Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Джилл Болти Тейлор
Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом

Эта книга посвящается Джи-Джи.

Спасибо тебе, мама, за то, что ты помогла мне вылечиться.

Мне повезло родиться твоей дочерью, это главное.

А еще эта книга посвящается памяти Ниа. Нет другой такой любви, как собачья любовь.

Благодарности

Буду глубоко благодарна тебе, читатель, если ты поделишься тем, что я здесь расскажу, с родными и близкими, которым это может быть важно. Я надеюсь, что моя книга попадет в руки тем, кто в ней нуждается, и полагаюсь на твою помощь.

Я исполнена признательности замечательной команде, способствовавшей успеху этой книги, особенно моему менеджеру Кэтрин Доминго, моему литературному агенту и доверенному лицу Эллен Стифлер, а также душевным и трудолюбивым людям из издательства Viking Press издательского дома Penguin Group: Клэр Ферраро, Уэнди Вулф, Аллессандре Лузарди, Кэролин Коулберн, Луизе Брейверман, Хэлу Фессендену, Манише Чакраварти и Анне Стернофф. Спасибо вам за то, что помогли мне донести мой рассказ до читателей!

Введение
Сердце к сердцу, мозг к мозгу

У всякого мозга есть своя история, есть она и у моего. Десять лет назад я работала в Гарвардской медицинской школе, где занималась исследованиями и учила молодых специалистов науке о человеческом мозге. Но 10 декабря 1996 года мне самой был преподан урок. Утром того дня левое полушарие моего мозга поразила редкая разновидность инсульта. У меня в голове внезапно началось обширное кровоизлияние, связанное с невыявленным врожденным пороком. В течение четырех часов, пролетевших очень быстро, перед моим взором пытливого нейроанатома (специалиста по анатомии мозга) развернулась картина полной утраты способности собственной психики обрабатывать информацию. Ближе к полудню я уже не могла ни ходить, ни разговаривать, ни читать, ни писать, ни предаваться воспоминаниям. Свернувшись в крошечный шарик, я чувствовала, как мой дух сдается перед лицом смерти, и мне, конечно, не могло прийти в голову, что когда-нибудь я смогу поделиться своей историей.

Книга «Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом» — это хронология сошествия в бездну безмолвия, где сущность бытия погрузилась в глубокий душевный покой. Университетские знания переплетены в этой книге с собственным жизненным опытом и той наукой, которой он мне стал. Насколько мне известно, это первое подробное описание истории болезни и полного выздоровления, составленное нейроанатомом, перенесшим тяжелое кровоизлияние в мозг. Сознание того, что эти слова наконец дойдут до многих и, возможно, принесут пользу, вызывает трепет.

Самое сильное из моих чувств — это чувство благодарности за жизнь и тот праздник, которым она для меня стала. В самом начале лечения я находила в себе силы переносить муки восстановления лишь благодаря замечательным людям и их беззаветной любви. Я уже много лет покорно служу этому делу благодаря одной молодой женщине, обратившейся ко мне в отчаянии, пытаясь понять, почему ее мать, умершая от инсульта, не позвонила по номеру 911. А также благодаря одному пожилому человеку, тяготившемуся мыслями об ужасных страданиях, которые перенесла его жена, пребывая в коме, закончившейся смертью. Я оставалась прикованной к своему компьютеру (моя верная собака Ниа сидела у меня на коленях) ради многих людей, которые в заботах о больных звонили мне, чтобы получить наставления и надежду. Я не оставляла эту работу ради тех семисот тысяч представителей нашего общества, которые переносят инсульт ежегодно, а также ради их родных и близких. Даже если всего один человек, прочитав главу «Утро инсульта», заметит у себя симптомы инсульта и как можно скорее позовет на помощь, уже это с лихвой вознаградит меня за мой десятилетний труд.

Эту книгу можно условно разделить на четыре части. Первая, «Жизнь Джилл до инсульта», знакомит вас со мной, какой я была до того, как мой мозг «отключился от сети». Я рассказываю, почему стала нейробиологом, и кратко описываю свою университетскую карьеру, интерес к общественной работе и собственные изыскания. У меня была насыщенная жизнь. Я работала нейробиологом в Гарварде, заседала в совете Национального объединения по борьбе с психическими заболеваниями и разъезжала по стране в роли Поющего Ученого. За этим очень кратким рассказом о себе следует небольшой рассказ о науке, который должен помочь вам понять, что происходило в моем мозгу на биологическом уровне в то утро, когда у меня случился инсульт.

Если вам доводилось задумываться над тем, что чувствует человек во время кровоизлияния в мозг, вас наверняка заинтересует раздел, открывающийся главой «Утро инсульта». В этой части вам предстоит проделать весьма необычную экскурсию, увидев глазами ученого, как одна за другой деградировали мои когнитивные способности. Я расскажу вам о тех когнитивных нарушениях, которые я испытывала по мере распространения кровоизлияния в мозгу, и о биологических процессах, лежащих в их основе. Должна сказать, что, будучи нейроанатомом, во время инсульта я узнала о своем мозге и его работе не меньше, чем за все годы занятий наукой. Ближе к полудню того дня мое сознание стало воспринимать меня как единое целое с вселенной. С тех пор я поняла, как в свете анатомии мозга может возникать мистический или метафизический опыт.

Если вы знаете кого-нибудь, кто перенес инсульт или какую-то другую форму мозговой травмы, вы сможете почерпнуть немало ценных сведений из глав, посвященных моему восстановлению. В них я рассказываю об этом в хронологическом порядке и даю больше пятидесяти советов, касающихся того, что мне было нужно (или не нужно) для полного выздоровления. Эти советы («Как помочь восстановлению») для удобства еще раз перечислены в конце книги. Надеюсь, что вы поделитесь полученными сведениями со всеми, кому они могут пригодиться.

В последней части, которая открывается главой «Мой инсульт был мне наукой», я формулирую то, что перенесенный инсульт рассказал мне о моем мозге. Дочитав до этой главы, вы поймете, что на самом деле моя книга не совсем об инсульте. Вернее будет сказать, что эта книга о том, чему меня научила перенесенная травма. Это книга о красоте и стойкости человеческого мозга, связанных с его врожденной способностью постоянно приспосабливаться к различным переменам и восстанавливать утраченные функции, а также об истории погружения моего мозга в сознание правого полушария, где я обрела глубокий душевный покой. Мне удалось восстановить сознание левого полушария, чтобы помогать другим обретать такой же покой даже без всякого инсульта! Надеюсь, вам понравится мой рассказ.

Глава 1
Жизнь Джилл до инсульта

По образованию и по профессии я нейроанатом. Я выросла в городе Терре-Хот, Индиана. У одного из моих братьев, который старше меня всего на полтора года, была диагностирована шизофрения. Ему официально поставили этот диагноз в возрасте тридцати одного года, но очевидные признаки психического расстройства проявлялись за много лет до того. Когда мы были детьми, он воспринимал окружающую действительность и вел себя совсем не так, как я. В итоге у меня с раннего возраста пробудился интерес к человеческому мозгу. Я задумывалась, как могло случиться, что мы с братом, оказавшись в одной и той же ситуации, можем вынести из нее совершенно разные представления о том, что произошло. Эти различия в нашем восприятии реальности, обработке полученных сведений и реакции на них побудили меня стать ученым-нейробиологом.

Моя студенческая жизнь началась в конце 1970-х в Индианском университете в Блумингтоне. Опыт общения с братом пробудил во мне жажду разобраться в том, что считается нормой на нейробиологическом уровне. В то время нейробиология была еще такой молодой дисциплиной, что этот предмет не входил в число специализаций, которые можно было выбрать в Индианском университете. Я узнавала о человеческом мозге все, что могла, изучая одновременно физиологическую психологию и биологию человека.

С первой настоящей работой в сфере научной медицины мне, как выяснилось, удивительно повезло. Меня взяли лаборанткой в Центр медицинского образования Терре-Хота — филиал Школы медицины Индианского университета, расположенный на территории кампуса Университета штата Индиана. Ровно половину времени я проводила в медицинской лаборатории топографической анатомии человека, а половину — в научно-исследовательской лаборатории нейроанатомии. На два года я с головой ушла в работу, связанную с медицинским образованием и благодаря наставничеству доктора Роберта Мерфи влюбилась в анатомирование человеческого тела.

Не получая степени магистра, следующие шесть лет я оставалась аспиранткой отделения биологии Университета штата Индиана. Основные курсы, которые я прошла, были включены в программу первого года обучения медицинской школы, а моей исследовательской специальностью была нейроанатомия, которой я занималась под руководством доктора Уильяма Андерсона. В 1991 году я получила докторскую степень и почувствовала себя достаточно компетентной, чтобы вести курсы «Топографическая анатомия человека», «Нейроанатомия человека» и «Гистология» на уровне медицинской школы.

В 1988 году, в период моей работы и обучения в Терре-Хоте, брату официально поставили диагноз «шизофрения». В биологическом плане мой брат — самое близкое мне существо во вселенной. Я хотела понять, почему я могу брать свои мечты, связывать их с реальностью и стремиться к их осуществлению, а он не может. Чем его мозг отличается от моего, из-за чего мой брат не способен связывать свои мечты с повседневной реальностью, так что они становятся бредом? Больше всего я хотела заниматься именно исследованиями шизофрении.

После того как я получила докторскую степень в Университете штата Индиана, мне предложили постдокторскую исследовательскую ставку на отделении нейробиологии Гарвардской медицинской школы. В течение двух лет я работала у доктора Роджера Тутелла над локализацией так называемой зоны МТ, расположенной в той части зрительной коры головного мозга, которая отвечает за отслеживание движений. Этот проект заинтересовал меня тем, что у значительной части людей с диагнозом «шизофрения» проявляются аномалии в движении глаз при наблюдении за движущимися телами. После того как я помогла Роджеру анатомическим путем установить местоположение зоны МТ в человеческом мозгу^[1], я по зову сердца перевелась на отделение психиатрии Гарвардской медицинской школы. Я хотела работать в лаборатории доктора Франсин Бенес в больнице МакЛейна. Доктор Бенес — специалист с мировым именем по связанным с шизофренией патологоанатомическим исследованиям человеческого мозга. Я считала, что работа у нее позволит мне внести вклад в дело помощи людям, страдающим от того же психического расстройства, что и мой брат.

В 1993 году за неделю до того, как я начала работать в новой должности в больнице МакЛейна, мы с моим отцом Хэлом вылетели в Майами, чтобы посетить ежегодную конференцию NAMI — Национального объединения по борьбе с психическими заболеваниями (National Alliance on Mental Illness)^[2]. Хэл, отошедший от дел англиканский священник, имевший степень доктора философии по консультативной психологии, всю жизнь боролся за социальную справедливость. Нам обоим хотелось побывать на этой конференции, чтобы побольше узнать о NAMI и о том, что мы могли бы сделать для объединения наших усилий. NAMI - крупнейшая общественная организация, созданная для улучшения жизни людей, страдающих серьезными психическими заболеваниями. В то время в NAMI состояли члены примерно 40 тыс. семей, у родственников которых были диагностированы те или иные расстройства психики. Сегодня число таких семей в NAMI составляет уже 220 тыс. Национальная организация NAMI защищает подобные семьи на федеральном уровне, а организации штатов - на уровне отдельных штатов. Кроме того, существует еще более 1100 разбросанных по стране локальных филиалов NAMI, занимающихся поддержкой, просвещением и защитой семей психически больных на местном уровне.

Эта поездка в Майами изменила мою жизнь. На конференции NAMI присутствовало около полутора тысяч человек - родителей, братьев и сестер, детей, внуков и самих пациентов, у которых были диагностированы тяжелые психические заболевания. Они собрались, чтобы обсудить проблемы поддержки, просвещения, защиты и исследований, связанных с такими заболеваниями. Пока я не познакомилась с другими братьями и сестрами психических больных, я не осознавала, как сильно болезнь моего брата повлияла на мою жизнь. За эти несколько дней я нашла большую семью, понимавшую боль, которую я испытывала в связи с тем, что шизофрения отняла у меня брата. Они понимали и борьбу моей семьи за то, чтобы помочь ему получить доступ к качественному лечению. Они сами совместно и организованно боролись против социальной несправедливости и предубеждений, связанных с психическими заболеваниями. Они были вооружены образовательными программами, посвященными биологической природе заболеваний. Не менее важным было и то, что они сплотились с учеными-нейробиологами, чтобы помогать в поисках средств лечения. Я чувствовала, что оказалась в нужное время в нужном месте. Я была и сестрой больного, и ученым и страстно желала помогать таким людям, как мой брат. Я всей душой ощутила, что нашла не только дело, достойное моих усилий, но и собственную большую семью.

На следующей неделе после съезда в Майами я пришла в больницу МакЛейна воодушевленной, полной энтузиазма и готовой приступить к новой работе в лаборатории структурной нейробиологии - научно-исследовательском подразделении, которым руководила доктор Франсин Бенес. Мне страшно не терпелось начать патологоанатомические исследования биологических основ шизофрении. Франсин, которую я любя называю королевой шизофрении, - удивительная исследовательница. Даже простое наблюдение за ходом ее мыслей, за тем, как она работает с материалом и как составляет единую картину из полученных результатов, приводило меня в восторг. Возможность стать свидетельницей ее творческого подхода к планированию экспериментов, а также настойчивости, точности и эффективности, с которыми она руководила исследовательской лабораторией, была для меня настоящим подарком судьбы. Именно о такой работе я и мечтала. Изучение мозга людей, которым был поставлен диагноз «шизофрения», давало мне ощущение, что я занимаюсь именно тем, чем нужно.

Однако в первый же день на новой работе Франсин вылила на меня ушат холодной воды, сообщив, что в связи с нечастыми случаями предоставления мозга умерших психических больных на научные нужды по их завещаниям или их семьями возник постоянный дефицит мозговой ткани для патологоанатомических исследований. Я не верила своим ушам. Только что я провела несколько дней на съезде национальной организации NAMI вместе с сотнями представителей других семей, у членов которых были диагностированы тяжелые психические заболевания. Доктор Лью Джадд, бывший директор Национального института психического здоровья, вел пленарное заседание по научно-исследовательским вопросам, где несколько ведущих ученых представили результаты своих работ. Семьи членов NAMI обожают узнавать новые научные данные и делиться ими, поэтому мне казалось невероятным, что передаваемых для исследований образцов мозговой ткани может не хватать. Я решила, что проблема лишь в недостаточной информированности. Я считала, что, стоит семьям из NAMI узнать, что тканей для исследований не хватает, они тут же развернут в рамках организации кампанию в поддержку завещания мозга для науки, и проблема будет решена.

В следующем, 1994 году меня избрали в совет директоров национальной организации NAMI. Возможность служить этой замечательной организации приводила меня в трепет огромной честью и ответственностью. Разумеется, основу моей программы составила популяризация завещания мозга на научные нужды и проблема дефицита имеющейся в распоряжении ученых мозговой ткани людей, у которых были диагностированы психические заболевания. Я назвала это «проблемой ткани». Средний возраст членов NAMI составлял 67 лет, мне же было всего 35. Я гордилась тем, что стала самым молодым человеком, когда-либо избранным в состав совета директоров этой организации. У меня была масса энергии, и я рвалась в бой.

Получив новый статус в NAMI, я сразу принялась выступать по всей стране с ключевыми докладами на ежегодных конференциях организаций отдельных штатов. До того как я начала эту кампанию, Гарвардский центр ресурсов мозговой ткани (Банк мозга^[3]), расположенный по соседству с лабораторией Франсин Бенес, получал мозг умерших людей, у которых было диагностировано какое-либо психическое заболевание, реже трех раз в год. Этого едва хватало для исследовательских нужд лаборатории Франсин и тем более для поставок мозговой ткани другим авторитетным лабораториям. Число передаваемых банку образцов мозга психических больных начало расти уже через несколько месяцев после начала моих разъездов. В настоящее время этот показатель составляет от 25 до 35 образцов в год. А научное сообщество могло бы успешно и с пользой обрабатывать и сотню образцов в год.

Я понимала, что на первых порах в ходе моих докладов, посвященных «проблеме ткани», тема передачи мозга для исследований будет вызывать содрогание у части аудитории. Мне было понятно, что в один прекрасный момент до слушателей дойдет: «Боже мой, да ведь ей нужен МОЙ мозг!» И тогда я им скажу: «Да, действительно нужен, но не тревожьтесь, с этим нет никакой спешки!» Чтобы развеять страх, я написала для Банка мозга рекламную песенку под названием 1800 BRAIN ВANК!^[4] и стала ездить с гитарой в роли Поющего Ученого^[5]. Когда я подходила к теме завещания мозга на нужды науки, среди публики начинало нарастать напряжение, и тогда я доставала гитару и пела эту песенку. Песенка, похоже, получилась достаточно глупой, чтобы снять напряжение, достучаться до сердец слушателей и дать мне возможность хоть как-то донести до них мои мысли.

Все, что я делала в NAMI, наполняло мою жизнь глубоким смыслом, а научная работа в лаборатории Франсин Бенес тем временем успешно продвигалась. Моим первым проектом там был совместный проект с Франсин, посвященный разработке экспериментальной методики, позволяющей визуализировать три системы нейромедиаторов в одном и том же образце ткани. Нейромедиаторами называют химические вещества, с помощью которых клетки мозга передают сигналы друг другу. Эта работа была важна, потому что новейшие нестандартные антипсихотические средства предназначены для воздействия не на одну систему нейромедиаторов, а сразу на несколько. Возможность визуализировать три различные системы в одном и том же образце ткани помогала нам разбираться в тонких взаимодействиях этих систем. Наша цель состояла в том, чтобы лучше понять механизмы работы микросхем человеческого мозга, то есть какие клетки с помощью каких веществ передают сигналы в тех или иных участках мозга и какое количество подобных веществ они при этом используют. Чем лучше мы поймем различия, имеющиеся на клеточном уровне между мозгом пациентов, у которых диагностированы какие-либо тяжелые психические заболевания, и нормально работающим мозгом людей из контрольных групп, тем больше смогут сделать врачи, помогая соответствующими средствами лечения тем, кто в них нуждается. Весной 1995 года результаты этой работы попали на обложку журнала BioTechniques, а в 1996 году мы удостоились за них престижной премии Майселла, присуждаемой отделением психиатрии Гарвардской медицинской школы. Я обожала свою работу в лаборатории, обожала делиться ее результатами со своей семьей из NAMI.

И тут случилось немыслимое. Все у меня было замечательно и в профессиональном, и в личном плане. Но внезапно весь цвет моей жизни и все мои радужные перспективы разом испарились. Проснувшись утром 10 декабря 1996 года, я обнаружила, что сама стала жертвой болезни мозга. У меня начался инсульт. В течение четырех часов, пролетевших как одно мгновение, моя собственная психика полностью утратила способность обрабатывать сигналы, поступающие от органов чувств. Эта редкая форма кровоизлияния сделала меня полным инвалидом, не способным ни ходить, ни разговаривать, ни читать, ни писать, ни вспомнить что-либо из своей жизни.

Я понимаю, что вам, должно быть, не терпится приступить к чтению рассказа о том, что случилось в то утро. Однако, чтобы вы могли яснее представить, что происходило у меня в мозгу, я решила привести во второй и третьей главах немного простых сведений из области науки. Уверяю, этот раздел не должен вас отпугнуть. Я сделала все возможное, чтобы он был как можно более доступным, и добавила в качестве иллюстраций множество простых схем строения мозга, чтобы помочь разобраться в анатомии, лежавшей в основе моих когнитивных, физических и духовных ощущений. Если же вы категорически не хотите читать эти главы, по крайней мере знайте, что к ним всегда можно обратиться как к справочнику. Однако я очень советую вам сперва прочитать этот раздел. Уверена, он заметно упростит понимание всего остального.

Глава 2
Просто о науке

Чтобы любые два человека могли общаться друг с другом, у них должна быть общей хотя бы часть реальности, в которой они живут. То есть их нервные системы должны обладать почти одинаковыми способностями к тому, чтобы воспринимать поступающую извне информацию, обрабатывать и суммировать ее в головном мозге, а затем сходным образом реагировать на нее, например, мыслями, словами или делами.

Возникновение жизни было поистине удивительным событием. С появлением одноклеточных организмов началась новая эра обработки информации на молекулярном уровне. Теперь путем манипуляций с атомами и молекулами, позволяющими синтезировать разные последовательности ДНК и РНК, информацию можно было вводить, кодировать и сохранять для последующего использования.

Мгновения времени перестали пролетать бесследно, а клеточная жизнь эволюционировала, сплетая непрерывный ряд мгновений в единую нить подобно мосту сквозь время. Прошло не так уж много времени, и клетки открыли способы держаться и работать вместе, в результате чего в итоге и возникли мы с вами.

Словарь английского языка American Heritage Dictionary определяет слово «эволюционировать» (evolve) в биологическом смысле как «развиваться путем эволюционных процессов из примитивных в более высокоорганизованные формы»^[6]. Образованный ДНК молекулярный мозг Земли - это мощная и успешная генетическая программа не только потому, что приспосабливается к постоянным переменам, но и потому, что ожидает появления возможностей, которые позволяют ей преображаться и становиться еще великолепнее, отслеживает их появление и пользуется ими. Наверное, небезынтересно и то, что генетический код составлен у людей ровно из тех же четырех нуклеотидов (сложных молекул), что и у всех других форм жизни, населяющих нашу планету. На уровне ДНК проявляется наше родство с птицами, рептилиями, амфибиями, другими млекопитающими и даже с растениями. С чисто биологической точки зрения мы, люди, представляем собой своеобразную видоспецифическую мутацию генетического потенциала Земли.

Как бы нам ни хотелось думать, что человек как форма жизни достиг биологического совершенства, даже несмотря на наше сложнейшее устройство, запись, которую образует наш генетический код, неокончательна и несовершенна. Человеческий мозг существует в состоянии непрерывных изменений. Даже мозги наших предков, живших две или четыре тысячи лет назад, не были идентичны мозгу современного человека. Например, развитие языка изменило и анатомическую структуру мозга, и сети, образуемые его клетками.

Клетки большинства типов у нас в организме умирают и заменяются новыми каждые несколько недель или месяцев. Однако нейроны, главные клетки нервной системы, после нашего появления на свет в основном уже не размножаются. Это значит, что большинство нейронов у нас в голове - наши ровесники. Такой долговечности нейронов мы отчасти и обязаны тем, что в возрасте десяти лет воспринимаем себя примерно так же, как в возрасте 30 или 77. Клетки у нас в мозгу остаются теми же, но их связи со временем меняются в зависимости от их - и нашего - опыта.

Нервная система человека на удивление динамична и составлена примерно из триллиона клеток. Чтобы оценить, какое громадное число триллион, представьте себе следующее: на нашей планете живут приблизительно 6 млрд человек, но их число надо было бы умножить на 166, чтобы оно сравнилось с числом клеток, которые в совокупности образуют всего одну нервную систему!

Разумеется, наш организм - это отнюдь не только нервная система. Тело среднего взрослого человека состоит примерно из 50 трлн клеток. А это в 8333 раза больше, чем 6 млрд - число людей на планете! Поразительно, что все это огромное скопление клеток костной, мышечной и соединительной тканей, чувствительных и многих других клеток пытается работать сообща, обеспечивая крепкое здоровье организма.

Биологическая эволюция в целом работает в направлении перехода от состояния меньшей сложности к состоянию большей сложности. Природа обеспечивает эффективность собственной работы за счет того, что не изобретает велосипед всякий раз, когда создает еще один вид. Обычно, установив записанную с помощью генетического кода последовательность, способствующую выживанию организма, - например, дающую цветок, выделяющий нектар, или сердце, перекачивающее кровь, или потовые железы, помогающие регулировать температуру тела, или глаз, позволяющий видеть, - природа склонна встраивать ее как элемент в последующие переделки той же программы. Благодаря добавлению программ нового уровня к хорошо отработанным наборам инструкций каждый новый вид содержит надежный фундамент из проверенных временем последовательностей ДНК. В этом состоит один из простейших способов, позволяющих природе передавать опыт и мудрость древних форм жизни их потомкам.

Другое достоинство этой стратегии генной инженерии («надстраивай то, что уже работает»): даже очень небольшие манипуляции с генетическими последовательностями могут приводить к важным эволюционным преобразованиям. Что касается нашего генетического облика, то, хотите верьте, хотите нет, согласно научным данным, 99,4 % всех наших последовательностей ДНК совпадают с таковыми шимпанзе^[7].

Это, разумеется, не означает, что мы напрямую произошли от наших лазающих по деревьям друзей. Но это подчеркивает, что гений нашего молекулярного кода опирается на фундамент, построенный не за одну эру мощнейших эволюционных усилий природы. Наш человеческий код, по крайней мере во всей его полноте, не порождение случайности, его правильнее трактовать как плод эволюционных поисков природы в ее непрерывном стремлении к созданию генетически совершенного организма.

У нас как у представителей одного и того же человеческого вида полностью совпадают все генетические последовательности, за исключением каких-нибудь 0,01 % (то есть одной сотой доли процента). Так что в биологическом плане как особи одного вида мы почти (на 99,99 %) идентичны друг другу на генетическом уровне. Если посмотреть на свойственное человечеству разнообразие, станет ясно, что этими 0,01 % определяются существенные различия в наших облике, мыслях и поведении.

От всех прочих млекопитающих нас отличает одна из частей головного мозга - складчатая и извилистая кора, покрывающая его снаружи. Хотя подобная кора имеется и у других млекопитающих, у человека она примерно вдвое толще и, как считается, примерно вдвое мощнее в функциональном плане. Кора нашего мозга разделена на два больших полушария, функционально дополняющих друг друга. (Примечание. На всех иллюстрациях в этой книге лицевая сторона мозга обращена влево.)

Эти два полушария общаются друг с другом через широкую магистраль для обмена информацией - мозолистое тело. Хотя каждое из полушарий отличается собственным специфическим набором разновидностей обрабатываемой информации, когда оба полушария связаны друг с другом, они работают вместе, формируя для нас единую, цельную картину мира.

Что касается замысловатой анатомии тончайших микросхем коры нашего мозга, изменчивость для нее скорее правило, нежели исключение. Этой изменчивостью отчасти и определяются наши индивидуальные предпочтения и личные особенности. Однако топографическая (или макроскопическая) анатомия мозга постоянна, на вид ваш мозг мало чем отличается от моего. Выпуклости (извилины) и углубления (борозды) коры головного мозга особым образом организованы так, что наши мозги почти идентичны по внешнему виду, строению и функциям. Например, в коре каждого из полушарий имеются верхняя височная извилина, пре- и постцентральная извилины, верхняя теменная извилина и боковая затылочная извилина, а также много других. Каждая из этих извилин состоит из весьма специфических групп клеток, обладающих не менее специфическими связями и функциями.

Например, клетки постцентральной извилины дают способность осознанно ощущать действие раздражителей на органы чувств, а клетки прецентральной извилины управляют способностью совершать произвольные движения. Главные проводящие пути передачи информации между различными группами клеток коры (нейронные тракты), имеющиеся в коре каждого из двух полушарий, у всех нас также единообразны, в результате чего мы в целом способны мыслить и чувствовать сходным образом.

Определенной схеме соответствует также расположение кровеносных сосудов, поставляющих питательные вещества в полушария нашего мозга. Передняя, средняя и задняя мозговые артерии снабжают каждое из двух полушарий кровью. Повреждение любой конкретной ветви одной из этих главных артерий может привести к развитию предсказуемых симптомов - сильному нарушению или полной утрате нашей способности осуществлять определенные когнитивные функции. (При этом, естественно, повреждения соответствующих сосудов левого и правого полушария могут приводить к разным последствиям.) На приведенном ниже рисунке показана область левого полушария, за кровоснабжение которой отвечает средняя мозговая артерия. В пределах этой области у меня и произошел инсульт. Повреждение любой из ветвей первого порядка средней мозговой артерии приводит к сравнительно предсказуемым симптомам независимо от того, с кем это случается.

Наружные слои коры, которые мы видим, когда смотрим на мозг, полны нейронов, и они, судя по всему, уникальны для человека. Эти совсем недавно надстроенные нейроны создают нейронные сети, дающие нам способность мыслить последовательно, например при использовании сложного языка, а также оперировать абстрактными, символическими категориями, скажем, решая математические задачи. Более глубокий слой коры мозга состоит из клеток лимбической системы. Такие клетки есть не только у нас, но и у других млекопитающих.

Функция лимбической системы состоит в том, чтобы придавать информации, поступающей от органов чувств, аффект или эмоциональную окраску. В связи с тем что структуры этой системы есть не только у нас, но и у многих других живых существ, лимбическую систему нередко называют рептильным мозгом. Называют ее также и эмоциональным мозгом. Клетки этой системы определенным образом связываются друг с другом еще в младенчестве в ответ на действие раздражителей на органы чувств. Интересно, что, хотя наша лимбическая система функционирует на протяжении всей жизни, она не созревает с возрастом. В результате мы и в зрелые годы сохраняем способность реагировать на нажатие наших эмоциональных «рычагов» примерно так же, как реагировали в двухлетнем возрасте.

По мере созревания клеток высших отделов коры и их встраивания в сложные нейронные сети с другими клетками мы учимся «фотографически» воспринимать текущий момент. У нас вырабатывается способность сопоставлять новую информацию из мыслящего отдела нашего сознания с автоматическими реакциями лимбической системы, переоценивать текущую ситуацию и преднамеренно выбирать более зрелый вариант ответных действий.

Наверное, интересно также отметить, что все методики «обучения на основе принципов работы мозга», используемые сегодня как в начальной, так и в средней школе, строятся на знаниях нейробиологов о работе лимбической системы. Внедряя эти методики, мы пытаемся создать в школах среду, в которой дети будут чувствовать себя в полной безопасности, как дома. Цель этих нововведений состоит в том, чтобы в такой среде в мозгу ребенка (в его миндалевидном теле) не запускалась реакция страха или гнева. Основная функция миндалевидного тела состоит в том, чтобы следить за всеми сигналами, поступающими от органов чувств, и определять уровень безопасности. Одна из функций поясной извилины в свою очередь состоит в том, чтобы фокусировать внимание мозга.

Когда входящие сигналы воспринимаются как знакомые, миндалевидное тело остается в покое, и соседний с ним гиппокамп способен к обучению и запоминанию новой информации. Однако стоит миндалевидному телу запустить реакцию страха или гнева, вызванную незнакомыми сигналами, которые могут свидетельствовать об опасности, как уровень тревоги в. мозгу повышается, и внимание оказывается сосредоточено на сиюминутной ситуации. В этом случае внимание переносится с гиппокампа и фокусируется на поведении, обеспечивающем самосохранение в текущих условиях.

Информация от органов чувств поступает в наш мозг и сразу же обрабатывается лимбической системой. К тому времени как она достигает коры, где осуществляются высшие мыслительные функции, мозг уже накладывает определенное «ощущение» на восприятие текущей ситуации - больно это или приятно? Хотя многим из нас мы представляемся мыслящими существами, способными чувствовать, в биологическом плане мы чувствующие существа, способные мыслить.

Поскольку термин «ощущение» используется в широком смысле, мне хотелось бы уточнить, где именно у нас в мозгу возникают разные явления, называемые этим термином. Во-первых, когда мы испытываем ощущение грусти, радости, гнева, разочарования или возбуждения, это эмоции, генерируемые клетками лимбической системы. Во-вторых, когда мы ощущаем то, что ощупываем руками, мы испытываем осязательные или мышечные чувства, связанные с движениями наших пальцев. Эта разновидность ощущений обеспечивается осязательной системой, в работе которой задействована постцентральная извилина коры. Наконец, когда кто-то противопоставляет свои интуитивные ощущения того или иного предмета (то есть то, что он или она «чует нутром») своим мыслям о нем, такое интуитивное осознание представляет собой одну из высших когнитивных функций, в основе которой лежит работа правого полушария. (В третьей главе мы подробнее обсудим функциональные различия между правым и левым полушариями.)

Способность обрабатывать данные об окружающем мире у нас, устройств по обработке информации, начинается на уровне чувственного восприятия. Хотя большинство из нас редко осознают это, наши чувствительные рецепторы устроены так, чтобы регистрировать информацию на энергетическом уровне. Поскольку все вокруг нас - даже воздух, которым мы дышим, даже кирпичи, из которых построены наши дома, - состоит из вертящихся и вибрирующих атомных частиц, мы буквально плаваем в бурном море электромагнитных полей. Мы составляем его часть. Мы погружены в него и с помощью своих органов чувств ощущаем то, что есть.

Любая из наших чувствительных систем состоит из сложного каскада нейронов, обрабатывающих зашифрованные специальным нервным кодом сигналы, поступающие от рецепторов в определенные участки мозга. Каждая группа клеток, входящих в этот каскад, изменяет или усиливает полученный сигнал и передает его следующей группе клеток той же системы, которая осуществляет очередной этап подправки и отправки полученной информации. К тому времени, когда этот закодированный сигнал достигает наружной части мозга (высших отделов коры), мы осознаем характер действия раздражителя. Однако, если любая из клеток проводящего пути не сможет нормально функционировать, итоговое восприятие будет отклоняться от реальности.

Наше поле зрения (все, что мы видим, глядя на окружающий мир) разделено на миллиарды крошечных точек, или пикселей. Каждый такой пиксель заполнен вибрирующими атомами и молекулами. Клетки сетчатки, расположенные в глубине наших глаз, регистрируют движение этих частиц. Атомы, вибрирующие с разной частотой, испускают энергию с разной длиной волны, и информация об этом в итоге интерпретируется зрительной корой в затылочной доле нашего мозга как разные цвета. Зрительный образ строится благодаря способности нашего мозга расфасовывать группы пикселей, формируя определенные границы. Разные границы с разной ориентацией (вертикальной, горизонтальной и наклонной) соединяются, создавая сложные образы. Соответствующие группы клеток нашего мозга добавляют к тому, что мы видим, ощущения глубины, цвета и движения. Яркий пример функционального расстройства, которое может произойти, если нормальный каскад, по которому передается чувствительная информация, окажется нарушен, дает дислексия, при которой человек во время чтения воспринимает некоторые буквы не в том порядке.

Наш слух, как и зрение, тоже зависит от регистрации энергии, распространяющейся с разной длиной волны. Звук возникает в результате того, что атомные частицы сталкиваются друг с другом и в некотором порядке передают в пространстве энергию своих столкновений. Волны определенной длины, создаваемые такими соударениями, бьются в барабанные перепонки в ушах. Звук разной длины волны вызывает разные колебания барабанной перепонки. Подобно клеткам сетчатки волосковые клетки кортиева органа в глубине нашего уха переводят эти колебания на язык специального нервного кода. Закодированный сигнал в итоге достигает слуховой коры (в височных долях мозга), и мы слышим звук.

Наиболее явные способности воспринимать атомно-молекулярную информацию связаны с химическими чувствами обоняния и вкуса. Хотя наши обонятельные и вкусовые рецепторы чувствительны даже к отдельным электромагнитным частицам, проносящимся по носовой полости или попадающим на вкусовые сосочки, для каждого из нас характерны свои пороговые уровни, начиная с которых мы чувствуем тот или иной вкус или запах. Каждая из этих сенсорных систем в свою очередь состоит из сложного каскада клеток, и повреждение любой части такой системы может приводить к нарушениям восприятия.

Наконец, кожа, самый большой наш орган чувств, вся пронизана строго специализированными чувствительными рецепторами, предназначенными для восприятия давления, вибрации, легких прикосновений, боли или температуры. Каждый из этих рецепторов специализируется на какой-то одной разновидности раздражителей, так что рецепторы холода могут воспринимать только действие холода, а рецепторы вибрации могут регистрировать лишь вибрации. В связи с этой специализацией наша кожа представляет собой кропотливо распланированную чувствительную поверхность, пронизанную рецепторами.

Врожденные различия каждого из нас, касающиеся степеней чувствительности к разным типам раздражителей, играют немалую роль в особенностях нашего восприятия окружающего мира. Если нам трудно расслышать, о чем говорят другие, мы можем воспринимать лишь фрагменты разговоров, и нам приходится принимать решения, руководствуясь минимумом информации. Если у нас проблемы со зрением, мы замечаем меньше деталей, и это тоже сказывается на нашем взаимодействии с окружающим миром. Если у нас нарушено обоняние, это мешает нам отличать безопасную среду от угрожающей здоровью, и это делает нас уязвимее. С другой стороны, если мы, напротив, чрезмерно чувствительны к тем или иным раздражителям, это может приводить к избеганию взаимодействия с окружающей средой, что лишит нас некоторых простых радостей жизни.

Патологии и заболевания нервной системы млекопитающих обычно затрагивают именно ту мозговую ткань, особенности строения и работы которой отличают данный вид от других. Поэтому и в нервной системе человека именно наружные слои коры головного мозга особенно часто подвержены заболеваниям. Инсульт составляет главную причину инвалидности и третью по значимости причину смерти в нашем обществе. Поскольку неврологические заболевания в целом нередко затрагивают именно те слои коры головного мозга, которые отвечают за высшие когнитивные функции, а инсульт поражает левое полушарие в четыре раза чаще, чем правое, он нередко нарушает способность говорить и воспринимать речь. Термином «инсульт» обозначают нарушения, связанные с работой кровеносных сосудов, доставляющих кислород к клеткам мозга. Выделяют два основных типа инсульта - ишемический и геморрагический.

По данным Американской ассоциации по борьбе с инсультами, на ишемические инсульты приходится приблизительно 83 % всех случаев этого заболевания. Кровь в мозг поставляют артерии, и их разветвления по мере удаления от сердца постепенно сужаются все сильнее. По ним переносится кислород, жизненно необходимый для выживания и работы клеток, в том числе нейронов. При ишемическом инсульте сгусток крови плывет по артериям до тех пор, пока уменьшающийся диаметр не становится слишком мал для дальнейшего движения. В итоге сгусток образует тромб и перекрывает приток богатой кислородом крови к клеткам, расположенным ниже по течению. Это вызывает повреждение, а нередко и гибель клеток мозга. Поскольку нейроны обычно не восстанавливаются, мертвые нейроны не заменяются новыми. Функции, которые выполняли погибшие клетки, могут быть навсегда утрачены, если только другие нейроны со временем не возьмут их на себя. Мозг любого человека отличается от других особенностями строения нейронных сетей, поэтому и способности к восстановлению после травмы у всех людей разные.

Геморрагический инсульт (кровотечение в мозг) происходит, если кровь вытекает из артерий и заливает мозг. На эту форму приходятся 17 % всех инсультов. Кровь, приходя в непосредственный контакт с нейронами, оказывается ядовитой для них, поэтому любая течь или пробоина в кровеносном сосуде может иметь разрушительные последствия для мозга. Одна из разновидностей геморрагического инсульта, аневризма, развивается в тех случаях, когда в стенке сосуда образуется истонченный участок, постепенно надувающийся как шарик. Этот шарик наполняется кровью и может легко разорваться, извергая в полость черепа большие объемы крови. Любая разновидность такого кровотечения нередко бывает опасной для жизни.

Артериовенозная мальформация (АВМ) - одна из редких разновидностей геморрагического инсульта. Это врожденное заболевание, связанное с тем, что человек рождается с аномальной конфигурацией артерий. В норме сердце прокачивает кровь по артериям под высоким давлением и собирает ее обратно из вен, где давление низкое. Капиллярное русло играет роль буфера или нейтральной полосы между артериями с высоким давлением и венами с низким давлением.

При АВМ артерия оказывается непосредственно связанной с веной, не отделенной от нее буфером капиллярного русла. Через какое-то время вена больше не может выдерживать высокое давление крови, поступающей из артерии, соединение артерии и вены рвется, и кровь выливается в мозг. Хотя на АВМ приходится лишь около 2 % всех геморрагических инсультов^[8], именно эта форма инсульта чаще всего поражает людей в самом расцвете сил (в возрасте от 25 до 45). Мне было 37, когда АВМ лопнула у меня в мозгу.

Независимо от механической природы нарушения работы сосудов, будь то сгусток крови или кровотечение, два инсульта никогда не бывают идентичными по симптомам, потому что два мозга не могут быть абсолютно идентичными по строению, связям и способности к восстановлению. Невозможно обсуждать симптомы, к которым приводит инсульт, не обсудив врожденных различий между правым и левым полушариями мозга. Хотя анатомическая структура полушарий сравнительно симметрична, они сильно отличаются друг от друга не только способами обработки информации, но и типами информации, которую обрабатывают.

Чем лучше мы разберемся в функциональной организации обоих полушарий, тем легче будет предсказать, какие нарушения может вызвать повреждение тех или иных участков коры. Кроме того, что еще важнее, есть надежда, что это научит нас, как помочь человеку, перенесшему инсульт, восстановить утраченные функции мозга.

ХАРАКТЕРНЫЕ ПРИЗНАКИ ИНСУЛЬТА

И = исчезло из памяти что бы то ни было

Н = немеют части тела, как если отсидеть ногу

С = снизилось зрение или как-то нарушилось

У = ужасная головная боль

Л = лишились равновесия, нарушилась координация

Ь

Т = трудности с речью или ее восприятием

ИНСУЛЬТ

требует неотложной медицинской помощи!

Звоните в скорую помощь!

Глава 3
Асимметрия полушарий

Ученые исследуют функциональную асимметрию коры больших полушарий головного мозга уже 200 лет. Насколько мне известно, первым человеком, отметившим или предположившим, что каждое из двух полушарий обладает собственным сознанием, был Менар Симон Дю Пюи. Еще в 1780 году Дю Пюи утверждал, что человек есть Homo duplex, подразумевая, что он обладает двойным мозгом, у каждой половины которого есть собственная психика^[9]. Почти столетие спустя, в конце XIX века, Артур Лэдбрук Уиган присутствовал при вскрытии трупа человека, который при жизни мог ходить, разговаривать, читать, писать и вполне нормально функционировать. Осмотрев его мозг, Уиган обнаружил, что у этого человека было всего одно полушарие.

Уиган пришел к выводу, что, раз человек, у которого было всего «полмозга», обладал полноценной психикой и мог функционировать как люди с «целым» мозгом, значит, те из нас, у кого имеется два полушария, должны обладать двумя психиками. Впоследствии Уиган активно пропагандировал свою теорию «двойственности психики»^[10].

За прошедшие столетия ученые сделали разнообразные выводы о сходстве и различиях полушарий в том, как они обрабатывают информацию и усваивают материал. Этот предмет приобрел огромную популярность в Соединенных Штатах в 1970-е годы после ряда экспериментов с разделенным мозгом, которые проводил доктор Роджер Сперри, хирургическим путем рассекавший волокна мозолистого тела у людей, страдавших тяжелыми эпилептическими припадками. В 1981 году в своей нобелевской лекции Сперри говорил:

В условиях комиссуротомии, когда фоновые факторы, уравниваются и становится возможным детальное сравнение работы левого и правого полушарий одного и того же субъекта, решающего одну и ту же задачу, существенными оказываются даже небольшие отличия одной стороны от другой. При этом можно наблюдать, как один и тот же индивидуум последовательно использует то один, то другой отличные друг от друга типы мыслительного подхода и стратегии, совсем как два разных человека, в зависимости от того, правое или левое полушарие при этом используется^[11].

Со времен первых исследований пациентов с разделенным мозгом нейробиологи выяснили, что правое и левое полушария, связанные друг с другом, работают иначе, чем хирургически отделенные друг от друга^[12]. В норме, связанные, они дополняют и усиливают способности друг друга, а будучи разделены хирургическим путем, функционируют как два отдельных мозга, каждый из которых обладает собственной индивидуальностью. Это явление нередко называют феноменом доктора Джекила и мистера Хайда.

Пользуясь современными неинвазивными методами, такими как функциональная магнитно-резонансная томография (ФМРТ), ученые могут в реальном времени зрительно отслеживать работу конкретных нейронов, задействованных в выполнении той или иной функции. Благодаря тому что полушария мозга связаны на уровне нейронов через мозолистое тело, почти в любой разновидности нашего когнитивного поведения задействована активность обоих полушарий, хотя они действуют по-разному. Так что научный мир поддерживает идею того, что отношения между двумя полушариями головного мозга уместнее рассматривать как отношения дополняющих друг друга половинок единого целого, а не как отношения двух отдельных сущностей или индивидуальностей.

Вполне уместно предполагать, что наличие двух полушарий, каждое из которых по-своему обрабатывает информацию, увеличивает способность мозга воспринимать окружающий мир и повышает шансы нашего вида на выживание. Поскольку полушария головного мозга так мастерски умеют сплетать для нас единую, цельную картину мира, мы почти не способны сознательно отличать происходящее в левом полушарии от происходящего в правом.

Для начала важно понять, что преобладание одного полушария над другим не следует путать с преобладанием правой или левой руки у правшей и левшей. В мозгу преобладание определяется тем, какое полушарие обеспечивает способность говорить и понимать речь. Хотя разные источники приводят разную статистику по этому вопросу, почти у всех правшей (составляющих более 85 % населения США) левое полушарие преобладает над правым. При этом более 60 % левшей тоже относятся к категории людей с преобладанием левого полушария. Давайте рассмотрим асимметрию полушарий подробнее.

Правое полушарие (которое управляет левой половиной нашего тела) функционирует как многопроцессорная система с параллельной обработкой информации. Независимые потоки информации одновременно врываются в мозг от каждого из органов чувств. В любой момент времени правая половина нашего мозга создает искусный коллаж из всего, на что похож данный момент на вид, по вкусу, по запаху и на ощупь. Ни одно мгновение не пролетает незаметно, каждое насыщено ощущениями, мыслями, эмоциями, а часто и физиологическими реакциями. Этот способ обработки информации позволяет нам составлять моментальную опись окружающего пространства и взаимоотношений с ним.

Благодаря способностям нашего правого полушария мы можем восстановить в памяти отдельные моменты с поразительной ясностью и точностью. Большинству из нас нетрудно вспомнить, где мы были и что почувствовали, когда впервые услышали об убийстве президента Кеннеди или увидели, как рушатся башни Всемирного торгового центра. Помните ли вы момент, когда вам сделали предложение и вы сказали да или когда вы впервые увидели улыбку своего новорожденного ребенка? Правое полушарие предназначено для того, чтобы запоминать разные вещи в их связи друг с другом. Границы между отдельными компонентами воспоминаний затушевываются, позволяя вызывать в памяти сложные коллажи восприятия во всей их полноте - как сочетания воспринятых образов с мышечными и физиологическими ощущениями.

Для правого полушария существует только настоящее, и любой момент этого настоящего переполнен ощущениями. Жизнь или смерть существуют в настоящем. Чувство радости возникает в настоящем. Наше восприятие и ощущение связи с чем-то, что больше нас, работают в настоящем. Для правого полушария нашего мозга текущее мгновение безвременно и насыщено содержанием.

За отсутствием каких-либо заранее определенных правил, как следует действовать в той или иной ситуации, правому полушарию разрешено мыслить интуитивно и оригинально, творчески исследовать возможности, которые приносит каждое новое мгновение. В силу устройства правое полушарие непринужденно, беззаботно и креативно. Она дает нашим творческим способностям возможность свободно проявляться, не подавляя и не оценивая их.

Текущий момент - это время, когда все окружающее и все окружающие связаны воедино. Поэтому правое полушарие воспринимает каждого из нас как равноправного члена человеческой семьи. Оно находит черты сходства между нами и осознает наше родство с изумительной планетой, поддерживающей нашу жизнь. Оно воспринимает общую картину связей всего и вся, объединяя всех нас в единое целое. Наша способность сопереживать, ставить себя на место других и волноваться за них представляет собой продукт работы лобной доли правого полушария мозга.

Левое полушарие обрабатывает информацию совсем по-другому. Оно берет каждый из насыщенных и сложных моментов, создаваемых правым полушарием, и по порядку нанизывает их на общую нить времени. Затем оно последовательно сравнивает детали, составляющие данный момент, с деталями, составлявшими предыдущий. Последовательно упорядочивая эти детали в систему, левое полушарие реализует концепцию времени, согласно которой все переживаемые нами моменты разделяются на прошлое, настоящее и будущее. В рамках структуры этой предсказуемой временной последовательности мы можем осознавать, что что-то должно произойти, до того как это произойдет. Когда я смотрю на свои туфли и носки, именно левое полушарие моего мозга понимает, что вначале мне нужно надеть носки и только потом туфли. Оно позволяет мне, глядя на детали большого пазла и пользуясь такими признаками, как цвет, форма и размер, находить в них части рисунка и собирать его по кусочкам. Оно позволяет разбираться во всем, рассуждая, например, так: если А больше, чем В, а В больше, чем С, значит, А больше, чем С.

В противоположность правому полушарию, мыслящему картинками и воспринимающему общую картину текущего момента, левое полушарие поглощено деталями, деталями и еще раз деталями этих деталей. Речевые центры нашего левого полушария пользуются словами для описания и определения всего на свете, а также для классификации и коммуникации. Эти центры разделяют общую воспринимаемую картину текущего момента на управляемые и сравнимые порции данных. Левое полушарие смотрит на цветок и называет разные его части: лепесток, пестик, тычинка, пыльца. Оно препарирует образ радуги, переводя его на язык цветов: красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового. Оно описывает наше тело как руки, ноги, туловище и любые другие анатомические, физиологические и биохимические детали, которые только можно себе представить. Оно поглощено сплетением фактов и деталей в связные сюжеты. Оно преуспевает в науках, тем самым рождая в нас ощущение контроля над освоенными им деталями.

Наша психика непрерывно разговаривает с нами через речевые центры левого полушария. Я называю это явление щебетанием мозга. Именно от него исходит тот голос, который напоминает вам купить бананы по дороге домой, и тот холодный расчет, который говорит, когда пора заняться стиркой. Скорость работы мозга каждого из нас подвержена огромной индивидуальной изменчивости. Мозг одних людей щебечет с такой скоростью, что они едва поспевают следить за ходом собственных мыслей. У других речевое мышление столь неторопливо, что на осмысление чего бы то ни было им требуется немало времени. Третьим бывает трудно поддерживать внимание и концентрироваться достаточно долго, чтобы претворять свои мысли в действия. Эта изменчивость вариантов нормы в обработке информации обусловлена клетками мозга и теми сложными микросхемами, которые они образуют.

Одна из функций речевых центров левого полушария состоит в том, чтобы определять наше собственное «я», повторяя: «Я существую». Посредством своего щебетания мозг снова и снова прокручивает перед нами подробности нашей жизни, чтобы мы их не забывали. Это жилище нашего эго, обеспечивающее нас внутренним осознанием своего имени, своих качеств, своего дома. Если бы клетки этих центров не выполняли свою работу, мы забыли бы, кто мы есть, и потеряли след своей жизни и индивидуальности.

Помимо речевого мышления наше левое полушарие также мыслит категориями закономерных реакций на сигналы, поступающие от органов чувств. Оно формирует нейронные цепи, которые более или менее автоматически реагируют на сенсорную информацию. Эти цепи позволяют нам обрабатывать большие объемы информации, не тратя много времени на внимательное рассмотрение отдельных ее порций. На нейробиологическом уровне, когда соответствующий внешний раздражитель действует на такие цепи многократно, с каждым разом для их запуска требуется все более слабое действие раздражителя. С помощью подобных механизмов резонанса наше левое полушарие создает то, что я называю циклами мысленных закономерностей, и использует их, чтобы быстро интерпретировать немалые объемы поступающих извне сигналов, тратя на это минимум внимания и времени на обдумывание.

Поскольку левое полушарие полно такими встроенными программами распознавания закономерностей, оно превосходно умеет предсказывать, что мы подумаем, как будем действовать или что почувствуем в будущем, основываясь на нашем прошлом опыте. Например, мне нравится красный цвет, и у меня есть склонность коллекционировать красные вещи: я вожу красную машину и ношу красную одежду. Мне нравится красный, потому что у меня в мозгу есть нейронная цепь, которая сильно возбуждается и работает более или менее автоматически всякий раз, когда я сталкиваюсь с чем-то красным. С чисто нейробиологической точки зрения мне нравится красный цвет, потому что клетки левого полушария моего мозга говорят мне, что мне нравится красный цвет.

В числе прочего левое полушарие классифицирует информацию, создавая иерархические системы, например, вещей, которые нас привлекают (что нам нравится) или отталкивают (что нам не нравится). Оно оценивает те вещи, которые нам нравятся, как хорошие, а те, которые не нравятся, - как плохие. Посредством критической оценки и анализа наше левое полушарие непрерывно сравнивает нас с другими. Оно держит нас в курсе нашего положения в плане финансов, образования, честности, великодушия, а также в любом другом плане, который только можно себе представить. Наше собственное «я» наслаждается нашей индивидуальностью, празднует нашу уникальность и стремится к нашей независимости.

Хотя каждое из полушарий мозга обрабатывает информацию по-своему, они тесно сотрудничают друг с другом, когда дело доходит до совершаемых нами действий, почти любых. Например, если взять речевые функции, левое полушарие распознает детали, составляющие структуру и смысл предложений, а также значения слов. Именно левое полушарие понимает, что такое буквы и как они сочетаются друг с другом, образуя созвучие (слово), с которым связано определенное понятие (значение). Затем оно последовательно соединяет слова в предложения и абзацы, которые могут передавать даже очень сложные мысли.

Правое полушарие дополняет действие речевых центров левого, интерпретируя невербальные формы коммуникации. Оно оценивает более тонкие нюансы речи, такие как интонации, выражения лица и жесты. Правое полушарие видит общую картину коммуникации и оценивает общую сообразность используемых средств выражения. Какие-либо несоответствия между жестами или выражением лица и буквальным смыслом того, что нам сообщают, могут указывать на неврологическое расстройство или служить красноречивым признаком того, что собеседник говорит неправду.

Люди, у которых повреждено левое полушарие, часто не способны говорить или воспринимать речь, потому что у них нездоровы клетки речевых центров. Однако такие люди благодаря клеткам правого полушария часто прекрасно умеют различать, когда другие говорят правду, а когда врут. С другой стороны, если у человека повреждено правое полушарие, он может неадекватно оценивать эмоциональный контекст того, что слышит. Например, если за игрой в карты в какой-нибудь компании я скажу: «Бейте», человек с поврежденным правым полушарием может подумать, что я прошу физически меня побить, не понимая, что я всего лишь предлагаю партнерам покрыть свою карту. Без способности правого полушария оценивать особенности коммуникации в контексте общей картины левое полушарие склонно все интерпретировать буквально.

Еще один замечательный пример того, как полушария функционально дополняют друг друга, дает музыка. Когда мы методично и дотошно раз за разом долбим гаммы, когда учимся читать ноты, когда запоминаем, как должны располагаться пальцы, чтобы получить на данном инструменте тот или иной звук, мы вдалбливаем все это преимущественно в левое полушарие своего мозга. Правое же полушарие позволяет включать высшую передачу, когда мы делаем что-либо в текущий момент времени, например исполняем музыку, импровизируем или подбираем мелодию.

Приходилось ли вам задумываться о том, каким образом вашему мозгу удается определять размеры и расположение вашего тела в пространстве? Поразительно, но в ассоциативной зоне ориентации левого полушария имеются клетки, определяющие границы нашего тела - где оно начинается и где заканчивается в окружающем пространстве. В то же время в ассоциативной зоне ориентации правого полушария имеются клетки, определяющие ориентацию нашего тела в пространстве. В итоге левое полушарие учит нас, где наше тело начинается и заканчивается, а правое помогает поместить его туда, куда мы хотим^[13].

Я всячески рекомендую вам покопаться в многочисленной современной литературе по таким вопросам, как преподавание и мозг, обучение и мозг, асимметрия полушарий мозга. Думаю, что чем лучше мы будем понимать, как наши полушария сотрудничают друг с другом, обеспечивая восприятие реальности, тем успешнее начнем разбираться в естественных возможностях собственного мозга и, кроме того, эффективнее сможем помогать людям восстанавливаться после неврологических травм.

Перенесенный мной инсульт был сильным кровоизлиянием в левое полушарие мозга, связанным с недиагностированной АВМ. В то утро, когда у меня случился инсульт, обширное кровоизлияние сделало меня полным инвалидом - я могу описать свое состояние в то время как состояние младенца в чреве матери. Через две с половиной недели после инсульта мне сделали серьезную операцию, чтобы удалить из головы сгусток свернувшейся крови размером с мяч для гольфа, нарушавший способность мозга передавать информацию.

После операции у меня ушло восемь лет на полное восстановление физических и психических функций. Полагаю, мне удалось полностью восстановиться, потому что у меня было преимущество перед многими другими больными. Будучи профессиональным нейроанатомом, я верила в пластичность мозга, его способность чинить, заменять и переобучать свои нейронные сети. Кроме того, благодаря научным знаниям у меня была «дорожная карта», помогавшая мне разобраться, как лечить клетки мозга, чтобы они вылечились.

История, которую я расскажу дальше, будет о том, как мой инсульт стал мне наукой о красоте и стойкости человеческого мозга. Это история собственной болезни и последующего излечения, увиденных глазами нейробиолога. Я расскажу о том, что чувствовала, когда повреждалось левое полушарие моего мозга, и что чувствовала потом, когда оно восстанавливалось. Надеюсь, эта книга будет вам наукой о том, как работает мозг - и здоровый, и больной. Хотя она и предназначена для самого широкого круга читателей, я особенно надеюсь, что вы поделитесь ею с людьми, которым хотите помочь восстановиться после мозговой травмы, а также с теми, кто о них заботится.

Глава 4
Утро инсульта

Было семь утра 10 декабря 1996 года. Я проснулась под знакомое тиканье моего CD-плеера, раскручивавшегося перед тем, как заиграть. Сонной рукой я нажала на кнопку временного отключения как раз вовремя, чтобы поймать следующую мысленную волну, катящуюся обратно в царство снов. Оказавшись в волшебной стране, которую я называю Тетавилль, сюрреалистическом пристанище видоизмененного сознания где-то на пути между снами и суровой реальностью, мой дух купался в лучах красоты, освободясь от рамок повседневной действительности.

Шесть минут спустя, когда повторное тиканье плеера заставило меня вспомнить, что я наземное млекопитающее, я вновь неохотно проснулась и тут же почувствовала резкую боль, пронзившую мою голову где-то за левым глазом. Щурясь на ранний утренний свет, правой рукой я выключила собиравшийся зазвучать будильник и инстинктивно крепко прижала ладонь левой руки к левой стороне лица. Я редко болела, так что подумала: как странно просыпаться с такой ужасной болью. Мой левый глаз медленно и размеренно пульсировал, я была в замешательстве и начинала раздражаться. Пульсирующая боль за глазом была резкой, как то колющее ощущение, которое иногда возникает, когда мы откусываем мороженое.

Скатившись с водяного матраса и выбравшись из теплой постели, я неуверенно вступила в мир с нерешительностью раненого солдата. Я закрыла жалюзи на окне спальни, чтобы поток света с улицы не резал мне глаза. Я решила, что зарядка разгонит мне кровь и, быть может, рассеет боль. Не теряя времени, я запрыгнула на свой «кардиоглайдер» (тренажер для упражнений на мышцы всего тела) и начала работать руками под песню Whose bed have your boots been under? Шанайи Твейн. Я тут же почувствовала, как на меня накатило сильное и необычное ощущение потери самоконтроля. Это чувство было таким странным, что я заподозрила неладное. Хотя мои мысли казались ясными, с телом, похоже, что-то было не так. Глядя на то, как мои руки движутся вперед-назад, вперед-назад в противофазе с туловищем, я чувствовала странную оторванность от своих нормальных когнитивных функций. У меня было ощущение, что каким-то образом нарушилась цельность связи моей психики с моим телом.

Из-за чувства отрыва от реальности мне казалось, что я просто свидетель, а не активный участник собственных действий. Ощущение было такое, будто я лишь смотрю на себя в движении, как если бы я вспоминала об этом. Мои пальцы, сжимавшие ручки тренажера, выглядели как какие-то когти. В течение нескольких секунд я качалась взад-вперед и с удивлением наблюдала, как ритмично и автоматически движется мое тело. Мое туловище поднималось и опускалось в такт музыке, а голова тем временем продолжала болеть.

Я чувствовала себя очень странно, как будто мое сознание зависло где-то между повседневной действительностью и неким эзотерическим пространством. Хотя это ощущение чем-то и напоминало мое утреннее пребывание в Тетавилле, на этот раз я была уверена, что не сплю. И все же мне казалось, что я застряла в своего рода медитации, которую не могла прервать и из которой не могла выйти. Пораженная этим ощущением, я чувствовала, как нарастает частота уколов резкой боли в голове, и поняла, что делать зарядку было, наверное, плохой идеей.

Немного нервничая по поводу своего физического состояния, я слезла с тренажера и неуверенно побрела через гостиную в сторону ванной. Пока я шла, я заметила, что мои движения утратили плавность. Теперь я, напротив, двигалась с трудом, почти рывками. Координация мышечных сокращений нарушилась, походка стала неровной, а поддерживать равновесие было так трудно, что, казалось, все мои мысли были заняты только тем, чтобы идти прямо.

Залезая в ванну, я держалась за стену, чтобы не упасть. У меня было странное чувство, будто я ощущаю внутреннюю работу мозга, пока он настраивает и подстраивает напряжение противоположных групп мышц у меня в ногах, не давая мне упасть. Мое восприятие этих машинальных физических реакций перестало быть чисто интеллектуальным упражнением. Теперь меня как будто посвятили в тайну отчетливого и непосредственного осознания той тяжелой работы, которую слаженно выполняли 50 трлн клеток моего мозга и тела, поддерживая гибкость и цельность моей физической формы. Будучи восторженным энтузиастом великолепия человеческого устройства, я с трепетом следила за ходом автономной работы своей нервной системы, просчитывающей углы сгиба каждого из моих суставов

Не осознавая степени опасности, угрожавшей моему телу, я прислонилась к стене. Наклонившись вперед, чтобы открыть кран, я вздрогнула, услышав резкий и преувеличенно громкий шум воды, хлынувшей в ванну. Этот неожиданно усиленный звук был одновременно поучительным и пугающим. Он помог мне понять, что помимо координации и чувства равновесия у меня нарушилась также способность обрабатывать сигналы, идущие от органов слуха.

Будучи нейроанатомом, я понимала, что информация, связанная с координацией, чувством равновесия, слухом и дыхательными движениями, обрабатывается при участии варолиева моста в стволе мозга. Тут мне впервые пришло в голову, что у меня вполне может быть какое-то серьезное неврологическое расстройство, представлявшее угрозу для жизни.

Пока когнитивная составляющая моего сознания пыталась найти объяснение происходящему, я отшатнулась от усиленного рева воды, чей неожиданно громкий звук пронзил мою бедную раскалывавшуюся голову. В это мгновение я внезапно почувствовала собственную уязвимость и заметила, что обычное щебетание мозга, постоянно создававшее у меня ощущение привычной среды, перестало быть предсказуемым и непрерывным потоком речи. Теперь мои вербальные мысли были непоследовательны и фрагментарны и время от времени прерывались молчанием.

Когда я поняла, что перестала ощущать внешние раздражители, в том числе далекие звуки городского шума за окном, мне стало ясно, что широкий кругозор моего восприятия сильно сузился. По мере того как щебетание мозга начало разваливаться на части, меня охватило странное чувство обособленности от окружающего. Из-за кровотечения в мозгу у меня, должно быть, падало давление, потому что я чувствовала, как все системы моего организма, в том числе способность мозга вызывать движения, переходят в замедленный режим. И все же, хотя мои мысли и перестали быть непрерывным потоком щебетания об окружающем мире и моих отношениях с ним, я оставалась в сознании и не теряла чувства собственного «я».

В замешательстве я начала рыться в воспоминаниях о собственных теле и мозге, пытаясь понять и осмыслить, могу ли припомнить какие-либо прошлые ощущения, хотя бы отдаленно напоминающие сложившуюся ситуацию. «Что происходит? - спрашивала я себя. - Бывало ли со мной раньше хоть что-нибудь подобное? Были ли у меня такие ощущения? Это похоже на мигрень. Что происходит в моем мозгу?

Чем усерднее я пыталась сосредоточиться, тем сложнее мне было удержать нить своих мыслей. Вместо информации и ответов на вопросы пришло усиливающееся ощущение душевного покоя. Непрерывное щебетание, соединявшее меня с обстоятельствами моей жизни, пришло ощущение, словно меня накрывает пеленой безмятежной эйфории. Как мне повезло, что мое миндалевидное тело (часть мозга, ответственная за страх) не отреагировало на эти необычные обстоятельства сигналом тревоги и не вызвало панику! По мере того как речевые центры моего левого полушария постепенно замолкали и я отдалялась от воспоминаний о собственной жизни, мое сознание погрузилось в состояние всеведения, чувство единства с вселенной, если угодно. Это неодолимое ощущение казалось чем-то вроде верной дороги домой, и мне это нравилось.

К тому моменту я утратила связь со значительной частью окружающего меня трехмерного материального мира. Мое тело стояло, прислонившись к стене, и мне казалось странным, что я больше не могу отчетливо отследить его физические границы - где я начинаюсь и где заканчиваюсь. Состояние тела казалось мне скорее жидким, чем твердым. Я больше не воспринимала себя как цельный объект, отделенный от всего остального. Напротив, теперь я слилась с пространством и потоками, окружавшими меня. Перед лицом растущего чувства отделенности когнитивной составляющей моего сознания от способности управлять движениями пальцев мое тело отяжелело, и силы начали покидать меня.

Когда капли воды из душа стали бить меня в грудь, как маленькие пули, я вздрогнула и внезапно вернулась к реальности. Держа кисти рук перед собой и шевеля пальцами, я была одновременно озадачена и заинтригована. Надо же, какое я странное и удивительное существо. Какое я поразительное живое существо. Жизнь! Я жизнь! Я море воды, заключенной в тонкую оболочку. Здесь, в этой форме, у меня есть сознание и тело - устройство, которое делает меня ЖИВОЙ! Я - это триллионы клеток, наделенных общим сознанием. Сейчас я здесь, и во мне бурлит жизнь. Надо же! Какая непостижимая вещь! Я клеточная жизнь… Нет, я молекулярная жизнь с ловкими руками и способностью к познанию!

В этом измененном состоянии мой мозг больше не был поглощен теми миллиардами деталей, которыми обычно пользовался, определяя мое существование в окружающем мире и управляя им. Те тихие голоса, то щебетание мозга, которое постоянно держало меня в курсе моих отношений с внешним миром, замолкли, и это было восхитительно. А без них испарились и воспоминания о прошлом, и мечты о будущем. Я была одна. В тот момент я была совсем одна наедине с пульсом своего размеренно бьющегося сердца.

Я должна признать, что растущая пустота в моем травмированном мозгу была страшно соблазнительна. Я с радостью приняла то облегчение, которое принесло умолкание непрерывного щебета, обеспечивавшего мою связь с тем, что я теперь воспринимала как ничтожные подробности жизни в обществе. Я с энтузиазмом обратила внимание внутрь, на ритмичный шум триллионов бесподобных клеток, работавших прилежно и синхронно, поддерживая мое тело в устойчивом состоянии гомеостаза. По мере того как кровь изливалась мне в мозг, работа моего сознания замедлилась и свелась к умиротворяющему и приятному ощущению, охватывавшему весь заключенный во мне огромный и удивительный мир. Я чувствовала одновременно и восторг, и смирение перед тем, как каждый миг усердно трудятся мои маленькие клетки - только для того, чтобы поддерживать цельность моего существования в этой материальной форме.

Впервые в жизни я по-настоящему чувствовала себя единым целым со своим телом как сложной конструкцией, состоящей из живых, деятельных организмов. Меня наполняло гордостью сознание того, что я представляю собой сгусток клеточной жизни, порожденной разумом одного-единственного молекулярного гения! Я с радостью приняла возможность выйти за рамки своего обычного восприятия, уйти от жестокой боли, которая продолжала неотступно пульсировать в голове. Когда мое сознание окончательно погрузилось в это состояние покоя и благодати, я почувствовала себя бесплотной. И пусть я не могла избавиться от пульсирующей боли в голове, эта боль не лишала меня сил.

Пока я стояла под душем и вода колотила меня по груди, в моей грудной клетке возникло ощущение покалывания, которое быстро разошлось вверх и дошло до горла. Вздрогнув, я внезапно осознала, что моя жизнь в опасности. Вновь оказавшись в окружающей действительности, я сразу оценила, как ненормально работают системы моего организма. Твердо решив понять, что происходит, я стала активно рыться в багаже собственных знаний, чтобы поставить себе диагноз. Что происходит с моим телом? Что случилось с моим мозгом?

Хотя то и дело прерывавшийся поток нормальных когнитивных функций делал меня почти недееспособной, каким-то образом мне еще удавалось заставлять тело выполнять то, что нужно. Я вышла из душа, чувствуя, что мой мозг как будто опьянел. Я с трудом держалась на ногах, ощущала тяжесть во всем теле и двигалась, прилагая немалые усилия, в сильно замедленном темпе. Что это я пытаюсь сделать? Одеться, одеться, чтобы идти на работу. Я машинально копалась, выбирая одежду, и к 8:15 была готова ехать на работу. Шагая по квартире, я думала: „Ну ладно, я еду на работу. Я еду на работу. А я знаю, как добраться до работы? Смогу ли я вести машину?“ Пока я мысленно представляла себе дорогу до больницы МакЛейна, меня в буквальном смысле толкнула моя правая рука, которая повисла полностью парализованной. И тогда я все поняла: „О черт, да ведь у меня инсульт!“ И в следующее мгновение у меня в сознании промелькнула такая мысль: „Надо же, как круто!“

Я почувствовала себя в каком-то особом эйфорическом ступоре, а мое настроение, как ни странно, улучшилось, когда я поняла, что это неожиданное погружение в тонкости работы собственного мозга на самом деле имело физиологическое основание и объяснение. В голове продолжала вертеться мысль: „Ну надо же! Много ли ученых имеют возможность изучить работу собственного мозга и развитие психических нарушений изнутри?“ Вся моя жизнь была посвящена тому, чтобы самой разобраться, как человеческий мозг формирует восприятие реальности. И вот мне самой довелось пережить такой замечательный инсульт. Конечно, это будет мне наукой!

Когда у меня парализовало правую руку, в ней как будто взорвалась ее жизненная сила. Обвиснув, она ударила меня в бок. Это было удивительно странное ощущение. Я чувствовала себя так, будто мою руку отсекли гильотиной.

Будучи нейроанатомом, я осознала, что у меня повреждена моторная кора, и поняла, что мне еще повезло, когда через несколько минут омертвение правой руки немного ослабло. Когда в руку стала возвращаться жизнь, в ней тут же началось жуткое пульсирующее покалывание. Я чувствовала себя слабой и больной. Казалось, рука полностью лишилась своей внутренней силы, хотя я и могла орудовать ею, как обрубком. Мне было интересно, вернется ли она когда-нибудь в нормальное состояние. Взглянув на свою теплую уютную кровать с водяным матрасом, я почувствовала, что она как будто манит меня к себе в это холодное зимнее утро. „Ох, как я устала. Ужасно устала. Я просто хочу отдохнуть. Просто хочу прилечь и немного отдохнуть“. Но откуда-то из глубин моего существа отчетливо раздавался громовой повелительный голос: „Если ты сейчас ляжешь, тебе уже никогда не встать!“

Вздрогнув от этого зловещего прозрения, я оценила серьезность своего положения. Хотя я и была поглощена сознанием необходимости срочно организовать собственное спасение, другая часть моего сознания продолжала наслаждаться эйфорией собственной иррациональности. Я переступила порог спальни и, увидев в зеркале свое отражение, на мгновение остановилась, чтобы глубже постичь свое состояние в надежде понять, что мне делать. Мудрость моего гаснущего разума твердила, что мое тело со всем великолепием его биологического устройства было доставшимся мне драгоценным и хрупким даром. Мне было ясно, что оно функционирует как своего рода портал, через который энергия моего „я“ может излучаться в окружающее трехмерное пространство.

Клеточная масса моего тела обеспечила меня изумительным временным пристанищем. Мой поразительный мозг умел суммировать в буквальном смысле миллиарды триллионов бит данных обо всем на свете, формируя мое трехмерное восприятие окружающего, которое при этом не только выглядело цельным и реальным, но и создавало ощущение безопасности. Я бредила, меня завораживала эффективность этой биологической матрицы, определявшей мою форму, я испытывала трепет перед простотой ее устройства. Я воспринимала себя как сложный комплекс динамичных систем, набор переплетающихся клеток, умеющих сводить воедино пеструю смесь сигналов об окружающем мире, поступающих от органов чувств. И когда все эти системы работали правильно, они естественным образом формировали сознание, способное нормально воспринимать окружающую действительность. Я удивлялась, как могла провести так много лет в этом теле, в виде этой формы жизни, ни разу толком и не осознав, что была здесь всего лишь гостем.

Но даже в этом состоянии собственное „я“ моего левого полушария продолжало вызывающе верить, что, хоть я и переживаю тяжелое нарушение психики, моя жизнь остается в безопасности. Я оптимистично верила, что смогу полностью восстановиться после событий этого утра. Испытывая некоторое раздражение по поводу непредвиденного нарушения рабочего графика, я полушутя повторяла про себя: „Ну ладно, хорошо, у меня инсульт. Да, у меня инсульт… но ведь я очень занятой человек! Хорошо, раз я не могу избавиться от этого инсульта, тогда ладно, пусть это займет у меня неделю! Я узнаю все, что нужно, о том, как мой мозг формирует восприятие реальности, а затем, на следующей неделе, наверстаю график. Так, а что я сейчас делаю? Я зову на помощь. Мне нельзя отвлекаться, я должна позвать на помощь“.

Глядя на свое отражение в зеркале, я взмолилась: „Запомни, пожалуйста, запомни все, что ощущаешь! Пусть этот инсульт будет тебе наукой о нарушении собственных когнитивных способностей“.

Глава 5
Организация моего спасения

Тогда я еще не знала, какого именно типа инсульт у меня произошел, но теперь мне известно, что врожденная артериовенозная мальформация (АВМ), разорвавшаяся у меня в голове, продолжала извергать немалый объем крови в левое полушарие. По мере того как кровь заливала высшие мыслительные центры моего левого полушария, я начала терять одну за другой такие драгоценные способности, как высшие когнитивные функции. К счастью, мне удалось вспомнить, что чем быстрее человека с инсультом доставят в больницу, тем благоприятнее прогноз. Но позвать на помощь было не так-то просто, потому что, как выяснилось, я почти не могла концентрироваться на этой задаче. Я поймала себя на том, что отлавливаю какие-то случайные мысли, которые пляшут в голове, то появляясь, то исчезая, и, как ни печально, я прекрасно понимала, что не в состоянии держать в памяти определенный план достаточно долго, чтобы его осуществить.

Всю жизнь оба полушария моего мозга очень слаженно работали вместе, позволяя мне успешно функционировать. Но теперь в связи с нормальными отличиями и функциональной асимметрией правого и левого полушарий я чувствовала себя отделенной от речевых и рассудочных способностей левой половины своего мозга. Куда делись мои числа? Куда делась моя речь? Что стало с тем щебетанием мозга, место которого теперь занял всеобъемлющий и заманчивый душевный покой?

Лишившись последовательности, связанной с постоянно поступавшими директивами левого полушария, я изо всех сил пыталась поддерживать когнитивную связь с окружающей действительностью. Вместо непрерывного потока ощущений, которые можно было разделить на прошлое, настоящее и будущее, каждый момент времени теперь, казалось, существовал отдельно от прочих. Я чувствовала, что, оставшись без вербальных сигналов, лишилась житейской мудрости, и отчаянно старалась поддерживать когнитивную связь разных моментов. Я повторяла единственную мысль, которую могла удержать в мозгу: "Что я пытаюсь сделать? Позвать на помощь? Я пытаюсь составить план и позвать на помощь? Что я делаю? Мне надо придумать план, как позвать на помощь. Ладно. Надо позвать на помощь".

До того, что случилось со мной, обработка информации, обеспечивающая доступ к тому, что хранилось в моем здоровом мозгу, осуществлялась приблизительно следующим образом. Можно представить себе, что я сижу в середине собственного мозга, изнутри полностью заставленного шкафами для хранения документов. Когда мне нужно найти какую-либо мысль, идею или воспоминание, я осматриваю эти шкафы и нахожу нужный ящик. Отыскав в нем соответствующую папку, я получаю доступ ко всей информации, которая в ней содержится. Если мне не удается сразу найти то, что я ищу, я продолжаю поиски и рано или поздно добираюсь до нужных мне сведений.

Но в то утро мой механизм обработки информации стал работать совсем неправильно. Хотя мозг по-прежнему был заставлен шкафами для хранения документов, их ящики были словно наглухо закрыты, а сами шкафы оказались вне досягаемости. Я осознавала, что у меня в мозгу хранилась масса информации. Но куда она делась? Если информация по-прежнему оставалась там, я больше не могла ее извлечь. Я задавалась вопросом, вернется ли ко мне когда-нибудь способность думать языковыми категориями или вызывать в памяти мысленные образы собственной жизни. Мне было грустно думать, что эти составляющие моего сознания теперь, возможно, утрачены навсегда.

Лишившись речи и способности последовательно обрабатывать информацию, я чувствовала, что утратила связь со своей прошлой жизнью и что, лишившись когнитивных картин и экспансивных идей, я лишилась и представления о времени. Я больше не могла вызывать в памяти воспоминания о собственном прошлом, и общая картина того, кто я такая и что здесь делаю как живое существо, оказалась скрытой от меня. Целиком и полностью сосредоточившись на настоящем, мой пульсирующий мозг был будто зажат в тиски. И теперь, когда место земного чувства времени у меня заняла глубокая пустота, границы моего земного тела растворились, и я слилась с вселенной.

Когда изливающаяся в мозг кровь прервала нормальную работу левого полушария, мое восприятие освободилось от привязки к классификациям и деталям. Преобладающие волокна левого полушария выключились и перестали подавлять работу правого, и мое освобожденное восприятие преобразилось, воплотив в сознании источаемую правым полушарием безмятежность. Охваченная окутывавшим меня чувством освобождения и преображения, основа моего сознания перешла в состояние, на удивление похожее на те ощущения, которые я испытывала в Тетавилле. Я не большой специалист, но, по-моему, буддисты могли бы сказать, что я погрузилась ту форму существования, которую они называют нирваной.

Лишившись аналитических способностей левого полушария, я была полностью поглощена ощущением безмятежности, безопасности, блаженства, эйфории и всеведения. Какая-то часть меня жаждала полного освобождения из плена этой телесной формы, пронизанной пульсирующей болью. Но, по счастью, несмотря на всю привлекательность этого неотступного искушения, что-то во мне сохраняло преданность задаче организовать собственное спасение, Это что-то добилось своего и в итоге спасло мне жизнь.

Проковыляв к себе в кабинет, я сильно убавила свет, чтобы он не жег мне мозг, как лесной пожар.

Чем усерднее я старалась сосредоточиться и сконцентрироваться на том, что я делаю здесь и сейчас, тем сильнее отдавалась в голове пульсирующая боль. Мне стоило огромных усилий просто поддерживать внимание, пока мой разум хватался за воспоминания: "Что же я делаю? Что я делаю? Зову на помощь, я пытаюсь позвать на помощь!" Мое состояние колебалось, и в отдельные моменты я могла ясно мыслить (я называю это волнами ясности), а в какие-то не могла мыслить вообще.

Чувствуя себя выброшенной из ритма прежней жизни, я была одновременно встревожена и очарована тем последовательным распадом когнитивной составляющей сознания, который я теперь наблюдала. Время остановилось, потому что внутренние часы, которые когда-то тикали в моем левом полушарии, помогая определять последовательность мыслей, теперь замолкли. Без внутреннего понятия об относительности и без дополняющих друг друга форм мозговой активности, помогавших мне последовательно управлять ходом собственных мыслей, я как бы плыла из одного момента времени в другой. А больше не имело отношения к В, a 1 - к 2. Для понимания такого рода последовательностей требовались мысленные связи, на которые мой разум был теперь не способен. Даже простейшие рассуждения по определению требуют понимания отношений между разными сущностями, а мой разум утратил способность сочетать одно с другим. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как сидеть в полном замешательстве, ожидая прихода следующей отрывочной мысли или волны ясности. В предчувствии идеи, которая рано или поздно должна была прийти мне в голову и связать меня с чем-то из объективной реальности, я сидела и повторяла про себя одно и то же: "Что же я пытаюсь делать?"

Почему я просто не набрала 911? Кровоизлияние, продолжавшееся в моей черепной коробке, происходило непосредственно над той самой частью левого полушария, которая понимала, что такое число или номер. Нейроны, в которых был записан номер 911, теперь плавали в луже крови, поэтому само понятие номера для меня больше не существовало. Почему я не спустилась этажом ниже и не обратилась за помощью к своей квартирной хозяйке? Она была в декретном отпуске, сидела дома и с радостью отвезла бы меня в больницу. Но и ее папки, еще одной детали общей картины моей жизни в ее связи с окружающими, больше не существовало. Почему я не вышла на улицу и не поймала первую попавшуюся машину, чтобы попросить о помощи? Эта идея вообще не пришла мне в голову. В моем травмированном состоянии единственное, что мне оставалось, - отчаянно вспоминать, как позвонить кому-нибудь и позвать на помощь!

Единственное, что я могла сделать, было сидеть и ждать, терпеливо сидеть у телефона и молча ждать. И вот я сидела и ждала наедине с ускользавшими мимолетными мыслями, которые как будто дразнили меня, то появляясь, то исчезая. Я сидела и ждала волны ясности, которая позволила бы моему сознанию связать две мысли и дала бы мне шанс сформулировать хоть какую-то идею, шанс осуществить какой-то план. Я сидела и на все лады повторяла про себя: "Что я делаю? Зову на помощь. Зову на помощь. Я пытаюсь позвать на помощь".

В надежде на то, что я смогу сознательно вызвать еще одну волну ясности, я поставила телефон на стол перед собой и стала смотреть на его кнопки. Мой расстроенный мозг, мучительно пытавшийся вспомнить, какой номер можно набрать, казался пустым и болел, когда я пыталась заставить его сконцентрироваться и поддерживать внимание. В нем пульсировала боль, боль, боль. Боже, как мне было больно. Вдруг перед моим мысленным взором промелькнул номер телефона. Это был телефон моей мамы. Как здорово, что я смогла его вспомнить! Какое чудо, что я не только вспомнила этот номер, но и знала, чей он! И как примечательно, хотя и печально, что даже в своем пугающем состоянии я осознала, что мама живет на расстоянии больше тысячи миль от меня, и поняла, как неуместно было бы позвонить ей сейчас. Я подумала: "О нет, я никак не могу позвонить маме и сказать ей, что у меня инсульт! Это было бы ужасно! Она бы с ума сошла! Надо придумать какой-нибудь другой план".

В один из моментов ясности я поняла, что, если я позвоню на работу, мои коллеги из Гарвардского центра ресурсов мозговой ткани обязательно мне помогут. Мне бы только вспомнить, по какому номеру звонить на работу. Какая злая ирония судьбы, что перед этим я два года только и делала, что распевала по всей стране песенку про Банк мозга, в которой были такие слова: "Звоните 1 800 BRAINBANK, вам все объяснят!" Но в то утро, когда воспоминания оказались вне досягаемости, у меня оставалось лишь смутное представление о том, кто я и чего пытаюсь добиться. Я сидела за столом в каком-то диком мысленном тумане и пыталась уговорить свой мозг дать мне ответ, без конца повторяя: "По какому номеру звонить на работу? Где я работаю? В Банке мозга. Я работаю в Банке мозга. Какой номер у Банка мозга? Что я делаю? Я зову на помощь. Я звоню на работу. Ладно, так по какому номеру звонить на работу?"

Мое нормальное восприятие окружающего мира успешно определялось постоянным обменом информацией между правым и левым полушариями. В связи с асимметрией коры каждая из двух половин мозга специализировалась на каких-то своих функциях, и, работая вместе, они могли адекватно формировать реалистичное восприятие окружающего мира. Хотя я и была весьма способным ребенком и всегда прекрасно училась, у двух полушарий моего мозга никогда не было одинаковых врожденных способностей. Правое превосходно разбиралось в общих картинах различных идей и понятий, но левому приходилось чрезвычайно усердно работать, запоминая разрозненные факты и детали. В итоге я относилась к тем, кто редко запоминает телефонный номер как случайную последовательность чисел. Вместо этого мой мозг машинально придумывал какую-нибудь схему, обычно зрительный образ, и привязывал к этой схеме последовательность чисел. Телефонные номера я обычно запоминала как последовательность нажимаемых в определенном порядке кнопок. Про себя я всегда задавалась вопросом, как бы я смогла жить в мире дисковых телефонов, где пользоваться подобными уловками было бы намного сложнее.

В юности я всегда намного больше интересовалась тем, как те или иные вещи связаны на интуитивном уровне (правое полушарие), чем тем, как они различаются на уровне классификаций (левое полушарие). Я предпочитала мыслить образами (правое), а не языковыми категориями (левое). Только после окончания колледжа, когда я увлеклась нейроанатомией, мне удалось научиться легко запоминать различные детали и вызывать их в памяти. Учитывая, что в детстве мой мозг обрабатывал информацию в основном с помощью сенсорных, зрительных и схематических ассоциаций, в ткани моих знаний все это было очень тесно переплетено.

Беда такого рода системы обучения, разумеется, состоит в том, что она будет работать, только если все ее части функционируют и правильно взаимодействуют. Когда я сидела в то утро перед телефоном и пыталась сообразить, какой номер у меня на работе, я вспомнила, что у наших кабинетов были какие-то примечательные дополнительные номера. Что-то вроде того, что номер моего кабинета заканчивался на 10, номер кабинета моей начальницы, наоборот, на 01, а дополнительные номера моих коллег попадали в промежуток между этими. Но поскольку левое полушарие мозга тонуло в луже крови, в ходе своих мыслительных поисков мне не удавалось получить доступ ни к каким подробностям, а математические последовательности приводили меня в полное недоумение. Я сидела и думала: "Что же там между 01 и 10?" Тогда я решила, что, может быть, лучше будет смотреть на кнопки телефона.

Сидя за столом, я поставила телефон прямо перед собой и терпеливо сидела некоторое время в ожидании следующей волны ясности. Я стала снова повторять на все лады: "По какому номеру звонить на работу? По какому номеру звонить на работу?" После нескольких минут с телефоном в руках, потраченных впустую, у меня в голове внезапно возник ряд из четырех цифр: 2405! 2405! Я снова и снова повторяла про себя: "2405!" Чтобы не забыть этот ряд, я взяла в левую руку ручку и быстро зарисовала картинку, которую видела у себя в голове. Цифра 2 вышла похожей не на 2, а на какую-то напоминавшую двойку закорючку. К счастью, цифра 2 на телефонной кнопке выглядела точно так же, как та, что предстала перед моим мысленным взором, и я попыталась своими закорючками изобразить то, что видела: 2405. Мне как-то удалось понять, что это только часть номера, но чего не хватало? Там был еще код - то, что идет вначале. И я снова стала повторять на все лады: "Какой там код? С каким кодом звонить на работу?"

Столкнувшись с этой проблемой, я подумала: может быть, не так уж и хорошо, что, когда мы звоним друг другу с работы, нам не приходится набирать код. Из-за недостаточно частого использования схема распознавания кода хранилась у меня мозгу не в той папке, где содержались последние цифры номера. Мне пришлось вернуться к попыткам извлечь информацию из памяти и найти ответ на вопрос: "Какой там код? С каким кодом звонить на работу?"

Всю жизнь мне приходилось набирать номера с небольшими числами в качестве кода: 232, 234, 332, 335 и т. д. Но, пока я пыталась ухватиться за что-нибудь подходящее у себя в памяти, хотя бы за какую-то возможность, в голове мелькнул зрительный образ: 855. Вначале я подумала, что это самый нелепый код, с которым мне доводилось сталкиваться, настолько большим казалось число. Но в моем положении любую версию стоило попробовать. В ожидании следующей волны ясности я расчистила место на столе. Было только 9:15, и пока я опаздывала на работу лишь на пятнадцать минут, поэтому никто еще не должен был меня хватиться. Держа в голове план, я продолжила тяжелый труд.

Я очень устала. Пока я сидела в ожидании, я чувствовала себя уязвимой и совершенно разбитой. Хотя меня постоянно отвлекало чувство единства с вселенной, я отчаянно пыталась осуществить свой план и позвать на помощь. Я снова и снова повторяла про себя, что мне нужно сделать и что я должна сказать. Но удерживать внимание на том, что я пыталась делать, было так же сложно, как удержать в руках скользкую рыбу. Задача первая: зафиксировать мысль. Задача вторая: действовать в соответствии с мысленным восприятием окружающего. Сосредоточиться. Держаться за рыбу. Держаться за мысль: телефон. Держаться. Держаться ради следующего момента ясности, когда я смогу что-нибудь сделать! Я сидела и повторяла про себя, что скажу:."Это Джилл. Мне нужна помощь! Это Джилл. Мне нужна помощь!"

У меня ушло уже 45 минут на то, чтобы разобраться, кому и как позвонить, чтобы позвать на помощь. Во время следующей волны ясности я набрала номер, нажимая на кнопки с закорючками, похожими на закорючки на листе бумаги. Мне очень повезло: мой коллега и добрый друг доктор Стивен Винсент был на месте. Когда он взял трубку, я услышала его голос, но не могла понять, что именно он говорит. Я подумала: "Боже мой, он лает, как золотистый ретривер!" Я догадалась, что мое левое полушарие пришло в негодность и я перестала понимать человеческую речь. И все же я испытала такое облегчение оттого, что мне удалось связаться с другим живым человеком, что я так и выпалила: "Это Джилл. Мне нужна помощь!" Ну, точнее, я попыталась это сказать. На самом деле из моих уст раздавались какие-то хрипы и стоны, но, к счастью, Стив узнал мой голос. Он понял, что я попала в беду. (Похоже, благодаря тому что за прошедшие годы мне не раз приходилось кричать что-нибудь коллегам по работе с другого конца коридора, они научились узнавать мои крики.)

Тем не менее, я испытала шок, когда поняла, что не могу разборчиво говорить. Хотя я отчетливо слышала свой мысленный голос: "Это Джилл, мне нужна помощь!" - звуки, вырывавшиеся из моего горла, не соответствовали словам, звучавшим у меня в голове. Меня неприятно поразило, что левое полушарие повреждено сильнее, чем я думала. Хотя левое полушарие и не позволяло мне разобрать смысл того, что говорил Стив, правым полушарием я поняла по тону его голоса, что он придет мне на помощь.

Теперь наконец я могла расслабиться. Мне незачем было пытаться понять, как именно он поступит. Я знала, что для своего спасения сделала все, что могла, все, что от меня вообще можно было ждать.

Глава 6
Возвращение в безмолвие

Успокоившись на том, что Стив придет мне на помощь, я сидела, погрузившись в свое замолчавшее сознание. Я чувствовала облегчение по поводу того, что мне удалось успешно организовать свое спасение. Подвижность моей парализованной руки частично восстановилась, и, хотя рука при этом продолжала болеть, я не теряла надежды, что она восстановится полностью. Но, несмотря на то расстройство, в которое пришла моя голова, я почувствовала, что мне непременно нужно связаться со своим врачом. Было очевидно, что потребуется неотложная медицинская помощь, которая, вероятно, окажется весьма дорогостоящей, и, как это ни печально, несмотря на весь распад своей психики, я по-прежнему знала достаточно, чтобы тревожиться по поводу медицинской страховки, которая не покроет расходов, если я обращусь за помощью в какое-то не то медицинское учреждение.

По-прежнему сидя за столом, здоровой левой рукой я дотянулась до трехдюймовой стопки визитных карточек, накопившихся у меня за последние несколько лет. Я только однажды была у своего нынешнего врача, около полугода назад, но я помнила, что в ее фамилии было что-то ирландское. "Сент- что-то, Сент-что-то" - так я начала поиски нужных ассоциаций. Тут в моей памяти отчетливо всплыло изображение герба Гарварда вверху в центре ее визитной карточки. Обрадовавшись, что я точно помню, как выглядела эта карточка, я подумала: "Отлично, теперь все будет отлично, надо только найти эту карточку и позвонить".

Однако, к собственному изумлению, посмотрев на верхнюю карточку, я поняла, что, хотя у меня в голове и остался отчетливый образ того, что я ищу, я не могла разобрать ничего из того, чтобы было записано на лежавшей передо мной карточке. Мой мозг больше не распознавал текст как текст, буквы и цифры как буквы и цифры и даже фон как фон. Карточка казалась мне каким-то абстрактным узором. Все изображение на ней выглядело однородной смесью его составляющих. Точки, формировавшие буквы и цифры, плавно сливались с точками фона. Мой мозг больше не улавливал ни границ, ни цветовых различий.

Я с ужасом поняла, что моя способность взаимодействовать с окружающим миром нарушена намного сильнее, чем мне могло прийти в голову. Почти все, что связывало меня с повседневной реальностью, оказалось уничтожено. Я потеряла способность воспринимать признаки, по которым раньше могла визуально различать предметы. В придачу к тому, что теперь я больше не ощущала физических границ собственного тела и лишилась внутренних часов, мне казалось, что я перешла в текучее состояние. Вместе с потерей долговременных и кратковременных воспоминаний это отняло у меня ощущение своего места в мире и чувство безопасности в нем.

Какой тяжелой задачей для меня было просто сидеть и ощущать молчание моего сознания, держать стопку карточек и пытаться вспомнить, кто я и что я здесь делаю! В поисках хоть какой-нибудь связи с окружающей действительностью я полностью утратила ощущение актуальности своей задачи. Однако, как ни удивительно, моя лобная доля продолжала активно бороться за выполнение этой задачи, и время от времени на меня по-прежнему накатывали случайные волны ясности, возвращавшие меня в реальный мир через чувство физической боли. Во время таких моментов я снова видела и узнавала окружающие предметы и вспоминала, что делаю, а кроме того, снова могла отличать друг от друга разнообразные внешние раздражители. И я упорно продолжала свой тяжкий труд. Это не та карточка, это не та карточка. У меня ушло больше тридцати пяти минут, чтобы продраться всего лишь сквозь верхнюю треть стопки, когда я наконец узнала на одной из карточек герб Гарварда.

Однако к тому времени само понятие телефона стало для меня чем-то крайне удивительным. Я чувствовала, как странным образом перестала постигать, что с ним вообще нужно делать. Как-то я еще понимала, что эта "вещь", расположенная возле меня, должна связать меня через провод с каким-то совсем другим местом. А на другом конце провода будет другая живая душа, которой я смогу что-то сказать, и она меня поймет. Надо же, подумать только!

Поскольку я боялась, что не смогу удержать внимание и карточка врача затеряется среди других, я расчистила участок стола и положила эту карточку прямо перед собой. Я взяла трубку телефона и поставила его рядом с карточкой. Но, поскольку мой мозг неуклонно продолжал разрушаться, панель с кнопками теперь казалась мне чем-то странным и совершенно незнакомым. Тем не менее я сидела, то обретая, то теряя способности непослушного левого полушария, и сохраняла спокойствие. Время от времени мне удавалось находить соответствие между цифрами-закорючками на карточке и цифрами-закорючками на кнопках телефона. Чтобы не забывать, какие из них я уже набрала, я закрывала их одну за другой указательным пальцем левой руки, как только нажимала соответствующую кнопку тем обрубком, в который у меня превратился указательный палец правой. Это было необходимо, потому что в каждый следующий момент времени я уже не помнила, какие цифры набирала до этого. Я повторяла эту операцию до тех пор, пока не набрала все цифры, после чего приложила трубку к уху и стала ждать.

Чувствуя себя истощенной и дезориентированной, я боялась, что забуду, что делаю, поэтому не переставая повторяла про себя: "Это Джилл Тейлор. У меня инсульт. Это Джилл Тейлор. У меня инсульт". Но, когда на мой звонок ответили и я попыталась это сказать, я испытала панику, обнаружив, что, хотя про себя мне удавалось говорить вполне отчетливо, из моего горла не вылетало ни звука. Не было даже хрипов, которые я могла издавать раньше. Это был тяжелый удар. О черт! Я разучилась говорить, я разучилась говорить! До того момента, пока я не попыталась сказать что-то вслух, мне и в голову не приходило, что я больше не могу это сделать. Мои голосовые связки вышли из строя и не издавали никаких звуков, вообще никаких.

Как будто готовя к работе насос, я с силой выдохнула, а затем глубоко вдохнула и повторила это несколько раз, пытаясь издать хоть какой-нибудь звук, пытаясь заставить хоть какой-то звук вылететь у меня изо рта. Осознав, что я делаю, я подумала: "Они решат, что это телефонный розыгрыш! Не вешайте трубку! Пожалуйста, не вешайте трубку!" Но случилось так, как если бы я и правда готовила к работе насос. После того как я неоднократно с силой вдохнула и выдохнула, мои грудная клетка и горло завибрировали и из них наконец донеслись звуки: "Э-э-э-э-э-э-э - э-э-э-э-э-э-э - эс-с-с-с-с-са - эс-с-с-с-ста-а-а-а-а-а…" Звонок был сразу же перенаправлен от секретаря моему врачу, которая, по чудесной случайности, как раз начинала прием! Проявив исключительную доброту и терпение, она сидела и слушала, пока я изо всех сил пыталась разборчиво проговорить: "Это Джилл Тейлор. У меня инсульт".

В конце концов ей удалось понять достаточно, чтобы догадаться, кто я и что мне нужно. Она сказала: "Поезжайте в больницу Маунт-Оберн". Однако, хотя я слышала ее слова, я не могла уловить их смысл. Едва не отчаявшись, я подумала: "Если б она только говорила медленнее и четче, может быть, я бы поняла, может быть, разобрала бы, что она говорит". Вдохновившись этой надеждой, я взмолилась как могла, выдавив из себя слова: "Еще раз". Понимая всю серьезность ситуации, она медленно повторила: "Поезжайте в больницу Маунт-Оберн". Но я снова не разобрала ни слова. Понимая, что у меня случилось тяжелое неврологическое расстройство, и от всей души мне сочувствуя, она терпеливо повторяла указания. Услышав их несколько раз, я смогла связать эти звуки с их смыслом и разобрать, что она пыталась мне сказать. Досадуя на себя за неспособность понять такие простые слова, я снова подготовила к работе свой голосовой насос и худо-бедно смогла донести до нее, что мне скоро придут на помощь, и мы ей перезвоним.

Не обязательно быть нейробиологом, чтобы понять, что в то время происходило у меня в мозгу. Чем дольше кровь из разорванного сосуда изливалась в кору мозга, тем обширнее становилось поражение мозговой ткани и тем больше когнитивных способностей я утрачивала. Хотя собственно разрыв АВМ и произошел в районе середины задней части коры моего левого полушария, к тому времени у меня нарушилась уже и работа клеток лобной доли левого полушария, отвечающих за способность говорить. Вполне предсказуемо, что, когда кровь прервала потоки информации, передающейся между двумя речевыми центрами мозга (передним - зоной Брока и задним - зоной Вернике), я уже не могла ни пользоваться речью для выражения своих мыслей, ни понимать речь других. Однако меня в тот момент особенно беспокоило то, что я утратила способность управлять работой голосовых связок. Я по-прежнему боялась, что у меня могут быть повреждены центры варолиева моста в мозговом стволе, в том числе центры управления дыханием.

Чувствуя себя усталой и побитой, я повесила трубку. Встав из-за стола, я замотала голову шарфом, чтобы свет не так бил в глаза. Вспомнив, что входная дверь закрыта на засов, я медленно, шаг за шагом, спустилась по лестнице на первый этаж, опираясь о перила. Приготовившись ждать помощи и больше не заботясь о том, что мне непременно нужно было сделать, я взобралась обратно и скорчилась на диване в гостиной, чтобы дать отдохнуть своей измученной голове.

В подавленном состоянии, наедине с травмой, я начала осознавать, что моя связь с жизнью постепенно разрушается. Я чувствовала, как с каждым уходящим мгновением ослабевает то, что связывает меня с собственным телом. Я ощущала, как из этого хрупкого вместилища утекают силы, отчего кончики пальцев рук и ног как будто постепенно мертвели. Я словно слышала, как с хрустом вращаются шестерни моего тела, как его клетки методично производят в нем жизнь, и боялась, что когнитивная составляющая моей психики приходит в такую негодность, так отрывается от своих нормальных функций, что я навсегда останусь инвалидом. Впервые в жизни я осознала свою уязвимость. Как компьютер, который можно выключить и снова перезагрузить, моя жизнь во всем своем богатстве полностью зависела не только от здоровья моей клеточной структуры, но и от способности мозга исправно передавать электрические сигналы и управлять с их помощью моим телом.

Осмыслив всю тяжесть положения, я оплакивала свою жизнь в ожидании смерти и распада клеточной матрицы организма. Несмотря на довлеющее присутствие окутывавшего мое сознание блаженства, порождаемого правым полушарием мозга, я отчаянно боролась, стараясь удержать хоть какие-нибудь сознательные связи, которые еще оставались в левом полушарии. Теперь я отчетливо понимала, что перестала быть нормальным человеческим существом. Мое сознание утратило рассудочные функции преобладающего левого полушария с его аналитическими способностями. В отсутствие этих мысленных ограничителей я вышла за пределы восприятия самой себя как индивидуума. Без левого полушария, способствовавшего моей самоидентификации как сложного организма, состоящего из множества независимых систем, или как строго определенного набора отдельных функций, мое сознание освободилось от оков и бросилось в создаваемый правым полушарием божественный мир покоя и блаженства.

Сидя в тишине и пытаясь осмыслить новые ощущения, я задалась вопросом, до какой степени могли разрушиться мои способности, чтобы этот урон еще можно было восполнить. Я думала, сколько микросхем мозга я могу потерять и насколько серьезным может быть урон, нанесенный моим высшим когнитивным способностям, чтобы оставалась хоть какая-то надежда на то, что когда-нибудь я снова смогу нормально функционировать. Не для того ведь я проделала весь этот путь, чтобы просто умереть или превратиться в овощ! Я сжала голову руками и заплакала. Какое-то время я сидела в слезах, а затем стиснула кулаки и начала молиться. Я просила душевного покоя и молилась так: "Пожалуйста, Великий Дух, не выключай мою жизнь". А еще я умоляла саму себя в безмолвии своего сознания: "Держись. Успокойся. Спокойно. Держись".

Мне казалось, что я просидела в гостиной одна целую вечность. Когда в дверях появился Стив, мы не обменялись с ним ни единым словом. Я протянула ему карточку своего врача, и он немедленно позвонил ей и узнал, что делать. Не теряя времени, он помог мне спуститься по лестнице и вывел на улицу. Там он заботливо довел меня до машины, пристегнул ремень и откинул назад спинку сиденья. Мою голову он обмотал шарфом, чтобы защитить глаза от света. Сказав несколько утешительных слов, он ободряюще похлопал меня по коленке и повез в больницу Маунт-Оберн.

Когда мы доехали до больницы, я по-прежнему была в сознании, но явно начинала бредить. Меня усадили в кресло-каталку и повезли в приемную. Было ясно, что Стив очень расстроен безразличием персонала больницы к тяжести моего состояния, но он послушно заполнил необходимые бумаги и помог мне расписаться. Пока мы ждали своей очереди, я почувствовала, как силы покидают меня, я сдулась, как воздушный шарик, обвиснув у себя на коленях, и погрузилась в полубессознательное состояние. Стив настоял на том, чтобы мной занялись немедленно!

Меня повезли в кабинет, чтобы сделать компьютерную томографию мозга. Там меня подняли с кресла и положили на каталку томографа. Несмотря на пульсирующую боль в голове, которой вторил рокот мотора этого устройства, я была более или менее в сознании, чтобы получить хотя бы некоторое удовлетворение, узнав, что диагноз, который я сама себе поставила, правильный. У меня была редкая форма инсульта. Левое полушарие мозга было поражено обширным кровоизлиянием. Хотя я этого и не помню, судя по моим медицинским документам, мне вкололи стероиды, чтобы замедлить развитие воспаления.

Было решено немедленно везти меня в Массачусетскую больницу общего профиля. Каталку, на которой я лежала, загрузили в машину скорой помощи и закрепили там, чтобы ехать через Бостон. Я помню, что вместе со мной поехал один добросердечный сотрудник скорой помощи. Он заботливо укрыл меня одеялом и прикрыл мне лицо курткой, чтобы свет не бил в глаза. Мне было приятно его прикосновение, а его доброта и внимание были для меня просто бесценны.

Наконец-то я избавилась от забот. Я свернулась в шарик-эмбрион, лежала и ждала. Я понимала, что в это утро мне довелось наблюдать, как шаг за шагом разрушались замысловатые нейронные сети моего мозга. Собственная жизнь всегда восхищала меня как великолепное физическое воплощение записанной в ДНК программы и того ярчайшего генофонда, который ее породил. Мне повезло в течение 37 лет наслаждаться проворной мозаикой электрифицированной биохимии своего тела. В фантазиях я, как и многие другие, мечтала умереть в сознании, потому что хотела стать свидетельницей такого удивительного события, как последний переход от жизни к смерти.

Незадолго до полудня 10 декабря 1996 года наэлектризованность моего молекулярного тела поблекла, и я ощутила удивительный прилив сил, когда когнитивная составляющая психики отказалась от связи с физической механикой тела и от своей власти над ней. Меня приняла в свои глубины неприкосновенная оболочка с безмолвным сознанием и безмятежным сердцем, и я ощутила колоссальный прилив энергии. Мое тело обмякло, а сознание поднялось и замедлилось. Я ясно поняла, что перестала быть хореографом собственной жизни. В отсутствие зрения, слуха, осязания, обоняния, вкуса и страха я почувствовала, как мой дух отказывается от привязанности к телу, и тогда боль отступила.

Глава 7
Превращение в младенца

Когда меня привезли в отделение скорой помощи Массачусетской больницы, я оказалась в центре такого круговорота, что его можно было сравнить разве что с гудящим пчелиным ульем. Во всем своем увечном теле я ощущала тяжесть и ужасную слабость. Я была совсем без сил - как воздушный шарик, который сдулся. Сотрудники больницы толпились вокруг каталки. Яркий свет и громкие звуки били меня по голове с жестокостью грабителей, требуя к себе больше внимания, чем я была в состоянии сконцентрировать, чтобы их утихомирить.

"Ответьте на это, сожмите то, распишитесь здесь!" - требовали они, и я, находившаяся в полубессознательном состоянии, думала: "Какой бред! Вы что, не видите, как мне плохо? Люди, вы в своем уме? Не спешите! Я вас не понимаю! Наберитесь терпения! Успокойтесь! Мне больно! Зачем эта неразбериха?" Чем настойчивее они пытались что-то из меня вытянуть, тем сильнее я желала найти поддержку внутри себя. Я была измучена беспрестанными прикосновениями, прощупываниями и уколами, от которых меня корчило, как слизняка, посыпанного солью. Мне хотелось закричать: "Оставьте меня в покое!" - но у меня отказал голос. Они меня не слышали, потому что не могли читать мои мысли. Отчаявшись добиться, чтобы меня оставили в покое, я лишилась чувств, словно раненый зверь.

Когда через некоторое время я снова пришла в себя, меня поразило открытие, что я еще жива. (Я от всей души благодарна профессиональным медикам, которые добились стабилизации моего состояния и дали мне шанс вернуться к жизни, хотя тогда еще никто не представлял, какие функции и в какой степени мне удастся восстановить.) Меня облачили в стандартный больничный халат и оставили отдыхать в одноместной палате. Койка была немного приподнята, так что моя по-прежнему болевшая голова слегка возвышалась на подушке. Лишившись своего обычного источника сил, тело вдавилось в койку как кусок тяжелого металла, который я не могла даже сдвинуть с места. Я не могла определить, как расположено мое тело, где оно начинается и где заканчивается. Лишившись обычного чувства собственных физических границ, я ощущала единство с громадной вселенной. В голове пульсировала мучительная боль, гремевшая как гром, сопровождаемый бурей белых молний, картинно бушевавшей перед моими закрытыми глазами. Малейшая попытка изменить положение тела требовала больше сил, чем у меня было. Даже от простого вдоха болели ребра, а свет, падавший в глаза, жег мозг как огонь. Я не могла сказать об этом и попыталась добиться, чтобы свет убавили, зарывшись лицом в простыню.

Я не слышала ничего, кроме стука собственного сердца, которое колотилось так громко, что мои кости вибрировали от боли, а мышцы мучительно подергивались. Мой пытливый разум ученого утратил способность запоминать, анализировать, разбирать и классифицировать информацию об окружающем трехмерном пространстве. Мне хотелось реветь, как болезненному новорожденному, внезапно погрузившемуся в мир беспорядочных раздражителей. Я больше не могла вызвать в памяти никаких воспоминаний и подробностей своей прошлой жизни, и было ясно, что я превратилась в подобие младенца, родившегося в теле взрослой женщины. У которой, кроме всего прочего, отказал мозг!

Я лежала в одноместной палате отделения скорой помощи и ощущала за левым плечом присутствие двух знакомых сотрудников, которые рассматривали компьютерную томограмму, закрепленную на негатоскопе. На этой томограмме были представлены серийные срезы моего мозга, и, хотя я и не могла понять, о чем вполголоса разговаривали врачи, по их жестам я поняла серьезность своего положения. Тут не требовалось докторской степени по нейроанатомии, чтобы догадаться, что огромной белой дыры в середине среза моего мозга вообще-то быть не должно! Мое левое полушарие плавало в луже крови, и от полученной травмы распух весь мозг.

Я беззвучно молилась и думала про себя: "Меня здесь больше быть не должно! Я отпускаю себя! Силы покинули меня, моя сущность вырвалась на свободу. Это неправильно. Мне здесь больше не место! Великий Дух, я слилась воедино с вселенной. Я смешалась с вечным потоком и больше не вернусь на уровень этой жизни, и все же я по-прежнему к нему привязана. Хрупкий разум этого телесного вместилища выключился, и оно больше не годится служить пристанищем мыслящего существа. Мне здесь уже не место!" Не обремененный никакими эмоциональными связями с кем-либо или чем-либо вне меня, мой дух был свободен и мог поймать волну в нескончаемом потоке блаженства. "Выпустите меня! - кричала я про себя. - Я отпускаю себя! Отпускаю!" Я хотела вырваться из сосуда своей телесной формы, источавшего смятение и боль. В такие краткие мгновения сознание того, что я по-прежнему жива, вызывало у меня безумное отчаяние.

Я чувствовала во всем теле холод, тяжесть и мучительную боль. Сигнал, которым мой мозг обменивался с телом, был так сильно нарушен, что я не осознавала телесной формы. Мне казалось, что я - какое-то электрическое существо, сгусток энергии, тлеющей вокруг телесного куска материи. Я превратилась в груду мусора, в отходы, но по-прежнему оставалась в сознании. Однако это сознание отличалось от того, которое я знала раньше, потому что левое полушарие моего мозга было набито деталями, позволявшими осмыслять окружающий мир. Детали были упорядочены и запечатлены в нейронных сетях моего мозга. Теперь же, лишившись этих сетей, я чувствовала себя безжизненной и неуклюжей. Мое сознание переменилось. Я оставалась все там же, и это по-прежнему была я, но во мне больше не было того богатства эмоциональных и когнитивных связей, которые я знала в прошлой жизни. Так действительно ли это по-прежнему была я? Как я могла оставаться доктором Джилл Болти Тейлор, если я больше не разделяла с ней ее опыта, мыслей и эмоциональных привязанностей?

Я вспоминаю тот первый день после инсульта со смешанным чувством сладости и горечи. Без нормальной работы ассоциативной зоны ориентации левого полушария восприятие собственных физических границ больше не ограничивалось той областью, где кожа контактирует с воздухом. Я чувствовала себя джинном, выпущенным из бутылки. Казалось, энергия моего духа плывет, как огромный кит, скользящий по морю безмолвной эйфории. Это отсутствие физических границ давало ощущение дивного блаженства, превосходящего изысканнейшие из наслаждений, которые мы можем испытывать как телесные существа. Мое сознание пребывало в этом потоке сладостной безмятежности, и мне было очевидно, что я уже никогда не смогу втиснуть громаду своего духа обратно в эту крошечную клеточную матрицу.

Блаженство, к которому я рвалась, было великолепной альтернативой тому пугающему чувству горечи и опустошения, которое я испытывала всякий раз, когда мне приходилось возвращаться к каким-либо формам взаимодействий с навязчивым окружающим миром. Я существовала в каком-то отдельном пространстве, от которого было очень далеко до моей нормальной способности обрабатывать информацию, и было ясно, что та "я", какой я стала, когда выросла, не пережила этой неврологической катастрофы. Я понимала, что доктор Джилл Болти Тейлор умерла в то утро, но кто же тогда остался? Или, быть может, учитывая, что разрушилось мое левое полушарие, теперь лучше будет сказать - кто был правым?

Без речевого центра, который мог бы говорить мне: "Я доктор Джилл Болти Тейлор. Я нейроанатом. Я живу по такому-то адресу, а телефон у меня такой-то", я больше не чувствовала необходимости быть именно ей. Это было поистине странное изменение восприятия, но, лишившись ее эмоциональных микросхем, которые напоминали бы мне, что ей нравится, а что нет, а также лишившись и центра ее "я", который напоминал бы мне особенности ее критических суждений, я больше не думала как она. В практическом отношении, учитывая величину биологического ущерба, у меня не было никакой возможности снова стать ею! Для моей психики в ее новом состоянии доктор Джилл Болти Тейлор умерла в то утро и более не существовала. Теперь, когда мне перестала быть знакома ее жизнь - ее отношения с людьми, ее успехи и ее ошибки, - я больше не была связана с ее решениями и с теми ограничениями, которые она сама для себя определила.

Хотя я и чувствовала чудовищную горечь утраты в связи с гибелью сознания моего левого полушария, а также той женщины, которой я была, я одновременно ощущала неимоверное облегчение. У доктора Джилл Болти Тейлор накопилось немало обид и другого эмоционального багажа, который, должно быть, требовал немалых сил, чтобы его удержать. Она увлеченно занималась своей работой и общественной деятельностью. Она была убежденной сторонницей бурной и активной жизни. Но, несмотря на утерю всех ее привлекательных и даже замечательных свойств, в своем нынешнем состоянии я не унаследовала и ее серьезных проблем. Я забыла о своем брате и его болезни. Я забыла о своих родителях и их разводе. Я забыла о своей работе и обо всем, что вызывало у меня стресс, и благодаря тому, что все это стерлось у меня из памяти, я чувствовала облегчение и радость. Тридцать семь лет я только тем и занималась, что делала-делала-делала множество разных дел в весьма напряженном темпе. А в этот особый день я постигла, что значит просто быть.

Когда я лишилась левого полушария с его речевыми центрами, я лишилась также и внутренних часов, которые разделяли ощущения моей жизни на последовательность кратких эпизодов. Вместо того чтобы преждевременно остановиться, мои ощущения избавились от ограничений, накладываемых временем, и я чувствовала, что мне совсем не нужно спешить. Как человек, идущий вдоль берега моря или просто наслаждающийся красотой природы, я перешла от деятельного сознания левого полушария к бытовому сознанию правого. Трансформировавшись в новое состояние, я перестала ощущать себя маленькой и отделенной от мира и стала огромной и всеобъемлющей. Я перестала думать языковыми категориями и перешла к восприятию новых и новых картин происходящего в текущий момент. Я потеряла способность размышлять о чем-либо связанном с прошлым или будущим, потому что соответствующие клетки моего мозга пришли в негодность. Все, что я была в состоянии воспринимать, было здесь и сейчас, и это было прекрасно.

Все мое представление о самой себе переменилось, поскольку теперь я не воспринимала себя как нечто отдельное, нечто твердое, некую сущность, обладающую границами, отделяющими меня от окружающих сущностей. Я осознала, что на элементарном уровне представляю собой нечто текучее. На самом деле, разумеется, это так и есть! Все, что есть вокруг нас, в нас, среди нас, внутри нас и между нами, состоит из атомов и молекул, вибрирующих в пространстве. Хотя центр нашего "я" в речевом центре мозга предпочитает определять собственное "я" как некую твердую индивидуальность, большинству из нас известно, что мы состоим из триллионов клеток и многих галлонов воды и что все в нас существует в состоянии непрерывной и бурной активности. Левое полушарие моего мозга было обучено воспринимать меня как нечто твердое, отделенное от других. Теперь же, освободившись от влияния его ограничительных микросхем, правое полушарие наслаждалось неразрывной связью с вечным потоком бытия. Я утратила ощущение отдельности и одиночества. Моя душа стала размером с вселенную и радостно резвилась в каком-то безбрежном море.

Для многих из нас представить свою текучесть или свою душу размером с вселенную и вообразить связь с энергетическим потоком всего сущего значит выйти за рамки уютных представлений о мире. Но в отсутствие суждений левого полушария, говорившего мне, что я представляю собой нечто твердое, мое самовосприятие вернулось к естественному для всех вещей состоянию текучести. Ясно, что каждый из нас действительно состоит из многих триллионов частиц, подверженных тонким вибрациям. Мы существуем в форме пузырей, наполненных текучими жидкостями, в текучем мире, где все находится в движении. Различные сущности состоят из скоплений молекул разной плотности, но в конечном счете каждый отдельный пиксель этой картины состоит из электронов, протонов и нейтронов, танцующих замысловатый танец. Каждый пиксель, каждая крупица меня и вас и каждый пиксель пространства, которое кажется разделяющим нас, состоят из материи и энергии атомов. И вот мои глаза перестали воспринимать предметы как нечто отдельное. Вместо этого энергия всего окружающего слилась для меня в единое целое. Я утратила нормальное зрительное восприятие. (Я могу сравнить свою новую составленную из пикселей картину мира с импрессионистскими картинами пуантилистов.)

Я была в полном сознании и воспринимала себя как часть окружающего потока. Все детали видимого мной мира слились воедино, и мы плыли вместе, каждым своим пикселем излучая энергию и образуя единое целое. Я больше не различала физических границ предметов, потому что все вокруг излучало сходную энергию. Наверное, это можно сравнить с тем, что люди видят, когда снимают очки или закапывают себе глазные капли: края предметов становятся размытыми.

В таком состоянии своей психики я больше не воспринимала трехмерное пространство. Для меня не стало ни далекого, ни близкого. Если в дверях кто-то стоял, я не замечала его присутствия, пока он оставался неподвижным. Только активность того или иного пятна из молекул могла сообщить мне, что на него нужно обратить особое внимание. Кроме того, мой мозг больше не воспринимал цвета - я перестала их различать.

До того, что случилось, я воспринимала себя как нечто твердое, и у меня была способность испытывать чувство утраты: физической, связанной со смертью или увечьем, или эмоциональной, связанной с душевной болью. Но теперь, когда мое восприятие изменилось, я разучилась испытывать и ту и другую форму боли, потому что потеряла способность ощущать и свое отделение от чего-либо, и отдельность как таковую. Несмотря на тяжелую неврологическую травму, мое существо пропиталось незабвенным чувством душевного покоя, в который я погрузилась.

При этом, хоть я и радовалась, чувствуя связь со всем сущим, меня повергало в дрожь осознание того, что я перестала быть нормальным человеческим существом. Как же мне теперь жить среди людей с этим усиленным ощущением того, что мы составляем лишь части единого целого и что энергия жизненных сил каждого из нас содержит в себе всю мощь вселенной? Как мне занимать свое место в обществе, если я буду жить, совершенно не зная страха? Любой бы согласился, что я перестала быть нормальным человеком. Можно сказать, что у меня развилась своя собственная уникальная разновидность душевной болезни. И я должна признать: осознание того, что наше восприятие окружающего мира и отношений с ним представляет собой порождение нейробиологических микросхем, не только дало мне ощущение свободы, но и стало серьезной проблемой. Оказывается, на самом деле все эти годы я была лишь плодом собственного воображения!

Когда в моем левом полушарии выключился хронометр, нормальный ритм моей жизни з-а — м-е-д-л-и-л-с-я до скорости улитки. Когда переменилось мое восприятие времени, я выпала из ритма гудевшего вокруг пчелиного улья. Мое сознание занесло в область искривленного времени, сделав меня неспособной общаться и функционировать не только в общепринятом, но и в допустимом в человеческом обществе темпе. Я существовала теперь в каком-то промежуточном мире. Я больше не могла общаться с окружающими людьми, и все же моя жизнь не угасла. Я стала каким-то странным существом, причем не только для окружающих, но и для самой себя.

Я чувствовала такой отрыв от своей способности с минимальной живостью управлять собственным телом, что даже не думала когда-нибудь снова добиться нормальной работы этого набора клеток. Интересно, не правда ли, что, хоть я и разучилась ходить, говорить, понимать человеческую речь, читать, писать и даже переворачиваться на бок, я знала, что я в порядке? Интеллектуальное сознание левого полушария больше не подавляло во мне врожденного понимания своего единства с чудотворной силой жизни. Я знала, что стала другой, но мое правое полушарие ни разу не указало мне на то, что я стала "меньше", чем была ранее. Я была существом, состоящим из света, излучающего жизнь. Независимо от того, были ли у меня мозг и тело, способные связать меня с миром других, я воспринимала себя как шедевр клеточной жизни. В отсутствие негативных суждений левого полушария я ощущала себя совершенной, цельной и прекрасной ровно настолько, насколько я есть.

Вас, быть может, удивляет, как это я не забыла всего, что произошло. Напомню, что, несмотря на свою нарушенную психику, я не лишилась сознания. Наше сознание создается множеством программ, работающих одновременно. Каждая из них добавляет новое измерение к нашей способности воспринимать объекты окружающего трехмерного мира. Хотя я и утратила сознание левого полушария, в котором был центр моего "я", позволявший мне ощущать себя как нечто твердое и отдельное, отличное от вас, у меня сохранилось сознание правого полушария и сознание клеток, из которых состоит мое тело. Хоть один из наборов программ (тот, что постоянно напоминал мне, кто я, где я живу и т. п.) перестал работать, другие части меня оставались в полном сознании и продолжали обрабатывать информацию, поступающую в текущий момент времени. В отсутствие обычного преобладания левого полушария над правым на первый план выступили другие части моего мозга. Программы, которые ранее подавлялись, теперь могли свободно работать, и я больше не была скована свойственной мне прежде трактовкой собственного восприятия. Отключение сознания левого полушария привело к перемене характера, и теперь главным было по-новому воспринимавшее мир правое полушарие со своим характером.

Однако, по рассказам других, я пришла в тот день в самое прискорбное состояние. Я стала похожа на новорожденного, еще не понимающего, что означают различные внешние раздражители, действующие на его органы чувств. Было ясно, что я воспринимала эти раздражители болезненно. Звуки, достигавшие моих ушей, били по мозгам так, что я не отличала человеческую речь от шума, на фоне которого она раздавалась. Мне казалось, что все окружающие шумят одновременно, и их голоса резонировали у меня в голове, как стая непрерывно грызущихся зверей. При этом мне казалось, что мои уши утратили надежную связь с мозгом, и я чувствовала, как между раскатами треска просачивается, ускользая, важная информация.

Я хотела как-то донести до окружающих: "От того, что вы будете кричать громче, мне не будет легче вас понять! Не надо меня бояться. Подойдите ближе. Будьте мягче со мной. Говорите медленнее. Проговаривайте слова отчетливее. Еще раз! Пожалуйста, попробуйте еще раз! М-е-д-л-е-н-н-е-е. Будьте так добры. Будьте мне спасением. Поймите, что я не глупый зверь, а раненый. Я беззащитна, у меня путаются мысли. Неважно, сколько мне лет, неважно, кто я, протяните мне руку помощи. Уважайте меня. Я здесь. Найдите же меня".

Когда в то утро я занималась организацией собственного спасения, я ни разу не задумалась, что могу остаться до конца своих дней полным инвалидом. Но где-то в глубине моего существа разум чувствовал себя настолько оторванным от тела, что я искренне верила: я никогда не смогу втиснуть свои жизненные силы обратно в оболочку своей кожи и никогда не научусь управлять сложнейшими системами клеточной и молекулярной структуры своего тела. Я чувствовала себя зависшей между двух миров, застрявшей между двумя совершенно противоположными уровнями бытия. Боли, испытываемые моим раненым телом, любые попытки которого взаимодействовать с окружающим миром проваливались самым жалким образом, были для меня настоящим адом, и в то же время мое сознание парило в состоянии вечного блаженства, которое было для меня раем. И наконец, где-то очень глубоко я еще испытывала трепет и восторг от сознания того, что осталась жива!

Глава 8
Интенсивная неврологическая терапия

Когда занимавшиеся мной врачи убедились, что я больше не требую неотложной помощи, меня перевели в отделение неврологической интенсивной терапии. Я знала только, что справа от меня в той же палате лежала другая пациентка, я лежала ногами к двери, а по левую руку от меня была стена. Помимо этого я мало что осознавала, за исключением того, что мои голова и правая рука продолжали болеть.

Я воспринимала людей как сгустки концентрированной энергии. Врачи и медсестры были для меня массивными скоплениями мощных энергетических лучей, то появлявшихся, то исчезавших. Я чувствовала, как на меня напирает окружающий мир, не понимающий, как со мной общаться. Поскольку я не могла ни говорить, ни понимать речь, я безмолвно сидела на обочине жизни. Кажется, мне причиталось по доллару за каждый из тех неврологических осмотров, которым меня подвергли за первые двое суток. Люди заходили ко мне в палату, что-то прощупывали, чем-то кололи, снова и снова добывая неврологические данные. Эти нескончаемые манипуляции совершенно лишили меня сил. Мне было бы лучше, если бы врачи объединили усилия и поделились друг с другом уже полученными данными, избавив меня от повторных осмотров.

Благодаря тому что теперь во мне преобладало сознание правого полушария, у меня обострилась способность сопереживать чувствам окружающих. Хотя я и не могла понять ни единого слова из того, что они говорили, я понимала массу вещей по выражениям их лиц и жестам. Я очень внимательно следила за влиянием разных людей на мой запас энергии. При этом я поняла, что одни люди прибавляют мне сил, а другие отнимают. Одна из медсестер была очень внимательна к моим потребностям. Тепло ли мне? Дать ли мне воды? Испытываю ли я боль? Естественно, под ее опекой я чувствовала себя в безопасности. Она устанавливала со мной зрительный контакт и явственно создавала для меня пространство, способствующее успешному лечению. Другая сестра, никогда не устанавливавшая со мной зрительный контакт, шаркала ногами, как будто сама страдала от болей. Эта женщина приносила мне поднос с молоком и желе, но при этом не замечала, что я не могу открыть упаковки своими руками. Я была ужасно голодна, но она не обращала внимания на мои потребности. Разговаривая со мной, она повышала голос, не понимая, что я не глухая. Учитывая мое положение, меня пугало ее нежелание наладить со мной контакт. Под ее опекой я не чувствовала себя в безопасности.

Доктор Дэвид Грир был добрым и внимательным молодым человеком. Он искренне сочувствовал моему положению и, несмотря на свою напряженную работу, находил время на то, чтобы иногда, склоняясь к моему лицу, тихим голосом разговаривать со мной. Он касался моей руки, чтобы уверить меня, что я буду в порядке. Хотя я и не понимала его слов, мне было ясно, что он занимается мной. Он понимал, что я не глупая, что я просто инвалид. Он относился ко мне с уважением. Я всегда буду ему благодарна за его доброту.

В тот первый день мое состояние менялось и в чем-то, хотя и далеко не во всем, быстро изменилось к лучшему. Полное восстановление заняло годы, но некоторые части моего мозга оставались неповрежденными и бодро взялись за попытки разобраться в тех миллиардах бит данных, из которых состоит информация о каждом текущем моменте. Самым заметным отличием моих когнитивных ощущений после инсульта от тех, что были до него, стало удивительное безмолвие, поселившееся в моей голове. Не то чтобы я больше не могла думать, я просто думала по-другому. Возможности общения с окружающим миром были для меня отрезаны, речевые функции и последовательная обработка информации - тоже. Все, что мне оставалось, - это по кусочкам собирать обрывки воспринимаемых сведений, а затем не спеша обдумывать смысл своих ощущений.

Один из моих врачей задал мне вопрос: "Кто президент Соединенных Штатов?" Чтобы обработать этот вопрос и найти на него ответ, для начала мне нужно было осознать, что мне задали вопрос. Когда я понимала, что кто-то добивается моего внимания, мне нужно было, чтобы вопрос повторяли так, чтобы я могла сосредоточиться на звуках, которые слышу, а затем очень внимательно проследить за движениями губ говорящего. Поскольку мне было крайне сложно выделить чей-либо голос из фонового шума, нужно было, чтобы вопрос повторяли медленно и отчетливо. Я нуждалась в спокойном, внятном общении. Может быть, на лице у меня и застыло глупое выражение и я казалась умственно отсталой, но мой разум усердно концентрировался на приобретении новой информации. Реагировала я очень медленно. Слишком медленно для реалий этого мира.

Удержание своего внимания на том, что говорили другие, требовало от меня неимоверных усилий и оказалось весьма утомительным. Во-первых, нужно было внимательно следить за тем, что мне говорят, как глазами, так и ушами, а ни то ни другое у меня не работало нормально. Мой мозг должен был улавливать звуки, а затем сопоставлять их с определенными движениями губ. Затем он должен был проводить поиски и разбираться, хранится ли где-либо в его поврежденных архивах информация о смысле такого сочетания звуков. Когда мне удавалось разобраться в значении одного слова, нужно было искать значения сочетаний слов, а для моего поврежденного мозга это была задача не на один час!

Усилия, которых от меня требовало внимание к тому, что мне говорили, были похожи на те, которых требует внимание к тому, что говорит собеседник по сотовому, когда связь плохая. Чтобы услышать, что вам говорят, требуется столько труда, что можно не вытерпеть, отчаяться и разъединиться. Такого рода усилия мне приходилось прилагать и для того, чтобы расслышать человеческий голос среди фонового шума. С моей стороны для этого требовались неимоверное напряжение и решимость, а со стороны говорившего - неисчерпаемый запас терпения.

Для обработки полученной информации я брала звуки расслышанных слов и раз за разом повторяла их про себя, чтобы не забыть, как они звучат. Затем я переходила к процессу исследования, чтобы найти смысл, подходящий к звучанию этих слов. Президент, президент, что же такое президент? Что это значит? Когда мне удалось найти понятие (картинку), соответствующее слову "президент", я перешла к сочетанию звуков "Соединенные Штаты". Соединенные Штаты, Соединенные Штаты, что же такое Соединенные Штаты? Что это значит? После того как мне удалось найти соответствующую папку в своем архиве, в голове сразу всплыла картинка. После этого мне нужно было совместить два образа: президента и Соединенных Штатов. Но мой врач не спрашивал о чем-то, касающемся Соединенных Штатов или президента. Он просил меня назвать конкретного человека, а для этого требовалась совсем другая папка. Тогда мой мозг так и не смог перейти от "президента" и "Соединенных Штатов" к "Биллу Клинтону", и в итоге я сдалась - но только после нескольких часов попыток и изнурительной мыслительной гимнастики.

Мои когнитивные способности ошибочно оценивались по тому, как быстро я могла вспомнить полученную информацию, а должны были бы оцениваться по тем стратегиям, которые изобретал мой разум для извлечения хранившейся в нем информации. После тех усилий, которые я вложила в поиски ответа на заданный вопрос, все свелось к тому, что у меня было слишком много ассоциаций, из которых мне нужно было сделать выбор. Поскольку я думала картинками, мне нужно было начать с какого-то одного образа, а затем, отталкиваясь от него, продолжать поиски. Я не могла начать с общего, а затем переходить к частному, не исследовав миллиарды возможностей, и на это уходили все силы. Возможно, если бы мне задали вопрос конкретно про Билла Клинтона, я нашла бы в памяти его образ и смогла бы продолжать, отталкиваясь от него. Если бы меня спросили: "На ком женат Билл Клинтон?" - я бы разыскала в памяти образ Билла Клинтона, образ жены, а затем, быть может, и образ Хиллари, стоящей рядом с мужем. Используя картинки в работе над возвращением дара речи, я не была способна перейти от общего образа к каким-либо частным деталям.

Сторонний наблюдатель мог прийти к выводу, что я деградировала, потому что теперь я не могла обрабатывать информацию как нормальный человек. Мне было грустно оттого, что занимавшиеся мной медики не знали, как общаться с человеком в таком состоянии. Инсульт занимает первое место по частоте среди причин инвалидности в нашем обществе. При этом он в четыре раза чаще поражает левое полушарие, что приводит к нарушению речевых функций. Я считаю делом жизненной необходимости взаимодействие людей, переживших инсульт, и обмен опытом, связанным с тем, какую стратегию использовал мозг каждого из них для восстановления. Это помогло бы профессиональным медикам эффективнее помогать пациенту в первые часы лечения и в оценке его состояния. Мне хотелось, чтобы мои врачи сконцентрировались на том, как работает мой мозг, а не на том, соответствует ли его работа их критериям или расписанию. Мне по-прежнему была известна масса сведений, просто нужно было разобраться, как заново научиться их извлекать.

Мне было очень интересно наблюдать и отслеживать свои ощущения на этих ранних этапах восстановления. Благодаря образованию я и раньше представляла собственное тело как набор разнообразных нейронных программ, но до того, как перенесла инсульт, я по-настоящему не понимала, что любой из нас может утрачивать такие программы одну за другой, теряя при этом какие-то части самого себя. Я никогда особо не задумывалась, каково будет самой потерять разум, точнее, разум своего левого полушария. Как бы мне хотелось найти верный способ помочь людям осознать подобные вещи! Это было бы, наверное, весьма поучительно.

Представьте, если хотите, каково будет, если каждое из ваших природных свойств одно за другим начнет исчезать из вашего сознания. Для начала представьте, что вы утратили способность улавливать смысл звуков, которые слышите. Вы не оглохли, просто слышите все звуки как беспорядочный шум. Теперь представьте, что вы утратили способность видеть определенную форму предметов, находящихся в поле зрения. Вы не ослепли, просто больше не можете видеть предметы трехмерно и различать цвета. Вы не имеете возможности следить за движущимся предметом или отчетливо видеть границы между предметами. Кроме того, обычные запахи для вас настолько усилились, что так и давят, не давая перевести дух.

Затем представьте, что утратили способность чувствовать температуру, вибрацию и боль, а также лишились проприоцепции (способности ощущать положение частей тела), и у вас переменилось восприятие собственных физических границ. Энергия вашего тела вышла за его пределы и смешалась с энергией окружающего, и вы чувствуете, что стали размером с вселенную. Постоянно звучавшие у вас в голове тихие голоса, напоминавшие о том, кто вы и где живете, замолкают. Вы теряете обеспечиваемую памятью связь с эмоциональной составляющей собственного "я", а ваше восприятие оказывается поглощено богатствами текущего момента, богатствами того, что происходит здесь и сейчас. Все, в том числе и та жизненная сила, которая и есть вы, излучает чистую энергию. Вы исполняетесь детской любознательности, ваше сердце парит в покое, а разум исследует новые способы плавания в окружающем море эйфории. А теперь спросите себя: каким стимулом для вас будет возможность вернуться к высокоупорядоченной повседневности?

Я много спала в тот день инсульта - по крайней мере настолько, насколько это возможно в больнице! Когда я спала, я могла удерживать тот постоянный поток энергии, который бомбардировал все мои органы чувств. Закрыв глаза, я могла спрятать от этого потока значительную часть своего сознания. Свет был мне неприятен, и мозг бился в муках, когда в глаза светили специальным фонариком, чтобы проверить зрачковый рефлекс. Игла капельницы, поставленной на тыльную сторону ладони, была мне солью на рану, и я мечтала лишиться чувств на время производимых манипуляций. Я бежала от них, погружаясь в убежище безмолвного сознания - по крайней мере до следующего неврологического осмотра.

Тем временем Стив, ничего мне не говоря, позвонил моей маме, Джи-Джи (G. G. - прозвище моей матери, инициалы ее имени и девичьей фамилии Глэдис Гиллман), чтобы сообщить ей о случившемся. Джи-Джи и Стив были знакомы много лет по ежегодным съездам NAMI, на которые оба ездили. Они относились друг к другу с симпатией, и я уверена, что этот разговор был тяжел для обоих. Стив рассказывал, как позвонил ей и попросил ее сесть. Затем объяснил, что у меня произошло обширное кровоизлияние в левое полушарие мозга и что я нахожусь в Массачусетской больнице общего профиля. Он заверил, что врачи добились стабилизации моего состояния и что они делают все возможное.

Вечером того же дня моя начальница Франсин тоже позвонила Джи-Джи и убедила ее за пару дней привести дела в порядок, чтобы после этого надолго приехать в Бостон. Франсин понимала, что мне, вероятно, потребуется операция. Она надеялась, что Джи-Джи сможет приехать и заботиться обо мне в Бостоне или поблизости. Джи-Джи не колебалась. Она потратила десять лет жизни, пытаясь помочь моему брату избавиться от душевной болезни, но ничего не смогла добиться. Тем не менее она чувствовала, что сумеет помочь другому своему ребенку восстановиться после неврологической травмы. Все эти годы в бесплодных попытках победить шизофрению моего брата не не разочаровали ее, а помогли составить четкий план, как помочь мне в излечении.

Глава 9
День второй: на следующее утро

Я проснулась рано утром следующего дня, когда в палату ворвалась студентка-медик, чтобы записать мою историю болезни. Как это ни странно, ей забыли сообщить, что после перенесенного инсульта я не могла ни говорить, ни воспринимать человеческую речь. В то утро я поняла, что важнейшей задачей больницы должна быть защита "уровня энергии" пациентов. Эта девушка была энергетическим вампиром. Она хотела добиться от меня хоть чего-то, несмотря на всю хрупкость моего состояния, но ничего не могла дать мне взамен. Она пыталась сделать все как можно скорее и явно отставала от своего графика. Из-за спешки она обращалась со мной грубо, и я чувствовала себя чем-то, что завалилось в щель и что пытаются оттуда достать. Она говорила со скоростью миллион миль в час и кричала так, будто я была глухой. Я сидела и поражалась ее неадекватности и невежеству. Она спешила, а я перенесла инсульт - не самое удачное сочетание. Она смогла бы добиться большего, если бы подошла ко мне мягко, терпеливо и по-доброму, но, поскольку она настаивала, чтобы я общалась с ней в ее темпе, ни одна из нас не осталась довольна. Ее требования раздражали, меня сильно утомила эта встреча. Я поняла: придется расходовать свою драгоценную энергию с предельной осторожностью.

Главный урок, который я усвоила в то утро: в том, что касается моего восстановления, именно от меня в конечном итоге зависит успех или неуспех тех, кто обо мне заботится. Именно я решала, проявлять себя или нет. Я решила проявлять себя перед теми медиками, которые подпитывали меня энергетически, устанавливая со мной контакт, касаясь моего тела мягко и подобающим образом, устанавливая со мной зрительный контакт и разговаривая спокойно. Я позитивно реагировала на позитивное лечение. Те же медики, которые не пытались установить контакт, вытягивали из меня энергию, и я защищалась от них, игнорируя их требования.

Решение восстанавливаться было для меня сложным и тяжелым выбором, потребовавшим немалого когнитивного напряжения. С одной стороны, я была в восторге от того блаженства, которое давало свободное плавание в вечном потоке энергии. Там было чудесно. Мой дух сиял, огромный, свободный и спокойный. Очарованная всепоглощающим блаженством, я должна была найти ответ на вопрос, что именно означало для меня восстановление. Я понимала, что работающее левое полушарие имеет свои преимущества. Оно позволит мне вновь научиться взаимодействовать с окружающим миром. Однако в моем увечном состоянии концентрация внимания на том, что я воспринимала как полную неразбериху, означала боль в чистом виде. Учитывая, каких сил потребует восстановление, стоило ли ставить перед собой такую задачу?

Честно скажу, что у нового способа существования были некоторые плюсы перед старым. Я не хотела отказываться от своих новых открытий ради восстановления. Мне нравилось знать о своей текучести. Я была в восторге от сознания единства моего духа с вселенной и его плавания в окружающем потоке. Меня очень увлекала возможность жить, настолько тонко настроившись на восприятие энергетической динамики и языка жестов. Но более всего меня приводило в восторг чувство глубокого душевого покоя, наполнявшее теперь самые основы моего существа.

Мне хотелось оказаться там, где люди будут сдержанны и способны оценить мое чувство душевного покоя. Я обнаружила, что из-за обострившейся способности к сопереживанию у меня развилась повышенная чувствительность к стрессу, который испытывают другие. Если восстановление означало, что придется чувствовать то, что постоянно чувствуют они, зачем мне такое выздоровление? Мне легко было отделить свои проблемы и эмоции от проблем и эмоций других людей, решив наблюдать, но не взаимодействовать с ними. Как сформулировала Марианна Уильямсон, "могу ли я вновь присоединиться к этим крысиным бегам, не становясь при этом снова крысой?"

Другой студент-медик, Эндрю, пришел ко мне в то же утро, чтобы провести еще одно неврологическое обследование. Я была так слаба и обессилена, что не могла даже сидеть без поддержки, не говоря о том, чтобы стоять. Однако благодаря тому, что он обращался со мной мягко, но уверенно, я чувствовала себя в безопасности. Он говорил спокойным голосом, смотрел прямо в глаза и, если нужно, повторял сказанное. Он уважал во мне человека, в каком бы состоянии я ни находилась. Я была уверена, что из него выйдет хороший врач. Надеюсь, так и случилось.

Моим неврологом была доктор Энн Янг, возглавлявшая тогда отделение неврологии Массачусетской больницы общего профиля (я называю ее королевой неврологии). Я много лет слышала об этом знаменитом враче, когда работала в гарвардском Банке мозга. Она входила в состав консультативного комитета при Банке, и всего за две недели до моего инсульта мне довелось сидеть рядом с ней на обеде, организованном консультативным советом во время ежегодной нейробиологической конференции в Новом Орлеане. Во время того обеда я рассказывала о своих усилиях, направленных на увеличение числа образцов мозга, передаваемых на исследования людьми, у которых были диагностированы психические заболевания, а также их родными. Доктор Янг познакомилась со мной "с профессиональной стороны", так что к тому моменту, когда она обнаружила мое имя в списке пациентов, которых ей предстояло обойти в то утро, между нами уже были установлены особые, доверительные отношения.

Мне повезло, что среди многочисленных микросхем, работа которых нарушилась у меня в мозгу, была и микросхема, ответственная за смущение. Совсем как утка-мать, ведущая за собой своих многочисленных утят, доктор Янг, совершая утренний обход, появилась в дверях палаты в сопровождении студентов-медиков. Впоследствии я с ужасом вспоминала, что в тот момент меня как раз обтирали губкой, и королева неврологии со своей свитой застала меня в чем мать родила, на карачках и кверху задом.

У доктора Янг был добрый и ласковый взгляд, и она улыбнулась, посмотрев мне прямо в глаза. Подойдя, она сразу взялась рукой за мою ступню - совсем как хороший лошадник, который, когда подходит к лошади, касается ее спины. Доктор Янг помогла мне улечься поудобнее. Затем она встала рядом, мягко положив ладони мне на руку, и тихим голосом заговорила - не со своими студентами, а со мной. Она наклонилась над краем кушетки ближе к моему лицу, чтобы мне было ее слышно. Хотя я и не вполне понимала ее слова, мне было ясно, что она хотела сказать. Эта женщина понимала, что я не глупая, а больная, и было ясно, что она знает: ее задача состоит в том, чтобы разобраться, какие микросхемы у меня в мозгу по-прежнему работают и какие его части требуют лечения.

Доктор Янг почтительно спросила меня, не против ли я, если на мне она покажет студентам, как проводят неврологический осмотр, и я согласилась. Как выяснилось, несмотря на то что я сама была нейробиологом, мне не удалось выполнить ни одного ее задания, и доктор Янг ушла от меня не раньше, чем убедилась, что мне от нее больше ничего не нужно. Направляясь к двери, она пожала мне руку, а затем большой палец на ноге. Я чувствовала колоссальное облегчение в связи с тем, что именно ей предстояло меня лечить. Я чувствовала, что она меня понимает.

В то же утро мне должны были сделать ангиограмму, чтобы показать, состояние различных сосудов в мозгу. Нам нужна была очень четкая картина того, какого именно типа кровоизлияние случилось, и ангиограмма была наилучшим способом это выяснить. Хотя мне казалась полным абсурдом возможность того, что меня в моем состоянии будут просить подписывать какую бы то ни было бумагу, подтверждающую мое согласие, я поняла, что порядок есть порядок! В конце концов, как вообще определяется значение формулировки "находясь в здравом уме"?

Худые вести, как известно, не лежат на месте. Молва о моем инсульте быстро пронеслась как по больнице МакЛейна, так и среди членов NAMI. Надо же было такому случиться: самый молодой человек за всю историю NAMI, избранный в совет директоров, оказывается в больнице с инсультом в 37-летнем возрасте!

Двое моих коллег по Банку мозга пришли навестить меня в тот день, пока я была в отделении неврологической интенсивной терапии. Марк и Пэм принесли небольшого плюшевого мишку, и я была признательна им. Хотя я и чувствовала, что поначалу они нервничали, они подарили мне позитивную энергию и сказали: "Ты Джилл, и с тобой все будет в порядке". Эта уверенность в моем полном выздоровлении была для меня бесценной.

К концу второго дня мне удалось накопить в теле достаточно энергии, чтобы поворачиваться с боку на бок, садиться прямо, если мне помогали, на краю кровати, а затем вставать, опираясь на того, кто был рядом. Хотя эти занятия, как выяснилось, и отнимали у меня всю энергию до капли, я делала огромные успехи в физическом отношении.

Правая рука была очень слаба и продолжала болеть, но я могла ею хоть как-то орудовать, пользуясь для этого мышцами плеча.

Энергия моего тела в течение дня то прибывала, то убывала, совершенно иссякая, падая от невысокого уровня до нулевого. Сон позволял немного пополнять ее запасы, и тогда я тратила накопленную энергию, пытаясь что-нибудь делать или о чем-нибудь думать. Когда запасы энергии истощались, мне нужно было снова спать. Я сразу усвоила, что у меня нет постоянного источника энергии, и, когда она вся улетучивалась, я падала без сил. Я поняла, что нужно очень внимательно рассчитывать свои силы. Мне предстояло научиться копить их и восстанавливать во сне.

Под конец второго дня меня навестил Стив, который сообщил, что завтра рано утром в Бостон должна приехать Джи-Джи. Поначалу я не понимала, что значит "Джи-Джи", ведь я забыла даже смысл понятия "мама". Весь вечер, когда я не спала, я пыталась воссоздать этот смысл в памяти, повторяя: "Мама, мама, мама. Джи-Джи, Джи-Джи, Джи-Джи". Я повторяла эти слова, чтобы найти соответствующие папки, открыть их и вспомнить, что это значит. В конце концов я худо-бедно поняла, что такое мама и кто такая Джи-Джи, - по крайней мере в достаточной степени, чтобы с нетерпением ожидать ее завтрашнего приезда.

Глава 10
День третий: приезд Джи-Джи

Утром третьего дня меня перевели из отделения неврологической интенсивной терапии, и я оказалась в одной палате с очень интересным персонажем. Эта женщина страдала эпилептическими припадками, поэтому врачи обмотали ей голову большим белым полотенцем, от которого во все стороны расходились многочисленные электроды и провода. Провода были подсоединены к разнообразной регистрирующей аппаратуре, установленной вдоль стены в ее половине палаты, и, хотя она могла свободно перемещаться между кроватью, стулом и туалетом, зрелище было еще то! Я уверена, что всем, кто меня навещал, приходило в голову, что она напоминает горгону Медузу. Ей было скучно, и она всякий раз заговаривала со всеми, кто ко мне заходил. Мне же в свою очередь отчаянно хотелось тишины и чтобы внешних раздражителей было как можно меньше. Шум телевизора из ее половины палаты причинял мне боль и высасывал энергию. Я полагала, что эти условия были прямой противоположностью тем, которые способствовали моему излечению.

То утро выдалось бурным. Уже прибыли мои коллеги Франсин и Стив, и несколько врачей непрерывно суетились вокруг меня. Результатом их суеты стала ангиограмма, а это означало, что настало время определения плана моего лечения. Я отчетливо помню тот момент, когда из-за угла в мою палату вошла Джи-Джи. Она посмотрела мне прямо в глаза и подошла к койке. Вежливо и спокойно она поздоровалась со всеми, кто был в палате, а затем приподняла простыню, которой я была накрыта, и легла рядом со мной. Она сразу обвила меня руками, и я вся растаяла, прижавшись к ней как ребенок. Это был поразительный эпизод моей жизни. Она каким-то чутьем поняла, что я больше не та ее дочь, которая была гарвардским ученым, а снова новорожденный младенец. Она говорит, что любая мать на ее месте поступила бы так же, но я не уверена. Первое и главное, в чем мне повезло в жизни, - родиться ее дочерью. И теперь мне снова удивительно повезло родиться у нее вновь.

Окутанной материнской любовью, мне решительно все нравилось. Мама была доброй и ласковой, хотя и встревоженной, но в целом она была очень мила. Ни с чем не сравнимое ощущение, ведь ничего больше и пожелать нельзя! Мне ввели катетеры, чтобы не нужно было вставать с постели, а теперь эта милейшая женщина вошла в мою жизнь и окружила своей любовью!

А затем начался консилиум. Все познакомились, результаты были на руках, ключевые игроки стояли по местам. Доктор Янг задала тон консилиума, обратившись непосредственно ко мне, как будто я понимала, что она говорит. Мне было очень приятно, что она обратилась не к другим, а прежде всего именно ко мне. Она начала с того, что представила доктора Кристофера Огилви - нейрохирурга, специализирующегося на артериовенозных мальформациях (АВМ). Доктор Огилви объяснил, что ангиограмма подтвердила наличие у меня в мозгу АВМ - врожденной мальформации, из-за которой и случилось кровоизлияние. У меня не раз бывали приступы мигрени, которые никак не удавалось снять лекарствами от головной боли. Как выяснилось, врачи и раньше предполагали, что это вовсе не мигрень, а небольшие кровотечения, которые повторялись из года в год.

Я не понимала многого из того, что говорилось во время этого совещания, но сосредоточилась на вещах, передававшихся на невербальном уровне. Выражения лиц, интонации, положение тел во время обмена информацией - все это было мне интересно. Забавно: меня в некотором роде утешало, что тяжесть моего положения действительно требовала всей этой суеты. Никому не захочется, чтобы такая суматоха поднялась только ради того, чтобы узнать, что ее причиной оказался, например, вовсе не инфаркт, а просто скопление газов.

Когда доктор Огилви описывал проблему с кровеносными сосудами у меня в мозгу, атмосфера в комнате была напряженной. Когда он предложил сделать трепанацию черепа, чтобы удалить остатки АВМ и сгусток свернувшейся крови размером с мяч для гольфа, Джи-Джи не на шутку встревожилась, и ее волнение нельзя было не заметить. Тогда доктор Огилви объяснил, что, если не удалить АВМ хирургическим путем, у меня с большой вероятностью может произойти новое кровоизлияние, и не исключено, что в следующий раз повезет меньше, а помощь не будет оказана своевременно.

Честно говоря, на самом деле я не совсем понимала, что именно со мной предлагали сделать, - отчасти потому, что клетки мозга, ответственные за восприятие речи, плавали в луже крови, а отчасти просто из-за того, что люди разговаривали слишком быстро. В тогдашнем состоянии я поняла, что они предлагают ввести мне в мозг через бедренную артерию специальный прибор, который позволит отсосать избыток крови и удалить опасный клубок сосудов. Я была в шоке, когда поняла, что их план состоит в том, чтобы вскрыть мне голову! Ни один уважающий себя нейроанатом никогда не позволил бы вскрывать ему голову! Если и не благодаря своим профессиональным знаниям, то по крайней мере интуитивно я понимала, что соотношение давлений грудной, брюшной и черепной полостей так тонко уравновешено, что любое серьезное вмешательство, такое как трепанация черепа, немедленно приведет энергетическую динамику организма в полный разлад. Я боялась, что если мне, с моими и без того истощенными силами, еще и вскроют голову, я уже никогда не смогу восстановить ни функции своего тела, ни утраченные когнитивные способности.

Я очень ясно дала понять, что ни при каких обстоятельствах не соглашусь, чтобы мне вскрывали голову. Казалось, никто не осознает, что мое тело и без того уже совсем сдулось и что я не переживу еще одного тяжелого удара - даже если этот удар будет очень точно рассчитан. Тем не менее я понимала свое бессилие и знала, что нахожусь во власти собравшихся в палате.

Консилиум закончился тем, что идею трепанации черепа временно положили под сукно, хотя всем присутствующим (кроме меня) было ясно, что Джи-Джи теперь предстояло убедить меня согласиться на эту операцию. Джи-Джи интуитивно понимала мои страхи и попыталась меня успокоить: "все хорошо, милая, можно и не делать операцию. Что бы там ни было, я о тебе позабочусь. Но если тебе не удалят твою АВМ, всегда будет оставаться возможность, что в твой мозг снова начнет извергаться кровь. Если так, то ты можешь переехать ко мне, и я не отойду от тебя ни на шаг всю оставшуюся жизнь!" Моя мама - замечательная женщина, но прожить всю оставшуюся жизнь так, чтобы она не отходила от меня ни на шаг, вообще-то не в входило в мои планы. Через пару дней я согласилась на операцию по удалению АВМ. Моей же задачей стало за ближайшие недели сделать свое тело достаточно сильным, чтобы оно смогло пережить нависший над ним удар.

В течение следующих нескольких дней после инсульта моя жизненная энергия то прибывала, то убывала в зависимости от количества сна и затраченных усилий. Я быстро усвоила, что могу себе позволить прилагать усилия только к чему-то действительно важному. Например, в первый день мне пришлось раскачиваться, раскачиваться и еще раз раскачиваться, прежде чем удалось собрать достаточно сил, чтобы приподнять туловище над койкой. Пока я раскачивалась, я должна была помнить, что именно это сейчас единственное важное для меня дело. Сосредоточиться на достижении конечной цели, состоявшей в том, чтобы сесть, было бы неразумно, потому что в тот момент это было мне совершенно не под силу. Если бы я решила, что моя цель состоит в том, чтобы сесть, а затем неоднократно пыталась это сделать и каждый раз терпела неудачу, я бы разочаровалась в своих возможностях и прекратила попытки. Разделив задачу сесть на такие промежуточные этапы, как раскачиваться, а затем приподнимать туловище, я то и дело добивалась своего и праздновала достижения, отходя ко сну. Итак, моя стратегия состояла в том, чтобы раскачиваться, раскачиваться и раскачиваться. Когда я научилась раскачиваться часто, я стала стремиться к тому, чтобы делать это с воодушевлением. К тому времени, когда я смогла раскачиваться без труда, я естественным образом перешла к следующему движению - приподнимать туловище. И тогда все мои усилия сосредоточились на том, чтобы приподниматься, и приподниматься часто, бодро и с воодушевлением. Научившись приподниматься с воодушевлением, я перешла к тому, чтобы садиться на койке, и радовалась успехам на каждом новом этапе.

По существу, мне нужно было полностью освоиться на том уровне способностей, которого я могла добиться на данном этапе, прежде чем переходить к следующему. Чтобы приобрести новую способность, мне нужно было научиться выполнять каждое промежуточное действие плавно и уверенно и только тогда браться за следующее. Любая такая попытка требовала времени и затрат энергии, и каждый раз результатом приложенных усилий была потребность во сне.

К четвертому дню мое время по-прежнему уходило по большей части на сон, потому что мозг желал, чтобы его трогали как можно меньше. Не то чтобы я пребывала в депрессии, но мой мозг был перегружен шквалом поступавшей от органов чувств информацией и не справлялся с ее обработкой. Мы с Джи-Джи решили, что ему виднее, что нужно для восстановления. К сожалению, людям, перенесшим инсульт, нечасто дают возможность спать столько, сколько им хочется. Но в моем случае мы понимали, что сон для моего мозга был способом взять тайм-аут, когда подступала усталость от работы с информацией. Мы понимали, что мой мозг по-прежнему физически травмирован, и было очевидно, что его приводит в глубокое замешательство все, что поступает от органов чувств. Мы решили, что ему нужен отдых, во время которого он сможет осмыслить то, что только что воспринял. Сон был для него временем сортировки документов по папкам. Знаете ли вы, в какой беспорядок приходит рабочий кабинет, если не выделять некоторое время на сортировку документов? То же самое относилось и к моему мозгу: ему требовалось время, чтобы упорядочивать, обрабатывать и сортировать по папкам ежечасную информационную нагрузку.

Мне приходилось выбирать между физическими и когнитивными усилиями, потому что и то и другое изматывало. На физическом фронте я делала огромные успехи, восстанавливая основы устойчивости тела. Я уже могла довольно легко садиться, вставать и даже немного ходить по коридору, но только при активной посторонней помощи. С другой стороны, голос у меня оставался слабым, потому что мне не хватало сил для выдыхания воздуха. Поэтому я разговаривала только шепотом, и моя речь была ломаной и натужной. Мне стоило немалого труда подбирать слова, и я нередко путала их значения. Например, я помню, как думала о воде, а говорила "молоко".

В когнитивном плане я трудилась над тем, чтобы осмыслить свое существование. Я по-прежнему не могла оперировать такими понятиями, как прошлое или будущее, и у меня ушло немало мыслительной энергии, чтобы составить по кусочкам какую-никакую картину настоящего. Хотя думать мне было очень трудно, я делала некоторые успехи в восстановлении своих когнитивных функций. Я привыкла к тому, что врач просил меня запомнить три вещи, а затем, в конце нашего занятия, спрашивал, что это были за вещи. Джи-Джи говорит, что она поняла: со мной все будет в порядке, когда врач попросил меня запомнить следующее: "пожарный", "яблоко' и "Уиппуруилл-драйв, дом 33". До сих пор я самым жалким образом проваливала это задание, но сегодня решила, что не буду обращать внимания на то, что он говорит, а буду раз за разом повторять эти слова про себя, держа их в памяти до тех пор, пока не настанет время. В конце занятия он попросил меня вспомнить, какие три вещи называл. И я уверенно проговорила: "пожарный, яблоко и Уиппуруилл-драйв, дом такой-то". После этого я добавила, что, хотя и не могу вспомнить точного адреса, я пойду вдоль улицы и буду стучать в каждую дверь, пока не найду нужный мне дом! Джи-Джи вздохнула с глубоким облегчением, когда это услышала. Мои слова были для нее признаком того, что мой изобретательный мозг на правильном пути, и она уверилась в том, что я еще смогу найти свой собственный путь в этой жизни.

В тот же день ко мне пришел работавший со мной ежедневно Эндрю. Одна из тех игр, в который он со мной играл, чтобы оценить уровень моих когнитивных способностей, состояла в том, чтобы просить меня считать в обратную сторону, начиная от ста, отнимая по семь от каждого предыдущего числа. Это задание было для меня особенно сложным, потому что клетки мозга, разбиравшиеся в математике, безвозвратно погибли. Я узнала у кого-то первые несколько ответов на этот вопрос, и когда Эндрю задал мне его в следующий раз, выпалила три или четыре правильных ответа! Я тут же призналась, что сжульничала и что на самом деле понятия не имею, как подступиться к этой задаче. Но мне было важно, чтобы Эндрю понял, что, хотя некоторые части моего разума и не работали, другие (в данном случае - мое умение хитрить) могли компенсировать утраченные способности.

На пятый день мне пора было возвращаться домой, чтобы набираться сил перед операцией. Физиотерапевт научил меня подниматься по лестнице с посторонней помощью, и меня выписали, передав на попечение Джи-Джи. Я чувствовала себя в опасности, когда моя мама вела машину по центральным бостонским улицам так, как это делают провинциалы из Индианы! Мы замотали мое лицо, чтобы свет не бил в глаза, и всю дорогу я молилась о том, чтобы мы не попали в аварию.

Глава 11
Лечение и подготовка к операции

Я вернулась в свою квартиру в пригороде Винчестера 15 декабря 1996 года, и у меня оставалось меньше двух недель на подготовку к операции. Я жила на третьем этаже двухквартирного дома, так что пришлось сесть на ступеньки и задом вперед взбираться по лестнице. (Нет, это был не тот способ, которому учил меня физиотерапевт!) К тому моменту, как я преодолела последнюю ступеньку, я истратила все силы, и мозг требовал сна. Я была дома. Наконец-то. Дома, где я могла заползти в свою нору и погрузиться в спячку, и никто не стал бы мне мешать. Всем своим существом я желала целительного покоя. Я рухнула на водяной матрас и отключилась.

Мне безумно повезло, что обо мне заботилась именно Джи-Джи. Если ее спросить, она скажет, что не имела ни малейшего представления о том, что должна была делать, и просто пустила дело на самотек. Она интуитивно понимала, что для перехода от Л к С мне нужно было вначале выучить А, затем В и лишь затем С. Это было похоже на то, как если бы мой мозг снова стал мозгом младенца и мне пришлось учиться почти всему с самого начала. Я вернулась к основам. Я училась ходить. Училась разговаривать. Читать. Писать. Собирать пазлы. Процесс физического восстановления был очень похож на этапы нормального развития. Мне предстояло пройти каждый этап, освоив данный уровень способностей, после чего естественным образом открывался переход на следующий уровень. Метод состоял в том, чтобы научиться раскачиваться, а затем приподнимать туловище, прежде чем научиться садиться. Научиться садиться и раскачиваться вперед, прежде чем научиться вставать. Научиться вставать, прежде чем сделать первый шаг, научиться более или менее уверенно держаться на ногах, прежде чем самой подниматься по лестнице.

Самое главное - мне требовалась готовность пытаться. В попытках для меня заключалось все. Попытка - это когда я говорю своему мозгу: "Эй, мне нужна эта связь, и я хочу, чтобы это произошло". Мне может понадобиться пытаться, пытаться и еще раз пытаться хоть тысячу раз, не добиваясь никаких результатов, пока не появится хоть какой-то намек на результат, но если я не буду пытаться, этого может не произойти никогда.

Джи-Джи начала учить меня ходить, помогая дойти от кровати до ванной и обратно. Этих упражнений было достаточно на целый день! После одного такого похода мне нужно было спать часов шесть! В первые дни я именно так и делала. Я очень много спала, тратила кучу сил на походы до ванной и питание, а иногда еще и некоторое время лежала, прижавшись к маме. Затем я снова засыпала до следующего раунда. Когда я освоила путь до ванной, я начала также ходить к дивану в гостиной, на который я могла сесть и перекусить. Немало серьезных усилий потребовалось мне на то, чтобы научиться нормально пользоваться ложкой.

Один из ключевых факторов успешного восстановления состоял в том, что как Джи-Джи, так и я сама проявляли по отношению ко мне исключительное терпение. Ни одна из нас не сетовала на то, чего я не могла делать. Напротив, мы всегда восхищались тем, что у меня получалось. Излюбленная поговорка моей мамы в неприятные моменты была: "Могло быть и хуже!" Мы обе понимали, что, каким бы мрачным ни было, на первый взгляд, мое положение, оно могло быть и намного хуже. Я должна сказать, что Джи-Джи помогала мне замечательно. Я младшая из трех ее детей, и в первые годы моей жизни мама была очень занятой женщиной. Как приятно было снова стать ребенком, зависящим от нее не меньше, чем тогда! Джи-Джи была добра и вместе с тем настойчива. Она никогда не повышала голос и не критиковала меня. Я была ранена, и она это понимала. Она относилась ко мне с теплотой и любовью, и ей было неважно, понимала я это или нет. Мы были поглощены работой над моим восстановлением, и каждый момент времени приносил нам новые надежды и возможности.

Празднуя успехи, мы с мамой разговаривали о моих способностях. Она превосходно умела напоминать мне о том, чего я не могла сделать еще вчера и как далеко продвинулась за сегодня. Она безошибочно разбиралась в том, что я уже умела делать и какие препятствия мешали мне на пути к своей цели перейти на следующий уровень. Мы праздновали все мои достижения. Она помогала четко определиться с тем, что стоит попробовать сделать дальше, и помогала разобраться в том, что я должна предпринять, чтобы этого добиться. Она помогала мне не сбиться с пути, обращая внимание на различные детали. Многие перенесшие инсульт жалуются на то, что процесс восстановления остановился. Я часто думаю, что, быть может, на самом деле их беда в том, что некому обратить внимание на небольшие успехи, которых им удается добиться. Если граница между тем, что человек умеет делать, и тем, что не умеет, не определена достаточно четко, он не знает, что стоит пытаться сделать дальше. Чувство безнадежности может встать на пути дальнейшего восстановления.

У меня был надувной матрас, который мама накачала воздухом, устроив себе небольшую спальню на полу в гостиной. Она заботилась обо всем: покупала еду, отвечала на звонки, оплачивала счета. Она была очень внимательна и давала мне возможность спать сколько угодно. Как я уже говорила, мы обе решили, что моему мозгу лучше знать, что ему нужно, чтобы поправиться. Учитывая, что я спала не из-за депрессии, мы оберегали целебную силу сна.

Когда я вернулась домой, мы дали моему мозгу возможность установить собственный распорядок. Я спала часов по шесть, а затем бодрствовала минут по 20. Средняя продолжительность одного полного цикла сна обычно составляет от 90 до 110 минут. Если я просыпалась раньше времени по каким-то внешним причинам, мне приходилось снова засыпать и начинать этот цикл заново. Я просыпалась с тяжелой головной болью, раздраженной и не способной ни сортировать сенсорную информацию, ни сосредоточиться. Чтобы ничто не мешало мне, я спала с берушами, а Джи-Джи убавляла звук телевизора и телефонного звонка.

После нескольких дней постоянного сна мои запасы энергии стали позволять бодрствовать несколько дольше. Мама была превосходным наставником, под ее руководством я не тратила впустую ни времени, ни сил. Когда я не спала, я как губка впитывала знания, а она или давала мне какую-нибудь работу для рук, или помогала делать различные упражнения для всего тела. Но всегда, когда я хотела спать, мы считали, что мой мозг сделал все, что мог, и давали ему возможность поспать, чтобы отдохнуть и усвоить выученное.

Изучать жизнь и находить потерянные папки в своих архивах вместе с Джи-Джи было сказочно интересно. Она быстро усвоила, что мне бессмысленно задавать вопросы, требующие ответа "да" или "нет", если ей нужно узнать, что я думаю. Если речь шла о чем-то, до чего мне не было никакого дела, мне слишком просто было отвлечься от содержания вопроса и сказать первое, что придет в голову. Чтобы убедиться, что я внимательно ее слушаю и действительно стараюсь работать головой, она задавала вопросы, предполагавшие несколько вариантов ответа. Например, она говорила так: "На обед можно сделать суп минестроне", - и тогда мне приходилось рыться в памяти, пытаясь разобраться, что такое суп минестроне. Когда я понимала, что это такое, она предлагала мне на выбор еще один вариант: "Или поджарить бутерброд с сыром". И снова мне приходилось копаться в памяти, чтобы разобраться, что это такое. Когда образ бутерброда с сыром возникал передо мной и я понимала, что это, она продолжала: "Или сделать салат с тунцом". Я помню, как повторяла про себя: "С тунцом, с тунцом, с тунцом", - никакого образа не всплывало, и я никак не могла понять, что это. Тогда я спросила: "С тунцом?" А мама ответила: "Тунец - морская рыба, белое мясо с майонезом, луком и сельдереем". Поскольку я не могла найти в своем архиве папку про салат с тунцом, именно его мы и выбрали на обед.

Телефон звонил не переставая, и Джи-Джи без устали держала всех в курсе моих каждодневных успехов. Ей казалось важным, что было кому рассказать, как хорошо идут дела, а меня, в свою очередь, ободряло ее позитивное отношение к происходящему. День за днем она постоянно рассказывала мне о моих успехах, напоминая, какой большой путь мы уже проделали. Время от времени меня приходили навестить друзья, но Джи-Джи поняла, что общение с людьми истощает запасы энергии, отнимая силы и интерес к работе. Она приняла волевое решение, что восстанавливать работу моего мозга намного важнее, чем принимать гостей, поэтому стояла на страже в дверях и строго отграничивала время общения с посетителями. Телевизор тоже отнимал у меня ужасно много энергии, а по телефону я разговаривать не могла, потому что мое восприятие речи полностью зависело от возможности одновременно читать по губам то, что мне говорили. Мы обе заботились, что бы я делала только то, что способствовало моему выздоровлению, и ничто другое.

Мы обе как-то интуитивно поняли, что мне нужно лечить свой мозг и давать работу нервной системе как можно скорее. Хотя мои нейроны отключились, строго говоря, лишь очень немногие из них действительно погибли. Мне предстояло перед кем-то выступать, чем-то заниматься и проходить физиотерапевтические процедуры не раньше чем через пару недель после операции, а пока нейроны готовы были жадно учиться. Нейроны хорошо живут только тогда, когда они соединены в сети с другими нейронами, а в изоляции, не получая сигналов извне, они умирают. Нам с Джи-Джи очень хотелось восстановить работу моего мозга, поэтому мы старались извлекать пользу из каждого мгновения, из каждой драгоценной капли энергии.

У моего друга Стива было две маленьких дочки, и он принес мне целую сумку их книг и игрушек. В этой сумке были также детские пазлы и игры. Теперь Джи-Джи была вооружена набором вещей, занятие которыми соответствовало моему интеллектуальному возрасту, и она принципиально занималась ими со мной всегда, когда я не спала и когда у меня были хоть какие-то силы.

Для моих запасов энергии не было разницы между когнитивной и физической деятельностью. Энергия тратилась в обоих случаях, поэтому нам нужна была взвешенная стратегия, чтобы восстанавливать все мои функции. Как только я научилась ходить по квартире, если мне немного помогали, Джи-Джи устроила для меня экскурсию по моей собственной жизни. Мы начали с художественных занятий: у меня была отдельная комната, где я занималась резкой цветного стекла. Когда я заглянула в эту комнату, я была поражена. Столько прекрасных, изумительных стекол! Как это было чудесно! Оказывается, я была художницей. После этого она повела меня в музыкальную комнату. Когда я подергала струны своей гитары, а затем виолончели, я изумилась, сколько волшебного было у меня в жизни. Мне очень хотелось вылечиться.

Поиск старых файлов у себя в мозгу был делом непростым. Я задумывалась о том, каких усилий потребует восстановление в памяти всех тех шкафов для документов, которыми был заставлен мой мозг и в которых содержались детали, касающиеся моей прежней жизни. Я понимала, что все это знала и нужно было только разобраться, как снова обрести доступ к этой информации. Прошло уже больше недели с тех пор, как мой мозг получил серьезную травму из-за кровоизлияния, но его клетки по-прежнему не могли работать нормально из-за того, что им мешал сгусток свернувшейся крови размером с мяч для гольфа. В то время каждый текущий момент времени был для меня насыщен ощущениями, но существовал в полной изоляции от других. Стоило мне обратиться к чему-то еще, как наступал новый насыщенный момент, а детали, касающиеся предыдущего, существовали лишь какое-то время в виде образов или чувств и вскоре исчезали.

Однажды утром Джи-Джи решила, что я готова взяться за детский пазл. Она вручила мне коробочку и показала картинку, изображенную на крышке. Затем она помогла открыть эту коробочку, подняв крышку, и положила небольшой поднос мне на колени, чтобы я могла высыпать туда все детальки. Мои пальцы были слабы, и сноровки не хватало, так что уже и это было для меня отличное задание. Я, как ребенок, очень хорошо могла подражать тому, что делают другие.

Джи-Джи объяснила, что эти детали нужно соединить друг с другом, чтобы получилась такая же картинка, как на крышке коробочки. Она сказала мне перевернуть все детали правильной стороной вверх. Я спросила: "А что значит правильной стороной вверх?" - и она взяла одну из деталей и показала мне, чем отличается лицевая сторона от обратной. Когда я поняла, в чем разница, мне потребовалось некоторое время на то, чтобы рассмотреть каждую деталь, но в итоге все двенадцать деталей смотрели правильной стороной вверх. Ну надо же! Какое это было достижение! Мне было очень трудно выполнить даже это простое мысленное и физическое упражнение, но, хотя я и чувствовала себя выдохшейся после того, как пришлось поддерживать требуемый для этого уровень внимания, я увлеклась и хотела продолжать.

Джи-Джи дала мне следующее задание: "Теперь выбери все детали, у которых есть прямой край. Я спросила: "А что такое прямой край?" Не теряя терпения, она взяла пару деталей, у которых был прямой край, и показала мне, как он выглядит. После этого я отобрала все детали, расположенные по краям картинки. И снова радовалась своему достижению и чувствовала себя выдохшейся.

Тогда Джи-Джи сказала мне: "Я хочу, чтобы ты взяла эти крайние детали и соединила их вот с этими внутренними. А еще обрати внимание, что среди крайних и внутренних есть детали разного размера". Моя правая рука была очень слаба, поэтому даже на то, чтобы просто держать детали и сравнивать их, мне приходилось тратить немало усилий. Мама следила за мной очень внимательно и поняла, что я пытаюсь соединить детали, которые, судя по картинке на крышке, совершенно не подходили друг к другу. Стараясь мне помочь, она заметила: "Джилл, тебе будет легче, если ты будешь обращать внимание на цвета". Я подумала про себя: "Цвета, цвета, цвета…" - и вдруг как будто какая-то лампочка зажглась у меня в голове, я начала различать цвета! Я подумала: "Боже мой, так и правда будет намного проще!" Но я была так вымотана, что мне необходимо было лечь спать. Однако на следующий день я первым делом приступила к пазлу и соединила все детали вместе, обращая внимание на цвета. Каждый день мы радовались тому, что у меня получалось что-то, что не получалось еще вчера.

Меня по-прежнему просто сводит с ума (не в прямом смысле), что я не могла различать цвета, пока мне не сказали, что цвет - это один из инструментов, которыми я могу пользоваться. Кто бы мог предположить, что левому полушарию моего мозга требовалось напоминание о цветах, чтобы оно снова начало их различать? Оказалось, то же самое относится и к пространственному зрению. Джи-Джи пришлось учить меня, что я могу видеть вещи в разных плоскостях. Она указала мне на то, что одни предметы находятся ближе, а другие дальше и что некоторые вещи могут располагаться перед другими. Меня пришлось учить, что предметы, расположенные за другими предметами, могут быть отчасти скрыты от меня и что я могу делать предположения о форме вещей, которые вижу не целиком.

К концу первой недели, проведенной дома, я уже неплохо передвигалась по квартире, и мне очень хотелось находить новые способы развивать тело, чтобы сделать его еще сильнее. Одним из моих любимых домашних дел, в том числе и раньше, до инсульта, было мытье посуды. Но в этом состоянии оно оказалось для меня еще и превосходной наукой. Поддерживать равновесие перед раковиной и вертеть в руках хрупкие тарелки и опасные ножи было само по себе довольно сложной задачей, но кто бы мог предположить, что для размещения тарелок на сушилке требовалось умение считать? Как выяснилось, единственными нейронами у меня в мозгу, которые действительно погибли в утро инсульта, были клетки, ответственные за математические способности. (Какая ирония судьбы, что моя мама всю свою жизнь преподавала именно математику!) Я могла держать тарелки в руках и мыть их, но то, как расставить их на такой крошечной сушилке, совершенно не укладывалось у меня в голове! Мне потребовался почти год, чтобы разобраться, как это делается.

Я обожала забирать почту из почтового ящика. Каждый день в течение шести недель я получала от пяти до пятнадцати открыток от людей, которые хотели меня подбодрить. Хотя я и не могла их прочесть, я сидела на мамином матрасе и рассматривала картинки, прикасалась к этим открыткам и буквально чувствовала любовь, исходившую от них. Джи-Джи ежедневно зачитывала их мне. Мы развесили их по всей квартире, так что я была со всех сторон окружена любовью: они висели на дверях, на стенах, в ванной, везде! Было просто замечательно получать эти открытки, общий смысл которых был примерно таким: "Доктор Джилл, вы меня не знаете, но я был (или была) на вашем докладе на конференции в Финиксе. Пожалуйста, возвращайтесь к нам. Мы вас любим, и ваша работа для нас очень важна". Каждый день я получала эти трогательные послания, подкреплявшие мое представление о том, кем я была до инсульта. Я нисколько не сомневаюсь, что именно сила этой беззаветной любви и поддержки и дала мне волю справиться со всеми трудностями восстановления. Я всегда буду благодарна друзьям и членам большой семьи из NAMI, которые протянули мне руку помощи, которые верили в меня.

Самым трудным из всего, что я должна была сделать, было вновь научиться читать. Не знаю, погибли ли соответствующие клетки моего мозга или нет, но я совершенно не помнила, что мне вообще когда-то приходилось читать, и сама мысль об этом казалась мне абсурдной. Идея чтения была настолько абстрактной, что я не могла даже поверить, что она вообще пришла кому-то в голову, не говоря уже о том, чтобы прилагать усилия к тому, чтобы разобраться, как это делается. Джи-Джи была очень добрым учителем, но она настаивала на том, чтобы я училась, и вручила мне книгу "Щенок, который хотел завести себе мальчика". И вот мы вместе взялись за самое трудное задание, которое я только могла себе представить: стали учить меня понимать смысл письменной речи. Меня совершенно сбивало с толку, как маме могло казаться, что эти закорючки имеют какой-то смысл. Я помню, как она показывала мне букву S и говорила: "Это S", а я ей отвечала: "Нет, мама, это закорючка". Тогда она говорила: "Эта закорючка и есть S, и она звучит так: "с-с-с-с-с-с". Я думала, что она просто спятила. Закорючка и есть закорючка, и никаких звуков она не издает.

Попытки научиться читать долгое время вызывали у меня сильную головную боль. Мне было очень тяжело сконцентрироваться на таком сложном деле. На этом раннем этапе моему мозгу было достаточно трудно даже просто думать, а уж перейти к чему-то абстрактному - это было выше моих сил. На то, чтобы научить меня читать, ушло немало времени и уговоров. Вначале я должна была понять, что у каждой закорючки есть название и соответствующий звук. Затем - понять, что некоторым сочетаниям закорючек, то есть букв, соответствуют особые звуки (sh, th и т. п.). Если последовательно произнести все эти звуки, получится определенное сочетание звуков (слово), которому соответствует определенный смысл. Боже мой! Доводилось ли вам задумываться, сколько крошечных заданий выполняет ваш мозг в каждый момент, чтобы вы могли читать эту книгу?

Хотя и пришлось немало потрудиться, прежде чем я снова научилась читать, мой мозг каждый день делал явные успехи. Для нас было настоящим праздником, когда я наконец научилась воспроизводить сочетания звуков (слова) вслух, хотя поначалу по мне нельзя было сказать, что я понимаю их смысл. Со временем мои представления об общем содержании книги улучшались, и это помогало нам с Джи-Джи продолжать корпеть над ней.

Следующий этап - научиться понимать смысл читаемых слов. Это было особенно трудно, потому что мне и без того тяжело было восстанавливать словарный запас. Сгусток крови давил на волокна, соединяющие два речевых центра в мозгу, так что ни один из них не работал нормально. Зона Брока в передней части мозга с трудом создавала звуки речи, а зона Вернике в задней части постоянно путала существительные. Казалось, в обработке информации моим мозгом был какой-то серьезный пробел, и у меня нередко не получалось внятно изложить то, что я думаю. Например, я думала, что хочу стакан воды, представляла себе стакан воды, но все равно произносила слово "молоко". Хотя мне и помогало, когда меня поправляли, жизненно важно было, чтобы никто не заканчивал предложения за меня и чтобы никто не давал мне постоянных подсказок. Раз я хотела рано или поздно восстановить эти способности, значит, нужно было в свое время найти соответствующие микросхемы в мозгу, а затем развивать их.

С каждым днем я становилась сильнее и лучше переносила физические нагрузки. Когда Джи-Джи впервые вывела меня во двор, это стало для меня интереснейшим уроком. Когда я вышла на дорожку перед домом, мне пришлось объяснять, что бороздки на цементе ничего не значат и на них вполне можно наступать. Мне нужно было это объяснить, потому что я этого не знала. Потом меня пришлось учить, что линия на краю тротуара, напротив, имеет значение - за ней начинается понижение в сторону газона, и если я буду неосторожна, то могу подвернуть ногу. Этого я тоже не знала. Дальше был газон. Мне пришлось показывать, чем газон отличается от мостовой и что на него вполне можно садиться, если делать это осторожно и сохранять равновесие. Джи-Джи познакомила меня с ощущением ходьбы по снегу и поддержала, когда я поскользнулась на льду. Если ей предстояло помогать мне делать упражнения на свежем воздухе, я должна была снова выучить, что каждая из этих поверхностей отличается свойствами и особенностями и что с каждой связаны свои опасности. Она постоянно напоминала мне: "Что сразу делает младенец, когда ему дают что-нибудь?" Ответ, разумеется, такой: "Сует это в рот?" Джи-Джи знала, что мне нужны непосредственные физические контакты с окружающим миром, чтобы познавать его с помощью мышечного чувства. Она была блестящей учительницей.

Предстоящая операция должна была стать тяжелым ударом по моим запасам энергии, и я была полна решимости физически подготовиться к тому, чтобы его перенести. Я чувствовала, что утратила свою "яркость", когда у меня произошло кровоизлияние, мое тело казалось мне вялым и усталым, будто какая-то пелена отделяет меня от окружающего мира. Доктор Янг заверила нас, что хирургическое удаление сгустка крови в принципе может изменить мое восприятие окружающего, и я могу снова стать "ярким" человеком. Я решила, что, если смогу вернуть себе яркость ощущений, будет не так уж важно, насколько я восстановлюсь, и я буду счастлива, какой бы удел ни выпал на мою долю.

Моя квартира находилась на шумной улице бостонского пригорода Винчестер, задний двор дома примыкал к многоквартирному комплексу для престарелых. Подъездной путь к комплексу делал петлю, и Джи-Джи водила меня по этой естественной "беговой дорожке", чтобы я упражнялась в ходьбе. В первые дни я не могла уйти далеко, но после упорных попыток нам наконец удалось пройти всю петлю целиком. Иногда, если погода позволяла, мы проходили ее даже дважды.

В те дни, когда было слишком холодно или выпадал снег, Джи-Джи возила меня на прогулку в ближайший продуктовый магазин. Она занималась покупками, а я ходила взад-вперед вдоль полок.

Это пространство по ряду причин вызывала у меня болезненные ощущения. Во-первых, лампы дневного света светили так ярко, что мне приходилось постоянно смотреть в пол. Джи-Джи советовала мне надевать темные очки, чтобы в глаза попадало меньше света, но это не особенно помогало в огромном помещении. Во-вторых, ко мне поступало столько информации с ценников, что я чувствовала настоящий шквал внешних раздражителей. В-третьих, мне было психологически тяжело, когда меня видели незнакомые люди. Им нетрудно было заметить, что перед ними женщина, страдающая каким-то расстройством. У меня был застывший, остекленелый взгляд, размеренные и замедленные по отношению к нормальным покупателям движения. Многие со своими тележками поспешно проходили мимо. Некоторые даже недовольно ворчали с выражением, которое я интерпретировала как презрение. Мне было сложно оградить себя от негативных вибраций, присутствовавших в окружающей среде. Лишь изредка какая-нибудь добрая душа предлагала помощь или просто мне улыбалась. Оказалось, что наблюдение за суетой окружающего мира напрягает и пугает меня.

Я знакомилась с механизмами повседневной жизни, сопровождая Джи-Джи, когда та ездила по делам. Я стала следовать за ней, как утенок за уткой, сопровождала ее всегда, когда у меня хватало на это сил. Кто бы мог предположить, что поездка в прачечную может стать прекрасным реабилитационным упражнением? Проведя некоторое время дома за сортировкой грязной одежды на светлую и темную, мы аккуратно упаковали ее в специальные мешки. Приехав в прачечную, мы загрузили эти мешки в стиральные машины. Джи-Джи вручила мне монету в четверть доллара, а затем еще одну в пять центов и еще одну в десять. Я понятия не имела, что такое деньги, и это был очередной урок. Как я уже отмечала, клетки моего мозга, отвечавшие за математические способности, больше не работали, поэтому первая попытка иметь дело с такой абстрактной вещью, как деньги, представляла собой жалкое зрелище. Когда Джи-Джи задала мне вопрос: "Сколько будет один плюс один?" - я какое-то время молчала, исследуя содержимое своей памяти, после чего ответила: "А что такое один?" Я не понимала даже, что такое числа, не говоря уже о том, что такое деньги. Мне казалось, что я попала в другую страну, не имея ни малейшего представления о местной валюте.

Словно ребенок, я все время пыталась подражать Джи-Джи. Все машины закончили стирать почти одновременно, и вот, хотя только что мне было нечем заняться, у меня уже была куча дел. Для начала нам нужно достать одежду из машин. Затем, прежде чем загружать ее в сушилки, нужно отделить тяжелые вещи от легких. Джи-Джи по ходу дела объясняла мне стратегию. Для меня с моим уровнем энергии работа со стиральными машинами была переносима, но, честно признаться, эффектный финал, связанный с сушилками, требовал большего, чем позволяли мои когнитивные способности. Я была не в состоянии исполнять "танец сушки", доставая сухие вещи из работающей сушилки и закрывая дверцу достаточно быстро, чтобы ее барабан не переставал вращаться. Я была в смятении и в отчаянии, и мне хотелось заползти в нору, спрятать голову и зализывать раны. Кто бы мог предположить, что стирка способна вызвать у человека такую панику?

Стремительно приближалось Рождество, и Джи-Джи пригласила мою подругу Келли провести его вместе с нами. Мы втроем украсили квартиру. В сочельник мы нашли небольшую елочку, а в день Рождества поужинали в ближайшем ресторане Denny's. Это было самое простое и вместе с тем самое насыщенное Рождество из всех, которые мы с Джи-Джи провели вместе. Я была жива и шла на поправку, а все остальное не имело значения.

День Рождества был радостным, но через два дня мне предстояло вернуться в Массачусетскую больницу общего профиля, где мне должны были вскрыть голову. Я чувствовала, что до операции нужно сделать еще две вещи. Одна из них была психологического, а другая - физического свойства Мои речевые способности постепенно восстанавливались, и было важно поблагодарить те сотни людей, которые присылали открытки, письма и цветы Я хотела сообщить им, что я в порядке, поблагодарить их за любовь и сказать, чтобы они продолжали молиться за меня в связи с тем, что мне предстояло. Люди со всей страны вносили мое имя в списки молитв за здравие везде, от списков местных церквей до папского списка в Риме. Я чувствовала, что ко мне со всех сторон обращена безмерная любовь, и хотела поделиться благодарностью, пока у меня оставались хоть какие-то речевые способности.

Самая большая опасность, связанная с операцией, состояла не только в утрате речевых функций, которые мне удалось восстановить, но и в потере самой возможности когда-либо научиться свободно владеть языком. Поскольку сгусток крови размером с мяч для гольфа примыкал к волокнам, соединяющим оба речевых центра левого полушария, не исключено было, что операция вообще лишит меня речевых функций. Если хирургам пришлось бы удалить часть здоровых тканей мозга, производя резекцию АВМ, следствием этого могла стать окончательная потеря речи. Я так далеко продвинулась в восстановлении, что сама возможность такого регресса приводила меня в ужас, но в глубине я знала, что, каким бы ни был исход операции, лишусь я речи или нет, я все равно останусь собой, и мы начнем сначала.

Хотя мои попытки писать, пользуясь ручкой, и читать проваливались самым жалким образом (левое полушарие - правая рука), я сумела, сидя за компьютером, набрать простое письмо (оба полушария - обе руки), отражавшее поток моих мыслей. У меня ушло немало времени на то, чтобы напечатать письмо двумя пальцами, но худо-бедно связей сознания с телом хватило, чтобы это сделать. Самым интересным было то, что, когда я закончила набирать письмо, оказалось, что я не могу прочитать то, что только что написала (левое полушарие)! Джи-Джи подредактировала письмо и разослала его вечером в день операции, сопроводив рукописным пояснением. С тех пор как я восстановилась, я слышала о многих людях, перенесших инсульт, которые, хотя и не были способны говорить (левое полушарие), могли подписывать письма (оба полушария). Я не устаю поражаться стойкости и изобретательности нашего прекрасного мозга, которые он проявляет в поисках средств общения!

Я целыми днями работала над тем, чтобы сделать тело достаточно сильным, способным перенести предстоящий ему удар операции. Но оставалось еще одно задание, которое я хотела выполнить, прежде чем класть голову под пилу. В пяти минутах ходьбы вверх по улице от моего дома находился Феллсуэй - великолепный участок леса, на территории которого было два озерка, похожих на горные. Этот Феллсуэй был для меня волшебной страной. Почти каждый день я отдыхала там после работы, бродя по тропинкам среди сосен, и редко встречала хоть кого-то. Там я и пела, и плясала, и молилась. Это место было для меня священным и давало возможность общаться с природой и молодеть душой.

Перед тем как ложиться на операцию, мне отчаянно хотелось еще раз взобраться на крутой скользкий склон, ведущий в Феллсуэй. Я мечтала постоять на гигантском валуне, раскинуть руки на ветру и почувствовать, как пополняются запасы моих жизненных сил. За день до операции в сопровождении Келли я медленно поднялась на этот склон, осуществив мечту. Стоя на валуне и глядя на огни Бостона, я качалась на ветру и дышала глубоко и размеренно, набираясь сил. Что бы ни сулила мне предстоявшая операция, во мне дышала жизненная сила триллионов здоровых клеток. Впервые после инсульта я почувствовала в теле достаточно сил, чтобы перенести предстоящую трепанацию черепа.

Глава 12
Стереотаксическая операция на мозге

27 декабря 1996 года в шесть утра в сопровождении Джи-Джи и Келли, которые поддерживали меня с двух сторон, я прошествовала в Массачусетскую больницу общего профиля, где мне должны были сделать операцию на мозге. Когда я рассуждаю о смелости, я вспоминаю это утро.

С раннего детства у меня были длинные светлые волосы. Мои последние слова перед операцией, сохранившиеся в памяти, были сказаны доктору Огилви перед тем, как он начал вкалывать мне какие-то препараты: "Слушайте, доктор, мне 37 лет, и я не замужем. Пожалуйста, не делайте меня совсем лысой". На этой мажорной ноте он сделал мне общий наркоз.

Джи-Джи и Келли были очень встревожены продолжительностью операции. Только ближе к вечеру им наконец сообщили, что меня перевели в послеоперационную палату. Когда я пришла в себя, я поняла, что чувствую себя по-другому. Мои ощущения снова стали яркими, мне было весело. До этого момента все мои эмоции были довольно ровными. Я наблюдала за окружающим миром, но в эмоциональном плане воспринимала его довольно отстраненно. С тех пор как у меня случилось кровотечение, мне не хватало той детской восторженности, которой я отличалась раньше, и я почувствовала облегчение, что снова стала собой. Я знала: что бы ни сулило мне будущее, я смогу войти в него с радостью в сердце и все у меня будет хорошо.

Вскоре после того, как я пришла в себя после операции, я обнаружила, что левая треть головы у меня выбрита. Девятидюймовый шрам в форме перевернутой буквы U (три дюйма вверх перед ухом, три дюйма назад над ухом и три дюйма вниз за ухом) был закрыт огромным лоскутом марли. Как мило со стороны доброго доктора, что он оставил волосы на правой стороне головы! Как только Джи-Джи оказалась рядом, она тут же выпалила: "Скажи что-нибудь!" Она, разумеется, больше всего боялась, что хирургам пришлось удалить часть нейронов речевых центров и это вызвало у меня немоту. Я смогла тихим голосом что-то ей сказать. Мы обе залились слезами. Операция увенчалась полным успехом.

После операции я еще пять дней оставалась в больнице. В течение первых двух суток я постоянно просила, чтобы к моей голове прикладывали пузыри со льдом. Не знаю почему, но моему мозгу казалось, что он охвачен пламенем, а лед уменьшал жар, давая возможность поспать.

Последней ночью, которую я провела в больнице, была новогодняя. Посреди ночи я проснулась и сидела совсем одна перед окном, глядя на огни центра Бостона. Мне было интересно, что сулит наступающий год. Я думала, какая ирония судьбы была в том, что у меня, нейроанатома, случился инсульт. Я радовалась тому счастью, которое мне довелось узнать, и тем урокам, которые удалось извлечь. И меня волновало сознание того, что мне удалось пережить такую страшную штуку, как инсульт.

Глава 13
Что мне было особенно нужно

Обратите внимание, что резюме изложенного в этой главе я привела в конце книги в разделе "Как помочь восстановлению" в виде двух списков: вопросов, с помощью которых можно было оценить мое состояние, и вещей, которые были мне особенно нужны для восстановления. Эти списки составляют приложения А и Б, которыми вы можете при необходимости пользоваться.

Решение восстанавливаться мне приходилось принимать миллион раз в день. Была ли я готова приложить усилия, чтобы пытаться? Была ли я готова поминутно отказываться от обретенного мной экстатического блаженства ради того, чтобы разбираться в окружающем мире или учиться взаимодействовать с ним? И, главное, была ли я готова переносить муки восстановления? На своем тогдашнем уровне обработки информации я прекрасно понимала разницу между тем, что вызывало боль, и тем, что доставляло удовольствие. Отдыхать в стране чудес правого полушария было соблазнительно и замечательно, а попытки задействовать аналитический ум левого оказывались весьма болезненными. Поскольку мое решение пытаться было сознательным, принципиально важно было, чтобы те, кто заботился обо мне, оказались компетентными и внимательными людьми. В противном случае, откровенно говоря, я, вероятно, не стала бы мучиться.

Чтобы сделать выбор в пользу неразберихи и тягот восстановления, отказавшись от покоя и безмятежности того божественного блаженства, которое я обрела в отсутствие суждений моего левого полушария, я должна была переформулировать стоявший передо мной вопрос из "зачем я должна возвращаться?" в "как я очутилась в этом безмолвном месте?". Я поняла, что такой опыт дал мне бесценное понимание того, что каждый человек может достичь глубокого душевного покоя в любой момент времени. Я полагаю, что ощущение нирваны существует в сознании нашего правого полушария и что мы в любой момент можем выбрать погружение в эту часть своего сознания. Дальше я задумалась, как мое выздоровление может изменить жизни других - не только тех, кто восстанавливается после травмы головного мозга, но и вообще всех, у кого есть головной мозг! Я представила мир, полный счастливых людей, исполненных душевного покоя, и это дало мне решимость перенести те муки, которые предстояли в процессе восстановления. Наука, которой стал для меня мой инсульт, состоит в следующем: лишь одна мысль отделяет нас от душевного покоя, и все, что нужно, чтобы к нему прийти, это заставить замолчать голос преобладающего левого полушария.

Как бы мы ни определили восстановление, это задача не для одного человека, и на мое собственное восстановление тоже оказали огромное влияние окружающие. Я отчаянно нуждалась в том, чтобы окружающие обращались со мной так, будто мне предстоит полное восстановление. Независимо от того, займет ли оно три месяца, два года, 20 лет или всю жизнь, мне нужно было, чтобы люди верили в мою способность постоянно учиться, лечиться и расти. Наш мозг - изумительно динамичный и непрерывно меняющийся орган. Мой мозг приводили в трепет новые формы внешних раздражителей, и, получая требуемое количество сна, он был способен на настоящие чудеса исцеления.

Я слышала, как врачи говорили: "Если вы не восстановите способности через шесть месяцев после инсульта, вам не восстановить их никогда!" Поверьте мне, это не так. Я отмечала существенные улучшения в способности своего мозга учиться и работать в течение целых восьми лет после инсульта и тогда решила, что мои психика и организм полностью восстановились. Ученым прекрасно известно, что наш мозг обладает колоссальными возможностями в области изменения внутренних связей в соответствии с поступающей извне информацией. Эта пластичность мозга лежит в основе его способности восстанавливать утраченные функции.

Я представляю себе мозг игровой площадкой, на которой резвятся дети. Все они охотно будут делать вам приятное и приносить радость. (Что? Вы, наверное, думаете, что я путаю детей со щенками?) Вы смотрите на эту площадку и замечаете группу детей, играющих в мяч, и другую группу, лазающую по горке и турникам, и еще одну, возящуюся в песочнице. Все эти группы занимаются разными, но сходными делами, совсем как разные группы клеток у вас в мозгу. Если убрать горку, дети, которые играли на ней, никуда не уйдут, они просто смешаются с остальными и займутся чем-нибудь другим. То же самое относится и к нейронам. Если лишить их той функции, на которую они генетически запрограммированы, они либо умрут от недостатка стимуляции, либо найдут себе какое-нибудь новое занятие. Например, в случае нейронов зрительной системы, если закрыть один глаз повязкой, лишив нейроны зрительной зоны коры поступающих к ним стимулов, они потянутся к соседним клеткам, чтобы выяснить, не смогут ли приложить усилия, внося вклад в выполнение какой-либо новой для них функции. Мне нужно было, чтобы окружающие верили в пластичность моего мозга и его способность расти, учиться и восстанавливаться.

Фактор, значение которого для восстановления клеток мозга нельзя переоценить, - возможность много спать. Я искренне верю, что последнее слово в вопросе, что нужно мозгу для исцеления, должно оставаться за самим мозгом. Как я уже говорила, сон был для моего мозга временем "сортировки документов". Пока я бодрствовала, энергия внешних раздражителей поступала в мои органы чувств, и фотоны, возбуждавшие клетки сетчатки, а также звуковые волны, беспорядочно бившиеся в барабанные перепонки, быстро отнимали все силы. Мои нейроны не могли удовлетворять спрос на осмысление информации, поступавшей от органов чувств, и вскоре теряли способность выполнять свои функции. На самом элементарном уровне обработки информации действие раздражителей - это энергия, и мой мозг нужно было защитить, оградив его от чрезмерного раздражения органов чувств, которое он воспринимал как шум.

В течение нескольких лет, стоило мне пренебречь потребностью мозга в сне, чувствительные системы испытывали мучительную боль, вызывая у меня психологическое и физическое истощение. Я твердо уверена, что, если бы меня поместили в обычный реабилитационный центр, где мне пришлось бы бодрствовать, сидя перед телевизором, где меня стимулировали бы метилфенидатом и где меня заставили бы восстанавливаться в соответствии с распорядком, определенным кем-то другим, я чаще выбирала бы отключение и реже пыталась. Для моего восстановления было принципиально важно, чтобы мы чтили целебную силу сна. Я знаю, что в реабилитационных учреждениях нашей страны практикуются разные методики, но остаюсь ярым защитником благотворного действия сна, сна, сна и еще раз сна, чередующегося с периодами обучения и выполнения когнитивных заданий.

Для меня с самого начала было жизненно важным, чтобы те, кто обо мне заботился, давали мне свободу не держаться за свои былые достижения, чтобы я могла определить для себя новые области интересов. Мне нужно было, чтобы меня любили не такой, какой я была, а такой, какой я могла теперь стать. Когда старое доброе левое полушарие моего мозга перестало подавлять активность творческого и музыкально одаренного правого, все во мне переменилось, и моим усилиям в новых поисках себя требовалась поддержка родных, друзей и коллег. В глубине души я оставалась тем же человеком, которого они любили. Но микросхемы мозга изменились из-за перенесенной травмы, что вызвало перемены и в моем восприятии окружающего мира. Хотя я выглядела как прежде и в конце концов научилась ходить и говорить как до инсульта, микросхемы мозга изменились, и вместе с ними изменились многие мои интересы, а также то, что мне нравилось и что не нравилось.

Мой мозг был серьезно поврежден. Я помню, как думала: "Могут ли у меня отнять докторскую степень? Я ведь совершенно не помню анатомии!" Я думала, что придется найти новую профессию, которая соответствовала бы открывшимся у меня правополушарным способностям. Поскольку мне всегда нравилась работа садовника и уход за газонами, я рассматривала это как одну из возможностей. Я отчаянно нуждалась в том, чтобы меня принимали такой, какой я была в данный момент, и предоставляли мне свободу развиваться как правополушарной личности. Мне нужно было ободрение окружающих. Мне нужно было знать, что я по-прежнему чего-то стою. Мне нужны были мечты, над осуществлением которых я могла бы работать.

Как я уже отмечала, мы с Джи-Джи интуитивно поняли, что системам моего мозга необходимо давать задания. Связи у меня в мозгу нарушились, и было принципиально важно снова начать их стимулировать, пока они не разрушились окончательно или не забыли навсегда, для чего предназначены. Мое успешное восстановление зависело исключительно от нахождения здорового соотношения между усилиями во время бодрствования и простоем во время сна. В течение нескольких месяцев после операции мне нельзя было ни смотреть телевизор, ни разговаривать по телефону, ни слушать радио. Эти формы отдыха мы считали неприемлемыми, потому что они отнимали энергию, делая меня вялой и лишая интереса к обучению. Кроме того, как я уже отмечала, Джи-Джи быстро поняла, что мне нужно задавать только вопросы, предполагающие несколько вариантов ответа, а не просто "да" или "нет". Вынужденный выбор заставлял меня либо открывать старые папки в архивах памяти, либо создавать новые. Вопросы, предполагающие ответ "да" или "нет", не требовали серьезных раздумий, а Джи-Джи редко упускала возможность активировать у меня в мозгу хоть один нейрон.

Поскольку мой мозг утратил способность последовательно мыслить, мне пришлось повторно осваивать основы личной гигиены и даже заново учиться самостоятельно одеваться. Мне пришлось объяснять, что носки нужно надевать раньше, чем туфли. Я не помнила, для чего на самом деле предназначены те или иные предметы быта, но очень творчески подходила к тому, что и как использовать. Поиски применения разным вещам были увлекательным занятием. Кто бы мог подумать, например, что вилкой сказочно удобно чесать себе спину!

Мои запасы энергии были ограниченны, поэтому каждый день нам приходилось очень тщательно выбирать, на что именно я буду тратить свои усилия. Мне нужно было определиться, какие функции хотелось восстановить в первую очередь, и не тратить сил ни на что другое. Я никак не думала, что смогу восстановить свои интеллектуальные способности в достаточной степени, чтобы снова стать ученым преподавателем, но понимала, что смогу рассказать людям поразительную историю о красоте и стойкости нашего мозга - если, конечно, мне удастся заставить собственный мозг снова заработать. Я решила сосредоточить усилия на художественном проекте, который помог бы мне вернуть и физические силы, и ловкость рук, и когнитивные функции. С этой целью я придумала изготовить анатомически правильное изображение мозга из цветного стекла! Чтобы начать работу, мне требовался какой-нибудь эскиз. Я забыла все, чему научилась за время научной карьеры, поэтому пришлось достать свои книги по нейроанатомии, разложить их на полу и составить по ним схему, из которой, как мне казалось, должно было получиться сравнительно точное (и привлекательное) изображение мозга. Для осуществления этого проекта от меня потребовались как грубые двигательные навыки типа умения держать равновесие, так и тонкие, позволяющие резать стекло и работать с ним. У меня ушло восемь месяцев на изготовление моего первого стеклянного мозга. Но в итоге получилась такая конфетка, что я решила сделать еще один, который теперь висит в гарвардском Банке мозга.

За несколько месяцев до случившегося я договорилась о своем публичном выступлении в Фитчбургском колледже. Оно было запланировано на 10 апреля, то есть должно было состояться ровно через четыре месяца после того, как у меня случился инсульт. Я решила, что это будет мое первое публичное выступление после инсульта, поскольку важнейшей задачей считала вновь научиться свободно владеть речью. Я решила принять участие в том мероприятии в Фитчбургском колледже и выступить с докладом минут на двадцать. Я поставила перед собой цель постараться сделать это так, чтобы публика не поняла, что я перенесла инсульт. Это был рискованный замысел, но я сочла его вполне разумным. Чтобы добиться его осуществления, мне пришлось работать сразу в нескольких направлениях.

Во-первых, нужно было что-то сделать с волосами! В течение первых нескольких месяцев после операции мне пришлось культивировать новую моду на прически. Поскольку хирурги выбрили мне только треть головы, я выглядела весьма экстравагантно. Однако, зачесывая "через лысину" то, что осталось справа, я могла прятать девятидюймовый шрам. Главная проблема состояла в том, как скрыть отрастающие короткие волосы, торчавшие из-под зачесанных длинных. Было очевидно, что с какой-то частью моей головы не все в порядке, но к апрелю я уже щеголяла с довольно милой причесочкой. Я так и не знаю, выдали меня в тот день мои волосы или нет и задумался ли кто-то о происхождении двух франкенштейновских стереотаксических вмятин у меня на лбу. (Стереотаксический аппарат - это то большое приспособление, похожее на нимб, которым врачи пользуются, чтобы закреплять голову совершенно неподвижно на время операции.)

Я очень усердно работала, готовясь к выступлению в Фитчбурге. Непростая задача, стоявшая передо мной, состояла в том, чтобы во время выступления говорить четко и разумно и чтобы выступить в роли специалиста по головному мозгу. Мне очень повезло, что всего за несколько месяцев до инсульта мое более серьезное выступление на общенациональном съезде NAMI было профессионально записано на видео. Моя работа над восстановлением навыков, требуемых для публичных выступлений, состояла прежде всего в том, чтобы снова и снова пересматривать эту видеозапись. Я следила за тем, как выступавшая женщина (я сама) работала с микрофоном. Я следила, как она держала голову, как ходила по сцене. Я прислушивалась к ее голосу, к той мелодии, на которую она нанизывала слова, присматривалась к тому, как она воздействовала на аудиторию, меняя интонацию. Следя за тем, как она это делала, я научилась делать то же самое. Пересматривая запись, я научилась снова быть собой: вести себя как я, ходить и говорить как я.

Что же касается содержания и роли специалиста по головному мозгу, то, хотя я и многому научилась из этой видеозаписи, я, конечно, не была никаким специалистом! В том докладе было слишком мало сведений, и он был слишком сложен для моего понимания. Мне пришлось задуматься, не считали ли так и люди, которые меня слушали! Но видеозапись помогла мне выучить произношение ряда научных терминов, и после того, как я посмотрела ее много раз, я поняла общий смысл того, о чем рассказывала та женщина. Мне было очень интересно узнать о передаче мозга для научных исследований, и я задумалась, передала бы Джи-Джи мой мозг на исследование, если бы я умерла в утро инсульта. Я всякий раз громко смеялась, слушая песенку про Банк мозга, но мне горько было сознавать, что этой женщины больше нет на свете.

Я сделала все, что могла, составив программу двадцатиминутного выступления, и репетировала его целыми днями больше месяца. Если меня никто не прервет и не станет задавать вопросы о мозге, у меня должно получиться выступить так, чтобы никто не заметил, что я недавно перенесла инсульт. В итоге, хотя своими движениями я немного напоминала робота, я исправно продемонстрировала все слайды и ушла с того мероприятия в Фитчбурге, празднуя победу.

Хотя мне и не полагалось проходить трудотерапию или физиотерапию, первые четыре месяца после операции я тратила немало времени на развитие речи. Мне было намного легче разговаривать, чем читать. Джи-Джи уже научила меня буквам и звукам, которые соответствуют каждой из этих закорючек, но составлять из них слова, а затем еще и находить их смысл - для моего мозга это было слишком. Понимать смысл прочитанного я почти не могла. Во время одного из первых занятий с логопедом Эми Рейдер я должна была прочитать рассказ, из которого можно было узнать 23 факта. Эми попросила меня прочитать этот рассказ вслух, а затем стала задавать мне вопросы. В итоге из 23 вопросов я ответила правильно всего на два!

Когда я только начала заниматься с Эми, я уже умела читать вслух, но не понимала смысла звуков, которые при этом издавала. Наконец я научилась читать слова по одному, находя смысл каждого сочетания звуков, а затем переходя к следующему слову. Я думаю, что проблема состояла в том, что я не могла связать один момент времени со следующим и была неспособна мыслить последовательно. Пока каждый момент времени существовал для меня отдельно от других, я не могла нанизывать мысли и слова на нить повествования. При этом мне самой казалось, будто способная к чтению часть моего мозга едва ли не отмерла и утратила интерес к обучению. Под руководством Эми и Джи-Джи я в течение нескольких недель поэтапно выполняла все, что нужно, для достижения моих целей. Это было весьма увлекательное занятие, потому что восстановление моего лексикона означало и восстановление утраченных папок в архивах мозга. Любые попытки этим заниматься сильно меня выматывали, но постепенно, усердно отвоевывая слово за словом, я открывала папки и знакомилась с жизнью той женщины, которой я была до инсульта. Под чутким руководством Джи-Джи, терпеливо стоявшей у руля, мне удалось заново найти дорогу к потаенным щелям своего серого вещества.

Для успешного восстановления было важно, чтобы мы концентрировались на тех способностях, которые у меня есть, а не на тех, которых я лишилась. Ежедневно празднуя свои достижения, я концентрировалась на том, как хорошо идут мои дела. Я решила, что не так важно, смогу ли я ходить и говорить и даже буду ли я знать собственное имя. Даже если единственное, что я могла делать, было дышать, мы уже праздновали, что я жива, и дышали глубже. Если я спотыкалась, мы могли праздновать, когда мне удавалось идти прямо. Если у меня текла слюна, мы могли праздновать, когда мне удавалось ее глотать! Концентрироваться на тех способностях, которых я лишилась, было бы слишком просто, ведь их было так много. Мне нужны были люди, которые ежедневно праздновали бы со мной каждую мою победу, потому что успехи, сколь угодно скромные, вдохновляли меня.

К середине января, через несколько недель после операции, речевые центры моего левого полушария начали понемногу выходить на связь и снова общаться со мной. Хотя меня и приводило в восторг блаженство безмолвного сознания, я с облегчением поняла, что левое полушарие мозга в состоянии восстановить свой внутренний монолог. До этого момента я отчаянно старалась связать свои мысли друг с другом и думать, опираясь на понятие времени. Последовательность внутреннего диалога стала фундаментом моих мыслей и помогла их упорядочивать.

Один из главных секретов моего успеха состоял в том, что я сознательно решила не мешать ходу собственного восстановления. Мне было за что благодарить судьбу по ходу моего физического и эмоционального выздоровления. Немалая часть моего восстановления, в ходе которого один процесс естественным образом переходил в другой, была для меня источником приятных ощущений. Я чувствовала, как все лучше становятся мои способности и восприятие окружающего. Был момент, когда я стала похожа на ребенка, едва научившегося ходить, и точно так же стремилась исследовать окружающий мир, но только если мама была где-то рядом. Я пыталась делать много нового для себя и нередко добивалась успеха, хотя иногда и бралась за дела, к которым была еще не готова. Но я решила не мешать эмоциями ходу собственного восстановления, а это означало, что, когда я разговаривала сама с собой, мне нужно было соблюдать осторожность. Например, мне было бы очень просто по тысяче раз на дню сетовать, что во мне осталось меньше, чем было. В конце концов, я лишилась своего разума, значит, у меня были вполне законные основания себя жалеть. Но, к счастью, радость и праздничное настроение моего правого полушария были так сильны, что оно не хотело, чтобы на их место пришли чувства, связанные с самоуничижением, жалостью к себе или депрессией.

Чтобы не мешать своему восстановлению, в числе прочего мне нужно было не пренебрегать поддержкой, любовью и помощью окружающих. Восстановление - процесс долгий, и должны были пройти годы, прежде чем мы узнали, что именно мне удалось восстановить. Мне нужно было, чтобы мозг вылечился, а это означало, в частности, что я должна позволить себе с благодарностью принимать помощь. До инсульта я была очень независимой. По будним дням я занималась научными исследованиями, по выходным путешествовала в роли Поющего Ученого и управлялась с домашними и личными делами самостоятельно. Мне было неловко принимать постороннюю помощь, но теперь, когда я пришла в состояние умственной недееспособности, мне нужно было позволить людям делать многое за меня. Мне даже повезло, что у меня было повреждено именно левое полушарие, потому что без той части речевых центров, которая отвечает за чувство собственного "я", мне стало легко принимать помощь окружающих.

Успешное восстановление всецело зависело от моей способности разделять любую задачу на несколько промежуточных, более простых. Джи-Джи гениально разбиралась в том, что мне нужно научиться делать, чтобы перейти на следующий уровень сложности. Училась ли я раскачиваться, а затем приподниматься, прежде чем садиться, или без страха наступать на трещины в асфальте, когда ходила по тротуару, каждым из этих промежуточных этапов в конечном итоге и определялся успех всего дела.

Поскольку я не могла мыслить последовательно, мне нужно было, чтобы все исходили из того, что я ничего не знаю, давая мне возможность выучить все заново. Сведениям, которые я получала, сложно было зацепиться за что-то у меня в мозгу. Например, я могла не знать, как пользоваться вилкой, и мне приходилось неоднократно показывать, как это делается. Мне нужно было, чтобы те, кто обо мне заботился, были терпеливы. Иногда требовалось, чтобы мне много раз показывали одно и то же, пока моим телу и мозгу не удавалось разобраться, чему именно меня учат. Мне не удавалось что-то понять из-за того, что в какой-то части моего мозга зияла дыра, не дававшая осмыслить и усвоить полученную информацию. Когда те, кто меня чему-либо учил, повышали голос, это обычно приводило к тому, что я отключалась. Как ни в чем не повинный щенок, на которого кричат, я начинала бояться кричавшего, избегать его и обычно переставала ему доверять. Было очень важно, чтобы те, кто обо мне заботился, помнили, что я не глухая, просто у меня поврежден мозг. Еще важнее было, чтобы они и в двадцатый раз были готовы объяснять мне то, что объясняли, так же терпеливо, как в первый.

Мне нужно было, чтобы люди подходили ко мне ближе и не боялись меня. Я отчаянно нуждалась в их доброте. Мне нужно было, чтобы ко мне прикасались: похлопывали по плечу, держали за руку или осторожно вытирали мне лицо, если у меня текла слюна. Едва ли не каждому известен хоть один человек, перенесший инсульт. Если у этого человека был поврежден речевой центр, он, вероятно, не сможет поддерживать разговор с теми, кто его навещает. Я знаю, что здоровому человеку может быть очень неловко пытаться общаться с человеком, перенесшим инсульт, но я нуждалась в позитивной энергии, которую несли посетители. Поскольку разговаривать с ними я не могла, мне было особенно приятно, когда ко мне заходили всего на несколько минут, держали меня за руки и тихим голосом, не торопясь, делились новостями, мыслями, своей верой в мою способность восстановиться. Мне было очень трудно с людьми, которые приносили большой заряд тревоги. Очень важно было, чтобы люди ответственно относились к тому, какую энергию они приносят. Мы напоминали всем, чтобы они не хмурились, открывали свое сердце и делились со мной любовью. Очень нервные, встревоженные или рассерженные посетители только мешали моему лечению.

Один из главных усвоенных мной уроков состоял в том, как чувствовать физическую составляющую эмоций. Радость я чувствовала телом. Душевный покой я чувствовала телом. Интересно, что я могла ощутить, как во мне запускается новая эмоциональная реакция. Я чувствовала, как новые эмоции переполняют меня, а затем отпускают. Мне пришлось заново учить слова, которыми можно было обозначить эти ощущения, но замечательнее всего было то, что я узнала о своей способности выбирать, стоит ли мне зациклиться на том или ином чувстве и продлить его присутствие в моем теле или позволить ему протечь быстро и выйти из меня.

Мой выбор зависел от того, какие ощущения вызывали у меня те или иные эмоции. Некоторые, такие как гнев, разочарование или страх, вызывали неприятное чувство, которое прокатывалось по моему телу. В таких случаях я говорила мозгу, что эти ощущения мне не нравятся и я не хочу зацикливаться на работе таких микросхем. Я узнала, что могу использовать сознание левого полушария, чтобы с помощью речи напрямую разговаривать со своим мозгом и говорить ему, чего я хочу, а чего не хочу. Осознав это, я поняла, что уже никогда не стану той личностью, какой была раньше. Вдруг оказалось, что я намного сильнее могу влиять на свои чувства и их продолжительность, и мне категорически не хотелось вновь активировать те эмоциональные микросхемы, которые в свое время причиняли боль.

Внимание, которое я уделяла эмоциям, протекавшим по моему телу, полностью определяло характер восстановления. Восемь лет я наблюдала, как мой разум анализирует все, что происходит у меня в мозгу. Каждый новый день приносил новые цели и новые открытия. Чем больше старых папок я восстанавливала в своих архивах, тем больше моего старого эмоционального багажа всплывало на поверхность и тем важнее мне было оценивать, стоит ли сохранять лежащие в его основе нейронные микросхемы.

Эмоциональное излечение - утомительно долгий процесс, но он с лихвой окупает затраченные усилия. По мере того как левое полушарие моего мозга набиралось сил, мне казалось все более естественным винить в своих чувствах или обстоятельствах других людей или внешние факторы. Но я знала, что на самом деле никто не властен заставить меня что-либо почувствовать, кроме меня самой и моего мозга. Никакие внешние факторы не способны отнять у меня душевный покой. Это исключительно мое личное дело. Может быть, и не все в моей жизни находится под моим полным контролем, но несомненно, что именно от меня зависит, как именно я решу воспринимать любой жизненный опыт.

Глава 14
Вехи восстановления

Вопрос, которой мне задают чаще всего, таков: "За какое время вам удалось восстановиться?" Мой стандартный ответ, и это вовсе не шутка: "Восстановиться в каком смысле? Восстановить что?" Если определить восстановление как возвращение доступа к старым программам, то я восстановилась лишь частично. На сей раз я была весьма придирчива при отборе тех эмоциональных программ, которые мне хотелось сохранить, и тех, в повторном запуске которых я не была заинтересована (нетерпение, критичность, раздражительность). Каким подарком судьбы был для меня этот инсульт: он позволил мне самой выбирать, кем и как я хочу стать в этом мире. До инсульта я считала себя продуктом моего мозга и полагала, что мое влияние на собственные мысли и чувства минимально. С тех пор как случилось кровоизлияние, у меня открылись глаза на то, как много из происходящего у меня в голове на самом деле зависит от моего выбора.

Физическое восстановление после операции на мозге - ничто по сравнению с восстановлением психики и восприятия собственного тела. Джи-Джи заботилась, чтобы послеоперационные швы всегда оставались в чистоте, и в итоге следы от всех 35 стежков залечились безупречно. Самая серьезная проблема, которую вызвала у меня операция, была связана с левым височно-нижнечелюстным суставом (ВНЧС), но благодаря особому способу лечения, так называемому методу Фельденкрайза, мне удалось быстро с ней справиться. Однако пониженная чувствительность кожи в области шрама сохранялась в течение пяти лет, и думаю, что три дырки, просверленные в моем черепе, полностью заросли только через шесть лет.

Моя мама заботилась обо мне весьма разумно и хоть и оберегала от опасностей, но не препятствовала моим успехам. В середине февраля, через два месяца после инсульта, я совершила свой первый сольный выход в свет. Мои речевые способности восстановились в достаточной степени, чтобы у меня не возникло проблем (по крайней мере мы на это надеялись), и мы постарались свести к минимуму время, которое я провела одна. Джи-Джи отвезла меня в аэропорт и проводила до кресла в самолете. В пункте прилета меня встретили, так что мне не так уж долго пришлось самостоятельно ориентироваться в большом мире. Мне было очень приятно совершить этот первый вылет из гнезда, ощутимо приблизивший меня к обретению независимости. Успех путешествия вдохновил меня на предприятия еще более рискованные.

Через три месяца Джи-Джи научила меня снова водить машину. Управление огромным металлическим ящиком на колесах на весьма приличной скорости в окружении других занятых людей, делающих то же самое и одновременно едящих, пьющих, курящих и, конечно же, разговаривающих по сотовым телефонам, напомнило мне, какое я хрупкое живое существо и какой драгоценный дар жизнь. Мой мозг по-прежнему с трудом осваивал навыки чтения, и самым сложным в обучении вождению было научиться высматривать письменные знаки. Это было проблемой. И даже если я видела знак, его смысл доходил до меня мучительно медленно. "Так что же там было написано, на этом большом зеленом знаке? О черт! Я только что проехала свой выезд!"

К середине марта Джи-Джи решила, что я готова попробовать заботиться а себе самостоятельно. Хотя я была еще далека от того, чтобы по-настоящему вернуться в игру, она чувствовала, что при поддержке друзей я могу попытаться снова взять вожжи. Она заверила меня, что если она мне понадобится, то стоит мне только позвонить, и она прилетит ближайшим рейсом. Перспектива обретения независимости привела часть моего существа в радостный трепет. Другую, еще большую, часть она привела в ужас.

Уже через несколько недель мне предстояло первое серьезное испытание на готовность вернуться к полноценной жизни - выступление в Фитчбурге. Поэтому мне было чем заняться в то время, когда я начала заботиться о себе самостоятельно. На выступление меня отвезла моя подруга Джули, и оно прошло потрясающе, поистине головокружительный успех (игра слов здесь преднамеренная). Мне удалось не только выжить, но и снова зажить активной жизнью. Сидя дома за компьютером, я опять стала выполнять свою работу, связанную с Банком мозга, хотя поначалу меня хватало всего на пару часов за несколько дней. Через какое-то время я снова стала ездить в больницу Маклейна - один или два раза в неделю. При этом на самом деле доехать до работы мне было даже сложнее, чем собственно работать.

Мое положение осложнялось тем, что врачи настаивали, чтобы после операции я принимала фенитоин - для профилактики возможных припадков. Припадков у меня никогда не было, но после хирургического вмешательства в височную область мозга пациентам обычно прописывают подобные препараты. Как и большинство пациентов, я терпеть не могла это средство, потому что из-за него ощущала себя усталой и вялой. Но более всего я была недовольна тем, что оно мешало мне снова почувствовать, что значит быть собой. По вине инсульта я и без того стала сама себе незнакомкой, но фенитоин сбивал меня с толку еще сильнее. Я нахожу, что благодаря этому опыту мне стало легче понимать людей, которые отказываются от антипсихотических препаратов, предпочитая скорее быть сумасшедшими, чем мириться с их побочными эффектами. К счастью, врачи разрешили мне принимать всю суточную дозу препарата перед сном, поэтому к утру мой разум уже заметно прояснялся. Я принимала фенитоин в течение почти двух лет после операции.

Через шесть месяцев я полетела на родину, в Индиану, на встречу, посвященную двадцатилетию окончания Южной средней школы округа Виго в городе Терре-Хот. Встреча была для меня отличным поводом открыть в архивах своей памяти папки, связанные с прошлым. Я ходила по школе в сопровождении двух человек из числа моих лучших друзей, которые рассказывали мне о нашей школьной жизни. По времени эта встреча пришлась как нельзя кстати. Мой мозг как раз вылечился достаточно и для восприятия новой информации, и для открывания старых папок. Участие в этой встрече помогло мне собрать по кусочкам воспоминания о собственной юности. Однако, как я уже отмечала, учитывая, что я перенесла инсульт, было принципиально важно, чтобы я не чувствовала, что во мне осталось меньше, чем было раньше. Мои друзья были очень добры ко мне, и в итоге я прекрасно провела время, восстанавливая в памяти прошлое.

В июле, вскоре после этой июньской встречи, я приняла участие в ежегодном съезде NAMI. Заканчивался мой трехлетний срок работы в совете директоров национальной организации NAMI, и я официально сложила с себя полномочия. Я подготовила пятиминутную речь и выступила с ней перед более чем 2 тыс. членов NAMI. С гитарой в руках, слезами на глазах и признательностью в сердце я поблагодарила этих замечательных людей за то, что они дали мне решимость снова встать на ноги. Я сказала, что всегда буду бережно хранить коробку с теми открытками, которые они мне присылали и которые прибавляли мне бодрости и радости, и что знаю - я бы не стояла там, где стою, а была бы сейчас совсем в другом состоянии, если бы не моя семья из NAMI.

Очень важной частью моей ежедневной программы стала ходьба. Когда ощущаешь свое тело текучим, невозможно понять, где начинаются, а где заканчиваются его физические границы. Ходьба помогла мне восстановить силы, и в течение первого года я стала проходить по три мили в день несколько раз в неделю. Я ходила, держа в руках две небольшие гантели, и при ходьбе размахивала ими, как буйный ребенок, но в определенном ритме. Я заботилась о тренировке всех групп мышц, делая упражнения для плечевого пояса, плеч, локтей и запястий. Многим людям мое поведение казалось странным, но благодаря тому, что я лишилась того центра в левом полушарии, который отвечал за мое "я", меня не заботило их одобрение или неодобрение. Ходьба с гантелями помогла мне восстановить силы, навыки поддержания равновесия и осанку. Кроме того, я занималась с подругой, которая с помощью массажа и акупунктуры помогла мне снова научиться определять физические границы собственного тела.

К восьмому месяцу я стала работать полный день, но по-прежнему чувствовала себя не вполне компетентной как в психическом, так и в физическом плане. Моему мозгу была свойственна какая-то медлительность, от которой я никак не могла избавиться. К сожалению, мои служебные обязанности включали ряд сложных операций с компьютерными базами данных - операций, которые, как мне было известно, я не в состоянии выполнять. Кроме того, в связи с инсультом я очень остро почувствовала, как мало драгоценного времени мне отпущено на этой планете. Мне хотелось вернуться на родину, в Индиану. Для меня очень важным стало проводить больше времени с мамой и папой, пока они у меня есть. К счастью, моя начальница согласилась, чтобы, где бы я ни жила, я продолжала ездить по стране, представляя Банк мозга на мероприятиях, посвященных психическим заболеваниям, и благословила меня на возвращение в Индиану.

Через год после инсульта я вернулась на родину, на Средний Запад. Мое самое любимое место на земле - город Блумингтон в Индиане. Это университетский городок идеального размера, в котором живет множество интересных и творческих людей, а кроме того, разумеется, там находится главный кампус Индианского университета. Возвращение на родину было именно тем, в чем я нуждалась для восстановления. А когда выяснилось, что новый номер моего домашнего телефона полностью совпадает с датой моего рождения - днем, месяцем и годом, - я поняла, что оказалась там, где мне и следовало быть! Это было одно из редких совпадений в жизни, которые помогают понять, что ты оказался в нужное время в нужном месте.

Два года после инсульта я занималась тем, что по возможности восстанавливала в памяти утро, когда у меня случился инсульт. Я занималась со специалистом по гештальт-терапии, который помогал выразить словами мои правополушарные ощущения, испытанные в то утро. Я надеялась, что, если мне удастся дать понять, что я чувствовала во время неврологического разрушения моей психики, это поможет тем, кто заботится о людях, перенесших инсульт, устанавливать с ними контакт. Кроме того, я надеялась, что если кто-то прочтет мое описание симптомов, а затем заметит их сам, этот человек догадается сразу позвать на помощь. Я работала с Джейн Невинс и Сандрой Экерман из фонда Dana над заявкой на книгу на эту тему. Хотя тогда этот проект и не состоялся, я всегда буду благодарна им за проявленный интерес и за то, что они помогли мне сформулировать важные для меня вещи.

В конце концов, когда мой мозг снова научился усваивать большие объемы информации, я решила, что пора вернуться в сферу науки и образования. Шел второй год после инсульта, когда меня взяли на работу в Технологический институт Роуза и Халманов в городе Терре-Хот вести курсы "Анатомия и физиология" и "Нейробиология". Я воспринимала это так: мне платили за то, чтобы я снова выучила детали, знания которых требует моя профессия. Я обнаружила, что, хотя я и забыла научную терминологию (левое полушарие), я по-прежнему помнила, что как выглядит и что с чем и как соотносится (правое полушарие). В итоге я ежедневно загружала свой мозг до предела, и в течение всей первой учебной четверти мне казалось, что он вот-вот взорвется от перегрузки. Я уверена, что эта сложная задача была для моего мозга именно тем, что нужно. Опережение своих студентов на одну лекцию требовало от меня немалых усилий. В течение двенадцати недель я компенсировала тяжелую работу достаточным количеством сна, и мой мозг функционировал превосходно. Я всегда буду благодарна сотрудникам отделения прикладной биологии Института Роуза и Халманов за их веру в мою способность вернуться к преподаванию.

Чтобы дать вам некоторое представление о хронологии моего восстановления, я кратко перечислю главные успехи, которых добивалась год за годом. До инсульта я была заядлой любительницей карточного пасьянса Free Cell, но только через три года я смогла снова освоить эту игру. Что до физической стороны, у меня ушло четыре года ходьбы с гантелями в руках по три мили в день несколько раз в неделю, чтобы снова научиться ходить в равномерном ритме. В течение четвертого года мой мозг снова приобрел способность работать в многозадачном режиме, одновременно выполняя хотя бы такие простые задачи, как одновременно говорить по телефону и варить макароны. До этого я могла делать в любой момент времени лишь что-то одно, то есть любое занятие требовало полной концентрации. Но за время восстановления у меня вошло в привычку не жаловаться. Я всегда помнила, в каком состоянии оказалась сразу после инсульта, и не уставала радоваться и благодарить свой мозг по тысяче раз на дню за то, что он так хорошо реагировал на мои попытки его оживить. Испробовав имевшуюся альтернативу, я очень часто переполнялась чувством благодарности за свою жизнь.

Единственным, что, как мне казалось, я утратила навсегда, была способность хоть как-то разбираться в математике. Однако, к моему удивлению, к четвертому году после инсульта мой мозг был готов снова взяться за сложение. Вычитание и умножение включились примерно через четыре с половиной года после инсульта, хотя деление стало даваться мне лишь в течение пятого года. Занятия с карточками для запоминания помогли мне снова вдолбить себе в мозг основы математики. Теперь я развиваю способности с помощью программ Brain Training и Big Brain Academy корпорации Nintendo. Думаю, любому человеку старше сорока, а также любому, кто перенес инсульт, было бы полезно использовать для тренировки мозга такого рода инструменты.

К концу пятого года я уже прыгала с камня на камень на берегу моря в Канкуне, не глядя, куда приземляются мои ноги. Это было существенное достижение, потому что до того момента мне все время приходилось смотреть вниз. Главным достижением шестого года после инсульта стало исполнение мечты накопить достаточно энергии, чтобы, поднимаясь по лестнице, преодолевать по две ступеньки за каждый шаг. Мысленные образы очень помогали мне восстанавливать физические функции. Я убеждена, что благодаря концентрации на ощущениях, вызываемых выполнением тех или иных заданий, мне быстрее удавалось учиться. Каждый день после инсульта я мечтала подниматься по лестнице, шагая через ступеньку. У меня сохранились воспоминания о том, каково это - бежать вверх по лестнице, ни на что не обращая внимания. Снова и снова прокручивая эту сцену в сознании, я поддерживала жизнь в соответствующих нейронных сетях до тех пор, пока мой мозг и мое тело не скоординировались настолько, что я смогла осуществить мечту.

В течение всех этих лет люди, профессионально связанные со мной, были очень добры ко мне. Поначалу я боялась, что коллеги могут решить, что в результате инсульта я стала менее ценной, и начать относиться ко мне свысока, я даже боялась дискриминации. К счастью, ничего подобного не случилось. Инсульт открыл мне глаза не только на красоту и стойкость человеческого мозга, но и на щедрость человеческого духа. Многие замечательные люди проливали бальзам на мое сердце, и я благодарна им за их доброту.

Хотя начиная со второго года после инсульта я снова стала подрабатывать гастролями в роли Поющего Ученого, представляя гарвардский Банк мозга, на седьмой год после инсульта я заняла предложенную мне должность адъюнкт-профессора на отделении кинезиологии Индианского университета. Кроме того, мне всегда доставляло особую радость преподавание топографической анатомии, поэтому я начала подрабатывать волонтером в лаборатории топографической анатомии местной школы медицины Индианского университета. Возможность вновь обратиться к изучению человеческого тела и обучению будущих врачей его чудесному устройству была для меня волнующим подарком судьбы.

В тот же седьмой год после инсульта моя суточная потребность во сне сократилась с одиннадцати часов до девяти с половиной. До этого помимо продолжительного ночного сна я еще охотно спала днем. Мои сны в течение первых семи лет были весьма причудливым отражением того, что происходило в мозгу. Вместо людей и связанных с ними сюжетов в моем сознании прокручивались какие-то разрозненные обрывки данных. Полагаю, что эти сны отражали процесс компоновки мозгом цельных образов из фрагментарных сведений. Для меня стало настоящим шоком, когда мне снова стали сниться люди и связанные с ними сюжеты. Поначалу сцены, которые я видела, были отрывочны и бессмысленны. Однако к концу седьмого года мой мозг был уже так загружен в течение ночи, что, просыпаясь, я чувствовала себя не особенно отдохнувшей.

В течение восьмого года восстановления я наконец снова стала воспринимать тело как твердое, а не текучее. Я начала заниматься водными лыжами и полагаю, что связи моего мозга с телом укрепились благодаря тому, что мне приходилось заниматься на пределе возможностей. Должна признаться, что, хоть я и рада снова чувствовать себя твердой, мне не хватает утраченного ощущения текучести - этого постоянного напоминания о нашем единстве с окружающим миром.

Свою нынешнюю жизнь я бы назвала идеальной. Я по-прежнему гастролирую в роли Поющего Ученого, рекламируя гарвардский Банк мозга, работаю в школе медицины Индианского университета в Индианаполисе, регулярно сотрудничаю в качестве консультанта по нейроанатомии с Институтом протонной радиотерапии Среднего Запада, расположенным в здании Циклотрона Индианского университета, где мы ведем борьбу с раком с помощью очень точно направленных протонных лучей. Кроме того, я стараюсь помогать людям, перенесшим инсульт, участвуя в разработке системы виртуальной реальности, позволяющей пациентам проходить неврологическую реабилитацию с помощью того, что я называю зрительно направленными целями.

Что касается физической активности, рано утром я обожаю кататься на лыжах по озеру Монро, а вечерами уверенно гуляю в окрестностях дома. Я развлекаюсь в своей художественной мастерской, создавая изделия из цветного стекла (в основном модели мозга), и играю на гитаре, которая служит мне неиссякаемым источником наслаждения. Я по-прежнему ежедневно разговариваю с мамой и как президент филиала NAMI в Большом Блумингтоне продолжаю активную общественную работу, связанную с психическими заболеваниями. Свою задачу я теперь вижу в том, чтобы помогать людям освобождать скрытые в них душевный покой, радость и величественную красоту.

За прошедшие годы мне удалось поделиться своей историей со многими: с читателями журналов Discover и О: The Oprah Magazine Опры Уинфри, выпускаемого Американской ассоциацией по борьбе с инсультами (ASA) Stroke Connection Magazine и Stroke Smart Magazine, издаваемого Национальной ассоциацией по борьбе с инсультами (NSA). Рассказ о моем восстановлении можно было услышать в программе The Infinite Mind на PBS, по-прежнему он звучит в программе Profiles радиостанции WFIU^[14]. Кроме того, PBS выпускает замечательную программу под названием The Amazing Brain из серии Understanding, которая транслируется на всю страну. Я очень советую вам ее смотреть, потому что ее создатели проделали замечательную работу, чтобы рассказать людям о пластичности нашего мозга.

Глава 15
Мой инсульт был мне наукой

Я благодарна судьбе и несказанно удивлена, что, совершив это неожиданное путешествие в глубины собственного мозга, сумела полностью восстановиться в физическом, когнитивном, эмоциональном и духовном плане. Многолетнее восстановление способностей левого полушария было для меня по целому ряду причин необычайно сложной задачей. Лишившись функций нейронных сетей своего левого полушария, я лишилась и множества личных качеств, которые были, очевидно, связаны с этими микросхемами и определяемыми ими способностями. Восстановление функциональных клеток, анатомически связанных с эмоциональными реакциями и негативными мыслями моей жизни, открыло мне глаза на вещи, которых я раньше не понимала. Мне хотелось восстановить способности левого полушария, но я должна сказать, что у меня были и пытавшиеся восстать из пепла левого полушария качества, которые, откровенно говоря, стали теперь неприемлемы для моего правополушарного представления о том, кем я хочу быть. Прошедшие годы были чрезвычайно интересны как с нейроанатомической, так и с психологической точки зрения.

Вот вопрос, который вставал передо мной вновь и вновь: "Должна ли я возвращать себе ту или иную эмоцию или черту, связанную с воспоминанием или способностью, которую я хочу восстановить?" Например, смогу ли я восстановить восприятие собственного "я", предполагавшее, что я существую как некая твердая единица, отделенная от всего остального, не восстанавливая клеток, связанных с моим эгоцентризмом, настойчивым желанием спорить, потребностью в своей правоте и страхом расставания и смерти? Могла ли я снова узнать цену деньгам, не зацикливаясь на нейронном уровне на чувствах нужды, жадности или эгоизма? Могла ли я вернуть свою власть в этом мире и снова играть в иерархические игры, не утрачивая чувства сострадания и осознания всеобщего равенства? Могла ли я снова стать полноценным членом семьи, не зацикливаясь на проблемах, связанных с моим статусом младшей сестры? И самое важное — могла ли я сохранить обретенное чувство связи с вселенной, вернув себе определяемую левым полушарием обособленность собственной личности?

Я хотела знать, какую часть обретенного мной правополушарного сознания с его системой ценностей и определяемой им личностью мне придется принести в жертву, чтобы восстановить способности левого полушария. Я не хотела терять связь с вселенной. Я не хотела ощущать себя твердым телом, отделенным от всего остального. Я не хотела, чтобы мой разум вертелся так быстро, что я бы утратила контакт с подлинным "я". Откровенно говоря, я не хотела отказываться от нирваны. Какую цену пришлось бы заплатить моему правополушарному сознанию, чтобы меня снова можно было считать "нормальной"?

Современные нейробиологи, кажется, удовлетворяются интеллектуальным анализом функциональной асимметрии двух полушарий нашего мозга в неврологическом плане. Однако психологические и личностные отличия, связанные с этими структурами, пока обсуждались минимально. Характер правого полушария чаще всего высмеивался и изображался в весьма неприглядном свете, потому что правому полушарию недоступно понимание речи и последовательных мыслей. По аналогии с доктором Джекилом и мистером Хайдом наша правополушарная личность изображается как неуправляемый, возможно, склонный к насилию, умственно отсталый, несознательный и жалкий невежда, без которого нам, вероятно, было бы только лучше! Левое полушарие, напротив, постоянно рекламируется как сведущая в языках, последовательная, методичная, рациональная и умная структура, служащая к тому же вместилищем нашего сознания.

До того как у меня произошел инсульт, клетки моего левого полушария умели преобладать над клетками правого. В итоге оценочные и аналитические левополушарные свойства в моей личности тоже преобладали. Когда случилось кровоизлияние и я лишилась тех клеток в речевом центре левого полушария, которые определяли мое "я", они уже не могли подавлять клетки правого. В итоге я приобрела отчетливое представление о двух очень разных личностях, совместно обитающих в моей черепной коробке. Эти две половинки мозга не только воспринимают окружающее и мыслят по-разному на нейронном уровне, но и демонстрируют разные ценности, связанные с теми типами информации, которые каждая из них воспринимает, поэтому и свойства, которые они проявляют, тоже разные. Наука, которой стал для меня мой инсульт, состоит в том, что в основе моего правополушарного сознания лежит характер, связанный с ощущением глубокого душевного покоя. Он всецело предан выражению покоя, любви, радости и сострадания к окружающим.

Это, разумеется, не значит, что я полагаю, будто у меня раздвоение личности. На самом деле все обстоит намного сложнее, чем я описала. Обычно человеку трудно, если вообще возможно, отделить свое правополушарное сознание от левополушарного, потому что каждый воспринимает самого себя как одну личность с одним сознанием. Однако большинство людей, если им помочь, способны без труда выделить эти две личности если не в самих себе, то по крайней мере в своих родителях или каких-то других людях, играющих важную роль в их жизни. Моя цель состоит в том, чтобы помочь найти полушарный дом каждого из сознаний, чтобы чтить их индивидуальность и, быть может, успешнее влиять на самоидентификацию. Узнав, кто живет у нас в голове, мы можем использовать более полушарносбалансированный подход к тому, как решаем жить.

Похоже, многим из нас регулярно приходится иметь дело с борьбой диаметрально противоположных характеров, царящих в голове. Надо сказать, что почти все люди, с которыми мне доводилось разговаривать, отчетливо осознавали, что их личность содержит эти противоположные части. Многие из нас говорят, что голова (левое полушарие) велит делать одно, а сердце (правое полушарие) — нечто прямо противоположное. Некоторые подчеркивают разницу между тем, что мы думаем (левое), и тем, что чувствуем (правое). Другие противопоставляют сознание разума (левое) инстинктивному сознанию тела (правое). Некоторые говорят о малом эго, или "я" (левое), противоположном капитальному или аутентичному, "я" (правое). Некоторые разграничивают рабочее (левое) и отпускное (правое) сознание, в то время как другие говорят о своем сознании исследователя (левое) в противоположность сознанию дипломата (правое). И разумеется, люди говорят о мужской (левое) и женской (правое) логике, а также о сознании "ян" (левое) и "инь" (правое). А если вы поклонник Карла Юнга, то для вас существует сенсорная психика (левое) и интуитивная (правое), а также решающая (левое) и воспринимающая (правое). Какими бы словами вы ни описывали эти две части себя, на основании своего опыта я полагаю, что на анатомическом уровне они порождаются двумя совершенно разными полушариями вашего мозга.

Моя цель в процессе восстановления состояла не только в том, чтобы найти здоровый баланс между функциональными способностями полушарий своего мозга, но и в том, чтобы приобрести больше влияния на то, какое из полушарий преобладает в моем восприятии в каждый конкретный момент. Это важно, потому что самые фундаментальные черты свойства моей правополушарной личности — глубокий душевный покой и сострадание. Я верю, что чем больше времени мы будем тратить на работу нейронных сетей, связанных с душевным покоем и состраданием, тем больше покоя и сострадания мы будем проецировать на окружающий мир, а значит, тем больше покоя и сострадания будет на нашей планете. Поэтому чем отчетливее мы понимаем, какая половина нашего мозга обрабатывает те или иные типы информации, тем больше будет возможностей выбора того, что мы думаем и чувствуем и как себя ведем как отдельные личности и работающие вместе члены большой человеческой семьи.

В нейроанатомическом плане, когда речевые центры и ассоциативная зона ориентации левого полушария моего мозга стали нефункциональными, я получила доступ к ощущению глубокого душевного покоя, порождаемому правополушарным сознанием. Результаты исследований, которые проводили в начале этого века доктор Эндрю Ньюберг и покойный доктор Юджин д'Аквили^[15], помогли мне понять, что именно происходило у меня в мозгу. Используя технологию однофотонной эмиссионной компьютерной томографии (SPECT), эти ученые разобрались в нейроанатомических структурах, лежащих в основе нашего религиозного, или духовного (мистического), опыта. Они хотели выяснить, какие области мозга задействованы в нашей способности переходить в состояние измененного сознания — от ощущения собственной индивидуальности к ощущению единства с вселенной (нирваны, эйфории, присутствия Бога).

Испытуемыми были тибетские монахи и францисканские монахини, которые медитировали и молились внутри томографа. Им было сказано потянуть за хлопчатобумажный шнурок, когда они достигнут высшего уровня медитации или почувствуют единение с Богом. В ходе этих опытов "подопытные" испытывали изменения нейронной активности в весьма специфических областях мозга. Во-первых, у них наблюдалось снижение активности речевых центров левого полушария, приводившее к замолканию "щебетания мозга". Во-вторых, снижалась активность ассоциативной зоны ориентации, расположенной в задней части теменной доли коры левого полушария. Эта область помогает определять физические границы собственного тела. Когда ее работа подавляется или получает ослабленный поток сигналов от чувствительных систем организма, мы перестаем понимать, где начинается, а где заканчивается наше тело относительно окружающего пространства.

В свете результатов этих недавних нейробиологических исследований вполне закономерно, что, когда у меня отключились речевые центры левого полушария, а левая ассоциативная зона ориентации лишилась нормального притока сенсорных сигналов, я перешла в состояние измененного сознания, перестала ощущать себя твердым телом, а стала восприниматься текучей субстанцией, единой с вселенной.

Глава 16
Мое правополушарное и левополушарное сознание

Понимаю, что, хотя информация и обрабатывается (или не обрабатывается) в обоих полушариях моего мозга, я тем не менее воспринимаю себя как одно существо с одним сознанием. При этом я уверена, что сознание, работу которого мы демонстрируем, представляет собой коллективное сознание всех функционирующих клеток мозга и что оба полушария дополняют друг друга, создавая единую, цельную картину воспринимаемого мира. Если клетки и микросхемы, ответственные за распознавание лиц, функционируют правильно, я могу узнать вас в лицо. Если нет, я постараюсь понять, кто вы, воспользовавшись другими сведениями, такими как ваши манеры, голос или походка. Если клеточные микросхемы, ответственные за понимание речи, в порядке, я в состоянии понять то, что вы говорите. А если разрушить клетки, которые постоянно напоминают мне, кто я и где живу, то мое представление о самой себе изменится навсегда — конечно, если другие клетки мозга не научатся брать на себя данные функции. Если же во мне не будет программы для обработки текстов, то, словно компьютер, без нее я стану беспомощной в этом деле.

Если сравнить уникальные характеристики и различия в механизмах обработки информации двух полушарий мозга, очевидно, что они должны обладать разными системами ценностей, то есть соответствовать совершенно разным личностям. Некоторые воспитали обе стороны сознания и хорошо умеют использовать навыки и индивидуальные особенности обоих полушарий мозга, позволяя им поддерживать друг друга, влиять друг на друга и сдерживать друг друга на протяжении всей жизни. В то же время другие мыслят односторонне: либо демонстрируют очень строгий аналитически-критический образ мышления (крайне левополушарные), либо редко связываются с повседневной действительностью и проводят основную часть времени, витая в облаках (крайне правополушарные). Обеспечив здоровый баланс между левополушарным и правополушарным сознанием, мы получаем способность сохранять гибкость в когнитивном плане, чтобы радоваться переменам (правое полушарие) и в то же время оставаться достаточно приземленными, чтобы не сбиваться с пути (левое полушарие). Если мы на- учимся ценить и использовать все свои когнитивные дарования, мы откроем в себе тот жизненный шедевр, который представляет собой каждый из нас. Только представьте, какой прекрасный мир, полный любви и сострадания, мы могли бы создать, если бы постарались.

К сожалению, сострадание в нашем обществе редкость. Многие из нас проводят огромную часть времени, унижая, оскорбляя и критикуя самих себя (и других) за "неправильные" или "плохие" решения, которые принимают. Доводилось ли вам, когда вы сами себя ругаете, задаваться вопросом, кто же внутри вас кричит на другого и кто этот другой? Приходилось ли вам замечать, что такие негативные мысли могут повышать уровень внутренней враждебности и тревоги? Кроме того, замечали ли вы, как негативный внутренний диалог может влиять и на ваше общение с окружающими и тем самым на их общение с вами, еще сильнее усложняя жизнь?

Как биологические существа мы наделены огромной властью. Поведение нашей нервной системы, состоящей из множества нейронов, передающих друг другу сигналы с помощью определенных микросхем, предсказуемо. Чем больше внимания мы сознательно уделяем некоторым микросхемам мозга, чем больше времени думаем об определений вещах, тем с большей силой эти микросхемы и мысли запускаются вновь при минимальной внешней стимуляции.

Кроме того, наш мозг представляет собой высокотехнологичное приспособление, работающее по принципу "ищите и обрящете". Мы устроены так, что его внимание концентрируется именно на том, что мы пытаемся найти. Если я ищу красный цвет, я буду находить его повсюду. Поначалу, быть может, совсем немного, но чем дольше я буду концентрироваться на поисках красного цвета, тем легче и быстрее начну замечать его.

Мои правополушарная и левополушарная личности не только думают о вещах по-разному, но и по-разному обрабатывают мои эмоции и несут мое тело. Каждая делает это своим, узнаваемым способом. Теперь даже мои друзья научились при моем появлении узнавать, кто перед ними, по тому, как я держу плечи, и по тому, что происходит с бороздкой у меня над переносицей. Правое полушарие моего мозга интересуется исключительно тем, что происходит здесь и сейчас. Оно прыгает и скачет с безудержным восторгом и не заботится ни о чем на свете. Оно много улыбается и весьма дружелюбно. Мое левое полушарие, напротив, поглощено деталями и руководит моей жизнью в соответствии с весьма плотным графиком. Оно заставляет меня сжимать челюсти и принимает решения на основе усвоенного им прошлого опыта. Оно определяет границы и оценивает все как правильное или неправильное, хорошее или плохое. И конечно, именно оно вызывает появление складки у меня над переносицей. Это моя более серьезная сторона.

Мое правополушарное сознание интересуется исключительно насыщенностью текущего момента. Оно наполняет меня благодарностью за жизнь, за всех, кто в ней есть, и за все, что в ней есть. Оно всем довольно, склонно к состраданию, внимательно к другим и оптимистично. Для него нет оценок "хорошо" и "плохо", "правильно" и "неправильно", все существует для него в относительной непрерывности. Оно принимает вещи такими, какие они есть, и признает лишь то, что существует сейчас. Предположим, сегодня холоднее, чем вчера, — его это не беспокоит. Сегодня будет дождь — не имеет значения. Оно может заметить, что один человек выше или богаче другого, но эти наблюдения не сопровождаются оценочными суждениями. Для моего правого полушария все мы — равноправные члены большой человеческой семьи. Оно не воспринимает территорий и искусственных границ, таких как расовые или религиозные

Одна из главных вещей, за которые я благодарна своему инсульту, состоит в том, что он дал мне возможность омолодить и усилить нейронные сети в мозгу, дающие чувство невинности и жизнерадостности. Благодаря инсульту я получила возможность снова исследовать мир с любознательностью ребенка. В отсутствие какой-либо явной и непосредственной угрозы я чувствую себя в безопасности в этом мире и хожу по земле как по собственному двору. В сознании моего правого полушария все мы сплетены в один всемирный ковер человеческих возможностей, жизнь хороша, мы прекрасны такие, какие мы есть.

Моя правополушарная личность безрассудна, радуется богатству жизни и умеет ладить с людьми. Она чувствительна к невербальным сторонам общения, склонна к сопереживанию и прекрасно разбирается в человеческих эмоциях. Она открыта вечному потоку, в котором я существую в единстве с вселенной. В ней заключена моя божественная душа, знающая и мудрая женщина, внимательная наблюдательница. Она — моя интуиция и высшие уровни моего сознания. Она всегда со мной и не знает, что такое время.

Одна из естественных функций правополушарного сознания состоит в том, чтобы открывать новое о текущем моменте, позволяя обновлять в архивах памяти старые папки, содержащие устаревшие сведения. Например, в детстве я терпеть не могла блюда из тыквы. Благодаря правому полушарию я согласилась еще раз попробовать тыкву, и теперь я ее обожаю. Многие из нас судят о чем-либо левым полушарием, после чего не хотят сделать шаг вправо (то есть в правополушарное сознание), чтобы обновить соответствующую папку. Стоит им принять какое-то решение, и они остаются связанными им навсегда. Я обнаружила, что часто самое неприемлемое для сильно преобладающего левого полушария — это как раз делиться ограниченным объемом черепной коробки с непредвзятым правым соседом!

Мое правополушарное сознание открыто новым возможностям и мыслит нешаблонно. Оно не подчиняется правилам и предписаниям, устанавливаемым левым полушарием, которое как раз занимается созданием шаблонов. Как следствие, мое правополушарное сознание весьма креативно в своей постоянной готовности пробовать что-то новое. Оно ценит неразбериху, которая составляет первый этап всякого творческого процесса. Оно чувствует движение, оно динамично и обожает текучесть моего тела в его перемещениях по миру. Оно настроено на прием тех тонких сигналов, которые мои клетки передают в мозг, оно обучается посредством осязания и опыта.

Мое правополушарное сознание празднует свободу во вселенной, оно не вязнет в трясине прошлого и не боится того, что может или не может принести будущее. Оно чтит мою жизнь и здоровье всех клеток моего тела. При этом оно заботится не только о моем теле — его заботит и здоровье вашего тела, Душевное здоровье всего общества, наша связь с матерью-землей.

Правое полушарие осознает, что во всякой клетке нашего тела (кроме красных кровяных телец) содержится в точности тот же молекулярный гений, что в исходной зиготе, образовавшейся в результате слияния яйцеклетки матери со сперматозоидом отца. Мое правополушарное сознание понимает, что во мне сосредоточена жизненная сила 50 трлн молекулярных гениев, ваяющих мое тело. (И его постоянно прорывает на воспевание этого факта.) Оно понимает, что все мы сплетены друг с другом в сложную ткань мироздания, и с восторгом марширует под бой собственных барабанов.

Освобожденное от восприятия каких бы то ни было границ, мое правополушарное сознание провозглашает: "Я часть всего этого. Все мы братья и сестры на этой планете. Мы здесь, чтобы вместе сделать этот мир спокойнее и добрее". Оно видит единство всех живых существ, и я надеюсь, что вы близко знакомы с кем-то подобным и внутри себя.

Однако, как бы я ни восхищалась позицией, открытостью и восторгом, с которыми мое правополушарное сознание воспринимает жизнь, мое левополушарное сознание не менее удивительно. Не забывайте, что именно с этой личностью я провела основную часть десятилетия своего постепенного воскресения. Именно благодаря левополушарному сознанию я смогла взять энергию, сведения о текущем моменте и великолепные возможности, осознаваемые правым полушарием, и сформировать из них что-то управляемое.

Левополушарное сознание — орудие, с помощью которого я общаюсь с окружающим миром. В то время как мое правое полушарие мыслит коллажами из образов, левое оперирует языковыми категориями и постоянно ведет со мной разговор. Посредством этого щебетания мозга оно не только держит меня в курсе событий моей жизни, но и провозглашает мою индивидуальность. Благодаря способности речевого центра в моем левом полушарии сказать "Я существую" я становлюсь независимой сущностью, отдельной от вечного потока. Тем самым я превращаюсь в самостоятельную единицу, твердую и отделенную от целого.

В том, что касается упорядочивания информации, левое полушарие — одно из самых замечательных орудий во вселенной. Моя левополушарная личность гордится способностью классифицировать, упорядочивать, описывать, оценивать и критически анализировать все на свете. Оно живет постоянным обдумыванием и расчетом. Независимо от того, говорю ли я, мое левое полушарие постоянно занято теоретизированием, рационализацией и запоминанием. Ему свойствен перфекционизм, оно потрясающе умеет вести дела — как корпоративные, так и домашние. Оно твердит: "Всему свое место, все должно быть на своем месте". Правополушарное сознание дорожит человечностью и человечеством, тогда как левополушарное занимается финансами и экономикой.

Что касается дел, мое левополушарное сознание обожает выполнять как можно больше функций единовременно и великолепно с этим справляется. Оно трудится как пчела и оценивает себя по тому, сколько дел ему удается вычеркнуть из моего ежедневника. Оно мыслит последовательно и прекрасно справляется с механическими манипуляциями. Его способность концентрироваться на отличительных признаках делает его прирожденным строителем.

Особое дарование левого полушария — распознавать закономерности. Это делает его экспертом в быстрой обработке больших объемов информации. Чтобы не отставать от событий, мое левое полушарие обрабатывает информацию поразительно быстро — намного быстрее, чем правое, которое обычно плетется в хвосте. Временами мое левополушарное сознание охватывает какая-нибудь мания, тогда как на правополушарное может напасть лень.

Эти различия в скорости мышления, способах обработки информации и реакциях, выражающихся в мыслях, словах и делах, отчасти связаны с различиями типов информации, которые обрабатывает каждое полушарие. Правое воспринимает свет с более длинными волнами. В результате зрительное восприятие правополушарного сознания отличается некоторой размытостью или пониженной контрастностью. Ослабленное восприятие границ позволяет ему концентрироваться на общей картине связей вещей друг с другом. Аналогичным образом правое полушарие настроено на звуки более низких частот, которые постоянно возникают в ходе естественных процессов. Как следствие, правое полушарие биологически приспособлено к тому, чтобы настраиваться на восприятие физиологии нашего организма.

Левое полушарие, напротив, воспринимает свет с более короткими волнами, что повышает его способность уверенно различать четкие границы. Биологически оно приспособлено к тому, чтобы профессионально выделять линии, разделяющие соседние объекты. В свою очередь, речевые центры левого полушария настраиваются на звуки более высоких частот, что помогает им отслеживать, распознавать и интерпретировать звуки, обычно связанные с речью.

Одно из самых выдающихся свойств левого полушария — способность рассказывать истории. Та часть речевого центра левого полушария, которая играет в мозгу роль рассказчика, специально устроена так, чтобы осмыслять окружающий мир на основании минимальных сведений о нем. Она берет все имеющиеся у нее в распоряжении детали и сплетает их в виде рассказа. Что особенно поразительно, левое полушарие блестяще умеет придумывать, заполняя пробелы в полученных данных. Кроме того, в процессе создания сюжета оно гениально разрабатывает альтернативные сценарии. А если речь идет о предмете, который всерьез нас задевает, независимо от того, хорошее это или ужасное, левое полушарие особенно активно запускает микросхемы соответствующих эмоций и с исчерпывающей полнотой рассматривает все возможности из серии "а что если".

Когда речевые центры моего левого полушария восстановились и снова пришли в рабочее состояние, я провела немало времени, наблюдая за тем, как сидящий во мне рассказчик делал выводы на основании имеющихся в его распоряжении минимальных сведений. Довольно долго я находила эти причуды моего рассказчика забавными — по крайней мере до тех пор, пока не осознала, что мое левое полушарие искренне ждет, чтобы остальной мозг поверил всему, что оно придумывает. Было важно, чтобы в ходе постепенного воскрешения личности и способностей моего левого полушария я не забывала, что оно старается извлечь все, что может, из имеющейся у него информации. Не менее важно было помнить, что между тем, что я знаю, и тем, что думаю, что знаю, может быть огромная разница. Я научилась проявлять крайнюю осторожность, сталкиваясь со способностью моего рассказчика делать из разных вещей трагедию.

Действуя в том же ключе, с энтузиазмом разрабатывая истории, выдаваемые за правду, мое левое полушарие было склонно к излишествам, которые выражались в зацикливании на каких-либо мыслях, многократно повторявшихся у меня в голове. Такие зацикленные мысли могут буйствовать в головах у многих, и тогда мы оказываемся перед лицом жутких перспектив, то и дело рисующихся воображению. К сожалению, в нашем обществе не принято учить детей тщательно ухаживать за садом своей психики. За недостатком структуры, цензуры и дисциплины наши мысли могут буйствовать на автомате. Поскольку мы не учились тщательнее следить за тем, что происходит у нас в головах, это не только способствует болезненному восприятию того, что думают о нас другие, но и делает нас падкими на рекламу и политические манипуляции.

Часть моего левополушарного сознания, которую я решила не восстанавливать, была той его составляющей, которая могла злиться, непрерывно волноваться и говорить неприятные вещи — мне самой и другим. Откровенно говоря, мне просто не нравилось, какие физиологические ощущения вызывали в моем теле проявления этих склонностей. Мне сдавливало грудную клетку, я чувствовала, как у меня повышается давление, а нахмуренный лоб вызывал головную боль. Кроме того, я хотела отбросить все те старые эмоциональные микросхемы, которые автоматически включали горькие воспоминания. Я решила, что жизнь слишком коротка, чтобы горевать о прошлом.

В процессе восстановления я обнаружила, что та часть моего характера, которой были свойственны упрямство, высокомерие, язвительность и зависть, заключалась в центре собственного "я" поврежденного левого полушария. Из-за этого я тяжело переживала неудачи, таила обиды, обманывала и даже мстила. Когда эти свойства моей личности снова стали пробуждаться, встревожилось мое правополушарное сознание с его вновь обретенной невинностью. Потратив массу усилий, я сознательно решила восстановить центр собственного "я", не оживляя при этом некоторых его старых микросхем.

Глава 17
Обретите власть над собой

Я определяю ответственность (ответственность) как способность выбирать то, как мы отвечаем на сигналы, поступающие от органов чувств в любой момент времени. Хотя у нас есть целый ряд программ лимбической системы (эмоциональных программ), которые могут запускаться автоматически, на то, чтобы такая программа запустилась, прошла волной по телу, а затем полностью схлынула из кровотока, уходит меньше полутора минут. Возьмем для примера одну из таких программ — реакцию гнева. Если запустить ее у меня в мозгу, особое вещество, выделяемое мозгом, волной проходит по телу, вызывая определенные физиологические ощущения. Но в течение полутора минут после запуска химическая составляющая гнева уже полностью удаляется из моей крови, и автоматическая реакция на этом заканчивается. Если же я остаюсь в гневе и через полторы минуты, это происходит оттого, что я решила дать соответствующей микросхеме работать дальше. В любой момент я могу выбрать, поддерживать мне работу этой микросхемы или вернуться к текущему моменту, позволив эмоциям утихнуть, как утихает быстротечная физиологическая реакция.

Самое замечательное в осознании наличия правополушарного и левополушарного сознаний состоит в том, что всегда есть возможность взглянуть на любую ситуацию альтернативным способом, как в случае со стаканом, который наполовину полон или наполовину пуст. Если вы обращаетесь ко мне в гневе и разочаровании, я делаю выбор, отражать ли мне ваш гнев, начав спорить (левое полушарие), или сопереживать вам с состраданием в сердце (правое полушарие). Большинство из нас не понимает, что мы постоянно бессознательно делаем выбор, касающийся того, как реагировать на ту или иную ситуацию. Нам так легко зациклиться на своих запрограммированных реакциях (осуществляемых лимбической системой), что мы идем по жизни словно на автопилоте. Я научилась помнить, что чем больше внимания клетки высших отделов коры моего мозга уделяют тому, что происходит у меня в лимбической системе, тем сильнее я могу влиять на то, что думаю и чувствую. Концентрируя внимание на решениях, принимаемых микросхемами мозга на автомате, я обретаю власть над собой и принимаю дальнейшие решения сознательно. В конечном итоге это позволяет мне брать на себя ответственность за все то, что я сама навлекаю на себя.

Теперь же я трачу время, размышляя о том, как я думаю, просто потому, что нахожу свой мозг столь интересным. Как сказал Сократ, "непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой". Ничто не помогло мне упрочить собственную власть над собой так, как осознание, что не обязательно думать о том, что причиняет мне боль. Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы думать о вещах, которые причиняют боль, но лишь в том случае, если я понимаю, что сама решила задействовать соответствующие эмоциональные микросхемы. В то же время мне дает свободу осознание того, что в моей власти перестать думать об этом, когда я пойму, что с меня хватит. Я чувствую себя свободнее, зная, что всегда, при любых физических и психологических обстоятельствах, я могу выбрать сознание покоя и любви (мое правополушарное сознание), решив сделать шаг вправо.

Чаще всего я выбираю наблюдение некритичными глазами правополушарного сознания, что позволяет продолжать радоваться жизни и отстранение воспринимать свои эмоционально нагруженные мысли. Я одна решаю, окажет ли что-либо положительное или отрицательное влияние на мою психику. Недавно я ехала на машине, подпевая настолько громко, насколько хватало легких, моему любимому диску Джинджер Карри^[16]: "В сердце РА-А-А-А-АДОСТЬ у меня!" К моему огорчению, меня остановили за превышение скорости (очевидно, кому-то не следовало приходить за рулем в такой бурный восторг). С тех пор как мне выписали этот штраф, мне пришлось не менее сотни раз принимать решение не огорчаться по этому поводу. Вкрадчивый голос негатива постоянно пытался поднять свою гадкую голову и выбить меня из колеи. Он хотел, чтобы я без конца обдумывала этот прискорбный случай, глядя на него то под тем, то под другим углом, но, как бы я о нем ни думала, результат остался бы прежним. Откровенно говоря, я нахожу такие навязчивые мысли рассказчика из моего левого полушария пустой тратой времени и душевных сил. Благодаря инсульту я поняла, что могу обрести власть над собой и перестать думать о событиях, случившихся в прошлом, сознательно настроив себя на настоящее.

Однако у меня все же бывают случаи, когда я решаю войти в мир единым, твердым и отдельным вместилищем собственного "я". Иногда в спорах или оживленных дискуссиях мне доставляет чистое удовольствие просто сталкивать свои левополушарные понятия и подходы с вашими. Но в большинстве случаев мне не нравится, какое ощущение вызывает в моем теле агрессия, поэтому я сторонюсь враждебных противостояний и выбираю путь сочувствия и сострадания.

Когда я вспоминаю, что, когда мы пришли в этот мир, никому из нас не дали руководства, по которому все можно было бы исправить, мне легко по-доброму относиться к другим. Все мы порождения своей биологии и своей среды. Поэтому, когда я задумываюсь, сколько горького эмоционального багажа мы биологически запрограммированы носить с собой, я выбираю путь сострадания к окружающим. Я сознаю неизбежность ошибок, но это не значит, что мне нужно из-за этого мучиться или принимать слишком близко к сердцу ваши поступки и ошибки. Ваши решения — это ваши решения, а мои — это мои. У каждого из нас всегда есть власть выбрать душевный покой и делиться добротой с окружающими. Прощать других и самих себя. Поверить, что этот момент — лучший.

Глава 18
Клетки и многомерные нейронные сети

Мой добрый друг доктор Джерри Джессеф живет согласно философии: "Душевный покой должен быть для нас исходной точкой, а не точкой, которой мы пытаемся достичь". Я интерпретирую это так: нам следует брать за основу исполненное душевного покоя сознание своего правого полушария и использовать способности левого для взаимодействия с окружающим миром. Еще Джерри предложил выражение "двойное взаимопроникающее осознание" для описания отношений половинок нашего мозга. По-моему, это очень глубокая и точная формулировка. Благодаря мозолистому телу наши полушария так замысловато сплетены друг с другом, что мы воспринимаем самих себя как одну личность. Однако, понимая, что перед нами открыты два совершенно разных способа существования в этом мире, мы можем сознательно получить намного больше власти над тем, что происходит у нас в мозгу, чем могли себе представить!

Мое левое полушарие снова стало дееспособно, когда приобрело способность обрабатывать информацию на высоких скоростях. Теперь, когда оно снова полностью в сети, оно норовит взаимодействовать с моей жизнью на скорости, близкой к миллиону миль в час. Стоит ли говорить, что естественная конкуренция речевых центров левого полушария и чувства глубокого душевного покоя правого привели меня в нормальное для людей состояние! У какой-то части моего существа сознание вновь обретенной функциональной полноценности вызывает восторг. У другой, еще большей, части оно вызывает ужас.

Опыт утраты левополушарного сознания научил меня позитивнее смотреть на людей, перенесших различные формы мозговых травм. Я часто задумываюсь, какие открытия и способности приобрел тот или иной человек в отсутствие речевых функций или возможности нормально общаться с окружающими. Я не жалею людей, которые отличаются от меня или больше не считаются нормальными. Я поняла, что жалость — неподходящая реакция на их состояние. Человек, не похожий на меня, производит не отталкивающее впечатление, а напротив, вызывает доброе любопытство. Мне крайне интересна его уникальность, и я чувствую, что должна установить с ним осмысленную связь, пусть даже просто через зрительный контакт, добрую улыбку или уместное прикосновение.

Когда я беру на себя ответственность за обстоятельства своей жизни, я сажусь за руль и обретаю власть над собой. Пытаясь сохранить душевный покой в мире, который, как мне часто кажется, вертится с пугающей быстротой, я продолжаю усердно работать над поддержанием здоровых отношений между тем, что происходит в моем правополушарном и левополушарном сознании. Я обожаю понимание того, что одновременно (в зависимости от того, какое полушарие спросить) велика, как сама вселенная, и мала, как горстка звездной пыли.

Мозг каждого человека уникален, но позвольте мне поделиться несколькими простыми истинами, касающимися моего собственного мозга, которые я для себя открыла. Мне кажется, что чем больше я сознаю, как воздействую на окружающие потоки энергии, тем сильнее я могу влиять на то, что получаю сама. Чтобы отслеживать, как идут дела в моей жизни, я очень внимательно слежу за тем, как все течет или не течет в окружающем мире. В соответствии с тем, что я на себя навлекаю, я беру ответственность за ход вещей и сознательно корректирую то, что нужно. Это не значит, что я полностью управляю всем, что со мной происходит. Однако я управляю тем, что решаю думать и чувствовать по данному поводу. Даже негативные события можно воспринимать как ценные уроки жизни, если я готова сделать шаг вправо и прочувствовать ситуацию склонным к состраданию правополушарным сознанием.

Теперь, когда речевые центры моего левого полушария и сидящий в них рассказчик снова стали нормально функционировать, я нахожу, что мой разум время от времени не только плетет довольно дикие истории, но и склонен зацикливаться на негативных мыслях. Я поняла, что первый этап выхода из этих навязчивых циклов негативных мыслей или эмоций состоит в осознании самого зацикливания. Для некоторых совершенно естественно обращать внимание на то, что говорит наш мозг. Однако многие студенты колледжа, которым я преподаю, возмущаются, что у них уходит слишком много мысленных усилий на простое отслеживание подобных вещей. Чтобы научиться слушать собственный мозг с позиций некритичного свидетеля, может потребоваться немало терпения и практики, но, если вы овладеете этим навыком, вы станете вольны выходить за пределы трагедий, которые ваш рассказчик может создавать из чего угодно.

Осознав, какие когнитивные циклы запущены у меня в мозгу, я концентрируюсь на том, какие физиологические ощущения эти циклы вызывают в теле. Насторожена ли я? Широко ли раскрыты мои глаза? Глубоко или неглубоко я дышу? Расстроен ли у меня желудок? Чувствую ли я беспокойство или тревогу? Дрожат ли у меня колени? Нейронные циклы (микросхемы) страха, тревоги или гнева могут запускаться множеством раздражителей. Но, если их запустить, эти эмоции вызывают предсказуемые физиологические реакции, которые можно научиться сознательно отмечать.

Когда в моем мозгу запускаются циклы, которые, как я чувствую, слишком критичны, не помогают или выходят из-под контроля, я жду полторы минуты, пока рассеется эмоционально-физиологическая реакция, а затем обращаюсь к мозгу так, как обратилась бы к группе детей. Я искренне говорю: "Я ценю твою способность думать и чувствовать, но на самом деле мне больше не хочется думать и чувствовать именно это. Пожалуйста, давай не будем больше об этом говорить". По сути, я сознательно прошу мозг перестать зацикливаться на определенных мыслях. Разумеется, разные люди делают это по-разному. Некоторые используют лишь одно слово: "Отменить! Отменить!" — или кричат своему мозгу: "Я занят! Я слишком занят!" — или говорят: "Ну хватит уже, хватит! Прекрати!"

Однако часто мне оказывается недостаточным просто проговорить это про себя собственным внутренним голосом, чтобы донести мысль до моего рассказчика, увлеченного выполнением своих нормальных функций. Я обнаружила, что, когда сообщаю этим словам соответствующие эмоции и проговариваю их про себя с подлинным чувством, мой рассказчик охотнее прислушивается к такого рода просьбам. А если у меня никак не получается заставить мозг слушаться, я добавляю к словам еще и составляющую мышечного чувства, например покачиваю в воздухе указательным пальцем или становлюсь в грозную позу, уперев руки в бока. Мать, ругающая своего ребенка, добивается большего, когда говорит то, что хочет сказать, с чувством и убедительно.

Я искренне верю, что 99,999 % клеток моего мозга и тела желают мне счастья, здоровья и успеха. Однако крошечная часть моего рассказчика, судя по всему, не так уж безоговорочно привержена задаче радовать и прекрасно умеет погружаться в такие мысли, которые могут и лишить меня душевного покоя. Этой группе клеток давали разные названия, но к числу моих любимых относятся Галерея никчемности, Совет директоров и Мелкий мерзкий комитет. Это те клетки речевых структур нашего мозга, которые проявляют исключительную изобретательность, заставляя нас зацикливаться на мрачных и беспросветных мыслях. Эти клетки черпают свои силы из наших негативных эмоций типа зависти, страха или ярости. Они живут тем, что ноют и делятся со всеми своими мыслями о том, как все плохо.

В крайних случаях, когда мои клетки ни в какую не хотят меня слушаться, я пользуюсь собственным внутренним голосом, чтобы задать своей Галерее никчемности строгий временной график. Я даю моему рассказчику полное право ныть сколько влезет с 9:00 до 9:30 утра, а затем снова с 21:00 до 21:30. Если же он случайно пропускает свое время нытья, я не разрешаю ему снова этим заниматься вплоть до следующего назначенного часа. До моих клеток быстро доходит, что я всерьез решила не зацикливаться на негативе, только если я достаточно настойчива и строго слежу за тем, какие микросхемы работают в мозгу.

Я всей душой верю, что обращать внимание на то, как мы разговариваем сами с собой, жизненно важно для нашего психического здоровья. На мой взгляд, принять решение, что злоупотреблять разговорами с собой совершенно недопустимо, — значит сделать первый шаг к обретению глубокого душевного покоя. Мне прибавило власти над собой осознание того, что негативная часть рассказчика, сидящего у меня в мозгу, имеет поистине никчемные размеры! Только представьте себе, какой приятной была бы жизнь, если бы эти вредные клетки молчали! Чтобы восстановить левополушарное сознание, мне пришлось снова дать слово всем клеткам мозга.

Однако я поняла: чтобы защитить душевное здоровье, мне нужно ухаживать за садом своей психики и не давать этим клеткам выходить из-под контроля. Я обнаружила, что моего рассказчика нужно просто немного дисциплинировать, сознательно давая ему указания, чего я хочу, а что считаю неприемлемым. Благодаря тому что мы можем общаться сами с собой по открытой линии, мое подлинное "я" может намного сильнее влиять на то, что происходит с данной конкретной группой клеток, и я трачу очень мало времени, думая о вещах, зацикливаться на которых не хочу или считаю неуместным.

Однако при всем этом мне нередко случается поддаваться на коварные уловки, на которые идет мой рассказчик в ответ на такого рода указания. Я обнаружила, что эти клетки, совсем как маленькие дети, иногда не слушаются моего собственного внутреннего голоса, как бы проверяя меня на прочность. Если попросить их замолчать, они могут ненадолго стихнуть, чтобы потом вновь задействовать запретные циклы. Если я не проявлю настойчивости в своем стремлении думать о другом и сознательно запускать новые мыслительные микросхемы, эти незваные циклы могут набраться сил и снова начать овладевать моими мыслями. Чтобы противодействовать этим процессам, я храню в памяти список вещей, к которым могу при необходимости прибегнуть: 1) вспомнить что-нибудь, чем я сильно интересуюсь и о чем хотела бы глубже поразмышлять; 2) подумать о чем-то, что приводит меня в дикий восторг; 3) подумать о чем-то, что мне хотелось бы сделать. Когда мне отчаянно нужно перестать о чем-либо думать, я прибегаю к подобным средствам.

Кроме того, я обнаружила, что эти негативные микросхемы склонны поднимать свои неприятные головы как раз тогда, когда я этого меньше всего ожидаю — когда я физически устаю или чувствую себя эмоционально ранимой. Чем четче я сознаю то, что говорит мой мозг, и то, как эти мысли ощущаются в моем теле, тем больше у меня власти решать, на какие мысли я хочу тратить время и как я хочу себя чувствовать. Если мне хочется сохранить душевный покой, я должна быть готова последовательно и настойчиво поминутно ухаживать за садом своей психики и принимать соответствующее решение хоть тысячу раз в день.

В основе наших мыслей лежат обширные многомерные нейронные сети, и мы способны научиться внимательно отслеживать их работу. Во-первых, у всякой мысли есть предмет — то, о чем я думаю. Предположим, я думаю о моей собаке Ниа, которая провела немалую часть последних восьми лет, сидя у меня на коленях и помогая мне писать эту книгу. Мысли о Ниа — это работа особой микросхемы у меня в мозгу. Во-вторых, мысли о любом предмете могут сопровождаться, а могут и не сопровождаться работой сопутствующей эмоциональной микросхемы, о характере которой мне известно. Когда я думаю о Ниа, я обычно испытываю сильную радость, потому что это удивительное и влюбленное в меня существо. Предметная микросхема мыслей о Ниа и эмоциональная микросхема радости тесно связаны у меня в мозгу. Наконец, эти мыслительная и эмоциональная микросхемы могут также быть связаны с какими-то из моих более сложных физиологических микросхем, стимуляция которых вызывает предсказуемую реакцию.

Например, когда я думаю о Ниа (мыслительная микросхема), я испытываю чувство радости (эмоциональная микросхема), а также в большинстве случаев сильный восторг (физиологическая микросхема) и демонстрирую щенячье поведение (многомерные микросхемы). Мои глаза широко распахиваются, а голос начинает звучать по-детски. Моя радость делается ощутимой, и я непроизвольно покачиваю телом, словно виляю хвостом! И все же помимо включения этих микросхем восторга и подвижности временами мысли о Ниа могут вызывать у меня и острую душевную боль — боль утраты моего горячо любимого четвероногого друга. Как только в моих мыслях, а также в работе соответствующих эмоциональных и физиологических микросхем, происходит эта перемена, мои глаза вполне могут наполниться слезами. Я зацикливаюсь на своем горе, моя грудная клетка сжимается, дыхание становится неглубоким, в эмоциях наступает депрессия. Я чувствую слабость в коленях, силы покидают меня, я окончательно зацикливаюсь на мрачных мыслях.

Эти сильные мысли и чувства способны внезапно охватывать мое сознание, но, как я уже отмечала, нахлынув, они уходят через полторы минуты, и тогда в моей власти сознательно решить, на каких эмоциональных и физиологических реакциях я хочу зацикливаться. Я полагаю, что для нашего здоровья жизненно важно уделять много внимания тому, сколько времени мы проводим, зациклившись на работе микросхем страха или глубокого отчаяния. Если надолго зацикливаться на работе данных эмоционально нагруженных микросхем, это может иметь разрушительные последствия для нашего физического и психического здоровья, так велика их власть над эмоциональными и физиологическими нейронными сетями. Однако при всем этом в равной степени важно, чтобы мы чтили право этих эмоций прокатываться по нам волной. Когда автоматическая работа таких нейронных сетей вызывает у меня сильные эмоции, я благодарю свои клетки за то, что они способны на эти чувства, а затем решаю вернуться мыслями к текущему моменту.

Чтобы вылечиться, очень важно найти сбалансированное соотношение между наблюдением за работой микросхем своего мозга и погружением в их работу. Хоть я и радуюсь способности своего мозга испытывать разнообразные эмоции, я внимательно слежу за тем, чтобы не зацикливаться на каждой из них слишком долго. Самый здоровый из известных мне способов успешно справиться с наплывом эмоций состоит в том, чтобы полностью отдаться им, когда на меня находит соответствующий физиологический цикл. Я просто отдаюсь его воле и позволяю ему завершиться за отведенные ему полторы минуты. Чтобы справиться с эмоциями, их нужно выслушивать, как детей, и принять всерьез. Тогда со временем сила и частота возобновления подобных циклов уменьшается.

Мы воспринимаем действительно сильные мысли как сильные именно потому, что они одновременно запускают множество эмоциональных и физиологических микросхем. Мысли же, которые мы бы определили как безразличные нам, воспринимаются нами как безразличные именно потому, что не запускают никаких сложных микросхем. Внимание к тому, какие именно микросхемы работают в нас одновременно, может привести к потрясающим открытиям фундаментального устройства собственной психики и тем самым научить успешнее ухаживать за ее садом.

Помимо того что я провожу немало времени, разговаривая с клетками собственного мозга, моя жизнь — это еще и большой праздник любви, который я праздную вместе с 50 трлн молекулярных гениев, из которых состоит мое тело. Я так благодарна им за то, что они живы и работают вместе в полной гармонии, что безоговорочно доверяю им заботу о собственном здоровье. Сразу после пробуждения и прямо перед сном я преданно обнимаю подушку, крепко сжимаю руки и сознательно благодарю свои клетки за еще один прекрасный день. Они так мне дороги, что я говорю это вслух: "Спасибо вам, девочки. Спасибо за еще один прекрасный день!" — и делаю это с глубоким чувством благодарности в своем сердце. После этого я упрашиваю свои клетки: "Лечите меня, пожалуйста", — и зрительно представляю, как клетки моей иммунной системы откликаются на эту просьбу.

Я беззаветно люблю свои клетки всем сердцем и благодарным разумом. На протяжении дня я то и дело вспоминаю о них и восторженно их подбадриваю. Только благодаря им я могу быть таким замечательным живым существом, способным излучать энергию в окружающий мир. Когда я опорожняюсь, я благодарю свои клетки за удаление отходов из моего тела. Когда освобождаю мочевой пузырь, восхищаюсь объемом жидкости, который способны хранить его клетки. Когда я чувствую приступы голода и не имею возможности его утолить, я напоминаю своим клеткам, что у меня в боках есть запасы топлива (подкожного жира). Когда я чувствую опасность, я благодарю свои клетки за их способность защищаться, спасаться бегством или притворяться мертвыми.

В то же время я прислушиваюсь к своему телу, когда оно что-то говорит мне. Если я чувствую усталость, я даю своим клеткам поспать. Когда понимаю, что обленилась, даю им двигаться. Когда испытываю боль, я становлюсь спокойнее, лелею рану и сознательно отдаюсь чувству боли, что помогает ей рассеяться. Боль — это орудие, с помощью которого клетки сообщают мозгу, что какая-то часть тела получила травму. Клетки стимулируют работу болевых рецепторов, чтобы мозг сосредоточился и уделил внимание травме. Когда мой мозг отметит для себя источник боли, это будет означать, что она уже выполнила свое предназначение, и она либо ослабнет, либо совсем исчезнет.

Мне представляется, что сосредоточенный человеческий разум — это мощнейший инструмент во вселенной и с помощью речи наше левое полушарие способно направлять (или затруднять) наше физическое выздоровление и восстановление. Мое вербальное левополушарное сознание с его чувством собственного "я" играет роль чирлидера для моих 50 трлн молекулярных гениев, и, когда я периодически подбадриваю свои клетки, крича им: "Вперед, девочки!" — я невольно думаю, что это вызывает в моем теле своего рода вибрацию, способствующую созданию здоровой среды. Я твердо верю, что, когда мои клетки здоровы и счастливы, я тоже здорова и счастлива.

Это вовсе не значит, что и люди с настоящими психическими заболеваниями тоже в состоянии полностью решать, чему происходить у них в мозгу. Однако я вполне уверена, что симптомы тяжелых психических заболеваний имеют биологическую природу и определяются тем, какие клетки друг с другом взаимодействуют и какие вещества и в каких количествах они при этом используют. Нейробиологи сегодня открывают новые горизонты в исследованиях микросхем человеческого мозга, лежащих в основе психических заболеваний, и чем больше мы будем знать о них, тем лучше станем разбираться в том, как помочь людям успешнее следить за своим психическим здоровьем и заботиться о нем.

Что касается возможных способов лечения, мы можем влиять на клетки своего мозга химическим путем с помощью лекарственных препаратов, электрическим путем с помощью электростимуляции и когнитивным путем с помощью психотерапии. На мой взгляд, цель такого лечения должна состоять в том, чтобы повышать нашу способность разделять общую реальность. Я считаю, что стоит искать средства, которые могли бы помочь людям легче находить контакт друг с другом. К сожалению, 60 % людей, у которых диагностирована шизофрения, не понимают, что они больны. В итоге они не стремятся лечиться, не ценят возможность лечения, а нередко к тому же занимаются самолечением, принимая наркотики или злоупотребляя алкоголем. Даже когда мы (кто угодно) принимаем эти вещества в рекреационных целях, это снижает нашу способность разделять общую реальность, а значит, может вредить нашему здоровью.

Хотя некоторые и защищают право человека быть душевнобольным, я придерживаюсь мнения, что одно из гражданских прав каждого состоит в том, чтобы обладать душевным здоровьем и разделять общую реальность с другими людьми независимо от причин болезней или травм мозга, которые могут быть у кого угодно.

Глава 19
Как обрести душевный покой

Мой инсульт дал мне бесценный подарок — я научилась понимать, что от глубокого душевного покоя нас отделяет лишь одна мысль или чувство. Обретение душевного покоя не означает, что ваша жизнь будет сплошным блаженством. Оно означает, что вы всегда сможете погрузиться в блаженное состояние среди обычной неразберихи суетливой жизни. Я осознала, что многим из нас кажется: расстояние между мыслящим разумом и сострадающим сердцем составляет многие мили. Некоторые умеют по команде преодолевать это расстояние. Другие же так привержены безнадежности, злобе и страданиям, что само понятие душевного покоя кажется им чуждым и небезопасным.

Исходя из своего опыта утраты левополушарного сознания я совершенно уверена, что чувство глубокого душевного покоя определяется нейронной микросхемой, расположенной в правом полушарии.

Эта микросхема работает постоянно, и у нас всегда есть возможность зациклиться на ее работе. Ощущение душевного покоя связано исключительно с текущим моментом. Мы не приносим его с собой из прошлого и не проецируем на будущее. Первый этап на пути обретения душевного покоя — готовность существовать здесь и сейчас.

Чем осознаннее мы запускаем микросхему глубокого душевного покоя, тем легче сознательно принять решение зациклиться на ее работе. Некоторым с трудом даются попытки улавливать, когда у них запускается такая микросхема, но это происходит просто потому что наше сознание отвлекается на другие мысли. Это вполне закономерно, ведь наше западное общество намного больше чтит и поощряет способности левополушарного сознания с его принципом "делать", чем способности правополушарного с его принципом "быть". Поэтому, если у вас возникают трудности при попытках добраться до микросхем вашего правого полушария, это, вероятно, связано с тем, что вы потрясающе справились с задачей усвоить именно то, чему вас учили в детстве и юности. Поздравьте свои клетки с успехом и поймите, что, как говорит мой добрый друг доктор Кэт Доминго, "просвещение — это не то же, что обучение, это нечто обратное".

Поскольку над созданием нашего восприятия реальности оба полушария работают вместе, мы все время упражняем и свое правое полушарие. Если вы научитесь отслеживать тонкие ощущения (и физиологические реакции), проходящие по вашему телу, когда вы связаны с микросхемами текущего момента, вы сможете научиться запускать эти микросхемы по желанию. Я поделюсь с вами целым рядом приемов, позволяющих мне возвращаться к сознанию и личности моего правого полушария с его "здесь и сейчас" и чувством душевного покоя.

Первым делом, чтобы испытать ощущение душевного покоя, я вспоминаю, что составляю часть огромной структуры — вечного потока энергии и молекул, от которого я неотделима (см. главу 2). Это знание дает мне чувство абсолютной безопасности, и моя жизнь представляется мне раем на земле. Как я могу чувствовать себя уязвимой, если я неотделима от огромного целого? Левому полушарию я представляюсь отдельным слабым существом, которое может лишиться жизни. Правое полушарие осознает, что сущность моего бытия обладает вечной жизнью. Хотя я и могу утратить клетки тела и способность воспринимать этот трехмерный мир, моя энергия при этом просто поглотится безмятежным морем эйфории. Знание этого наполняет меня благодарностью за то время, которое выпало здесь на мою долю, и заставляет меня увлеченно заботиться о здоровье клеток, составляющих мою жизнь.

Чтобы вернуться к текущему моменту, мы должны сознательно замедлить свое сознание. Для этого прежде всего решите, что вы никуда не торопитесь. Левополушарное сознание может суетиться, думать, размышлять и анализировать, но правополушарное сознание остается с-п-о-к-о-й-н-ы-м.

Что вы делаете прямо сейчас, помимо того что читаете эту книгу? Работают ли у вас какие-то когнитивные микросхемы, не связанные с чтением? Следите ли вы за часами? Сидите ли вы в каком-то шумном месте? Осознайте, какие посторонние мысли есть у вас в голове, поблагодарите их за службу и попросите ненадолго замолчать. Мы просим их не уйти, а просто нажать на несколько минут кнопку "Пауза". Будьте спокойны, они никуда не денутся. Когда вы будете готовы снова задействовать своего рассказчика, он немедленно выйдет в сеть.

Когда мы зациклены на когнитивных процессах и что-то последовательно обдумываем, мы пребываем как бы вне текущего момента. Мы можем думать о чем-то, что уже произошло, или же о чем-то, что еще не произошло, и хотя наше тело пребывает здесь и сейчас, сознание витает в другом месте. Чтобы вернуться к ощущениям текущего момента, позвольте своему сознанию отключиться от тех когнитивных циклов, которые отвлекают вас от происходящего в данный момент.

Подумайте, если хотите, о своем дыхании. Поскольку вы читаете эту книгу, вы, вероятно, сидите в расслабленной позе. Сделайте большой, глубокий вдох. Попробуйте, это нетрудно. Наполните грудную клетку воздухом и посмотрите, как у вас поднимается живот. Что происходит в вашем теле? В удобном ли оно положении? В порядке ли у вас желудок или вас слегка подташнивает? Хотите ли вы есть? Насколько полон ваш мочевой пузырь? Не пересохло ли во рту? Бодры или утомлены клетки вашего тела? Как ваша шея? Просто сделайте паузу, не думайте ни о чем, что могло бы вас отвлекать, и немного понаблюдайте за своей жизнью. Где вы сидите? Достаточно ли там света? Что вы чувствуете по поводу этого места? Сделайте еще один глубокий вдох, а затем еще один. Расслабьте свое тело: не сжимайте зубы, не хмурьте брови. Радуйтесь, что в настоящий момент вы живое, цветущее человеческое существо! Пусть это чувство праздника и благодарности заполнит ваше сознание.

Чтобы помочь себе найти дорогу обратно, к своему правополушарному сознанию с его душевным покоем, я смотрю на то, как мое тело приводит информацию в систематический порядок, и использую для достижения цели те самые микросхемы, которые при этом работают. Я нахожу, что полезно также обращать внимание на поступающую в мое тело сенсорную информацию. Однако я не просто концентрируюсь на сенсорной информации, я сознательно зацикливаюсь на физиологических ощущениях, лежащих в основе работы моих сенсорных микросхем. Я раз за разом задаю себе вопрос: "Каково это — быть там, где я есть, и делать то, что я делаю?"

Когда я ем, пью или веселюсь, все это происходит в настоящий момент. У нас во рту есть множество разных сенсорных рецепторов, позволяющих не только чувствовать разные оттенки вкуса, но и воспринимать структурные особенности и температуру того, что оказывается у нас во рту. Попытайтесь внимательнее проследить за вкусом разной еды. Обращайте внимание на ее структурные особенности и на то, какие ощущения она вызывает у вас во рту. Что из еды вы находите особенно приятным и почему? Я, например, обожаю гонять языком отдельные желатиновые шарики в пудинге из тапиоки. У спагетти тоже прекрасная структура, с которой мне нравится играть. Однако самое забавное занятие, связанное с едой, состоит для меня в том, чтобы выдавливать внутренности из полузамороженных горошин или цедить сквозь зубы картофельное пюре! Я понимаю, что в детстве мама, скорее всего, исключила эти формы поведения из вашего обеденного репертуара, но, по-моему, если делать так у себя дома, не при людях, в этом нет ничего плохого. А когда забавляешься с едой, очень сложно задумываться о вещах, которые вызывают стресс!

Помимо физических атрибутов потребления пищи жизненно важно также помнить о физиологическом воздействии, которое она оказывает на тело и сознание. Постарайтесь обращать внимание не только на интересующую всех пищевую ценность, но и на то, какие ощущения вызывает у вас та или иная еда. От сахара с кофеином мне хочется из кожи вон лезть уже через несколько минут после их употребления. Мне не нравится это ощущение, и я стараюсь его избегать. Когда я ем продукты, содержащие триптофан (молоко, бананы или мясо индейки), это быстро повышает уровень нейромедиатора серотонина в мозгу, и я начинаю чувствовать себя спокойнее. Я специально ем именно эти продукты, когда хочу успокоиться и сосредоточиться.

Углеводы, которые сразу превращаются в сахар, обычно вызывают у меня ощущение вялости в теле и тупости в мозгу. Кроме того, мне не нравится, как потребление углеводов запускает у меня в организме сахарно-инсулиновую реакцию и от этого мне хочется их есть еще больше. Зато мне нравится, как белки заряжают меня энергией и придают сил, не стимулируя при этом ни положительных, ни отрицательных эмоций. Возможно, вы реагируете на те же разновидности пищи иначе, и это нормально. Сбалансированный рацион — это важно, но самым важным должно быть внимание к тому, как мы сжигаем потребляемую энергию и какие телесные ощущения вызывает у нас та или иная пища.

Один из самых простых способов изменить свое настроение (улучшить или ухудшить), работающий почти для всех, связан со стимуляцией обоняния. Если ваше обоняние слишком чувствительно, жизнь в этом мире может стать для вас невыносимой. Воспользоваться обонянием, чтобы вернуть себя к ощущениям текущего момента, совсем несложно. Зажгите ароматическую свечу, и пусть аромат ванили, розового масла или миндаля отвлечет вас от напрягающих воспоминаний. Когда ваш нос улавливает какой-то случайный запах, запускайте соответствующий когнитивный цикл, и вы неплохо проведете время, пытаясь определить, чем это пахнет. Дайте запаху оценку по десятибалльной шкале приятности или противности. Не забывайте следить за физиологическими реакциями, сопровождающими разные запахи. Пусть они пройдут по вашему телу здесь и сейчас.

Если у вас не все в порядке с обонянием, то я глубоко убеждена, что, если только соответствующие микросхемы полностью не разрушены, ваш нос можно сделать более чувствительным. Когда вы преднамеренно уделяете внимание окружающим запахам, вы посылаете своему сигнал о том, что для вас важна эта связь. Если вы хотите улучшить обоняние, тратьте больше времени, вдыхая различные ароматы, и говорите со своими клетками! Пусть они знают, что вы хотите улучшить их способности. Если вы будете готовы изменить свое поведение, тратя больше времени на то, чтобы сознательно думать о запахах, которые вы воспринимаете, и концентрироваться на самом процессе восприятия запахов, это позволит усилить соответствующие нейронные связи и может улучшить обоняние.

Что касается зрения, у нас есть два основных способа пользоваться своими глазами. Отвлекитесь на минутку от чтения и посмотрите прямо перед собой. Что вы видите? Ваше правое полушарие воспринимает общую картину. Оно видит то, что перед вами, как единое целое, где все относительно. Оно воспринимает все, что есть в поле зрения, но не концентрируется на деталях. Левое полушарие, напротив, сразу же концентрируется на очертаниях отдельных предметов и проводит границы между составляющими наблюдаемой картины.

Когда я стою на вершине горы, не напрягая глаз, мое правое полушарие воспринимает великолепие представшей передо мной перспективы. Глубинами своего существа я физиологически ощущаю величие открывшейся картины и чувствую смирение перед красотой нашей удивительной планеты. Я могу восстановить в памяти этот момент, воспроизведя картину, которую видела, или чувства, которые она у меня вызвала. Левое полушарие ведет себя совершенно иначе. Оно бодро обращает мое внимание на конкретные разновидности деревьев и цвета неба и анализирует звуки пения птиц. Оно определяет тип облаков, проводит границу произрастания леса и отмечает температуру воздуха.

Попробуйте прямо сейчас отвлечься от чтения и сделать паузу. Закройте глаза и постарайтесь выделить три звука из всего, что слышите. Попробуйте. Расслабьте сознание и расширьте восприятие. Что вам слышно? Прислушайтесь к ближним и дальним звукам. Я, например, сижу сейчас в Rocky Ridge Music Center в Скалистых горах, недалеко от города Эстес-Парк, и в мои уши льются звуки журчащего ручья, протекающего перед окном. Когда я концентрируюсь на далеких звуках, я то и дело слышу обрывки классической музыки, исполняемой детьми, которые учатся играть на разных инструментах. Сосредоточившись на самых близких звуках, я слышу жужжание обогревателя, который стоит в хижине и благодаря которому мне сейчас тепло.

Еще один прекрасный способ вернуться в свое "здесь и сейчас" состоит в том, чтобы слушать любимую музыку, не пытаясь ее анализировать или оценивать. Пусть звуки этой музыки действуют на вас не только на эмоциональном, но и на физическом уровне. Позвольте телу раскачиваться и колебаться или плясать и играть в такт музыке. Отбросьте все, что вас сдерживает, и отпустите тело на волю волн.

Разумеется, тишина может быть столь же прекрасна. Когда я принимаю ванну, я обожаю погружаться в нее так, чтобы уши оказались под водой, и вокруг меня создалось беззвучное пространство. При этом я обращаю внимание на звуки своего тела, когда в нем что-нибудь булькает, и воздаю своим клеткам хвалу за их непрестанный труд. Я обнаружила, что легко отвлекаюсь, когда слышу слишком много звуков, поэтому часто работаю и путешествую с берушами. Я полагаю, что защищать мозг от сенсорной перегрузки — моя обязанность, и беруши не раз помогали мне не сойти с ума.

Наш самый большой и многофункциональный орган чувств — кожа. Подобно мозгу, который осуществляет работу разнообразных микросхем, отвечающих за мысли, эмоции и комбинации физиологических реакций, кожа тоже выполняет ряд разнообразных функций. Она пронизана множеством специфических рецепторов, способных реагировать на самые разные формы стимуляции. Как и другие органы чувств, кожа каждого из нас отличается индивидуальным характером чувствительности, по-разному реагируя на такие воздействия, как легкое прикосновение, давление, тепло, холод, вибрация и боль. Одни из нас привыкают к тем или иным воздействиям быстрее, другие медленнее. Хотя большинству не приходится тратить много времени на мысли об одежде, когда она уже надета, некоторые люди так чувствительны, что постоянно думают о ее текстуре и тяжести. Я регулярно благодарю свои клетки за их способность привыкать к действию внешних раздражителей. Представьте, как много было бы забот у нашего сознания, если бы мы не обладали этой способностью.

Если вам не трудно, пожалуйста, отвлекитесь от чтения еще раз. Закройте глаза и подумайте о той информации, которую вы получаете в настоящий момент от своей кожи. Какая сейчас температура воздуха? Какова текстура вашей одежды, мягкая у вас одежда или колючая, легкая или тяжелая? Давит ли на вас что-нибудь, например лежащая на коленях собака, или кошка, или подушка? Просто задумайтесь на минутку о своей коже. Чувствуете ли вы часы на руке или очки на носу? Ложатся ли волосы вам на плечи?

С терапевтической точки зрения ничто, наверное, не обеспечивает такой близости, как соприкосновение, будь то физический контакт с другим человеком, четвероногим. другом или даже комнатным растением. Физическая польза от прикосновения заботливых рук бесценна и для того, чьи это руки, и для того, кого они касаются. Даже просто принять душ и почувствовать брызжущие струи воды на теле — уже замечательный способ встряхнуться и вернуться к текущему моменту. Ощущение контакта с водой при приеме ванны или плавании в бассейне — прекрасная стимуляция кожи легким давлением и температурой. Дайте этим занятиям возможность возвращать вас в объятия вашего "здесь и сейчас". Тренируйтесь внимательнее следить за стимуляцией разных микросхем в мозгу. При этом, пока вы следите за ними, ободряйте их, поощряя их работу.

Глубокий массаж — тоже замечательная штука по целому ряду причин. Он не только помогает ослабить напряжение мышц, но и усиливает движение жидкостей в клеточной среде тела. Внутренний мир вашего тела определяется тем, как клетки получают питание и избавляются от отходов. Я восторженно приветствую все формы стимуляции, которые способствуют повышению их благосостояния.

Один из моих любимых способов возвращаться в свое "здесь и сейчас" посредством осязания — делать это с помощью капель дождя. Гулять под дождем — многомерное ощущение, которое пробирает меня до глубины души. Капли воды, разлетающиеся в брызги на моем лице, моментально переносят меня в мир красоты и невинности моей правополушарной личности, и я чувствую, как меня охватывает сознание глубокого очищения. Когда я ощущаю тепло солнечного света на лице или поцелуи ветра на щеках, это тоже напрямую связывает меня с той частью моего существа, которая чувствует единство со всем, что только есть на свете. Я обожаю стоять на берегу океана с распростертыми руками и чувствовать, будто летишь по ветру. Вспомнив запахи, звуки, вкус и собственные сокровенные ощущения, я могу в одно мгновение перенестись обратно в нирвану.

Чем больше внимания мы уделяем деталям, связанным с тем, каковы разные вещи на вид, на слух, на вкус, на запах и на ощупь и какие физиологические ощущения они вызывают в нашем теле, тем легче мозгу восстановить любой момент нашего личного опыта. Когда мы вытесняем нежелательные мысли какими-либо яркими образами, это помогает нам возвращать свое сознание в состояние глубокого душевного покоя. Использовать органы чувств для воссоздания своих ощущений — это замечательно, но я уверена, что основные возможности подобных приемов восстановления собственных сил связаны со способностью запоминать чувства, вызываемые физиологическими реакциями, которые связаны с соответствующими ощущениями.

Я не могу завершить этот раздел, посвященный использованию сенсорной стимуляции для возвращения к текущему моменту, не затронув тем энергетической динамики и интуиции. Знаю, что те из вас, кто обладает очень чувствительным правым полушарием, знают, о чем я говорю. И в то же время понимаю, что для многих, если левое полушарие не может чего-либо понюхать, попробовать на вкус, услышать, увидеть или пощупать, это повод скептически относиться к самой возможности существования подобного. Наше правое полушарие в связи с особенностями своего устройства способно улавливать энергетические изменения, недоступные левому. Я надеюсь, что уровень вашей неприязни к таким понятиям, как энергетическая динамика или интуиция, снизился после повышения уровня знаний о фундаментальных функциональных различиях между полушариями, совместно формирующими единое восприятие реальности.

Если вы будете помнить, что все мы являемся энергетическими существами, приспособленными к восприятию энергии и переводу ее на язык нейронного кода, это поможет лучше понять собственную энергетическую динамику и интуицию. Можете ли вы почувствовать настроение в комнате, в которую только что вошли? Доводилось ли вам задумываться о том, почему вы могли быть, кажется, всем довольны минуту назад, а в следующую минуту уже исполниться страха? Наше правое полушарие приспособлено воспринимать и расшифровывать тонкие энергетические изменения, которые мы отслеживаем интуитивно.

С тех пор как у меня случился инсульт, я живу, руководствуясь почти исключительно внимательным наблюдением за тем, какие ощущения на энергетическом уровне вызывают у меня люди, места и предметы. Но, чтобы прислушиваться к интуитивной мудрости правого полушария, я должна сознательно замедлять работу левого, не давая сидящему в нем рассказчику увлечь меня потоком своего щебетания. На интуитивном уровне я не задаюсь вопросом, почему одни люди и ситуации меня подсознательно привлекают, а другие отталкивают. Я просто прислушиваюсь к своему телу и безоговорочно доверяю собственным инстинктам.

В то же время мое правое полушарие глубоко чтит явление причинно-следственных связей. Мне представляется, что в мире энергии, где все подвержено взаимовлияниям, с моей стороны было бы наивно пренебрегать откровениями своего правого полушария. Например, — когда я стреляю из лука, я не только концентрируюсь на яблочке, но и отслеживаю путь от кончика стрелы до центра мишени. Я зрительно представляю оптимальную силу, с которой мышцы моей руки должны натянуть тетиву, и концентрируюсь на текучести процесса, а не на завершенности его результата. Я нахожу, что, когда мое восприятие расширено и я представляю себе ощущения, которые испытаю во время выстрела, это повышает точность стрельбы. Если вы занимаетесь спортом, в вашей власти выбрать, как воспринимать себя относительно своей мишени или цели. Вы можете воспринимать себя отдельно от нее — вы находитесь в точке А, а ваша цель — в точке Z, а можете — как единое целое с ней, в одном потоке с ней и с атомами и молекулами пространства, которое вас разделяет.

Правое полушарие воспринимает общую картину и осознает, что все вокруг нас, в нас, среди нас и внутри нас состоит из энергетических частиц, вплетенных в единый вселенский ковер. Поскольку все в природе взаимосвязано, существует тесная связь между атомарным пространством вокруг меня и внутри меня, как и между атомарным пространством вокруг вас и внутри вас, независимо от того, где мы с вами находимся. На энергетическом уровне, если я думаю о вас, посылаю в вашу сторону положительные вибрации, окружаю вас светом или молюсь за вас, я сознательно посылаю свою энергию к вам с лечебной целью. Если я медитирую, думая о вас, или накладываю руки на вашу рану, я преднамеренно направляю энергию своего существа на то, чтобы помочь вам вылечиться. Для медицины по-прежнему остается загадкой, как работают такие вещи, как рэйки, фэн-шуй, акупунктура и молитвы (и многое другое). Это связано прежде всего с тем, что нашим левым полушариям и нашей науке еще не удалось разобраться в вещах, истинность которых мы понимаем своим правополушарным сознанием. Однако я уверена, что правополушарное сознание совершенно ясно говорит нам, как оно интуитивно воспринимает и интерпретирует энергетическую динамику.

Отвлекаясь от темы наших сенсорных систем, следует отметить, что для возвращения восприятия в свое "здесь и сейчас" мы можем пользоваться не только ими, но и моторными системами тела. Преднамеренное расслабление мышц, которые обычно находятся в напряжении, помогает высвобождать скрытую энергию тела и чувствовать себя лучше. Я постоянно слежу за напряжением мышц своего лба, а если ночью не могу уснуть, что иногда случается, я сознательно расслабляю челюсти, и это помогает мне постепенно отключиться. Думать о том, что происходит с вашими мышцами, — замечательный способ вернуть сознание к текущему моменту. Последовательное напряжение и расслабление собственных мышц может позволить вам вернуться в свое "здесь и сейчас".

Движениями и физическими упражнениями для изменения своего сознания пользуются многие. Йога, метод Фельденкрайза, тайцзицюань — все это чудесные средства, помогающие людям развиваться, расслабляться и расти над собой. Еще один замечательный способ возвращаться в свое тело из левополушарного сознания — заниматься несоревновательными видами спорта. Прогулки на природе, пение, художественное творчество, игра на музыкальных инструментах или погружение в мир искусства — все это тоже может позволить вам легко возвращать свое сознание к текущему моменту.

Еще один путь, позволяющий отвлекаться от зацикливания на работе перегруженных микросхем левого полушария, состоит в том, чтобы преднамеренно использовать голос, прерывая те вертящиеся у нас в голове мысли, которые удручают или отвлекают. Я нахожу, что для этого очень полезно повторять одни и те же слова, как мантру (что буквально переводится "место душевного отдыха"). Глубоко дыша и повторяя фразу "Сейчас я вновь обретаю РАДОСТЬ", или "Сейчас я совершенна, цельна и прекрасна", или "Я невинное дитя вселенной, исполненное покоя", я возвращаюсь в свое правополушарное сознание.

Прислушиваться к вербальным размышлениям, помогающим мне почувствовать свои эмоциональные и физиологические реакции, — еще один прекрасный прием, позволяющий отвлекаться от зацикливания на нежелательных мыслях. Другой способ сознательно увести свое сознание к душевному покою от того вербального колеса, где оно вертится, как белка, дает молитва, позволяющая сознательно заменять нежелательные мысли другими, которые мы выбираем сами.

Я просто обожаю играть со звуками поющих чаш — больших чаш из чистого кварца. Если ударить по ней палочкой, она резонирует так мощно, что я чувствую, как вибрации пробирают меня до костей. Когда я играю на поющих чашах, никакие тревоги не могут удержаться в моей голове.

Еще я несколько раз в день рисую ангельские карты^[17], которые помогают мне не забывать о том, что я считаю важным в нашей жизни. В оригинале ангельские карты — это набор карточек разного размера, на каждой из которых написано какое-то одно слово. Каждое утро, вставая с постели, я соблюдаю ритуал приглашения ангела в свою жизнь, рисуя подобную карточку. Затем в течение всего дня я концентрируюсь на ангеле, отвечающем за это слово. Если я чувствую напряжение или если мне нужно сделать важный телефонный звонок, я нередко рисую еще одного ангела, и это помогает мне успокоиться. Я всегда стремлюсь оставаться открытой тому, что принесет мне вселенная. Ангельские карты помогают возвращаться в состояние душевной щедрости, и мне очень нравится то, что я привлекаю к себе в этом открытом состоянии. Вот некоторые примеры слов, за которые отвечают ангелы на картах: увлеченность, достаток, образование, ясность, порядочность, игра, свобода, ответственность, гармония, благодать, рождение. Рисовать ангелов — один из самых простых и действенных способов отвлекаться от левополушарной оценочной деятельности, которые мне удалось найти.

Если бы мне нужно было выбрать единственное слово, обозначающее наиболее характерную реакцию моего правополушарного сознания, я выбрала бы сострадание. Советую вам спросить себя — что значит для вас проявлять сострадание? В каких условиях вы склонны к таким проявлениям и какие ощущения они вызывают в вашем теле?

Большинству из нас свойственно проявлять сострадание в основном по отношению к тем, кого мы считаем равными. Чем меньше наше отношение к людям связано со склонностью нашего "я" к превосходству, тем щедрее мы бываем душой в отношении этих людей. Когда мы проявляем сострадание, мы смотрим на обстоятельства другого человека глазами любви, а не рассудка. Это позволяет подойти к бездомному или сумасшедшему с открытым сердцем, а не со страхом, отвращением или агрессией. Подумайте о том случае, когда вы в последний раз проявили по отношению к кому-то искреннее сострадание. Какие ощущения это вызвало в вашем теле? Проявить сострадание — значит сделать шаг вправо, к своему "здесь и сейчас", открыть сердце навстречу другому и быть готовым ему помочь.

Если бы мне нужно было подобрать единственное слово, чтобы описать то чувство, которое я испытываю в самой глубине своего правополушарного сознания, я назвала бы слово радость. Мое правое полушарие в восторге от сознания своей жизни! Меня приводит в трепет сама мысль о том, что я способна одновременно ощущать единство с вселенной и обладать индивидуальностью, позволяющей выходить в мир и менять его к лучшему.

Даже если вы думаете, что утратили способность испытывать радость, не сомневайтесь, что соответствующие микросхемы никуда не делись. Просто их работа подавляется работой других микросхем, связанных с чувством тревоги или страха. Как бы мне хотелось, чтобы вы тоже сумели облегчить свой эмоциональный багаж, как это сделала я, и вернулись к естественному состоянию душевного покоя и радости! Секрет, позволяющий погрузиться в это состояние, состоит в том, чтобы решиться остановить когнитивные циклы мыслей, забот и любых других вещей, отвлекающих нас от восприятия мышечным и иными чувствами своего существования здесь и сейчас. Однако самое главное — чтобы желание душевного покоя было сильнее, чем приверженность собственному несчастью, собственному "я" и потребности в собственной правоте. Я очень люблю старую поговорку: "Ты хочешь быть прав или счастлив?"

Лично мне очень нравится то ощущение, которое чувство счастья вызывает в моем теле, поэтому я регулярно зацикливаюсь на работе соответствующих микросхем. Я часто задавалась вопросом: "Если у нас есть возможность выбора, почему люди вообще выбирают что-то, кроме счастья?" Я могу только гадать, как ответить на этот вопрос, но мое предположение состоит в том, что многие из нас просто не понимают, что у нас есть эта возможность, и поэтому не развивают свою способность делать такой выбор. До инсульта я считала себя продуктом работы собственного мозга и понятия не имела, что могу как-то влиять на свои реакции на прокатывающиеся по мне эмоции. На уровне интеллекта я понимала, что могу отслеживать ход своих когнитивных мыслей и менять их характер, но мне ни разу не приходило в голову, что я способна влиять и на восприятие собственных эмоций. Никто не говорил мне, что у моей эмоциональной биохимии уходит всего полторы минуты на то, чтобы охватить, а затем отпустить меня. Какое огромное влияние осознание этого факта оказало на то, как я стала жить!

Еще одна причина, по которой многие из нас порой не делают выбор в пользу счастья, состоит в том, что, когда мы испытываем сильные негативные эмоции, такие как гнев, зависть или разочарование, у нас в мозгу активно работают сложные микросхемы, настолько привычные, что они дают нам ощущение собственной силы и власти. Я знаю людей, которые регулярно сознательно выбирают упражнение микросхем гнева у себя в мозгу просто потому, что это помогает им оставаться собой.

Мне ничуть не сложнее регулярно запускать микросхемы счастья, чем микросхемы гнева. На самом деле счастье — естественный способ существования моего правополушарного сознания в силу его биологической природы. Поэтому соответствующие микросхемы работают постоянно, и у меня всегда есть возможность к ним подключиться. Мои микросхемы гнева в свою очередь работают далеко не всегда и могут запускаться, когда я чувствую какую-либо угрозу. Но, как только физиологическая реакция выходит из моего кровотока, я снова могу вернуться к чувству радости.

В конечном итоге все наши ощущения — продукт работы наших клеток и образуемых ими микросхем. Если вы научитесь различать, какие ощущения работа тех или иных микросхем вызывает в вашем теле, это позволит вам самостоятельно выбирать, как жить в этом мире. У меня лично что-то вроде аллергии на ощущения, которые вызывают в моем теле страх и тревога. Когда по мне проходят эти эмоции, я чувствую себя так неуютно, что мне хочется из кожи вон лезть. Поскольку мне не по душе те физиологические ощущения, к которым приводят эти эмоции, я не склонна регулярно зацикливаться на работе соответствующих микросхем.

Мое любимое определение страха — "ложные ожидания, которые кажутся реальностью", и если я напоминаю себе, что все мои мысли — это просто мимолетные физиологические процессы, я меньше поддаюсь панике, которую сеет мой рассказчик, когда у меня в мозгу запускаются соответствующие микросхемы. Кроме того, когда я вспоминаю о своем единстве с вселенной, само понятие страха теряет для меня свою силу. Чтобы обезопасить себя от склонных легко запускаться реакций страха и гнева, я беру на себя ответственность за те микросхемы, которые преднамеренно развиваю и стимулирую. В стремлении ослабить власть страха и гнева над своей психикой я специально не смотрю страшные фильмы и избегаю общества людей, у которых легко запускается реакция гнева. Я осознанно выбираю поведение, которое оказывает непосредственное влияние на микросхемы моего мозга. Поскольку мне нравится радоваться, я провожу время в обществе людей, которые ценят мою радость.

Как я уже упоминала, физическая боль как физиологическое явление специально предназначена для того, чтобы предупреждать мозг о том, что где-то в теле произошло повреждение тканей. Важно понимать, что мы способны чувствовать физическую боль, не зацикливаясь на работе эмоциональных микросхем страдания. Мне вспоминается, как мужественно порой ведут себя маленькие дети во время тяжелой болезни. Родители могут сколько угодно зацикливаться на страданиях и страхах, но ребенок, похоже, приспосабливается к своей болезни, не делая из нее такой трагедии. У нас может не быть выбора, испытывать или не испытывать боль, но страдать нам или не страдать — это зависит от нашего сознательного решения. Когда ребенок болен, ему часто намного сложнее иметь дело со страданиями своих родителей, чем переносить саму болезнь.

Это может относиться не только к ребенку, но и к любому больному человеку. Пожалуйста, очень внимательно следите за тем, работу каких нейронных микросхем вы стимулируете, когда навещаете больного. Смерть — естественный процесс, который всем нам предстоит испытать. Только поймите, что глубоко в вашем правополушарном сознании (в вашем сердце) таится чувство вечного покоя. Самый простой известный мне способ примириться с обстоятельствами и вернуться к состоянию душевного покоя — это исполниться чувства благодарности. Когда я исполнена благодарности, моя жизнь исполнена благодати, и все у меня просто замечательно!

Глава 20
Ухаживать за садом

Перенесенный инсульт столь многому меня научил, что я даже думаю, как мне повезло, что довелось все это пережить. Благодаря травме я получила возможность из первых рук узнать несколько вещей о своем мозге, в которые в противном случае мне бы и в голову не пришло поверить. Я всегда буду благодарна судьбе за эту нехитрую науку — не только за себя, но и за надежду на то, что такие возможности помогут нам, всем людям, научиться понимать свой мозг, заботиться о нем и научиться вести себя на нашей планете как подобает.

Я благодарна и вам за готовность узнать эту историю, проделав вместе со мной мой непростой путь. Я искренне надеюсь, что, какие бы обстоятельства ни привели вас к моей книге, благодаря ей вы что-то открыли о своем мозге или о мозге других людей и это поможет вам в вашей дальнейшей жизни. Я всем сердцем, то есть сознанием своего правого полушария, уповаю на то, что эта книга перейдет из ваших рук в руки кого-то еще, кому она может принести пользу.

В конце своих электронных писем я всегда цитирую известные слова Эйнштейна. Я уверена, что он был прав, когда сказал: "Я должен быть готов перестать быть тем, кто я есть, чтобы стать тем, кем я хочу стать". Мне пришлось немало пережить, чтобы понять, что мое существование в этом мире полностью зависит от целостности моих нейронных микросхем. Коллективное сознание этих микросхем, всех прекрасных клеточек моего мозга, и есть сознание. Все эти удивительные структуры сплетены в ту сеть, которую я называю психикой. Благодаря их пластичности, их способности меняться и менять свои связи с другими клетками нам, живущим на этой земле, свойственна гибкость мышления, способность приспосабливаться к среде и возможность выбирать, кем мы хотим быть и как мы хотим жить. К счастью, наш выбор, как жить, сегодня не предопределен тем, как мы жили вчера.

Я воспринимаю сад своей психики как священный участок мироздания, делянку, которую доверила мне вселенная, чтобы я ухаживала за ней на протяжении жизни. Как независимому деятелю, мне и только мне, неразрывно связанной с молекулярным гением своей ДНК и факторами среды, действию которых я открыта, предстоит украшать это заключенное в моей черепной коробке пространство. В детстве я, будучи порождением того сора и тех семян, что достались мне в наследство, быть может, оказывала лишь минимальное влияние на то, какие нейронные сети растут у меня в мозгу. Но, к счастью, гений нашей ДНК не диктатор и благодаря пластичности наших нейронов, власти наших мыслей и чудесам современной медицины мы лишь в очень редких случаях абсолютно не в состоянии повлиять на то, что с нами будет.

Независимо от того, какой сад достался мне в наследство, с тех пор как я сознательно взяла на себя ответственность за заботу о собственной психике, я сама выбираю, рост каких нейронных микросхем я хочу подпитывать, и сознательно подрезаю те микросхемы, без которых предпочитаю обходиться. Мне, конечно, легче выпалывать сорняки, когда они еще только взошли, но если я проявлю решительность и настойчивость, то даже самые вредные и разросшиеся из них, лишившись подпитки, рано или поздно ослабнут и сдадутся.

Психическое здоровье общества определяется психическим здоровьем тех людей, которые его составляют, и я должна признать, что западная цивилизация — весьма непростая среда для исполненной любви и душевного покоя правополушарной личности. Мне очевидно, что я отнюдь не одинока в своих чувствах, когда я смотрю на миллионы прекрасных представителей нашего общества, которые выбрали для себя бегство от нашей общей реальности, занявшись самолечением с помощью наркотиков и алкоголя.

Я думаю, что Ганди был прав, когда сказал: "Мы сами должны быть теми переменами, которые хотим видеть в этом мире". Я чувствую, что мое правополушарное сознание страстно желает, чтобы человечество сделало следующий гигантский скачок — шаг вправо, который позволит нам построить на этой планете тот мир покоя и любви, о котором мы мечтаем.

В вашем теле сосредоточена жизненная сила 50 трлн молекулярных гениев. Вам и только вам предстоит поминутно решать, кем вы хотите быть и как вы хотите жить в этом мире. Я от души советую вам обращать внимание на то, что происходит у вас в мозгу. Обретите власть над собой и покажите, на что вы способны. Светите ярко!

Как помочь восстановлению

Адреса, телефоны и интернет-ресурсы

Американский фонд по борьбе с инсультами (American Stroke Foundation)

5960 Dearborn

Mission, KS 66202

Телефон: +1 913 649-1776

Горячая линия: +1 866 549-1776

Факс: +1 913 649-6661

Американская ассоциация по борьбе с инсультами (American Stroke Association)

7272 Greenville Avenue

Dallas, TX75231

Телефон: +1 888 4-STROKE (+1 888 478-7653)

Национальная ассоциация по борьбе с инсультами (National Stroke Association)

9707 Е. Easter Lane

Centennial, CO 80112

Телефон: +1 800 787-6537

www.stroke.org

Если вы хотите узнать еще что-нибудь на эту тему, см. www.drjilltaylor.com и www.mystrokeofinsight.com.

А когда ваша жизненная сила начнет иссякать, я надеюсь, что вы подарите надежду другим, завещав свой прекрасный мозг Гарварду.

Приложение А

Десять вопросов для оценки моего состояния

1. Проверили ли вы мое зрение и слух, чтобы убедиться, что я не перестала слышать и видеть?

2. Различаю ли я цвета?

3. Вижу ли я мир трехмерным?

4. Есть ли у меня хоть какое-то чувство времени?

5. Все ли части своего тела я воспринимаю как свои?

6. Могу ли я выделять человеческий голос из фонового шума?

7. Могу ли я дотянуться до еды? Могу ли своими руками открывать упаковки с едой? Хватает ли мне силы и сноровки, чтобы питаться самостоятельно?

8. Удобно ли мне? Тепло ли мне? Не хочу ли я пить? Нет ли у меня болей?

9. Нет ли у меня повышенной чувствительности к внешним раздражителям (свету или звуку)? Если есть, дайте мне беруши, чтобы я могла спать, и темные очки, чтобы я могла держать глаза открытыми.

10. Могу ли я мыслить последовательно? Знаю ли я, что такое носки и туфли? Знаю ли я, что сперва нужно надевать носки и только потом туфли?

Приложение Б

Сорок самых нужных мне вещей

1. Я не глупая, я просто больная. Пожалуйста, имейте ко мне уважение.

2. Подходите поближе, говорите медленнее и отчетливее.

3. Повторяйте сказанное, исходите из того, что я ничего не знаю, и начинайте сначала, и так много раз.

4. Проявляйте столько же терпения, в двадцатый раз пытаясь меня чему-то научить, сколько вы проявляли в первый.

5. Подходите ко мне с открытым сердцем и не будьте слишком энергичны. Не спешите.

6. Помните, что мне могут о многом говорить ваши жесты и выражение лица.

7. Устанавливайте со мной зрительный контакт. Я здесь — найдите же меня. Подбадривайте меня.

8. Пожалуйста, не повышайте голос, я ведь не глухая, я просто больная.

9. Прикасайтесь ко мне подобающим образом и устанавливайте со мной связь.

10. Чтите целебную силу сна.

11. Берегите мою энергию. Никакого радио, телевизора и нервных посетителей! Посещения должны быть непродолжительны (минут по пять).

12. Стимулируйте мой мозг, когда у меня есть хоть какие-то силы учиться чему-нибудь новому, но помните, что я могу быстро выдыхаться, даже если выучу совсем немного.

13. Учите меня с помощью образовательных игр и книг для детей соответствующего возраста (совсем маленьких).

14. Знакомьте меня с миром с помощью мышечного чувства. Давайте мне все пощупать. (Ведь я снова стала младенцем.)

15. Учите меня разным вещам путем подражания, как ребенка.

16. Поверьте, что я пытаюсь, просто не на вашем уровне способностей и не по вашему распорядку.

17. Задавайте мне вопросы, предполагающие несколько вариантов ответа. Избегайте вопросов, требующих ответа "да" или "нет".

18. Задавайте мне вопросы, требующие конкретного ответа. Давайте мне время на его поиски.

19. Не оценивайте мои когнитивные способности по тому, с какой скоростью я могу думать.

20. Обращайтесь со мной бережно, как с новорожденным.

21. Говорите со мной напрямую, а не с другими обо мне в моем присутствии.

22. Поддерживайте меня морально. Ожидайте моего полного выздоровления, даже если на это уйдет 20 лет!

23. Верьте, что мой мозг способен всегда продолжать учиться.

24. Разбивайте все действия на ряд промежуточных этапов.

25. Старайтесь разобраться, какие препятствия не дают мне справиться с заданием.

26. Разъясняйте мне, какой следующий уровень или этап предстоит, чтобы я знала, к чему стремиться.

27. Помните, что мне нужно хорошо освоить предыдущий уровень какой-либо деятельности, прежде чем я смогу перейти к следующему.

28. Празднуйте все мои небольшие успехи, ведь они меня вдохновляют.

29. Пожалуйста, не заканчивайте за меня предложения и не заполняйте пробелы словами, которых я не могу найти. Моему мозгу нужна работа.

30. Если у меня не получается найти в архивах своей памяти какую-либо старую папку, обязательно помогите мне создать новую.

31. Мне может хотеться, чтобы вы думали, что я знаю больше, чем я знаю на самом деле.

32. Концентрируйтесь на том, что я могу, не горюя по поводу того, что у меня не получается.

33. Знакомьте меня с моей прошлой жизнью. При этом не думайте, например, что, раз я разучилась играть музыку, значит, я теперь не смогу радоваться музыке или музыкальным инструментам.

34. Помните, что, лишившись некоторых функций, я также приобрела некоторые новые способности.

35. Помогайте мне не забывать своих родных и близких и всех, кто меня поддерживает. Развесьте на стене открытки и фотографии, чтобы они были у меня на виду. Пометьте их так, чтобы мне легче было в них разбираться.

36. Объявите всеобщую мобилизацию! Соберите для меня лечебную команду. Дайте знать всем, чтобы те, кому я дорога, могли мне помочь. Держите их в курсе моего состояния и просите их поддерживать меня чем-то конкретным, например представлять себе, как я смогу без труда глотать или, раскачавшись, садиться на кровати.

37. Любите меня такой, какая я есть. Не держите меня за ту, кем я была раньше. Мой мозг стал другим.

38. Оберегайте меня, но не становитесь на пути моих успехов.

39. Показывайте мне видеозаписи, на которых я что-либо делаю, чтобы напомнить мне, как я говорила, ходила и жестикулировала.

40. Помните, что лекарства, которые я принимаю, вероятно, вызывают у меня чувство усталости, а также скрывают мою способность к самоосознанию.

Гарвардский банк мозга

Итак… ведь вы всегда хотели попасть в ГАРВАРД!

Банкир из Банка мозга,

Я в Банке мозг держу.

Банкир из Банка мозга,

О вкладе вас прошу!

Не бойтесь, спешки нету!

Знаете ли вы, что можете сделать доброе дело?

Пустившись к небесам,

Свой мозг оставьте нам,

Вы людям поможете

Найти разгадку

Тайны безумия,

И это вы можете.

Звоните 1 800 BRAINBANK, вам все объяснят!

Сперва разузнайте, потом завещайте!

Банкир из Банка мозга,

Я в Банке мозг держу.

Банкир из Банка мозга,

О вкладе вас прошу!

Гарвардский Банк мозга — организация, финансируемая из федерального бюджета США. Ее задача состоит в приобретении образцов определенных типов мозговой ткани и распределении их среди квалифицированных исследователей для обработки. В настоящее время сохраняется давно сложившаяся нехватка образцов, передаваемых для научных целей людьми, страдающими психическими заболеваниями, и их прямыми родственниками (братьями, сестрами, родителями или детьми), а также людей, состояние которых можно считать нормой, чтобы использовать их в качестве контроля. К последним относятся люди, у которых не диагностированы никакие неврологические или психические заболевания и у которых нет близких родственников, страдающих каким- либо психическим заболеванием.

К сожалению, люди, перенесшие инсульт (в том числе и я), а также те, у кого был диагностирован рак мозга, НЕ соответствуют требованиям, предъявляемым гарвардским Банком мозга к передаваемым для научных исследований образцам. Если вы относитесь к одной из этих категорий и если это может вас заинтересовать, пожалуйста, рассмотрите возможность завещать все свое тело вашему местному медицинскому университету или университету вашего штата.

Если же вас интересует возможность участвовать в исследованиях еще при жизни, пожалуйста, узнайте варианты в Национальном институте неврологических расстройств и инсультов (National Institute of Neurological Disorders and Strokes, NINDS).

Примечания

1

Tootell R. В. Н., Taylor J.В (1995) Anatomical Evidence for МТ and Additional Cortical Visual Areas in Man// Cerebral Cortex 5 (1): 39–55.

(обратно)

2

Сайт: http://www.nami.org/; телефон службы информации: +1800 950-NAMI (+1 800 950-6264).

(обратно)

3

Сайт: http://www.brainbank.mclean.org/; телефон: +1 800 BRAINBANK (+1800 272-4622).

(обратно)

4

Текст этой песенки см. в конце книги.

(обратно)

5

Cм. http://www.drjilltaylor.com/.

(обратно)

6

American Heritage Dictionary, Second College Edition (1985). Boston: Houghton Mifflin Company.

(обратно)

7

Wildman D.E. et al. (2003) Implications of natural selection in shaping 99,4 % nonsynonymous DNA identity between humans and chimpanzees: Enlarging genus Homo // Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America 100 (12): 7181–7188 (http://www.pnas.org/content/100/12/7181.full).

(обратно)

8

Национальный институт неврологических расстройств и инсультов (National Institute of Neurological Disorders and Strokes), по данным на 10 сентября 2006 г. (http://www.ninds.nih.gov/).

(обратно)

9

Lokhorst G.-J. С. Hemispheric Differences Before 1800.

(обратно)

10

Lokhorst G.-J. С. Hemispheric Differences Before 1800.

(обратно)

11

Нобелевская лекция Роджера У. Сперри, 8 декабря 1981 г. (http://www.nobelprize.org/nobel_prizes/medicine/laureates/1981/sperry-lecture_en.html).

(обратно)

12

Sperry R. W., Gazzaniga M. S., Bogen J. E. (1969) Interhemispheric relationships: The neurocortical commissures; syndromes of hemisphere disconnection // Handbook of Clinical Neurology, eds. PJ. Vinken, G.W Bruyn. Amsterdam: North-Holland Publishing. P. 177–184.

(обратно)

13

Newberg A., d'Aquili Е., Rause V.(2001) Why God Won't Go Away: Brain Science and the Biology of Belief, New York: Ballantine Books, 28.

(обратно)

14

http://indianapublicmedia.org/profiles/

(обратно)

15

Newberg A., d'Aquili Е., Rause V. (2001). Why God Won't Go Away: Brain Science and the Biology of Belief, New York: Balantine Books.

(обратно)

16

http://gingercurry.com/

(обратно)

17

http://innerlinks.com/

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Введение Сердце к сердцу, мозг к мозгу

Глава 1 Жизнь Джилл до инсульта

Глава 2 Просто о науке

Глава 3 Асимметрия полушарий

Глава 4 Утро инсульта

Глава 5 Организация моего спасения

Глава 6 Возвращение в безмолвие

Глава 7 Превращение в младенца

Глава 8 Интенсивная неврологическая терапия

Глава 9 День второй: на следующее утро

Глава 10 День третий: приезд Джи-Джи

Глава 11 Лечение и подготовка к операции

Глава 12 Стереотаксическая операция на мозге

Глава 13 Что мне было особенно нужно

Глава 14 Вехи восстановления

Глава 15 Мой инсульт был мне наукой

Глава 16 Мое правополушарное и левополушарное сознание

Глава 17 Обретите власть над собой

Глава 18 Клетки и многомерные нейронные сети

Глава 19 Как обрести душевный покой

Глава 20 Ухаживать за садом

Как помочь восстановлению

  Адреса, телефоны и интернет-ресурсы

  Приложение А

  Приложение Б

  Гарвардский банк мозга

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно