Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939

Джеффри Робертс
Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953

Глава 1. Введение. Сталин в войне

В пантеоне диктаторов XX века репутация Сталина, брутальная и преступная, соперничает только с репутацией Адольфа Гитлера. После смерти, в марте 1953 года, Сталин был всенародно оплакан. В Москве улицы были забиты рыдающими толпами, по всему Советскому Союзу люди оплакивали его. На государственных похоронах Сталина партийные лидеры хвалебными речами в почтительных тонах поминали святого, а не массового убийцу. «Бессмертное имя Сталина всегда будет жить в наших сердцах, в сердцах всех советских людей и всего прогрессивного человечества», — провозглашал Вячеслав Молотов, советский министр иностранных дел: «Слава его великих свершений в счастье и делах наших людей, и трудящихся всего мира, будет жить вечно». Это не стало сюрпризом. В течении 20 последних лет его жизни культ личности Сталина достиг высших степеней в Советской России. Согласно культовой мифологии Сталин был не величайшим лидером советского государства, политическим гением, который привёл страну к победе в войне и ведущему статусу в мире, но отцом народа. Он был «Лениным сегодня», и следовательно тело Сталина должно было лечь рядом с телом основателя советского государства в мавзолее на Красной площади.

Однако по репутации Сталина в Советском Союзе вскоре был нанесён удар. Всего тремя годами позже, в феврале 1956 года, Никита Хрущёв, новый советский лидер, развенчал культ личности, как не соответствующий коммунистическим идеалам, и изобразил Сталина деспотом, уничтожавшим своих соратников, и приводившим страну от одного бедствия в ходе войны, к другому. Речь Хрущёва была произнесена на секретной сессии XX съезда советской коммунистической партии, но в течении нескольких месяцев резолюция ЦК партии «О разоблачении культа личности и преодолении его последствий» дала много тем для публичного обсуждения. На XXII съезде КПСС в 1961 году Хрущёв вернулся к критике Сталина, и к нему присоединились другие выступающие, так как это было время «открытости».

Съезд постановил: убрать тело Сталина из мавзолея Ленина. Один из делегатов во время обсуждения резолюции вспомнил «завет» Ильича: «Неприятно для меня быть рядом со Сталиным, который принёс так много вреда для партии». Тело Сталина было убрано из мавзолея и похоронено у кремлёвской стены.

После отстранения Хрущёва от власти в 1964 году новый ЦК перешёл к реабилитации Сталина. Проблема хрущёвской критики состояла в том, что она поднимала опасные вопросы о неудачах партии, контролируемой диктатором Сталиным, и о виновности в преступной деятельности других членов советской военной, и политической элиты. Сталина постоянно критиковали в пост-хрущёвское время, но негативные оценки компенсировались положительными достижениями и его ролью в социалистической индустриализации СССР.

После 80-х годов в Советском Союзе началась новая фаза осуждения и критики Сталина. Но это совпало с более решительным отрицанием советской коммунистической системы. Подлинным спонсором этой антисталинской кампании был Михаил Горбачёв, коммунистический лидер-реформатор, который поощрял критические дискуссии о советском прошлом, используя их, как оружие, в своей борьбе с противниками политических реформ. Горбачёв провалил модернизацию советского коммунизма, но его реформы дестабилизировали политическую систему, ускорив её коллапс в 1991 году. В конце года многонациональное советское государство развалилось. Горбачёв ушёл в отставку с поста президента больше не существующего Советского Союза, и Борис Ельцин стал лидером постсоветской России. В эру Ельцина дискуссия по сталинскому вопросу не возобновлялась, поскольку партийные и государственные архивы были открыты, и механизм, и правила диктатуры стали понятны.

Можно было ожидать, что в 1990-е годы сталинская репутация в России упадёт до уровня Гитлера в Германии, и неосталинистский культ, и его влияние в России, и в мире, опустятся до «максимально негативного». Но этого НЕ СЛУЧИЛОСЬ. Для многих россиян приватизация и переход от авторитарного коммунизма к капитализму в годы Ельцина сделали Сталина, и его эру более привлекательными. Среди историков немногие осуждали и критиковали Сталина, но его режим также защищали немногие, особенно среди тех, кто доказывал, что он сыграл выдающуюся роль в борьбе с нацизмом, старавшимся раздавить Россию, и Европу своей расистской империей.

Только в начале XXI века с приходом к власти офицера КГБ Владимира Путина, Сталин снова стал популярен в России, как нЕкогда. Московские книжные магазины заполнились множеством томов о его жизни и «наследии». Посмертные мемуары сталинских соратников и воспоминания их детей находятся в ряду бестселлеров. Российское телевидение демонстрирует нескончаемые документальные кадры о Сталине и о людях из его окружения. Газетные киоски продают открытки в стиле культа Сталина, вещи с гербами и «его» изображениями даже на Красной площади. К пятидесятилетию смерти Сталина общественное мнение менее пронизано любовью к нему, чем в годы культа, но его репутация стоит весьма высоко. Опрос 1600 человек зрелого возраста в Российской Федерации, проведённый в феврале-марте 2003 года, показал, что 53 % опрошенных одобряют Сталина и только 33 % относятся к нему неодобрительно. 20 % ответили, что Сталин был «мудрым вождём». Прежде, при аналогичной обстановке, такое же число людей утверждало, что «жестокий лидер правил страной при сложившихся обстоятельствах». Только 27 % респондентов согласились, что Сталин был жестоким, бесчеловечным тираном, ответственным за смерть миллионов. Пока имеют место подобные процентные соотношения, кажется, что полная правда о Сталине людям ещё не известна.

На западе политическая и историческая разработка образа Сталина производилась следующим образом: когда он умер в 1953 году, холодная война была в самом разгаре, но газеты сообщали о смерти Сталина уважительно, и некрологи были главным образом взвешенными. В это время Сталин выглядел, как сравнительно добросердечный диктатор, даже как государственный деятель, популярный, оставшийся в памяти, как «дядя Джо», руководитель в войне, приведший свой народ к победе и освобождению Европы от нацистского варварства. Одновременно не было секретом, что Сталин нёс ответственность за смерть миллионов граждан своей страны: депортированных крестьян, голодающих, умерших в ходе насильственной коллективизации советского сельского хозяйства; партийных чисток и чисток государственного аппарата в процессе охоты за «врагами народа»; этнических меньшинств, осуждённых в военное время за пособничество нацистам; репатриированных советских военнопленных, обвинённых в трусости, измене и предательстве. Однако до сих пор исследователи добавляют многое в описание жизни и карьеры Сталина. Один из таких известных биографов, Исаак Дойчер, указывает, что Сталин использовал варварские методы в отсталой и дикой России. «Сущность истинных сталинских исторических достижений» — писал Дойчер в 1953 году, сразу после смерти диктатора: «заключается в том, что приняв Россию работавшей деревянным плугом, он оставил её с грудой атомного оружия». Это же отмечал и бывший соратник Сталина, а затем основной его противник, Троцкий (убитый советскими агентами в Мексике в 1940 году), не симпатизировавший диктатору.

Хотя секретный доклад Хрущёва XX съезду партии оставался неопубликованным в Советском Союзе до эры Горбачёва, его копия была переправлена на запад и вскоре стала ключевым текстом западной историографии сталинской эпохи. Но многие западные историки относились скептически к усилиям Хрущёва осудить прежние преступления Сталина и его культ личности. Хрущёв сам был членом сталинского внутреннего круга и «участником» многих политических актов, и событий, которые он счёл выгодным осудить. Стало очевидным, что один миф был заменён другим, когда развился второсортный культ личности самого Хрущёва. Пока западные историки не поддержали реабилитацию Сталина 60-х годов, но развитие советской дискуссии по сталинскому режиму выдвинуло новые доказательства и перспективы. Особенно ценным был вклад советских военных мемуаров. После 1956 года эти мемуары главным образом посвящены приукрашиваниям и переработке записей сталинского военного времени в русле хрущёвской критики. После устранения Хрущёва в 1964 году, мемуаристы стали более свободно высказываться о роли Сталина и скорректировали примитивные, и часто невероятные утверждения секретного доклада. Например, что Сталин, планируя военные операции, использовал глобус.

И в России, и на западе многие дискуссии о сталинской жизни, и его наследии сконцентрировались на роли Сталина во второй мировой войне. Сталинская биография охватывает несколько очень различных исторических периодов — годы нелегальной политической деятельности в царской России, участие в захвате большевиками власти в 1917 году и в последовавшей гражданской войне, во внутрипартийной борьбе за лидерство в 20-х годах, в индустриализации, и коллективизации в 30-х годах, и в холодной войне с западом в 40-х, и 50-х годах. Но центральным эпизодом в его жизни была Великая Отечественная война [название, применявшееся в Советском Союзе и используемое в России (термин Робертса — «Великая Патриотическая война»)]. Война проверила на прочность лидерство Сталина и систему, которую он создал, и сформировал. «Для нашей страны эта война была самой жестокой и трудной из всех воин, которые довелось испытать нашей Родине… Война была испытанием нашей советской системы, нашего государства, нашего правительства, нашей коммунистической партию»- сказал Сталин в февральской 1946 года речи.

Восстановление Красной Армии после сокрушительного удара германского нашествия в июне 1941 года и её победный марш на Берлин в мае 1945 года были величайшим военным подвигом когда-либо виденным в мире. Победа Советского Союза в войне привела к распространению коммунизма в Восточной Европе и в других частях земного шара, и обеспечила новую опору легитимности коммунистической системы, и лидерства Сталина. Следующие 40 лет советская система выглядела жизнеспособной альтернативой западному либеральному капитализму, государством, которое эффективно конкурирует с западом экономически и идеологически в ходе холодной войны. В самом деле, на пике советского вызова в 50-х и 60-х годах казалось, что многое, предсказанное Сталиным о глобальном триумфе коммунистической системы, будет в конце концов реализовано.

Сначала казалось, что начало второй мировой войны будет иметь для коммунистической системы роковые последствия, но это была катастрофа для советского народа. В ходе войны погибло немыслимое количество людей. 70 тысяч советских больших и малых городов, и сёл были разрушены. Уничтожено более 6 миллионов домов, 98 тысяч ферм, 32000 фабрик и заводов, 82000 школ, 43000 библиотек, 6000 больниц, и тысячи километров железных, и шоссейных дорог. Кстати сказать, за время жизни Сталина по официальным советским данным было 7 миллионов репрессированных. Позднее эти данные поднялись до «более 20 миллионов». В постсоветское время это число превысило 35 миллионов. Общие потери в войне составили около 25 миллионов, две трети из них гражданские люди.

До какой степени Сталин был ответственен за катастрофические последствия войны? Хрущёвская критика сталинской войны особо фокусируется на его ответственности за катастрофу 22 июня 1941 года, когда немцы оказались в состоянии начать неожиданное успешное наступление на Россию, что привело их армии к воротам Москвы и Ленинграда. Эта тема была поднята многими западными историками, которые расширили её, включая более разностороннюю критическую полемику вокруг нацистско-советского пакта о ненападении 1939–1941 годов.

Нацистско-советский пакт

Когда Гитлер напал на Польшу в сентябре 1939 года, он знал совершенно точно, что в то время, как странная война с Британией и Францией будет идти на западе, восточный фланг будет обеспечен советским нейтралитетом, согласно договору о ненападении, заключённому со Сталиным 23 августа 1939 года. Сталин заключил этот пакт для обеспечения советской сферы влияния в Восточной Европе, что было записано в секретном протоколе. Сталинское решение заключить эту сделку с Гитлером в самый канун новой европейской войны было драматической импровизацией в последнюю минуту. Только за несколько дней до этого радикального поворота в советской политике Сталин вёл переговоры о создании военного альянса с Британией и Францией, но был напуган Лондоном и Парижем, которые маневрировали с целью спровоцировать советско-немецкую войну, что позволило бы им отсидеться в стороне, в то время, как наци и коммунисты воевали бы на восточном фронте. Сталинский пакт с Гитлером побил западных противников их же оружием, дав возможность Сталину свободно маневрировать в начавшейся войне.

После ухода от войны Сталин двинулся оккупировать восточную Польшу, отнесённую, согласно пакту, к советской сфере влияния. Балтийские государства, Эстония, Латвия и Литва, были следующими в сталинском списке, как и Финляндия. В то время, как балтийские страны согласились на советские предложения разместить военные базы на их территории и подписали пакты о взаимном сотрудничестве с СССР, финны отказались. Тогда в конце ноября 1939 года Красная Армия напала на Финляндию. В противоположность сталинским ожиданиям быстрой и лёгкой победы, война с Финляндией оказалась слишком дорогой, как дипломатически, так и в военном смысле. Величайшая опасность для Сталина появилась тогда, когда Британия и Франция начали подготовку к отправке экспедиционных сил в Финляндию, с целью использовать «зимнюю войну», как повод оккупировать месторождения железной руды в северной Швеции. По этой причине немцы захватили железные рудники для защиты жизненных интересов своей военной промышленности, а Советский Союз едва не был втянут в большую европейскую войну. Финны также ужасно боялись эскалации войны и старались добиться мира. По условиям мирного договора, подписанного в Москве в марте 1940 года, Финляндия уступила Советам территорию, которую они требовали, но сохранила независимость, как государство.

Государством, сохранившим дипломатические отношения с Советским Союзом в результате этой войны, осталась только Германия. В действительности это составляло лишь один аспект обширного советско-немецкого политического, экономического и военного сотрудничества в 1939-40 годах. Летом 1940 года, однако, советско-немецкий альянс начал разрушаться под воздействием взаимных подозрений в нехороших намерениях, и война стала наиболее желательным сценарием в советско-немецких отношениях. Но Сталин продолжал думать, что война не начнётся раньше 1942 года. Это был ошибочный расчёт, но он им руководствовался, сдерживая советскую военную мобилизацию до последней минуты. Только когда армии Гитлера затопили всё пространство вдоль советских границ, Сталин наконец понял, что война неизбежна.

Полемика о сталинском пакте с Гитлером, это фундаментальный спор о цене и выгодах этого альянса. С одной стороны находятся те, кто заявляет, что Сталина оттолкнули от антигитлеровского альянса с Британией и Францией в августе 1939 года и, тем самым, способствовали нацистскому поглощению бОльшей части континентальной Европы. Цена этих ошибочных расчётов — уничтожающий удар 22 июня 1941 года, и первоначальный успех немецкого вторжения в Советский Союз. С другой стороны находятся те, кто утверждает, что СССР не был готов к войне с Германией в 1939 году, и что Сталин, как и Гитлер, извлёк из пакта много стратегических выгод, решающей из которых был выигрыш времени для подготовки к обороне.

В 1990 году дебаты о пакте Сталина-Гитлера получили новый поворот, когда многие русские историки начали доказывать, что корень катастрофы июня 1941 года — не сталинские усилия по поддержании мира с Гитлером, но подготовка упреждающего удара по Германии. Согласно этому взгляду, главной причиной первоначального поражения Советов было то, что Красная Армия была развёрнута для атаки, а не для обороны. Советские военные были перехвачены в процессе подготовки к их собственной атаке на Германию. Новизна этой интерпретации в использовании новых доказательств из русских архивов, включая советские военные планы на 1940-41 годы, которые показывают, что Красная Армия действительно намеревалась вести наступательную войну против Германии. Но предлагать аналитикам вопрос, ПОЧЕМУ Сталин мог хотеть начать атаку на Германию, дело долгое и безнадёжное. В 20-х и 30-х годах антикоммунистические комментаторы пережёвывали так называемые «военно-революционные» вторжения: идею, что Сталин замышляет новую мировую войну, подобную первой мировой войне, открывающую путь революционным переворотам во всей Европе. Развивая эту тему нацистские пропагандисты утверждали, что вторжение в Россию было упреждающим ударом против неминуемого советского нападения и описывали эту войну, как крестовый поход, защищающий цивилизованную христианскую Европу от азиатских большевистских орд.

Когда представлялась возможность Сталин конечно использовал войну, но он понимал большую опасность такого шага. Первая мировая война привела к русской революции 1917 года, за которой последовала гражданская война, в которой враги коммунизма едва не задушили большевизм в колыбели. Среди оппонентов большевизма в гражданской войне были великие капиталистические державы: Британия, Франция и США, которые помогали антикоммунистическим силам в России, и навязали экономическую, и политическую блокаду — санитарный кордон — против заразы большевизма. Большевики доказали способность к выживанию в ходе гражданской войны и в 1920 году прорвали международную изоляцию, но в последующие 20 лет они опасались восстановления «великой капиталистической коалиции», предназначенной для уничтожения советской социалистической системы. К 1940 году советская Россия была очень сильна, и Сталин был уверен в способности Красной Армии защитить социалистическую родину, но кошмарный сценарий противостояния единому фронту капиталистических стран был вполне вероятен. Создание англо-германского альянса против России в 40-м и 41-м годах Сталиным не исключалось. В то время, как сталинское военное командование было убеждено, что упреждающий удар против Германии необходимо нанести, советский диктатор решил, что подготовка к таким действиям спровоцирует преждевременную войну, и принял решение любыми средствами поддерживать мир с Гитлером.

Сталин, как военный лидер

Параллельно дискуссии о нацистско-советском пакте обсуждалось сталинское военное и политическое лидерство в Великой Отечественной войне. В ходе войны Сталин был главнокомандующим Советскими Вооружёнными Силами, председателем Совета обороны и Народным комиссаром обороны, а также главой правительства, и лидером коммунистической партии. Он подписывал все важнейшие директивы и приказы вооружённым силам. В своих речах и заявлениях он определял советскую военную стратегию, и политические цели, а также поддерживал дух народа. Сталин представлял страну на совещаниях с союзниками, Англией и США, и регулярно переписывался с британским премьер-министром Уинстоном Черчиллем и американским президентом Франклином Делано Рузвельтом. До 1930 года Сталин принимал всех немногих приезжающих иностранных сановников, дипломатов, политических и военных деятелей. Советская пропаганда времён войны изображала Сталина основным надёжнейшим символом единства страны в борьбе с Германией. Восхваления сталинского военного гения переполняли страницы советской военной прессы на последнем этапе войны. И когда в конце неё Сталину было присвоено звание генералиссимуса, супергенерала, это казалось только справедливым.

Для внешних наблюдателей Сталин казался ключевой фигурой, личностью, на которой держится всё в военном деле. Это восприятие того времени суммировано Дойчером в 1948 году в биографии Сталина:

«Многие иностранные визитёры, посещавшие Кремль во время войны, изумлялись, как много вопросов, великих и малых, военных, политических, и дипломатических решал Сталин. Он был главнокомандующим, министром обороны, министром иностранных дел и даже начальником штаба… Так он действовал день за днём все четыре года войны — чудо терпения, настойчивости и бдительности, почти вездесущий, и всеведущий».

Шестьюдесятью годами позже оценка Дойчера была «отвергнута» новой информацией из России. По ней можно составить детальную картину сталинской политики, принимавшихся решений и деятельности в ходе войны. В сталинском журнале мы можем видеть, кто посещал его в кремлёвском кабинете и как долго он там оставался. Мы имеем доступ к тысячам военных, политических и дипломатических документов, и писем, потоком приходивших в кабинет Сталина. У нас есть комплект записей сталинских политических и дипломатических бесед в ходе войны, включая беседы с иностранными коммунистическими лидерами, с которыми он был особенно откровенен. Известны расшифровки многих сталинских телефонных и телеграфных переговоров со своими военачальниками на фронте. Мы имеем мемуары и дневники его ближайших товарищей. Эти новые факты далеки от того, чтобы «закрыть» тему. Остаются неизвестны большинство мыслей и расчётов Сталина. Но сейчас мы знаем, как и в каком контексте Сталин вырабатывал, и принимал военные, и политические решения.

Аверелл Гарриман, американский посол в Москве с 1943 по 1945 год, вероятно имел больше контактов со Сталиным, чем другие иностранцы, во время войны. В интервью от 1981-го года он дал следующую оценку сталинского руководства войной:

«Сталин, как военный лидер… был популярен, и не может быть сомнений, что он был единственным, кто удержал Советский Союз, как единое государство… Я не думаю, что кто-либо смог бы сделать это, и всё, что произошло с тех пор, как Сталин умер, не может изменить моего мнения… Я рад подчеркнуть моё великое восхищение Сталиным, как национальным лидером, действовавшим в чрезвычайных условиях — одном из тех исторических случаев, когда один человек может всё изменить. Это не уменьшает моего отвращения его жестокостями, но я отдаю должное ему с конструктивной точки зрения».

В своём интервью Гарриман даёт прекрасный набросок, объясняющий всё, что на его взгляд, сделал Сталин, как эффективный военный лидер. На взгляд Гарримана, Сталин — человек острого интеллекта, но не интеллектуал, а блестящий практик, который знает, как использовать рычаги власти для достижения положительного эффекта:

«Как личность, Сталин был очень доступным, хотя и приводил нас в шоковое состояние тактикой грубой лести во время переговоров. На „вечеринках“ Сталин выказывал интерес ко всем и поднимал тост за каждого, но никогда не напивался, и не терял контроль над собой».

Гарриман, будучи сам очень болен (не путает ли автор Гарримана с Гопкинсом?), отрицал, что Сталин был параноиком (как противоположность: «очень недоверчив и подозрителен»), или, что он «простой бюрократ»:

«Он обладал повышенной способностью замечать детали и действовать соответственно. Он очень заботился о нуждах „военной машины“. В наших с ним переговорах, мы обычно начинали с положительной информации. Он в совершенстве знал качества снаряжения, которое было ему необходимо. Он знал калибры оружия, которое хотел получить, вес танков (необходимо для мостов и дорог) и, детально, марки металлов, в которых он нуждался для строительства самолётов».

Это не характерно для бюрократа, скорее для чрезвычайно способного военного руководителя. Сталин — душа вечеринок, Сталин — мастер лаконично изложить дело, Сталин — эффективный переговорщик, всё вышеизложенное определяет Сталина, как практического человека действия — эти темы повторяются у Гарримана постоянно, а также у тех, кто работал с советским диктатором в ходе войны.

В литературе ретроспективный вердикт по Сталину более разнообразный. Но многие его критики признают, что война оказалась исключительно позитивным периодом в его жизни и карьере. Общим мнением является то, что сталинское правление было чрезвычайно ужасающим, но пороки его диктаторства были преимуществом для военного лидера. Ричард Овери, например, предложил такую оценку Сталина в своём классическом тексте «Почему альянс победил»:

«Сталин развил такую мощную деятельность на советской войне, что это мотивировало всех вокруг него и направляло их усилия. Сталин излучал огромную энергию, что стимулировало и захватывало всех окружающих. В ходе войны он надеялся получить и получал исключительную жертвенность от приближённых. Культ личности, развившийся в 30-х годах, сделал возможным этот призыв в военное время. Трудно представить себе, что другой советский лидер того времени смог бы добиться такого эффекта. Считается, что сталинский культ был необходим для советских военных усилий… откровенная жестокость режима военного времени не убеждает нас, что сталинская удавка на Советском Союзе скорее могла помочь, чем помешать достижению победы».

Отдельной от политического круга группой, имевшей наиболее частые и тесные контакты со Сталиным в ходе войны, были члены Верховного командования. Мемуары сталинских генералов рисуют интимный портрет повседневной рутины советского диктатора в военное время. Сталин — человек шестидесяти лет, выжимал все соки из окружения, работал по 12–15 часов в сутки в ходе всей войны и требовал того же от своих подчинённых. В стратегически важных ситуациях он проводил совещания с офицерами генерального штаба по три раза в день. Он требовал аккуратных, безупречных докладов и быстро замечал противоречия и ошибки. Он имел феноменальную память на факты, имена и лица. Он был готов выслушать аргументы, но надеялся и ожидал исполнения своих указаний, коротких, и решительных.

Однако главный фокус советских военных мемуаров не эти персональные особенности, а изображение Сталина, как главнокомандующего, как военного вождя. Как указал Северин Вайлер, западникам казалось, что Сталин легко улавливал смысл большой стратегии и контролировал все технические, и тактические детали советских военных действий. Но главное, что имело значение для сталинских генералов, это его оперативное искусство — его способность руководить большими сражениями и контролировать широкомасштабные военные операции. В книгах советских военных мемуаристов рассказано о многих ошибках Сталина. То он был болезненно задумчив, то упрями неуступчив, отказывался от стратегического отступления под угрозой вражеского окружения. Упоминается также плохая подготовка больших сражений.

Другие жаловались на сталинское излишнее вмешательство во фронтовые операции, его потерю самообладания в критических ситуациях и поиск козла отпущения в своих собственных ошибках. Более всего критиковали Сталина за расточительство в людях и материалах, и в том, что советская победа была достигнута очень большой ценой. В войне на восточном фронте Советы уничтожили более 600 вражеских дивизий (итальянских, румынских, финских, хорватских, словацких и испанских, также, как и немецких). Немецкие безвозвратные потери составили 10 миллионов человек на восточном фронте (75 % от их общих военных потерь), включая 3 миллиона убитых. Вместе с гитлеровскими союзниками по оси нужно добавить ещё миллион. Красная Армия уничтожила 48 тысяч вражеских танков, 167 тысяч орудий и 77000 самолётов. Однако Советы потеряли в два, три раза больше, чем Германия. Советские общие военные потери например — около 16 миллионов, включая 8 миллионов убитых.

Маршал Жуков, сталинский заместитель Верховного Главнокомандующего во время войны, яростно отстаивал идею, что на поле боя использовались меньшие силы и, соответственно, было понесено меньше потерь. На самом деле и сил было задействовано гораздо больше, и потери были гораздо значительнее. Доказывая большие потери Красной Армии в сравнении с достигнутыми результатами, учитывают два фактора: первое — массовые потери в ходе катастрофических нескольких первых месяцев войны, включающие окружённых и захваченных Германией миллионов советских солдат, большинство которых умерло в нацистском плену. Затем, в ходе второй половины войны, большая цена была уплачена за крупномасштабные наступательные действия против врага, защищавшегося свирепо, и искусно отступавшего вплоть до Германии, Позднее, в апреле 1945 года, в битве за Берлин Красная Армия потеряла 80 000 человек… Возможно, что Сталин не испытывал ни малейших угрызений совести, посылая в бой и на смерть миллионы своих сограждан, но все же он немог не испытывать при этом некоторых эмоций. Он очень хорошо носил маску бесстрастного командира и был безжалостен в борьбе за победу. Его ненависть к немцам совершенно понятна: он по-настоящему был шокирован гитлеровской войной на уничтожение на восточном фронте. Войной, целью которой было полное уничтожение коммунистической системы, разрушение городов СССР и массовое убийство, или обращение в рабов миллионов советских граждан. «Если Германия хочет иметь войну на уничтожение на восточном фронте, она получит её», — предупредил Сталин в ноябре 1941 года. По окончании войны Сталин хотел для Германии карательного мира, который охранил бы Германию от появления нового Гитлера. Хотя Сталин последовательно различал нацистских военных преступников и большинство немецкого народа, он показал отсутствие жалости к врагу, и только всегда сдерживал месть своих армий, когда это было выгодно по политическим, или экономическим намерениям. Публично он никогда не выказывал эмоций о смерти своего сына Якова, который умер в немецком плену в ходе войны. Но тяжесть его утраты совпадала с миллионами товарищей по несчастью, также понёсших потери.

Одно из сталинских наиболее немотивированных и показательных высказываний о Германии и немцах содержится в заявлении, сделанном во время визита чехословацкой делегации в марте 1945 года:

«Сейчас мы громим Германию, и многие думают, что немцы никогда не смогут угрожать нам снова. Это не так. Я ненавижу немцев, но это не должно влиять на приговор для них. Немцы великие люди. Они хорошие техники и организаторы. Хорошие и храбрые солдаты. Невозможно избавиться от немцев, они останутся. Мы сражались с немцами, но наши союзники попытаются спасти немцев и пойдут на соглашение с ними. Мы будем безжалостны к немцам, но наши союзники будут поддерживать их. Таким образом мы должны подготовить славян к новому подъёму немцев против нас».

Одним из суровых критиков Сталина, как военного вождя, был генерал Дмитрий Волкогонов, автор написанной во времена «гласности» сталинской биографии. Вступивший в Красную Армию в 1945 году, Волкогонов служил в «департаменте пропаганды» Вооруженных Сил в течении 20 лет и затем перешёл в советский институт военной истории. По своему положению Волкогонов имел возможность, особенно в горбачёвские годы, получать доступ в высокого ранга советские военные, политические архивы и спецхран разведки. Его биографию Сталина от 1989 года можно рассматривать, как первую опубликованную в СССР серьёзную работу о советском диктаторе. Вердикт Волкогонова о Сталине, как военном вожде: он «не был гениальным военным лидером, описанным в неисчислимых книгах, фильмах, поэмах, монографиях и историях», и он «не имел профессиональных военных талантов», и «приобретал стратегическую мудрость только через кровавые опыты и ошибки». В то же время Волкогонов не отвергал позитивных аспектов сталинского военного лидерства, в особенности способности советского вождя видеть «глубокую зависимость военной борьбы от широкого спектра других, не военных, факторов: экономических, технических, политических, дипломатических, идеологических и национальных».

С тех пор, как была опубликована книга Волкогонова, мнение российских военных историков качнулось в сторону одобрения Сталина, хотя многие авторы продолжают заявлять, что в войне победили сталинские генералы и, что без его руководства победа была бы достигнута не такой дорогой ценой.

Детальная реконструкция и интерпретация сталинских военных записей — главная тема этой книги, как и весомость продолжающейся критики и контркритики, но главная точка приложения лежит именно здесь.

Сталин не был генералом, но он имел опыт «высокого» командования на поле боя и в зоне обеспечения сражений, кроме непосредственно линии фронта. В ходе русской гражданской войны он был политическим комиссаром, представителем Центрального Комитета коммунистической партии, отвечавшим за надёжное и постоянное снабжение Красной Армии. Эта работа заставляла его принимать решения высокого уровня ответственности. Наиболее известны действия Сталина в гражданскую войну во время удачного наступления на Царицын в 1918 году. Город был переименован в Сталинград в его честь в 1924 году. Расположенный в южной части СССР в критической точке на реке Волга, Царицын охранял маршрут доставки в Москву продуктов и топлива с Кавказа. И в 20-х, и в 30-х годах Сталин усиленно занимался военными делами. Он стал ярым критиком того, что делал во время гражданской войны. Он начал настаивать, чтобы Красная Армия постоянно совершенствовалась в доктринах и в вооружениях, и сопротивлялась соблазну «греться в лучах прошлой славы». Выступая в роли главкома в ходе второй мировой войны, Сталин не забывал поражения и катастрофы 1919–1920 годов. В разгар гражданской войны большевики были осаждены на небольшой территории в центральной части страны контрреволюционной белой армией, атаковавшей со всех направлений. Сталин также был очевидцем остановки генералом Пилсудским марша Красной Армии на Варшаву в 1920 году и успешного польского контрнаступления, в результате чего Советы потеряли, а Польша получила Западную Белоруссию и Западную Украину. Этот опыт жестокого поражения закалил Сталина, и он верил в победу даже тогда, когда немцы оккупировали половину его страны и осадили Ленинград, Москву и Сталинград.

В ходе Великой Отечественной войны Сталин принял на себя роль генерала, но он не имел склонности, в противоположность Черчиллю, быть свидетелем военных действий на передовой, или, в отличие от Гитлера, управлять операциями из бункера вдали от линии фронта. Он сделал только один короткий визит в зону боевых действий. Он предпочитал выполнять обязанности Верховного Главнокомандующего в пределах своего кремлёвского кабинета, или на даче вблизи Москвы. Любая критика сталинских оперативных ошибок балансирует на признании того, что он поступал правильно, хотя и часто противоположно тому, что ему советовали его профессиональные помощники. Это особенно верно, когда оперативные проблемы сталкивались с вопросами морали, политики, или психологии. Как отметил Волкогонов, «мысли Сталина были более глобальными, чем у других лидеров».

Это не означает, что вся критика против Сталина точна и правдива. Во многих случаях Сталин действовал по советам своих военных командиров, и ответственность за ошибки должна быть разделена. Также неразумно предполагать, что ошибки, выявленные в ретроспективе, могут быть исправлены «задним числом». Очень часто знание и предусмотрительность требуют избегать дорогостоящих ошибок, но на это часто нет времени. Честолюбивых генералов в мире много, советские авторы мемуаров не избежали соблазна подретушировать итоги сражений. Для победителей это не трудно.

В заключение, несмотря на то, что легко собрать и процитировать комментарии о Сталине со страниц советских военных мемуаров, делать так означает искажать главное впечатление, что лидер учился на своих ошибках и делал свою работу в ходе войны всё лучше и лучше. Это конечно взгляд его двух ближайших военных сотрудников во время войны, Михаила Александровича Василевского и Георгия Жукова.

Василевский, начальник советского генерального штаба во время бОльшей части войны на восточном фронте, был вовлечён в планирование и управление всеми главными операциями Красной Армии. Он ежедневно контактировал со Сталиным либо лично, либо по телефону, и был часто направляем на линию фронта, как представитель Верховного Главнокомандующего. В своих мемуарах, опубликованных в 1974 году, Василевский выделяет два периода сталинского военного руководства: первые несколько месяцев войны, когда его «недостаточный оперативный и стратегический уровень был очевиден», и период с сентября 1942 года, когда, с битвы под Сталинградом, он стал слушать и воспринимать профессиональные советы (и учиться), и в результате приобрёл «хорошую хватку во всех вопросах, относящихся к подготовке и проведению операций». В итоге это было по мнению Василевского:

«Глубокое убеждение, что Сталин, особенно в последней части войны, был сильнейшей и наиболее замечательной фигурой верховного командования. Он успешно управлял фронтами и всеми военными действиями страны… Я думаю, что Сталин проявил все основные качества советского генерала в ходе стратегического наступления советских Вооружённых Сил… Как Верховный Главнокомандующий, Сталин был в большинстве случаев экстремально требовательным, но справедливым. Его директивы и приказы показывали фронтовым командирам их ошибки и упущения, указывали им, как поступать по всем правилам оперативного искусства».

В то время, как Василевский рассматривал ситуацию в общем, как один из высших умов, определяющих военные действия Красной Армии, Жуков обычно смотрел на всё, как великий генерал-фронтовик. Он руководил успешной обороной Москвы осенью 1941 года, первой великой поворотной точкой войны на восточном фронте, и сыграл ключевую роль в сражениях под Сталинградом (1942), Курском (1943) и Берлином (1945). С августа 1942 года он стал сталинским заместителем Верховного Главкома и в июне 1945 года принимал парад на Красной площади. Его репутация была, как решительного, но своевольного и жестокого, одного из немногих советских генералов, склонных оспаривать сталинское мнение. После войны Жуков выбыл из числа сталинских фаворитов, был понижен и поставлен командовать военным округом. После смерти Сталина Жуков вернулся из «диких мест» и занял пост министра обороны, но затем был удалён Хрущёвым, потом снова реабилитирован. В середине 60-х опубликовал мемуары о главных сражениях Великой Отечественной войны.

Жуковские мемуары, изданные в 1969 году, представляют приукрашенное описание способностей Сталина, как главнокомандующего:

«Правда ли, что Сталин действительно был выдающимся военным мыслителем, главным сторонником развития Вооружённых Сил и знатоком принципов тактики, и стратегии?… Сталин мастерски владел техникой организации фронтовых операций и операций групп фронтов, и руководил ими талантливо, с полным пониманием стратегических вопросов… Он обладал сноровкой схватывать главные связи стратегической ситуации, как организации отпора противнику, так и при руководстве главными наступательными операциями. Он несомненно был достойным Верховным Главнокомандующим. Конечно Сталин не обладал знанием всех деталей подготовки войсковых операций фронтов и групп фронтов на всех командных уровнях. Но для него собственно и не было необходимости знать это… Достоинством Сталина было то, что он вполне верно мог оценить советы военных специалистов, и затем, в итоге, в виде инструкций, директив и указаний — немедленно рассылал их в войска для практического исполнения».

Эти два хвалебных портрета Сталина, как очень способного Верховного Главнокомандующего, даны двумя из ближайших к Сталину маршалов, что неудивительно. Они были избраны и продвинуты самим Сталиным. Они были преданными сторонниками советского государства. Они верили в коммунизм, поддерживали культ Сталина и внесли свой вклад в славную советскую победу в Великой Отечественной войне. Прежде всего они пережили сталинские кровавые репрессии в советской армии в 1937-38 годах.

Сталинский террор

Сталинская чистка советских вооружённых сил началась драматическим образом. В мае 1937 года заместитель наркома обороны маршал М.Н. Тухачевский был арестован и обвинён в измене, и в организации заговора в пользу нацистской Германии с целью свержения советского правительства. Произведённый в маршалы Сталиным в 1935 году, Тухачевский был наиболее продвинутым стратегом-теоретиком Красной Армии и активным сторонником, и организатором её моторизации, и переоснащения. Арестованные в то же время, что и Тухачевский, семь других генералов высокого ранга, были обвинены в измене, признаны виновными, и расстреляны. Обвинения и приговор были опубликованы в советской прессе, и в следующие 10 дней были арестованы ещё 980 офицеров, обвинённых в измене. Во время репрессий пострадало более 34 000 офицеров, уволенных из армии. В то время, как 11 500 из этих офицеров в конце концов были реабилитированы, многие были расстреляны, или умерли в тюрьме. Среди погибших были три маршала, 16 генералов, 15 адмиралов, 246 полковников, 107 майоров и 71 лейтенант. Наиболее пострадавшей категорией офицеров были политические комиссары, тысячи их погибли в тюрьмах.

После смерти Сталина с репрессированных были сняты обвинения и их реабилитировали. В последствии развернулись дебаты об ударе репрессий по боеспособности Красной Армии, особенно в первой стадии войны с Германией. Среди репрессированных были самые опытные и талантливые члены советского офицерского корпуса. Репрессии помешали военным преобразованиям, развитию инициативы и самодеятельности. По словам некоторых, в результате полного подчинения командного состава Красной Армии и её верховного командования Сталину была уплачена высокая цена: пролита кровь миллионов советских граждан, которые погибли потому, что советский диктатор наделал массу военных ошибок и просчётов.

Если целью Сталина было запугать своё высшее командование, то он достиг успеха. Даже перед лицом полного поражения в 1941 году авторитет Сталина не упал среди его генералов. Лишь некоторые не согласились с осуждением некомпетентных командиров после военной катастрофы и последовавшим их расстрелом. Но было бы неверно говорить, что Сталин доминировал в Верховном командовании, составлявшем «когорту, которая маршировала в сапогах, запачканных кровью своих репрессированных предшественников». Набравшись опыта в сражениях и обучившись на своих ошибках, сталинское командование военного времени действовало выдающимся образом, преданно относилось к советскому диктатору, демонстрируя инициативу, способности и самостоятельность мышления. Во всяком случае их репрессированные коллеги достойно проявили себя, попадая в окружение. Несомненно, что репрессированные офицеры были невиновны, и что репрессии значительно снизили компетентность командных кадров именно в тот момент, когда Советские Вооружённые силы значительно увеличились численно, готовясь к войне. Расходы на оборону увеличились с 10 % от национального бюджета в 1932-33 годах, до 25 % в 1939 году, и армия выросла с примерно 1 миллиона до более, чем 4 миллионов человек. В 1941 году Красная Армия была наибольшей и наиболее оснащённой армией в мире. И этот процесс переоснащения, переобучения и реорганизации армии продолжался вплоть до начала войны с Германией.

Сталинские репрессии в армии не были изолированным явлением. После убийства Сергея Кирова, главы ленинградского обкома партии в декабре 1934 года, тысячи членов партии были арестованы по обвинению а организации заговора с целью убийства советских лидеров. в середине тридцатых годов прошла серия открытых процессов над лидерами большевистской партии, которых обвинили в шпионаже, саботаже и заговоре против Сталина. Затем наступила «ежовщина», названная по «имени» сталинского начальника органов безопасности Николая Ежова. Неистовая охота за врагами привела к массовым арестам и расстрелам партийных, и государственных чиновников. Эти события известны под названием «Большой террор»: значительный период политических репрессий и насилия, во время которого миллионы были арестованы и сотни тысяч расстреляны, главным образом в 37–38 годах.

О расширении «Большого террора» стало известно только много позднее, но охота на «врагов народа» не была секретом. Террор был публичным спектаклем, массовым действием, в котором любой мог участвовать доносом и информацией о любой политической ереси, экономическом саботаже, или причастности к махинациям иностранных правительств. Широко распространённая вера в виновность жертв репрессий подогревала энтузиазм участников процесса. Расширяла и интенсифицировала международные заговоры, и напряжённость, особенно после прихода Гитлера к власти в январе 1933 года. Советскому обществу действительно казалось, что оно находится в осаде своих внутренних и внешних врагов.

Но во что верил Сталин? Что было его мотивом для проведения «Большого террора» и обезглавливания его верховного командования? Этот вопрос находится в центре дебатов о Сталине и сущности его режима.

Историки разделились на две группировки. Первая утверждает, что Сталин использовал Большой террор для консолидации своего диктаторского режима и системы власти. Этот взгляд обосновывает сталинские действия его личными «свойствами»; тем, что он был параноиком, мстительным садистом, кровожадным, рвущимся к власти. Второй взгляд, что Сталин считал террор необходимым для обороны советской власти против потенциально смертоносных комбинаций внешних и внутренних угроз. Якобы Сталин был идеологом, действительно верящим в коммунизм и поверившим своей собственной пропаганде о классовых врагах.

Эти два анализа действий Сталина не являются абсолютно несовместимыми. Для проведения террора Сталин должен был обладать соответствующим характером, чтобы уничтожить сотни тысяч своих сограждан и посадить много миллионов. Но это означало, что процесс был запущён из-за его психологических свойств, или персональных амбиций. Равным образом в то время, как Сталин был действительно верящим в возможность коммунизма, он защищал интересы советской системы, но как синоним его собственного персонального властного положения, и использовал Большой террор, чтобы это положение укрепить.

Однако, мог быть более важный ключ к сталинской мотивации лжи в сфере идеологии. Лейтмотивом советской коммунистической идеологии в двадцатых и тридцатых годах была классовая борьба — непреодолимый антагонизм между взаимонесовместимыми экономическими интересами социальных групп. Этот конфликт между борющимися классовыми силами включал борьбу как между государствами, так и внутри государств. Сталинский вклад в идеологию, это упор на интенсификацию классовой борьбы, включая борьбу между капиталистическими и социалистическими странами в эпоху империалистических воин, и революционных переворотов. Советский Союз, согласно Сталину, был целью для империалистических интриг потому, что он был угрожающей альтернативной социальной системой для капитализма, которую стремились подорвать шпионажем, саботажем и заговорами с целью убийства коммунистических лидеров.

Сталинское апокалиптическое вИдение классовой борьбы коммунистов и капиталистов в стране достигло своего апофеоза в феврале-марте 1937 года на Поенуме ЦК партии:

«Подрывная и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств достигла „высокого градуса“, или, другими словами, поразила все, или почти все организации, административные и партийные, так же, как и экономические… Агенты иностранных государств, включая Тухачевского, проникли не только в низовые организации, но даже на высокие, ответственные посты… Понятно, что пока капиталистическое окружение существует, будут и подрывная деятельность, шпионаж, диверсии и убийства, совершаемые засевшими внутри агентами зарубежных стран. Мы должны разгромить и отбросить гнилую теорию, что со временем классовая борьба затихает, что пропорционально нашим успехам классовый враг становится всё более прирученным… Наоборот, чем больше мы движемся вперёд, тем более яростно начинают бороться остатки побитых эксплуататорских классов, тем более быстро они переходят к решительным формам борьбы, больший вред приносят советскому государству, тем больше ведут отчаянную борьбу».

Сталинские частые повторения этой темы, публично и частным образом, предполагают, что он действительно считал, что ведёт настоящую борьбу против капиталистической подрывной деятельности, направленной на уничтожение советской системы. Согласно воспоминаниям Молотова, сталинского ближайшего политического соратника, целью Большого террора было избавление от потенциальной пятой колонны в наступающей неизбежной войне меду Советским Союзом и капиталистическими странами. Таким образом правдоподобно предположить, что Сталин действительно верил в справедливость обвинений в измене, выдвинутых против Тухачевского и других генералов, потенциальных военных заговорщиков против него, как вождя, что было вполне вероятно. Тухачевский был очень сильной личностью, выдвигавшей идеи о перевооружении, стратегической доктрине и гражданско-военных отношениях, которые не всегда совпадали со взглядами Сталина. Тухачевский конфликтовал с собственным начальником, наркомом обороны Климентом Ворошиловым, старым соратником Сталина, и был участником подковёрных разногласий между Красной Армией и коммунистической партией, которые имели место по вопросам политической лояльности военных во время некоторых конфликтов.

Очевидно, ненадёжные элементы в военной среде и компартии были не только в группе, на которую нацелился Сталин, что было частью его подготовки к войне. В пограничных областях проживали представители различных этнических групп: украинцы, поляки, латыши, эстонцы, финны, болгары, румыны и греки. На Ближнем Востоке были турки, курды и иранцы. На Дальнем Востоке китайцы и корейцы. Охваченные Великим террором, они претерпели этнические чистки, включая аресты, депортацию и расстрелы сотен тысяч человек, проживавших на пограничных территориях. По некоторым оценкам, пятая часть из этих этнических меньшинств подверглась арестам, из них треть была расстреляна во время «ежовщины». Согласно другим оценкам 800 000 тысяч нерусских были депортированы Советами в Центральную Азию между 1936 и 1939 годами. В ходе массовых репрессий члены партии, гос. чиновники и военнослужащие подверглись им в конце 1939 года. Сталин провёл этно-политическую чистку приграничного населения. После советского вторжения в Восточную Польшу в 1939 году 400 000 этнических поляков были арестованы, депортированы и/или расстреляны. В их числе 20 000 военнопленных, жертв «катынской бойни» в апреле-мае 1940 года. Оккупация Красной Армией балтийских государств летом 1940 года привела к депортации нескольких сот тысяч эстонцев, латышей и литовцев. После начала советско-немецкой войны в июле 1941 года сталинские чистки достигли новых «успехов» по отношению к возможным коллаборационистам. В ходе Великой Отечественной войны 2 миллиона членов этнических меньшинств, поволжских немцев, крымских татар, чеченцев и других кавказских народов, были депортированы во внутренние районы Советов.

Советский патриотизм

Сталинская война против населения окраин не изображается, как личная или политическая паранойя. Предполагается, что националистические выходки, это пережитки военного времени советского государства. Но репрессии проводились не только с целью пресечения сепаратизма, или тенденций неподчинения среди этнически смешанного советского населения. Другой его тактикой было изменение позиций советского государства, как патриотического защитника России против иностранной эксплуатации и оккупации. Это не повлекло за собой отказа от коммунистической идеологии, или революционного интернационализма, или социалистических целей советского государства. Скорее это означало принятие Сталиным и советской системой патриотической, и коммунистической идентичности. Одни называют это «национал-большевизмом», другие — «революционным патриотизмом». Сам Сталин применял термин «советский патриотизм», который объединил двойную лояльность граждан — советской социалистической системе и советскому государству, что сохраняло и защищало различные национальные традиции и культуры СССР. Многонациональный Советский Союз был «пролетарским по составу, национальным по форме», — декларировал Сталин. Это было государство одного класса, которое взращивало национальные культуры и традиции так же, как и пролетариат. Организатором и интегратором этой двойной лояльности и идентичности была коммунистическая партия, возглавляемая Сталиным.

Сталин идеально подходил для олицетворения составной идентичности и лояльности, ожидаемой от советских граждан. Он был грузином, выставлявшим напоказ свои национальные традиции, но также принявшим русскую культуру, язык и идентичность. Происходивший из семьи сапожника, относившейся к низшему классу, бывший таким же, как и миллионы, воспрянувшие после большевистской революции, он стал результатом социальной мобильности при социалистической реконструкции России. Сталин был человеком из пограничья, который установил сильное централизованное советское государство, которое стало защищать все народы СССР. Короче, Сталин был грузином, рабочим, коммунистом и советским патриотом.

Ранее отмеченная патриотическая перемена позиции коммунистической партии и его самого приведена в неоднократно цитируемой речи Сталина от февраля 1931 года о срочной необходимости индустриализации, и модернизации, речи, которая показывает его ловкую манипуляцию, и жонглирование классово-политической, и патриотической темой:

«История царской России состояла, кроме прочих вещей, из непрерывных поражений, вследствие её отсталости. Она была бита монгольскими ханами. Она была бита турецкими беями. Она была бита шведскими феодальными правителями. Она была бита польско-литовскими князьями. Она была бита англо-французскими капиталистами. Она была бита японскими баронами. Всё из-за её отсталости. Военной отсталости, культурной отсталости, государственной отсталости, индустриальной отсталости, сельскохозяйственной отсталости. Они били её потому, что это было выгодно и безнаказанно. Вы помните слова предреволюционного поэта: „Ты и могучая, ты и бессильная… матушка Русь…“. Таков закон эксплуататоров: бить отсталых. Ты слаб — значит ты не прав и поэтому ты будешь бит, и порабощён… Мы отстали на 50-100 лет. Мы должны преодолеть это отставание за 10 лет. Либо мы сделаем это, либо будем раздавлены. Это наша обязанность, это велят нам сделать рабочие и крестьяне СССР».

Вместе с Лениным, Сталин был архитектором советской национальной политики. До 1917 года Сталин написал главный большевистский аналитический труд по так называемому национальному вопросу и после революции занимал пост народного комиссара по национальностям. Как революционеры-интернационалисты, Ленин и Сталин верили в рабочий союз без границ и национального сепаратизма. Однако они оба признавали возможность продолжать призывы к национальным чувствам и возможность использования национальных культур, и традиций в политической борьбе против царизма, и в создании социалистического государства. Большевистская идеология была приспособлена для использования в проекте воспитания культурного и лингвистического национализма среди национальных, и этнических групп СССР, в то время, как шла борьба за политическое единство всех советских народов на классовой основе. Первая конституция СССР, принятая в 1922 году, была конституцией высокоцентрализованного государства, но также, теоретически, федеративного и основанного на добровольном союзе национальных республик.

В 1920-м большевистская национальная политика имела два главных направления: первое(«nativisation») — назначение представителей этнических меньшинств на официальные должности в их районах; второе — воспитание культурного и лингвистического национализма среди народов СССР, включая те, которые не различались по национальной идентичности до советской эры. Но одна часть населения осталась свободной от политики «национализации» и культурного национализма: русские. Русское население было бОльшим, чем все другие советские национальности вместе взятые. Ленин и Сталин боялись этого, так как численность и культурный уровень позволяли русским доминировать над другими национальностями. Боялись того, что поощрение русского национального самосознания разовьёт шовинистические тенденции. В 30-х годах, однако, сталинская позиция по отношению к русским претерпела радикальное изменение. Русский патриотизм был реабилитирован, и русские герои-патриоты дореволюционных времён были допущены в большевистский героический пантеон. Русские были теперь обозначены, как основная группа исторически сложившегося советского многонационального государства. В культурной области русские были названы первыми среди равных советских наций — цементом, скрепляющим «дружбу народов» СССР. Политически русские выглядели, как группа, наиболее преданная коммунизму и лояльная к советскому государству.

До революции большевики проводили кампанию против русификаторской политики царизма. В конце тридцатых годов русскому языку вернули статус доминирующего языка в образовании, вооружённых силах и гос. аппарате. Русская музыка, литература и фольклор стали становым хребтом новообразованной культурной традиции. Среди многих причин для этого «русского переворота» в сталинской национальной политике было то, что с приближением войны русификация вновь стала необходима для связи сотни, или более, национальностей в единый СССР. Призыв к патриотизму был также использован. В совокупности это означало политическую мобилизацию народа для проведения модернизации и индустриализации страны. Как Сталин выразился в тосте на вечеринке на ворошиловской даче в ноябре 1937 года:

«Русские цари не считали, что это плохо. Они грабили и угнетали народ. Они воевали и захватывали территории в интересах землевладельцев. Но они сделали одну хорошую вещь — они создали Великую Власть… Мы унаследовали эту Великую Власть. Мы, большевики, первыми объединили и усилили эту Великую Власть не в интересах капиталистов, но для трудящихся, и для всех великих людей, которые осуществляют эту Великую Власть».

Сталинское понимание советского государства, как наследника Русской власти, которая защитит народ, очевидно использовалось в лихорадочной атмосфере заговора, международного кризиса и приближающейся войны. Когда война пришла в 1941 году, Сталин смог мобилизовать Советский Союз, особенно его русское население, на патриотическую войну по национальной обороне против последнего в длинной череде иностранных агрессоров. Как Сталин говорил Гарриману в сентябре 1941 года: «Мы знаем, что народ не хочет сражаться за мировую революцию и не хочет сражаться за советскую власть, но возможно он будет сражаться за Россию». В такой войне, как советско-немецкая, сталинская способность разбудить национальные и патриотические чувства, также, как и политическую верность советской системе, имела решающее значение. В это время огромные усилия были предприняты для продвижения в массы идеи советского патриотизма, которая должна была объединить все нации и народы СССР. Русский национализм и советский патриотизм были дополнены концепцией братской славянской солидарности, и идентичности. Сталин стремился создать союз славянских государств для отражения любой будущей немецкой угрозы.

Новая патриотическая идентичность сталинской России имела прямое отношение к тому, что произошло после войны. Одержав великую победу, Сталин ожидал заслуженной награды в виде экспансии советской власти и влияния, включая приобретение такой традиционной цели царской внешней политики, как контроль над черноморскими проливами, и незамерзающие порты с выходом в океан. Но сталинские амбиции были разрушены Британией и США — его партнёрами по Великому Альянсу, разгромившему Гитлера. Они видели в советском экспансионизме на Чёрном и Средиземном море, и Тихом океане угрозу своим собственным стратегическим и политическим интересам. В декабре 1945 года Сталин жаловался Эрнесту Бевину, британскому секретарю по иностранным делам, что «как он видит ситуацию, Соединённое королевство имеет Индию и владения в Индийском океане в сфере интересов; Соединённые Штаты имеют Китай и Японию, но Советский Союз не имеет ничего».

Однако, сталинский главный стратегический интерес был в советской экспансии в Центральной и Восточной Европе. Сталин хотел избежать конфронтации с западом на периферийных территориях. Он отказался поддерживать коммунистических повстанцев в Греции после войны. Прекратил требовать контроля над Черноморскими проливами и перестал добиваться части итальянских северо-африканских колоний у Британии и Америки. Но явный ксенофобский разворот в сталинской внешней и внутренней политике нанёс ущерб советскому престижу после войны.

Публичным первым проявлением нового направления в сталинской послевоенной политике была речь А.А. Жданова, «отвечавшего» за идеологию, в августе 1946 года с критикой журналов и писателей за их преклонение перед западной литературой, и культурой. Этой речью начался процесс, известный, как «ждановщина» — идеологическая кампания против западного влияния, которая превозносила уникальные достижения советской науки и культуры. Ждановская речь была значительно отредактирована Сталиным, и кампания началась по его повелению. Частным образом Сталин уже бранил свой ближний круг за их «либерализм» и «преклонение» перед западом, и побуждал своего министра иностранных дел В.М. Молотова не уступать ничего в дипломатических отношениях с США и Великобританией. В 1947 году Сталин говорил Сергею Эйзенштейну о фильме «Иван Грозный» и разъяснял ему, что «царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана Грозного заключается в том факте, что он исходил из национальных интересов и не допускал иноземцев в страну, защищал страну от иностранного влияния… Пётр Первый также был великим правителем, но он относился к иностранцам либерально, широко открыл ворота для иностранного влияния и допустил онемечивание страны. Екатерина сделала ещё больше. После этого двор Александра Первого был ли действительно русским двором? Был ли двор Николая Первого действительно русским двором? Нет, они были немецкими дворами».

Холодная война

Начало и развитие «ждановщины» было тесно связано с началом холодных военных действий с западом. Хотя холодная война началась не ранее 1947 года, разлад между Сталиным и его партнёрами по Великому Альянсу начал развиваться едва ли не по окончанию войны. В то время, как вёлся ряд дипломатических споров с западом — о Польше, режиме оккупации Японии, контролем над атомной энергией — наибольшее беспокойство Сталину доставлял идеологический фронт. В ходе войны Советский Союз, Красная Армия и сталинское лидерство получали положительное и даже хвалебное освещение в западной прессе. Действительно, культ Сталина в СССР нашёл развитие в Британии, США и других странах альянса. Однако, когда война кончилась, пропаганда Сталина сменилась антисоветской кампанией в средствах информации. Советы полагали, что эта кампания была звеном послевоенного антикоммунистического политического направления в Британии, США и Западной Европе, что предсказывало антисоветский поворот в западной внешней политике. Ранним проявлением этого зловещего развития была речь Уинстона Черчилля о железном занавесе, произнесённая в Фултоне, штат Миссури, в марте 1946 года. Хотя Черчилль говорил о необходимости сотрудничества с Советским Союзом, его главной темой был боевой клич — призыв к антикоммунистическому крестовому походу. Хотя Черчилль больше не был премьером Англии, Сталин чувствовал необходимость ответить обстоятельной публичной репликой, опубликованной на первой странице «Правды», осуждающей Черчилля, как ярого антикоммуниста и поджигателя войны. В главном, однако, Сталин в своём публичном заявлении об отношениях с западом высказался сдержанно, подчеркнув возможность продолжения сосуществования и сотрудничества. Причина сталинской публичной сдержанности и скрытности была весьма проста. Он не хотел холодной войны с западом и надеялся заключить договор с Британией и США о послевоенном мирном сосуществовании. Как он говорил посетившему Советский Союз республиканскому сенатору Гарольду Стэссену в апреле 1947 года:

«Экономическая система Германии и США одинакова, однако война произошла между ними. Экономические системы США и СССР различны, но они находились по одну сторону в ходе войны. Если две различные системы могут сотрудничать в войне, почему они не могут сотрудничать в мирное время?»

Как пояснял Альберт Резис: «Хотя сталинские преступления многочисленны, одно преступление было приписано ему ложно: что он единственный ответственен за начало того, что называется „холодной войной“. Это факт, что он никогда не планировал и не желал её». Но сталинские действия и амбиции способствовали началу холодной войны. В конце второй мировой войны Красная Армия оккупировала половину Европы, и Сталин решил основать советскую сферу влияния в государствах, граничащих с европейской Россией. Это был также великий политический успех для коммунистических партий на континенте. И Сталин желал видеть установление народных демократий в Европе — европейских режимов левого толка под советским и коммунистическим влиянием. Сталин не считал этот проект несовместимым с продолжением послевоенного сотрудничества с его партнёрами по Великому Альянсу, включая справедливое распределение интересов по всему земному шару. Он задумывался о возможности войны с западными государствами, но видел такой конфликт далеко в будущем. «Я полностью уверен, что войны не будет, это чепуха. Они (Британия и США) не способны развязать войну против нас», сказал Сталин польскому коммунистическому лидеру Владиславу Гомулке в ноябре 1945 года. «Через 30 лет, или около того, они захотят начать другую войну».

Кроме установления советской сферы влияния в Восточной Европе сталинским приоритетом после войны была экономическая реконструкция и послевоенные договоры о безопасности. Прежде всего будущее сдерживание немецкого государства и установление взаимовыгодной долговременной разрядки (detente) с Британией, и США. Холодная война разрушила все его планы. Это произошло потому, что на западный взгляд сталинская политика и идеологические амбиции представляли собой безграничный советский, и коммунистический экспансионизм. Британия и США противились потому, что видели сталинские попытки установления гегемонии в Европе, сделанные им в опасении того, что его прежние союзники попытаются скатиться назад к военному противостоянию. В то время, как западные лидеры твердили о советском экспансионизме, Сталин жаловался на англо-американский глобализм. Сталин не мог понять, почему запад чувствует угрозу в советских действиях в Европе, тогда как он считал их естественными, оборонительными и ограниченными. По его идеологическим убеждениям послевоенный сдвиг влево в Европе был выражением неизбежного и необратимого исторического процесса перехода к социализму. Но Сталин был также реалистом и прагматиком, ясно видящим, что в открытом политическом и идеологическом состязании с западом он проиграет. Так как Великий Альянс распадался и холодная война приближалась, он склонялся к закрытию СССР, и советской сферы влияния в Восточной Европе от западного влияния. У себя дома Сталин вновь разыграл патриотическую карту. В это время он принял решение сделать упор на ксенофобию даже более, чем в 30-х годах. На международной арене сталинским идеологическим лозунгом стала защита национальной независимости европейских государств от британского и американского доминирования.

Холодная война началась в 1947 году с заявления Трумэна в марте о всемирной борьбе против коммунистической агрессии и экспансионизма, и затем, в июне, торжественного начала плана Маршалла для политической, и экономической реконструкции послевоенной Европы. Сталин ответил введением коммунистического и советского контроля в Восточной Европе, и объявил посредством речи Жданова в сентябре 1947 года, что два конфликтующих направления в послевоенной международной политике укрепились в расколе на два лагеря — лагерь империализма, реакции и войны, и лагерь социализма, демократии и прогресса.

Но даже после обоюдных деклараций холодной войны Сталин надеялся предотвратить раскол с Западом и оставлял двери открытыми для переговоров, и компромисса. Он, в частности, беспокоился о восстановлении немецкой угрозы. В конце войны Германия была разделена на советскую, американскую, британскую и французскую оккупационные зоны. Сталинское опасение, что западные зоны Германии станут главной опорой антисоветского блока, подтвердилось. Был спровоцирован первый большой кризис холодной войны — берлинский воздушный мост 1948-49 годов. Берлин был также разделён в 1945 году, но он был расположен в советской зоне оккупации в Восточной Германии. В ходе ведения переговоров о будущем Германии Сталин отрезал трассу снабжения Западного Берлина. Но он не мешал воздушному снабжению. Берлинский кризис ускорил процесс установления Западно-Германского независимого государства в мае 1949 года и подписания месяцем ранее договора по НАТО, военному и политическому союзу под руководством Америки для защиты Западной Европы от советского нападения, или угроз.

Советская неудача в отношении Германии была одним из многих сталинских просчётов в ходе холодной войны. Наиболее дорогостоящим и опасным была корейская война. Убеждённый северо-корейским лидером Ким Ир-Сеном, Сталин санкционировал нападение на Южную Корею в июне 1950 года. Сначала всё было хорошо, и в течении нескольких недель войска Северной Кореи захватили бОльшую часть страны. Однако военная интервенция под руководством США и под эгидой ООН быстро произвела поворот в войне. Армия Ким Ир-Сена отступила на север, и только вынужденная интервенция коммунистического Китая спасла его режим от полной катастрофы. Это развитие «кислых» отношений между Сталиным и китайским вождём Мао Дзе-Дуном, и война, стоили больших политических и военных потерь.

Ещё не закончились трудности в международных делах, как появилась угроза сталинскому положению дома. Победа в войне сделала его лидерство неоспоримым и неизменным, в то время, как народное поклонение достигло абсурдных высот. Сталинская внутренняя политика после войны часто характеризуется, как возврат к коммунистической «ортодоксии» и «нормальному» состоянию. И это, в определённом смысле, правильно. В ходе войны Сталин отработал свой метод управления применяясь к ситуации. Он признал необходимость гибкости в военных, культурных и экономических делах, и подготовил разрешение бОльшего разнообразия голосов, высказывавших свои мысли в советской прессе. В контексте Великого Альянса он открыл страну внешнему влиянию. Однако, Сталин не смог повернуть коммунистическую партию, его главный инструмент власти, к продолжению этого стиля руководства в мирное время. Ухудшение международного положения также поощрило поворот к ортодоксии в идеологии и политических методах. Но война изменила всё, и ситема сталинского представительства не могла оставаться прежней. Коммунистическая система получила новую опору легитимности — Великую Отечественную войну. Но это также обязывало поступать в новых условиях соответственно расчётам на будущее. Миллионы вернувшихся с войны ветеранов вступили в партию и вошли в государственные структуры. Национального джинна невозможно было загнать обратно в бутылку. Мобилизация русского национального чувства помогла выиграть войну, но также и спровоцировала национальную вражду между другими этническими группами в СССР, что породило борьбу за политическое влияние и репрессии.

Наиболее внушительными сталинскими достижениями в ходе войны было изменение стиля его лидерства и изменение системы, которой он руководил. Сталинская власть и популярность в конце войны означали, что он имеет широкие возможности. Но сложная и изменчивая ситуация, которую он наблюдал дома, и за границей сделала необходимым разворот к строгой форме коммунистического авторитаризма. Трагедия холодной войны состоит в том, что Сталин снова начал усиливать консолидацию своей персональной диктатуры раньше, чем изучил перспективы более плюралистического подхода, промелькнувшие в ходе войны. Возможно, что Сталин не был способен сделать другой выбор, но гибкость и креативность, продемонстрированные в военное время, советовали иначе. Кроме того не произошёл возврат к террору 30-х годов. Вместо этого значительно снизился общий уровень политических репрессий. Сталинский послевоенный режим был системой переходного периода, и целью было смягчение советского политического порядка, что проявилось после его смерти в 1953 году.

Возраст и напряжение войны настигли Сталина в 1945 году. Он тратил по нескольку месяцев в году для отдыха на одной из своих дач на Чёрном море. Он бросил привычку вмешиваться во всё и брать на себя все проблемы, сконцентрировавшись главным образом на иностранных делах, и на удержании окружения в своих руках. Описание сталинской системы послевоенного правления может быть кратким — неопатримониальное. Подобно царям, своим предшественникам, или прочим властвующим автократам, Сталин осуществлял «отеческий» контроль, чувствовал себя хозяином государства. До и в ходе войны он развивал своё лидерство, вовлекаясь в мириады решений и вникая в детали ежедневной деятельности правительства. В послевоенные годы он стал более сдержанным, позволяя вести некоторые правительственные дела министерствам и ведомствам, руководимым членами его политбюро. В результате появилось множество послушных исполнителей правительственных и партийных дел, хотя и бюрократизированных, и в высшей степени консервативных, чего вовсе не желал недомогающий «босс». Медленно, несмотря на неограниченную власть и растущие капризы, сталинское послевоенное лидерство понемногу изменялось, и становилось разумнее, чем прежде.

На 19-м съезде партии в октябре 1952 года, первом съезде после 1938 года, Сталин не стал читать главный политический доклад, поручив эту задачу члену политбюро Г.М. Молотову. Сталинское хозяйское вмешательство в ход съезда ограничилось несколькими посланиями, включая ремарки к целям визита дружественных делегаций. Важно то, что он подыгрывал снова патриотической теме:

«Ранее буржуазия считалась главой нации, защитником прав и независимости народа… Теперь буржуазия будет торговать правами и независимостью нации за доллары. Лозунги национальной независимости и национального суверенитета выброшены за борт. Без сомнения эти лозунги должны быть подняты нами, выбраны коммунистическими и демократическими партиями, и вынесены вперёд, если вы хотите быть патриотами своей страны, если вы хотите стать передовой силой нации».

«Победителей не судят!» — гласит старая русская поговорка, приписываемая Екатерине Великой. Сталин знал это лучше, чем его предшественники-цари и сказал в феврале 1946 года следующее:

«Они говорят, что победителей не судят, что их невозможно критиковать и контролировать. Это не верно. Победителей можно и дОлжно критиковать и контролировать Это относится не только к их деятельности, но и к ним самим. Они не являются непогрешимыми. Они должны быть наиболее скромными».

Необходимость учиться на ошибках была повторяющейся темой сталинских публичных и частных дискуссий. Но он знал, что осуждение будет реально только тогда, когда он отойдёт от власти. Равно, вне Советского Союза, осуждение большинством людей непосредственно после войны, особенно на выигравшей стороне, невозможно в любом случае, так как победа, доставшаяся такой дорогой ценой, оправдывает всё. Варварская угроза европейской цивилизации устранена, и этого достаточно для большинства людей. Холодная война, однако, началась всерьёз. И многие надеялись, что сталинское диктаторское лидерство будет превращаться в более мягкий режим, достойный жертв, принесённых советским народом, и великой победы над нацистской Германией. Эти надежды рухнули с началом холодной войны, и сталинская либерализация, начавшаяся в военное время, обернулась консолидацией коммунистического авторитаризма.

Но Сталин продолжает занимать противоречивое место в советских и западных суждениях о войне. Для некоторых Сталин был причиной победы, для других — катастрофы. Он считался величайшим военным лидером и величайшим бедствием. Его вклад в победу был ужасен, но, возможно, неизбежен. Он сотворил репрессивную и террористическую систему, которая перебила миллионы, но, возможно, только эта система могла победить в титанической борьбе против Гитлера.

Глава 2. Безбожный альянс: сталинский пакт с Гитлером

Нацистско-советский пакт от августа 1939 года не был первым сталинским «мародёрством» на поле «иностранных дел», но этот был наиболее важным и драматичным с тех пор, как Сталин пришёл к власти в 1920 году. В самый канун второй мировой войны вражда, которая испортила отношения между советской Россией и нацистской Германией с тех пор, как Гитлер пришёл к власти в 1933 году, объявлена прекращённой, как только два государства подписали договор, обещающий ненападение, нейтралитет, консультации и дружественное разрешение разногласий.

Первый публичный намёк об этом экстраординарном развороте событий был в заявлении от 21 августа 1939 года, что Иоахим фон Риббентроп, нацистский министр иностранных дел, вылетел в Москву для переговоров о заключении договора о ненападении. Риббентроп прибыл в советскую столицу 23 августа, и сделка завершилась поздно ночью. 24 августа «Правда» и «Известия» донесли новость о «позорном» пакте, подписанном комиссаром по иностранным делам Советского Союза Вячеславом Молотовым под наблюдением улыбающегося Сталина. «Зловещие новости „взорвали мир“, — писал Уинстон Черчилль. «Нет сомнения, что Германия нанесла мастерский удар» — отметил в своём дневнике итальянский министр иностранных дел граф Чиано: «Ситуация в Европе катастрофическая». Американский журналист, аккредитованный в Берлине, Вильям Ширер, сказал миллионам, что он «почти не верит этому» и «чувствует, что война неминуема».

Причиной шока и удивления было то, что предыдущие шесть месяцев Сталин пытался договориться об антигитлеровском альянсе с Британией и Францией. Эти переговоры начались после оккупации нацистами Чехословакии в марте 1939 года и возрастания угрозы Польше, Румынии и другим восточно-европейским государствам со стороны Германии. В апреле Советы предлагали тройной альянс между Британией, Францией и СССР — военную коалицию, которая даст гарантии европейской безопасности против дальнейшей германской экспансии и, если необходимо, начнёт войну с Гитлером. В конце июля соглашение «затянулось» из-за политических формулировок альянса, и переговоры двигались к финальной фазе в связи с открытием военных переговоров в Москве. Переговоры о тройственном альянсе велись на «низком уровне» (in private), но, из-за ничтожных результатов, информация в прессу не давалась. Когда англо-французская военная делегация прибыла в Москву 10 августа, её приветствовали с соответствующими «фанфарами», и переговоры были продолжены в роскошном дворце царских времён. Велики были надежды, что тройственный альянс будет сформирован и что Гитлера удастся удержать от ухода с переговоров с Польшей о Данциге и «польском коридоре», и от начала новой европейской войны. Но после нескольких дней военные переговоры прервались, и 21 августа были отложены на неопределённый срок, без продолжения.

Видимой причиной прекращения переговоров было требование Советов предоставить Красной Армии проход через территорию Польши и Румынии для предотвращения войны с Германией. Проблемой было то, что Польша и Румыния — две авторитарных антикоммунистических страны, имеющих территориальные проблемы с СССР, страшились советской интервенции едва ли не больше, чем немецкого вторжения, и не желали уступать Красной Армии автоматическое право прохода в случае войны. Советы настаивали, однако, что их военные планы зависят от наступления через Польшу и Румынию для отражения немецкого нападения, и что они должны знать, где им располагаться в этом случае. Для Советов тройственный альянс с Британией и Францией означал прежде всего координацию военного плана сражения в общей войне против Германии. Без такого военного договора был невозможен политический фронт против Гитлера, которого не удержит от войны никакой договор, как полагал Советский Союз.

Кроме права военного прохода через Румынию и Польшу была глубокая причина для московского решения остановить переговоры по тройственному альянсу: Сталин не верил, что Британия и Франция станут серьёзно сражаться с Гитлером. Он действительно боялся, что они сманеврируют и повернут фронт против него. Как Сталин позднее говорил Черчиллю, «у него сложилось впечатление, что переговоры были неискренние и только с целью запугать Гитлера, а позднее использовать его». В другой ситуации Сталин жаловался, что Невилл Чемберлен, премьер-министр Британии, «ненавидит Россию», не допустит альянса с Англией и принесёт Россию в жертву Гитлеру.

Когда Сталин прекратил переговоры о тройственном союзе, он не знал, что случится дальше, несмотря на пакт с Гитлером, который он заключил несколькими днями позже. Четыре месяца Германия намекала, что может сделать лучшие предложения, чем Британия и Форанция. В начале августа увертюра достигла уровня «кресчендо»: Риббентроп заявил советскому дипломатическому представителю в Берлине Георгию Астахову, что «не существует проблем от Балтики до Чёрного моря, которые не могут быть разрешены между ними». До этого Сталин не поощрял Риббентропа, и Астахов остался без инструкций, что отвечать на всё более экстравагантные обещания немецких собеседников. Немцы очевидно пытались сорвать заключение тройственного альянса. Но, в то время, как Сталин не доверял Англии и Франции, Гитлеру он доверял ещё меньше. По собственной логике Сталин, зная Гитлера, как убеждённого антикоммуниста, не сомневался, что нацистский диктатор может осуществить планы германского нападения на Россию, которые он описал в «Майн кампф». Сталин боялся также, что вакуум несостоявшегося тройственного альянса будет заполнен англо-германским соглашением, направленным против Советского Союза. К концу июля, однако, переговоры по тройственному пакту тянулись уже четыре месяца, и медленный подход Британии и Франции к предстоящим военным переговорам показал, что Лондон и Париж предполагают тянуть их как можно дольше, в надежде, что Гитлер испугается атаковать Польшу, ввиду возможности англо-франко-советского альянса. Так, вместо прилетевшей в Москву, новая англо-французская военная делегация должна была прибыть в Ленинград на корабле, весьма не скоро, но с детальным стратегическим планом совместной войны против Германии.

В то время, как Британия и Франция задумали устрашить Гитлера переговорами, Сталин не имел в этом уверенности и полагал, что Гитлер вскоре атакует Польшу. В обстоятельствах распада несостоявшегося тройственного союза и втягивания Польши в войну, немецкие предложения о переговорах требовали более серьёзных размышлений, и Астахову было приказано уточнить их. Поворотной точкой в этом вопросе стало согласие Германии подписать специальный протокол, очерчивающий советские и германские политические интересы. В срочном специальном послании Сталину от 20 августа, в котором Гитлер запросил для Риббентропа позволения прибыть в Москву для подписания протокола, указывалось, что «напряжённость между Германией и Польшей достигла предела», и что время компромиссов закончилось. Сталин ответил на следующий день, соглашаясь на виизит Риббентропа:

«Я надеюсь, что германо-советский мирный (неагрессивный) договор обозначит поворот к лучшему в политических отношениях между нашими странами. Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях друг с другом. Согласие германского правительства заключить „неагрессивный“ пакт обеспечит фундамент для устранения политической напряжённости и для обеспечения мира, и сотрудничества между нашими странами».

Сталин лично принял Риббентропа в Кремле и продемонстрировал всю проницательность, шарм, и интеллект, которыми он был знаменит в дипломатических кругах. На предложение Риббентропа выступить посредником в советско-японских отношениях, Сталин ответил, что не боится японцев, и что они смогут получить войну, если захотят, однако мир намного лучше. Он расспросил Риббентропа насчёт мнения Муссолини о германо-советском пакте и захотел узнать, как отнесутся к нему турки. Сталин высказал мнение, что пока Британия слаба в военном смысле, она будет вести войну хитростью, и что французская армия в настоящее время стОит внимания. Он предложил тост за здоровье Гитлера, заверив Риббентропа, что знает, «как немецкая нация любит своего фюрера». Когда Риббентроп собирался его покинуть, Сталин заявил, что «советское правительство рассматривает пакт очень серьёзно. Он ручается словом чести, что Советский Союз не изменит своему партнёру».

Но в чём Сталин согласился с Риббентропом, и что было в природе нового советско-германского сотрудничества? Официальный текст договора был аналогичен многим другим подобным договорам, заключённым в 20-х и 30-х годах, но отличался от известных соглашений отсутствием упоминания об осуждении возможной агрессии Германии, или СССР против третьих стран. Это исключение убедительно показывает, что пакт стал основным обеспечением советского нейтралитета в ходе надвигавшейся германо-польской войны. Сталин принял предложения Гитлера о дружбе и ненападении, и, что более важно, о добавлении к пакту секретного протокола.

Первый пункт этого секретного протокола гласит, что балтийские страны, Финляндия, Латвия и Эстония входят в советскую сферу влияния. Второй пункт делит Польшу на советскую и германскую зоны влияния по линии рек Нарев, Висла и Сан, и заявляет, что «желательно сохранить независимость польского государства», и статут его будет определён в ходе дальнейшего политического развития. Третий и последний пункт этого короткого протокола привлекал внимание к советским интересам в Бессарабии, части румынской территории, которую Москва желала вернуть, как принадлежавшую России до 1918 года, в то время, как германская сторона отказалась от любой заинтересованности в этом обсуждении.

В отношении балтийских государств Германия уступала то, что требовали Советы от Британии и Франции в ходе переговоров по тройственному альянсу — «развязывание рук» по отношению к балтийскому региону, закрепление стратегических позиций в обеспечении безопасности Ленинграда. В контексте переговоров по тройственному альянсу термин «развязывание рук» означало право Москвы на проведение превентивных акций для предотвращения нацистской подрывной деятельности в балтийских странах и гибкого противодействия немецкому вторжению в балтийские государства, невзирая на желания прибалтов. Но не ясно, из каких предпосылок Сталин избирал способы маневрирования в балтийской сфере влияния, приобретённой с помощью Германии. Оккупировал бы он балтийские государства, или поискал других способов защиты советских интересов в этом районе? Подобная неуверенность сталинской политики существовала и в отношении Польши. Немцы согласились остановиться вне советской сферы влияния, расположенной на востоке страны, но что означало это обещание практически? Ответ на этот вопрос зависит от великого неизвестного: хода немецко-польской войны и ответа Британии, и Франции на атаку Гитлером Польши. В августе 1939 года не было очевидно, что Польша так легко уступит агрессии Германии. Британия и Франция обещали помочь Польше, но новый «Мюнхен» — умиротворение, передающее Польшу Гитлеру, был вне всяких правил, по крайней мере для Сталина. Что тогда будет в советской сфере влияния в восточной Польше? До тех пор, пока ситуация не прояснится, Сталин решил поступать осторожно, придерживаться нейтралитета в ходе развития международного кризиса вокруг Польши и воздерживаться от активного преследования советских интересов в отношении Польши и балтийских стран, пока открыты двери для восстановления переговоров с Британией и Францией.

Сталинская уклончивая позиция была отчётливо выражена его комиссаром по иностранным делам Молотовым, который в речи на Верховном Совете 31 августа 1939 года объявил о формальной ратификации германо-советского пакта. В молотовской речи был заявлен нейтралитет Советского Союза в европейской политике. СССР не будет участвовать в альянсе против Гитлера. Но было очевидно, что это не была пристройка к Германии. Молотов в частности доказывал, что германо-советский договор о ненападении не стал последствием провала тройственных переговоров об альянсе, подразумевая, что соглашение с Гитлером было альтернативой второго сорта в сравнении с коалицией с Британией и Францией. Он защищал пакт о ненападении с позиции, что этот договор сужает зону возможных конфликтов в Европе и мешает планам тех, кто хочет противопоставить Советский Союз и Германию в порядке провокации «великой новой резни, нового массового уничтожения наций». В этот момент Молотов повторил сталинскую критику британской и французсской внешней политики на 18-м съезде коммунистической партии в марте 1939 года. Согласно Сталину,

«Политика невмешательства означает попустительство агрессору, открывание дороги к войне… Политика невмешательства показывает желание не мешать агрессору в его злодейской работе: не мешать Японии… впутываться в войну с Китаем, или, лучше того, с Советским Союзом; не мешать Германии… впутываться в войну с Советским Союзом; поощрять их в этом, позволить им ослаблять и истощать друг друга; а затем, когда они ослабнут достаточно, появиться на сцене со свежими силами, появиться „в интересах мира“ и продиктовать условия, ослабляющие воюющие стороны».

Брал ли Сталин пример с западных соглашателей, когда он заключал нацистско-советский пакт? Был ли Сталин приверженцем идеи «революционной войны» — идеи, провоцировавшей новую мировую войну, которая низвергнет всё, что поглотила Европа в конце первой мировой войны? Многие антикоммунистические комментаторы думают, что этот взгляд на сталинские цели является эхом тех исторических поисков, которые устанавливают, что главная причина второй мировой войны не гитлеровский замысел, а сталинский. Один из ключевых текстов, приводимых в этих «трудах» — речь Сталина, произнесённая на Политбюро 19 августа 1939 года, в которой он обрисовал перспективу советизации Европы в результате войны, которую он намеревался спровоцировать и затем продлить подписанием советско-немецкого пакта. Проблема заключается в том, что эта «речь» — подделка. Не только не существовало подобной речи, но сомнительно, что политбюро заседало в этот день (оно редко собиралось после 1930 года). Этой, как показал русский историк Сергей Случ, «речи Сталина — не было никогда».

Сталинский «так называемый спич» был опубликован впервые в конце ноября 1939 года во французской прессе. Эта публикация — обычная грязная пропаганда, предназначенная для дискредитации Сталина, и попытка посеять раздоры в советско-германских отношениях. Содержание текста показывает, что это очевидная фальшивка. Например, было написано, что Сталин якобы сказал о том, что уже 19 августа имел договор с Гитлером, дающий ему советскую сферу влияния в Румынии, Болгарии и Венгрии. Это не восприняли серьёзно нигде, так как Сталин издал официальное опровержение опубликованной «речи», квалифицировав её, как ложь.

Задолго до замышлявшейся (Гитлером) войны в 1939 году, Сталин опасался, что он и его режим будут принесены в жертву победителю военного конфликта. Окончательно он пошёл на рискованный пакт с Гитлером, так как не имел гарантий мира и безопасности, но он получил лучший шанс вывести Советский Союз из надвигавшейся войны. Без сомнения, Сталин ожидал, что если Британия и Франция объявят войну Германии, это будет длительный конфликт, война на истощение — для чего необходимо выиграть время и укреплять оборону. Но он был очень осторожен в игре, помня первую мировую войну.

Раздел Польши

Со Сталинской точки зрения наиболее важным вопросом после подписания нацистско-советского пакта был вопрос: что делать с Польшей? На этот вопрос был получен ответ в виде ошеломляющего успеха германского молниеносного вторжения в Польшу. 3 сентября Риббентроп сообщил Советам, что польская армия будет разбита за несколько недель и убеждал их послать свои силы в российскую сферу влияния в восточной Польше. В этот день, однако, Британия и Франция объявили войну Германии. 5 сентября Молотов ответил на просьбу Риббентропа, соглашаясь, что советские действия необходимы, но говоря, что преждевременная интервенция «может повредить и повысить единство среди наших противников». До 9 сентября Молотов не информировал немцев, что советские силы будут введены в Польшу через несколько дней.

Собственные сталинские предположения о войне и польском вопросе были высказаны во время беседы с Георгием Димитровым, лидером Коммунистического интернационала, 7 сентября 1939 года:

«Война между двух групп капиталистических стран… за передел мира, за господство в мире! Мы не видим ничего плохого в их ожесточённой борьбе и взаимном ослаблении. Это было бы прекрасно, если бы Германия сумела потрясти богатейшие капиталистические страны (особенно Англию). Гитлер потрясает и разрушает капиталистическую систему, не понимая и не желая того. Мы можем маневрировать, становиться на одну сторону против другой, заставлять их сражаться друг с другом настолько свирепо, насколько это возможно. Пакт о ненападении, это фактор, помогающий Германии. В следующий момент мы окажемся на другой стороне. Когда-то… польское государство было национальным государством. Ранее революционеры защищали его от расчленения и порабощения. Теперь Польша фашистское государство, угнетающее украинцев, белорусов и так далее. Уничтожение этого государства, под давлением обстоятельств, будет означать, что одним буржуазным фашистским государством стало меньше, дышать будет легче! Что плохого, если в результате разгрома Польши размеры социалистической системы увеличатся по территории и населению?»

Эти заявления взяты из дневника Димитрова, являющегося наиболее важным источником информации о сталинских личных размышлениях в годы войны. В ходе этой беседы обсуждалось предложение Сталина об изменении коммунистической политической линии, принятой на 7-м Всемирном Когрессе в 1935 году, на котором был основан народный фронт, поддерживавший возможность альянса между Советским Союзом и западными буржуазными демократиями. После нацистско-советского пакта Коминтерн и входящие в него партии продолжили вместе с народным фронтом политику, поддерживавшую московский дипломатический манёвр с подписанием договора о ненападении с Германией, но продолжали также выступать за национально-освободительную войну против фашистской агрессии. Сталин не отвергал задним числом политику народного фронта; в самом деле, Димитров также писал ему, говоря, что «мы предпочитаем ведение переговоров с так называемыми демократическими странами. Но Англия и Франция считают нас быдлом и не желают иметь с нами дело!» Однако, изменились обстоятельства — возросла вероятность войны между фашистскими и демократическими странами. Сталин также говорил о процессе уничтожения рабства в ходе войны. Но он не поддерживал, как Ленин в первую мировую войны, переход от империалистической войны к войне революционной, гражданской. Сталинской непосредственной целью было предоставить миру рациональное оправдание предстоявшему вторжению в Польшу — первому акту военной экспансии в истории советского государства.

Красная Армия вошла в Польшу 17 сентября 1939 года. В своём выступлении по радио Молотов заявил, что германо-польская война показала банкротство польского государства. В этих условиях, сказал Молотов, советские вооружённые силы вошли в страну для помощи и защиты украинцев, и белорусов, живущих на польской территории. Необходимость этих действий была обоснована газетной информацией о польских репрессиях в отношении украинцев и белорусов, и о Красной Армии — «освободительнице» с востока.

Польские территории, оккупированные Красной Армией, отошедшие Сталину по немецко-советскому пакту, были фактически западными регионами Украины и Белоруссии. Они находились восточнее так называемой «линии Керзона» — этнографической границы между Россией и Польшей, проведённой комиссией Парижской мирной конференции в 1919 году и названной по имени британского секретаря министерства иностранных дел, председательствовавшего в этой комиссии. Целью комиссии было подвести основу для прекращения огня в русско-польской войне, которая незадолго перед тем закончилась. Окончательная граница, однако, определилась польскими военными успехами, и Советский Союз потерял западную Украину и западную Белоруссию, отошедших Польше по Рижскому договору, подписанному в марте 1921 года. Но Советы никогда не признавали потерю этих территорий, на которых проживало очень мало поляков. Дипломатически территориальный спор меду двумя государствами оставался в подвешенном состоянии, но он вернулся на передний план, особенно в тридцатые годы, когда сталинская Россия начала занимать более патриотические позиции. Также постоянной проблемой для Москвы было то, что живущих в Польше украинцев и белорусов можно было использовать для подрывной деятельности против СССР Действительно, в 1938 году нацистские пропагандисты и украинские нацилоналисты начали проводить в прессе кампанию по отделению и независимости Украины. Советское вхождение в восточную Польшу олицетворяло следовательно, по своеобразной националистической логике, очевидный геостратегический вывод, что вторжение Красной Армии продвигает советскую оборонительную линию на запад и устанавливает определённый предел экспансии Германии на востоке. Единственным человеком, приветствовавшим продвижение Советов в Польше, был Черчилль. Британский политик незадолго до этих событий вернулся из «диких» мест и вошёл в правительство в качестве Первого лорда адмиралтейства. Выступая по радио 1 октября 1939 года, он доказывал:

«Россия преследовала ясные политические цели. Нам бы хотелось, чтобы российская армия оставалась на прежней линии, как друг и союзник Польши, вместо захвата. Но то, что русские армии перешли этот рубеж, совершенно необходимо для защиты России от нацистской угрозы.»

Черчилль предложил своим слушателям дополнительное «утешение»: «Я не могу предсказать вам действия России. Это тайна за семью печатями. Но, возможно, что ключ этой проблемы — российские национальные интересы. Совершенно не соответствует интересам безопасности России то, что Германия высаживается на берегах Чёрного моря, или совершает набег на Балканские страны и покоряет народ Салоник в юго-восточной Европе. Это противоречит историческим жизненным интересам России».

Черчилль был прав. Русские национальные интересы были ключом к сталинской внешней политике, что возможно противоречило коммунистической идеологии. Хотя сталинское заявление Димитрову от 7 сентября содержит много риторики, по существу он намеревался осуществить прекращение антинацистской политики Коминтерна. Сталинские расчёты на нацистско-советский пакт основывались на фундаментальном предвидении капиталистических кризисов и империалистических воин. В 20-е и 30-е годы Сталин предупреждал, что если империалисты попробуют решить внутренние затруднения развязыванием войны с Советским Союзом, это будет их последней ошибкой, так как они столкнутся с восстанием рабочего класса и революцией в собственных странах. Но Сталин был также реалистом, чтобы основывать советскую безопасность на возможности революций за границей. Опыт научил его, что революционная ситуация нуждается в предварительной подготовке. Революционное движение было очень слабым в основных капиталистических странах, и не было надежды усилить его. Поэтому сталинские политические директивы Димитрову после начала войны были осторожны и консервативны. В беседе с Димитровым 25 октября 1939 года Сталин заметил, что «в ходе первой мировой войны большевики переоценили ситуацию. Мы поторопились и наделали много ошибок… Сейчас мы не станем копировать прежнюю позицию большевиков… Необходимо помнить, что ситуация совершенно другая: в те времена у коммунистов не хватило сил. Сейчас существует Советский Союз!» 7 ноября Сталин говорил Димитрову: «Я думаю, что лозунг превращения империалистической войны в гражданскую в ходе первой мировой войны подходил только для России. Для европейских стран этот лозунг не соответствовал…».

Сталинское указание, что основное отличие между первой и второй мировыми войнами было в появлении Советского Союза, не нужно было подчёркивать для Димитрова, которого любили все коммунисты того времени. Он был воспитан в вере, что его первый и основной долг — действовать в интересах, и для обороны СССР, особенно в ходе войны, когда существование социалистического государства находилось под угрозой. В 1939 году Сталин нуждался не в революционной войне, а в политической кампании поддержания мира, включая удовлетворение требований Гитлера Британией и Францией для окончания конфликта с Польшей.

Советско-немецкое «мирное наступление»(peace offensive) началось после второго раунда переговоров между Сталиным и Риббентропом 27–28 сентября. Риббентроп прилетел в Москву для обсуждения советских предложений об изменении советско-германской границы в оккупированной Польше. Сталин заявил Риббентропу, что советско-германский раздел Польши нужно произвести насколько возможно точнее вдоль этнографической линии. Это повлечёт передачу польских территорий от Советов в немецкую сферу влияния, в обмен на передачу Литвы в советскую сферу влияния. Предлагая эту сделку Риббентропу, Сталин подчеркнул, что демаркационная линия, отделяющая этническую Польшу от территорий, на которых доминирует непольское население, этнически совпадающее с проживающими в границах СССР народами, предотвратит в будущем националистическую агитацию за единую Польшу. Итогом этого обсуждения стал новый нацистско-советский пакт, в виде «договора о советско-германском разграничении и дружбе» от 28 сентября 1939 года, который определил новые границы в Польше и, в секретном протоколе, передал Литву в советскую сферу влияния. В тот же день Советский Союз и Германия выпустили совместное заявление, объявлявшее об окончании европейской войны, так как польское государство было ликвидировано. Это последовало за предложением Гитлера о заключении мира, которое повторил Молотов в речи на Верховном Совете в конце октября 1935 года, осудив Британию и Францию за продолжение войны, и доказывая, что основным их мотивом была защита колониальной системы в происходящем межимпериалистическом переделе мира.

Но действительно ли Сталин хотел окончания европейской войны? Конечно нет. Но он не знал, как долго она будет продолжаться и какое направление может принять, и где гарантии, что результаты будут выгодны Советскому Союзу. Британия и Франция объявили войну Германии в поддержку Польши, но не начинали активных действий и, как казалось, этим удовлетворились, отсиживаясь за цепью оборонительных сооружений «линии Мажино» вдоль франко-германской границы. Немецкое завоевание Польши фундаментально изменило баланс сил в Европе, но было трудно предсказать, что произойдёт после этого. В сложившихся обстоятельствах у Сталина не было другого пути для укрепления советского стратегического положения, кроме уклонения от участия в европейской войне. В данный момент это означало конец сотрудничества с Германией, включая поддержку гитлеровских предложений о мире(?). В то время Сталин не хотел «сжигать мосты» с Британией и Францией, и пытался держать дверь открытой для восстановления советских отношений с западом.

Как долго новые отношения с Гитлером будут продолжаться, было трудно сказать, но Сталин на этой стадии и не заглядывал на долгий срок. На самом деле это был важный прецедент пролонгации советско-германского сотрудничества. В 1922 году Советский Союз и Германия подписали Рапалльский договор, соглашение, по которому были возобновлены дипломатические отношения между двумя странами (они были прерваны в 1918 году), и наступило десятилетие интенсивного экономического, политического и военного сотрудничества. «Рапалльские отношения», как их называли, были прекращены, когда Гитлер пришёл к власти в 1933 году. Даже в тридцатые годы были попытки с обоих сторон восстановить градус сотрудничества, особенно в области торговли. В переговорах с Риббентропом 27 сентября Сталин подчеркнул рапалльский прецедент:

«Советская внешняя политика всегда базировалась на вере в возможность сотрудничества между Германией и Советским Союзом. Когда большевики взяли власть, их обвиняли в том, что они немецкие платные агенты. Это большевики заключили Рапалльский договор. Он стал базой расширения и углубления взаимоотношений. Когда национал-социалисты пришли к власти в Германии, отношения ухудшились, так как германское правительство полагало неизбежным дать приоритет внутренней политике. После того, как эта политика исчерпала себя, немецкое правительство пошло на улучшение отношений с СССР… Исторически советское правительство никогда не исключало возможность хороших отношений с Германией. Поэтому с чистой совестью можно сказать, что советское правительство начало восстанавливать отношения с Германией. Эти отношения представляли собой силу, которая отбрасывала все другие комбинации».

Конечно нацистская Германия не была Веймарской республикой и Гитлер не был ординарным немецким политиком. Но Сталин имел склонность рассматривать демократические и фашистские государства, как сосуществующие в общем капиталистическом пространстве скорее, чем как явления, качественно отличающиеся. В 30-х годах, в поисках общих интересов с западными демократиями, нацистская Германия приняла позу опасения ужасной угрозы, исходящей от Советского Союза, но Гитлер стал изображать не страх, а нечто противоположное. Это «противоположное» могло превратиться в угрозу в будущем, но в данное время Сталин был доволен и старался получить от нового «Рапалло» с Германией как можно больше.

В 20-х годах Советский Союз и Германия были очень важными торговыми партнёрами, взаимоотношения которых были свёрнуты с приходом Гитлера к власти. Но в связи с нацистско-советским пактом стало важным оживить экономические отношения между двумя странами. Под эгидой экономических договоров, подписанных в августе 1939 года, феврале 1940 и январе 1941 годов, советско-германский экспорт и импорт увеличились десятикратно, достигнув уровня, которого не достигали никогда ранее. Образец торговли, как и в предыдущий период: немцы предоставляют русским кредиты для закупки машин и произведённых товаров; в свою очередь Советы экспортируют в Германию сырьё. Между январём 1940 года и июнем 1941 года были доставлены из Советского Союза в Германию следующие сырьевые материалы: 1,5 мл. т зерна, 100 тыс. т хлопка, 2 мл. т нефтепродуктов, 1,5 мл. т древесины, 140 тыс. т марганца, 26 тыс. т хрома.

Особенно важными были зерно, нефть, марганец и хром — жизненно важные ингредиенты для германской военной экономики в условиях британской морской блокады. Советы также подписали секретный протокол с Германией о содействии торговле с третьими странами и доставке партий товара в Германию через СССР. В свою очередь Советы получали соответствующее количество промышленного оборудования, прокат металлов, химическую продукцию и военное, и прочее снаряжение. Другими словами импорт и экспорт были сбалансированными, и составляли около 550 миллионов марок с обоих сторон, но стратегическая выгода Гитлера была выше, чем у Сталина. Как комментирует Эдвард Эриксон:

«…без советских поставок… сможет ли Германия просто атаковать Советский Союз, не говоря уже о победе. Немецкие запасы нефти, марганца и зерна будут совершенно исчерпаны к лету 1941 года. Запасы резины в Германии закончатся на полгода позже… Другими словами, Гитлер, едва ли не стопроцентно зависящий от сталинских поставок ресурсов, вздумал атаковать Советский Союз. Было не удивительно, что Гитлер постоянно настаивал на исполнении Германией условий экономических договоров. Он не станет завоёвывать никакую советскую территорию, пока не получит сначала достаточно сырьевых ресурсов».

Сталинское сотрудничество с Гитлером в военной сфере было более ограниченным, но по-прежнему важным для Германии. Когда немецкие бомбардировщики атаковали Польшу в сентябре 1939 года, они осуществляли наведение по сигналам советских радиостанций. Сотрудничество советских и немецких вооружённых сил установилось после вторжения Красной Армии в Польшу 17 сентября 1939 года. Советы открыли свои порты в Арктике немецким кораблям, нуждавшимся в стоянках, и позволили Германии развернуть секретную базу подводных лодок на советской территории вблизи Мурманска, которая функционировала до тех пор, пока не стала излишней после немецкого вторжения в Норвегию в апреле 1940 года.

На идеологическом фронте советская пресса остановила свои атаки на фашизм и нацизм, пока в сфере культуры шаг за шагом восстанавливалось и расширялось поле сотрудничества меду Германией и СССР. Но намного бОльших размеров сталинское партнёрство с Гитлером достигло в области геополитики. В то время, как война продолжалась, и пока Гитлер нуждался в дружбе со Сталиным, защищавщим его восточный фланг, немцы не конкурировали с Советами в предназначенной для них сфере влияния в прибалтике.

Сферы влияния

Ещё до урегулирования польского вопроса Сталин начал своё продвижение на Балтике. 24 сентября 1939 года министр иностранных дел Эстонии, прибывший в Москву для подписания торгового договора, был поставлен перед требованием Молотова заключить «Пакт о взаимопомощи» для создания советских воздушных и морских баз в Эстонии.

«Не бойтесь этих гарнизонов. Мы заверяем, что Советский Союз ни в коем случае не желает затрагивать суверенитет Эстонии, её правительство, или её экономическую систему, а также её международную жизнь, или внешнюю политику. Советские войска воздержатся от всего, что не будет соответствовать этим обещаниям».

Формально говоря, Сталин был «так же хорош, как и его слово», и текст советско-эстонского пакта о взаимопомощи, подписанный 28 сентября 1939 года, содержал оговорки о возможности советского вмешательства в международные дела Эстонии.

Следующей стала Латвия. Все балтийские правительства надеялись на германское заступничество, но Сталин быстро рассеял эти иллюзии. «Я говорю вам искренне, раздел сфер влияния имеет место.» — информировал он латвийского министра иностранных дел 2 октября. «Так как Германия согласна, мы оккупируем вас. Но мы не хотим злоупотреблять этим». В ходе дальнейшей беседы, на следующий день, он был даже более откровенен: «Германия может напасть. Шесть лет германский фашизм и коммунисты проклинали друг друга. Сейчас в „злой“ истории произошёл неожиданный поворот, вам не на что надеяться. Мы должны быть готовы к вОвремя. Всякий, кто не подготовится, заплатит за это».

Латвия подписала договор о взаимопомощи с Советским Союзом 5 октября, как и Литва 10 октября. Как в пакте с Эстонией, так и с Латвией и Литвой договорились о размещении советских военных баз, и о невмешательстве. Сталин говорил литовцам, что военные базы «наиболее драгоценный элемент литовской безопасности», и сострил, что «наши войска помогут вам, если произойдёт коммунистическое восстание в Литве».

В действительности Сталин пошутил только наполовину. В соответствии с этим заявлением Москва выдала строгие инструкции своим дипломатическим представителям и воинским частям в балтийских странах воздерживаться от вмешательства в местную политику, и не делать ничего, что может возбудить слухи о будущей советизации этих территорий. Как Сталин пояснил Димитрову 25 октября:

«Мы полагаем, что в наших пактах о взаимопомощи (с балтийскими странами) мы установили правовую форму, позволяющую нам включить эти страны в сферу влияния Советского Союза. Но для этого мы последовательно поддерживаем эту ситуацию, строго соблюдаем их независимость и положение в мире. Мы не пытаемся их советизировать. Это время придёт, когда они сами этого захотят».

Сталинское сдержанное отношение с балтийским государствами резко отличалось от советской политики в западной Белоруссии и на западной Украине. После оккупации Красной Армией этих территорий в октябре 1939 года Политбюро приказало начать кампанию под лозунгом установления советской власти и воссоединения восточных, и западных регионов Белоруссии, и Украины. Также вышли постановления о национализации крупных предприятий, банков и коллективизации сельского хозяйства. Не надо говорить, что выборы были подтасованы, и в ноябре эта «народная ассамблея» единогласно вотировала вхождение в СССР. Для достижения тотального политического контроля советская власть была безжалостна при использовании террора, в поощрении межнационального насилия(?) и классовой борьбы. В особенности репрессивная политика применялась в отношении польского меньшинства в западной Белоруссии и на западной Украине, в котором видели наибольший источник оппозиции новому советскому режиму. Более 400 000 поляков (из 12 миллионов) были заключены в лагеря, депортированы или, во многих случаях, расстреляны. Среди жертв были 20 000 польских офицеров и политических заключённых, расстрелянных в марте-апреле в Катынском лесу под Смоленском.

Хотел ли Сталин только «посетить» балтийские государства? Летом 1940 года балтийские государства были оккупированы Красной Армией, включены в состав СССР и, как и западная Белоруссия, и западная Украина, насильственно советизированы, и это несомненный факт. Более радикальная политика преследований в восточной Польше имела очень специфические причины. Как отмечалось ранее, Советы никогда не признавали передачи Западной Белоруссии и западной Украины Польше, и Сталин предназначал эти территории с самого начала вторжения Красной Армии для присоединения к СССР. Советизация восточной Польши не создала прецедента для балтийских государств, но обеспечила модель того, как это нужно сделать, включая депортацию из Эстонии, Латвии и Литвы в июне-июле 1940 года около 25 000 нежелательных элементов.

Другой территорией, которая очень интересовала Сталина, были Балканы. В отличие от Польши и балтийских государств, они не пожелали войти в немецкую сферу влияния в этом регионе, но это не удержало Сталина от стремления добиться расширения собственной сферы влияния. В центре сталинского замысла были две страны — Болгария и Турция. Обе они заключили договоры о сотрудничестве с Советским Союзом. Болгарские политики отклонили советское предложение о помощи в случае войны, указывая, что не ясно, какая помощь Советами будет оказана им при возникновении войны, и что такой договор пробуждает подозрения в настоящее время, осенью 1939 года, на Балканах. Турецкая позиция была более сложной. Они подготовили к подписанию пакт о сотрудничестве с Советами, но намеревались заключить договоры и с Британией, и с Францией. Это было неприемлемо для Сталина, как он письменно разъяснял турецкому министру иностранных дел 1 октября 1939 года:

«Исходя из собственной логики: мы говорим об одном, но имеем ввиду разные вещи. С Германией мы поделили Польшу. Англия и Франция не объявили нам войну, хотя и могли. Мы не имеем пакта о взаимном сотрудничестве с Германией, но если Англия и Франция объявят нам войну, мы будем сражаться с ними. Как может (англо-франко-турецкий) договор выглядеть после этого?…(Вы) можете повторить, что вы поставите условия, что турки предпримут собственные действия, или, что Турция будет нейтральной. Но мы будем ставить условия, что, как только турки вступят в войну, наш пакт потеряет силу. Мы никогда не выступим против Германии… Хотим ли мы заключить пакт с Турцией? Да, хотим. Хотим ли мы дружественных отношений с Турцией? Да. Но при этих обстоятельствах я должен сказать о пакте (между СССР и Турцией), что он превратится в клочок бумаги. Кто может осудить тот факт, что эти обстоятельства неблагоприятны для заключения такого пакта с Турцией? Никто. Эти обстоятельства являются последствиями такого развития событий. Действия в Польше играют роль в этом деле. Англия и Франция, особенно Англия, не желают заключать договор с нами, считая, что они обойдутся без нас. Если мы виноваты в чём-то, то мы не могли этого предвидеть».

Несмотря на сталинское заявление, турки заключили договор о сотрудничестве с Британией и Францией 19 октября 1939 года. Договор предотвратил вовлечение Турции в войну с Советским Союзом, но это было недостаточной компенсацией провала сталинской великой мечты о руководимом Советами нейтральном балканском блоке Турции, Болгарии и СССР.

Сталин очевидно старался напугать Турцию своими разговорами о непредвиденных обстоятельствах и непредусмотренных последствиях, и, возможно, планировал некое партнёрство с Германией. Но его заявление также выражало сталинское предчувствие того, что ближайшие недели европейской войны потекут скандально-стремительно; того, что было трудно предвидеть заранее финальное положение государств, втянутых в конфликт. Сталин был более прозорлив, чем можно себе представить. В течение нескольких недель на Балтике был сделан поворот, приведший Советский Союз на грань войны с Британией и Францией.

Зимняя война

Советско-финская война 1939–1940 годов была первой проверкой Сталина, как военного лидера, со времён русской гражданской войны. В ходе испанской гражданской войны Сталин руководил московской помощью республиканской стороне конфликта, включая отправку более 2000 советских добровольцев на борьбу с фашистскими силами Франко. В 1930-х годах происходили, с перерывами, военные столкновения с японцами вдоль китайско-советской границы, иногда силами до дивизии. Но это ни в коем случае не выдерживает никакого сравнения с полномасштабным вторжением в соседнее суверенное государство. Польша была более относящимся к делу примером советской военной операции, но во время вторжения Красной Армии польская армия уже была разгромлена Германией.

«Зимняя война» с Финляндией не была сталинским выбором. Он предпочитал переговорное решение вопроса о границе и безопасный исход из вспыхнувшего конфликта. Но когда политические переговоры с Финляндией зашли в тупик, он без колебаний выбрал военные действия.

Дорога к войне берёт начало 5 октября 1939 года, когда Советский Союз предложил Финляндии прислать в Москву делегацию для ведения переговоров о советско-финском пакте о взаимопомощи. В Москве финской делегации был предложен не только пакт, но и запрос на передачу в аренду некоторых островов в Финском заливе для размещения советских укреплений. Более важным было то, что Сталин хотел передвинуть северо-западный участок советско-финской границы, которая проходила в 20 милях от Ленинграда.

В процессе подготовки переговоров советское министерство иностранных дел сформулировало серию максимальных и минимальных требований. Среди максимальных советских запросов были военные базы на территории Финляндии, уступка никелевых месторождений Петсамо в северной Финляндии и право «вето» на строительство фортификаций на Балтике. Финская делегация, однако, была готова на намного меньшее, чем советские минимальные требования. Она отклонила даже предложение о советско-финском пакте о сотрудничестве. Переговоры тянулись весь октябрь, но не дали позитивного результата. Действительно, в середине октября финны провели мобилизацию армии и, в ожидании войны, арестовали многих финских коммунистов.

Казалось, что Сталин решил заранее, что война с Финляндией необходима. 29 сентября Ленинградский военный округ представил наркому обороны Клименту Ворошилову план «разгрома сухопутных и морских сил финской армии». В середине ноября 1939 года Сталин заявил своему военному совету, что «мы должны разгромить Финляндию». Примерно в то же время Ворошилов приказал закончить концентрацию советских войск в районе Ленинграда к 20 ноября и командованию округа быть готовым к действиям 21 ноября. Удобный случай (Casus belli) произошёл во время пограничного столкновения советских и финских сил, и 28 ноября Молотов денонсировал пакт о ненападении от 32-го года. На следующий день Советский Союз разорвал дипломатические отношения с Финляндией. Этой ночью Сталин начал 8-ми часовое заседание в своём кремлёвском кабинете со своими ближайшими сотрудниками, включая Ворошилова. Красная Армия атаковала Финляндию на следующий день.

Согласно Хрущёву, Советский Союз не ожидал проблем с Финляндией и полагал, что финны испугаются угрозы военных действий, или, в худшем случае, сдадутся при первых выстрелах. Московские планы на лёгкую войну и быструю победу были очевидны по их политической подготовке к конфликту. 30 ноября Молотов сказал немецкому послу, что образование нового правительства Финляндии, дружественного СССР и Германии, не исключается. Это правительство не будет советским, но будет правительством демократической республики. Советы не будут образованы. «Но мы надеемся, что это будет правительство, с которым мы сможем заключить договор, обеспечивающий безопасность Ленинграда». Что Молотов имел ввиду, стало понятно на следующий день, когда Советы объявили о создании марионеточного правительства — «народного правительства Финляндии», возглавляемого финским коммунистом Отто Куусиненом. 2 декабря правительство Куусинена торжественно заключило пакт о сотрудничестве с СССР, в котором уступались Сталину собственные территории в обмен на 70 000 квадратных километров советской Карелии.

Конечно создание правительства Куусинена было только идеологическим фиговым листком перед нападением на Финляндию. Но создание этого правительства также показало подлинные намерения, или надежды, что вторжение Красной Армии будет провозглашено народным переворотом против буржуазного хельсинкского правительства. Идеологическая направленность финского конфликта была выражена Сталиным в замечании Димитрову в январе 1940 года, в котором он (Сталин) связал войну с Финляндией с всемирной политической борьбой за социализм: «Мировая революция, как единичный акт — нонсенс. Она произойдёт в разное время в различных странах. Действия Красной Армии также часть „мировой революции“. Однако, Сталин использовал идеологию, но не был ослеплён ею. Как только стало ясно, что финские политические обстоятельства не соответствуют планам, правительство Куусинена исчезло из вида. Действительно, в некоторых разговорах с Димитровым Сталин показал отступление от неограниченных амбиций по отношению к Финляндии: «Мы не желали финских территорий. Но Финляндия должна быть государством, дружественным Советскому Союзу».

На военном фронте советско-финской войны было две главных фазы. В декабре 1939 года Красная Армия начала атаку на широком фронте финской обороны, задействовав 5 отдельных армий с 1,2 милионами человек, поддержанных 1500 танков и 3000 самолётов. Главная атака была направлена против «линии Маннергейма» на Карельском перешейке. Названный по имени главнокомандующего финскими вооружёнными силами, пояс оборонительных сооружений, природных и построенных, по ширине был равен Карельскому перешейку. Главный штурм линии Маннергейма проводился 7-й армией под командованием К.А. Мерецкова, командующего Ленинградским военным округом. Стояла задача: прорвать линию Маннергейма, захватить район Выборга и затем повернуть на запад, в направлении на финскую столицу Хельсинки. Первые советские атаки провалились. Оборона была грозной, финны сражались хорошо, погода стояла плохая, а советское наступление было неуклюжим, и плохо скоординированным. В январе 1940 года Советы перегруппировались, пополнили силы своих армий, и Сталин назначил С.К. Тимошенко командующим советским штурмом Финляндии. В середине февраля Тимошенко начал хорошо подготовленное наступление, снова направленное против линии Маннергейма. В это время Советы успешно прорвали финскую оборону и заставили людей Маннергейма отступить на широком фронте.

В марте 1940 года Красная Армия сокрушила остатки финской обороны, продвинулась к Хельсинки и затем развернулась, угрожая захватить всю страну. Сталин, однако, пустил пробный шар к заключению договора об окончании войны. По договору, подписанному 12 марта 1940 года, финны выполнили все главные советские территориальные требования, но сохранили свою независимость и суверенитет. В отличие от других балтийских государств, они были избавлены от пакта взаимопомощи и советских военных баз на своей «основной» территории. Сталинская относительная умеренность по отношению к Финляндии была следствием широко разросшегося конфликта, который весной 1940 года угрожал втянуть Советский Союз в крупномасштабную европейскую войну.

Международный ответ на советское нападение на Финляндию был экстремально враждебным. Как советский посол в Лондоне Иван Майский отметил в своих мемуарах, он «пережил много антисоветских штормов, но тот, что последовал 30 ноября 1939 года, побил все рекорды». Во Франции атмосфера была даже более напряжённой, и Я.З. Зуриц, советский посол в Париже, докладывал в Москву 23 декабря, что «наше посольство стало зоной бедствия и было окружено толпой переодетых в штатское полицейских». В Италии яростные народные демонстрации против СССР вынудили Москву отозвать своего посла из Рима в знак протеста. В США правительством было объявлено «моральное эмбарго» на экспорт товаров военного назначения для Советского Союза. 14 декабря Лига Наций исключила СССР из своего состава. Первый и последний раз в истории этой организации была проведена такая акция против государства-агрессора (Германии, Италии и Японии всё сходило с рук). В это время Лига имела слабый авторитет и уважение, но Советский Союз был чемпионом по выступлениям против агрессоров в 30-х годах, и исключение стало болезненным для Москвы. Сталин артикулировал своё раздражение этим разворотом событий в беседе с главой эстонских вооружённых сил в декабре 1939 года:

«Мировая пресса развернула скоординированную кампанию против СССР, который обвинили в проведении империалистической экспансионистской политики, особенно в связи с финно-советским конфликтом. Распространялись слухи, что Советский Союз в своих переговорах с Британией и Францией выговаривал для себя право захватить Финляндию, Эстонию и Латвию… Это типично, что Англия и Франция, которые распространяют и фабрикуют слухи о нас, решили не публиковать подтверждения этих слухов в официальных документах. Причина этого проста… стенографические записи покажут, что Англия и Франция не имели серьёзного желания честно, и открыто договариваться с нами, чтобы предотвратить войну. Они постоянно увиливали».

Политический результат зимней войны был очень плохим, но хуже всего были доклады, поступавшие в Москву, о том, что Британия и Франция готовятся послать союзные экспедиционные силы на помощь финнам. Поступали даже доклады в начале 1940 года о союзных планах бомбардировки бакинских нефтепромыслов, чтобы отрезать советские нефтяные поставки в Германию.

Англо-французская помощь Финляндии была ограничена транспортировкой «добровольцев» в зону войны через Норвегию и Швецию. В ходе этой операции анло-французские силы захватили контроль над Нарвиком в Норвегии и также оккупировали месторождения железной руды на севере Швеции — жизненно важный ресурс германской военной экономики. Черчилль, который был весьма заинтересован в любых действиях, расширяющих войну против Германии, с энтузиазмом поддерживал экспедицию и, в то же время, старался минимизировать опасность войны между Советами и западом за Финляндию, так как он предвидел её рискованность. «Приговор» Черчиллю трудно оправдать в ретроспективе. Союзная экспедиция повлекла за собой значительное нарушение норвежского и шведского нейтралитетов. Немцы предприняли действия по защите поставок железной руды из Швеции, в то время, как шведы заявили финнам, что они обеспечат свой нейтралитет и окажут сопротивление союзным экспедиционным силам. Сталин не хотел конфликта с Британией и Францией. Но столкнувшись с возможностью появления союзных сил на своём пороге и вспышки большой войны в Скандинавии, он почувствовал, что у него нет выбора, кроме того, чтобы стать на сторону Гитлера.

В своей «Английской истории, 1914–1945 г.» Тейлор сделал вывод, что Сталин имел несколько другую теорию: англо-французское маневрирование в отношении Финляндии имело целью повернуть европейскую войну против Советского Союза. Возможный сценарий был представлен Майским (послом в Лондоне) в депеше, отправленной в Москву 23 декабря 1939 года. В британских правительственных кругах существовали два взгляда на англо-советские отношения, говорил Майский. Один взгляд, поддерживать советский нейтралитет в войне, в случае, если этот нейтралитет будет дружественным и может развиться в сторону присоединения к альянсу против Германии. Другой взгляд, что советский нейтралитет не будет работать на пользу Британии и Франции, и что финские события дают удобный случай для опрометчивого вступления СССР в войну на строне Германии. Советское участие в войне истощит СССР и даст США, совместно с западным альянсом возможность победить. Война на истощение Советского Союза предоставит возможность международной коалиции, включая даже Германию, разгромить большевистскую Россию.

Эти страхи и подозрения были высказаны публично 29 марта 1940 года Молотовым в речи на Верховном Совете, посвящённой молниеносному нападению на Францию и Англию. «Когда началась война в Финляндии», сказал Молотов: «британские и французские империалисты готовились сделать её стартовой точкой войны против СССР, в которой не только Финляндия, но и скандинавские страны — Швеция и Норвегия, должны были быть использованы». Лондон и Париж, подчёркивал Молотов, рассматривали Финляндию, как плацдарм для возможного нападения на Советский Союз. Получая помощь от зарубежных стран, Финляндия, заявил Молотов, была бы не просто местом нашего столкновения с финскими войсками. Это было бы столкновение с силами многих империалистических государств. Молотов также сделал обзор Зимней войны с советской точки зрения. Как можно было ожидать, он восхвалял Красную армию за прорыв линии Маннергейма и превозносил достоинства мирного договора, который расстроил замыслы империалистов, гарантировал безопасность Советов и сохранил Финляндию, как независимую страну. Советские потери в войне составили 48745 убитых и 158863 раненых, тогда как финны потеряли 60 000 убитыми и 250 000 ранеными.

Несмотря на молотовский триумфальный глянец войны, за закрытыми дверями Советы провели исследования результатов и уроков конфликта. Этот процесс начался с живой дискуссии при обсуждении доклада Ворошилова о ходе войны, состоявшегося не пленуме ЦК партии 28 марта. 14–17 апреля проходила конференция высшего командования «по опыту ведения военных операций против Финляндии». Сталин присутствовал, участвовал в дискуссии и закрыл конференцию, подведя итоги уроков войны.

Сталин начал своё заключение с ремарки в защиту решения начать войну, указав, что безопасность Ленинграда была под вопросом: это второй по значению город в государстве и центр сосредоточения 30–35 % государственной оборонной индустрии. Во время войны, доказывал Сталин, лучше использовать преимущества благоприятных обстоятельств, той же европейской войны например, чем ожидать несколько месяцев, пока готовность для вторжения будет более полной. Ожидание пары месяцев могло быть равносильно задержке на 20 лет, если бы Британия, Франция и Германия использовали возможность внезапного нападения все вместе, или каждый в отдельности. В ходе войны Сталин обнаружил, что советское руководство, если подумать, вполне могло закончиться в августе, или сентябре 1940 года, и кампания в Финляндии вполне могла оказаться последней. Однако, советские военные не воспринимали войну с Финляндией достаточно серьёзно, надеясь на лёгкую победу, подобную вторжению в восточную Польшу. Кроме того культ российской гражданской войны превалировал в армии, говорил Сталин. Но «гражданская война не была современной войной потому, что это была война без артиллерии, самолётов, танков и ракет». Сталин критиковал финскую армию за оборонительную направленность, доказывая, что пассивная армия не является настоящей современной армией, которая непременно должна быть атакующей. Сталин закончил свою речь словами, что Советский Союз победил не только финнов, но и их «европейских учителей»: «Мы били не только финнов, что было не такой уж трудной задачей. Главная мысль о нашей победе — мы победили технику, тактику и стратегию ведущих государств Европы».

После конференции комиссия постановила сконцентрировать опыт финской войны. Работа этой комиссии и её вспомогательных групп способствовала серии реформ Советских Вооружённых сил в течении нескольких следующих месяцев. Эти реформы возглавил Тимошенко, который сменил Ворошилова на посту наркома обороны в мае. Через несколько месяцев провительство восстановило генеральские и адмиральские звания для высшего командного состава, и в июне объявило об их присвоении сотням опытных, проверенных в кровавых сражениях офицеров. Среди этих людей были Тимошенко, ставший маршалом и Мерецков, ставший генералом армии. Примерно в то же время Сталин согласился вернуть в Вооружённые Силы тысячи репрессированных офицеров. Среди возвращённых — полковник Рокоссовский, произведённый в генералы в июне 1940 года и ставший маршалом Советского Союза в ходе Великой Отечественной войны. 16 мая 1940 года уставы, по которым обучались советские войска, были пересмотрены для более реальной подготовки к сражениям. В июле армейский дисциплинарный устав был сделан более строгим, а в августе восстановлено единоначалие на тактическом уровне. Это означало, что офицеры не должны больше согласовывать команды с политическими комиссарами. В то же время были предприняты шаги для улучшения пропагандистской работы в Вооружённых Силах, и выросло количество принимаемых в партию офицеров и мужчин.

Зимняя война часто описывается, как великая неудача Сталина: это была дорогостоящая кампания, которая привела в смущение Красную Армию и поощрила мысли Гитлера, что вторжение в Россию будет относительно лёгким; она изолировала Советский Союз дипломатически и привела на грань войны с Британией и Францией, она сделала финнов врагами, ставшими союзниками Гитлера при нападении Германии на СССР в июне 1941 года. Но не это видел Сталин, рассматривая войну и её последствия. Война была выиграна и всего за три месяца, несмотря на труднейшие местность, и климатические условия. Советский Союз достиг своих территориальных целей и своевременно закончил войну, помешав англо-французским империалистическим интригам. Эта война выявила ряд недостатков в подготовке вооружённых сил, снаряжении, структуре и доктринах. Но главное преимущество — армия получила возможность шаг за шагом, постепенно исправлять их. Если что-то финская война дала Сталину, то это уверенность, что Советский Союз стал достаточно сильным для дел, в ходе непредсказуемых зигзагов обширной европейской войны.

Финская война раскрыла сталинский стиль Верховного Командующего и его решения отказаться от проекта «народно-демократической Финляндии», и его готовности уходить от догматической позиции в пользу требований реальности. Сталин также удалил старого друга Ворошилова с поста наркома обороны, реабилитировал репрессированных офицеров и присвоил высокие звания молодым талантливым командирам, продемонстрировав свою гибкость в решении кадровых вопросов. Послевоенные исследования в России показали, что сталинская непогрешимость не распространялась на открытую и откровенную дискуссию, невзирая на лица, или на исправление ошибок и осуществление радикальных реформ, и, по-существу, была мифом, распространённым позднее в советских документах. Однако, наступательный сталинский стиль и почтительное отношение к его мнению были последствием многих правильных решений, принятых Сталиным на стратегическом уровне. К счастью сталинская большевистская футуристическая вера в будущую модернизацию и технологизацию хорошо служила ему во многих военных отраслях. Его вера в преимущество современных военных технологий означала, что он быстро усвоил значение немецкого бронированного молниеносного удара по Франции в мае-июне 1940 года. В июне 1940 года Сталин отменил ранее принятое решение об упразднении в Красной Армии танковых корпусов и интенсивно начал формировать ряд механизированных корпусов. В это время были разработаны прототипы многих танков, оружия и самолётов, которые стали опорой Советских Вооружённых сил в Великой Отечественной войне. На беседе со своим высшим командованием в январе 1941 года Сталин защищал механизацию против тех, кто утверждал, что кони надёжнее, чем танки, и что последние более уязвимы при действии артиллерии. Сталин настаивал, что современная война будет войной моторов. Моторы на земле, моторы в воздухе, моторы на воде и под водой. В этих условиях победит тот, у кого будет больше моторов и бОльшая мощность моторов.

Падение Франции и конец советско-нацистского пакта

До падения Франции в июне 1940 года нацистско-советский пакт хорошо служил Сталину. Сделка с Гитлером позволила СССР остаться вне войны, предотвратить кошмар советско-германской схватки на восточном фронте, в то время, как Британия и Франция отсиживались бы за линией обороны, и получить больше времени для подготовки к обороне страны. Политические и территориальные выгоды были получены в Польше и балтийских странах. Возобновление рапалльских отношений с Германией дало много экономических выгод. И нейтралитет Гитлера во время зимней войны был очень кстати. Но это не означало одностороннего дисбаланса. Гитлер тоже получил много выгод, например, свободу атаковать Польшу без угрозы получить большую войну на два фронта. Потрясающий успех немецкой молниеносной войны в западной Европе нарушил этот баланс. Когда Франция капитулировала 22 июня 1940 года, Гитлер доминировал в континентальной Европе. Позиция Британии во главе с Черчиллем оставалась непонятной: под вопросом была её способность сопротивления либо Гитлеру, либо голосам сирен-умиротворительниц, толкующих о сомнительной сделке о мире. Сталин оказался перед перспективой конца европейской войны и мирного урегулирования, которое продиктует победившая Германия.

Сталинским ответом на эту новую ситуацию стала серия инициатив по оптимизации его стратегических выгод в то время, пока война ещё продолжалась. В середине июня 1940 года Сталин начал усиливать свой контроль над балтийскими странами. Опасаясь балтийских националистических интриг и немецкого проникновения в регион Сталин потребовал установления просоветских правительств в Эстонии, Латвии и Литве, и оккупации всех трёх стран Красной Армией. Он сделал попытки возобновить создание советской сферы влияния на Балканах. Реагируя на доклад о надвигающемся вступлении Италии в войну, Молотов сделал предложение Риму о «сфере влияния» на Балканах совместно с Италией и Германией. 10 июня Италия вступила в войну, и Советы естественно увеличили настойчивость своих предложений, достигших кульминации 25 июня, чтобы Италия признала превосходство СССР в районе Чёрного моря, в обмен на советское признание итальянской гегемонии на Средиземном. 26 июня Молотов представил румынскому послу ультиматум, требующий возврата Бессарабии (часть нынешней Молдовы). Он также требовал, чтобы Румыния уступила северную Буковину, территорию с украинским населением, на которую Советский Союз никогда ранее не претендовал. Двумя днями позже румыны сдались, согласившись с советскими требованиями. Реквизиция Бессарабии добавила глубину обороне советских военно-морских баз на Чёрном море, в Одессе и Севастополе. В то время, как оккупация Северной Буковины обеспечивала связь между Бессарабией и Украиной. Советская граница с Румынией теперь пролегала по северо-восточному берегу Дуная и давала Москве возможность контролировать движение по реке. Подобно западной Белоруссии и западной Украине, Бессарабия и северная Буковина были немедленно включены в состав СССР. Подобный процесс инкорпорации начался в балтийских государствах в июле 1940 года. В это время, противоположно мнению большинства населения, активисты левого меньшинства, базирующиеся в городах, приветствовали оккупацию и требовали установления советской власти и присоединения к СССР Эти радикальные настроения среди части населения помогли Москве пересмотреть свою позицию по «советизации» и в середине августа провести выборы в новые народные ассамблеи во всех трёх балтийских государствах, которые затем, в должное время, проголосовали за вхождение в СССР.

Сталин рассматривал эти действия, как оборонительные, а также, как подготовительные мероприятия к мирной конференции, которая будет следующей фазой в переговорах советско-германского альянса. Гитлеру, однако, сталинские действия показались провокационными и угрожающими. Сталинское поглощение балтийских государств было интерпретировано, как часть советского военного строительства против немецких восточных границ. Московская попытка использовать Италию для распространения сферы влияния на Балканы была сочтена экспансией. Продвижение Красной Армии в Бессарабию и Буковину — угрозой поставкам нефти с румынских месторождений Плоешти в Германию.

Гитлеровские подозрения были дополнительно возбуждены назначением нового британского посла в Советский Союз. Стаффорд Крипс прибыл в Москву в середине июня и привёз с собой личное послание Черчилля Сталину. Черчилль предупреждал Сталина об угрозе, которую представляет немецкая гегемония в Европе и предложил обсудить проблемы, представляющие для Советов и Британии взаимный интерес. Сталин встретился с Крипсом 1 июля и отверг британскую увертюру. На замечание Крипса, что Британия сражается за поддержание баланса сил в Европе, Сталин ответил, что «хотел бы изменить старое равновесие в Европе, которое работает против СССР. Как показали переговоры, Британия и Франция не хотят считать нас равноправными в этом вопросе. Это послужило сближению между Германией и СССР… Если равновесие восстановится, включая установление баланса в отношении СССР, то мы должны сказать, что мы не можем согласиться с этим». По словам Крипса, он добавил, что «преждевременно говорить о немецком доминировании в Европе. Поражение Франции не означает такого доминирования. Такое доминирование Германии над Европой требует доминирования над морями, что трудновыполнимо… Во всех переговорах с немецкими представителями он не замечал желания Германии господствовать в мире… Он не отрицает, что среди национал-социалистов есть те, кто говорит о немецком мировом господстве. Но… в Германии интеллигентный народ, который понимает, что Германия не имеет сил для доминирования над миром». Две недели спустя Молотов передал графу Фридриху фон Шуленбургу, немецкому послу, достаточно полное сообщение о переговорах между Сталиным и Крипсом. Сталинское послание Гитлеру было ясным: он желает продолжения нацистско-советского пакта. Послание было подкреплено Молотовым в речи на Верховном Совете 1 августа, когда он высмеял спекуляции прессы, что Советский Союз считает новое усиление Германии недружественным и угрожающим. Наоборот, сказал Молотов, нацистско-советский пакт сейчас более важен, чем раньше, и он не основан на «случайных временных соображениях, но на фундаментальных политических интересах обоих стран».

Гитлер полагал, однако, что нЕчто заваривается в англо-советских отношениях, и что Британия желает стравить СССР и Германию. 31 июля Гитлер сказал своим высшим военным:

«Англия надеется обмануть СССР и Америку… Россия — это фактор, на который Англия надеется более всего. Нечто готовится в Лондоне… Но если Россия будет разбита, последняя надежда Англии исчезнет. Доминирование в Европе и на Балканах будет немецким. Решено: в этом конфликте Россия должна быть уничтожена. Весной 1941 года. Чем раньше Россия будет уничтожена, тем лучше. Операция будет иметь значение, только если мы уничтожим это государство одним ударом».

Цитата показывает, что Гитлер был озабочен в это время Британией, а не Россией, и он не понимал, почему Британия отвергает мирные переговоры. В то время, как Германия начала планирование вторжения в Россию, Гитлер поручил Риббентропу втянуть Советский Союз в «континентальный блок» Германии, Италии, Японии и СССР, который будет противостоять США также, как и Британии. Трудно сказать, насколько серьёзно Гитлер говорил о любимом проекте Риббентропа, настроенного антибритански, но казалось, что он был готов осуществить его. Несомненно, что только после провала предложенного континентального блока Гитлер дал официальную директиву на подготовку вторжения в Россию.

Континентальный блок Риббентропа требовал включения России в тройственный союз, подписанный Германией, Италией и Японией в сентябре 1940 года. По условиям этого договора подписанты должны были помогать друг другу в случае, если один из них подвергнется нападению. В дополнение Риббентроп предполагал подписание секретного протокола, в котором каждому государству отводилось специальное направление для будущей экспансии. 13 октября Риббентроп писал Сталину, приглашая Молотова в Берлин для переговоров:

«Я уполномочен заявить, что, по мнению фюрера… стала возможной историческая миссия для четырёх государств — Советского Союза, Италии, Японии и Германии, принять важнейшее политическое решение и направить будущее развитие их народов в правильном направлении разграничения интересов в мировом масштабе».

Сталин ответил положительно 22 октября: «Я согласен с вами, что дополнительное улучшение между нашими двумя странами вполне возможно на постоянной основе долговременного разграничения взаимных интересов».

Однако, после дружественных интонаций напряжённость в советско-германских отношениях стала нарастать. 31 августа Германия и Италия рассудили старый венгеро-румынский территориальный спор, присудив Трансильванию Венгрии, но гарантировали, что поддержат Румынию в территориальном споре с Болгарией. Москва рассердилась, что с ней не проконсультировались об этих решениях, которые означали, что Румыния находится под немецким влиянием. В сентябре немецкая военная миссия прибыла в страну. Позднее немецкие воинские части были введены в Финляндию. Знаковым также стало нападение Италии на Грецию (произошедшее 28 октября), распространившее европейскую войну на Балканы.

В директиве Молотову от 9 ноября 1940 года Сталин поставил цели для переговоров с Риббентропом и Гитлером. Молотов был проинструктирован выяснить, каковы намерения Германии и узнать, какая роль отводится Советскому Союзу в плане Гитлера. Поддержать советские интересы в отношении ряда международных вопросов, особенно о включении Болгарии в сферу влияния СССР, что Сталин отметил, как «наиболее важный вопрос переговоров».

Сталинские инструкции Молотову показывают, что он готовился к переговорам высокого уровня с Германией и считал партнёрство с Гитлером вполне возможным. Молотов прибыл в Берлин 12 ноября и начал выполнять сталинские инструкции. Но он не смог отстоять «своё лицо» в вопросе о новых сферах влияния, но сделал это в связи с делом о новом партнёрстве в немецком глобальном альянсе, в котором советской экспансии отводилось направление в сторону Индии и схватки с Британией. Сталина не заинтересовала такая аранжировка, и дело зашло в тупик. Молотов упорствовал в попытке заключить отдельное соглашение с Германией непосредственно, но без успеха. Последней каплей в разрыве между Молотовым и Риббентропом стала беседа 14 ноября:

«Вопрос, который интересует Советский Союз на Ближнем Востоке, заключается не только в Турции, но и в Болгарии… судьба Румынии и Венгрии также интересует Советский Союз, и не может быть несущественным его основное окружение. Дополнительно советское правительство интересуется рассмотрением положения Югославии… Греции… и Польши». /Молотов/

«…можно повторить снова и снова, что решающий вопрос, готов ли Советский Союз к сотрудничеству с нами в окончательной ликвидации Британской империи. Во всех других вопросах мы можем легко прийти к пониманию, если мы достигнем успеха в продлении наших отношений и в определении сфер влияния. Где сферы влияния будут расположены, будем дополнительно договариваться». /Риббентроп/

Согласно Якову Чадаеву, главному заместителю наркома, когда Молотов делал отчёт Политбюро о переговорах в Берлине, Сталин был убеждён, что Гитлер замышляет войну. Однако, формальный ответ на предложения Берлина был отрицательным. 25 ноября Молотов передал Шуленбургу меморандум с условиями советского согласия на присоединение к тройственному договору: 1)Вывод немецких войск из Финляндии; 2)Советско-болгарский пакт о взаимопомощи, включая размещение советских военных баз; 3)Признание советских «устремлений» в направлении Персидского залива; 4)Соглашение с Турцией о размещении советских военных баз на побережье Чёрного моря и 5)Японский отказ от прав на угольные и нефтяные концессии на Сахалине. Как прокомментировал Джон Эриксон: «Сталинский ответ… был тестом для гитлеровских намерений: советские условия вхождения в союз четырёх были таковы, что Гитлер мог получить свободу действий на западе только ценой полной победы в войне против Советского Союза». В ходе беседы Молотов проинформировал Шуленбурга, что новый советский посол в Германии Владимир Деканозов отбывает в Берлин на следующий день. Деканозов встретился с Гитлером 19 декабря. Немецкий диктатор сказал ему, что переговоры, которые начались с Молотовым, будут продолжены в официальной обстановке, но только по тем же вопросам. Но в действительности Гитлер уже готовился к войне. В предыдущий день, 18 декабря 1940 года, Гитлер выдал директиву на операцию Барбаросса — кодовое наименование для немецкого вторжения в Россию.

В декабре 1939 года Сталин, отвечая на поздравительную телеграмму Риббентропа всвязи с его 60-летием, выступил с драматическим публичным заявлением о прочности советско-немецкого альянса: «Дружба между народами Советского Союза и Германии, скреплённая кровью, имеет основание быть серьёзной и долгой». Годом позже, однако, два государства начали обратный отсчёт времени к началу войны.

Глава 3. Великие иллюзии: Сталин и 22 июня 1941 года

После неудачных переговоров Молотова в Берлине опасность советско-немецкой войны возросла более, чем когда-либо. Как Сталин говорил Димитрову 25 ноября: «Наши отношения с Германией превосходны на первый взгляд, но меду нами есть серьёзные трения». После возвращения Молотова из Берлина Димитров получил приказ начать коминтерновскую кампанию в поддержку московских предложений Софии(Болгария) подписать договор о взаимопомощи. Однако, болгарские политики снова отклонили советское предложение, показав своё намерение присоединиться к «тройственной оси». В связи с этой перспективой Советы выразили протест Берлину, который втягивал Болгарию в зону своего влияния на Балканах. Но бесполезно: Болгария присоединилась к тройственному пакту (оси) в марте 1941 года, объявив о подписании вместе с Венгрией, Румынией и Словакией, присоединившимся к «оси» в ноябре 1940 года. К огорчению Москвы добавилось положение в Греции, на которую напала Италия в 1940 году. 10 000 британских солдат сражались на этой земле. Это угрожало распространением европейской войны на остаток Балкан.

Весной 1941 года единственным независимым государством в Восточной Европе оставалась Югославия. Москва сделала шаг для вовлечения Югославии в антигитлеровский фронт на Балканах в октябре 1940 года и затем удачный ход в конце марта 1941 года — свержение прогерманского правительства. Из Белграда советское посольство докладывало о массовых демонстрациях с требованиями «союза с Россией», это компартия начала кампанию за заключение пакта взаимопомощи с СССР. 30 марта новое югославское правительство предложило через советское посольство военный и политический союз между Югославией и СССР. На следующий день Молотов пригласил делегацию в Москву для заключения договора. Переговоры имели место в Москве 3–4 апреля, с советской стороны присутствовал Андрей Вышинский, заместитель комиссара по иностранным делам. Югославы хотели военного союза, но Сталин предложил «Пакт о ненападении и дружбе». Вышинский был совершенно откровенен о причинах этого: «Мы имеем договор с Германией, и мы не хотим создавать впечатления, что нарушаем этот договор». Согласно с этим приоритетом Молотов заявил Шуленбургу в разговоре с ним вечером 4 апреля, что Советский Союз намерен подписать договор о ненападении с Югославией. Шуленбург выразил протест, так как отношения между Югославией и Германией были напряжёнными на момент подписания, с тех пор, как вопрос югославского членства в Тройственном пакте стал неопределённым. Молотов ответил, что это не противоречит югославской приверженности Оси и предложению пакта, и что вопрос в германо-югославских отношениях является предметом урегулирования между Берлином и Белградом. В этом смысле, сказал Молотов, Советский Союз видит неагрессивный и дружественный пакт с Югославией, как вклад в дело мира и уменьшения напряжённости на Балканах.

Советско-югославский пакт о ненападении хоть и датирован 5 апреля, был на самом деле подписан ранним утром 6 апреля 1941 года. После церемонии подписания был дан банкет в Кремле. Среди участников был советский дипломат Николай Никонов, который рассказал в своих мемуарах о диалоге между Сталиным и Савичем, главой югославской делегации:

Савич: «Если (немцы) нападут на нас, мы будем сражаться до последнего человека, и русские тоже будут сражаться, нравится вам это, или нет. Гитлер не остановится. Он должен быть остановлен».

Сталин: «Да, вы правы, Гитлер не остановится сам. Он будет воевать по своим планам. Немцы постараются запугать нас, но мы их не испугаемся».

Савич: «Вы знаете, конечно, о слухах, что Германия готовится напасть на Советский Союз в мае?»

Сталин: «Да, это правда. У нас крепкие нервы. Мы не хотим войны. Поэтому мы заключили пакт о ненападении с Гитлером. Но как он сделает это? Вы знаете, сколько солдат немцы разместили на наших границах?»

Но сталинская напускная бравада не соответствовала его действиям. После этого дня (6.04.41) немцы, обеспокоенные итальянским затруднениями в греческой кампании, как только обозначилась враждебность нового правительства в Белграде, начали вторжение в Югославию и Грецию. В пределах двух недель Белград был разбомблен и взят. Британские войска, сражавшиеся в Греции, продержались немного дольше. Но к концу мая они покинули материковую Грецию, и эта страна тоже оказалась под немецкой оккупацией. Югославы не получили от Советов никакой поддержки, кроме сочувствия. Возможно, что если бы Югославия продержалась подольше, то некоторая помощь от Советов поступила бы. Но видя лёгкую, молниеносную победу Германии, Сталин выбрал уклонение от конфликта с Гитлером по поводу Югославии. Действительно, с поражением Югославии Сталин решил впредь, с этого времени, заниматься умиротворением Гитлера.

Умиротворение в советском стиле

До второй мировой войны Сталин часто критиковал англо-французскую политику умиротворения; делая уступки Гитлеру, они только разжигали его аппетит для бОльших территориальных приобретений. Эти соображения были отброшены за три месяца до 22 июня 1941 года. Сталин искал способ переубедить Гитлера начинать войну серией экстравагантных жестов, демонстрируя миролюбивые намерения по отношению к Германии.

Первым из этих жестов было подписание 13 апреля пакта о нейтралитете с Японией. С тех пор, как Япония стала партнёром Германии в тройственном пакте, подписание советско-японского договора было ясным посланием Гитлеру, что Сталин заинтересован в переговорах и сделках с Осью. Действительно, пакт о нейтралитете был описан в советской прессе, как логическое продолжение старых предложений, которые СССР делал тройственному пакту. Конечно пакт с Японией также защищал советский восточный фланг при возникновении войны с Германией. Но Сталин не доверял японским обязательствам нейтралитета при подобных обстоятельствах. Символично, что реальность оказалась более существенной, чем стратегическое значение пакта. Сталин усилил реверансы по отношению к Берлину, публично продемонстрировав приверженность к Германии при отъезде Мацуоки, японского министра иностранных дел, из Москвы на поезде 13 апреля. После прощания с Мацуокой на вокзале, Сталин публично обнял Шуленбурга, сказав ему: «Мы должны оставаться друзьями, и вы должны всё сделать для этого». Позже он повернулся к немецкому военному атташе Кребсу и сказал ему: «Мы останемся с вами друзьями в любом случае».

7 мая в советской прессе было объявлено, что Сталин назначен главой Совета Народных комиссаров, таким образом став главой правительства, также сохранив пост Генерального Секретаря коммунистической партии. Молотов, занимавший пост советского премьера с 1930 года, и игравший двойную роль, будучи наркомом иностранных дел, в мае 1941 года стал заместителем Сталина. Согласно резолюции Политбюро от 4 мая, которая утвердила это решение, причиной сталинского назначения была необходимость улучшить координацию партийных и государственных органов при напряжённой международной ситуации, которая требует значительного усиления обороны страны.

Москва длительное время культивировала сталинский имидж, как миротворца и посредника. И даже Шуленбург телеграфировал в Берлин, что он «убеждён в том, что Сталин будет использовать своё новое положение для личного участия в поддержке и развитии хороших отношений между Советами и Германией». За сталинским назначением премьером последовала серия дополнительных умиротворяющих сигналов. 8 мая новое агентство ТАСС опубликовало опровержение слухов о концентрации войск вдоль советской границы. На следующий день Советы сняли дипломатическое признание правительств-в-изгнании оккупированных Германией Бельгии, Норвегии и Югославии. 12 мая Советский Союз признал антибританский режим в Ираке. 24 мая Шуленбург доложил домой, что сталинская политика «прежде всего направлена на избежание конфликта с Германией». В начале июня, после нападения немцев на Крит, последовал быстрый отказ Советов от признания греческого суверенитета. Сталинская миротворческая кампания достигла оргазма 13 июня 1941 года с публикацией ТАСС государственного опровержения слухов о конфликте и угрозах между Советским Союзом и Германией. СССР, заявил ТАСС, будет твёрдо соблюдать советско-германский договор о ненападении, как и Германия, и вся противоположная информация является ложью и провокацией. Этот документ опровергал, что Германия выдвинула новые требования к СССР, но намекал, что переговоры будут проводиться. В оставшиеся дни мира Советы сделали дополнительные намёки Германии, что они открыты для переговоров.

Сигнал, вводящий в заблуждение

Сталин, великий реалист и циник, действительно надеялся, что такие жесты заставят Гитлера отказаться от своих намерений? Сталинские глубокие размышления и расчёты в дни и недели до немецкого нападения на Советский Союз остались неизвестны. Однако очевидно, что Сталин думал, что Гитлер не начнёт войны летом 1941 года, и что дипломатия сохранит мир так долго, как будет необходимо.

Для начала, сигналы, исходящие от советско-японского договора о нейтралитете, со сталинской точки зрения давали два пути развития. Москва и Токио разговаривали 18 месяцев назад о подписании советско-японской версии нацистско-советского пакта, что закончилось тогда их спором о границах, рыболовных правах и японской концессии на добычу нефти на северном Сахалине. Финал следующего тура переговоров имел место в ходе европейского турне Мацуоки в марте-апреле 1941 года. Мацуоки посетил Москву в марте и, снова, в апреле, направляясь в Берлин на беседу с Гитлером. Мацуоки не знал, что Гитлер замыслил начать войну с Россией, и в своей беседе со Сталиным 12 апреля он не давал намёков, что тревожится за советско-германские отношения. Если Гитлер имел склонность к войне, полагал Сталин, он должен был отвратить своего японского союзника от пакта с Советским Союзом. Японская готовность подписать договор о нейтралитете была позитивным сигналом как из Берлина, так и из Токио. Во время последовавших событий в Югославии Сталин чувствовал, в противоположность посланиям Гитлера о его миролюбивых намерениях, что тот отбросил долгосрочные советские предложения о том, что японцы должны отдать свои экономические права на северный Сахалин и подписать договор о нейтралитете.

Затем сыграл роль Шуленбург, совершивший новое Рапалло, видимо истинно веривший в восточную ориентированность немецкой внешней политики и в альянс с Россией, чьи доклады в Берлин часто давали позитивные пояснения советско-германским отношениям. В середине апреля 1941 года он вернулся домой для консультаций. Когда он встретился с Гитлером 28 апреля, фюрер горько жаловался на советские действия в ходе югославского кризиса. Шуленбург защищал советское поведение и преданно убеждал Гитлера, что «Сталин готов сделать даже дополнительные уступки». Но беседа завершилась на неопределённой ноте, и Шуленбург возвратился в Москву в начале мая с глубокими дурными предчувствиями о германо-советских отношениях. На первой встрече 5 мая Шуленбург дал Деканозову фактически точный доклад о своих дискуссиях с Гитлером, выделив отношение фюрера к эпизоду советско-югославского договора. Шуленбург больше беспокоился, однако, о сообщениях о приближающейся войне между Россией и Германией, и сказал, что сделает что-нибудь, чтобы притушить эти слухи. Деканозов спросил, что можно сделать, но Шуленбург только сказал, что они оба подумают об этом, и, встретившись снова, дополнительно обсудят. На второй беседе 9 мая Шуленбург предложил, чтобы Сталин отправил письма Гитлеру и другим лидерам «Оси», разъяснив мирные намерения Советского Союза. На это Деканозов предложил совместное советско-немецкое коммюнике, и Шуленбург также поддержал эту хорошую идею, но заметил, что действовать надо быстро. На третьей и последней беседе 12 мая Деканозов сообщил, что Сталин согласился на совместное коммюнике и обмен писем с Гитлером о слухах о войне, но, что Шуленбург должен обговорить текст с Молотовым. В этот момент Шуленбург отступился от этой личной инициативы, сказав, что он не уполномочен вести такие переговоры. Тем же вечером Деканозов встретился со Сталиным и около часа, вероятно, докладывал о своих беседах с Шуленбургом.

Инициатива Шуленбурга была сугубо личной, но он был немецким послом, и притом только что вернулся в Москву после встречи и беседы с Гитлером в Берлине. Сталин мог принять его подход к Деканозову, как официальное информационное зондирование. Эта интерпретация также пригодна в связи с ростом понимания в Москве, что возможен раскол в немецких руководящих кругах между сторонниками войны с Советским Союзом и теми, кто предпочитает дополнительное сотрудничество с СССР. В этом свете шуленбурговские зондирования выглядят доказательством активности «партии мира» в Берлине. «Теория раскола», как называл её Габриэль Городецкий, циркулировала по Москве в той или иной форме с прихода Гитлера к власти. Эта вера отражала реальность сильной рапаллской традиции в Германии, но она была подавлена марксистской догмой о разделении немецкого капитализма между группами, которые предпочитают территориальную экспансию на восток, и теми, кто желает торговать с Россией. Московская предрасположенность верить в существование «ястребов» и «голубей» в Берлине была усилена многими донесениями советской разведки, включая те, которые были организованы двойными агентами гестапо, внедрёнными в московские шпионские круги в Германии.

Другим событием, которое казалось подтверждало теорию раскола, был драматический полёт заместителя Гитлера Рудольфа Гесса в Британию в мае 1941 года. Гесс перелетел в Британию с персональной миссией заключить мир между Британией и Германией. В Москве этот поворот в делах выглядел таким образом, что целью Гесса было установление мира, который, в свою очередь, проложит путь для англо-германского альянса против большевистской России. Более оптимистичным взглядом было то, что дезертирство (если это дезертирство) Гесса было дополнительным доказательством раскола между теми, кто хочет войны с Россией и теми, кто видит Британию главным врагом. Дезертирство Гесса окрашивало сталинский взгляд на многие донесения разведки о возможной атаке Германии в чёрные тона недоверия. Были ли донесения точны, или были ли слухи распространены теми, кто хотел развязать советско-германскую войну? Сталинские подозрения с этой точки зрения далеко не беспочвенны. Британия использовала дело Гесса для сеяния раздоров в советско-немецких отношениях путём распространения слухов, что он прилетел с официальной миссией формирования англо-германского альянса против России. Ужасной иронией было то, что когда англичане начали убеждаться, что Германия готовит вторжение в Россию, и попытались предупредить Сталина об опасности, им не поверили. В беседах с Майским 2, 10, 13 и 16-го июня британские официальные лица давали ему точные данные о немецких войсковых перемещениях вдоль советских границ. Майский своевременно доложил эту информацию в Москву, но от этого было мало толку.

В этой неясной ситуации Сталин использовал свой собственный разум для оценки гитлеровских намерений: для Германии не было смысла поворачивать против России до того момента, пока с Британией не будет покончено. Зачем начинать войну на два фронта, когда Советский Союз совершенно явно не представлял опасности для Германии? В мае 1941 года Сталин говорил выпускникам военных академий Красной Армии, что Гемания разгромила Францию в 1940 году потому, что воевала на одном фронте, но проиграла первую мировую войну потому, что сражалась на двух фронтах. Это разумное объяснение было усилено во многих докладах разведки, доставленных ему. Например, 20 марта 1941 года генерал Филипп Голиков, начальник советской военной разведки, представил итоговый доклад о временнОм порядке немецких военных действий против СССР. Голиков сделал вывод, что «наиболее вероятным сроком для начала военных действий против СССР является момент после победы над Англией, или после заключения с ней почётного мира. Слухи и документы, гласящие о том, что война против СССР неминуема весной 1941 года, должны рассматриваться, как дезинформация, исходящая от Англии, или, возможно, от немецкой разведки». Голиковский итоговый рапорт Сталину, однако, давал информацию о концентрации немецких (и румынских) войск вдоль советской границы в более взвешенной манере. 5 мая, например, Голиков докладывал, что количество немецких дивизий, сконцентрированных на советской границе, за последние два месяца увеличилось с 70 до 107, включая увеличение танковых дивизий с 6 до 12. Голиков вдобавок указал, что Румыния и Венгрия имеют суммарно 130 дивизий, и что немецкие силы вдоль советской границы ещё более увеличились после окончания войны с Югославией.

Другим источником постоянных предостережений о немецких приготовлениях к войне с СССР были два высокопоставленных шпиона в Германии. «Старшина», который работал в министерстве авиации, и «корсиканец», в немецком министерстве экономики. Между тем они давали в Москву дюжинами донесения, содержащие доказательства приближения немецкого вторжения. На докладе, основанном на информации от этих двух агентов, датированном 17 июня 1941 года, Сталин написал своему начальнику разведки В.Н. Меркулову: «Можешь засунуть свой „источник из штаба немецкой авиации“ в пизду своей матери. Это не „источник“, а дезинформатор». Однако Сталин не комментировал информацию от «корсиканца», который аналогично указывал на надвигающееся немецкое вторжение. Габриэль Городецкий поясняет, что сталинский гнев свидетельствует о правдивости информации о скором нападении, что его и рассердило.

Другой поток предостережений пришёл с Дальнего Востока. Рихард Зорге был советским шпионом в Токио, работавшим под видом немецкого журналиста. Его главным источником информации были немецкий посол и германский военный атташе в Токио. Донесения Зорге базировались на «выжимке» из мнений этих двух источников, но точность их не подтверждается. Ранние донесения от Зорге говорили, что немецкое нападение на СССР будет только после разгрома Британии. Его первой предсказанной датой вторжения был май 1941 года. Тогда как 17 июня 1941 года Зорге докладывал, что военный атташе не уверен, будет война, или нет. 20 июня, однако, Зорге доложил, что посол заявил — война неминуема.

Деканозов из Берлина посылал уклончивые донесения. 4 июня он докладывал распространившиеся слухи о неизбежности советско-немецкой войны, но также и о том, что возможно сближение двух стран на основе уступок со стороны СССР, новой сферы влияния и обещания СССР не вмешиваться в европейские дела. 15 июня Деканозов отправил в Москву телеграмму о том, что датский и шведский военные атташе полагают, что концентрация немецких сил у советских границ не демонстрация с целью добиться уступок от Москвы, но часть непосредственной подготовки к войне с Советским Союзом. Но, однако, он не сделал ясного заявления, что разделяет эти взгляды.

Дополнительную напряжённость обеспечивала обширная дезинформационная кампания, проводимая немцами, которая показывала другую цель для огромной концентрации их сил вдоль советской границы. Немцы начали утверждать, что военные приготовления были оборонительными мероприятиями. Затем они стали утверждать, что концентрация войск на востоке предназначена для того, чтобы внушить Британии ложное ощущение безопасности. Другая истори была о том, что немецкие дивизии нужны не для вторжения, а чтобы заставить Советы пойти на экономические и территориальные уступки. Один из наиболее распространённых слухов, что Гитлер перед нападением предъявит Сталину ультиматум — идея, задуманная для прикрытия внезапного нападения, которое немцы действительно планировали.

После события легко установить, какие доклады были правдой, какие ложью, и рассмотреть уклончивость многих сталинских источников. В то время, однако, была возможность для сомнений, особенно относительно выбора времени для немецкого вторжения. Сталин рассчитывал, что Гитлер не нападёт, а доказательства о приближающемся нападении рассматривались по разным причинам то как «махинации английской разведки», то объяснялись «теорией раскола». Сталин не перестал относиться с недоверием к возможности возникновения войны в скором времени. Сталин никогда не был безрассудно храбрым, и пока он мог пренебрегать своей заграничной разведкой, как источником фальшивых донесений тупых шпионов, или агентов-провокаторов, доказательства немецких военных приготовлений на советской границе также игнорировались. Как фельдмаршал Алан Брук, начальник имперского Генерального штаба в ходе войны, позднее писал о Сталине:

«Сталин реалист, фактически только рассчитывает… планы, гипотезы, будущие возможности для него ничего не значат; но он готов смотреть в лицо фактам, даже когда они неприятны».

В то время, как Сталин надеялся, что Гитлер не нападёт, было совершенно очевидно, что немецкий диктатор должен планировать скорое нападение. Сталин естественно реагировал на эту возможность ускорением своих приготовлений к войне, включая наращивание своих сил на линии границы:

— в мае-июне 800 000 резервистов были призваны в западных районах СССР;

— в середине мая 28 дивизий были переброшены в западные районы СССР;

— 27 мая в этих округах были образованы полевые штабы;

— в июне 38 500 человек были посланы на фортификационные работы в приграничных районах.

— 12–15 июня в округах были образованы должности командующих фронтами. Были отданы приказы по маскировке и рассредоточению авиации.

В июне 1941 года Красная Армия имела более 300 дивизий, насчитывавших 5,5 миллионов человек, из них 2,7 миллиона были размещены на западных границах округов. В ночь 21–22 июня эти огромные силы были приведены в повышенную готовность и предупреждены о возможности внезапного нападения немцев.

Но, тем не менее, вопросы остались: почему Сталин не отдал приказ о всеобщей мобилизации советских сил заранее, перед возможным нападением, хотя бы только, как меры предосторожности? Частью ответа является то, что Сталин не хотел провоцировать Гитлера на упреждающую атаку. «Мобилизация означает войну», — банальная мысль советской стратегии. Это вытекает из российского опыта развития кризиса, приведшего к первой мировой войне. Царь Николай-II начал мобилизацию российской армии, как предварительное мероприятие в июле 1914 года, что спровоцировало немецкую контр-мобилизацию и, следовательно, эскалацию «июльского кризиса», перешедшего в европейскую войну. Сталин решительно не хотел повторить эту ошибку. Кроме того, он не думал о реальной возможности того, что Гитлер будет способен на неожиданное нападение. Согласно советской военной доктрине вспышка враждебности с Германией станет развиваться 2–4 недели, в течении которых обе стороны будут мобилизовывать и концентрировать свои силы для сражения. Между тем, это будет тактическое сражение вдоль границ: ограниченные проникновения и вторжения подвижных сил с целью выявления слабых мест, и подготовки путей главных охватывающих продвижений. При любых событиях решающее сражение произойдёт через несколько недель после начала войны. Снова модель 1-й мировой войны, но сталинские генералы отнюдь не были дураками. Они не были, согласно клише, просто подготовлены для прошлой войны. Они наблюдали немецкий блицкриг в Польше и Франции, и усвоили эффективность концентрированных танковых прорывов, и массовых окружающих наступлений высокомобильных сил вермахта. Но они не думали, что Красная Армия разделит судьбу французских и польских коллег. Они видели в Польше военную слабость и во Франции, с её «менталитетом Мажино», нежелание сражаться. Они были уверены, что советская оборона выдержит и обеспечит время для мобилизации основных сил Красной Армии для сражения. Как доказывал Иван Мудсли (Ivan Mawdsley): «Сталин и советское верховное командование полагали, что они могли говорить с Гитлером с позиции силы, а не с позиции слабости».

В контексте такого анализа будущей войны Сталин не боялся внезапной атаки Гитлера. Наибольшей ценой мог быть проигрыш нескольких тактических приграничных сражений. По этим расчётам сталинская азартная игра по сохраненю мира имела большой смысл. Наградой мог служить перенос войны на 1942 год. За это время советская оборона стала бы гораздо сильнее, а подготовка страны к обороне была бы завершена. Парадоксально, но немецкое неожиданное нападение 22 июня 1941 года стало сюрпризом для всех, кроме Сталина. Неприятный сюрприз заложен в природе «нападения-стратегической атаки», в которой вермахт даёт своими главными силами сражение в первый день войны, проламывая и потрясая оборону Красной Армии, и вторгаясь глубоко на территорию России сильными бронетанковыми колоннами, которые окружают дезорганизованные, и малоподвижные советские армии.

Провал Сталина и его генералов, прозевавших неожиданное стратегическое вторжение в первый день войны, стал следствием главным образом их военной доктрины. Советское командование в начале войны было поглощено не тем, как оно может обороняться от германского нашествия, но когда и где оно будет атаковать. Они планировали и готовили возмездие, наступательную войну против Германии, а не оборону от неё.

Советские планы наступательной войны

Сказать, что Советский Союз готовился проводить наступательную акцию против Германии, это значит поддержать идею, что Сталин готовился к превентивной войне против Гитлера и намеревался нанести упреждающий удар. Сталинские политические и дипломатические манёвры показывают, что он был сторонником мира летом 1941 года. Не ясно, стал бы Сталин следовать курсом на войну, если бы в 1942 году появилась возможность взять инициативу в свои руки и ударить первым. Но его склонностью всегда было откладывать войну так долго, как только возможно. Он был уверен в военной доблести Красной Армии. Но он боялся последствий вовлечения Советов в большую войну, которая приведёт к опасности, что капиталистические враги СССР могут объединиться против общего коммунистического врага. Хотя Сталин и вёл игру в сохранение мира с Гитлером летом 1941 года, он нуждался в достаточно надёжной системе обороны на случай, если его расчёты окажутся ошибочными. Его генералы, однако, не собирались обороняться, и их собственные планы и подготовка были атакующими и контратакующими. Практически между сталинской дипломатической стратегией и военной стратегией его генералов возникли разногласия. Можно утверждать, что это опасное расхождение между политической стратегией и оперативной доктриной стало наиболее важным фактором в бедствии, которое постигло Красную Армию 22 июня 1941 года.

Источником этого разъединения была наступательно-направленная военная доктрина Красной Армии, принятая в 20-х годах. Совет высшего командования предполагал в следующей войне дать бой врагу атакуя и контратакуя, глубоко прорываясь, и вторгаясь на территорию противника. Эта политика обязательных наступательных действий была усилена между войнами развитием военной технологии — увеличением мощности и надёжности танков, самолётов, и артиллерии, которые сделали осуществимыми высокоманёвренные наступления, и быстрые фланговые продвижения, и прорывы даже хорошо подготовленной обороны. Этот доктринальный порядок приоритета был установлен после изучения немецких побед в Польше и во Франции, и собственного советского опыта прорыва сильной обороны линии Маннергейма в Финляндии в 1940 году.

В замечательной речи на конференции Высшего командования, проходившей в конце декабря 1940 года, нарком обороны Тимошенко, суммируя искусство советской стратегической мысли, посвятил большинство свои ремарок проблемам наступления. Тимошенко не игнорировал вопросы обороны — он утверждал, что «нет кризиса современной обороны» и выступил против идеи, что быстрое поражение Польши, и Франции показывает, что обороняющийся не может обороняться эффективно против современных средств поражения, и мобильности наступающего. Эффективная оборона возможна в современных условиях, заявил Тимошенко. Но это должна быть глубокая оборона, разделённая на несколько зон и эшелонов обороны. Однако, Тимошенко ясно высказался, что… «оборона не является решающим способом нанесения поражения противнику: только наступлением можно достичь окончательной победы. К обороне необходимо прибегнуть, когда не хватает сил для наступления, или когда это поможет в создании необходимых условий для подготовки наступления».

Другим выступающим был Георгий Жуков, бывший кавалерийский офицер и сторонник бронетанковых сил, который «сделал себе имя», как фронтовой командир, добившийся успеха в наступлении против японцев на Халхин-Голе в августе 1939 года, последовавшем за пограничным столкновением на монголо-китайской границе. Он сделал доклад о «характере современной наступательной операции». Эту тему пришлось изучать Красной Армии по опыту недавней европейской войны, изменившей подходы к наступательным действиям. После конференции, в январе 1941 года было проведено две военных игры для высшего командования. Обе игры базировались на наступательных действиях и маневрировании на западных границах Советского Союза. Победителем в каждом случае оказался Жуков, который стал после этого начальником Генерального штаба. Как сказал Иван Мудсли: «Трудно представить жуковское назначение, как нечто другое, кроме сталинской поддержки наступательных операций Красной Армии».

Сталин был сторонником доктрины наступательных действий. Как участник разработки стратегии, он готовился к активной обороне священной советской земли. «Мы не хотим ни одного „фута“ иностранной территории», — говорил он на 16 партсъезде в 1930 году: «Но не отдадим ни одного „инча“ своей территории никому». Наступательная концепция и постоянные обращения к гражданской войне также превалировали в сталинской политической культуре, как способ решения социальных и политических проблем решительными методами классовой борьбы. Концепция сражений Красной Армии в будущей войне на территории вероятного противника также совпадала с мессианскими тенденциями советской идеологии. Сталин не верил в экспорт революции силой армии. Но он рассматривал Красную Армию, как освободительную силу при вторжении на иностранную территорию, как позитивный, с коммунистической точки зрения, политический удар. Как Сталин позднее сказал: «Кто бы ни оккупировал территорию, он тут же вводит на ней свою собственную социальную систему. Все вводят свою собственную систему там, куда может дойти их армия. По-другому не бывает». То, что имел ввиду Сталин, было ролью Красной Армии в поддержке руководства коммунистически ориентированных правительств народных фронтов в Восточной Европе в 1944–1945 годах. В 1939–1940 годах, однако, образец такой роли, сыгранной Красной Армией в «революцинизации», имел место в западной Белоруссии, западной Украине, Бессарабии, Буковине и балтийских государствах. Противоположным этому был пример провала «освободительной миссии» Красной Армии в Финляндии в ходе зимней войны. Но обязательство Красной Армии на наступательные действия и ответное вторжение на территорию противника были главным образом действиями по стратегическим, а не по идеологическим соображениям. Совсем просто: наступление рассматривалось, как лучший способ обороны. И потенциальные политические преимущества продвижения вперёд Красной Армии были не более, чем выгодой. Однако, общей частью подготовки Красной Армии к войне была «пропитка» её солдат идеей, что военные действия являются аспектом широкой политической борьбы между Советским Союзом и капиталистическим миром. В 1940-41 годах эта идеологическая пропаганда была усилена, так как Советская власть искала способ подпереть миф о непобедимости Красной Армии после неудач, имевших место в ходе войны с Финляндией.

Стратегически, наступательные операции Красной Армии были воплощением её военных планов. Эти планы содержались в документах, определявших потенциальных противников, оценивавших масштабы и возможное расположение сил врага, и предсказание направлений атак противника. Планы также обрисовывали «Большую» стратегию Красной Армии: как, в общем смысле, Советский Союз планировал противостоять вторжению врага. Семь таких планов было разработано между 1928 и 1941 годами. Последний из них составлялся под руководством начальника Генерального штаба маршала Шапошникова перед началом второй мировой войны и был подготовлен в марте 1938 года. Документ Шапошникова определяет Германию и её союзников, как главного противника в Европе, и Японию — на Дальнем Востоке. Таким образом Советские Вооружённые силы готовились сражаться в войне на двух фронтах, определяя Германию, как главного противника, и запад, как главный театр военных действий. Немцы, гласит документ, попытаются вторгнуться в Советский Союз севернее Припяти, двигаясь в направлении на Минск, Ленинград и Москву, или на юге, продвигаясь с целью захватить Киев, и покорить Украину. Какой маршрут будет выбран, зависит от ситуации в Европе и «курса», выбранного Германией и её союзниками в Восточной Европе против Советского Союза. Документ затем детализирует два варианта советского операционного плана по отражению немецкого вторжения. Если немцы нападут на севере, Красная Армия будет контратаковать в этом секторе и обороняться на юге. Если немцы нападут на юге, то Красная Армия контратакует на юге и обороняется на севере. В обоих вариантах целью является остановить и уничтожить главные силы армии противника.

Следующая версия плана готовилась в значительно изменившейся ситуации летом 1940 года, при Тимошенко, который сменил Ворошилова на посту наркома обороны. План состоял из 1938 документов и был в чём-то подобен предыдущему. Однако версия 1940 года предсказывала нападение немцев на севере из Восточной Пруссии (после захвата Польши непосредственно соединившейся с основной Германией) на Литву, Латвию и западную Белоруссию (новую часть Советского Союза). Поэтому основная масса сил советской армии должна была сосредоточиться на севере, гласил план, для того, чтобы остановить и уничтожить главные силы врага.

Эта очередная версия военного плана была также разработана штабными офицерами Шапошникова. Однако, летом 1940 года начальник Генерального штаба заболел. Его сменил генерал Мерецков. Была проведена дополнительная работа над планом. Новый вариант подготовили к 18 сентября. Сентябрьский план повторял идею о немецкой атаке на севере, но не исключал возможности концентрации их главных сил на юге, что привело к необходимости иметь два варианта плана советского стратегического ответа. Если немцы концентрируются на юге, Красная Армия также будет сконцентрирована там, и контратака будет направлена на Люблин, и Краков в оккупированной немцами Польше, и затем на Бреслау в южной Германии, с целью отрезать Гитлера от балканских союзников, и от критически важных экономических ресурсов этого региона. Если немцы направят своё движение на север, Красная Армия будет вторгаться в Восточную Пруссию. Снова основной целью является обнаружение и уничтожение главных немецких сил.

Сентябрьский план был представлен Сталину и Совету вождей для обсуждения. Эти консультации закончились в конце октября с критическими замечаниями: главные ударные силы Красной Армии должны концентрироваться на юге, с задачей продвигаться на Люблин, Краков и Бреслау. Основные причины этого изменения не уточняются в меморандуме, который Тимошенко и Мерецков представили Сталину. Наиболее достоверное объяснение — расчёт был на то, что главная концентрация немецких сил будет на юге. Несомненно, в следующей версии военного плана, подготовленного в мае 1941 года, юг был обозначен, как наиболее подходящее место для сосредоточения немецких сил, хотя концентрация на севере и нападение из Восточной Пруссии не отбрасывались. С весны 1941 года доклады советской разведки подчёркивали, что Германия атакует главным образом на юге. Эта вводящая в заблуждение оценка отражает эффективность немецкой дезинформационной кампании, целью которой было прикрытие их реальных намерений: сконцентрировать своё вторжение на севере, на направлении Минск — Смоленск — Москва.

Решение сконцентрировать Красную Армию было смертельно опасным — это Жуков и другие «проницательные» объяснили в своих мемуарах. По их версии решение было принято Сталиным, который считал, что Гитлер стремится овладеть экономическими и природными ресурсами Украины, и юга России, включая нефть Кавказа. Действительно, борьба за сырьевые ресурсы должна была стать решающей в наступающей войне, да и «последнее слово» всегда оставалось за Сталиным. Габриэль Городецкий привёл другое объяснение: когда составлялся военный план 1940 года, советский вождь был одержим Балканами и сфокусировался на изоляции Гитлера от балканских союзников. Из этого следует, что решение о концентрации на юге могло быть принято скорее по политическим, чем по военным соображениям. Этот совет мог быть также подан маршалом Матвеем Захаровым, работавшим в то время в совете генерального штаба: то есть в принятии решения возможно сыграли решающую роль персональное влияние и бюрократические факторы. Основные ресурсы были направлены в Киевский военный округ. Мерецков и Тимошенко, в своё время, оба были командующими в Киевском военном округе, и Жуков занимал этот пост перед назначением начальником Генерального штаба в январе 1941 года. Часть офицеров Генерального штаба, привлечённых к составлению военного плана, также служили затем на Юго-Западном фронте. Несомненно Киевский военный округ стал очень активным поборником идеи о том, что немцы сосредоточатся для удара на юго-востоке, и активно проталкивал мысль об увеличении сил, которые необходимо противопоставить этому сосредоточению. Существует ещё последний вариант, наиболее радикальный и спорный, что Сталин, и его генералы выбрали концентрацию сил на юге потому, что Красная Армия якобы планировала предупредительный удар против Германии, и намечаемое в южной Польше наступление было провести легче, чем вторжение по маршруту, проходящему через реки, озёра, болота и леса Восточной Пруссии.

Ключевым доказательством поборников гипотезы упреждающего удара является новая версия военного плана, подготовленная в середине мая 1941 года. Статус этого особого документа, который был объектом обширной контрверсии в России — неясен. Это был рукописный документ, подготовленный генералом Василевским, на тот момент заместителем начальника Ген. штаба по оперативным вопросам. Возле фамилий Жукова и Тимошенко подписей нет. Это не значит, что Сталин видел этот документ, или слышал о нём.

В мае 1941 документ был слабо проработанной версией раннего военного плана. Как посоветовала считать Синтия А. Робертс (Cynthia A. Roberts) — «слабый план, скорее рабочий документ для него». Согласно этому документу, Германия и её союзники (Финляндия, Венгрия и Румыния) могут развернуть 240 дивизий против СССР. Главные немецкие силы, около 100 дивизий, будут вероятно развёрнуты на юге для атаки в направлении на Ковель, Ровно и Киев. Документ вдобавок отмечает, что немецкие армии находятся в стадии мобилизации, и что «возможен предупредительный удар при развёртывании и, тем самым, избавление от внезапного удара».

212 Документ продолжается:

«В порядке предотвращения этого (и разгрома немецкой армии), я считаю нет необходимости отдавать инициативу немецкому командованию в этих обстоятельствах, предупредить противника в развёртывании и атаковать немецкую армию в этот момент, когда она находится в стадии развёртывания и не сможет организовать фронт, или скоординироваться с остальными частями армии. Предварительной стратегической целью Красной Армии будет разгром главных сил германской армии, расположенных к югу от Демблина… Главный удар сил Юго-Западного фронта должен быть направлен на Краков и Катовице, отрезая немцев от их южных союзников. Поддержать удар должен левый фланг Западного фронта в направлении на Седлец и Демблин, с целью сдерживания варшавских формирований и помощи Юго-Западному фронту разгромить люблинские формирования противника. Активные действия вести против Финляндии, Восточной Пруссии, Венгрии и Румынии, и произвести подготовку для освободительного удара против Румынии при благоприятных условиях».

Документ включает несколько просьб к Сталину дать разрешение для действий, включая одобрение предлагаемого плана развёртывания в случае войны с Германией и, наконец, секретной мобилизации всех резервов Верховного командования.

Если проанализировать по порядку все военные планы, то в майском документе не будет ничего удивительного. Это простое логическое развитие идеи: на начальном этапе войны атаковать основные силы немецкой армии во время её развёртывания, в южном секторе. Предложения из документа — упредить противника на финальной стадии мобилизации и развёртывания, отражают без сомнения беспокойство, спровоцированное потоком донесений о массовой концентрации вермахта вдоль советской границы весной 1941 года, и осознанием того, что война начнётся скорее раньше, чем позже. Предлагался упреждающий удар в форме вторжения в южную Польшу и то же, что и в предыдущих документах: секретное перемещение резервных армий, и текущие мероприятия скрытой мобилизации.

Проблема с документами двойная. Первое, глубокая двусмысленность в выборе времени советского упреждающего удара. Если цель — уничтожение немецких армий, то лучший момент сделать это будет тогда, когда они не отмобилизованны совершенно, не развёрнуты, не сконцентрированны и не скоординированны. Но кто может судить уверенно, когда это будет? Второе, невозможно, чтобы Сталин принял новый план в то время, как он полагал, что есть шанс на сохранение мира, пока он был не убеждён, что советская оборона рухнет, если немцы нанесут удар первыми — и было вовсе не очевидно, что такое может произойти и с советской военной машиной. Только после происшедшего, после катастрофы 22 июня 1941 года, после войны и после сталинской смерти, главные советские военачальники начали говорить, что огромное внимание нужно было уделить обороне и отражению потенциального уничтожающего внезапного немецкого удара.

Говорили, что появление майского плана было связано со сталинской речью перед 2000 выпускников академий Красной Армии 5 мая 1941 года. Но в это время было принято все публичные и полупубличные высказывания Сталина широко распространять в Советском Союзе. В этом случае, однако, текст не был опубликован, только короткое сообщение в «Правде» на следующий день под заголовком «Мы готовы к любым неожиданностям»:

«В своей речи тов. Сталин указал… на глубокие изменения, произошедшие в Красной Армии за последние несколько лет, и отметил, что в накоплении опыта ведения современной войны также произошли важные изменения, как и в существенном переоснащении. Тов. Сталин пожелал офицерам, которые закончили военные академии, дальнейших успехов в их работе».

Не удивительно, что слухи начали циркулировать о том, что Сталин сказал выпускникам. Согласно одним, Сталин сделал предупреждение, что война с Германией неминуемо начнётся, согласно другим, он выступил сторонником наступательной войны для расширения социалистической системы. Версия о том, что Сталин договорился с Гитлером о новых компромиссах, просочилась в Германию. Правда, как особенно в этом случае, была более прозаической, чем любые слухи. Согласно тексту сталинской речи, рассекреченной в 1995 году, её главной темой были, как писала «Правда», реформы, реорганизация и переоснащение Красной Армии. Однако речь содержала ряд деталей о реформах и об усилении Красной Армии — информация, которая не могла быть опубликована до, и в начале войны. Сталин также говорил критически о немецкой армии, отрицая, что она непобедима, как это кажется, и утверждал, что она не достигнет успеха в будущем, если будет сражаться под знамёнами агрессии и завоеваний. Нужно отметить, что это не пубиковалось, так как Сталин старался убедить Гитлера в своих миролюбивых намерениях.

После церемонии выпуска был дан обед в Кремле, на котором Сталин, как обычно, произнёс несколько тостов. Часть его слов была сохранена для печати. Согласно Димитрову, например: «Сталин был в исключительно хорошем настроении», и сказал: «Наша политика мира и безопасности иногда заключается в подготовке к войне. Не бывает обороны без наступления. Армия должна воспитываться в духе наступательных действий. Мы должны готовиться к войне». Другой наблюдатель записал слова Сталина: «Хорошая оборона означает наступление. Наступление есть лучшая оборона». Согласно официальным записям Сталин также сказал:

«Политика мира, это хорошая мысль. Мы готовы сейчас… проводить линию (базирующуюся) на обороне… И сейчас, когда наша армия реконструирована, достаточно снабжена снаряжением для современной битвы, когда мы имеем силу, сейчас необходимо переходить от обороны к наступлению. Обороняя нашу страну мы должны активно наступать. От обороны переходить к военной доктрине наступательных действий. Мы должны трансформировать наше обучение, нашу пропаганду, нашу прессу в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, есть наступательная армия».

Было ли это заявление призывом к оружию, сплачиванием войск для превентивного удара, сигналом Ген. штабу подготовить необходимые планы? Невероятно, чтобы Сталин «давал сигналы» подчинённым о своих намерениях подобным образом, в публичных речах. Кроме того, заявление подобного содержания не отличалось от сталинских ремарок, сделанных годом ранее на конференции командного состава по опыту финской войны. Более правдоподобно, что Сталин хотел произвести впечатление на своих молодых офицеров, для которых наступательный дух был необходим, и, вероятно, высказал свои замечания, чтобы поднять моральный дух, взбодрить их перед лицом приближающейся войны с Германией. Но это слишком длинный путь для планирования и подготовки провокации такой войны.

После речи Сталина советские военные приготовления возросли. Но они не были полномасштабными и не носили характера необходимых для превентивного удара летом 1941 года. Сталин якобы провёл трёхчасовое совещание в своём кремлёвском кабинете с высшими военными командирами. На этом совещании якобы приняли решение о нанесении превентивного удара против Германии, что аргументируется полным отсутствием информации о теме обсуждения. Однако, согласно ежедневнику Сталина, он не встречался с Тимошенко, своим наркомом обороны, с Жуковым, начальником Ген. штаба и с другими генералами в течении 10 дней. Трудно себе представить, что таким образом было принято тяжелейшее решение о начале нападения на Германию. Более вероятно, что конференция 24 мая, была частью текущей оборонительной подготовки к войне.

В ретроспективе, наиболее важной чертой сталинского поведения в ходе последних недель советско-немецкого мира было не то, что он готовился атаковать, но то, что он отказывался привести армию в полную боевую готовность перед приближавшимся немецким вторжением. Василевский в своих мемуарах поддержал сталинскую политику по сохранению мира так долго, как только возможно. Но отметил, что «вся проблема была в том, насколько длительное время мы могли продолжать эту политику. В конце концов нацистская Германия действительно совершенно открыто вела военные приготовления на советской границе, особенно в последний месяц. Это было время, когда мы проводили ускоренную мобилизацию и приводили пограничные округа в полную боевую готовность, создавали крепкую и эшелонированную оборону». В посмертно опубликованном интервью Василевский назвал главной проблемой то, что Сталин, подойдя к Рубикону войны в июне 1941 года, не решился сделать тяжкий следующий шаг вперёд. Жуков, однако, имел противоположный взгляд: «Мнение Василевского не полностью соответствует реальности. Я сторонник того, что Советский Союз был бы разбит раньше, если бы мы развернули все наши силы на границе в начале войны, так как немецкие войска были готовы выполнить свой план, окружить и разгромить их на границе… Затем гитлеровские войска продолжили бы кампанию, и Москва, и Ленинград были бы захвачены в 1941 году». Маршал Рокоссовский в своих мемуарах привёл этот аргумент дополнительно, когда сказал, что главные силы Красной Армии не были развёрнуты на границе целиком, но значительно дальше на советской территории. Этот метод ухода от разгрома, начатого немецким наступлением, состоял в проведении концентрированных подвижных контрударов против наступающего вермахта.

Идея, что лучший способ борьбы против операции «Барбаросса» заключался в мобильной стратегической обороне, была выбрана рядом западных аналитиков, таких, как Синтия Робертс. Или Красная Армия была способна осуществить эту стратегию, или она должна была разработать более подходящую для Советов — эта тема годится только для спекуляций. Но что утверждается совершенно справедливо, так это то, что концепции стратегической обороны не было места в доктринальном мире советского высшего командования в это время. Как Жуков признал в своих мемуарах: «В то время наша военно-теоретическая наука не рассматривала, как глубокую проблему, стратегическую оборону, ошибочно считая её не такой уж важной». Когда немцы напали 22 июня 1941 года, Тимошенко и Жуков отреагировали изданием приказа по осуществлению долговременных планов оборонительных действий. Даже когда немцы прорвались глубоко на советскую территорию и подошли к окраинам Москвы и Ленинграда, Красная Армия предпочитала в качестве контрмер использовать атаки когда и где только возможно. В конце концов Красная Армия научилась достойно обороняться, но только потому, что вынуждена была сделать это. Но доктрина наступательных действий сохранялась в ходе всей войны. С точки зрения стратегии Красная Армия вела полностью наступательную кампанию на Восточном фронте. Только в ходе Курской битвы летом 1943 года Красная Армия временно приняла положение стратегической обороны, «перехватывая» великое немецкое танковое наступление до перехода в решительную контратаку.

После войны отступления и поражения Красной Армии в 1941–1942 годах были переосмыслены, и мифологизированы, как часть плана завлечения немецкой армии внутрь России для уничтожения; так же, как царские генералы поступили с армией французов в ходе наполеоновской войны. После смерти Сталина начала проявляться более реалистическая и критическая картина катастрофы 22 июня 1941 года. Но появился новый миф, что это было сталинское пристрастие к наступательным действиям, что стало причиной для катастрофической атакующей тактики Красной Армии в течении первых месяцев войны. Фактически культ атаки и контратаки представлял консенсус в совете высшего командования, и ответственность за доктрину, и её последствия нужно возложить на всех.

Размер трагедии 22 июня с советской точки зрения можно суммировать, как уничтожение бОльшей части армии Сталина, собранной для противодействия немецкому вторжению. К концу этого года Красная Армия потеряла 200 дивизий в сражениях и около 4 миллионов человек. Среди потерь было 142000 офицеров (более 440 000?), включая 40 генералов убитых и 44 взятых в плен. Многие наблюдатели того времени ожидали, что закалённая в сражениях немецкая армия, которая легко завоевала Польшу и Францию, добьётся таких же результатов в России. Другие считали, что Советы могут сражаться лучше. Что удивило всех, так это то, что Красная Армия понеся огромные потери, причинённые Германией, затем нанесла ответный удар по величайшему нашествию в военной истории.

Глава 4. Война на уничтожение: Сталин против Гитлера

Германское нападение на Советский Союз началось 22 июня 1941 года. Вторжение произошло на всём 1000-мильном участке, где были развёрнуты 152 германские дивизии, поддержанные 12 финскими на севере и 14 румынскими на юге. Позже 3,5-миллионное нашествие было поддержано армиями Венгрии и Италии, испанской «Голубой дивизией», контингентами из Хорватии и Словакии, и добровольцами, набранными во всех странах оккупированной нацистами Европы.

Атакующие силы были организованы в 3 группы армий: группа армий Север, атаковавшая из Восточной Пруссии и наступавшая вдоль балтийского побережья по направлению на Ленинград; группа армий Центр, наступавшая по направлению на Минск, Смоленск и Москву; группа армий Юг — ударила на Украину и её столицу Киев.

Стратегическая цель нападения была поставлена в директиве Гитлера от 18 декабря 1940 года: «Германский вермахт должен нанести поражение Советской России в ходе одной кампании… Основные войска Красной Армии, сосредоточенные в западной России, должны быть уничтожены в смелой операции вторжения, методом глубоких и быстрых охватов танковым авангардом, таким образом отход боеспособных элементов в глубину России будет предотвращён. Окончательной целью операции является установление оборонительного барьера против России по общей линии Волга — Архангельск». Кодовое наименование вторжения, операция «Барбаросса», названо в честь Фридриха I (Рыжебородого), императора, в 12-м веке освободившего христианские земли от мусульманского контроля. 22 июня Гитлер заявил, что хочет атаковать СССР, чтобы предотвратить удар против рейха. После этого нацистские пропагандисты представляли германскую кампанию в России, как оборонительный крестовый поход против безбожной большевистской империи, угрожавшей европейской цивилизации.

Нацистское идеологическое обоснование операции Барбаросса определило вид войны, планируемой Германией против России — война на уничтожение и истребление, Vernichtungskrieg. Не только Красная Армия, но и весь советский коммунистический режим должен быть уничтожен. Развивая это определение, на нацистский взгляд, СССР можно определить, как иудо-большевистское государство — коммунистический режим под еврейским контролем, уничтожение которого необходимо, как и истребление еврейских кадров, которые управляют советским государством. Нацистско-расистская идеология также определяла славянские народы Советского Союза, как низшую расу — «untermenschen», или недочеловеков. Но немецкое отношение к славянам было скорее более эксплуататорским, чем специфически геноцидоидальным. Как Гитлер сказал позднее о славянах: «Наш руководящий принцип гласит, что существование этих народов оправдывается только их экономической эксплуатацией в наших интересах».

Идеологическая и расистская война, которую хотел Гитлер вести против России, была включена в военные приготовления операции Барбаросса. Как Гитлер объяснял своим генералам 30 марта 1941 года: «Война против России будет такой, что её нельзя будет вести по-рыцарски; борьба идеологических и расовых отличий будет вестись с беспрецедентной, немилосердной, неумолимой суровостью».

В марте 1941 года был заключён договор между вермахтом и СС об Einsetzgruppen — специальных группах, следующих за германской армией в России для уничтожения иудо-большевистских чиновников, активистов и интеллектуалов. 13 мая Гитлер издал указ, абсолютно освобождающий немецких солдат от ответственности за зверства, которые они возможно совершат в России. А несколькими днями позже вермахт издал «Руководство о поведении сражающихся сил в России»:

1. Большевизм, есть моральный враг национал-социалистского немецкого народа. Германская борьба имеет целью уничтожение идеологии и её сторонников.

2. Борьба требует безжалостных и энергичных действий против большевистских агитаторов, партизан, саботажников, евреев и полной ликвидации любого активного и пассивного сопротивления.

3. Максимальная бдительность по отношению ко всем членам Красной Армии, даже пленным — можно ожидать предательских методов борьбы. Азиатские солдаты Красной Армии особенно загадочны, непредсказуемы, коварны и жестоки.

6 июля вермахт издал «Руководство по обращению с комиссарами». Это был позорный «приказ о комиссарах», который обрекал на смерть комиссаров — политических офицеров Красной Армии, которые «будучи захвачены в бою, должны расстреливаться на месте».

Идеологическая основа ведения войны с Россией помогает объяснить, почему Германия надеялась уничтожить Красную Армию в ходе единственной молниеносной кампании. Немецкие военные планы относительно Красной Армии составлялись с учётом значительного её ослабления в ходе предвоенных чисток и политической слабости сталинского режима. «Вы только толкните дверь ногой, и вся красная система обрушится.» — говорил Гитлер. Далёкие от того, чтобы ожидать серьёзного сопротивления в России, немцы думали, что они придут, как освободители для бОльшей части советского народа.

В первые дни операции Барбаросса казалось, что предсказания Гитлера о быстрой и лёгкой победе полностью осуществятся. В первый день военно-воздушные силы нанесли удары по 66 аэродромам противника и уничтожили 900 самолётов на земле, и 300 в воздухе. В следующие дни немцы завоевали господство в воздухе во всём пространстве зоны сражений. 3 июля генерал Франц Гальдер, начальник штаба немецкой армии, записал в дневнике: «…по моему мнению кампания в России будет выиграна в течении двух недель». За три недели Советы потеряли три четверти миллиона солдат, более 10 000 танков и 4000 самолётов. За три месяца немцы взяли Киев, окружили Ленинград и достигли ворот Москвы.

Немцы применили ту же тактику, что и в Польше, и во Франции. Ударные клинья танковых дивизий пробивали дорогу через оборону противника и окружали советские войска, заходя с тыла. За немецкими танками шли пехотные дивизии, имевшие задачу уничтожать окружённые вражеские войска и оборонять захваченные территории. В июне, ликвидировав котёл под Минском, немцы захватили 400 000 пленных. В июле котёл под Смоленском — 300 000 пленных. И в сентябре под Киевом — 500 000 пленных. В октябре под Брянском и Вязьмой были окружены, и взяты в плен другие полмиллиона, или даже более, советских солдат. К концу 1941 года немцы взяли 3 миллиона советских пленных. К февралю 1942 года два миллиона из них умерло, главным образом от голода, болезней и «дурного обращения». В дополнение, немцы просто расстреливали тех пленных, которых заподозрили в том, что они были коммунистами. К концу войны на восточном фронте было расстреляно 160 000 захваченных «комиссаров».

Судьба советских военнопленных ожидала многих советских граждан, особенно еврейской национальности. Около миллиона советских евреев было перебито в 1941-42 годах. Главным инструментом этих массовых убийств были группы СС. Изначально спецгруппы (Einsatzgruppen) предназначались для уничтожения евреев-мужчин. Однако в августе 1941 года Гиммлер, глава СС, издал приказ на полное уничтожение евреев — мужчин и женщин, родителей и детей, старых и молодых, больных и здоровых. Иллюстрацией изменения политики был расстрел 30 000 евреев в Бабьем Яру, овраге возле Киева, в конце сентября 1941 года.

Причины этого перехода от селективного убийства евреев-мужчин к массовым убийствам всех евреев вызвали широкую дискуссию среди историков холокоста. Это, казалось, было связано с расширением немецкой антипартизанской тактики. Советские партизанские действия в тылу оккупационных немецких армий начались с первых дней войны. Они часто инициировались, инспирировались и поддерживались отступающими частями Красной Армии, уходящими от окружения. Немцы отвечали, как в Греции, Югославии и Польше — сжиганием деревень, и казнями заподозренных в помощи партизанам. В сентябре 1941 года вермахт издал приказ, что от 50 до 100 «коммунистов» будут уничтожаться за каждого немца, убитого при нападении партизан.

Существовала тесная связь между антипартизанской тактикой вермахта и антиеврейской кампанией СС. Все евреи были заклеймены, как коммунисты и партизаны, и все партизаны считались евреями. «Еврей является большевиком и партизаном». «Евреи есть партизаны. Партизаны есть евреи». Это были немецкие лозунги, дающие двойное оправдание для массовых убийств советских евреев и легитимизации суровых, и всеохватывающих антипартизанских мероприятий. Массовые убийства в Бабьем Яру, например, были показательными в ответ на убийство нескольких немецких офицеров при взрыве бомб замедленного действия (или управляемых), оставленных при отступлении Красной Армии в центре Киева.

Несмотря на видимые успехи, ход войны не следовал в нужном немцам направлении. Не везде советская оборона рушилась. Некоторые позиции держались по нескольку недель и даже месяцев. В Брестской крепости на границе с оккупированной Польшей 3000 советских солдат сражались до последнего человека, держались несколько недель против штурмующих 20 000 немцев. Одесса, советский морской порт на Чёрном море, держалась против атак 4-й румынской армии около 10 недель от августа до октября 1941 года. Аналогично, порт Севастополь выдержал много стремительных атак до лета 1942 года. В то время, как миллионы советских солдат были взяты в плен, многие десятки тысяч других, самостоятельно, малыми группами, взводами, батальонами, бригадами и целыми дивизиями выходили из окружения, и присоединялись к войскам Красной Армии. Советские массовые контратаки вынуждали немцев отходить и перегруппировываться во многих случаях. Советская оборона Киева задержала наступление немцев на западе Украины на месяц. Сражение в смоленском регионе в июле-августе 1941 года задержало наступление немцев на Москву на два месяца. Сильные контратаки под Ленинградом помешали намерениям Гитлера захватить и сровнять с землёй второй по значению город Советского Союза. Жестокость сражений задушила первоначальные надежды немцев на лёгкую войну. 11 августа генерал Гальдер начал сомневаться: «В начале войны мы рассчитывали, что против нас будет 200 вражеских дивизий. Но сейчас мы имеем 360. Эти дивизии плохо обучены и вооружены, в нашем понимании этого слова, и их тактические качества неудовлетворительны. Но они существуют. Если мы уничтожим дюжину русских дивизий, то появится другая дюжина».

Цена, заплаченная за немецкие победы, была очень высока. В первые три недели войны немцы потеряли 100 000 человек, более 1700 танков и самоходных орудий, и 950 самолётов. В июле они теряли по 1700 человек в день. В августе общие потери были около 180 000 человек. Это не сравнтмо с астрономическим советскими потерями, но они были значительно больше, чем немцы теряли ранее. За всю кампанию в Западной Европе в 1940 году общие потери немцев составили только 150 000 человек, включая 30 000 убитых. С критической точки зрения, вопреки эффектному продвижению, в России вермахту не удалось достичь стратегических целей. Ленинград был осаждён, но не взят. Немецкое наступление на юге достигло Ростова-на-Дону, ворот на Кавказ и к нефтяным полям Баку, но «не хватило пороху», и в конце ноября город был освобождён русскими.

Последним шансом Гитлера победить в войне в ходе одной кампании был захват Москвы. В немецком наступлении на советскую столицу в октябре 1941 года участвовало более 70 дивизий — миллион человек, 1700 танков, 14000 артиллерийских орудий и около 1000 самолётов. Наступление группы армий Центр было остановлено в 20 милях от Москвы. 5 декабря Красная Армия, прорвав фронт под Москвой, оттеснила немцев на 40–50 миль от города. Это было первое поражение вермахта во второй мировой войне. Это был сигнал, что операция «Барбаросса» провалилась, и что Гитлер получил длительную войну «на истощение» на восточном фронте. «Русская кампания 1941 года была серьёзным поражением Германии».

В декабре 1941 года европейская война превратилась в глобальную. После за японского нападения на Пёрл-Харбор 7 декабря США вступили в войну с германским союзником на Дальнем Востоке, и гитлеровская декларация об объявлении войны Америке от 11 сентября привела США на европейский театр военных действий. Это окончательно завершило формирование американо-британско-советской коалиции, которая начала складываться летом 1941 года. В этих новых обстоятельствах Гитлер начал подсчитывать ресурсы, в которых он нуждался для поддержания глобальной войны против коалиции. Его пристальный взгляд упал на нефть, промышленность и сырьё Украины, южной России, и Кавказа.

Сталинская реакция на немецкое нападение

«Рассказ» о сталинской реакции на операцию Барбаросса повествует, что он был в шоке, удивлён немецким нападением, отказывался поверить, что это случилось и, затем, впал в депрессию, и не хотел встречаться со своими коллегами по Политбюро. Как и многие другие истории о Сталине, эта берёт начало в хрущёвской секретной речи на 20-м съезде партии в 1956 году:

«Было бы неправильно забыть, что, что после первых поражений на фронте Сталин посчитал, что это конец. В одном из разговоров в те дни он сказал: „Всё, что сделал Ленин, мы просрали“. После этого Сталин долгое время не руководил военными операциями и перестал вообще что-либо делать. Он вернулся к активной деятельности только когда несколько членов политбюро пришли к нему и сказали, что необходимо принять ряд мер для приведения в порядок ситуации на фронте».

Хрущёв, который находился в Киеве, когда началась война, сочинил историю в своих мемуарах, что Берия говорил ему, что Сталин смирился с поражением и заперся на своей даче в отчаянии.

Другая версия об этом частном инциденте приведена в мемуарах Анастаса Микояна, сталинского министра торговли. Согласно Микояну, члены политбюро приехали на сталинскую дачу и сказали своему спрятавшемуся вождю, что они хотят образовать Государственный Комитет Обороны, в который хотят его включить. Инициаторами этого действа были Берия и Молотов. Однако, как заявляют Рой и Жорес Медведевы, это неправдоподобная история. Молотов и Берия были наиболее близкими членами сталинского круга и не стали бы бросать вызов так прямолинейно. По свидетельству Якова Чадаева, возвращаясь к микояновской истории, члены политбюро приехали повидать Сталина на его дачу, и Молотов попросил его вернуться к работе. Однако чадаевское мнение об этом инциденте не является мнением очевидца, но основано на слухах. Чадаевский прямой репортаж в мемуарах о Сталине во время первых нескольких дней войны создаёт впечатление, что поведение диктатора было крайне противоречивым: он, с одной стороны, сильный и решительный, с другой — молчаливый и спотыкающийся. К тому же, в интервью 1992 года Чадаев сообщил следующее, в ответ на вопрос о сталинском поведении в первые месяцы войны: «В дни кризиса, в критической ситуации на фронте, Сталин контролировал себя в целом очень хорошо, демонстрировал уверенность и спокойствие, и великую работоспособность». Другие мемуары свидетельствуют, включая ответ Молотова на вопрос об эпизоде на даче: «Сталин был в очень взволнованном состоянии. Он не ругался, но и не был совершенно спокоен. Я бы не сказал, что он потерял голову. Он страдал, но не показывал вида. Несомненно, это был для него самый трудный момент. Говорить, что он не страдал, неверно. Но он не показывал, каково ему было на самом деле… Как обычно, он работал днём и ночью, и никогда не терял голову, или дар речи. Как он вёл себя? Как обычно, достойно». Согласно Жукову: «Сталин был очень волевым и не трусом. Только однажды я видел его несколько подавленным. Это было в конце дня 22 июня 1941 года, когда его надежда, что войны удастся избежать, была разбита. После 22 июня 1941 года и всю войну Сталин твёрдо руководил страной…». Когда Лазаря Кагановича, другого члена политбюро, спросили, правда ли, что Сталин растерялся в момент начала войны, он ответил: «Это ложь!» Молотов и Каганович были твердолобыми сторонниками Сталина, тогда как Хрущёв и Микоян были ренегатами, и в 50-х годах начали антисталинскую борьбу. Жуков был «репрессирован» Сталиным после войны, потом восстановлен, и участвовал вместе с Хрущёвым в устранении Берии, но был затем отстранён Хрущёвым.

Возможно лучшая информация о сталинской реакции на немецкое вторжение, это свидетельства современников о его действиях в первые дни войны. Согласно записям в его дневнике, когда началась война, Сталин беседовал с членами военного совета и политическими вождями. В первые дни войны от Сталина требовалось много решений. В день начала войны он подписал 20 различных декретов и приказов. 23 июня он учредил Ставку (главную квартиру) Главнокомандующего, включавшую политиков и военных, под председательством наркома обороны Тимошенко, для надзора за стратегическим управлением войной. 24 июня было приняты решения учредить совет по эвакуации, для организации эвакуации людей и материалов из зоны военных действий, и создать Советское информационное бюро (Совинформ) для координирования и руководства военной пропагандой. 29 июня Сталин выпустил срочную директиву о партийных и государственных организациях во фронтовой зоне, приказав им защищать до последней капли крови каждый дюйм советской земли. Снабжение и тыловые территории Красной Армии должны быть полностью защищены, и все предатели, и паникёры должны немедленно привлекаться к суду военного трибунала. Партизанские отряды должны быть сформированы на оккупированной врагом территории и, в случае отступления армии, должна применяться тактика выжженной земли. Врагу не должны доставаться дороги, железнодорожные пути, заводы, склады с продовольствием, ничего, чем может воспользоваться враг. Эта инструкция базировалась на тексте выступления Сталина по радио с обращением к советским людям, прозвучавшего несколькими днями позже.

22 июня день начался в сталинском кабинете в 5.45 утра, когда Молотов вернулся со встречи с Шуленбургом с известием об объявлении Германией войны. Одним из первых решений было то, что Молотов, раньше Сталина, выступил по радио в полдень с обращением к народу. Согласно Молотову, Сталин решил подождать, пока ситуация не прояснится, прежде, чем выступать со своей речью перед страной. Молотовские наброски речи были отредактированы Сталиным весьма существенно. Он значительно расширил содержание речи. Первое, Молотов сообщал, что говорит от имени Сталина, и затем призывал к необходимости сплотиться вокруг Сталина. Второе, ясно заявил, что Советский Союз не нарушал пакт о ненападении с Германией никоим образом. Третье, Молотов сделал ударение на том, что война против Советского Союза начата не немецкими рабочими, крестьянами, или интеллигенцией, а немецкими фашистами, которые также поработили Францию, Польшу… и другие страны. Четвёртое, Молотов сравнил гитлеровское вторжение в Россию с наполеоновским и призвал к патриотической войне в защиту отечества. Сталинские исправления были очень велики, составляя большинство достопамятных направлений выступления. Это включало оборот речи, появившийся в молотовском обращении и ставший затем одним из главных пропагандистских лозунгов во время войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Другим ранним визитёром сталинского кабинета в этот день был лидер Коминтерна Георгий Димитров, который записал в своём дневнике:

«В 7.00 утра я был вызван в Кремль… Поразительное спокойствие, решимость, доверие Сталина и всех других… Коминтерн сейчас явно не способен к действиям. Партии на местах принимают меры для защиты СССР. Ставить вопрос о социалистической революции невозможно. Советский народ начинает патриотическую войну против фашистской Германии. Фашизм, который поработил много народов и склонен порабощать далее, должен быть разгромлен».

В сталинском кабинете в этот день был заместитель комиссара иностранных дел Андрей Вышинский, который отвечал за развитие дипломатических отношений. Он принёс некоторые хорошие новости. Из лондона Майский передал по телеграфу заверения секретаря министерства иностранных дел Антона (Энтони) Идена, что Британия будет сражаться, и что вопрос о сепаратном мире с Германией не ставится. Слухи о миссии Гесса опровергнуты. Иден также информировал Майского, что Черчилль будет говорить в этот вечер по радио о немецком нападении и об англо-советских отношениях. Речь Черчилля по радио принесла Сталину значительное облегчение:

«Не было бОльшего противника коммунизма, чем я, за последние 25 лет. Я не буду говорить ни слова из того, что могу сказать об этом. Но всё это растаяло перед представлением, что сейчас разворачивается. Прошлое с этими преступлениями, глупостями и трагедиями сгорело… Мы имеем одну цель и „билет в один конец“, бесповоротное намерение уничтожить Гитлера, и его нацистский режим. Ничто не свернёт нас с этого пути, ничто… Из этого следует, что мы окажем любую помощь России (какую можем) и русским людям… Если Гитлер воображает, что его нападение на Советскую Россию разъединит цели, или ослабит усилия Великих Демократий, которые приняли решение о его уничтожении, то он жестоко ошибается… Его вторжение в Россию есть не более, чем прелюдия к попытке вторжения на Британские острова… Опасность для России есть опасность для нас и опасность для США… в любых сражениях вместе с русскими будут сердца всех свободных людей, и народов на каждом полушарии Земли».

США оставались демонстративно нейтральными, но оказывали большую помощь Британии. На пресс-конференции в Белом доме 24 июня Рузвельт объявил, что эта политика будет распространена на Советский Союз. 12 июля Британия и Советский Союз подписали договор о совместных действиях в войне против Германии, и обещали, что никогда не вступят в сепаратные переговоры с Гитлером о перемирии, или о мирном договоре. В конце июля Рузвельт прислал своего личного представителя Гарри Гопкинса в Москву для переговоров со Сталиным об американской помощи Советам в военных действиях. В начале августа два государства обменялись нотами, в которых США обещали помощь СССР военными материалами. В конце сентября лорд Бивербрук, британский министр снабжения, прибыл в Москву с Авереллом Гарриманом, представителем Рузвельта по ленд-лизу в Лондоне, для подписания формального договора об англо-американской помощи России.

Но наиболее важные события и решения происходили на фронтах. В первые часы 22 июня Тимошенко и Жуков выдали директиву о неожиданном нападении Германии. Приграничным округам Красной Армии было приказано привести свои силы в полную боевую готовность и рассредоточить, и замаскировать авиацию до окончания 22 июня. В то же время командирам было приказано не отвечать на «провокационные действия». После беседы в Кремле со Сталиным вторая директива была выдана Тимошенко и Жуковым к 7.15 утра. Отвечая на немецкие воздушные и артиллерийские удары, войскам запрещалось пересекать границу без специального приказа. В 9.15 вечера Тимошеко и Жуков выдали третью директиву, приказывающую Северо-Западному и Западному фронтам Красной Армии атаковать, окружить, и уничтожить группу армий Север, и Юго-Западному фронту окружить, и уничтожить группу армий Юг. Красной Армии на Северном и Южном фронтах (уважая границы Финляндии и Румынии) было приказано оставаться в обороне. Западному фронту сдерживать группу армий Центр на направлении Варшава-Минск, координируя наступательные действия с Северо-Западным фронтом. Эта директива была дана в соответствии с предвоенными планами контрнаступательных действий на случай войны. Это показывает, что Сталин и высшее командование уверенно рассчитывали, что Красная Армия будет способна справиться с немецким нападением и выполнить собственную стратегическую задачу, включая начало эффективного контрнаступления на немецкую территорию. Действительно, согласно третьей директиве Красная Армия должна была по расчётам достичь первоначальных целей в Восточной Пруссии и южной Польше в течении двух дней. В соответствии с этими расчётами Жуков немедленно отправил Киеву приказ надзирать за наступательной операцией Юго-Западного фронта, где масса советских войск была сосредоточена в ожидании основных сил немецкого вторжения на Украину. Шапошников, начальник ген. штаба, и Кулик, начальник советской артиллерии, должны были выехать для помощи Западному фронту. Генерал Штеменко отмечал в своих мемуарах спокойствие и доверие, лежавшие в основе их первоначальных действий: «Атмосфера в ген. штабе была напряжённой, деловой. Никому из нас не приходило в голову, что неожиданная тактика Гитлера даст ему временное преимущество». Оба начальника и их подчинённые действовали с обычным доверием. Вера в победу была присуща генералам советского (разлива?) образца. В Москве многие люди были изумлены тем, что немцы бросили вызов своим нападением, и тысячные толпы шли добровольцами в армию, и народную милицию (ополчение?).

Когда советское контрнаступление 23–25 июня провалилось, и вермахт прорвался на всех фронтах, стало очевидно, что ген. штаб недооценил силу начавшегося немецкого вторжения. Как отметил Жуков в своих мемуарах:

«Мы прозевали неожиданное наступление, начатое внезапно всеми наличными силами, которые были развёрнуты заранее на всех важнейших стратегических направлениях. Короче, мы полностью не смогли разгадать сущности удара. Ни нарком, ни я лично, ни мои предшественники В.М. Шапошников и К.А. Мерецков, как и высшие офицеры ген. штаба, не рассчитывали, что противник сконцентрирует такое громадное количество сил, и моторизованных войск, и в первый день войны введёт их в действие в виде компактных ударных группировок на всех стратегических направлениях, с целью нанесения мощных клиновых ударов».

Для Сталина ужасающее осознание того, что не всё идёт по плану, пришло после доклада, что Минск, столица Белоруссии, захвачен немцами. Согласно Жукову (вернувшемуся в Москву после провала контрнаступления Юго-Западного фронта), Сталин дважды посетил наркома обороны 29 июня, чтобы высказать своё мнение о ситуации, развивающейся на Западном фронте. 30 июня не только Минск был захвачен, но и бОльшая часть четырёх советских армий была окружена западнее белоруской столицы, и «(советский) западный фронт прекратил своё существование, как организованная сила». В этот же день Сталин издал приказ о создании Государственного Комитета Обороны(ГКО), который сам и возглавил.

Формирование ГКО было объявлено Сталиным в выступлении по радио от 3 июля. Согласно некоторым сообщениям Сталин говорил нерешительно и прерывисто (он никогда не был великим публичным оратором), но, как отмечено в тексте, опубликованном в тот же день всеми советскими газетами, это было бравурное выступление. Сталин начал свою речь с приветствия: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Воины нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, мои друзья!» Сталин подчеркнул громадную опасность, нависшую над страной, заключавшуюся в том, что враг уже захватил огромные районы советской территории. Как переломить ситуацию? — спрашивал Сталин. «Реальность такова, что войска Германии, развязав войну, были полностью отмобилизованы, и 170 дивизий перешли советские границы, и обрушились на СССР в состоянии полной боевой готовности… тогда как советские войска находились в состоянии мобилизации и передвигались к границам». Был ли советско-германский пакт ошибкой? Нет, сказал Сталин. Он позволил выиграть время и пространство для подготовки к войне, и поставил Германию в положение агрессора. Сталин подчеркнул, что это будет патриотическая война по защите не только советской системы, но и национальной культуры, и национального существования русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, узбеков, татар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев, и других народов СССР. Наравне с антифашистской темой Сталин настойчиво подчёркивал, что война будет одновременно борьбой за освобождение Европы от немецкого господства, совместно с Британией и США. Сталинский тон был твёрдым и уверенным. Он отрицал непобедимость Германии, указывая, что только Советский Союз оказывает ей серьёзное сопротивление. «Товарищи, наши силы неисчислимы. Высокомерный враг получит жестокий урок». Реакция народа на речь Сталина была сдержанной, но в целом положительной, особенно в Москве, где партийные и политические донесения отметили роль его речи в подъёме морального духа, и вдохновении патриотического энтузиазма.

Речь закончилась на бравурной ноте, однако военная ситуация менялась от плохого к худшему. К середине июля Красная Армия потеряла 28 дивизий, а другие 70 лишились половины своего состава и снаряжения, и немцы прорвались на 300–600 километров вглубь России от линии границы.

Преодолеть катастрофу

В своей политической карьере Сталин сталкивался с многими непредвиденными и опасными ситуациями: революцией 1917 года, гражданской войной, коллективизацией сельского хозяйства, индустриализацией, с охотой на врагов народа в 30-х годах, предвоенным кризисом и, наконец, с крахом советских оборонительных планов. Его реакция на этот последний провал была типична: реорганизация, репрессии, смена персонала и концентрация власти в собственных руках в бОльшей, и бОльшей степени.

Гос. комитет обороны (ГКО) стал вершиной сталинской системы власти в ходе войны. Председателем ГКО стал Сталин. Это дало ему возможность направлять и контролировать все аспекты советской военной деятельности. В состав ГКО были включены нарком иностранных дел Молотов, начальник органов безопасности Лаврентий Берия, член политбюро Георгий Маленков и маршал Ворошилов — сталинские старые военные друзья. Хотя политбюро партии существовало в формальном смысле во время войны, оно собиралось редко, и ГКО стало высшим коллективным органом советского управления. В подчинении ГКО находился Совет народных комиссаров и различные министерства, и ведомства.

10 июля Ставка, или Главная квартира главнокомандующего была преобразована в Ставку Высшего Командования со Сталиным во главе. 8 августа она была переименована в Ставку Верховного Главнокомандующего, и Сталин стал Верховным Командующим вооружённых сил. Поддержанная Генеральным штабом Ставка отвечала за военную стратегию и планирование, организацию, и подготовку больших операций.

Высшим уровнем советской военной организации являлся наркомат обороны. Сталин был наркомом обороны с июля 1941 года. НКО состоял из направлений — артиллерии, вооружений, авиастроения, ПВО, связи, резервов, тыла, обучения, военной разведки и контрразведки, и пропаганды, которые функционировали, как органы ГКО. Эффект этой реорганизации был в формальном объединении в руках Сталина контроля и управления всеми военными действиями Советов. Сталинский личный контроль над военными действиями страны был гораздо шире и гораздо полнее, чем у любых других военных руководителей во второй мировой войне. На практике конечно Сталин концентрировался на принятии военных решений. Он наблюдал и выдавал множество решений в отношении других областей государственной деятельности, но стремился передать инициативу, и ответственность доверенным подчинённым, таким, как Берия (внутренняя безопасность), Николай Вознесенский (экономика), Микоян (снабжение), и Лазарь Каганович (транспорт). Только в международной политике принятие решений непрерывно и детально, как и в военной области, оставалось за Сталиным, а Молотов был сталинским ближайшим помощником, с которым Сталин общался чаще, чем с кем-либо в ходе войны.

Реорганизация вооружённых сил была весьма решительной. 10 июля пять фронтов Красной Армии (Северный, Северо-Западный, Западный, Юго-Западный и Южный) были преобразованы в три многофронтовых стратегических «направления». Маршал Ворошилов принял командование Северо-Западным направлением, маршал Тимошенко Западным направлением и маршал Будённый Юго-Западным направлением. 15 июля Ставка издала директиву, упраздняющую большие механизированные корпуса, сформированные годом раньше, и ввела дивизионы, реально обладавшие танками для поддержки пехоты. Направлениям было приказано расформировать большие неуклюжие армии и заменить их меньшими, и более подвижными полевыми армиями, имевшими не более пяти, или шести дивизий. Директива также предусматривала формирование нескольких высокомобильных кавалерийских частей для ударов по врагу, дезорганизации немецкого командования и систем связи, и уничтожения линий снабжения.

16 июля отдел политической пропаганды наркомата обороны был реорганизован в Главное Политическое управление Красной Армии (ГПУ РККА). Одновременно был восстановлен в вооружённых силах институт военных комиссаров. Это означало, что политические офицеры опять будут иметь право «вето» на командирские решения и будут действовать, как заместители командиров на всех уровнях вооружённых сил. 20 июля Сталин и новый глава ГПУ Лев Мехлис издали директиву, обязывавшую всех политических комиссаров действовать по обстановке, и возлагавшую на них особую ответственность за поддержание дисциплины в вооружённых силах, и разрешавшую строго наказывать трусов, дезертиров, и паникёров. Директива запрещала отступление без письменного приказа и возлагала персональную ответственность на комиссаров по обеспечению этой политики. Эта директива была одной из серии изданных Сталиным, отражавших его взгляд, что первоначальные поражения и отступления Красной Армии вызваны отчасти недисциплинированностью, особенно командиров. 17 июля ГКО решил образовать специальный отдел (Особый отдел) НКВД (народный комиссариат внутренних дел), предназначенный для борьбы со шпионами и предателями в Красной Армии, и имевший полномочия казнить дезертиров на месте. 16 августа Сталин издал приказ № 270 — директиву всем вооружённым силам уничтожать трусов и дезертиров на месте, и гласящую, что любой командир, демонстрирующий «робость» во время боя, должен быть немедленно отстранён. Части, попавшие в окружение, по инструкции должны сражаться до последнего человека. Сталин объявил, что впредь с этого момента члены семей трусов, дезертиров и предателей подлежат аресту. 12 сентября Сталин приказал фронтовым командирам сформировать заградительные отряды для остановки бегущих в тыл солдат Красной Армии и для ликвидации паникёров, и дезертиров. Интересно, что Сталин особо оговаривает, что эти формирования должны поддерживать тех солдат, которые отказываются поддаваться панике и боятся окружения.

Сталинская решимость внедрить суровый дисциплинарный режим в вооружённых силах была продемонстрирована наказанием командования злосчастного Западного фронта, который потерпел катастрофическое поражение под Минском. Были арестованы генерал Дмитрий Павлов, командующий фронтом, и ряд его офицеров. В резолюции ГКО от 16 июля говориться, что аресты произведены открыто, чтобы дать урок другим высшим офицерам, которые нарушают дисциплину. После ареста в начале июля Павлов был обвинён в антисоветском заговоре, также, как и Тухачевский в 1937 году. Но когда трибунал приговорил его к смерти 22 июля, он обвинялся в трусости, преступной халатности и отступлении без приказа. Другая группа высших командиров, павшая жертвой сталинского гнева, была из состава Красных Воздушных Сил. Их арестовали и расстреляли за то, что они допустили уничтожающую атаку люфтваффе на советские аэродромы 22 июня 1941 года. Среди этих арестованных генералы Проскуров, Птахин, Рычагов и Смушкевич были расстреляны без суда в октябре 1941 года. Также жертвой сталинских репрессий чуть не стал начальник Ген. штаба Мерецков, арестованный, когда Павлов под пытками назвал его соучастником антисоветского заговора. Возможно Мерецков был подвергнут жестокому допросу в НКВД, но освобождён без обвинений и в сентябре возвращён на свою старую должность в Ленинграде, где он оставался представителем ставки до окончания войны в 1945 году.

Вместо Павлова командующим Западным фронтом стал генерал А.И. Ерёменко. Когда фронт был преобразован в Направление в середине июля, Ерёменко остался командующим фронтом, Тимошенко был сделан командующим Западного направления, а Шапошников назначен начальником Ген. штаба. В конце июля Шапошникова вызвали в Москву, где он и сменил Жукова на посту начальника Ген. штаба. Жуков стал командовать двумя резервными армиями, формируемыми в тылу Западного направления в центральном секторе около Москвы. Новый пост Жукова имел важное значение. Он должен был начать главное контрнаступление против группы армий Центр в районе Смоленска. Жуков писал в своих мемуарах: «Операция под Ельней была моей первой самостоятельной операцией, первой проверкой моих оперативных способностей в великой войне с гитлеровской Германией». Операция началась в середине августа, и к началу сентября войска Жукова освободили город, и очистили порядочный кусок территории от немцев. В советской прессе успех под Ельней был превознесён, как великая победа. Для иностранных корреспондентов было организовано посещение полей сражений.

Наступление под Ельней было первым из серии операций Красной Армии в смоленском регионе летом 1941 года. Город был взят немцами в середине июля, но жестокие сражения в районе Смоленска продолжались. Оборона советских войск блокировала продвижение немцев к Москве на расстоянии менее 200 километров от неё. Однако Ставка не рассматривала сражение под Смоленском, как оборонительное. Её стратегией оставалось наступление и нанесение контрударов, контратак, и контрнаступлений, подобных ельнинскому. Часто определяют задним числом эту стратегию, как успешную. Немцев задержали под Смоленском на два месяца, и тяжёлый опыт вермахта убедил Гитлера отложить продвижение на Москву, и перевести войска на более лёгкие, как тогда казалось, цели: Ленинград на севере, и Киев на юге. Психологическое превосходство над Красной Армией споткнулось, хотя в ряде случаев группе армий Центр удалось продвинуться весьма значительно. Но цена этих успехов была весьма высока. 100.000-я армия Жукова, например, потеряла треть своего состава под Ельней. И когда немцы возобновили своё наступление на Москву в конце сентября, Красная Армия оказалась не в состоянии их остановить, и потеряла отвоёванные такой дорогой ценой несколькими неделями ранее территории. Общие потери Красной Армии за два месяца сражений с немцами в смоленском сражении составили полмиллиона убитых и пропавших без вести, и четверть миллиона раненых.

Этот пример понесённых Советами потерь при наступлении, которое принесло лишь небольшой успех, часто повторялся на Восточном фронте летом 1941 года. Эта стратегия, которую обычно критикуют, позволила сделать главный вывод, что наступательные операции дают бОльший эффект и обходятся дешевле, и что временами отход выгоднее, чем сражение до последнего человека. Особенно яростно обвиняют Сталина, которого проклинают, как вдохновителя попыток неудачных наступлений летом 1941 года. Однако доктрина наступательных действий не была персональным детищем Сталина, или его ответственностью, но частью стратегических традиций и военной культуры Красной Армии. Сталин принимал это не потому, что это было стратегией, или было созвучно его политике и идеологии. Сталин был прежде всего волюнтаристом, полагающим, что для человека всё возможно. Военные цели, которые он поставил Красной Армии, определялись экономическими и политическими целями, которых он хотел достичь. «Нет крепостей, которые не смогли бы взять большевики», — таков был лозунг, выдвинутый Сталиным. И он постоянно требовал максимального выполнения того, что определялось политическими решениями (обычно выдвигаемыми им самим). К несчастью сталинские военные командиры были не более способны обсуждать и понимать его глобальные расчёты, чем его экономические, и политические кадры (которые «решают всё») обсуждать, и понимать поражения военных. Как отметил Давид Гланц: «Ставка совершенно неправильно понимала возможности своих собственных сил и вермахта… Это было врождённое преувеличение первого и преуменьшение второго. Как следствие, Ставка планировала своим силам нереальные задания. Результатом были предсказуемые бедствия… Неправильное понимание Ставкой того, что эти силы могут свершить, приводило к эффектному поражению».

Сталин полностью разделял это неправильное представление и, как Верховный командующий, нёс бОльшую часть ответственности за гибельные последствия такой практики. Как подчёркивал Тейлор (A.J.P. Taylor), сталинская приверженность наступательной доктрине «привела советские армии к более великим катастрофам, чем у других известных армий». Было много случаев, когда сталинская личная настойчивость приводила к тяжёлым советским потерям. Наиболее известный пример этого — поражение под Киевом в сентябре 1941 года.

Так как Юго-Западный фронт обладал наибольшим количеством дивизий, включая танковые, то он и добился бОльших успехов в торможении немецкого наступления после 22 июня 1941 года, чем его коллеги в центре и на севере России. Однако, в начале августа группа армий Юг подошла к Киеву, и военные «советники» стали убеждать Сталина, что нужно оставить украинскую столицу. 18 августа, однако, Сталин и Ставка издали директиву, что Киев не должен быть сдан врагу. В конце августа Красная Армия отошла к линии обороны вдоль реки Днепр, и Киев оказался на конце длинного уязвимого выступа. В этот момент генерал Гейнц Гудериан, известный немецкий танковый командир, и его 2-я танковая армия были отделены от группы армий Центр, и направлены на юг, чтобы атаковать Юго-Западный фронт с тыла, и угрожать окружением советских сил в Киеве, и вокруг него. Ставка наблюдала это продвижение, но Сталин был уверен, что свежесформированный Брянский фронт под командованием Ерёменко был в состоянии справиться с угрозой. 24 августа произошёл телеграфный разговор с Ерёменко, в котором Сталин спросил его, какие нужно выделить дополнительные силы его фронту для уничтожения мерзавца Гудериана. Ерёменко ответил: «Что касается этого мерзавца Гудериана, то нет сомнений, что мы постараемся выполнить задачу, поставленную вами по его уничтожению». 2 сентября, однако, Сталин засомневался и отправил Ерёменко следующее послание: «Ставка не довольна вашей работой… Гудериан и его группа должны быть разбиты вдребезги. Если этого не случится, то все ваши заверения об успехах ничего не будут стоить. Мы ожидаем вашего доклада об уничтожении группы Гудериана». Согласно Василевскому, 7 сентября военный совет Юго-Западного фронта запросил разрешение на отвод части сил к реке Десна для защиты своего правого фланга от наступления Гудериана. Василевский и Шапошников пошли к Сталину с этим предложением, намереваясь убедить его, что сдача Киева и отход восточнее Днепра сильно запаздывают. «Беседа была жёсткой и бескомпромиссной», — отмечает Василевский. «Сталин упрекал нас говоря, что (подобно маршалу Будённому) мы пошли по линии наименьшего сопротивления — отступать, вместо того, чтобы бить врага».

9 сентября Сталин утвердил частичный отвод, но «простое упоминание о необходимости оставить Киев», писал Василевский, «приводило Сталина в ярость, и он моментально терял контроль над собой. Мы очевидно не имели достаточно власти, чтобы устоять перед этой вспышкой неконтролируемой ярости, или (? ума, чтобы?) как следует понять нашу ответственность за надвигающуюся катастрофу». В телефонном разговоре с Шапошниковым 10 сентября Будённый, командующий Юго-Западным направлением, указал на провал сил Ерёменко по выполнению задачи и сказал, что без подкреплений он будет вынужден приказать отходить. Будённый попросил Шапошникова передать его мнение Верховному Командующему, но на следующий день он получил телеграмму со сталинской директивой: «Военный совет Юго-Западного фронта считает, что в ситуации, которая возникла, необходимо позволить общий отход фронта в тыл… Отсрочка отступления Юго-Западного фронта приведёт к потере войск и снаряжения. Запрашиваемое разрешение на отступление из района Киева безусловно поможет Юго-Западному фронту избежать окружения со всеми войсками и снаряжением». Позже в этот же день Сталин говорил с Кирпоносом, командующим Юго-Западным фронтом, и сказал ему: «Вы предлагаете отвести войска… Мы видим опасность…». Он приказал Кирпоносу прекратить думать об отступлении и направить все силы на борьбу с врагом. Сталин также принял в тот день решение отстранить Будённого от командования Юго-Западным направлением и назначить Тимошенко на его место. 13 сентября начальник штаба Кирпоноса подал рапорт Шапошникову заявив, что катастрофа произойдёт через пару дней. Приведённый в ярость Сталин продиктовал ответ лично:

«Генерал-майор Тупиков прислал паническое донесение… в Генеральный штаб. Ситуация напротив, требует, чтобы командиры всех степеней без исключения проявили ясный ум и сдержанность, но один запаниковал. Все войска на фронте должны понять необходимость упорно сражаться не оглядываясь назад. Каждый должен непоколебимо выполнять приказы товарища Сталина».

Несмотря на сталинские призывы, конец наступил быстро. 17 сентября Ставка окончательно дала команду оставить Киев и отходить на восточный берег Днепра. Это было так мало и так поздно. Клещи немецкого окружения восточнее Киева уже сомкнулись. Четыре советские армии, 43 дивизии, целиком попали в окружение. Юго-Западный фронт потерял три четверти миллиона человек, включая 600 000 убитых, пленных, или пропавших без вести в ходе битвы за Киев. Среди погибших были Кирпонос и Тупиков.

Одним из уцелевших в киевской катастрофе был генерал Иван Баграмян, начальник оперативного отдела Кирпоноса, который пробивал путь отхода из окружения. В своих мемуарах Баграмян делает предположение, что причиной того, что Сталин так неистово старался оборонять Киев, была беседа с эмиссаром Рузвельта Гарри Гопкинсом о том, что Красная Армия в состоянии удерживать линию обороны от Киева до Москвы и Ленинграда. В разговоре с Гопкинсом в конце июля Сталин доверительно высказался, что немцы устали и утратили наступательный дух. Сталин говорил Гопкинсу, что, так как прошли проливные дожди, немцы не будут в состоянии провести значительные операции после 1 сентября, и в любом случае фронт стабилизируется к 1 октября. Но месяц был долгим сроком для Восточного фронта, и в начале сентября Сталин писал Черчиллю, что фронт дестабилизирован прибывшими свежими вражескими силами. Он призывал Черчилля открыть второй фронт либо на Балканах, либо во Франции, что отвлечёт 30–40 дивизий противника с Восточного фронта. Это был не первый случай, когда Сталин призывал Британию открыть второй фронт, но этот призыв был значительно более сильным, чем предыдущие. Когда Черчилль информировал его, что нет возможности открыть второй фронт в 1941 году, Сталин предложил перевезти 25–30 дивизий в СССР для сражений на советской земле.

Хотя фактор престижа несомненно играл роль, Киев был историческим местом зарождения Российского государства, как и столицей Украины. Главная причина катастрофы, как предположил Василевский в своих мемуарах, то, что Сталин недооценивал угрозу немецкого окружения и переоценивал возможности своих собственных войск бороться с этой опасностью.

Иван Мудсли комментировал немецкое окружение под Киевом, как «великий триумф в войне на востоке и великую катастрофу для Красной Армии». Но сражение под Киевом не было полной катастрофой для Сталина. Это также дорого стоило Гитлеру (10 дивизий и 100 000 человек потеряно, согласно Василевскому). И пока Гудериан был занят на юге, группа армий Центр не могла продвигаться на Москву. Следом за этой победой под Киевом немцы продвинулись на восточную Украину, в Крым и к Ростову-на-Дону по основному направлению на Кавказ. Немцы заняли Ростов-на-Дону в ноябре 1941 года. Но они были вынуждены покинуть город, а в Крыму оборона Севастополя продлилась до июля 1942 года.

С точки зрения сталинского верховного командования киевский эпизод продемонстрировал, что оптимизм советских военных командиров не сменился пессимизмом. Это показало, с какой лёгкостью Сталин навязывал собственные желания своим генералам, и трудность для них попытаться дать ему совет так, чтобы их мнение было учтено. Перспективы на выживание для Красной Армии становились туманными, если Сталин не научится принимать решения получше, или выбирать лучшие советы.

Сражение под Ленинградом

Конечным итогом операции Барбаросса можно считать битву под Москвой в октябре-ноябре 1941 года. Но когда немцы только вступили в Россию, главной их целью был захват Ленинграда. Только после захвата Ленинграда группой армий Север немецкие силы можно было сосредоточить против Москвы. Сначала всё шло по плану. Советская оборона на литовской границе была легко прорвана, и предпринятое Ставкой контрнаступление 23–24 июля против группы армий Север провалилось. Спустя три недели немцы продвинулись на 450 километров на широком фронте и оккупировали бОльшую часть балтийского региона. После этого скорость немецкого продвижения начала уменьшаться с 5 километров в день в июле до 2,2 км в августе и 1,4 км в сентябре. В середине августа Советы попытались провести контрнаступление в районе Старой Руссы у Новгорода. Оно также провалилось, но часть войск немцев из группы армий Центр пришлось передать для усиления группы армий Север. Сталинский ответ на планы его фронтовых командиров провести контрнаступление показывает, что он научился осторожности:

«План операции не реален в настоящее время. Необходимо принять в расчёт только те силы, которыми вы располагаете и, следовательно, вы должны рассчитывать только на ограниченные действия… Ваши планы о темпах продвижения по 15 км в день очевидно превышают ваши возможности. Опыт показывает, что в ходе наших наступлений враг намеренно отходит перед нашими ударными группами. Затем, в то время, как создаётся видимость быстрого и лёгкого наступления, он скоординированно перегруппировывает свои силы на флангах нашей ударной группы с целью последующего окружения её, и отрезания от главной линии фронта. Поэтому я отдал приказ не продвигаться вперёд в ходе наступления… Необходимо подготавливать операцию с повышенной секретностью… так, чтобы враг, как это часто случается, не раскрыл нашего плана до начала операции и не смог сорвать наше наступление».

После провала советского контрнаступления в районе Старой Руссы немцы продолжали наступать, и в начале сентября группа армий Север достигла окраин Ленинграда. В этот момент, однако, Гитлер поставил главной целью Москву и решил, что вернее, чем брать Ленинград штурмом, город нужно окружить, и уморить голодом. Поддержанные постоянными финскими атаками Ленинграда с севера, немцы были уверены, что город падёт скорее раньше, чем позже. 22 сентября Гитлер издал директиву по Ленинграду: «Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. Я не заинтересован в дальнейшем существовании этой огромной популяции после поражения советской России… Мы предлагаем полностью блокировать город и стереть его артиллерийским огнём всех калибров, и непрерывной бомбардировкой с воздуха».

Для Сталина угроза Ленинграду была даже более опасной, чем крушение советской обороны на Украине. Если Ленинград падёт, будет открыта дорога для флангового удара немцев на Москву, Советский Союз лишится важнейшего центра оборонной промышленности, а психлогическое влияние взятия нацистами колыбели большевистской революции будет катастрофическим. Беспокойство Сталина о ситуации в Ленинграде отразилось в обострении отношений с тамошними партийными «вождями». Ленинградским партийным боссом был член политбюро А.А. Жданов, несомненный сторонник Сталина, талантливый, энергичный и инициативный. Через день после образования ГКО он создал свою версию комитета обороны в Ленинграде. Позже, 20 августа 1941 года, Жданов образовал военный совет обороны Ленинграда, чьей основной задачей было подготовить улицу за улицей, дом за домом для обороны города. Со Сталиным не советовались, чем он был не доволен. В телеграмме Жданову он писал:

«1. Вы образовали военный совет для обороны Ленинграда. Вы должны понимать, что военный совет может быть сформирован только правительством, или выбран Ставкой… 2. Ни Ворошилов (командующий Северо-Западным направлением), ни Жданов не состоят в этом военном совете… Это некорректная и вредная политика. Рабочие дают понять, что Жданов и Ворошилов не участвуют в обороне Ленинграда, умывают руки и доверяют оборону другим… 3. В вашем постановлении военного совета вы предлагаете избирать батальонных командиров (рабочих формирований). Это некорректно организационно и вредно политически… 4. Согласно вашего постановления… оборона Ленинграда будет осуществляться только рабочими батальонами… Мы думаем, что оборона Ленинграда должна прежде всего осуществляться артиллерией».

Жданов телеграфировал в ответ, что совет ограничен в своих функциях и полномочиях, и что он и Ворошилов взяли на себя общее руководство обороной Ленинграда. Но Сталин повторил, что они не правы, поступив таким образом, и есть опасения, что они снова могут повторить ошибки. Жданов допускал, что предложение выбирать командиров может быть ошибочным, но опыт показывает, что рабочие формирования сменяют командиров, которые не справляются со своими обязанностями. Сталин настаивал, однако, что распространение выборности на всю армию приведёт к анархии. 24 августа ГКО приняло решение о военном совете в Ленинграде, включив Жданова и Ворошилова в его состав. 26 августа ГКО принял решение послать комиссию с особыми полномочиями по Ленинграду для проверки обороны города и возможности эвакуации его предприятий и населения. Комиссия, возглавляемая Молотовым, прибыла в Ленинград 27 августа. Двумя днями позже она рекомендовала эвакуировать 250.000 женщин и детей из города, и ещё 66 тысяч с территорий вблизи линии фронта. Она также предложила срочно депортировать 96000 человек немецкой и финской национальности из региона.

Сталин остался недоволен действиями командующего Ленинградским фронтом генерала М.М. Попова, так же, как и Жданова, и Ворошилова. 29 августа он телеграфировал Молотову в Ленинград:

«Я опасаюсь, что Ленинград будет потерян безмозглыми дураками. Что Попов и Ворошилов делают? Они не докладывают нам о мерах, предпринимаемых ими против опасности. Они заняты поиском путей отхода. Я только так могу истолковать их намерения… Это чисто крестьянский фатализм. Я ничего не могу понять. Вы думаете открыть дорогу немцам на этом важнейшем направлении? Всерьёз? Что это за человек, Попов? Что Ворошилов делает? Как он помогает Ленинграду? Я пишу это потому, что обеспокоен недостаточной активностью ленинградских командиров… Возвращайтесь в Москву. Не задерживайтесь».

В этот же день Северо-Западное направление было упразднено, и командования Северо-Западного направления и Ленинградского фронта объединены. 5 сентября Ворошилов был назначен командующим нового Ленинградского фронта, и Попов стал его начальником штаба. Однако Ворошилов вскоре был освобождён от командования, и 11 сентября Ставка назначила Жукова на его место.

Жуковский метод обороны Ленинграда состоял в организации контратак и установлении драконовской дисциплины. 17 сентября он издал приказ по организации обороны ленинградского южного сектора: «Всех командиров и политработников, и солдат, которые покинут указанную линию обороны без письменного приказа от фронтового, или армейского руководства, расстреливать немедленно». Сталин целиком поддержал дух и букву жуковских суровых приказов. 20 сентября он послал Жукову и Жданову одобрение их приказа войсковым командирам:

«Говорят о том, что в то время, как наступление на Ленинград немецких мерзавцев продолжается, среди наших войск есть люди, которые говорят, что старики и старухи, жёны, и дети обращаются с просьбой к большевикам сдать Ленинград и восстановить мир.

Это говорит о том, что народ считает питерских большевиков неспособными использовать оружие против этих отдельных лиц. Я полагаю, что если мы имеем таких людей среди большевиков, мы должны уничтожить их, так как они боятся немецких фашистов.

Мой ответ, отбросить сантименты, но разбить вдребезги врага и его сообщников, стиснув зубы, не боясь боли, и смерти. Война неумолима, необходимо уничтожить тех, кто демонстрирует слабость и колебания…

Бить немцев и их сторонников, кто бы они ни были, делать это, не взирая ни на что».

В конце сентября 1941 года фронт вокруг Ленинграда стабилизировался. Город был полностью окружён и осаждён немецкими, и финскими войсками (позднее и испанской «Голубой дивизией»). Но снабжение по воздуху и через Ладожское озеро оставалось возможным. Великая драма началась. Более миллиона советских солдат погибло при сражениях в ленинградском регионе. За три года осады 640.000 граждан умерло от голода, 400.000 пропали без вести в ходе операции. Как указывал Иван Мудсли, осада Ленинграда была главным образом тяжела для женщин. Большинство мужчин было в Красной Армии, или в народном ополчении. У немцев был опыт многих случаев прорыва городской обороны и слома обороны при сопротивлении, но никогда не было такого, как в 1941 году. Осада стала главной проверкой для Жданова и коммунистической партии. Всеобщая народная мобилизация в комбинации с безжалостностью создали легенду о героическом Ленинграде.

С точки зрения стратегии, осада сковала большое количество войск противника (треть вермахта в 1941 году) и помогла обороне Москвы. Особенно важным был успех контр-наступления под Тихвином в ноябре-декабре 1941 года, который обезопасил Москву от немецкого окружающего манёвра с северо-запада. Но трения между Сталиным и ленинградскими товарищами продолжали возникать время от времени. Например, в телеграфном общении со Ждановым 1 декабря 1941 года Сталин начал саркастически высказываться: «Весьма странно, что товарищ Жданов не чувствует необходимости подойти к аппарату, чтобы просить нас о взаимном обмене информацией в такое трудное для Ленинграда время. Если московские коллеги не будут вызывать на переговоры по аппарату, это приведёт к тому, что тов. Жданов забудет о Москве и московских товарищах… Может случиться, что Ленинград тов. Жданова однажды исчезнет из СССР и окажется в Тихом океане». Как показывает эта цитата, элементы московско-ленинградского соперничества в сталинских отношениях со Ждановым несомненно присутствовали, но более важной была неизбывная забота Сталина об обороне Москвы, переходящая в навязчивую идею. Как он позже сказал Жданову при переговорах: «Не теряйте времени, не только каждый день, но и каждый драгоценный час. Враг собирает все свои силы на фронте под Москвой. Все другие фронты имеют удобный случай для атаки противника, включая ваш фронт».

Cталин спасает Москву

Битва под Москвой началась с двух катастроф для Сталина. В начале октября немцы поймали в капкан 7 советских армий в массовом окружении под Вязьмой и Брянском. Были окружены Брянский, Западный и Резервный фронты, оборонявшие подходы к Москве. Были потеряны 64 стрелковых дивизии, 11 танковых бригад и 50 артполков. Потери в людях достигли миллиона, включая около 700.000 захваченных немцами в плен. Давид Гланц сказал: «Катастрофа… Красной Армии, произошедшая в октябре, также, как и в июне, августе, и сентябре, почти очень уважаема». Катастрофа частично была результатом немецкого превосходства в силах. Армии группы Центр имели миллион солдат, 1700 танков и штурмовых орудий, 1400 пушек, и миномётов, и 950 самолётов. Им противостояли 3 советских фронта, имевших 800.000 солдат, 6808 орудий и миномётов, 782 танка и 545 самолётов. Советские силы были также ослаблены наступательными действиями в августе и сентябре, и не имели времени, чтобы окопаться как следует, и создать эшелонированную оборону. Как всегда были операционные ошибки. Но, возможно, немцы сражались и маневрировали лучше (и это «простая» правда), и вместе с превосходством в людях, и в средствах, это привело их к победе. В любом случае немецкий успех означал для советской столицы, что она прямо и непосредственно находится под угрозой.

Сталин отреагировал на ухудшение военной ситуации вызовом Жукова из Ленинграда в Москву 5 октября, и 10 октября назначил его командующим Западным фронтом. 5 октября Ставка приказала сформировать 10 резервных армий восточнее Москвы. В ходе московской битвы около 100 дивизий были перемещены на центральный сектор фронта, включая 9 с Дальнего Востока, так как Сталин был уверен, что Япония не присоединится к немецкому вторжению на этой стадии.

Не смотря на эту концентрацию сил, были составлены планы частичной эвакуации советской столицы, которая начала выполняться 15 октября. Среди первых эвакуировались в Куйбышев, расположенный в 500 милях на юго-восток от Москвы на реке Волге иностранные дипломаты и журналисты, персонал наркомата иностранных дел и наркомата обороны. Большинство сотрудников Ген. штаба переместилось в Арзамас, находившийся между Москвой и Куйбышевом. Берия приказал составить план взрыва главной части города, если возникнет такая необходимость. Это были меры предосторожности, и они вовсе не означали, что Москва будет захвачена немцами, но они вызвали вспышку диких слухов и общую панику среди части населения, которое начало спасаться бегством из столицы по собственному решению. Нервы были успокоены радиообращением от 17 октября А.А. Щербакова, московского партийного вождя, который заверил граждан, что Сталин остаётся в столице. Ситуация стабилизировалась после резолюции ГКО от 19 октября, которая объявила об осадном положении, о введении комендантского часа и передачи обеспечения безопасности в городе в руки бериевского НКВД. Несмотря на всё это, писали о так называемом «большом драпе» огромного большинства обычных московских жителей, оставшихся «непоколебимыми» перед лицом неминуемой немецкой угрозы столице. Среди защитников советской столицы в октябре-ноябре 1941 года были 5 дивизий добровольцев, которые были плохо обучены и плохо экипированы, и которые понесли экстремально высокие потери во время сражения с немцами. Другие полмиллиона гражданских лиц в московском регионе помогали на строительстве оборонительных сооружений вокруг города.

Когда Жуков принял меры по обороне города, планировалась оборонительная линия, которая проходила через Можайск в 75 милях западнее Москвы. Но Жуков также составил планы оборонительных позиций вплоть до города. В конце октября немцы стремились прорвать, или обойти можайскую линию и устремиться на Москву с северо-запада и с юго-запада, так же, как и продвинуться в центре. В начале ноября вермахт находился в 50 милях от советской столицы, но не мог совершить решающий прорыв. Это был момент, когда Сталин сделал собственный, возможно решающий вклад в защиту Москвы от немцев. Это было ежегодное празднование годовщины большевистской революции, традиционно отмечаемое речью партийного вождя и военным парадом на Красной площади. Согласно Жукову, 1 ноября Сталин спросил его, позволит ли ситуация на фронте нормально провести торжество? Жуков ответил, что немцы не в состоянии начать большое наступление в следующие несколько дней. Однако, так как существовала опасность немецкой бомбардировки, традиционный митинг накануне годовщины был проведён в метро на станции Маяковская.

Сталин воспользовался случаем и сделал мастерское представление. С врагом у ворот Москвы, он смог отрешиться от серьёзной опасности. Действительно, он откровенно признал все территориальные потери. Но Сталин указал, что стратегия блицкрига вермахта провалилась и спросил, почему «молниеносная война» достигла успеха в Западной Европе, но не в Советском Союзе? Для этого, сказал Сталин, есть три причины. Первая: провал попытки втянуть Великобританию и США в антибольшевистскую коалицию. Вторая: немцы рассчитывали на дестабилизацию и ненадёжность советского фронта — на классовые, и этнические противоречия, ведущие к быстрой дезинтеграции СССР. Третья: немцы недооценили силу Красной Армии и её способность к восстановлению морального духа, и ведению эффективной оборонительной войны на собственной земле. Взглянув на причины «временных неудач» Красной Армии, Сталин высветил два фактора: отсутствие второго фронта в Европе и недостаток танков.

Затем он обратился к политике и идеологии «гитлеровских захватчиков». Они не националисты или социалисты, сказал Сталин. Факт, что «режим Гитлера является копией реакционного режима, который существовал в царской России. Хорошо известно, что гитлеровцы подавляют права рабочих, права интеллектуалов и права наций так же легко, как царский режим подавлял их, и что они организовали средневековые еврейские погромы так же, как царский режим организовывал их. Гитлеровская партия, есть партия врагов демократической свободы, партия средневековой реакции и (антисемитских) средневековых погромов». Сталин подчеркнул, что «немецкие заговорщики хотят войны на истребление народов СССР» и осветил, в частности, угрозу истребления «великой русской нации» и её культуры. Сталин опроверг нацистские притязания на любые параллели между Гитлером и Наполеоном, кроме может быть того, что император действительно хотел уничтожить Москву до отступления армии из России.

Согласно Сталину: «Наполеон сражался против армии реакции и объединялся с прогрессивными силами, тогда как Гитлер… объединяется с силами реакции и сражается с прогрессивными силами». Это утверждение было частью сталинских аргументов, что немецкий тыл был не стабилен и являлся объектом сопротивления прогрессивных сил, как в Германии, так и в оккупированной нацистами Европе. Но что предрекает действительную гибель Гитлеру, отметил Сталин, так это американо-британо-советская коалиция, могущественная экономика альянса, которая выиграет «войну моторов»: «Война будет выиграна той стороной, которая обеспечит преимущество в производстве моторов». Сталин заключил определение борьбы с Гитлером, как справедливую войну, борьбу за освобождение «порабощённых народов Европы» так же, как и Советского Союза.

На следующий день, 7 ноября 1941 года, Сталин обратился к войскам, участвовавшим в параде на Красной площади. Ситуация была серьёзной. Сталин сказал им, что советский режим видел даже бОльшие трудности в прошлом:

«Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти страны было в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, центральная Азия, Урал, Сибирь и Дальний Восток были временно потеряны для нас. Мы не имели союзников. Мы не имели Красной Армии… Заканчивались еда, вооружение… 14 государств выступили против нашей страны. Но мы не унывали, мы не отчаялись. В огне войны мы выковали Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина воодушевлял нас… И что случилось? Мы изгнали интервентов, вернули наши потерянные территории и добились победы».

В заключение Сталин вернулся к патриотической теме, призывая прежнюю Россию бороться с иностранными захватчиками:

«Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте достойны этой миссии. Берите в пример мужественные образы наших великих предков — Александра Невского (который победил шведов), Дмитрия Донского (который бил татар), Кузьму Минина и Дмитрия Пожарского (которые изгнали поляков из Москвы), Александра Суворова и Михаила Кутузова (русского героического генерала наполеоновских воин) — которые будут вдохновлять вас в этой войне. Пусть знамя победы великого Ленина будет вашей путеводной звездой».

В последующие годы было много комментариев по поводу специфического русского патриотического содержания этой речи. Александр Верс, например, писал: «Сталинская Святая Русская речь». Однако, как Верс также отмечает, патриотизм Сталина не представлял собой ничего нового. Он долго позиционировал себя, как националиста, как государственного строителя и государственного защитника. Особенно, когда русская патриотическая тема была актуальна и когда везде отношение к советской системе и СССР улучшилось из-за дружеского отношения к русскому народу. Что было действительно поразительно в этой речи, так это полное отсутствие упоминания советской коммунистической партии большевиков. Сталин не отбросил коммунистическую партию, отнюдь нет, партия осталась ключевым инструментом для военной мобилизации страны. Но умолчание о партии в сталинской речи указывало, что он видит патриотическую сплочённость, простирающуюся дальше, чем сплочённость вокруг коммунистической идеи.

Сталинская речь была напечатана в советской прессе и распространена в вооружённых силах. Речь была переведена и в виде листовок использовалась для ведения пропаганды за линией фронта среди немцев, итальянцев, финнов, венгров, румын, и испанцев. В последующие дни советские военные цензоры просмотрели миллионы писем, отправляемых на фронт и с фронта, и докладывали о значительном подъёме настроения. Из Ленинграда НКВД доносил, что «речь тов. Сталина и парад 7 ноября на Красной площади широко обсуждались среди рабочих…» Рабочие, служащие и интеллигенция говорили, что речь тов. Сталина вдохновляет, и разъясняет каждому ближайшие перспективы войны. Неисчислимые резервы и силы Советского Союза гарантируют полное уничтожение немецкого фашизма. Цель Америки и Англии, говорил Сталин, ускорить победу над немецко-фашистскими захватчиками. В то время невозможно было точно оценить сталинский вклад в победу в сражении под Москвой, зато хорошо была видна разница между победой и поражением.

В середине ноября немцы продолжили наступление на столицу и в некоторых местах уже могли отчётливо наблюдать центр города. Советская оборона прогнулась, но держалась в критических точках, таких, как город Тула на юго-западе от Москвы. Исход был неизвестен до самого конца, когда резервы Ставки, имевшиеся в наличии, заткнули прорывы в обороне и остановили немецкое наступление. Эти резервы, изначально предназначавшиеся в качестве авангарда для главного контрнаступления, были развёрнуты преждевременно для обороны. В начале декабря немецкое наступление постепенно выдохлось. Истощение немецких войск, трудности снабжения в связи с длительностью доставки и суровая зимняя погода сыграли свою роль, но решающим фактором были свежие резервы Ставки. Эти резервы были достаточны не только для защиты столицы, но и для наступления, и Жуков был готов его предпринять.

В наступлении

Жуков представил Сталину свой план контрнаступления под Москвой 30 ноября, и операция началась через 5 дней. План Жукова предусматривал атаку противника с флангов севернее и южнее Москвы, и затем движение на запад от советской столицы. Сталин был в приподнятом настроении (in ebullient mood) в начале контрнаступления. «Русские уже бывали в Берлине дважды, и они будут там в третий раз», — сказал он Владиславу Сикорскому, лидеру польского правительства в изгнании, 3 декабря 1941 года.

В середине декабря немцы были отброшены на 100–200 миль от Москвы на широком фронте. 16 декабря командующий группой армий Центр фельдмаршал Фёдор фон Бок (фон Козёл) запросил у Гитлера разрешение отвести войска. Гитлер отказал и отдал приказ от 18 декабря «стойко обороняться», запрещающий отступать, и настаивающий на фанатичном сопротивлении советскому наступлению, на действии, которое может спасти вермахт от полного разгрома. В результате советское контрнаступление было задержано и остановлено на половине пути между Москвой и Смоленском.

В то время, как немцы окапывались на своей оборонительной позиции, Ставка разработала более амбициозный проект: начать общее наступление на восточном фронте. Стратегической целью этой операции было окружение группы армий Центр и освобождение Смоленска, уничтожение группы армий Север и деблокада Ленинграда, и выбивание группы армий Юг с Украины, и освобождение Крыма. То есть разгром вермахта и нанесение завершающего победного удара в ходе одной стратегической операции, аналогичной операции Барбаросса. Хронология подготовки этого грандиозного проекта сложна, но казалось, что советские планы начали исполняться. Подготовительные мероприятия завершились в середине декабря. В это же время элементы планируемого контрнаступления начали осуществляться, однако главные усилия не начинались до января 1942 года.

Принято приписывать этот грандиозный план Сталину. Джон Эриксон, например, называет его «первым сталинским стратегическим наступлением». Учитывая пристрастие Сталина к гигантским прожектам и триумфальное освещение советской прессой успешного московского контрнаступления — немецкого первого крупного поражения в войне, нетрудно представить Сталина формулирующим и продвигающим такой план. Однако очевидно, что Сталин и не отказался от идеи стратегического контрнаступления, даже если не он её предложил. Это была подготовка благоприятной возможности компенсировать провал ранее предпринимавшихся усилий взять в свои руки стратегическую инициативу и, если будет успех, разгромить немецкое нашествие.

Сталинская уверенность в будущей операции очевидна из беседы 16 октября с Антоном Иденом, британским секретарём министерства иностранных дел:

«Сейчас мы находимся в поворотной точке. Немецкая армия выдохлась. Её командование хотело закончить войну до зимы и не сделало необходимых приготовлений для зимней кампании. Немецкая армия сегодня плохо одета, плохо накормлена и её моральный дух упал. Они начали чувствовать напряжение. Тем временем СССР подготовил большие резервы и недавно пустил их в действие. Это приведёт к фундаментальным изменениям на фронте… Наши контратаки постепенно разовьются в контрнаступление. Мы намерены следовать подобной политике в течении всей зимы… Тяжело предположить, как долго мы будем продвигаться в ходе нашего наступления, во всяком случае до весны… Мы продвигаемся и будем продолжать продвигаться на всех фронтах».

Иден был в Москве, чтобы обсудить условия англо-советского альянса и послевоенного сотрудничества. Сталин хотел уже начать говорить о заключении договора о послевоенном мире также, как и о послевоенном союзе, о чём уже дискутировал с Бивербруком и Гаррманом в конце сентября 1941 года. В последствии он поднимал эти вопросы в переписке с Черчиллем, который согласился отправить Идена В Москву для всестороннего обмена взглядами. В Москве Иден столкнулся со многими радикальными предложениями, которые Британия считала преждевременными. Это будут два англо-советских договора, говорил Сталин, один о военной взаимопомощи в ходе войны и другой об урегулировании послевоенных проблем. Ко второму договору должен быть приложен секретный протокол по реорганизации европейских границ после войны. Согласно советским предложениям, в предлагаемом протоколе границы СССР устанавливались на момент июня 1941 года (т. е. включали республики прибалтики, западную Белоруссию и западную Украину, Бессарабию, и Буковину).

Польша должна будет получить компенсацию за свою территориальную потерю восточной части за счёт экспансии на немецкие территории западнее. Финляндия должна передать территорию Петсамо в состав СССР. Чехословакия, Греция, Албания, Югославия будут восстановлены, как независимые государства. Как награду за поддержание нейтралитета, турки получат Додеканейские острова, часть болгарской территории и, возможно, часть сирийских территорий. Немцы будут ослаблены разоружением и расчленением на несколько мелких политических единиц. Британия заключит союзы с Бельгией и Голландией, и получит военные базы в Западной Европе, тогда как СССР будет иметь базы в Финляндии и Румынии. Окончательно это будет послевоенный альянс в Европе для защиты мира.

В сравнении со сферой влияния в Восточной Европе, которую Сталин действительно установил в 1945 году, это вполне умеренные предложения — в сущности восстановление европейского статус-кво, наказание враждебных государств (прежде всего Германии) и повышение британской, и советской безопасности. В беседе с Иденом, однако, Сталин пояснил, что его главным и ближайшим приоритетом было британское понимание территориальных целей СССР, достигнутых после нацистско-советского пакта. Как он сказал Идену: «Очень важно ддля нас знать, станем ли мы „сражаться“ с Британией по вопросу западных границ на мирной конференции».

Со сталинской точки зрения война выглядела так, как если бы она заканчивалась через несколько месяцев. Когда война действительно закончится, трудно было предвидеть. Поверив в военный успех, Сталин пытался максимально укрепить своё положение после наступления конца войны. Но Иден сопротивлялся сталинским требованиям говоря, что ему необходимо проконсультироваться с Черчиллем и кабинетом, и что американцы также имеют интересы, которые необходимо учесть. Иден покинул Москву 22 декабря 1941 года, но до апреля 1942 года Британия не давала формального ответа на сталинское предложение, ограничиваясь серией рассуждений о военном времени и послевоенном сотрудничестве, которые не отрицали, но и не подтверждали по существу советские требования.

22 апреля Сталин писал Черчиллю, что он предлагает послать Молотова в Лондон, чтобы обсудить различия между советской и британской позициями. Прибыв в Лондон 20 мая, Молотов, согласно инструкциям, упорно вновь заявлял советскую позицию. затем произошла курьёзная вещь. Молотов внезапно согласился принять британскую позицию по договору об альянсе на военное время, что заключалось не более, чем в неопределённых обязательствах на послевоенное сотрудничество. Молотовский первоначальный ответ на британские предложения, о которых он телеграфировал в Москву был таким: это «пустая декларация», и она должна быть отброшена. 24 мая, однако, Сталин приказал изменить линию:

«Мы принимаем „наброски“ договора, представленные вам Иденом. Мы не считаем его пустой декларацией, но рассматриваем, как важный документ. Он не достаточен для решения вопроса безопасности границ, но это не плохо. Возможно это развязывает нам руки. Вопрос о границах, более, или менее требующий гарантий для безопасности наших границ в той, или иной части нашей страны будет решён с помощью силы».

Быстрое изменение сталинской политики было вызвано ухудшением военной ситуации. В декабре он задумывался о послевоенном мировом порядке, теперь его приоритетом было укрепление англо-советского альянса и получение обязательств от Британии и Америки открыть второй фронт в Европе в 1942 году, что должно было облегчить положение на восточном фронте.

Сталин уверенно считал 1942 год годом победы. В начале января Ставка перегруппировала свои силы и подготовила удар, планируя в ходе контрнаступления сокрушить немецкие позиции на всём протяжении восточного фронта. 10 января Сталин выдал своим командующим следующую директиву:

«После того, как Красная Армия добьётся успеха в разгроме немецких войск в достаточной степени, она должна продолжать контрнаступление и преследовать отступающих на запад немцев. Как только начнётся наше наступление, немцы перейдут к обороне… Немцы постараются тем самым сдержать наше наступление до весны. Затем, собравшись, они начнут снова наступление против Красной Армии… Наша задача — не дать немцам передышки, гнать их на запад непрерывно, истощить их силы и резервы до весны, когда мы будем иметь свежие резервы, тогда как немцы не будут иметь более резервов, это будет полное поражение нацистских сил в 1942 году».

Советское наступление обеспечило достижение некоторых локальных целей, но провалилось на более важных. Февраль стал началом конца наступления. 23 февраля, в 24-ю годовщину образования Красной Армии, Сталин издал «приказ дня» (очевидно «Приказ ко дню Красной Армии») для всех войск. Главной политической темой приказа было заявление, что Красная Армия ведёт «не хищническую, не империалистическую, но патриотическую войну, войну освободительную, справедливую войну». Сталин сделал ударение на том, что Советский Союз не ставит цели уничтожения немцев, или разрушения немецкого государства:

«Опыт истории показывает, что гитлеры приходят и уходят, но немецкий народ и немецкое государство остаются». Сталин подчеркнул, что имея антирасистский мандат советское государство и Красная Армия громят агрессоров «не потому, что их Германия зачинщик, но потому, что они хотят поработить наше отечество». По военным вопросам Сталин был вполне уверен и утверждал, что Советы перехватили инициативу, и что «не далёк день, когда Красная Армия… изгонит ненавистного врага… и красные знамёна будут снова гордо реять над всей советской землёй». Однако он не сделал предсказания победы в 1942 году, но избрал вместо этого идею, что война будет выиграна «постоянно действующими факторами: стабильностью тыла, моральным духом армии, численностью и качеством войск, экипировкой армии, организаторскими способностями командного состава армии» — всё это указывает, что война будет выиграна достаточно скоро.

В марте 1942 года массированное советское наступление стало тормозиться «распутицей» — весенней грязью. В апреле Ставка заявила, что наступление завершено и Красная Армия переходит к обороне. Но планы уже были подготовлены для начала Советами контрнаступления летом 1942 года. Ощутив вкус победы под Москвой в декабре 1941 года, Сталин и его генералы были решительно настроены захватить инициативу снова и заставить немцев перейти к обороне. Гитлер, однако, имел собственные идеи, и вермахт уже планировал и готовился к следующей кампании блицкрига в России.

К концу 1941 года Красная Армия потеряла около 200 дивизий в сражениях и понесла ошеломляющие потери — 4,3 миллиона человек убитыми. Намного больше человек и дивизий (?) было потеряно в напрасном контрнаступлении в начале 1942 года. Но советский режим выжил в гитлеровской войне на уничтожение, поднялся и отбросил немецкое вторжение. Сталин был уверен, что высшая точка поворота в войне достигнута. Но главную проверку советская система и Сталин, как военный вождь, прошли успешно.

Глава 5. Победы под Сталинградом и Курском: Сталин и его генералы

На 1941 год Гитлер планировал следующую молниеносную кампанию в России. Её размах и цели очень отличались от тех, что стояли перед операцией Барбаросса. Несмотря на великие победы в 1941 году вермахт имел несколько поражений от Красной Армии и не был способен на длительное ведение войны с нанесением ударов на различных направлениях в ходе стратегического наступления на восточном фронте. К марту 1942 года Германия потеряла 1,1 миллиона человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, или попавшими в плен — 35 % от их сил на восточном фронте. Только 8 из 162 дивизий имели полный комплект личного состава. Для пополнения требовалось 625.000 человек. Мобильность немцев была сильно ослаблена потерей 40.000 грузовиков, 40.000 мотоциклов, около 30.000 легковых автомобилей и тысяч танков. Остальные транспортные перевозки вермахта осуществлялись на животных (главным образом на лошадях), и их потери в результате действий противника составили 180.000 голов, на замену поступило только 20000.

Реалистичным выбором для Гитлера было наступление на одном фронте, и его внимание сосредоточилось на юге, и на вопросах нефти. На юге Кавказских гор были нефтяные поля Баку, дающие около 90 % советского горючего. Гитлер рассчитывал, что захват этих полей отрежет Советам их нефть, увеличив снабжение Германии и её союзников по Оси, и уменьшит зависимость вермахта от «беззащитных» скважин Плоешти в Румынии. Даже до советско-немецкой войны Гитлер тревожился о своём снабжении нефтью: «Сейчас, в эру воздушных сил», сказал он в январе 1941 года: «Россия может превратить нефтяные поля Румынии в пространство дымящихся обломков… и жизнь стран Оси очень сильно зависит от этих полей».

Гитлер также тревожился о вступлении США в войну. Американская экономика и военная мощь стали решающим толчком в балансе сил против Германии в ходе 1-й мировой войны, и Гитлер понимал опасность, грозящую крепости «Европа» (Festung Europa) от англо-американского вторжения во Францию. Это вторжение не произошло до июня 1944 года, но ранее, в 1942 году, казалось, что оно произойдёт через месяцы, а не через годы. Это означало войну на два фронта в Европе, и Гитлер отчаянно нуждался усесться за стол переговоров со Сталиным до возврата Британии и Америки «в дело» на западе. В течении длительного времени Гитлеру пришлось вести войну на истощение с союзной коалицией на многих фронтах — в Атлантике, Средиземном море, северной Африке, и Среднем Востоке также, как и в западной, и восточной Европе.

Цели немецкой летней кампании 1942 года были даны в директиве фюрера № 41 от 5 апреля 1942 года:

«Всем наличным силам сконцентрироваться на главных операциях в южном секторе с целью обезопасить наступление на кавказские нефтяные поля и, таким образом, перейти через Кавказские горы».

В противоположность тому, что было в 1941 году, Гитлер в 1942 году вовсе не рассчитывал выиграть войну на Востоке. Его целью было нанести Красной Армии сокрушительный удар, уничтожить её силы в районе Донецка (Донбасс) и захватить контроль над нефтью, и другими экономическими ресурсами на Украине, в южной России, и на Кавказе. Он понимал, что сила может привести к победе в короткий срок, но более важно было приобрести средства и безопасное положение для ведения глобальной войны на длительное время.

Гитлеровские генералы разделяли его стратегический взгляд на прорыв к ресурсам, но их оперативным приоритетом был разгром Красной Армии. Планом кампании предусматривалось оккупировать Донбасс и все территории западнее Дона. Советские силы на этих территориях должны быть окружены и уничтожены, и линия обороны должна быть установлена вдоль берега реки Дон. Загнав Красную Армию в мешок, немцы смогут переправиться через Дон южнее Ростова и направиться на Кубань, Кавказ, и Баку.

Это был план, который привёл осенью 1942 года к наиболее важной точке во всей второй мировой войне — сражению под Сталинградом, расположенным в излучине Волги, которая отстоит в пределах 50 миль от наиболее восточной точки большой излучины Дона. С точки зрения захвата, ключевой точкой на западном берегу Волги является точка, лежащая посередине между двумя реками. Сталинград был также большим промышленным центром и защищал поток перевозу нефти по Волге от Астрахани на север России. Согласно директиве Гитлера № 41: «Все усилия должны быть направлены на взятие Сталинграда, или продвижения к городу для ведения огня тяжёлой артиллерией таким образом, чтобы прекратить любое использование города, как индустриального, или коммуникационного центра». Но выполнить чёткий приказ не удалось.

Планируемая кампания получила кодовое наименование «Операция Синева» (Operation Blau) и должна была выполняться группой армий Юг в составе 6-й и 17-й армий, и 1-й, и 4-й танковых армий, также, как и 11-й армией, базировавшейся в Крыму. Поддержку немецким армиям оказывали много дивизий стран Оси, включая 8-ю венгерскую, 3-ю и 4-ю румынские армии. Всего было задействовано 89 дивизий, включая 9 бронетанковых — около 2-х миллионов солдат.

До начала главной кампании немцы добились полной победы в Крыму. Они захватили Крым в 1941 году, но только в начале 1942 года добились полного контроля над Керченским полуостровом из-за серии контрнаступлений Красной Армии, планировавшей освобождение обороняющегося Севастополя. Немецкая 11-я армия начала эту кампанию, вернув Керченский полуостров 8 мая, и за две недели уничтожила 3 советских армии, имевших 21 дивизию, и взяла 170.000 пленных.

После этой катастрофы Сталин и Ставка подвергли критике исполнение обязанностей командованием Крымского фронта. В документе от 14 июня 1942 года, предназначенном для старшего командования Красной Армии, командование Крымским фронтом было раскритиковано, первое — за то, что оно не понимает сущности современной войны; второе — за то, что оно потеряло контроль над своими войсками; третье — за то, что оно продемонстрировало недисциплинированность, не выполнив инструкций Ставки. Документ также объявляет о смещении и понижении в должностях фактически всего командования фронтом. Среди пониженных в должности были командующий фронтом генерал Козлов и Лев Мехлис, глава ГПУ (главного полит. управления Красной Армии), который был представителем Ставки в Крыму. Мехлис потерял свой пост заместителя комиссара обороны вместе с работой в ГПУ и был понижен в звании на одну ступень с армейского комиссара 1-го ранга до корпусного комиссара. Сталинский гнев по отношению к Мехлису стал очевиден с первых дней наступления вермахта на Керчь, когда комиссар телеграфировал в Москву жалобы на действия генерала Козлова по отражению немецких атак. В ответ Сталин послал ядовитый выговор:

«Вы заняли странную позицию, как сторонний наблюдатель, который не имеет отношения к делам Крымского фронта. Эта позиция может быть удобной, но это абсолютно недостойно. Вы не сторонний наблюдатель… но ответственный представитель Верховного Командования, отвечающий за все фронтовые успехи и поражения, и обязанный корректировать ошибки командования на месте».

В другом случае Сталин телеграфировал Козлову: «Вы являетесь командующим фронтом, не Мехлис. Мехлис должен помогать вам. Если он не поможет, вы должны доложить об этом». Генерал занялся делом: прислал в Ставку документ от 4 июня, где написал, что все командиры «являются мастерами современного боя», понимающими важность «скоординированных действий всех видов оружия» и отвергают вредные методы бюрократического руководства… они должны не ограничиваться отдачей приказов, но посещать войска, армии и дивизии, чаще «помогать своим подчинённым выполнять приказы. Задачей для наших командиров, комиссаров и политработников является искоренение элементов недисциплинированности среди командиров всех рангов».

Эвакуация Красной Армии из Керчи открыла дорогу последнему штурму Севастополя, который начался 2 июня с массированной авиа и артиллерийской бомбардировки. В ходе многомесячной осады (siege) люфтваффе сделали более 23 000 самолётовылетов и сбросили 20 000 тонн бомб на город. Немцы даже перебросили с ленинградского фронта свою тяжёлую артиллерию, включая орудия, стреляющие снарядами весом 1 т, 1,5 т и даже 7 т. Штурм Севастополя с суши и моря начался в начале июня. Советские потери достигли десятков тысяч, и немцы захватили ещё 95 000 пленных. Немцы потеряли 75 000 человек, включая 25 000 убитых. Немцы восторжествовали, но оборона Севастополя внушила им страх и породила легенды о героической Красной Армии, защищавшей сначала Брест в июне 1941 года, затем Одессу, Смоленск, Ленинград, Тулу и Москву.

Катастрофа под Харьковом

Тем временем главное событие происходило тоже на Украине: его не планировали начинать ни немцы, ни Советы. 12 мая Красная Армия начала главное наступление с целью возвратить Харьков, второй по значению украинский город. К несчастью советское наступление совпало с концентрацией немецких сил для операции «Синева»(Blau), и 6-я армия, и 1-я танковая армия смогли эффективно обороняться, и провести уничтожающую контратаку. Русские не только не смогли вернуть Харьков, но три советские армии, участвовавшие в операции, были окружены немцами и полностью уничтожены. Сражение произошло 28 мая. Советские потери составили около 280.000 человек, включая 170.000 убитых, раненых и пропавших без вести. Около 650 танков и 5000 орудий также были потеряны Красной Армией.

Харьков стал очередной военной катастрофой, постигшей Сталина. Выдающееся обвинение однажды сделал Хрущёв, который в то время был полит. комиссаром Юго-Западного направления, проводившего операцию. В 1956 году Хрущёв заявил, что он спрашивал у Сталина разрешения отменить операцию до того, как советские войска были окружены немцами. Версия Хрущёва была в своё время внесена в официальную историю Великой Отечественной войны, опубликованную в начале 60-х годов, когда он был вождём Советского Союза. Но Жуков категорически опровергает историю Хрущёва в своих мемуарах и возлагает вину на командование Юго-Западного направления, которое, как он заявил, проталкивало эту операцию и затем вводило Сталина в заблуждение о ходе сражения.

Эта критика «местного» руководства была поддержана маршалом Москаленко, командовавшим одной из армий в этой операции. На его взгляд Юго-Западное направление недооценило противника и преувеличило возможности своих собственных сил. Эта новая версия событий, произошедших по официальной советской истории, опубликованной в 1970 году, не подтверждается Василевским в его мемуарах. Он частично согласен с версией Жукова-Москаленко, но подтверждает историю Хрущёва о его усилиях переубедить Сталина. Василевский также подтверждает, что Ставка могла больше помочь Юго-Западному направлению. Эта последняя точка зрения подтверждается в мемуарах маршала Баграмяна, начальника штаба Юго-Западного направления, который считает главной проблемой недостаточную подготовку операции Ставкой.

Собственный вердикт Сталина о харьковском поражении был сделан в приказе Юго-Западному направлению от 26 июня, в котором было объявлено, что Баграмян отстранён от должности начальника штаба, так как его неудача по обеспечению ясной и чёткой информацией Ставки «не только привела к провалу наполовину достигшей успеха операции, но и привела к сдаче 18–20 дивизий врагу». Сталин сравнил эту катастрофу с поражением одной из царских армий в ходе первой мировой войны и указал, что не только Баграмян наделал ошибок, но и Хрущёв, и Тимошенко, командующий Юго-Западным направлением. «Если мы объясним стране всё о катастрофе…, то я опасаюсь, что с вами будет поступлено весьма строго».

Сталин, однако, обошёлся с виновными в катастрофе очень мягко. Хотя Баграмян был понижен с уровня направления до армейского начальника штаба, он позднее занял место среди самых главных командующих всей войны, один из двоих не-славян (он был армянином, другой — еврей), командующих фронтами. Он был не единственным козлом отпущения. Действительно, многие из тех, кто участвовал в операции, позднее занимали высокое положение в советском высшем командовании, например, генерал Антонов, который стал сталинским начальником Генерального штаба в декабре 1942 года. В июле 1942 года Тимошенко был переведен в Ленинград командующим Северо-Западного фронта. Это было наказанием, или понижением, но одновременно это было возвращением Тимошенко на место триумфа в советско-финской войне.

Сталинское мягкое обращение с командованием Юго-Западного направления контрастировало с наказанием виновников крымского поражения. Возможно это косвенное признание того, что за харьковскую катастрофу были ответственны отчасти и Ставка, и Верховный Командующий. Уважительное отношение к донесениям от Юго-Западного направления в Ставку, посланным в марте-мае 1942 года, и внимание к ситуации, сложившейся там, весьма показательны. Из документов следует, что предлагая операцию, командование нацеливалось не только на возвращение Харькова, но и на выход к Днепру. Даже когда в ходе сражения стало ясно, что немцы намного сильнее, чем предполагалось, и что ожидаемых целей достичь невозможно, командование направления продолжало посылать оптимистические донесения в Москву.

Разработка подобных планов и поддержка наступательных устремлений направления — не единственный признак оптимистического взгляда Сталина и Ставки на перспективы Красной Армии на восточном фронте весной 1942 года. В конечном итоге именно наступательные действия привели к изгнанию немецких сил из СССР. Харьков был только одной из многих амбициозных наступательных операций, разработанных Сталиным и Ставкой весной 1942 года. В Крыму дополнительные наступательные действия Красной Армии были предупреждены началом немецкого наступления от 8 мая. В начале мая Северо-Западный фронт начал операцию против немецких превосходящих сил в районе Демьянска. В середине мая Ленинградский фронт начал операцию по освобождению частей советской армии из окружения. В центральном секторе Красная Армия готовилась начать наступление в направлении на Ржев, Вязьму и Орёл.

Причины харьковского поражения лежат в наступательной доктрине более, чем в прочих ошибках Сталина, или командования Юго-Западного направления. Эта истинная причина харьковского поражения не разъясняется в военных мемуарах и описаниях дискуссии в Совете Верховного командования весной 1942 года, широко распространённых Жуковым, и одобренных Василевским. Согласно им, основной плана Ставки на на летний период 1942 года оставался оборонительным. В этом контексте харьковская операция представлена, как неудачное отклонение от главного плана, и как результат сталинской склонности к наступлениям, и лоббирования Тимошенко большого наступления в районе Харькова.

«Мы предполагаем находиться в обороне, бездействовать всё время, и ждать немецкой атаки?» — спрашивал Сталин, по словам Жукова. Несомненно Сталин, как обычно, поддерживал наступательные действия, но картина, нарисованная Жуковым и Василевским об основных планах Ставки на стратегическое наступление, не убедительна. Согласно Жукову, например, он предпочитал оборонительное положение, но сам перед тем, проталкивал генеральное наступление против группы армий Центр в районе Вязьма-Ржев, предлагая отменить харьковскую операцию. Получается, что дискуссия, проводимая Ставкой о том, где развёртывать силы для наступления, была ранее, чем обсуждение того, переходить, или не переходить к обороне.

Эта интерпретация подкрепляется Жуковым последующей порцией притязаний, что Вяземско-Ржевская операция, которая действительно имела место в другой форме в июле-августе 1942 года, должна была изменить стратегическую ситуацию в центральном секторе у Москвы, для чего понадобилось сосредоточить много сил. В изложении Василевского, обсуждение, проводившееся в Ставке, выглядит противоречиво. Он утверждал, что были приняты решения: «одновременно со стратегической обороной предпринять и местные наступательные операции в некоторых секторах, в которых, с точки зрения Сталина, можно было использовать успех в зимней кампании, улучшивший операционную ситуацию наших войск, что должно было помочь нам перехватить стратегическую инициативу и разрушить нацистские планы на новое наступление летом 1942 года. Можно предположить, что это создаст все условия Красной Армии, чтобы начать главные наступательные операции на всём фронте от Балтики до Чёрного моря».

Эти «словеса» о гибкой программе наступательных действий вернее отражают реальность, чем упоминание о стратегической обороне. В таком случае становится понятнее задача, поставленная в разработанном документе Генерального штаба весной 1942 года. Упоминаемые Василевским локальные действия на самом деле являлись весьма амбициозными планами и предусматривали в ходе наступления продвижение до западных границ СССР к концу 1942 года. Красная Армия предполагала после этого обороняться. Эта перспектива стратегического наступления была изложена Сталиным Черчиллю в послании от 14 марта 1942 года:

«Я совершенно уверенно чувствую, что совместные усилия наших войск, хоть и редкие, всё-таки достигнут цели сокрушения общего врага, и что 1942 год увидит решающий поворот на антигитлеровском фронте». Опубликованный сталинский приказ к празднику 1 Мая 1942 года определял текущую фазу войны, как период освобождения советских земель от гитлеровских подонков и призывал Красную армию «сделать 1942 год годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских негодяев!»

Другой важный аспект планирования Ставкой весной 1942 года состоял в определении главного направления немецкого наступления, будет ли оно на юге и будет ли иметь целью установить контроль над советскими экономическими ресурсами. Для этого не хватало информации. Факт — что группа армий Центр в составе 70 дивизий, находящаяся менее, чем в 100 милях от Москвы, являлась весомой частью расчётов Сталина и Ставки. Хотя Сталин не считал юг главным направлением наступления Германии, он рассматривал такое продвижение, как цель главным образом флангового наступления на Москву. Обороне этого сектора фронта, как жизненно важного для безопасности Москвы, был отдан главный приоритет, и резервы Ставки размещались исходя из этого.

Идея, что Гитлер нацелится прежде всего на захват Москвы превалировала во всей кампании 1942 года и была усилена проводимой Германией дезинформационной «операцией Кремль», состоявшей в искусно сделанной фальшивой подготовке к наступлению на советскую столицу. В ноябрьской 1942 года речи, посвящённой 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, когда немецкое наступление было в самом разгаре, Сталин отрицал, что немецкая летняя кампания направлена главным образом за нефтью и настаивал, что главная цель — охватить Москву с востока, и затем ударить по советской столице с тыла. «Короче, главной задачей немецкого летнего наступления было окружение Москвы и окончание войны в этом году».

Не только первое время планы и расчёты Сталина, и Ставки делались исходя из этого посыла. Наступательные действия Красной Армии у Харькова и в других местах потерпели поражение не только в результате больших потерь, и израсходования резервов Ставки, но и потому, что немецкое наступление было направлено не на Москву, а на Сталинград, и Баку. Решающая схватка между Красной Армией и вермахтом в 1942 году имела место не на фронте у Москвы, но под Сталинградом.

Дорога на Сталингшрад

Операция «Синева» началась 28 июня и быстро развивалась. В конце июля немцы оккупировали весь Донбасс, бОльшую часть территории вдоль Дона и направились на Сталинград, и Кавказ. Как и летом 1941 года, немецкое верховное командование достигло вскоре головокружительных успехов. 6 июля Гальдер записал: «Мы переоценили силы противника, и наступление разбило его в пух, и прах». 20 июля Гитлер сказал Гальдеру: «В августе немцы будут на Волге, и Сталинград будет осаждён. На юге немецкие силы достигнут предгорий Кавказа, оккупируют майкопские нефтяные поля и будут угрожать другим нефтяным полям у Грозного в Чечне». 21 августа 1942 года немецкий флаг был водружен на вершине Эльбруса, высочайшего пика на Кавказе.

В течении июля и августа немцы взяли 625 000 пленных, и уничтожили, или захватили 7000 танков, 6000 орудий, и более 400 самолётов. Немецкие потери были также велики — более 200 000 человек только в августе. Потери Красной Армии были значительнее, но не по меркам лета 1941 года. После этого Советы учились отступать и начали более умело избегать окружения. Хотя в главном твёрдо следуя политике «не отступать», Сталин и Ставка стали более склонны, чем ранее, санкционировать отход. Столкнувшись с ростом потерь и истощением своих человеческих резервов, Совет высшего командования был озабочен сохранностью своих сил. В этот период все послания Сталина фронтовым командирам запрашивали о судьбе окружённых частей и требовали информацию, что делается, чтобы помочь им выйти из окружения. Немцам, однако, казалось, что относительно малое количество пленных солдат противника указывает на советскую слабость и полномасштабный отход скорее, чем на изменение тактики. Это ошибочное впечатление оказало сокрушительное влияние на стратегическую переориентацию операции Синева, произошедшую в июле 1942 года.

В своей оригинальной концепции операция Синева была объединённой и скоординированной операцией, цели которой были достигнуты в основной фазе. Сначала были взяты под контроль Дон и Волга, затем началось главное продвижение на Кавказ. 9 июля, однако, группа армий Юг была разделена на отдельные командования групп армий А и Б. Фон Бок, командующий группы армий Юг, стал командующим группы армий Б, включающей 6-ю армию, 4-ю танковую армию и различные армии стран Оси. Их задачей было нанесение удара на восток от Курска и Харькова в направлении Воронежа, и затем на юго-восток к большой излучине Дона.

Группу армий А возглавил фельдмаршал Вильгельм Лист. В неё входили 17-я армия и 1-я танковая армия, с задачей захватить Ростов-на-Дону, и совершить марш на Баку. 13 июля фон Бок был смещён Гитлером из-за оперативных разногласий и заменён бароном фон Вейхсом. В этот же день 4-я танковая армия была передана из группы армий Б в группу армий А, на юг. Десятью днями позже, 23 июля, Гитлер издал директиву № 45. Она гласила, что «в кампании, которая продлиться немногим более трёх недель, поставленные мной широкие цели для южного фланга Восточного фронта долны быть в значительной степени достигнуты». Поддержанная 11-й армией из Крыма, группа армий А теперь имеет задачу уничтожить противника южнее Ростова и затем «полностью оккупировать восточное побережье Чёрного моря», и захватить Баку.

Слева, группа армий Б «наносит удар в направлении Сталинграда, уничтожая силы врага, сосредоточенные здесь, захватывает город и блокирует коммуникации между Доном, и Волгой. Гитлеровское решение разделить южное наступление, преследовавшее две стратегические цели одновременно, оккупацию Баку и захват Сталинграда, выглядит ошибкой. В то время, как вермахт был в состоянии достичь одну, или другую из этих двух целей, концентрируя свои силы и ресурсы на Сталинграде, или Баку, он не был достаточно сильным для достижения обеих амбициозных целей. Но этого не видел Гитлер в то время, и захват Ростова 23–24 марта только поддержал его оптимизм.

Немецкие силы были готовы начать кампанию на Кавказе, но, как отметил парадоксальную вещь генерал Альфред Йодль, начальник оперативного отдела немецких вооружённых сил, — „Судьба Кавказа решается в Сталинграде“. Причиной этого было то, что Сталинград являлся точкой опоры оборонительного блока на Дону и Волге, в котором немцы нуждались для защиты своего продвижения на Баку от флангового советского контрнаступления. Но Гитлер был уверен, что это будет достигнуто, и когда немецкая 6-я армия дошла до окраин Сталинграда в конце августа, фюрер рассчитывал, что город будет взят штурмом наверняка.

Сталинская реакция на эту операцию показывает, что он ожидал, что главной задачей немцев в 1942 году будет Москва. Он считал, что начавшееся наступление на юге с направлением на Воронеж имеет скорее целью Москву, чем Сталинград. Немецкий прорыв в этой точке мог перерезать главные коммуникации между центром страны и югом. Город был взят немцами 7 июля, но через четыре недели Красная Армия предприняла контратаку в районе Воронежа. Значение, придаваемое Ставкой этой операции, показывает решение образовать Воронежский фронт и назначить командующим генерала Николая Ватутина, одного из талантливейших офицеров Генерального штаба.

Другим регионом, где Красная Армия упорно продолжала попытки наступления летом 1942 года, был Ржевско-Вяземский район. Эти операции проводил жуковский Западный фронт, поддержанный Калининским и Брянским фронтами. В своих мемуарах Жуков мало говорит об этих операциях, так как успехи были достигнуты ничтожные в сравнении с огромными силами, для этого использованными. Он упоминает этот эпизод только, как пример недооценки его роли, так как он спорил со Сталиным о приоритете харьковской операции. Фактически ржевско-вяземская операция была более приоритетна для Ставки, и Жуков сконцентрировал дополнительные силы в то время, когда советское положение на юге было катастрофическим, и нуждалось в срочной поддержке.

В то время, как воронежское сражение полностью замалчивалось советской прессой, а о ржевско-вяземском сражении писалось очень мало, информация о Сталинграде широко распространялась. Но обе эти операции в ежедневных сводках Ген. штаба занимали главное место, что иллюстрирует наступательную направленность деятельности Ставки даже в моменты наибольшей опасности и тяжёлых окружений.

Вдобавок юг для наступательных действий был вынужденно ослаблен вследствие харьковской катастрофы. Когда немцы нанесли удар в начале июля, оборона Тимошенко рухнула, и Ставка была вынуждена прекратить наступление на Дону. Направление немецкого наступления на Сталинград скоро стало очевидным, и 12 июля Ставка приказала создать Сталинградский фронт. Это разгрузило Юго-Западный фронт Тимошенко. Три резервных армии, 62-я, 63-я и 64-я, должны были быть развёрнуты для обороны Сталинграда. В сумме Тимошенко имел 38 дивизий в своём распоряжении, численностью более, чем полмиллиона человек, 1000 танков и около 750 самолётов.

Однако для Тимошенко пребывание в должности на Сталинградском фронте продолжалось не долго. Фронт был передан генералу Гордову 22 июля. На следующий день Василевский, который был назначен начальником Генерального штаба 26 июня, отправился в Сталинград, в первую из многих поездок в зону сражений. Василевский был одной из высокопоставленных военных и политических фигур, побывавших в Сталинграде в ходе сражений, и оставивших сообщения, и доклады о положении на фронте. Сталинская практика посылки представителей Ставки на участки фронтов была давно установлена, но наиболее часто и интенсивно применялась в ходе сражения под Сталинградом.

В российской и советской историографии 17 июля 1942 года является официальной датой для начала так называемых „200 огненных дней“ битвы за Сталинград. В этот день передовые части немецкой 6-й армии начали сражение с 62-й и 64-й армиями на реке Чир. Советские силы отступили к главной оборонительной линии вдоль южного Дона на противоположном берегу реки. Сталинская тревога об этой опасности была высказана в директиве Южному, Северо-Кавказскому и Сталинградскому фронтам от 23 июля:

„Если немцы наведут понтонные мосты через Дон и смогут переправить танки, и артиллерию на южный берег Дона, то это будет смертельной угрозой для (ваших) фронтов. Если немцы не смогут навести понтонные мосты на южный берег, то они смогут переправлять только пехоту, и это не представляет большой опасности для нас… Исходя из этого, главной задачей наших сил на южном берегу Дона и для нашей авиации является не позволить немцам построить понтонные мосты через Дон, и если они установят их, то уничтожить их всей мощью нашей артиллерии, и воздушных сил“.

Спустя несколько дней немцы переправились на южный берег Дона во многих местах и начали быстрое наступление на Кавказ, и Сталинград. Наиболее тяжёлой стала потеря в конце июля Ростова, имеющего важное стратегическое значение. Город прикрывал главную дорогу на Кавказ, закрывая путь немцам для оккупации Кубани, богатейшей сельскохозяйственной зоны между Доном и Кавказскими горами. Огромное значение потеря Ростова имела, как моральный фактор. Город в первый раз был занят немцами в ноябре 1941 года и был освобождён Красной Армией несколькими днями позже, что было отпраздновано, как как великий поворотный момент в войне, как часть развивающегося советского контрнаступления, кульминацией которого был триумф под Москвой. Сейчас Ростов был взят врагом снова, и лёгкость, с которой немцы захватили город, плохо сочеталась с эпической обороной Севастополя Красной Армией и флотом.

28 июля 1942 года Сталин издал „приказ N“227», известный, как «ни шагу назад!». Приказ не публиковался в газетах, но текст был распространён в советских вооружённых силах. Копии приказа были пересланы в войска, и офицеры прочитали их своим солдатам. «Ни шагу назад!» — быстро стало лозунгом советской прессы летом 1942 года, и множество статей, и передовиц распространяли эту главную тему в широких массах.

Приказ начинался откровенной обрисовкой ситуации, в которой находилась страна:

«Враг бросил на фронт новые силы и… вторгся глубоко на территорию Советского Союза, захватил новые регионы, уничтожил и разрушил наши города, и сёла, насилует, грабит, и убивает советских людей. Яростная битва идёт в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот северного Кавказа. Немецкие оккупанты прорываются к Сталинграду, прорываются к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, и северный Кавказ с их нефтяными, и хлебными ресурсами».

Но Красная Армия, сказал Сталин, обязательно исполнит свой долг перед страной:

«Части Южного фронта поддались панике, оставили Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления, и без приказа из Москвы, покрыв свои знамёна позором. Народ нашей страны… потерял доверие в Красную Армию… проклинает Красную Армию за оставление наших людей под ярмом немецких угнетателей, в то время, как сама она бежит на восток».

Размеры потерь так велики, подчёркивал Сталин, что «отступление дальше будет означать уничтожение нашей страны и нас самих. Каждый новый кусочек территории, теряемый нами, будет значительно усиливать врага и, следовательно, ослаблять нашу оборону, наше отечество». Сталинским решением было — остановить отступление:

«Ни шагу назад!» Это должен сейчас быть наш главный лозунг. Необходимо оборонять до последней капли крови каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и оборонять его до предела возможного".

Орудием этой политики было требование железной дисциплины, особенно от части офицеров и комиссаров, которые отступают, по словам Сталина, как предатели, если они отступают без приказа. Этот специфический приказ предписывал сформировать штрафные батальоны для тех, кто признаны виновными в нарушении дисциплины и задержаны заградотрядами, расположенными позади дрогнувших дивизий. Штрафные батальоны должны использоваться на наиболее опасных участках фронта, и их бойцам даётся шанс искупить проступки, и нарушения дисциплины, в то время, как заградотряды расстреливают паникёров, и предателей, убегающих в тыл.

Ничего нового в приказе № 227 не было, несмотря на его решительный тон, кроме того, что Сталин был обеспокоен надвигающимся поражением и потерями тем летом. Железная дисциплина, суровое наказание и запрет отступления без приказа — это были сталинские методы с начала войны. Введение штрафных батальонов было представлено Сталиным, как идея, позаимствованная у немцев, но фактически это было возрождение и переоформление более ранней советской практики отправлять в штрафные части признанных виновными в дисциплинарных нарушениях. Между 1942 и 1945 годами было сформировано около 600 таких штрафных частей. Через них прошли 430 000 человек. Как приказал Сталин, эти части выполняли трудные и опасные приказы, такие, как фронтальный штурм позиций противника, и следовательно несли до 50 % потерь. Заградительные отряды существовали на многих фронтах, но после приказа № 227 они были созданы и активно использовались везде. Между 1 августа и 15 октября эти отряды задержали 140 000 человек. Из этих задержанных 3980 были арестованы, 1189 расстреляны, 2961 отправлен в штрафные роты или батальоны и 131 094 возвращены в свои части.

Приказ 227 поддержал порядок на фронте и укрепил моральный дух. Главной целью нового дисциплинарного режима было не наказание преступников, а сдерживание испуганных и поддержка тех, кто решительно выполняет свой долг, какой бы ни была цена. Те, кто нарушает дисциплину и оставляет позиции должны быть выловлены, и сурово наказаны. Сталину были необходимы герои намного больше, чем НКВД, подсчитывающий предателей. Его главной опорой были те, кто мог приносить в жертву собственную жизнь при необходимости.

Близость наказания стимулировала патриотизм. Призывы к патриотизму и исполнению долга были основой советской политической мобилизации с начала войны. Но это особенно проявилось при новой катастрофе, которую Александр Верс назвал «чёрным летом 1942 года». Атмосфера кризиса этого времени разрушила распространившиеся было расчёты на то, что окружения 1941 года не повторятся. Официальная пропаганда усиливала оптимизм. 21 июня «Красная Звезда», главная газета Красной Армии, в передовой статье писала, что «немецкая армия в 1942 году упорна в обороне, но понимает, что наступление всегда преодолеет её… Немецкого наступления, подобного прошлому, не будет». На следующий день Совинформбюро озвучило официальный обзор первого года войны. Оно успокаивало читателей, что «немецкая армия 1942 года не та, что была год назад… Немецкая армия не может проводить наступательные операции подобно прошлому году».

В «Правде» передовица в этот день утверждала: «1942 год будет годом окончательного немецкого поражения и нашей окончательной победы». Поэтому быстрое немецкое продвижение на юг для большинства народа стало неожиданностью, и этот разбивающий иллюзии эффект был усилен атмосферой лозунга того лета: «Отчество в опасности!» Однако, советская пропаганда быстро сменила задачу и начала подчёркивать опасность данной ситуации. 19 июля на первой странице «Красная Звезда» сравнивала ситуацию на юге с битвами под Москвой и Ленинградом в 1941 году. Пропаганда ненависти к немцам заполнила прессу, призывающую советских солдат убивать столько немцев, сколько возможно — искоренить семьи, друзей, страну. После приказа № 227 главными лозунгами стали «Ни шагу назад!» и «Победа или смерть!».

Ключевой групповой целью призывов к патриотической жертвенности был советский офицерский корпус. Не было более беззаветной, или более важной группы для ведения советских военных действий. В ходе войны около миллиона офицеров были убиты и около миллиона стали инвалидами. 30 июля 1942 года Сталин ввёл новые награды только для офицеров — ордена Кутузова, Александра Невского и Суворова. Передовица в «Красной Звезде» на следующий день призывала читателей «защищать отечество, как Суворов, Кутузов и Александр Невский». Страницы советской прессы также начали наполняться статьями о роли офицеров в поддержании дисциплины и о важности для достижения победы их технических навыков, и профессионализма. Позже в этом году для офицеров ввели новую форму с эполетами и золотым галуном (который был специально завезён из Британии). Затем в январе 1943 года термин «офицер» был восстановлен при обращении к генералам.

9 октября 1942 года в разгар сражения под Сталинградом был упразднён институт комиссаров, и (ликвидирована) система двойного командования офицеров, и политработников. Основной причиной этих радикальных изменений было то, что офицеры доказали свою политическую лояльность в ходе войны, и то, что двойное командование препятствовало дальнейшему развитию их политического, и военного лидерства. Институт комиссаров был заменён новой организацией пропагандистской работы в вооружённых силах и позволил наиболее опытным комиссарам занять положение воинских командиров. Это указ не стал панацеей для вооружённых сил. Многие почувствовали, что упразднение несвоевременно и разрушает дисциплину на фронтах; другие чувствовали, что комиссар делал хорошее дело, и что недостаток умения среди военных командиров был главной проблемой, а вовсе не политическое вмешательство в командирские решения.

В то время, как всё больше и больше страниц советской прессы посвящалось славным патриотическим подвигам в предреволюционную эру, историей после 1917 года также не пренебрегали. Тема гражданской войны стала особенно актуальна и уместна, когда немцы приблизились к Сталинграду. Нарисовались параллели между успехами сталинской обороны Царицына в 1918 году и началом сражения по спасению Сталинграда. Защитники города обещали соревноваться в достижениях со своими прославленными предшественниками времён гражданской войны. Как отметил Александр Верс, корреспондент «Санди Таймс» в Москве, в то время, как патриотизм преобладал в советской пропаганде, «советская идея никогда полностью не затмевалась… совмещение „советского“ и „русского“ постоянно присутствовало в опасном 1942 году в той, или иной степени».

По сталинскому мнению, сложившемуся летом 1942 года, решающее сражение приближалось. В начале августа Ставка приняла решение разделить Сталинградский фронт на два — Сталинградский и Юго-Восточный фронты. Собственно Сталинград оказался в расположении Юго-Восточного фронта, тогда как Сталнградский фронт был развёрнут севернее и западнее города вдоль Дона. Ерёменко был назначен командующим Юго-Восточного фронта, а новый Сталинградский принял под командование генерал Гордов. Это способствовало лучшей координации обороны Сталинграда. 9 августа Ерёменко стал командовать обоими фронтами. В директиве об этой новой командной структуре Сталин побуждал Ерёменко и Гордова объединить их умы. Он писал, что «оборона Сталинграда и поражение противника… имеют решающее значение для всего советского фронта. Верховное командование приказывет вам не жалеть усилий и идти на любые жертвы для защиты Сталинграда и уничтожения врага».

Черчилль в Москве

В то время, как немцы приблизились к Сталинграду, Уинстон Черчилль прибыл в Москву в августе с плохими новостями: второй фронт не будет открыт в Европе в 1942 году. Ранее Черчилль заявил, что, так как Британия несёт большие потери, то арктические конвои в Россию временно прекращаются. Это был жестокий удар для Сталина. Это означало, что в ближайшей перспективе никакой помощи восточному фронту, находящемуся под немецким ударом, не будет.

Сталин оказывал давление на Черчилля по поводу второго фронта с тех пор, как началась война. В Британии, США и других союзных странах Коминтерн проводил массированную кампанию за открытие второго фронта во Франции. В мае-июне 1942 года Молотов посетил Лондон и Вашингтон с главной целью обеспечить англо-американское обязательство открыть второй фронт, как только это станет возможным. Результатом было англо-советское коммюнике от 12 июня, заявившее, что «достигнуто полное понимание по неотложным задачам открытия второго фронта в Европе в 1942 году». Эта декларация была повторена в советско-американском коммюнике, опубликованном в тот же день.

Cообщение, содержавшееся в обоих коммюнике по сталинскому настоянию, породило ожидание, что второй фронт во Франции действительно будет открыт в 1942 году. Газета «Правда» в передовице от 13 июня превозносила декларацию, как значительное усиление антигитлеровской коалиции, и объявляла 1942 год годом «окончательного поражения гитлеровских полчищ». 18 июня Молотов доложил Верховному Совету о результатах своей поездки в Британию и США. Молотов сказал, что декларация «имеет большое значение для народа Советского Союза, так как открытие второго фронта создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Мы надеемся, что наш общий враг почувствует полную тяжесть возросшего военного сотрудничества трёх великих держав». Согласно официальному сообщению это заявление было приветствовано бурными аплодисментами.

В приватной обстановке, однако, Молотов был более пессимистичен о перспективе второго фронта. В соответствии с декларацией Британия вынесла предостережение, что в то время, как ведётся подготовка к высадке на континент в августе-сентябре 1942 года… «мы в действительности не можем ничего обещать, но после подготовки, как только появится возможность… мы не колеблясь приведём наши планы в действие». В беседе с Молотовым, Черчилль пояснил, что это означает в лучшем случае высадку шести дивизий на континент, за которой последует более широкое вторжение в 1943 году. Заключением Молотова в докладе Сталину было, что «британское правительство не даёт никаких обязательств открытия второго фронта в этом году, но делает оговорку, что идёт подготовка пробной десантной операции».

После доклада Молотова Сталин принял решение на проведение сильного наступления в 1942 году, несмотря на поражения под Харьковом и в Крыму. В этом контексте подходило любое обязательство по второму фронту. Лучший вариант, чтобы высадка произошла и привела к откату вермахта на запад. В худшем варианте угроза высадки хотя бы удержит Гитлера от передислокации войск из Западной Европы на восточный фронт. При любом раскладе Сталин полагал, что публичное обязательство по второму фронту окажет политическое давление на западные правительства по продвижению вперёд такой операции. В середине июля, однако, ситуация на восточном фронте стала решительно ухудшаться, и Сталин снова стал смотреть на второй фронт, как на критический фактор в исправлении военного положения.

Новое немецкое наступление на юге сделало более срочными советские дипломатические усилия для убеждения западных союзников выполнить обещания по открытию второго фронта. 23 июля Сталин лично написал Черчиллю, что обеспокоен «открытием второго фронта в Европе. Я опасаюсь, что дело приняло неподходящий оборот. Рассмотрев положение на советско-немецком фронте, я заявляю, что советское правительство не может допустить, что второй фронт будет отложен до 1943 года». Черчилль ответил предложением провести совещание, на котором он может рассказать Сталину об англо-американских планах военных действий в 1942 году. Сталин согласился встретиться с Черчиллем, но просил премьер-министра прибыть в Москву, так как он сам не может покинуть Москву в такое критическое время, так как заменить его некем.

Перспективы совещания были туманны. Перед прибытием Черчилля в Москву советские разведчики в Британии и США докладывали, что англо-американцы не откроют второго фронта в Европе в 1942 году и взамен планируют большую военную операцию в северной Африке. Сходная пессимистическая картина была очевидна из докладов сталинского посла в США Максима Литвинова, который писал, что в то время, как Рузвельт предпочитает открыть второй фронт во Франции, Черчилль не согласен с этой идеей и убеждает президента вместо этого начать действовать в северной Африке.

7 августа Иван майский, советский посол в Лондоне, направил Сталину послание о намерении Черчилля отправиться в Москву. Весьма вероятно, писал Майский, это будет сделано с целью: первое, для успокоения развёрнутой в Британии агитации за открытие второго фронта. Второе и наиболее позитивное, обсудить единую стратегию союзников для победы над Германией. Третье, убедить Сталина, что второй фронт в Европе в 1942 году невозможен и нежелателен. Черчилль, согласно Майскому, не уверен в перспективности для британских военных добиться последовательности побед где-либо, кроме северной Африки и Ближнего Востока, отсутствие которых нанесёт чувствительный удар по его положению.

Майский также упоминает в послании вопрос, который продолжал волновать Сталина: Британия надеется ослабить обоих, Германию и Советский Союз. Да, говорит Майский, но буржуазная Британия, особенно Черчилль, боятся победы нацистов и высматривают пути помощи Советскому Союзу не открывая второго фронта. В заключение Майский сделал замечание, что поскольку неправдоподобно, что позиция Черчилля по второму фронту изменится, советская сторона должна сосредоточиться на «второй линии» требований, таких, как увеличение поставок, и использовать визит, чтобы начать «ковать единую стратегию, без которой победа невозможна».

Черчилль прилетел в Москву 12 августа в сопровождении Аверелла Гарримана, рузвельтовского координатора по ленд-лизу в Лондоне, который пожелал присутствовать. Эта пара прибыла на встречу со Сталиным в тот же вечер. Беседа началась с обмена мнениями о военном положении. Черчилль говорил о ситуации в Египте, в то время, как Сталин сказал, что новости нехорошие, и что немцы прикладывают огромные усилия, чтобы захватить Баку и Сталинград. Он не знает, куда конкретно они направят удар такого большого количества войск и танков вместе с венгерскими, итальянскими и румынскими дивизиями. Он был уверен, что они собрали войска со всей Европы. В Москве положение хорошее, но он не может гарантировать, что русские будут в состоянии выдержать немецкое наступление.

Черчилль спросил, начнут ли немцы новое наступление в районе Воронежа, или на севере? Сталин ответил, что «исходя из протяжённости фронта, существует реальная возможность для Гитлера перебросить 20 дивизий и создать сильный атакующий кулак». Дискуссия после этого вернулась к открытию второго фронта. Черчилль объяснил, что невозможно захватить Францию в 1942 году через Па-де-Кале, так как нет достаточной подготовки для проведения десантной операции на укреплённом побережье. Согласно американскому докладу о разговоре, Сталин «сделался угрюмым» и предлагал различные альтернативы, такие, как захват островов в проливе. Черчилль ответил, что такие действия наделают больше зла, чем добра и повлекут расход ресурсов, которые лучше использовать в 1943 году.

Сталин оспаривал оценку Черчиллем немецких сил во Франции, но британский премьер настаивал, что «война есть война, не место для глупостей, и будет безрассудно предлагать катастрофу, которая никому не поможет». В этот момент Сталин выказал беспокойство и заявил, что «его взгляд на войну прямо противоположен. Человек, который не рискует, не может победить в войне». Сталин добавил, что британцы и американцы «не должны бояться немцев, и что они склонны преувеличивать немецкие силы». Сталин сказал: «Опыт показывает, что войска должны нести потери в битве. Если нет крови, то невозможно оценить войска». После обмена мнениями о возможности десанта во Франции, беседа повернула к союзническим бомбардировкам Германии. здесь они нашли общий язык. Сталин высказал надежду, что население будет бомбардироваться так же, как и промышленность, что подорвёт моральный дух Германии. Черчилль искренне заверил:

«Мы рассматриваем население, как военную цель для подавления морального духа. Мы будем стараться быть беспощадными, и мы это продемонстрируем… Если будет необходимо для победы, мы разнесём вдребезги жилища во всех немецких городах».

Согласно американскому донесению о совещании, черчиллевские «слова имели большой стимулирующий эффект в ходе беседы, и с этого момента атмосфера начала становиться более сердечной».

Черчилль затем рассказал Сталину об операции «Торч» (Факел), англо-американском вторжении во французскую Северную Африку, которая была запланирована на октябрь-ноябрь 1942 года. Целью операции «Торч» было обеспечение позиций, с которых можно атаковать немцев и итальянцев в Тунисе, и Ливии. Операция будет скоординирована с наступлением британской 8-й армии из Египта. Для иллюстрации важности операции Черчилль нарисовал Сталину крокодила и сказал, что прежде, чем атаковать бронированную морду в северной Франции, англо-американцы намерены атаковать его мягкое брюхо на Средиземном море.

Сталин предположил, что бронированная морда крокодила находится на восточном фронте, и что Красная Армия уже ведёт сражение с ней. Что касается операции Торч, Сталину уже было многое известно из собственных источников, но он притворился, что информация его заинтересовала и поддержал идею операции. Он высказал обеспокоенность тем, что это приведёт к конфликту с Францией, но указал на четыре выдающихся достоинства: (1)это будет удар по противнику с тыла; (2)это заставит французов и немцев сражаться друг с другом; (3)это устрашит Италию; и (4)это обеспечит нейтралитет Испании.

На следующий день сталинский энтузиазм по поводу операции «Торч» несколько поубавился. Он сказал Черчиллю и Гарриману, что в то время, как операция Торч была корректна в военном смысле, она не оказывала немедленной помощи Советскому Союзу. Что касается второго фронта, то проблемой было то, что для Британии и Америки русский фронт имел вторичное значение, тогда как он имел первостепенное значение для советского правительства. Сталин далее пожаловался на неисполнение Британией и Америкой обещаний по снабжению Советского Союза, и посоветовал им не бояться потерь, так как на российском фронте погибает ежедневно до 10 000 человек. Черчилль ответил, что его огорчает, что русские не думают, что западные союзники делают достаточно для помощи в общем деле. Сталин ответил:

«Это не означает недоверия, но только расхождение во взглядах. Его взгляд таков, что вполне возможно для Англии и Америки высадить шесть, или восемь дивизий на Шербурском полуострове, так как они имеют превосходство в воздухе. Он чувствует, что если британская армия будет сражаться с немцами так же, как русская армия, это не будет так устрашать её. Русские показывают, что немцев бить можно. Британская пехота после подготовки, может действовать так же, как и русская».

Сталин также передал Черчиллю и Гарриману меморандум, в котором потребовал открытия второго фронта в 1942 году, с учётом чего и должны были рассчитываться советские военные планы на летние, и осенние операции. 15 августа Черчилль встретился со Сталиным снова, на этот раз без Гарримана. Эта встреча оказалась более интимной и дружеской, чем первые две. Она плавно перетекла в обед в сталинской кремлёвской квартире. Сталин затронул вопрос о втором фронте, заявив, что если Торч будет успешен, то союзники смогут оккупировать юг Франции, что легко исполнимо даже с точки зрения Черчилля. Но беседа сфокусировалась главным образом на другом вопросе. Особенно интересен был большой оптимизм Сталина при рассказе о ситуации на восточном фронте. Немцы, сказал Сталин, продвигаются по двум направлениям, одно — на Кавказ и другое — на Воронеж, и Сталинград:

«Фронт прорван, враг добился успеха, но он не имеет достаточно сил для развития этого… Они рассчитывают прорваться к Сталинграду, но они не смогут достичь Волги. Они не достигнут в этом успеха. От Воронежа они хотят через Елец и Рязань повернуть на Москву. Здесь они тоже проиграют… У Ржева русские приведут линию в порядок, и Ржев будет взят весьма скоро. Затем русские продвинутся в южном направлении, чтобы отрезать Смоленск. У Воронежа немцы переправились через Дон. Но русские имеют большие резервы севернее Сталинграда, и он надеется скоро перейти в наступление в двух направлениях: (а) на Ростов, и (б) южнее… Ставится задача отрезать силы противника на северном Кавказе…». В заключение он заметил, что Гитлер не имеет сил предпринять наступление более, чем в одном секторе фронта одновременно.

Во время обеда Сталин и Черчилль обсудили возможность совместной операции против северной Норвегии для защиты британских конвоев, идущих в Мурманск, а также обменялись взглядами на будущее Германии. Черчилль размышлял о том, что после войны прусский милитаризм и нацизм должны быть уничтожены, и Германия разоружена, на что Сталин заявил, что немецкие военные кадры будут ликвидированы и страна должна быть ослаблена отделением Рура. Сталин спросил о слухах об англо-немецком соглашении не бомбить Берлин и Лондон, которые Черчилль опроверг, сказав, что бомбить будут, когда ночи станут длиннее.

Черчилль отметил, что Майский хороший посол, но Сталин заметил, что он мог бы быть и получше: «Он (Майский) говорит „конечно“ и „невозможно“, зажав язык между зубами». Черчилль высказался о своём плане на послевоенное время по созданию «лиги трёх великих демократий: Великобритании, США и СССР, которые будут руководить миром». Сталин согласился и добавил, что это хорошая идея, но для правительства Чемберлена. В конце обеда был согласован текст совместного коммюнике и подписаны фотографии, которыми обменялись оба лидера. Как отметил британский комментатор в конце доклада: «Атмосфера была максимально сердечная и дружественная».

После того, как Черчилль покинул Москву, Молотов написал Майскому, сообщив ему об окончании визита. «Переговоры с Черчиллем не были ровными», писал Молотов Майскому, но очень «обширными, в личной резиденции товарища Сталина, оборудованной для персональных контактов с гостями… Даже Черчилль хорошо реагировал на главный вопрос (о втором фронте), результаты можно рассматривать, как удовлетворительные». Отметив позитивный итог встречи, Молотов проинформировал Майского, что «ваша идея о выработке общей стратегии не обсуждалась. Мне кажется, что на этой стадии, когда мы участвуем в партии войны, эта идея нам не подходит. Вам не нужно продвигать эту идею в Британии. Вы не получали и не получите таких директив от нас».

Во всех отношениях беседа с Черчиллем и Гарриманом была для Сталина Стрессом. То, что спор по второму фронту внёс разногласия между союзниками, не повод для ухудшения доверия, всё-таки продолжались переговоры о снабжении и других вещах. Личная беседа, диалог Сталина с Черчиллем имел большое значение. Сталин также планировал аналогичную беседу с Гарриманом о том, что хотел бы встретиться с Рузвельтом, как только появится такая возможность. Положение Сталина вскоре ухудшилось, так как, когда разразился кризис, выросла необходимость второго фронта во Франции. Возросло раздражение Сталина союзниками, что публично выразилось 3 октября, когда он давал ответы на письменные вопросы Генри Кессиди, корреспондента «Асошиэйтед Пресс» в Москве:

Ворос: «Какое место занимает открытие второго фронта в советской оценке текущей ситуации?»

Ответ: «В сравнении с помощью, которую Советский Союз оказывает союзникам, оттягивая на себя главные силы немецко-фашистских армий, помощь союзников Советскому Союзу малоэффективна. В смысле расширения и улучшения этой помощи требуется только одна вещь: чтобы союзники полностью выполнили свои обязательства и вОвремя».

Сталинская публичная критика стала сенсацией в британской и американской прессе и сигналом, что он хочет открытия второго фронта именно в данный момент, и что это более приоритетно, чем снабжение. Это соответствовало его личным посланиям британцам и американцам, в которых делался акцент на то, что он кроме того срочно нуждается в авиации. Сталин вернулся к вопросу о втром фронте в речи от 6 ноября 1942 года, посвящённой 25-летию большевистской революции.

Он говорил аудитории в Москве, что отсутствие второго фронта в Европе объясняет поток немецких военных успехов в России с тех пор, как они оказались способны сосредоточить все свои резервы на восточном фронте. Если бы второй фронт был открыт, Красная Армия была бы сейчас около Пскова, Минска, Житомира и Одессы, и «немецко-фашистские армии уже были бы на краю катастрофы». Сталинская критика западной политики по второму фронту была повторена во множестве газетных статей и передовиц, и казалось большей частью советского народа, если верить докладам НКВД об общественном мнении.

Напряжённость в Великом Альянсе по второму фронту уступала межсоюзническим спорам о суде и наказании военных преступлений. В начале октября Советы пригласили британцев и американцев участвовать в комиссии по военным преступлениям. но прежде, чем Москва повторила предложение, британская общественность объявила о плане послевоенного наказания военных преступников. В ответе Молотова содержалось заявление об «ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за преступления, совершённые ими в оккупированных странах Европы».

Суть заявления, опубликованного 14 октября, что нацистские лидеры, задержанные в ходе войны, должны быть привлечены к суду международного трибунала, не считая Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, который был взят в плен во время драматического полёта в Британию в мае 1941 года. 19 октября «Правда» опубликовала передовицу, в которой говорилось, что Гесс квалифицирован, как военный преступник, и комментировала, что «определить, что Гесс не будет предан суду до конца войны, что он будет передан суду международного трибунала за весь период войны, означает сокрытие преступлений одного из гитлеровских кровавых преступников, и перевод Гесса из разряда преступников в представители иностранного государства, в посланца Гитлера».

Полемика о военных преступлениях предшествовала отправке экстраординарной телеграммы Сталина Майскому в тот же день:

«Все мы в Москве находимся под впечатлением, что Черчилль добивался поражения СССР при условии, что договорится с Гитлером за наш счёт. Без такого предположения трудно объяснить черчиллевское поведение по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросу военных поставок в СССР, которые последовательно сокращались, несмотря на рост производства в Англии, по вопросу о Гессе, которого Черчилль держит в резерве, по вопросу о систематических бомбардировок Берлина в сентябре, которые Черчилль провозгласил, когда был в Москве и которые он не выполнил ни на йоту, не смотря на то, что несомненно мог сделать это».

Майский ответил Сталину 23 октября, указав, что немецкая победа над СССР будет тяжела для Черчилля потому, что с этого момента Гитлер достигнет доминирования не только в Европе, но и в Африке, и в бОльшей части Азии тоже. Зашита Британии от обвинений в желании поражения СССР и сговоре с Гитлером, в тот момент не достигла успеха. Ошибку Черчилля Майский приписывал тому факту, что Черчилль хочет «тихой» войны. Снабжение уменьшилось потому, что оно требовалось для операции Торч. Черчилль не бомбил Берлин потому, что боялся ответных действий против Лондона. Гесс не был наказан потому, что Германия может ответить репрессиями против британских военнопленных. Черчилль думает, что война продлиться долгое время, и Гесс может быть наказан позже. Сталин ответил Майскому 28 октября:

«Я стал думать, что, как поборник „тихой войны“, Черчилль тихо добивается поражения Советского Союза, так как поражение нашей страны и компромисс с Германией за счёт Советского Союза есть тихая форма войны между Англией, и Германией.

Конечно англичане позднее поймут, что без русского фронта и с Францией, вышедшей из дела, они будут уничтожены. Но когда они поймут это? „Мы будем посмотреть“.

Черчилль говорил в Москве, что весной 1943 года около миллиона англо-американских солдат откроют второй фронт в Европе. Но Черчилль принадлежит к тем лидерам, кто легко даёт обещания, но забывает, или отказывается от них. Он также обещал в Москве бомбить Берлин интенсивно в сентябре-октябре. Однако, он полностью не выполнил это обещание и не нашёл нужным даже информировать Москву о причине неисполнения. Хорошо, сейчас мы будем знать с какого рода союзником мы имеем дело.

Я мало верю в операцию Торч. Если, тем не менее, операция будет успешна, можно будет смириться с тем, что авиация была забрана от нас ради этой операции».

Сталин потратил много громких слов о неоткрытии второго фронта, уменьшении снабжения, о деле Гесса, о подозрениях, что многие его союзники хотят видеть Германию победительницей. Прежде всего Сталин чувствовал напряжение битвы под Сталинградом. В этот момент Красная Армия готовила большое контр-наступление по разгрому противника под Сталинградом. Это действие не зависило от собственно территории Сталинграда. Стратегически важной вещью было положение немцев на флангах города. Но потеря города оказала бы разрушительное воздействие на моральный дух Советов и Сталина лично. Эмоционально и политически значение обороны «города Сталина» весьма усилилось, как и для Гитлера его захват.

Осада Сталинграда

Осада Сталинграда началась с массированного воздушного налёта 23 августа 1942 года. Два дня люфтваффе бомбило город, совершив 2000 самолёто-вылетов и уничтожив 25 тысяч жителей. Генерал Вольфрам фон Рихтгофен, командир 8-го воздушного корпуса люфтваффе, летавший над разбомбленным городом, записал в дневнике, что Сталинград был «разрушен настолько, что больше не осталось достойных целей». На следующий день после бомбардировки началось наступление войск 6-й армии генерала Фридриха Паулюса, вышедших к Волге в районе рынка и Спартановки, на северной окраине города. Однако, основная часть сил Паулюса не смогла прорваться в центр Сталинграда до начала сентября. К югу от города 4-я танковая армия Германа Гота, переброшенная с Кавказа к Сталинграду, не достигла Волги у селения Купоросное до 10 сентября, когда она должна была прорвать советскую оборону по всем направлениям, но не переправляться через Волгу.

Обороняли город 62-я армия в центре и на севере Сталинграда, и 64-я армия в южной части, и пригородах. Но они были отделены друг от друга немецким прорывом к Волге. Согласно советским данным, вдоль 40-мильного фронта в Сталинграде и его окрестностях немцы развернули 13 дивизий, то есть более 170 000 человек, 500 танков, 3000 артиллерийских орудий, и 1000 самолётов. Противостояли им с советской стороны 90 000 солдат с 2000 орудий, 120 танков и 400 самолётов.

Сначала Сталин был уверен, что защитит Сталинград. Город был подготовлен к осаде в начале июля, и резервы Ставки были подтянуты к городу. Между серединой июля и концом сентября Ставка перебросила 50 дивизий и 33 отдельные бригады к району Сталинграда. Среди подкреплений были несколько дивизий, ранее разбитых на западе, и 100 000 моряков. 23 августа Сталин издал директиву, в которой указал Ерёменко, что вражеские силы на его фронте не слишком велики, и что нужно ему сделать в этой ситуации. Он должен атаковать противника с воздуха и артиллерийским огнём изматывать врага днём и ночью.

«Главная вещь», сказал Сталин: «не впадать в панику, не бояться наглого противника и поддерживать уверенность в нашем успехе». На следующий день Сталин издал дополнительную директиву, приказав Ерёменко ликвидировать прорыв в советской обороне и отогнать немцев от Сталинграда. Но Сталин также подстраховался, направив 25 августа распоряжение Василевскому и Маленкову отправиться в Сталинград представителями Ставки, добавив затем, чтобы 62-я, и 64-я армии не шли далее восточного берега Дона. 26 августа Жуков был вызван в Москву и назначен заместителем Верховного Главнокомандующего. Он также был отправлен в Сталинград наблюдать за ситуацией. В начале сентября уверенность Сталина начала уменьшатся, и 3 сентября он инструктировал Жукова:

«Ситуация ухудшается. Враг в двух милях от Сталинграда. Он может взять Сталинград сегодня, или завтра… Дайте команду войскам на севере и северо-западе Сталинграда атаковать врага без промедления… Промедление нетерпимо. Промедление в этот момент преступно. Бросить всю авиацию на помощь Сталинграду. В Сталинграде очень мало авиации».

9 сентября Ставка назначила генерала Василия Чуйкова командующим 62-й армии. Когда Чуйков принял командование, он имел около 54 000 солдат, 900 орудий и 110 танков, в то время, как Паулюс имел в городе вдвое больше сил. Несмотря на недостаток артиллерии и солдат, именно войска Чуйкова спасли Сталинград от полного захвата немцами, хотя и операции 62-й,63-й, и 66-й армий на флангах города также внесли незаменимый вклад в оборонительное сражение.

Сталинград был длинным, но узким городом, протянувшимся на 30–40 миль вдоль западного берега Волги, и делился на три главные части. На юге располагался старый город, который граничил с трамвайным депо и речным портом. В центре города был современный район с бульварами, магазинами, жилыми домами и общественными зданиями. Северную часть города занимали три громадных завода: тракторный имени Дзержинского (в ходе войны выпускавший танки), артиллерийский завод «Баррикады» и металургический завод «Красный Октябрь». Южная часть города делилась на две части рекой Царицей (по имени которой был прежде назван город — Царицын, переименованный в Сталинград в 1924 году в честь сталинской обороны города в ходе русской гражданской войны). Над центром города возвышался 300-футовый холм, Мамаев курган.

В смысле тактики, берег реки обеспечивал контроль над городом. Пока Красная Армия обороняла берег, её силы в Сталинграде могли пополняться с восточного берега через Волгу. Если немцы окажутся в состоянии установить контроль над берегом, они смогут ликвидировать советскую переправу в город.

Сражение внутри города развёртывалось в четыре главных фазы. В первой фазе, которая началась 13 сентября, сражение сконцентрировалось на юге и в центре города. Целью немцев было установить контроль над городом южнее реки Царица, оккупировать центральную часть и расколоть 62-ю армию пополам. Севернее реки Царица целью немецкой армии была оккупация центра города и захват Мамаева кургана. 26 сентября Паулюс заявил, что юг и центр города захвачены. Однако, центральная часть, хотя и находилась под огнём немцев, не была захвачена полностью. Снова немцы достигли значительного прогресса, но захватить заводы, или занять берег на западной стороне Волги не смогли.

Растущая сталинская тревога за положение в городе отразилась в сердитой директиве Ерёменко от 5 октября:

«Я думаю, что вы не видите опасности, угрожающей силам Сталинградского фронта. Захватив центр города и выйдя к Волге севернее Сталинграда враг хочет… окружить 64-ю армию на юге и взять её в плен. Враг может достичь этой цели, если пересечёт Волгу на севере, в центре и на юге Сталинграда. Чтобы предотвратить эту опасность, необходимо отбросить противника назад от Волги и очистить от него улицы и дома, занятые им. Если вы потерпите в этом неудачу, то необходимо создавать для врага преграду за преградой. Это речь о вашей плохой работе. Сил у вас в Сталинграде больше, чем у противника, продолжающего давить вас. Я не доволен вашей работой на Сталинградском фронте и требую, чтобы вы приняли все меры для обороны Сталинграда. Сталинград не должен быть сдан врагу, и каждая часть Сталинграда, захваченная противником, должна быть освобождена».

Несмотря на Сталинские призывы, Красная Армия уступила большую территорию в третьей фазе сражения, которая началась 14 октября с возобновления штурма заводского района. В конце месяца немцы захватили тракторный завод, завод «Баррикады», и бОльшую часть завода «Красный Октябрь». Силы Чуйкова были зажаты на длинной полоске на западной стороне Волги, до которой оставались только сотни метров.

11 ноября Паулюс предпринял свою последнюю атаку в Сталинграде. Снова целью был район заводов, и немцы достигли некоторых успехов в прорыве к Волге, захватив несколько участков западного берега реки, и разделив 62-ю армию на три части. К середине ноября немцы оккупировали более 90 % Сталинграда, но основные войска Чуйкова окопались на 16-мильной полосе западного берега Волги. Пока войска Красной Армии держались на этом участке, немцы не могли притязать на полную победу в Сталинграде, и оставалась опасность советской контратаки. Паулюс истощил свои силы, и 6-я армия была не в состоянии вести наступательные действия. Запертый в Сталинграде, избегший полного поражения Чуйков выиграл стратегическое сражение за контроль над городом.

Успех Чуйкова основывался на трёх главных факторах. Первый, применение им эффективной тактики уличного боя, которая предусматривала не только свирепую оборону укреплённых позиций в каменном городе, но и сражения с противником в сотнях маленьких боёв в руинах фабрик и заводов Сталинграда. Наступательный дух Красной Армии доказал, что он жив и здоров. Второй, постоянное снабжение через Волгу. В частности, подвоз подкреплений. Среди частей, переправлявшихся через реку, была несчастная 13-я гвардейская дивизия под командованием А.М. Родимцева. «Гвардейские» дивизии были элитными формированиями, опытными и проверенными в сражениях, хорошо оплаченными(?), и главное, хорошо вооружёнными.

13-я гвардейская дивизия пересекла Волгу в ночь с 14 на 15 сентября и вступила в действие в центре города. В первый день действий десятитысячная дивизия понесла тридцатипроцентные потери по той причине, что многие солдаты переправились через реку без амуниции. В конце сражения за Сталинград дивизия насчитывала только 320 уцелевших. В своих мемуарах Чуйков писал, что «если бы не дивизия Родимцева, город был бы полностью захвачен врагом приблизительно в середине сентября». Третье, воздушная и артиллерийская поддержка обороняющегося Сталинграда. Образ сражения просматривается, как доминирующий в картине улиц и заводов. Но что важно, так это ливень огня, обрушивающийся на немцев от батарей советской артиллерии с восточного берега Волги, при превосходстве в воздухе советской авиации над Сталинградом.

Однако, существовала и другая причина советского успеха в Сталинграде, и эта причина, по мнению большинства наблюдателей того времени — героическая оборона города Красной Армией. В ходе сражения войска Чуйкова понесли 75 % потери, но сопротивление 62-й армии не было сломлено. Общественность, советская и союзников, удивлялась гибкости Красной Армии, но не была особенно поражена этим: Сталинград был последним в длинной череде героических оборонительных сражений Красной Армии. Что отличало это сражение, так это итог и публичный характер в период между августом, и декабрём 1942 года (как это делается сегодня на страницах западных газет). Естественно, советские пропагандисты вели продолжительные разговоры о подвигах Красной Армии в Сталинграде и раздували имидж героизма до конца сражения в городе. Легенда о героическом Сталинграде имеет корни в реальном героизме, но они преувеличены медийными средствами. Не удивительно, что десятилетия спустя Сталинград стал символом обороны в стиле «стой, или умри».

Конечно, это не был полностью героический акт. В Сталинграде, как и везде, неумолимый и безжалостный дисциплинарный режим сыграл свою роль в устойчивости линии обороны. Везде, во время сражений, НКВД делал доклады о своей активности в Сталинграде. Один рапорт о следующем инциденте, имевшем место 21 сентября:

«Сегодня в ходе атаки противника два подразделения 3-й гвардейской дивизии заколебались и начали отходить. Командир одного из этих подразделений лейтенант Миролюбов, также запаниковал и бежал с поля боя, бросив своё подразделение. Заградотряд 62-й армии задержал отступление подразделений и удержал позицию. Лейтенант Миролюбов расстрелян перед строем».

В ходе сражения части НКВД в городе и окрестностях проверили документы 750 000 человек, в результате чего они задержали 2500 дезертиров и 255 вражеских шпионов, диверсантов и парашютистов. Согласно другому итоговому докладу НКВД, его части, действовавшие на Дону и Сталинградском фронте задержали в период с 1 августа по 15 октября более 40 000 человек: 900 были арестованы, 700 расстреляны, 1300 отправлены в штрафные батальоны, остальные возвращены в свои части. Однако, в Сталинграде даже НКВД был героическим. Как следует из их секретной и контрразведывательной деятельности, НКВД был в самом пекле сражений и понёс большие потери. Его задачей было также проникновение во вражеские линии и предотвращение актов саботажа.

Марс, Сатурн, Юпитер и Уран

В ходе битвы в Сталинграде Ставка планировала и готовила ответный удар. 19 ноября началось совместное контрнаступление Сталинградского, Донского и Юго-Восточного фронтов. Сталинградский и Донской фронты образовались 28 сентября, когда ерёменковский Юго-Восточный фронт был переименован в Сталинградский фронт и Рокоссовский принял командование старым Сталинградским фронтом, который переименовали в Донской фронт. Юго-Западный фронт, соседний с Донским фронтом, принял под командование 31 октября генерал Ватутин. Основной идеей операции «Уран» было окружение врагов в Сталинграде армиями всех трёх фронтов, наступающих навстречу друг другу и соединяющихся в городе Калаче.

Контрнаступление готовилось в обстановке секретности и маскировки (обман и дезинформация). Принятые меры дали результат. Прифронтовая зона была очищена от гражданских лиц, и главные штурмовые силы не развёртывались до последнего момента. Кроме того, как указал историк В.В. Вощанов «в это время Сталин не торопил своих командиров, операция готовилась тщательно и деловито». Для уверенности необходимы атакующие силы и резервы. другие фронты и армии должны находиться в обороне, или делать то, что делали раньше. В середине ноября Ставка сосредоточила для наступления 3/4 миллиона солдат.

Операция «Уран» стала поразительным успехом. 23 ноября окружение войск Паулюса было выполнено. Ставка рассчитывала поймать в капкан 100 000, или около того, вражеских солдат. Уран был первым успехом Красной армии в осуществлении манёвра большого окружения. Среди вражеских сил, сокрушённых в ходе операции окружения, были армии стран-членов Оси, задачей которых была защита флангов Паулюса. После событий немцы пытались переложить ответственность за катастрофу на слабость этих союзников. Но румын, венгров и итальянцев держал на голодном пайке сам вермахт, и ставил при этом невыполнимые задачи по охране громадных пространств открытой местности без резервов для отражения любых прорывов противника.

Начало Урана было удачным. Как гласит русская пословица, поражение всегда сирота, у успеха много отцов. Наиболее признано «отцовство» Жукова, который писал в своих мемуарах, что он и Василевский выступили с идеей и предложили её Сталину 13 сентября 1942 года. Василевский впоследствии поддержал рассказ Жукова в своих мемуарах, хотя он не уточняет дату, или повторяет Жуковское драматическое представление, как Сталина убеждали принять радикальный новый план. Однако, согласно сталинскому дневнику, он не встречался с Жуковым между 31 августа и 26 сентября.

Сталин встречался с Василевским в этот период, но не между 9 и 21 сентября. Так как Жуков сделал в мемуарах много других сомнительных притязаний, то вероятно, что его история выдумана. Нельзя сказать, что Жуков не является одним из авторов операции Уран. Он был, кроме всего, заместителем Сталина и тесно работал с Василевским, который, как начальник штаба, был ответственен за составление оперативных планов. Оба, Жуков и Василевский потратили массу времени в районе Сталинграда в ходе битвы и знали всю обстановку из первых рук.

Детальная история возникновения идеи операции Уран остаётся неясной, но понятно, что она развивалась из различных планов и идей, появившихся под воздействием обороны Сталинграда, атакованного немцами на флангах. Так контрнаступление замышлялось и планировалось, как стандартная процедура для Красной Армии в то время. Во всяком случае, в начале октября решение о проведении генерального контрнаступления в районе Сталинграда было принято, и фронтам были переданы детальные планы действий.

Другая версия об операции Уран относится к наступлению под кодовым названием «Марс». Это было наступление против группы армий Центр в районе Калинина и Западного фронта, имевшее целью окружить 9-ю немецкую армию в Ржевском выступе. Марс должен был начаться до Урана, но погода и другие факторы вынудили отложить его до 25 ноября. Так как силы, собранные для операции Марс были эквивалентны приготовленным для Урана, то это не могло иметь большого успеха. В конце декабря операция провалилась, принеся Советам потери в 350 000 человек, включая 100 000 убитых.

В своих мемуарах Жуков представляет операцию Марс, как широкомасштабную успешную операцию поддержки Урана, не позволившую перебросить войска из группы армий Центр на юг. Несмотря на то, что этого взгляда придерживаются большинство русских военных историков, в своей книге «Жуковское великое поражение» американский историк Давид Гланц поясняет, что Марс был предпочтительной операцией для заместителя Верховного Главнокомандующего, и что существовало намерение продолжит другие операции «Юпитер» и «Нептун», запланированные, как крупное окружение и уничтожение группы армий Центр.

«Юпитер», с точки зрения Гланца, планировался совместно с операцией Сатурн на юге, следом за Ураном, имея целью освобождение Ростова и отсечение армейской группы «А» на Кавказе. Стивен Велш подтверждает то, что Ставка готовила план «космических масштабов». Взглянув на оперативную карту названия планет Марс — Сатурн — Уран — Юпитер могут выглядеть, как метафора для рассматриваемых операций: относительно небольшие Марс и Уран, гигантское окружение в случае Сатурна и Юпитера.

Более прозаические Гланц и его соавтор Джонатан Хауз писали, что советские стратегические цели простирались очень далеко, вплоть до уничтожения немецких сил на юге России: Ставка стремилась к коллапсу вражеской обороны на всём протяжении восточного фронта. Другими словами, Марс, Сатурн, Уран, Юпитер, были другой редакцией сталинского большого плана разгрома вермахта в ходе одного удара. Несомненно, это были амбиции, присущие Сталину. Действительно, даже когда Марс обманул ожидания, Сталин не оставил идею отбросить немецкие армии в секторе Западного фронта.

Операция Марс была не таким большим поражением Жукова, как ржевско-вяземская. Марс был операцией, в которой не удалось совершить прорыв фронта группы армий Центр, как и во многих других предыдущих попытках в этом районе. Отличием было то, что Марс немного лучше, чем предыдущие операции обеспечивался ресурсами и концептуально был связан с Ураном, составляя с ним двойное наступление. Эти две операции были освещены в прессе только тогда, когда Марс провалился и перестал считаться главным ударом. Марс не достиг успеха потому, что группа армий Центр была сильна и окопалась на позициях значительно лучше, чем немецкие армии на юге, и не так, как в летней кампании.

Несмотря на поражение, Марс был необходимым дополнением к Урану. Ставка едва ли могла игнорировать большие немецкие силы в этом районе, так как Сталин, и вероятно Жуков тоже, продолжали считать советскую столицу главной целью Гитлера. По мнению Михаила Мягкова, стратегическое изменение обстановки на юге должно было помочь достижению успеха, если бы центральный сектор немцев не был бы защищён так хорошо. Раньше или позже Красная армия должна была справиться с группой армий Центр.

Ответ Гитлера на окружение сил Паулюса в Сталинграде был двойным. Первое, была предпринята попытка поддержать 6-ю армию снабжением по воздуху. Проблемой стало то, что люфтваффе должны были перебрасывать 300 тонн грузов в день, а самолётов для этого не имелось (половина транспортной авиации была задействована для помощи отступающим немецким армиям в северной Африке, находящимся под ударом операции Торч). Погода также была помехой воздушным перевозкам, а в небе над Сталинградом красные ВВС были весьма сильны. Второе, операция «Зимний шторм», попытка прорыва к Сталинграду группы армий Дон, специально выделенных для этой цели сил.

Под командованием фельдмаршала Эриха фон Манштейна немцы осуществили прорыв, но были остановлены в 25–30 милях от цели, а войска Паулюса не смогли в тех условиях пробить дорогу навстречу к ним. В любом случае Гитлер принял решение, что 6-я армия должна сражаться и скорее умереть, чем вести рискованное и бесславное отступление. Подобно Сталину, Гитлер видел ценность тактической обороны, особенно если выбор был не велик. Важным последствием операции «Зимний шторм» было то, что она принудила Советы пересмотреть планы операции Сатурн. Вместо него Ставка начала операцию «Малый Сатурн», чтобы остановить манёвр Манштейна. Манштейн был остановлен, но Ростов не удалось освободить до февраля 1943 года. Задержка позволила группе армий А отойти с Кавказа.

Когда Советы осуществили полную изоляцию периметра, они приступили к охоте в Сталинграде, подготовив главную операцию по сужению кольца окружения. Семь советских армий под командованием Рокоссовского начали наступление 10 января 1943 года. В конце месяца сражение было выиграно, и 90 000 немцев капитулировали. Среди них был и Паулюс, один из 24 немецких генералов в Сталинграде, которые попали в советский плен.

В то время Красная Армия проводила генеральное наступление в южном секторе: 26 января был освобождён Воронеж и 14 февраля Ростов. На следующий день немцы оставили Харьков (но в середине марта, в ходе контрнаступления, он был захвачен снова). В начале февраля началось главное наступление в направлении Орла, Брянска и Смоленска. Несколькими днями позже началась операция «Полярная звезда» — попытка снять блокаду Ленинграда.

В приказе к празднику 23 февраля Сталин оплакивал тот факт, что в отсутствии второго фронта в Европе «Красная Армия единственная несёт всё бремя войны», но утверждал, что инициатива надёжно находится в советских руках: «Сегодня, в тяжёлых зимних условиях, Красная Армия продвигается на фронте 1500 километров и добивается успехов практически везде». Это была правда, но советское продвижение скоро было остановлено «распутицей». Однако, снова способности Красной Армии не позволили осуществиться амбициям Ставки, а немцы оказались удивительно гибкими (на «поминках») после сокрушительного поражения под Сталинградом.

Победы под Сталинградом и Курском

Хотя Ставка и обманулась в ожидании достигнуть более амбициозных целей, победа под Сталинградом была достаточно яркой. Немцы и их союзники по Оси в ходе кампании 1942 года потеряли миллион человек, из них половина — безвозвратные потери, но ничего не добились. На исходе года, прошедшего после операции «Синева», немцы вернулись на линию, с которой начали. Пятьдесят дивизий было потеряно, включая целую элитную 6-ю армю.

В Сталинграде около 150 000 немцев попали в плен. Армии немецких европейских союзников по Оси, за исключением Финляндии, были разбиты окончательно. Это было начало конца для европейской «Оси», которая полностью распалась в 1943–1944 годах. Движение сопротивления во всей ранее оккупированной Европе воспрянуло после поражения Гитлера под Сталинградом. Моральный дух союзников и авторитет Советов выросли неизмеримо. Немцы потерпели первое великое поражение в войне, и победа союзников теперь стала несомненной.

В ретроспективе Сталинград часто называют поворотной точкой войны на восточном фронте. Под Сталинградом вопросы «как» и «когда» немцы проиграют войну навсегда пришли на смену вопросам «если», и «когда». Предприняв последнее усилие под Курском летом 1943 года, вермахт начал отступление «по дороге на Берлин».

Наблюдатели того времени из стана союзников очень быстро ухватили смысл и значение Сталинграда. В Британии советская победа была превознесена прессой, как спасение европейской цивилизации. 2 февраля в газете «Вашингтон Пост» Барнет Новер сравнил Сталинград с великими битвами 1-й мировой войны, которые спасли мир и принесли победу западным союзникам: «Роль Сталинграда в этой войне сравнима с битвами на Марне, под Верденом и второй Марной вместе взятыми».

Согласно передовице «Нью-Йорк таймс» от 4 февраля 1943 года:

«Сталинград, это место дорогостоящей и наиболее упорной борьбы в этой войне. Это отчаянное сражение можно поставить среди решающих сражений в длинной истории воин. Уровень его интенсивности, его разрушительности и его ужасности не имеют аналогов. В нём были задействованы все силы двух величайших армий Европы. Это был, по меньшей мере, конфликт не на жизнь, а на смерть, величайший из тех, что происходили на Земле».

В то время Советы имели более сдержанный взгляд на значение Сталинграда. Естественно, сражение назвали великой победой, но не было триумфальных утверждений, что война выиграна. Советское высшее командование знало, что надежды на разгром немецких армий на восточном фронте пока нет, и до полной победы ещё очень далеко. Эта победа была для Советов очень тяжёлой, потерь оказалось значительно больше, чем объявлялось. Советские безвозвратные потери в ходе южной кампании составили порядка 2,5 миллионов человек.

Эти потери приближались к колоссальным потерям 1941 года, не говоря уже о сотнях тысяч погибших в других местах фронта в 1942 году. Кроме того Сталин и Ставка также понимали, что решающее сражение против группы армий Центр ещё только предстоит. Дорога на Берлин лежит вдоль относительно узкой центральной линии, проходящей через Смоленск, Минск, Варшаву. В то время, как разгром под Сталинградом оставался ограниченным, крепкие немецкие силы не располагали к самодовольству в связи с победой.

Зимнее наступление остановилось в начале весны 1943 года. Ставка обдумывала выгодные варианты операций, возможных в будущем. В марте и апреле были проведены различные совещания, и консультации. Сложилось общее мнение, что Красная Армия должна в ближайшем будущем оставаться в обороне. Готовность Сталина поддержать оборонительную стратегию опиралась на три фактора. Первый, разочарование, что после Сталинграда операции не достигли больших успехов. Враг был отброшен на некоторых участках фронта, но и только.

Второй, Ставке не хватило резервов, немедленно необходимых для наступательных операций. К 1 марта Ставка по диспозиции имела только 4 резервных армии, хотя в конце месяца их было уже до десяти. Третий, следующей немецкой целью ясно обозначился внешний выступ в советской оборонительной линии около города Курска, у стыка центрального и южного операционных театров. Это давало возможность подготовиться и остановить немецкую атаку, и затем начать контрнаступление. Ранее поборником такой стратегии выступил Жуков, который написал Сталину 8 апреля:

«Враг понеся тяжёлые потери, имевшие место в зимней кампании 1942-43 годов, будет, очевидно, не способен весной создать резервы, достаточно большие для новых наступательных целей, таких, как захват Кавказа и прорыв к Волге для широкого охвата Москвы. Так как резервы его ограничены, враг непременно предпримет наступательные операции на узком фронте и нанесёт сильные удары для своей главной цели — взятия Москвы.

Я полагаю, что в настоящее время враг, противостоящий нашим Центральному, Воронежскому и Юго-Западному фронтам, будет наносить удар главным образом против этих фронтов с целью разгромить нас, обеспечив тем самым себе свободу манёвра для обхода и окружения Москвы. В начальной стадии враг нанесёт два удара клиньями для охвата Курска… Я думаю, что нецелесообразно для наших сил начинать превентивное наступление в следующие несколько дней, выгоднее будет измотать противника оборонительными действиями и выбить его танки. Затем, введя свежие резервы, мы сможем в контрнаступлении разгромить главную вражескую группировку».

Наличием молниеносной угрозы Москве, а так же перспективой генерального наступления на заключительной стадии Жуков убедил Сталина. Как писал начальник оперативного отдела Генерального штаба генерал Штеменко, Сталин принял предложение Жукова, отбросив свой старый принцип «не делать предсказаний действий противника». Он провёл опрос мнений командующих фронтов, и когда они высказались в том же направлении, что и Жуков, он убедился, что нужно готовиться к оборонительному сражению в районе Курска. В соответствии с этим взглядом, главной темой сталинского приказа ко дню 1 мая 1943 года стала необходимость закрепления успехов зимнего сражения.

Предсказание, что Курск будет следующей целью для вермахта, было подтверждено докладами разведки о немецких намерениях и приготовлениях. Но в течении мая поступило много преждевременных донесений о приближающемся немецком наступлении. Это побудило Ставку объявлять серию тревог на фронтах. Предшествовавшие провалы наступлений, осуществлявшихся под руководством некоторых высших командиров, привели к заключению, что поступать таким образом не следует. Но Красной Армии нужно было перехватить инициативу.

Сторонник наступательной стратегии Ватутин был снова назначен командующим Воронежским фронтом. «Мы упускаем момент, можем проспать его», — докладывал он Василевскому. «Враг не двигается, скоро наступит осень, и все наши планы рухнут. Надо прекратить выжидать и начать первыми. У нас достаточно сил для этого». Жуков и Василевский старались убедить Сталина не уступать и ожидать немецкого наступления, но Верховный командующий был встревожен оборонительной подготовкой, особенно способностью Красной армии выдержать массированную танковую атаку. Усилили напряжённость июньские новости от Черчилля и Рузвельта о том, что вследствие продолжения операции на Средиземном море второй фронт во Франции в 1943 году открыт не будет.

Немецкое наступление на Курск планировалось на 4–5 июля. Предполагалось охватить курский выступ в клещи, составленные с одной стороны из группы армий Центр и с другой стороны из группы армий Юг. Советские силы, попавшие в капкан внутри кольца окружения, должны были быть уничтожены, и немецкая оборонительная линия укоротилась бы, и укрепилась. В результате чего, с точки зрения немцев, стратегическое оборонительное сражение нанесёт ущерб Красной Армии, вернёт инициативу в центральном секторе, что даст возможность вермахту выжить в войне на восточном фронте по меньшей мере на некоторое время.

Гитлер собрал для сражения 18 пехотных дивизий, три моторизованные дивизии и 17 танковых дивизий, имевших большое количество новых танков «Тигр» и «Пантера», которые превосходили все имевшиеся в советском арсенале. Немецкая атака была отложена на неделю, и кульминация танкового сражения произошла 11–12 июля. Это было величайшее событие второй мировой войны, в результате которого были потеряны сотни танков с обоих сторон. Красная Армия выдержала немецкую атаку, что означало выигрыш оборонительного сражения, и Ставка вернулась к атакующему стилю ведения войны.

Немцы были изгнаны из района Курска и затем атакованы в нескольких других местах восточного фронта. 24-го июля Сталин публично заявил, что «немецкий план летнего наступления полностью провалился… Легенда, что летнее наступление немцев всегда успешно, и что советские войска будут вынуждены отступать, опровергнута». Скоро советская контратака превратилась в генеральное наступление. Через несколько недель вермахт был выбит за реку Днепр на широком фронте. В самом начале наступления, в начале августа, были освобождены города Орёл и Белгород. Их освобождение было ознаменовано салютом в Москве из 120 орудий.

Это был первый из 300 таких салютов в ходе оставшихся лет войны. Как сказал Александр Верс, эра победных салютов началась. Это был период, когда Сталин стал часто издавать приказы в дни празднования советских побед и награждать орденами успешных командиров. В августе был освобождён Харьков, за ним последовал Смоленск в сентябре и Киев в ноябре. В конце 1943 года Красная Армия освободила половину территории, оккупированной Германией в 1941-42 годах. В своей ноябрьской 1943 года речи Сталин подвёл итог кампании, как «радикальный поворотный пункт в ходе войны», означавший, что нацистская Германия стоит перед лицом военной и политическоц катастрофы.

Сталин и его генералы

Два главных архитектора победы под Курском, Жуков и Василевский, вместе с Антоновым, заместителем начальника Ген. штаба, убедили Сталина в необходимости стратегической паузы весной 1943 года. В ходе Курского сражения Василевский был назначен координатором Воронежского и Юго-Западного фронтов, тогда как Жуков присматривал за Центральным, Брянским и Западным фронтами. В то же время Сталин стал более склонен, чем ранее, позволять командующим фронтами обсуждать и критиковать оперативные решения, и спрашивать их совета о лучших вариантах до принятия собственного решения о начале активных действий. Штеменко приводит в качестве примера сталинскую мысль, что решение о времени перехода от оборонительных к наступательным действиям в ходе Курской операции лучше передать командующим фронтами.

Сталинское руководство своими генералами в ходе сражения под Курском стало иллюстрацией изменений, произошедших внутри верховного командования в 1942–1943 годах. Часто говорят, что Сталин стал больше прислушиваться к советам профессиональных военных и учитывать мнение своих генералов. «Мораль сей басни такова», когда Сталин начал прислушиваться к советам своих генералов, Красная Армия стала выигрывать. Эта картина верна лишь отчасти. Фактически Сталин всегда прислушивался и часто использовал советы высшего командования. Что и произошло во время Сталинградского наступления.

Чем больше прислушивался Сталин к лучшим советам, тем лучших результатов достигал. Советские генералы, как и Сталин, учились, шаг за шагом, с первых дней войны, и только с накапливанием опыта побед лучших командиров, и он сам становился лучшим Верховным Командуюющим. Кроме того, совершённые ошибки, приводившие к поражениям, затушёвывали имевшиеся победы. После Сталинграда и Курска советское высшее командование делало ошибки, изучая и накапливая опыт, но угрозы катастроф и поражений исторического масштаба уже не было. Доказано, что это были победы, бОльшие, чем любые одержанные ранее, что изменило отношения между Сталиным и его генералами.

Установились более сбалансированные отношения между его властью и их профессиональной компетентностью. В то же время Сталин оставался командующим, непрерывно отстаивающим своё военное, так же, как и политическое лидерство. Не зависимо от того, поступал ли Сталин мудро, или как дурак, его генералы в этом смысле имели более важное значение. Как показал Саймон С. Монтефиоре в своих портретах сталинской политической верхушки, одной из опор сталинской диктаторской власти была лояльность и стабильность его ближайшего окружения.

С конца 1920-х годов до начала 1950-х удивительной была несменяемость сталинской политической группировки, управлявшей партией и Страной. Сталинское закрытое сообщество — Молотов, Каганович, Ворошилов, Маленков, Берия, Жданов, Микоян и Хрущёв, опасались его. Он внушал им благоговейный страх. он манипулировал и управлял ими. Но они были также очарованы им и польщены его вниманием к их личным нуждам, и также к их семьям. В результате сложилась правящая клика, которая чванилась коллективной тупостью. И тот, кто был нелоялен к Сталину, не мог быть спокоен в этом ужасном окружении.

В ходе войны Сталин собрал аналогичную преданную ему военную ассоциацию, используя те же методы. Маршал Рокоссовский, например, в ярких красках описал в мемуарах качества сталинского руководства, особенно, когда сравнивал их со ждановским, с которым Рокоссовский часто конфликтовал. Он писал, что «общее представление о Верховном командующем было неоценимым. Доброта, отеческие интонации ободряли и вселяли уверенность в своих силах». Аналогично, в своих мемуарах Василевский рассказывал об имевшем место случае в ходе сражения за Москву, когда Сталин хотел его повысить в звании. Василевский отказался, но попросил повысить в звании его заместителей. Сталин согласился и присвоил следующие звания им всем, вместе с Василевским.

«Это внимание глубоко тронуло нас», писал Василевский. «Я уже упоминал, каким Сталин был вспыльчивым и колючим; но даже более поразительно было его беспокойство о подчинённых в такое тяжёлое время». В своих мемуарах начальник сталинского оперативного отдела генерал Штеменко рассказал историю, которая показывает Сталина потрясающе злобным так же, как и обаятельным. Штеменко нечаянно забыл очень важные карты после совещания в сталинском кабинете. Когда он хотел взять карты обратно, Сталин заявил, что у него их нет и, возможно, они потеряны. Штеменко настаивал, что он должен вернуть карты, после чего Сталин принёс их, сказав, что «они здесь. И не теряйте их снова… Это хорошо, что вы сказали правду».

Обычно, однако, Сталин обходился со своим высшим командованием вполне корректно и уважительно. В то время, например, были резкости во многих сталинских посланиях командующим фронтов. Но чаще в этих посланиях он был деловым и корректным по форме, включая ситуации военных поражений. Очевидно также, что Сталин обычно не впадал в панику и не искал «козлов отпущения» среди своих командиров при неудачах. После чистки павловского Западного фронта и Красных ВВС в 1941 году советское высшее командование успокоилось удивительно быстро, несмотря на неудачи и поражения 1941–1942 годов.

За исключением тех, кто попал в плен и погиб в ходе сражений, сталинските генералы почти все сохранили и улучшили своё положение в ходе войны. Согласно Дэвиду Гланцу: — «Команда управленцев в Красной Армии почти не менялась и понесла значительно меньший ущерб, чем принято считать, не только после ноября 1942 года, но и в течении первых 18 месяцев войны. Кроме того, командный состав остался неизменным не только в высшем эшелоне, но и во фронтовых частях Красной Армии, особенно в ключевых армиях, танковых и механизированных войсках, артиллерии, авиации, ПВО…

Сталин не спешил менять командиров, предпочитая дать им возможность профессионального роста. Короче, большинство маршалов и генералов, приведших Красную Армию к победе в мае 1945 года, были уже генералами и полковниками на ответственных командных постах, когда война началась 22 июня 1941 года. Что удивляет, так это относительно высокий процент офицеров, которые выжили, проходя школу сражений с вермахтом в 1941–1942 годах, и проявили себя успешными командирами в победившей Красной Армии 1945 года».

Сталин использовал своих генералов пока они были лояльны, дисциплинированы и приемлемо компетентны. Первые два качества были обязательны для офицеров Красной Армии высокого ранга. Те, кто был нелоялен по отношению к Сталину, никогда не достигали высоких званий, так как партия защищала советскую систему до последней возможности. Сомневающиеся были подавлены предвоенными чистками и примерным наказанием Павлова, и других в 1941 году. Сталин слегка расслабился, когда набрался опыта, и решил дать наиболее лояльным дополнительные шансы доказать свою ценность. Но это был предел его терпения, и если они показывали свою некомпетентность, то даже повышенная лояльность друзей не спасала их от неизбежного изгнания.

Наиболее интересно то, как в таких тесных рамках лояльности и дисциплины Сталин оказался способен воспитать значительное количество талантливых, и творческих высших командиров Красной Армии. В основном это объясняется индивидуальным подходом, постоянным экспериментированием и изучением опыта, перестановками в своём окружении. В ходе Великой Отечественной войны Красная армия всё время напряжённо училась. Опыт и уроки сражений внимательно, и систематически собирались командованием, изучались, и распространялись в войсках.

Командные и организационные структуры Красной Армии постоянно пересматривались, и реформировались. Например, большие механизированные корпуса, упразднённые летом 1941 года, были реконструированы в 1942 году, как танковые корпуса и армии. Как авангард для наступления были созданы ударные армии. Наименования «гвардейский» присваивались проверенным в боях как армиям, так и дивизиям, и более мелким частям. Наименования и разграничительные линии фронтов изменялись таким образом, как это требовалось в конкретной военной ситуации, и в конце войны сложные скоординированные наступательные операции многих фронтов стали нормой.

По ходу войны произошли прогрессивные изменения, офицеров Красной Армии стали поощрять брать риск на себя и принимать собственные решения, особенно во время атак. Военная доктрина постоянно пересматривалась. Атака оставалась приоритетом, но концептуализация, подготовка и осуществление наступательных операций стали навсегда изощрёнными. Усилия по улучшению эффективности пропагандистской работы среди личного состава вооружённых сил были очень интенсивны и непрерывны.

Конечно Сталин едва ли мог доверять всем этим новациям и изменениям. Но он был главным с «системе и культуре», и делал их возможными, и ничто не было возможным без его согласия. Сталин также внёс один очень специфичный вклад в преобразование Красной Армии в ходе войны: он придал приоритетное значение снабжению и резервам, которые он числил среди «постоянно действующих факторов», которые определят исход борьбы с Германией в «долгой гонке». Нет никого среди западных и советских авторов мемуаров, кто не отметил бы роль Сталина, как военного лидера, в организации материального обеспечения победы Красной Армии над вермахтом.

Изменение сталинского военного авторитета и репутации после победы под Сталинградом было отмечено званием «Маршал Советского Союза», которое было присвоено ему в марте 1943 года. С предотвращения поражения и одержания победы начался процесс роста его культа личности в области военных дел, и с начала 1943 года миф о сталинском стратегическом гении начал усиленно формироваться советской прессой.

Но новое звание означало большее, чем пропаганда и политический культ. Это было прекрасное свидетельство развития его военных способностей и позитивных отношений, которые он установил со своими генералами после июня 1941 года. Прежде всего новое звание отражало реальное сталинское положение, как верховного командующего, его доминирование в военных решениях и действиях, и его центральное незаменимое положение в советской военной машине.

Экономическая база победы

Советские победы под Сталинградом и Курском стали результатом воздействия ряда факторов: сталинского руководства, хорошего генералитета, немецких ошибок, патриотической мобилизации, героических дел, жестокой дисциплины и немалой удачи. Но над результирующим эффектом всех этих факторов преобладали громадные экономические и организационные достижения.

Ко времени начала битвы под Сталинградом немцы оккупировали половину европейской России — более, чем миллион квадратных миль территории, на которой проживало 80 миллионов человек, или 40 % населения СССР. На оккупированной территории находилось около 50 % обрабатываемых земель СССР и добывалось 70 % железной руды, 60 % угля, производилось 60 % стали, и 40 % электроэнергии. К концу 1942 года советский ежегодный выпуск стрелкового оружия учетверился (до 6 миллионов) по сравнению с 1941 годом, в то время, как танковая и артиллерийская продукция увеличилась впятеро, до 24.500 и 28.000 соответственно. Количество выпускаемых самолётов выросло с 8.200 до 21.700.

Эти достижения показывают мобилизационную силу советской экономики, но также удивительное массовое перемещение индустриальных предприятий на восток СССР в 1941–1942 годах. Один из первых сталинских декретов военного времени образовывал эвакуационный комитет для организации перевозки на восток более чем 1500 больших предприятий летом 1941 года. Вместе с заводами и техникой отправлялись сотни и тысячи рабочих. В ходе эвакуации были использованы десятки тысяч машин, и перевезено полтора миллиона вагонов груза. Этот успех был повторён, но в меньшей степени, летом 1942 года, когда 150 больших заводов были эвакуированы из регионов Дона и Волги. Кроме переброски индустрии, Советы создали в ходе войны 3500 новых заводов. Большинство из них выпускало военную продукцию.

Что касается живой силы для фронта, то к концу 1941 года первоначальная пятимиллионная Красная Армия была практически уничтожена немцами. Однако, Советы готовились к войне за десятилетие до того, или более, и 14 миллионов гражданского населения прошло базовую военную подготовку. Советская власть оказалась способной призвать пять миллионов резервистов в начале войны и в конце 1941 года.

Красная Армия насчитывала 8 миллионов человек. В 1942 году численность выросла до 11 миллионов человек, несмотря на большие потери этого года. Во время сталинградского контрнаступления Красная Армия была в состоянии выставить атакующие силы численностью в 90 полностью укомплектованных свежих дивизий только для операции Уран. Живая сила Красной Армии, как это было отмечено, включала миллион советских женщин, около половины которых находились на фронте и участвовали в сражениях.

Достигнуты ли большие успехи советской мобилизации человеческих и материальных ресурсов благодаря Сталину, или вопреки ему? Сделали ли централизация и директивы сталинского государства возможными экономическое возрождение военного времени, или это позволила осуществить децентрализация и введение элементов рыночной экономики? Обеспечило ли планирование работу в военное время, или это достигнуто импровизацией и индивидуальной инициативой? Какая система лучше, и какая модель управления обеспечивает наилучшие преобразования?

Дебаты ведутся, но одна вещь ясна: это сталинская власть подорвала естественное развитие производства и разрушила экономически важные преобразования, подменив их плохими решениями. Его экономические эксперты вмешивались в производство, когда он считал это необходимым для достижения своих целей. Но обычно его роль ограничивалась поддержкой приоритета снабжения военных, даже ценой значительного снижения жизненного уровня населения.

Ведётся полемика о значении западной помощи для Советов в военное время. Между 1941–1945 годами западные союзники отправили в СССР около 10 % ресурсов, необходимых для экономики военного времени. Например, США по программе ленд-лиза поставили 360.000 грузовиков, 43.000 джипов, 2000 локомотивов и 11.000 железнодорожных вагонов, сделав Красную Армию более мобильной, чем немецкая, и значительно менее зависимой от гужевого транспорта. Канадская и американская еда позволила прокормить треть советского населения в ходе войны.

Австралия посылала тысячи овечьих шкур для одежды Красной Армии во время зимних кампаний. Советы постоянно жаловались на срыв западом исполнения обязательств по поставкам, и в ходе первых лет войны эти жалобы «публично разливались по всей арене». Но в целом Советы были весьма чрезмерны («тошнотворны»?) в своих благодарностях за западную поддержку. Различные договоры по поставкам были опубликованы в прессе, как и многие факты индивидуальной западной помощи. Ближе к концу войны советская власть стала сообщать своим гражданам размеры поддержки, которую она получала.

БОльшая часть этой помощи стала поступать после Сталинграда. Таким образом главная роль помощи состояла в том, чтобы способствовать победе скорее таким образом, чтобы государство не потерпело поражения. С другой стороны, как указал Марк Харрисон, территориальные и экономические потери середины 1942 года означали, что советская экономика находится «на острие ножа» и ей грозит крах. По поставкам существовали решительные разногласия, включая проблему ограничения западной помощи в 1941–1942 годах.

Важно было повысить моральный дух Советов, подготавливая политический альянс с западом, чтобы показать, что СССР не останется одинок в борьбе против Оси. Антигитлеровская коалиция, как называли этот союз Советы, также давала надежду на мирное будущее. В своих речах военного времени Сталин талантливо играл на народных надеждах и в сторону свои страхи и разочарования относительно англо-американских союзников, и был охвачен идеями, что после войны, когда наступит мирное время, Великий Альянс буде охранять послевоенный мир, новый безопасный порядок, где Советский Союз будет играть ведущую роль в его поддержании и контроле.

Глава 6. Политика войны: Сталин, Черчилль и Рузвельт

С самого начала Сталин рассматривал войну с Гитлером, как политическое и дипломатическое состязание так же, как и военную схватку. Победу в войне и мир после неё можно было получить выиграв сражения не только на полях войны, но и через политические союзы, сформированные каждой стороной. Для Сталина Великий Альянс с Британией и США был не столько политическим союзом, сколько военной коалицией. До середины 1943 года сталинские дипломатические усилия внутри Великого Альянса были сфокусированы на гарантии того, чтобы Гитлер и антикоммунистические элементы внутри Британии и США не добились успеха в расколе советско-западной коалиции.

В ноябрьской 1941 года речи Сталин говорил, что наступил конец немецкой цели использования страха перед коммунизмом и революцией для вовлечения британцев, и американцев на военную службу в анти-советскую коалицию. В июне Совинформбюро опубликовало заявление, посвящённое первой годовщине советско-немецкой войны, в котором отмечалось, что главное достижение СССР — в предотвращении политической изоляции и успешном выковывании коалиции с западными союзниками. Все главные правительственные заявления внимательно просматривались Сталиным, и было невозможно усомниться в том, что взгляд Совинформбюро отражает его собственное мнение.

Но, как показывает его переписка с послом Майским о деле Гесса в октябре 1942 года, Сталин оставался обеспокоен тем, что британцы могут заключить сепаратный мир с Германией, если Гитлер одержит победу под Сталинградом. С этой точки зрения неистовое советское давление на англо-американцев, чтобы ускорить открытие второго фронта во Франции, имело как политическую, так и военную цель: дать западным союзникам ввязаться в кровавую битву, которая скрепит их обязательства вести войну против Гитлера до конца. Даже в чёрные дни поражений Сталин был уверен, что война будет выиграна раньше, или позже. Он делая всё, чтобы Советский Союз смог выжить при первоначальном стремительном немецком военном натиске и старался укрепить коалицию с Британией, и США.

Но рассматривал ли Сталин альтернативный вариант для выживания: сепаратный мир с Германией? Ходило много слухов и сообщений, что в ходе войны Сталин пытался соблазнить Гитлера на заключение мира. Один из слухов о попытках заключить мир был запущен летом 1941 года — якобы через посла Болгарии в Москве Ивана Стаменова осуществлялось прощупывание таких возможностей. Однако, по информации Ивана Судоплатова, Стаменов, будучи советским агентом, выполнял специальное задание НКВД по дезинформации лагеря Оси. Другое предположение гласит, что Сталин таким образом старался помешать немцам приблизиться к Москве осенью 1941 года, и что он серьёзно рассматривал капитуляционный мир. Но такой сценарий не соответствует сталинскому поведению в ходе московского кризиса и его планам, и приготовлениям для решающего отпора немцам, угрожавшим советской столице.

Как разумно отмечает Судоплатов: «Сталин и руководство чувствовали, что любая попытка капитуляции в войне, которая была такой жестокой и беспрецедентной, автоматически разрушит возможность для руководства управлять страной». В своей книге «Генералиссимус» русский историк Владимир Карпов приводит документы с предложениями Сталина в поисках сепаратного мира с Гитлером в начале 1942 года. Один из этих документов, подписанный Сталиным и датированный 19 февраля 1942 года, предлагает немедленное перемирие с полным выводом немецких войск из России и, затем, началом совместной войны с «международным еврейством», представленным Англией и США. Тот факт, что в феврале 1942 года Сталин обдумывал поражение немцев в конце года, делает этот документ абсурдным, это явный подлог.

Pазличные истории являются очевидной попыткой дискредитации Сталина и советских документов военного времени, и просто не заслуживают комментариев. Но даже серьёзные историки могут соблазниться таким спекуляциями. Войтех Мейстни, например, в своём классическом труде «Русская дорога к холодной войне» многословно рассуждает о том, что в 1942–1943 годах Сталин якобы рассчитывал использовать свои победы под Сталинградом и Курском, чтобы склонить Гитлера к сделке. Местни писал это в 1970-х годах, повторяя слухи военного времени о советско-немецких мирных переговорах в нейтральной Швеции летом 1943 года.

Факт, что Москва резко опровергла эти вымыслы. Официальное советское новостное агентство ТАСС выпустило два отдельных опровержения того, что Советский Союз проводил неофициальные мирные переговоры с Германией. На Московской конференции американского, британского и советского министров иностранных дел в октябре 1943 года было принято решение отвергать любые предложения стран Оси о мирных переговорах. По этому вопросу Советы были непреклонны. Основой любых переговоров со странами Оси является только безоговорочная капитуляция.

На обеде, данном в конце конференции 30 октября 1943 года, Сталин сказал Авереллу Гарриману, новоназначенному американскому послу в Москве, что американцы думают: «Советы могут заключить сепаратный мир с Германией, но он (Сталин) надеется, что союзники найдут это невозможным». Одновременно с договором, заключённым на конференции, 12 ноября Молотов передал Гарриману меморандум, гласящий, что советский посол в Стокгольме был запрошен, допускал ли он встречу с группой немецких промышленников для организации закрытых контактов с гитлеровским министром иностранных дел Риббентропом, который якобы является сторонником сепаратных переговоров о мире с Советским Союзом.

Согласно Молотову, советский посол отверг этот подход и отказался от дальнейших контактов, и дополнительных обсуждений. Эти слухи о мирных советско-немецких переговорах в Швеции летом 1943 года возобновились и повторились в первые годы холодной войны, но не нашли доказательств, подтверждающих их ни тогда, ни десятилетиями позже. Действительно маловероятно, что Сталин хотя бы рассматривал такую возможность, когда победа уже была видна. Это неправдоподобно, чтобы Сталин рискнул разрывом Великого Альянса ради сепаратного мира с Гитлером, который доказал своё коварство в прошлом. Не было ли это провокацией Гитлера, старавшегося столкнуть сталинский режим со всем остальным миром?

Действительно, перемирие с Германией меньше всего было нужно Сталину после Сталинграда и Курска. Сталин видел впереди победу с восстановлением доверия и началом смены приоритетов в отношениях с Великим Альянсом: от военного взаимодействия перейти к проблемам послевоенного мира. Сталин начал думать о советских военных целях и форме послевоенного мира. В декабре 1941 года в беседе с британским секретарём министерства иностранных дел Антоном (Энтони) Иденом, как и ранее, осенью 1941 года, он предлагал широкомасштабную программу урегулирования европейских границ и обеспечения послевоенной безопасности.

В основе его требований было восстановление границ СССР, сложившихся на июнь 1941 гшда, и советской сферы влияния в Европе, заключающейся в размещении военных баз в Финляндии и Румынии. В январе 1942 года Сталин отдал приказ о создании комитета при наркомате иностранных дел по подготовке дипломатических документов, возглавляемого Молотовым, который должен был заняться рассмотрением послевоенного положения — границ, послевоенного экономического и политического порядка, организацией мира, и безопасности в Европе.

Этот комитет провёл несколько заседаний и подготовил некоторые материалы, и доклады. Но сделал мало вследствие неторопливости. Видимо потому, что Сталинские основные интересы по послевоенным вопросам пошли на спад в связи с ухудшением военной ситуации в 1942 году. Но после Сталинграда победа позволила вернуться к этим вопросам. Советский лидер возобновил свой интерес к послевоенным делам. В течении 1941–1942 годов Черчилль и Рузвельт также подошли к необходимости договариваться о послевоенном мире.

Сталинград дал понять, что Германия неизбежно потерпит поражение на восточном фронте, и что Советский Союз станет после войны доминирующей силой в континентальной Европе. Баланс сил сместится к Москве, покинув Лондон и Вашингтон. Советское положение также поддерживалось волной восхищения героическими подвигами Красной Армии под Сталинградом, которая прокатилась по миру. Со своей стороны Сталин был счастлив исследовать перспективы Великого Альянса в мирном времени с Британией и Соединёнными Штатами.

Чем чаще Большая Тройка говорила о мире, тем теснее она сотрудничала в военное время. Сталин думал, что гораздо лучше поддерживать послевоенный союз с Британией и Америкой, чем иметь их союз противником, возможно в союзе с возрождённой Германией. В мирное время Великий Альянс мог заложить основу, на которой Советский Союз мог обеспечить свою безопасность, повысить свой престиж и получить спокойное время, необходимое для восстановления разрушенного войной.

Но как эта дипломатическая перспектива сочеталась со сталинской коммунистической и идеологической перспективой? Ответ на этот вопрос был получен парадоксальный: он заключался в решении упразднить коммунистический интернационал в мае 1943 года.

Роспуск Интернационала

Роспуск Коммунистического Интернационала (Коминтерна) стал на короткое время сталинской повесткой дня. В апреле 1941 года, после посещения балета в Большом театре, Сталин сказал Димитрову, что думает изменить коммунистические партии, сделать их независимыми от Коминтерна и сконцентрировать на национальных задачах более, чем на мировой революции. Коминтерн, сказал Сталин, был создан в ожидании мировой революции, но в сегодняшних условиях это начинает мешать развитию отдельных коммунистических партий на национальной основе.

Когда Сталин скажет, даже случайно, или экспромтом, исполнять нужно немедленно. И Димитров, и его товарищи в исполкоме Коминтерна начали обсуждение, как реформировать Коминтерн для более эффективной поддержки составляющих его партий. Однако идеи Сталина и планы, которые он вынашивал, были сорваны началом войны в июне 1941 года. Но Сталин вернулся к идее двумя годами позже и проинформировал Димитрова через Молотова, что Коминтерн должен быть ликвидирован.

Исполком Коминтерна должным образом обсудил собственое упразднение и проконсультировался с рядом зарубежных коммунистических партий. Предлагаемое закрытие организации было подтверждено с некоторым сожалением, но несогласных с предложением не было. Ведущей нотой в обсуждении стало то, что упразднение Коминтерна будет шагом вперёд для коммунистического движения. 22 мая 1943 года резолюция об упразднении была опубликована в «Правде».

Резолюция подчёркивала глубокие различия в историческом развитии многих стран, что требует применения различных стратегий и тактик национальными компартиями. Война подчеркнула эти отличия, и Коминтерн вынужден был в любом случае признать право национальных партий на собственную политику. 8 июня резолюция была принята 31 национальной секцией, и двумя днями позже организация была формально упразднена.

Сначала Сталин посоветовал Димитрову не вмешиваться в процесс, но затем подтолкнул его к опубликованию резолюции по роспуску даже до получения всех ответов от коммунистических партий из-за границы. 21 мая 1943 года Сталин собрал редкое в военное время заседание Политбюро, чтобы обсудить роспуск Коминтерна. Резолюция, принятая на заседании, отмечает главную причину упразднения — невозможность управлять деятельностью всех коммунистов из одного международного центра в ходе войны, особенно, когда национальные компартии имеют разногласия по очень различным задачам: в ряде стран добивались поражения своих правительств, в других работали для победы.

Другой причиной, отмеченной резолюцией Политбюро, было не давать врагам повода утверждать, что деятельность коммунистических партий управляется иностранным государством. Текст резолюции был очевидно основан на ремарках, сделанных Сталиным на заседании, которые записал Димитров в своём дневнике. Сталин излучал уверенность в положительном воздействии упразднения: «Шаг, сделанный сейчас, несомненно позволит усилиться коммунистическим партиям, как национальным партиям рабочего класса, и будет, в своё время, укреплять интернационализм народных масс, чьей базой является Советский Союз». Сталинская завышенная оценка просматривалась также в опубликованном 28 мая заявлении, предлагавшем упразднить Коминтерн.

Отвечая на письменные вопросы Гарольда Кинга, корреспондента «Рейтерс» в Москве, Сталин сказал, что роспуск Коминтерна был хорошей мыслью по четырём причинам. Первая, это разоблачить ложь Гитлера, что Москва хочет «обольшевичить» другие страны. Вторая, это разоблачить клевету, что коммунисты не работают в интересах своих собственных людей, но по приказу извне. Третья, это облегчит патриотическое объединение прогрессивных сил «вне зависимости от партийной, или религиозной веры». Четвёртая, это облегчит международное объединение всех свободолюбивых людей и проложит путь для «будущей организации объединённых наций». Вместе эти четыре фактора, заключил Сталин, дадут результат в дальнейшем укреплении Великого Альянса против Гитлера.

Но почему Сталин выбрал именно особый момент — май 1943 года, для роспуска Коминтерна? Всё это выглядит так, что на выбор наиболее подходящего времени значительно повлияло развитие политической ситуации в предыдущем месяце — «катынский» кризис, который обострил советские дипломатические отношения с польским правительством в изгнании в Лондоне. Кризис был спровоцирован немецким заявлением, что обнаружено массовое захоронение тысяч польских офицеров в Катынском лесу около Смоленска, в настоящее время находящемся под оккупацией вермахта.

Москва ответила утверждением, что это нацистская пропагандистская уловка, и что немцы сами расстреляли поляков, а не НКВД, как утверждает Берлин. Польское эмигрантское правительство, однако, поддержало немецкое предложение создать независимую медицинскую комиссию для проверки могил с точки зрения определения того, что случилось с польскими пленными.

Русские возмутились, и «Правда», и «Известия» опубликовали яростные передовицы, в которых обвиняли польских эмигрантов, как пособников Гитлера. 21 апреля Сталин отправил гневные телеграммы Черчиллю и Рузвельту, считая возмутительной антисоветскую клеветническую кампанию поляков. Разрыв дипломатических отношений с лондонскими поляками произошёл через четыре дня.

Катынский кризис стал финалом событий 1939–1940 годов, когда несколько сот тысяч польских военнопленных были захвачены и отправлены в заключение советской властью, следовавшей за вторжением Красной Армии в восточную Польшу в сентябре 1939 года. Многие из этих пленных были задержаны только на короткое время, и большинство из оставшихся были освобождены после июня 1941 года, по условиям договора военного времени о союзе между СССР и польским эмигрантским правительством.

В октябре 1941 года Советы освободили из плена и мест заключения большинство из 400 тысяч польских граждан. Однако более 20.000 офицеров и государственных чиновников оставались пропавшими без вести, и поляки давили на Советскую власть, желая получить информацию о них. Даже Сталин был запрошен по этому делу генералом Сикорским, польским премьер-министром, и генералом Андерсом, командующим польской армией, формировавшейся на советской территории. Сталин настаивал, однако, что он не имеет информации об их местонахождении, и что они должно быть покинули страну каким-либо образом самостоятельно.

В действительности недостающие военнопленные были расстреляны НКВД после принятия Политбюро резолюции от 5 мая 1940 года, которая санкционировала их казнь. Это решение было странным и обнаружило множество «дистрофических» черт, характеризующих сталинский режим. Когда польские военнопленные были захвачены, намерения убить их не было, а только изолировать их от населения недавно присоединённых территорий западной Белоруссии и западной Украины, и затем «перевоспитать» их в духе нового советского порядка в восточной Польше. Прозелитизм НКВД среди военнопленных в лагерях был (мягко говоря) не слишком сердечным. Однако, Советы скоро поняли, что «буржуазные» пленные офицеры были непреклонными классовыми врагами, которых следовало ликвидировать.

Берия, комиссар по иностранным делам, написал в начале марта в Политбюро рекомендацию, согласно которой военнопленные должны были быть проверены НКВД и затем расстреляны. Решение Политбюро было принято в связи с опасением Советов, что война с Финляндией разрастётся до широкого международного конфликта, в контексте которого непокорные поляки доставят много проблем с безопасностью. Массовые расстрелы были проведены в марте-апреле 1940 года не только в Катыни, но и в ряде других мест в России, Белоруссии и на Украине. В то же время семьи расстрелянных военнопленных были депортированы в Казахстан.

Не существует доказательств, что Сталин распорядился об этих ужасающих решениях, но он должен был впоследствии горько сожалеть о возникших осложнениях. Немецкая международная медицинская комиссия, организованная очень чётко, подтвердила совершенно точно, что военные были расстреляны НКВД весной 1940 года. Когда Красная Армия освободила Смоленск, Советы провели искусно сделанную операцию прикрытия, чтобы убедить мир, что немцы являются виновной стороной. Среди советских уловок было приглашение в январе 1944 года группы американских журналистов на место бойни в Катыни. Среди приглашённых была Кэтлин Гарриман, дочь Аверелла Гарримана. 28 января 1944 года Кэтлин писала своей сестре Мэри о поездках в Смоленск:

«Катынский лес был маленьким жалким сосновым леском. Нам показали работу главного советского врача; это был начальник в белой фуражке, белом фартуке и резиновых перчатках. С удовольствием он показывал нам куски польских мозгов, аккуратно разложенных на обеденной тарелке для инспекционной проверки. Затем мы начали тур по осмотру семи могил, одну за другой. Мы должны были внимательно осмотреть многие тысячи тел, или их частей, все в различных стадиях разложения и скверно пахнущие. Благодаря холоду, смрад беспокоил меня не очень сильно, не более, чем других. Часть тел была выкопана немцами весной 1943 года, после первого запуска их версии истории.

Они лежали аккуратными рядами, от шести, до восьми тел. Тела в остальных могилах были навалены как попало. Всё время, что мы были там, работу по эксгумации проводили люди в военной форме. Я им не завидовала! Наиболее интересной мыслью и наиболее убедительным доказательством было то, что все поляки были застрелены сзади в голову одной пулей. Часть тел была со связанными за спиной руками, всё это типично по-немецки. Следуя программе, мы вошли в палатку морга с трупами. Здесь было тепло и душно, запах стоял тяжёлый.

Несколько трупов лежали там, и мы свидетельствуем, что трупы прекрасно сохранились, я была просто поражена, насколько… Наиболее сохранились волосы. Даже я могла распознать их внутренние органы, мясо на бёдрах было естественного „фирменного“ красного цвета. Вы видите, немцы говорят, что русские убили поляков в 40-м году, тогда как русские говорят, что поляков убили в конце 41 года, это совершенно разное время. Несмотря на то, что немцы опустошили польские карманы, они пропустили часть письменных документов. Я наблюдала, как нашли одно письмо, датированное летом 1941 года, которое, провалиться мне на этом месте, является хорошим доказательством».

Другим осложнением катынского кризиса был его удар по польской компартии, или польской рабочей партии, как она называлась. Когда произошёл кризис, польские коммунисты участвовали в переговорах по созданию широкого фронта сопротивления немецкой оккупации Польши, включая союз между ними и польской «домашней» армией — подчинявшейся эмигрантскому правительству в Лондоне. Эти переговоры были сорваны в конце апреля 1943 года ввиду требований, чтобы польские коммунисты подчинялись эмигрантскому правительству в Лондоне, отвергли советские территориальные притязания к Польше и разорвали связи с Коминтерном.

Ванда Василевская, лидер польских коммунистов, встретилась со Сталиным и, вероятно, доложила о провале переговоров с АК («домашней» армией). Вполне возможно, что в связи с этим ускорилось упразднение Коминтерна, действие, которое помогло разрушить утверждения националистов, что польские коммунисты не патриоты, а советские агенты.

Сталинский роспуск Коминтерна был типичным жестом в сторону Британии и США, сигналом, что он не планирует проводить революцию, или коммунистический переворот в Европе в конце войны. Возможно это было сделано Сталиным для внушения всем партнёрам по Великому Альянсу, что он честен и добросовестен, но более вероятно, что он видел в этом способ перехвата политической инициативы в разбуженном катынском кризисе.

В контексте возможной борьбы за политическое влияние в послевоенной Польше, в дальнейшем наиболее важной стране на западной границе СССР, возникло много вариантов. Возможно это и стало основным мотивом для роспуска Коминтерна, с целью усилить стратегические позиции европейского коммунизма. В Польше и в Европе вцелом коммунизм был влиятельной политической силой, действовавшей через формируемые антифашистские национальные фронты, которые должны были возглавлять сопротивление нацистской оккупации, и затем бороться за прогрессивную политику после войны.

Иначе говоря, европейские коммунисты должны были, как надеялись Советы, представлять из себя радикал-патриотов, беззаветно отстаивающих, как только возможно, национальные интересы их стран, как и пролетарский интернационализм. В середине войны процесс патриотического видоизменения был уже далеко продвинут во многих странах, где коммунистические партии ожили и строились на антифашистской политике предвоенных народных фронтов. Всё это было далеко от дипломатических соглашений с Великим Альянсом.

Таким образом, устранение Коминтерна представляло собой идеологический и политический вызов Советского Союза западным союзникам. Сталин сохранял Великий Альянс в мире, как и в войне. Но это не означало, что он верил в возможность поворота к предвоенному статус-кво в Европе. На этой стадии Сталин не знал конечно, как европейская политика изменится в результате войны, но он осознавал, что некоторые разновидности радикальной трансформации были крайне необходимы, и старался при любой благоприятной возможности создать себе коммунистических союзников, занимающих сильную позицию.

Другое важное мнение по роспуску Коминтерна высказано итальянским историком Паоло Сприано: престиж Сталина и мифы о нём распространились настолько широко, что он перестал нуждаться в таком институте, как Коминтерн, в посреднике во взаимоотношениях с международным коммунистическим движением. С этого момента он мог встречаться лицом к лицу с иностранными лидерами так и тогда, когда это было необходимо. Сталин долго доминировал в международном коммунистическом движении политически и идеологически, но его власть находилась на уровне коллективной организации Коминтерна, и общественного положения среди других лидеров коммунистических партий.

Димитров, например, был героем судебного процесса 1933 года в связи с поджогом рейхстага, и был широко известен, как олицетворение политики антифашистского народного фронта Коминтерна. На приватном уровне Сталин доминировал над Димитровым, но публично лидер Коминтерна выступал, как совершенно независимая и харизматическая фигура, подобно другим коммунистическим лидерам, таким, как французский партийный лидер Морис Торез, итальянский коммунист Пальмиро Тольятти, и Эрл Браудер, и Гарри Поллит, лидеры американской, и английской партий. Но советский успех в войне означал, что сталинская фигура громадной тенью покрыла всё коммунистическое движение. В момент роспуска Коминтерна международное коммунистическое движение стало фактически партией Сталина.

Хотя Коминтерн, как институт, перестал существовать в июне 1943 года, многие его организационные элементы продолжали функционировать, как и раньше. Это особенно соответсвует истине относительно тех структур, которые обеспечивали материальное снабжение и финансовую поддержку коммунистических партий, действовавших подпольно, и вовлечённых в партизанскую борьбу. Димитров был переведён в новый «отдел международной информации», составную часть центрального аппарата советской коммунистической партии, который в послевоенные годы был преобразован в Международный отдел партии.

Отдел Димитрова подготавливал информацию и анализировал международные вопросы для Политбюро Центрального комитета, и устанавливал, и поддерживал связи с зарубежными партиями. В конце 1944 года отдел начал выпускать закрытый бюллетень «Вопросы внешней политики», а более открытой версией, отражавшей советские взгляды на международные отношения, был журнал «Война и рабочий класс», выпускавшийся раз в две недели, который начал издаваться в июне 1943 года. Когда журнал был учреждён Политбюро, он был свободен от формальностей советской цензуры. Вместо этого содержание внимательно просматривали Сталин и Молотов.

Отчасти это было замещение коминтерновского издания «Международный коммунист», но тот функционировал главным образом, как журнал наркомата иностранных дел, бОльшей частью содержания которого были послания и доклады, выпущенные в наркомате. Эти статьи широко перепечатывались в советской и коммунистической прессе, и, вполне правильно, рассматривались, как авторитетное отражение взгляда из Москвы на поток международных событий, и на планы послевоенного мира.

Подготовка к миру

Выступление издания «Война и рабочий класс» показало растущий интерес Сталина к подготовке и планированию послевоенного мира. Летом 1943 года было принято решение создать комиссию по подготовке дипломатических документов для двух новых комиссий: комиссии по вопросам перемирия, возглавляемой маршалом Ворошиловым, и комиссии по вопросам мирных договоров, и послевоенного устройства мира, возглавляемой Литвиновым, который был отозван с поста посла в Соединённых Штатах летом 1943 года.

Майский, бывший в опале, так как провалилась советская кампания по второму фронту, был отозван из Лондона и направлен в комиссию по репарациям. Беседа Сталина с Литвиновым, главой ключевой комиссии, была очень важной, особенно учитывая долговременное личное соперничество между Литвиновым и Молотовым, который заменил Литвинова на посту наркома по иностранным делам в 1939 году. Литвинов был более осведомлённым и опытным сталинским дипломатом, и советский вождь нуждался в его способностях и компетенции. Литвинов был также сторонником сотрудничества с Британией и Соединёнными Штатами, и издавна побуждал Сталина развивать механизм тройственного союза, который обеспечивал советско-западное сотрудничество.

После возвращения в СССР из США в мае 1943 года Литвинов написал длинное послание Сталину и Молотову: «Политика США». В этом документе он доказывал, что СССР должен «участвовать в американо-англо-советской комиссии по обсуждению общих военно-политических вопросов, возникающих в общей борьбе против европейской Оси». Такая комиссия, заявил Литвинов, даст возможность Советам влиять на британское и американское стратегическое планирование, и склонит в пользу Советского Союза политическое мнение в западных странах. Литвиновское предложение союзной военно-политической комиссии показалось Сталину хорошей мыслью. 22 августа он писал Черчиллю и Рузвельту:

«Я думаю, что пришло время создать нам военно-политическую комиссию представителей трёх стран… для рассмотрения проблем, которые могут возникнуть при организации переговоров с различными правительствами, отошедшими от Германии. Сегодня это актуально: США и Британия достигли договорённости между собой, в то время, как СССР проинформирован о договорённости между двумя государствами, как третья сторона, занимающая пассивную позицию. Я должен сказать, что такая ситуация не может быть приемлема».

Как следствие вторжения союзников в Сицилию и Италию летом 1943 года, это было первое послание Рузвельту и Черчиллю, написанное в таком духе. Муссолини ушёл в отставку, и новое правительство, образованное монархистом маршалом Бадольо, начало переговоры о заключении перемирия с Британией и Соединёнными Штатами. Сталин был озабочен тем, чтобы Советский Союз принял участие в переговорах об условиях капитуляции Италии и о союзном оккупационном режиме, который будет учреждён там.

Со сталинской точки зрения это давало возможность закрепить договор, который будет служить росту советского влияния на вражеских территориях, оккупированных Британией и США, в обмен на соизмеримое западное влияние в землях, которые будут захвачены Красной Армией. Рузвельт, и тем более Черчилль имели противоположное мнение: они хотели владеть тем, что захватили, и настаивали, что за оккупационный режим в Италии будет нести ответственность их военное командование на захваченных территориях.

Результатом было исключение Советского Союза, как решающего голоса, в союзной администрации оккупированной Италии. Советские представители находились в союзной контрольной комиссии и, позднее, в консультативном совете, но их влияние было меньшим, чем у других стран. Англо-американская позиция по итальянской оккупации привела к обратным результатам впоследствии, создав прецедент для оккупационных режимов в странах Оси в Восточной Европе, захваченных Красной Армией в 1944–1945 годах: Сталин использовал модель, установленную в Италии, минимизировав западное влияние на территориях советской военной оккупации.

В 1943 году, однако, у Сталина не было мысли, что итальянская ситуация в конце концов даст ему преимущество, и он установит впоследствии максимальное советское влияние в оккупированных зонах, назначив на тот момент заместителя наркома иностранных дел Андрея Вышинского выполнять обязанности в консультативном совете по Италии. Но через несколько месяцев Советы сделали вывод, что трёхсторонний консультативный механизм в Италии излишен. В марте 1944 года Сталин принял решение обойти межсоюзническое соглашение, установив первым из трёх Великих Государств де-факто дипломатические отношения с правительством Бадольо (которое в то время воевало совместно с союзниками, вступив в войну против Германии).

Обширная передовица, опубликованная в «Правде» под названием «Итальянский вопрос», оправдывала советское признание правительства Бадольо ссылкой на британское и американское одностороннеее признание Италии и доказывала, что такие действия были необходимы для усиления антифашистской борьбы. Делая опорой своего влияния правительство Бадольо, Сталин одновременно дал команду Тольятти на прекращение итальянскими коммунистами противостояния и посоветовал им войти в коалицию, возглавляемую монархистом Бадольо. Сталин говорил Тольятти:

«Существование двух лагерей (Бадольо + король и антифашистские партии) ослабляет итальянский народ. Это даёт преимущество Англии, которую устраивает слабость Италии в Средиземном море… Коммунисты могут войти в правительство Бадольо в интересах интенсификации войны против немцев, осуществив демократизацию страны и объединив итальянский народ. Основной мыслью является объединение итальянского народа в борьбе против немцев за независимость и сильную Италию».

Использование Сталиным итальянской коммунистической партии для укрепления своей дипломатической и политической позиции было также расчётом на повышение коммунистического влияния в стране с расширением коммунистической политической базы. Сталин пессимистически относился к перспективе захвата власти в Италии коммунистами и твёрдо противился любым подобным авантюрам пока идёт жестокая война против Германии.

Он применил аналогичную политическую и дипломатическую стратегию в отншении Франции. В марте 1944 года французские коммунисты были проинструктированы, что «партия должна действовать, как лидирующая сила нации, выражая своё стремление стать государственной партией, способной выигрывать (выборы) и руководить не только своими сторонниками, но и широкими массами». Сталин был невысокого мнения о де Голле, но в октябре 1944 года он убедил британцев и американцев признать его комитет национального освобождения, как временное правительство Франции.

На встрече с коммунистическим лидером Морисом Торезом в ноябре 1944 года, перед последним возвращением того в освобождённую Францию, Сталин настойчиво убеждал его поддержать правительство де Голля, заключить политический союз и не позволить коммунистам оказаться в изоляции. Он даже предложил движению сопротивления во Франции изменить название на «Фронт возрождения» и добавить в программу французской коммунистической партии такие пункты, как «возрождение индустрии, гарантия работы для безработных, защита демократии и наказание тех, кто пытается задушить демократию».

Другой причиной для Сталина, подтолкнувшей его признать установление союзного оккупационного режима в Италии летом 1943 года, была предстоящая встреча с Рузвельтом и Черчиллем. Рузвельт давно предлагал встречу и, в мае 1943 года, послал Джозефа Дэвиса, прежнего американского посла в Советском Союзе, в Москву с посланием, содержащим предложение, когда и где они могут встретиться вместе. Сталин в принципе согласился встретиться с Рузвельтом, но не хотел брать на себя обязательства до летнего немецкого наступления под Курском. Дата и место встречи не были согласованы до сентября. Затем во встречу был включён Черчилль, и это также означало, что американский, британский и советский представители должны будут встретиться в Москве, в октябре 1943 года, для подготовки конференции Большой Тройки в Тегеране, объявленной на конец ноября.

Московская конференция министров иностранных дел

При подготовке Московской конференции британцы и американцы прибыли с широко заявленной для обсуждения повесткой дня. Британцы хотели провести дискуссию по Италии и Балканам; по созданию внутрисоюзнического консультативного механизма; по созданию союза, несущего ответственность за Европу (как оппозицию сепаратизму); по польскому вопросу; по договорам между малыми и большими государствами; по послевоенным вопросам; по послевоенному обращению с Германией и другими странами Оси; по политике в отношении партизан в Югославии; по формированию временного правительства Франции; по формированию федерации в восточной Европе; по Ирану; и по послевоенному сотрудничеству с СССР.

B американской повестке дня было создание международной организации по безопасности; обращение с враждебными государствами; послевоенная реконструкция; и методы проверки политического и экономического возрождения того, что было уничтожено в ходе войны. В ответ Советы предложили только одну тему: «Меры по ускорению войны против Германии и её союзников в Европе». В то время, как Советы готовились обсуждать вопросы, поставленные западными союзниками, они попросили британцев и американцев представить конкретные предложения.

Москва также настаивала, что конференция должна быть только подготовительной, и проходить только в виде обсуждений предварительных предложений для последующего рассмотрения в трёх правительствах. Этот советский ответ на западную повестку дня отразил московское мнение, что цель англо-американцев — отвлечь внимание от открытия второго фронта и проверить советскую реакцию по ряду вопросов, особенно в отношении будущего Германии. Советская переговорная позиция была не верна, но британские и американские предложения подсказали советам, что главное усилие нужно направить на разъяснение их позиции по заявленным вопросам.

Наркоматом иностранных дел было подготовлено большое количество документов и бумаг по различным аспектам переговоров. В них и была сформулирована основа советской позиции на переговорах. Одной из главных фигур в этой международной дискуссии был Литвинов, который и написал несколько документов для Молотова. Не соглашаясь с рядом советских аналитических положений, Литвинов очень квалифицированно вник в контекст тройственных взаимоотношений, хотя это не означало, что он либо пренебрёг конкретными советскими интересами, или в в чём-то уступил западным требованиям.

Действительно одна из предложенных им тем содержала будущие вероятные советско-западные конфликты по разделу мира на отдельные зоны безопасности путём создания наднациональных международных организаций. Другие участники международной дискуссии, особенно те, кто участвовали в подпольной работе Коминтерна, были более подозрительны по отношению к Британии и Соединённым Штатам, и подчёркивали советско-западные разногласия раньше, чем они возникли на переговорах.

Но никто не отрицал желательность и возможность тройственного сотрудничества. Такой многоуровневый консенсус стал возможен только потому, что исходил с самого высокого уровня советской управленческой пирамиды — от Сталина. И этот дух тройственного сотрудничества был внедрён на конференции, результатом чего стали откровенные, но очень дружественные дискуссии с британцами и американцами; и в заключение были подписаны соглашения. Весь процесс далеко ушёл от первоначальной идеи конференции, как подготовки к Тегерану.

Советская делегация на конференции, которая разместилась в Спиридоновском дворце, возглавлялась Молотовым, с Литвиновым в качестве заместителя. Великобритания была представлена британским секретарём министерства иностранных дел Антоном (Энтони) Иденом, и Соединённые Штаты — государственным секретарём Корделлом Халлом. Сталин не участвовал, но был полностью информирован Молотовым, Литвиновым и другими членами советской делегации. 18 октября, за день до открытия конференции, Сталину был представлен документ, суммирующий советскую позицию по различным вопросам намечавшейся дискуссии. В ходе конференции Сталин дважды встречался с Иденом и один раз с Халлом. Он также председательствовал на обеде, данном 30 октября по случаю закрытия конференции.

Сталинским приоритетом на конференции был второй фронт, что очевидно вытекало из его беседы с Иденом 27 октября, когда он, вполне предсказуемо, стал давить на серетаря (министерства иностранных дел — т. е. министра) по вопросу второго фронта, указав, что Советский Союз не будет в состоянии осуществлять крупные наступления против немцев, если для Гитлера не появится серьёзной угрозы с запада, чтобы разделить его силы.

На конференции западные государства подтвердили свои обязательства открыть второй фронт во Франции, назначив высадку весной 1944 года. Был также заключён договор о необходимости убедить турок вступить в войну против Германии, и было обсуждено советское предложение разместить союзные воздушные базы в нейтральной Швеции. Для Корделла Халла приоритетным был договор об учреждении преемника для дискредитированной Лиги Наций. Декларация по этому поводу была принята на конференции. По советскому предложению согласились провести дополнительное трёхстороннее обсуждение новой организации по безопасности.

Другое важное решение было принято по британскому предложению учредить Европейскую консультативную комиссию трёх государств с главной задачей разоружения Германии. О будущем Германии на конференции был заключен особый договор, декларировавший, что Австрия будет отделена от рейха и станет снова самостоятельным независимым государством. Но в дискуссии по немецкому вопросу стало проясняться, что три министра иностранных дел в основном согласны с необходимостью разоружения, демилитаризации, денацификации, демократизации и расчленения Германии. Также договорились, что главные нацистские лидеры будут осуждены, как военные преступники.

В конце конференции было выпущено коммюнике, заявлявшее, что три государства обязуются «продолжать прежнее тесное сотрудничество и взаимодействие в ведении войны до конца вооружённых действий», и заключавшее дополнительно: «в атмосфере взаимного доверия и понимания, которая характеризовала всю работу конференции». Эти сантименты не были пропагандистским преувеличением. Конференция прошла успешно и дала начало периоду широкого трёхстороннего сотрудничества в планировании послевоенного мира.

Публично Советы восхваляли конференцию, как предвестника долгого и стабильного мира, который будет гарантирован сотрудничеством Большой тройки. Внутриведомственно советский комиссар иностранных дел инструктировал своих дипломатов, что конференция была «большим событием в жизни наркомата иностранных дел, которую весь наркомат должен изучить в деталях… и, если возможно, внести предложения по реализации её решений». Британцы и американцы были неменьшими энтузиастами.

Британцы особенно восторгались действиями Молотова на конференции, которые все посчитали блестящими. В конце конференции Иден даже предложил, чтобы Молотов председательствовал на всех будущих совещаниях трёх министров иностранных дел. По возвращении в Лондон Иден говорил в парламенте: «Я готов сделать председателем того, кто проявит больше способностей, терпения и рассудительности, чем мистер Молотов, и я должен сказать, что длинная и сложная повестка дня была полностью выполнена, и что успех, который нами достигнут, в значительной мере является его заслугой».

Халл докладывал американскому конгрессу, что декларация об учреждении новой международной организации по безопасности означает, что «для союзников скоро не нужны будут сферы влияния для баланса сил, или другие специально подготовленные ухищрения для этого, как в несчастном прошлом во время борьбы наций для защиты их безопасности, или обеспечения их интересов». Вердикт посла Гарримана был таков, что конференция «послужила сближению, которое прежде существовало только между британцами и нами», тогда как его заместитель Чарльз Болен высказал следующую мысль: «СССР возвращается в ряды сообщества наций с чувством ответственности, из этого вытекающим».

В своей речи от 6 ноября 1943 года, посвящённой годовщине революции, Сталин, говоря о конференции, отметил, что в настоящий момент ежегодные события значительной общественной важности происходят не без влияния военной и международной политики Советского Союза. В части его речи, озаглавленной «Консолидация антигитлеровской коалиции и разгром фашистского блока», Сталин сказал:

«Победа союзных государств над нашим общим противником приближается, и, несмотря на на усилия врага, отношения между союзниками и военное сотрудничество их армий не ослабевает, но усиливается и консолидируется. С этой точки зрения решения Московской конференции являются… красноречивым свидетельством… Сейчас наши объединённые страны единодушно принимают решения нанести удары против врага, который будет окончательно разгромлен».

Несмотря на разговоры о будущем Великого Альянса, сталинским приоритетом оставалось открытие второго фронта во Франции для отвлечения значительных немецких сил на запад и облегчения советского пути к победе на восточном фронте. В своей речи Сталин указал на союзные военные действия в северной Африке, Средиземном море и в Италии, и непрерывные воздушные бомбардировки немецкой промышленности. Он также отдал должное союзникам, похвалив западные поставки в СССР, сказав, что это в огромной степени способствовало успехам советской летней кампании.

Он определил союзные военные действия в Южной Европе, как «укус за хвост», который на самом деле не был открытием второго фронта, но когда он будет открыт, то это станет дополнительным усилением военного сотрудничества и ускорит победу над нацистской Германией. Как показала Тегеранская конференция, реализация второго фронта оставалась главной целью Сталина в его отношениях с Черчиллем и Рузвельтом. «Главной задачей является решение сейчас: будут, или нет они помогать нам», пожаловался Сталин в разговоре по пути в Тегеран.

Тегеранская конференция

Сталинская встреча с Черчиллем и Рузвельтом состоялась в Тегеране, так как советский вождь настаивал, что место встречи должно давать ему возможность оставаться на прямой телефонной и телеграфной связи с Генеральным штабом в Москве. Согласно генералу Штеменко, начальнику оперативного отдела, на пути в Тегеран (по железной дороге до Баку и затем самолётом) он должен был делать доклады Сталину по три раза в день о ситуации на фронтах. Штеменко присутствовал на беседах Сталина в ходе конференции, а советский вождь продолжал телеграфировать собственные военные директивы Антонову, заместителю начальника Генерального Штаба.

Иран был оккупирован британскими и советским войсками в августе 1941 года, в ходе операции по свержению прогерманского правительства в Тегеране и по обеспечению безопасности поставок сырья в южную часть СССР. В 1943 году британские и советские войска формально были выведены из иранской столицы, но солдаты союзников полностью обеспечивали безопасность вокруг советского посольства и места проведения конференции. Для безопасности Рузвельт остановился в советском посольстве вместе со Сталиным, в то время, как Черчилль разместился вблизи британской резиденции.

Много историй было рассказано о Тегеранской конференции: о немецких попытках похитить, или убить Большую Тройку; о советском шпионаже за Черчиллем и Рузвельтом; о шпионе в британском посольстве в Анкаре, который передавал в Берлин расшифрованную информацию о конференции. Но правда о Тегеране будет известна только через миллион лет.

Первая беседа Сталина с Рузвельтом в Тегеране состоялась 28 ноября 1943 года. Согласно Валентину Бережкову, одному из переводчиков Сталина, встреча проходила в комнате, примыкающей к главному конференц-холлу, и советский вождь болезненно воспринял то, что размещение Рузвельта, передвигавшегося в кресле на колёсах, не было соответствующим образом подготовлено. Так как это была первая беседа двух лидеров, то говорили они, главным образом, на общие темы. Беседа началась с вопроса Рузвельта о ситуации на восточном фронте, при этом он добавил, что будет неплохо отвлечь тридцать-сорок дивизий противника от сил Сталина.

Сталин, чтобы доставить ему удовольствие и выразить симпатию, заговорил о трудностях, которых не испугались США, в снабжении двухмиллионной армии, развёрнутой в трёх тысячах миль от американского континента. Рузвельт затем сказал, что хочет поговорить со Сталиным о послевоенных действиях, включая торговлю с Советским Союзом. Сталин заметил, что после войны Россия станет большим рынком для США. Рузвельт согласился, отметив, что в США будет большая потребность в сырьевых материалах, которые может поставлять СССР. Затем они обменялись оценками Китая, причём оба согласились, что в то время, как китайцы являются хорошими воинами, они плохо управляются Чан Кай-Ши. Беседа продолжилась обменом мнениями о де Голле и Франции. Согласно Сталину:

«В политике де Голль не является реалистом. Он считает себя представителем подлинной Франции, которую он конечно не представляет. Де Голль не понимает, что существуют две Франции: символическая Франция, которую он представляет, и реальная Франция, которая помогает немцам, представляемая Лавалем, Петэном и другими. Де Голль не имеет отношения к реальной Франции, которая должна быть наказана за свою помощь немцам».

Мнение Рузвельта было аналогичным, и оба согласились в необходимости рассмотреть положение французских колоний после войны. Сталин выразил согласие также с американской идеей учредить «международную комиссию по колониям», но также согласился с Рузвельтом, что им лучше не поднимать вопроса об Индии с Черчиллем — это было бы чувствительной проблемой для британского лидера.

По совету Рузвельта, Индию нужно было считать не созревшей для парламентской системы, и может быть лучше для неё подойдёт разновидность советской системы, которую можно создать позже. Сталин ответил, что «это будет означать приближение революции. В Индии много разных народов и культур. Нет сил и групп, находящихся в положении „лидеров страны“. Но Сталин согласился с Рузвельтом, что это их дело — с бОльшим беспристрастием взглянуть на индийский вопрос и объективно его рассмотреть.

Согласие, установившееся между Рузвельтом и Сталиным, продолжилось в ходе первого пленарного заседания в тот же день позднее. Главной темой обсуждения во время первой беседы Большой Тройки стало вторжение во Францию через пролив, запланированное на 1944 год. В результате Сталин и Рузвельт «напали» на Черчилля и настояли, чтобы операция Оверлорд, как её называли, получила абсолютный приоритет среди англо-американских операций 1944 года. Из донесений разведки Сталин хорошо знал о продолжении англо-американских споров о выборе приоритета между Оверлордом и действиями в районе Средиземного моря.

Хотя и соглашаясь в принципе с Оверлордом, Черчилль сомневался в благоразумности вторжения через пролив на укреплённое побережье Франции, вместо наступления в мягком подбрюшии Оси. Поддерживая Оверлорд против черчиллевской средиземноморской стратегии, сконцентрированной на операциях в Италии и на Балканах, Сталин преследовал старую цель открытия второго фронта во Франции. Он хотел покончить с оттяжкой западного вторжения.

Другой целью Сталина в ходе этой сессии было заявление, что Советский Союз вступит в войну с Японией на Дальнем Востоке после капитуляции Германии. Это не было конечно сюрпризом для американцев, так как Сталин демонстрировал своё намерение Гарриману и Холлу ещё до Московской конференции. Но принятие главного военного обязательства было единственным, чего хотел Рузвельт от Советов после Пирл-Харбора.

На совместном обеде тем же вечером, главной темой стала послевоенная судьба Германии. Болен, который был американским переводчиком в Тегеране, записал:

«Упомянув Германию, маршал Сталин казалось рассматривал все меры, предлагаемые Президентом или Черчиллем для подчинения Германии и контроля над ней, как недостаточные… Он, казалось, не верил в возможность исправления немецкого народа и говорил резко об отношении немецких рабочих к войне против Советского Союза… Он сказал, что Гитлер очень способный человек, но не очень умный, любящий культуру, но его подход к политическим и другим проблемам примитивен. Он не разделял взгляды президента, что Гитлер сплотил немецкий народ, не говоря уже о его методах».

Сталин также подверг сомнению пользу от принципа безоговорочной капитуляции, предложенного Рузвельтом в январе 1943 года, и, впоследствии, принятого и Черчиллем, доказывая, что это объединит немецкий народ против союзников. После обеда Сталин дополнительно обменялся мнениями по немецкому вопросу с Черчиллем. Он сказал Черчиллю, что «у Германии имеется много возможностей выйти из этой войны и начать новую войну через короткое время. Он опасается немецкого национализма. После „версальского“ мира казалось, что можно быть уверенным в ослаблении Германии, но она восстановилась слишком быстро.

Мы должны поэтому принять жёсткие меры для ограничения возможности начала новой войны». Он был убеждён, что Германия возродится. На вопрос Черчилля, как долго она будет восстанавливаться, Сталин ответил, что от 15 до 20 лет. Сталин согласился с Черчиллем, что должна быть поставлена задача сделать мир защищённым от Германии в течении 50 лет, но не думал, что Черчилль зайдёт далеко, предложив такие меры, как разоружение, экономический контроль и территориальный раздел.

Судя по дальнейшим дискуссиям в Тегеране, так же, как и по докладам о его личных беседах, сталинское суждение о взглядах Черчилля на ограниченный контроль в Германии сфокусировалось на мерах по расчленению, предложенных премьер-министром. Они базировались на отделении и изоляции Пруссии от остальной Германии и не заходили так далеко, как у Сталина. Черчилль также поднял польский вопрос, о котором Сталин не собирался упоминать, но ответил, что готов обсудить послевоенные границы страны, включая присоединение к Польше немецких территорий.

До второго пленарного заседания 29 ноября Сталин и Рузвельт встретились снова. Главной темой этой беседы были рузвельтовские планы по созданию после войны международной организации по безопасности. Сталину были известны взгляды президента, поскольку Рузвельт уже в середине 1942 года излагал Молотову свою идею о том, чтобы Великие государства объявили себя международной полицейской силой, предназначенной для поддержания мира. Выслушав рузвельтовские предложения, Сталин передал по телеграфу Молотову в Вашингтон 1 июня 1942 года, что соображения Рузвельта о защите мира после войны «абсолютно пустой звук».

Будет совершенно невозможно обеспечить мир без создания объединённых сил Британии, США и России, способных предотвратить агрессию. «Скажите Рузвельту, что он… абсолютно прав, и что его позиция будет всецело поддержана советским правительством». В Тегеране Рузвельт передал Сталину свой план о международной организации с тремя составляющими: главной организации «объединённых наций»; исполнительного комитета из 10, или 11 стран; и «полицейского комитета» в составе Большой Тройки, плюс Китай. Маленькие государства Европы могли не одобрить такую организацию, особенно учитывая роль Китая, поэтому Сталин предложил вместо этого образовать две организации: одну для Европы и другую для Дальнего Востока.

Рузвельт отметил, что это предложение подобно предложению, сделанному Черчиллем, но добавил, что Конгресс США никогда не одобрит членство исключительно в европейской организации. Сталин спросил, если мировая организация будет основана, то станут ли Соединённые Штаты вводить своих солдат в Европу? Нет необходимости, ответил Рузвельт: в случае агрессии в Европе США отправят корабли и самолёты, но сухопутные войска будут из Британии и России. Рузвельт осведомился о взглядах Сталина по этому вопросу, и советский вождь отметил, что на обеде предыдущей ночью Черчилль говорил, что Германия не сможет очень быстро восстановить свою мощь после войны.

Но Сталин не соглашался, по его мнению Германия сможет восстановиться через 15–20 лет, и затем будет в состоянии начать новую агрессивную войну. Чтобы предотвратить эту агрессию, Великие Государства должны иметь возможность оккупировать стратегические позиции внутри и вокруг Германии. То же самое относится и к Японии, и новая международная организация должна иметь право оккупировать эти стратегические позиции. Рузвельт ответил, что «он согласен с маршалом Сталиным на сто процентов».

Весьма важно учитывать происхождение очевидной одержимости Сталина по немецкому вопросу в Тегеране. В наркомате иностранных дел незадолго до того началась серьёзная работа по планированию послевоенного будущего Германии. Главным толчком создания этих планов были будущая военная оккупация Германии и расчленение немецкого государства. В то время Советы были согласны с разделом немцев и установлением наблюдения для ослабления государства на долгий срок. Сталинская идея подготовки оккупации стратегических районов была естественным логическим результатом внутренних советских обсуждений немецкого вопроса.

Беседа Сталина с Рузвельтом была прервана необходимостью присутствовать на церемонии вручения «Сталинградского меча» — дара короля Георга-IV в честь граждан героического города. Как обычно в таких случаях, оркестр играл «Интернационал» (бывший в то время советским государственным гимном) и «Боже, храни короля». После этого советский диктатор и британский премьер-министр обменялись любезностями об англо-советских отношениях. Сталин принял мечь от Черчилля, поцеловал его и передал Ворошилову, который чуть его не уронил. Об этом моменте церемонии союзной прессе не сообщили.

На втором пленарном заседании продолжилась дискуссия по операции Оверлорд. Сталин давил на Черчилля по ряду связанных с ней вопросов: по дате вторжения во Францию, которое планировалось, как было известно Советам; о совещании англо-американского высшего командования операцией, которое было необходимо в любом случае; и по соотношению плана Оверлорд с другими планируемыми военными действиями западных союзников. Острота диалога с Черчиллем была суммирована в сталинской колкости, что он «будет рад узнать, верят ли англичане в операцию Оверлорд, или только говорят о ней, чтобы успокоить русских».

На следующий день, 30 ноября, Черчилль и Сталин беседовали вдвоём и продолжили перепалку по Оверлорду, обсуждая, что план не надёжен, вторжение может быть задержано, если силы немцев во Франции будут велики. Сталин настаивал, однако, что Красная Армия надеется на вторжение союзников в северной Франции, и что он желает знать, будет проводиться операция, или нет. Если она будет проводиться, Красная Армия может начать наступление на нескольких направлениях, чтобы связать немцев на востоке.

На следующем совместном обеде Рузвельт объявил, что он намерен начать Оверлорд в мае 1944 года, вместе с поддерживающим вторжением в южной Франции. Решение о втором фронте было окончательно принято. Беседа между Черчиллем и Сталиным стала вновь дружественной. Черчилль начал разговор о праве России на незамерзающие морские порты. Сталин воспользовался удобным случаем поговорить о турецком контроле над проливами, ведущими в Чёрное море, и о необходимости изменить режим проливов в пользу России.

Сталин также говорил о незамерзающих портах на Дальнем Востоке, включая манчжурские порты Дальний и Порт-Артур, арендованные царской Россией в 19-м веке, но уступленные Японии после поражения в русско-японской войне 1904–1905 годов. Черчилль прореагировал повторением, что «Россия должна иметь выход к тёплым морям», и затем продолжил, что «руководство миром должно быть сконцентрировано в руках трёх наций, которые будут полностью удовлетворёнными и не будут иметь претензий… Наши три нации являются именно такими странами. Главной мыслью является то, что после войны мы договоримся между собой, мы будем в состоянии считать себя полностью удовлетворёнными».

Дружественный обмен различными политическими материями завершился на следующий день. Во время обеда состоялась длинная дискуссия о черчиллевском любимом проекте о вовлечении турок в войну на стороне союзников. Сталин был настроен скептически, но он уже обещал объявить войну Болгарии, если вступление в войну Турции вызовет болгаро-турецкий конфликт. Это доставило большое удовольствие Черчиллю, и он благодарил Сталина за принятие такого обязательства.

В дискуссии о Финляндии Черчилль высказался с сочувствием и пониманием о необходимости обеспечения безопасности для Ленинграда, но выразил надежду, что эта страна не будет поглощена Россией после войны. Сталин ответил, что он надеется на независимость Финляндии, но будут сделаны территориальные изменения в пользу СССР, и что финны заплатят репарации за военный ущерб. Черчилль напомнил Сталину большевистский лозунг времён 1-й мировой войны: «Нет — аннексиям, нет — контрибуциям». Но советский вождь сострил: «Я уже говорил вам, что стал консерватором».

После обеда, на официальном пленарном заседании было достигнуто соглашение о разделе итальянского военного и торгового флота. Черчилль и Рузвельт обещали Сталину передать корабли так скоро, как он только захочет. Следующим предметом обсуждения была мелочь: Польша. Черчилль и Рузвельт решили вопрос со Сталиным о восстановлении отношений Советов с польским эмигрантским правительством в Лондоне.

Сталин был непреклонен, утверждая, что этого не произойдёт, так как польские эмигранты продолжают сотрудничать с немцами. По территориальному вопросу Сталин поддержал идею о получении Польшей компенсации за счёт Германии, но настаивал, что западная граница (СССР) должна быть установлена по границе 1939 года, с включением западной Белоруссии и западной Украины в СССР. Когда Иден заявил, что это означает линию «Молотова-Риббентропа», Сталин ответил, что он может говорить всё, что ему нравится.

Молотов влез в разговор с замечанием, что они ведут речь о линии Керзона, и она теперь несущественно отличается от этнографической границы, установленной британским секретарём министерства иностранных дел лордом Керзоном и русско-польской границей, предложенной Советами. Сталин уступил, однако, с тем, что любые территории на восток от линии Керзона с преобладанием этнических поляков могут отойти к Польше.

Финальной темой дискуссии Большой Тройки в Тегеране было расчленение Германии. «Немецкий вопрос» был поставлен Рузвельтом, и Сталин спросил его, что он хочет этим сказать? «Расчленение Германии», — ответил Рузвельт. «Это то, что мы предпочитаем», — взбодрился Сталин. Рузвельт сказал, что для надёжности нужно разделить её на 107 княжеств. Но Черчилль заметил, что на его взгляд 5 или 6 больших частей будут лучше. Сталин повторил, что «немцы во всяком случае должны быть разбиты так, чтобы не смогли объединиться», и предложил направить вопрос в трёхстороннюю европейскую консультативную комиссию, учреждённую на Московской конференции для подготовки немецкой капитуляции и долговременной оккупации.

В самом конце конференции Черчилль вернулся к проблеме польских границ и сделал формальное предложение, что они могут быть проведены по линии Керзона на востоке и по реке Одер на западе. Сталин сказал: «Русские не имеют свободных ото льда портов на Балтийском море. Следовательно русские нуждаются в незамерзающих портах в Кёниксберге и Мемеле… Русские нуждаются в крупном куске немецких территорий. Если англичане решат отдать нам эти территории, мы поддержим формулу, предложенную Черчиллем». Черчилль ответил, что он изучит это очень интересное предложение.

7 декабря 1943 года факт, что совещание Большой Тройки состоялось в Тегеране, был объявлен миру, и совместная фотография Черчилля, Рузвельта и Сталина, сделанная во время конференции, была опубликована в прессе союзников. Коммюнике от имени трёх лидеров объявляло, что:

«Мы выражаем решимость, что наши нации будут вместе работать в войне и мире, который последует после войны. Наше руководство собралось за круглым столом переговоров, и теперь мы имеем согласованные планы по уничтожению немецких сил. Мы полностью согласовали районы и выбор времени операций, которые будут проводиться с востока, запада и юга… Мы уверены, что наше согласие обеспечит после победы длительный мир… Мы пришли сюда с надеждой и решимостью. Мы расстаёмся друзьями по делам, духу и намерениям».

Советская пресса, освещая результаты Тегерана, восхваляла их даже больше, чем во время Московской конференции. Согласно «Известиям», решения Тегерана имели «историческое значение для судеб всего мира», в то время, как «Правда» утверждала, что декларация конференции была «предвестником не только победы, но и долгого, и стабильного мира». Сталин изменил заголовки сообщения ТАСС из Тегерана с нейтрального «Конференция глав правительств Советского Союза, США и Великобритании» на «Конференция лидеров трёх Союзных Государств».

10 декабря документ, суммирующий решения Тегерана, был представлен Сталину. Сталинские секретари всегда очень внимательно и аккуратно записывали его переговоры, и их итоговые официальные советские записи Тегерана очень подробны. Но сталинская собственноручная корректура и примечания показывают, что он читал этот документ очень внимательно, и этот текст можно считать записью того, что он думал, хотел сказать и излагал в Тегеране.

Черчиллевские предложения по польским границам были отражены в итоговом документе, повторявшем также сталинские предложения: Кёнигсберг и Мемель передавались СССР. О турках документ отмечал заявление Сталина, что «большая страна, вроде СССР, не может быть заперта в Чёрном море», и что «необходимо исследовать режим проливов». В отношении взглядов Сталина на раздробление Германии, документ гласит:

«Товарищ Сталин заявляет, что, с целью ослабления Германии, советское правительство предлагает её расчленение. Товарищ Сталин положительно отнёсся к плану Рузвельта, кроме предопределения некоторых государств, на которые Германия будет раздроблена. Он выступил против плана Черчилля создать после расчленения Германии нового государства, подобного Дунайской федерации, не нашедшей поддержки. Товарищ Сталин говорил о предпочтительности отделения Австрийского и Венгерского государств».

Документ, рассматривавший вопрос о послевоенной международной организации по безопасности, суммирует взгляды Рузвельта и сталинские контрпредложения по двум регионам: одно для Европы, и другое для Дальнего Востока. Сталин изменил эту часть документа, сказав, что он не был объективен к предложению Рузвельта, но суммирование их взглядов на стратегические силовые точки не верно. «Товарищ Сталин указал, что формирование такой организации не будет достаточным. Необходимо создать организацию, имеющую право оккупации силовых точек, что помешает Германии и Японии начать новую агрессию».

Сталин, Черчилль и Рузвельт

Черчилль приехал в Тегеран в сопровождении фельдмаршала Алана Брука, начальника имперского Генерального штаба. Брук, оценивая Сталина по Тегерану, наделил его «быстрым и безошибочным взглядом», хотя и упоминал о «стратегических ошибках». Вердикт адмирала Кинга, американского командующего морскими силами, гласил, что «Сталин знал, чего он хочет, когда прибыл в Тегеран, и он добился этого». Другой комментарий Брука: «Сталин заполучил президента в упаковке».

Рузвельт думал о Сталине, что он остроумен, быстр и весел, но также — человек, вырубленный из гранита. Гарри Гопкинсу президент сообщил, что Сталин был более жёстким, чем ожидалось. Он полагал, что Сталин сможет добиться мирного сотрудничества после войны, если правота русских и их требования получат должное признание. Черчилль был более осмотрительным в своих суждениях — но даже он писал в январе 1944 года, что «новое доверие выросло в наших сердцах по отношению к Сталину».

Для Сталина решающим результатом Тегерана было соглашение по операции «Оверлорд». Он не долго говорил о втором фронте во Франции, как о жизненно важной необходимости, но оставалось важным, чтобы его западные союзники внесли свой вклад в войну против Германии на континенте. Победа действительно станет «пирровой», если Советский Союз настолько ослабнет в войне, что будет не способен выиграть мир.

Присутствие англо-американской армии на континенте также соответствовало сталинской перспективе продления военной оккупации Германии союзниками в порядке сдерживания немецкого государства. По немецкому вопросу Рузвельт конкурировал со Сталиным в желании установления «карательного» мира, включая радикальное расчленение страны. Черчилль не слишком возражал, но даже он согласился, что решительные меры будут необходимы для предотвращения возрождения германского государства.

По Польше Сталин пошёл на встречу энтузиазму Черчилля и Рузвельта по переносу западных границ, так как это легитимизировало установление советско-польской границы, как последствие нацистско-советского пакта. Мероприятия, предложенные Рузвельтом по обеспечению международной безопасности, сулили СССР выдающуюся роль в установлении послевоенного мира, в то время, как черчиллевские высказывания в отношении русских прав определять режим Черноморских проливов настораживали. На личном уровне Сталин установил хорошие рабочие взаимоотношения с Рузвельтом. С Черчиллем было достаточно много конфликтов, но межличностная гармония была восстановлена к концу конференции.

Но что Сталин действительно думал и чувствовал относительно Черчилля и Рузвельта? Сталкиваясь с этим главным вопросом о сталинских глубочайших размышлениях, трудно избежать вторжения в сферу догадок и спекуляций, поскольку он дал слишком мало возможностей судить о них. В их компании Сталин был крайне сдержан и как политик, и как личность. Но, как отметил Спрайано(Spriano), он «был сторонником розыгрыша своих собеседников», что случалось неоднократно при встречах с западными политиками. С другой стороны, Черчилль и Рузвельт были среди тех людей, с которыми он непосредственно встречался в ходе войны.

Они обладали властью и весом одного уровня, что должно было помочь Сталину в общении с ними и могло позволить ему раскрыться перед ними настолько, насколько он их уважал. Конечно отличие Сталина от Черчилля и Рузвельта по идеологическим причинам было громадным. Но оно было несколько меньшим, чем это могло показаться с первого взгляда. В советских идеологических суждениях и Черчилль, и особенно Рузвельт, изображались, как представители прогрессивной части правящего класса их уважаемых стран, лидерами, которые действительно хотят сделать общее с Советским Союзом дело не только в ходе войны, но также и в мирное время.

Конечно политика Черчилля и Рузвельта была эгоистичной, но и сталинский марксизм определял всех политиков, как деятелей, преследующих реальные цели, или понятные материальные интересы. Сталин был прежде всего идеологическим и политическим игроком, и таким же образом судил об остальных. Это не означало, что чисто личные факторы не были важны для него. Советская политическая культура ни в малейшей степени не являлась собственным сталинским способом действий, но «смазывалась» индивидуальными и групповыми доверительными отношениями, лояльностью и дружбой. Сталин был также «великим верующим» в роль и значение личности в истории.

В интервью от 1931 года он доказывал, что великие личности были тем, кто формировал понимание новых условий в истории и того, как изменить её. В этом интервью Сталин скромно отрицал любые параллели между своей ролью в русской истории и той, которую сыграли Пётр Великий, и великий Ленин. Но не трудно угадать, что, подобно Гитлеру, Сталин видел себя, как человека судьбы. Однако, не так, как Гитлер, Сталин не был эго-маньяком и был готов делить «свет рампы» с двумя другими баловнями судьбы, Черчиллем и Рузвельтом, так долго, как позволит расклад их намерений и интересов.

Через две недели после Тегеранской конференции Чарльз Болен произвёл оценку советских военных целей и подвёл некоторые итоги:

«Германия разбита. Государствам Восточной, Южной и Центральной Европы не будет позволено объединяться в любые федерации и ассоциации. Франция будет отделена от своих колоний и стратегических баз, находящихся за границей, и ей не будет позволено сохранять любые значительные военные учреждения. Польша и Италия не намного изменятся, или останутся в своих прежних размерах, но сомнительно, будет ли им разрешено иметь любые, сколь-нибудь значительные военные силы. В результате Советский Союз будет единственной военной и политической силой в континентальной Европе. Остаток Европы будет доведён до военной и политической импотенции.»

Резюме Болена не было несправедливым, хотя оно преувеличивало размеры, до которых Сталин хотел распространить свои военные цели вне задачи восстановления Советским Союзом границ 1941 года. Но резюме Болена упускало жизненные компоненты сталинских перспектив: советские цели были достигнуты при сотрудничестве с Черчиллем и Рузвельтом, и нужно было их согласовать по принципу «услуга за услугу» с британскими и американскими целями во всех сферах интересов. Для Сталина были важны как политические, так и идеологические, и стратегические интересы.

Европа, в которой Сталин хотел доминировать, должна была трансформироваться в ходе социального и экономического переворота, и коммунистического политического наступления. Сталин намеревался сохранить существование Великого Альянса в неограниченном будущем, но эта цель вошла в противоречие с его точкой зрения на радикальную трансформацию европейской политики. Сталин не увидел противоречия между Великим Альянсом военного времени и началом трансформации в Европе. Перспектива широкого перехода к социализму и коммунизму не устраивала Черчилля и Рузвельта.

В их подходе к послевоенному миру преобладало вИдение восстановленного на демократической основе европейского капитализма в соответствии с британскими и американскими экономическими, и стратегическими интересами. Пока война продолжала бушевать, это основное отличие между советскими и западными перспективами в послевоенном мире могло заканчиваться риторикой об антифашистском единстве. Но после победы напряжённость и противоречия внутри советско-западной коалиции начали увеличиваться, и стали разрушать сталинские представления о мирном Великом Альянсе.

Глава 7. Триумф и трагедия: сталинский год побед

В анналах советской истории 1944 год стал годом «десяти русских побед». Первым автором этого героического рассказа был Сталин, который использовал десять «сокрушительных ударов» против врага, как основу своего рассказа о развитии военных действий в 1944 году. В его речи, посвящённой 27-й годовщине большевистской революции, которая стала хорошим примером использования Сталиным техники рассказа в его заявлениях военного времени, был дан образцовый анализ хода войны в форме ряда историй о битвах и операциях. В данном случае события упоминались в следующем порядке:

1. Прорыв блокады Ленинграда. (Январь)

2. Окружение немецких войск на юго-западе Украины и вступление Красной Армии в Румынию. (Февраль-март)

3. Освобождение Одессы и уничтожение немецких войск в Крыму. (Апрель-май)

4. Разгром Финляндии у Выборга. (Что открыло дорогу к капитуляции страны в сентябре 1944 года.) (Июнь)

5. Освобождение Белоруссии. (Июнь-июль)

6. Вход советских сил в Польшу. (Июль)

7. Оккупация Румынии и Болгарии. (Август-сентябрь)

8. Освобождение Латвии и Эстонии. (Сентябрь)

9. Освобождение Белграда и ввод советских войск в Венгрию, и Чехословакию. (Октябрь)

10. Разгром немецких войск в северной Финляндии и северной Норвегии. (Октябрь)

Независимо от славных успехов сталинской Красной Армии, речь была важной в отношении возобновления коммунистической советской пропаганды. В предшествующих речах, особенно ноябрьской 1941 года, Сталин определил патриотическую войну против Гитлера традиционной в России обороной отечества. В тот момент он акцентировал, что «социалистическая система, порождённая Октябрьской революцией, одарила народ и нашу армию великой и непобедимой силой».

Когда Сталин говорил о чувствах советского народа, он рассуждал не о русских, или других этнических группах, но использовал традиционные большевистские классовые категории рабочих, крестьян и интеллигенции, рассматривая каждую, как играющую важную и особую роль в борьбе в военное время: рабочие — в промышленности, крестьяне — в сельском хозяйстве и интеллигенция — в сфере идей, и организации. Но Сталин совместил классовое и этническое измерения в борьбе военного времени в своём определении советского патриотизма:

«Сила советского патриотизма заключается в том, что она основана не на расовых, или национальных принципах, но на глубокой лояльности и преданности народа своему отечеству, братскому сотрудничеству рабочих людей всех наций в нашей стране. В советском патриотизме гармонически скомбинированы национальные традиции народов и общие жизненные интересы всех трудящихся Советского Союза. Советский патриотизм неразделим; наоборот, он сплачивает в единую братскую семью все нации и национальности нашей страны.»

Другой известной особенностью сталинской ноябрьской 1944 года речи было многословное заявление в поддержку продолжения Великого Альянса после войны: «Образование союза СССР, Великобритании и США не случайность», говорил Сталин: «Он образован в жизненно важных и долговременных интересах». Когда война была выиграна, перед альянсом встала проблема, как поступить, чтобы «сделать невозможной новую агрессию и новую войну если не навсегда, то, во всяком случае, на очень долгое время».

Опасность новой войны возникла потому, что, как показала история, было неизбежно, что Германия должна была оправиться от поражения через 20–30 лет и создать опасность новой агрессии. Путь предотвратить эту опасность, сказал Сталин — создать организацию международной безопасности, наделённую вооруженными силами, необходимыми для защиты мира от любых угроз агрессивных государств. В сердце этой новой организации должны встать те великие страны, которые вынесли бремя войны против Германии, и которые будут, следовательно, нуждаться в сохранении единства, и сотрудничества в послевоенный период.

Думбартонские Дубы

Сталинское высказывание о необходимости эффективной замены Лиги Наций было ответом на результаты конференции в августе-сентябре 1944 года, гле состоялось обсуждение плана по созданию новой международной организации по безопасности, которая была анонсирована на Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 года. С советской стороны подготовка к Думбартон Оукс началась в первые месяцы 1944 года. Ключевой фигурой советской внутренней дискуссии был Литвинов. Он написал серию докладов для своего начальника Молотова, отвечая на британские и американские предложения по послевоенной безопасности, и структуре новой мировой организации.

По мнению Литвинова возглавить эту организацию должен комитет великих государств, действующий на основе принципа единогласного решения, главной обязанностью которого будет являться обеспечение международного мира и безопасности. Руководящий комитет будет следить за заключением и соблюдением целой серии двусторонних обязательств, и соглашений со всеми членами организации, главной целью которых будет обеспечение коллективной безопасности. Литвинов также предлагал учреждение серии региональных отделений для обеспечения мира в отдельных зонах ответственности великих государств.

В результате литвиновский рецепт для обеспечения послевоенной безопасности представлял собой американо-британо-советский кондоминиум — разделение мира между сферами влияния великих государств. Литвинов предлагал сформировать сферы влияния, которые будут способны обеспечивать мир и безопасность, даваемые Британией, США, и Советским Союзом. Глобальный раздел на главные сферы влияния, по мнению Литвинова, отделит конкуренцию и потенциальный конфликт интересов Британии, США, и Советского Союза.

Литвиновские идеи сыграли важную роль в формировании советской позиции в Думбартон Оукс. Но его наиболее радикальное предложение, что новая организация будет основываться на разделе Великими Государствами всего мира, не вошло в инструкцию для делегации СССР. Советские руководители также выбросили из идеи региональные организации, и вместо них выбрали пункт, гласящий, что материал требует дальнейшего обсуждения. Причиной для этого послужило то, что, по мнению Якова Малика, посла в Японии, последствием этого будет маргинализация Дальнего Востока. Малик далее указал, что в региональной базе организации Британия будет участвовать в 4-х секторах (Европа, Азия, Африка и Америка), американцы в трёх (Европа, Азия и Америка), тогда как СССР будет членом только двух (Европа и Азия).

Естественно, последнее слово в этих дискуссиях было за Сталиным, и в конце июля — начале августа Молотов написал несколько записок, в которых наметил темы, которые могут быть предложены Советами для переговоров в Думбартонских Дубах (название места проведения переговоров). Одной из наиболее интересных деталей в этой серии записок Молотова Сталину является изменение советской позиции по вопросу членства Франции в Совете безопасности ООН (куда впоследствии она и вошла). В ранних советских документах внутреннего пользования Франция не значится среди Великих государств, только Китай, Великобритания, США и СССР. Однако, в советской заключительной директиве для делегации в Думбартен Оукс Франция включена, как член будущего Совета безопасности.

В наркомате иностранных дел прошло обсуждение будущего положения Франции, как Великого Государства. По мнению Литвинова, из-за слабости Франции нужно рассматривать её, как придаток Великобритании, что важно для заключения советско-британского союза после войны. Это могло изменить советскую позицию по членству Франции в Совете безопасности в сторону исключения в ходе международного обсуждения. Но замечания Молотова, посланные Сталину, включали необходимость согласования с американцами, не изменят ли те своего мнения о резервировании места в Совете безопасности для Франции.

Советская делегация в Думбартен Оукс включала Андрея Громыко, который заменил Литвинова на посту посла в США летом 1943 года. Тот факт, что Советский Союз желал вступить в войну на Дальнем Востоке, несколько запутывал подготовку конференции, так как Москва была не расположена к компромиссам при обсуждении вопросов, касавшихся Китая, который воевал с Японией, но не участвовал в войне на европейском театре. Решено было провести конференцию в две фазы.

В первой, наиболее важной фазе, с 21-го по 28-е сентября 1944 года, американская, британская и советская делегации обсуждали предложения об организации послевоенной безопасности. Когда советская делегация уехала 28 сентября 1944 года, британская и американская делегации объединились для проведения строго секретных сепаратных дополнительных переговоров с китайской делегацией.

Все конференции в военное время проводились в Думбартонских Дубах тайно, но информация просачивалась в прессу неизбежно. Во многих отношениях конференция прошла успешно, и был заключён договор об образовании Организации Объединённых Наций. Достижению полной и окончательной договорённости мешали две проблемы. Первой был вопрос о членстве в организации. Советы хотели, чтобы членами были только те страны, которые сражались в составе коалиции Объединённых Наций в ходе войны, и были против вхождения в ООН нейтральных государств, многие из которых, с точки зрения Москвы, сотрудничали с немцами, и пособничали Оси.

Второй проблемой был вопрос о единогласии в решении задач большой важности, если бы речь зашла о действиях по обеспечению коллективной безопасности. Советы настаивали, что все решения по вопросам безопасности должны приниматься единогласно Великими государствами. Как определил внутренний совет в Думбартен Оукс, Великие государства получили право «вето» по решениям Совета безопасности. Это был наиболее трудный вопрос, обсуждавшийся на конференции, и Громыко разъяснил британцам и американцам, что Советы не согласятся на образование ООН без этого решения.

Британская и американская позиция гласила, что единогласное решение должно применяться во всех случаях, но Великие государства не будут иметь права «вето», если это будет мешать обсуждению. В конце концов Рузвельт призвал Сталина пойти на компромисс для разрешения тупиковой ситуации. Но советский лидер не поддался и настаивал на принятии принципа единогласия, который по его убеждению был жизненно важным для единства Великих государств при необходимости предотвратить будущие агрессии.

Неудача в заключении финального договора на этих условиях означала, что конференция в Думбартон Оукс окончится на минорной ноте и даст пищу спекуляциям прессы о разногласиях между союзными государствами. Сталин обрисовал эти спекуляции в своей речи в ноябре 1944 года:

«Говорят о разногласиях между тремя государствами по некоторым вопросам безопасности. Эти разногласия конечно проявляются и по многим другим вопросам… Но не то удивительно, что разногласия существуют, но то, что их так немного, и что, как правило, они улаживаются почти всегда в духе взаимопонимания и сотрудничества трёх великих держав. Эти разногласия решаются в интересах единства трёх великих держав».

В частных беседах Сталин также высказывал подобные вещи. В беседе с членами коммунистического польского Комитета национального освобождения 9 октября 1949 года он сказал: «Тройственный альянс базируется на компромиссе капиталистических стран с одной стороны и СССР с другой. Источником этого являются известные совпадения целей и взглядов. Это, однако, вызвано в основном войной против Германии и установлением новой ситуации во взаимоотношениях в Европе. Любые компромиссы альянса также заключены в условиях конфликта, но, как только исчезнет угроза, распад основы альянса можно рассматривать, в частности, (как вполне вероятный) случай. Как показывают текущие события, каждый союзник имеет свою собственную точку зрения».

Со времени Тегерана сталинская приверженность к Великому альянсу не ослабла, и он рассматривал формы послевоенного мира определяемыми тройственным договором между Британией, Советским Союзом и Соединёнными Штатами. Движущей силой этой приверженности было опасение Сталина, что немецкое государство возродится после войны. Когда победные салюты стали производиться всё чаще и чаще, в Москве в 1944 году, сражения на советско-немецком фронте оставались свирепыми, хотя все они и были выиграны. Как отметил Алекс Берк, «победы 1944 года были разыграны, но не многие из них были лёгкими». Красная Армия побеждала в войне и пробивалась к району Берлина, но советские гражданские и военные потери были огромны. Конец войны приближался неуклонно, но значение Великого Альянса не уменьшилось, наоборот, оно значительно выросло для СССР, так как позволяло продлить период послевоенной реконструкции.

Операция Багратион

Величайшей советской военной операцией в 1944 году был «Багратион», названный Сталиным в честь грузинского героя наполеоновских воин. План предусматривал разгром и уничтожение группы армий Центр, и изгнание немцев из Белоруссии. Планирование советской летней кампании 1944 года началось в начале года, и к середине апреля Генеральный штаб закончил разрабатывать основную «стратегию»: то была кампания по освобождению более четверти земель СССР, оккупированных Германией. Эта цель была провозглашена Сталиным в его приказе ко дню 1-го мая 1944 года: «Необходимо сейчас освободить все наши территории от фашистских агрессоров и перенести государственную границу Советского Союза на их территории, от Чёрного до Баренцева моря».

Как обычно были проведены широкие консультации с фронтовыми командирами до завершения плана операции, принятого 31 мая 1944 года. Советы запланировали амбициозную наступательную операцию нескольких фронтов против группы армий Центр. Главной атакующей силой были 1-й, 2-й и 3-й Белорусские, и 1-й Украинский фронты. Эти четыре фронта имели 2,4 миллиона солдат, 5200 танков, 36.000 орудий и 5.300 самолётов. Они обладали двукратным превосходством над немцами в людях, шестикратным в танках и четырёхкратным в самолётах, и артиллерии.

Поддерживающая роль отводилась Ленинградскому и Прибалтийскому фронтам, которые должны были сковать группу армий Север, и, как вторичную цель, выбить Финляндию из войны. Операция должна была начаться наступлением Ленинградского форонта на Выборг в начале июня, после этого продолжиться атакой в Белоруссии и затем — ударом 1-го Украинского фронта в направлении Львова, с целью прекратить переброску сил врага с юга в центральный сектор.

Советские планы операции «Багратион» были тесно скоординированы с англо-американскими операциями по открытию второго фронта во Франции. Советы были информированы о дате дня «Д» заранее, в начале апреля, и 18 апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, и Черчиллю, что «как было решено в Тегеране, Красная Армия начнёт новое наступление одновременно, для оказания максимальной поддержки англо-американской операции». В Тегеране было подписано соглашение об увеличении обмена данными разведки, информацией о немецких боевых приказах и военных технологиях вермахта, особенно то, что относилось к оборонительным сооружениям.

Это касалось и более тесного сотрудничества между Советами и Британией по дезинформационному плану, заключавшемуся в том, что якобы будет осуществляться англо-советское вторжение в Норвегию. Эта фальшивая операция, названная «Bodyguard»(Телохранитель), была частью тщательно разработанной и успешно выполненной советской «маскировочной» кампании, направленной на отвлечение внимания от планировавшейся операции в Белоруссии.

Когда Оверлорд начался 6 июня 1944 года, Сталин телеграфировал Черчиллю и Рузвельту свои поздравления и информировал их, что в соответствии с договором, заключённым в Тегеране, советское летнее наступление вскоре начнётся на «одном важном участке фронта». Публично сталинское приветствие второму фронту было высказано позднее. «Вторжение во Францию», — писал Сталин в «Правде» от 13 июня: «было блестящим успехом нашего Альянса. Нельзя не признать, что история военных действий не знает другой подобной уникальной широкомасштабной по своим гигантским размерам и мастерской по исполнению операции… История отметит это событие, как достижение высшего порядка».

Белоруссия была главным сектором советских партизанских операций против немцев, и летом 1943 года 140.000 партизан, организованных в более чем 200 отрядов, действовали в тылу врага. 19–20 июня партизаны начали волну атак на немецкие коммуникации, штабы и аэродромы. Они также действовали, как передовые разведчики-наблюдатели по наведению массовых бомбовых атак на немцев 21–22 июня. Главное советское наступление началось 23 июня, и оно было успешным. Наступая на фронте 500-мильной ширины, Красная Армия разгромила оборону группы армий Центр и вскоре достигла Минска.

Белорусская столица была освобождена Советами в начале июля, и, подобно катастрофе Красной Армии под Минском в июне 1941 года, 100.000 немцев были окружены, и уничтожены восточнее города. Вильнюс, литовская столица, был освобождён 13 июля. И в середине июля 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева начал продвижение к столице западной Украины Львову, который был взят Красной Армией 27 июля.

Между 22 июня и 4 июля группа армий Центр потеряла 25 дивизий и более 300.000 солдат, другие 100.000 были потеряны в последующие недели. В конце июля она перестала быть эффективной боевой силой. Однако, разгром группы армий Центр обошёлся недёшево. Четыре главных фронта потеряли в операции «Багратион» три четверти миллиона убитых в ходе кампании освобождения Белоруссии. Но это не умаляло важности советской победы. В конце операции Белоруссия и западная Украина вернулись в руки Советов, Финляндия была приведена к капитуляции, Красная Армия вторглась в прибалтийские страны, и на юге освободила Белград, Бухарест, и Будапешт.

Джон Эриксон зашёл весьма далеко, указывая, что «когда советская армия разгромила группу армий Центр, она достигла своего величайшего военного успеха на восточном фронте. Для немецкой армии на востоке это была катастрофа невероятного масштаба, более великая, чем Сталинград». Сталинград — символ советского успеха. Кадры капитуляции командующего 6-й армии фельдмаршала Фридриха Паулюса стали иконой кинохроники. В случае с операцией Багратион символом капитуляции были кадры 57.000 пленных немцев, во-главе со своими генералами промаршировавших по улицам Москвы 17 июля 1944 года.

Большая советская победа стала следствием значительного ослабления вермахта в середине 1944 года и решающего превосходства Красной Армии в людях, и материалах, позволившего Советам спланировать, и осуществить наступательные операции без опасения неудачи, или даже решительной контратаки немцев. Вклад западных союзников в советский успех на восточном фронте был также фактором большого значения в 1944 году.

Во время празднования 1 мая Сталин отдал дань уважения «Соединённым Штатам и Великобритании, которые открыли фронт в Италии против немцев, и отвлекли значительную часть немецких сил от нас, снабдили нас большим количеством стратегически важных сырьевых материалов, и оружия, военные объекты в Германии подвергали систематическим бомбардировкам и, таким образом, разрушали их военный потенциал».

11 июля ТАСС опубликовал заявление о том, что была осуществлена массированная поставка оружия, сырьевых материалов, производственного оборудования и продуктов питания Советскому Союзу от Британии, Канады, и Соединённых Штатов. Информация о союзных поставках в СССР также приводилась в заявлении Совинформ, выпущенном к 3-й годовщине начала советско-немецкой войны. В ноябрьской 1944 года речи Сталин указал, что второй фронт во Франции оттянул не менее 75 немецких дивизий, и что без такой поддержки Красная Армия не смогла бы в такой короткий срок сломить сопротивление немецких армий, и изгнать их с территории Советского Союза.

Операция Багратион продемонстрировала новые высочайшие достижения советского оперативного искусства. В 1944 году Сталин окончательно усвоил урок, что война не может быть выиграна одним ударом, и что нужно сконцентрироваться для одной стратегической цели одновременно. Сталин на практике осуществил сосредоточение сил и обеспечил приоритет операции Багратион. Как отметил Василевский, «Сталин постоянно сосредотачивал наше внимание на подготовке этой операции». В 1944 году он сконцентрировался на том, что необходимо его армиям и усвоил урок, что постановка скромных целей в наступательных операциях даёт возможность длительного продвижения не более, чем по 50 миль.

Идея была в том, чтобы охватить небольшие территории, чтобы не позволить немцам избежать окружения. Главным ключом к операции Багратион была координация фронтов. Проблемой организации связи 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Балтийского, и 3-го Белорусского фронтов занимались Жуков, и Василевский. Позднее они успешно командовали ими и координировали действия этих фронтов. В сравнении с прежними временами процесс планирования и подготовки к операциям был более гармоничным между Сталиным, и его генералами, и между Ставкой, и фронтовыми командирами. Это относится и к обычно неизбежной схватке за ресурсы.

Сталинское участие в разработке и проведении Багратиона было более сдержанным, и мягким, чем это бывало в прошлом. Хотя Сталин оставлял последнее слово за собой по всем стратегическим решениям, он научился доверять своему высшему командованию, (чтобы не распыляться по мелочам) когда собиралось много оперативных материалов, и концентрировал свою энергию на моральном духе войск, подготовке, и снабжению операций, и работе «политических» офицеров в Красной Армии. Эта частичная передача руководства операциями также означала, что Сталин посвящал больше времени решению самых насущных политических проблем, относящихся к Великому Альянсу.

Варшавское восстание

Целью «Багратиона» было освобождение Белоруссии. Но уничтожение группы армий Центр и быстрое продвижение Красной Армии привело советские силы к границе Восточной Пруссии, и в восточную и южную Польшу. В конце июля на отдельных направлениях Красная Армия приблизилась к польской столице Варшаве. Глубина проникновения Красной Армии на запад поставила вопрос о будущем направлении наступления, тем более, что Белоруссия была освобождена. 19 июля Жуков предложил Сталину серию операций по оккупации Восточной Пруссии, или отсечению её от остальной части Германии. Предложения Жукова вместе с другими идеями были обсуждены со Сталиным на беседе в ставке 27 июля. Было решено, что Восточная Пруссия является «твёрдым орешком, который будет трудно разгрызть» без основательной подготовки.

Захват Варшавы казался более доступной перспективой, и было принято решение переправиться через Вислу в нескольких пунктах, и сконцентрировать советское наступление в направлении польской столицы. Честь проведения кампании по захвату Варшавы, падение которой ожидалось в начале августа, была предоставлена 1-й польской армии. Набранная из польских граждан, которые были депортированы в СССР в 1939–1940 годах, 1-я польская армия начала формироваться в июле 1943 года. Лидерство в ней принадлежало коммунистам, и многие её офицеры были русскими. В июле 1944 года её общая численность составляла 20.000 человек, и её включили в состав 1-го Белорусского фронта Рокоссовского. Её задачей была переправа через Вислу южнее Варшавы.

Исполнение советских планов вскоре затормозилось, так как Красная Армия столкнулась с сильной обороной в районе Варшавы. Вермахт был разбит, но не окончательно, и немцы быстро нарастили силы группы армий Центр, перебросив дивизии из других секторов восточного фронта, и из западной Европы. Варшава прикрывала путь на Берлин и была критическим стратегическим форпостом для немецкой обороны.

Так как немцы стабилизировали свои оборонительные позиции, то советское наступление застопорилось. Советские войска были утомлены, цепочки снабжения Красной Армии растянулись на сотни миль, и воздушные силы Красной Армии не могли обеспечивать операции, так как сооружение новых аэродромов не поспевало за перемещением войск, что позволило люфтваффе вернуть инициативу в воздухе.

Советы провели разведку с целью наведения нескольких переправ на западный берег Вислы и блокирования Праги, предместья Варшавы на восточном берегу реки. Но Красная Армия с большим трудом удерживала позиции и была вынуждена отойти от Праги после того, как советская 2-я танковая армия потерпела неудачу в сражении с шестью немецкими дивизиями, включая пять танковых. В тяжёлом положении оказалась и 1-я польская армия при своих безуспешных попытках пересечь реку, и установить переправы на западный берег Вислы.

Руководили варшавской операцией Жуков, координатор Ставки по операциям в этом секторе, и Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом. 6 августа они доложили Сталину, что силы врага в районе Варшавы вынуждают ввести в действие несколько резервных дивизий. 8 августа Жуков и Рокоссовский представили Сталину детальный план для захвата Варшавы, который включал фланговые атаки, консолидированное осуществление переправ на западный берег Вислы и усиление 1-го Белорусского фронта. Они рассчитывали, что операцию можно будет начать 25 августа.

Сталин дал добро, но контрдействия противника в районе Варшавы означали, что всё откладывается до середины сентября, когда Советы будут готовы к другому, главному, штурму города, хотя локальные наступательные операции продолжались весь август и начало сентября. Но, как и раньше, усилия Красной Армии переправиться через Вислу, и продвинуться на Варшаву дали мало результатов при сильном сопротивлении немцев. В начале октября советская атака стала последней неудачной попыткой, и Красная Армия не стала проводить наступательных операций против Варшавы до января 1945 года.

Советы рассчитывали захватить польскую столицу очень быстро и легко. Когда этого не произошло, они перегруппировались для следующего штурма города. Но это потребовало бОльшей подготовки к наступлению, чем предполагалось, что дало немцам время надёжней окопаться в предместьях Варшавы. Атаки Красной Армии в сентябре завершились неудачей. Попытки Красной Армии немедленно захватить Варшаву прекратились.

Эта картина, показывающая провал советских усилий захватить Варшаву летом 1944 года, противоречит альтернативному сценарию, который гласит, что когда Красная Армия пересекла Вислу, она была преднамеренно остановлена, что дало немцам возможность раздавить восстание в городе. Это восстание, которое началось 1 августа, было «сценическим» действием польской «домашней армии» (армия крайова — АК) — партизанской армии польского правительства в изгнании в Лондоне. Польские партизаны рассчитывали на быстрое и лёгкое падение Варшавы перед Красной Армией, и хотели установить контроль над городом до её прибытия.

Среди многих дефектов альтернативного сценария основным является то, что Красная Армия умышленно ослабила свои усилия по захвату Варшавы. Мол это было сделано с выгодой для вермахта в качестве возмещения после изгнания из Белоруссии, а все трудности, преодолеваемые Красной Армией, просто оправдание бездействия. Приписываемые Сталину мотивы и расчёты, согласно которым он лениво стоял, пока немцы кончали польскую «домашнюю армию», есть путь вникуда. Как бы то ни было, восстание усилило сталинское решение захватить Варшаву настолько быстро, насколько это возможно.

Когда восстание началось 1 августа, Сталин не собирался восстание проваливать. В действительности коллапс немецкого военного положения показывал, что успех восстания вполне реален, и этим нужно было воспользоваться. Антисоветская политика восстания вскоре стала ясна Сталину, что сделало необходимость установления контроля Красной Армии в Варшаве ещё более срочной. Предполагать искусственную задержку означало бы допустить, что Сталин опасается сам раздавить польскую «домашнюю армию» и предоставляет с удовольствием эту возможность немцам.

Но Красная Армия делала это с тех пор, как пересекла границу предвоенной Польши в начале 1944 года, иногда используя АК, но чаще конфликтуя. Но комедийная ситуация, в которой несколько тысяч польских партизан изображают главную угрозу Советам — не являлась проблемой с военой точки зрения. Как сказал Рокоссовский Александру Версу в интервью в конце августа 1944 года: «И вы думаете, что мы не взяли бы Варшаву, если бы мы были в состоянии сделать это? Вся идея, что мы в каком-либо смысле испугались АК, есть политический абсурд».

Действительно существовали польские лидеры восстания, которые рассматривали ситуацию с этой стороны. Так Ян М. Сечановский отметил:

«Генералы „домашней армии“ были убеждены, что русские заинтересованы захватить Варшаву так быстро, как только возможно, вследствие её стратегического и военного значения… К этому они добавляли, что русские хотят взять Варшаву, чтобы получить возможность объявить себя истинными спасителями польской столицы». Эту роль можно было использовать политически.

Рассуждая о мотивах восстания, польский историк Дуракзинский (или Дурачинский? — Duraczynski) предположил, что восстание не было театральным представлением в ожидании советского захвата Варшавы потому, что для сталинских войск важнее было поскорее взять город, чем обойти его. Если лидеры восстания рассчитывали на это, то они не слишком ошибались. Восстание усилило желание Сталина захватить город. Проблемой было то, что он не был способен сделать это.

Сталин мог, естественно, отдать приказ Красной Армии сосредоточить все имевшиеся в наличии силы на захват Варшавы. Даже при таких условиях было сомнительно, чтобы город смогли взять достаточно быстро, так как не хватало времени для переброски сил с соседних фронтов. При этом были бы подвергнуты риску другие цели операции, которые Москва считала более важными, чем штурм Варшавы. Но Советы не считали нужным идти на такие рискованные действия. Поляки же решили, что русские имели достаточно сил в районе Варшавы, чтобы взять город менее, чем за неделю.

Никто не отрицает явную враждебность Сталина к АК, а также антисоветскую и антикоммунистическую политику эмигрантского польского правительства в Лондоне, которое угрожало осуществлению планов создания послевоенной Польши, дружественной СССР. Если восстание будет подавлено, и это разрушит националистическую оппозицию советскому и коммунистическому влиянию в Польше, то это будет лучше со сталинской точки зрения.

Детальное изучение политики Сталина по отношению к Польше в то время показывет, что он не был расположен к компромиссу с элементами АК и польским правительством в изгнании, так как защищал интересы СССР, и хотел обеспечить советское политическое влияние в послевоенной Польше. Восстание окончательно убедило его, что выгоднее не оказывать помощь махинациям поляков из АК и эмигрантского правительства.

Забавно, что когда восстание началось 1 августа, премьер-министр польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик был в Москве на встрече со Сталиным по поводу советско-польского договора, который должен был установить дипломатические отношения. Приезд Миколайчика в Москву был частично результатом давления Черчилля и Рузвельта на Советы для установления отношений с поляками в изгнании. Ключ к установлению отношений лежал в договоре о послевоенных польских границах.

В Тегеране было достигнуто понимание между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным в том, что польская граница будет проходить по линии Керзона (которая была очень близка к нацистско-советской демаркационной линии от сентября 1939 года), но и Польша получит компенсацию на западе за счёт территорий, отторгнутых от Германии. Неформальное соглашение было заключено в Тегеране, но многие детали предлагаемой польско-советской границы были оставлены для дальнейших переговоров.

В январе 1944 года лондонские поляки выпустили заявление, содержавшее доклад, что Красная Армия вошла в Польшу и утвердила их правительственные права на освобождённые территории. Территории эти были западной Белоруссией и западной Украиной, что создало проблему. 11 января Москва опубликовала свой ответ на польское заявление, в котором декларировала, что обе эти территории входят в состав СССР, как освобождённые в 1939 году. Советское заявление гласило, что СССР признаёт суверенитет и независимость Польши в границах по линии Керзона на востоке, и на западе по древним польским землям, захваченным Германией. Дополнительно Советский Союз расположен передать Польше некоторые территории с преобладающим польским населением в западной Белоруссии и на западной Украине.

Советское заявление о расположенности к сильной и независимой Польше не было новым. Такие заявления неоднократно публиковались, включая собственно сталинские, и признание независимости Польши после войны было правительственным обязательством со стороны Советов на международных обсуждениях послевоенного будущего. Московские утверждения, что западная Белоруссия и западная Украина по-праву принадлежат СССР не было для всех сюрпризом. Но публичное заявление о компенсации Польше территорий за счёт Германии было новым обстоятельством, хотя частным образом Советы высказывали поддержку такому выходу из проблемы.

В то время, как заявление было подвергнуто критике польским правительством в изгнании, оно открыло возможность изменения в отношениях между Советским Союзом и эмигрантами, а московское обещание переговоров по этническим деталям линии Керзона выглядело, как жест примирения. С советской точки зрения это было умеренное и позитивное заявление по польскому вопросу. Именно так оно и было представлено американскому, и английскому посольствам в Москве. Когда Молотов спросил Гарримана, что он думает о заявлении, посол ответил, что «как заявление советской позиции по польскому вопросу, оно сделано в наиболее дружественном тоне».

15 января лондонские поляки ответили Советам, заявляя свои права в отношении западной Белоруссии и западной Украины, и повторяя своё своё желание сотрудничать с СССР в борьбе против Германии. Это было неприемлемо для Советов, которые заявили, что ключ проблемы находится в признании линии Керзона в качестве польско-советской границы. Представляя предварительное заявление британскому и американскому послам, Молотов заявил о твёрдости советской позиции.

Москва может пойти на сотрудничество с поляками, только если их правительство будет реконструировано и анти-советские элементы исключены. На дополнительной встрече с Гарриманом и Кларком Керром, британским послом, 18 января, Молотов разъяснил, что реконструкция польского правительства по его мнению означает включение поляков, проживающих в Британии, США и Советском Союзе так же, как и активных участников антинемецкого сопротивления в Польше.

Признание линии Керзона и реконструкция правительства в изгнании были постоянной темой советской стороны в переговорах по польскому вопросу, повторяемой Сталиным, и Молотовым в их беседах с двумя послами, и в переписке Сталина с Черчиллем, и Рузвельтом. Сталин с трудом скрывал раздражение тем, что лондонские поляки отказываются договариваться по этим вопросам. «Снова поляки. Это наиболее важный вопрос?» — раздражённо спрашивал Сталин Гарримана, когда встретился с ним 3 марта 1944 года. Усилия Черчилля стать посредником и сделать переговоры приемлемыми для обоих сторон пропали даром.

Сталин прекратил тратить время на это, даже обвинил британского премьер-министра в угрозах силой по отношению к Советам при попытках поставить польский вопрос, неприемлемый для СССР. Во время беседы с Кларком Гейблом 29 февраля Сталин фыркнул и хихикнул при упоминании британских компромиссных предложений, и повторил, что он хочет реконструировать порльское правительство в изгнании, и требует признания линии Керзона. «Этот унылый и раздражающий разговор длился уже целый час. Спорить было бесполезно», — докладывал британский посол.

Одна положительная константа в сталинских и молотовских утверждениях всё же была. Они были готовы рассматривать реконструкцию правительства, что предусматривало включение в процесс польского премьера в изгнании Миколайчика. Как лидер польской крестьянской партии, самой большой в предвоенной Польше, Миколайчик выглядел важной переходной фигурой для формирования широкого представительства в правительстве свободной Польши, с которым Советы смогут работать. По этой причине Сталин сопротивлялся давлению польских коммунистических кругов, желавших сформировать временное правительство на основе польского левого альянса.

Несмотря на бОльшую желательность, левое правительство не рассматривалось, как достаточное для эффективного управления польским народом, который проявлял остаточный национализм, несмотря на то, что политические цели в военное время были достигнуты коммунистами и их социалистическими союзниками. Когда Сталин в конце концов согласился на создание правительства коммунистов и их союзников из польского комитета национального освобождения (РСNL) 22 июля 1944 года, то причиной этого было то, что он нуждался в организации, которой можно было доверить управление польскими территориями, освобождёнными Красной Армией.

Это решение было представлено Черчиллю и Рузвельту 23 июля. Но хотя Сталин говорил, что не считал польский комитет национального освобождения (РСNL) польским правительством, он отметил, что РСNL стал «ядром польского временного правительства, созданного польскими демократическими силами». Дверь оставалась открытой для реконструкции правительства, включая введение в него Миколайчика, но угроза, что обойдутся без него нарастала. В некоторых посланиях Сталин говорил, что он не будет отказываться видеть польского лидера, если он приедет в Москву, как предлагали Черчилль и Рузвельт.

Сталин поддержал свой подход к польскому вопросу в беседе с Оскаром Ланге, польско-американским марксистом-экономистом, который в январе 1944 года предложил Советам формулу реконструкции польского правительства, основанную на лондонских поляках, просоветских поляках в Москве и Польше, и независимых польских политических фигурах из польских эмигрантских организаций в Британии и США. Весной 1944 года Ланге прибыл в Москву с просоветским польско-американским католическим священником Святославом Орлеманским, чтобы обсудить со Сталиным путь продвижения вперёд.

Сталинские беседы с этими двумя посредниками очень важны для понимания его стратегических мыслей о польско-советских отношениях. Сталин хотел дружественной Польши с левоориентированным правительством, которое включало бы его коммунистических союзников. Но он также хотел объединить страну, что было необходимо для участия в долговременном альянсе славянских государств против будущей немецкой угрозы.

Идея, что война с Гитлером была пан-славянской борьбой против традиционного немецкого врага — давняя тема советской пропаганды. В начале августа 1941 года Советы сформировали панславянский комитет и собрали всеславянский конгресс в Москве. Это была естественная тактика Москвы — признать, что главная вина немецкой агрессии состоит в стремлении установить преобладание над славянскими государствами: Чехословакией, Польшей, Югославией и Советским Союзом. В 1943 году Сталин начал продвижение к созданию политического и дипломатического союза этих славянских стран.

В декабре 1943 года советско-чехословацкий договор о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве был заключён с чешским правительством в изгнании, которое возглавлял президент Эдуард Бенеш. Договор, подписанный в Москве 12 декабря, включал протокол, предусматривающий для третьих стран возможность вступить в союз с целью способствовать чешско-польско-советскому пакту, что оговаривалось специально. Сталин долго не возвращался из Тегерана, и его навязчивая идея о послевоенном восстановлении немецкой угрозы очевидно проглядывала в беседах с Бенешем.

В разговоре с чешским президентом 18 декабря Сталин высказал мнение, что миру долгое время угрожали две страны — Япония и Германия. «Немцы очень сильные и талантливые люди, и они будут способны очень быстро восстановиться после войны. На тегеранской конференции (он) хотел добиться, чтобы его взгляд разделяли все союзники». На заключительном приёме для Бенеша 22 декабря Сталин сказал, что «необходимо славянское сотрудничество после войны» и отметил, что «немцы сейчас способны разделить славян, сотрудничая с некоторыми из них против других, и затем развернувшись наоборот. Славяне должны быть едины».

Сталин вернулся к разговору о славянском единстве в беседе с отцом Орлеманским 28 апреля 1944 года: «Немцы будут в состоянии восстановить себя в течении 15 лет. Поэтому мы должны думать не только о том, как закончить эту войну… но также о том, что случится через 20 лет, когда Германия восстановит себя. Поэтому союз между Россией и Польшей абсолютно необходим, чтобы не позволить немцам стать агрессорами снова… Возьмём, например, Грюнвальдскую битву, в которой славянские народы объединились против рыцарей немецкого ордена. Объединённые поляки, русские, литовцы, украинцы и белорусы разгромили немцев… Мы должны восстановить политику Грюнвальда на широкой основе. Это (его) мечта».

В беседе с Ланге 17 мая Сталин подчёркивал, что СССР нуждается в сильной Польше, которая сможет противостоять немецкой агрессии в будущем. Сталин пояснил также своё несогласие с «нерешительным» карательным миром, таким, как после Версальского договора. Если это случится снова, то будет уже другая война, длинной не менее 15 лет. Германию необходимо ослабить на 50 лет, говорил Сталин Ланге. И так как он говорил это, как марксистский экономист, то он имел ввиду благоприятную возможность сделать так, чтобы капиталисты Британии и Соединённых Штатов поддержали разрушение германской, и японской промышленности, ибо это будет разрушение двух их традиционных конкурентов.

Третьим партнёром в сталинском проекте славянского союза была Югославия. Не так, как в Польше, доминирующей силой в партизанском движении в Югославии были коммунисты маршала Тито. Даже в 1944 году было ясно, что коммунисты Тито станут главными политическими игроками в югославской послевоенной политике. Но Сталин был более пессимистичен, чем Тито, говоря о коммунистической послевоенной перспективе.

«Будьте внимательны», — якобы говорил он Тито в сентябре 1944 года: «Буржуазия в Сербии очень сильна». «Товарищ Сталин, я не согласен с вашим мнением. Буржуазия в Сербии очень слаба», — ответил Тито. В апреле 1944 года Сталин предостерёг Тито, что Германия восстановится после войны очень быстро: «Дайте им 12–15 лет, и они снова станут на ноги. И поэтому единство славян очень важно. Война скоро будет снова. Мы должны восстановиться за 12–15 лет, и затем мы опять сможем всё повторить».

В отношении послевоенного правительства Югославии сталинская политика осуществляла посредничество между Тито и югославским правительством в изгнании, включая контакты с монархистами. В Югославии, как и в Польше, сталинской предпочтительной формулой была «реконструкция» эмигрантского правительства, и затем его совмещение со своими сторонниками в форме временного правительства, отражающего широкий спектр политических мнений. В случае с Польшей, однако, сталинское терпение лопнуло за короткое время пребывания Миколайчика в Москве в конце июля 1944 года.

Первая встреча Сталина с Миколайчиком состоялась 3 августа. В начале беседы Миколайчик предложил обсудить 3 вопроса: союзные действия в борьбе против немцев; возможность согласия Советов на переговоры с польским комитетом национального освобождения (РСNL) о формировании администрации на освобождённых польских территориях; и польско-советское соглашение о границах. Миколайчик упомянул, что в Варшаве началось восстание, и возможно скоро он отправится в польскую столицу для формирования правительства, которое может быть составлено из партии лондонских поляков, и польских коммунистов.

Сталин ответил, что вопросы, которые он поднял, имеют великое политическое и практическое значение, но Миколайчик должен обсуждать это с РСNL, вместе с формированием объединённого временного правительства. После этого разговор продолжился. когда Миколайчик высказался о роли АК (армия крайова — «домашняя» партизанская польская армия) в Польше, Сталин указал, что её части слишком слабы и плохо вооружены, не имеют артиллерии, танков и самолётов. По мнению Сталина, главной целью советской кампании по освобождению Польши будет формирование объединённого правительства.

Когда беседа вернулась к вопросу о границах, Сталин подтвердил советскую позицию, что польская граница будет проходить по линии Керзона на востоке и по реке Одер на западе. Польша получит Данциг, но Кёнигсберг отойдёт Советскому Союзу. Отвечая на польские претензии на Львов на западной Украине и Вильнюс в Литве, Сталин сказал, что «согласно ленинской идеологии все народы равны», и что он «не хочет обижать литовцев, украинцев, или поляков». Он хочет указать, что большинство польских потерянных территорий выстраданы Советским Союзом, который возвратил себе часть Польши, ранее принадлежавшей Российской империи.

Сталин также вернулся к теме славянского единства, использовав аналогию с Грюнвальдом: «впервые поляки и русские объединились… вместе они били немцев. Затем русские и поляки ссорились. В 17-м веке, при царе Алексее Михайловиче, был министр иностранных дел Ордин-Нащокин, который предлагал заключить с поляками союз. За это он был уволен. Сейчас это необходимо вернуть. Война многому научила наших людей». В конце беседы Миколайчик спросил Сталина, каков будет порядок установления границ. Сталинский ответ — будут проведены переговоры с объединённым польским правительством, это был сигнал, что он готов работать с Миколайчиком.

На следующий день британский посол в Москве направил Идену очень положительный доклад о переговорах Миколайчик-Сталин: «Как всегда разговор был живым и прямым, атмосфера была дружественной… Не было встречных обвинений с русской стороны… На поляков произвела впечатление великая мудрость и явное желание Сталина договариваться, и его готовность выслушать. Они чувствовали, что он готов прислушиваться к их мнению и даже удивлён простотой, и либерализмом Миколайчика».

Переговоры Миколайчика с лидером РСNL не имели успеха. Точкой преткновения была настойчивость премьера по вопросу о том, что его эмигрантское правительство будет составлять основу нового временного правительства, и что руководимые коммунистами партизаны должны быть включены в АК. В то время, как Миколайчик вёл переговоры с PСNL, Черчилль и Сталин обменялись посланиями о целях варшавского восстания. 4 августа Черчилль сообщил Сталину, что британцы сбросят 60 тонн вооружения и амуниции в юго-восточный сектор города. В ответе Черчиллю на следующий день Сталин усомнился, что АК будет в состоянии взять всю Варшаву потому, что её обороняют 4 немецких дивизии.

8 августа Сталин писал Черчиллю о своих переговорах с Миколайчиком: «Мне стало ясно, что он имеет неадекватную информацию о ситуации в Польше. У меня сложилось впечатление, что Миколайчик не против создания объединённой Польши». Хотя переговоры между РСNL и Миколайчиком не были успешны, они были полезны, говорил Сталин Черчиллю, так как они подготовили почву для сближения точек зрения. Это было первой стадией развития отношений между РСNL и Миколайчиком, и «дало нам надежду, что дела могут улучшиться», заключил Сталин.

Во втором разговоре Миколайчика со Сталиным 9 августа польский премьер поднял вопрос о советской помощи варшавскому восстанию. Сталин ответил, что он не считает восстание «реальным делом, когда у восставших нет оружия, тогда как немцы в районе Праги имеют три танковых дивизии, не считая пехоты. Немцы просто перебьют всех поляков». Сталин объяснил, что Красная Армия продвинулась на несколько километров к Варшаве, но немцы затем перебросили подкрепления. Красная Армия будет продолжать свои атаки и возьмёт Варшаву, сказал Сталин, но для этого потребуется время.

Он был склонен снабжать восставших оружием, но боялся, что посланное попадёт в немецкие руки, и спросил Миколайчика, есть ли безопасное место для сброса оружия. После заверения, что такие площадки есть, Сталин обещал дать Рокоссовскому необходимые приказы и продолжить делать всё возможное. Ближе к концу беседы Сталин снова выразил свои опасения о восстановлении Германии после войны, и сделал ударение на необходимости польско-советского союза для противостояния этой угрозе.

Миколайчик отбыл из Москвы на следующий день. Согласно Гарриману, он покинул советскую столицу «с несколько бОльшими надеждами на возможность урегулирования, чем прибыл». Он был впечатлён радушием приёма и искренностью дискуссий со Сталиным, и Молотовым. В беседе в последнюю ночь Сталин подтвердил взятые на себя обязательства сбросить оружие в Варшаву… Сталин говорил ему, что (он) рассчитывал взять Варшаву 6 августа, но немцы подтянули четыре новых танковых дивизии, а две другие дивизии захватили мост (с восточного берега Вислы), поэтому взятие города задержится, но он уверен, что новые трудности будут преодолены.

Всё это показывало, что дружественное развитие польско-советских отношений вполне возможно, но, ввиду начавшегося внутри альянса интенсивного обмена колкостями по поводу варшавского восстания, эта затея рухнула. Британцы начали снабжение варшавских повстанцев по воздуху в начале августа, используя базы в Италии. 13 августа американцы приняли решение начать снабжение, используя самолёты, летящие из Англии, но это требовало посадки на советских аэродромах для заправки перед возвращением домой. 14 августа Гарриман обратился к Молотову с просьбой облегчить посадку и заправку. Ответ, данный заместителем наркома иностранных дел Вышинским, шокировал британцев и американцев.

Советы не будут сотрудничать с американцами в воздушных перебросках в Варшаву, заявил Вышинский: «Вспышка в Варшаве, в которую втянуто население Варшавы, это работа авантюристов. и советское правительство не может участвовать в этом». С глазу на глаз, встретившись с Гарриманом и Кларком Керром на следующий день, Вышинский упрямо повторил это, указав, что Советы отправили к восставшим в Варшаву офицера связи, но он был убит. На следующий день Вышинский разъяснил советскую позицию: они не станут сотрудничать с англо-американцами по воздушным перевозкам, но не будут возражать против этого.

Этот негативный поворот в отношении Советов к варшавскому восстанию был спровоцирован западной прессой, писавшей, что действия АК координируются с Красной Армией, которая не отказывается помогать восставшим. 12 августа ТАСС выпустил гневное опровержение и обвинил лондонских поляков в трагедии, разворачивающейся в Варшаве, так как немцы принимают меры для разгрома восстания. 16 августа Сталин писал Черчиллю, указывая, что после встречи с Миколайчиком он приказал производить выброску грузов в Варшаву, но офицер связи, сброшенный с парашютом в город, был захвачен и убит немцами:

«Сейчас, после глубокого исследования положения в Варшаве, я пришёл к заключению, что варшавская акция — безрассудное и ужасное предприятие, которое приведёт к тяжёлым жертвам среди населения. Этого бы не произошло в случае, если бы советское командование было проинформировано заранее о варшавской акции, и если бы поляки установили контакт с ним. Исходя из этого, советское командование приняло решение, что мы должны дистанцироваться от варшавской авантюры».

Сталин отказался от встречи с Гарриманом и Кларком Керром 17 августа. Вместо этого он поручил Молотову изложить свою непреклонную позицию, что советского снабжения варшавских повстанцев не будет. Гарриман был разгневан такими действиями Советов и доложил в Вашингтон: «Мой недавний разговор с Вышинским и беседа с Молотовым ночью позволили мне считать, что эти люди раздулись от власти. Их нужно принудить сотрудничать с нами и другими странами». Настроение Гарримана передалось другим в американском посольстве. 17 августа заместитель Гарримана Р.П. Майклджон записал в своём дневнике:

«Это хладнокровное убийство, но мы ничего не можем сделать. Когда грязная история об этом инциденте выйдет наружу, это будет несомненно отмечено в истории, как один из наиболее позорных поступков в войне. Хуже всего их внешняя цивилизованность; правящие элементы здесь — ничтожная, но высокоинтеллигентная и жестокая банда головорезов, и убийц. В этом случае они ясно показали свою сущность, разрушив любое сомнение в их характере».

Варшавское восстание было волнующим событием также и для Советов. Они потеряли миллионы солдат на подходе к Варшаве, и потеряют ещё полмиллиона убитыми при освобождении Польши от немцев; они не воспринимали добродушно высказывания, что именно они спровоцировали восстание и затем бросили население Варшавы на произвол судьбы. Равным образом важен был тот факт, что Красная Армия готовила дополнительный штурм польской столицы, и Советы ожидали, что Варшава будет взята ими в ближайшие дни, это делало излишними любые вопросы по снабжению восстания. 20 августа Черчилль и Рузвельт совместно призвали Сталина начать снабжение Варшавы, хотя бы для успокоения общественного мнения. Сталин ответил 22 августа:

«Раньше или позже правда о преступниках, начавших варшавскую авантюру, выйдет наружу… С военной точки зрения ситуация… крайне неблагоприятна для Красной Армии и для поляков. Однако, советские войска… сделали всё, что могли, чтобы отбить гитлеровские вылазки и отразить новое широкомасштабное наступление около Варшавы. Я могу заверить вас, что Красная Армия будет стремиться разгромить немцев у Варшавы и освободить её для поляков. Это будет лучшая, действительно эффективная помощь полякам-антинацистам».

В сентябре, однако, Советы начали тревожиться об освещении этого дела в прессе. 9 сентября нарком иностранных дел передал меморандум британскому послу, предлагая учредить независимую комиссию по расследованию, кто несёт ответственность за начало восстания и почему не было организовано сотрудничество с советским высшим командованием. Меморандум также объявлял об изменении политики снабжения повстанцев, указывая, что Советы уже сделали несколько сбросов с воздуха, но продукты питания и вооружение попали в руки немцев. Однако, если британцы и американцы настаивают на таких забросках с воздуха, Советы будут сотрудничать, и помогать операции.

Вс середине сентября Советы тоже начали свои забросы в Варшаву, которые совпали с началом советского наступления на город. Между 14 сентября и 1 октября 1-й Белорусский фронт сделал 2243 вылета на Варшаву и сбросил 156 миномётов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов и пулемётов, 3 миллиона патронов, 42000 ручных гранат, 500 кг медикаментов и 113 тонн продуктов. К этому добавилось британское снабжение в августе и сентябре: 1344 пистолета и револьвера, 14000 ручных гранат, 8,5 тонн пластиковой взрывчатки, 4,5 миллиона шашек аммонита и 45 тонн продуктов. БОльшая часть этих грузов попала в руки немцев. Несмотря на претензии к Советам, их доставка на маловысотных самолётах была более аккуратной и эффективной, чем забросы с больших высот Королевских Воздушных Сил (RAF).

В конце сентября межсоюзническая гармония восстановилась, и Гарриман сообщил Рузвельту, что он «весьма удовлетворён беседой со Сталиным… Впервые Сталин говорил с симпатией о повстанцах». Варшавское восстание было катастрофой для всех, кроме немцев. Для варшавских поляков это было катастрофой. Повстанцы «армии крайовой» потеряли 20.000 человек убитыми и намного тысяч больше раненными, в то время, как гражданское население, оказавшись под перекрёстным огнём, потеряло где-то между 150.000 и 200.000 убитых.

Когда восстание подошло к концу, 2 ноября, немцы, закончив разрушительную работу, начали военную операцию против АК, разрушив до основания центр города, и вывезли выжившее население в концентрационные лагеря. Для польского правительства в изгнании разгром восстания подорвал их способность влиять на послевоенную политику Польши. Коммунисты, с советской помощью, сумели нажить капитал на подрыве основ националистического подполья в Польше, но подозрение, что их союзник, Красная Армия, недостаточно помогла восстанию, осталось.

Красную армию осуждали за то, что она не захватила Варшаву быстрее, британцев и американцев проклинали за «умиротворение» их советского союзника. Внутри Великого Альянса дипломатический ущерб, нанесённый восстанием, был ограниченным и временным. Но в годы возобновления полемики это событие стало выглядеть, как важный негативный поворотный момент в советско-западных отношениях, и как ранний предвестник холодной войны.

В ходе холодной войны игры «в обвинение» вокруг варшавского восстания стали пробным камнем (оселком) восточно-западной идеологической полемики. Западники осуждали отказ Красной Армии помогать восставшим, пока не стало поздно; в то время, как Советы проклинали антикоммунистичекую АК за безрассудство и авантюризм. Также была сторона, посвятившая много времени и энергии проклятиям Германии, несомненному реальному злодею из этой пьесы. Но когда сверх того на слуху появился холокост и массовые убийства советских граждан, подавление варшавского восстания осталось только одним из немецких зверств.

Черчилль — Сталин: процентное содержание договора

Хотя в ретроспективе драма варшавского восстания привлекала историческое внимание, в то время это был только один пункт в переполненной военной и политической сталинской повестке дня. Польша не была единственной страной, захваченной Красной Армией летом 1944 года. 20 августа Красная Армия начала главное вторжение в Румынию. Это вызвало внутренний кризис в стране, государственный переворот, падение про-немецкого правительства и переход страны на сторону Альянса. 31 августа Красная Армия заняла столицу страны Бухарест.

На следующий день румынская делегация прибыла в Москву для переговоров о перемирии, и договор был подписан 12 сентября. Хотя про-славянски и про-русски настроенная Болгария и оставалась формально нейтральной в ходе советско-немецкого конфликта, но она поддерживала кампанию вермахта различными способами, и, выполняя свои обязанности перед Осью, объявила войну Британии, и США. 5 сентября, однако, Советский Союз объявил войну Болгарии. Снова возник внутренний кризис, к власти пришёл про-коммунистический Отечественный фронт.

9 сентября Болгария прекратила военные операции против Красной Армии, и 26 сентября закончились «военные действия» с Британией, и США. Договор о перемирии с Болгарией был подписан в Москве 28 октября. Как и Румыния, Болгария поменяла сторону в войне, открыв дорогу для операций Красной Армии в Югославии. Большинство территорий этой страны было освобождено партизанами Тито, но Красная Армия закончила кампанию в конце сентября взятием югославской столицы Белграда. В Словакии про-коммунистическое национальное восстание провалилось в конце августа.

Подобно Варшаве, восставшие запросили советской помощи, но им не повезло, Красная Армия увязла на другой стороне Карпатских гор и смогла оказать лишь ограниченную помощь. Восстание было подавлено немцами, и только в мае 1945 года Красная Армия захватила чехословацкую столицу Прагу. Венгрия тоже запросила мира, но немцы поглотили страну, воспрепятствовав Советам захватить Будапешт до января-февраля 1945 года.

Эти события развернулись на фоне второй черчиллевской поездки в Москву и позорного «процентного» соглашения в октябре 1944 года. Черчилль прибыл в Москву 9 октября и прямиком отправился в Кремль, где встретился и отобедал со Сталиным. Черчилль привёл изложение беседы с ним в последнем томе своей истории 2-й мировой войны, опубликованном в 1954 году:

«Момент был подходящий, чтобы провернуть дело, и я сказал Сталину: „Необходимо устроить наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. Мы имеем там интересы, миссии и агентов. Нужно избежать недоразумений на узких дорожках. Россия и Британия обеспокоены этим. Вы имеете 90 % преобладания в Румынии, мы имеем 90 % в Греции, и 50х50 в Югославии, как мы поступим? Пока это будут переводить, я напишу это соотношение на бумаге:

Румыния:… Россия — 90 %; остальные — 10 %;

Греция:…. Британия с США — 90 %; Россия — 10 %;

Югославия:.. 50х50;

Болгария:…. Россия — 75 %; другие — 25 %“

Я подтолкнул эту записку Сталину, который слушал перевод. Возникла незначительная пауза. Потом он взял синий карандаш, поставил большую галочку на бумаге и передал её мне. Всё заняло не больше времени, чем было потрачено на то, чтобы написать это… Наступило долгое молчание. Бумага с карандашной отметкой лежала на середине стола. Затем я сказал: „Возможно это покажется циничным, но не кажется ли вам, что мы разделались с вопросом, роковым для миллионов людей, в этакой бесцеремонной манере? Может нам сжечь эту бумагу?“ „Нет, возьмите её себе“, — сказал Сталин».

Это хорошая история, но существует много черчиллевских выдумок…, кажется, что лилия была несколько позолочена (это соответствует нашей «подслащённой пилюле»). В то время, как Черчилль сделал ударение на драматичности момента, доклад британского посла граничит с комедией. Черчилль произвёл, как (Иден) его охарактеризовал, «ночной документ», показывающий перечень Балканских стран и пропорцию интересов в них Великих государств. Он сказал, что американцы будут шокированы, если увидят, как грубо это было проделано. Маршал Сталин был реалистом. Он не был сентиментальным, тогда как м-р Иден был плохим человеком. Он не проконсультировался со своим кабинетом, или парламентом.

Более серьёзной была советская запись, которая гласит, что Черчилль объявил, что «он подготовил список. Мысль, которая была выражена в этом перечне, возможно лучшая в дипломатическом языке, но, например американцы, включая президента, будут шокированы делением Европы на сферы влияния». Позднее в беседе Черчилль вернулся к этой теме, сказав, что «готовился скорее „грязный“ и черновой документ, который показал распределение влияния между Советским Союзом, и Великобританией в Румынии, Греции, Югославии, и Болгарии».

В ответ Сталин сказал: «Отведение 25 % для Англии в Болгарии не гармонирует с другими цифрами в перечне. Он… считал, что будет необходимо сделать поправку, выделив для Советского Союза 90 % влияния в Болгарии и 10 % для Англии». Беседа после этого отошла от этой темы, но Сталин позднее повторил, что цифры должны быть исправлены, и что Молотов, и Иден, рассмотрят, и согласуют их дополнительно.

Иден и Молотов обсуждали так называемый процентаж на переговорах 10, и 11 декабря, и согласились подогнать процентное соотношение влияния в Болгарии, и Венгрии, как 80/20 в пользу Советов. Из записей этих двух дискуссий ясно, что Иден и Молотов мало, или совсем не понимали, что их боссы имели ввиду, когда они говорили о сфере влияния, и процентном соотношении. В конце концов переговоры свелись к обсуждению роли их стран в союзной контрольной комиссии, предназначенной надзирать за военной оккупацией Болгарии, Венгрии и Румынии.

В результате «процентаж Черчилль-Сталин» отразился на итогах контроля Британией и Советским Союзом, где каждая из стран получила в составе комиссий соответствующее представительство. Это была широкая академическая дискуссия, после которой Советы стали военными оккупантами в Болгарии, Венгрии и Румынии по образцу оккупационного режима союзников в Италии, котрый стал прецедентом. Контроль союзной Армии был весьма мягким, а Союзная контрольная комиссия превратилась в совещательный консультативный орган.

В последующие месяцы в широкой переписке Черчилля и Сталина «процентаж» не упоминался, за исключением их будущих личных бесед в Ялте, и Потсдаме.

В популярной исторической мифологии «процентная сделка» описывалась комментаторами из правого крыла, как циничный агло-советский раздел, порицаемый, как сдача Черчиллем восточной Европы Сталину, и характеризовалась их коллегами из левого крыла, как предательство Сталиным революций в Греции, и Югославии. Правда черчиллевско-сталинский размен сфер влияния был важен только для одной страны — Греции.

Безопасность британской свободы действий в Греции была в дальнейшем для Черчилля наиболее важным приоритетом в переговорах со Сталиным. Чего Черчилль опасался, так это поглощения Греции прокоммунистическим партизанским движением (ELAS-ELAM), которое уже контролировало обширные районы страны, приобретённые в ходе ведения борьбы против немецких оккупантов. Черчилль добивался от Сталина заверений, что Советский Союз не станет вмешиваться в греческие дела и не будет поддерживать местных коммунистов. Черчилль добился этой цели, но даже без процентной сделки Сталин был согласен, что Англия должна иметь право решающего голоса в Греции.

Рвение, с которым Сталин стал проводить новую политику отразилось на Греции. Советская деловая политика началась с полного признания британской сферы интересов в Греции, включая крепкие связи Лондона с греческим правительством в изгнании. Советские интересы, с другой стороны, лежали в распределении московского влияния в славянских странах Балкан. Эта тема была поднята Иваном Майским в меморандуме, который он прислал Молотову в январе 1944 года. Меморандум, который охватывал широкую панораму послевоенных перспектив СССР, в отношении Греции отмечал:

«СССР заинтересован в Греции значительно меньше, чем в других балканских странах, в то время, как Англия, наоборот, серьёзно интересуется Грецией. В отношении Греции, следовательно, СССР должен соблюдать осторожность. Если демократическая Греция, последовав примеру остальных балканских стран, будет также заключать с СССР пакт о взаимопомощи, мы не будем иметь причин отговаривать её. Однако, если заключение двустороннего греко-советского пакта вызовет осложнения с Англией, нужно попытаться решить проблему путём заключения трёхстороннего пакта о взаимопомощи между Грецией Англией, и СССР (как в случае с Ираном)».

Когда летом 1944 года советская военная миссия направила к прокоммунистической партизанской армии своих офицеров, им была дана инструкция не вмешиваться в греческие внутренние дела. Когда британские войска попытались разоружить ЕLАS-ЕLАМ в декабре 1944 года, и, тем самым, спровоцировали восстание армии в Афинах, Сталин отказался поддержать греческих коммунистов. Димитров спросил у Молотова могут ли греческие товарищи ожидать помощи «в порядке противостояния армии интервентов из Англии». Ответом было, что наши греческие друзья не могут рассчитывать на активную помощь отсюда (из Москвы). В январе 1945 года Сталин лично дал разъяснение Димитрову по событиям в Греции:

«Я советую не начинать это сражение в Греции… Они взяли больше, чем смогут удержать. Они очевидно рассчитывают на приход Красной Армии на защиту. Мы не можем сделать это. Мы не можем отправить наши войска в Грецию. Греки поступили по-дурацки».

В советских политических кругах главенствовало предположение, что греки были и будут оставаться в британской сфере влияния. В ноябре 1944 года Литвинов написал доклад «Перспективы и основа советско-британского сотрудничества», в котором предсказывал англо-советский раздел Европы на сферы безопасности, и поместил Грецию в британскую сферу вместе с Голландией, Бельгией, Францией, Испанией, и Португалией.

Накануне Ялтинской конференции Большой Тройки в феврале 1945 года посол Громыко написал послание, которое содержало описани событий в Афинах, и указал на сопротивление британцев, и американцев приходу к власти в Греции прогрессивных сил, особенно коммунистов. Громыко указал, что эти действия привели к большому силовому вмешательству в международные дела малых государств, но советовал, чтобы советская сторона не выдвигала никаких инициатив в отношении Греции, исключая разъяснения, что она симпатизирует прогрессивным элементам.

На Ялтинской конференции Сталин поднял вопрос о Греции в ходе пленарной сессии в феврале 1945 года. В то время, как союзники поддерживали объединённое правительство в Югославии, он высказал изумление тому, что происходило в Греции. Сталин заявил, что он «не готов критиковать британскую политику в Греции…», Черчилль (перебивает): «Мы очень благодарны советской стороне за сдержанную позицию в ходе событий в Греции…», Сталин продолжил, говоря, что он «желал бы попросить Черчилля просто проинформировать нас о том, что происходит в Греции».

Выслушав объяснения Черчилля Сталин вежливо повторил, что он не желает вмешиваться в дела Греции, он только хотел знать, что там происходит. Согласно ретроспективному взгляду Черчилля «процентная сделка» спасла Грецию от коммунизма. Сталин, однако, не собирался коммунизировать страну, или впутываться в греческие дела. Как он сказал Черчиллю на встрече 14 октября 1944 года: «Советский Союз не намеревается организовывать большевистскую революцию в Европе».

Это не означало, что он был против радикальных политических изменений, особенно, если они соответствовали советским интересам. Но в Греции, как и в других странах Европы, он желал видеть такие изменения, как приход миролюбия и демократичности. В странах, которые Советский Союз оккупировал, или которые находились под прямым влиянием Сталина, проводилась работа, способствующая таким изменениям. В странах, таких, как Греция, которые находились в сфере оккупации и влияния западных союзников, он советовал местным коммунистам, особенно пока война продолжалась, применять долгосрочную стратегию, и пытаться постепенно трансформировать их общества.

Не смотря на то, что впоследствии большое внимание уделялось разделу сфер влияния, этот вопрос не был главной темой, обсуждавшейся в Москве. В дальнейшем бОльшая часть времени Черчилля и Сталина была отдана польскому вопросу. Впервые он был поднят Черчиллем во время беседы 9 октября, когда он предложил, чтобы Миколайчик, который был в Каире, снова прибыл в Москву. Польский лидер прибыл в Москву, где Сталин и Черчилль встретились с ним 13 октября, но беседы не случилось.

Сталин хотел, чтобы Миколайчик работал с польским Комитетом национального освобождения (РСNL) по формированию реконструируемого временного правительства и принял линию Керзона, как польскую восточную границу. БОльшее, на что соглашался Миколайчик, только признание её, как демаркационной линии до окончательных переговоров по польско-советской границе. Это не устраивало Сталина, который подчеркнул, что ни при каких условиях он не пойдёт на раздел Белоруссии и Украины. Миколайчик затем встретился с лидером РСNL Болеславом Бирутом, который предложил ему четверть министерских постов в реконструируемом польском правительстве, которые Сталин увеличил до трети, включая пост премьер-министра.

Черчилль тоже встречался с Бирутом и был очарован его интеллектом, но было сомнительно, что он верил в сталинское заверение, что Польша не будет коммунистической. Сталинское раздражение Миколайчиком проявилось в его комментарии Черчиллю 16 октября, что «у поляков нет и слова благодарности Красной Армии за освобождение Польши… Он думает, что русские служат ему». Тем временем Миколайчик начал думать, что дела идут хорошо для поляков в изгнании. Действительно, после слабой обработки его коллег, он стал премьером правительства в изгнании в конце ноября 1944 года.

Среди других тем дискуссий Черчилля и Сталина был вопрос о турках, и изменении конвенции «Монтрё» по контролю за Черноморскими проливами. Он был поднят во время беседы 9 октября, и Сталин сказал Черчиллю, что «по конвенции Монтрё турки имеют все права на проливы, в то время, как Советский Союз имеет слишком мало прав… необходимо обсудить вопрос ревизии конференции Монтрё, которая совершенно не соответствует текущей ситуации». Черчилль повторил, что поддерживает доступ России к тёплым морям, но спросил, что конкретно подразумевает под этим Сталин. Сталин не смог сказать, чего он хочет, но успешно продавил согласие Черчилля, что пересмотр необходим. Согласно британским записям этой дискуссии, Сталин высказался следующим образом:

«Совершенно невозможно для России оставаться в зависимости от Турции, которая может закрыть проливы и помешать русскому импорту, и экспорту, и даже обороне. Что будет Британия делать, если Испания, или Египет получат право закрыть Суэцкий канал, или что правительство США скажет, если некоторые южно-американские республики получат право закрыть Панамский канал?»

На заключительной встрече 17 октября Черчилль и Сталин обменялись взглядами на будущее Германии. Снова Сталин нажимал на свои опасения восстановления немецкого государства и строил планы расчленения страны. Спрошенный Черчиллем, поддержит ли он формирование федерации восточно-европейских государств для защиты от немецкой агрессии, Сталин дал интересный ответ:

«Советские руководители думают, что в первые три или четыре года после войны в Венгрии, Чехословакии и Польше будет царить националистическая атмосфера. Первым желанием людей этих стран будет организация их национальной жизни… Гитлеровский режим подтолкнул развитие национальных чувств. Это видно на примере Югославии, где все хотят автономии. В первые годы после войны преобладающим чувством будет желание жить полной национальной жизнью, без „смешения“.

После войны часть образовавшихся несостоятельных государств окажутся банкротами. Сейчас существует опасность форсированного стремления национальных меньшинств объединиться с их народами. Трудно представить себе чехов и венгров, даже чехов и поляков, говорящих на одном языке. Следовательно невозможно думать о таких ассоциациях, хотя они не исключаются в будущем».

Сталин был в этом случае неискренен. Советская оппозиция федерациям и конфедерациям восточно-европейских государств была давней, и основывалась на опасении, что такие ассоциации примут антисоветский характер, образуя даже протяжённый санитарный кордон вокруг большевистской России, подобно установленному Британией, и Францией после первой мировой войны. Сталинские ремарки также показывают выросшее за этот период понимание этнических проблем и его предпочтение этнической унификации где только возможно.

Отсюда его поддержка возвращения Румынии Трансильвании, региона, населённого главным образом румынами, хотя и со значительным венгерским меньшинством. В отношении собственной этнической интеграции Советского Союза Сталин руководствовался этой точкой зрения в 1945 году, договариваясь о передаче от Чехословакии к СССР закарпатской Украины, малонаселённого региона, не имеющего большого экономического, или стратегического значения. Как он объяснил позже:

«В древние времена, в 13-м веке, россияне потеряли закарпатскую Украину, и с этого времени они всегда мечтали вернуть её. Благодаря нашей корректной политике, мы достигли успеха в возвращении всех славянских украинских и белоруских земель, и реализовали многолетние мечты русского, белоруского, и украинского народов».

В конце черчиллевской поездки в Москву было опубликовано коммюнике, в котором говорилось об открытых и искренних взглядах, прогрессе в переговорах по польскому вопросу, и о формировании объединённого правительства Югославии. Это была не показуха после одиннадцатидневного визита британского премьер-министра. Переговоры были очень дружественными, не проявлялось злопамятности, что прерывало прежние переговоры Черчилля и Сталина в Москве в 1942 году, и Тегеране в 1943 году.

Когда Черчилль покидал Москву 19 октября, Сталин подарил ему вазу с памятной надписью и картинкой. Сталин был весьма доволен итогами визита премьер-министра и согласился посетить обед в английском посольстве, он присутствовал там впервые. Сталин также сопровождал Черчилля на Большой Балет. Именно там Кэтлин Гарриман, дочь американского посла, встретила Сталина впервые. 16 октября она написала своей подруге Памеле Черчилль (в то время бывшей замужем за сыном Черчилля Рэндомом):

«Сталин не был в театре с начала войны, и для него пойти туда с иностранцем было даже более интересно. В антракте между действиями мы посетили обед, на котором председательствовал Молотов… Там все произносили тосты, и Сталин был очень забавен, когда Моли (Молотов) произнёс короткий тост: „За нашего Великого Вождя!“. Сталин после выпитого бокала обернулся со словами: „Я думал, он скажет что-нибудь новое обо мне!“. Моли ответил довольно угрюмо: „Это всегда хорошо и ново“, что, я думаю, было очень забавно. Аве(релл) говорил, что Сталин был исключительно весел. Он острил и наслаждался ролью хозяина вечера».

В политическом смысле «процентное дело» имеет малое практическое значение, но готовность Черчилля вести переговоры по столь разносторонним вопросам и разграничивать жизненные интересы должна была психологически успокоить Сталина. Важной для cталинских расчётов была напряжённость в англо-американских отношениях, обнаружившаяся в отклике Рузвельта на поездку британского премьера в Москву.

Накануне черчиллевского отъезда в советскую столицу Рузвельт написал Сталину, спрашивая, что посол Гарриман позволяет себе подчеркнуть, заявляя, что «в этой мировой войне буквально нет вопросов, военных, или политических, в которых США не имеют интересов». «Я абсолютно убеждён, что мы и только мы, втроём, можем находить решение нерешаемых вопросов. В этом смысле, понимая черчиллевское желание вести переговоры, я предпочитаю рассматривать ваши предстоящие разговоры с премьер-министром, как предварительные, перед переговорами нас троих».

Это было указание для Сталина особо не затрудняться. Сталин знал взможности государств западной половины Великого Альянса и послал Рузвельту успокаивающий ответ, что беседа была идеей Черчилля, и что он сообщит о «прогрессе» на переговорах. Сталин был немного не доволен рузвельтовским вторжением или претензиями требовать, как сказал Черчилль на первых переговорах, так много прав для себя и позволять так немного Британии, и Советскому Союзу. Черчилль разрядил ситуацию шуткой, что они будут обсуждать переговоры в Думбартон Оукс, но не скажут об этом Рузвельту.

Сталин и де Голль

Следующим важным иностранцем, посетившим Сталина, был генерал де Голль, прибывший в Москву в начале декабря 1944 года. В Тегеране Сталин был очень пренебрежителен к де Голлю, но на Ялтинской конференции двумя месяцами позже визита де Голля в Москву он был иным. На встрече с Рузвельтом 4 февраля Сталин сказал, что:

«Де Голль не понимает полностью положения Франции. Американцы, англичане и русские проливают кровь за освобождение Франции. Франция испытала поражение и сейчас имеет только 8 дивизий. Тем не менее, де Голль хочет для Франции иметь те же права, как и США, Англия, и Россия».

В Ялте, на пленарной сессии 5 февраля Сталин выступил против французского участия в контроле над оккупированной Германией и отметил, что «это невозможно — забыть прошлое. В этой войне Франция открыла ворота врагу. По этой причине союзники понесли колоссальные жертвы в Европе. Поэтому мы не можем дать Франции тот же уровень, что и Великим державам».

Но с глазу на глаз с де Голлем в декабре 1944 года Сталин был покорён его личным обаянием и высказал полное понимание французской позиции, и их стремлений. На первой встрече с генералом 2 декабря Сталин заявил, что он поддержит восстановление Франции, как Великого государства. Сталин не был полностью неискренним. В апреле французские коммунисты объединились с деголлевским французским комитетом национального освобождения и затем согласились войти во временное правительство, которое возглавлял де Голль. Советы были также благодарны за вклад авиационного полка Свободной Франции «Нормандия», который принял участие в свирепых воздушных сражениях на восточном фронте. С другой стороны, Москва подозревала, что, как консерватор, де Голль был антикоммунистом и антисоветчиком.

Поездка де Голля в Москву была организована по его просьбе. Его целью было повысить престиж Свободной Франции заключением франко-советского пакта, подобного англо-советскому договору об альянсе 1942 года. Сталин был счастлив подписать такой договор, несмотря на то, что был уверен, что Черчилль и Рузвельт не будут возражать. Сталин также принял решение постараться усилить поддержку де Голлем советской позиции по польскому вопросу. Молотов предложил своему французскому коллеге Джорджу Бидельту обмен представителями с РСNL.

По этой причине польский вопрос принял угрожающие размеры во второй сталинской беседе с де Голлем 6 декабря. В защиту советской позиции по Польше Сталин напомнил де Голлю, что линия Керзона была поддержана премьер-министром Франции Клемансо после 1-й мировой войны, и указал, что дважды за последние 30 лет Польша использовалась, как коридор для немецкого вторжения в Россию. Сталин также защищал советские действия в отношении варшавского восстания, говоря, что в то время Красная Армия достигла польской столицы при наступлении, вторгнувшись на 600 километров, и её артиллерия снабжалась с расстояния 400 километров от фронта.

На их третьей и последней встрече 8 декабря де Голль поднял немецкий вопрос, и Сталин сыграл свою любимую тему о необходимости разгромить Германию. Когда де Голль предположил, что осуждение Версаля и британские обязательства карательного мира не будут длиться долго, Сталин ответил ему, что воспользовавшись моментом, можно будет демонтировать немецкую промышленность, и что Британия понимает важность этого. Вопрос о французских отношениях с РСNL также был затронут, и Сталин предложил де Голлю сделку.

Черчилль предлагал Сталину трёхсторонний договор, включая Британию, раньше, чем двусторонний франко-советский пакт. Де Голля не устроила эта идея. Сталин сказал, что сможет подписать с ним пакт, если де Голль согласится обменяться официальными представителями с РСNL. «Согласится Франция с нами, и мы будем вместе», — сказал Сталин генералу. В конце беседы де Голль вернулся к польскому вопросу и выразил большую симпатию к советской позиции. В отношении к РСNL он сказал, что Франция уже предлагала обмен представителями с поляками.

9 декабря Бидольт заявил Молотову, что де Голль согласен на обмен представителями с РСNL при условии заключения франко-советского договора. Однако Молотов также хотел опубликования французского заявления в форме обмена посланиями между главой РСNL и де Голлем. Это будет равносильно дипломатическому признанию Люблинского правительства — шаг Советов к формальному признанию. Бидольт заявил Молотову, что его предложение неприемлемо. Таким образом дискуссии продолжались той ночью на прощальном обеде, данном французской делегации.

Возможно для «смазки колёс» переговоров Сталин посоветовал де Голлю, что «их нужно расстрелять из автомата. Ликвидировать этих дипломатов!» В такой драконовской акции не было необходимости, так как франко-советский договор был подписан на следующий день. Французы уехали, договорившись не публиковать заявлений об обмене представителями с РСNL и решили представить англичанам, и американцам сделку, как решение обменяться представителями на «низком уровне». Сталин, с другой стороны, заявил РСNL, что эта уступка, достигнутая с трудом, является победой, что для этого пришлось отдубасить де Голля, как мохнорылого реакционера.

Как можно было ожидать, советская пресса широко освещала визит де Голля и превозносила франко-советский договор, как веху в развитии отношений между Францией, и СССР. Особой темой советских публичных оценок договора было его значение для устранения немецкой опасности не только в настоящее время, но и в будущем. «Известия» писали в передовице: «Этот враг не только немецкая армия, которая будет разгромлена. Этот враг немецкий империализм, который стремится к мировому господству, неизменно и последовательно порождая Бисмарков, Вильгельмов, и Гитлеров».

Скрытая причина советского давления на Францию по польскому вопросу стала очевидной 4 января 1945 года, когда Москва объявила об официальном признании РСNL, как временного правительства Польши. Заявление заканчивалось перспективой дополнительных переговоров с польскими эмигрантами в Лондоне о формировании объединённого польского правительства, хотя это не означало прекращения переговоров с Миколайчиком. По итогам наступления Красной Армии на Варшаву Сталин очевидно принял решение достичь политических целей в Польше через представительство РCNL.

Глава 8. Освобождение, завоевание и революция: сталинские цели в Германии и Восточной Европе

После отъезда де Голля из Москвы следующим сталинским большим дипломатическим мероприятием стала Ялтинская конференция в феврале 1945 года. Это была идея Рузвельта, созвать вторую встречу Большой Тройки, и он сначала преложил провести конференцию в Шотландии, в сентябре 1944 года, но Сталин не согласился с датой по военным причинам, и предложил в качестве места встречи порт на Чёрном море. Сталин не любил летать и поэтому мог отправиться к Чёрному морю на поезде. Однако президентские выборы в Америке были в самом разгаре, и конференция смогла состояться только после инаугурации Рузвельта на четвёртый срок в январе 1945 года. В конце концов договорились встретиться в Ялте, которая была выбрана местом конференции.

Сталинские настроение и планы накануне Ялты, наиболее важной трёхсторонней конференции во время второй мировой войны, можно прояснить двумя способами: путём косвенного изучения советских дипломатических заготовок для конференции, или проанализировав поразительные личные заявления Сталина в январе 1945 года.

Любопытно, что советские дипломатические заготовки к Ялте не были столь обширны и систематизированы, как на Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 года. Это было вероятно потому, что советская позиция по большинству вопросов к этому времени сложилась, и планирование в различных областях мировой политики осуществлялось различными комиссиями, учреждёнными в 1943 году. Как и в Тегеране, для Ялты не фиксировалась формальная повестка дня. Сталин, на правах хозяина, определял обсуждаемые вопросы.

В начале конференции нарком иностранных дел и его чиновники были поглощены немецким вопросом. Первое направление: работа комиссии по перемирию, возглавляемой Ворошиловым. Как вытекает из названия комиссии, её целью была подготовка условий капитуляции Германии и других стран Оси. Эта работа велась параллельно дискуссии и переговорам трёхсторонней европейской консультативной комиссии (ЕАС), учреждённой на Московской конференции министров иностранных дел.

ЕАС была основана в Лондоне при участии Фёдора Гусева, московского посла в Великобритании, выполнявшего обязанности советского представителя в комиссии. В конце 1944 года было заключено соглашение по безоговорочной капитуляции Германии и разделу страны на американскую, британскую и советскую зоны военной оккупации, и учреждению Союзной контрольной комиссии для координации политики союзников в ходе оккупации.

Был также согласован раздел Берлина на независимые зоны оккупации союзниками, несмотря на тот факт, что немецкая столица должна была остаться внутри предполагаемой советской оккупационной зоны на востоке страны. В ноябре 1944 года Франция вошла в ЕАС и, позднее, получила долю в оккупированной Германии, и Берлине. Проблемой для советской подготовки к оккупации Германии было принятие на себя обязательства, что она может быть установлена, осуществлена и продлена только в сотрудничестве с Британией, и США.

Вторым направлением советской политической работы в Германии было участие в Комиссии по репарациям, возглавляемой Иваном Майским. С московской точки зрения даже вопросов о том, что Советский Союз не получит репарации от Германии, не должно было возникнуть. Другим способом было тяжело компенсировать ущерб, нанесённый немецким вторжением. Комиссия Майского определила, сколько и в какой форме будут выплачены репарации Советскому Союзу. Проблемой было то, что британцы и американцы были настроены скептически по поводу репарационных платежей.

Они боялись повторить печальный опыт событий после первой мировой войны, когда Германия оказалась неспособна платить репарации, гарантировать иностранные займы, обслуживать долги и затем выплатить их. Чтобы обойти это возражение, Советы предложили ввести выплату репараций иным, не денежным способом. Немецкое оборудование и техника должны быть конфискованы, что было не нужно для индустриальных стран, но необходимо для СССР. Главным аргументом, использованным Майским и Советами в поддержку этого подхода к репарациям было то, что это также ослабит способность немцев к перевооружению.

Третьим направлением советской «немецкой» политической работы было обеспечение расчленения. Этот вопрос рассматривался в комиссии Литвинова по мирному договору и послевоенному порядку. Политика разлома Германии после войны заявлялась Сталиным постоянно, особенно в его переписке с Черчиллем и Рузвельтом. Комиссия Литвинова потратила массу времени в 1943-44 годах, обсуждая различные схемы расчленения, что само по себе не стало сюрпризом.

Однако, соглашение, на сколько государств будет разделена Германия, не было достигнуто. Но в январе 1945 года Литвинов предложил раздел максимум на семь частей: Пруссию, Ганновер, Вестфалию, Вюртемберг, Баварию и Саксонию, и доказывал, что это будет составлять позицию Советов в переговорах с британцами, и американцами, по-существу предлагал вернуться к временам 19-го века, когда Германия не была единым государством, что можно было достичь только при сотрудничестве с Британией, и США.

В предъялтинский период Литвинов также размышлял над несколькими большими вопросами. В ноябре 1944 года он написал записку Молотову «О перспективах и возможной основе советско-британского сотрудничества». Согласно Литвинову фундаментальной основой для англо-советского сотрудничества будет сдерживание Германии и обеспечение мира в Европе. Однако, война оставляла опасный дисбаланс возможного воскрешения Германии, разгромленной Советами, при ослаблении Италии и Франции.

Но эта проблема должна была решаться демаркацией британской и советской сфер безопасности в Европе. Конкретно Литвинов предлагал максимальную советскую зону безопасности в составе Финляндии, Польши, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Балкан (без Греции и Турции). Британская зона безопасности должна включать западную Европу, но Норвегия, Дания, Германия, Австрия и Италия должны оставаться нейтральной зоной. Согласно Литвинову:

«Это разделение будет означать, что Британия не должна входить в особенно тесные отношения, или заключать любые договоры против нас со странами в нашей сфере, и также не иметь общевойсковых, морских, и авиационных баз там. Мы можем дать соответствующие обязательства не вмешиваться в британскую сферу, исключая Францию, которая должна иметь право войти в англо-русское соглашение, направленное против Германии».

Литвинов связывал перспективы такого англо-советского соглашения с разворачиванием глобальной борьбы с американцами, которые, как он полагал, будут призывать Лондон консолидировать позиции в континентальной Европе. Литвинов вернулся к вопросу о послевоенном англо-советском сотрудничестве 11 января 1945 года в записке Молотову «К вопросу блоковых сфер влияния». Литвинов повторил своё предложение о разделе Европы на британскую и советскую сферы интересов, указав, что тройственное обсуждение, вовлекающее американцев, не предотвратит двусторонние соглашения, и договоры между Великими державами.

Литвинов также прокомментировал идею, что несправедливо Европу и весь мир делить на сферы влияния. Это предложение, заявил Литвинов, фантастично и не заслуживает серьёзного обсуждения. В особенности Литвинов высмеивал концепцию всеобъемлющей западной общности интересов, объединяющей северную и южную Америки, Британию, и британское содружество наций, и западную Европу. Литвинов не видел другой причины, почему США могут быть вовлечены в англо-советскую дискуссию о зонах безопасности, особенно с точки зрения антипатии американской прессы и общественного мнения к понятиям «блоки», и «сферы влияния».

Литвинов указал также, что когда американцы возражают против сфер влияния в Европе, они выборочно забывают о доктрине Монро и сфере влияния США в Латинской Америке. Литвинов заключил, что любой договор по британской и советской зонам безопасности в Европе будет результатом двусторонней договорённости, и не будет зависеть от учреждения региональных структур будущей международной организации по безопасности.

Проблемой литвиновского подхода было то, что британцы не хотели показать, что они склонны заключать любые дополнительные соглашения, кроме очень неопределённого и ограничивающего сферы влияния «процентного» договора. К тому же было ясно, что оппозиция США к сферам влияния будет весьма весомой внутри Великого Альянса, и что «большой торг», проталкиваемый Литвиновым не пройдёт. Это не было концом подготовки раздела советско-западных сфер влияния, и политика, проводимая Сталиным, и Молотовым, продолжилась.

Проблемой было то, что пределы и характер советских, и западных сфер влияния оставались неустановленными, и между двумя сторонами развилось весьма серьёзное непонимание, и трения. Конфликт был дополнительно осложнён сталинским последовательным продвижением в послевоенной Европе своих идеологических, коммунистических и политических целей. Сталин не рассматривал свою идеологическую политику, как несовместимую с его политикой безопасности. Но в Лондоне и Вашингтоне сочли угрожающим коммунистическое политическое наступление в Европе после войны, как форму «идеологического наступления».

Литвинов был не одинок в своём увлечении великими спекуляциями. В начале января 1944 года Майский представил Молотову обширный меморандум с изложением своих взглядов по достижению мира и на вероятный характер послевоенного мирового порядка. Отправной точкой Майского был послевоенный мир. Главной задачей Москвы после войны он считал продление мира на 35–50 лет, при гарантии советской безопасности. Достичь этой цели Советский Союз может несколькими путями. Границы СССР должны быть установлены по линии июня 1941 года, с Финляндией и Румынией необходимо заключить договоры о взаимопомощи, и сотрудничестве с Советским Союзом, и разместить на их территориях военные базы.

Необходимо восстановить независимость французов и поляков, но нельзя допустить, чтобы они стали достаточно сильными, и получили возможность угрожать Советскому Союзу в Европе. Чехословакия должна стать опорой, ключевым союзником и подписать договор о взаимном сотрудничестве с Югославией, и Болгарией. Германия будет идеологически и экономически разоружена, и ослаблена в военной области, с целью сделать страну безвредной на 30–50 лет. Советскому Союзу необходимо разгромить Японию, но не впутываться в дальневосточную войну, если он хочет достигнуть своих территориальных целей — приобретения Южного Сахалина и Курильских островов на мирной конференции.

Поскольку пролетарской революции в Европе не случилось, то Майский не предвидел других острых конфликтов с Британией, или США после войны. Майский считал США динамичным и экспансионистским империалистическим государством, тогда как Британия, являясь консервативным империалистическим государством, будет заинтересована в сохранении статус-кво после войны. Это означало хорошую основу для установления послевоенного сотрудничества между Британией и СССР. Обе страны были заинтересованы в послевоенной стабильности, и Советы нуждались в усилении Британии в противовес Америке. Советско-американские отношения виделись в розовом свете.

Не существовало прямого конфликта между советскими и американскими интересами, и, в контексте их империалистического соперничества с Великобританией, Вашингтон был заинтересован в нейтралитете Москвы. Не существовало причин, по которым Советский Союз не мог установить хорошие отношения с Британией и США. В согласии с другими советскими аналитиками, Майский исследовал обе тенденции, реакционную и прогрессивную, в британской, и американской внутренней политике, и видел сложности в отношении враждебных элементов к новому демократическому порядку, который Советы желали видеть в Европе.

Молодой генерацией советского дипломатического корпуса был будущий министр иностранных дел Андрей Громыко. 14 июля 1944 года Громыко представил Молотову объёмный документ, озаглавленный «К вопросу советско-американских отношений», один из многих подобных документов, поступавших к Молотову в военное время по теме о советско-американской «разрядке» и её укреплении. Взгляд Громыко на советско-американские отношения был в общем положительный. Он указывал, что политика Рузвельта по сотрудничеству с Советским Союзом имеет твёрдую поддержку конгресса, обеих партий, демократической и республиканской, и среди народа.

В отношении оппозиции политике Рузвельта, он отмечал роль реакционных, антикоммунистических элементов в прессе и католической церкви. В США проживало 23 миллиона католиков, указывал Громыко, включая 5 миллионов американцев польского происхождения. Громыко также отмечал несогласие американцев на коммунистические революции и советизацию, особенно в восточной Европе. Однако, он полагал, что советско-американское сотрудничество будет после войны продолжено. Изоляционистская внешняя политика США перестала быть фаворитом, усилилось их вовлечение в европейские и международные дела.

США имели общие интересы с Советами в вопросе немецкой угрозы и обеспечении безопасности в условиях наступавшего мира. Громыко также подчёркивал важность торговли и экономики для советско-американского послевоенного сотрудничества, и заключал, что «несмотря на трудности, которые могут возникать время от времени… без сомнения существуют условия для продолжения сотрудничества между двумя странами… Повышение уровня отношений между двумя странами в послевоенный период будет определяться отношениями, сформировавшимися и продолжающими формироваться в военное время».

В другом письме Молотову, десять дней спустя, Громыко анализировал причины для замены на посту вице-президента Генри Уоллеса Гарри Трумэном, сотрудником Рузвельта в предвыборной кампании президента 1944 года. По мнению Громыко Уоллес был смещён потому, что был радикалом, известным в деловых кругах, как правый консервативный элемент в демократической партии и в «южном блоке» сенаторов от демократической партии, и конгрессменов. Но Громыко подчёркивал, что Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он поддерживал сотрудничество между США и их союзниками, он был сторонником сотрудничества с Советским Союзом. Он высказывался положительно о Тегеранской и Московской конференциях»,

Как посол в США, Громыко отвечал за информирование Москвы об отношении к Ялтинской конференции. В своих документах Громыко освещал широкий круг вопросов, по которым могли возникнуть разногласия — Польша, Греция, Югославия, Думбартен Оукс, роль ЕАС — и давал предложения по тактике защиты своих интересов Советами в этих сферах. Но в анализе Громыко не было намёков, что он считает любые затруднения для договора непреодолимыми, или неразрешимыми. По Польше он полагал, что Рузвельт, в конце концов, признает Люблинское временное правительство.

По Греции он заявлял, что Советы не должны вовлекаться в борьбу между Британией и коммунистическими партизанами (ЕLАS-ЕLАМ), но должны ясно выразить свою симпатию к прогрессивным элементам. По Югославии он думал, что со стороны Британии и США можно оказывать больше поддержки Тито. Как глава советской делегации на конференции в Думбартен Оукс, Громыко имел особый интерес к введению права вето. По этому вопросу он придерживался жёсткой линии — Советский Союз не может отказаться от принципа единогласия без права вето. Не обладая правом вето Советский Союз не может набрать больше голосов в ЕАС, также будет и в Совете Безопасности ООН.

Что говорили и предлагали Громыко, Литвинов и Майский не имело значения. Важно было, что думал Сталин. Но в сталинской России дискуссии были весьма ограничены и обычно проводились с ведома советского диктатора. Даже такая независимая фигура, как Литвинов, не решалась переступать черту, обозначенную Сталиным. Эти три политических деятеля среднего уровня, согласно мнению историков, пытались понять, что думал Сталин читая их тексты, что скрывалось за публичными заявлениями прессы и секретной информацией, имевшейся в их распоряжении.

Преимущество перед историками из будущего у этих трёх в том, что все они лично имели дело со Сталиным и ещё чаще со своим непосредственным начальником Молотовым, который всегда был в курсе, каких взглядов придерживался великий вождь. В случае Литвинова, его весьма широкое сотрудничество лично со Сталиным сложилось исторически, но в ходе войны значительно снизилось, так как Молотов, его персональный соперник, постарался Литвинова изолировать. Майский продолжал иметь дело со Сталиным в ходе войны, особенно после возвращения из Лондона в Москву.

Личный контакт Громыко со Сталиным был более ограниченным, но он становился восходящей звездой наркомата иностранных дел и поддерживал хорошие отношения с Молотовым. Короче, подводя итог можно утверждать, что «спекуляции» Громыко, Литвинова и Майского о послевоенном мире не были высосаны из пальца, но отражали ситуацию в переговорах с иностранными политиками, и в международных отношениях, мнение о которой сложилось на высоком уровне в кругах, принимающих решения. Их документы говорят нам, что в дипломатической сфере взгляд на будущее продолжение трёхстороннего сотрудничества был именно таким. Это соответствовало духу приближавшейся Ялтинской конференции.

Более прямое подтверждение сталинских мыслей можно почерпнуть из разговора, имевшего место в январе 1945 года с делегацией югославского комитета национального освобождения, направленной Тито. Делегацию возглавлял Андрей Хебранг (А.Неbrang), член политбюро югославской коммунистической партии. На первой встрече со Сталиным 9 января беседа касалась главным образом балканских дел. Хебранг изложил Сталину различные югославские территориальные притязания.

Сталин отнёсся к этому с сочувствием, но сказал, что размен территориями должен базироваться на основе этнических принципов, и что будет лучше, если требование о вхождении в состав Югославии будет выдвинуто самими жителями этих районов. Когда Хебранг упомянул греческую Македонию и Салоники, Сталин предостерёг, что югославы породят вражду с Румынией, Венгрией и Грецией, и кажется намереваются развязать войну со всем миром, которая не имеет смыла. Сталин также постарался сдержать югославские амбиции включить Болгарию в их федерацию, сказав, что конфедерация, объединяющая две страны, будет лучшим вариантом.

По кризису в Греции Сталин подчеркнул, что британцы опасаются вторжения Красной Армии в эту страну. Это означает возникновение очень противоречивой ситуации, сказал Сталин Хебрангу, но в Греции ничего нельзя сделать без флота. «Британцы очень удивятся, когда увидят, что Красная Армия не продвигается в Грецию. Они не могут понять, что стратегия не позволяет армии продвигаться по расходящимся направлениям. Стратегия Красной Армии основывается на движении по сходящимся направлениям».

В отношении югославских правительственных планов Сталин сказал, что будет преждевременным для Тито провозглашать временное правительство. Британцы и американцы не признают его, и Советы их поддержат полностью, в связи с аналогичной ситуацией в Польше. Сталин также настоятельно советовал югославам не давать Черчиллю никакой возможности делать в их стране то, что он делает в Греции, и просил их проконсультироваться с Москвой прежде, чем принимать любые важные решения, которые могут поставить Советы в «дурацкое положение». Это Сталин подчеркнул в своём заключительном слове:

«В отношении буржуазных политиков вы должны быть бдительны. Они очень скользкие и злопамятные. Вы должны быть сдержанными, если эмоции возобладают, вы проиграете. В своё время Ленин не мечтал о таком соотношении сил, которого мы достигли в этой войне. Ленин думал, что все нападут на нас… тогда как дело повернулось таким образом, что одна группа буржуазии оказалась против нас, но другие — с нами. Ленин не думал, что будет возможно заключить союз с одним флангом буржуазии и сражаться с другим. Но мы наблюдаем это; мы не должны поддаваться эмоциям, но только разуму, анализу и расчётам».

Рассказывая Димитрову о встрече на следующий день, Сталин сказал ему, что не доволен той дорогой, по которой югославы намерены направиться, несмотря на то, что Хебранг оставляет впечатление разумного человека. В телеграмме, посланной Тито 11 января, суммируя итоги встречи, Хебранг отметил, что Сталин считает необходимым «быть осмотрительными в отношении внешнеплитических вопросов. Нашей основной задачей является достижение победы. Необходимо избегать больших проблем с окружающими странами, чтобы не провоцировать негативных отношений или разрыва с ними».

28 января Хебранг снова встретился со Сталиным. В это время прибыла болгарская делегация, и один из её членов, коммунист В. Коларев, записал несколько сталинских комментариев, высказанных во время беседы. Его главной целью было обсуждение отношений между Болгарией и Югославией, и Сталин повторил своё мнение о том, что объединение двух стран должно быть постепенным, и справедливым. Более конкретно Сталин сказал:

«Капиталистический мир разделяется на два враждебных блока — демократический и фашистский. Советский Союз вовлечён в борьбу против наиболее опасного для славян — немецкого. Но даже после поражения Германии опасность её вторжения будет существовать. Германия — великое государство с развитой индустрией, сильной организацией, кадрами, традициями. Это никогда не позволит ей смириться с поражением, и она всегда будет представлять опасность для славянского мира, так как воспринимает его, как врага. Империалистическая опасность угрожает нам и с другой стороны.

Кризис капитализма сегодня заключается главным образом в загнивании и взаимном крушении обоих враждебных лагерей. Это выгодно для победы социализма в Европе. Но мы должны помнить мысль, что победа социализма может быть реализована только в форме Советов. Они могут быть представлены в виде самых разных политических систем — например демократии, парламентской республики и даже конституционной монархии».

Сталинская ремарка о двух флангах (кликах) капитализма часто интерпретируется так, что он якобы думал о неизбежности конфликта с демократической фракцией капитализма. Но, как показывают обе цитаты, истинным сталинским мнением была уверенность в долговременной немецкой угрозе и необходимости для славян объединяться для противостояния ей. Сталинское послание болгарским и югославским товарищам гласило, что славяне должны полагаться только на себя в отношении немцев, не рассчитывая ни на какой альянс с демократическим капитализмом.

Он был уверен, что Великий Альянс с Британией и США станет последним. Следовательно совершенно ясно, что коммунистическая стратегия Сталина заключалась в умеренности политического курса, что ставило во главу угла постепенность реформ, в противоположность революционному перевороту в России 1917 года. Такова была сталинская политика относительно коммунистического движения на два-три следующих года. Затем стало ясно, что стратегия постепенных преобразований провалилась, и радикальные тенденции в югославской, и других коммунистических партиях возобладали.

Но Ялтинская конференция приближалась, и «знамения» для тройственного сотрудничества были хороши. Ни сталинская дипломатия, ни его политическая стратегия не предвещали никаких крупных конфликтов с Британией и США, по меньшей мере в ближайшем будущем. Момент для серьёзных переговоров с Черчиллем и Рузвельтом позволял принять решения по ряду текущих вопросов, и заложить основу для прочного Великого Альянса мирного времени.

Крымская конференция

Ялтинская или Крымская конференция, как называли её Советы, была гораздо более значительным делом, чем Тегеранская. Делегации были более многочисленными и включали больше важных персон. Сталин, например, привёз на конференцию Молотова, Антонова — заместителя начальника Генерального штаба, наркома адмирала Кузнецова, заместителя наркома иностранных дел Вышинского, и Громыко, Гусева, и Майского. Обсуждения простирались очень широко, и было принято намного больше решений, чем в Тегеране. На предшествовавшей беседе Большой Тройки главной темой дискуссии была война, в Ялте три лидера главным образом сфокусировались на установлении послевоенного порядка.

Окружающая обстановка была немного нереальной: великолепный пятидесятикомнатный Ливадийский дворец царя Николая-II в курортном городе Ялта на Чёрном море. Он был значительно повреждён немцами во время оккупации Крыма, но русские отреставрировали дворец настолько, насколько это было возможно. Одна проблема места сбора была острой — недостаток ванных комнат, к большому неудовольствию американской делегации. Этот недостаток повлиял на Большую Тройку положительным образом. Кэтлин Гарриман, сопровождавшая своего отца на конференции, написала Памеле Черчилль, что однажды, во время перерыва, Сталин покинул зал заседаний конференции очень быстро, видимо «по-нужде»:

«Дядя Джо быстренько помчался в туалет. В это время „посадочное место“ было занято. Оккупировавший его наш посольский бой Джон послал Сталина „подальше“, к следующему ближайшему туалету. Сталинские „генералы от НКВД“ зашуршали и задёргались. Возник хаос, все вокруг зашептали. Я думаю, что они решили, будто американцы готовят трюк с похищением, или нечто подобное. Через несколько минут дядя Джо показался в дверях и порядок восстановился».

Подобно Тегерану, на конференции были организованы как беседы с глазу на глаз, так и трёхсторонние пленарные заседания. Первая встреча Сталина с Черчиллем состоялась 4 февраля 1945 года. Советские и западные силы в это время сражались в Германии, и два лидера обменялись мнениями о развитии этой битвы. Затем Сталин встретился с Рузвельтом. Разговор с президентом был более широким, собеседники покритиковали де Голля, как и в Тегеране. Первая пленарная сессия началась в 17.00. Сталин пригласил Рузвельта открыть конференцию, что тот и сделал, сказав, что участники хорошо знают друг друга, и будут искренни в ходе дискуссий на конференции. Заседание продолжилось: стороны обменялись информацией и взглядами на военную ситуацию на фронтах.

Первая политическая дискуссия в Ялте произошла на втором пленарном заседании 5 февраля. Темой было будущее Германии, и Сталин очень жёстко настаивал на уточнении обстоятельств по расчленению Германии. «Очевидно, что мы все за расчленение Германии», — сказал он Черчиллю и Рузвельту. «Но необходимо оформить это в виде решений. Он, товарищ Сталин, предлагает принять такие решения на сегодняшнем заседании». Исходя из своей беседы с Черчиллем в Москве в октябре 1944 года, Сталин заметил, что отсутствие Рузвельта не дало тогда возможности принять решение по расчленению Германии, но «не пришла ли пора для решения этого вопроса?»

В ходе обсуждения Сталин перебил Черчилля, спросив: «Когда вопрос о расчленении будет поставлен перед народом Германии? Об этом вопросе нет упоминания в условиях капитуляции. Возможно, предложения по расчленению Германии будут объявлены в условиях сдачи?» Обратившись за советом к Рузвельту о том, как рассудить трёх министров иностранных дел, которым было поручено рассмотреть и изучить план проекта, Сталин сказал, что пока принято одно «компромиссное предложение», «нужно сказать прямо, что мы считаем необходимым расчленение Германии, и что мы сделаем всё для этого». Сталин сделал заключение:

«Второй пункт решения должен содержать условия расчленения Германии, но без указания, на сколько частей. Товарищ Сталин считает, что решение о расчленении Германии нужно сообщить группе лиц, которым будут предъявлять условия безоговорочной капитуляции. Для союзников важно, чтобы „группы людей“, генералов, или других лиц, узнали, что Германия будет расчленена. Для товарища Сталина план Черчилля — не сообщать лидерам немцев о расчленении Германии, кажется рискованным. Сказать об этом заранее будет выгодно. Для нас, союзников, будет выгодно, если группы военных, или правительство, не только подпишут условия капитуляции, подготовленные в Лондоне (ЕАС), но также подпишут условия расчленения Германии, что будет увязано с населением. После этого и население спокойно воспримет расчленение».

В конце концов Сталин уступил, что разумнее будет не публиковать заранее информацию о расчленении, но продолжал настойчиво убеждать внести ясность в союзническую позицию и включить расчленение в условия капитуляции: «Товарищ Сталин в дальнейшем способствовал принятию решения, чтобы в первый пункт было записано: „Расчленение Германии и учреждение комиссии для разработки конкретного плана по расчленению“. Второй пункт решения должен читаться: „Объявить условия о безоговорочной капитуляции, в пункте о расчленении Германии без упоминания частей, на которые будет производиться это расчленение“.

Обсуждение затем перешло к вопросу, предоставлять, или нет Франции зону оккупации в Германии. Сталин противостоял с утверждением, что Франция не заслуживает этого, и что такое решение породит требование от других союзных стран для получения их доли в оккупации. Сталин смягчился только тогда, когда стало ясно, что Франции будет выделена доля из территорий, оккупируемых британцами и американцами. Но он оставался в оппозиции включению Франции в Союзную контрольную комиссию (АСС) по Германии, несмотря на британские аргументы, что это не логично, выделить Франции оккупационную зону, но отказать ей в представительстве в контрольной комиссии.

Сталин, не ожидавший, что дискуссия, которую Майский, сидевший рядом с ним, затеял в советских интересах, повернётся в таком направлении, быстро сменил тему и перешёл к обсуждению репараций. Это было новым для Майского, который зашептал Сталину, что они ещё не согласовали размеры советских репарационных требований. Молотов, сидевший с другой стороны от Сталина, вмешался в этот разговор и заявил, что требовать 10 миллиардов долларов в уплату репараций лучше, чем 5 миллиардов, эта окончательная цифра приводилась в советских международных переговорах до конференции.

Майский своевременно подал свой доклад, изложив принципы советского репарационного плана. Первое, репарации будут выплачиваться Германией не в виде денег. Второе, Германия будет платить репарации в форме изъятия заводов, машин, транспорта и инструментов из национального достояния по окончании войны, и ежегодных поставок товаров впредь. Третье, Германия будет экономически обезоружена репарациями, у неё останется не изъято только 20 % предвоенной тяжёлой индустрии. Четвёртое, репарации будут выплачиваться в течении 10-летнего периода.

Пятое, осуществляя репарационную политику, немецкая экономика будет находиться под строгим контролем Британии, США и СССР в течении продолжительного периода. Шестое, все союзные страны, которым Германия причинила ущерб, будут получать репарации по принципу, чем больший нанесён вред, тем больше должны быть платежи для возможно бОльшей компенсации. Изложив свой взгляд на репарации для Советского Союза, в заключение Майский привёл общую сумму в 10 миллиардов долларов. Он закончил предложением учреждения англо-американо-советской репарационной комиссии, которая должна будет собраться в Москве и обсудить детали плана.

В ходе дискуссии Черчилль и Рузвельт напомнили, что опыт 1-й мировой войны подвергает сомнению разумность получить репарации от Германии, но они согласились на учреждение репарационной комиссии. В конце сессии Черчилль сострил: он думает, что репарационный план будет основан на принципе «каждому — по потребностям, а для Германии — согласно её возможностям (платить)». Сталин ответил, что он предпочитает другой принцип: «Каждому — по заслугам». В итоговый протокол конференции был включён советский план репараций, но, по настоянию Черчилля, придерживавшегося уклончивой позиции по вопросу о сумме в 20 миллиардов долларов (из которых Советы запросили половину), только в качестве основы для дальнейшего обсуждения в Репарационной комиссии.

На третьем пленарном заседании 6 февраля, Большая Тройка обсуждала порядок голосования Великих Государств в предложенной организации объединённых наций. Сталин настаивал, что процедура согласования должна быть спланирована так, чтобы избегать расхождений между Великими государствами, и целью создания организации должно быть обеспечение мира на следующие 50 лет.

Это первое обсуждение стало безрезультатным, но вопрос о голосовании был разрешён позднее на конференции с принятием для Великих государств права «вето», которое Совет Безопасности сохраняет по сей день. Также договорились, что приглашения на конференцию по учреждению ООН в Сан-Франциско получат только те государства, которые объявят войну Германии до конца месяца. По плану, предложенному Черчиллем, предполагалось допустить присутствовать Турцию (Анкара объявила войну Германии 23 февраля 1945 года), но исключить нейтральные государства, такие, как Ирландия, которые не участвовали в сотрудничестве, по мнению британского премьер-министра.

В прениях, начатых Черчиллем на сессии 6 февраля, был вопрос о Польше — специальный вопрос о признании просоветского люблинского правительства, как временного правительства Польши. Это название перестало быть правильным, так как правительство переехало в Варшаву. Черчилль и Рузвельт вдвоём думали заменить это правительство широким представительством польского общественного мнения, коалиционным правительством.

В ответ Сталин жёстко отстаивал польскую политику Советского Союза, указывая, что восстановление сильной и независимой, но дружественной Польши является жизненно важным для безопасности СССР. Он отметил также, что «новое варшавское правительство… имеет не менее демократическую основу, чем, например, правительство де Голля», — что Черчилль оспорил, скзав, что оно поддерживается менее, чем третью польского населения.

После третьего пленарного заседания Рузвельт написал Сталину послание, разъясняющее, что США не признают люблинское правительство и предлагают взамен сформировать новое правительство, включающее поляков, находящихся в Польше, и тех, кто находится в изгнании, включая членов лондонского правительства в изгнании, таких, как Миколайчик. В ответ, на четвёртом пленарном заседании 7 февраля, Советы внесли предложение по Польше, состоявшее из трёх главных пунктов: а) признание линии Керзона; б) польские западные границы установить вдоль Одера и Нейсе; в) расширить люблинское правительство включением «демократических лидеров» из Польши, живущих за границей.

Это предложение было в сущности вариацией позиции Советов, проталкиваемой уже год или больше. Это спровоцировало дискуссию, продолжавшуюся на нескольких пленарных заседаниях Большой Тройки и трёх министров иностранных дел — Идена, Молотова, и Эдварда Щетиниуса(Stettinius), который замещал гос. секретаря США, участвовавших в обсуждениях как отдельно, так и совместно, на общих заседаниях.

В конце концов договорились, что «правительство, которое существует сейчас в Польше», будет «реорганизовано на широкой демократической основе, с включением демократических лидеров из Польши и поляков из-за границы». Это новое правительство будет называться «правительством национального единства». Линия Керзона была определена границей Польши на востоке, но детали западной границы с Германией должны были быть определены в последующих обсуждениях на будущей мирной конференции.

Договор по формированию правительства освобождённой Югославии можно будет обсудить тогда, когда Тито и югославские политики, находящиеся в изгнании, сформируют объединённое правительство. Равно близкими по духу были дискуссии о советском участии в войне на Дальнем Востоке, вопрос, обсуждавшийся Сталиным и Рузвельтом на двусторонней встрече 8 февраля. Договорились, что Советский Союз разорвёт советско-японский пакт о нейтралитете от апреля 1941 года и вступит в войну на Дальнем Востоке через 2–3 месяца после разгрома Германии.

Советскому Союзу будут возвращены территории и концессии императорской России, отошедшие к Японии в результате поражения России в русско-японской войне 1904–1905 годов. Южный Сахалин будет возвращён, и Курильские острова также отойдут к Советскому Союзу. Порт-Артур, принадлежащий Китаю, будет передан СССР в аренду, как военно-морская база, в то время, как Дарьен (Дальний) станет открытым городом, и советские интересы в этом порту будут защищены.

Будет учреждена совместная советско-китайская компания для обеспечения московских транзитных железнодорожных перевозок через Манчжурию. На этих условиях Китай предоставит концессию, о чём будут проведены переговоры и заключено соглашение с Китаем. Но ни Сталин, ни Рузвельт не предвидели больших затруднений по этим вопросам, и оба считали, что китайцы будут весьма благодарны Советам за вступление в войну, и никаких проблем не возникнет.

11 февраля 1945 года Большая Тройка встретилась в последний раз для подписания коммюнике об окончании конференции. Согласование текста не составило больших затруднений, и документ был принят в тот же день за подписями Черчилля, Рузвельта, и Сталина. В нём анонсировалась политика Большой Тройки по Германии, Объединённым Нациям, Польше и Югославии. Он также включал текст декларации об освобождении Европы, которое совершили Британия, Советский Союз и США, разгромив нацизм, и фашизм, и учредив демократическую Европу, основывавшуюся на свободных выборах.

В соглашении три лидера обещали сохранить единство военного времени и создать условия для безопасного, и продолжительного мира. Так же, как и это политическое соглашение, был принят секретный протокол по решениям конференции Большой Тройки, которые нельзя было публиковать. Например, о вступлении СССР в войну на Дальнем Востоке.

Сталин имел все причины быть довольным результатами Ялты. Почти все политические цели, стоявшие перед Советами, были достигнуты. Большая Тройка снова «сработала», и Сталин показал себя эффективным переговорщиком так же, как и в Тегеране. Главной уступкой западным пожеланиям была декларация по освобождению Европы. Но советская интерпретация документа подчёркивает скорее антифашистский, чем демократический характер декларации, и, другими словами, Сталин был уверен, что его коммунистические союзники по всей Европе будут входить в коалиционные правительства, сформированные на широкой основе согласно декларации, и получат хорошее представительство в результате выборов, которые вскоре последуют.

Советская пресса, освещая конференцию, была, вполне предсказуемо, в экстазе. Майский составил для Молотова черновик конфиденциальной информационной телеграммы, отправленной посольствам, в которой говорилось: «В общем атмосфера на конференции носила дружественный характер, и чувствовалось общее стремление договориться по обсуждаемым вопросам. Мы оцениваем конференцию очень позитивно, особенно в отношении польского и югославского вопросов, а также вопроса о репарациях».

В личном письме Александре Коллонтай, советскому послу в Швеции, Майский писал, что «Крымская конференция была очень интересной. Особенно впечатляющим было то, что наше влияние стало решающим, и то, что Сталин, как личность, проявил себя необычайно великим. Решения конференции были на 75 % нашими решениями… Сотрудничество Большой Тройки сейчас очень тесное, и Германии нечему радоваться ни в ходе войны, ни после неё».

Тем не менее, уже через шесть недель после Ялты настроение Сталина было испорчено отношениями с западными союзниками. На приёме чехословацкой делегации в конце марта 1945 года Сталин снова заговорил о необходимости славянского единства перед лицом немецкой угрозы, но был заметно пессимистичен, когда упомянул о роли Британии и США в этом вопросе:

«Мы являемся новыми славянофилами-ленинцами, славянофилами-большевиками, коммунистами, которые стоят за единство и объединение всех славянских народов. Мы считаем, что невзирая на социальные и этнические различия, все славяне должны объединиться. Все, как один, против общего врага — немцев. История славян учит, что альянс между ними необходим для защиты славянского мира. Возьмите две последних мировых войны. Почему они начались? Из-за славян. Немцы хотели поработить славян. И кто страдал больше всех от этих воин? В первой мировой войне, так же как и во второй, славянские народы пострадали больше: Россия, Украина, Белоруссия, Сербия, словаки, поляки…

Сейчас мы громим немцев, и многие думают, что немцы уже никогда не смогут угрожать нам снова. Это не так. Я ненавижу немцев. Но это не должно влиять на наше суждение о немцах. Немцы — великий народ. Очень хорошие техники и организаторы. Хорошие, храбрые от природы солдаты. Невозможно избавиться от немцев, они останутся. Мы сражаемся с немцами и будем делать это до конца. Но мы должны иметь ввиду, что наши союзники постараются сберечь немцев и пойдут на соглашение с ними. Мы должны быть беспощадны по отношению к немцам, но наши союзники пойдут с ними на сговор. Таким образом мы, славяне, должны готовиться к тому, что немцы снова пойдут против нас.

Именно поэтому мы, новые славянофилы-ленинцы, так настойчиво говорим об объединении славянских народов. Говорят, что мы хотим навязать советскую систему славянским народам. Это пустые разговоры. Мы не хотим этого, так как мы знаем, что советская система не может экспортироваться за границу, как вы того хотите. Для этого необходимо создать условия. Мы не можем установить советскую систему в Болгарии, если они не захотят этого. Но мы и не хотим делать этого. Мы хотим, чтобы в дружественных славянских государствах были установлены подлинно демократические правительства».

Сталинская ссылка на «джентльменское» обхождение своих союзников с немцами отражает его разочарование сопротивлением Черчилля и Рузвельта в Ялте политике расчленения Германии. После Ялты Сталин подверг переоценке собственную позицию, и, в свете западного нерасположения, отбросил идею расчленения. 24 марта Молотов телеграфировал Гусеву, советскому представителю в тройственной комиссии по расчленению в Лондоне, информируя его, что Москва более не считает себя связанной ялтинскими решениями по расчленению Германии. Телеграмма Молотова была отправлена в ответ на доклад Гусева, что британцы предлагают понизить степень расчленения Германии, и остановиться на одном из вариантов из многих возможных.

Гусев совершенно правильно отверг это неудовлетворительное предложение, так как оно в принципе подрывало ялтинское соглашение по расчленению Германии. Возможно, что Молотов проинструктировал Гусева не возражать на британские предложения, объясняя, что Британия и США постараются «подставить» СССР, порицая расчленение впоследствии. Сталин очевидно решил, что если расчленения не произойдёт, то его не станут осуждать за его проталкивание. Следовательно Сталин заявил публично и частным образом, что должна быть единая Германия — разоружённая, демилитаризованная, денацифицированная и демократизированная, но не расчленённая.

Другим случаем проявления сталинского мрачного настроения стала пост-ялтинская язвительность в отношении Польши. В Ялте было решено, что комиссия по Польше, включающая Молотова, Гарримана и Кларка Керра, будет инструментом по поиску решения по реорганизации люблинского правительства, и образованию нового польского временного правительства. Комиссия провела своё первое заседание в Москве 23 февраля в совершенно дружественном тоне, но на последующих совещаниях дискуссия переросла в продолжительные процедурные споры.

С советской точки зрения в Ялте договорились, что так называемое люблинское правительство будет расширено включением других польских лидеров. Советы также настаивали, что только поляки, упомянутые в Ялтинских соглашениях, могут быть включены в новое правительство. Это правило оставляло политиков типа Миколайчика, который отказался поддержать линию Керзона, как советско-польскую границу, вне сферы дальнейших переговоров.

Со своей стороны британцы и американцы выбрали истолкование ялтинской декларации по Польше, означающее, что комплектование нового временного правительства будет основано на прозападных польских политиках, которых они подберут из своих фаворитов. В начале апреля члены комиссии зашли на переговорах в тупик. Рузвельт апеллировал к Сталину, призвав его снести все преграды, но советский лидер на это не пошёл.

Он принял решение, что Польша будет иметь правительство, дружественное Советскому Союзу, и стало совершенно ясно, что впредь только московская интерпретация ялтинского договора должна быть принята британцами, и американцами. Если это будет принято, сказал Сталин Рузвельту, «польский вопрос может быть решён в короткий срок». Другой страной, в которой произошёл правительственный кризис в это время, стала Румыния.

В конце февраля 1945 года заместитель наркома иностранных дел Андрей Вышинский, прибыв в Бухарест, потребовал, чтобы существующее правительство было заменено другим, созданным на базе прокоммунистического Национального демократического фронта. Этот кризис, последний в серии внутренних кризисов в Румынии, произошедший по велению Вышинского, в результате привёл к формированию четвёртого правительства страны с тех пор, как она капитулировала летом 1944 года.

Советы полагали, что они действуют для того, чтобы обуздать и стабилизировать внутреннюю ситуацию в Румынии для безопасного осуществления договора о перемирии, для максимального увеличения вклада страны в продолжающуюся войну с Германией. Следуя этим умеренным курсом, Советы игнорировали как постоянные требования коммунистических союзников в стране о более решительном вмешательстве, так и одновременно интриги румынских политиков, решивших прибегнуть к британской, и американской дипломатической поддержке.

Положение осложнялось британскими и американскими протестами, что вмешательство Вышинского не соответствует декларации по освобождению Европы. В ответ Молотов указал, что румынское правительство не выполняет условия договора о перемирии и не искореняет фашистские, и нацистские элементы в стране. Сталин не стал напрямую впутываться в споры, так как он был хорошо информирован о событиях в Румынии, получая информацию от советской разведки.

Сталинские цели в Восточной Европе

Но каковы были сталинские долгосрочные планы в отношении Польши, Румынии и других восточно-европейских стран, освобождённых, завоёванных, и оккупированных Красной Армией? Снова и снова в ходе войны Сталин отрицал, что его целью была революция, или внедрение коммунизма. Множество личных посланий было направлено им своим коммунистическим союзникам. Например, в апреле 1944 года Сталин и Молотов отправили следующую телеграмму Тито, и югославским коммунистам:

«Мы считаем Югославию союзником Советского Союза, а Болгарию союзником наших врагов. В будущем мы хотели бы видеть Болгарию отошедшей от немцев и присоединившейся к союзникам Советского Союза. В любом случае мы считаем Югославию нашим главным сторонником в Южной Европе. И мы считаем нужным разъяснить, что мы не планируем советизации Югославии, и Болгарии, но наоборот, предпочитаем поддерживать контакты с демократическими Югославией, и Болгарией, которые будут союзниками СССР».

Хотя сталинским приоритетом было установление дружественных режимов в Восточной Европе, он также хотел создать гео-идеологическую буферную зону вдоль границ СССР для обеспечения безопасности территории Советов путём образования дружественного политического окружения. Характер этого политического пространства определялся идеологией и ярлыком «новая демократия». Для разъяснения советского термина «новая демократия» хорошим источником может служить обширная статья «Развитие демократии в освобождённых странах Европы», опубликованная в октябре 1945 года в журнале «Большевик», теоретическом издании советской коммунистической партии.

Отправным пунктом статьи были советские и коммунистические цели в Европе, выросшие из сталинского определения войны, как освободительной борьбы, результатом которой будет поражение фашизма, восстановление национальной независимости, и суверенитета, и замена нацистского «нового порядка» в Европе на демократический. Такие цели позволили коммунистам сыграть роль патриотического руководства «национальных фронтов», в составе которых антифашисты и демократы боролись за установление демократического порядка в их странах.

При этих новых народно-демократических режимах старые элиты, особенно те, что сотрудничали с фашистами, были отстранены от власти, политическая роль и влияние рабочего класса, и крестьянства стали доминирующими, и основная промышленность национализированной. Государство, включая армию, было демократизировано и поставлено под контроль рабочего класса. Этническое деление было выполнено в советском стиле дружбы народов, который уважал национальные особенности и защищал права меньшинств.

Необходимо сказать, что эти новые демократии политически и дипломатически были равны СССР, и статья очень откровенно излагала роль Советского Союза в процессе социально-экономических преобразований, и демократизации. Действительно, в ней показано, что Красная армия в Восточной Европе оказывала поддержку борьбе национальных фронтов, руководимых коммунистами, за новую демократию в её наиболее развитой форме. Западно-европейские страны, освобождённые от фашизма, с другой стороны, не развивали демократических процессов так далеко, как новые демократии, так как Британия и США поддерживали старые реакционные элементы, которые оставались весьма влиятельными.

В то время, как в статье ничего не говорилось об отношениях между «новой демократией» и социализмом, или даже о борьбе против капитализма, реально всё это имело место. Коммунистическое движение начало формировать идею о промежуточных режимах народной демократии c 1930-х годов.

Важной моделью была Испания периода гражданской войны, когда коммунисты, участвуя в левом республиканском правительстве и пытаясь создать радикальный антифашистский режим, который стремился бы к политической, и социальной трансформации испанского общества, в то же время руководили военной анти-фашистской борьбой. Радикальные преобразования Испании, такие, как передел земли и государственный контроль за промышленностью, рассматривались испанскими коммунистами, и их наставниками по Коминтерну в Москве, как закладка основы для будущего прогресса в направлении социализма.

Много аргументов и анализов, подобных этому (в статье журнала «Большевик») приводилось в советской прессе — например, в статье «Война и рабочий класс», опубликованной в «Новом времени» в 1945 году, и в «Вопросах внешней политики», закрытом бюллетене ЦК советской партии, который начал издаваться в конце 1944 года.

Сталин обнародовал свои взгляды в серии конфиденциальных бесед с восточно-европейскими коммунистическими лидерами в 1945–1946 годах. В марте 1945 года Сталин сказал Тито, что «сегодня социализм возможен даже при английской монархии. Нет необходимости устраивать революции всюду… Да, социализм возможен при английском короле».

Когда член югославской делегации заявил, что советское правительство уже существует в Югославии, потому, что коммунистическая партия занимает все ключевые позиции, Сталин резко ответил, что «нет, ваше правительство не советское — вы, нечто среднее между де Голлевской Францией и Советским Союзом». В беседе с польскими коммунистическими лидерами, в мае 1946 года, Сталин изложил наконец свой взгляд на «новую демократию»:

«В Польше нет диктатуры пролетариата, и вы не нуждаетесь в ней. Возможно, что если бы в СССР мы не имели войны, то диктатура пролетариата приняла бы иной характер… У нас были сильные противники… царь, помещики и сильная поддержка российских капиталистов из-за границы. Для свержения этих сил было необходимо использовать силу, учить народ, что такое диктатура. У вас полностью противоположная ситуация. Ваши капиталисты и помещики шли на компромиссы, и связи с немцами, они пойдут на сделку без больших трудностей.

Они не отличаются патриотизмом. Этот грех они не совершат. Несомненно, устранению капиталистов и помещиков в Польше поможет Красная Армия. Так что у вас нет оснований для введения диктатуры пролетариата в Польше. Система, установившаяся в Польше, является демократией, демократией нового типа. Этому нет прецедента… Ваша демократия является специфической. У вас нет класса больших капиталистов. Вы можете национализировать промышленность за 100 дней, тогда как Англия борется, чтобы сделать это, последние 100 лет. Не копируйте западный опыт демократии. Не нужно копировать его.

Демократия, которую вы хотите установить в Польше, в Югославии и, частично, в Чехословакии, есть демократия, которая включает социализм без необходимости диктатуры пролетариата, или советской системы. Ленин никогда не говорил, что невозможно „построить социализм кроме, как используя диктатуру пролетариата; он допускал, что существует возможность построения социализма, используя такие учреждения буржуазной демократической системы, как парламент“. По словам Клемента Готвальда, чехословацкого коммунистического лидера, в июле 1946 года Сталин сказал ему:

«Опыт показывает, и классики марксизма-ленинизма учат, что существует не одна дорога к системе Советов и диктатуре пролетариата; при известных условиях другой путь возможен… Действительно, после поражения гитлеровской Германии, после второй мировой войны, которая стоила так дорого, но которая разрушила правящие классы в ряде стран, сознание народных масс пробудилось. При этих исторических условиях появилось много возможностей и открылось много путей для социалистического движения»

В августе 1946 года Сталин вернулся к теме неуместности диктатуры пролетариаиа в беседе с польскими соратниками:

«Должны ли поляки встать на путь установления диктатуры пролетариата? Нет, не должны. В этом нет необходимости. Более того, это будет вредно. Для поляков, как и для других стран восточной Европы, результаты войны открыли лёгкий, бескровный путь развития — путь социально-экономических реформ. Как результат войны возникла в Югославии, Польше, Чехословакии, Болгарии и других странах восточной Европы новая демократия, особая разновидность демократии… более полная демократия.

Это касается экономики так же, как и политической жизни страны. Эта демократия привела к экономической трансформации. В Польше, например, новое демократическое правительство осуществило аграрную реформу и национализацию крупной промышленности, и это полностью достаточная база для дальнейшего развития в социалистическом направлении даже без диктатуры пролетариата. В результате этой войны коммунистическая партия изменила свой взгляд, изменила программу».

В сентябре 1946 года Сталин советовал болгарским коммунистам сформировать трудовую (лейбористскую) партию:

«Вы имеете объединение рабочего класса с другими трудящимися массами на основе минималистской программы; время максималистских программ ещё придёт… В сущности партия будет коммунистической, но вы будете иметь широкую базу и лучший образец для настоящего времени. Это поможет вам достичь социализма другим путём — без диктатуры пролетариата. Ситуация меняется радикально, в сравнении с нашей революцией. Необходимо применять другие методы и формы… Вы не должны бояться обвинений в оппортунизме. Это не оппортунизм, но приложение марксизма в сложившейся ситуации».

В приведённой ремарке Сталин существенно пересмотрел универсальное обоснование советской модели революции и социализма. В этом не было ничего нового и удивительного. Коммунистическое движение меняло свои взгляды и идеи по этим фундаментальным вопросам и раньше. Когда в 1919 году был основан Коминтерн, коммунисты ожидали, что революция, подобная большевистской, пронесётся по всей Европе.

Когда этого не случилось, стратегия и тактика коммунистической революции были переосмыслены, и адаптированы для усиления роли, и влияния коммунистов внутри капиталистической системы. С самого начала это была тактика адаптации, выглядевшая, как часть подготовки для окончательного захвата власти, когда произойдёт революционный кризис капитализма. Но революция всё более откладывалась, политика роста политического влияния коммунистов внутри капиталистической системы начала себя изживать.

В 1930 году приоритет борьбы с фашизмом привёл Коминтерн к более позитивному взгляду на достоинства буржуазной демократии. Он стал считать, что демократические антифашистские режимы сыграют переходную роль в борьбе за социализм. От этого было совсем недалеко до перехода к стратегии военного времени, к антифашистским национальным фронтам, организованным на широкой социальной и идеологической основе, и, затем, к послевоенной перспективе новой демократии, и народной демократии.

Но какова была дистанция от отправной точки, новой демократии, до цели? Что должно было прийти после новой демократии, когда и как? К чему будут стремиться коммунисты, строя советское общество, не используя брутальную диктатуру пролетариата, как это произошло в случае Советов? В одной из бесед с поляками Сталин напомнил им, что в СССР диктатура была недолгой и сменилась советской демократией (как декларировала новая советская конституция 1936 года).

Согласно Ракоши, венгерскому коммунистическому лидеру, в 1945 году Сталин сказал ему, что принятие партией на себя всей полноты власти в Венгрии можно ожидать через 10–15 лет. Очевидно, Сталин имел ввиду под этим длительный, медленный переход к социализму и демократии советского типа. Этот переход должен был быть мирным, и должен быть достигнут путём демократических реформ, а не революционным переворотом. Но было ясно, что будет, если западный стиль демократии — парламент, партии, свободные выборы, наличие оппозиционных политиков, будет упорствовать при этом переходном режиме, и как долго это будет происходить.

Это поведение означало также, что в конце второй мировой войны Сталин, бывший уже в возрасте за шестьдесят, не мог рассчитывать увидеть при жизни результат длительного эксперимента с народными демократиями. Возможно здесь, в значительной мере, сыграла роль неопределённость стратегической перспективы. Народные демократии оказались коротким экспериментом, и новые режимы, поддержанные Сталиным, не долго сохраняли демократический характер.

В 1947–1948 годах народные демократии превратились в аналог системы советского типа, при полном доминировании коммунистических партий. Национальные фронты с широким представительством, которые пришли к власти в Восточной Европе в конце второй мировой войны, были ликвидированы во всех отношениях, кроме названия. Одной из причин для резкого изменения сталинского образа мыслей и приоритетов стала неспособность режимов новой демократии в Восточной Европе стать популярными, чего, по мнению Эдуарда Марка, советский вождь совсем не ожидал.

Как показал Марк, Сталин рассчитывал, что «революционный накал» достигнет успеха в Восточной Европе на основе народной поддержки и согласия с новой демократией. Он ожидал, что коммунисты победят на свободных и открытых выборах, используя свою руководящую роль. Об этом говорил Сталин с лидерами восточно-европейских коммунистических партий в ранний послевоенный период. Их беседы скорее были посвящены непосредственно политической тактике, чем размышлениям о природе народной демократии.

Очевидно, Сталин был убеждён, что использовав правую политику, правую тактику и достаточную энергию власти, коммунисты восторжествуют над политическими оппонентами, и получат подавляющую народную поддержку радикальных режимов народной демократии. Публично сталинская уверенность в проекте народной демократии и в политических перспективах коммунистических партий была высказана в ответе на речь Черчилля о «железном занавесе» в марте 1946 года. После разоблачения Черчилля, как антикоммуниста и поджигателя войны, Сталин сказал:

«Мистер Черчилль очень близок к истине, когда говорит об увеличении влияния коммунистических партий в Восточной Европе. Это должно быть отмечено, однако, он не вполне точен. Влияние коммунистических партий выросло не только в Восточной Европе, но и почти во всех странах Европы, которые были под управлением фашистов… или имели опыт оккупации… Рост влияния коммунистов нельзя считать случайностью.

Это вполне логичная вещь. Влияние коммунистов выросло потому, что в годы правления фашизма в Европе коммунисты показали, что им можно доверять — бесстрашной, самоотверженной борьбой против фашистского режима за освобождение народов… Народы понимают их, они знают, как постоять за себя. Это именно они… изолировали реакционеров и сторонников сотрудничества с фашизмом в Европе, и отдали своё предпочтение левым демократическим партиям. Это они… пришли к заключению, что коммунисты достойны полного народного доверия. Именно так выросло влияние коммунистов в Европе».

Сталинская вера в рост силы европейского коммунизма не была безосновательной. Это демонстрирует таблица роста количества членов коммунистических партий после войны, опубликованная в журнале «Вопросы внешней политики» в мае 1946 года:

Страна /~~~~~/Довоенное количество членов / Послевоенное количество членов

Албания /~~~~~/ 1000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 12.000

Австрия /~~~~~/ 16.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 132.000

Бельгия /~~~~~/ 10.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 100.000

Британия /~~~~/ 15.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 50.000

Болгария /~~~~/ 8.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 427.000

Чехословакия /~/ 80.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 1.292.000

Дания /~~~~~~~/ 2.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 60.000

Финляндия/~~~/ 1.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 25.000

Франция /~~~~/ 340.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 1.000.000

Югославия /~~~/ 4.000 /~~~~~~~~~~~~~~~~~~~/ 250.000

Впечатляющее преображение европейского коммунизма отразилось в результатах послевоенных выборов.

Цифры по Восточной Европе: в ноябре 1945 года на выборах в Болгарии объединённый коммунистический отечественный фронт получил 88 % голосов; в Чехословакии в мае 1946 года коммунисты получили 38 % голосов; в Венгрии коммунисты набрали только 17 % в ноябре 1945 года, но в августе 1947 года на выборах этот процент вырос до 22-х, и левый блок получил 66 % мест в парламенте; на польских выборах в январе 1947 года объединённый коммуно-демократический блок получил 80 % голосов; в ноябре 1946 года в Румынии объединённый коммуно-демократический блок получил 80 % голосов; и в Югославии в ноябре 1945 года 90 % электората проголосовало за коммунистический Народный фронт, это при том, что оппозиция бойкотировала выборы, не выдвинув альтернативных кандидатов.

Но коммунистическое продвижение было не слишком сильным, что не соответствовало сталинскому проекту народных демократий Европы под советским влиянием. В то время, как коммунистические выборы в Чехословакии, Югославии и даже в Венгрии были честными, в трёх государствах, наиболее важных для безопасности Советов — Болгарии, Польше и Румынии, коммунистическое большинство было достигнуто при помощи махинаций с бюллетенями, насилием и запугиванием.

Другой проблемой для сталинской послевоенной политической стратегии было то, что при относительно либеральных режимах народных демократий он не желал вводить коренных демократических традиций, на которых базируются демократии в Западной Европе. Кроме Чехословакии, политическая история Восточной Европы между войнами была главным образом авторитарной. Для этих стран была характерна демагогическо-националистическая политика и анти-коммунистические репрессии.

Следствием этой политической истории было то, что коммунистические пратии восточной Европы, вновь исключая Чехословакию, имели мало опыта демократической политики и малую склонность выбирать этот путь. Тяга к прошлому смешивалась со сталинским вульгарным представлением о демократической политике. В то время, как Сталин читал восточно-европейским коммунистам лекции о достоинстве новой демократии, он также предусмотрел для них безжалостную тактическую необходимость изоляции и маргинализации их оппонентов, и максимализацию собственного политического доминирования.

Особенно провоцирующими для Сталина были постоянные усилия оппонентов коммунизма в Восточной Европе интернационализировать их борьбу, превратив её в международную, и вовлечь в неё Британию, и США. Любое вмешательство или вовлечение британцев и американцев было неприемлемо для Сталина, который определял Восточную Европу, как сферу влияния, свободную от вмешательства всех Великих государств, исключая своё собственное.

Интересно, что одной из стран, потерпевших поражение, но избежавших судьбы демократий советского стиля, была Финляндия, государство, чьи лидеры усердно воздерживались от привлечения американского и британского заступничества в их интересах. Вместо внешней помощи Финляндия использовала собственные политические ресурсы, находя общий язык с Советами и с финскими коммунистическими коалиционными партнёрами. У Сталина не было причин опасаться, что Финляндия перейдёт в западную сферу влияния, даже если она не будет контролироваться коммунистами. Он был этим доволен и позволял стране оставаться строго нейтральной когда началась холодная война.

Беспокойство Сталина о западном воздействии на его сферу влияния в Восточной Европе увеличивалось в связи с прогрессирующим ухудшением отношений Советов с Британией и США в 1946–1947 годах, что привело в конце концов к формированию антикоммунистического западного блока. Несмотря на то, что коммунистический отказ от новой демократии в Восточной Европе имел место в другое время, что весьма повлияло на внутреннее развитие, ультимативное сталинское изменение стратегии и тактики в регионе было подано, как противостояние холодной войне в 1947 году.

После коллапса Великого Альянса Сталин выбрал строгий контроль над сферой влияния в Восточной Европе, которую он сплотил в единый политический блок, жёстко противостоящий любому западному посягательству на политическое и территориальное пространство, рассматриваемое им, как абсолютно жизненно необходимое для советской безопасности.

Когда вторая мировая война подошла к концу, Сталин имел две стратегическо-политические идеи: первое, заключить Великий Альянс с Британией и Соединёнными Штатами, как продолжение сотрудничества с великими государствами при необходимости долгосрочного договора по возрождению Германии; второе, преследование своих перспективных идеологических целей в Европе посредством переходных режимов народных демократий, политическое устройство которых гарантировало, что западные границы СССР будут прикрыты дружественными режимами. Сталин видел существенное противоречие между этими двумя стратегическими целями.

Он думал, что западные интересы преобладают в мирное время у партнёров Великого Альянса и рассчитывал, что народные демократии не будут непосредственно угрожать капитализму западного стиля в Британии и Соединённых Штатах, в которых в любом случае имеется больше социал-демократии и государственного капитализма в результате войны, и которые постепенно будут сближаться с советской и народно-демократической моделями. Сталин также готов был признать англо-американское преобладание в их сферах интересов и сдерживать западно-европейских коммунистов, поощряя их на установление более умеренной версии проекта народной демократии, что подчёркивало приоритет послевоенной реконструкции и сохранения национального единства.

Но не только в начале своей политической карьеры Сталин совершал ошибки, полагаясь на свой разум и расчётливость. После войны его партнёры по Великому Альянсу предпочли рассматривать Германию, как союзника в борьбе против коммунизма, а не вступать в коалицию с Советами, невзирая на все предварительные договорённости. Ни англичане, ни американцы не стали выполнять взятые на себя обязательства по невмешательству в советской сфере влияния в Восточной Европе, особенно, когда Сталин сам явно вмешивался в их сферу влияния в Западной Европе, используя посредничество западных коммунистических партий.

Они также наблюдали послевоенное продвижение коммунизма и советского влияния в Европе, воспринимая его, не как отдалённую, а как непосредственную угрозу. Они рассматривали народные демократии, как уловку, и ожидали радикального изменения в сталинской послевоенной политике, которая будет угрожать их наиболее жизненно-важным интересам. Это был классический случай самораскручивавшегося процесса: западные чрезмерные оборонительные действия, как реакция на возможные угрозы, в ответ вызывали контр-реакцию в форме плотного контроля советско-коммунистического блока в Восточной Европе и военно-коммунистического вызова Западной Европе — вещь, которая пугала Лондон и Вашингтон более всего.

Послевоенная политическая борьба с Западом не стала инициативой Сталина, но это был вызов, который он был готов принять, если альтернативой являлась потеря советского влияния и контроля в Восточной Европе. Победив в борьбе против Гитлера такой дорогой ценой, Сталин не хотел терять мир, даже если это означало опасную раскрутку холодной войны.

Глава 9. Последние сражения: Сталин, Трумэн и конец второй мировой войны

Красная Армия продолжила своё продвижение к Берлину в январе 1945 года. В наступлении, известном, как Висло-Одерская операция, советские армии вымели до конца Польшу и вошли в Восточную Пруссию и восточную Германию. К тому времени, когда наступление выдохлось, в феврале 1945 года, частям Красной армии оставалось пройти 50 миль до немецкой столицы. Висло-Одерская операция была наиболее широкомасштабным единовременным советским наступлением второй мировой войны.

Два главных фронта, вовлечённых в операцию, развернули 2,2 миллиона солдат и обладали бОльшим количеством танков и самолётов — 4500 и 5000 соответственно, чем вся Красная Армия в мае 1942 года. С одиннадцатикратным превосходством в пехоте, в семь раз бОльшим количеством танков и в двадцать раз большим числом самолётов, и артиллерии, Красная Армия была в состоянии продвигаться от 15 до 20 миль в день, взяв 147.000 пленных, и разгромив, или почти разгромив 50 немецких дивизий.

Планирование Висло-Одерской операции началось осенью 1944 года, во время затишья наступательных действий в центральном секторе, после провала попытки Красной армии взять Варшаву. По расчётам генерального штаба лучше было перегруппировать войска и использовать паузу для подготовки генерального наступления, чем продолжать атаки истощёнными войсками при растянутой линии снабжения.

Между тем, наступательные операции должны были проводиться на флангах — на юге, в Венгрии и Австрии, и на севере, в Восточной Пруссии, в направлении Кёнигсберга — с целью оттянуть немецкие войска от центрального направления Варшава — Берлин. Генеральный штаб планировал проведение операции в две фазы в новом году, чтобы через 45 дней взять Берлин. По плану Генерального штаба переход от первой фазы ко второй должен был протекать непрерывно, но решение о нанесении финального удара по Берлину следовало принять, только если будет просматриваться прогресс операции.

Операция должна была проводиться 1-м Украинским фронтом, при поддержке 2-го и 3-го Белорусских фронтов. 1-й украинский фронт был поручен маршалу Коневу. Командующим 1-го Белорусского фронта был маршал Рокоссовский, заменённый в ноябре 1944 года Жуковым. Задачей 1-го Белорусского фронта было продвинуться в центре и захватить Берлин — обязанность, и честь, которую Сталин возложил на Жукова, своего заместителя. Рокоссовский был переведён на 2-й Белорусский фронт, но Сталин заверил его, что это не второстепенный сектор фронта, но часть главного наступления.

«Если вы и Конев не продвинетесь», — сказал ему Сталин: «Не сможет и Жуков». Для маршала Василевского в планируемой операции была отведена вспомогательная роль. Он стал координатором 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов, и потому в его отсутствие в Москве роль начальника Ген. штаба была доверена его заместителю, генералу Алексею Антонову, который помогал Сталину на Ялтинской конференции в феврале 1945 года. Это не означало, что Василевский попал в опалу.

Скорее Сталин ценил способности Василевского, как координатора на трудном участке фронта. Более важно, что советский вождь имел на него виды для перевода на Дальний Восток, в Манчжурию, для нападения на японские силы. Сталинские планы были нарушены, однако, в связи с гибелью генерала Черняховского, (еврейского) командующего 3-м Белорусским фронтом, в феврале 1945 года. Василевский стал его сменщиком и сыграл непредусмотренную заранее роль в финале завоевания Гемании.

Основной план Висло-Одерской операции предусматривал охват и оккупацию земель межд двух великих рек, которые делят на две части восточную Польшу и восточную Германию соответсвенно. Задачей Рокоссовского было нанесение удара через северную Польшу в направлении на Данциг. На юге Конев должен был брать Бреслау и важнейший индустриальный район Силезию, который Сталин очень хотел захватить как по экономическим, так и по стратегическим причинам. Он описывал эту территорию Коневу, как «золотую», и инструктировал его не уничтожать индустриальные ресурсы этого региона.

Задачей Жукова был захват Варшавы, затем продвижение на Познань и Берлин. Целью Черняховского был разгром сильной немецкой группировки в Восточной Пруссии, захват Кёнигсберга и соединение с войсками Рокоссовского в совместном продвижении вдоль балтийского побережья. В отсутствие Жукова и Василевского в Москве, координатором Ставки в их комплексном, многофоронтовом наступлении стал Сталин, на первое время он взял на себя такую роль. Он помогал Антонову и генералу Штеменко, начальнику оперативного отдела Ставки.

О времени начала Висло-Одерской операции существует много различных версий. 6 января 1945 года Черчилль писал Сталину, спрашивая, можно ли надеяться на советское наступление в Польше, чтобы оказать помощь западным союзникам, попавшим под удар немецкого контр-наступления в Арденнах, в декабре 1944 года (так называемая «битва на выступе»). Сталин ответил на следующий день, сказав, что несмотря на неблагоприятную погоду, советское наступление начнётся раньше.

Черчилль был весьма экспансивен в выражении своей благодарности, и Сталин обыграл этот факт, отметив в своём февральском 1945 года приказе, что Висло-Одерская операция стала спасением для Запада. Очевидно однако, что операция с самого начала планировалась на 8-10 января, но была отложена из-за плохой погоды. Возможно, что Сталин преследовал цель поднять кредит доверия западных союзников. С другой стороны, Конев совершенно определённо пишет в своих мемуарах, что его фронтовая операция должна была начаться 20 января, но 9 января Антонов попросил его ускорить подготовку и начать наступление, как только это станет возможным.

Конев начал своё наступление 12 января, 14 января Жуков и Рокоссовский также задействовали свои силы. Жуков и Рокоссовский достигли успеха. 17 января 1-м Белорусским фронтом была взята Варшава, а 19 января Конев захватил Краков. В конце месяца силы Жукова и Конева достигли поставленных целей, выйдя к реке Одер. 2-й Белорусский фронт Рокоссовского оказался менее удачливым. 20 января он повернул свой правый фланг на север в Восточную Пруссию, чтобы оказать содействие 3-му Белорусскому фронту Черняховского при наступлении на Кёнигсберг.

Результатом оеазалось замедление собственного наступления Рокоссовского в направлении северного течения Одера, при этом его левый фланг оказался открытым, так как армии Жукова быстро продвигались в центральном секторе. Это подвергло войска Жукова, наступавшие на Берлин, опасности контратаки со стороны сильной группировки вермахта в Померании (северная область Германии, примыкающая к Восточной Пруссии). Сначала ни Жукова, ни Ставку это не беспокоило.

Когда в конце января Жуков и Конев внесли предложение продолжить их наступления с целью захватить Берлин в середине февраля, Сталин одобрил и поддержал такие планы, хотя сам находился в это время в Ялте на конференции. В середине февраля, однако, стало ясно, что с померанской группировкой надо что-то делать. Была поставлена задача части 1-го Белорусского фронта поддержать усилия Рокоссовского в этом районе. Это означало конец любых попыток Жукова взять Берлин в марте.

Тем временем, на юге наступление Конева было также медленным. В начале февраля его войска вторглись в нижнюю Силезию западнее Одера, но наступление замедлилось, и 4-й Украинский фронт, прикрывавший левый фланг Конева, также испытывал затруднения. При этом гигантском наступлении на всех фронтах накопилось много обычных проблем: усталость войск, недостаток резервов и трудности снабжения. В конце февраля Висло-Одерская операция закончилась, тогда как свирепые сражения в Восточной Пруссии и Померании продолжались.

Неудача Красной Армии в достижении Берлина в феврале 1945 года была последним из длинного рядя сверх-оптимистичных великих планов, которые пошли на смарку. Перефразируя Клаузевица можно сказать, что советский план не выдержал столкновения с врагом. Но не все согласны, что Сталин и Ставка пытались, но неудачно, захватить Берлин. По одной из теорий Сталин преднамеренно уклонился от возможности раннего захвата Берлина по политическим причинам.

Он не хотел афишировать напряжённость внутри советско-западного альянса, в частности в то время, когда Ялтинская конференция была передвинута с 4 на 11 февраля. Кроме того были политические причины для наступлений на флангах — на Венгрию, Чехословакию, Австрию и Данию, с более быстрым темпом, чем на Берлин. Такое предположение не прдтверждается документами: только после Ялтинской конференции идея немедленно взять Берлин была окончательно отвергнута. Также не существовало никакой повышенной напряжённости в советско-западном альянсе в то самое время. Другое истолкование было выдвинуто Чуйковым в его мемуарах, опубликованных в 1964 году.

Чуйков, герой Сталинграда, был командующим 8-й гвардейской армии (бывшей 62-й армии) и служил вместе с Жуковым на 1-м Белорусском фронте в ходе марша на Берлин. Чуйков утверждал, что Жуков хотел взять Берлин в феврале, но был остановлен Сталиным. Жуков, вместе со многими упомянутыми начальниками, опроверг утверждения Чуйкова и настаивал, что отсрочка наступления на Берлдин была результатом проблем снабжения и угрожающего положения немецких сил в Померании, и Восточной Пруссии. В последующих изданиях своих мемуаров Чуйков вырезал оскорбительный пассаж и согласился с официальной линией, что Берлин не мог быть взят в феврале 1945 года.

Различные истолкования советской стратегии при рассмотрении действий в начале 1945 года вызваны эволюцией взглядов Сталина на военную ситуацию. Ключ к ним можно подобрать, изучив взаимодействие Сталина с западными военными и политическими лидерами в этот период. В середине декабря 1944 года Сталин провёл длинную беседу с послом Гарриманом о военной ситуации на восточном и западном фронтах. Гарриман говорил Сталину об англо-американских планах наступательных действий на западе и спросил, какую поддержку они могут оказать для начала советского наступления на востоке.

Хотя планы Ставки по Висло-Одерской операции были хорошо проработаны, скрытный Сталин не раскрыл советских намерений. Он только успокоил Гарримана, что генеральное наступление будет скоро, но отметил, что превосходство Красной Армии в воздушных силах и артиллерии вернее, чем превосходство в количестве солдат, и для эффективного использования этих видов оружия требуется хорошая погода. В то время, пока погода оставалась плохой, «русские готовили свои войска для больших операций», сказал Сталин. Перспективы в южном секторе были лучше. Однако, он предложил британцам и американцам объединиться в наступлении на Вену.

Эта беседа происходила как раз перед немецким контрнаступлением в Арденнах, событием, которое ликвидировало перспективу раннего пересечения Рейна силами западных союзников. Англо-американские военные затруднения имели важное значение для советских амбиций, побуждая предпринять наступление, так как большое количество немецких войск было связано на западном фронте. Это соображение было очевидно в беседе с маршалом авиации Теддером 15 января 1945 года, в ходе которой советский вождь спросил озабоченно о немецких заявлениях, что их действия в Арденнах сорвали наступательные планы западных союзников минимум на два месяца и максимум на шесть.

Теддер был в Москве в качестве представителя верховного командующего союзников на западе генерала Эйзенхауэра, и его миссией было получать информацию о советских стратегических планах. Сталин говорил Теддеру о советском наступлении, что оно скоро начнётся, называя целью выход к Одеру, хотя и не был уверен, что эта цель будет достигнута. Он также утверждал, что погодные условия (т. е. весенние дожди и грязь) затрудняют наступательные действия на восточном фронте, и будет досадно остановиться с середины марта до конца мая. Сталин не думал, что война закончится до наступления лета, особенно отметив, что с этого момента немцы будут голодать. В заключение он сказал:

«Немцы смогут посадить картофель, но, по их мнению, им требуется зерно (которого нет в наличии) для продолжения войны… Не нужно забывать, однако, что немцы бережливы и терпеливы. У них больше упорства, чем мозгов. Фактически они не должны были предпринимать Арденнское наступление, они поступили по-дурацки. Даже сейчас немцы должны перебросить силы с запада. Если они не сделают этого, то не смогут сопротивляться на востоке. Мощь наступления Красной Армии такова, что невозможны местные переброски резервов на востоке».

Из этих двух бесед очевидно, что Сталин глядел с осторожностью на перспективу советских наступательных действий. Он не рассчитывал на быстрое продвижение, не делал намёков, что Берлин является достижимой целью в ближайшем будущем. Штеменко в своих мемуарах также это подтверждает. На этой стадии войны поражение Германии не определялось падением Берлина. Немцы имели большие силы в Венгрии, Западной Европе и Восточной Пруссии/Померании, и вполне можно было говорить о переходе Гитлера в «Альпийский редут» — расколоть этот орех было бы трудно.

На первом пленарном заседании Ялтинской конференции 4 февраля Большой Тройке был представлен доклад генерала Антонова о ходе советского наступления. В нём очень часто указывалось на то, что наступление началось раньше по просьбе западных союзников и подчёркивалось, что это вызвало значительные переброски сил с запада на восток, включая войска для обороны Берлина вдоль линии Одера.

Из этого Антонов сделал заключение, что западные союзники могут начать своё наступление в середине февраля, и что они могут предпринять шаги для того, чтобы немцы начали переброску сил на западный фронт. Со своей стороны Сталин, вступив в обсуждение, указал, что начав своё выступление раньше, Советы превысили свои обязательства, принятые в Тегеране, по координации военных действий с западными союзниками, намекая, но не утверждая, что он рассчитывает на взаимность Черчилля и Рузвельта.

Согласно американской записи первого пленарного заседания: «Он прощупывал важный для (военного) командования вопрос о летнем наступлении против Германии, так как не был уверен, что война закончится до лета». В ходе обсуждения с британским и американским начальниками штабов Антонов совершенно ясно заявил, что советское наступление будет прервано весенней погодой, которая сделает дороги непроходимыми, и что главные наступательные действия не закончатся до лета.

Возможно, что Антонов был проинструктирован Сталиным, чтобы одурачить западных союзников в отношении советских намерений по Берлину, но более вероятно, что оба они действительно думали, что наступление Красной Армии постепенно выдохнется. Так всегда было при советских наступательных действиях в 1942, 1943 и 1944 годах: зимнее наступление проходило хорошо, но теряло энергию весной, и вновь начиналось летом.

Относительный сталинский пессимизм по поводу хода военных действий должен был усилиться прерванным маршем Красной Армии на Берлин в середине февраля. Естественно, Сталин восхвалял достижения своих войск, продвигавшихся так быстро от Вислы к Одеру. Однако, он не устанавливал жёсткого срока для окончательной победы, избегая говорить, что она будет скоро и опасаясь, что в конце сражение будет особенно тяжёлым:

«Полная победа над немцами приближается. Но победа никогда не приходит сама — она одерживается в тяжёлых сражениях и требует огромных усилий. У своего дома враг бросает в сражение последние силы, отчаянно сопротивляется, старается избегнуть сурового возмездия. Он идёт и будет идти на крайние, и грязные способы борьбы. Победа близка, именно поэтому необходимо помнить о высочайшей бдительности усиливая наши удары по врагу».

В течении марта, в то время, как Красная Армия громила немцев в Восточной Пруссии и Померании, Сталин был поглощён политическими проблемами, такими, как споры с западом о реконструкции польского правительства, и правительственный кризис в Румынии. В конце марта Сталин получил сообщение от Эйзенхауэра, информировавшего его об англо-американских стратегических планах. Эйзенхауэр сообщил Сталину, что его непосредственной задачей был разгром немецких сил, обороняющих Рур.

Затем он намеревался захватить Эрфурт, Дрезден и Лейпциг, и соединиться с советскими силами в этом районе. Существовала вероятность, что западные силы будут введены при последующем продвижении к Регенсбургу-Линцу, с целью сорвать немецкие планы установить редут на юге страны. Отвечая на вопрос Сталина о его планах, Эйзенхауэр заключил, что Восток и Запад должны координировать действия против Германии.

Послание Эйзенхауэра было передано Сталину вечером 31 марта в его кабинете Гарриманом, Кларком Керром, британским послом и генералом Дином, американским военным представителем в Москве. Двенадцатью минутами позже, когда они ушли, Сталин поговорил с Жуковым, Антоновым и Штеменко, вероятно знакомя их с содержанием (письма). На следующий день Сталин ответил американскому командующему, что западные и советские стратегические планы совпадают.

Он согласился, что советские и западные войска встретятся на линии Эрфурт-Лейпциг-Дрезден, и сказал, что главное наступление Красной Армии будет в этом направлении. Что касается Берлина, Сталин сказал, что «его потеря имеет в первую очередь стратегическое значение. Следовательно советское командование думает выделить только второстепенные силы для Берлина». Главное советское наступление, сообщил Сталин Эйзенхауэру, начнётся во второй половине мая, включая, если обстановка не изменится, второстепенный удар на юге, в направлении на Линц и Вену.

2 апреля Сталин встретился с Жуковым, Антоновым и Штеменко снова. К беседе присоединился Конев, и она продолжалась два часа. Четыре генерала вернулись 3 апреля для короткой беседы. В этот же день Сталин подписал директиву Жукову и Коневу. Задачей Жукова было начать наступление для захвата Берлина и выхода на реку Эльба (договорная линия раздела Германии на советскую и западную части) через 12–15 дней после начала операции. Задачей Конева было нанесение удара южнее Берлина и выход к Дрездену через 10–12 дней, и затем продолжение наступления на Лейпциг.

Разграничительной линией между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами было зафиксировано направление на Люббен, городок в 50 милях юго-восточнее Берлина. Двойное наступление началось 16 апреля. Основной план для Жукова: нанести удар в направлении немецкой столицы и обойти город с севера, в то время, как силы Конева окружат город с юга. Поддерживающую роль должен был сыграть 2-й Белорусский фронт Рокоссовского, который начал своё наступление в направлении Берлина 20 апреля с целью защиты правого фланга Жукова от немецкой контратаки с севера.

Многие историки доказывают, что Эйзенхауэр был введён в заблуждение Сталиным, и, что Берлин был основной целью, которую советский диктатор желал захватить раньше западных союзников. Однако, с точки зрения Сталина, это было совершенно не обязательно. В 1948 году он привёл довод о берлинской операции в беседе с Беделлом Смитом, тогдашним послом США, который был, в своё время, начальником штаба Эйзенхауэра. Согласно Сталину, Берлин был вторичной целью, и поэтому только силы Жукова получили задачу взять немецкую столицу.

Но наступление Жукова было задержано немцами, тогда как Конев и Рокоссовский ему помогли. Это превратило Берлин из второстепенной в главную мишень. Сталин показал Смиту приказы из военных архивов, отданные им на Берлинскую операцию. Сталин объявил, поскольку Берлин находится по договору в советской зоне оккупации Германии, то с моральной и стратегической точки зрения правильно, чтобы Красная Армия взяла город.

Cталинская версия событий в основном совпадает с ходом операции. Первоначально планировалось взятие Берлина только силами Жукова, но 1-й Украинский фронт продвигался быстрее, и 17 апреля возник удобный случай перенацелить часть войск Конева для атаки Берлина с юга. Так как советские войска пробивались к центру Берлина, то было запланировано водрузить красный флаг над руинами здания рейхстага, недалеко от которого Гитлер совершил самоубийство в своём бункере.

Удачно для Сталина, три солдата, которые установили флаг над рейхстагом 30 апреля 1945 года были: грузин, русский и украинец. Позднее советский фотограф Евгений Халдей повторно снял сцену водружения Знамени Победы с двумя другими солдатами, создав памятную картину завоевания Берлина Красной Армией, аналогично подъёму «звёзд и полос» американскими солдатами на Иводзиме парой месяцев раньше.

Победа досталась не дёшево. Красная Армия потеряла 300 000 человек, включая около 80 000 убитых в ходе финального штурма Берлина. Наиболее дорогую цену пришлось заплатить на подступах к Берлину — больше, чем в самом городе. Но обширное длительное сражение на улицах города, имевшее место в Сталинграде в 1942 году, не повторилось, в отличие от Будапешта, который был взят после свирепого продолжительного боя.

Советские потери были даже меньше, чем у немцев, но теневой стороной триумфального марша Красной Армии стали зверства и грабежи, совершённые «меньшинством» советских солдат. Особенно ужасающим было большое число изнасилований бойцами Красной Армии. По приблизительной оценке было совершено от десятков тысяч до миллиона таких преступлений. Истинная цифра лежит где-то посередине, но наибольшее число изнасилований имело место в Большом Берлине, городе, где в 1945 году было очень много женщин. Берлинки были не одиноки, страдая от массовых изнасилований. В Вене было от 70 000 до 100 000 изнасилований. В Венгрии по приблизительным оценкам от 50 000 до 200 000 женщин были изнасилованы солдатами Красной Армии. Такие случаи были в Румынии и Болгарии, а также в освобождённых странах: Польше, Югославии и Чехословакии, хотя и в меньших количествах.

Трудно выяснить, знал ли Сталин обо всём, что происходило в это время, но он был склонен извинить поведение своих мужчин. В марте 1945 года он говорил прибывшей с визитом чехословацкой делегации:

«Все хвалят нашу Красную Армию; да, она заслужила эти похвалы. Но я попросил бы наших гостей не разочаровываться в шарме Красной Армии в будущем. Сейчас в Красной Армии служат около 12 миллионов человек. Эти люди далеко не ангелы. Эти люди ожесточены войной.

Многие из них прошли 2000 километров в битвах, от Сталинграда до середины Чехословакии. В пути они видели много горя и много зверств. Не удивляйтесь, если некоторые из наших людей в вашей стране не будут вести себя так, как должно. Мы знаем, что некоторые солдаты малоинтеллигентны и обижают женщин, и девушек, и ведут себя недостойно. Пожелаем нашим чехословацким друзьям, чтобы их похвала Красной Армии не обернулась разочарованием».

Сталин был даже более точен, когда говорил с Тито и югославскими товарищами об их проблемах в апреле 1945 года:

«Вы конечно читали Достоевского? Вы видите, какая сложная вещь душа мужчины, его психика? Хорошо, затем вообразите мужчину, который сражался от Сталинграда до Белграда — за тысячи километров от своей разорённой земли, видя мёртвые тела своих товарищей и любимых людей. Как может такой мужчина реагировать нормально? И что такого ужасного в его желании пошутить с женщиной, после таких ужасов? Вы думаете, что Красная Армия идеальна. Она не идеальна, не может быть такой… Важно то, что она сражается с немцами…».

Но сталинская индульгенция была ограниченной, особенно, когда буйства Красной Армии наносили ущерб ценной экономической инфраструктуре в Германии, оборудованию, которое Советы собирались изъять, как часть репарационных платежей. Одним из путей, которые выбрал Сталин, чтобы остановить возмездие, была публикация в «Правде» от 14 апреля 1945 года статьи, критикующей советского писателя Илью Эренбурга, ставшего знаменитым в ходе войны своей мощной антинемецкой жёсткой пропагандой, наиболее часто выступавшего в газете Красной Армии «Красная Звезда».

Под заголовком «Товарищ Эренбург упрощает», начальник советской пропаганды Георгий Александров писал, что является ошибочным взгляд на всех немцев, как на единое целое; необходимо отличать Гитлера и нацистов от немецкого народа. Советский народ, указал Александров, не враждебен немцам, и говорить иначе означает играть на руку нацистской пропаганде, которая пытается расколоть советско-западный альянс. Эренбург не раскаялся и написал частным образом Александрову:

«Читая вашу статью, любой придёт к выводу, что я говорил о полном уничтожении немецкого народа. Тогда как, естественно, я никогда такого не говорил: это немецкая пропаганда приписывает мне подобное. Я не мог написать такого, поэтому я должен разъяснить это недоразумение тем или иным способом… Это мой принцип, как писателя и интернационалиста, которому расистская теория отвратительна…».

В настоящее время общественное и политическое воздействие изнасилований, в которых обвиняют Красную Армию, не преувеличивается. В 1945 году Красная Армия вызывала едва ли не всеобщий восторг в мире союзников, как спасительница Европы от нацистского варварства. Она вела войну против жестокого врага, но большинство людей вовсе не критиковало, а было благодарно ей за это.

Общественное внимание привлекли не обвинения нацистских пропагандистов в массовых изнасилованиях, которые они выдвигали ещё до вступления Красной Армии в Германию, а кадры кинохроники, показывавшие лагеря смерти и уцелевших истощённых людей, «освобождённых» Советами, прошедшими через Польшу в начале 1945 года. Первым нацистским лагерем смерти, захваченным (не «освобождённым» — автором применён термин «набег») в июле 1944 года Красной Армией, был Майданек. В конце января 1945 года Красная Армия захватила Аушвиц, и затем лагеря Бельзен, Челмно, Собибор и Треблинку — несомненно самый чёрный список ужасов за всю историю человеческого существования.

Без сомнения это было время великого триумфа для Сталина, но не удовлетворения. Когда Гарриман поздравил его с захватом Берлина, он напомнил послу, что «царь Александр брал Париж».

7 мая немцы окончательно сдались, хотя Жуков подписал акт о капитуляции Берлина только на следующий день. Следовательно день Победы был отпразднован в Советском Союзе на день позже, чем в Британии и США. Александр Верс описывает эту сцену в Москве 1945 года:

«9 мая стало незабываемым днём в Москве. Стихийная радость двух или трёх миллионов человек, которые столпились на Красной площади в тот вечер, была неподдельной и глубокой, какой я никогда не видел до сих пор в Москве.

Они танцевали и пели на улицах; обнимали и целовали всех солдат и офицеров… Они были так счастливы, что могли даже не выпивать; и под пристальным, но сдержанным взглядом милиции молодые люди даже мочились у стен гостинницы „Москва“, затопив широкий тротуар. Ничего подобного этому до сих пор не случалось в Москве. Для этого Москва отбросила всю сдержанность напрочь. Показанный фейерверк был наиболее грандиозным из тех, что я видывал».

В своём заявлении о Великой Победе Сталин подчеркнул, что поражение Гитлера означает свободу и мир между народами, указав, что целью немцев было расчленить Советский Союз, отделив Кавказ, Украину, Белоруссию, балтийские страны и другие территории. Сталинское отношение к этому намерению немцев по отношению к СССР, как многонациональному государству, возможно контрастировало с его следующим публичным заявлением, в котором он особенно высоко оценил вклад русского народа в победу.

На приёме в Кремле 24 мая 1945 года, специально для военных, Сталин поднял бокал за здравие советского народа, но «прежде всего за здравие русского народа, не только потому, что это — народ лидер, но и потому, что он имеет общность чувств и выносливость. Наше правительство сделало много ошибок, мы были в отчаянном положении в 1941–1942 годах… другой народ мог сказать: убирайтесь в ад, вы предали наши надежды, мы организуем другое правительство, которое заключит мир с Германией и даст нам передышку…

Но русский народ не сделал этого, не пошёл на компромисс, он оказал безусловное доверие нашему правительству. Я повторяю, мы наделали ошибок, наша армия была вынуждена отступать, потеряв контроль над событиями… Но русские люди поверили, проявили упорство, ждали и надеялись, что мы возьмём действия под контроль. За это доверие в наше правительство, оказанное русским народом, мы говорим вам большое спасибо».

Сталинское указание на ведущую роль русских в войне впоследствии многократно обсуждалось. То, что русские были лояльным бастионом советского государства в ходе войны, совершенно очевидно, и сталинское публичное признание этого факта было только частью превознесения русского человека и обоснованием политических переломов, происходивших с 30-х годов. Использование русских пропагандой военного времени типично также, как и советской патриотической темы. Ключевой строфой нового государственного гимна, принятого Советами в январе 1941 года (вместо коммунистического «Интернационала»), было:

«Нерушимый союз свободных республик

Объединила навеки Великая Россия.

Долгой жизни объединённому и могучему Советскому Союзу,

Созданному волей народов!»

24 июня на Красной площади состоялся Парад Победы. Принимал парад Жуков, верхом на коне. Сталин обозревал парад, стоя на мавзолее и глядя на тысячи немецких военных знамён, брошенных перед ним. Той ночью Сталин принял 2500 генералов и офицеров в Кремле, но его речь перед ними была несколько неожиданной: в своём тосте, опубликованном в газетах, Сталин похвалил не своих генералов, но миллионы простых людей, зубчиков великой государственной машины, от которых зависела его, и его маршалов победа в войне.

От Рузвельта к Трумэну

На одном из плакатов, вывешенных у посольства США в день победы, была надпись «Ура Рузвельту!» Но президент умер месяцем раньше. Гарриман сообщил Молотову по телефону новость о смерти Рузвельта в первые часы 13 апреля 1945 года. Молотов немедленно отправился в американское посольство, было три часа ночи, чтобы выразить глубокое соболезнование. Согласно Гарриману, Молотов «выглядел глубоко взволнованным и обеспокоенным.

Он высказался о роли президента Рузвельта, которую тот сыграл в войне и создании планов на мир, об уважении маршала Сталина, и всего русского народа к нему, и о том, как оценил маршал Сталин его визит в Ялту». С уважением к новому президенту Гарри Трумэну, Молотов высказал уверенность в нём, так как его выбрал в вице-президенты Рузвельт. «Я никогда не слышал, чтобы Молотов говорил так серьёзно», — передал в своей телеграмме в Вашингтон Гарриман.

Гарриман позже, в тот же день, увиделся со Сталиным: «Когда я прибыл в кабинет маршала Сталина, я отметил, что он был глубоко огорчён новостью о смерти президента Рузвельта. Он приветствовал меня молча и стоя, пожал мне руку, после чего пригласил сесть». Гарриман сказал Сталину, что советский вождь может задать ему несколько вопросов о ситуации в Соединённых Штатах после смерти Рузвельта. Сталин, однако, высказался уверенно, что политика США не изменится.

«Президент Рузвельт умер, но его дело должно жить», — сказал Сталин Гарриману. «Мы поддержим президента Трумэна всеми нашими силами и энергией». В ответ Гарриман посоветовал послать Молотова в США для встречи с новым президентом и на конференцию по образованию Организации Объединённых Наций в Сан-Франциско, а также, чтобы «сгладить дорожку» Трумэну, и успокоить американское общественное мнение. Это был личный совет Гарримана, но Сталин согласился направить Молотова в Соединённые Штаты, если последует официальное приглашение.

Советский доклад об этой встрече был таким же, как у Гарримана, но в конце добавлена одна важная деталь: Сталин задал конкретный вопрос, не возникнут ли какие-либо «смягчения» американской политики по отношению к Японии. Когда Гарриман ответил, что изменений в политике не будет, Сталин сказал, что советская политика по отношению к Японии останется такой, как прежде — основанной на договоре, достигнутом в Ялте.

Высказав сочувствие Гарриману, Сталин в тот же день написал Трумэну, выразив своё глубокое сожаление о смерти Рузвельта, и выказал веру, что сотрудничество военного времени продолжится в будущем. Сталин также организовал передачу по московскому радио о личном соболезновании Элеоноре Рузвельт, в котором охарактеризовал президента, как «великого организатора свободолюбивых наций против общего врага, и лидера, много сделавшего для обеспечения безопасности всего мира». 15 апреля Молотов и все его заместители (кроме Литвинова, который был болен) присутствовали на памятном богослужении по Рузвельту в Москве, также, как и все представители других министерств и вооружённых сил.

Накануне визита Молотова в США Андрей Громыко, советский посол в Вашингтоне, телеграфировал свою оценку нового президента. Он доложил, что по общему мнению в США, Трумэн — деятель нового образца, как и Рузвельт, что он будет продолжать внутреннюю и внешнюю политику умершего президента, включая сотрудничество с Советским Союзом. Но в конце телеграммы Громыко сделал осторожное заявление: «Как далеко он будет продолжать политику сотрудничества с Советским Союзом и до какой степени он будет находиться под влиянием антисоветских группировок трудно сказать в настоящий момент». В этот вопрос, заключил Громыко, внесут ясность будущие переговоры Молотова с Трумэном.

В США Молотов дважды встречался с Трумэном, 22 и 23 апреля. При первой беседе между Трумэном и Молотовым произошла знаменитая история. Согласно мемуарам Трумэна, опубликованным в 1955 году, Молотов в конце беседы выпалил: «В жизни такого разговора не было…». На что Трумэн предположительно ответил: «выполняйте свои обязательства, и с вами не будут так разговаривать». Однако, ни американские, ни советские записи переговоров Молотова и Трумэна не содержат никаких упоминаний об этом предполагаемом обмене колкостями.

Очевидно, что Трумэн слегка приперчил свои мемуары риторикой холодной войны, стремясь показать, что он вёл переговоры с русскими в таком тоне с начала своего президенства. Возможно также, что источником этой записи об инциденте с Молотовым была не память Трумэна, а сплетня прессы о том, что предположительно произошло между двумя этими политиками. Согласно книге Карла Марзхони от 1952 года о начале холодной войны, вашингтонские слухи утверждали, что Молотов вышел от Трумэна возмущённым. Согласно иностранному корреспонденту Эдгару А. Мауэру, Молотов сказал: «Никто не говорил со мной в таком тоне до этого».

В действительности на этих переговорах между Молотовым и Трумэном центром обсуждения был продолжительный внутрисоюзнический спор о правительстве послевоенной Польши. С одной стороны Советы выдвигали свою интерпретацию Ялтинского договора, что существующий про-коммунистический режим в Варшаве будет расширен и реконструирован. С другой стороны британцы и американцы настаивали, что Ялтинский договор означает, что должно быть новое правительство в Польше, и что члены существующего режима не могут рассчитывать на участие в перговорах по его формированию.

Этот аргумент был выдвинут в Москве, в комиссии, учреждённой на Ялтинской конференции по польскому вопросу, и жёсткий разговор состоялся в США не только с Трумэном, но и в беседе с гос. секретарём Эдвардом Стеттиниусом (Щетиниус?). Раздражённость Молотова проявилась во время мелкого инцидента в Сан-Франциско, когда он запретил своему переводчику Павлову сравнить записи перевода с британским вариантом.

Итог обсуждения польского вопроса, несмотря на впечатление Молотова, полученное из двух его бесед с Трумэном, был далёк от негативного. Первая беседа Молотова с Трумэном, 22 апреля, была вполне дружественной. В конце беседы Трумэн предложил тост, сказав, что хоть они и говорят на разных языках, он будет рад встретиться со Сталиным, и надеется, что советский вождь посетит Соединённые Штаты когда-нибудь. С советской точки зрения решающим моментом этой первой встречи был ответ Трумэна на вопрос Молотова, знает ли президент о Ялтинском договоре по советскому вступлению в войну на Дальнем Востоке.

Трумэн ответил, что он вполне ознакомлен с ялтинским решением, и Молотов поблагодарил его за такой ясный ответ, сказав, что он сообщит это Сталину. На второй встрече Трумэн, недавно приступивший к исполнению обязанностей, под влиянием советчиков из его политического окружения, занял более жёсткую позицию по польскому вопросу, чем в ходе его первой встречи с Молотовым. Но президентские комментарии были простым заявлением англо-американской позиции, прямо изложенной в послании Сталину от 18 апреля. Случившееся не было предсказуемой попыткой давления Трумэна по Польше, но его твёрдым обязательством продолжать политику Рузвельта по сотрудничеству с Советским Союзом и соблюдать договоры.

Трумэн не добился успеха в переговорах с Молотовым. Сталин принял советскую интерпретацию Ялтинского договора по Польше и решительно настаивал, что Москва не станет формировать в Варшаве правительство, недружествкнное СССР. 23 апреля Сталин писал Трумэну:

«Вы очевидно не согласны, чтобы Советский Союз установил в Польше правительство, которое будет дружественным для него, что советское правительство не может согласиться на существование в Польше враждебного правительства… Я не знаю насколько будущее правительство Греции будет подлинно представительным, или насколько бельгийское правительство является подлинно демократическим. С Советским Союзом не консультировались, когда эти правительства были сформированы. Не притязая на право вмешиваться в эти процессы, так как очевидно, насколько важны Бельгия и Греция для безопасности Великобритании, я не могу понять, почему в дискуссии по Польше не пытаются учесть интересы Советского Союза в отношении безопасности».

Трумэн сдал Польшу первым. Когда европейская война закончилась, он принял решение, что Гарри Гопкинс, особо доверенное лицо Рузвельта, также пользовавшийся доверием Советов, отправится в Москву в качестве посредника между ним и Сталиным. Он говорил Сталину, что американское общественное мнение обеспокоено происшедшим в последнее время развитием американо-советских отношений, особенно провалом Ялтинского соглашения по Польше.

Но Гопкинс успокоил Сталина, что Трумэн намерен продолжать политику Рузвельта по сотрудничеству с СССР. В ответ Сталин, используя одну из своих излюбленных переговорных тактик, обвинил третью сторону, заявив, что в то время, как Советы хотят дружественного правительства в Польше, Великобритания старается восстановить антибольшевистский санитарный кордон, аналогичный тому, что появился после 1-й мировой войны.

В конце беседы Сталин высказал идиотскую гипотезу, что Гитлер не умер, но скрылся и, возможно, бежал на подводной лодке в Японию. На самом деле в это время советские военные и медицинские эксперты уже провели исследование, и сделали вывод, что можно считать доказанным без сомнения, что Гитлер, и Геббельс совершили самоубийство. Но Сталин заподозрил, что видимо была проведена операция прикрытия побега нацистского диктатора из Берлина.

На встрече 27 мая Сталин изложил Гопкинсу своё понимание советско-американских отношений. Также, как и спором по Польше, Сталин возмущался американскими манёврами добиться членства в ООН для Аргентины, нейтрального государства, которое, на взгляд Советов, в военное время сотрудничало с Гитлером. Затем вовлечение Франции в дискуссию союзников о репарациях с Германии, с которым Сталин не соглашался, и резкая манера, с которой США прекратили поставки по ленд-лизу Советскому Союзу, как только Германия капитулировала. Сталин также беспокоился о своей доле немецкого военного и гражданского флота, и подозревал, что британцы, и американцы станут препятствовать её получению.

Позднее в разговоре Сталин принял более примирительный тон. Он сказал Гопкинсу, что США являются мировым государством с всемирными интересами, и по этой причине он признаёт, что американцы имеют право участвовать в решении польского вопроса. Сталин признал, что Советский Союз в одностороннем порядке действовал в Польше, но просил Гопкинса понять причины этого. В будущем, предложил Сталин, четыре или пять министров в реорганизованном польском правительстве могут быть выбраны из политиков, предложенных британцами и американцами.

Это решение Сталина было внесено в резолюцию по обсуждению польского вопроса. В июне 1945 года дело обстояло так, что польское временное правительство, в котором доминировали коммунисты, было реорганизовано. В него были включены четыре прозападных министра, включая Миколайчика, который стал одним из двух заместителей премьер-министра (другим был польский коммунистический лидер Гомулка), при социалисте левого толка Эдварде Особка-Моравски, ставшем премьер-министром. Это реорганизованное правительство было признано британцами и американцами 5 июля.

Другой важной темой обсуждения между Гопкинсом и Сталиным было вступление Советов в войну на Дальнем Востоке. Гопкинс хотел знать о подготовке Красной Армии к войне, особо предлагая дату вступления в войну. На их третьей встрече 28 мая Сталин сказал Гопкинсу, что Красная Армия будет готова наступать 8 августа, в соответствии с Ялтинским договором, который определил, что Советский Союз объявит войну Японии через два или три месяца после окончания войны в Европе.

Однако выполнение Ялтинского договора было связано с китайским согласием признать независимость Внешней Монголии и уступить Советскому Союзу различные портовые и железнодорожные сооружения в Манчжурии. Сталин говорил Гопкинсу, что не хочет начинать переговоров с китайцами пока секретная передислокация советских сил на Дальний Восток не будет полностью завершена. Он также объяснил Гопкинсу, что Япония, подобно Германии, будет совместно оккупирована после войны и разделена на на американскую, британскую и советскую зоны военной оккупации. Сталинское отношение к Японии было аналогично отношению Германии — он предпочитал карательный мир.

Маршал Сталин сказал, что война, такая, как нынешняя, возможно случается только раз в сто лет, и будет лучше воспользоваться случаем и полностью разгромить Японию, и её военный потенциал, и таким образом обеспечить 50 или 60 лет мира.

Гопкинс был очень болен, когда прибыл в Москву со своей последней миссией (он умер в январе 1946 года), но он выполнил очень важную работу. Его переговоры со Сталиным проложили путь резолюции по польскому вопросу, и дали возможность провентилировать вопросы по ряду других проблем в советско-американских отношениях. Обе стороны выразили намерение поддерживать отношения в совместных традициях, установленных Рузвельтом. Сцена была подготовлена для повторения в Потсдаме триумфального тройственного союза Ялты, обеспечивающего укрепление отношений между Советским Союзом и его союзниками времён войны.

Этот радужный сценарий после Ялты поддерживают не все историки. Некоторые предпочитают подчёркивать различия и расхождения вокруг Великого Альянса в это время. Такая тенденция в интерпретациях отражает последующее влияние холодной войны и воздействие высказываний протагонистов, таких, как Черчилль и Трумэн, которые впоследствии старались дистанцироваться от духа сотрудничества Ялты, и Потсдама.

Единственный отход от Великого Альянса имел место с советской стороны, и то только после начала холодной войны, но сталинский взгляд того времени на отношения с западом был весьма оптимистичен, и советская делегация прибыла в Потсдам вполне уверенной, что тройственное сотрудничество между Британией, США, и СССР по достижению прочного мира, и послевоенной безопасности продлится долго, как лучший выход для всех.

Потсдамская конференция

Сталинским армиям не пришлось брать Париж, но они дошли до Берлина. Когда Франция капитулировала в 1940 году, Гитлер справил триумф: существует множество фотографий, где он совершает тур по центру Парижа. Черчилль и Трумэн воспользовались возможностью в подражание объехать руины Берлина. Сталин не проявил такого интереса. Он прибыл спокойно на поезде, отменив все планы Жукова по встрече с оркестром и почётным караулом.

Для конференции было выделено одно из нескольких больших зданий, оставшихся неповреждёнными на огромной берлинской территории — дворец Цецилиенхоф, построенный для сына кайзера Вильгельма-II и названный по имени его жены. Это был скорее сельский дом в стиле Тюдоров, чем классический европейский дворец. Резиденция со 176-ю комнатами находилась в лесном парке на берегу озёр Юнгферн и Хайлигер. Среди улучшений, сделанных Советами при подготовке к конференции, были доставленный из России огромный круглый стол для участников совещания и цветочная клумба, разбитая у центрального дворца с цветами, высаженными в виде красной звезды.

Потсдамская конференция продлилась две недели (с 17 июля по 2 августа), значительно дольше, чем четырёхдневная Тегеранская и неделя, затраченная Черчиллем, Рузвельтом, и Сталиным в Ялте. Одной из причин продолжительности конференции был перерыв в конце июля, когда Черчилль улетел домой в результате выборов, прошедших в Британии. Он проиграл выборы с треском и не смог вернуться в Потсдам. Его и Идена места за столом переговоров были заняты новым премьер-министром Клементом Эттли, и его министром иностранных дел Эрнстом Бевином (хотя Эттли, как заместитель премьер-министра, присутствовал в Потсдаме вместе с Черчиллем).

Другой причиной продолжительности конференции было количество и разнообразие проблем, обсуждавшихся в Потсдаме. В Тегеране главной темой была координация военных действий против Германии, в то время, как в Ялте это были, главным образом, перспективы послевоенного мира, которые и преобладали в дискуссиях. Потсдам был более похож на Московскую конференцию министров иностранных дел в октябре, которая сосредоточилась на резолюции по специфическим вопросам: будущему Германии, мирным договорам с враждебными государствами, пересмотру конференции в Монтрё по доступу к проливам Чёрного моря, разделом итальянских колоний, и установлением процедур для будущих советско-западных отношений внутри Альянса, так же как и ещё по ряду вопросов.

Сталин заострял эти вопросы насколько это было возможно, будучи обеспокоен тем, что взаимная доброжелательность, установившаяся в общей борьбе за победу над Германией, не продлилась долго, и отношения с англо-американскими союзниками стали гораздо более сложными после войны. Сталин также считал, что имеет козырную карту в переговорах: помощь Красной Армии в разгроме Японии.

Личные отношения между Черчиллем, Сталиным и Трумэном никогда не достигали такой близости, как у Черчилля, Рузвельта и Сталина в Тегеране, и в Ялте. Но новая Большая Тройка была весьма дружественной между собой. Премьер-министр находил взаимопонимание со Сталиным, считал Иден. Он повторял: «Мне нравится этот человек». В то же время Трумэн думал, что Сталин был «честным человеком, который знал, чего хотел, и был готов идти на компромиссы, чтобы достичь желаемого». Позднее Трумэн отметил, что был «русофилом» и думал, что мог бы поладить со Сталиным, хотя тот и был «маленьким сукиным сыном».

Согласно Чарльзу Болену, переводчику Трумэна, «в то время, как все внешне выглядели дружественно, несомненно обе стороны скрывали взаимное недоверие». Но записи конференции полны доброго юмора, шуток, смеха и больших усилий всех участников избежать конфронтации, и тупика в переговорах. Сталин был, как обычно, обаятелен на банкете. После концерта ведущих советских артистов Трумэн сам сыграл некоторые произведения Шопена. Согласно британскому переводчику майору А.Х. Бирсу: «Сталин аплодировал с энтузиазмом, отмечая, что он единственный из трёх не имеет талантов. Он слышал, что Черчилль хорошо рисует, и сейчас президент доказал, что он музыкант».

Конечно в Потсдаме были жёсткие перепалки и резкие политические разногласия, затянувшие переговоры. Сталин также заключил, что британцы и американцы всё более проявляют тенденцию объединяться в переговорах против Советов. Но существовали также и англо-американские разногласия. Как пошутил на конференции Джеймс Барнс, министр иностранных дел Трумэна, «создавалось впечатление, что когда мы договаривались с нашими советскими друзьями, британская делегация отказывалась от этого соглашения, и когда мы договаривались с нашими британскими друзьями, мы не получали согласия советской делегации». (Смех.)

Первая беседа Сталина с Трумэном в Потсдаме произошла 17 июля. Сталин принёс извинения за то, что прибыл на конференцию с опозданием на один день. Он задержался в Москве на переговорах с китайцами, а доктора не разрешили ему лететь в Берлин самолётом. После обмена любезностями Сталин перечислил ряд вопросов, которые он хотел бы обсудить на конференции: раздел немецкого флота, репарации, Польшу, территориальные проблемы, режим Франко в Испании. Трумэн был счастлив пинять участие в обсуждении этих вопросов, но сказал, что Соединённые Штаты имеют свои предложения для обсуждения, хотя он точно их пока не определил.

По утверждению Трумэна, это создало трудности и расхождения во взглядах в ходе переговоров. Сталин, в свою очередь, считал, что такие проблемы были неизбежны, но важно было найти общий язык. На вопрос о Черчилле Трумэн ответил, что он виделся с ним вчера утром, и что премьер-министр был уверен в победе на выборах в Британии. Сталин прокомментировал утверждение, что английский народ не забыл победу в войне, сказав, что фактически они думают, что война уже выиграна и рассчитывают, что американцы и Советы разгромят Японию за них.

В ответ на это Трумэн указал, что пока британцы активно участвуют в войне на Дальнем Востоке, и он ожидает помощи от СССР. Сталин ответил, что советские силы будут готовы начать своё наступление на японцев в середине августа. Беседа закончилась сталинским подтверждением того, что ялтинский договор о советском вступлении в войну на Дальнем Востоке остаётся в силе, и что он не имеет более других вопросов.

Хотя беседа Сталина с Трумэном была достаточно дружественной, но не достигла того уровня добросердечности, который установился с Рузвельтом в Тегеране и в Ялте. Но Трумэн, будучи новичком в своём деле, выстраивал собственные взаимоотношения со Сталиным, не имея за плечами обширного опыта общения с советским вождём в военное время, в противоположность своему предшественнику.

Как можно было ожидать, сталинская послеобеденная беседа с Черчиллем на следующий вечер прошла в более дружественной обстановке и, как обычно, была более глубокой, и широкой. Сталин пожелал Черчиллю победы на выборах и предсказал, что парламентское большинство будет на стороне премьер-министра, оценив его в 80 %. Сталин высказал своё восхищение ролью короля Георга в объединении империи, заявив, что «среди друзей Британии нет никого, кто не испытывал бы уважения к монархии».

Черчилль был также экспансивен заявив, что желает «возвращения России на моря, как Великой державы» и, что страна имеет право доступа в Средиземное и Балтийское моря, и в Тихий океан. По восточной Европе Сталин повторил ранее сделанные Черчиллю обещания, что он не увидит советизации, но высказал разочарование требованием запада изменить правительства в Болгарии и Румынии, особенно, когда он воздержался от вмешательства в греческие дела. Черчилль говорил о затруднениях в отношении Югославии, указав на договорённость о 50 % разделе влияния, достигнутую со Сталиным в октябре 1944 года.

Но советский лидер возразил, что в Югославии 90 % влияния Британии, 10 % самой Югославии, а у России — 0 %. Сталин заключил, что у Тито «партизанский менталитет и от него можно ожидать чего угодно. Советское правительство часто не имеет представления, как поступит маршал Тито». Позитивный характер беседы был подчёркнут черчиллевской ремаркой в конце обеда, что «три Великих страны, собравшись за круглым столом, являются сильнейшими в мире, но их задача — обустроить мир так, чтобы в нём не было воин».

Первое пленарное заседание в Потсдаме состоялось 17 июля и, по предложению Сталина, Трумэн был избран председателем. Главной темой повестки дня был обмен взглядами на то, что лидеры хотят обсудить на конференции. Сталинские предложения были аналогичны тем, что он высказал Трумэну на их двухсторонней встрече днём ранее. Снова раздел немецкого военного и гражданского флота был первым пунктом перечня, затем следовали репарации, установление отношений с немецкими сателлитами, и положение режима Франко в Испании.

Сталинский порядок приоритета интересен по многим причинам. Первая, он отражает его постоянное острое желание получить справедливую долю военной добычи, и он подозревал, что особенно британцы постараются обойти Советы, лишив их части немецкого флота. Вторая, Сталин считал, что главной чертой государства, делающей его великим, является наличие большого флота, и он планировал после войны такое строительство советского военно-морского флота. Для этого предназначались трофеи, изъятые из состава немецкого, так же, как и итальянского флотов (о чём уже договорились в Ялте), и предполагалось строительство портов в различных частях мира.

Требование своей доли немецкого флота отражало сталинский взгляд, что сейчас, когда война в Европе закончилась, Советский Союз должен получить справедливое вознаграждение. «Мы хотим не подарка», — говорил Сталин Трумэну и Черчиллю позже на конференции: «но желаем знать принципиально, будут, или нет, выполнены российские требования части немецкого военного флота, считается ли это законным?» Сталин продемонстрировал аналогичное отношение и к некоторым другим вопросам, которые поднял на конференции. Обосновывая советское требование Кёнигсберга, он сказал:

«Мы считаем, что необходимо изъять у Германии один незамерзающий порт на Балтике. Я думаю, что этим портом должен стать Кёнигсберг. Невелика компенсация за пролитую русскими кровь и перенесённый ужас, получить кусок немецкой территории, который даст небольшое удовлетворение от этой войны».

Более серьёзной проблемой для национальной гордости стало беспокойство за советские требования по отношению к Турции. В июне 1945 года Советский Союз потребовал возвратить районы Карса и Ардахана в состав СССР. Это были районы восточной Турции, населённые армянами и грузинами, составлявшие часть царской империи с 1878 до 1921 года, когда советско-турецкий договор передал два этих округа Турции. Эти требования были подсказаны вопросами турецкого посла, как условие заключения договора о союзе между Советским Союзом и Турцией.

Молотов ответил, что перед таким договором нужно заключить пограничное соглашение по Карсу и Ардахану, и затем переходить к переговорам о ревизии конвенции Монтрё, и размещении советских военных баз в Дарданеллах. В Потсдаме СССР изложил требование об установлении совместного с Турцией контроля над черноморскими проливами, включая условие по советским военным базам. На пленарной сессии 23 июля Сталин отстаивал советскую позицию по Карсу и Ардагану, приводя этническое обоснование, а в отношении проливов сказал:

«Для великого государства, такого, как Россия, вопрос проливов имеет огромное значение. Конференция в Монтрё была направлена против России, это был договор, враждебный России. Туркам дали право не только закрывать проливы для наших перевозок в ходе войны, но и когда существует угроза войны, которую определяют сами турки. Невозможное положение! Турки всегда могут заявить, что такая угроза существует и всегда смогут закрыть проливы. Мы, русские, имеем такие же права в отношении проливов, как и японская империя.

Это смехотворно, но это факт… Вообразите шум, который поднялся бы в Англии, если такой договор был бы заключён по Гибралтару, или в Америке, если такое соглашение было бы заключено по Панамскому каналу… Вы считаете, что морская база в проливе не приемлема. Очень хорошо, тогда дайте мне какую-либо другую базу, где российский флот будет способен производить ремонт и перевооружение, и где, вместе с союзниками, будет иметь возможность защищать российские права».

Сталинский намёк на военно-морскую базу где-нибудь ещё был направлен на другую тему о престиже, поднятую Советами в Потсдаме: требование для России права на участие в администрации на опекаемых территориях, которая должна сменить управление итальянскими колониями в северной Африке. Советское требование базировалось на давнем американском предложении о замене мандатной системы Лиги Наций системой опеки для наблюдения за процессом освобождения колоний.

Из переписки Громыко и Щетиниуса, американского гос. секретаря, на конференции в Сан-Франциско в июне 1945 года видно, что США намеревались поддержать советское участие в предложенной ими системе опеки. Это давало определённые гарантии, и в Потсдаме Советы подняли вопрос о территориях, взятых под опеку под наблюдением Большой Тройки, или отдельных стран, ответственных за эти территории. Сталин и Молотов проталкивали обсуждение этих вопросов, но было согласовано рассмотрение их на первой встрече недавно созданного Совета министров иностранных дел, запланированной на сентябрь в Лондоне.

После Потсдама Москва ужесточила свою позицию по вопросам опеки и приняла решение требовать, чтобы Триполитания (западная Ливия) стала советской опекаемой территорией, что означало для Сталина возможность иметь порт в Средиземном море. Советы стремились достичь своих целей в отношении Триполитании, не останавливаясь ни перед чем, что соответствовало их намерению получить базу снабжения для торгового флота.

В Потсдаме часть поставленных вопросов была перенесена для рассмотрения на будущие переговоры министров иностранных дел Большой Тройки. Но некоторые вопросы, которые должны были быть обсуждены в дальнейшем, разрешились уже на конференции. Первым и главным было будущее Германии. Эта проблема рассматривалась на отдельном пленарном заседании совместно с министрами иностранных дел и экспертами рабочей комиссии.

Наиболее трудным пунктом стали репарации. В Ялте было принято принципиальное решение, что Советский Союз получит репарации от Германии на общую сумму 10 миллиардов долларов. Репарации должны осуществляться в виде изъятия демонтированных немецких предприятий и транспорта, и поставок товаров. Трудность составляло то, что немецкая промышленность была сосредоточена в основном в западных оккупационных зонах страны, таких, как Рур.

Британцы и американцы не были заинтересованы в получении репараций таким путём, поэтому возникли опасения, что это может помешать и получению советских репараций из их зон. Они предпочитали, чтобы советские репарации изымались только из собственно советской зоны оккупации в Германии и, если такие репарации будут осуществляться из западной зоны, то в обмен должны поступать продовольственные продукты из восточной.

В конце переговоров было согласовано, что 10 % немецкой индустрии будет демонтировано из западной зоны, как часть выплаты советских репараций, и другие 15 % будут демонтированы и переведены на восток в обмен на продукты питания, и сырьевые материалы. Весьма важно, с точки зрения Сталина, что соглашение предусматривало для немцев «полное разоружение и демилитаризацию», и уничтожение военного потенциала. Сталинские взгляды на опасность возрождения Германии были хорошо срежиссированы и использовались в переговорах с Трумэном по вопросу перемещения польской границы на запад так далеко, как это только возможно:

Сталин: «Конечно предложение… передвинуть границу на запад создаёт трудности для Германии. Я не ставлю цели создать трудности для Германии. Наша задача состоит в том, чтобы создать наибольшие трудности для Германии…».

Трумэн: «Но не хорошо создавать трудности также и для союзников».

Сталин: «Уменьшение промышленности в Германии улучшит сбыт ваших товаров. Германия не сможет конкурировать с вашими товарами. Это так плохо? Это выглядит очень хорошо, по моему мнению. Мы поставим на колени государство, которое угрожало миру и мирной конкуренции… Это создаст трудности Германии сейчас, но мы не должны бояться этого».

Так же, как и немецкий вопрос, проблема переноса польской западной границы с Германией вызвала продолжительные дискуссии в Потсдаме. В Ялте договорились, что Польша получит компенсации территориальных потерь в пользу Советского Союза за счёт Германии. Но не договорились о точных границах. Возникли разногласия, как далеко на запад будет отодвинута немецко-польская граница. Эти отличия заключались в том факте, что Советы контролировали всю немецкую территорию, которая подпадала под это решение, и они передали её под польский административный контроль. Поляки стали выселять немцев с этой территории не дожидаясь окончательных решений и считая её своей. Начался массовый исход немцев на запад, что создало проблемы для британцев и американцев в их зонах оккупации в Германии.

Дискуссия по этому вопросу в Потсдаме явила редкий пример дипломатического тактического отхода Сталина. Ранее, на конференции, Трумэн и Черчилль подняли вопрос, как понимать термин «Германия». Сталин заявил, что «Германия» означает либо чисто географическую концепцию, либо её нужно рассматривать по реальной ситуации, «какой она является в 1945 году». Но советский вождь сделал ошибку, согласившись, что «Германию» следует рассматривать, как государство, существовавшее до 1937 года (т. е. до гитлеровской аннексии Австрии и захвата Судетской области Чехословакии).

Эта уступка дала возможность Трумэну и Черчиллю утверждать позднее, что немецкие территории, отошедшие полякам, были внутрисоюзническим вопросом, а не двусторонней проблемой советско-польских отношений, поскольку Германия была под общей оккупацией союзников. Сталин возразил, что эта территория находится де-факто под польским контролем, так как немцы ушли на запад, но не дал реального ответа на доводы, что немецко-польская граница должна определяться на мирной конференции. Однако, в конце концов, демаркационная линия между Германией и Польшей была признана, как и польская администрация, британцами, и американцами, «в ожидании окончательного признания польской западной границы» на будущей мирной конференции.

Третьим пунктом спора в Потсдаме стали отношения Большой Тройки с давними немецкими союзниками в ходе 2-й мировой войны — Италией, Болгарией, Финляндией, Венгрией и Румынией. Предполагалось, что британцы и американцы найдут для Италии специальную процедуру, тогда как Сталин старался защищать интересы тех стран, которые попали в его сферу влияния в Восточной Европе. Спор начался с западного предложения допустить Италию в состав Объединённых Наций. Советы не возражали, но Сталин, в свою очередь, не видел, почему бы в отношении четырёх других бывших враждебных государств не поступить подобным образом.

Британская и американская стороны не имели с этими государствами дипломатических отношений, и, таким образом, не считали возможным их допуск в Объединённые Нации, пока не будут подписаны мирные договоры. Компромисс был окончательно достигнут на том, чтобы установить дипломатические отношения и подписать мирные договоры между Большой Тройкой, и Италией, что сделает возможным принятие страны в Объединённые Нации. Чувствительность Советов была успокоена обязательством британцев и американцев ускорить признание правительств Болгарии, Финляндии, Венгрии, и Румынии.

По окончании Потсдамской конференции 2 августа 1945 года участники торжественно продекларировали, что «усилились связи… и расширился размах их сотрудничества, и взаимопонимания», и что укрепилась вера в способность установить «справедливый, и продолжительный мир». В коммюнике конференции было объявлено, первое, что образован Совет министров иностранных дел, как постоянный форум трёхстороннего сотрудничества и, второе, приняты планы по послевоенной Германии, включая порядок выплаты репараций.

Далее следовали другие решения, такие, как передача Кёнигсберга СССР и договор о польской западной границе. Итоговое коммюнике также открывало путь для включения большинства стран в Объединённые Нации, включая страны, которые были нейтральными в ходе войны. По отношению к режиму Франко Сталин и Советы предлагали ряд строгих мер, но британцы, и американцы отклонили их. Вместе с опубликованным коммюнике был принят протокол конференции, который не публиковался, и в котором была расписана сделка по делёжке немецкого военного, и торгового флотов, а также необходимость изменения режима черноморских проливов.

Советская оценка Потсдама была очень позитивной, и не только в прессе, где конференцию ставили выше Тегерана, и Ялты. Особенно интересны были конфиденциальные утверждения, записанные югославским послом в Москве: «Согласно Молотову и Вышинскому на конференции можно было убедиться, а также видеть по её результатам, что англичане, и американцы поняли, и признали, что потеряли Восточную Европу, и Балканы… Молотов сказал, что на всех заседаниях конференции была хорошая атмосфера, хотя и не без жёсткой полемики, и резких слов.

Выяснилось, что по всем вопросам были достигнуты компромиссные договорённости… О Трумэне он отозвался, как о человеке вполне культурном, выказавшем полное понимание европейских проблем». В своём дневнике Георгий Димитров записал следующее: «Говорил с Молотовым о Берлинской конференции и, особенно, о решении по Болгарии, и Балканам. Основой этих решений стало наше преимущество. В результате эта сфера влияния признана нашей». В докладе, направленном советским послам, Молотов писал, что «конференция закончилась с вполне удовлетворительными результатами для Советского Союза».

Сталин и дальневосточная война

После Потсдама Сталин обратил своё внимание на последнюю советскую кампанию во 2-й мировой войне — наступление в Манчжурии против японцев в августе 1945 года. Это была не просто ещё одна победа, но и существенное увеличение влияния советского государства на Дальнем Востоке.

Соединённые Штаты стали пытаться вовлечь Советы в дальневосточную войну с начала декабря 1941 года, но Сталин сопротивлялся этой американской увертюре, и Рузвельт не смог её продавить. Сталинская политика по отношению к Японии заключалась в соблюдении условий советско-японского пакта о нейтралитете от апреля 1941 года, пока Токио делает то же самое. Атака Пёрл-Харбора показала направление японской экспансии, так что Сталин мог вполне резонно считать, что Япония будет соблюдать нейтралитет в советско-немецкой войне.

В результате этого Красная Армия получила возможность остановить и отразить наступление нацистов. Но Сталин не мог позволить себе самодовольства. Японская военная группировка в Манчжурии и Корее имела более миллиона солдат после июня 1941 года, и оставалась примерно такой же и далее. Противостоя этой потенциальной угрозе, Красная Армия держала на Дальнем Востоке около 700 000 солдат.

Заместитель начальника Генерального штаба по Дальнему Востоку был назначен в 1942 году, и Ставка издала поток директив для дальневосточного командования, в которых предписывалось, что делать в случае японского нападения. После побед под Сталинградом и Курском Сталин фактически наверняка был уверен, что японцы не сделают глупость, и не начнут военных действий против Советского Союза. Однако, возможность упреждающего удара против таких целей, как стратегически важный и уязвимый дальневосточный порт Владивосток, нельзя было игнорировать если японцы заподозрят, что Советы готовятся к войне против них.

Сталин поступил очень продуманно. Не так, как Рузвельт по отношению к Британии в 1940–1941 годах, Сталин не декларировал политической солидарности с борьбой своих западных союзников на Дальнем Востоке. Советская пресса, освещая тихоокеанскую войну с симпатией к западным союзникам, была не слишком враждебна к Японии. Только однажды комментарий, сделанный Сталиным в ноябрьской 1944 года речи в честь годовщины революции, стал исключением.

В нём он квалифицировал Японию, как агрессивную нацию. Но это заявление было сделано в контексте аргументирования необходимости эффективной международной организации по безопасности, которая должна будет заменить Лигу наций, и оно не было интерпретировано японцами, как сигнал об изменении советской политики. Когда Советы денонсировали пакт о нейтралитете с Японией в апреле 1945 года, то при этом настойчиво заверяли японцев, что не имеют ни каких агрессивных намерений по отношению к ним.

Не было никаких сомнений, что Советский Союз вступит в войну с Японией при первой благоприятной возможности. С точки зрения Сталина Япония была вторым после Германии источником военной опасности, о чём он не раз заявлял публично и частным образом. Враждебность Сталина к Японии имела давние и глубокие корни. В ходе гражданской войны в России огромная армия японцев вторглась в Сибирь, и изгнать её удалось только через несколько лет.

Японское вторжение в Манчжурию в 1931 году вызвало сильное беспокойство о гарантиях безопасности в Москве, особенно, когда совпало с приходом к власти фашизма и нацизма в Европе. Японская экспансия в Манчжурии и, затем, в северном Китае в 1937 году вызвала несколько крупномасштабных военных конфликтов с японскими силами на спорных участках советско-монгольской, и советско-китайской границы.

В 1936 году Япония подписала антикоминтерновский пакт с Германией, а Москве была хорошо известна мощь японской милитаристской политической клики, которая явно предпочитала антикоммунистическую войну военной схватке с американцами и британцами. В ходе японо-китайской войны Сталин не поддержал усилия китайского националистического лидера Чан Кай-Ши втянуть Советский Союз в конфликт напрямую, но с конца 1930-х годов СССР был основным поставщиком военного снабжения Китая, и эти взаимоотношения продолжались в ходе всей Великой Патриотической войны.

Японское поражение от США было неминуемо, но оно значительно ускорилось бы при вступлении Советов в войну на Дальнем Востоке. Советское вступление в войну обеспечило решающее и полное поражение Японии, укрепило отношения с союзниками, и открыло дорогу советскому участию в дальневосточном мирном соглашении. Для достижения особых советских военных целей на Дальнем Востоке Сталин объединил чувство патриотизма со стратегическими интересами. В 1904–1905 годах в войне с Японией царская Россия потерпела унизительное поражение и, заключив Портсмутский договор, потеряла незамерзающий порт, и концессию на территории Китая, и уступила Японии южную половину острова Сахалин.

В советское время Москва потеряла контроль над китайской восточной железной дорогой, которая проходит через Манчжурию к Владивостоку, и начала запутанный длительный спор с Японией о праве на рыболовство, и о японской рудной концессии на севере Сахалина. Но, в то время, как война с Японией давала возможность вернуть потерянное, Сталин не формулировал чётко свои требования до самого последнего дня. Как часто случалось со Сталиным, его политические требования возникали в ответ на инициативы других.

Путь Сталина к войне с Японией начался в октябре 1943 года на конференции министров иностранных дел в Москве, когда он сказал Корделлу Халлу, американскому гос. секретарю, и Гаррману, только что назначенному американскому послу, что Советский Союз вступит в дальневосточную войну против Японии, как только Германия потерпит поражение.

Сталинское увязывание советского вступления в войну против Японии с завершением военных действий в Европе возможно было тактикой подталкивания британцев и американцев к выполнению обещания по открытию второго фронта во Франции, но это могло быть также естественным отражением военной реальности: невозможностью планирования, подготовки и ведения войны на два фронта. Сталинское обещание вмешаться в борьбу против Японии было подтверждено в беседе с Черчиллем и Рузвельтом в Тегеране.

После Тегерана Гарриман поднимал вопрос советского участия в дальневосточной войне в ряде случаев. В феврале 1944 года он беседовал со Сталиным по вопросу сотрудничества Советов с американцами при бомбардировках Японии, включая создание американских воздушных баз на советской территории. Сталин ответил, что Советский Союз не может участвовать в таких операциях против Японии, так как его силы на Дальнем Востоке слабы, и потребуется два или три месяца для их усиления, и что решить этот вопрос невозможно, так как Красная Армия занята на Западе.

Однако, когда немецкое сопротивление ослабнет, войска могут быть переброшены на Дальний Восток и, «как только эти силы будут переброшены, советское правительство сможет не опасаться японских провокаций, и возможно даже рассердит японцев». Сталин не был расположен к размещению американских воздушных баз на советской территории, и отметил, что японцы могут устроить провокацию, нанеся удар первыми, что может привести к потере части побережья, и территорий, предназначенных для американских баз.

В июне 1944 года Гарриман снова поднял вопрос об американских базах для бомбардировщиков на советском Дальнем Востоке, воспользовавшись моментом высадки во Франции, как удобным поводом. Как и ранее, Сталин признал идею в основном разумной, но Гарриман не смог убедить его в необходимости начать переговоры по этой теме. В сентябре 1944 года Гарриман и Кларк Керр встретились со Сталиным, чтобы доложить результаты встречи Черчилля с Рузвельтом в Квебеке.

Гарриман воспользовался случаем для постановки вопроса о совместных операциях на тихоокеанском театре военных действий. Сталин спросил Гарримана, что он имеет ввиду — разработку планов, или назначение даты начала действий. Когда тот снова упомянул о бомбардировках, то это вызвало раздражение у Сталина, который сказал, что если Черчилль и Рузвельт хотят советского участия в войне, они должны понять, что для этого необходимо перебросить двадцать пять или тридцать дивизий на Дальний Восток. Сталин хочет знать, существуют ли какие-либо изменения планов Рузвельта относительно участия Советов в войне, и чудесно, если идея сводится к тому, что их роль ограничится только обеспечением воздушных баз.

«В Тегеране Рузвельт требовал, или, если более аккуратно выразиться, просил советского участия в войне против Японии», — сказал Сталин Гарриману. «Русские выразили своё согласие. Позиция русских состоит в следующем: он хочет знать, желают ли Америка и Англия поставить Японию на колени без помощи Советского Союза?» Кларк Керр и Гарриман заверили Сталина, что дело обстоит не так, но советский вождь настаивал, что он должен знать об англо-американских планах относительно советского участия, чтобы иметь возможность продолжить собственную подготовку.

Следующая беседа Гарримана со Сталиным о советском участии в дальневосточной войне имела место в октябре 1944 года. После прибытия Черчилля 14 октября в Москву, оба лидера обсудили военное положение. Гарриман присутствовал в сопровождении генерала Дина, который доложил информацию о войне на Тихом океане. Дин также ответил на вопрос Сталина, заданный Гарриману в предыдущем месяце, и обрисовал концепцию американского командования относительно советского участия в дальневосточной войне.

Целями такого участия, сказал Дин, должны быть: обеспечение транс-сибирской магистрали и порта Владивосток; развёртывание советских и американских воздушных баз для операции против Японии; прерывание японских коммуникаций с материковой Азией; разгром японских сил в Манчжурии и, наконец, обеспечение тихоокеанских линий снабжения. В конце своей речи Дин сформулировал ряд вопросов для Советов: как скоро после поражения Германии СССР сможет вступить в войну против Японии; как долго Советы будут сосредотачивать свои войска на дальнем Востоке; сколько грузов может перевезти транссибирская магистраль для обеспечения стратегических воздушных сил; и насколько быстро советское правительство сможет обеспечить развёртывание таких сил?

Генерал Антонов ответил на вопросы Дина во время встречи на следующий день. Потребуется от 2,5 до 3-х месяцев для концентрации достаточных советских сил, сказал Антонов. Сталин вмешался, сказав, что переброска сил на Дальний Восток не является проблемой, но для достаточного их снабжения Советы нуждаются в помощи американцев. На вопрос Гарримана, когда Советский Союз будет готов вступить в войну против Японии, Сталин ответил, что через три месяца после поражения Германии.

16 октября Сталин встретился с Гарриманом и Дином, и передал послу список всего необходимого Советам для снабжения войск, если они примут участие в дальневосточной войне. Дин повторил сказанное им на предыдущей встрече, и Сталин ответил, что он считает наиболее важной задачей для Красной Армии разгром японских сил в Манчжурии. Согласно Гарриману, Сталин пояснил, что он выдвигает политические требования в отношении советского участия в дальневосточной войне, так как советский народ желает знать, для чего он будет сражаться.

Но только однажды, на дополнительной встрече 14 декабря, на вопрос посла, каковы его требования, Сталин высказал открыто свои намерения. Основным желанием Сталина была отмена Портсмутского договора: южный Сахалин должен быть возвращён России; и Порт-Артур и Дальний (Дарьен) на полуострове Леотанг в Манчжурии должны быть переданы СССР в аренду, так же, как и железнодорожная линия, соединяющая эти два порта с Советским Союзом.

Сталин также хотел сохранить статус-кво в отношении Внешней Монголии, что означало фактическое признание Китаем независимости Народной Республики Монголия, ставшей советским клиентом с 1920 года; наконец, Сталин хотел аннексировать Курильские острова в пользу СССР. Это была цепочка островов, пролегающих от полуострова Камчатка, принадлежащего СССР, до северной оконечности японского основного острова Хоккайдо.

В основном острова были необитаемы, их статус был неопределён, пока Россия не уступила их Японии по договору, подписанному в 1875 году. Однако, из принципа, СССР не признавал этого. Появилась возможность легально сделать советским владением эти острова, считавшиеся японцами своей территорией. Нужно отметить, что сталинский план забрать Курилы был стратегически обоснован, так как они контролировали бОльшую часть Охотского моря и блокировали выход в Тихий океан из Владивостока.

Как сказал Сталин китайскому послу в июне 1945 года, «если Курильские острова будут советскими и Формоза, и другие территории вокруг будут возвращены Китаю, мы всегда будем иметь возможность обойти Японию по периметру с востока, юга, или запада». Возможно также, что Курилы были для Сталина дальневосточным эквивалентом Кёнигсберга в Германии — «куском» японской территории, как частью платежа за советскую кровь, которая будет пролита в дальневосточной войне.

Одной из тем сталинских бесед с Гарриманом была жизненная необходимость сохранить секретность советского нападения на Японию, и он указывал послу, что этот вопрос будет обсуждаться только на самом высоком уровне московского политического, и военного руководства. Сталин держал информацию об этом в секрете даже от своей дипломатической верхушки, включая посла в Токио Якова Малика и С.А. Лозовского, заместителя наркома иностранных дел по Дальнему Востоку.

Малик и Лозовский действовали не зная точно, а только предполагая, что СССР будет вовлечён в войну с Японией, и доказывали в своей политической переписке, что цели Советов на Дальнем Востоке включают ликвидацию Портсмутского договора, что должно быть достигнуто путём переговоров на послевоенной мирной конференции. Сталин знал, однако, что его политические и территориальные требования в Китае, и в отношении Японии не будут восприняты серьёзно при отсутствии активной роли Советов в дальневосточной войне.

На Ялтинской конференции в феврале 1945 года Сталин изложил свои желания относительно Дальнего Востока. В секретном соглашении, которое было лично подписано Большой Тройкой, включая Сталина, Черчилль и Рузвельт согласились с требованиями Сталина, детально расписанными, и переданными Гарриману в декабре, с двумя маленькими оговорками: Дальний (Дарьен) будет интернационализирован, как торговый порт, прежде, чем будет передан в лизинг СССР, как военно-морская база, и все советские требования в отношении Манчжурии будут осуществлены с согласия Китая. Сталин также обещал, что СССР проведёт переговоры и заключит с Китаем договор об альянсе.

После Ялтинских решений началась подготовка советского участия в дальневосточной войне. Были составлены планы, назначены ответственные и началась переброска советских сил на восток. Ответственным за кампанию был маршал Василевский, который начал разработку оперативных планов в конце апреля 1945 года. Для обеспечения безопасности не объявлялось о его назначении. Действительно, он не был формально назначен командующим на Дальний Восток до конца июля.

Он прибыл на театр военных действий несколькими неделями ранее, но до принятия командования не носил маршальской формы. Несколько других опытных высших офицеров с европейского театра были перевезены вместе с Василевским, включая маршала Малиновского, который был назначен командующим Забайкальским фронтом в Монголии, и маршала Мерецкова, прославившегося на финской войне, ставшего командующим 1-м Приморским (1-м Дальневосточным) фронтом.

Ключевой задачей планируемой операции стала концентрация советских сил на Дальнем Востоке. Она включала удвоение советских войск, и между апрелем, и августом 1945 года три общевойсковые, и одна танковая армии, всего 39 дивизий, были переброшены из западных военных округов СССР на расстояние около 10 000 километров. К моменту советского наступления силы Красной Армии на Дальнем Востоке составляли полтора миллиона солдат, 26 000 артиллерийских орудий и миномётов, 5500 танков и самоходных орудий, и 3900 боевых самолётов.

Первые приказы Ставки на подготовку кампании были изданы в конце марта 1945 года. Интересна инструкция на случай внезапного нападения японцев. Это были частично модернизированные старые директивы оборонительных действий и мероприятий на случай превентивных японских акций после денонсации советско-японского пакта о нейтралитете. Но эти директивы также показывают, что советский Генеральный штаб учёл опыт 22 июня 1941 года и предпринял все меры, чтобы противник не застал его врасплох во время подготовки наступления. Согласно мемуарам генерала Штеменко, расчёты были на то, что «любой план на Дальнем Востоке должен предусматривать защиту от внезапных атак… В план были включены оборонительные элементы, эта особенность отражена в документах, излагавших замыслы Ген. штаба по тактике и стратегии».

28 июня Сталин издал приказ Забайкальскому и 1-му Дальневосточному фронтам быть готовыми перейти в наступление 25-го июля, и 2-му Дальневосточному фронту быть готовым к 1-му августа. Главный план кампании ставил задачу разгрома японской Квантунской армии в Манчжурии, с нанесением главных ударов Забайкальским фронтом. В поддержку выделялись 1-й и 2-й Дальневосточные фронты так же, как и советский Тихоокеанский флот, которые должны были действовать таким образом, чтобы расколоть и изолировать японские силы в Манчжурии.

Параллельно проведению приготовлений были предусмотрены дипломатические акции по обеспечению благоприятных условий для советского вступления в дальневосточную войну. Если сказать коротко, то наиболее важной задачей было убедить японцев, что им нечего опасаться Советского Союза после того, как Москва объявила, что советско-японский пакт о нейтралитете после истечения его пятилетнего срока действий не будет продлён.

Часть японского руководства думала, что СССР нанесёт удар в ближайшем будущем, часть считала, что Советы выступят с предложением о начале переговоров по завершению тихоокеанской войны. Как указывал Дэвид Хэллоуэй: «Советский Союз не дал повода для японского наступления, но и не выказывал ни малейшей склонности к началу переговоров о мирном соглашении Японии и США, ни интереса к японским предложениям вернуть России великое влияние в Азии при невступлении в войну… Сталин последовательно поддерживал цель безоговорочной капитуляции… на жёстких условиях».

Другой задачей советской дипломатии в это время было ведение переговоров о заключении союза с Китаем, что ранее согласовывалось в Ялте. Сталин, однако, вступил в переговоры с китайцами с неохотой, так как не доверял их способности сохранить секретность и опасался, что они выболтают информацию о вероятном советском нападении на Японию. Переговоры не начинались до конца июня, после чего Сталин активизировал их.

Между 30 июня и 12 июля Сталин встречался с китайским представителем Т.В. Сунгом шесть раз. Китайцы были счастливы подписать договор с СССР и горели желанием увидеть наступление Красной Армии на японцев, но они весьма неохотно признали независимость Внешней Монголии, как и советский контроль Дальнего, и Порт-Артура. Сталин покинул Потсдамскую конференцию в середине июля, договор не был заключён по этой причине.

Сталинские переговоры с Сунгом были трудными, утомительными и очень расстроили советского вождя. Как Сталин пожаловался Гарриману после одной из встреч, он «не мог понять, что предлагает Сунг. Сунг говорил много, бессмысленно и долго, но они не смогли понять, что Сунг предлагает. Они попросили его написать предложения, но он не смог сделать этого… Они выдвигали собственные предложения письменно и по-русски, и по-английски. От Сунга получили только болтовню».

Тем не менее, переговоры Сталина с Сунгом продемонстрировали глобальное мышление советского диктатора в конце второй мировой войны. Главной темой Сталина было проведение параллелей между японской угрозой и той, что исходила от немцев. 2 июля он сказал Сунгу:

«Япония не погибнет, даже если капитулирует безусловно. История показывает, что японцы — великая нация. После версальского договора все думали, что Германия не возродиться снова. Но после 15–17 лет сила возвратилась. Если Японию силой поставить на колени, она тоже будет в состоянии повторить то, что сделала Германия».

Сталин старался объяснить Сунгу, что его главная цель в подписанном в Ялте договоре по Дальнему Востоку — укрепить стратегическое положение для сражений в будущей войне с Японией. 7 июля Сталин сказал Сунгу, что «Советский Союз думает о будущем, о далёком будущем, не о шести месяцах, или годе. Япония возродится через 20 лет после её разгрома. Советское правительство хочет установить китайско-советские взаимоотношения не только для настоящего, но и для будущего, на долгий срок».

11 июля Сталин вернулся к аналогиям с Германией, указав Сунгу, что если немецкая тяжёлая индустрия не будет ликвидирована, для страны будет легко вооружиться. В отношении Японии его пугало, что британцы и американцы «забудут о страданиях, причинённых настоящей войной, и начнут давать Японии различные привилегии, как случилось с Германией после 1-й мировой войны… В Америке и Англии найдутся люди, которые помогут Японии. Сунг не знает, как тяжело советским представителям пришлось сражаться в Тегеране и Ялте для принятия предложения по безоговорочной капитуляции Германии… Они (британцы и американцы) хотели сохранить Германию для политической игры, для балансирования. Без сомнения найдутся люди в США и Англии, которые будут помогать Японии».

Как заявил Хэллоуэй:

«Сталинское вИдение послевоенного мира сложилось под воздействием возрождения немецкого государства после первой мировой войны и двойной угрозы для советского государства в 30-х годах от Германии на западе, и Японии на востоке. Он предвидел неизбежность возрождения японского и немецкого государств после второй мировой войны, желая отсрочить его настолько, насколько возможно.

Он боялся, что Британия и США постараются восстановить силу этих стран для создания противовеса Советскому Союзу. Это обусловило важность обеспечения безопасного положения, при котором можно было бы предотвратить, или отсрочить восстановление немецкого и японского государств, или противопоставить этому превосходство Советов в Европе, и Азии».

В Европе двойственность ситуации с немецким государством и опасение Сталина возможностью измены западных союзников принудили его попытаться создать долгосрочный союз славянских государств. На Дальнем Востоке он решил заключить союз с Китаем. При этом китайские коммунисты должны были сыграть роль, аналогичную европейским. В Китае, как и в Европе, коммунисты были сориентированы Сталиным на создание национального фронта против общего врага, в данном случае Японии, и принятие в перспективе послевоенного демократического прогрессивного режима.

Для Мао и китайской коммунистической партии было трудновато проглотить эту пилюлю, поскольку они были вовлечены в перманентную гражданскую войну с националистическим правительством Чан Кай-Ши в течении двух десятилетий. Но очевидно, что Мао признал если не все сталинские тактические советы, то его стратегическое направление и, подобно коммунистам Восточной Европы, видел от этого определённые выгоды, возрастающие при вступлении Советов в войну против Японии.

Естественно, эта перспектива тревожила Чана (Кай-Ши), но он был успокоен сталинским обещанием признать его режим, как единственное легитимное правительство Китая. В одной из бесед с Гарриманом, Сталин шутливо назвал Мао и его товарищей «маргариновыми коммунистами», то есть не настоящими коммунистами, но патриотами, для которых главным являются национальные интересы их страны. В Азии, как и в Европе Сталин чётко дал понять своим западным союзникам, что советизация надолго снята с политической повестки дня коммунистов.

В Потсдаме Сталин сказал Трумэну, что он будет готов напасть на Японию в середине августа. Это понравилось Трумэну. «Я получил, чего хотел», — сообщил он своей жене 18 июля. «Сталин вступает в войну 15 августа безусловно… Я могу сказать, что мы покончим с войной в этом году, и я думаю, что нам больше не придётся терять наших парней. Это очень важно». Согласно британским записям беседы Сталина с Черчиллем от 18 июля: «Очевидно, что Россия нападёт на Японию вскоре после 8 августа. Маршал (т. е. Сталин) считает, что это произойдёт двумя неделями позже».

В беседе с американским и британским начальниками штабов 24 июля Антонов отметил, что советские силы будут «готовы начать операции во второй половине августа». Это совпадало с обещаниями Советов, данными в Ялте, вступить в войну через два, или три месяца после поражения Германии, в связи с советскими планами и подготовкой на Дальнем Востоке, и в связи с практикой Сталина, и Антонова озвучивать для своих западных союзников только весьма осторожные оценки выбора времени наступательных действий Красной армии, по причинам секретности, и возможности возникновения непредсказуемых обстоятельств, таких, как погода.

В то время, как Антонов в Потсдаме весьма подробно обсуждал с западными партнёрами советское участие в дальневосточной войне, политические переговоры на конференции проходили весьма тяжело. Сталин говорил мало, политические дела и планирование наступательных операций утомили его. Возможно, он хотел обсудить проблемы плслевоенной оккупации Японии, но очевидно, американцы не поддержали выделение Советам зоны оккупации, как стимула к участию в войне. В Потсдаме Сталин и Антонов придерживались линии, что советское вступление в войну было обусловлено альянсом с Китаем, что предписывалось Ялтинским соглашением, но это, в сущности, не было предварительным условием.

Если китайцы не уступят сталинским требованиям в отношении Порт-Артура и Дальнего, Красная Армия возьмёт их для Трумэна. Картина осложнялась тем фактором, что американский интерес к советскому участию в войне угас во время Потсдама. С военной точки зрения долгое время это выглядело, как жизненная необходимость. Этот взгляд изменился после успешного испытания 17 июля атомной бомбы. К тому же появились признаки, что японцы готовы просить мира. Изменение отношения американцев к Советам в контексте дальневосточной войны проявилось в потсдамской «прокламации» Трумэна от 26 июля 1945 года.

Это было публичное заявление Британии, Китая и США о неизбежности либо безоговорочной капитуляции Японии, либо её полного уничтожения. В черновом американском варианте декларации Советский Союз был включён в число подписантов, вследствие огромного военного значения Советского Союза, добавлявшегося к арсеналам Британии, Китая и США. Но 26 июля Барнс передал Молотову копию нового текста декларации, где это упоминание было выброшено. Советы немедленно выпустили свою декларацию, в которой писали:

«Пришло время, когда правительства союзных демократических стран США, Китая, Великобритании и Советского Союза признали необходимость объявить своё отношение к Японии. Восемь лет назад Япония напала на Китай и с тех пор ведёт кровавую войну против китайского народа. После этого Япония вероломно напала на США и Великобританию, начав разбойничью войну в Тихом океане. И всё это время Япония использовала метод коварных внезапных атак, как и сорок лет назад, когда она напала на Россию.

Развязав войну, Япония старалась использовать ситуацию, создавшуюся в результате гитлеровской агрессии в Европе. Упорное сопротивление китайского народа и мужественная борьба американских, и британских вооружённых сил опрокинули грабительские планы японских милитаристов.

Подобно гитлеровской Германии на западе, воюющая Япония причинила и продолжает причинять неисчислимые бедствия миролюбивым народам. В злобе от поражения Германии и окончания войны в Европе, Япония продолжает затягивать кровавую войну на Дальнем Востоке. Бедствия народов и жертвы злобной войны продолжают расти. Относиться терпимо к этой ситуации более невозможно.

Народы всего мира полны желания закончить затянувшуюся войну. США, Китай, Великобритания и Советский Союз считают своим долгом первыми обратиться с совместным решением положить конец войне.

Япония должна понять, что дальнейшее сопротивление бесполезно, что оно поставит в опасное и безвыходное положение сам японский народ. Япония должна прекратить войну, сложить оружие и безоговорочно капитулировать».

Незадолго до полуночи Советы обратились к американской делегации, попросив её отсрочить публикацию прокламации на три дня. Через 15 минут, однако, Советы были проинформированы, что она уже передана прессе. В последствии американцы объяснили этот случай недостаточными консультациями, ссылаясь на то, что Советский Союз всё равно соблюдал нейтралитет, поэтому его не захотели привлекать к составлению такого заявления.

Это была довольно слабая отговорка, и Сталин выказал своё раздражение, указав, что «он не был проинформирован заранее об опубликовании предложения о капитуляции британским и американским правительствами». Тем более, что Сталин не подавал идеи о публичном высказывании союзнической солидарности в отношении советского нападения на Японию. Он предложил Трумэну, чтобы Британия и США сделали заявление, предлагающее Советскому Союзу вступить в войну на Дальнем Востоке.

Трумэн ответил предложением, что Московская декларация по общей безопасности, принятая в октябре 1943 года, и нератифицированная хартия Объединённых наций представляют достаточные основания для вступления в войну Советов. Это было не достаточно удовлетворительно со сталинской точки зрения, и когда Советы объявили войну 8 августа, они использовали в качестве предлога для оправдания своих действий отказ японцев подчиниться Потсдамской прокламации.

Значение этой последовательности событий для оценки сталинской политики в отношении дальневосточной войны подчёркнуто Дэвидом Уэллоуэем:

«Одним из поразительных аспектов сталинской политики является его постоянство во взглядах на договор об Альянсе, что бы он ни делал. Он был очень благодарен… когда Рузвельт в Ялте согласился с его политическими условиями для вступления в войну.

Он очень хотел, чтобы Ялтинский договор был подписан Р узвельтом и Черчиллем. Он старался заключить договор с Китаем, чтобы вступить в войну, как союзник Китая. Он готовил альтернативу Потсдамской прокламации, подписав её так же, как и его союзники. Он просил Трумэна о публичном приглашении вступить в войну. Когда это было отклонено, он, тем не менее, разыграл советское вступление в войну, как ответ на просьбу альянса о помощи».

Когда Сталин вернулся в Москву из Потсдама, он получил рапорт от Василевского, датированный 3 августа, информирующий, что дальневосточные фронты будут готовы к действиям 5 августа. Василевский предложил начать наступление не позднее 9-10 августа и указал Сталину, что погода улучшится после 6-10 августа. 7 августа Сталин и Антонов издали директиву для Василевского, приказывая ему атаковать 8–9 августа. Эта директива была издана в отсутствии пакта с Китаем. В действительности Сталин даже не побеспокоился о встрече с Сунгом перед тем, как сделать решительный шаг, вступив в войну.

Сталин, очевидно, решил сначала атаковать японцев, а альянс с Китаем заключить потом. Скорее всего решающим фактором для перехода к решительным действиям стала атомная бомбардировка Хиросимы 6 августа и опасение Сталина, что Япония капитулирует до вступления СССР в войну, и он не сможет получить того, что хочет: часть Манчжурии, Южный Сахалин, и Курилы. Сталин знал об американской программе по созданию атомной бомбы от своего обширного разведывательного аппарата в США, который проник в Манхэттенский проект на очень высокий уровень.

Он не очень удивился, когда Трумэн рассказал ему 24 июля в Потсдаме об успешном испытании проекта «Троица». Согласно записям Трумэна, Сталин не проявил большого интереса к новости, и другие западные мемуаристы только повторяют эту историю. Советские мемуаристы, с другой стороны, предполагают, что Сталин очень сильно отреагировал на эту новость и заявил, что это начало американской тактики ядерного шантажа, против которой он поищет противоядие, значительно ускорив советскую программу создания атомной бомбы.

Хуже всего было то, что Сталин полностью осознал значение атомной бомбы, как нового оружия, после применения её против Японии. В этот момент он, оценив эффект атомной энергии, продемонстрированной в Хиросиме, отреагировал, вступив в войну настолько быстро, насколько это было возможно, так же, как утомившись бесконечными нудными переговорами с китайцами, принял решение ударить без договора с Чан Кай-Ши.

Советское вступление в войну несомненно подтолкнуло китайцев, которые быстро нашли общий язык с Москвой и заключили покт об альянсе 14 августа, в день, когда японцы объявили о безоговорочной капитуляции. Китайско-советский пакт носил антияпонский характер, и на этих условиях Сталин достиг всего, чего он хотел в Манчжурии, кроме контроля над Дальним.

В день объявления Советами войны Японии Сталин провёл встречу с Гарриманом, во время которой посол спросил его, каков будет эффект бомбардировки Хиросимы. Сталин ответил, что, по его мнению, это может дать японцам предлог сменить своё правительство и капитулировать. Позже в беседе Сталин сказал, что атомная бомба будет «означать конец войны и агрессоров. Но секрет нужно хорошо хранить». Сталин дополнительно информировал Гарримана, что русские работают над аналогичным проектом, но не достигли никакого результата, так же, как и немцы, лаборатории которых захватили Советы.

Тогда Гарриман сказал, что британцы и американцы объединили свои знания, но это потребовало громадных сооружений для проведения экспериментов. Сталин прокомментировал, что это должно быть обошлось очень дорого. Гарриман согласился, сказав, что это стоило больше 2-х миллиардов долларов, и что Черчилль сыграл важную роль в поддержке проекта. «Черчилль был великим новатором, упорным и мужественным», — сказал Сталин в ответ.

Из этого диалога с Гарриманом видно, что Сталин не ожидал многого от бомбардировок Хиросимы, но очень быстро уяснил потенциальное перспективное значение нового оружия. Действительно, 20-го августа, вскоре после беседы, Сталин подписал приказ о развёртывании широкомасштабной высокоприоритетной программы создания советской атомной бомбы. Главой проекта был Лаврентий Берия, который получил полное право привлекать необходимые для этого ресурсы, произвести исследования и закончить всё в возможно более короткие сроки.

В то время, как эффект от бомбы Сталин оценил вполне адекватно, советский военный удар и последовавшая интервенция привели дальневосточную войну к быстрому завершению. 10 августа Сталин сказал Сунгу, что Япония объявит о своей капитуляции. «Япония готова капитулировать», — сказал он: «в результате объединённых усилий всех союзников… Японцы готовы капитулировать на определённых условиях, но для нас необходимо, чтобы капитуляция была безусловной».

Позднее, в другом контексте, Сталин сказал Гомулке, польскому коммунистическому лидеру: «Не атомные бомбы, но армии решают исход войны». Эта оценка Сталина поддерживается многими историками, пришедшими к согласию, что не одни атомные бомбы привели японцев к быстрой капитуляции.

Манчжурская кампания по многим причинам представляет собой вершину советского оперативного искусства в ходе втрой мировой войны. В операции были задействованы бронетанковые войска, стрелковые части, при непосредственной авиационной поддержке, осуществлялись выбросы воздушно-десантных войск. Красной Армии была поставлена задача атковать на протяжении многосоткилометровой границы, вторгнуться на глубину от 300 до 800 километров и провести операции на площади в 1,5 миллиона квадратных километров.

Для Забайкальского фронта Малиновского это означало пересечь безводную пустыню, взобраться на высокие горы и переправиться через грозные реки. К тому моменту, как Япония 14 августа объявила о своей безоговорочной капитуляции, Советы прорвались в центр Манчжурии и раскололи Квантунскую армию на несколько кусков. Сражение продолжалось несколько дней. В Манчжурии, на Сахалине и Курильских островах отдельные схватки продолжались до конца августа. Общие советские потери были относительно лёгкими — 36500 человек, из них 12 тысяч убитых. Японские потери были гораздо больше, не менее 80 000 убитых и 0,5 миллиона взяты в плен.

С политической точки зрения наиболее интересным эпизодом советской войны на Дальнем Востоке является сталинская попытка закрепить право оккупации северной половины японского основного острова Хоккайдо. 16 августа Сталин написал Трумэну, предлагая японскую капитуляцию на северном Хоккайдо признать за Красной Армией, и заявил, что это будет «акт особой важности для общественного мнения русских.

Как известно, в 1919–1921 годах японцы оккупировали целиком советский Дальний Восток. Русское общественное мнение будет оскорблено, если русские войска не смогут оккупировать некоторую часть собственно японской территории». Американцы отвергли это требование Советов. 18 августа Трумэн ответил Сталину, что США примут японскую капитуляцию на всех основных островах, включая Хоккайдо. Озвучив это оскорбление, Трумэн попросил уступить США воздушные и морские базы на Курилах.

Сталин не отвечал 4 дня, в течении этого времени он принимал критическое решение: отдавать, или нет приказ о советском вторжении на Хоккайдо. 22 августа Сталин ответил Трумэну, согласившись с отказом на советскую просьбу оккупации севера Хоккайдо, но сказал, что: «я и мои коллеги не предвидели, что ответ будет таким». Сталин затем отверг запрос Трумэна о базах на Курилах, указывая, что подобное требование «можно предъявить либо побеждённой стране, либо союзной стране, которая не в состоянии защитить часть своей территории…

Я должнен сказать вам со всей ответственностью, что я и мои коллеги понимаем, что в данных обстоятельствах это требование Советскому Союзу не может быть предъявлено». В ответ на это последнее послание Трумэн быстро отступил, заявив, что только хотел получить право на один из Курильских островов, в порядке способствования американской оккупации Японии. Казалось, что это удовлетворило Сталина, который принял ответ Трумэна и сказал, что он «рад, что недоразумение, которое вкралось в наши взаимоотношения, рассеялось».

Хотя он был уязвлён отказом Трумэна уступить Советскому Союзу оккупационные права в Японии, Сталин очевидно решил избежать конфронтации с США по Хоккайдо. Причиной этого могло быть то, что операции на Сахалине и Курилах показали, что японцы могут оказать сильное сопротивление, и, возможно, на Хоккайдо будет затруднительно водрузить красный флаг. Но приоритет поддержания хороших отношений с США был более важным по сталинским расчётам. Сталин хотел сохранить Великий Альянс и на мирное время, и в этом контексте надеялся на возможные переговоры по повышению советской роли в оккупации послевоенной Японии.

2 сентября 1945 года Япония формально капитулировала, и Сталин телеграфировал Трумэну свои поздравления с блестящей победой Соединённых Штатов и американского народа. В тот же день Сталин обратился к собственному народу и разъяснил причины советского вступления в дальневосточную войну. Япония, сказал Сталин, была не только членом агрессивного фашистского блока, но и нападала на Россию несколько раз в прошлом, и угрожала стране на Дальнем Востоке. Сейчас южный Сахалин и Курилы возвращены, Советский Союз имеет прямой доступ к Тихому океану и обладает базами, необходимыми для сдерживания будущей японской агрессии. «Мы, люди старшего поколения, ждали этого дня сорок лет», — сказал Сталин.

«Сталинское обращение к народу вызывает странное впечатление неудовлетворённости несмотря на воззвания к патриотическим чувствам и упоминание стратегических интересов», — отметил Александр Верс. Был произведён салют и пришёл народ, но не было народного энтузиазма, и чувства облегчения, такого, как после победы в Европе.

Советская война с Японией была войной Сталина, но не советского народа, который вероятно предпочёл бы не вмешиваться в события на Дальнем Востоке и предоставить западным союзникам самим справляться с этой проблемой, и нести потери. В ходе Великой Отечественной войны советский народ отдал всё для победы и понёс беспрецедентные потери. Его ожидание мира стало только частью сложной политической реальности в послевоенный период так же, как и дипломатические манёвры, и идеологические тенденции начинающейся холодной войны на западе.*

Глава 10. Последний мир: Сталин и начало холодной войны

Когда вторая мировая война подошла к концу Сталин предрёк великое будущее для «Великого Альянса». Успех Потсдама был предсказан на первой встрече Совета министров иностранных дел (СFM), подготовленного Большой тройкой, договорившейся об урегулировании послевоенного мира. Первой задачей стало заключение мирных договоров с государствами Оси — Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией. На совещании министров иностранных дел (СFM) Советы заявили, что тройственный дух сотрудничества, продемонстрированный в Ялте и Потсдаме, будет поддерживаться и далее, и переговоры с партнёрами по Ведикому Альянсу приведут к дальнейшим дипломатическим успехам.

Но уже летом 1945 года появились зловещие сигналы о напряжённости и спорах, которые в конце концов разодрали Великий Альянс на части. Наиболее удовлетворительным исходом стало дипломатическое признание просоветских правительств Болгарии и Румынии. Сталин начал подталкивать Черчилля и Трумэна к признанию западом Болгарии и Румынии в мае 1945 года, но успеха не добился. Лондон и Вашингтон считали правительства Болгарии и Румынии, в которых доминировала коммунистическая коалиция, недемократическими, не соответсвующими западным интересам.

В Потсдаме проблема казалась частично разрешённой после обещаний англо-американцев считать признание частью пакета по приёму в члены Объединённых Наций всех второстепенных стран Оси. После Потсдама, однако, возникли острые разногласия между Советами и западными политиками. 8 августа 1945 года Москва признала румынское правительство, возглавляемое Петру Гроза, и через несколько дней объявило, что признАет болгарский режим после выборов, назначенных на 26 августа.

Англо-американцы совершенно ясно дали понять, что не признают правительство Грозы до проведения свободных выборов. Это была подсказка румынскому королю Михаю, который потребовал отставки Грозы, так как он оказался не в состоянии договориться о мирном договоре с союзными государствами до признания ими демократического режима. Имея сильную поддержку Москвы, Гроза отказался уйти в отставку, даже при повторном королевском требовании.

Сталин планировал военный союз с Румынией и решил прочно удерживать эту страну. В Болгарии события происходили несколько иначе. Оппозиция в стране пригрозила бойкотом выборов, когда британцы и американцы потребовали отложить их. Под этим двойным давлением Москва пошла на уступки и согласилась 25 августа отложить выборы. Осознание того, что это решение было принято под нажимом, оказалось сюрпризом даже для болгарских коммунистов.

В своём дневнике от 24 августа Димитров отметил просьбу болгарского министерства иностранных дел отложить выборы, как возмутительную, скандальную и капитулянтскую. Через несколько дней Сталин объяснил болгарской коммунистической делегации, что решение отложить выборы стало второстепенной уступкой, и что важнее было сохранить твёрдость в сопротивлении требованиям изменений в составе правительства. Сталин затем продолжил чтение лекции болгарам о необходимости создать выборную систему, которая обеспечит существование такой оппозиции, которая будет работать для нормализации отношений с британцами и американцами.

В ходе этой беседы Сталин казался невозмутимым, но при таком развитии ситуации в Болгарии и Румынии он едва ли был доволен англо-американским вмешательством в его сферу влияния. Несомненно, это придало соответствующий окрас его восприятию событий, произошедших на заседании Совета министров иностранных дел (СFM) в Лондоне, открывшемся 11 сентября 1945 года. Конференция началась в дружественной атмосфере, но вскоре возникли проблемы. На ранней стадии конференции Советы поддержали Тито в итало-югославском конфликте по району Триеста.

Это был этно-территориальный спор, который привёл в мае 1945 года к военной конфронтации между партизанами Тито и западными союзными силами, стремившимися оккупировать эту территорию. Затем последовал отказ запада по советскому требованию предоставления опеки над итальянской колонией Триполитания (западная Ливия). Согласно строгой инструкции Сталина Молотов стремился получить эту концессию, и на пленарном заседании 15 сентября выступил со страстным заявлением:

«Советское правительство считает будущее Триполитании вопросом первостепенной важности для советского народа, поэтому необходимо исполнить просьбу Советов об установлении опеки над этой территорией. Советское правительство требует права активного участия в распределении итальянских колоний, так как Италия, совершив агрессию, нанесла огромный ущерб Советскому Союзу… Выход к морю только на севере при отромной протяжённости территорий от Дальнего Востока на запад создал много трудностей. По этой причине Советам также должны быть предоставлены порты на юге и Дальнем Востоке, такие, как Дальний и Порт-Артур…

Британия не должна удерживать монополию коммуникаций на Средиземном море. Россия нуждается в базах на Средиземном море для торгового флота. Мировая торговля развивается, и Советский Союз желает участвовать в ней… Советское правительство обладает большим опытом в установлении дружественных отношений между различными национальностями и может использовать его в Триполитании. Оно (советское правительство) не предполагает внедрить советскую систему в Триполитании. Будут предприняты шаги для продвижения системы демократического правительства».

Советы хотели получить часть обещанных на конференции в Сан-Франциско в июле 1945 года итальянских колоний, так как всё, о чём там договорились, было вполне достижимо. Но договор, по которому либо американцы, либо англичане уступили бы Советам контроль над Триполитанией, или любой другой итальянской колонией, не был подписан на СFM. Когда дело дошло до Болгарии и Румынии, англо-американцы были даже более упрямы, ясно заявив, что не признАют эти два правительства до прямых, и свободных выборов под наблюдением западных представителей.

Во время предварительной подготовки к конференции Советы ожидали появления такой проблемы и приняли решение следовать двум тактикам: во-первых, использовать стуацию в Греции, страны, находящейся под британским контролем, которая увязла в гражданской войне между партизанами, возглавляемыми коммунистами, и монархистами, и консерваторами, за спиной которых стоял Лондон; во-вторых, увязать подписание мирного договора с Италией с одновременным заключением мирных договоров с Болгарией, Финляндией, Венгрией, и Румынией, для которых будет требоваться западное дипломатическое признание этих государств.

По советским расчётам англо-американцы, желая заключения мирного договора с их итальянским союзником, пойдут на компромисс по Болгарии и Румынии. Если этого не случится, то Сталин готовил срыв многостороннего подхода к переговорам с второстепенными странами Оси. «Это означает, что союзники смогут подписать мирный договор с Италией без нас», — писал Сталин Молотову в Лондон. «Так что? После этого мы будем иметь возможность заключить мирный договор с нашими сателлитами без союзников. Если такое развитие будет означать, что текущая сессия Совета министров пройдёт без принятия решений по главным проблемам, то мы этого не испугаемся и покинем её».

Сталин решил 21 сентября резко изменить тактику переговоров, понимая, что не достигнув результатов в переговорах на СFM, можно будет поступать так, как он предсказал. Сталин также подозревал, что Молотов слишком уступчив в переговорах, особенно по процедурным вопросам, например, кому давать право участвовать в дискуссиях на CFM.

Когда CFM учреждалась в Потсдаме, было предусмотрено, что переговоры будут трёхсторонними, но предполагалось и возможное участие китайского, и французского министров иностранных дел в обсуждениях по вопросам, которые прямо относятся к ним. Например: Франция находилась в состоянии войны с Италией и, таким образом, имела право участвовать в мирных переговорах с итальянцами, но не имела такого права в отношении Болгарии, и Румынии.

Однако, на первой сессии совета министров (СFM), Молотов, действуя в духе сотрудничества, согласился, что французы и китайцы будут участвовать во всех дискуссиях СFM. Как и следовало ожидать, китайцы, и особенно французы, приняли активное участие в совещаниях, обычно следуя линии британцев, и американцев, к досаде Сталина, и Молотова. Сталин дал Молотову команду ликвидировать соглашение об участии китайцев и французов во всех дискуссиях на совете министров, и вернуться к Потсдамской формуле трёхсторонних переговоров главных держав.

22 сентября сталинское решение было передано Молотовым Эрнсту Бевину, секретарю британского министерства иностранных дел, и Джеймсу Ф. Барнсу, американскому гос. секретарю. Было совершенно ясно, что Молотов действовал по сталинским инструкциям, но британцы и американцы решили обратиться к советскому диктатору через голову наркома иностранных дел. Трумэн и Эттли телеграфировали Сталину, обращаясь за помощью в создавшемся тупике.

Но Сталин настоял, чтобы Потсдамское решение по организации CFM осталось в силе. «Я думаю, что мы обесценим решения Берлинской конференции, если однажды позволим Совету министров иностранных дел получить право отменить их», — ответил Сталин Эттли. После этого переговоры пошли более эффективно, хотя дискуссии по вопросу франко-китайского участия продолжались несколько дней.

Причиной сталинской тактики обструкционизма стала его глубокая неудовлетворённость отказом Запада признать его клиентов, режимы Болгарии и Румынии, тем более, что сам он был верен обещанию, данному Черчиллю в октябре 1944 года, не вмешиваться в греческие дела. На CFM Советы подали протест по событиям в Греции, заявляя, что они не могут «принять моральную ответственность за последствия по политической ситуации в стране», но особенно сосредоточили внимание на выборочном подходе и расчётах некоторых британцев, и американцев по отношению к Восточной Европе.

«Почему американское правительство», спросил раздражённо Молотов Барнса, «хочет реформировать до выборов только правительство Румынии и не хочет в Греции? Очевидно, что Соединённые Штаты не хотят вмешиваться в дела Англии в Греции, но желают вмешаться в дела России в Румынии».

Действительно, Бевин и Барнс были готовы позволить Советам широкую свободу действий в Восточной Европе, но они не были готовы принять полное исключение западного влияния в Болгарии и Румынии. С их точки зрения Великим Государствам присущи великие геополитические интересы и права, а не просто полная власть в своей особой сфере. Когда проявились эти стандартные нормы для великих государств, Сталин использовал их для себя в отношении дальневосточного мирного соглашения.

СССР вступил в войну на Дальнем Востоке в августе 1945 года, возвратив часть территориальных потерь, но Сталин также рассчитывал участвовать в послевоенной оккупации Японии. 21 августа США учредили Дальневосточную консультативную комиссию (FEAC) для содействия оккупации Японии. Советы приняли предложение вступить в неё, но желали видеть эту комиссию аналогом той, которая была создана в Европе. На этой комиссии Советы внесли предложение создать АСС для Японии.

Резолюция была рассмотрена государствами высокого ранга (аналогично варианту по Германии). Сталинские инструкции для советской делегации показывают, что он планировал установление оккупационного режима итальянского типа, в котором роль совета ограничивалась уведомлением американского командующего в Японии генерала Дугласа Мак-Артура. Сталин в действительности не рассчитывал на получение уступок от американцев, хотя предложенная резолюция и предусматривала размещение советского гарнизона в Токио.

Хотя сталинские запросы в отношении послевоенной Японии были более символическими, чем существенными, он придавал им приоритетное значение. Это очевидно следует из его ответа на предложение Барнса о двадцатипятилетнем пакте по разоружению и демилитаризации Германии. Молотов заинтересовался предложением Барнса, но сталинская реакция была негативной.

Цель предложения Барнса, писал Сталин Молотову, была, «первое, отвлечь наше внимание от Дальнего Востока, где Америка начинает брать на себя роль завтрашнего друга Японии, и создать тем самым видимость, что там всё в порядке; второе, получить от СССР формальное согласие, что США могут впоследствии взять в свои руки будущее Европы; третье, обесценить договоры об Альянсе, которые СССР уже заключил с европейскими государствами; четвёртое, ликвидировать основу под любыми будущими договорами об альянсе между СССР и Румынией, Финляндией и т. д.»

Несмотря на отрицательное отношение, Сталин прямо не отбросил предложение Барнса, но проинструктировал Молотова предложить одновременное соглашение об антияпонском пакте между Советским Союзом и Соединёнными Штатами, как предварительное условие для заключения анти-немецкого договора.

Одной из тем, поднимавшихся на дискуссиях CFM, было советское подозрение, что Британия и Соединённые Штаты станут подрывать статус СССР, как Великого государства и главного победителя во 2-й мировой войне. Чувство возмущения такими провокационными попытками проявилось в заявлении Молотова Бевину от 23 сентября 1945 года:

«Гитлер смотрел на СССР, как на низшую страну, не более, чем на географическое понятие. Русские имели противоположный взгляд. Они считают себя не хуже других. Они не желают, чтобы их считали низшей расой. Он (Молотов) просит гос. секретаря запомнить, что отношения с Советским Союзом должны основываться на принципе равенства. Очевидно (для него) эти вещи выглядят так: была война, в ходе войны велись переговоры.

В то время, как Советский Союз нёс громадные потери, остальные наблюдали, каков будет результат. В то время Советский Союз был нужен. Но когда война закончилась, правительство его величества очевидно изменило своё отношение. Может быть потому, что вы больше не нуждаетесь в Советском Союзе? Если дело обстоит таким образом, то очевидно, что такая политика далека от объединительной, будет разобщать нас и, в конце концов, приведёт к серьёзным проблемам».

В частности, пугалом для Сталина стало то, что США недооценили советский вклад в войну на Дальнем Востоке. «Советское правительство является правительством суверенного государства», — сказал он послу Гарриману 25 октября на встече. С точки зрения США получалось, что «Советский Союз стал американским сателлитом на Тихом океане. Эта роль для нас неприемлема. Это не по-союзнически. Советский Союз не будет сателлитом США на Дальнем Востоке, или где-либо ещё».

Переговоры на CFM окончательно зашли в тупик, и конференция была закрыта 2 октября без подписания договора. На пресс-конференции Молотов, как обычно, указал на позитивные возможности неудавшейся конференции. Договор не был заключён, но была проделана хорошая работа по его согласованию, сказал он. Да, имели место споры по процедурным вопросам, но существует возможность вернуться к Потсдамскому решению, которым и была учреждена конференция (СFM).

В заключение Молотов утверждал: «Советский Союз одержал победу в последней мировой войне и занимает соответствующее место в международных отношениях. Это результат огромных усилий Красной Армии и всего советского народа… Это также результат того, что в эти годы Советский Союз и западные члены альянса действовали совместно, и успешно сотрудничали. Советская делегация смотрит вперёд уверенно и надеется, что все мы станем стремиться к консолидации сотрудничества альянса».

После возвращения в Москву Молотов обменялся официальными посланиями с Бевином, поблагодарив его за британское гостеприимство в Лондоне, и высказал надежду, что англо-советское сотрудничество будет продолжаться невзирая на возникшие трудности. Частным образом, однако, Советы были обеспокоены опытом СFM. На внутреннем брифинге нарком иностранных дел отметил усилия Запада, поддержанные враждебной англо-американской прессой, направленные на разрушение решений Ялты и Потсдама.

Демократическая администрация Трумэна (т. е. администрация от демократической партии) подверглась критике за позволение реакционным республиканским элементам оказывать влияние на внешнюю политику в антисоветском направлении, в то время, как английские лейбористы проклинались за бОльший консерватизм, чем консерваторы за отстаивание интересов Британской империи.

Документ заключал, что CFM свидетельствует о «проигрыше в первом послевоенном дипломатическом наступлении американских и английских кругов», и о том, что «выигрыша в международной политике в ходе войны добился Советский Союз. Дипломатическое давление англичан и американцев на СССР не исключено, но мы имеем все возможности для обороны и укрепления положения Советского Союза в международной политике. Мы должны показать умение, изобретательность, непоколебимость и настойчивость в отстаивании интересов СССР».

Сталин высказал недовольство по отношению к британским и американским союзникам в беседе с Владиславом Гомулкой, польским коммунистическим лидером, 14 ноября:

«Не верьте разногласиям между англичанами и американцами. Они тесно сотрудничают друг с другом. Их разведки ведут активные операции против нас во всех странах… везде их агенты распространяют информацию, что война с нами может начаться в любой день. Я совершенно уверен, что войны не будет, это вздор. Их армии „разоружены“ агитацией за мир… Не атомные бомбы, но армии выигрывают войну. Цели их разведок следующие.

Прежде всего они постараются запугать нас и принудить признать вздорность вопросов, касающихся Японии, Балкан, и репараций. Второе, (они хотят) отделить нас от наших союзников — Польши, Румынии, Югославии и Болгарии… Через 30 лет, или около того, они захотят развязать новую войну, с другим результатом. Их политика „умеренной“ Германии свидетельствует об этом. Они, сберегая агрессора, хотят новой войны».

Этот личный настрой враждебности к англо-американцам уравновешивался общественным выражением веры в будущее Великого Альянса. Когда Молотов выступал на праздновании 28-й годовщины большевистской революции 6 ноября, он указал, что момент провала СFM был тревожным, в прошлом подобное случалось в англо-американо-советской коалиции, но всё благополучно преодолевалось. Когда в конце ноября Барнс предложил провести тройственную встречу, чтобы сгладить проблемы, Сталин воспринял это предложение положительно. По мнению Сталина твёрдая переговорная тактика обеспечила выигрыш.

9 декабря он писал членам своего ближнего круга, анализируя международные политические события после провала СFM. По его словам, стойкость дала возможность выиграть сражение, при вмешательстве Франции и Китая в тройственную дискуссию, так что этот вопрос нас теперь больше не беспокоит. Подобная политика победила и на Балканах, как это показал успех коммунистов на отложенных выборах в Болгарии, и в Югославии, где также прошло голосование в ноябре 1945 года.

Имея дело с британцами и американцами, заключил Сталин, необходимо не давать себя запугать, и с твёрдой настойчивостью проводить свою политику, чтобы направлять в дальнейшем переговоры с ними в нужном направлении. Это подчёркивает, однако, что Сталин не всегда демонстрировал непоколебимость в переговорах с Западом, которую он требовал от своих «лейтенантов». Когда Гарриман виделся с ним во время отдыха на Чёрном море в конце октября, Сталин продемонстрировал весьма широкую готовность к уступчивости в беседе с послом о Японии и в отношении процедурных перепирательств на конференции (СFM).

Cталин поступил подобным образом, когда Бевин и Барнс прибыли в Москву на конференцию трёх министров иностранных дел. Конференция проходила с 16 по 26 декабря в Спиридоновском дворце, обычном месте проведения подобных встреч в Москве. Несмотря на проповеди своим товарищам о твёрдой переговорной тактике, конференция была очень продуктивной, и советско-западные переговоры о послевоенном мирном соглашении прошли на одном дыхании.

Действительно, Советы подошли к конференции, как к благоприятной возможности вернуться к дням Большой Тройки, и были готовы к компромиссу по ряду проблем. В отношении установления лимитов китайского и французского участия в CFM, Советы пошли своим путём, но соглашались вернуться к созыву мирной конференции для рассмотрения предварительных вариантов мирных договоров с главными государствами Оси.

Тупик по Болгарии и Румынии был преодолён соглашением о расширении двух правительств путём включения оппозиционных политиков. Советские требования в отношении Японии были удовлетворены соглашением по FEAC (Дальневосточный Союзный Совет) и включением Советов в дальневосточную комиссию, и в АCC (Союзный консультативный комитет) по Японии, хотя оккупационный режим в стране остался под американским контролем.

Сталин удовлетворился деятельностью председателя на обеде во время конференции и парой совещаний с Бевином, и Барнсом. Барнс вспоминал позднее, что «мои беседы с генералиссимусом (на обеде) той ночью, как и в предыдущих встречах, прошли в откровенной, и сердечной обстановке». В беседе со Сталиным 24 декабря Барнс получил благоприятную возможность упомянуть о предложении пакта о разоружении Германии. Сталин ответил, что такой пакт может быть подписан, но то же должно быть сделано в отношении Японии.

На встрече с Бевиным в тот же день Сталин заострил дискуссию на советской опеке над Триполитанией и заявил, что если СFM согласится с этим предложением, то «Великобритания ничего не потеряет, так как она уже имеет достаточно баз по всему миру, даже больше, чем США. Почему бы не удовлетворить интересы Советского Союза?» Позднее в беседе Сталин сказал, что на его взгляд ситуация выглядит так: «Соединённое Королевство обладает Индией и владениями в Индийском океане в сфере интересов; Соединённые Штаты имеют Китай, и Японию, но Советский Союз не имеет ничего».

В послании Трумэну от 23 декабря Сталин выразил своё глубочайшее удовлетворение ходом конференции и оптимизм в отношении будущих отношений с Соединёнными Штатами. Своим болгарским и румынским коммунистическим союзникам Сталин указал, что уступки незначительны, и Московский договор предоставляет удобный случай для ликвидации оппозиции. «Главная мысль — деморализация оппозиции», — заявил Сталин посетившей его болгарской правительственной делегации 7 января.

«Решения Московской конференции по Румынии и Болгарии уже разрушили оппозицию в этих двух странах». С другой стороны, Сталин работал над осуществлением решений конференции по изменению болгарского и румынского правительств таким образом, чтобы успокоить встревоженных англо-американцев. Молотов, давая полную оценку конференции, сказал, что «мы наблюдаем за процессом решения ряда важных европейских и дальневосточных вопросов, и поддерживаем развитие сотрудничества между тремя странами, которое возникло в ходе войны».

На Московской конференции Сталин и Советы обратили внимание, и постарались принять меры для оживления деятельности Совета министров иностранных дел (СFM), и переговоров по заключению европейских мирных договоров в рамках Великого Альянса. Главной задачей на следующий месяц, беспокоившей Молотова, было заключение мирных договоров с Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией.

Прогресс по ним был слишком медленным, и приводил в уныние комиссара по иностранным делам. СFM вновь собрался в Париже на три недели в апреле-мае 1946 года, проведя 18 заседаний, и снова в июне-июле на дополнительные 24 совещания. Затем прошла Парижская мирная конференция в июле-октябре 1946 года, на которой делегации 21 государства, сражавшихся против Оси, встретились для рассмотрения черновых набросков мирных договоров, подготовленных СFM.

Однако, консенсуса, что было вполне предсказуемо, в Париже достичь не удалось, в связи со значительным расколом, произошедшим между про-советским блоком стран и западным альянсом. В ноябре-декабре CFM провёл следующую шестинедельную сессию в Нью-Йорке. Переговоры выявили значительные разногласия, не позволившие подписать мирные договоры с Финляндией, Болгарией, Венгрией, Италией и Румынией до февраля 1947 года.

Действуя по инструкции Сталина, Молотов занял на переговорах непреклонную позицию, отстаивая советские интересы и отказываясь от компромиссов на любых условиях. Молотов считал, что все должны единодушно согласиться с резолюцией Большой Тройки, и все процедурные споры неуместны. Во многих случаях дебаты носили язвительный характер и выглядели глупо при освещении прессой Парижской мирной конференции, усиливая поляризацию расхождений во взглядах.

В этих условиях больше всего усилий пришлось потратить на заключение мирного договора с Италией. Советы хотели получить репарации, часть военной добычи и разрешить спор по территориям вокруг Триеста в пользу Югославии. Молотов также упорствовал с предложением по советской опеке над Триполитанией. Другой важной проблемой для Молотова был вывод англо-американских войск из Италии и проблемы, возникающие вследствие организации глобальной цепи американских военных баз по всему миру. В мае 1946 года Молотов жаловался Барнсу:

«Нет ни одного уголка в мире, в котором не присутствовали бы США. Военно-воздушные базы США имеются везде: в Исландии, Греции, Италии, Турции, Китае, Индонезии и других местах, а также ряд воздушных и морских баз в Тихом океане. США держат свои войска в Исландии не смотря на протесты правительства Исландии, а также в Китае, тогда как советские войска выведены из Китая и других иностранных территорий. Это очевидно реальный экспансионизм и выражение стремления американских кругов к империалистической политике».

Молотов сделал это заявление Барнсу по инструкции Сталина, присматривавшего за своим министром весьма внимательно. Во время Парижской мирной конференции был проведён военный парад, на который Молотов прибыл, но затем резко покинул его, обнаружив, что ему отвели место среди представителей малых государств. «Вы поступили абсолютно правильно», — сказал ему Сталин. «Достоинство Советского Союза нужно защищать не только в большом, но и в малом». Как комментировал русский историк Владимир Печатнов, этот инцидент был «ярким примером того, как ревностно Сталин защищал и продвигал недавно выигранный имидж советского государства, как Великой Державы».

Сталин считал, что Молотов хорошо справился со своими обязанностями на переговорах (СFM) и хвалил его исполнительность на Парижской мирной конференции. Когда мирные договоры были подписаны, они были опубликованы в советской прессе, но представлены, как результат долгой борьбы с реакционными силами Британии и США, стремившимися разрушить послевоенный демократический мир. Идея, что реакционные силы на западе возросли, стала развиваться на советских публичных и внутренних дискуссиях со времён провала Лондонской сессии СFM (Конференции министров иностранных дел).

Эта тенденция в советской аналитике выросла после публикации сталинского ответа на речь Черчилля о «железном занавесе» в марте 1946 года. Сталин связал речь Черчилля с ростом антисоветских сил на западе и угрозой новой войны. Эта тема была вытащена и развита документально в сентябре 1946 года Н.В. Новиковым, советским послом в США [Его предшественник Громыко стал представителем в ООН]. Новиков был членом советской делегации на Парижской мирной конференции, и Молотов попросил его составить расширенный обзор основных тенденций в американской внешней политике.

Главным утверждением Новикова было то, что, под влиянием реакционных сил, США стремятся к мировому господству в политической, экономической и военной сферах. Рузвельтовская политика сотрудничества Большой Тройки отвергнута, говорил Новиков, и американцы сейчас стремятся подорвать позиции Советского Союза, так как он является главным препятствием для их планов достижения превосходства. Внутри Соединённых Штатов злобная антисоветская кампания возникла в связи со взглядом, что война против СССР вполне возможна.

Документ Новикова часто сравнивают с гораздо более известным донесением Джорджа Кенана, американского поверенного в делах в Москве. Это был дипломатический документ закрытого характера, непонятным образом попавший во влиятельный американский журнал «Форин Афферс» в июле 1947 года, под названием «Источники советского поведения», который приписывали некоему автору «Х». Перевёртывая с ног на голову анализ Новикова, Кенан нарисовал картину мессианского, экспансионистского советского государства, которое стремится ловко раздувать противостояние.

Анализ Кенана получил широкую известность и доверие в связи с установкой в американской внешней политике в 1946–1947 годах курса на холодную войну. Документ Новикова не имел такого влияния на советской стороне по простой причине, так как он не являлся первым документом такого рода. В советской прессе дело освещалось иначе, чем в конфиденциальных документах, подготовленных для советского руководства в то время.

Чем отличался документ Новикова, так это неуклонным пессимизмом о будущем советско-американских отношений, что отражалось не только во взглядах автора, но и в оценке результатов переговоров на СFM, достигнутых после месяцев нерешительных пререканий и ссор на Парижской мирной конференции. Однако, в то же время, в ноябре 1946 года, Молотов прибыл в Нью-Йорк на следующую сессию СFM, атмосфера на которой несколько улучшилась.

У него состоялось несколько вполне дружественных встреч с Трумэном и Барнсом, поддержавших его желание посетить дом Рузвельта в Гайд-Парке в качестве «пилигрима». В беседе с Трумэном Молотов упомянул о деловой атмосфере Ялты и Потсдама, которые дали такие хорошие результаты в переговорах военного времени. Для переговоров в Нью-Йорке Сталин проинструктировал Молотова, как вести дело: «Я советую вам сделать все возможные уступки Барнсу, чтобы мы смогли в конце концов заключить мирные договоры».

Опубликованная Кенаном анонимная статья не использовала термин «холодная война». Но журналист Уолтер Липман написал серию газетных статей в ответ на неё, которые были позднее изданы в виде буклета под заголовком «Холодная война». Именно липмановская публикация послужила распространению термина и концепции холодной войны. Это было краткое выражение возраставшего напряжения в послевоенных советско-западных отношениях. Липман говорил, что они стали результатом скорее сталинской военной, чем идеологической экспансии.

Страх войны в 1946 году

Не смотря на репутацию Черчилля, как первого, объявившего холодную войну, его речь про «железный занавес» в Фултоне от 5 марта 1946 года не использовала этот термин, хотя это вовсе не означало отсутствия враждебности к Советскому Союзу. Лекция Черчилля имела актуальное название «Мускулистый мир», и он говорил в ней, что договор об англо-советском альянсе 1942 года заключался на период от 20 до 50 лет (по предложению Бевина, сделанному Сталину в декабре 1945 года). «Наша цель — взаимопомощь и сотрудничество с Россией, и ничего больше», — сказал Черчилль.

Далее Черчилль высказывал «глубокое восхищение… по отношению к доблестному русскому народу, и моему товарищу военного времени, маршалу Сталину. В Англии испытывают глубокое сочувствие и добрую волю по отношению к народу России, и решимость преодолеть многочисленные разногласия… во имя установления прочной дружбы. Мы понимаем, что русские нуждаются в безопасности своих западных границ от возможной немецкой агрессии. Мы признаём Россию и её право занимать место среди первых наций мира. Мы приветствуем её флаг над морями». Но суть его речи содержалась в следующей её части:

«От Штеттина на Балтике, до Триеста на Адриатике „железный занавес“ опустился поперёк континента. За этой линией лежат все столицы древних стран центральной и восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти славные города… лежат, я должен сказать, в советской сфере, и все, в той, или иной форме, не только в сфере советского влияния, но и, в некоторых случаях, под значительно возросшим контролем Москвы… Коммунистические партии… достигли могущества, и очень выросла их численность, и влияние. Они везде установили тоталитарный контроль».

Черчилль говорил о коммунистической угрозе Западной Европе и высокой степени тревоги, вызванной советской политикой в отношении Турции, Ирана, и Дальнего Востока. Моралью, которую Черчилль извлёк из этого, была необходимость для западных демократий держаться вместе и строго придерживаться своих принципов. Русские не уважают слабость, сказал Черчилль аудитории, и провёл параллель с умиротворением, которое позволило Гитлеру развязать войну.

«Нужно воспрепятствовать тому, чтобы это не случилось снова». Черчилль незадолго до этого перестал быть британским премьером, но его высокое положение, как политического лидера запада, не вызывало вопросов. Действительно, бывший премьер был приглашён в Фултон Трумэном (Миссури был его родным штатом), и американский президент находился рядом с ним на трибуне Вестминстерского колледжа, где Черчилль произнёс свою речь, и был удостоен почётного звания.

Первый советский ответ последовал во враждебной передовице, опубликованной в «Правде» 11 марта, и в подобной же статье на следующий день в «Известиях», написанной Евгением Тарле, ведущим советским историком. Оба текста приводили длинные цитаты и выдержки из речи Черчилля, включая общие ремарки о «железном занавесе», понятии, как указал Тарле, которое использовал Геббельс в ходе войны, характеризуя освобождение Красной Армией Восточной Европы от немецкой оккупации.

14 марта Сталин ввязался в драку, опубликовав обширное интервью в «Правде». Как и во всех таких текстах, вопросы, так же как и ответы, были тщательно подобраны лично советским диктатором. Черчилль, согласно Сталину, старался спровоцировать новую войну, и был сторонником англоязычного доминирования в мире. Сталин не упоминал «железный занавес», но открыто заявил право СССР на дружественные режимы в Восточной Европе, подчёркивая роль этих государств, которую они ранее сыграли в немецкой агрессии против Советского Союза.

В заключение Сталин упомянул роль Черчилля в антибольшевистской коалиции, совершившей интервенцию в Россию во время гражданской войны много лет назад, и пообещал, что если «Черчилль, и его друзья» добьются успеха в организации «нового марша против Восточной Европы», они «будут разбиты снова, как были разбиты в прошлом».

В разгар шумихи, поднятой вокруг фултонской речи, Александр Верс, корреспондент газеты «Сани Таймс» в Москве, вернулся в Россию после поездки в Финляндию и обнаружил, что все вокруг рассуждают о «будущей войне». Как подчеркнул Верс, фултонский эпизод вызвал настоящую тревогу в Советском Союзе и стал важной психологической поворотной точкой сползания к холодной войне. Разрастанию кризисной атмосферы послужила серия советско-западных конфронтаций в 1946 году, среди которых был конфликт вокруг вывода советских войск из Ирана весной и советско-турецкая конфронтация по чёрноморским проливам летом.

Кризис в Иране возник из-за британо-советской оккупации страны в ходе второй мировой войны. Британские и советские войска вошли в страну в августе 1941 года, с целью пресечь немецкое влияние на иранское правительство, для поддержки нефтяного снабжения, и для обеспечения безопасности сырьевых поставок в СССР. В договоре с Ираном, подписанном в январе 1942 года, британцы и Советы договорились вывести свои войска через 6 месяцев после окончания войны с Германией. Позднее, по желанию Москвы, была изменена интерпретация соглашения: после окончания войны с Японией, что означало вывод после 8 марта 1946 года.

Не очевидно, что Сталин намеревался сделать нечто другое, чем вывести советские войска, но два осложняющих фактора вынудили отсрочить полное осуществление договора. Первым было желание подписать соглашение с Тегераном об эксплуатации нефтяных полей в северном Иране. Вторым было возникновение в 1945 году националистического движения в иранском Азербайджане по образованию автономии и развитию связей со своими соплеменниками в советской республике Азербайджан.

Сталин имел склонность поддерживать как этнические автономии, так и единство, в зависимости от того, что было ему выгодно. Движение за независимость давало возможность увеличить советское политическое влияние на Иран. В марте 1946 года предельный срок наступил. Москва объявила, что так как ситуация в части Ирана не стабильна, она выведет только часть войск. Частным образом Советы предприняли усилия договориться по нефтяным делам с иранцами. Между тем, однако, иранцы поднимали тему вывода советских войск в ООН и сделали это снова в марте 1946 года, после того, как срок договора истёк.

В ответ Москва приказала Громыко прекратить обсуждение в ООН под предлогом, что это вопрос двусторонних отношений между Советским Союзом и Ираном. Фактически в начале апреля разногласия между Москвой и Тегераном были улажены, и советские войска были выведены в начале мая. Правда иранское дело было мелким кризисом, раздутым освещавшей его прессой и, позже, западными историками холодной войны, искавшими свидетельств советского послевоенного экспансионизма.

В мае 1946 года Сталин написал письмо коммунистическому лидеру азербайджанского движения, добивавшегося автономии, объясняющее, почему он посчитал необходимым вывести советские войска:

«Мы не задержались в Иране потому, что наличие наших войск в Иране шло в разрез с основами нашей освободительной политики в Европе и Азии. Британцы и американцы говорят нам, что если советские войска останутся в Иране, почему британские войска не могут остаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, и также американские войска в Китае, Исландии, Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, выбив из рук британцев, и американцев инструмент подавления освободительного движения в колониях, и, тем самым, предоставив нашей освободительной политике больше оправдания, и эффективности. Вы, как революционер, наверное понимаете, что мы не можем поступить иначе».

Сталинская комбинация геополитических расчётов и идеологических устремлений была типичной для того периода, несмотря на то, что не часто эти два элемента так тесно переплетались в одном заявлении.

В советско-турецком конфликте также присутствовал этно-националистический компонент. Но главной причиной была старая сталинская стратегия требований контроля над черноморскими проливами. Неудовлетворённость Советов конвенцией Монтрё 1936 года, которая дала туркам полный контроль над проливами, возникла вновь в ходе войны, и Сталин провёл параллель с американским, и английским контролем Панамского, и Суэцкого каналов. Летом 1945 года Сталин повторил советские требования Бевину, но сказал, что «все разговоры о войне против Турции вздор».

В апреле 1946 года Сталин сказал новому послу США в Москве Уолтеру Беделу Смиту: «Я могу заверить президента Трумэна и готов утверждать публично, что Советский Союз не собирается нападать на турок… но турки слабы, и Советский Союз хорошо понимает опасность иностранного контроля над проливами, от которого турки не могут эффективно защищаться. Турецкое правительство не дружественно по отношению к нам. По этой причине Советскому Союзу требуется база в Дарданеллах. Это условие нашей собственной безопасности».

Кризис по вопросу проливов начался 7 августа 1946 года, когда СССР направил туркам дипломатическую ноту по пересмотру положений конференции Монтрё. Последовала критика турецких действий по отношению режима проливов в ходе войны. Нота предлагала, что проливы должны: 1) всегда быть открыты для торговых судов; 2) всегда быть открыты для военных кораблей черноморских государств; 3) быть закрыты для военных кораблей нечерноморских государств, исключая некоторые ситуации; 4) быть под контролем турок и других черноморских государств; и 5) быть надёжно защищены Советским Союзом и турками. Важно, что в ноте не упоминались требования вернуть Карс и Ардахан (Эрдаган?).

Августовская дипломатическая нота была представлена, как совместные американские, британские и советские предложения по пересмотру положений Монтрё, что подчёркивалось в сдержанной примирительной статье по этому вопросу в «Известиях». Действительно, первые три пункта советского предложения очень похожи на американскую дипломатическую ноту по пересмотру Монтрё, выпущенную в ноябре 1945 года. 19 августа 1946 года, однако, США оспорили молотовское утверждение, что режим проливов исключительно дело черноморских государств и высказались за созыв многосторонней конференции по пересмотру Монтрё. Британцы передали Москве собственный взгляд двумя днями позже.

22 августа турки ответили Москве, что советское требование о совместной обороне проливов неприемлемо, несовместимо с сохранением турецкого суверенитета и безопасности. 24 сентября Москва отреагировала меморандумом, который повторял особые права черноморских государств в отношении проливов и отрицал, что советское предложение угрожает турецкому суверенитету, или подрывает их безопасность. 9 октября британцы и американцы подтвердили свою позицию, и турки повторили свою. Образовался классический тупик. Его можно было разрешить дипломатическим путём, созвав многостороннюю конференцию в Монтрё, но это было неприемлемо для Москвы. По её мнению любой многосторонней конференции должны предшествовать прямые переговоры между СССР и Турцией.

Эта спекуляция показала, насколько далеко Сталин был готов зайти со своими предложениями по вопросу Черного моря, и только сильная западная поддержка Турции предотвратила советское нападение. Идея, что Сталин готовится начать войну с Турцией из-за конфликта выглядит очень соблазнительной, хотя вполне возможно, что он поднял шум и бряцал оружием на русско-турецкой границе, чтобы оказать тактическое давление на Анкару. В этих событиях Москва не ответила на последнюю ноту турок и дипломатический кризис по проливам исчез.

Что показали иранский и турецкий инциденты, так это то, что Сталин был готов жёстко давить для достижения стратегических целей, но не переходил к разрыву отношений с Британией, и США. Сталин был озабочен предотвращением раскола в Великом Альянсе, старался избежать конфронтации на окраинах вдоль границ. Советские базы в Чёрном море прикрывали «сталинское грузинское сердце», и, как всегда, он считал приоритетом контроль над жизненно важными экономическими ресурсами, такими, как нефть.

Но значительно большее значение для него имела общая ситуация в Европе, и он продолжал считать, что переговоры внутри Великого Альянса были лучшим способом для защиты его сферы влияния в Восточной Европе, и предотвращения враждебного антисоветского блока в Западной Европе. Вне зависимости от словесных осуждений Черчилля после Фултона, Сталин делал публичные заявления о том, что напряжённость в восточно-западных отношениях может быть снижена, что проблемы внутри Великого Альянса могут быть разрешены путём переговоров и что мир, и безопасность можно сохранить.

В марте 1946 года Сталина спросил о «военной опасности» Эдди Гилмор из «Ассошиэйтед Пресс». Он ответил, что больше нет наций, готовящих свои армии к новой войне; это провокационная пропаганда, ведущаяся некоторыми политическими группировками. В сентябре Александр Верс задал Сталину ряд вопросов и получил в ответ, что советский вождь не верит в опасность новой войны. В нескольких интервью Сталин отрицал, что США и Великобритания занялись капиталистическим окружением СССР, и утверждал, что верит в возможность мирного сосуществования с западом.

Верс также спросил Сталина, считает ли он, что американская монополия на атомное оружие представляет собой угрозу миру. «Я не считаю атомную бомбу серьёзной силой, как наверное политики склонны считать её. Атомными бомбами намереваются запугивать слабонервных, но они не могут оценить последствия войны, так как такие бомбы не являются достаточным средством для этой цели». В октябре вернулся Хаг Бэйли из «Юнайтед Пресс».

На вопрос, согласен ли он с недавней речью Барнса, который говорил о напряжённости, появившейся в советско-американских отношениях, Сталин ответил — нет. На вопрос, согласен ли он, что переговоры по мирным договорам будут успешны, Сталин сказал, что думает также. О военной опасности Сталин повторил своё мнение, что «Черчилль и его друзья» нагнетают страх, и назвал их усилия подстрекательством к новой войне, и призвал разоблачить, и обуздать их. Все эти ответы Сталина были даны в письменном виде на письменные вопросы, заданные журналистами.

В декабре 1946 года, однако, Сталин дал интервью «вживую» Эллиоту Рузвельту. Естественно, Рузвельт поинтересовался, что думает Сталин об ослаблении сотрудничества и взаимопонимания между США, и Советским Союзом после смерти его отца. Сталин ответил, что, в то время, как отношения между советскими и американскими народами продолжают улучшаться, непонимание возникает между двумя правительствами. Но Сталин не думает, что возникнет дополнительное ухудшение в отношениях и разовьётся военный конфликт, для которого нет оснований: «Я думаю, что угроза новой войны не реальна», — сказал Сталин.

В апреле 1947 года Сталин дал другое персональное интервью, на этот раз сенатору-республиканцу Гарольду Стейссену. Снова сталинское настроение было боевым. Он указал Стейссену, что несмотря на различия в их экономических системах, Советский Союз и США сотрудничали во время войны, и нет причин, по которым они не могут продолжать это и в мирное время. В поддержку своей веры в возможность мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем, Сталин обратился к учению Ленина.

Когда Стейссен указал, что перед войной Сталин говорил о «капиталистическом окружении», советский вождь ответил, что никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими государствами, только говорил о существовании актуальной угрозы от стран, вроде Германии. Каждая сторона поддерживает собственную социальную систему, говорил Сталин Стейссену, и какая из них лучше, покажет история. Полемика продолжалась ещё некоторое время. Ни Сталин, ни Рузвельт не говорили друг другу «тоталитаризм», или «капиталистические монополии».

«Я не пропагандист», — говорил Сталин: «Я бизнесмен (деловой человек)». После согласования текста интервью было опубликовано в «Правде» 8 мая, через два года после окончания войны в Европе, и выглядело, в контексте его представлений, решительным усилием Сталина вернуться к духу Великого Альянса. В то же время, однако, большое облако нависло над советско-западными отношениями, в виде известной речи президента Трумэна перед американским конгрессом в марте 1947 года.

Доктрина Трумэна и план Маршалла

Речь президента позже стала известна, как доктрина Трумэна. Её показной целью было убедить конгресс выделить финансовую помощь Греции и Турции. Трумэн не упомянул в речи ни Советы, ни коммунистов, но не было никакого сомнения о цели его высказываний:

«Народы ряда стран… недавно попали под власть тоталитарных режимов… Правительство США выражает протест против принуждений и угроз…

В настоящий момент в мировой истории почти каждая нация должна выбирать между альтернативными жизненными путями. Один жизненный путь базируется на главенстве большинства, и отличается свободой организаций, представительным правительством, свободными выборами, гарантией индивидуальной свободы, свободой слова и религии, и свободой от политического угнетения. Второй жизненный путь базируется на насильственном подавлении меньшинством большинства.

Это осуществляется террором и угнетением, контролем над прессой и радио, отсутствием выборов и подавлением свободы личности. Я верю, что политика Соединённых Штатов должна поддерживать свободных людей, которые сопротивляются попыткам покорения вооружённым меньшинством, или внешнему управлению. Я верю, что мы должны поддержать свободные народы в работе по выбору их собственного пути, их собственной судьбы».

Речь Трумэна была даже более провокационна по отношению к Советам, чем лекция Черчилля про «железный занавес». В отличие от Черчилля, Трумэн находился у власти и предложил оказать помощь Греции, режим которой сражался с коммунистическими партизанами, и Турции, стране, находившейся в конфронтации С Советским Союзом по вопросу проливов. Ответом Советов было удивлённое молчание.

14 марта «Правда» опубликовала сообщение ТАСС о речи Трумэна, которое сконцентрировалось на помощи Греции и Турции больше, чем на общей картине внешней политики США. Газетные передовицы на следующий день предприняли сильную атаку на Трумэна, обвиняя его в том, что под видом защиты свободы прикрывается американский экспансионизм. Неделей позже «Новое время» писало в передовице, что речь Трумэна объявляет основой внешней политики силу и власть.

Но это не был ответ самого Сталина. Возможно, он считал неблагоразумным вступать в прямую племику с действующим президентом США, так как речь Трумэна непосредственно не была направлена против Советского Союза. Возможно, сталинское внимание было направлено куда-то ещё, на нечто ещё более важное. За два дня до речи Трумэна в Москве началась встерча СFM. Шёл торг по мелким государствам Оси, затем Совет вернулся к мирным договорам с Германией и Австрией. Сессия СFM продлилась шесть недель и закончилась весьма незначительными результатами.

Но советская пресса оценила работу очень высоко и опровергла высказывания, что прогресс не был достигнут. С другой стороны, Советы использовали конференцию, чтобы добиться от британцев согласия продлить англо-советский договор об альянсе 1942 года с 20 до 50 лет. Эта идея, выдвинутая Бевином в декабре 1945 года, была кроме того обсуждена Сталиным и фельдмаршалом Бернардом Монтгомери во время его визита в Москву в январе 1947 года. На СFM Советы предложили британской делегации для обсуждения новое продление англо-советского договора.

15 апреля Сталин встретился с Джорджем Маршаллом, преемником Барнса на посту американского гос. секретаря, и имел с ним очень дружественную беседу о конференции СFM. Использовав аналогию, которую генерал Маршалл, бывший начальник штаба США, высоко оценил, Сталин описал сессию CFM, как «первое сражение», разведку боем. «Когда партнёры утомляются, появляются возможности к компромиссу. Возможно, что настоящая сессия не достигнет значительных результатов. Но не отчаивайтесь. Результаты могут быть достигнуты на следующей сессии. По всем главным вопросам — возможно достичь компромисса. Только иметь терпение и не отчаиваться».

Беседы Сталина с Маршаллом и со Стейссеном произошли за несколько дней. В каждой из них он выказывал хорошее настроение. Мирные договоры с второразрядными странами Оси были заключены в феврале, и новый прогресс был достигнут в отношении Германии, и Австрии. Сохранение в мирное время Великого Альянса, которого Сталин так желал, оказалось более проблемным и скользким, чем он надеялся в конце войны. Но двумя годами позже альянс ещё оставался почти невредимым, и, если и надорванным, то немного. Очень скоро, однако, Сталин перестал активно добиваться «разрядки» с западом и вступил в холодную войну риторики, и политики, которая почти зеркально отражала доктрину Трумэна. Ключевым событием в ускорении этих изменений был советский ответ на план Маршалла.

Так называемый «план Маршалла» был провозглашён американским гос. секретарём в речи в Гарвардском университете 5 июня 1947 года. Основой предложений Маршалла была широкомасштабная программа помощи для разрушенной Европы, с фондом, распределяемым на основе решений самих европейцев. Предложение Маршалла приняли Британия и Франция. Британский и французский министры иностранных дел встретились в Париже, и 19 июня СССР было предложено присутствовать на трёхсторонней конференции по обсуждению координации европейской восстановительной программы, субсидируемой с помощью США.

Советский ответ на это предложение был неоднозначен. Первоначальный ответ, в виде статьи, опубликованной в прессе, был негативным. План Маршалла, связанный с доктриной Трумэна, был назван инструментом вмешательства в европейские дела. 21 июня, однако, Политбюро поддержало положительный ответ на англо-французское предложение встретиться, чтобы обсудить план Маршалла.

Тем временем, за закрытыми дверями, советское руководство рассмотрело и оценило предложенный план. Ранее, посол в Вашингтоне Новиков внёс свой вклад, протелеграфировав 9 июня: «В этом американском предложении просматриваются контуры западно-европейского блока, направленного против нас». В дополнительном донесении от 24 июня Новиков утверждал, что «при внимательном анализе плана Маршалла видно, что в конце он должен завершиться образованием западноевропейского блока, как инструмента политики США…

Вместо заранее скоординированных акций взято направление на экономическое и политическое подчинение европейских стран американскому капиталу, и формирование антисоветских группировок. План Маршалла предусматривает самые широкие действия, имеющие целью получить более эффективный способ принятия решений». Несколько другое истолкование было предложено Евгением Варгой, видным советским экономистом, долгое время находившимся около сталинского ближнего круга, который был привлечён к анализу плана Маршалла.

На взгляд Варги, этот план был главным образом ответом на американские послевоенные экономические проблемы, особенно из-за недостаточной востребованности их экспорта в Европе. Предложенный план предусматривал снабдить европейцев долларами таким образом, чтобы они смогли покупать американские товары и оборудование. Варга также указал, почему Советскому Союзу не стоит участвовать в плане: он будет способствовать американскому доминированию в Европе, укреплению влияния США на экономическое будущее Германии, и позволит реакционерам обвинять СССР, если план провалится.

Скрытый намёк анализа Варги показывал на возможный умысел американцев при выдаче займов и грантов странам советского блока. Москва надеялась на долговременный американский заем, который помог бы советскому послевоенному восстановлению, и план Маршалла мог подготовить основу для получения таких средств. С другой стороны, существовали политические препятствия, указанные Новиковым и другими.

Был ли план Маршалла угрозой, или благоприятной возможностью? Сталинский ответ на эту головоломку был таков: пораскинуть мозгами и поглядеть, что получится. Советская делегация на переговорах британцев и французов получила инструкции: а) разобраться, какие цели преследуют американцы; б) блокировать любое продвижение, которое будет угрожающим; и в) добиться, чтобы обсуждение немецкого вопроса оставалось прерогативой СFM.

Англо-франко-советская конференция по плану Маршалла началась в июле 1947 года в Париже. Молотов прибыл с большой командой технических советников — признак того, что Москва серьёзно отнеслась к переговорам. В соответствии с инструкциями, Молотов прояснил, что Советский Союз находится в оппозиции программе координации действий «из центра». Вместо этого предлагается, чтобы каждая страна представила перечень своих нужд, которые будут рассмотрены в ряде комиссий, и затем переданы американцам. Британцы и французы, однако, вместо этого предпочли высокоскоординированную программу, которая, по их словам, соответствует пожеланиям Маршалла. Переговоры быстро зашли в тупик. 2 июля Молотов сделал своё финальное заявление на конференции:

«Вопрос об американских экономических целях… представлен, как предлог для британского и французского правительств настаивать на создании новой организации, стоящей над европейскими странами, и вмешивающейся во внутренние дела стран Европы… Существуют два пути международного сотрудничества. Один базируется на развитии политических и экономических отношений между государствами с одинаковыми правами… другой… базируется на доминирующей позиции одного, или нескольких сильных государств в отношении других стран, которые, тем самым, попадают в положение одной из разновидностей подчинённых государств, лишённых независимости».

Вслед за коллапсом переговоров с Советами, британцы и французы пригласили европейские государства принять участие в Парижской конференции для учреждения организации, наблюдающей за распределением помощи по плану Маршалла. Советы ответили на эту инициативу 5 июня, отправив европейским правительствам ноту, разъясняющую разногласия с британцами и французами. В тот же день они направили сообщение своим коммунистическим союзникам с советом не выступать по тактическим причинам против государств, участвующих в англо-французской конференции:

«Некоторые страны, дружественные к Советскому Союзу… хотят отказаться от участия в конференции потому, что СССР принял решение не участвовать. Мы думаем, будет лучше не отказываться от участия в этой конференции, а прислать делегации на неё, чтобы продемонстрировать на конференции своё несогласие с англо-французским планом, не позволив единогласно принять этот план, и затем покинуть собрание, забрав с собой столько делегатов из других стран, сколько представится возможным».

Двумя днями позже, однако, Москва сменила своё мнение об этой тактике и отправила другое сообщение с советом против участия, поскольку в большинстве восточно-европейских стран «друзья» (т. е. местные коммунисты) выступили против конференции. Проблему представляла Чехословакия, весьма желавшая получить деньги Маршалла — уже объявившая, что будет участвовать в конференции.

Сталин лично обратился к их руководству, чтобы чехословаки изменили своё решение. На встрече с чехословацкой правительственной делегацией 9 июля он разъяснил, что кредиты плана Маршалла будут очень не надёжны и будут использованы, как предлог для формирования западного блока, и изоляции СССР. Чехословацкое участие в предстоящей парижской конференции имело фундаментальное значение для Советского Союза:

«Если вы отправитесь в Париж, то продемонстрируете, что хотите сотрудничать в действиях, имеющих целью изоляцию Советского Союза. Все славянские государства отказались, даже Албания не побоялась отказаться, и по этой причине мы надеемся, что вы измените своё решение». Излишне говорить, что Чехословакия, вместе со всеми странами советского блока (и Финляндия тоже) бойкотировали обсуждение плана Маршалла.

Вместе с бойкотом Советы начали массированную проопагандистскую кампанию против плана Маршалла. В сентябре 1947 года зам. министра иностранных дел Андрей Вышинский осудил план Маршалла в речи в ООН:

«План Маршалла представляет собой по-существу только вариант доктрины Трумэна… Осуществление плана Маршалла будет означать попадание европейских стран под экономический и политический контроль США, и прямое вмешательство во внутренние дела этих стран… Этот план является попыткой расколоть Европу на два лагеря… окончательным формированием блока нескольких европейских стран, враждебного интересам Советского Союза».

Для Сталина план Маршалла был переломным пунктом в послевоенных отношениях с США. Он показал, что длительное сотрудничество с американцами было невозможно без риска для советской сферы влияния в Восточной Европе. План Маршалла и доктрина Трумэна предопределили формирование антисоветского западного блока, полсле чего Сталин нашёл противоядие, консолидировав советскую и коммунистическую позицию в Восточной Европе. Изоляция советского блока от подрывного внешнего влияния в тот момент стала поветской дня Сталина для послевоенной Европы, более важной задачей, чем сохранение Великого Альянса.

Коминформ и холодная война

Новый сталинский подход раскрылся на конференции по образованию Коммунистического информационного бюро (Коминформа) в сентябре 1947 года. Идея создания наследника Коминтерна носилась в воздухе в то время. Катализатором для этого были не только доктрина Трумэна и план Маршалла, но и желание Москвы осуществлять более прямой контроль над европейскими коммунистическими партиями. Особое беспокойство вызвал провал французской и итальянской коммунистических партий, сообщивших Советам об их изгнании из национальных правящих коалиций в мае 1947 года.

Это определило состав Коминформа, в который вошли коммунистические партии восточной Европы, плюс французские и итальянские коммунисты. Конференция по образованию Коминформа скорее представляла собой приватную встречу, состоявшуюся в Польше и посвящённую критике «реформационной политики» и «парламентских иллюзий» французской, и итальянской компартий. Лидером этого «критицизма» был Эдвард Кордели, представитель Тито на конференции. Югославы долгое время были сторонниками военной левацкой линии в коммунистическом движении. Роль югославов в формировании Коминформа сфокусировалась на размещении главной квартиры этой организации в Белграде.

Как нацеливание коммунистического движения на принятие левой стратегии противостояния капитализму и буржуазным институтам, так и конференция по образованию Коминформа, были подготовлены Сталиным. Кроме того, на конференции было сделано главное заявление по внешней политике и международным отношениям. Сталинским представителем на конференции был Жданов, бывший ленинградский партийный вождь, ставший заместителем Сталина по идеологии. Всё лето Жданов работал над своей речью, составляя и поправляя множество черновых вариантов после консультаций со Сталиным.

Ключевым моментом было то, что послевоенный мир постепенно расползался на «два лагеря». В то время Советы озвучили две тенденции, или две линии в послевоенной мировой политике. Например, в своей речи, посвященной 29-й годовщине большевистской революции в ноябре 1946 года, Жданов ссылался на Парижскую конференцию, продемонстрировавшую «две тенденции в послевоенной политике… Одну политику проводит Советский Союз по укреплению мира и предотвращению агрессии… Другая открывает дорогу для сил экспансии и агрессии». Годом позже, на конференции Коминформа, Жданов предложил то, что стало известно, как «доктрина двух лагерей»:

«Вскоре после окончания войны прояснились два основных направления, установившиеся в послевоенной международной политике, соответствующие разделению… на два основных лагеря: империалистический и антидемократический лагерь, и антиимпериалистический и демократический лагерь… Главной лидирующей силой в империалистическом лагере являются США… Основной целью империалистического лагеря является усиление империализма, подготовка к новой империалистической войне, к сражениям против социализма и демократии, и всесторонняя поддержка реакционных, и антидемократических, профашистских режимов, и движений.

Для выполнения этих задач империалистический лагерь готов полагаться на реакционные и антидемократические элементы во всех странах, и реанимировать противников времён войны против своих союзников военного времени. Антиимпериалистичесие и антифашистские силы составляют другой лагерь, с их опорой — СССР, и странами народной демократии… Целью этого лагеря является борьба против угрозы новых воин и империалистической экспансии, консолидации демократии, и выкорчёвывании остатков фашизма»

Речь Жданова была сигналом для европейского коммунистического движения к исполнению крутого «левого» разворота в своей стратегии и политике. В западной Европе коммунисты отбросили политику национального единства и участия в послевоенной реконструкции своих стран. Реформистская стратегия, которой придерживался Сталин в конце второй мировой войны, была заменена риторикой, если не реальным поворотом к революционной перспективе коммунистических движений прежних времён.

В восточной Европе изменение в коммунистической политике было радикальным и далеко идущим. После конференции Коминформа, шаги к «коммунизации», установлению однопартийного коммунистического контроля, начали ускоряться. Этот процесс поставил под коммунистический контроль все инструменты правительства, установил государственный контроль прессы, роспуск и репрессирование оппозиционных партий, и, наконец, независимых партий левого толка, и насильственное слияние с социалистическими коммунистическими партиями (отсюда тот курьёзный факт, что в народных демократиях правящие коммунистические партии часто назывались рабочими и социалистическими).

Рост коммунистической власти предусматривал рывок «советизации» восточной Европы. Это подразумевало навязывание советской модели социализма в восточно-европейских государствах, огосударствление и подконтрольность экономик, централизованное государственное планирование, коллективизацию сельского хозяйства, и тоталитарное коммунистическое вмешательство в гражданское общество. Элемент «сталинизации» был также введён в форме культов личностей местных партийных вождей и подражания политическому террору предвоенного сталинского режима в форме чисток, арестов, показательных процессов, и казней.

Коммунизация, советизация и сталинизация восточной Европы не происходила по одному сценарию. Даже до конференции по созданию Коминформа процесс по преобразованию народных демократий в коммунистические режимы советского образца продвинулся весьма далеко в ряде стран (Болгарии, Польше, Румынии и Югославии), в то время, как в других (Венгрии, Польше и Восточной Германии), были очевидны несколько иные тенденции в этом направлении.

Тенденция менее всего проявилась в Чехословакии, единственной стране в восточной Европе с установившейся традицией парламентской демократии, где коммунисты и их социалистические союзники одержали победу, получив большинство голосов на выборах 1946 года. Однако, в результате правительственного кризиса в Праге в феврале 1948 года были отстранены от власти либеральные и центристские партии, и чехословацкий эксперимент коалиционной народной демократии закончился.

Поддержка Ждановым доктрины двух лагерей обозначила окончательный провал Великого Альянса и начало холодной войны. Подобно Трумэну, Сталин принял решение, что время дипломатии и компромиссов миновало, и наступило время использовать свои силовые ресурсы для защиты того, что СССР получил в результате войны.

Сталин подвёл итоги политических событий, произошедших со времени окончания войны, в беседе с французским коммунистическим лидером Морисом Торезом в ноябре 1947 года. В последний раз перед этим Сталин встречался с Торезом в ноябре 1944 года, незадолго до того, как француз отправился домой из эмиграции военного времени, которую он провёл в Москве. Тогда Сталин побуждал Тореза сотрудничать с де Голлем и трудиться над экономическим возрождением Франции, и усилением демократии в стране.

Совершенно иначе, чем в 1947 году, Сталин размышлял тогда, смогут ли коммунисты во Франции захватить власть в конце войны, хотя он соглашался с Торезом, что присутствие британских и американских сил во Франции сделает это невозможным. Конечно ситуация была бы иной, если бы Красная Армия дошла до Парижа, говорил Сталин Торезу, который с энтузиазмом соглашался. Сталин также был бы восхищён, если бы французские коммунисты вооружились и получили поддержку, снабжаясь из советских источников, если это станет необходимо.

«Они должны вооружиться и организоваться, если они не хотят разоружаться раньше врага. Коммунисты могут атаковать и затем они смогут обороняться. Возможны любые ситуации». Это была скорее игра в войну, чем серьёзное предложение, но это демонстрировало мысли об усилении борьбы, приходившие ему в голову в то время. Как сказал Г.М. Маленков, второй сталинский представитель на конференции Коминформа, борьба не задумывалась, как неизбежный вооружённый конфликт. Желание империалистов развязать войну было всего лишь замыслом, но их способность сделать это была совсем другим делом.

Действительно, для Сталина намерение развязать холодную войну было не только защитой советских интересов, но и желанием нанести политическое, и идеологическое поражение поджигателям войны с запада. Даже в разгар холодной войны в конце 1940-х и начале 1950-х годов, когда в Европе началась поляризация, когда военные лагеря были сформированы, когда конфронтация развивалась, Сталин продолжал борьбу за последний мир, который он рассматривал, как своё завещание.

Глава 11. Генералиссимус дома: внутренний контекст сталинской послевоенной внешней политики

«Мы победили потому, что нас вёл к победе наш великий вождь и гениальный военачальник, Маршал Советского Союза Сталин!», — провозгласил Жуков во время Парада Победы на Красной площади 24 июня 1945 года. Через четыре дня был опубликован указ о присвоении Сталину звания генералиссимуса. Первым, кто удостоился такого ранга в России, был Александр Суворов, великий царский военачальник времён наполеоновских воин(?).

На Потсдамской конференции, однако, Сталин говорил Черчиллю, что желает, чтобы к нему обращались, как к маршалу. Сталин не любил мундир генералиссимуса и продолжал носить свою маршальскую форму всякий раз, когда появлялся на публике. Но титул генералиссимуса принял. «Если мы разгромили гитлеризм», — сказал Г.Ф. Александров, начальник советской пропаганды, на митинге в память Ленина в январе 1946 года, «то это потому, что во главе советского народа был великий главнокомандующий, генералиссимус Сталин».

Сталин обычно дистанцировался от своего личного культа, доходившего почти до обожествления. В высшей степени уверенно можно сказать, что он видел политическую выгоду обожествления своего имиджа, но, в противоположность обычным диктаторам, не заблуждался, считая, что это действительно правда. Как известно, он ругал своего сына Василия, старавшегося использовать значимость своей фамилии: «Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин — это советская власть. Сталин — это то, что в газетах и на портретах, не ты, даже не я!»

Но впоследствии, после Великой победы над нацистской Германией, Сталин был соблазнён собственной пропагандой. В марте 1947 года например, он позволил опубликовать свою переписку с полковником Разиным, инструктором военной академии имени Фрунзе, который задал вопрос, останется ли действительной ленинская положительная оценка Клаузевица, великого немецкого военного стратега девятнадцатого века.

Сталин ответил, что Ленин не был экспертом в военных делах (не то, что его преемник, разумеется), и взгляды Клаузевица на стратегию устарели ввиду развития военных технологий. Сталин отверг культовое содержание письма Разина написав, что панегирик его имени огорчителен, но закончил свою реплику, введя недосказанное сравнение самого себя «с великим военным деятелем прошлого, который понял важность контрнаступления в войне».

Концепция контрнаступления опиралась на идею поглощения вражеской атаки и затем на переход к массированной контратаке, обеспечивающей решающую победу. Это была одна из ключевых идей в раннем послевоенном обсуждении уроков Великой патриотической войны, и это послужило объяснением, и оправданием поражений Красной Армии, и отступлений в первые годы войны.

После публикации сталинской переписки с Разиным концепция контрнаступления стала даже наиболее разработанной в советской истории войны, по принципу, что лучше рассказать так, чем обойти молчанием военные катастрофы 1941–1942 годов, представить поражения Красной Армии и отступления, как часть тщательно рассчитанной стратегии изгнания противника.

Апогей культа сталинского военного гения наступил после публикации в 1951 году книги маршала Климента Ворошилова «Сталин и вооружённые силы СССР», обширной хроники о советском диктаторе. В главах о Великой патриотической войне советские военные успехи были представлены, как единоличная заслуга Сталина. Ворошилов сделал заключение, что победа Красной Армии в войне явилась триумфом сталинской военной науки и гениального руководства великого Сталина.

Сталинские генералы признали умаление своей роли в сравнении со «светочем», подтвердив тем самым лояльность. Единственным исключением был Жуков, осчастливленный похвалой Сталина, но не собиравшийся молчать о собственном вкладе и успехах на посту заместителя Верховного командующего. Конечно, после войны звезда Жукова сверкала ярко. В 1945–1946 годах он служил командующим группы советских войск в оккупированной Германии.

В марте 1946 года Жуков был отозван в Москву и назначен командующим всеми сухопутными войсками. Но вскоре после возвращения домой он пал жертвой интриги, обвинённый в том, что превозносил собственную руководящую роль в ходе войны и притязал на все главные наступательные операции, включая те, в которых участия не принимал. Положение Жукова осложнялось тем фактом, что назначение его на новый пост стало результатом подковёрного конфликта с другими генералами, оттиравшими друг друга в сложившейся послевоенной иерархии в Красной Армии.

Куда бОльший вред принёс арест в апреле 1946 года генерала А.А. Новикова, прежнего главы Красной авиации и близкого друга Жукова. Новиков был арестован, как соучастник так называемого «дела авиаторов» — чистки советской авиационной промышленности вследствие обвинений, что в ходе войны военные самолёты выпускались низкого качества. Жуков напрямую не был вовлечён в дело, а его громадный престиж и служба в военное время вместе со Сталиным означали, что для привлечения его к ответственности вместе с Новиковым, и заключения в тюрьму шансы были невелики.

Но в июне 1947 года Жуков был понижен до командующего Одесском военным округом и затем, в феврале 1947 года, выведен из кандидатов в члены Центрального Комитета партии, как занимающий антипартийную позицию. Это последнее событие подсказало ему мысль написать Сталину, попросив о личной встрече, чтобы «разъяснить» клевету, распространённую о нём. Через несколько дней Жуков написал пресмыкательское письмо с восхвалениями советского вождя, в котором он признавался, что в ходе войны был эгоцентричен, нетактичен и непочтителен в общении со своими коллегами из состава высшего командования, включая Сталина.

Несмотря на письмо, содержавшее просьбу Жукова поверить ему, Сталин даже не потрудился ответить. Жуков остался в опале, и в 1948 году был переведён даже на более низкий пост командующего Уральским военным округом. На выпущенном в 1949 году плакате, изображавшем Сталина и его генералов, планирующих и разрабатывающих великое контрнаступление под Сталинградом, для Жукова места не нашлось. С другой стороны, он сохранил звание маршала, и это стало знаком для реабилитации в начале 1950-х.

В июне 1951 года Жуков сопровождал Молотова в составе делегации, отправлявшейся в братскую Польшу, и произнёс речь в Варшаве о польско-советском единстве, в которой провозгласил Сталина мудрым военным, и политическим вождём. В 1952 году Жуков был восстановлен в кандидатах в члены Центрального Комитета. Другим советским генералам повезло меньше. В декабре 1946 года генерал Гордов, который командовал Сталинградским фронтом в 1942 году, и генерал Рыбальченко, его начальник штаба в Приволжском военном округе, были сняты за диссидентские высказывания о Сталине. Оба были арестованы и позднее расстреляны.

Сталинское обращение с Жуковым после войны было типичным брутальным пренебрежением при любом признаке, или проблеске нелояльности. Это делалось также для поддержания авторитета, если сталинский заместитель Верховного командующего, спаситель Ленинграда и Москвы, освободитель Польши, завоеватель Берлина, командующий парадом Победы 1945 года, мог впасть в немилость, то ясно, что могло произойти с другим.

Но это был не просто вопрос сохранности генералов на их постах. Сталин хотел определить послевоенную роль для военных, которые должны были сознавать своё значение, но не угрожать ни ему, ни доминированию коммунистической партии в советском обществе. Он сделал это в указе, опубликованном в феврале 1946 года к 28-й годовщине создания Красной Армии. Хотя Сталин превозносил победу Красной Армии и понесённые жертвы, он указал, что война не могла быть выиграна без полной поддержки советского народа, и руководства коммунистической партии.

Главной задачей Красной Армии в мирное время, сказал Сталин, было обеспечение мирной реконструкции страны и содействие восстановлению государственной экономики, и военной мощи. Он закончил обычной здравицей: «Да здравствует победоносная Красная Армия». Но общий тон послания был очевиден: военным не придётся купаться в лучах военной славы, или рассчитывать на особый статус в советском обществе.

Чтобы подчеркнуть полный контроль над Вооружёнными Силами, Сталин сохранил за собой пост наркома обороны и назначил политического комиссара Николая Булганина своим заместителем. В 1947 году Булганин сменил Сталина на посту министра обороны и был произведён в маршалы. В 1949 году маршал Василевский стал министром обороны, но за Булганиным остался полный контроль над военной промышленностью.

Принятие Сталиным военного обличья в ходе войны и после неё было лишь одной из сторон его менявшегося публичного идентитета. Другой гранью стало формирование его имиджа международного государственного деятеля. После войны Сталин не присутствовал ни на одной международной конференции, но продолжал принимать поток иностранных дипломатов и политиков, и договариваться с ними напрямую. В ходе ранних послевоенных лет он был очень заметен на дипломатических приёмах, церемониях подписания договоров и давал целый ряд интервью по международным вопросам.

Наиболее поразительной особенностью послевоенного образа Сталина, с дипломатической точки зрения, была его полная идентичность с лидерами народных демократий Восточной Европы. В то время, как Сталин часто заявлял о серьёзном желании наладить послевоенное сотрудничество с Британией и США, постоянный поток совещаний, встреч, и коммюнике с коммунистическими союзниками в Восточной Европе демонстрировал совершенно другое: значение Великого Альянса резко понизилось в сравнении с возникающим советским блоком.

После войны Сталин был поглощён главным образом международной политикой, наполнявшей его жизнь вместе с экономикой день за днём. Сталинская практика невмешательства в экономические дела в военное время значительно изменилась. Использование властного подхода привело к развитию бюрократии, административных процедур и технократической целесообразности.

Советские партийные и государственные органы извлекли огромную пользу из отхода Сталина от предвоенной методики постоянных кризисов, и внезапных изменений, когда стимулом к успеху служили репрессии, и террор, и перехода к повседневной рутине, профессионализации, и разрастающемуся бюрократизму. При новом экономическом порядке средний слой технических работников, управленцев и гос. чиновников стал создавать внутри системы сталинского послевоенного режима собственный устойчивый, и безопасный мирок со всем необходимым для жизни.

В то время, как личные сталинские послевоенные приоритеты формировались на глазах военного и дипломатического руководства, приоритетом страны была реконструкция, и переход к социальному, и экономическому режиму мирного времени. Послевоенные внутренние процессы были задуманы для восстановления нормальной социальной и экономической жизни. Это стало весьма важной задачей для страны, которая была не только опустошена и травмирована войной, но и испытала десятилетний период национального подъёма в 1920-х, и 1930-х годах.

В октябре 1945 года Сталин уехал в отпуск на Чёрное море, в первый из серии продолжительных послевоенных отпусков, которые означали, что он отлучался из Москвы более, чем на 5 месяцев в конце каждого года. Стали сказываться последствия войны и возраст — ему было 66 лет. Он продолжал тяжёлую работу даже в отпуске, но менее интенсивно в сравнении с военным временем. Новый рабочий ритм Сталина означал, что он стал перекладывать часть своих обязанностей на подчинённых, что дало ему больше времени и досуга.

Действительно, наиболее поразительной чертой сталинских послевоенных отношений с коллегами по политбюро был непочтительный тон в общении. Он был всегда грубым, жестоким и невоспитанным, но теперь бранил своих товарищей в запугивающей манере старшего менеджера, имеющего дело с младшими клерками, не выполняющими свои обязанности как следует. Как указал Александр Верс, в конце 40-х годов Сталин приобрёл репутацию «сердитого старика», что достаточно подтверждается сталинской послевоенной перепиской с членами политбюро, которые были абсолютно мелкими персонажами в сравнении с товарищами его ближнего круга.

Послевоенная реконструкция

Отсутствие Сталина в Москве осенью 1945 года означало, что прочтение речи, посвящённой 28-й годовщине большевистской революции выпадало Молотову. Одной из главных тем его речи были последствия войны. Согласно Молотову, «немецко-фашистское вторжение» разрушило 1710 городов и 70.000 деревень, 6 миллионов зданий; уничтожено, или повреждено 31850 промышленных предприятий; разрушено, или разграблено 98000 колхозных ферм; 25 миллионов человек стали бездомными. Эти суровые цифры были необходимы для понимания ущерба, нанесённого стране войной, и тяжести восстановления.

Согласно подсчётам Марка Харрисона, война обошлась Советскому Союзу в 25 % его имущественных активов, при этом погибло 14 % предвоенного населения. Молотов не привёл цифр людских потерь, но официальная советская цифра была 7 миллионов убитых. На самом деле безвозвратные потери были значительно выше, и дополнительно погибло от 15 до 16 миллионов гражданских лиц. Получивших физические увечья и психологические травмы насчитывалось более 10 миллионов.

Осложняло задачу послевоенного восстановления то, что в западных пограничных районах Белоруссии, Украины и балтийских государств, на территориях, присоединённых к СССР только в 1939–1940 годах, не была завершена советизация, прерванная войной. Этому мешало и проведение антиповстанческой кампании против десятков тысяч националистических партизан. На западной Украине, например, по ориентировочным оценкам, антикоммунистические партизаны за период с 1945 по 1951 год убили 35000 человек, советских военных и партийных работников.

В Литве 100.000 человек принимали участие в борьбе, чтобы помешать установлению коммунистической власти. В отместку советская власть уничтожила, посадила в тюрьмы и депортировала десятки тысяч сопротивляющихся. С другой стороны, в местах обитания этнических групп подозреваемые в нелояльности были мишенью для преследований и депортаций. В ходе войны НКВД депортировал 2 миллиона поволжских немцев, крымских татар, казаков, чеченцев и ряд других тюркских народов в восточные районы СССР.

Основной причиной было то, что эти этнические группы были коллективными пособниками врага. Но депортации не прекратились после победы. Среди сотен тысяч послевоенных жертв депортаций были прибалты, финны, греки, молдаване, украинцы, белорусы. Другой поток этнической миграции возник при изменении границы между Польшей и СССР, в результате чего 2 миллиона поляков, живших в Белоруссии и на Украине, и полмиллиона украинцев, русских, белорусов, и литовцев переселились в противоположных направлениях.

Одним из наиболее неотложных приоритетов для режима была интеграция в советское общество миллионов возвратившихся с войны ветеранов. Между 1945 и 1948 годами 8 миллионов советских солдат были демобилизованы. Все они должны были получить жильё, работу и войти в социальную, культурную, и политическую жизнь. Многие так называемые фронтовики были членами коммунистической партии, так как 6 миллионов военнослужащих вступили в партию, и к концу войны 2/3 из числа членов ком. партии были люди, принятые во время войны.

После войны большинство в партии составляла хорошо образованная молодёжь. Больше, чем до войны стало представителей интеллектуальных профессий. В партии доминировали мужчины, женщин было от 14,5 до 18,3 % от общего числа. После войны молодые образованные мужчины-фронтовики играли основную роль в жизни партии. Как следствие этого сдвига поколений, склонность к политической и идеологической активности сместилась к управленческой, и технической компетентности. И роль партии свелась к государственному и экономическому управлению более, чем в 30-х годах, когда ограничивались популистскими кампаниями контроля над бюрократией.

Эта деполитизация не полностью произошла в советском партийном руководстве, которое предпринимало шаги, чтобы противопоставить процессу ряд кампаний по политическому и идеологическому обучению, что отражало изменение сталинского стиля руководства после войны. Все, руководители и подчинённые, применяли опыт военного времени, разрешавший бОльшую индивидуальную, и групповую самостоятельность в решении местных проблем, и достижении указанных целей различными путями.

Демобилизация началась в июне 1945 года со старших возрастов. К концу 1945 года около 5 миллионов военнослужащих было демобилизовано. Ветеранам обеспечили новую одежду, питание и транспорт до дома, и денежное довольствие. Возвратившиеся имели право поступить на прежнюю работу, но многие сотни тысяч переселились в различные места, включая большое количество крестьян, отправившихся в города, тем самым добавив проблем с обеспечением жильём и спросом на рабочие места.

В сентябре 1945 года военные действия официально завершились, и власть перешла к гражданской администрации, и гражданским судам. 4 сентября ГКО (Государственный комитет обороны) был упразднён и его экономические функции переданы Совету Народных комиссаров. Внутри Совета произошли различные структурные изменения. Реорганизация достигла пика в 1947 году с введением «секторных» бюро с ответственностью в различных областях экономики. В марте 1946 года комиссариаты были преобразованы в министерства, и народные комиссары стали министрами. Изменения были утверждены мартовским (1946 года) Пленумом Центрального Комитета, первым с января 1944 года. На Пленуме председательствовал Сталин, который объяснил изменение в номенклатуре следующим образом:

«Название Народный Комиссар… отражало период нестабильности, период гражданской войны, период революционного перелома… Этот период закончился. Война показала, что наш общественный порядок очень силён и не соответствует такому названию, которое относилось к периоду нестабильного социального порядка, который изменился и стал нормальным… Пришло время изменить наименование „народный комиссар“ на „министр“. Народ это хорошо поймёт, так как комиссары сейчас везде. Это конфузит людей. Нужно знать, кто есть кто.» (Смех в зале.)

В октябре 1945 года был издан указ о выборах в Верховный Совет. Выборы были проведены в феврале 1946 года. Через месяц новоизбранный Верховный Совет принял следующий пятилетний план. Первоначальной целью восстановления экономики было достижение довоенного уровня производства 1940 года, хотя бы только ценой продолжения ограничений жизненных стандартов и обеспечения дисциплинарного режима работы. Рацион питания военного времени сохранялся до декабря 1947 года. Одновременно проводился поток реформ, которые радикально сократили ценность рубля и изъяли излишек наличности в экономике до уровня, максимально снижавшего инфляцию.

Голод и кризисное положение с продуктами питания в 1946–1947 годах вызвали значительное изменение облика режима. Летом 1946 года случилась засуха, урожай «сгорел», а последовавшая зима была исключительно тяжёлой. Поставки продуктов питания по ленд-лизу, которыми кормили треть населения в ходе войны, прекратились в 1945 году. Объединённые нации смогли предоставить только ограниченную помощь. Германия и другие бывшие враждебные государства выплачивали репарации, но этот источник был очень слаб. В результате от одного до полутора миллионов советских людей умерли от голода или вызванных голодом болезней.

Как показал Дональд Файлзер, лишения в ранний послевоенный период дали парадоксальный эффект укрепления сталинского режима. С одной стороны, население было истощено повседневной борьбой за выживание, оно не имело ни времени, ни энергии для организации социального протеста и пассивно отнеслось к удару судьбы, лишившей их надежды на здоровье, и свободное будущее после войны. С другой стороны, улучшение условий жизни в поздние сороковые и ранние пятидесятые годы обеспечило режиму кредит доверия. Улучшилось распределение помощи народу, что создало видимость окончательной нормализации.

Выборы 1946 года

Наиболее важным признаком политической «нормализации» стало проведение выборов в Верховный Совет. Это предоставило населению шанс вынести свой вердикт режиму, и изменениям, произошедшим в ходе войны. Хотя коммунистическая партия была единственной, и на каждый избирательный округ приходился только один кандидат, и тот представлял партию, по словам Елены Зубковой: «атмосфера выборов», это было «нечто, подобное национальному празднику», и «демонстрацией, что люди доверяют власти реально, а не только делают вид».

Согласно официальной статистике было зарегистрировано 101.717.686 избирателей, 99,7 % из них приняло участие в выборах. На этих выборах 818.955 человек вычеркнули имя номинального кандидата в бюллетене и, тем самым, высказали недоверие. В странах прибалтики общее число воздержавшихся и высказавшихся отрицательно было наиболее высоким, составив, например, в Литве до 10 %. Нет сомнения, что уровень инакомыслия был значительно выше везде в СССР, как и при любых свободных выборах.

Но мнение большинства показало, что народная поддержка сталинского режима была сразу после войны очень высока. Сталин привёл страну к великой победе, и советский народ глядел в будущее оптимистично, несмотря на огромную проблему послевоенного восстановления. Интеллигенция надеялась, что послевоенное смягчение сталинского режима в области культуры будет продолжено. Культ личности был абсурдным, но пропаганда в течении многих лет внедрила его в сознание людей. Среди большинства народа он был самой почитаемой, авторитетной и выглядевшей наиболее великодушной фигурой.

Кампания выборов в Верховный Совет достигла кульминации 9 февраля 1946 года. Сталин лично выступил перед избирателями своего московского избирательного округа, с великой помпой, в зале Большого театра оперы и балета. Сталин начал свою речь с идеологически ортодоксальной точки зрения, что вторая мировая война произошла из-за экономических противоречий капитализма и империализма.

Хотя война столкнула фашистские государства с миролюбивыми странами, такими, как Британия и США, она также вовлекла в конфликт и СССР, и вызвала создание советско-западного альянса, что придало войне освободительный, и антифашистский оттенок. Сталин отметил много проблем, поставленных войной перед советской социальной системой, указав, что «советская социалистическая система оказалась действительно народной системой, пользующейся громадной поддержкой».

Война также продемонстрировала, по словам Сталина, успех советской системы, как многонационального государства, в котором сочетались дружба и сотрудничество между составляющими его народами. Сталин высоко оценил роль коммунистической партии в подготовке страны к войне, которая придала приоритет тяжёлой промышленности в строительстве национальной обороны. Говоря о будущем, Сталин отметил задачу нового пятилетнего плана в увеличении производства повышении жизненного уровня населения. В заключении он сказал об отношениях между коммунистической партией и беспартийными.

В прошлом коммунисты относились к беспартийным с недоверием, так как они находились под буржуазным влиянием. Сейчас, однако, коммунисты и беспартийные являются членами сильной советской социальной системы: «Живя вместе в одном общем коллективе, они сражались вместе для укрепления могущества нашей страны. Вместе они сражались и проливали кров(ь)… ради свободы и величия нашего отечества. Вместе они ковали победу над врагами нашей страны. Единственное различие между ними — партийность, одни являются членами партии, другие нет. Но это формальное отличие. Важно то, что они имеют общую цель».

Кампания против Запада

В сталинской речи, посвящённой выборам, отражена вера в силу и будущность советской системы. Сходные сантименты высказывались и в предвыборных речах основных сталинских приближённых. Однако, в рассуждениях раннего послевоенного периода не предсказывалось ничего хорошего: считалось, что роль СССР в достижении победы не будет признана за границей в достаточной степени, что будут предприняты международные усилия, чтобы лишить Советский Союз плодов победы. Наиболее ясной речью такого рода во время предвыборной кампании была речь Георгия Маленкова, заместителя Сталина (по партаппарату):

«В истории много случаев, когда победы уходили из рук победителя. Этого с нами не случится. Мы должны, в первую очередь, консолидировать и дополнительно усилить наше советское социалистическое государство… И мы должны помнить, что наши друзья будут уважать нас до тех пор, пока мы будем сильны».

В своей предвыборной речи Андрей Жданов, сталинский идеологический начальник, предупреждал, что «даже среди миролюбивых наций есть реакционные элементы, которые враждебны Советскому Союзу… вы знаете, что наша политика мира и безопасности… не всегда приветствуется. Мы не ждём благодарности от всех, но мы будем особо бдительны». Жданов вернулся к этой теме в ноябре 1946 года, когда произносил речь по поводу очередной годовщины революции. Он также резко прокомментировал трактовки Советского Союза и советского народа в западной прессе:

«Читаю и удивляюсь, как быстро русские изменились. Когда проливалась наша кровь на полях сражений, они восхищались нашей храбростью, мужеством, высокой моралью и безграничным патриотизмом. И сейчас, когда мы пожелали, при сотрудничестве с другими нациями, получить равные права в международных делах, они начали обвинять нас в злоупотореблениях и клевете, очернять, и ругать нас, говоря в то же время, что у нас невыносимый, и подозрительный характер».

То, что говорил Жданов публично, столь же жёстко излагалось Советами при международных переговорах. В конце войны Совинформбюро, правительственный пропагандистский орган, подготовил серию документов о своей активности и о западных контрдействиях. Согласно Совинформу, идёт война между советской и западной пропагандой за границей, борьба весьма тяжёлая, поскольку реакционные круги на западе ведут массированную антикоммунистическую клеветническую кампанию.

В этой антисоветской кампании, поддержанной и спонсируемой информационными агентствами Англии, и США, особенно вредную роль играют социал-демократические элементы в рабочем движении. Подобные темы освещались в закрытом издании Центрального Комитета «Вопросы внешней политики». Статья за статьёй указывали на возрождение и рост реакционных кругов в западных странах, на развивающуюся борьбу между про- и анти-советскими силами, особенно внутри европейского рабочего движения.

Большинство подобных анализов было опубликовано в «Новом времени» (Послевоенный наследник издания «Война и рабочий класс») и во всей советской прессе. В марте 1946 года Сталин лично вмешался в драку, опубликовав длинный ответ на речь Черчилля про «железный занавес», где изобразил британского экс-премьера, как антибольшевистского реакционера, который является сторонником войны с СССР. Советскому народу хватило маленькой подсказки в этой полемике. Как отметил чехословацкий коммунист Зденек Млинер, учившийся в Советском Союзе после войны:

«Фундаментальным посылом было то, что Советский Союз, решив судьбу человечества в ходе войны, понёс громадные потери. И, таким образом, получил право на особое уважение всех наций. Этот народ рассматривает любую критику, как оскорбление памяти погибших. В этом они едины со своим правительством, однако критикуют их совсем по другому вопросу».

В ответ на западное возросшее возмущение Советами и подозрительность, в России развернулась ура-патриотическая, и националистическая кампания, подчёркивавшая уникальное достоинство СССР. Последствием этой кампании явились сталинские претензии на место, которое должен занимать СССР, как победитель, в послевоенном мире. Сталин рассчитывал на значительно бОльшее признание и уступки со стороны своих партнёров по Великому Альянсу, чем в действительности получил.

Особенно раздражало Сталина отстранение СССР от послевоенной оккупации Японии, и признаки того, что Британия, и США нарушают договорённости Ялты, и Потсдама по советской сфере влияния в Восточной Европе. Сталин ответил жёстким подходом к переговорам с англо-американцами, обругав их тесное сотрудничество по любым вопросам, назвав его «подобострастным» (лакейским — со стороны англичан?). Более всего пострадал от этого Молотов, чаще контактировавший с иностранцами и наделавший достаточно ошибок. В ноябре 1945 года, например, Сталин покритиковал Молотова, допустившего публикацию речи Черчилля в СССР:

«Я думаю, публикация черчиллевской речи, восхваляющей Россию и Сталина… это ошибка. Черчилль нуждался в этом панегирике, чтобы успокоить свою виноватую совесть и замаскировать враждебное отношение к СССР, и, особенно, замаскировать тот факт, что он, и его ученики в лейбористской партии являются организаторами англо-американо-французского блока против СССР. Мы только помогаем этому джентльмену, публикуя речи такого рода.

У нас достаточно много функционеров высокого ранга, которые впадают в дурацкий восторг, когда хвалят черчиллей, трумэнов, барнсов… На мой взгляд, такой настрой является ошибочным… Тяжёлую борьбу придётся вести с пресмыкательством перед иностранцами. Но если мы продолжим публиковать речи, подобные этой, мы только будем культивировать пресмыкательство и низкопоклонство. Я не упомянул тот факт, что советские вожди не нуждаются в похвалах иностранных лидеров. Лично меня это раздражает».

Возможно, как полагают некоторые, что вспышки, подобные этой, планировались Сталиным для поддержания дисциплины среди коллег из Политбюро, и для подтверждения своего превосходства над ними после войны. Однако, Сталинское негодование выглядит подлинным, и сомнительно, что он чувствовал угрозу иначе, нежели Молотов. Война укрепила сталинскую диктатуру внутри политбюро, и его роль в достижении победы Советами неоспорима с политической точки зрения.

Если элемент расчёта в сталинской кампании против низкопоклонства перед западом и присутствовал, то это было вызвано его беспокойством о влиянии на советское общество контактов с капиталистическим миром. Война и Великий Альянс открыли Советский Союз для потока иностранного политического, культурного, и экономического влияния, и это дало великие надежды на продолжение процесса в мирное время. Летом 1944 года, например, советский писатель Всеволод Вишневский представил яркую картину культурного сосуществования после войны:

«Когда окончится война, жизнь станет очень приятной. Великая литература возникнет, как результат нашего опыта. Расширятся контакты с западом. Все смогут читать, что им нравится. Будут обмены студентами, заграничные поездки советских граждан облегчатся».

В конце войны Сталин был уверен в советской системе и своей власти, но это не означало, что он отказался от собственных предвоенных взглядов, что классовая борьба продолжится при социализме, или от опасения негативного влияния на советский народ капиталистического воздействия. Именно это вызвало суровое обращение с советскими гражданами и военнопленными, репатриированными из оккупированной нацистами Европы.

Все вернувшиеся подверглись допросам в транзитных лагерях НКВД. Около 4 миллионов было репатриировано. Из них 2.660.906 были отпущены домой, 801.152 были возвращены в вооружённые силы, 608.095 были зачислены в рабочие батальоны министерства обороны, 272.867 были признаны виновными в различных проступках и преступлениях, и переданы для исполнения наказания в НКВД, 89.468 оставались в транзитных лагерях, как обслуживающий персонал, при проведении процесса репатриации до начала 50-х годов.

Процесс расследования был спланирован так, чтобы с корнем вырвать предателей и шпионов. Беспокоило то, что около миллиона советских граждан служили в армиях стран Оси в ходе войны, половина в военных формированиях, остальные, как гражданские служащие — считалось, что часть из них была захвачена немцами в плен, или вывезена для рабского труда. Для офицеров высокого ранга попадание в плен признавалось допустимым только после тяжёлого ранения, при котором они уже не могли сражаться. Но главной целью создания транзитных лагерей было не выявление и наказание предателей, но проверка лояльности граждан, возвращающихся из-за рубежа.

Ждановщина

Летом 1946 года сталинская кампания против западного капиталистического влияния приняла новый радикальный поворот, когда ЦК партии принял указ, нанёсший удар по ленинградским журналам «Звезда» и «Ленинград» за публикации, «культивирующие дух, враждебный советскому народу, низкопоклонство перед модернистской буржуазной культурой запада». Через два дня, 16 августа, Жданов произнёс речь на заседании ленинградского отделения союза писателей, осудив сатирика Михаила Зощенко и поэтессу Анну Ахматову.

Зощенко позорил советских людей, описывая их, как «лентяев и моральных выродков, полных, и примитивных дураков». На Ахматову было указано, как на индивидуалистку, которая представляет собой «смесь монашки и шлюхи». Без лишних разговоров обоих писателей изгнали из союза, в то время, как редколлегия «Звезды» была реорганизована, а журнал «Ленинград» закрыт совсем.

В сентябре 1946 года ЦК издал постановление об идеологически невыдержанных фильмах, включая вторую часть «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна, который был назван искажающим прогрессивную роль грозного царя в российской истории. Культурная чистка прошлась по театрам и музыке. В феврале 1948 года композитор Шостакович был раскритикован, как антисоветский формалист. Годом позже советская театральная критика была обвинена в отсутствии патриотизма. Главным форумом для этих обвинений служил новый журнал «Культура и жизнь», издававшийся ждановским департаментом.

Этот разворот в культурной политике, известный, как ждановщина, был инициирован и отдирижирован Сталиным, который проверял, и редактировал все главные публичные заявления на эту тему. Сталинские мотивы стали ясны из одного рассказа Жданова в августовской речи 1946 года:

«Некоторые наши литераторы считают себя не учителями, а учениками (и)… угодливо сползают к раболепному тону перед филистёрской иностранной литературой. Пристало ли это нам, советским патриотам, которые построили советскую систему, в сотни раз лучшую и более высокую, чем любая буржуазная система? Пристало ли нашей передовой советской литературе… раболепствовать перед филистёрской буржуазной литературой запада с её узкими взглядами?»

В своих мемуарах Константин Симонов рассказал об эпизоде, произошедшем в мае 1947 года, когда он, вместе с несколькими чиновниками из союза писателей, беседовал со Сталиным, желая обсудить выплаты роялти, но советский вождь заговорил о недостаточном воспитании интеллигенции в духе патриотизма. «Если вы возьмёте нашу среднюю интеллигенцию — научную интеллигенцию, профессоров и докторов, они конечно не имеют развитого чувства советского патриотизма. Они заражены неоправданным восхищением зарубежной культурой… Эта старая традиция берёт начало при Петре Великом… пресмыкаться перед иностранщиной, перед дерьмом».

Hе только артисты подвергались критике за низкопоклонство. В 1947 году прошло публичное обсуждение книги об истории западной философии под председательством начальника пропаганды. Он обвинил авторов в недооценке русского вклада в историю философии и отсутствие ссылок на идеологический разрыв марксизма с западной традицией. Жданов не объяснил, почему в таком случае книга получила Сталинскую премию после публикации в 1946 году.

Другим советским интеллектуалом, подвергшимся нападкам в 1947 году был Евгений Варга. Его грехом была публикация книги, в которой утверждалось, что радикальные изменения в характере капитализма в результате войны увеличивают роль государства в управлении экономикой, и что эти изменения повышают уровень трансформации западных государств в сторону социализма.

Когда книга была опубликована в 1946 году, взгляды Варги вполне соответствовали концепции Сталина о послевоенной народно-демократической Европе, вставшей на путь социально-экономических реформ и мирной политической борьбы. Но возникновение атмосферы холодной войны в 1947 году поставило Варгу в тяжёлое положение оппонента в коммунистической партии и советской академии с началом критики его книги. В конце концов Варга публично покаялся в своих неортодоксальных взглядах, но его исследовательский институт и журнал, где он публиковался, были закрыты.

В естественных науках кампания против пагубного западного влияния приняла своеобразную форму «суда чести». Первыми жертвами этого процесса стали учёные-медики Нина Клюева и её муж Григорий Роскин. Летом 1946 года их лабораторию посетил новый посол США Уолтер Беделл Смит. Впоследствии Клюева и Роскн направили копию рукописи своей книги по лечению злокачественных опухолей для получения учёной степени доктора наук в США. В начале 1947 года это привлекло внимание Сталина.

По его инициативе правительство издало резолюцию по формированию судов чести во всех центральных аппаратах советского государства для проверки наличия антипатриотических, антигосударственных и антисоциальных действий тамошних чиновников, и работников. Во исполнение постановления суд чести министерства здравоохранения проверил случай Клюевой и Роскина, действовали ли они корректно, или нет, передав секреты советской медицинской науки иностранцам. В своём представлении суду чести Жданов указал, что двое учёных действовали индивидуалистически и без согласования с вышестоящими.

Но обвинений в преступных действиях Клюевой и Раскину не предъявлялось. Решением так называемого суда чести было указано, что этот случай должен стать политическим и идеологическим уроком опасности сношения с иностранцами. (Этот судебный процесс прошёл публично, перед аудиторией в 800 человек). Центральный Комитет дал закрытый циркуляр для членов партии: «О деле профессоров Клюевой и Роскина». Документ критиковал «раболепие и пресмыкательство перед иностранцами», призвав «воспитывать советскую интеллигенцию в духе советского патриотизма», и предостерегая против «низкопоклонства, и раболепия перед западной буржуазной культурой».

Патриотический императив был очевиден также в так называемом деле Лысенко. Трофим Лысенко, советский биолог, специализировавшийся на растениеводстве, полагал, что на пробретение новых свойств растений может влиять наследственность и окружающая среда. Его взгляды привели к конфликту с советскими генетиками, которые утверждали, что наследование, это функция генов, а не влияние изменений окружающей среды, или научных манипуляций над природой.

Продолжительные дебаты между этими двумя фракциями в советской биологии закончились неожиданным разворотом событий в аперле 1948 года, когда Юрий Жданов, сын Андрея, стоявший во главе научной секции ЦК, выступил с лекцией, критикующей взгляды Лысенко. Лысенко написал Сталину жалобу. Результатом было официальное одобрение позиции Лысенко, давшее дорогу публикации в «Правде» материалов конференции от июля-августа 1948 года, где излагались взгляды Лысенко и были разгромлены генетики, критиковавшие его. Лысенко возможно был слабым учёным, но ловким политиком, и постарался выставить свою позицию, как «советскую», в противоположность «западной» науке, и «материалистическую, прогрессивную, и патриотическую биологию» противопоставил «реакционной, схоластической, и иностранной» биологии.

Лысенко стал триумфатором, так как Сталин поддержал его взгляды и высказал порицание Юрию Жданову за проталкивание своего личного мнения на наследственность в ходе дебатов по генетике. «В партии у нас нет персональных мнений, или персональных точек зрения», — говорил ему Сталин. «Есть только взгляды партии». Сталин поддержал взгляды Лысенко потому, что они во всём совпали с его собственными, с марксистской философией, призывавшей к радикальной трансформации мира.

В соответствии с этими взглядами советская пресса в октябре 1948 года анонсировала «Великий сталинский план преобразования природы», проект массовой высадки деревьев, засевания травой и создания 44.000 новых прудов, и водохранилищ. «Капитализм», — писала «Правда»: «не способен не только планировать преобразование природы, но и предотвращать грабительское использование её богатств».

В речи на выборах в феврале 1946 года Сталин сказал, что он был «уверен, что если мы поможем нашим учёным, то они вскоре превзойдут достижения заграничной науки». Двумя годами позже тон публичных рассуждений сместился к триумфальным заявлениям, что советские, и конечно русские достижения превосходят западные. «За всю историю великий русский народ обогатил национальную и мировую технику выдающимися открытиями, и изобретениями», — провозглашал обозреватель газеты «Правда» в январе 1949 года. Причиной, вызвавшей этот комментарий, стала сессия советской академии наук, посвящённая истории российской науки.

В том же месяце, в «Комсомольской правде» (газета молодых коммунистов) можно было прочесть заголовок: «Самолёт — российское изобретение». Согласно автору этой статьи:

«Невозможно найти хотя бы одну область, где русские люди не проложили бы новых дорог. А.С. Попов изобрёл радио. А.Н. Лодыгин создал лампу накаливания. И.К. Ползунов построил первую в мире паровую машину. Первый паровоз изобрели Черепановы… Крепостной крестьянин Фёдор Блинов полетел над русской землёй на самолёте тяжелее воздуха, созданном гениальным Александром Фёдоровичем Можайским за 21 год до братьев Райт».

Эта цитата показывает русификацию советской патриотической кампании. На всех официальных cталинских портретах исчезли все признаки его грузинского происхождения. Классический послевоенный портрет Сталина в полной парадной форме стал моделью для всех остальных. Сталин также предложил оказывать особое внимание русскому народу и его культуре, как бастиону против запада. 110-я годовщина смерти Пушкина отмечалась с большой помпой в 1947 году. В сентябре 1947 года было опубликовано поздравление, посвящённое 800-летней годовщине основания города Москвы:

«Величие Москвы состоит не только в троекратном освобождении нашей страны от иностранного угнетения — от монгольского ига, от польско-литовских интервентов и от французского вторжения. Величие Москвы состоит прежде всего в том факте, что она стала базисом объединения раздробленной России в единое государство с одним правительством, с одним вождём». В 1950 году Сталин опубликовал серию статей в «Правде» по марксизму и лингвистике (языкознанию), в которых защищал особые преимущества русского языка.

Возврат репрессий

Ждановщина усилилась с ухудшением советско-западных отношений. Начало кампании против запада было инспирировано недовольством Сталина отношениями с Британией и США, и беспокойством о проникновении западного влияния в советское общество. Культурная чистка 1946–1947 годов совпала с опасением Москвы, что будущему «великого альянса» угрожает рост влияния анти-советских сил в западных странах.

Развитие советского и русского ура-патриотизма совпало с началом холодной войны в 1947–1948 годах, и с началом идеологического соперничества с западом. Окончательно, в конце 40-х и начале 50-х годов, когда холодная война достигла своего пика, советская внутренняя политика развернулась к ксенофобии. Гражданам запретили контактировать с иностранцами, западные журналисты, работавшие в Москве, стали подвергаться грубой цензуре, иностранный туризм строго ограничили даже для советских чиновников, драконовские наказания были введены за предательство и выдачу государственной тайны.

В результате вернулся изоляционизм и менталитет осаждённой крепости, который характеризовал советское общество в 30-х годах. В этом контексте Сталин организовал новую волну судебных процессов, арестов и репрессий. Уровень сталинского послевоенного террора не достиг уровня и интенсивности ежовщины 1937–1938 годов, но это был горький удар по надеждам интеллигенции, что с победой начнётся эра либерализации.

На уровне руководства наиболее известным событием было так называемое «ленинградское дело» 1949 года. Повторная чистка ленинградского руководства последовала за обвинением, что оно дистанцировалось от Центрального Комитета и действовало самостоятельно. В оборот попал Наколай Вознесенский, глава государственной планирующей организации, Госплана. Он имел личные связи с ленинградскими вождями и попал под огонь при проведении заседания Совета Министров в связи с недостоверностью информации, и утерей секретных документов государственной важности.

Арестованным очень быстро были предъявлены обвинения в шпионаже. Ленинградские вожди были арестованы в августе 1949 года, а Вознесенский в октябре. В закрытом суде в Ленинграде, годом позже, всех признали виновными и расстреляли. Репрессии захватили чиновников среднего уровня в Ленинградской области, и более 200 человек были в результате приговорены к смерти, тюремному заключению или ссылке.

Истинные мотивы этой сталинской чистки остались неизвестны, но видимо он действительно был раздражён независимостью, выказанной ленинградскими вождями, и наказал их, как пример для других партийных лидеров, которые могли бы соблазниться на самостоятельные действия. Возможно также, что Сталин беспокоился о предложениях и планах, исходящих от ленинградцев, создать российскую компартию, аналогичную национальным партиям в других советских республиках. Такое движение всегда встречало сопротивление в советской коммунистической партии, так как существовала опасность поощрения великорусского шовинизма.

Сталин всегда предпочитал русский национализм и патриотизм, подготовленный так, чтобы он оставался под строгим контролем. В случае с Вознесенским сыграл роль элемент каприза Сталина, «бросившего его волкам». Вознесенский считал себя одним из сталинских доверенных лиц по экономическим делам. Когда Сталин решил, что Вознесенский злоупотребляет доверием и поставляет вводящую в заблуждение информацию, он был исключён из партии и передан в руки службы безопасности, невзирая на его жалкие уверения в вечной лояльности.

Очень маловероятно, что Сталин считал Вознесенского и других шпионами, и предателями. Скорее всего, как и в 1930-х годах, Сталин вероятно думал, что он, как и другие, мог переметнуться во враждебный лагерь, если не предпринять превентивных мер. Такая фантазия стала плодом холодной войны с западом и активизации западных разведок, действовавших посредством шпионских, и саботажных операций. На западной Украине и в прибалтийских странах они действовали совместно с местными силами сопротивления советскому правлению.

Опасение западного проникновения было даже более сильным при чистке еврейского антифашистского комитета (JАFС). Этот комитет был одним из ряда антифашистских организаций, созданных Советами в ходе Великой патриотической войны. Их работой были поездки для организации поддержки СССР среди советских евреев и евреев за границей. Комитет, возглавлявшийся Соломоном Михоэлсом, знаменитым актёром и театральным директором, включал много выдающихся советско-еврейских артистов, интеллектуалов, и учёных.

Комитет организовал (публичные) поездки в Москву, сбор средств за границей. Спонсировал еврейские издания, помогал евреям, попавшим в трудное положение после стремительного вторжения нацистов. В Советском Союзе он организовывал поддержку еврейской культуры и идентичности, предавал гласности факты об уничтожении евреев нацистами, проталкивал образование Еврейской Советской Социалистической Республики в Крыму.

В результате его активности за границей, члены комитета развили широкое сотрудничество с еврейскими организациями, включая сионистские, работавшие над образованием государства Израиль. После войны Михоэлс выступал за развитие JАFС в прогрессивную организацию, действующую за рубежом в поддержку Советского Союза. В аппарате коммунистической партии, однако, планировали свернуть комитет после войны. Недовольство аппаратчиков заключалось в том, что внутри организации важную роль в ходе войны играли националисты и даже сионисты.

Комитет, как указывали критики, освещает жизнь евреев в СССР, но не культуры других национальностей, таких, как русская, и не выказывает достаточную степень советского патроитизма. Комитет энергично опровергал эти утверждения, подвергающие сомнению его лояльность Советскому Союзу. В январе 1948 года, однако, Михоэлс был убит в Минске, официально в результате дорожного происшествия, но вероятно подстроенного советскими секретными службами.

В марте 1948 года к событиям добавился зловещий поворот в связи с представлением Сталину доклада Абакумова, главы советского министерства безопасности, утверждавшего, что «лидеры еврейского антифашистского комитета, будучи активными националистами про-американского направления, в сущности проводят антисоветскую националистическую кампанию». После приведения многочисленных примеров, подтверждающих его вывод, Абакумов в заключение подчеркнул, что его министерство обнаружило ряд американских и английских шпионов среди недавно арестованных еврейских националистов.

Несмотря на это ужасное предупреждение начальника службы безопасности, Сталин не предпринял немедленных действий по закрытию комитета. Некоторые аналитики предполагают, что комитету покровительствовал Жданов до своей смерти в августе 1948 года, но другие объясняют эту сдержанность влиянием послевоенного альянса Сталина с сионистами.

После войны фактически развился альянс между Советским Союзом и нарождающимся государством Израиль, хотя формально он оформлен не был. Главным советским мотивом был собственный интерес, однако существовали и некоторые симпатии вследствие бедствий, которые случились с европейским еврейством по вине нацистов. Советы не доверяли арабскому национализму, так как он идентифицировался с британским и американским влиянием, и они видели в сионизме полезное противопоставление западному влиянию на Среднем Востоке.

Московский предпочтительный выбор для решения палестинской проблемы основывался на учреждении независимого государства, которое будет отвечать интересам как евреев, так и арабов. Однако, когда наступил решающий момент, Советы были готовы голосовать за раздел Палестины на еврейское и арабское государства. Речь Андрея Громыко в ООН от мая 1947 года объявляла советскую позицию, которая почти что была учебником сионистской пропаганды:

«В ходе последней войны еврейский народ перенёс исключительное горе и страдания… Евреи на территориях, где хозяйничали гитлеровцы, подверглись почти полному физическому уничтожению. Большое количество выживших евреев Европы было изгнано из своих стран, своих домов и лишилось крыши над головой… Опыт прошлого показывает,… что западно-европейские государства были в состоянии предоставить адекватную помощь для еврейского народа, для защиты его прав и, что очень существенно, для жизни… Этот непростительный факт… объясняет стремление евреев образовать собственное государство. Будет несправедливо не принять это во внимание и отказать в праве еврейскому народу реализовать это стремление».

После образования Израиля в мае 1948 года последовало быстрое установление дипломатических отношений с Советским Союзом. В сентябре первый посол из Тель-Авива прибыл в Москву. Голда Мейерсон (более известная, как Голда Мейер, позднее ставшая премьер-министром Израиля) сообщила домой 12 сентября, что 20.000 человек отпраздновали декларацию об образовании Израиля в московской синагоге. 6 октября Мейерсон сообщила, что на Рош Хану (еврейский новый год) огромная толпа окружала большую синагогу в Москве и, что на улице её встретили громовыми приветствиями и возгласами на иврите.

Другие сообщения от неё свидетельствуют о развитии контактов между израильским посольством и JАFС. По всей вероятности эти события повлекли разворот Сталина против JАFС. Ни при каких условиях он не стал бы поддерживать независимую политическую активность. Только те проявления национализма и патриотизма, которые были разрешены, одобрялись, и спонсировались советским государством.

В ноябре 1948 года Политбюро окончательно приняло решение распустить JAFС, как центр антисоветской пропаганды, который регулярно поставлял антисоветскую информацию зарубежным разведагентствам. Хотя резолюция уточняла, что «никто не будет арестован», прошло немного времени до того, как ведущих членов JАFС взяли в оборот. Среди этих обвиняемых в еврейском национализме, сионизме и шпионаже был С.А. Лозовский, бывший заместитель комиссара по иностранным делам, который имел несчастье отвечать за деятельность JАFС после войны, несмотря на то, что он лично содействовал закрытию комитета.

На суде Лозовский, политическая карьера которого, как большевика, включала руководство секцией рабочих профсоюзов в Коминтерне, отказался от своих признаний и решительно отверг обвинения, выдвинутые против него. Статус Лозовского и красноречие повлияли на судью Александра Чепцова, который попытался повторно расследовать дело JАFС. Даже после, испытывая давление, чтобы приговорить Лозовского и 12 других к смертной казни (один из обвиняемых умер в тюрьме, в то время, как другие были признаны виновными и приговорены к 3,5 годам заключения в трудовой лагерь с последующими пятью годами ссылки), Чепцов обжаловал решение суда и просил смягчить приговор — нечто немыслимое для сталинского суда в 30-х годах.

Одним из активистов JAFC была Полина Жемчужина, еврейка, жена Молотова. Её арестовали вместе с другими в январе 1949 года, но советские следователи в конце концов решили выделить дело из основного суда над JAFC, и её приговорили к ссылке в Казахстан. Когда вопрос об исключении его жены из партии был поднят на Политбюро, Молотов воздержался, но вскоре отрёкся, и согласился на сталинскую просьбу развестись с ней. (Оба не воссоединились после смерти Сталина).

Наказанием Молотова было увольнение в марте 1949 года с поста министра иностранных дел, но это было лишь видимостью. Он продолжал играть центральную роль в формировании советской внешней политики и оставался членом комиссии политбюро по иностранным делам. Прежний заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский, став министром, часто советовался со своим предшественником. Среди других важных задач, стоявших перед Молотовым в тот период, была подготовка сталинской корреспонденции военного времени с Черчиллем, Рузвельтом, Трумэном и Эттли для публикации.

Чистка и репрессии JAFC стали составной частью советской кампании против «безродного космополитизма», главной темой которой стала комбинация интернационализма с советским патриотизмом и уважением к русской культуре. Хотя евреи не были конкретной её целью, но кампания против космополитизма частично коснулась и их в контексте яростной антисионистской пропаганды, которая достигла кульминации в связи с разрывом советских дипломатических отношений с Израилем в 1952 году.

Кампания против сионизма и его, якобы, связей с западным империалистическим саботажем, и шпионской активностью в СССР вскоре распространилась на весь советский блок. В ноябре 1952 года 14 бывших лидеров коммунистической партии Чехословакии, включая генерального секретаря Рудольфа Сланского, были осуждены в Праге, как члены антигосударственной подпольной группировки, связанной с сионистами. Одиннадцать из четырнадцати обвиняемых, включая Сланского, были евреями. Трое обвиняемых получили пожизненное тюремное заключение. Oстальные были казнены, среди них и Сланский.

Личное отношение Сталина к евреям продолжает оставаться предметом споров, но наличие очевидных фактов, представленных Жоресом Медведевым, показывает, что он не был антисемитом, но враждебно относился к сионизму и еврейскому национализму, которые рассматривал, как предательство по отношению к своей власти. Официально советское государство было противником всех форм расизма, включая антисемитизм, и Сталин сделал много публичных заявлений на эту тему.

На его родине, в Грузии, не было еврейских гетто, и доминировала традиция ассимиляции евреев. Это была основная политика Сталина после его прихода к власти в СССР. Сталина окружали чиновники-евреи, или чиновники с еврейскими взглядами, и он продолжал чествовать еврейских писателей и артистов даже в разгар антисионистской кампании в начале 50-х годов. В декабре 1952 года Сталин сделал следующее показательное заявление на пленуме Центрального Комитета:

«Мы достигли больших успехов, бОльших, чем наши враги, пытающиеся навредить нам. Но наши люди, забывая об этом, становятся самодовольными, неосмотрительными и самонадеянными.

Всякий еврейский националист, есть агент американской разведки. Еврейские националисты думают, что наша нация будет рабом США. Они хотят разбогатеть, стать буржуями таким способом. Они считают себя обязанными американцам, они сотрудничают с ними.

Среди врачей много евреев-националистов».

Как показывает эта цитата, сталинская политика, враждебная сионизму и еврейскому национализму, имела тенденцию принимать этническое измерение: евреи считались врагами из-за их политических взглядов, но все евреи были политически подозрительны, так как их раса пока не доказала обратного. Это было очевидно из «дела врачей», упомянутого Сталиным, последнего мифического заговора, разоблачённого его секретной полицией.

Так называемое «дело врачей», как стали называть этот заговор, началось в июле 1951 года, когда начальник следственного управления генерал-полковник Рюмин М.Д. написал Сталину о своих подозрениях, что доктор Яков Этингер, «подтверждённый еврейский националист», признался, что в 1945 году использовал прикрытие медицинского лечения для убийства А.А. Щербакова, кандидата в члены Политбюро.

Рюмин дополнительно утверждал, что Этингер вовлёк в широкий террористический заговор ряд других врачей. Также Рюмин утверждал, что его начальник Абакумов вмешался в ход допроса Этингера и закрыл дело. (В действительности Этингер умер в ходе допроса, проводимого Рюминым в марте 1951 года, и видимо поэтому, чтобы выгородить себя, он решил обвинить Абакумова.)

Сталин отреагировал созданием комиссии, возглавляемой Маленковым, чтобы расследовать утверждения Рюмина. В члены комиссии включили и Берию, предшественника Абакумова на посту министра государственной безопасности. Комиссия быстро дала заключение, что Абакумов виновен. 13 июля 1951 года Центральный Комитет выпустил «закрытое» письмо партийным организациям, объявив, что Абакумов снят с должности и исключён из партии за развал следствия по признанию Этингера.

Письмо дополнительно указывало, что в январе 1951 года члены еврейской антисоветской молодёжной организации были арестованы, но Абакумов скрыл их террористический заговор от правительства. Абакумова вскоре арестовали, и его министерство подверглось чистке, при этом более 40.000 человек потеряли работу.

В ноябре 1951 года чиновники гос. безопасности подали дополнительный рапорт Центральному Комитету по делу врачей, утверждая, что Жданов, который умер от сердечной недостаточности в 1948 году, и другие лидеры коммунистов, пали жертвой заговора медиков-убийц. Годом позже этот «заговор» расцвёл в крупномасштабную конспирологическую теорию. 4 декабря 1952 года Центральный Комитет партии сделал заявление, что группа врачей, работавшая на британскую и американскую разведки, создала заговор, чтобы использовать процесс лечения для укорачивания жизни членов руководства партии и правительства.

Только некоторые из обвиняемых врачей были евреями, и раскрытый предполагаемый заговор был охарактеризован Центральным Комитетом скорее, как капиталистический, и империалистический, чем сионистский. Однако, когда информация о заговоре была опубликована в газете «Правда», на еврейский шпионаж там указывалось прямо. В статье «Правды», откорректированной лично Сталиным до публикации, заявлялось, что врачи, завербованные американской разведкой, входили в еврейскую буржуазную националистическую организацию и получали инструкции по организации убийств советских вождей от Михоэлса, «хорошо известного еврейского буржуазного националиста».

Сотни советских врачей были арестованы в 1952–1953 годах. Среди них основной группой были 27 докторов и их жён, включая 17 евреев, вовлечённых в заговор против высших советских лидеров. К счастью, все выжили и были оправданы после смерти Сталина. Казнённые члены JАFС были посмертно реабилитированы также, как и схваченные по ленинградскому делу.

Джонатан Брент и Владимир Наумов, написав «Заговор врачей: последний сталинский великий преступный заговор», нарисовали картину замысла великой манипуляции, предрекавшей окончательное создание условий для последней катастрофической конфронтации, в которой все врачи советского диктатора были бы ликвидированы. Другими словами, Сталин имел ввиду повторение Великого Террора 1930-х годов. Только в это время он хотел окончательно завершить работу.

Брент и Наумов развели лирику о сталинских талантах великого заговорщика: «Сталин, которого нигде не видно. Мы выжидаем, делаем предположения, выискиваем мотивы, но в конце концов его так и не находим, и нет пути к пониманию его, как личности». Это была вера в хитрость и предусмотрительность Сталина, которых никогда не было. Ленинград, JАFС и дело врачей показывают уровень восприятия Сталиным окружающего мира, и собственной системы, где ему постоянно мерещатся преступные заговоры против его власти.

Пока репрессии устрашают народ, внушая ему пассивность и податливость, они также дают результат в виде убийств и посадок в тюрьмы самых талантливых, и лояльных слуг системы. В декабре 1952 года, например, Сталин уволил А.Н. Поскрёбышева, личного секретаря, работавшего с ним много лет, «за утерю секретных документов», и приказал арестовать собственного охранника. Одной из последних жертв Сталина стал Иван Майский, которого арестовали 19 февраля 1953 года, как иностранного шпиона, и не выпускали из тюрьмы 2 года.

Составным элементом репрессий довольно высокого уровня в СССР после войны были этнические депортации, кампании против повстанцев в западных пограничных районах, сортировка вернувшихся военнопленных и трудовые мобилизации. Советский режим также заключал в тюрьмы большое количество граждан за уголовные преступления, хотя в 1945 году Сталин амнистировал миллион обычных преступников во время празднования Победы.

Политзаключённые были исключены из числа амнистированных, но по послевоенной тенденции значительно снизилось число арестов по подозрению в контрреволюционных преступлениях. В 1946 году число осуждённых за политические преступления было 123.249, а в 1952 году их было только 28.800. В 1946 году было 2.896 политических казней и 1612 в 1952 году. Эти цифры не сравнимы с миллионами арестованных и сотнями тысяч расстрелянных политических заключённых в 30-х годах.

Несмотря на Ленинград, JАFС и дело врачей, послевоенный советский режим был в периоде ухода от системы, основанной на чистках и терроре. Этот анализ подтверждает факт, что, даже при поднятой вокруг иностранных шпионов истерии в начале 50-х годов, только несколько сот человек были арестованы. Более того, одновременно с относительно ограниченными репрессиями развилось сворачивание наиболее экстремальных аспектов Ждановщины.

Так называемая «шлюха-монахиня», поэтесса Ахматова, была реабилитирована, и её публикация снова разрешена. В литературе и театре наблюдалась реакция против сверхполитизации, и отрицания ценности изображения драмы, и сложностей человеческой жизни. Как утверждал Тимоти Данмор, широко восхваляемая культурная оттепель после сталинской смерти в действительности началась, хотя и не очень решительно, в начале 50-х годов.

Сейчас известна бОльшая часть правды о ГУЛАГе — громадной системе карательных трудовых лагерей бериевского министерства внутренних дел. В последние годы сталинского правления установилась тенденция превращения рабского труда заключённых в обычную гражданскую рабочую силу, стимулируемую экономическими мерами. Когда умер Сталин, ворота ГУЛАГа открылись, и вся система была быстро демонтирована. Но предварительные шаги в этом направлении были сделаны ещё при его жизни.

XIX съезд партии

Симптоматичным процессом перехода от поздней эры Сталина к пост-сталинскому времени стал XIX-й съезд партии, проходивший в октябре 1952 года. Это было первое собрание такого рода после 1939 года и последнее при господстве Сталина. Согласно уставу партии съезд должен был собираться каждые три года. Было невозможно организовать съезд в ходе войны, но его планировали на 1947, или 1948 год, с главной целью — принять новую программу партии и новый устав.

Съезд задержался вероятно потому, что Жданов, который руководил разработкой новой прораммы партии, заболел и умер. После смерти Жданова Сталин был занят более важными делами, такими, как «ленинградское дело» и ухудшающееся международное положение, и созвал партсъезд, когда позволила его повестка дня. Политбюро, которому «повелел» Сталин, приняло резолюцию отложить съезд до лучших времён. Обсуждение устава партии оставалось в повестке дня, но идея пересмотреть программу партии была отброшена.

Обсуждение пятилетнего плана на 1951–1955 годы также имело место. Существенно, что главный политический доклад поручили зачитать Маленкову, а не Сталину. Работу по представлению пятилетнего плана поручили М.З. Сабурову, сменившему Вознесенского в Госплане. Вопрос об изменении партийных правил доверили Никите Хрущёву, который был назначен секретарём Центрального Комитета в 1949 году. Молотову поставили задачу открыть съезд, а Ворошилову выступить с речью при закрытии.

Отсутствие Сталина в перечне главных выступающих вероятно отражало ухудшение его здоровья — ему было около 73 лет во время подготовки к созыву съезда и оставалось шесть месяцев до того момента, когда инсульт прикончит его. Выступление на съезде было встречено восторжественными аплодисментами, но он сделал только одно краткое вступление перед обсуждением в форме приветствия делегатам братских зарубежных коммунистических партий.

Однако, Сталин не был пассивен при подготовке съезда. Накануне конгресса он опубликовал брошюру под названием «Экономические проблемы социализма в СССР». Он, главным образом, разъяснял в ней работу экономических законов в социалистической экономике. Сталинская публикация была обсуждена на съезде. Все важные речи съезда были проверены и отредактированы Сталиным. Он уделил особое внимание докладу Маленкова, который был детально отредактирован советским диктатором.

Более интересен тот факт, что доклад Маленкова был также направлен другим членам Политбюро для комментариев. Сталинское слово было конечно последним, но доклад Маленкова был по существу продуктом коллективных размышлений всех советских вождей. Что и не удивительно. Часть его доклада была посвящена международной экономике и политическому развитию после окончания войны, особенно продолжающемуся кризису в капиталистических странах, и советской борьбе за прочный мир.

На практике наиболее важными оказались изменения партийных правил. Название партии было изменено со Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) на Коммунистическую партию Советского Союза. Пост Генерального секретаря был упразднён, и Сталин стал одним из первых секретарей партии (другим был Хрущёв). Политбюро было заменено президиумом, более многочисленным, с 25-ю полными членами и 11-ю кандидатами в члены. Сразу после съезда было также учреждено Бюро Президиума, меньшее по численности. Заседания партийных структур низших уровней также были отрегулированы с целью введения элементов демократии в партию и увеличения уровня, и степени контроля над чиновниками.

Не ясно конечно, чего Сталин надеялся достичь этими изменениями, но на Октябрьском 1952 года пленуме ЦК, собравшемся после съезда, он объяснил, как нужно понимать нововведения и внедрение новых кадров в высшую партийную верхушку. Он также пояснил сложность и опасность международного положения, и покритиковал Молотова, и Анастаса Микояна, своих давних традиционных министров, назвав их трусами и капитулянтами. Несмотря на это оба заняли важные ответственные должности в правительстве, хотя их политическое значение упало и они были исключены из сталинского ближнего круга на те последние недели жизни, что оставались советскому диктатору.

Сталинская атака на Молотова и Микояна возможно была связана с цитатой из заявления о товарищах на политбюро, записанной в мемуарах Хрущёва: «Вы, как слепые котята. Без меня империалисты передушат вас». Если Сталин так говорил и думал, то ему некого порицать, кроме самого себя. Культивируя круг бездеятельных руководителей, он не видел для себя преемника, и выказал слабое доверие в способности своих коллег, попытавшись заменить себя коллкетивным руководством. Это, однако, обернулось тем, что сталинизм без Сталина оказался жизнеспособным, и реконструированный послевоенный режим продержался около сорока лет после его смерти.

Преобразования во внутренней сталинской политике стали результатом послевоенных изменений в мире. Советский Союз вышел из войны победителем, стал доминирующей силой в Европе и важным игроком в послевоенном мирном урегулировании. Но СССР понёс в войне огромные и разрушительные потери. На его западных границах начались бунты против советских порядков. Рост патриотизма и национализма вызвал сложности с коммунистической идентичностью государства. Сталин также был разочарован тем, что его партнёры по великому Альянсу не собирались ничего делать для обеспечения безопасности, в которой нуждался СССР для закрепления достигнутой победы.

Сталин понял, что необходимо закрыть страну от иностранного влияния, и его внешняя политика стала более резкой. Начало холодной войны в 1947 году подтвердило наихудшие опасения Сталина, и он интенсифицировал кампанию против запада на внутреннем, и внешнем фронтах. Но в связи с поляризацией международной политики и развалом великого альянса он думал и о других опасностях.

Поэтому в конце 40-х годов Сталин предпринял попытку перейти от конфронтации холодной войны к поиску новой «разрядки» с западом. Но международная ситуация оставалась напряжённой, и это не способствовало смягчению советской внутренней политики. Послевоенные сталинские репрессии в отношении партийных и государственных чиновников достигли своего пика в начале 50-х годов. Это делалось согласно его убеждениям, что могущество социалистической системы вырастет, если начать борьбу с врагами.

Сталинское указание, что классовая борьба усилится при социализме, не соответствовало убеждениям остального советского руководства, и они отбросили этот идеологический догмат сразу после смерти Сталина. Но пока Сталин был жив, ни о каких изменениях не могло быть и речи. Во внутренней политике, как и во внешней, Сталин был генералиссимусом. Те советские руководители, кто служил под его руководством, боролись за своё положение, преследуя и защищая собственные интересы, но основную политическую линию определял Сталин, который также принимал и все главные решения.

Война послужила углублению и усилению сталинской власти, и он оставался признанным всеми, и несменяемым хозяином. За рубежом дело обстояло по-другому. На международной арене он выглядел мощным соперником Америки, и возникновение антисоветского западного блока, по сталинскому мнению, увеличивало внешнюю угрозу при сложной внутренней ситуации. Сталин стремился сохранить прежние отношения с западом, что снижало напряжённость холодной войны и установило прочный мир с его бывшими западными союзниками.

Глава 12. Конфронтация холодной войны: Сталин готовится к сражениям

Советская внешняя политика в ходе последних пяти лет царствования была, по-видимому, под воздействием различных противоречивых стихий. Крушение «великого альянса» в 1947 году спровоцировало распространение страха, что холодная война быстро разрастётся в «горячую» войну. Сталинские публичные заявления предостерегали западных поджигателей войны, особенно «Черчилля и его друзей», от опрометчивых действий. Но он также указывал на возможность мирного сосуществования коммунизма и капитализма.

Когда холодная война усилилась, Сталин сплотил советскую сферу влияния в Восточной Европе в крепкий блок под собственным контролем. Но он столкнулся с брошенным его авторитету вызовом, когда титовская Югославия отделилась от коммунистического движения в 1948 году. Когда Европа к концу 40-х годов раскололась в холодной войне на блоки, разделившие континент на следующие 40 лет, Сталин продолжал искать пути смягчения поляризации и находил подходящие решения по немецкому вопросу.

В 1949 году Советский Союз испытал первую атомную бомбу, и в начале 50-х начал разрабатывать более мощную водородную бомбу — программа, которая совпала с интенсивно спонсируемой Советами мирной кампанией, требующей разоружения и запрещения ядерного оружия. В 1950 году Северная Корея вторглась в Южную Корею с целью объединения страны под коммунистическим руководством Ким Ир-Сена. Вторжение благословил и поддержал Сталин, но когда США вторглись в Южную Корею, он быстро отстранился от прямой конфронтации с американцами.

Сталин рассматривал холодную войну, как неизбежную борьбу за обеспечение безопасности Советского Союза и коммунистического лагеря после второй мировой войны. Но он опасался, что эскалация конфликта приведёт к бОльшей опасности: возрождению немецкого милитаризма в комбинации с западным блоком, руководимым американцами.

Не лишне подчеркнуть, что для Сталина решение немецкого вопроса было одной из главных проблем, ключом к советской послевоенной безопасности: как сдержать, или приручить немецкое государство и остановить возможную агрессию в Европе. Это был вопрос, к которому он возвращался вновь и вновь в послевоенный период, включая последнее усилие в 1952 году обезопасить договор по нейтрализации и умиротворению Германии даже ценой принесения в жертву Восточной Германии, находившейся под коммунистическим контролем.

Раскол между Сталиным и Тито

Раскол между Сталиным и Тито произошёл по вопросу о праве Москвы на лидерство, и контроль над народными демократиями Восточной Европы, и о праве югославов отстаивать собственные национальные интересы, и ставить их выше советских интересов. Несомненно, это выглядело, как спор, раздуваемый сторонниками Тито в 50-х годах. Они изображали Югославию, как вставшую на борьбу за свои права малой нации против великого русского медведя. Но ближайшее рассмотрение обнаруживает более полную картину сталинского общения с Тито, в связи с опасностями интенсификации холодной войны с западом и проблемой урегулирования отношений в советско-коммунистическом блоке.

События, внёсшие раскол, имели два аспекта. Первый, формирование федерации между Югославией и Болгарией, проект создания расширенной Балканской федерации, включая временное правительство, провозглашённое коммунистическими партизанами в Греции в декабре 1947 года. Второй, югославское желание доминировать в Албании, также являвшейся членом московского блока, включая размещение военной базы, что должно было поддержать борьбу коммунистических партизан в греческой гражданской войне.

Сталин в принципе таким планам не возражал, но он рассчитывал на обсуждение их формулировок и способов их осуществления. Он особенно был уязвлён несогласованным публичным заявлением, сделанным в январе 1948 года бывшим лидером Коминтерна Георгием Димитровым, вернувшимся в родную Болгарию, о проекте болгаро-греческо-югославской федерации. 10 февраля 1948 года Сталин встретился с болгарско-югославской делегацией, возглавляемой Димитровым и Эдвардом Кордели, представителем Тито.

Из различных записей этой встречи становится ясно, что Сталина главным образом беспокоило то, что преждевременное формирование Балканской коммунистической федерации играло на руку реакционных элементов на западе и поддерживало их усилия по консолидации антисоветского блока. Сталин указал болгарам и югославам, что приближались выборы в США (президентские и в конгресс), и их акция приведёт в результате к победе даже более реакционную американскую администрацию, чем существующая.

В отношении Греции Сталин считал партизанскую борьбу по меньшей мере безнадёжной, и что британцы, и американцы используют это, как аргумент в пользу развёртывания военных баз в стране. По этим причинам он также не соглашался на ввод югославских войск в Албанию. Сталинское указание Димитрову и Кордели — действовать медленно, консультироваться с Москвой по каждому вопросу, и учитывать сложность международной ситуации.

Советы ожидали, что югославы и болгары станут ходить по струнке после встречи с «боссом». В то время, как Димитров, будучи абсолютно лояльным, так и поступил, Тито взбунтовался. 1 мара 1948 года югославское политбюро приняло решение бросить вызов Советам и действовать в соответствии со своими собственными национальными интересами так, как они их понимали. Тито не собирался открыто разрывать отношения со Сталиным. Но, к несчастью для него, Советы поддержали в Югославии руководителей, выступавших с политической и идеологичесой критикой югославской компартии.

Сталин приказал отозвать советских военных и гражданских технических советников из Югославии. 27 марта Сталин и Молотов отправили Тито письмо, обвиняя Югославию в том, что она стала на антисоветский курс. Югославские коммунисты обвинялись в национализме и оппортунизме, проводилась параллель между их политикой и главным врагом Сталина Троцким. Югославов также обвинили в укрывательстве английских шпионов в министерстве иностранных дел.

Копии письма Сталина-Молотова были направлены другим коммунистическим лидерам в Европе, что увеличило язвительность переписки между Москвой и Белградом, несмотря на югославские опровержения советских обвинений, и утверждения своей приверженности коммунизму. Обстановка созрела для исключения югославской партии из Коминформбюро на второй конференции в июне 1948 года. Резолюция Коминформа вывела партию Тито с условием, что она сможет вернуться, если в Югославии будет новое руководство. Но конфликт продолжал разрастаться. В росте идеологического раскола обвинили сторонников Тито, как империалистических шпионов, стремящихся восстановить капитализм в Югославии.

Во всех отношениях европейское коммунистическое движение начало охоту на титовских еретиков. В народных демократиях был разоблачён ряд «националистов» и «правых уклонистов» в руководстве. Среди жертв был Гомулка, польский коммунистический лидер, который лишился своего поста в партийной иерархии в конце 1948 года после обвинений в националистическом уклонизме. Позднее он был арестован и посажен в тюрьму. Более печальная судьба постигла ряд чехословацких партийных лидеров, которых в 1952 году после унизительного показательного процесса расстреляли, как антикоммунистических предателей.

Как только раскол с Тито начал развиваться, руководство всех уровней правящих коммунистических партий в Восточной Европе попало под строгий советский надзор. В 1948 году международный отдел советской коммунистической партии подготовил для Сталина ряд докладов, подвергавших критике идеологические и политические ошибки восточно-европейских коммунистических партий. Главной темой была критика националистических уклонов от коммунистической идеологии и отклонений от советской морали социализма.

Целью антититовской кампании было не только стремление дисциплинировать и объединить коммунистический блок при возрастающей международной напряжённости, но и абсолютизировать сталинское лидерство. Чтобы не повторился югославский бунт, нужно было не допускать возникновения подобной опасности в сложной ситуации, созданной холодной войной.

Немецкий вопрос

Консолидация позиции Советов и коммунистов в Восточной Европе была одним из элементов сталинской стратегии во время холодной войны. Другим стал более агрессивный подход к немецкому вопросу. Наиболее драматическим действием Сталина было наложение в июне 1948 года блокады на Западный Берлин. В ответ британцы и американцы организовали воздушный мост для снабжения западных секторов немецкой столицы, отрезанных Советами. Несмотря на драматичность первого кризиса в холодной войне, истинная цель Сталина была вполне земной: принудить западные государства к возобновлению переговоров с Советским Союзом о будущем Германии.

В ходе войны Великий Альянс договорился разделить Германию на зоны военной оккупации, включая, по престижным и политическим причинам, столицу Берлин. Однако, Берлин был расположен глубоко в оккупационной зоне в восточной Германии, выделенной Советскому Союзу. Каждая страна должна была контролировать свою собственную оккупационную зону и сектор Берлина.

А союзная контрольная комиссия (АСС) должна была координировать осуществление в Германии «четырёх D»: демилитаризации, денацификации, демократизации и разоружения. В ходе войны Сталин строго придерживался пятой «D» — расчленения Германии. Но в конце концов он понял, что британцы и американцы перешли к политике саботажа договорённостей. Вместо расчленения он принял альтернативную перспективу единой, но миролюбивой и демократической Германии.

Сталинская политическая стратегия в послевоенной Германии была вариантом его более общего проекта народных демократий в Европе, и основывалась на надежде, что послевоенная Германия будет развиваться в направлении демократического левого антифашистского государства, управляемого коалицией, включающей сталинских коммунистических союзников. Несмотря на оптимизм Сталина в отношении успешности проекта народной демократии в Германии, он не имел гарантий, что политика будущего немецкого государства будет его устраивать.

Но он надёжно контролировал развитие своей зоны, где управление находилось в руках восточно-немецких коммунистов, союзников Советов, которые станут следовать курсом народных демократий с целью распространить эту систему на всю Германию после её объединения. Сталинской экономической целью в отношении. Германии было исполнение Ялтинских и Потсдамских решений по выплате 10 миллиардов долларов в качестве репараций Советскому Союзу, что было жизненно важно для послевоенной реконструкции России.

Сталинские политические и экономические цели в Германии привели к конфликту с британцами и американцами. Им не нужны были репарации, которые Сталин ожидал получить как из западной зоны, так и из собственной. Эти репарации должны были помешать восстановлению немецкой экономики, что с западной точки зрения выглядело, как помеха восстановлению экономики центральной Европы после войны.

Англо-американцам не понравилась идея объединения Германии, после чего она могла подпасть под коммунистическое и советское влияние. Поэтому, пока Сталин предлагал объединение Германии с условием соблюдения советских интересов, британцы и американцы всё более старались оставить Германию политически, и экономически разделённой, с сохранением своего контроля над западными зонами оккупации.

Советская и западная политики в отношении Германии всё более и более расходились, недоверие между сторонами росло. Уровень недоверия советской стороны был очень высок, Сталин верил в неминуемое восстановление немецкой угрозы, на что имел все основания. Джеймс Ф. Барнс на лондонской встрече Совета министров иностранных дел в сентябре 1945 года сделал по этой теме предложение.

Барнс упомянул о нём снова, во время встречи со Сталиным в декабре 1945 года. В Париже, на конференции СFМ в апреле 1946 года он сделал формальное предложение о «двадцатилетнем договоре по разоружению и демилитаризации Германии». Когда Молотов вернулся в Москву, состоялось детальное обсуждение так называемого «плана Барнса», привезённого советским министром иностранных дел. Главным выводом этого обсуждения, опубликованным в советской прессе, было то, что план Барнса задуман, как замена полного осуществления «4-х D», что приведёт к преждевременному концу союзной оккупации Германии.

Когда Молотов вернулся в Париж на конференцию в июле, он ответил Барнсу, что предложенный договор «не соответствует интересам обеспечения мира и безопасности наций», и настаивал на полном осуществлении ялтинских, и потсдамских соглашений по немецкому вопросу. Ответ привёл Барнса, предложившего этот план, в ярость. Но Молотов ответил равнодушно и остался на прежней позиции при дальнейшем обсуждении плана.

Отдельно от этого обмена мнениями по плану Барнса состоялась трудная дискуссия по немецкому вопросу на СFМ во время Московской встречи совета в марте-апреле 1947 года. В Москве Советы резко проталкивали договор по созданию центрального немецкого правительства. Это делалось как приватным образом, так и публично, что видно из советских внутренних документов, подготовленных для конференции, и по ремаркам Сталина на длинном заседании с немецкими коммунистическими лидерами в январе 1947 года.

Сталин говорил им, что трудно достичь соглашения по немецкому единству, так как британцы и американцы предпочитают слабую Германию, страну, в которой они смогут доминировать экономически, и исключить её из мирового рынка. С другой стороны Сталин был оптимистичен по политической перспективе Германии. В советской зоне оккупации коммунистическая и социал-демократическая партии недавно объединились, слившись в Социалистическую единую партию. Сталин предусматривал её расширение на Западную Германию и использовал аналогию с большевиками в 1917 году, показавшими, как малочисленная партия может быстро вырасти в поддержке, и затем захватить власть.

На Московской конференции СFМ много заседаний было посвящено вопросам репараций и неисполнению договорённостей Ялты, и Потсдама по немецким платежам Советскому Союзу. Естественно, Советы хотели получить максимум, в то время, как запад старался закончить выплаты репараций, освободив от них свои зоны оккупации. Другим важным вопросом было учреждение центральной немецкой администрации. Западные представители считали, что различные экономические вопросы следует разрешить раньше политического объединения.

Государства запада также предпочитали немецкое центральное правительство с относительно слабой властью и связями с немецкими регионами, то есть политику, которая обеспечит их цель — устранение советского, и коммунистического влияния на их зоны в Германии. При встрече Сталина с Джорджем Маршаллом, сменившем Барнса на посту государственного секретаря США, советский вождь заявил, что политическое объединение Германии должно предшествовать экономическому объединению, объяснив предпочтение следующим образом:

«Союзники не должны повторить ошибку Наполеона, когда он осуществил раздел Германии на отдельные государства… Результатом этого расчленения было то, что идея государственного объединения стала оружием реваншистов и шовинистов, расплодила Бисмарков, и породила франко-прусскую войну…».

С западной точки зрения Московская встреча CFM породила одни проблемы, и недели дискуссий прошли непродуктивно. Как отметил коротко один из сотрудников Маршалла после конференции: «Ошибочно было бы недооценить важность провала в Москве. В отношении немецкого вопроса конференция привела к бОльшим разногласиям, чем Потсдам». С советской точки зрения, однако, имелся некоторый прогресс в дискуссиях.

Ремарки с таким оттенком выдал на пресс-конференции от 12 апреля заместитель министра иностранных дел Вышинский, и при закрытии конференции 24 апреля Молотов говорил о большой подготовительной работе, которая была проделана для следующих раундов переговоров. «Правда» в своей передовице писала о результатах конференции согласно этой линии, объявив, что основной темой переговоров оставалось осуществление Ялтинских и Потсдамских соглашений по Германии.

CFM собрался снова в Лондоне через 6 месяцев в ноябре-декабре 1947 года, продолжив обсуждение мирного договора с Германией, но в это время международная атмосфера значительно ухудшилась. В июле Советы отвергли план Маршалла, а в сентябре учредили Коминформ и провозгласили доктрину двух лагерей — прямо противоположную доктрине Трумэна об американской глобальной кампании в защиту свободного мира.

За две недели до того, как покинуть Лондон, Молотов произнёс речь в честь 30-й годовщины большевистской революции. Она была направлена против запада. Британия и США обвинялись в окружении Советского Союза цепью воздушных, и морских баз. «Это очевидно», — сказал Молотов, «что создание военных баз в различных частях мира делается не с целью обороны, но как подготовка к агрессии». Молотов подвёл итоги лондонского CFM в том же тоне, подчеркнув в своём открытом заявлении, что выбор облика современного мира лежит между демократическим и империалистическим мирами.

Не удивительно, что лондонский CFM провалился, как и остальные переговоры. Советские предложения по учреждению центрального немецкого правительства были противоположны западным требованиям, что экономические принципы нового режима должнеы быть оговорены сначала, что означало фундаментальное изменение принципов Потсдама, которое Москва не готова была принять. Когда CFM закончился 15 декабря, то планов по возобновлению конференций не было. Несмотря на это Сталин продолжал надеяться на объединение Германии.

На встрече с немецкими коммунистическими лидерами в марте 1948 года Сталин посоветовал им принять конституцию Германии и распространить её обсуждение на западную Германию. Сталин рассматривал это движение, как противопоставление британским и американским усилиям купить популярность в западной Германии экономическими мерами, и как часть подготовки немецкого единства: «Все люди должны стремиться обсудить конституцию. Это будет форма психологического обоснования для реорганизации объединения Германии».

В 1948 году западные государства начали форсировать раздел Германии на западную и восточную части. 7 июня Британия, Франция и США издали коммюнике в Лондоне, объявив своё намерение образовать федеративное немецкое государство в западных зонах оккупации. Через несколько дней в западных зонах было принято большое количество людей, перешедших из восточной, что вызвало угрозу значительного ослабления советской зоны в восточной Германии.

Эти события вызвали советскую блокаду западного Берлина в конце июня. Термин «блокада» использовался на западе, хотя советские действия состояли в ограничении возможностей перехода в западный сектор Берлина из западной Германии. Это не мешало снабжению западного Берлина через советскую зону оккупации, которое продолжало поступать в город, но только по воздуху, при помощи воздушного моста.

Целью сталинской тактики давления было принудить западные государства отменить их лондонское коммюнике и вернуться на переговоры CFM. Сталин был вполне откровенен в двух беседах с британским, французским и американским послами в августе 1948 года, и в январе 1949 года. Он объявил также свою позицию публично, объяснив западным интервьюерам, что блокада будет снята, если запад согласится открыть сессию СFМ, посвящённую немецкому вопросу.

В мае 1949 года блокада была снята после согласия на переговоры СFM в Париже в конце месяца. Советским представителем на парижской встрече был Вышинский, который сменил Молотова на посту министра иностранных дел в марте 1949 года. Вышинский призвал вернуться к Ялтинскому и Потсдамскому договорам, включая восстановление четырёхстороннего контроля над Германией. Это показало, что Советы надеялись на достижение прогресса, но CFM закрылся 20 июня без заключения договорённости

В сентябре 1949 года, после созыва западно-германского парламента, Федеративная Республика Германия была формально провозглашена. Сталин ответил в октябре образованием Германской Демократической Республики (ГДР) на востоке, чем сделал проблематичным собственное обещание об объединённой Германии. Таким образом в восточной Германии был создан местный коммунистический режим, что осложняло ведение переговоров о будущем Германии с двумя немецкими правительствами и с западными государствами.

Ультимативная тактика блокады Берлина привела к обратным результатам для Сталина. Она вызвала антисоветскую критику на западе, рисовавшую его, как агрессора, и общественное мнение в Германии, на которое Советы и их восточно-германские союзники хотели опереться при образовании единой Германии, было настроено против него. Что Сталин недооценил, так это возможность снабжения Западного Берлина по воздуху, и западную решимость следовать своим планам учреждения западно-германского государства.

Когда организация северо-атлантического союза (НАТО) была учреждена в апреле 1949 года, опасения Сталина об антисоветской направленности западного блока приняли более чёткие формы. После того, как США в январе 1949 года объявили о формировании НАТО, Москва выпустила заявление, что северо-атлантический пакт является очередным шагом, вместе с планом Маршалла, к анло-американскому доминированию не только в Европе, но и во всём мире.

В марте 1949 года, когда текст договора по НАТО был опубликован, советское министерство иностранных дел издало другое заявление, осуждавшее организацию, как агрессивный альянс, направленный против СССР и народных демократий. Формирование НАТО было также названо несовместимым с англо-советским и франко-советским пактами об альянсе, которые запрещают вхождение в коалиции, направленные против других членов альянса.

На ответные обвинения, что Советский Союз заключил оборонительные договоры с Румынией, Венгрией, Болгарией и Финляндией (подписанные в 1949 году), как угрожающие западу, заявление указывало, что эти договоры были чётко направлены против немецкой агрессии. В июле 1949 года Советы опротестовали приём Италии в НАТО, заявив, что итальянцы нарушили свой мирный договор, обязующий их не входить в любые сношения, которые направлены против подписантов (СССР, например). Несмотря на различные протесты, Москва не рассматривала НАТО, как непосредственную военную опасность. Как Сталин якобы говорил вождю китайских коммунистов в середине 1949 года:

«Третья мировая война маловероятна, если нет ни одной стороны, желающей её начать. Революционные силы растут, народ стал более могущественным, чем раньше. Если империалисты захотят начать мировую войну, подготовка к ней займёт около 20 лет. Если народы не захотят войны, войны не будет. Как долго продлится мир, зависит от того, как много мы станем работать для этого, и как события будут развиваться… Необходимо сохранить мир на возможно дольший срок. Но кто может быть уверен, что на сцене не появится сумасшедший человек?»

Кроме сумасшедшего существовал предмет беспокойства, более важный, чем НАТО. В начале 50-х годов возникла тревожная перспектива: вооружение Западной Германии и её интеграция в западные оборонительные структуры. Сталинским ответом на это угрожающее развитие было начало новых разговоров о демилитаризации Германии и возобновлении встреч в рамках СFМ для переговоров о мирном договоре.

В марте 1952 года Москва выступила с новой инициативой по немецкому вопросу, издав и опубликовав дипломатическую ноту, направленную западным государствам, с изложением принципов, на которых мог быть заключён договор о мире с Германией. Часто её называют «нотой Сталина». Этот документ был издан от имени советского правительства. Другими словами, его автором был Молотов, который, вместе с Вышинским, участвовал в работе над документом, отправленным на одобрение Сталину.

Главным в советской ноте было то, что мирный договор с Германией может быть обсуждён только с представителями единого немецкого правительства, «выражающего волю всего немецкого народа». Эта открытая для переговоров дверь по проведению всегерманских выборов — ключ западных требований в отношении резолюции по немецкому вопросу. Но советская нота разъясняла, что переговоры с всенемецким правительством должны привести к образованию «демократической и миролюбивой Германии», что означало гарантию германского нейтралитета, и её неучастие в военных блоках.

Хотя Москва и стремилась произвести хорошее впечатление на коммунистов и всех своих союзников по виртуальным общегерманским выборам, но сомнительно, чтобы в этой ситуации был возможен выигрыш над прозападными политиками. Казалось, что Советы соглашались оставить восточную часть без контроля, в обмен на то, чтобы Германия стала нейтральной, не входящей в союзы и не представляющей угрозы в обозримом будущем. Делал ли Сталин такие предложения серьёзно, или это была обычная пропагандистская уловка, чтобы внушить легковерным немцам, что он искренне желает единства Германии?

Этот вопрос задавался многими и тогда, и сейчас. Часть историков, ссылаясь на архивы, считают, что это была пропаганда. Одним из наиболее важных документов относительно этого спора является запись встречи Сталина с делегацией из ГДР в апреле 1952 года. Эта беседа прошла после отклонения западом советской ноты. Западное предложение было: провести всегерманские выборы, после чего провести переговоры по заключению мирного договора с демократически избранным правительством, которое сможет принять собственное решение о направлении внешней политики, включая участие в НАТО.

Если бы мартовская нота была пропагандистской уловкой, то лидеры ГДР не прибыли бы конспиративно. На первой встрече со Сталиным 1 апреля они хотели узнать перспективы мирного договора, когда состоится встреча СFМ и как они должны готовиться ко всегерманским выборам. Сталин не ответил прямо, но на следующий день «Правда» опубликовала интервью с ним, в котором Сталин сказал, что настоящий момент удобен для объединения Германии. 7 апреля Сталин встретился с восточными немцами снова и ответил на их вопросы о перспективах Германии:

«Что бы мы ни предложили по немецкому вопросу, западные государства будут отвергать, они не хотят расстаться с Западной Германией. Думать, что американцы пойдут на компромисс, или примут мирный договор, будет ошибкой. Американцам нужна армия в западной Германии для контроля над западной Европой. Они говорят, что армия направлена против нас.

В действительности армия остаётся для контроля над Европой. Американцы хотят вовлечь Западную Германию в пакт (НАТО). Они создадут западно-германские силы… Западная Германия будет „независимым“ государством. Демаркационная линия между западной и восточной Германией будет считаться границей. Необходимо обезопасить эту границу. Первой линией безопасности будут немецкие, второй — русские силы».

Исходя из этого можно сделать вывод, что Сталин действительно был сторонником немецкого объединения, предложенного в мартовской ноте, но не считал, что вероятность такого соглашения велика. Это подтвердилось быстрым отказом запада. Однако, это не означало конца советской кампании по объединению Германии. Когда беседа 7 апреля подходила к концу, немцы спросили Сталина, не изменить ли им позицию по объединению Германии?

Сталин ответил негативно: «Необходимо продолжать пропаганду по объединению Германии всё время. Это имеет большое значение для „просвещения“ западногерманского народа. В настоящее время это оружие в ваших руках, и необходимо, чтобы оно всё время было в ваших руках. Мы должны продолжать делать предложения по объединению Германии, в порядке разоблачения американцев».

9 апреля Москва выпустила новую ноту, показывавшую, что всегерманские выборы могут состояться в ближайшем будущем при благоприятных условиях. За этой нотой последовало несколько дополнительных публичных обменов заявлениями с западными государствами, в которых Советы настойчиво указывали, что задержка общегерманских выборов связана в первую очередь с договором о нейтралитете в холодной войне.

Сталин возможно готовился сдать Восточную Германию, но это была высокая цена, и он пытался сделать всё возможное для укрепления советских позиций в Германии в целом. В сентябре 1952 года он пожаловался Чжоу Энь-Лаю, премьер-министру коммунистического Китая, что «Америка не поддерживает объединения Германии. Они грабят Германию. Если западная и восточная Германии объединятся, то невозможно будет грабить Германию так долго. Это причина, по которой Америка не хочет объединения Германии».

Трудно сказать, что бы случилось, если бы запад ответил положительно на последнюю инициативу по немецкому вопросу. Это могло объединить Германию в 1950 году и значительно снизить тенденцию холодной войны в Европе. С другой стороны, это могло создать неуверенность и нестабильность, так как не было гарантии, что Германия будет оставаться нейтральной, и разоружённой надолго. Западные дипломаты и политики часто указывали Советам в 1950-х годах на преимущества для Москвы включения Западной Германии в западный блок.

Долгое время утверждалось: американцы управляют внутри НАТО, русские — вне, а Германия находится под ними. Но эта оптимистическая перспектива не разделялась Сталиным и его наследниками на посту советских лидеров, чьи взгляды на Германию сформировались опытом Великой Патриотической войны, и страхом возрождения сильной, и агрессивной Германии.

Сталинская мирная кампания

Даже в разгар холодной войны идея возрождения Великого Альянса для сдерживания Германии была привлекательна для Москвы. Сталин неохотно отказывался от проекта послевоенного сотрудничества с Западом. В январе 1949 года Сталин ответил положительно на вопрос американского журналиста о том, готов ли он встретиться с Трумэном и обсудить «мирный пакет» — американо-советский договор о ненападении. Через несколько месяцев, на заседании в ООН в сентябре, Вышинский предложил, чтобы пять великих держав — Британия, Китай, Франция, Советский Союз и США подписали пакет по укреплению мира.

Предложение Вышинского было сделано одновременно с его же выступлениями в ООН, в которых Британия и США порицались, как государства-поджигатели войны. Но мирный пакт был одним из ряда подобных советских инициатив в ООН в ранний послевоенный период. В 1946 году СССР предложил запретить испытание ядерного оружия. В 1947 году Советы проталкивали резолюцию ООН о запрете пропаганды войны. В 1948 году они говорили о сокращении обычных вооружённых сил пяти великих государств на 1/3.

На XIX съезде партии в октябре 1952 года Маленков связал нити этих политических инициатив, когда говорил о «запрете военной пропаганды… запрете ядерного и биологического оружия, прогрессивном сокращении армий великих государств, заключении мирного пакта между великими государствами, об увеличении торговли между странами, образовании единого международного рынка, и других подобных мерах в духе укрепления мира».

Эти советские мирные предложения сопровождались массированной мирной кампанией на западе, спонсируемой коммунистами. Советская и коммунистическая агитация за мир восходит к ранним послевоенным годам, когда Москва первой начала тревожиться о влиянии Черчилля, и других западных «поджигателей войны». Но кампания приняла более определённую форму с созывом в конце 40-х, начале 50-х годов серии всемирных конгрессов «за мир», вовлекая ряд видных западных интеллектуалов.

Пик успеха движения за мир был достигнут в Стокгольмском воззвании, петиции, принятой в шведской столице в марте 1950 года, в которой говорилось о запрете использования ядерного оружия. Более 560 миллионов подписей было собрано в поддержку воззвания. Большинство подписей было из советского блока, включая коммунистический Китай, но много миллионов подписей также было из Западной Европы и Северной Америки.

Насколько серьёзен был Сталин делая «мирные предложения»? Верил ли он в действительности в возможность восстановления некоторой видимости великого альянса, или играл в пропагандистскую игру? При изучении советской внешней политики в последние годы сталинской эры, Маршалл Шульман предположил, что так же, как и во всех подобных коммунистических кампаниях, цели были многомерными и имели властно-политический, пропагандистский, и идеологический аспекты.

В государственно-политической области целью мирной кампании было оказание политического давления для внесения разлада среди западных стран, что могло бы блокировать планы формирования западного блока под руководством США против СССР. Особенно подчёркивалось политическое влияние, которое могла использовать Москва во Франции и Италии, где существовали массовые компартии. В Британии коммунистическая партия была маленькой, но не без влияния в рабочем движении. Даже в США политическая ситуация была не безнадёжна.

В мае 1948 года Сталин обменялся открытыми письмами с Генри Уоллесом, вице-президентом при Рузвельте с 1940 по 1945 годы, который провёл три предвыборных кампании против Трумэна под знамёнами «прогрессивной партии». Сталин начал с проблем в американо-советских отношениях. Он охарактеризовал предложения Уоллеса, как хорошую базу для обсуждения. Далее он сказал, что различия в экономике и идеологии не исключают диалога в миролюбивом тоне между нашими странами.

Главной пропагандистской темой в советской «мирной» кампании было изображение СССР миролюбивым государством. Создание этого имиджа берёт начало с 20-х годов, когда советский вождь первым начал говорить о мирном сосуществовании с капитализмом. В этом был элемент цинизма и манипулирования, но не было причин предполагать, что Сталин, и советское руководство не верят собственной пропаганде о миролюбивой, по существу, политике СССР.

Советская концепция СССР, как миролюбивого государства, была усилена проведением идеологически рациональной кампании борьбы за мир. В советской идеологии была заложена сильная вера в то, что экономические противоречия и конкуренция капитализма, и империализма неминуемо приведут к войне. Сталин лично высказался по этой теме в своей последней главной теоретической работе «Экономические проблемы социализма в СССР», опубликованной в 1952 году. В разделе буклета, под заголовком «Неизбежность войны между капиталистическим странами», Сталин подтвердил традиционную советскую доктрину, что межкапиталистическая война неизбежна.

Он подчеркнул, что послевоенная американская экономика доминирует в капиталистическом мире, но был уверен, что в конце концов положение США изменится Британией и Францией, и возрождением Германии, и Японии. По вопросу об отношениях между капитализмом и социализмом Сталин отрицал, что противоречия между СССР, и капиталистическим миром будут обязательно усиливаться или обостряться сильнее, чем между капиталистическими государствами.

Иначе говоря, он использовал традиционную советскую веру в то, что война с СССР может считаться более опасной для капиталистов, так как поражение в войне в таком случае может угрожать самомУ существованию капитализма, как таковому. Роль движения за мир сводилась к организации широкомасштабной кампании. Устранение воин вообще, при существовании капитализма и империализма невозможно, но возможно предотвратить некоторые «обычные» войны, и сохранить «обычный» мир, указал Сталин.

Целью сталинских рассуждений было: подтвердить традиционную советскую доктрину о неизбежности внутрикапиталистических воин; поддержать политическую активность мирного движения; ещё раз поднять вопрос об американской гегемонии; ещё раз высказать отрицание неизбежности войны между капитализмом и социализмом, несмотря на высокое напряжение холодной войны. Для Сталина борьба за мир представлялась серьёзным делом. Якобы она могла помешать развязыванию войны и защитить СССР от нападок антикоммунистических элементов в западном лагере, желающих разрешеия внутренних империалистических противоречий за счёт Советов. Движение за мир не облегчило положение Советского Союза. Но у него были более традиционные способы для достижения этой цели.

Сталинская военная машина

При интенсификации холодной войны Сталин приостановил послевоенную демобилизацию советских вооружённых сил. В конце 40-х годов численность вооружённых сил стабилизировалась на 3-х миллионах, или чуть менее, снизившись с 11 миллионов, бывших в 1945 году. Число дивизий соответственно уменьшилось с 500 до 175. Между 1948 и 1955 годами, однако, советская армия удвоилась, и дополнительно выросли армии народных демократий, насчитывавшие к 1953 году более миллиона солдат.

Польша подготовила 400.000-ю армию, возглавляемую маршалом К.К. Рокоссовским, поляком по рождению, который был назначен польским министром обороны в октябре 1949 года. В ГДР находились советские силы, и вынашивались планы создания восточно-германской армии. В январе 1951 года Сталин созвал секретное совещание советско-восточно-европейского блока в Москве, чтобы обсудить контр-мероприятия против увеличивавшейся угрозы НАТО и немецких вооружений.

Расходы на советскую оборону выросли на 20 %, и в пятилетнем плане на 1951–1955 годы было предусмотрено увеличение выпуска оборонной продукции в 2,5 раза. В начале 1951 года Совет министров учредил новое бюро для управления военно-промышленным комплексом. Его возглавил сталинский протеже генерал Булганин. Через два года были разработаны амбициозные планы для увеличения численности и расширения возможностей советских авиационных, и морских сил.

Целью этих мероприятий была не подготовка к войне в скором, или даже не очень скором будущем. Скорее это были меры предосторожности в ответ на возможное появление угрозы в будущем со стороны западного блока, особенно в виде немецкого перевооружения, и означали предотвращение любой попытки США использовать угрозу военной силой для извлечения политических выгод, или достижения дипломатических преимуществ.

Главным приоритетом советской оборонной промышленности являлась программа создания атомной бомбы, развёрнутая Сталиным в августе 1945 года под непосредственным руководством Лаврентия Берии, занимавшего тогда пост министра иностранных дел. Первая советская бомба была испытана 29 августа 1949 года. При жизни Сталина проводилось несколько испытаний, например, в 1951 году — два. К моменту смерти Сталина Советы обладали 50-100 бомбами.

Американцы к этому времени имели их около 1000. После смерти Сталина в 1953 году Советы провели намного больше ядерных испытаний, тысячи бомб были произведены, и Москве было о чём публиковать и хвастаться технологическими достижениями СССР в этой сфере. Курьёзным было то, что Москва обошла молчанием первое испытание, которое стало сюрпризом для мира и поводом для праздника в СССР. На западе рассчитывали, что Советам понадобится много лет для создания бомбы, несмотря на успех в краже западных атомных секретов.

Новость об испытании Советами бомбы была ударом по Трумэну 23 сентября. На следующий день советское информационное агентство ТАСС издало заявление, объявлявшее, что СССР обладает бомбой с 1947 года, и что недавний взрыв был связан с «широкомасштабными работами, необходимыми для создания инфраструктуры таких объектов, как каналы, рудники, дороги и электростанции». Такая скромность, возможно, была вызвана советской одержимостью секретностью, или, возможно, расчётом избежать провокаций американцев.

Возможно также, что это было связано с планировавшейся речью Вышинского в ООН, что в отличие от агрессивных ядерных испытаний в США, советские были мирными, так как они использовались для разрушения горных пород и перегораживания рек — заявление, охарактеризованное недоверчивым американским автором, как «одно из наиболее нелепых заявлений, сделанных в этой международной организации».

Каким образом атомная бомба могла быть использована Сталиным в послевоенных условиях? Трудность судить об этом, как отметил Дэвид Хэллоуэй, состоит в том, что «Сталин мало говорил о бомбе с 1946 по 1953 год, о своих намерениях и каких результатов он хотел добиться». Похоже, что Сталин хотел показать, что бомба не настолько важна, как считают некоторые. Сталин начал игру на понижение в ноябре 1945 года, когда сказал Гомулке, что «не атомные бомбы, но армии решают исход войны».

И он делал заключения в том же духе до конца жизни. Например, в июле 1951 года он говорил лидеру итальянских социалистов Пьетро Ненни, что США обладают технологическими возможностями для ведения третьей мировой войны, но не человеческим капиталом. «Этого не достаточно для Америки — уничтожить Москву, как и для нас недостаточно уничтожить Нью-Йорк. Нужны армии, чтобы оккупировать Москву и оккупировать Нью-Йорк».

Нет причин полагать, что Сталин не понимал, что говорил, не видел реальной перспективы. До появления водородной бомбы в начале 50-х годов США не имели возможности уничтожить Советский Союз атомными бомбами. В лучшем случае американцы были в состоянии нанести большой ущерб, подобно немцам, которые напали на Советский Союз в 1941 году. Это означало, что Советы сохранят способность для сильного контрнаступления, так как в то время атомное оружие 40-х годов можно было использовать только против городов.

Но оно не могло эффективно применяться против рассредоточенных армий. С другой строны, тот факт, что Сталин не рассматривал бомбу, как самодостаточное для победы в войне оружие, не означало, что он недооценивал важность обладания им. Он принимал к сведению результаты ударов союзной стратегической кампании бомбардировок по Германии и Японии в ходе войны, и учитывал, насколько качественно будут отличаться, в перспективе, такие кампании при применении ядерного оружия.

В послевоенной оборонительной программе Сталин придавал большое значение советским военно-воздушным силам. В июле 1948 года воздушные силы были преобразованы в отдельный род войск наряду с сухопутной армией и военно-морским флотом. Сталин также начал развитие противовоздушной обороны и образовал ракетные войска. Согласно некоторым источникам, на совместном заседании лидеров и учёных-ракетчиков в апреле 1947 года, Сталин сказал:

«Сделаете ли вы стратегически страшно важные машины такого вида? Они будут эффективной смирительной рубашкой для крикливого лавочника Гарри Трумэна. Мы должны решить эту задачу товарищи. Проблема создания межконтинентальных ракет чрезвычайно важна для нас». Это вероятно одна из апокрифических историй, придуманных задним числом, но не трудно представить, что Сталин вполне мог сказать такие вещи.

Дэвид Хэллоуэй, автор классической книги «Сталин — бомба», описал ситуацию следующим образом:

«Атомная бомба занимала центральное место в послевоенной политике. Сталин придал высочайший приоритет обороне против атомных атак и развитию советского атомного оружия. Он, однако, не считал бомбу решающим оружием… Он рассматривал бомбу, как стратегическое оружие для использования против целей в тылу, и не считал её эффективным противовесом войскам, и морскому флоту… Сталин не думал, что атомная бомба произведёт революцию в военном деле. Советские военные стратеги извлекли огромный опыт из войны с Германией. Бомба не произвела радикального изменения советской концепции войны.»

Сбалансированный взгляд Сталина на применимость ядерного оружия имел два дополнительных последствия. Первое, он не позволил американской монополии на бомбу оказать воздействие на его внешнюю политику и дипломатию. Страх перед бомбой никак не проявился в его действиях во время иранского и турецкого кризисов в 1946 году, или при организации блокады Берлина в 1948 году.

Второе, все советские предложения по запрещению ядерного оружия не были простой пропагандой. Сталин был полностью готов к ведению серьёзных переговоров по контролю и ограничению ядерного оружия даже после того, как СССР приобрёл собственную бомбу. Для Сталина бомба была очень важным добавлением к военному арсеналу, которое облегчало возможность для страны остановить агрессию НАТО и, затем, ответить контрнаступлением в виде широкомасштабного вторжения в Западную Европу.

Корейская война

В Европе Сталин искал мира и решения немецкого вопроса. В военном соперничестве с США его политика была ответной и сдержанной. Хотя, при случае, он и бряцал оружием, но постоянно, и настойчиво говорил о мирном сосуществовании с капитализмом. Одним исключением из этой образцовой сдержанности стала Корейская война 1950–1953 годов.

Война началась с вторжения Северной Кореи в Южную в июне 1950 года. В конце лета бОльшая часть страны была в руках коммунистов. Южно-корейцы занимали юго-восточную часть страны вокруг порта Пусан. Это дало США время для организации вторжения в своих интересах и проведения серии контрнаступлений, которые остановили, а затем отбросили северо-корейцев назад. В сентябре генерал Дуглас Мак-Артур провёл операцию по высадке десанта в Инчоне, на фланге северо-корейской армии, и освободил столицу Южной Кореи Сеул.

Войска Мак-Артура продвинулись севернее 38-й параллели, обозначавшей границу двух стран, и заставили северных корейцев отступить. В ноябре Мак-Артур приблизился к корейско-китайской границе, и только интервенция большого количества китайских коммунистических «добровольцев» спасла северо-корейский режим от полного поражения. В июле 1951 года война зашла в тупик вдоль 38-й параллели, и мирные переговоры начались. Через два года соглашение по прекращению огня было подписано, и военные действия прекратились, хотя две страны остаются теоретически в состоянии войны и сорок лет спустя.

Корни корейского конфликта были заложены при послевоенном разделе страны. До 1945 года Корея была японской колонией. Когда Япония была разгромлена в августе 1945 года, страну разделили по 38-й параллели СССР и США. Как и в случае с Германией, первоначальным замыслом было проведение всеобщих выборов и объединение страны.

Но когда советские и американские войска покинули Корею в 1948–1949 годах, они оставили два правительства: авторитарный коммунистический режим на севере, возглавляемый Ким Ир-Сеном, и авторитарный капиталистический режим на юге, возглавляемый Ли Сын-Маном. Оба лидера желали объединить страну под собственным руководством, если хватит сил. Каждая сторона угрожала другой вторжением, и произошло несколько вооружённых конфликтов на границе. События, при которых Ким напал первым, произошли после того, как он заручился поддержкой Сталина своих планов вторжения.

Для Сталина корейская война стала очень дорогой ошибкой: режим Кима удалось спасти только с китайской помощью. Когда началась война, Советы бойкотировали в ООН исключение коммунистического Китая. Это дало возможность американцам протолкнуть резолюцию по вмешательству в Корее под флагом ООН. Поэтому ряд стран направили войска вместе с американцами в Южную Корею. Сталина рассматривали на западе, как подстрекателя войны, и северо-корейское вторжение, как часть программы советского экспансионизма на Дальнем Востоке.

Война подорвала движение за мир, усложнила попытки решить проблемы в Европе, и поощрила массированные программы перевооружения США, и их союзников. Война обошлась дорого и помешала Сталину. Её можно считать решительным отпором империалистическому вторжению в социалистическую зону, но она не пользовалась поддержкой даже в коммунистических кругах. Прежде всего корейская война разрушила то, что русские называли «доверием» в отношениях между западом и востоком.

Чтобы понять поражение Сталина в Корее, необходимо взглянуть на ситуацию со стратегической и идеологической точек зрения. Стратегически объединённая коммунистическая Корея была привлекательна для Сталина, как форпост против возрождающейся японской угрозы. Сталин считал, что Япония, также, как и Германия, восстановится и, в конце концов, станет агрессивной.

Когда китайско-советский договор о дружбе и союзе был подписан в августе 1945 года, он был направлен против возрождения японской агрессии. Когда советские представители в Союзной комиссии по Японии прибыли в Токио, их первой директивой было способствовать разоружению страны и уничтожению военно-промышленного потенциала. Когда советско-китайский договор был перезаключён с новым китайским коммунистическим правительством в 1950 году, он остался направленным против японского империализма.

Сталинские опасения по отношению к Японии выросли после срыва советско-американских переговоров о мирном договоре с Японией. В июне 1946 года американцы предложили договор по демилитаризации и демократизации Японии, план Барнса для Дальнего Востока. Подобно германскому договору в пару к нему, это предложение было отвергнуто Советами, как не предусматривающее долгосрочных гарантий, что Япония останется мирной. С этой стороны США обошли АСС и начали подготовку к подписанию сепаратного мирного договора с Японией.

В январе 1950 года Дин Ачесон, американский гос. секретарь, провозгласил, что Япония будет бастионом антикоммунизма на Дальнем Востоке. Это развитие имело сходство с подходом к немецкому вопросу, и для Сталина означало, что перспективы восстановления Германии и Японии соединились в одну цель. В этом контексте присоединение всей Кореи к советскому блоку было весьма привлекательным, особенно, когда стало очевидно, что Ачесон, устанавливая стратегическую «границу», включил Японию, но не Корею, в западный блок.

С идеологической точки зрения развитие ситуации в Корее выглядело, как часть экспансии коммунизма после второй мировой войны. Победа коммунистов в китайской гражданской войне в 1949 году особенно сильно подтолкнула Сталина к разрешению идеологической ситуации в Корее. Сначала Сталин сомневался в перспективах для коммунистов Мао в борьбе с националистами Чан Кай-Ши, и после окончания второй мировой войны решил, что будет лучше поддержать формирование какой-либо разновидности прогрессивного национального правительства в Китае.

Но под воздействием военных успехов коммунистов и полного перехода китайских националистов в лагерь США, Сталин изменил своё мнение, и начал поддерживать Мао более активно. В июне 1947 года он пригласил Мао в Москву для беседы. Мао нарочито не смог прибыть, так как якобы не позволяла быстро меняющаяся военная ситуация в Китае (оправдание того же типа, что часто применял сам Сталин по отношению к Черчиллю и Рузвельту, когда встреча с ними была нежелательна), но между ними завязалась длительная переписка.

В январе 1949 года Сталин послал в Китай члена политбюро Анастаса Микояна для переговоров с Мао и коммунистическим руководством. В декабре 1949 года Мао наконец прибыл в Москву, через два месяца после провозглашения Китайской Народной Республики (КНР) в Пекине, чтобы обсудить условия нового китайско-советского договора о союзе. На первой встрече 16 декабря Сталин сказал Мао, что для Китая нет непосредственной военной угрозы: «Япония не сможет подняться на ноги и подготовиться к войне. Америка только вопит о войне, а в действительности боится войны больше всех. Европа боится войны. По существу нет никого, кто мог бы вступить в бой с Китаем, если только Ким Ир-Сен не нападёт на Китай!»

Сталин обрисовал два радикальных направления развития Китая. Первое, изложенное во время следующего визита китайского вождя летом 1949 года: «Центр революционного движения передвинут Китаем в Восточную Азию». Второе, США либо не пожелают, либо не будут способны интервенцией остановить дальнейшее коммунистическое продвижение. Тем не менее, как показала Катрин Везерби, Сталин колебался, стоит ли провоцировать военный конфликт в Корее. После начала войны любые шаги привели бы к усилению конфронтации с США.

Ким Ир-Сен начал давить на Сталина, желая атаковать Южную Корею в марте 1949 года, стараясь убедить советского вождя, что вторжение будет начато по просьбе народа юга и поддержано коммунистической партизанской армией, уже сражающейся там. Сталин сказал ему:

«Вы не должны наступать на юг. Во-первых, корейская народная армия не имеет подавляющего превосходства в силах… Во-вторых, на юге находятся американские войска… В-третьих, не надо забывать, что действует соглашение по 38-й параллели между СССР и США. Если соглашение будет нарушено с нашей стороны, то это даст повод американцам вмешаться… Если противник начнёт агрессивное вторжение, а раньше, или позже он начнёт агрессию, то, в ответ на нападение, вы должны иметь все возможности для проведения контрнаступления. Затем ваши действия будут поддержаны и поняты всеми».

В июне 1949 года последние американские силы были выведены из Кореи, и в сентябре Ким предложил ограниченное наступление против Юга для улучшения северо-корейских оборонительных позиций вдоль границы. Сталин серьёзно рассмотрел это предложение, но в конце ответил, что будет трудно осуществить атаку только на одном участке границы, и это приведёт в результате к серьёзному международному осложнению.

В январе 1950 года, однако, Сталин начал менять своё мнение об осуществимости такой атаки, и когда он снова встретился с Кимом в марте, то был готов дать «добро» на вторжение, если идея будет поддержана китайцами. Сталин изменил своё мнение по двум главным соображениям. Первое, коммунистическая победа в Китае означала, что Мао будет способен оказать поддержку корейцам при необходимости. Второе, китайско-советский договор об альянсе означал, что американцы потеряли возможность вмешаться.

Настроение в США в любом случае было против интервенции, и оно усиливалось тем, что Советы уже обладали атомной бомбой. Но Сталин разъяснил Киму, что он не может рассчитывать на прямое советское участие в войне, потому, что СССР имеет серьёзные проблемы в других местах и должен справляться с ними, особенно на западе… СССР не готов вмешиваться в корейские дела напрямую, особенно если американцы рискнут послать войска в Корею.

После встречи со Сталиным Ким отправился в Пекин к Мао, чтобы получить одобрение своего плана кампании. Нужно подчеркнуть, что план Кима на этой стадии предусматривал локальные операции, которые позднее будут развиваться в генеральное наступление. Однако план изменился, и, со сталинского благословения, северо-корейское широкомасштабное наступление пересекло 38-ю параллель.

После начала войны Сталин беспокоился, что Юг не успеют освободить до начала американской интервенции. Сталинские дурные предчувствия оказались справедливы. американцы начали своё успешное контрнаступление в сентябре. В октябре Сталин призвал Мао ввести китайские войска в Корею для поддержки Кима. Сначала Мао отказывался, но Сталин отправил ему длинное послание, объясняющее необходимость китайского вмешательства.

Сталин указал, что китайские товарищи обещали вмешаться, если будет необходимость, и он считает, что такая акция не спровоцирует широкий конфликт с США. Американцы, говорил он Мао, «не готовы сейчас к большой войне». Сталин считал, что США могут втянуться в большую войну из-за престижа, но разъяснил, что Советский Союз и Китай не должны бояться такой перспективы, так как «вместе мы сильнее, чем США, и Англия, в то время, как европейские государства не имеют сейчас серьёзной военной силы. Когда японский империализм будет восстановлен, как союзник США, только тогда США и Япония будут готовы создать мост для вторжения в Корею, только тогда они придут на помощь Ли Сын-Ману».

Это заявление было не более, чем лёгкой бравадой. Так как китайцы достаточно долго не вмешивались, Сталин приказал Киму готовиться к эвакуации. Всё-таки они наконец ввели войска и начали контрнаступление, выбив Мак-Артура за 38-ю параллель. Сталин снабжал материальной помощью северо-корейцев и китайцев, но воздержался от прямого вмешательства в войну, хотя советские пилоты принимали участие в воздушных сражениях за 38-й параллелью. Пока оставлся шанс военного выигрыша, Сталин предпочитал продолжать войну, но в середине 1951 года он признал необходимость переговоров о перемирии.

В августе 1952 года Джоу Энь-Лай прибыл в Москву для встречи со Сталиным. В перговорах с китайским премьер-министром Сталин высказал позитивную оценку хода войны. «Война давит на нервы Америке», — сказал он: «Война в Корее показала слабость Америки. Армии 24 стран не могут продолжать долго войну в Корее, так как они не способны достичь своих целей и не могут рассчитывать на успех в этом деле». Это был типичный сталинский апломб перед лицом поражения, и он продолжил в том же стиле:

«Американцы не способны вести широкомасштабную войну. Они надеются на атомную бомбу и авиацию. Но с этим невозможно выиграть войну. Они нуждаются в пехоте, но у них нет пехоты. Их пехота слаба. Они сражаются с маленькой Кореей, а народ США уже плачет. Что случится, если начнётся крупномасштабная война? Они, возможно, все тогда будут плакать».

Может быть Сталин и верил в эту риторику, но тогда получалось, что не одни американцы не могут победить в Корее. При этом стоит соотнести отрицание важности американского атомного превосходства и вообще ядерного фактора с осторожным невмешательством в корейский конфликт. Американский престиж, с другой стороны, был достаточно высок, так как Америка руководила интервенцией «от имени ООН» в Корее. Именно Советы, Китай и Северная Корея оказались под международным давлением к концу этой военной авантюры, и пошли на компромиссный мир.

Когда война закончилась в 1953 году, безвозвратные потери составили 10 миллионов человек, Северная Корея вернулась туда, откуда начала своё вторжение, независимость Южной Кореи была гарантирована американскими военными поставками, и Япония стала главной стратегической опорой США на Дальнем Востоке. Разногласия Сталина с китайцами по поводу ведения войны привели к китайско-советскому расколу в конце 50-х годов. Последняя сталинская война стала одним из его жалких провалов.

Последние дни

Сталин умер в марте 1953 года в возрасте 73 лет. Существует много теорий его смерти, но простой правдой является то, что 2 марта у него случилось кровоизлияние в мозг (инсульт), и смерть наступила через три дня. Последние несколько дней жизни он был очень активен и полностью контролировал события. В его дневнике за три месяца до смерти зафиксировано много встреч.

В декабре 1952 года он издал своё последнее публичное заявление, в котором ответил на вопросы корреспондента американской газеты о его отношении к новой администрации Эйзенхауэра в США. Он сказал журналисту, что война между Советским Союзом и США не является неизбежной, и что обе стороны должны, и могут жить в мире. Он осудил холодную войну и выразил желание вступить в дипломатические переговоры с Эйзенхауэром, включая вопрос окончания войны в Корее.

Последним иностранцем, видевшим Сталина, оказался К.П.С. Меннон, индийский посол, который присутствовал в Кремле вечером 17 февраля 1953 года. Встреча продлилась полчаса. На следующий день он записал в дневнике размышления о значимости своей встречи с великим человеком. Посол отметил мнения других о Сталине. Джозеф Е. Дэвис, американский посол в Москве до войны: «Он был добродушен, говорил просто, производил впечатление искреннего, скромного человека». И Уинстона Черчилля: «Премьер Сталин произвёл на меня впечатление глубокого, хладнокровного, мудрого и лишённого иллюзий… Человека прямого, даже туповатого в речи… от чего спасало чувство юмора, которым он обладал в высокой степени».

Меннона впечатлили сталинская «простота, проницательность и жёсткость», и он отметил:

«Всё в нём просто — его одежда, его комната, его поведение, его манера говорить… Это человек, который спас Россию для коммунизма, а коммунизм для мира; без него ни Россия, ни коммунизм не смогли бы противостоять наступлению Гитлера. Он стал не только для собственной страны, но и для миллионов во всём мире „вождём и учителем всего прогрессивного человечества“.

Его портреты занимают место икон в каждом русском доме. При упоминании его имени любая аудитория встаёт и разражается аплодисментами, переходящими в овацию. Несмотря на эту лесть, на нём остаётся не больше пятен, чем от воды на утке; нет и следа бахвальства, или притворства. Когда Вольтер вернулся в Париж после многих лет изгнания, его приветствовали толпы поклонников.

Когда друг спросил, нравится ли ему или нет роль народного идола, он ответил: „Да, но такая же толпа соберётся, если моя голова будет выставлена на эшафоте“. Подобные сантименты Сталина не особенно волнуют. То, что он вождь, имеет для меня второстепенное значение… важнее его проницательность, проявляющаяся не только в молчании, но и в словах. Он отказался обсуждать не только нашу корейскую резолюцию, но и общие проблемы Кореи… Возможно, он посчитал, что это детали, которые можно доверить своим помощникам…

Я был поражён его жёсткостью. Дважды он говорил о бесполезности проповедей морали злым людям. Фраза Ганди „изменим сердце“ ничего не значит для Сталина. Эту ситуацию можно сравнить с притчей о крестьянине, который отказался обсуждать вопросы морали с волком. Я телеграфировал моему правительству, что это, на мой взгляд, сущность сталинской философии».

Обаятельный и обезоруживающий, открытый и загадочный, очаровательный и беспокойный — многоликий Сталин покинул мир.

Глава 13. Заключение. Сталин перед судом истории

В Советском Союзе переоценка сталинского руководства началась сразу после того, как его тело было положено в мавзолей Ленина в марте 1953 года. В мае 1954 года маршал В.Д. Соколовский, начальник советского генерального штаба, опубликовал статью в «Правде» к 9-й годовщине Победы в Великой патриотической войне. В ней даже не упоминался Сталин, кроме заключительных строк про «знамя Ленина и Сталина».

В декабре 1954 года «Новое время», советский журнал, пишущий о международных делах, опубликовал статью к 75-й годовщине рождения Сталина, в которой подчеркнул значение ленинского ученика. Годом позже, статья в том же журнале к 76-й годовщине рождения Сталина была главным образом посвящена Ленину. Сталина не критиковали напрямую, но его значение было сильно понижено, в то время, как главная роль Ленина в коммунистической партии особо подчёркивалась. Затем Хрущёв произнёс «секретную» речь на XX съезде партии в феврале 1956 года, и распахнулись шлюзы для критики Сталина, что привело, в конечном счёте, к потоку осуждений в 80-х и 90-х годах.

Со временем закрепилась хрущёвская идея, что победа была одержана коллективными усилиями коммунистической партии и её руководства, а не Сталиным, который играл главным образом пагубную роль. Согласно рассказам военных мемуаристов и историков, взявших на вооружение дубину хрущёвской критики, война была выиграна вопреки Сталину советскими вооружёнными силами, и их генералами.

Позже, под влиянием более позитивных оценок Сталина, как верховного главнокомандующего, данных Жуковым, Василевским и Штеменко, Великая патриотическая война стала победой Сталина и его генералов. Для многих представителей интеллигенции, однако, в Великой патриотической войне победил советский народ, чьи великие жертвы предал после войны Сталин, поскольку продолжил укреплять свою партийную диктатуру.

На западе ревизия репутации Сталина времён войны началась ещё при его жизни. Первое, полемика холодной войны описывала его и его режим, как наихудший, моральный эквивалент Гитлера, и нацистов. Согласно этому, сталинская победа над Гитлером скорее выглядела, как поражение для половины Европы, попавшей под его тоталитарное правление. Затем было более тонкое понижение роли Сталина Уинстоном Черчиллем и другими западными мемуаристами, и историками, старавшимися показать советско-немецкий конфликт, как играющий незначительную роль в общей картине второй мировой войны.

Наконец мемуары написанные выжившими немецкими генералами, которые рассказывали истории о гарантированной победе, потерянной из-за ошибок немецкого диктатора. Вторая мировая война была проиграна Гитлером, а не выиграна Сталиным, утверждали они. В последующие десятилетия сталинские записи времён войны позволили историкам в Советском Союзе и на западе продвинуться вперёд, и взглянуть на эту проблему более полно, и сбалансировано.

В ходе этой работы произошёл поворот к современному здравому смыслу в изложении истории сталинского руководства войной. В то время большинству народа казалось очевидным, что Сталин, как советский вождь, руководил военными действиями Советов. Без него усилия партии, народа, вооружённых сил и генералов были бы значительно менее эффективными. Он был великим военным вождём не потому, что победил, а потому, что он смог сделать так много для достижения победы.

Даже Гитлер отдавал должное значению Сталина в определении исхода войны. «В сравнении с Черчиллем Сталин является гигиантской фигурой», — признался Гитлер Геббельсу накануне битвы под Сталинградом. «Черчилль ничем не может похвастаться в жизни и в делах, кроме нескольких книг, и искусных речей в парламенте. Сталин, с другой стороны, несомненно реорганизовал государство со 170-миллионным народом и подготовил его к широкомасштабному военному конфликту.

Если Сталин когда-либо попадёт ко мне в руки, я, вероятно, пощажу его и сошлю куда-нибудь на воды; Черчилль и Рузвельт будут повешены». Взгляд Сталина на Гитлера был менее терпимым, и он ясно дал понять, что в любом случае фюрера, и других нацистских лидеров расстреляют. Черчилль и Рузвельт уважали Сталина, как великого военного лидера. Сталин, в свою очередь, оплакивал смерть Рузвельта и продолжал относиться к Черчиллю с уважением, невзирая на разрыв их политических взаимоотношений после войны.

В январе 1947 года Сталин сказал фельдмаршалу Монтгомери, посетившему его в Москве, что «он навсегда сохранит добрую память об их работе (с Черчиллем), как великим военным лидером Великобритании», и что «он испытывает к нему великое уважение, и восхищение тем, что (Черчилль) делал в военные годы». Черчилль был в равной степени экспансивен, когда писал Сталину, что «(ваша) жизнь драгоценна не только для вашей страны, спасённой вами, но и для дружбы между советской Россией, и англо-саксонским миром».

Эта книга показывает, что современное восприятие сталинского военного лидерства соответствует истине. Проблема описания исторических событий состоит в том, чтобы как можно больше абстрагироваться от идеологии, влияющей на беспристрастность. В случае со сталинским военным лидерством, чтобы показать правду, необходимо рассмотреть полемику времён холодной войны на западе и обстоятельства вокруг десталинизации в СССР.

Эта книга также стремится показать, что реальный масштаб способностей Сталина, обеспечивших возможность справиться с беспрецедентной катастрофой 1941–1942 года, был в сущности заслонён его личным культом, как военного гения, который не мог ошибаться. Сделать так много ошибок и подняться из глубин такого поражения к величайшей победе в истории, было его несомненным триумфом.

Неудача сталинской попытки лучше использовать результаты победы произошла несомненно из-за политической ограниченности его диктаторского режима. Но это случилось также потому, что западные политики, такие, как Черчилль и Трумэн, не желали дальнейшего увеличения коммунистической опасности, и отказались от послевоенного урегулирования разногласий, что могло предотвратить холодную войну, и избежать идеологического противостояния, которое скрыло парадоксальную правду, что именно Сталин, являясь диктатором, уничтожил Гитлера, и помог спасти мир для демократии.

История — это разновидность суда. Обвинение требует открыто осудить Сталина за его преступления и за его неадекватное руководство. Но наш долг, как присяжных заседателей, рассмотреть все доказательства, включая те, что служат в защиту, и увидеть полную картину. Приговор вынести нелегко, но необходимо, и сделать это нужно для того, чтобы повысить наше понимание истории, вооружиться знаниями, которые помогут нам в будущем. История может сделать нас мудрее, если мы позволим ей сделать это…

Черновой вариант текста можно видеть по адресу: http://al0253.okis.ru/s1-1.html

Джеффри Робертс Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953