, ПАХОМКОМ, ПАХОМКАМИ, ДЕД БАХОН (д. Наумовская, д. Ногинская, д. Исакове Вожег., д. Александровская), ЖМУРКОЙ, ЖМАРКАТЬ (д. Копылово Никс., д. Белянкино, д. Сосновка Кадуй.), В СПРЯТКИ, ПРЯТКОЙ (д. Кожевино, д. Куракино, д. Осаново), СОЛОНО МЯСО (д. Слобода Тот.), КУЛЕБАБКИ (с. Успенье), КУЛЬ-КУЛЕБАБКОЙ (д. Великий Двор Тот.), SOGEDEIZIN (д. Торозеро, д. Яковлевская, п. Шимозеро, д. Полозеро, д. Шатозеро). Это одна из древнейших игр. Она известна почти всем народам мира. Главный мотив, лежащий в ее основе, — мотив слепоты — может быть объяснен тем, что еще в древности игрок с завязанными глазами («слепой») символизировал душу предка, которая по представлениям многих народов незряча. В то, что души предков в определенные периоды (например, в святки) возвращаются в мир живых, верил и севернорусский крестьянин, хотя уже в прошлом веке эти языческие воззрения постепенно уходили в прошлое. О том, что «жмурки» (имки) были некогда ритуальной игрой, говорит их почти повсеместная приуроченность я святкам и святочным игрищам («играли о светье», «о Рожестве»). В некоторых местах встречаются свидетельства о том, что роль водящего в этой игре могли исполнять ряженые, которые в старину изображали возвратившихся на землю предков: «Имав набашоный; все сажой мазали тово, хто имает» (д. Беловская). О других архаических мотивах, вклинивающихся в нее (например, о мотиве жертвоприношения), можно судить, например, по игре хлопанцы.

Сохранились также отрывочные сведения о том, что еще в прошлом веке в некоторых севернорусских деревнях играли «в Жмурки» при покойнике (такие ритуальные игры известны также на Карпатах и Балканах). Например, в заметке священника Е.Шайтанова «Деревенский разговор», приводятся такие воспоминания «о досельном» одной, древней старушки из г. Вельска: «О святках бывало в трапезе-то церковной молодые Ребята и девки играли пахомом, имавком и всяко; да еще как расшалятся бывало, когда покойник какой-нибудь приведется тут, то вынут мертвеца из гроба, да в зубы-то ущимят лучину и поставят в угол светить его…»

Сама игра мало отличалась от тех ее вариантов, которые распространены и по ныне. Одному из участников вечерины или игрища (чаще — парню) завязывали глаза платком («фаткой»), и он ловил убегающих от него товарищей. Перед началом игры водящего закручивали вокруг оси и хлопали пониже спины, приговаривая: «Кисель подгорел!» (д. Хмелевица). Однако чаще всего игра начиналась с небольшого диалога между водящим и остальными игроками. Для этого водящего (ималко, Пахома, Афонаса, Фофана, бакуна. Петуха, бабу) подводили к печному столбу или к дверной ручке («скобе») и спрашивали:

— Афанас, Афанас!
У чево стоишь?
— У косяка.
— Чево хлебаешь?
— Шчи да квас!
— Ишчы три года нас!
(дд. Зыков Конец, Часовное, Лучкино, Кожинская)
— Офонас, Офонас,
Не ходи боле по нас!
(д. Виноград)
— Опонас (вар.: Офонас), Опонас,
Ишшы три года нас!
(дд. Паршино, Берег)
— Где стоишь?
— На базаре.
(вар.: — У стовба. — дд. Кулёмкино, Биричёво, Кочурино)
— Што продаешь?
— Губы-ягоды (=грибы-ягоды).
— Имай двадцать два года!
(дд. Ефимово, Облупинский Починок, Раменье Кич. — Гор.)
— Чево хлебаешь?
(вар.:- Что сегодня ел? — д. Ильинская).
— Квас да ягоды.
— Ишчы нас два годы!
(дд. Дресвяница, Новая Верхов.)
— Бакун-Шлякун,
К нам (в) гости.
(вар.: На базар гости)
Хомутов плести.
Где стукнет-брякнет,
Тут ищи,
Где товарищи.
(дд. Кузьминская Тарн., Дудринская, Малыгинская)
— Такун-бакун,
Тут ишчы,
Где товаришчы!
(д. Куревино)
— Бакун прости,
На базар гости!
(д. Великая Тарн.)
— Бакун, к нам в гости,
Хомутов плести!
(д. Першинская)
— Пахом, Пахом,
Проси белый балахон.
На пасад гости
Хомутов плести.
Где собачки-те лают,
Дак тут ишчы!
(дд. Ногинская, Фоминская Верхов.)
— Дедушка Пахом (вар.: Бахон),
Белый балахон.
(вар.: Прости белый балахон — д. Исаково Вожег.)
К нам (в) гости,
Хомутов плести,
На базар нести.
(вар.: Где собачка лает,
Тут ищи! — д. Исаково Вожег.)
(д. Наумовская).
— Пошла баба в кутъ
На ремённый путь,
Там дети играют,
Тебя поджидают!
(д. Федотово)

После этого ималко хлопали по спине и разбегались по сторонам. Часто хлопали водящего по спине и во время игры. В д. Гусиха при этом приговаривали: «Прошло светье не хлопано!», а в Вологодском у.: «Сухарь немазанный, не имай меня!» В д. Малыгинская бакуна хлопали по спине, а он должен был угадать, кто это сделал. Когда удавалось кого-либо поймать, водящий кричал: «Цюр!» (д. Куревино). Так же иногда кричали, хлопая водящего по спине (д. Ганютино).

Обычно пойманный сам становился видящим. Но в некоторых деревнях игра осложнялась мотивом выбора пары. Так, в д. Осаново во время игры в тёмную завязывали глаза парню, и он хватал девушек и наошупъ определял, его это девушка или нет. Ловил, пока не поймает «свою». В д. Кулёмкино водящий, когда ему удавалось кого-либо «соиматъ», кричал: «Цюр, моя дума!» В д. Дивково, поймав игрока другого пола, водящий должен был поцеловать его. В д. Середская кривой петух искал того, кто завязывал ему глаза (этот игрок садился на лавку среда остальных): ощупывал всех, кто попадался ему на пути. Подобный вариант детской игры иманки существовал в конце прошлого века в Васьяновской вол. Дети садились на лавку и передвигались по ней, пытаясь уклониться от преследующего их водящего.

В д. Холшевиково играли кырканкой; водящий с завязанными глазами преследовал игрока, у которого в руках было две палочки. На одной палочке были нанесены зарубки, поэтому когда игрок проводил по ней другой палочкой, получался звук («кырканъе»). Но нему-то водящий и определял, где ему искать своего соперника. Этот вариант игры известен и современным детям под названиями Маша и Яша, дед и Маша и др.

Поиск игроков сопровождался и другими репликами. Например, перебегая по избе, игроки могли оповещать о своем местонахождении:

— У печки штечки варю!
— На столике барашка колю!
— Под полатями коровушку дою!
(д. Виноград)
— В печке штечки варю!
— У лежаночки картошечку пеку!
— У окошечка коровушку дою!
(д. Холшевиково) (играли «вокруг печи»)
— Я у пецъки стою, щецьки варю!
— Я на завалинке картовоцъку рублю!
— Я на порожке сижу, барашка колю!
(дд. Мякинницино, Митихино)

В д. Ботово, если водящий подходил к опасному месту (к печи, к двери в подпол и т. п.), ему кричали: «Огонь, огонь!» В дд. Кошево и Щекотовская так кричали в начале игры, окружив «ималко», после чего разбегались по сторонам.

Необходимо отметить, что жмурки являются составным элементом многих игр, в том числе и тех, которые включены в эту книгу (см., например, варианты игр попом и суседушком).


ХЛОПАНЦЫ, ХЛОПУНЦЫ, ХЛОПАНЦОМ (д. Дор Нюкс., д. Белянкино), КОЛОТУХА, КОЛОТУШКАМ (д. Кокшарка, д. Сафроново), ЧЕКУША (д. Васильево), В ДОЛОШИ (д. Цибунинская), В ЧАХОРДУ, ЧЕХОРДОЙ (д. Сергиевская, д. Александровская), В ГЛУХАРЯ (д. Вакомино), ОВСОМ (д. Сивково), ИМЯЦЬКИ (Шемогодско-Николаевский прих.), НАШЕПТЫШЕК (Васьяновская вол.). Еще одной популярнейшей игрой, тесно связанной с имками, были хлопанцы. На тесную столовую взаимосвязь между этими забавами указывает и то, что они нередко одинаково назывались.

Вариант игры, более близкий к имкам общеизвестен и различается по районам — только названиями и небольшими отличиями в позе водящего и в том, по чему его били. Так в Дор. Сивково, Кокшарка, Васильеве, Цибунинская одному из играющих завязывали глаза. Он поворачивался спиной к играющим, наклонялся и убирал руки назад. Кто-либо из остальных игроков, стоящих сзади полукругом, ударял его по рукам, а первый игрок, сняв повязку, должен был определить, кто его ударил. В д. Торки при подобной забаве водящий становился на колени, а лицом утыкался в подушку, положенную на колени одному из игроков. В других деревнях (дд. Вакомино, Александровская, Сергиевская), когда играли парни, одну руку прикладывали ладонью к уху, а вторую просовывали под мышку.

В д. Белянкино девушку сажали на скамейку и завязывали ей глаза. Затем кто-нибудь хлопал ее рукой по колену. Девушка, сняв платок, должна была угадать по лицам товарищей, кто ее «хлопнул».

К концу прошлого века относятся описания очень близкой игры из Васъяновской вол. и Шемогодско-Николаевского прих. Вот как описывал ее в своей рукописи А.Неуступов. «Играют парни и девушки в комнате. Один из играющих (по желанию) — «слепой», другой — «нашептышок». «Слепого» сажают на лавочку и завешивают ему лицо платком. «Нашептышек» каждому из играющих шепчет на ухо имя, какое он должен носить во время игры. Причем парням дают женские имена и названия женской одежды, а девушкам — наоборот. Затем «нашептышек» встает рядом со «слепым» и вызывает кого-нибудь из игроков, называя его игровое имя. Вызванный подходит к «слепому», легонько ударяет его рукой (в Шемогодско-Николаевском приходе дотрагивались пальцем до головы) и возвращается на место. «Нашептышек» открывает лицо «слепому» и спрашивает, кто ударил. Тот по выражению лица старается угадать. В случае правильного ответа «слепой» и игрок меняются ролями, если же он ошибся, то продолжает водить».

В д. Копоргино маленькие девочки на своей беседке развлекались следующим образом. Одной из них закрывали платком голову, а кто-нибудь из остальных колол ее лучинкой до тех пор, Пока она не узнавала кто это делает.


КОМЯКАТЬСЯ (д. Фролове), КУЛИКИ КАТАТЬ (д. Кожинская), КУБАРЕМ (д. Кокино, д. Карманов Двор), ИЗ ПОРОСЯТ (д. Великий Двор). Некоторые незатейливые развлечения деревенской молодежи восходят к древнейшим земледельческим обычаям и обрядам. К таким, например, относится кувыркание по соломе (реже — сену) на Рождество или святки.

Первоначально этот обычай был, видимо, связан о представлением об особенной значимости момента начала нового года, о влиянии, которое оказывало все то, что происходило в Рождество, на события всего предстоящего года, d том числе на урожай и погоду. Отсюда стремление древнего земледельца оказать магическое воздействие на будущий урожай теми или иными действиями в рождественский сочельник или в первые дни после Рождества. Одним из таких магических приемов, влияющих на будущий урожай и приплод окота, сохранившихся в севернорусских деревнях в виде молодежной забавы, было кувыркание по соломе или сену. Очень во многих местах Никольского, Бабушкинского, Нюксенского и Тотемского районов вспоминают, что в святки «солому мяли», т. е. перекатывались или барахтались в ней. Это называлось куликаться или комякаться. При этом применялись разные приемы. Например, в д. Кокино, постлав сено на пол, разбивались на пары (девушка — парень) и, потушив свет, катались по сену кубарем. Техника кувыркания в этом варианте описана очень схематично: «парни» захватывали девушек обеими ногами».

В ряде мест катание по соломе дало название той неделе, когда оно устраивалось. «Соломенная неделя» (от Рождества до Нового года) проходила так. Парни натаскивали в избу, где собирались девушки, солому. Затем всех девушек по одной закатывали («завивали») в солому, несмотря на их сопротивление. Такое катание проводилось каждый вечер, причем необходимо было выкатать всех взрослых девушек (д. Кормакино). В д. Большой Починок парни выкатывали Девушек, обняв их за плечи и обхватив ногами, чтобы но задирались сарафаны. Катались обычно по 1–3 пары и, конечно, девушки предпочитали кататься со своим вечеровальником. В д. Кудринская во время «соломенной недели» парни обливали девушек водой из брызгалок, поджигали принесенную солому с одного краю и смотрели, кто из девушек быстрее потушит. Здесь также «выкатывали» всех девушек, причем их согласия на это не требовалось.

Кувыркались и в нежилых помещениях. Например, в д. Карманов Двор парни катали девушек по полу трепальни — помещения, где трепали зимой лен, — «и сами катались с ними».

Название куликаться для этой забавы, возможно, свидетельствует о том, что кувыркались в старину не со всеми парнями, а с парнями-ряжеными. Вообще сам этот глагол в русских говорах обозначает неупорядоченное или бесцельное движение туда-обратно, а среди однокоренных слов есть, например, слово кулик, которое обозначает не только «птицу с длинным клювом и хвостом» (ср. ряженых «журавлем» и «белой бабой»), но и «ряженого в Тихвинском уезде Новгородской губ.»Обрядовая эротика, разнообразная символика коитуса очень характерны для поведения ряженых. В этой связи можно указать, скажем, на то, что среди распространенных шуток ряженых-»медведей» было катание и «комканье» (ср. комякаться) на полу девушек.


КАРАВАИ КАТАТЬ (д. Мокиевская), КОЛЕСОМ (д. Кекуро). Интересный вариант забавы, название которой, возможно, отчасти проясняет ее обрядовый подтекст, отмечен в д. Мокиевская. Так обычно развлекались на средних (середовых) вечорках 13-16-летние девочки до прихода парней: наклонившись и перекрестив руки, захватывали большие пальцы ног, а затем катились по полу кубарем, пока не надоест. Это называлось катать караваи — ср. кулики катать (д. Кожинская) и известное в рус. говорах значение слова кулик «булка, ватрушка, свадебный пирог».

Насколько подобное сопоставление уместно, можно cудить по тому, что традиционные крестьянские свадьбы приходились как раз на период святок или близкий к нему. Катание ритуального хлеба по соломе или по столу известно и в рождественской, и в свадебной обрядности. В д. Вакомино караваи катала молодежь во время покоса: сев на землю по-турецки и обхватив ноги руками, катались о боку на бок — кто дольше прокатается.


КУЧЕРКОЙ (д. Трубовшина), КЛИНОЧКОЙ ПОДЫШЪ (д. Аксентьевская), ПО КАПУС(Т)КУ ВОЗИТЬ (д. Каплинская). Многие забавы с переворачиванием партнера через голову были развлечением не только одних парней, но и парней с девушками, причем они подчас устраивались без согласия последних.

Очень распространена была забава, в которой один игрок (часто девушка) садился по-турецки («кочерыжкой», «калачом») и хватался, скрестив руки, за пальцы ног. Второй сзади брал его за пояс и вскидывал на свое левое плечо спиной, так что игрок- «криночка», сделав о плеча кувырок, становился на ноги за его спиной. Такая забава особенно часто устраивалась парнями и молодыми мужчинами как на игрищах в святки, так и во время общественных праздников и пиров.

В д. Аксентьевская, когда в похожей забаве участвовала девушка, она садилась на пол и подбирала руками сарафан, а парень, взяв ее за ноги и перевернув вниз головой, поднимал к потолку. Похожая забава о «полукувырком» существовала в Мольском прих. у хлыстов. Там гнули оботья; «повалив человека на под, сгибают его, взяв за ноги и не подобрав платья».

Иногда кувыркались через лавку. Так, скрытно подобравшись сзади к какой-нибудь девушке, сидящей на лавке, парень, резко подняв ноги девушки вверх, перебрасывал ее через плечо (д. Каплинокая).

Были и другие формы этой забавы. Так, в д. Островская девушки до прихода парней иногда кувыркались через скамейку сами: упирались в нее руками и головой и перекувыркивались. Любопытно, «что по свидетельству сообщившей этот факт бабушки, к началу этой забавы девушек обычно побуждал дед, в избе у которого проходили вечорки. Он же быд единственным зрителем. То есть забава носила как бы «испытательный» характер».


МАСЛО БИТЪ (д. Падерино), СМОЛЬЕ КОЛОТЬ (д. Будринская), КОКОРУ ЛОМАТЬ, БИТЬ или ШЧЭПАТЬ (дд. Григорьевская, Юркинская, Мосеево Верхов.), РОССОХУ КОЛОТЬ (д. Бедяевская), СИДОРА БИТЬ или КОЛОТЬ (дд. Великая Тарн., Бурцевская, Александровская, Першинская, Тырлынинская). Еще одним вариантом этой забавы является опрокидывание игрока, стоящего на четвереньках: его сразмаху бьют пониже спины той же выдающейся частью тела другого игрока, которого приподнимают за руки и ноги и раскачивают двое или четверо товарищей. По описаниям, цели забавы могут быть различными. Иногда первому игроку нужно не упасть, устоять на четвереньках (д. Беляевская). Иногда, напротив, он должен после удара перекувырнуться. В некоторых местах это было наказанием для проигравших (дд. Харино, Кананьевская). Существуют упоминания и об обрядовой приуроченности забавы: в дд. Будринская и Мосеево (Верхов.) так развлекались подростки в святки («переваливали» стоящего на четвереньках через голову}.

Так могли забавляться как дети и подростки — в избе, в том числе и на беседах, или на улице, — так и взрослые во время гуляний.


КУЛИ или КУЛЬЁ ВОРОЧАТЬ (Мольский прих., д. Часовное, д. Лучкино). В деревнях Мосеевского (Тот.) и Верхневаржского с/с (В.-Уст.) кувыркание представляло из себя сложное акробатическое упражнение. Двое желающих из числа молодежи или детей становились друг против друга. Один наклонялся и, просунув голову между ног партнера, обхватывал его ноги руками. Тот же, в свою очередь, ложился, ему на спину и обхватывал его ноги обоими руками.

После этого нижний игрок выпрямлялся (верхний игрок прятал голову между его ног) и, присев, перекатывался на спину. Затем второй, опершись ногами об пол, кувыркался вперед и т. д.

В Мольском прих. в конце прошлого века в одной из деревень, где жили хлысты, КУЛИ ворочали так: двое становились на корточки на пол головами в противоположные стороны, потом «на спины их поперек ложится одна из играющих спиной же, а другой, забрав за талию, поднимает ее так, чтобы голова была вниз, и сам ложится на спине, так что у партнера ноги опять на пол встанут». Несмотря на неясность описания схему кувыркания вполне можно реконструировать до деталей. В окрестностях эту забаву считали неприличной и потому не употребляли.


ЛИСИЦЮ В КРЯЖ ИМАТЬ (д. Мокиевская), ЛИСИЦЯ В КРЯЖ ПОПАЛА (д. Островская), ЛИСОЙ ЗАПРЯГАТЬСЯ (д. Маслово, д. Телячье, д. Подволочье), ПЕТУХА ДЕЛАТЬ (д. Аистово), ЗАПРЯГАТЬ ПЕТУХА (д. Морилово, КОРОВУШКУ ДОИТЬ (д. Середская). Целый ряд развлечений на вечорках был связан с обрядами инициации — старших парней и девушек или взрослых. Подобные развлечения практиковались чаще всего как шутки над малоопытными несведущими новичками, хотя и заключали в себе довольно сложные, иногда почти акробатические трюки, то есть по существу являлись спортивными упражнениями. Упомянутое выше назначение этих развлечений обуславливало их употребление в очень интимном, узком кругу сверстников, как правило одного пола.

Одним из непременных составных элементов забав такого рода являлась и смеховая эротика — использование уязвимости и беззащитности испытуемого для разного рода мелких насмешек: заголения, щипков, толчков и т. п. Среди забав такого рода встречаются и забавы с кувырками.

В д. Мокиевская лисицю имали девочки 13–16 лет на вечорках до прихода парней. Для этого уговаривали одну, чаще неопытную, подружку быть лисой. Вторая — обычно девушка «в теле» — соглашалась быть «кряжем» (=охотничьим капканом из расщепленного бревна для ловли средних и крупных хищников). Ей связывали ноги и поднятые над головой руки и укладывали на бок. «Лисиця», усевшись напротив нее, просовывала свои ноги между ног и между рук «кряжа», «защемив» их, а затем, наклонившись вперед, и положив голову на бок «кряжа» захватывала руками пальцы своих ног.

Проделав все это, пара добровольных помощников слегка приподнимала «лисицу», отчего она пододвигалась еще ближе к «кряжу», а затем резко опрокидывали ее на спину. Одновременно «кряж» перекатывался на другой бок и «лисица» оказывалась прижатой к полу, не имея возможности двигаться или даже сопротивляться, что, наряду с ее отчаянными попытками освободиться, и служило поводом для веселья окружающих.

В д. Маслово лисой запрягались парни во время игр после помочей. «Лиса» просовывала между связанных рук и ног другого игрока свои руки и ноги, а затем этот игрок начинал вгибаться, причиняя «лисе» весьма неприятные ощущения.

Похожий вариант забавы был в д. Аистово. Игрок повзрослее со связанными руками и ногами ложился животом вниз, а второй игрок — «корова» — просовывал между его связанных ног и рук свои ноги, а голову ему помогали просунуть под живот товарища. Затем первый игрок вставал на четвереньки, а «корова» повисала под ним под хохот и насмешки приятелей: «Корову запрегли!» Так обычно забавлялись дети — отдельно мальчики и девочки.

В д. Подволочье лису запрягали иначе. Для забавы выбирали «девку, какая побестолковее» и опрашивали ее: «Не желаешь ли взглянуть, как лису запрягают?» — «она и поохотицце». Любопытствующей приказывали присесть или согнуться и связывали ей руки под коленями веревкой, а затем просовывали между руками и коленями палку так, чтобы руки было невозможно освободить без посторонней помощи.

В д. Лышное «запряженная лиса» выглядела так. Игроку связывали кисти, он приседал так, что ему можно было просунуть палку в сгиб локтя и под коленями. После этого «лису» отпускали на волю и потешались над ее попытками освободиться, кувырками и падениями. Насладившись зрелищем, снисходи ли к мольбам и слезам, но при условии, что она, скажем, достанет ртом пятак, положенный ей на колено. Чтобы выполнить этот непростой трюк, испытуемой приходилось еще немало покувыркаться.

В дд. Аистово и Телячье так забавлялись дети, катая «лису» или «петуха» кубарем по полу, а в д. Островская «попавшую в кряж лисицу» чаще всего изображали 16-17-летние девушки на вечерованиях, когда не было парней. Одной из подруг привязывали скрещенные крест-накрест руки к ногам, а затем переворачивали ее на спину и, хохоча, рассматривали, щипали, толкали.

В д. Середская подобная шутка называлась коровушку доить: привязав руки к ногам, ставили «коровушку» на колени и начинали поталкивать и щипать в самые уязвимые места. Особенно при этом, конечно, усердствовали супостатки.


НАСТОЛЬНЫЕ ИГРЫ

Предлагаемые ниже игры, пожалуй, правильнее было бы назвать «напольными», так как чаще всего парни в ожидании плясок и других развлечений забавлялись ими на полу — посреди избы или под полатями. Реже использовался стол, и то обычно тот, который стоял в кухонном («кутнем») углу. Отметим, что в ряде мест играть на столе, особенно в карты, вообще запрещалось.

Многие из этих игр были некогда любимым досугом и старшего поколения, особенно мужской его части. Женщины тоже играли в лодыжки в отведенное для этого по обычаю время.

Настольных игр в традиционном репертуаре было немного и их немногочисленность компенсировалась эмоциональным словесным сопровождением и изысканностью наказаний для проигравших, которым придавалось важное значение. Некоторые картежные игры фактически сводились к определению, кого и как наказать. К сожалению, саму атмосферу игры невозможно передать в этих достаточно скупых и сухих описаниях хотя авторы и стремились по возможности сохранить игровую терминологию и другие детали и нюансы, помогавшие создавать атмосферу неподдельной радости и веселья, которой были наполнены традиционные деревенские вечерования.


ИГРЫ С ЛОДЫЖКАМИ Эти игры являются ближайшими родственниками и предшественниками «костей» или «зерни», издавна хорошо известных многим народам Европы и Азии. В Вологодских деревнях еще в 40-50-е года нашего века были широко распространенными наиболее архаические их варианты — игры с необработанными овечьими косточками (лодыжками), которые, как и игра с обработанными косточками (в форме кубика), известны еще в Древней Греции и Риме. То, что эти формы игры тысячелетиями существовали параллельно, в том числе и на Руси, отмечали многие знатоки древностей. Причем игра в зернь была среди азартных развлечений, преследуемых и запрещаемых властями. Вот, к примеру, выдержка из работы известного историка Н.Н.Костомарова, посвященной общественной жизни Древней Руси (сведения относятся к XVI–XVII веку). «Зернью назывались, небольшие косточки с белою и черною стороною. Выигрыш определялся тем, какою стороною они упадут, если будут брошены; искусники умели всегда бросать их так, что они падали тою стороною, какою хотелось. Эта игра, как и карты, считалась самый предосудительным препровождением времени, и в каждом наказе воеводам предписывалось наказывать тех, кто будет ею заниматься».

И хотя были непродолжительные периоды послаблений по отношению к азартным играм (например, при царе Алексее Михайловиче, когда карты в Сибири в 1667 году были отданы на откуп), в цело это развлечение было незаконным, а потому чаще всего тайным. Как пишет Н.Н.Костомаров: «Пристанищем этих игр были корчмы или кабаки, где для игры в зернь и карты отводили тайные кабацкие бани».

Отголоски подобного отношения сохранялись в некоторых деревнях еще в 20-30-е годы нашего века: съехавшиеся на праздники мужики тайком собирались в бане и, запершись там, играли в карты или в лодыжки. Связь этих тайных собраний с баней, где еще до недавних пор проводились вое самые «языческие» и «нечистые» действа: лечебная магия, ворожба на святки, а несколько ранее — роды, где, по искреннему убеждению большинства даже очень верующих стариков, проживал банник и прочая «нечисть*, - очень показательна. Все это подтверждает народно-православное отношение к азартным играм, как к «нечистым» и «богомерзким».

Это отношение проявилось, в частности, в виде запретов играть на столе (д. Торки) или играть в лодыжки в другое время, кроме святок или Рождественской недели (дд. Зарубинская, Мякинницыно, Сычиха). Иногда играли только на масленицу (дд. Колнобово, Веретъево). В некоторых деревнях считалось грехом играть в лодыжки в воскресенье (д. Карповская Вожег.) и в пост (д. Матвеевская Вожег.). Впрочем, в отдаленных районах Вологодского края еще в предвоенное время широко бытовали и другие, более древние верования, связывавшие игру в лодыжки во время Рождественской или масленичной недели с представлением, что от этого «шибце овци заведуцця» (дд. Новоселове, Надеевщина). в д. Татариново лодыжки к святочным играм копили весь год, считая, что от этого «скот будет хороший». Потеря лодыжек считалась дурным предзнаменованием — «овцы не приведутоя» (д. Андроново). Именно такими суевериями, видимо, обгонялось очень бережное отношение к игральным костям, что отмечал в своих впечатлениях от поездки по р. Кипшенга Г.Н.Потанин: «Лодыжки хранятся от Рождества до Рождества и, переходя от игрока к игроку, существуют лет по 15». То, что такое отношение к лодыжкам было делом вполне заурядным, подтверждает и сообщение из Халезского (Старо-Георгиевского) прих. Байдаровской вол., относящееся примерно к тому же периоду: «лодыжками дорожат; сохраняют их для своих детей или продают…»Нередко из-за одной или двух штук бывают ссоры и даже драки не только между ребятишками, но и между мужиками».

Характерно, что иногда корзинку с лодыжками хранили в «сутнем» углу, под иконами (д. Писунинская), как обычно поступали только с очень ценимыми и почитаемыми вещами (например, туда же после дожинок ставили последний сноп — «Иванушку»).

В пережиточном виде столь почтительное отношение к игре в лодыжки встречается в Харовоком р-не, где она упоминается среди немногих развлечений, допускавшихся во время Великого поста.

Уже в прошлом веке игры в лодыжки начали вытесняться из активного игрового репертуара. Причем вытеснение шло в нескольких направлениях. Г.Н.Потанин в своем описании Кипшенги, относящемся к концу прошлого века, отмечая пристрастие «кипшеньжан» к картежным играм, в частности, замечает: «Старики не помнят, когда началась игра — всегда так было, только вместо карт играли в лодыжки. Теперь лодыжки утратили свое прежнее значение и превратились в деньги; ими расплачиваются во время игры в карты. Замечательно, — пишет далее исследователь, — что в карты играют каждое воскресенье, но всегда расплачиваются деньгами; лодыжки же употребляются вместо денег только один рай в году, именно во время святок. Пять пар лодыжек продаются по I копейке серебром».

В других случаях лодыжки вытеснялись игрой с деревянными чурочками («пешками»'), которая уже, как правило, не имела приуроченности к святкам и была исключительно детской забавой. Интересно, что хотя в некоторых местах лодыжки и пешки могут встречаться в одних и тех же деревнях, чаще все же там, где распространены «пешки», известны преимущественно простые и детские варианты «лодыжек» или игры с костями вовсе не известны. Лодыжки в этих деревнях использовались либо как детские кубики, либо как предметы в ролевых детских играх, обозначавшие обычно разных домашних животных («овечек», «коровок», «бычков»). Вепсы, которым лодыжки в начале века были не известны, в качестве таких детских игрушек использовали копытные косточки домашних животных. «Пешками», кстати, могли называться также небольшие деревянные кубики, употреблявшиеся как в детских играх, так и для игры типа «зернь» (в этом случае на стороны кубика наносились соответствующие цифры и метки).

Свои лодыжки игроки могли помечать. Для этого, например, «шоркали» о камень одной из боковых сторон косточки (серей), чтобы нанести на нее какую-либо отметину (д. Окуловская Тарн.). Иногда лодыжки окрашивали в синий, красный, зеленый цвета, используя для этого чернила, карандаши или опуская их в чан, где окрашивалась пряжа (дд. Горка Хар., Коковановская). Однако, в отличие от вариантов игры, известных некоторым народам Кавказа и тюркским народам, в Вологодском крае окрашенные или помеченные лодыжки не играли никакой особенной роли при игре. Единственным важным признаком, влияющим на ход игры, было различие между сторонами косточки, которые в разных районах и деревнях назывались по-разному.

Выпуклая, округлая часть косточки чаще всего называлась масло, масли, маска, маоляк или горка, горб. горбик, горбышка (В.-Уст., Кирил., Белоз., Тарн., Верхов., Хар., Кадн., Вожег., Сямж.). Нередко эту сторону называли также бык, бычок (Кадуй., Кирил., У.-Куб., Вашк., Шекс., В.-Уот., Нюкс.) или коровка, коровушка (Верхов., В.-Уст.) за выступы, напоминающие рожки. В Кич. — Гор. р-не к в некоторых деревнях Верхов, р-на было распространено название чиста, цистая, цис(т)ка. В д. Щекино эту сторону называли Дол, в д. Якунине — цуцинка, в д. Подгорная — брюшина.

Противоположная часть косточки, с углублением, как правило, называлась дыра, дырка, дыроцька или яма, ямка, ямоцька, ямник (Верхов., В.-Уст., Хар., Кадн., Кирил., Вожег., Кадуй.). Встречался также вариант этого названия — лунка, луночка (Кирил., В.-Уст,). Довольно распространенное название для этой стороны — горя, гуря, гара, горё, горе (Кирил., Белоз., Сямж., Верхов., Ник., Кич. — Гор.). В д. Малиново эту сторону называли рак.

Боковая сторона, не имеющая углубления, чаще всего называлась быком (Кирил., Белоз., В.-Уст., Верхов., Ник., Кадн.) или полна, полно, повная, полонка, повник, полнушка, полница (В.-Уст., Кич. — Гор., Хар., Верхов.). Менее распространенные названия — белка (д. Хламово), ласка (д. Владыкина Гора), серя (д. Окуловская Верхов.), пустышка (д. Васино), попочка (д. Якунинская), масло (дд. Дивково, Липин Бор, Митихино), краюшок (с. Мякинницино).

И наконец боковая сторона с выемкой обычно называлась сак, сацёк (В.-Уст., Кирил., Белоз., Кадуй., Вашк., Верхов., Кич. — Гор., Хар., Ник., Вожег., Сямж.).

Боковые стороны играли важную роль при игре, поэтому встречается много разных вариантов их названий в зависимости от того, какая сторона считалась «главной» и различались ли эти стороны или нет. Вот еще несколько названий для боковых сторон (первым приводится название для стороны без выемки): набавок — сак (д. Писунинская), сак-полусак (д. Барабаново), повная — неповная (д. Селивано), королик — лягушка (п. Чебсара), слон — ухо (с. Заднее Село). У Г.Н.Потанина (Ник.) названия этих сторон противоположны общепринятым (сак — бык), и такая «путаница» подтверждается полевыми материалами (например, сацёк — повно в д. Телячье). Названия, приведенные А.Шустиковым (Кадн.) основаны на противопоставлении «мужского» (ровная сторона — бык) и «женского» (вогнутая сторона — телица) признаков, которые в старину, видимо, имели для игры ванов значение. Подобные названия (бык — телушка) в некоторых селах сохранялись вплоть до 30-х годов нашего века (п. Леваш).

Добавим также, что иногда встречались свои, местные обозначения сторон косточки, например: колобок — дырочка — масло — сало (д. Митихино). В тех деревнях, где при игре принимались во внимание лишь две стороны, другие две могли никак не называться, как это было, например, в д. Стрюково, где лодыжка, лежащая на боку, не имела названия и не принимала участия в игре, а верхняя и нижняя сторона назывались соответственно коровушка и лодочка. Нередко бока косточки имели одинаковые названия: бык (д. Ларионовская), козёл (с. Волокославинское), масло (д. Новая Бабаев.), жопка (с. Мякинницыно), боцьки (д. Якунине). В д. Новая (Бабаев.) две первых стороны назывались сало, а обе боковых — масло; при игре стороны с одним названием ценились одинаково.


БЫКОВ КАТАТЬ (с. Кипшенга), В ЧЕТЫРЕ ЛОДЫЖКИ (д. Веретъево), В ВЫХОД (д. Ваталово, д. Перекс). Некоторые игры с лодыжками целиком построены на противопоставлении разных сторон косточки, то есть очень близки к «зерни». Такова игра, существовавшая в Кипшенге (Ник.) в 70-х годах прошлого века. Вот что писал о ней Г.Н.Потанин: «Сохранилось предание, что прежде здесь катали лодыжками быков. «Быками» и теперь в некоторых острогах называется игра в кости, только «бычки» острожных игроков состоят из пары кубиков, хорошо выточенных из кости с очками на гранях.»

Игра сама по себе была очень простой. Каждый игрок (обычно играло двое) выбрасывал на стол по четыре лодыжки и подсчитывал выпавшее у него количество быков. Быком называлась лодыжка, упавшая вогнутой боковой поверхностью кверху; двум быкам равнялось масло (лодыжка, лежащая выпуклой поверхностью вверх), а рак (лодыжка, выпавшая ровным боком кверху) составлял половину быка. Четвертая сторона лодыжки, противоположная маслу, называлась горе в при подсчете не учитывалась. Тот, «у кого вышло больше быков», забирал себе все брошенные игроками лодыжки. Затем разыгрывали следующие четыре лодыжки и т. д.

Подобного рода игры, представляющие из себя вариации «зерни», встречались еще в 20-30-е годы. Такова, например игра в выход (д„Баталове). Для этой игры также брали только четыре лодыжки. Каждый игрок по очереди выбрасывал их все сразу; если они падали все одинаково или все по-разному, это называлось выходом. Выигрывал тот, кто больше набирал выходов за установленное число бросков,

В д. Веретъево перед тем, как бросать свои четыре лодыжки, игрок объявлял, какой стороной они лягут, а после броска получал столько ударов деревянной ложкой по ладони, сколько лодыжек, выпавших объявленной стороной вверх, не хватало до четырех.

В д. Ефимово четверо игроков одновременно выбрасывали по одной лодыжке. Тот, у кого она легла главной стороной (полна) вверх, забирал по лодыжке у остальных игроков, Выбрасывали столько раз, сколько было участников. Если лодыжки падали на полна у нескольких игроков, то их перебрасывали.

Количество лодыжек в такого рода играх могло и не ограничиваться. Так, в д. Новоселове до начала игры договаривались, сколько раз будут выбрасывать лодыжки, и, установив очередность, бросали собранные со всех косточки (по 1–2 с игрока), отмечая, сколько каких сторон у кого выпало. Первым считался тот, у кого больше всех выпало повных, вторым — саков, третьим — цистых и четвертым — горя. Его и наказывали щелчками в лоб.

Похожая игра существовала и в дд. Маслово, Кашино, Рябьево. Договорившись перед началом, какую сторону считать главной, игроки бросали лодыжки и выбирали те, которые упали этой стороной вверх. Так проходили несколько кругов, а затем считали, кто больше набрал лодыжек. В д. Горбищево выбирали только косточки, упавшие вверх маслом причем тот, у кого их оказывалось наибольшее число, мог забрать себе лодыжки всех остальных игроков. В д. Зарубинская бросали 5-10 косточек. Тот, у кого в выпавшей комбинации было больше саков, забирал весь кон. Если у двоих выпадало одинаково (это называлось россак), то косточки перебрасывались.


СТРЕЧКИ, В СТРЕКИ, СТРОЧКИ, В СТРЕКАЧА (Верхов., Хар., Вожег., Ник., Кирил.), ВО ЩЕЛЧКИ, ШШОЛКАНЫ (Белов., Кадуй., Кич. — Гор.), ЧЕКУШИ (д. Кекуро). Однако чаще всего игры с лодыжками типа «зернь» встречаются в виде жребия (это называлось корицця) перед другой, более распространенной игрой, которая первоначально, видимо, имела «служебный», вспомогательный характер: в игре типа быков катать игроки старались перевернуть на '«главную» сторону дополнительное число косточек после того как те были брошены на стол. Вот несколько вариантов игры такого рода.

В д. Мякинницыно в Рождество играли только взрослые. Игра проходила в два круга. Сначала каждый игрок выбрасывал на стол 5 лодыжек и забирал легшие горбиком вверх мацюцьки (=«маслюцьки»?).

Тот, у кого мацюцек оказывалось больше, начинал второй круг игры. Он собирал все лодыжки (по 5 от каждого) в пригоршни и бросал их на стол. Отобрав все мацюцьки, щелкал («чигал») остальными косточками друг в друга, стремясь перевернуть их на мацюцьки. Если сделать это не удавалось, следующий игрок собирал оставшиеся лодыжки и снова бросал их на стол. Побеждал тот, кто первым набирал 5 мацюцек.

В д. Солонихино при аналогичной игре старались перевернуть лодыжки на полную, а в д. Косареве — на любую другую сторону по отношению к той, которая выпала. В д. Малыгинская игроки, выбросив предварительно на стол по 10 косточек, начинали стрекать одной в другую, стремясь перевернуть ее на сторону противоположную той, которой она упала вверх. Такую лодыжку можно было забрать себе.

В дд. Селиванову и Малиново сразу забирали лодыжки, легшие повной (или полонкой) вверх, а потом выбивали (цикали) только неповные; причем, если она выпала одна, го бросали заново. Выигрывал тот, кто больше «нацикает» косточек.

Встречаются и переходные варианты игры, в которых уже отсутствует столь характерный для «зерни» элемент, как «бросание жребия». В д. Мармугино игроки собирали в общую кучу все лодыжки (по 20–30 штук о каждого). Кто-нибудь кричал: «Я первый!» Затем этот игрок начинал разбивать кучу, щелкая в нее одной лодыжкой, и забирал себе те выбитые из кучи косточки, которые легли дырой вверх. Если таковых не оказывалось, то чекал следующий. Тот, кто больше всех набирал лодыжек, считался выигравшим и получал в награду весь кон. Играли так и подростки, и мужчины, порою и вся семья проводила за этой игрой зимние вечера.

Варианты игры, при которых одной лодыжкой щелкают (шшолкают, стрекают, струкают, цикают, чигают) в другие, были известны практически повсеместно, кроме тех районов и деревень, где преобладали аналогичные игры с деревянными чурочками (пешками). Начинались они, как правило, со жребия, кому начинать игру. Жребий был обычно близок к игре «зернь»: игроки бросали на стол по косточке и смотрели, на какую сторону они упадут. Право «щелкать» первым получал обычно игрок, чья лодыжка падала боковой гладкой стороной кверху (бык, повная, полнушка), вторым становился тот, у кого она упала боковой стороной с выемкой (сак), третьим — выпуклой частью (масло, горка, горбик) и четвертым — углублением (ямка, дырка, лунка, горе).

В дд. Дивково, Чарозеро, с. Заднее село очередность устанавливали, выбрасывая по 10 лодыжек и подсчитывая, у кого больше выпало быков. В дд. Петровское и Коковановская два сака приравнивалось к одному быку, в дд. Кекуро и Окуловская считали только саки или масло. а в д. Мякинницыно могли по уговору считать и другие стороны.

В д. Липин Бор игрок, у которого выпадала главной стороной (быком) вверх, назывался хозяином и руководил игрой.

Сама игра в стоечки (чаще всего она называлась просто в лодыжки) неоднократно и довольно подробно описывалась еще в прошлом веке. Два таких описания принадлежат, в частности, А.Шустикову и А.Неуступову. По свидетельству А.Неуступова, в Васьяновской вол. «играют обычно на столе. Один из играющих берет лодыжки в пригоршни и сильным движением раскидывает их по столу, после чего начинает выбивать щелчком пальцев одинако лежащие (т. е. горбок горбком и т. п.). Выбитую («убитую» по А.Шустикову) лодыжку берет себе.

Так он продолжает до тех пор, пока не останутся одни непарные или пока не сделает промаха. В первом случае игрок берет оставшиеся лодыжки в пригоршни, вновь бросает их на стол и выбивает парные. Во втором — очередь переходит к соседу справа. Так играют, пока не будут выбиты все лодыжки.

Затем каждый считает, сколько им выбито лодыжек. Причем игроки, у которых не набралось первоначального числа лодыжек, берут недостающее количество у товарищей, которые за это проигравших «стрекают» (=щелкают) в лоб пальцем. Игроки, которым не приходилось метать, считаются «постными» и брать лодыжки не обязаны» Последнюю фразу, возможно, несколько проясняет тот факт, что в Кадниковоком уезде «в лодыжки» играли во время Великого поста, отсюда соответствующая символика.

Игровые правила мало различаются по районам, несмотря на многочисленные мелкие вариации в деталях. Приведем здесь лишь некоторые местные особенности и характерные словечки, позволяющие почувствовать колорит и атмосферу игры. Так, в д. Окуловская, когда лодыжек набиралось столько, что они не помещались в пригоршнях, их для броска накладывали на руку, иногда по локоть. В д. Коковановская косточки перед броском терли между ладонями — кашу варили. Если после броска одноименные косточки оказывались близко друг к другу и между ними не было других (то есть они «ладно» упали), то это вызывало завистливый шепот у соперников: «Во какая у тебя ладня!» Если при щелчке задевали третью косточку, то это называлось попасть в треку (д. Окуловокая Верхов.) или притроить (д. Минчаково).

Для некоторых позиций косточек могли существовать

дополнительные правила. Например, если брошенные на стол лодыжки упали друг на друга, по ним ударяли сверху кулаком, пальцем или третьей лодыжкой, чтобы они разъединились. В д. Петровское такие лодыжки собирали и перебрасывали. Так же поступали, если косточка становилась на попа. Если одинаковые лодыжки оказывались разделенными другими («нет ладни»), можно было положить одну из них на кулак, то есть устроить своеобразный трамплин и стрекать уже с него.

Кроме того, существовали различные усложнения правил игры. Например, в д. Киюшево в свои лодыжки щелкали правой рукой, а в чужие — левой, щелчки давали только за выигранные чужие косточки их хозяевам. В д. Ульяница косточкой, упавшей саком вверх, можно было щелкать в любую иную (не только в одноименную). В д. Кекуро напротив брошенной на стол лодыжки мешали рукой, чтобы не было саком.

В д. Спирино все «щелкали» одной лодыжкой и только в ямки. Когда все ямки удавалось «выщелкать» (при смене игроков кон не перебрасывали), снова бросали оставшиеся косточки на стол и начинали выщелкивать ямки, но теперь каждый игрок к общественной лодыжке присоединял одну свою, выигранную в предыдущем круге, поставив их впритык так, чтобы при щелчке они двигались одновременно. Тот, кто не смог ничего выиграть, продолжал играть одной своей. В третьем круге щелкали уже тремя лодыжками и т. д., пока косточки не закончатся.

В д. Новоселки все лодыжки ставили быком вверх и чикали одной в другую; если та переворачивалась ямкой вверх, то в игру вступал следующий игрок, если же оставалась быком, то можно было ее забрать.

В д. Кожевино косточки ставили в ряд плашмя иди на ребро по 10 штук, ряды располагали друг напротив друга на небольшом расстоянии. Затем поочередно (до промаха) щелчками выбивали лодыжки соперника из ряда.

В д. Борисовская (Кирил.), расставив косточки на столе в ряд горбиком вверх, сшибали их грифельной пластинкой, которую толкали с условленного расстояния так, чтобы она скользила по столу. Лодыжки, которые оставались в положении горбиком вверх, можно было забрать себе.

В д. Пахомово выщелкивали е усложнялось необходимостью выбить одноименные косточки за черту круга, который обводили вокруг всех брошенных на стол лодыжек.

В д. Щекино перед игрой раздавали всем одинаковое число косточек (считали парами), а затем собирали вое лодыжки в общую казну. Игру начинал тот, кто сидел после раздающего, причем в попа (=горбик) не шчелкали. Тот, кто промазал, ставил на кон одну штрафную лодыжку. После каждого круга наказывали промазавших — давали столько щелчков, сколько игрок выставил штрафных.

Наказание проигравших щелчками вообще было самым характерным для этой игры. «Накрасят лоб», — говорили об этом в дд. Ганютино, Липин Бор. В д. Фоминская (Верхов.), когда «красили лоб», наказываемого держали за уши или за руки в случае большой неудачи дело могло дойти до «луковицы».


В ЛУНКИ (д. Коковановская). Такая игра с лодыжками встречалась довольно редко. Разбросав косточки по столу, один из игроков нажимал пальцем на одну из них, лежавшую ямкой вверх, так, чтобы она прилипла к пальцу, а затем начинал чокать ею лодыжки, лежавшие вверх горкой.

Игрок мог забрать себе столько горок, сколько успевал «начокатъ», прежде чем лодыжка отваливалась от пальца. Затем в игру вступал следующий игрок. То же происходило, если все горки «вычокивались».


ХВАТКИ, ФАТКИ (д. Маолово, д. Киюшево, д. Веретьево), ЦАПКИ (Васьяновская вол.), В ВЫИМКИ (д. Насоново, д. Мякинницыно, д. Кекуро). Последняя разновидность лодыжек очень близка к хорошо известной и современным детям игре в камешки. Разница между ними фактически лишь в том, что в хватки играли в старину только на Рождество, в святки и в Великий пост, как и в прочие игры с лодыжками; причем так развлекались не только дети, но и взрослые.

Одно из старых описаний этой игры, относящееся к Васьяновской вол., принадлежит А.Неуступову. «Игроки, — пишет он, — кладут на стол по одинаковому числу лодыжек. Один из них берет лодыжки в пригоршни, подбрасывает их кверху и моментально поворачивает руки ладонями вниз. Какое-то количество лодыжек задерживается на руках. Эти лодыжки вновь подбрасываются игроком; руки же он поворачивает ладонями вверх и пойманные лодыжки откладывает в сторону, в кучу.

Затем берет из этой кучи одну лодыжку, подбрасывает ее кверху, в это же мгновение берет одну лодыжку из общей кучи и подхватывает подброшенную. Таким же образом игрок старается выметать все лодыжки из общей кучи. Выметав, откладывает одну из лодыжек — «сынка» — к себе и снова начинает метать как раньше. Если игрок во время метания промахнется, то очередь переходит к другому.

Когда все закончат метать, то подсчитывают, у кого сколько «сынков». Выметавшие меньше, чем было поставлено в игру, набирают лодыжки у товарищей следующим образом. Выигравший подбрасывает вверх лодыжку, одновременно стараясь ущипнуть той же рукой руку проигравшего, и приговаривает: «Батюшка парит, матушка парит, кошки цапают, курицы клюют, знай навертывают».

Так подбрасывает до тех пор, пока не пробросит нужное количество лодыжек проигравшему. Так же поступают и остальные. Те из играющих, кому не приходилось метать, лодыжки не набирают».

Наши материалы показывают, что первая часть описанной А. Неуступовым игры являлась фактически игровым жребием. Так, в дд. Воронине, Маслово, Дуравинская и Кочурино перед началом игры все участники подбрасывали 5-10 лодыжек и ловили их на тыльную сторону «долони». У кого больше оставалось косточек, тот и начинал игру. В д. Мякинницыно, чтобы быть допущенным к игре, надо было вновь подбросить эти косточки и поймать их все в горсть. Кто ронял хотя бы одну (росшибся), вынужден был проделывать вою операцию заново (в д. Кекуро неудачник сразу выходил из игры). В остальном игра мало отличалась от описанной А.Неуступовым. Различия касаются в основном последовательности схватывания лодыжек и способов их раскладывания на столе. Например, в с. Волокославинское косточки перед игрой раскладывали по кругу. Однако чаще употреблялось не раскладывание, а разбрасывание лодыжек, то есть тот же прием, что и в игре в стоечки.

В дд. Дуравинская, Высотинская, Кочурино, установив очередность, подбрасывали лодыжку и, схватив со стола еще одну той же рукой, ловили подброшенную. Затем подбрасывали обе эти косточки и, снова подхватив со стола еще одну лодыжку, ловили в эту же руку обе подброшенные. Затем подбрасывали и ловили три и четыре косточки. Ноли игрок не допускал ни одного промаха, то повторял то же левой рукой.

В д. Барабаново, разбросив четыре лодыжки по полу, подкидывали с тыльной стороны кулака пятую и старались охватить со стола по одной остальные, не сдвигая их с места (нешевель). Проделав это, клали косточки по две на некотором расстоянии друг от друга, затем три и одну и, наконец все четыре вместе, и схватывали каждый pas сразу вое лежащие рядом (2+2, 3+1, 4).

В д. Маслово все игроки складывали по пять лодыжек в общую груду, и первый по жребию игрок начинал выхватывать из нее косточки. Причем можно было выхватывать любое количество косточек, но так, чтобы не задеть другие, лежащие с ним рядом. Если удавалось всю груду, то брали себе одну лодыжку в качестве выиграша и, свалив остальные в кучу, начинали выхватывать снова, и так до тех пор, пока не ошибались, затем начинал следующий игрок. После окончания игры давали по столько щелчков, сколько лодыжек каждый не добирал до пяти (в д. Кекуро щелкали по лбу наперстком).

В д. Кекуро число лодыжек не ограничивалось. Их раздавали (парами) всем игрокам поровну. После жеребьевки первый игрок разбрасывал косточки по столу, стараясь, чтобы они упали дирочкой вверх, так как если хотя бы одна яз них падала маслом, игрок сразу же выходил из игры; а если кроме ямок, были саки, то косточки перебрасывали. Если же были только дирочки и быки, то начинали выимывать лодыжки, упавшие ДИРОЧКОЙ вверх. Если удавалось внимать все ДИРОЧКИ из своей кучки, не задев быков, принимались за кучу соседа.


ВОЛЧОК, ВОВЧОК (д. Истомино, д. Кокино, д. Давыдовская, д. Ганютино), ВЕРТУШКА (д. Родионовская, д. Холкин Конец, д. Савино), PORGEIN S (д. Сюрга). Одной из самых популярных настольных посиделочных игр был волчок. Игра с ним является фактически разновидностью древней игры «в кости» («зернь»). Волчок представлял, собой кубик с гранью около 1,5 см и пирамидальной или конусообразной ножкой высотой около I см. Ручку волчка (длиной до 4 см) иногда вырезали из того же куска дерева, иногда ее заменяла палочка или спичка, воткнутая в выдолбленное сверху отверстие. На гранях кубика делали зарубки (от одной до четырех — д. Родионовская, от одной до трех и крестик — дд. Сюрга, Истоминj) или наносили на них цифры (1,2,3,4 — д. Сычиха, 1,2,3 и + или х — дд. Холкин Конец, Кокино, Давыдовская, Ганютино). В д. Савино, помимо цифры «1» и значка «х», рисовали и буквы «Н» и «П».

Все эти значки имели самое прямое отношение к ходу игры. Скажем, в д. Савино зимними вечерами играла в вертушку все от мала, до велика, включая стариков. По популярности игра успешно конкурировала даже с самой главной настольной игрой — игрой в лодыжки. Взрослые парни и мужчины играли на деньги, в дети — на спички или щелчки.

В начале игры все выкладывали на кон по 1–2 копейки — в зависимости от возможностей игроков. При этом прежде всего учитывали кредитоспособность самого бедного из них, так что испытать счастье могли все. Кроме того, каждый игрок выкладывал стопку монет (дом) рядом с собой. Затем крутили по очереди вертушку и смотрели, на какую сторону она упадет. Если падала вверх единицей, то игрок выставлял на кон еще одну копейку, если буквой «Н», то не ставил ничего, а если буквой «П», то должен был поставить на кон «из дому» сумму, равную имеющейся на кону. Зато если наверху оказывался крестик, игрок забирал с кона всю сумму себе, после чего все, кто желал продолжить игру, снова сбрасывались на кон.

В дд. Холкин Конец и Сюрга при падении волчка цифрой вверх игрок выкладывал на кон соответствующее количество копеек или спичек, а если наверху оказывался крестик — забирал весь кон себе. В дд. Родионовская, Аксентьевский Починок, Кокино и Сычиха игроки (дети до 10–12 лет) соревновались, кто больше наберет очков за один круг. Тот, кто всех опережал, давал отставшим столько щелчков, насколько они от него отстали. Если победителей было несколько, они крутили волчок до тех пор, пока не победит кто-либо один.

Этот вид волчка мог применяться и при гаданиях. Так, в д. Ведовская девушки, ожидая прихода парней на беседу, крутили вертушку и по тому, в какую сторону она падала, определяли, откуда придет парень.

В 40-50-е годы встречались и более сложные игры с волчком. В д. Спирино, например, деревянный или металлический волчок запускали на круглой или четырехугольной доске со стороной диаметром около 30 см, по периметру и в центре которой были углубления. Возле ямок были проставлены цифры: 1, 5, 10, 20, 30 и т. д., в зависимости от их количества, В какую ямку попадал волчок, столько очков и засчитывалось игроку. При попадании волчка в центральную ямку вое набранные очки пропадали. Играли до условленного количества очков, иногда на какой-нибудь приз: яблоко, конфету и т. п.


КУДЕСА, ЧУДИЛКИ, ОКРУТНИКИ

С наступлением святок на деревенских улицах появлялись веселые и шумные ватаги молодежи, переодетой в самые необычные наряда — это значило, что начались святочные обходы ряженых. В разных местностях они совершались по-разному и имели разные названия: кудесами ходить или ходить или баситься (Бабаев., Белоз., Кадуй., Тарн., Нюкс.), чудиками, чудом, чудилками, чудивками (Бабаев., Белоз., Вытег.), кудесами, кикиморами, мудрушками (Сямж.), святьём йиздить, наряжухами, нарядихами (Верхов.), куликами, окрутниками (Череп., Устюж., Вытег.), беглецами, куляшами, гуляшами (В. -Уст., Кич. — Гор.) и др. Существует много предположений о происхождении и смысле этих названий. Несомненно, что некоторые из них, довольно древние по происхождению, в более позднее время были переосмыслены и истолкованы по-новому. Тем не менее, можно рискнуть дать объяснения некоторым названиям вологодских ряженых. Например, названия, родственные словам «чудо» и «кудесник», подчеркивают в народном восприятии ряженых именно способность к неординарному, «чудному» поведению, начиная с их странного одеяния и кончая дерзкими, поров непристойными шутками и выходками. Нельзя, правда, сбрасывать со счетов и предположение о том, что названия типа «чудилки» связаны о названием легендарного народа, некогда обитавшего на обширных просторах Русского Севера —»чуди», «чуди заволоцкой», «чуди белоглазой». В пользу такой связи говорит то, что ряженые вообще довольно часто назывались словами, обозначающими «чужеземцев» или инородцев: «немцы», «ляхи», «литва» и т. п. Среди вологодских ряженых тоже есть такой собирательный тип — «цыгане».

Другие названия ряженых напрямую связаны со словами, обозначающими злых духов, чертей, водяных — ср. диалектное слово куляш «чертенок, водяной» (Волог.). То же происхождение, видимо, имеют названия кулик и кулес, прямыми родственниками которых являются слова многочисленных финно-угорских языков Русского севера с корнями кол-/кул-, обозначающие злого духа, призрака, мертвеца (ср. вепс. Колли, колль «покойник»). Близкое значение и у слова кикимора («лесной или домашний дух», «злое существо, обитающее в подполье» и т. п.). Эти значения сохранились в вологодских говорах до сих пор.

Начало календарного года и «переходный» период от старого к новому — святки — связывались, по крайней мере, с двумя идеями, которые могли служить в древности объяснением необходимости рядиться в этот период. Во-первых, начало года знаменуется пришествием на землю всякой нечисти, алых духов в облике животных и людей-уродцев, «чужеземцев». «В страшные вечера (=святки) куляши ходят да вздорят — нециста сила да церти» (дд. Облупинский Починок, Подволочье). В пережиточной форме эти представления сохранились в традиционном запугивании детей «куляшами» или «кикиморами» во время святок. «Дети все боелись, убегали от кулесов. Было спрятываюцца: «Ой, бежат опетъ кулеса, — говорят, — бежат кулеса!» — и в подполье улезут. Кулеса в избу придут и давай детей пугать: «Под лёд уташшу! Бабе-Еге снесу! В лесу заблужу! Вовкам стравлю!» — да вот эдак, ерунду вот такую. А те в подполье сидят, не шелохнуцця» (д. Арганово).

Вторая идея была связана с верой в то, что на святки дом посещают души умерших родственников. Отсюда такие персонажи ряжения, как старики и нище. Встреча и выпроваживание «душек» (=душ мертвых) — один из самых распространенных мотивов не только святочного, но и всего календарного фольклора у славян. По мнению некоторых ученых, на этой идее построены вое обряды календарного цикла, начиная со святочных и кончая троицкими.

Вологодских ряженых можно условно разбить на две большие группы: «люди» (антропоморфные персонажи) и «животные» (зооморфные персонажи). Группа антропоморфных персонажей довольно разнообразна. В нее входили старик и старуха, цыган и цыганка, покойник, белая баба или смерть, нищий, становой пристав или урядник, кузнец, рыбак, мельник, солдат. Кроме того, у ряженых-»животных» нередко был хозяин — поводырь, вожак, цыган.

Наиболее популярными зооморфными персонажами были медведь, лошадь, бык. Нередко упоминаются гусь, журавль, курица или петух. Реже — коза, лебедь, собаки, овцы. верблюд.

Конечно, названия, которые даются этим маскам в разных местностях, довольно условны. Можно, однако, отметить, что большинство из перечисленных здесь животных либо играло заметную роль в мифологии, обрядах, верованиях, либо являлись распространенной обрядовой жертвой (например, медведь, коза, бык). Напомним, что в южной России, да и у восточных славян в целом, наиболее распространенной святочной маской была коза, которую «убивал» (приносил в жертву) ее хозяин («стрелок»). В Вологодском крае сцена «жертвоприношения» обычно разыгрывалась с маской быка.

Хотя ряженые чаще всего ходили в святые, страстные или страшные, вечера (с Нового года до Крещения), изредка встречалась и другая приуроченность этого обычая. Так, в с. Усть-Алексеево и д. Меркурьевский Починок ходили куляшами или гуляшами днем и вечером на Рождество: «Всего намотают, нарёдацця, попляшут». Такая приуроченность довольно необычна, так как церковный канон запрещал подобные развлечения до Собора, то есть праздника Собора Божьей Матери, на второй день Рождества. В д. Пеструха на Рождество ходили красивыми наряжонками, а после Собора — страшными. «В Рождество до Соборново нам не давали собирацця, штобы там плясать да играть — это грихом считали. Ак мы днем на Рождество убегали наряжухами в Ростово (соседнюю деревню): возьмем гармониста, оденимсе и там сколько домов есь — в редкой-редкой ни зайдем, ни попляшем, ни поиграем. Потом вёрнямсе домой. Уш тогда, на празник, нам родители не розришают: «Всё, хватит, роздивайтесь!» А в Собор — уш все собиремсе, все наряжаюцце красиво и весь вечер танцуют до часу и больше. И ряженые ходят — даже из других деревень приходят: смешно-смешно нарядяцце», — вспоминает столетняя бабушка.

Вообще до и после Нового года ходили, как правило, разные типы ряженых. Скажем, в дд. Юренино и Макарово куляши («страшные наряжухи») ходили сразу после Рождества вплоть до Нового года, а наряжонки («красивые») — с Нового года до Крещения. В дд. Бугра, Колтыриха, Кошево, напротив, выряжонками («красивыми») ходили только в первую неделю святок, а в д. Щекино рядились два дня: «Куляши ноцями бегают на Крешченье и Новые год».

В восточных районах обхода ряженых часто приурочивались к Крещению и масленице. «На Крещение вечером ходили по деревне, по избам наряженые старухами, стариками — лица в саже, плясали. «Вот, — говорили, — куляши идут!» (д. Колотовщина). В Кичменгско-Городецком и Никольском районах на масленицу ходили только страшные наряжухи. Они озорничали в домах, сыпали на пол золу и уголья и плясали на них, мазали сажей хозяев и т. п.


ОБХОДЫ ДОМОВ РЯЖЕНЫМИ

СТРАШНЫЕ НАРЯЖОНКИ, СТАРИКИ И НИЩИЕ. Итак, все ряженые делились на две группы — страшные или смешные (именно их чаще всего называли кулесами, кулешами или кикиморами) и красивые или баские. И те, и другие обходили все дома в деревне. Первые отличались от вторых прежде всего одеждой: «Раньше вырядятся кулесом — как смешнее вырядятся. Выряжухи — дак это когда баско вырядятся, а как тряпьё оденут, так это кулеса» (д. Монастырская). Вот еще несколько описаний «страшных» наряжонок: «Ходили куляшами — наредяцця в ряски (=тряпьё), худой пиджак, лицо завяжут платком, шалью — только глаза видать» (д. Биричёво). «Куляши наредяцца в шумноё (=шубное, то есть в меховое), с заплатами, рукава разные, на головах тюрики (остроконечные колпаки с рогами) да маски — и по деревне ходят по-под окошком» (д. Панове Кич. — Гор.). «В святые вечера ходили куляши — в полушубках; в туфлях на босу ногу, с бородой; лицо платком завязывали, чтобы одни глаза было видно; они в избе попляшут, а им за это роскоши дадут: конфет, орехов, пряников» (дд. Рябьево, Панкратове).

Весь наряд страшных наряжонок был построен на принципе «оборотничества»: переодевание в одежду другого пола (женщин в мужскую и наоборот), использование разных необычных, порой несовместимых элементов одежды и обуви («рукава разные», «шубу навыворот», «на одну ногу надевали лапоть, на другую катанок», «на голове корзина или горшок»). И, наконец, к этому можно добавить прямые указания на «звериный» облик («куляши выворачивали шубу и заходили в избу на четвереньках», «надевали колпак с рогами: набивали штаны соломой и приделывали к голове как рога»). Вообще все без исключения зооморфные персонаже ряжения относились к страшным наряжонкам.

Поведение страшных вполне оправдывало их название и устрашающий облик: они запугивали девушек и детей, заглядывая и стуча в окна; со стуком и звоном колокольцев, привязанных к одежде, врывались в избы и устраивали там шумные разудалые пляски, которые сопровождались опрокидыванием кадок с водой, а порой и попавшейся под руки квашни с тестом, обсыпанием домочадцев золой или пеплом и прочими выходками. Одним из непременных условий было стремление остаться неопознанным. Для этого не только прикрывали лица тряпками или платками, вымазывали их сажей, мукой, свеклой или клюквенным соком, навешивали бороды и усы из пакли или конского волоса, но и поколачивали тех, кто пытался приблизиться и опознать пришедших. Именно с целью не быть узнанными ватаги ряженых уходили в соседние деревни, а также изменяли голос при пении и общении друг с другом — «переменяли рець на грубу или тонку» (д. Кузьминская Тарн.).

Во многих местах входящих в избу наряжонок встречали специальными песнями. «Как нарядихами придём в другую волость, так они песни нам пели, стрицяли с песнями как нарядих. Заинькой пели («Заинько по сенецькам гуляй таки гуляй!»): от прибежат да там народ сидат, да вот захватяцца руками, да вот пляшут около них, а они и поют, и мы поём вместе» (д. Кошево). «Прибегаем наредихами — вот тут народ, сидят. Дак от мы приходим, они встают — нам руку подают, здраствуицця. Мы пляшем, поём, они стоят, подпевают» (д. Калитинская). Нередко каждый из присутствовавших обязательно должен был поприветствовать пришедших нарядих. Так, в д. Дудинская игра «Заюшко» завершалась словами: «Заюшко, попытайся у ворот, / Серенькой, да поздоровайся!» — после чего все по очереди подходили к наряжухам и, взяв их за обе руки, говорили: «Здравствуйте!»

Во многих деревнях Верховажского и Тотемского районов каждый из пришедших наряжонок непременно выполнял несколько фигур пляски или хоровода с присутствующими в избе девушками. Церемония очень напоминала хороводную наборную игру, при которой «женихами» были ряженые. Сами ряженые, обычно пели короткие плясовые песенки.

К страшным наряжухам относились также «старики». Их костюм кроме вывернутого наизнанку полушубка мог включать привязанные к поясу или к шее старые лапти, пучки мятого, но не чесанного льна; на голову надевали берестяные туески, корзины, горшки или даже чугуны. Очень распространенными дополнениями к наряду были различные смеховые эротические элементы, возможно, привнесенные в более позднее время из нарядов свадебных ряженых, например, коровий колокольчик (колоколо) на шее, в руках или между ног (его подвешивали и к одежде — спереди или сзади), морковка или заячья лапка — символы плодородия, половой потенции. Иногда на шею вешали шаркуны — связку лошадиных бубенцов, которые некогда, видимо, помимо своеобразного «аккомпанемента» при пляске, выполняли защитную, отпугивающую нечистую силу функцию. Вероятно как замену колокольцев можно рассматривать подвешивавшиеся к одежде картофелины, луковицы, пришивавшиеся к рукавам «для басоты».

Действия стариков не отличались особым разнообразием, хотя встречаются упоминания об участии стариков в различных сценках ряженых. Одну из таких сценок, предшествовавшую игре «в женитьбу», описал крестьянин из д. Ягрыш в конце прошлого века. «Часу во втором-третьем приходили ряженые — «старички». Приходило ряженых двое, трое, много — четверо. Между ними всегда бывали «старик» и «старуха». На «старике» одежда — вывороченная шуба или кафтан; на лицо надета маска из бересты, с выведенными углем бровями, с бородой из кудели и с пришитым носом тоже из бересты. На спине у «старика» горб, но такой большой, что его можно принять скорее за котомку. На «старухе» — старый холщовый красильник; лицо закрыто тряпкой, и, кроме того, выпачкано сажей, к спине тоже приделан горб.

Сначала «старички» пугали своим нарядом девушек и нас, детей, а затем начинали «представление».

Обыкновенно изображали, что умерла «старуха». «Старик» плакал, говорил, какая у него жена была хорошая… «Старуху» вспрыскивали водой. Она, как бы очнувшись, вскакивала, наступало общее веселье «старичков» и пляска. «Старуха» рассказывала сон, который она видела во время «умертвия». Иногда рассказывала очень гладко и увлекательно.

На радости «старички» начинали «варить пиво», что всегда изображалось до мельчайших подробностей…

По кончают «варки пива», «старички» брали на себя обязанности женачей и начиналась «женитьба». После игры ряженые уходили и игрище прекращалось».

К концу XIX века на наиболее архаические и менее сохранившиеся мотивы (обход домов о благопожеланиями хозяевам, стремление быть не узнанными и стремление хозяев узнать пришедших, умирание и воскрешение и др.) наложились мотивы и верования, связанные с народным представлением о роли «убогих старцев», «калик перехожих». На Руси издавна утвердилось отношение к нищим и «каликам», как к «божьим людям», посланцам Бога на земле. Не случайно поэтому, что в некоторых легендах Бог или Иисус Христос появляются перед людьми в образе нищего странника. Те, кто не внимает его смиренной просьбе о подаянии или ночлеге, обязательно бывают наказаны за жестокосердие и скупость. Такого рода легенды формировали народное отношение к убогим скитальцам, в частности, осуждение тех, кто отказывается подать милостыню и пустить на ночлег странника. Приход группы ряженых — старцев — это еще и испытание добродетельности хозяев с точки зрения традиционной морали, искус на щедрость и гостеприимство, хотя размер и качество подаяния во время обхода ряженых, как правило, во внимание не принимались и носили часто символический характер.

В 20-30-е годы нашего века группа ряженых-стариков практически не отличалась по наряду и действиям от ряженых-нищих, хотя во многих деревнях оба типа масок продолжали существовать. Различие между этими персонажами можно уловить на примере вепсских ряженых («чудаков», «чудивок», «чудилок»), которые сохраняют немало архаических черт. Чудаки также рядились стариками и нищими. Придя в дом, старики плясали все вместе (дробили «русского» или плясали «по кругу»), а хозяева подыгрывали им на гармошке или постукивая палочками по заслонке. Старики обращались друг к другу, к хозяевам дома, говоря при этом измененными голосами, просили стопочку водки, чайку, и им обычно не отказывали. Приставать к чудикам, поднимать платок, наброшенный ими на лицо, запрещалось.

Нищие в Шимозере — сгорбленные, с надвинутым на глаза платком или в берестяных масках, с корзиной в руке — никогда не плясали, а лишь, зайдя в дом, просили у хозяев измененным голосом милостыню: «Ankad milostin!» — им подавали разных кусков, они благодарили и шли в следующий дом.

Святочные старики, как правилб, либо молчали, либо говорили «по-кудесьи». Например, в д. Паршино ряженые-»старухи» плясали под глубокий горловой звук: «О-о-о!» В д. Юркинская они брали в рот маленькую картофелину и о чем-нибудь говорили между собой («куда-то пойдем», «что-то сделаем»), подкрепляя свои намерения соответствующей жестикуляцией, которая в большинстве случаев и была их «основным языком». В д. Пяжелка кудеса (в том числе нищие и старики) также разговаривали о хозяевами и друг с другом сдавленным горловым голосом — просили поиграть для них, сплясать с ними, закурить и т. п.

Попытки остановить озорство ряженых, сдернуть с их лица платок были небезопасны. Скажем, в д. Бурцевская старики оборонялись от слишком любопытных шилом, в д. Малыгинская специально припасенными для этого камнями, обернутыми в тряпицу; чаще же в ход шли бадоги.


КРАСИВЫЕ КУДЕСА (Кирил., Белоз., Вашк.):, БАСКИЕ НАРЯДИХИ, НАРЯДИХИ, НАРЯЖУХИ (Верхов., Тарн,), ВОРЯЖОНКИ (У.-Куб., Кирил., Тот., Сямж.). В святки у девушек появлялось гораздо больше возможностей показать себя с наилучшей стороны перед женихами и их родней, ведь игрища привлекали множество зрителей, которые приходили для того, чтобы присмотреть себе жену или невестку. Но, кроме того, собравшись вместе, иногда довольно большой группой, девушки и сами обходили дома как своих односельчан, так и жителей соседних деревень. Среди них порой были и парни-гармонисты, также переодетые в женский наряд (д. Крохалево).

Отправляясь в такие обходы, надевали свои самые лучине наряды, отчего этих ряженых и называли обычно баскими, красивыми или наряжухами, наредихами, воряжонками. Иногда такого рода ряженых противопоставляли страшным (ряженым в зверей и нечисть), причем одно и то же слово в разных районах и даже деревнях могло обозначать и то, другое. Например, наряжухами в одних случаях, наоборот страшных наряжонок в противоположность красивым, а в других случаях, противопоставляли наряжух кулерам, то есть страшным наряжонкам. В Верховажье можно встретить и противопоставление наряжух («красивых») наряжонкам («страшным»).

Кроме желания привлечь к себе внимание, показавшись в праздничных, красивых (баских) нарядах, участницы обхода преследовали и сугубо практическую цель: своими собственными глазами увидеть семью и достаток своих возможных женихов, особенно если они были из других деревень. «Девки пойдут, набасяцца кудесом и идут в другу деревню посмотреть, какой дом у дроли» (д. Лучевник). Любопытство, для которого не были преградой даже суровые рождественские морозы, заводило порой воряжонок в деревни, отдаленные от их собственной на 10–15 км. Причем лошадей для этого использовали довольно редко, что подчеркивается и устойчивыми формулами типа: наряжухами бегать, воряжонками или красивыми ходить. Навещали обычно те деревни, с которыми существовали давние устойчивые связи, например, перегащивание во время свозов или в летние праздники. Часто указывают и на временную ограниченность подобных обходов: басками обычно ходили в первую неделю святок, до Нового года.


Наряд баских наряжонок состоял чаще всего из «прежнего», традиционного праздничного костюма, уже вышедшего из употребления, но еще сохранявшегося матерями и бабушками девушек. Часто его оберегали именно для этих целей. Так, в дд. Милофаново, Холшевиково, Никольское (Ник.) даже в 60-х годах нашего века девушки продолжали надевать старые костюмы в святки.

Обычно наряжались в сарафан и «русскую рубашку о маршетиком» (=широкой оборкой на запястье) или парочку. В д. Великодворская девушки надевали кофту в талию («семишовка»), красный суконный сарафан в клетку, расшитый и украшенный кружками передник из сатина («ластик») и кожаные сапожки. Голову докрывали ситцевым платком так, что одна его часть свисала на спину, а другая завязывалась на шее и подворачивалась о боков, чтобы не было видно лицо. В других местах лицо завязывали двумя платками, оставляя открытыми одни глаза. Наряд нередко дополняла накинутая на плечи шелковая шаль.

Очень много надевали украшений: цепочки («почепки») о навесными украшениями («жучками»), нагрудные украшения из металлических бляшек («гойтаны»), ожерелье из трех-четырех ниток янтаря («лентари»). Нередко употреблялись бусы из цветного стекла — «корольки». Волосы заплетали в косу («плетёть») с красной или розовой лентой и украшали их маленькими черными брошечками («таракашками»). Такие брошечки иногда изготавливали из конского волоса. Употреблялась и «косметика»: «Девки красиво набасяцца — углем брови наведут, щеки, губы алые сделают» (дд. Ведовская, Хмелевица).

Часто баские наряжонки украшали свой костюм полотенцами-наспишниками, которые обычно вешали на стены, иконы, зеркало, а также применяли для выделения почетных гостей на свадьбе. Использовали их баские по-разному: подпоясывались через плечо и делали из полотенца фартук, два полотенца перебрасывали через оба плеча крест на крест, третье — на шею, как шарф, а четвертым подпоясывались; или забрасывали два полотенца на шею концами вперед я назад, а третьим подпоясывались.

В тех местах, где входил в моду городской костюм, баские наряжонки могли предпочитать его. Надевали платье белое или розовое, под низ кофточку, наборушник (= три низки бисера) на шею, на голову белый платок, сверху шляпу с бисером и лентами, накидку из настилальника или тюля, на руки черные или белые перчатки, на ноги ботинки. Шею окутывали вышитым полотенцем, забросив свободные концы на спину. Соломенная или фетровая шляпа в костюме баских была одной из самых заметных деталей. Поля ее украшали перьями и бисером, цветами из бумаги или крашеной стружки, обтягивали тюлью и лентами. Причем этот элемент не обязательно сочетался с костюмом городского типа.

Например, в д. Лучевник шляпа и ботинки в наряде кудесов дополнялись старинными сарафанами, подпоясанными «спереду назад» богато вышитыми полотенцами. Иногда в такого рода костюме появлялись и пародийно-комические элементы — платье было не по росту, а шляпы из тряпок или из картона (д. Данилково).

У вепсов в Шимозере ходили по домам и красивые молодцы (bohatad prihad — букв. «богатые парни») — «шикарно одетые» в «фартовые костюмы» и сапоги, с гармошкой и с прикрытым платком или тряпкой лицом. В д. Михайловская, где в обходе нарядих также принимали участие парни, их наряд состоял из вышитых рубах и широких штанов, заправленных в сапоги. Рубахи перевязывались по левому боку вязанными или ткаными поясами с кистями. На головы надевали овчинные шапки, внешне напоминающие папахи.

Баские наряжонки приходили, как правило, днем и плясали под музыку сопровождавших их гармонистов. Весь интерес этого обхода заключался в узнавании хозяевами пришедших и рассматривании нарядов пляшущих наряжонок.

Если баские приходили на игрище, их встречали специальными песнями, под которые они должны были плясать. В Тотемском уезде народах, когда они приходили на игрище, встречали песнями: «Заюшка с-по сеничком гуляй, таки гуляй», «Я с-по бережку ходила, гуляла, белорыбицю ловила не одна». Эти песни служили своеобразным приглашением наредихам открыться и остаться на игрище. Если после этих двух песен они не открывались, то пели еще песню «Я бегу, бегу по поженьке, да добегаю до цясовенки» или «Я сиводни не хотела угорить» и коротушки (дд. Ереминская, Островская)

Если же наредихи, по мнению присутствовавших, были «не больно хороши», то им могли спеть шуточную песню «Вы ерши», которой встречали и ряженых-детей (д. Машковская). В Тарногском, Верховажском и Нюксенском р-нах часто встречалась и еще одна разновидность красивых наряжонок — свадьбой или свадьбами ходить. Этот тип ряжения известен на всем Русском Севере, однако зоны его распространения и поведение его участников мало изучены. Обращают на себя внимание названия этого типа ряжения из Верховского о/о Тарногского р-на: со свадьбой ходить, свадьбу водить — которые указывают, видимо, что ряженые некогда играли роль своеобразного «почетного шутовского экскорта» при обходе деревни молодыми. Отметим, что подобные обходы нередко проходили и во время настоящих свадеб, которые по времени проведения тяготели к Рождественским праздникам и святкам, а потому участие в этих обходах ряженых вполне закономерно.

В Тарногском и Верховажском районах встречался тип свадьбы, который тщательно копировал все, даже мельчайше детали настоящего свадебного обряда. Любопытно, что в других районах такого рода шуточная свадьба могла разыгрываться не в святки. Например, в д. Оносово «свадьбой» начинали сезон бесед, чтобы собрать угощение для пирушки. «Ковды робята приедут на дневки (=отпуск), с Заговенья начнут беседы делать (в другие деревни ездили). Ковда хлеба (=угощения) нет, товда сделам свадьбу. Нарядим девку: цветы восковые на голову, фату из марли («уваль»). Невеста плачет по-настоящему: «Отдадут тода молодёшеньку, / За чужово да чужён-чуженца, / Меня на дальнюю да во сторонушку, / Там и избы-то как мекильницы, / Там и бабы-то как медведицы, / Там и полки-то да высокие, / Все корзиночки глубокие, / Не достанешь до рогушечки, / Не отломишь да налетушечки». Потом шутовые писни споёт. Дружку приведем боевого, повяжем полотенцем, которое невеста вышила. Женихам и невестам тожо кто побойчее. Дружка выводит их за руки, дорогу виничком разметат. Они садятся в сани — три лошади запряжом — да три раза по деревне проедут. Пока они катаются, собирали на свадьбу: стол нанесут — суп, мясо, налетушки, рогушечки, пива наварят… За стол сядут: «Горько!» — рычат. Невеста с женихом целуецца, а ей деньги дарят (от 3 коп. до рубля).. Попируем; что на столе останется — хозяйке». Деньги, собранные во время «свадьбы» использовали для выкупания избы под игрища и вечорки.

Участники свадьбы совершали обход всех домов в деревне, где не были заперты ворота: «Не кажный пускав нас — отары, дак нашто им наряжухи-то! К молоденьким идешь, де-ка получше, побольше семья — вот тут и угостимся» (д. Великая Тарн.). Основной целью обхода был сбор еды или денег для устройства пирушки. Поэтому в свадьбе участвовали все, кто пришел в этот день на вечёрку или, по крайней мере, значительная часть ее участников: «С вецёрок ходили. Мы так это на вецёрках-то вецеруём вецером вмисте-то, да сговоримся, да пошли наредимси тамо, у ково цёво ес(т)ь» (д. Великая). При этом нередко использовали наряды своих подруг, чтобы не сразу быть узнанными при приходе в дом к односельчанам. В д. Ляпинская свадебщики прикрывали лица кружевными полотенцами. «Соберемся — и пошли этим, застольём-то. В хорошу одежу наряжали — весь прибор. Нарядяцця молодые — жоних и невеста; тут дружка, тут божатко и хрёсной… Наряжухи покрасяцца тожо, по-басце штоб быть: брови наведут, шчоки красочкой красит. Невеста во все хорошее: сарафан, рубаха, лицо закрыто шалью шовковой. Жених тожо во всем хорошем: в вышитой рубахе, черном суконном костюме, в сапогах, пояс шовковый на ем» (д. Великая). В д. Кузьминская (Тарн.) жених подпоясывался рушником, ему наводили сажей усы и привязывали волосы из кудели. «Басота» невесты подчеркивалась особым нарядом: шелковой шалью, прикрывающей лицо, борушкой (=женским головным убором), восковыми цветами в волосах, — а если лицо оставалось открытым, то и своеобразной «косметикой»: подкрашенными красной глиной губами, наведенными сажей бровями и мушками на лбу и на щеках.

В. некоторых деревнях ходили по домам, обходя зачастую «всю волость» (д. Заполье), заходили даже в дом священника (дд. Малыгинская, Цибунинская), в д. Куревино считали, что в каждый дом надо зайти, В других деревнях предпочитали ходить по вечоркам (дд. Кузьминская Тарн., Фоминская Верхов.). Перед процессией шли сватья или дружка — «пропахивали веницьками дорогу» («нарочно в избу метет» — д. Волоцкая). Подойдя к дому, кричали: «Свадьба идет!»

В доме вели себя по-разному. Чаще всего: «За стол сразу, свадьба пришла раз; стаём перед столом, нам стол опраствают, место дают… Зайдут за стол, сядут прибором, кругом: сватья, рядом невеста, жених, его отец, дальше его родные (прибор), напротив — дружка» (дд. Волоцкая, Цибунинская). Хозяева несли угощение. Иногда оно было чисто символическим: «За стов посадят, нальют бутывку вода, да угошчают — что-нибудь на стов поставят» (д. Малыгинская), — а иногда и настоящим: «Хозяева нанесут на стол вино, пирогов, супу. Жениху и невесте нальют по рюмоцьке, они выпьют, поцелуюцця, говорят: «Спасибо!» (дд. Куревино, Волоцкая). Вино наливали дружка и божатко (=крестный отец). «Молодым», так же, как и на свадьбе, кричали: «Горько!» Часто ряженые сами угощали хозяев «вином» — водой из принесенной о собой бутылки: «Кто выпьет, а кто выльет» (д. Власьевская).

В одних деревнях свадебляне, как и другие ряженые, молчали или говорили измененными голосами, да и то только между собой, в других — пели припевки, в основном, для любопытствующей публики: «Припоют припевоцъку, дак за припевоцъку денешки давай… На денешки-те назавтра вина купим, да лешо испекём чё-нибудъ, да вецёрок сделаем» (дд. Горка Тарн., Фоминская Верхов.). Припевки пели те же, что и на свадьбе: «Каты-покаты», «Веник да голик», «Укатявся катышок за овсяну мучку» и т. п. Те, кого «припели», должны были поцеловаться и дать свадеблянам, которые теребили их: «Плотите денешки! Плотите денешки!» -1-2 копейки.

Долго в одном доме не задерживались. В конце обхода во всех деревнях заходили на вечерку, где свадебдян встречали особенно весело и где молодые обязательно плясали перед всеми «русского''. В остальных домах плясали очень редко.

Еще один тип баских ряженых встречается не только в святочной обрядности, но и на свадьбе, и на масленицу. Он издавна широко распространен у вепсов (Siganad «цыгане»), а также у многих народов Европы. По своей одежде цыгане ближе к красивым наряжонкам, по поведению — к нищим, по некоторым другим признакам (например, по своей непонятной, «цыганской» речи) напоминают страшных кудесов. Персонажи такого типа, изображающие инородца или иноземца («немец», «лях», «еврей» и т. п.), есть и среди святочных ряженых других народов. Они как бы поддерживают тему странных, таинственных пришельцев, бродящих по земле в святки.

Костюм, речь, поведение цыган-ряженых пародировали соответствующие атрибуты настоящих цыган. Обычно они составляли отдельную группу в 5–6 человек, реже присоединялись к другим ряженым. Цыганка часто держала на руках сверток («ребенка») и была с большим животом.

Цыганки наряжались всегда ярко, броско в широкие юбки (часто не одну), цветные кофты, платок пофорсистее или шаль, накинутые на плечи. В д. Патракеевская надевали по юбке на каждую ногу. Волосы делали из лошадиного хвоста или распускали собственные косы («шишку из волос большую сделаешь, наперед волосся выпустишь» — д. Цибунинская).

Цыган ходил в широких штанах с красной повязкой вместо ремня и цветной рубахе. Обязательным атрибутом его костюма была ременница (=плетъ), которой он щелкал, хлестал по полу или стегал девушек. Лица цыган так же, как и у остальных наряжонок, были прикрыты сеткой, платком и вымазаны сажей. Реже встречались цыгане в рваной, «худой» одежде (д. Зарубинская).

Характерным признаком цыган была непонятная для окружающих речь: они «лепечут не по-русски» (д. Ганютино), говорят «по-циганьски» (д. Заполье) или «по-кудесью», то есть горловым, сдавленным голосом (д. Паршино), Вспоминая речь цыган, очевидцы воспроизводят ее в виде устойчивых словесных формул, которые отчасти проясняют, что понималось под «цыганской» речью. Так, скажем, в д. Клеменево цыгане говорили: «Калапаты-марапаты», в д. Максимове: «Кырымыры кыла», в д. Колнобово — «харымарыкали». Конечно, когда им приходилось разговаривать о другими участниками игрища, они переходили на обычную речь, однако старались придать ей «цыганский» акцент, растягивали слова (д. Костино).

Главной целью цыганок было выпрашивание милостыни к «гадание», что сопровождалось пляской и пением неприличных и шутливых песенок под аккомпанемент «оркестра» ив гармошки, балалайки и печной заслонки, а также разбрасыванием пепла, углей и муки, припасенных в широких карманах «цыганской» одежды (д. Паршино). цыган же пугал девушек плетью и принимал участив в сценках с продажей и меной коня.

Гадание устраивали, чтобы насмешить всех окружающих. Сделать это было не так уж трудно, поскольку цыганки, как правило, хорошо знали тех, кому «гадали» и могли использовать при «гадании» известные воем имена и реалии, а их намеки были понятны каждому.

Гадание сопровождалось просьбами о вознаграждении, которые непременно выполнялись. «Придем да гадаём хозяйке — шчё придумаешь. Дак она за то даст маслице, сахарку, заспеци (=овсяная крупа на соломат) — нам другая-то (крупа) не надо, а штобы этоё. Мы и раздобримся: «Хорошая, товстожопая, красивая!» — да всево ей тут насулим» (д. Лучкино). Как видно из этого примера, подаяние сопровождалось самыми «изысканными» похвалами и пожеланиями, отказ же вызывал целый поток насмешек и угроз. «Дай, мать, сахарку и сметанки! Ну не даси, мать, знаем чё те будет! Спомянешь, мать, спомянешь!» (д. Максимово). «У, какая ты добрая! Дай бог тебе всего доброго! Дай хлеба кусочек!» (д. Лепручей). В д. Середская «циганки корзину возьмут, ходят, просят молочка (молочко сам знаешь какое надо). Пригоношки припевают: «На большую не прошу, дай на маленькую!» Да платьице дай, да платочка — все просят, денег, вина, сахару — всего. Выхвалят тебя или выхулят, как мало дашь: «Тибе корзина бы большая, да жена бы худая, нерадивая, да неродивая, да нехозяйственная!» Да вот так и выпевают: «По могилам хожено, да ради Бога прошено», — да всяко тебя высмеют, как мало дала (будто ты ходила, собирала и им принесла)».


ЧУЧАЛЬЦАМИ ХОДИТЬ (д. Бугаиха), УСЕНЬКИ (д. Корышово). Особую разновидность ряженых составляли ряженые-дети. Иногда эта группа имела и свое, особенное название — чучальця или усёньки. По нарядам и поведению эта группа ряженых мало отличалась от ряженых-взрослых. В д. Бугаиха «приходили чучальця — маленьки наряжонки: зависяцця, шубу вывернут; придут в избу, плясать зачнут: в круг станут, потопчуцця, пели что-то». В с. Устъ-Алексеево «маленьки в пляску не ходили; гуляшами оденуцця: пиджачёшко, лицо шапкой прикроют — одни глазки видно; придут, попляшут».

Если наряжонки были совсем маленькие (до 10 лет), то наряжаться им помогали взрослые: «матка набасит (=нарядит) ли кто ли» (д. Малое Коровино); «наредят всяко, хто как сможет нарядить» (д. Тырлынинская). Иногда представление с участием маленьких наряжонок разыгрывалось тут же, в доме, перед родней: «Еще до школы выряжушками ходили: рубаху наденут большую, рукава назади завяжут (сестра наряжала) — от они и скачут. «Добро, добро скачете!» — пирога им дадут» (д. Лысьево).

Дети постарше (10–12 лет) ходили уже ватажками от 2 до 5 человек не только по домам, но и на маленькие (младшие) посиделки. При этом обычно рядились стариками или цыганами (см.): «У стариков сарафаны возьмут, сажой намажуцця» (д. Бурлёво), В д. Антоновская дети этого возраста ходили циганами — в обычной одежде, но «приумажуцце». При атом ничего не просили, лишь плясали и «гадали» «что рздумают, то я врут». В д. Плесниха выпяжонки-цыганята просили у хозяев копеечку, хотя одаривали их обычно чем-либо съедобным — конфетами, орехами, пирогами. Все соранное в конце обхода честно делилось между участниками и съедалось.

Непременной принадлежностью обхода была пляска: «Маленькие ходили воряжонками. Придут старик со старухой, топают, пляшут, им на языке играли» (д. Клоково). Иногда взрослые сами включались в пляску. Например, брали детей за руки и, приплясывая, кружились с ними в хороводе под припевку: «Журавли вы журавли» (д. Дудинская). Зато если чучальця «не приходились ко двору», могли и облить их жидкой глиной (д. Кононовская), и спеть им насмешливую песенку:

— Вы ерши, да вы ерши,
Небольшие барыши,
Рыбка маленька,
Косеватенька.
Это кто рыбу ловив,
Я того бы полюбив.
Это кто уху хлебав,
Я тово бы (по)целовав.
(д. Ереминская)


РЯЖЕНЫЕ НА ИГРИЩАХ

ПОКОЙНИК. Смерть и воскрешение — древнейшие мотивы новогоднего ряжения, которые занимали важное место во всей драматургии этого святочного действа. Поэтому не случайно, что, несмотря на весьма пестрый состав персона-ряженых, существенно различавшийся по районам, «покойник» встречался почти повсеместно. Исключение составляют лишь некоторые старообрядческие и вепские деревни, а также крайний восток области (В.-Уст., Кич. — Гор.). Правда, судя по воспоминаниям старожилов («при нас не было», «до нас играли»), и там этот персонаж чаще всего был известен (хотя и осуждаем) и его окончательное вытеснение и забвение произошло на грани веков.

Довольно полное и точное описание типичной для Вологодского края сценки из Череповецкого уезда можно найти у С.В.Максимова. «Ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть «покойником», потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал и не убежал.

«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из виней сахарной бумаги с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горючие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане я платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего.

Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».

По окончании отпевания девок заставляют «прощаться с покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами…

Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» — кусками мерзлого конского помета».

Похожие сценки разыгрывались в Вологодских деревнях вплоть до 50-60-х годов нашего века. Правда, существовали некоторые местные различия в церемонии прихода покойника в дом, в его наряде, поведении и т. п. Скажем, в одних деревнях покойник ходил из дома в дом самостоятельно, а в других его возили на дровешках или даже телеге, привязав к ним. Чаще всего покойника заносили в дом на одной-двух сколоченных вместе досках, на полатнице или на скамейке, привязав к ним, чтобы покойник не упал или не убежал. Реже для этого применяли грубо сколоченное из досок подобие гроба или даже настоящий гроб, носилки или полотно —»коленкорово портно», «постильно».

Эти детали в той или иной степени отражают особенности реального похоронного обряда, нередко уже утраченные.

Покойник мог появляться и не через дверь. Скажем, в Череповецком уезде и по Широгорью парни заранее прятались в голбец и в разгар игрища выносили оттуда в корыте покойника с редешными зубами.

Наряд покойника также различался по степени архаичности. Чаще всего его заворачивали в «саван» — простыню, большое белое полотно или просто накидывали полотно на него сверху. Встречаются упоминания о том, что накрытый покрывалом «покойник» был голым (дд. Великодворская, Ростово, Халдынка, Климовская), хотя нередко под этим имелось в виду, что ряженый был в одной рубахе до колен, без штанов. Чаще, однако, покойника наряжали как настоящего мертвеца: в домотканое нижнее белое белье — рубаху, и портки (кальсоны), причем эротизм этого персонажа подчеркивался демонстративно расстегнутой ширинкой (д. Ростово) или прорехами в самом неподходящем месте (д. Ростове). Во всех описаниях особо подчеркивается цвет наряда («во воем белом набашон»), что объясняется, видимо, тем, что это старая разновидность погребальной одежды, которая некогда символизировала «одеяние предков».

У куйско-пондальных вепсов до начала века сохранялась и такая архаическая деталь наряда покойника, как остроконечный колпак (в реальном похоронном обряде остроконечное навершие обычно имел саван). Иногда колпак заменялся ведром (д. Брюшная). Напомним, что остроконечные колпаки или заостренные головы — обязательная принадлежность ряженых и «нечистых духов», «щуликунов», которые широко распространены на Русском Севере, особенно на территории бывших Архангельской и Олонецкой губерний.

Одной из главных задач покойника было запугивание детей и девушек. Отсюда разные «устрашающие» детали его облика. Часто упоминаются огромные репные или картофельные зубы, но обычно их делали в виде полукруглой пластины, которую ряженый держал во рту и внешний край которой завершался утрированными «зубами». Нередко для пущего устрашения в выдолбленную картофелину с «зубами»-прорезями клали уголек, и ряженый-покойник время от времени раздувал его, пуская изо рта дым и искры (дд. Паршино, Калинино, Новоселово, Великая Тарн.).

Для этой же цели лицо, а иногда и весь наряд покойника, обсыпали мукой, мелом или вымарывали сажей. В д. Великий Двор (Тот.) «покойник был весь умазан в сажу и в тесто», а в д. Чеченинской — сажей и мукой. Реже покойнику подвязывали бороду (дд. Подсосенье, Копоргино) и волосы из конского хвоста (д. Спирино), а нос перевязывали ниткой (д. Аксентьевская). В д. Марачевская облик покойника дополнял свиной пятачок, который он держал в зубах. Лицо обычно прикрывалось платком, сеткой или марлей, но так, чтобы были видны зубы.

Кульминационным моментом сценки с покойником было «отпевание» и «прощание» с ним. Главными фигурами «здесь были, конечно, поп и плакальщицы (жена», «родственники» покойника). Возглавляли процессию поп с дьячком, размахивая «кадильником» — кринкой с тлеющими и чадящими угольями и брошенными сверху шерстью или пометом, иногда сушеными травами, серой, берестой, чтобы сделать чад как можно более неприятным. «Лампадочкой гридят — мовтают кругом» (д. Подсосёнье). Иногда вместо «кадильника» махали подожженым старим лаптем.

В д. Павловская бросали в «кадило» табак, а в д. Дуброва — перец, чтобы заставить всех девок чихать. В д. Окатовская «старухи окуривали покойника травкой богородской (=чебрецом)».

Любопытно, что в деревнях со значительной долей старообрядческого населения оплакивание устраивали как на настоящих похоронах. «Покойника положат на постильно и охают: «0-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! 0-охх! И те мене за сутоцьки да под око-о-шецько-о! / Да по брусовой-то лавоцьки, / Да на родново племенницька (или иная степень родства). / Да ты куда жо средивси, Да ты куда наредивси? / В платьице да не нарядное, / Да (в) платьице умиральноё!» Зависяцця платком, да и охат тут над ним… А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно, итъ их ходит наряжонками, дак они и зацьнут прошчацця: «Простишь ли, старой-де, меня, грешную? «- «Тебя бог Простит!» Вот и все… Вот поприцитают, попрошчаюцця и опять понесли из избы-то» (д. Тырлынинская — здесь покойника носили по всей деревне).

В зависимости от степени «серьезности» оплакивания варьировались и тексты, которые распевал пол и плакальщицы. Очень часто, например, пели «Вечную память» — с большими или меньшими сокращениями и отклонениями от канонического варианта. Например, «поп» пел:

— Святы боже,
Святы крепки,
Святы бессмертный,
Помилуй мой!
Вечная память (2 р.),
Помянуть за упокой,
Человек-то был какой!
(вар.: Вецьная память,
Бесконецьная жис(т)ь!
Упокой, господи, душу нашу —
д. Фоминская Верхов.)
(дд. Борисовская Кирил., Павшиха, Часовное, Лисицинская).

В дд. Цибунинская, Пеструха, Липин Бор пели «Господи, помилуй», добавляя «кто чево сумеет смешное»; «другой раз и матюки заворотят» (д. Пеструха). Брань в таких ситуациях некогда выполняла магическую роль: считалось, что она отпугивает всякую нечисть, предохраняет, в частности, участников церемонии от последствий опасного для них контакта с мертвецом. Такой же смысл имела замена имени. Например, в дд. Липин Бор, Лисицинская, Горка (Хар.), отпевая покойника, поп произносил: «Господи, помилуй / Усопшего раба (имярек)!» — называя при этом любое, произвольное имя (Сидор, Потап, Афанасий), что должно было отвести неприятные последствия «отпевания» от того, кто исполнял роль покойника.

С этой же целью перечисляли поименно («отпевали») всех присутствующих, браня тех, кого недолюбливали:

— Господи, помяни:
Трех Матрен,
Луку с Петром,
дядюшку Захара,
Сашечку и Маню,
Починочнова Ваню,
Гришу Хомоськово,
Игнашу Притовсково,
Микиту Рогоськово,
Фиста Молодьсково,
Ваню Каличёнка,
Он же и Романёнка,
Митю колдуна,
Евдисея бя…на.
Помяни, Господи:
дядюшку Трифона,
Старушку Ф……,
Сидора да Макара,
Скривёна мать Захара.
(с. Раменье Кирил.)

Оплакивание могло перемежаться шутливыми диалогами вроде: «Милушка, о чем ты плачешь? — О муже. — На ково твой муж-то был похож? — На назёмные (=навозные вилы!» (д. Ромашево Кирил.).

Этот диалог представляет из себя сокращенный вариант популярной шуточной песни, которая, видимо, также могла исполняться во время оплакивания «покойника», хотя Н.Иваницкий, записавший текст этой припевки в конце века, таких указаний не делает:

— Баба деревенска в лаптях, куда ты пошла?

— На поминки, мой батюшка, на поминки.

— А кого ты поминать-то пошла?

— Мужа, мой батюшка, мужа.

— А как у тя мужа-то звали?

— Не знаю, мой батюшка, не знаю.

— Да на что имя-то его похоже?

— На вилы, мой батюшка, на наземные.

— Так не Вилантий ли муж-то был?

— Вилантий, мой батюшка, Вилантий.

— Каким он промыслом-то занимался?

— Скрипошник, мой батюшка, балалаешник.

— Какие он песни по скрипке пел?


После этой части песни, исполнявшейся «протяжно», шли шуточные припевки, которые пели «быстро, о притоптыванием».

— Уж ты, Фёкла, белая,
Зачем глупо сделала?
Раз, два, три, люли!
Зачем глупо сделала.
Горюна прогневала,
Чёрного, горбатого,
Горюна проклятого?
Завсе вижу пьяного
У Никахи в кабаке,
В изорванном шубняке.
Зеленое вино пьёт.
Горюна домой зовет:
— Ах ты, сукин сын, мотушка,
Все ты пропил, промотал,
Всё на картах проиграл!
К столу овцу привязал,
Журавля на маште взял.
Журавли-то долгоноги
Не нашли домой дороги,
Шли стороной,
Боронили бороной.
Борона золезная,
Поцелуй любезная!
(д. Печенга)

Далее, по свидетельству собирателя, шло несколько строк не для печати». Обращает на себя внимание вторая часть плясовой припевки («Долгоноги журавли»), которую нередко напевали при встрече группы наряжонок, входящей в избу.

В дд. Григоровская, Новоселки, Середская поп, дьякон и псаломщик пели разные неприличные прибаутки, а завершалось «отпевание» репликой: «Мертвого (вар.: Помяни) за упокой, / А человек-от был какой, / Да и у-у-уме-ер!» В д. Зыков Конец «отпевание» завершалось припевкой: «Человек-от быв какой — / И с ногами, и с руками, / И с телечей головой!» О характере остальных припевок можно судить, например, по таким текстам:

— Покойничек, да умиройничок,
Умирав во вторничок.
Стали доски тесать,
Он и выскочив плясать.
Плясав, плясав,
Да и за ними побежав.
(д. Ереминская)
— Быв покойничек,
Умирав во вторничек,
Стали доски тесать,
Соскоцив старик плясать.
(д. Великий Двор Тот.)
— Поп кадит,
А покойник-от глядит.
Поп-от поёт,
А покойник-от (в)стаёт.
(д. Сафонове)
— Дивное чудо,
В монастыре жить худо,
Игумны — безумны,
Строители — грабители,
Архимандриты — сердиты,
Послушники — косушники,
Монахи — долгие рубахи,
Скотницы — до картошки охотницы.
(д. Малино)

Заканчивалось «отпевание» репликой: «Идите с покойником прошчаться — или «Надо с покойником проститься!» Сначала подходили родственники: «Прости, дядюшка! Прости, муженек!» В тех деревнях, где нравы были не слишком строги, принуждали участвовать в прощании и остальных девушек. Их подтаскивали или подталкивали к «усопшему» и заставляли целовать его в губы, в лоб или уродливые «репные» зубы: «Поцелуй родителя!» (д. Согорки). Реже целовали иконку, лежавшую на груди покойника (дд. Фоминская Верхов., Федяево). В д. Волоцкая вместо этого клали на грудь «усопшего» мелкие деньги (на настоящих похоронах эти деньги использовали для устройства поминок).

Подобного рода церемонии чаще всего практиковались, когда покойника приносили на игрища. Нередко девушек при этом поджидали всякие сюрпризы. Скажем, в одних деревнях покойник плевался в прощающихся (дд. Кожинская, Середская) или «фукал» в них набранной в рот мукой (дд. Пяжелка, Пондала). В других — колол целующихся с ним девушек взятой в рот иголкой (дд. Мезенцево, Верхняя Горка, Калитинская). В д. Спирино покойнику делали своеобразною «усы» из иголок, которые торчали из-под покрывала в разные стороны, или клали на губы щетку, потому «попращаться» с ним, не уколовшись, было весьма затруднительно. Иногда строптивых девушек вымарывали в сажу, подталкивая их лицом к лицу покойника («приткнет, чтобы умазалася» — дд. Подсосенье, Мосеево Тот.).

Тех, кто особенно упорно сопротивлялся, пугали розгой («вицей»), подхлестывали свернутым полотенцем или соломенным жгутом. Иногда такая участь поджидала каждую девушку, пришедшую «попрощаться»: «А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту… В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе» (д. Фоминская Верхов.). Те, кому было страшно, откупались пряниками, конфетами, вареными яйцами, иногда и вином (д. Спирино).

Если покойника приносили неодетым, девушек могли стращатъ и его видом. В дд. Григоровская, Климовская «как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется». В д. Подсосенье, если хотели посмущатъ «прощающуюся» девушку, приподнимали ненадолго перед ней покрывало, под которым скрывался покойник (голый или в «трунине»', то есть в рванье). В дд. Ростово, Халдынка саван делали полупрозрачным, чтобы при приближении можно было рассмотреть необходимые подробности. В дд. Новинская и Фоминская девушек с завязанными глазами по очереди подводили к покойнику и «заставляли целовать, что подставят». Подобные «шалости» устраивались только на средних вечеринах.

Если в одних деревнях, как и описано у С.В.Максимова, сразу же после «прощания» покойника уносили, то в других сценка заканчивалась его «оживанием». Например, во многих районах (Нюкс., Тарн., Верхов., Вожег., Кирил., Бабаев., Вытег.) покойник вскакивал и гонялся по избе за девушками и детьми, ловил и катал их по полу («ребятишки все из избы убегут; он под конец уж и сам побежит за йими» — д. Федяево), иногда щипал девушек за плечи: «Так нащиплет, что в кровь руки!» (д. Починок Бабаев.). В д. Хмелевица вместе с покойником («голой, в белом во всем») приносили ведро с водой и веник. Покойник соскакивал с досок и, окунув веник в ведро, обрызгивал всех девушек. В дд. Пахтусово и Лодыгино покойник вскакивал, сдирал с себя одежду и мог опрыснуть сажей того, кто ему не нравился. Все эти действия имеют явную эротическую символику. — «оживший», полный жизненной энергии покойник стремится передать ее окружающим.

Нередко эта идея воплощалась в пляске «ожившего» мертвеца. Так, в д. Спирино покойник, вскочив, старался поцеловаться о девушкой, за которой он обычно ухаживал или которая ему изменила, измазывая их при этом сажей, а затем плясал с ними. Иногда он плясал со всеми девушками по очереди (д. Великодворская) или в одиночку (д. Клеменево).

Отметим, что существовали и другие формы покойника. Например, в д. Александровская в 40-е года нашего века покойника носили так: один клал другому, стоящему впереди, руки на плечи, а сам закидывал голову назад. Впереди-стоящий наклонял голову вперед и протягивал руки, на которые предварительно напяливал носками вверх валенки. Затем все это прикрывали простыней вместе с лицом и «ногами» и в сопровождении попа входили в избу.

В Верховажском, Тотемском, Бабушкинском, Тарногском р-нах вместо человека нередко носили куклу из соломы. В дд. Заборье (Тот. и Бабуш.), Великодворская, Коротковская покойника сооружали из снопа ржаной соломы, привязанного к доске, или скамейке и накрытого сверху постилахой, иногда наряженного в мужскую или женскую одежду и о вымаранной в саже тряпицей вместо лица. В д. Высотинская сноп оборачивали сверху одеялом, придавая ему формы человеческого туловища, клали его в гроб и закрывали полотном. Принеся в избу, заставляли всех прощаться с «усопшим» и плясали вокруг гроба.

Широко были распространены и покойники, бегающие по деревне, что приближало их к маске белой бабы (см.). В д. Новоселово (Вашк.) парень с угольями во рту бегал по избам, фукал на всех дымом и искрами, катал («котышкал») по земле и по полу детей и взрослых. В д. Калинино покойник в белой одежде и босиком бегал по избам, фукал огнем и прискакивал к тем, кто боится, опираясь одной рукой на того, кого пугал, а второй на бадог.


БЕЛАЯ БАБА. (Бережнослободская вол., д. Ногинская, л. Олюшино, д. Титовская), СМЕРТЬ (д. Куревино, д. Кожинская, д. Власьевская, д. Скородумово, д. Слободка Нюкс.), ОКУЛЯ (д. Терентьевская Тарн., д. Александровская). Одной из разновидностей мертвеца была маска белой бабы или смерти. которая иногда очень близка к покойнику. Такой вариант, белой бабы был, например, известен в конце прошлого века в Бережнослободской вол.: «Наряжают парня в белую женскую рубашку, в руки подают щеть, какой бабы чешут лен, кладут его на скамью, вносят в избу и ставят на пол. «Баба» лежит будто мертвая; потом вдруг соскочит, бегает по избе и тычет в лицо щетъю».

Чаще, однако, баба обходила дома в одиночку. Характерным ее признаком было длинное белое одеяние: простыня, балахон, белая рубаха, полотно. Лицо обычно вымазывали сажей или прикрывали полупрозрачной тканью. В руках у нее часто были скалка или сковородник, которыми она могла запугивать или даже поколачивать девушек, «Одна смерть-то была, в белой рубахе, со сковородником — идёт да стукает. Зубы были у её, на голове у её тожо от лошади циво-то было привязано. Волосы роспушчены. К девкам подходила и целоватъ ее заставляли. Все убегают из избы-то» (д. Зыков Конец). В д. Скородумово смерти надевали на голову ведро и вручали веник и скалку, которыми она могла любого «отдуть». В д. Слободка (Нюкс.) один из парней надевал белую исподку (=нижнюю рубаху), закутывал голову и лицо марлей. Войдя в избу, он топал перед кем-нибудь ногой, тот должен был встать и наклониться, а смерть хлестала его плеткой. Чаще, конечно, такой экзекуции подвергались девушки.

В отдаленных деревнях Верховажского р-на белая баба приходила с ПОВОДЫРЯМИ. В д. Ногинская ее «костюм» состоял из деревянной крестовины, которую один из ряженых держал в руках, с прикрепленным к ней сверху деревянным кругляшом — «головой». В д. Фоминская (Верхов.) устраивали белую бабу и так: на ряженого бабой надевали длинную белую рубаху, а в рукава второй рубахи просовывали палку, за которую держался, подняв вверх руки, ряженый. На месте ворота второй рубахи привязывали к палке в качестве «кумпола» деревянное блюдо, обернутое третьей рубахой. При этом старались, чтобы баба была повыше («под потолок»). Зайдя в дом с бабой и наведя на всех присутствующих страху, парни обходили стоящих на лавках девушек и заставляли бабу «кланяться» им, незаметно подавая ей знак, когда надо особо поусердствовать («блюдом саднёт, кто не нравицца»).

В дд. Терентьевская (Тарн.), Александровская водили Окулю — ряженого в полупрозрачной накидке с поднятыми кверху руками и привязанной к ним тряпичной годовое. В дд. Титовская и Олюшино ряженому белой бабой сомкнутые над головой руки обматывали полотенцем, а поверх несколько раздвинутых кулаков повязывали платок или надевали шапку; затем завешивали его двумя простынями до полу. В д. Харитоновская (Верхов.) так наряжали смерть, причем маске добавляли некоторые реалистические детали: рисовали глаза, нос, рот, привязывали косу. В д. Байкалово такого ряженого называли «лешой». Все эти маски кланялись и пугали девушек. Это настолько характерная их особенность, что иногда их так и называли — кланялка.

Отметим явное сходство между масками белой бабы и журавля (гуся). Скажем, кланялка из д. Каплинская держала в своих руках-»голове» ножницы: «Ходив да кланявся, ножници казав, кому и подол раскроит». Так же обычно действовал и журавль (гусь — см. ниже). Интересно, что это сходство подтверждается и на материалах русских говоров, где длинноногая птица с большим клювом нередко называется бабой.

Одна из важных особенностей этой маски — огромный рост, что также использовалось для достижения устрашающего аффекта. Например, в д. Васильевская двое парней в длинных белых рубахах изображали смерть; один усаживался на плечи другому, причем на лице верхнего была личина. Так же ходили парни в д. Юрковская, только у обоих были приделаны к головам рога, а сзади прикреплены хвосты.

Применялись для этой цели и ходули _(дд. Большое Харюзово, Паново Кич. — Гор.). Ряженые — пугала иди пужала — одетые в длинные балахоны, ходили на ходулях по деревне, наводя ужас на случайных прохожих и стучась в окна. В дд. Надеевщина, Крадихино ходили по деревне на бадогах куляши — только парни и мужики: «Сверху кафтан довгой, лицё шапкой, хто бороду сделает… Руки кверху свяжут, кто шчё накинет и кланяецця. Крицяли: «Манило, манило идет!» — шчёб боелися люди, ребятишки».

У вепсов в с. Шимозеро по улицам ходили покойники (kol'i'ad). Ходили обычно поодиночке, «чтобы ребят (=детей) попугать. Покойник клал себе на голову мотовило самопрялки, веревку или ремешок, прикрепленный к нему, привязывал к поясу, а сверху набрасывал длинное белое полотно. Покойник отучал в окна домов и заглядывал в них.


КИКИМОРА (д. Борисовская Кирил., д. Ведовская, д. Хмелевица, д. Конецкая, д. Хламово, д. Широкая), КУДЁЯ (д. Матвеево, д. Федотово), ДРЕМА (д. Старина, д. Полежаево, д. Падерино), САМОПРЯХА (д. Сюрга, д. Папино). Из более редко встречающихся «человекоподобных» персонажей святочного ряжения можно упомянуть кикимору; «старуху» с веретеном. Кикимора — очень популярный персонаж в местной демонологии, ее представляют и полевым, и домашним духом, о ней связано» множество поверий, одно из которых — о влиянии кикиморы на пряжу и прядение (см. выше) — тесно связано со святками и Рождеством. К этому же периоду относится я запугивание кикиморой детей: «Нe ходите на улицу, там темно, кикимора вас утащит!»

Одежда и действия кикиморы, которой обычно наряжались девушки, вполне соответствовали этим поверьям. На нее надевали самую рваную и грязную женскую одежду, иногда с подвешенными к поясу лаптями (д. Старина), в платке, завязанном на темени узлом, так что концы его нелепо торчали в стороны (д. Борисовская). «Лицо углем замарано, глаза платком зависят (дд. Беловская, Конецкая, Хламово), в руках палка с «болонками» (=наросты на дереве — д. Борисовская Кирил.) и заостренным концом — «веретено». Кикимора такого типа очень напоминает ряженых — старух и нищих. Детали внешности должны были, видимо, приблизить ее облик к тому, о котором известно по выражению «одет как кикимора» (=о неопрятно и небрежно одетом и лохматом человеке).

Действия кикиморы были связаны в первую очередь с прядением. Зайдя в дом, она садилась где-нибудь в уголке и начинала «прясть». Пресенка у нее была маленькая, кудель из отрепьев, вместо веретена — палка. В дд. Матвееве, Федотове к прялке привязывали солому, которую кудея, делая вид, что прядет, выдергивала себе на подол, а затеи мутовкой разбрасывала по избе. Нередко кикимра приставала к девушкам, дергала у них платки и требовала: «Дайте-ка мне!» Тормошила их: «Девки, пляшите, а то замараю» — и подыгрывала пляшущим в гребень («торыкала») или постукивала в такт пальцами по доске своей прялки.

Остальные беседенки, в первую очередь парни, теребили у кикиморы кудель, бросали ей туда щепки и т. п. Нередко все завершалось поджиганием кудали. Так, в дд. Матвеево, Полежаевка кудея (дрема — дд. Полежаевка, Широкая) во время прядения куняла, изображая ленивую пряху, а парни тем временем, подкравшись, поджигали ей кудель. Потом все «будили» кудею, и она с криком бегала по избе, дымя тлеющей куделью, а девушки поспешно прятали от нее свои прялки. В д. Широкая парни бросали горящие спички в прыгавшую по избе кикимору, стараясь подтолкнуть ее к той девушке, у которой было больше всего кудели, чтобы кудель загорелась от брошенной в кикимор спички.

От «помощников» и злопыхателей, а также тех, кто пытался заглянуть под платок, чтобы узнать, кто пришел кикиморой, та отбивалась палкой-»веретеном».

Кикиморой в д. Пулово-Борисово могла быть только замужняя женщина, которая соответствующим образом «наздоблялась»: одевала «трунье» (=рвань), а голову с предварительно растрепанными в торчащими во все стороны волосами повязывала «худым» платком, прикрывая им лицо так, чтобы оно не было видно присутствующим на веселой беседе. Прихватив прялку с большим пучком мокрой кудели, кикимора входила в избу, садилась в красном углу под иконы и начинала прясть ни с кем не разговаривая. Тем самым она «давала молодым науку, чтобы не волочили, а тонко и вовремя пряли». По окончании беседы кикимора так же молча уходила.


МЕДВЕДЬ, МЕДВИДЬ И СОБАКИ, МЕДВИДИЦЯ С МЕДВИДЯТАМИ. Существует по крайней мере две версии происхождения этого персонажа святочного ряжения. Одна из них основывается на бытовании еще в прошлом веке у многих народов Сибири и Русского Севера культа медведя, самого крупного хищника в этом регионе.

Сторонники другой версии ставят под сомнение необходимость поиска столь глубоких корней святочного медведя, справедливо указывая на его родство с дрессированным медведем бродячего «скоморошьего» цирка. Исследователи обращают внимание на то, что, о одной стороны, среди ряженых иногда встречались и «скоморохи», а с другой стороны, настоящего медведя иногда водили на игрища и разыгрывали с ним типичные сценки «медвежьего цирка» после завершения прочих оценок с ряжеными.

Нам кажется, что было бы неправильным отбрасывать аргументы сторонников и той, и другой точек зрения. Видимо, в оценках с ряженым «медведем» можно найти как более древние элементы, имеющие отношение к медвежьим культам, так и более новые, которые восходят к популярным сценкам «медвежьего цирка» и построены на насмешливом пародировании манер и повадок людей и исполнении команд вожака.

Рядились медведем довольно просто: выворачивали шубу или тулуп шерстью вверх, а на лоб к лицо опускали воротник и шапку. Часто мазали сажей лицо или завязывали веревочками воротник, придавая ему подобие морды зверя, а на руки напяливали шубные рукавицы, измазанные сажей. В д. Федяево ряженый медведем надевал «шубные штаны и пиджак шерстью на волю», которые сверху подвязывали веревкой. В Верховажском и Тотемском р-нах для медведя шили специальную маску из овчины, а в д. Борисовская (Кирилл.) даже брали голову убитого медведя. Нередко для ряжения использовали и настоящую медвежью шкуру (дд. Хмелевица, Верхняя Горка, Дуброва). В д. Дивково, на ноги медведя натягивали мешки, на дно которых опускали по деревянной или металлической тарелке, а затем приматывали мешки к ногам веревками, так что получалось подобие медвежьих лап. Это приспособление позволяло очень эффектно отбивать ритм при пляске. В Сямженском р-не на ноги изображавшего медведя ряженого также нередко надевали мешки, набитые соломой.

Наиболее простые сценки с медведем были построены на показе самого «зверя» и его возможностей. Они скорее ввсего связаны с «медвежьим цирком», хотя сам факт вождения — медведя по домам может быть объяснен и древними верованиями в благотворное влияние такого обхода.

Такого рода сценки были известны в деревнях Велико-Устюгского, Верховажского, Кирилловского, Тотемского и других районов. В старообрядческой д. Тырлынинская, например, эпизод с медведем выглядел так: «В избу на вецерину заходят, медвидя ведут на веревке; он по полу и ходит, по кругу, на цетырёх ногах». В соседней д. Великая (Тарн.), походив на четвереньках, медведь становился на дыбы и плясал, понукаемый поводырем. Похожие сценки были известны в д. Комлевская, где медведя водил мужик, заставляя его кататься по полу, с кем-нибудь бороться или иначе веселить народ, а также в д. Федяево, где медведя водили кудеса — здесь он кувыркался, обнимал и целовал девушек. У вепсов в с. Шимозеро kondi (медведь) в вьшернутой шубе в шубных, рукавицах на руках заходил в избу на четвереньках и трижды обходил по кругу всех присутствовавших в избе. Иногда плясал с кем-либо, после чего молча удалялся. Здесь медведя, который посещал все дома в деревне, обычно не сопровождал поводырь. В д. Григоровская медведь, войдя в избу, смешно «похрюкивал», а затем пел разные неприличные частушки. Под конец становился на «задние лапы», подходил к девушкам и делал вид, что хочет на них броситься, а те визжали («ифкали»).

В д. Дивково медведь не пугал девушек, а только кланялся ям, напутствуемый двумя поводырями, один из которых вел его на поводке, а второй, с палкой в руке, шел рядом. Впрочем, в этой деревне для устрашения девушек также принимали меры: приделывали к «морде» медведя некое подобие «клыков». В заключение сценки медведь плясал, отбивая ритм деревянными тарелками, которые изображали «задние лапы», и наигрывал себе на гармошке. В д. Слободка (Бабуш.) медведь (здесь им наряжалась женщина) обходил всех девушек; прячем, если девушка ему нравилась, то он снисходительно трепал ее по плечу, а если нет, то, хлопнув по плечу, плевал на пол.

Мотивы, связанные с обрядами жертвоприношения, составляют наиболее архаичный пласт в оценках с участием «медведя». Смутные воспоминания об этом еще сохранились в некоторых отдаленных деревнях Тарногского и Кичменгско-Городецкого районов. Вот, например, что рассказала А.Ф. Армеева из д. Пибунинская: «О светье старики-те медведя кололи… Гости найидут о светье, придут наряжоные на игришчэ. Один на скамейку сядет, на другую скамейку палку положут. Там медвидь стоит в шубе вывернутой. Ево палкой и спёхнут…» К сожалению, свидетельства такого рода встречаются уже крайне редко. В восточных р-нах сценки с жертвоприношением медведя разыгрывались обычно на свадьбе.

В дд. Пустошь (Верхов.), Пялнобово после того, как медведь, приведенный на игрище, «поповзат и помявкат» и достаточно напугает девушек, вбегал парень с ружьем и с криком: «Медведя убить надо!» — Палил из него в потолок, а медведь, оставив шкуру, убегал в сени.

Похожие сценки были известны и куйско-пондальским вепсам. В Пондале медведь приходил вместе с охотником-ряженым с ремнем и ружьем через плечо и патронами у пояса. Медведь бросался на девушек, хватал я «кусал» их за ноги. Поднималась кутерьма, среди которой вдруг раздавался оглушительный выстрел — «охотник стрелял медведя». Медведь падал, разлив по полу «ручай крови» (для этого использовали кровь домашних животных), это называлось «Kud'ugk ее kuda» («чудик обос…оя»).

Подобные оценки уже в начале века были редкостью. Даже для большинства стариков это всего лишь «преданья старины далекой». То, что о подобными шутками велась борьба, показывают очень распространенные былички о том, как пресеклась традиция «водить и убивать медведя». В разных районах называют разные деревни, но детали истории о том, как ряженого-медведя (или «быка») случайно убили, ударив топором или слишком сильно ударив поленом, наконец, выстрелив из ружья не в потолок и не холостым зарядом, а прямо в ряженого, удивительно похожи даже в очень отдаленных друг от друга местностях.

В старину входящего в дом зверя задабривали чем-либо, приглашая войти. Остатки этого ритуала сохранились в д. Паюс. Здесь ряженый — медведь, подойдя к двери, начинал упираться: «Открыли дверь, а он не идет». Тогда разыгрывалась церемония приглашения медведя в дом: «Хозяйка вошла в амбар, принесла решето овса». После этого медведь благосклонно соглашался зайти в комнату, и, встав на задние лапы и хлопая передними, обходил девушек, а те верещали. В деревнях Кирилловского района от ритуала приглашения сохранилась лишь пауза, которую устраивали кулеса перед тем, как ввести его в дом. «Вожатый идёт с верёвкой, маленьки ребята кричат: «Медведя ведут!» Вожатый посреди избы сядет на верёвку мотает в круг; верёвка длинная, на всю деревню — пока передёргают (веревку), всю избу выстудят. А конец может пустой или «медведь» — на четвереньках в избу идёт; девок лизет обнимать, целовать. Вожатый (ему) скажет: «Ну-ко, маленьких ребят похватай!» или «Выведи-ко из избы таково-то!» — он и выведет» (дд. Малое Коровино, Пялнобово, Тимонино), Любопытно, что медведя в таких сценках иногда заменял обнаженный человек (=покойник?). Например, в д. Федяево: «Было за верёвку всё ташшат, а двери полые (=открыты настежь). Потом каково зверя привяжут, каку-то чучелу, дак все и убегут с беседы. Или тянут таково — только место это (=срамное) закроют, рубаха без рукавов, на лице маска, да нос из редьки сделают, да накрасицця, волос копну сделают — не узнаешь».

Однако, пожалуй, наиболее распространенными были сценки с озорством медведя. Символика этих действий также, видимо, связана с древними воззрениями на медведя как на зверя, одаривающего плодородием и силой. Кувыркание, катание по полу с медведем, «борьба» с ним входили и в репертуар «медвежьего цирка», но эти действия все же гораздо древнее его. Так, в дд. Григорово, Брызгалово, Чеченинская, Патракеевская «парни медведем наряжались и перекатывали по полу девок». В дд. Новая (Бабаев.), Паршино медведь хватал в охапку девушек и катал их по полу или катался с ними сам. В д. Сергееве (Белоз.) медведь мазал при этом девушек сажей, которой были замараны его «лапы»- рукавицы.

В д. Данилково парни-ряженые, введя медведя в дом, командовали: «Ну-ко, девки, давайте, ходите вокруг, пойте песни!» Девушки становились в круг и под пение песен («кто какую сможет») ходили вокруг медведя. После каждой песни хором скандировали: «Дед-медведь! Дед-медведь! Дед-медведь!» Потом парни приносили чистой воды в чашке (подливали туда воды из бутылки) и хлопали по воде тряпкой, приговаривая: «Надо медведя спрыснуть!» — хотя все брызги летели на девушек. В дд. Коробицыно, Чеченинская медведь сам обливал девушек, а парни-ряженые не выпускали их из избы, пока медведь всех не обольет. Обливание водой очень часто встречается в святочной обрядности и связывается обычно с пожеланиями здоровья и силы, поэтому не удивительно, что здесь эту церемонию выполняет именно медведь. В д. Минчаково вместо вода девушек обсыпали золой, это делал маскированный, приходивший вместе о медведем.

И, наконец, еще одной, хотя к менее распространенной сценкой была медведица с медвежатами. Такого рода ряженые ходили в дд. Середская, Антоновская, Щекино. Вожак водил медвидицу о медвижатами (иногда их называли и собаками). Роль мидвидят играли дети лет десяти. Медивидица (или медвидь) мяла тех девок, «которые подсмеивали над париями»: «Медвидь станет, сдёрнет с лавки девку (они на лавках стояли) и мнет ее, а те лают, на девку тоже нападают. Иногда, ворвавшись в дом, мидвидята тушили свет, а медвидица с вожаком выволакивали на улицу намеченную заранее девушку и напихивали («намякивали») ей снегу за пазуху и под подол. Интересно, что в д. Середская медведь, маску которому делали из воротника шубы, ничего не видел и хватал тех девушек, на которых его науськивал поводыь.

Медвежат или собак обычно было несколько: «И медвежатка ведь были — два-три; мальчики, пометит которые (лет десяти, послушные) — большие-то сговорят, подкупят, a им ведь интересно, как девок-то мнут туточки да катают, оне и лают, бегают, уркают…» Иногда собаки приходили отдельно от медведя. Б д. Харино их приводили сворой (5–7 «собак») на поводках, и они всех комкали, как и медведь. В д. Окатовская собак, как медведя, наряжали в вывернутый тулуп, на шею делали что-то вроде ошейника, морду сооружали из соломы, обвязанной сверху тряпицей. Собаки бегали на четвереньках и тыкались девушкам в ноги.


БЫКОМ ЗДОБИЦА (д. Истомило, д. Харино), БЫКА БИТЬ или УБИВАТЬ (д. Власьевская, д. Васино, д. Маслово), БЫКА ЗАПРЯГАТЬ (д. Колотовщина). Ряжение быком относится к числу древнейших из известных в Европе. Сценки с быком, как правило, завершались его «забиванием», что, видимо, является пережиточной формой ритуального жертвоприношения быка, которое на Русском Севере в прошлом веке и приурочивалось к крупным праздникам (Петрову, Николину, Ильину дню). Ряжение быками (турами) было известно на Руси еще в XVII веке.

В западных районах Вологодского края ряжение быком тяготеет к ареалу расселения вепсов, хотя самим куйско-пондальским вепсам в 20-30-е года нашего века оно не было известно. Именно в этих районах (Бабаев., Белов., Вытег.) быка чаде всего водили на святки. На крайнем востоке области (В.-Уст., Кич. — Гор.) быка убивали обычно во время пиров, приуроченных к крупным общественным праздникам, к окончание совместных работ (=помочам) и к свадьбе.

Сценки продажи и купли быка очень напоминают действия со святочной козой, распространенные в более южных областях России, Белоруссии, Украины. В дд. Истомине, Харино, Новая (Бабаев.) быка приводил вожатый или хозяин с наведенными сажей усами, в вывернутой шапке и шубе, подпоясанный ремнем. Сначала бык под руководством поводыря бодал (комкал) тех, кто ему не нравился, а потом кудеса начинали его продавать: «Кто купит?» Кто-нибудь говорил в шутку: «Я куплю! — Почем? — За десять!» Кудеса назначали свою цену — сто рублей, а то и больше. Те рядились (=торговались) как цыгане: «Дорого! — А почем возьмешь? — Хоть за пять!» Хозяин быка хвалил, а «покупатели» всячески хулили. Так торговались, пока не договорятся. Тогда говорили: «Кокни!» — хозяин палочкой и кокал по горшку («кукшину»). Горшок вдребезги, а бык из избы бегом.

Сопоставление и противопоставление быка и медведя довольно характерная деталь свадебных сценок в Велико-Устюгском и Кичменгско-Городецком районах, хотя это встречается и на западе области. Например, в д. Сергеево (Вашк.) на святки водили и быка, и медведя. Еще, зайдя в избу, буткал привязанными к его голове коровьими рогами девушек, валял их в растоптанных по полу угольях. Потом появлялся стрелок и пулял в него горохом из деревянного ружья. Бык ревел и падал замертво. Когда в избу вваливался медведь и начинал свое озорство и шутки, бык «оживал» и дрался с ним.

Из деталей одежды ряженого-быка можно выделить горшок, изображавший его «голову». Чаще всего горшок вешали на палку, которую ряженый держал перед собой (д. Пожарово) или между ног (дд. Васино, Новая Бабаев.).

В других деревнях горшок с прикрепленными к нему «рогами» из соломенных жгутов, морковок или настоящих коровьих рогов вешали на конец' палки, привязанной к спине ряженого-быка. Интересно, что у южных вепсов, проживающих на территории, прилегающей к западным границам области, горшок («голову быка»), надевающийся на голову ряженого, наполняли пеплом, который после «забивания» быка рассыпался по всему полу. В восточных районах горшок разбивали обухом топора, в западных — поленом или дубиной.

В д. Пахтусово бык, выскочив из «шкуры», приводил в смущение всех девушек, так как был обычно «в чем мать родила». В д. Пахомово хозяин, вооруженный топориком, прежде чем хлестнуть быка обухом, садился на него верхом и, понукая и подхлестывая, с прибаутками катался на нем по комнате («по кругу походит, посмешит»).

Именно в таком, шутливо-пародийном ключе решена оценка с быком, описанная Н.С.Преображенским. «На игрище бывает много мужиков из довольно дальних волостей…. Мужика, не знавшего кудес с. Никольского, уговорили поучаствоватъ в местных кудесах….. Ведут мужика на веревочке на четвереньках; мужик мычит. Все хохочут. Мужик еще сильнее ревет. Но в это время мужика шлепнули в лоб чем-то мягким. Он вскочил, как обваренный кипятком: лицо и пушистую бороду, которые были похожи на физиономии коров после пивного праздника, когда они становятся рогами под те отверстия, в которые валят всякий сор и нечистоты, ему, я думаю пришлось долго промывать. Эта выходка с мужиком означала, что «убили быка».


КОЗА (Нюкс., Тарн., Boжег., Тот., Кирил., Сямж.), КОЗЁЛ (Кирил., Ник., Бабуш., Вашк.), БОРАН (Кирил. Вашк.), ОЛЕНЬ (д. Меньшиковская). Исследователи справедливо считают, что этот святочный персонаж мало характерен для Русского Севера. Действительно, если в средней и южной России, да и у других славянских народов святочная коза распространена почти повсеместно, то в Вологодском крае она встречается, в основном, в Присухонье и в некоторых центральных и западных районах. Чаще всего этот персонаж мало отличался по своим действиям и облику от медведя и. быка. Козла наряжали в вывернутый тулуп, на лицо напяливали маску ив овчины, реже накидывали на двух парней козлиную шкуру (дд. Кокино, Кузеево, Брызгалово). Иногда для козы изготавливали голову из дерева (д. Сухонский Дор, д. Брусенец) или напяливали ряженому препарированную и высушенную козлиную голову (д. Новоселки). Внешность козе старались придать устрашающую: «Роги деревянные, вместо зубов гвозди, челюсть стучит» (д. Брусенец). Особого страху нагоняли болтавшиеся на стороны в сторону длинный огненно-красный язык и косматая льняная борода, открывавшаяся и закрывавшаяся пасть, которой коза «хамкала» на девушек, будто пытаясь их укусить, и рога — настоящие, козьи, или из вил, падок, ухвата и т. п.; ими коза пыталась наподдать всем, кто встречался ей на пути.

В Бережнослободской вол. в конце прошлого века коза ходила так: «Накрывают одного парня постилкой, привязывают деревянную голову с большими рогами, парень этот на четвереньках скачет но избе и тычет рогами без бережи кого попало; поднимается визг, крик, рев, а поводыри хохочут». Коза блеяла, скакала но избе, шевелила рогами, трясла бородой, щелкала челюстью и, наконец, бодала девушек.

Интересно, что в Вологодском крае не встречались сценки с забиванием и оживанием козы, продажей ее шкуры или туши, которые так характерны для южнорусских, белорусских и украинских вариантов. Здесь такие сценки разыгрывались с быком или лошадью. На близость вологодских разновидностей козы с лошадью указывает, например, обычай накрывать козу полотном («пологом», «постилахой» — Кирил., Бабуш., Тот.).

Вот одна из характерных сценок с участием козы, относящаяся к середине 20-х годов нашего века. В ней козу изображал мужчина в вывернутом полушубке. В руке, которая была засунута в рукав, он держал палку о «козьей головой», укутанной куделью и увенчанной длинными рогами. Нижняя челюсть козы открывалась при дерганьи за веревочку. «От он сидит, мужик тожо, сидит и смотрит — де те ребятишки на полатях? Матки туда пёхнут робятишок маленьких, лет семи-шести: «Там много места, дак лежите там!» Мудрушкам (=ряженые) придут как, дак они хохоцют тожо, робятишки, не боялись. От он смотрит, смотрит, за верёвоцькю дёргает, она эдак пастью-то хлопает, хлопает. Дак он встанет и эдак-то — раз! — махнёт на полати, дак робятишки-ти отскочат туда. Уханье, дак это, ой ты! Девки-ти тожо ухают, убегают тожо все. Смешно! Он девкам рогам грозився. Они поивкали, да друг за дружку попрятываюцця, под баб — баб-то не товкав, а всё молодяжку. Ой-ты потруса' (=шалости) у нас в деревне были тамока, потруса цистые!

И доили её, козу. Шайкя — шайки принесут с водой (шайки-те вот были деревянные раньше, и руцъкя тутока) — водици линут и идут доить. А коза-та стоит середи полу, всё оставила тутаё, всё уш набаловала она. От подходят: «Надо подоить козу-ту!» Как станет доить, она — раз! — ногой-то стегнёт, воду-ту прольёт. Вода-та по полу-то! Ак-от смехота у нас-то ведь была в деревне-то, всех цишче!» (д. Пирогово).

Встречались и более редкие разновидности козы. Например, в д. Меньшиковская подобный персонаж назывался оленем, в д. Патракеевская коза рогозенная вылезала в разгар игрища из подпола, внося сумятицу в ряды пляшущей молодежи, а в д. Сухонский Дор на спину козе привязывали решето (ср. южнорусские варианты козы с лукошком).

В д. Калитино кудеса ходили козлам и бораном, которые бодались друг с дружкой и с девушками. Южнее, в д. Оносово, ватага из 5-10 кудесов, обходившая всю деревню, наряжалась баранами: натягивали два старых шубника — один на ноги, другой на руки, посередине перевязывали юс ремнем. По поведению бараны напоминали собак: «На карачкаф ходят, бодаюцца; ведро с извёсткой повалят среди полу, где хозяева злые».


ЛОШАДЬ, ЛОШАДЬЮ ХОДИТЬ, ЛОШАДЬ ПРИВОДИТЬ (В.-Уст., Бабаев., Белоз., Вашк., Верхов., Бабуш., Нюкс., Тарн., Кирил., Сямж., Кадуй., Череп.), КОНЯ или КОНЕЙ ВОДИТЬ, КОНИКОМ, С КОНЕМ ХАЖИВАТЬ, НА КОНЕ ЕЗДИТЬ (Белоз., Верхов., Вытег., Нюкс., Кирил., Тот., Сямж.), ДУГУ СРЯЖАТЬ, НА ДУГЕ или НА ДУГАХ ЕЗДИТЬ, ДУГИ ЗАПРЯГАТЬ (д. Пеструха, д. Титовская, д. Фоминская Верхов., д. Середская). Этот персонаж святочного ряжения был известен практически повсеместно. О том, что речь идет о типе ряжения, издавна распространенном на Руси, свидетельствует челобитная нижегородских священников патриарху Иоасафу (1636 г.), в которой говорится: «И делают, государь, лубяные кобылки и туры, и украшают полотны и шелковыми ширинками, и повешивают колокольцы на ту кобылку».

«Всадники» или «рыцари» известны уже по средневековым европейским карнавалам. Их включению в состав вологодских святочных ряженых могли способствовать представления скоморошьего цирка. В качестве еще одного прототипа укажем обычай вождения по домам во время праздников и пиров и ритуального угощения живой лошади, известный в некоторых районах Русского Севера.

Можно выделить три основных типа святочной лошади. Один из них хорошо известен и описан. Лошадь изображали от двух до четырех ряженых. В разных деревнях они становились по-разному. Чаще всего за талию ряженого, стоявшего первым, хватался второй, за него третий и т. д. Иногда на плечи ряженых клали жерди, синхронизировавшие их движение и служившие опорой для всадника (дд. Конецкая, Паршино, Максимово), либо деревянную или плетеную зыбку (=колыбель) на головы (д. Новец).

В дд. Аистово, Першинская два парня становились «задниця в задницю», их связывали вместе в поясе, после чего они нагибались каждый в свою сторону, один держал голову лошади, другой — хвост. Сверху ряженых накрывали длинным пологом или попоной, реже — настоящей лошадиной шкурой (д. Першинская). Лошадь такого типа старались сделать внушительных размеров («голова до потолка»). Головой служила прялка, которую держали копылом вперед, обмотанная тряпками палка, набитый соломой или тряпками мешок с нарисованными на нем глазами и ушами, который ряженый, стоявший первым, напяливал себе на голову, или корзина.

Иногда лошадью рядился один человек, накрытый сверху лошадиной шкурой или вывернутой шубой и державший в руках «голову коневую из шерсти», прикрепленную к палке. В д. Скородумово ряженому надевали на спину корзину, в руки давали ухват с привязанным между рожек снопом («головой»), а сверху накидывали полог. В д. Марачевская ряженый, накрытый пологом, ходил, слегка наклонившись вперед и опираясь на дугу, которой он постукивал, как копытами.

Второй тип лошади хорошо известен по детской игре «в лошадки». В этом случае лошадь изображала палка между ног «всадника» с надетым на нее валенком, пучком соломы или тряпок — «головой». В дд. Кузьминская (Кадуй.) и Осташевская всадник выезжал верхом на снопе соломы с прикрепленной к нему соломенной «головой», на которой болтались «уши» из набитых соломой рукавиц. На шею лошади вешали колокольцы (боркуны или боркунцы, подгарники и колоколец), сзади прикрепляли пучок соломы, льняных оческов, (повесмов), мочала или старый, обтрепанней березовый веник-»хвост».

В ряде деревень Верховажского, Тотемского, Сямженского и Тарногского р-нов ездили на дугах: «На дугу посадят одново (в шубе, в шапке), полотенце ли верёвку петлей с одново и с другого края заденут, повесят ему церез плецё. Впереди катаник на дугу вместо головы, гриву сделают из повесма, глаза, обратъ наложат, подгарник с колокольциками, сзади виник-лиственик привяжут и сажой ёво умажут… Дуга цем-то обверцена — тряпками ли, сеном, товстинькая посередине» (дд. Середская, Аверинская, Пелевиха). В д. Фоминская (Верхов.) на дугу — один рукав на один конец, другой — на другой — напяливали два полушубка, полы которых собирали сборками.


Сценки, разыгрывавшиеся с участием лошади в этих двух вариантах ряжения, были довольно однотипными. Основной их смысл — запугивание девушек, их избиение, обливание водой, вымарывание сажей. «Лошадь скачет на кого попало (девок больше подсовывали)» (дд. Ганютино, Митъкино). В д. Середская «огонь погасят, он и ржот, бегает по кругу, по коленкам дугой бьёт; девки-те ухают, на лавки поскачут, за робят спрячуцца… Он не толькё хвостом-то там мельтяв, да и катаником клюнёт: он на деревине катаник тот, ак товкнёт так и больно».

Важную роль при атом играл всадник (ездовой — д. Скородумово) или тот из ряженых, который держал в руках «хвост»; именно он определял, кого мазнуть веником: «Второй сзади держит веник-лиственик в саже, вертит им, мажет девок, которые изменили» (д. Титовская). Иногда это действие имело явно эротический смысл: «Один на лошади сидел: привяжет из соломы пучок или в штаны напихает и водит им» (д. Оносово). В других случаях лошадью командовал вожатый (вожак, цыган, хозяин, ямщик), который водил лошадь под уздцы и тех девушек, которые ему не нравились, хлестал плеткой (дд. Ногинская, Середская, Аистово). Всадник и вожатый одевались как все «страшные кудеса» — в вывернутую шубу, шапку, иногда «в балахон от дождя» (д. Пустошь Верхов.), со «скаляной личиной» или марлей на лице. Порой один вид всадника приводил всех девушек в ужас: «Приезжал мужик на лошади: наверху сидел и крутом по избе ездил; лошадь с ожералами, брякает; девки как увидят, так все разбегутся (с беседы)» (д. Орлово). «Лошадку делали: иду крутом, да кто сидит на ей, понукает её, боркуны боркают; кто боицца — убегает из избы-то» (д. Осташевская).

В сценки с лошадью часто вводились и элементы, характерные для бродячего цирка: «Лошадь плясала, всяко выкомаривала» (д. Митькино). «В беседа лошадь приводили в хомуте, сбруе; её хозяин водил — верхом седет в седло. Лошадь фыркает, ржот, поднимаецца на людей, пляшет, лягаецца» (дд. Костино, Максимово). В д. Аистово парни, изображавшие лошадь, «во снегу поваляюцца» и приходят в избу; тут «как поцънут лягацця», «на средине топавцця», пляшут вприсядку по команде вожака. Вообще лошадь делала все, чтобы рассмешить и повеселить окружающих. Например, в д. Дивково «лошадь ходит по девицам — нюхает, нюхает», в д. Сергееве (Вашк.), остановившись возле неугодной девушки, лошадь выбрасывала на нее конский помет и т. д.

Еще один тип ряжения лошадью связан с мотивом ее купли-продажи, который обычно возникал, если лошадь водил цыган. Сценки такого рода, как правило, были построены на импровизированном диалоге «покупателей» и «продавца», поэтому они трудно воспроизводимы вне ситуации. Устойчивостью отличались лишь отдельные этикетные формы, например, входя в дом, цыган кричал: «Разрешите с лошадью заехать!» (д. Скородумово). Поводив лошадь по избе, цыган предлагал хозяину: «Давай, дяденька, коням менять!» (д. Новоселе), или «Давай коня менять, у нас лошадь хорошая» (д. Побережье), после чего шел торг и цыган вымогал у хозяина то жену, то дочку, то корову, а когда тот наконец соглашался на его условия, лошадь ржала, лягалась, вырывалась из рук и убегала из избы.

Иногда, впрочем, лошадь даже не присутствовала в сценке, цыган только вел о ней разговор. Например, говорил: «Вы загнали во двор наших коней. Пришел я их выкупить. Давайте-ко сюда коней надо мне коней подковать!» (д. Данилково). Речь в данном случае, видимо, шла о девушках, что подтверждается, в частности, сценкой с «продажей кобыл», разыгравшейся молодежью в Череповецком уезде (?) и напоминавшей игру в солдатский набор или в женитьбу: парни подбирают себе девушек («покупают кобыл»), а затем «подковывают» их: «Один из парней зажигает пук лучины («горн»), другой раздувает его («мехи»), третий колотит по пяткам («кузнец»), а покупатель держит кобылицыны ноги на своих, чтобы не ушла».


ГУСЬ, ГУСЁМ (Верхов., Белоз., Кирил., Hюкс., Тарн., Тот.), ЖУРАВ(ЛЬ), ЖАРАВ (Белоз., Верхов., Вожег., Сямж., Бабаев., Кирил., Тот.), ЦАПЛЯ, ЧАПЛЯ (д. Тимонино, д. Серединская). Названия этого персонажа указывают по крайней мер на два источника его происхождения. Если первое (ГУСЬ) ближе к древней символике аборигенного населения, о чем свидетельствуют, в частности, данные археологических исследований и местная мифологическая традиция, то второе (журавль) встречается и в Южной и Средней России и в Белоруссии.

Водили гуся (журавля) как на беседы, так и по домам. Наряд ряженого журавлем обычно состоял из вывернутого наизнанку тулупа или пальто, которые накидывались на голову так, чтобы один рукав приходился над головой. В этот рукав вставляли палку с крючком на конце (клюшку — ею цепляли бельё, когда полоскали его в проруби), либо с привязанным к ней веретеном, зубом бороны или иглой, швейкой. Часто засовывали в рукав обе руки с зажатыми в них ножницами, серпом или даже косой-горбушей. Клюв цен могли делать из задвинутого в рукав катаника (=валенка), хотя обычно предпочитали клюшку или ножницы, Иногда изготавливали из дерева подобие настоящего птичьего клюва, который ряженый держал в руках и щелкал им как ножницами (д. Малое Коровино). Шею журавля старались сделать повыше, порою до воронца.

Существовали и местные особенности ряжения. В д. Гридинская «гусем ходили — большую фигуру делали, голову из ухвата, с клювом, за спину привязывали да два кожуха вывернутых надевали». В д. Александровская «гуся наряжали»: руку просовывали в рукав, брали в нее ножницы для стрижки овец и наматывали сверху «голову» из тряпок, а вторую руку держали сзади как «хвост». В д. Середская «журавлю крылья какие-то привяжут из соломы, из-под крыла-то клюшка, мотаецци». В д. Тырлынинская «гусем ходили: возьмут постилахи такие довгие, холшчёвы, он руки вместе сложит, ему и подадут туда веретёшку, носок; ево увьют-то етим постильником, и еттак увьют — у ево и рук нет тутока».

Действия гуся (журавля) были незамысловаты. «Ево приведут так на вецерину, он и ходит эк, клюёт. Нициво не говорит, только клюёт. Ходит, только нос поёт — веретёшко-то брякат. По полу на вецерине поводят, да опеть в двери»: (д. Тырлынинская). «На ково рассердится — тово поболе поклюёт» (д. Исаково Вожег.). Если на столе что-нибудь лежало — хлеб, пирог — то журавль это тоже расклёвывал. Б дд. Будрянская, Цибунинская гусь ползал на четвереньках, толкая девушек «клювом» в колени или угрожая раскроить им ножницами подол. В первую очередь от журавля доставалось, конечно, девушкам, особенно тем, которые досадили парням («если девка загуляет, так клюнет»), хотя иногда ряженый-парень использовал эту возможность и для сведения счетов с соперником (д. Гридинская).

В д. Першинская гусь обливал всех водой. «Он (гусь) идет по улице-то чесью, а придет в избу-ту (раньше в кадцях воду-ту держали, не на кухнях, и на избе держали), дак он придёт да омоцит клюв-от (нос-от довгой быв у гуся-то), да и зацьнёт брызгать — клюв из тряпици, наверно, дак воды-то много набирав и брызгав всех. Так как-то раз дак, говорят, у старухи было в кадке-то натворено хлеба — стояло-то тоже на виду. Дак он в квашню-ту сунув нос-от, да тестом-то всех обрызгав».

Гораздо реже сценка с гусем или с журавлём сводилась только к их демонстрации. В этом случае они напоминали курицу (су.) — В д. Куревино ряженого-гуся заносили в избу другие ряженые, так как сам он идти не мог — руки и ноги его были засунуты в рукава тулупа. При этом он кричал: «Го-го-го-гусь!» Все остальное время, пока ряженые находились в избе, гусь лежал молча, не шевелясь, только «носом водил». Показав гуся в одном доме,» группа ряженых переносила его в другой. В д. Григорово гусь лишь ходил по комнате и кланялся.

Совершенно особый облик имел ряженый журавлём в д. Коковановская, где он напоминал белую бабу. На плечи парня сажали маленького парнишку, на голову которого надевали решето или корзинку, а сверху набрасывали скатерку. В руках парнишка держал приспособление из дранок, сколоченных крест-накрест, нажав на концы которого, он «выстреливал» в того, кого хотел попугать.


ОСЫ (Тот., Сямж.). Многие сценки включали в себя такие действия, как укалывания и щипки. Чаще всего так ряженые оборонялись от любопытствующих (ср., например, старика, с шилом). Однако иногда эти действия оказывались в центре всей разыгрывавшейся сценки, составляли «всю ее соль». Например, в д. Великодворская в мешок с сеном или куделью клали шило и били им девушек — «какая досадит». В дд. Пелевиха и Антоновская наряжухи приносили на палках большой (примерно 1x2 м) кошель, набитый сеном со спрятанным в нем парнишкой лет 10–12 — осой (в д. Антоновская в кошель сажали двух осят). Об их приходе оповещали криками: «Осы, осы пришли, осы!» Парнишка был в одной рубашке («голой»), жужжал («урчав») как оса и был вооружен длинным (до 20 см) шилом, которым подшивали катанки.

Несли кошель наряжухи в шубах, в худых шапках, с лицам, прикрытыми тряпицей и вымазанными сажей. Войдя в избу, они останавливались посреди комнаты (в д. Антоновская кошель подвешивали к воронцу на высоте около полуметра от пола). Другие наряжухи хватали разбегающихся с визгом девушек и подталкивали их к кошелю или подводили за руку, а парнишка, в соответствии с наставлениями, данными ему взрослыми парнями, колол сквозь дыры в корзинке подведенных девушек, которые, в свою очередь, всячески старались увернуться от «жала осы».

Шуточная возня продолжалась обычно, пока это не надоедало парням. Тогда один из наряжух втаскивая в избу ведро с водой, смешанной со снегом, и окатывал ею осу, которая немедленно «выпархивала» из своего гнездышка и улепетывала на улицу. Понятно, что участвовать в столь рискованной шутке решался далеко не каждый, ведь осёнка легко могли опознать «ужаленные» и задать ему впоследствии хорошего деру. Поэтому парни и взрослые мужчины стимулировали парнишек материально — платили за выполнение этой роли от 50 коп. до 1 рубля.


КУРИЦА, КУРИЦЕЙ РЯДИТЬСЯ, КУРОЧКОЙ (Белоз., Кирил., Кадуй., Бабаев., Бабуш., Вашк.), ПЕТУХОМ (Верхов., Вашк., Кирил. Вожег., Тарн.), ПЕТУХА ЗАПРЯГАТЬ (д. Облупинский Починок, д. Нижнее Чистяково), КУТЮЩКА (д. Аверинская). Существовало две разновидности этого типа ряжения. В первом случае петух представлял собой персонаж, близкий по своему поведению и наряду к журавлю. Его также одевали в вывернутую наизнанку шубу, а сверху прикрепляли картонную голову о красным гребнем и острым носом либо давали в руки палку с забитым в нее и загнутым «вроде клюва» гвоздем или швейку. Палка и швейка служили петуху «клювом», которым он выдергивал у девушек кудель или клевал их. В д. Чеченинская петух кувыркался по избе, забавляя и путая присутствующих. В с. Шебенгский Погост костюм петуха украшали перьями, ноги заматывали тряпкой так, что он мог передвигаться только прыжками. Клюв делали из вилки или ножниц, обмотанных тряпками.

Другой, более распространенный способ ряжения петухом или курочкой заключался в следующем. В рукава вынутой шубы засовывали руки и ноги — в каждый рукав по одной руке и ноге одновременно. Шубу застегивали на спине. Полы шубы завязывали полотенцем или еще чем-нибудь и получали «хвост». Иногда наоборот, на голову забрасывали подол шубы, а воротник служил «хвостом». На голове завязывали красный платок так, чтобы концы его торчали наружу наподобие гребня или банта (дд. Рогачиха, Кошево), Такой петух (курила) был очень окован в движеньях, самостоятельно передвигаться по улице не мог, поэтому его перевозили на санях другие ряженые (д. Харитоновская): «иногда и с крыльца столкнут в сугроб». В избе он развлекал зрителей тем, что «плясал», неуклюже переваливаясь с ноги на ногу и кукарекал. «Петух взад-вперёд ходит, поёт» (д. Цыбунинская). Беспомощность петуха или курочки вызывала у присутствующих желание подшутить над ними. Стоило лишь дернуть петуха за хвост, как тот падал на пол (кувыркался). В д. Мамаево «курица слетала с печки на пол». Встать снова без посторонней помощи они не могли.

Эту особенность использовали, когда хотели подшутить над каким-нибудь доверчивым ребенком, которому досмерти хотелось вместе со взрослыми походить «наряженкой». Наряжали его курочкой и занеся в избу, толкали, кувыркали, «он из сил выбьецца, до слёз», (д. Пялнобово). Такую же шутку могли устроить и девушке, добровольно согласившейся исходить с ватагой ряженых курочкой, если парни или подруги её за что-нибудь недолюбливали.

Иногда поведение ряженого курочкой включало в себя некоторые натуралистические детали. Так, в д. Хмелевица курица, которой наряжалась какая-нибудь женщина, выбрасывала на пол сырое яичко.

Сопровождавшие курицу, могли разыгрывать сценку с её жертвоприношением, требовали: «Давайте топор, надо тютинь-ке голову отсиць!» (д. Кузьминская Кадуй.).


ШУТКИ И ЗАБАВЫ РЯЖЕНЫХ

Среди сценок с описанием обходов ряженых встречаются и более «драматизированные», то есть о постоянными персонажами, с более-менее устойчивой канвой действия («сюжетом») и с постоянным набором текстов. Правда, тексты, которые произносили или пели участники этих сценок, как правило, исполнялись со значительной долей импровизации; устойчивым был лишь их смысловой каркас и отдельные реплики. Например, практически все очевидцы подобных представлений из обширных текстов «причитаний по покойнику» вспоминают лишь одну реплику, которая произносилась всегда: «Человек-то был какой!» Остальной текст «причитаний» (воли только не причитали «по-настожщему») мог быть достаточно произвольным и зависел от фантазии и мастерства «причитальщиков». Такого рода тексты были очень похожи на балагурство дружек на свадьбе и с трудом воспроизводятся вне ситуации. Поэтому их, как правило, плохо вспоминают даже те, кто бывал заводилой в ватагах ряженых.

Справедливости ради отметим, что тут есть и еще одна причина, на которую в свое время указывал С.В.Максимов. По его свидетельству, «отпевание покойника» на игрище состоит «из самой отборной, что называется «острожной» брани». По-видимому, мало отличались в этом смысле тексты, сопровождавшие и другие сценки с участием ряженых (да и многие свадебные оценки с участием ряженых или дружки). Этот факт можно объяснить только понимая ту роль, которая приписывалась брани и ругани в народном миросозерцании. Последние исследования показывают ее тесную связь с охранительной магией (в данных случаях — охрана участников игрища от «покойника», оберегание жениха и невесты от сглаза).

«Драматизированные» сценки с участием ряженых разыгрывались, как правило, на игрищах. Однако существовали и «переходные» типы ряженья, которые могли употребляться как при обходах домов, так и на игрищах (например, «покойник»).

Bсе описанные ниже развлечения продолжали бытовать еще в 30-40-е годы, хотя в них и вклинивались мотивы, навеянные современным бытом. Скажем, в забаве «мельница» в начале 20-х годов мог принимать участие «агент по продразверстке», который требовал от «мельника» налог, а «мельник» всячески отпирался, ссылаясь на то, что «мельница» сломалась.

Корни же этих развлечений уходят в далекое прошлое. Их отдаленные предшественники отличались разве что только грубоватостью и нарочитостью, неприкрытой эротикой. В этом смысле весьма показательно описание святочных игрищ «с участием ряженых («выводить кудеса»), сделанное H. С. Преображенским в середине прошлого века на основе его личных наблюдений в с. Никольское Кадниковского уезда. Описание, пронизанное тонкой иронией, сохраняет множество мелких деталей и нюансов поведения участников игрищ, самой их атмосферы. Несколько фрагментов из этой работы мы используем ниже наряду с нашими полевыми записями и свидетельствами очевидцев.

В описаниях Н.С.Преображенского обращает на себя внимание существенное отличие от игрищ 20-30-х годов нашего века: все экзекуции производятся только над парнями. Девушки выступают, в основном, лишь как зрители и судьи. Зато у Н.С.Преображенского описано несколько сценок с участием детей (в первую очередь, tвидимо, мальчиков) то есть, что уже наотрез отрицается рассказчиками поколения 10-20-ых годов нашего века, которые обычно ссылаются на запрет ряженым пугать детей и вообще как-либо их задевать или трогать. Возможно, эти запреты относились только к ряженым, заходившим в дома односельчан, но не к их поведению в избах, где проводились беседы. Напомним, что во многих деревнях детям 10–12 лет не запрещалось присутствовать на посиделках в качестве зрителей (правда, лишь возле порога, иногда на печи).

Нарочитая жестокость описанных Преображенским развлечений, тот факт, что в них участвовали, в основном, «парни и мальчики, а заводилами выступали взрослые мужчины, наталкивают на мысль, что они, вероятно, имели некогда особый, ритуальный смысл, который к середине прошлого века был почти утрачен: посвящение в более старшую и престижную возрастную группу. Перенести эти испытания было делом чести, и именно это, скорее всего, и было тем магнитом, который притягивал на повторявшуюся из года в год экзекуцию всех от мала до велика.

Интересно и построение игрищ по принципу чередования сложных, групповых сцен о диалогами («торгованы», «кузнецы», «рыбаки» и «в рекрутский набор») со своеобразными клоунадами-интермедиями («кикиморы», «стрелок», «солить онятки» и др.). Паузы между приходом отдельных групп ряженых заполнялись танцами: ланчиком, кадрилью, польским и др.

Среди забав ряженых можно особо выделить связанные с обливанием и вымарыванием сажей. Для этого использовались очень разные поводы и чрезвычайно разнообразная символика. По мнению многих этнографов, эти действия имеют эротический подтекст. Нельзя, видимо, отрицать их связи с более обширным кругом значений — символикой плодородия, нового рождения, изгнанием или отпугиванием святочной «нечисти».


БЛИНЫ ПЕЧЬ (Верхов., Нюкс., Кирил., Тарн., Тот., Вожег.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (Куракинская вол.). По этому, очень распространенному типу забав с обливанием, хорошо видно, что обливание и обмарывание сажей тесно связаны друг с другом. Забава с «выпеканием блинов» имеет две основных разновидности. При одной из них обливались водой или водой со снегом. Вот так, например, его происходило в конце 20-х годов в Куракинской вол.

В избу вваливалась толпа ряженых-парней (кулеса), одетых в самую грязную одежду, о замаранными сажей или завешенными лицами. В руках у одного — ведро со снегом, У другого — сковорода, а у остальных — вояки. Это значит, что они пришли печь шаньги.

«Один парень, одетый женщиной, который несет с собой на сковороднике сковороду, приближается к девицам. Другой тащит ведро с жидким снегом, чтобы поваренкой накладывать его на сковороду. Сковорода наполнена снегом. «Повариха», сравняв ее поверхность, ударяет по ней ладонью так, что весь снег летит на девушку, а та, не столько от смеху, сколько от обиды, смеется. Так продолжается и дальше. Побалуют ребята, перемочат всех и уйдут».

Такого рода обливание было распространено в северо-восточннх районах. Применение смеси снега с водой (зажоры) позволяет сопоставить его с забавами с обсыпанием снегом — см., например, «снятков солить», «девок солитъ». Реже обливались разболтанной в воде мукой (д. Михайловская) или белой глиной: «Блины пекли: белой глины наладят жидко-жидко, белой-беляша, и стряпают: тяпнут по сковороде-та вехотком небольшим, где-ка боле-то людей-то, лета, тицнут, дак всех их окатит… Ухали девки-те- они ведь бодры (=наряжены) девки-те от будут — да как ляпнут тут блином, дак всю умажут девку-ту» (д. Фоминская Верхов.). Стремление к натуралистическим деталям наблюдается и в сценке из д. Екимово. Здесь ряженые разводили в квашне золу с водой и тащили квашню к печи блины печь. По пути разыгрывалась шуточная потасовка, в результате которой все «блины» оказывались на полу. Эта сценка ближе к свадебному и масленичному озорству ряженых, рассыпавших по полу угли и золу.

При другой широко распространенной разновидности печения блинов девушек обливали разболтанной в воде сажей: «Робята, которые назло хотят поделать: «Ой, девок замазать надо!»- Дак возьмут, в шайку деревянную наботают сажи. Один идёт со сковородкой (на сковороднике держит), другой наливает из поварёнки, к девке приходят — блины пекут», «Ешко-ко блины!» — хлопнут по сковородке рукой, всю сажой обрызнут… Это уш назло придут. Дак которая спряцицци, да и ту кругом обойдут да сажой обмажут (д. Пеструха).

Для истории происхождения этой забавы определенный интерес представляют варианты, связанные с пародированием девичьих гаданий. В д. Путково, например, забава называлась «чертей показывать». Это название проясняет вариант, из д. Гридино. Парень, заглядывая в ведро с водой, говорил девушке: «Смотри, смотри, здесь суженый-ряженый!» (как известно, суженый при гадании на воде или с зеркалом часто показывался в виде черта). Когда же та подходила посмотреть, шлепал по воде рукой.

СО СВЯТОМ ХОДИТЬ (д. Слободка Бабуш.), ДЕВОК ОСВЯЩАТЬ (д. Пирогово), ПОПАМИ ХОДИТЬ (д. Исакове Кирил.). Иногда обливание водой или сажей связывалось с символикой освящения, изгнания «нечисти». Например, в д. Слободка (Бабуш.) она так и называлась со святом ходить, а в д. Матвеевская (Нюкс.) ряженые брызгали водой по сторонам, «чтобы кудесив выгнать». В некоторых деревнях в оценке напрямую пародировался обход домов священником. Скажем, в д. Исакове (Кирил.) процессия взрослых мужчин в личинах ходила по домам попами; «ведро с водой принесут, виник туда и кропят всю избу». В д. Пирогово девушек «освещали» веником, омакнутым в сажную воду, а в д. Крестцовая специальной кисточкой («брызгавкой»), напоминающей соответствующую принадлежность священника. Встречаются и более грубые, пародийно сниженные варианты. Например, в д. Кошлово (Сямж.) девушек окропляли, специальным льняным «кропильцем», макая его в припасенную для этого случая мочу. «Освященным» рисовали сажей крестик на лбу.

Мотив «изгнания куляшей» в трансформированном виде сохранился и в таком эпизоде: «Придут в избу-то, а целядъ (маленькие дети) да испугаюцци, взревят, дак охватят воды ведро да наряжонок водой обольют» (д. Тырлынинская).

Любопытно, что обливание сажной водой было и среди уличных шалостей молодежи (см.). Так, в д. Кожинская в ночь под Новый год молодежь озорничала на деревенских улицах: «Колотицци кто-то у дверей. Хозяин выйдет: «Кто тут? «- «Открой, я к вам!» — тот откроет, а они и плеснут в него сажей»,

А вот как разыгрывалась подобная сценка в прошлом веке в с. Никольское. «После игры «женитьба» раздался страшный крик: «Держи двери! Запирай!» Девушки стремглав бросились в задний угол. Ребята из чужих деревень старались попрятаться на печку, в подполье, под лавки, за ноги девушек. Ребятишки дрогнули и запищали. Многие в это время от души пожелали бы вырваться из избы, но двери были заперты и кроме того тщательно охранялись здоровыми гайдуками.

В избу с криком, кривляниями, с корзинами снегу, перемешанного о сажей, вбежали «кикиморы» и принялись завывать, хлестать и «парить» вениками во все стороны, стараясь получше угостить грязным веником чужих ребят. «Кикиморы» были одеты по-старушечьи во всевозможные лохмотья и тряпки, с горшком, накрытым тряпицею и заменявшим кокошник на голове… Если же «кикиморы» случайно запачкают чей-либо праздничный сарафан, им и самим достается: их валят на пол и мутузят кулаками».

В некоторых деревнях встречалась еще одна разновидность забавы с обливанием сажей. Например, в дд. Путилово, Раменье (Тарн.) кудяши или наряжонки привешивали к потолку на веревке бочку, наполненную разведенной в воде сажей, заткнув предварительно отверстие в крышке. Затем, вращая и закручивая веревку, бочку поднимали к потолку и закрепляли в таком положении до того момента, пока кто-нибудь из ряженых, «рассердившись» на девушек, не отпускал веревку, вынув затычку из бочки. Бочка, вращаясь, обливала всех присутствовавших. Убежать было невозможно, так как ряженые запирали предварительно двери.


УТКУ СТРЕЛЯТЬ (д. Пеструха), ЛИСИЦУ ЛОВИТЬ (с. Никольское Кадн.). Особую группу образуют инсценировки охоты. Некоторые ив этих сценок связаны с вымарыванием сажей девушек. Например, в д. Пеструха стреляли утку… «Утку-ту большую сделали, из соломы — раньше ить из соломы и голубей, и шапки плели — да набили сажей, да эту утку-то на пицьиное гнездо, на трубу-ту поставили утку-ту, да двери-те заперли — девок-то в одной деревне так до сотни было, да робята ить тут все были. Да пришов от Уварко (имя мужчины), да (г)лишь только в эту утку-то стрелив из ружья, которым раньше-то зайцей стрелили, из дроби. И эта утка-та и вся разлетелась. Ак друг друга не видно в избе-то сделалось, сажа-то как розлителась. Ак вить девки-ти без стеснения даже платья завздымали, да закрывались — во всём хорошем ить».

Иногда, впрочем, цель уже отсутствовала: «Сажей стрилели: девку-то ковды надо замарать, лопоття посадить девке. В двери-те сделают шчилку — потовки-те в саже, чорны избы-те были, да сажой-то дуло-то набито — дак бухнут, да с потолку сажа падёт, шчо сажи-та повна изба. Которых девок робята пинжаками закроют. Потом уш они, как эта сажа-та, бутора-та пройдёт, дак наснимут и пиджаки-те выхвопают на снегу-ту» (д. Фоминская Верхов.). В-той же деревне парни иногда, забежав на игрище, бросали снег по потолку, чтобы сбить сажу и «умазать» девушек.

Основанное на мотиве «охоты» подшучивание, которое описал Н.С.Преображенский, устраивали, чтобы прогнать с игрища мальчишек. Пока взрослые плясали, один из мужиков уговорил ребят идти ловить лисицу: лаять на связку соломы, а затем зубами разорвать ее в клочья. «Дверь открылась. В избу вошел мужик, представлявший «охотника» с палкой в руке, за ним следовало десятка два «кобелей», то есть мальчишек на четвереньках, лающих и воющих по-собачьи. Увидев на полатях связку соломы, они подняли головы и давай лаять. «Охотник» подошел, ударил палкою о полати — «подстрелил лисицу». Солома повалилась. Но не успела она упасть на пол, как ребятишки с собачьей яросьтю бросились на нее и в одно мгновенье растерзали на части. Какова же была их обида, когда они обнаружили, что солома была смешана с грязью… После этого промаха ребятишки по добру по здорову убрались по домам… (с. Никольское Кадн.).


НА КОБЫЛАХ КАТАТЬ (с. Никольское Кадн.), НА КОЗЛА или НА СВИНЬЮ САДИТЬ (д. Кузовля, д. Вантеево), СТАНОВЫМ ХОДИТЬ (д. Верхний Конец), СО СБИСТУЛЬКАЙ ХОДИТЬ (д. Новая Бабаев.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (д. Карачево). Забавы такого рода были издавна известны на святочных игрищах. Так, еще в середине прошлого века в Кадниковском уезде парней катали на кобылах: сажали одного из них на спину здорового мужика, который брал парня за руки и приподнимал так, чтобы тот не мог соскочить и не касался ногами пола. Двое других мужиков били парня кнутами, спрашивая: «Кого любишь?» — пока тот не называл имя какой-нибудь из присутствовавших девушек, причем часто отнюдь не той, за которой ухаживал, что вызывало смех зрителей и гнев и брань той, чье имя было названо.

Были и другие сценки, связанные уже с избиением девушек. Так, в дд. Новая (Бабаев.) и Верхний Конец к становому и уряднику, пришедшему «вместе с остальными ряжеными и ставшему посреди комнаты спиной к двери, двое помощников подводили поочередно девушек, заставляли обнимать его за шею со стороны спины, затем становой слегка нагибался вперед так, чтобы оторвать ноги девушки от пола (в д. Верхний Конец девушку заставляли лечь на спину одного из ряженых, стоявшего на четвереньках — «скамейкам»), а помощники спрашивали его, каких («холодных» или «горячих») и сколько «свистулек» дать наказываемой (игра иногда так и называлась со свистулькай ходить). Становой называл: «Одну!» или «Три!» — а помощники приводили приговор в действие: били девушку указанное число соломенным жгутом («свистулькой»), стараясь бить «со свистом». Конечно, особенно доставалось той, которая по тем или иным причинам была парням «нелюба».

Существовали и другие разновидности этой игры (например, на козла (или свинью) садить, шаньги печь и др.) Так, в Бабаевском районе подобная забава иногда применялась на святочных беседах. Один парень (козел — д. Кузовля. или свинья — д. Вантеево) становился на четвереньки посреди комнаты, а трое других парней с криком «Козла! Козла давай!» — отлавливали какую-нибудь девушку и, несмотря на ее сопротивление, усаживали верхом на «козла», причем один из парней «попугивал» девушку, постукивая по полу специальной палкой с привязанной к ее концу рукавицей, в которую что-либо вкладывали для тяжести. Попугав хорошенько пленницу, парень «хоботил» ее «шлепалкой» столько раз, сколько приказывал козел.

В д. Карачево пара ряженых: старик и горбатая старуха пекли шаньги. Об их приходе оповещали заранее: «Шаньги! Шаньги! Шаньги идут!» — «тут, глядишь, девки забегали». В избу вваливалась ватага ряженых во главе со стариком, в руках которого была обмороженная («стылая») деревянная лопата. После обычных приветствий старик спрашивал у старухи: «А не пора ли шаньги печь?» — «Пора, батюшке, пора!». После этих слов несколько человек из ватаги бросалось к визжащим и разбегающимся девушкам, подводили их по очереди к старухе со стороны спины и заставляли положить ей руки на плечи, после чего старуха наклонялась, и девушка, поддерживаемая кудесами, оказывалась лежащей у нее на спине. Старик махал лопатой, крича: «У-у-у! Вот сичас шаньгу спичем!» — да еще нарочно при этом задевал лопатой за балку («чтоб страшнее было — за потолок лопатой заскыркает»). Попугав девушку, поддавал ей лопатой — «если нелюба, то сильно; таку шаньгу съест, что еле с бабки слезет». Так продолжалось, «пока всех девок не перепекут». В некоторых деревнях так наказывали девушек, опоздавших на беседу.

Как и другие забавы, эта могла превращаться в розыгрыш, шутку. «После того, как молодцев «прокатили на кобылах» появилась нужда съездить за огурцами на верблюде. Действительно, в избу влезло что-то похожее на весьма полезное животное и сильно стучало чем-то, представляя, что отучит копытами. Сзади шли два «погонщика» с кнутами. Приведя такое чудо в избу, «погонщики», приглашали желающего «прокатиться за огурцами». Один из мужиков, по секретному соглашению с погонщиками, сея. «Животное» заскакало — и давай возить мужика по избе.

Такая прогулка понравилась очень многим, и когда кончил свое «путешествие» первый всадник, нашлось очень много охотников следовать его примеру. Сел мужик, незнакомый с обычаями села Никольского. «Животное» заскакало снова. Мужик захохотал. Но «погонщики» вдруг вздумали усмирять животное, чтобы оно не скакало, и начали бить кнутами не животное, а всадника. Тот было думал соскочить, но проклятый «верблюд» оказался с двумя крепкими руками, которые так сильно вцепились в ноги «всадника», что ему не осталось никакой возможности оставить спину «верблюда» и сойти на пол. «Погонщики» же усмиряли «животное» до тех пор, пока не устали руки…

Для сооружения такого «верблюда» обыкновенно становят двух мужиков спиною друг к другу, крепко связывают их в таком положении кушаком, но так, чтобы они могли наклониться в разные стороны. В руки им дают по дуге, крестьяне же должны заменять верблюжьи ноги. Сверху все прикрывается большим овчинным одеялом вверх шерстью» (с. Никольское Кадн.).


КУЗНИЦЮ ПРИВОДИТЬ (д. Середская), ДЕВОК ПОДКАВ(Ы) — ВАТЪ (д. Ганютино, д. Рооляково, д. Кузнечиха), КУЗНЕЦАМ ХОДИТЬ (д. Аксентьевская, д. Антоновская). Еще одна популярная сценка — кузнецам ходить. Двое парней-ряженых, которых отличали от остальных по домотканым фартукам, надетым поверх одежда, зайдя на беседу, ловили там девушек, сажали их на лавку и «подковывали». Один из кузнецов захватывал ногу девушки большими кузнечными клещами и поднимал повыше, а другой, приставив к ноге палочку или гвоздь, бил по нему молотком. Конечно, сила удара, как и в других, случаях, зависела от отношения парня к девушке. Впрочем, в некоторых деревнях (например, в д. Янголохта) парни «подковывали» только «любых» им девушек. При этом кузнец приговаривал: «Кую да покавваю,» (дд. Ганютино, Росляково, Кузнечиха). Некоторых девушек могли в довершение процедуры еще и перекувырнуть через лавку, подняв ногу повыше (д. Аксентьевская).

В дд. Антоновская и Пелевиха приходили два кузнеца и подросток — поддувальщик, в обязанности которого входило раздувать мехами уголье в горне — большом чугуне. Кузнецы были в обычной одежде, в фартуках, вымазанных сажей. «Подкаввали девок серед полу: сохватят за ногу руками, которая злая, оскорбляет (парней), чересседельником привяжут ногу к себе, обмотают ево круг пояса; дак если она рявкат, рвецця, то больше подпехивают ногу к себе». Молотком колотили по обуви, по подошве. Иногда могли и каблук или подошву оторвать. Например, в д. Середская: «Принесут стов круглый, каку-нибудь железину сколотят, как наковальню, да двое хватяцця, ногу-ту положат у девки на стов: «Клади, клади ногу!» — и подошву оторвут клешчами (два держат парня, дак не выскочишь), а то и шилом проколют, если злилися». В этой деревне кузнецы-были в масках из «скалы» (=бересты), вымаранной сажей, и в вывернутых шубах.

Обязательный атрибут кузнецов — молотки. В д. Новоселе они колотили ими по железу, чтобы «навести на девок ужасу», а в д. Цибунинская молотки могли быть и средством вразумления («где и похлешчут этими молотками»).

«Подковывание» могло сопровождаться и эротическими намеками и ассоциациями. Например, выражения «подковав парень девку», «ребята девку оккували» обозначали внебрачную связь. Так говорили об «обманутой» парнем девушке (д. Ливниково).

А вот как увидал эту сценку в прошлом веке Н.С.Преображенский. «За «стрелком» следовали «кузнецы». В избу втащили скамью, на которой лежало что-то закрытие простыней. За скамьей тащили кузов, то есть корзину, сплетенную из сосновых драниц, громаднейшей величины. Корзину поставили вверх дном. За корзиной шли сами «кузнецы», сопровождаемые «музыкантами», то есть целой процессией ребятишек, стучавших в сковороды, заслонки, ухваты, кочерги и тому подобные вещи, издающие самые душераздирающие звуки. Все это шумело, стучало, звенело и выло. Что касается Костюма «кузнецов», то он был таков, чтобы не скрывать ничего из организма.

Когда «музыка» и «кузнецы», и все заняло свои места, один из шумной компании стал у края скамьи и открыл простыню. Под нею был совершенно нагой человек с закрытым лицом. Этого неизвестного господина «кузнец» взял за ноги ж начал поднимать и опускать их одну за другой. Ноги представляли кузнечные мехи, а корзина — наковальню. К «кузнецам» также должны были выходить все ребята. «Кузнецы» драли их за волосы, давали в голову кулаком тумака, более или менее горячего — «ковали» разные железные и стальные вещи под несмолкающую «музыку»… Кому хотели сделать вещь получше и покрепче, того обыкновенно сильнее драли и сильнее колотили» (с. Никольское Кадн.).


МЕЛЬНИЦА, МЕЛЕНКА, С МЕЛЬНИЦЕЙ ПРИХОДИТЬ (д. Карачево, д. Яковлево, д. Митькино, д. Основинская, д. Ложкинская, д. Новая Верхов., д. Чеваксино), ЖЕРНОВ ВОЗИТЬ (д. Орлово). Еще одной излюбленной забавой, разыгравшейся в избах, где проходила беседа, была мельница. Вот как разыгрывалась эта сцена в д. Лукошино. «Толпа людей всех возрастов шумно ввалила в избу. Было что-то внесено на длинной скамье, прикрытой холщевым пологом. Это «что-то» предназначено играть роль мельницы. Вслед за ним явился мельник в самом необыкновенном костюме: на спине его громадный горб, вероятно, вместивший в себя кузов сена, на правой ноге болона с добрый горшок, на голове рваная шляпа, запыленная мукою; борода и волосы тоже выбелены недурно, в правой руке толстый жгут, свитый из длинного полотенца, в девой — сковородник. Какая-то загадочная фигура быстро проскользнула в мельницу, то есть под полог. Мельник всем к каждому предлагает свои услуги: не желает ли, дескать, кто-нибудь размолоть зерна? Не изъявивший, по неведению, желания, подвергается наказанию. Жгут мельника взвивается над его спиною. Хохот, шум, крик невообразимый. Желающий размалывать тоже должен подставить спину под жгут: это плата за «размол» — от одного до трех ударов… Мельник с видом знатока осматривает мельницу, все ли в ней благополучно, подклинивает кое-где и начинает работать и говорит: «Мели и толки!» Под пологом раздаются мерные удары камня о сковородку, слышится трение камня о последнюю. Мельник, довольный успехом, пляшет, кружась около мельницы. Но вдруг она перестает работать; жернова, то есть сковороды вылетают из-под полога. Мельник грустно смотрит, как человек, которого постигло несчастье… Наконец, как будто опомнившись, начинает колдовать, произносить разные заклинания, подшучивая под пологом сковородником. Из-под полога выскакивает черт о большими рогами и длинным хвостом. Мельница снова работает».

В д. Чеваксино мельницу изображал человек сидевший на санках и накрытый с головой рваной тряпкой («ряской»), который толок палкой камни и песок, насыпанные на сковороду. После того, как мельница немного «поработает», кто-нибудь из ряженых кричал: «Мельницу смазать надо!» — и начинал поддевать палкой девушек, стараясь попасть им под юбку.

Иногда забава приобретала откровенно насмешливо эротический оттенок и главной целью ряженых было запугать и вогнать в краску девушек: «Наредят старика, который помене, шчобы легче нести на вечерованье, принесут, на скамейку серёди избы положат ево мужики — может и трое, и цетверо несло за руки да за ноги. Вот принёсут, положат этово старика, штаны снимут на подколенки, решать (=решето) на жопу положат (который руководив — мельник}. Вот он ляжит и винтит жопой-то, дак решать-то и винтицци. Девок-то и подводят: «Вот, посмотри, как мельниця-та мелет!» — силой волокли девок-то, они прятаюцци, верешчат» (д. Основинская),

В ряде случаев мельница была связана с обливанием. В д. Аверинская ряженые, приехавшие с мельницей, разыгрывали такую сценку: «Жорнова принесли, поставили середи полу. Один мужик сидит, жорнова крутит. От он молов, молов — а тамока набьют кудели в жорнова и подсвитят да закричат шо: «Пожар, пожар! Мельниця горит! Воды надо, воды!» А тамока вода уш приготовлена, на мосту стоит ушат вода. Как оттоль двери-те отворились, да как оттоль шорнули ушат-от на пол прямо — заливают пожар это. Вот девки и забегали — в валенках этъ, брызги летят. А девок-то не выпускают, оне и бегают по воде-то».


ПРОСЕКУ ЧИСТИТЬ (д. Новая Бабаев.), ПРОСЕКА (Бережнослободская вол.). Эта шутка относится к числу довольно многочисленных забав с битьём. В Бережнослободской вол. ее устраивала компания парней, решивших проучить неугодных девушек или своих соперников. Завязав лица платками и вооружившись тугими соломенными жгутами, они врывались на посиделки и хлестали всех, кто попадется им под руку. Присутствующие разбегались от них, стараясь увернуться от ударов.

Интересно, что, по свидетельству С.В.Максимова, в Никольском уезде подобную шутку устраивала ватага ряженых — «покойников», которыми там рядились не только молодые парни, но и взрослые мужики. «В избу для посиделок врывается иногда целая артель покойников. У всех у них в руках туго свитые жгуты, которыми они беспощадно хлещут парней из чужой деревни в приезжих девиц (гостьев). Достается, впрочем, и своим девицам, которым без долгих разговоров наклоняют голову и хлещут по спине до синяков».

В д. Новая (Бабаев.) приходившие парни — кудеса пугали девушек палкой длиной 1–1,5 м, в которую были вбиты по краям два гвоздя или каких-либо острых предмета. Иногда конца их слегка подгибали в виде крючков. Взяв за концы палку, парни делали неожиданные выпады в сторону девушек. А те, боясь пораниться, отбивались с визгом то в одну, то в другую сторону или разбегались по углам, образуя таким образом перед парнями «просеку».


ТОРГОВАНЫ (с. Никольское Кадн.), ШКУРУ ПРОДАВАТЬ (Сямж.). В некоторых местах сценки с избиением девушек связывались с символикой купли-продажи. В Бережнослободской волости она называлась продажа сельдей. «Приходят на беседу несколько парней с бочонком из-под сельдей и с соломенными жгутами в руках. Жгуты — это безмен. Предлагают девицам купить сельдей. Если те отказываются, то парни начинают хлестать их жгутами. Девицы, конечно, это знают и упрашивают парней отвесить им только по одному фунту. Парни соглашаются и отвешивают жгутом по спине шесть ударов (6 копеек за фунт)».

А вот описание оценки с «куплей-продажей», сделанное Н.С.Преображенским: «Приехали «торгованы», то есть «купцы» с «сукнами», «китайками» и вообще «красным товаром». Этих купцов было четверо, и были они самые здоровые мужики. При них же был «прикащик» — мальчишка, в обязанности которого входило прикатить в избу пустой бочонок. «Купцы» по одежде несколько отличались друг от друга: двое имели на себе панталоны, кнуты в руках и больше ничего; другие же двое одеты были только в одни короткие полушубки нараспашку и шерстью вверх. Бочку поместили среди избы. «Торгованы» обошли все углы избы с приглашением: «Добрые молодцы, красные девицы, молодые молодки, белые лебедки, милости протаем купить, продать, пошить, покропать! Пожалуйте — кому что угодно?»

На это приглашение волей-неволей должны были выходить все ребята и непременно «покупать» что-нибудь. Выходившего спрашивали, что ему угодно. На ответ его: «Сукна!» — или чего другого, «торгованы» вскрикивали: «Так ему сукна! Отдирай ему, ребята, двадцать аршин!» «Покупателя» немедленно берут двое «купцов» — один за голову, другой за ноги и кладут на бочку, вниз брюшком и вверх спинкой, а двое других примутся иногда так усердно отдирать аршин за аршином кнутами по спине «покупателя», что у того кости трещат, и он ревет во всю силу своих легких. От этих-то «обновок» и прячутся некоторые из ребят, особенно те, которые почему-либо чувствуют, что им будет дрань… Когда наделят «товарами» всех, кто на виду, пошли искать тех, кто укрылся, и вздули их вдвое»…

В д. Фоминская (Верхов.) парни-ряженые «продавали» девушкам «шкуру подохшей лошади». «Робята соломы длинный сноп снаредят, наподобие лошади сделают, ножки приделают, хвост у ей быв. Соломенну лошадь в дугу сделают ишшо — солому совьют, меж ног возьмут дедкам-то, шапка на ем, борода матерушчая, вот и йиздят: «Вот лошадь, лошадь! Эк бигаёт!» Таткой-от из соломы конь-от пропадёт (упадет лошадь — и подохла, пропала), росстелицца на полу. Тут девки, робята все сидят. От лошадь пропала, дак давай девкам шкуру продавать, ремнем стежить. Робята девку-ту выведут, да стежили-то девок-от. На котору-от девку как озляпцця робята, дак цисто всю исстежат, што от лошадь пропала». Судя по другим аналогичным забавам, у девушек спрашивали, почем она купит шкуру, и давали ей количество ударов, соответствующее назначенной цене. Неугодную же девушку били еще и за то, что она, якобы, погубила лошадь.

В деревнях Сямженского района часто разыгрывалась сценка продажи медвежьей шкуры. Например, в д. Аверинская: «Челядешка кричат: «Медведя ведут! Опять будут девок бить!» Медведь стоит, мордой водит. Сначала хлопнут ево обухом топора по голове или ружьём стрельнут. Мужик убежит, а шуба лежит свернута. Позовут девок. Тот, кто покупает, спрашивает: «Сколько стоит шуба?» — «Пять рублей». Девка подходит, ее пять раз жгутом ожгут. Всех девок переберут, а своих подруг не трогают».

Все эти забавы некогда были связаны с символикой плодородия, здоровья, силы, которые ряженые (воплощение этих сил) передавали таким «нецивилизованным» способом, с современной точки зрения, всем окружающим.

ПОРОСЯТ ПРОДАВАТЬ, ПОРОСЯТАМИ ТОРГОВАТЬ (д. Орлово, д. Тельпино), ПОРОСЯТ ВОЗИТЬ или НОСИТЬ, СВИНЬЮ ПРИНОСИТЬ (д. Марачевская, д. Арганово, д. Горка Тарн., д. Конец-Слободка, д. Карачёво), РЫБУ ПРОДАВАТЬ (Устьянские вол.). Можно предположить, что некогда эта забава напоминала предыдущую, причем более старыми представляются сценки вроде той, которая существовала в д. Ерёминская (Верхов.). Здесь наряжухи носили по домам в корзинке весьма своеобразного «покойника» — дохлого («пропашчего») поросенка, жалуясь в каждом доме: «Ой, январюшка у меня пропала!» Хозяева сочуствовали. Затем устраивалось торжественное прощание с «покойным». Можно предположить, что эта шутка связана с полузабытым к этому времени обычаем забивания к Рождеству либо к Новому году «кесарийского» или «кесарецкого» поросенка (свиньи). Именно у его туши устраивались столь опасные девичьи гадания (см. ворожба). Не случайно поэтому среди сценок ряженых встречаются и такие, в которых имитируется погоня за девушками «свиньи», живо напоминающая картины святочных гаданий в хлеву.

Например, в дд. Луканиха, Тюшково разыгрывалась такая сценка. «Один свиньёй нарядился: голый совсем, в саже (по телу прикатали сажой). В пестерь посадили его, тряпкой закрыли и привезли на беседу — прям по лестнице в избу закатили на санках. Вывалили серед полу из пестеря, он бегает по избе, девки от него убегают. Потом его опять в пестерь — и укатили».

В д. Арганово на ряженого натягивали настоящую свиную шкуру. «Свинью приносили; выредят как поросёнка, цёловека выредят-то. Шкуру-ту наденут — раньше-то больших поросят держали. Дак вот он ровно как настоящий поросенок: рюхает, да лизёт к девкам-то, за ноги хватает. Потом побежав, дак девки все ухнули и убежали».

Однако в большинстве случаев мотив кесарийского поросенка осмыслялся в виде шуточной сценки его демонстрации и продажи. Например, в дд. Марачевская, Карачево приносили в кузове одного-двух голых парней или мужика без штанов (ПОРОСЯТ) и подтаскивали девушек «поросят смотреть». В д. Горка (Тарн.) могли носить поросят; связывали мужику крест-накрест руки и ноги, продевали между ними жердь и приносили его на беседу «продавать». Вокруг «поросенка» разворачивался оживленный торг: обсуждались детали его внешности, одежда и прочие достоинства. В д. Конец-Слободка также возили поросят: «Посадят старуху в кузов, она там хрюкает». Потом поросенка продавали: «Кому-у поросят надо?»

Чаще всего поросятами были маленькие (от 3 до 6 лет) дети. «Маленьких ребятишек насадят в кузове, накроют одеялом старым, привезут на санкаф: «Покупайте поросят!» А они хрюкают» (д. Орлово). Обычно детей (в д. Гридинская — трех девочек) раздевали догола, наводили им сажей пятна на боках и на спине и, привезя в избу, вываливали на пол и «продавали» присутствующим (дд. Новосело, Телышно), Причем дети могли изображать и «цыплят»: «Маленьких робят, подросточков в кузовы посадят — поросята, цыплята. Они и трюхают там» (д. Митькино). Эта деталь особенно интересна, если учесть тот факт, что в других регионах дети нередко изображают цыплят при рождественской магии, направленной на плодовитость домашней птицы и скота.

Продажа поросят некогда, видимо, заканчивалась обливанием их водой или обсыпанием снегом, однако в 20-е годы это уже обычно не практиковалось. Сценка подобного рода разыгрывалась в Устъянских волостях в конце прошлого века: в сани накладывали снегу, бросали туда голых ребятишек («рыбу») и возили их «продавать». В с. Никольское (Кадн.) эта забава имела другой смысл: «соление рыбы». «Рев и ругань ребятишек навлекли на них новую невзгоду: стали «солить снятки» и роль «снятков» должны были представить ребятишки. В избе явился кузов — огромная корзина, сплетенная из сосновых драниц. В эту корзину посажали всех ребятишек, одного на другого, пока они еще не успели одеться, потом на них высыпали такую же корзину снега. Это значит, что их «посолили». В заключение, «для рассола», на них вылили ушат холодной воды. С визгом и неимоверной быстротой выпрыгнули ребятишки из кузова и ударились на печку и на полати одеваться и отогреваться. Там между ними поднялась возня и драка, потому что рубашки перемешались…»


РЕВИЗИЮ ПРОИЗВОДИТЬ (с. Никольское Кадн.), ВОЕВОДОЙ БЫТЬ (Гряз.). Пародирование органов власти и различных церемоний, связанных с ними, было популярной темой сценок ряженых еще в прошлом веке. Чаще всего — это сценки с избиением.

«В Грязовецком уезде о святках существует один обычай — воеводой быть. Наряжается один мужик, который знает всю подноготную парней, воеводой: делает брюхо себе большое, коленки соломой себе обвязывает и на голову напяливает соломенный колпак. Остальные мужики наряжаются кто кобылой, кто служителями воеводы, и идут на посиденки…

Двое или больше мужчин становятся у дверей и запирают их, чтобы ни один из парней не ушел. Воевода садится «осередь» избы на табурет, к ногам его ложится мужик, изображающий кобылу, и начинается суд. Воевода кричит: «Привести такого-то парня!» «Воины» бегут, хватают парня и лежат на кобылу. Воевода и начинает ему вычитывать все грехи — с кем он опит, с кем гуляет и проч., а остальные парни и девки хохочут.

Произведши суд, мужики уходят, а парни ругаются и долго не могут очухаться. Иногда случается, что парни осиливают, выставляют двери и уходят, но драться никогда не дерутся, потому что это игра, а в игре драться не должно».

Основная соль подобных сценок — публичное восхваление или осмеяние достоинств или недостатков участников игрища. Такова и «ревизия девушек», описанная Н.С. Преображенским. В описании, правда, отсутствуют реплики (вопросы и ответы) участников инсценировки, которые и составляли ее основное содержание, ревизоры, выспрашивали у девушек не только происхождение и возраст, но и о ком они страдают, сколько раз за вечер целуются и задавали другие каверзные вопросы.

«Дверь» снова отворилась, и вдруг чинным порядком пошли какие-то, личности. Они были одеты в какие-то полушубки, сделанные наподобие фрака. Под этим «фраком» не было никакой одежды. Передняя личность — «ревизор» — важно несла в руках швабру в виде посоха, следующие — горшок с сажей, разведенной в воде и с палкою; это «писарь» нес «чернильницу» с «пером». Затем третья личность несла несколько бересты; это «секретарь» нес «бумаги» (=названия персонажей в данном случае, по-видимому, даны самим Н.С.Преображенским, исходя из их функций). «Ревизор» сел в передний угол, держа в руках швабру как знак его «ревизорского достоинства». «Секретарь» с «писарем» сели у стола, поставили на него «чернильницу» и разложили «бумаги». Прочие, более мелкие «чиновники», стояли в почтительном отдалении и ожидали приказаний. Это означало, что хотят «произвести ревизию». «Ревизор» помахал шваброй: пора начинать. Два мелких «чиновника» отправились к девушкам, охватили одну из них и подвели к столу, «Секретарь» сделал ей несколько допросов: кто она, сколько ей лет и проч. «Писарь» смарал палкой бересту, что значило, что он записывает». Потом привели другую девушку и т. д.

Н.С.Преображенский описал еще одну подобную сценку — на этот раз с участием детей (мальчиков). В старину такому испытанию могли, видимо, подвергаться и взрослые парни. «Первое испытание, которое обрушилось на бедных ребятишек, был «рекрутский набор». Потаскавши их с печки, с полатей, из-за девушек, собрали среди избы, всех до одного раздели и «доктор» осматривал, способен ли представленный к военной службе. Кого «доктор» находил способным, тому давали щелчка в лоб и ставили в сторону. Кто же оказывался неспособным, тому давали подзатыльника так, что он летел к дверям. «Рекрутов» поставили в ряды, провели их в ногу по избе раза два-три и, наконец, всех потаскали за волосы на полати…» Напомним, что дерганье за волосы — одно из самых распространенных традиционных «испытаний», применявшееся, например, как наказание при игре в карты.


В БАНЕ ПАРИЦЦА (д. Фоминская Верхов.), НА КАРТОЧКУ СНИМАТЬ (д. Новоселе). Идея демонстрации обнаженной натуры «для конфузу» воплощалась и в ряде других сценок. Одна из них приведена выше в описании Н. С.Преображенского и довольно часто встречается под разными названиями во всех концах Вологодского края. Для понимания того, как воспринимались эти сценки зрителями народного театра, нужно иметь в виду, что с одной стороны, отношение к обнаженному телу в традиционном деревенском быту было лишено оттенка пуризма и манерности (достаточно вспомнить о практике совместного мытья мужчин и женщин в бане, упоминаемой, например, тем же Н.С.Преображенским), что отнюдь не мешало, впрочем, деревенским девушкам и женщинам в определенных ситуациях — в данном случае при публичном обнажении мужчины с намеренным подчеркиванием, демонстрацией, подсвечиванием гениталий — испытывать острое чувство неловкости и стыда. Впрочем, как можно догадаться по постоянно повторяющимся деталям в описаниях подобных сценок («в избах темно было», «девки плююцця, отвернуцця» и т. п.), реакция зрителей чаще определялась не самим зрелищем, а скорее этикетными нормами реагирования на него. Естественно, что в деревнях с преобладанием населения с более строгими религиозно-нравственными нормами, отношение к сценкам с обнажением было более отрицательным, вплоть до полного их запрета. Впрочем, самые строгие запреты и даже административно-судебное преследование их участников появились уже в начале 30-х годов, когда был взят жесткий курс на уничтожение всего традиционного уклада русской деревни и связанных с ним «пережитков и суеверий».

Из комических сценок, устраивавшихся еще в 20-е годы, можно выделить по крайней мере две. Обе связаны не с демонстрацией гениталий, как это характерно для более старых вариантов, а с комическим обыгрыванием других обнаженных частей тела, в том числе в совершенно несвойственной им роли.

В первой сценке, разыгрывавшейся в д. Фоминская (Верхов.), обыгрывалась ситуация мытья в бане. Один из деревенских мужиков, которого все знали как большого шутника, придя на игрище, залезал на печь и там «удекивавси» (=дурачился) — «парился» без штанов, время от времени выставляя на общее обозрение самую видную часть своего тела: «Ж…у оскалит с пеци и заверешчыт: «Ах-х, замёрз! Жару, жару!» Шчё он просит жару, дак ему ешо лопату-то саднут снегу-то и хвошчут ево с этово боку виником и с втово. А девок-то ведут, што посмотрите-ко, девки, там ему не жарко ли? А девки-те ухают, болшие-те, отворачи-вавдца; а мы-то, эти, небольшие, дак мы заглядуем — надо ить посмотреть!»

В одном из лесопунктов на Верхней Ножеме, где значительную часть населения составляли вепсы, существовала похожая сценка — «солнышко всходит». В избу входило несколько чудивок, один из которых незаметно от публики пробирался на печь (та часть печи, где спали домочадцы, обычно прикрывалась занавеской). Несколько других ряженых, став в ряд, начинали «косить сено» — махать по сторонам длинными палками, норовя задеть ими девушек. Когда суматоха, произведенная ими, начинала понемногу униматься, один из «косарей» спрашивал: «Эй, ребята, высоко ли солнце?» Все дружно смотрели на печь, и кто-нибудь отвечал: «Еще не взошло!» — после чего «косари» снова с удвоенной энергией принимались за «работу». Так повторялось несколько раз, пока, наконец, занавеска не приоткрывалась и из-за нее не показывался пятящийся на четвереньках их товарищ, предварительно снявший штаны. Тогда под общий хохот кто-либо из «косарей» кричал: «Ой, уже солнышко встало, роса на травы выпала. Надо домой идти!»

Некоторые варианты этой забавы напоминали поросят. В д. Григоровская показывали туманные картины (то есть «кино») — привозили на санках голого парня, накрытого большим бураком (=корзиной), и приглашали девушек посмотреть «туманные картины»: приподнимали бурак, а под ним «Ванька со свечкой меж ног».

Последнее название для забавы с обнаженной натурой не случайно. В 20-30-е годы такого рода сценки часто называли по самым модным городским нововведениям, которые, как видно, в сознании тогдашнего деревенского жителя ассоциировались с чем-то очень неприличным. Часто, например, встречаются названия типа девок фотографировать (д. Кречетово). Характерно, что в некоторых деревнях голая натура заменялась символическим ее обозначением. Скажем, в д. Новосело ряженые парни снимали девок на карточку: приносили старый фонарь и подтаскивали к нему девушек. «Откроют, а там морковина качается».


ГРАМОФОН, ГРАМОФОН ВОЗИТЬ (д. Конец-Слободка, д. Новая Бабаев., д. Тимошино), ПАТЕФОН, ПАТЕФОН ВОЗИТЬ (д. Харино, д. Конецкая), ПО ТЕЛЕФОНУ ЗВОНИТЬ (д. Новосело), КОЛДУНА САДИТЬ (д. Вантеево). Очень близки по форме к забавам с обнажением сценки с шуточными припевками, которые исполнялись для девушек, подводимых к перевернутой корзине с парнем-ряженым под ней. В 20-30-е годы эта забава называлась грамофон или патефон. Под большую перевернутую корзину, поставленную на дровешки, садилоя какой-нибудь местный весельчак и балагур и это сооружение привозили в избу, где проходило игрище. К корзине по очереди подходили девушки (или их подводили парни-ряженые) и просили что-нибудь им сыграть или спеть, а грамофон пел озорные, а иногда, если хотел высмеять девушку, и неприличные частушки. Обычно у грамофона был хозяин, который «включал» и «выключал» его, просовывая между прутьев корзины заостренную палочку, длинный гвоздь или даже специальную ручку, которую хозяин крутил, пока грамофон не «заиграет» (д. Новая Бабаев.). Хозяин же часто изображал и «пластинку»: вращал по сковороде камень или крутил кернов, а другие ряженые нередко подыгрывали ему на гармошке или балалайке.

В д. Вантеево забава напоминала гадание с подблюдными песнями: каждой подведенной девушке ряженый, сидевший под корзиной (колдун), пел какую-нибудь частушку.

«Колдун» в этой сценке появился совершенно не случайно, так как, по наблюдениям Соколовых, еще в начале века многие крестьяне искренне верили, что в грамофоне (или фонографе) сидит «нечистая сила».

В д. Конец-Слободка ряженые привозили самоварную трубу и, вращая жернов, пели в нее. В д. Новосело такая же забава называлась телефоном: ряженые, стоявшие у разных концов трубы, спрашивали что-либо друг у друга об окружающих, чаще, конечно, девушках, и отвечали, сопровождая разговор разными солеными шуточками в адрес обсуждаемых.


ПРАЗДНИЧНЫЕ ГУЛЯНИЯ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ
НА КРЕЩЕНИЕ И МАСЛЕНИЦУ

Важной датой в народном праздничном календаре было Крещение. И пожалуй в наиболее сжатой, афористической форме народное отношение к этому празднику выражено в поговорке: ''Крещение — всем делам решение». Действительно, Крещением завершались святки — время игр, плясок, взаимного ухаживания молодых людей, и начинались свадьбы, обычно продолжавшиеся вплоть до масленицы.

Впрочем, у девочек-подростков с этим днем могли связываться заботы совсем иного рода: они, например, таскали по деревне борону и ставили ее друг другу в ворота, чтобы… к ним не приехали женихи. В д. Колнобово рассказывали, что однажды девочки не успели этого сделать, и их тут же просватали («а они еще тогда совсем молоденькие были»).

Христианская символика праздника Крещения Господня в народном православии получила свое, особенное развитие и объяснение: все основные обряды и обычаи, приуроченные к этому дню, имели очистительный смысл. Накануне повсеместно завершались пляски и обхода ряженых, и все, кто ходил кудесами (бисятами) должны были омыться в проруби с освященной водой (иордани, ердани). Тех, кто этого не делал, обливали «святой водой» насильно — «бисят закрещивали» (д. Кононовская). «В Крещенье брызгали в доме святой водой — чертей заплясывали. В святки ходили выряжухами, в чертей рядились, значит надо все перекрестить. Ножом крестили: всех — и людей скрещивают, и наряжонок, окна крестили, чтобы черти ни в какую дырку больше не лезли» (д. Путково). Для изгнания «нечисти» — куляшей или кулесов — ставили во все углы крестики из двух скрещенных лучинок, а также бросали их в кадки с водой. После обеда обязательно мылись в бане — «от греха очищались».

В некоторых деревнях Велико-Устюгокого района на Крещение детям поручали привязывать к углам избы и к изгородям нитки, обещая, что куляши которых в этот день изгонят из домов святой водой, повесят на каждую нитку ленту или другой подарок (д. Пестово). Понятно, что вместо куляшей это обычно делали сами взрослые.


УЛИЧНЫЕ ШУТКИ, ШАЛОСТИ, ОЗОРСТВО

ГОРОХ КАТАТЬ (д. Андреевская). Поведение молодежи во время святок было гораздо более раскованным, чем в иное время. В ночь под Рождество, Новый год, Крещение подросткам позволялись такие проделки, которые в иное время сошли бы за обыкновенное хулиганство. Это объяснялось представлениями о том, что «в святки нечистая сила гуляет». В крещенский сочельник нечистики (куляши, черти, бесы) покидали землю. В д. Власьевская, увидев утром на следующий день разваленные поленницы, вытащенные на середину улицы в опрокинутые сани, кучи рухляди и бревен, говорили: «Святьё проехало.» Считалось, что после этой ночи святьё уже перестает бегать вечерами по улицам, пугать добрых шлей и угрожать им. Напомним, что роль куляшей или чертей выполняли обычно ряженые.

Среди множества проказ и шалостей молодежи можно выделить одну, редко встречавшуюся уже в начале века: группа парней, взяв тяжелый кряж или бревно, со всего размаху ударяли им по сутнему (=иконному) углу дома так, что «весь дом ухал» (д. Погост Тот.). Это делали, чтобы «попугать хозяев».

В д. Деревенька Шапшинская парни могли бить по углам не только бадогами («в угов хлёшшут батогам — у ково дак и иконы полетят»), но и увесистым булыжником, привязанным к длинной веревке. «Привязывали камень на веревку к углу и протягали к другому дому. И тамотко станут на зъезд да дёрнут за верёвочкю, и она «хлоп» да «хлоп». Хозяева выбегут, погледят — никово нет! Поругаицця, да опять в избу заходят. Как уйдут — опять хлопнут йим. Это тем больше делали, кто ругаецця». Над выбежавшими на шум хозяевами могли насмехаться: «Ах вы, волосогрыжицы!» (д. МалаяКрасимиха).

Смысл этой шалости помогают понять варианты из Вятской губернии, где она вплоть до 40-х годов нашего века сохранялась в виде обряда изгнания злых духов (шайтанов) из деревни.

В некоторых деревнях озорство сопровождалось гаданием: «В стену между окошек, в простенки стукаем бадогами да крицим, што от: «Скажите, суженово-ряженово как зовут?» А хозяева ковды кому и скажут ково — какой суженой-ряженой». Нередко в ответ называли какое-нибудь смешное, необычное имя, например, Опрокида-Перекувырковна (д. Дружинино). Часто вместо того, чтобы стучать, проводили шестами по бревенчатой стене дома сверху вниз. В д. Андреевская такой вид шалости назывался «горох катать». В д. Дружинино подростки 13–14 лет дразнили так одну женщину по прозвищу Изоха: проводили жердью по стене и, подойдя под окно, спрашивали: «Изоха дома?»

Для устрашения хозяев, могли отучать в окна или окрести чем-нибудь по стеклу. В д. Новоселе мальчики 12–13 лет, привязав ложку за черенок на веревку, прикрепляли веревку к наличнику и, подергивая за свободный конец, скребли ложкой по стеклу. Иногда для похожей шутки продевали в спичечные коробок лесу о большим рыболовным крючком, зажимали коробком крючок так; чтобы лезвие торчало наружу, нитку же крепили к наличнику, о таким расчетом, чтобы кончик крючка постукивал по стеклу. Части в коробок клали дополнительно какой-либо мелкий предмет, тогда при любом его резком движении возникал дребезжащий звук. Подобные дребезжалки, почти не различимые в темноте, могли всю ночь держать в страхе все семейство, особенно детей и девушек.

Большое удовольствие доставляла шутникам незамысловатая забава, известная и современным детям. Привязав нитку к дверной скобе (кольцу) садились в какое-нибудь Укромное местечко и начинали легонько дергать за нитку, отчего кольцо все время постукивало о дверь, как при приходе какого-либо гостя (в старых деревенских домах двери на ночь обычно запирались на задвижку, и всякий путник, желавший войти в дом, оповещал хозяев о приходе постукиванием о дверь кольцом, которое одновременно служило дверной ручкой). Хозяин, проснувшись, обычно долго прислушивался: то ли ветер, то ли гость какой? Затем, убедившись, что отучат в дверь, кряхтя и поругивая полуночников, слезал о печи и, выглянув в сени или подойдя к двери, спрашивал: «Хто тамоко? Хто хрешчоный?» Стук прекращался. Постояв немного и убедившись, что никого нет, хозяин возвращался на печь. Но не успевал он задремать, как стук снова повторялся. Так порой повторялось не один раз. В конце-концов хозяин начинал сердиться. «Кто горячей — бегат, ругаицци — над тем смеюцци» (д. Мосеево Верхов.). В дд. Удачино, Морилово «изводили хозяев» несколько иначе: делали из соломы чучело, обмотав ржаной соломой два крест-накрест связанных шеста, ставили его к двери и, привязав к чучелу веревку, дергали за нее, чтобы чучело «стучалось в дверь». Когда разозленный хозяин распахивал дверь, чучело падало на него, а «шалуны» убегали прочь.


ТРУБУ МОРОЗИТЪ (Шапшенская вол.). Возможность поварокостничать (Хар.) или поблошитъ (Белоз.), попокоститься (В.-Уст.) давала неограниченные возможности для изобретательности и фантазии. Не удивительно поэтому, что число разновидностей одних и тех же шуток настолько велико, что их практически невозможно свести воедино. Их объединяет только общий обрядовый смысл, к началу века уже прочно позабытый. О размахе деятельности «шутников» свидетельствуют многочисленные частушки. Например:

— Вдоль деревеньки пройдем,
Што-нибудъ да сделаем:
Дров полинницю розроем.
Нет — кортовницю прольём,
Роскатись моя полинниця,
Неписаны дрова,
Пропадай, моя деревня,
Все цетыре колеса!
(д. Терехова-Малахова)

Среди множества шалостей выделим еще одну группу — с загораживанием окон или труб. Окна заваливали сеном (д. Сенино), завешивали чем-нибудь (например, оставленным на улице бельем — д. Коковановская) или чем-либо замазывали — овсяным киселем (д. Перекс), разведенным навозом (д. Арзубиха); в д. Погост (Тот.) мазали рамы сажей. Причем навоз или деготь применялся, в основном, для посрамления и высмеивания девушки, которая пользовалась репутацией «не больно серьезной» или изменила парню (д. Маркуши). Довольно разнообразны были и способы затыкания трубы (в д. Большое Харюзово так шалили над домами, где были девушки на выданьи). По сообщению А.Неуступова (сведения относятся к началу века), «в Шапшенской вол., где еще сравнительно недавно была большая часть изб о курными печами, кто-нибудь из молодежи в глухую полночь забирается на крышу избы, втыкает в трубу сноп соломы, затем кладет в трубу снег и заливает водою; все это потом так замерзает, что хозяину иногда приходится разбирать трубу». В д. Андроново парни засовывали в трубу елку. Почти повсеместно встречались случаи затыкания трубы тряпкой, пучком соломы, загораживание дощечкой или куском стекла, веником и т. п.

Своеобразным «запиранием» трубы было опускание туда на нитке хвостового пера, привязанного к щепке, которое, вращаясь под током идущего снизу дыма, создавало в трубе воздушную пробку, которая не позволяла дыму свободно выходить. Через несколько минут после того, как печь была растоплена, дом наполнялся клубами дыма. В д. Спирине так подшучивали над теми, кто не пускал к себе вечеровать. Еще успешнее с этой задачей справлялось нехитрое приспособление из картофелины с четырьмя воткнутыми в нее крест-накрест перышками (д. Мищутинская).

Трубу использовали и для других способов насолить хозяевам. Предварительно заперев все двери, чтобы обезопасить себя от их гнева, кто-либо из парней залезал на крышу и втаскивал туда при помощи стоявших внизу товарищей несколько ведер воды, которую и выливал трубу. По свидетельству П. Дилакторского, в Пельшемской вол. «это делается только в курных избах о прямыми деревянными трубами, которые затыкаются ив избы отрепьями или закрываются деревянной задвижкой. Крестьяне всегда спят на печах на голубце; и вот от этой святочной шалости затычка выпадает, и спящих на печке будит холодная ванна».


ДЕВОК СОЛИТЬ (д. Копоргино, д. Федотово), ДЕВОК МОРОЗИТЬ (Замошская вол.). Некоторые шутки и озорство на улице по смыслу и характеру действий были очень близки к шуткам и забавам ряженых. Эти незамысловатые забавы давно уже утратили свой магический смысл, став грубовато-шутливой формой ухаживания или мести за измену. К наиболее известным и распространенным забавам такого рода относятся соление и мотюжение девушек.


В Замошской вол., судя по описанию П.Дилакторского, это развлечение растягивалось на два дня и было приурочено к «повадам» на Крещение. «В субботу вечером молодые ходят и мажут девок сажей, разболтанной заранее в шайке. В воскресенье же утром этих девок купают. Если вода не глубока, то девку берут за руки, за ноги и бросают в воду, а чтобы она вся вымочилась, перекатывают. Потом вытаскивают и отпускают домой переодеваться». Одной из мотивировок этого обычая было, конечно, «очищение от скверны», связанное с омовением в иордани. Напомним, что обливание водой ряженые иногда оправдывали тем, что при этом они «кудесов выгоняют» (д. Матвееве Тот.).

Вторая шутка очень близка по смыслу к рождественскому катанию парней и девушек по соломе. Не случайна поэтому и ее приуроченность к Крещению (последний день святок) или Чистому понедельнику (конец масленицы, первый день Великого поста), которые в народном сознании; были не менее важны, чем первый день года. Основной «пафос» шутки заключался в обсыпании снегом и закалывании в него.

О подобной щутке в Зубовской вол. сообщал, например, в конце прошлого века А.Неуступов: «В день Крещения парни валяют девушек в снегу на погосте (=на кладбище). Которую больше всех валяют, считают более почетной невестой».

В Чистый понедельник парни, да и взрослые мужчины, подстерегали на улицах девушек и молодых женщин, чтобы их «посолить»: хватали за руки, за ноги, раскачивали и бросали в сугроб, откуда их потом вытаскивали их возлюбленные (д. Федотове). В д. Логдуз девушек бросали в вырытую в снегу яму и засыпали сверху снегом, а в д. Заборье — закапывали в снег.

В других деревнях девушек катали по снегу — «солили, чтобы не портились» (д. Колоритно). Причем иногда, катая, приговаривали: «Черепки убирать надо!» (д. Сафонове). Нередко озорство сопровождалось набиванием снега за пазуху или под подол (дд. Пустошь Верхов., Суходворская). Хотя шалость была не из приятных, девушки обычно не уклонялись от участия в ней, ведь тем самым парни показывали, к кому они особенно неравнодушны. Нередко эту шутку устраивали во время уличных гуляний: «Девки на улице гуляют, а парни хватают — и в снег» (д. Сафонове). В д. Заборье (Тот.), где девушки днем в Чистый понедельник собирались на беседу, парни уводили девушек «закапывать» прямо с нее.

«Купание» могло иметь очень разные мотивировки. «В Чистый. понедельник молодоженов да и девок эдак катали. Яму выроют, да как торкнут. Ково как не залюбят, так ешшо с водой катали. Водой обольют да и закидывают снегом. Другие не выходят сами-ти, так силком уволакивают, да яму-то выкопают больше, да воды ешшо хлесть на йих тутока! Везде снегу напехают, везде — и под юбку напехают. Вот у нас Люба жила да вон Параня, так оне больно гульливые так. Йих ешшо кверху ногами поставят да и поливают эдак вот. Да-а, вот надругались ребята-ти!

Другие как осердяцця дак, що не гуляишь о йими, а с другим парнем гуляишь, так с парнем катают-то. Тебя держат, парня волокут, опехнут ево, а тебя на ево спехнут, в яму и вмисте закопнвают. С любимым парнем-то уш это. Никто не останецдя без этово» (д. Арганово).

В Сямженском и Харовском районах купание в Чистый понедельник чаще все же практиковалось для молодоженов. «Как женивси вот-от, а Мёжговиньё-то, до Цистово-то понедельника-то доживут, знацит, в избу-то приходят взрослые, большие робята: «Ах, ах, попали! Надо выкатать, шобы цисто были молодые, настояшшие!» Сперва жониха возьмут, потом невесту. В соловок (=сугроб) заведут, столкнут ея в соловок-то, подов загнут, туда снегу напорхают, к ногам, робята. Отряхивайсе! А этому-то мужику-то дак под рубаху напехают да за опушку напехают туда-то (=в штаны). Толькё посмиюцця: «Не лёд ломав, а грезь топтав!» (д. Дягилево).


ЦЕРЕМОНИИ, ШУТОЧНЫЕ ОБРЯДЫ И ОБРЯДОВЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

СТОЯТЬ НА КОНУ (д. Арганово, д. Георгиевская), НА ГЛИБКЕ СТОЯТЬ (о. Кумзеро, д. Кагариха, д. Бугра), ПОДОЛЬНИЦЫ СМОТРЕТЬ (с. Никольское Кадн.), ДИВЬИ СМОТРИНЫ (Волог.). В прошлом веке с Крещением связывалась одна красочная церемония, которую уже С.В.Максимов называл «вымирающей». Речь идет о так называемой «ярмарке невест» или дивьих (=девичьих) смотринах. По свидетельству С.В. Максимова, этот обычай «сохранился лишь в самых глухих местах, где еще не исчезли преданья старины и где браки устраиваются с патриархальной простотой, по выбору родителей».

В Вологодском крае дивьи смотрины встречались еще в 30-е годы нашего века. Но сначала приведем описание «смотра подольниц», сделанное Н.С.Преображенским в середине прошлого века. Из него, в частности, видно, эта церемония смотра невест была важной составной Частью праздника, занимавшей всю вторую половину дня, после обедни.

«В этот день в село съезжаются вое девушки-невесты, не только из своего прихода, — даже из окрестных. Собирается и молодцы-женихи. Обыкновенно перед обедней в Крещенье тянутся целые возы разряженных девушек, идут и едут молодые ребята, мужики, ребятишки, бабы, старухи». Девушки из ближайших деревень были в нарядной, праздничной одежде, а из дальних приходов — в повседневной. Зато они везли с собой целые корзины рубашек, передников «и прочего снадобья». «Эти последние, — пишет далее Н.С.Преображенский, — не доезжая до села Никольского, останавливаются у какого-нибудь мужика в ближайшей деревне, умываются, намазывают лицо сначала белилами свинцовыми, потом красным сандалом, настоенным на воде. Несмотря на то, что здоровье и румянец брызжут со щек почти каждой тамошней девушки, они все, без исключения, штукатурят свое лицо и красят так толсто, что это нельзя не заметить, в сами девушки не скрывают этого».

К обедне девушки, набеленные и нарумяненные, одетые в лучшие наряды, сходились к церкви. Наряд, надеваемый в Крещенье, отличался от любого другого праздничного наряда. «Сверх обыкновенной рубашки, которая имеет на подоле две красные полосы, надевается еще четыре или пять рубашек, вышитых самым причудливым образом от низу до грудей кумачом, лентами, фестонами, кружевами и разными другими хитросплетениями, которых мы назвать не умеем. Сверх рубашек натягивается сарафан: платий в здешних местах не употребляют ни одна девушка. На сарафан натягиваются все три-четыре передника, тоже вышитые, как и рубашки. Сверх всего этого надевается овчинная шубка, опушенная мерлушечьим мехом и крытая синим сукном. На голову надевается или повязка, иногда о цветами, или просто шелковый платок» На грудь навешивают по два и по три больших серебряных креста на широких серебряных же цепочках. Все девушки одеваются таким образом».

После того как кончится обедня, все девушки рассаживались по саням и ехали на иордань, которая находилась всего лишь в версте от церкви.

«Повозником или кучером бывает молодец-жених, одетый в синий суконный тулуп, подпоясанный кушаком. Кучер должен представить в этот день для родных или знакомых девушек лошадь, хорошо раскрашенные сани и лучшую дугу — тяжелую, раззолоченную и раскрашенную. Девушки же должны позаботиться об украшении лошади и саней.

Сбрую лошади обыкновенно украшают множеством равно-цветных бантов, как делается это на свадьбах. Главным украшением саней служит постилальник или простыня огромного размера, до половины состоящая из полотна, а оттуда — из разных вышиваний, кружевных, кумачных, фестонных, атласных, ярких цветов. Ею накрывают сани так, чтобы украшенное вышиваньями место спускалось сзади саней почти до самой земли. На простыню садятся обыкновенно по две девушки».

Процессия из таких саней следовала через все село к иордани и обратно, сопровождаемая множеством зевак и двумя мужиками, одетыми «в самые оборванные, какие только могли найти лохмотья, на клячонке, которая едва передвигала ноги, и на дровнишках, которые уже давно были брошены владельцем и едва только держались. Несмотря на это лошадь была украшена пуками соломы вместо разноцветных бантов, на дровнях лежала грязная, оборванная рогожа, представлявшая простыню». Этот незамысловатый маскарад сразу вносил оживление в пышный и чинный церемониал выезда: «Все глаза обратились на последних всадников. Веселье было полное».

Однако основное действие разворачивалось во второй половине дня. После обеда девушки выстраивались рядами у церковной ограды. Около них сначала ходили молодцы и угощали знакомых девушек пряниками. «Потом пять-шесть парней выбирали себе пожилую бабу и под ее предводительством направлялись к рядам девушек. Те стояли не шевелясь, как статуи. Баба, подошедши к девушке, раздвигала полы шубки и показывала парням передники, потом поднимала подол сарафана до грудей и показывала рубашку. Затем поднимала подол другой рубашки, третьей, четвертой — до той самой рубашки, на подоле которой были две красные полоса». После этого компания переходила к другой девушке. Так, «в обозревании всевозможных подолов», проходил весь день до вечера. Это изысканное развлечение очень напоминало рассматривание картин в картинной галерее.

Иногда «смотр подольниц» устраивали только самым богатым и красивым девушкам-невестам. Так, в о. Кумзеро на Крещение собирались на ярмарку поселяне со всей округи. В этот же день славили славутниц на глибку. Из комьев снега — «глибок» (так же могла называть возвышенное место у церкви — дд. Кагариха, Острецовская, Бугра) делали небольшое возвышение, своего рода сцену, на которой и стояли несколько часов подряд славутницы.

Славутниц, как правило, бывало немного — со всей волости собиралось человек пятнадцать. Перед выходом на глибку они поджидали друг друга в келье у церкви, и там же переодевались.

Стояние на глибке было довольно серьезным испытанием для девушки: «Семь потов сойдет, пока стоишь», — вспоминала одна из наших собеседниц. К тому же матери женихов вслух обсуждали достоинства в недостатки девушке и ее рукоделья, и эта молва могла впоследствии оказать серьезное влияние на репутацию девушки и на ее престиж в главах возможных женихов.

Если славутница по мнению собравшихся женщин была недостаточно хороша для того, чтобы стоять на глибке, ее сводили под руки вниз, и она ходила вместе с другими девушками по площади увязкой (=под ручку). Девушки, гулявшие в увязке, старались идти так, чтобы попадаться навстречу парням, которые могли бы оценить их по достоинству.

Иногда в церемонии принимали участие и парни: «по правую руку вставали невесты, по левую женихи» (дд. Кагариха, Сергозеро). В д. Арганово смотрины устраивались на Афанасьев день, а в соседней д. Георгиевская — на Егорьев день. В перерыве между заутренней и обедней девушки-слаутницы выходили на паперть и демонстрировали свои наряды всем любопытствующим. Это называлось стоять на кону. Если собиралось много девушек, говорили: «Конок большой собрался!»

Вот еще одно описание смотрин — из д. Дягилево: «В Рождество жонихи и невесты в церкву йиздятъ. Жонихи и старушки невест выбирают, девок хороших. Тебя отдадут сево года, ты уш и встаёшь наперед — на паперть-то. Девки как стоят на паперте-то (их тут пять-шесть стоит): перекрестецця, дак вси вмести уш, и кланяцця станут вси вмисти. Дак старушки-ти подойдут к девкам-то да и загибнут подольцик-от у платья-то. Подолы-те тканые, широкие, товстые, красивые, а там ишо лентоцьки полосатые нашиты в три перста. Тамока эти узоры — знацит богата невеста.

Старухи-ти погледят, а потом опрашивают потихоньку: «Это цья-от девушка хорошенькяя? Наверно от богатого от места, из хорошого, и родителей хороших?» И окажут цья. От Рождество-то пройдет, и женихи обязательно йиздят в эту деревню на лошаде на игришчо, девок гледетъ, про которых матери выспросили».


КАТАНИЕ НА КАРБИЩЕ (Семенцовская вол.), КАТАНИЕ НА ГОРУШКЕ (д. Макарове Кирил.), СЪЕЗДКИ (Волог.), ПОРОХ ТРЯСТИ (Вожег.). Масленицу не случайно часто называли «катальным заговеньем» (Тот., Бабуш., Тарн.) или «масленице ездуньей» (Сямж.), ведь катание с гор и на лошадях было важным отличительным признаком этого праздника. Даже приглашение в гости в эти дни звучало так: «Когда, сват, кататься-то к нам? (Коштугокая вол.).

Сама церемония катания обставлялась в разных местах по-разному. Первое, что бросалось в глаза — это наряды участников в праздничное убранство экипажей, ведь катание на лошадях было не только развлечением, но и своеобразной демонстрацией богатства. Эта сторона была настолько значима, что те, у кого не было собственной красивой упряжи или саней, любой ценой стремились занять их у более состоятельных людей. Вот, например, описание конца прошлого века из Кадниковокого уезда: «Лошади украшаются лентам, обвешиваются бубенчиками, а запрягаютоя непременно в «пошовни» (=раскрашенные сани из луба) как наиболее почетный экипаж. В пошовнях в большинстве случаев бывают два парня, две или три девицы. Один из парней играет на гармонике и девицы подпевают ему, а второй ямщичает, то есть исполняет должность ямщика. В с. Троицко-Енальском устраивается для катания на лошадях круг на манер городских».

Чаще всего экипажи выстраивались в длинную вереницу (караван — д. Андроново) по 10–15 лошадей. Причем обычно девушки катались с одним каким-либо парнем — им мог быть брат или другой молодой родственник, реже — жених. Иногда кавалеры сажали в сани 2–3 девушек сразу (д. Паново Кич. — Гор.). В других местах существовал обычай катать любых понравившихся девушек. Так, в п. Чебсара с четверга по воскресенье, когда катались на лошадях (круга делали), разодетые девушки выстраивались в ряд вдоль дорог, а парни, проезжая мимо, приглашали их в сани «Давай покатаю!» Проехав 2–3 круга, парни сажали других девушек. Больше почета было, конечно, той, которая не сходила с саней. Иногда парень использовал этот обычай, для сведения счетов с изменившей ему девушкой. Во время катания он завозил ее в лес и сбрасывал там в снег, чтобы она пешком добиралась домой (дд. Кашино, Тарасово, Тимонино, Исаково Кирил.). Оказаться в такой ситуации было делом очень позорным, поэтому предложение прокатиться принимали только от тех, кому доверяли безусловно.

Интересно, что само катание на лошадях, особенно если катались не до кругу, а вдоль деревни («впрохлест» — дд. Кокшарка, Безгачиха) или между двумя деревнями, могло превращаться в настоящие скачки. Такое соревнование устраивалось, например, на озере возле с. Ферапонтово, и полюбоваться этим зрелищем собирались жители всех окрестных деревень. Именно этот обычай имел, видимо, в виду Л.Скворцов в своем описании Бережнослободской вол.: «Катается обыкновенно по круговой по улице, вдоль своей деревни. Ездят вскачь, сломя голову, с криком, гамом и песнями». Шум и пение во время катания также были делом довольно обычный.

Если катались по всем окрестным деревням, то, въехав в деревни, первым делом направлялись к шестам или горушкам, причем принимавшие участие в катании молодожены обязательно должны были скатиться с горушки или по шестам в каждой деревне (дд. Зарубинская, Лубягино, Белянкино).

Вот что писал о масленичных катаниях в Вологодском уезде С.В.Максимов, «Делаются десятки верст, чтобы попасть на так называемые «съездки», то есть грандиозные катания, устраиваемые в каком-нибудь торговом селе. До какой степени бывают велики эти «съездки», можно судить по тому, что, например, в с. Куденском лошадей на кругу бывает от 600 до 800. Еще с утра из всех окрестных деревень съезжается сюда одна молодежь и останавливается или у родных или в тех домах, где есть «игровые» и знакомые девушки. А часам к трем пополудни начинается катанье. Катают всего охотнее молодых девушек, причем девушки, если их катает кучер из чужой деревни, должны напоить его допьяна и угощать гостинцами. Много катаются и бабы, которые из желания похватать подвертывают сзади шубы, чтобы показать дорогой мех и никогда не надевают перчаток, чтобы все видели, сколько у них колец.

Но больше всех катаются «новожены», то есть молодые супруги, обвенчавшиеся в предшествовавший мясоед, так как обычай налагает на них как бы обязанность выезжать в люди и отдавать визита всем, кто пировал у них на свадьбе».

Эти собрания носили и другие названия. Так, в Семенцовской вол. в конце прошлого века по утрам от среды до воскресенья включительно ездили кататься на лошадях на карбище. «Для карбища выбирается деревня с широкими улицами, куда со всей округи сбираются молодцы, и девицы, «новожени», разряженные в пух и прах, в само лучшее платье».

В д. Макарове (Кирил.) масленичное катание на санях в другую деревню называлось катанием на горушке. Это название становится понятным, если учесть, что в некоторых местах на масленой неделе собирались на горку, где веселились и пели долгие песни (д. Клеменево). По многим свидетельствам, ледяная горка для катания на санях нередко становилась центром гулянья на масленицу.

Катание молодоженов сопровождалось особенным ритуалом и было связано с их гощением у родителей невесты. Вот как, например, это происходило в д. Покровская Пунемской вол.

«На масленой неделе в среду тесть сам едет за зятем молодым. Его всегда угощают у зятя допьяна. В этот же день тесть везет молодых к себе в гости. Угощают все вpeмя как можно лучше. Теща всегда угощает с поклонами. В пятницу, субботу и воскресенье молодые с братом жены за кучера едут кататься. За три дня надо проехаться по всей волости. В каждой деревне лошадь захватывают и молодых не пускают, пока они не выйдут из саней.

Молодая кланяется на вое четыре стороны, затем дважды — мужу, снимает с него шапку и целует его. Затем надевает ему шапку, опять кланяется два раза мужу, на вое четыре стороны и говорит: «Не осудите, люди добрые!» После этого молодые вновь садятся в сани и уезжают.

В-понедельник утром топят баню. Перед обедом молодые идут в баню, обедают, и затем их на своей лошади отвозят домой. В следующие годы приезжают уже в четверг, пятницу, наконец, в субботу. Так возят лет семь».

Иногда церемония представления молодой пары принимала откровенно шуточный характер. Так, в Вожегодском р-не существовал обычай «трясти порох». Во время катания или гуляния по улице какой-нибудь шутник подскакивал к мужу и сдергивал с него шапку со словами: «Порох на губе, Анна (имя жены) не любит!» Жена должна была выкупить шапку и поклоняться всему народу, мужу и поцеловать его. «Хоть и там молодые ли, старые ли, как муж да жена видят, што оба тут, а итъ много собиралось, публика большая, дак вот с ево шапку снимут, да там: «Порох на губе, Анна не любит!» Жена своя дак што не любит, так вот, порох это трясли. Это дак баб скопицце да всех дак вот иново дак закупят все этот порох. Так всё и глядили, што у ково можно порох… Молодожёны дак те уш тут, те рядом стояли, тех прошче, а вот старых дак, поташчат, схватят да потщчат» (д. Огибаловская).

«Молодица кланяецця да кланяецця, да до тово доцелует, тот (муж) ешшо супротивуецце, не даваецце целовать-то. Дак ешшо тут смеху-то, раза три да и больше он зазнаваецця. А она кланяецця да кланяецця кругом, да всем да, опетъ, он голову подынет. Он гнёт голову, не достанешь. «Поломайсе, поломайсе, поломайсе, Иван! Пусть она покланяецци-то!» Всем покланяецци-то, да потом ему ешшо кланецци» (д. Песок).

Наиболее дальновидные молодые жены сами снимали шапки о мужей и прятали их.

В Сямженском районе молодых могли и по снегу «покатать»…»У нас была мода: в масленицу катались на лошадях, по два дня вдоль по деревне. Вот бы я только сево году вышла замуж зимой, мою лошадь останавливают, как мы йидем со своим мужом. Ну вот. Мужика валят (уш не отбивались, раз мода такая, обыцяй, дак!), мужика валят за землю, на снег, на дорогу, А меня к ему, на ево, и ногами-ти моими-ти ему на лице. Мужика-то и поволокут за ноги. Волокут, волокут. Как напостынет, дак возьмут да меня на низ перекатят. Вот и встают. От меня отряхиват, как встанем, а я ево. Толькё сама-то встанешь, дак поклонишься: «Спасибо, мужички!»

«Катание» сопровождалось пожеланиями: «На белых детонек, на кудреватых, да на хороших!» (д. Монастырская), «На кудреватых детей!» (д. Лукинская), «На многие лета я намного детей!» (д. Гридино).

В северной части Череповецкого уезда существовал еще один шуточный обычай. В первое воскресенье Великого поота или так называемое «хоровинное воскресенье» (от местного названия тещи — хорбвина) зятья ездили за тещами и везли их к себе в гости. В каждой из деревень, расположенных по пути, их встречали толпы подростков-мальчишек с грудами веников и начинали с криками хлестать венками; сидящих в санях и бросать в них снегом. «Конечно, — замечает автор, — некоторые проезжающие и не представляют вышеупомянутого родства, но мальчишки в каждой паре стараются видеть тещу и бьют немилосердно. Таков уж обычай. Взрослые же не останавливают их и стоят, посмеиваясь, около домов».


БОБРА КАТАТЬ или ВОЗИТЬ (В.-Уст., Кич. — Гор.), ПЕРВАЯ МАСЛЕНИЦА (д. Морилово), ЕЗДИТЬ БОБРОМ НА МОЛОДОМ (Кадн.). Еще одним видом чествования молодоженов, давно принявший шуточный характер, был обычай бобра катать. Обычно он совершался в последние дни масленицы, когда молодые гостили у родителей жены, — зять приезжал к теще «на блины», реже — на свадьбе.

Наиболее распространенная разновидность катания бобра построена на пародийных, шуточных элементах. В красиво убранные сани впрягались вместо лошадей сами катающие. В подражание лошадям, они били ногами («копытами»), ржали. Нередко молодых сажали в сани насильно, вытащив их из дома или поймав их на улице. На таком шуточном экипаже молодых везли по всей деревне, сбрасывая их по пути в сугроб («в сумёт» — д. Слизовица, «в снег вывалят не одино» — д. Бурлёво) или опуская на санях под угор: «Где больше гора, скатят, чтобы выкатать в снегу, для смеху» (д. Аксентьевский Починок). За катание молодые также расплачивались вином или пивом. Приведем несколько описаний этого обычая в деревнях Кич-Городецкого и Велико-Устюгского районов.

В д. Щекино на масленицу бобра катали замужние женщины и мужчины. «К тем, кто первый год живет (дочь или сын в гости приедут или из своей деревни) придут около обеда в избу. Их спрашивают: «Зачем пришли?» — «За молодыми!» — под руки их на улицу выведут, на санки посадят и по деревне катали, йод гору, в поле, в снег повалят. Потом обратно привезут. Их вином угощали, а они говорили: «Бобра пьем!»

«О масленице, ковда молодые приехали к отцю в гости, наряжались старухи да замужние женшчыны и к ним шли. К санкам колоколец навяжут, молодых выташшат на улицю, посадят на дровни да по деревне раза два прокатят, пока не выставят вина — бутывку или две. А нет, — так покатят с угора — куда хош катитися!» (д. Аистово). В таком случае молодые тащили сани домой на себе. Чтобы избежать позора, старались угощать, причем выставлял пиво обычно жених.

В Коштугской волости катание молодых устраивали обычно в Прощеное воскресенье на горке, с которой молодежь каталась на санях и возле которой в этот день устраивали пляски. Происходило это так.

«Мужичок из бойких, проведав, что на горке есть молодче, подбирает такую лошадку, чтобы гораздо не артачилась, и подгоняет к известному месту. Другие мужички тем временем уже ведут молодого к саням, приглашая сесть в них. Тот садится и ждет свою молодую подругу. Тут сани окружают бабы и молодые мужики, особенно первые. Бабы начинают посмеиваться, что у молодого, видно, жонка сбегала — один сидит, а иная бойкая бабенка сядет к нему в сани вместо жены. Смех кругом…

Молодуха же сначала стесняется идти к мужу (ее не ведут — она должна сама придти), но потом стыдливо подходит и просит усевшуюся к мужу бабу уступить ей место. Та ещё артачится, но мужички тут вступаются за молодуху — выпроваживают непрошенную с саней с приговорами: «Теби, старому чорту, с эдаким молодцом сидитъ!» — и садят молодую.

Теперь обступают молодых плотной стеной, берутся, кто за узду, кто за вожжи, кто зa оглобли, иной вскочит даже верхом на лошадь, иные пихают сани сзади; вое кричат, понукают лошадь: «Нно! Нно! Пошла ты! Э-э!» Старается, видимо, все вперед двинуть лошадь, а она, напротив, пятится. Оказывается, вся эта орава на словах только понукает лошадь идти вперед, а на деле все тащат назад.

«Што-то, робята, не ходко, нейдет!» — кричат сзади передовым. Передовые (как будто и на самом деле не ходко!) осматривают, нет ли препятствий под полозьям или в другом чем. Понятно, находят все ладно, а лошадь не идет. Тут приступают к молодым — верно от них задержка! Молодая смекает, в чем дело — начинает целовать мужа. «Пошло-о! Пошло, робята!» Причина задержки найдена и санки двигают вперед на куриный шаг, и опять остановка. Снова оханье, понуканье, крик, шум, смех кругом: всем весело, любо, — любо и молодым, хотя второй-то половине и стыдновато исполнять свою обязанность.

Вытомив изрядно молодых (возятся около получаса с каждой парой), отпускают лошадь под управлением кучера, который, прокатив по деревне, возвращается к тому же месту. Тут летят шапки с криком: «Ура! хороша!» (to есть пара молодых). Молодые благодарят, кланяются и даёт мужикам на водку, а женщинам — на пряники. То же проделывают далее с другой, третьей парой молодых. Прокатят всех, никого не обидят (это считается, кстати сказать, честью для молодых). Поздно вечером разбираются все: сначала едут друг к другу прощаться («О Христе радоваться», — говорят), а потом — с миром по домам».

Иногда катание бобром связывалось со скатыванием с горы. Интересное описание из Кадниковокого уезда, относящееся к концу прошлого века, приводит П. Дилакторский.

«В неделю масленицы молодые ездят к отцу молодой на несколько дней. В это время исполняется и шуточный обычай, «ездить бобром на молодом». Для этого, когда молодой выйдет посмотреть на катающихся на шестах, знакомые односельчане притаскивают розвальни без оглобель, насильно садят в них молодого и затем, вскочив в розвальни в числе десяти человек, давя друг друга и молодого, скатываются на розвальнях под гору».

Устроителями катания, как видно из выше приведенных описаний, были соседи молодой — женатые мужчины (чаще) и женщины. В некоторых местах это право признавалось только за родней (дд. Давыдовская, Мякинницыно). Гораздо реже встречается, чтобы «молодые ребята тащили сани» (д. Сливовица).


КАТАНИЕ НА КОРЁЖКАХ. Устройство гор для катания (горушка, катушка, котище, светляк) начиналось еще за неделю до масленицы. Метали катушки парни и мужчины из специально заготовленных накануне масленицы бревен, из которых в деревне складывали небольшой сруб (городок, городец, клеть, вырец). Верх сруба покрывали настилом, с одной из сторон которого делали окат. В Велико-Устюгском и Кич-Городецком районах клали слеги «напокат», то есть устраивали скат из нескольких параллельных жердей или бревен; в других районах — Тотемском, Тарногоком, Вожегодском — на два массивных бревна, спущенных о краев городка, набивали поперечные крепления иди доски. Сверху окат забрасывали снегом и поливали водой. С другой стороны сруба делали лесенку (своз, трап) иногда насыпали снег и вытаптывали в нем ступеньки.

В д. Давыдовская катушку устраивали на берегу реки так, что скатывались потом на лед. Для этого на льду специально выгребали бег (д. Малиново). Катушка была многоярусной.

Там, где было много естественных гор, катание устраивали о них («с грив катались»). Горкой могла служить и дорога, идущая под уклон. Иногда за несколько дней дорогу раскатывали так, что становилось невозможным по ней ехать. В больших селах вдоль котища устанавливали елки и развешивали фонари.

В отдельных деревнях Вожегодокого, Верховажского, Кичгородецкого, Никольского районов еще в 1920-е годы катались с гор на шкурах животных, охапках соломы, обмолоченных снопах или соломенных» ковриках.

К числу редких и архаических можно отнести и катание на «вицях суковатых», то есть на обрубках дерева о отходящими от него сучьями, за которые держались (д. Кармово). Близким родственником подобных примитивных саней были, видимо, известные практически повсеместно корёги или корёжки. В п. Чебсара, где их называли еще козликами и где на них катались только парни, корёжки представляли иа себя заостренную доску о плоским дном и поперечиной (лавкой), под которую от краев дна о наклоном назад шли две палки — ручки, длиной до 1,5 м. За них катавшиеся держались и втаскивали козлик на гору. Похожим сооружением бала седуля, с вертикально закрепленными ручками по сторонам (с. Аргуново).

Иногда корёжкой (или лодейкой — Кич. — Гор., лодком — Верхов.) называли также доску о закругленным носом, с небольшой скамеечкой или примороженной к верхней части деревянной чашкой для сидения, и приступочкой сзади, на которую вставал один из катающихся (дд. Гусиха, Крадихино, Мичино, Пахомово). В д. Захариха задние штыри, скрепленные вверху поперечиной, выдавались над скамеечкой примерно на I м. Опираясь на них, второй катающийся толкал корежку с горы. Эта разновидность называлась кооежкой о козлами.

Наиболее распространенным типом женских саней был лодок, лодушка, лодейка (иногда их называли также корёжкой). Простейшая ее конструкция известна и под названием ледянки. Она представляла из себя заостренную или овальную доску около 0,5 м длиной, иногда выдолбленную в виде корытца. Низ доски покрывался льдом (подливался или наводился), причем обычно предварительно днище смазывалось разведенным коровьим навозом, который после замерзания подравнивался и поливался сверху еще раз водой. Иногда лодку делали небольшую спинку или боковины (крылья).

В д. Подсосенье такой тип лодков (1–2 х 0,5–0,8 м) с наклонно закрепленными по бортам досками называли трублями. Простейший лодок было изготовить достаточно просто, простому на нем обычно катались дети и девушки.

Еще одной разновидностью саней был конёк, который в отличив от корёжки имел также продольную рейку, закрепленную на корпусе штырями и завершавшуюся округлой дощечкой — головой (дд. Рябьево, Курденга).

Для катания сразу нескольких человек были предназначены скамейки или подсанки (Кич. — Гор.) — довольно доски, у которых впереди были ручки, наподобие ножек скамейки, и сиденье («едешь как на мотоцикле»). Скамейки делали и маленькие — на одного-двух человек. Катались на чунках или чёнках (=санках) или на дровешках, реже — на больших дровнях, предварительно вывернув у них оглобли. «На саночки подушку наколотит, кто побогаче» (д. Андроново).

Повсюду существовали свои, установленные местной традицией, сроки катания с гор для взрослых. Так, например, в Семенцовской вол. начинали «закатываться» со среды, в д. Роксома — со второго дня масленицы, в д. Кормакино — с пятницы, в с. Кипшенга катались с понедельника до пятницы. «В Семенцовской вол., - сообщает корреспондент Тенишевского бюро, — к этому времени подливают лодки, намазывая дно их коровьим навозом и заливая водой. Вечером в среду все деревенские от стара до мала взбираются на ближайшую гору и катаются на лодках, применяя к делу вою свою ловкость и остроумие, лишь бы вызвать смех в окружающей толпе».

Масленичная горка притягивала к себе всех жителей селения и была средоточием праздничной жизни деревни. Нередко даже пожилые люди принимали участие в общем веселье. Уже само сооружение горки сопровождалось шалостями и дурачеством молодежи, например, обливанием при возке воды в бочках. Часто использовали катание для своеобразного шуточного ухаживания за девушками. Парни «подлетали» к ним на козликах, сталкивались и отбивали лед со дна девичьих лодков, чтобы те плохо скользили (п. Чебоара). Иногда расшалившаяся молодежь валила кого-нибудь на гору и «ехало-поехало» — до десяти человек съезжало на нем вниз.

Хотя дети и подростки катались с естественных гор или с взвозов всю зиму, но и им было интереснее прокатиться на глазах веселой и нарядной толпы. Праздничная атмосфера катания подчеркивалась особым нарядом. В с. Вострое дети повязывали на голову вышитые полотенца так, чтобы свободные концы их развивались за спиной. Однако большинство среда катающихся составляли, конечно, парни и девушки, которые съезжали с горы то поодиночке на лодейках, отталкиваясь специальными палочками, то парами — на санках, то целой гурьбой — на коже или соломе. Причем пари сажали девушек на колени, а те обнимали их за шею. Впрочем, в некоторых деревнях было принято, чтобы парни садились на колени к девушкам.

Обычай предписывал, что обязательно должны прокатиться о горы молодожены («те, кто в это Рождество женились»), причем, как правило, «по три масленицы катались» (д. Давыдовская).

Женщины и девушки катались о гор еще и потому, что, по поверью, если кто «скатится с горы удачно, то есть не упадет с корёжки и не уедет в сторону, то это считается за признак того, что у ней в этот год выростет лен длинный и прямой, вообще хороший». Катанию с горы придавался и магический смысл. «Надо покатацця, шобы лен довше вырос» (д. Побережье). В д. Дубровинская женщины стремились опередить друг друга и в Чистый понедельник скатиться с горы раньше всех, чтобы у них лен был самым лучшим в деревне. В д. Аксеновщина пожилые женщины скатывались с горы на чем-нибудь «шубном», с длинной шерстью — на кошулях или шубейках, приговаривая: «Шоб довгий лен вырос». В д. Подволочье считала, что у той, которая окатится с катушки, «масло будет копиться больше».

На заговенье или в Чистый понедельник, когда в деревнях прекращалось веселье и сжигалась масленица, заканчивалось и катание с гор. По свидетельству П.Дилакторского «в Кадниковском у. катание с гор на масленице заканчивается сожжением на берегу реки дегтярной бочки. Тут же разбивается об лед и корежки». В с. Никольское (Ник.) при сжигании масленицы в огонь бросали санки и коньки. Часто костры устраивали из тех же материалов, из которых была сложена горушка. В дд. Колотовщина, Чуров Починок катушку разваливали во время шуточного обряда собирания черепков (см. «Косточки собирать»).


КАТАНИЕ ПО ШЕСТАМ. Одним из развлечений, требовавшим немалой ловкости, было катание с горы по двум параллельным шестам, особенно популярное в восточных районах области. Эти своеобразные горы имели разные названия. Самым распространенным было шесты (по шестам или на шестах кататься). Реже встречались катушки, катаньки, катки, каточины с городком (В.-Уст., Ник., Тарн.), слеги (В.-Уст., Кич. — Гор.), слёги (В.-Уст.).

Приведем описание шестов в Вохомском Тихоновском приходе, относящееся к последним годам XIX в. Празднества во время масленицы назывались в деревнях этого прихода «братшиной». Они продолжались всю масленую неделю. «Во время братшины ходят кататься на шестах. Шестами называют несколько тонких бревен сосновых, очищенных с одной стороны от коры и потому гладких. Бревна эти кладут на какую-нибудь покатость среди деревни или же делают нарочно возвышение из досок и на него кладут бревна комлями на расстоянии полтора аршина друг от друга. К первой паре бревен плотно и ровно приделывают другую, к которой присоединяют еще пару более тонких бревен… Очищенные стороны бревен кладутся вверх и поливаются к ночи водою. На гладкую поверхность становятся желающие и катаются. Катаются обыкновенно по два человека, парень с девкой или мужик с бабой; для этого они крепко берут друг друга на плечи, встают на верхнюю часть бревен и быстро катятся по их наклонной поверхности. Иногда человек по шести становятся на каждую сторону и все вместе катятся».

В дд. Рябьево, Курденга существовала конструкция, отличающаяся от описанной выше. Катались на слегах, укрепленных на вертикальных столбах, вбитых в землю (самый высокий — более 2 м). Обычно ставили несколько пар столбов, для того, чтобы сделать горку подлиннее. Слеги клали специально сделанными зарубками на поперечные жерди (закрепы).

В некоторых местах шесты устраивали гораздо проще, не затрачивая при этом много усилий. Так, например, поступали в Кадниковском уезде в конце прошлого века. «Выбирают пологую горку, на ней укладывают параллельно, на расстоянии 1,5 аршина одна от другой, еловые жерди в виде рельс и обливают их водой, чтобы они обледенели. Катающиеся всходят наверх, становятся каждый обеими ногами на одну из жердей, берут друг друга за руки и скатываются вниз».

Катание на шестах часто сопровождалось различными шалостями. Особенно лихие пары старались «подкатить» окатывающуюся перед ними пару и съехать с ней вместе (д. Волоцкая). В д. Феофаново это называлось «долгий лён».


КРУЖАЛО. Меньше была распространена круговая горка (Кадн.), или кружало, кружак, вертушка (Ник.), карусель (Тарн., Кич. — Гор.). Устраивали его следующим образом. Толстый стояк вмораживали в лед озера или реки или хорошо укрепляли в снегу: наваливали вокруг снега и поливали водой. На него надевали колесо так, чтобы оно могло свободно вращаться. К колесу прикрепляли длинную жердь, один конец которой с привязанными санями или дровнями был немного длиннее другого. В сани садилось два-три человека, а другие, взявшись за кроткий конец жерди, крутили колесо.

В д. Игнатовская карусель состояла из трех длинных бревен, прикрепленных к колесу. Парни 15–18 лет ложились грудью плашмя на конец бревен и, отталкиваясь ногами, раскручивали карусель. Им помогали несколько их товарищей — разгоняющие.


ИГРА В МЯЧ (Вытег., Сямж., Хар., Кадн., Вожег.). Эта игра, отдаленно напоминающая футбол или регби, была распространена, в основном, в северо-западных районах Вологодского края, ранее входивших в Олонецкую, Архангельскую, отчасти в Новгородскую губернии. Древность игры подтверждается тем, что ее аналоги известны многим народам мира. На Русском Севере она была приурочена к масленице, — периоду, связанному с брачной символикой и чествованием молодоженов. Вот как описывал игру С.В.Максимов.

«В некоторых волостях Вытегорского уезда и поныне устраиваются настоящие сражения, известные под невинным названием «игры в мяч». Состоит эта игра в следующем: в последний день масленицы парни и семейные мужики из нескольких окольных деревень сходятся куда-нибудь на ровное место (чаще всего нареку), разделяются на две толпы, человек в тридцать каждая, и назначают места, до которых следует гнать мяч. Обыкновенно сражающиеся становятся против середины деревни, причем одна партия должна гнать мяч вниз по реке, другая — вверх.

Когда мяч брошен, все кидаются к нему и начинают пинать ногами, стараясь загнать в свою сторону. Но пока страсти не разгорелись, игра идет довольно спокойно: тяжелый кожаный мяч величиною с добрый арбуз летает взад-вперед по реке, и играющие не идут дальше легких подзатыльников и толчков.

Но вот мяч неожиданно выскочил в сторону. Его подхватывает какой-нибудь удалец и что есть духу летит к намеченной цели. Еще 20–30 саженей — и ловкий парень будет победителем; его будут прославлять все окольные деревни, им будут гордиться все девушки родного села!.. Но не тут-то было. Противная партия отлично видит опасность положения: с ревом и криком она прорывается сквозь партии врагов и со всех ног кидается за дерзким смельчаком. Через минуту удалец лежит на снегу, а мяч снова прыгает по льду под тяжелыми ударами крестьянского сапога.

Случается, однако, ж так, что счастливец, подхвативший мяч, отличается особенной быстротой ног я успеет перебросить мяч на свою половину. Тогда противная сторона делает отчаянные усилия, чтобы вырвать мяч и пускает в ход кулаки. Начинается настоящее побоище. Около мяча образуется густая толпа из человеческих тел, слышатся глухие удары ног, раздаются звонкие оплеухи, вырывается сдавленный крик, и на снегу то там, то здесь алеют пятна брызнувшей крови».

Как видно из этого описания, концовка игры напоминает кулачный бой, столь характерный для Масленичных гуляний в других областях Россия. Ожесточенный характер поединка объяснялся тем, что проиграть партию в мяч считалось большим унижением: «Побежденных целый год высмеивают и дразнят, называя их «киловниками» (очень обидная и унизительная кличка, обозначающая верх презрения). Наоборот, победители пользуются общим почетом, а парень, унесший мяч, положительно становится героем дня, с которым всякая девушка считает за честь посидеть на вечорках. Некоторым объяснением азарта служит и водка, которую на пари выставляют местные богачи, угощая потом победителей».

Не менее эмоциональное описание игры «в мяч» в Кондуже Вытегорского у., относящееся к семидесятым годам прошлого века, можно найти в одном из номеров Олонецких губернских ведомостей. «С последнего дня масляной начиналась игра «в мяч». Прежде эта игра составлялась в каждый воскресный день великого поста, но теперь она мало по малу выходит из обычая и обращается в забаву только для малолетних. Пять лет тому назад, случалось, что в ней участвовали все мужчины прихода, холостые я женатые. В таких случаях обыкновенно состязался северный конец прихода с полуденным.

Игра начиналась где-либо на широких полях около погоста. Все играющие разделялись на две половины и становились на противоположные края, то есть «северяне» на южный конец, а «южане» на северный. Каждая из этих сторон старалась загнать мяч, а за ним и своих противников как можно дальше в свою сторону от того места, где началась игра.

Иногда более других ловкий и быстрый на бегу схватывал мяч в руки и бежал с ним около, на противоположную сторону. Все играющие бросались за ним гурьбой: одни, чтобы отнять мяч у бегущего, а другие — чтобы не спустить отнявших назад.

Этой игрой упражнялись с обеда до самого позднего вечера. Случалось, что играющие проходили версты три, загоняя своих противников в тот или другой конец… Были игроки, которые славились своею ловкостью и быстротой во всем приходе».

Ритуальный характер игры подчеркивался и той ролью, которая отводилась победителю: он пользовался особым вниманием всех деревенских девушек. Подобная отмеченность победителей в ритуальных соревнованиях (в скачках, в беге, в борьбе) существовала у многих народов Европы.

К этой игре имеет прямое отношение свадебный и масленичный обычай просить с молодых (молодоженов) денег «на мяч» («на мецъ», «на меч»). Как видно из материалов конца века, «на мяч» собирали «либо в день свадьбы, либо в последнее воскресенье перед масленицей, когда тесть идет к молодым доедать барана» (Фетиньинская вол.); в с. Кубинское «доедать барана» тесть звал молодых к себе. В этот же день начинались игра «в мяч». Временной промежуток между сбором денег с молодых и самой игрой отмечен и в Корбангском крае: «На хлибинах у родителей невесты мужчины собирали деньги с жениха «на мяч», то есть на ведро вина. Этот выкуп называют мячом, — замечает далее собиратель, — потому, что раньше здесь был обычай играть зимой перед масленицей в мяч, причем в игре участвовали старики; на покупку этого мяча раньше и шли подаренные деньги». О том, что в мяч могли играть во время свадьбы, свидетельствует Н.А.Иваницкий: «В прежнее время в день свадьбы невестины соседи и другие мужчины играли на улице в этот мяч. Мяч жених возил с собой и отдавал его в пользу невестиных соседей» (Кадн.).

Не случайна, по-видимому, и упомянутая выше приуроченность игры к обычаю «доедания барана». Дело в том, что в некоторых регионах (например, в Польше, Белорусии, на западе России, в том числе и на Русском Севере) баран играл важную роль во время свадебного обряда: на его шкуру сажали молодых, предварительно «выгнав из шкуры блох», его голову «кроили» за свадебным столом и т. п. Скорее всего, именно из шкуры и шерсти ритуального барана прежде изготовлялся мяч. Правда, уже к концу прошлого века смысл обычая был практически забыт. А.Щустиков упоминал, например, что в Троичине Кадниковского уезда «у дома невесты поезжан останавливают молодые ребята и девицы и просят выкуп: девицы пряников, а парни денег «на мяч» («на кожу да на шерсть рубликов шесть»), вернее на водку, так как мячей почти никогда на эти деньги не шьют».

Там, где смысл обычая еще помнили, мотивировали его по-разному. Скажем, в ряде мест Кадниковского и Грязовецкого уездов (например, в Михайло-Архангельском приходе Кубенинской церкви, Дмитровском приходе и др.) мужчины из деревни невесты просили «на мяч» у жениха за то, что они охраняли честь невесты до замужества («стерегли и берегли, чтобы со стороны не…», «стерегли и берегли невесту от всякого лихого человека»). В деревнях Вожегодского р-на обычай мог называться выкупанием невесты, поэтому с жениха требовали: «Выкупай невесту! Давайте деньги за невесту] Давай больше, у нас невеста хорошая. Мы за это тебе не отдаем, надо больше денег платить!» (д. Ооновская). В других случаях деньги брали за право участия в игре: «Подойдет с мецём парень: «Пинать-то будешь? Заплати!» Вот ты и поплатиссе…» (д. Тарасовская). «Кажной зять должен заплатить за мяцъ, штобн он имев право пинать мяцъ: «Мы от сшили мяць, дак заплатите!» (д. Баркановская).

В дд. Чучково, Дягилево выкуп «на мяч» мужчины из деревня невеста требовали у жениха за то, что они принимали его в свою мужскую компанию («в зятевья записывали» — д. Никулинская). «А не даси мецевое, так этово зятя не любят робята. Он никогда с йими в компании не бываит. А с хоторово спросят мецевое, сразу подаст два литра, лиш сколькё, так он в праздник всё время с робятам, как будто свой, деревенскей. А тот всё как-то — цюжой, дак цюжой он есть» (д. Дягилево).

Наказание для уклонявшегося от уплаты мецевого могло быть довольно суровым: «Как не даст, уходит из общества, его прогонят: «Уходи с горушки!» (играли на деревне, не на горе). А то набьют» (д. Нижняя). «Если он не выкупит мяч, то ево ни в какой празник на улицу не выпустят. Если он выйдет, ево сразу станут бить, прогонят» (д. Нижняя). Иногда наказание почти не отличалось от святочного озорства. «Сбор на меч. — писал А.Е.Бурцев о масленичных развлечениях в с. Кубинское, — обычай строго исполняющийся каждым парнем, который берет невесту из другой деревни, это как бы плата мужикам за то, что он берет невесту, их принадлежность. И те, которые не отдали денег на меч в свадебный день, должны это исполнить именно в мясное (то есть последнее перед масленицей) воскресенье, как первый день гостьбы молодых у тестя. Размер денег на меч определяется положением невесты и жениха: если они богаты или если первая хороша-красива, то и «меч» дороже и наоборот». Те, кто не давал денег или давал мало, оказывались в незавидном положении: им старались хоть как-нибудь отомстить. Скажем, во время гощения молодых у тестя выкрадывали их сани и упряжь и не возвращали, пока не добивались от жениха «мецевых».

Во многих местах «в мяч» играли еще в 20-е годы нашего века. Родня жениха готовила для игра большой кожаный мяч, набитый шерстью. «Мець приготовлели сызрале, уш как свадьба заводицця. Сошьют большой, с голову, а и более… Подадут тутока народу — робятам молодяшке-то. Вот в масленицу-то всю нидилю пинают меци-те вся молодяш-ка, весь народ, все на деревне. На деревне-то окна-то заколачивали, штобы не разбили» (дд. Гридино, Острецовская).

В этих деревнях игра проходила обычно на дороге. Команды располагались на небольшом расстоянии по обе стороны от центральной линии, причем один игрок каждой команды мог находиться на поле соперников. После первого удара он старался перехватить в воздухе летящий мяч, чтобы затем передать его набегающим игрокам своей команды. Те, в свою очередь, перепасовываясь, стремились загнать мяч как можно дальше от линии. Вторая команда, в свою очередь, перехватив мяч, направляла его своему игроку на поле соперника. Цель игры состояла в той, чтобы за установленное время загнать соперников как можно дальше от линии. Проигравшие ставили четверть водки.

В Сямженском (Режский с/с) и Вожегодском районах часто на команды не разбивались, и вся игра сводилась в демонстрации игроками собственной ловкости и удалят… «Пинали мяч высоко, выпинывали, кто выше. Кто и на крышу запнет» (д. Монастыриха). «Пинали мець — кто дальше выпнет. Ницё не считали, так! Хто побойцяе, дак тот много раз пнёт. А иному не прицитаецце и единый раз, дак… Вверх пинали, Иновды пнут — на крышу улетит, да… Мець упадет, так бегут, хто первый упревшие» (д. Нижняя). «Играли — кому бы токо мяць пнуть. И вот другой раз один одново подопнёт, свалит, штобы мяцъ-то ему догонять, а не етому… Если я крепкий, дак меня и не свалишь… Старались повыше пнуть, ну, шобы я, мол: «О, какой я сильный! Выше всех пинаю да борю остальных!» (д. Гашково).

Репутация зятя иногда могла зависеть от проявленного в игре мастерства: «На две компаньи люди — друг у дружки мяць отбирали: отсюда пинают, а там все бегут; должен поймать и пнуть обратно (сосмёщиця была — и зятья, и парни в одной компаньи). Пинают мяцём, по всей деревне бегают… /Люди говорили/: «О, как мяць пинаэт! Зять хороший — сколь парень бойкий!» (д. Баркановская). В д. Горка (Вож.) игра начиналась со своеобразного испытания всех принимавших в ней участие зятьев-новичков: «… Вот выйдут на улицу и встанут: парни встанут на одну сторону дороги, а зятевья — на другую. Они уж не сосмешиваюцця с этими. Вот мецик и пинают. Мець. Пинают. Ежели поймает какой зетъ — на каково пинают это, он бы поймал — он пусть гуляет. А ежэли хто не поймает, тово с улицы прогонят: «Давай деньги!» Неудачнику приходилось платить «мячевое» вторично.

Причина столь высокой ценности успеха в игре становится ясней; если учесть ее ритуально-магический смысл. «В заговенье мяч пинали, зятья и мужики. Бабы придут: «Дай-ко пну — какой лен вырастет?» (д. Сурковская). «Все пинали — и посторонници. Подойдет какая-нибудь женшына пожилая: «Дайте-ко пнуть — высокий-от лен ли выростет?.. Ой, добро, добро, высокий!» (д. Песок). «Гонеиссе за мяцёы, сколько раз свалилась, считают, столько раз надо мець пнуть в Чистый понедельник — это кости собирать. «Пойдемте, девки, кости собирать, сколько раз свалилась!» Сколько раз свалилась в заговенье, столько костей потеряла» (д. Заберезник Вож.).


КОСТОЧКИ COБИРАТЬ, КОСЬЕ ЗБИРАТЬ (Кирил., Вожег., Вытег.), КОСТИ ОБИРАТЬ (Заднесельская вол.), ОЧЕРЁПКИ СОБИРАТЬ (Д. Рябьево), ЧЕРЕПКИ или ЧЕРЕПЬЁ СОБИРАТЬ или УБИРАТЬ (Вожег., Кич. — Гор.), ЧЕРЕПЬЯ ОБИРАТЬ (д. Даниловская), ГОРШКИ СОБИРАТЬ (д. Старый Двор), ГОРШКОВ КАТАТЬ, ГОРШКАМИ ВОЗИТЬ (Верхов., Тот.). Конец масленицы и начало поста у всех народов Европы, в том числе и у русских, связаны с очистительными обрядами и обычаями. На Русском Севере к таковым можно отнести мытьё в бане в Чистый понедельник, сожжение масленицы (см. ниже), а также собирание или убирание, в Чистый понедельник черепков или костей. Этот обычай, известный почти повсеместно имеет сложную символику. Большинство его вариантов связано о катанием на лошадях в Чистый понедельник молодежи, нередко о объездом окрестных деревень, причем чаще всего «ехали» где осталось выпить» (дд. Погостищье, Луканиха). В дд. Рябьево, Курденга «собиранием очерепков» назывался обход молодежью деревни: «Собирали остатки, где что-то осталось от пищи. Угощали кто дивом, кто чем. Ходили с гармошкой, веселились».

Символика такого рода обходов достаточно прозрачна; доедание и допивание остатков скоромной пили, своеобразное прощание с ней. Тот же смысл имело сжигание в кострах черепков посуды, часто встречающееся в Никольском районе. Так поступала в «Чистый понедельник молодежь из дд. Дьячково и Аргунове. Собранные по домам черепки сбрасывали на «дурно обряженную повозку», вывозили за деревню под угор, ближе к реке, и бросали в специально разожженый костер.

Второй довольно часто встречающейся формой этого обычая было шуточное катание на санях маленьких детей. «Робят маленьких катают по деревне — навалят полные сани и катают» (д. Сивково). «На масленицу тех, кто помоложе, горшков, катали человек по 15 на крёслах (=разновидность саней)» (д. Владыкина Гора). «Косьё збирали, говорили: «Кости-то ростеряли!» Кони снаряжёны и едут по деревне, набирают подростков, мелюзгу и катают их по деревне, а они поют» (д. Побережье).

Символическая связь «дети — черепки» видна, например, в широко распространенном свадебной и крестильном обряде разбивания горшка, во время которого молодоженам или родителям ребенка желают столько же детей, сколько будет черепков.

Характерно, что большинство вариантов собирания черепков так или иначе перекликается о другими масленичными развлечениями и шуточными обычаями. Например, в дд. Погост (Тот.), Бор после катания по деревне на лошадях: маленьких детей (это называлось горшками возить), жгли_масленицу за деревней. В дд. Колотовщина и Чуров Починок после собирания черенков катающиеся «сваливали катушку». Интересно, что и само катание с гор во время Великого поста иногда связывалось о собиранием костей («На Велико говенье ребятишки ездят о горушек и взъездов на корёгах собирать кости» — Заднесельская вол.). Вместе с тем шуточное катание детей на лошадях, как и катание с гор, было связано с урожаем льна. Например, в д. Логдуз еще в 30-е годы одна из женщин, нарядившись в лохмотья, запрягала в сани лошадь в шутовском наряде: в напяленных на задние ноги старых штанах и с навешенными на дугу колокольцами — и, насажав полные сани детворы, катала их в сумерках по деревне, «чтобы лен вырос долгой».

В д. Арганово «горшков» катали, возвращаясь от масленичного костра, к которому в этой деревне ездили с установленным на санях ткацким станом. «Когда везут масленицу, дак все ребятишки и бежат за ими туда. Оттуль-то уш ребятишек повезут на санях, где кросна, — кто в кроснах, кто где вот. Цилую кучу везут робятишек. Робятишкам-то забава! Баба тут сидит смешно наряжена — она как выряжуха эдакая. Штаны да фуфайкя, да вот шапка вывернутая. Сидит тут как командует лошадьёй-то. Тут ведь кросна-те стоят, дак на эту уседицдя, на пожилину (=частъ кросен), а эти все окружат её, робятишка-ти. Которые побольше, лет десяти, которые ешо не больно большие, да все чипяцця к йим. Они ведь года три — и то ведь вылазят. Другие робятишка своих таких ташшат.

Так опять шумят: «Плошак везём, ршгьников везём!» Рыльники — вот такие были глиняные горшочки с рыльцями (=носиками), сметану месили в их, (чтобы) сливать можно было. Робятишки — дак это рыльнички, а девки — дак плошки. «Плошак везём, рыльнички везём! — баба тут сидит, шумит. — Не надо ли плошак? И рылънички есть!»


КРУГИ ИГРАТЬ (д. Соновская), КРУЖКИ ВОДИТЬ (д. Тарасовская), В КРУЖКИ ХОДИТЬ (д. Нижняя, д. Вершина), РОЩЕЙ ГУЛЯТЬ (Семенцовская вол.). Последние дни масленицы, наполненные разнообразными развлечениями, перегащиванием, игрищами молодежи, иногда увенчивались еще одним красочным зрелищем — уличными хороводами или кружками. Старинный обычай водить во время масленицы хороводы на Русском Севере уже в прошлом веке встречался довольно редко и, как правило, исполнялся в Прощеное воскресенье и Чистый понедельник.

«В воскресенье жгут масленицу. Затем возвращаются в, деревню. В деревне, найдя удобное место, девушки останавливаются, и начинается гуляние «Рощей». Все девушки, к которым на это время примыкают и женщины, особенно молодые, разделяются на две партии и, взявшись за руки, становятся на почтительном расстоянии друг от друга. Затем первая партия запевает «Рощу» и идет вперед, а когда кончает первый куплет, останавливается и повертывается лицом ко второй партии. В это время противоположная партия начинает второй куплет, подвигаясь по направлению к первой и т. д.»

Такое завершение праздничной недели некогда было делом вполне обычным, так как гуляния на горе во время масленицы (в том числе с пляской и песнями) были распространены и в западных районах. Причем название «на горушке гулять» в деревнях Вожегодского района, например, сохранялось еще в 20-30-е годы нашего века; несмотря на то, что играли уже не на горе, а на улице, чаще всего посередине деревни. Хороводы в последний день масленицы в тех районах, где сжигание масленицы не сопровождалось особыми церемониями, были своеобразной формой ее проводов. В этом убеждает, например, такое описание из Байдаровской вол.: «В субботу на масленице вечером молодежь отправляется на угор (то есть горку), место, где плясали днем. Здесь пляшут часов до семи, потом отправляются ужинать. На «угоре» девки дарят парням яйца, за все конфеты и пряники, полученные ими во время святок. После ужина отправляются на беседки, где сидят до полуночи». Так завершалось масленичное веселье. В д. Тарасовская хоровода и пляски в избе, на игрище, перемежались с вождением кружков на улице в течение двух последних дней масленицы — в субботу и воскресенье.

Движения и действия участников «вождения кружков» могли быть очень разными. В упомянутом выше «гулянии рощей» две группы участников поочередно двигались навстречу друг другу. В д. Осиевокая при этом игроки одной шеренги проходили сквозь строй игроков другой шеренги.

В дд. Нижняя, Ооновская, Тарасовская под песню «На улоцъке два венка вьюцце» играли иначе: игроки, возглавлявшие двигавшиеся параллельно шеренги, шли друг другу навстречу, и, не доходя до середины разделявшего их расстояния, одновременно поворачивались и начинали движение против хода шеренг. Потом то же проделывали остальные игроки. Когда воя шеренга таким образом «завивалась» вовнутрь, вожаки поворачивались друг к другу спиной и, сделав по нескольку шагов в сторону, снова шли против хода шеренг, «завивая» их наружу. «Девки молодые играют в круги — в субботу и воскресенье по улице ходят. — Вот наряжаюцце в большие платки отласные — одевали раньше-то назад концями. Потом воротники тут накладные, чёрное. У ково цево ес(т)ь. Вот и стоят — ряд. Тут ряд и тут ряд — в два реда. Вот и поют песни: «Да круги выоцце, заиваюцце,» — да вот так… От крайняя идет, а за ей все. Вот эк все и заиваюцце туда. Там опеть станут, опетъ поют… Песню пропоют, потом опетъ вот с того краю идет одна». Обычно это движение повторялось, пока не заканчивалась песня:

— Што на улочке два вьюношка
Они вьюцце, со(в)иваюцце. /2р.
(вар.1: На улочке два вьюнка вьюцца,
Ввьюцца, вьюцца, завиваюцца. — д. Горка Вож.;
вар.2: На улице два венка вьюцця.
Вьюны вьюцця, завиваюцця. — д. Баркановская)
Што по девице два молодая тужат, /2р.
Оне тужат, сокрушаюцце. /2р.
(вар.: Тужат, плачут, сокрушаюцца. — дд. Горка Вож. Пильёво
— Вы не плачьте, не тужите, молодци, /2р.
Не пецялуйтесь, робята молоды, /2р.
(вар.: Не печальтеся, ребята холосты, — д. Горка Вож.)
Я за вас да взамуж не пойду!
Я не ду-, не ду-, не думала идти: /2р.
(вар.: Видно, я да не надумаласе. — д. Баркановская)
За подляцёво не для цё(в)о идти, /2р.
За мошенницька — в уме тово нет.
Што мошенник (вар.: пес-мошенник) ввецеру довго
гуляв, /2р.
Наскрозь ноценьки просеживав, /2р.
Вецериноцьки прохаживав, /2р.
Мать к обидни о(т)прова'живав:
(вар.1: Он мне, младой, сожидацца велит,
А сожидацца не хочецца, / 2 р.
Помирицца — в уме тово нет! / 2 р.- д. Горка Вож.;
вар.2: Уж ты мать ты моя матушка,
Государыня-боярыня моя,
Задам доць ты хорошую родила?
Хорошу доць охорашивала,
Гребнем голову расчесывала,
Русу косоньку заплётывала,
Алу лентоцьку ввязывала,
Косыноцькой перевязывала,
Доцъ к обедне о(т)проваживала. — дд. Горка Вож., Баркановекая)
Мне нельзя, мати, к обиденке идти.
Мне нельзя да Богу молицце:
Со сторон да люди дивяцце (глядят),
А попы-те запеваюцце, поют,
Все дьяцьки-те зацитаюццее.
Дьякон ходит, сокрушаецця (вар.: запинаецца),
кадит,
Подомарь Ванька (вар.: пономарь Еська) мешаецця,
звонит,
Доброй молодець фартовой (вар.: про то же) говорит:
— Это цья доцька хорошая стоит?
Хорошая доцька, оцясливая,
Молодая и талантливая?
Сколь таланцива, о(б)манцива,
(вар.1: — Это чья же дочь хорошая стоит,
Хоровая дочка, счастливая,
Счастливая и талантливая,
Талантливая, обманливая? — д. Горка Вож.;
вар.2: — Это чья доци хорошая стоит,
Хорошая дочка, счасливая,
Хороша да недогадливая? — д. Никитино)
Не равно ей замуж выйдецця,
Не ровен злодей навяжецця
— Либо старый, либо малый попадёт.
Если ровня — горькой пьяниця, дурак,
С дураками дурак знаецця,
Со шельмами забавляецця.
Он не выпустит на улицю гулять, / 2 р.
Веселые хороводы постоять.
В хороводе парень на ногу ступив,
А молодой бурлак лентой подарив.
Он за лентоцьку три года ходив,
На четвёртый год пецяли наложив.
Я пущу пецяль по Волге-реке,
Вдоль по крутому бережку,
На калиновой на мостицёк,
На ракитовой на кустицёк.
Погуляйте-ко, девушки,
Погуляйте, красавици,
Пока волюшка батюшкина есть.
Он не женицця — матушкиной нет!
(дд. Никитино, Баркановская, Горка Вож., Пильево)

В д. Пильёво во время пения этой песни двигались по кругу: «Кругом элак вот ходили, кругом — круг быв большой, ходили кругом друг за дружкой». При этом обычно за руки не держались — «руки вольние были у йих». Это допускалось лишь в смешанном хороводе: «Ходили и с робята-ми: парень подхватит под руцьку девушку и идут, по кругу идут». В старых вариантах кружков «хождение» обычно не совмещалось с пляской: «Ходили кружками в центре деревни, пели девушке и молодой, только вышедшей замуж. Не было заведено, не осмеливались плясать. Только ходим в круг, завертываемся».

Еще одним популярным кружком был «В саду девици гуляли», при пении которого девушки вставали по кругу на расстоянии вытянутой руки друг от друга. С началом песни первая из играющих, делая оборот вокруг себя правым плечом вперед, одновременно обходила подругу, стоявшую справа от нее, и возвращалась на свое место. Затем это движение повторяли по очереди остальные девушки. При этом пели:

— Эх, сад-палисад,
В саду девици гуляли, /2р.
Лазоревы цветы рвали, 2 р. (далее каждые две строчки повторяются)
Винки вили-завивали,
На головки одевали.
Сами себя украшали.
Украшали, убашали,
Идти домой опоздали.
Опоздали, приустали,
На дорожке отдыхали,
Под кустами ночевали.
Што под теми под кустами.
Где охотнички гуляли
Злы собаки набежал?
Меня, младу, испужали,
Испужали, напужали.
На ту пору, на тот час
Приезжал милой сейчас.
Эх, со добра коня слезал,
Коня к яблоне вязал,
Ко девице забежал,
Слово девице сказал.
Девка парню говорила:
Одново тебя любила!
Лицо белое открыла.
Лицо бело припотело,
Разгуляцца захотела.
Ох, гуляние, гуляние.
Веселая гульба!
При гулянье, при гульбе
Один милый на уме.
На уме ли, моя радость,
На крепком на разуме?
Милый видицца во сне.
Он целует и милует,
(И) руками обнимает.
Он руками обнимает,
Чернобровой называет.
— Чернобровая моя,
Про нас люди говорят.
Во следы за нам глядят.
Што во следы, во следы,
Доведут нас до беды,
До победушки такой,
До славушки до худой!
Плоха славушка пройдет,
Никто замуж не возьмет,
Што ни барин, ни купец
Ни удалый молодец!
(д. Тарасовская)
— Во саду ли да во згороде
Девици гуляли.
— Ох, с кем ходили,
С кем они гуляли?
— С добрым молодцями.
Молодець-от было ко девице
Часто припадает.
Он частёшенько к милой припадает,
Сам глазком мигает.
Он зовет, манёт красну девку,
Во лес за малиной,
— Во лес, во лес за малиной,
За сладкой рябиной.
Ой, нейду, нейду, неохочя —
Босая озябну
Я босая(-то) озябну,
Пёшая устану.
Заложи (за) мной карету,
Я сяду, поеду.
Заложи (за) мной вторую,
Я сяду (в) любую.
Заложи-ко, милой, третью,
Я сяду со плетью,
Чтобы кони-то были вороные,
Слуги молодые.
На слугах платья немецько,
Синие азямы.
Ох, на йих синие азямы,
Кушак аламецькой,
Што кушак-от было аламецькой,
Черна шляпа о розументом,
Со алою лентой,
Ох, што со алою, со атласной.
Выпала пороша,
А што о-по этой, с-по порою
Шов парень хорошей,
Ох, не путём шов, не дорогой.
Шов чужими-то полями,
Шов зелеными лугами:
(К) Кате на постелю.
— Ох, ты уж выдь-повыдь, Катюша,
Мы с тобой погочем (?)
Ох, право, милой, недосужно —
Постылой муж дома.
Ох, постояв (ли во печали?).
Да сам пошов печален.
Ох, пошов миленькой печален,
Головой кацяёт,
Писёнки тацяёт:
— Эхи-махи роздувахи,
Некого любити!
Чужа жонка хорошая,
Она часовая.
Ох, своя жонка некорыстна,
Она вековична.
Она встретит и проводит,
Воротця отворит, /2р.
Дорожку укажет:
— Поди милой, Бог с тобою,
В омут головою,
В омут, в омут головою
Со всей родовою,
Што с сестрой-то, было, с маткой,
С тётушкой- божаткой!
(д. Никитине)

Еще один популярный кружок — «При долинуше калинуша стоит». «На масленицу вечером соберемся — парни и девочки. Ну вот, станем играть в круги. Навставаем по паре и пойдем в круги играть, и песню запоём»:

— При долинуше калинуша стоит, /2р.
Да на калине соловей-птица сидит,
Горьку ягоду калину кушает,
Со малиною закусывоёт.
А прилетали к соловью два сокола, /2р.
Звали-брали соловейка с собою, /2р.
Ас собою на родимою сторону,
Да (на) сторонушку на батюшкову,
На родимою, на матушкину…

СЖИГАНИЕ МАСЛЕНИЦЫ. Обычай проводов и сожжения масленицы был известен почти повсеместно и приурочивался либо к Прощеному воскресенью, последнему дню масленица, либо (Бабуш., Кирил., Шк., Сямж., Тот.) к Чистому понедельнику, первому дню Великого поста (Великого говинья). В эти дни, к вечеру, жители деревень от мала до велика собирались вокруг костров жечь или жегчи масленку, жечь грудку (Вожег.). Давно утратив прежнее магическое значение, этот обычай превратился к рубежу веков в веселую и шумную забаву, особенно привлекательную для детей я молодежи.

Провода масленицы нередко сопровождались опециальными гуляниями, хороводами и плясками. Например, в Байдаровской вол. «в субботу на масленице вечером молодежь отправляется на «угор», место, где плясали даем. Здесь пляшут часов до семи, потом отправляются ужинать. На угоре девки дарят парням яйца, за все конфеты и пряники, полученные ими во время святок. После ужина отправляются на беседки, где сидят до полуночи».

В Семенцовской вол. провода завершались специальной игрой, напоминавшей игру «пшону сеять» («бояре»).

«В воскресенье жгут масленицу. Затем возвращаются в деревню. В деревне, найдя удобное место, девушки устанавливаются, и начинается гулянье «Рощей». Все девушки, к которым на это время примыкают и женщины, особенно молодые, разделяются на две партии и взявшись под руки, становятся на почтительном расстоянии друг or друга. Затем первая партия запевает «Рощу» и идет вперед, а когда кончает первый куплет, останавливается и повертывается лицом ко второй партии. В это время противоположная партия начинает второй куплет, подвигаясь по направлению к первой и т. д.»

Однако кульминацией проводов было все же сожжение масленки. Там, где его обрядовое значение еще осознавалось, оно устраивалось взрослыми или молодежью, в других местах это веселое действо становилось привилегией детей.

«На масленицу собирали тожо по деревне, хто цево даст: хто виник даст, хто дров даст, а хто цюрки не может расколоть, тот даст, хто деревянное лукошко, изломалосё, хто кузовок без дна. Всё брали. Робята да девки собирали взрослые. Детишек еще и не пустим к Масленке… В избу зайдём: «Тетенька, дайте нам цево-нибудь на масленку! Станем масленицю провожать!» Цево-нибудь да дадут (д. Дятаево).

В д. Фроловская (Череп.) обходили дворы, выкрикивая:

— Тётушка, дядюшка!
Веничка-голичка,
Подмитальничка;
Кузова ягнячья (=корзины),
Короба телячья,
Лодочки смолёные,
Бочечки дегтярные,
Кужелька-недопрядышка!

Чаще, однако просто просили: «Подайте на масленицу!» (дд. Мякса, Блиновская, Перекс) или приговаривали: «На Великий пост редьки хвост!» (д. Брунчаково).

Давали «на масленку» разное старье, вышедший из употребления инвентарь, худую посуду и т. п. В некоторых деревнях дрова, сани и другой материал для костра было принято красть у односельчан (дд. Сафроново, Ульяновская). Иногда участники обхода тащили за собой санки или чунки, на которые сбрасывался собранный хлам: «Грудку жгли; бывало бочку из-под смолы найдут, на плохонькие санки положат, подожгут и таскают по всей деревне» (дд. Патракеевская, Ямская). «Масленицу жгли в Чистый понедельник: голики, опорки (=старую обувь) кладут на санки, поджигают и свезут через всю деревню в болото» (д. Пялнобово). Обход сопровождался шумом, гамом, веселыми шутками и прибаутками,

Очистительный смысл таскания подожженной «масленицы по деревне особенно очевиден в вариантах с чучелом. Скажем, в д. Брунчаково молодежь сооружала чучело из подвешенных на жердь «мазутных» тряпок и обходила с ним днем деревню, прося в каждом доме какого-нибудь старья, «чтобы сжечь масленицу», то есть как бы понуждая хозяев избавиться от всего старого, негодного в хозяйстве. Саму масленицу жгли уже вечером, за околицей, причем в этой деревне каждый хозяин в тот же вечер обязательно что-нибудь поджигал у себя во дворе. В дд. Дивково, Ульяновская чучело делали в понедельник после завтрака, проткнув от» поперек палкой. Затем на получившиеся в результате этой, операции «руки» масленицы навешивали подвязанные за комель веники. В д. Сумино на чучело надевали сарафан. Затем ставили сноп в ящик, укрепленный на корыте, и волокли его по деревне. На околице веники и сноп поджигали с криком: «Масленицу жгём! «После этого возвращались по домам и вечером обязательно мылись в бане.

Иногда чучело сжигали и посреди деревни: устанавливали шест, «обряжали» его, то есть обвязывали разными горючими материалами, а затем поджигали (д. Дереке). Очень близки к такого рода «чучелу» и варианты со сжиганием смоляной или дегтярной бочки, в особенности в тех случаях, когда ее укрепляли на высоком шесте (д. Будринская) или же складывали одна на другую несколько бочек (д. Пустошь Тот.). Бочку часто обматывали соломой, тряпьем или старыми, обтрепанными вениками, которые, кстати, довольно часто использовались в шуточных масленичных обычаях.

Форма костра отличалась по местностям. Например, в Заднесельской вол. костры-»масленки» представляли от себя груда хвороста и равного сора, снесенного со всей деревни (отсюда, видимо, и одно из названий костра: грудка — Boxer.). В Череповецком районе собранный по домам хлам складывали поверх конусообразного костра (о. Мякса) или вокруг вбитого в землю кола с надетым на него просмоленным бочонком или корзиной (д. Фроловская). В Сямженском районе на кол могли набивать колеса, а в д. Дружинине костер посреди деревни сооружали из стащенной с гумен соломы. Нередко для этой цели использовали также бревна и поленницу, из которых были сложены катушки, а иногда и сами срубы-городки (дд. Мишутинская, Синицино).

Основное веселье разгоралось вокруг костров уже вечером. По свидетельству одного из очевидцев, в Заднесельской вол. «в церемонии сожжения участвуют больше дети, но бывают и взрослые. Зажегши «масленку», дети прыгают вокруг нее и кричат: «Наша масленка, гори вплоть до Петрова дня!»

Б д. Фроловская вокруг горящего костра водили хороводы, а дети бегала и кричали: «Молоко и мясо горит!» хотя на самом деле ни молока ни мяса в огонь не бросали. В д. Дружинине к сооруженной посреди деревни из соломы масленце сходилось вечером почти все взрослое население. Как только смеркалось, солому поджигали, и раздавались дружные крики: «Масленця горит! Масленая горит!» —

а дети пели:

— Сидит кошка на окошке,
Отшиваёт себе хвост.
Прошла масленка-вертушка,
Наступив Великой пост!

Затем начиналось веселье: пение, пляска под гармонь. Подростки бегали вокруг костра, прыгали через тлеющие утольки. Примерно через час все расходились по домам.

Перепрыгивание через кострище имело когда-то ритуально-магический смысл. Например, в д. Дягилеве девушки с парнями перепрыгивали через уголья, «якобы вторая масленица (на следующий год) лучче этой была». В с. Никольское (Ник.), где масленицу жгли вечером на дороге, развлекались тем, что проезжали на лошадях черев огонь. В с. Кумзеро проводе масленицы состояли в катании всю ночь напролет с гор, причем катающиеся составляли иногда поезда из 10–12 саней. На середине горы, немного в стороне от ската, разжигали большой костер и, завершая катание, обязательно проезжали напоследок через кострище.

Сжигание масленицы довольно часто сопровождалось бросанием в огонь саней. Так, по свидетельству А.Шустикова: на: «В д. Хмелевской Нижнеслободской вол. катание с горы в масленицу заканчивается сожжением на р. Кубене дегтярной бочки, где разбиваются об лед и корёжки». В с. Никольское (Ник.) участники обряда воровали во дворах детские коньки и санки и бросали их в огонь. В д. Сафонове подростки также нередко уволакивали у хозяев сани для масленичного костра, поэтому перед этим днем те старались их спрятать. Нетрудно заметить, что это все очень напоминало святочные шалости молодежи.

На этом фоне вполне естественно выглядят варианты, в которых сжигание масленицы связано с катанием с гор. Так, в д. Леуниха ребятня и молодежь катались о горы на санях, на которых возили по деревне горящую масленицу. «На передок саней поставят ведро, туда бересты положат и подожгут. На сани веники старые навешают. Девки и парни сядут и с горы скатятся». Больше на этих санях уже не катались, а притаскивали вместо них на гору дровни, которые также обвешивали вениками. В деревнях Харовского района нередко съезжали с горы, держа в руках палку о надетой на нее небольшой, горящей берестинкой или подожженным старым лаптем (дд. Новец, Кумзеро).

Беганье по деревне или по полям с подожженными лаптями относится к редким разновидностям проводов масленицу. В д. Борисовская (Хар.) дети с горящими ступнями на палках бегали вокруг костра, а в д. Плесниха, выстроившись в цепочку и крича: «Маслена горит!» — по деревне. В д. Малая Красимиха шалуны приводили хозяев в ужас, тыча горящими ступнями в окна. Подобные формы проводов были известны и в Велико-Устюгском и Кичменгско-Городецком районах.

Еще один несомненно старинный вариант проводов существовал в д. Арганово: «На санях едут да кросна («ткацкий стан) поставят большие. Мужики везут и робята. Сами не наряжались, а лошадь — немножко на обрать да на шлее-то привисят какие кисточки. Выредят как от раньше в свадьбу-ту выряжали, дак. Едут. «О, — говорят, — масленицу везут! «И много-те тут робят. И тутока поставят ведро ли в серёдку, корчагу ли, и тут засвитят лучину ли вот, костичю (=очески льна) ли — и горит! А уш как приедут на край-от туда, на конец (деревни), вот уш там костёр разожгут большой. Высыпают тутока на этот костер костичю и жгут костёр: «Жгём гладку масленицу!»

На кросна набевки (=часть стана) тут положат ешо, все целиком. Ешо тутока к этим батогам нависят по два на сторону ли по три виника — виники вот, (которыми) парицця, голяки, старые, пареные, негодные. Вот эти (голяки) тутока и жгут, всё и складывают на этот на костёр. А кросна не бросают, кросна-ти хорошие!»

Многие поверья показывают, что сжиганию масленицы когда-то придавался особый, магический смысл. Например, считали, что чем выше будет пламя костра, тем лучше будет в этом году урожай. Масленицу специально жгли на ростанях (перекрестке дорог), чтобы женихи невест не обегали и не объезжали (д. Колтыриха) и т. п.

* * *

С концом масленицы и началом Великого поста завершался очень важный период народного календаря, до предела насыщенный разнообразнейшими развлечениями и играми, праздничными церемониями, обходами, шуточными формами обрядов. Все они группируются вокруг, двух основных тем: темы брака (свадьбы, женитьбы, чествования молодоженов) и более общей темы плодородия (урожая, приплода скота, обилия детей, семейного достатка). Всему этому были призваны способствовать временно возвращающиеся на землю духи предков, намеками на присутствие которых пронизаны все осенне-зимние жанры фольклора.


Оглавление

  • Часть I Святки и Масленица
  •   НЕСКОЛЬКО СЛОВ В КАЧЕСТВЕ ВСТУПЛЕНИЯ
  •   ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫЕ ОБХОДЫ ДОМОВ
  •   ПОСИДЕЛКИ И ИГРИЩА
  •   ИГРЫ И ЗАБАВЫ ПРИ ПРЯДЕНИИ
  •   ХОРОВОДЫ И ПЛЯСКИ
  •   ШУТКИ, ЗАБАВЫ, ЭТИКЕТ ПРИ ПЛЯСКЕ
  •   ИГРЫ НА ПОСИДЕЛКАХ И ИГРИЩАХ
  •   НАСТОЛЬНЫЕ ИГРЫ
  •   КУДЕСА, ЧУДИЛКИ, ОКРУТНИКИ
  •   ОБХОДЫ ДОМОВ РЯЖЕНЫМИ
  •   РЯЖЕНЫЕ НА ИГРИЩАХ
  •   ШУТКИ И ЗАБАВЫ РЯЖЕНЫХ
  •   ПРАЗДНИЧНЫЕ ГУЛЯНИЯ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ НА КРЕЩЕНИЕ И МАСЛЕНИЦУ
  •   УЛИЧНЫЕ ШУТКИ, ШАЛОСТИ, ОЗОРСТВО
  •   ЦЕРЕМОНИИ, ШУТОЧНЫЕ ОБРЯДЫ И ОБРЯДОВЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно