Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика


Станислав Юрьевич Куняев
Шляхта и мы


Часть I


Польское имя

Здесь все, что было, все, что есть,
Надуто мстительной химерой…
А. Блок. «Возмездие»

Моя судьба каким-то странным образом с первых дней жизни была связана с Польшей. Я смутно понял это, когда в лютом январе 1943 года десятилетним отроком зашел отогреться в верхний храм калужской Георгиевской церкви, переполненной женщинами, одетыми в потертые пальтишки, плюшевые душегрейки и ватники. Их бледные измученные лица в обрамлении черных платков и коричневых шалей были обращены к алтарю, где стоял седовласый батюшка в златотканой одежде. Возле него худенький старичок дьякон помахивал кадилом, и синеватый дымок ладана тонкими струйками плыл над старушечьими платками, шалями и полушалками.

– Господи! Даруй победу российскому воинству право-славному-у-у! – дребезжащий голос дьякона раскатывался по углам и приделам храма, уплывал в темный купол, отражаясь от мерцающего паникадила, от тускло поблескивающего иконостаса, от застекленной иконы Калужской Божьей матери, в лике которой плясали язычки свечей…

От густой смеси запахов ладана, влажных несвежих одежд, человеческого дыханья и пота у меня покруживалась голова, я ухватился за чей-то тулуп и стал безвольно двигаться в общей очереди к причастию, предвкушая, как батюшка поднесет к моим пересохшим губам ложечку теплого красного вина. Я уже подошел под его руку, но священник чуть помедлил с причастием и спросил:

– А как звать тебя, отрок?

– Станислав! – послушно ответил я.

– Не крещеный… – вздохнул батюшка. – Имя-то не православное, польское! – И, чуть поколебавшись, все-таки поднес к моему рту заветную серебряную ложечку…

Вечером, вернувшись в нашу комнатенку, в углах которой при свете керосиновой лампы поблескивал иней, я спросил у матери:

– Мама, а почему меня назвали Станиславом?

– Когда тебя принесли из Хлюстинского родильного дома, я спросила у Юры, как назовем мальчика? Отец твой в то время политикой увлекался, газеты читал. А в газетах писали о каком-то советско-польском договоре. Ну, Юра и говорит: «Давай в память этого договора сына Станиславом назовем!»

Когда я уже в почтенном возрасте крестился, то священник отец Владимир из церкви, что на Воробьевых горах, почему-то оставил мне мое прежнее хотя и христианское, но католическое имя. Я все хочу сходить к нему и попросить имя православное. Но почему-то медлю, раздумываю, а вдруг это судьба с какой-то целью привязала меня к польской истории?

Открыв недавно историческую книгу под названием «Советско-польские войны», изданную в 2001 году, я прочитал на 130-й странице о том, что именно 27 ноября 1932 года, в день, когда я родился, Советский Союз и Польша ратифицировали Договор о ненападении… Вот, оказывается, в честь какого события отец окрестил меня Станиславом. Слава Богу, что не Марленом и не Жоресом…


Побежденные презирали победителей…

Вот уже больше года в нашу редакцию бесплатно поступает журнал «Новая Польша». Нет, он отнюдь не русофобский, многие его публикации стремятся к тому, чтобы русские и поляки засыпали старые рвы недоверия и неприязни, чтобы задумались о будущем и перестали жить прошлыми страхами и национальными страстями.

Но делают они это странным образом. Девяностолетний патриарх польской литературы, нобелевский лауреат Чеслав Милош публикует в 7-м номере журнала за 2001 год свой короткий, но блестяще написанный фрагмент под названием «Россия» из книги «Родина Европа». Милош хочет разобраться в истоках нашей нелюбви друг к другу.

«Начало всему – шестнадцатый и семнадцатый века. Польский язык – язык господ, к тому же господ просвещенных, – олицетворял изысканность и вкус на востоке до самого Полоцка и Киева, Московия была землей варваров. С которыми – как с татарвой, вели на окраинах войны…»

Польские авторы той эпохи, по словам Милоша, отмечают у подданных русского царя «склонность нарушать данное слово, коварство. Они же высмеивают дикость их обычаев».

«Поляки так или иначе ощущали свое превосходство. Их бесило какое-то оловянное спокойствие в глубине русского характера, долготерпение русских, их упрямство…»

«Свое поражение в войне поляки встретили недоуменно… Побежденные презирали победителей, не видя в них ни малейших достоинств».

Одним словом, поляки – это культурные западные люди, а русские московиты – варвары, азиаты, почти «татарва»…

Упаси бог, я не утверждаю, что сам Милош разделяет эти взгляды. Он просто фиксирует их наличие в польском мировоззрении тех времен. Да и нет во взглядах такого рода ничего нового для человечества. Точно так же относились испанцы к индейским племенам Центральной Америки, а несколько позже англосаксы к североамериканским индейцам, французы к арабам, японцы к китайцам и корейцам, а немцы не только к северным славянским и прибалтийским племенам, но и к самим полякам.

Но, как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Поляки, во всем подражая западным культурным соседям, искали своих «недочеловеков» на Востоке. Они не задумывались о том, что «нецивилизованных» народов на земле нет, – есть просто разные цивилизации.

О том, каковыми показали себя наши соседи-славяне в эпоху русской Смуты, писал боярин Федор Шереметьев в 1618 году, после освобождения Москвы от «просвещенных, – по словам Чеслава Милоша, – господ» (а Милош – этого забывать нельзя, для нынешних поляков как для нас Пушкин, «ихнее – все»):

«Разнузданный солдат ваш не знал меры в оскорбительных излишествах: забрав все, что только было в доме, он злато, серебро (…) пытками вымогал. Увы! Смотрели мужи на насилие над любыми им женами, матери – на бесчестие несчастных дочерей. Свежа еще у нас о распутстве вашем и разнузданности память (…) Вы растравляли сердца наши оскорбительным презрением. Никогда соплеменник наш не был вами называем иначе, как же – москаль, вор и изменник. Даже и от Храмов Божиих не умели вы рук ваших удержать…»

Две эти взаимоисключающие точки зрения на поляков – как на «просвещенных западных господ, цивилизаторов» и «грабителей, мародеров, колонизаторов», зародившись в XVII веке, дожили до сегодняшнего времени. Поэт Давид Самойлов, солдат Великой Отечественной, освобождавший Польшу, пишет, к примеру, в книге воспоминаний так:

«Русская нация во многом может быть благодарна польской… В бурные времена исторические деятели России тянулись к татарщине, азиатскими методами решали насущные вопросы времени. В тихие же времена Михаила и Алексея Польша была ближайшей станцией европейской цивилизации».

Но человек польской крови, писатель Мариуш Вильк, путешествовавший в 2000 году по нашему Северо-Западу, в очерке «Карельские тропы» несколько иначе описывает цивилизаторскую деятельность своих предков в «тихие времена Михаила»:

«Поодаль торчит на полсажени из воды остров Городовой, овеянный легендой о польских «панах». Осенью 1613 г. польско-литовские отряды Тушинского вора, разбойничавшие в заонежских погостах, под командой пана Барышпольца и Сидора двинулись на Холмогоры. После шестидневной неудачной осады холмогорской крепости «литовские воры» отступили, обогнули Архангельск, по пути разорив Николо-Карельский монастырь; возвращаясь, сожгли несколько поморских сел, перешли по льду Онежский залив, безрезультатно осадили Сумский острог, снова напали на заонежские погосты, пытаясь взять Шунгский острог, но, получив отпор, были биты под Толвуей… В марте 1614 г. русские войска окончательно разгромили отряды пана Барышпольца у реки Сермяксы, а остатки отрядов пана Сидора ушли в карельские леса. И в карельские легенды… Одна из них гласила, что «паны» жили на Городовом, откуда нападали на ближайшие деревни, брали крестьян в рабство и грабили до тех пор, пока их старый Койко на Падун не послал – за кладом. На порогах Падуна «паны» нашли свою смерть»

(«Новая Польша», 2001, № 2)


Но, может быть, к покоренным народам (к «быдлу») подобное отношение в те жестокие века было обычным, а в отношениях друг с другом шляхтичи были образцами благородства, рыцарства, галантности, европейской воспитанности, словом, личным примером и светочем для русских варваров? Наверное, я и остался бы пребывать в столь обычном заблуждении, если бы не попала мне в руки редкая книга – «Записки Станислава Немоевского», изданная в 1907 году в России. Автор – знатный шляхтич, обучался в Италии, по возвращении стал видным польским дипломатом при королевском дворе, а в 1606 году отправился в Москву, чтобы продать по просьбе Анны, сестры Сигизмунда III, царю Ажедмитрию I, уже сидевшему на московском престоле, шкатулку, наполненную, как пишет Немоевский, «бриллиантами, перлами и рубинами». Лжедмитрий радушно принял посла-коммивояжера, восхитился драгоценностями, но купить их для Марины Мнишек не успел, поскольку был убит на другой день русскими заговорщиками. После его смерти по всей Москве начались польские погромы, и взошедший на трон Василий Шуйский, дабы спасти знатных поляков от мстительных москвичей, выслал их, а говоря современным языком, «интернировал» в количестве ста шестидесяти душ в городишко Белозерск на Вологодчину. Конечно, жилось там благородным и культурным шляхтичам среди диких варваров (вепсов и русских) несладко. Острог и курные избы для жизни были худые, тесные, грязные, питание плохонькое. Словом, жили они не лучше, чем наши военнопленные в польских лагерях после нашего поражения в 1919–1920 годах, много хуже, чем интернированное польское офицерство в советских лагерях 1939–1941 годов. Недоедали, умирали от болезней. Правда, жили без охраны. Но куда убежишь с берегов Белого озера? Кругом непроходимые леса да болота. И стали тогда грамотные шляхтичи засыпать царя Василия Шуйского челобитными посланиями, умолять «о хорошем содержании и снабжении достойными кормами» и о скорейшей отправке их на родину… Из Москвы им приходили ответы, что московская земля разорена, что воровских банд по ней шляется много и что пока невозможно ни содержания улучшить, ни домой отправить… И тогда среди шляхты начались раздоры. Какова была там шляхетская элита и стояла ли она выше «варваров», о чем не раз говорит Чеслав Милош, можно судить из одной дневниковой записи Немоевского, сделанной летом 1607 года.

«Так как мы жили по своей воле, внимания ни на кого не обращали, то между нас открылся страшный разврат: хвастанье нарядами, банкетами, забавами, танцами (и это среди крайнего недостатка, нужды и заключения), наговорами одного на другого, взаимным язвлением и сплетнями, писанием пасквилей друг на друга, без всякой пощады кого-либо. К тому надо присоединить картежничество, повальное пьянство, без мысли о страхе Божием, без внимания к великим праздникам, постам и дням, установленным для покаяния. И если бы еще упивались чем, а то скверной горелкой, смешанной с дрянным пивом. И для этой цели продавая одежду с себя или со слуги. Вследствие всего этого частые ссоры, раздоры, споры, пересылки о поединках и вызовы на поединки, драки, поранения, гнусный блуд, прелюбодеяния, paracidia – мать порезала на куски свое дитя и побросала на крышу, желая скрыть свой разврат и блуд, – и иные гнусные грехи, о которых по омерзительности их и по брезгливости перед Богом и вспоминать-то не годится, и стыд не допускает; наконец, свершилось и ужасное душегубство: убийство в святой пасхальный день палкой в голову безоружного, сзади, шляхтича в тюрьме и по вздорному поводу. Присоединим кражи друг у друга и взаимные ограбления сундуков».

Впечатляющие образы культурных, почти западных людей… Но богобоязненный христианин шляхтич не был бы шляхтичем, если бы после этих честных записей не добавил, что это все – Божье наказание за то, что «заключение и мучение, что вынесли мы от столь подлого народа, нас не угомонило…» Этот же русский народ в записках Немоевского именуется «варварским», «злым», «животным» и, конечно, «быдлом»…

Знатный шляхтич в своих записках горевал, что ему с высокородными панами приходится терпеть «от народа, вероятно самого низкого на свете, самого грубого и не способного к бою, не обученного в рыцарском деле, у которого нет ни замков, ни городов, ни доблести, ни храбрости»…

* * *

Я пишу эти страницы в первые дни ноября 2001 года. Сегодня четвертое – день Казанской Божией матери. Православный праздник, учрежденный в честь иконы, под покровительством которой Минин и Пожарский в 1612 году повели свое ополчение на штурм Кремля и освободили его от польских оккупантов. Поляки часто иронизируют над тем, что мы еще помним давний день освобождения и чтим икону Казанской Божией матери, которая, кстати, во время войны какими-то таинственными путями попала в Ватикан, где и пребывает до сей поры в заточении у католиков. Взяли, так сказать, реванш… Ездят наши президенты и крупнейшие политики к папе – бывшему польскому кардиналу Войтыле – уже десять с лишним лет, и никто из них не решится попросить или потребовать, чтобы вернулась наша национальная святыня на родину. Боятся, что ли, национальные чувства Войтылы потревожить?

Однако я отвлекся. Полякам чрезвычайно свойственно помнить и праздновать дни всех своих романтических и драматических восстаний против России. А чего же нам стесняться и не праздновать 4 ноября – наш день освобождения? Может быть, даже стоит его сделать национальным праздником, тем более что в 2002 году будет юбилей нашего освобождения от польских оккупантов.

Рядом с калужским домом, где я пишу эту главу, в ста метрах буквально, стоит кирпичный терем с узорчатой кладкой, витиеватыми каменными наличниками, толстыми стенами. В нем после бегства из Москвы жила временно исполнявшая обязанности московской царицы Марина Мнишек, дочь польского сандомирского воеводы. От этого терема почти что видна окраина калужского бора, на которой неверные соратники Лжедмитрия II в 1613 году зарубили саблями очередного мужа сандомирской авантюристки, возмечтавшей стать владычицей варварской Московии. Так что граница Руси и Польши вполне могла бы при другом повороте истории пройти по окраине калужского бора, по речушке Ячейке, по извивам моей родной Оки. Пусть об этом не забывают наши полонофилы…

Феноменальная особенность польской истории, видимо, заключена в том, что никакие социальные потрясения, никакие перевороты и национальные катастрофы за последние несколько веков не изменили сути того, что законсервировано в понятии «шляхетство», «шляхта»… Чеслав Милош пытается убедить мир, что «шляхетство» есть самосознание не только польской знати, но всего народа. Возможно. Но тем хуже для народа, если, как пишет нобелевский лауреат, «в Польше в эту эпоху (XVI–XVII века. – Ст. К.) складывалась дворянская культура, и польский крестьянин или рабочий по сей день колют ею глаза русскому, сплошь и рядом неся на себе ее следы, отчего и получают от него кличку «пана»…»

Русский крестьянин или рабочий никогда не додумывался до того, чтобы «колоть» культурой Пушкина и Чайковского глаза узбека или казаха… Впрочем, позволю себе усомниться в правоте Милоша. Думаю, что польское простонародье не было заражено дурной шляхетской болезнью и относилось к России иначе, нежели знатное сословие.

В доказательство приведу отрывок из воспоминаний того же Самойлова, с которым я на этот раз согласен. Поэт вспоминает о том, как в 1944 году его разведрота вошла в Польшу: «Деревня. Три часа назад здесь были немцы. Потом прошли наши танки, Поляки приветствуют нас со слезами радости. Ночь. Вошли в село, где еще не видели русских.

– Пять лет вас высматривали, – говорит старая бабка. Жители тащат нас в дома, угощают молоком и самогоном».

Честное свидетельство того, что польское простонародье относилось к русским безо всякого гонора, мы получили из уст восторженного полонофила. А это – дорогого стоит, поскольку подтачивает концепцию Чеслава Милоша о полной «шляхетизации» польского народа.

Так что деваться некуда: придется перейти на классовые позиции, чтобы понять – шляхетский гонор бессмертен. И от него страдали не только подвластные шляхте холопы, но куда более русские, белорусы и особенно украинцы, презрение поляков к которым правильнее объяснить не застарелой жаждой мести за исторические обиды (украинцы натерпелись от поляков за всю историю куда больше, чем нанесли обид сами), а особым польским расизмом по отношению к хуторянскому, почвенному, негосударственному и потому плохо приспособленному к сопротивлению племени. Незадолго до гибели Пушкина вышел в свет первый номер созданного им журнала «Современник», где были опубликованы его размышления о «Собрании сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского». Несомненно, что интерес Пушкина после польского восстания 1830 года к такого рода сочинениям обуславливался и тем, что в них Пушкин нашел немало страниц, изображающих нравы и национальный характер шляхтичей XVII века, их неизменное на протяжении веков презрение к триединому восточнославянскому племени русских, украинцев и белорусов. Пушкин в своем отзыве щедро цитировал отрывки из исторических записей, которые, видимо, казались ему крайне важными, повествующие о расправе поляков с непокорными украинскими повстанцами:

«Казнь оная была еще первая в мире и в своем роде, и неслыханная в человечестве по лютости своей и коварсту, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придет в голову ее изобретение; а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ.

Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксендзов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление свое в чистцу, но сии, ничего им не отвечая, молились Богу по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их орудиями. Гетман Остраница, обозный генерал Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы, и им переломали поминутно руки и ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они скончались; Чуприна, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячие к доскам, облитым смолою, и сожжены медленно огнем; старшины: Ментяй, Дунаевский, Скубрей, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумарь и Тугай четвертованы по частям. Жены и дети страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями и рыданием; скоро замолкли. Женам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых еще бывших, по лицам их, оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решетках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метлами.

Они между прочим несколько раз повторяли произведенные в Варшаве лютости над несчастными малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сжигали на угольях детей их в виду родителей, предавая самих отцов лютейшим казням».

Конечно, в те времена нравы были везде жестокими. Степана Разина четвертовали. Петр Первый пролил на Красной площади море стрелецкой крови. Император Николай отправил пять декабристов на виселицу. Но в России так расправлялись со своими подданными, со своими бунтовщиками и предателями. С пленными других государств и народов даже в ту варварскую эпоху русская власть обращалась иначе. Немоевского с шляхтой Василий Шуйский «интернировал» на берега Белого озера. Тот же Петр Первый поднял кубок за «учителей своих» – пленных шведов и с почестями отправил их на родину, пленные французы после 1812 года, как правило, устраивались воспитателями и учителями дворянских детей (вспомним «Дубровского»)…

А с пленными малороссиянами польская государственная и духовная власть расправлялась поистине «огнем и мечом». Впрочем, аутодафе и костры – западная традиция, изобретение католической Европы, которая унаследовала любовь к кровавым публичным зрелищам от Древнего Рима. В Испании и Польше – двух флангах жестокого католического мира – такие зрелища были особенно популярны. Десятками тысяч сжигала цивилизованная Европа евреев, маранов, ведьм, еретиков, алхимиков, мусульман, православных, ученых, народных вождей… Сожжения совершались на главных площадях во время всенародных праздников, по поводу бракосочетания персон королевской крови, приговоренным специально изготовлялись шутовские одежды, и само действие было сродни карнавалу. Известны случаи, когда в Испании костер поджигали высшие королевские особы. Последнее аутодафе в Португалии состоялось в 1739 году. В Испании – аж 1 августа 1826 года. В Польше… – но об этом ниже. История Европы и ее родной дочери Польши – это история вечно обновляющегося жертвенного пламени.

Конечно, нравы с веками смягчаются, но все равно они подчинены генотипу, который и в феодальные, и в пилсудские, и в демократические времена нет-нет да и вылезет из-под благопристойной оболочки, как шило из мешка.

Вот как вспоминают свою жизнь на заработках в современной Польше украинские женщины:

«Отношения с хозяевами? А их и не было. Они в буквальном смысле считали нас рабочим скотом. Где-то через месяц после начала нашей работы Тадезий поссорился с местными батраками, и те от него ушли. Вечером к нам подошла Стефания и приказала:

– Людмила, Наталья и Вероника, идите убирать свинарник.

Наталья не выдержала и возмутилась:

– Мы не договаривались работать по 15 часов в день!

Стефания резко развернулась и ударила ее кулаком в лицо, разбив губы:

– Не хочешь работать – убирайся! Никто тебя не держит и платить не собирается!

И женщины, сцепив зубы, отправились убирать

Или другой случай. Ляне в теплице стало плохо, и она упала прямо на помидоры. Хозяин от злости исполосовал ее ремнем да еще оштрафовал на 15 долларов.

Когда приходили к себе в комнату, не было сил даже плакать…» («Русский дом», 1998, № 3).

Что в XVII веке, что в конце XX – украинцы и украинки были и есть для «шляхты» рабочим быдлом и недочеловеками…

Но интересно, почему немцы в своих документах, разговорах, программах, рассуждая о судьбах славян в Третьем рейхе, именно к полякам применяли чаще всего постулаты своей расовой теории? Гитлер говорил: «Необходимо следить, чтобы немцы ни в коем случае не смешивались с поляками, не насыщали ведущие слои польского населения немецкой кровью»; Гиммлер в генеральном плане «Ост» отзывался о них как о «неполноценном населении»; идеолог фашистского расизма доктор Аейтцель размышлял о выселении в Сибирь «нежелательных в расовом отношении поляков» и «о числе пригодных для онемечивания расово полноценных».

Видимо, доктор Геббельс послушал-послушал, как поляки, желая унизить русских, называют их «азиатами», «варварами», «татарами», а украинцев «быдлом», и понял, что с ними должно разговаривать на языке, которым они сами пользуются, и доложил фюреру: «Мой фюрер! Поляки верят в расовую теорию. Кровь для них определяет все. Недаром их любимое ругательство, которым они награждают украинцев и других неполноценных, – «пся крев!» – собачья кровь. Но в таком случае они легко поймут, что есть в расовой иерархии народы, которые стоят выше поляков, – с большей чистотой расы и с большей близостью к арийскому идеалу. Полякам вполне возможно внушить чувство расовой неполноценности по сравнению с нами, немцами! – А потом добавил: – На поляков действует только сила, В Польше уже начинается Азия». Чтобы не зазнавались – поставил шляхту на место. И совсем уж издевательски прозвучал ультиматум руководства вермахта полякам, оборонявшим в сентябре месяце 1939 года город Львов: «Если сдадите Львов нам – останетесь в Европе, если сдадите большевикам – станете навсегда Азией». Знали польские комплексы. Знали, чем застращать. Вы скажете – это история, было да быльем поросло. Сейчас Польша другая, и поляки другие. Не торопитесь, вот что пишет честный польский публицист Влодзимеж Завадский в наши с вами дни:

«Недавно архиепископ Жичинский, президент и премьер заметили по случаю шестидесятилетия Катынского злодеяния, что не следует винить в нем всех русских (спасибо! – Ст. К.). Слова о том, что нельзя винить весь народ., кто-то счел сенсацией, и они вызвали в Польше широкий резонанс» (естественно, негативный. – Cm. К), «..мри коммунистах наше отношение к России было шизофреническимВласти и официальная пропаганда трубили о вечной дружбе, народ же смотрел на Запад, как будто на месте России зияла черная дыра…», «У нас теперь нет с русскими никаких контактов», «правыеживут антирусской идеологией, они по религии антирусские», «…не видно сил, которые искренне желали бы дружбы с восточными соседями, и похоже, нас ждет переход через пустыню».


Является ли Пушкин русским интеллигентом?

«Польский след», начиная с курьезной истории обретения имени, проступал в моей судьбе постоянно. В 1960 году, во время моей работы в журнале «Знамя», я решил опубликовать на его страницах стихи моего тогдашнего поэтического кумира Бориса Слуцкого.

Я созвонился с ним, приехал в Балтийский переулок, где в желтом оштукатуренном доме времен первых пятилеток жил Борис Абрамович, позвонил в дверной звонок. Слуцкий открыл дверь – усатый, краснощекий, немногословный:

– Есть хотите? Я сейчас пожарю для вас яичницу, а вы пока прочитайте мои стихи и выберите для журнала все, что считаете возможным и нужным.

Я сел за стол и с благоговением начал перебирать листочки желтоватой бумаги со слепыми расплывчатыми строчками – видно, давно они были отпечатаны на плохой, изношенной машинке, да никак не шли в дело. Первое стихотворенье называлось «Польша и мы». Я как прочитал его – так запомнил наизусть и до сих пор помню.

Покуда над стихами плачут
и то возносят, то поносят,
покуда их, как деньги, прячут,
покуда их, как хлеба, просят —
до той поры не оскудело,
не отзвенело наше дело,
оно – как Польска не згинело,
хоть выдержало три раздела.
Для тех, кто на сравненья лаком,
я точности не знаю большей,
как русский стих сравнить с поляком,
поэзию родную с Польшей.
Она еще вчера бежала,
заламывая руки в страхе,
она еще вчера лежала,
быть может, на десятой плахе.
И вновь роман нахально крутит
и звонким голосом хохочет…
А то, что было, то, что будет —
про то и знать она не хочет.

Стихи о свободе восхитили меня, и весьма долгое время я ощущал их как мощную прививку вакцины вольнолюбивого полонофильства для моего духовного организма.

Да только ли для моего! Недавно я прочитал в сборнике «Поляки и русские», изданном в 2001 году в Москве на польские деньги (что немаловажно!), воспоминания поэта В. Британишского «Польша в сознании поколения оттепели»: «…вначале Польша была для нас окном в свободупозже она была для нас окном в Европу», – пишет сам Британишский. Он же вспоминает фразу И. Бродского «Польша была нашей поэтикой». О товарищах по Ленинграду эпохи оттепели Александре Кушнере и Евгении Рейне Британишский пишет так: «Они, как и другие, боготворили Польшу, как страну Свободы, обожали фильмы Вайды…»

И естественно, что автор воспоминаний не может обойтись без признания заслуг крупнейших полонофилов военного поколения поэтов – Самойлова и Слуцкого: «Именно эти два поэта – авторы двух самых ярких и значительных поэтических текстов о Польше в нашей поэзии второй половины векаМы повернули наши головы к Польше, которая стала для нас недостижимым идеалом свободы…»

Вспоминаю, что и я, естественно, не с такой экзальтацией и не с таким подобострастием, но любил Польшу некой «странною любовью», хотя, если обратиться к перечню имен из статьи Британишского (Слуцкий, Самойлов, Рейн, Кушнер, Бродский, Эппель, Марк Самаев – сюда бы еще добавить Горбаневскую), надо бы объяснить, почему все полонофилы тех лет – евреи и каким образом в их число попал русский человек Станислав Куняев? Ведь не только из-за истории с именем.

…Многие из нас в шестидесятые годы бредили словами «свобода» и «воля». Эти слова, как зерна, были рассыпаны в поэтических книжках тех лет. Да, настоящая поэзия должна быть именно такой! Недаром свою любимую книгу, изданную в 1966 году, я назвал «Метель заходит в город». Метель для меня была символом стихии, никому и ничему не подвластной. А Игорь Шкляревский, не мудрствуя лукаво, дал своему сборнику имя «Воля», а Вячеслав Шугаев назвал книгу прозы еще хлеще – «Вольному воля». Поэты военного поколения сразу уловили разницу нашего и их ощущения жизни. Поэт и переводчик Владимир Лившиц, прочитав мою книжицу «Метель заходит в город», прислал мне такое письмо:

«Порой берет зависть: как Вам удалось достичь такой душевной раскрепощенности, такой свободы?.. Вероятно, людям моего поколения это уже не дано. Стихов, которые меня тронули, так много, что их не перечислить. Талантливые, умные, ироничные, но главное их качество – свобода. Жизнь нет-нет да и подарит радость. Такой радостью была Ваша книга».


Вечная борьба Польши за свободу и вечное сопротивление поэзии насилию – цензуре, государству, тирании! Ну как было не восхититься стихами Слуцкого о Польше! А тут еще и наш Коля Рубцов отчеканил свою мысль о главенстве поэзии над жизнью:

И не она от нас зависит,
а мы зависим от нее!

Все это кружило нам головы и волновало сердца. Узы семьи, государства, долга, исторической необходимости – все отступало перед жаждой полной свободы – да не только по Слуцкому, а бери выше – по Пушкину! Сколько раз мы в нашем кругу, упиваясь, декламировали друг другу заветные строки:

Зачем кружится вихрь в овраге,
Подъемлет пыль и лист несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем среди лесов и пашен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень – спроси его!
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру, и орлу,
И сердцу девы нет закона.
Гордись, таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.

Часто мы даже поправляли Пушкина и вместо «условий нет» читали «закона нет», то есть возводили самоуправно диктат поэзии на вершины бытия, дерзко приравнивая поэта к Творцу.

Прочитать по-настоящему и понять национальное завещание Пушкина «Клеветникам России» нам еще предстояло.

Но вот камень преткновения: если слова из дневниковой записи Давида Самойлова «Любовь к Польше – неизбежность для русского интеллигента» справедливы, то в таком случае нельзя считать интеллигентами Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского, Федора Тютчева, Николая Некрасова, Петра Чаадаева, Константина Леонтьева… Русских гениев художественной жизни и истории, которые «не любили» Польшу. (А может быть, гений и интеллигенция «две вещи несовместные»?) Следом за ними стоит целый ряд людей культуры как бы второго ряда, но исповедующих те же убеждения и потому тоже «недостойных» носить почетное звание «русского интеллигента»: В. Жуковский, В. Даль, Н. Лесков, К. Аксаков, А. Хомяков, В. Кюхельбекер, историк С. М. Соловьев. Не слабо, как вы понимаете, панове. Кого же тогда, кроме Самойлова, Слуцкого, Бродского, Рейна, Кушнера и Британишского, можно ввести в сонм ордена русской интеллигенции? Неужели Польше так не повезло, что самые славные имена русской культуры были свободны от полонофильства? А кто же тогда остается в рядах интеллигенции? Одиозный Фаддей Булгарин, ревнивый товарищ Пушкина Петр Андреевич Вяземский, выродок русской жизни, перешедший в католичество Владимир Сергеевич Печерин? Наиболее серьезное имя среди них – Александр Иванович Герцен. Но и тот, по глубокому замечанию Достоевского, «не стал эмигрантом, но им родился»… Не густо. Тем более что без размышлений об особенностях полонофильства каждого из них не обойтись. А особенности эти весьма любопытны. Но перед тем как поразмыслить о каждом из них, хочу высказать одно общее соображение.

Многие русские писатели вольно или невольно сострадали малым народам, жившим на просторах Российской империи и вообще в славянских пределах. Пушкин восхищался вольнолюбием кавказских горцев:

Так буйную вольность законы теснят,
Так дикое племя под властью тоскует,
Так ныне безмолвный Кавказ негодует,
Так чуждые силы его тяготят.

Лермонтов очаровал русское общество романтическими образами отрока Мцыри, Измаил-бея, Хаджи-абрека, Бэлы, Казбича. Толстой написал великую повесть о Хаджи-Мурате. Достоевский в «Дневниках писателя», Тютчев в политических стихах, Константин Леонтьев в повестях своей дипломатической жизни, Тургенев в романе «Накануне» демонстративно поддерживали греков и славян в их сопротивлении туркам, чехов в противостоянии онемечиванию, боснийских сербов в борьбе за национальное бытие с империей Габсбургов. Даже вступление России в Первую мировую войну было оправдано русским обществом необходимостью помощи сербам. И лишь одно «национально-освободительное движение» – польское – во все времена вызывало у крупнейших русских гениев неприятие. Добровольцы из России отправлялись умирать ради свободы греков в двадцатых годах XIX века, ради спасения болгар в 1887 году, русские юноши даже к бурам в Южную Африку убегали, «держали в зубах» песню «Трансваль, Трансваль, страна моя»… Но чтобы русские добровольцы во время польских восстаний сражались плечом к плечу с шляхтичами, помогая им закрепощать украинцев, белорусов, литовцев? Такого почти не было. Или не было совсем. Начало этой традиции сопротивления полонофильству было, конечно же, заложено Пушкиным в историческом письме Бенкендорфу от 1830 года:

«С радостью взялся бы я – за редакцию политического журнала… Около него соединил бы я писателей с дарованиями… Ныне, когда справедливое негодование и старая народная вражда, долго растравляемая завистью, соединила всех нас (имелись в виду близкие Пушкину писатели. – Ст. К.) против польских мятежников, озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной бешеной клеветою… Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападки иностранных газет».


Бенкендорф не предоставил поэту желанной возможности, и тогда Пушкин нашел блистательный выход из положения и написал свои великие патриотические оды «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», полные презрения к демагогам из западноевропейских парламентов:

Но вы, мутители палат,
Легкоязычные[1] витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России.

Чеслав Милош совершенно не понимает этих стихов, когда пишет, что в них «нет ничего, кроме проклятий народу, который пытается отстоять свою независимость». О польском народе в стихах Пушкина нет ни слова. И даже польский сюжет там не основной. Главный пафос стихотворенья направлен против газетных и парламентских провокаторов, против европейского интернационала, против сатанинской антанты всех антирусских сил Европы. Россия к тому времени лишь пятнадцать лет назад одолела нашествие двунадесяти европейских «языков» (вместе с польским), и вдруг они снова заговорили, заверещали, завизжали с трибун Лондона, Парижа, Вены… «Черни бедственный набат»… Слово «чернь» в польских стихах Пушкина – самое важное. Вспомним: «в угоду черни буйной». Не о Польше писал Пушкин, тем более не о польском народе. Это было бы слишком мелко. Но о Европе, которая «по отношению к России была всегда столь же невежественна., сколь и неблагодарна». Петр Чаадаев, которого и поныне многие невежественные апологеты Запада (да кое-кто из наших неумных патриотов) считают чуть ли не русофобом, 18 сентября 1831 года написал Пушкину в письме из Москвы:

«Я только что увидал два важных стихотворения. Мой друг, никогда еще вы не доставляли мне такого удовольствия. Вот, наконец, вы – национальный поэт… Не могу выразить вам того удовлетворения, которое вы заставили меня испытать… Стихотворение к врагам России в особенности изумительно, это я говорю вам. В нем больше мыслей, чем их было высказано и осуществлено за последние сто лет… Не все держатся здесь моего взгляда, это вы, вероятно, и сами подозреваете: но пусть их говорят, а мы пойдем вперед… Мне хочется сказать: вот, наконец, явился наш Дант… А если еще вспомнить, что Пушкин предпринял немало усилий, чтобы его младший брат Лев был зачислен в полк, сражающийся с польскими мятежниками, и если прочитать слова, написанные им в 1834 году о московских полонофилах:

«Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского возмущения. Гадко было видеть бездушного читателя французских газет».

Пушкин был прав, утверждая, что восставшая в 1830 году шляхта открыто призывала Европу к очередному крестовому походу на Россию, изображая при этом себя защитницей общеевропейских интересов. В манифесте польского сейма от 6.12.1830 г. цели восстания были сформулированы людьми, несомненно страдавшими манией величия: «…не допустить до Европы дикой орды СевераЗащитить права европейских народов…»

Через тридцать с лишним лет во время польского восстания 1863 года немецкий историк Ф. Смит жестоко высмеет маниакальные идеи авторов манифеста: «Не говоря уже о крайней самонадеянности., с которою четыре миллиона людей брали на себя покровительство 160 миллионов, поляки хотели еще уверить, что предприняли свою революцию за Австрию и Пруссию, дабы «служить им оплотом против России».

* * *

Ну, а что же наши полонофилы – Герцен, Вяземский, Печерин, буйный авантюрист Бакунин? Сразу надо сказать, что их обобщенный образ воссоздал тот же Александр Пушкин, видимо, уяснив для себя, что это задача исторической важности. Известный пушкинист С. М. Бонди в свое время по плохо сохранившемуся тексту реставрировал одно из посмертно обретших жизнь стихотворений Пушкина о типе русского интеллигента-полонофила:

Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел.
И нежно чуждые народы возлюбил
И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась
И ярым бунтом опьянела,
И смертная борьба меж нами началась
При клике «Польска не згинела!»,
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда разбитые полки бежали вскачь
И гибло знамя нашей чести.
Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал
Во прахе, пламени и в дыме,
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.

Кто персонаж этого стихотворенья? Конечно же, не только московский либерал-полонофил Г. А. Римский-Корсаков, возможный его прототип. Но и русофоб В. Печерин, и в какой-то степени Герцен, а в наше время он принимает черты то ли Бродского, то ли Бабицкого, то ли какого-нибудь совершенно ничтожного Альфреда Коха… Вот что значит пророческое стихотворенье, написанное на века! Все они до сих пор «руки потирают от наших неудач».

Но забавно то, что в полонофильстве современников Пушкина живет и делает это полонофильство смешным глубокое противоречие: сочувствуя Польше в ее отчаянной борьбе с самодержавием, с наслаждением предавая русские национальные интересы ради интересов прогрессивной Европы и ее шляхетского форпоста, каждый из них тем не менее, когда ближе знакомился с конкретными представителями шляхты, приходил в недоумение, а то и в ужас от крайностей польского национального характера – высокомерного, экзальтированного, истерического. И каждый из них рано или поздно приходил к выводу, что именно в этом характере заключены все прошлые, настоящие и будущие беды Польши.

На что уж Герцен всю свою политическую и литературную репутацию бросил на польскую чашу весов во время восстания 1863 года, призывая русских офицеров в своем «Колоколе» объединиться с поляками против царизма в борьбе «за нашу и вашу свободу», – и то в конце концов не выдержал и написал в «Былом и думах»:

«У поляков католицизм развил ту мистическую экзальтацию, которая постоянно их поддерживает в мире призрачномМессианизм вскружил голову сотням поляков и самому Мицкевичу».

А князь Петр Андреевич Вяземский? Он и служебную карьеру начал в Варшаве в 1819–1821 годах, присутствовал при открытии первого сейма, переводил шляхте и магнатам речь Александра Первого, был против введения войск в Польшу во время восстания 1830 года, называл великие стихи Пушкина «Клеветникам России» шинельной одой, но потом с разочарованием признался в дневнике: «Как поляки ни безмозглы, но все же нельзя вообразить, чтобы целый народ шел на вольную смерть, на неминуемую гибельНаполеон закабалил их двумя, тремя фразамиЧто же сделал он для Польши? Обратил к ней несколько военных мадригалов в своих прокламациях, роздал ей несколько крестов Почетного Легиона, купленных ею потоками польской крови. Вот и все. Но Мицкевич, как заметили мы прежде, был уже омрачен, оморочен… Польская эмиграция овладела им, овладел и театральный либерализм, то есть лживый и бесплодный…»

Но наиболее крутая и поучительная эволюция по отношению к Польше и к Западу вообще произошла на протяжении жизни с одним из самых отпетых русофобов в нашей истории – с Владимиром Печериным. Он, конечно же, представлял собой клинический тип русского человека, которому никакие диссиденты нашего времени – ни Андрей Синявский, ни генерал Григоренко, ни даже Солженицын – в подметки не годятся. Вспоминая в своей поздней и единственной книге «Замогильные записки» о юности на юге России, в семье своего отца, поручика Ярославского пехотного полка, участника войны с Наполеоном, Владимир Печерин писал:

«Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии. Из нашего и других полков офицеры беспрестанно просили о переводе в полк к Пестелю. «Там свобода! Там благородство! Там честь!» Кессман и Сверчевский имели ко мне неограниченное доверие. Они без малейшей застенчивости обсуждали передо мной планы восстания, и как легко было бы, например, арестовать моего отца и завладеть городом и пр. Я все слушал, все знал; на все был готов: мне кажется, я пошел бы за ними в огонь и воду…»

Кессман был учителем юноши Печерина, учил его европейским языкам. Отставной поручик Сверчевский занимал пост липовецкого городничего в городке, где стоял Ярославский пехотный полк. Оба – из поляков. Кессман покончил жизнь самоубийством еще до декабрьского восстания, Сверчевский, как один из бунтовщиков, был во время польского восстания 1831 года расстрелян отцом автора «Замогильных записок» майором Печериным. Но речь не о них, речь о национально-политической шизофрении, охватившей в начале 20-х годов XIX века часть дворянской интеллигенции. Насколько она, эта шизофрения, была глубока, свидетельствуют некоторые записи Печерина из его мемуаров:

«Я добровольно покинул Россию ради служения революционной идее и, таким образом, явился первым русским политическим эмигрантом XIX века».

«Я никогда не был и не буду верноподданным. Я живо сочувствую геройским подвигам и страданиям католического духовенства в Польше».

«В припадке этого байронизма я написал в Берлине эти безумные строки:

Как сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья,
И в разрушении отчизны видеть
Всемирную десницу возрожденья!

Не осуждайте меня, но войдите, вдумайтесь, вчувствуйтесь в мое положение!»

«Таков был дух нашего времени или по крайней мере нашего кружка; совершенное презрение ко всему русскому и рабское поклонение всему французскому, начиная с палаты депутатов и кончая Jar din Mabile-м!» [2]

Национальная шизофрения «первого русского политэмигранта XIX века» принимала поистине комические формы. Скитаясь в нищете по Франции, живя жизнью, если говорить современным языком, бомжа, он обменял свои хорошие штаны у хозяйки дома, где остановился на ночлег, на старые заплатанные штаны ее супруга, чтобы получить в добавку скромный ужин: «Чтобы возбудить ее сожаление, я сказал: – Я бедный польский эмигрант». А тогда ими была наводнена вся Европа. С одним из таких настоящих «бедных польских эмигрантов» Печерин вскоре встретился и вот какое впечатление вынес от этой встречи: «Потоцкий был самый идеал польского шляхтича: долговязый, худощавый, бледный, белобрысый, с длинными повисшими усами, с физиономией Костюшки. Он, как и все поляки, получал от бельгийского правительства один франк в день и этим довольствовался и решительно ничего не делал: или лежал, развалившись на постели, или бродил по городуУ Потоцкого была еще другая черта славянской или, может быть, преимущественно польской натуры: непомерное хвастовство».

Не напоминает ли эта жизнь в чужой стране на «вэлфере» страницы из мемуаров Немоевского о быте польской колонии на берегах Белого озера в XVII веке? Действительно, национальный тип «идеального шляхтича» не то что с годами, а с веками не меняется в польской истории. А вот наш родной русоненавистник Печерин все-таки за несколько десятилетий скитальческой жизни по Европе кое-что понял. Особенно после перехода в католичество.

«Из шпионствующей России попасть в римский монастырь – это просто из огня в полымя. Последние слова генерала (епископа-иезуита. – Ст. К) ко мне были: «Вы откровенный человек». В устах генерала это было самое жестокое порицание: «Вы человек ни к чему не пригодный».

Как в этой сцене кратко и выпукло определена пропасть между западноевропейским типом человека-прагматика, человека-лицемера, иезуита, живущего по правилу «цель оправдывает средства», и русского простодушного диссидента, русофоба по глупости, горестно прозревающего от уроков жизни, которые преподает ему высокомерная и лицемерная Европа!

«Католическая церковь есть отличная школа ненависти!» – восклицает в отчаянье Печерин, бежавший из России от родного, «нецивилизованного», простонародного православия.

А заключительный приговор Европе и католичеству, вырвавшийся из уст несчастного западника и полонофила, поистине трагичен. Сколько он ни боролся в себе с русской сутью – ничего у него не получилось:

«Самый подлейший (обратите внимание на «гоголевский» эпитет! – Cm. К) русский чиновник, сам Чичиков никогда так не льстил, не подличая, как эти монахи перед кардиналами. А в Риме и подавно мне дышать было невозможно: там самое сосредоточие пошлейшего честолюбия. Вместо святой церкви я нашел там придворную жизнь в ее гнуснейшем виде».

И не случайно, что в этом отчаянном покаянии Печерина возникает Гоголь с чиновниками из «Мертвых душ», с Чичиковым, которые после жизни в Европе уже не кажутся ему, как в молодости, рабами и подлецами. Он уже почти любит их, потому что с ним произошло то, что происходит с русскими людьми на закате жизни. И слова Печерина «самый подлейший русский чиновник» – вольно или невольно залетели в его покаянную исповедь тоже из Гоголя, из «Тараса Бульбы»:

«Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».

Где похоронен наш незадачливый католик, не знает никто, и как тут еще раз не вспомнить рядом с Печериным Андрия Бульбу и вещие слова старого Тараса: «Так продать веру? Продать своих?»

Кстати, в конце жизни Печерин, вынужденный в Ирландском католическом монастыре бороться с протестантизмом, поступил по-русски: публично сжег на городской площади протестантскую библию. Его судили, но, махнув рукой, судьи простили его, как русского человека, не отвечающего за свои поступки.

Интересно то, что полонофильские «Замогильные записки» Печерина вышли с предисловием «пламенного революционера» Л. Б. Каменева (Розенфельда) в 1932 году, когда польская пропаганда эпохи Пилсудского уже вовсю осваивала антирусскую и антисоветскую риторику, а в СССР идея патриотизма (русского и советского) еще не сформировалась.

Любопытные свидетельства о шляхетском национальном характере оставил Фаддей Булгарин. С легкой руки Пушкина, заклеймившего Фаддея беспощадными эпиграммами, исследователи пушкинской эпохи относились к нему несерьезно. А зря. Человек он был незаурядный. Его предки по материнской линии – бояре из Великого княжества Литовского, мать из знатного рода Бучинских. Родился он в Минском воеводстве, его отец, приехавший в Россию с Балкан, был тоже из знати – то ли албанской, то ли болгарской. Отсюда и фамилия Фаддея, которого на самом деле звали Тадеуш. Он был своеобразным кондотьером, наемником, солдатом удачи той эпохи. Вместе с Наполеоном и отрядами польской шляхты ходил на Пиренеи усмирять восставших против Бонапарта испанцев, потом с конницей Понятовского шел в составе наполеоновских войск на Москву, потом продал свою шпагу русскому правительству и занялся литературой и журналистикой. Понятно, почему его не терпел Пушкин. Но ясно и другое: поляков, будучи сам полуполяком и выросшим среди них – был вхож в дома Радзивиллов, Чарторыйских, Потоцких, – Булгарин знал, как никто другой. И вот что он писал о польской жизни:

«В Польше искони веков толковали о вольности и равенстве, которыми на деле не пользовался никто, только богатые паны были совершенно независимы от всех властей, но это была не вольность, а своеволие»… «Мелкая шляхта, буйная и непросвещенная, находилась всегда в полной зависимости у каждого, кто кормил и поил ее, и даже поступала в самые низкие должности у панов и богатой шляхты, и терпеливо переносила побои, – с тем условием, чтобы быть битыми не на голой земле, а на ковре, презирая, однако же, из глупой гордости занятие торговлей и ремеслами, как неприличное шляхетскому званию. Поселяне были вообще угнетены, а в Литве и Белоруссии положение их было гораздо хуже негров…»

«Крестьяне в Литве, в Волынии, в Подолии, если не были принуждены силой к вооружению, оставались равнодушными зрителями происшествий и большей частью даже желали успеха русским, из ненависти к своим панам, чуждым им по языку и по вере».

«Поляки народ пылкий и вообще легковерный, с пламенным воображением. Патриотические мечтания составляли его поэзию – и Франция была в то время Олимпом, а Наполеон божеством этой поэзии. Наполеон хорошо понял свое положение и весьма искусно им воспользовался. Он дал полякам блистательные игрушки: славу и надежду – и они заплатили ему за это своею кровью и имуществом».

Вот такими были наши «разочарованные полонофилы»… Трудно было шляхте найти в них настоящих союзников.

А что касается «мистической экзальтации», «католического мессианизма», «театрального либерализма», о котором вспоминали даже наши полонофилы, то я впервые задумался об этой черте польского характера, когда в 1964 году в одном из краковских костелов увидел молящуюся женщину. Она буквально растворилась в экзальтированной молитве, словно бы желая в непроизвольных движениях слиться с каменными плитами костела, глаза ее были подернуты белесой пленкой, бледные пересохшие уста ее лихорадочно то и дело вдыхали и выдыхали воздух костела, насыщенный сухими запахами известняка и лака, которым были покрыты тускло поблескивавшие ряды деревянных кресел и статуй католических святых.

Может быть, время, а может, война
женщину в темном платке истрепала,
не потому ли так сладко она
к каменным плитам костела припала?
. . . . . . . . . .
Что ж, органист, забывайся, играй,
вечность клубится под сводами храма,
пусть расплеснется она через край
из сладострастной утробы органа.

Это стихи написаны во время моей первой поездки в Польшу. Сейчас я понимаю, что, повторив два раза одно и то же слово «сладко», «сладострастная утроба» – я, глядя на истово молящуюся женщину, может быть, случайно прикоснулся к одной из болезненных тайн католицизма, о которых с поразительной проницательностью писал в «Очерках античного символизма и мифологии» русский философ А. Ф. Лосев. Простите меня за длинную цитату из Лосева, но лучше него об этой тайне не скажешь.

«Но ярче всего и соблазнительнее всего – это молитвенная практика католицизма. Мистик-платоник, как и византийский монах (ведь оба они, по преимуществу, греки) на высоте умной молитвы сидят спокойно, погрузившись в себя, причем плоть как бы перестает действовать в них., и ничто не шелохнется ни в них, ни вокруг них (для их сознания). Подвижник отсутствует сам для себя; он существует только для славы Божией. Но посмотрите., что делается в католичестве. Соблазненность и прельщенность плотью приводит к тому, что Дух Святой является блаженной Анджеле и нашептывает ей такие влюбленные речи: «Дочь Моя сладостная Мне., дочь Моя храм Мой, дочь Моя услаждение Мое, люби Меня, ибо очень люблю Я тебя, много больше, чем ты любишь Меня»[3]. Святая находится в сладкой истоме, не может найти себе места от любовных томлений. А Возлюбленный все является и является и все больше и больше разжигает ее тело, ее сердце, ее кровь. Крест Христов представляется ей брачным ложем. Она сама через это входит в Бога: «И виделось мне, что нахожусь я в середине Троицы…» Она просит Христа показать ей хоть одну часть тела, распятого на кресте; и вот Он показывает ей… шею. «И тогда явил Он мне Свою шею и руки. Тотчас же прежняя печаль моя превратилась в такую радость и столь отличную от других радостей, что ничего и не видела и не чувствовала, кроме этого. Красота же шеи Его была такова, что невыразимо это. И тогда разумела я, что красота эта исходит от Божественности Его. Он же не являл мне ничего, кроме шеи этой, прекраснейшей и сладчайшей. И не умею сравнить этой красоты с чем-нибудь, ни с каким-нибудь существующим в мире цветом, а только со светом тела Христова, которое вижу я иногда, когда возносят его»… Что может быть более противоположно византийско-московскому суровому и целомудренному подвижничеству, как не эти постоянные кощунственные заявления: «Душа моя была прията в несотворенный свет и вознесена»… эти страстные взирания на крест Христов, на раны Христа и на отдельные члены Его тела, это насильственное вызывание кровавых пятен на собственном теле и т. д. и т. д.? В довершение всего Христос обнимает Анджелу рукою, которая пригвождена была ко кресту… а она, вся исходя от томления, муки и счастья, говорит: «Иногда от теснейшего этого объятия кажется душе, что входит она в бок Христов. И ту радость, которую приемлет она там, и озарение рассказать невозможно. Ведь так они велики, что иногда не могла я стоять на ногах, но лежала, и отымался у меня язык… И лежала я, и отнялись у меня язык и члены тела»[4].

Это, конечно, не молитва и не общение с Богом. Это – очень сильные галлюцинации на почве истерии, т. е. прелесть. И всех этих истериков, которым является Богородица и кормит их своими сосцами; всех этих истеричек, у которых при явлении Христа сладостный огонь проходит по всему телу и, между прочим, сокращается маточная мускулатура; весь этот бедлам эротомании, бесовской гордости и сатанизма – можно, конечно, только анафематствовать, вместе с Filioque, лежащим у католиков в основе каждого догмата и в основе их внутреннего устроения и молитвенной практики. В молитве опытно ощущается вся неправда католицизма. По учению православных подвижников, молитва, идущая с языка в сердце, никак не должна спускаться ниже сердца.

Православная молитва пребывает в верхней части сердца, не ниже. Молитвенным и аскетическим опытом дознано на Востоке, что привитие молитвы в каком-нибудь другом месте организма всегда есть результат прелестного состояния. Католическая эротомания связана, по-видимому, с насильственным возбуждением и разгорячением нижней части сердца. «Старающийся привести в движение и разгорячить нижнюю часть сердца приводит в движение силу вожделения, которая, по близости к ней половых органов и по свойству своему, приводит в движение эти части. Невежественному употреблению вещественного пособия последует сильнейшее разжжение плотского вожделения. /<^-кое странное явление! По-видимому, подвижник занимается молитвою, а занятие порождает похотение, которое должно бы умерщвляться занятием» [5] Это кровяное разжжение вообще характерно для всякого мистического сектантства. Бушующая кровь приводит к самым невероятным телодвижениям, которые в католичестве еще кое-как сдерживаются общецерковной дисциплиной, но которые в сектантстве достигают невероятных форм».


И дальше Лосев пишет о прельщении католицизмом наших полонофилов и соблазнах, которые «всегда бывали завлекательной приманкой для бестолковой, убогой по уму и по сердцу, воистину «беспризорной» русской интеллигенции. В те немногие минуты своего существования, когда она выдавливала из себя «религиозные чувства», она большею частью относилась к религии и христианству как к более интересной сенсации; и красивый, тонкий, «психологический», извилистый и увертливый, кровяно-воспаленный и в то же время юридически точный и дисциплинарно-требовательный католицизм, прекрасный, как сам сатана, – всегда был к услугам этих несчастных растленных душ. Довольно одного того, что у католиков – бритый патриарх, который в алтаре садится на престол (к которому на Востоке еле прикасаются), что у них в соборах играют симфонические оркестры (напр., при канонизации святых), что на благословение папы и проповедь патеров молящиеся отвечают в храме аплодисментами, что там – статуи, орган, десятиминутная обедня и т. д. и т. д., чтобы усвоить всю духовно-стилевую несовместимость католичества и православия. Православие для католичества анархично (ибо чувство объективной, самой по себе данной истины, действительно, в католичестве утрачено, а меональное бытие всегда анархично). Католичество же для православия развратно и прелестно (ибо меон, в котором барахтается, с этой точки зрения, верующий, всегда есть разврат). Католицизм извращается в истерию, казуистику, формализм и инквизицию. Православие, развращаясь, дает хулиганство, разбойничество, анархизм и бандитизм. Только в своем извращении и развращении они могут сойтись, в особенности, если ил: синтезировать при помощи протестантско-возрожденского иудаизма, который умеет истерию и формализм, неврастению и римское право объединять с разбойничеством, кровавым сладострастием и сатанизмом при помощи холодного и сухого блуда политико-экономических теорий».

Вполне возможно, что нынешние мерзкие скандалы, потрясающие католический мир, – растление пастырями несовершеннолетних, оправдание мужеложства, благословение однополых браков и прочих чувственных, антихристианских извращений, – что все эти пороки западной церковной жизни в своей изначальной сути взращены мутными соками католической молитвы, о которой столь точно и беспощадно написал русский православный философ.


Адам Мицкевич и Константин Леонтьев

Масла в разогревающийся костерок моего искреннего полонофильства добавило пребывание осенью 1963 года на двухмесячных военных сборах во Львове-Лемберге.

Я с наслаждением бродил по его блестящим базальтовым мостовым, по тенистому, уставленному католическими надгробьями Лычаковскому кладбищу, заглядывался на прихотливую барочную вязь львовских костелов, поднимался к Высокому замку, откуда предо мной простирались каменнопарковые пространства первого европейского города, увиденного мной. А особняки с овальными окнами, резными дубовыми дверями, кованными из черного железа кружевами вокруг парадных подъездов и балконов говорили о какой-то особой, изысканной внутренней жизни, неизвестной ни моей Калуге, ни тем более далекой Сибири, откуда я недавно возвратился в Россию, и потому особенно загадочной и соблазнительной.

А тут еще вышел на львовские экраны «Пепел и алмаз» Анджея Вайды! Строчки из Циприана Норвида! Я уже знал и любил его стихи, как и стихи Болеслава Лешмяна или Константы Ильдефонса Галчинского. Дружба со Слуцким и Самойловым, переводившими польских поэтов, не прошла даром… Ах, какой это был фильм «Пепел и алмаз»! От одной сцены, когда обреченный Мацек влюбляется перед смертью в Зоею, когда они в разрушенном костеле читают стихи о превращении угля в алмаз, мое сердце начинало сладко щемить.

А какую высоко театральную польскую боль источала сцена, где обносившаяся, потускневшая за годы оккупации шляхта в ночь освобождения сомнамбулически танцует полонез Огиньского, столь волнительный и для русского славянского сердца, полонез, заглушаемый могучей песней и грохотом шагов советских солдат, вступающих в город.

Но увидев эту сцену, я сразу же вспомнил размышления Константина Леонтьева из «Варшавского дневника», которые он печатал в катковской газете, будучи корреспондентом в Польше зимой 1880 года. Дело в том, что восьмой том из собрания сочинений Константина Леонтьева, изданного в 1909 году, в ту осень лежал у меня под подушкой в казарме Военно-политического училища, расположенного в центре Стрыйского парка. Никто из моих московских друзей Леонтьева еще не читал, а мне эту книгу взять с собой на военные сборы настоятельно посоветовал Александр Петрович Межиров, за что я ему до сих пор благодарен. Приходя в казарму после работы в редакции окружной газеты «Ленинское знамя», я уединялся в красном уголке, садился под портретом Ленина и погружался в пиршество мыслей, в красоту стиля, в бездну мужественных и страшных пророчеств этого великого и непонятого Россией человека.

«Как бы долго русский человек ни жил в Варшаве, он вполне дома себя чувствовать здесь не может. Чудный вид города, не имеющий ни того всемирного значения и тех вещественных удобств, которыми так богаты европейские столицы, ни дорогих сердцу нашему национальных особенностей, привлекающих нас к московскому Кремлюобщество в сношениях с нами сдержанное и недоверчивое.

Однако и в Польше есть одна сторона жизни, которая, именно при всех этих невыгодных условиях, особенно бросается в глаза и вознаграждает русское сердце за все его здесь тяжелые и унылые чувства – одним только, но зато чрезвычайно приятным впечатлением.,

Впечатление это производят стоящие в Варшаве русские войска.

На улице, в соборе, у обедни в праздник, в маленькой церкви на Медовой улице, в театре, в русском клубе – везде видишь военных… Целые толпы свежих, молодых и бесстрашных солдат, эти бравые энергичные лица офицеров, эти командиры, «испытанные великими трудами битвы боевой», эти седины старых генералов… Эти казаки, гусары и уланы «с пестрыми значками»; эта пехота («эта неутомимая пехота»), идущая куда-то своим ровным твердым могучим шагом…» (как в фильме Вайды. – Ст. К.).

«Наконец поднялась буря в Польше; полагая, что Россия потрясена крымским поражением и крестьянским переворотом, надеясь на нигилистов и раскольников, поляки хотят посягнуть на целость нашего государства.

Не довольствуясь мечтой о свободе собственно польской земли, они надеялись вырвать у нас Белоруссию и Украину.

Вы знаете, что было! Вы знаете, какой гнев, какой крик негодования пронесся по России при чтении нот наших непрошеных наставников… С тех пор все стали несколько более славянофилы»[6]

Но буду честен: эти горькие страницы тогда лишь несколько смущали меня, но отнюдь не влияли коренным образом на мои убеждения. Время Константина Леонтьева придет для меня позже. А в ту львовскую осень 1963 года я вышел из кинотеатра, где только что посмотрел «Пепел и алмаз», сел на лавочку возле памятника Мицкевичу и на одном дыхании, что со мной было очень редко, написал восторженное стихотворенье:

Умирает на белом экране
для чего-то рожденный на свет
террорист с револьвером в кармане,
милый мальчик, волчонок, поэт.
О, как жаль, что она остается,
две слезинки бегут по щекам…
Вот и кончено. Что остается?..
Остается платить по счетам.
Я ведь тоже любил неуютность,
я о подвигах тоже мечтал!
Слава… странствия… Родина… юность…
Как легко, как высоко витал!
Умирает убийца на свалке,
только я никому не судья,
просто жалко – и девушку жалко,
и его, и тебя, и себя.

Гибель героя в трепещущих на ветру белых простынях, пропитанных молодой кровью, тогда потрясла меня. Но сейчас я понимаю, что не менее героической, а может быть, и более величественной и поучительной для Польши была в фильме жертвенная смерть от руки юноши-террориста седого партийного человека, может быть, более нужного Польше патриота, нежели Мацек. Как бы сам Анджей Вайда ни пересматривал в угоду новому времени взгляды и как бы ни отказывался от пафоса своей молодости. Нередко наши убеждения на закате жизни оказываются недостойными высот, на которых мы дышали горним воздухом в иные бескорыстные времена.

…А во Львове я сначала жил в казармах Стрыйского парка, ходил по утрам в армейской форме в окружную газету «Ленинское знамя» по аллеям, усыпанным грудами красных и желтых кленовых листьев, разгребая эту шуршащую реку кирзовыми сапогами, но вскоре, подзаработав денег в местных газетах, переехал в знаменитый отель Жоржа, из которого каждый день любовался на памятник Мицкевичу, стоявший посреди площади на гранитной колонне.

Мицкевич для меня в то время, как и Пушкин, был символом прекраснодушного поэтического вольнолюбия, и я даже стихотворенье о нем и о Львове сочинил:

Город средневековых мистерий,
семь печатей лежат на тебе,
эмигрант и бродяга Мицкевич
не желает сдаваться судьбе.
Сытый ангел парит и хлопочет,
хочет лиру поэту вручить,
но блаженный Мицкевич не хочет,
не желает тревогу лечить.

Сочиняя это стихотворенье, я, конечно, тайно подразумевал, что поэты всегда выше власти, всегда противостоят ей, всегда понимают друг друга в сопротивлении тирании. Какой тирании? Царской? Советской? Русской? Но тут я уже чувствовал – погружаюсь в зыбкую почву поэтических фантазий, а это небезопасно.

Реальная же история, как показало время, была совсем другой. Школярское прочтение Пушкина в молодые университетские годы у нас, как правило, заканчивалось хрестоматийными строками о Мицкевиче:

…Он между нами жил
Средь племени ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.

Однако трезвый исследователь жизни и ее истории, Пушкин не остановился на этой идиллической картине, но рассказал нам о том, что произошло с Мицкевичем после подавления польского бунта 1830 года:

…Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. Боже! освяти
В нем сердце правдою Твоей и миром,
И возврати ему…

Что возвратить? Здравый смысл? Ум? Гений, который немыслим без «исторического ума»? Пушкин не сказал. Стихотворенье оборвано. Но можно догадываться о том, что он подразумевал и предчувствовал. Мицкевич, осевший после неудавшегося польского восстания в Париже, погрузился в омут католического экзальтированного мистицизма, словом, впал в такое умственное расстройство, что даже французские власти, поддерживавшие ради борьбы с Россией шляхетскую эмиграцию, вскоре запретили ему читать лекции в знаменитой Сорбонне.

Реальная история русско-польской «дружбы-вражды» преподнесла мне один незабываемый урок в ту львовскую осень 1963 года.

Однажды мы с Эрнстом Портнягиным, поэтом и геологом, с которым я подружился во Львове, спустились в цокольный этаж отеля Жоржа, где был так называемый Кавказский зал. Там хорошо готовили шашлыки, к которым подавали местное мутноватое розовое вино. Рядом с нами за соседним столиком расположилась компания польских туристов, занимавшихся во Львове скупкой всяческого мелкого добра – электроплиток, слесарного инструмента, деталей, кипятильников, всего, что у нас стоило копейки, а у них значительно дороже. Этакий шляхетско-капиталистический бизнес в соцлагере. Но вели они себя в застолье, как настоящие паны, – шумно кричали, произносили тосты, целовали ручки паненкам, нестройно запевали «еще Польска не згинела». Два пожилых вислоусых поляка лихо спели песенку послевоенных времен:

Мы млоды, мы млоды,
Мы бимбер пьем из шкоды,
Мы бимбер пьем шклянками,
А русские литрами.

Веселые паны с вызовом поглядывали на соседний столик, за которым пили «бимбер» наши гарнизонные офицеры. Один из них, с погонами капитана, не выдержал и в ответ на песенку и шумные размышления поляков о том, что Львов-Лемберг – польский город, повернулся к ним:

– Вы правы. Львов после войны действительно мог быть в составе Польши. А знаете, почему этого не произошло?

– Почему, пан офицер, почему? – загалдели разогретые бимбером паны-«челноки».

Капитан загадочно улыбнулся:

– Я слышал, что в конце войны, когда надо было окончательно решать судьбу и послевоенное устройство Польши, руководство польской компартии во главе с Берутом пришло на прием к Сталину. Долго обсуждали, какой быть Польше, кому передать власть в разрушенной стране, и когда речь зашла о будущих границах Речи Посполитой, Сталин взял указку, подошел к карте и очертил пограничные контуры новой Польши. Поляки заметили, что Львов в эти границы не вошел. Один из приближенных Берута не выдержал:

– Товарищ Сталин, но ведь Львов никогда не был русским городом!

Сталин затянулся трубкой, выпустил из-под усов облачко дыма и произнес:

– Да. Ви прави. Львов никогда не бил русским городом, но Варшава била…

Польские туристы сразу приумолкли, отрезвели и вскоре бесшумно один за другим вышли из Кавказского зала.


Генерал с саблей и вождь с трубкой

В одном из номеров журнала «Новая Польша» опубликована дискуссия польских историков, которая проливает свет на то, почему на протяжении всей своей истории польские восстания заканчивались крахом. Вот что сказал профессор истории Януш Тазбир: «А январское восстание 1863 года? Это же было просто безумиемы пошли в бой без оружия. Между прочим, манифест повстанческого правительства 1863 года был написан вовсе не кем-то из политиков, а поэтессой Ильницкой, которая верила, что одного только энтузиазма достаточно, чтобы враг был разгромлен. Друцкий-Любецкий, который был величайшим польским финансовым гением, в момент, когда вспыхнуло восстание 1830 года, был абсолютно убежден, что где-то есть командующий со штабом, который всем этим руководит, но он так ловко законспирирован, что русские его не могут схватить. А когда он узнал, что нет никакого командующего и никакого штаба, то велел собрать дорожные сундуки и уехал в Петербург, ибо считал, что все это не имеет никакого смысла…. Восстание не имело ни малейших шансов на успех…»

Оно не имело шансов на успех еще по одной причине, о которой умалчивает историк. Когда в 1863 году одна из лондонских журналисток встретилась с Тютчевым, тот порекомендовал ей напечатать в Англии статью выдающегося русского фольклориста и славянофила Александра Гильфердинга, в свое время жившего в Польше и хорошо знавшего шляхту, поднявшую восстание. Оно, по мысли Гильфердинга, было «восстанием сверху». Удельный вес дворянства в Польше был чудовищно несоразмерен с числом холопов. В России лишь каждый двухсотый житель ее европейской части был дворянином, а в Польше шляхтичем считался каждый десятый. Ну где было польскому простонародью прокормить такое количество знати? Потому шляхетское сословие все время жаждало получить под свое господство украинское и белорусское «быдло». А тут еще русский «царь-освободитель» собрался дать волю холопам в Польше! Да еще с землей и с самоуправлением! И шляхта восстала. Но поздно. Через год после начала восстания, 19 февраля 1864 года, земля, находившаяся в пользовании польских крестьян, стала их собственностью без всякого выкупа (не то что в России); у мятежной шляхты российская власть изъяла 1600 имений, и эта земля также была передана крестьянству. Разбитые и убежавшие в очередной раз в эмиграцию шляхтичи-повстанцы обвинили Александра Второго в насаждении в Польше «коммунистических принципов».

Ситуация во время Варшавского восстания 1944 года была похожей. Польский менталитет за столетие почти не изменился. Но Сталин, хорошо знавший поляков, и наши маршалы, усвоившие в первые годы войны, что с железным вермахтом нельзя играть в авантюрные игры, естественно, не могли воодушевиться призывами потомков поэтессы Ильницкой. Скисшие сливки шляхты, дезертировавшие из Польши осенью 1939 года в далекую Англию, захотели в 1944 году вернуться к власти в Варшаве по трупам советских солдат. Мало им было нескольких сотен тысяч уже зарытых в польскую землю. Такой вариант был, по их представлениям, возможен лишь при одном условии: если Черчилль предъявит Сталину ультиматум об их возвращении во власть. Но Черчилль знал, что Сталин не отдаст Польшу в руки обанкротившихся лондонцев, и когда последние «достали» его своими требованиями, написал 7 января 1944 года записку в английский МИД, в которой дал отповедь шантажистам:

«…Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы этого сделать… Они (поляки. – Ст. К.), должно быть, очень глупы, воображая, что мы собираемся начать новую войну с Россией ради польского восточного фронта[7] Нации, которые оказались не в состоянии защитить себя, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас и кто представляет им перспективу истинной свободы и независимости».

В ответ лондонские витии через несколько месяцев спровоцировали Армию Крайову на Варшавское восстание. Части Армии Крайовой, как правило, вступали в борьбу лишь тогда, когда советские войска подходили вплотную к польским городам, а немцы начинали отступать. Задачей поляков в эти короткие сроки, когда немцы отступали, а наши еще не захватили город, было войти в него, объявить себя освободителями и хозяевами и выступить от имени лондонского правительства. Таков был «план на опережение» под девизом «Бурза», разработанный в Лондоне. Но во время жестокой войны с ее громадными массами войск трудно было все рассчитать, как во время шахматной партии, и попытка действовать по этому плану во время Варшавского восстания привела поляков к очередной национальной катастрофе. Восстание действительно было героическим, и поэт Давид Самойлов, бывший в те дни на берегу Вислы, вдохновенно воспел польский подвиг самопожертвования. Поэту был чужд прагматизм Черчилля.

Это было на том берегу.
Рядом. В Праге. Отсюда два шага.
Там, за Вислою, – вот она, Прага.
Мы стояли на том берегу.
Здесь отчаянно билась Варшава,
Пред судьбою не павшая ниц.
Горемычная, злая гордячка.
Непокорнейшая из столиц.
Польский город и польское горе,
Польский гонор, и говор, и голод
Здесь легли раскаленной подковой,
А война – наковальня и молот.

В сознании наших граждан, познавших историю с телевизионных экранов, из стихотворений и поэм, из романов о «пане Володыевском», из кинообразов, созданных Збигневом Цибульским, Даниэлем Ольбрыхским, Станиславом Микульским, живет образ бесстрашной жертвенной Польши, Польши мужественных польских офицеров, генералов и президентов с раскатистыми звучными фамилиями, Польши, вечно угнетаемой – и вечно восстающей на борьбу «за вашу и нашу свободу».

Разве что неграмотный или глухонемой обыватель в Польше да и в России не знает о том, как Сталин заключил с Гитлером в 1939 году секретное соглашение о разделе благородной Речи Посполитой. На этом его знания заканчиваются. То, что по этому соглашению к Советскому Союзу должны были отойти не польские земли, а западнобелорусские и западноукраинские, оттяпанные в 1920 году поляками у обессиленной Гражданской войной России, он еще кое-что слышал. Но скажи ему, что на этих землях к 1939 году жило 10 миллионов украинцев, 4 миллиона белорусов и лишь 2 миллиона поляков, он удивится. Да и большая часть из этих двух миллионов – так называемые «осадники», то есть польские переселенцы, а проще говоря, колонисты, из солдат и офицеров, отличившихся в войне с советской Россией и получивших в награду украинские и белорусские земли. Им была поставлена историческая задача «ополячить» восточные окраины Великой Польши («от моря до моря»!) Пилсудского, окраины, о которых всегда мечтала шляхта. Осенью 1939 года многие из них очутились в лагерях для интернированных поляков под Смоленском. А в 1940-м или в 1941 году закончили свой путь в Катыни.

Поляки не могут «простить» нам соглашения с Гитлером в 1939 году. Но все 30-е годы Польша Пилсудского «нахально крутила роман» («и вновь роман нахально крутит» – из стихотворения Б. Слуцкого) с Германией Гитлера. В нем были объятья и секретные соглашения, и антисоветская и антирусская риторика, и «режимы особого благоприятствования» в торговле. Нам все время тычут в глаза визитом Риббентропа в Москву в августе 1939 года. Но тот же Риббентроп чуть ранее вел переговоры с Варшавой, а до него в Варшаве то и дело гостили министры Третьего рейха Геринг и Франк, множество немецких генералов и дипломатов, польский министр иностранных дел Ю. Бек ездил на свидание к самому Гитлеру… Да и сам фюрер, после оккупации своими войсками Польши, приказал поставить в Кракове почетный военный караул у гробницы Пилсудского в Вавельском замке. Как бы отдавая дань благодарности его профашистской политике и, видимо, вспомнив, что в 1933 году Польша стала первым после Ватикана государством, заключившим с гитлеровским режимом договор о ненападении, чем поспособствовал международному признанию фашистского режима. Так что – чья бы корова мычала! А когда в результате Мюнхенского сговора Германия решила проглотить Чехословакию, то Польша, будучи гитлеровской союзницей, потребовала свою долю чехословацкой шкуры – Тешинскую область, где жило 120 тысяч чехов и всего лишь 80 тысяч поляков.

Посему не пристало польским историкам до сих пор попрекать нас, что мы вернули свое, а не взяли чужое. Своя рубашка действительно ближе к телу. Особенно когда она своя. А не чехословацкая.

И никакого такого девиза «за вашу и нашу свободу» шляхта, участвуя в расчленении Чехословакии, не вспомнила, за что ровно через год на очередном витке истории была раздавлена своей недавней подельницей по «мюнхенской сделке».

Во многих романах, стихах и кинофильмах польская шляхта изображена как сословие мужества, долга и доблести. Как бы бессмертный миф! Но вспомним, что в конце октября 1941 года, когда немцы уже в бинокль рассматривали Москву – до Красной площади им оставалось 20 километров, – ни один нарком, ни один военачальник, ни один член Политбюро ЦК ВКП(б), ни тем более первое лицо партии и государства Иосиф Сталин – словом, все, кому было поручено оборонять столицу, – не покинули Москвы. Более того, 7 ноября 1941 года Сталин и его соратники показали своему народу и всему миру, что они – принимают парад на Красной площади и, значит, готовы сражаться до конца.

Алексей Сурков в эти дни сочинял гимн защитников Москвы:

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога,
Нерушимой стеной обороны стальной
Разгромим, уничтожим врага.

Зоя Космодемьянская поднималась на эшафот со словами «Сталин придет!»; Александр Кривицкий печатал на машинке репортаж о 28 героях-панфиловцах… И если будущие продажные историки «докажут», что это – мифы, то, в отличие от польских, они совпали с нашей историей и с нашей победой.

Как вела себя в похожей ситуации польская властная элита, когда немецкие войска 1 сентября 1939 года перешли польскую границу во время «польского блицкрига»? До Варшавы им еще было далеко – «непокорнейшую из столиц» немцы взяли лишь 28 сентября. Немецкий генерал и историк Типпельскирх пишет об этом так: «Когда польское правительство поняло, что приближается конец, оно 6 сентября бежало из Варшавы в Люблин. Оттуда оно выехало 9 сентября в Кременец, а 13 сентября польское правительство перешло границу. Народ и армия, которая в это время еще вела ожесточенные бои, были брошены на произвол судьбы».

Типпельскирх только забыл сказать, что президент Польши И. Мостицкий в первый же день войны покинул Варшаву, а 4 сентября началась эвакуация правительственных учреждений.

7 сентября рванул из столицы в Брест главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы, на фотографиях он весь в аксельбантах, в наградах, с лентой через плечо, голова гордо повернута вполоборота. Умели польские генералы позировать! И маршал Пилсудский, и генерал Андерс тоже на фотографиях выглядят воинственными и мужественными шляхтичами.

Недавно в России вышла книга «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях», в которой трое авторов (И. Яжборовская, А. Яблоков, В. Парсаданова) пытаются доказать, что Польша во время этого блицкрига была вполне способна успешно сопротивляться немцам, что правительство руководило страной, что ситуация, как любят говорить сегодня, была под контролем. Авторы приводят ноту польского посла советскому руководству: «По моей информации, глава государства и правительство существуют» и сами опираются на этот аргумент: «правительство страны находилось на своей территории». И потому лишь удар с Востока 17 сентября, по убеждению авторов книги, оказался для поляков роковым: на два фронта Польша воевать не могла. Пытаться убедить читателей, что президент, правительство и маршалы, находившиеся с первого дня вторжения немцев в состоянии бегства, могли руководить страной, армией, организовывать оборону – такую глупость можно было написать и напечатать лишь за большие польские гонорары".

Даже непримиримейший враг Советского Союза генерал Андерс в книге воспоминаний приводит свой разговор со Сталиным о главнокомандующем Э. Рыдз-Смиглы:

«Сталин: «В 1920-м он неплохо бился на Украине».

Андерс: «Да, но в этой войне, как главнокомандующий, он уже через несколько дней выпустил поводья из рук»«.

Блистательные польские кинофильмы («Канал», «Потом наступит тишина», «Пепел и алмаз») создали иллюзию того, что в Польше было мощное партизанское сопротивление фашизму. Но и это – тоже не выдержавший испытания временем миф, о котором В. В. Кожинов пишет так: «По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского – почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского – 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью в Польше, в 20 раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30 раз меньше, в Албании!»

Кожинов в сноске замечает, что «Речь идет именно о борьбе; другое дело – уничтожение поляков нацистами как «расово неполноценных». Однако и здесь картина представляется более сложной, нежели ее рисует нынешняя польская пропаганда. Считается, что во время 1939–1945 годов Польша потеряла более 6 миллионов населения, но вот что пишет сионистский историк М. Даймонт о польских потерях: «Иначе обстояло дело в Восточной Европе. Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 млн. 800 тыс. евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживавших в стране. Польше предстояло узнать, что немцы презирали ее не меньше, евреев, они вырезали как баранов около полутора миллионов поляков…»

Позарились на чешские земли, выдали евреев, а история – справедливая сила… Она любит историческое равновесие.

Но ведь все же воевали поляки – ив Европе в английских частях – армия Андерса, и в составе наших войск, и в 1939 году – во время немецкого блицкрига, длившегося 28 дней? Да, воевали. Но общая цифра погибших за родину польских военнослужащих – 123 тысячи человек, 0,3 % всего населения – от 35 миллионов. Наши прямые военные потери – около 9 миллионов человек. Это 5 % населения страны. Немцы потеряли (чисто германские потери) 5 миллионов солдат и офицеров – около 7 % населения…

В таких страстных войнах, какой была Вторая мировая, тремя десятыми процента – такой малой кровью – Родину не спасешь и независимость не отстоишь, никакие гениальные фильмы не помогут. В жестоких и судьбоносных войнах XX века сложилась одна арифметическая закономерность. В настоящих опытных, боевых, хорошо организованных армиях, воодушевленных либо высокими идеями патриотизма, либо агрессивной, тоталитарной пропагандой, соотношение павших на поле брани солдат и офицеров приблизительно таково: на десять солдат погибал один офицер. Эта цифра – свидетельство мужества офицеров, разделявших в роковые минуты свою судьбу с подчиненными. Это – норма хорошей армии. Она приблизительно одинакова и для армии советской, и для немецкой. Если офицеров гибнет гораздо больше (1:3, как во французской), значит, армия, несмотря на мужество офицеров, плохо подготовлена. А если наоборот? В борьбе за независимость Польши на одного офицера погибало 32 солдата. Может быть, польские офицеры – а среди них ведь было немало и младших – умели успешно прятаться за солдатские спины?..

Но, скорее всего, дело в другом. Не отказывая шляхетскому сословию в личной храбрости, надо сказать, что при всем при этом у Польши за последние 3–4 века не было сильной армии. Русский историк Сергей Михайлович Соловьев в чтениях об эпохе Петра I воздал должное власти и народу за готовность во имя будущего к аскетической жизни, к небывалым трудам, к жертвам и подвигам, к долгим изнурительным войнам на пространстве от Черного моря до Балтийского. Соловьев считает, что именно во время этих войн окрепли нравственные силы русского народа, затянувшего пояс, чтобы создать и содержать настоящую армию. Государства, не решившиеся в то время на подобные жертвы, по мнению историка, не имели достойного будущего. «У нас перед глазами, – пишет он о Польше, пригласившей на свой трон саксонского курфюрста вместе с его армией-нахлебницей, – страшный пример, к чему ведет отвращение от подвига, от жертвы, к чему ведет войнобоязнъ. Польша была одержима в высшей степени этой опасной болезньюТщетно люди предусмотрительные, патриоты, указывали на гибельные следствия отсутствия сильного войска в государстве континентальном, указывали, как Польша теряет от этого всякое значение; тщетно на сеймах ставился вопрос о необходимости усиления войска: эта необходимость признавалась всеми; но когда речь заходила о средствах для войска, о пожертвованиях, то не доходили ни до какого решения, и страна оставалась беззащитной, в унизительном положении. Когда всякий сосед под видом друга, союзника, мог для своих целей вводить в нее войско и кормить его на ее счет., От нежелания содержать свое войско, от нежелания жертвоватьпринуждены были содержать чужое, враждебное войско, смотреть, как оно пустошило страну».

А русский посланник в Польше князь Григорий Долгорукий писал о том, сколько польское высшее сословие тратит на придворные балы, на оперу, на польских дам, и философски резюмировал: «Хотят они на коней сесть, только еще у них стремян нет, не по чему взлезть»…

Опереточная форсистость польской армии убедительно показана в воспоминаниях киевлянина – свидетеля оккупации шляхтой столицы Украины («Поляки в Киеве в 1920 году», Петроград, издательство «Былое», 1922 г.).

Автор описывает военный парад на Крещатике в только что оккупированном городе:

«…весело и бодро шла под звуки военных оркестров цветущая молодежь Польши, сплошь франты, сразу покорившие сердца демократического КиеваПоложительно подавляли своим великолепием офицеры и генералы. Это была уж не опера, а цирк, gala-выезд превосходных наездников, сплошь князей, баронов и графов по внешнему виду, на чудесных лошадях, каких только в цирках и на скачках можно видеть

Куда же справиться оборванным босым красноармейцам с их ружьями на веревочной перевязи с этими несокрушимыми европейцами-щеголями!

Не было киевлянина, который не вспоминал бы впоследствии – кто с злорадной усмешкой, кто с обидной горечью – об этом эффектном параде. Но уж и тогда бросался в глаза чересчур элегантный, ненатуральный на войне, цирковой характер польской армии…»

Замыкала парад украинская часть. Хлопцы терпеливо дожидались, когда пройдут паны, лежа вповалку на булыжной мостовой Терещенковской улицы, и когда прошли расфранченные шляхтичи, их кони, броневики и автомобили, кучки украинцев замкнули шествие. Их было человек двести, и свидетель парада заканчивает его описание так:

«И были они небриты, нестрижены и, увы, грязноваты. И болтались за спинами сумки различного цвета и видаФренчи, штаны., башмаки… все несвежее, не подогнанное к росту и фигуреОфицеры немногим лучше рядовых. И сзади на простых крестьянских лошадях в телегах с «дядьками» за кучера потрепанные пулеметы, перевязанные веревками. Это живая картина польско-украинского союза». Но когда через пару месяцев конармия Буденного подошла к Киеву и поляки поняли, что придется расстаться с мечтой о Польше «от моря до моря», они сделали все, чтобы их в Киеве запомнили надолго. Мстительные шляхтичи сожгли генерал-губернаторский дворец, прекрасное здание четвертой гимназии, пакгаузы на товарной станции, сухарный завод… Столица Украины трое суток жила в дыму, в пламени, в состоянии мародерства и насилия.

Оккупанты сожгли все четыре моста – гордость киевлян! – через Днепр. Двенадцать раз до этого менялась власть в Киеве – но на мосты ни одна из них не подняла руку… И наконец, двенадцатого июня в городе появились первые красноармейские части, и свидетель их триумфа заканчивает свои воспоминания так:

«Не было киевлянина, который, глядя на оборванных, босых и в лаптях, с ружьями на веревках красноармейцев, не вспоминал с иронией и злорадством об эффектном театральном параде польской армии. «Санкюлоты!» – это слово не раз произносилось в этот день с чувством уважения к победителю».

Есть еще один неприятный момент в польско-советской истории, о котором вообще почти никто не знает, потому что о нем ни советским, ни польским историкам и политикам вспоминать было не выгодно.

За 4 года войны Красная Армия взяла в плен более 4 млн военнослужащих 24 национальностей, воевавших в составе немецко-фашистских войск против нас. Поляки в этом списке занимают седьмое место, опередив, например, итальянцев. Поляков-фашистов в нашем плену было 60 280", а итальянцев 48 967. А если обратиться к законам военной статистики, то она, опираясь на цифру пленных, скажет нам, что в рядах вермахта воевало против СССР более 100 тысяч поляков[8]. Это – серьезная цифра, соотносимая с числом польских кавалеристов из корпуса маршала Понятовского, шедшего в составе армии Наполеона на Москву в 1812 году. Это уже был как бы четвертый (после 1612, 1812 и 1920 годов) поход поляков на наши земли.

Да оно и закономерно. Авторы исторического пропольского исследования Ч. Мадайчик и Н. Лебедева цитируют слова одного польского офицера, бывшего в нашем плену с 1939 года:

«Ненависть к Советам, к большевикам была так велика, что эмоционально порождала стремление выбраться куда угодно, хоть бы из-под дождя да под водосточный желоб – под немецкую оккупацию»… Ну немцы и показали им то, о чем чуть выше вспоминал сионистский историк.

Так что давно бы следовало полякам замолчать о якобы совершившемся в 1939 году четвертом разделе Польши. Перед тем, как 17 сентября 1939 года наши войска перешли советско-польскую границу, им был зачитан приказ №

1. В нем были пропагандистские фразы, нужные политрукам и комсоргам, о помощи «рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши», о «свержении ига помещиков и капиталистов», но в конце приказа были слова, обнажающие суть нашего похода, его причины и реальные цели: «не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией». В такой войне, какую мы пережили, где чаша весов колебалась много раз, каждое серьезное обстоятельство могло быть решающим. Немцам лишь «чуть-чуть» не хватило «времени и пространства» для взятия Москвы и завершения блицкрига. И только потому, что в 1939 году мы, «разделив Польшу», отодвинули нашу границу на запад на несколько сот километров, та же Польша, не до конца стертая «с лица земли» западным соседом, была освобождена советскими войсками через шесть лет после «расчленения». Кумир нашей либеральной интеллигенции Константин Михайлович Симонов сам участвовал в справедливом реванше 1939 года и оставил о нем такие воспоминания:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет., советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осаднинество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдавший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и Гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина – в общем, двадцатый год».

Ценно то, что эти строки из мемуаров «Глазами человека моего поколения» были написаны в конце семидесятых годов незадолго до смерти писателя, которому уже не нужно было ни лукавить перед историей, ни угождать властям, ни опасаться цензуры.

* * *

«Философию» шляхетства после исчезновения дворянства возложили, как венок на свои лбы, польское офицерство, чиновничество, духовенство, а в новое время и польская интеллигенция.

В небольшой книжечке Бориса Слуцкого с «польским» названием «Теперь Освенцим часто снится мне» (Санкт-Петербург, 1999 г.) есть одно ранее никогда не публиковавшееся стихотворение о том, как уплывала в Иран из Красноводска польская офицерская элита – армия генерала Андерса, не пожелавшая освобождать родную Польшу в составе советских войск.

Мне видится и сегодня
то, что я видел вчера:
вот восходят на сходни
худые офицера,
выхватывают из кармана
тридцатки и тут же рвут,
и розовые за кормами
тридцатки плывут, плывут.

Я помню те времена, когда на тридцатку целый день можно было плохо-бедно, но прожить нашей семье в четыре человека. Не так уж голодно и нище жили польские офицеры в объятой войной стране, если столько у них осталось тридцаток[9], что они, разорванные в клочки, покрыли чуть ли не все Каспийское море. Правда, поляки жили и в некоторых лишениях, о чем Слуцкий пишет с пафосом сострадания:

Желая вовеки больше
не видеть нашей земли,
прекрасные жены Польши
с детьми прелестными шли.
Пленительные полячки,
в совсем недавние дни
как поварихи и прачки
использовались они.

Бедные… Там, на далекой родине, немцы уничтожают их сограждан миллион за миллионом, а здесь в жестокой и ненавистной России прекрасным полячкам приходится обстирывать своих мужей и варить обеды своим прелестным детям… Какое несчастье! А отправлялись поляки в эшелонах к Красноводску в новенькой форме, сшитой на наших фабриках, со всеми погонами, прибамбасами, шевронами, столь милыми польскому офицерству; голодная, воюющая страна щедро собрала им в дорогу продуктовое и вещевое довольствие, выдала денежное жалованье – красными тридцатками – такое, какое наши офицеры в глаза не видели. И ничего еще они не знали о Катыни – и все равно ненавидели. Потому что обладали одной польской особенностью: помнить в истории только пролитую польскую кровь и навсегда забыть чужую. Кстати, и Слуцкий в этом стихотворении предъявил своей русско-советской родине польский счет, как будто он был не советским евреем, а польским шляхтичем:

О, мне не сказали больше,
сказать бы могли едва,
все три раздела Польши,
восстания польских два,
чем в радужных волнах мазута
тридцаток рваных клочки…

Добавлю от себя – клочки с профилем Ленина, по декрету которого Польша в 1917 году обрела и политическую свободу и государственность.

Что же касается «трех разделов», то о них Вадим Валерианович Кожинов, высоко ценивший поэта Слуцкого, писал так:

«Как мощна все же русофобская пропаганда! Любой «либерал» преподносит как аксиому обвинение России в «разделах Польши». Между тем в результате этих «разделов» Россия не получила ни одного клочка собственно польских земель, а только возвратила себе отторгнутые ранее Польшей земли, принадлежавшие Руси со времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого! Земли, которые отошли в конце XVIII века к России, и сегодня, сейчас входят в состав Украины и Белоруссии, и те, кто возмущаются этими самыми «разделами», должны уж тогда требовать «возврата» Польше около трети нынешней украинской и белорусской территорий! Короче говоря, участие России в «разделах Польши» конца XVIII века – либеральный миф».

В XVIII веке польский шляхетский сейм издал постановление, вынуждавшее белорусов пользоваться во всех государственных учреждениях только польским языком. Православные в ту эпоху не имели права занимать государственные должности. Все церковные требы – крещения, браки, похороны совершались только с разрешения католического ксендза. А жили белорусы, по описанию польского литератора тех времен Сташица, так: «Я вижу миллионы творений, из которых одни ходят полу нагими, другие покрываются шкурой или сермягой; все они высохшие, обнищавшие, обросшие волосамиНаружность их с первого взгляда выказывает больше сходства со зверем, чем с человекомпища их – хлеб из непросеянной мукиА в течение четверти года – одна мякина…» Это – покруче, нежели радищевские картины «Путешествия из Петербурга в Москву». Не потому ли в конце 1789 года почти все восточные воеводства Речи Посполитой были охвачены крестьянскими восстаниями против шляхты и жидов-арендаторов. В январе 1793 года состоялся второй раздел развалившейся Польши. К России отошли земли, окружавшие Минск. «Отторгнутые возвратах!» – таковыми были слова императрицы Екатерины о судьбе Белоруссии.

А восстание Костюшко 1794 года окончилось крахом по весьма простой причине. Он, народный герой, утверждал, что независимость Польши может быть завоевана только при поддержке крестьянства, которое одновременно будет воевать и за свое освобождение от крепостной шляхетской неволи. Но сломать сопротивление магнатов и шляхетства Костюшко не смог. Крестьяне, почувствовав это, перестали поддерживать шляхту, вследствие чего произошел полный разгром повстанцев Австрией и Пруссией и полный раздел Польши в 1795 году.

…Театральное разрывание «тридцаток» андерсовскими офицерами естественно вписывалось во всю атмосферу, в которой жила шляхта, находясь в Советском Союзе. Генерал первым подавал своему окружению пример шляхетского поведения. Писатель и журналист Александр Кривицкий, друг Константина Симонова, бравший у Андерса интервью в декабре 1941 года в гостинице «Москва», вспоминает:

«Генерал Андерс стоял передо мной во весь рост уже во френче, застегивая поясной ремень и поправляя наплечный. Он пристегнул у левого бедра саблю с замысловато украшенным эфесом – наверное, собирался на какой-то прием. Его распирало самодовольство.

– Пока русский провозится с кобурой и вытащит пистолет, поляк вырвет из ножен клинок и… дж-и-ик! – Андерс картинно показал в воздухе, как легко и быстро он управится с саблей и противником.

– Но, господин генерал, – по возможности спокойно сказал я, – несмотря на такое ваше преимущество, мы давно воюем, а вы еще держите саблю в ножнах, – он метнул на меня взгляд, из серии тех, какие должны убивать».

* * *

В 1990 году журнал «Иностранная литература» громадным тиражом в 400 тысяч экземпляров (были времена наивысшего тиражного бума!) опубликовал не просто антисоветские, но насквозь антирусские от первой до последней строчки и, что самое скверное, во многом лживые воспоминания генерала Андерса «Без последней главы». Клеветнических измышлений, мифов и пропагандистской клюквы у этого генерала в мемуарах не счесть.

Вот, к примеру, он вспоминает, что в госпитале во Львове, куда он попал в сентябре 1939 года после ранения: «Тут же мне показали обращение командующего фронтом Тимошенко к солдатам с призывом убивать офицеров». Имеется в виду некое рожденное в воспаленных польских головах «обращение» советского маршала «с призывом» к советским солдатам, чтобы те «убивали», естественно, польских офицеров.

Сам ли Андерс придумал эту чушь или повторил ее за кем-то – не так важно. Важно то, что он включил ее в свои воспоминания. Как достоверный факт сообщив, как бы мимоходом, о том, как были воспитаны советские солдаты, которых уже в сентябре 1939 года якобы призывали убивать именно польских офицеров, словно бы готовя к будущим расстрелам в Катыни.

А какие лживые рассказы выползали из-под пера шляхтича, когда он начинал размышлять, как историк, о битве под Москвой и вообще об отношении русских к солдатам и офицерам других национальностей. Тут Андерс поистине стяжает геббельсовские лавры, когда пытается уверить читателя, что во все военные времена русские генералы только и стремились к тому, чтобы проливать чью угодно солдатскую кровь, но только не русских:

«Всех украинских партизан советское командование использует на московском фронте, а не на территории Украины. Ленинград защищали тоже украинцы, но их мало осталось в живых (украинцев, видите ли, пожалел польский шляхтич! – Ст. К.). На подступах к Москве гибли тысячи узбеков, татар и кавказцев и под Сталинградом – солдаты нерусского происхождения. Испокон веку (Андерс, наконец-то, делает глобальные исторические выводы. – Cm. К) Россия умела использовать янычаров. Когда нам рассказывали (кто? где? когда? – Ст. К) об этом умелом кровопускании порабощенным народом, мы помнили, что Суворов взял Прагу при помощи башкир и калмыков»… Бедная убогая шляхта! Настолько не умела воевать, что даже нецивилизованные, вооруженные луками, стрелами башкиры и калмыки, оказывается, громили и войска храброго Костюшки, и стотысячную кавалерию маршала Понятовского в войну 1812 года!

Всех злобных глупостей в книге Андерса не перечесть. Некоторые из них объясняются атрофией памяти: «московское правительство, нарушая международное право, вероломно аннексировало польскую территорию…» – подумать только, что речь идет о западных областях Украины и Белоруссии, которые сам Андерс «аннексировал» у «московского правительства», участвуя в польском «набеге» 1920—21 года на измученную Гражданской войной Советскую Россию!

А вот как генерал-историк неуклюже пытается переложить грех антисемитизма с больной головы на здоровую, то есть со шляхетства на советских людей:

«Когда немцы заняли Киев, а румыны – Одессу, после 23 лет советского воспитания местное население устроило страшные погромы.

Есть сведения (! – Ст. К), что в одном только Киеве было убито 80 тысяч человек». Создается такое впечатление, что генерал-мемуарист ничего толком даже не слышал о Бабьем Яре, о том, кто туда свозил под автоматами, кто отдавал приказы и кто расстреливал евреев.

А как скрупулезно Андерс со злорадством высчитал, что, мол, целых двадцать три года советская власть «воспитывала» людей в духе интернационализма и все равно ничего не получилось. Да поляки несколько сот лет бок о бок жили со своими еврейскими соседями в каком-нибудь Едвабне и все равно в 1941 году сожгли их несчастных… Это – к вопросу о воспитании.

Я уж не говорю о том, что генерал повторяет все западные мифы о том, что перед войной в Советском Союзе «общее число заключенных в лагерях и тюрьмах колебалось от 17 до 20 миллионов».

Цифры поистине солженицынские, аж в 20 раз превышающие реальное число людей, находившихся в ГУЛаге в 1940 году. Но зачем была Андерсу объективная статистика, когда у него «есть сведения»…

Однако наибольший и действительно объективный исторический интерес в книге представляют страницы, где Андерс рассказывает о том, как он вместе с генералом Сикорским, прилетевшим из Лондона, встречались и вели переговоры со Сталиным. Хотел или не хотел этого мемуарист, но характеры собеседников, их противостояние, напоминающее поединок, изображены в книге весьма увлекательно.

Все дело в том, что, когда Сталин решил создать из интернированных в 1939 году пленных поляков несколько дивизий для борьбы в составе наших войск с немцами, его выбор пал на Андерса, как на будущего командующего. Андерса освободили из лагеря, поселили в «Метрополе»; ему сшили генеральскую форму и его принимает Сталин. Идет декабрь 1941 года.

Андерс понимает, что судьба будущего Войска Польского и его судьба зависят от Сталина. Он не хочет, чтобы поляки воевали на Восточном фронте бок о бок с советскими частями, его тайная мечта как можно скорее собрать из советских лагерей всех поляков, избавить их насколько возможно от бытовых и продовольственных неурядиц на чужбине и каким-то образом добиться от Сталина, чтобы им была предоставлена возможность (невероятная в истекающей кровью стране!) эвакуироваться в Среднюю Азию, а оттуда на Ближний Восток под командование англичан, поближе к Европе, к Лондону, где сидит польское правительство в изгнании. Он в глубине души ужасается, что полякам придется вести изнурительные бои с немцами в России, но ему одновременно надо внушить Сталину, что поляки храбрые воины, что они готовы сражаться за родную Польшу, не щадя жизни.

Оба генерала сыплют воинственными фразами, думая, что маршал Сталин примет их слова за чистую монету.

«Мы все без исключения любим свою Отчизну и хотим войти в нее первыми, хотим как можно скорей отправиться в бой» (Андерс). «Мы хотим, чтобы удар наш был силен. Только тогда мы достигнем своей цели – поднимем боевой дух не только среди наших солдат, но прежде всего в Польше. Быть может., нам удастся сформировать часть армии в Иране, а потом она вместе с теми частями, что остаются в СССР, пойдет на фронт» (Андерс).

Ему вторил генерал Сикорский:

«Я предлагаю вывод всей армии и всего людского резерва в Иран, где климат, а также, несомненно, обеспеченная нам американо-английская помощь, возможно, дадут людям за короткое время прийти в себя, и мы сформируем сильную армию. Армия эта затем вернется сюда на фронт, чтобы занять на нем свое место. Это согласовано с Черчиллем. Со своей стороны, я готов официально заявить, что армия вернется на русский фронт и что она может быть усилена несколькими британскими дивизиями».

Вот аж как забалтывались два польских говоруна, не понимая того, что Сталин видит их двоедушную игру.

Советский вождь сразу же осознает, как поляки жаждут «скорее отправиться в бой» и «войти» в Польшу «первыми», и сразу же дает понять польским краснобаям, что понял всю их жалкую дипломатическую игру – и его ответ полякам напоминает нам диалоги шекспировских трагедий:

«Я человек опытный и старый. Я знаю, что если вы выйдете в Иран, то сюда уже не вернетесь. Вижу, у Англии полно работы, и она нуждается в польских солдатах».

Андерс начинает торговаться – просит увеличить количество пайков для поляков, просит оружия, транспорт, обмундирование, но Сталину уже ясно, что Андерс хочет войти в Польшу, освобожденную чужими руками, как ее «освободитель». Да и сам генерал в мемуарах не скрывает того, что он хотел обвести Сталина вокруг пальца:

«Наступление в Европе, – думал Андерс, разговаривая со Сталиным, – должно пойти через Балканы, что было бы приятнее всего для Польши, потому что в момент разгрома немцев (нашими войсками! – Ст. К.) на территорию Польши вошли бы сила западных государств и польская армия».

Прочитав эти затаенные мысли шляхтича, Сталин с присущей ему прозорливостью и прямотой подвел итог их дискуссии:

«Если поляки не хотят воевать, пусть уходят. Мы их держать не станем. Если хотят, пусть уходят… Мне 62 годя, и я знаю: где армия формируется, там она и остаетсяОбойдемся и без вас. Можем всех отдать. Саш/ справимся (не забудем, разговор идет в декабре 1941 года! – Ст. К). Освободим Польшу и тогда отдадим вам ее»…

* * *

Пророчество вождя оправдалось. Поляки отправились якобы обучаться военному делу в Узбекистан (куда уехали сотни тысяч эвакуированных советских людей), потом переправились в Иран, о чем Слуцкий написал стихотворенье, потом в Палестину и в конце концов добрались только до Италии.

К своим хозяевам-англичанам, которые в мае 1944 года бросили польское пушечное мясо, но не на освобождение Польши, а на штурм итальянской деревеньки Монте-Кассино, где храбрый генерал положил в ущелье под огнем немецких пулеметов четыре тысячи своих жолнежей. На этом, в сущности, его военные деяния и закончились. Ни он, ни его воинство, одетое в английские мундиры, любящее отчизну и жаждавшее «войти в нее первыми», так и не увидели родной земли и никуда не вошли. Не пожелав после войны вернуться на родину, освобожденную не ими, но советскими войсками, воины Андерса остались на многие десятилетия в Европе в привычной для шляхты роли политических эмигрантов.

Надрывающую душу песню об этой драме я слышал не раз во львовских и варшавских ресторанах: «Червоны маки на Монте-Кассино». Да и сам Андерс, как и его соратники, в Польшу не вернулся. В 1970 году гроб с его телом горстка друзей зарыла в итальянскую землю его поражения возле того же ущелья, усеянного дикими красными маками.

Однако глубокое впечатление от разговора со Сталиным осталось у Андерса на всю жизнь, и он в своих воспоминаниях нарисовал рельефный образ советского вождя:

«Позже меня часто спрашивали, какое впечатление производит Сталин, как он выглядит и как ведет себя.

Сталин невысокого роста, коренастый, крепкий, широкоплечий, производит впечатление сильного мужчины. Бросается в глаза его большая голова, густые черные брови, черные, с проседью, усы, коротко остриженные волосы. Но больше всего врезаются в память глаза – черные, без блеска, ледяные. Даже когда он смеется, глаза его не смеются. Кроме того, весьма заметен (чего не видно на фотографиях) очень большой восточный нос. Движения очень сдержанные, как бы кошачьи. Говорит только по-русски, с довольно сильным кавказским акцентом, спокойно, обдуманно. Видно, что каждое его слово рассчитано. Властен, и это чувствуют все вокруг. В то время, когда я его видел, он одевался всегда в серый костюм: куртка полувоенного фасона с отложным воротником, застегнутая на все пуговицы (пуговицы костяные), брюки, заправленные в мягкие сапоги русского образца – голенища гармошкой. Этот костюм выделял его из окружения, все носили либо военную форму, либо типичные для России темно-синие гражданские костюмы. Он всегда был очень вежлив. Естественно, это выгодно отличало его от заикающегося Молотова с вечно злым лицом.

Кроме Сталина и Молотова, который исполнял роль хозяина приема, были еще комиссары: Берия, адмирал Кузнецов, Микоян, Каганович, а также, если не ошибаюсь, Маленков, Щербаков, Жданов, Жуков и заместитель начальника Генштаба Василевский. Большинству из них не было и пятидесяти, хотя на своих постах они находились уже много лет., Каждый по отдельности был необыкновенно самоуверен и полон энергии, но в присутствии Сталина все, не исключая и Молотова, совершенно съеживались. Чувствовалось, что они ловят каждый его жест, каждое слово и готовы выполнить любой приказ во что бы то ни стало».

* * *

Насколько живуче, несмотря на все уроки истории, пошлое либеральное полонофильство в среде нашей интеллигенции, я понял в последний раз недавно, когда прочитал книжку Л. Аннинского «Русские плюс»: «Разделов было не три, а четыре, но о четвертом мы не смели знать, мы и заикнуться бы не могли, – так назвать драму 1939 года»… «Когда Сталин и Гитлер разорвали Польшу…» «Польская трагедия знаком вошла в сознание молодых русских шестидесятников фильмами Вайды, Мунка, Кавалеровича. Это от них мы узнали, как бесстрашно – сабля в ладонь! – бросалась польская кавалерия на танковые колонны вермахта»… Но чем тут восхищаться? «Сабля в ладонь», «вжик-вжик», жесты генерала Андерса…

Пора бы «шестидесятникам» понять, что они остались живы в годы той страшной войны благодаря «оловянному терпению» русского народа, который, затянув пояс, строил по воле Сталина Магнитку и Кузбасс, выплавлял танковую броню и создавал танки в то время, как бесстрашные поляки сеяли овес для кавалерии и точили сабли, чтобы бросаться на бронированные колонны вермахта. Как тут не быть шести миллионам убитых*?

Трагикомическая сцена борьбы польской кавалерии с танками вермахта, восхитившая Аннинского, похожа на сцену из романа «Война и мир», в которой обожающие Наполеона польские уланы в ответ на его распоряжение отыскать брод и перейти на конях Неман в припадке верноподданнических чувств просят разрешить им переплыть реку, не отыскивая брода. Адъютант императора милостиво разрешает им показать свою удаль:

«Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват!» – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и поскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь в глубь к быстрине течения. Кони уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине течения. Уланы, цепляясь друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть, кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания, и изредка недовольно взглядывал на тонущих улан, развлекавших его внимание…

Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом влезли на тот берег. Но как только они влезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми».

Что говорить – красивая сцена, вошедшая в историю. Это не то, что рассказ о сражавшейся с «оловянным терпением» батарее капитана Тушина, о которой, конечно же, «было забыто».

Читая эту сцену, поневоле вспоминаешь слова Черчилля о поляках: «они, должно быть, очень глупы», а заодно приходишь к грустной мысли о том, что Лев Николаевич Толстой, столь беспощадно высмеявший шляхетское фанфаронство, никоим образом не может претендовать на звание «русского интеллигента», впрочем, как и все другие гении нашей литературы.

Но поляки не были бы поляками, если бы не переплавляли (как, впрочем, и русские) свои поражения (даже бесславные) в бессмертные легенды. Вот они и сложили о кровавой и нелепой бойне при Монте-Кассино щемящую душу песню, которая для них стала той же самой вечной опорой, что для нас «Слово о полку Игореве» или вальс «На сопках Маньчжурии»…


«Каждый, к сожаленью, волен…»

В сороковом году прошлого века мы с матерью жили неподалеку от русского города Ямбург, переименованного позже в Кингисепп в честь эстонского революционного деятеля, в деревне Губаницы, куда матушка получила направление на работу в сельскую больницу.

Каждое воскресенье к нам приезжал из Ленинграда отец, который некогда дал мне польское имя. Он всегда привозил сыну в подарок какую-нибудь книгу и вечером читал ее вслух. Так я услышал впервые «Тараса Бульбу» и влюбился во всех героев сказочной повести. Не желая расставаться с ними, мы с отцом придумали такую игру. Уединялись в дальнем углу больничной усадьбы, где вдоль натоптанных тропинок росли, покачивая пепельными соцветиями, могучие стебли подорожника, каждый из нас выбирал себе несколько стеблей пожестче, и начиналась игра.

– Ну, где твой Остап? – подзадоривал меня отец, храбро помахивая толстым сочным стеблем. – Мой польский воевода пан полковник готов с ним сразиться.

– А вот он Остап! – принимал я вызов, выхватывая из своего пучка самый жилистый стебелище и подставляя его под сабельный удар полковника. Отец с размаху ударял своим подорожником по моему, но лишь наносил ему легкую рану… следующий удар был за мной, и я лупил что есть мочи по тучной полковничьей шее, и так, поочередно обмениваясь ударами и приговаривая «не гнутся еще казаки» – или «еще Польска не згинела», мы рубились до тех пор, пока, измочаленная и растрепанная, не отлетала голова либо у пана полковника, либо у бесстрашного Остапа.

Но каюсь: иногда я изменял запорожцам, выбирая себе подорожник с пушистым сизоватым султаном, потому что он, как мне казалось, был похож на красавца предателя Андрия, который вылетал на крыльях самозабвенного шляхетского гонора навстречу своей ослепительной смерти. Шестьдесят лет прошло со времен той довоенной игры, а я все помню, как будто только вчера вечером отец читал мне вслух о том, как «…отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных полков. Под всеми всадниками были все как один бурые аргамаки. Впереди других понесся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели черные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был Андрий».

А кто же справится с витязем Андрием, влюбленным в знатную полячку, с этим прекрасным безумцем, предателем веры и Сечи Запорожской? Ну, конечно, только старый Тарас, и сцена встречи отца с сыном каждый раз потрясала мою детскую душу. Когда отец, читая повесть, доходил до картины: «Оглянулся Андрий: пред ним Тарас!», – все мое существо содрогалось от восторга и ужаса, и я шептал про себя, как молитву: «– Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»

А сколько бессмертных пословиц и поговорок из великой повести малороссиянина Гоголя вошло в русский язык: «Есть еще порох в пороховницах», «сила одолела силу», «нет уз святее товарищества», «отыскался след Тарасов», «я тебя породил, я тебя и убью», «за сичь, за веру!».

Нет, если бы я получил пожизненный срок в одиночной камере и мне задали бы пошлый вопрос, какие три книги ты возьмешь на всю оставшуюся жизнь читать и перечитывать, я попросил бы «Капитанскую дочку», да «Записки охотника», да «Тараса Бульбу».

Ах, как красиво умирают и ляхи и запорожцы у Гоголя! Не хуже, чем троянцы и ахеяне в «Илиаде». Одна сцена, в которой куренной атаман Кукубенко вершит свой поединок со «знатнейшим из панов княжеского роду», чего стоит!

«…не поддался лях, все еще силился нанести врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжелый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста. Вышиб два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошел далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом желтый кафтан его…»

Но и сам Кукубенко гибнет прекрасной смертью, не хуже, чем польский княжич:

«Козаки, козаки! Не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили Кукубенка, уже семь человек только осталось из всего незамайковского куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда. Сам Тарас, увидя беду, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье… Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги… И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную меня! – скажет ему Христос, – ты не изменил товариществу…»

Поистине до сих пор не могу понять, почему после того, как судьба Тараса Бульбы за целых полтора века вошла в сознание и чувства нескольких поколений в России и на Украине, как после этого нашлись в мире силы, которые смогли расчленить наше восточнославянское тело, разрубить палашом наш общий позвоночник и разорвать нашу единую душу…

* * *

В 1964 году в возрасте тридцати двух лет мне повезло впервые поглядеть ближайший Запад, то есть побывать в настоящей Польше. Львов все же не заграница! В составе писательской туристической группы было три-четыре русских человека – я, жена Александра Межирова Леля, редактор издательства «Советская Россия» Глеб Панферов. Последний во время поездки частенько бывал выпивши, и, глядя на него, Межиров острил, как я понимал, специально для меня: «у него такое выражение лица, что я постоянно вспоминаю слова Бабеля о Менделе Крике, – помните, Станислав? – который думал только «об том, чтобы выпить рюмку водки и дать кому-нибудь по морде!» Остальные человек восемь поэтов, прозаиков и публицистов были соплеменниками Бабеля. С Александром Межировым за эти десять дней я сблизился особенно тесно. Выпивали с ним по вечерам в номеpax водку «Выборову», рассуждали о Пушкине и Мицкевиче. Он приглашал меня побродить по польским рынкам и магазинам, где демонстрировал чудеса сообразительности, показывая, как надо выбирать ту или иную вещь, как торговаться, и когда он прочитал мне одно из своих стихотворений, в котором были строки:

Был когда-то изящен и тонок,
а теперь – ну и пусть! Ну и пусть! —
продавщицы из комиссионок
знают вкусы его наизусть…

я понял, что он потомок не только Исаака Бабеля, но и бессмертного Янкеля из «Тараса Бульбы».

Иногда за завтраком он протягивал мне письмо в конверте с надписью «Пану Станиславу», в котором я читал его размышления о литературе, о поэтах, о наших спутниках по путешествию. Письма были остроумны и увлекательны. Он как будто изучал меня и в то же время пытался мягко управлять моими мыслями.

С чувством телячьего восторга и вольности я бродил по Старому Мясту – восстановленному поляками, что называется, «с иголочки» аж до каждого отполированного булыжника, заглядывал в средневековые костелы, читал изречения на мемориальных досках о том, что здесь у этой стены немцами было расстреляно столько-то польских патриотов.

Пока мои деловые соотечественники устремлялись к рыночным развалам из дешевых джинсов и кожаных курток, шушукались с гостиничными горничными о тайной продаже за злотые баночек черной икры, электробритв и «Столичной» водки, я бродил по ухоженным польским паркам, дышал воздухом, исходящим от цветущих каштанов, сыростью, ползущей от мутной Вислы, или на родине Шопена в Желязовой Воле вспоминал, как моя мать, растившая нас с сестрой без отца, все-таки выкроила какие-то деньги и купила в сорок шестом году громадный, старый, темно-вишневый рояль. Он занял чуть ли не половину нашей единственной комнатенки, где мы ютились вчетвером. Угол под роялем зимой всегда сверкал, покрытый слоем инея. Однажды мать пришла измученная с работы из военного госпиталя, подняла лакированную крышку сказочного инструмента, исполнила один из гениальных этюдов Шопена, а потом бросила руки на клавиши, положила на руки лицо и расплакалась…


…Вечером я спустился в бар варшавской гостиницы «Гранд Отель», сел за стойку, уверенным голосом заказал сто граммов «Выборовой». Огляделся. Рядом со мной сидел человек, оказавшийся англичанином, с которым мы каким-то образом разговорились. Впрочем, подробности встречи я изложил в шуточном стихотворении, которое никогда не печатал, забыл и лишь недавно обнаружил в старой записной книжке:

Я сказал ему: – Гагарин!
Я сказал: – Борьба за мир!
И ответил англичанин:
– Битлзы! Англия! Шекспир!
Чтобы не угасла тема,
Я изрек без лишних слов:
– Черчилль! – И тогда мгновенно
Он парировал: – Хрущев!
Стопки сдвинули со стуком,
Молча выпили за жизнь
И, довольные друг другом,
Улыбаясь, разошлись.
Слава людям знаменитым —
Будь то вождь или король,
Космонавтам и министрам,
Кинозвездам, футболистам,
Лишь бы имя, как пароль.
Он доволен – я доволен,
Каждый при своем уме,
Каждый, к сожаленью, волен
Жить, как хочет, на земле.

Это были стихи о политической свободе, правах человека, о том, что и мы, и Польша, и весь мир имеют право жить, как им хочется, за все страдания и жертвы, принесенные на алтарь свободы во времена новейшей истории. Каменные почерневшие остовы зданий, оставленные поляками как память о Варшавском восстании 1944 года, потрясали мою душу. Сейчас эти развалины снесены, но тогда они мрачно и величаво высились среди разноцветных и шумных кварталов. Однажды я увидел, как какая-то лощеная европейская пара подъехала на «Мерседесе» к руинам, молодой человек с дамой, затягиваясь дорогими сигаретами, поглядели на священные камни и покатили дальше по Иерусалимским аллеям. Я почему-то решил, что это были шведы (как представители самого богатого и благополучного народа равнодушной Европы), и написал вслед за Давидом Самойловым свою апологию Варшавского восстания, глядя на закопченные стены, которые Самойлов увидел зимой сорок пятого года:

По «Гранд Отелю» бродит швед,
Скучает с длинноногой шведкою.
Он, видимо, объездил свет
и утомился жизнью светскою.
Он на машине подлетел
К руинам взорванного здания
И, хлопнув дверцей, оглядел
Следы Варшавского восстания…
. . . . . . . . .
Пускай распнут! Пускай сомнут,
Но есть у нации наследие,
И эти несколько минут
Облагородили столетие!
Жиреет плоть, дымится снедь,
Но где-то рядом в смежной области
Живут поэзия и смерть,
Сопротивляясь вечной пошлости.

Я вспоминаю об этом прямом объяснении в любви к Польше, чтобы отстранить все возможные упреки в предвзятых страстях и чувствах касательно нашей взаимной истории. Ведь такое стихотворение мог бы написать главный герой великого фильма «Пепел и алмаз», если бы по воле Анджея Вайды он не погиб в 45-м…

Так что в 1964 году я был не менее страстным полонофилом, нежели многие наши советские поэты. И если «полонофильство» стало постепенно покидать меня, то объяснение этому может быть только одно: я медленно, но настойчиво влезал в глубины нашей истории.

Но не все же время я созерцал священные руины! Мы, конечно же, заходили в Союз польских писателей, где была своя иностранная комиссия с вежливыми паненками; на встречу с нами пришли известные польские литераторы Фидецкий и Помяновский. Они, оказывается, знали своих московских соплеменников и все последующее время в Варшаве не отходили от них, постоянно консультируя, как выступить на польском радио, получить небольшой гонорар, сделать скромный бизнес, обменяв на черном рынке наши красные десятки на польские злотые.

Маркитанты обеих сторон,
люди близкого круга, почитай,
с легендарных времен
понимают друг друга.

Естественно, что мы были приглашены на литературный вечер в Прахову Башню (или в Старую Праховню?), где я впервые для зарубежных поклонников поэзии прочитал свои стихи «Пепел и алмаз», стихотворенье о руинах Варшавского восстания и с особым успехом – «Польша и мы» Бориса Слуцкого. Мне даже аплодировали стоя. Однако на обратном пути в Россию я постепенно опомнился, и мой польский цикл завершился традиционным для русского поэта покаянием:

Я на поезде скором спешил
из Москвы в направленье Варшавы,
покидая границы державы,
где полжизни с размаху прожил.
Захотелось и мне посмотреть,
как сверкает чужая столица,
как торопится жить заграница,
как звучит иностранная речь.
Я увидел пейзажи, на взгляд,
столь же милой славянской равнины,
разве только что вместо осины
здесь все чаще каштаны шумят.
Да по праздникам в Кракове пьют
не «Столичную», а «Выборову»,
захмелеют – и песни поют,
и живут подобру-поздорову.
И должно быть, была хороша
сторона под названием Польша,
но случилось так странно и пошло,
что была неспокойна душа.
Потому что, куда бы стезя
ни вела за широкие реки,
от любимой земли, от себя
не уйти, не уехать вовеки.


Холокост по велению сердца

Осенью 2000 года Польша была потрясена взрывом в городке, который носил имя Едвабне, что на русский язык переводится как Шелковый. Взрывное устройство было заложено шестьюдесятью годами ранее…

В сентябре 1939 года в Едвабне вступила немецкая армия. Через месяц местечко перешло под контроль советских войск, согласно секретному договору, по которому земли Западной Украины и Белоруссии, отторгнутые поляками у России в 1920 году, возвращались Советскому Союзу. Почти два года Едвабне была нашей пограничной заставой.

Но 23 июня 1941 года немецкие войска вновь занимают Едвабне. И тут в близлежащих местечках Радзивилове, Вонсоши, Визне разгорелись еврейские погромы.

Местные поляки уничтожают несколько сотен евреев, оставшиеся в живых бегут в Едвабне. Но 10 июля в Едвабне происходит тотальный погром местной еврейской общины вместе с беженцами. Умерщвлены не менее двух тысяч евреев…

В 1963 году в Едвабне был поставлен камень с высеченной надписью о том, что евреев умертвили гитлеровцы. И лишь в 2000 году Польша созналась, что не гитлеровцы – а свои, поляки, веками жившие бок о бок с евреями. Книга историка Томаша Гросса, которая взорвала жизнь польского общества, называлась «Соседи». Потрясение от этого момента истины для Польши было большим, нежели для СССР гул от XX съезда партии или для Америки убийство Кеннеди. И только трусливая лживость российских СМИ и газет не позволила нашим гражданам узнать и понять, что же произошло с нашим крупнейшим западным соседом, хотя скандал стал мировым и прокатился по всем «цивилизованным странам». Еще бы! Ведь речь шла не о сербской, не об афганской или палестинской, а о еврейской крови. Такие «преступления против человечности» не имеют срока давности. Как признался в прошлом один из идеологов «Солидарности», а ныне главный редактор «Газеты выборчей» Адам Михник (Шехтер), в Едвабне «налетели журналисты со всего мира». Одни только наши, российские, почему-то «не налетели». Наверное, потому, что они пятнадцать лет предсказывали и прогнозировали еврейские погромы в России. А тут, оказывается, польский кровавый след отыскался. И где? В стране, где ихний Гайдар по фамилии Бальцерович якобы успешно построил рыночную экономику, где гражданское общество создано, где демократия пышным цветом распустилась. Ну зачем, скажите, рассказывать россиянам об этом скандале? Ведь именно русские по планам познеров, сванидзе и Киселевых должны считаться главными антисемитами!.. А тут незадача, поляки спутали карты нашим папарацци, жаждущим погромов.

* * *

Когда я узнал о Едвабне, то написал в Польшу письмо своей давней русской знакомой, которая лет сорок тому назад вышла замуж за поляка и уехала вместе с матерью и дочкой в Польшу. Я попросил ее прислать все газетные материалы, которые попадутся ей на глаза о Едвабне, об отношении поляков к России.

Кое-что она мне прислала с письмом, в котором были и такие строки: «У нас на политику с Россией правое крыло партийной правительственной фракции очень строго смотрит, на каждое выступление, а особенно на политические отношения. И лучше с этой темой не связываться. Не писать, можно хлопот себе наделать. Я не берусь.

Мы с мамой совсем одинокие, дочь, два внука и зять вообще вот уже много лет не знают нас совсем. Тяжело нам морально и, конечно, материально. Живет Польша не то чтобы скромно, а чересчур скромно. Мы даже и газет не покупаем, не по нашим это пенсионным деньгам».

Получив такое горькое письмо, я стал сам собирать сведения о Едвабне. Вот несколько отрывков из польских газет, выходивших во время этого длящегося второй год кризиса:

«Все читатели «Соседей» Яна Томаша Гросса, с которыми я разговаривал, ходят, как больные. Книга – слишком жестокая, и звучащее в ней обвинение слишком тяжко, чтобы можно было прочитать ее и жить, как прежде» (.А. Жаковский. «Газета выборча». 18.10.2000).

А больными польские обыватели сделались не только оттого, что их соотечественники убивали евреев, а скорее оттого – как они их убивали.

«Основные факты выглядят бесспорно. В июле 1941 г. большая группа живших в Едвабне поляков приняла участие в жестоком уничтожении почти всех тамошних евреев, которые, кстати сказать, составляли подавляющее большинство жителей местечка. Сначала их убивали поодиночке – палками, камнями, – мучили, отрубали головы, оскверняли трупы. Потом 10 июля около полутора тысяч оставшихся в живых были загнаны в овин и сожжены живьем…» (точно так же убивали украинцев в истории Георгия Конисского. – Cm. К.)

«Своими публикациями Гросс заставил нас изменить взгляд на поведение поляков во время Второй мировой войны…» (профессор истории Т. Шарота. «Газета выборча». 19.10.2000).

Поляки – народ с богатым экзальтированным воображением, и многие из них чуть не тронулись умом, представляя себе картины расправы шестидесятилетней давности:

«Мы не можем сбросить с себя и своей совести груз того горевшего 60 лет назад овина и того крика, который был слышен за два километра. Он и сейчас горит, и крик слышен по-прежнему. Итак долго будет гореть овин, так долго будет слышен крик, как долго мы будем отталкивать от себя груз того нашего геноцида… Мы должны взглядом освобожденного воображения пройти этот путь… до самой середины жара и, если у нас потекут слезы по тем., кто там погиб\ тогда мы обретем надежду на то, что из национальной ткани исчезнет антисемитский яд, который стольких из нас отравляет по сей день.

Впервые в жизни у меня подкатили слезы, когда я писал этот текст и видел., как горят живые люди» (Вальдемар Кучинский, советник премьер-министра. «Впрост». 25.3.2001).

Казалось бы – полное поражение. Националистическая шляхта приперта к стенке. Только сдача в плен и покаяние… Но вдруг, словно засадный полк в роковое мгновенье осады запорожцами городка Дубно, на защиту шляхетской чести вырвалась католическая церковь. Кардинал Юзеф Глемп, которого несколько лет назад израильские евреи подвергали публичному унижению, заставив на территории монастыря Кармелиток устроить мемориал в память евреев, некогда убитых в монастырских стенах фашистами, на этот раз поднял перчатку, брошенную ему историей: он нашел точку опоры для контратаки, не побоявшись уязвить главную еврейскую мировую опору – Америку:

«Мне остается непонятным, почему поляков постоянно оскорбляют, особенно в американской печати, и продолжают приписывать нам антисемитизм, якобы не такой, как в других странах. Еврейская сторона все время выдвигает на первый план свою неприязнь к полякам. Не очень понимаю, каковы ее истоки. В сравнении с Европой у нас в Польше евреи жили сравнительно неплохо и чувствовали себя как дома. Мы задумываемся: не должны ли евреи признать свою вину перед поляками, особенно за сотрудничество с большевиками, за соучастие в депортациях, за отправку поляков в тюрьмы, за унижение многих своих сограждан… Я думаю, что президент Квасьневский не имеет формальных оснований просить прощения от имени народа…» (кардинал Юзеф Глемп, примас Польши. «Наш дзенник». 15.5.2001).

Что правда, то правда: «в сравнении с Европой» польские евреи жили сравнительно неплохо. Ну, сожгли их в Едвабне около двух тысяч, а в Европе, начиная со Средних веков и кончая аж девятнадцатым, более 30 тысяч было их, бедных, сожжено, как сообщает «Еврейская энциклопедия» Брокгауза и Ефрона (1912 г.). Но какова смелость кардинала: самому президенту указывает, чего нельзя делать! Можно ли представить нашего пастыря, который, когда Ельцин, Квасьневский и многие известные русофобы в связи с Катынью склоняли слово «русский», попытался бы, подобно Глемпу, сказать, что вина режима, если она была, не есть вина народа, что, кстати, если говорить о Катыни, было бы сущей правдой.

Конечно, за тысячу лет существования бок о бок, с тех пор, как несколько миллионов евреев, спасаясь от погромов, сбежали в Средние века из Англии, Франции, Испании, Германии на окраину Европы в далекую Польшу, поляки и евреи обрыдли друг другу и каждая из сторон накопила достаточно ненависти, но чтобы в XX веке изливать эту ненависть в разборках, присущих веку XVI?!

Поддержать своего примаса бросился епископ Ломжинский Станислав Стефанек, который заявил, что ни один из епископов и священников вверенной ему епархии не будет участвовать в государственных траурных церемониях, включающих покаяние поляков перед евреями.

Депутаты из Едвабне тоже отказались быть в числе кающихся на печальном юбилее. Бургомистр местечка Кшиштоф Годлевский заявил, что в знак протеста против церемонии покаяния уйдет со своего поста в отставку.

За призрачную ниточку спасения, протянутую кардиналом, сразу же ухватились многие польские историки, публицисты, политики.

«Польское население, за исключением небольшой группы коммунистов в городах и еще меньшей – в деревне, восприняло нападение СССР и создаваемую здесь советскую систему так же, как и немецкое нападение… Еврейское же население, особенно молодежь, массово приветствовало вторгающуюся армию и введение новых порядков, в том числе и с оружием в руках.

Второй вопрос – это сотрудничество с репрессивными органами, прежде всего с НКВД. Сначала этим занимались всяческие «милиции», «красные гвардии», «революционные комитеты»… В городах они почти полностью состояли из польских евреев, польские евреи в гражданском, с красными нарукавными повязками, вооруженные винтовками, широко принимали участие также в арестах и депортациях. Это было страшнее всего, но польскому обществу бросилось в глаза и чрезмерное число евреев во всех советских учреждениях, тем более что до войны тут доминировали поляки!» (профессор истории Т. Стшембош. «Жечпосполита». 27–28.1.2001).

Президент Квасьневский, с ужасом изучавший обстановку вокруг скандала, познакомившись с потоком такого рода заявлений, схватился за голову: «Приезд в Едвабне – величайший вызов за весь мой президентский срок».

Но шляхта закусила удила:

«Президент просит прощения за преступления против евреев, совершенные в Едвабне польскими руками. Должны ли евреи просить прощения у поляков за ГБ и преступления коммунизма в Польше? Такое мнение время от времени высказывается даже в серьезных дискуссиях. Известно, что в верхних эшелонах сталинского аппарата террора доля лиц еврейского происхождения была довольно значительной: мы не ждали, что в связи с этим представители еврейских кругов принесут нам извинения».

Это слова М. Свенцицкого, бывшего мэра Варшавы («Жечпосполита». 2.5.2001), из которых следует, что ежели евреи не извиняются за коммунизм, то и шляхте не пристало извиняться за Едвабне. И президенту – тоже.

Но коль всем принимать одни и те же правила, то и нам за Катынь (если это наших рук дело) нечего склонять голову. Жалко было глядеть на Путина, приехавшего в середине января 2002 года в Польшу. Как агрессивно и нагло польские папарацци вымогали у него катынское покаяние. И не нашелся наш подполковник ответить им приблизительно следующее: «Панове! Ведь мой предшественник уже покаялся. Вы что, хотите превратить эту церемонию в вечно повторяющийся ритуальный фарс для всех будущих президентов России? Да, я понимаю, что подобный ритуал – лучшая подпитка для шляхетского гонора. Но тогда пусть и господин Квасьневский постоянно кается в России за убийство Ивана Сусанина, за поход Понятовского на Москву в 1812 году, за концлагеря 1920 года, а в Испании – за преступления поляков во время подавления Бонапартом испанского восстания, а в Израиле за Едвабне… Давайте, панове, все дружно отныне и навсегда участвовать в этом театре абсурда!»

Однако польский президент, как опытный политик, понимая, что еврейские гончие взяли след и уже не бросят его, пока окончательно не затравят бедную шляхту, пошел не только против правого националистического крыла польского общества, но даже против церкви:

«Те, кто принимал участие в облаве, бил, убивал, разжигал огонь, совершили преступление не только против своих соседей-евреев, но и против Речи Посполитой, против ее великой истории и прекрасных традиций… За это преступление мы должны молить прощения у теней умерших и у их родных… Сегодня я, как гражданин и президент Польской республики, прошу прощения» (из речи в Едвабне 10.07.2001 во время траурной церемонии).

Какие прекрасные традиции были у Речи Посполитой по отношению к другим народам и какая великая история – мы знаем, однако у Квасьневского, видимо, не было другого выхода.

Польские западники, польское еврейство и либеральная денационализированная во время рыночных реформ часть общества нажимали на него и на ушедших в глухую защиту правых все сильнее и сильнее, они понимали, что есть шанс, как в спорте, выиграть историческую ситуацию не по очкам, а вчистую, нокаутом, провести полную «денацификацию» общества, а заодно и поставить на место до сей поры всесильную польскую церковь; тем более что в ней наметился тоже явный раскол. Многие клирики не согласились с самим кардиналом Глемпом:

«Польское государство и католическую церковь в Польше связывает печальное братство вины перед евреями – как в Едвабне, так и на протяжении всей нашей истории. Если говорить о самой трагедии 1941 г. в Едвабне, то она показала полное фиаско церковного пастырства» (священник Станислав Мусял, иезуит., бывший секретарь Комиссии епископата по делам диалога с иудаизмом. «Газета выборча». 21.5.2001).

Ну, иезуиты и секретари по связи с иудаизмом – ладно! Хуже всего то, что иные служители культа раскалывались и каялись за то, что они давно знали подобные кровавые грехи соотечественников, но не выносили сор из избы:

«Едвабне напомнило о том, что знал, пожалуй, каждый, кто прожил больше 50 лет., и не только из литературы или документов, но и из своих воспоминаний, что поляки творили такие вещи, притом отнюдь не под прицелом немецких винтовок» (священник Адам Бонецкий. «Тыгодник повшехный». 8.4.2001).

«Я считаю, что в основе нежелания признать вину таится не до конца искорененный антисемитизм» (священник Михаил Чайковский, сопредседатель Совета христиан и иудеев. «Тыгодник повшехный». 27.5.2001).

Дискуссия то угасала, то вспыхивала с новой силой, шляхетские натуры никак не могли согласиться с тем, что на их глазах как бы по эффекту домино рушится вся веками выстроенная ими идеологическая лестница, что им приходится отказываться от самих себя, от своего экзальтированного польского мессианизма, который слишком уж явно стал пованивать истлевшей еврейской кровью. Они бросали в бой последние резервы своих патриотических страстей. Кто такой перед польской мессианской историей президент? – Да никто!

«Александр Квасьневский в интервью израильской газете «Едиот ахронот» заявил, что попросит прощенья от имени поляков за убийство в Едвабне… он заявил., что поляки обязаны просить прощения, признав тем самым захваченную, униженную и убиваемую Польшу виновницей преступления. Из народа-жертвы Польша должна превратиться в народ-убийцу» (М. Юрек, бывший депутат Сейма. «Наш дзенник». 8.3.2001).

Но где «натиск пламенный» – там и «отпор суровый». Еврейские умы боролись за победу на полях Едвабне, как поляки во время Варшавского восстания – сейчас или никогда: «Когда слышу, что книга Гросса, которая раскрывает правду об этом преступлении, есть ложь, вымышленная международным еврейским заговором против Польши., тогда во мне растет чувство вины. Эти лживые сегодняшние увертки фактически направлены на оправдание того преступления.

…Я – поляк, и мой стыд за убийство в Едвабне – это польский стыд, но в то же время я знаю, что если бы тогда оказался в Едвабне, меня убили бы, как еврея» (Адам Михник, главный редактор «Газеты выборчей». 17–18.3.2001).

Иные интеллектуалы тужились перевести отчаянную схватку в русло нормального демократического процесса и пытались произносить слова, играющие роль обезболивающих медицинских средств при сумасшедшем, шизофреническом воспалении всей нервной системы:

«Мы на верном пути., мы перестаем быть народом, с одной стороны, одержимым манией величия, а с другой – закомплексованным, и становимся нормальным народом, сознающим свои заслуги и достоинства, но также пороки и грехи» (профессор истории Т. Шарата. «Жечпосполита». 1—10.12.2000).

«Едвабне может оказаться нашим катарсисом. Это последний момент., чтобы очиститься: никогда уже не повторится в нашем обществе такое напряжение и такая готовность разобраться во всем происшедшем» (Леон Керес, президент Института национальной памяти. «Тыгодник повшехный». 17.6.2001).

А кардинал Глемп, отказавшийся приехать на покаяние Квасьневского в Едвабне, за свое фанатичное, почти средневековое упрямство подвергся прямому шантажу со стороны финансовых кругов Польши:

«Известно, что душами в Польше правит церковь, поэтому отсутствие главы польской церкви в Едвабне будет значить для масс лишь одно: ко всему этому принудили евреи, а примас сумел устоять» (Валерий Амьель, бывший член правления Всемирного банка и Международного валютного фонда. «Впрост». 20.5.2001).

Весы качались то в ту, то в другую сторону, социологи то и дело замеряли температуру общественного мнения. Она зашкаливала.

20 марта 2001 года 40 процентов поляков считали правильным, чтобы президент попросил прощения у евреев, 35 процентов были против, через месяц лишь 30 процентов были за «президентское покаяние», а 48 считали, что Квасьневский ни за что не должен каяться. Казалось, что ортодоксальная католическая Польша выигрывает сражение у еврейских либералов, требующих унижения Польши, но тут евреи выбросили на стол свой козырь: из Америки приехал раввин Яков Бейкер, живший до войны в Едвабне. Его показания опровергли главный тезис кардинала Глемпа о том, что возмездие евреям было как бы следствием их помощи советскому коммунизму в насаждении в Польше советских порядков. Простодушный (или лукавый) раввин, расхваливая довоенную Едвабну («мы жили с поляками в согласии и дружбе», «мы были добрыми соседями», «поляки как народ не злые люди», «помню Едвабне – какое это было прекрасное место!»), одновременно сказал многое, что камня на камне не оставило от тезиса о «возмездии» за союз евреев с большевиками. Оказывается, в той же довоенной антисоветской Польше Пилсудского уже вызрели все семена, давшие кровавые всходы 10 июля 1941 года: «Я тогда был уже взрослым и видел., как с середины 30-х нарастала враждебность поляков к евреям. Началось пикетирование еврейских лавок, ограничения на ритуальный убой, дискриминация студентов из национальных меньшинств, которым в аудиториях отводились особые места, и в Едвабне штурмовые группы национал-демократической молодежи стояли с металлическими штырями у еврейских лавок, чтобы поляки там ничего не покупали. Начались нападения на евреев, случались и убийства. Мы жили во все большем страхе. Печально говорить это, ибо Польша – моя родина, а мои дети и сейчас поют польские песни, Но под конец 30-х уже едва ли не все евреи хотели покинуть Едвабне, бежать из Польши. Я уехал в Америку в феврале 1938 г.» («Жечпосполита». 10–11.3.2001).

Сказав эти главные слова, раввин опять залепетал что-то несусветное («Что за прекрасная страна Польша!.. Поляки как народ не злые люди. Если бы не Гитлер, Сталин да еще несколько злых людей, между нами не было бы никаких проблем!»). Но дело было сделано. Поляки сдались и в конце концов признались во многом, о чем никогда бы не обмолвились, если бы не Едвабне. Поняли, что постоянно нарастающий в современной прессе крик о Катыни сдетонировал вопль Едвабне. Все в истории взаимосвязано.

«Многие годы мы протестовали против той лжи., которую заключала в себе советская надпись над братскими могилами в Катыньском лесу: согласно ей на этом месте немецко-фашистские захватчики уничтожили в 1941 году польских военнопленных. На двух памятниках в Едвабне написана аналогичная ложь» (Я. Ехранский, бывший директор польской редакции радио «Свободная Европа». «Жечпосполита». 26.1.2001).

Действительно, в 1962 году в Едвабне на мемориальном камне была высечена надпись: «Место казни еврейского населения. Гитлеровские гестапо и жандармерия сожгли живьем 1600 человек. 10.7.1941 г.»

Но разница между Катынью и Едвабне огромна. Секрет Катыни (если он был нашим) хранился в недрах всемогущего НКВД. Он был государственной тайной. Тайна Едвабне в строгом смысле слова тайной не была. Правду о том, кто сжег евреев, знали десятки и сотни местных жителей, повязанных кровью и круговой порукой. Знали потомки сожженных евреев. Кровавое дело, но не государства, а общества. На этом зыбком основании наследники шляхты попытались построить последние окопы защиты:

«В этой страшной истории есть один невиновный. Это польское государство… На счету Речи Посполитой – усмирение украинских и белорусских деревень, но на его совести нет геноцида, организации погромов или лагерей массового уничтожения» (профессор Л. Курчевский, социолог. «Впрост». 10.12.2000).

Ну, во-первых, слово «геноцид» при обсуждении едвабненской трагедии звучало в польской прессе много раз. А во-вторых, что такое – «усмирение»?

А в-третьих… Перечитал я все, что написал до сих пор, и задумался: да, подзалетели поляки, как никогда в своей трагической истории. И на чем поскользнулись? На еврейской крови, которая никогда не высыхает, потому что у нее «особый» состав. Недаром, когда я побывал в Америке в 1990 году, то нашел в газете «Лос-Анджелес тайме» от 4 мая слова раввина Ицхака Гинзбурга, защищавшего четырех еврейских убийц палестинской девушки в одной из арабских деревень: «Должно признать, – писал Гинзбург, – что еврейская кровь и кровь не евреев имеют разную цену». Вот этого поляки и не учли… Не учли еще и того, что евреи нигде и ни при каких обстоятельствах не признают себя виноватыми. Ни за «насаждение коммунизма в Польше», ни за то, что «Христа распяли».

Какое счастье, что русские люди, пережившие времена Урицкого, Свердлова, Ягоды, Агранова, Френкеля, Бермана, Фирина, Раппопорта и других генералов ГУЛАГа, ни в годы войны и оккупации, ни во времена сталинской послевоенной диктатуры, ни в эпоху безвластия на рубеже 80—90-х годов не устроили ни одной своей Едвабне! А они ведь имели на это мстительных ветхозаветных прав не меньше, но, может быть, больше, нежели шляхта. Какое облегчение, что у нас этой областью жизни заведовало государство – безликая машина, не обладающая ни светлыми, ни темными страстями. Ну что оно делало? Разогнало Антифашистский комитет, расстреляло 13 человек (не потому, что евреи, а потому, что на Крым посягнули), пошумело насчет космополитов, кого-то уволили, кто-то по пятому пункту не прошел в вуз или на повышение по службе. Кто-то получил инфаркт, кто-то инсульт… Ну разве эти государственные казенные репрессии можно сравнить с тысячами сожженных заживо, расчлененных, забитых лопатами? Премьер-министр Польши Ежи Бузек вслед за несколькими историками заявил с некоторым облегчением, что убийство в Едвабне «не было совершено от имени государства». Но ведь это еще ужаснее, если не расстреливают в затылок по государственному приказу, а сжигают живьем по велению сердца!"

Наши еврейско-демократические СМИ очень тревожились в конце 80-х годов: а не будет ли погромов в переходный период крушения советской власти (ведь власть наша всегда защищала штыками еврейскую интеллигенцию «от ярости народной»). Шоумены взывали к властям о якобы неизбежных погромах не без оснований: чуяла кошка, чье мясо съела. Но было уже поздно. Сословия, которые могли разжечь пламя «русского Едвабне», в основном были сведены с белого свету красным террором, репрессиями, притеснениями, были принуждены к историческому компромиссу, а кто выжил, вроде Олега Васильевича Волкова, – те уже состарились, и ветхозаветная жажда возмездия угасла в их душах. Их же сыновья и внуки, выросшие и воспитанные при советской власти, как правило, вышли в люди, стали «средним классом», и если их сердца иногда и саднило от обиды за своих предков, то все равно это были уже не их личные обиды, и чувств, этими обидами рожденных, не хватало, чтобы вступить на тропу возмездия. Да и наиболее исторически подкованные из них все-таки вспоминали 37-й год и кампанию против космополитов, с удовлетворением осознавая, что как-никак, а часть исторического долга само государство взыскало с палачей и обидчиков их отцов и дедов. А на оставшуюся часть долга уже можно было махнуть рукой. К тому же наше православное христианское чувство смягчало жажду мести. Мы же не католики и не протестанты, которые в той же Ирландии вот уже четыре века никак не угомонятся и смириться с тем, что произошло с их пращурами, до сих пор не могут.

В 1944 году в первую годовщину разгрома варшавского гетто Юлиан Тувим написал статью «Мы, польские евреи», опубликованную тогда в Лондоне. Она давно лежала в моем архиве, и когда я ее просматривал, то всегда несколько недоумевал, что поэт обвиняет в страданиях своего народа не столько гитлеровских расистов, сколько кого-то другого. И лишь сейчас, внимательно вчитавшись в текст, я понял, что он обвиняет в холокосте свою родину. «Я не делю поляков на породистых и непородистых, я предоставляю это расистам – иностранным и отечественным», «моя ненависть к польским фашистам глубже, чем к фашистам других национальностей», «я делю поляков на антисемитов и антифашистов»… Однако примечательно, что Тувим не желает вдуматься в то, почему поляк, сражающийся в рядах Армии Крайовой, может одновременно быть и антифашистом и антисемитом, что бывало на каждом шагу.

Есть в этой обвинительной речи и апокалиптические картины грядущего ветхозаветного возмездия всему европейскому миру:

«Над Европой возвышается огромный и все растущий скелет. В его пустых глазницах горит огонь страшного гнева, а пальцы стиснуты в костлявый кулак. И он, наш Вождь и Диктатор, будет определять наши права и требования».

Ну чем не строки из «Коммунистического Манифеста» о «призраке коммунизма»! Но одновременно есть в этом экзальтированном тексте и весьма прагматические попытки истолковать по-своему историю человечества, а то и просто «исправить» ее.

«Мы те, кто две тысячи лет тому назад дал миру Сына человеческого> невинно убиенного Римской империей».

Если так, то куда же мы денем евангельское свидетельство о разговоре римского наместника Пилата с еврейской толпой: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших». Однако нынешний папа римский, в прошлом польский кардинал Войтыла, переложил, подобно Тувиму в 1944 году, грех распятия на «Римскую империю».

А вслед за ними на втором витке польской истории известный историк и публицист Ян Юзеф Липский – человек героической судьбы, участник Варшавского восстания, активист «Солидарности» – не удержался от соблазна перебросить грех польского антисемитизма на плечи империи советской:

«Позором в истории нашей страны останется то, что в 1968 г. тысячи евреев и поляков еврейского происхождения были принуждены уехать из Польши. Советский полицейский антисемитизм, разгулявшийся в СССР еще тогда, когда в ПНР ничто его не предвещало… теперь был привит и у нас»…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Оказывается, до знакомства с советской системой поляки в еврейском вопросе были невинны, словно Адам и Ева, и лишь в эпоху Гомулки мы их, наивных, антисемитизму научили. И это пишет весьма честный и смелый мыслитель, который не мог не знать польскую историю со времен от средневековья, когда евреев сжигали на кострах, до эпохи Едвабне и Освенцима… Да если бы мы в этой науке были учителями поляков, как утверждает Липский, наша история пошла бы по совершенно другому пути! Нет, нам таких учеников не надо.

Да, понятно, что в борьбе с Россией шляхта опиралась на евреев, а евреи в той же борьбе на шляхту («за нашу и вашу свободу»), но органическим и вечным этот союз, конечно же, быть не мог. Наиболее трезвые и бесстрашные умы (в первую очередь еврейские), конечно же, понимали это.

«Человек оттепели» Александр Галич, будучи умнее поэтов-полонофилов из «списка Британишского», никогда не забывал о подлинном отношении шляхты к еврейству. Он знал, что евреям опасно лебезить перед шляхтой. Именно поэтому в поэме о Януше Корчаке (Якове Гольдшмидте, как демонстративно пишет Галич в предисловии к поэме) он заклинает пепел Корчака, летящий над Варшавой из печей Треблинки:

Но из года семидесятого
Я вам кричу: «Пан Корчак!
Не возвращайтесь!
Вам стыдно будет в этой Варшаве…
Вам страшно будет в этой Варшаве!
Вы будете чужеземцем
В вашей родной Варшаве».

Речь идет о том же, о чем вспоминает Юзеф Липский – в 1968 году большая часть еврейского населения Польши под давлением общества и государства вынуждена была эмигрировать из Польши. Вот ведь как получается: шляхтичи вытесняли, выдавливали евреев из Польши, а советская власть всяческими усилиями, наоборот, удерживала их, не выпускала, пыталась оставить в стране, а не избавиться от «пятой колонны». В итоге и польское и советское государства были обвинены «мировым общественным мнением» в антисемитизме! Но в любом случае – не надо, панове, с больной головы на здоровую.

Да, история беспощадно посмеялась над многими священными, сакральными страницами польского сознания. Священной, неприкосновенной, к примеру, считается у поляков память о Катыни. И вдруг эхо одновременных с Катынью едвабненских событий несколько испортило эту сакральность, когда историк Кшиштоф Теплиц сказал то, о чем задумались после Едвабне многие:

«Сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни и Медном, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса» («Пшогленд». 27.11.2001).

Вот где собака зарыта! Может быть, такой взгляд на Катынь поможет нам прояснить, почему, когда 19 апреля 1943 года в ответ на попытку вывезти часть евреев из Варшавы в Освенцим, в варшавском гетто началось восстание, – ни лондонское правительство, ни Армия Крайова ничего не сделали, чтобы хоть как-то защитить обреченных евреев.

Этой драматической странице польской истории посвящено стихотворение моего давнего знакомого, ныне покойного, поэта и журналиста «Московского комсомольца» Александра Аронова. Поэт он был бесталанный, и стихотворение у него получилось таким, что его легче пересказать, нежели цитировать. Называется оно «Гетто 1943 г.».

А сюжет стихотворения таков, что встречаются «два мудрых человека», поляк и еврей, за бутылкой вина и начинают спорить о вине народов друг перед другом. Поляк не может простить советских русских за то, что они стояли в 45-м перед Вислой и не помогли восставшей Варшаве, советский еврей заступается за советскую честь и убеждает собеседника, что наши войска были не готовы к штурму Варшавы – «силенок было мало»… Но когда поляк потребовал от русских «умереть за други своя», взывая к христианским чувствам:

Варшавское восстание
Подавлено и смято,
Варшавское восстание
Потоплено в крови.
Пусть лучше я погибну,
Чем дать погибнуть брату, —
С отличной дрожью в голосе
Сказал мой визави, —

то на это еврей вполне справедливо напоминает ему, что соотечественники поляка, увы, не поступали, как христиане, в 1943 году, во время восстания евреев в варшавском гетто:

А я ему на это:
– Когда горело гетто…
Когда горело гетто
Четыре дня подряд.
И было столько треска,
И было столько света,
И вы все говорили:
«Клопы горят».

Книжечка Аронова «Первая жизнь» была издана Виталием Коротичем на заре перестройки (1989 г.) в библиотечке «Огонька».

* * *

И все-таки, все-таки, что бы я сейчас ни писал, я иногда ловлю себя на чувстве, что восхищаюсь поляками. Проходят века, эпохи, поколения. Но и в королевской Речи Посполитой, и в Польше, подчиненной императорской России, и в Польше Пилсудского, и в социалистической народной, и в нынешней демократической – при любой власти и любом строе на польском небе проступают, как неизгладимые водяные знаки на банкноте, приметы Польши вечной, всегда восстающей, словно птица Феникс, из золы исторических крушений и перемен!

Сразу же после едвабненского скандала 23 сентября 2001 года в Польше состоялись выборы в Сейм. И на них случилась сенсация: «правые», которые вроде должны были бы после Едвабне сидеть не высовываясь, тише воды, ниже травы, незадолго до выборов в 2001 году (то есть в то же время, когда их линчевали за Едвабне) создали избирательный комитет, объединили вокруг него несколько мелких группировок, назвали себя «Лигой польских семей» и, собрав 8 процентов голосов избирателей, получили в Сейме 38 мандатов (из 460)!

Либеральная польская пресса опять впала в истерику:

«Лига требует одностороннего разрыва договора о сотрудничестве Польши с Евросоюзом, соблюдения норм христианской нравственности в публичной жизни, сохранения собственности в польских руках» (Виктор Кулерский. «Новая Польша». № 11, 2001).

«Ответственность за появление в Сейме «Лиги польских семей» должна взять на себя церковь, т. к. церковное учреждение «Радио Мария» побудило к созданию Лиги» (Ю. Хеннелва. «Тыгодник повшехны». 7.10.2001).

«…На сцену выходят две радикальные группировки с радикальной риторикой против Евросоюза и вообще Европы – «Самозащита» и «Лига польских семей»… Зодчие экономических и политических перемен, имеющие заслуги в демократизации Польши, легендарные фигуры августа 80-го отвергнуты избирателями» (профессор Э. Внук-Липинский. «Газета выборча». 24.9.2001).

Не выдержал сам Анджей Вайда:

«Выборы 23 сентября оказались откровенной антиинтеллигентской демонстрацией… Но чего мы могли ожидать, если в Польше 9 % лиц с высшим образованием? Группировка., которая святым именем Божьей Матери будет оскорблять всех и каждого, у кого иные взгляды («Лига польских семей»). К сожалению, в Польше что-то случилось» («Жечпосполита». 6–7.10.2001).

А бывший министр юстиции В. Хшановский не побоялся произнести роковое слово:

«Не антисемитизм открыл «Лиге польских семей» двери к успеху. Основное – это страх перед Евросоюзом… Речь идет о страхе перед чужими» («Газета выборча». 21 сентября).

Браво, polaci! Еще Польска не сгинела… Так что же дальше? Вместе за вашу и нашу свободу?

А едвабненская драма покаяния завершилась так: «Прекрасная траурная церемония в Едвабне транслировалась по 1 программе польского TV Ответное выступление президента Квасьневского, красноречивое отсутствие местных жителей, темные пустые места, где должны находиться наши правые политики, шокирующее отсутствие польских католических епископов. И местный священник, запершийся у себя дома» («Жечпосполита». 22.6.2001).

Удивительное жестоковыйное племя, ни в чем не уступающее племени еврейскому!

* * *

То, что Польша вывернулась из положения «на лопатках», не позволила миру выхолостить из своей сущности шляхетский менталитет с горьким привкусом европейского расизма, означает, что еще не раз в будущем мы услышим из уст этой прекрасной пани по отношению к себе – «варвары» и «азиаты», и не раз еще нас будут пытаться приволочить на алтарь покаяния за все «четыре раздела», за «Катынь», за судьбу «Варшавского восстания». Но чем громче поляки будут кричать о своих моральных и территориальных потерях на Востоке, о необходимости «репараций и компенсаций» со стороны восточного соседа, тем быстрее они приблизят своими криками время, когда немцы решительно и бесповоротно отберут у них свои силезские и прусские земли, подаренные Польше Сталиным в 1945 году, и тоже потребуют «репараций и компенсаций». О путях этих «приобретений» даже честные поляки вспоминают, как правило, туманно и стыдливо оправдываясь:

«Почти каждый поляк, даже образованный, верит сегодня, что после II мировой войны мы вернулись на земли, отнятые у нас немцами… Восточная Пруссия, кусочек которой нам достался (7– Ст. К), никогда не была польской…» (Юзеф Липский).

Поляки чувствуют, что сейчас, когда пересмотрены исторические решения Ялты и на очереди ревизия Потсдама, они могут лишиться сталинского подарка, да и чехи тоже рискуют расстаться с судетскими землями, поскольку в новой объединенной Европе принцип «коллективной ответственности» немецкого народа перед народами-жертвами будет отменен, и воля держав-победительниц, разгромивших фашизм, будет объявлена утратившей силу.


«Стыдно, пан Помяновский!..»

В 1920 году во время безумной попытки Юзефа Пилсудского создать Великую Польшу «от можа до можа» шляхта, пользуясь тогдашней беспомощностью Советской России, захватила часть Белоруссии и Украины аж с Киевом в придачу. Да ломоть Литвы. Еще вчера жившая под революционно-демократическими лозунгами Польша в одночасье стала националистическим государством. Нужно было давать ей отпор, но под какими призывами? Ведь освобождение Польши состоялось за подписью Ленина и под знаком борьбы с «тюрьмой народов». С какими словами подымать русский народ на борьбу со своими братьями по классу – революционерами?

С величайшим трудом, сделав неестественную попытку объединить революционную фразеологию с обломками имперского патриотизма (как бы предвосхищая сталинский идеологический поворот перед Отечественной войной), правительственная газета «Известия» печатает 30 мая 1920 года «воззвание ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились». Вот несколько отрывков из этого поистине исторического воззвания:

«Мы все обязаны по долгу совести работать на пользу, свободу и славу своей родной матери России. В особенности это необходимо в данное грозное время, когда братский и дорогой нам польский народ, сам изведавший тяжелое иноземное иго, теперь вдруг захотел отторгнуть от нас земли с исконным русским населением и вновь подчинить их польским угнетателям».

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию… Не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут справедливо проклинать и правильно обвинять нас за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы (! – Ст. К) не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку-Россию.

Председатель особого совещания при главнокомандующем А. А. Брусилов, члены совещания А. А. Поливанов, Б. Н Клембовский, Д. П. Парский, А. С. Балуев, А. Б. Гутор».

Тут же в подверстку были опубликованы отклики с собраний бывших офицеров недавно разгромленной (не без помощи Польши) деникинской армии с подписями и с готовностью идти на бой с поляками за Советскую Россию и народную власть.

А через неделю в той же газете был опубликован призыв Троцкого, в котором Главковерх витийствовал почти как Кутузов:

«Все, что есть честного в интеллигенции! Офицерство русское – то, которое поняло, что Красная Армия спасет свободу и независимость русского народа! Вас всех призывает Западный фронт!»

И это несмотря на то, что совсем недавно им был утвержден указ о расстреле командной верхушки корпуса Думенко, где было немало офицеров царской армии…

Не раз поляки были близки к победе над обессиленной Россией в тяжелейшие для нее времена… Два раза владели Москвой, один раз Киевом. Трижды Польша была близка к желанной для шляхты границе по Днепру. Но на каждый такой удар неизбежно следовало историческое возмездие… Наши нынешние «Известия» по сравнению с «Известиями» троцкистской эпохи, когда пишут о неизбежно повторяющемся русском реванше, выглядят как совершенно антирусское издание. Как будто в Варшаве издаются. А не на Пушкинской площади. Исторический счет в газете идет только с польской стороны. Как будто им поляки платят за такого рода материалы. Вот что, к примеру, печатало это издание 11 июля 2000 года, во время визита Квасьневского в Москву, когда в Польше открывались «чеченские культурные центры», когда поляки «жгли наши трехцветные флаги»:

«А чего еще хотели? Исторические обиды живучи. Три раздела Речи Посполитой, беспощадные карательные экспедиции царских войск в 18 и 19 веках, удар в спину в сентябре 1939 года, Катынь, брошенные Сталиным на произвол судьбы участники Варшавского восстания…»

Как будто Сталин спланировал и развязал это восстание, как будто не российский гражданин Максим Юсов из «Известий» пишет, а спесивый шляхтич из «Жечпосполитой».

Ну а 60 тысяч русских пленных, погибших в польских лагерях с 1920 по 1922 год? Эта цифра более чем в три раза превосходит количество пленных, зарытых в русской земле. (А в 1940 или в 1941 году – будущие историки еще уточнят дату.) Историки современные после долгих споров остановились на 60 тысячах красноармейцев, и нарком иностранных дел Советской России Чичерин в ноте от 9 сентября 1921 года на имя поверенного в делах Польши в России Г. Филипповича указывал, что «в течение двух лет из 130 тысяч русских пленных в Польше умерло 60 тысяч». Ну, оспорите вы, панове, десять-пятнадцать тысяч – все равно наши трагические козыри будут старше. Как относились поляки при режиме Пилсудского к нашим военнопленным, откровенно писал один из его ближайших сотрудников Свитальский в дневнике, опубликованном в 1992 году:

«Помехой к деморализации большевистской армии путем дезертирства из нее и перехода на нашу сторону является ожесточенное и беспощадное уничтожение нашими солдатами пленных…»

Вот о чем не желают вспоминать демократические журналисты из отечественных «Известий». Да в нынешней Польше редакцию подобной антипольской газеты на другой же день после перечисления преступлений Польши против России сожгли бы вместе с сотрудниками, как евреев в Едвабне. И правильно бы сделали.

* * *

Читая о страстях, возникших вокруг Едвабне, начинаешь понимать, что в темных глубинах национального бытия народов есть такие отстойники, которые не высыхают, не исчезают, несмотря ни на какой внешний прогресс, ни на какие революции, реформы или перевороты. Все, что выпало в осадок племенной жизни в древние времена, нет-нет да и взбаламучивается в жизни нации на крутых поворотах судьбы.

Польский историк Януш Тазбир в одной из дискуссий на страницах «Новой Польши» свидетельствует, что еще в XVII веке в Польше, кроме ведьм, «сжигали евреев, которые, по всеобщему мнению, были виновниками ритуальных убийств».

Ю. Бек – будущий министр иностранных дел в правительстве Пилсудского, рассказывал отцу, как на Украине в 1918–1919 годы «в деревнях мы убивали всех поголовно и все сжигали при малейшем подозрении в неискренности».

В ту же кампанию после занятия Пинска по приказу польского коменданта было сожжено 40 евреев.

В местечке Тешиево во время еврейского погрома было вырезано 4 тысячи человек… Ну как при таких традициях было не случиться Едвабне?

В 1931 году в журнале «Новый мир» (№ 5–6) были опубликованы воспоминания Я. Подольского (под псевдонимом Н. Вальден), побывавшего в 1919–1923 годы в польском плену. В то время в мире еще не было опыта ни гитлеровских, ни беломоро-балтийских лагерей, и поляки как бы стали законодателями моды по отношению к военнопленным в XX веке:

«…мы явно мешали жить сопровождавшему нас унтеру… Чтобы вознаградить себя за беспокойство, он не кормил нас… семь-восемь дней мы оставались абсолютно без всякой пищи». «Вставать, пся крев! Вставать! – Чуть зазеваешься – и с наслаждением хватит тебя палкой по чему попало».

«Ночью по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака, обвинив их в попытке к бегству. Пресловутая попытка к бегству и оскорбление начальства стоили жизни не одной сотне наших военнопленных. Подозрительных зачастую переводили в штрафной барак– оттуда уже не выходил почти никто…» «Перед отъездом нас повели в баню. Издевательские гигиенические купания стоили жизни не одному пленному. Часами дрожишь голый в холодном предбаннике, потом – струя тепловатой или чрезмерно горячей воды – и уже гонят дальше. На влажное тело натягиваешь мокрую вонючую одежду, грязным комом брошенную из дезинфекционного отделения.

После бани нас отделили свирепым кордоном от остальной массы пленных. Несколько человек были застрелены за попытку передать записку отъезжающим».

«Не могу назвать точной цифры наших, побывавших в польском плену, но вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в Россию приходится двое, похороненных в Польше…»

Эта перепечатка из старого «Нового мира», осуществленная в 11-м номере журнала «Новая Польша» за 2001 год, возглавляемого Ежи Помяновским, с которым, если не ошибаюсь, мы встречались в 1964 году, преследовала одну важную идеологическую цель. Дело в том, что после раскрутки Катынского дела в российской печати появилось несколько публикаций, рассказывающих о том, в каких нечеловеческих условиях содержались советские военнопленные после войны 1919–1921 годов. Польские авторы, печатающиеся в «Новой Польше», усмотрели в этом попытку «нейтрализовать» катынское преступление некоей «анти-Катынью», задним числом и «за чужой счет» обелить сталинский режим. (Так пишет во вступлении к публикации в «Новой Польше» Н. Подольская.) В том же предисловии, названном «Реплика» (к вопросу об «анти-Катыни»), говорится: «Утверждения, будто условия содержания в польском плену в 1919–1921 году – тот же геноцид, полная историческая нелепицаДа, советских пленных подчас били, над ними издевались, они умирали от голода и болезней, бывали злоупотребления и расстрелы. Но сравнивать это с Катынью просто кощунственно! С геноцидом тут не было ровно ничего общего».

Можно понять благородное негодование автора реплики. Особенно когда Н. Подольская начинает размышлять о качестве польской и российской элиты. «И если совесть последней не слишком тревожит гибель 20 миллионов соотечественников, то что уж говорить о поляках, расстрелянных в Катыни». О каких 20 миллионах и о какой «совести российской элиты» говорит Н. Подольская, понять трудно (о 20 миллионах мирных жителей, убитых и замученных немцами? – так это на немецкой совести), но вот о ее личной совести и о совести главного редактора «Новой Польши» Ежи Помяновского в связи с этой публикацией есть повод поговорить.

Дело в том, что, читая воспоминания Н. Вальдена (Я. Подольского) о жизни в плену, я почувствовал, что они публикуются с большими купюрами. Мне захотелось узнать, что из воспоминаний публикаторы решили скрыть от глаз современного читателя. Я пошел в библиотеку, взял пожелтевшие, неразрезанные номера «Нового мира» за 1931 год и вот что обнаружил. Несколько отрывков, свидетельствующих о патологической жестокости шляхетских вертухаев по отношению к советским пленным, сознательно опущены. К примеру, вот таких:

«При мне засекли двух солдат – парней, пойманных в соседней деревне. Они собирались бежать, да выдал один «дядько», у которого они заночевали в амбаре».

«В лагере начался голод, изнурительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерни».

«Передо мной стоит, бесконечно тянется цепь оборванных, искалеченных, изможденных человеческих фигур. Сколько раз я выравнивался вместе с товарищами по несчастью в обрывках этой великой цепи – на разных поверках и обходах и в тон обычному «рассчитайсь – первый, второй, третий» слышится «покойник, покойник, живой, покойник, покойник, живой»…

Как назвать эту практику уничтожения военнопленных (в своем большинстве русских) – личной садистской жестокостью лагерных надсмотрщиков или все-таки государственным геноцидом? Можно так, а можно этак. На ваш вкус, панове. Однако, изучив публикацию 1931 года более внимательно, я нашел в перепечатке более интересные изъятия, которые можно назвать подлогом идеологического характера. Поскольку автор воспоминаний Вальден (Подольский) – еврей, то он, естественно, описал все случаи проявления со стороны поляков неистребимого польского антисемитизма, в конце концов закончившегося холокостом в Едвабне. И, представьте себе, в «Новой Польше» именно все эти сцены изъяты тщательнейшим образом! Вот они, эти изъятия:

«Распахнулась дверь. С криком и ругательствами вошли несколько унтеров. Я назвал мою фамилию и положение в армии, как успел обдумать это в своем уединении.

– Жид? – с остервенелой злобой бросил мне один полячик.

– Нет.

– А кто есть, пся крев!

– Татарин, – сказал я, быстро учтя органические особенности, роднящие мусульман с евреями. Внезапный переход в мусульманство не раз оказывал мне впоследствии большую помощь. Там, где поляк забивал насмерть еврея, он мог под добрую руку избить человека другой национальности только до полусмерти…»

«– Жид проклятый, – послышался его (польского унтера. – Ст. К.) жирный баритон по соседству со мной: он дошел до еврея-красноармейца. Хрястнуло несколько ударов.

– Вправду не жид? – вернулся ко мне мой «господин и повелитель», недоверчиво разглядывая мою физиономию.

– Татарин, – повторил я снова.

– Пся крев, – сказал в раздумье поляк и, махнув рукой, прошел дальше».

«Помню, как на больших станциях к нашему вагону подходили господа с палками, «дамы из общества». Наиболее «подходящих» пленных вытаскивали из вагона, били и царапали, Особенным успехом пользовались евреи. С тошнотой вспоминаю, как эти звери подступали ко мне. Начинался неизменный диалог.

– Жид?

– Не.

– Правду?

– В тифу лежу, – говорил я, наконец., с отчаянием юродивого. Это оказывало нужное действие, публика очень быстро оставляла меня в покое, приговаривая: «Ну и подыхай, его бы пристрелить нужно». Какой-то шляхетский юноша действительно хотел испробовать на мне свой револьвер. Кто-то его остановил».

Я. Подольский вспоминает о том, что во время захвата Галиции, «как и следовало ожидать, «не забывали о евреях». Хорошие традиции «древней святой Польши» требовали того, чтобы насиловали еврейских девушек, убивали стариков, грабили гетто… Но разве не точно так же держали себя поляки и во время кратковременного пребывания на нашей Украине? Ужасное мщение готовит себе буржуазная шовинистическая Польша…»

Как же так, пан Ежи Помяновский, – идет серьезный и большой спор, а Вы в это время мелкими подлогами занимаетесь? Нехорошо. Не по-шляхетски. Не по-рыцарски. Впрочем, если Вы тот самый пан, который мне и Александру Пинхусовичу Межирову показывал в 1964 году Варшаву, то, значит, Вы – еврей… А если так, то как же можно изъять, вычеркнуть картины антисемитизма из подлинного документа советского комиссара, политработника, мученика, выбравшегося живым из жутких польских лагерей уничтожения, чтобы рассказать о них потомкам и в первую очередь соплеменникам? Совершая такой подлог, Вы же льете воду на мельницу всех тех «плохих поляков», которые устроили маленький холокост в Едвабне, да еще и на немцев все списали.

«Не было другого преступления против нации, которое бы так старательно скрывали – то молчанием., то ложью, – как катынское», – пишете Вы: а что делаете сами, «умалчивая и скрывая»? Сколько горя принесли нам немцы! Но чтобы опуститься до самосуда над пленными, избивать, мучить – чем с удовольствием занималась провинциальная шляхта, культурные, образованные паненки, дамы – словно пришедшие к эшелонам с пленными из романов Болеслава Пруса? Я помню пленных немцев в Калуге. На них смотрели по-разному – с молчаливой ненавистью, с холодным равнодушием, а кто-то и с состраданием. Но никогда у русского человека не возникало соблазна – отомстить лично. Это – как понимал он – дело государства.

Может быть, душа у нас такая, может, наше православие не дает нам права жить по правилу «око за око»…

Хотя жестокость двух народов – испанцев и поляков – объяснить можно… Они веками оберегали великую католическую Европу с двух флангов – испанцы от мавров и евреев, а поляки – от православных славян и от турок… Потому и костров инквизиции в Испании было много – и украинских гетманов с полковниками сжигали в медных быках на площадях Варшавы и Кракова… Европа вырастила за столетия свой спецназ. Испанцы на Западе, поляки на Востоке, тевтонский орден на Северо-Западе… Одни беспощаднее и жесточе других. Будучи в плену, вышеупомянутый Станислав Немоевский в своих «Записках» уже в 1607 году сформулировал, каковы должны быть после покорения России геополитические планы тогдашней Польши, как наследницы крестовых походов: «После кратковременного усилия и наверной победы, при великой славе и работе рабов, мощное государство и расширение границ; вследствие этого мы не только в Европе стали бы могущественнее других народов, но имя наше сделалось бы грозным для Азии и всего поганстваОбитатели Черного моря должны были бы дрожать, а выше всего – расширение и соединение соборной католической церкви и приобретение такого количества душ для Господа Бога». Во какой размах! Почти как у Збигнева Бжезинского в его «Великой шахматной доске»![10]

В XVII веке после великих географических открытий каждое уважающее себя государство Западной Европы мечтало о заморских колониях. И осуществляло свои мечты. Конечно же, и тщеславной Польше хотелось быть в ряду преуспевающих колониальных держав. Но ни денег, ни флота не было. А для завоевания восточных территорий у незадачливых колонизаторов сил не хватило.

…А еще, госпожа Подольская, меня тронули опущенные Вами в публикации слова Вашего отца о том, что «шовинистическая Польша» готовит себе «ужасное мщение». А может быть, действительно, и гитлеровская оккупация, и возвращение в 1939 году западных областей Белоруссии и Украины в историческое лоно, и даже Катынь – это и есть «ужасное отмщение» за все, что испытал Ваш отец и его товарищи в польских лагерях, отмщение за сладострастный, личный (что гораздо мерзостней государственного) антисемитизм, живущий до сих пор в шляхетских генах?

Я понимаю, как полякам все хочется списать на русских. Не только Юзеф Липский, но даже президент Квасьневский впал в соблазн такого рода, когда, попытавшись покаяться за Едвабне, он произнес:

«Для русских сказанное Ельциным «простите за Катынь» было, должно быть, страшным потрясением. Они были воспитаны в уверенности, что 600 тысяч их соотечественников пали, сражаясь за освобождение поляков от немецко-фашистских захватчиков. С таким сознанием они хотели жить и дальше, и вот их президент говорит, что была еще и Катынь и что важно не только то, что по приказу Сталина польских офицеров расстреливали выстрелом в затылок, но и то, что расстреливали русские».

В этом отрывке два раза произнесено слово «русские». Но еще в № 9 за 1992 год журнал «Наш современник» опубликовал письмо живущего в Нью-Йорке князя А. Щербатова о судьбе смоленского архива, попавшего в руки немцев в июле

1941 года, потом вывезенного в Германию, а после войны попавшего в Америку. А. Щербатов, изучавший этот архив, так писал о возможных организаторах катынского расстрела:

«Главным организатором был А. Берия, а его правая рука полковник Райхман, польский еврей, член компартии, прибыл в Польшу с Красной Армией в конце войны. В 1951 г. он, уже будучи генералом-лейтенантом, был арестован при попытке уехать в Израиль с драгоценностями на несколько миллионов долларов. Его помощниками были офицеры Ходас, Лейкинд, Сироцкий».

Так что если и были польские офицеры в Катыни расстреляны в марте 1940 года, то надо тщательно уточнять кем. Может быть, и не совсем русскими. Или совсем не русскими, вопреки покаянию Ельцина и согласного с ним Квасьневского… Тогда и Едвабне будет выглядеть, как польское отмщение за Катынь. Вот ведь с какого конца клубок может размотаться! И нам, русским, в этом еврейско-польском клубке нечего будет делать. А еще забавно то, что в перепечатке воспоминаний Вальдена (Подольского) журнал «Новая Польша» опустил эпиграф, которым открывается ново-мировская публикация 1931 года:

«Вот тот, душечка Юзыся, что вы видите, держит в руках секиру и другие инструменты, то палач, и он будет казнить. И как начнет колесовать и другие делать муки, то преступник еще будет жив. Будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему не можно будет ни кричать, ни есть, ни пить».

Бессмертный Николай Васильевич Гоголь, бессмертная сцена казни Остапа, которую комментирует польский шляхтич своей Юзысе! Я понимаю, почему Ежи Помяновский, рискуя быть заподозренным в подлоге, опустил ее при перепечатке. Нельзя напоминать современным полякам о естественной, исторической жестокости, которая тянется через всю их историю от времен Тараса Бульбы и до Едвабне…

История посмеялась над польским гонором, над нобелевским лауреатом Чеславом Милошем с его провинциальным желанием видеть в польской натуре западноевропейскую, человечную, ренессансную закваску. (Впрочем, возможно, что ее «человечность» сильно преувеличена.)

Но, может быть, шляхетские обыватели Едвабне относились к евреям не как к цивилизованным людям, а словно к «украинскому быдлу» или «русским азиатам», к нецивилизованному народу? Тогда все понятно. Разве не цивилизованные государства Европы за столетия становления своих цивилизаций уничтожили столько нецивилизованного населения Африки, Индии, Центральной и Северной Америки, Китая и всяческих островов в разных океанах, что за ними не угнаться никаким племенным вождям арабских, или африканских, или афганских народов? А история европейской фашистской Германии разве не доказала, что так называемое «цивилизованное государство» может одновременно быть и расистским, и аморальным, и антихристианским? Главный редактор журнала «Новая Польша» Ежи Помяновский в одном из номеров, иронизируя над «имперскими амбициями» России, впав в глубокое историческое невежество, пишет:

«Народы, отказавшиеся от имперских притязаний, только выиграли на этом. Британские консерваторы выиграли выборы вскоре после того> как отказались от Индии, а лозунг, который привел их к власти, звучал: «Никогда еще вам не жилось так хорошо». Французы благословляют де Голля за то, что он вытащил их из алжирской западни. Голландцы счастливы, что покинули Индонезию».

Неудобно напоминать начитанному пожилому писателю, что европейцы ушли из своих колоний лишь после того, как по 150–200 лет выкачивали из них все соки, укрепляя жизнь метрополий. И не добровольно ушли, а лишь после того, когда не в силах были более удерживать власть, за которую цеплялись до последнего мгновения.

Ну что теперь после Едвабне делать с прекраснодушными розовыми полонофильскими чувствами Александра Герцена? С блоковскими словами о «гордых поляках»? С убеждением Давида Самойлова о том, что «любовь к Польше – неотъемлемая черта русского интеллигента»?. Думаю, что, будь жив Слуцкий, он бы спрятал свои стихи о Польше и о шляхтичах из армии Андерса или переписал бы их, как честный поэт, на новый лад… Да и Бродскому с Рейном, и Кушнеру с Британишским пришлось бы разочароваться в словах «за нашу и вашу свободу». Прокололась шляхта на пресловутом еврейском вопросе. Только что получила громадный нравственный капитал после покаяния Ельцина за Катынь и тут же по-польски бездарно промотала его. И сразу польское племя приблизилось в мировой истории хоть на вершок к африканскому племени хутту, вырезавшему недавно тысяч триста своих соседей из племени тутти. История – жестокая дама. Она долго терпит, но и мстит сурово. За словечко «быдло», которым разбрасывалась шляхта на протяжении нескольких веков, за польский гонор и шляхетскую спесь, за болтовню о рыцарстве и благородстве, которыми, по словам Чеслава Милоша, отмечен весь польский народ сверху донизу.

Интересна в едвабненском деле одна подробность. Еще в 1980 году в США (где живет 15 миллионов поляков и неизвестно сколько евреев) вышла «Книга памяти Едвабне» – воспоминания и свидетельства очевидцев трагедии. Еще раньше, в начале 50-х, вышла «Книга памяти» Граева. В той же Америке. Так что засекреченным дело никак быть не могло. И в Польше о нем знали. Но скрывали, как дурную болезнь, как смертный грех. А раскрутили его именно тогда, когда каким-то силам стал нужен мировой эффект от этого якобы открытия. А какой – еще подумать надо.

Может быть, раскрутка Едвабне имеет такой смысл: «Хотите быть в НАТО под его защитой, хотите быть частью цивилизованной Европы, – покайтесь за еврейскую кровь. За украинскую или русскую не надо. А за еврейскую – обязательно…» Но это всего лишь мое предположение…

* * *

Эффект Едвабне можно было предвидеть. Едвабне – это искаженное эхо Катыни. В истории есть своя мистика. И чем громче и яростнее в последнее десятилетие нарастала катынская истерия, тем явственнее чувствовалось, что добром для Польши это не кончится. Гробокопательство вообще дело рискованное. Миазмы, исходящие из могил, отравляют воздух, историю и особенно сознание гробокопателей. Вскрытие гробниц и мощей никогда не приносило человечеству ничего хорошего. И чем яростнее будут травить поляки свои души воспоминаниями о Катыни, тем чаще из темного и бездонного исторического небытия будут всплывать на поверхность жизни призраки очередной Едвабне.

А если в конце времен все-таки откроется и тайна Катыни? Да, сегодня официальное общественное мнение, подвергшееся в последнее десятилетие беспримерной силовой обработке, считает, что поляков в смоленском лесу расстреляли наши энкавэдэшники.

Но исследований на эту тему написано множество. Все просто не перечислить. Их десятки, если не сотни. В одних доказывается немецко-польская версия расстрела, в других не менее убедительная советская. Спор этот с переменным успехом шел до 1992 года, до поры, когда идеологи и архивисты новой демократической России обнаружили в архивах три документа: «Письмо Берии Сталину», «Выписку из протокола Политбюро № 13 от 5.03.1940 г.» и «Письмо Шелепина Хрущеву от 3 марта 1954 года».

1992 год был годом, когда новая власть поставила перед своими идеологами, историками, политиками одну задачу: испепелить, стереть из памяти людской, разрушить все победы и все основы советской цивилизации, скомпрометировать все ее деяния, оболгать всю ее историю.

Вот тогда-то и вколачивались в общественное сознание фантастические цифры (до 60 млн) репрессированных и расстрелянных при советской власти, возникали десятки миллионов (аж до 50!) наших солдат и офицеров, погибших в войне с фашизмом, публиковались нелепые цифры финансового долга нашей страны перед Западом, якобы сделанного коммунистическим режимом, и т. д.

Именно тогда и были найдены документы о Катыни, которые должны были поставить точку в споре и дать основание Ельцину попросить у поляков прощения за «злодеяния советского режима».

В 1995 году в Москве вышла книга Ю. Мухина «Катынский детектив», в котором автор, изучив найденные в архивах документы, весьма убедительно предположил, что они, по разного рода признакам, изготовлены в наше время… Но никакого ответа на конкретные криминалистические, текстологические и стилистические провалы в документах, заставляющие подозревать, что это фальшивка, не последовало. Как и на книгу о Катыни военного историка В. Филатова «Славянский саркофаг». Документы подделать можно. Особенно в нашу эпоху, когда история, если вспомнить «Бурю в пустыне», август 1991 года или 11 сентября 2002 года, развивается при помощи провокаций мирового масштаба, когда ей, по словам Достоевского, «пускают судорогу». Меня всегда в Катынском деле смущало другое. Документы можно подделать, но невозможно извратить и «переделать» причинно-следственную канву происшедшего. Даже боги, как говорит римская пословица, не могут бывшее сделать небывшим.

Польские офицеры в Катыни были расстреляны из немецких пистолетов немецкими пулями. Это факт, который не смогла скрыть или извратить даже германская сторона во время раскопок 1943 года.

Но для чего наши энкавэдэшники в марте 1940 года всадили в польские затылки именно немецкие пули? Ответ у русофобов один: чтобы свалить это преступление на немцев. Но для этого наши «тупые палачи» должны были за 13 месяцев до начала войны предвидеть, что на ее первом этапе мы будем терпеть жестокое поражение, в панике сдадим Смоленск, немцы оккупируют район Катыни и долгое время будут хозяйничать там, появится прекрасная возможность списать расстрел на них, но для этого их надо будет разгромить под Москвой, Курском и Сталинградом, перейти в окончательное контрнаступление, создать перелом в ходе войны, вышвырнуть фашистов со Смоленской земли и, торжествуя, что наш гениальный план осуществился, вскрыть могилы расстрелянных нами поляков и объявить на весь мир, что в затылках у них немецкие пули!

Неужели этот безумный план советского руководства начал проводиться в действие уже в марте 1940 года? Неужели Сталин и Берия даже тогда, когда судьба войны в 1941–1943 годы колебалась на весах истории, словно греческие боги времен Троянской войны или великие шахматисты на мировой шахматной доске, хладнокровно рассчитывали и осуществляли продуманные на несколько лет вперед ходы истории?

Неужели растерянность Сталина в первые дни войны, приказ № 227, призывы «Велика Россия, а отступать некуда», «За Волгой для нас земли нет» – это всего лишь навсего хорошо написанный и разыгранный спектакль для того, чтобы скрыть катынские преступления и пустить мировую общественность по ложному германскому следу?

Большего абсурда придумать невозможно.


От Курбского до Чухонцева

В 1978 году я работал секретарем Московской писательской организации и потому имел возможность повлиять на состав поэтической бригады, отправлявшейся на какой-то литературный праздник в Варшаву. Помню, что мне удалось сколотить весьма разношерстную делегацию, в которую входили вместе со мной Валентин Сорокин, Олег Чухонцев и Леонид Темин.

Олега Чухонцева я знал давно и ценил как поэта с начала шестидесятых годов, когда он пришел в журнал «Знамя» со стихами, удивившими меня какой-то необычной для его лет зрелостью мысли и легкостью письма даже в обычных для того времени стихах о целине:

Есть в степи справедливый закон:
жми на тормоз, хоть я не знаком,
но ведь есть и закон темноты —
жми на газ от возможной беды.

Правда, когда через несколько лет в журнале «Юность» я прочитал его стихотворенье об Андрее Курбском, в котором Олег восхищался судьбой и бегством в ту же Польшу знаменитого диссидента XVI века, – все во мне восстало против такого толкования истории. Политические или исторические стихи в ту эпоху читались и разгадывались в узле всей русской судьбы. На место Ивана Грозного читательское воображение легко и естественно ставило любого из российских владык – от Петра Великого и Николая Первого до Иосифа Сталина и даже Леонида Брежнева. А фигура и лик князя-невозвращенца тут же заменялись образами царевича Алексея, Александра Герцена, а то и Льва Троцкого вкупе с Александром Солженицыным. И даже порой куда более «мелкие бесы», вроде Василия Аксенова или какого-нибудь Анатолия Гладилина, кривляясь и гримасничая, примеряли на себя трагическую личину несчастного изгнанника и отпрыска древнерусского боярского рода.

Я в те годы каким-то государственным инстинктом уже ощущал опасность героизации такого рода исторических персонажей и, прочитав стихотворенье Чухонцева, написал в какой-то степени поэтический ответ ему, в котором была прямая полемика с Олегом:

Все, что было отмечено сердцем,
ни за что не подвластно уму,
кто-то скажет: а Курбский? А Герцен?
Вам понятно, а я не пойму…

Чухонцев знал, что мое стихотворенье написано не без его участия, догадывался, видимо, и о том, что были и более глубинные причины для его написания (моя тревога в связи с жаждой эмиграции, возникшей во многих еврейских душах после арабо-израильской войны 1967 года, закончившейся победой евреев), однако наши отношения это, как ни странно, не портило, более того, в Польше они как-то особенно окрепли, когда мы ходили по Старому Мясту, вспоминали блоковскую поэму «Возмездие», и Олег, сверкая круглыми глазами и вращая большой головой на высокой тонкой шее, доверительно читал мне:

– Стасик! Ты помнишь? «Отец лежит в Аллее роз, уже с усталостью не споря».

Я подхватывал блоковские строки:

– «А сына поезд мчит в мороз от берегов родного моря».

Мы, конечно же, разыскали «Аллею роз» – улицу с мрачными польскими особняками, обрамленными решетками из чугуна, а потом пошли дальше к мутной Висле, к монументам из серого камня в честь героев польского сопротивления, к триумфальной арке, на фронтоне которой черными буквами (то ли по-польски, то ли на латыни – забыл!) были выложены соблазнительные и коварные слова: «За вашу и нашу свободу!»

Олег многозначительно подмигивал мне, радостно и лукаво улыбался, и в его большеротой застенчивой улыбке мне чудилось невысказанное: «Ну неужели я не прав? Как же ты не понял моего «Курбского»? Он ведь и боролся «за нашу и вашу свободу»!» А тут еще и Леня Темин вспоминал не к месту из блоковского «Возмездия»:

Не так же ль и тебя, Варшава,
столица гордых поляков,
дремать принудила орава
военных русских пошляков?

Я хмурился, сосредотачивался, вспоминал другие строки Блока из того же «Возмездия»: «Здесь все, что было, все, что есть, надуто мстительной химерой», упрямо повторяя про себя другого Блока, родного моей душе:

Россия, нищая Россия,
мне избы серые твои,
твои мне песни ветровые,
как слезы первые любви.

Ну а коли так – чего бежать за какую-то границу, в какую-то Польшу[11]! Чухонцева как поэта ценил Вадим Кожинов и хотел приблизить его к нашему кругу, потому я, по совету Вадима, и взял Олега с собой, чтобы за целую неделю повнимательнее присмотреться к нему, поговорить откровенно о том, о чем в Москве говорить было трудно. Основания для наших надежд были – у молодого Чухонцева во многих стихах пробивались явные ростки русского народного ощущения жизни, но либеральное окружение влияло на поэта весьма властно, и тогда, видимо, из-под его пера появлялись стихи «курбского» направления. После чего тупые чиновники от идеологии выбрасывали из издательских планов книги Чухонцева, чем еще сильнее отталкивали его от патриотического крыла литературы к диссидентскому берегу… Хотя, читая недавно дневники Давида Самойлова, я нашел в них запись от 8.01.1984 года об Олеге Чухонцеве: «Его слегка русопятит, как бы он совсем не срусопятился». Несколько забегая вперед, могу сказать, что, к сожалению, этого не произошло.

С выходцем из уральской казачьей семьи, бывшим сталеваром Магнитки Валентином Сорокиным мне было проще. Однажды в номере варшавской гостиницы он с яростной искренностью рассказал мне о родных своей жены Ирины, живших во время революции в Питере. Многие из них, происходившие из дворянско-офицерского сословия, во время «красного террора», организованного осенью 1918 года чекистами Моисея Урицкого, были поставлены к стенке, уничтожены стремительно и беспощадно с такой ветхозаветной жестокостью чуть ли не на глазах у малых детей, что «до сих пор, – заключил Валентин, – моя жена и ее родственники, рассказывая о том времени, оглядываются по сторонам, как бы кто не услышал». Потом Сорокин прочитал свой стихотворный ответ Эренбургу, написанный им в конце пятидесятых годов, полный сарказма и негодования по поводу этого талантливого провокатора, тип которого щедро рождает среда ассимилированного еврейства во многих странах и культурах, если вспомнить Иосифа Флавия, Генриха Гейне, Андре Жида, Лиона Фейхтвангера, Салмана Рушди, Юлиана Тувима…

Сорокина я пригласил в поездку совершенно сознательно: мне надо было навести надежные мосты с русскими «официальными правыми». Без этого союза и наша и их деятельность теряла многое. Мы были как бы очерчены меловым кругом своеобразного «русского диссидентства», а они, обладая издательской и журнальной властью, были, по существу, отрезаны от неофициальных русских национальных кругов, от их творчества, от их идей и устремлений. Я в конце семидесятых годов твердо решил преодолеть этот разрыв хоть в какой-то степени. С Михаилом Алексеевым, с Петром Проскуриным, с Анатолием Ивановым я близок не был. Да и чересчур осторожно они вели себя в такого рода разговорах. С Сорокиным – человеком моего поколения, прямым и открытым, мне было легче…

Четвертым в нашей делегации был Леонид Темин. Одного еврея, тем более в Польшу, мне должна была навязать наша иностранная комиссия. Впрочем, я не возражал. Леня Темин был компанейский человек, выпивоха, всегда радушно улыбавшийся мне и даже дававший («тайно, чтобы никому ни слова!») почитать ходивший в те времена по рукам «Архипелаг ГУЛАГ». В этом тоже была какая-то доля доверия, которую я ценил. Поэт он был никудышный, и то, что его забыли сразу же после смерти все, в том числе и его соплеменники, – справедливо, но любопытно то, что мне однажды рассказала о нем его киевская землячка Юнна Мориц.

– О, Леня! Он в молодости поражал нас своим остроумием, способностями, обаянием. Он был самым талантливым из нас. Но потом, Стасик, с ним случилась беда – травма тазобедренного сустава, множество неудачных операций… Чтобы не страдать от болей, он пристрастился к наркотикам, и сейчас, как это ни печально, я вижу, что он деградировал… – Юнна Пейсаховна щурила миндалевидные глаза, поворачивала в разные стороны породистый птичий профиль, чтобы удостовериться, что рядом с нами за соседним столиком писательского ресторана нет никого, кто бы услышал ее, затягивалась дорогой сигаретой и внимательно вглядывалась в меня, как бы желая удостовериться: оценил ли я ее откровенность…

Той осенью польская интеллигенция только и говорила о знаменитом фильме «Кабаре» с «несравненной» Лайзой Минелли, и вот однажды в свободный вечер мы всей делегацией нырнули в какой-то варшавский кинотеатр… Поздно вечером, вернувшись в гостиницу, взяли пару бутылок «Выборовой» и стали обмениваться впечатлениями о фильме. Когда я весьма резко изложил свой взгляд на «Кабаре»: «И кривляка Минелли мне не понравилась! Лупоглазая, с громадным носом, похожая на акулу, с вульгарными манерами, и сюжет, когда ариец влюбляется в еврейку – пропагандистский, пошлый и затасканный!» – вдруг из полутемного угла, из глубокого кресла, в котором сидел Темин, послышались не слова, не возражения, а какие-то утробные шипящие звуки: «Шволочь-ч-ч! Ненавиж-ж-у-у!» Я опешил: в кресле сидел не человек, а существо, со сверкающими глазами, красногубое и лохматое. Оно пыталось подняться, упершись руками в подлокотники, но то ли было слишком пьяно, то ли – и тут я вспомнил Юнну – накачано наркотиками, но, едва приподнявшись, бессильно рушилось обратно. Костыль Темина с грохотом покатился по паркету, а он сам откинулся на спинку кресла, опустил веки на выпуклые глаза и с пеной у рта забормотал что-то нечленораздельное, шипящее…

На другой день нам нужно было ехать в Краков, но мы не нашли Темина в гостинице. Однако местные писатели еврейского обличья успокоили нас, что Леня не пропадет, что о нем есть кому позаботиться и что вообще ничего не будет страшного, если он вернется в Москву на несколько дней позже нас. Ну, приболел человек – с кем не бывает! «Невозвращенец, как Курбский», – грустно сострил я и махнул рукой.

Перечитывая недавно воспоминания Давида Самойлова «Перебирая наши даты», изданные в 2000 году, я нашел в его дневниках любопытную, но понятную для меня фразу: «Видел фильм «Кабаре». Замечательное кино. Прекрасная актриса». А ведь Дезик, как мне помнится, был человеком со вкусом. Пушкина любил…


Директива Бермана и судьба Гомулки

В середине шестидесятых годов прошлого века в Москве стали часто бывать поляки из влиятельной и богатой организации светских католиков, которая называлась РАХ (ПАКС). Они сотрудничали с патриотами-коммунистами Польши и одновременно искали союзников в России. Паксовцы начали приглашать в Польшу литераторов, близких Русскому клубу – Вадима Кожинова, Петра Палиевского, Олега Михайлова, Сергея Семанова, да и сами время от времени были гостями в наших домах.

Основателем ПАКСа, насколько помню, по их рассказам, был офицер Армии Крайовой Болеслав Пясецкий. Арестованный советским НКВД в 1945 году, он вроде бы имел встречи в варшавской тюрьме с заместителем Берии генералом Серовым, после чего был выпущен на волю и постепенно создал сеть газет, журналов, церковных магазинов, объединял вокруг себя католиков, лояльных к России и советской власти, уводя их из-под влияния всемогущего кардинала Вышинского и его соратника Войтылы, нынешнего папы римского.

А когда началась израильско-арабская война 1967 года и польские евреи из коммунистического руководства, из государственного аппарата, из культурной среды стали выбрасывать партбилеты и отправляться в Израиль, Пясецкий вслед беглецам печатал статьи о том, что у настоящего поляка лишь одна национальность, неразрывно связанная с мощным инстинктом польской государственности… Вскоре у него якобы пропал юноша-сын, замурованные останки которого были обнаружены в подвале Дворца Правосудия Республики.

Все это осторожно рассказывали нам люди ПАКСа. С одним из них я познакомился на кухне у Вадима Кожинова. Не помню сейчас точно, в каком это было году (кажется, в начале восьмидесятых), не помню имени этого человека, но помню, что он передал нам толстую, страниц на сто, убористую рукопись, уже переведенную (весьма плохо) на русский язык, на титульной странице которой было напечатано: «Доктор наук Казимеж Мушинский. Краков 1981 г. Псевдоним». Думаю, что рукопись эта ни в социалистической, ни в демократической Польше не была издана, поскольку она посвящена роковому вопросу – польско-еврейской борьбе за высшую политическую власть в социалистической Польше.

Рукопись изобиловала такими фактами, подробностями и даже сценами из жизни польского истеблишмента, что было ясно: она написана рукой человека, тесно связанного со спецслужбами и знающего изнутри весь ход жесточайшей подковерной борьбы двух сил минувшей эпохи. Дальнейшее мое изложение этого сюжета во многом будет опираться на работу неизвестного мне Казимежа Мушинского, и если я в чем-то буду неправ или неточен, то лишь потому, что доверился этому, на мой взгляд, весьма серьезному первоисточнику…

* * *

Во времена раннего Средневековья, когда Россия переживала нашествие монгольских племен с Востока – Польша испытывала не менее значительное по последствиям для ее судеб нашествие с Запада. Евреи всей Европы, спасаясь от погромов и притеснений, в течение двух-трех веков притекли из Англии, Испании, Франции, Португалии, германских и чешских земель в Польшу, и Польша приняла их. Так постепенно образовалось на просторах от Дуная до Вислы восточноевропейское еврейство, в последующие века властно повлиявшее на исторические судьбы не только Польши, но и России и Германии, не говоря уж о Венгрии, Румынии, Украине…

Пустив глубокие корни в польскую историю, накопив громадные материальные богатства, создав ростовщические и бюрократические сословия, еврейство Польши в феодальные времена не раз объединялось вместе с магнатами и шляхтой для борьбы за польскую государственность в противостоянии немцам, шведам, русским…

Но как только несчастная Польша вступала в полосу независимости и начинала жить более-менее самостоятельной государственной жизнью, еврейская элита тут же начинала борьбу со шляхтой за господство над польским простонародьем, то есть за высшую власть в стране.

Кульминация этой борьбы наступила в XX веке, когда польские евреи бросились в социализм, поскольку жили в антисемитском обществе, испытывая притеснения от шляхты за грехи своих предков. Трудно разобраться, кто перед кем в этой борьбе был виноват больше – евреи перед поляками или поляки перед евреями. Естественнее всего говорить о трагической взаимной вине, поскольку смысл трагедии заключается в том, что правы (или виноваты) обе враждующие стороны.

Как бы то ни было, к несчастью для Польши, концентрация еврейства в ней была в последние три-четыре века (если сравнивать долю евреев с долей коренного населения) наибольшей в мире.

В эпоху Пилсудского в 33-миллионной Польше было более 3 миллионов евреев. Десять процентов. В Сейме, то есть в высшей власти, – более 20 процентов, и они составляли привилегированное сословие. Недаром поляки старшего поколения помнят широко бытовавшую в еврейской среде тех времен пословицу: «Улицы – ваши, дома – наши».

Естественно, что и польская компартия, основанная в 1918 году, с самого начала была расколота на евреев и поляков, на фракции «меньшинства» и «большинства». Именно по национальному признаку.

В 1929 году еврейское меньшинство чуть ли не полностью захватило власть в высшем руководстве партии, и кумирами для его функционеров были в те годы не Ленин и Сталин, а Лев Троцкий, Роза Люксембург, Карл Либкнехт…

В 1938 году компартия Польши была запрещена националистической властью, тысячи коммунистов оказались в тюрьмах, но после разгрома Польши гитлеровской Германией и советскими войсками коммунисты вышли на волю, большая часть их осталась в Польше и ушла в подполье, другая – эмигрировала в Советский Союз, где в декабре 1941 года на базе нескольких левых группировок было создано ядро Польской рабочей партии. Сталин с особым вниманием относился к этому возрождению. Видимо, он, совсем недавно, в 1936—38 годах, разгромивший еврейскую «пятую колонну» в своих партийных верхах, понимал, что выбора у него почти нет: вернуть после победы над Германией власть в Польше беглецам-националистам, засевшим в Лондоне, ненавидящим Россию, или коммунистам-евреям троцкистской окраски, эмигрировавшим в Москву? Как говорится, из огня да в полымя… И потому он в разгар тяжелейшей войны с Германией каким-то чудом находил время и силы, чтобы нащупать третий путь для будущего Польши. Ему нужны были польские коммунисты-патриоты.

* * *

Во время войны он не принимал в Кремле писателей. Даже тех, кто считался его фаворитами, – ни Шолохова, ни Фадеева, ни Симонова, ни Эренбурга. До войны – он встречался со многими «инженерами человеческих душ», и после войны – тоже. А в 1941—1945-м, видимо, ему было не до них. Одолевали дела и заботы поважнее писательских. И лишь одно загадочный кремлевский человек сделал исключение для не самой известной и не самой талантливой из когорты деятелей социалистического реализма – для полячки Ванды Василевской. Ее он принимал в Кремле 14 раз! Три раза в сорок третьем, одиннадцать раз в сорок четвертом. А если вспомнить, что в 1940-м она также разговаривала со Сталиным дважды, то всего у них было аж целых шестнадцать деловых свиданий. Невероятно! Но и понятно – тоже. У Сталина был план – создать в противовес еврейской коммунистической верхушке Союз польских патриотов во главе с Вандой Василевской как прообраз будущей народной власти в Польше, но когда в марте 1943 года этот Союз был создан, вокруг Ванды Василевской уже плотным кольцом стояли еврейские функционеры левотроцкистского толка: A. Лямпе, X. Минц, В. Грош (Исаак Медрес), X. Усиевич (дочь Ф. Кона), В. Дробнер, Я. Берман, Е. Путрамент, Э. Охаб, Л. Бристигер, 3. Модзалевский (Фишер), Борейша (Голдберг), Е. Соммерштейн и др. В сущности, они, разгадав планы Сталина относительно В. Василевской, попытались руководить ею, и однажды в феврале 1943 года собрались на ее квартире в Москве. В ходе беседы Василевская (как пишет она в своих неопубликованных дневниках) сообщила им, что в СССР создается Народная польская армия. На что А. Лямпе, выражавший общее мнение своих соплеменников, не желавших погибать за будущую Польшу, сказал: «Ванда! На х… нам польская армия, ведь у нас есть Красная Армия!» Вся эта верхушка начала саботировать создание польской армии, но когда их деятельность стала известна Сталину, он распорядился отстранить их от руководства Союзом польских патриотов, и только личное обращение к нему полковника 3. Берлинга спасло всех вышеперечисленных функционеров от переселения в отдаленные места на севере СССР. Однако перехитрить эту публику было невозможно.

В январе 1944 года Якуб Берман представил Берии план создания при Союзе польских патриотов оргкомитета евреев в Польше. Комитет, о создании которого не знала даже B. Василевская, начал действовать и после войны стал называться ЦКЕ – Центральный комитет евреев в Польше. В числе его руководителей был Озем Шехтер, отец одного из будущих вождей «Солидарности» Адама Михника. И совершенно неизбежным было то, что во временном правительстве Польши, образованном после ее освобождения, и в последующем правительстве национального единства высшие посты министерства безопасности, пропаганды, юстиции, финансов, торговли, промышленности оказались в руках этих людей. Даже Сталин ничего не мог поделать с таким ходом польской истории, хотя, если вспомнить разгон Коминтерна и послевоенные процессы над деятелями партийно-государственной элиты в странах народной демократии, он делал отчаянные попытки очистить высшее руководство этих стран от еврейских функционеров и от прозападных националистов. Но даже ему не всегда это удавалось.

Во второй половине 40-х – начале 50-х годов в государствах Восточной Европы прошли громкие политические процессы – в Венгрии Ласло Райка и Имре Надя, в Чехословакии – Рудольфа Сланского, в Румынии Анны Паукер, в Болгарии Трайчо Костова и Николы Петкова. Все эти процессы над секретарями центральных комитетов правящих партий, министрами и членами Политбюро заканчивались, как правило, расстрелами, длительными сроками заключения, изгнаниями из политики и общественной жизни. А после процесса над генсеком ЦК Компартии Чехословакии Рудольфом Сланским в декабре 1952 года было осуждено аж 14 человек из высшего партийно-государственного истеблишмента и 11 из них были приговорены к расстрелу. Но не только по сталинской воле происходили подобные трагические события. Многие из них были следствием внутриполитической борьбы патриотов и космополитов в руководстве самих этих государств.

Историк Г. Костырченко в весьма обстоятельной книге «Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм» так, например, комментирует венгерские политические процессы:

«М. Ракоши, будучи сам евреем (как М. Фаркаш, Й. Реван, 3. Герэ, Г. Петер и другие его ближайшие соратники)… еще в мае 1945 года проинформировал Москву о массовом вступлении евреев в ряды компартии Венгрии, назвав это серьезной угрозой для ее будущего. Свои опасения Ракоши мотивировал пропагандой враждебных буржуазных сил., которые распространяли слухи о том, что венгерская компартия – это «еврейская фашистская партия» и что повторяется 1919 год. Когда руководство коммунистов состояло исключительно из евреев во главе с Б. Куном»…

Через 11 лет осеннее венгерское восстание 1956 года с кровавой расправой венгерских антисемитов над еврейскими функционерами подтвердило, что опасения Ракоши были весьма основательными. После венгерского восстания 1956 года и варварской вспышки борьбы венгерских националистов с еврейской властью «умеренный» венгерский коммунист Янош Кадар стал генеральным секретарем, а его предшественник Матиас Ракоши нашел политическое убежище у советских вождей, не услышавших в свое время его тревожный голос…

В 1964 году я приехал в Киргизию для работы над переводами стихотворений знаменитого акына Токтогула. Киргизское начальство вскоре устроило нашей бригаде переводчиков путешествие на автомашинах по Киргизии, во время которого мы проезжали маленький районный городишко Токмак.

И вдруг я увидел среди пыльных и невзрачных домишек поселка красивый особняк, окруженный высоким забором, за которым шумела под ветром пышная растительность – плодовые деревья, яркие кустарники, влажные цветы.

– А кто же здесь живет в таком богатом и необычном доме? – спросил я у молодого партийного чиновника, сопровождавшего нас. Тот помялся, помолчал, но все-таки решился ответить:

– Ракоши, бывший генсек венгерской компартии. На его место ведь пришел Янош Кадар, у которого при Ракоши в тюрьме ногти на руках вырвали… ну после такого Ракоши в Москве держать было неудобно, вот его и поселили в наших краях…

Что же касается дела Рудольфа Сланского, то президент Чехословакии той эпохи, чешский патриот Клемент Готвальд, так отозвался о нем:

«В ходе следствия и во время процесса антигосударственного заговорщицкого центра был вскрыт новый канал., по которому предательство и шпионаж проникают в коммунистическую партию. Это – сионизм».

Но демографическо-национальная и кадровая ситуация в Польше, видимо, была гораздо сложнее, нежели в других восточноевропейских странах, и потому Веслав Гомулка вскоре после того, как на осеннем пленуме Центрального Комитета Польской рабочей партии (1948 г.) его убрали с должности генсека за то, что он отстаивал идею особого национального польского пути к социализму, отправил 14 декабря 1948 года письмо Сталину, в котором были такие строки о высшей власти в Польше:

«Личный состав руководящих звеньев государственного и партийного аппарата, рассматриваемый с национальной точки зрения, по-моему, создает преграду, затрудняющую расширение нашей базыМожно и меня считать ответственным завысокий процент евреев в руководящем государственном и партийном аппарате, но главная вина за создавшееся положение вещей падает прежде всего на товарищей евреевНа основе ряда наблюдений можно с полной уверенностью заявить, что часть еврейских товарищей не чувствует себя связанной с польским народоми польским рабочим классом никакими нитями или же занимает позицию, которую можно назвать национальным нигилизмом»[12].

И хотя автор книги «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм» Г. Костырченко объясняет написание этого письма прагматическими соображениями, связанными с подымавшейся в СССР кампанией борьбы против космополитов, на самом деле мысли Гомулки, высказанные в письме, были его собственные, выработанные им самим независимо от политики Сталина, и Гомулка всей своей политической судьбой за четверть века с 1945 до 1970 года доказал эту истину.

* * *

Апрель 1946 года. В г. Вальбжих съехались делегаты различных еврейских организаций на I съезд ЦК евреев в Польше. Это было исключительно важным политическим событием, о котором, к сожалению, польская общественность никогда не была информирована.

Выступление Якуба Бермана – члена Политбюро ЦК ППР, статс-секретаря в МИД ПНР – явилось квинтэссенцией всех выступлений и директивой к деятельности Центрального и Воеводинских комитетов евреев в Польше.


СЕКРЕТНАЯ ДИРЕКТИВА

(ОГЛАШЕННАЯ Я. БЕРМАНОМ)

«Евреи имеют возможность взять в свои руки всю полноту государственной жизни в Польше и установления контроля. Не следует рваться на представительские посты. В министерствах и ведомствах создавать так называемый ВТОРОЙ ЭШЕЛОН Создавать и укреплять среди польского общества уверенность в том, что руководят выдвинутые поляки, а евреи не играют в государстве никакой роли. С целью создания мнения и мировоззрения польского народа в нужном для нас направлении, в наших руках, в первую очередь, должна оказаться пропаганда с наиболее важными ее средствами – КИНО и РАДИО. В армии необходимо занять должности ПОЛИТИЧЕСКИЕ, ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ и РАЗВЕДКУ.

При проникновении евреев в МИНИСТЕРСТВА необходимо в первую очередь иметь в виду ведомства: ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ, КАЗНАЧЕЙСТВО, ПРОМЫШЛЕННОСТИ, ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ, ЮСТИЦИИ. Из других центральных организаций следует иметь в виду БАНКИ, ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ТОРГОВЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ, КООПЕРАЦИЮ. Используя частную инициативу, в переходный период удерживать сильную позицию в торговле.

В партии применить подобный метод и сидеть за спиной поляков, но всем управлять.

Расселение евреев должно проводиться по определенному плану и с пользой для еврейского общества. По моему мнению, следует селиться в крупных городах, таких как Варшава и Краков, а также промышленных и торговых центрах, как Катовице, Вроцлав, Шецин, Гданьск, Лодзь, и на возвращенных землях.

Признать антисемитизм главной изменой и искоренять его на каждом шагу. Если будет установлено, что какой-либо поляк является антисемитом, немедленно его ликвидировать, как фашиста, с помощью органов безопасности, боевых отделов ППР, не выясняя сути дела.

Евреи должны работать над победой и укреплением коммунизма, ибо только тогда и при таком строе народ достигнет наибольшего успеха и обеспечит себе сильную позицию.

Очень мало вероятности возникновения войны. В Америке путем больших или меньших внутренних потрясений должен воцариться коммунизм. Тогда еврейская реакция, которая сегодня придерживается международной реакции, изменит ей и признает, wzo правы были евреи, стоящие по другую сторону баррикады.

Подобный случай взаимодействия евреев всего мира, признающего разные концепции общественного строя – коммунизм и капитализм, возник во время последней войны. Два крупнейших государства мира, КОНТРОЛИРУЕМЫЕ евреями и находящиеся под их большим влиянием, подали друг другу руки. Евреи, работающие возле Рузвельта, привели к тому, что США совместно с СССР вступили в борьбу против Центральной Европы, где находилась колыбель идеи, основанной на ненависти к евреям. Евреи сделали это, так как знали, что в случае победы Оси, в первую очередь Германии, которая точно разгадала планы еврейской политики, опасность расизма станет в США свершившимся фактом и евреи исчезнут с лица земли. Поэтому советские евреи этой цели посвятили КРОВЬ РУССКОГО НАРОДА, а американские евреи свои капиталы,

Следует считаться с дальнейшим наплывом евреев в Польшу, поскольку на территории России еще ИМЕЕТСЯ БОЛЬШОЙ ПРОЦЕНТ ЕВРЕЕВ.

Перед вступлением немцев в города России в них было несколько скоплений польских евреев. В Харькове – 36,2 тысячи, в Киеве – 17,8 тысячи, в Москве – 53 тысячи, в Ленинграде – 61 тысяча и, наконец, в западных республиках – 183,7 тысячи. Это преимущественно еврейская интеллигенция и финансисты. Это кадры строителей новой демократической Польши. Согласно положений советской политики в отношении Польши, – специалисты будут занимать различные важнейшие сферы польской жизни, а евреи будут расположены в главных центрах страны.

Основным принципом ЭТОЙ новой политики является создание руководящего аппарата из представителей еврейского населения Польши.

Каждый еврей должен сознавать, что Россия ЯВЛЯЕТСЯ БОЛЬШИМ ДРУГОМ И ПОКРОВИТЕЛЕМ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА, что хотя количество евреев по сравнению с довоенным периодом значительно уменьшилось, однако СЕГОДНЯШНИЕ евреи проявляют большую солидарность, и каждый еврей должен сознавать, что рядом с ним действуют другие, пропитанные тем же духом, ведущим к общей цели.

Еврейский вопрос какое-то время будет занимать умы поляков, однако ИЗМЕНИТСЯ В НАШУ ПОЛЬЗУ, ЕСЛИ МЫ СУМЕЕМ ВОСПИТАТЬ ХОТЯ БЫ ОДНО польское ПОКОЛЕНИЕ.

Согласно данных Воеводинского еврейского комитета на территории Верхней и Нижней Силезии в настоящее время находится свыше 40 тысяч евреев. Около 15 тысяч евреев должны работать на западных землях. Переселение финансируется из еврейских ИНОСТРАННЫХ ФОНДОВ и ГОСУДАРСТВЕННОГО фонда. Евреи должны сознательно создавать новую, хоть временно незначительную концентрацию еврейского элемента. Это является созданием промышленного фундамента под широкие политические цели». (Конец цитаты).

Можно ли себе представить, чтобы член Политбюро Каганович (или Мехлис) выступил на каком-либо тайном заседании еврейской общественности в Советском Союзе?! Возможно, что Сталин знал о такого рода акциях. Не этим ли в значительной степени объясняется его жестокость, с которой он проводил в СССР кампанию против космополитов, разгонял Еврейский антифашистский комитет во главе с Михоэлсом, инициировал «дело врачей». Читая подобные документы, его можно понять… Любопытнейший документ, несколько напоминающий «Протоколы сионских мудрецов», но надеюсь, что подлинный. По крайней мере автор исследования «Неизвестные страницы истории ПНР» пишет: «Мне думается, что комментировать выступления Бермана нет нужды. Интересующимся подробностями заседания ЦК евреев в Польше советую обратиться в архив Центральной еврейской исторической комиссии».

Что же касается самой сути директивы, то в ней выражены две крупных исторических иллюзии, характерных для той эпохи. Одна – о возможности победы коммунизма в Америке, а другая – о том, что СССР «контролируется евреями»… Как гениально и жестоко Сталин обманул мировое еврейство, которое даже в 1946 году не понимало сути того, что произошло в году 37-м! Как близоруки были «сионские мудрецы», даже не догадывавшиеся о том, что «вождь всех времен и народов» буквально обвел их вокруг пальца. И горячая, до сих пор живая и выплескивающаяся ненависть к нему – прямое тому подтверждение…

* * *

Но одних директив мало. А потому через пару месяцев после принятия «директивы Бермана» министерство общественной безопасности Польши, руководимое евреем С. Радкевичем, разработало план грандиозной провокации. Руководству министерства стало известно, что в городке Кельце сильны антисемитские настроения, поскольку еврейская верхушка города лучше обеспечивалась в то голодное время питанием, одеждой, хлебными должностями. В июле 1946 года в Кельце агентами местного чекиста Б. Гонтаря распространяется известие о том, что из многодетной польской семьи украден евреями ребенок для ритуального жертвоприношения и что он спрятан в одном из еврейских домов в центре города. (Ребенок был действительно похищен – агентами Гонтаря и увезен в лесную сторожку…)

Среди польского коллектива на крупнейшем предприятии города начались волнения. Вскоре толпа в несколько тысяч человек подошла к еврейским кварталам, чтобы силой освободить ребенка. Из чердачных окон еврейских домов раздались выстрелы (позднее выяснилось, что стреляли работники органов безопасности). Толпа в ответ начинает погром, в котором гибнет 40 евреев и 20 поляков… Дело сделано. Провокация удалась. Руки для борьбы с антисемитами у власти были развязаны. Через четыре дня после трагедии суд в чрезвычайном порядке «по директиве Бермана» приговорил 10 поляков к смерти, а многих к длительному заключению. Прокурором на этом процессе был Гальчевский-Бауман. В стране на несколько лет была установлена атмосфера, при которой, как пишет автор исследования, скрывающийся под псевдонимом Казимеж Мушинский: «Ведомство общественной безопасности на своей совести имеет около 100 тысяч польских жизней, загубленных в 1944—56 годах. Часть их погибла при невыясненных обстоятельствах. В то же время большая группа предстала перед так называемыми Тайными Верховными судами, которые характеризовались тем., что заседания проводились непосредственно в тюрьмахМногие пожилые граждане нашей страны помнят факты, когда в тюрьмах гибли не только деятели политической оппозиции, но и невыгодные коммунисты, ориентирующиеся в планах ЦК евреев в Польше»…

Вот на каком фоне началась борьба Веслава Гомулки с «пятой колонной» Речи Посполитой.

* * *

Веслав Гомулка был выдающимся деятелем не только международного коммунистического, но и польского национального движения. Именно этого боялась и не прощала ему еврейская оппозиция в верхушке компартии. Она все время уличала его во всяческих изменах интернационализму. В августе 1948 года на пленуме ЦК Польской рабочей партии враги Гомулки организовали дискуссию на тему «О правом националистическом уклоне в руководстве партии и способах его преодоления» – на котором Минц, Берман, Альбрехт, Охаб, Матвин и другие высшие еврейские функционеры яростно выступили против Гомулки и потребовали освободить его от обязанностей генерального секретаря, что и было сделано. Еврейский переворот состоялся. Воспользовавшись своей победой, в течение ближайших месяцев победители провели ряд мероприятий, в результате которых около 80 % должностей в партийном руководстве Польши оказалось в их руках.

Они тут же вытеснили с политической сцены кроме Гомулки подлинных патриотов Польши – 3. Берлинга, В. Василевскую, Е. Осубку-Моравского, чуть позже министра обороны М. Роля-Жимерского, захватили власть над прессой, созвали 12 марта 1949 года (когда в СССР разворачивалась борьба с космополитами!) «Съезд комитетов и еврейских организаций» – и эта диктатура «малого народа» длилась в Польше вплоть до октября 1956 года.

* * *

В начале пятидесятых годов еврейско-польское противостояние дошло до того, что Госбезопасность, которой руководили евреи С. Радкевич, Ю. Святло (Исаак Фляйшфарб), А. Фейгин, решилась на арест – кардинала Стефана Вышинского, министра обороны Роля-Жимерского, Веслава Гомулки, популярнейшего Марьяна Спихальского и многих других знатных поляков. Автор рукописи «Неизвестные страницы истории» связывает эту еврейскую победу с всевластием Берии в последний год жизни одряхлевшего Сталина. Так это или нет – ответить не просто. Ясно одно: после расстрела Берии многие высокопоставленные евреи из польской госбезопасности, в том числе и Святло-Фляйшфарб, стали исчезать с политической арены, убегать в Европу, в Америку, в Израиль, а польское общество потребовало освобождения из тюрем Гомулки и других патриотов.

Гомулка получил в политическое наследство после войны тяжелейшую ситуацию – почти как Сталин после смерти Ленина: высшие партийные, государственные и чекистские должности были заполнены еврейскими функционерами, да еще в большинстве своем приехавшими после войны из СССР, то есть поддерживаемыми советским режимом. И Веславу как патриоту было необходимо потеснить их, но как коммунисту сделать это было чрезвычайно трудно, почти невозможно. В отличие от Сталина он не был настолько силен, чтобы устроить польский 1937 год. А потому борьба была скрытой, подковерной, на протяжении четверти века чаша весов этой борьбы колебалась то в одну, то в другую сторону.

И нынешний всплеск польских антисемитских чувств после Едвабне бесполезен – лучше бы поляки-патриоты вспомнили патриотическую борьбу великого сына Польши Гомулки, борьбу без огня и крови, но из которой он не раз выходил победителем. Правда, и побежден был не единожды…

В октябре 1956 года на очередном «реабилитационном» пленуме ЦК ПОРП в Политбюро были возвращены еще недавно опальные В. Гомулка, М. Спихальский, 3. Клишко. Пленум открыл еврей Э. Охаб, который тут же сообщил, что Политбюро намерено предложить кандидатуру Гомулки на пост первого секретаря ПОРП. Еврейские функционеры из высшего партийного руководства чувствовали, что зарвались, что поляки попытаются взять сокрушительный реванш за все предыдущие годы засилья польских евреев во власти, за страшные репрессии органов госбезопасности, действовавших все послевоенное время согласно «директиве Я. Бермана»… Словом, польский пленум осени 1956 года мог быть совсем непохожим на XX съезд КПСС, где все грехи эпохи социализма были списаны на Сталина. Антиеврейский вектор на польском пленуме был настолько силен, что даже появление в те дни в Польше советской делегации во главе с Хрущевым, Молотовым, Кагановичем и Микояном не испугало польских коммунистов-патриотов. Вот отрывки из нескольких выступлений участников того драматического пленума:

«Тов. Берман входил в состав комиссии Политбюро по вопросам безопасности, и он ничего не знал, что происходило? Весь город знал, что убивают людей, весь город знал, что есть карцеры, в которых люди стоят по щиколотку в экскрементах, весь город знал, что Ружанский лично вырывает у людей ногти, весь город знал, что заключенных обливают ледяной водой и ставят на мороз, а тов. Берман – член комиссии по вопросам безопасности – этого не знал!»

«Когда говорится конкретно, кого же следует привлечь к ответственности за нарушение законности в органах госбезопасности, за невыполнение планов по повышению жизненного уровня народа, то немедленно звучит ответ, что такая позиция достойна «держиморд» и «антисемитов».

«Главные нервы пропаганды и агитации, радио и партийной и государственной печати вопреки самим жизненным интересам партии, рабочего класса и народной власти захвачены какой-то выродившейся кликой карьеристов и политических игроков».

«Для безыдейных космополитов, как для кота., не существует момента внезапности. Б любой ситуации с ловкостью канатоходца они падают всегда на четыре лапы – абсолютно безосновательно и грубо они сегодня обливают потоком оскорблений «полуинтеллигентов», «консерваторов», «врагов демократии» и «сталинистов».

«Самое важное то, как массы поймут неизбрание тов. Рокоссовскогопоймут, это это выпад против Советского Союза

Товарищи говорят в кулуарах, что это метод нажима на Советский Союз (тт. Альбрехт и Старевич: кто? кто?) Товарищ Старевич, если уж Вы так добиваетесь, то скажу Вам, что это Вы мне говорили, что Польша не может быть самостоятельной, так как советские товарищи этого не допускают… Вы говорили мне также о том, что тов. Хрущев поставил еврейский вопрос… Не провоцируйте меня, кто так говорил… Товарищ Гомулка тоже должен иметь представление, кто есть кто»…

Это – цитаты из выступлений польских патриотов-коммунистов – Рушинского, Мияла, Вудского… Но бунт «национал-коммунистов» на пленуме 1956 года, который был лишь внешне аналогичен нашему XX съезду КПСС, был быстро подавлен (думаю, что не без помощи нашей делегации, возглавляемой Хрущевым, Молотовым, Кагановичем и Микояном) и дело дошло до того, что некоторые из выступавших, особенно те, кто подымал тему о преступлениях еврейской мафии в руководстве Польши, даже были вынуждены покинуть страну. В частности, К. Миял, бывший начальником управления Совета Министров, укрылся от мести своих товарищей по партии в бедной Албании, где, как он утверждал, «карающая рука евреев, может быть, не настигнет его»…

Что же касается высшего кадрового состава нового руководства партии, то «еврейский процент» (примерно половина) в нем остался. Просто «скомпрометированных» функционеров заменили другие – более молодые, свежие, незапятнанные…

* * *

Когда Гомулка после 1956 года вернулся к власти, он попытался взять реванш – и небезуспешно. Веслав был лидером с харизмой, аскетом сталинского типа. Уже будучи секретарем ЦК, он долгое время жил в обычном доме в двухкомнатной квартирке, потом в четырехкомнатной, не пользовался никакими особыми благами, что весьма раздражало партийную верхушку, которая в 60-е годы уже начинала открывать тайные счета в иностранных банках. Но особую ненависть у врагов Гомулки в партии вызывала его кадровая политика.

13 декабря 1945 года на первом съезде Польской рабочей партии из восьми человек избранного Политбюро четверо во главе с Гомулкой были поляками, остальные евреями. Все пятидесятые и шестидесятые годы Гомулка, несмотря на то, что он был женат на еврейке, осторожно, настойчиво боролся с этой процентной нормой.

На III съезде ПОРП в марте 1954 года из 12 членов Политбюро было уже лишь пятеро евреев. Меньше половины. На следующем съезде, в июне 1964 года, их осталось четверо. А в секретариате ЦК из восьми всего лишь двое. Мафия забила тревогу. Тут же собрался ЦК евреев в Польше, где началась выработка плана борьбы с Гомулкой. Но бороться с ним было непросто. Веслав был популярным и в рабочей и в крестьянской среде, которую он, несмотря на натиск «товарищей по партии», защищал от создания колхозов в Польше по советскому типу. Вскоре – в 1967 году он довел количество евреев в Политбюро всего лишь до двух единиц и, что самое «страшное», поддержал антиизраильскую позицию СССР во время ближневосточной войны 1967 года. А когда в 1968 году при нем польские евреи стали массами эмигрировать из Польши и Гомулка приступил к устранению с партийных и государственных постов всех функционеров, которые публично выступали в поддержку Израиля, то его в еврейских кругах предали окончательной анафеме и борьба с ним началась не на жизнь, а на смерть. Вся эта политическая вакханалия началась в Польше весной 1968 года, почти одновременно (и не случайно) с чехословацкими событиями. Для борьбы с Гомулкой в молодежной среде была создана сеть так называемых «коммандосов», которым было доверено рисковать своей репутацией, положением в обществе и даже свободой – но везде и всюду разжигать очаги восстания против Гомулки и верных ему людей.

В числе главных «коммандосов» были Адам Михник (Шехтер), Яцек Куронь, Хенрик Шлайфер, Антони Замбровский, Виктор Гурецкий-Мульрад – еврейские отпрыски высокопоставленных родителей, основателей компартии, членов Политбюро и ее Центрального комитета. Проводя некоторую аналогию, можно сказать, что в СССР им соответствовало поколение детей пламенных революционеров, носивших фамилии Якира, Литвинова, Окуджавы, Антонова-Овсеенко и т. д. (но разница была в том, что их высокопоставленные отцы сложили головы в 37-м). Опекал этот молодежный спецназ не кто-нибудь, а один из ближайших «сподвижников» Гомулки член Политбюро ПОРП Эдвард Охаб… Студенческие демонстрации, бурная деятельность диссидентского клуба «Кривое колесо» (помните, у нас в конце 80-х была телепрограмма Беллы Курковой «Пятое колесо»?), чрезвычайный съезд варшавских писателей с антигомулковской резолюцией, тысячи листовок в Варшавском университете, провокационная, нарочито антирусская постановка «Дзядов» Мицкевича в Варшаве – через все эти испытания Веслав прошел с честью.

Во время кульминации мятежа – истерического митинга (март 1968) во дворе Варшавского университета по инициативе верных Гомулке партийных руководителей к студентам прибыли рабочие, попытавшиеся утихомирить студентов, но это не помогло. Власти бросили на подкрепление дружинников – тщетно. И лишь милиция разогнала «коммандосов» и разогретую ими студенческую массу. На следующий день враги Гомулки раздают по Варшаве листовку, в которой напечатано, что в университете 8 марта от рук милиции погибла беременная студентка Баронецкая.

Позже оказалось, что она вообще на митинге не была (лежала дома больная), что не была она и беременной, но подлая сплетня всколыхнула молодежь, которая вышла на улицу с криками «Романа в Политбюро» (речь шла о еврее Романе Замбровском). Еще весь март студенты митинговали, протестовали и даже по примеру французских студентов во времена де Голля громили витрины и киоски. Тогда Гомулка пошел ва-банк, обнародовав связь «еврейских верхов», недовольных его политикой, со студенческими низами… Это испугало заказчиков мятежа, и они отступили. Чехословацкий вариант в Польше не прошел. Даже советское вмешательство не понадобилось.

Но через два года враги Гомулки сделали ставку на рабочих и подготовились к бунту куда серьезней. В начале декабря 1970 года группа высших партийно-правительственных функционеров (Альбрехт, Циранкевич, Зажицкий-Неугебауер, Верьмен) разработала провокационную программу повышения цен на продукты, и она в первую очередь была объявлена на Гданьских судоверфях перед рождественскими праздниками. Гомулка, который в эти дни закончил изнурительную работу по подготовке и подписанию мирного договора со злейшим историческим врагом Польши – Германией, был в состоянии эйфории от своего выдающегося дипломатического достижения и не разглядел сути экономической провокации, затеянной его партнерами по партийному руководству. Рабочие судоверфи, узнав о повышении цен, возмутились, прекратили работу, вышли на улицу (как впоследствии в 1991 году сделали наши шахтеры из Воркуты и Кузбасса). Начались митинги, на которых заправилами были вожди мартовского мятежа 1968 г. Они призвали рабочих идти «качать права» в партийные комитеты, по пути начались погромы автомашин, магазинов, киосков и даже железнодорожного вокзала. Несколько погромщиков были арестованы. На утро следующего дня толпа вновь вышла на улицу и потребовала их освобождения. Она подошли к Воеводинскому комитету ПОРП и подожгли первый этаж. Милиция начала стрельбу холостыми вверх, провокаторы из толпы закричали, что расстрелян ребенок. Позже оказалось, что это ложь, поддержанная радиостанцией «Свободная Европа». Но в те минуты толпа, услышавшая о «смерти ребенка», пришла в ярость и растерзала первого попавшегося милиционера… Милиция начала отстреливаться по-настоящему, появились первые убитые и раненые. Столкновения милиции и рабочих быстро разгорелись по всему побережью – в Гданьске, Щецине, Эльблонге. Они продолжались 2–3 дня, за которые милиционеры и охрана тюрьмы, которую хотели захватить нападавшие, застрелили 40 человек, 500 было ранено, а от рук провокаторов, хулиганов и отчаянной молодежи, вооруженных ружьями, железными прутьями и бутылками с бензином, погибло 17 милиционеров. Увечья получили 580 милиционеров, 51 дружинник и 69 солдат. Атмосфера четырехдневной гражданской войны была такова, что никакие усилия Гомулки и секретарей партийных комитетов, никакие выступления, речи, статьи генералов, агитаторов, части сознательных пожилых рабочих, руководителей предприятий не возымели в эти дни на умы мятежников никакого действия. Мятеж развивался, доходил до вершины и угасал, согласно своим внутренним законам развития.

19 декабря Веслав Гомулка, получив сведения о количестве жертв, лег с сердечным приступом в больницу. Без него собрался VII пленум ЦК ПОРП… Гомулка был снят со всех партийных постов. Первым секретарем ЦК ПОРП избран Э. Герек… На другой день, 21 декабря 1970 года, состоялось заседание ЦК евреев Польши. Это был их праздник: реванш за март 1968 года состоялся. Эпоха Веслава Гомулки в Польше – закончилась.


P.S. Восьмого марта 1981 года в Варшаве состоялись два собрания. Одно в Варшавском университете, другое на улице Кошановой в здании бывшего польского МГБ.

На первом было решено почтить всех студентов и преподавателей, которые после марта 1968 года были объявлены «мучениками режима Гомулки», изгнанными в США, Израиль, Австрию, Италию, Швецию. С их прославлением выступили Я. Куронь, А. Гештор, 3. Буяк, ректор университета X. Самсонович и другие бывшие «коммандосы», вожди мартовских событий 1968 года, члены клуба «Кривое колесо». Сейчас они уже были в «Солидарности».

Другое собрание, организованное патриотическим обществом «Грюнвальд», почтило память всех, кто погиб от рук клики, свившей себе гнездо в Министерстве общественной безопасности под руководством Я. Бермана и Р. Замбровского. Оно сразу же было объявлено в польской прессе сборищем «фашистов» и «антисемитов», в США еврейские организации прислали в польское посольство ноту по этому поводу, в «Жиче Варшавы» 20 марта 1981 года появилось открытое письмо, подписанное 147 интеллектуалами, с протестом против шовинистических и антисемитских проявлений в польской общественной жизни.

А на политическом горизонте уже явно просматривался темный силуэт коренного поляка – потомственного рабочего-электрика, народного вождя «Солидарности», будущего крепко сбитого толстяка – со скобкой усов и плотной челкой на лбу, с глубоко национальным именем «Лех» и с непогрешимо польской фамилией «Валенса»… За его рабочими плечами маячили неясные фигуры ближайших помощников – Яцека Куроня, Адама Михника-Шехтера, Збышека Буяка… И посвященным, внимательно всмотревшимся в эту многофигурную композицию, вспоминалась фраза из директивы Якова Бермана, обнародованной в далеком 1945 году: «сидеть за спиной поляков, но всем управлять»… История Польши, как лошадь с завязанными глазами, снова пошла по тому же кругу…


«Жидовская водка»

Две мои последние поездки в Польшу пришлись уже на девяностые годы и были драматическими.

В девяносто втором в редакцию пришла немолодая милая полька и на хорошем русском языке попросила у нас разрешения перевести на польский язык роман внучки композитора Римского-Корсакова Ирины Владимировны Головкиной «Побежденные», который мы только что напечатали в журнале. Роман взволновал ее до слез, и Агнесса пообещала, что сама найдет издательство в Варшаве, сама переведет роман на польский и что «Наш современник» даже какие-то пенензы заработает. Вскоре она встретила меня в варшавском аэропорту и привезла в российско-польский культурный центр.

Оглядевшись после девятилетней разлуки с Варшавой, я понял, что попал в совершенно другую Польшу. Никакого тебе Союза писателей с польскими евреями Фидецким и По-мяновским, с приветливыми сотрудницами-паненками, угощавшими нас когда-то кофе, никаких прогулок с писателями-экскурсоводами по Старому Мясту, никаких выступлений в Праховой Башне… Сделал я было несколько звонков по старым телефонам, но понял, что зря. Кто в Америку уехал, кто бизнесом занялся, кто с москалем вообще разговаривать не хочет. Однако наши соотечественницы – милые и внимательные библиотекарши культурного центра – все-таки ухитрились организовать в его стенах мой литературный вечер, на который пришли они сами, два-три чиновника средней руки из посольства, полтора журналиста из варшавских газет и все-таки один литератор. Всего набралось человек десять-одиннадцать… Литератор был толстым, добродушным, любопытным польским евреем по фамилии… А вот фамилию я забыл. Имя забыл тоже. Но буду называть его просто, по-гоголевски – Янкель. В память о том, что именно Янкель был гидом и собеседником Тараса Бульбы в Варшаве. Янкель сразу рассказал мне, что прежде работал собкором одной из газет в Москве, что очень любит Окуджаву и Володю Максимова, который недавно был в Варшаве, и Янкель сделал с ним роскошную беседу. Мою фамилию он слышал и на вечере задал мне несколько очень неглупых вопросов, на которые я удачно ответил, и Янкель пригласил меня в гости к себе домой. «С польскими письменниками ничего не получается, – подумал я, – ну что ж, поговорю по душам с Янкелем. Тарас Бульба ведь тоже приехал в Варшаву к евреям за помощью и советом. Как там у Гоголя? «Слушайте, жиды! – сказал он, и в словах его было что-то восторженное…»

Однако мой Янкель оказался очаровательным человеком и редким собеседником. В маленькой тесной квартирке, набитой книгами и кошками, он радушно встретил меня, познакомил со своей русской женой и усадил в кухне за стол (в крохотных комнатках негде было повернуться). Он торжественно поставил на стол водку в каком-то фигурном штофе и приказал:

– Читай, Станислав, как она называется!

Я по слогам прочитал на штофе длинное польское слово и расхохотался: водка называлась «Жидовская».

И началось наше русско-еврейское пиршество! Бедный Янкель, талантливый журналист и умный критик, в годы рыночной разрухи и реформ Бальцеровича опустился ради заработка до сочинения маленьких рекламных дайджестов, в которых пересказывал содержание великих книг – Достоевского, Толстого, Пушкина, то ли для студентов, то ли для школьников, и мое появление было как струя живой воды, пролившейся на его иссохшую литературную душу. Он расспрашивал меня о России, о поэзии, а я, разогретый жидовским эликсиром, вдохновенно вещал, перелетая мыслью от Тютчева к Мандельштаму, от Маяковского к Палиевскому, и сам заслушивался себя – столько неожиданных огненных мыслей возникало в моей голове то ли от соприкосновения с умным собеседником, то ли от особых свойств эликсира.

– Постой, Станислав! Не торопись, повтори! Это же гениально! – кричал мне мой Янкель (по-моему, его все-таки звали Збышек). – Я включу магнитофон, повтори еще раз то, что ты сказал!

Даже несколько котов и кошек, пушистых и гладкошерстных, высокопородных и уличных, изящных и безобразно раскормленных, окружили нас, недоумевая, почему хозяин так восторженно кричит, подпрыгивает и хлопает в ладоши. Они бесшумно подползали к нам и рассаживались вокруг на стульях, пуфиках и кухонных табуретках.

– Включай свою сатанинскую технику! – кричал я Збышеку-Янкелю и продолжал, не теряя куража, вещать о Рубцове и Бродском, о Сталине и Дзержинском. Янкель записывал, менял кассеты, бормотал: «Это же гениально! Так импровизировать мог только Мицкевич! Я все это напечатаю!..»

Где он сейчас, мой милый толстый еврей, куда делись мои откровения и пророчества, записанные им в тот волшебный вечер? Мне самому было бы интересно знать, что я ему тогда наговорил такого?

Впрочем, один раз мы еще встретились, когда я через три года приехал на Варшавскую книжную ярмарку. Скучное и бесполезное дело! Несколько дней я сидел возле нашего стенда, на котором были выставлены книги Юрия Кузнецова, Вадима Кожинова, «Пирамида» Леонова, наш с сыном «Сергей Есенин», журнал с публикацией воспоминаний Ильи Глазунова «Россия распятая», книги митрополита Иоанна Санкт-Петербургского. В советскую эпоху вокруг меня клубилась бы толпа издателей, книжных агентов, журналистов, я давал бы интервью, заключал договоры, торговался бы за гонорары для своих авторов. Вот от Глазунова даже доверенность есть на заключение всяческих контрактов с правом подписи. Уж он-то уверен, что ко мне очередь выстроится…

Но взгляды редких посетителей ярмарки скользили не задерживаясь по «Есенину», по Кожинову, по Глазунову. Поверженная в прах Россия не интересовала зарубежных издателей…

Я загрустил и вышел с ярмарки, попросив приглядеть за моим стендом скучающую соседку из какого-то московского коммерческого издательства, и пошел по аллее к длинным желтым столам выпить под каштанами янтарного польского пива и съесть какую-нибудь шпикачку. Взяв кружку с белой шапкой пены, пару скворчащих шпикачек, я вздохнул и едва успел сделать первый глоток, как напротив меня подсел молодой светловолосый хлопец, похожий на Збигнева Цибульского из фильма «Пепел и алмаз». Того же сложения, возраста и в таких же темных очках.

– Вы откуда? – спросил он на чистом русском языке.

– Из Москвы, – ответил я.

– У вас какой-нибудь бизнес? – спросил он.

– Книжная ярмарка, – ответил я.

– А, это тоже бизнес! – удовлетворенно промолвил он. – Но знайте, все, кто занимается бизнесом на территории, которую контролируем мы, должны платить нам за охрану и спокойствие. По двадцать долларов. Так что прошу, – и он положил свои крепкие костистые руки на стол.

Я опешил и от растерянности сказал ему:

– А ты знаешь, что похож на Збигнева Цибульского?

– На кого? – холодно спросил он.

– На великого польского актера.

– Не слышал такого.

– Ты что, «Пепел и алмаз» не смотрел?

– Какой еще «Пепел и алмаз»?

– Ну, который Анджей Вайда поставил!

– А кто такой Вайда?

И тут я собрался с мыслями, сделал второй глоток и откусил от румяной шпикачки половину. Потом вытащил сигарету.

– Ты – русский?

– Русский.

– Так вот что я тебе скажу, соотечественник. Ты не боишься, что когда-нибудь тебя найдут в мутной Висле?

Я встал, допил пиво и вышел из-за стола, с сожалением оставляя на нем вторую целенькую шпикачку.

– Не знаю, найдут ли меня в Висле, – послышалось мне в спину, – но тебя на твоей книжной ярмарке мы найдем!

Вечером я позвонил Янкелю и напросился к нему в гости. Свидание наше было гораздо менее вдохновенным, чем три года назад. Мы перекидывались какими-то малозначащими мыслями, посидели час-другой, выпили механически бутылку «Жидовской», никакие магнитофоны не включали, и коты с кошками нами даже не интересовались. Когда я рассказал ему перед уходом о русском рэкетире, похожем на Цибульского, Янкель проводил меня до парадного, потом вывел на улицу и сказал:

– Раньше, когда мы жили в социалистическом лагере и Польша была в нем самым веселым бараком, к нам все-таки приезжали якобы из-за железного занавеса Булат, Андрей Вознесенский, Распутин, ты… А теперь, когда мы стали свободными, к нам приезжают украинские и русские бандиты… Братва… Так что иди прямо до площади, в переулки не сворачивай, перейдешь площадь – там и гостиница. В переулки не сворачивай! Всяко может случиться. В переулках у нас кипит ночная жизнь, как в Варшаве времен Тараса Бульбы…

Мы горестно улыбнулись, обнялись, и на прощанье в темном варшавском дворике я прочитал ему стихотворение Юрия Кузнецова «Русское ничто» из книги «До свиданья! Встретимся в тюрьме»:

Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал: – Повсюду глум и рынок.
Я проиграл со смертью поединок.
Да, я ничто, но русское ничто.
Глухие услыхали человека,
Слепые увидали человека,
Бредущего без шапки и пальто;
Немые закричали: – Эй, калека!
А что такое русское ничто?
– Все продано, – он бормотал с презреньем, —
Не только моя шапка и пальто.
Я ухожу. С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем —
Вот что такое русское ничто.
Глухие человека не слыхали,
Слепые человека не видали,
Немые человека замолчали,
Зато все остальные закричали:
– Так что ж ты медлишь, русское ничто?!

Мой Янкель взвизгнул от восторга, бросился мне на шею, и мы с трудом навсегда расстались с ним. Я пошел по темным переулкам к гостинице, а он, утирая слезы пухлым кулачком, вернулся к своим книгам и кошкам.

Едвабне тогда еще не было…

* * *

Помнится, летом 2001 года я смотрел телевизор, выступала знаменитая польская актриса Беата Тышкевич. По каналу «Культура». Когда ведущий программы задал ей обычный и пошлый вопрос о главной мечте ее жизни, то актриса не отшутилась, но ответила с неожиданной для женщины ее профессии выстраданной серьезностью:

– Чтобы Польша лежала бы как можно западнее от тех пространств, где она располагается сейчас. – …То есть подальше от России.

А вот польский еврей Станислав Лем, не менее всемирно знаменитый поляк, нежели Беата Тышкевич, недавно пожаловался: «Я все-таки удивлен тем, что поляки внезапно утратили все контакты с Россией. Как будто мы все переселились куда-то в район Антарктиды».

Последние слова об Антарктиде, думаю, таят в глубинах еврейского подсознания заветную мечту человека, узнавшего о Едвабне: «Куда-нибудь переселиться подальше от Польши, хоть в антарктическую землю обетованную…»

Честно говоря, и нам бы хотелось, чтобы Россия лежала подальше на восток от Германии, подальше на запад от Японии и Китая. Подальше на север от Турции и Чечни. Подальше от евреев и поляков. Но ничего не получается. И так уже уперлись в ледяные торосы Арктики. Так что будем жить там, где нам судил Господь. С той историей, по словам Пушкина, «какой нам Бог ее дал». С «оловянным терпением», по словам Чеслава Милоша.


Сентябрь 2001 – март 2002 гг.


Приложения

«Домашний старый спор»


Александр Пушкин

КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою.
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА

Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!..
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русский штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь:
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!..»
Сбылось – и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.
Но вы, мутители палат,
Легкоязычные витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что взяли вы?.. Еще ли росс
Больной, расслабленный колосс?..
Еще ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали —
И Польши участь решена…
Победа! сердцу сладкий час!
Россия! встань и возвышайся!
Греми, восторгов общий глас!..
Но тише, тише раздавайся
Вокруг одра, где он лежит,
Могучий мститель злых обид,
Кто покорил вершины Тавра,
Пред кем смирилась Эривань,
Кому суворовского лавра
Венок сплела тройная брань.
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы:
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твое страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.

Федор Тютчев

Как дочь родную на закланье
Агамемнон богам принес,
Прося попутных бурь дыханья
У негодующих небес, —
Так мы над горестной Варшавой
Удар свершили роковой,
Да купим сей ценой кровавой
России целость и покой!
Но прочь от нас венец бесславья,
Сплетенный рабскою рукой!
Не за коран самодержавья
Кровь русская лилась рекой!
Нет! нас одушевляло в бое
Не чревобесие меча,
Не зверство янычар ручное
И не покорность палача!
Другая мысль, другая вера
У русских билася в груди!
Грозой спасительной примера
Державы целость соблюсти,
Славян родные поколенья
Под знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомысленных, как рать.
Сие-то высшее сознанье
Вело наш доблестный народ —
Путей небесных оправданье
Он смело на себя берет.
Он чует над своей главою
Звезду в незримой высоте
И неуклонно за звездою
Спешит к таинственной мете!
Ты ж, братскою стрелой пронзенный,
Судеб свершая приговор,
Ты пал, орел одноплеменный,
На очистительный костер!
Верь слову русского народа:
Твой пепл мы свято сбережем,
И наша общая свобода,
Как феникс, зародится в нем.

1831


Михаил Лермонтов

1
Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России
Опять шумя восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна,
И порицания покровом
Одел он ваши имена.
2
Что это: вызов ли надменный,
На битву ль бешеный призыв?
Иль голос зависти смущенной,
Бессилья злобного порыв?..
Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает; вам обидна
Величья нашего заря;
Вам солнца Божьего не видно
За солнцем русского царя.
3
Давно привыкшие венцами
И уважением играть,
Вы мнили грязными руками
Венец блестящий запятнать.
Вам непонятно, вам несродно
Все, что высоко, благородно;
Не знали вы, что грозный щит
Любви и гордости народной
От вас венец тот сохранит.
4
Безумцы мелкие, вы правы,
Мы чужды ложного стыда!
. . . . . . . .
5
Но честь России невредима.
И вам смеясь внимает свет…
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда триумфом шел Фабриций
И раздавался по столице
Восторга благодарный клик,
Бежал за светлой колесницей
Один наемный клеветник.

1835


Александр Блок

ИЗ ПОЭМЫ «ВОЗМЕЗДИЕ»

Отец лежит в «Аллее роз»[13],
Уже с усталостью не споря,
А сына поезд мчит в мороз
От берегов родного моря…
Жандармы, рельсы, фонари,
Жаргон и пейсы вековые,
И вот – в лучах больной зари
Задворки польские России…
Здесь все, что было, все, что есть,
Надуто мстительной химерой;
Коперник сам лелеет месть,
Склоняясь над пустою сферой…
«Месть! Месть!» – в холодном чугуне
Звенит, как эхо, над Варшавой:
То Пан-Мороз на злом коне
Бряцает шпорою кровавой…
Вот оттепель: блеснет живей
Край неба желтизной ленивой,
И очи панн чертят смелей
Свой круг ласкательный и льстивый…
Но все, что в небе, на земле,
По-прежнему полно печалью…
Лишь рельс в Европу в мокрой мгле
Поблескивает честной сталью.
Вокзал заплеванный; дома,
Коварно преданные вьюгам;
Мост через Вислу – как тюрьма;
Отец, сраженный злым недугом,—
Все внове баловню судеб;
Ему и в этом мире скудном
Мечтается о чем-то чудном;
Он хочет в камне видеть хлеб,
Бессмертья знак – на смертном ложе,
За тусклым светом фонаря
Ему мерещится заря
Твоя, забывший Польшу, Боже!
Что здесь он с юностью своей?
О чем у ветра жадно просит? —
Забытый лист осенних дней,
Да пыль сухую ветер носит!
А ночь идет, ведя мороз,
Усталость, сонные желанья…
Как улиц гадостны названья!
Вот, наконец, «Аллея роз»!..
…………………………………..
Страна – под бременем обид,
Под игом наглого насилья —
Как ангел, опускает крылья,
Как женщина, теряет стыд.
Безмолвствует народный гений,
И голоса не подает,
Не в силах сбросить ига лени,
В полях затерянный народ.
И лишь о сыне, ренегате,
Всю ночь безумно плачет мать,
Да шлет отец врагу проклятье
(Ведь старым нечего терять!..)
А сын – он изменил отчизне!
Он жадно пьет с врагом вино,
И ветер ломится в окно,
Взывая к совести и к жизни…
Не так же ль и тебя, Варшава,
Столица гордых поляков,
Дремать принудила орава
Военных русских пошляков?
Жизнь глухо кроется в подпольи;
Молчат магнатские дворцы,
Лишь Пан-Мороз во все концы
Свирепо рыщет на раздольи!
Неистово взлетит над вами
Его седая голова,
Иль откидные рукава
Взметутся бурей над домами,
Иль конь заржет – и звоном струн
Ответит телеграфный провод,
Иль вздернет Пан взбешенный повод,
И четко повторит чугун
Удары мерзлого копыта
По опустелой мостовой…
И вновь, поникнув головой,
Безмолвен Пан, тоской убитый…
И, странствуя на злом коне,
Бряцает шпорою кровавой…
Месть! Месть! – Так эхо над Варшавой
Звенит в холодном чугуне!
Еще светлы кафэ и бары,
Торгует телом «Новый свет»,
Кишат бесстыдные троттуары,
Но в переулках – жизни нет,
Там тьма и вьюги завыванье…
Вот небо сжалилось – и снег
Глушит трескучей жизни бег,
Несет свое очарованье…
Он вьется, стелется, шуршит,
Он – тихий, вечный и старинный…
Герой мой милый и невинный,
Он и тебя запорошит…

1911


Адам Мицкевич

ИЗ ПОЭМЫ «ДЗЯДЫ»


ДОРОГА В РОССИЮ

По диким пространствам, по снежной равнине
Летит мой возок, точно ветер в пустыне.
И взор мой вперился в метельный туман, —
Так сокол, в пустынную даль залетевший,
Застигнутый бурей, к земле не поспевший,
Глядит, как бушует под ним океан,
Не знает, где крылья на отдых он сложит,
И чует, что смерть отвратить он не может.
Ни города нет на пути, ни села.
От стужи природа сама умерла.
И зов твой в пустыне звучит без ответа,
Как будто вчера лишь возникла планета.
Но мамонт, из этой земли извлечен,
Скиталец, погибший в потопе великом,
Порой, непонятные новым языкам,
Приносит нам были минувших времен —
Тех дней, когда был этот край обитаем
И с Индией он торговал и с Китаем. —
Но краденый томик из дальних сторон,
Быть может, добытый на Западе силой,
Расскажет, что много могучих племен
Сменилось на этой равнине унылой.
Все – в прошлом. Стремнины потопа ушли,
Их русла теперь не найдешь на равнине.
Грозою народы по ней протекли —
И где же следы их владычества ныне?
Лишь в Альпах утесов холодный гранит
Минувших веков отпечатки хранит,
Лишь в Риме развалин замшелая груда
Расскажет о варварах, шедших отсюда.
Чужая, глухая, нагая страна —
Бела, как пустая страница, она.
И Божий ли перст начертает на ней
Рассказ о деяниях добрых людей,
Поведает правду о вере священной,
О жертвах для общего блага, о том,
Что свет и любовь управляют вселенной?
Иль Бога завистник и враг дерзновенный
На этой странице напишет клинком,
Что люди умнеют в цепях да в остроге,
Что плети ведут их по верной дороге?
Беснуется вихрь, и свистит в вышине,
И воет поземкой, безлюдье тревожа.
И не на чем взор задержать в белизне.
Вот снежное море подъемлется с ложа,
Взметнулось – и рушится вновь тяжело, —
Огромно, безжизненно, пусто, бело.
Вот, с полюса вырвавшись вдруг, по равнине
Стремит ураган свой безудержный бег
И, злобный, бушует уже на Эвксине,
Столбами крутя развороченный снег.
И путников губит, – так ветер песчаный
Заносит в пустынных степях караваны.
И снова равнина пуста и мертва,
И только местами снега почернели.
То в белой пучине видны острова —
Из снега торчащие сосны да ели.
А вот – что-то странное: кучи стволов,
Свезли их сюда, топором обтесали,
Сложили, как стены, приладили кров,
И стали в них жить, и домами назвали.
Домов этих тысячи в поле пустом,
И все – как по мерке. А ветер свистящий
Над трубами дым завивает винтом,
Подобно султану на каске блестящей.
Рядами иль кругом – то реже, то чаще —
Стоят эти срубы, и в каждом живут,
И все это городом важно зовут.
Но вот наконец повстречались мне люди.
Их шеи крепки, и могучи их груди.
Как зверь, как природа полночных краев,
Тут каждый и свеж, и силен, и здоров.
И только их лица подобны доныне
Земле их – пустынной и дикой равнине.
И пламя до глаз их еще не дошло
Из темных сердец, из подземных вулканов,
Чтоб, вольности факелом ярким воспрянув,
Той дивной печатью отметить чело,
Которой отмечены люди Восхода
И люди Заката, вкусившие яд
Падений и взлетов, надежд и утрат,
Чьи лица – как летопись жизни народа.
Здесь очи людей – точно их города,
Огромны и чисты. И, чуждый смятенью,
Их взор не покроется влажною тенью,
В нем грусть состраданья мелькнет без следа.
Глядишь на них издали – ярки и чудны,
А вглубь их заглянешь – пусты и безлюдны.
И тело людей этих – грубый кокон,
Хранит несозревшую бабочку он,
Чьи крылья еще не покрылись узором,
Не могут взлететь над цветущим простором.
Когда же свободы заря заблестит, —
Дневная ли бабочка к солнцу взлетит,
В бескрайную даль свой полет устремляя,
Иль мрака создание – совка ночная?
Дороги по голым полям пролегли.
Но кто протоптал их? Возов вереницы?
Купцы ль, караваны ли этой земли?
Царь – пальцем по карте – провел их в столице,
И в Польше, куда бы тот перст ни попал,
Встречался ли замок, иль дом, или хата —
Их лом разбивал, их сносила лопата,
И царь по развалинам путь пролагал.
В полях не увидишь дорог под снегами,
Но тотчас приметишь их в чаще лесной.
На север уводят они по прямой,
Светлы в полутьме, как река меж скалами.
Кто ездит по ним? Вот выходят полки.
То конница скачет, за нею пехота
Змеей растянулась, за ротою рота,
А там артиллерия – пушки, возки.
И все они посланы царским указом —
Тех гонят с восточных окраин сюда,
Те с Запада вышли, на битву с Кавказом, —
Не знают, зачем, почему и куда,
Не спросят о том. Ты увидишь монгола —
Скуласт, косоглаз, отбивает он шаг,
А далее бледный, больной, невеселый,
Плетется литовский крестьянин-бедняк.
Там ружья английские блещут, там луки,
И дышит калмык на озябшие руки.
Кто их офицеры? Немецкий барон.
В карете ездой наслаждается он.
Чувствительно Шиллера песнь напевает
И плеткою встречных солдат наставляет.
Француз либеральную песню свистит —
Бродячий философ, чиновный бандит
С начальником занят беседой невинной:
Где можно достать по дешевке фураж?
Пускай перемрет солдатни половина —
Деньгам не ущерб. Если маху не дашь,
Рассудят, что это – казны сбереженье,
Царь орден пришлет и в чинах повышенье.
Но мчится кибитка – и все перед ней
Шарахнулось в сторону: пушки, лафеты,
Пехота и полк кирасир-усачей,
Начальство свои повернуло кареты.
Кибитка несется. Жандарм кулаком
Дубасит возницу. Возница кнутом
Стегает наотмашь солдат, свирепея.
Беги, или кони сшибут ротозея!
Кто едет в кибитке? – Не смеют спросить.
Жандармы сидят в ней, и путь их – в столицу.
То царь приказал им кого-то схватить.
«Наверное, взят кто-нибудь за границей?
Кто б мог это быть? – говорит генерал. —
Французский король то, саксонский иль прусский?
Кого самодержец не милует русский,
Кого он в тюрьму заточить приказал?
А может быть, в жертву и свой предназначен?
Быть может, Ермолов жандармами схвачен?
Кто знает! Бесстрашен и горд его взгляд,
Хоть он на соломе сидит, как в темнице,
Из крупных, как видно! За ним вереницей
Возки, точно свита в них едет, летят.
Но кто ж эти люди? Как держатся смело!
Сверкают их очи, отвагой горя.
Вельможи ль они? Камергеры царя?
Нет, мальчики, дети! Так в чем же тут дело?
Иль принцы они и король, их отец,
Дерзнул покуситься на русский венец?» —
Так, строя догадки, начальство дивилось;
Кибитка меж тем в Петербург уносилась.

ПРИГОРОДЫ СТОЛИЦЫ

…………………………………….
Но где же свое, самобытное, в них,
Где нации гений, где сердце народа?
А зданья чудесны! Искусной рукой
Взнесен на болоте их каменный строй.
Для цезарей цирк воздвигали когда-то,
И золото в Риме струилось рекой,
А в этих снегах, чтоб дворцы и палаты
Воздвиглись на радость холопам царя,
Лились наших слез, нашей крови моря.
И сколько измыслить пришлось преступлений,
Чтоб камня набрать для огромных строений,
И сколько невинных убить иль сослать,
И сколько подвластных земель обобрать!
Слезами Украйны они оплатили
И кровью литовской и польской земли
Все то, что сюда из Парижа ввезли,
Чем в Лондоне их магазины прельстили,
И моют в их замках шампанским паркет,
И модный его залоснил менуэт.
Но зданья пусты. Двор в столице зимой.
И мухи придворные радостным роем
Вослед ему ринулись, к царским помоям.
В домах только ветер танцует шальной:
В столице вельможи, и царь их в столице.
В столицу стремит и кибитка свой бег.
Бьет полдень. Морозно, и падает снег.
А солнце уж к западу стало клониться.
Безжизненно светел и чист небосклон,
Ни тучки, ни облачка в бездне пустынной.
Все бледно и тускло, ни краски единой, —
Так взор замерзающих жизни лишен.
Но вот уже город. И в высь небосклона
Над ним воздымается город другой,
Подобье висячих садов Вавилона,
Порталов и башен сверкающий строй:
То дым из бесчисленных труб. Он летит,
Он пляшет и вьется, пронизанный светом.
Подобен каррарскому мрамору цветом,
Узором из темных рубинов покрыт.
Верхушки столбов изгибаются в своды,
Рисуются кровли, зубцы, переходы,
Как в городе том, что, из марева свит,
Громадою призрачной к небу воспрянув,
В лазурь Средиземного моря глядит
Иль зыблется в зное ливийских туманов
И взор пилигримов усталых влечет,
Всегда недвижим и всегда убегает…
Но цепь загремела. Жандарм у ворот.
Трясет, обыскал, допросил – пропускает.
. . . . . . . . .
А кто столицу русскую воздвиг,
И славянин, в воинственном напоре,
Зачем в пределы чуждые проник,
Где жил чухонец, где царило море?
Не зреет хлеб нa той земле сырой,
Здесь ветер, мгла и слякоть постоянно,
И небо шлет лишь холод или зной,
Неверное, как дикий нрав тирана.
Не люди, нет, то царь среди болот
Стал и сказал: «Тут строиться мы будем!»
И заложил империи оплот,
Себе столицу, но не город людям.
Вогнать велел он в недра плывунов
Сто тысяч бревен – целый лес дубовый,
Втоптал тела ста тысяч мужиков,
И стала кровь столицы той основой.
Затем в воза, в подводы, в корабли
Он впряг другие тысячи и сотни,
Чтоб в этот край со всех концов земли
Свозили лес и камень подобротней.
В Париже был – парижских площадей
Подобья сделал. Пожил в Амстердаме —
Велел плотины строить. От людей
Он услыхал, что славен Рим дворцами, —
Дворцы воздвиг. Венеция пред ним
Сиреной Адриатики предстала —
И царь велит строителям своим
Прорыть в столице Севера каналы,
Пустить гондолы и взметнуть мосты, —
И вот встают Париж и Лондон новый,
Лишенные, увы! лишь красоты
И славы той и мудрости торговой.
У зодчих поговорка есть одна:
Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана;
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана.

Этот отрывок русским друзьям посвящает автор

РУССКИМ ДРУЗЬЯМ

Вы помните ль меня? Среди моих друзей,
Казненных, сосланных в снега пустынь угрюмых,
Сыны чужой земли! Вы также с давних дней
Гражданство обрели в моих заветных думах.
О где вы? Светлый дух Рылеева погас, —
Царь петлю затянул вкруг шеи благородной,
Что, братских полон чувств, я обнимал не раз.
Проклятье палачам твоим, пророк народный!
Нет больше ни пера, ни сабли в той руке,
Что, воин и поэт, мне протянул Бестужев.
С поляком за руку он скован в руднике,
И в тачку их тиран запряг, обезоружив.
Быть может, золотом иль чином ослеплен,
Иной из нас, друзья, наказан небом строже:
Быть может, разум, честь и совесть продал он
За ласку щедрую царя или вельможи.
Иль, деспота воспев подкупленным пером,
Позорно предает былых друзей злословью,
Иль в Польше тешится награбленным добром,
Кичась насильями, и казнями, и кровью.
Пусть эта песнь моя из дальней стороны
К вам долетит во льды полуночного края.
Как радостный призыв свободы и весны,
Как журавлиный клич, веселый вестник мая.
И голос мой вы все узнаете тогда:
В оковах ползал я змеей у ног тирана,
Но сердце, полное печали и стыда,
Как чистый голубь, вам вверял я без обмана.
Теперь всю боль и желчь, всю горечь дум моих
Спешу я вылить в мир из этой скорбной чаши,
Слезами родины пускай язвит мой стих,
Пусть, разъедая, жжет – не вас, но цепи ваши.
А если кто из вас ответит мне хулой,
Я лишь одно скажу: так лает пес дворовый
И рвется искусать, любя ошейник свой,
Те руки, что ярмо сорвать с него готовы[14].

Перевел В. Левик


Ярослав Ивашкевич

ИЗ ЦИКЛА «АЗИАТЫ»

Травы Толстого
Хлеб Достоевского
Плакучие ивы Чайковского
Меня оплели по шею
Не вырубит их сабля Володыевского
Не истребит смешок Даниэля
Кони стучат копытами день и ночь
Скачут несут маленьких наполеонов
И громадных нагих актеров
Из невероятных фильмов
На западе густые лозы над Луарой
Не то ивы не то виноград
Над головой курлычут журавли
Кричат павлины смерти в парках Петергофа
Хорошо что Ярославна
Тихой иволгой плачет на сырых палисадах
На обветшалых безмраморных стенах
По берегам белых озер
На морях острова полные звуков музыки
Все оркестры мира передают в эфире
Увертюры марши и солдатские песни
Не хочу слушать скрежет режущих инструментов
Только одну песнь запойте: одну
Песнь Чингисхана и его армады
Песнь наступающей конницы песнь клинков
рассекающих
Чернобыльские дубы и энгадинские кедры

Перевел Андрей Базилевский


Адам Загаевский

СТИХИ О ПОЛЬШЕ

Читаю стихи чужеземных поэтов
о Польше. Ведь есть у немцев и русских
кроме винтовок также чернила,
перья, немного сердца и много
воображенья. В их стихах Польша
похожа на дерзкого единорога,
кормящегося шерстью гобеленов,
она прекрасна, слаба, безрассудна.
Не знаю, каков механизм иллюзий,
но и меня, читателя трезвого, восхищает
сказочная беззащитная страна, которую
растерзывают черные орлы, голодные
монархи, Третий рейх и Третий Рим.

Перевел Владимир Британишский


РОССИЯ ВХОДИТ В ПОЛЬШУ

Иосифу Бродскому

По лугам и межам, городам и лесам
идут конные, пешие армии, кони,
орудия, мальчишки и старики-солдаты, дети,
бегут поджарые борзые, сыплются перья,
едут сани, кибитки, фиакры, «москвичи»,
плывут корабли, плоты, понтоны,
тонут лодки, пароходы, лодочки из коры,
летят аэростаты, бомбардировщики, ракеты,
мины и снаряды насвистывают модные арии,
слышны стоны бичуемых и резкие команды,
песни несутся в воздухе, их стальные ноты,
тащат юрты, палатки, натягивают канаты,
трепещут над головами льняные полотнища
флагов.
Бегут бездыханные, неживые курьеры,
мчатся депеши, темно-лиловым светом оплывают
свечи,
пьяные командиры спят в незримых каретах,
шепчут молитвы верноподданные попы,
и плывет луна в едином железном потоке,
идут, идут танки, кортики и мечи,
свищут «катюши», быстрые, как кометы,
играют дудки, гудят бока барабанов,
держат речь кнуты, тяжко вздыхают борта
паромов, вторжений, идут сыновья степей,
мусульмане, каторжники, почитатели Байрона,
игроки, потомки Азии, хромает Суворов,
следом пританцовывают услужливые царедворцы,
течет желтая Волга, поют реки Сибири,
задумчиво и неспешно ступают верблюды,
несут песок пустыни и размокшие миражи,
маршируют киргизы, раскосые, движутся
черные зрачки уральских богов,
за ними школы, учителя, языки, поэты,
деревянные усадьбы сползают, как ледник,
бредут немецкие лекари, пластыри, припарки,
раненые, чьи лица белее алебастра;
шагают полки, дивизии, армии конные, пешие,
Россия входит в Польшу, срывая
паутину и листья, переговоры
и веревки с бельем,
разрывая узы и нити
дружбы, союзы, бинты, артерии,
взрывая мосты и ворота, будущее и надежду;
Россия входит в деревню на Пилице
и в глухие леса Мазовии,
срывает афиши и сеймы, разбивает дороги,
топчет мостки, договоры, ручейки и тропинки.
Россия входит в восемнадцатый век,
в октябрь и сентябрь, в смех,
в плач, в совесть, в напряженное внимание студента
и в блаженную истому прогретых каменных стен,
в разнотравье лугов и в лесные заросшие просеки,
топчет анютины глазки и резеду,
оттискивает на влажном
мху следы копыт, гусениц и покрышек,
корчует печные трубы, деревья и дворцы,
гасит свет, жжет большие костры
в английских садах, мутит родники,
рушит библиотеки, ратуши и костелы,
развешивает на небе пурпурные знамена.
Россия входит в мою жизнь,
Россия входит в мои мысли,
Россия входит в мои стихи.

Перевел Андрей Базилевский


ЕСЛИ Б РОССИЯ

Если б Россия была основана
Анной Ахматовой, если бы
Мандельштам был законодателем,
а Сталин – третьестепенным
персонажем забытого грузинского
эпоса, если б Россия сбросила свою
ощетинившуюся медвежью шкуру,
если б она могла жить словом, а не
кулаком, если б Россия, если б Россию…

Перевел Андрей Базилевский


Отзывы из прессы и письма читателей в ответ на публикацию в журнале «Наш современник» главы «Шляхта и мы»


КЛЕВЕТНИК ОТ РОССИИ

Польша бурлит от статьи главного редактора «Нашего современника»


Польские газеты и журналы начали дискуссию о самом, наверное, антипольском памфлете со времен Достоевского. Воображение впечатлительных варшавян потряс главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев, выступивший на страницах собственного издания со статьей «Шляхта и мы». Куняева ругают на страницах всех крупных газет, но при этом признают – это самая основательная попытка освещения польско-русской темы.

Откуда такие эмоции? Дело в том, что в Польше вот уже лет пятнадцать ждали от России ответа – какой мы видим новую Польшу и наши отношения с ней? Советская формула дружбы «в семье вольной, новой» явно отжила свой век. Возврат к царским временам, когда, по выражению Сталина, Львов не был русским городом, но Варшава была, тоже невозможен. Жить вовсе друг без друга? Увы, и это оказалось нереально. Все эти годы польские публицисты как будто провоцировали русских коллег на ответ – ну хоть обидьтесь на нас. Но в России, казалось, Польшу забыли куда крепче, чем в Польше – Россию.

И вот Куняев ответил, свалив в одну кучу все русские обиды. Помянуты и походы Лжедмитрия на Москву, и участие поляков в наполеоновских армиях, и лагеря для советских военнопленных после похода Тухачевского на Варшаву, и даже то, как офицеры армии Андерса во время Второй мировой войны не хотели сражаться против гитлеровцев вместе с советскими войсками. Упоминания о Катыни и разделах Польши у автора явно вызывают одно раздражение. Оказывается, во время разделов мы всего лишь вернули себе свои старые земли. А в Катыни погибли польские колонисты, переселенные в двадцатые годы на отторгнутые у СССР западноукраинские земли.

В среде польских «русофобов» при чтении этих строк Куняева явно раздастся вздох облегчения: говорили мы вам, что русские – варвары, а вы нам не верили. Вот полюбуйтесь, что они пишут об убитых Сталиным офицерах. Характерная деталь – горячее всех на куняевскую публикацию откликнулась правая «Жечпосполита», а не возглавляемая русофилом Михником «Газета выборча». Вполне ожидаемый парадокс: именно «полонофобы» Куняев, Тулеев и Рогозин – самые цитируемые авторы польских «русофобов». Потому что объективно на них работают.

Так что зря в своем опусе Куняев клеймит российских журналистов, рассказавших россиянам о Катыни: «Да в нынешней Польше редакцию подобной антипольской газеты на другой же день после перечисления преступлений Польши против России сожгли бы вместе с сотрудниками, как евреев в Едвабне», – пишет он раздраженно. Вывод: нужно, чтобы у нас все было так же «демократично»?

Кстати, у польской прессы (и добавим – у власти) хватило смелости недавно извиниться за вековые обиды перед украинцами. Придет время, разберутся и в польско-русской истории.

Дмитрий Бабич, Валерий Мастеров,

собкор «МН», Варшава,

июль 2002 г.


КАК МСТЯТ ИСТОРИИ ПО-РУССКИ

В последнем номере московского культурно-литературного журнала «Наш современник» опубликована подписанная его главным редактором Станиславом Куняевым статья «Шляхта и мы». После 1991 года это, пожалуй, наиболее обширное (54 печатных страницы) публицистическое выступление в русской прессе на тему польско-российских отношений. Содержание статьи – каталог польских преступлений против русского народа (и других народов) и ложных обвинений, которые в адрес России все еще выдвигают поляки и (немногочисленные, к счастью) российские полонофилы. Автор «разоблачает» эти «ложные обвинения».

* * *

История не окончилась. Она возвращается. Возвращаются крайние политические злоупотребления историей. За последние десять лет по Польше прокатилась волна публикаций, цель которых – изменить наше героически-жертвенное историческое самосознание, по крайней мере в том, что касается двадцатого века. Я уже не раз писал о роковых последствиях этого «ревизионизма», фальсифицирующего историю в политических целях. Не буду к этому возвращаться. Однако нелегко удержаться от замечания, что вся куняевская интерпретация истории Польши отлично вписывается в схемы отечественных пересмешников и критиков собственной истории: от всерьез предъявляемых обвинений в том, что поляки разделяют ответственность за историю европейского колониального империализма, через попытки развенчать «историю польской глупости», выразившейся в восстаниях, через моду на оплевывание политического наследия II Речи Посполитой как «протофашистского государства», вплоть до новых трактовок всей польской истории через призму Едвабне.

Хочу обратить внимание на контекст, который для нарастающего у нас пессимизма в оценке своей истории создает переоценка подобных самооценок у наших соседей. Трудно не заметить, что такая тенденция уже проявилась в Германии. Лучше всего ее парировал Стефан Братковский (статья «Я предупреждал», «Плюс-минус» от 29–30 июня 2002 года): «Когда немцы начинают чувствовать себя обиженными, пора будить Европу». Неужели мы позволим внушить себе, будто в историческом балансе XX века потерпевшая сторона в польско-немецких отношениях – Германия? Не знаю. Знаю только, что такое утверждение есть грубая ложь.

Столь же лживы и утверждения, содержащиеся в новых «обобщающих трудах» по истории польско-российских отношений, которые пишутся ныне в Москве. Это уже не просто маргинально присутствующие в российском общественном мнении тенденции к отрицанию катынского преступления, свидетельством которых в середине 90-х годов был «Катынский детектив» Юрия Мухина или «Славянский саркофаг» Владимира Филатова. Это проявления открытого поворота к советскому имперскому сознанию, подкрепленному вновь обретенным Россией ощущением силы.

В отличие от Германии, в постсоветской России так и не произошло серьезного расчета с историей. Так что здесь трудно говорить о коренном повороте. Просто после периода кризиса и распада советской империи, когда была официально признана по крайней мере часть преступлений той системы, значительная часть российской интеллектуальной элиты проявляет признаки возвращения к хорошему самочувствию. Это самочувствие укрепляют не только прием России в «большую восьмерку» и – после 11 сентября 2001 года – сыплющиеся на Владимира Путина заверения в почтении со стороны как США, так и Европы. Его укрепляет также рецидив крайне имперского, шовинистического видения собственной истории и отношений с соседями. На этом ли Россия будет строить общественный консенсус вокруг попыток удержать уже фактически обретенный контроль над Украиной? Использует ли эти представления в дипломатических маневрах, предпринимаемых в связи с вопросом о калининградском «коридоре»?

Не знаю. Как историк, я лишь отмечаю: с историей что-то неладно – об этом говорят как «пессимистические» злоупотребления ею в Польше, так и «оптимистические» ее реконструкции в Германии и России. История, как справедливо заметил немецкий историк, это не суд и не алиби. И все же историческая правда к чему-то обязывает. Хотя бы к тому, о чем напомнил недавно на этих страницах профессор Здислав Краснодембский («Плюс-минус» от 22–23 июня 2002 года): необходимо прервать польское молчание. Борьба за память имеет политическую цену. Отказ от борьбы – тоже. Мы обязаны помнить об этом. Ложь об истории должна наталкиваться на отповедь. Правду об истории следует защищать – и от сограждан, и от соседей.

Анджей Новак, историк.

Газета «Жечпосполита»,

№ 168, 2002 г.

* * *

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Считаю себя счастливым человеком, ибо купил два тома Вашей книги «Поэзия. Судьба. Россия». Слежу за ее продолжением по публикациям «Нашего современника». В пятом номере журнала – размышления о российско-польских отношениях. И в историческом плане, и о нынешних.

Это очень нужный материал, написанный на строго документальной основе. И потому лишенный и полонофильства, и полонофобии. Но дающий могучий отпор и отповедь русофобии. Которая, к сожалению, и до сих пор в Польше процветает.

Убедился в этом, прочитав четыре номера журнала «Новая Польша» – декабрьский за прошлый год и три за нынешний. Это издание поступает в нашу районную библиотеку бесплатно. Значит, его редакция и авторы считают нужным и полезным пропагандировать свои идеи среди русских читателей. Под «бархатной перчаткой» общих любезностей – острые «когти» многовековой ненависти.

Почитаешь «Новую Польшу» и подумаешь: ведь поляки всегда были правы, а Россия, СССР и даже нынешнее наше ельцинско-путинское государство – их исконные враги.

Примеров много. Как известно, советско-польская война 1920 года началась с того, как войска Юзефа Пилсудского захватили Киев. Естественный отпор со стороны РСФСР этой агрессии осуждается. Ни слова в журнале о том, что около 60 тысяч советских военнопленных (точная цифра и сейчас не совсем ясна) погибли от голода, холода, издевательств в польских лагерях.

Пользуясь своей силой, Польша аннексирует по Рижскому договору Западную Украину и Западную Белоруссию. Но возврат этих территорий в состав СССР в 1939 году «Новая Польша» называет оккупацией.

Журнал требует, чтобы нынешняя Россия компенсировала гибель, депортацию и всевозможные репрессии примерно 566 тысячам человек. А «Союз сибиряков» требует возмещения еще для 50 тысяч поляков – бывших ссыльных и зэков, ныне проживающих в Польше. Вот такая информация опубликована в журнале № 3 на стр. 16.

…Эти требования были приурочены к визиту Путина в Польшу. И тот ответил, что компенсация «за сталинские репрессии» в принципе возможна – при обращении к российским властям в соответствии с существующим в РФ законодательством.

«Новая Польша» захлебывается от радости, сообщая о том (во 2-м номере журнала), что Путин возложил цветы к памятнику Польскому подпольному государству и Армии Крайовой. Печатает отклики на это событие ветеранов антисоветского воинского объединения. Которое, как известно, отправило на тот свет множество советских солдат – освободителей Польши от гитлеровской оккупации. Господа из Армии Крайовой явно ликуют: еще бы, возложением цветов президент Путин признал «вину» своей страны перед нею!

Кстати, президент Польши Квасьневский явно подыграл этим настроениям, когда в своей речи при посещении совместно с Путиным кладбища советских воинов, освободивших Варшаву 17 января 1944 года, двусмысленно выразился так: «по мнению одних – освободивших, по мнению других – оккупировавших Польшу»…

«Новая Польша» усиленно пугает свой народ поставками российского газа. Очень, оказывается, страшно для поляков, что ныне они составляют до 70 процентов всего получаемого из-за границы голубого топлива. Какая угроза суверенитету Польши! Опубликовано письмо к ее руководству за подписью двух бывших министров иностранных дел и других крупных деятелей с требованием: довести долю иностранных закупок газа до 30 процентов от каждого партнера. И пусть придется платить на 40–60 процентов дороже датчанам и норвежцам – лишь бы не зависеть от России.

Журнал живо обсуждает ситуацию, которая складывается вокруг Калининграда и области после вступления Польши и Литвы в Европейский союз. Никакого учета интересов России – требует «Новая Польша». Составляет длинный список из 25 пунктов на предмет своих явно хищнических аппетитов. Вот выполните их – тогда и посмотрим, как дальше с вами обращаться. Перечень – в журнале № 4 за нынешний год.

Откуда этот амбициозный тон, бесконечные претензии, откуда злобная, поистине зоологическая русофобия?

От нашей слабости и гонора Польши (впрочем, опирающегося больше на ее вступление в НАТО и шаткость российской власти). Журнал информирует, что на польской территории шли маневры войск НАТО, в которых приняли участие 20 тысяч военнослужащих из 11 стран этого блока. «Новая Польша» не скрывает: эти маневры вызвали тревогу главнокомандующего ВВС России генерала Владимира Михайлова. А вот как смотрит на этот сюжет правительство РФ, что-то, признаться, ничего не известно.

Журнал постоянно намекает, что в Москве у польского руководства есть друзья. И похоже, что это сущая правда. Во всяком случае, дипломат из российского посольства в Варшаве Андрей Шугуров заявил: мы заинтересованы в сотрудничестве с северо-восточным корпусом НАТО, расположенным в Щецине. Особенно когда Калининград и область окажутся окруженными территорией стран – участниц Евросоюза. Кто уполномочил этого Шугурова высказывать такое мнение, «Новая Польша» не пишет.

Впрочем, чему же удивляться? «Московский комсомолец» в № 120 от 4 июня с. г. напечатал статью «Кроты» бегут с корабля». А там говорится, что начальник канцелярии российского Министерства иностранных дел долгие годы был шпионом США, что хорошо знал министр Козырев, продвигавший его по службе. Недавно Потапов (и еще два шпиона-дипломата) сбежали к своим хозяевам в США.

Хорошо, что в очередном фрагменте книги «Поэзия. Судьба. Россия» Вы, Станислав Юрьевич, так убедительно показали подлинное отношение к нам в стране, которая считает себя частью Европы, а нас, грешных, татаро-монголами.

Надо изживать посеянные Горбачевым, Ельциным, Шеварднадзе, Козыревым и нынешним руководством иллюзии об «общеевропейском доме», о «вхождении в мировую цивилизацию».

Хватить пресмыкаться, лебезить, бесконечно извиняться и каяться! Чем больше низкопоклонства, тем больше у Запада желания кобениться и издеваться над Россией и русскими.

Уже такой решимости быть твердыми и гордиться своей историей, давать отпор русобофии – достаточно, чтобы с нами начали считаться.


Л. Шолохов,

редактор многотиражной газеты «Огнеупор»

ОАО «Семилукский огнеупорный завод».

* * *

Дорогой Станислав Юрьевич!

Всякий раз, когда я читаю вашу «Поэзию. Судьбу. Россию», у меня, как и у многих читателей, появляется желание как-то выразить свои чувства, непременно возникающие во время чтения. Вот и «Шляхта и мы» – не оставила безучастной, ибо дала ответ на многое, что волновало всю жизнь и… казалось несовместимым с «братством народов».

Меня заинтересовали воспоминания Н. Вальдена (Я. Подольского) о его жизни в плену у поляков («НС», № 5 за 2002 год) и приведенные Вами кусочки сцен из лагерной жизни, где автор удачно (чтобы выжить) использует «органические особенности, роднящие мусульман с евреями» – на вопрос о национальности отвечает, что он – «татарин». Мне, как казанскому татарину, кажется, что он имел в виду татарина крымского, ибо в истории они больше имели дело с Крымом, чем с Казанью, да и у последних все-таки больше «русскости», что ли… Но это так, к слову пришлось.

В 1941 году я окончил 7 классов, и больше учиться в школе не пришлось целых 10 лет: работа на тракторах и комбайнах, затем фронт, а после войны «повезло» в «кадровой» отслужить до 1951 года.

…Помню, когда меня главный инженер зерносовхоза «Ударник», что в Самаркандской области Узбекистана, послал вместе с другими пятнадцатилетними в Нарынский учкомбинат по ускоренной подготовке комбайнеров-трактористов, находившийся в Наманганской области. Это – так называемый «ферганский оазис», ныне привлекающий таджикских экстремистов, как лакомый кусок. Там-то я впервые воочию встретил польское воинство, да еще и в знаменитых по литературе «конфедератках», уже своим видом «отдаляющих» их от нас. Если наши солдаты в наших краях были в непрезентабельных шинелях и обмотках, то польская шляхта была одета с иголочки в английское сукно и ботинки на толстенных подошвах, а офицеры в сверкающие сапоги.

Во всем их облике, во взглядах сквозило презрение к нам, как к «быдлу». И это я, пятнадцатилетний, запомнил на всю жизнь. И еще мы удивлялись: почему их разместили в «райском крае» – Ферганской долине, а не в голодной степи, где жили мы, работали под знойным солнцем, выращивали хлеб?

Встречал поляков и непосредственно в Польше, где в 1944 году пришлось воевать на Карпатах и 3 месяца находиться в госпитале после ранения в г. Ярославе-на-Сане. Когда уже в выздоравливающей команде я стоял на вахте с «трехлинейкой» возле ворот госпиталя, меня всегда раздражал вид солдат-жолнежев, такой же, какими я их видел в декабре 1941 года в Ферганской долине – такой же надменный и выхоленный, и особое раздражение вызывал у солдата, курившего махру, запах, умопомрачительный запах турецкого табака, который оставляли за собой проходившие мимо госпитальных ворот польские офицеры с сигаретами в руках.

После выздоровления нас, более образованных, имевших семилетнее образование, направили на курсы санинструкторов, находившиеся здесь же, в городе Ярославе-на-Сане, и располагавшиеся в одном крыле женского монастыря.

И вот в конце февраля 1945 г. нас, курсантов, по тревоге подняли и по трое с автоматами направили по селам и хуторам спасать славян – украинцев и белорусов от творимых над ними бесчинств поляков.

То, что мы видели и слышали от них, было ужасно. Бандиты (по-другому их назвать не поворачивается язык) ночью врывались в хаты селян-православных и, избивая мужчин, насиловали девушек, уводили скотину, лошадей и всю нехитрую крестьянскую сельхозтехнику, отбирали силой все драгоценности, а чтобы они не сопротивлялись и не поднимались с места, пока они бесчинствовали, привязывали к их головам гранаты.

Мы помогали несчастным на оставшихся еще кое у кого лошадях выехать подобру-поздорову из хуторов и деревень и сопровождали их до железнодорожной станции города и там в течение более полумесяца охраняли «табор» на открытой площади под дождем и снегом. Не верилось глазам и ушам, что такое могут делать «просвещенные» славяне-католики со своими братьями-славянами, с которыми они жили бок о бок в течение всей жизни, с периода, когда Польша в 1920 году «оттяпала» Западную Украину и Белоруссию у ослабевшей России.

Всю жизнь о рассказанном выше я не распространялся, под давлением чувства братства с поляками, негодуя втайне за то, что наше правительство эшелонами отправляло масло в Польшу, когда Запад не спешил им на помощь в трудные для поляков голодные годы.

В памяти боровчан до сих пор живы события 1613 года, когда они грабили Боровско-Пафнутьевский монастырь и убили князя Михаила Волконского.

И теперь как относиться к ним, когда, ссылаясь на исторические примеры с «коридорами», обнимаясь с Путиным, президент Польши все-таки выдавил из себя, что-де «коридора в Калининградскую область» они не создадут.

Ракиб Узяков,

инвалид войны,

г. Балабаново

* * *

Уважаемый Станислав Юрьевич!

Выражаю Вам от себя и своих единомышленников сердечную благодарность за статью «Шляхта и мы» в № 5 «НС».

Из Вас, дорогой поэт, мог бы получиться замечательный историк! Да что «мог бы» – он получился! Хотя и поздновато. Только вот «Катынь» Вы не осилили. А уже пора одолеть и этот рубеж. Этих самых «офицеров» надо было обязательно ликвидировать и именно советским органам. Зачем? Да хотя бы как возмездие за прошлые грехи Польши перед Россией. Разве этого не достаточно?

Не думал, не гадал уже прочитать Ваши воспоминания. Купить не могу: дай бог на хлеб сэкономить. И вдруг, не знаю откуда, в нашу библиотеку пришел ваш двухтомник.

Ура! О сильных сторонах говорить не буду – о них все уже сказано. Критика же Вам будет полезнее.

Вы пишете, что евреям, собственно, ничего не нужно «земного», им нужна ВЛАСТЬ. Думаю, это не совсем так. Власть (монархическая, советская или какая другая) подразумевает – да, да, подавление! – но все-таки, в основном, управление, заботы о гражданах, защиту государства… Евреи же к этому неспособны органически. Им нужно ГОСПОДСТВО. Поедет в расход миллион-другой под их руководством – слава Богу! Вымрет 30 миллионов (по Чубайсу) – и это ничего. «Подохнут» все «россияне» – не беда: приедут «турки», «чурки», «урки». Властвовать они не умеют, их «цимес» – господствовать, торжествовать, упиваться превосходством. Хотя в Торе и написано: «дам вам власть над…» Но эту «власть» следует понимать как господство.

Вы сетуете, что мало кто из русских деятелей оставил объективные и столь нужные потомкам мемуары. И это справедливо. Но вот В. В. Розанов, которого Вы цитируете. Да, у него воспоминаний нет. Ему не представилось такой возможности. Он умер на 63-м году жизни, пораженный падением России. Но все его сочинения – суть документ эпохи. В своих статьях, которые появлялись в печати чуть ли не каждую неделю на протяжении 30 лет, в тысячах неопубликованных заметок, «мгновениях», «мимолетном», – дал потрясающую картину русской действительности конца XIX– начала XX веков. Но самое поразительное, что философ «разработал» русско-еврейскую тему, причем в том же самом ключе, что и Вы. Он – на своем материале, Вы – на своем. Вы, Станислав Юрьевич, сделали свое дело. Вы честно отслужили России свою «службу». Поздравляю. Не изменяйте ей даже ввиду ее катастрофического падения и окончательного разложения. Кроме нас – кто же станет на защиту попранной Родины?!

С уважением к Вашему таланту и с наилучшими пожеланиями


Н. Богданов,

п. Детчино Калужской обл.

* * *

Глубокоуважаемый Станислав Юрьевич!

На одном дыхании прочел Ваши размышления «Шляхта и мы» в № 5 «НС» за 2002 год.

Меня, как всякого русского (или советского) патриота, всегда волновала трагедия Катыни в трактовке последнего десятилетия и покаяния наших правителей в сомнительных грехах нашего народа. Я все эти годы ждал, когда же наши официальные лица вспомнят о трагической судьбе десятков тысяч пленных красноармейцев, погибших в польских концлагерях в 20-е годы. Никто из них ни в советское (по понятным тогда причинам), ни постсоветское время не касались этого вопроса, щадя польские национальные чувства. Никогда он не освещался и в наших СМИ.

Впервые я смог прочитать об этом из Ваших размышлений. Сердечное Вам спасибо за память о них – наших соотечественниках.

Надежды на Путина, что он «созреет» до этого вопроса и обозначит его в качестве встречного шага в российско-польском диалоге, нет никакой.

Г-на Путина беспокоит больше проблема увековечения прохвоста Собчака в истории России, чем сама российская история.

Пока Россия не обретет национального правительства, не стоит ожидать, что когда-то «славянские ручьи сольются в русском море». «Оно ль иссякнет?» – остается, к сожалению, вопросом, как и в пушкинские времена.

Работая долгие годы в системе министерства морского флота, мне приходилось иметь дело с польскими кораблестроителями, судоремонтниками, моряками и чиновниками внешней торговли. У большинства из них буквально сквозил шляхетский гонор, о котором Вы так блестяще написали.


М. С. Левяков,

ветеран войны и труда,

заслуженный работник транспорта России,

Москва

* * *

Уважаемый Станислав Юрьевич!

«Шляхта и мы» – шедевр, прорыв. Справедливо: выделить этот раздел в самостоятельное произведение; оно должно быть издано отдельной книгой, в обложке «Нашего современника».

Некоторые дополнения к тому, что Вами написано: реакция российских СМИ на события в Едвабне.

Я обратил внимание на комментарий одного из придурков из «Известий», некоего Колесникова. По его данным, аналогичный случай произошел в каком-то селе на границе Бессарабии и Украины, и нам, русским (!!!), необходимо разобраться и покаяться. БРЕД! Но к огромному сожалению, я газетку выбросил. Единственное, что помню – номер вышел в дни покаяния Квасьневского. В «Правде» и «Известиях» в 1968 году было опубликовано выступление В. Гомулки – блестящая речь государственника. В речи есть место о деяниях клуба Бабель. Главная мысль: живешь в Польше, то будь ее гражданином. Речь должна быть приложена к работе.

Считаю, что идеологом и организатором спецгруппы фальсификаторов-историков по Катынскому делу был партработник В. Фалин.

Фалин был послом СССР в ФРГ, попал под влияние В. Брандта, Г. Шмидта и немецкого образа жизни (в этом я убедился, постоянно прослушивая «Немецкую волну»). Например, перед своим визитом в СССР Шмидт просил организовать в дни пребывания посещение художественных музеев в сопровождении тонкого знатока живописи г-на Фалина. ЛЕСТЬ – оружие западного дипломата.

Теперь к Катыни. В передаче ОРТ «Как это было», посвященной Катынскому делу, принимала участие некто Лебедева, член комиссии историков, обнаружившей так называемые неопровержимые доказательства нашей вины, она как-то мелко хихикала по поводу немецкого происхождения веревок, которыми были связаны расстрелянные поляки. «Уж веревки НКВД всегда мог найти». Кто-то задал вопрос об идентичности расстрела пленных красноармейцев в Орле с катынским. Дама сникла, увяла, скислилась, в студии возникла пауза, казалось, она перечеркнула все, что до этого утверждалось. Паузу и передачу закрыла реплика ведущего Шкловского: «Катынь, очевидно – месть за гибель красноармейцев в польском плену!» Издавайте КНИГУ! Главный девиз работы – смерть советской деликатности в межнациональных вопросах, лишь порою «сладостен обман»…

С уважением В. С. Гладских,

г. Дзержинск

* * *

Глубоко благодарен Вам за исследовательский очерк «Шляхта и мы». В нем дана адекватная историческая оценка польского и русского менталитета. Давно не испытывал я такого эмоционального состояния, которое пробудили Вы этой статьей. Мой дед, живший в Белоруссии, печально рассказывал мне в детстве о «шляхетском гоноре», родственном изуверству по отношению к белорусам…

Александр Ореховский,

г. Новосибирск

* * *

Мне давным-давно надоело до омерзения постоянное стремление наших руководителей «покаяться» перед всеми за Россию, т. е. за нас. А кто им давал на то право? Осуждать действия и каяться за Грозного, Петра Великого, Сталина имели бы некоторое право деятели хотя бы близко подходящие по масштабам к ним. А что на самом деле? Урки, мерзопакостные предатели и просто ничтожества пытаются судить Гениев и Гигантов! Не считать же за мнение народа стряпню какого-то Юсова из иудейско-американских «Известий». Юсовы, как и все «Известия», к русским и России никакого отношения не имеют. Им, конечно, очень хотелось бы, чтобы к 600 000 моих сограждан добавились еще одна-две сотни тысяч жизней (такова была бы цена неподготовленного форсирования Вислы). Мои земляки и так лежат в земле от Зайцевой Горы до подземелий Берлинского метро. Где в это время были соплеменники Юсова и «известинцев» теперешних, я тоже хорошо знаю! Кроме того, поражает невежество: немцы взяли 15 сентября Брест и Белосток. «Армия ген. Кюхлера, форсировав Нарев и Зап. Буг, частично повернула на Варшаву, а остальными силами продолжала наступать на Брест, которым овладела 15-го, в тот же день был занят Белосток […] 17-го наши воор. Силы вошли на рубеж, который проходит по линии Львов, Вл. Волын., Брест, Белосток. Остальная часть терр. Польши лежит незащищенной и открыта для действий немецких войск». Какой уже тут «удар в спину» полякам! Это генерал Дитмар («Мировая война 1939–1945») – уж если не знаешь, Юсов, – помолчи; за умного сойдешь!

Теперь еще несколько вопросов.

1. Почему немцы «обнаружили» эти захоронения поляков в 1943 г., когда они заняли эти места в июле 1941 г.?

2. На территории СССР были созданы из поляков армия Андерса и 1-я польская армия (это что, из расстрелянных или их расстреливали через одного, что ли?)

3. Сразу после освобождения нашими войсками тех мест была создана международная комиссия из авторитетных ученых с мировым именем, которая установила однозначно: пленных расстреливали немцы. А что касается теперешних «документов» – Вы отлично знаете, как они делаются. Вспомните Тбилиси и Собчака (все вывернуто наизнанку), тайные протоколы 1939 г. и пр. – был бы заказчик да побольше платил, а «документы» сделают любые.

И наконец, последнее: посылаю Вам копию снимка дворца из усадьбы барина и художника русского Ярошенко. Усадьба называется Павлищев Бор.

Вот здесь есть то, что я хотел Вам сообщить. В 1939 г. сюда пригнали пленных поляков, а летом (1940 г.) прошел слух, что их отправляют на Родину. И действительно: они пешим ходом (как и прибыли) прошли в направлении обратном (в Бабынино или Калугу – не знаю). Я жил тогда в д. Воронино в 7 км от Павлищева Бора и это видел. Через нашу деревню проходил большак – старая дорога Калуга – Юхнев – Вязьма. Сейчас это асфальтированная дорога и от Калуги примерно км 60 – 1,5 часа езды. Думаю, что в д. Павлищево еще живы люди, которые эти события помнят и могут Вам рассказать гораздо больше.

С уважением Б. Лукашов, г. Аксай


По следам публикации «Шляхта и мы»

«БРАТЕЦ КРОЛИК» В ЕВРОПЕЙСКОМ И МИРОВОМ ЗВЕРИНЦЕ

Наконец-то я собрался с духом, чтобы вникнуть во все отклики из журнала «Новая Польша» на мое сочинение «Шляхта и мы». Думал, что рассердятся вспыльчивые шляхтичи раз-другой и успокоятся. Ан нет. Сначала, как и положено, главный редактор Ежи Помяновский удостоил меня своим ответом («Новая Польша», № 9, 2002 г.). Потом без перерыва в следующем, 10-м, номере некая Ванда Селивановская, моя соотечественница, по-женски взволнованно заступилась за шляхту. Еще через номер историк Анджей Новак по второму разу (первый раз он дал мне отповедь в газете «Жечпосполита») не выдержал и разразился большой статьей «Вместо ответа «Клеветнику от России» («Новая Польша», № 12, 2002 г.). Не прошло и трех месяцев, как заговорила тяжелая артиллерия – патриарха польской литературы Чеслава Милоша вывели под руки на «линию огня» («Новая Польша», № 3, 2003 г.). Вроде бы все было сказано и должно было хватить четырех номеров, чтобы посчитаться с московитом; но не таковы поляки, не таков главный шляхтич Ежи Помяновский: в следующем, апрельском, номере за 2003 г. «Новой Польши» публикуется письмо (аж на четырех страницах журнала!) аспиранта Института славяноведения Российской академии наук В. Волобуева, да еще с добавлением от редакции Натальи Горбаневской. Вроде бы настал мой черед объясниться, на что-то ответить, кое-что уточнить, с чем-то и согласиться. Вы, панове, и так в пяти номерах много чего наговорили…

* * *

Большинство упреков и обвинений, брошенных мне, не имеют никакого значения, поскольку они носят не аргументированно-исторический, а эмоционально-пропагандистский характер.

А проще говоря, являются, может быть, искренней, но бессодержательной бранью: «пересказывает чушь», «сплетни», «байки», «несуразицы», «лицемерно лгущий Куняев», «соус сталинской пропаганды», «шовинизм доведен до предела помешательства», «обыкновенное невежество», «измышления публициста, который наверняка не является первым пером России», «филькины грамоты», «количество беспардонной лжи», – на такое отвечать бессмысленно. Я также не понимаю стилистику, подобную следующей: «имперское мышление», «полонофобия», «антисемитизм» и т. д. Это – стертые клише, пропагандистские штампы, от которых всех трезвомыслящих историков должно уже тошнить. Но я даже готов принять и эту терминологию, но при одном условии: если вы сначала ответите на вопрос, правдивы ли фамилии, примеры и факты, которые я привожу, или нет. Если они правдивы, то ваши истерические обвинения, какими бы «страшными» они ни были, – пустое сотрясание воздуха. У истерики женские интонации, как у Ванды Селивановской из Оренбурга:

«Я с возмущением и негодованием прочла статью Станислава Куняева, в которой он с ненавистью поливает грязью и оскверняет святая святых – битву при Монте-Кассино и генерала Андерса. Он осмелился заявить: «Но поляки не были бы поляками, если бы не переплавляли (как, впрочем, и русские) свои поражения (даже бесславные) в бессмертные легенды. Вот они и сложили о кровавой и нелепой бойне при Монте-Кассино щемящую душу песню, которая стала для них той же самой вечной опорой, что для нас «Слово о полку Игореве» или вальс «На сопках Маньчжурии». Так может написать только человек, ярко ненавидящий историю Польши, а по сути дела и

Россию!». Страстно написано, но неумно. Андерс, книгу воспоминаний которого я прочитал, действительно не вызвал у меня никакого уважения. Это был весьма экзальтированный, хвастливый и неискренний шляхтич, что видно из стенограммы разговоров со Сталиным, опубликованной в его же мемуарах. А про трагедию при Монте-Кассино я написал, думая не только о различиях, но и о глубинном сходстве русского и польского национальных характеров (все-таки славяне!). В этих размышлениях о песне «Червонные маки» и о вальсе «На сопках Маньчжурии» (а «Варяг», а «Слово о полку…»! – при всем том, что оба похода с военной точки зрения были бессмысленны) есть восхищение и поляками, и русскими, которые, каждые по-своему, не падают духом, но ищут на пепелищах поражений огоньки героизма, сочиняют о них песни, мифы, поэмы, тем самым передавая свою непокорную волю к победе грядущим поколениям…Так что я, по существу, воспел эти свойства славянской души.

Но в связи с этим хочу с горечью сказать и о нашем русском лакействе (или глупости?). И то и другое в сегодняшней жизни не редкость. В ответ на осквернение в 90-е годы советских воинских кладбищ на территории Польши, на демонтаж памятника маршалу Коневу– спасителю древнего Кракова, в ответ на поток русофобии со страниц газет и из уст политиков Польши, в ответ на благосклонный прием, оказанный Польшей чеченским головорезам, и на открытие под Краковом радиоцентра «свободной Ичкерии» директор краеведческого музея в Бузулуке (где начинали формироваться польские части), русский человек Николай Макаров, заявляет на страницах «Новой Польши»: «Настала пора увековечить память о польской армии генерала Андерса в Бузулуке. Ведь именно благодаря этому событию Бузулук стал частью мировой истории»…

Не буду вспоминать о пафосных речах Остапа Бендера насчет создания Нью-Васюков, я понимаю, как нужны хоть какие-то средства краеведческому музею маленького районного городка, но нельзя уж настолько стелиться перед шляхтой… Ну, создали дивизию по распоряжению Сталина, одели, обули, вооружили, а она демонстративно не стала сражаться против фашистов бок о бок с советскими солдатами, а ушла к англичанам в Иран… И в этом, что ли, мировая слава города Бузулука? Уж скорее в том, что тысячи его уроженцев пали на фронтах Великой Отечественной…

* * *

Однако пора всерьез приступать к текстам главного редактора «Новой Польши» Ежи Помяновского, который пишет о моем сочинении так: «Во главу угла по-прежнему ставится катынское преступление. Из текста следует, что автор – вполне по-советски – считает это преступление делом рук гитлеровцев, собрание подлинных документов (изданных под редакцией академиков Александра Гейштора и А. Н. Яковлева) – фальсификацией, а самоотверженных ребят из российского «Мемориала», отыскавших в селе Медное под Тверью (куда немцы никогда не дошли!) место погребения 6300 польских военнопленных из лагеря в Осташкове, – польскими агентами и предателями».

Простите, пан Помяновский, но Вы погорячились.

Из моего текста не следует ничего, что Вы мне приписываете. Во-первых, я не ставлю «во главу угла» катынское преступление и не занимаюсь его расследованием. Я касаюсь его лишь на полутора страницах книги (а ее объем – 200 страниц) и задаю себе лишь один вопрос: почему поляки были расстреляны из немецкого оружия? Историки, обвиняющие советскую сторону, отвечают: чтобы списать впоследствии это преступление на немцев. Тогда я задаю второй вопрос. Если поляков расстреляли энкавэдэшники немецкими пулями в марте 40-го года, то советское руководство должно было предусмотреть, что скоро начнется война, что немцы захватят на смоленской земле катынские лагеря с погребенными там поляками, что мы все-таки начнем после Сталинграда контрнаступление на Запад, снова дойдем до Катыни, раскопаем братские могилы, «обнаружим» в польских черепах немецкие пули и обвиним на весь мир немцев в совершенном преступлении. Я увидел в этом утопическом сценарии что-то абсурдное и высказал свои сомнения. Вот и все.

Во-вторых, о Медном я даже не вспоминал. Не надо за меня домысливать того, что я не говорил.

В-третьих, я нигде ни слова не сказал о «самоотверженных ребятах из российского «Мемориала», и потому не надо мне приписывать, что я считаю их «польскими агентами и предателями».

А в-четвертых, Ваши ссылки на труды академика А.Н. Яковлева несерьезны. Более лживого и меняющего взгляды ренегата, возросшего в недрах Агитпропа ЦК КПСС, в новейшей российской истории отыскать невозможно. Он, до сих пор усердно отмывающий перед новыми хозяевами родимые пятна своего коммунистического прошлого, вам что угодно напишет, а «самоотверженные ребята из «Мемориала» что угодно отыщут. Они же любители и работают на общественных началах.

Вы, господин Помяновский, мечтаете, чтобы я был привлечен к уголовной ответственности за свое сочинение:

«Я считаю, что достойная задача всех людей доброй воли (какая социалистическая стилистика! – Cm. К.) – не столько исправлять эти и подобные филькины грамоты, сколько призывать законодателей, чтобы в связи с катынским преступлением они ввели в российский Уголовный кодекс понятие «лживых измышлений» и соответствующую статью – подобно тому, как во Франции существует юридическое понятие «освенцимской лжи» и соответствующая уголовная статья, карающая за «оспаривание факта существования преступления или преступлений против человечества».

Вы делаете опрометчивое заявление, пан Помяновский, и самого себя загоняете в ловушку. Как же можно было забыть, что, печатая в 11-м номере 2001 года «Новой Польши» воспоминания советского еврея Н. Вальдена-Подольского, находившегося после войны 1919–1920 годов в польском плену, Вы, подобно бдительному цензору времен социалистической Польши («вполне по-советски» – как Вы пишете обо мне), изъяли из текста все свидетельства утробного антисемитизма шляхетской администрации в лагерях для советских военнопленных, все описания издевательств над несчастными евреями, все картины преступлений, совершенных поляками-антисемитами. Такое деяние можно квалифицировать похлеще, нежели «оспаривание», это скорее сознательное сокрытие «факта существования преступления или преступлений против человечества», говоря Вашими же словами!

Так что по нынешним французским юридическим нормам, связанным с понятиями «антисемитизм», «Холокост», «освенцимская ложь», ну, не то чтобы преступником, но журналистом, сознательно скрывающим факты явного преступления, Вы являетесь. Попробовал бы сейчас в Европе какой-нибудь главный редактор что-либо утаить, изъять, вычеркнуть из того, что называется «гонением на евреев», а его схватили бы за руку, как я вас, – ох, не поздоровилось бы ему! Так что благодарите, Ежи, судьбу за то, что живете в Польше, а не в прекрасной демократической Франции.

* * *

Не оригинален рядом с Помяновским и Анджей Новак. Он тоже передергивает карты, утверждая, что в центре моего опуса Катынь: «современный символ польской русофобии для Куняева – и не только для него – «вечные претензии» по поводу преступления в Катыни».

Никто из моих критиков не захотел признаться, что главный узел моей работы – психологический: это шляхетский национальный характер, особенности которого вот уже несколько столетий определяют драматическую историю Польши. Ну, в крайнем случае, я могу согласиться, что в центре работы – Едвабне, но отнюдь не Катынь.

Вот образец исторических исследований Новака:

«Они, то есть русские власти, лишают нас независимости, жестоко подавляют очередные попытки вернуть ее, вешают польских заговорщиков и повстанцев, тысячами ссылают их в Сибирь, грабят польские культурные ценности. Затем разгорается война 1919–1920 гг. с большевистской Россией, грозящей возрожденной Польше и советизацией, и новым разделом во взаимодействии с Германией».

Здесь что ни фраза, то ложь, или полуправда, или умолчание, или прямой подлог.

Да, мы «жестоко подавили очередную попытку» поляков вернуть себе независимость. Когда их стотысячная конница в составе наполеоновской армады прошла всю Россию и ворвалась в Москву. Да, мы гнали обратно в хвост и в гриву этих шляхтичей, как всегда, присоединившихся к какой-нибудь Антанте. Может быть, Новак скажет, как мы должны были поступать иначе?

А какой блудливой скороговоркой историк информирует читателя: «Затем разгорается война 1919–1920 гг. с большевистской Россией». Будто разгорелась она ни с того ни с сего, и все!

Да ничего бы не разгорелось, если бы шляхта, соблазненная слабостью России, погрязшей в гражданской войне, не бросилась на Житомир, не прикарманила бы Минск, не захватила бы Киев. Тяжело нам было воевать на несколько фронтов – но пришлось открыть еще один. И не надо выдумывать, господин историк, что 1919–1920 годах у нас были планы «советизации Польши». Мы в то время даже свою центральную Россию еще не смогли «советизировать». А уж договориться до того, что мы «во взаимодействии с Германией» (с которой были в состоянии войны) угрожали Польше «новым разделом» – простите, пан, за резкость, но у Вас крыша от страха поехала.

Вам кажется, что Вы меня поймали с поличным и уличили во лжи, когда пишете:

«Последним, самым загадочным для истории доказательством оказывается у Куняева участие огромного числа «поляков-фашистов» (по его выражению) в гитлеровском нападении на Советский Союз, ибо целых 60 280 таких «польских фашистов», в том числе пять генералов, попали в советский плен. В связи с этим нельзя не задаться вопросом, что именно означает эта цифра и это определение: ни один историк до сих пор и слыхом не слыхивал о польских коллаборационистских формированиях, сражавшихся против Советского Союза плечом к плечу с вермахтом или войсками СС в июне 1941 г. или впоследствии».

Спешу Вас разочаровать и в какой-то степени просветить, пан Новак. Есть, по крайней мере, «один историк», который «слыхивал о польских коллаборационистах» и написал о них. Естественно, это не Вы, хотя Вы и аттестуете себя как «историка польско-российских отношений». И не я, поскольку по сравнению с Вами я любитель-дилетант, совершенно случайно начавший интересоваться историей Польши. Однако я должен Вам сказать, как профессионалу, что Вам надо прочитать книгу австрийского историка Стефана Карнера «Архипелаг ГУПВИ»*. Там Вы найдете таблицу со сведениями о том, сколько военнопленных и каких национальностей содержалось после войны в советских лагерях. Среди прочих – 60 272 человека в графе «поляки», там же наткнетесь, как бы это ни было Вам неприятно, на 5 польских генералов. Впрочем, может быть, Вы, как благородный шляхтич, не станете заниматься этой черной работой, а потому я помогу Вам. Вот она, эта неизвестная Вам доселе таблица.

Статистика НКВД-ГУПВИ по военнопленным в советских лагерях и тюрьмах

Далее в таблице военнопленных идут голландцы, финны, бельгийцы, датчане, испанцы и «разные прочие шведы» со всей Европы. Таблица содержит сведения о том, сколько осталось в плену после 1956 года и т. д. Но это все прямого отношения к нашему спору не имеет.

А уж как – в отдельных формированиях или в разных частях, в армейских или эсэсовских – служили польские фашисты, насильно они были мобилизованы или добровольно с радостью пошли на Восточный фронт и что за генералы были в плену – выяснить это я предоставляю польскому историку-профессионалу. Это, панове, ваши проблемы.

Обратите внимание, пан Новак, на то, что и поляков, и чехов в числе военнопленных было больше, нежели итальянцев, которых мы по незнанию считали главными после немцев участниками общефашистской гитлеровской Антанты… Подумать только – 68 тысяч чехов оказались в плену, но это значит, что топтало их нашу землю тысяч сто, а может быть, и гораздо больше. И немало ведь горя, смертей и разрушений принесли на нашу землю эти спокойные онемеченные славяне. А если вспомнить мятеж подобных же чехословацких пленных в 1918 году и то, как эти «добродушные швейки», вооруженные до зубов, расстреливая и вешая всех саботажников, железнодорожников, партизан и жителей городов и поселков вдоль Великого Сибирского пути, рвались на Дальний Восток, увезя с собой из Казани вагоны с русским золотом? Как под руководством генерала Гайды и генерала Яна Сырового, впоследствии сотрудничавшего с гитлеровцами, пользуясь, как и поляки, развалом России, они брали реванш за годы своего плена, хотя их никто не приглашал к нам, сами в составе тех же австро-немецких войск в 1914 году пересекли российскую границу… И что – после двух войн в XX веке, во время которых чехословацкие оккупанты топтали нашу землю и оставляли в наших лагерях по 60 тысяч пленных, мы должны были спокойно смотреть, как в 1968 году эта славянская страна вновь готовится к антирусскому мятежу? И после этого вся мировая общественность, вся чешско-польско-славянская интеллигенция вот уже 35 лет не устает стенать о том, что в 1968 году мы ввели в Прагу танки и даже жертвы были – один из чешских студентов покончил с собой в знак протеста… Но вдумайтесь, сколько военнопленных славян были незваными гостями на нашей земле… На совести этих чехословаков тысячи загубленных русских жизней.

А «братушки болгары»? В 90-е годы XX века в их газетах, в языке их политиков ходила, как поговорка, постоянно повторяемая фраза: «Нам в истории два раза не повезло с освободителями»… И полякам не повезло, пан Новак. И румынам, и венграм, и немцам. Никому не повезло. Но что делать? Других освободителей не было. Хорошо хоть эти нашлись, а то жили бы мы все до сих пор при Тысячелетнем рейхе. Поистине, не поняли мы, русские, нашего пророка Федора Михайловича Достоевского, когда он еще 125 лет тому назад, в разгар прекраснодушного славянофильства и освобождения славян от турецкого владычества, говорил жестокую правду:


«По внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому, – не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными… Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшей благодарностью… что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия – страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чисто Славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации».

Вот и Анджей Новак рассуждает об истории на таком уровне:

«Потом полякам навязывают новую власть, опирающуюся на «московские штыки», те самые, что бездействовали в 1944 году, когда Красная Армия остановилась на берегу Вислы, ожидая, пока Гитлер выполнит «черную работу» – уничтожит цвет польской интеллигенции, участвовавшей в Варшавском восстании…»

Малоизвестные документы, которые мы публикуем в работе историка-полониста Ю. В. Иванова (в этом же номере журнала), убедительно доказывают, что кроме лживопропагандистского подхода к нашей взаимной истории возможен подход объективный и честный.

Я же сомневаюсь не только в честности, но и в профессиональной подготовке польских исследователей. Вот как они, к примеру, обращаются с цифрами.

В журнале «Новая Польша» (№ 10, 2002 г., стр. 41) опубликованы данные о потерях 2-го польского корпуса генерала Андерса при штурме монастыря Монте-Кассино.

«Корпус насчитывал 47 тысяч солдат и офицеров, большинство из них прошли обучение в Советском Союзе… Для каждого десятого воина из 2-го корпуса генерала Андерса долгий путь, начавшийся на бузулукской, саратовской, сибирской и казахской земле, закончился у стен Монте-Кассино. Они спят вечным сном на одном из красивейших кладбищ в Лорето и в самом Монте-Кассино».

Значит, поляки потеряли при штурме одну десятую корпуса, то есть 4700 человек. Однако в той же «Новой Польше» через полгода (№ 5, 2003 г., стр. 36) мы читаем:

«В этой неслыханно тяжелой битве погибло свыше 700 поляков». Так 4700 или 700?! Что же, вам настолько не жалко польских жизней, что вы можете то в шесть раз увеличить потери, то в шесть раз уменьшить… Ну как после этого верить польским историкам? Чапский считает, что в Катыни расстреляно 15 тысяч, а Помяновский – 22 тысячи, Карпус пишет, что в лагерях для советских военнопленных в 1919–1920 годах вымерло всего лишь 20 тысяч (а не 60, как утверждают российские историки), не раз я читал в польских работах, что после осени 1939 года число поляков, репрессированных советской властью, превышало полтора миллиона человек… А может быть, раз в шесть меньше? Или – больше?

К тому же трудно без скептической улыбки читать одно и то же: оказывается, что и в Катыни, и в Медном, и в Варшаве – куда ни глянь, – везде был уничтожен «цвет польской интеллигенции». Неужели все польское народонаселение состояло из одного сплошного «цвета»?

Известно, что в нашем плену не было писателей с композиторами, ученых с артистами, крупных политиков, врачей с учителями, а были офицеры, полицейские, судейские и прокурорские чиновники, жандармы, «осадники» – бывшие военные, получившие земельные наделы после оккупации

Западной Украины и Белоруссии в войне 1919–1920 годов. Словом – колонисты. Специфический контингент был, но это – к слову. У Новака есть подлоги посерьезнее. В частности, он пишет, будто бы я наталкиваю читателя на мысль о том, что «если бы польские полицейские не были расстреляны в Медном, то, может быть, впоследствии убивали бы евреев в польском гетто».

Простите, пан Новак, но это мысль не моя, а Вашего коллеги историка Кшиштофа Теплица. Я просто процитировал без всяких своих комментариев такие его слова: «Сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни и Медном, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в окончательном решении еврейского вопроса» («Пшогленд» от 27.11.2001 г., перепечатано в «Новой Польше»). Вот как судит Ваш коллега, пан Новак, о «цвете польской интеллигенции». Так что не надо с больной польской головы на здоровую русскую сваливать.

Письмо аспиранта Российского института славяноведения недостойно подробного разбора. Остановлюсь только на двух моментах. Автор письма В. Волобуев считает не заслуживающей доверия главу из моей книги о шляхте «Директива Бермана и судьба Гомулки». Почему? А потому, что она попала ко мне из рук человека, приезжавшего в Советский Союз по линии общества ПАКС, а ПАКСом руководил некий Б. Пясецкий, о котором аспирант института, поучая меня, пишет:

«Неплохо было бы знать г-ну Куняеву, кто такой был Болеслав Пясецкий до войны. А до войны Б. Пясецкий был активнейшим деятелем и даже лидером фашиствующей организации «ОНР-фаланга», известной своим шовинизмом и ненавистью к евреям… это был один из наихудших представителей той самой спесивой «шляхты», против которой г-н Куняев направлял (так у автора. – Cm. К) свою книгу».

Слава Богу, что г-н Волобуев хотя бы признал наличие в составе шляхты «спесивых» и «наихудших представителей», а то ведь, куда ни глянь, везде один сплошной «цвет польской интеллигенции». Однако шутки в сторону. Какое мне дело до того, кем был Пясецкий? Фашистом? Коммунистом? Светским католиком? Диссидентом? Авантюристом? Для меня важно одно: правдивы ли факты, даты, фамилии, взятые мною из рукописи, рожденной в недрах ПАКСа; достаточно ли точно и объективно отражено в ней движение истории в послевоенной Польше. Мне, к примеру, нет никакого дела до того, кем является Волобуев и каковы его убеждения: аспирант ли он, академик ли, демократ, патриот, космополит… Главное, чтобы писал правду и не передергивал в полемическом задоре карты, что он, например, делает в следующем абзаце:

«Г-н Куняев рисует нам устрашающую картину проникновения евреев в высшие структуры «народной Польши»…» (последние два слова демонстративно в кавычках). Да не Куняев это рисует, а автор рукописи, откуда я брал все факты и на титульном листе которой написано: «Неизвестные страницы из истории ПНР. Доктор Казимеж Мушинский. Краков, 1981 г.». На всякий случай я ведь предусмотрел, г-н аспирант, реакцию на эту главу таких читателей, как Вы, и потому во вступлении написал:

«Если я в чем-то буду неправ или неточен, то лишь потому, что доверился этому, на мой взгляд, весьма серьезному первоисточнику». Так что мои карты открыты и моя совесть чиста.

Только неосмотрительно Вы обвинили меня в «банальном антисемитизме». В доме повешенного не говорят о веревке. Действительно, мы, русские, иногда выглядим как изощренные антисемиты: то анекдот еврейский расскажем, то вдруг обнаружим, что наша телевизионная элита процентов на 50 состоит из евреев, то начнем ахать и охать, что дележом общенародной собственности после октября 1993 года занимались Чубайс, Шомберг, Браверман, Альфред Кох… А поляки – люди попроще. Они без лишних слов, когда встречали пленного еврея в Тухольском лагере, – сразу в его жидовскую морду кулаком в белой перчатке, а в 1943 году еврейский мятеж в Варшавском гетто отказались поддержать (может быть, Сталин, обидевшись за евреев, и приказал действительно не помогать ихнему Варшавскому восстанию в 44-м)… А то просто сожгли в Едвабне и еще нескольких местечках то ли две тысячи евреев, а может быть, раз в шесть больше… До сих пор о цифрах спор продолжается.

Ну и в конце концов журнал «Новая Польша» спровоцировал лауреата Нобелевской премии Чеслава Милоша на комментарий к моему сочинению.

Корреспондент (Сильвия Фролова), чтобы направить мысль почтенного, почти столетнего старика, который, естественно, и слыхом не слыхивал обо мне, задала ему вопрос:

«В московском ежемесячнике «Наш современник» появилась статья его главного редактора Станислава Куняева, цель которой – представить российскому общественному мнению все польские преступления, совершенные против русского народа. Здесь шовинизм доведен до предела помешательства… Не представляет ли эта публикация наилучшее доказательство того, что от обыкновенного невежества до презрения путь безумно короток, а тогда можно уже внушать всякую чепуху?»

Мудрый старик Чеслав Милош, застигнутый врасплох пропагандистским залпом интервьюерши, попытался отшутиться:

«А что до статьи Куняева… Есть один непреложный факт: Россия была больше, а Польша – меньше. Если говорят, что все преступления совершил кролик, то нужно отнестись к этому скептически… Есть такой анекдот на варшавском диалекте о том, как собака набросилась на кролика. В возникшем скандале обвинили хозяина собаки, который ответил: «Кролик первый начал!»

Анекдот остроумен, но российско-польские отношения сложнее анекдота. Были времена, когда Польша чувствовала себя сильнее России. Стефан Баторий пошел войной на нас в 1576 году, штурмовал Псков, в начале XVII века поляки были хозяевами положения в России, даже после изгнания из Москвы их шайки много лет бродили по русским просторам «с огнем и мечом»… Кролики на такое неспособны.

А стотысячная армия Понятовского в составе наполеоновских двунадесяти языков – это что? Наполеон кролика в свой поход на русского медведя вряд ли пригласил бы.

Впрочем, Польша, каждый раз провоцируя драку с Россией, всегда надеялась на западное заступничество: на Бонапарта в 1812 г., на Ватикан и Францию в 1830 году, на Тройственный союз в 1863-м, на Антанту и на французских советников в 1919–1920 гг., на Черчилля в 1944-м… Все эти надежды рушились. Запад либо проигрывал войны с Россией, либо предавал свою захудалую славянскую родственницу. И лишь сейчас, после разгрома Ирака, «братец кролик», по традиции примкнувший к американскому орлу и британскому льву, не просчитался. За очень важную услугу он получил редкую возможность впервые в истории выступать в роли победителя, контролировать огромную часть покоренной страны, чувствовать себя не каким-то мелким колонизатором, а дрессировщиком и укротителем аравийского гепарда. Но не будем забывать, что англо-американские завоеватели приглашают в Ирак поляков на место своих солдат, которых каждый день убивают иракские партизаны. Так что готовьтесь и к этому, панове. Жаль, что уроки Монте-Кассино не пошли вам впрок. Поистине опять вспомнишь Сталина, который вслед уходящей в Иран армии Андерса сказал: «Да, я понимаю, что англичанам нужны ваши солдаты».

Вот так сбылись мечты «братца кролика», с чем и поздравляем Вас, Чеслав Милош…


Часть II

Русских разбить невозможно!..

У. Черчилль


Что говорил Пилсудский

В мае 2002 года я опубликовал на страницах «Нашего современника» исторический очерк «Шляхта и мы». Немало воды утекло с тех пор, а впечатлительная шляхта никак не может успокоиться.

Не имею точной информации, сколько откликов на мою публикацию появилось в польских газетах, а вот журнал «Новая Польша» приходит к нам бесплатно, так сказать, по разнарядке сверху, каждый месяц.

И летом 2003 года, прочитав все «антикуняевские» выступления в «Новой Польше» (а их набралось за год с лишним аж целых пять), я ответил полякам всем сразу (на каждый чих не наздравствуешься) статьей «Братец Кролик в европейском и мировом зверинце» («НС», № 10, 2003 г.) и решил, что на этом полемика заканчивается. Наивный человек! В течение последующих полутора лет «Новая Польша» напечатала всяческих выпадов в разных жанрах еще столько же. Но, как это ни смешно, взвизгивая по поводу книги «Шляхта и мы» чуть ли не в каждом номере, шляхтичи одновременно тужатся изобразить дело так, что мои статьи о поляках настолько беспомощны и ничтожны, что польская общественность не желает ни замечать их, ни разговаривать о них. («Разумеется, никто в Польше не стал платить ему той же монетой» – из статьи Е. Помяновского. Платят. Да еще как! – Cm. К.).

А может быть, были более правы журналисты из «Московских новостей» Д. Бабич и В. Мастеров, которые в своем либеральном и откровенно антирусском издании первыми (в июле 2002 года) так осветили польскую реакцию на очерк «Шляхта и мы»:

«Польша бурлит от статьи главного редактора «Нашего современника», польские газеты и журналы начали дискуссию о самом антипольском памфлете со времен Достоевского. Воображение впечатлительных варшавян потряс главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев, выступивший на страницах собственного журнала со статьей «Шляхта и мы». При этом признают: это самая основательная попытка освещения польско-русской темы».

Полонистка и переводчица Наталья Подольская, живущая в России, сетует на страницах журнала, редактируемого профессором Ежи Помяновским: «Конечно, добрая воля «Новой Польши» разобраться или не разбираться глубже в злопыхательских нагромождениях тов. Куняева. Жаль только, что наших полонистов и нашу печать они, насколько я знаю, оставили почему-то безразличными и безучастными…».

Не надо жалеть, гражданка Подольская: российская пресса и ее читатели не остались «безразличными и безучастными» к моим «злопыхательским нагромождениям». Помимо «Московских новостей» о них писала «Литературная газета» в статье П. Жихарева «Шляхетский гонор и северный колосс», в журналах «Дружба народов» и «Отчизна» были статьи полонофила Льва Аннинского… А в журнале «Родина» (2004, № 7) статья историка Геннадия Матвеева, в которой последний, по словам Помяновского, «или повторяет инсинуации Куняева с той же клеветнической целью, или он стал жертвой незнания и небрежности». Можно вспомнить отчаянные вопли Валентина Оскоцкого, кажется, в «Лит. вестях», а уж читательских откликов в «Наш современник» после публикации в нем очерка «Шляхта и мы» не счесть. До сих пор приходят. Книга стала популярной. Читатели ее ищут. Три издания, вышедшие за три года, распроданы. И вообще вся ваша возня на тему: замечать или не замечать антишляхетское сочинение Станислава Куняева – напоминает мне грубый русский анекдот, в котором встречаются два соседа и один говорит другому:

– Иван, а ведь ты спишь с моей женой. Это нехорошо.

– А жена твоя говорит – хорошо! Вы там, в своей семье, разберитесь сами.

Так что разберитесь, панове, сами в своей собственной семье, чтобы не быть в идиотском положении, в каком вы находитесь сегодня.

* * *

Впрочем, за перо я взялся не ради этой литературоведческой полемики. Сердцевина русско-польского спора гораздо серьезнее, поскольку речь идет о попытке не только авторов «Новой Польши», но и почти всех нынешних польских идеологов и политиков переписать историю войны и нашей победы в год ее шестидесятилетия на свой шляхетский лад.

Суть этого плана изложил в одной из статей в газете «Впрост» от 28.8.2004 года некий Томаш Наленч, бывший вице-маршал польского Сейма:

«Невозможно смотреть в будущее без честного сведения счетов с прошлым – особенно отмеченным такими преступлениями, как пакт Риббентропа – Молотова, катынское убийство, преследование солдат Армии Крайовой (…) или фактическое согласие на уничтожение Варшавы Гитлером. Своим отношением к сталинскому прошлому Россия загоняет себя в тупик». Эти слова, обозначившие «культовые» преступления России против Польши, перепечатаны в журнале Ежи Помяновского.

По всем этим четырем историческим позициям польские политики, историки, журналисты и все, кому не лень, в каждой газете, в ежедневных телепередачах, на каждом углу требуют от России покаяния, извинения и даже материальных репараций и компенсаций. Сейм Польши недавно проголосовал за то, чтобы вынудить Россию осудить каким-то фантастическим правовым или законодательным решением весь сталинский исторический период жизни Советского Союза. Слушая это, поневоле вспомнишь, что сказал Пилсудский о своих подданных: «Дурость, абсолютная дурость. Где это видано – руководить таким народом, двадцать лет мучиться с вами».

Ну что же, отзываясь на призыв бывшего «вице-маршала Сейма», попробуем свести счеты с прошлым. Но не только с советским, но и польским.

История человечества переполнена примерами того, как более сильные племена и народы пленяли, обращали в рабство, ассимилировали, заставляли на себя работать, спаивали, а то и вообще истребляли более слабых только затем, чтобы захватить их земли для собственного развития и благоденствия. Обвинения за такого рода деяния можно предъявить многим народам мира. Но с точки зрения шляхтичей наиболее тяжкие преступления в этой области совершены русским народом. Вот что пишет о них некий Ярослав Марек Рымкевич.

«Иногда мне кажется, что народ, причинивший своим соседям и всему человечеству столько зла, угнетавший, истреблявший литовцев, татар, поляков, чеченцев – да, собственно, все соседние народы, – вообще не имеет права существовать». Далее, правда, есть оговорка, что этот народ все-таки породил Тютчева, Мандельштама и Шостаковича, но главная мысль: «не имеет права существовать». (Напечатано в крупнейшей газете «Жечпосполита», 31.12.2004 г., перепечатано в февральском номере «Новой Польши» за 2005 год.)

Но шляхтич, видимо, не знает, что за тысячелетнее существование Российского государства ни одно, даже самое малое племя из более чем ста племен, живущих на просторах России, не исчезло с лица земли.

А уж если стать на такую внеисторическую, но полную благородного негодования точку зрения, то, конечно же, в первую очередь недостойны существовать нынешние североамериканцы за то, что свели в небытие уже в цивилизованном XIX веке десятки индейских племен.

Испанцы тоже заслужили проклятье всего человечества и недостойны жизни в семье «цивилизованных» народов за уничтожение громадных, цветущих цивилизаций майя и ацтеков.

А варвары немцы? Да вся их историческая жизнь выросла и стоит до сих пор на костях полабских славян, пруссов, онемеченных чешских народностей.

Обратим внимание на то, что все эти трагедии происходили, когда геноцид совершался из абсолютно корыстных побуждений. Династическим сословиям, конкистадорам, военно-религиозным орденам нужны были золото, земли, рабы, новые территории, заморские богатства. Да за десятки миллионов черных африканских невольников, создавших благосостояние Соединенных Штатов, эта страна, с точки зрения польского публициста, должна быть объявлена «империей зла», по закону о геноциде – без срока давности вплоть до Страшного суда.

Наши же «геноцидные» деяния, как их называют поляки, заключаются в том, что когда мы изнемогали в борьбе с объединенной фашистской (по-своему «цивилизованной»!) Европой, когда наша истекающая кровью армия была прижата к Волге и Кавказскому хребту, когда весы истории неотвратимо клонились к созданию на земном шаре «Тысячелетнего рейха», при котором Речь Посполита была бы как плевок стерта с лица земли и никто бы не заметил во всемирном Апокалипсисе этой ничтожной утраты, – в это время в линиях нашей отчаянной обороны, почти смыкавшихся с линией фронта, стали вспыхивать настоящие восстания в долинах и горах Чечни, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, в степях Калмыкии…

Пулеметные очереди летели в спины советских солдат в предгорьях Кавказа, где действовало множество мелких банд из чеченских и ингушских дезертиров; крымские татары по горным тропам, только им известным, выводили в тылы нашим партизанам и частям, оставшимся в окружении, батальоны немецких егерей и зверски расправлялись с захваченными врасплох пленными; калмыцкие приспешники Гитлера, уверовавшие в немецкую победу, преследовали остатки разгромленных наших воинских частей в прикаспийских степях. А всем им в этих операциях помогало мирное население – ведь в бандах находились их сыновья, братья, мужья.

И когда перед нами встал неизбежный выбор: жить или умереть, то наш народ вместе с властью, как и всякий другой великий народ в подобных обстоятельствах, выбрал жизнь и борьбу.

А значит – кару изменникам, перебежчикам, власовцам, решившим, что фашистская власть пришла навсегда и надо служить ей, чтобы жить дальше. И лишь эти чрезвычайные обстоятельства смертельно опасного военного положения вынудили руководство страны во главе со Сталиным на жесточайшие меры. Выселить на Восток целые племена – тяжелейшее дело, но оставлять вблизи натянутой и рвущейся линии фронта очаги мятежа означало проиграть войну.

Оправдывая «естественную» смерть десятков тысяч советских военнопленных в польских лагерях после войны 1920 года, нынешний публицист Анджей Новак пишет: «Такова была та война: бедная, голодная, нищенская» («Новая Польша», № 4, 2005 год). Мол, нечем было кормить и лечить пленных… Ну а наша война, если помнить, что речь шла о жизни и смерти всего народа, была во много раз более «таковой».

Даже американцы, на землю которых не ступил ни один японский солдат, согнали своих законопослушных американских японцев в концлагеря. А как бы они поступили, если бы самураи захватили половину Североамериканского континента?

Наш всемирно известный ученый, один из основоположников советской космонавтики, Борис Раушенбах, происходивший из поволжских немцев, на провокационный вопрос «перестроечной» журналистки: «Вы были противником распада Советского Союза. Вы же так много претерпели от этой системы, провели много лет в лагерях. Но потом нашли в себе силы, чтобы простить?» – с достоинством ответил:

– А чего прощать-то? Я никогда не чувствовал себя обиженным, считал, что посадили меня совершенно правильно. Это был все-таки не 37-й год, причины которого совершенно иные. Шла война с Германией. Я был немцем. Потом в лагерях оказались крымские татары, чеченцы… Правда, те же татары во время оккупации Крыма все-таки работали на фашистов. Это некрасиво. Среди же немцев если и были предатели, то полпроцента или даже меньше. Но попробуй их выявить в условиях войны. Проще отправить всех в лагерь…

Что говорить, было очень плохо, но в условиях войны власть приняла совершенно правильное решение. Я это и своим солагерникам объяснял. А они мне в ответ говорили: «Вас надо пустить агитировать за советскую власть по лагерям» («Мир за неделю», № 17, 1999 г.).

А ведь до войны и чеченцы с ингушами, и крымские татары, и калмыки жили зажиточной жизнью, не хуже, а, пожалуй что, лучше русских. Им было дано все: земли, образование, русские учили их в школах, лечили в больницах, строили в их автономиях города, дороги, заводы, нефтяные скважины. А вот поди же. Дрогнули тейпы в трудный час, вступили на стезю отступничества.

Конечно, со всеми народами в апокалипсические времена происходили подобные процессы, но здесь был некий критический порог предательства, который в самый тяжелый момент стал угрозой существованию и советского государства, и русского народа.

Другое дело, что после победы можно было раньше, нежели это было сделано, великодушно простить, амнистировать, забыть… Но не теми были политические и человеческие нравы суровой эпохи. Впрочем, вспомним, что и французы не простили своего Петена и его приспешников, да и норвежцы, практически не пострадавшие во время войны, казнили своего Квислинга как военного преступника и даже отвернулись от великого писателя Кнута Гамсуна, симпатизировавшего Гитлеру.

А что за потери и жертвы были у Франции и Норвегии по сравнению с нашими? Так, семечки…


Фашиствующая Польша

Поляки очень хотят забыть позорные страницы своей истории, когда Польша изо всех сил старалась вписаться в европейскую фашистскую империю, которую выстраивал с середины 30-х годов Адольф Гитлер. Вообще у шляхтичей странная память: обо всем, что им выгодно, они помнят и твердят с маниакальным упорством. Но обо всем, что им хочется забыть, забывают моментально.

И даже создание в Варшаве Института национальной памяти дела не поправило. Его директор Леон Керес помнит только о пакте Молотова – Риббентропа, о Катыни, о Варшавском восстании и несчастной судьбе военнопленных из Армии Крайовой.

Нынешние поляки до хрипоты рвут глотки, осуждая сталинское государство за соглашение с Гитлером в августе 1939 года. Но вспомним, что до этого каждый кусок Европы, проглоченный фашизмом, Польша приветствовала с восторгом: оккупацию Рейнской области, аншлюс Австрии, вторжение Италии в Абиссинию, итало-германскую поддержку фалангистов Франко в Испании. Гитлеровскую Германию исключают из Лиги Наций – Польша тут же услужливо предлагает фашистам представлять их интересы в этой предшественнице ООН.

Нам все время тычут в глаза визитом Риббентропа в Москву в августе 1939 года. В майском номере «Новой Польши» за 2005 год опубликовано письмо российского ПЕН-центра польскому ПЕН-клубу, подписанное Вознесенским, Ерофеевым, Мориц, Ахмадулиной, Аркановым и прочими деятелями либеральной тусовки, в котором перечислены все преступления России: «катынское злодеяние», «Варшавское восстание», «стираемая с лица земли Варшава» – с истерическим воплем: «Как же странно сознавать, что начало этому кошмару практически положил чудовищный пакт Риббентропа – Молотова!».

«Пятая колонна»… Однако почти все – лауреаты Государственной премии России, полученной из рук Путина, предложившего во время визита в Польшу полякам, когда они подняли крик насчет покаяния за Катынь, не превращать польско-российские отношения в театр абсурда.

Из двадцати четырех российских подписантов письма, опубликованного в «Новой Польше», более половины – евреи. Ну хоть бы они вспомнили, по какой довоенной Польше 1939 года, разорванной «чудовищным пактом Риббентропа – Молотова», они проливают слезы. Советую им прочитать отрывок из воспоминаний гражданина Польши, поляка по матери Андрея Нечаева, ныне живущего в Щецине:

«В конце 30-ос годов Польша начала склоняться к фашизму – «Фаланга», ОНР (Национально-радикальный лагерь), увлечение Гитлером… У меня в университете был друг поляк, который бегал на кинохронику в кинотеатр и с удовольствием смотрел гитлеровские парады. Молодежь из ОНР в дни антиеврейских акций кричала: «Еврей – бешеная собака, которую надо убить!»

Еще на первом курсе я стал свидетелем ужасающих сцен. В ноябре я пережил в университете антиеврейские дни. Представьте себе такую сценку: из двухсот студентов на медицинском факультете пятеро были евреями. Аудитория заполнена не только студентами, но и уличной шпаной. Почти все орут: «Убей еврея!» Профессор заявляет, что в таких условиях он не может читать лекцию, и уходит. Евреи спасаются бегством, перепрыгивают через балюстрады. Кое-кто из них был сильно избит.

Меня это повергло в шок…

Вскоре в университете ввели гетто – выделенные места для евреев в аудиториях, а затем numerus nullus (запрет евреям поступать в высшие учебные заведения). Евреев вообще не принимали на медицинские факультеты». («Новая Польша», № 11, 2004 г.)

Ни в какие времена, даже самые трудные для советских евреев – ни в тридцатые, ни в сороковые годы, ни в эпоху «отказничества», – такого в России представить было невозможно.

Это было подражанием гитлеровским «хрустальным ночам», но лишь с одной особенностью: в Польше тех времен преследовало и загоняло евреев в угол не столько государство, сколько само общество, население, «соседи» (если вспомнить трагедию Едвабне).

Государственную практику легко прекратить.

Общественные нравы искоренить или исправить чрезвычайно трудно, почти невозможно.

Так что Польша конца тридцатых годов была отнюдь не «кроликом», как пытался изобразить ее Чеслав Милош, а скорее хищником средней величины, вроде гиены, льнущим к более крупному хищнику, Германии, в надежде на объедки со стола победителя. Она сама создавала атмосферу интриг и политического коварства, в которой стал вполне естествен и необходим для безопасности нашей страны «пакт Молотова – Риббентропа». Ну а то, что большой хищник, на которого возлагались сервильные надежды, «кинул» хищника более слабого и даже разорвал его за две недели войны – так это в истории бывало не раз. И повторится еще не единожды.

Мелких слуг в большой геополитической игре в те времена частенько приносили в жертву.


«Стоящие с оружием у ноги…»

В год шестидесятилетия Победы над гитлеровской Германией и всеми силами фашистской Европы журнал «Новая Польша» (впрочем, как и вся польская пресса) особенно много слез пролил по поводу преследований, которым в 1944–1945 годах подвергалось командование и солдаты Армии Крайовой. Эти «преступления» советской власти в сегодняшней Польше считаются «знаковыми», «сакральными», по поводу которых нельзя сомневаться, точно так же, как по поводу Освенцима и Катыни.

«Сразу же после того, как линия фронта перемещалась на Запад, бойцов АК разоружали и арестовывали», «семнадцать тысяч бойцов АК были отправлены в лагеря. Для них это было потрясением». (Из статьи «Интернированные союзники» Петра Мицнера, «Новая Польша», № 2, 2004 г.)

«Было и уничтожение «освободителями» во второй половине 1940-х партизан Армии Крайовой (…), репрессии, Сибирь – в общем, нормальное построение советской власти» – эта издевательская реплика по отношению к «освободителям» принадлежит члену правления российского общества «Мемориал» некоему А. Черкасову («Новая Польша», № 3, 2005 г.)

«Кремлевские советники порочат память Армии Крайовой – самой многочисленной партизанской армии Европы» («Тыгодник повшехный», 27.03.2005).

И такого рода истерические стенания – в каждом номере «Новой Польши».

Действительно, Армия Крайова была достаточно многочисленной и хорошо организованной силой. И по советским, и по польским источникам, ее подпольная сеть насчитывала от 250 до 400 тысяч человек. Но как она сражалась с немецко-фашистскими оккупантами, как она защищала свой народ? Она исходила из концепции «двух врагов» – Германии и России, которая сводилась к тому, чтобы, как любило говорить командование АК, «стоять с оружием у ноги». Это тактика была один к одному похожа на тактику наших союзников, о которой вице-президент США Гарри Трумэн сказал так: «Пусть немцы и русские как можно больше убивают друг друга». Но цинизм, естественный и понятный для союзников, на земли которых ни разу не ступила нога гитлеровского солдата, на практике оказывался самоубийствен для «расово неполноценного» польского народа, обреченного на уничтожение. Тем не менее, поляки не торопились открывать «второй партизанский фронт», и «Информационный бюллетень» Главного штаба Армии Крайовой 1 октября 1942 года так комментировал развернувшееся Сталинградское сражение:

«Ад на Волге. Битва за Сталинград приобретает историческое значение. Очень важно и то, что колоссальная битва «на великой реке» затягивается. В ней взаимно уничтожают себя две самые крупные силы зла».

Кощунственно иронизируя над нашей сверхчеловеческой стойкостью на «великой реке», поляки мистическим образом спровоцировали зеркальную ситуацию, которая возникла через полтора года: Варшавское восстание! А почему не увидеть связи между этими судьбоносными событиями? Висла – тоже «великая река». Руины Варшавы ничем не отличались от сталинградских руин. «Ад на Волге» стал «адом на Висле». И все-таки великое отличие есть: в Сталинграде, вскинув руки вверх, из развалин вышел фельдмаршал фон Паулюс, а в Варшаве в той же позиции (H"ande hoch!) перед эсэсовским генералом фон дем Бахом возник высокородный шляхтич граф Бур-Комаровский. Вот так история мстит тем, кто пытается осмеять ее.

Когда в начале 1943 года наши войска добивали и брали в плен последние части армии Паулюса, идеологи АК отнюдь не радовались нашей победе, но оплакивали судьбу оккупантов: «Страдания солдат, участвующих в боях в морозы и пургу, лишенных поставок продовольствия и оружия, без медицинской помощи, в открытой степи, ужасны. С нашей стороны было бы несправедливо, если бы мы не подчеркивали исключительную моральную выносливость остатков армии Паулюса…»

Эти слезы лились в то же самое время, когда крематории Освенцима и Треблинки уже работали на полную мощь, когда тысячи поляков в вагонах для скота выселялись из Люблинского воеводства и Замойщины, когда сотни детей, оторванных от матерей и отцов, замерзали в этих вагонах…

Но вот как писал польский историк Владислав Побуг-Малиновский о том, как в те трагические дни придерживался тактики «стоять с оружием у ноги» один из вождей АК генерал Ровецкий с его штабом: «Ровецкий следовал приказам генерала Соснковского об активизации действий по мере возможности, но почти в каждом его решении, инструкции, указании чувствовалась забота об экономии живой силы… Он умел решительно сдерживать чрезмерный боевой темперамент… Когда в конце 1942 года немцы начали на Замойщине жестокую акцию выселения, он сохранял умеренность в организации возмездия. (Ну не смешно ли? – Cm. К)

Некоторые из польских деятелей требовали «даже мобилизации АК и похода на помощь Замойщине». Ровецкий, уклоняясь от этих требований, говорил своему окружению: «Если мы послушаем тех, которые сейчас так шумят и обвиняют нас в бездействии, то когда немцы начнут нас бить (! – Cm. K.), те же самые лица первые начнут пищать, чтобы мы прекратили».

Сегодняшние польские «аковцы» кричат о том, что советские войска не пришли на помощь Варшавскому восстанию. Но как Армия Крайова отозвалась на восстание евреев в варшавском гетто весной 1943 года?

Генерал Бур-Комаровский в своих воспоминаниях «Подпольная армия» пишет, что когда Ровецкий созвал совещание штаба и робко заявил, «что в такой степени, в какой это возможно, мы должны прийти евреям на помощь», то от своих штабных офицеров «он услышал такие рассуждения: если Америка и Великобритания не в состоянии предотвратить это преступление немцев», то «как же мы сможем их остановить?».

А в газете «Жечпосполита» от 5–6 июля 2003 года была напечатана статья П. Шапиро «Краткий курс на память и забытье», в которой автор писал о том, что когда «в Лондон попали микрофильмы с отчетами о деятельности еврейского подполья, их использование во время войны не вызвало какого-либо энтузиазма со стороны польского подполья». Реакция лондонских поляков была такова: «Евреи любым путем стремятся разрекламировать во всем мире величие своего вооруженного сопротивления немцам». Может быть, евреи преувеличивали значение своего восстания. Допускаю. Но разве не тем же самым сегодня занимаются поляки, рекламируя «величие вооруженного сопротивления» Армии Крайовой задним числом, спустя шестьдесят лет после войны?

Не удержусь и еще раз процитирую отрывок из книги Вадима Кожинова, о котором я уже упоминал выше.

«По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского – почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского – 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью, в Польше в 20 раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30 раз меньше, чем в Албании!»

Вот что означало «стоять с оружием у ноги»!

Много воды утекло с тех пор. Выросли новые поколения, не знающие обстоятельств, в которых проходили подобные репрессии, и потому надо и нам почаще вспоминать истинную историческую картину той эпохи…

В 1994 году, в наше демократическое время, Российская Академия наук, Институт славяноведения и балканистики, Государственный архив Российской Федерации и Научный центр общеславянских исследований издали крошечным, почти самиздатовским тиражом (500 экз.!), на плохой, желтой бумаге, в мягкой оберточной обложке собрание документов под названием «НКВД и польское подполье». Процитируем несколько донесений НКВД, касающихся деятельности АК в тылу советских войск на освобожденных землях Польши в 1944 году, задолго до ареста в марте 1945 года лидеров АК.


«16 октября 1944 года.

В Холмском уезде действуют отряды «АК»… (…) эти отряды совершили более 10 вооруженных нападений. Убито 15 человек из числа местных работников.

В Замостьянском уезде повстанцами убито 11 человек, из них 5 военнослужащих Красной Армии.

В Люблинском уезде действует отряд «АК» численностью до 300 человек. Совершено убийство пяти военнослужащих Красной Армии.

В Владовском уезде сформирован отряд «АК», насчитывающий 200 человек, совершено 6 убийств работников милиции».

Из донесения советника НКВД при Министерстве общественной безопасности Польши H. Н. Селивановского (1945 г.)

«С 1-го по 10 июня на территории Польши бандами «АК» совершено 120 вооруженных налетов на органы общественной безопасности и милиции, мелкие группы советских и польских военнослужащих, а также на гражданское население украинской и белорусской национальности»: «убито 16 советских военнослужащих», «3 польских», «27 сотрудников органов общественной безопасности и милиции», «25 членов ППР и активистов», «207 – гражданского населения».

Еще одно донесение H. Н. Селивановского от 6 июня 1945 г.:

«6 июня с. г. банда «АК» подпоручика Цибульского, известного по псевдониму «Сокол», учинила погром над украинским населением деревни Ветховина (13 километров юго-западнее города Холм).

Банда «Сокола», численностью более 200 человек в форме Войска Польского, вооруженная станковыми и ручными пулеметами, автоматами, винтовками, подошла к селу на 45 подводах и частью в пешем строю.

Украинские жители, приняв банду за польские части, возвращающиеся с фронта, встретили ее почестями и цветами.

Пройдя через село и сосредоточив обоз в ближайшем лесу, бандиты возвратились и начали поголовное истребление украинцев.

Бандиты убили 202 человека, в том числе грудных детей, подростков, мужчин и женщин всех возрастов.

Мирные жители убивались огнестрельным оружием, мотыгами, лопатами, топорами, ножами, женщинам рубили головы, мужчин пытали раскаленными железными прутьями.

Забрав часть имущества из квартир убитых и 65 голов скота, банда направилась к селу Селец…»

Это – лишь малый список жертв «аковского» террора. Осенью 1945 года их число непрерывно растет:


«30 ноября 1945 г.

Убито 39, ранено 24, пленено 8 сотрудников милиции». «Военнослужащих Красной Армии убито 6 и ранено 5 человек».

«Убито 62, ранено 11 и пленено 5 человек».

«19 ноября в Кракове в квартире гр-на Хохберга (…) кроме хозяина, его матери и двух сестер находились 6 мужчин, по национальности евреи…

Бандиты предложили всем присутствующим в доме поднять руки вверх и стать к стене, а затем выстрелами из пистолетов убили 3 мужчин, ранили одну из женщин и скрылись».

«Убито 18 военнослужащих Красной Армии», «убит 61 человек из местного населения».


Из донесения от 23 апреля 1946 г.:

«Убито и ранено:

25 военнослужащих Красной Армии,

45 военнослужащих Войска Польского,

7 государственных служащих,

64 местных жителя».

В. Парсаданова пишет о 1000 убитых советских военнослужащих, но это явное преуменьшение историка, издающего свои труды в России на польские гранты.

Лишь за 4 месяца 1946 года (январь, февраль, март, апрель) «аковцами» было убито из числа военнослужащих советских и польских вместе с местным населением 836 человек.

И это лишь небольшая часть расстрельных списков Армии Крайовой, опубликованных в этом сборнике. Так что когда Петр Мицнер пишет о том, что заключение в советские лагеря семнадцати тысяч «бойцов АК… для них стало потрясением», думаю, что он преувеличивает. Они знали, за что их ссылают в лагеря, и, думаю, радовались, что всего лишь ссылают, а не ставят к стенке.

Сегодня, в год 60-летия Победы, когда Россию клеймят за интернирование «аковцев», когда наша власть принимает как должное плевки шляхтичей, вместо того чтобы осадить эту свору с достоинством, приличествующим великой Победе, конечно, понимаешь, что «козыревщина» еще не изжита из нашей внешнеполитической жизни.

Она лишает наших государственных мужей смелости, веры в свою правоту, поиска истины. А если уж самым храбрым иногда удается хоть как-то огрызнуться и возмутиться, то тут же из-за океана раздается шляхетский окрик знаменитого не меньше покойного папы поляка Бжезинского, который со страниц «Уолл-стрит джорнел» потребовал, чтобы российское правительство «не увиливало от оценки прошлого своей страны, которое во всем мире признано криминальным».

Тоже мне «тихий американец»…


«Берег левый, берег правый…»

1 августа 1944 года началось Варшавское восстание.

26 августа 1944 года Константин Рокоссовский дал интервью британскому корреспонденту Александру Верта.

Между маршалом Советского Союза и англичанином произошел такой разговор:

Рокоссовский: После нескольких недель тяжелых боев мы подошли примерно 1 августа к окраинам Праги. В тот момент немцы бросили в бой четыре танковые дивизии, и мы были оттеснены назад.

Верта: Думали ли вы 1 августа, что сможете уже через несколько дней овладеть Варшавой?

Рокоссовский: Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, но шансов на это никогда не было больше 50 из 100…»

Верта: Было ли Варшавское восстание оправданным в таких обстоятельствах?

Рокоссовский: Нет, это была грубая ошибка. Повстанцы начали его на собственный страх и риск… Вооруженное восстание в таком месте, как Варшава, могло бы оказаться успешным только в том случае, если бы оно было тщательно скоординировано с действиями Красной Армии. Правильный выбор времени являлся здесь делом огромной важности. Варшавские повстанцы были плохо вооружены, и восстание имело бы смысл только в том случае, если бы мы были уже готовы вступить в Варшаву. Подобной готовности у нас не было ни на одном из этапов… Обстоятельства были неблагоприятны для нас. На войне такие вещи случаются…

Верта: Но у вас есть плацдармы к югу от Варшавы.

Рокоссовский: Нам очень трудно их удерживать, и мы теряем много людей. Учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев. Мы освободили всю Белоруссию и почти четвертую часть Польши; но ведь и Красная Армия может временами уставать. Наши потери были очень велики…»

Честный рассказ солдата, поляка и великого полководца.

А вот как изображают те трагические события нынешние воинственные шляхтичи из журнала «Новая Польша»:

«1 августа 1944 года, в разгар советского наступления, поляки подняли восстание в Варшаве, надеясь на поддержку русской армии. Но фронт был остановлен: повстанцы были «неправильные» («Новая Польша», № 3, 2005 г.).

В том же номере: «Кремль, по словам директора Института национальной памяти Леона Кереса, должен принести извинения за неоказанную помощь Варшавскому восстанию».

«Москва еще не созрела для извинений за пассивность Советской Армии на подступах к гибнущей Варшаве» («Новая Польша», № 9, 2004.).

«Папа рассказывал, как напротив горящей Варшавы стояла наша до зубов вооруженная армия и палец о палец не ударила, чтобы спасти. Могли помочь, но не хотели» (Тимур Коган, «Новая Польша», № 1, 2005 г.).

Автору этих слов, видимо, непонятно, что в Варшаве тогда стояла еще одна «до зубов вооруженная армия» – но другая, немецкая.

Сколько раз наши русофобы, российские и польские, упрекали Жукова, что он не жалел солдат, бросал их на взятие Берлина, что к «датам» якобы брали города, что такое жертвоприношение, такое нежелание беречь своих солдат – преступно… Но в истории с Варшавой все наоборот– до сих пор кричат: почему не стали брать ее с ходу! Брать ее с ходу, да еще не в соответствии со своими военными планами, а с чужими – значит положить десятки тысяч солдат. Но какое дело до русской крови борзописцам и фарисеям-историкам из «Новой Польши»? 600 тысяч им мало… Еще надо было прибавить, спасая авантюристов из АК.

Взять великий город – дело непростое, это не деревушка и не хутор. Бои в городе – одна из самых тяжелейших военных операций. Вспомним, что немцы не могли овладеть руинами Сталинграда, а наши солдаты в 1994 году – кварталами Грозного. Но если следовать шляхетской логике, то Сталин только и ждал момента, когда немцы раздавят повстанцев, чтобы потом взять Варшаву. Однако мы ее взяли не через несколько дней или даже недель после капитуляции Бур-Комаровского, а почти через четыре (!) месяца – 18 января 1945 года. Вот сколько времени понадобилось нашим войскам, нашим штабам, нашим отставшим от фронта тылам, чтобы собрать разведданные, подтянуть резервы, выработать стратегию, по которой следует с наименьшими потерями штурмовать громадный город. Не по-шляхетски мы его брали. А по-советски. По-сталински.

22 июля 1944 года на первом клочке освобожденной Польши был образован Польский комитет национального освобождения. Испугавшись, что он будет представлять будущую власть Польши, «аковцы» тут же обратились к англичанам с просьбой о поддержке будущего восстания. Англичане не дураки: отказались от плана конкретной помощи, сославшись в числе других причин на необходимость «согласования этих действий с советским правительством».

Несмотря на это, через 3 дня главнокомандующий АК отдал приказ о начале восстания.

Вот как вспоминал о начале этой трагедии во время 20-й годовщины восстания один из его участников (дальше выдержки из сборника: «Варшавское восстание. Статьи. Речи. Воспоминания. Документы»):

«АК приняло решение о восстании за 6 дней до его начала. Не было никакого плана вооруженных действий. В момент начала восстания командование АК располагало в Варшаве примерно 16 тыс. человек, а вооружение, причем исключительно так называемое личное оружие, имелось лишь для 3,5 тысячи. Боеприпасов хватило только на несколько дней борьбы…»


Из воспоминаний повстанцев:

«С грустью мы смотрели в сторону Вислы, откуда должны были прийти помощь и освобождение, а для некоторых наших собеседников, как они говорили, – новая оккупация».

«Переправиться через Вислу, по мнению некоторых, означало попасть в руки другого врага… Они хотели выступить в роли хозяев Варшавы, а теперь сами искали убежища и помощи. Ведь это будет двойным поражением».

За два часа до переправы к советскому берегу через Вислу штаб Бур-Комаровского принял решение о капитуляции. Лучше в плен к немцам, чем союз с Советской Армией и Армией Людовой: «Кто-то из присутствующих с трудом выдавил из себя: «Ведь это или чудовищное преступление, или непростительная глупость».

28. IX.44. (из донесения представителя главного командования АК подполковника Зигмунда Добровольского о переговорах с немцами о капитуляции):

«Продолжение борьбы означает только бесцельно обрекать на смерть сотни тысяч мирных жителей, прежде всего женщин и детей» (дошло за 2 дня до капитуляции. – Ст. К.).

«Так как большевики являются такими же врагами Польши, как и врагами Германии, Армия Крайова не опозорит себя, если сложит оружие, исчерпав все возможности для спасения».


Из воспоминаний участников восстания:

«Условия капитуляции, переданные по лондонскому радио на польском языке, предоставляли права воюющей стороны лишь солдатам и офицерам Армии Крайовой. Это означало на деле, что граф Бур выпрашивал у немцев для своих бывших солдат и офицеров право находиться в концентрационных лагерях, а солдат и офицеров Армии Людовой, польской Армии Людовой и Корпуса безопасности обрекал на верную смерть… Полностью погиб Варшавский штаб Армии Людовой, сотни ее лучших деятелей, тысячи отважных солдат и офицеров. Граф Комаровский вместе со своим штабом спас свою жизнь ценою немецкого плена…»

Недаром, как писал в своем донесении в штаб АК полковник Вахновский, который вел с обергруппенфюрером СС генералом фон дем Бахом переговоры об условиях капитуляции, эсэсовский генерал «особенно подчеркнул свое доброжелательное отношение к полякам и Армии Крайовой». (Это после уничтожения двухсот тысяч мирного населения Варшавы.)

Конечно, никто никогда не упрекнет в недостатке мужества рядовых солдат Армии Крайовой, не знавших планов своего начальства и беззаветно умиравших за родину на руинах Варшавы. Но высшее офицерство! Оно даже фронтовое братство предало только лишь потому, что их временные собратья по оружию были из Армии Людовой и переправились к ним с восточного берега Вислы, а значит, были для них «советскими поляками».


От Волыни до Катыни

В майском номере «Новой Польши» за 2005 год опубликованы сразу два материала об отношениях Армии Крайовой и белорусских партизан во время фашистской оккупации. Автор одного из них Александр Гогун верен польской исторической концепции: для него «красные партизаны» (так названа статья) – это в первую очередь мародеры и грабители, партийные функционеры и чекисты. Польский историк, конечно же, заключает слова «народные мстители» в иронические кавычки и охотно, как и вся польская историография, переходит на геббельсовский язык, называя белорусских партизан «бандитами».

В том же номере еще один историк, Казимеж Краевский, вторит Гогуну. В статье «Кто расстреливал белорусских партизан» (которая является откликом на нашу перепечатку короткой заметки из немецкого журнала «Шпигель») он обвиняет белорусских партизан в том, что они выполняли «директивы руководства СССР, направленные на то, чтобы как можно быстрее ликвидировать Армию Крайову на восточных территориях, принадлежавших до войны Польше (…) как силу, которая могла противостоять агрессивным планам СССР».

Все-таки шляхта верна себе – рано или поздно проговорится: Западная Белоруссия у Краевского названа «восточной территорией, принадлежавшей до войны Польше».

Никак не хотят признать поляки, что белорусы боролись с ними не по указу чекистов и партийных функционеров, а чтобы по окончании войны жить в единой Белоруссии, но не в польской колонии, именуемой «восточной территорией».

В Польше времен Пилсудского и после его смерти Западной Белоруссии не существовало. Она называлась «крессами всходними» – то есть «восточной окраиной». Поляки в те времена не признавали белорусов за нацию. Известный польский идеолог 30-х годов Адольф Невчинский безо всяких оговорок заявлял, что с белорусами нужно разговаривать на языке «висельниц и только висельницЭто будет!, – писал он, – самое правильное разрешение национального вопроса в Западной Белоруссии».

Нынешние польские историки (порой вместе с нашими политологами) изо всех сил стараются затушевать белорусско-польские противоречия минувшей эпохи. В февральском номере «Новой Польши» за 2005 год некая Инесса

Яжборовская (из Института сравнительной политики Российской Академии наук) изображает их так:

«Что произошло в 40—50-е годы? Когда Польша и другие страны Центральной и Восточной Европы были объявлены мононациональными государствами, была предпринята попытка превратить их действительно в однонациональные, ликвидировать национальные меньшинства. К примеру, белорусы потеряли свой язык, они должны были или уехать в советскую Белоруссию, или объявить себя поляками. Украинцы на это не пошли, украинцев постигла акция «Висла». И другие национальные меньшинства, которых на самом деле в Польше больше дюжины, практически должны были объявить себя поляками. Это была концепция сталинско-коминтерновская, и она проводилась последовательно во всех этих странах. Мы с вами были советскими людьми, мы с вами были носителями флага с надписью «морально-политическое единство советского народа». В Польше тоже укоренялась вот эта самая версия морально-политического единства народа».

Словом, все польские грехи приписываются Советскому Союзу. Но как бедная политологша объяснит, почему белорусы, которые в Польше из-за якобы просоветской польской политики «потеряли свой язык», чтобы говорить на нем, должны были «уехать в советскую Белоруссию. В противном случае им надо было объявить себя поляками»… Но это значит, что в советской Белоруссии подобных притеснений не было. (А как туманно и загадочно сказано: «Украинцы на это не пошли, украинцев постигла акция «Висла»!)

На самом деле в 20—30-е годы западные белорусы считали поляков оккупантами и боролись, как могли, с польскими полицейскими, жандармами и колонистами, получившими земли «всходних крессов».

Вот почему население «всходних крессов» с радостью приветствовало освободительный для них поход Красной Армии 17 сентября 1939 года. И в сегодняшней Белоруссии очень сильно общественное мнение, требующее, чтобы 17 сентября – день воссоединения расчлененного в 1921 году белорусского народа, стало государственным праздником республики.

Ненависть белорусов к польским осадникам в сентябре 1939 года была такова, что как только рухнула польская колониально-полицейская система в «западных крессах» – то наступило неотвратимое возмездие.

Сбывалось то, о чем писал в своих воспоминаниях наш бывший военнопленный времен войны 1920 года Яков Подольский: «Ужасное отмщение готовит себе шовинистическая буржуазная Польша».

22 и 23 сентября местное население местечка Скидаля расправилось с бывшими легионерами-осадниками. Были застрелены, растерзаны и забиты в результате этой самосудной расправы 42 человека. Значит, было за что, если кроткие белорусы не выдержали.

С этой точки зрения и на Катынь надо посмотреть по-другому. Все польские историки, политики и журналисты много лет подряд талдычат о том, что в Катыни был расстрелян «цвет нации» – писатели, учителя, священники, ученые и т. д. А вот что пишет современный белорусский историк Л. Криштапович в исследовании «Великий подвиг народа» (Минск, 2005 г.).

«Польские русофобы и антисоветчики ламентируют: катынская трагедия – ничем не оправданный расстрел цвета польского общества – офицеров.

Но это ведь были не просто военнопленные, а оккупанты, ибо объективно Западная Белоруссия была не польской, а оккупированной Польшей землей. И расстреляны были не польские офицеры, а оккупанты, представлявшие карательные репрессивные органы Польши на оккупированной белорусской земле. Достаточно вспомнить о польском лагере смерти для белорусских патриотов и коммунистов в Картуз-Березе. Как справедливо отмечает польский историк Кшиштоф Теплиц, «сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса». Что же касается собственно польских войсковых офицеров, то их в СССР никто и не расстреливал. Общеизвестно, что на территории СССР в годы Второй мировой войны эти офицеры активно участвовали в строительстве польской армии генерала Андерса и народного Войска Польского, которые в составе антигитлеровской коалиции внесли свою лепту в дело освобождения европейских народов от фашизма. Такова правда истории».

Кстати, даже в статье Петра Мицнера «Интернированные союзники» («Новая Польша», № 2, 2005 г.) признается, что условия, в которых жили польские офицеры в дягилевском лагере под Рязанью, были вполне человечными:

«Они свободно перемещались по территории лагеря, офицеров не заставляли работать, можно было устраивать концерты, шахматные турниры, действовал даже лагерный театр «Наша будка» (разумеется, с жестокой цензурой). Среди заключенных было несколько священников, которым разрешили совершать богослужения».

Вот только бы «жестокую цензуру» отменить, и вполне этот лагерь можно было бы считать, учитывая военное время, чем-то вроде дома отдыха…

Когда я недавно побывал в Белоруссии – мои минские друзья подарили мне книжечку, изданную в столице в 1994 году. Называется она просто: «Армия Краева на Белоруссии». С подзаголовком: «Первая книга в Белоруссии, где сказана полная, непричесанная правда про Армию Краеву».

Читаешь эту «непричесанную правду» – и волосы на голове дыбом встают. Всю бы ее перепечатать, да места много займет. Ограничусь несколькими отрывками.

Книга насыщена документами и воспоминаниями, донесениями разведчиков, сводками НКВД, приказами советского партизанского командования и командования Армии Крайовой.

Из приказа командира польского батальона Панурага («Яна Пивника») от 5.06.44 года:

«Оборонять местное население от жидовско-большевистских банд…» Советский разведчик, который передавал нашим властям текст этого приказа, от себя добавил, как легендарный аковец «оборонял местное население»: «Недавно тут белополяки сожгли более 30 хуторов и уничтожили местное население за связь с советскими партизанами».

«В сентябре 1943 года уланы эскадрона Здзислава Нуркевича расстреляли группу партизан так называемого акайцами жидовского отряда Семена Зорина» (в отряде было много евреев. – Cm. K.). Это был тот самый Нуркевич, о котором в майском номере за 2005 год в материале А. Гогуна сказано с одобрением: «Особенно досаждал красным отряд прапорщика Нуркевича».

Из рапорта главного коменданта АК генерала Тадеуша Комаровского (будущего руководителя Варшавского восстания. – Cm. К.) в штаб польского Верховного главнокомандования в Лондоне от 1 марта 1944 года:

«19.11.43 подразделение наднеманского батальона вело бой в районе Жалудка с советскими партизанами (…) Советский отряд был вынужден перейти через переправу на другой берег Немана. Советские потери – убитые, раненые, утонувшие – около 200 человек».

«В районе Налибоцкой пущи отряд «Гуры» с августа 1943-го по июнь 1944-го не провел ни одного боя с немцами, зато имел 32 сражения с советскими партизанами».

«Они стреляли в спину, из-за угла, по-злодейски, часто в безоружных людей. Позже и рядовые аковцы, и особенно офицеры начнут говорить про некие высокие мотивы ихних убийств людей в Белоруссии, которых они убивали подло, из-за угла».

Из судебного дела № 3710/822 по поводу отряда «Крысы»:

«Ночью с 19 на 20-е катастрычника 1944 г. до 150 человек бандитов напали на местечко Эйшышки (…) ворвались в квартиру громодянина Сонензона, расстреляли его, жену и ребенка.

Ворвались в квартиру Янкевича и расстреляли старшего сержанта Красной Армии…

При отступлении схватили красноармейца, раздели и расстреляли…»

Поляки плачут о судьбе своих пленных в Медном. Но вот что пишет белорусский историк Е. Семашко о них:

«А теперь для завершения разговора о событиях июня – августа 1944 года: вернемся к тем аковцам, которые были интернированы и находились в Медниках. Им повезло больше всех. Уцелели… Война открыла глаза чекистам. Как бы ни было – Катынская трагедия не повторилась. Хотя счет офицерам АК можно было предъявить немалый».

Из судебных документов по обвинению Леопольда Окулицкого и других руководителей Армии Крайовой на процессе в Москве 18–22 июля 1945 года:

«По неполным данным, в результате террористической деятельности АК только с 28 липеня по 31 снежня 1944 было убито 277 и ранено 94 солдат и офицеров Красной Армии, в том числе убито и поранено офицеров 77, сержантов 87, бойцов 207 человек. С 1 студзеня по 30 мая 1945 убито 317 человек и поранено 125 человек бойцов и офицеров Червоной Армии».

«Усих восьмерых милиционеров расстреляли, трупы убитых зверски изувечили, затем утопили подо льдом реки Дзитвы».

Из письма белорусского ветерана ВОВ Серафима Янеца от 17.04.1993 г.:

«Группа былых удзельников Армии Крайовой обратилась в Верховный Совет с просьбой реабилитировать всех акайцев. Коли такое случится, то Верховный Совет сподобится хозяину, который сунул тлеющую головешку под стреху хаты. Коли называть все своими именами, то нам предлагают реабилитацию тех, кто вел вооруженную борьбу на протяжении десятилетия за восстановление Польши в границах 1939 года, другими словами, за расчленение Белоруссии».

Из авторского текста:

«Армия Крайова очень много погубила белорусских людей и во время войны и после нее. Только отряды Новоградского округа провели 81 операцию против белорусских партизан. Отряды Ставбцовского округа Армии Крайовой с декабря 1943 г. до конца июля 1944 убили около шести тысяч «б ольшевиков».

Большая часть этих большевиков – мирные жители. Селяне обрабатывали землю и не ждали ночных гостей. Их аковцы называли пособниками Советов – и к стенке».

«Кастусь Акула, житель Канады, доказывает в своей книжке, что аковцы часто в борьбе с белорусскими партизанами разыгрывали немецкую карту: сдавали гитлеровцам белорусских партизан».

О тех же поляках, которые, желая бороться именно с гитлеровцами, шли в партизанские белорусские отряды, «Информационный бюллетень штаба Армии Крайовой» писал 27 августа 1942 года, в самые тяжелые дни войны:

«Эта армия пополняется за счет распропагандированных местными коммунистами элементов и зачастую тех, кто предпочитает идти в леса, а не ехать на принудительные работы в Германию. Несмотря на их положительные качества, эти элементы, конечно, будут потеряны для дела борьбы за польское государство».

Вот такие у нас были «союзники».

* * *

Украинцы, в отличие от белорусов, имели громадный многовековой опыт борьбы со шляхтой, начиная со времен Богдана Хмельницкого, Коливщины, казацких и крестьянских восстаний XVIII века. Они знали, что с поляками можно разговаривать только на ветхозаветном языке: «око за око», «кровь за кровь»… В эту борьбу были вовлечены и отряды ОУН, и УПА, и дивизия «СС-Галичина», и всяческие бандеровские «лесные братья».

В ответ на польскую резню в украинских селах на Львовщине они могли ответить не менее страшной резней на Волыни. «Новая Польша» об этих событиях пишет очень туманно: «Еще до Второй мировой Украинская повстанческая армия вырезала на этих территориях поляков, те тоже себя не очень сдерживали». Ну все как в бессмертной гоголевской повести «Тарас Бульба»!

Но надо понимать, что западные украинцы «вырезали» тех, кто их гнобил и «вырезал», как и белорусов, с 1920-го по 1939 год. Так что зря поляки сегодня изгаляются над нашим якобы освободительным походом на Запад осенью 1939 года:

«Советские говорят: «Мы освобождали западные земли».

«В российских учебниках события 39 года трактуются как «освободительный поход Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину».

«В дискуссиях поляки непременно спросят: от кого же освобождалась отхваченная таким образом половина довоенной Польши (…), если Сталин заключил договор о ненападении с Гитлером?..» (Все цитаты из майского номера «Новой Польши» за 2005 г.)

Ох… все-таки, как говорил Салтыков-Щедрин, «нет глупости горшей, нежели сама глупость».

Да не от Гитлера, панове, мы освобождали «западные области», «отхваченные» у нас в 1920 году, а от вас, интервентов, которых ненавидели украинцы и белорусы, восставшие против оккупантов не только в сентябре 1939 года, когда рушилась Речь Посполита, но гораздо раньше… Недаром партизанская Украинская повстанческая армия была создана для борьбы со шляхтой задолго до начала и Второй мировой, и Отечественной войны.

В 1964 году в издательстве «Прогресс» вышел перевод книги Ежи Климковского «Я был адъютантом генерала Андерса». В ней были большие купюры, сделанные по идеологическим соображениям: чтобы не вспоминать об отношениях украинцев к полякам осенью 1939 года. Книга была издана в редакции специзданий.

В 1991 году воспоминания Климковского были переизданы без купюр издательством Московского энергетического института. Я приведу три отрывка из книги, в которых будут курсивом выделены строки, опущенные в 1964 году и восстановленные в 1991-м. Речь идет о бегстве разбитых немцами польских войск на Восток.

«…Прибывали раненые. Перевязочных пунктов не было. Раненый солдат был предоставлен сам себе или оставался на попечение и добрую волю местных жителей, которые в этой местности относились к нам., пожалуй., враждебно. Это были, главным образом, деревни украинские».

«Местное украинское население относилось к нам весьма враждебно. Его приходилось избегать. Только присутствию Красной Армии мы обязаны тем., что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков».

«Навещая несколько раз Андерса в одном из львовских госпиталей, я узнал, что в последние дни сентября он с несколькими офицерами пробирался к венгерской границе, но был окружен группой местных украинцев. И во время ночной перестрелки дважды ранен. Он сообщил об этом факте советским властям, попросив оказать помощь, и в результате оказался в госпитале во Львове…»

Вот так-то: оказывается, мы на свою голову еще и польских офицеров и генерала Андерса спасали от украинской мести…

Интересна одна «украинская подробность» из истории Варшавского восстания. Когда ровно через два месяца после его начала аковские шляхтичи выбросили перед немцами белое знамя, они очень боялись, что немцы поручат принимать их почетную капитуляцию украинским отрядам, сформированным из жителей Западной Украины.

Из отчета полковника Армии Крайовой Вахновского, которому было поручено выработать условия капитуляции:

«1. Х.1944 г. Капитуляция должна произойти до наступления темноты. Тем самым генерал Кельнер хочет избежать эксцессов с обеих сторон. Как он сам заявил, с немецкой стороны такие эксцессы могут допустить вспомогательные украинские и казацкие формирования. Я со своей стороны подчеркиваю, что мы капитулируем перед вермахтом».

Чуяла кошка, чье мясо съела! Очень боялись поляки украинской мести за все, что они с 1921-го по 1939 год натворили на Западной Украине, знали, что от украинских националистов им пощады не будет. «Я настоял, – пишет далее полковник Вахновский, – чтобы полковник Коссман (представитель вермахта. – Cm. К.) отдал распоряжение о выделении батальона вермахта, который отделит капитулирующие отряды АК и район, занятый гражданским населением, от казацких и украинских частей».

И в этой обстановке главари правительства в изгнании и Армии Крайовой еще лелеяли иллюзии о том, что, лавируя между Германией и Советским Союзом, можно каким-то фантастическим образом сохранить в их будущей Польше Западную Украину!

Как пишет «Новая Польша» сегодня о тех событиях?

«В 1943 году украинские националисты убили несколько десятков тысяч поляков, живших на Волыни» («НП», № 4, 2004 г.).

В ответ поляки ответили операцией «Висла», во время которой было вырезано и насильственно переселено в северные районы украинцев отнюдь не меньше. Сколько? Поляки не считали, они всегда помнили только свои потери.

Словом, произошел взаимный геноцид, по числу жертв намного превзошедший Катынь. Но из общих политических соображений и та и другая сторона заявили, что «даже самая горькая правда, касающаяся прошлого, не должна повредить прекрасным отношениям Польши и Украины». Это сказал Кучма Квасневскому в 2003 году.

А в 2005-м бывший президент Польши Квасьневский и уже новый президент Украины Ющенко встретились во Львове и поклялись над прахом резавших друг друга молодых поляков и украинцев («львовских орлят») в вечной дружбе и «стратегическом партнерстве».

Из речей двух президентов:

Квасьневский: «Здесь покоятся останки участников польско-украинских боев, в большинстве своем молодежь, отдавшая жизнь за то, чтобы Львов принадлежал создавшейся тогда независимой Польше. В эту пору столкнулись два чаяния, два патриотизма, две национальных гордости».

Ющенко не остался в долгу, и его речь ничем не уступила красноречию Квасьневского:

«Здесь, на Львовском кладбище, погребены люди, которые любили свою родину… Для нас, украинцев, почетно воздавать почести всем, кто погибал в братоубийственной трагедии».

Высокопарным, театральным, фарисейским пиаром веет от слов обоих президентов. Трагедия взаимной резни была тяжелой, темной, кровавой. Такой же, как в Едвабне. В конце концов, все противоборствующие силы той войны сражались за свои «чаяния», за свою «национальную гордость», за свой «патриотизм». Даже немецко-фашистские оккупанты по-своему любили свою родину и умирали за нее. Нынешние поляки готовы любые геноциды забыть, лишь бы только идеология антирусской Катыни была вечно живой.

* * *

Допускаю, что я без достаточной аргументации утверждал в комментариях к немецкой заметке «Кто расстреливал белорусских партизан», будто бы аковцы, их расстреливавшие, находились в составе вермахта.

Мои оппоненты воспользовались этим обстоятельством:

«Чтение текста Станислава Куняева «Кто расстреливал белорусских партизан» ошеломило меня. Степень исторического невежества автора (…) просто поразительна. Общий тезис, который он выдвигает, (…) сводится к утверждению, что репрессии против бойцов Армии Крайовой, проводившиеся советскими органами безопасности (…), были по сути дела вполне обоснованными». К. Краевский («НП», № 5, 2005 г.).

В ответ на эти истерические возражения хочу познакомить их авторов с документами сборника «НКВД и польское подполье».

Из докладной записки Л. Берия И. Сталину от 17 июня 1945 г.:

«Кроме этого в лагерях НКВД СССР для военнопленных имеются военнопленные поляки, служившие в немецкой армии и взятые в плен в составе немецких частей, всего 32 731 чел.».

Из докладной записки зам. министра внутренних дел И.В. Сталину и В.М. Молотову от 15 апреля 1949 года по рассмотрению дел польских граждан, находящихся в советских лагерях:

«Из общего числа переданных польских граждан освобождено из лагерей военнопленных и интернированных 7098 человек. Эти поляки в период Отечественной войны были направлены в лагеря военнопленных и интернированных за службу в германской армии, а также за участие рядовыми в составе подразделений Армии Крайовой».

«Полковник АК Александр Крыжановский заключил с немцами сделку о сотрудничестве в районе Вильно… АК передали в подчинение немецкому командованию 3-ю польскую партизанскую бригаду» (из книги Бернхарда Чиари «История Армии Крайовой во II Мировой войне», Мюнхен, 2003 г.).

Но дело не только в том – служили они в рядах вермахта или не служили! Главная суть, что они стреляли на уже освобожденных от немцев территориях в спины советским солдатам, тем самым фактически воюя на стороне Германии.

Да за одни эти, далеко не полные, списки и цифры убитых и раненых советских военнослужащих и белорусских партизан руководивший Армией Крайовой генерал Окулицкий с товарищами по законам военного времени мог быть поставлен к стенке без суда и следствия.

Однако сталинское правосудие устроило открытый судебный процесс, начавшийся 18 июня 1945 года, над 16 лидерами Армии Крайовой. Их действительно взяли в плен коварным образом – но на войне как на войне! Пять человек получили сроки от 10 лет до 1 года, восемь – по нескольку месяцев. Осужденных обвинили в организации подпольных вооруженных отрядов на освобожденных территориях, в террористической и диверсионной деятельности, в создании подпольных радиостанций в тылах Красной Армии и в подготовке военного выступления совместно с Германией против СССР. Трое были признаны невиновными. Веслав Гомулка хотел, чтобы процесс проходил в Варшаве, но Сталин ответил ему: «Они стреляли в наших людей», на что Гомулка выставил свои аргументы: «Они приказывали стрелять не только в ваших, но и в еще большей мере в наших людей». Этот аргумент Сталин, как вспоминал Гомулка, признал: «А может быть, вы и правы». Но процесс все-таки прошел в Москве, в Колонном зале Дома Союзов, знаменитом по процессу 1937–1938 годов. Сегодня требует комментариев последнее из обвинений «аковцев» в подготовке военного выступления совместно с Германией против СССР…

К осени 1944 года немцы стали понимать, что война проиграна. Отсюда началось их некоторое дипломатическое заигрывание с верхушкой АК. Недаром всем аковцам после капитуляции Варшавского восстания был дан статус военнопленных. Более того, во время допроса главнокомандующего АК бригадного генерала Окулицкого 7 мая 1945 года допрашиваемый, в частности, сказал:

«Докладывая в моем присутствии Бур-Комаровскому о предложенных немцами условиях капитуляции, Богуславский (представитель главного штаба АК – Cm. К.) сказал., что фон дем Бах считает необходимым для поляков прекратить вооруженную борьбу с немцами., так как общим врагом Польши и Германии является Советский Союз… (…). Я сказал ему, что, возможно, фон дем Бах прав, и Бур-Комаровский с моим мнением согласился».

Немцы, находясь в отчаянном положении, стали судорожно разыгрывать польскую карту, надеясь кое-как сколотить при посредничестве поляков блок с Англией для спасения Европы от «русского большевизма»… И глупая шляхта еще раз поверила немцам, как это уже было перед сентябрем 1939 года. Но только тогда она, шляхта, надеялась на союз Германии и Польши в борьбе против Советского Союза. А в 1944 году поставила на Англию. Очередная политическая химера вскружила головы шляхтичам.

24 апреля 1945 года Л. Берия ознакомил И.В. Сталина с документом, изъятым у Окулицкого и адресованным начальнику нелегального штаба АК, обозначенному под псевдонимом Славбор: Окулицкий подтвердил, что документ составлен и написан им лично.

В частности, в документе говорилось:

«Считаясь со своими интересами в Европе, англичане должны будут приступить к мобилизации сил Европы против СССР и одновременно начать мобилизацию своих сил. Ясно, что мы станем в первых рядах этого европейского антисоветского блока, а также нельзя представить этого блока без участия в нем Германии., которая будет контролироваться англичанами»… «Мы будем включены в антисоветский европейский блок, организованный англичанами, а тем временем мы должны полностью использовать их материальную помощь…»

Подпольное руководство АК вместе с лондонским польским правительством в изгнании изо всех сил пыталось воздействовать на английский кабинет министров. Чуть ли не при каждом аресте террористов-«аковцев» их командование апеллировало к Лондону. Депеша из Виленского округа АК:

«Подразделения АК разоружены и вывезены в Калугу (…). Срочно требуется скорейшее дипломатическое вмешательство».

Словом, шкодили сами, а чуть что – о помощи просят Англию.

Но Черчилль – прагматичный политик с трезвым имперским мышлением – пришел в ярость, когда познакомился со стратегическими замыслами высокородной шляхты. Не потому, что он любил Советский Союз, а потому, что он не любил в политике идиотов.

Вот как отозвался он об авантюрных конвульсиях польского правительства в изгнании и верхушки Армии Крайовой во время московской встречи с Миколайчиком в 1944 г.

«Недавно я беседовал с вашим генералом Андерсом, и мне кажется, что он тешит себя надеждой, что после разгрома Германии союзники затем разобьют Россию. Это сумасшествие. Русских разбить невозможно!..

В вашем упорстве вы не видите того, чем рискуете… Мы сообщим всему миру, каково ваше безрассудство. Вы стремитесь развязать войну, в которой погибнет 25 млн. человек… Вы не правительство, вы ослепленные люди, которые хотят уничтожить Европу. Яне буду заниматься вашими делами. Думайте о них сами, если вы хотите оставить на произвол судьбы ваш народ. У вас нет чувства ответственности перед вашей Родиной. Вы безразличны к ее мучениям. У вас на уме только низменные собственные интересы… Ваша аргументация является, попросту говоря, преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками с помощью «либерум вето». Это трусость с вашей стороны. Если вы хотите завоевать Россию, то действуйте самостоятельно. Вас следует посадить в больницу для умалишенных».

Не знаю, читал ли Путин воспоминания Станислава Миколайчика, где приведены эти слова Черчилля. Думаю, что не читал. Иначе он во время визита в Польшу в 2002 году подумал бы, а стоит ли возлагать венки к памятнику в честь Армии Крайовой. Хотя рядовым погибшим солдатам всегда можно отдать почести, если ты уверен, что они не стреляли в спину твоим соотечественникам, не жгли белорусские деревни и не расстреливали белорусских партизан. А уж склонить голову перед прахом идеологов и генералов Армии Крайовой – недостойно для президента России. Черчилль осудил бы его за это.

Война закончилась. Химерический план шляхтичей об антисоветском блоке с включением в него Германии лопнул. Но тут началась «холодная война», а еще, на их счастье, Черчилль произнес фултонскую речь, и пылкие поляки опять оживились. Это их очередное шизофреническое состояние отражено в различных донесениях НКВД высшему руководству СССР в 1946 году. Приведу лишь два примера.

Из докладной записки заместителя советника МВД при министерстве общественной безопасности Польши С. П. Давыдова министру внутренних дел СССР С. Н. Круглову от 10 апреля 1946 года, в которой речь идет об аресте члена Армии Крайовой А. Ярмуса:

«Комендант «ЯН» (…) говорил о том, что в скором времени начнется война между Англией и Советским Союзом, в которой члены АК должны принять активное участие на стороне Англии».

Из донесения того же адресата от 10 мая 1946 года: «Нелегальные газеты и листовки, призывая «готовиться к войне», пропагандировали основной тезис: неизбежна война Англии и Америки против СССР, и при этом подполье получит ожидаемую помощь».

Представляете: потеряв десятки миллионов сыновей и дочерей, сверхчеловеческим напряжением сломив военную машину всей фашистской Европы, наш народ заканчивает кровопролитнейшую войну, вся европейская часть страны лежит в руинах, и в это время руководство Армии Крайовой плетет интриги и в своей пропаганде, в своих экзальтированных шляхетских мечтаниях жаждет лишь одного: чтобы ради их авантюрных политических планов, ради их жажды стать во главе Польши Советская Армия столкнулась бы с армией западных союзников. А если посчастливится – то и с остатками вермахта. То есть эти авантюристы мечтали, чтобы Вторая мировая война сразу перешла в Третью!


Катынский психоз

Листаешь «Новую Польшу», и такое впечатление складывается, что вся страна, весь народ польский говорит только об одном – о Катыни, что он ждет не дождется очередного юбилея катынских событий, что лишь «катынский допинг» объединяет все польское гражданское общество – старых и малых, поляков и евреев, католиков и атеистов – в одно целое.

Каждый год в Варшавском королевском замке проходит Катынская конференция. Вокруг Катыни до сих пор бушуют страсти: возникают законотворческие споры, кипит издательская деятельность, выдвигаются ультиматумы.

«В 65-ю годовщину катынского преступления сенат почтил память убитых польских военнопленных…

Сенат призвал российские власти «в соответствии с международным законодательством признать катынский расстрел актом геноцида» («НП», № 5, 2005 г.).

«А главное – Катынь (…), где в течение 1940 года НКВД расстреляно 22 тысячи поляков» («НП», № 2, 2005 г.).

Правда, в 3-м номере журнала сообщается, что в Катыни «было эксгумировано 4,4 тыс. останков». В апрельском журнале – уже цифра 25 700…

«Уничтожение в 1940 году более двадцати тысяч человек – офицеров, государственных служащих, интеллигенции – стало едва ли не самым больным вопросом в польско-российских взаимоотношениях» («НП», № 3, 2005 г.).

«Интеллигенты, которые в сентябре 1939 г. надели старые мундиры, чтобы защищать родину от нашествия гитлеровских войск, а попали в руки Сталина».

«Были расстреляны люди, составлявшие костяк польского государства: офицеры и чиновники, адвокаты и врачи, учителя и поэты. Это была хладнокровная попытка уничтожить элиту общества» («НП», № 4, 2005).

«Уничтожение польских офицеров в 1940 г. следует назвать «военным преступлением и преступлением против человечества (геноцидом), не подлежащим прекращению за давностью» («НП», № 3, 2005 г.).

«Цвет нации», «цвет польской интеллигенции». «Можно было бы созвать и Нюрнберг И».

«В вопросах компенсаций важную роль может сыграть Европейский суд по правам человека в Страсбурге» («НИ», № 2, 2005 г.).

И так из номера в номер…

Президент Квасьневский, сам того не предполагая, нашел точное слово: «Хотя поляки отмечены печатью страданий и мученичества, они не одержимы исторической манией» («НП», № 4, 2005 г.). Ну как же не одержимы, когда «поляки (отнюдь не историки) в стремлении «назвать поименно» каждую жертву преступных репрессий неутомимы» («НП», № 2, 2005 г.).

Венцом катынской пропагандистской акции было награждение перед юбилеем шестидесятилетия нашей Победы российских граждан. Президент Польши Квасневский, вручив награды главному архитектору перестройки А. Яковлеву, главному архивисту ельцинской эпохи Р. Пихоя, главным историкам по Катынскому делу Н. Лебедевой и В. Парсадановой, заявил, что Польша и поляки ожидают от нынешних российских властей тщательного расследования катынского преступления, признания его геноцидом, обнародования имен всех, кто непосредственно расстреливал «цвет польской интеллигенции», и передачи всех документов, касающихся Катыни, из российских архивов…

Поляки требуют объявить катынский расстрел геноцидом, чтобы осудить Россию каким-то особым образом. Но если запустить процесс международного наказания за геноциды «всех времен и народов», то Польше придется долго ждать своей очереди: впереди будут стоять американцы за убийство 250 тысяч мирных японцев из Хиросимы и Нагасаки (и англичан должно засудить за бомбардировку Дрездена – тоже 250 тысяч мирных жителей!), потом еще раз американцев за то, что отравили дефолиантами десятки тысяч вьетнамцев, вслед за ними пойдут турки за уничтожение полутора миллионов армян в 1916 году; можно будет посадить на «геноцидную» скамью подсудимых Англию и Францию за подавление китайского восстания во время «опиумной войны»… Да, в конце концов, и французского короля Карла IX хорошо бы задним числом приговорить к какому-то наказанию за Варфоломеевскую ночь, во время которой погибли 30 тысяч гугенотов. Все-таки это больше, чем даже 22 тысячи поляков. (Российская прокуратура ельцинской эпохи, делавшая все, чтобы опорочить советскую действительность, и та нашла доказательства гибели в Катыни только 1800 польских военнослужащих.)

Я привожу эти примеры, чтобы показать всю логику катынского абсурда. А разве белорусы не могут предъявить полякам обвинение в геноциде за уничтожение нескольких тысяч своих граждан рыцарями Армии Крайовой во время войны? А украинцы за операцию «Висла»?

Курды могут предъявить режиму Саддама Хусейна обвинение в такого рода преступлении, но ведь иракцы, потерявшие десятки тысяч своих людей во время американского нынешнего нашествия, тоже рано или поздно скажут: это был геноцид. Ну и что – всю дальнейшую историю человечества будем судиться друг с другом в Страсбурге или Гааге?

Интересны намеки польской прессы о денежной компенсации за «катынский геноцид». Тут поляки идут по тропинке, протоптанной евреями, которые много миллиардов долларов получили за холокост, устроенный в Европе фашистами. Но там хоть фигурировала цифра 6 миллионов! Было за что бороться. Все страсти, всю трагедию великой и страшной войны практичные евреи перевели в систему денежных компенсаций, в валюту, в счета, в фонды. Но, видимо, в истории это был первый и последний удачный случай. Хотя если поляки добьются своего в Страсбурге или Гааге и «процесс пойдет», то евреи смогут за несколько тысяч своих соплеменников, уничтоженных в Едвабне и других местечках Польши в 1941 году, слупить на этот раз уже не с немцев, а со шляхтичей хорошие бабки… Поляки, как всегда, не просчитывают последствий своего легкомысленного поведения.

Что же касается «цвета нации», расстрелянного в Катыни, то интересные соображения по этому поводу я прочитал в статье журналиста Руслана Лынева, опубликованной в журнале «Российская Федерация сегодня» (№ 10, 2005 г.).

«Больше двухсот тысяч польских военнослужащих были взяты в плен Красной Армией. Часть пленных из числа рядовых, белорусов и украинцев была отпущена по домам. Часть после проверки, причем многие с семьями, была отправлена в глубь страны.

Были и те, к кому НКВД имел, как говорится, ряд вопросов. Ну, например: какую должность вы занимали в администрации лагеря для пленных красноармейцев в 1920–1921 годах? Сколько пленных в нем было расстреляно? На каком основании? Кто кроме вас участвовал в расстрелах?

Или: поясните, как случилось, что на участке границы, за который вы отвечали, в наш тыл тогда-то прошла банда? Как вы объясните, что, оставив после своего рейда столько-то расстрелянных и замученных советских граждан, она тем же порядком вернулась через ваш участок границы в Польшу? Почему польские власти и вы лично поощряли подобные акции против соседнего государства?

Так за счет лиц из числа польских полицейских, жандармов и т. п. список жертв сталинского террора рос. Что будем делать по данному поводу? Рвать на себе волосы?»

К тому же до сих пор поляки никак не комментировали некоторые места из дневников и записных книжек Йозефа Геббельса, касающиеся Катыни. Ну, к примеру, такую запись, сделанную им 8 мая 1943 года:

«К несчастью, в могилах под Катынью было найдено (сформированной немцами комиссией Красного Креста) немецкое обмундирование… Эти находки надо всегда хранить в строгом секрете. Если об этом узнали бы наши враги, вся афера с Катынью провалилась бы» (Вацлав Краль. Преступление против Европы. М., «Мысль», 1968. С. 243).

В его записях, между прочим, было и такое: «Если на месте обнаружится немецкое оружие, вся затея рухнет». Своих людей Геббельс натаскивал: «Немецкие офицеры, которые возьмут на себя руководство («катынским делом». – Ст. К.), должны быть исключительно политически подготовленными и опытными людьми, которые могут действовать ловко и уверенно. Такими же должны быть и журналисты. Некоторые наши люди должны быть там (в Катыни. – Ст. К.) раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста все было подготовлено (! – Ст. К.) и чтобы при раскопках не натолкнулись бы на вещи, которые не соответствуют нашей линии».

«…Нам нужно чаще говорить о 17—18-летних (польских. – Cm. К) прапорщиках, которые перед расстрелом еще просили разрешения послать домой письмо и т. д., так как это действует особенно потрясающе».

Конечно, поляки могут объявить эти записи Геббельса фальшивкой, но тогда почему постановление Политбюро от марта 1940 года, которое Ельцин с извинениями за Катынь вручил полякам, мы не можем считать подделкой?

С Натальей Горбаневской – нынешним автором «Новой Польши» и членом редколлегии журнала – я учился на филфаке МГУ в 50-х годах. Тогда, как и потом, она писала графоманские стишки, славила красные революционные праздники (до сих пор помню строчку – «и праздник потеряет номер, окрасится красным красно»). Не обретя известности на поэтической стезе, Горбаневская ушла в диссидентство, в «правозащитное движение», и ее имя стало наконец-то широко известно после выхода на Красную площадь в августе 1968 года семерых «правозащитников» с плакатами, протестующими против вторжения войск Варшавского пакта в Чехословакию. Среди протестующих была и незадачливая поэтесса.

Правозащитников тогда моментально скрутили и запихнули в машины кагэбэшники. Действовали они четко и правильно, а вот наш Агитпроп то ли промолчал, то ли что-то невнятное промямлил по поводу этой демонстрации. А надо было, ничего не стесняясь, прямо и жестко сказать «мировому общественному мнению» следующие веские слова:

«После Великой Отечественной войны в советском плену осталось 70 тысяч чехословаков. Но это – в плену, а топтало нашу землю тысяч сто, а может быть, и больше.

И немало горя, смертей, разрушений принесли нам эти онемеченные славяне. А если вспомнить мятеж подобных же чехословацких пленных в 1918 году и то, как эти якобы добродушные Швейки, вооруженные до зубов, расстреливая и вешая за саботаж железнодорожников Великого Сибирского пути, не желавших отдавать им продукты и готовить паровозы, рвались на Дальний Восток, увозя с собой из Казани вагоны с русским золотом? Как они сдали Колчака революционному Политцентру в обмен на разрешение вывезти без досмотра на восток все награбленное. Как под руководством генералов Гайды и Сырового, впоследствии сотрудничавшего с Гитлером, пользуясь развалом России, они брали реванш за годы своего плена… Хотя их никто не приглашал в Россию, сами в составе тех же австро-немецких войск в 1914 году двинулись на нашу землю.

В 1968 году кто-то из чешских студентов покончил с собой в знак протеста против нашего вторжения. Но вдумайтесь: сколько чехословаков были незваными гостями на нашей земле за две мировые войны? На их совести тысячи загубленных русских жизней. Да и в составе команды, расстреливавшей царскую семью, были исполнители из числа австро-венгерских военнопленных.

И неужели после двух войн XX века, во время которых чехословацкие оккупанты оставляли в наших лагерях по 60–70 тысяч пленных, мы, освободившие Прагу от фашистов, должны были спокойно смотреть, как эта славянская страна вновь готовится к антирусскому мятежу? И после этого вся мировая общественность, вся чешско-польско-славянская интеллигенция вот уже 37 лет не устает стенать о том, что в 1968 году мы ввели в Прагу танки». Вот что пишет о чехословаках 1918 года красноярский историк В. Бушков в книге «Красный Монарх»: «Память о себе в Сибири они оставили сквернейшую. В середине семидесятых (!) мне доводилось присутствовать в застольях, где еще, случалось, пели старую-престарую народную песню, сложенную в двадцатых:

Отца убили злые чехи,
А мать живьем в костре сожгли…

Подобные народные песни рождаются неспроста! Достоверно известно, как вели себя чехи во время всеобщего отступления белых на восток: силой отобрали паровозы и первыми кинулись драпать. На путях – лютой зимой – осталось примерно двести поездов с беженцами, их семьями, ранеными. Погибли многие тысячи – не только русские, но жены, дети и раненые польской дивизии».

Я вспомнил эти страницы истории лишь потому, что Горбаневская стала сейчас одной из самых оголтелых русофобских авторов «Новой Польши», где недавно выступила со статьей о Катыни и о Хатыни, в которой пишет:

«Государство, не подписавшее Женевской конвенции о военнопленных, заставившее миллионы попавших в плен советских солдат и офицеров сдыхать с голоду, а выживших загонявшее в свои лагеря, не располагает к тому, чтобы от него ждали цивилизованного поведения» («НП», № 4, 2005 г.).

Оказывается, мы «заставляли» «подыхать с голоду» «миллионы советских солдат», потому что не подписали Женевскую конвенцию о военнопленных… Будто бы расистское фашистское государство, создавшее идеологию «недочеловеков» и «сверхчеловеков», нарушавшее все человеческие и божеские нормы жизни, только и мечтало, чтобы выполнять всяческие договоры и конвенции, считаться со всякими юридическими бумажками! Вот ярчайший пример шизофренического мышления и демагогии так называемых правозащитников.

В этой же статье правозащитница запускает свою версию о том, почему мемориал всем уничтоженным в Белоруссии деревням был создан в 1968 году в Хатыни.

«Из десятков действительно уничтоженных фашистами белорусских деревень выбрали деревушку со сходным названием Хатынь, словно желая сбить с толку, вытеснить из сознания само слово «Катынь»… «Замечу, кстати, что на умышленную подмену Катыни Хатынью первым обратил внимание бывший политзаключенный, политэмигрант Борис Вайль: «Хатынь путают с Катынью», «А вот Хатынью я бы поосторожнее оперировал (…) там до сей поры неясно – кто кого поджигал и резал… То ли немцы беззащитных белорусов, то ли войска НКВД тех же, то ли вообще наши – польских офицеров, ну и население вкупе – за то, что видели лишнее… В общем, дело весьма темное. Кстати, если поглядеть на это с точки зрения – кому оно было выгодно, то скорее нашим, чем немцам – так сказать, для поднятия народного гнева…»

В ответ на эти предположения циничной психопатки скажу следующее: я был в Минске на праздновании Дня независимости Белоруссии, приуроченного, кстати, ко Дню освобождения Минска Советской Армией в 1944 году, и побывал в Хатыни. Там я узнал то, что не желает в упор видеть Горбаневская. Во-первых, «поджигали и резали» беззащитных белорусов в Хатыни наряду с немцами эстонские и латышские каратели. Во-вторых, мемориал всем сожженным деревням поставили в Хатыни еще и потому, что названия многих деревень, как это часто бывает, повторялись, а имя «Хатынь» было в единственном числе. В-третьих, только в Хатыни нашелся один человек – свидетель, оставшийся в живых, Иосиф Каминский, который мог точно рассказать, как произошло это преступление. В других уничтоженных деревнях таких свидетелей не осталось. И в-четвертых, Хатынь лежит недалеко от шоссе Минск – Витебск, и этот мемориал поэтому легко доступен для всех, кто хочет отдать дань памяти безвинным жертвам.

В сентябре 2004 года в коридорах высшей польской власти разыгрался очередной политический фарс.

«Польские парламентарии 10 сентября единолично приняли постановление, в котором говорится, что Польша не получила от Германии военных репараций» (опомнились через 60 лет! – Cm. К.).

Однако менее пылкое и более благоразумное правительство отмежевалось от этого постановления, заявив, что вопрос претензий к Германии закрыт» («НП», № 11, 2004 г.).

Более того, «политическим авантюризмом назвал польский министр иностранных дел постановление относительно военных репараций от Германии…» (там же).

Вот они, двойные политические стандарты: уничтожение немцами во время оккупации 6 миллионов польских граждан не подлежит обсуждению, никаких претензий к Германии быть не может, никаких репараций быть не должно (боятся немцев! – Cm. К.). А гибель нескольких тысяч польских «поэтов, священников, интеллигентов» в Катынском лесу Польша требует объявить геноцидом, не имеющим срока давности только лишь потому, что это преступление, по убеждению поляков, совершено русскими.

Один из авторов «Новой Польши» пишет о том, почему поляки так закомплексованы на Катыни: потому что их потомки – «и сегодня польская элита. И память о Катыни, как хвост за кометой, будет тянуться на протяжении поколений». А наши красноармейцы, погибшие в польском плену после войны 1920 года – это, по логике того же автора, «вчерашние крестьяне», одетые в шинели, и потому «никто уже… сегодня их не помнит. Так что их потомки не требуют никаких объяснений»…

Опять же вечное деление народа на «элиту» и «быдло», разная цена крови шляхетской и холопской, отрыжка панского расизма…


От Версаля до Ялты

Поистине бешеной, говоря военным языком, «психической» атаке подверглись в «Новой Польше» и, естественно, во всей польской прессе в год шестидесятилетия Победы Ялтинские соглашения. А началась атака польских борзописцев на Ялтинскую хартию по команде Буша, сказавшего в начале 2005 года в Брюсселе:

«Так называемая ялтинская стабильность была постоянным источником несправедливости и страха» («Жечпосполита», 22.02.2005).

И тут польские лакеи бросились наперебой поддерживать хозяина «нового мирового порядка». Как с цепи сорвались: «Для Центральной и Восточной Европы ялтинский порядок означал почти 50 лет порабощения, лишения суверенитета и независимости. Центральноевропейские государства были сведены к роли объектов политики вассалов Москвы» («НП», № 4, 2005 г.).

«Именно благодаря Ялте советский оккупант мог устроить резню героев Будапешта в 1956-м, вторжение в Чехословакию в 1968-м» («Жечпосполита», 15.03.2005.)

«Для Польши, прибалтийских государств, Чехии и других стран Восточной Европы слово «Ялта» символизирует раздел Европы и порабощение, а не мирный международный порядок» («Газета Выборча», 23.02.2005).

Неутомимый клеврет Америки Квасневский в этом хоре не отличался от польской журналистской братии: «Плоды победы были разделены неправедно. Не всем народам освобождение от оккупации принесло свободу и право на самоопределение. Не везде за героизм и патриотизм платили признанием и наградами» («НИ», № 4, 2005 г.).

Возможно, в какой-то степени Квасневский и прав, но странно, что политик такого ранга не понимает простой исторической истины: не все народы были на том этапе достойны этих прав. Народы и государства, бывшие союзниками и сателлитами Германии, – на какие права и свободы они могли надеяться? Я понимаю, что Квасьневский в первую очередь думает о Польше. Но где было видано, чтобы «плодами победы» пользовались побежденные режимы, тем более фашистские? Черчилль понимал ялтинский момент в истории куда глубже и точнее, когда говорил: «Нации, которые оказались не в состоянии защитить себя, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас…».

А сколько проклятий, сколько скрежета зубовного было обрушено на праздник Победы и на всю предшествующую ему цепь необходимых для победы событий:

«Этот день еще и день оккупации Советским Союзом восточной части Европы» («НП», № 5, 2005 г.).

«Красноармейцы по приказу Сталина были вынуждены служить дурному делу – захвату Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии в 1939–1940 годах, а затем с 1944-го вновь, на этот раз уже всей Центральной Европы» (Анджей Новак. «НП», № 4, 2005 г.).

То, что для польских болтунов называется «дурное дело», для нашей страны было делом жизненно необходимым и судьбоносным. По шизофренической логике Новака и ему подобных, советские войска должны были дойти лишь до своей западной границы и оставить в неприкосновенности фашистскую Румынию, фашистскую Венгрию, фашистскую Словакию. Польский журналист даже не понимает, что в таком случае под властью Германии остались бы и Польша, и Чехословакия, и Югославия.

Возмущаться Ялтинскими соглашениями и устраивать сегодня вокруг них истерику – занятие смешное и неблагодарное. Историю не перепишешь. В таком случае с неменьшей политической логикой еще на Нюрнбергском процессе можно было выставить счет Англии и Франции за то, что

Версальский договор, установивший в 1919 году в Европе и в мире новый порядок, настолько унизил и разорил Германию, что она, разрывая путы этого договора, вынуждена была ответить на него рождением фашизма. А значит, за все последующие преступления фашизма после его разгрома помимо Германии должны были ответить Англия и Франция.

Кстати, и Польша как государство во время версальского передела мира была кое-как искусственно слеплена из разных кусков, в том числе Познани, части Поморья, других земель Западной Пруссии. Наиболее проницательным политикам той эпохи была ясна ненадежность и недолговечность этой конструкции, и Молотов был жесток, но прав, когда назвал в 1939 году такую Польшу «уродливым детищем Версальского договора».

«Сталин просто ножницами кромсал польские земли. Сколько оттяпали территорий!», – жалуется на историю некий питерский композитор Тимур Коган на страницах «Новой Польши». Да, что-то Сталин оттяпал, но еще больше прибавил. Сталина уже нет на свете более полувека. Возьмите обратно эти земли. Возьмите Львов у Ющенко, Вильнюс у литовцев, но отдайте обратно немцам Силезию! Аннулируйте все сталинские деяния, если это вам по силам, и посмотрим, что после этого получится. И где «Новая Польша» находит таких темных, не знающих никаких законов истории собеседников, не понимающих, что после ликвидации Ялты произойдет то, что произошло после крушения Версальского договора – очередной уже, видимо, пятый раздел Польши? Но, слушая Польшу, уже и венгры начинают что-то вякать насчет компенсаций за 1956 год, и финны бормочут о несправедливости на Карельском перешейке, и даже эстонцы заглядываются на кусок псковской земли.

Какой скандал недавно возник в Польше, когда в некоторых районах Опольского воеводства (на землях, принадлежавших «до Ялты» Германии) на учреждениях появились таблички на немецком языке. А это – лишь цветочки…

Но коли венгерский парламент принимает решение о том, что Россия должна выплатить Венгрии некие громадные суммы за подавление мятежа 1956 года, то нам следует отменить послевоенную сталинскую «амнистию» венгерским оккупантам (которые жестокостью, как вспоминают многие свидетели и участники войны, превосходили даже немцев), которых в нашем плену было полмиллиона, и выставить Венгрии счет за всю нашу кровь, пролитую мадьярами в Одессе, в Крыму, на Украине, в донских степях и под Сталинградом.

Поляки договорились до того, что Советский Союз «в сговоре с нацистской Германией совершил агрессию против Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии, Румынии». Да во всех этих государствах перед войной уже были профашистские режимы Антонеску, Хорти, Маннергейма, Ульманиса, Сметоны, Лайдонера. Путин был прав, когда весной этого года на провокационный вопрос эстонской журналистки в духе «Новой Польши» ответил, что во время Брестского мира мы отдали Прибалтику и западные области Украины и Белоруссии. Это была историческая необходимость. А в 1939–1940 годах вернули, и это тоже была историческая необходимость. Сталин, глядя в будущее, сделал все, что было в его силах, чтобы восточные европейцы никогда больше не топтали нашу землю: он включил эти государства в сферу влияния Советского Союза, организовал там, опираясь на левые силы, социалистическое устройство всей жизни, и лишь на этих условиях им были прощены все зверства, все разрушения, весь геноцид, который учинили на наших просторах сыновья этих народов под знаменами вермахта.

По-настоящему серьезным военным репарациям и контрибуциям была подвергнута лишь главная виновница похода на Восток – Германия. Да и то лишь потому, что ГДР была создана не сразу после войны, а лишь в 1949 году. А то бы и немцам простили все грехи, как простили одним восточноевропейским сателлитам гитлеровской державы, а с других взяли малую долю ущерба, нанесенного нашему народу.


«Гильотинированный чувашский народ»

В десятом номере «НП» за 2004 г. Ежи Помяновский рассказал читателям о том, что «журнал выходит уже пять лет… распространяется вплоть до Сахалина и есть в любой районной библиотеке всей Российской Федерации».

Каким образом это произошло сейчас, когда библиотеки наши, не имея на то средств, не могут выписать лишнюю отечественную газету, лишний российский журнал? А вот каким: при соплеменнике Помяновского, бывшем министре культуры М. Швыдком, было принято решение, текст которого тиражируется в каждом номере «Новой Польши»: «Допущен к распространению на территории Российской Федерации решением Министерства Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовой информации»… Но это же немалые деньги нужны, чтобы послать журнал «в любую районную библиотеку», а кроме того и еще в разные, неведомые нам адреса. Наш журнал, к примеру, тоже получает «Новую Польшу», хотя мы об этом поляков не просили. Откуда деньги? Может быть, они американские? А вдруг – российские? В то, что польские – не верю. Не может страна, в которой 20 % безработных, позволять себе такую дорогостоящую пропагандистскую акцию. Ведь в России несколько тысяч районных библиотек, в которых бывают миллионы читателей, в чьи головы ежемесячно вот уже пять лет льется со страниц «НП» выбранная из всех газет самая что ни на есть концентрированная ложь и клевета на российскую и советскую историю, поношения сегодняшней политики российской власти, издевательства над нашей Победой, прямые оскорбления президента России.

Да, в наше бесцензурное, «отвязанное» время эта практика, к сожалению, стала нормой. Она вроде бы естественна, и ее исповедуют многие правые и левые отечественные издания. Но допускать в эту борьбу зарубежные средства массовой информации и еще давать им льготы, которыми они пользуются в своих провокационных целях, – это уже слишком. Можно ли себе представить, что открыто антиамериканское издание, к примеру, газета «Завтра», которое по решению департамента ЮСИА получило льготы для распространения по всем университетским библиотекам Штатов? Или что министерство культуры Польши содействовало тому, чтобы «Наш современник» был во всех польских библиотеках?

Да после того, как вышла моя книга «Шляхта и мы» и варшавская пресса подняла шум, поляки даже моему сыну, сотруднику журнала «Наш современник», который в делегации молодых российских писателей собирался поехать в Польшу, отказали в визе… Навскидку – еще несколько примеров лжи, оскорблений, издевательств и русофобских выпадов со страниц «НП» за последние 2–3 года.

«Три раза звучал в субботу гимн Чечни перед Российским посольством. Над замковой площадью колыхался транспарант: «Сталин и Путин не убьют свободный дух чеченского народа».

А вот ложь о том, что якобы в 1937 году Ежов подписал указ, «в котором, по сути дела, велел репрессировать всех граждан СССР, имевших польскую фамилию» (Твардовского, Паустовского, Исаковского, Малиновского, Петровского?! – Ст. К.).

Из комментариев о выступлении Путина в дни 60-летия освобождения Освенцима:

«Путину удался непростой трюк (…), обращаясь ко всему миру с территории самого большого еврейского кладбища, он ни разу не произнес слово «еврей».

А вот восхищение смехотворными изысканиями американского историка:

«Как подсчитал гарвардский историк Терри Мартин… в Ленинграде, где в 1937–1938 годах было наибольшее сосредоточение поляков, представителей этого меньшинства расстреливали в 31 раз чаще (?! – Ст. К.), чем составляет среднее статистическое по расстрелам периода «большой чистки в этом городе» (грамматика на совести редакции «НП». – Ст. К.).

А сколько лжи и глупости наговорил главный редактор «Новой Польши», споря со мной в заметке «К истории дезинформации». Говоря о судьбе наших красноармейцев в польском плену после войны 1919–1920 годов, он пишет: «в 1920 г. в Польше их не убивали умышленно»… Вот так-то: неважно, что убили и уморили голодом несколько десятков тысяч, важно, что «неумышленно»… Совсем крыша поехала у профессора. Шляхтичи, по словам Пилсудского, глупы. Но ведь вы, Ежи, еврей. Вы обязаны быть умнее. В этом, видимо, состоянии Помяновский, обвиняя Сталина в геноциде не только польского, но и других советских народов, совершенно перестал контролировать свое перо: «Тот же план гильотинирования народов Сталин применял к своим подданным – чувашам, украинцам, наконец, самим русским».

Ну, если говорить о русских власовцах и украинских бандеровцах, то по делам и награда. А что касается чувашей, я был недавно в Казани на празднике тысячелетия города и встречался с чувашской делегацией – с писателями, журналистами, историками, – цитировал им эти строки, но никто из них ничего не мог припомнить ни о репрессиях, ни тем более о «гильотинировании» чувашского народа. Может, пан профессор перепутал чувашей с чукчами? Но и тех в сталинские времена никто не «гильотинировал».

А какой «несокрушимый» аргумент приводит Помяновский в доказательство того, что поляков в Катыни расстреляли мы: вручение Ельциным Леху Валенсе «постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года» и его устное подтверждение того, что польские офицеры казнены по приказу Сталина. А по адресу всех сомневающихся в истинности документа профессор грозно заявляет: «Тот, кто пытается это опровергнуть, обвиняет во лжи российское руководство, российское право, российскую историю». Ну, напугал! Как будто Ельцин не брехал весь период своего президентства, начиная с того, что ляжет на рельсы, и кончая заявлением, что дефолта не будет. Не ровен час – доживем до того дня, когда и документ, врученный Валенсе, будет признан фальшивкой. Из таких-то рук…

А вот так, по словам польского правозащитника, президента Хельсинкского фонда (где правозащитники – там и фонд. – Cm. К) Марека Новицкого, советская власть расправлялась в 70-е годы с вольнолюбивыми бичами: «Они (бичи. – Cm. К.) посылали все к чертям и уходили в тайгу. Брали топоры, пилы, гвозди, удочку. Строили избушки, ловили рыбу… Что за безобразие: гражданин должен служить отечеству! На них устраивали облавы, вылавливали и отправляли в лагеря, ибо гражданин должен быть существом общественно полезным».

Еще раз о В. В. Путине:

«…Человек, по чьему приказу Российская армия истребила сто, а может, и двести тысяч чеченцев».

Чего так мало насчитали? А может быть, полмиллиона или миллион. Ведь ложь, по заветам Геббельса, чтобы быть убедительной, должна быть чудовищной.

И все время «Новая Польша» лезет в отношения русских с другими народами России, все время подогревает национальную неприязнь к русским.

Из очерка о сегодняшней российской жизни Витольда Михаловского:

«Слова, распеваемые хором Александрова: «Волга, Волга, мать родная, Волга, русская река», в Казани воспринимаются не лучшим образом».

Да знает ли путешественник Витольд, что этой песне уже полтораста лет? Когда я был в Казани, мы в застолье вместе с татарами пели ее.

Особенно боятся поляки улучшения отношений между Россией и Украиной.

Когда еще при Кучме у нас с украинцами завязался спор об острове Тузла на Азовском море, маршал сейма Марек Боровский специально приехал в Киев, чтобы заявить: «Позиция Польши основана на уважении к территориальной целостности и суверенитету Украины в целом и острова Тузлы в частности». Вот провокаторы!

«На Украине тоже совершались страшные трагедии – в частности голодомор, поглотивший 15 миллионов человек», – пишет «НП».

В Австралии и Северной Америке я встречался с украинскими националистами, люто ненавидевшими советскую власть и коллективизацию. Но даже они, всегда готовые в своей ярости во время наших споров приписать сталинскому режиму любые преступления, считали, что на Украине в 1931–1932 годах от голода погибло от 3 до 6 миллионов человек. Роберт Конквест в книге «Жатва скорби» говорит тоже о 6 миллионах… А поляки замахнулись сразу на 15, что составляло в те годы чуть ли не половину населения Украины. Как легко шляхетские мошенники манипулируют страшными цифрами!

Издевательская реплика о жизни наших красноармейцев в польских лагерях после войны 1919–1920 годов, где их погибло от 60 до 80 тысяч:

«В польском плену им жилось лучше, чем в родной стране».

Иногда профессор Помяновский опускается до мелкой лжи. Объясняя, почему в «Новой Польше» воспоминания Я. Подольского напечатаны с большими купюрами, он пишет: «Дочь автора лишь сократила для нашего тонкого ежемесячника большое повествование (…), ни на йоту не изменив (…) политического звучания отцовских воспоминаний».

Однако сокращены были именно те места, в которых автор описывал сцены звериного антисемитизма шляхты. И это называется «не изменив политического звучания»! Да отнюдь не в объеме дело и не в «тонком журнале», а в том, чтобы скрыть антисемитскую сущность польского государства 20—30-х годов.

О выдающемся художнике Николае Рерихе ничего не мог написать польский искусствовед, кроме слов: «наследие художника среднего, как утверждают знатоки, уровня… Он был агентом большевиков»…

Возомнивший себя историком Помяновский пишет – о чем? – естественно, о ГУЛАГе, о чем же еще:

«Лагеря заполнила масса вчерашних военнопленных, которые из немецких лагерей попали прямо за отечественную проволоку».

Откуда знать Ежи, кто куда попал? Я лично знал многих писателей (В. Кочетков, Ст. Злобин, Ю. Пиляр, В. Семин, Б. Бедный, М. Петренко, А. Власенко и др.), которые после плена ни в какие лагеря отправлены не были.

И чтобы прекратить спекуляции на эту тему авторов «Новой Польши», сообщаю, что в книге историка И. Пыхалова «Время Сталина» (С.-Петербург, 2001 г.) приведены аналитические данные, доказывающие, что на 1 октября 1944 года в фильтрационных лагерях состоялась проверка 312 594 бывших пленных и окруженцев. Из них 75,1 % были направлены обратно в армию, а кто в народное хозяйство и на лечение, и лишь 6,2 % – в штрафные роты, лагеря и тюрьмы.

К 1 марта 1946 г. было возвращено на родину 1 539 147 пленных. После изучения их дел репрессиям были подвергнуты 14,69 %. «Как правило, – подытоживает автор, – это были власовцы и пособники оккупантов».

Но что ляхам эти факты – им, как говорит пословица, хоть кол на голове теши.

Главный редактор «Новой Польши» в майском номере за 2005 год дает российской власти юридические распоряжения:

«Мы хотим, чтобы россияне ввели в свое законодательство понятие «катынская ложь». Речь идет о понятии, аналогичном имеющемуся в польском законодательстве «освенцимская ложь». Оно функционирует и в законодательствах других стран Евросоюза».

То есть он требует, чтобы мы приняли на веру польскую точку зрения на Катынь – и заткнулись со своими сомнениями, поисками, исследованиями. А может быть, полякам ввести в обиход кроме «освенцимской лжи» понятие «едвабненская ложь» или «новопольская ложь»? А может быть, нам нужно вынести бесплатно доставляемые в наши библиотеки подшивки «Новой Польши» – и просто-напросто сдать в макулатуру? Зачем русским людям читать всяческие поношения родной истории?

Только что пришел к нам сдвоенный (7–8) номер «Новой Польши». Открывается статьей А. Бондарева, который постоянно как переводчик и автор печатается в этом журнале. На этот раз – его статья об известном польском писателе Славомире Мрожеке. Славословие к 75-летию.

Читаю Бондарева: «Я вспомнил апокрифический рассказ о том, как Мрожек в первый раз вернулся в родной Краков. После дружеского ужина с обильным количеством выпитого Мрожек с хозяевами вышел на улицу. «А как эта улица называется?» – спросил Мрожек. «Именем героев Сталинграда», – ответили ему. «Как же, припоминаю… – невозмутимо протянул Мрожек. – Проспект фон Паулюса, да?» Меньше пить надо…

Мерзавец Бондарев восхищается остроумием мерзавца Мрожека, вернувшегося в родной Краков, спасенный от разрушения солдатами маршала Конева!

Ах, пан Мрожек! Коль вы «героями Сталинграда» считаете не наших солдат, отстоявших его руины, а паулюсовских оккупантов, то позвольте и мне считать героями Варшавского восстания не «аковцев», сделавших «хенде хох!» перед вермахтом, а солдат эсэсовского генерала фон дем Баха, упорно, «героически» и неутомимо сровнявших с землей гордую пани Варшаву… (Прости меня, Господи, за ветхозаветные чувства!)

Архиепископ Юзеф Жицинский в «НП» хвалит журнал. «С большой надеждой и сочувствием я наблюдаю воздвижение культурных мостов сотрудничества, которым занимается редакция». Да, хорошие мосты воздвигает редакция журнала, авторы которого заявляют о русском народе, что он «вообще не имеет права существовать». Плевали, конечно, мы на такие заявления: живем, существуем и побеждаем вот уже более тысячи лет.

* * *

Уинстон Черчилль однажды в сердцах сказал о поляках: «Они, должно быть, очень глупы…» Он, понятно, имел в виду не народ, а шляхетскую верхушку– польское правительство в изгнании, осевшее во время Второй мировой войны в Лондоне. Однако среди политиков минувшего века в Польше находились и весьма умные люди. Из них, конечно, следует вспомнить такого незаурядного человека, как Мечислав Раковский. С 1957 по 1982 год он редактировал влиятельный польский еженедельник «Политика», где печатались многие оппозиционно настроенные к тогдашней польской власти интеллектуалы. В тяжелейший для Польши исторический период – эпоху Ярузельского и «Солидарности» – Раковский стал вице-премьером, а в 1988–1990 годах – последним премьером Польши и последним первым секретарем Польской объединенной рабочей партии.

В 2002 году вышли в свет его дневники, в которых, вглядываясь в жизнь новой, уже несоциалистической Польши, он писал: «Не являлся и не являюсь сторонником безоглядного капитализма, обрекающего миллионы людей на более чем мизерное существование».

А в одном из своих интервью (из книги «Польский взгляд») независимый и честный политик высказал несколько мыслей о польской истории, которые идут вразрез с официальной и часто лживой идеологией нынешней польской власти и всякой неправдой, публикуемой в разных газетах и журналах, в частности в «Новой Польше».

«Символическим актом кретинизма были свержение памятника маршалу И. Коневу и демонстративная отправка его в металлолом. Памятника человеку, который спас Краков, древнюю польскую столицу»; «можно только удивляться глупости польских политиков «правицы» и центра (которых трудно, впрочем, заподозрить в нехватке интеллектуальных способностей; это все-таки не такие политические ничтожества, как Валенса или ему подобные), когда они способствовали перечеркиванию того, что соединяет Россию с Польшей».

«Если даже говорить об отношениях экономических, то заинтересованность в России немецкого, французского или итальянского капитала так высока, что мы можем просто отдыхать. Сами отказались от партнерства. По традиционной польской глупости. Глупость вообще является категорией постоянной в жизни каждого народа, но у нас она к тому же прекрасно развивается».

«Я иногда в ироничном настроении говорю: «Поляки, мои земляки, считают, что являются избранным Богом народом. Этакими евреями славянщины».

Вот так-то, панове! Как говорится, за что боролись – на то и напоролись!


Часть III


Истерика пана Помяновского

В 2008 году журнал «Российская Федерация сегодня» (№ 9) опубликовал статью своего сотрудника В. Щепоткина под названием «Польский рупор и российская немота», в которой автор, задумавшись над тем, что знаменитые в недавнем прошлом журналы России («Новый мир», «Знамя», «Наш современник», «Дружба народов», «Октябрь») исчезают из российских библиотек, поскольку государство наше выделяет на библиотечную подписку жалкие копейки, выяснил, что журнал «Новая Польша», издающийся в другом государстве, ежемесячно и бесплатно поступает в наши библиотеки. Об этом с гордостью сообщал в свое время главный редактор «Новой Польши» Ежи Помяновский: «Журнал выходит уже пять лет, выпущено 60 номеров (в том числе два спецвыпуска: один по-украински и два по-грузински), распространяется вплоть до Сахалина и есть в любой районной библиотеке всей Российской Федерации» («НП», № 2, 2004).

Обозреватель «Российской Федерации» В. Щепоткин, памятуя, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, изучил публикации «Новой Польши» и пришел к выводу, что русофобская линия журнала очевидна и что не случайно в преддверии двух «цветных революций» на постсоветском пространстве «Новая Польша» была издана именно для грузинских и украинских оранжевых и розовых «революционеров». Статья «Польский рупор и российская немота» заканчивалась обращением в Федеральную службу по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и культурного наследия («Россвязьохранкультура») с предложением прекратить распространение «Новой Польши» по библиотекам России «за разжигание межнациональной розни, за оскорбление официальных лиц государства, за клевету на целый народ».

Статья Щепоткина была перепечатана в «Нашем современнике» (№ 7, 2008), и это переполнило чашу шляхетского терпения. В октябрьском номере «Новой Польши» (2008 г.) появился целый блок материалов (главного редактора «Новой Польши», его заместителя, нескольких постоянных авторов и читателей), полных негодования. Однако сотрудники и поклонники «Новой Польши» не опровергли ни одного факта, ни одного аргумента, не посмели оспорить ни одной из русофобских цитат, взятых нами из «Новой Польши» и безо всяких искажений обнародованных в наших журналах. Истерика, проклятья, вопли и прочий «шляхетский гвалт» – вот все, что они смогли противопоставить нашему анализу их текстов.

«Мне стыдно за озлобленно несправедливое, недопустимо грубое по форме обвинение журнала в русофобии», – причитает постоянная авторша «Новой Польши» Н. Подольская.

Некто А. Ермонский пишет в письме, что главный редактор «Новой Польши» не раз «решительно отмежевывался от беспочвенных и бесстыдных обвинений в культивировании русофобии».

Но главный редактор «Новой Польши» если когда и «отмежевывался», то лишь посредством истерической и беспомощной брани: «Клеветнические измышления распространяет (прибегая к явным манипуляциям) главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев»; он «рьяно участвует в разжигании ненависти к Польше», «патологическая мономания»; «неспособность к честной дискуссии противника реформ»; «клеветническое пустословие», «почитатель сталинского опыта» – все эти экзальтированные причитания не могут считаться аргументами в нашем споре. Все они есть свидетельства полной исторической, журналистской и мировоззренческой импотенции Помяновского и его компании. Одновременно с бессодержательными проклятьями В. Щепоткину и С. Куняеву многостраничный полемический блок материалов из «Новой Польши», озаглавленный «Кто не хочет диалога», переполнен комплиментами в адрес польского издания. Ясновельможный пан Лазарь Флейшман (он же профессор русской литературы Стенфордского университета из Калифорнии), желая поддерживать своего коллегу и тоже высокородного шляхтича Ежи Помя-новского, напечатал в «Новой Польше» целую оду в честь журнала, возглавляемого его соплеменником:

«Меня не перестает восхищать исключительно высокий уровень ведения журнала»; «в «Новой Польше» очевидна врожденная органическая любовь к России»; «Среди современных печатных изданий, выходящих в мире на русском языке <…> «Новая Польша» журнал безусловно лучший»…

Как под копирку ему вторит Алексей Памятных, «астроном, доктор физ. – мат. наук из Варшавы и Подмосковья» – так подписано его письмо:

«Новая Польша» реально работает на взаимопонимание поляков и русских»… С ним согласен А. Ермонский: «Новая Польша» стремится говорить правду своим русским читателям – и о поляках, и о русских, и о нашей общей истории». Он же возмущается тем, что «по утверждению господина Щепоткина, «Новая Польша» якобы занимается разжиганием межнациональной розни, «поливом» России, ее народов, ее властей».

Конечно, устами этих соловьев только бы мед пить, но я напомню им несколько текстов, публиковавшихся в «Новой Польше», которые, будучи взятыми из других изданий, образуют особую избранную русофобскую антологию, издаваемую «Новой Польшей».

«Пришло время Казани, присоединенной 450 лет назад, отделиться, как отделился в 1991 году Киев, присоединенный за 350 лет до этого» («НП», № 3, 2005).

Что это, господин Ермонский, как не призыв к расчленению России, как не «разжигание межнациональной розни» между русскими и татарами? Щепоткин цитировал эту глумливую фразу в своей статье, но ни один из защитников «Новой Польши» не набрался смелости признать ее провокаторский характер. Чует кошка, чье мясо съела. Но если Вас и госпожу Подольскую этот мерзкий текст не убеждает и вам по-прежнему «стыдно за озлобленно несправедливые» обвинения «Новой Польши» «в русофобии», то я приведу Вам другой пример, свидетельствующий о том, как Ежи Помяновский со своими товарищами стараются «улучшить» отношения русских с украинцами. Цитирую из статьи Ежи Ястжембовского («НП», № 5, 2002):

«Ян рассказывает, как плакали солдаты 38 армии генерала Москаленко, говоря, что их батька Сталин на смерть посылает, потому как ни один украинец права не имеет войну пережить, а они с Украинского фронта. Офицеры НКВД гнали 18-летних юнцов в пилотках на немецкие пулеметные гнезда, надеясь, что у немцев когда-нибудь патроны кончатся».

Это как понимать? Может быть, так, что сталинские энкавэдэшники выискивали в отделениях, взводах, ротах только украинцев, чтобы специально бросить несчастных на немецкие пулеметы? Как Вы думаете, госпожа Подольская, если нынешние украинские хлопцы прочитают в Вашем журнале эту душераздирающую «клюкву» и поверят ей, то наши отношения с Украиной улучшатся? Вы верите, что в такого рода текстах «Новой Польши» «очевидна врожденная органическая любовь к России» (из письма Флейшмана)? Или Вы действительно убеждены, что энкавэдэшники гнали именно солдат «украинской национальности на немецкие пулеметные гнезда», чтобы «ни один украинец не пережил войну»? А Вы не удивляетесь тому, что авторы «безусловно лучшего печатного издания среди выходящих в мире на русском языке» (Л. Флейшман), видимо, считают, что на всех украинских фронтах, а их было три, воевали только украинцы, и значит, на белорусских фронтах воевали белорусы, а русские же по этой польской логике вообще не воевали, поскольку ни одного фронта с названием «русский» в Отечественной войне не было… Не кажется Вам, господин Помяновский, что от ненависти к Сталину Ваш исторический профессор-соратник впадает в полное слабоумие?

Вы, Алексей Памятных, возмущаетесь тем, что господин Щепоткин обвиняет «Новую Польшу» не только в «разжигании межнациональной розни», но и в том, что она якобы «занимается «поливом» России, ее народов, ее властей»…

Но поглядите, какую цитату выбрала «Новая Польша» для своей русофобской антологии – из сочинения профессора Ярослава Рымкевича: «Иногда мне кажется, что народу причинивший своим соседям и всему человечеству столько зла, угнетавший и истреблявший литовцев, татар, поляков, чеченцев – да, собственно, все соседние народы, – вообще не имеет права существовать. И что факта его существования не оправдывают, а его ужасных вин не могут искупить даже те великие и прекрасные творения, которые он дал миру: творения Пушкина, Тютчева, Рахманинова, Мандельштама, Прокофьева, Шостаковича (…)»

И это сказано не о властях, не о режимах, не об элитах, а именно о народе. После этого зачем читать дежурные и лицемерные похвалы Пушкину, Тютчеву, Мандельштаму?.. Видимо, пан Рымкевич не знает знаменитых стихов Пушкина «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», основные мысли которых повторены и развиты в стихотворении о Польше Тютчева «Как дочь родную на закланье»… Не знает он и стихотворение Осипа Мандельштама «POLACI», написанное в 1914 году и продолжающее пушкинскую и тютчевскую традицию, стихотворение, в котором Польша названа «славянской кометой», рассыпавшейся «чужим огнем», «сообщницей чужого света»… Именно в этих стихах Пушкина, Тютчева и Мандельштама, как это ни было бы обидно для профессора Рымкевича, живет поэтическая правда, органически слившаяся с судьбой русского народа. И не надо отрывать творчество великих поэтов от жизни народа, от истории великой страны. В конечном счете они образуют одно духовное целое, к огорчению польских историков.

В этом же отрывке Рымкевич думает о русских якобы с «любовью» и «болью», вспоминая, «что это народ многострадальный, втянутый в шестерни истории и нечеловечески истерзанный ими»… Пусть он вспомнит, что зубьями этой шестерни были не только наши собственные революции и коллективизации, но походы разбойничьей католической Польши на православную Россию в XVI и XVII веках, поход лучшей в Европе шведской армии Карла XII на молодую империю Петра I, нашествие на Россию наполеоновской антанты с участием 100-тысячной армии Понятовского. А потом была Севастопольская страда, в которой русский народ отбивался опять же от сил объединенной Европы… А вы не забыли 1920 год – поход Речи Посполитой, только что получившей независимость из рук Советской России и в благодарность за это оккупировавшей и Минск и Киев и этим спровоцировавшей наш ответный поход на Варшаву? А уж о коричневом нашествии 1941 года – тоже всеевропейском – мы никогда не забудем.

В своей книге «Шляхта и мы» я уже изображал картину нашего многовекового противостояния и с Польшей, и с Западом, за что слышал в ответ от авторов «Новой Польши» одни и те же аргументы: «сталинист», «антисемит», «шовинист», но я ведь не одинок в такого рода трактовке российско-польских отношений. Есть у шляхты культовая фигура писателя, перед которым они преклоняются, которого почитают, почти все сочинения которого переведены на польский язык, в том числе и Ежи Помяновским. Недавней кончине этого классика XX века был посвящен чуть ли не целый номер «Новой Польши». Речь идет об Александре Солженицыне. «То, что он сделал – это эпохально», – восклицает на страницах своего журнала Помяновский. А его заместитель Минцер обращается к автору «Архипелага» как к высшему авторитету в споре с идеологией «Нашего современника»:

«Я хотел бы процитировать мнение Александра Исаевича Солженицына на тему «совместного польско-российского продвижения к правде» («НП», № 10, 2008).

Я тоже хотел бы процитировать некоторые суждения любимца шляхетской «образованщины» о «польско-российском продвижении к правде» из статьи классика «Раскаяние и самоограничение», написанной на Западе в 1973 году. К сожалению, я не был знаком с этой работой Солженицына, когда писал свою книгу «Шляхта и мы», в которой почти все мои основные мысли «сталиниста» так или иначе удивительным образом совпали с выводами антисоветчика Солженицына о «споре славян между собою». Итак, цитирую историка Солженицына:

«…Подобно тому, как одни люди легче раскрываются раскаянию, а другие сопротивительно и даже вовсе ни на щелочку, – так, мне кажется, и нации есть, более и менее склонные к раскаянию.

В предыдущие века расцветная, сильная, самоуверенная Польша не короче по времени и не слабее завоевывала и угнетала нас. XIV–XVI века – Галицкую Русь, Подолию. В 1569 по Люблинской унии присоединение Подлясья, Волыни, Украины. В XVI – поход на Русь Стефана Батория, осада Пскова, разбойство в Средней Руси – до Углича и дальше, сколько разорено церквей, монастырей, уничтожено икон. В начале XVII – войны Сигизмунда III, два самозванца на русский престол, захват Смоленска, временный захват Москвы; поход Владислава IV. В тот миг поляки едва не лишили нас национальной независимости, глубина той опасности была для нас не слабей татарского нашествия, ибо поляки посягали и на православие. И у себя внутри систематически подавляли его, вгоняли в унию. В середине XVII – подавление Богдана Хмельницкого, и даже в середине XVIII – подавление крестьянского восстания под Уманью.

И что ж, прокатилась ли волна сожаления в польском образованном обществе, волна раскаяния в польской литературе? Никогда никакой. Даже ариане, настроенные против всяких войн вообще, ничего особо не высказали о покорении Украины и Белоруссии. В наше Смутное Время восточная экспансия Польши воспринималась польским обществом как нормальная и даже похвальная политика. Поляки представлялись сами себе – избранным божьим народом, бастионом христианства, с задачею распространить подлинное христианство на «полуязычников»-православных, на дикую Московию, и быть носителями университетской ренессансной культуры. И когда во 2-й половине XVIII века Польша испытывала упадок, затем и после разделов ее, публично высказывались о прошлом размышления, сожаления, они носили характер государственно-политический, но никак не этический».

А сколько я натерпелся оскорблений и высокомерных язвительных характеристик от польских историков, когда пытался доказать им, что в 1939 году по пресловутому «пакту Молотова – Риббентропа» мы не захватили ни одной пяди исконной польской земли, а вернули себе лишь те украинские и белорусские земли, которые поляки в 1920 году отхватили у обессиленной от Гражданской войны России. Нынешние историки «Новой Польши» с демагогическим иезуитством замазывают суть и причины польско-советской войны 1919—20 годов.

«Разгорается война 1919–1920 года с большевицкой Россией, грозящей возрожденной Польше и советизацией и новым разделом» – это версия историка А. Новака («НП», 2002, № 12).

А Ежи Помяновский смотрит на события 1920 года – как гуманист европейского масштаба: «Каждый волен так или иначе оценивать киевский поход Юзефа Пилсудского. На мой взгляд, это была попытка вернуть Европу в истерзанные края» («НП», № 5, 2005).

Как это ни жестоко, но придется мне познакомить этих якобы историков с оценкой тех же событий, изложенной их антисоветским кумиром Солженицыным:

«Больше столетия испытав горечь разделенного состояния, вот Польша получает по Версальскому миру независимость и немалую территорию (опять за счет Украины и Белоруссии). Каковы ж первые внешние действия ее? Пилсудский <…> ловит момент создать «Великую Польшу от моря до моря». Но для этого он не только не выступает против большевиков, а выжидает ослабления России от Гражданской войны. Осенью 1919, в момент наибольших успехов Деникина, Пилсудский ведет тайные переговоры с большевиками через Мархлевского, гарантирует им свое невмешательство и тем разрешает снять крупные красные силы с белорусского направления на битву под Орлом. Весной 1920, когда Деникин разбит и ждать не остается, – Польша энергично нападает на Советскую Россию, берет Киев, с целью затем выйти к Черному морю. У нас в школах учат (чтобы было страшней), что это был «Третий поход Антанты» и что Польша координировалась с белыми генералами, дабы восстановить царизм. Вздор, это было самостоятельное действие Польши, переждавшей разгром всех главных белых сил, чтобы не быть с ними в невольном (и обязывающем) союзе, а самостоятельно грабить и кромсать Россию в ее наиболее истерзанный момент. Эта цель Польше не вполне удалась. В августе 1920, при начавшемся крупном наступлении Врангеля, Польша, напротив, вступает в мирные переговоры с большевиками (и берет с Советов контрибуции). Следующее внешнее действие ее, 1921 года: беззаконное отобрание Вильнюса со всею областью от слабой Литвы. И никакая Лига Наций, никакие призывы и усовещания не подействовали: так и продержала Польша захваченный кусок до самых дней своего падения. Кто помнит ее национальное раскаяние в связи с этим? На украинских и белорусских землях, захваченных по договору 1921 года, велась неуклонная полонизация, по-польски звучали даже православные церковные проповеди и преподавание закона Божьего. И в пресловутом 1937 году (!) в Польше рушили православные церкви (более ста, средь них – и Варшавский собор), арестовывали священников и прихожан.

И как же над этим всем подняться нам, если не взаимным раскаянием?..»

Хочу утешить польских историков тем, что Солженицын поддерживал польскую версию о Катынском расстреле. Но одновременно он побуждал шляхту покаяться перед Россией за все волны колониальной агрессии, которые накатывались на Россию со стороны Польши, за борьбу шляхты с православием, за угнетение украинцев и белорусов, за безумную попытку построить в 1920 г. Речь Посполиту «от моря до моря», увенчавшуюся истреблением нескольких десятков тысяч русских военнопленных в концлагерях Польши…

Ни в одном из европейских языков нет понятия «войны» как «нашествия». Только в русском. Сколько в этих европейских «шестернях» погибло десятков миллионов русских мужиков, одетых в военную форму, сколько было стерто с лица земли миллионов мирного населения – один Бог знает…

Вот о чем надо подумать профессорам-историкам «Новой Польши», когда они льют крокодиловы слезы над «шестернями» истории (изготовленными на заводах всей Европы) по поводу страданий русского народа. Оплакивайте лучше неудачные попытки своих предков и европейских союзников, не сумевших сделать Россию колонией Европы. По крайней мере, такие слезы будут честными. И не рассуждайте о русской истории с расистским высокомерием еще одного «новопольского» профессора истории Януша Тазбира: «Русские считались варварами, отрицалось даже, что православные – это христиане, <…> на русских смотрели очень даже «сверху вниз» и относились к ним с пренебрежением» («НП», № 12, 2008).

Разве это не истоки русофобии, о которых с таким научным удовлетворением размышляет пан профессор? Чтоб убедить читателя в своей русофобской правоте, он вытаскивает из глубин памяти отвратительные исторические анекдоты и с садистским наслаждением излагает их:

«Если в России (вплоть до времен Екатерины II) происходила публичная казнь, то палач мог в любую минуту подобрать себе помощника из толпы, собравшейся поглядеть, и тот не мог отказаться. <…> однажды кто-то хотел отказаться, и Иван Грозный заметил это. Тогда он повелел, чтобы человек, не желавший участвовать в казни, отрезал у приговоренного гениталии и сам их съел» («НП», № 12, 2008.).

Вы скажете, что эти глумливые выдумки о России, как о варварской стране, относятся к XVIII веку, и ошибетесь, поскольку отношение шляхты к нам и сегодня остается «средневековым». Когда в 2007 году в польской прессе обсуждался проект строительства Северного газопровода, журналистская шляхта в хвост и в гриву честила президента Путина, который «как Петр I старается присоединить дикую страну к Европе» («НП», № 5, 2007).

Во время своего президентства Путин вообще был едва ли не главной мишенью шляхетской ненависти и глумления: «Строить северный газопровод, соединяющий Россию с Германией в обход Польши, – аналогично пакту «Риббентропа – Молотова» («НП», № 5, 2007). Так что не только с Петром I сравнивали польские СМИ Путина, но и с Гитлером. Правда, от избытка ярости шляхетские журналисты теряли способность мыслить логично: они обвиняли Россию Молотова в том, что она по сговору с Германией расчленила Польшу и вошла в нее, а сейчас Польшу пальцем не трогаем, обходим по дну Балтийского моря, и все равно шляхтичам кажется, что их захватывают, как в 1939 году! Это уже комплексы.

И еще примеры о путинской эпохе из «Новой Польши», как говорится, «навскидку»:

«Три раза звучит в субботу гимн Чечни перед Российским посольством. Над Замковой площадью колыхается транспарант: «Сталин и Путин не убьют свободный дух чеченского народа».

«Путину без особого труда удалось приравнять борьбу чеченцев за независимость к международному терроризму».

«На Путине лежит ответственность за смерть тысяч людей и действия российских войск в Чечне»; «Человек, по чьему приказу Российская армия истребила сто, а может, и двести тысяч чеченцев»… Это все из русофобской помойки, формируемой коллективом «Новой Польши», работающей якобы «на взаимопонимание поляков и русских».

А что, пан Помяновский не помнит, как во время чеченской войны российский спецназ освобождал из чеченского плена польских журналисток? Как несколько несчастных из международного Красного Креста были обезглавлены басаевскими головорезами, а их головы с искаженными лицами, найденные в снегу и показанные по телеканалам всего мира, привели в ужас толерантную Европу? Что в руководстве чеченских мятежников властвовали «псы войны» – рыцари Аль-Каиды и полевые командиры из Афганистана и арабского Ближнего Востока? Не с ними ли сейчас ведут борьбу в горах Афганистана и песках Ирака польские жолнеры из НАТО, гробы с телами которых регулярно доставляются на кладбища Польши? Но коли «Новая Польша» так ратовала за «независимость Чечни», почему бы ей не поддержать талибов Афганистана и шиитов Ирака, отстаивающих независимость своих стран? Двадцать восьмого сентября 2005 года одна из крупнейших польских газет «Ржечпосполита» опубликовала статью историка П. Вечоркевича, в котором был такой исторический экскурс:

«Мы не хотели оказаться в союзе с Третьим рейхом, а приземлились в союзе с, в равной степени, преступным Советским Союзом. А что еще хуже, под его абсолютным доминированием. Гитлер же никогда не относился к своим союзникам так, как Сталин к странам, завоеванным после Второй мировой войны. Он уважал их суверенитет и правосубъектность, накладывая лишь определенное ограничение во внешней политике. Наша зависимость от Германии, следовательно, была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны.

Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия, и, наверняка, лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск».

Эта шизофреническая откровенность профессора была замечена не только в ненавистном для «Новой Польши» «Нашем современнике», но и в либеральнейшем и любимом шляхтичами «Новом мире» (2006 г., № 1).

В 10-м номере «Новой Польши» за 2008 год ее защитники на всякий случай постарались откреститься от пана профессора, назвав его высказывания «одиозными» и посетовав, что «популярности ему в Польше явно не хватает». Однако они умолчали, что Вечоркевич является одним из постоянных и любимых авторов журнала. Помнится, как в 2002 году в декабрьском номере «Новая Польша» поработала на его популярность и превознесла его заслуги перед исторической наукой и польской общественностью:

«Павел Вечоркевич – известный историк и советолог, профессор Института истории Варшавского университета. Специализируется в военной истории, истории России и СССР. Автор около 20 книг, среди которых «Сталин и советский генералитет в 1937–1941 годах» и «Дело Тухачевского». Известен пользующимися успехом у читателей сборниками исторических эссе и участием в популярных теле– и радиопередачах. Более тридцати лет восстанавливал причинно-следственную связь одного из самых мрачных и трагических явлений в советской истории – репрессий 30-х гг. прошлого века. Вышедшая в 2002 г. в польском издательстве «Ритм» книга «Цепь смерти» описывает причины, ход и последствия чистки в Красной Армии в 1937–1939 гг.»

Вот такой есть у «Новой Польши» популярнейший автор, советолог высокого уровня. Один только у меня вопрос к Помяновскому: а что было бы с остатками польского еврейства, если бы Вторая мировая война закончилась по сценарию Вечоркевича «парадом победоносных польско-германских войск» в Москве? Что было бы лично с ним? И с его заместителями и со многими его авторами? И вообще, существовал бы после этого «парада» журнал «Новая Польша», где ныне печатается польский неофашист пан Вечоркевич? Чего ж, пан Помяновский, Вам стесняться сегодня такого исторического светила, чьи труды и взгляды украшают страницы «Новой Польши»?

При такой неофашистской свободе мнений понятно восхищение, которое излучается со страниц Вашего журнала, рассказывающего, к примеру, о том, как польский писатель Мрожек, вернувшись из эмиграции в постсоциалистический Краков, вышел на улицу: «А как эта улица называется? спросил Мрожек. «Имени героев Сталинграда», – ответили ему. «Как же, припоминаю, – невозмутимо протянул Мрожек. Проспект имени Паулюса!» («НП», № 7–8, 2005). Собеседник Мрожека восхищается желчным остроумием бывшего диссидента, вернувшегося в родной Краков, спасенный от разрушения солдатами маршала Конева, дошагавшими до древней польской столицы от руин Сталинграда.

И такого рода глумливые комментарии к нашей священной войне постоянно тиражируются в «Новой Польше».

«53 % респондентов считают, что масштаб советских преступлений против польского населения сравним с немецкими преступлениями» («НП», № 11, 2008).

(Ну что сказать – тогда мы должны были по масштабам сравниться с гитлеровцами, то есть уничтожить 6 миллионов польских граждан!)

«В миллионах экземпляров издавались стихи Сергея Михалкова о дяде Степе, – а это ведь фашистская литература» («НП», № 2, 2008).

«Для Центральной и Восточной Европы Ялтинский порядок означал почти 50 лет порабощения, лишения суверенитета и независимости» («НП», № 4, 2005).

На самом деле для Центральной и Восточной Европы «Ялтинский порядок» означил «зачистку» этих стран от фашистских режимов не только в самой Германии, но и в Венгрии, Румынии, Болгарии, Словакии, Хорватии, Австрии, Италии, Финляндии… Кому было под силу сокрушить эти гитлеровские государства-сателлиты? – Только «оккупационной» Красной Армии. А об освободителях, которыми командовал маршал Жуков, «Новая Польша» (№ 3, 2008) разглагольствует не иначе, как с кощунственным залихватским глумлением: «Подвиги генерала Жукова, который мостил победу трупами советских солдат в несколько накатов».

А теперь об уровне исторических и литературных изысканий, публикующихся в журнале «Новая Польша».

Апологеты журнала балдеют от этого уровня: это издание, «которое делается интеллигентами для интеллигентов» (А. Ермонский); «Меня не перестает восхищать исключительно высокий уровень ведения журнала» (Л. Флейшман); «Уникальный журнал «Новая Польша» (А. Памятных).

Но поговорим о «высоком уровне» серьезно, не захлебываясь от восторга, а внимательно вглядываясь в тексты.

Вот какие открытия делает в обширной беседе, посвященной нашей взаимной истории, один из постоянных авторов «Новой Польши» профессор Януш Тазбир.

«В Советском Союзе некоторые книги печатались тиражом 50—100 экземпляров и распространялись среди членов Политбюро. Собственными глазами я видел такое издание моей любимой книги, своего рода памфлета на Французскую революцию, – «Боги жаждут» Анатоля Франса. Революция представлена там в таком свете, что выглядит посмешищем, и она порождает слишком много ассоциаций с террором и постоянными торжествами, чтобы публиковать эту книгу большим тиражом. Лишь только после смерти Сталина эту книгу стали публиковать тиражом побольше» («НП», № 12, 2008).

Но к сведению знатока советской эпохи, профессора, историка-профессионала, не уступающего своими познаниями и научным авторитетом Вечоркевичу, роман Анатоля Франса «Боги жаждут» при жизни и правлении Сталина издавался в Советском Союзе (только в столичных издательствах!) 9 (девять!) раз: в 1919 году в издательстве «Наркомпрос», в 1922 г. в Госиздате, в 1923 г. в «Красной нови», в 1925 г. в изд. «Петроград», в 1930 г. в изд. «Огонек», в 1936 г. в изд. «Жургаз», в 1937 г. в изд. «Гудок», в 1936 г. в изд. «Academia», в 1938 г. в изд. «Земля и фабрика». Общий тираж этих изданий, осуществленных в сталинское время, – более двухсот тысяч экземпляров. Кроме этого были еще два массовых издания – в 1957-м («Правда») и в 1974 г. («Просвещение») суммарным тиражом 180 тыс. экз. Но это уже в послесталинское время.

Пан Помяновский, хочу Вас спросить прямо еще раз: где Вы находите для своего издания («которое делается интеллигентами для интеллигентов») таких «историков»? Глупцов или лжецов – это уж решайте сами.

А вот еще пример. В октябрьском номере за 2008 год опубликованы воспоминания бывшей советской гражданки Клавдии Ротмановой, ныне живущей в Германии. В них, озаглавленных «Польские искры на фоне судьбы», Ротманова заводит речь о польском восстании 1830–1831 годов и о его жестоком разгроме армией Николая Первого.

«Многие русские современники тех событий, – пишет Ротманова, – были в восторге в связи с победой русского оружия над повстанцами. Даже Александр Пушкин, «певец свободы», еще недавно – друг Адама Мицкевича, пишет свое знаменитое «Клеветникам России». И вот он – водораздел!

Говорят, Вяземский ужаснулся этому стихотворению. Десять лет спустя, в 1841 году, молодой офицер Михаил Лермонтов ведет свой диалог с Пушкиным:

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

(«Родина»)

Странной Лермонтову кажется его любовь к Родине! Эту любовь должен бы победить рассудок поэта. Почему? Выделенное мною – не цитата из какого-нибудь льстивого газетного листка, это цитата из Пушкина, из «Клеветников России» («НП», № 10, 2008).

Мне уже надоело ловить за руку невежд и мошенников из «Новой Польши», но придется сделать это еще раз, тем более что Петр Мицнер и особенно сам пан Помяновский – знатоки русской поэзии, без конца цитирующие в своих статьях то Пушкина, то Высоцкого, то Ахматову, то Бродского. Надоело, но придется.

Все дело в том, что ни одного из семи слов («ни слава, купленная кровью, ни полный гордого доверия покой»), выделенных Ротмановой в лермонтовском стихотворении и объявленных одесситкой, ныне живущей в Германии, цитатой из «знаменитого» пушкинского стихотворения «Клеветникам России», вы в этом пушкинском шедевре не найдете. Разве что кроме слова «кровь», которое встречается в очень важной пушкинской строке, как будто бы написанной в мае 1945 года: «и русской кровью искупили Европы вольность, честь и мир».

В очередной раз в споре с «Нашим современником» «Новая Польша», якобы противостоящая «взаимному невежеству поляков и русских» (из письма Андрея Ерманского), села в лужу.

Так что у нас невежество в данном случае не «взаимное» – «поляков и русских», а одностороннее, только с польской стороны. А может быть, с еврейской – но Вам, пан Помяновский, виднее.

Беда заключается не только в том, что Ротманова «приписала» Пушкину лермонтовские слова, но и в том, что наши оппоненты из «Новой Польши», желая отыскать у Лермонтова прямое несогласие с пушкинской одой, впадают не только в текстуальное, но и историческое невежество, поскольку они, видимо, никогда не читали стихотворения Лермонтова, посвященного разгрому польского бунта 1830 года. Так читайте же.

Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России
Опять, шумя, восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна,
И порицания покровом
Одел он ваши имена.

Я не буду цитировать полностью это лермонтовское стихотворение 1835 года, скажу только, что оно развивает все главные мысли пушкинского и направлено не столько против Польши, сколько, как и у Пушкина, против «объединенной Европы» той эпохи во главе с Францией, против «народных витий» – красноречивых болтунов из французского парламента.

Если Вы, пан Помяновский, прочитаете эту оду Лермонтова целиком, то вам придется испить чашу литературоведческого позора, потому что ода кончается не только полным согласием с Пушкиным, но еще к тому же убийственной строчкой: «бежал наемный клеветник». Может быть, в этом персонаже Вы узнаете себя, как главного редактора, чей журнал оклеветал Лермонтова?

Впрочем, Ротманова права лишь в одном: поэт Петр Вяземский действительно назвал стихотворения «Бородинская годовщина» и «Клеветникам России» «шинельными одами». Однако послушаем, что сказал о «шинельных одах» Пушкина другой, куда более глубокий, нежели П. Вяземский, философ и мыслитель пушкинской эпохи, о котором недавно «Новая Польша» писала как о выдающемся диссиденте 30-х годов XIX века. Его, объявленного общественным мнением николаевской России «сумасшедшим», новопольские историки сравнили с диссидентами брежневского правления, попадавшими на лечение в советские психушки. Речь идет о Петре Чаадаеве, еще одном любимце польской шляхты: западник, чуть ли не католик, враг официального патриотизма – он тем не менее восхитился «шинельными» стихами Пушкина и написал ему 18 сентября 1831 года письмо, в котором были такие слова:

«Я только что увидал два ваших стихотворенья. Мой друг, никогда еще вы не доставляли мне такого удовольствия. Вот, наконец, вы – национальный поэт; вы угадали, наконец, свое призвание. Не могу выразить вам того удовлетворения, которое вы заставили меня испытать… Я не знаю, понимаете ли Вы меня, как следует? Стихотворенье к врагам России в особенности изумительно; это я говорю Вам. В нем больше мыслей, чем их было высказано и осуществлено за последние сто лет в этой стране <…> не все держатся здесь моего взгляда, это вы, вероятно, и сами подозреваете; но пусть их говорят, а мы пойдем вперед; когда угадал <…> малую часть той силы, которая нами движет, другой раз угадаешь ее <…> наверное всю. Мне хочется сказать: вот, наконец, явился наш Дант…»

Так что остерегайтесь, пан Помяновский, в будущем расхваливать Чаадаева, Лермонтова, Солженицына, Пушкина. Их творчество не по зубам Вашим доморощенным историкам.

Да что там Пушкин – Ваши авторы буквально вчерашнюю историю Польши, на их глазах творившуюся, не знают!

Не соглашаясь со статьей В. Щепоткина, астроном А. Памятных пишет:

«В начале статьи автором или редакцией приведена фотография современного Кракова, и в подписи отмечено его освобождение от фашистов войсками маршала Конева. И добавлено, что в «благодарность поляки недавно уничтожили памятник Коневу». Это неправда. Памятник

Коневу был демонтирован более 10 лет назад и по просьбе властей Кировской области передан России. Теперь он установлен в городе Кирове» («НП», № 10, 2008, стр. 80).

Но как унтер-офицерская вдова, которая сама себя сечет, «Новая Польша» шестью годами раньше, в 2002 г. (№ 7–8) признавалась: «Можем ли мы, современные поляки, становиться в позу благодарных арбитров нравственности в отношениях между народами?

Члены краковского магистрата убрали из своего города памятник маршалу Коневу, который спас Краков от разрушения и до конца жизни был полонофилом» (перепечатка из «Газеты Выборча», от 07.05.2002). «Убрали» – сказано мягко. Но куда более жесткой и правдивой была оценка этой краковской истории в интервью Мечислава Раковского – последнего премьера Народной Польши и последнего первого секретаря Польской объединенной рабочей партии в его книге «Польский взгляд», изданной в Польше:

«Символическим актом кретинизма было свержение памятника маршалу И\ Коневу и демонстративная отправка его в металлолом* Памятника человеку, который спас Краков, древнюю польскую столицу

Так что если вятские земляки Конева и спасли его памятник, то лишь отыскав его в груде металлолома.

А Раковскому спасибо за честные оценки своих земляков из того же интервью: «Глупость является категорией постоянной у каждого народа, но у нас она к тому же прекрасно развивается»; «я в ироничном настроении говорю: «Поляки, мои земляки, считают, что являются избранным Богом народом, этакими евреями славянщины».

Думаю, что обе характеристики честного сына польского народа Мечислава Раковского (кстати, Черчилль и Пилсудский говорили о «глупости» шляхты почти в тех же выражениях) можно без колебаний отнести ко многим авторам и даже сотрудникам «Новой Польши», возглавляемой Ежи Помяновским.

Однако почему с такой страстной неутомимостью злобствуют Помяновский и его журнал «Новая Польша», когда заходит речь о «Нашем современнике» и его главном редакторе? Полемическая страсть Ежи, по моей догадке, есть некий его личный фрейдистский ответ на документальную повесть актрисы Маргариты Волиной, которую мы напечатали в десятом номере журнала за 2003 год. Волиной сейчас более 90 лет. Она до сих пор живет в Москве.

В ее повести «Бродячие артисты» о первых послевоенных годах в Москве действуют известные поэты А. Межиров и Я. Смеляков, чьи фамилии чуть-чуть изменены (Мережев, Смелков).

Однако Леонид Мартынов и Илья Эренбург изображены под своими фамилиями. Но главный герой повести – это молодой польский журналист Ежи Поляновский, который живет в «Национале» и крутит роман с молодой и красивой Маргаритой Волиной…

Бес меня попутал, и я послал в Польшу пану Помянов-скому этот номер, чтобы он вспомнил свою лихую молодость. Но, видимо, публикация напомнила профессору о таких обстоятельствах молодой его жизни, которые на старости лет хочется забыть. Между тридцатилетней актрисой и ее, как бы сейчас сказали, «бойфрендом» были отнюдь не идиллические отношения. Они не только яростно спорили о политике: самое пикантное заключалось в том, что женщина с презрением и брезгливостью относилась к своему надоедливому другу – и как к лжецу, и, что особенно обидно, как к мужчине… Вот несколько отрывков из этой документальной повести.

«– Сталин и Гитлер разорвали Польшу… С обоюдного согласия… Когда вы не полная кретинка… вы должны понимать! Разорвали! А через два года Гитлер и вашу половину схапал!.. Забрали, хоть бы защитить смогли! И того нет!

Я ушла. И запретила Поляновскому показываться мне на глаза. Я ненавидела Ежика. Мне были противны его бледное лицо, усики, черные брови, тросточка, чаплиновская походка с вывернутыми носками… Нет, нет! Любой русский хам приятнее этого лощеного чужака, – думала я».

«– Просто смех! – восклицала я. – Каждый спор у нас заканчивается Варшавским восстанием!

– Поляки не забудут сентябрь сорок четвертого. И в каждом споре они вам будут напоминать о сентябре.

– Поляки, – сказала я, вложив в это слово предел иронии, – не забудут!.. Но ты-то тут при чем?

– Я поляк! – крикнул Ежик.

– Ты еврей, – сказала я.

Ежик расставил ноги, откинул голову. Вся его фигурка, от поднятых плеч до кончиков лакированных туфель, выражала крайнее недоумение.

– Будь добра… – с расстановкой произнес он. – На каком основании ты…

– Меньше ври, у меня будет меньше оснований!

– Моя мать – испанская еврейка, но мой отец – поляк!

– И твоя мать – еврейка, и отец – еврей, и ты сам еврей! И твой польский гонор смешон, если не сказать – жалок!

– На каком основании… – процедил он, – ты утверждаешь?..

– Надоело! – выдвинув ящик стола, я вынула паспорт Ежика. – Вот на каком! – Я открыла паспорт и прочла: «Ежи Самуилович Либерсон. Национальность: «еврей». Это что?! Опечатка?

Ежик наклонил голову, круглая спина поднялась горбом.

– Ты давно взяла манеру лазать без спроса по чужим столам?

– Мне все равно, еврей ты, поляк, негр. Но я знала, что ты врешь про отца, и я просила тебя: покажи паспорт. Ты всегда отлынивал. А сегодня утром, когда ты побежал за хлебом, я нашла твой паспорт и посмотрела. Криминал?

– Ты нацистка! – Ежик разглядывал свои туфли. – Все вы нацисты! Сначала вас оболванили, а потом превратили в нацистов.

– Конечно, только сначала мы от нацистов Европу освободили! Я тебе говорю: мне все равно, еврей ты или негр!»

«– Я поляк не по паспорту, сударыня! Я поляк по воспитанию и сердцу! Я редактирую у вас в Союзе «Антологию польских поэтов», а не еврейских. Я люблю Тувима и Слонимского, Мицкевича и Сенкевича больше, чем Галкина и Шолом-Алейхема!

– Твоя настоящая фамилия Либерсон! Поляновский – псевдоним. Зачем прячешься за псевдонимом?

Ежик обнял меня, прижался щекой к моему плечу.

– У меня комплекс неполноценности».

Надо было бы почтенному польскому литератору прямо сказать: «Да, я узнал себя в этом журналисте. Тут не в Путине и не в «Новой Польше» дело. Мне просто надо поквитаться с главным редактором журнала «Наш современник», опубликовавшим повесть моей бывшей русской любовницы, где я изображен лжецом, мошенником и мелким приспособленцем».

Вот тогда все было бы честно и понятно. Но смелости на такое признание у шляхтича явно не хватило…

* * *

О евреях по всему свету идет слава как о представителях самой умной, самой избранной и самой пассионарной нации. Вот что о своем народе в разное время писали знаменитые евреи:


«Еврейство – аристократия: единый бог сотворил мир и правит им; все люди – его дети, но евреи – его любимцы» (Генрих Гейне).

«Только одна сверхнация есть цвет и цель человеческого рода: остальные были созданы, чтобы служить этой цели, чтобы служить лестницей, по которой можно было бы подняться на вершину» (Ахад Гаам).

«Евреи обладают большей предприимчивостью и большими способностями, чем средний европеец, не говоря уже о всех этих инертных азиатах или африканцах» (Макс Нордау).

Вот как отзывались великие умы еврейства о своем народе! А Вы, пан Помяновский, что делаете? Лживыми сплетнями, невежественным глумлением, политическими провокациями позорите репутацию избранного народа. Да какой же Вы после этого еврей? Вы недостойны этого звания. Говоря словами Макса Нордау, Вы всего-навсего «средний европеец», то есть заурядное среднестатистическое существо. Лишь в таком случае, оправдывая суждения Раковского, Черчилля и Пилсудского о «польской глупости», Вы можете печатать антинаучные «изыскания» всякого рода в своем журнале. Если Вы когда-то и были настоящим евреем, то, находясь многие годы в окружении своих профессоров-историков Тазбира, Рымкевича, Мицнера, Вечоркевича, Горбаневской и многих других ясновельможных панов и панночек, изрядно растеряли все еврейские способности. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься.

* * *

На обложке журнала Е. Помяновского есть такая информация: 1) «журнал «Новая Польша распространяется бесплатно»; 2) «допущен к распространению на территории Российской Федерации решением Министерства Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций.

Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ № 77-1063 от 3 ноября 1999 г.»

Значит, все это было сделано в эпоху правления российской культурой Михаила Швыдкого. Швыдкой неглупый человек, но даже он не смог предугадать, что «Новая Польша» будет распространять среди российских читателей лживые и невежественные сведения о Пушкине, о Лермонтове, об Иване Грозном, о событиях Великой Отечественной войны, что она будет призывать Татарстан к выходу из России, что она будет разжигать пламя вражды между русскими и украинцами.

А чего стоит сравнение Владимира Путина со Сталиным! И до нынешнего молодого Президента России уже добрались клеветнические перья «Новой Польши»: «Раньше были танки, теперь газ. Дмитрий Медведев (…) был президентом «Газпрома» и знает, как пользоваться этим орудием» («НП», № 2, 2009).

Оставьте наших президентов в покое. Мы их выбирали, и нам отвечать за свой выбор. А вы лучше разбирайтесь в своих валенсах, квасьневских и качиньских…

Конечно, распространение такого журнала по России недопустимо. Мы и так слишком долго терпели его и просим считать эту публикацию официальным обращением в «Россвязьохранкультуру» на предмет отмены регистрации «Новой Польши» в Российском Министерстве культуры. Читатели наши тоже могут выразить свое мнение на этот счет письмами, отправленными по адресу: 109074, Москва, Китайгородский проезд, д. 7, строение 2, Россвязьохранкультура. А «Новую Польшу» пускай читают поляки.


Ще не сгинели польские мифы…

Видный польский дипломат, свидетель и участник событий 1612 года Станислав Немоевский уже в 1607 году в своих «Записках» сформулировал, каковы должны быть после покорения России геополитические планы тогдашней Польши – наследницы европейских крестовых и колониальных походов: «после победы, при великой славе и работе рабов – мощное государство и расширение границ; мы не только в Европе стали бы могущественнее других народов, но наше имя сделалось бы грозным для АзииА выше всего – расширение и соединение католической церкви и приобретение такого количества душ для Господа Бога»

Души – для Ватикана и рабы для шляхты – так расшифровывается эта фраза.

Начиная с той поры Польша жила и до сих пор живет в мире мессианских мифов… Их много. Самый древний о миссионерском призвании Польши, в распространении «огнем и мечом» католицизма на восточнославянских землях, другой миф о великой сверхдержаве Речи Посполитой «от моря до моря», третий о рыцарской самоотверженной защите европейской цивилизации от московских, советских и вообще азиатских варваров, четвертый о Польше, как объединительнице неких революционных сил, вечно борющихся «за нашу и вашу свободу»… Проходят века, но одни польские обветшавшие мифы сменяются другими.

Сегодняшний набор польских мифов, родившихся в трагическом XX веке обширен.

Это миф о «цвете польской нации», уничтоженной в Катыни, о Варшавском восстании, о рыцарственой сущности Армии Крайовой, о роковых для Польши событиях августа – сентября 1939 года…

Вроде бы сплошные поражения… Но польское общественное мнение живет памятью об этих поражениях, шумно а порой яростно справляет их юбилеи, возводит их в ранг священных событий своей истории. Сегодня эти мифы стали частью официальной политики польского государства.

В сентябре 2009 года Бюро национальной безопасности Польши (в дальнейшем тексте БНБ) издало любопытный труд, под названием «Историческая пропаганда России в 2004–2005 годах». В предисловии к английскому и русскому изданию глава Бюро национальной безопасности Александр Щигло пишет, что «настоящий доклад будет способствовать развитию дискуссии о будущем взаимоотношений Запада с Российской Федерацией». Опять, как во времена дипломата Станислава Немоевского Польша берет на себя ответственность говорить с Россией от имени всего Запада…

При первом чтении документа, сочиненного в недрах БНБ, в глаза бросаются лживые и злостные измышления о том, что историк Наталья Нарочницкая была депутатом Думы в 2003–2007 годах «от шовинистической либерально-демократической партии России Владимира Жириновского», о том, что «каждый второй неофашист в мире проживает на территории России», а депутат Госдумы Виктор Илюхин «прославился своими антисемитскими взглядами» и т. д. Зачем столь серьезному правительственному учреждению, как Бюро национальной безопасности опускаться до таких безответственных сплетен?

По поводу слов Путина, сказанных 9 мая 2005 г. об «историческом родстве стран СНГ», шляхтичи иронизируют над этим родством, «закрепленным якобы совместной борьбой против нацизма».

Не надо бы им издеваться над этой «якобы борьбой», в которой мы только на польской земле положили 600 тысяч своих солдат и благодаря которой Польша и польский народ остались существовать в мировой истории. А потому и на «пакт Молотова – Риббентропа» шляхтичам давно бы пора поглядеть трезвым взглядом.

Миф 1Пакт МолотоваРиббентропа

Как вела себя польская властная элита, когда немецкие войска 1 сентября 1939 года перешли польскую границу во время «польского блицкрига»? Немецкий генерал и историк Типпельскирх пишет об этом так: «Когда польское правительство поняло, что приближается конец., оно 6 сентября бежало из Варшавы в Люблин. Оттуда оно выехало 9 сентября в Кременец, а 13 сентября польское правительство перешло границу. Народ и армия, которая в это время еще вела ожесточенные бои, были брошены на произвол судьбы».

Типпельскирх только забыл сказать, что президент Польши И. Мостицкий в первый же день войны покинул Варшаву, а 4 сентября началась эвакуация правительственных учреждений, и что 7 сентября рванул из столицы в Брест главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы.

В современной польской концепции сентября 1939 года замалчивается то, что СССР на деле отказался от первоначальной договоренности с Германией о линии разграничения советских и германских войск в Польше. Линия такого разграничения в центральной Польше в соответствии с секретным протоколом проходила в основном по Висле, оставляя за СССР, в частности, правобережную часть Варшавы – Прагу. Если бы подобная договоренность было реализована, то тогда, безусловно, имелись бы основания обвинить СССР в участии вместе с Германией в разделе именно Польши. Но, СССР счел целесообразным изменить свою прежнюю позицию, предложив новое разграничение, в основном проходящее по «линии Керзона», в соответствии с чем к СССР отходили практически только районы, населенные преимущественно белорусами и украинцами. Тем самым СССР вернул оккупированые Польшей в 1919–1921 гг. территории, получив обратно только свое.

Поляки не могут «простить» нам соглашения с Гитлером в 1939 году. Но все 30-е годы Польша Пилсудского крутила роман с Германией Гитлера. В нем были объятья и секретные соглашения, и антисоветская и антирусская риторика, и «режимы особого благоприятствования» в торговле. Нам все время тычут в глаза визитом Риббентропа в Москву в августе 1939 года. Но тот же Риббентроп чуть ранее вел переговоры с Варшавой, а до него в Варшаве то и дело гостили министры Третьего рейха Геринг и Франк, множество немецких генералов и дипломатов, польский министр иностранных дел Ю. Бек ездил на свидание к самому Гитлеру… Да и сам фюрер, после оккупации Польши, приказал поставить в Кракове почетный военный караул у гробницы Пилсудского в Вавельском замке. Как бы отдавая дань благодарности его профашистской политике и, видимо, вспомнив, что в 1933 году Польша стала первым после Ватикана государством, заключившим с гитлеровским режимом договор о ненападении, чем поспособствовала международному признанию фашистского режима. Так что – чья бы корова мычала! А когда в результате Мюнхенского сговора Германия решила проглотить Чехословакию, то Польша, будучи гитлеровской союзницей, потребовала свою долю чехословацкой шкуры – Тешинскую область, где жило 120 тысяч чехов и всего лишь 80 тысяч поляков.

Нынешние шляхтичи до хрипоты рвут глотки, осуждая сталинское государство за соглашение с Гитлером в августе 1939 года. Но вспомним, что до этого каждый кусок Европы, проглоченный фашизмом, Польша приветствовала с восторгом: оккупацию Рейнской области, аншлюс Австрии, вторжение Италии в Абиссинию, итало-германскую поддержку фалангистов Франко в Испании. Гитлеровскую Германию исключают из Лиги Наций – Польша тут же услужливо предлагает фашистам представлять их интересы в этой предшественнице ООН.

Поляки очень хотят забыть позорные страницы своей истории, когда Польша изо всех сил старалась вписаться в европейскую фашистскую империю, которую выстраивал с середины 30-х годов Адольф Гитлер. Вообще у шляхтичей странная память: обо всем, что им выгодно, они помнят и твердят с маниакальным упорством. Но обо всем, что им хочется забыть, забывают моментально.

И даже создание в Варшаве Института национальной памяти дела не поправило. Его директор Леон Керес помнит только о пакте Молотова – Риббентропа, о Катыни, о Варшавском восстании и несчастной судьбе военнопленных из Армии Крайовой.

В Польше времен Пилсудского и после его смерти Западной Белоруссии не существовало. Она называлась «кресами всходними» – то есть «восточной окраиной». Поляки в те времена не признавали белорусов за нацию. Известный польский идеолог 30-х годов Адольф Невчинский безо всяких оговорок заявлял, что с белорусами нужно «разговаривать на языке висельниц и только висельниц… Это будет, – писал он, – самое правильное разрешение национального вопроса в Западной Белоруссии». «Газета Варшавска» в 1925 г. (№ 155), выражая настроение польских панов, писала: «То обстоятельство, что в XX веке может существовать в культурном государстве пространство, которое является какими-то индийскими джунглями, спокойным оазисом для всяких банд, которые ищут там прикрытия и насмехаются над всеми стараниями полиции, – заставляет сильно беспокоиться о нашей власти. Десятки людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае, разбрасывают прокламации в этом духе; бабы носят им продовольствие в лесИз всего видно, что полиция не справляется с этим движением, один выход – занять эти пущи войсками».

Потерявшие голову от власти над внезапно обретенными колониями, их владельцы сразу же стали относиться к коренному населению как англосаксонские протестанты к северным индейцам. Западные белорусы и украинцы, попав под власть Польши, развернули в первые годы оккупации (1921–1925 гг.) настоящую партизанскую войну с колонизаторами. По польским архивным данным на оккупированных землях лишь в 1922 году произошло в разных местах 878 восстаний против панского засилья, «Осадники» – то есть польские военные, получившие после победы над Россией в 1920 году во владение земли «Всходних Кресов» должны были «ополячить» и «окатоличить» новые колонии Великой Польши. Они с помощь карательных частей, прокуратуры, жандармерии и лагерно-тюремных структур рьяно взялись за дело. С их помощью с 1921 по 1936 год католики и униаты отобрали у православных общин 228 храмов и 7 монастырей, 133 православных церкви были закрыты, немало церквей было взорвано А. Солженицын в статье «Раскаяние и самоограничение» (1973 г.) так писал об антиправославном варварстве оккупантов:

«на украинских и белорусских землях, захваченных по договору 1921 года, велась неуклонная полонизия, по-польски звучали даже православные церковные проповеди и преподавание Закона Божьего. И в пресловутом 1937 (!) в Польше рушили православные церкви (более ста, среди них и Варшавский собор), арестовывали священников и прихожан».

В 1919 году в Западной Белоруссии было 400 школ, в 1921-м осталось всего 37. Крестьянство сразу же было задавлено непосильными налогами, ему запрещалось ловить рыбу в родных водоемах, заготавливать лес в родных лесах… А чтобы местное простонародье не восставало, в 1932 году в карательный кодекс была введена статья: «Кто стремится лишить польское государство независимости или оторвать часть его территории, подлежит наказанию тюрьмой не менее 10 лет, или вечной тюрьмой, или смертью.

Кто насильно стремится изменить государственный строй Польши, подлежит наказанию не менее 10 лет или вечной тюрьмой».

Конечно же, такая насильственная колонизация вызывала мощный отпор коренного населения В ответ польские паны требовали виселиц и крови. Газета «Речь Посполита» в 1925 г. писала, что «если в продолжение нескольких лет не будет перемены, то мы будем иметь там (на восточных кресах) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопим его в крови, оно оторвет от нас несколько провинций…

Теперь же нужно выловить все банды, нужно проследить, где им помогает местное население, и со всем этим гультайнитством расправиться коротко и без пардону. На восстание есть виселица, и больше ничего. На все тамошнее (белорусское) население сверху донизу должен упасть ужас, от которого в его жилах застынет кровь».

Недобросовестные историки сейчас забывают, что за 20 лет и политической и партизанской борьбы, забастовок, демонстраций, больших и малых бунтов, стычек с полицией и карательными экспедициями во «Всходних Кресах» были убиты сотни белорусов, украинцев и евреев, боровшихся за свои социальные и национальные права. И тысячи были заключены в Березово-Картузовский концентрационный лагерь, особенно много среди них было коммунистов и руководителей крестьянского движения «Громада».

Оккупанты, которые в течение 20 лет лишали коренное население православной веры, национальных школ, родного языка, средств к существованью, должны были рано или поздно понести возмездие, и оно явилось в облике советских войск, вступивших на земли «Всходних Кресов» 17 сентября 1939 г. И в этом была суть нашего похода, а не только в каких-то секретных протоколах.

Так что давно бы следовало полякам замолчать о якобы совершившемся в 1939 году четвертом разделе Польши. Перед тем, как 17 сентября 1939 года наши войска перешли советско-польскую границу, им был зачитан приказ № 1. В нем были слова, нужные политрукам и комсоргам, о помощи «рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши», о «свержении ига помещиков и капиталистов», но в конце была фраза, обнажающая геополитическую суть нашего похода: «не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией». В такой войне, какую мы пережили, где чаша весов колебалась много раз, каждое серьезное обстоятельство могло быть решающим. Немцам лишь «чуть-чуть» не хватило «времени и пространства» для взятия Москвы и завершения блицкрига. И только потому, что в 1939 году мы, «разделив Польшу», отодвинули нашу границу на запад на несколько сот километров, та же Польша была освобождена советскими войсками через шесть лет после «расчленения». Кумир нашей либеральной интеллигенции Константин Михайлович Симонов сам участвовал в справедливом реванше 1939 года и оставил о нем такие воспоминания:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет., советско-польской войны 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдавший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина – в общем, двадцатый год».

Ценно то, что эти строки из мемуаров «Глазами человека моего поколения» были написаны в конце семидесятых годов незадолго до смерти писателя, которому уже не нужно было ни лукавить перед историей, ни угождать властям, ни опасаться цензуры.

Миф 2«Катынская элита»

Сначала катынские жертвы в польских СМИ назывались просто «офицерами», что соответствовало действительности. «Уничтожение польских офицеров в 1940 г. следует назвать военным преступлением, не подлежащим прекращения за давностью» («Новая Польша»).

Потом польские журналисты поняли, что «просто офицеры» звучит с недостаточной пропагандистской силой, и в СМИ появилась другая формулировка: «интеллигенты, которые в сентябре 1939 г. надели старые мундиры, чтобы защищать Родину от нашествия гитлеровских войск, а попали в руки Сталина».

Но этого показалось мало идеологам Катынского мифа и они выработали новый блистательный штамп выбивающий слезу ненависти: «Были расстреляны люди, составляющие костяк польского государства: офицеры и чиновники, адвокаты и врачи, учителя и поэты. Это была хладнокровная попытка уничтожить элиту общества»

Подобную последнюю по времени версию с прибавлением сословия «священников» надо, видимо, понимать так, что советские энкавэдэшники расстреливали не только офицеров, но польских учителей за то, что те обучали польских детей, врачей за то, что лечили поляков, поэтов за то, что писали стихи, священников за то, что читали проповеди в костелах. В брошюре «Историческая пропаганда России в 2006–2009 г.», изданной польским Бюро национальной безопасности, в этот «элитный список» добавлены еще и «знаменитые артисты».

Все это преследует одну цель: доказать, что весной 1940 г. в Катыни под Смоленском погиб «цвет нации». Однако есть и другие точки зрения на этот «цвет нации», на этих интеллигентов, одетых в «старые офицерские мундиры». В 1931 году в журнале «Новый мир» (№ 5–6) были опубликованы воспоминания комиссара Красной Армии еврея Я. Подольского. Побывавшего в 1920—23 годах после нашей неудачной войны с Польшей в шляхетском плену. Вот отрывки из этих воспоминаний. «Распахнулась дверь. С криком и ругательствами вошли несколько унтеров. – Жид? – с остервенелой злобой бросил мне один полячик – Нет. – А кто есть, пся крев! – Татарин, – сказал я, быстро учтя органические особенности, роднящие мусульман с евреями. – Жид проклятый, – послышался его жирный баритон по соседству со мной: он дошел до еврея-красноармейца. Хрястнуло несколько ударов <…> Помню, как на больших станциях к нашему вагону подходили господа с палками, «дамы из общества». Наиболее «подходящих» пленных вытаскивали из вагона, били и царапали. Особенным успехом пользовались евреи, с тошнотой вспоминаю, как эти звери подступали ко мне: – Жид? <…> Ужасное отмщение готовит себе шовинистическая буржуазная Польша».

Из воспоминаний Я. Подольского.

«При мне засекли двух солдат – парней, пойманных в соседней деревне». «В лагере начался голод, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерни», «ночью по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух порней, вышедших перед рассветом из барака», «оскорбление начальства стоило жизни не одной сотне наших военнопленных». «Вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в Россию приходится двое похороненных в Польше»

9 сентября 1921 г. нарком иностранных дел РСФСР г. Чичерин отправил в польскую дипмиссию ноту, в которой на польские власти возлагалась «страшная вина в связи с ужасным обращением с российскими военнопленными», в результате чего «в течение двух лет из 130 тысяч русских пленных в Польше умерло 60 тысяч».

Вот какова была польская офицерская элита в 20– 30-е годы, и, конечно, с точки зрения советской юриспруденции предвоенной эпохи представители подобной элиты вина которых в совершении уголовных и воинских преступлений была доказана, были достойны того, чтобы отправиться в Катынь. Их было несколько тысяч, но нельзя забывать, что почти тремстам тысячам польских военнопленных, оставшихся в живых в июле 1941 года, по амнистии была дарована свобода, вручено оружие и возможность сражаться за Польшу в войсках генерала Андерса и полковника Берлинга. Части последнего участвовали в Параде Победы 1945 и 1985 годов.

Вот почему население «Всходних Кресов» с радостью приветствовало освободительный для них поход Красной Армии 17 сентября 1939 года. И в сегодняшней Белоруссии очень сильно общественное мнение, требующее, чтобы 17 сентября – день воссоединения расчлененного в 1921 году белорусского народа – стало государственным праздником республики.

Ненависть белорусов к польским осадникам – будущим жертвам Катыни – в сентябре 1939 года была такова, что как только рухнула польская колониально-полицейская система в «западных кресах» – то наступило неотвратимое возмездие.

22 и 23 сентября местное население местечка Скидаля расправилось с бывшими легионерами-осадниками. Были застрелены, растерзаны и забиты в результате этой самосудной расправы 42 человека. Значит, было за что, если кроткие белорусы не выдержали.

С этой точки зрения и на Катынь надо посмотреть по-другому. Все польские историки, политики и журналисты много лет подряд талдычат о том, что в Катыни был расстрелян «цвет нации» – писатели, учителя, священники, ученые и т. д. А вот что пишет современный белорусский историк Л. Криштапович в исследовании «Великий подвиг народа» (Минск, 2005 г.).

«Западная Белоруссия была не польской, а оккупированной Польшей землей. И расстреляны были не польские офицеры, а оккупанты, представлявшие карательные репрессивные органы Польши на оккупированной белорусской земле. Достаточно вспомнить о польском лагере смерти для белорусских патриотов и коммунистов в Картуз-Березе. Как справедливо отмечает польский историк Кшиштоф Теплиц, «сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса». Что же касается собственно польских войсковых офицеров, то их в СССР никто и не расстреливал. Общеизвестно, что на территории СССР в годы Второй мировой войны эти офицеры активно участвовали в строительстве польской армии генерала Андерса и народного Войска Польского, которые в составе антигитлеровской коалиции внесли свою лепту в дело освобождения европейских народов от фашизма». Этот взгляд подтвержден многими историками.

В статье Петра Мицнера «Интернированные союзники» («Новая Польша», № 2, 2005 г.) признается, что условия, в которых жили польские офицеры в дягилевском лагере под Рязанью, были вполне человечными:

«Они свободно перемещались по территории лагеря, офицеров не заставляли работать, можно было устраивать концерты, шахматные турниры, действовал даже лагерный театр «Наша будка» (разумеется, с жестокой цензурой). Среди заключенных было несколько священников, которым разрешили совершать богослужения».

Нынешние поляки договорились до того, что Советский Союз «в сговоре с нацистской Германией совершил агрессию против Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии, Румынии». Да во всех этих государствах перед войной уже были профашистские режимы Антонеску, Хорти, Маннергейма, Ульманиса, Сметоны, Лайдонера. Путин был прав, когда весной 2005 года на провокационный вопрос эстонской журналистки ответил, что «во время Брестского мира мы отдали Прибалтику и западные области Украины и Белоруссии. Это была историческая необходимость. А в 1939–1940 годах вернули, и это тоже была историческая необходимость»

Миф 3Армия Крайова

Третий священный миф, возвеличенный в сочинении специалистов из польского БНБ, это, конечно, миф о доблестной и благородной Армии Крайовой.

«Цель повстанцев состояла не только в освобождении столицы Польши от армии Третьего рейха, но также в нарушении согласованного СССР, США и Великобритании в Тегеране в 1943 году разделения Европы. В силу этого соглашения Центральная и Восточная части Европы должны были с 1945 года находиться в советской зоне влияния (спасибо за откровенность! – Cm. К), В ходе Варшавского восстания немецкие войска систематически уничтожали гражданское население столицы Польши <…> Тем временем И. В. Сталин приостановил наступление на Варшаву <…> и не предоставил помощи отрядам Армии Крайовой».

Армия Крайова была достаточно многочисленной и хорошо организованной силой. И по советским, и по польским источникам, ее подпольная сеть насчитывала от 250 до 400 тысяч человек. Но как она сражалась с немецко-фашистскими оккупантами, как она защищала свой народ? Она исходила из концепции «двух врагов» – Германии и России, которая сводилась к тому, чтобы, как любило говорить командование АК, «стоять с оружием у ноги». Это тактика была один к одному похожа на тактику наших союзников, о которых вице-президент США Гарри Трумэн сказал так: «Пусть немцы и русские как можно больше убивают друг друга».

Но цинизм, естественный и понятный для союзников, на земли которых ни разу не ступила нога гитлеровского солдата, на практике оказывался самоубийствен для «расово неполноценного» польского народа, обреченного на уничтожение. Тем не менее, поляки не торопились открывать «второй партизанский фронт», и «Информационный бюллетень» Главного штаба Армии Крайовой 1 октября 1942 года так комментировал развернувшееся Сталинградское сражение:

«Ад на Волге. Битва за Сталинград приобретает историческое значение. Очень важно и то, что колоссальная битва «на великой реке» затягивается. В ней взаимно уничтожают себя две самые крупные силы зла».

Когда в начале 1943 года наши войска добивали и брали в плен последние части армии Паулюса, идеологи АК отнюдь не радовались нашей победе, но оплакивали судьбу оккупантов: «Страдания солдат, участвующих в боях в морозы и пургу, лишенных поставок продовольствия и оружия, без медицинской помощи, в открытой степи, ужасны. С нашей стороны было бы несправедливо, если бы мы не подчеркивали исключительную моральную выносливость остатков армии Паулюса…»

Эти слезы лились в то же самое время, когда крематории Освенцима и Треблинки уже работали на полную мощь, когда тысячи поляков в вагонах для скота выселялись из Люблинского воеводства и Замойщины, когда сотни детей, оторванных от матерей и отцов, до смерти замерзали в этих вагонах…

Польский историк Владислав Побуг-Малиновский писал о том, как в те трагические дни придерживался тактики «стоять с оружием у ноги» один из вождей АК генерал Ровецкий с его штабом: «Он умел решительно сдерживать чрезмерный боевой темперамент… Когда в конце

1942 года немцы начали на Замойщине жестокую акцию выселения, он сохранял умеренность в организации возмездия. Некоторые из польских деятелей требовали «даже мобилизации АК и похода на помощь Замойщине». Ровецкий, уклоняясь от этих требований, говорил своему окружению: «Если мы послушаем тех, которые сейчас так шумят и обвиняют нас в бездействии, то когда немцы начнут нас бить, те же самые лица первые начнут пищать, чтобы мы прекратили».

Сегодняшние польские «аковцы» кричат о том, что советские войска не пришли на помощь Варшавскому восстанию. Но как Армия Крайова отозвалась на восстание евреев в варшавском гетто весной 1943 года? Генерал Бур-Комаровский в своих воспоминаниях «Подпольная армия» пишет, что когда Ровецкий созвал совещание штаба и робко заявил, «что в такой степени, в какой это возможно, мы должны прийти евреям на помощь», то от своих штабных офицеров «он услышал такие рассуждения: если Америка и Великобритания не в состоянии предотвратить это преступление немцев», то «как же мы сможем их остановить?»

Блистательные польские кинофильмы («Канал», «Потом наступит тишина», «Пепел и алмаз») создали иллюзию того, что в Польше было мощное партизанское сопротивление фашизму. Но и это – тоже не выдержавший испытания временем миф, о котором В. В. Кожинов пишет так: «По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского – почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского – 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, доля населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью в Польше, в 20раз меньше, чем в Югославии, и почти в 30раз меньше, чем в Албании!»

Но ведь все же воевали поляки и в Европе – в английских частях, и в составе наших войск, и в 1939 году во время немецкого «блицкрига», длившегося 28 дней. Да, воевали. Пропагандистское сочинение польского БНБ с пафосом пишет об этих войнах так: «после поражения в сражениях против Германии и СССР поляки пять раз формировали армию: во Франции в 1939 году, в Великобритании летом 1940 года, в СССР в 1941 году армию генерала Владислава Андерса, которая затем сражалась в Италии, и во второй раз армию в СССР в 1943 году, которая сражалась вместе с Красной Армией. Пятой польской армией было вооруженное подполье на оккупированных территориях. С 1 сентября 1939 года по 8 мая 1945 года во всех польских воинских формированиях (регулярные, партизанские, подпольные) прошло около 2 миллионов поляков. В конечном этапе войны на всех европейских фронтах сражалось 600 тысяч польских солдат во всех родах вооруженных сил. Летом 1944 года польское вооруженное подполье насчитывало более 300 тысяч давших клятву солдат. Это позволяет утверждать, что Польша направила на фронты Второй мировой войны четвертую по численности союзническую армию». На языке нынешней пропаганды все звучит складно хотя и хвастливо. А на деле? Общая цифра погибших за родину с 1939 по 1945 г. польских жолнежей – 123 тысячи человек, 0,3 % от всего населения в 35 млн. Наши прямые военные потери – 9 млн. человек, это 5 % населения страны. Немцы потеряли (чисто немецкие потери, без союзников) 5 млн. солдат и офицеров – около 7 % населения. В таких страстных, судьбоносных и беспощадных войнах, какой была Вторая мировая война, тремя десятыми процента, такой малой кровью Родину не спасешь и независимость не отстоишь. Никакие гениальные фильмы не помогут…

Вот что означало «стоять с оружием у ноги»!

В 1994 году, в наше демократическое время, Российская Академия наук, Институт славяноведения и балканистики, Государственный архив Российской Федерации и Научный центр общеславянских исследований издали крошечным, почти самиздатовским тиражом (500 экз.!), на плохой, желтой бумаге, в мягкой оберточной обложке собрание документов под названием «НКВД и польское подполье». Процитируем несколько донесений НКВД, касающихся деятельности АК в тылу советских войск на освобожденных землях в 1944, 1945 и даже в 1946 году.


«16 октября 1944 года.

В Холмском уезде действуют отряды «АК»… (…) эти отряды совершили более 10 вооруженных нападений. Убито 15 человек из числа местных работников.

В Замостьянском уезде повстанцами убито 11 человек, из них 5 военнослужащих Красной Армии».

«С 1 по 10 июня 1945 г. на территории Польши бандами «АК» совершено 120 вооруженных налетов на органы общественной безопасности и милиции, мелкие группы советских и польских военнослужащих, а также на гражданское население украинской и белорусской национальности»: «убито 16 советских военнослужащих», «3 польских», «27 сотрудников органов общественной безопасности и милиции», «25 членов ППР и активистов», «207 – гражданского населения».


Еще одно донесение от 5 июня 1945 г.:

«6 июня с. г. банда «АК» подпоручика Цибульского, известного по псевдониму «Сокол», учинила погром над украинским населением деревни Ветховина (13 километров юго-западнее города Холм).

Бандиты убили 202 человека, в том числе грудных детей, подростков, мужчин и женщин всех возрастов.

Мирные жители убивались огнестрельным оружием, мотыгами, лопатами, топорами, ножами, женщинам рубили головы, мужчин пытали раскаленными железными прутьями».

«30 ноября 1945 г.

Убито 39, ранено 24, пленено 8 сотрудников милиции». «Военнослужащих Красной Армии убито 6 и ранено 5 человек».

«Убито 18 военнослужащих Красной Армии», «убит 61 человек из местного населения».


Из донесения от 23 апреля 1946 г.:

«Убито и ранено: 25 военнослужащих Красной Армии, 45 военнослужащих Войска Польского, 7 государственных служащих, 64 местных жителя».

Лишь за 4 месяца 1946 года (январь, февраль, март, апрель) «аковцами» было убито из числа военнослужащих советских и польских вместе с местным населением 836 человек.

И это лишь крохотная часть расстрельных списков Армии Крайовой, опубликованной в этом сборнике.

Когда я недавно побывал в Белоруссии – мои минские друзья подарили мне книжечку, изданную в столице в 1994 году. Называется она просто: «Армия Краева на Белоруссии». С подзаголовком: «Первая книга в Белоруссии, где сказана полная, непричесанная правда про Армию Краеву».

Книга насыщена документами и воспоминаниями, донесениями разведчиков, сводками НКВД, приказами советского партизанского командования и командования Армии Крайовой.

«В сентябре 1943 года уланы эскадрона Здзислава Нуркевича расстреляли группу партизан так называемого акайцами жидовского отряда Семена Зорина».

Из рапорта главного коменданта АК генерала Тадеуша Комаровского (будущего руководителя Варшавского восстания. – Cm. К.) в штаб польского Верховного главнокомандования в Лондоне от 1 марта 1944 года:

«19.11.43 подразделение наднеманского батальона вело бой в районе Жалудка с советскими партизанами (…) Советский отряд был вынужден перейти через переправу на другой берег Немана. Советские потери – убитые, раненые, утонувшие – около 200 человек».

Вот такие у нас были «союзнички» из Армии Крайовой.

* * *

Украинцы, в отличие от белорусов, имели многовековой опыт борьбы со шляхтой, начиная со времен Богдана Хмельницкого, Коливщины, казацких и крестьянских восстаний XVIII века. Они знали, что с поляками можно разговаривать только на ветхозаветном языке: «око за око», «кровь за кровь»… В эту борьбу были вовлечены и отряды ОУН, и УПА, и дивизия «СС-Галичина», и всяческие бандеровские «лесные братья».

Но надо понимать, что западные украинцы «вырезали» тех, кто их гнобил и «вырезал», как и белорусов, с 1920-го по 1939 год. Так что зря поляки сегодня изгаляются над нашим якобы освободительным походом на Запад осенью 1939 года.

Мы освобождали «западные области», «отхваченные» у нас в 1920 году, от интервентов, которых ненавидели украинцы и белорусы, восставшие против оккупантов не только в сентябре 1939 года, когда рушилась Речь Посполита, но гораздо раньше… Недаром партизанская Украинская повстанческая армия была создана для борьбы со шляхтой задолго до начала и Второй мировой, и Отечественной войны.

Поляки всячески замалчивают факты сотрудничества «Армии Крайовой с вермахтом. Но с документами сборника «НКВД и польское подполье» не поспоришь. Верите документу о расстреле польских офицеров в Катыни – верьте и этим докладным запискам.

Из докладной записки Л. Берия И. Сталину от 17 июня 1945 г.:

«Кроме этого в лагерях НКВД СССР для военнопленных имеются военнопленные поляки, служившие в немецкой армии и взятые в плен в составе немецких частей, всего 32 731 чел.».

Из докладной записки зам. министра внутренних дел И. В. Сталину и В. М. Молотову от 15 апреля 1949 года по рассмотрению дел польских граждан, находящихся в советских лагерях:

«Из общего числа переданных польских граждан освобождено из лагерей военнопленных и интернированных 7098 человек. Эти поляки в период Отечественной войны были направлены в лагеря военнопленных и интернированных за службу в германской армии, а также за участие рядовыми в составе подразделений Армии Крайовой».

Из книги Бернхарда Чиари «История Армии Крайовой во II Мировой войне». Мюнхен, 2003.

«Полковник АК Александр Крыжановский заключил с немцами сделку о сотрудничестве в районе ВильноАК передали в подчинение немецкому командованию 3-ю польскую партизанскую бригаду».

Да за одни эти, далеко не полные, списки и цифры убитых и раненых советских военнослужащих и белорусских партизан руководившие Армией Крайовой генерал Окулицкий с товарищами по законам военного времени мог быть поставлен к стенке без суда и следствия.

Однако сталинское правосудие устроило открытый судебный процесс, начавшийся 18 июня 1945 года, над 16 лидерами Армии Крайовой. Их действительно взяли в плен коварным образом – но на войне как на войне! Пять человек получили сроки от 10 лет до 1 года, восемь – по нескольку месяцев. Осужденных обвинили в организации подпольных вооруженных отрядов на освобожденных территориях, в террористической и диверсионной деятельности, в создании подпольных радиостанций в тылах Красной Армии, и в подготовке военного выступления совместно с Германией против СССР. Трое были признаны невиновными. Веслав Гомулка хотел, чтобы процесс проходил в Варшаве, но Сталин ответил ему: «Они стреляли в наших людей», на что Гомулка выставил свои аргументы: «Они приказывали стрелять не только в ваших, но и в еще большей мере в наших людей». Этот аргумент Сталин, как вспоминал Гомулка, признал: «А может быть, вы и правы». Но процесс все-таки прошел в Москве, в Колонном зале Дома союзов, знаменитом по процессу 1937–1938 годов. Сегодня требует комментариев последнее из обвинений «аковцев» в подготовке военного выступления совместно с Германией против СССР…

К осени 1944 года немцы стали понимать, что война проиграна. Отсюда началось их некоторое дипломатического заигрывание с верхушкой АК. Недаром всем аковцам после капитуляции Варшавского восстания был дан статус военнопленных. Более того, во время допроса главнокомандующего АК бригадного генерала Окулицкого 7 мая 1945 года допрашиваемый, в частности, сказал:

«Докладывая в моем присутствии Бур-Комаровскому о предложенных немцами условиях капитуляции, Богуславский (представитель Главного штаба АК. – Cm. К) сказал, что фон дем Бах считает необходимым для поляков прекратить вооруженную борьбу с немцами, так как общим врагом Польши и Германии является Советский Союз(…). Я сказал ему, что, возможно, фон дем Бах прав, и Бур-Комаровский с моим мнением согласился».

Немцы, находясь в отчаянном положении, стали судорожно разыгрывать польскую карту, надеясь кое-как сколотить при посредничестве поляков блок с Англией для спасения Европы от «русского большевизма»… И глупая шляхта еще раз поверила немцам, как это уже было перед сентябрем 1939 года. Но только тогда она, шляхта, надеялась на союз Германии и Польши в борьбе против Советского Союза. А в 1944 году поставила на Англию. Очередная политическая химера вскружила головы шляхтичам.

24 апреля 1945 года Л. Берия ознакомил И. В. Сталина с документом, Окулицкий подтвердил, что документ составлен и написан им лично.

В частности, в документе говорилось:

«Считаясь со своими интересами в Европе, англичане должны будут приступить к мобилизации сил Европы против СССР и одновременно начать мобилизацию своих сил. Ясно, что мы станем в первых рядах этого европейского антисоветского блока, а также нельзя представить этого блока без участия в нем Германии, которая будет контролироваться англичанами»… «Мы будем включены в антисоветский европейский блок, организованный англичанами, а тем временем мы должны полностью использовать их материальную помощь…»

Подпольное руководство АК вместе с лондонским польским правительством в изгнании изо всех сил пыталось воздействовать на английский кабинет министров. Чуть ли не при каждом аресте террористов-«аковцев» их командование взывало к Лондону. Депеша лондонцам из Виленского округа АК:

«Подразделения АК разоружены и вывезены в Калугу (…). Срочно требуется скорейшее дипломатическое вмешательство».

Словом, шкодили сами, а чуть что – о помощи просят Англию.

Но Черчилль – прагматичный политик с трезвым имперским мышлением – пришел в ярость, когда познакомился со стратегическими замыслами высокородной шляхты. Не потому, что он любил Советский Союз, а потому, что он не любил в политике идиотов.

Вот как отозвался он об авантюрных конвульсиях польского правительства в изгнании и верхушки Армии Крайовой во время московской встречи с Миколайчиком в 1944 г.

«Недавно я беседовал с вашим генералом Андерсом, и мне кажется, что он тешит себя надеждой, что после разгрома Германии союзники затем разобьют Россию. Это сумасшествие. Русских разбить невозможно!..

В вашем упорстве вы не видите того, чем рискуете… Мы сообщим всему миру, каково ваше безрассудство. Вы стремитесь развязать войну, в которой погибнет 25 млн человек… Вы не правительство, вы ослепленные люди, которые хотят уничтожить Европу. Я не буду заниматься вашими делами. Думайте о них сами, если вы хотите оставить на произвол судьбы ваш народ. У вас нет чувства ответственности перед вашей Родиной. Вы безразличны к ее мучениям. У вас на уме только низменные собственные интересы… Ваша аргументация является, попросту говоря, преступной попыткой сорвать соглашение между союзниками с помощью «Либерум вето»… Если вы хотите завоевать Россию, то действуйте самостоятельно, Вас следует посадить в больницу для умалишенных…»

В сегодняшней Польше, увы сохранились идейные потомки тех шляхтичей, которые попали в наш плен, будучи в рядах германского рейха. Вот, что излагает один из них в официальной польской прессе;

«Мы не хотели оказаться в союзе с Третьим Рейхом, а приземлились в союзе с в равной степени преступным СССР. Гитлер тоже никогда не относился к своим союзникам так, как Сталин к странам, завоеванным после Второй мировой войны. Гитлер уважал их суверенитет и правосубъектность, накладывая лишь определенные ограничения во внешней политике. Наша зависимость от Германии, следовательно, была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны.

Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия, и, наверное, лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск» (из интервью профессора-историка Вечоркевича польской газете «Pzeizpospolita» от 28.09.2005). Самая глубокая шизофрения этого монолога состоит в том, что нынешние польские (и еврейские!) «вечоркевичи», проклиная «советский фашизм», одновременно рвут на себе волосы, со сладострастным мазохизмом расчесывают свои раны и причитают на весь мир об упущенных возможностях: «Почему вождь фашистской Европы не пригласил наших отцов в поход на восток и не подарил им за верную службу вожделенные «всходни кресы» – шляхетскую землю обетованную? Почему нас кинули немцы? Почему кинули англичане? Неужели и американцы нас кинут?!»

Кинут, не сомневайтесь.

Миф 4«Варшавское восстание»

И конечно же, книга, состряпанная сотрудниками БНБ, не могла пройти мимо главного героического мифа Польской истории – мифа о Варшавском восстании. «Пассивность Красной Армии во время Варшавского восстания», «ожидание извинений за пассивность Красной Армии перед лицом поражения Армии Крайовой», «ответственность СССР за поражение восстания» – таким набором штампов изобилует сей документ… В нем же и осуждение Путина, за то что не прибыл на 60-ю годовщину восстания в Польшу и не принес извинений за сталинское коварство. Авторы из БНБ не знают или знать не хотят, что когда войска Рокоссовского в июле 1944 года подошли к Варшаве, то немцы, предотвращая опасность выхода наших армий на берлинское направление, срочно перебросили из Италии и с Балкан танковые дивизии «Викинг», «Мертвая голова» и «Герман Геринг» и наголову разбили нашу 2-ю танковую армию, о чем Рокоссовский в те дни откровенно поведал в интервью британскому корреспонденту А. Верту: «Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, но шансов на это никогда не было больше 50 из 100» А на вопрос корреспондента «было ли Варшавское восстание оправданным в таких обстоятельствах?» маршал ответил: «Нет, это была грубая ошибкавосстание имело бы смысл только в том случае, если бы мы были уже готовы вступить в Варшаву. Подобной готовности у нас не было ни на одном из этаповУчтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев. Мы освободили всю Белоруссию и почти четвертую часть Польши; но ведь и Красная Армия может временами уставать».

Честный солдат, поляк и великий полководец, давая это интервью, еще не знал, что Варшавское восстание было коварной провокацией лондонского правительства в изгнании и верхушки Армии Крайовой.

22 июля 1944 года на первом клочке освобожденной Польши был образован Польский комитет национального освобождения. Испугавшись, что он будет представлять будущую власть Польши, «аковцы» тут же обратились к англичанам с просьбой о поддержке будущего восстания. Англичане не дураки: отказались от плана конкретной помощи, сославшись в числе других причин на необходимость «согласования этих действий с советским правительством».

Несмотря на это, через 3 дня главнокомандующий АК отдал приказ о начале восстания.

Вот как вспоминал о начале этой трагедии во время 20-й годовщины восстания один из его участников (дальше выдержки из сборника: «Варшавское восстание. Статьи. Речи. Воспоминания. Документы»):

«АК приняло решение о восстании за 6 дней до его начала. Не было никакого плана вооруженных действий. В момент начала восстания командование АК располагало в

Варшаве примерно 16 тыс. человек, а вооружение, причем исключительно так называемое личное оружие, имелось лишь для 3,5 тысячи. Боеприпасов хватило только на несколько дней борьбы…»

«Переправиться через Вислу, по мнению некоторых, означало попасть в руки другого врага… Они хотели выступить в роли хозяев Варшавы, а теперь сами искали убежища и помощи. Ведь это будет двойным поражением».

За два часа до начала переправы к советскому берегу через Вислу штаб Бур-Комаровского принял решение о капитуляции. Лучше в плен к немцам, чем союз с Советской Армией и Армией Людовой: «Кто-то из присутствующих с трудом выдавил из себя: «Ведь это или чудовищное преступление, или непростительная глупость».

«Условия капитуляции, переданные по лондонскому радио на польском языке, предоставляли права воюющей стороны лишь солдатам и офицерам Армии Крайовой. Это означало на деле, что граф Бур выпрашивал у немцев для своих бывших солдат и офицеров право находиться в концентрационных лагерях, а солдат и офицеров Армии Людовой, польской Армии Людовой и Корпуса безопасности обрекал на верную смерть… Полностью погиб Варшавский штаб Армии Людовой, сотни ее лучших деятелей, тысячи отважных солдат и офицеров. Граф Комаровский вместе со своим штабом спас свою жизнь ценою немецкого плена…» Лицемерие и коварство командующего Армией Крайовой генерала Бур-Комаровского и его штаба в полной мере выразилось в том, что, мечтая о захвате центра Варшавы с помощью Советской Армии, они одновременно распространяли в рядах своего воинства приказ, который гласил:

«Большевики перед Варшавой. Они заявляют, что они друзья польского народа. Это коварная ложь. Большевистский враг встретится с такой же беспощадной борьбой, которая поколебала немецкого оккупанта. Действия в пользу России являются изменой родине. Немцы удирают. К борьбе с Советами!

Бур. Главный комендант вооруженных Сил в стране».

Вся эта авантюра, провоцируемая подобными истерическими приказами, кончилась тем, что немецкие части никуда не «удрали», а с чрезвычайной жестокостью подавили восстание, разрушив Варшаву и уничтожив 200 тысяч мирных жителей. А Буру-Комаровскому за то, что он и его АК подняли руки вверх перед рейхом, немцы предоставили самолет, на котором шляхтич вылетел в Швейцарию, а оттуда в Лондон, докладывать «правительству в изгнании» о том, как закончилась их общая авантюра».

Недаром, как писал в своем донесении в штаб АК полковник Вахновский, который вел с обергруппенфюрером СС генералом фон дем Бахом переговоры об условиях капитула-ции, эсэсовский генерал «особенно подчеркнул свое доброжелательное отношение к полякам и Армии Крайовой». (Это после уничтожения двухсот тысяч мирного населения Варшавы.)

Знаменитый польский поэт Константы Ильдефонса Галчинский написал в свое время романтическую оду в честь Знамени Армии Крайовой, которое

Останется честным и чистым —
ни злость иудина взгляда,
ни бомбы, ни грохот снаряда
ни самое адское пламя
не выкрасят польское знамя.

Но если глубоко вникнуть во все истинные обстоятельства истории Армии Крайовой, то с горечью придется признать, что стихи Галчинского в переводе Бродского высокопарны и фальшивы.

Конечно, никто никогда не упрекнет в недостатке мужества рядовых солдат Армии Крайовой, не знавших планов своего начальства и беззаветно умиравших за родину на руинах Варшавы. Но высшее офицерство! Оно даже фронтовое братство предало только лишь потому, что их собратья по оружию были «советскими поляками». Скисшие сливки шляхты, дезертировавшие из Польши осенью 1939 года в далекую Англию, захотели в 1944 году вернуться к власти в Варшаве по трупам советских солдат. Мало им было нескольких сотен тысяч уже зарытых в польскую землю. Такой вариант был, по их представлениям, возможен лишь при одном условии: если Черчилль предъявит ультиматум Сталину об их возвращении во власть. Но Черчилль знал, что Сталин не отдаст Польшу в руки обанкротившихся лондонцев, и, когда последние «достали» его своими требованиями, написал записку в английский МИД, в которой дал отповедь шантажистам:

«…Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы этого сделать… Они (поляки. – Ст. К), должно быть, очень глупы, воображая, что мы собираемся начать новую войну с Россией ради польского восточного фронта. Нации, которые оказались не в состоянии защитить себя, должны принимать к руководству указания тех, кто их спас и кто представляет им перспективу истинной свободы и независимости».

Сколько раз наши русофобы, российские и польские, упрекали Жукова, что он не жалел солдат, бросал их на взятие Берлина, что к «датам» якобы брали города, что такое жертвоприношение, такое нежелание беречь своих солдат – преступно… Но в истории с Варшавой все наоборот – до сих пор кричат: почему не стали брать ее с ходу! Брать ее с ходу, да еще не в соответствии со своими военными планами, а с чужими – значит положить десятки тысяч солдат. Но какое дело до русской крови борзописцам и фарисеям-историкам? 600 тысяч им мало… Еще надо было прибавить, спасая авантюристов из АК.

Взять великий город – дело непростое, это не деревушка и не хутор. Бои в городе – одна из самых тяжелейших военных операций. Вспомним, что немцы не смогли овладеть руинами Сталинграда, а наши солдаты в 1994 году – кварталами Грозного. Но если следовать шляхетской логике, то Сталин только и ждал момента, когда немцы раздавят повстанцев, чтобы сразу после этого с триумфом взять Варшаву. Однако мы ее взяли не через несколько дней или даже недель после капитуляции Бур-Комаровского, а почти через четыре (!) месяца – 18 января 1945 года. Вот сколько времени понадобилось нашим войскам, нашим штабам, нашим отставшим от фронта тылам, чтобы собрать разведданные, подтянуть резервы, выработать стратегию, по которой следует с наименьшими потерями штурмовать громадный город. Не по-шляхетски мы его брали. А по-советски. По-сталински.

Конечно, все народы имеют свою мифологию… Особенно те, в судьбе которых было много трагедий. Но есть мифы светлые, очищающие, возвышающие, а есть уводящие в безвыходные тупики истории. Особенно если использовать их в конъюнктурных политических и корыстных целях.


Ядовитые желуди

В последнее время на российском информационном пространстве весьма активизировался так называемый Народной-трудовой союз российских солидаристов (НТС), издающий журнал «Посев», зарегистрированный в Министерстве Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций, в 2002 году ставший рупором для таких политических фигур, как Новодворская, Немцов, Каспаров, Березовский, Буковский и других русофобов помельче. Сегодня в России НТС имеет не менее 50 региональных отделений по всей стране и, кроме журнала «Посев», официальный сайт в Интернете.

В годы Великой Отечественной войны НТС полностью был на службе нацистской Германии – сотрудничал с «абвером и СД. Всю послевоенную историю энтээсовцы существовали на деньги ЦРУ. Ныне они квартируют в Германии, в Польше и обосновались в России, где решают, как указано в резолюции Совета НТС от 18.02.01, следующие задачи:

«1. Участие в общественных начинаниях на местах: в местном самоуправлении, свободных профсоюзах, охране природы, защите прав, работе с молодежью.

2. Сотрудничество с объединениями, стремящимися восстановить правопреемственность России, вернуть исторические названия, убрать коммунистическую символику.

3. Содействие созданию свободной, национально-ориентированной системы образования и развитию предмета «россиеведение».

4. Сотрудничество с учеными, изучающими и популяризирующими опыт народного сопротивления коммунизму, правовые основы свободного общества.

Поддерживать эти начинания призваны наша издательская деятельность, конференции, семинары и дискуссии в интернете.

Мы не намерены отказываться от участия в политической жизни, целиком уходить в просветительство. Но надо заинтересовать нашими идеями широкие круги общества…»

В начале своей работы НТС пытался опереться на православие. Однако, в связи с тем, что идеи энтээсовцев не нашли поддержки в Русской православной церкви, современная деятельность РПЦ преподносится ими как отсталое византийство, которое находится в прямом противоречии с просвещенным католицизмом и протестантством: «России в конце десятого века досталась косная и непримиримая к язычеству восточная ветвь христианства», «РПЦ в отличие от католицизма и, в первую очередь протестантизма, препятствовала созданию условий для формирования свободной личности в российском обществе» (из статьи «РПЦ на страже Родины», опубликованной в интернет-проекте Санкт-Петербургской группы НТС «Народная трибуна СПб»).

Энтээсовцы проводят активную пропагандистскую работу по очернению нашей Победы в Великой Отечественной войне:

«Советский режим более кровавый, более губительный, нежели нацистский», «большевистский СССР и нацистская Германия нападением на Польшу развязали II мировую войну», «СССР начал и закончил II мировую войну как агрессор и оккупант».

«Победа 1945 года превратилась в языческий культ, участники которого поклоняются человеческим жертвам»; «в 1941–1945 годах во всей полноте проявился непрофессионализм советских войск, так и не научившихся воевать»; «общие безвозвратные потери СССР составили 43 млн. 448 тыс. человек, в том числе вооруженных сил 26 млн. 548 тыс.» («Посев» № 5, 2000 г.); (из статьи «MIP И ВОЙНА» руководителя группы НТС в Санкт-Петербурге Г. Габриеляна, который не знает, что наши прямые военные потери составили около 9 млн. человек и что за все годы войны в армию было призвано 30 млн. военнослужащих).

Как сказано в разделе «Наши задачи» другой энтээсовской интернет-газеты «За Россию», «особое внимание» члены НТС «должны обратить на молодое поколение, на тех, кто родился после 1980 г. и, таким образом, уже не успел вступить в коммунистические молодежные организации, учился уже в несоветской школе. Эти молодые люди свободны от тех идеологических оков, которые успели одеть и внедрить в сознание их отцов и дедов. Они выросли в ценностном вакууме, и наша задача – насытить их души здоровой пищей и отвратить от тех новых соблазнов и лжи, которыми столь часто пытаются заместить былую коммунистическую идеологию, тоже лживую и соблазнительную. Каждый член Союза может и, думаю, должен создать вокруг себя группу школьников, молодых работников или студентов, которых своим личным примером и своими идеями он вдохновит на созидательную общественную деятельность». Исполняя эту задачу, член редколлегии «Посева» Григорий Маркович Амнуэль при поддержке польских властей организовал «Школу социального менеджмента и гражданских инициатив», через которую за последние три года прошло более тысячи молодых людей из России. Прошедшая эту «Школу» российская молодежь, если судить по материалам энтээсовского журнала «Польша. Наш взгляд», подвергаются хорошо продуманной идеологической обработке, суть которой заключается в сокрытии непростых исторических отношений между нашими странами, в непомерном восхвалении нынешней польской демократии и в изощренном поношении российской истории и нынешней нашей жизни. Вот что пишет наша молодежь в этом журнале после встреч и разговоров с польскими хозяевами: «В 1944 году поляки начали вооруженное восстание, освобождая Варшаву, надеясь на помощь Красной Армии, и погибли, не дождавшись желанной помощи».

«Варшавские восстанияОдно было подавлено А. В. Суворовым, На другое по приказу Сталина и Жукова наши солдаты были вынуждены смотреть в бинокли и не помогли братьям по борьбе».

«Особенно потряс музей Варшавского восстания, которое оказало влияние на ход мировой войны».

«Я всегда буду помнить посещение музея Варшавского восстания, буду помнить о той странице Второй мировой войны, о которой умалчивается у нас в школах».

«Пожилая женщина – полька, заметив, что мы говорим на русском, потребовала, чтобы экскурсовод рассказала и другие факты, которые умалчиваются в России».

Жаль, что эта «пожилая полька» не рассказала нашим молодым россиянам, что когда войска маршала Константина Рокоссовского в июле 1944 года подошли к Варшаве, то немцы, предотвращая опасность выхода наших армий на берлинское направление, срочно перебросили из Италии и с Балкан танковые дивизии «Викинг», «Мертвая голова» и «Герман Геринг» и наголову разбили нашу 2-ю танковую армию, о чем Рокоссовский в те дни откровенно поведал в интервью британскому корреспонденту А. Верту: «Если бы немцы не бросили в бой всех этих танков, мы смогли бы взять Варшаву, но шансов на это никогда не было больше 50 из 100».

Вот какую правду о Варшавском восстании следовало бы рассказать «пожилой польке» молодым и доверчивым гражданам России. Но об этой правде «умалчивают» и большинство российских историков и, конечно, все историки нынешней Польши. А еще российской молодежи полезно было бы знать, что генералу Бур-Комаровскому за то, что он поднял руки вверх перед рейхом немцы предоставили самолет, на котором высокородный шляхтич вылетел в Швейцарию, а оттуда в Лондон докладывать своему руководству о том, как закончилась их общая авантюра.

Неплохо было еще польским экскурсоводам поведать нашим молодым полонофилам, убежденным в том, что «Варшавское восстание оказало влияние на ход мировой войны», как генерал Андерс, недруг СССР (в 1942 году, когда судьба войны решалась под Сталинградом, он ушел из нашей страны со своей армией не на Волгу, а в Иран и потом в Италию), даже он, узнав о восстании, прислал в Варшаву депешу, в которой писал: «Я лично считаю решение командующего АК (о начале восстания) несчастьем… начало восстания в Варшаве в нынешней ситуации является не только глупостью, но и явным преступлением».

Вот так-то. Шляхетские политиканы сплели за спиной СССР заговор, а затем до сих пор обвиняют нас, что этот заговор не удался.

Взять великий город – дело непростое, это не деревушка и не хутор. Бои в городе – одна из самых тяжелейших военных операций. Вспомним, что немцы не смогли овладеть руинами Сталинграда, а наши солдаты в 1994 году – кварталами Грозного. Но если верить шляхетской пропаганде, то Сталин

только и ждал момента, когда немцы раздавят повстанцев, чтобы сразу после этого с триумфом взять Варшаву. Однако мы ее взяли не через несколько дней или даже недель после капитуляции Бур-Коморовского, а почти через четыре (!) месяца – 18 января 1945 года. Вот сколько времени понадобилось нашим войскам, нашим штабам, нашим отставшим от фронта тылам, чтобы собрать разведданные, подтянуть резервы, выработать стратегию, по которой следует с наименьшими потерями штурмовать громадный город. Не по-шляхетски мы его брали. А по-советски. По-сталински.

В своих воспоминаниях У. Черчилль, размышляя о Варшавском восстании, подвел окончательный итог этому историческому спору:

«Имея общие границы с Польшей, Советский Союз имеет право добиться дружественного правительства. К этому обязывает, помимо прочего, кровь советского народа, обильно пролитая на полях Польши во имя ее освобождения» (книга 3. стр. 589).

Российские молодые люди во время своего знакомства с Польшей были очарованы красотой древнего Кракова, куда их привезли энтээсовские покровители: «В отличие от Варшавы городу удалось сохранить свое многовековое наследие от разрушений», «современный Краков охраняется ЮНЕСКО как памятник мировой культуры», «Вавель – величественное сооружение, небесная крепость с потрясающими саркофагами», «Краков исторический центр Речи Посполитой, культурный город, обойденный разрушениями мировых войн и катаклизмов»…

Это, как можно понять из журнального контекста, слова молодых россиян, которые радуются тому, что город Краков не был разрушен во время войны.

Но, если бы у них были честные «экскурсоводы», они должны были бы сказать, что Краков не был разрушен лишь потому, что маршал И. С. Конев, понимая мировую культурную ценность древней столицы Польши, принял решение освобождать ее без применения бомбардировочной авиации и тяжелой артиллерии. За что после войны благодарные поляки поставили Коневу памятник в Кракове. После этого можно добавить к сказанному несколько слов, которые написал бывший премьер правительства Польши, честный политик и коренной поляк Мечислав Раковский, осудивший в 90-х годах русофобию эпохи Леха Валенсы:

«Символическим актом кретинизма было свержение памятника маршалу И. Коневу и демонстративная отправка его в металлолом. Памятника человеку, который спас Краков»… Вот тогда вся историческая картинка российско-польских отношений была бы ясна нашим молодым россиянам. Глядишь, у них бы и гордости за Россию прибавилось.

А еще честный экскурсовод, показывая российским гостям династические гробницы в краковском Вавельском соборе, мог бы добавить, что когда немцы осенью 1939 года захватили Краков, то Гитлер приказал выставить к мавзолею Пилсудского, умершего в 1936 году, почетный караул в знак благодарности польскому диктатору, последовательно одобрявшему гитлеровскую внешнюю политику в тридцатые годы. Это тоже история, которую нашим молодым людям знать полезно. А то ведь восхищаются наивные русские юноши и девушки мужеством поляков: «поражает героизм и любовь поляков к своей стране, упорство польского народа во время и после мировой войны». Сказано пылко, искренне, но опять же чувства эти плохо согласуются с исторической действительностью.

Но ведь, кроме как в Польше, воевали поляки – ив Италии, в английских частях, и в составе наших войск, и в 1939 году во время немецкого блицкрига. Да, воевали. Но общая цифра погибших за родину в 1939–1945 годах польских военнослужащих – 123 тысячи человек, 0,3 % от всего населения. Советские прямые потери – около 9 млн человек. Это 5 % населения страны. Чисто германские потери – 5 млн военнослужащих – около 7 % населения. В таких роковых и страстных войнах, какой была Вторая мировая тремя десятыми процента – такой малой кровью – родину не спасешь и независимость не завоюешь. Никакие гениальные фильмы не помогут. Может быть, узнав это, наши молодые люди, посещающие Польшу, будут ценить не только «героизм поляков и любовь к своей стране, упорство польского народа», но и «героизм» и «любовь к своей стране» и «упорство» народа советского, а в первую очередь народа русского? Может быть, и поймут, почему Сталин произнес после победы свой знаменитый тост за русский народ.

Да, Польша кроме павших в борьбе потеряла во время II Мировой войны около 6 миллионов своих мирных граждан. Но случайным ли было то, что более половины из них были польскими евреями? Случайно ли то, что, когда 19 апреля 1943 года началось восстание евреев в Варшавском гетто, – ни Лондонское правительство, ни Армия Крайова пальцем не пошевельнули, чтобы хоть как-то помочь своим обреченным на смерть согражданам? Случайно ли то, что когда 23 июня 1941 года немцы перешли нашу границу в Западной Белоруссии, то местное польское население не пошло в партизаны и не подумало сопротивляться оккупантам, но тут же устроило несколько еврейских погромов своим соседям в близлежащих местечках, а 10 июля в городке Едвабне, куда сбежались все уцелевшие евреи в количестве двух тысяч, умертвило их жесточайшим образом вплоть до сожжения полутора тысяч несчастных беженцев в деревенском овине?

Случайно ли, что по свидетельству Ержи Эйнхорна, председателя нобелевского комитета по медицине, выдающегося шведского врача, освобожденного советскими солдатами из Ченстоховского гетто, польских евреев за небольшое вознаграждение охотно выдавали немцам сами поляки: «за пределами гетто полно профессиональных доносчиков-поляков, специализирующихся на распознавании евреев с… > охотой на евреев занимаются и мальчишки. Они бегут за одинокими евреями и кричат «Jude! Jude!» – чтобы немцы поняли». За каждого обнаруженного вне гетто еврея польский доносчик получал 2 кг сахара. Недаром еврейский историк М. Даймонт, размышляя о том, почему немцы создали основные лагеря для уничтожения евреев не в Западной Европе, а именно в Польше писал:

«Иначе обстояло дело в Восточной Европе. Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 млн 800 тыс. евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживающих в стране».

Обо всем этом нашим молодым россиянам никакой польский гид, конечно, ничего не расскажет.

Нынешние российские молодые люди удивляются на страницах журнала «Наш взгляд»: «Нежелание приглашать польских солдат на парад победы ни в Лондон, ни в Москву, которые проходили в 1995 году, говорит о том, как мировые державы относились к Польше».

Может быть, познакомившись с цифрами и фактами, приведенными выше, наши доверчивые тинейджеры поймут, почему две Союзные державы – США и Великобритания никогда не зачисляли Польшу в число стран-победительниц. Однако Войско Польское, сражавшееся в составе советских войск было единственной иностранной армией, которая удостоилась чести пройти по Красной площади на Парадах Победы в 1945 и 1985 годах.

* * *

Конечно, в российские молодые головы со страниц журнала «Наш взгляд» усиленно внедряется официальная шляхетская версия катынской драмы, кстати претерпевшая за последние годы существенные изменения.

Сначала катынские жертвы в польских СМИ назывались просто офицерами, что соответствовало действительности. «Уничтожение польских офицеров в 1940 г. следует назвать военным преступлением., не подлежащим прекращению за давностью («Новая Польша»).

Потом польские журналисты поняли, что «просто офицеры» – звучат с недостаточной пропагандистской силой, и в СМИ появилась другая формулировка: «интеллигенты, которые в сентябре 1939 г. надели старые мундиры, чтобы защищать Родину от нашествия гитлеровских войск, а попали в руки Сталина».

Но этого показалось мало идеологам Катынского мифа, и они выработали новый блистательный штамп, выбивающий слезу ненависти: «Были расстреляны люди, составляющие костяк польского государства: офицеры и чиновники, адвокаты и врачи, учителя и поэты. Это была хладнокровная попытка уничтожить элиту общества»

Подобную последнюю по времени версию (которая повторена в журнале «Наш взгляд» с прибавлением сословия «священников») надо, видимо, понимать так, что советские энкавэдэшники расстреливали не только офицеров, но польских учителей за то, что те обучали польских детей, врачей за то, что лечили поляков, поэтов за то, что писали стихи, священников за то, что читали проповеди в костелах. В брошюре «Историческая пропаганда России в 2006–2009 г.», изданной польским Бюро национальной безопасности, в этот «элитный список» добавлены еще и «знаменитые артисты».

Все это преследует одну цель: доказать, что весной 1940 г. в Катыни под Смоленском погиб «цвет нации». Однако есть и другие точки зрения на этот «цвет нации», на этих интеллигентов, одетых в «старые офицерские мундиры». В 1931 году в журнале «Новый мир» (№ 5–6) были опубликованы воспоминания комиссара Красной Армии еврея Я. Подольского, побывавшего в 1920—23 годах после нашей неудачной войны с Польшей в шляхетском плену. Вот отрывки из этих воспоминаний. «Помню, как на больших станциях к нашему вагону подходили господа с палками, «дамы из общества». Наиболее «подходящих» пленных вытаскивали из вагона, били и царапали, Особенным успехом пользовались евреи, с тошнотой вспоминаю, как эти звери подступали ко мне: – Жид? <…> Ужасное отмщение готовит себе шовинистическая буржуазная Польша».

Недаром 9 сентября 1921 года нарком иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин направил в польскую дипмиссию в Москве ноту, в которой на польские власти возлагались «страшная, громадная винав связи с ужасным обращением с российскими пленными» и отмечалось, что «в течение двух лет из 130 тысяч русских пленных в Польше умерло 60 тысяч».

История уничтожения наших военнопленных расстрелами, пытками, голодом, холодом, болезнями прямым образом связана с Катынской трагедией, случившейся через 20 лет после войны 1920 года. Польские историки, говоря о «цвете польского общества», расстрелянного в Катыни, ни разу не назвали нигде по имени в числе расстрелянных ни одного выдающегося «поэта», известного «врача», «знаменитого артиста», талантливого ученого. Потому что их там не было. Там были так называемые «осадники» – солдаты и офицеры, получившие в награду за победу в 1920 году над Советской Россией земли Восточных Кресов (Западную Украину и Белоруссию) для их колонизации и ополячивания населения при помощи польских судов, прокуратуры, жандармерии, военных гарнизонов, лагерной системы и т. д. В одном белорусском концлагере в Картуз-Березе в 30-е годы польские колонизаторы замучили и уничтожили несколько тысяч белорусов и евреев, сопротивлявшихся режиму Пилсудского.

Не потому ли 22 и 23 сентября 1939 г., когда Красная Армия перешла польско-советскую границу, местное население белорусского местечка Скидаля расправилось с бывшими легионерами-осадниками. Были застрелены, растерзаны и забиты в результате этой самосудной расправы 42 человека. Значит, было за что, если кроткие белорусы не выдержали. Словом совершилось то, о чем пророчествовал, комиссар Яков Подольский: «ужасное отмщение готовит себе шовинистическая буржуазная Польша»

Похожие самосуды в те же дни происходили на Западной Украине: «Местное украинское население относилось к нам весьма враждебно, – писал в своих воспоминаниях адъютант генерала Андерса Е. Климковский, – только присутствию Красной Армии мы обязаны тем, что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков».

В 2005 г. в Минске вышла книга белорусского историка Л. Криштаповича, в которой он пишет о жертвах Катыни: «Но это ведь были не просто военнопленные, а оккупанты, ибо объективно Западная Белоруссия была не польской, а оккупированной Польшей землей. И расстреляны были не польские офицеры, а оккупанты, представлявшие карательные репрессивные органы Польши на оккупированной белорусской земле».

А если посмотреть на Катынскую трагедию не только с украинской, русской и белорусской точки зрения, но и с еврейской, то глубже всех может быть об этом поразмыслил польский историк Кшиштоф Теплиц в газете «Пшогленд» от 27.11.2002 г.

«Сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни и Медном, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в «окончательном решении еврейского вопроса». Что же касается польских войсковых офицеров, то в СССР в годы Второй мировой войны они участвовали в строительстве польской армии генерала Андерса и народной Войска Польского, и внесли свою лепту в дело освобождения европейских народов от фашизма.

Достаточно вспомнить, что армия Андерса, покинувшая СССР в 1942 г., насчитывала 76 110 военнослужащих, а вместе с семьями их было 147 324 человека. А в армии Войска Польского, сражавшегося в составе советский частей под руководством 3. Берлинга, было аж около 400 тысяч солдат и офицеров, большую часть которых составляли поляки, плененные и интернированные в 1939 г. Почему же они, выжившие в нашем плену и победившие фашизм, не могут считаться элитой польского народа?

В статье Петра Мицнера «Интернированные союзники» («Новая Польша», № 2, 2005 г.) признается, что условия, в которых жили такого рода офицеры в дягилевском лагере под Рязанью, были человечными:

«Они свободно перемещались по территории лагеря, офицеров не заставляли работать, можно было устраивать концерты, шахматные турниры, действовал даже лагерный театр «Наша будка» (разумеется, с жестокой цензурой). Среди заключенных было несколько священников, которым разрешили совершать богослужения». Но почему в Катыни таких условий не было, и почему из нескольких сотен тысяч польских военнопленных, находившихся в советских лагерях было расстреляно в Катыни и, предположительно, еще в двух местах лишь несколько тысяч в то время, как геноцид предполагает максимально возможное уничтожение людей по национальному признаку? Почему другим сотням тысяч поляков была дарована свобода и доверено оружие для борьбы с Гитлером?

«Осадники», то есть польские офицеры, получившие в 20-х годах во владение земли Восточных Крессов, должны были «ополячить» и «окатоличить» новые колонии Великой Польши и рьяно взялись за дело. С их помощью с 1921 по 1936 год католики и униаты отобрали у православных общин 228 храмов и 7 монастырей, 133 православных церкви были закрыты, множество церквей взорвано. А. И. Солженицын в статье «Раскаяние и самоограничение» (1973 г.) так писал об этом варварстве: «На украинских и белорусских землях., захваченных по договору 1921 года, велась неуклонная полонизация, по-польски звучали даже православные церковные проповеди и преподавание Закона Божьего. Ив пресловутом 1937 году (!) в Польше рушили православные церкви (более ста, средь них – и Варшавский собор), арестовывали священников и прихожан».

Вкупе со своими соратниками из «силовых структур» осадники относились к коренному населению Восточных Крессов», как англосаксонские колонизаторы к северно-индейским племенам или японцы к населению оккупированного Китая в 30-х годах прошлого века. «Газета Варшавска» в 1925 г. (№ 155), выражая настроение осадников, писала: «То обстоятельство, что в XX веке может существовать в культурном государстве пространство, которое является какими-то индийскими джунглями, спокойным оазисом для всяких банд, которые ищут там прикрытия и насмехаются над всеми стараниями полиции, – заставляет сильно беспокоиться о нашей власти. Десятки людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае, разбрасывают прокламации в этом духе; бабы носят им продовольствие в лесИз всего видно, что полиция не справляется с этим движением, один выход – занять эти пущи войсками».

Польская власть, выполняя требования своей шляхты, стала на путь кровавого подавления крестьянских восстаний вооруженной силой. Газета «Речь Посполитая» в 1925 г. писала, что «если в продолжение нескольких лет не будет перемены, то мы будем иметь там (на восточных кресах) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопим его в крови, оно оторвет от нас несколько провинцийТеперь же нужно выловить все банды, нужно проследить, где им помогает местное население, и со всем этим гультайнитством расправиться коротко и без пардону. На восстание есть виселица, и больше ничего. На все тамошнее (белорусское) население сверху донизу должен упасть ужас, от которого в его жилах застынет кровь».

В 1924–1925 гг. в Западную Белоруссию были присланы крупные военные силы; были вооружены все бывшие офицеры и часть бывших солдат, в восточных кресах объявлено военное положение, введены военно-полевые суды. По всему краю свирепствовал массовый кровавый террор, производились аресты, избиения, пытки, грабежи и разрушения. Расстрелы по суду и бессудные были обычным делом. Наряду с православными храмами в Западной Белоруссии закрывались белорусские школы.

В 1919 году их было 400, в 1921 году осталось 37. Крестьянство было задавлено всяческими налогами, ему запрещалось ловить рыбу в родных озерах и реках, заготавливать лес не только на строительство, но и на дрова, даже за сбор грибов и ягод крестьянин должен был платить осадникам немалые для него деньги… И конечно же, наши катынские энкэвэдэшники при помощи местного населения знали, кто из «поэтов», «артистов» и «учителей» виноват в насаждении этих порядков.

Так что не верьте, молодые россияне, польским энтээсовцам и не повторяйте их пропагандистские штампы о том, что сталинские опричники уничтожали поляков по национальному признаку.

А то ведь в Ваших молодых головушках и так уже произошли такие мировоззренческие сдвиги, что Вам кажется, будто демократическая Польша – это земля обетованная, а Ваша родина, нынешняя Россия, страна варварская, и для жизни непригодная. Горько читать вот такие Ваши поношения родной стране и родной истории:

«За границей мы наблюдали, что-то для себя отмечали полезное, приехали в Россию и поняли, что бесполезно <…> мы идем тоталитарным режимом к «власти народа»… Всем навязывается общественное мнение, и мы с удовольствием глотаем и радуемся… мы – марионетки».

А вот это – правда. Вы – марионетки, потому что ваши польские покровители готовят вас к «цветной революции», которую они мечтают совершить на просторах России.

«Прискорбно, что мы привыкли барахтаться в своем болоте и кричать, что оно лучшее».

«Выходом из сложившейся ситуации является осознанный и полный отказ от раболепного российского менталитета».

«Выставка» облика тоталитаризма» показала изнанку истории в «светлое будущее, к которому заставляли идти. «Светлое будущее» строилось, переступая и давя тех, кто не хотел идти с ним, кому было не по пути».

«Почему у нас все совсем по-другому? Почему у нас в стране так не получается?»

«Остается загадкой, что произошло больше шестидесяти лет назад с немецким народом дай с советским тоже. Это все подлая человеческая природа».

«Хочется взять всех за шкирку и отправить в Польшу».

«Глупо доказывать, что русские самые лучшие, и кричать на каждом углу, что мы можем перекрыть газ, нефть и все прочее».

«Общественный транспорт ходит строго по расписанию. Неужели в России все это невозможно?»

«Обычная жизнь с ее удивительными чистыми улицами, опрятными газонами, аккуратно выведенными названиями площадей и улиц. Неужели в России все это невозможно?»

Вот как наши российские выпускники польской «школы меджмента» после десятидневного пребывания в Польше с телячьим восторгом восхищаются польским «комфортом», словно африканские дикари какими-нибудь побрякушками европейских колонизаторов, и брезгливо осуждают все российское. Привезли их в Освенцим, нет бы вспомнить им, что немцы во время оккупации отлавливали евреев в этот лагерь смерти по доносам поляков. Нет, мысль российской полонофилки работает в другом направлении: «Интересно, если привезти сюда молодых скинхедов, они изменят свои убеждения? Глупый вопрос, ответ самой понятен». Опять мелкий и гнусный выпад против своих сограждан. Нет бы вспомнить, что именно советские солдаты освободили Освенцим и спасли всех, кто еще там остался в живых! Нет, в Польше все прекрасно. Оказывается в Польше и нищие ведут себя, как высокородные шляхтичи: «Нам есть чему поучиться у поляковНапротив дворца, где находится офис Омбудсмена, в костеле кормят неимущих, очередь за похлебкой довольно приличная, но даже в ней люди ведут себя с достоинством». Оказывается в Польше и педерасты достойны уважения: «Два английских гея рассматривали с нами карту, крутили ее, но в итоге все нам объяснили. Вот они, джентльменские манеры!» Словом чудеса происходят с русскими людьми, после двухнедельного пребывания в Польше! Даже геи в Польше «джентльмены»! А может быть, это были «мадамы»?

«Произошло изменение сознания, разрушение стереотипов. Самое главное, что я смог осознать себя индивидуальной личностью».

Обратим внимание на последнюю фразу. Страницы журнала «Наш взгляд» пестрят подобного рода признаниями: «Я смог осознать себя», «Я много раз была в Европе», «Я верю в Школу за эту энергию», «Я возвращался из Польши», «Я хочу разумного, осмысленного будущего», Лично для меня», «Я усвоила»… Но невозможно определить ни одного из авторов этих признаний, поскольку ни под одним из них нет ни имени, ни фамилии, ни города, где проживают эти якобы реальные молодые люди. Изложение мыслей, как правило идущее от первого лица, на самом деле нигде никем не подписано, то есть является голосом анонимных туристов, чьими индивидуальными и коллективными (но опять же безымянными!) фотографиями щедро разукрашены глянцевые страницы журналов.

И лишь на последней странице обложки содержится перечень фамилий под единой шапкой: «В программе Школы и в создании этой книги принимали участие россияне:» И далее 100 фамилий подряд.

В этом-то и заключается коварство издателей этого политического гламура, чтобы невозможно было определить, кто из них является автором того или иного русофобского текста. Но по одинаковому стилю всех «путевых впечатлений и размышлений», по стандартным слащавым восхвалениям польской жизни, по антироссийским переходящим с одной страницы на другую клише, по отпечатанным как под копирку откликам на польские мифы о Варшавском восстании, о Катыни, об Армии Крайовой можно предположить, что все эти тексты созданы энтээсовскими профессиональными борзописцами. И чтобы не попасться на этом мошенничестве, они сделали их анонимными.

Но для чего вспоминать нам обо всех этих жестоких страницах нашей истории? Для чего омрачать сознание нового поколения картинами давних наших взаимных распрей?

А вот для чего. У режима братьев Качинских есть план, который заключается в том, чтобы к 70-летнему юбилею катынской трагедии посадить по всей Польше – в городских парках, пришкольных садах, на набережных ровно столько дубовых саженцев, сколько было расстреляно в Катыни благородных офицеров, знаменитых поэтов, популярных актеров, известных адвокатов, талантливых ученых, красноречивых проповедников. Цифры расстреленных разные – от 4 тысяч до 25. И это тоже тайна Катыни, требующая разгадки.

Каждому саженцу дадут имя расстрелянного элитного поляка, принадлежавшего к цвету нации. Высаживать эти молодые дубки, поливать их, ухаживать за ними должны будут школьники.

К этой всенародной акции будут привлечены и наши слушатели «Школы социального менеджмента и гражданских инициатив в Польше».

Дубовые саженцы требуют тщательного ухода, растут медленно, но зато дубы живут по несколько столетий. И наши молодые россияне должны знать, что эти посадки будут на многие века разделять наши народы, сея жолуди ненависти и зла для грядущих поколений. Каждый из этих дубов будет как дерево смерти Анчар из гениального стихотворения «полонофоба» Александра Пушкина: «и зелень мертвую ветвей и корни ядом напоила»…

А энтээсовские гиды будут приводить к этим дубам российскую молодежь с особым удовлетворением, потому что они до сих пор воюют с нашей историей и с нашим отечеством. Потому что им нужны кадры для очередной «оранжевой революции» на Вашей Родине. Чтобы не быть голословными, мы предлагаем россиянам, прошедшим идеологическую «Школу» НТС, прочитать нынешний призыв одного из его членов: «В подполье мы вели борьбу за очищение сознания людей от коммунистической пелены. Но увы., пользуясь нашими принципами., бывшие коммунисты (Собчак, Ельцин, Путин и пр.) подменили духовное освобождение людей на «приватизацию» в свои карманы. В итоге идеология осталась коммунистическая, но вот перераспределение народных богатств – бандитским… Вот и приходится нам жить в уголовном государстве с отточенной карательной системой тоталитарного СССР. Что мы можем сделать? Нас и так не много осталось. Но власть имущие не учли одного… Нам нечего терять… Наш дух (быть может, в отличие от телесного здоровья) силен… И кто может гарантировать, если кому-то из нас предложат быть «живой бомбой» или (если руки еще могут крепко держать приклад) снайпером – мы ОТКАЖЕМСЯ? Скорее всего НАОБОРОТ. Так что все, кто остался от прежнего НТС, – помните об этом!!!» (комментарий, опубликованный 5 сентября 2009 года на сайте «Народно-трудовой союз российских солидаристов: «За Россию»).


Истоки катынской лжи

Материалы «круглого стола» по теме «Катынская трагедия: правовые и политические аспекты», проведенного 19 апреля 2010 года в Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации.

(Выступления участников «круглого стола» даются в авторской редакции.)


УЧАСТНИКИ «КРУГЛОГО СТОЛА»:

Илюхин Виктор Иванович – депутат Государственной Думы РФ, заслуженный юрист РФ, доктор права., профессор;

Жуков Юрий Николаевич – ведущий научный сотрудник Института истории РАН, доктор исторических наук;

Куняев Станислав Юрьевич – писатель, главный редактор журнала «Современник»;

Плотников Алексей Юрьевич – доктор исторических наук, профессор Московского института международного бизнеса при Всероссийской академии внешней торговли;

Швед Владислав Николаевич – политолог, писатель;

Мухин Юрий Игнатьевич – политолог, писатель;

Габовский Сергей Иванович – полковник юстиции в отставке, в 1989—1997 гг. работник Главной военной прокуратуры;

Крук Виктор Михайлович – генерал-майор юстиции, в 7992—1999 гг. помощник заместителя Генерального прокурора – Главного военного прокурора;

Лучин Виктор Осипович – судья Конституционного Суда РФ в отставке, доктор юридических наук;

Осадчий Иван Павлович – координатор КПРФ в Конституционном Суде РФ доктор исторических наук;

Лукьянов Анатолий Иванович – профессор МГУ, доктор юридических наук, в 1990–1991 гг. Председатель Верховного Совета СССР;

Зимонин Вячеслав Петрович – доктор исторических наук, профессор;

Кириллин Александр Валентинович – генерал-майор запаса, кандидат исторических наук, начальник управления Министерства обороны по увековечиванию памяти погибших при защите Отечества;

Колесник Александр Николаевич, доктор исторических наук;

Стрыгин Сергей Эмильевич– историк, координатор международного проекта «Правда о Катыни»;

Сахаров Валентин Александрович – доктор исторических наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова.


Илюхин В.И., ведущий заседания «круглого стола», заслуженный юрист РФ, доктор права, профессор:

Еще раз добрый день, уважаемые товарищи, уважаемые друзья, коллеги! Я хотел бы сказать, что за «круглый стол» мы приглашали как сторонников польской версии, версии о расстреле пленных польских офицеров сотрудниками НКВД СССР, так и сторонников совершенно иной, другой версии – версии расстрела польских офицеров немцами в 1941 году после оккупации ими Смоленской области.

Мы пытались сделать это осознанно, дабы в этом споре, в этой дискуссии постараться установить истину и продвинуться вперед в исследованиях. Но наши оппоненты не явились.

На пленарном заседании Государственной Думы мы уже заявили о том, что необходимо создать парламентскую комиссию по выяснению всех обстоятельств гибели польских офицеров, и не только польских офицеров. Судьбы 120 тысяч красноармейцев, попавших в плен к полякам в 1920 году и потом бесследно исчезнувших там, тоже волнуют нас. Приводятся цифры от 30 до 86 тысяч красноармейцев, сгинувших в польском плену.

Настораживает то, что польская сторона фактически не получает какого-либо должного отпора на официальном уровне относительно той версии, которую она сегодня навязала. Навязала не только у себя. Навязала здесь, в России, и пытается навязать всему миру, утверждая, что именно Советский Союз повинен в расстреле польских офицеров.

Вы знаете, какие последствия может таить в себе подобное утверждение. Сегодня несколько десятков исков родственников расстрелянных польских офицеров находятся на рассмотрении в европейских судах. Это первая ласточка.

Есть данные, и можно с уверенностью констатировать, что Польша предъявит иски к России как правопреемнице Советского Союз, за уничтожение, как там утверждается, цвета польской нации – 21 тысячи польских офицеров. И этот иск ни мало ни много потянет более чем на 100 миллиардов долларов. Это большая сумма. Это тяжелая сумма. Но самое-то главное заключается в том, насколько она будет обоснованной, справедливой и правомерной.

Тревожит позиция председателя нашего правительства Владимира Владимировича Путина, на мой взгляд, глубоко не изучившего документы, материалы, связанные именно с Катынской трагедией, но уже неоднократно извинявшегося перед поляками за расстрел их офицеров.

Я не буду говорить о позиции Горбачева. Если исходить из его интервью, которое он давал не так давно, то он вообще ни одного документа не видел и даже эту так называемую секретную папку не открывал ни разу. И все выводы, которые он сделал, основаны на записке бывшего заведующего отделом ЦК КПСС Фалина Валентина Михайловича, который вдруг усомнился в выводах советской комиссии Бурденко, работавшей под Смоленском в 1944 году по эксгумации трупов поляков, и заявил о том, что, дескать, скорее всего поляков расстреляли Советы.

Я должен сказать, что благодаря специалистам, искренним патриотам нашего Отечества – а здесь и Станислав Юрьевич Куняев, и Юрий Николаевич Жуков, и Сергей Эмильевич Стрыгин (я всех не буду перечислять), – мы на сегодняшний день имеем достаточно убедительные аргументы о несостоятельности версии о советском расстреле польских офицеров, она, эта версия, опровергается многими доказательствами, историческими фактами.

Известно, что в 1939 году, после возвращения СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, в плен Красной Армии попало несколько сотен тысяч польских военнослужащих, жандармов, полицейских, надзирателей тюрем и т. д. Большая часть из них, в первую очередь рекруты из крестьян, нижнего сословия, были тут же освобождены.

Другие потом были направлены в польскую армию под командованием Андерса. Часть пленных была подвергнута наказанию, в том числе и расстрелу.

Однако здесь надо разобраться по количеству и личностям расстрелянных. Расстреливали тех, кто зверствовал в отношении населения оккупированной Польшей территории Западной Украины, Западной Белоруссии, а оккупация длилась 20 лет. Это первый момент.

Те лица, которые зверствовали в отношении плененных красноармейцев, те поляки, которые, будучи в нашем плену, пытались поднять мятеж, нападали на наших солдат, совершали другие преступления – да, их тоже расстреляли. Есть пояснения или воспоминания Кагановича, бывшего члена Политбюро ВКП(б), который называет цифру расстрелянных примерно в 3 тысячи 200 человек. Она близка к истине.

Меня как юриста, бывшего руководителя Главного следственного управления Генеральной прокуратуры Советского Союза настораживает именно тот подсчет жертв, расстрелянных польских офицеров, который провела Главная военная прокуратура.

Вы посмотрите, комиссия Бурденко провела исследование примерно около тысячи трупов. Главная военная прокуратура в ходе предварительного расследования провела вскрытие тоже в пределах тысячи человек. Если верить данным немецкой стороны, то немцы в 1943 году за полутора суток, или за полтора световых дня, провели эксгумацию 4 тысяч трупов, что вообще-то нереально. Но если соединить 4 тысячи и еще 2 тысячи, получается 6 тысяч. И тут возникает вопрос: «А где все остальные?» Откуда потерпевших, по выводам следствия, набралось на 21 тысячу человек? Я почему об этом говорю как специалист, как профессионал? До тех пор, пока нет трупа, очень сложно или вовсе невозможно говорить о смерти человека. Тем более что огромное количество плененных польских офицеров мы направляли в армию Андерса. Большое количество польских офицеров, как говорится, просто растворилось.

Польской стороне, казалось бы, чего еще надо? Извинился один президент, второй, третий президент. Чего вы еще хотите? Нет, опять там поднимают эту проблему, и сегодня ставится вопрос так, что расстрел польских офицеров надо признать геноцидом, преступлением против человечества. Но вот с этим уж невозможно согласиться.

Кое-кто с польской стороны просто заигрался. Видимо,

В. Путин исходит из того, что не следует сегодня осложнять отношения с руководством Польши, чтобы там не препятствовали в прокладке российского нефте– и газопровода по дну Балтийского моря. Но я не знаю, как можно торговаться на этом? Как можно торговать объективностью истории, авторитетом нашего Отечества? Поэтому мы вас и пригласили для того, чтобы еще раз обменяться мнениями, найти общие точки видения на обстоятельства гибели польских офицеров.

Я вам должен сказать, что здесь есть представители Главной военной прокуратуры, которые непосредственно имели отношение к расследованию уголовного дела. Я рад приветствовать здесь Лучина Виктора Осиповича, члена Конституционного Суда в отставке. Вы знаете, что ельцинская команда в начале 90-х годов пыталась в Конституционном Суде вменить в вину КПСС расстрел польских офицеров. И вот я бы просил Виктора Осиповича чуть-чуть позже осветить и этот момент.

Я думаю (мы это обсуждали предварительно), что сначала заслушаем два содоклада, два основных выступления – Юрия Николаевича Жукова и Станислава Юрьевича Куняева. Один историк, доктор исторических наук, профессор. Другой известный писатель. Оба занимаются катынской проблемой долгие годы. А как дальше мы будем работать, уже по ходу нашего «круглого стола» сориентируемся.

Участников нашего «круглого стола» буду представлять перед выступлением.

Я не думаю, что нам необходимо будет принимать какой-то документ сразу же по результатам этого «круглого стола». Давайте еще раз осмыслим все сказанное, а потом подумаем о каком-то обобщенном документе. Все выступления будут фиксироваться видеокамерой, будет вестись и стенограмма нашего «круглого стола».

Отмечу, что здесь находятся представители прессы. Мы не делали эту встречу закрытой. Еще раз благодарю всех, кто явился сегодня к нам. Давайте, начнем работу. Нет возражений?


Куняев С Ю., писатель, главный редактор журнала «Современник»:

Листаешь польскую прессу последнего десятилетия, и такое впечатление складывается, что вся страна, весь народ ждет не дождется очередного юбилея Катынских событий, что лишь катынский допинг объединяет все польское общество – правых и левых, старых и малых, католиков и атеистов, поляков и евреев – в одно целое.

Каждый год в Варшавском королевском замке проходит Катынская конференция. Постоянно работает с новыми публикациями Институт национальной памяти. Кипит издательская деятельность. Союз катынских семей постоянно выступает со всяческими ультиматумами.

Вот несколько цитат из польских СМИ, которые я собирал последние годы:

«В 65-годовщину катынского преступления сенат призвал российские власти в соответствии с международным законодательством признать катынский расстрел актом геноцида» («Новая Польша», № 5). «Можно было бы созвать и Нюрнберг» («Новая Польша», № 2).

Следующее. «В вопросах компенсации важную роль может сыграть Европейский Союз по правам человека в Страсбурге» («Новая Польша», № 2).

Следующая цитата: «Поляки (отнюдь не историки. —

С.К.) в стремлении назвать поименно каждую жертву преступных репрессий неутомимы». И это лишь малая часть из той россыпи высказываний, которую я могу цитировать долго.

Венцом катынского пропагандистского шабаша было награждение в год 60-летия нашей Победы, пять лет тому назад, президентом Польши А. Квасьневским архитектора перестройки А. Яковлева, главного архивиста ельцинской эпохи Р. Пихоя, главных историков по катынскому делу Н. Лебедеву и В. Парсаданову, работавших на польскую версию и на польские гранты.

Сначала катынские жертвы в польских СМИ назывались просто офицерами, что соответствовало действительности. Цитирую: «Уничтожение польских офицеров в 1940 году следует назвать военным преступлением, не подлежащим прекращению за давностью».

Потом польские идеологи поняли, что просто «офицеры» звучит с недостаточной пропагандистской силой, и в СМИ появилась другая формулировка, цитирую: «Интеллигенты, которые в сентябре 1939 года надели старые мундиры, чтобы защищать родину от нашествия гитлеровских войск, и попали в руки Сталина».

Но это показалось мало идеологам катынского мифа, и они выработали новый штамп, выбивающий слезу ненависти: «Были расстреляны люди, составляющие костяк польского государства: офицеры, чиновники, адвокаты, врачи, учителя и поэты. Это была хладнокровная попытка уничтожить элиту общества».

В брошюре «Историческая пропаганда России в 2006–2009 годах», недавно изданной Польским бюро национальной безопасности, в этот элитный список добавлены еще и знаменитые артисты.

Причем ни одной фамилии ни одного знаменитого артиста, ни одного поэта, ни одного учителя, научного работника там нет. Все только в общих чертах. Все это преследует одну цель – доказать, что весной 1940 года в Катыни под Смоленском погиб цвет нации. Однако есть и другие точки зрения на этот цвет нации, на этих интеллигентов, одетых в старые офицерские мундиры.

В 1931 году в журнале «Новый мир» № 5–6 были опубликованы воспоминания комиссара Красной Армии Якова Подольского, побывавшего в 1920–1923 годах после нашей неудачной войны в шляхетском плену. Вот отрывки из этих воспоминаний. Он еврей по национальности.

Цитирую: «Распахнулась дверь. С криком и ругательствами вошли несколько унтеров.

– Жид? – с остервенелой злобой бросил мне один полячек.

– Нет.

– А кто есть?..

– Татарин, – сказал я, быстро учтя органические особенности, роднящие мусульман с евреями.

– Жид проклятый, – послышался его жирный баритон по соседству со мной, он дошел до еврея-красноармейца. Хрястнуло несколько ударов.

Помню, как на больших станциях к нашему вагону подходили господа с палками. Дамы из общества наиболее подходящих, в кавычках, пленных вытаскивали из вагона, били и царапали. Особенным успехом пользовались евреи.

С тошнотой вспоминаю, как эти звери подступали ко мне. Ужасное отмщение готовит себе шовинистическая буржуазная Польша».

Вот это все написано и напечатано у нас в журнале «Новый мир» почти за 10 лет до Катыни.

Еще из воспоминаний Подольского, просто цитаты: «При мне засекли двух солдат, парней, пойманных в соседней деревне. В лагере начался голод, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерни.

Ночью по нужде выходить опасались. Часовые подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака. Оскорбление начальства стоило жизни не одной сотне наших военнопленных. Вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в Россию приходится двое похороненных в Польше».

Вот какой была польская элита, со слов Подольского, в 20—30-е годы.

Катынское дело в конце ноября 2009 года перешло под международную юрисдикцию. Это обусловлено тем, что Европейский суд принял к рассмотрению иски семей польских военнопленных офицеров, расстрелянных в Катыни.

Учитывая невероятную поспешность, с которой Европейский суд начал рассматривать иски поляков, весьма вероятно, что оглашение вердикта по этим искам будет приурочено к 65-годовщине Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Боль от катастрофы с самолетом затихнет, но иски все равно останутся. И на них надо будет отвечать, изучив все белые и темные пятна Катыни, иначе мы не защитим наши национальные интересы. Мелочей в Катынском деле нет. В нем важно все. Вспомним недавний фильм Вайды «Катынь»… Вайда выступал потом, после этого фильма, а я думал, какой великий фильм «Пепел и алмаз» он сделал при тоталитарном режиме в Польше и какой бездарный фильм он сделал сегодня, в свободной, абсолютно демократической Польше, когда ему было позволено снять все, что угодно…

Илюхин В.И.: За большие правительственные деньги!

Куняев С.Ю.: Да, да, конечно. Обсуждая фильм Вайды «Катынь», эксперты от Михалкова до Косачева, там был еще академик Чубарьян, по-моему, изумлялись одному: почему и за что расстреляли польских военнопленных? Но, не ответив на этот вопрос, нельзя разгадать загадку Катыни. И пришли к тому, что тупая сталинская машина косила всех без разбору, кого попало, – вот они согласились с этой примитивной формулировкой. Эта точка зрения пошла от крупнейших политических ренегатов нашей истории – от Горбачева, Ельцина, Яковлева.

Путин, выступавший 7 апреля в Катыни, углубил эту версию, заявив, что Сталин, проигравший в 1920 году поход на Варшаву, через 20 лет отомстил полякам катынским расстрелом за свое поражение. Мне рассказали, я до сих пор этого не знал. Я сейчас своими словами пересказываю такое наивное признание Владимира Владимировича.

Но плохие у него советники, потому что Сталин был членом Военного совета на другом фронте, не на том фронте, который наступал на Варшаву, и упрекал в легкомыслии руководство войск, рвавшихся к Варшаве. Вот я цитирую сталинские выступления из газет 1920 года: «Я считаю неуместным похвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей. Одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о марше на Варшаву, другие не довольствуются обороной нашей республики от вражеского нападения и горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на красной советской Варшаве. В самой категорической форме я должен заявить, что без напряжения всех сил в тылу и на фронте мы не сможем выйти победителями. В тылу наших войск появился новый союзник Польши – Врангель, который грозит взорвать с тыла плоды наших побед над поляками. Смешно поэтому говорить о марше на Варшаву». Это из статей, напечатанных в июне и в июле 1920 года в «Правде» и в харьковской газете «Сталинский коммунист».

Это было предупреждение Сталина Тухачевскому, Путне, Каменеву, Корку, Мархлевскому, Смилге и Троцкому в том числе, указывавшему в те же дни июля 1920 года в директиве, читаю отрывок из директивы Троцкого: «Необходимо принять меры к тому, чтобы всесторонне обеспечить наше быстрое и энергичное продвижение вперед, на плечах отступающих польских белогвардейских войск». Плохие советники по истории у Владимира Владимировича Путина.

Советские войска потерпели поражение. Мы это знаем. В плен попало от 120 до 150 тысяч красноармейцев.

И тут после Рижского мира 1921 года начинается история, в которой, помимо трагедии советских военнопленных в польском плену, начинается трагедия оккупированных Польшей западных областей Украины и Белоруссии, напрямую связанная в будущем с катынской трагедией.

Путин в катынской речи 7 апреля приравнял польскую катынскую драму к Соловкам, к насильственной коллективизации, к магаданским рвам – словом, ко всем преступлениям сталинского режима, это его слова. Но такой примитивный взгляд на историю недопустим для крупного политика.

Катынская драма начинается с того, что земли Западной Украины и Западной Белоруссии были отданы польским государством победителям в войне 1919–1921 годов как колонии второй республики. Западные белорусы и украинцы, попав под власть Польши, развернули в первые годы оккупации 1921–1925 годов настоящую партизанскую войну с колонизаторами. По польским архивным данным, на оккупированных землях лишь в 1922 году произошло в разных местах 878 восстаний против панского засилья.

Осадники, то есть польские военные, получившие после победы над Россией в 1920 году во владение земли сходных кресов (так назывались западные области), должны были ополячить и окатоличить новые колонии великой Польши. Они с помощью карательных частей, прокуратуры, жандармерии и лагерно-тюремных структур рьяно взялись за это дело. С их помощью с 1921-го по 1936 год католики и униаты отобрали у православных общин 228 храмов, семь монастырей, 133 православные церкви были закрыты, немало церквей было взорвано!

Александр Солженицын, не самый большой сторонник советской власти, в 1973 году в статье «Раскаяние и самоограничение» так писал об этом антиправославном варварстве оккупантов: «На украинских и белорусских землях, захваченных по договору 1921 года, велась неуклонная полонизация, по-польски звучали даже православные церковные проповеди и преподавание Закона Божьего. И в пресловутом 1937-м в Польше рушили православные церкви, более ста, среди них и Варшавский собор, арестовывали священников и прихожан».

В 1919 году в Западной Белоруссии было 400 национальных школ, в 1921 году осталось только 37. Крестьянство сразу же было задавлено непосильными налогами, ему запрещалось ловить рыбу в родных водоемах, заготавливать лес в родных местах. А чтобы местное простонародье не восставало, в 1932 году в карательный кодекс специально была введена статья, звучавшая так: кто стремится лишить польское государство независимости (а эта идея все время жила и на Западной Украине, и в Западной Белоруссии) или оторвать часть его территории, подлежит наказанию тюрьмой не менее десяти лет или вечной тюрьмой, или смертью; кто насильно стремится изменить государственный строй Польши, подлежит наказанию – не менее десяти лет или вечной тюрьмой.

Вот такие изменения пришлось в Уголовный кодекс второй республики – государство Пилсудского – вводить. Конечно же, насильственная колонизация вызывала отпор коренного населения. В ответ польские хозяева требовали виселицы, крови. Газета «Речь Посполита» в 1925 году писала, цитирую: «Если в продолжении нескольких лет не будет перемены., то мы будем иметь там, на восточных крессах, всеобщее вооруженное восстание. На восстание есть виселица – и больше ничего. На все тамошнее белорусское население сверху донизу должен упасть ужас, от которого в его жилах застынет кровь». Цитата заканчивается. Это официальная польская газета, одна из крупнейших, «Речь Посполита».

Недобросовестные историки сейчас забывают, что за 20 лет политической и партизанской борьбы, забастовок, демонстраций, больших и малых бунтов, стычек с полицией, карательных экспедиций в сходных кресах, причем с применением армии (целые кавалерийские дивизии туда были направлены) были убиты сотни белорусов, украинцев и евреев, боровшихся за свои социальные и национальные права. Тысячи были заключены в Березо-Картузовский концентрационный лагерь, особенно много среди них было коммунистов и руководителей крестьянского движения «Громада».

Украинских националистов заключали в свой лагерь, это лагерь «Билля Подлясна» на Западной Украине. Военные полевые суды работали, не переставая, демонстрации расстреливались в городе Лиде, в городе Гродно очень легко и просто. Погромы непокорных деревень тоже были в те времена обычным делом, особенно в Белоруссии.

Вот почему население сходных крессов с радостью приветствовало освободительный для них поход Красной Армии 17 сентября 1939 года. И в сегодняшней Белоруссии, между прочим, до сих пор сильно общественное мнение, требующее, чтобы 17 сентября – день воссоединения расчлененного в 1921 году белорусского народа – стал государственным праздником республики.

Ненависть белорусов к польским осадникам, будущим жертвам Катыни, в сентябре 1939 года была такова, что как только рухнула польская колониально-полицейская система в западных крессах, наступило неотвратимое возмездие. Вот один из примеров.

22 и 23 сентября местное население местечка Скидаля расправилось с бывшими легионерами-осадниками, были застрелены, растерзаны и забиты в результате этой самосудной расправы 42 человека. Значит, было за что, если кроткие белорусы не выдержали.

Вот что пишет современный белорусский историк Леонид Криштопович в исследовании «Великий подвиг народа» (Минск, 2005): «Западная Белоруссия была не польской, а оккупированной Польшей землей, и расстреляны были не польские офицеры, а оккупанты, представляющие карательные и репрессивные органы Польши на оккупированной белорусской земле». И дальше, переходя к еврейской теме, Криштопович пишет: «Как справедливо отмечает польский историк Кшиштов Теплиц, сегодня о польских полицейских говорят, что многие из них были злодейски убиты в Катыни, но не говорят, что те, кто туда не попал, помогали гитлеровцам в окончательном решении еврейского вопроса» – это цитата из Кшиштова Теплица, напечатанная в «Новой Польше», по-моему, в 2002 году, в № 4.

На Западной Украине была очень похожая ситуация. 20 сентября 1939 года начальник политуправления PKK Мехлис в донесении писал Сталину: «Польские офицеры, потеряв армию, стараются сдаться нам по двум мотивам: они опасаются попасть в плен к немцам, во-первых, и, во-вторых, как огня боятся украинских крестьян и населения, которое активизируется с приходом Красной Армии и расправляется с польскими офицерами. Дошло до того, что польские офицеры просили увеличить часть охраняющих их как пленных бойцов, чтобы избежать возможной расправы с ними населения».

Из воспоминаний адъютанта генерала Андерса Климантовского: «Только присутствию Красной Армии мы обязаны тем, что в это время не дошло до крупных погромов или массовой резни поляков».

25 сентября 1939 года рядовых солдат-поляков освободили, офицеров взяли под стражу. Всего в плен было взято около двухсот тысяч офицеров (цифры разные, трудно о них судить, больше всего я встречал именно эту цифру), из которых потом 70 тысяч вошло в армию Андерса, а более ста тысяч – в армию полковника Берлинга. Но из этих вот двухсот тысяч четыре тысячи, два процента, были действительно отобраны и расстреляны. Наверное, с этим надо согласиться. Но слово «геноцид», на чем настаивают поляки, предполагает уничтожение людей по национальному признаку, а в Катыни были приговорены к расстрелу не поэты и ученые, не знаменитые артисты, а в соответствии с советскими законами польские военные преступники, причастные к уничтожению пленных советских красноармейцев, карательной колонизации коренного населения западных крессов, к участию в жандармских и полицейских операциях, к деятельности военно-полевых судов и концлагерей.

Другое дело, что они все это вершили по законам польского буржуазно-фашистского государства, а судили их по законам государства советского. Насколько это допустимо, пусть в этом разбираются юристы.

И еще несколько слов. Да, я всегда говорил о возможности подделки документов, да, документы действительно всегда можно подделать, особенно в наше время, с нашей техникой. Но невозможно переделать причинно-следственную канву происшедшего. Вот почему польские офицеры были расстреляны немецкими пистолетами и немецкие пули остались в их головах? Это факт, который не смогла скрыть или извратить даже германская сторона во время раскопок 1943 года. Но для чего наши энкавэдэшники, если это они расстреливали, в марте 1940 года всадили в польские затылки именно немецкие пули? Ответ у русофобов один – чтобы свалить это преступление на немцев. Но для этого наши тупые палачи должны были за 13 месяцев до начала войны предвидеть, что на первом этапе мы будем терпеть жестокое поражение, сдадим Смоленск, немцы оккупируют район Катыни и будут там долго хозяйничать. И появится прекрасная возможность списать расстрел на немцев, но для этого их надо будет разгромить сначала под Москвой, а потом под Сталинградом, потом вернуться в Смоленск и, торжествуя, что наш гениальный план удался, вскрыть могилы и объявить на весь мир, что в затылках у поляков немецкие пули. Но это же абсурдная ситуация, которую представить себе невозможно. И для того, чтобы ее защитить, защитники геббельсовской версии позже придумали аргумент, что, мол, перед войной мы закупили специально для НКВД партию немецких «вальтеров», потому что, как пишет «Новая Польша», наши револьверы не выдерживали и выходили из строя во время репрессий НКВД.

Но есть одна мелочь: руки у расстрелянных были связаны бумажной бечевкой, которая производилась только в Германии. Что, наши тупые палачи закупили у немцев заодно и бумажную бечевку, чтобы замести следы? Между прочим, у нас были пеньковые шпагаты, и они были много крепче.

В сентябре 2009 года Бюро национальной безопасности Польши издало любопытный труд под названием «Историческая пропаганда России в 2004–2005 годах». В предисловии к английскому и русскому изданию глава Бюро национальной безопасности Александр Щегло пишет, что настоящий доклад будет способствовать развитию дискуссий о будущем взаимоотношении Запада с Российской Федерацией.

Как они хотели развивать дискуссию, не знаю, потому что все мифы о пакте Молотова – Риббентропа, о варшавском восстании, о Катыни и о благородстве солдат и офицеров Армии Крайовой там повторены в абсолютно нетленном виде. И при первом же чтении документа, сочиненного в недрах БНБ, в глаза бросается измышление о том, что историк Наталья Нарочницкая, цитирую: «…была депутатом Думы от шовинистической Либерально-демократической партии России Владимира Жириновского». По-моему, она никогда в ней не была.

Это вроде мелочи, но таком уровне – это же правительство, Бюро национальной безопасности…

И еще, цитирую: «Каждый второй неофашист в мире проживает на территории России». Каждый второй неофашист. Как они подсчитали, этого я не знаю, но это – официальная фраза.

И третье, касающееся В. Илюхина: «А депутат Госдумы Илюхин, – представитель военно-промышленного комплекса, вас так называют, – прославился своими антисемитскими взглядами». Цитирую буквально.

Александр Щегло, который писал этот документ (во всяком случае, эта большая брошюра в почти 50–60 страниц, переведенная на английский и русский языки, за его подписью), погиб в авиакатастрофе под Смоленском. Да простит Господь его грехи вольные и невольные… Но, пока мы будем лгать друг другу, катынский трупный яд будет отравлять и русские, и польские души, а отравителей находится очень много.

И в заключение. В «Коммерсанте» от 12 апреля читаю: «В этом проклятом русском лесу сгорел русский самолет с поляками, летевшими почтить память других поляков, расстрелянных русскими в этом лесу 70 лет назад». Это

написал журналист, к сожалению, с русской фамилией, входящий в так называемый президентский пул журналистского сообщества. Пока о наших русско-польских отношениях будут писать такие журналисты, мира между Россией и Польшей не будет, отечественные клеветники подлее и, может быть, гораздо опаснее зарубежных фальсификаторов.


Вместо заключения Из писем Василия Белова

В.Белов – Ст. Куняеву


Дорогой Станислав Юрьевич!

Спасибо за книгу о Польше[15]. Нужно немедленно ее переиздать, да тиражом побольше[16], пусть евреи и шляхтичи вопят и визжат… Книга великолепна, научно доказательна, и в этой почти академической доказательности главное её достоинство. Молодчага, «пан» Станислав! Умеешь не только спиннингом действовать, но писательским вострым пером. Ура, ура, ура… Почти как Шафаревич. Кстати, где статья или хотя бы маленькая рецензия на «3-х тысячелетнюю загадку»? Хоть бы подал голос С.Н. Семанов или Толя Ланщиков, или… Чего им бояться в таких-то годах? Господь не прощает подобного молчания.

Впрочем, я и о себе так же думаю, как о всех прочих насчет Бога-то… Написать бы о Гаврилине[17], а потом бы написал я и о Шафаревиче, и о тебе, пан Станислав. Да-с. Только Бондаренке я бы не поручал это дело. Подумайте с Сашей Казинцевым двумя головами, но поспешая. Время уходит…

Да, а чего ж вы не тиснули мою статейку о нашем мелосе? Печатали вы не о мелосе, а о роке, это совсем, совсем иное. Да и о роке не грех бы и повторить, эта зараза клопиная так живуча…[18]

Глядите сами… Я твою книжку экономлю и еще не все прочитал. Подключил бы посильнее Пушкина-то! Гоголь и Пушкин подсобляют друг дружке, вспомнил Полтаву, Мазепу и Кочубея с ума сошла от этого «лыцаря». Мазепу я имею в виду.

…Его усы белее снега,
А на твоих засохла кровь. —

говорит она пану Мазепе.

Кланяюсь. Христос с тобой, Стасик! И с Рождеством. Мы еще поработаем… Будь здоров к Новому году!

Белов.


9. XII.2002


В.Белов – Ст. Куняеву

Дорогой Станислав Юрьевич!

Поздравляю с прекрасной публикацией, напечатанной в № 10 2005 г. журнала «Наш современник»[19].

Материал великолепен как по названию, так и по содержанию, защищающему честь русского народа и русского государства. Спасибо, что защитил журнал и твою книгу о Польше, о действиях государства в годы последней войны с немцами. Преклоняюсь перед твоим публицистическим даром. До свидания.

В.Белов


Библиография

Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10-ти томах. М., изд-во АН СССР, 1958.

Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 6-ти томах. М., Худ. лит., 1978.

Толстой Л. Н. Собрание сочинений в 22-х томах. М., Худ. лит., 1980.

Блок А. А. Собрание сочинений в 12-ти томах. Изд-во писателей в Ленинграде, 1932 год.

Мицкевич Адам. Собрание сочинений в 5-ти томах. М., ГИХЛ, 1952.

Герцен А. И. Былое и думы. М., Худ. лит., 1982.

Чаадаев П. Я. Собрание сочинений в 2-х томах. М., 1913–1914.

Леонтьев К. Н. Собрание сочинений в 9-ти томах. М., 1912.

Печерин В. С. Замогильные записки. М., Мир, 1932.

Записки Станислава Немоевского. М., 1907.

Вяземский П. А. Записные книжки.

Булгарин Фаддей. Воспоминания. М., Захаров, 2001.

Еврейская энциклопедия. Брокгауз и Ефрон. 1912.

Мандельштам О. Э. Сочинения в 2-х томах. М., Худ. лит., 1990.

Кожинов В. В. Тютчев. М., Молодая гвардия, 1988.

Кожинов В. В. Великое творчество. Великая победа. М., Воениздат, 1999.

Самойлов Д. С. Перебирая наши даты. М., Вагриус, 2000.

Самойлов Д. С. Равноденствие. М., ГИХЛ, 1972.

Слуцкий Б. А. Теперь Освенцим часто снится мне. Журн. «Нева», С.-Петербург, 1994.

Кривицкий А. Ю. Мужские беседы. М., Современник, 1986.

Тучкова-Огарева Н. А. Воспоминания. Academia. Ленинград, 1929.

Карамзин Н. М. История государства Российского. Аронов А. Первая жизнь. М., Правда, 1989.

Санников Г. Большая охота. М., Олма Пресс, 2002. Заславский Д. Поляки в Киеве в 1920 году. Былое, Петроград, 1922.

Костырченко Г. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М., 2001.

СССР и Польша. Механизм подчинения. 1944–1949. М., 1995.

Владислав Андерс. Без последней главы. Иностранная л-ра, 1990. № 11–12.

АдибековГ. Коминформ и послевоенная Европа. М., 1994.

Галич А. Я. Генеральная репетиция. М., Советский писатель, 1991.

Мухин Ю. И. Катынский детектив. М., Светотон, 1995. Яжборовская И. С., Яблоков А. Ю., Парсаданова В. С. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., РОСПЭН, 2001.

Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. М., Вече, 2001.

Филатов В. И. Славянский саркофаг. М., Молодая гвардия, 1995.

Поляки и русские: взаимопонимание и взаимонепонимание. М., Индрик, 2001.

Аннинский Л. А. Русский плюс. М., Алгоритм, 2001. Попов А. Пора проснуться! Белград, 1937.

Карнер Стефан. Архипелаг ГУПВИ. Вена – Мюнхен, 1995.

Журнал «Новая Польша», 2001–2010 гг.

Журнал «Новый мир», 1931, № 5, 6.

Журнал «Русский дом», 1998, № 3.

Польская газетная периодика 2000–2010 гг.

Российская газетная периодика 1998–2010 гг.


Примечания


1

Какой восхитительный эпитет! – Ст. К.

(обратно)


2

Увеселительный сад в Париже.

(обратно)


3

Откровения бл. Анджелы. Пер. Л. П. Карсавина. М., 1918, с. 95, 100 и мн. др.

(обратно)


4

Там же, с. 137, 140, 151, 152. Я не привожу (да было бы и странно подробно заниматься этим здесь) массы других фактов, типичных для католической мистики. Материалы, относящиеся к Терезе, Мехтильде, Гертруде и пр., очень выразительны в этом отношении. Замечу, кроме того, что я привел несколько цитат не только не из самого яркого, что можно было бы привести, но даже и не из среднего. Приводить самое яркое и кощунственно, и противно. (Примечание А. Ф. Лосева.)

(обратно)


5

Сочинения еп. Игнатия Брянчанинова. СПб., 1905.

(обратно)


6

Русский историк из первой эмиграции Б. Пушкарев в своем учебнике, изданном в США в пятидесятые годы, писал: «В 1863 году в Польше и в Литве вспыхнуло открытое восстание (причем в Варшаве, при ночном нападении на казармы, было перебито много спящих русских солдат)».

(обратно)


7

В послевоенные времена в калужском парке культуры какой-нибудь подросток, бывало, начинал приставать к взрослому человеку: деньги выпрашивал, либо закурить, либо предлагал убраться с танцев. Обиженный возмущается и «отшивает» наглеца. Тут-то выходят «из тени» несколько ребят постарше, поигрывая кулаками. «Ты что малолетку обижаешь?!» Такой вот агрессивной «малолеткой» была всегда Польша по отношению к России. Провоцировала драку, надеясь то на заступничество Ватикана, то на Францию в 1830 году, то на Тройственный союз в 1863-м, то на «западные демократии» в середине 30-х, то на Черчилля в конце войны, но коварный Запад всегда предавал ее.

(обратно)


8

Цифру эту и польские и советские власти утаивали, и правильно делали. Слишком уж она неприятна была для нашей общей идеологии. Ну а поляков в лагерях для военнопленных вермахта могло быть и больше за счет тех, кто был расстрелян в Катыни. Многие из них наверняка бы пополнили ряды немецко-фашистских войск.

(обратно)


9

«Постановлением ГКО от 16 августа 1941 г. предписывалось НКВД СССР при освобождении из лагеря польских военнопленных и интернированных выдавать единовременную денежную помощь: генералам – по 10 тысяч, полковникам – по 5 тысяч, подполковникам и майорам – 3 тысячи, остальным офицерам – 2 тысячи, младшему командному и рядовому составу – по 500 рублей. 500 рублей – это месячная зарплата высококвалифицированного московского рабочего того времени» (В. Филатов. Славянский саркофаг. М., 1995).

(обратно)


10

Лжедмитрий I в обязательстве, данном полякам 25 мая 1604 года за их помощь ему, клялся «строить монастыри и церкви латинской веры, свободно исповедуя сию веру, которую мы и сами приняли с твердым намерением ввести оную во всем государстве Московском» (цитирую по «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина).

(обратно)


11

«Возмездие» было написано Блоком незадолго до Первой мировой войны. А когда война разразилась и для участия в сражениях против русских войск Ю. Пилсудский стал создавать в Галиции польские легионы «Стржелец» («Стрелок») под австро-германским командованием, то поэт Осип Мандельштам, продолжая российско-державную, антипольскую, пушкинскую ноту, прозвеневшую в «Бородинской годовщине» и «Клеветникам России», написал и напечатал осенью 1914 года в патриотическом журнале «Нива» примечательное стихотворение с абсолютно пушкинскими интонациями:

Поляки! Я не вижу смысла
 В безумном подвиге стрелков:
Иль ворон заклюет орлов?
Иль потечет обратно Висла?
Или снега не будут больше
Зимою покрывать ковыль?
Или о Габсбургов костыль
Пристало опираться Польше?
А ты, славянская комета,
В своем блужданье вековом
Рассыпалась чужим огнем,
Сообщница чужого света!

Любопытно, что стихотворение называется «POLACI!», а не «ПОЛЯКИ», что на первый взгляд было бы естественнее. Но, думаю, поэт своим лингвистическим чутьем угадал, что «поляки» – это народ, а «POLACI!» – шляхта, показушную экзальтированность которой он изящно обозначил восклицательным знаком в конце слова. Правда, этим стихотворением Осип Эмильевич вывел себя, подобно Пушкину и другим крупнейшим людям русской культуры, из «интеллигенции», что, впрочем, не мешает ему и сегодня быть любимцем польских издателей, литературоведов, историков и прочих интеллектуальных русофобов. И еще: возможно, что для Мандельштама смысловая разница слов «polaci» и «поляки» была приблизительно такая же, как в словах «жиды» и «евреи».

(обратно)


12

Из документального сборника «СССР и Польша. Механизм подчинения 1944–1949 г.». М., 1995.

(обратно)


13

Улица в Варшаве. (Прим. Блока)

(обратно)


14

Осенью 1855 года Мицкевич приехал в Стамбул, где занялся вербовкой евреев в легион для войны с Россией в Крыму. Вскоре он умер от лихорадки.

(обратно)


15

Книга «Шляхта и мы» вышла отдельным изданием в «Нашем современнике» в 2002 году.

(обратно)


16

Переиздания книги состоялись в 2003 и 2005 годах прежним тиражом 2000 экземпляров.

(обратно)


17

Повесть о композиторе Валерии Гаврилине «Голос, рожденный под Вологдой» была напечатана в № 9 «Нашего современника» за 2004 год.

(обратно)


18

Редакция ждала от Василия Белова книгу о Валерии Гаврилине и не хотела предварять ее отдельными отрывками.

(обратно)


19

Имеется в виду статья С. Куняева «Вы мне надоели».

(обратно)

Оглавление

  • Часть I
  •   Польское имя
  •   Побежденные презирали победителей…
  •   Является ли Пушкин русским интеллигентом?
  •   Адам Мицкевич и Константин Леонтьев
  •   Генерал с саблей и вождь с трубкой
  •   «Каждый, к сожаленью, волен…»
  •   Холокост по велению сердца
  •   «Стыдно, пан Помяновский!..»
  •   От Курбского до Чухонцева
  •   Директива Бермана и судьба Гомулки
  •   «Жидовская водка»
  •   Приложения
  • Часть II
  •   Что говорил Пилсудский
  •   Фашиствующая Польша
  •   «Стоящие с оружием у ноги…»
  •   «Берег левый, берег правый…»
  •   От Волыни до Катыни
  •   Катынский психоз
  •   От Версаля до Ялты
  •   «Гильотинированный чувашский народ»
  • Часть III
  •   Истерика пана Помяновского
  •   Ще не сгинели польские мифы…
  •   Ядовитые желуди
  •   Истоки катынской лжи
  • Вместо заключения Из писем Василия Белова
  • Библиография
  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно