|
|
Отзывы
«Эта книга рассказывает замечательную историю нейрохирурга, стремящегося разгадать тайну связи между нашим мозгом и сердцем. Жизнь Джеймса Доти показывает, что каждый из нас может сделать мир более сострадательным. Я уверен, что многие читатели будут тронуты этой вдохновляющей историей, смогут открыть свои сердца и увидеть, что они тоже могут помогать другим».
Его Святейшество Далай-лама«“Компас сердца” – это просто чудо! То, что ребенок из такой бедной семьи смог стать профессором нейрохирургии и основателем центра по изучению сострадания и альтруизма, а также предпринимателем и филантропом, само по себе довольно поразительно, однако именно лирическое описание Доти его жизни вкупе с его желанием поделиться тем, чему он научился на ее протяжении, делает эту книгу жемчужиной».
Абрахам Вергезе,доктор медицины, автор «Cutting for Stone».«Раз в поколение находится человек, способный так изложить свою загадочную жизнь, что это захватывает воображение других людей и вдохновляет их обратиться к самым глубинам своей души, воплотить лучшее, что в них только заложено. В этой книге полно магии, однако самое главное чудо заключается в том, что Джиму помогли встать на этот путь в возрасте двенадцати лет, и он доверился ему достаточно для того, чтобы так никогда полностью с него не сбиться, даже в самые тяжелые времена своей жизни. Смотрите, во что это теперь обернулось».
Джон Кабат-Зинн,PhD, автор «Самоучитель по исцелению»«Когда ведущий нейрохирург открывает свое сердце, чтобы поговорить о своем тяжелом детстве, полном одиночества, страха, гнева и стыда, рождается невероятно трогательная и поучительная история о страданиях и уязвимости человеческого разума. Эта прекрасно написанная, чрезвычайно оригинальная и невероятно трогательная книга – практическое руководство по «магическим» приемам для успокоения и развития своего разума. Здесь рассказывается, как совладать с непростой реальностью жизни, с которой каждому из нас приходится сталкиваться. Зерна сострадания были посеяны – теперь нужно их вырастить».
Пол Гилберт,PhD, OBE, автор «The Compassionate Mind»«Настоящее исцеление происходит одновременно и на биологическом, и на духовном уровнях. Когда человек испытывает истинную любовь и чувство сострадания, его организм переходит в состояние гомеостаза и саморегуляции. Исцеляя себя, исцеляешь и окружающих. Обратное тоже верно. Совершая добрые поступки и проявляя сострадание, мы исцеляем этот мир. В этой исключительной книге доктор Джеймс Доти показывает, как это делать».
Дипак Чопра,доктор медицины, соавтор книги «Совершенный мозг»«“Компас сердца” – трогательная и вдохновляющая история про преображение. Она учит нас быть добрее и проявлять больше сострадания».
Пол Экман,PhD, автор книги «Психология эмоций»«Время от времени попадается книга, от которой нельзя оторваться, пока не дочитаешь до конца. «Компас сердца» – одна из таких книг. У вас захватит дух от этой трогательной и увлекательной истории. Она вызовет у вас смех и слезы, потрясет ваш разум, распахнет ваше сердце и встряхнет вашу душу. Доктор Джеймс Доти, выдающийся нейрохирург, с помощью сдвоенного скальпеля мудрости и сострадания оперирует на нашем сознании. Он хирург души – атеист, который заставит вас воскликнуть «Бог ты мой!». Эта книга – всплеск милости и просветления».
Раввин Ирвин Кула,сопрезидент национального центра иудаизма«Джим написал по-настоящему удивительную книгу. Он делится с нами подробностями своего тяжелого детства, наполненного болью, отчаянием и стыдом, рассказывает о том, как ему был показан путь к самореализации, любви и мудрости. «В лавке чудес» делится с каждым из нас этим даром. Я преклоняюсь перед тем, насколько искусно Джим передаёт нам его посредством магии этой книги.
Шерон Зальцберг,автор книги «Медитации для молодости, снятия стресса и укрепления отношений»«Захватывающий рассказ, наглядно демонстрирующий, как с помощью сострадания можно изменить не только жизнь отдельного человека, но и целый мир. Яркая и трогательная книга».
Чип Конли,автор книги «Эмоциональные уравнения. Простые формулы счастья и успеха»«Яркая книга доктора Доти наглядно демонстрирует, что вера и сострадание выходят далеко за рамки религии, расовой или национальной принадлежности, что они способны помочь отдельному человеку преодолеть жизненные трудности и ограничивающие обстоятельства. Она вдохновляет».
Шри Шри Рави Шанкар,духовный лидер и основатель международной организации «Искусство жизни»«Я не могу вспомнить ни одной другой книги, в которой были бы также гениально изложены все перипетии жизни автора: история ребенка из благополучной семьи, ставшего блестящим нейрохирургом и богатым предпринимателем, трогает до глубины души – сначала он спасал жизни своих пациентов с помощью скальпеля, а затем стал обогащать жизни окружающих посредством своего полного сострадания сердца. Глубокая, трогательная и полная эмоций книга»
Филип Зимбардо,PhD, автор книги «Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев»«Редко когда книга захватывала меня так быстро и так сильно – я не мог от нее оторваться. «Компас сердца» демонстрирует, чего можно добиться с помощью отзывчивого сердца и храброго духа».
Марси Шимофф,автор книг «Счастье без причины. Как добиваться всего несмотря ни на что», «Магнит любви. Как притянуть в свою жизнь любовь, гармонию и счастье»«В этой прекрасной и глубокой книге доктор Доти на примере своей жизни преподносит самые важные уроки: что счастье невозможно без страданий, что сострадание рождается из понимания наших собственных мучений и мучений окружающих, и что только чувство сострадания способно принести настоящее счастье».
Тит Нат Хан,автор книги «Мир в каждом шаге. Путь осознанности в повседневной жизни».Рут и всем тем, кто, подобно ей, щедро делится своей мудростью и проницательностью с окружающими.
Его Святейшеству Далай-ламе, который продолжает учить меня сущности сострадания.
Моей жене, Маше, и моим детям, Дженнифер, Себастьяну и Александру, которые вдохновляют меня каждый день.
Вступление: прекрасные вещи
Скальп сдирается с черепа с особым звуком – словно открывается большая застежка-липучка. Звук получается громкий, агрессивный и немного печальный. На медицинском факультете не изучают звуки и запахи, сопровождающие нейрохирургическую операцию. А стоило бы. Жужжание массивного сверла, вгрызающегося в череп. Запах летних опилок, которым наполняется операционная, когда медицинская пила пилит кость между только что просверленными отверстиями. Чпокающий звук, когда вынимаешь кусок черепа и тот отходит от твердой мозговой оболочки – эдакого плотного мешочка, покрывающего мозг и служащего для него последним защитным рубежом, который отделяет его от внешнего мира. Ножницы неторопливо разрезают эту оболочку. Черепная коробка вскрыта, и отчетливо видно, как мозг пульсирует с каждым ударом сердца, а иногда даже кажется, что он стонет, словно чувствуя свою уязвимость и протестуя против того, что оказался обнаженным, – его секреты теперь на виду у всех под резким светом операционной.
Мальчик, ожидающий операции, выглядит слишком маленьким в больничной рубашке.
Человеческий мозг – одно из самых прекрасных явлений, которые мне доводилось видеть, и я высоко ценю возможность исследовать его тайны и пытаться всяческими способами исцелить его.
– Бабушка помолилась за меня. Она помолилась и за вас тоже.
Я слышу, как при этих словах его мать резко вдыхает и выдыхает, и я знаю, что она пытается держаться мужественно ради сына. Ради самой себя. Возможно, даже ради меня. Я треплю его волосы. Они каштановые, длинные и тонкие… совсем еще малыш. Он говорит, что недавно у него был день рождения.
– Хочешь, я объясню тебе, что произойдет сегодня, чемпион? Или ты готов? – Ему нравится, когда я зову его чемпионом или приятелем.
– Я сейчас усну, а вы достанете эту гадкую штуку у меня из головы, чтобы она больше не причиняла мне боли. После этого я снова увижу маму и бабушку.
«Гадкая штука» – это медуллобластома, самый распространенный вид злокачественной опухоли мозга у детей, и располагается она в задней черепной ямке – прямо у основания черепа. Слово «медуллобластома» и взрослому-то непросто произнести, что уж говорить о четырехлетнем ребенке, каким бы одаренным он ни был. К тому же детские опухоли мозга – действительно гадкие штуки, так что я ничего не имею против такого названия. Медуллобластомы те еще уродливые паразиты, своим безобразным видом нарушающие изящную симметрию головного мозга. Они зарождаются между двумя долями мозжечка и растут, постепенно сдавливая не только мозжечок, но и ствол головного мозга, пока в конечном счете не начинают мешать циркуляции жидкости в мозге. Человеческий мозг – одно из самых прекрасных явлений, которые мне доводилось видеть, и я высоко ценю возможность исследовать его тайны и пытаться всяческими способами исцелить его.
– Что ж, по мне, так ты готов. А теперь я надену свою маску супергероя, и мы встретимся с тобой в яркой комнате.
Он улыбается мне в ответ. Хирургические маски и операционные могут напугать любого ребенка. Поэтому сегодня я буду называть их маской супергероя и яркой комнатой, чтобы мальчику не было страшно. Разум человека – забавная штука, но я не собираюсь объяснять четырехлетнему малышу ненужные подробности. Среди самых мудрых пациентов – да и людей в целом, – которых я когда-либо встречал, было немало детей. У ребенка открытое сердце. Дети всегда говорят, что их пугает, а что делает счастливыми, что им в тебе нравится, а что нет. Они ничего не скрывают, и тебе никогда не приходится гадать, что же они думают или чувствуют на самом деле.
Мама мальчика верит в меня. Бабушка верит в Бога. Я верю в свою команду.
Мы сделаем все, чтобы спасти его.
Я поворачиваюсь к его матери и бабушке:
– По мере надобности вам будут сообщать о том, как проходит операция. Я планирую провести полную резекцию и думаю, что все пройдет без осложнений.
Это не просто успокоительная банальность, которую хирурги говорят перед операцией, зная, что родственники пациента хотят услышать нечто подобное. Я действительно рассчитываю аккуратно провести успешную операцию и полностью удалить опухоль, а после отправить ее небольшой кусочек в лабораторию, чтобы там определили, насколько гадкая эта «гадкая штука».
Я понимаю, что мать и бабушка мальчика напуганы. Я по очереди беру их за руку, чтобы немного успокоить и подбодрить. Это никогда не дается легко. Головная боль, тревожащая малыша по утрам, стала настоящим кошмаром для родителей. Его мать верит в меня. Бабушка верит в Бога. Я верю в свою команду.
Вместе мы попытаемся спасти жизнь этому мальчику.
* * *
После того как анестезиолог погружает мальчика в наркоз, я кладу маленького пациента лицом вниз и закрепляю его голову в стереотаксической раме. Я достаю машинку для стрижки волос. Хотя обычно подготовкой пациентов к операции занимается медсестра, я предпочитаю брить им голову сам. Такой у меня ритуал. Итак, я неторопливо приступаю к стрижке, думая об этом драгоценном маленьком мальчике и прокручивая в уме все детали предстоящей операции. Я срезаю первую прядь волос и протягиваю ассистенту, чтобы тот положил ее в пакетик, предназначенный для матери ребенка. Это первая стрижка малыша, и пускай прямо сейчас его мать думает о чем угодно другом, позже – я знаю – ей будет важно сохранить эту прядь.
Первая стрижка – одно из тех событий в жизни ребенка, которое хочется запомнить. Первая стрижка. Первый выпавший зуб. Первый день в школе. Первая поездка на велосипеде. Первая операция на мозге обычно не входит в этот список.
Я аккуратно срезаю тонкие светло-каштановые локоны, надеясь, что моему маленькому пациенту удастся испытать все это. Мысленно я вижу его щербатую улыбку. Я вижу, как он идет в первый класс с рюкзаком чуть ли не больше его самого. Я вижу, как он впервые едет на велосипеде – впервые испытывает волнующее чувство свободы, исступленно крутя педали, а его волосы развеваются на ветру. Я думаю и о собственных детях, продолжая стричь его волосы. Зрительные образы всех этих событий предельно отчетливы, и я даже представить себе не могу, что может быть по-другому. Я не хочу видеть в его будущем больницу, лечение рака и дополнительные операции. Ребенка, пережившего опухоль мозга, непременно будут наблюдать врачи, однако я отказываюсь видеть его таким, каким он был прежде. С тошнотой и рвотой. Падающим на ровном месте. Просыпающимся на рассвете с криками о помощи, потому что «гадкая штука» давит на мозг, причиняя боль. В жизни и без того хватает горя. Я срезаю ровно столько волос, чтобы они не мешали моей непосредственной работе, а затем отмечаю две точки у основания черепа – здесь мы сделаем разрез – и провожу между ними прямую линию.
Любая операция на мозге сложна, а операция на задней черепной ямке сложна вдвойне, особенно когда на операционном столе маленький ребенок. Размер опухоли велик, и хирург работает медленно и скрупулезно. На протяжении часов глаза смотрят в микроскоп, фокусируясь на одной точке. Хирурги учатся игнорировать реакции своего организма во время операции. Мы не выходим в туалет. Мы не едим. Мы не обращаем внимания на зуд в спине и судороги в мышцах. Помню свой первый раз в операционной, когда я ассистировал известному хирургу, славившемуся не только талантом, но также агрессивностью и заносчивостью. Стоя рядом с ним, я сильно нервничал, и пот струился у меня по лицу. Я тяжело дышал под хирургической маской, и мои очки запотели. Мне не было видно ни инструментов, ни операционного поля. Я так усердно учился и работал, столько всего преодолел – и вот теперь, участвуя в настоящей операции (как всегда мечтал), не мог ничего разглядеть!
А затем произошло невообразимое. Огромная капля пота скатилась у меня по лицу и упала прямо на стерильное операционное поле. Мой наставник обезумел от ярости. Это была моя первая операция, и она должна была стать одним из самых запоминающихся моментов в моей жизни, однако вместо этого меня быстро вытурили из операционной. Этот эпизод навсегда отпечатался у меня в памяти.
Сейчас мой лоб прохладен, и мне все прекрасно видно. Пульс медленный и равномерный. Все приходит с опытом. В операционной я не беру на себя роль диктатора. Во мне нет агрессии или заносчивости. Я одинаково ценю всех членов команды: каждый из них незаменим, каждый сосредоточен на своей задаче.
Анестезиолог следит за кровяным давлением пациента и содержанием кислорода, за уровнем его сознания и сердечным ритмом.
Хирургическая сестра занята инструментами и вспомогательными материалами, с тем чтобы все необходимое непременно было у меня под рукой. К шторкам прикреплен большой пакет: он свисает у мальчика под головой, собирая стекающую кровь и жидкость для промывания. К пакету крепится трубка, ведущая к большому аспирационному аппарату, который непрерывно измеряет количество поступившей в него жидкости, чтобы мы в любой момент могли узнать, сколько именно крови потерял пациент.
Мне ассистирует ординатор, проходящий стажировку по специальности. Он работает с нами недавно, однако не меньше меня сосредоточен на кровеносных сосудах и тканях мозга, а также на всех деталях столь сложного процесса, как удаление опухоли.
Мы не можем позволить себе думать о планах на следующий день, о больничных правилах, о своих детях или о домашних проблемах. Мы становимся сверхбдительными, полностью сосредотачиваясь только на операции, – это даже чем-то напоминает медитацию. Мы тренируем собственный разум, а разум, в свою очередь, тренирует тело.
В хорошей операционной бригаде все работают синхронно, и операция протекает на удивление плавно и ритмично. Наши тела и головы действуют сообща, словно нами руководит один большой коллективный разум.
Я удаляю последний кусочек опухоли, который прикреплен к одной из крупных эмиссарных вен, залегающих глубоко в тканях мозга. Кровеносная система задней черепной ямки невероятно развита, и мой ассистент непрерывно отсасывает жидкость, пока я аккуратно рассекаю остатки опухоли. Он отвлекается буквально на мгновение, и в это же мгновение отсос разрывает вену. На долю секунды все замирает.
А потом все выходит из-под контроля.
Кровь из разорванной вены заполняет полость резекции и начинает литься из вскрытой головы. Анестезиолог кричит, что кровяное давление быстро падает и он ничего не может поделать с потерей крови. Мне нужно зажать вену и остановить кровотечение, но она залита кровью, и я ничего не вижу. Моего отсоса недостаточно, чтобы справиться с кровотечением, а у ассистента руки трясутся так, что он ничем не в состоянии помочь.
– Полная остановка сердца![1] – орет анестезиолог.
Он протискивается под операционный стол, потому что голова мальчика зафиксирована в стереотаксической раме лицом вниз и мы не можем перевернуть его на спину, так как задняя часть черепа вскрыта. Анестезиолог начинает выполнять непрямой массаж сердца, одной рукой сдавливая малышу грудь, а другой придерживая его за спину, – он делает все возможное, чтобы сердце забилось вновь. Кто-то наполняет огромные капельницы жидкостями.
Наша судьба – в наших руках, и я не готов смириться с тем, что четырехлетнему мальчику суждено умереть на операционном столе.
Первостепенная и самая важная задача сердца – качать кровь, но сейчас этот волшебный насос, без которого невозможна жизнедеятельность организма, остановился. Четырехлетний мальчик истекает кровью на столе прямо передо мной. Пока анестезиолог проводит массаж сердца, рана на голове продолжает кровоточить. Необходимо во что бы то ни стало остановить кровотечение, иначе ребенок умрет. Мозг потребляет пятнадцать процентов всей крови, поступающей от сердца, и уже через пару минут после его остановки начинает умирать. Ему нужна кровь и, что важнее, содержащийся в ней кислород. В нашем распоряжении почти не остается времени. Они нужны друг другу – сердце и мозг.
Я отчаянно пытаюсь пережать вену, но ее никак не разглядеть через льющуюся кровь. Хотя голова мальчика и зафиксирована в одном положении, из-за массажа сердца она чуть шевелится. Операционная бригада, как и я, знает, что у нас мало времени. Анестезиолог поднимает на меня глаза, и я вижу в них страх: мы рискуем потерять этого ребенка. Сердечно-легочная реанимация сродни попытке завести машину с толкача на второй передаче – не очень надежный способ, особенно если учесть, что кровотечение так и не прекратилось. Мне приходится работать вслепую, и я решаюсь на то, что лежит за пределами здравого смысла, за пределами мастерства. Я начинаю делать то, чему научился десятилетия назад, – не в ординатуре, не в медицинском институте, а в подсобке магазинчика магии и волшебства посреди калифорнийской пустыни.
Я успокаиваю разум.
Я расслабляю тело.
Я представляю спрятанную от моего взора вену. Мысленным взором я вижу ее – пролегающую посреди других сосудов и нервов головного мозга. Я протягиваю к ней руку – вслепую, но четко осознавая: наш мир не ограничивается тем, что можно увидеть глазами, и каждый из нас способен сотворить нечто такое, что выходит за рамки привычных представлений. Я погружаю раскрытый зажим в лужицу крови, закрываю его и медленно убираю руку.
Кровотечение останавливается, а затем, словно издалека, я слышу, как кардиомонитор издает тихий сигнал. Поначалу он слабый, неуверенный, но постепенно становится отчетливым и ровным: сердце малыша возвращается к жизни.
Я чувствую, как мое собственное сердце начинает биться в такт с кардиомонитором.
Позже, в послеоперационной палате, я отдам матери моего маленького приятеля локоны, оставшиеся от его первой стрижки. А еще чуть позже он очнется от наркоза. С ним все будет хорошо. Уже через сорок восемь часов он сможет разговаривать и даже смеяться, и я скажу ему, что «гадкой штуки» больше нет.
Часть первая
В лавке чудес
1
Настоящее волшебство
Ланкастер, Калифорния, 1968 год
День, когда я заметил, что у меня пропал большой палец, начался как любой другой день тех летних каникул (осенью мне предстояло пойти в восьмой класс). С утра до вечера я катался по городу на велосипеде, даже когда было настолько жарко, что металлический руль нагревался, словно конфорка. Я постоянно ощущал во рту вкус пыли, песка и сорняков, которым удалось одолеть жаркое солнце пустыни и выжить, например чамисы и кактусы. У моей семьи было мало денег, и я зачастую бывал голоден. Мне не нравилось голодать. Мне не нравилось быть бедным.
Главным предметом гордости в Ланкастере считалось то, что годами двадцатью ранее Чак Йегер преодолел звуковой барьер на авиабазе Эдвардс, находившейся неподалеку. Целыми днями у нас над головой летали самолеты – проходили тренировки пилотов и испытания новых воздушных судов. Я частенько задумывался над тем, каково это – быть Чаком Йегером, который на Bell X-1 совершил то, что до него не удавалось ни одному человеку на свете. Каким ничтожно маленьким и жалким, должно быть, выглядел для него Ланкастер с тринадцатикилометровой высоты, к тому же промелькнувший с немыслимой прежде скоростью. Он даже мне казался маленьким и жалким, а ведь мои ноги, крутившие педали велосипеда, возвышались над землей всего на треть метра.
Итак, тем утром я заметил, что у меня пропал большой палец. Под кроватью я хранил деревянную коробку с самыми ценными вещами. Среди прочего там лежала тонкая тетрадка: в нее я записывал свои стихи, которые никому не показывал, и невероятные факты, которые случайно узнал (например, что каждый день в мире грабят двадцать банков; что змея может провести в спячке до трех лет; что в Индиане противозаконно давать сигарету обезьяне). Также в коробке была потрепанная книга Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» с загнутыми уголками на страницах, где описаны шесть способов понравиться людям. Я помнил их все наизусть.
1. Проявляйте искренний интерес к другим людям.
2. Улыбайтесь.
3. Помните, что звук своего имени необычайно сладостен и важен для каждого человека.
4. Учитесь слушать. Призывайте окружающих рассказывать о себе.
5. Говорите о том, что интересует вашего собеседника.
6. Убеждайте собеседника в его важности и делайте это искренне.
Я неизменно старался следовать всем этим принципам в общении с людьми, но всегда улыбался с закрытым ртом, потому что в раннем детстве выбил себе передний молочный зуб, ударившись верхней губой о кофейный столик. Из-за того падения коренной зуб на его месте вырос кривым и темно-коричневым. У моих родителей не было денег, чтобы исправить этот косметический недостаток. Я стеснялся демонстрировать свой страшный зуб, так что по возможности держал рот закрытым.
Помимо книги в деревянной коробке хранился инвентарь для фокусов: колода крапленых карт, парочка специальных монет, которые превращались из пятицентовых в десятицентовые, и самое ценное – пластиковая насадка на большой палец в виде, собственно, большого пальца, в которую можно было спрятать шелковый шарф или сигарету. Я очень дорожил и книгой, и инвентарем фокусника: их подарил мне отец. Часами напролет я отрабатывал трюки с пластиковой насадкой. Учился держать руки так, чтобы ее никто не замечал, и ловко прятать в ней шарф или сигарету так, чтобы казалось, будто они волшебным образом пропали. Мне удавалось дурачить друзей и соседей. Но в тот день я не смог найти большой палец в коробке. Он исчез. Испарился. И меня это не радовало.
Брата, как обычно, не было дома, но я подумал, что он, возможно, взял палец или хотя бы знает, куда тот запропастился. Я понятия не имел, куда брат уходит каждый день, однако решил отправиться на его поиски. Пластиковая насадка на большой палец была самой ценной моей вещью. Без нее я был никем. И мне нужно было вернуть ее.
* * *
Я ехал вдоль одинокого стрип-молла[2] по Первой авеню; обычно я тут не катался, потому что ничего интересного тут не было – только пустынные поля, заросли сорняков и полуторакилометровый забор из сетки-рабицы по обе стороны дороги. Я бросил взгляд на нескольких ребят постарше, стоявших перед продуктовым магазином, – брата среди них не было. Я вздохнул с облегчением: как правило, когда я встречал брата в компании других детей, это означало, что к нему пристают, и мне приходилось драться, чтобы защитить его. Он был на полтора года старше, но при этом ниже меня ростом, а задирам нравится доставать тех, кто не может дать сдачи. Сразу за рынком находился кабинет оптометриста, а рядом с ним оказался магазин, который я никогда раньше не видел, – лавка чудес «Ушки кролика». Я остановился на тротуаре напротив стрип-молла и уставился на магазинчик, от которого меня отделяла стоянка для машин. Его фасад представлял собой пять стеклянных панелей с расположенной слева стеклянной дверью. В стекле, покрытом грязными разводами, отражалось солнце, так что я не мог сказать, есть ли кто-нибудь внутри. Но все же я направился к входной двери в надежде, что магазин открыт. Мне было любопытно, продаются ли там пластиковые насадки на большой палец и если продаются, то почем. У меня не было с собой ни цента, но почему бы не проверить? Я прислонил велосипед к столбу перед магазином, мельком взглянув на ребят возле продуктового. Казалось, они не заметили ни меня, ни мой велосипед, так что я со спокойной душой оставил его у входа и толкнул дверь. Поначалу она не хотела двигаться с места, однако потом, словно по взмаху волшебной палочки, подалась и плавно открылась. Когда я зашел, над головой у меня зазвенел маленький колокольчик.
Первое, что я увидел, – это огромная стеклянная витрина, заставленная колодами карт, волшебными палочками, пластиковыми стаканами и золотыми монетами. Вдоль стен выстроились массивные черные ящики, которые, как я знал, применялись для фокусов на сцене, а также этажерки с книгами про магию и иллюзии. В углу нашлась даже мини-гильотина и два зеленых ящика, которые можно использовать, чтобы распилить человека пополам. Пожилая женщина с волнистыми каштановыми волосами читала книгу в мягком переплете, ее очки съехали на самый кончик носа. Не отрывая глаз от книги, она улыбнулась, а затем сняла очки, приподняла голову и посмотрела мне прямо в глаза так, как ни один взрослый до того не смотрел.
– Меня зовут Рут, – сказала она. – А тебя?
Улыбка у нее была такая широкая, а взгляд такой теплый, что я не удержался и улыбнулся в ответ, совершенно позабыв о кривом зубе.
– Джим, – ответил я.
Вплоть до того момента все звали меня Бобом: мое второе имя – Роберт (сейчас я уже не вспомню, почему ко мне обращались именно так). Тем не менее я почему-то произнес «Джим». И с тех пор я стал предпочитать это имя.
– Что ж, Джим. Рада, что ты зашел.
Я не знал, что сказать. Некоторое время она просто смотрела мне прямо в глаза, а потом вздохнула – это был скорее радостный вздох, чем печальный.
– Чем я могу тебе помочь?
Улыбка у Рут была такая широкая, а взгляд такой теплый, что я не удержался и улыбнулся в ответ, позабыв о кривом зубе.
На меня словно затмение нашло. Какую-то долю секунды я не мог вспомнить, зачем зашел в магазин. Я почувствовал нечто вроде того, что обычно испытываешь, когда слишком сильно отклоняешься на стуле и чуть не падаешь вместе с ним, но в последний момент восстанавливаешь равновесие. Рут, все так же улыбаясь, терпеливо ждала, пока я наконец не нашелся с ответом.
– Мой большой палец, – сказал я.
– Твой большой палец?
– Я потерял пластиковую насадку на большой палец. У вас такие продаются?
Она пожала плечами, словно не имея ни малейшего представления, о чем я таком говорю.
– Для фокусов. Ну знаете, насадка такая на большой палец, чтобы показывать фокусы.
– Открою тебе небольшой секрет, – сказала Рут. – Я ничего не знаю о фокусах.
Я огляделся по сторонам – кругом были самые разные приспособления для всевозможных трюков – а затем с удивлением посмотрел на нее.
– Это магазин моего сына, но он уехал по делам, и сейчас его нет. Я просто сижу тут, читаю и жду, пока он вернется. К сожалению, я не знаю ровным счетом ничего о фокусах или насадках на большой палец.
– Ничего страшного. Я тогда просто осмотрюсь.
– Разумеется. Не стесняйся, смотри что захочешь. И обязательно скажи мне, если найдешь, что искал. – Она рассмеялась, и, хотя я не совсем понимал, над чем именно она смеется, это был приятный смех, от которого у меня без всякой на то причины стало легко на душе.
Я бродил по магазину, рассматривая бесконечные колоды карт, различный реквизит для фокусов и книги. Отыскалась тут и витрина с пластиковыми большими пальцами. Я чувствовал на себе взгляд, но Рут смотрела на меня совсем не так, как парень, что владеет продуктовым магазинчиком рядом с нашим домом. Уверен: он всегда думал, что я хочу что-нибудь украсть, поэтому подозрительно следил за каждым моим шагом.
– Ты живешь в Ланкастере? – спросила Рут.
– Да, – ответил я, – но только в другом конце города. Я тут просто разыскивал брата, увидел ваш магазин и решил заглянуть.
– Тебе нравятся фокусы?
– Я их обожаю, – признался я.
– А что именно тебе в них нравится?
Я хотел было сказать, что это круто и весело, но из моих уст вырвалось нечто совершенно другое:
– Мне нравится тренироваться и достигать в чем-то мастерства. Я чувствую, что контролирую происходящее. Только от меня зависит, получится фокус или нет. И неважно, что говорит, делает или думает кто-то другой.
Какое-то время Рут молчала, и мне стало неловко оттого, что я все это ей выложил.
– Понимаю, что ты имеешь в виду, – наконец ответила она. – Расскажи мне про фокус с большим пальцем.
– Ну… Надеваешь на большой палец руки пластиковую насадку, только нужно ее немного замаскировать, иначе, если присмотреться, станет понятно, что это фальшивка. Насадка внутри полая, и можно ловким движением переместить ее с большого пальца в ладонь другой руки – вот так. – Я продемонстрировал классическое движение фокусника: схватил одну руку другой и скрестил пальцы между собой. – Нужно тайком переложить пластиковый наконечник в другую руку, теперь в него можно спрятать маленький шелковый шарфик или сигарету, а затем надо повторить движение и снова надеть насадку на большой палец. Только внутри ее уже будет то, что ты туда положил. Выглядит так, будто ты заставил предмет волшебным образом исчезнуть. Но можно сделать и наоборот, чтобы вещь как по волшебству появилась из ниоткуда.
– Понимаю, – сказала Рут. – И давно ты тренируешься?
– Уже несколько месяцев. Я тренируюсь каждый день, иногда по нескольку минут, иногда по часу. Но каждый день без исключений. Поначалу было очень сложно, даже несмотря на книгу с инструкциями. Но потом стало все проще и проще. Любой может этому научиться.
– Вроде как неплохой фокус. Здорово, что ты тренируешься. Но знаешь ли ты, почему он срабатывает?
– Что вы имеете в виду?
– Почему, как тебе кажется, этот фокус такой убедительный? Ты же сам сказал, что пластиковый палец выглядит фальшивым. Так почему тебе удается обмануть людей с его помощью?
Она внезапно посерьезнела, словно действительно захотела, чтобы я что-то объяснил ей. Я не привык к тому, что кто-то, особенно взрослый, просит меня чему-нибудь научить его или что-нибудь объяснить. Я ненадолго задумался.
Человеческий мозг – забавная штука.
Он видит то, что ожидает увидеть.
– Наверное, фокуснику удается обмануть зрителей благодаря своему мастерству. Они не успевают следить за его ловкими руками. К тому же, когда показываешь фокусы, публику нужно отвлекать.
Рут рассмеялась.
– Отвлекать! Это просто замечательно. А ты очень умный. Хочешь узнать, что я думаю по этому поводу?
Она подождала, пока я отвечу, и меня снова удивило, что взрослый спрашивает моего разрешения, прежде чем сказать мне что-то.
– Конечно.
– Я полагаю, фокусы удаются, поскольку люди видят лишь то, что, как им кажется, должно быть перед ними, а не то, что есть на самом деле. Фокус с большим пальцем срабатывает, потому что человеческий мозг – забавная штука. Он видит то, что ожидает увидеть. Он ожидает увидеть настоящий палец, вот он и видит его. Мозг, каким бы загруженным он ни был, в действительности очень ленив. Ну и, конечно, как ты сказал, люди легко отвлекаются. Только отвлекаются они не на движение рук. Большинство людей, наблюдающих за выступлением фокусника, на самом деле не смотрят шоу. Они сожалеют о том, что сделали вчера, либо переживают о том, что может случиться завтра. Их изначально нет на выступлении, так как же они вообще могут разглядеть пластиковый большой палец?
Я не совсем понял, о чем говорила Рут, но кивнул. Я решил подумать об этом потом. Прокрутить ее слова в голове, чтобы разобраться в их смысле.
– Не пойми меня неправильно. Я верю в волшебство. Но только не в то, для которого требуются хитроумный инвентарь и ловкость рук. Ты понимаешь, о каком волшебстве я говорю?
– Нет. Но звучит здорово.
Мне хотелось, чтобы она продолжала. Мне нравилось, что у нас получается настоящая беседа. Я чувствовал себя важным.
– Ты когда-нибудь делал фокусы с огнем?
– Ну, можно сделать фокус с большим пальцем, используя зажженную сигарету, хотя я так еще не пробовал. Чтобы зажечь сигарету, нужен огонь.
– Что ж, представь, что в твоих силах превратить слабый мерцающий огонек в огромное пламя, что-то вроде огненного шара.
– Круто! Как это сделать?
– В этом-то и волшебство. Можно превратить крошечный огонек в огромный огненный шар с помощью одной-единственной вещи – своего разума.
Я не знал, что она имеет в виду, но мне определенно понравилась эта мысль. Меня восхищали фокусники, умеющие гипнотизировать людей. Гнуть ложки силой разума. Левитировать.
Рут хлопнула в ладоши.
– Ты мне нравишься, Джим. Ты мне очень нравишься.
– Спасибо. – Было приятно услышать это от нее.
– Я пробуду в городе еще шесть недель, и если ты согласишься ежедневно приходить ко мне на протяжении всех этих шести недель, то я научу тебя кое-какому волшебству. Волшебству, которое не купишь в магазине и которое поможет появиться всему, что ты захочешь. На самом деле. Безо всяких там фокусов. Без пластиковых больших пальцев. Без ловкости рук. Как тебе?
– С какой стати вам это делать? – спросил я.
– Потому что я умею превращать огонек в пламя. Один человек как-то научил меня этому, и, думаю, настало время, чтобы я научила этому тебя. Я вижу, что ты особенный мальчик, и если ты будешь приходить сюда каждый день – не пропуская ни дня! – то и сам это увидишь. Обещаю. Придется хорошенько потрудиться, и тебе предстоит тренироваться даже больше, чем для фокуса с большим пальцем. Но я обещаю: то, чему я тебя научу, изменит твою жизнь.
Я не знал, что сказать. Никто и никогда прежде не называл меня особенным. Мне казалось, знай Рут правду обо мне и моей семье, она наверняка не подумала бы, что я особенный. Верил ли я, что она действительно научит меня доставать предметы из ниоткуда? Не знаю, но мне хотелось, чтобы беседы, подобные сегодняшней, продолжились. Мне было приятно находиться рядом с ней. Я чувствовал себя счастливым. Я чувствовал себя так, словно Рут меня любит; понимаю, звучит странно, ведь, по сути, она была совершенно незнакомым человеком. Она выглядела как типичная добрая бабушка – и только ее глаза не вписывались в этот образ. Ее взгляд обещал тайны, загадки и захватывающие приключения. Никаких других захватывающих событий тем летом не предвиделось, а тут меня предлагают научить тому, что может изменить мою жизнь! Весьма необычно. Я не знал, способна ли Рут на это, но терять мне было абсолютно нечего. И я ощутил прилив надежды, которой судьба меня не особенно баловала раньше.
– Что скажешь, Джим? Ты готов научиться настоящему волшебству?
Этот простой вопрос раз и навсегда изменил мой жизненный путь и мою судьбу, какой бы она ни была уготована мне ранее.
2
Расслабление тела
С того самого момента, как зародилась наша цивилизация, вопрос о том, что служит источником человеческого разума и сознания, не переставал занимать людей. В семнадцатом столетии до нашей эры египтяне полагали, что средоточием разума является сердце. После смерти человека его сердце наряду с другими внутренними органами сохраняли и чтили. Мозг же казался древним египтянам настолько маловажным, что перед мумификацией его, как правило, удаляли с помощью крючка, вводимого через носовую полость, и выбрасывали. В четвертом веке до нашей эры Аристотель утверждал, что мозг служит главным образом для охлаждения крови – именно по этой причине люди, у которых мозг крупный, более рациональны, чем звери с горячей кровью. Понадобилось пять тысяч лет, чтобы мы по-настоящему осознали, насколько важен мозг для человеческого организма.
То, что мозг играет ключевую роль в формировании личности, люди начали понимать лишь после того, как заметили, что у тех, кто получил травму головы на войне либо в результате несчастного случая, нарушаются мыслительные процессы или другие функции организма. Ученые многое узнали об анатомии и работе мозга, но, несмотря на это, истинное понимание его устройства еще долго оставалось весьма ограниченным. Фактически большую часть XX века считалось, что мозг человека статичен и не подвержен изменениям. Однако сегодня нам известно, что мозг чрезвычайно пластичен: он может меняться, адаптироваться и трансформироваться. Его формируют жизненный опыт, повторения и стремления. Только благодаря невероятным технологическим достижениям последних десятилетий у нас появилась возможность увидеть, что мозг способен преобразовываться на клеточном, генетическом и даже молекулярном уровне. Каждому из нас под силу изменить структуру своего мозга – в свое время это стало для меня настоящим открытием.
Наш мозг очень пластичен: он может меняться, адаптироваться и трансформироваться. Жизненный опыт, повторения и стремления формируют его.
А впервые я столкнулся с феноменом нейропластичности в подсобке той самой лавки чудес. В свои двенадцать лет я, конечно, не мог этого знать, но за шесть недель Рут буквально «перепрошила» мой мозг. Она сделала то, что многие тогда сочли бы невозможным.
* * *
Я никому не сказал, что собираюсь ежедневно наведываться в лавку чудес, впрочем, никому все равно не было до этого дела. Лето в Ланкастере – бесконечная жаркая пытка; мне постоянно не давало покоя чувство, что я должен чем-то заняться, однако делать, по сути, было нечего. Вокруг дома, в котором я жил, вряд ли удалось бы отыскать что-нибудь, кроме иссушенной земли и перекати-поля. Лишь кое-где унылый пейзаж оживляла заброшенная машина или какая-нибудь ржавая металлическая деталь – вещи, в которых больше не нуждались и которые были выброшены туда, где они никому не помешают, где их никто даже не заметит.
Дети, равно как и взрослые, добиваются наилучших результатов, когда в их жизни присутствуют постоянство и стабильность. Мозгу совершенно необходимо и то и другое. В моем же доме ни того ни другого не было. Не было установленного времени для обеда или ужина, не было будильника, чтобы не проспать школу, никто не заставлял меня ложиться спать в определенное время. Если депрессия отпускала мою маму в достаточной степени для того, чтобы она могла встать с кровати, на столе появлялась горячая еда. При условии, что дома имелись продукты. Если есть было нечего, я ложился спать голодным либо шел в гости к другу, надеясь, что он предложит мне остаться на ужин. Я думал, что мне повезло, ведь в отличие от большинства моих друзей мне никогда не требовалось возвращаться домой к определенному часу. Я старался приходить домой поздно, поскольку знал: если заявлюсь пораньше, то непременно застану родителей в разгаре ссоры или произойдет еще что-то плохое – такое, отчего мне захочется оказаться в каком-нибудь другом месте, стать кем-нибудь другим.
Иногда сильнее всего на свете хочется, чтобы кто-нибудь сказал тебе что-нибудь – что угодно. Потому что это означало бы, что ты важен. А иногда дело не в том, что ты не важен, – просто на тебя не обращают внимания, потому что горе ослепляет окружающих и они перестают замечать тебя. Я делал вид, будто рад тому, что меня никто не достает: не заставляет выполнять домашние задания, не будит в школу, не говорит, во что одеваться. Но это было притворство. Подростки жаждут свободы, но только при условии, что у них под ногами есть прочный и устойчивый фундамент.
* * *
Рут попросила меня прийти в магазинчик к десяти утра. Я проснулся спозаранку с таким чувством, словно наступили одновременно и мой день рождения, и Рождество. Накануне я уснул с трудом. Я не представлял, чему Рут собирается меня учить, да и по большому счету мне было все равно. Мне просто хотелось с кем-нибудь поговорить, и мне было приятно от того, что есть куда пойти. Я чувствовал, что важен для кого-то.
* * *
Я увидел Рут через окно, едва подъехал к магазинчику на своем оранжевом «Стингрее»[3] с фирменным белым сиденьем в форме банана. Я так хорошо помню этот велосипед, потому что он стоил дороже остальных моих вещей, к тому же я купил его на собственные деньги. Деньги, которые заработал, подстригая газоны один за другим длинными знойными летними днями. Приблизившись, я заметил на голове у Рут большой синий ободок, не дававший ее длинным, до плеч, волосам спадать на лицо, и очки, болтавшиеся на цепочке. Ее платье напоминало один из тех огромных комбинезонов, что учитель заставлял нас надевать поверх одежды на уроках рисования. Оно было в точности такого же цвета, как утреннее небо в Ланкастере – светло-голубое с горизонтальными белыми полосками. Каждое утро, проснувшись, я непременно первым делом смотрел в окно. Почему-то вид неба всегда придавал мне надежду.
Рут одарила меня широкой улыбкой, и я улыбнулся в ответ, почувствовав, как стучит сердце в груди. Частично это было связано с тем, что я ехал очень быстро, но, кроме этого, меня немного пугало то, что может произойти дальше. Я не понимал, откуда взялась тревога. Вчера предложение Рут показалось мне отличной идеей, да и сегодняшнее утро было лучше всех тех дней, когда я гонял на велосипеде по бесконечным полям, никуда конкретно не направляясь, но всегда надеясь куда-нибудь приехать. И тем не менее, стоя перед дверью, я не был уверен, что поступаю правильно.
А вдруг Рут – безумная колдунья, мечтающая превратить меня в монстра, которого можно контролировать силой мысли, чтобы потом с его помощью захватить мир?
Во что я ввязываюсь? Что, если я недостаточно умен для того, чтобы научиться волшебным приемам, которые упоминала Рут? Что, если она узнает правду о моей семье? Что, если она просто сумасшедшая тетка, которая собирается меня похитить, отвезти в пустыню и использовать мое тело для ритуала черной магии? Как-то мне довелось посмотреть фильм под названием «Женщина Вуду», и внезапно я подумал: а вдруг Рут – безумная колдунья, мечтающая превратить меня в монстра, которого можно контролировать силой мысли, чтобы потом с его помощью захватить мир?
У меня обмякли руки. Я уже наполовину открыл дверь, но внезапно она показалась мне невероятно тяжелой, будто сопротивлялась мне. Я обернулся и посмотрел на велосипед, лежащий прямо на земле, и на пустую автомобильную стоянку. Что же я делаю? Почему я на это согласился? Я мог бы сесть на велосипед, уехать отсюда и никогда больше не возвращаться.
Рут улыбнулась и позвала меня по имени.
– Джим, рада тебя видеть. На мгновение мне показалось, что ты можешь не появиться.
Она кивнула, как самая обычная бабушка, и махнула рукой, приглашая меня зайти. На душе у меня потеплело. Нет, Рут ничуть не напоминала безумную колдунью, желающую мне смерти.
Я толкнул дверь, и на этот раз она распахнулась без особого труда.
– Ты мчал на велосипеде так, словно за тобой гнались, – заметила Рут, когда я вошел.
Мне зачастую действительно казалось, что за мной гонятся, хотя я не знал, кто именно. Внезапно я покраснел от стыда. Возможно, она разглядела мой страх или мои сомнения. Может быть, у нее рентгеновское зрение. Я уставился на свои старые кроссовки. На правом, прямо на носке, была небольшая дырка. Я смутился и поджал пальцы ног, чтобы Рут их не увидела.
– Это мой сын Нил. Он фокусник. – Если она и заметила дырку у меня на обуви, то не подала виду.
По правде говоря, Нил – с его большими очками в черной оправе и с волосами точно такого же каштанового оттенка, как у матери, – не был похож на фокусника. Он выглядел довольно обычным. Ни цилиндра, ни плаща, ни усов.
– Слышал, тебе нравятся фокусы. – Голос у Нила оказался глубоким и тихим. На стеклянной стойке перед ним лежало, наверное, пятьдесят карточных колод.
– Да, это забавно.
– А ты знаешь какие-нибудь фокусы с картами?
Нил начал тасовать одну из колод. Карты, казалось, перелетали из одной его руки в другую – туда и обратно – прямо по воздуху. Мне захотелось тоже так научиться. Он разложил карты веером передо мной.
– Выбери карту.
Я посмотрел на карты. Одна из них немного выпирала из веера, я решил, что это слишком очевидно, и вместо нее выбрал карту с правого края.
– Теперь поднеси ее поближе к себе и посмотри, что это за карта, но мне не показывай.
Я бегло глянул на карту, поднеся ее вплотную к груди на случай, если где-нибудь за мной висело зеркало. Это была пиковая дама.
– Теперь положи ее рубашкой вверх в колоду и перемешай карты. Тасуй, как тебе заблагорассудится. Держи.
Нил протянул мне всю колоду, и я хорошенько ее перетасовал, пусть и не так эффектно, как он.
– Перемешай снова.
Я перетасовал второй раз, и теперь у меня получилось гораздо лучше – увереннее и аккуратнее.
– И еще раз.
В этот раз я не забыл сдавить карты костяшками пальцев, и две части колоды сошлись как шестеренки.
– Очень хорошо.
Я протянул Нилу колоду. Он начал одну за другой переворачивать карты, каждый раз приговаривая при этом: «Это не твоя карта». Наконец очередь дошла до дамы пик.
– А это она. Вот твоя карта. – Он эффектным жестом махнул картой в воздухе и положил ее на стойку передо мной.
– Здорово! – улыбнулся я.
Мне захотелось понять, как он угадал, что именно это моя карта. Я взял ее и проверил со всех сторон: ничего подозрительного.
– Ты знаешь, кто это? Кто изображен на карте?
Я попытался вспомнить имя королевы, о которой нам рассказывали на уроках истории.
– Королева Елизавета?
Нил улыбнулся:
– Если бы это была английская колода, ты был бы прав. Но это французская колода. В ней каждой даме соответствует определенная историческая личность или мифический персонаж. Бубновая и червовая дамы – это Юдифь и Рахиль, гордые женщины из Библии. Трефовая дама известна как Аргина, и я о ней никогда не слышал, однако ее имя является анаграммой к «Регина», что на латыни значит «королева». Пиковая дама – твоя карта – это Афина, древнегреческая богиня мудрости и покровительница всех героев. Тому, кто выполняет важное задание, не обойтись без ее поддержки.
– И как вы узнали, какую карту я загадал?
– Ты же знаешь, что фокусник никогда не раскрывает своих секретов. Но раз уж ты здесь, чтобы учиться, думаю, я смогу поделиться с тобой одним из них. – Нил перевернул карту. – Эта колода крапленая. Она выглядит как обычная колода карт «Bicycle»[4], но если присмотреться получше вот к этому узору снизу, что похож на цветок, то вокруг центрального кружка можно увидеть восемь лепестков. Каждый соответствует карте от двух до девяти, а сам кружок – десятке. По краям четыре завитка, которые соответствуют четырем мастям. – Он указал на другой узор сбоку от цветка. – Обычно мы слегка закрашиваем либо один из лепестков, либо центр и лепесток, чтобы обозначить валета, даму и короля. Если никаких меток нет, это туз. А затем мы наносим метки вот здесь, чтобы обозначить масть. Таким образом, по виду рубашки можно понять, какая именно перед тобой карта. Тут закрашены центр и три лепестка, так что это дама. А вот здесь помечено, что это пиковая масть.
Я изучил карты. Метки были едва заметные, и если бы я не знал, куда смотреть, то никогда ни о чем не догадался бы.
– Фокусник никогда не раскрывает свои секреты. Но раз уж ты здесь, чтобы учиться, думаю, я смогу поделиться с тобой одним из них…
– Нужно немного потренироваться, но, как только ты все запомнишь, сможешь быстро читать карты.
Я взглянул на остальные колоды, выложенные на стойке.
– Все эти колоды крапленые?
– Нет. Существуют разные виды колод для фокусов. Конусные колоды[5]. Колоды Свенгали[6]. Гафф-колоды[7]. Форсированные колоды[8]. У меня есть даже колода-невидимка[9]. Я делаю фокусы со всеми. Карты – моя специализация.
Я слышал о гафф-колодах с картами-обманками вроде тринадцати бубен, или мертвого пикового короля, или джокера, который держит в руках ту самую карту, что была выбрана кем-то из зрителей, но этим мои знания и ограничивались. Остальные названия оставались для меня загадкой. Конусная колода, колода-невидимка? Я понятия не имел, что они собой представляют, но не хотел признаваться в этом Нилу.
– А ты знаешь, что во время Второй мировой войны делали специальные колоды, которые посылали военнопленным в Германию? В каждой карте, если разъединить ее на две части, был спрятан кусочек плана, и если сложить их вместе, то получался план побега для заключенных. Вот это я понимаю фокус!
Нил вернул пиковую даму в колоду и протянул ее мне.
– Можешь взять себе. Дарю.
Я взял у него колоду. Никто раньше не давал мне ничего просто так.
– Спасибо, – сказал я. – Спасибо огромное!
Я поклялся запомнить каждую меченую карту.
– Итак, мама сказала, что собирается научить тебя настоящему волшебству.
Я улыбнулся, не зная, что на это ответить.
– По сравнению с ее волшебством все, что у нас здесь, – он обвел рукой прилавки, – полная ерунда. С помощью ее волшебства ты научишься получать все, что захочешь. Это что-то вроде джинна в бутылке, но мама познакомит тебя с джинном, живущим в твоей собственной голове. Только будь осторожен с желаниями.
– Три желания? – уточнил я.
– Столько, сколько ты захочешь. Правда, тебе придется изрядно попотеть. Это гораздо сложнее, чем карточные фокусы: я учился очень и очень долго. Ты, главное, внимательно прислушивайся ко всему, что мама говорит. Тут не может быть коротких путей. Ты должен будешь выполнять каждый шаг в точности так, как она тебе скажет.
Я кивнул и положил крапленую колоду в карман.
– Сейчас мама отведет тебя в подсобку. У нас там небольшой кабинет. Помни: делай все, что она скажет.
Он оглянулся и улыбнулся Рут. Та похлопала сына по руке и посмотрела на меня.
– Ну что, Джим. Приступим.
Она пошла к двери, ведущей в глубь магазина, и я последовал за ней, не догадываясь о том, что же сейчас случится.
* * *
В подсобке царил сумрак и чуточку пахло плесенью. Окон тут не было – только потертый коричневый письменный стол и два металлических стула. На полу – коричневый ковер с грубым ворсом, который напоминал невысокую сухую траву, растущую вдоль стен. И никакого волшебного инвентаря. Ни волшебных палочек, ни пластиковых стаканов, ни карт или шляп.
– Садись, Джим.
Рут присела на один из металлических стульев, а я опустился на другой. Мы сидели лицом к лицу, наши колени почти соприкасались. Мое правое колено дрожало, как и всегда, когда я нервничаю. Дверь была у меня за спиной, но я запомнил, где конкретно она находится, на случай, если придется бежать. Я мысленно прикидывал, сколько времени потребуется, чтобы выбраться отсюда и добежать до велосипеда.
– Рада, что ты сегодня пришел. – Рут улыбнулась, и мой страх немного отступил. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– Что ты чувствуешь прямо сейчас?
– Не знаю.
– Нервничаешь?
– Нет, – соврал я.
Рут положила руку на мое правое колено и надавила на него. Колено сразу же замерло. Я напрягся, готовый в любую секунду убежать, если произойдет что-нибудь странное. Она убрала руку.
– У тебя тряслось колено, как будто ты нервничаешь.
– Наверное, мне просто непонятно, чему вы собираетесь меня учить.
– Волшебство, которому я собираюсь тебя научить, нельзя купить в магазине. Этому волшебству сотни, а возможно, тысячи лет, и освоить его можно, только если кто-то тебя научит.
Я кивнул.
– Но сначала ты должен мне кое-что дать.
Я согласился бы отдать Рут что угодно, лишь бы узнать ее секреты, но кроме велосипеда у меня ничего и не было.
– Чего вы хотите?
– Пообещай, что однажды научишь кого-нибудь тому же, чему я научу тебя этим летом. Тот человек, в свою очередь, тоже должен будет пообещать тебе, что научит этому другого. И так далее. Ты сделаешь это?
В тот момент я не представлял, кого буду учить, и даже не знал, смогу ли вообще передать свои знания кому-то другому. Но Рут смотрела на меня в упор, и я осознал, что есть только один правильный ответ.
– Обещаю.
Я подумал было скрестить пальцы за спиной на случай, если не найду ученика, но вместо этого поднял вверх три пальца, как делают бойскауты. Мне показалось, что так моя клятва станет официальной.
– Закрой глаза. Я хочу, чтобы ты вообразил себя листом, кружащимся на ветру.
– Волшебство, которому я собираюсь тебя научить, нельзя купить в магазине. Этому волшебству сотни, а возможно, тысячи лет, и освоить его можно, только если кто-то тебя научит.
Я открыл глаза и скорчил гримасу. Для своего возраста я был очень высоким, однако весил всего пятьдесят пять килограммов, так что напоминал скорее воткнутую в землю ветку, чем летящий по ветру лист.
– Закрой глаза, – ласково повторила Рут.
Я закрыл глаза и попытался представить летящий по ветру лист. Может, она собирается меня загипнотизировать, чтобы я думал, будто стал листом? Однажды я видел выступление гипнотизера, который внушил зрителям, что они сельскохозяйственные животные, а затем заставил их драться друг с другом. Я рассмеялся и открыл глаза.
Рут, выпрямив спину, сидела передо мной, положив ладони на бедра. Она вздохнула.
– Джим, первым делом ты должен научиться расслаблять каждую мышцу своего тела. Это не так просто, как кажется.
Я не был уверен, что вообще умел расслабляться. Мне казалось, что я все время готов или драться, или бежать. Рут склонила голову набок и посмотрела мне в глаза.
– Я не причиню тебе вреда. Я собираюсь тебе помочь. Ты мог бы мне довериться?
Я задумался над ее вопросом. Я не знал, доверял ли хоть кому-нибудь в жизни, тем более взрослым. Вместе с тем никто прежде не просил меня довериться ему, и просьба Рут была мне приятна. Мне хотелось ей доверять. Мне хотелось, чтобы она научила меня тому, чему собирается, однако все происходящее казалось мне весьма странным.
– Зачем? – спросил я. – Почему вы хотите мне помочь?
– Потому что я почувствовала твой потенциал в ту же секунду, как увидела тебя. Я его отчетливо вижу. И хочу, чтобы ты тоже научился его видеть.
Я не знал, что такое потенциал и как Рут поняла, что он у меня есть. Не знал я тогда и того, что, возможно, она увидела бы потенциал в любом, кто забрел бы в магазинчик в тот жаркий летний день 1968 года.
– Хорошо, – сказал я. – Я вам доверяю.
– Замечательно. Для начала неплохо. Теперь сосредоточься на своем теле. Что ты чувствуешь?
– Не знаю.
– Представь, что едешь на велосипеде. Что ощущает твое тело, когда ты катишься на нем быстро-быстро?
– Ну, пожалуй, это приятное ощущение.
– Что происходит с твоим сердцем?
– Оно бьется. – Я улыбнулся.
– Медленно или быстро?
– Быстро.
– Хорошо. А что ощущают твои руки?
Я посмотрел вниз и увидел, что вцепился руками в сиденье. Я постарался их расслабить.
– Они расслаблены.
– Хорошо. А что насчет твоего дыхания? Оно глубокое или поверхностное? Такое? – Рут глубоко вдохнула и выдохнула. – Или вот такое? – Она задышала быстро, словно запыхавшаяся собака.
– Полагаю, что-то среднее.
– Ты нервничаешь?
– Нет, – еще раз соврал я.
– Твоя нога снова трясется.
– Разве что немного.
– Тело всегда сигнализирует о том, что творится у нас внутри. Ну не удивительно ли? Когда тебя спрашивают, как ты себя чувствуешь, ты можешь ответить: «Я не знаю» – либо потому, что действительно не знаешь, либо потому, что не хочешь говорить. Однако твоему организму отлично известно, как именно ты себя чувствуешь. Он знает, когда тебе страшно. Когда ты счастлив. Когда ты взволнован. Когда ты нервничаешь. Когда ты зол. Когда тебя одолевает зависть. Когда тебе грустно. Твой разум, может, и думает, что ты не знаешь, но если спросить у твоего тела, оно обязательно подскажет ответ. В каком-то смысле у него есть собственный разум. Тело реагирует на любые ситуации. Иногда правильно, иногда нет. Понимаешь?
А ведь так и есть! Эта мысль ошеломила меня. Когда я приходил домой, я мог с порога понять, в каком мама настроении. И ей даже не нужно было ничего говорить: я чуял ее состояние нутром.
Я пожал плечами. Я старался не потерять нить ее рассказа.
– Ты когда-нибудь бываешь по-настоящему грустным или озлобленным?
– Иногда. – Злился я часто, но не хотел это признавать.
– Я хочу, чтобы ты поделился со мной случаем, когда ты сильно злился или чего-нибудь боялся, а после мы поговорим о том, что чувствует твое тело во время этого рассказа.
Мысли заметались у меня в голове. Я не знал, о чем рассказать. Может, о том случае, когда монахиня (я учился в католической школе) дала мне пощечину, а я без раздумий ответил ей тем же? Или о том вечере в четверг, когда отец в очередной раз пришел домой пьяным? А может, о том, что сказал врач, когда я привел маму в больницу, и как мне захотелось ударить его, или провалиться сквозь землю, или сделать и то и другое?
– Джим, ты думаешь так громко, что я слышу твои мысли, вот только ничего не понимаю. Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь.
– Я думаю обо всех тех вещах, о которых не хочу вам рассказывать.
Она улыбнулась.
– Ничего страшного. Что бы ты ни сказал, это будет нормально. Мы говорим о твоих чувствах. Чувства не бывают правильными или неправильными. Это просто чувства.
Я не поверил этим словам. Я отчаянно стыдился своих чувств, своей злости, своей грусти, того, что я склонен поддаваться эмоциям. Мне захотелось убежать.
– Твоя нога скачет вверх-вниз со скоростью сто километров в час, – заметила Рут. – Сейчас я сосчитаю до трех, после чего ты сразу начнешь рассказывать свою историю. Ты должен говорить не задумываясь, хорошо? Итак, я буду считать до трех. Готов?
Я лихорадочно старался избавиться от потока мыслей и чувств и вспомнить хоть что-нибудь такое, о чем не стыдно было бы рассказывать. Мне не хотелось отпугнуть Рут.
– Раз…
А вдруг Рут католичка и придет в ужас, узнав, что я дал пощечину монашке, после чего меня выгнали из школы и отправили жить с моей старшей сестрой и ее мужем, но и там я подрался, так что из новой школы меня тоже выгнали? Вдруг она не захочет, чтобы я приходил, потому что сочтет меня слишком буйным?
– Два…
Что, если я расскажу, как злюсь на отца за то, что он, напившись, разбил нашу машину и теперь нам приходится ездить с покореженным капотом и бампером, привязанным веревкой (своего рода огромная табличка с надписью «Мы такие бедные, что не можем позволить себе починить машину»)? Вдруг она подумает, что я плохой сын?
– Три… Давай!
– Отец пьет. Не каждый день, но много. Он уходит в запой и потом неделями пропадает, а мы остаемся совсем без денег – только на социальном пособии, которого вечно не хватает. Когда он не пьет, все ходят по дому на цыпочках, стараясь не выводить его из себя. Если он пьет дома, то орет, ругается, крушит все кругом, и мама начинает плакать. Когда такое случается, брат уходит из дома, а я прячусь у себя в комнате, но всегда прислушиваюсь на случай, если все станет совсем плохо и надо будет вмешаться. Я переживаю за маму. Ей часто бывает плохо, и большую часть времени она проводит в постели, а после того как отец напивается и они ссорятся, ей становится еще хуже. Она кричит на него, когда он дома, а потом молчит, когда он уходит. Она не встает с кровати, не ест и ничего не делает. Я не знаю, как быть.
А вдруг Рут католичка и придет в ужас, узнав, что я дал пощечину монашке, после чего меня выгнали из школы и отправили жить с моей старшей сестрой и ее мужем, но и там я подрался, так что из новой школы меня тоже выгнали?
– Продолжай, Джим.
Рут правда меня слушала. Казалось, ей действительно хочется услышать все, что я могу рассказать. Она не выглядела шокированной. Она понимающе, по-доброму улыбалась. Словно знала, о чем я говорю, или хотя бы не считала меня и мою семью отбросами из-за того, что мы бедные.
– Продолжай, – подбодрила она меня.
– Однажды я вернулся домой из школы. Было тихо. Слишком тихо. Я зашел в мамину комнату: она лежала в кровати. Она выпила таблетки. Обычные таблетки, которые помогают успокоиться, вот только она приняла слишком много. Я бросился к соседке и попросил отвезти нас в больницу. Мама уже бывала в больнице из-за таблеток. В смысле моя мама – она уже вытворяла такое и раньше. Так вот, лежит она на больничной койке, а я сижу рядом и слышу все, что говорят за шторами. Какой-то парень злится, потому что из-за моей мамы пришлось заполнять бумаги: мол, он устал тратить свое время на подобных людей. Женщина в ответ смеется и говорит, что «может, этот раз будет последним». Я не совсем понимаю, что она имеет в виду, но потом они оба смеются, и мне хочется наорать на них. Я злюсь на них: люди в больнице не должны так себя вести. И злюсь на маму, потому что не понимаю, зачем она так делает. Это несправедливо и стыдно. И я злюсь на отца за то, что из-за него маме так плохо и грустно. Я злюсь и на них обоих, и на всех в больнице и иногда буквально выхожу из себя.
Я не уверен, что делать теперь, когда мой рассказ подошел к концу. Рут сидит напротив, а я пялюсь на дурацкую дырку в моем дурацком кроссовке.
– Джим, – Рут тихо произносит мое имя. – Что ощущает сейчас твое тело?
Я пожимаю плечами. Мне остается лишь догадываться, что она думает обо мне, узнав о моей семье.
– Что ты ощущаешь в животе?
– Подташнивает.
– Что ты ощущаешь в груди?
– Она сдавлена. Немного болит.
– Что насчет головы?
– В голове пульсирует.
– А что насчет глаз?
Не знаю почему, но, едва Рут задала этот вопрос, мне захотелось закрыть глаза и заплакать. Я не собирался плакать, но не мог сдержаться. Слеза скатилась по моей щеке.
– Глаза немного жжет.
– Спасибо, что рассказал о своих родителях, Джим. Иногда полезно не раздумывать над тем, что именно следует сказать, а просто говорить то, чем хочешь поделиться.
– Вам легко говорить.
Мы с Рут засмеялись, и в тот же миг мне стало чуточку лучше.
– Сейчас в моей груди уже не так тесно.
– Хорошо. Это хорошо. Я научу тебя расслаблять все мышцы тела, и я хочу, чтобы ты тренировался каждый день по часу. Я хочу, чтобы все, что мы будем делать с тобой здесь, ты отрабатывал по вечерам дома – что-то вроде твоего домашнего задания. Может показаться, что расслабиться – задача легкая, в действительности же этого очень и очень сложно достичь и этому нужно долго учиться.
Я все еще не припомнил ни одного случая, когда чувствовал себя расслабленным. Уставал я часто, но вряд ли хоть раз расслабился по-настоящему. Я даже не был уверен, что знаю, каково это – расслабиться.
Рут велела мне принять удобную позу и закрыть глаза. Она снова попросила меня представить себя листком, гонимым ветром. Было забавно мысленно парить над улицами. Я почувствовал, что стал чуть легче.
– Не сутулься. Ты не должен засыпать. Твои мышцы должны по-прежнему работать, пускай мы и собираемся их расслабить. Глубоко вдохни, а затем выпусти из себя весь воздух. И так три раза. Вдыхай носом, выдыхай ртом.
Кажется, что расслабиться – задача легкая, в действительности же этому нужно долго учиться.
Я сделал три глубоких, насколько мог, вдоха и выдоха.
– Теперь сосредоточься на пальцах ног. Подумай о них. Почувствуй их. Слегка пошевели ими. Подожми их, а затем расслабь. Сделай глубокий вдох и снова медленно выдохни. Продолжая глубоко дышать, думай о пальцах ног. Ощути, как они наливаются тяжестью.
Я сделал еще несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь сосредоточиться на пальцах ног. Можно подумать, что в этом нет ничего сложного, на деле же все оказалось не так просто. Поначалу я старательно следовал инструкции, но потом задумался о том, купят ли мне новую обувь до начала занятий, и о том, какие мы бедные, и совершенно позабыл о пальцах ног.
К моему удивлению, стоило мне подумать о чем-либо другом, помимо пальцев, как Рут мгновенно это подмечала. Каждый раз, когда мой разум начинал отвлекаться, она тут же вмешивалась и предлагала сделать очередной глубокий вдох. Точно не скажу, долго ли мне пришлось глубоко дышать и думать о пальцах ног, но по ощущениям миновала целая вечность.
– Теперь глубоко вдохни и сосредоточься на своих ступнях.
Я успел проголодаться. Меня начала одолевать скука. Какое отношение мои ступни имеют к магии? Уже, наверное, пора обедать. А может, меня собираются уморить голодом. Должно быть, Рут и правда умела читать мысли, потому что – готов поклясться – она всегда знала, когда их нужно направить в правильное русло.
– Не отвлекайся, думай о ступнях.
Я пошевелил лодыжками и подумал о своих больших, дурацких, голодных ногах.
– Теперь подумай о своих лодыжках. О коленях. Расслабь бедра. Почувствуй, как ноги тяжелеют, давят на стул.
Я представил себя самым толстым человеком на свете; представил, будто стул сделался таким тяжелым, что вот-вот провалится через ковер и долетит до самого Китая.
– Теперь расслабь мышцы живота. Напряги, а затем расслабь.
Я сделал, как Рут велела, отчего желудок заурчал так громко, что она наверняка это услышала.
– Теперь грудь, Джим. Глубоко вдохни, выдохни и расслабь грудь. Почувствуй, как бьется твое сердце, и расслабь мышцы вокруг него. Твое сердце – это мышца, качающая кровь, а та, в свою очередь, разносит кислород по всему телу. Ты можешь расслабить сердце подобно остальным мышцам.
Я заволновался. А вдруг я расслаблю сердце и оно остановится? Что Рут станет делать тогда?
Я представил себя самым толстым человеком на свете; представил, будто стул сделался таким тяжелым, что вот-вот провалится через ковер и долетит до самого Китая.
– Сосредоточься на центре груди. Почувствуй, как расслабляются грудные мышцы. Глубоко вдохни и расслабься еще больше. Теперь выдохни и снова сосредоточься на том, как расслабляется грудь.
Я заметил, что сердце стучит уже не так сильно.
Позднее, в медицинском университете, я изучал сердце. Я узнал, что есть нервы, которые соединяют его с участком мозга под названием продолговатый мозг посредством блуждающего нерва; что сам блуждающий нерв состоит из двух частей, и если увеличить его производительность, расслабившись и замедлив дыхание, это стимулирует парасимпатическую нервную систему, благодаря чему замедляется сердцебиение и снижается кровяное давление. Я также узнал, что снижение тонуса блуждающего нерва стимулирует уже симпатическую нервную систему; именно это и происходит, когда человек напуган: его сердце начинает биться быстрее. Однако в тот летний день я знал только одно: когда Рут учит меня расслабляться и глубоко дышать, мне становится немного лучше, немного спокойнее. Я ничего не знал о нервной системе и о бесчисленном количестве способов, которыми мозг взаимодействует с сердцем. Ни мозгу, ни сердцу не надо было ничему учиться для того, чтобы выполнять свою работу. Я просто посылал сигналы из мозга сердцу, и сердце реагировало на них.
– Теперь расслабь плечи. Шею. Челюсти. Расслабь язык, чтобы он спокойно лежал во рту. Почувствуй, как напрягаются и расслабляются глаза и подбородок. Позволь всему – каждой мышце тела – расслабиться.
Рут надолго замолчала. Я сидел рядом с ней, стараясь расслабиться. Стараясь медленно вдыхать и выдыхать. Стараясь не ерзать. Я услышал, как она глубоко вдыхает воздух и плавно выпускает его из легких, и решил, что должен делать точно так же. Сложно дышать, когда думаешь о том, как нужно дышать. Пару раз я искоса поглядывал на Рут: она тоже сидела с закрытыми глазами, зеркально копируя мою позу. Наконец она заговорила:
– Хорошо. Время вышло. Открой глаза.
Я открыл глаза, но вставать не спешил. Собственное тело казалось мне каким-то новым и даже немного чужим.
– Вот и все, Джим. Готова поспорить, ты не прочь перекусить.
Со словами «Возьми сколько захочешь» Рут открыла ящичек стола и достала упаковку печенья, посыпанного шоколадной крошкой, – моего любимого. Я взял горсть. Затем она взглянула на меня поверх очков, которые успела надеть, и сказала:
– Ты начал свой путь.
Я не совсем понимал, какой такой путь начал. И не понимал, что может быть волшебного в том, чтобы битый час сидеть на стуле.
– Джим, я хочу, чтобы ты потренировался расслаблять тело. Особенно дома, когда возникают ситуации вроде тех, о которых ты рассказывал. Можно оставаться расслабленным, даже когда испытываешь злость или тоску. Понимаю, задача выглядит непростой, но рано или поздно ты научишься практически мгновенно добиваться состояния абсолютной расслабленности. Это потрясающий прием, который стоит того, чтобы ему научиться. Поверь мне на слово.
– Хорошо. Но можно мне спросить, зачем все это?
– В жизни много вещей, которые нам неподвластны. Каждому, особенно ребенку, тяжело чувствовать, что ты не можешь ничего контролировать. Что ты не можешь ничего изменить. Но ты можешь контролировать свое тело и свой разум. На первый взгляд не очень впечатляющее умение, но на самом деле оно очень могущественное. С его помощью можно изменить что угодно.
– Ну, не знаю.
– Узнаешь. Приходи сюда ежедневно. Отрабатывай все приемы, которым ты научишься этим летом, и однажды ты все поймешь.
Я кивнул в знак согласия, хотя и не был уверен, приду ли сюда еще раз. Я-то ведь мечтал научиться совсем другим фокусам.
– Ты знаешь, кто такой Исаак Ньютон? – спросила Рут.
– Ученый?
– Верно. Физик и математик. Пожалуй, один из величайших ученых всех времен. Есть история, которая может тебе понравиться. У Ньютона была непростая судьба. Отец умер за три месяца до его рождения. К тому же мальчик появился на свет недоношенным – можно сказать, что ему изначально не повезло. Его мать повторно вышла замуж, когда маленькому Исааку исполнилось три года. Он всегда недолюбливал отчима. В какой-то момент даже угрожал сжечь дом вместе с отчимом. В твоем возрасте Исаак был довольно озлобленным юношей. Помимо всего прочего, мать забрала его из школы, поскольку хотела, чтобы он стал фермером. Его отец занимался сельским хозяйством, и все ждали, что Исаак продолжит семейное дело. Но он ненавидел работу фермера. Все в ней было ему ненавистно. Учитель все же уговорил его мать, и та разрешила Исааку вернуться в школу. Он стал лучшим в классе, но только потому, что другие ученики травили его, и для него отличная успеваемость была своего рода местью. Затем он поступил в университет, но, чтобы оплатить учебу, ему пришлось работать слугой в школе в обмен на обучение и еду. Может, Ньютону и повезло в жизни меньше, чем другим детям: у них были преимущества перед ним, у них были деньги. Однако это не помешало ему навсегда изменить мир.
Я и не подозревал, что известные ученые тоже могут ненавидеть родителей или драться с одноклассниками.
Попрощавшись с Рут и Нилом, я уже собрался покинуть магазин, когда услышал:
– Джим, не забывай тренироваться, как я тебе говорила.
Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
Я крутил педали, чувствуя, как тепло разливается по всему телу. Я не представлял, зачем она учит меня расслабляться, но, вернувшись домой, решил потренироваться, чтобы понять, есть ли в этом действительно что-то волшебное.
Сейчас я знаю: то, чему Рут научила меня в первый день, главным образом связано с мозгом и острой реакцией организма на стресс, известной под названием «бей или беги». Если мозг чувствует угрозу или боится за свою жизнь, активизируется симпатическая нервная система (часть вегетативной нервной системы) и происходит выброс адреналина. Под воздействием гормонов, вырабатываемых гипофизом, активизируются и надпочечники, начиная производить кортизол; уверен, даже в двенадцать лет у меня был повышенный уровень кортизола. По сути, все процессы в организме, которые не нужны ему для борьбы за выживание, приостанавливаются. Пищеварение замедляется, кровеносные сосуды сужаются (за исключением тех, что питают крупные мышцы, – они, наоборот, расширяются), слух ослабевает, поле зрения сужается, пульс подскакивает, а во рту пересыхает, потому что подавляется функция слезной железы, отвечающей за слюноотделение.
Все это важно, когда ты и впрямь сражаешься за жизнь. Однако столь острая реакция на стресс задумывалась природой как временная мера защиты. Если же воздействие стресса затягивается, это приводит к ряду негативных физических и психологических последствий: возникают злость, депрессия, тревожность, боли в груди, головные боли, бессонница, ослабляется иммунная система.
Задолго до того, как люди широко заговорили о гормонах стресса, Рут учила меня управлять физиологической реакцией на стресс и внешнюю угрозу. Сейчас я умею замедлять дыхание и контролировать кровяное давление, а мой пульс даже в операционной неизменно остается ровным. Когда я под микроскопом оперирую самые уязвимые участки мозга, мои руки не утрачивают твердости, а мое тело остается расслабленным – и все благодаря тем урокам. К слову, если бы не Рут, я, может, и не стал бы нейрохирургом. Впрочем, умение расслабляться, каким бы важным оно ни было, – это лишь начало.
Рут потребовалось десять дней, чтобы научить меня полностью расслабляться. На одиннадцатый день я приехал в магазин, сел на стул, закрыл глаза и стал ждать, когда же мы с Рут займемся расслаблением. Но у нее были другие планы.
– Открой глаза, Джим. Настало время разобраться с голосами в твоей голове.
Первый прием Рут
Расслабление тела
1. Выделите время и найдите место для выполнения этого упражнения, чтобы вас никто не мог отвлечь.
2. Не начинайте, если вы напряжены, постоянно отвлекаетесь на что-то, незадолго до этого пили алкогольные напитки, принимали легкие наркотики или просто устали.
3. Перед началом упражнения посидите несколько минут в обычной расслабленной позе. Подумайте над тем, чего вы хотите добиться с помощью этого упражнения. Определите свои намерения.
4. Теперь закройте глаза.
5. Для начала трижды глубоко вдохните носом, медленно выдыхая воздух через рот. Повторяйте до тех пор, пока не привыкнете к такому ритму, чтобы потом не отвлекаться на дыхание.
6. Привыкнув к ритму дыхания, сосредоточьтесь на своей позе – представьте, что смотрите на себя со стороны.
7. Подумайте о пальцах ног и расслабьте их. Затем сосредоточьтесь на ступнях, расслабляя соответствующие мышцы. Продолжая глубоко вдыхать и медленно выдыхать, представьте, что они чуть ли не растекаются. Думайте только о пальцах ног и ступнях. В первое время вы будете часто отвлекаться или ловить себя на том, что думаете о чем-то другом. В подобных случаях просто начните сначала, снова расслабив мышцы пальцев ног и ступней.
8. Когда вам удастся расслабить пальцы ног и ступни, переключитесь на икры и бедра.
9. Теперь расслабьте мышцы живота и груди.
10. После этого подумайте о спине и расслабьте все ее мышцы вплоть до плеч и шеи.
11. Наконец расслабьте мышцы лица и верхней части головы.
12. По мере того как мышцы по всему телу начнут расслабляться, вы заметите, что вас охватывает спокойствие. Ощущение очень приятное. В этот момент нередко накатывает сонливость, а некоторые и вовсе засыпают. Это нормально. Вам может понадобиться несколько занятий, чтобы научиться сохранять ощущение физической расслабленности, не засыпая при этом. Наберитесь терпения. Не требуйте от себя слишком многого.
13. Теперь сосредоточьтесь на сердце и представьте, как расслабляется сердечная мышца. Дышите по-прежнему глубоко и размеренно. Обратите внимание на то, что ваш пульс замедляется по мере того, как расслабляется тело и замедляется дыхание.
14. Мысленно представьте свое тело, теперь уже полностью расслабленное, и ощутите, как это приятно – сидеть вот так и ровно дышать. Почувствуйте, как внутри вас разливается тепло. Многим к концу упражнения начинает казаться, будто они плывут по воздуху. Продолжайте медленно вдыхать и выдыхать воздух.
15. Целенаправленно запомните это ощущение расслабленности, покоя и тепла.
16. Теперь не спеша откройте глаза. Посидите несколько минут с открытыми глазами, ни о чем не думая.
Дыхание и расслабление – первые шаги к обузданию разума.
На сайте intothemagicshop.com можно найти аудиоверсию этого упражнения.[10]
3
Мысли о мыслях
Хороший волшебник подает публике знак, когда собирается перейти к следующему фокусу. Великий волшебник зачаровывает публику еще до того, как та успевает осознать, что он перешел к следующему фокусу.
Рут была великой волшебницей.
Я и не подозревал, что в моей голове звучат голоса, пока Рут не попросила меня заглушить их. Научиться физическому расслаблению оказалось сложно, особенно дома – в нашей крохотной квартирке, где непрестанно орал телевизор, а воздух, который я глубоко вдыхал, был сильно разбавлен табачным дымом, вечно висевшим в воздухе. Но если расслабить тело было непросто, то заглушить мысли казалось в принципе невозможным.
Вот уже десять дней я приходил в магазинчик к Рут, и по многим причинам мне здесь нравилось куда больше, чем дома. Я любил тишину и покой. После первых нескольких занятий Рут стала приносить с собой обед. Закончив урок, мы выходили из подсобки в магазин, где Рут доставала большой зеленый пластиковый контейнер с белой крышкой, внутри которого, как правило, лежали нарезанные фрукты, сыр и крекеры или же орехи. До того я любил только один вид орехов – пирожные «Орешки со сгущенкой», но твердо решил попробовать те, которыми меня угощала Рут, хотя некоторые из них выглядели очень странно. На десерт неизменно было мое любимое печенье с шоколадной крошкой. Если Нил не был занят, он обычно присоединялся к нам, рассказывал разные истории, показывал мне новый фокус или последнюю сделанную им колоду карт. Нил любил разговаривать с набитым ртом. Пускай со стороны наше временное трио наверняка смотрелось странно, эти люди быстро стали мне близки. Словно мы были семьей. Семьей, в которой мне не нужно было ни о чем заботиться. На два часа в день внимание Рут и Нила полностью принадлежало мне. Мы болтали и шутили обо всем подряд, в отличие от моего родного дома, где приходилось избегать определенных тем и в любую секунду могла выплеснуться застарелая злость или обида. Каждый свой рассказ Нил начинал с того, что надевал очки для чтения и, улыбнувшись, бросал на меня взгляд поверх них.
Как-то Нил рассказал историю, случившуюся, когда он служил в корейской демилитаризованной зоне. Вместе с товарищами он показывал фокусы в столовой, когда зашел командир части и приказал немедленно явиться на тридцать восьмую параллель, разделяющую Северную и Южную Корею. Нил и два его сослуживца прибыли на контрольно-пропускной пункт, однако военная полиция не разрешила им пройти: все трое лишь захватили с собой оружие, а переодеться после выступления не успели – так и явились в цилиндрах и длинных плащах. Не знаю, сколько правды в этой истории, да и во всех остальных, рассказанных Нилом, но они неизменно вызывали у нас смех – такой, когда, начав смеяться, ты уже не в силах остановиться. В эти моменты мне удавалось полностью расслабиться и заглушить голос в голове, о котором упоминала Рут. В свою очередь, Рут рассказывала о жизни в небольшом городке в Огайо, где все заботились друг о друге и проводили длинные летние деньки с друзьями и родными. Порой я воображал, как Нил берет меня в ученики и обучает самым секретным из своих фокусов. Я даже представлял, как мы с ним стоим на арене цирка в лучах прожекторов, а конферансье объявляет наши имена.
Забавно: мне, которому всю жизнь не хватало таких отношений, теперь отчаянно хотелось сохранить их. Я чувствовал, что между мной и Рут с Нилом особая, настоящая связь. В дальнейшем я еще не раз испытывал это чувство. Так, я мог случайно посмотреть в глаза незнакомцу, едущему вместе со мной в лифте, и по совершенно необъяснимой причине между нами возникала связь – не просто равнодушный обмен взглядами, а нечто куда более глубокое, нечто такое, из-за чего делалось очевидно: мы признаем друг в друге не просто случайных прохожих, а людей, которые следуют одним и тем же путем. Если подумать, подобное иначе как волшебством и не назовешь. Или я мог проходить по улице мимо бездомного, и, когда наши взгляды встречались, я словно видел собственное отражение и на миг – иногда очень длинный – ощущал всю боль, которую перенес в жизни, и одновременно сильнейшую эмпатию, а затем благодарность судьбе за все, что произошло в моей жизни. У каждого своя история, хотя теперь я знаю: в чем-то главном большинство наших историй похожи между собой. Подобная связь бывает очень сильной. Порой даже мимолетная встреча способна раз и навсегда изменить жизнь человека.
Очевидно, именно так обстояло дело и с Рут. Знакомство с ней изменило все, и траектория моей жизни отклонилась от предначертанной изначально. Рут не была сверхъестественным существом, пускай в двенадцать лет мне и хотелось верить в обратное. Она была обычным человеком, наделенным при этом сильнейшей эмпатией, развитой интуицией и способностью заботиться о других, не ожидая ничего взамен. Она подарила мне свое время. Она одарила меня своим вниманием. А еще она познакомила меня с магией, которой я пользуюсь по сей день. Иногда мне казалось, что наши занятия в лавке чудес – пустая трата времени и что я попросту не в состоянии освоить то, чему Рут пытается меня научить. В отдельные минуты я искренне считал, что она чуть ли не сумасшедшая. Сейчас же я понимаю, что она обучала меня старинным методикам, которые уже многие тысячи лет практикуют на Востоке. Современная наука признала существование нейропластичности как неотъемлемого свойства человеческого мозга. Сегодня я достоверно знаю, что человек может научиться лучше концентрировать внимание и не отвлекаться на бесконечный диалог, звучащий в голове и мешающий принимать четкие и эффективные решения. В наши дни все это хорошо изучено, однако в те времена, когда Рут занималась со мной, о подобном мало кто слышал.
Когда Рут заявила, что научит меня отключать голоса в голове, я поначалу не сообразил, что она имеет в виду, но все равно согласился.
– Расслабь плечи. Расслабь шею. Расслабь челюсть. Почувствуй, как расслабляются мышцы твоего лица, – сказала она; теперь я уже умел все это делать.
Рут, как обычно, помогала мне – от ее нежного голоса мое тело становилось таким легким, что я не удивился бы, если бы воспарил над стулом и повис в воздухе подобно игральной карте из волшебной колоды Нила.
– Теперь я хочу, чтобы ты очистил свой разум.
Что-то новенькое. Внезапно я почувствовал, как тело давит на стул всем своим весом. Что Рут имеет в виду? Каким образом я должен очистить разум? Мысли закружились у меня в голове, я открыл глаза и увидел неизменную улыбку Рут.
– Это еще один непростой трюк, – пояснила она.
– Понятно. И как это сделать?
– Что ж, все осложняется тем, что твой мозг обязательно начнет думать о своих же мыслях. Когда это произойдет, ты должен прекратить думать о своих мыслях, не думая об этом.
– Что?
– Знаешь, что такое рассказчик?
– Естественно. Это, например, вы, когда помогаете мне провернуть трюк с расслаблением.
Рут дважды хлопнула в ладоши и хихикнула.
– А как ты расслабляешься дома?
Я на секунду задумался:
– Точно так же, как и здесь.
– Но меня ведь нет рядом, чтобы подсказывать тебе. Кто тогда это делает?
– Вы, но только у меня в голове.
– Но меня в твоей голове нет. Так кто же говорит вместо меня?
По мне, так это именно ее голос, звучавший в моей голове, говорил, что надо сосредоточиться и расслабить каждую мышцу тела.
– Ваш голос.
– Но на самом деле это не я. Кто же это?
Я произнес наугад то, что, как мне казалось, она хотела услышать:
– Это я?
– Да, это ты говоришь сам с собой. А голос звучит как мой, потому что тебе этого хочется. Рассказчик, обитающий в твоей голове, – прекрасный пародист. Он может подражать голосу любого человека.
– Ясно.
– У каждого из нас в голове есть голос, который разговаривает с нами без остановки. С момента пробуждения утром и пока мы не заснем ночью. Он всегда здесь. Задумайся над этим. Он чем-то похож на диджеев с радио, которые объявляют следующую песню. Только он озвучивает плей-лист постоянно, не умолкая ни на секунду в течение дня.
Я задумался. Радио я слушал довольно часто и теперь представил, как популярный диджей рассказывает всю мою жизнь.
– Итак, этот диджей днями напролет рассказывает обо всем подряд. Ты настолько к нему привык, что, наверное, и не замечаешь радио, которое на полную громкость играет в твоей голове, никогда не выключаясь.
Она говорит правду? Я не был в этом уверен. Никогда ничего подобного не замечал. Я всегда о чем-то думал, но никогда прежде не думал о том, как именно я думаю.
– Твой внутренний диджей дает положительную или отрицательную оценку каждой секунде твоей жизни, и мозг реагирует на то, что говорит этот голос. Как будто тот на самом деле тебя знает. – Последнюю фразу Рут произнесла с особой интонацией, словно меня должно было поразить или оскорбить то, что я думаю о себе. Я пребывал в полном замешательстве. – Проблема в том, что эта реакция далеко не всегда оказывается оптимальной для тебя.
– Ну так это же я у себя в голове. Разве я себя не знаю?
– Нет. Ты и голос у тебя в голове не одно и то же. Ты – настоящий ты – это тот человек, который слушает диджея.
Мне стало любопытно, сколько, по мнению Рут, людей живет внутри меня. Может, она и слышит голоса у себя в голове, но в моей определенно нет никого, кроме меня, – и уж тем более там нет диджея, который зачитывает прогноз погоды или объявляет следующую песню.
Я всегда о чем-то думал, но никогда прежде не задумывался о том, как именно я это делаю.
– Я хочу, чтобы ты кое-что уяснил. Нельзя доверять голосу, звучащему в твоей голове, – тому, что постоянно с тобой разговаривает. Он чаще ошибается, чем бывает прав. К счастью, ты можешь научиться убавлять громкость этого «радио», а потом и вовсе отключать его. Тогда ты и поймешь, о чем я говорю.
– Думаю, можно попробовать, – решился я.
– А что думает об этом твой диджей? Что он говорит в эту самую секунду?
Я прислушался к своим мыслям.
– Он говорит, что я понятия не имею, о чем идет речь, и что из этого ничего не выйдет.
А еще диджей говорил, что вся эта затея глупая, но я не стал сообщать об этом Рут. Она улыбнулась.
– Хорошо. Видишь, ты только что подумал о своих мыслях. Это первая часть трюка.
Я кивнул, словно понял, что она хочет сказать.
– Мы с тобой потренируемся думать о собственных мыслях. Теперь закрой глаза и удели несколько минут тому, чтобы расслабить тело.
Я закрыл глаза и повторил все этапы упражнения – наверное, раз в сотый. Начав с пальцев ног и двигаясь к макушке, я постепенно расслабил все мышцы. Мне было приятно, словно я лежал в ванне, которая медленно наполнялась теплой водой.
– Теперь сосредоточься на своем дыхании, – произнесла Рут. – Вдох-выдох. Думай только о дыхании. Ни о чем другом, кроме него.
Я вдохнул носом и медленно выдохнул. Потом еще раз. После нескольких вдохов и выдохов у меня зачесалось лицо, и, подняв руку, чтобы его почесать, я нащупал на коже бугорок. Как же я надеялся, что это не прыщ! Мне нравилась одна девочка, чья семья недавно переехала в квартиру над нами. Ее звали Крис. У нее были темные длинные волосы, которые доходили ей почти до пояса. Я заговорил с ней в первый же день и после переживал, как бы она не подумала, что я придурок. Она выглядела милой и улыбалась, пока мы разговаривали. Захочет ли она дружить со мной? Я тут же вспомнил о своем кривом зубе и прикрыл его верхней губой. Нет, не захочет. О чем я только думал? Прыщи и кривой зуб, фу. Я вспомнил, как она посмотрела на меня, а потом отвернулась и ушла прочь. Я недостаточно хорош для нее.
– Не отвлекайся, думай только о дыхании. Если диджей снова примется болтать, перестань его слушать и сосредоточься на дыхании.
Мой разум разошелся, а я и не заметил этого. Я старательно начал думать о своем дыхании, но вдруг вспомнил, как дружил с одноклассником из благополучного района города. Его отец владел строительной фирмой, семья жила в огромном доме, а оба родителя ездили на одинаковых «Кадиллаках». В прошлом году он пригласил меня в гости, и во время ужина его мама спросила, где я живу и кем работает мой папа. Мне захотелось сползти под стол и провалиться под землю. У моего отца не было работы, и его не раз арестовывали за пьянство и нарушение общественного порядка. Я не мог рассказать об этом, да и она вряд ли рассчитывала услышать в ответ что-то подобное.
Ну вот, опять я это сделал – подумал о чем-то помимо дыхания! Задача оказалась тяжелой, и у меня ничего не получалось. Казалось, моей сосредоточенности хватает всего на пять вдохов-выдохов, а потом я принимаюсь думать о чем угодно другом. Я решил было считать вдохи и выдохи, но до меня тут же дошло, что так я тоже буду думать не только о самом дыхании. Нет, абсолютно невыполнимое задание. Неужели кто-то способен с ним справиться? Рут так умеет? Сколько вдохов-выдохов она может сделать, ни о чем не думая? Может, спросить ее? Рут тоже понадобилось много времени, чтобы этому научиться, или это я такой нерадивый ученик? И потом, какой в этом смысл?..
Я изо всех сил старался угомонить свои мысли, однако моему разуму никак не удавалось успокоиться и смирно сидеть вместе с телом. А поймет Рут, если я притворюсь, что у меня получилось?
– Открой глаза.
Я посмотрел на Рут. Ничего не вышло.
– Слишком сложно, – сказал я. – У меня не получится.
– У тебя может получиться все, что угодно, Джим.
– Но не это.
– Тебе просто нужна тренировка. Попробуй попридержать мысли на секунду. Затем – на несколько секунд. И так далее.
– У меня и правда ничего не выходит.
Несколько мгновений Рут смотрела на меня, ничего не говоря.
– Все поначалу говорят то же самое. Ты можешь добиться успеха в чем пожелаешь. Просто пока ты еще не знаешь об этом.
Внезапно я почувствовал всю ту боль, которую испытывал, когда мне казалось, что я недостаточно хорош, или что я чужак, или что я не могу себе что-то позволить. Я тут же ощутил жжение в глазах. Во время занятий с Рут меня иногда захлестывали подобные эмоции, и в такие мгновения мне хотелось одного – опустить голову и заплакать.
– Когда твой разум отвлекается от дыхания, это не плохо и не хорошо. Он просто делает то, что делает. Тебе нужно лишь обратить на это внимание, а затем направить его обратно к дыханию. Помочь разуму снова сосредоточиться на нем. Вот и все. Ты должен показать ему, кто тут главный. Все, о чем я тебя прошу, – обращай внимание каждый раз, когда начинаешь думать о чем-то. Чуть позже ты заметишь, что твой мозг больше не носится как угорелый.
– Я потренируюсь.
– Превосходно. Большего от тебя и не требуется. Тренироваться, тренироваться и еще раз тренироваться.
– А с вами было так же? – спросил я.
– Точно так же, – ответила она; мне сразу полегчало.
– Сначала нужно расслабить тело?
– Сначала расслабься, а затем успокой разум и усмири мысли. В конечном итоге все приемы, которые я тебе показываю, сольются вместе, и ты научишься одновременно расслабляться и успокаивать разум. Но пока делай все по очереди.
В тот день я твердо решил, что любой ценой научусь затыкать надоедливого диджея. Когда я пришел домой, было тихо: отец еще не вернулся, а мама лежала в кровати у себя в комнате. Я сел, сконцентрировался на том, чтобы выключить «радио», и принялся медленно дышать. Однако окружающая тишина словно добавляла громкости голосу, который я слышал. Я знал, что у отца запой и что в любую секунду он может вломиться в дом либо пьяный в стельку, либо с жуткого похмелья. Эта сцена будто стояла на повторе в моем жизненном плей-листе: она проигрывалась снова и снова, всегда одна и та же. Отец переступал порог, родители бурно ссорились, он винил маму во всех своих прошлых проблемах, а затем давал обещания на будущее, которые никогда не сдерживал. Снова и снова, одно и то же.
Когда мои родные замечали, что я сижу на стуле с закрытыми глазами, чаще всего они ничего не говорили по этому поводу. Никто не спрашивал, чем это я таким занимаюсь. Никто не спрашивал, о чем я думаю. И уж точно никто не спрашивал, что я чувствую. Я усердно отрабатывал магические приемы, которым учила меня Рут, но чем дольше отца не было, тем сильнее я переживал и тем упорнее в моем мозгу вертелась мысль о том, что произойдет, когда он наконец решит показаться дома. С чего начнется их спор? А вдруг мама опять примет слишком много таблеток? Я пытался не думать об этом, но тщетно. Кого придется вызывать на сей раз – полицию или «Скорую»? С кем придется разговаривать? Как я объясню тем, кто приедет, почему брат прячется под одеялом в нашей комнате? Заберут ли отца? Я старался думать исключительно о дыхании, но один мысленный сценарий бедствия сменялся другим – и каждый начинался с того, что отец перешагивает через порог. Нечто подобное бывает, когда знаешь, что приближается торнадо, но от страха застываешь на месте, не в силах убежать и спрятаться. Иногда я видел сны об этом. Настоящие кошмары. В них я открывал рот, чтобы окликнуть кого-то и предупредить, но не мог произнести ни звука.
Рут, видимо, понимала, как мне непросто, потому что несколько дней спустя решила попробовать новый подход.
– Есть другой способ, позволяющий остановить назойливые мысли.
Она принесла в подсобку свечу, зажгла ее и поставила на письменный стол, после чего попросила меня подвинуть стул, чтобы тот оказался прямо напротив свечи.
– Сосредоточься на свече. Точнее, на ее пламени.
В каком-то смысле мне было проще утихомирить разум с открытыми глазами. Переживания и тревоги наваливались на меня как раз тогда, когда я закрывал глаза и становилось темно. В темноте не на что отвлечься, и все мои страхи так и норовят вылезти наружу и поизводить меня. Когда нас выселят в очередной раз? Почему отец пьет? Маме когда-нибудь станет лучше? Когда у нас появятся деньги? Почему у меня не получается помочь своей семье? Что со мной не так? Глядя на пламя свечи, я думал, что в нем можно затеряться. Иногда я сосредотачивался на голубом свечении у основания огонька, а затем на оранжевом в середине, похожем на жевательные конфеты в форме кукурузных зерен, столь популярные на Хэллоуин. Иногда я фокусировался на белом кончике пламени. Мне казалось, что я почти могу проникнуть внутрь его. Было гораздо легче отключить диджея, когда я смотрел на пламя, которое лишь слегка колыхалось при каждом моем вздохе. Оно также напоминало мне о том, как однажды друзья моих родителей пригласили нас погостить в их домике в горах. Там был камин, и я частенько сидел перед ним. Тогда у отца была работа. И он довольно долго не напивался. Мои родители считались более добропорядочными, а мамино здоровье шло на поправку. Я сидел напротив пламени, рассматривал его языки и забывал обо всем. Я ощущал тепло. Мне было хорошо. Я чувствовал себя счастливым.
Я провел немало часов вместе с Рут, наблюдая за огоньком. И по сей день пламя свечи помогает мне успокоиться. Возвращаясь после того занятия, я подумал, что у нас дома нет свечей. Потом я вспомнил, как несколькими неделями ранее ходил с другом в католическую церковь, потому что у него заболела бабушка. Он бросил десятицентовую монету в коробку, стоявшую внутри, зажег свечу и прочитал молитву. Мне это показалось весьма необычным. По дороге домой я заглянул в церковь, взял две свечи и несколько спичек и бросил в коробку пятнадцать центов – столько было у меня в кармане. С тех пор каждую ночь я упорно смотрел на пламя, стараясь увеличить промежутки между мыслями.
Бессмысленно жалеть о своем прошлом и бесполезно переживать из-за будущего, ведь ни то ни другое совершенно нам неподвластно.
Став хирургом, я нередко слышал от пациентов, как их боль обостряется по ночам. Не то чтобы она действительно усиливалась – просто в это время не на что отвлечься. Разум затихает, и боль, которая никуда не исчезала в течение дня, воспринимается ярче. По той же самой причине наши глаза иногда распахиваются посреди ночи, и прямо в темноте на нас обрушиваются тревога о будущем и сожаления о прошлом. Рут научила меня контролировать разум, благодаря чему я перестал снова и снова испытывать приступы вины и стыда за давно минувшие события, а также страх из-за того, что может произойти в будущем, а ведь подобные мысли прежде часто звучали на моей внутренней радиостанции. Более того, Рут научила меня реагировать на плохие мысли не так эмоционально, как раньше. Она дала мне понять, сколь бессмысленно желать себе другого прошлого и сколь бесполезно переживать из-за будущего, ведь ни то ни другое мне совершенно не подвластно.
В общей сложности мы потратили три недели на то, чтобы я освоил три способа, позволяющих осознать свои мысли и успокоить разум: фокусировку на дыхании, созерцание пламени свечи и распевание мантр.
* * *
– Ты знаешь, что такое мантра, Джим?
Я покачал головой.
– Это своего рода песня или звук, который ты издаешь, чтобы сосредоточиться. Подобно трюкам со свечой и с дыханием, мантра тоже помогает обмануть разум.
Я взглянул на Рут и внезапно заметил на ней ожерелье со свистком и колокольчиком. Речь идет о них? В тот же миг она наклонилась ко мне, и колокольчик слегка звякнул. Я едва сдержал смех. Она посмотрела на него и засмеялась.
– Нет, я не это имела в виду.
– Так о каком звуке вы говорили?
Меня охватило предчувствие, что сейчас произойдет что-то весьма странное.
– Ну, когда как. Иногда люди произносят слово, имеющее для них большое значение, или фразу, наделенную магическим смыслом. Но это может быть что угодно. Слова не играют особой роли, главное – звучание.
– Так что же мне говорить? – спросил я.
– Решать тебе. Что бы ты ни выбрал, ты будешь повторять это снова и снова.
– Вслух?
– Нет, про себя.
Я не ошибся: все действительно очень странно. Я не знал, какие такие важные слова мне предстояло придумать. Единственными словами, которые я когда-либо мысленно повторял снова и снова, были ругательства, но, несомненно, Рут имела в виду вовсе не их.
– Итак, что же это будет? – Рут терпеливо ждала, пока я придумаю волшебные слова, но мне абсолютно ничего не шло в голову.
– Не знаю.
Я понимал, что слова играют важную роль в магии. «Абракадабра». «Сезам, откройся». Эти слова должны были подойти.
– Какое первое слово – или слова – тебе приходит на ум?
«Крис», – произнес я про себя. Это имя девочки из квартиры над нами. Я поискал в закромах разума более подходящее слово, но не смог ничего придумать. Внезапно у меня в голове вспыхнул образ дверной ручки. «Ручка». «Крис», «ручка». Я до сих пор не знаю, почему выбрал подобное сочетание слов и какой смысл вкладывал в них в тот момент.
Рут посмотрела на меня.
– Ну что, придумал?
– Да, – сказал я и тут же смутился. Я выбрал не те слова. Они будут звучать глупо, и с ними, наверное, ничего не выйдет.
– Теперь произнеси мантру про себя, только медленно, растягивая каждое слово.
«Кри-и-и-и-и-с… Ру-у-у-у-учка-а-а-а…» – сказал я мысленно.
Я повторил эти слова несколько раз подряд.
– Теперь попробуй мысленно спеть эти слова. Повторяй их раз за разом в течение пятнадцати минут.
Рут посмотрела на меня и, уверен, по моему ответному взгляду поняла: я думаю, что она выжила из ума.
– Сосредоточься на звучании каждого слова. Не думай ни о чем другом.
Рут оказалась права. Сложно думать о чем-то другом, когда распеваешь мантру. Я бесконечно повторял два «волшебных» слова, но мои мысли не задерживались ни на образе Крис, ни на дверной ручке. Даже если Крис забыла о моем существовании, или ее оттолкнул мой кривой зуб, или она заметила, что у меня прыщ, – все это было неважно. Важно было лишь то, что так я не слышал своего диджея. Он замолчал.
* * *
Я распевал мантру дома. Иногда часами напролет. Она удивительным образом успокаивала меня, и только сейчас я понимаю почему. Повторение. Стремление. Самый надежный способ изменить мозг. Научившись сочетать дыхательные упражнения с созерцанием пламени или неторопливым повторением мантры, я заметил, как все начало меняться.
Отец в конце концов вернулся домой. На этот раз его терзало похмелье и он во всем раскаивался. Мама вышла из спальни, и понеслось. Обычные пререкания, для разнообразия приправленные извещением о выселении, которое нам недавно доставили. Несколько часов я просидел в своей комнате, делая дыхательные упражнения и бормоча мантру себе под нос. А потом – сам не знаю почему – я зашел к родителям и сказал, что люблю их. Я осознал, что смотрю на них совершенно по-новому. Вернувшись к себе, я не почувствовал ни злости, ни печали. Я смирился с ситуацией. Пару минут спустя я заметил, что ничего не слышу – ни внутри головы, ни за ее пределами. В доме воцарилась тишина. Я заглянул в гостиную и увидел, что родители тихонечко сидят.
– Все будет хорошо, – сказал отец.
– Мы тоже тебя любим, – добавила мама.
В тот миг я не знал наверняка, действительно ли все будет хорошо. Но я знал, что они любят меня настолько, насколько могут. Да, это не совсем та любовь, которой я так долго от них добивался. Тем не менее тогда этого показалось достаточно.
* * *
Когда я впервые увидел человеческий мозг, тот плавал в стеклянной банке с формальдегидом. Серый и весь в бороздках – он скорее походил на огромный грецкий орех или полуторакилограммовый бифштекс, чем на суперкомпьютер, отвечающий за жизнедеятельность человека. Я смотрел на сморщенную массу, недоумевая, как эта студенистая смесь серого и белого вещества может быть источником человеческих мыслей, речи и памяти. Я выучил, какие участки мозга отвечают за речь, за вкус, за мелкую и крупную моторику, однако ни один преподаватель не смог подсказать – ни в учебниках, ни во время операций, – какую часть мозга надо разрезать, чтобы из него хлынула любовь. Нейрохирургия не располагает способом, который показал бы источник материнского стремления растить и защищать своего ребенка. В мозгу нет такого кусочка, который можно было бы взять на биопсию, чтобы отыскать скрытую в нем загадочную силу, побуждающую отца устроиться на две работы ради того, чтобы его дети, когда вырастут, добились в жизни большего, чем он сам. Не обнаружилось там и осязаемого центра, под влиянием которого один человек спешит на помощь другому или же незнакомцы объединяются в тяжелые времена.
Какой участок мозга заставил Рут поделиться со мной временем, вниманием и любовью?
Реально ли отделить разум от мозга? Как их различить? Я могу оперировать на мозге, но не могу оперировать разум, однако операция на мозге способна раз и навсегда изменить разум человека.
Ни один из подобных участков я не отыскал в мозге, плававшем в формальдегиде, и не разглядел в микроскоп во время операций. В студенческую пору я провел множество ночей, используя собственный мозг, чтобы думать о мозге, а затем (опять же с помощью разума) размышляя над тем, сколь иронично это занятие. Можно ли отделить разум от мозга? Как их различить? Я могу оперировать на мозге, но не могу оперировать разум, однако операция на мозге способна раз и навсегда изменить разум человека. Извечная проблема причинно-следственной связи – сродни старому, как мир, вопросу о том, что было раньше: курица или яйцо. В один прекрасный день я спросил об этом Рут.
– Джим, – ответила она, – когда ты голоден, то не все ли равно, что было раньше: курица или яйцо?
Временами я бывал очень голоден и с удовольствием слопал бы и курицу, и яйцо.
Рут умела разложить любой вопрос по полочкам и взглянуть на него под разными углами. День за днем она учила меня по-новому осмысливать мои же чувства и мысли. И эти вот мысли о мыслях, то есть способность мозга наблюдать за собственной работой со стороны, – одна из его величайших загадок.
До отъезда Рут осталось всего две недели. Я только-только осознал идею о том, что могу созерцать собственные мысли, а значит, они существуют отдельно от меня, как Рут поразила мое воображение очередным трюком.
– Джим, ты когда-нибудь видел, как фокусник распиливает ассистентку пополам?
Я кивнул:
– Конечно.
– Что ж, мы с тобой проделаем нечто похожее, но только с твоим сердцем. Мы разрежем его. Разделим прямо пополам.
Я, само собой, не понял, о чем идет речь, однако уже привык к неожиданным идеям Рут. Так что мне оставалось лишь поудобнее усесться, пристегнуться и насладиться поездкой.
Второй прием Рут
Обуздание разума
1. После того как тело полностью расслабится (см. «Первый прием Рут»), пора переходить к обузданию разума.
2. Сперва сосредоточьтесь на дыхании. Вас непременно будут отвлекать самые разные мысли, и это нормально. Каждый раз, когда заметите, что ваше внимание переключилось на что-нибудь другое, усилием воли вновь фокусируйтесь на дыхании. Некоторым, например, вернуть концентрацию внимания помогают мысли о том, как воздух наполняет легкие и выходит из них.
3. К другим методам, благодаря которым разум перестает бесцельно блуждать, относятся чтение мантры (это слово или фраза, которые повторяются снова и снова) и концентрация внимания на пламени свечи или каком-либо другом предмете. Учитель может дать мантру своему ученику, который больше никому не должен говорить о ней, однако в качестве мантры вы можете выбрать любое понравившееся слово. Попытайтесь понять, какой метод – распевание мантры или концентрация на пламени – подходит вам больше. Все люди разные.
4. Чтобы освоить этот трюк, придется потратить немало времени и усилий. Не унывайте, если поначалу что-то не будет получаться. Может пройти несколько недель, если не месяцев, прежде чем вы прочувствуете, насколько велики преимущества спокойного разума. Вы перестанете бурно реагировать на негативные или просто назойливые мысли. Состояние покоя, которого вы уже достигли с помощью расслабления тела, усилится, поскольку вы больше не будете отвлекаться на внутренний диалог и он перестанет вызывать у вас эмоциональную реакцию, которая отражается на всем вашем организме.
5. Выполняйте это упражнение 20–30 минут ежедневно.
В награду за обуздание разума нам дается ясность мысли.
На сайте intothemagicshop.com можно найти аудиоверсию этого упражнения.[11]
4
Превозмогая боль
Из дома я вышел раньше обычного, потому что ожидался один из самых жарких дней в истории Ланкастера: столбик термометра должен был подняться выше сорока. Небо было затянуто легкими облаками – скорее серыми, чем белыми. Нельзя сказать, чтобы на улице было солнечно или облачно: куда ни глянешь – все либо серое, либо бурое. Крутя педали, я чувствовал, как от земли поднимается жар, настолько горячий, что, казалось, он мог опалить волосы у меня на ногах. Приходилось держать руль то одной, то другой рукой: так сильно обжигал их раскаленный металл. Я попробовал ехать без рук и уже почти приноровился, как вдруг услышал крики со стороны поля, расположенного рядом с англиканской церковью.
Я узнал парня. Он учился на два класса старше и вместе со своим закадычным дружком частенько издевался надо мной и братом, несколько раз избивал нас и даже отвешивал пощечины. В послеобеденные часы, между тремя и пятью, они вдвоем терроризировали ланкастерскую детвору на протяжении всего учебного года. Летом у них, видимо, был более гибкий график: на часах еще не было и десяти утра, а один из них уже бил какого-то паренька, тогда как другой что-то орал и смеялся. Я не видел, над кем они измываются, потому что парень лежал на земле, скрючившись и обхватив голову руками, чтобы защитить ее от ударов. На секунду я подумал: «А не мой ли это брат?», – но тут же вспомнил, что он был дома, когда я уходил.
Не уверен, что именно побудило меня слезть с велосипеда и прикрикнуть на хулиганов. Я всегда защищал брата (эта привычка сохранилась у меня и после того, как мы выросли), но никогда не нарывался на драку – и уж точно не с этими двумя. Сперва они меня не услышали. Приближаясь к ним, я словно на себе чувствовал каждый удар, который они наносили своей жертве, и сердце мое бешено колотилось. Я глубоко вдохнул и снова крикнул:
– Оставьте его в покое!
Здоровяк, который до этого стоял наклонившись, выпрямился в полный рост. Он посмотрел на меня, раздраженно оскалился и еще раз пнул лежавшего на земле парня в живот. Меня аж передернуло, словно удар пришелся по моему собственному животу.
Если придется драться, я буду драться.
Трусливо убегать я не собирался.
– А ты нас заставь.
Их внимание переключилось на меня; тот, кого они избивали, перекатился на спину и попытался встать. Я вроде как видел этого паренька в школе. Я не помнил его имени, но знал, что он переехал в наш городок в прошлом году: его отец служил на авиабазе. Лицо паренька было в крови, а его очки валялись в грязи неподалеку. Оказалось, что он чуть ли не по пояс нам троим (мой рост был таким же, как у здоровяка и его приятеля, только каждый из них весил килограммов на пятнадцать больше). Поднявшись, он нетвердо поплелся в сторону школы. Я не мог винить его за желание поскорее убраться отсюда.
– Хочешь занять его место?
Те двое направились ко мне; во рту у меня пересохло, а в ушах зазвенело. Я попробовал сделать несколько глубоких вдохов, как учила Рут, но мне словно не хватало воздуха, чтобы наполнить легкие.
Дело запахло жареным.
– Что, строишь из себя героя? Долбаного героя, да?
Я ничего не ответил. Я попытался расслабить ноги и руки, как научили меня в лавке чудес. Я начал прыгать на носках, стараясь очистить свой разум. Если придется драться, я буду драться. Убегать я не собирался.
– Сейчас я надеру тебе задницу, а потом мы заберем твой велик.
Я по-прежнему ничего не говорил. Его дружок начал обходить меня сзади, но я в упор смотрел на того, кому так нравится мутузить более слабых. Из них двоих именно он был главарем. Он подошел настолько близко, что я смог разглядеть какую-то белую дрянь в уголке его рта. С каждой секундой становилось все жарче и жарче, его лицо было потным и грязным.
– Но я могу и отпустить тебя, если ты поцелуешь мне ноги.
Я вспомнил о Рут и Ниле. Наверное, они ждут, что я вот-вот приеду. Если я не покажусь вовремя, подумает ли Рут, что я решил пропустить один день? Найдут ли меня потом истекающим кровью? Побежал ли тот паренек за помощью? А этот здоровяк – он что, проснулся утром, позавтракал хлопьями с молоком и выбежал из дома лишь для того, чтобы бить всех вокруг, не удосужившись даже вытереть рот? Вот какие мысли носились в моей голове, пока я стоял и пялился на засохшую белую дрянь в уголке его рта, пытаясь представить, что это пламя свечи.
– Целуй мои ноги.
Я посмотрел ему прямо в глаза и заговорил впервые с тех пор, как крикнул, чтобы он перестал бить того паренька.
– Не буду.
Он сделал выпад и схватил меня за футболку.
– Целуй мои ноги, – произнес он угрожающе.
Он ухмыльнулся, как человек, наслаждающийся властью над другими. Он вплотную приблизил свое лицо к моему, и я почувствовал его дыхание. На долю секунды я закрыл глаза, и в эту самую секунду что-то изменилось.
Я снова взглянул ему в глаза. Я смотрел на него так, как смотрят, когда хотят что-то или кого-то понять.
– Ты можешь делать что угодно, но я не стану целовать твои ноги.
Он засмеялся и бросил взгляд на своего дружка, после чего удивленно повел бровью и опять уставился на меня. Я смотрел на него не моргая. Он поднял кулак и занес над своим ухом. Я не дрогнул. Я по-прежнему не отводил взгляда от его глаз. В то мгновение мне было наплевать, что он крупнее меня или что на его кулаке кровь другого человека. Я не собирался отступать. Я не собирался позволять ему запугивать меня. И уж точно я не собирался целовать ему – или кому бы то ни было другому – ноги. Никогда в жизни.
Когда наши взгляды на секунду пересеклись, я его увидел, и он это понял. Я увидел его собственные боль и страх. Боль и страх, которые он пытался скрыть, издеваясь над остальными.
Он отвел глаза, посмотрел на своего дружка, а потом снова на меня.
– Пустая трата времени.
Он отпустил мою футболку и слегка толкнул меня назад, из-за чего я оступился, но удержался на ногах. Долю секунды он стоял, не глядя на меня, а потом развернулся и двинулся прочь.
– Ну и жарища. Пойдем отсюда.
Его дружок толкнул меня в спину, но скорее для показухи. Очевидно, он не понял, что произошло. Он догнал здоровяка и начал что-то говорить ему. Наверняка выяснял, почему тот не избил меня. Но заводила лишь рявкнул:
– Заткнись!
Ни один из них больше не обернулся в мою сторону.
Я сделал еще несколько глубоких вдохов и выдохов, наблюдая за тем, как они уходят, и только после этого повернулся к велосипеду. Я тоже не совсем понимал, что произошло и почему я так поступил, но на душе у меня было легко. Внезапно я вспомнил, что опаздываю и что Рут меня ждет. Я надеялся, что она не думает, будто я решил пропустить занятие. Запрыгнув на велик, я как угорелый понесся к лавке чудес.
* * *
Я ворвался в дверь, готовый во всех подробностях рассказать Рут и Нилу о том, что случилось со мной по дороге. Я постоял и за себя, и за мальчика, который не мог защититься сам. Наверное, впервые в жизни я чувствовал себя героем. Рут обязательно простит меня за опоздание, когда услышит, что я совершил.
– Рут, – окрикнул я ее.
Мне показалось странным, что за прилавком никого не было.
– Рут! Нил! Я пришел.
Тишина. Я двинулся к подсобке и уже тут услышал голоса: Нил и Рут о чем-то спорили. При мне они никогда не ссорились.
– Но он всего лишь мальчик.
– Он запомнит это на всю оставшуюся жизнь. Ты обязан все исправить.
– Слишком поздно. Что сделано, то сделано. Я все объясню ему, когда он подрастет.
– Все можно и нужно исправить. – Рут явно злилась.
Никогда раньше я не видел ее такой, поэтому забеспокоился. Я что-то сделал не так? Неужели они злились из-за моего опоздания? Бессмыслица какая-то. Что плохого Нил сделал мне? Что он собирается объяснить, когда я подрасту?
– Нил, все совершают ошибки. С тобой я уж точно наделала их немало. Но заверяю тебя: еще не поздно все исправить. Ты пожалеешь, если не сделаешь этого. Поверь мне.
Голоса затихли. Мне не хотелось, чтобы Рут и Нил обнаружили, что я подслушал их разговор. Я вернулся ко входу в магазин, снова открыл дверь и позвал их по именам. Может, так они ни о чем не догадаются?
– Вы здесь? – крикнул я. – Рут, я пришел.
Рут вышла из подсобки. Ее глаза были красными, как у моей мамы, и я сразу понял, что она плакала.
– Джим, ты опоздал.
– Простите. Случилась небольшая неприятность по дороге сюда.
Рут осмотрела меня с ног до головы.
– Это кровь у тебя на футболке?
– Да. Но не моя. Не беспокойтесь.
Рут рассмеялась:
– Вот теперь я точно начала беспокоиться. Ладно, пойдем.
Нил поздоровался сквозь зубы и даже не взглянул на меня. Я ломал голову над тем, что же такого натворил. Должно быть, что-то плохое. Похоже, теперь он меня ненавидит.
В подсобке я уселся на стул, под руководством Рут проделал упражнение на релаксацию, после чего начал было распевать мантру, но бесконечно проигрывал в голове подслушанный разговор. Какую ошибку Нил совершил со мной? Наверняка что-то ужасное, иначе Рут не плакала бы. Неизвестность была невыносимой, из-за нее у меня никак не получалось обуздать мысли.
– Что случилось? Что я натворил? Почему Нил злится на меня? – Я выпалил все три вопроса зажмурившись, а затем открыл глаза и увидел, что Рут озадаченно смотрит на меня.
– С чего ты взял, будто что-то натворил? – спросила она.
– Я слышал, как вы с Нилом спорили из-за меня. Я слышал через дверь. Он меня ненавидит.
Некоторое время Рут смотрела на меня, а потом кивнула.
– И ты все это слышал?
– Да, – ответил я жалким тоном. Я знал, что все это – Нил и Рут – слишком хорошо, чтобы быть правдой, и был уверен, что этот день в лавке чудес станет для меня последним.
– Правда? И что именно Нил сказал о тебе?
– Он сказал…
Я задумался, но не смог вспомнить, что же Нил сказал обо мне.
– Ну? – Рут ждала моего ответа.
– Он сказал что-то вроде… что-то вроде того, что ошибся и сделал что-то не так.
– И ты слышал свое имя?
– Нет, вообще-то нет. – Никто из них не произнес моего имени, но я был уверен, что речь шла обо мне. Я почувствовал себя еще более жалким. Неужели Рут соврет, заявив, что они спорили не обо мне?
– Джим, – начала она ласково, – мы говорили не о тебе. Мы говорили о моем внуке.
– Вашем внуке?
– Да, у Нила есть сын. Это запутанная и грустная история… Я так по нему скучаю!
– А сколько ему?
– Он примерно твоего возраста.
– И где он сейчас?
– Со своей мамой. Но это неважно. Важно то, почему ты подумал, будто мы ссоримся из-за тебя. Почему ты решил, будто Нил тебя ненавидит.
Я и сам толком не знал. Просто решил, что они говорят обо мне, вот и все.
– Джим, у каждого в жизни возникают ситуации, причиняющие боль. Ситуация, в которой оказались мои сын и внук, причиняет боль моему сердцу. Как и любая рана. Теперь скажи, что нужно делать, если разобьешь колено? Можно уделить ему немного внимания: промыть рану, наложить повязку, следить, чтобы колено заживало. А можно не обращать на рану внимания, притвориться, что ее нет, что ничего не болит и не жжет, – просто надеть штаны в надежде, что все пройдет само собой. Разве так правильно?
– Нет.
В очередной раз я не мог уловить, к чему она клонит.
– Точно так же обстоит дело с сердечными ранами. Им нужно уделять внимание, чтобы они нормально зажили, иначе они будут и дальше причинять боль. Причем порой еще очень долго. Мы все иногда испытываем боль. По-другому не бывает. Но вот что удивительно: эта боль способствует достижению одной важной цели. Когда в сердце появляется рана, оно раскрывается. Преодолевая боль, мы растем. Каждая сложная ситуация, с которой мы сталкиваемся, помогает нам совершенствоваться. Вот почему нужно радоваться любой трудности, встретившейся на жизненном пути. Мне жаль людей, в чьей жизни нет проблем. Они лишены дара. Они лишены волшебства.
Я кивнул. Немалую часть жизни я потратил на сравнение себя с приятелями, у которых, как мне казалось, есть все. Им не приходится стоять в очереди в продуктовом, а потом сгорать от стыда под взглядом кассира, которому мама протянула продовольственный талон; или дожидаться своей очереди в благотворительной организации, чтобы получить горсть сухого молока, пачку сливочного масла и кусок безвкусного белого сыра. Их родители не ссорятся, не напиваются и не злоупотребляют таблетками. Эти люди не ложатся спать с мыслью о том, что виноваты во всех бедах. У них есть машины, и деньги, и подружки, и красивые дома. И Рут хочет сказать, что жалеет их?
– Джим, следующий секрет, которому я тебя научу, – умение раскрывать свое сердце. Некоторым этот трюк дается сложно. Но тебе будет проще.
– Почему?
– Потому что жизнь уже начала раскрывать твое сердце. Тебе не все равно. Тебе не наплевать на свою семью. На брата, на маму и даже на отца. Тебе не было все равно, когда ты подумал, что Нил злится на тебя. Не просто так ты приходишь сюда каждый день. Я не сомневаюсь в твоей способности заботиться о других, а без этого сердце не раскрыть.
Мне вспомнился паренек, которого избивали сегодня утром. Я его и не знал толком, но не смог проехать мимо. Мне было не все равно, и я остановил велосипед. А все потому, что я мог оказаться (и бывал не раз) на месте этого паренька. Мне было не все равно, потому что я миллион раз переживал боль и унижение, а это неприятно. Чертовски неприятно.
Мы сами решаем, какое отношение к себе будем считать позволительным. С чем ты готов смириться? А с чем нет? Приходится выбирать, приходится отстаивать свои интересы.
– Следующий шаг на пути к тому, чтобы раскрыть свое сердце, – научиться заботиться о себе. И тебе придется хорошенько потренироваться.
Я и так заботился о себе. Что тут сложного?
– Ты ведь неспроста решил, что мы говорим о тебе, Джим. Ты многое домыслил, чтобы от слов, сказанных Нилом, прийти к выводу, будто он тебя ненавидит.
– Я просто неправильно понял.
– Да. – Рут засмеялась. – Мы все неправильно понимаем. Друг друга. Себя. Разные ситуации. Это очень полезный урок: не все на свете касается нас. Полагаю, мне и самой не помешает усвоить этот урок, чтобы разрешить проблему с внуком.
Я кивнул в знак того, что понимаю.
– Каждый из нас сам выбирает, что считать приемлемым в своей жизни. Пока мы еще маленькие, у нас нет выбора. Мы рождаемся в определенной семье и при определенных обстоятельствах и ни то ни другое не можем контролировать. Но чем старше мы становимся, тем чаще нам приходится выбирать. Сознательно или бессознательно, мы решаем, какое отношение к себе будем считать позволительным. С чем ты готов смириться? А с чем нет? Приходится выбирать, приходится отстаивать свои интересы. Никто другой не сделает этого за тебя.
* * *
Мне так и не представился случай рассказать Рут о драке, свидетелем которой я стал, и я больше не слышал, чтобы Рут ссорилась с Нилом. Всю следующую неделю она учила меня раскрывать сердце. Как она объяснила, диалог, который звучит у нас в голове, чаще всего носит негативный, осуждающий характер. Под его влиянием мы нередко идем против собственных интересов. Он заставляет снова и снова переживать те или иные события либо о чем-то глубоко сожалеть, желая, чтобы все было по-другому, причем настолько интенсивно, что большую часть времени мы мысленно пребываем не здесь и сейчас, а где-то в другом месте.
Тем утром занятие началось с того, что Рут попросила меня сказать самому себе что-нибудь приятное. Как странно. Снова и снова я повторял: «Я хороший, это не моя вина, я хороший человек». Складывалось такое впечатление, будто я сам стал диджеем, но таким, который говорит только приятные и подбадривающие фразы. Когда же я ловил себя на том, что слушаю другого диджея, сразу принимался мысленно произносить собственную жизнеутверждающую мантру.
«Я достойный человек. Меня любят. Обо мне заботятся. Я забочусь об окружающих. Я выбираю для себя только хорошее. Я выбираю только хорошее для других. Я люблю себя. Я люблю окружающих. Я раскрываю свое сердце. Мое сердце открыто».
Рут велела мне записать эти десять утверждений и повторять их каждое утро, каждый вечер, да и вообще каждый раз, как я о них вспомню, особенно после того, как выполню упражнение на релаксацию и обуздаю мысли. Все фразы звучали банально, но я все равно сделал, как Рут сказала, и был благодарен за то, что она не попросила произносить их вслух.
В качестве следующего задания Рут попросила меня с любовью подумать о себе, о своей семье, о своих друзьях и даже о тех, кто мне не нравится или не заслуживает доброго отношения. Идея о том, чтобы желать добра людям, которые мне несимпатичны, смутила меня, и Рут это заметила. С глубокой нежностью она посмотрела на меня.
– Джим, зачастую тем, кто причиняет людям боль, больнее всего.
Это оказалось нелегко. Было сложно думать о здоровяке, избивавшем меня, так, словно я на него не злюсь. Я по-прежнему злился и ненавидел его, как и остальных людей, которые плохо со мной обращались и причиняли мне боль. Но я продолжал тренироваться. Через некоторое время я обнаружил, что желать им добра гораздо проще, если представить, что им больно, что их избили и они плачут от боли. Другими словами, если вообразить, что они оказались на моем месте. Еще проще стало после того, как я осознал, что обычно злюсь на кого-то, когда сам испытываю душевную боль. Когда из-за чего-то злюсь на самого себя. Раньше я этого не понимал. Фраза «Зачастую тем, кто причиняет людям боль, больнее всего» постоянно всплывала в моей памяти. А ведь Рут права. В этом и заключается смысл. Если залечить собственные раны, то они прекращают болеть и ты перестаешь причинять боль окружающим. Ух ты! Неужели общение с Рут помогло залечить мои раны?
Неделей раньше Рут сообщила, что на прощание поделится со мной секретом того, как получить все, чего захочется. Я готов был приступить хоть сейчас! Меня слегка утомили разговоры о сердце. Мне становилось больно, когда я думал о нем чересчур долго. Всплывало слишком много неприятных мыслей и застарелых воспоминаний, которые я пытался похоронить, чтобы избавиться от страданий. Вместе с тем я заметил, что пускай подобные мысли и доставляли настоящую боль, она с каждым разом становилась все менее острой и уже не казалась такой мучительной. И наконец мои эмоциональные реакции, связанные с воспоминаниями о том или ином событии, кардинально изменились: боль и страдания больше не захлестывали меня. Я больше не винил себя во всем случившемся. Я принял свое прошлое. Мой диджей никуда не исчез, но я перестал обращать на него внимание или же громкость, с которой он вещал, значительно снизилась.
Рут распиливала мое сердце пополам – и пусть временами мне было больно, одновременно я испытывал облегчение.
* * *
У всех людей на свете есть кое-что общее: самый первый звук, который слышит каждый из нас, – это сердцебиение матери. Этот монотонный ритм – первая наша связь с внешним миром. И осуществляется она не посредством разума, а с помощью сердца. Именно сердце дарит нам утешение в тяжелые времена. Именно оно объединяет нас – и разбивается, когда мы расстаемся. Сердце наделено собственной магией, которая называется любовью.
Когда Ричард Дэвидсон из Висконсинского университета начал изучать чувство сострадания, он обратился за помощью к тибетским монахам, давно практиковавшим медитацию. Испытуемым сказали, что на них наденут специальные шапки со множеством электродов, чтобы снять электроэнцефалограмму[12], которая должна была измерить их чувство сострадания. Услышав это, они дружно засмеялись. Исследователи подумали, что причина в шапке, которая выглядела весьма причудливо: электроды и присоединенные к ним провода делали ее похожей на экстравагантный парик. Но один из монахов объяснил истинную причину веселья:
– Всем известно, что сострадание рождается не в мозге, а в сердце.
Сердце наделено собственной магией, которая называется любовью.
Исследования демонстрируют, что сердце является мыслительным органом. Оно не просто контролируется мозгом, а способно воздействовать на сам мозг, на наши эмоции и мышление, на принимаемые нами решения. Сердце не ждет покорно инструкций от мозга, а думает самостоятельно и посылает сигналы всему остальному организму. Блуждающий нерв, начинающийся от ствола головного мозга и сильно разветвляющийся в сердце и других внутренних органах, является частью вегетативной нервной системы (ВНС).
Закономерность изменения пульса, известная как вариабельность сердечного ритма (ВСР), служит отражением нашего внутреннего эмоционального состояния и определяется вегетативной нервной системой. В моменты эмоционального напряжения и страха тонус блуждающего нерва снижается и наиболее активно начинает проявлять себя часть ВНС под названием симпатическая нервная система (СНС).
СНС – самая примитивная часть человеческой нервной системы, предназначенная для реагирования на угрозу или чувство страха путем повышения кровяного давления и увеличения частоты сердечного ритма, а также снижения вариативности сердечного ритма.
Если же человек спокоен, тонус блуждающего нерва, напротив, повышается и активизируется парасимпатическая нервная система (ПСНС). Она стимулирует реакцию «отдыхай и переваривай», тогда как СНС отвечает за реакцию «бей или беги». Измеряя вариабельность сердечного ритма, исследователи анализируют реакцию сердца и нервной системы на стресс и различные эмоции. Любовь и сострадание связаны с повышением ВСР, а тревога, злость или недовольство снижают этот показатель: он становится более ровным и регулярным. Многих людей это сбивает с толку: кажется логичным, что при стрессе и ускоренном пульсе ВСР тоже должна становиться более хаотичной, нерегулярной и непостоянной. И наоборот, стабильность ВСР должна быть максимальной, когда мы абсолютно расслаблены и спокойны. Тем не менее ВСР обманывает наши ожидания.
Любопытно, что одна из самых распространенных причин внезапной смерти – низкая вариативность сердечного ритма, ставшая результатом хронического возбуждения в ответ на внешнюю угрозу и снижения тонуса блуждающего нерва. Стресс, тревога, постоянный страх, негативное мышление – все они заставляют кровь вливаться в сердце с дополнительным усилием. Такая реакция организма подобна крику «Пожар!» в битком набитом театре. В конечном счете кого-нибудь неминуемо растопчут в давке.
Рут помогала сформировать новые связи между нейронами моего мозга. Как я уже упоминал, именно таким было мое первое знакомство с нейропластичностью, произошедшее задолго до того, как этот термин стал общеупотребительным. Хотя американский психолог Уильям Джеймс высказал эту теорию более ста двадцати лет назад, ученые признали существование нейропластичности лишь ближе к концу XX века. Кроме того, Рут учила меня контролировать тонус блуждающего нерва и тем самым влиять на эмоциональное состояние, сердечный ритм и кровяное давление. Она лишь интуитивно понимала, как действуют ее трюки, и не имела ни малейшего представления о физиологических процессах, которые стоят за всем этим волшебством, но, несмотря на это, помогла мне стать более внимательным, сосредоточенным и спокойным, а также укрепить иммунную систему, понизить уровень стресса и даже давление. Однажды мама спросила, не принимаю ли я наркотики, хотя я ни разу ничего подобного не пробовал. Алкоголь и наркотики пугали меня. А вот мама не раз пыталась покончить с собой при помощи таблеток. Она сказала, что я выгляжу не раздраженным или нервным, а куда спокойнее и счастливее, чем обычно. Рут научила меня лучше контролировать эмоции, усилила мое чувство сострадания и социальную вовлеченность, сделала меня более оптимистичным. Она изменила мое восприятие самого себя и мира в целом.
А это изменило абсолютно все.
* * *
Самые искусные фокусники умеют контролировать внимание зрителей, манипулировать их воспоминаниями и влиять на принимаемые ими решения, причем делают это так, что публика ни о чем не догадывается. Наряду с умениями расслаблять тело и усмирять разум в лавке чудес я приобрел способность контролировать свое внимание. Рут обучила меня величайшему фокусу всех времен и народов – иллюзии, превосходящей даже сложнейшие трюки Гудини, – демонстрировать который мне к тому же предстояло перед крайне скептически настроенной аудиторией, славящейся своими критическими замечаниями: перед моим собственным разумом.
Размышляя над своими мыслями, я учился отделять себя от них. Во всяком случае, так сказала Рут. В то время я не был уверен, что понимаю все правильно. К тому же после знакомства с Рут и ее волшебством я не заметил особых изменений в своей жизни. Я по-прежнему жил в крохотной квартирке в той части города, где по доброй воле никто селиться не станет. Я по-прежнему был бедным. У меня было мало друзей, а развлечений и того меньше. Теперь я знал, что родители любят меня, но жизнь моя оставалась неблагоустроенной. Я верил, что у того, кто родился богатым, все на мази, а тот, кто родился бедным, сродни простофиле, которого гипнотизер вызвал на сцену и ввел в транс, внушив, что он птица. Сколько бы бедолага ни махал «крыльями», ему не суждено взлететь по-настоящему. Все, на что он способен, – смешить людей. Я трудился над тем, чтобы раскрыть сердце. Я день-деньской зачитывал десять позитивных утверждений. Но я так и оставался ребенком из бедной семьи, которому часто не хватало еды и любви.
Я прекрасно знал, кем являюсь и какое будущее меня ждет. И я пока что не был готов воспринимать боль как дар небес. Но я был готов к тому, чтобы Рут научила меня последнему трюку. Она занималась со мной каждый день вот уже пять недель и всего через неделю собиралась вернуться в Огайо.
– Джим, – начала Рут, – я понимаю, тебе кажется, будто трюки, которым ты научился, ничего не изменили. Но это не так. Изменили. И гораздо сильнее, чем ты можешь сейчас представить.
Я кивнул и попытался ответить, что многое уже изменилось, но Рут не дала мне вставить ни слова.
Я верил, что у того, кто родился богатым, все на мази, а тот, кто родился бедным, сродни простофиле. Сколько бы он ни махал «крыльями», ему не суждено взлететь по-настоящему.
– У нас с тобой не так уж много времени до моего отъезда. В оставшиеся дни я хотела бы научить тебя могущественнейшему из известных мне трюков. Только ты должен очень внимательно слушать все, что я тебе говорю. Все без исключения. Почему это важно? Потому что в отличие от остальных трюков, на которые мы с тобой потратили столько времени, с помощью последнего фокуса ты сможешь заполучить все, чего, как тебе кажется, ты желаешь. К сожалению, в нем кроется и опасность, ведь то, чего ты, как тебе кажется, хочешь, далеко не всегда будет полезно самому тебе и окружающим. Ты должен раскрыть свое сердце и узнать, чего хочешь на самом деле, прежде чем использовать магию. Если же ты не будешь уверен, чего хочешь в действительности, и заполучишь то, чего, как тебе кажется, ты хочешь, в конечном итоге у тебя появится то, что тебе не нужно.
«Что? Можно еще раз, только помедленнее?»
Впрочем, я не особенно вникал в смысл того, что говорила Рут. Я слышал лишь одно: «Ты заполучишь все, что хочешь».
Наконец-то! Я верил, что этот трюк изменит мою жизнь, как и обещала Рут. Я принялся уговаривать ее как можно быстрее приступить к учебе. Я уверял, что мое сердце раскрылось дальше некуда и что можно начинать немедленно. Но в ответ на мои просьбы она лишь качала головой.
– Джим, – предупредила она, – нельзя пропускать шаг с раскрытием сердца. Это самый важный этап. Верь мне. Пообещай, что всегда будешь выполнять его, прежде чем приступишь к последнему этапу. Я знаю, ты воспринимаешь все это как фокусы. И в определенном смысле ты прав. Но тебе следует помнить: в этих фокусах заключена великая сила. Если ты не воспримешь мои слова всерьез, то в будущем поплатишься за это. Лучше усвоить все здесь и сейчас, чем учиться позже на собственном горьком опыте.
– Обещаю.
Я пообещал бы Рут что угодно, только бы она поделилась со мной последним трюком. Открытое сердце, закрытое сердце – все это не имело особого значения. Я и так точно знал, чего хочу.
Абсолютно точно.
Жаль, что я не слушал Рут внимательнее. Жаль, что в свои двенадцать я не научился идти с широко открытым сердцем – навстречу людям и миру. Каких болезненных переживаний мне удалось бы избежать? Как изменились бы уроки, что преподнесла мне жизнь? Какие отношения из тех, что в итоге не сложились, могли все-таки сложиться? Стал бы я более хорошим мужем? Более хорошим отцом? Более хорошим врачом? Действовал бы я в молодости настойчивее? Как изменились бы принятые мною решения? Сложно сказать. Полагаю, мы учимся тому, чему нам суждено научиться, и некоторым из нас судьбой предначертано учиться на собственных ошибках. Рут изо всех сил старалась мне помочь. Она учила меня быть самодостаточным и не позволять окружающим определять, чего я стою или на что способен. Она пыталась уберечь меня от вреда, который я мог нанести самому себе. Но я был юн, я был голоден. Показав мне, как тренировать разум, Рут открыла передо мной целый мир, а я набросился на него, словно на врага. Тогда я никак не мог знать того, что знаю сейчас, иначе я действительно первым делом распахнул бы сердце. Наш разум обладает удивительной силой, но, чтобы он помог добиться того, чего нам действительно хочется, сначала необходимо раскрыть сердце.
Разум обладает удивительной силой, но, чтобы он помог добиться того, о чем мы мечтаем, для начала необходимо раскрыть сердце.
Боль может быть даром для человека, который чему-то учится с ее помощью. Однако если без конца причинять боль и страдания, причем не только себе, но и окружающим, это будет несправедливо по отношению к тем, кто идет вместе с тобой по жизни, и отнюдь не поможет им совершенствоваться. Рут научила меня могучему волшебству, и я мог бы уберечь себя и многих других от лишних страданий, если бы уделил чуть больше внимания ее словам.
Впрочем, я был ребенком – еще даже не подростком – и лишь начинал учиться внимательности.
Третий прием Рут
Раскрытие сердца
1. Полностью расслабьтесь (см. «Первый прием Рут»).
2. Расслабившись, сосредоточьтесь на дыхании и постарайтесь избавиться ото всех мыслей.
3. При появлении любой мысли целенаправленно сконцентрируйте внимание на дыхании.
4. Продолжая глубоко и медленно дышать, полностью очистите разум.
5. Теперь подумайте о человеке, который беззаветно вас любил. Под «беззаветной» понимается вовсе не идеальная любовь, лишенная боли и страданий. Речь идет о том, что кто-то любит вас, несмотря ни на что и ничего не ожидая взамен. Если вы не можете припомнить никого подобного, подумайте о человеке, которого сами беззаветно любили.
6. Ощутите то тепло и чувство удовлетворения, которые дарит беззаветная любовь. Дышите ровно и глубоко. Прочувствуйте, каково это, когда о тебе заботятся и тебя принимают вопреки всем недостаткам.
7. Подумайте о человеке, который вам дорог, и осознанно перенаправьте эту любовь на него. Помните, что вы делитесь с ним тем даром, которым кто-то уже поделился с вами, – даром, вселяющим чувство защищенности и покоя.
8. Снова сосредоточьтесь на том, что вы чувствовали, когда кто-то беззаветно любил вас и принимал таким, какой вы есть.
9. Еще раз поразмышляйте над тем, каково это, когда о тебе заботятся, когда тебя оберегают и любят, несмотря на все твои недостатки, после чего подумайте о знакомом, к которому испытываете нейтральные чувства. Теперь осознанно направьте ту же самую беззаветную любовь и на него. От души пожелайте ему счастливой жизни, чтобы в ней было как можно меньше боли и страданий. Представьте, какое будущее ждет этого человека. Представьте его счастливым. Окунитесь в это теплое чувство с головой.
10. Припомните человека, с которым у вас были непростые отношения либо к которому вы испытываете антипатию. Осознайте, что зачастую наши действия служат проявлением душевной боли. Представьте этого человека таким, каким видите себя, – несовершенным созданием, которому временами приходится и страдать, и ошибаться. Снова подумайте о человеке, который подарил вам беззаветную любовь. Задумайтесь над тем, как она повлияла на вас и вашу жизнь. Теперь поделитесь этой любовью с человеком, который вызывает у вас негативные эмоции.
11. Представьте каждого, кого встречаете на жизненном пути, несовершенным существом (таким же, как и вы сами), которое то и дело совершает ошибки, принимает неправильные решения, а порой приносит окружающим боль. Мысленно окутайте всех любовью, теплом, примите их такими, какие они есть. И неважно, как они на это реагируют.
Важно то, что вы раскрыли свое сердце.
Открытое сердце соединяется с другими сердцами, и это меняет все.
На сайте intothemagicshop.com можно найти аудиоверсию этого упражнения.[13]
5
Три желания
Лето заканчивалось, и Рут пообещала научить меня величайшему, самому эффектному и самому секретному фокусу на свете, который должен был изменить мою жизнь. Я не знал, в чем он будет заключаться, но уже представлял, как стану величайшим волшебником, которого видела сцена. У большинства фокусников из шарфов вылетают голуби, из цилиндра выпрыгивает кролик и, словно из воздуха, в руке возникает веер игральных карт. А искуснейшие иллюзионисты способны и сами появляться из ниоткуда прямо посреди сцены. В начале лета я ни на что не надеялся, тем более на чудо. Но подобно джинну из бутылки, исполняющему три желания, появилась Рут, и вот-вот она расскажет мне, как получить все, чего я захочу.
Через несколько дней Рут планировала уехать, и мне казалось, что шесть недель одновременно и длились целую вечность, и пронеслись в мгновение ока. Я считал, что этого времени должно хватить для того, чтобы научиться четырем фокусам, но Рут сказала, что у многих уходят годы на то, чтобы овладеть подобной магией, и что мне придется регулярно тренироваться и совершенствоваться. Я приходил в лавку чудес так часто, как мог, и Рут отрабатывала со мной каждый трюк до тех пор, пока я не осваивал его полностью. Лишь после этого она соглашалась перейти к следующему.
Я старался не думать о том, чем займусь, когда она уедет, и как проведу остававшиеся дни лета. Мысли о школе беспокоили меня. Но каждый раз, когда в душе зарождалась тревога, я начинал глубоко дышать и расслаблять тело. Рут объяснила, что любые волнения – пустая трата времени, однако я не мог не волноваться. О школе, о маме и папе, о том, не выселят ли нас первого сентября (в этот день нужно было внести арендную плату). Обстановка дома была не из лучших. Мама все глубже погружалась в депрессию. С последнего места работы отца уволили из-за того, что он ушел в запой и перестал там показываться. Теперь он сутками сидел перед телевизором и курил. Он пообещал, что деньги найдутся, и без конца повторял, что беспокоиться не о чем. Но я знал, что это пустые обещания. И я беспокоился. Я боялся, что нас выселят. Что мама опять наглотается таблеток. Что отец снова начнет пить и потратит последние деньги. Я беспокоился за старшего брата, который плакал, закрывшись в нашей комнате. Я не мог позволить себе плакать: кто-то же должен был за всем присматривать. Это я выслеживал отца по барам, чтобы забрать у него еще не пропитые деньги. Это я ездил в больницу, когда «Скорая» забирала маму после очередной попытки покончить с собой. Это я защищал брата от хулиганов.
Магия не обман. Настоящий фокусник переносит зрителей в мир, где все возможно, где невозможное может стать возможным.
Распахнув дверь лавки чудес, я почувствовал себя так, будто вернулся домой. Нил помахал рукой из-за прилавка. Накануне он рассказал мне о тайном сообществе фокусников. Чтобы в него вступить, нужно получить приглашение и пообещать, что никогда не раскроешь секреты своих фокусов обычным людям.
– Но с тобой я поделюсь одним из самых важных секретов, – продолжил он. – Ты должен сам верить в свое волшебство. Только так можно стать великим фокусником. Он верит в историю, которую рассказывает зрителям, он верит в себя. Дело не в иллюзиях, не в аплодисментах и не в ловкости рук. Важно, чтобы фокусник верил в себя и заставил зрителей поверить в него. Фокус получается не за счет невнимательности зрителей. Магия не махинация и не обман. Настоящий фокусник переносит зрителей в мир, где все возможно, где невероятное может стать реальным.
Я спросил Нила, зачем он рассказывает мне об этом, ведь я не состою в тайном сообществе фокусников. Пока еще не состою.
– Ты научишься великому волшебству, Джим. Я это знаю. И мама это знает. Осталось тебе самому это узнать. Ты должен поверить в себя по-настоящему. Это важнее всего, и в этом как раз и заключается величайший из всех секретов волшебства. Вспомни об этом завтра, когда начнешь учиться последнему трюку, и не забывай после того, как мама уедет.
* * *
Рут зажгла свечу и поставила ее на небольшой стол посреди подсобки (впрочем, он скорее напоминал складной столик, за которым едят перед телевизором, чем настоящий рабочий стол). Я раньше не видел этой свечи. Она стояла в высоком красном стеклянном цилиндре, покрытом снаружи коричневыми и оранжевыми завитушками. Сама свеча была на треть ниже подсвечника, и благодаря разноцветным завиткам казалось, будто ее пламя движется и танцует. Рут выключила свет, и в комнате воцарился полумрак, а атмосфера сделалась еще загадочней, чем обычно.
– Чем это пахнет? – спросил я.
– Сандаловым деревом. Оно помогает разбудить воображение.
Мне оставалось только гадать, начнется ли сейчас наше обычное занятие или на сей раз Рут достанет спиритическую доску для общения с духами. Я нервничал так же, как и в самый первый день.
– Присядь. – Рут улыбнулась и положила руку мне на плечо. Она знала, как я ждал этого трюка.
Она села напротив меня и несколько минут молча смотрела мне в глаза.
– Джим, скажи, чего ты хочешь от жизни больше всего на свете.
Я не знал, что сказать. Я знал, что хочу денег. Столько денег, чтобы мне больше никогда не нужно было ни о чем беспокоиться. Столько, чтобы я мог купить все, что и когда захочу. Столько, чтобы люди впечатлились моим успехом и начали воспринимать меня серьезно, относиться ко мне с уважением. Столько, чтобы я чувствовал себя счастливым, чтобы мама вышла из депрессии, а отец перестал напиваться.
– Сформулируй желание как можно точнее.
Мне было немного неловко произносить это вслух, но я все равно сказал:
– Хочу много денег.
Рут улыбнулась.
– Сколько именно денег ты хочешь? Назови конкретную сумму.
Я никогда не задумывался о том, сколько денег понадобится, чтобы исполнить мои желания.
– Столько денег, чтобы их было достаточно, – сказал я.
Рут рассмеялась.
– Джим, ты должен сказать вслух, сколько денег для тебя будет достаточно.
Я знал, что хочу денег. Столько, чтобы я мог купить все, что захочу, и чтобы никогда не надо было ни о чем беспокоиться.
Я поразмыслил над этим. Я частенько видел, как мимо школы проезжал мужчина на серебристом «Порше Тарга». Должно быть, он жил или работал поблизости. Он выглядел по-настоящему крутым! Я поклялся, что однажды стану таким же. Я вспомнил одноклассника, который как-то пригласил меня к себе домой поиграть. Его отец владел строительной фирмой, и дом у них был огромный, словно особняк: с большим двором, гигантским бассейном и даже теннисным кортом. Я собирался когда-нибудь жить в доме, похожем на этот. Я вспомнил отца моего друга, лежавшего на шезлонге рядом с бассейном; золотые часы «Ролекс», усыпанные бриллиантами, он снял и положил на столик. Заметив, как я смотрю на них, он разрешил мне их подержать. Часы оказались неожиданно тяжелыми. Он сказал, что это чистое золото. Я спросил, сколько они стоят, еще не зная, что подобные вопросы задавать невежливо. Не моргнув глазом, он ответил: шесть тысяч долларов. Целое состояние для 1968 года. Я и вообразить не мог, что такие деньжищи можно потратить на часы. Я пообещал себе, что однажды обзаведусь точно такими же часами. Я вспомнил, как позднее смотрел «Остров фантазий» и мечтал о собственном острове. Я бы исполнил все свои желания. Я хотел, чтобы мой кривой зуб стал нормальным и люди перестали бы над ним смеяться, а я перестал его стыдиться. Я хотел пообедать в дорогом ресторане из тех, что показывают по телевизору. Еще я хотел стать настолько богатым, чтобы в честь меня называли улицы и скверы. Исполнив эти желания, я наконец почувствовал бы, что у меня все хорошо. А этого я и хотел сильнее всего на свете – чтобы у меня все было хорошо.
– Много, – наконец сказал я. – Столько, чтобы хватило на все, чего я хочу.
Рут, не задумавшись ни на секунду, спросила:
– Сколько именно тебе будет достаточно?
Я чуть не ответил, что два миллиона долларов, но побоялся, что она сочтет меня жадным.
– Один миллион долларов. Этих денег будет достаточно.
Рут попросила меня закрыть глаза, расслабить тело, очистить разум от мыслей и распахнуть сердце. Я все еще не был уверен, что трюк с сердцем работает, но выполнял все, что она говорила.
– Теперь, Джим, представь, что у тебя достаточно денег. Что у тебя есть миллион долларов.
Сперва я представил комнату, заваленную деньгами. Стопки купюр от пола до потолка. Рут спросила, что я вижу, и я рассказал.
– Джим, я не хочу, чтобы ты представлял сами деньги. Я хочу, чтобы ты увидел себя таким, словно у тебя есть эти деньги. Понимаешь, о чем я?
– Не совсем, – признался я.
– Есть два способа, позволяющих создать свой мысленный образ. Первый заключается в том, чтобы смотреть что-то вроде фильма с самим собой в главной роли. Суть второго в том, чтобы взглянуть на окружающий мир собственными глазами. Я хочу, чтобы ты представил, на что похож мир, когда у тебя есть миллион долларов. Попробуй увидеть мир глазами себя-миллионера. Вообрази, что у тебя уже есть деньги, о которых ты мечтаешь. Что ты видишь?
Я закрыл глаза и постарался представить свое будущее. Я увидел «Порше-911 Тарга». Серебристый. Но я видел его не изнутри, а со стороны, будто смотрел телевизор. Я видел, как сижу за рулем машины. Я видел, как ем в дорогом ресторане. Я видел большой особняк, почти замок. Но когда я пытался смотреть на все эти вещи так, словно они были частью моей жизни, ничего не выходило. Максимум, на что меня хватало, – это фильм, да и то длившийся всего несколько секунд.
– Ничего не получается. Я думал, будет проще.
Я рассказал Рут о «Порше-911» и о том, что видел себя со стороны, словно в фильме.
– Понадобятся время и тренировки – много тренировок. В конечном счете ты научишься видеть «Порше» так, будто ведешь его. Постарайся представить, как твои руки касаются кожаного руля. Как пахнет в салоне. Какие звуки издает машина. Посмотри на спидометр и скажи, с какой скоростью ты едешь. Что ты видишь за окном? Сейчас день или ночь? Что чувствует твое тело, когда ты едешь в этой машине?
– Мне нужно представить все это?
Как правило, все происходит не так, как мы ожидаем, а так, как этому суждено произойти.
– Придется потрудиться, но в этом и фокус. Ты сможешь получить все, что пожелаешь, если представишь, что все это у тебя уже есть. Вот так вот просто – и в то же время сложно… Я представила, как приезжаю в Ланкастер этим летом. Я видела, как сижу в магазинчике вместе с сыном. Я ощущала, как солнце светит в лицо через стеклянную витрину. Я видела, как держу Нила за руку. И я видела, как со мной разговаривает мальчик. Эту картину я нарисовала в своем воображении задолго до того, как запланировала поездку. Я не знала, как именно доберусь сюда, но верила, что этим летом окажусь в Ланкастере. Мысленно я уже была здесь.
– Вы видели меня? – спросил я.
– Я видела, как провожу время с мальчиком. Тогда я думала, что это будет мой внук, но все обернулось иначе. Оказалось, именно тебе я должна была уделить время. Видишь ли, Джим, я раскрыла сердце, прежде чем начала представлять себе эту поездку. Я раскрыла его и пожелала очутиться там, где во мне нуждаются, и рядом с человеком, который во мне нуждается. Затем я поверила, что это случится. Все происходит не совсем так, как мы ожидаем, но в точности так, как этому суждено произойти. Не знаю, почему мне было предначертано провести это время с тобой. Но знаю, что всегда есть веская причина. И знаю, что, если бы мне суждено было провести лето с внуком, это непременно случилось бы. Джим, есть такая старая поговорка: «Когда ученик готов, приходит учитель». Ты оказался тем учеником, который был готов.
Я мало что знал о жизни Рут, и лишь спустя сорок пять лет после того разговора мне довелось узнать, что лето следующего, 1969 года она провела вместе со своим внуком Кертисом на озере Изабелла – милях в ста от Ланкастера. С помощью волшебства она добилась своего. А возможно, как и в случае со мной, Кертис оказался готов к этому.
В тот день Рут отправила меня домой, велев отработать первые три трюка и уделить особое внимание тому, чтобы раскрыть сердце, а затем составить список всего, чего я хотел бы добиться в жизни.
– Перечисли десять своих желаний. Подумай, чего бы тебе хотелось добиться. Запиши, кем бы ты хотел стать. И завтра принеси список с собой.
– Я думал, у меня будет три желания, а не десять.
– Джим, у тебя может быть столько желаний, сколько звезд на небе. Но мы начнем с десяти.
До сих пор Рут не давала мне письменных домашних заданий, но я сделал в точности так, как она просила.
1. Добиться, чтобы нас не выселили.
2. Сходить на свидание с Крис.
3. Поступить в колледж.
4. Стать врачом.
5. Заработать миллион долларов.
6. «Ролекс».
7. «Порше».
8. Особняк.
9. Остров.
10. Успех.
На следующий день я протянул список Рут. Она пробежалась по нему глазами. «Хммм» было единственной ее реакцией.
– Что не так? – спросил я.
– Джим, ты раскрыл сердце, перед тем как составить список?
Я утвердительно кивнул. Впервые я соврал Рут, но лишь потому, что не совсем понял, как раскрывать сердце. Я чувствовал, что не до конца освоил этот прием, но желание научиться последнему трюку было настолько сильным, что я не хотел задавать Рут дополнительных вопросов или возвращаться к пройденному материалу. У меня оставалось всего шесть дней, чтобы выяснить, как воплотить в жизнь все, перечисленное в списке.
– Не знала, что ты мечтаешь стать врачом.
Дело было, когда я учился в четвертом классе. Как раз проходил День профессий, во время которого представители различных профессий рассказывали детям о своей работе. Мы уже выслушали пожарного, бухгалтера и страхового агента – ни один из них меня не заинтересовал. Разве что пожарный… но он сказал, что его работа главным образом заключается в том, чтобы сидеть и ждать, пока не случится что-нибудь плохое. Следующий человек оказался совершенно другим. Он улыбнулся каждому из нас. Это был врач-педиатр – тот, кто лечит детей.
– Для меня большая честь и привилегия заботиться о людях, которым нездоровится, особенно о детях. Не каждый справится с такой работой, – произнес он. – В детстве у меня была сильная астма, и я чуть не умер. Мама отвела меня к врачу, и я на всю жизнь запомнил его улыбку. Едва я увидел его, как сразу понял, что не умру. И в ту же секунду я решил тоже стать врачом.
Стоя перед классом, он увлеченно рассказывал о своей работе.
– Впрочем, это не совсем работа. Это призвание. Призвание, которое дано не каждому. Призвание, ради которого человек готов трудиться больше, чем требует работа со стандартным пятидневным графиком. Приходится работать сверхурочно, потому что от тебя зависят жизнь и здоровье людей: если ты их подведешь, они могут умереть.
Я огляделся по сторонам, чтобы понять, очарован ли кто-нибудь из одноклассников так же, как я. Должно быть, врач заметил, как завороженно я смотрю на него, потому что на перемене после выступления подошел ко мне и спросил, как меня зовут.
Хотя я отлично читал и неплохо успевал по некоторым предметам, в целом ученик из меня был неважный. Я не понимал, в чем смысл учебы. Родители твердили, что учиться надо, но у меня не было для этого ни подходящего места, ни человека, который при необходимости помог бы. Сложно сосредоточиться, когда в доме орет телевизор или родители опять ссорятся. Учительница уделяла внимание в основном лучшим ученикам или тем, кто всегда приходил на уроки подготовленным. Не помню, чтобы меня хоть раз спросили, почему я опоздал или не сделал домашнее задание. Обычно я открывал рот, только чтобы ввернуть очередную шутку (из-за них у меня частенько бывали неприятности), в остальное же время я чувствовал себя невидимкой.
Однако к этому человеку у меня был миллион вопросов: «А на ваших глазах кто-нибудь умирал?», «Может быть, рождался?», «Вы делаете уколы?», «Что вы делаете, когда дети плачут на приеме?»
Я задал ему дюжину несвязанных вопросов о том, каково это – быть педиатром, и он ответил на каждый, а перед уходом пожал мне руку, как взрослому.
– Возможно, и ты когда-нибудь станешь врачом.
Я и представить не мог, что пойду в колледж или стану врачом. Это казалось столь же невероятным, как полет на Луну, но он вроде бы не шутил. Он посмотрел мне в глаза и произнес:
– Я вижу, что тебе не все равно, и могу сказать, что из тебя вышел бы отменный врач. Не стоит себя недооценивать.
Он снова улыбнулся и вышел из класса.
«Не стоит себя недооценивать», – его слова эхом отозвались у меня в голове. Не то чтобы я себя недооценивал – скорее мне казалось, что и оценивать-то особо нечего.
Тем не менее в ту самую секунду, несмотря на то что никто из моей семьи не учился в колледже, я решил, что именно этим и займусь – стану врачом. Я живо представил, как в больнице меня вызывают по громкой связи, – точно так же, как в сериале «Бен Кэйси». До сих пор помню, что главный герой был нейрохирургом. Совпадение? Кто знает. Скажу лишь, что и по сей день ясно вижу его в своем воображении и слышу, как его вызывают по громкой связи.
Я сказал Рут:
– Да, я хочу стать врачом, – но затем поправил себя: – Я знаю, что стану врачом.
Я не имел ни малейшего представления о том, как добьюсь своего (я даже и не мечтал поступить в колледж, не говоря уже о медицинском факультете), но в тот миг отчетливо знал, что это произойдет.
Рут хлопнула в ладоши, словно я сделал что-то поразительное.
– Вот именно, – воскликнула она. – Это именно то, о чем я тебе говорила.
– Что «это»?
– Вот эта уверенность. Ты должен быть уверен, что станешь врачом. А затем следует мысленно нарисовать картину того, что ты уже стал врачом. Взгляни на мир глазами состоявшегося врача.
Я закрыл глаза и попробовал. Было сложно. Мне с трудом удалось увидеть себя врачом, который смотрит на свой белый халат. Но картинка была мутной, словно в тумане.
– Слишком сложно.
– Вот почему первым делом необходимо расслабиться и очистить разум от всех мыслей, – объяснила Рут. Она снова помогла мне выполнить самое первое упражнение. – Теперь, когда я завладела твоим вниманием, настало время обозначить твои намерения.
– Обозначить что? – Я открыл глаза.
– Твои намерения. Если ты расслабишь тело, очистишь разум и откроешь сердце, тебе не составит труда четко обозначить свои намерения. Ты намереваешься стать врачом. Это ты знаешь наверняка.
Я закрыл глаза и подумал: «Я намереваюсь стать врачом. Я определенно намереваюсь стать врачом. Мои намерения в том, чтобы стать врачом, определенно». Я не был уверен, какая формулировка лучше, так что мысленно проговорил все три.
– Теперь, Джим, представь, что смотришь в окно. В сильно запотевшее окно. Как, например, в машине, когда снаружи холодно. Представь, что твои намерения – это решетка обдува стекла. Снова и снова повторяй свои намерения, чтобы видеть в окне все более и более четкую картину. Окно становится все менее и менее запотевшим. По другую сторону стекла ты, ставший врачом. Чем отчетливее ты будешь видеть себя через окно, тем с большей вероятностью этот образ воплотится в реальность.
Я пробовал и пробовал и в конце концов отчетливо разглядел себя в белом халате, стоявшего по ту сторону воображаемого окна.
– Продолжай так делать, – сказала Рут. – День за днем. Неделю за неделей. Месяц за месяцем. Год за годом. Все, что тебе удастся отчетливо разглядеть через окно в своем воображении, станет явью. И чем лучше ты представишь, будто у тебя уже есть то, что виднеется в этом окне, или будто ты уже стал человеком, которого там видишь, тем быстрее это произойдет на самом деле.
– Это правда возможно? – спросил я. – Обещаете, что этот трюк сработает?
– Обещаю, – ответила Рут. – Я никогда тебе не врала, Джим. И сейчас не собираюсь. Но придется приложить немало усилий, и для одних желаний может понадобиться больше времени, чем для других. А иногда желания будут исполняться не совсем так, как ты представлял. Но я тебе обещаю: все перечисленное в твоем списке, все, чего ты искренне желаешь, все, о чем ты подумаешь и что отчетливо представишь, обязательно станет реальностью. Только надо по-настоящему в это верить и стараться изо всех сил. Ты должен сначала представить то, чего желаешь, а затем настойчиво этого добиваться. Нельзя просто сидеть в комнате и ждать. Ты должен получить хорошие оценки в школе, поступить на медицинский факультет и выучиться на врача. Вместе с тем каким-то волшебным образом твоя мечта сама будет притягиваться к тебе, и в конце концов ты станешь таким, каким себя представлял. Если будешь правильно использовать разум и сердце, это непременно произойдет. Даю слово.
Вернувшись домой тем вечером, я решил, что не помешает законспектировать все уроки Рут, чтобы никогда их не забыть. Я достал блокнот из коробки со своими самыми ценными вещами, нашел пустую страницу и вверху вывел: «Магия Рут». Перевернув страницу, я записал все, что узнал: как расслаблять тело, успокаивать разум, раскрывать сердце и формировать намерения. Я записал все, что смог припомнить, даже если не до конца понимал, что значат те или иные фразы. Я сделал пометки на полях. Я не хотел упустить ни единой мелочи. В тот же блокнот я скопировал список из десяти желаний.
Я прочел первый пункт списка: «Добиться, чтобы нас не выселили». Я перечитал все, что Рут говорила о последнем трюке. Надо было подумать о том, чего я хочу, много раз мысленно повторить свое намерение, а затем вообразить, будто оно уже исполнилось. Я не должен был думать о том, чего не хочу. Но я не знал, как представить, что нас не выселяют.
Нас уже выселяли раньше. Приходил полицейский и вручал маме уведомление о выселении, а следом шли нанятые домовладельцем люди, чтобы вышвырнуть наши вещи на улицу… Я не хотел представлять это снова и снова, но как представить, что этого не происходит, если отчетливо видишь всю сцену в своем воображении? Если видишь, как все наши соседи, все мои друзья наблюдают за нашим выселением: как нам некуда податься, как нас устраивают в приют для бездомных, а наши пожитки отвозят на свалку. Я больше не хотел прокручивать в голове эту картину. Она причиняла слишком много боли.
Я подумал о словах Рут и решил представить противоположную картину. Всю оставшуюся неделю я часами рисовал в своем воображении образ, в котором нашу семью не выселяют из дома. Я представлял, как мы платим за аренду. Я представлял нас счастливыми. С помощью разума я начисто вытер запотевшее окно.
Временами я все еще ловил себя на том, что слышу, будто в дверь стучит шериф. Это ужасающий стук. Громкий и резкий – его невозможно игнорировать. Я знал, что означает этот стук. И я помнил, что первое число приближается с неумолимой скоростью. Рут уедет, а я останусь без дома. Оба образа – плохой и хороший – сражались между собой у меня в голове, но с каждым днем я все больше и больше расчищал запотевшее окно. Я видел, как мама вносит арендную плату, как мы остаемся в нашей квартире. Мысленно я без конца повторял: «Мы заплатим за квартиру. Нас не выселят».
Вплоть до последней встречи мы с Рут занимались каждый день. Она помогала мне представить себя врачом, а возвращаясь домой, я концентрировался на другом образе – на том, в котором мы платим за квартиру. Отец говорил, что ему вот-вот заплатят за давно сделанную работу, но я ему не верил. Я слышал подобные истории раньше. На горизонте маячило выселение, и я боролся с ним единственным известным мне способом – с помощью магии Рут.
Мы с Рут попрощались субботним утром. Она обняла меня и долго не отпускала.
– Я горжусь тобой, Джим.
– Спасибо, Рут. Спасибо за все, чему ты меня научила.
В конверте лежали деньги. Много-много денег.
Я испытывал странную неловкость. Казалось, все должно было пройти менее буднично. Но Нил обслуживал покупателя и просто помахал мне рукой. А Рут сказала, что пробудет в магазине до закрытия, после чего Нил отвезет ее в аэропорт. На этом все. Я вскочил на велосипед и поехал домой.
Я сидел в своей комнате, размышляя об отъезде Рут, когда в дверь постучали. Я аж вздрогнул. Стук повторился. Он звучал агрессивно и настойчиво. У меня скрутило желудок, а в груди заколотилось сердце. Ноги словно приросли к полу. В дверь постучали еще раз. Я знал, что мама в кровати, а брата и отца нет дома. Ничего не оставалось, кроме как пойти и открыть дверь. Больше это сделать было некому.
Я выглянул в кухонное окно, ожидая увидеть полицейскую машину возле дома и самого полицейского у двери, но там стоял незнакомый мужчина в костюме. Я открыл дверь, и он попросил позвать отца.
– Его нет дома, – ответил я.
– Будь добр, передай своему папе: я сожалею, что не смог заплатить раньше. Отдай ему, пожалуйста, этот конверт и передай мои благодарности за терпение.
Протянув мне конверт, он ушел. Я захлопнул дверь и посмотрел на конверт. На нем были написаны имя и адрес. Я перевернул его. Конверт не был запечатан, так что я заглянул внутрь. В нем лежали деньги. Много-много денег.
Я вбежал в спальню и отдал конверт маме. Она открыла его и медленно пересчитала деньги. Их оказалось достаточно не только для того, чтобы заплатить за аренду квартиры на три месяца вперед, но и чтобы оплатить кое-какие счета и купить еды.
Невероятно: магия сделала свое дело! Все сработало!
– Мне нужно бежать! – крикнул я маме.
Я сел на велосипед и сломя голову понесся к лавке чудес. Рут вместе с Нилом как раз вышла на улицу.
– Рут! Рут! – закричал я.
Они остановились на тротуаре.
– Здорово, что ты вернулся, – сказал Нил. – Я собирался отдать тебе это раньше. – Он протянул мне пакет. – Ты по-прежнему можешь заходить в гости, даже когда мама уедет. В любое время.
Я поблагодарил его, и он пошел к машине, чтобы дождаться там Рут.
Я посмотрел ей в глаза.
– Это правда работает! – воскликнул я – в глазах у меня стояли слезы. – Магия. Она настоящая!
Рут приобняла меня (я все еще сидел на велосипеде).
– Я знаю, Джим, знаю.
Она отошла на шаг и посмотрела на машину, но потом повернулась ко мне.
– Теперь ты понял, ведь правда? Осознал силу, которая заключена внутри тебя? Ты был готов к тому, чтобы научиться волшебству, и мне выпала честь стать твоим учителем. Внутри у каждого из нас есть эта сила. Просто нужно научиться правильно ею пользоваться. Но не забывай, Джим: это чрезвычайно могущественная магия. Она может принести много добра, однако в руках того, кто еще не готов к ней, она способна причинить боль. Помни и о том, что твою реальность создают твои собственные мысли. Другие люди могут создавать твою реальность, только если ты не делаешь этого сам.
Я смотрел, как они уезжают. Мне казалось, что я хорошо понял слова, которые Рут сказала при нашей последней встрече. Но, как выяснилось позже, я понял их недостаточно хорошо. Понял гораздо меньше, чем нужно было. В моей жизни еще наступит момент, когда я все пойму по-настоящему, но до того мне придется осознать, что Рут имела в виду, говоря об опасности магии, которая попадает в руки человека, не готового к ней. Этим человеком был я.
Я заглянул в подаренный Нилом пакет. В нем лежали пластиковый наконечник для большого пальца и несколько крапленых карточных колод.
Твою реальность создают твои собственные мысли. Другие люди могут создавать твою реальность, только если ты сам этого не делаешь.
На минуту я задумался о Ниле, после чего закрыл пакет. Мне очень нравились его фокусы, однако они не шли ни в какое сравнение с магией, которой научила меня Рут. Теперь у меня было кое-что получше карточных фокусов. Кое-что куда более впечатляющее. Я собирался получить все, чего хотел. И я точно знал, что не хочу быть бедным. Не хочу, чтобы на меня сверху вниз смотрели люди, думающие, что они лучше меня, поскольку у них есть деньги, красивые дома, дорогие машины и престижная работа. Я решил, что у меня будет все. Никто никогда не взглянет на меня сверху вниз. Я стану врачом. Таким, на которого все будут равняться. У меня будет миллион долларов. Я буду влиятельным. Успешным. Я добьюсь всего этого. Рут научила меня, как это сделать. Ее магия превосходила все, что я мог себе представить. И все это время магия была здесь, внутри меня. Просто я не догадывался о ее существовании. Я буду тренировать свой разум. Я буду практиковаться. Я буду стараться изо всех сил и сделаю все, что от меня потребуется. Ведь я наделен великой силой.
Нас не выселили. Этого доказательства мне хватило. Магия Рут была настоящей и очень могущественной. Я вычеркнул первый пункт из своего списка, уже понимая, что и остальные когда-нибудь вычеркну.
* * *
Я ненавидел Ланкастер. Конечно, во многом это объясняется бедственным положением моей семьи. Однако если бы не Ланкастер, я не освоил бы магию, которая помогла мне добиться очень многого. Я благодарен судьбе за то, что оказался в нужном месте и в нужное время, чтобы встретить нужного человека. Человека, своим волшебством изменившего мой мозг.
Нас не выселили. Этого доказательства мне хватило. Магия Рут реально работала.
До встречи с Рут я жил в мире, который считал несправедливым, ведь кому-то в нем везло, а кому-то нет. Я не видел ни малейшей возможности сбежать от ничтожного и жалкого существования, которое влачили мои родители. Благодаря Рут я взглянул на мир другими глазами. Я поверил, что передо мной открыты все дороги. Я понял, что могу добиться всего, чего бы ни пожелал, и это придало мне уверенности и целеустремленности. Каждый из нас способен научиться этой магии. Я получил доступ к силе, скрытой внутри моего разума, и был готов вовсю ее использовать. И я никому и ничему не позволил бы себя остановить.
Четвертый прием Рут
Прояснение своих намерений
1. Сядьте в тихой комнате и закройте глаза.
2. Подумайте о какой-нибудь цели, которой хотите добиться. Ничего страшного, если вы не сможете представить ее во всех подробностях. Важно лишь, чтобы ваша цель не была сопряжена с причинением вреда другому человеку и не содержала злого умысла. Хотя эта методика поможет вам добиться любой цели, в том числе недоброй, в конечном итоге это обернется для вас болью, страданиями и несчастьем.
3. Полностью расслабьте тело («Первый прием Рут»).
4. Расслабившись, сосредоточьтесь на дыхании и постарайтесь очистить разум ото всех мыслей.
5. При появлении в голове любой мысли снова сосредоточьтесь на своем дыхании.
6. Продолжая глубоко и медленно дышать, полностью очистите разум.
7. Теперь подумайте о своей цели или о желании и представьте, что вы уже добились их. Задержитесь на этом мысленном образе, продолжая плавно вдыхать и выдыхать.
8. Прочувствуйте положительные эмоции, связанные с осуществлением вашей цели или исполнением вашего желания. Ощутите, насколько приятно взять мысль и воплотить ее в реальность. Посмакуйте ощущение, которое возникает, когда желание сбывается.
9. Теперь добавьте к этому мысленному образу как можно больше деталей. Как именно вы выглядите? Где вы находитесь? Как разговаривают с вами окружающие?
10. Повторяйте упражнение один-два раза в день (или даже больше) по 10–30 минут. Каждый раз сначала представьте, что добились поставленной цели, и прочувствуйте, каково это. Но с каждым разом, обращаясь к этому образу, добавляйте все больше и больше деталей. Сначала вы все будете видеть как в тумане, однако со временем образ станет четким.
11. С каждым разом вы будете все детальнее представлять этот образ, а подсознание начнет все громче подсказывать, каковы на самом деле ваши истинные намерения. Вас может не на шутку удивить то, что вы о себе узнаете, и то, как именно вы достигнете конечной цели. Но ведь главное – это сама цель, а не пути ее достижения.
Только прозрачные намерения позволяют воплотить мысли в реальность.
На сайте intothemagicshop.com можно найти аудиоверсию этого упражнения.[14]
Часть вторая
Тайны мозга
6
Поступить любой ценой
Если бы моя жизнь была телефильмом – возможно, одной из серий цикла «ABC Afterschool Specials»[15], который начали показывать в семидесятых годах, – то в ней все резко изменилось бы после случая, когда магия Рут помогла нам избежать выселения. Отец перестал бы напиваться, мама вырвалась бы из цепких лап депрессии, деньги так и продолжали бы чудесным образом появляться прямо на пороге, и мы жили бы долго и счастливо, став дружной и образцовой семьей, какие существуют только в сериалах. Семейка Брейди и в подметки не годилась бы семье Доти.
Проблема в том, что магия Рут так не работала. Это не джинн, выпущенный из бутылки и готовый мгновенно исполнить любое желание. Моя семья не преобразилась, словно по волшебству. Отец по-прежнему пил. Брат по-прежнему прятался от внешнего мира. Мама по-прежнему мучилась от депрессии и эпилепсии. Мне продемонстрировали основы магии, но еще нужно было научиться ее использовать. Совершенствоваться в ней. И упорно верить, что невозможное стало возможным. Я мог создать новую реальность для себя, но был не в состоянии изменить людей, которых любил, как бы мне того ни хотелось. Они должны были сами захотеть, чтобы их реальность изменилась, однако этого не случилось. Это, пожалуй, самый болезненный опыт, приобретаемый в детстве. Жизнь ребенка ему неподвластна, поскольку он полностью зависит от других людей. И зачастую решения, принимаемые другими, глубоко ранят и надолго оставляют после себя шрамы.
Итак, я не мог изменить чужую реальность, однако знал, что в состоянии изменить собственную. Я верил, что все до единого пункты из моего списка исполнятся, поэтому вскоре после отъезда Рут выучил его наизусть и положил в коробку рядом с книгой Дейла Карнеги и подаренными Нилом приспособлениями для фокусов. Там же лежал блокнот, в котором были законспектированы уроки Рут.
Я мог создать новую реальность для себя, но был не в состоянии изменить людей, которых любил. Они должны были сами этого захотеть, однако этого не случилось.
Я упражнялся каждое утро и каждый вечер, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Подобно спортсменам, представляющим, как они мастерски выполняют тот или иной прием (идеальный прыжок, удар по мячу через все поле или попадание в лунку с первого удара), благодаря чему их физиология меняется и создаются новые связи между нейронами мозга, позволяющие мышцам действительно демонстрировать лучшие результаты, я использовал зрительные образы для создания новых нейронных цепей у себя в мозгу. Мозг не отличает воображаемый опыт от реального. Задолго до того, как я подал документы для поступления на медицинский факультет, мозг уже привык воспринимать меня как врача, а все потому, что я детально представлял себя в этой роли. Еще одна загадочная особенность мозга заключается в том, что из двух вещей – знакомой и незнакомой – он всегда предпочитает первую. Визуально представляя свой будущий успех, я тем самым знакомил мозг с этим успехом. Намерения – забавная штука: наш мозг способен стремиться только к тому, что видит. С вами когда-нибудь бывало так, что, задумав купить машину конкретной модели, вы потом начинали видеть такие машины повсюду, куда бы ни пошли? Появились ли эти машины из ниоткуда, под влиянием вашего намерения или же просто мозг сфокусировал ваше внимание так, что вы стали видеть предметы, которых не замечали прежде, хотя они всегда были у вас под носом? «Что ожидаешь, то и получаешь» – это не просто банальная фраза, а наглядная иллюстрация нейропластичности нашего мозга. Выходит, все эти современные разговоры о позитивном мышлении не такая уж и чушь. Внимание само по себе обладает силой: оно способно в прямом смысле изменить мозг – создать дополнительное серое вещество в тех его участках, что помогают учиться, совершенствовать мастерство и реализовывать мечты. Рут научила меня уделять внимание тому, чего я ожидаю от жизни. Ожидал ли я, что останусь бедняком? Ожидал ли я, что моя жизнь не будет иметь значения лишь потому, что я получал социальное пособие или вырос в семье алкоголика? Ожидал ли я, что из меня не выйдет толку из-за того, где я жил или кем были мои родители?
Рут научила меня перенаправлять внимание и намерения. Вместо того чтобы думать о себе как о нищем ребенке из неблагополучной семьи, я должен был сосредоточиться на том, чего, как казалось моему разуму, хочу больше всего. Деньги. «Ролекс». Успех. «Порше». Врач. Я познакомил свой мозг со всеми этими желаниями – выгравировал их образы в клетках и синапсах префронтальной коры головного мозга, которая отвечает за организационные функции: планирование, умение решать проблемы, критическое мышление, рациональное восприятие, память, принятие решений. Она помогает держать под контролем эмоциональные реакции, преодолевать вредные привычки или принимать мудрые решения. Этот участок мозга позволяет нам воспринимать и осознавать наш собственный разум, а именно этому и учила меня Рут. Кроме того, префронтальная кора учит нас эмпатии и привязанности к другим людям.
Одна из загадочных особенностей мозга заключается в том, что из двух вещей – знакомой и незнакомой – он всегда предпочитает первую.
Рут объяснила, как получить от жизни все, чего захочется, и я полностью сосредоточил внимание на будущем, о котором мечтал. Я не знал, какие именно действия помогут мне поступить в колледж, да я и не задумывался над тем, как это произойдет. Но когда четко определяешься с намерениями, в дело вступает магия, и с того лета, что я провел в лавке чудес, Вселенная неизменно направляла меня туда, где я должен был очутиться.
Впрочем, когда дело дошло до окончания школы, Вселенную было днем с огнем не сыскать. Оглядываясь назад, я понимаю, что, пожалуй, должен был сосредоточить намерения на успеваемости и сфокусироваться на текущих задачах, а не уделять все внимание тому, какой станет моя жизнь, когда я наконец-то выбьюсь в люди.
* * *
Старшие классы пронеслись мгновенно. По некоторым предметам я очень неплохо успевал, в то время как другие совершенно забросил. Я по-прежнему толком не представлял, что от меня потребуется, чтобы поступить в колледж или на медицинский факультет. И я не знал, как и к кому обратиться за помощью или подсказкой. Позднее до меня дошло, что многие люди готовы помочь, стоит их попросить об этом. Тогда же мне казалось, что я один-одинешенек, и я не знал, как просить и о чем именно просить. Если в детстве у тебя нет человека, к которому можно обратиться за советом, если тебя некому направить в нужное русло, это сильно отражается на жизненном успехе. Невозможно сделать того, о чем ничего не знаешь.
В девятом классе я прошел отбор в футбольную, баскетбольную и бейсбольную команды, однако вскоре узнал, что для тренировок потребуются и деньги, и участие родителей, а у меня были перебои и с тем и с другим. Сложно состоять в команде, когда тебя некому подвезти на тренировку или когда ты пропускаешь игру, потому что пришлось остаться дома и сидеть с мамой либо отправиться по барам на поиски отца. Когда я играл в команде, мне нравилось чувствовать себя частью коллектива: в форме мы все выглядели одинаково, и у нас была одна цель на всех. В старших классах я так и не добился успехов в спорте, несмотря на то что отчаянно этого хотел. И ближе к окончанию школы я достал список из десяти пунктов и добавил в него следующий: «Завоевать спортивную награду в колледже – получить куртку!»
Я постоянно помнил о припрятанном списке, поэтому гораздо спокойнее относился к разочарованиям и кажущейся несправедливости жизни, а расслабление тела и усмирение разума, которыми я занимался вечерами, помогали унять волнение по поводу дома и школы. Я жил в будущем, которое существовало в моем воображении, и это было куда более приятное место, чем наша обшарпанная квартирка, пропахшая плесенью и табачным дымом. Я старался поменьше бывать дома – тут я только спал и упражнялся в магии.
Именно желание проводить дома как можно меньше времени побудило меня поучаствовать в программе, которая предназначалась для ознакомления подростков с работой правоохранительных органов. Чтобы стать одним из скаутов, нужно быть старше пятнадцати, иметь средний балл в школе не ниже четырех и обладать высокими моральными качествами. На протяжении трех месяцев каждую субботу нас отвозили на автобусе в полицейскую академию Лос-Анджелеса, где мы осваивали работу полиции с общественностью, уголовный процесс, самооборону, безопасное обращение с оружием, а также проходили физическую подготовку. Все кандидаты носили футболки цвета хаки и темно-зеленые штаны. Конечно, это не совсем то же самое, что быть членом спортивной команды, но все же я носил форму и был частью чего-то большего, чем я сам. Кроме того, было здорово уезжать из Ланкастера на целую субботу. Когда подготовительная программа завершилась, мы все официально стали скаутами и начали участвовать в деятельности местного отделения полиции, работая бок о бок с настоящими полицейскими. Мы занимались патрулированием, разъезжая по району на полицейской машине, отвечали на вызовы, следили за порядком на массовых мероприятиях вроде парадов, футбольных матчей школьной лиги и ежегодных салютов в честь Дня независимости. Нам также доводилось бывать в изоляторе временного содержания, где регистрировали арестованных.
Одним субботним вечером мне поручили работу в отделе регистрации арестованных ланкастерского полицейского участка. Я помогал надзирателю, и мне даже доверили ключ. Я повесил его на пояс и принялся ждать, когда же арестуют всех местных авторитетов преступного мира разом. Я представлял изолятор, набитый преступниками, и себя, стоявшего по другую сторону решетки и державшего в руках ключ от их свободы. Этот ключ придавал мне ощущение власти, однако рядом не было никого, кто стал бы свидетелем моего триумфа.
Я заполнил бесчисленные стопки документов и рапортов, выпил несколько банок колы из автомата, а потом долго сидел без дела, размышляя о том, что порой и работа в полиции может быть скучной. Моя смена уже подходила к концу, как вдруг я услышал звук подъехавшей патрульной машины и увидел полицейского, который вел взъерошенного мужчину в наручниках. Его лица я не разглядел. Говорил он невнятно и явно был нетрезв. Мое сердце забилось в предвкушении. Наконец-то! Вот-вот я засажу преступника за решетку! Патрульный вместе с мужчиной прошел мимо меня. Плечи у того были опущены, он покачивался и спотыкался на ходу. Я достал ключ, зная, что сейчас у арестованного снимут отпечатки пальцев и оформят его, после чего мне нужно будет запереть его в камере. Преступник сел за стол, поднял голову и посмотрел на меня.
Это был мой отец. Он выглядел смущенным, сердитым и очень-очень пьяным. У меня заныло в животе. Я резко развернулся и пошел обратно к картотеке. Мне хотелось сгореть со стыда. Подавая заявление на участие в этой программе, я написал целое сочинение о своих высоких моральных качествах. Что теперь обо мне подумают? Я весьма расплывчато ответил на вопросы, касавшиеся моей семьи, и убедил себя, будто полицейским неизвестно, что я крайне беден и что мой отец – закоренелый алкаш, который нередко бывал за решеткой. Одной из причин, по которым я решил участвовать в программе, было желание доказать, насколько я не похож на свою семью.
Я открыл картотеку и начал бесцельно рассматривать длинные ряды папок внутри. Как бы мне хотелось воспользоваться своим особым ключом, чтобы запереть себя где-нибудь подальше от этого места. Почему, где бы я ни очутился, мне не удавалось сбежать от собственных корней?
На мое плечо легла чья-то ладонь. Обернувшись, увидел своего куратора.
– Сожалею о случившемся, – сказал он.
До меня дошло, что он, должно быть, с самого начала знал о моем отце. Я почувствовал, что краснею, и не смог поднять голову. Плакать я не собирался, просто никак не мог решить, что же теперь делать. Неужели мне придется запереть собственного отца?
– Я поговорил с полицейским, который его задержал. Мы не собираемся предъявлять ему обвинений. Мы подождем, пока он не протрезвеет, а потом отвезем домой.
Я кивнул и пробормотал:
– Спасибо.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мой куратор все еще стоял рядом, не убрав руку с моего плеча.
– Джим, – произнес он тихо.
Я посмотрел ему в глаза, ожидая увидеть в них осуждение или, что еще хуже, жалость. Но не увидел ни того, ни другого. Я вдруг вспомнил, как Рут однажды сказала: даже если что-то не так, это совершенно не значит, что все не так. Мне часто казалось, что люди осуждают меня из-за отца, из-за нищеты, из-за всего того, чего у меня не было, однако рука полицейского, лежавшая у меня на плече, и его добрый взгляд дали понять, что только я и осуждал себя. Я был бедным. Мой отец был алкоголиком. Но со мной все было в порядке. Если что-то не так, это не значит, что все не так. Со мной все было нормально.
– Да, сэр?
– Ты хочешь уйти домой или закончить смену?
– Я бы хотел закончить.
И стоило мне это сказать, как я понял, что действительно так думаю. У отца был свой путь, у меня – свой.
Полицейский снова посмотрел на меня.
– Знаешь, Джим, мой отец тоже был алкоголиком. Я понимаю, что ты чувствуешь.
Он сжал мое плечо еще раз, после чего повернулся и вышел из кабинета.
* * *
Жизнь взрослых людей, выросших в семьях алкоголиков, зачастую развивается по одному из двух сценариев: они либо сами становятся наркоманами или алкоголиками из-за полученной в детстве психологической травмы в сочетании с плохой наследственностью, либо добиваются колоссальных успехов, поскольку больше всего на свете боятся стать такими же, как родители, и отчаянно стремятся сбежать от своего прошлого. Я принадлежал ко второй группе. Это еще одна причина, по которой я начал помогать в полицейском участке. Мне нравилось ощущать себя избранным – человеком с высокими моральными качествами. Не уверен, пытался ли я убедить в этом всех окружающих или только себя. И, как показал случай с отцом, не всегда мне удавалось предотвратить столкновение двух очень разных миров, в которых я параллельно жил.
Как скаут я помогал комплектовать продуктовые наборы для бедных во время рождественских праздников. В большие плетеные корзины мы складывали консервированную тыкву, белый хлеб для начинки, сладкий картофель, ну и, конечно, отличную крупную индейку. За несколько дней до Рождества полицейские развозили их. Мне нравилось слушать истории о том, что происходило, когда людям вручали подарочные корзины с едой. Многие плакали. А один полицейский как-то сказал:
– Такое чувство, что они никогда раньше индейки не видели.
Мне нравилось собирать корзины. Меня переполняла эйфория, длившаяся несколько дней, а то и недель. Это было то же ощущение, какое возникало, когда я практиковал очищение разума. Приемы Рут стали неотъемлемой частью моей повседневной жизни. Я никому о них не рассказывал, однако каждое утро и каждый вечер неизменно расслаблял тело, успокаивал разум и представлял, чего хочу от жизни и кем стану, когда вырасту. Я не раскрывал сердце. Это упражнение казалось мне слишком сложным. Было сложно любить себя, ведь я считал, будто сам виноват в том, что у меня такая жизнь. Кроме того, я не умел дарить беззаветную любовь и сострадание себе и окружающим. Особенно тем, кто, как я думал, пренебрегал мной или плохо ко мне относился.
Увидев патрульного, который приближался к нашей входной двери с большой плетеной корзиной в руках, я спрятался за шторой и подождал, пока мама откроет дверь. Меня охватил ужас. Так и знал, что в этом году мы попали в список нуждающихся! Мне не хотелось относиться к их числу. Я смотрел, как мама распаковывает одну из тех самых корзин, которые я помогал собирать. Корзина служила напоминанием о нашей нищете. Я не хотел быть тем, кому приходится полагаться на других. Но если подумать… без корзины у нас на Рождество не было бы ужина с индейкой. Никто из моих родных не знал, что я помог собрать ее. И мне было приятно. Не только из-за того, что я участвовал в подготовке подарка, – радость папы и мамы напомнила мне о том, как много эти корзины значили для стольких людей! Редко выпадает возможность побывать по обе стороны доброго дела. В тот праздник я усвоил, как приятно что-то дарить и как приятно получать подарки. Это чрезвычайно важный урок, но тогда я и не догадывался, как он повлияет на мою будущую жизнь.
* * *
Я участвовал в программе на протяжении всех старших классов: с четырнадцати до семнадцати лет. Благодаря ей моя жизнь обрела некий смысл, а я нашел место, где чувствовал себя своим, и это – в сочетании с ежедневными занятиями магией – удивительным образом преобразило меня. Я понял, что страх, тревога и беспокойство не те эмоции, на которые стоит тратить время. Мне становилось все проще созерцать свои мысли и чувства словно со стороны и не реагировать на них эмоционально. Я не знал, в кого превращаюсь, но в одном был убежден: я уже не тот ребенок, что раньше. Семья стала для меня просто семьей, перестав быть раной, которая ежедневно причиняла боль. Я отчетливо осознал, что не являюсь ни своим отцом, ни матерью, ни братом, ни сестрой. Я – это я. Их поступки – не мои поступки. У брата и сестры были собственные трудности и свой жизненный путь. Моя сводная сестра, старше меня на девять лет, бросила школу, вышла замуж очень юной, переехала от нас и с трудом сводила концы с концами. Она умерла в 2011 году из-за осложнений, вызванных хроническим иммунным расстройством и ожирением. Брату, подававшему большие надежды, не повезло быть геем в эпоху, когда любовь к человеку своего пола считалась неприемлемой. Ему часто доставалось от сверстников за то, что он не такой, как все, пусть никто и не говорил вслух, чем именно он отличается от окружающих. Он уехал из Ланкастера, когда я учился в старших классах, и на протяжении двух последних лет, проведенных в школе, я чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. К счастью, Ланкастер стал городом, который я собирался однажды покинуть, а не местом, в котором я застрял навеки. Мое будущее не было серым и безрадостным: каждый вечер я проигрывал его во всех красках в своем воображении. Я на сто процентов верил в то, чему меня научила Рут, и не сомневался, что моя судьба спешит на встречу со мной.
Семья стала для меня просто семьей, перестав быть раной, причинявшей боль.
В начале выпускного класса я понял, что пора бы подумать о поступлении в колледж, однако не представлял, как подступиться к этой задаче. Родители поддерживали меня, но считали, что раз я решил пойти в колледж, то это случится само собой. Школьный психолог во время консультации даже не стал рассматривать такой вариант. Беседовал он со мной недолго и под конец сообщил, что может дать информацию о технических училищах, если я заинтересуюсь. Я и не догадывался, что в школе есть психолог, пока не получил извещение о том, что мне назначена встреча с ним. С некоторыми предметами я справлялся неплохо, но в целом мои отметки были посредственными: в хороших оценках я не видел особого смысла. Школу я воспринимал просто как место, куда нужно регулярно ходить, и хотя от природы стремился преуспеть в учебе, никто не подсказал, как этого добиться. Дома мне никогда не помогали с домашними заданиями и не напоминали, чтобы я их делал. Мама, конечно, говорила, что я должен стараться, но что под этим подразумевалось? Я не знал ни одного человека, который окончил бы колледж. И уж точно у меня не было денег, чтобы заплатить за учебу. Да я даже не знал, как подать документы для поступления. Тем не менее я был абсолютно уверен – как бы наивно это ни звучало, – что на следующий год непременно уеду в колледж.
Вскоре после консультации у психолога я задумался над тем, кого бы расспросить о подаче документов в колледж. На перемене перед уроком естествознания, на котором нам должны были поведать о трех законах термодинамики, я заметил симпатичную одноклассницу, заполнявшую кучу бланков.
– Что делаешь? – спросил я. – Что это за бумаги?
Я забеспокоился, что это школьный тест, о котором я почему-то забыл.
Она оторвалась от бумаг и посмотрела на меня.
– Заполняю документы для поступления в колледж.
Я кивнул, словно знал, о чем она говорит.
– Куда поступаешь? – Я наклонил голову вбок, но не увидел названия колледжа на бланках.
– Университетский колледж в Ирвайне.
– Правда?
Я не помнил, где именно находится Ирвайн, но знал, что где-то к югу от Лос-Анджелеса.
Она усмехнулась.
– Ну, во всяком случае, я надеюсь, что поступлю. Крайний срок подачи документов – следующая пятница. Мне ни за что не успеть. – Она обвела руками бумаги.
Я ничего не ответил, в голове забегали тревожные мысли. Крайний срок? Я даже не подозревал, что есть крайний срок подачи документов. Я не знал, как все устроено, и на секунду почувствовал, как в душу закрадывается сомнение. Успею ли я подать документы вовремя?
– А ты куда поступаешь? – поинтересовалась она.
Я на секунду задумался.
– Тоже в университетский колледж Ирвайна.
Сам не понимаю, почему так сказал, но ничего другого в голову не пришло. Я практически ничего не знал о колледже в Ирвайне, но о других колледжах мне было известно и того меньше. Все, что я знал, – надо пойти в колледж, чтобы стать врачом. Как я мог догадаться о кипах бланков и крайних сроках?
Она взглянула на меня:
– А ты уже все документы заполнил?
И я соврал:
– Ну, не совсем… Я не получил бланки. Думал, что они придут в следующем месяце, и ждал их по почте.
Мгновенно, словно фокусник, она достала еще одну пачку бланков и сказала:
– Тогда считай, что тебе повезло: у меня есть лишние. Тебе они нужны?
– Конечно. Спасибо.
Мое будущее несколько раз переправляли по почте, оно переезжало от одной жалкой квартирки к другой, но все-таки наконец-то нашло меня.
Я взял бумаги и вечером начал заполнять их. Оказалось, к этой пачке нужно приложить табель успеваемости, рекомендательные письма и копию налоговой декларации родителей. Следующие три дня я как угорелый собирал необходимые бумажки. Я заполнил формуляр на получение финансовой помощи, надеясь, что ее хватит, чтобы заплатить за обучение. Только тогда я сравнил свои отметки со средними, а также с результатами тех, кого приняли. У меня не было ни единого шанса. И о чем я думал? Я осознал, что на этот раз магия не сможет мне помочь. Кроме того, у меня не хватало денег, чтобы оплатить пошлину за подачу заявления. Тем не менее я все же отправил документы по почте. Вернувшись домой, я уселся на кровать и подумал о Рут. Обо всем, чему она меня научила. Неужели ее волшебство и сейчас сработает? Тем вечером и каждый следующий день я в деталях представлял, как получаю письмо с уведомлением о зачислении. Университетский колледж Ирвайна был единственным местом, куда я подал документы, и в течение нескольких месяцев оттуда не было весточки. За это время мы успели дважды переехать – когда толстое письмо из колледжа наконец пришло, на конверте имелось несколько пометок о переадресации. Я отнес письмо в свою комнату и опустился на кровать. Я начал медленно вдыхать и выдыхать воздух, снова и снова. Я знал, что Рут была права.
Я годами выполнял упражнения – и вот подал документы в колледж. Я смотрел на большой белый конверт и видел себя в белом халате. Вселенная сделала следующий ход в хитроумной игре, цель которой сделать меня врачом. Вскрывая конверт, я ни на миг не усомнился в том, что там будет написано.
«Поздравляем вас с зачислением в Калифорнийский университет в Ирвайне…»
Мое будущее лежало передо мной. Его несколько раз переправляли по почте, оно переезжало от одной жалкой квартирки к другой, но все-таки выследило меня. Оно меня наконец-то нашло.
– Спасибо, Рут, – пробормотал я. – И прощай, Ланкастер.
Меня приняли. Удивительным образом к окончанию школы я значительно улучшил успеваемость и получил небольшую стипендию, а также финансовую помощь, которой оказалось достаточно, чтобы оплатить обучение, проживание и даже питание. Колледж ждал меня.
Теперь я был свободен.
* * *
Я до сих пор мысленно создаю зрительный образ того, чего хочу от жизни. Я вижу его через окно в своем воображении – окно, сквозь которое сперва сложно что-то разглядеть. Но затем я начинаю верить всем сердцем, что, когда придет время, стекло станет идеально прозрачным. Жизненный опыт научил меня, что процесс воплощения мечты в реальность далеко не всегда протекает линейно и в той последовательности, которую я наметил или которая казалась мне логичной. Однако все, что я представляю, обычно материализуется, а если и нет, на то имеются довольно веские причины. За долгие десятилетия я усвоил, что верить в результат – далеко не то же самое, что быть привязанным к результату. На собственном печальном опыте мне пришлось также уяснить: нужно очень осторожно выбирать, что именно ты хочешь сделать явью. И наконец, я узнал, что в намерениях человека сосредоточена невообразимая сила.
* * *
Я никогда не верил во всесильного бога, который решает, кто из нас достоин наград, а кто – нет, и в соответствии с этим исполняет желания и одаряет благами. Я слишком часто был свидетелем несправедливости, царящей в нашем мире, где добрый и замечательный человек может внезапно умереть в муках, а недобрые и даже откровенно злые люди всячески преуспевают. Вместе с тем я верю, что каждый способен распорядиться заключенной в нем энергией таким образом, чтобы это отразилось на течении всей его жизни. Каждый из нас может изменить свой мозг, свое восприятие, свои реакции и свою судьбу. Вот чему меня научила Рут. С помощью энергии разума и энергии сердца мы можем добиться всего, чего только захотим. Тем не менее для этого придется приложить немало усилий. Придется стараться и проявлять упорство. Я ведь не проглотил волшебную таблетку, которая сделала из меня нейрохирурга. Еще подростком я усвоил, что в моей власти решать, как именно использовать свой разум и как реагировать на происходящие вокруг события, а чуть позднее – как с помощью собственного сердца находить контакт с окружающими. Не думаю, что существует физический закон, адекватно описывающий силу и мощность, создаваемые, когда одновременно используешь и разум, и сердце, но я на всю жизнь запомнил первый закон термодинамики (учитель рассказал о нем на том самом уроке, перед которым со мной поделились бланками для поступления в колледж).
Энергия не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Однако она способна менять форму, а также перетекать из одного места в другое. Это и есть дар, которым владеет каждый.
Каждый из нас в состоянии изменить свой мозг, свое восприятие, свои реакции и свою судьбу.
Энергия Вселенной находится внутри нас. Она присутствует в космической пыли, из которой состоит каждый из нас. Вся сила, существующая с момента сотворения мира. Вся сила, заключенная в пространстве. Вся эта великолепная, простая, синхронизированная энергия. Энергия может перетекать не только из одного места в другое, но и от одного человека к другому. Рут преподала мне первый урок, а жизнь – все остальные. Долгие годы я раз за разом доказывал реальность того, чему научился в лавке чудес. Но в конечном счете все сводится к одному факту – столь же простому, сколь и непостижимому. Можно изучить все до единой тайны человеческого мозга, однако величайшей его загадкой является способность меняться и преображаться.
Подчас я жалею, что у меня нет томограммы своего мозга, сделанной в двенадцать лет, и еще одной, сделанной в восемнадцать, да и других, полученных после каждого жизненного урока, который я усвоил на собственном опыте, зачастую горьком. В колледж я отправился уже с изменившимся мозгом. Исследования подтвердили, что сосредоточенная медитация вроде той, которой научила меня Рут, развивает способность человека концентрироваться, воспринимать и запоминать сложные концепции. Удалось бы мне поступить в колледж, а затем на медицинский факультет, не повстречай я Рут? Пожалуй, нет. Смог бы я преуспеть в учебе, если бы – сам того не ведая – не подготовил мозг к тяготам следующих двенадцати лет обучения? Со всей уверенностью могу сказать, что нет.
Когда меняется мозг, вместе с ним меняемся и мы сами. Это истина, доказанная наукой. Но существует еще одна истина – куда более важная. Когда меняется сердце, вместе с ним меняется и все вокруг. Причем не только мы начинаем иначе воспринимать окружающий мир – он также начинает воспринимать нас иначе. А следовательно, и реагирует он на нас по-другому.
7
Неприемлемо
Прямо под большим мозгом и перед мозжечком расположен мозговой ствол. Если представить, что большой мозг – всемирно известная рок-звезда во время концертного турне, то мозжечок будет хореографом, который отвечает за каждое движение, выполняемое мозгом, а мозговой ствол – гастрольным менеджером, следящим за тем, чтобы турне проходило по плану, а у звезды было все, что ей может понадобиться. Мозговой ствол значительно меньше большого мозга, но именно он отвечает за все те функции, что поддерживают жизнедеятельность нашего организма, а заодно служит магистральной линией связи, по которой в обе стороны передаются миллионы сигналов между мозгом и остальным телом.
Мозг начинает формироваться приблизительно через три недели после зачатия, когда закрываются края нервной трубки и под действием первых синапсов центральной нервной системы плод получает возможность двигаться. Следом формируется мозговой ствол, отвечающий за координацию таких жизненно важных функций, как сердцебиение, дыхание и кровяное давление, – обеспечиваются условия для существования за пределами материнской утробы. Высшие отделы головного мозга – лимбическая система и кора головного мозга – в момент рождения довольно примитивны, и лишь со временем жизненный опыт и окружающая среда помогают им развиться должным образом. Процесс формирования и развития высших отделов головного мозга не прекращается никогда (мозг не выходит на пенсию), и каждая жизненная ситуация вносит в него вклад.
Ноэль обратилась в приемное отделение с жалобами на головные боли, тошноту и рвоту. За ней хвостом шли муж и двое детей: четырехлетняя девочка и шестилетний мальчик. В свои тридцать с небольшим Ноэль была на восьмом месяце беременности. Головная боль и тошнота считаются нормальными симптомами в начале беременности, однако их внезапное появление в третьем триместре вкупе с резким повышением давления может свидетельствовать о развитии преэклампсии[16] – опасного заболевания, представляющего угрозу как для матери, так и для ребенка. В то утро я был на дежурстве и, когда Ноэль поступила, делал обход больных. Акушера сразу же вызвали, однако он еще не успел добраться до больницы, когда пациентка внезапно потеряла сознание.
К тому времени как я подошел, ей провели интубацию и начали делать компьютерную томограмму мозга. В процессе сканирования все показатели жизнедеятельности сходили с ума, а давление было чрезвычайно нестабильным. Взглянув на томограмму, я увидел на месте мозгового ствола сплошную кровь[17]. Ноэль перенесла обширное интрапаренхиматозное кровоизлияние, после чего люди обычно не поправляются. Мы приступили к реанимационным мероприятиям прямо в кабинете компьютерной томографии, но я не питал особой надежды на успех, так как отсутствовали рефлексы мозгового ствола – те непроизвольные движения, которые наблюдаются, когда мозговой ствол функционирует должным образом. Зрачки женщины были расширены и не двигались. Она ни на что не реагировала.
Тело Ноэль оставалось живым, однако мозг ее умер.
Я назначил лекарства для поддержания кровяного давления в пределах нормы и позвонил в операционную, чтобы там все подготовили.
– Вызовите акушера, – крикнул я медсестрам. – Роды нужно принять немедленно, иначе ребенок умрет.
Я бежал по коридору рядом с каталкой, моля бога о том, чтобы акушер поскорее объявился. Операционная бригада подготовилась к экстренному кесареву сечению быстро. Когда мы вкатили пациентку в операционную, педиатр уже был на месте, а вот акушер по-прежнему отсутствовал. Кровяное давление Ноэль начало стремительно падать, а сердечный ритм становился все более неровным[18]. Внезапно я заметил, что все смотрят на меня. Время было на исходе. Последний раз я пробовал себя в роли акушера двадцать лет назад, будучи интерном, однако других хирургов в операционной не было. Если я ничего не предприму, ребенок погибнет.
Сомневаться было некогда: надо было срочно делать кесарево сечение и спасать малыша. Мозг Ноэль умер. Долго поддерживать ее кровяное давление мы не сможем.
Мы поместили Ноэль на операционный стол. Анестезиолог быстро ввел наркоз, а я спешно подготовил пациентку к операции. Еще раз я осмотрелся по сторонам, надеясь, что в последнюю секунду зайдет акушер. Внезапно сердце Ноэль начало пропускать удары под характерный писк электрокардиографа. Анестезиолог произнес:
– Давление падает. Препараты больше не помогают. Сделайте что-нибудь.
На лбу у меня проступила испарина, а дыхание участилось. Я почувствовал страх. Тогда я закрыл глаза и принялся медленно дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я снова вернулся в лавку чудес. Я взял скальпель и разрезал ткани живота, а затем матку. Погрузив руки в тело Ноэль, я извлек оттуда ребенка. На его лбу виднелся крохотный порез от скальпеля, однако в остальном он был жив и здоров. Я протянул малыша педиатру, перерезал и пережал пуповину и зашил живот.
Сердце пациентки перестало биться через считаные секунды после того, как ребенок родился.
Сложно радоваться рождению, когда оплакиваешь смерть, но разве не к этому в конечном счете сводится наша жизнь?
На медицинском факультете не учат, как сообщить мужу и двум маленьким детям, что их любимой жены и матери больше нет. Как и любой человек, врач не может не чувствовать отголосков боли, которую испытывают родственники пациента. Скорбь, злость, отрицание и отчаяние накатывают волна за волной. Вот почему многие врачи просто говорят: «Я сделал все, что было в моих силах. Сожалею» – и сразу же уходят, оставляя раздавленных горем людей на попечение больничного священника или другого сотрудника больницы. Не так-то легко сказать мужу о том, что его жена умерла. Никакие слова сочувствия не облегчат боль ребенка, который пока не может в полной мере осознать, что мама никогда больше не приготовит бутерброд с арахисовым маслом, не прочитает сказку на ночь, не поцелует и не обнимет после того, как он упадет.
Я отвел мужа Ноэль в сторону и рассказал, что произошло. Он закрыл глаза и разразился жутким плачем, в котором смешались боль и отчаяние. Мне не оставалось ничего другого, кроме как обнять его. Дети, увидев отца плачущим, тоже разрыдались. Я сделал все возможное, чтобы семья Ноэль смогла оплакать свою утрату. Я порывался сообщить мужчине о младенце, но он не слышал ничего, кроме горькой правды о том, что его жены не стало.
Усевшись рядом с ними, я заметил крохотные пятна крови на своем хирургическом костюме. Кровь Ноэль? Кровь со лба ребенка? Имело ли это какое-либо значение? Мы рождаемся и умираем, а все, что происходит между этими двумя событиями, кажется настолько случайным, что бросает вызов логике. Единственное, что мы можем выбрать, – это как реагировать на каждый бесценный момент, дарованный нам. В тот момент не было ничего, кроме боли, и передо мной стоял выбор – предложить утешение и разделить эту боль или развернуться и уйти.
Я остался, хотя и не помню, надолго ли. В любом случае я поддержал этих людей как мог.
Мозг Ноэль умер, и все функции ее организма прекратились. Однако на свет появился ее сын, чей мозг теперь впитывал реалии окружающего мира. Еще один яркий пример вселенской непредсказуемости и несправедливости. Наш жизненный опыт, наше окружение делают нас такими, какие мы есть, и оставалось лишь надеяться, что семья оправится от трагедии и малышу не придется носить на себе невидимые шрамы, оставленные историей его рождения и неожиданной смертью матери.
Эта смерть на операционном столе была не первой в моей практике, равно как не была она и последней. И я не впервые покидал скорбящую семью, унося кровь на своей одежде.
Первый такой случай произошел, когда я учился в колледже, а та семья была моей собственной.
* * *
Узнав о том, что меня приняли в колледж, родители одновременно и обрадовались, и не поверили своим ушам. Я говорил им, что хочу учиться дальше, но не думаю, что они всерьез рассчитывали, будто меня могут зачислить в колледж и я покину их. День моего отъезда уже приближался, когда отец пропал в очередной раз. Стоило впереди замаячить проблеме или какому-нибудь знаменательному событию, как он, будучи не в силах справиться с эмоциями, сбегал, чтобы заглушить страх и тревогу с помощью любимого лекарства – виски. Вечером накануне отъезда я без конца метался по квартире: меня одолевали радостное нетерпение и отчасти беспокойство. Все мои пожитки без труда уместились в большую тканевую сумку, и к моменту, когда пора было ложиться спать, я полностью собрался, готовый вот-вот сбежать на волю. Я даже спал в той одежде, в которой планировал ехать в Ирвайн, чтобы утром впопыхах ничего не забыть. Я не ощущал сантиментов или ностальгии. Все, о чем я мечтал, – поскорее уехать. Отца не было дома почти неделю, и, хотя он знал, в какой день мой автобус отправляется в Ирвайн, я не был уверен, что удастся попрощаться с ним.
Я пытался убедить себя, что мне все равно. Но это не так. Я любил отца со всеми его слабостями и недостатками. Трезвый, он был веселым, умным и добрым. Он был моим отцом.
Часа в три утра я услышал крики, грохот, а потом снова крики. Отец – судя по шуму, пьяный в стельку – стоял у входной двери, запертой изнутри.
Мама дрожа вышла из спальни, и я заметил ужас на ее лице. Широко распахнутыми глазами она смотрела на дверь, которую явно не собиралась открывать, а уши она заткнула руками. Мы начали подумывать о том, чтобы вызвать полицию.
Крик по ту сторону двери становился все громче, и я знал, что вскоре полицию непременно вызовет кто-нибудь еще. Мой автобус отходил через несколько часов, и я не собирался на него опаздывать из-за того, что остаток ночи придется разбираться с полицией. Я шагнул к двери в тот самый миг, когда отец разломил ее практически надвое, пробив ногой дешевую фанеру. Его рука потянулась к дверной ручке.
Очутившись внутри, он заорал с удвоенной силой.
– Черт побери, да кто вы такие, чтобы не пускать меня в собственный дом! – крикнул он, глядя на меня.
От злости его лицо перекосило, а глаза стали безумными. Мама попятилась в угол комнаты, и он мигом переключился на нее:
– Какого черта ты не открыла дверь?
Он начал наступать на маму, которая пятилась до тех пор, пока не уперлась в стену. Раньше я не видел отца таким свирепым. Напившись, он, как правило, просто отрубался. И никогда не поднимал руку ни на кого из нас.
– Не смей подходить ближе, – услышал я собственные слова.
Не знаю, услышал он меня или нет. Так или иначе, он сделал еще один шаг в сторону мамы, которая в своем огромном халате напоминала трепещущую птичку. Я никогда прежде не давал ему отпор. Мы все мирились с его поведением и его пьянством. Но больше я не собирался это терпеть. Не в этот раз.
Я встал между родителями и крикнул как можно громче, чтобы отец обратил на меня внимание:
– Если ты не остановишься, я тебя ударю. Я сделаю это, можешь не сомневаться.
Он пропустил мои слова мимо ушей и шагнул вперед. Тогда я тоже шагнул ему навстречу. Я двигался словно в замедленной съемке или под водой. Сжав руку в кулак, я нацелился ему прямо в нос. Я услышал и почувствовал, как трескается кость. А потом он упал на пол с глухим ударом, будто я только что повалил дерево.
Мама закричала, а я смотрел, как отец падает лицом вниз и во все стороны хлещет кровь. Я ощущал вонь спиртного вперемешку с резким, отдающим медью металлическим запахом. Так пахнет кровь.
А ее было очень и очень много.
К горлу подкатила желчь, и меня неудержимо затошнило. Я бросился в ванную и едва успел добежать до унитаза. Стоя перед ним на коленях, я пробормотал слова, наиболее близкие к молитве из всего когда-либо сказанного мной: «Помоги мне». Я вытер рот рукавом и вернулся в гостиную. Отец по-прежнему неподвижно лежал ничком на полу. Неужели я убил его? Я перевернул отца на спину. Никогда не видел столько крови. Нос его был перекошен влево. «Что же я натворил?! – вертелось в моей голове. – Какой ужас!»
Я услышал, как отец застонал, приходя в сознание, и положил его голову себе на колени. Я не отдавал себе отчета в том, что плачу, пока не увидел, как слеза упала в лужицу свернувшейся крови на щеке отца. Удар его отрезвил. Он медленно поднял на меня глаза: никогда еще мне не доводилось видеть такой взгляд. А потом он произнес:
– Все в порядке. Все в порядке, сынок.
Мама все еще плакала, я же вытер слезы. В тот момент я осознал, что отношения между мной и отцом уже никогда не станут прежними.
Было шесть утра, мой автобус отправлялся в полвосьмого. Мама хлопотала возле отца, который, изрядно протрезвев, сидел на стуле и попивал кофе. В носу у него виднелись ватные шарики. Он снова посмотрел на меня, а затем опустил глаза. Мама сказала, что не хочет, чтобы я опоздал на автобус. Я поцеловал их обоих, обнял и вышел через разломанную входную дверь. Так я покинул родной дом, чтобы отправиться в колледж. Подходя к машине друга, который должен был отвезти меня на автовокзал, я заметил, что брюки мои спереди забрызганы кровью. Времени на то, чтобы вернуться домой и переодеться, у меня не было. Да и в любом случае вся моя одежда лежала в сумке. Я плохо представлял, как другие ребята прощаются с родителями перед первым отъездом в колледж, однако был уверен, что совершенно не так, как я.
Хоть меня и приняли в колледж, я оказался не готов совмещать работу на полную ставку с лекциями и зубрежкой. А еще я занимался греблей, так как твердо вознамерился заполучить куртку с эмблемой колледжа. Год за годом мне, казалось, приходилось стараться больше, чем кому бы то ни было еще, – и все для того, чтобы мне поставили удовлетворительную оценку. Первые пару лет я частенько ездил на автобусе, а иногда и на попутках из Ирвайна в Ланкастер. И пусть я трудился усердно, учебные недели, которые я пропускал, чтобы позаботиться о маме, разобраться с отцом или помочь им решить ту или иную проблему, складывались в месяцы. Когда настало время подавать документы на медицинский факультет, мой средний балл был 3,5 и шансы получить диплом были невелики. Для того, кто хотел стать врачом, я учился из рук вон плохо. В те годы на медицинский факультет принимали со средним баллом около 4,7.
Тем не менее я не терял уверенности в том, что стану врачом. Образ меня в белом халате не был плодом моего воображения – он казался настолько реальным, словно я смотрел на себя в зеркало. Вот уже почти семь лет я методично выстраивал этот образ у себя в голове, и его воплощение в реальность было для меня единственным приемлемым исходом. Впрочем, сокурсники не упускали возможности напомнить, что с моими отметками мне никогда не попасть на медицинский факультет. К сожалению, слишком многие из нас позволяют другим решать, что им под силу или не под силу сделать. Еще один дар, который преподнесла мне Рут, – способность верить в себя и помнить, что не каждый будет желать мне успеха или великих достижений, а также умение спокойно относиться к подобным вещам и не реагировать на них эмоционально.
Процесс подачи документов на медицинский факультет начался, когда я учился на третьем курсе. Я узнал, что первым делом студенты Калифорнийского университета в Ирвайне должны пройти предварительное собеседование, по результатам которого комиссия решит, рекомендовать ли студента к поступлению на медицинский факультет или нет. Я отправился к секретарю комиссии, чтобы договориться о собеседовании.
До сих пор – более четверти века спустя – отчетливо вижу, как она достает папку с моим досье, бегло просматривает его, окидывает меня пренебрежительным взглядом и продолжает перелистывать страницы. Наконец она закрывает папку и говорит:
– Я не стану назначать вам собеседование, это пустая трата времени для всех. Вы ни за что не поступите на медицинский.
Я застыл как вкопанный. Мне необходимо было это рекомендательное письмо! Оно стало бы первым шагом в длинном списке шагов, которые нужно проделать, чтобы поступить на медицинский факультет. После этого мне предстояло заполнить множество бланков, написать несколько эссе, а потом с надеждой ждать приглашения на собеседование, которое проводилось уже на самом медицинском факультете. Впереди меня ждали серьезные испытания, и все, чего я хотел, – это получить возможность их преодолеть.
Еще один урок, который преподнесла мне Рут, – способность верить в себя и помнить, что не каждый будет желать мне удачи и великих свершений.
Я сделал глубокий вдох.
– Да, я понимаю, о чем вы говорите, но мне нужно записаться на собеседование.
– Этого я сделать не могу. Вы не подходите. – Она постучала пальцем по моему досье.
Я знал, что досье не могло дать верного представления обо мне. Оно не было мной. В нем не указывалось, что я работал по двадцать пять часов в неделю с полной нагрузкой. В нем не указывалось, сколько раз мне приходилось уезжать из колледжа, чтобы разобраться с семейными неурядицами. В нем не указывалось, что каждый день я вставал в пять утра, чтобы позаниматься греблей. Там было указано только одно – мой средний балл. И если это единственный критерий для получения рекомендательного письма, то секретарь действительно права. Мне никогда не поступить на медицинский. Но это досье не было мной.
Рут научила меня чему смогла, а дальнейшие тренировки помогли мне постичь остальное. Она также сказала, что я не должен принимать неприемлемое. Я должен отстаивать свой выбор. Позади уже много взятых препятствий, и никакая комиссия меня не остановит. Мне надо пройти собеседование.
– Это неприемлемо.
– Простите?
– Я не уйду отсюда, пока вы не назначите мне встречу с комиссией. – Я говорил спокойно и тихо, глядя ей прямо в глаза.
– Но я и правда… не могу этого сделать, – повторила она.
Я уловил в ее голосе нотку неуверенности, крохотную запинку, которая меня обнадежила.
– Послушайте. Я понимаю, что не подхожу. И я знаю, что обычно вы этого не делаете. Но вы ведь можете это сделать. Все, что мне нужно, – это шанс.
Она покачала головой.
Я попытался снова:
– Я не хочу, чтобы вы или члены комиссии впустую потратили время, и никому не хочу создавать проблемы. Но я отсюда не уйду, пока мне не будет назначено собеседование. Неважно, сколько придется ждать. Я не могу смириться с тем, что я – безнадежный случай. И я не смирюсь с этим.
В моем голосе не было злости, и, думаю, секретарь расслышала в нем решимость и искренность. С минуту она в упор смотрела на меня.
– Хорошо, – наконец ответила она. – Следующий вторник, три часа.
– Спасибо. Искренне вам благодарен.
Направляясь к выходу, я услышал, как она пробормотала вполголоса:
– Это будет занятно.
В день собеседования декан биологического факультета занял место одного из постоянных членов комиссии. Судя по всему, он был заинтригован, да и всей комиссии было известно о том, как настойчиво я добивался этой встречи.
Секретарь сухо поздоровалась со мной и открыла дверь в зал заседаний. В его дальнем конце стоял длинный прямоугольный стол, по одну сторону которого со скрещенными руками и с каменным выражением лица сидели три профессора, включая декана. Ни единой улыбки. У каждого перед глазами – копия моего досье и выписка из зачетно-экзаменационной ведомости. С другой стороны стола стоял одинокий складной стул. Три на одного… не очень-то честно. Мне было двадцать лет.
Я зашел, огляделся по сторонам и осознал, что это никакое не собеседование. Это суд инквизиции.
А я – еретик.
– Мистер Доти, – начал один из членов комиссии, профессор химии, чей курс я с горем пополам прослушал в предыдущем семестре, – у вас есть несколько незаконченных курсов, а ваши отметки свидетельствуют о том, что вы вряд ли получите диплом колледжа, не говоря уж о том, чтобы поступить на медицинский факультет университета. Они служат показателем того, что вы не сможете стать успешным студентом-медиком и что вам несвойственны дисциплина и интеллект, необходимые врачу.
– Я убеждена, что все мы здесь лишь зря теряем время. Вы можете убедить нас в обратном, мистер Доти? – спросила преподавательница, известная своей строгостью, хотя мне и не довелось у нее учиться. – Я ценю то, что вы заставили секретаря организовать это собеседование. Однако ожидать, что мы сочтем вас достойным кандидатом для получения профессии, преуспеть в которой у вас нет ни малейшего шанса, – верх самонадеянности. Медицинский факультет весьма престижен (о чем, полагаю, вам известно), и ваш средний балл явно не соответствует его стандартам.
Я взглянул на декана. Тот ничего не говорил, а лишь смотрел на меня с любопытством. Сюда он пришел понаблюдать.
– Я бы хотел кое-что объяснить, – сказал я.
– У нас на сегодня назначены собеседования и с другими студентами. Вы можете высказаться, но будьте предельно кратки.
Складной стул, на котором я сидел, был маленьким и очень напоминал тот, на котором я часами просиживал в лавке чудес. Рут говорила, что нельзя позволять обстоятельствам ограничивать себя. Позволять другим людям определять, чего я стою. Да, отметки у меня ужасные – это факт, однако главное в другом. Я глубоко вдохнул и поднялся.
– Кто дал вам право рушить чужие мечты? – Я выдержал небольшую паузу, после чего продолжил: – Когда я учился в четвертом классе, то познакомился с одним врачом. Он посеял во мне надежду на то, что в один прекрасный день я тоже стану врачом. Это казалось малоправдоподобным. Никто из моей семьи не учился в колледже. Среди моих близких не было ни одного квалифицированного специалиста, не говоря уже о врачах. Перейдя в восьмой класс, я повстречал женщину; она научила меня тому, что в этом мире возможно все, стоит лишь поверить в себя и заглушить внутренний голос, который только и делает, что сбивает с толку. Я вырос в нищете. Я вырос одиноким. Мои родители делали все, что могли, но у них хватало собственных трудностей.
Я оглядел членов комиссии. Оба профессора по-прежнему сидели со сложенными руками, но декан чуть наклонился вперед. Он слегка кивнул головой, призывая меня продолжать.
– Я мечтал стать врачом большую часть жизни. Эта мечта направляла меня. Поддерживала меня. Была единственной стабильной вещью в моей жизни. Да, мои отметки зачастую оставляли желать лучшего, однако не все зависело от меня. Я старался не меньше, если не больше, чем остальные. И пускай по моему досье этого не видно, я гарантирую вам, что никто из студентов, когда-либо выступавших здесь перед комиссией, не был настроен решительнее меня в том, чтобы преуспеть на медицинском факультете.
Я посмотрел на троицу, в руках которой сосредоточилось мое будущее. Двое, казалось, не слушали меня, и впервые за долгое время я почувствовал страх и тревогу. Мне было прекрасно знакомо это ощущение. Я часто испытывал его в первые двенадцать лет жизни. Мое сердце застучало. Я вновь чувствовал себя потерянным мальчиком, и в душу начали закрадываться сомнения. Да как мне вообще пришло в голову, что я смогу стать врачом? Профессора разбираются в этом лучше меня… Внезапно в голове моей зазвучал голос Рут: она говорила, чтобы я раскрыл сердце. Я закрыл глаза и увидел, как Рут улыбается. «Ты сможешь, Джим, – сказала она. – Ты сможешь сделать все, что угодно. Внутри тебя есть магия. Выпусти ее наружу».
– Знаете, нет доказательств того, что высокий средний балл помогает стать хорошим врачом. Высокий средний балл не делает человека заботливым.
И я продолжил изливать душу. Я рассказал о том, как рос в нищете и до чего непросто мне было попасть в колледж. Я рассказал об отце и о матери. Я рассказал, как часто мне приходилось уезжать из колледжа, чтобы позаботиться о родителях. Я рассказал, как усердно мне приходилось учиться, просто чтобы не вылететь из колледжа. Уже то, что я стоял перед ними, желая поступить на медицинский, само по себе было чудом, и я сделал все возможное, чтобы они тоже увидели, насколько это поразительно.
– Знаете, нет ни малейших доказательств того, что высокий средний балл помогает стать хорошим врачом. Высокий средний балл не делает человека заботливым. Каждому человеку в тот или иной момент жизни бывает необходим шанс, чтобы сделать то, что все остальные считали невозможным. Каждый из вас сидит сейчас здесь потому, что однажды кто-то в вас поверил. Потому что кому-то было не все равно. Я прошу вас поверить в меня. Больше ни о чем не прошу. Я прошу вас дать мне возможность осуществить свою мечту.
Когда я закончил, ненадолго воцарилась тишина, после чего кто-то сказал, что комиссии нужно время, чтобы обдумать мои слова.
Затем декан встал и пожал мне руку.
– Джим, полагаю, ты заставил нас взглянуть на ситуацию совершенно по-новому. Мы забываем, что перед нами живой человек, а не досье. Пускай многие кандидаты и отвечают всем нашим требованиям, по большей части эти требования – чистая условность. Тебе, должно быть, пришлось набраться храбрости, чтобы выступить перед нами. Нужно быть по-настоящему целеустремленным и смелым, чтобы поделиться с нами всем, что ты рассказал. Ты никогда не сдаешься, верно?
– Да, сэр. Я никогда не сдаюсь. Спасибо вам за потраченное время.
С этими словами я покинул зал.
Когда я проходил мимо, секретарь посмотрела на меня.
– Как прошло?
Я пожал плечами. Поживем – увидим.
Она тепло улыбнулась.
– Я слышала кое-что из того, что вы им говорили. Думаю, у вас все получится. – Она протянула мне буклет. – Возможно, вам будет интересно на это взглянуть. Крайний срок записи уже прошел, но чувствую, что и крайних сроков для вас не существует.
В буклете рассказывалось о подготовительной программе, которую проводил медицинский факультет Тулейнского университета. Она предназначалась для несовершеннолетних студентов из малоимущих семей, рассчитывающих в будущем заняться медициной. По сути это был летний обучающий курс с лабораторными занятиями, который помогал подготовиться к вступительным экзаменам.
– Спасибо.
Я еще раз взглянул на буклет. Медицинский факультет Тулейнского университета. Никогда раньше я не слышал об этом учебном заведении, но сейчас ясно почувствовал, что оно станет ключом к моему будущему.
Комиссия предоставила мне высочайшие рекомендации из всех возможных. Магия Рут сработала в очередной раз.
Когда я позвонил по указанному в буклете телефону, на том конце провода сообщили, что запись на курсы закончилась. Я попросил позвать к телефону руководителя программы, доктора Эппс, которая, выслушав мою историю, сказала:
– Джим, посылай заявление на участие. Все будет в порядке.
Две недели спустя я держал письмо с уведомлением о том, что меня допустили к участию в летней программе медицинского факультета. К несчастью, у меня не было денег на самолет, чтобы добраться до Тулейнского университета, который расположен в Новом Орлеане. По удивительному стечению обстоятельств сразу же после того, как я получил письмо, мне позвонил отец. Он сидел в лос-анджелесской тюрьме, но его вот-вот должны были выпустить, и он хотел, чтобы я забрал его оттуда. Он сказал, что ему нужны деньги на продукты и жилье, иначе ему придется спать на улице, потому что мама больше не пускала его домой. У меня самого денег хватало только на еду и арендную плату, которую следовало внести через две недели. Отец попытался уверить меня, что скоро должен получить чек. «Старая песня», – подумал я. Тем не менее я не мог отказать ему в помощи. В конце концов, это же мой отец. Моя подруга Кейт, которая кое-что знала о моей семье, предложила отвезти меня в Лос-Анджелес, чтобы я смог забрать отца. Кстати, выглядел он неплохо, так как провел в тюрьме несколько недель и все это время не пил. Мы с Кейт отвезли его в ночлежку, где сняли комнату на две недели, а кроме того, я дал ему двести долларов наличными. Я сообщил отцу о летней программе в Тулейне – он улыбнулся, сказал, что гордится мной, и поблагодарил меня.
Таким образом, я не имел ни малейшего понятия, на какие деньги доберусь до Тулейна. Однако еще через две недели по почте пришел конверт с подписью отца, где лежал чек от его имени на тысячу долларов. Отец отдал мне последние деньги, чтобы я мог добраться до Нового Орлеана. Я заплакал.
Та летняя программа дала мне невероятно много. Я на практике узнал, что представляют собой лабораторные работы, и пообщался с преподавателями медицинского факультета. Благодаря программе я подготовился к вступительным экзаменам и научился проходить собеседования. Мне пришлось изрядно попотеть, но я полностью сосредоточился на учебе и чувствовал себя совершенно счастливым. Теперь ничто не могло помешать мне стать врачом. В этом я был уверен.
Осенью я подал документы в Тулейнский университет и принялся с волнением ждать ответа. Я неплохо проявил себя во время подготовительной программы и хорошо справился со вступительными экзаменами, но понимал, что из-за низкого среднего балла моя кандидатура проигрывает в сравнении с другими абитуриентами. Кроме того, я работал в двух местах сразу, что тоже сыграло отрицательную роль: было сложно концентрироваться на учебе. Как раз в этот период мне позвонила мама. Отец, который снова запил, внезапно решил сесть на междугородний автобус, чтобы навестить родственников в Кентукки. Мама переживала, потому что он не взял с собой никаких вещей и вот уже две недели от него не было весточки, а в Кентукки он так и не появился. Хотя отец и пропадал частенько, я не мог припомнить ни одного случая, чтобы он отсутствовал так долго и даже не звонил или чтобы нам не звонили из тюрьмы. Список моих волнений увеличился. Но через несколько дней мама перезвонила, чтобы сообщить, что отец лежит в госпитале для ветеранов в Джонсон-Сити, штат Теннесси.
* * *
Был вечер, однако я немедленно связался с госпиталем и побеседовал с дежурным врачом. Отец лежал в реанимации, где его подключили к аппарату искусственного дыхания и пичкали антибиотиками. Лишь изредка он ненадолго приходил в сознание. У него развилась острая пневмония, и медикам с трудом удавалось насыщать его легкие кислородом. Врач объяснил, что отец вроде бы реагирует на лечение, но ситуация критическая. А когда он начал расспрашивать о том, чем отец болел в прошлом, я понял, как мало знал своего отца. Я понятия не имел, были ли у него какие-либо хронические заболевания. Я понятия не имел, принимал ли он какие-нибудь лекарства, оперировали ли его, была ли у него аллергия… Единственное, что я знал о нем, – это то, что он пил.
Повесив трубку, я попытался вспомнить все случаи, когда мы с отцом просто сидели вдвоем и болтали или что-нибудь делали вместе – что-нибудь не связанное с пьянством, – но нащупал лишь отдельные туманные образы. Ничего, за что можно было бы ухватиться. И вот он уехал на автобусе, чтобы повидаться с родственниками, к которым так и не добрался. Что он делал в автобусе? Что хотел отыскать? Почему решил отправиться в такую даль именно сейчас? В этих вопросах не было пользы, да я и сам в принципе знал, что это из-за пьянства отец оказался в далеком госпитале один-одинешенек.
Я опустился на кровать и расплакался. Мне нужно было в Джонсон-Сити, но где взять деньги? У мамы их тоже не было. К тому же на носу экзамены.
Следующие дни прошли в сплошных тревогах. Я несколько раз звонил в больницу. Отец больше не приходил в сознание, а его внутренние органы начали отказывать. Врач сказал, что прогноз неблагоприятный и отец, скорее всего, не выживет. Сосед по комнате одолжил мне денег на самолет, и назавтра я решил двинуться в путь. Я понятия не имел, что буду делать, когда приеду в госпиталь. Но я не хотел оставлять отца одного.
И тут я внезапно понял, что ничего не знаю о своем отце. Единственное, что я знал об отце, – это то, что он любил выпить.
Я лег спать, но никак не мог успокоиться. Раньше я не летал на самолете. Я не знал ровным счетом ничего о Джонсон-Сити. Меня переполняли страх и усталость. Наконец я глубоко уснул – но лишь для того, чтобы вскоре проснуться. Не могу сказать, что меня разбудило нечто конкретно. Просто вдруг оказалось, что я уже не сплю, а лежу с широко открытыми глазами. Я огляделся и увидел отца, сидящего на краю кровати. Он посмотрел на меня. Выглядел он неплохо – на самом деле лучше, чем я мог припомнить. Он был спокоен, а на его лице я заметил легкую улыбку или, вернее, доброту и смирение. Он произнес:
– Здравствуй, сынок. Я пришел попрощаться. Извини, что я не был таким отцом, каким хотел быть. Извини, что меня не было рядом, чтобы поддержать тебя. У каждого из нас свой путь в жизни. Мне пришлось пойти своим. Я хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой и очень сильно тебя люблю. Мне пора. Помни, что я тебя люблю. Прощай, сынок.
Я ответил:
– Я тоже тебя люблю, папа.
После этого он исчез.
Я сел. Приснилось ли мне это или произошло наяву? Я не знал, что и думать. Поэтому я сидел, представляя, как при встрече обниму отца и скажу, что все в порядке, что я его люблю. Постепенно я снова уснул и второй раз проснулся от телефонного звонка. Медленно, в полудреме я поднял трубку. Звонил врач, лечивший отца. Он сообщил, что очень сожалеет, но отец скончался часом ранее. Кроме того, он сказал, что в последние мгновения отец открыл глаза и улыбнулся. Он также дал понять, что отец не мучился перед смертью. Я поблагодарил его и повесил трубку, а затем позвонил маме, и мы вдвоем поплакали. Она сказала, что отец делал все, что в его силах, и что в глубине души он был хорошим человеком, который любил меня всем сердцем.
Отец действительно меня любил.
Я знаю, что он меня любил.
А я любил его.
* * *
Менее чем через год после памятного собеседования в университетском колледже Ирвайна и ровно через две недели после смерти отца меня приняли на медицинский факультет Тулейнского университета. Получив письмо о зачислении, я вернулся в свою комнату, опустился на кровать и не спеша распечатал конверт, думая об отце. Я посмотрел туда, где он сидел в ночь, когда пришел со мной попрощаться. Я знал, что сейчас он мною гордится.
Я знал, что природный интеллект и решительность сделают из меня первоклассного врача.
Теперь осталось всем это доказать.
Как и предполагали члены комиссии на собеседовании, мне не хватило пройденных курсов, чтобы получить диплом колледжа. Но я все же пошел на церемонию вручения дипломов вместе с остальными выпускниками 1977 года. Меня тревожило лишь одно: без диплома я не смогу учиться на медицинском. На третьем курсе я пропустил много занятий, поскольку вынужден был уехать домой, чтобы позаботиться о маме после очередной попытки самоубийства. В результате у меня оказалось три хвоста по биологии, и подтянуть их до начала осенних занятий я бы не смог ни при каких условиях. Я уже столько всего преодолел, и вот теперь моя мечта была под угрозой срыва! Я не знал, что делать, однако потом понял: единственное, что в моих силах, – это рассказать все как есть. Я позвонил в Тулейнский университет и попросил к телефону декана, ведавшего приемом студентов на медицинский факультет. Я ждал, казалось, целую вечность, пока нас с ним не соединили. У меня сложилось впечатление, будто он все обо мне знает. Я объяснил ситуацию, после чего в трубке воцарилась тишина. Еще на одну вечность. Наконец он сказал:
– Джим, мы хотим, чтобы ты учился в Тулейне. Если в Ирвайне позволят зачесть баллы с медицинского факультета, чтобы восполнить недостающие курсы, то дело в шляпе.
Я поблагодарил его, наверное, миллион раз и повесил трубку. А затем произошло нечто поразительное. Я объяснил преподавателям, чьи занятия пропустил, что меня приняли на медицинский факультет и что в последнем семестре я не посещал лекции из-за семейных проблем, после чего спросил, нельзя ли перезачесть курс по медицине, чтобы соблюсти необходимые формальности. Каждый из них охотно выполнил мою просьбу и поздравил меня с поступлением. Только потом до меня дошло, что преподаватели полагали, будто я сдал вступительные экзамены на «отлично» и что у меня высокий средний балл, и поэтому, разумеется, они были готовы закрыть глаза на недостающие факультативные курсы.
Иногда правила и требования крайне важны, но зачастую они являются формальностью и служат лишь для того, чтобы отсеять неподходящих претендентов и ограничить возможности. Сплошные пятерки в аттестате и наличие диплома бакалавра – это условные преграды на пути к тому, чтобы стать успешным врачом. Я знал, что природный интеллект и решительность сделают из меня первоклассного врача.
Теперь оставалось доказать это всем остальным.
8
Шевели мозгами
Становиться нейрохирургом я не планировал. Я собирался работать пластическим хирургом: прежде всего мне хотелось помогать детям с черепно-лицевыми деформациями, а еще меня привлекала техническая сложность таких операций. Фотографии детей с деформированным лицом задели меня за живое. Особенно я жалел детей, которые не могли спрятать изъяны от окружающих и которые постоянно сталкиваются с тем, что люди от них отворачиваются. Нравилась мне и эстетическая пластическая хирургия. Я воображал себя профессором университета, который часть рабочего времени уделяет больным детям, после чего едет в собственную клинику в Беверли-Хиллз, чтобы принимать богатых клиентов. Помимо всего прочего, пластический хирург, обслуживающий знаменитостей, неплохо зарабатывает, к тому же я повстречал бы много привлекательных женщин.
На первом курсе мне назначили стипендию, чтобы я смог оплатить учебу на медицинском факультете. А на втором курсе я стал участвовать в армейской стипендиальной программе. От всего сердца я стремился послужить своей стране. Я все еще живо помнил, как воображал себя на месте Чака Йегера, преодолевающего звуковой барьер над Ланкастером, и то, с какой гордостью носил форму скаута, когда помогал полиции. В колледже я узнал, что Йегер был не первым человеком, которому предложили преодолеть звуковой барьер, – эта честь выпала летчику по имени Слик Гудлин. Проблема в том, что Гудлин потребовал премию в размере ста пятидесяти тысяч долларов – гигантские деньги по меркам 1947 года – за выполнение этого задания. Йегер же хотел преодолеть звуковой барьер не ради денег. Им двигали страсть к острым ощущениям и жажда открытий. Ему хотелось понять, на что способен человек, действующий на пределе возможностей. Даже два сломанных ребра, из-за которых Йегеру было так больно орудовать рукой, что пришлось закрыть кабину самолета с помощью ручки от швабры, не удержали его от полета[19].
В общей сложности я прослужил в армии США девять лет и в конечном счете стал майором Джеймсом Доти.
А кем был я? Был ли я сродни персонажу Оскара Уайльда, который «знает всему цену, однако понятия не имеет о подлинной ценности»?[20] Я потратил изрядную часть жизни, пытаясь примирить своих внутренних Слика Гудлина и Чака Йегера между собой. Я сострадал людям, которым, как и мне, приходилось страдать, и хотел помочь им. Вместе с тем я хотел добиться успеха. Магия Рут уже помогла мне достичь немалого, и я продолжал упражняться каждый день, хотя и понимал, что одного этого недостаточно для того, чтобы осуществить свои мечты. Я хотел денег и славы. Я хотел стать тем, кого все уважают. Я хотел стать величайшим хирургом на свете.
Армия согласилась оплатить мое обучение на медицинском факультете и прочие расходы, а я согласился стать военным врачом. В общей сложности я прослужил в армии США девять лет и в конечном счете стал майором Джеймсом Доти.
* * *
На медицинском факультете все было совершенно иначе, чем на последнем курсе колледжа. Учеба не доставляла мне сложностей: оказалось, у меня природная склонность к изучению загадок человеческого тела – анатомии, гистологии, физиологии. Необходимость запоминать больше информации, чем кажется в принципе возможным для человека, причиняет студентам-медикам немало мучений на первом курсе. Однако годы работы над трюками, которые я освоил в лавке чудес, натренировали мой мозг таким образом, что мне было куда проще, чем однокурсникам. Я мог гораздо дольше концентрироваться на зубрежке и никогда не отвлекался, читая учебники по медицине. Нас познакомили с мнемоническими правилами, чтобы легче было запомнить самую разную информацию, начиная от названий костей и нервов до порядка заполнения медицинской документации. Некоторые из этих правил звучали нелепо, как, например, то, которое предназначено для запоминания всех черепных нервов: «ОбоЗри Глаз Блок Тройничный, Отведи Лицо Пред дверью, в Глотке Языком Блуждая, Добавляешь Подъязычный». А отдельные мнемонические правила было запомнить даже сложнее, чем исходную информацию, например: «Голль лежит к фиссуре ближе, иннервирует – что ниже; а Бурдах лежит в боках, иннервирует в руках».
Я пользовался некоторыми стандартными мнемоническими правилами, но нередко придумывал и собственные. А еще бывало, что я притворялся, будто использую их, в то время как на самом деле прочитанная информация словно всплывала в моем сознании, когда я в ней нуждался. Исследование, проведенное в 2013 году Калифорнийским университетом в Санта-Барбаре, показало, что занятия сосредоточенной медитацией всего за две недели улучшают память, концентрацию внимания и общие когнитивные функции студентов, которые благодаря этому демонстрируют более высокие результаты теста для поступления в магистратуру, а также других тестов на память и внимание. Что поразило меня сильнее всего, так это удивительное сходство между методикой, использованной учеными в 2013-м, и трюками, которым учила меня Рут в 1968-м.
Сколько денег тратится на подготовительные курсы перед поступлением в магистратуру? Самое прекрасное в медитации заключается в том, что она абсолютно бесплатна.
Работа с человеческим мозгом требовала усилий и точности, а также дарила непередаваемые ощущения, которых я так и не смог отыскать в общей хирургии.
Армейская стипендия гарантировала мне прохождение интернатуры после окончания медицинского факультета, однако с резидентурой[21] все было не так однозначно. Для гражданских медиков оба этапа тесно связаны между собой, мне же в резидентуру нужно было поступать отдельно. Окончив Тулейнский университет в 1981 году, я поступил в чередующуюся интернатуру в Армейский медицинский центр имени Триплера на Гавайях, где стажировался еще студентом. Чередующейся интернатура называлась потому, что давала возможность приобрести опыт по разным хирургическим специальностям, а не только по общей хирургии. Я стажировался в педиатрии, гинекологии, медицине внутренних органов, общей хирургии, а также в нейрохирургии. Я-то думал, что столь разнообразный опыт положительно скажется на моем дальнейшем обучении, однако в реальности чередующаяся интернатура является преградой для тех, кто стремится заниматься общей хирургией. Обширные знания в разных областях по факту лишь усложнили мне задачу. Я по-прежнему собирался стать детским пластическим хирургом, для чего требовалось поступить в резидентуру по общей хирургии, затем пройти обучение пластической хирургии и наконец – черепно-лицевой хирургии. Такой у меня был план. Проблема в том, что на место в резидентуре по общей хирургии претендовало двенадцать интернов, из которых я один прошел чередующуюся интернатуру. Шансы были не в мою пользу. Мои соперники, не скрывая радости, говорили, что мне ни за что на свете не попасть в резидентуру по общей хирургии. Мои настойчивость и целеустремленность производили не очень хорошее впечатление на окружающих, а мою глубочайшую уверенность в том, что я способен получить все, что пожелаю, другие воспринимали как самонадеянность. Теперь-то я понимаю, почему им так хотелось, чтобы я потерпел неудачу.
Подавать заявление на поступление в резидентуру нужно в ноябре, что я и сделал вместе с остальными. В апреле, однако, настал черед моей практики в отделении нейрохирургии. Наставники, под чьим началом я стажировался, оказались милейшими людьми из всех, с кем мне довелось поработать во время практики. Нейрохирургия пленила меня – работа с человеческим мозгом требовала усилий и точности[22], а также дарила непередаваемые ощущения, которых я так и не смог отыскать в общей хирургии, где все сводилось главным образом к грудной клетке и брюшной полости. Было нечто особенное в том, чтобы забраться туда, где никто прежде не бывал, – в сокровенный тайник, в котором спрятано то, что делает нас людьми. И это привлекало меня. Мне все еще хотелось помогать детям с врожденными уродствами, но возможность исследовать тайны мозга манила с невероятной силой. Я захотел стать нейрохирургом, как когда-то захотел поступить в колледж и на медицинский факультет. И для этого надо было пройти резидентуру по нейрохирургии, а не общей хирургии. Я знал, что могу выучиться на нейрохирурга, а потом, если захочу, – освоить пластическую и черепно-лицевую хирургию. Все складывалось идеально.
Заведующий нейрохирургическим отделением из центра Триплера поддержал меня:
– Ты очень талантлив, Джим. Тебе стоит заняться нейрохирургией. Нет, ты обязан ею заняться.
– Спасибо.
Меня распирало от гордости: мне предстояло стать нейрохирургом!
– Проблема в том, – добавил он, – что от армии готовят только одного нейрохирурга в год, а на три следующих года у нас уже все расписано. Придется подождать. После интернатуры тебя направят в зону боевых действий офицером санитарной службы. Там ты будешь работать до тех пор, пока не окажешься вверху списка ожидающих, а после этого сможешь начать резидентуру.
– Три года? – переспросил я.
– Всего лишь три года.
– Простите, но для меня это неприемлемо.
Он рассмеялся.
– Ты должен сначала отслужить, Джим.
– Но это же полный вздор. – Я, повысив голос, явно перегибал палку.
– Так уж здесь все устроено. Это не вздор. Это армия.
– Но для меня это неприемлемо, – не сдавался я.
Он покачал головой и указал мне на дверь.
– Я не могу ждать три года. Если вы не примете меня на следующий год, это будет величайшей ошибкой, которую вы когда-либо совершали.
На носу был отпуск – тридцать дней вдали от армии. Покинув госпиталь Триплера, я на месяц отправился в Медицинский центр имени Уолтера Рида. Сюда-то я и планировал попасть в конечном счете, так что решил пройти стажировку по нейрохирургии в свое свободное время, с чем неплохо справился. Перед завершением «отпуска» я встретился с заведующим нейрохирургического отделения.
– Ты мне нравишься, Джим. Ты проделал потрясающую работу во время стажировки, и я думаю, что из тебя выйдет первоклассный врач.
– Спасибо. Полагаю, это означает, что я могу приступить уже осенью.
– Джим, ты же знаешь, что необходимо подождать минимум три года. Я включу тебя в список, чтобы затем взять в резидентуру. Ты должен быть благодарен, ведь помимо тебя на это место претендуют еще четыре человека. В любом случае ты еще и официального заявления не подал.
Я посмотрел ему в глаза:
– Я не могу ждать три года. Если вы не примете меня на следующий год, это будет вашей величайшей ошибкой. Я не намерен ждать так долго. Простите, не хотел показаться грубым или наглым, просто я не могу смириться с таким раскладом.
Пусть было поздно, я все равно подал заявление на поступление в нейрохирургическую резидентуру. Я так верил в силу своей магии!
Вернувшись в центр Триплера, я сказал заведующему отделением общей хирургии, что благодарен за рассмотрение моей кандидатуры, однако собираюсь забрать заявление о поступлении в резидентуру, поскольку планирую обучаться нейрохирургии в медицинском центре Уолтера Рида.
– Это невозможно, вам ни за что туда не попасть, – таков был его официальный ответ. – И я не позволю вам забрать заявление. В этом году все претенденты на участие в данной программе подготовлены лучше, чем когда-либо раньше. И вы в том числе. Я вас не отпущу.
– Хорошо. Тем не менее довожу до вашего сведения, что не собираюсь поступать в резидентуру по общей хирургии, а буду стажироваться в центре Уолтера Рида.
На протяжении оставшихся дней до окончания интернатуры я мысленно представлял, как буду стажироваться в центре Уолтера Рида. Каждое утро и каждый вечер я мысленно видел себя там. Я не переживал о том, что будет, поскольку научился визуализировать желаемый результат, не цепляясь за него эмоционально. Я своего добьюсь – так или иначе. Только это я и знал. Я сделал все зависящее от меня и верил, что обстоятельства сложатся как предначертано.
А обстоятельства складывались несколько непристойные. Парень, которого приняли в нейрохирургическое отделение медицинского центра Уолтера Рида на следующий год, закрутил роман с тамошней медсестрой. Когда они расстались, он начал ее преследовать. Судя по всему, имелись и другие отягчающие обстоятельства, и в итоге заведующий отделением аннулировал приглашение в резидентуру. Парня перенаправили в Корею, где ему предстояло служить в качестве офицера санитарной службы. Запасного кандидата на эту позицию не было, а все претенденты, записавшиеся в резидентуру по нейрохирургии на ближайшие годы, должны были предварительно доработать до окончания контракта в других местах. Все сложилось таким образом, что внезапно я оказался единственным претендентом.
Не знаю, стало ли это результатом моих визуализаций, случайного стечения обстоятельств или чего-то еще. Бесспорно одно: в очередной раз все обернулось в мою пользу.
Итак, меня приняли и в отделение общей хирургии центра Триплера, и в нейрохирургическое отделение центра Уолтера Рида, причем оба письма пришли в один и тот же день. Заведующий отделением общей хирургии выбрал для стажировки четырех из двенадцати претендентов. В день, когда мы получили извещения, он собрал нас в своем кабинете.
– Хочу, чтобы вы знали: каждого из вас я изначально рассматривал как наиболее вероятного кандидата на роль стажера в центре Триплера, а ведь группа интернов в этом году подобралась невероятно сильная.
Я взглянул на трех других интернов. Они из кожи вон лезли, чтобы подлизаться к заведующему. У всех короткая стрижка, а ботинки начищены до блеска. Меня это никогда не заботило. Я хотел максимально проявить себя в работе, и зачастую волосы мои были слишком длинными, а ботинки – неотполированными. И я никогда не умел лизать задницу.
– Я отведу вас в офицерский клуб, где мы хорошенько отпразднуем.
Я прервал эту поздравительную речь:
– Сэр, должен вам сказать, что не могу принять ваше предложение.
Он посмотрел на меня.
– С какой такой стати? – спросил он. Никто никогда не отказывался от подобных предложений.
– Меня приняли в нейрохирургическое отделение медицинского центра Уолтера Рида.
Его лицо побагровело. Он не мог выдавить из себя ни слова.
– Я ведь вас предупреждал, – добавил я, – и просил отозвать мое заявление.
Я встал, отдал честь и вышел.
* * *
Во время моей месячной практики в центре Уолтера Рида главврач говорил, что доволен мной, но за годы резидентуры я стал для него настоящей занозой в заднице. Я был остроумен и нередко использовал свой хорошо подвешенный язык в качестве оружия. Я считал, что должен крепко стоять на своем и говорить правду вопреки всему, однако прямота не шла мне на пользу.
Я стал самонадеянным. Тот факт, что я всегда заполучал желаемое, вкупе с моей профессиональной компетентностью в нейрохирургии привели к тому, что я начал чувствовать себя особенным, как никогда ранее. Магия, которой я научился в двенадцать и в которой упражнялся больше десяти лет, придавала мне уверенности в собственной непобедимости. Я часто влипал в неприятности, поскольку не успел научиться осмотрительности и рассудительности. Я постоянно перечил главврачу, причем нередко на глазах у других. Будучи всего лишь младшим врачом, я тем не менее со всей серьезностью относился к выполнению должностных обязанностей. Пациенты заботили меня больше, чем негласная иерархия, царившая в отделении. Мое поведение не очень нравилось начальству, и в конечном счете главврач сильно меня невзлюбил, потому что я отказывался следовать правилам, которые мне не нравились или казались абсурдными. Мне было наплевать на то, что руководство и многие старшие врачи пренебрежительно относятся к стажерам, в том числе ко мне. Это слишком хорошо напоминало мне детство, проведенное в Ланкастере. Я умел постоять и за себя, и за других, что и делал при первой же необходимости.
В канун Рождества – шел мой первый год резидентуры – меня вызвали на ковер к начальству. Главврач сидел за столом; кроме того, в кабинете присутствовали все остальные врачи.
– Мы бы хотели поговорить о результатах вашей работы, – начал главврач. – Возникли вопросы по поводу того, как вы заботитесь о пациентах, и это всерьез беспокоит нас.
Я немедленно поднялся.
– Можете не продолжать. Если ко мне есть претензии, то хотелось бы увидеть документальное тому подтверждение. Я серьезно отношусь к врачебным обязанностям и не собираюсь выслушивать обвинения в свой адрес без соответствующих доказательств.
Слишком много лет я был свидетелем того, как обращались с моей мамой врачи, которым было наплевать на нее. Я видел, как ею пренебрегали. Как пренебрегали всей моей семьей. Я знал, что хорошо забочусь о пациентах. Я выслушивал их. Я по нескольку раз перепроверял все, что касалось медицинского ухода за ними. Я приходил после работы, чтобы посидеть с ними. Я знал, что главврач говорит неправду.
В комнате воцарилась тишина. Главврач принялся неуклюже перебирать бумажки на письменном столе.
– Ну-у, – запнулся он, – по сути, дело не совсем в этом. Дело в том, как вы себя ведете. Нам кажется, что вам здесь не очень нравится, потому что вы постоянно всем перечите. И мы решили установить за вами надзор. Следующие шесть месяцев мы будем пристально наблюдать за вашей работой. Если результат нас не удовлетворит, придется исключить вас из резидентуры.
Я переводил взгляд с одного из коллег на другого. Никто не отважился посмотреть мне в глаза.
– Если хотите меня вышвырнуть, то вышвыривайте. Прямо сейчас. Надзор для меня неприемлем. Я на это не пойду. Никогда в жизни я не был ни под чьим надзором и не собираюсь начинать сейчас.
Никто не произнес ни слова. Уволить меня не могли, и я знал, что все это понимают. Пациенты и преподавательский состав отзывались обо мне превосходно, и только главврач был недоволен мной. Кроме того, разразился бы громкий скандал.
– Подождите снаружи. Мы вызовем вас, когда примем решение.
Мне пришлось просидеть под дверью кабинета полтора часа. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, стараясь сохранять спокойствие.
Из-за чрезмерной нагрузки многие из моих коллег начали выпивать больше, чем следовало бы. Я сам чувствовал, как иногда просыпалась моя наследственная тяга к поискам спасения на дне бутылки.
Когда меня вызвали, главврач прочистил горло и сделал заявление:
– Мы решили официально не ставить вас под надзор, однако мы будем за вами присматривать. Внимательно присматривать.
Мне понадобились все силы, чтобы не рассмеяться. За каждым моим шагом и без того внимательно следили, и пусть я не лебезил перед руководством, мой врачебный талант и обращение с пациентами не могли вызвать ни малейшего нарекания. Я был самонадеян и по-прежнему верил не только в свою непобедимость, но и в то, что магия Рут никогда не подведет меня. Теперь-то я понимаю, что, может, и научился у Рут всем ее приемам, но упустил из виду самую суть того, чему она хотела меня научить.
– Что ж, – сказал я, – звучит неплохо.
Наше с главврачом противостояние длилось годами. Из меня вышел отменный специалист. Он, как и я, знал это. После того как я окончил резидентуру, он пожал мне руку и тихо произнес:
– Хочу, чтобы вы знали: все это время вы были под моим мысленным надзором.
Во мне не было покорности, а профессиональные успехи опьяняли меня.
Резидентура отнимала много времени и сил, но в выходные мы гуляли вовсю, совершенно не задумываясь о последствиях. Я усердно трудился и не менее усердно кутил. Я чувствовал себя несокрушимым. Непобедимым. Как я и представлял в течение долгих лет, теперь я носил белый халат. Я стал доктором Доти.
Ничто не могло меня остановить.
В восьмидесятых резидентура была еще изнурительнее, чем сейчас: продолжительность смены порой достигала двадцати четырех часов. Мы постоянно не высыпались и испытывали огромное давление – как внешнее, так и внутреннее. Неудивительно, что время от времени нам требовалось выпустить пар – отдохнуть от умственной и физической нагрузки. Некоторые из моих коллег начали выпивать больше, чем следовало бы, – я подмечал в них (равно как и в себе) характерные признаки. Облик алкоголизма был знаком мне с детства, но я продолжал ходить по лезвию бритвы, следя за тем, чтобы периодические попойки не переросли в пьянство. Даже в свободное время – которого было мало – я все держал под контролем. Во всяком случае, я убеждал себя в этом. Я чувствовал, как иногда просыпалась моя наследственная тяга к поискам спасения на дне бутылки, однако я не был таким, как отец. И никогда не стал бы таким.
Постепенно я забросил медитацию и визуализацию желаемого. Длинные рабочие смены не оставляли времени на то, чтобы упражняться утром и вечером. Сначала я пропускал тренировки раз в несколько дней, потом стал заниматься раз в неделю, пока в конечном счете не решил, что на это и вовсе нет времени. Я перестал пополнять список желаний. Я в точности знал, чего хочу, а также знал, насколько близок к тому, чтобы торжественно завершить свое магическое представление. Я вот-вот должен был стать нейрохирургом – специалистом, которому доверяют оперировать самую важную часть человеческого тела. Мозг управляет всем – по крайней мере, я так думал, – а я управлял мозгом. Магия Рут больше ничего не могла мне дать.
Однажды вечером я вместе с тремя коллегами решил отметить окончание изнурительного дежурства. Мы были близкими приятелями. Вместе работали, вместе ели, вместе залпом выпивали кофе в столовой. Мы были привязаны друг к другу подобно людям, пережившим вместе горе или стихийное бедствие. Мы дрались бок о бок на одной и той же войне под названием резидентура. Поскольку у нас больше ни на кого не оставалось времени, мы стали лучшими друзьями и даже своего рода семьей.
Нагрузка была экстремальной, и снимали мы ее тоже экстремальными способами. Работая в больнице, нередко видишь вещи, которые потом хочется стереть из памяти, и мы опытным путем открыли чудодейственный рецепт избавления от тяжелых воспоминаний: море спиртного, кокаин, громкая музыка и полуобнаженные девицы. Причем вовсе не обязательно в таком порядке.
Выпивать мы в тот вечер начали часов в восемь – дело было в стриптиз-баре недалеко от больницы. Мы разбрасывались деньгами, словно могли себе это позволить. Потом мы переместились в испанский ресторанчик, где ели паэлью с хамоном серрано (что-то вроде вяленой свинины, которую подают на тостах) и опустошали один кувшин вина за другим. Не уверен, когда в ход пошел кокаин, однако после того, как мы сняли со стены ресторана антикварные шпаги и устроили дуэль не на жизнь, а на смерть, нас без промедления вышвырнули оттуда.
Стояла сырая октябрьская ночь. Я помню, как, выйдя из ресторана, ощутил на щеках прохладную влагу тумана. Было приятно оказаться за пределами больницы. Было приятно чувствовать себя собой. Было приятно испытывать кайф.
Мы втиснулись в машину, заваленную пустыми банками из-под пива. Громко включив музыку, мы неслись сквозь ночную мглу. Я начал было впадать в счастливое оцепенение, как вдруг услышал голос:
– Пристегни ремень, живо!
Я вздрогнул и встревоженно огляделся. Один из моих приятелей, удобно устроившийся на переднем сиденье, громко пел и бросал в окно пивные банки. В такт его фальшивым завываниями покачивал головой водитель. Третий наш собутыльник спал рядом со мной на заднем сиденье. Никто из них явно не произносил эту фразу.
Мы ехали на классическом «Форде Фэрлейне» 1964 года, принадлежавшем матери одного из моих друзей. Никто из нас не знал, что шины были практически лысыми. На заднем сиденье имелись ремни безопасности, и я успел дотянуться до своего как раз в тот момент, когда мы круто повернули. По мокрому асфальту машину начало заносить то на обочину, то на встречную полосу. Я почувствовал, как напрягся ремень безопасности, когда на меня подействовала центробежная сила. А затем, словно во сне, я увидел, как машина врезалась в большое дерево, из-за чего перевернулась на крышу.
После этого я отключился.
В сознание меня вернули чьи-то стоны. Я лежал на мокром тротуаре рядом с машиной. Не знаю, выбросило ли меня из нее при столкновении или же кто-то вытащил меня наружу. Водитель неподвижно склонился над рулем. Я ощутил жгучую стреляющую боль в спине, однако ног не почувствовал. Я попробовал пошевелить ими, но они не слушались.
Меня затошнило, я попытался встать и услышал разговор. «Парк Рок Грик… Это в миле отсюда… Один из нас должен пойти… Мое колено… Оставайся с ним». Составить ясную картину происшедшего из этих слов мне не удалось. Я закрыл глаза, чтобы мокрая мостовая охладила мое лицо. Все тело словно пылало в огне, но я почему-то был уверен: все наладится, если лицу будет холодно.
Центр Уолтера Рида находился всего в миле от нас, и мой сосед, который отделался легкими порезами да ссадинами, отправился туда пешком. В госпитале он попросил отправить машину «Скорой помощи», чтобы нас подобрали. Но ему отказали, сославшись на то, что здесь не занимаются авариями, которые произошли за пределами базы.
Не утратив присутствия духа, он «реквизировал» государственный автомобиль и поехал на место аварии. Я кричал от боли, когда меня затаскивали на заднее сиденье и вносили в приемный покой. Было нечто сюрреалистичное в том, что меня осматривали мои же товарищи по резидентуре. Несколько часов назад мы все были врачами, однако сейчас некоторые стали пациентами. У моих друзей обнаружились разрывы сухожилий и порезы, а у одного – довольно серьезный ушиб грудной клетки и сотрясение мозга, но в целом ничего страшного.
Я единственный ехал с пристегнутым ремнем безопасности и единственный получил серьезные травмы: рассечение тонкого кишечника, разрыв селезенки и перелом позвоночника в нижней части поясничного отдела. Травмы брюшной полости требовали немедленного вмешательства, и меня спешно повезли в операционную.
Став пациентом, я увидел над собой яркие лампы операционной. Я словно почувствовал все, что ощущали пациенты, побывавшие здесь до меня, – приливы боли, страха и беспокойства. Я слышал голоса. Казалось, будто я очутился в комнате, забитой людьми, и все они говорили одновременно: «Что, если я не очнусь?», «Пожалуйста, господи, пусть все будет не так серьезно!», «Я должна была сказать, что люблю его, хотя бы еще один разок», «Что, если я больше никогда не смогу ходить?», «Что они будут без меня делать?», «Помоги. Я не хочу умирать».
А потом я услышал спор. Я открыл глаза и увидел, что нахожусь в реанимации. Боль была невыносимой – сильнее, чем я мог себе представить. Мой живот был перевязан. Ослепленный ярким светом, я закрыл глаза и начал слушать, как спорят завотделением общей хирургии и заместитель заведующего нейрохирургического отделения. Речь шла обо мне.
Дело было плохо. Это я понял, несмотря на боль: дало о себе знать медицинское образование. После операции давление неумолимо падало. Оно было таким низким, что диастолическое давление вообще не поддавалось измерению. Систолическое же (большее из двух чисел в показателях кровяного давления) составляло всего сорок, хотя должно быть минимум в два-три раза больше. Зато пульс превышал сто шестьдесят ударов в минуту. Очевидно, у меня шок, вызванный кровопотерей. При этом она все увеличивалась, что свидетельствовало о наличии внутреннего кровотечения. Вскоре давления не хватит, чтобы обеспечивать кровью жизненно важные органы. Я понимал, что это означает. Вскоре у меня остановится сердце. Мозг умрет. Я умру.
Я подумал, что не так должна была сложиться моя жизнь. Я не должен был умереть подобным образом.
В следующую секунду пространство словно сместилось – я оказался у потолка и теперь смотрел на самого себя сверху вниз. Я больше не чувствовал боли. Я видел, как лучи света выходят из лампочек по зигзагообразной траектории. Я видел каждую капельку жидкости в полиэтиленовом пакете капельницы. Я видел макушку заведующего, а также мельчайшие капли пота у него на лбу. Я посмотрел вниз и увидел себя на кровати. Я выглядел крохотным и хрупким. И мертвенно-бледным. Я видел мониторы, линии и числа, хаотично скачущие вверх и вниз. Мне казалось, будто я слышу, как по венам движется моя кровь, и стало очевидно, что ее недостаточно. Я слышал собственное сердцебиение. Оно звучало как далекие-далекие барабаны, на которых выстукивают быстрый ритм. Я наблюдал за всем этим, не испытывая никаких эмоций. Мне не было грустно – просто я в точности знал, что происходит со мной и вокруг меня.
Завотделением общей хирургии настаивал, что не мог пропустить кровоточащий сосуд в брюшной полости и что это в принципе не может быть причиной потери крови в моем случае.
Каким-то образом я понял, что представляет собой любовь и что только он один во Вселенной имеет значение. Мне осталось лишь дотянуться до него, и я знал, что, когда сделаю это, у меня будет все. Именно его я все время искал. Только он и был мне нужен. Мне хотелось слиться со светом.
– Ты явно что-то упустил, – орал нейрохирург. – Его кровь насыщается кислородом, и у него нет серьезных переломов. Кровь теряется где-то в области живота.
Передо мной будто пьесу разыгрывали. При этом я чувствовал отчаяние и страх одного из спорщиков, а также самоуверенность другого. Я воспринимал все эмоции, которые испытывал каждый из присутствующих в палате.
Я увидел, как нейрохирург положил руку на мою ногу.
– Идиот! Если ты сейчас же не вернешь его в операционную, это сделаю я!
Наконец заведующий сдался. Сверху я наблюдал, как меня катят в операционную. Одна из медсестер нагнулась и шепнула мне на ухо:
– Оставайся с нами, Джим. Ты нам нужен. С тобой все будет в порядке.
И наступил полный мрак.
То, что я пережил после, мне так и не удалось ни объяснить, ни забыть. Еще сильнее озадачивает тот факт, что все увиденное мною неоднократно описывали другие люди, причем на протяжении многих столетий.
Я обнаружил, что плыву по узкой реке. Поначалу медленно. Впереди показался яркий белый свет, очень напоминавший тот, на который я столько раз смотрел в лавке чудес. Я набрал скорость и стремительно понесся ему навстречу. Вдоль обоих берегов реки я заметил знакомых людей. Мне показалось, что я увидел отца. Мне показалось, что я увидел Рут. С невиданной силой мною овладело чувство, что меня любят и принимают таким, какой я есть. Многие из тех, кого я видел, были еще живы. Я видел маму в банном халате. Смеющегося брата в нашей детской комнате. Девушку по имени Крис, в которую был влюблен в старших классах. Я видел свой старый оранжевый «Стингрей». Я видел, как еду на автобусе в Ирвайн и как впервые примеряю белый халат. Я видел, как поворачиваю голову навстречу туманной дымке в ночь перед аварией. Белый свет становился все теплее и ближе. Он становился больше. Внезапно я осознал, что если сольюсь с теплым манящим светом, то перестану быть частью этого мира. Я умру. «Нет!» – крикнул я (во всяком случае, думаю, что крикнул) и тут же вернулся назад, отдалившись от света. Словно до предела растянул резинку, а затем отпустил ее. Обратный путь промелькнул перед моим мысленным взором так быстро, что я ничего не успел осмыслить. Все, кто приветствовал меня, начали исчезать.
Мои глаза по-прежнему были закрыты, однако я услышал, как пищат мониторы.
Пора открывать глаза.
– Джим, ты меня слышишь?
В ногу чем-то укололи, и я открыл глаза. Яркий свет послеоперационной палаты ударил прямо в лицо, из-за чего я быстро заморгал.
– Джим! Я же сказала, что ты нам тут нужен. Кто станет нас смешить и принимать удар на себя, если тебя здесь не будет?
Я протянул руку и прикоснулся к ладони медсестры.
– Я жив?
– Ну, конечно, жив. Нам пришлось закачать в тебя много крови, но с тобой все будет в порядке. Твое состояние стабильно.
– А что с моими друзьями?
– И с ними все в порядке. Пациенты из вас паршивые. Но ты поправишься. Если, конечно, мы не задушим тебя во сне, – засмеялась она.
– А я умер? – спросил я.
– Ты жив.
– Нет, я имею в виду, умирал ли я? Пришлось ли меня реанимировать?
– Нет. Твое состояние было нестабильным, а давление очень-очень низким, но сердце не останавливалось. В конце концов, удалось найти кровоточащий сосуд возле селезенки, который не заметили сразу. У тебя в животе скопилось четыре литра крови. Неудивительно, что давление опустилось почти до нуля. Пришлось влить шестнадцать единиц[23]. Но умирать ты не умирал. Во всяком случае, я ничего об этом не слышала. А что?
Она вопросительно посмотрела на меня.
– Да ничего особенного. Просто видение странное. Я плыл по реке.
Больше я ничего не сказал. Что бы я ни пережил, в объяснениях не было нужды. Мой пытливый ум попытался разобраться в физиологии этого явления. Могло ли видение стать следствием сильнейшей нехватки кислорода в мозге? Может быть, произошел массовый выброс нейромедиаторов? Или это банальная галлюцинация, вызванная шоком, травмами и кровопотерей? Мчась навстречу свету, я не был нейрохирургом, воспринимающим ситуацию с медицинской точки зрения, однако теперь я снова стал им. Смогу ли я когда-нибудь разгадать эту тайну человеческого мозга?
* * *
По современным оценкам, вплоть до пятнадцати миллионов американцев хотя бы раз в жизни испытывали так называемые околосмертные переживания, или ОСП. В 2001 году в журнале Lancet опубликовали исследование, показавшее, что от двенадцати до восемнадцати процентов всех пациентов, перенесших остановку сердца или дыхания, возможно, испытали ОСП как результат состояния, при котором давление падает до критического уровня и насыщение мозга кислородом резко ухудшается, либо под влиянием нарушения мозговых функций из-за травмы или болезни. При этом все пациенты описывают приблизительно одно и то же: ты будто покидаешь собственное тело, паришь в воздухе, видишь различные эпизоды своей жизни, чувствуешь присутствие умерших близких или слышишь их голоса, ощущаешь тепло и любовь, зачастую движешься к яркому свету по реке или тоннелю. Подобные видения отмечались в разных культурах на протяжении всей истории человечества, что зафиксировано документально.
В «Государстве» Платона содержится «Миф об Эре», где рассказывается о погибшем солдате, чье тело нашли на поле боя неразложившимся. Двенадцать дней спустя он очнулся у собственного погребального костра и подробно описал околосмертное (а может, и смертное) переживание, причем отдельные детали его рассказа совпадают с современными описаниями ОСП. Некоторые утверждают, будто в знаменитой картине «Восхождение в эмпирей», написанной в XVI веке голландским художником Иеронимом Босхом, отражено околосмертное переживание с характерным тоннелем, ведущим к яркому свету, который, вероятно, представляет собой загробный мир. Кроме того, есть рассказы британского адмирала Бофорта о том, как он едва не утонул в 1795 году, и американского врача А. С. Уилтца, который в 1989 году перенес похожие видения во время приступа тифоидной лихорадки. В каждой из этих историй присутствует несколько деталей, характерных для классического описания ОСП: наблюдение за своим телом со стороны, ощущение парения, образы близких людей и движение к белому свету.
В конце XIX века Виктор Эггер, французский психолог и эпистемолог, использовал термин exp?rience de mort imminente («переживание надвигающейся смерти»), чтобы описать похожее явление, наблюдавшееся у альпинистов. Во время падения, которое должно было неминуемо привести к гибели, они «видели», как вся жизнь проносится перед глазами. Относительно недавно, в 1968 году, Селия Грин опубликовала аналитическое исследование четырехсот отчетов о внетелесных путешествиях, которое заставило специалистов задуматься о том, может ли сознание существовать за пределами тела. В 1975-м психиатр Рэймонд Моуди[24] выпустил книгу, посвященную подобным случаям, и ввел термин «околосмертные переживания». Он с научной точки зрения рассмотрел явление, которое прежде описывалось исключительно в рамках религии, философии и метафизики.
Многие такие описания включают религиозную символику, например образы ангелов, Иисуса или Мухаммеда. Как правило, они соответствуют вероисповеданию людей, перенесшим ОСП. Нередко подобный опыт служит толчком к кардинальным переменам в жизни. Описывая ОСП, атеисты упоминают те же детали, что и верующие. К числу самых известных относится случай с А. Дж. Айером, британским философом, автором книги «Язык, истина и логика». Убежденный атеист, он чуть не задохнулся в 1988 году, подавившись во время трапезы. Вот что он сказал в связи с этим: «То, что я испытал, пошатнуло не мою веру в отсутствие жизни после смерти, а мою непоколебимую позицию по отношению к вере в это». Некоторые атеисты, перенесшие такой опыт, сообщили, что это не повлияло на их религиозные взгляды, тогда как другие испытали духовное перерождение.
Благодаря работам Моуди и других ученых все больше исследователей начинают интересоваться этим явлением. Кроме того, нам известно, что похожие переживания можно вызвать искусственно с помощью анестетика под названием «кетамин» и некоторых психоделиков[25]. Их также можно активировать за счет стимуляции электрическим током височной доли и гиппокампа головного мозга. Подобный эффект иногда возникает, если резко ухудшается кровоснабжение мозга (как бывает у летчиков-истребителей) и даже в результате гипервентиляции легких. Любопытно, что, несмотря на схожесть искусственно вызванных состояний с настоящими ОСП, они – за исключением тех, что связаны с приемом психоделиков, – не становятся переломным моментом в жизни человека. Неужели именно риск смерти (реальный или воображаемый) наделяет ОСП способностью преображать нас?
Психолог Сьюзан Блэкмор предположила, что чувство, будто движешься по тоннелю к яркому свету, связано с повышенным нервным возбуждением, которое возникает из-за того, что все больше и больше нейронов погибает от нехватки кислорода. Она также высказала гипотезу, согласно которой предсмертные спокойствие и умиротворение вызваны мощным выбросом эндорфинов в ответ на физиологический стресс. В ходе недавнего исследования физиолог Джимо Борджигин, погружая грызунов в состояние искусственной гипоксии, выяснила, что в течение тридцати секунд после остановки сердца у всех животных отмечался сильный всплеск активности высокочастотных мозговых волн (гамма-ритма). Проще говоря, у лишенных кислорода крыс после смерти наблюдались признаки повышенной мозговой активности. Колебания гамма-ритма регистрируются и во время обычного бодрствования, и на протяжении медитации, а также в фазе быстрого сна, когда наши воспоминания систематизируются и закрепляются. Определенно ОСП представляет собой совокупность детально описанных нейрофизиологических процессов, которые порой возникают под влиянием других стрессовых факторов, воздействующих на мозг, либо воссоздаются искусственным путем с помощью методов, не связанных напрямую с ОСП.
Как и в остальных сферах жизни, наши убеждения служат отражением жизненного опыта. А мозг накапливает весь этот опыт и сводит воедино. Но что насчет сердца? Гораздо сильнее, чем научная подоплека околосмертных переживаний, меня интересуют детали, которые красной нитью проходят через описания всех случаев предсмертного опыта. Почему многие движутся по направлению к свету, к теплу и любви? Возможно, ощущения, испытываемые перед смертью, являются воплощением самых страстных желаний нашего сердца. Мы жаждем любви и одобрения. Мы стремимся к теплу домашнего очага и к своей семье. Мы хотим быть частью чего-то большего.
Не знаю, что именно случилось со мной после той аварии, однако, в конце концов, я решил, что это не так уж и важно. Я не собирался тратить жизнь на поиски объяснений. Возможно, я действительно умирал. А может, и нет.
Не знаю.
Но одно я знаю наверняка: за свою жизнь я умирал не раз. Доведенный до отчаяния мальчик умер в лавке чудес. Юноша, что одновременно и стыдился, и боялся своего отца – тот, что врезал отцу, окропив его кровью свои руки, – умер в день отъезда в колледж. И хотя я не догадывался об этом в день аварии, заносчивому и самовлюбленному нейрохирургу, которым я непременно стал бы, также суждено было умереть. В ночь после аварии во мне погибли убежденность в том, что магия Рут делает меня неуязвимым, и вера в то, что я один-одинешенек в целом мире.
Я ощутил тепло и единство со всей Вселенной. Любовь окутала меня с ног до головы, и пусть это не повлияло на мои религиозные убеждения, зато я усвоил, что никто из нас завтра не обязан быть тем же человеком, каким был вчера, и что каждый из нас связан со всеми остальными людьми, предметами и явлениями на свете. Проснувшись в больничной палате, я подумал о том, какой огромный путь преодолел от оранжевого велосипеда и жаркого лета, проведенного в лавке чудес. Чего я тогда не мог знать, так это того, насколько долгий путь мне еще предстоит пройти. Образ Рут на берегу реки, ощущение любви и единства с окружающими были, пожалуй, предупредительными знаками о том, что я слишком сильно отклонился от заповедей, которым Рут стремилась меня научить. К сожалению, понадобилось еще много лет и много болезненных ошибок, чтобы я это понял.
В течение жизни мы можем умирать тысячи раз, и это, пожалуй, одно из величайших чудес, дарованных нам.
9
Султан без гроша
Ньюпорт-Бич, Калифорния, 2000
Однажды утром я проснулся обладателем состояния в семьдесят пять миллионов долларов. На руках у меня этих денег не было. На самом деле я никогда не видел и не пересчитывал их, однако они существовали, причем хранились в месте куда более надежном, чем любой банк, – в моем разуме.
Я был холост, успев к тому моменту жениться и развестись. Усердная работа нейрохирургом, а также стремление стать богатым и успешным не сделали меня хорошим мужем и отцом. Считается, что среди врачей уровень разводов на двадцать процентов выше, чем в среднем по стране. Что же касается нейрохирургов, то у них этот показатель еще больше. Я не был исключением из правила.
Вытянув руку, я нащупал рядом чье-то теплое тело. Девушку звали Элисон, а может быть, и Меган. Я не помнил имени, но кожа ее была гладкой и мягкой. Она пробормотала что-то невнятное и перевернулась.
Стараясь не шуметь, я осторожно встал с кровати и спустился на первый этаж. Нужно было выпить кофе и проверить, что произошло с рынком, пока я спал. Я включил компьютер и принялся ждать, когда загрузится система. Мне было сорок четыре, и уже в следующем году я планировал отойти от дел. Мою жизнь в Ньюпорт-Бич от Ланкастера отделяла целая пропасть. Я стал одним из самых успешных нейрохирургов в округе Ориндж. Я жил на утесе с видом на бухту Ньюпорт, в доме площадью семьсот квадратных метров. В моем гараже стоял не только «Порше», о котором я мечтал маленьким мальчиком, но еще и «Рендж-ровер», «Ферарри», BMW и «Мерседес».
У меня было все из старого списка желаний и даже больше – гораздо больше.
Несколькими годами ранее один друг поделился со мной идеей, которая могла совершить революцию в лучевой терапии и, в частности, в лечении со?лидных[26] опухолей мозга. Он только что закончил резидентуру и собирался работать в Стенфорде, где планировал воплотить эту концепцию в реальность, для чего основал компанию. Я был столь впечатлен, что стал одним из первых инвесторов. Кроме того, я пообещал поставить первую лечебную установку за пределами Стенфорда – здесь, в Ньюпорт-Бич. Я и не догадывался, насколько сильно это изменит мою жизнь.
Итак, я убедил еще одного своего друга – врача, чья семья владела соли?дным состоянием, – что технология под названием «Кибернож» (CyberKnife) изменит мир. Он поверил и приобрел не только установку, но и здание для ее размещения, а также магнитно-резонансный и компьютерный томографы. Он потратил миллионы долларов, опираясь исключительно на мой энтузиазм и веру в будущее данной технологии (в то время Управление по контролю за продуктами и лекарствами США еще не одобрило это устройство и взимать плату за его использование не было возможности). Спустя два года Accuray – компания-производитель – обанкротилась из-за череды управленческих ошибок и невозможности привлечь необходимый капитал. Заручиться одобрением управления так и не удалось, и продажи были нулевые. Компания сожгла все мосты не только в Кремниевой долине, но и по всем Соединенным Штатам – никто не хотел вкладывать в нее средства. Все выглядело довольно мрачно: людям, поверившим в огромный потенциал «Киберножа» и вложившим в его развитие миллионы долларов, грозила потеря всех инвестиций, а миру – потеря уникальной технологии. Надо было что-то предпринять. Я решил, что спасу компанию во что бы то ни стало.
* * *
У меня не было особого опыта в бизнесе, хотя в годы резидентуры я изобрел электрод для мониторинга мозговой активности, который стал продаваться по всему миру. Но сейчас все было иначе. Гораздо серьезнее. Я сказал другу, основавшему Accuray, что у меня есть план по спасению компании. Не знаю, правда ли он поверил или у него не осталось других вариантов, однако он меня поддержал. Штат компании сократился с шестидесяти человек до шести. Я согласился временно финансировать компанию своими силами до тех пор, пока не придумаю, как ее сохранить. Я понятия не имел, что конкретно буду делать. Но по воле судьбы ответ нашелся сам собой, когда я выпивал в баре отеля Four Seasons, который в те годы был частью торгового комплекса Fashion Island в Ньюпорт-Бич. Ожидая женщину, с которой мы договорились поужинать, я разговорился с парнем, сидевшим рядом со мной. Я рассказал ему о ситуации с «Киберножом» и о том, что эта технология может спасти сотни тысяч жизней. Мне просто необходимо привлечь достаточно денег для того, чтобы компания устояла на ногах. Все закончилось тем, что случайный знакомый помог реструктурировать компанию и привлечь восемнадцать миллионов долларов. Проблема крылась в том, что наш главный инвестор согласился пойти на это, только если я стану генеральным директором. Я заставил его поверить не только в саму концепцию, но и в себя как в главную гарантию успеха. Таким образом, мне пришлось отойти от чрезвычайно успешной частной практики в Ньюпорт-Бич, чтобы стать генеральным директором компании, хотя для этой должности у меня не было ни опыта, ни навыков. Но я был твердо убежден, что смогу спасти компанию, и считал, что обязан ее спасти.
Маленьким мальчиком я мечтал заработать миллион долларов, однако радость от первого миллиона не шла ни в какое сравнение со сладкой дрожью, которую приносила мысль о том, что теперь я владею семьюдесятью пятью миллионами. Я был богат.
За полтора года компания претерпела полную реструктуризацию, получила одобрение Управления по контролю за продуктами и лекарствами США и из банкрота превратилась в лакомый кусочек стоимостью в сотню миллионов долларов. За это время я познакомился со множеством людей, в том числе с венчурными инвесторами и предпринимателями из Кремниевой долины. Всем им казалось, будто я обладаю магической силой, с помощью которой удалось раскрутить Accuray и превратить провал в невероятный успех. Но они ошибались. Я пытался объяснить, что ничего не смыслю в финансах, однако многие бизнесмены все равно просили меня стать их инвестором или партнером, на худой конец консультантом. Все эти инвестиционные и партнерские соглашения привели к тому, что у меня появились акции. Много акций. А в 2000 году, когда бум доткомов был в самом разгаре, акции компаний, занимавшихся Интернетом, считались более надежным способом вложения средств, чем золото, и к тому же гарантировали открытие кредитной линии в любом банке.
Компьютер, наконец, подключился к Интернету, и я проверил рыночные данные. Мое состояние по-прежнему превышало семьдесят пять миллионов. Я был богат. Я выключил компьютер и посмотрел в окно на бескрайнюю гладь Тихого океана.
В доме было тихо. Меган – или Элисон – еще не проснулась, но я в любом случае не собирался делиться с ней новостями. От мысли о ней мне стало немного грустно. Мы ничего не знали друг о друге. Я знал, что она работает фармацевтическим представителем, а она знала, что я богат и что для меня всегда зарезервирован столик в лучшем ресторане округа Ориндж. Она вместе с подружками подошла ко мне прошлым вечером. Мы выпили водки с шампанским, а когда я спросил, не чересчур ли это для нее, она ответила, что считает меня классным. Я знал, что у нее есть своя история, однако она явно не горела желанием делиться ею и не особо хотела выслушивать мою собственную. Таким образом – как бывало во многие другие вечера со многими другими женщинами, – мы разыграли воображаемую близость, которой на самом деле не было. Мы поделились друг с другом теплом своих тел, не позволив разуму или сердцу все усложнить. В подобных ситуациях я неизменно испытывал прилив одиночества и душевной пустоты. Впрочем, я давно уже научился игнорировать голос сомнений и отчаяния, звучавший в голове.
У меня было все, о чем я когда-либо мечтал. Меня уважали. Ко мне прислушивались. Я только что договорился о покупке острова в Новой Зеландии и перечислил первоначальный взнос за него. Я владел пентхаусом в Сан-Франциско и виллой во Флоренции с видом на Понте-Веккьо. Мое состояние превосходило мои самые смелые ожидания, а мои достижения в медицине и бизнесе были недосягаемыми для большинства. Однако одиночество было той роскошью, которую я не мог себе позволить.
Я планировал отойти от дел и часть свободного времени уделять оказанию медицинской помощи в странах третьего мира, а оставшееся время разъезжать между Сан-Франциско, Флоренцией и Новой Зеландией. Если у меня вдруг и возникало чувство, будто чего-то не хватает, я об этом не переживал. Все, что мне понадобится, я смогу отыскать во время путешествий.
У меня было все, о чем я мечтал. Меня уважали. Ко мне прислушивались. Я только что договорился о покупке острова в Новой Зеландии и перечислил первоначальный взнос за него.
Элисон, или Меган, спустилась на первый этаж, и мы в неловком молчании ждали, когда за ней приедет такси. В тот день мне предстояла встреча с юристами, после чего на неделю надо было съездить по делам в Нью-Йорк. Я пообещал позвонить, когда вернусь. Она записала свой номер телефона на клочке бумаги. Сдержанно попрощавшись, она ушла, а я подобрал бумажку с номером и положил в кухонный ящик. Поверх телефонного номера она написала свое имя – Эмили, а не Элисон или Меган. Но это не имело значения. Мы оба прекрасно знали, что я не позвоню.
* * *
Меня любезно провели в кабинет. Эту юридическую контору порекомендовал один приятель-инвестор: судя по слухам, ее сотрудники неплохо управлялись с американскими активами султана Брунея. Я не был уверен в том, что это правда, ведь клиентам по идее должны были гарантировать полную конфиденциальность. Мой бухгалтер посоветовал мне основать безотзывный благотворительный трастовый фонд и перевести туда часть активов, чтобы уменьшить налоговую базу. И эта контора должна была взять на себя всю бумажную работу.
– Мы изучили ваш портфель, доктор Доти. У вас весьма значительные активы, – сказал один из юристов. – Существует несколько типов благотворительных фондов. Вы уже обсудили это со своим бухгалтером? Человеку с таким состоянием, как у вас, не стоит недооценивать важность подобных вопросов.
Я задумался над его словами. Человек с таким состоянием, как у меня… Сделав глубокий вдох, я услышал, как внутренний голос спрашивает: кому же я хочу показать, чего стою, – себе или всему миру?
– Обсуждал. Он посоветовал мне основать безотзывный трастовый фонд.
– И вы понимаете юридическую подоплеку подобного фонда? – спросил второй юрист.
– Его нельзя отозвать? – съязвил я.
Корпоративные юристы редко отличаются хорошим чувством юмора.
– Чтобы немедленно получить налоговые льготы, фонд действительно должен быть безотзывным. Это означает, что после его основания вы не сможете ни внести в трастовый фонд какие-либо изменения, ни вернуть себе свою собственность. В данном конкретном случае речь идет о вашей доле в Accuray.
К концу встречи я почувствовал себя важным человеком. Я был ничем не хуже султана Брунея.
Я решил расстаться с акциями Accuray: они не были моим самым ценным активом, однако их потенциальная стоимость могла составить несколько миллионов долларов. Львиную долю я собирался отдать Тулейнскому университету и еще часть – Стенфорду, где я работал преподавателем и где была создана система «Кибернож». К этому времени мой брат умер от СПИДа, так что я планировал выделить часть акций на финансирование программы по борьбе с ВИЧ и СПИДом, а еще часть пожертвовать благотворительным организациям, помогающим детям из малообеспеченных и неблагополучных семей. Оставшаяся доля акций предназначалась для поддержки различных медицинских учреждений по всему миру.
– Понимаю, – сказал я.
– Если вам не по душе подобные условия, вы можете основать фонд с возможностью отзыва капитала до момента вашей смерти. Некоторые люди предпочитают именно такой вариант, однако и налоговые льготы будут не такие значительные.
– Я бы хотел сделать фонд безотзывным.
Мне было важно отдать эти деньги нуждающимся, и я не собирался менять решение.
– Очень хорошо, – произнес первый юрист. – Мы займемся составлением всех необходимых бумаг.
Следующие два часа мы обсуждали мои активы и благотворительные организации, которым я хотел их пожертвовать. К концу встречи я почувствовал себя важным человеком. Великодушным и щедрым. Ощущение одиночества и пустоты, с которым я проснулся утром, исчезло.
Я был ничем не хуже султана Брунея.
В Нью-Йорк я прилетел бизнес-классом и остановился в номере люкс отеля Palace, которым по случайному стечению обстоятельств в то время владел султан Брунея. Один мой хороший знакомый занимал должность управляющего отелем, благодаря чему меня и поселили в огромном люксе. Последней в программе недельного пребывания в Нью-Йорке была встреча с управляющим хеджевого фонда, который хотел, чтобы я вместе с еще одним моим другом помог ему с компанией, которую он основал в Кремниевой долине. Он был абсолютно убежден, что в случае нашего участия успех его фирме гарантирован. Я постарался его разубедить – мол, не думаю, что мы сможем помочь, – однако он решил, что я попросту скромничаю.
Встреча была посвящена обсуждению нашего потенциального сотрудничества, а также подвернувшейся мне возможности застраховать часть своих активов. Мои акции стоили десятки миллионов, однако по рынку поползли слухи о том, что рост продлится недолго. Страхуя эти акции, я тем самым гарантировал их покупку у меня по заранее определенной цене, что защитило бы меня от биржевого краха. А если бы они подскочили в цене, покупатель оказался бы в выигрыше. Уже несколько человек посоветовали мне хеджировать инвестиции подобным образом.
Мы встретились в Le Cirque – престижном ресторане, располагавшемся в отеле Palace, – и заказали «Беллини» и «Богемный сайдкар»[27]. Эта встреча была просто формальностью, так как ранее мы успели сойтись на том, что нам с другом отдадут пятьдесят процентов компании, а мы поможем привлечь инвесторов и будем давать советы по стратегическому планированию. Мы быстренько оговорили детали, после чего перешли к моему желанию хеджировать свой самый ценный актив – акции компании Neoforma. После того как мы все обсудили и я согласился на предложенные условия, будущий партнер протянул мне кое-какие бумаги, чтобы я их изучил и подписал.
Мой приятель, который все это время молча выпивал, внезапно выпалил:
– Мы хотим шестьдесят процентов компании.
Судя по всему, коктейли вселили в него уверенность в наших способностях и в нашей значимости, и он решил, что мы должны завладеть контрольным пакетом акций.
– О чем это вы? – спросил управляющий хедж-фондом. – Еще двадцать минут назад мы сошлись на пятидесяти.
– Мы согласны помочь, но не менее чем за шестьдесят процентов компании. А иначе можете на нас не рассчитывать.
Алкоголь лишил моего приятеля разума, взамен наделив непомерной жадностью. Он, видимо, захотел использовать ситуацию в своих интересах, хотя я с радостью согласился бы и на тридцать процентов акций, о чем сообщил ему чуть раньше.
– Мы договорились о пятидесяти процентах.
– Если продолжишь болтать, речь пойдет уже о семидесяти пяти процентах. А может, мы и вовсе лишим вас доли. – Он перешел на крик, и остальные посетители начали с беспокойством на нас поглядывать.
– Ну и дудак же ты, – сказал управляющий хедж-фондом.
Оба вскочили, мне пришлось вмешаться, чтобы предотвратить драку. Посетители Le Cirque обычно не орут и не дерутся. Я готов был сгореть от стыда.
На следующий день я улетел домой, злясь на приятеля и переживая о том, что не дозвонился до управляющего хедж-фондом и не успел извиниться перед отъездом. Я снова и снова пытался с ним связаться, но мне каждый раз говорили, что его нет на месте, и просили оставить сообщение секретарше. Было очевидно, что он меня избегает.
Обеспокоенный, я метался по своему дому в Ньюпорт-Бич. У меня были плохие предчувствия по поводу сделки, и прошло полтора месяца, прежде чем он, наконец, перезвонил.
Но было слишком поздно. Котировки фондовой биржи рухнули, и все словно с цепи сорвались. Стоимость акций падала, люди теряли миллионы; пузырь доткомов, как его прозвали позже, наконец-то лопнул.
Стоимость моих активов резко упала. Я читал один финансовый отчет за другим, все больше убеждаясь в том, что я и так прекрасно знал. Моих семидесяти пяти миллионов долларов как не бывало.
Причем я не только лишился денег, но еще и остался должен несколько миллионов долларов из-за банковских кредитов. По сути, я полностью обанкротился.
Единственным моим реальным активом, чьи акции по-прежнему стоили бумаги, на которой были напечатаны, оказалась компания, которую я спас от банкротства и возродил с нуля, – Accuray.
Только я отдал ее под управление безотзывному трастовому фонду.
Не было больше моего состояния.
Ничего больше у меня не было.
* * *
Казалось, многочисленные друзья исчезают из моей жизни почти так же быстро, как нули с моего банковского счета. Не было больше бесплатной выпивки, бесплатных угощений, ВИП-столиков в лучших ресторанах. Я два года бился из последних сил, но, даже продав пентхаус, машины, виллу и аннулировав договор о покупке острова в Новой Зеландии, не рассчитался с долгами. Месяц за месяцем я наблюдал, как лишаюсь всего, ради чего усердно трудился долгие годы. Деньги, власть и успех, о которых я мечтал и которые мысленно представлял с тех пор, как стал подростком, разом пропали – растворились вместе с оболочкой лопнувшего пузыря. Я добился того, чтобы у меня все это появилось, – и все потерял.
– Не переживай, – сказал один из моих немногих настоящих друзей. – Магия Доти снова сотворит чудеса.
А существовала ли она, эта магия? Все удачные инвестиции, весь успех, который стал их следствием, казались мне чистой случайностью. Я упивался деньгами и властью, которую они давали. Но все-таки я был нейрохирургом, а не технарем. У меня имелись кое-какие навыки в инвестировании, и я определенно умел добиваться желаемого, а заодно делать так, чтобы люди в меня поверили. Я умел усердно трудиться, умел концентрироваться, умел мыслить масштабно и находить поддержку. Но прежде всего я был врачом, а никак не предпринимателем.
Деньги, власть и успех, о которых я мечтал, лопнули как мыльный пузырь. Я добился всего, чего хотел, – и все потерял.
Потеря состояния и утрата привычного образа жизни подкосили меня. В день переезда из дома в Ньюпорт-Бич я чувствовал себя потерянным и как никогда одиноким. Мне не удалось сохранить брак. Я не участвовал в жизни дочери. Я не припомнил ни одного человека, которому мог бы позвонить и рассказать о своих бедах. В погоне за материальными благами я пренебрег человеческими отношениями. И теперь, когда мне так нужен был кто-нибудь рядом, я остался совсем один.
Собирая вещи, я наткнулся на старую коробку, в которой когда-то хранил свои ценности и которую не открывал со времен колледжа. Я достал пожелтевшую тетрадь и перечитал список того, чего хотел добиться в жизни, когда мне было двенадцать. Были тут и другие записи – конспекты уроков, которые преподала мне Рут, включая фразы, которые я в детстве не понял. Все мечты из списка воплотились в реальность, а потом растаяли.
Фокусник из меня вышел никудышный.
* * *
Я разделил шесть недель, проведенных с Рут, на четыре части: «Расслабление тела»; «Обуздание разума»; «Раскрытие сердца»; «Выяснение своих намерений». Над заголовком третьего раздела я приписал «моральный компас», поставив в конце вопросительный знак, а затем добавил «То, чего, как тебе кажется, ты хочешь, не всегда то, что тебе нужно на самом деле» с тремя вопросительными знаками.
Я уселся на пол перед шкафом в своем доме (теперь уже почти пустом), впервые за очень долгое время трижды глубоко вдохнул и выдохнул и начал расслаблять тело с ног до головы. Я сосредоточился на дыхании: вдох и выдох, вдох и выдох. Я ощутил, как успокаивается разум. После этого я сосредоточился на том, чтобы раскрыть свое сердце. Я осознал, что не мне одному довелось многое потерять, и от всей души посочувствовал тем, кому нечего есть, у кого нет крыши над головой, кто не может должным образом заботиться о своих детях. Затем я представил окно: оно было полностью запотевшим. Сколько бы я ни старался, мне не удалось разглядеть свое будущее по другую сторону окна. Впервые со дня знакомства с Рут я не представлял, чего хочу от жизни или кем хочу стать. И я понятия не имел, каким хотел бы увидеть себя.
И тут я понял, что должен сделать. Надо вернуться в лавку чудес – в Ланкастер. Возможно, я застану там Нила. Может быть, Рут еще жива. Я засунул тетрадь под мышку и схватил ключи от единственной оставшейся у меня машины. Я оставил себе «Порше» – первый автомобиль, который мне захотелось приобрести еще в детстве.
Ланкастер находился всего в нескольких часах езды.
Я послал волны любви тому мальчику, которым я когда-то был, и тому человеку, которым стал.
Я мог добраться туда засветло.
Часть третья
Секреты сердца
10
Отдать, чтобы получить
Если бы моя жизнь была фильмом, то по приезде в Ланкастер я непременно нашел бы Рут, ожидающую меня в лавке чудес. Рут было бы уже под девяносто, однако выглядела бы она скорее умудренной опытом, чем дряхлой. Она почувствовала бы, что я должен приехать, и произнесла бы парочку умных слов, которые помогли бы мне справиться с неудачами.
Однако жизнь не кино. Добравшись до Ланкастера, я обнаружил, что лавки чудес на прежнем месте нет, как и всего стрип-молла. Я позвонил в справочную и попросил список магазинов магии в Ланкастере, но таких не нашлось. Тем не менее отыскался телефон какого-то фокусника из ближайшего городка. Ему-то я и позвонил.
– Здравствуйте, я разыскиваю магазинчик магии, что был когда-то в Ланкастере, – сказал я. – Им владел парень по имени Нил. Фамилии не знаю.
На том конце провода какое-то время не отвечали.
– Вам нужен фокусник? – наконец спросил мужской голос.
– Да, по имени Нил. Он владел лавкой чудес «Ушки кролика».
– Здесь нет никого по имени Нил. Вы ошиблись номером.
Я старался сдержать разочарование.
– А вы никогда, случаем, не бывали в магазине магии в Ланкастере?
– В Ланкастере нет магазина магии, – ответил он с ноткой раздражения в голосе. – Ближайший магазин магии можно найти только в Лос-Анджелесе.
– Ну, раньше тут был такой магазин. В конце шестидесятых. Я просто подумал, что вы, может быть, знаете, что случилось с владельцем.
– Я родился в семьдесят третьем.
Я с тоской вздохнул: ничего не выходило.
– Как бы то ни было, спасибо. Простите за беспокойство.
– Знаете, я слышал что-то о магазине магии в Ланкастере, который закрылся в восьмидесятых. Кажется, владелец делал карты для фокусов или что-то вроде того. Он стал довольно знаменитым, но я не припомню, как его звали. Наверное, вам имеет смысл связаться с магазином «Волшебный замок» в Лос-Анджелесе. Там бывает много стариков.
Еще раз поблагодарив его, я повесил трубку.
Я решил пройтись пешком и понял, что иду той самой дорогой, по которой каждый день ездил на велосипеде в лавку чудес и обратно. Вокруг все изменилось до неузнаваемости. Ланкастер теперь походил на настоящий большой город, а не на захолустный городишко, коим был в годы моего детства. Я миновал пустырь, где наткнулся на двух задир постарше, – теперь здесь играли ребятишки. Соседняя церковь осталась на месте – кое-что все же не изменилось. Я добрался до многоквартирного дома, где мы жили тем летом: он выглядел почти таким же, хотя и более ветхим, чем я помнил. Мы снимали квартиру на первом этаже, и сейчас у крыльца лежал велосипед, прямо как тридцать лет назад. Я повернул за угол, чтобы увидеть окно комнаты, которую делил с братом. Драные шторы частично прикрывали окно, однако я заметил несколько фигурок на подоконнике. Чтобы их рассмотреть, я пересек двор, покрытый вместо газона сплошной грязью. Это были Капитан Америки и Мстители. Я тоже хранил фигурки на подоконнике, только у меня были Джи-Ай Джо из «Броска кобры», Капитан Экшн и Агент А.Н.К.Л. Я оглянулся: за моей спиной высилось дерево, на которое я время от времени забирался, – порой чтобы отдохнуть от родительских ссор, порой чтобы побыть одному, а порой, наоборот, чтобы поплакать от одиночества. Я прошел чуть дальше, к полю с засохшими сорняками и всяким хламом, осмотрелся вокруг и снова почувствовал себя ребенком, ощутил восторг, с которым запрыгивал на велосипед, чтобы отправиться на встречу с Рут. К реальности меня вернул автомобильный гудок.
Что я здесь ищу и ради чего приехал сюда, в Ланкастер? Рут в городе быть не может. Она из Огайо, если вообще жива. Я даже не знал ее фамилии. Я вернулся к машине с ощущением, будто упускаю из виду что-то очень важное. Зачем я сюда приехал? Что хотел отыскать на самом деле?
Тетрадь лежала на пассажирском сиденье. Я взял ее в руки и начал читать старые заметки. «Компас сердца». Фраза была подчеркнута. Я не помнил, чтобы подчеркивал ее, но, вероятнее всего, просто не заметил этого. С обеих сторон от фразы были нарисованы красные звездочки. Я пролистал остальные записи, касающиеся уроков Рут. Ничего больше не подчеркнуто, и звездочек тоже нигде больше нет. Почему именно эта фраза? Я закрыл глаза и попытался вспомнить, в связи с чем Рут произнесла ее. Это произошло в день, когда я подрался. В тот единственный раз, когда я опоздал. В тот день, когда она рассказала о том, как важно распахнуть сердце. Я вспомнил, как сидел на стуле в сумраке подсобки, вспомнил запах этого места, а потом в моей памяти начали всплывать обрывки фраз, словно строки давно забытой песни или стихотворения.
У каждого из нас в жизни случаются ситуации, которые приносят боль.
Я называю их сердечными ранами.
Если не уделять им должного внимания, то они никогда не заживут.
Порой, когда в сердце появляется рана, оно открывается.
Зачастую сердечные раны дают возможность для роста, для развития.
Сложные ситуации…
Волшебный дар…
Я открыл глаза. Я вспомнил, как уходил в тот день домой. Рут проводила меня до парковки.
– Ты знаешь, что такое компас? – спросила она.
– Конечно. Он подсказывает, в каком направлении нужно идти.
– Твое сердце – это твой компас и твой величайший дар, Джим. Если ты когда-нибудь почувствуешь, что потерялся и запутался, раскрой его – и оно направит тебя в нужном направлении.
Я прочел другое предложение, написанное на полях: «То, чего, как тебе кажется, ты хочешь, не всегда то, что тебе нужно на самом деле». А ведь Рут меня предупреждала. Она говорила, что надо раскрыть сердце, прежде чем представлять желаемое, и велела с умом использовать эту силу. Я не послушался. Неужели я все неправильно понял? Мне казалось, что я хочу денег. На деле же, сколько бы денег я ни заработал, мне все было мало. И вот сейчас у меня возникло ощущение, будто магическое шоу, начатое много лет назад, наконец-то завершилось. Я продолжал показывать один фокус за другим, и аплодисменты не прекращались, а шоу все продолжалось и продолжалось, по мере того как миллионы все прибавлялись и прибавлялись. Но я по-прежнему оставался таким же одиноким, напуганным и потерянным, каким был в день знакомства с Рут. Если честно, в глубине души я почувствовал облегчение, потеряв деньги.
Ни один фокус на свете нельзя показывать вечно.
* * *
Следующим утром меня разбудил телефонный звонок. Был одиннадцатый час утра. В постели рядом со мной не лежала женщина, и не нужно было вставать пораньше, чтобы проверить, как обстоят дела на бирже. Перед сном я представлял, как распахивается мое сердце, и просил сердечный компас указать верное направление. Затем я крепко уснул и выспался лучше, чем когда-либо за многие годы.
Звонил один из моих юристов, чтобы сообщить мне важную новость.
– Что за новость?
– Я тут разбирал документацию по трастовому фонду и обнаружил, что ее до конца так и не заполнили. По какой-то неведомой причине никто этого не сделал. Почему конкретно, нигде не указано. Наверняка кто-то всего лишь допустил ошибку, которую никто не заметил. Речь идет о документах, в которых оговаривается, какую часть своих активов вы отдаете каждому из благотворительных фондов. Я проконсультировался с одним из старших партнеров, и он сказал, что юридически в такой ситуации вы совершенно не обязаны основывать трастовый фонд или заполнять эти документы.
Мой отец славился пустыми обещаниями, и я поклялся себе, что стану человеком, который всегда держит свое слово.
Я сел на край кровати. Неужели магия сработала в очередной раз, как и с теми деньгами, что в последний момент появились у нас на пороге?
– Джим, вы здесь? Вы слышали, что я сказал?
– Слышал. Спасибо, что позвонили.
– Так что, как мне действовать? – спросил он, явно удивленный тем, что я не прыгаю от радости, как человек, который только что выиграл в лотерею солидную сумму денег. Я не знал точную стоимость активов, переданных в трастовый фонд, но понимал, что они снова сделают меня миллионером. Все, что от меня требовалось, – ничего не предпринимать.
– Я перезвоню, – сказал я и повесил трубку.
Одно из самых живучих заблуждений человечества заключается в том, что состояние способно принести счастье, а деньги – решение любой проблемы. Я потерял все свои деньги, и это стало для меня проблемой. Теперь же я мог вернуть немалую их часть, однако в этом тоже крылась определенная проблема. Я дал этим благотворительным фондам слово.
Конечно, меня поняли бы, если бы я нарушил обещание. Учитывая мою текущую финансовую ситуацию, никто не стал бы ждать, что я по собственной воле отдам все до последней копейки. Никто не стал бы меня обвинять. Более того, управляющий двумя крупнейшими благотворительными фондами сказал, что люди постоянно отказываются от значительных денежных пожертвований даже после подписания документов. Обстоятельства могут измениться в любой момент. Мои обстоятельства изменились круто. Я был не в том положении, чтобы раздавать миллионы долларов.
Или все-таки в том?
Я закрыл глаза и представил, как раскрывается мое сердце. Я мысленно послал себе волны любви и простил себя за все совершенные ошибки. Я послал волны любви родителям, мысленно поблагодарив их за то, что они старались как могли. Я послал волны любви Рут, где бы она ни находилась, потому что она самый добрый человек из всех, кого я встречал. Я послал волны любви каждому ребенку на планете, который прозябает в нищете, или страдает, оттого что его родители наркоманы, или чувствует себя одиноким, ошибочно полагая, будто в этом есть его вина. Я послал волны любви каждому человеку, который когда-либо сомневался в собственной значимости либо думал, что деньги определяют его истинную ценность. Я закрыл глаза и раскрыл сердце. Я почувствовал то, что чувствовал до этого лишь единственный раз в жизни, – ощущение тепла и любви, которое обволакивает меня с ног до головы, полное умиротворение и абсолютную уверенность в том, что все будет в порядке… Только на сей раз я не несся по реке к белому свету и не истекал кровью на операционном столе.
Я наконец-то понял, что большое состояние может принести счастье лишь одним способом, и заключается он в том, чтобы отдать это состояние другим.
Теперь я был свободен.
Я открыл глаза и взял телефон, чтобы перезвонить юристу.
– Я подпишу все необходимые документы для трастового фонда и пожертвую все, как и было запланировано.
Он сказал:
– Вы ведь шутите, правда?
– Нет, не шучу. Сделайте все как надо.
Перед тем как повесить трубку, я услышал: «Ну ни хрена себе!» А потом воцарилась тишина. Я не был миллионером, но по-прежнему был нейрохирургом. Голодная смерть мне не грозила. Я по-прежнему буду обеспеченным по сравнению с большинством, пускай и не смогу считаться богачом.
Пришла пора начать все сначала и стать по-настоящему достойным человеком, чью значимость нельзя выразить в денежном эквиваленте. Вот чему хотела научить меня Рут, когда я был ребенком. Однако не всему можно научить, и кое-что приходится усваивать на собственном опыте.
Если мы хотим, чтобы наши раны зажили, то должны залечить чужие раны.
Я не знал, что в 2007 году, когда компания Accuray станет открытым акционерным обществом, ее оценят в 1,3 миллиарда долларов, а мой трастовый фонд будет владеть акциями на тридцать миллионов. Но даже если бы и знал, все равно не изменил бы решения. В тот миг я почувствовал свободу – свободу, которая подарила мне возможность следовать за компасом своего сердца, и этот дар был бесценен. Я снял хомут, который все время удерживал меня, который взращивал во мне ошибочную веру в то, что деньги сделают меня счастливым и помогут обрести контроль над собственной жизнью. Я усвоил, что большое состояние может принести счастье лишь одним способом, и заключается он в том, чтобы отдать это состояние другим. Теперь я был свободен.
У мозга есть тайны, однако и сердце таит секреты, и я всерьез вознамерился их раскрыть. Поиски, начавшиеся в лавке чудес, побудили меня проникнуть в самую глубину собственной души, однако мое странствие еще не завершилось. Отныне мне предстояло путешествие во внешнем мире.
Разум стремится разъединить нас. Он учит каждого человека сравнивать себя с другими, выискивать различия, пытаться урвать кусок покрупнее, потому что благ на всех не хватит. Сердце же учит нас объединяться и делиться с другими. Оно хочет показать, что различий нет и что в конечном счете мы все – единое целое.
У сердца есть собственный разум, и если мы прислушаемся к нему, то узнаем, что сохранить имеющееся можно только тогда, когда делишься им. Если мы хотим быть счастливыми, то должны делать счастливыми других. Если хотим любви, то должны дарить любовь окружающим. Если хотим радости, то должны радовать людей. Если хотим прощения, то должны сами научиться прощать. Если хотим мира, то должны создать его вокруг себя.
Если мы хотим, чтобы наши раны зажили, то должны залечить чужие раны.
Для меня пришло время вновь сосредоточиться на врачебной деятельности.
* * *
То, что Рут называла компасом сердца, – это своего рода способ взаимодействия между мозгом и сердцем посредством блуждающего нерва. Исследования показали, что сердце посылает в мозг куда больше сигналов, чем мозг посылает сердцу, и что от сердца к мозгу отходит куда больше нервных соединений, чем в обратном направлении, хотя и когнитивные функции нашего организма, и эмоции развиты одинаково хорошо. И мысли, и чувства бывают весьма могущественными, однако сильная эмоция способна заглушить любую мысль, а вот преодолеть сильную эмоцию усилием воли получается редко. Именно самые сильные эмоции и заставляют человека без конца о чем-то думать или переживать. Мы привыкли отделять рациональный мозг от иррационального сердца, но и сердце, и мозг являются частью единого интеллекта. Нейронная сеть, опутывающая сердце, является неотъемлемой частью мышления, логики. Наши индивидуальное счастье и коллективное благополучие зависят от эффективного взаимодействия между мозгом и сердцем. То, чему учила Рут, должно было помочь мне объединить два моих разума – разум мозга и разум сердца, однако на протяжении десятилетий я пренебрегал последним. Я думал, что смогу с помощью мозга подняться из нищеты, добиться успеха и значимости, но именно сердце сделало меня по-настоящему богатым.
Мозг много чего знает, но его знания умножаются, когда он начинает работать заодно с сердцем.
Мы можем достичь всего, чего пожелаем, но только разум нашего сердца может подсказать, чего стоит добиваться, а чего нет.
Осознанность и визуализация – а именно так сейчас называется то, чему учила меня Рут, – замечательно помогают успокоиться, сосредоточиться и погрузиться в себя. Благодаря этим приемам улучшается концентрация внимания и ускоряется процесс принятия решений. Но без благоразумия и проникновения в суть (раскрытия сердца) обе техники способствуют развитию эгоцентризма, нарциссизма, что приводит к одиночеству. Наш жизненный путь должен состоять не только из внутренних поисков – он должен включать и взаимодействие с внешним миром. Когда мы заглядываем внутрь себя и раскрываем сердце, оно направляет нас навстречу миру и побуждает взаимодействовать с окружающими. Наш жизненный путь не должен ограничиваться постоянным самоанализом. Биржевые маклеры не просто так прибегают к медитации: она и правда помогает им сосредотачиваться. Увы, порой та же медитация, как бы печально это ни звучало, делает их черствыми и бессердечными. Вот о чем предупреждала меня Рут, перед тем как обучить методу визуализации желаемого. Да, мы можем добиться всего, чего только пожелаем, однако лишь разум нашего сердца может подсказать, чего стоит добиваться, а чего нет.
Сейчас по всему миру, особенно на Западе, разрастается эпидемия одиночества, тревожного беспокойства и депрессии. Людям не хватает духовности и взаимосвязи с окружающими. Ученые утверждают, что у двадцати пяти процентов американцев нет ни одного достаточно близкого человека, с которым те были бы готовы поделиться проблемами. Это означает, что каждому четвертому встреченному вами на улице человеку не с кем поговорить. В нас заложена потребность в социальном взаимодействии (в ходе эволюции мы научились помогать друг другу, общаться друг с другом), и когда мы оказываемся его лишены, то начинаем болеть. Исследования показали, что чем больше у человека настоящих друзей, тем дольше он живет и тем быстрее идет на поправку, если заболевает. Правда в том, что одиночество подвергает нас большему риску преждевременной смерти, чем курение. Наличие друзей оказывает огромное влияние на психическое здоровье – даже большее, чем упражнения и идеальный вес оказывают на здоровье физическое. Дружеские связи способствуют хорошему самочувствию. Более того, они активируют те же центры удовольствия в мозге человека, которые стимулируются наркотиками, алкоголем или шоколадом. Короче говоря, в одиночестве мы болеем, а в компании поправляемся.
Отдав последние сбережения, я усвоил урок, который – в силу юного возраста – был не в состоянии понять в то лето, что провел вместе с Рут. Итоговым результатом моего обучения стало осознание того факта, что единственный способ по-настоящему изменить и преобразить свою жизнь заключается в изменении и преображении жизни других людей.
Рут обучила меня своим методам и приемам, но не только этому. Потратив на меня время, уделив мне внимание и подарив любовь, она научила меня величайшей магии на свете, суть которой состоит в том, что сострадание способно не только исцелять наши собственные сердечные раны, но и лечить сердца окружающих.
Это величайший дар и величайшая магия.
11
Азбука сердца
Миссисипи, 2003 год
Все красиво, когда смотришь издалека. Вернувшись в медицину, я смог оглянуться на свою жизнь в Ньюпорт-Бич и увидеть красоту в каждой ошибке, в каждом неверном решении, в каждом заблуждении относительно моих собственных приоритетов. Первым из моих желаний, которым я поделился с Рут в 1968 году, было желание стать врачом; и после того как у меня на глазах все мои деньги и большая часть друзей улетучились, я понял, что быть врачом – самая мощная магическая техника изо всех, которыми я владел.
Было неясно, как действовать после истории с доткомами и хочу ли я, как прежде, работать в Стенфорде в должности клинического профессора нейрохирургии. К предпринимательской деятельности я охладел. В прошлом мне доводилось работать консультантом в больницах – либо в тех, где отмечались проблемы в области нейрохирургии, либо в тех, что были заинтересованы в создании центров повышения квалификации нейрохирургов. Я хотел, чтобы люди получали наилучшее нейрохирургическое лечение, особенно в регионах, где большая часть населения живет в нищете.
Однажды ко мне обратились за консультацией из государственной больницы на юге штата Миссисипи. Поскольку она располагалась в часе езды от Нового Орлеана – города, в котором я учился на медицинском факультете и который горячо любил, – а поездка оплачивалась за счет государства, я сразу согласился. Больница занималась лечением малоимущих, и, как часто бывает в подобных случаях, врачи не горели желанием возиться с такими пациентами, потому что платили за это очень мало. Вдобавок одна частная клиника – филиал огромной сети – переманила к себе многих специалистов, усугубив кадровую проблему. В государственной больнице не хватало не только нейрохирургов, но и неврологов, ортопедов и кардиологов. Я проанализировал ситуацию и объяснил членам администрации, что они неправильно расставляли акценты, приглашая на работу потенциальных будущих врачей. Следовало объяснять кандидатам, что у тех появится возможность непосредственно поучаствовать в создании регионального инновационного нейрохирургического центра. Это не только тешит самолюбие, но и взывает к чувствам, которые в свое время побудили молодых людей стать врачами. Они должны осознать, что могут что-то изменить, повлиять на текущее положение дел.
Для создания регионального центра нейрохирургии требовалась солидная сумма. После моей презентации члены правления единогласно проголосовали за финансирование программы… но только если я стану ее руководителем. Этот проект давал мне возможность возглавить деятельность, которая существенно улучшила бы положение дел там, где люди в этом действительно нуждались. Я посоветовался с друзьями и коллегами – никто из них не мог поверить, что я по собственной воле намерен расстаться с чудесным климатом Северной Калифорнии и с работой в серьезном учебном центре. Тем не менее я согласился, после того как несколько раз съездил в Миссисипи, где познакомился с удивительными людьми и увидел, насколько велика потребность в таком центре. За относительно короткий промежуток времени мне удалось заручиться поддержкой многих коллег, которые с энтузиазмом принялись помогать.
Многие американцы не подозревают, что по качеству и эффективности медицинской помощи Соединенные Штаты значительно отстают от некоторых стран, опережая их лишь по таким показателям, как стоимость медицинских услуг и число недовольных пациентов. К тому же в других развитых странах все граждане имеют равный доступ к услугам здравоохранения.
Ушная инфекция, которую без особого труда можно было вылечить, переросла в воспаление височной кости, которое, в свою очередь, привело к абсцессу головного мозга.
Доказано, что нехватка денег в семье, где растет ребенок, значительно влияет на его здоровье и на его будущее в целом. Разумеется, я прекрасно знал это и на собственном опыте, но лишь переехав в Миссисипи, смог полностью осознать масштабы проблемы. Однажды, когда я дежурил в отделении неотложной помощи, к нам поступил мальчик, внезапно потерявший сознание. Пришлось вставить ему в трахею трубку, чтобы он снова мог дышать. Сделанная томограмма мозга показала крупное образование в правой височной доле, которое сдавливало мозг, включая мозговой ствол. Я поговорил с родителями мальчика: выяснилось, что тот долго страдал от ушной инфекции. Поскольку медицинской страховки у них не было, ребенка осмотрела медсестра в бесплатной больнице. Обращаться туда пришлось много раз, потому что прописанные антибиотики не помогали и мальчик продолжал жаловаться сперва на боль в ухе, а затем и на сильнейшую головную боль. У этих людей не хватало денег, чтобы записаться на прием к частному врачу. За день до приступа у ребенка начались бред и общая дезориентация, что родители списали на последствия жара. После приступа они все же доставили его в отделение неотложной помощи. Чтобы добраться сюда, пришлось обратиться к соседу, который их и подвез, поскольку своей машины у них не было.
Я зашел в смотровой кабинет, где лежало это прекрасное дитя – с воткнутой в горло трубкой и подключенное к аппарату искусственной вентиляции легких. Перепуганные родители сидели рядом. Я представился и бегло осмотрел мальчика: левый зрачок у него был слегка расширен, а правый – сильно. Он ни на что не реагировал, и все говорило в пользу того, что вот-вот наступит смерть мозга. Я сообщил родителям, что должен действовать немедленно, чтобы спасти ему жизнь, и попросил их выйти из кабинета. Томограмма демонстрировала большое образование, начинающееся у сосцевидного отростка правой височной кости – той части черепа, в которой располагается ушной канал, – и уходящее в височную долю мозга. С учетом истории болезни мне было очевидно, что ушная инфекция, которую без особого труда можно было вылечить, переросла в воспаление височной кости, которое, в свою очередь, привело к абсцессу головного мозга. Подобные абсцессы в наши дни – большая редкость, особенно у детей. Я быстро подготовил мальчика к срочной трепанации черепа, выстриг волосы в области виска, ввел под кожу анестетик, сделал надрез скальпелем и пробурил отверстие над местом абсцесса. После этого я вставил в отверстие иглу, и шприц наполнился гноем. Его было так много, что пришлось трижды менять шприц.
Затем я отвез мальчика в операционную, но было слишком поздно. Мозг умер. Я вошел в комнату ожидания. Родители встали. По их виду легко было догадаться, что они привыкли к разочарованиям. Я объяснил, что сделал все возможное, чтобы спасти жизнь их сыну, однако ничего не вышло, и его мозг умер – жизнь в теле поддерживается только за счет аппаратуры жизнеобеспечения. Выплакавшись, они поблагодарили меня за старания, и мое сердце чуть не разорвалось от мысли обо всех случаях в их жизни, когда окружающим было наплевать на них.
Ушная инфекция или отсутствие медицинской страховки не должны оборачиваться смертью ребенка.
Почти два года спустя ударил ураган «Катрина». Те, у кого была такая возможность, без раздумий уехали. Но многим некуда было податься – они были вынуждены остаться здесь, в полной разрухе, в месте, на восстановление которого понадобятся годы, если не десятки лет. Я никак не мог решить, уехать или остаться. Я активно помогал местным жителям, и мне доставляло удовольствие заботиться о пациентах, которые действительно нуждались в помощи. Мы создавали для людей место, которое должно было прослужить им долгие годы.
К тому времени я женился во второй раз – на замечательной женщине, которую повстречал вскоре после того, как отдал свои акции компании Accuray. У нас недавно родился сын, и жене приходилось нелегко из-за того, что я дневал и ночевал на работе, да и окружающая разруха действовала на нее удручающе. В конце концов, мы решили, что она вместе с сыном переедет в Калифорнию, а я буду навещать их каждые полтора-два месяца.
Коллеги и друзья не могли понять, почему я не уехал вместе с женой. Разумеется, так было бы проще всего. Но я не мог подвести людей, с которыми работал, со многими из которых подружился, которые поверили в мою идею о превращении заштатной больницы в медицинский центр регионального значения. Я остался там еще на два года, после чего несколько лет активно участвовал в жизни этого медицинского учреждения: оно и в самом деле стало инновационным центром, который я представлял задолго до того. Наконец-то мне удалось создать нечто большее, чем я сам.
Обдумывая возвращение в Калифорнию, я понял, что хочу снова работать в Стенфорде. Кроме того, я не переставал задаваться вопросом, что же именно делает магию Рут такой притягательной, пока не осознал: суть в том, чтобы раскрыть свое сердце. Целенаправленно творить добро и сопереживать другим. Меня буквально очаровала идея о том, как сердце и мозг работают заодно, взаимодействуя друг с другом. Неужели сострадание, доброта и забота о других оставляют в мозге какой-то отпечаток?
Вернувшись на факультет нейрохирургии Стенфорда, я начал общаться с коллегами – специалистами по психологии и неврологии, – чтобы обсудить новейшие исследования в данных областях. Оказалось, отдельные ученые и впрямь изучали вопрос о том, каким образом сострадание, альтруизм и доброта воздействуют на центры удовольствия в мозге и благоприятно влияют на физиологию периферической нервной системы. Им удалось выяснить, что сострадание и доброта идут здоровью на пользу. Изучение этой темы стало для меня первостепенной задачей, и я вновь сосредоточился на умениях, усвоенных в детстве, с тем чтобы усовершенствовать их с учетом уроков, преподнесенных жизнью. Моя старая тетрадь была уничтожена во время урагана, когда наш дом затопило, однако я часто прокручивал в голове разговоры с Рут, надеясь по-новому понять – пусть и спустя десятилетия – все, чему она меня учила. Я погрузился в исследовательскую работу, которая – теперь уже с научной точки зрения – доказывала пользу старых «фокусов». Мне хотелось выяснить, что конкретно подразумевается под «раскрытием сердца» и почему Рут так настойчиво подчеркивала важность этого пункта. Как и много лет назад, я составил новый список из десяти пунктов.
Потеряв состояние, я посвятил себя помощи окружающим, и этот центр стал своего рода компенсацией за все те годы, что я провел в погоне за деньгами и властью.
Перечитывая список снова и снова, я подметил в нем некую мнемоническую закономерность – ССС ДД ПУБЛЦ. Благодаря этому набору букв мне оказалось проще запомнить каждый аспект того, чему я научился. Такая вот «азбука сердца».
Я продолжил практиковать медитацию, которой научился в подсобке лавки чудес, а кроме того, начал повторять по утрам новую «азбуку». Расслабив тело и успокоив разум, я зачитывал ее по памяти, после чего выбирал какое-нибудь одно качество из списка и назначал его своей целью на сегодняшний день. Мысленно я без конца зачитывал список. Выяснилось, что это помогает мне сконцентрироваться, причем не только на врачебной деятельности, но и на том, чтобы быть хорошим человеком. Это позволяет зарядиться целеустремленностью с самого утра.
Азбука сердца
ССС
Сострадание – признание страданий другого человека и желание облегчить их. Но чтобы проявлять сострадание к окружающим, сначала нужно научиться проявлять его по отношению к самому себе. Некоторые люди изводят себя, слишком строго судят себя и лишают себя доброты, которую предлагают окружающим. Вместе с тем, если плохо к себе относишься, вряд ли удастся поделиться с другими добротой и радостью.
Скромность – с этим качеством у многих проблемы. Мы гордимся собой либо своими достижениями. Нам хочется рассказать и показать окружающим, насколько мы важные люди. Насколько мы лучше других. На деле же подобное стремление лишь отражает нашу внутреннюю неуверенность и чувство незащищенности. Мы ищем признания нашей ценности, тем самым отделяя себя от окружающих. Это все равно что поместить себя в карцер, а там очень и очень одиноко. Настоящее взаимодействие с окружающими возможно только после того, как мы признаем, что у каждого человека – как и у нас самих – есть и положительные, и отрицательные стороны; только после того, как мы начнем смотреть на остальных людей как на равных. Всех нас объединяет человечность – именно она дает нам возможность распахнуть свое сердце и проявить бескорыстную заботу.
Взглянув на другого человека, мы должны в первую очередь подумать: «Он такой же, как и я. Он хочет того же, что и я, – быть счастливым».
Справедливость – каждому из нас присуще стремление к тому, чтобы все было по-честному, по справедливости. Этого проще добиться, если у тебя есть ресурсы и привилегии. Вместе с тем мы должны требовать справедливости по отношению к слабым и беззащитным, к тем, кто не в состоянии сам за себя постоять. Мы обязаны заботиться о слабых, помогать бедным. Вот что служит основополагающим фактором, определяющим наше общество, нашу человечность, вот что придает смысл нашей жизни.
ДД
Достоинство – врожденная черта любого человека. Оно заслуживает того, чтобы окружающие его признавали. Слишком часто мы судим людей по их внешнему виду, по тому, как они разговаривают или ведут себя. Слишком часто наши суждения оказываются негативными и к тому же ошибочными. Взглянув на другого человека, мы должны в первую очередь подумать: «Он такой же, как и я. Он хочет того же, что и я, – быть счастливым». Когда мы видим самих себя в других людях, возникает желание помочь им и поддержать их.
Доброта – забота о других, которая зачастую воспринимается как активный компонент сострадания. Это желание проявлять заботу по отношению к другим, не связанное с профессиональной выгодой или жаждой признания. Самое поразительное в доброте то, что согласно новейшим научным представлениям она идет на пользу не только окружающим, но и самому человеку. Добрые дела подталкивают окружающих к тому, чтобы они тоже стали добрее. Это «социальное заражение», помогающее обществу встать на правильный путь. В конечном счете добрые дела всегда возвращаются – в виде добрых чувств, которые они пробуждают, и в виде хорошего отношения со стороны окружающих… В виде их доброты.
ПУБЛЦ
Прощение – это, пожалуй, величайший дар, который один человек способен преподнести другому. Кроме того, это один из лучших подарков, которые можно подарить самому себе. Копить в себе злость и враждебность – все равно что пить яд в надежде на то, что он убьет другого. Так не получится. Этот яд отравит тебя. Он отравит твой взгляд на мир. И в конечном итоге он сделает тебя пленником, причем ключ от тюрьмы будет храниться у тебя же, вот только ты и не подумаешь им воспользоваться. Каждый из нас многократно причинял зло другим – такова жизнь. Люди слабы, поэтому зачастую мы недотягиваем до собственных идеалов и причиняем боль другим.
Уравновешенность – умение держать себя в руках даже при самых тяжелых обстоятельствах. Вместе с тем это качество не помешает и в хорошие времена, когда нам так хочется сохранить свое счастье. Проблема в том, что, пытаясь удержать хорошее, мы отвлекаемся от происходящего здесь и сейчас – точно так же, как и в случаях, когда стремимся убежать от плохого. Бессмысленно хвататься за чувство эйфории – это приведет лишь к разочарованию. Любые взлеты и падения мимолетны. Уравновешенность позволяет трезво мыслить и четко ставить перед собой конкретные цели.
Копить в себе злость и враждебность – все равно что пить яд в надежде на то, что он убьет другого.
Благодарность – признательность жизни за то, что она такая, какая есть, даже несмотря на присущие ей боль и мучения. Не составляет труда понять, сколь многие из нас в этом мире страдают. У огромного числа людей обстоятельства складываются так, что оставляют мало надежды на светлое будущее. И слишком часто люди, особенно на Западе, смотрят друг на друга с завистью. Потратьте немного времени на то, чтобы ощутить благодарность, и это удивительным образом отразится на вашем психологическом настрое… Вы тут же почувствуете, насколько благосклонна к вам жизнь.
Любовь. Если она искренняя и беззаветная, то способна изменить всех и вся. Любовь включает в себя все остальные добродетели. Она способна залечивать раны. Да, лечат не технологии или медицина, а любовь. В любви кроется наша человечность.
Целостность – четкое осознание своих намерений и понимание того, что представляет для человека наивысшую ценность. Цельным является человек, который неизменно придерживается этих ценностей в общении с окружающими. Ценности можно ненароком разрушить, причем поначалу этот процесс иногда протекает незаметно. Мало у кого это происходит намеренно. Но стоит один раз нарушить свою целостность, и в следующий раз сделать это будет гораздо проще. Будьте бдительны и упорны.
* * *
Размышляя над десятью перечисленными качествами, я раскрываю свое сердце. Они позволяют мне начинать каждый день с твердыми и благими намерениями. Если же в течение дня я сталкиваюсь со стрессом или испытываю чувство незащищенности, они помогают мне остаться тем, кем я желаю быть. Это язык моих намерений. Это язык моего сердца.
Думаю, Рут была бы рада узнать, что я наконец-то научился по-настоящему раскрывать свое сердце. И что это все изменило.
* * *
За сутки человеческое сердце совершает сотни тысяч ударов, перекачивая десять тысяч литров крови по развитой системе кровеносных сосудов, суммарная длина которых, если их выстроить в ряд, составила бы сто тысяч километров – хватило бы дважды опоясать земной шар. Древние египтяне верили, что сердце – «иб» (ib) – остается жить после смерти и в загробной жизни служит основанием для приговора человеку, которому принадлежало. Счастье они называли словом «эвт-иб», что буквально означает «широта сердца, души», а несчастье – «эб-иб», что значит «сломанное, отчужденное сердце». Во многих культурах – как в древних, так и в современных – сердце считается местом, где сосредоточена душа. Читая новость о том, что потерялся ребенок, мы ощущаем боль в сердце. Когда любовь оборачивается несчастьем, мы чувствуем, что наше сердце вот-вот разобьется, – иногда это и впрямь происходит. Когда нас отвергают, когда нам стыдно, когда о нас забывают, сердце может сжаться, словно закрываясь в себе, и стать меньше. Вместе с тем под действием сильной любви или сильных страданий сердце может расколоться на части и больше никогда не стать прежним. И это не просто метафора – существует реальная болезнь под названием «синдром разбитого сердца».
Мое сердце раскололось не из-за потерянных денег – утрата состояния, хоть я и стремился сколотить его, даровала мне чувство свободы. Мое сердце разбилось из-за того, что я слишком долго пытался держать его закрытым. Рут говорила: «То, чего, как тебе кажется, ты хочешь, не всегда то, что тебе нужно на самом деле». Много лет я гнался не за теми вещами, а когда сердце игнорируешь слишком долго, рано или поздно оно обязательно заставит себя услышать.
Далай-лама как-то сказал: «Моя религия – доброта». Доброта стала и моей религией.
Помнил я и о том, что обещал Рут однажды научить магии других. Я не знал, когда подвернется такая возможность, но каждый вечер, занимаясь визуализацией, думал об этом. Порой я видел, как обнимаю страдающего пациента или его опечаленных родственников либо как выступаю на сцене, а иногда представлял, как беседую с великими философами и духовными лидерами. Я всегда был (и остаюсь по сей день) атеистом, но частенько размышлял о знакомстве с Рут и о том, что случилось со мной после аварии. И в результате я понял: можно оставаться свободным от предубеждений и догм, веря при этом, что не все в жизни поддается объяснению. Во многих смыслах это тоже подарок, сделанный Рут. Принятие того, что я не нуждаюсь в точном ответе.
Я чувствую, что все мы связаны между собой. Глядя на другого человека, я вижу в нем себя. Вижу свои слабости, свои неудачи, свою уязвимость. Но вижу и силу человеческого духа, силу Вселенной. В глубине души я верю, что любовь – тот клей, что скрепляет нас воедино. Далай-лама как-то сказал: «Моя религия – доброта». Доброта стала и моей религией.
Я всегда заботился об окружающих, в том числе о пациентах. Вместе с тем, когда учишься раскрывать сердце, это может принести боль. Сильную, порой невыносимую. Так было и со мной. Временами боль не позволяла полностью отдаться настоящему моменту, как мне того хотелось бы. Когда же я по-настоящему раскрыл сердце, как учила Рут, моя реакция на боль изменилась. Я больше не стремился убежать от боли – я стремился принять ее. Вот что позволило мне понять себя и ощутить связь с окружающими. Мои отношения с пациентами изменились. Я трачу больше времени на то, чтобы побеседовать с ними, и стараюсь по-настоящему раскрыть сердце для каждого из них. Я выслушиваю их жалобы, после чего прислушиваюсь к их сердцу – не с помощью стетоскопа, а с помощью собственного сердца.
* * *
Стетоскоп изобрели в 1816 году: одному французскому врачу было неловко прикладывать ухо к груди пациенток (как было принято делать в то время), и вместо этого он свернул трубкой двадцать четыре бумажных листа, благодаря чему между ним и пациентом появилось дополнительное пространство. Мне кажется, с тех пор врачи еще больше отдалились от пациентов. Я обнаружил, что больным становится лучше уже от того, что я трачу на них время и уделяю им внимание. Я позволяю каждому рассказать свою историю и признаю чужие страдания, достижения и муки. Во многих случаях это помогает снять боль лучше, чем лекарства, а иногда приносит больше пользы, чем хирургическое вмешательство. И по сей день я твержу студентам и стажерам: пусть современная нейрохирургия требует высочайшей квалификации и разностороннего оборудования, мой успех в качестве нейрохирурга стал результатом того, что я забочусь о пациентах и концентрирую на них внимание.
Еще одной удивительной переменой во мне стало то, что, куда бы я ни пошел, мне повсюду стали встречаться точно такие же люди, как я. Продавец в продуктовом магазине. Ночной уборщик в больнице. Женщина у светофора, которая просит денег у проезжающих мимо людей. Парень, который чересчур быстро мчится на «Феррари». У каждого из них своя история – точно так же, как у меня. У каждого свой жизненный путь. Каждому доводилось испытывать трудности и страдания. От самого бедного до самого богатого – все они такие же, как я.
Я перестал цепляться за историю, которая определяла мою жизнь. Отождествляя себя с нищетой, я продолжал жить в нищете, сколько бы денег ни заработал. Каждый день во время медитации я раскрываю сердце для отца и матери и нахожу в нем прощение. Я раскрываю сердце для мальчика, которым когда-то был, и нахожу в нем сострадание. Я раскрываю сердце навстречу всем ошибкам, что когда-либо совершил, всем глупым попыткам доказать свою ценность миру и нахожу скромность. Я осознаю, что не я один голодал. Не я один испытывал одиночество, чувствовал себя отрезанным от мира, чуждым ему. Я раскрываю свое сердце и нахожу в нем способность связываться с остальными сердцами, которые встречаю в жизни.
Это одновременно и изматывает, и поражает красотой, и кажется странным.
12
Сила сострадания
Мне всегда нравилась опера, хотя и не могу объяснить почему. Она вызывает у меня слезы, даже когда я не понимаю ни единого слова. Возможно, дело в чистых эмоциях, в бесстрашном выражении страстей, которые не нуждаются в словах. Оперу нельзя осознать умом – ее можно лишь почувствовать сердцем. Многие хирурги включают в операционной музыку: она помогает расслабить пациента. Исследования показали, что пациенты, слушавшие перед операцией музыку, меньше тревожатся, им требуется меньше обезболивающих и успокоительных препаратов. Как и медитация, музыка способствует замедлению сердцебиения и снижению кровяного давления, а также снимает стресс. Она успокаивает не только пациента, но и хирурга.
Что касается меня, то, когда приближаются критические этапы операции, я ставлю тихую классическую музыку. Ближе к концу я могу прибавить громкость и включить рок-композицию. Что я никогда не ставлю, так это оперу. В операционной я превращаюсь в точный механизм. Может, перед операцией пациенты и нуждаются в эмоциональной связи со мной, однако во время операции им требуются мои навыки, профессиональные способности и опыт принятия сложных решений. Им не нужно, чтобы я оплакивал их на операционном столе. Им нужна моя забота, но это ни в коем случае не должно мешать спасению их жизни.
Большинство хирургов включают в операционной музыку: она помогает расслабить пациента и взбодрить операционную бригаду.
Одной из первых моих пациенток после того, как я перестал работать армейским нейрохирургом, была Джун, которая буквально жила оперой. Когда Джун появилась в моем кабинете, я сразу почувствовал ее энергичность и живую натуру. Она пришла на высоких каблуках и с порога заявила, что ей наплевать, насколько я хороший врач, и что она не откажется от двух своих пристрастий – пения и пасты, даже если я скажу, что это спасет ее жизнь.
Джун выступала вместе с гастролирующей труппой, и опера была одновременно ее призванием и любовью всей жизни. Во время каждого приема мы подолгу обсуждали ее любимые оперы: «Аиду», «Кармен», а также оперетты Штрауса. Зачастую прием длился дольше положенного, потому что мне доставляло удовольствие слушать ее рассказы о спектаклях, в которых она участвовала. Ей нравилось пробуждать в публике эмоции.
– Это может прозвучать безумно, но мне нравится, когда мое пение вызывает у людей слезы: так я понимаю, что затронула их душу. Так я чувствую связь с ними.
Джун мучили сильнейшие головные боли. Невролог мог избавить ее от них с помощью лекарств, но ничего не мог поделать с огромной аневризмой, засевшей вплотную к островку Рейля и к той зоне доминирующего полушария, что отвечает за движения лицевых мышц. Аневризму обнаружили в ходе обследования; хотя она и не была причиной головных болей, однако могла не только лишить Джун самого ценного в жизни, но и забрать саму жизнь.
– Что бы со мной ни было, – сказала Джун, – я не соглашусь на процедуры, которые могут повредить моему голосу или способности петь: это самое главное, что у меня есть.
Пришлось сообщить ей тяжелую новость.
Размер аневризмы превышал сантиметр, а значит, с ней надо было поскорее разобраться, что я и разъяснял пациентке на протяжении нескольких приемов. Время поджимало, однако я понимал: Джун нуждается в том, чтобы ей раз за разом не спеша объясняли смысл непростой и требующей точности операции. Я предложил ей посоветоваться с другими нейрохирургами, в том числе более опытными, хотя я тоже не раз проводил подобные операции. К сожалению, некоторые нейрохирурги даже в серьезных случаях непринужденно излагают сухие факты, касающиеся возможных вариантов лечения и связанного с ними риска, не отдавая себе отчета в том, что, какой бы заурядной операция ни была для врача, для пациента и его семьи она может стать чрезвычайно важным событием. Два других хирурга, к которым Джун обратилась, оказались именно такими. Она вернулась ко мне напуганной – с ощущением, что она для них не человек, а всего лишь диагноз.
Джун требовалось время, чтобы все обдумать, и я постарался дать ей столько времени, сколько позволяло ее состояние. Еще в молодости я знал, что внимание к пациенту – часть медицинского искусства. В конце концов, мы ведь имеем дело с живыми людьми, никто из которых не свободен ни от переживаний, ни от страхов.
Чем больше я беседовал с Джун, тем меньше она беспокоилась. Ей нужно было высказаться, нужно было получить подтверждение того, что я услышал ее историю и узнал ее как человека. У нас завязалась дружба. В итоге она сказала, что только мне доверит проводить операцию. Не спорю, здорово, когда пациент верит в твои способности, однако все меняется, когда пациент – твой друг. Накануне операции Джун подарила мне аудиозаписи любимых арий в собственном исполнении. Вечером я сидел в кабинете с закрытыми глазами и слушал, как она поет.
Утром перед операцией я решил поставить классический рок, который слушал в детстве. Джун приветливо улыбнулась, когда ее вкатили в операционную, а последним, что она услышала, прежде чем уснуть, были звучавшие из динамиков слова «All You Need Is Love»[28]. После того как была введена анестезия, мы переложили Джун с каталки на операционный стол, и я зафиксировал ее голову с помощью острых спиц зажима, чтобы та оставалась неподвижной во время операции. Я чувствовал, как спицы проникают через скальп, впиваясь в кости черепа. Я наклонил голову Джун набок и слегка натянул кожу на шее. Внешний вид для нее очень важен, так что я постарался выстричь как можно меньше волос. Я изучил ангиограмму, на которой было отчетливо видно большое вздутие на артерии, снабжающей значительный участок левой половины мозга. Это и была аневризма, возникшая в месте разветвления средней мозговой артерии. Я сделал надрез на скальпе и раздвинул кожу. Обычно череп служит человеку для защиты, но в данном случае он стоял у меня на пути. С помощью краниотома я вскрыл череп, убрал его кусочек, который положил на стерильное полотенце. Показалась твердая мозговая оболочка – волокнистая соединительная ткань, что покрывает мозг человека. А прямо под ней находилась аневризма, пульсировавшая в такт с сердцем.
Пациенты не поломанные бездушные механизмы, а хирурги не механики.
Если она разорвется, может развиться инсульт, и тогда Джун потеряет голос, а может и умереть.
Я не спеша вскрыл мозговую оболочку: купол аневризмы возвышался между височной и лобной долями в сильвиевой борозде. Началась по-настоящему кропотливая работа. Я установил микроскоп в правильное положение и принялся отделять тонкую мембрану от поверхности мозга. Это необходимо, чтобы добраться до сильвиевой борозды и получить доступ к основанию аневризмы, куда я затем установлю зажим-клипсу, чтобы перекрыть доступ крови. Добравшись до аневризмы, я увидел, что ее пульсирующие стенки тонкие, словно бумага. В ярком свете микроскопа я разглядел, как за ними бурлит кровь. Аневризма могла лопнуть в любой момент. Проблема заключалась в том, что часть стенки и основание аневризмы вплотную прилегали к окружающим тканям, из-за чего было гораздо сложнее отделить ее, не повредив мозг. Медленно, чрезвычайно медленно я продолжил делать разрез, и мне удалось выкроить местечко между прилегающей рубцовой тканью и основанием аневризмы, что позволило поставить зажим. У меня не было ни одного миллиметра дополнительного пространства. Если бы я допустил ошибку, разрыва было бы не миновать. Одно мое неловкое движение могло лишить Джун самого ценного в ее жизни – возможности петь. Я повернулся и осмотрел набор клипс, после чего поместил одну из них на аппликатор и повернулся к пульсирующей аневризме, которая могла стать убийцей. Внезапно перед моим мысленным взором предстало лицо Джун. Я подумал о ее пении и услышал знакомый мелодичный голос. А затем меня поразила мысль о том, что она может оказаться парализованной, не в состоянии больше говорить и петь. Рука с зажимом начала трястись. Не просто чуть подрагивать – буквально трястись. Я не мог работать дальше.
Джун была моим другом. Женщиной, сказавшей, что голос для нее важнее всего на свете. Я пообещал ей, что ничего не случится. Я пообещал, что все будет в порядке.
Во время операции хирург не должен воспринимать пациента как личность. Эмоциям тут не место. Необходимо забыть, что перед тобой живой человек, и просто выполнять свою работу. Если начнешь думать о том, что может произойти с лежащим на столе человеком, рискуешь не справиться с операцией. Для меня этот случай был слишком личным. Я испугался. Раньше со мной никогда такого не бывало.
Руки тряслись настолько сильно, что пришлось ненадолго остановиться и присесть. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании: медленный вдох, медленный выдох – и так до тех пор, пока я не очистил разум достаточно для того, чтобы страху не за что было зацепиться. Настало время раскрыть свое сердце и положиться на свои профессиональные навыки и хирургический талант. На способности человека, который является мастером своего дела. Я проводил подобные операции много раз и знал, что сейчас тоже все получится. Мысленно я представил, как защелкиваю зажим и аневризма сдувается. Я вновь повернулся к вскрытому черепу Джун и, сфокусировав микроскоп на аневризме, медленно направил зажим к нужному месту по крохотному зазору, который расчистил специально для этого, а когда зажим оказался там, где надо, я плавно его закрыл. После этого я ввел в купол аневризмы иглу и откачал кровь. Аневризма перестала надуваться. Зверь был убит и больше не представлял опасности. Джун сможет петь и дальше. Я медленно закрыл твердую мозговую оболочку, вставил на место кусочек черепа и зашил скальп. Заканчивая накладывать повязку на голову, я осознал, что в динамиках играет та же самая песня, с которой мы начали операцию: «Love is all you need, love is all you need».
Каждый из нас может устанавливать связь с окружающими своим способом – музыка, живопись, поэзия – и даже тем, что просто слушает другого.
Джун отвезли в послеоперационную палату, а я обессиленно присел и закрыл глаза. Прошло несколько минут, прежде чем я смог взяться за документы. Я думал о Джун, думал о том, как у меня затряслись руки. Внезапно я услышал голос Джун:
– Где доктор Доти? Мне нужно с ним поговорить. Я хочу поговорить с ним немедленно.
Я подошел к ней и взял ее за руку.
– Привет, Джун. Как вы себя чувствуете?
Она заглянула мне в глаза и увидела то, что хотела увидеть.
– Хорошо, со мной все хорошо. Спасибо.
Затем она потянулась, чтобы обнять меня, и расплакалась, осознав, что операция прошла удачно и что теперь все и правда будет хорошо.
Несколько часов спустя, возвращаясь домой на машине, я поставил диск, который Джун дала мне накануне. После первых нескольких аккордов я поддал газу и на всех парах понесся по трассе.
Голос Джун наполнил салон – зазвучала ария «Хабанера» («Любовь – мятежная птица») из оперы Бизе «Кармен». Я прибавил громкость и открыл окно, чтобы ветер дул мне в лицо. У Джун был дар. Своим пением она действительно могла пробуждать в людях чувства. Своим голосом она трогала сердца, и даже в записи он будоражил не меньше.
У каждого из нас есть этот дар – устанавливать связь с окружающими. С помощью музыки, живописи, поэзии или просто благодаря тому, что мы слушаем другого человека. Сердца способны общаться между собой миллионами способов, и пение было способом, которым Джун достучалась до моего сердца.
От музыки у меня заныло сердце. Голос Джун был таким красивым! Я позволил разуму задуматься о том, что могло случиться, пройди операция неудачно, и на глаза у меня навернулись слезы. Я ощутил прилив благодарности за то, что Джун сможет и дальше делиться своим даром с людьми, и это чувство вызвало новые слезы. Я не мог похвастать оперным голосом, но это не мешало мне чувствовать, насколько пение важно для Джун. В ту секунду больше всего на свете мне захотелось очутиться дома и обнять тех, кого я люблю. Благодарность переполняла меня. Благодарность за то, что мне удалось спасти Джун. Благодарность за то, что я могу быть врачом.
* * *
Идти по жизни с открытым сердцем может быть больно, хотя и не настолько, как с наглухо закрытым. Мне никак не удавалось найти компромисс между необходимостью быть бесстрастным нейрохирургом и желанием устанавливать с окружающими, в первую очередь с пациентами, эмоциональную связь.
Я без конца думал о Рут, сожалея, что не могу сейчас, будучи взрослым, задать ей тот же вопрос, что в детстве: «Почему?» Что подтолкнуло Рут протянуть мне руку помощи, в то время как остальным было на меня наплевать? Рут не была богатой, у нее хватало проблем, но ее сердце было открытым, и, увидев человека, нуждающегося в помощи, она не могла пройти мимо. Тогда почему те, у кого всего в избытке, делают так мало, чтобы помочь нуждающимся? И почему те, у кого мало материальных благ, все равно готовы поделиться с теми, кому в жизни повезло еще меньше? Почему одни люди, такие как Рут, изо всех сил пытаются помочь, а другие поворачиваются спиной к тем, кому помощь необходима?
Это не были досужие размышления. Я с головой погрузился в научные исследования и начал общаться со специалистами, изучавшими схожие темы. Я уже постиг секреты мозга – настало время с таким же усердием посвятить себя тайнам, которые таит сердце.
С тех пор мне удалось установить, что сострадание – это инстинкт, причем, вероятно, один из древнейших. Последние исследования показали, что даже животные способны пожертвовать многим, чтобы помочь представителю своего вида – а то и другого! – попавшему в беду. У людей инстинкт сострадания развит еще сильнее: в нашем мозге зашито желание помогать друг другу. Его можно обнаружить уже в двухлетних детях.
В человеческом мозге выделяют так называемое центральное (или периакведуктальное) серое вещество, и его связи с орбитофронтальной корой головного мозга во многом отвечают за проявление заботы. Этот участок мозга активируется, когда мы видим, как другие испытывают душевные или физические страдания. Выходит, в нас от природы заложено стремление заботиться о тех, кто в этом нуждается, помогать им. Делая что-нибудь для других, мы стимулируем центр удовольствия в мозге, причем сильнее, чем когда сами что-то получаем. А если мы становимся свидетелями того, как кто-то другой помогает людям, это побуждает и нас проявлять больше сострадания.
Обезьяны заботятся о больных и раненых сородичах, совята делятся пищей с менее удачливыми соседями по гнезду, а один дельфин помог спасти выброшенного на берег горбатого кита.
Все мы слыхали неточный перевод знаменитой фразы Дарвина «survival of the fittest» – «выживание сильнейших», в то время как точный перевод – «выживание наиболее приспособленных» – гораздо лучше отражает суть естественного отбора. В сущности, только выживание самых добрых и отзывчивых способно гарантировать долгосрочное благополучие вида. В ходе эволюции мы научились действовать сообща, вместе вскармливать и воспитывать детей, совместно добиваясь процветания каждому во благо.
В тот день я плакал из-за Джун, как с тех пор плакал из-за каждого пациента, хотя никогда больше не позволял эмоциям мешать проведению операции. Нет ничего постыдного в том, чтобы чувствовать чужую боль. Напротив, это прекрасно, и мне кажется, именно благодаря данной способности мы все оказались рядом друг с другом в этом мире.
* * *
Работая над этой книгой, я узнал, что Рут умерла в 1979 году от рака груди. Но я все же верю (хоть и не могу утверждать наверняка), что она гордилась бы тем, какой путь я проделал, чтобы научиться, в конце концов, раскрывать свое сердце, равно как и сердца других людей. И думаю, она поддержала бы мое желание найти научное доказательство того, что ее интуитивно созданная методика реально работает. Когда мозг и сердце действуют сообща, мы становимся счастливее и здоровее, начинаем делиться с окружающими любовью и добротой, заботиться друг о друге. Душой я чувствовал, что это правда, однако хотелось получить весомые доказательства. Движимый этой идеей, я начал серьезное научное исследование сострадания и альтруизма. Я хотел не только прояснить механизмы их возникновения в ходе эволюции, но и понять, как альтруистичное поведение отражается на нашем мозге и здоровье. Предварительные данные демонстрировали явное положительное влияние. И я решил присоединиться к группе ученых, активно занимавшихся этим вопросом. На личном опыте я узнал о наличии позитивного эффекта, но хотел отыскать способ улучшать жизни других людей с помощью этого знания. Мог ли я внести свой вклад?
Я затеял кое-какие предварительные исследования вместе с коллегами – неврологами и физиологами. Результаты оказались многообещающими. Мы стали собираться каждые несколько недель, чтобы обсудить новейшие достижения, а также потенциальные направления научно-исследовательской работы. Своему неофициальному проекту мы дали название «Проект Сострадание». Поначалу я финансировал его из собственного кармана. На одном из собраний всплыло имя далай-ламы: именно он подал идею начать исследование воздействия медитации и чувства сострадания на мозг, чем занялся один из ведущих научных центров. Спустя несколько дней, когда я шел по студенческому городку Стенфорда, у меня в голове всплыл образ далай-ламы. Я подумал, что неплохо бы ему приехать в Стенфорд, встретиться со мной и моими коллегами и пообщаться на интересующую всех нас тему. Любопытная мысль, поскольку буддистом я не был, а мои знания о далай-ламе ограничивались тем фактом, что в 2005 году он приезжал в Стенфорд, чтобы обсудить наркозависимость, вредные пристрастия и страдания. Тем не менее я не мог выкинуть из головы идею о его повторном визите к нам. Я узнал, что в 2005-м к приезду далай-ламы приложила руку жена декана медицинского факультета. Она рассказала, что встречу организовал один из преподавателей, участвующий в стенфордской программе изучения Тибета. Я связался с ним, и он дал контактную информацию Туптен Джинпа – бывшего монаха, почти четверть века работавшего переводчиком у его святейшества. Мы с Туптен Джинпой поговорили по телефону, и мне удалось договориться о встрече с далай-ламой во время его визита в Сиэтл в 2008 году.
Вот так я взял и воплотил встречу с далай-ламой в реальность.
Вместе со мной в Сиэтл поехало еще несколько сотрудников Стенфорда: представитель медицинского факультета, руководитель института неврологии, профессор тибетологии, который помог выйти на далай-ламу, а также наш потенциальный спонсор. Внушительная свита. Изначально я и не предполагал, что соберется такая делегация.
Мы встретились в гостиничном номере далай-ламы. Нас представили, после чего я рассказал его святейшеству о том, что заинтересован в изучении сострадания, о своем опыте работы нейрохирургом, о предварительных результатах недавно начатого нами исследования, а также попросил его выступить в Стенфорде. Он задал несколько проницательных вопросов, касающихся нашей исследовательской работы, и, выслушав мои ответы, улыбнулся:
– Конечно, я принимаю ваше приглашение.
Беседа с далай-ламой произвела на меня неизгладимое впечатление. Он излучает такую абсолютную и безусловную любовь, что рядом с ним чувствуешь себя, будто глубоко вдохнул, после того как надолго задержал дыхание. Не нужно притворяться и изображать то, чем не являешься, – достаточно быть собой, ведь далай-лама признает тебя таким, какой ты есть, он полностью принимает тебя. Это чувство невозможно описать словами.
Вскоре монах достал огромный журнал с графиком запланированных встреч далай-ламы, чтобы выкроить время для посещения Стенфорда. После того как дату выбрали, далай-лама вдруг начал что-то оживленно обсуждать по-тибетски с переводчиком. Так продолжалось несколько минут, на протяжении которых моя «свита» не проронила ни слова. Неужели я чем-то огорчил далай-ламу? Или непреднамеренно разозлил? Что он говорит?
Меня прошибло потом.
Разговор резко прекратился. Переводчик Джинпа повернулся ко мне и сказал:
– Джим, его святейшество чрезвычайно впечатлен вашей целеустремленностью и начатым вами проектом, в связи с чем он выразил желание внести личный вклад в ваше дело.
Цифры, которые он озвучил, ошеломили меня. У далай-ламы действительно есть фонд, пополняемый за счет продажи его книг. Деньги из этого фонда обычно жертвуются на различные программы, напрямую касающиеся Тибета. Иногда деньги направлялись и на другие цели, непосредственно не связанные с Тибетом, но никогда раньше речь не шла о такой большой сумме.
После этой беседы мы все чувствовали себя так, словно плывем на облаке. Его святейшество не только согласился выступить в Стенфорде, но и стал нашим спонсором! Поразительно. Чуть позже один из участников встречи сказал, что он тоже считает себя обязанным пожертвовать деньги на мои исследования, раз уж я убедил далай-ламу. Спустя еще неделю позвонил знакомый инженер из «Гугл», заинтересованный в моей работе; он узнал о встрече с далай-ламой и о пожертвовании и теперь тоже хотел внести свою лепту. Так постепенно неофициальный научный проект превратился в Научно-образовательный центр исследований сострадания и альтруизма – CCARE (Center for Compassion and Altruism Research and Education). Не менее поразительным было то, что Джинпа, который в свое время успел получить ученую степень в Кембридже, стал моим близким другом и следующие три года каждый месяц приезжал на неделю, чтобы помочь с созданием CCARE. Одновременно вместе с коллегами-психологами он помог разработать обучающую программу, способствующую развитию сострадания, которую прошли уже тысячи человек и которую мы продолжаем совершенствовать по сей день. Мы также подготовили инструкторов, которые помогают успешному распространению этой удивительной программы по всему миру.
С момента своего основания CCARE был признан ведущим научным учреждением в области изучения сострадания и альтруизма. Благодаря работе центра удалось доказать, что они оказывают сильное положительное влияние на жизни отдельных людей, на образование, предпринимательскую деятельность, здравоохранение, уровень социальной справедливости и т. д.
Мы с коллегами надеемся, что CCARE станет маяком, который покажет, что каждый человек способен изменить жизнь окружающих к лучшему, а также продолжит наглядно демонстрировать, что альтруизм и доброта положительно влияют на здоровье, самочувствие и продолжительность жизни.
Я на личном опыте убедился, что одному человеку под силу изменить жизнь другого. И я рассчитываю, что наш центр еще многих вдохновит на то, чтобы открыть в себе подобную силу. CCARE – один из способов исполнения обещания, данного мною Рут: с помощью центра я учу людей магии. Еще один способ заключается в том, чтобы направлять и вдохновлять других врачей.
13
Лик божий
Более двух с половиной тысяч лет назад Гиппократ, которого в западной культуре называют отцом медицины, требовал от своих учеников, собирающихся стать медиками, чтобы они давали клятву в том, что всегда будут придерживаться высочайших этических стандартов. Многие помнят первую часть клятвы – «Primum non nocere» («Не навреди») – как ключевой принцип медицины. Эти слова приписываются Гиппократу, однако в действительности они принадлежат Томасу Сиденгаму – английскому врачу, жившему в XVII веке. Он написал учебник по медицине, которым пользовались на протяжении двухсот лет, из-за чего Сиденгама прозвали английским Гиппократом.
За последние два десятилетия в США, как и во многих других странах, традиция студентов-медиков читать клятву Гиппократа перед началом обучения переросла в официальную процедуру посвящения под названием «церемония белых халатов». В ходе нее будущие врачи получают белые халаты и зачитывают клятву, после чего люди, олицетворяющие собой высшие идеалы медицины, произносят вдохновляющую речь, поздравляя студентов.
Спустя тридцать лет после того, как я окончил медицинский факультет Тулейнского университета в Новом Орлеане, декан факультета, который принял меня, несмотря на отсутствие диплома колледжа и самый низкий среди абитуриентов средний балл, позвонил с просьбой выступить на такой церемонии. Вы и представить не можете, что я испытал, услышав эти слова. Меня, Джима Доти – непутевого студента, которому сказали, что он попусту тратит свое и чужое время, подавая документы на медицинский факультет, – попросили выступить на церемонии белых халатов в родной альма-матер, чтобы стать образцом для целого курса молодых людей, мечтающих быть врачами!
Не устаю поражаться поворотам на моем жизненном пути.
Когда оглядываешься назад, легко связать воедино все события своей жизни. Но гораздо сложнее поверить, что они непременно сложатся в прекрасную картину, когда находишься в самой кутерьме жизненных обстоятельств. Я никогда не мог предсказать ни своих успехов, ни своих неудач, однако благодаря и тем и другим я стал лучше – как муж, как отец, как врач и как человек.
Я всегда серьезно относился к своей роли – роли целителя. Уроки Рут помогли мне раскрыть сердце и разбавить эту серьезность добротой и состраданием. Ее магия не только позволила мне поверить, что я могу поступить в колледж, а затем и на медицинский факультет, но также дала все необходимое, чтобы стать нейрохирургом – а стажировка по этой специальности одна из самых сложных и трудоемких в медицине – и в конечном итоге профессором самого престижного медицинского учебного заведения в стране.
Магия Рут наделила меня храбростью, необходимой, чтобы рисковать и при этом быть уверенным, что независимо от результата со мной все будет в порядке. Рисковать, беря на себя руководство прогоревшей компанией по производству медицинского оборудования, ставя на кон все и руководствуясь исключительно своей верой в то, что новая технология сможет спасти множество жизней. Рисковать, отдавая то, чего, как мне казалось, я хотел больше всего на свете, – деньги, а ведь я был твердо убежден, что они сделают меня счастливым и помогут обрести контроль над собственной жизнью. Магия позволила мне осознать, что я могу позволить себе быть собой (неважно, с деньгами я или без) и что на деле никто из нас ничего не контролирует. Я гонялся за химерами и, отказавшись от этой погони, получил самые ценные в жизни дары: ясность, целеустремленность и свободу.
Я не устаю поражаться поворотам в моей судьбе: меня, Джима Доти – нерадивого студента, которому когда-то сказали, что он тратит впустую свое и чужое время, подавая документы на медицинский факультет, – попросили выступить на церемонии белых халатов перед будущими врачами!
Как и у далай-ламы, моя религия – доброта. В этой религии нет бога, который всех осуждает, и длинных текстов, которые нельзя оспаривать. Эта религия никому не позволяет считать себя выше других – она требует принять тот факт, что все мы равны между собой. Эта религия вдохновила меня на исследование вопроса о том, как сострадание и доброта влияют на физическое и психическое здоровье человека и на продолжительность его жизни.
Готовясь к выступлению, я думал и об этом, и о многом другом. Что могу я предложить студентам, стоящим в самом начале тяжелейшего пути? Могу ли я дать им нечто по-настоящему важное – то, что они пронесут с собой на протяжении всей профессиональной карьеры? Я подумал о Рут, об уроках, которые она мне преподала и которые я вспоминаю теперь каждый день. Я подумал о своем мнемоническом правиле, оказавшемся невероятно действенным; его я тоже повторяю каждое утро, а зачастую и по нескольку раз в течение дня. Я подумал обо всех пациентах, которых мне довелось встретить и которые научили меня заботиться и любить. А еще я подумал о смерти и о том, как мало времени нам уготовано в этом мире.
Я научился расслаблять тело, успокаивать разум и мысленно представлять то, о чем мечтаю. Я понял, что сильнее всего мечтаю о мире, в котором люди не только не вредят друг другу, но, напротив, стремятся друг другу помочь. Я усвоил, что, по сути, у всех у нас один и тот же мозг и одно и то же сердце и что каждый способен изменить их и использовать на благо всего мира. Я научился не судить о людях по тому, где они родились, чем они занимаются или сколько у них денег. И научился не судить по этим критериям самого себя. Когда-то я считал себя ни на что не годным из-за моего происхождения. Я был убежден, что без денег ничего не стою, но постепенно осознал, что не виноват в обстоятельствах своего рождения и что они не предопределяют мою личность. Каждый чего-то стоит, и каждый заслуживает, чтобы к нему относились достойно и с уважением. Каждый заслуживает любви. И наконец, каждый заслуживает, чтобы ему дали шанс, а потом еще один.
У каждого из нас своя история, и в каждой истории есть эпизоды, которые вызывают боль и печаль. В любой момент мы можем решить, что хотим видеть людей и такими, какие они есть, и такими, какими они могут быть. Рут увидела во мне напуганного и одинокого мальчика, но также увидела сердце, терзаемое болью. У каждого из нас свои раны. И каждый наделен способностью их исцелять. Рут помогла исцелить мои. И вы можете сделать точно так же. Ничто не мешает вам делиться любовью. Любая улыбка может стать подарком для незнакомца. Любой миг, когда вы не осуждаете другого человека, – это подарок. Любой миг, когда вы прощаете кого-нибудь (в том числе самого себя), – это подарок. Любое проявление сострадания, желание помочь, быть полезным – это подарок миру и себе.
Я научился следовать за компасом своего сердца и верить, что, куда бы я ни пришел, именно туда мне и суждено было прийти.
Наступает эра сострадания. Люди жаждут узнать, какое место отводится им в этом мире, как достичь успеха и счастья, и поэтому активно ищут пути, которые помогли бы им измениться. Метод Рут оказался для меня эффективным – вероятно, именно благодаря ее проницательности и мастерству. Другие находят собственные методы успокоения разума и раскрытия сердца. В данный момент это лишь рябь на поверхности человеческого сознания, движимая ветром сочувствия, однако эта рябь способна обернуться сокрушительным цунами.
Наш жизненный путь предполагает взаимодействие с окружающими. На этом пути каждому из нас суждено раскрыть сердце перед остальными жителями планеты и осознать, что все они наши братья и сестры. Осознать, что одно доброе дело влечет за собой другое – и так далее по всему земному шару. Именно от нашей любви друг к другу и от заботы друг о друге будет зависеть выживание планеты и человечества. Далай-лама сказал: «Любовь и сострадание необходимы человечеству – без них ему не выжить». Я узнал, что это утверждение истинно в отношении не только медицины, но и остальных сфер жизни. Как донести эти мысли до юных студентов, которым вскоре предстоит стать врачами?
Я поднялся на сцену актового зала Тулейнского университета и окинул взглядом тысячу двести студентов, а также их родственников и преподавателей. Я увидел надежду на лицах молодых людей. Я вспомнил, как много лет назад сидел в этом же зале во время собственной церемонии белых халатов, но, к сожалению, так и не смог вспомнить ни того, кто выступал тогда, ни того, что он говорил. Все, что осталось в памяти, – произнесение клятвы и получение белого халата.
Не успел я начать выступление, как меня захлестнула мощная волна эмоций. Я поделился со слушателями историей своей жизни – рассказал о враче, вдохновившем меня в четвертом классе, и о женщине, поверившей в меня, – Рут. Каждый из присутствующих здесь, сказал я, наделен способностью изменять к лучшему жизнь других людей, причем не только пациентов, но и всех окружающих. Порой достаточно улыбки или доброго слова. Я сказал, что пусть медицина изменилась, она по-прежнему остается благородной профессией. Затем я познакомил аудиторию со своей азбукой сердца и прошелся по каждой букве, разъясняя ее значение. Когда я добрался до буквы «Л» (любовь), у меня перехватило дыхание и я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
– Не существует идеальной жизни, и невозможно убежать от горькой реальности, полной страданий. Но точно так же нельзя убежать от великолепной синхронности человеческого сердца.
Я сделал паузу, готовясь закончить речь. Взгляд мой упал на одного юношу, и я увидел в нем себя – такого, каким был много лет назад.
– Сегодня, в самом начале долгого пути, вы дали клятву. Этот путь заведет вас в отдаленнейшие и мрачнейшие уголки жизни: вы увидите, как травмы и болезни рушат судьбы, увидите, сколько несчастий один человек может причинить другим и, что еще печальнее, себе. Вместе с тем, следуя этим путем, вы достигнете и высочайших вершин, откуда увидите, как слабые на первый взгляд люди демонстрируют силу, которая казалась вам невозможной, вы станете свидетелями чудесных исцелений, которым не сможете найти объяснения, и постигнете, насколько велика роль сострадания и доброты в исцелении больных. И когда это случится, вы узрите лик Божий.
Я настолько сосредоточился на заключительных словах, что перестал вглядываться в аудиторию. А закончив, увидел, что многие плачут. Я оглянулся на коллег: кое-кто тоже смахивал слезы. Лишь тогда я осознал, что и у меня по щекам катятся слезы. Внезапно зрители разом встали и разразились аплодисментами. Они аплодировали не мне или моей истории – они аплодировали нашему совместному пути, ведущему к величайшему состраданию и еще более великой человечности.
Возле сцены собралась целая толпа. Зрители благодарили меня, плакали и говорили, что моя речь помогла их сердцам раскрыться.
Я подумал о своей жизни, подумал о Рут. В очередной раз я ощутил силу ее слов и силу ее магии. Силу, что живет в каждом из нас и ждет, когда ее выпустят. Дар, которым мы можем поделиться друг с другом.
Я вышел из здания и почувствовал теплое прикосновение солнца на лице. Остановившись, я закрыл глаза и позволил себе быть собой.
Все было в порядке.
Со мной все было хорошо.
В лавке чудес я начал длинный путь, который привел меня к разгадке тайн мозга и секретов сердца. Но правда в том, что не нужно заходить ни в какую лавку чудес, чтобы узнать их. Нужно лишь заглянуть в собственный разум и в собственное сердце.
А теперь вам предстоит отыскать свою магию. И научить ей других. Сердце и мозг, работая сообща, способны создать сильнейшую магию в мире. Магию, которая не имеет ничего общего с иллюзиями или ловкостью рук.
Настоящую магию.
Самую могущественную из всего, что могла предложить мне Рут, и из всего, что могу предложить вам я.
Благодарности
Как основатель и директор Научно-образовательного центра исследований сострадания и альтруизма (CCARE) при медицинском факультете Стендфордского университета, я многократно делился историей своего детства и рассказывал о том, что побуждало меня посвящать изрядную долю времени и сил изучению чувства сострадания и его способности менять жизнь к лучшему. Мои рассказы находили глубочайший отклик у слушателей, и меня часто спрашивали, когда же я соберусь написать книгу. По ряду причин я оставлял подобные вопросы без внимания. Отчасти из-за того, что это потребовало бы много времени и сил, но главным образом, пожалуй, из-за того, что мне не хотелось заново погружаться в тяжелые и болезненные воспоминания.
Передумал я после встречи с Дагом Абрамсом из Idea Architects. Честь познакомиться с ним выпала мне в Кейптауне во время празднования восьмидесятилетнего юбилея архиепископа Десмонда Туту. Я не знал тогда, что Даг является литературным агентом архиепископа, и не подозревал, что он посетил множество мероприятий, проводимых CCARE. Он рассказал, какими вдохновляющими мои истории оказались для него самого и его отца, а также заметил, что книга сможет вдохновить еще больше людей. Даг признался, что преследует две цели. Как литературный агент он, конечно, стремится нести в мир вдохновляющие истории, но главное – это возможность подарить отцу мой рассказ в виде книги. Мог ли я отказать?
Как и во многих других случаях, я работал над книгой не в одиночку. Даг не только помог оформить заявку, но и, что еще важнее, познакомил меня с невероятной Кэролин Сьюттон из Avery. Благодаря ее поддержке и активной помощи история моей жизни увидела свет в виде книги.
Заключив контракт с издательством, я тут же осознал, сколь тяжкое бремя взвалил на себя. К счастью, со мной начала работать Лара Лав – шеф-редактор из Idea Architects. Не могу припомнить более усердного, вдумчивого и внимательного человека, чем Лара: она помогала на всех этапах написания книги, направляя и поправляя меня. Ее ненавязчивый интерес помог мне погрузиться в самые болезненные и неприятные воспоминания, а ее удивительная способность находить нужные формулировки и подчеркивать самые важные детали сыграла решающую роль в потенциальном успехе книги. На протяжении почти двух лет мы с Ларой встречались дважды в неделю перед рассветом и за это время успели крепко подружиться, чему я рад даже больше, чем опубликованной книге.
Также хочу поблагодарить свою потрясающую жену Машу, чью поддержку я ценю в полной мере. Жене нейрохирурга приходится мириться с тем, что муж пропускает многие важные мероприятия, может уйти посреди ночи и вернуться домой совершенно измотанным. Несмотря на это, Маша всеми силами поддержала мое стремление рассказать миру о том, как сострадание способно менять человеческие жизни. И за это я буду вечно благодарен ей.
Наконец, я хотел бы выразить благодарность всем, кто на протяжении моей жизни помогал мне двигаться дальше, а зачастую и вовсе указывал дорогу.
Примечания
1
В отличие от фибрилляции (мелких неэффективных сокращений) это выражение означает отсутствие сокращений – асистолию, запустить сердце в этих условиях намного сложнее.
(обратно)2
Стрип-молл – длинный одноэтажный торговый центр с парковкой, разделенный на секции, в которых размещаются магазины; обычно вдоль автотрасс. – Здесь и далее примеч. пер.
(обратно)3
Велосипед Sting-Ray фирмы Schwinn.
(обратно)4
Самый популярный бренд игральных карт – во всех фильмах обычно используют карты из этой классической колоды с красной или синей рубашкой.
(обратно)5
Отличается от обычной тем, что все карты с одной стороны немного уже, чем с другой – так в колоде легко найти на ощупь перевернутую карту.
(обратно)6
В колоде Свенгали, которая используется для множества фокусов, половина карт обычная, а остальные – копии какой-либо одной из карт, например семерки червей. При этом они чуть длиннее или короче обычных карт.
(обратно)7
В гафф-колодах карты изменены для визуальных эффектов.
(обратно)8
Состоят из пятидесяти двух одинаковых карт.
(обратно)9
Специальная колода, предназначенная для соответствующего фокуса.
(обратно)10
Внимание! Информация на сайте представлена на английском языке.
(обратно)11
Внимание! Информация на сайте представлена на английском языке.
(обратно)12
Исследование электрических потенциалов головного мозга, довольно сложное исследование, отражающее различные состояния различных отделов мозга и реакцию его на раздражения и сигналы. ЭЭГ имеет важное значение в диагностике нервных заболеваний. – Примеч. рец.
(обратно)13
Внимание! На сайте представлена информация на английском языке.
(обратно)14
Внимание! Информация на сайте представлена на английском языке.
(обратно)15
«ABC Afterschool Specials» – общее название для целого ряда различных образовательных шоу, время от времени выходящих в дневное время. Каждый эпизод подготавливался различными кинокомпаниями.
(обратно)16
Эклампсия – судороги у беременных, схожие с эпилепсией, очень опасное состояние и для матери, и для плода, преэклампсия – состояние настороженности и постоянной готовности мозга уйти в припадок. Таким беременным необходима непременная госпитализация на сохранение в особые условия, которые создаются в палате. Окна занавешены, в палате тишина, потому что резкие звуки или яркий свет могут спровоцировать припадок. – Примеч. рец.
(обратно)17
Кровоизлияние в мозг в области ствола головного мозга – 100 % летальность, у роженицы нужно постараться спасти плод – провести экстренное кесарево сечение. – Примеч. рец.
(обратно)18
После кровоизлияния в ствол головного мозга смерть наступает в течение нескольких минут от остановки дыхания и сердца. – Примеч. рец.
(обратно)19
Чарльз Элвуд Йегер сломал ребра за день до полета, участвуя в гонках на машинах.
(обратно)20
Цитата из романа О. Уайлда «Портрет Дориана Грея».
(обратно)21
Резидентура в США – аналог российской ординатуры, последипломная подготовка врачей, длящаяся от трех до восьми лет.
(обратно)22
Очень хорошо об этом написано в книге английского нейрохирурга Г. Марша «Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии».
(обратно)23
Единица – контейнер с эритроцитной массой (200–250 мл) – это массивная гемотрансфузия, 16?225 = 3,6 литра, эквивалетно 6,5–7 литрам цельной крови (такой большой объем связан с тем, что вливание донорских компонентов начали еще до повторного открытия брюшной полости и ревизии, сейчас во время таких операций используются приборы аутогемотрансфузий – селлсеверы (от cellsaver) – дословно – «сберегатель клеток». Это позволяет уменьшить использование донорской крови).
(обратно)24
Р. Моуди: «Жизнь после смерти» и «Жизнь после жизни».
(обратно)25
Речь идет об экспериментах С. Грофа с ЛСД (о проявлении трансцендентного сознания), пока они не были запрещены.
(обратно)26
Речь идет не о солидном (большом) размере, а от термина – Solo, solid – отдельные, обособленные, ограниченные, одиночные.
(обратно)27
«Беллини» – алкогольный коктейль из игристого вина с персиковым пюре. «Богемный сайдкар» – классический коктейль, традиционно приготавливаемый из коньяка, апельсинового ликера и лимонного сока.
(обратно)28
«Все, что тебе нужно, – это любовь» (строка из одноименной песни в исполнении «Битлз»).
(обратно)Оглавление
Отзывы Вступление: прекрасные вещи Часть первая В лавке чудес 1 Настоящее волшебство 2 Расслабление тела 3 Мысли о мыслях 4 Превозмогая боль 5 Три желания Часть вторая Тайны мозга 6 Поступить любой ценой 7 Неприемлемо 8 Шевели мозгами 9 Султан без гроша Часть третья Секреты сердца 10 Отдать, чтобы получить 11 Азбука сердца 12 Сила сострадания 13 Лик божий Благодарности
