Власть в Древней Руси. X

П. П. Толочко
Власть в Древней Руси. X–XIII века

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предложенная вниманию читателей книга является результатом многолетних обращений автора к проблеме древнерусской государственности и состоит из серии очерков, посвященных основным институтам власти на Руси X–XIII вв. По каждому исследуемому здесь вопросу имеется обширная литература, поскольку тема эта принадлежит к числу наиболее обсуждаемых в отечественной историографии.

Начало специальному историко-юридическому ее изучению положил в 60-е годы XIX в. В. И. Сергеевич. В конце XIX в. — начале XX в. ей посвятили обстоятельные монографические работы Н. П. Павлов-Сильванский, И. А. Линниченко, М. Ф. Владимирский-Буданов, М. А. Дьяконов, А. Е. Пресняков. В советское время древнерусские властные институты исследовались С. В. Юшковым, Б. Д. Грековым, М. Н. Тихомировым, Б. А. Рыбаковым, В. Т. Пашуто, В. Л. Яниным, В. А. Кучкиным, И. Я. Фрояновым, автором этих строк и другими историками. Не исчез интерес к этой теме и в новое время, свидетельством чему явились публикации монографий и статей М. Б. Свердлова, Н. Ф. Котляра, А. П. Толочко, Т. Л. Вилкул, П. В. Лукина, Ю. Гранберга, В. М. Рычки, А. С. Щавелёва.

Приходится однако констатировать, что, несмотря на большое число работ, проблема древнерусской государственности так и не получила адекватного разрешения. Суждения историков оказались не только разноречивы между собой, но, нередко, и внутренне противоречивы. Сказанное относится как к пониманию социальной природы отдельных властных институтов, так и древнерусской государственности в целом. Для одних Русь X–XIII вв. полноценное сословно-классовое государство, для других — общинно-родовое образование.

Одним из первых, кто подверг сомнению государственный статус Руси, был С. М. Соловьев. Отметив, что государственному быту в восточнославянском обществе предшествовал родовой, он полагал, что их смена произошла только начиная с XII в. По существу, близких взглядов придерживалось и большинство историков древнерусского права конца XIX — начала XX в. В советское время преобладало представление о феодальной социально-экономической природе Руси X–XIII вв. Исключение представлял И. Я. Фроянов, по существу, повторивший выводы историков XIX в. об общинно-народоправном характере власти на Руси.

Недавно сомнения в существовании государства Киевская Русь высказали российские историки И. Н. Данилевский и В. Д. Назаров в «Очерках истории России».^[1] На полном серьезе они поставили на обсуждение вопрос: можно ли считать Киевскую русь государством? Ответов предложили два.

Первый: Если принимать за основу классическое марксистское определение государства, то Киевскую Русь считать таковым невозможно. Прежде всего, будто бы, потому, что ее общество разделялось не на классы, а только на сословия или социальные страты. Кроме того, еще и потому, что трудно говорить об экономическом господстве определенной группы в древнерусском обществе.

Второй: При очень большом желании (авторы не уточнили чьем) Киевскую Русь можно называть государством. Но при одном непременном условии. Если придерживаться мягкого определения государства и не настаивать на том, что для признания его существования необходима четкая классовая структура общества, единые границы, язык, культура, этнос, экономическое и правовое пространство.^[2]

Из сказанного видно, что авторы смешали понятия — государства, как юридически правового института, и государства, как административно-территориального образования. Первое, без единых границ, экономического и правового пространства, немыслимо. Второе, без единых этноса, языка, культуры и даже четкой классовой структуры общества существовать может, хотя Русь и не являлась примером такого многоязычного и мультикультурного образования.

Свои сомнения в государственном статусе Руси авторы поддержали авторитетом В. И. Сергеевича, согласно которому, наша древность, будто бы, не знала целостного государства, но имела дело с множеством небольших государств. Это, далеко не безусловное утверждение, подвигло авторов на рассуждения о том, что право князя или веча (надо думать, киевских) не распространялось на всю территорию. Русь разделялась на ряд небольших территорий, в каждой из которых могли действовать свои законы и свои «аппараты насилия».^[3]

Что касается законов, то, наверное, могли. Если бы создавались в каждой из этих небольших территорий. Но авторы должны же знать, что в Киевской Руси действовала «Русская Правда», совершенствовавшаяся и пополнявшаяся в продолжении всей древнерусской истории, как единый общерусский юридический кодекс.^[4] «Аппараты насилия» действительно были в каждой земле-княжестве, но, во-первых, не всегда независимые от центра, а, во-вторых, это не обеспечивало им суверенного государственного статуса.

Удивительно, что названные авторы очерков, как и их предшественники, чьими идеями они и вдохновились, не увидели смысловой парадоксальности утверждений об отсутствии на Руси единого государства и одновременном существовании многих небольших государств. В первом случае государственность отрицается, во втором — признается. Но с юридической точки зрения совершенно неважно было ли на Руси одно большое государство или несколько малых. Принципиальным является здесь признание наличия русской государственности, которая была не некоей метафизической абстракцией, но вполне конкретным политическим институтом, состоящим из целого ряда властных структур.

Признание юридического статуса целого с неизбежностью обуславливает признание такого же статуса и составляющих его частей. Между тем, во многих исследованиях эта логика нарушена. В одних признается древнерусская государственность и отрицается институциональный характер органов, без которых она немыслима. В других, наоборот, утверждается их институциональность и отрицается наличие государства.

Исследования историков русского права XIX — нач. XX в., как и некоторых современных авторов, показывают, что они как бы абстрагированы от времени, явления которого объясняют. Прошлое меряется завышенными мерками, иногда чуть ли не современной государственной практики. Но такой подход или, выражаясь словами А. Е. Преснякова, такое «подведение древней жизни под понятия нашего времени», заведомо неисторично и некорректно. Конечно, властные институты в Древней Руси еще не обрели юридически четких учрежденческих форм, однако были достаточно структурированными, чтобы обеспечивать управление огромной страной.

Верховным правителем страны (земли-княжества) был князь, обладавший законодательной и исполнительной властью. В своей деятельности он опирался на разветвленный административный аппарат, куда входили воевода, тысяцкий, посадник, тиун, дворский, городник, сотские и десятские, стольник, мечник и др. чиновники. При князе функционировала дума (совет), состоявшая из наиболее авторитетных бояр. Кроме того, важными органами власти на Руси были княжеские съезды и вечевые собрания.

В свое время, М. А. Дьяконов, отвечая на сакраментальный вопрос — была ли Русь государством? — пришел к положительному выводу. Существенными признаками государства, согласно ему, были три элемента: совокупность населения, образующего общественный союз; власть, стоящая во главе общественного союза; и территория, занятая данным населением.^[5]

Определенно, это не исчерпывающий перечень признаков, однако вполне достаточен для того, чтобы считать Древнюю Русь государственным образованием. При всей внешней аморфности ее политических институтов, они оказались способными не только сообщить восточнославянскому общественному союзу внутренний юридически регламентированный распорядок жизни, не только очертить его территориальные пределы и защитить их, но и поддерживать межгосударственные отношения, в том числе договорные, династически-брачные, церковные.

Глава 1
Князь

Проблема характера княжеской власти в Древней Руси постоянно обсуждалась в исторических исследованиях. В дореволюционной историографии преобладало мнение, идущее от В. О. Ключевского, что русский князь являлся чуть ли не наемным слугой вечевой общины земли. Правда, высказывались и другие суждения, в которых княжеское начало противопоставлялось общинному. Согласно А. Д. Градовскому, призвание князей было реакцией против общинного быта. Князь должен был заменить общину, как политический организм и вытеснить ее из политической сферы.^[6]

В. И. Сергеевич также видел в факте призвания варяжских князей решительные последствия для всей Русской земли, положившие начало особой породе людей, которые в силу своего происхождения от призванного князя считались способными к отправлению высшей судебной и правительственной деятельности.^[7] В более поздних своих работах он склонялся к отождествлению княжеской власти с народной, хотя и не был последователен в этом своем убеждении. Ему принадлежит также тезис, что политический строй Древней Руси характеризовался «смешанной формой правления, в котором участвуют два элемента, а именно: монархический в лице князя и народный в лице веча».^[8]

Представителем веча и общины считали князя Н. И. Костомаров и Ф. И. Леонтович,^[9] а М. А. Дьяконов полагал, что отношения к князю покоились преимущественно на взаимном доверии, степенью которого определялись и подробности условий в заключаемых, при занятии стола, договорах князей с населением земли. В составе государственной власти каждого княжения князь занимал существенно иное положение. Он был представителем власти в земле и в его компетенцию входили все вопросы внешней и внутренней государственной жизни страны. Княжеская власть, согласно историку, была столь исконным и столь же повсеместным институтом как и вече. У отдельных славянских племен «княжения» упоминаются задолго до призвания Рюриковичей. Вслед за В. И. Сергеевичем, он подчеркивал, что князь был необходимым элементом государственной власти всех русских земель и ни одна из них (даже и Новгородская) не могла обойтись без него. Те редкие моменты в жизни той или иной земли, когда там не было князя, изображены современниками как бедственные и опасные для целости страны.^[10]

В представлении А. Е. Преснякова высокое положение древнерусского князя обусловлено двумя обстоятельствами. С одной стороны необходимостью защиты страны от внешних врагов и охраны внутреннего мира, в чем проявлялась роль князя, как народной власти. С другой стороны — особым его положением в системе общественных отношений, ставящих его не только во главе обычно правового уклада народных общин, но и вне их, в сфере особого княжого права. Положение князя могло определяться в его рядах с вечем, однако, кроме Новгорода, содержание таких договоров, как думал А. Е. Пресняков, не сильно стесняло свободу князей. Нет никакого намека на то, чтобы вне новгородского севера население принимало на себя задачу определять общественное положение князя. Князья сами его строили, создавая и свое особое княжое право внутри волости. Оно развивалось и окрепло, прежде всего, в области княжого быта и княжого частного хозяйства, служа цементом для здания общественного положения князя, его социальной силы, восторжествовавшей над вечевыми общинами.^[11]

В отличие от В. И. Сергеевича и М. А. Дьяконова, А. Е. Пресняков не видел в княжеской власти государствообразующего начала и на уровне земли. «Не развившись до государственного властвования в отдельных волостях, в частности и Киевской, — утверждал он, княжая власть не могла стать той силой, которая создала бы единое русское государство, преодолев раздельность княжого владения и все нараставшую обособленность русских земель».^[12]

Больше единства в вопросе о социальном характере княжеской власти наблюдается в историографии советского периода. После исследования, осуществленного Б. Д. Грековым, практически все историки были согласны в том, что княжеский институт олицетворял власть знати, а не общины. Это не самодержец, но представитель правящей знати. Последняя признавала над собою власть великого князя и в своих собственных интересах разделяла с ним власть. Функции князя в области законодательства, управления страной и суда, по мнению историка, еще больше подчеркивают значение его власти в политическом строе Древнерусского государства.^[13]

М. Н. Тихомиров, уделивший особое внимание княжеской власти в городе и утверждавший, что именно «княж двор» был центральным местом политической и административной жизни города, тем не менее большую роль отводил ремесленникам и купцам, представлявшим сплоченную группу горожан, осознававших свое значение и ограничивавших роль князя. Как ему казалось, горожане в своей борьбе за городские вольности стремились сажать к себе на стол только угодных им князей, часто вмешивались в междукняжеские отношения и не считались с княжеским старейшинством.^[14]

В целом, в историографии советского периода княжеская власть рассматривалась с позиции сословно-классовой ее сущности и считалась институтом феодальной государственности. Соответственно и русский князь представлялся как феодальный государь.

Особое мнение о социальной роли и общественном положении князя в советское время высказал И. Я. Фроянов. Нельзя сказать, чтобы оно было совершенно оригинальным, чем-то, чего не знала отечественная историография XIX в., но определенно не созвучным выводам большинства современных ему историков. В его представлении древнерусский князь не феодальный правитель страны или княжества, обладавший широкой законодательной и исполнительной властью, а такой себе патриарх, слуга народа, заботившийся исключительно об его интересах. Считать князей X–XI вв. раннефеодальными монархами, как ему представляется, невозможно прежде всего потому, что Русь в это время, как, впрочем, и в XII–XIII вв. к феодализму еще не пришла. Поэтому русские князья кажутся ему сродни вождям героической эпохи доклассового общества. Они предводительствуют в дружине, лично участвуют в сражениях, входят в договорные отношения с народным собранием и превращаются «в известном смысле в общинную власть, призванную блюсти интересы местного общества».^[15]

И. Я. Фроянов упрекает тех исследователей, которые полагали, что князь олицетворял власть древнерусской знати и стоял на страже ее интересов. Свое несогласие с этим положением советской историографии он облек в такую форму, пользуясь которой можно доказать, что забота об интересах народа являлась одной из важнейших функций и монархов нового времени. «Князья Руси XI–XII вв., — утверждает И. Я. Фроянов, — властвовали во имя интересов знати. Но вместе с тем они правили и во благо народа».^[16]

Ну, разумеется. Но разве это особенность только древнерусского княжеского правления? И разве можно на этом основании видеть в князьях представителей общинной власти?

Обстоятельный анализ социальной природы княжеской власти на Руси, а также различных ее форм — старейшинства, отчины, дуумвирата, коллективного сюзеренитета, родового или семейного владения и др. — содержится в специальной монографии А. П. Толочко. После книги А. Е. Преснякова «Княжое право в древней Руси» это наиболее обстоятельное исследование этой темы. Автор представил достаточно реалистичную картину эволюции княжеской власти. Она не была линейной и одномерной. В продолжении всей древнерусской истории различные ее формы находились в определенном диалектическом взаимодействии, хотя на разных этапах их место в жизни страны определялось конкретными условиями ее социально-экономического развития и правовыми традициями княжего рода, как общего суверена всего государственного пространства.^[17]

Значительное место княжеской власти в жизни Древнерусского государства уделено в содержательной монографии М. Б. Свердлова «Домонгольская Русь». К сожалению, тематическая ее всеохватность не позволила автору исследовать эту проблему с одинаковой полнотой, многие ее аспекты поданы в очерково-историографическом виде, что неизбежно привело к зависимости авторской позиции от выводов предшественников. И, тем не менее, общая схема эволюции государственного строя Руси, как целостной социально-политической системы, представляется вполне корректной.^[18]

В данной главе не предполагается исследования всего обширного спектра властных полномочий князя и его места в эволюции государственного строя Руси. Здесь нас больше интересует институт князя в системе управленческой власти. В том числе его социальная природа. Была ли она общинной и вечевой, как это представлялось многим историкам XIX в., или же сословно-классовой, как полагали историки XX в.

Как известно, княжеская власть на Руси в том виде, в каком ее зафиксировали летописцы, считается внешним по отношению к восточнославянскому обществу элементом, и уже поэтому, как будто, не может рассматриваться через общинную призму. Но приглашение варяжских князей вовсе не свидетельствует о том, что до этого восточные славяне вообще не знали такой формы правления. Известия о славянских вождях или князьях догосударственного периода имеются в отечественных и зарубежных письменных источниках и поэтому отрицать происхождение княжеской власти в среде восточных славян также не приходится.

Но одно дело генезис явления, а другое его развитая форма. Что касается княжеского института, такая определенно имела место уже с конца IX в. И неважно, была ли Русь в это время сословно-классовым организмом или общинно-племенным. Важно, что образовалось обширное восточнославянское объединение с центром в Киеве и оно нуждалось в определенной системе власти и управления. И такая сравнительно быстро сформировалась. Сначала в ее симбиозной княжеско-племенной форме, а затем, после реформ Ольги, Святослава и Владимира, и в княжеско-родовой.

И, конечно же, киевские князья в это раннее время меньше всего зависели от общины. В летописи на этот счет нет и малейшего намека. Ни в одном летописном сообщении о военных походах князей, будь-то на Византию, Болгарию или же на своих восточнославянских соплеменников, ничего не говорится о том, что князья выполняли поручение общины. Князья могли интересоваться ее мнением через совет с городскими старейшинами, как это было при обсуждении вопроса о принятии новой религии, но решение принимали сами. Иногда, как в случае с походами Святослава, община (точнее, те же старейшины), могла быть недовольна действиями князя, но оказать влияние на его решения была не в состоянии. Выслушав упрек киевлян, — «ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ»,^[19] — Святослав вновь пошел на Дунай, собрав для этого многотысячную армию воев.

Согласно С. В. Юшкову, правительственные функции первых Рюриковичей не отличались особой сложностью. Правда, принявшись их перечислять, исследователь по существу, сам же и возразил себе. Среди них он назвал организацию военных ополчений, установление и взимание дани с подчиненных племен, реализацию товаров на внешних рынках. При этом, отметил и тенденции к усложнению этих функций, которые достаточно отчетливо обозначились, будто бы, со второй половины X в. Одну из них он видел в стремлении Ольги установить связи с Византией и принять христианство.^[20]

Но в этом стремлении Ольги нового было не так много. Разве не этой же тенденцией характеризовалась деятельность ее предшественников? Уже Олег предпринял поход на Византию не с целью элементарного грабежа, а чтобы «построить мир и положити ряд межи Русью и Грекы»,^[21] другими словами, заключить с мировой империей договор о торгово-экономических отношениях. Аналогичную задачу решал и Игорь, стремившийся «створити любовь съ сам

П. П. Толочко Власть в Древней Руси. X–XIII века

ПРЕДИСЛОВИЕ

Глава 1 Князь

П. П. Толочко
Власть в Древней Руси. X–XIII века

Глава 1
Князь