Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Вступление. Артефакты

ЯНВАРЬ 2013 года.

Ночка выдалась противоречивая. После необычного январского дня, когда температура взлетела почти до 70 градусов по Фаренгейту (21 °C), к вечеру похолодало до обычной температуры, и первые автомобили – «Mercedes», «BMW», лимузины «Lincoln Town Car» с водителями – начали подъезжать к выстроившимся в их ожидании парковщикам.

Хорошо одетые мужчины и женщины медленно выходили из машин, двигаясь осторожно и не слишком уверенно, будто подчеркивая свой возраст, – необычное зрелище в Кремниевой долине, месте обитания молодых, активных и бесконечно самоуверенных. И пока эти почтенные дамы и господа продвигались ко входу, брали бокалы с проплывающих мимо тарелок, вглядывались в именные таблички друг друга, улыбались и обнимались, их искренняя радость больше напоминала встречу выпускников среднезападного университета, чем настороженное дружелюбие людей в ресторанах и барах Долины.

Да ведь и место для проведения этой вечеринки – закрытого показа новой документальной ленты студии American Experience под названием Silicon Valley (Кремниевая долина) – было выбрано довольно противоречивое.

Это причудливое здание из стекла и металла выстроено на том, что прежде было заболоченным заливом Сан-Франциско, некогда заселенным только совами, прячущимися по норам. Неподалеку – давно забытый участок производителя американских горок. Получилось символично для того, что должно было расположиться рядом.

Здание, похожее на терминал аэропорта или комплекс кинотеатров, изначально создавалось как главный офис успешного производителя графических компьютеров Silicon Graphics Inc. Но старое правило Долины, гласящее: каждый раз, когда компания строит новый привлекательный главный штаб, вам нужно продавать ее акции, – подтвердилось и на этот раз. Компания SGI рухнула, и здание, еще не оборудованное рабочими местами и не заполненное людьми, было заброшено. Здесь обосновался он – «белый слон» (призрак) кризиса недвижимости, до тех пор, пока не появился наименее вероятный квартирант этого здания – Музей компьютерной истории.

Не сказать, что прибытие этого необычного квартиранта в Долину в 1996 году было встречено с одобрением. В течение предыдущих 20 лет его коллекция была частью Компьютерного музея Бостона – торжество тех больших ЭВМ, с которыми Кремниевая долина и вступила в свое время в сражение за рынок и которые была призвана победить. Но вот побежденная компьютерная индустрия (как и поколения других аутсайдеров – людей) пришла в Кремниевую долину, чтобы начать все снова и с новыми силами, – и Долина, как всегда, позволила ей завоевать себя. Большие старые компьютеры все еще выставлялись, но уже тогда, где-то на заднем плане, их принялись вытеснять лучшие продукты местных компаний – Intel, Apple, Hewlett-Packard, Cisco, Google, – те, что уже в то время начали управлять цифровым миром.

Тем не менее даже для тех выставленных на обозрение «древних» продуктов (в сфере высоких технологий и самые новые изобретения забываются быстро) Музей компьютерной истории нашел новую роль: в выступлениях, собраниях и – почестях, предоставленных первооткрывателям цифровой эпохи. И теперь, когда эти основатели – мужчины и женщины, собравшиеся в ту ночь, – ссутулились и утратили яркость (а некоторые из них ушли навсегда), музей нашел свою настоящую цель: сохранить общие воспоминания и накопленную мудрость новаторов этой индустрии… Сохранить, потому что – кто знает? – они вполне могут понадобиться снова следующим поколениям.

Когда-то эта дата казалась беспредельно далекой. Кремниевая долина всегда была ориентирована на будущее, а не на прошлое, на то, что скорее произойдет, а не на то, что уже было, – независимо от того, насколько это прошлое было великолепно. Никто не становился богатым и известным в сфере высоких технологий, если он оборачивался назад. Напротив, богатые и известные создавали лучшие телескопы, чтобы увидеть Следующее Большое Открытие, когда оно появлялось на горизонте. Вам нужно было только пройти в выставочный зал Музея компьютерной истории, чтобы увидеть, как инженер средних лет воодушевленно рассказывает о каком-то устройстве, над которым он работал 30 лет назад, другому молодому скучающему инженеру. На улицах Долины каждую субботу вы могли наблюдать местных студентов, выбрасывающих тонны «устаревших» компьютеров, принтеров и других устройств, часто выпущенных не более пары лет назад.

Закон Мура, гласящий, что каждые два года происходит удвоение мощности процессора, ускоривший темп развития компьютеров и ставший «метрономом» современного мира, был назван так в честь немолодо выглядящего мужчины, который в тот момент шел в музей. Закон Мура гарантировал, что изменения будут настолько важны для современной жизни, что останется слишком мало времени для ностальгии. Когда за вами гонятся демоны, ваш единственный шанс на выживание – это бежать вперед со всех ног; обернуться назад – это только напугать себя. И хотя этот закон существовал на тот момент уже полвека, даже он не описывал скорость прогресса. Скорее, вам нужно было быть быстрее и быстрее, развиваясь со скоростью, прежде неведомой человечеству, только для того, чтобы быть с ним наравне.

Этот немыслимый темп, жизнь со множеством пользователей, транзисторов, пропускных способностей, быстродействий, накопителей – не имевший аналога в истории человечества, тогда был обычной жизнью в Кремниевой долине и действительно всего цифрового мира. И нигде этот темп не был более мучительным и неблагодарным, как в семи милях ниже по дороге, – в корпорации Intel, создателе микропроцессора и Закона Мура, компании, связавшей себя Законом Мура. Компании, на которую ориентировалась каждая фирма в Кремниевой долине, – и почти каждое учреждение на планете.

И, несмотря на все те силы, которые толкали Кремниевую долину вперед, тот вечер означал что-то новое в истории этого беспокойного сообщества. Внезапно, после полувека беспрестанных, безжалостных новостей, Кремниевая долина наконец стала историей. Теперь ее будут изучать дети в школах, она станет предметом на лекциях в колледжах и темой бесчисленных докторских диссертаций. Да, это уже было, но только в коротких рассказах или – когда кто-то отходил от главной темы. Теперь это станет основной темой истории двадцатого и двадцать первого веков.

Именно это и стало самым большим противоречием. Ведь официальная история, одобренная большинством исторических программ американского телевидения, принимаясь за свой рассказ о Кремниевой долине, начинала с истории компании Intel и обычно – с ее харизматичного сооснователя Роберта Нойса. Компания стала воплощением жизни в будущем и действительно связала себя с будущим. А теперь – теперь она станет олицетворением прошлого Кремниевой долины.

Как компания Intel, одна из самых дорогих компаний в мире, создатель микропроцессоров, стимулировавших глобальную экономику Интернета, согласует свою бесконечную потребность двигать технологии процессоров вперед (в экспоненциальном темпе Закона Мура) со все более заметным своим великолепным прошлым, зовущим назад? Не существует очевидного ответа. Но каким-то образом оказалось, что поиск ответа на головоломку противоречий начинается с этого запоздалого мероприятия этого маловероятного январского вечера.


Любопытно, что почти все из двухсот человек на мероприятии были каким-то образом связаны с историей корпорации Intel, однако лишь небольшая группа менеджеров PR-отдела (являвшихся на тот момент сотрудниками Intel) мероприятием занималась – эти люди каждые день работали в мире социальных сетей, смартфонов и встроенных контроллеров. Все еще был ранний вечер, и можно было сделать вывод, что остальные 6000 работников Intel в области залива Сан-Франциско (из 107 000 по всему миру) все еще находились в офисах, сражаясь с конкурентами и выполняя сизифов труд в погоне за Законом Мура. Даже генеральный директор Пол Отеллини, занимавшийся компанией больше сорока лет, знавший каждого на этой встрече (и обязанный своей карьерой в том числе многим из них), отсутствовал – вероятно, занятый делами.

Почти все присутствующие были скорее гостями мероприятия, чем хозяевами. Они принадлежали к старому, ныне легендарному миру мини-компьютеров, калькуляторов, цифровых часов и, самое важное, персональных компьютеров. Для них эра Интернета и пузырей доткомов представляла собой конец их карьер, не начало. А Фейсбук и Твиттер были феноменами, о которых они читали на пенсии, инструментами их внуков.

Но даже если они были вне игры, их утешением было то, что они изменили мир. Они были героями бизнеса второй половины двадцатого века, и они это заслужили. В отличие от нынешнего поколения работников Intel – сотрудников компании, которая (неожиданно для себя) оступилась с появлением мобильных компьютеров и теперь судорожно пыталась отвоевать территории у соперников типа Samsung и ARM. Для современного Intel, в отличие от исторического, будущее было неясным.

Тут были те самые стареющие мужчины и женщины, которые не только построили самую важную компанию века, но и сформировали современный мир. Многих из них это сделало очень богатыми – хорошо подумав, получаешь общий доход примерно 50 млрд долларов, – а многие считали, что запущенный процесс сделает их бессмертными.

Впрочем, двое мужчин, заходившие в музей в сопровождении своих семей, уже были живыми легендами. Оба выглядели старше, чем все их помнили, и это вызвало волну шепотков со стороны старых друзей и коллег.

Гордон Мур, создатель великого закона, теперь проводит большую часть времени на Гавайях, изредка навещая калифорнийский городок Пало-Альто. Он выглядит достаточно здоровым, но те, кто хорошо его знает, знают также, что это лишь недавние изменения. Многие люди из его прошлого – от Арт Рока до Эда Гелбаха и Теда Хоффа – жмут ему руку, а он, скромный, как учитель в воскресной школе, приветствует каждого из них.

За Муром стоит человек пониже, с признаками болезни Паркинсона на лице, но он излучает энергию так сильно, что это чувствуют все. Энди Гроув, самый великий бизнесмен своего поколения, принимает каждое рукопожатие – и от старых союзников, вроде Леса Вадаша, и от соперников, вроде Федерико Фаджина, – с гордым видом.

Вместе эти два человека с помощью всех, присутствующих в зале, построили корпорацию Intel – самую инновационную компанию, существующую в мире. И затем, через невероятное количество препятствий – включая собственноручно созданные – они сделали из Intel самую ценную компанию в мире. И затем, через продукты Intel и вклад в Закон Мура, они сделали возможной электронную революцию – ту революцию, которая теперь определяет жизни 3 млрд людей, и миллионы присоединяются ежедневно. Человечество теперь богаче, здоровее, умнее и более связано друг с другом благодаря их достижениям. И сейчас человечество начинает признавать этот факт.

В этой истории они были героями, а остальные – игроками, счастливыми быть частью этой истории. И если в их достижениях была гордость, она была с горьким привкусом, потому что все знали: это – не просто праздник, но и последняя встреча. Все, кто сомневался в этом, могли бы просто посмотреть на этих двоих людей. Гости здоровались за руку с Муром и Гроувом, понимая, что это может быть – в последний раз. Сегодня ночью будет праздник, но это будет также и последней встречей тех, кто построил Кремниевую долину. И каждый запоминал это рукопожатие.

Реджис Маккенна, гуру маркетинга, который привел Intel в мир и помог с брэндингом программ, ворчал по поводу недостатков в документальном фильме, который он уже посмотрел. «Он не плох, – говорил Маккенна, – но он немного страдает из-за того, что он слишком… там слишком много Восточного побережья, если вы понимаете, о чем я. Там слишком много благодарностей правительству. Слишком много ракет».

Затем, увидев, как входят Гроув и Мур, он отошел – и вернулся через несколько минут, ухмыляясь, но со слезами на глазах. «Когда я подошел к Энди, он поклонился и сказал «Учитель». Последний человек, так меня назвавший, был Стив Джобс».[1]


Помимо добродушия и ностальгии, было еще неясное чувство, что на встрече присутствовал призрак одного незаменимого человека, которого тут не было. Человека, который сделал это все – Intel, Кремниевую долину, цифровую революцию – возможным. Человека, который был основным героем нового фильма и чья жизнь определила жизни всех в зале, включая репортеров, официантов и персонала музея.

Боб Нойс.

Везде, куда ни посмотри, были напоминания о Нойсе, третьем члене тройки, или, как они назвались сами, – Троицы: Нойс – харизматичный Отец, Гроув – агрессивный Сын и Мур – Святой Дух цифровых технологий. Дело было даже не во вдове, бывшем директоре Apple Энн Боуэрс, и не в постоянно повторяемом «Хотелось бы, чтобы и Боб это видел». Даже не в маленьком стеклянном сейфе, полном артефактов: бейджик Нойса из Intel, образцы некоторых ранних продуктов компании Fairchild, записная книжка с заметками Нойса по поводу встроенных схем – что показывало его гений как ученого, не только как исполнителя.

Скорее дело было в призрачном присутствии. Когда Гроув и Мур медленно направились к стеклянному сейфу, чтобы посмотреть на его содержимое, все буквально видели третьего человека, который должен был быть между ними. Боб Нойс, патриарх, их старый партнер, смотрел на них со своего бейджика – своим буравящим взглядом, который помнили все, кто его знал. Он всегда был старше остальных, сначала – в Fairchild, среди двадцатилетних своего собственного поколения, позже, с седеющими висками – в Intel, среди поколения бэби-бума. Но теперь они сами стали древностью, а он, замороженный во времени, остался в своем среднем возрасте, на вершине славы и силы.

Благодаря амнезии Кремниевой долины и цифрового мира, он был почти забыт следующими поколениями, пока они шли к своей славе сначала в тысячах интернет-компаний, а затем в Гугле, Фейсбуке и Твиттере. Вот как бывает. Роберт Нортон Нойс, «Святой Боб», человек, создавший интегральную микросхему, на которой покоятся все эти цифровые империи, ученый, стоящий за двумя самыми великими изобретениями века, человек, основавший новое сообщество и известный как мэр Кремниевой долины, – в итоге стал лишь частью маленькой выставки в музее Intel, превратился в экспонат, на который будут смотреть школьные экскурсии. Не было ни памятников Бобу Нойсу, ни улиц, названных в его честь, ни Нобелевской, ни каких-нибудь других премий. Потому что умер он преждевременно, не успев обрести мировую славу и признание, доставшиеся молодому человеку, которого он выучил и для которого стал суррогатным отцом, – Стиву Джобсу.

Но сейчас, когда Кремниевая долина наконец стала историей, когда другие – когда-то важные – люди умерли или обрели забвение и когда наконец-то реальные заслуги были признаны, личность Роберта Нойса начала обретать плотность. Любимец Нобелевского лауреата Билла Шокли, он работал в первой современной компании Долины, став лидером так называемой Вероломной Восьмерки. Восемь сотрудников компании объединились против суровости Шокли и создали Fairchild. Теперь мало кто спрашивает, кем был Нойс. Глава Fairchild Semiconductor и, по общему мнению, незаменимый среди самых выдающихся талантов, объединенных в одной компании. Человек, который изобрел встроенные схемы, а десятилетием позже стал президентом Intel – компании, которую он основал, когда они изобрели микропроцессор. Так что – самый важный человек современного цифрового мира. Победоносный главнокомандующий в битве Кремниевой долины против японского бизнеса в 1980-х. Человек, который пересек бездну, лежавшую между Кремниевой долиной и Вашингтоном.

Возвращение Боба Нойса началось в первые годы нового тысячелетия, через 12 лет после его смерти. Тогда Джеку Килби из Texas Instruments дали Нобелевскую премию за изобретение интегральной схемы. Газеты распространяли эту новость, и многие обратили внимание на комментарий, данный самим Килби: если бы Нойс был жив, говорил лауреат, он бы разделил с ним эту награду.

Этого было достаточно, чтобы возродить память о Бобе Нойсе. И вот когда началось второе десятилетие нового века, когда после смерти Стива Джобса политики начали свои паломничества в Долину за деньгами и признанием, когда загибающаяся экономика обратилась к Долине за помощью, – тогда внимание общества стало медленно переключаться на то, что же сделало Кремниевую долину такой – такой другой. Откуда пришли эти отличия, кто шел во главе?

Так что рассказчики со всего мира стекались в Долину за ответами. Вскоре, кроме книг про Джобса, про Хьюлетта и Паккарда, появился фильм о рождении Фейсбука, а также куча документальных лент о вкладчиках в рискованные предприятия из Долины – даже маленькое реалити-шоу о молодых предпринимателях в цифровой сфере. Один из основателей Apple – Стив Возняк – появился в шоу «Танцы со звездами» и стал камео в шоу типа «Теории большого взрыва». А в Бостоне продюсер Рэндалл Мак-Лаури предложил WGBH документальный фильм об основании Кремниевой долины – с фокусом на Роберте Нойсе и Intel.

Таким образом, этой январской ночью история совершила круг. Когда-то самый знаменитый человек в Кремниевой долине, который был почти забыт, снова восстал, чтобы занять свое место в истории. Троица Intel, уменьшенная было до дуэта на поколение, снова вернулась к истокам. И пока Энди Гроув и Гордон Мур стояли и смотрели на стеклянный ящик со священными артефактами – старой записной книжкой с оригинальными набросками полупроводниковых интегральных схем авторства Нойса, несколькими образцами схем из Fairchild и бейджиком работника Intel, с которого на них смотрел молодой человек, – Троица Intel восстала из мертвых. Их снова было трое – Нойс, Мур и Гроув. Дружба, вражда, победы и поражения были теперь далеко. Они стояли втроем в холодном и чистом свете истории.

Теперь толпа направилась к ступенькам главной аудитории музея – строгой комнаты с закругленным потолком, похожим на огромный сборный барак, с трубами и коммуникациями, с цементным полом. Накрытые столы, уставленные закусками, не смягчали суровости мероприятия. Это все было наследием Кремниевой долины и, в основном, Intel. Реакция на социальные и организационные иерархии Восточного побережья, от которых многие сбежали в Калифорнию, привела к эгалитарной и часто спартанской рабочей культуре Долины.

По многим параметрам ни одна компания не забралась дальше, чем Intel. Чтобы получить работу в компании, даже в ранних 1970-х, когда кабинет начальства с большими окнами все еще был мечтой каждого белого воротничка в мире, надо было пробраться через череду рабочих мест, скорее напоминающих чулан. Не было даже ясно, которое из зданий Intel было главной конторой, потому что Энди, Гордон и Боб часто кочевали из одного в другое. Секретарь должен был провести вас через лабиринт из «чуланов», пока вы внезапно не оказывались в «офисе» Нойса, который на самом деле являлся чуланом чуть больших размеров, где Великий сидел перед таким же виниловым выдвижным рабочим столом, как и все остальные, – за исключением того, что на стене висела Национальная премия инноваций там, где у всех обычно висела фотография детей или, на худой конец, из последнего отпуска.

Никто никогда не доводил эту уравниловку до такой степени. Хьюлетт и Паккард могли присоединиться к своим работникам в столовой. А Стив Джобс мог временно заменить надпись «секретарь» на «младший сотрудник». В Yahoo могли превратить вестибюль в игровую, Google проводил совещания за столами для пинг-понга, но мужчины и женщины, управлявшие этими компаниями, все равно оставляли для себя личные кабинеты. Только основатели Intel подтверждали свою общеизвестную философию реальными действиями – бо?льшую часть времени! – и позволили следующему поколению лидеров Долины чувствовать себя вечно виноватыми за неудачу в достижении этого идеала. И, таким образом, если эти новые предприниматели и руководители не могли дорасти до такого отношения, они могли хотя бы соответствующе выглядеть, отказавшись от затейливых и элегантных условий работы.

Итак, стандартное офисное здание Кремниевой долины – бетонные стены, газон, стекло и сталь, а внутри – белые штукатуреные стены. Так что спустя тридцать лет, когда компании Silicon Graphics построили новый генеральный офис, он получился всего лишь слегка усложненной версией старой простоты зданий Долины и – музеем, в котором теперь находились гости. И который, кстати, так же легко можно было переделать в выставочный зал Porsche или корпоративную исследовательскую лабораторию… и, откровенно говоря, во что угодно, кроме музея.

Последние приглашенные подсаживались к столикам, и тогда генеральный управляющий KQED, станции государственной службы телевещания в Сан-Франциско, во многом существующей благодаря деньгам Долины (и, вне сомнений, надеющейся закрепить этот успех сегодняшним вечером), поднялся на сцену и призвал собравшихся к порядку. Он представил местного конгрессмена, прибывшего (опять же можно не сомневаться) с теми же мотивами, что и управляющий станцией. Затем Мак-Лаури взошел на сцену и рассказал краткое содержание документальной ленты – ненужную выжимку из истории, написанной в реальной жизни людьми, сидящими напротив него.

И вот – свет стал затухать. Все смотрели на экран в восхищенном ожидании – кроме одного человека. Энди Гроув, чье лицо было скорее оценивающим, чем жестким, повернулся от экрана, чтобы увидеть толпу, запечатлевая это последнее воспоминание.

Экран заполнился светом – и дети Кремниевой долины, основатели Intel, стали смотреть свою историю в фильме.

Часть первая. Дети Fairchild (1957–1968)

Глава 1. Вероломная Восьмерка

Понять компанию Intel и трех ее основателей можно только тогда, когда вы поймете Кремниевую долину и ее истоки. А чтобы это сделать, вам нужно проникнуть в истории компании Shockley Transistor Corp., Вероломной Восьмерки и Fairchild Semiconductor. Без их понимания корпорация Intel останется для вас тем же, чем и для большинства людей, – тайной.


Кремниевая долина начала свое существование теплым сентябрьским утром 1957 года, когда семь ключевых работников Shockley Transistor в Калифорнии решили уйти со своих рабочих мест и начать заниматься своим делом.

Какими бы ни были их страхи, они были уверены в верности своего решения. Их начальник, Уильям Шокли, был одним из величайших ученых мира; они были польщены тем, что он выбрал их в качестве работников, и они определенно испытывали гордость, когда он был награжден Нобелевской премией по физике вскоре после того, как они начали работу в компании. Но Шокли оказался чудовищным начальником: эксцентричный, параноидальный, бесцеремонный и пренебрежительный. Если он так мало думал о них, если он им не верил, почему он выбрал их? Пришла пора. Сейчас.

Но семеро мужчин не знали о местонахождении восьмого и самого важного члена команды: Боба Нойса, их естественного лидера, харизматичного атлета и ученого, быстро доказавшего на деле, что он еще и прирожденный бизнесмен. Он был первым среди равных. Без него они все равно уходили, но не были уверены, что достигнут успеха. Даже когда они въехали на подъездную дорожку дома Нойса в Лос-Альтосе, все еще не были уверены, что он присоединится к ним. Можно себе представить, с каким облегчением эти семеро вздохнули, когда увидели, что Боб вышел к ним навстречу. Он был дома. Shockley Transistor был обречен. Вместо него теперь стоял Fairchild Semiconductor – дом многих из них на следующее десятилетие.

Восемь человек теперь навсегда известны как Вероломная Восьмерка. Этот эпитет дал им Шокли, когда они ушли с работы. Восьмерка включала в себя Роберта Нойса, Гордона Мура, Джея Ласта, Джина Хоурни, Виктора Гринича, Юджина Кляйнера, Шелдона Робертса и Джулиуса Бланка. Они воплощали собой, возможно, лучшую команду молодых талантов в области физики твердого тела во всем мире, включая даже исследовательские группы IBM и Motorola. Шокли, с его безуспешными попытками набора новых сотрудников, в этом убедился. В действительности эта компания талантливых молодых людей оказалась его самым ценным вкладом в Кремниевую долину. Но никто из этих людей не знал ничего о том, как вести бизнес. Надо отдать им должное, они были достаточно умны, чтобы понимать этот факт.

Часто забывают, что Fairchild был далеко не первой компанией, занимающейся электроникой в Области залива Сан-Франциско. На самом деле, когда Восьмерка ушла из компании Шокли, история занятий электроникой на тот момент насчитывала более полувека. БУльшую часть первой половины двадцатого века, начиная с местных ребят, экспериментирующих с беспроводным радио в подростковом возрасте, она шла к создателям электронно-лучевой трубки в двадцатых и блестящим студентам в тридцатых – таким, как Билл Хьюлетт, Дэйв Паккард и Расс Вэриан, который влачил жалкое существование в городе после завершения электронной программы Фреда Термана в Стэнфордском университете. Долина была рассадником электронных инноваций и предпринимательства. Она ждала лишь искры, чтобы вспыхнуть полноценным технологическим бизнес-сообществом.

Искрой стала Вторая мировая война. Внезапно небольшие компании, с трудом находящие коммерческие контракты, едва не захлебнулись от шквала прибыльных государственных заказов. В HP Хьюлетт ушел на войну, а Паккард спал в офисе и управлял тремя сменами женщин, работая чуть ли не круглосуточно. В процессе, в силу необходимости, он научился руководить, определяя цели и затем ставя задачи своим работницам. Когда они их выполняли, он давал им больше ответственности… и, к его восторгу, компания не только поддерживала сама себя, но еще и работала лучше, чем когда он ставил задачи напрямую. Он также обнаружил, что эти работницы были более продуктивны, если их воспринимали как членов большой семьи, – и это включало в себя предоставление достаточно гибкого графика работы, чтобы они могли ухаживать за больными детьми и заниматься другими личными делами.

Другие компании в этой области сделали те же открытия, и хотя ни одна из них не зашла так далеко, как Дэвид Паккард, большинство внедренных правил по работе с персоналом было значительно прогрессивнее, чем менеджмент их конкурентов с Восточного берега.

Война оказала на жизнь в Долине Санта-Клара и другое, более широкое влияние. Сквозь Золотые Ворота по пути на войну в Тихом океане прошло более миллиона молодых людей. Для многих их недолгая остановка в Сан-Франциско осталась в памяти хорошим воспоминанием о славных временах и приятной погоде – перед долгими, часто жестокими годами, последовавшими за ней. Более того, в течение их первого срока службы многие из этих фермерских мальчиков и конторских работников были обучены взаимодействию с электронными инструментами и летательными аппаратами, сооруженными по последнему слову техники. Они видели будущее и хотели быть его частью. И когда они возвращались домой после победы над Японией, теперь вооруженные пособием для демобилизованных американских солдат, многие решили, что их старая гражданская жизнь их уже не устраивает. Вместо возвращения к ней они предпочтут быстро закончить обучение в колледже, жениться, завести детей и поехать в Калифорнию, чтобы принять участие в следующей золотой лихорадке – и не обязательно в этой последовательности.

К концу 40-х, движимая спросом изнуренной Европы, взрывом потребительских запросов от послевоенных женитьб и бэби-бумов (не говоря о телевидении) и обновленными расходами на оборону в период холодной войны, экономика США снова воспламенилась и начала движение к периоду величайшего расширения в истории нации. Началась послевоенная миграция в Калифорнию. Многие из мигрантов ушли на поиски тысяч новых авиационно-космических работ в Южной Калифорнии. Но почти столько же жителей Среднего Запада и Востока направились в Область залива Сан-Франциско – особенно когда братья Локхид (жившие в Лос-Гатосе, но разбогатевшие в Бербанке) определили будущее своей индустрии как завоевание космоса и решили, что необходим высший уровень научного образования в этой области. Вскоре Ракетно-космическая компания «Локхид» в Саннивейле и Отдел космических разработок стали основными заказчиками Долины. Проявили интерес к Долине и другие фирмы с Восточного побережья: Sylvania, Philco, Ford Aeronutronics и, самая важная, IBM. Голубой гигант (ироническое название корпорации IBM) основал предприятие в Сан-Хосе, намереваясь использовать местные таланты для развития новой формы магнитного хранилища данных: дисковых накопителей.

Технология, которую разрабатывали эти компании и ее ученые/инженеры, также развивалась. В течение предыдущих двадцати лет – с основания лаборатории Термана – электроника эволюционировала из простых инструментов, созданных для управления потоками электричества в проводах и электронно-лучевых трубках. Война принесла с собой радар, микроволны и первые компьютеры. Надвигалась новая революция – та, которая не только приведет к переделке готовых продуктов, но и направит их создателей на еще более великие открытия и богатства.

Эта революция началась в компании Bell Laboratory в Нью-Йорке. Прямо перед войной двое ученых, Джон Бардин и Уолтер Бреттейн, смотрели лекцию во время обеденного перерыва о необычном новом материале. Он выглядел как небольшой сгусток силикатного стекла – идеального изоляционного материала, – так что слушатели не были удивлены, когда к нему были подключены два провода, подан ток и… ничего не произошло. Но тут демонстратор направил в центр сгустка свет, и – слушатели раскрыли рты: ток пошел через провод! Как объяснил лектор, кремний «активировался» при помощи инородной примеси, обычно бора или фосфора, которая дала материалу уникальную особенность: когда второй поток электричества был активирован под нужным углом к первому, открылось нечто вроде химических «ворот», пропустивших ток от первого источника.

Впечатленные до глубины души, Бардин и Бреттейн стали строить планы исследования этого полупроводника, которым хотели заняться, как только закончат текущее исследование. Но у истории – свои законы, началась война, и только в 1946 году эти двое получили возможность исследовать полупроводники. Они быстро делали успехи – пока не столкнулись с некоторыми техническими трудностями. Двое ученых были блестящими людьми (Бардин со временем станет единственным человеком, который получит две Нобелевские премии по физике, вторую – за объяснение сверхпроводимости), но тогда, находясь в тупике, они решили обратиться за помощью к еще более блестящему физику, Уильяму Шокли.

Можно не сомневаться, что надменность Шокли и сложность общения с ним их весьма беспокоили. Однако, в конце концов, их надежды и их страхи воплотились. Шокли действительно решил их проблемы, но теперь репутация Бардина и Бреттейна была навеки связана с Шокли.

В конечном итоге двумя учеными было создано устройство – транзистор, в высшей степени грубый, выглядящий как из каменного века в своей первой инкарнации. Он получился стреловидным металлическим устройством с разгибаемой канцелярской скрепкой, прикрепленной к его задней части, погруженным в плоскую поверхность крошечного неравномерного сгустка жженого стеклообразного германия. Но он прекрасно работал. Даже в своей наиболее примитивной форме транзистор был быстрее, меньше и потреблял меньше энергии (и выпускал меньше тепла), чем электронно-лучевые трубки, которые он должен был впоследствии заменить.

Транзистор можно было использовать в любом устройстве, в котором электронно-лучевые трубки были стандартом, – и во множестве новых устройств, таких как переносные радио и авиационная радиоэлектроника. Возник новый потребительский спрос, на удовлетворении которого множество людей и компаний быстро разбогатели. А как и многие другие ученые ранее, доктор Уильям Шокли смотрел на весь этот предпринимательский и корпоративный разгар из Bell Labs и спрашивал: почему эти люди богатеют на моем изобретении? Впрочем, как это всегда бывает, существовали и другие факторы, включая негодование Шокли из-за того, что (вполне заслуженно) именно Бардин и Бреттейн получали больше похвал от Bell Labs – и от всего мира – за свой транзистор и его грубую форму. Этот транзистор, согласно легенде, не оставил ему лично ничего, кроме врагов в лаборатории.

Но дело было не только в личности Шокли. Его гений также сыграл свою роль: Шокли, изучавший на тот момент полупроводниковую технику уже многие годы, был уверен, что германий – это тупик, в основном из-за того, что необходимые кристаллы не могли быть выращены достаточно очищенными для высших уровней исполнения. Кремний, как он решил, был будущим транзистора: он не только мог быть создан чище, но и, кроме всего прочего, был одним из самых распространенных материалов на Земле.

Так что, уже строя планы получения своего богатства и славы за свое открытие, в 1953 году Шокли взял отпуск и отправился в Калифорнию, в свою альма-матер – на позицию преподавателя Калифорнийского технологического института. В течение года фирма Texas Instruments начала создавать кремниевые транзисторы, которые не только подтверждали теорию Шокли, но и подталкивали его к тому, чтобы уйти и начать заниматься этим самостоятельно. Арнольд Бекман и Beckman Instruments, Inc. предложили Шокли вернуться и работать в их компании, но когда заболела мать Шокли, он использовал возможность убедить Бекмана позволить ему направиться на север и встретиться с ней в Пало-Альто. Здесь он основал предприятие под названием «Shockley Transistor Laboratories» и попытался взять на работу своих старых коллег по Bell Labs. Когда он потерпел неудачу – видимо, никто из Нью-Джерси не хотел снова с ним работать, – Шокли пустил слух, что решил создать самые продвинутые транзисторы в индустрии… и что он ищет лучших и самых ярких молодых ученых, которые помогут ему изменить мир.

Трагедия Уильяма Шокли состояла в том, что, когда он вернулся в Область залива, все, что ему было необходимо, он уже имел. У него была колоссальная репутация, которая разрослась еще сильнее, когда стали ходить слухи, что он может стать Нобелевским лауреатом. Благодаря этой репутации, его призыв к молодым талантливым ученым получил ответ в виде бури резюме, из которых он выбрал восемь молодых людей с необычайными – как покажет история – талантами, включая двоих с потенциалом мирового уровня. У него было технологическое чутье (чего стоит хотя бы революционно новый четырехслойный транзистор), которое впоследствии определило индустрию стоимостью в триллион долларов. Острота его ума вполне обеспечивала возможность добраться до этой индустрии быстрее остальных. И он выбрал место для основания компании, которую, как и в прошлый раз, история оценит как наиболее плодовитую высокотехнологичную компанию на планете.

Однако уже на этом этапе Шокли потерпел неудачу. Неудачу настолько большую, что, если не считать остаточную дурную славу из-за его жестоких взглядов на расу и интеллект, все, что действительно запомнила история об этом человеке – когда-то прославленном как крупнейший со времен Ньютона ученый, занимающийся прикладной наукой, – это его провал с компанией Shockley Semiconductor.

Что произошло? Ответ прост и состоит в том, что Шокли подтвердил свой статус ужасного начальника – параноидального, заносчивого и высокомерного по отношению к своим подчиненным – и отпугнул те самые яркие умы, которые он успешно отыскал несколько месяцев назад. Все верно. Но в 1950-х в Америке было множество плохих начальников-тиранов, однако надо еще поискать тех, кто встречал общее противление, из-за кого весь персонал среднего менеджмента уходил без каких-либо перспектив на работу. Даже учитывая то, насколько он был плох, трудно поверить, что Билл Шокли был худшим начальником в Америке в 1956 году. Так каким же образом он стал человеком, которого не могут терпеть в Кремниевой долине?

Существует несколько ответов на этот вопрос.

Первый – контекст. После выживания HP в условиях болезненной послевоенной безработицы Хьюлетт и Паккард (не в последнюю очередь благодаря своим женам) настроились на поиск нового способа управления, который был более совместим с непринужденным, неиерархическим стилем, охарактеризовавшим Северную Калифорнию. В течение 1950-х они основывались на политике, которую компании впервые использовали в годы войны. Вскоре HP прославилась гибким графиком, пятничными вечеринками с подачей пива, программами повышения квалификации в Стэнфорде, кофе дважды в день и перерывами на пончики – и, что наиболее важно, участием сотрудников в прибылях и опционами на покупку акций.

Даже физическая природа компании отражала этот новый вид просвещенности. В своем последнем инновационном вкладе Фред Терман, тогдашний проректор в Стэнфорде, отделил сотни акров окружающих лугов вокруг университета для их аренды своими старыми студентами и их компаниями. В результате Стэнфордский индустриальный парк был (и все еще является) самым прекрасным и элегантным из индустриальных парков – одним из чудес индустриального мира. Даже Хрущев и Де Голль хотели увидеть его во время своих визитов в США. Здесь, в больших стеклянных зданиях, окружающих холм, с утопическим видом на коммерческое величие, с культурой работы, не имеющей аналогов в истории бизнеса, основатели HP определили высочайший уровень соблюдения прав, морали и креативности, когда-либо существовавший в мире бизнеса. А на выходных работники могли даже устраивать пикники и играть в целой долине – Литтл Бэсин, которую HP купила для них в горах над Пало-Альто.

Hewlett-Packard продвинулась в этом просвещенном менеджменте дальше, чем любая другая компания в Долине (и, вероятно, во всем мире), но она была не одна. Поездка по полуострову в середине 1950-х могла выявить множество компаний – Varian, Litton, Sylvania, Philco, Lockheed, предлагающих сглаженную схему организации, большее доверие работникам, оздоровительные программы и (хотя бы для той консервативной эпохи) более расслабленные условия работы. Всего в миле от того места, где Шокли основал свою компанию, в любой весенний день после полудня каждый мог наблюдать игру Малой Лиги в школе Монта-Лома в Маунтин-Вью, где вскоре будет играть маленький Стив Джобс, в которой могут побороться команды вроде Sylvania Electric и Ferry-Morse Seeds. Проводилось множество пикников и других общественных мероприятий в Lockheed. А в Исследовательском центре Эймса (НАСА) поставили ранний компьютерный терминал в холле одного из зданий для детей работников и их друзей – вроде маленького Стива Возняка. Здесь, в разгар бэби-бума, лучшие компании Долины поняли важность семьи.

В этот мир и пришел Шокли – человек, который считался непригодным для должности руководителя даже в Мюррэй Хилл (Нью-Джерси), где расположена Bell Laboratory. И молодые люди, которых он нанял (большинство из них переехало в Калифорнию с семьей), должны были только осмотреться и понять, что они сделали неправильный выбор. Шокли был бы ужасным боссом и на северо-западе, но на полуострове Сан-Франциско, в сравнении с тем, что происходило вокруг него, он был бы воплощением плохого начальника. И в подтверждение того, как мало общего у него было с просвещенными бизнес-руководителями вокруг него, он даже отказался от Стэнфордского индустриального парка в пользу небольшого шлакобетонного здания между железной дорогой и торговым центром в ложе Долины. Если HP и его конкуренты тянулись к звездам, то маленький неряшливый фасад здания Шокли предполагался для возни в грязи.

Тем не менее потребовалось некоторое время, чтобы недовольство и раздражение новых работников достигли точки кипения. Шокли (к беспокойству Бардина и Бреттейна) разделил с ними Нобелевскую премию за транзистор. Он отпраздновал это завтраком в 9 утра с шампанским в Dinah’s Shack, популярном местном ресторане. Оглядываясь назад, это был не только торжественный момент в жизни Билла Шокли, но также и торжество Shockley Labs. Его новые работники были взволнованы – большинство мечтало работать с ученым мирового уровня, и вот теперь они были рядом с таким великим человеком.

К несчастью, их восторг продлился недолго, а воспоминания об этом моменте быстро ушли на задний план благодаря ежедневной работе с Шокли. Быстро стало очевидным, что их босс не много знал о том, как вести бизнес, и еще меньше о том, как мотивировать своих работников. Напротив, он казался неспособным определить бизнес-модель или реалистичную товарную политику. Что касается его подчиненных, он воспринимал их – даже Боба Нойса, ставшего его любимцем, – как дураков и, что еще хуже, потенциальных предателей. Новые идеи, которые приходили от его подчиненных, Шокли либо отвергал, либо показывал посторонним для того, чтобы узнать их мнение, так как сам был неспособен оценить их. Он требовал от своих работников прохождения тестов на детекторе лжи. И он даже предполагал, что его работники пытаются ему тайно навредить.

Это переполнило чашу терпения тех восьми талантливых молодых людей, которые были первыми работниками Шокли. Они знали, что здесь, в Долине Санта-Клара, некоторые из их соседей начали вести большой бизнес с работы в гараже. Они понимали, что в двух шагах от Shockley Labs существуют компании, в которых работники счастливы, стремятся на свои рабочие места – места, в которых их боссы действительно доверяют им принятие решений. И они хотели быть этими предпринимателями и работать в подобных местах – даже если им пришлось бы создавать их самостоятельно.

Как это часто случается с параноиками, худшие страхи Шокли стали пророчествами. Теперь эти работники действительно стали строить заговоры против него – или, точнее, заговоры с целью побега.

Вспоминая Джея Ласта, одного из восьми: «Как-то вечером мы встретились в доме Вика Гринича (другого члена Вероломной Восьмерки), чтобы поговорить о следующем шаге. Все мы были в унынии, сидя в этой темной комнате. Мы легко могли получить работу, но нам нравилось работать вместе. Тем вечером мы приняли решение найти способ работать группой. Но мы спрашивали себя: “Как мы найдем компанию, которая наймет восемь человек?”».[2]

Это было в марте 1957 года. Прошло шесть месяцев, и, как сказала бы Муза Истории, неизбежно наступило судьбоносное утро сентября. Когда машина с четырьмя из них направилась в Лос-Альтос, к дому Боба Нойса, они боялись, что Боб не решится, а их «восстание» не выживет без него. Но Боб присоединился к ним, что Шокли воспримет как самое большое предательство. В тот день Вероломная Восьмерка известила Шокли о своем решении, вышла из лаборатории и – вошла в историю.

Глава 2. Великая компания, которой не было

Наименее известная часть истории про Вероломную Восьмерку – это их невероятная адаптивность. Они были молоды; они были умны; они вышли из кошмара… и ничто не могло их остановить.

Самым удивительным в создании компании было то, как быстро и легко Восьмерка распределила обязанности, наиболее подходящие к способностям каждого. Боб Нойс и Джей Ласт занялись фотолитографией, базовым шагом в создании транзисторов. Гордон Мур и Джин Хоурни, двое из лучших молодых физиков твердого тела в стране, объединились для улучшения диффузии – процесса, в котором примесь газа превращала кремний в полупроводник. Шелдон Робертс выращивал кремниевые кристаллы. Виктор Гринич, при помощи первого нанятого работника компании Мюррея Сигела, определил спецификации первого продукта компании: двухдиффузионного транзистора 2N696 – проекта, который начал свое существование в Shockley Transistor, но продолжил разрабатываться здесь.

Скорость, с которой эта молодая команда (самому старшему было всего 29) самоорганизовалась и приступила к работе – двигаясь гораздо быстрее, чем когда-либо с Шокли, – предполагала, что теперь в силу вступил настоящий лидер. Это был первый проблеск харизмы и управленческого таланта Роберта Нойса.

Особенно впечатлял тех, кто наблюдал за его работой, был восьмой член команды, работа которого была важнее всех остальных. Вежливый, с небольшим австрийским акцентом, Юджин Кляйнер взял на себя задачу найти компанию, которая захочет нанять всю команду целиком. На самом деле Кляйнер начал заниматься этим еще до того, как Восьмерка покинула Шокли, связавшись с другом своего отца, работающим в инвестиционной компании Hayden, Stone & Company в Нью-Йорке. Его письмо, в котором он пытался объяснить сложную технологию, которую Восьмерка собиралась разрабатывать, полетело бы, как обычно, в корзину, но его заметил новый член фирмы, достаточно амбициозный, чтобы добиться известности: Артур Рок.

Рок, в свою очередь, убедил своего босса, Бада Койла, полететь с ним на Запад и взглянуть на развивающуюся молодую компанию. Сегодня, когда сотни новых технических компаний каждый год привлекают десятки миллиардов долларов инвестиций от компаний венчурного капитала, трудно представить себе мыслительный процесс этих двоих, особенно если учесть, что именно они увидели, когда прибыли в Долину.


Теперь, без Шокли, Восьмерка располагалась в двух местах. Первым был гараж Виктора Гринича в Пало-Альто, в котором он и Мюррей Сигел создавали тестовые системы, остальная команда базировалась в арендованном здании в паре миль по дороге в Маунтин-Вью. В гараже Гринича два ньюйоркца быстро поняли, что не существует тестовых инструментов, способных проделать ту работу, которая парням Долины нужна. И что это их не смущает: они выдумывают свои. На самом деле они придумали чуть ли не все прототипы существующих сегодня инструментов.

Например, как впоследствии вспоминал Сигел, команде был нужен верстак. «Мы понятия не имели, какой он должен быть высоты. Так что однажды в моей комнате в мотеле (на тот момент я все еще не купил дом) я и Вик взяли телефонные книги и сложили их на стол, а сами стояли рядом с ним. Когда книги дошли до середины наших тел (мы были примерно одинакового роста), мы решили, что это та высота, которая нам нужна. Этот нелепый верстак теперь является стандартом в индустрии».[3]

Дальше, по Чарльстон-Роуд (шоссе) в Маунтин-Вью, условия работы были еще примитивнее. Эта база, которая совсем скоро должна была создавать самую продвинутую электронику в мире, тогда даже не была оснащена электричеством.

Из воспоминаний Сигела: «Мы работали до темноты. По мере того как дни становились короче, то же самое происходило с нашим рабочим днем. На улице была опора линий электропередачи, к которой мы подсоединяли провода, так что, по крайней мере, мы могли делать раскрой и подобные вещи. Я помню Вика Гринича той осенью – в перчатках, шарфе, шляпе и с трубкой, с обогревателем, присоединенным к линии».[4]

Так было, когда Рок и Койл приехали впервые. Что удивительно, они не убежали сломя голову. Они – просто чудо – увидели в этом возможность опробовать новую инвестиционную модель, которую они разработали: Hayden, Stone & Company в этой модели не являлась прямым инвестором, она была бы посредником между корпоративными инвесторами и этой новой командой. Как вспоминал Джей Ласт: «Арт сказал: «Вот что произойдет: вы создадите свою собственную компанию». Мы были поражены. Тогда ведь не было концепции финансирования группы, подобной нашей. Hayden/Stone согласилась найти нам кредитора… На самом деле это было началом венчурного капитала».[5]

В последующие недели Кляйнер и Рок совещались и пришли к списку тридцати потенциальных инвесторов новой компании. Сегодня этот список, который все еще находится в картотеке Рока, кажется смешным: он включал в себя компании вроде United Shoe, North American Van Lines и General Mills.[6] Но, опять же, они прокладывали новый путь, почти беспрестанно работая. И хотя сегодня это кажется очевидным, тогда двое молодых людей были ошарашены и огорчены, когда им отказали все тридцать.

Но Рок хотел попробовать еще с одной компанией. Это была Fairchild Camera & Instrument, сорокалетний бизнес, добившийся успеха в аэрофотографии и инновационных аэропланах. Основатель компании, Шерман Фэйрчайлд, сам по себе был легендарным любителем рисковых предприятий. Можно сказать, прототип сегодняшних предпринимателей в области высоких технологий. Вполне вероятно, что он увидел в восьми родственных душах себя и потому решил их профинансировать.

Даже больше того: он увидел потенциал Роберта Нойса. Позднее он скажет, что именно пылкая и мечтательная презентация Нойса его видения будущего транзистора была тем, что убедило его инвестировать. Как Нойс объяснил (и Фэйрчайлд поверил), если использовать кремний в качестве подложки, базы для транзисторов, то новая компания получит доступ к одной из первичных субстанций. Огонь, земля, вода и воздух – вот эти субстанции, эти, по греческим философам со времен Сократа, первичные элементы вселенной.

Нойс сообщил Фэйрчайлду, что эти базовые субстанции (в данном случае – песок и металлическая проволока) сделают стоимость материальных затрат на следующее поколение транзисторов близким к нулю, что весь мир заинтересуется производством и что Фэйрчайлд выйдет победителем. Более того, Нойс объяснил, что эти новые дешевые и мощные транзисторы сделают потребительскую продукцию и бытовые приборы настолько доступными, что вскоре станет дешевле выкинуть старые и купить более мощные новые, чем их чинить.

Теперь можно с уверенностью сказать: Нойс был провидцем. В одной этой презентации, проведенной в 1957 году, он не только точно предсказал будущее электроники на следующие полвека, но также дал представление о том, что впоследствии станет известно как Закон Мура. Покоренный Нойсом владелец Fairchild Camera and Instrument на инвестиции решился. Сумма всех инвестиций Шермана Фэйрчайлда в эту новую компанию составила полтора миллиона долларов. Официально ее владельцами стали Вероломная Восьмерка и Hayden, Stone & Company, но у Шермана было право выкупить ее по прошествии пяти лет. Маленькая новая фирма получила название Fairchild Semiconductor и стала филиалом FC&I.

Как сказал Джей Ласт: «Мы не понимали в то время исторического значения того, что мы делали… Слава Богу, Шокли был параноиком, иначе мы все еще сидели бы у него».[7]

С деньгами Фэйрчайлда команда всерьез взялась за работу. Сначала Кляйнер, как человек, связавший команду с Фэйрчайлдом, официально стал отвечать за финансы молодой компании. Но Кляйнер, один из самых добрых людей в истории Кремниевой долины, не был прирожденным руководителем. Им был Боб Нойс. И будучи главой производства, он был весьма осведомленным лидером. Все в Fairchild Semiconductor понимали то, что вскоре поймет и главенствующая Fairchild Camera and Instrument, – Нойс был настоящим лидером, от него зависит судьба компании.

К чести Боба, он прекрасно понимал две вещи. Во-первых, если Fairchild Semicondctor выживет, то компании понадобится быстрое производство и вывод продукции на рынок. Во-вторых, чтобы компания стала прибыльной, нужно найти революционный и низкозатратный новый способ создания этих транзисторов, в противном случае компанию сметут другие фирмы по производству транзисторов – с их фабриками и масштабами.

А вот и результат лидерства Нойса (и его храбрости) – после трех месяцев работы у Fairchild уже был прототип первого транзистора, и его уже испытывали в Осуиго (штат Нью-Йорк), IBM предлагалось использовать его в авиационной радиоэлектронике. И что более удивительно, IBM согласилась на сделку с крошечной компанией, которая только недавно переехала в свои новые офисы неподалеку от Shockley Labs. Как полвека спустя скажет директор по персоналу Джек Йелвертон в программе вещательной компании США: «У Боба была способность очаровать кого угодно. У него были потрясающая улыбка и находчивость. Когда он входил в комнату, люди приподнимались и обращали на него внимание».

Была еще у Нойса легендарная уверенность, сыгравшая ключевую роль в том, чтобы сделать Fairchild, а впоследствии Intel, выглядящей гораздо больше, чем она есть на самом деле, – и выиграть время для того, чтобы компания смогла дорасти до своих амбиций.

Но тогда молодая и быстро растущая компания Fairchild должна была выполнить заказ – сотня транзисторов, каждый из которых был бы создан на основе кремния вместо традиционного, но более ломкого германия (который использовался для сверхзвукового бомбардировщика). Оплата была в размере $150 за устройство – в тридцать раз больше, чем обычная стоимость в индустрии. Если бы компания справилась, это было бы не только сильным финансовым фундаментом, но также привело бы к тому, что у Fairchild в качестве заказчика числилась бы компания IBM, что вывело бы ее в разряд элитных среди других компаний, производящих транзисторы. Уже одно это давало уверенность в появлении других крупных заказов. Но если бы компания не справилась, это поставило бы ее в унизительное положение относительно других производителей транзисторов, не говоря уж о потерянных будущих заказах.

Нойс, в подтверждение своего однозначного лидерского таланта, разделил Fairchild на две технические команды – под руководством Мура и Хоурни, – чтобы разработать альтернативные версии для транзисторов IBM. Пять месяцев спустя, опережая итоговый срок сдачи заказа, Fairchild доставила устройства. Компания была настолько неопытна в простых деловых задачах, что Ласту пришлось пойти в местный магазин и купить картонные коробки Brillo, чтобы перевезти в них транзисторы.

В IBM были довольны, и чуть ли не на следующий день компании Fairchild предложили целый ряд престижных контрактов. К началу 1958 года компания выиграла (среди прочих крупных конкурентов, включая Texas Instruments) правительственный контракт США на поставку транзисторов для систем наведения баллистических ядерных ракет «Минитмэн». У компании быстро появились планы на то, чтобы разбогатеть и стать лидирующим поставщиком транзисторов для военных и NASA. Fairchild начала высоко летать, но вскоре ее вернули на землю.

Как принято, Fairchild должна была поставить государственной инспекции прототипы новых чипов для того, чтобы она проверила их соответствие военным спецификациям, то есть подвергла их температурным нагрузкам, давлению и перегрузкам. И результаты были катастрофическими. Проверка показала, что в случае со многими транзисторами Fairchild было достаточно лишь дотронуться до устройства ластиком на конце карандаша, чтобы вызвать его поломку.

Ласт: «Ни с того ни с сего оказалось, что у нас не было надежного устройства. Мы поняли, что, когда мы их запаивали, внутрь попадали маленькие металлические пылинки, которые иногда вызывали замыкание устройства. Мы действительно запаниковали. Это могло быть концом компании. Нам нужно было решить проблему».[8]

Нойс, как всегда, оставался спокоен. Снова его решением было разделить технический персонал на две группы под руководством Мура и Хоурни и заставить их посоревноваться друг с другом в том, чтобы придумать новый процесс производства. Команда Хоурни не только выиграла соревнование. Хоурни в ходе этого соревнования самолично пришел к одному из самых сильных технологических скачков в истории.

Он назвал это планарной технологией. Уже почти год он тихо работал над ней. У нее были корни в технологии фотолитографии, используемой в печати брошюр, постеров и дешевых художественных иллюстраций (сегодня находящихся в массовом производстве). По сути, устройство транзистора рисовалось вручную в большом, почти во всю стену, формате, затем фотографировалось и затем уменьшалось до маленького диапозитива. В те дни обычно создавались два или три слайда, каждый из которых показывал один из слоев схемы.

Затем кремниевая пластина – цилиндрический кремниевый кристалл, разрезанный как колбаска, – покрывалась, как и в фотографии, фоточувствительным химикатом. Под воздействием сильного света (впоследствии ультрафиолета и лазера), направленного через слайд на поверхность, темные области и линии на слайде оставляли не засвеченные следы на пластине. Эти не засвеченные области затем стравливали при помощи кислоты и потом либо добавляли полупроводниковые примеси («диффузия»), либо накладывали на металлический проводник или изоляционный материал. Процесс повторялся с каждым слайдом.

Прототип Хоурни, который он постарался сделать простым, напоминал линзу, выгнутую наружу с одной стороны в каплеобразную форму. Это стало одним из символов цифровой эпохи. Хоурни пытался найти более эффективный способ производства транзисторов; то, что он создал, было бесконечно более ценным: он трансформировал то, как люди видят эту реальность.

До этого момента произведенные объекты были почти всегда трехмерными: автомобили, телефоны, бутылки с кока-колой и даже транзисторы. С планарной технологией Хоурни превратил мир в двухмерную плоскость. Он соединил очень разные миры печати и электроники и таким образом создал производственный процесс, который не только помог создавать транзисторы еще меньших размеров (вам нужно было только уменьшить размер слайдов и использовать свет большей длины волны), но также смог производить их практически в неограниченных количествах, так же, как вы бы печатали больше копий страницы книги. Кроме того, вы могли увеличить объем произведенных транзисторов в каждом отпечатке, просто увеличив их количество на слайде – как с большими листами почтовых марок.

Так Хоурни с его планарной технологией определил то, как выглядит современный мир, в котором триллионы транзисторов – как мы увидим впоследствии, внедренных в более крупные чипы, – производятся каждый день. К сожалению, из-за беспокойной личности, сделавшей его одним из первых серийных предпринимателей Кремниевой долины (часто покидающих компании прямо перед их крупным успехом, как в случае с Fairchild), он стал наименее известным из пионеров высоких технологий.

С планарным процессом компания Fairchild Semiconductor заполучила прорывную технологию, необходимую для того, чтобы стать не только крупным игроком в индустрии транзисторов, но, возможно, ее лидером. Новый планарный транзистор Fairchild не только решил проблему надежности с проектом «Минитмэн», но также мгновенно сделал все другие транзисторы в индустрии устаревшими.

Все другие компании, занимающиеся производством полупроводников, были раздавлены. Их самые разумные представители приходили в Fairchild и смиренно просили лицензию на изобретение Хоурни. Остальные пытались ее скопировать, что приводило к годам судебных разбирательств.

Теперь Fairchild получала доходы не только от создания транзисторов (IBM, например, вскоре вернулась с новым крупным заказом на новые устройства), но также от продажи лицензий. Это было готовым рецептом для печати денег. А компания отсылала большую часть денег обратно на запад – в казну головной компании. Если у Шермана Фэйрчайлда и были какие-то сомнения насчет своих инвестиций, то теперь они испарились, и он стал строить планы выкупа компании, как только это станет возможным.

Не вызывает сомнений то, что руководство Fairchild и группа сбыта были достаточно высокомерны, когда в марте 1959 года прибыли на коммерческий просмотр в Нью-Йорке, самую большую выставку индустрии в году. У них был новаторский продукт в индустрии, а кроме того, новейший – планарный транзистор 2N697.

Но их ухмылки скоро сошли с их лиц. Подойдя к выставочному стенду Texas Instruments, они увидели объявление о заявке, по которой принято решение о выдаче патента на совершенно новое устройство из множества транзисторов – полная схема в едином чипе, которая угрожала сделать их транзистор устаревшим, как когда-то Fairchild угрожал остальным компаниям.

Как со временем узнают члены Fairchild, заявка на патент TI была основана на работе, проделанной девятью месяцами ранее молодым инженером по имени Джек Килби. Будучи новым сотрудником, Килби еще не заработал летний отпуск и должен был торчать в эти месяцы в жарком помещении головного офиса TI, в то время как старший персонал отдыхал. Ему было нечего делать, так что он проводил время, машинально рисуя новые проекты в записной книжке. Один из проектов, использующий маленькие проводки для соединения нескольких транзисторов на единой полупроводниковой подложке, внезапно показался Килби неимоверно важным, и в сентябре он показал его руководству. Руководители Килби признали не только важность проекта, но, что не менее важно, еще и то, что время этой идеи пришло. Она должна была решить растущую проблему бизнеса транзисторов в том, чтобы сделать их не только меньше, но и надежнее.

Это было первое анонсирование TI нового проекта Килби, и это потрясение не покидало команду Fairchild на протяжении всего коммерческого просмотра. Нойс и его команда думали, что с планарным транзистором 2N697 они станут в центре внимания на показе. Теперь же Texas Instruments трубила о новой технологии, которая могла нанести им такой же сокрушительный удар, какой нанесли они другим (как Philco) совсем недавно. Ошарашенная компания вернулась в Маунтин-Вью, поглощенная этой новой угрозой.

История Fairchild в этот период – это история о том, как блестящие изобретения закономерно разбивают все, что более крупные конкуренты ей противопоставляют. И ответ Fairchild на это событие был самым значительным из всех – в конечном счете он не только поверг TI и других конкурентов, но также изменил направление истории человечества.

Как и Килби, Нойс тихо работал над решением проблемы уменьшения размеров транзистора. Неприятность с «Минитмэн» заставила его продвинуться в вопросе надежности прототипа, а планарная технология Хоурни сделала его идею бесконечно более осуществимой. Теперь, с новым объявлением TI, Нойс понимал, что пришло время. Он усовершенствовал свои записи – те же самые, которые тридцать лет спустя будут выставлены в Музее компьютерной истории, – и продемонстрировал их своей технологической команде.

Подтверждая идею о том, что великие открытия почти никогда не совершаются в одиночку, а скорее являются результатом работы множества искателей, стремящихся к единой идее, время которой пришло, проекты Нойса решили ту же проблему, которую решил проект Килби, – нанесения нескольких связанных транзисторов на единый тонкий слой кремния. Но проект Нойса обладал тремя преимуществами. Во-первых, он разработал его многими месяцами позже Килби и, таким образом, учел все новшества в развитии технологии транзисторов. Во-вторых, в отличие от Килби, который работал с традиционной технологией мезатранзистора, у Нойса был планарный процесс, который станет лучшим решением парадокса соединением нескольких транзисторов. И, что важнее всего, из-за первых двух преимуществ плюс из-за того, что у Боба Нойса была гениальная идея, его проект получил безоговорочное превосходство над проектом Килби благодаря тому, что он работал – он мог быть произведен в огромных объемах по низким ценам и надежно функционировать в реальном мире.

«Это было похоже на распахнутую дверь. Ученые из Fairchild вдруг посмотрели в бездонную пучину в микроскоп на реальный мир атомов – бездну, обещающую ослепительную скорость и мощь, идеальную машину. Когда они позволили себе размечтаться, они поняли, что они могут поместить в чип не один транзистор, а десяток, возможно, сотню… черт возьми, миллионы. Это было ошеломительно. Это было чертовски захватывающе».[9]

Компания Fairchild назвала проект Нойса «интегральной цепью» – IC, чип с интегральными схемами, – и это привнесет кремний в Кремниевую долину, как будет назван регион спустя десять лет. Это хорошая кандидатура (среди телевидения Фила Фарнсворта, транзисторов Бардин/Бреттейн/Шокли и их будущего последователя микропроцессора) на титул величайшего изобретения двадцатого века. Как и транзистор до нее, интегральная цепь со временем даст своим создателям победу в борьбе за Нобелевскую премию. Но, в отличие от команды по созданию транзисторов, только один из изобретателей будет жив к тому времени, когда выдадут эту награду.

Интегральная цепь изменила все. К этому моменту Fairchild Semiconductor была самой популярной компанией в истории индустрии транзисторов, бессистемной успешной компанией, несбалансированной в своих инновациях и риске, который на себя берет. Теперь, с изобретением интегральной цепи, это была уже не индустрия транзисторов. Точнее, вся это многомиллиардная индустрия, состоящая из огромных, опытных и богатых компаний, теперь стала совершенно устаревшей. Все еще был спрос на транзисторы в течение ближайших нескольких лет, но они больше никогда не станут доминирующими в мире технологий. Теперь их будущее было определено: долгий путь перехода из марочной категории в категорию рядовых продуктов, а после – забвение. Что же до Fairchild Semiconductor – теперь это был король мира электроники, владелец технологии, которому остальные компании в индустрии, включая самые большие вроде General Electric, IBM и Hewlett-Packard, должны были подчиниться.

Прошло немного времени до того момента, как Fairchild стала одной из самых быстро развивающихся коммерческих компаний в истории, разросшаяся из Вероломной Восьмерки до 12 тысяч работников менее чем за десять лет. Как это ни парадоксально, но, как быстро бы ни развилась культура Долины, к тому времени, когда компания разрослась до 12 тысяч сотрудников, большинство из ее основателей – Вероломной Восьмерки – давно уже покинули компанию.

В более поздних компаниях Долины конфликты случались в первоначальном публичном выпуске новых акций, когда основатели стали нервничать из-за новых правил, диктуемых корпоративными бюрократами. Но в 1961 году в Fairchild Semiconductor разрастался конфликт между относительно консервативными учеными, основавшими компанию, и небольшой армией бизнес-профессионалов, налетевших в Маунтин-Вью, чтобы стать частью нового многообещающего дела. Многие из этих новых специалистов станут бизнес-титанами, навсегда ассоциирующимися с индустрией производства чипов – как, к примеру, Чарли Спорк и Джерри Сандерс. Но тогда они были всего лишь новичками, пытающимися найти свое место, оставить отпечаток. Они старались для перехода Fairchild Semiconductor от молодой к настоящей большой компании.

Развивалась не только сама компания, но и ее корпоративная культура. Основатели вроде Ласта – «старых» лабораторных специалистов – потихоньку вытеснялись новым поколением продвинутых, самоуверенных и порывистых работников, меньше заботящихся о вражде с Шокли, которого они видели выпивающим в баре на главной дороге, а больше о том, чтобы победить TI и Motorola и начать управлять миром электроники.

В начале 1959 года уровень продаж Fairchild Semiconductor вырос до полумиллиона долларов, а число ее работников – до сотни. Появился в ней и новый генеральный директор, Эд Болдуин. Болдуин казался верным и компетентным работником… до тех пор, пока он неожиданно не ушел со своей новой командой (и другими выходцами из Bell Labs, General Transistor и других компаний), чтобы основать свою собственную фирму – Rheem Semiconductor Inc.

Только после того, как ушел Болдуин, Fairchild обнаружила, что он ушел не с пустыми руками. Он захватил с собой копию «кулинарной книги» Fairchild, в которой описывался способ производства ее транзисторов – другими словами, планарный процесс.

Из воспоминаний Нойса: «Позже мы узнали, что им был нанят кто-то не из Fairchild, а университетский преподаватель, или что-то вроде того, которого попросили изучить книгу. И мы получили подтверждение этому. Так что это было довольно скандальное дело».[10]

Эпизод с Болдуином отразился на Fairchild в двух аспектах. С одной стороны, это сделало компанию гораздо более бдительной по отношению к защите ее интеллектуальной собственности, прописыванию контрактов с работниками и взаимодействию с увольняемыми. Но был создан прецедент; и в то же время в сознании многих сотрудников Fairchild появилась мысль о том, насколько просто прошло увольнение Болдуина – и как быстро он нашел необходимый капитал для того, чтобы основать свою компанию.

Болдуин был заменен Чарльзом Спорком, сыном водителя такси из Нью-Йорка, который доказал свою полезность как производственный эксперт в General Electric. Спорк был длинным, слегка зловещим, даже когда был в хорошем расположении духа, и гораздо более расположен к действиям, чем к словам. Больше, чем кто-либо другой, Спорк имеет отношение к тому, что Fairchild стала настоящей компанией.

То, что было менее заметно для окружающих, но не менее важно, – это что Спорк часто разрешал те споры, которые не мог разрешить Нойс. Много лет спустя Спорк будет вспоминать, что «самая большая проблема Боба была в том, что он сильно затруднялся говорить “нет”. Если двое начальников отдела имели разные мнения насчет того, что им следует делать, то тот, кто приходил к нему последним, тот и был прав, потому что он всегда говорил “да”».

Эта слабость Нойса как руководителя более чем компенсировалась его гениальностью – частью его легендарной харизмы – в привлечении самых талантливых людей с почти бесконечной преданностью. Спорк занимался производством, Мур – развитием продукции в лабораториях, Том Бэй – маркетингом высоких технологий, а четвертый, наименее известный, Дон Роджерс, занимался продажами Fairchild и наймом важнейших людей. Одним из таких был Дон Валентайн, который сразу взял на себя офис продаж Fairchild в Южной Калифорнии. Валентайн, который мог бы стать, вероятно, самым успешным венчурным капиталистом среди всех (Apple, Atari, Oracle, Cisco, Google и прочих), в свою очередь, нанял ряд молодых продавцов и маркетологов. Вскоре они станут иконами Долины – бросающийся в глаза Джерри Сандерс (с которым Валентайн регулярно имел конфликты), А. К. «Майк» Марккула (который впоследствии станет третьим основателем Apple Computer), Джек Гиффорд (Intersil and Advanced Micro Devices).

Достижение компанией уровня тех инноваций и успеха, которого достигли совсем немногие раньше и позже нее, во многом стало возможным благодаря талантам этих молодых людей – никому из них на тот момент не было больше тридцати – среди сотен других, которые поступили в Fairchild в ранние шестидесятые. На самом деле с 1961 до 1963 года. Fairchild была одной из самых заметных компаний в истории бизнеса, и, вполне возможно, здесь была самая плотная концентрация научных и деловых талантов – в такой маленькой, молодой компании. Именно об этих годах думали ностальгирующие Fairchildren – дети Fairchild. Достигнув успеха в мире бизнеса, они спрашивали себя: а что было бы, если бы они смогли остаться вместе и править миром полупроводников не одним поколением?

То, что делает Fairchild в эту эпоху такой живучей легендой, – это не только технологии исторического значения или даже умопомрачительная концентрация будущих лидеров индустрии и магнатов. Нет. Это – совершенное безумие: кутеж, вечеринки, культура составления правил по мере их необходимости в Fairchild в ее золотые годы.

Недостаточно просто пересказать историю тех лет. Проходили бесконечные пьяные вечеринки в соседнем салуне Wagon Wheel, на которых соблазняли работниц компании, разрушались семьи, поддерживалась вражда, а со временем – работники переманивались конкурентами. Бывали случаи, когда гений проектирования Боб Видлар, самый безумный из обитателей Долины, огорченный новым изобретением, выходил на улицу и срубал деревья, посаженные для благоустройства окружающего пространства. Постоянно пьяный Видлар вступал в драки до крови с конкурентами на демонстрационной площадке отраслевой выставки. Однажды он заблудился на пыльной Пятой авеню в Манхэттене в снежную бурю, пытаясь добраться до места – клиентской фирмы в Нью-Джерси. А еще был случай, когда земляк Видлара – Норман Дойл – ходил по коридорам Fairchild в мексиканской шали яркой расцветки – как мексиканский бандит, с мачете, ружьем и двумя нагрудными патронташами с патронами.

Но это, конечно, всего лишь легендарные моменты. Хотите действительно понять жизнь в Fairchild в ранние 1960-е – под либеральным стилем руководства Боба Нойса? Жизнь в компании с хорошо оплачиваемыми сторонниками радикальных реформ, убежденными (по основательным причинам), что они – это часть самой популярной компании на планете. Тогда примите, что для работы в этой компании нужно ценить динамичность каждодневной жизни в ней. Только в таком случае можно полюбить ежедневное безумие работы в Fairchild.

Одним из лучших описаний того времени был рассказ Маршалла Кокса, который поступил на работу в Fairchild в 1962 году. Он тоже станет одним из самых важных предпринимателей Кремниевой долины, но в тот день – день его собеседования, когда он забыл свое резюме, да еще и машина сломалась по пути на встречу в офис продаж в Южной Калифорнии, – он решил, что у него нет будущего в Fairchild, да и вообще в Долине.

«Я прибыл на собеседование примерно в 15:30, и я был в ярости. К тому моменту я понял, что это была пустая трата времени, так что я навалился на дверь и сказал Дону Валентайну, который был региональным менеджером: “Я – на встречу на три часа. Я опоздал на полчаса, у меня нет резюме, и у меня нет степени инженера электроники. Если вы хотите покончить с этим прямо сейчас, то мне плевать, но с меня хватит”».

Валентайн нанял удивленного Кокса на месте.

Неделю спустя Маршалл Кокс полетел в Область залива для посещения первой фазы ежегодных торговых совещаний Fairchild. Он с трудом понимал презентации в течение дня. К счастью, «к пяти часам все презентации были окончены и мы пошли наверх подкрепиться. В то время второй этаж еще не был закончен, так что это было похоже на большой чердак, наполненный почти пятьюдесятью или шестьюдесятью парнями, – и компания угощала нас кексами и виски. Именно так: кексы и виски. Я подумал – черт, это странная компания. И это – мои парни!».[11]

В последующий год Кокс настолько влился в культуру Fairchild, что ездил на коммерческие визиты, притворяясь одним из главных инженеров компании, чтобы впечатлить перспективного клиента и закрыть сделку.

Джерри Сандерс, блестящий агент по продажам, часто становился объектом сплетен и зависти (однажды его ложно обвинили в том, что он пришел в розовых штанах на коммерческую встречу с консервативным представителем IBM). Несмотря на это (или благодаря этому), он был предметом огромного количества споров. Он рассказывал об этом так:

«Я думаю, что большую часть времени все в индустрии полупроводников были пьяными. Но я думаю, что это было потому, что мы так много работали… И парни, которые не знали, что они должны были много работать, чтобы так много пить, не справлялись. Так что многие из этих парней просто отставали. Но, нет, я думаю, что мы были жесткой пивной бандой. Мы были фантастическими. Но мы надрывали наши задницы».[12]

Председательствовал надо всем этим большим общежитием, как самый классный отец сообщества, Боб Нойс. Он управлял самой популярной компанией на планете – и быстро обогащал себя и свою команду (по сравнению с молодыми инженерами тех времен). Да, бывало – он колебался, на этот случай был Чарли Спорк, особенно теперь, когда ему был дан титул генерального управленца. Но именно он был наделен властью выносить решения.

Боб Нойс привнес три вещи в Fairchild. Во-первых, как и любой другой главный начальник в электронике, он был настолько же хорош (если не лучше), как и любой другой ученый, работавший вместе с ним. Это давало ему не только способность понимать самые продвинутые исследования в лабораториях Fairchild, но также и понимание, где их можно применить. Во-вторых, он был равнодушен к корпоративной иерархии и «блестящим оберткам» власти. Это создало сглаженные рабочие условия в Fairchild, что не имело аналогов в американском бизнесе – и станет распространяться, подобно бактерии культуры Кремниевой долины, по всему миру. В-третьих, с его прирожденными талантами лидера, он, вероятно, сдерживал эту беспокойную команду вместе дольше, чем это получилось бы у лидера с меньшими способностями. Даже когда для Fairchild наступили трудные времена, лучшие таланты компании отказывались покидать Нойса, потому что ему принадлежала роль отца, наставника, и во многом он являлся тем человеком, на которого равнялся каждый из них.

Возможно, никто в Fairchild не ценил Боба Нойса больше, чем Джерри Сандерс. Он работал в офисе продаж Fairchild в Южной Калифорнии, вступив в компанию после того, как его мечта стать кинозвездой была перечеркнута. Постоянно живя в «голливудском» стиле, который был ему явно не по карману, Сандерс видел в Нойсе мудрого, понимающего отца, которого никогда не было у того упрямого ребенка на жестоких улицах Чикаго, которым Джерри когда-то был. Нойс, в свою очередь (возможно, из-за того, что видел в этом молодом человеке свою дерзкую сторону), всегда воспринимал Сандерса как младшего брата, прощая ему те ошибки, которые не простил бы остальным, всегда обращаясь с Джерри особым образом.

Другой важной находкой Fairchild был пылкий и талантливый молодой венгерский беженец по имени Эндрю Гроув (Андраш Иштван Гроф), и у него был иной опыт. Он поступил в Fairchild в 1964 году – сразу после того, как заработал докторскую степень в Калифорнийском университете в Беркли, и беспокоился о том, чтобы наверстать упущенное время. Как это ни странно, харизма Нойса не повлияла на Гроува. Много лет спустя он расскажет: «У нас с ним не было ничего, кроме неприятных, разочаровывающих сношений, и я видел, как Боб управляет проблемной компанией… Если двое людей спорили и мы искали у него разрешения спора, он просто болезненно смотрел на лицо спорщика и, случалось, говорил что-то вроде «Возможно, тебе следует над этим поработать». Но чаще он не говорил даже этого, а просто менял тему разговора».[13]

Исполненный решимости Гроув часто досадовал из-за нерешительности Нойса, но многое из этого имело отношение к работе Гроува в исследовательском отделе с Гордоном Муром. Гроув глубоко восхищался способностями Мура, но, к несчастью для него, его последующая работа как помощника начальника отдела разработки производственного процесса, по большому счету, сделала его человеком, назначенным для того, чтобы придумать, как стандартизировать производство новых проектов в лаборатории так, чтобы они были приспособлены для массового производства на заводе. Так как оба лагеря постоянно враждовали, это была самая неблагодарная работа в Fairchild. Маршалл Кокс впоследствии вспоминал:

«Энди был неким подобием забавной безделицы для Fairchild в те дни, потому что, будучи человеком, занимающимся производством… он всегда разрабатывал те процессы, которые, когда вы пытались использовать их в реальных условиях производства, никогда не работали. Тогда позиция исследовательского отдела на этот счет была такой: «Эй, если бы вы, ребята, не были такими кончеными кретинами, вы бы точно смогли встроить этот процесс в производство». Ну, Гроув, так как он был человеком, разрабатывающим процессы производства, часто воспринимался как человек, который не разрабатывает практические вещи; многие говорили, что он не был прирожденным «производственным человеком». Но он, позвольте мне сказать… Я думаю, что этот сукин сын оправдал себя в Intel. Он был прирожденным «производственным» парнем».[14]

Даже тогда, из-за особенностей своей личности, Гроув злился на несправедливость своего положения, но терпеливо ждал своего шанса выбраться из этой ситуации. Как оказалось, шанс был не за горами.

К 1965 году из-за структурных проблем компании и растущей конкуренции в индустрии Fairchild начала терять свое лидирующее положение. Так, в частности, в Motorola раскрылся новый талант: Лестер Хоган. Во многих отношениях (они оба были учеными) Нойс и Хоган были похожи. Но Хоган не затруднялся в вынесении решений… и не испытывал затруднения, увольняя работника. И теперь каждый раз, когда Fairchild оглядывалась назад, она видела Motorola, следующую по пятам.

Кроме внутренних раздоров и усиливающейся конкуренции, существовало еще два фактора, с которыми теперь пришлось столкнуться Fairchild. В конечном итоге эти факторы стали дружно работать над разрушением компании.

Первым из них была головная компания Fairchild Camera & Instrument. Шерман Фэйрчайлд и его топ-менеджмент довольно быстро поняли, с чем они столкнулись в Fairchild Semiconductor. Но вот чего они никогда не понимали, так это того, что интересное небольшое подразделение в Калифорнии не просто создавало инновационные продукты, но было целой новой корпоративной культурой – с совершенно другими понятиями успеха и другими ожиданиями будущего компании.

Никогда это абсолютное различие не было более значительным, чем весной 1965 года, когда, по его собственной инициативе, Нойс приехал на главную отраслевую конференцию и одним махом разрушил всю ценовую структуру индустрии электроники. У Нойса могли возникнуть проблемы с выбором из противоречивых требований его собственных подчиненных, но дело касалось технологии и конкурентов, а он был одним из самых отчаянных безумцев в истории высоких технологий. И этот случай был одним из первых его великих решений. Аудитория на конференции громко ахнула, когда Нойс заявил, что с этих пор компания Fairchild будет продавать всю свою основную продукцию интегральных цепей по цене в один доллар. Это не только была лишь мельчайшая часть обычной в индустрии цены за эти чипы, но это к тому же было дешевле, чем стоимость производства для самой Fairchild.

Десять лет спустя бостонская консалтинговая группа посмотрит на это решение Нойса и использует его для определения новой ценовой политики, основанной на кривой роста производительности. Как Нойс объяснял в то время, почему бы не установить цену с самого начала такой, какой она станет через год или два? Установить сейчас – и захватить покупателей и доминирование на рынке еще до того, как конкуренты успеют ответить? Нойс также обладал храбростью (и властью) действительно привести это решение в действие – без какого-либо подтверждения того, что эта затея приведет к успеху. А успех был таков, которого не ожидал даже он сам. Метафорически и буквально Боб Нойс бросил все чипы в центр стола и поставил все на Fairchild Semiconductor. И, так как он был Бобом Нойсом, настолько же удачливым, насколько и талантливым, он выиграл.

Индустрия пошатнулась, а Fairchild получила максимальную долю рынка. И вскоре появилась прибыль. Поистине легендарная команда Нойса. Как писала биограф Нойса Лесли Берлин:

«Менее чем через год после невероятного падения цен рынок расширился настолько, что Fairchild получила один заказ (на полмиллиона чипов), который был эквивалентен 20-ти процентам всего объема производства индустрии за предыдущий год – пятая часть. А год спустя, в 1966-м, производитель компьютеров Burroughs разместил заказ для Fairchild на 20 миллионов интегральных цепей».[15]

Эти заказы сильно отразились на ценности Fairchild на рынке. Берлин: «В первые 10 месяцев 1965 года цена акции [Fairchild] Camera and Instrument раздулась на 447 процентов, выстрелив с 27 до 144, подорожав на 50 пунктов только в октябре. Это был самый быстрый рост среди всех акций нью-йоркской биржи за все время. Продажи и прибыли достигли еще одного рекорда».[16] Кульминационный момент настал тогда, когда могущественная IBM (с ее все еще самым большим полупроводниковым производством) решила купить лицензию Fairchild на планарную технологию.

Головная компания Fairchild наградила свою дочернюю за успех так же, как и все компании Восточного берега в то время. Крупная часть прибылей была передана в фонд финансирования других производственных отделов компании, а люди, заведующие подразделениями, были продвинуты на лучшие позиции и на лучшую зарплату за хорошо проделанную работу. В то время в Нью-Джерси никому не пришло в голову, что это было определенно неправильное решение по отношению к эгалитарной компании. Она ведь разделяла риски и прибыли между своими сотрудниками, ее руководители перебрались в Калифорнию для того, чтобы выбраться из старого мира бизнеса. Наконец, компании приходилось перенаправлять большую часть своей прибыли обратно в развитие продукции, чтобы быть во главе конкурентной среды в безжалостной индустрии полупроводников.

В, возможно, самом известном журналистском произведении о Кремниевой долине, в профиле Боба Нойса в Esquire, Том Вульф нашел безупречный пример для того, чтобы описать непреодолимый разрыв между востоком и западом. Он описывает ситуацию, когда шофер ждал Джона Картера, президента, на улице за пределами головного офиса Fairchild Semiconductor в Маунтин-Вью:

«Никто никогда не видел здесь лимузина с шофером. Но это не то, что запомнилось больше всего. Главное удивление было вызвано тем, что водитель стоял на улице почти восемь часов, не делая ничего… Холоп, не делающий ничего весь день, кроме того, чтобы стоять за дверью и быть готовым мгновенно услужить заду своего хозяина, когда этот зад, брюхо и подбородки решат вернуться. Это был не просто беглый взгляд на то, как жизнь в стиле нью-йоркской корпоративной верхушки необычна для коричневых холмов долины Санта-Клара. Это казалось ужасающе неправильным».[17]

В соответствии с закоренелым стилем ведения бизнеса FC&I продвинула Нойса до титула вице-президента группы и закрепила за ним не только полупроводники, но и инструменты, графическую продукцию и некоторые другие подразделения, которые, по мнению корпоративного руководства, подходили под понятие «электроника». То, что полупроводники – это химическая индустрия, в итоге только производящая электронные устройства, видимо, не пришло им в голову.

По профессиональным и личным причинам продвижение по корпоративной карьерной лестнице было практически последним, чего хотел Боб Нойс. Инстинкт Нойса говорил ему, что его присутствие в Fairchild Semiconductor просто необходимо для того, чтобы компания слаженно работала.

Но FC&I не дала ему иного выбора, кроме как согласиться. Таким образом, даже когда он стал регулярно ездить в Нью-Джерси, пустота, которую он оставлял после себя, начинала заполняться руководящими фигурами, в свою очередь продвинувшимися на одну ступень. Самым значительным следствием ухода Нойса стало то, что человек по имени Чарли Спорк стал новым генеральным руководителем Fairchild Semiconductor. С решительным Спорком во главе и топ-менеджментом под ним, который вскоре станет главенствовать в эпохе полупроводников Кремниевой долины, это должно было стать моментом, когда компания Fairchild перевернула все с ног на голову и вернула свое лидерство в индустрии.

Однако все пошло наперекосяк.

То, что тогда точно случилось, все еще является предметом споров между старыми сотрудниками Fairchild и историками современной индустрии. Что очевидно, произошло сразу несколько событий разом.

Во-первых, вся индустрия электроники начала показывать спад. Идея о том, что области высоких технологий присуще свойство четырехлетнего цикла подъема-спада, хорошо известна в наше время – теперь, когда Долина прошла через пару дюжин подобных циклов различной степени тяжести. Но в 1966–1967 годах это было совершенно новым явлением, возникшим, возможно, благодаря перепроизводству в ожидании заказов от нового рынка телевещания в дециметровом диапазоне, военному подъему в связи с войной во Вьетнаме и космической программе NASA.

Вторым фактором было то, что появился новый метод производства в индустрии полупроводников – технология изготовления интегральных схем на МОП-структурах (структура металл-оксид-полупроводник). Так как она была быстрее, дешевле и энергоэффективнее, она уже воспринималась как будущее индустрии. Пока другие компании пытались перестроиться от традиционной технологии биполярных приборов на МОП-технологию, Fairchild игнорировала эту революцию. Как сказал один из сотрудников Fairchild, «все понимали, что МОП была новой волной в будущее. Это была очевидная технология для чертовых калькуляторов. И все же мы не могли найти кого-то, кто хотел бы ею заниматься».[18]

Однако растущий успех бывших сотрудников Fairchild на этом новом рынке не был потерян нынешними. В конце концов, они говорили себе те слова, которые будут повторяться в тысяче голов инженеров многие годы спустя: «Эти парни здесь работали. Они не отличались от нас – уж точно не были умнее. И теперь посмотрите на них. Они богаты. Чем мы хуже?»

Глава 3. Цифровая диаспора

Открылась дверь. Первым человеком, прошедшим через нее, был Боб Видлар, изменнический гений. Оглядываясь на его прошлое пьянство, драки и беспорядочное поведение, нельзя при этом не заметить, что Видлар был одним из самых креативных умов в истории технологии. Его сильной стороной были линейные устройства – нецифровые цепи вроде усилителей, которые были последними лучшими холстами выдающихся художников в электронике. Единственной вещью, волновавшей Видлара больше, чем его линейные устройства, была его свобода. Которую он охотно демонстрировал, начиная с вырубки деревьев в Fairchild и заканчивая поездкой в своем Mercedes с козлом внутри, чтобы он обглодал нестриженый газон в National Semiconductor. В свои последние годы он изредка приезжал из Мехико, из своего обнесенного забором жилья, чтобы представить свой новый проект Linear Technologies. Относительно короткая жизнь Видлара (он умер в возрасте 53 лет) вся была посвящена избавлению от любых ограничений этой свободы – включая недостаток денег. Так что утром 1966 года Роберт Видлар объявил, что покидает Fairchild Semiconductor, чтобы присоединиться к маленькой полупроводниковой молодой фирме (вниз по улице в Санта-Кларе) под названием National Semiconductor.

Как и в случае со всеми увольняющимися работниками, на его интервью по выяснению причин ухода Видлара попросили заполнить шестистраничный список вопросов, объясняющих причины его выхода из компании. Вместо этого Видлар написал большими прописными печатными буквами на каждой странице: Я… ХОЧУ… СТАТЬ… БОГАТЫМ. Затем, так как он никогда не писал свое имя, он подписал последнюю страницу буквой X. Это было первое знамение того, что последует для Fairchild впоследствии.

А последовало то, что отрасль компании, о которой никто никогда не волновался, – производство – начала распадаться. Это было последнее место, от которого ожидали проблем: в конце концов, Чарли Спорк был богом производства полупроводников. И была целая гора заказов, производственные линии Fairchild работали без продыху, так что вроде бы, напротив, компания добавляла дополнительные смены. И все же внезапно производство потерпело крах, сроки поставок срывались, Fairchild больше не могла производить достаточно работающих чипов, чтобы удовлетворить спрос как раз в тот момент, когда она имела шанс максимизировать выручку.

К концу 1966 года Fairchild Semiconductor могла поставлять чипы только на треть текущих заказов. Она даже не могла выпускать новые виды продукции на рынок, потому что застряла между развитием и производством.

И тогда появилась третья причина, по которой случился крах компании Fairchild. Настоящая причина упадка компании – или просто так думают многие пришедшие потом сотрудники Fairchild, вспоминая старых руководителей, – в том, что головная компания использовала Fairchild Semiconductor как дойную корову, слишком долго забирая крупные доходы, которые были нужны подразделению для того, чтобы наработать инвестиционный капитал. Теперь Fairchild Semiconductor начала физически ломаться под бешеным натиском столь большого количества заказов. Подтверждал этот аргумент тот невообразимый ритм работы Fairchild Semiconductor, который поддерживался в последние восемь лет. За это время компания разрослась из «Восьмерки» в фирму с двенадцатью тысячами работников, с продажами на 130 миллионов долларов (в долларах 1966 г.) – быстрее, чем любая производственная компания. Множество технологических компаний разрасталось лишь с долей скорости Fairchild и все же ломалось под натиском этой болезни роста. Недостаток денег и избыток рисков в конце концов стали слабостями и Fairchild Semiconductor.

Но четвертое объяснение, данное самим Спорком, возможно, лучшее. Он был вне себя от ярости, когда ему приходилось работать с головной компанией Fairchild Camera & Instrument. Как человек, не подчиняющий свою волю кому-либо, Спорк ненавидел почти все, что он видел в этом корпоративном подразделении… и, к своему разочарованию, понимал, что почти ничего не может с этим сделать, – как он говорил Джерри Сандерсу: «Я не хочу чувствовать себя ребенком, написавшим себе в штаны. Я хочу управлять своим собственным шоу».

Существовали и другие причины. Бум в индустрии полупроводников создал огромное поле тяготения для талантов, и к середине 1960-х уже был недостаток инженеров электроники, физиков твердого тела и компьютерных ученых в стране, чтобы удовлетворить этот спрос. Так что компании по производству чипов делали единственное, что им оставалось: они пытались вторгаться на поля своих конкурентов.

Fairchild Semiconductor, наполненная талантами и привлекавшая внимание электронной индустрии, была отличной мишенью для «охотников за талантами» и корпоративных вербовщиков. Было только одно решение этой проблемы, как считал Спорк, и это было то, чего Fairchild Semiconductor всегда хотела: свобода. И это, в свою очередь, означало две вещи: позволить подразделению полупроводников оставлять большую часть своих прибылей для реинвестирования и дать своим работникам право покупать ограниченное количество акций компании по фиксированной цене.

Нойс пытался уговорить корпоративных руководителей на такую программу поощрения сотрудников много лет, но его уговоры не нашли одобрения. Нойс быстро присоединился к Спорку в его запросе.

Но они напрасно сотрясали воздух. Наравне с ошибкой Шокли в обращении с Вероломной Восьмеркой это было одним из самых неправильных решений в истории Долины: Fairchild Camera & Instruments дала обоим отказ. В Fairchild Semiconductor будет либо зарплата, либо вообще ничего.

Удивительно, но вполне понятно, что следующим ушедшим сотрудником Fairchild стал Чарли Спорк. Спорк: «До нас стало доходить, что, вы понимаете… что, может быть, нам стоит запустить новую компанию».[19]

Уход Видлара показал Спорку, в какую сторону ему стоит посмотреть: National Semiconductor, которая теперь, когда у нее был лучший линейный проектировщик в мире в лице Боба Видлара, могла превратиться из заурядной компании в суперзвезду. Спорк планировал это многие месяцы, потихоньку собирая команду из звезд Fairchild, начиная с лучшего ученого Пьера Ламонда и заканчивая молодым Флойдом Кваммом. И тогда в марте 1967-м он начал претворять свою задумку в жизнь. Во время посиделок в другом популярном местном баре – «Чез Ивонн» – Спорк сказал Нойсу, что собирается уйти и присоединиться к National Semiconductor в качестве ее нового президента и главного руководителя.

Нойс даже не пытался отговорить Спорка от этой затеи. Позже он скажет: «Я думаю, я действительно переживал из-за его ухода. Я просто чувствовал, что все идет наперекосяк, и, откровенно говоря, ощущал огромную личную потерю. Вы знаете, работать с людьми, которых вы любите, а затем испытывать на себе их уход – это то, что я бы назвал опустошающим».[20]

Теперь в Fairchild Semiconductor наступил хаос. Как сказал один из сотрудников: «Я был где-то между потрясением, ужасом и несчастьем».[21] В попытке восстановить некое подобие нормальности, Боб Нойс временно взял под личный контроль этот отдел, чтобы выиграть некоторое время, пока не найдет замену Спорку. Но теперь таланты были в огромном дефиците. Нет ничего удивительного в том, что Нойс, вспоминая то время, сказал: «Я просто чувствовал, что все идет наперекосяк».[22]

Только тогда Fairchild Camera & Instrument начала работать над восстановлением ситуации. Ее реакция была предсказуема: она вызвала Нойса в Нью-Джерси для проведения бесконечных совещаний, на которых обсуждалась работа подразделения, начиная с расходов на рекламу и заканчивая структурой организации. Нойс был настолько подавлен, что написал в своем блокноте: «Попытаться убраться с Восточного берега!»

Когда Нойс вернулся в Маунтин-Вью, он тихо отвел Гордона Мура в сторону. «Боб пришел ко мне и сказал: “Как насчет того, чтобы завести собственную компанию?” И моей первой реакцией было: “Нет, мне здесь нравится”».[23]

До корпоративных управленцев только теперь стало доходить (с помощью финансового анализа акций, медиа и держателей акций – акции потеряли почти половину своей стоимости), что они допустили ужасную ошибку. Они согласились эмитировать триста тысяч новых акций для приобретения их сотней сотрудников, в основном – руководителей среднего звена.

Но этого было слишком мало, к тому же было слишком поздно. Компании по производству чипов предлагали тысячи акций в качестве бонуса для сотрудников Fairchild только за то, что они перейдут в их фирму. К этому моменту из Fairchild утекали таланты через каждую дверь… бара Wagon Wheel. Маршалл Кокс: «Это произвело необычный эффект на каждого в Fairchild. Мы ходили в Wagon Wheel каждый вечер пятницы, и вскоре это превратилось в «Ну, сегодня пятница, кого сегодня забрала National Semiconductor? Сукины дети». Они всегда забирали нескольких хороших инженеров, работников производства или кого-то еще. Это было действительно дурно. Дело обстояло так: «Боже мой, Том [Бэй], засуди их гребаные задницы, какого черта?» Но он этого не сделал».[24]

Нойс знал, что единственный способ восстановить былую славу Fairchild Semiconductor состоит в том, чтобы сделать подразделение сердцем новой головной Fairchild, той, которая отделила большую часть своих подразделений и сфокусировалась на восстановлении доминирования в индустрии полупроводников. Но чтобы произвести значительные изменения в такой большой и старой компании, Нойс понимал, что ему нужно стать руководителем Fairchild Camera & Instrument. И в глубине души он понимал, что не хочет эту работу.

Нойс: «Я думаю, я просто не хотел подниматься в такую обстановку. Я хотел остаться в Калифорнии. Корпоративные руководители были в Нью-Йорке. Кроме того, у Fairchild Camera был целый ряд дел, которыми я не хотел заниматься, – вроде бизнеса разведывательных устройств, бизнеса печатных станков, вещи вроде этого. И потом, принимая во внимание мою личную жизнь, я получал гораздо больше удовольствия от ведения компании на ранних этапах, чем от управления крупной компанией, – и в каком-то смысле я продолжаю этим заниматься. Другой личной причиной было простое желание узнать, был ли успех Fairchild всего лишь удачей, или это было то, что удалось лично мне».[25]

Компания вскоре объявила, что ищет нового руководителя. Нойс – и чуть ли не все остальные, связанные с индустрией производства чипов, – решил, что эту работу предложат ему. Однако Fairchild не обратила на Нойса никакого внимания, решив, что он недостаточно опытен. Это будет третьим глупым решением старого корпоративного мира в отношении нового мира технологий. С этого момента балом будут править молодые – сначала в Кремниевой долине, а затем всей мировой экономикой.

Гордон Мур в своей дипломатичной манере впоследствии скажет интервьюеру, что «Боб был сильно раздражен из-за решения руководства». Это, скорее всего, недостаточно описывает ярость Нойса. Он спас корпорацию от медленного забвения, обогатил ее, передал ей контроль над самой популярной индустрией в мире… а в ответ ему сказали, что мальчику нужно подрасти.

Снова, как и месяц назад, Нойс пришел в лабораторию Гордона Мура и задал тот же самый вопрос. На этот раз Гордон знал, что Боб был предельно серьезен. Нойс уже поговорил с Артом Роком – теперь выдающимся венчурным капиталистом с семейным фондом Рокфеллеров, Venrock. Когда Нойс сказал своему старому другу, что покидает Fairchild, Арт поразил его, сказав: «Самое время!» Но затем он сказал Нойсу, что, если тот сможет уговорить Мура также покинуть компанию и если оба смогут направить часть личных денег на то, чтобы показать свое стремление, Рок найдет для них финансы, необходимые для создания компании.

На этот раз, когда Боб предложил Гордону уйти вместе с ним и начать собственный бизнес, Мур согласился.

Теперь Нойс был готов. Он полетел в Нью-Йорк и подал заявление об отставке прямо самому Шерману Фэйрчайлду. Шерман, уничтоженный – подобно Шокли, – стал смотреть на Боба как на своего золотого ребенка, уговаривая Нойса остаться еще ненадолго и позволить Шерману найти для него замену.

Нойс согласился. Он немедленно порекомендовал нового главу Fairchild Semiconductor, которым мог бы стать доктор Лес Хоган из Motorola. Фэйрчайлд быстро направил члена правления Уолтера Берка в Финикс, чтобы сделать тому предложение.

Хоган рассматривал предложение скорее из любопытства, чем из интереса. С чего бы ему покидать Motorola в момент ее максимального расцвета и заниматься проблемной компанией, переполненной звездами науки, многие из которых уже из нее уходили? Он дал отказ на предложение Берка.

Далее. Он позвонил Шерману Фэйрчайлду, поблагодарил за предложение, но – отказался. И тут пришел единственный человек во всей индустрии, которого Хоган воспринимал как себе равного: Боб Нойс. Хоган вспоминал, как он был изумлен: каждый знал, что Fairchild Semiconductor – это создание Нойса; с чего бы ему уходить?

«Я сказал: «Ты сошел с ума, ты должен быть президентом этой компании». А Боб ответил: «Я ухожу. Я хочу начать вести другую компанию». Я спросил: «Почему? То, что ты делал, у тебя здорово получалось, у тебя есть некоторые проблемы, но ты можешь их поправить». Но Нойс был непреклонен».

В конце концов Шерман Фэйрчайлд нашел одну причину, по которой Лес Хоган переберется в Fairchild: деньги. Куча денег. Так много денег (120 000 долларов в год, десять тысяч акций Fairchild и 5 000 000 долларов в заем на покупку еще 90 000 акций – все в долларах 1968 года), что это стало стандартной единицей измерения денег в сфере высоких технологий того времени: другие руководители получали оплату в долях Хоганов. Хоган даже запросил – и получил – то, что казалось невероятным: переезд руководства Fairchild в Маунтин-Вью.

И все же, как потом скажет Хоган: «Я бы не ушел, если бы Боб Нойс не убедил меня. Я сильно уважал Боба Нойса, и он был великим торговцем».[26]

В своем заявлении об уходе для руководства Fairchild Нойс разоткровенничался: «Причина, по которой я ухожу, более проста. По мере того как Fairchild разрасталась все больше и больше, мне нравилась моя ежедневная работа все меньше и меньше… Возможно, это только из-за того, что я рос в маленьком городке, наслаждаясь личными отношениями маленького городка. Теперь у нас людей вдвое больше, чем все население моего родного города. Чем больше я вспоминал ранние дни Fairchild Semiconductor, тем больше желал этого – меньше административной работы и больше личной творческой – в работе над созданием нового продукта, новой технологии, новой организации…

Мои планы неопределенны, но после отпуска я хочу присоединиться к небольшой компании в области высоких технологий и, таким образом, приблизиться к продвинутым технологиям снова, если я не отсутствовал слишком долго. Ограниченные ресурсы маленькой компании станут проблемой, но у меня нет идей с большим размахом. Я не хочу присоединяться к компании, которая просто производит полупроводники. Я бы скорее попытался найти какую-то маленькую фирму, желающую развивать какие-то новые продукты или технологию, которую еще никто не создавал. Чтобы она была независимой (и небольшой), я, возможно, попытаюсь сам создать новую компанию – после отпуска».

Это был конец легенды Fairchild Semiconductor, Величайшей Компании, Которой Никогда Не Было. Более сотни компаний, отделившихся от головной фирмы, заполнят Долину огнем предпринимательства и конкурентным духом – и сделают этот регион родиной Цифровой Эпохи, величайшей частью которой впоследствии станут. И все же, несмотря на весь этот последующий успех, стареющие сотрудники Fairchild всегда будут с сожалением думать: а что бы было, если бы старой Fairchild удалось остаться вместе? Местный журналист написал несколько лет спустя:

«Самая известная фирма Кремниевой долины никогда не существовала. Скорее это иллюзия, шоу волшебных фонарей, просвечивающих в памяти маленькую компанию, теперь уже распавшуюся, и отбрасывающих искаженную гигантскую тень на настоящее. Иногда, когда говорят об этой мифической фирме, когда кто-то ее представляет, то она все еще существует, охватывая сознание бесподобным блеском, непревзойденными продуктами и продажами, сложенными из всего, что продают компании полупроводников Кремниевой долины, вместе взятые. Это – самая большая, самая инновационная и самая удивительная компания полупроводников в мире».[27]

Но это было также началом другой легенды, на этот раз – настоящей компании, Intel Corporation. Intel начнет свое существование только благодаря репутации двух человек и в течение целого поколения будет находиться в центре мировой экономики. На нее будет ориентироваться вся мировая электронная революция. В процессе своего развития она изобретет, а затем, благодаря миллиардам, создаст самые сложные продукты, когда-либо выпускавшиеся в массовое производство. И она сделает все это с почти патологической приверженностью ритму перемен, определенному одним из ее основателей, который практически не имел аналогов в истории человечества.

Безжалостная погоня и неусыпное продвижение вперед в стремительно эволюционирующем мире цифровых технологий на самом базовом уровне – и сбережение закона, который заключает в себе технология, – были историей Intel более сорока лет. И эта погоня для компании превратилась в веселую гонку за огромными богатствами, не раз необратимо меняя компанию во многих аспектах. Разные воплощения компании были в разные периоды истории Intel. А эти эпохи, как вы увидите, будут соответствовать разделам книги:


• Эпоха стартапа (раздел «Стартап») начинается с основания Intel в поздних 1960-х и продолжается до публичного выпуска акций в 1971 году. В течение этой эпохи Intel была компанией по производству интегральных схем памяти – одной из многих, но с благородным происхождением. Выживание компании было далеко не гарантировано, особенно в первую пару лет, когда она с трудом держала под контролем свое производство. В конце концов компания выжила и даже преуспела в своей отрасли, но как вне компании (растущий спрос привлекает конкурентов), так и внутри (рождение микропроцессора) был заложен фундамент для завершения бизнеса Intel в области интегральных схем памяти.

• Войны микропроцессоров («Дух времени») продолжались вплоть до конца 1980-х. В течение этих лет Intel и ее инновационные и блестящие конкуренты доводили микропроцессор до совершенства и бились почти насмерть за владение этим доходным рынком. Эта эпоха кончилась победой Intel, когда она получила контракт на создание персонального компьютера от IBM.

• Эпоха Титанов Индустрии («Самая Важная Компания в Мире») в Intel продолжается вплоть до большей части 1990-х. В эту эпоху компания, теперь под руководством Энди Гроува, практически соревнуется только с самой собой – держась вровень с Законом Мура и с бесконечно повышающимися ожиданиями покупателей.

• Эпоха Глобального Гиганта («Цена успеха») продолжается до конца работы Гроува и Мура в Intel. В этот период Intel становится самой дорогой производящей компанией в мире, но – ей также приходится столкнуться с рядом скандальных происшествий и споров, накладывающих свой отпечаток на этот исторический успех.

• Эра после учредителей («Последствия») продолжается до сегодняшних дней, а начинается с Крейга Баррета, занявшего позицию генерального руководителя, потом компанией руководит Пол Отеллини, а после его ранней отставки – Брайан Крзанич. Этим трем директорам пришлось столкнуться не только с рядом губительных глобальных рецессий, но также со значительными изменениями в индустрии полупроводников, с которыми Intel справлялась (не всегда успешно) с большим трудом.


Но это не просто история о технологии или о бизнесе. И хотя часто люди концентрируются только на технологиях, настоящая история Кремниевой долины всегда состояла из людей и продукции. Она крутится вокруг этих людей, в частности, тех трех человек, что основали и вели Intel в первые десятилетия, – Роберта Нойса, Гордона Мура и Эндрю Гроува. Вокруг них будет вертеться и наша история.

Часть вторая. Стартап (1968–1971)

Глава 4. Неоднозначный рекрут

Новость об уходе Боба Нойса потрясла Fairchild. Уход Чарльза Спорка был болезненным ранением, которое компания смогла пережить и после которого постепенно восстановилась. Но Спорк был работником, пусть даже очень высокого уровня и широко уважаемым. Нойс же был основателем, и его… мало сказать – уважали, нет, его любили. Уход Спорка был подобен уходу брата на войну; уход Нойса был похож на то, как отец уходит за сигаретами и… не возвращается.

Все в Fairchild страдали от его ухода, и опасение того, что за этим последует, витало в воздухе в каждом офисе Fairchild Semiconductor.

Средства массовой информации описывали историю, в основном, глазами корпоративных представителей Fairchild. Нойс мудро держался от них в стороне, хотя Гордон Мур не считал своим долгом делать то же самое. Под заголовком «Увольнения потрясают Fairchild» газета San Jose Mercury-News кричала: «Еще больше потрясений произошло с подразделением Fairchild Semiconductor – быстро взлетевшего гиганта электроники Маунтин-Вью». История продолжалась заметкой: «Это была последняя и необъяснимая волна отставок менеджеров в фирме за последний год».

Далее источники свидетельствуют:

«Они были из тех восьмерых человек, что превратили Fairchild из крошечной лаборатории в фирму с мировым именем, со штатом в 14 000 сотрудников, с годовыми продажами, достигающими 200 миллионов долларов. Их отставка означала, что в компании осталось только два основателя – Джулиус Бланк и доктор Виктор Гринич.

В среду Нойс заявил, что он хотел бы выделить какое-то время на то, чтобы освободиться от административных обязанностей и вернуться к своей первой любви – инженерной работе в маленькой развивающейся компании.

«Я получал гораздо больше удовольствия в 1958-м, чем теперь, в 1968-м», – сказал он, объясняя, почему решил уйти со своего поста. Он столкнулся с будущим, в котором ему нужно «перекладывать все больше и больше бумажек», и решил это прекратить.

Нойс сказал, что обсуждал присоединение к фирмам, которые он отказался назвать, и сообщил, что рассматривает возможность организации новой компании. Мур указывает, что он планирует создать новую компанию по созданию полупроводников».[28]

В то время как большинство читателей этой (и других) истории в нее поверили, некоторые из старых сотрудников Нойса, да и новые конкуренты, отнеслись к его словам и мотивам скептически.

Дон Валентайн, теперь один из патриархов венчурного капитализма в области высоких технологий, рассказывал интервьюеру из Стэнфордского университета в 1984 году: «Я помню, что когда я уходил в 67-м, Боб Нойс сказал: “Ты знаешь, Дон, сейчас уже поздно создавать новую компанию по производству полупроводников. Почему бы тебе не остаться здесь? Мы отлично справляемся. И будет только лучше”. А я ответил: “Нет. Мой удел – двигаться дальше”. А есть история 1969 года, когда Боб покидал компанию, чтобы основать Intel. Я позвонил Бобу и сказал: “Боб, два года назад ты говорил мне, что уже слишком поздно. Почему так складывается, что ты покидаешь нас в 69-м и создаешь свою полупроводниковую компанию?”».[29]

Ответ Нойса состоял в предложении Валентайну работы в его новой компании. Удивительно, что, несмотря на свое будущее в области венчурного капитала, Валентайн отказался, решив остаться в компании, уже вставшей на ноги, – National Semiconductor. Присоединяться к непроверенному стартапу он не захотел.

Немногие в Fairchild знали о том, что Нойс и Мур уже тайно обсуждают новую компанию. К тому времени, когда они подали в отставку, они уже решили, что займутся бизнесом в сфере интегральных схем памяти (в котором Закон Мура диктовал им головокружительный темп развития рынка) с помощью МОП-технологии (снова неожиданной, учитывая длительное сопротивление Fairchild этому процессу). Они также убедили – и это не было сложно – Артура Рока присоединиться к ним в качестве председателя правления.

Оба основателя даже начали заниматься набором на работу. Среди первых в правлении был один из лучших руководителей Fairchild, Боб Грэхем. Воспоминание о тех хаотичных временах – жестокий, революционный год 1968-й – сохранило и такую сцену. Грэхем встречался с Нойсом у него дома. И как раз в это время по телевизору (в другой комнате) говорили об убийстве Роберта Кеннеди. Оба были потрясены (как и весь остальной мир). Вскоре Нойс, представлявший Fairchild в программе, посвященной Кеннеди, на Electronic News, произнесет: «Вместо соединения людей ради взаимного добра наше общество делит себя на противоположные лагеря, каждый из которых мало задумывается о правах других».[30]

Это был публичный ответ Нойса. В выразительном воспоминании Грэхема о тех годах Нойс, обычно непроницаемый, показался в тот момент соратнику воистину исторической личностью. Грэхем позже скажет Чарли Спорку, что Нойс воспринял убийство тезки как личную трагедию, как предупреждение о том, что жизнь коротка и что ему нужно быстро найти собственное предназначение.

Вторым (и даже более важным) членом новой команды был человек, фактически нанявший сам себя. Энди Гроув: «Гордон не ответил «нет». Я не помню, что он сказал. Я имею в виду, он не принял меня с распростертыми объятиями. Но тогда он никого не принимал с распростертыми объятиями, ни в моем присутствии, ни в любое другое время. Так что мы начали возбужденно обсуждать, чем станет Intel».[31]

Энди Гроув был не просто вторым номером после Гордона Мура в департаменте исследований в Fairchild; он также был его самым пылким последователем. В старшем Муре он видел прямоту, ученую строгость и интеллектуальную добродетель, которой он восхищался больше всего. Это восхищение заставило Гроува стать даже более верным Муру, чем Fairchild.

В тот год в начале лета Гроув и Мур подписались участвовать в технической конференции в Колорадо. Гроув прибыл к началу мероприятия – на день раньше Мура. Так что, когда Гордон наконец прибыл, Энди быстро взялся за свое привычное дело – краткий рассказ своему боссу, с собственными пояснениями, о том, что происходило на конференции к тому времени.

Это был вопрос гордости для Гроува – играть роль советника для своего героя. Так что он упал духом, когда увидел, что Мур, заметно раздраженный, его почти не слушает. Огорченный Гроув наконец спросил, что происходит. Как он будет вспоминать долгие годы спустя в беседе с Чарли Спорком, Мур ответил: «Я решил покинуть Fairchild».

Можете не сомневаться, Гроув немедленно объявил: «Я хочу уйти вместе с тобой». Гроув не мог допустить потери своего наставника.

К его удовлетворению, Мур не выказал никаких возражений на этот счет. Напротив, Мур продолжил беседу, раскрывая свои планы на будущее, в частности, насчет новой компании по производству интегральных схем памяти. Только спустя несколько минут, увидев нарастающую эмоцию Гроува в разговоре об этом новом событии, Мур добавил: «Кстати, Боб Нойс тоже участвует».

Гроув: «Я не был этому рад. Моей первой реакцией было: “Вот черт!”».

Даже Чарли Спорк, знавший обоих уже полвека и восхищавшийся Бобом Нойсом, был ошеломлен, когда много лет спустя Гроув ему об этом сообщил. Почему, спросил он, такая негативная реакция на Боба Нойса?

Гроув ответил: «Я считал Боба нерешительным. Будто в отдалении… На собраниях работников, когда они спорили друг с другом, Боб оставался отрешенным». Как уже было сказано, Гроув сделает подобное замечание несколько лет спустя, когда будет давать интервью для документального фильма о Fairchild, Intel и рождении Кремниевой долины. Он скажет Лесли Берлин, что на собраниях, на которых ему доводилось присутствовать, Нойс «позволял людям грызться друг с другом, как бешеным собакам», пока Нойс сидел с «болезненным выражением лица и легкой, неуместной улыбкой. Его вид говорил: «Дети, ведите себя тихо» или «Я хотел бы находиться где угодно, но только не здесь» – или нечто, объединяющее оба выражения». Гроув отрицал поведение человека, «который не спорил, а только страдал»».[32]

Последней неприятностью Гроува, по словам его биографа Ричарда Тедлоу, был неприятный – а для Энди красноречивый – случай с одним человеком по имени Уилсон, управлявшим одним из двух подразделений в Fairchild. Как Гроув будет рассказывать, Уилсон стал серьезно налегать на алкоголь, и его разрушительное поведение начало вредить компании как раз в тот момент, когда она столкнулась с разрастающейся конкуренцией за ее пределами и производственными проблемами внутри.

В воспоминаниях Гроува, он посчитает ситуацию с Уилсоном или, точнее, недостаток реакции Нойса на все это реальной причиной падения Fairchild. Причиной более значительной, чем равнодушие корпоративных руководителей в Нью-Йорке, недостаток капитала, отсутствие долей сотрудников в бизнесе и даже уход Спорка:

«Причина, по которой распалась Fairchild, состояла в том, что ни Боб, ни Гордон не могли выкинуть Уилсона, шатающегося с одиннадцати до девяти, дыша алкоголем. Я имею в виду, что это было очень заметно. И это не слухи. Я зря терял время, дожидаясь Уилсона в его офисе два часа с огромной технической проблемой с интегральными схемами, пока он явится.

Я был свидетелем тому, как Боб Нойс был совершенно безучастным по отношению к ситуации с Уилсоном и разложению Fairchild. Я присутствовал на множестве заседаний персонала в качестве заместителя Гордона Мура, и это было ужасно… Я очень мало ценю работу Боба».[33]

Даже Тедлоу, официальный биограф Гроува, почувствовал, что после этой цитаты он должен заметить, что, хотя Гроув не был способен принять поведение Нойса в подобной ситуации, он легко прощал своего героя, Гордона Мура, за ту же самую черту характера.

Так почему, имея антипатию по отношению к Бобу Нойсу, Энди Гроув решил рискнуть всем? Да, конечно, вместе со своим идолом, но – с боссом, которого он не уважал, менеджером, которого он считал значительно переоцененным?

Существует множество возможных ответов. Один из них состоит в том, что Гроув больше всех остальных в Кремниевой долине, связанных с любой из отраслей индустрии электроники, ценил всего небольшую горстку предпринимателей, руководителей и ученых, которые и задавали этой индустрии динамику и привносили инновации. Успех следовал за ними, чем бы они ни занимались. Это было справедливо и тогда, и теперь. Так что, возможно, даже в ранний период существования Кремниевой долины, хотя бы и бессознательно, Гроув чувствовал, что история делает значительный поворот – и центр притяжения в Кремниевой долине сместился с Fairchild.

Также вероятно, что Гроув имел предчувствие (и достаточно точное), что эра Хогана, наступающая в Fairchild, не примет в качестве руководителя исследовательского отдела второго после Мура ученого и менеджера старого порядка.

Гроув также мог думать, что новая компания будет похожа на предыдущую: что он будет работать со своим идолом, Гордоном Муром, и продолжит создавать новые поколения революционных интегральных схем в лаборатории, в то время как Нойс будет оставаться мистером Отрешенность, разговаривая с инвесторами, покупателями и прессой. По этому сценарию они не должны были бы часто пересекаться – и Гроув был бы отделен от разочарования в созерцании лидерства Нойса (или его отсутствия) в действии.

Хотя более вероятно, что Гроув решил войти в компанию просто потому, что в этот момент своей карьеры Гроув последовал бы за Гордоном Муром в ад, если была бы такая необходимость.

Наконец, может существовать последняя и наименее вероятная причина. Энди Гроув в один прекрасный день станет величайшим бизнесменом Америки. Тогда ожидать этого было бы слишком даже для него, но – как знать… Может быть, уже тогда, будучи еще лабораторным ученым, он предчувствовал, что ни Нойс, ни Мур не смогут управлять компанией, которую мечтают создать… и что достаточно скоро для него откроются двери на должность руководителя. И все же это был Энди Гроув, и он был более чем способен думать на несколько шагов вперед и, соответственно, делать продуманные ходы. Однако, если это и в самом деле было его стратегией в 1968-м, он ошибался: прошло десять лет, прежде чем он взял бразды правления компанией в свои руки.

В то же время, почти с первого дня, у Энди Гроува появилось достаточно причин волноваться по поводу состоятельности тех двоих, перед которыми он теперь должен отчитываться. Они были настолько беззаботны на предмет создания компании, что даже за те месяцы секретных совещаний они не придумали, как будет их фирма называться. Какое-то время они использовали N. M. Electronics, но такое название чересчур ассоциировалось с теми старомодными компаниями по производству инструментов, которые все еще можно найти в старых бараках и бедных индустриальных парках вокруг Долины. Затем они имитировали Hewlett-Packard и попробовали использовать Moore-Noyce – что выглядело неплохо до тех пор, пока ее не произнесли вслух… и она прозвучала как «more noise» («больше помех») – фоновые электронные помехи утечки электронов, самый большой кошмар инженеров, проектирующих чипы.

Только после этих бесперспективных названий Гордон и Боб сошлись на названии Intel, соединив Integrated (интегрированная) и Electronics (электроника). Обоим показалось приятным еще и то, что такое имя вызывало ассоциацию со словом «intelligence» (интеллект). Что характерно для партнерства Нойса и Мура, этот небрежный и ненаправленный процесс вылился в одно из самых убедительных названий в истории высоких технологий. Можно не сомневаться, что столь затянувшийся процесс выводил Гроува из себя, но вряд ли сам он смог бы придумать что-то лучше.

Также важно помнить, что, в отличие от Мура, Энди Гроув не был основателем Intel. Он получал зарплату, но не акции, – председатель Арт Рок определил первоначальное распределение акций именно таким образом. Также, в отличие от обоих основателей, Гроув мог быть уволен – ужасающая перспектива для человека с двумя маленькими детьми, – что помогает объяснить, почему он держал свое мнение о Бобе Нойсе при себе. Итак, Нойс и Мур могли позволить себе позабавиться и принимать решения, основанные на собственных прихотях. Гроув же был всего лишь работником. И даже здесь его статус был подпорчен небрежностью основателей по отношению к деталям. Гроув нанял Лесли Вадаша, ставшего другим «безумным венгерцем» Fairchild. Так вот, Вадаш (чья жизнь была похожа на жизнь Гроува, который впоследствии станет работником Intel с самым длительным сроком службы) из-за некоторой ошибки в бумагах получил номер работника 3; Гроуву был присвоен номер 4, несмотря на то что он был нанят раньше.

Нойс и Мур не обратили на это внимания; в конце концов, они разделили свое владение Intel пятьдесят на пятьдесят и чуть только не подбросили монету, чтобы узнать, кто из них будет главным руководителем, а кто – управляющим производственной деятельностью. Но это мучило Гроува. Он все еще пытался создать себе репутацию в мире, так что даже мелочи имели значение, особенно в те последующие годы, когда оба основателя будут поддразнивать Гроува, обычно не отличающегося чувством юмора, шутками насчет «первого работника» и «работника номер четыре». Гроув мог только злиться.

И это возмущение лишь усугублялось; только после своей отставки Энди наконец признал, что в течение этих ранних лет он почти постоянно находился в страхе: «Я был напуган до смерти. Я оставил очень надежную работу, на которой я знал, что делать, и стал работать в отделе исследований в совершенно новой авантюре на незнакомой территории. Я боялся. Я буквально переживал ночные кошмары. Я думал, что стану техническим директором, но нас было настолько мало, что они сделали меня директором производства. Моим первым заданием было достать почтовый ящик, чтобы мы могли получать на почту литературу, описывающую устройства, которые мы не могли себе позволить купить».[34]

Но какие бы несправедливости ни переживал Гроув, они исходили от обоих основателей. Так почему он направил свою ярость практически целиком только на Нойса?

В итоге биограф Гроува Тедлоу пришел к выводу, что было две причины. Первая состояла в том, что «Гроув ненавидел, когда им манипулировали. Люди, с которыми он работал в непосредственном контакте, восхищались твердостью его воли и целеустремленностью. Одно лишь обаяние не поможет вам быть с ним заодно. Во-вторых, и, возможно, это более важно, Гроув и Нойс имели больше общего, чем хотел бы сам Гроув. Они оба стремились к позиции лидера. Они оба наслаждались особой харизмой особенных людей. Они оба рисовались. Они оба любили быть в центре внимания. Они оба были исполнителями. Нойс любил играть роль, и ему нравилось пасторальное пение, группы которого он организовывал. У Гроува был глубокий, звучный голос, он верил в «стратегию разглагольствования», и у него была своя тщательно подобранная аудитория. Гроув любил оперу с детства и хорошо в ней разбирался».[35]

К этому можно добавить тот факт, что оба (Нойс и Гроув) обладали еще одной общей чертой – жесткостью. Гроув был известен благодаря ударам по столу и крикам, но каждый, кому доводилось видеть ярость Нойса, вспоминал об этом, как о еще более пугающем событии. Энди мог вспыхнуть, а затем простить. Но когда вы переходили дорогу Нойсу, его вежливый нрав улетучивался и темные глаза превращались в черные – что заставляло несчастного отвечающего почувствовать себя прикованным к стулу. Это был опустошающий опыт, а последствия часто нельзя было исправить.

В конечном счете Тедлоу решил, что главной общей чертой Гроува и Нойса было то, что оба они хотели «первую роль». Так что Гроуву приходилось видеть примадонну в Бобе Нойсе, несмотря на то что ему с трудом удавалось держать ту же самую склонность в себе под контролем. В отличие от бесконечно более сконцентрированного на саморазвитии Гордона Мура, эти двое настойчиво требовали внимания. «Возможно, в этих отношениях присутствовала доля зависти», – заключил Тедлоу, хотя забыл упомянуть о том, что, в основном, она проявлялась в одну сторону. «Гроув хотел быть звездой шоу, но ею был Нойс. А две звезды не могут обе рассчитывать на ведущее положение».[36]

Эта конкуренция и зависть, часто представленная в виде беспощадной прямоты, никогда действительно не покидала Гроува – как если бы наследие Нойса после смерти изнуряло его так же, как лидерство Нойса при жизни. Он все еще делал эти честные (и невежливые) замечания в отношении Нойса даже спустя 20 лет после его смерти.

И все же, хотя Энди никогда не смог бы признать свои схожие с Бобом черты, когда прошли годы и он стал настолько же известен, как его соперник (он тоже стал иконой высоких технологий, он тоже столкнулся с проблемами главного руководителя и публичного выступающего, благодаря словам которого целая индустрия взлетала и падала), за все эти годы он все больше становился человеком, которого так невзлюбил. Энди Гроув в 1990-х, на вершине своей власти и славы, был неожиданно остроумен – если не игрив, тогда уже искусный игрок, готовый брать большие риски и научившийся верить своим предчувствиям и интуиции. Он прощал своих врагов и даже позволял им осыпать себя атаками. И когда болезнь привела его к тому, что стало не слушаться тело, Энди Гроув даже принял – впервые! – вероятность поражения. Сколько из всего этого он нашел в тайниках себя, а сколько неосознанно перенял от Боба Нойса – это то, что мы, вероятно, никогда не узнаем.

И если все это еще недостаточно сложно, подумайте о еще одном маловероятном факте. Хотя и Нойс, и Гроув любили и восхищались Гордоном Муром, ни один из них почти не пересекался с ним вне работы. Частью легенды Мура было то, что он считался человеком с простыми интересами. Для Гордона (и его жены Бетти) идеальным отпуском было поехать в горы и заняться там поиском минералов – даже после того, как Муры стали миллиардерами и легко могли купить эти горы целиком. Есть множество историй о том, как Гордон на элегантных званых ужинах и собраниях весело вступал в обсуждения минералов. Можно сказать, что личная жизнь Мура была настолько удобной и самодостаточной, что она была практически непроницаемой.

Вот один из говорящих сам за себя случаев. Однажды киносъемочная группа поглощала завтрак в студийной аппаратной, дожидаясь известия из вестибюля о том, что лимузин доктора Мура прибыл… И вся группа ахнула, в ужасе обнаружив, что Гордон гуляет по темной студии, просматривая электронику в камерах. Кажется, Мур подъехал к головному офису, припарковался сзади, нашел незапертую дверь и вошел внутрь. И вместо того чтобы привлечь к себе внимание кого-нибудь, занялся изучением оборудования.

Если вспомнить, с каким пиететом многие годы относились двое других – особенно Гроув – к Гордону Муру, то может показаться неожиданным, как мало времени он проводил с ними обоими, когда уезжал с парковки Intel каждый вечер. Но еще более удивительно (особенно когда вы оцените негодование Гроува в отношении Нойса) то, сколько личного времени – даже выходных дней – оба коллеги Мура (и их семьи) проводили вместе. Нойс даже обучал семью Гроува кататься на лыжах во время нескольких поездок на озеро Тахо.

Все это не очень-то соответствует теперешнему представлению о том, что Нойс и Мур были близкими друзьями, а Гроув – преклоняющимся последователем Мура, постоянно борющимся с Нойсом за контроль над Intel. Однако ему не соответствует и более раннее мнение о них как о блестящей триаде, гармонично работающей вместе над общей целью. И при всем при том, честно говоря, слабо верится, что если бы Intel основала разлаженная команда, она смогла бы стать самой успешной технологической компанией в мире. И уж точно не верится, что такая команда смогла бы остаться вместе.

Чем больше вы будете смотреть на этих троих основателей – двоих основателей плюс один, – создавших и ведших Intel в последующие 20 лет, тем меньше они будут казаться вам партнерами и тем больше – семьей. Да, конфликтной, скрытной, злопамятной, часто завистливой, да, с потасовками и обвинениями друг друга – и все же в то же самое время сплоченной гораздо более крепкими узами, чем какая-то там коммерция, гордящейся победами друг друга, замещающей слабости друг друга, готовой отбросить противоречия перед лицом общего врага. Семьей, более успешной вместе, чем по отдельности. И, в конце концов, даже после смерти каждая из их судеб неразрывно связана с судьбами других.

В отношениях Нойса, Мура и Гроува действительно есть что-то библейское, что стало историческим благодаря выдающемуся успеху, которого достигли все трое вместе. Нойс был любимым и харизматичным, но часто бездеятельным и отстранившимся Отцом. Гроув был гениальным, но воинственным Сыном, находящимся в постоянной борьбе с Нойсом, защищая Мура, Сыном, которому недостаточно даже вершины успеха и славы. А Мур, воплощение доброты и благопристойности, был Святым Духом цифровой эпохи, но все же бесплотным и неспособным принимать жесткие решения. Это была несвятая Троица, и, что бы о них ни говорили, они идеально друг другу подошли.

Большинство деловых партнерств – и это так же относится к Кремниевой долине, как и ко всему остальному миру, – начинается счастливо. Иначе они просто не стали бы начинать. Действительно, сильное разделение ведет к едкости, но эта язвительность обычно разглаживается гармоничностью начинания. Intel – это редкий и, возможно, неповторимый пример великой компании, основатели которой начинали с дурных отношений, но со временем почувствовали уважение друг к другу. И одной из причин, по которой они справились, было то, что они никогда не позволяли личным противоречиям влиять на свой общепризнанный долг защитников закона Мура и на их стремление сделать Intel самой успешной компанией электроники в мире. Это было тем стремлением, которое заставило их не мешать друг другу и уважать путь каждого из них.

И это сработало. Большинство людей, даже главные руководители Intel, никогда не слышали о взаимном раздражении в верхушке организации. А если и слышали, то, скорее всего, это не имело значения – если это было именно тем, что сделало Intel успешным, то они смогли с этим жить.

На самом деле Intel была очень успешна буквально с первого дня. И это избавило всех троих от сведения личных счетов.

Глава 5. Умная электроника

NM Electronics Inc. была основана 8 июля 1968 года. Арт Рок просил Нойса и Мура вложить каждому по 500 000 долларов личных денег в качестве демонстрации своей серьезности для будущих инвесторов. Оба отказались – никогда не имея ни акций Fairchild, ни денег – и предложили вложить половину этого. Рок пожал плечами, вложил 10 000 долларов своих денег и ушел искать тех, кто вложит остальное.

В соответствии с незамысловатым и неофициальным стилем основателей формальность официального открытия отсутствовала. Трое мужчин просто подписали необходимые государственные документы Калифорнии и вернулись к работе. Арт Рок был назначен на должность председателя правления. Нойс и Мур стали президентом и исполнительным вице-президентом соответственно, хотя оба позже говорили, что эти титулы запросто могли бы распределиться наоборот. «Мы не сильно заботились о том, у кого какой титул, – говорил Нойс своему сыну. – Титулы в основном нужны для того, чтобы люди за пределами компании понимали, чем ты занимаешься». Годы спустя и Мур к этому добавит: «Мы с ним работали вместе очень долго, и нам это нравилось».

NM Electronics в свои первые несколько недель существовала в виде арендованного здания, нескольких рабочих столов, стульев и коробок с недавно купленным лабораторным оборудованием, разгруженным дюжиной работников. Все знали друг друга по имени, зарплата выдавалась вручную, а каждый человек – включая обоих основателей – должен был браться и за такую работу, как уборка, дежурство в приемной и установка сложного оборудования для производства.

Производственный участок, когда его привели в рабочее состояние, не очень воодушевлял. Как говорил Гроув, «производственный участок был похож на фабрику Вилли Вонка, с кучей проводов и хитроумными приспособлениями по всей длине – полупроводниковый эквивалент аэроплана братьев Райт с кучей проводов. По тем временам это было производство по последнему слову техники, но по сегодняшним стандартам – просто невероятно топорно».[37]

На этом раннем этапе компания все еще не была уверена, что именно она будет создавать. Многокристальные модули памяти? Биполярные запоминающие устройства с диодами Шотки? МОП-структуры с кремниевыми затворами? Единственным способом узнать было попробовать создать каждый тип продукции.

В итоге получилось то, что Гордон Мур впоследствии назовет «стратегией полупроводников Златовласки»: «Многокристальные модули памяти оказались слишком сложными, и разработку технологии прекратили еще до того, как получился успешный продукт. Биполярные устройства памяти с диодами Шотки отлично работали, но были настолько просты, что другие компании немедленно их скопировали и мы потеряли наше преимущество. А вот МОП-структуры с кремниевыми затворами нам отлично подошли».[38]

Но компания все же должна была создавать эти МОП-структуры в больших количествах по конкурентной цене. Это оказалось куда более сложной задачей, потребовавшей очень творческого мыслительного процесса.

Одним таким нововведением было округление грубых углов металлического слоя каждого чипа – процесс, названный обтекаемой обработкой стекла, – чтобы предотвратить поломки, являвшиеся серьезной проблемой. Это было идеей Гордона Мура, и он был настолько горд своим спасительным для компании патентом, что сертификат, повешенный им на стене в своем офисе, провисел там весь остаток его карьеры.

Лес Вадаш был в разгаре разработки проекта МОП-технологии: «Мы работали круглые сутки. Мы с Джоэлом Карпом модернизировали бо?льшую часть продукта к тому времени, как произошла первая высадка на Луну. Мы слушали «One small step for man» по радио, пока пытались переработать чип».[39]

Но даже наладки проекта и производства было недостаточно для успеха. Как говорил Вадаш, «когда мы начали заниматься производством МОП-структур, мы были ошеломлены реакцией рынка. В первом заказе мы получили только около трети той цены, которую ожидали. Понижение цен было значительным достижением, как и техническая работа».[40]

В то же время имело смысл найти деньги, чтобы гарантировать эту работу. 300 000 долларов из первоначального полумиллиона уже были направлены на благоустройство и исследовательские работы, а среднемесячные затраты вскоре должны были достигнуть 20 000 долларов (годовая зарплата одного Нойса составляла 30 000 долларов, всего треть последней его зарплаты в Fairchild, но все же – внушительные деньги для недостаточно капитализированного стартапа). Поэтому для Рока было очевидно, что NM Electronics потребуется какая-то переходная ссуда, пока он увлечен поиском инвесторов.

В основном благодаря репутации Нойса и связям Рока в банках эти деньги в качестве краткосрочного кредита довольно быстро нашлись. Это дало некоторое время Року, часто сопровождаемому Нойсом, для того, чтобы найти инвесторов.

Система развития новых компаний, сегодня отличающая Кремниевую долину, существовала уже в 1969 году, но она была при этом гораздо проще (и менее финансируема), чем будет всего десяток лет спустя. Современные высокотехнологичные стартапы проходят через ряд шагов инвестирования, от так называемых «бизнес-ангелов» – инвесторов, вкладывающих в первоначальный капитал, до «семенных фондов» – приобретения инвесторами части бизнеса, затем – первоначальный выпуск акций, последующий, иногда вложения второй очереди венчурными капиталистами. И только тогда, если предыдущие шаги возымели успех, осуществляется публичный выпуск акций. На начальных этапах обычной формой инвестирования сегодня является конвертируемый кредит, предлагаемый со скидкой, который можно конвертировать в опционы на покупку акций во время финансирования первоначального этапа развития компании (скидка относится к уменьшению цены, по которой можно купить эти опционы, основанной на стоимости этих опционов по цене для венчурных капиталистов). Это финансирование первоначального этапа развития компании, обычно составляющее в десять раз больший объем, чем от неформальных инвесторов, обычно стоит примерно 35 % компании и пары мест в правлении (занятых отныне представителями самых больших инвесторов).

Когда Арт Рок искал инвесторов для Intel, процесс был проще, но выбирать приходилось из куда большего количества участников. Теперь он мог посетить пятьдесят фирм, занимающихся инвестированием, в пределах полумили – на дороге Sand Hill в парке Menlo, по холмам вокруг Стэнфордского университета. В 1969 году Рок ездил по стране с полумиллионом акций, каждая из которых стоила 5 долларов. Полученные 2,5 миллиона долларов были в форме конвертируемых долговых обязательств. Также были долговые расписки, приносящие основную прибыль, которые могли быть конвертированы в акции в момент выпуска публичных акций… если бы это когда-нибудь произошло.

В соответствии с импровизационным духом всего процесса Рок после совещания с Нойсом собрал достаточно разнородную группу, включающую еще шесть членов Вероломной Восьмерки; Хайден и Стоун (первые инвесторы Восьмерки, теперь – под главенством Бада Койла, босса Рока в этом раннем финансировании); двое друзей – Макс Палевски (легендарный предприниматель, финансист Демократической партии, коллекционер предметов искусства и будущий владелец журнала Rolling Stone) и его друг по колледжу Файез Сарофим; председатель правления фирмы Raychem Пол Кук (возможно, благодаря своему опыту и в качестве благодарности за свое недавнее предложение Нойсу и Муру начать свою компанию внутри Raychem); Джеральд Курье (со-основатель заказчика и поставщика военных технологий Data Tech, возможно, приглашенный из-за того, что Нойс входил в состав правления Data Tech); и Rockfeller Investment Group (в теории – конкурент Hayden/Stone, но на практике в состав правления высокотехнологичных компаний часто входили представители нескольких фирм-инвесторов, чтобы ограничить риски).

Нойс, будучи верным воспитанником, также обращался к Гриннеллскому колледжу – точнее, к совету попечителей, чтобы они получили возможность инвестировать. Идея была в том, что попечители купят акции, а затем направят их в колледж в качестве благотворительности. Вполне уместно сказать, что этот ход обрел историческое значение – ведь одним из последних членов правления был «Волшебник из Омахи» Уоррен Баффет. Хотя эти инвестиции могут показаться несоответствующими известным правилам Баффета, как он говорил Лесли Берлин в 2002 году: «Мы ставили на жокея, а не на лошадь».[41]

Рок определил стоимость каждого места в правлении в сумму 100 000 долларов. Затем, чтобы показать преданность компании (и не случайно, чтобы сделать себя держателем самой крупной части акций), Рок внес собственные средства в размере 300 000 долларов. Несмотря на баснословную карьеру, сделавшую его одним из богатейших людей мира, Рок позже скажет: «Intel – это, возможно, единственная компания которую я финансировал и в успехе которой я был уверен полностью, на 100 % – из-за Мура и Нойса».[42]

Чтобы подготовиться к вопросам потенциальных инвесторов, Рок попросил Нойса набросать нечто вроде бизнес-плана, но у того получилось, точнее, расширенное резюме такого плана. Даже тогда то, что создал Нойс, было шедевром неопределенности – он не говорил почти ничего, кроме того, что новая компания будет создавать полупроводники, но не такие, которые уже есть на рынке, а на более высоком уровне интеграции. Как заявлял Нойс, «честно говоря, мы не хотели, чтобы люди знали, что мы собираемся делать. Мы думали, что скоро это привлечет слишком много конкурентов».

Как знает каждый, кто когда-либо создавал высокотехнологичную компанию, это – удивительно смелое заявление. Предприниматели опасаются, что продукт или стратегия, которые они представляют инвесторам, влекут за собой риск того, что им придется столкнуться с новым конкурентом или даже прямой кражей их идеи. Но в конечном счете им приходится ее раскрыть – хотя бы потому, что инвесторы не примут ничего меньше перед тем, как направить им деньги. Это свидетельствует о том, насколько высокой была репутация Боба Нойса в 1968 году – настолько, что он даже не считал себя обязанным сказать нечто большее, чем «мы с Гордоном решили основать компанию, которая будет производить новый вид чипов». Обратите внимание, он даже не стал говорить «память» или «МОП» – и все же знал, что инвесторы выстроятся в очередь со своими чековыми книжками.

И он был прав. Удивительно, что никто даже не просил взглянуть на бизнес-план.

Тогда пришло время для того, чтобы Рок официально открыл Intel для внешних инвестиций. Он начал методично звонить каждому из намеченных инвесторов. Это занимало бо?льшую часть дня. Как и опасались основатели, известие об открытии Intel быстро распространилось по Кремниевой долине и остальной электронной индустрии. Количество людей, желавших поучаствовать, не ограничивалось теми друзьями Арта Рока, которым он позвонил; офис Intel был переполнен заинтересованными инвесторами почти с того самого дня, когда они в него въехали. Беспокойные внешние инвесторы вернулись к отчаянным методам. Они даже звонили основателям домой. Бетти Мур быстро научилась их игнорировать. А что касается Нойса и Мура, в те недели и месяцы, которые затем последовали (когда их расстроенные друзья и знакомые, огорченные тем, что их не пригласили, пытались вступить с ними в переговоры), основатели научились возлагать ответственность на Арта Рока.

У всех была причина расстраиваться: одно из тех стотысячных вливаний, если бы его продолжали держать по сегодняшний день, сегодня стоило бы почти 3 миллиарда долларов.

Всего через 42 часа после того, как Рок начал делать телефонные звонки, инвесторы уже выделили 2,5 миллиона долларов в качестве индивидуального размещения. Рок позже шутил, что это невероятное достижение могло бы произойти даже быстрее, если бы в те времена существовали электронная почта, SMS-сообщения и мобильные телефоны: «Тогда людям приходилось дозваниваться».[43]

Это был переломный момент в истории Кремниевой долины. Новость о том, что Intel добилась многомиллионного первоначального финансирования всего за два дня, наэлектризовала мир электроники. Она официально известила Уолл-стрит о том, что вот-вот на сцене появится новое поколение высокотехнологичных компаний. А внутри стен Fairchild она распространила тайные желания последовать за главой Intel и National Semiconductor и основать другие новые стартапы полупроводников.

В то же время Fairchild легко приняла решение. После эмоционально опустошающих отставок Нойса и Мура у компании была спасительная надежда, что Лес Хоган – со своими выдающимися результатами в Motorola – приведет Fairchild к тому, чтобы стать дисциплинированным, прибыльным предприятием, что он восстановит компанию до уровня ее прошлых показателей роста и, возможно, снова сделает ее лидером индустрии.

В конце концов Хоган воплотил большую часть этих надежд, но – не с работниками Fairchild, приветствующими его прибытие. Как (к своему большому сожалению) Хоган позже признает, его самым худшим решением руководителя во всей карьере было то, что он пригласил (или оставил открытую дверь) свою старую команду из Motorola, прозванную «Герои Хогана» – в честь популярного тогда телевизионного шоу, чтобы она присоединилась к нему в Маунтин-Вью. Это решение быстро, как сказал Хоган, «уничтожило» и без того шаткий боевой дух в Fairchild.

Для многих сотрудников Fairchild, особенно уровня среднего руководства, это было последней каплей. Спорк, Нойс, Мур и Гроув своими отставками восстановили их против всякого культурного давления и убедили, что возможность стартапа вполне реальна. Успех National Semiconductor (в получении превосходства над проблемной компанией по производству чипов) и Intel (в начинании компании с нуля) показал им, что отставка может быть очень прибыльной. Теперь нависшая опасность того, что придет чужак и заберет работу твоего босса – или даже твою работу, – была последним катализатором. Сотрудники Fairchild были готовы к тому, чтобы стать известными и вечными Детьми Fairchild, диаспорой из сотен бывших сотрудников Fairchild, высоко– и низкооплачиваемых, которые оставят компанию в течение нескольких последующих лет, чтобы основать свои фирмы по всей территории Долины – от города Редвуд до южного Сан-Хосе. Многие из них начинали вести бизнес или получали лидерские позиции в новых компаниях полупроводников: Advanced Micro Devices, Intersil, American Microsystems, Signetics, Computer Micro-technology, Precision Monolithics и, вероятно, еще сотне помимо этих. Другие перешли в бизнес систем, с компаниями вроде Data General и Four-Phase. А сотни других основали свои магазины по всей Долине, предлагая товары (лабораторное оборудование, офисные принадлежности, производственные помещения, оборудование для производства) и услуги (взаимодействие с общественностью, маркетинг, юриспруденцию, обучение, коммерческую недвижимость, банковские услуги), необходимые быстро растущим компаниям по производству чипов для выживания и процветания.

Первые несколько быстро превратились в дюжину, а затем – в сотни бывших сотрудников Fairchild, старающихся застолбить участок там, куда стремительно приходила кремниевая золотая лихорадка. А в процессе, между 1967 и 1973 годами, они создали не только громадное и благоприятное объединение в области бизнеса и технологии, но также самый большой инкубатор для новых компаний, прежде не существовавший во всем мире. К середине 1970-х можно было начать с идеи на клочке бумаги, а затем собрать достаточно доморощенных талантов и найти поддержку для чего угодно – начиная с людей, поливающих растения в офисах, до богатейших венчурных капиталистов, выписывающих огромные чеки, – чтобы с нуля создать предприятие стоимостью в миллиард долларов. Никогда прежде не происходило ничего подобного. И когда это объединение начало развивать собственную культуру – такую, о которой будет говорить во всем мире целое поколение, – оно также начало создавать своих собственных уникальных героев – предпринимателей.

Те сотрудники Fairchild, которые перешли в существовавшие компании Долины, быстро обнаружили, что их больше не окружают лучшие и самые яркие умы в технологической сфере, как это было в Fairchild. Они не были ни акулами банковского дела, вроде Питера Спрэга из National Semiconductor, ни участниками демонстраций технологических инноваций, чтобы оставаться в числе лидеров индустрии. Откровенно говоря, для многих это было сильным контрастом: небольшая приятная компания в своей нише в безопасной области рынка с порядочным ростом – после безумия и сногсшибательного темпа Fairchild Semiconductor. Но для других это было худшим в Fairchild: удушающий и отдаленный корпоративный владелец, у которого не было понимания (и желания это понимание обрести) своего младшего подразделения в Калифорнии. Нет ничего удивительного в том, что, когда прошли годы и дурные воспоминания померкли, Fairchild начинал казаться все более притягательным местом.

Что касается тех сотрудников Fairchild, которые заводили собственные фирмы, их разочарование часто становилось еще большим. Поразительный запуск Intel Corp только подливал масла в огонь их разочарования.

Джерри Сандерс был особым случаем. Несколько компаний и множество стартапов, недавно ушедших из Fairchild, предлагали ему стать их генеральным менеджером. Это только удивляло его: «Что я знал о том, как быть президентом? Я даже не знал разницы между бухгалтерским отчетом и отчетом о прибыли».[44]

Однако со временем Джерри решил, что может получиться создать компанию по производству чипов, которая воспользуется его сильной стороной: маркетинг и продажи. В частности, такое предприятие могло бы отказаться от участия в конкуренции с Intel и National Semiconductor, готовых вроде бы разжечь «гонку вооружений», но вместо этого вошедших в бизнес «вспомогательных источников», лицензируя продукцию других компаний и создавая их в качестве дополнительного источника для покупателей. С этой идеей, которую он с трудом разработал с недавно уволенным сотрудником Fairchild Джоном Кэри, Сандерс быстро нашел шестерых других заинтересованных сотрудников Fairchild, и вместе они в 1969 году основали Advanced Micro Devices. Остальная часть команды ожидала, что Сандерс станет не только генеральным директором, но также и директором по сбыту – и от этой работы он мудро отказался. Его задачей, как он быстро понял, был поиск достаточного финансирования для того, чтобы поддерживать жизнь в AMD.

Он почти провалил эту задачу. Сандерс работал всего с одним инвестором, который, как оказалось, понятия не имел, каким образом получать деньги от своих коллег. Пришлось Сандерсу прекратить вести с ним дела, пришлось заниматься этим самостоятельно. Не зная, что еще ему делать, он последовал по пути своего героя, Боба Нойса, и сделал предложение Арту Року:

«Я с ним ничего не добился. Арт Рок сказал мне: «Сейчас не время для того, чтобы идти в бизнес полупроводников, уже слишком поздно для этого, нет никакой надежды в этой области, плюс я терял деньги почти исключительно тогда, когда ими управлял человек от маркетинга». Так что я сказал: «Спасибо тебе большое», вот тебе и Арт Рок!».[45]

Был ли он искренен или просто пугал потенциального будущего конкурента Intel, Рок был, по крайней мере, достаточно благосклонен, чтобы предложить Сандерсу других инвесторов, с которыми он мог бы попробовать связаться. Но, когда Джерри позвонил им, они лишь продемонстрировали свою невежественность в индустрии, спрашивая, каким образом AMD будет конкурировать с General Electric и RCA – двумя электронными гигантами, в то время почти прекратившими свое присутствие в бизнесе полупроводников.

В итоге потребовалось собрать группу разнообразных инвесторов, группу старых сотрудников Fairchild, старых поставщиков Fairchild и даже нескольких работников Intel, чтобы наконец – и еле-еле – дотянуть AMD до финансирования в 1,5 миллиона долларов. Сандерс: «Боб Нойс всегда говорил, что Intel потребовалось 5 минут, чтобы получить 5 миллионов долларов, – ну а мне потребовалось 5 миллионов минут, чтобы достать 5 долларов. Это был кошмар. Но я был упорен. Я знал, что мне есть как себя проявить. Я знал, что мы можем зарабатывать деньги».

К концу 1969 года появилась первая большая волна новых полупроводниковых компаний, почти все из которых наполнялись бывшими сотрудниками Fairchild, что преобразило долину Санта-Клара. В течение следующих нескольких месяцев эти компании начали ориентироваться на свои рынки, приспособились к работе – и стали привлекать внимание всего мира.

Не много понадобилось времени, чтобы их заметила отраслевая пресса. В начале 1971 года Electronic News, малоформатная газета, позиционирующая себя как еженедельный источник новостей в индустрии, послала одного из своих репортеров в Долину, чтобы исследовать этот феномен. Репортер, Дон Хоуфлер, начиная с 11 января 1971 года, произвел на свет серию (растущую в геометрической прогрессии) статей на тему этого нового полупроводникового объединения. Но самым большим вкладом Хоуфлера был заголовок этой истории. В последующие годы он будет поочередно относить авторство этого заголовка то своему другу Ральфу Вэрсту, то нечаянно услышанному разговору двух продавцов в отеле «Марриотт», которые, как он считал, лучше всех поняли извержение новых компаний по производству чипов, распространяющихся по региону.

Этот заголовок был: «Кремниевая долина, США». И в течение последующего десятка лет компании кремниевых полупроводников этой Долины – в основном Intel, National Semiconductor, Fairchild Semiconductors и AMD – вместе с Motorola и Texas Instruments станут доминировать во всем остальном техническом мире и постепенно – в экономике США, сражаясь между собой насмерть. Они не только изменят мир, но также определят для него новый неумолимый темп.

Глава 6. Роберт Нойс, сын проповедника

Кем были три этих человека, эта троица, которая создала корпорацию Intel? Сначала мы приглядимся к двоим основателям, Нойсу и Муру, а затем перейдем к Гроуву.

Роберт Нортон Нойс родился 12 декабря 1927 года в Берлингтоне, штат Айова, в небольшом городке на берегу Миссисипи, на самой южной окраине города, почти равноудаленного от Чикаго, Де-Мойна и Сент-Луиса. На самом деле дом семьи был ближе к соседнему Денмарку, небольшой деревне, управляемой конгрегационалистской церковью.

Естественно, что конгрегационализм повлиял на все детство Бобби Нойса. Его отец был служителем конгрегационалистского культа, как и отец его отца; а его мать была дочерью и внучкой священников конгрегационалистской церкви. Отец Боба, Ральф Нойс, был невысоким, застенчивым и интеллигентным мужчиной, ушедшим на Первую мировую войну из семейной фермы в Небраске. Вернувшись с войны, он изучал греческий и латинский языки в колледже Доун перед тем, как перейти и закончить обучение в Департаменте теологии Оберлинского колледжа. Прирожденный профессор (а, к сожалению, не проповедник), Ральф отлично справлялся в Оберлине и даже был представлен к награде Rhodes Scholarship. В возрасте 28 лет, когда он готовился к карьере в духовенстве, его познакомили с сестрой друга, Харриет Нортон, абитуриенткой на факультет социологии в Оберлине, мечтавшей стать миссионером.

Встретившись с Ральфом Нойсом, Харриет оставила эти планы и целиком посвятила себя мужу и четырем сыновьям. В отличие от мягкого и застенчивого мужа, Харриет Нойс была девушкой, выросшей в Чикаго, и придерживалась выраженного (очевидно, она никогда не переставала говорить) упрямого городского склада ума весь остаток своей жизни, даже когда переехала с семьей из одного маленького степного городка в другой в Айове, а ее муж сменил приход.

Бобби был третьим сыном в семье, и его появление было с неким налетом разочарования, так как мать хотела дочку. Боб унаследовал интеллект и от матери, и от отца – в действительности это был один из тех редких случаев, когда ребенок оказывается гораздо умнее обоих родителей. Что касается остального, Боб унаследовал от матери бесстрашие (оно проявится в повзрослевшем Бобе как безрассудность) и любовь к тому, чтобы быть в центре внимания. От отца он унаследовал прилежание и еще большее неприятие к личным конфликтам. Этот эмоциональный пацифизм отца, между прочим, сгладил его карьеру: степные верующие хотели иметь пастора, пышущего огнем и вдохновением, а не нерешительного примиренца, предпочитающего, чтобы паства брала с него пример, а не боялась его гнева.

Так или иначе, необычная комбинация черт характера сделала Роберта Нойса великим человеком, но также невероятно сложной, часто противоречивой личностью. Он был умнейшим человеком почти в каждой компании и даже в зрелом возрасте – лучшим атлетом. Он был, по мнению каждого, встречавшегося с ним (кроме Энди Гроува), знающим, харизматичным и все же – отдаленным, замкнутым и совершенно непознаваемым. Он избегал славы, но не упускал возможности побыть в центре внимания. Он отвергал иерархичность и титулы, но никогда не забывал о своей верховодящей позиции. И, что было самым необычным, он выбрал предпринимательскую карьеру, требующую определенной степени прагматичности и бессердечия во взаимоотношениях с подчиненными. А ведь он хотел вызывать любовь и восхищение, так что был неспособен увольнять даже плохих работников. В этом деле руки его были чисты, грязную работу за него делал сначала Чарли Спорк, а затем Энди Гроув – за него! – а он воспринимал их как корпоративных головорезов. Он был великим ученым (на самом деле веским доводом в пользу этого было то, что он должен был получить две Нобелевские премии, одну – за микросхему, другую – за туннельный диод), но отвернулся от исследовательских работ, чтобы стать бизнесменом. И вот что еще очень важно. Он всегда заявлял о своем желании работать в небольшой специализированной компании, где он мог бы избежать бюрократии и сфокусироваться на исследованиях. А вместо этого создал две огромные компании (одна из них была среди самых крупных в мире) и никогда не демонстрировал другого желания, кроме как сделать их настолько крупными, насколько это только было возможно.

Может быть, люди, знавшие Боба Нойса, тянулись к нему именно благодаря этой противоречивости его характера, а не вопреки ей. Но было и другое, не вписывающееся в перечень его великих достижений. В личном общении Нойс излучал глубоко телесную харизму. У него был низкий, сиплый голос, в разговоре часто (в связи с постоянными шутками) прерывающийся усмешками, похожими на легкий кашель. Относительно небольшой, но неожиданно крепкий для человека его возраста и положения, Нойс быстро двигался, и часто казалось, что он готов выпрыгнуть из своего кресла. Для человека, чья репутация изначально была создана на теориях, Боб Нойс всегда, казалось, твердо стоял на ногах.

Как и у многих известных люди, концентрация Нойса была степени почти нечеловеческой – и в диалоге его собеседник чувствовал, что он входит в личное пространство Боба Нойса, в котором все внимание собеседника направлено именно на него. В эти несколько минут вы были ближайшим другом Нойса – и вас завораживало то, что он соглашался с каждым вашим словом. Вы неохотно этому поддавались, хотя и чувствовали, что это был способ Нойса взаимодействовать с людьми, которых он встречал, и что он заставлял их думать, что он – на их стороне. И вы не могли дождаться момента, когда заговорите с ним снова.

Множество людей, встречавшихся с двоими великими – Нойсом и Джобсом, пытались сравнивать свои ощущения, возникавшие в обществе того и другого. Наверное, не случайно желание сравнивать вызвал именно Стив Джобс, последователь Роберта Нойса с еще более известной «областью искажения реальности». Обаяние Нойса было теплым и телесным; Джобса – холодным и эфемерным.

Нойс заставлял вас чувствовать, что могут быть исполнены важные, жизненно необходимые вещи, если бы каждый мог раскрыть свою храбрость, не обращать внимания на риск и двигаться вперед к трудной, но достижимой цели – и посмеяться на пути к ней. Нойс заставлял вас чувствовать, что хотя он будет главенствовать, это будет только потому, что он лучше подходит для этой работы, а вы – вы лучше подходите для своей.

Стив Джобс предлагал вам изменить мир, принять его видение как свое, присоединиться – если он признавал вас достаточно сто?ящим. Он как бы звал вас в круг избранных для создания безупречной, идеальной новой реальности… Но вы осознавали, что если станете колебаться, если покажете себя нестоящим или каким-то другим неизвестным способом рассердите Стива Джобса, то будете выброшены, оставлены и позабыты.

Разница между ними лучше всего уловлена в фотографиях: у Боба Нойса – широкая улыбка, а у Стива Джобса – улыбка небольшая, понимающая.

Что удивительно, в то время как «зона» Джобса охватывала миллиарды людей, перспективы, которые хотел воплотить Нойс, были гораздо более обширны. Джобс едва ли хотел, чтобы весь мир обладал компьютерами его компании; Нойс желал объявить начало цифровой эпохи. В легендарном телевизионном интервью о его изобретении интегральной цепи, которую Нойс назвал «вызовом будущего», он неожиданно повернулся к камере и, направленно адресуя слова миллионам людей в своих домах по всей стране, сказал: «А теперь давайте посмотрим, сможете ли вы это превзойти», – и улыбнулся. От кого угодно это могло бы показаться надменным, но, исходя от Боба Нойса, эти слова воплощали уверенность, дружеское предложение одного соперника другому переплюнуть его недавний рекорд. Боб Нойс был рад разбить вас в пух и прах – он жил ради соревнования, до такой степени, что это часто ставило и его, и других в рискованные положения, – но после того как он справлялся, он помогал вам встать, хлопал по спине и говорил, как хорошо вы держались.

Большинство из этих черт проявилось еще тогда, когда Боб был мальчиком. В детстве Боба произошла интересная история, когда он в возрасте пяти лет начал играть в пинг-понг со своим отцом и – выиграл. Он бурно радовался своей победе, пока его мать не сказала: «Не правда ли, прелестно, что папочка позволил тебе победить?» Яростный маленький Бобби Нойс крикнул матери в ответ: «Это не просто игра! Если ты собираешься играть, играй до победы!»

Эта история говорит многое о добром, но неудачливом отце, о подавляющей матери, пожелавшей быть немного жестокой, чтобы подчинить себе момент, и удивительно талантливом и спортивном маленьком мальчике с волей к соревнованию большей, чем у обоих родителей.

Бобу было всего шесть недель от роду, когда семья собралась и уехала в Атлантик (Айова) – маленький городок в западной части штата, примерно на полпути между Дес-Мойнесом (Айова) и Омахой (Небраска). Это была учрежденная конгрегация из примерно двухсот человек, и новому духовному служителю и его семье предоставили меблированный дом, который даже включал в себя кабинет для научной работы Ральфа Нойса и подготовки к проповедям.

Впрочем, благоприятной жизнью это не было. Перебирая страницы прошлого, Боб Нойс скажет: «Моим самым ранним воспоминанием этого периода была Великая депрессия. Церковь не платила отцу денег, прихожане снабжали его продуктами».

Нойсы были классической семьей пастора. Ральф утро субботы проводил за подготовкой к проповедям, которые читал весь день воскресенья. Харриет, в полном соответствии своим привычкам, стала тем знакомым типом пасторских жен, которые вступают в каждую жизнеутверждающую религиозную группу и группы саморазвития в городе. И, конечно же, она постоянно присутствовала в церкви всю неделю, но особенно по воскресеньям.

От старших мальчиков Нойсы ожидали (как легко предположить), что они станут частью социальной и служебной жизни церкви – не только помогая по мелочи, но также участвуя в различных субботних школах, клубах и группах, занимая свободные роли в церковных постановках. Когда подрос Боб, эти ожидания стали относиться и к нему.

Конечно, из-за того, что они были сыновьями пастора, от детей Нойса ожидали того, чтобы они были если не ангелами, то хотя бы держались от греха подальше. Они так и делали до тех пор, пока Боб не подрос. К счастью, преподобный Нойс большую часть времени находился дома и легко мог оторваться от работы, чтобы поиграть.

Эта спокойная жизнь продолжалась до 1935 года, когда Бобу исполнилось 8. Появились первые звоночки о том, что приближаются тяжелые времена. Рухнувший рынок акций был всего лишь одним из самых далеких надвигающихся бедствий, но к 1932-му его ударная волна – быстрая дефляция, массовая безработица и удушающая бедность Великой депрессии – обрушилась на Средний Запад. Цены на сельхозпродукцию упали, потянув за собой и доходы семьи. Пошла волна отчуждений заложенных ферм. В городе розничные торговцы и поставщики услуг, зарабатывающие на жизнь с окружающих ферм, беспомощно смотрели, как их прибыль падает. Затем случилось знаковое событие Депрессии – местные банки, перегруженные невозвращаемыми кредитами, страдающие от уменьшения счетов и недостатка компенсаций для покрытия этих потерянных займов, начали закрываться. Последнее часто ставило городских жителей в еще более отчаянное положение, чем фермеров.

Это касалось и Нойсов. С относительно безопасной работой и субсидируемым домом, они, по большей части, не страдали от первых волн экономического спада, хотя Ральф потерял половину своей зарплаты, а его офис закрыли. Но тут рухнул местный банк, забрав с собой деньги преподобного Нойса, которые он взял взаймы со своей страховки, чтобы оплатить рождение четвертого ребенка, Ральфа Гарольда. Нойсам пришлось обратиться к тем денежным запасам, которые они отложили на образование своих детей.

Теперь жизнь сильно отличалась от того комфортного мира, который помнил Бобби Нойс, будучи маленьким мальчиком. Теперь ему приходилось привыкать к бродягам, постоянно появляющимся возле двери (без сомнений, дом Нойсов был будто отмечен обведенным крестом как место, где легко дают милостыню), просящим еду, работу или место для того, чтобы переночевать. Как жена служителя церкви, Харриет Нойс часто чувствовала свой долг предоставить и еду, и работу, и ночевку – в бывшем курятнике. Бобби также привык к тому, чтобы делить дом с незнакомцами, так как церковь давала работу обедневшим членам паствы, в то время как семья Нойсов обеспечивала уход за их детьми. Тем временем зарплата Ральфа Нойса продолжала падать, а затем и вовсе исчезла. К середине 1935 года церковь уже 5 месяцев находилась в долгах и была вынуждена платить пастору в натуре. Бобби Нойс помнил продукты и ветчину, которую приносили в дом; он был слишком юн, чтобы заметить, что зимой печку топили кукурузными стержнями.

В конце концов, даже это был еще не конец. Когда Харриет и Ральф сдались – поздним октябрем 1935 года, – Ральф провел последнюю службу, Нойсы собрали пожитки, и семья переехала в Декору, маленький город на северо-востоке штата, всего в нескольких милях от границы Миннесоты.

Экономически Декора была гораздо более приветлива к семье Нойсов, но культурно – нет. Мир поменялся; на вид бесконечные тяжелые времена теперь стали еще труднее, почти катастрофическими. Мягкое сомнение в собственной вере уже вселялось в прихожан Нойса, а это вместе с его интеллектуальными проповедями неверно повлияло на жителей Декоры. Ральф давал им наставления, когда они хотели, когда нуждались в искуплении и божественном вмешательстве (как будет вспоминать Нойс, «образцовый скандинавский/норвежский город Айовы»). Однако скоро паства стала жаловаться, а затем – растворилась. Через два года Нойсы снова переехали, на этот раз в Уэбстер, довольно большой город на север от Дес-Мойнеса.

Заполучив работу в городе Уэбстер, Ральф, строго говоря, получил «почетную отставку»: он стал работать на административном посту Конгрегационалистской ассоциации Айовы. Его новая работа – заместитель главного управляющего – требовала не только бюрократической работы, но также замещения отсутствующих пасторов и администрирования конгрегационалистской молодежной образовательной программы для всего штата Айова. Последнее заставляло Ральфа Нойса проводить время в течение следующего года в почти каждодневных разъездах. За эти 12 месяцев он проехал 25 000 миль – большую часть из них по пыльной, грязной дороге с выбоинами – и выступал перед более чем сотней различных конгрегаций и церковных групп.

Десятилетний Бобби Нойс считал удачей, если отец появлялся на ужин хотя бы раз за каждые 6 недель того периода. И все же, пусть дети только начинали привыкать к новым обстоятельствам, Боб будет вспоминать это время как начало одного из самых волшебных периодов своей жизни.

Самой значительной причиной для этого была его мать. Освобожденная от всех обязанностей жены пастора, она сконцентрировала свое внимание на сыновьях. Двое старших детей Нойсов, Дон и Гейлорд, теперь приближались к подростковому возрасту. Дон был болезненным, а Гейлорд уже проявлялся как перспективный ученый и обычно брал с собой Боба на экспедиции и эксперименты. Харриет между тем была одной из немногих женщин того времени, имевших высокое образование и вынужденных работать по дому. Так что она посвятила свое время обучению детей социальным навыкам, поддерживая в их стремлениях, начиная от таксидермии и заканчивая производством взрывчатых веществ. В неопубликованном воспоминании она напишет: «Я чувствовала себя человеком, в моих собственных глазах заслуживающим уважения, а не просто женой пастора».

Это было первое знакомство Боба Нойса с экспериментальной наукой – но, что не менее важно, это было уроком, как много может быть исполнено с умелой интеллектуальной и финансовой поддержкой (то есть мамой) за спиной.

Работа в Уэбстере была не только побегом из Декоры и уходом из пасторской жизни. Ральф Нойс использовал это как трамплин на пути к исключительной цели, и он был готов смириться с кажущимися бесконечными жертвами (одинокими дорогами и гостевыми спальнями), чтобы к ней подобраться. И вот восемнадцать месяцев спустя после получения своей должности он снова собрал семью и переехал в город своей мечты и последний дом семьи: Гриннелл, Айова.

Для Ральфа и Харриет Гриннелл воплощал в себе то, о чем они мечтали с момента первых дней своей свадьбы. Это был маленький безупречный степной центр культурной жизни – с церквями на каждом углу. Для интеллигентной пары это был еще и университетский город: большая часть жизни города и его культуры была связана с Гриннеллским колледжем, тогда еще безвестным, но уже высококачественным учебным заведением.

Для юного Боба, слегка уставшего от трех уже перемен мест жизни, это была лишняя морока, связанная с устройством на новом месте, быстром заведении новых друзей (талант, который он часто будет использовать во взрослом возрасте) и ориентировании на учебную программу местной школы. Теперь ему было 12, он был мал и запуган своими прилежными, эрудированными старшими братьями.

Но через несколько лет Боб Нойс добьется признания, а людям, выпускающимся из школы 5 лет спустя, будут известны его академические знания, спортивные способности, талант вести людей за собой и – привлекательность для противоположного пола. Бобби Нойс, идя в школу в Гриннелле в тот первый день, боялся, что он, в сравнении со своими братьями и в глазах его новых одноклассников, может показаться неудачником. Зато к тому моменту, когда Боб Нойс (уже не Бобби – он выбрал более взрослое прозвище) шел по помосту Гриннеллской гимназии, чтобы получить свой диплом, он знал, что будет одним из тех, кто добивается успеха в жизни, кому предначертано сделать великие вещи.

Это было исключительное преображение – и первое промелькнувшее видение неординарного взрослого. Уже поэтому к школьной его жизни надо бы присмотреться поближе.

Глава 7. Гриннеллский демон

Переезд в Гриннелл позволил Бобу впервые в жизни обрести стабильность – пусть даже экономически шаткую. Вероятно, из-за стресса, получаемого в течение предыдущих лет, у Ральфа Нойса произошло небольшое кровоизлияние в мозг, что вызвало частичную слепоту и некоторую потерю краткосрочной памяти. Это отразилось не только на его бесконечных путешествиях, но и на финансовом состоянии семьи. Так что, хотя семейство Нойсов и прожило в Гриннелле все время, пока Боб учился в школе, они никогда не могли позволить себе купить дом. Почти каждый год Харриет перевозила семью из одного съемного дома в другой. Тем не менее Нойсы остались в городе, и мальчики проучились в одних и тех же школах почти 10 лет.

Это постоянство, казалось, давало волю мальчикам, особенно Бобу. Его с Гейлордом приключения продолжались на протяжении многих лет, и теперь они перешли на новый уровень.

Их самым известным достижением, которое запомнилось соседям, стало конструирование планера.

Еще до бэби-бума 1950-х годов подобный же рост рождаемости имел место в 1920-х, после окончания Первой мировой войны. В результате окрестности, в которых жили Нойсы на протяжении 1930-х, зачастую выглядели очень похоже на американский пригород ранних 1960-х, кишащий детьми. В тот момент, когда Боб и Гейлорд решили построить свой планер, в округе жили восемнадцать детей, семнадцать из которых были мальчиками. Боб, даже будучи одним из самых младших, быстро стал лидером этой компании, отчасти из-за растущей уверенности в себе, но в большей степени благодаря своей сообразительности. Он без конца придумывал все новые проекты и схемы.

Как сказал один из соседей: «Харриет была по горло в заботах. А эти мальчишки были сущими дьяволятами, особенно Боб».

Стимулом к созданию планера послужило событие, ныне давно забытое, которое имело удивительное влияние на то поколение мальчиков. Бывший гастролер (бродячий актер) ездил с туром по стране, предлагая совершить короткие полеты на его «Ford Trimotor» (к тому времени сильно устаревший американский пассажирский самолет) за один доллар. Тысячи американских мальчиков, как правило, в сопровождении родителей, спешили не упустить шанс, в то время как еще больше тысяч, слишком бедных, чтобы заплатить, с тоской смотрели на них.[46] Боб Нойс совершил свой полет и ушел, преисполненный желания самому построить самолет или, на худой конец, планер.

Поразительно, что он сначала привлек к работе своего брата, а затем и всех остальных соседских детей, включая одинокую девочку, которая должна была шить матерчатые крылья. Деревянные детали для крыльев были сделаны из осей ковровых рулонов, продаваемых в мебельном магазине, которым владел один из местных отцов. Харриет, как обычно, сыграла свою роль: она сделала мастику. Чертеж был взят из иллюстрации в семейной энциклопедии, и все это обошлось в $4,53.

Готовое изделие, напоминающее планеры Райтов и Лилиенталя полувековой давности, даже еще до появления заднего стабилизатора, по любым меркам было впечатляющим достижением, особенно учитывая, что оно было сделано двенадцати– и четырнадцатилетними подростками. В четыре фута высотой и восемнадцать футов шириной, планер был маловат, чтобы поднять взрослого, но в теории был в состоянии удержать в воздухе мальчика. Еще ему не хватало колес или хвостового костыля, так что Боб заручился помощью соседских мальчиков, которые должны были поднять планер вверх и бежать с ним.

К всеобщему восторгу (за исключением, пожалуй, Боба), планер действительно полетел – слегка, – пока команда бежала по улице, держа его над головой. Он полетел еще лучше, когда они сделали земляной трамплин, пробежали по нему и запустили его в воздух. И все же этого было недостаточно для подрастающих летчиков. К счастью, один из старших соседских мальчишек не только недавно получил водительское удостоверение, но и имел доступ к семейному автомобилю.

Прошло немного времени, когда машина уже неслась по дороге с планером, привязанным к бамперу, и – самым младшим Нойсом, семилетним Ральфом, на борту в качестве вынужденного пилота. Планер полетел. И, что более важно, Ральф выдержал полет – и никто больше никогда об этом не говорил.

Но Боб еще не закончил. Теперь, когда у него было финансирование, пилотная версия и рабочий прототип, пришло время поставить все на настоящий полевой опыт: он собирался попробовать прыгнуть с крыши амбара и выжить. Амбар находился через поле за домом, и, когда он был готов, Боб повел к нему свою команду, несущую планер.

По Гриннеллу распространился слух, и собралась даже небольшая толпа – чтобы поддержать пацана или посмотреть, как он сломает шею. К ним присоединился фотограф из местной газеты Grinnell Herald (никто так и не понял, как он узнал об этом событии, – ни Боб, ни его мать не приглашали прессу).

Боб взобрался через три или четыре этажа на крышу амбара, а остальная команда поддерживала хрупкий 25-фунтовый планер. Для каждого, кто здесь находился, это было незабываемое зрелище: двенадцатилетний мальчуган, сомнительно балансирующий на крыше амбара, поднимает планер, делает глубокий вдох… а затем спрыгивает.

Тот момент объединил в себе множество вещей: амбициозный проект, технический гений, лидерство, саморазвитие и храбрость, граничащую с безрассудством. У Роберта Нойса были способности – и удача – выжить и не умереть молодым и неизвестным. Это мало походило на полет, скорее это было контролируемым падением, но планер имел достаточную грузоподъемность (а Боб – достаточно навыка в управлении полетом), чтобы осуществить твердое, но безопасное приземление.

Таким образом, еще до перехода в подростковый возраст Боб Нойс уже успел стать местной легендой. И это было только начало. Хотя он никогда не потеряет своей любви к полетам – разбогатев после Fairchild, он купил несколько аэропланов, – впоследствии, как это случилось со всеми американскими мальчиками в то время, его интересы сместились в область автомобилей.

В следующий год после первого полета Боб и его товарищи строили свой первый автомобиль. «Мы сделали наше первое примитивное средство передвижения с мотором из старого бензинового двигателя стиральной машины. В те дни, когда сельское электричество только прокладывалось, на рынок выбрасывали множество бензиновых стиральных машин, так что они были дешевы».[47]

Отец Боба прозорливо скажет, что Боб преуспеет с «адреналином и бензином».

И это было только начало. Лесли Берлин рассказывает:

«Нойс с карманами, набитыми проводами и клипсами, приходил в дома к соседям и просил попользоваться розеткой на 220 вольт от кухонной плиты, чтобы он попробовал сделать электрическую дугу (сварочный резак), который, как было написано в журнале Popular Science, мог проделать дыру в стали. Он начал курить сигареты. Он с друзьями опрокидывал уличные туалетные домики на соседних фермах, однако приступы совестливости часто заставляли его возвращаться на место преступления, ругаться и потеть в вони, пока они чинили деревянное строение. Они запускали фейерверки с горок в Меррилл-Парке и с крыши в университетском городке. И в то время как связь старших братьев с конгрегационализмом углублялась в старших классах, Боб стал проводить все меньше и меньше времени в каменной церкви на углу Четвертой и Броуд».[48]

Но не так уж и радостно все было и беззаботно, как может показаться. Учитывая стесненное финансовое положение, Бобу нужно было зарабатывать деньги самостоятельно, и очень скоро его дни и выходные были заполнены работой, начиная от разносчика газет и специальной доставки писем до уборки снега, прополки огородов и обрезки кукурузы.

В тот короткий промежуток, когда Боб Нойс был в неполной средней школе, он целиком поменял траекторию развития своей жизни. Теперь он устроился, был хорошо известен и все больше был уверен в своих способностях. Теперь его манил Гриннеллский колледж, и он был готов к тому, чтобы добиться успеха.

Утром в понедельник, 8 декабря 1941 года, новичок Боб Нойс присоединился к студенческому составу в аудитории Гриннеллского колледжа и прослушал официальное объявление той новости, которую все и так уже знали: Америка вступила в войну.

Для молодого Боба война поменяла все – и в то же время не поменяла ничего. По крайней мере, в течение первых нескольких лет, пока Дон и Гейлорд не достигли возраста поступления на военную службу, жизнь дома протекала преимущественно так же, как раньше. Боб рос и был все более уверен в своих знаниях и способностях в выполнении школьных заданий. Он разносил газеты, торчал в пивном магазине, собирал свои любимые бензиновые самолеты, а когда получил водительские права, стал еще более популярным, так как регулярно пользовался материнским Plymouth 1939 года. Этот шестицилиндровый автомобиль с высокой компрессией сделал из Боба демона на колесах, и он быстро стал известен благодаря гонкам по деловой части города. В то же время он все еще занимался гобоем – и, почти незаметно для всех, получил высшие оценки по всем предметам.

Есть воспоминания о появляющихся деловых способностях Боба. Он мудро заключал контракты с соседями на очистку их подъездных дорожек от снега по фиксированной цене. Благодаря этим контрактам соседям не приходилось нанимать местных детей каждый раз, когда выпадал снег, и они всегда были уверены, что работа выполнена, – а Боб, молящийся о том, чтобы небо не заволакивалось снежными тучами, часто вознаграждался больше, чем если бы получал деньги за индивидуальные заказы.

В то же время война присутствовала во всем. Мальчики-выпускники вступали в армию; их призыв (и случающиеся время от времени гибели) объявлялся на собраниях и в школьной газете. Делая свой вклад, Боб участвовал в регулярных сборах металлолома в городе и занимался гражданским воздушным патрулированием, помогая со светомаскировкой.

В своей машине Боб Нойс был демоном – и даже не гнушался того, чтобы скатать в пригород в охоте за газом из фермерских тракторов, оставленных без присмотра. За пределами машины (а иногда и на ее заднем сиденье) он был невероятно привлекателен для девушек: «…все девушки просто сходили от него с ума», как вспоминал один из одноклассников. «Он был для них самой желанной вещью на планете».

Мэриан Стендинг, самой красивой девушке в кампусе колледжа, было достаточно одного взгляда на Боба Нойса, чтобы влюбиться по уши: «Он был, возможно, самым физически привлекательным мужчиной, которого я только встречала. Даже когда просто ходил по газону… на лошади, даже просто управляя автомобилем».[49] Нойс, в свою очередь, был очарован не только ее потрясающей внешностью, но и ее остроумием. Его привлекал тот факт, что ее мать была разведенной (что в те дни делало мать и дочь доступными), а также то, что она, как и Боб, любила курить сигареты. Скоро Боб и Мэриан рассекали по городу в Plymouth 39-го года. Мать Боба была против, утверждая, что «у Мэриан талант находить проблемы», – а это было именно тем, что искал Боб.

В попытке восстановить контроль над своим наиболее трудным ребенком Харриет Нойс сосредоточилась на том, чтобы поменять Мэриан (ужины теперь заканчивались пением гимна) и нагрузить Боба еще большим количеством дел. Одним из них (которое впоследствии произведет неожиданный преобразующий эффект на жизнь Боба) была работа, которую выполняли Боб и его братья по дому Гранта Гейла, члена конгрегации и профессора физики в Гриннеллском колледже.

Нимало не стесняясь, Харриет скоро использовала связь с Грантом Гейлом для того, чтобы Боб, теперь переходящий в выпускной класс, получил приглашение от Гейла на курс физики.

Выпускники старшей школы, являющиеся вольными слушателями на занятиях в колледже, теперь гораздо более распространены, чем в конце 1944 года. Но Боб был особым случаем. Школьное ежегодное издание назвало его «Юный всезнайка, парень, знающий ответы на все вопросы». Он не только превосходил всех своих одноклассников, но еще и скучал до смерти на уроках физики, самого сложного научного предмета, который могла предложить средняя школа. Доходило до того, что Боб стал приносить наручные часы, над которыми работал под партой во время занятий – к удовольствию своих одноклассников, когда он быстро надевал ювелирную лупу каждый раз, когда учитель поворачивался к доске.

Гейл мог не поддержать предложение Харриет, если бы не знал Боба так хорошо. Он проверил, бывало ли такое, чтобы ученик средней школы посещал занятия в колледже, нашел такой случай и пригласил соседа посещать занятия. Так что с начала января 1945 года Боб стал учиться и в средней школе Гриннелла, и в Гриннеллском колледже.

Нойс впоследствии говорил: «В мой последний год обучения в школе я учился в колледже, преимущественно занимаясь физикой, просто потому, что мне было скучно то, что проходили в средней школе».[50] Но, более того, снова его талант помог ему использовать свою удачу. Гриннелл, может, и был маленьким гуманитарным колледжем Среднего Запада, но занятия Гранта Гейла, бывшие еще более личностными из-за того, что многие мужчины ушли на войну (Боб был единственным студентом мужского пола), охватывали не только узкоспециализированные темы.

Гейл на самом деле был потрясающим преподавателем, способным вовлечь даже людей, не посвятивших себя науке, которые все же присутствовали на его обзорных лекциях. Он был находкой для каждого, кто интересовался предметом. Он избегал традиционного теоретического изучения – на его занятиях не было домашней работы, а книги использовались только для ссылок, вместо них он учил своих студентов, используя вопросы и ответы из реальной жизни. Он выводил их на улицу и просил бросить снежок в здание аудитории, чтобы измерить силу удара. Или измерить момент инерции вращающегося конькобежца, когда тот притягивает к себе руки. Гейл был нетерпелив, но охотник до наставлений. Присутствие в аудитории в окружении девиц и решение задачи физического эксперимента было раем для Боба. На гейловское «интерес заразителен» Боб позже скажет: «Я заразился».

Тем временем ему все же нужно было закончить среднюю школу. И, когда он это сделал, даже его друзья были изумлены, когда его признали лучшим выпускником. Они знали, как умен он был, но он был настолько непринужденным, столько бездельничал на занятиях – и в конце концов заставлял всех думать, что учиться легко, – что никто из них не понял, как ему удалось получить наивысшие оценки среди всех них.

За несколько лет до этого такое достижение казалось невыполнимым для молодого Боба. Высокие академические награды были для его серьезных старших братьев. Но теперь он все сильнее чувствовал, что ему предстоят великие свершения. Много лет спустя он скажет: «Я начал ощущать, что у меня были способности несколько выше средних».

На самом деле эта награда сделала Боба слегка хитрожопым. Тем летом он сопровождал Гейлорда в университеты Огайо и Майами, где его старший брат проходил офицерское обучение. Чтобы как-то занять время, Боб присутствовал на некоторых занятиях в школе – и в конце одного из занятий по математике сказал педагогу, что «неплохо понял материал, хотя не присутствовал на занятиях».

Периодически посещая аудитории, Боб не пренебрегал и другими занятиями. Он ходил в оперу, проезжал автостопом пару сотен миль, чтобы увидеть Мэриан, а когда скука его особенно одолевала, занимался плаванием. В конце концов, кроме колледжа, плавание было ведущей темой лета Боба Нойса в 1945 году. Он плавал почти каждый день, совершенствуя свою форму еще больше – до того дня, когда увидел трех членов команды прыгунов в воду университета Майами и решил попробовать самому. К концу дня «после лишь двукратного приземления на спину я довел технику до совершенства. Прежде чем я ушел домой, я сделал два вида сальто с десятифутового борта – уииии!».

Если это не стало тем, что вселило уверенность в Боба, то им точно стало то приглашение, которое он получил несколько недель спустя от главы факультета физики, в котором Бобу предлагалась работа: если он перейдет в университет Майами, то факультет запишет его в ведомость как лабораторного ассистента – проверка письменных работ, преподавание на некоторых занятиях, – даже если он участвовал бы в них в качестве студента. Уж на что дерзким был девятнадцатилетний Боб Нойс, но и он был удивлен этим предложением, которое обычно присылали студентам-выпускникам, а не новичкам.

В жизни всегда бывают поворотные моменты, и они часто происходят, когда все идет лучше некуда. В этот момент жизнь Боба Нойса вела его к тому, чтобы поступить в университет Майами, в котором он, скорее всего, стал бы известным профессором физики и, возможно, даже сделал бы несколько важных открытий и создал бы несколько изобретений за долгую и уважаемую карьеру.

Вместо этого он сделал правильный выбор по неправильным причинам, и – удача снова сработала в его пользу. Боясь, что он потеряется в таком большом университетском кампусе – по его словам, он был «еще одним непримечательным студентом», – Боб решил вернуться в Гриннелл и Гриннеллский колледж, теперь со средним образованием, и стать первокурсником.

Колледж был в этом крайне заинтересован – хотя письмо от ректора, должно быть, дало повод для Боба пересмотреть свое решение: «Ваши братья до вас продемонстрировали отличные успехи. Похоже, что у вас есть способности для того, чтобы повторить этот результат. Мы ждем от вас великих вещей». Приятно, конечно, но казалось, что Боб никогда не выйдет из тени своих братьев – Гейлорда совсем недавно пригласили в Phi Beta Kappa, старейшее в Америке Общество гуманитарных наук. Получалось, что, имея шанс вырваться, он снова загнал себя в ту же ловушку.

Будто бы пытаясь заставить маленький мир Гриннелла забыть его старших братьев, Боб Нойс быстро загрузил себя целым рядом занятий – от команды прыгунов в воду до хорового пения, драмкружка, ежегодного альбома выпускников и, конечно же, девушек. Все это делало бешеный ритм его обучения в средней школе относительно вялым по сравнению с новым темпом. И он все же продолжал получать высокие оценки, особенно в его главных предметах – даже несмотря на то, что аудитории стали заполняться возвращающимися призывниками, спешащими наверстать упущенное. Его профессор электроники решил, что он будет писать свой собственный экзамен; профессор математического анализа попросил его преподавать одной из групп. И все же этого было недостаточно: недостаточно загруженный Боб решил проверить каждую формулу, которой его учили в физике, вследствие чего он законспектировал всю историю этой области науки. Это было броское, раздутое действие, призванное заставить мир обратить на себя внимание. В случае с Гриннеллом, по крайней мере, это сработало.

Но и этого Нойсу было недостаточно. Всего через полгода после поступления в колледж Боб решил заработать приглашение в команду колледжа. По крайней мере, ни один из его братьев еще этого не сделал. А прыжки в воду, стремительно становящиеся его личной манией, станут его полем боя. Каждый день он практиковался в невероятном бассейне Гриннелла для прыжков в воду – из-за низкой крыши прыгунам приходилось подпрыгивать в проем в потолке перед тем, как начать падать вниз. Каждый вечер он практиковался в технике, которую он назвал «воображением себя на следующем уровне», в которой он представлял, как безупречно прыгает в воду. С помощью нее он станет переживать «мысленные репетиции» тренировок олимпийских и профессиональных спортсменов, а также выработает привычку, которой будет пользоваться до конца своей жизни.

И это сработало. В его второй год обучения он был призван в команду прыгунов в воду Гриннелла и вместе с командой победил в Среднезападном чемпионате 1946–1947 годов.

Все это – оценки и почести, социальная жизнь, клубы и прыжки в воду – теперь, казалось, сконцентрировалось на первом курсе в Гриннелле, в год достижений, о котором будет с восхищением говорить целое поколение.

А затем все начало разваливаться.

Глава 8. Свиной вор

Скорее всего, это было неминуемо. Безумный ритм, который выработал Нойс, ставя для себя все новые и новые задачи и ожидая того, что он станет лучшим в каждой из них, не мог поддерживаться вечно – даже Робертом Нойсом.

Первый удар произошел на Среднезападном чемпионате прыжков в воду 1947–1948 годов. Нойс появился на нем как действующий чемпион, и все, включая его родителей, приехавших в город, чтобы поприсутствовать на событии, ожидали, что Боб защитит свой титул. Но Боб проиграл с отрывом в 2 очка. Любой другой посчитал бы это успехом – с трудом заработанное второе место; Боб воспринял это как поражение.

Стало хуже, когда первая трещина пошла распространяться по самым тонким областям безупречной личности Боба Нойса.

Мальчики, ушедшие на войну, теперь вернулись в Гриннелл мужчинами. Увидев ужасы боевых действий в Тихом океане и в Европе, проживая каждый день как последний, они привнесли новую культуру в тихий Гриннелл: шумную, разгульную, не ограничивающуюся лишь правилами, в каждую секунду проявляющуюся в действии, стремительную в своем вторжении во взрослый мир. Раньше Боб был многообещающим Большим Человеком в кампусе, но теперь, когда вокруг были двадцатичетырехлетние титулованные ветераны, заполнившие совсем недавно полупустые аудитории и толпящиеся на каждой вечеринке кампуса, ему пришлось снова искать свое место.

Положение спасало то, что природная харизма Боба позволяла ему заводить друзей среди всех этих возвращающихся ветеранов, но ему также пришлось посвящать значительную часть свободного времени для того, чтобы поддерживать свое честное имя. Так, когда его четырехлетнее общежитие Clark Hall решило устроить весеннее приглашение гостей, Боб взял на себя поиск – и кражу – свиньи для печного вертела. Это было дерзким поступком – и глупой ошибкой.

Затем стало только хуже. Подруга Боба на тот момент сообщила ему, что она беременна. В последующие годы он никогда ничего не будет говорить об этом времени, кроме того, что она сделала аборт. Что чувствовал Боб, когда принимал это решение, неизвестно, но для молодого человека, который, казалось, обладал целым миром всего несколько месяцев назад, это было долгой дорогой на дно. Мечта об идеале превращалась в ночной кошмар.

Но стало еще хуже. Все еще огорченный беременностью и ее прекращением, Боб понял, к своему испугу, что намеченная вечеринка стремительно приближалась, а ему нужно найти свинью. С неким подобием подросткового безразличия, когда ему казалось, что уже нечего терять, Боб напился со своим другом, и вдвоем ночью они вышли, пересекли площадку для игры в гольф за кампусом, подошли к ухоженной ферме, схватили двадцатипятифунтового поросенка и поволокли его обратно в Clark Hall. Мысль о том, что это будет секретной миссией, присутствовавшая в головах двух молодых людей, напрочь пропала, когда их сожители решили зарезать животное в душевой на четвертом этаже. Леденящие кровь вопли были слышны по всему кампусу. И все же вечеринку посчитали весьма успешной, а Боб в один прекрасный – последний – момент был героем.

Возмездие пришло уже утром. Боб и его друг, испытывая чувство вины, вернулись обратно на ферму, чтобы извиниться и предложить плату за животное. Тогда они обнаружили, что сделали страшную ошибку в выборе цели для кражи. Берлин: «Этим фермером был мэр Гриннелла, серьезный мужчина, продвигающий свои законодательные инициативы через мягкое запугивание. Он хотел поддержать обвинение. Декан колледжа, недавно ушедший в отставку полковник, также склонялся к самому строгому наказанию, которое только было возможно; несколько месяцев спустя он отчислит другого подопечного Гейла за ругань в адрес своей воспитательницы. Так как ферма была за пределами города, позвали шерифа».[51]

Годы спустя в Кремниевой долине, когда всплыла история со свиньей, она была объектом шуток и воспринималась как подтверждение существования частицы человечности во все более грозном Роберте Нойсе. В Области залива Сан-Франциско в 1980-е такое событие могло быть улажено, возможно, с необходимым извинительным письмом. Но это не было смешно в 1948-м, особенно в Айове. Как говорилось в письме декана родителям Боба, «в аграрном штате Айова похищение домашнего животного – это особо тяжкое преступление, которое влечет за собой наказание до года тюремного заключения и штрафа в размере тысячи долларов».[52] Первая часть, очевидно, была пережитком дней скотокрадства и самосудов, но штраф был вполне реален и огромен: он был равен большей части годовой зарплаты Ральфа Нойса и трем годам обучения в Гриннелл-колледже. И даже если ему удалось бы избежать наказания судьи, скорее всего, Бобу пришлось бы столкнуться с проблемой отчисления из колледжа. И это черное пятно будет свидетельством того, что он никогда не сможет поступить в аспирантуру и, скорее всего, никогда не найдет работу по своим талантам.

В итоге будущее Нойса было спасено его профессором по физике Грантом Гейлом и ректором Сэмюелем Стивенсом. Ни один из этих двух мужчин не хотел потерять редчайшего студента вроде Боба Нойса, так что хотя мэр-свиновод сначала был непреклонен, Гейл и Стивенс в итоге убедили его принять условия, по которым молодой Нойс покроет стоимость свиньи и больше никакие штрафы взиматься не будут.

Это спасло Боба от проблем с законом, но все еще существовала проблема с колледжем. Хотя он должен быть отчислен, Боб легко отделался: ему позволили закончить учебный год, но затем ему пришлось находиться в подвешенном состоянии весь первый семестр выпускного года. Его не только не допускали в университетский городок, но даже и в город Гриннелл.

Он избежал опасности – хотя его родители так совершенно не думали. После того как Боб, опозоренный и униженный, покинул город и присоединился к своей родне в городе Сэндвич (Иллинойс), он был удивлен, обнаружив, что родители не только не злились на него, а на самом деле были в ярости на колледж. Ральф Нойс даже написал гневное письмо Стивенсу («все мы должны быть готовы принимать покаяние молодежи и стремление к прощению, даже если свиноводы в Айове имеют другие взгляды»), отсылки которого Бобу не удалось предотвратить. Часть этого письма, без сомнений, отражала личную горечь Ральфа по поводу своих упущенных возможностей в Гриннелле, но ректор Стивенс, должно быть, был в ужасе от того, как мало оценили его вклад в благополучие Боба.

Что касается Боба, ему нужно было найти способ занять себя на следующие 6 месяцев продуктивной работой, прежде чем вернуться в Гриннелл, – если у него была бы отвага встретиться с людьми из города и колледжа. К счастью, из жалости его старый преподаватель математики нашел для него работу в страховом департаменте в Equitable Life Insurance в Нью-Йорке. Пока Гейлорд работал над получением докторской степени, Боб быстро получил работу и новое место для жизни на следующие 6 месяцев.

Может показаться, что переезд из Айовы на Манхэттен мог быть пугающим, но для Боба это было уже привычно. Он со своим другом проводил часть прошлых двух летних периодов, работая барменом и официантом в пригородном клубе на север от Нью-Йорка. Это было лучше, чем разбрасывать сено вилами в Гриннелле, оплата была достойной, и два молодых человека иногда могли посещать большой город.

Так что Нойс быстро устроился. Изначально вдохновленный перспективой карьеры страхового статистика, Боб быстро убедился в том, что работа эта невыразимо скучна, зато девушки в офисе милы и многочисленны. По вечерам он бывал на шоу Бродвея, веселился с артистами и драматургами и строил из себя представителя богемы. Как Боб Нойс он делал это превосходно, однако, будучи Бобом Нойсом, быстро перерос и возненавидел это, узнав несколько вещей о силе денег как о причине человеческих поступков: «Некоторые факты вроде тех, как люди бессознательно реагируют на финансовые стимуляторы: если вы заплатите им за смерть, они умрут, если заплатите за жизнь, они будут жить… по крайней мере, среднестатистически».[53] Позже он сказал, что также достаточно понял о том, что нельзя доверять статистике.

Это были долгие, но полезные 9 месяцев: «Я приехал туда с мыслью, что это безопасное и комфортное место для жизни. А уехал с чувством, что это чудовищно скучное место».[54] Он больше никогда не выбирал безопасный путь.

Он вернулся в Гриннелл в январе 1949 года с высоко поднятой головой и быстро влился в ту активную жизнь, которую ненадолго покинул. На первый взгляд все казалось таким же. Боб даже сильно превосходил ожидания того, что сможет присоединиться к однокурсникам на равных с перспективой выпуска в июне. Но все изменилось на более глубоком уровне. Боба Нойса в безумной погоне за идеалом теперь не существовало – теперь ему на замену пришел более серьезный, взрослый Роберт Нойс.

Теперь, как по волшебству, его удача вернулась. По удивительному стечению обстоятельств Грант Гейл перешел в университет Висконсина с Джоном Бардином, а его жена была другом детства ученого. Более того, начальник Бардина, президент Bell Labs (и создатель подводного телефонного кабеля) Оливер Бакли был выпускником Гриннелла – его двое сыновей на тот момент были студентами колледжа, – и он часто высылал факультету физики свое устаревшее оборудование.

В 1948 году, по иронии судьбы как раз тогда, когда Боб Нойс изучал выплаты в Equitable Life, неподалеку от Bell Labs проходила публичная пресс-конференция (а не просто публикация технической статьи), посвященная открытию транзистора Джона Бардина, Уолтера Бреттейна и Уильяма Шокли. Как событие, посвященное PR, это был провал – лишь New York Times посвятила событию несколько абзацев на странице 46. Нойс, который повлияет на судьбу транзистора в большей степени, чем кто-либо другой, даже не увидел этой статьи.

Но в Айове ее заметил Грант Гейл. Он не только вырезал статью и повесил ее в коридоре факультета физики, но также в следующем запросе оборудования к Оливеру Бакли попросил его прислать «пару транзисторов».

Не приходится говорить о том, что у Бакли лишних транзисторов не было, просто лежащих рядом с ним, – устройства пока едва прошли стадию прототипов, а предварительные заказы были расписаны уже на несколько месяцев вперед. Но он был достаточно благосклонен, чтобы собрать техническую информацию Bell Labs и монографии о транзисторах и послать их в Гриннелл.

Возвращение Нойса в Айову происходило приблизительно в то же время. В Гриннелле он обнаружил Гейла, погруженного в эти документы, – и погрузился в них вместе с ним. Гейл будет вспоминать: «Было бы преувеличением говорить, что я много учил Боба… Мы узнавали о нем вместе». Нойс же говорил: «У Гранта был заразительный интерес к транзисторам, который он передал своим студентам… Я стал смотреть на транзисторы как на один из величайших феноменов времени».

К слову, предприниматель уже раскрывался. В то время как для Гейла транзистор был новым полем исследований, Нойс видел, что «это будет чем-то, что было бы здорово использовать, – ну, может, «использовать» – неверное слово, но я рассматривал его как нечто, с чем будет интересно работать».[55]

Не имея возможности подержать транзисторы в руках и протестировать включенными в цепь, Нойс и Гейл были сильно отдалены от понимания лежащих в их основе физических свойств. В частности, технологии полупроводников и нанесения изоляционных материалов с атомарными примесями, чтобы функционирование полупроводника можно было контролировать при помощи слабого стороннего тока – то же самое, чем были одержимы Бардин и Бреттейн десяток лет назад.

Новаторские полупроводниковые интегральные схемы в ранних транзисторах, подобные тем, какие изучали Нойс и Гейл, использовались как усилители, чтобы заменить гораздо более громоздкие, горячие и ломкие электронно-лучевые трубки. Десять лет спустя огромный вклад Нойса будет состоять в том, чтобы установить эти схемы на кремниевые переключатели и создать бинарные единицы и нули в сердце всех цифровых схем, – а затем понять, как сделать их плоскими и соединенными в массивы.

Теперь все же самое большее, что могли сделать Нойс и его профессор, – это понять настолько, насколько возможно, принципы работы транзистора. И хотя это было ограниченное понимание устройства, к концу обучения Боба это все же был уровень почти такой же, как у ученых из Bell Labs. Даже тогда Нойс, будучи все еще студентом, способным понять многое из этой технической информации, был чудом сам по себе – хотя Грант Гейл, знавший молодого человека не хуже других, не был удивлен.

Роберт Нойс окончил образование в Гриннелл-колледже в июне 1949 года с ученой степенью по математике и физике, членством в Phi Beta Kappa, а от своих однокурсников заслужил звание «выпускник, получивший лучшие оценки с минимумом работы». Что характерно, последнее он воспринял с юмором и оценкой настоящего бизнесмена, сказав своим родителям, что награда была вручена «человеку, получившему лучшую отдачу за время, проведенное в изучении».

Боба также приняли в программу докторской степени Массачусетского технологического института (МТИ), и он получил частичную стипендию. Он сказал Гейлу, что планирует сконцентрироваться на движении – в частности, прохождении – электронов через твердые тела.

Стипендия МТИ покрывала расходы на обучение, но не на проживание и питание, обходившиеся в 750 долларов в год. Его родители не могли справиться с такими тратами, так что на каникулы Боб присоединился к ним в Сэндвиче, Иллинойс, и провел жаркое и несчастное лето на стройке – обычно работая с едким, разжигающим плоть (и как мы теперь знаем, канцерогенным) антисептиком для дерева – креозотом. Из этого буквально ранящего опыта Нойс сумел вынести другой жизненный урок: он поклялся, что больше никогда не вернется к физическому труду… и в течение нескольких месяцев после прибытия в МТИ он превратил частичную стипендию в полную.

В стереотипной истории о том, как деревенский парень из колледжа переходит в университет в большом городе, молодой человек ошеломлен сложностью городской жизни и образовательным институтом мирового класса. Для двадцатидвухлетнего Боба Нойса все было с точностью до наоборот. В Айове ему рассказывали про самые современные способы применения физики твердого тела. Боб быстро обнаружил, что в могущественном МТИ «вокруг не было профессоров, которые что-то знали о транзисторах». По иронии судьбы, именно в этот момент в Гриннелле Грант Гейл получал свою первую посылку с подарочными транзисторами из Bell Labs.

Это не было счастливым открытием. Нойсу пришлось вынимать по крупице из курсов, в основном физической электроники, которые описывали лишь малую толику того, что ему нужно было знать, чтобы изучить физику полупроводников. «Главной проблемой в физике в то время было излучение электронов из электронных пучков и электронно-лучевых трубок. И все же у них было множество физических особенностей, касающихся в равной степени и транзисторов; нужно было изучать язык, квантовую теорию материи и так далее».[56] Оставшуюся часть своего образования он получил, участвуя в каждой из того малого количества технических конференций по всей стране, посвященных технологии транзисторов. На этих мероприятиях он впервые встретил некоторых нынешних и восходящих звезд физики – людей, которые сыграют важные роли в его будущей карьере, – таких как Уильям Шокли и Лестер Хоган.

Его начинание нельзя назвать гладким. Суперзвезда в Гриннелле, теперь Нойс был одним из сотен лучших студентов со всего мира в программе физики МТИ, которая в тот год включала будущего Нобелевского лауреата Марри Гелл-Мана. Более того, его базовое образование в Гриннелле, хотя и блестящее в некоторых областях, было признано несоответствующим в других – как ни странно, после того как он провалил квалификационный тест, факультет направил его на изучение теоретической физики на два семестра. Гейл настолько интересовался тем, как справляется молодой Боб, что написал письмо на физический факультет МТИ с просьбой о регулярных новостях о новом ученике… и он не был в восторге от первых ответов.

Тем временем у Боба осталось немного денег на жизнь. Плата за общежитие была слишком дорогостоящей, так что Боб разделял с друзьями дешевое жилье в пригороде Кэмбриджа и, по возможности, ел за их счет. К счастью, друзей у него было много – два старых приятеля по Гриннеллу (даже соседей – они помогали ему с его легендарным планером), братья Стронг, жили неподалеку. Брат Гейлорд теперь женился и жил в Нью-Хейвене, Коннектикут. И по мере обучения Боб также быстро завел дружеские отношения с несколькими студентами МТИ. Они были смешанной группой – богатые, бедные, голубых кровей, иммигранты, – но у них была общая причина сплотиться: выживание во время первых семестров в МТИ. Неудивительно, что Боб также быстро завел себе подружку, которую он иногда просил держаться подальше, пока он завален экзаменами.

Это было довольно жалкое существование. Боб пытался выглядеть счастливым для своих родителей и писал: «Моим единственным наблюдением на предмет комфорта является то, что у каждого, с кем я говорил, дела тоже идут неважно» и «Местами жизнь кажется неприятной». Но в итоге он сделал признание о том, почему был расстроен и не чувствовал себя счастливым: «Вся наша с Гейлордом поездка открыла для меня понимание того, насколько я был дезинформирован. У этих людей есть цели, к которым им стоит идти. И мне кажется, что у меня такой нет. Я все еще надеюсь, что погружусь в физику настолько, чтобы об этом забыть». Он также сказал родителям, что ужин у брата, по крайней мере, был временным облегчением: «В любом случае мои материальные интересы вылетели в трубу, когда я вернулся сюда и начал пытаться здесь выжить».[57]

Однако, пока летели недели, а Боба все не исключали, он начал обретать уверенность. Возможно, он мог бы справиться в МТИ. Два предмета в этот период сыграли решающую роль во влиянии на его будущее. Первый, квантовая теория материи, преподавался Джоном Слейтером. Слейтер, который впоследствии напишет классическую книгу в области физики, ужасал большинство своих студентов – он никогда не смотрел на них, а просто заполнял доску уравнениями, выкрикивая вопросы. Но Нойс, способный ответить на большинство этих вопросов, обнаружил, что у него есть особая одаренность в области физики – в фундаментальной науке, стоящей за полупроводниками.

Второй предмет, электроника, был менее важен для человека, который его преподавал, Уэйна Ноттингема. Ноттингем, уже хорошо известный благодаря таланту к созданию новаторского лабораторного вакуумного оборудования, обрел также известную на всю страну репутацию за проведение ежегодного семинара по физической электронике, на который он приглашал самых известных людей в этой новой области. И в то время как курс электроники Ноттингема представлял мало интереса для Нойса – в первый год он даже не касался транзисторов, – семинар был находкой для его образования, не в последнюю очередь благодаря одному выступающему, которым в тот год был не кто иной, как Джон Бардин.

К концу первой четверти Боб не только догнал своих однокурсников и пережил экзамены, но еще и с того момента стал одним из лидеров по обучаемости, зарабатывая высшие оценки по каждому предмету, которые он впоследствии изучал в МТИ. В Гриннелл-колледже он будто появился из ниоткуда: как бы средний студент внезапно обгоняет всех своих однокурсников и уходит далеко вперед. Он также учился и усваивал информацию быстрее всех остальных в программе – что привело к тому, что его приятели стали называть его Стремительный Роберт, в честь другого выходца из Айовы, бейсбольного питчера Боба Феллера.

Однокурсник Бад Уилон, который позже станет техническим руководителем CIA, был настолько впечатлен талантом Нойса – и контрастом с ним его жалкого жилища, – что без ведома Боба лично пошел к профессору Слейтеру и попросил место ассистента кафедры для своего однокурсника. Боб никогда бы не сделал этого из-за своей гордости. Слейтер отослал Уилона куда подальше, сказав, что это не его дело. Однако несколько недель спустя Нойс был поражен тем, что получил дополнительную стипендию в размере 240 долларов, которая помогала ему весь следующий год.

Теперь Боб Нойс снова, как это было в средней школе и колледже, вышел на университетскую авансцену: элегантный, учтивый и остроумный. Его группа обучения, легко узнаваемая благодаря горящей сигарете в учебном помещении, быстро стала центром внимания. Теперь, с новым грантом, он мог переехать в здание университета (вместо того, чтобы каждый день ездить из дома/домой в предрассветные и ночные часы) и стал еще более известен. Скоро он стал ходить на вечеринки и танцы и даже организовал веселую вечеринку (без свиней в Кембридже), которая стала известна благодаря тому, что никто из физиков и химиков не знал, как вскрыть бочонок, так что они его просверлили, а результатом был взрывной фонтан пива.

Достаточно скоро, теперь оснащенный знаниями, Боб стал искать новые задачи. Он прошел пробу и выиграл место баритона в бостонском Chorus Pro Musica, одной из национальных лидирующих хоровых групп. Вскоре он стал по очереди встречаться практически с каждой привлекательной девушкой в хоре. И они с удовольствием отвечали взаимностью. Боб также вернулся к плаванию – и, согласно отзывам девушек того времени, выглядел как бодибилдер. В течение этих лет, пока его товарищи с завистью на это смотрели, он прошел через целое множество подруг, хотя ни одни отношения долго не длились.

К концу первого года аспирантуры Боб снова начал демонстрировать сверхчеловеческую энергичность, которую, казалось, невозможно поддерживать. Но в этот раз он не потерпел неудачу. Напротив, он продолжал этот темп. Он вернулся к игрушечному авиаконструктору, затем стал интересоваться астрономией (или, точнее, созданием зеркальных телескопов); затем попытался заняться живописью, достаточно убедительно склонив молодую девушку побыть для него моделью в нижнем белье. Он попытался добиться поездки по обмену во Францию, добился ее, а затем отказался.

Возможно, самым значительным было то, что при его загруженном графике Нойс умудрялся продолжать играть, исполняя роли в нескольких мюзиклах, – и, будучи Бобом Нойсом, достаточно скоро получил главную роль. Его брат Гейлорд пришел на это выступление и был поражен, смотря на своего младшего брата. И как он впоследствии говорил Берлин, природная уверенность в себе и харизма в большей степени, чем какой-то определенный талант, помогли ему «выдать себя за знающего» исполнителя. «Его голос не был особенным или точным, но он был на сцене и пел главную роль».[58]

Эта уверенность не терялась на кастинге или среди членов команды. И во время одного из этих выступлений в Университете им. Тафтса он поймал взгляд дизайнера по костюмам – робкой хрупкой блондинки по имени Бетти Боттомли, с такой же энергией, как у Боба Нойса, и с еще более невероятным остроумием. Друзья сравнивали ее с Дороти Паркер за это остроумие и мудрствование Восточного берега; большинство приятелей пугал ее ум. Всегда предпочитая мозги красоте и никогда подолгу не интересуясь какой-либо женщиной, если она интеллектуально с ним не конкурирует, Боб Нойс влюбился по уши.

Но сначала ему нужно было получить докторскую степень. В то лето, в конце первого года обучения Боба, профессор Грант Гейл получил новое письмо из МТИ. Оно гласило:

«Мистер Нойс был выдающимся студентом во всех отношениях… Мы настолько впечатлены его потенциалом, что номинировали его на членство в Shell Fellowship в следующем академическом году, и он его получил.

Вас следует поздравить с безупречным обучением, которое он получил, и мы ждем выдающихся достижений от мистера Нойса».[59]

Гейл заботливо хранил это письмо в течение всей своей оставшейся жизни.

Глава 9. Человек действия

Боб был именно там, где желал быть. Деньги с гранта, 1200 долларов, заплаченные за следующий академический год, и вероятная работа научного сотрудника должны помочь с обучением. Он писал своим родителям: «Когда я пришел сюда этой осенью, я надеялся, что что-то подобное может сработать. Кажется, мой оптимизм был оправдан».[60]

В течение всего лета 1950 года Боб работал в Бостоне – в Sylvania, компании, которая однажды будет по соседству в Кремниевой долине. Он прошел устный экзамен в следующем мае. После этого он получил работу консультанта в оптической компании, прослушал в Гарварде курс, которого не было в МТИ, и стал научным сотрудником, изучающим электронно-лучевые трубки в лаборатории физической электроники МТИ. Но в основном его внимание было сфокусировано на поиске наставника и начале работы над докторской диссертацией.

Он выбрал Ноттингема, в основном потому, что хотел естественно-научного ученого-практика, а не теоретика, и занялся работой, которая станет называться «Светоэлектрическое исследование поверхностных состояний изоляторов» – главная проблема физики новых транзисторов Bell Labs, которые теперь вот-вот вырвутся на всеобщее обозрение. Это окажется сложным испытанием, так как тестовые материалы должны были быть нагреты до 1000 градусов по Фаренгейту, что часто приводило к взрывам испытательной аппаратуры. Но Нойс был не из тех, кто терпит поражение; он достигал и сохранял измеримые и воспроизводимые результаты.

Но не все сводилось к работе. Ноттингем, охотник, проводил многие зимы в своем лыжном домике в Нью-Хэмпшире и часто приглашал своих выпускников встретиться скорее там, чем в университете. Нойс, выросший в степи, не упускал возможности научиться кататься на лыжах. Как это было с прыжками в воду, он так быстро приноровился, что никто не мог вспомнить, когда он этому научился, – казалось, он начал кататься на лыжах сразу после того, как надел их впервые. Это быстро стало его страстью – до такой степени, что он вскоре выработал для себя правило: «нет диссертации, нет лыж», чтобы не отвлекаться от своего основного занятия.

Опять же, как это было с планером и плаванием, Боб быстро взлетел и начал учиться прыгать с лыжного трамплина.

На этот раз результат не был таким впечатляющим: он жестко приземлился и получил спиральный перелом правой руки. Этот перелом был так болезнен и опасен – зажатый нерв, потенциальный тромб, – что он стремглав понесся в Дартмутский колледж, где доктора удалили отломок кости и сделали вытяжение руки на две недели. Прошло почти два месяца, прежде чем Боб достаточно восстановился для того, чтобы вернуться к своим экспериментам в МТИ, а рука будет беспокоить его до конца его дней.

Он закончил диссертацию к середине 1953 года. Как он позже скажет, этот эксперимент был если не полным провалом, то, по крайней мере, не приводящим к определенным результатам. Он так и не нашел поверхностных явлений, но неясно, не было их вообще или Боб не обладал достаточными экспериментальными навыками. Он утешал себя тем знанием, что во время работы он сделал значительный вклад в общее понимание оксида магния. Но это не было тем триумфом, на который он надеялся.

Впоследствии Берлин нашла что-то хорошее в непостижимых результатах исследования Нойса: «Самый важный урок, который извлек Нойс из своей диссертации, не может быть изложен на бумаге. Он развил исключительные лабораторные навыки экспериментального физика твердого тела. Его предшествующие неудачные начинания научили его, как подготавливать материалы и как избегать их загрязнения. Он также понял многое о фотоэлектронной эмиссии, электронах, квантовых состояниях и физических свойствах твердых тел».

Все это было правдой, и все это было полезными знаниями для молодого ученого, стремящегося сделать свой вклад в изучение полупроводников. Но реальность такова, что, возможно, самая важная вещь, которая следовала из докторской диссертации Боба Нойса, состоит в том, что даже если это – неудача, то начинание было достаточно большим и амбициозным, чтобы не повредить его репутации одной из восходящих звезд физики. Он повстречал всех знаменитостей из все еще небольшого мира технологии транзисторов, и все без исключения желали видеть его в своей команде. Теперь пришло время для восхождения доктора наук Роберта Нойса.

Но сначала: тем августом он женился на Бетти Боттомли в городе Сэндвич, Иллинойс. Проводил церемонию преподобный Ральф Нойс.

Теперь – к работе. Казалось, что Нойс, один из лучших студентов в прикладной электронике в самом влиятельном учебном заведении электроники в стране, получит работу научного сотрудника в одной из больших электронных компаний – RCA, AT&T или General Electric – и проведет остаток своей карьеры, собирая коллекцию премий и патентов. Но у Боба Нойса были иные планы. В течение всей своей жизни он всегда демонстрировал склонность к тому, чтобы не выбирать предсказуемый путь, а вступать на те, в которых он смог бы управлять своей судьбой и выделиться среди конкурентов.

Так что, к удивлению целой индустрии, он присоединился к Philco, второстепенной потребительской электронной компании, базирующейся в Филадельфии. Philco создавалась как компания по производству батарей, затем перешла в радио, а теперь пробовала себя в телевидении. Понимая, что будущее за полупроводниками, Philco открыла свою собственную лабораторию по исследованию транзисторов, которая пока что не проявила себя.

Почему Philco? Это означало меньшую зарплату, чем в более крупных компаниях. И Philco трудно было назвать компанией передовых технологий, особенно по сравнению с Шокли, Бардином и Бреттейном в Bell Labs. Нойс позже со смехом скажет: «Потому что то, что я вступил в эту компанию, было им действительно необходимо. В других компаниях знали, что происходит и что они делают».[61]

В этом заявлении скрыта уверенность Боба Нойса в том, что уже на своей первой профессиональной работе он знал больше, чем заслуженные ученые в исследовательской лаборатории одной из самых больших электронных компаний страны. На самом деле это могло быть верно еще пару лет назад: во время войны Philco исполняла один гигантский контракт за другим на поставку электронного оборудования (в основном радаров и радио) и компонентов (электронно-лучевых трубок и батарей) для военных США.

В 1950 году, как большинство компаний в индустрии – хотя немного запоздало, – Philco решила войти в бизнес транзисторов, уполномочив одного из начальников исследовательского отдела, Билла Брэдли, основать программу и привлечь молодые таланты. Брэдли уже нанял или перевел из других отделов около 25 ученых и инженеров для проекта, когда взял на работу нового доктора наук из МТИ.

В этот раз удача не улыбнулась Нойсу, потому что еще до того, как он поступил на работу, команда разработки транзисторов Philco уже придумала и запатентовала инновационный тип германиевого транзистора, который назвали поверхностно-барьерным транзистором. Это было одно из первых подобных устройств, приблизившихся к запатентованной Bell Labs точечно-контактной модели от Бардина, Бреттейна и Шокли. Он был даже лучше, он превосходил по быстродействию старую модель, работая на более высоких частотах (что значит быстрее), а энергопотребление было снижено. Военные, одолжившие деньги Philco, чтобы дать компании конкурентное превосходство, были сильно впечатлены и готовились сделать крупные заказы. А так как этот проект не был результатом, строго говоря, контрактом на обслуживание военных учреждений, то Philco могла предложить устройство коммерческому миру. В ожидании этого предложения компания также разработала и улучшила процесс обработки германия. Этот «двойной удар» из улучшенной основы и инновационной модели убедил Philco, что она была близка к тому, чтобы стать доминирующим игроком на рынке транзисторов.

Момент вступления Нойса в Philco был безупречным. Новый транзистор признали безнадежным всего через три месяца после того, как он присоединился к компании. Теперь он мог стать новичком-суперзвездой в фирме, которая переходила от посредственности к новаторам индустрии. К его удаче, его, казалось бы, бесперспективная диссертация по физике поверхности теперь идеально подходила к новому поверхностно-барьерному транзистору. Итак, вместо того чтобы, поступив новичком на работу, пройти через обычную стажировку, Нойс стал ключевой фигурой в самой важной команде Philco.

Нойсу была доверена работа с процессом травления и гальванизации поверхности германия – в частности, ему нужно было знать, когда прекращать первое и начинать второе, определить нужный момент, и все это необходимо было делать достаточно быстро, чтобы перенести транзистор из лаборатории в массовое производство, если Philco вообще собирается показывать его миру. Боб придумал блестящее решение, которое включало в себя луч света, интенсивность которого постепенно падала, а кристалл стравливался до тех пор, пока не будет достигнута нужная степень стравливания. Philco была так впечатлена, что сделала процесс первым патентом Нойса.

Боб вступил в Philco для того, чтобы с самого начала стать ведущей фигурой. Теперь ему это удалось. Даже когда новый транзистор Philco был представлен миру и получил значительную долю внимания в отраслевой прессе, Боб усиленно занимался новой работой: он получил престижное приглашение на соавторство в написании технической статьи, объясняющей физику того, как на самом деле работает поверхностно-барьерный транзистор. Статью писали несколько месяцев. И хотя со временем Philco решила, что это – слишком ценная информация, чтобы ее публиковать, статья укрепила репутацию Нойса в компании и впоследствии во всем мире высоких технологий.

Выражаясь современным языком, Боб Нойс теперь стал исполнителем – и, возможно, не только профессиональным. Имитируя своего непосредственного начальника, яркого бывшего итальянского артиста, Нойс неформально одевался, когда шел на работу, – радикальное действие в то консервативное время бюрократии. Ему также нравилось внимание многочисленных симпатичных девушек, работающих в Philco. Позже он будет шутить, что ему повезло, что многих из них звали Бетти, так что ему не стоило волноваться о том, что он произнесет их имя во сне.

В конечном счете Брэдли, глава отдела, принял на себя роль, не отличающуюся от роли Гранта Гейла в Гриннелле – роль наставника в следующий период жизни Боба Нойса. От Брэдли Нойс перенял способность начальника быть заводилой. Начальник, вдохновляющий своих подчиненных присоединиться к нему в приключении. Начальник – неиссякающий фонтан новых идей (даже несмотря на то, что большинство из них не работает). Начальник, укрепляющий свой авторитет, выступая против него. Как позже скажет один из работников того времени, с Нойсом «было очень легко разговаривать, его слова всегда были полезны, а сам он очень сильно отличался от типичного менеджера». Если у него и были слабости управленца, то одна из них состояла в том, что он не страдал от общения с медлительными и ограниченными людьми, – вполне политический навык, который станет эффективнее спустя многие годы, когда ему придется иметь дело с правительственными представителями, репортерами и акционерами.

Первые полтора года Нойса в Philco были почти всем, на что он мог надеяться, причем не только в области технологий, но еще и в самом по себе бизнесе. Он появился в индустрии полупроводников как молодая восходящая звезда. Его имя было связано с одним из новых (подающих наибольшие надежды) проектов транзистора на рынке (основа первого утилитарного слухового аппарата, среди прочих устройств), и, что лучше всего, он снова обрел внимание к себе как к лидирующей фигуре в своей области.

Но все очень быстро испортилось. Philco была компанией, выполняющей военные заказы, а это значило, что нужно взаимодействовать со всеми раздражающими явлениями государственной бюрократии, участвовать в переговорах о заключении контрактов, заниматься бумажной работой. Более того, отдел транзисторов все еще был небольшой и непроверенной частью крупной шестидесятилетней компании. Так как отдел транзисторов был относительно независимым проектом, относящимся к внутреннему предпринимательству Philco, Нойс был изолирован от всех других дел компании. Но теперь, когда он стал администратором важного продукта и ему пришлось работать со старшим руководством и ключевыми заказчиками, Боб быстро обнаружил, какой опустошающей может быть корпоративная жизнь.

Как на беду, из компании утекали деньги как раз тогда, когда она прекратила все исследования. «Кажется, Philco еще не поняла, что исследования важны на длительных промежутках времени», – писал он своим родителям и братьям. Ему пришлось исполнять неквалифицированную работу, которую он называл «дерьмовой, грязной, трудной работой без какого-либо поощрения».[62] Нойс был настолько подавлен, что даже (несмотря на доказательства обратного) умудрился убедить себя, что он также паршивый босс.

В сравнении с рабочим опытом миллионов других людей, занятых жалкими делами, этот короткий промежуток жизни Боба Нойса не кажется настолько диккенсовским, чтобы возыметь такой основательный эффект на будущее рабочей культуры Кремниевой долины – и, соответственно, во всем мире высоких технологий. В конце концов, он был молод, прославлен в кругу профессионалов и уважаем своими коллегами. И нет сомнений в том, что даже в Philco у его карьеры не было пределов.

И все же Боб Нойс вскоре решил, что он никогда не станет работать в компании, которая не ставит инновации превыше всего остального. Скорее он уйдет с работы и рискнет поставить карьеру под удар, чем пойдет на такой компромисс. Между прочим, серьезные исследования показывают, что плотный контроль своего жизненного пути наиболее важен в личностях предпринимателей, даже если они терпят крах. Вся масса раннего успеха давила на него, Боб Нойс теперь чувствовал себя загнанным в угол, будто он во власти сил, не поддающихся его контролю. Это было то чувство беспомощности, которое сделает для него Philco воплощением всего, что было неправильно в традиционной корпоративной культуре, – на всю оставшуюся жизнь Нойса. Именно эхо этого чувства откликнется в его пылкой реакции на корпоративную деспотичность Fairchild 15 лет спустя.

Ситуация в Philco продолжала ухудшаться. Забастовка остановила работу двух отделений компании, и Нойс присутствовал на заседаниях, пока бастующие кричали снаружи. В то же время федеральное правительство решило подать иск на компанию за нарушение антитрестовского законодательства. Все, что предвидел Боб в неопределенном будущем, – это бесконечные урезания бюджета и временные увольнения, мало шансов на продвижение и, что было хуже всего, все меньше шансов заниматься наукой. Он мог почувствовать, как мир физики твердого тела проходит мимо него.

В своей семье Боб был не единственным несчастным. Бетти, возможно, была в еще более глубоком разочаровании. Она, будучи женой ученого солидной компании, застряла в пригороде Филадельфии, Элкинс-Парке. Новорожденный сын Билли заставлял ее сидеть дома и не давал заняться чем-нибудь интеллектуальным или присоединиться к ее любимым культурно-просветительным учреждениям. Мужа часто не было дома, а когда был, нередко проявлял рассеянность, пел в местном хоре или собирал вещицы в их двухкомнатной квартире. То, что она видела, как маленький Билли плачет всякий раз, когда отец берет портфель, делало ситуацию только еще более отчаянной.

Как раз когда дела в Philco пошли плохо, в доме Нойсов возросло количество конфликтов. Бетти и прежде активно не участвовала в социальной стороне рабочей жизни Боба – вечеринках, ужинах и других собраниях, – но теперь она стала практически невидимкой. Все вокруг Боба заметили, что он никогда не говорит о жене или о том, что они делают вместе. Один из коллег Нойса потом скажет Берлин, что единственный раз, когда он видел Бетти, был тогда, когда он зашел в дом Боба, чтобы помочь ему с кондиционером: «Боб, казалось, держал ее в тени». Сама Бетти признавалась, что ее молчаливость исходит в основном из того, что она «слишком чванливая», как молодая женщина высшего общества, застрявшая в безотрадном мещанстве.

Что не может продолжаться, тому не быть. Боб понимал, что больше всего он хочет уйти из Philco и «начать сначала где-нибудь еще».

Возможность появилась в конце 1955 года. К счастью, технический мир не забыл Роберта Нойса. Westinghouse Electric предложил ему работу в лаборатории транзисторов в Питтсбурге – в городе, бывшем центром электроники по крайней мере с момента создания исторического компьютера ENIAC во время Второй мировой войны. Предложение включало 25-процентную надбавку с гарантированным повышением зарплаты на 10 % в каждый из последующих двух лет. Более того, это был шанс вернуться в игру. Когда в Philco услышали новости, то тут же предложили сделать Нойса из временного руководителя постоянным и перенести работу Боба в Лансдейл, где находился главный офис, что быстро заставило Бетти начать мечтать о «небольшом домике на большом дворе».

Так Боб получил сразу два предложения за одну неделю. Он решил остаться в Philco, как он позже будет вспоминать, мечтая больше о славе, чем о богатстве: «Моим единственным настоящим желанием было иметь возможность купить две пары обуви одновременно, особенно после того, как я вырос из обносков моего брата». Но теперь у него была растущая семья и жена, которая ждала более благородного существования, – и сам он начал наслаждаться дополнительным доходом его профессиональной карьеры. В конце концов, не принимая во внимание тот факт, что он определенно имел бы больше гарантированной работы в расширяющемся Westinghouse, Боб выбрал Philco, в котором он все еще был крупной рыбой в маленьком, проблемном пруду.

Но жернова истории уже начали вращение. Незадолго до того, как он получил эти предложения о работе, Нойсу доставили научное приглашение в Вашингтон, округ Колумбия. Из Нью-Йорка туда на конференцию приехал Уильям Шокли, на тот момент уже планировавший уйти из Bell Labs и создать свою собственную компанию дома, рядом со Стэнфордским университетом. Он, конечно, уже знал о молодом Бобе Нойсе примерно с десяток лет, состоявшаяся на днях презентация Нойса была напоминанием и свидетельством того, насколько сильно вырос Боб как ученый за прошедшие годы. Шокли добавил имя Нойса в свой воображаемый список.

К концу 1955 года короткий промежуток счастья, принесенный новыми предложениями о работе, подошел к концу. Как раз в это время в молодой семье появилась новорожденная девочка, Пенни, но в остальном их жизнь не сильно изменилась. Philco все еще была по уши в проблемах, а перспектива переезда в Лансдейл испарилась. Теперь, в золотых кандалах повышения и новой должности, Боб Нойс был в небывалом отчаянии.

Тогда, 19 января 1956 года, Боб ответил на телефонный звонок. «Шокли на связи», – сказал голос на другом конце линии.

«Это было подобно тому, как если бы вы взяли трубку и заговорили с Богом, – рассказывал Нойс. – Он сказал, что начинает это новое дело на Западном берегу и что он хочет поговорить о том, присоединюсь ли я к нему. Ну, Шокли, конечно, был «отцом» транзистора. Так что это было очень лестно. И у меня было ощущение, что я бы покончил с ограничениями малой лиги, что вот и настало время перейти в высшую».

Шокли покинул Bell Labs за два года до этого – с заметной язвительностью. Он провел один год из двух, преподавая в Калифорнийском технологическом институте, другой лидирующей группы по военному вооружению Вашингтона. Теперь он переехал в Область залива Сан-Франциско с мечтой о том, чтобы основать компанию по производству транзисторов и разбогатеть.

23 февраля Боб и Бетти Нойс вылетели в Сан-Франциско поздним рейсом, приземлившись в 6 утра. На земле Пенсильвании, которую они покинули, был снег; в Области залива, для сравнения, был один из тех потрясающе теплых зимних деньков, которые ежегодно вызывают зависть у всей страны. Боб, по крайней мере, мечтавший о Калифорнии всю свою жизнь, знал, что теперь он – дома. «У меня был брат, преподававший в Беркли, и, знаете, его письма были историями о солнечном свете и чудесной погоде…» Ну а Бетти знала только, что она теперь в 3000 миль от своих друзей и семьи.

Старая дерзкая самоуверенность начала возвращаться. Боб знал, что собирается получить работу у Шокли, что у него нет пути назад – в Philco и на Восточный берег. Встреча с Шокли была назначена на 14 часов. В 9 утра пара встретилась с агентом по недвижимости, а к полудню они выбрали и купили дом в Лос-Альтосе – смахивавшем на деревню, но вполне элегантном небольшом городке по соседству с Пало-Альто – за 19 000 долларов. Боб прибыл на встречу с Шокли вовремя – пару часов спустя уходил с предложением о работе.

Он взобрался на вершину и нашел свой дом. Роберт Нойс теперь был готов стать легендой.

Глава 10. Гордон Мур – доктор точность

Очень долго после того, как все остальные из Кремниевой долины будут забыты – Терман, Хьюлетт и Паккард, Нойс, Цукерберг, Брин, Пейдж и даже Стив Джобс, – Гордона Мура все еще будут помнить. Но не благодаря карьере в сфере высоких технологий, хотя она была несравненной, а благодаря сформулированному им закону. Будущие историки скажут о нем как определяющем величайший период инноваций человечества и обретения богатств в истории. Спустя века после смерти Мура-человека Закон Мура будет жить – либо как поворотная точка к началу новой эры человечества, либо как нетерпеливый метроном стремительного золотого периода, теперь уже обретшего свой конец.

Отношения Мура-человека с Законом Мура сложны. Первое, в чем он признается, когда сядет за написание статьи в журнал Electronics, – это в том, что его амбиции были малы: «Со своей позиции в лаборатории я видел, что полупроводниковые устройства были причиной того, что электроника станет дешевой. Я пытался объяснить это на примере схем и увидел, что их сложность множится на два примерно каждый год…

Вышло так, что это было невероятно точное предсказание – гораздо более точное, чем я мог себе представить. Я просто пытался объяснить идею о том, что эти сложные схемы будут уменьшать стоимость транзисторов и других компонентов».

Точно. В мире Гордона Мура это – наивысший комплимент. Из всех миллионеров, миллиардеров и властных мужчин и женщин, которые появились из Кремниевой долины, Гордон, без сомнения, самый любимый. В какой-то момент став богатейшим человеком в Калифорнии, он не нажил себе врагов. Он вежливый, добрый, спокойный и скромный. Когда его ровня покупала самые большие яхты в мире и самые экзотические автомобили или притворялась представителями богемы, Гордон со своей женой Бетти все еще держал в гараже пикап, в котором они проводили выходные в поиске минералов.

Но если вы были неаккуратны, неряшливы в технике или невнимательны к математике, были неточны, то появлялся другой Гордон Мур – не злой, а отстраненный, холодный, разочарованный. С этих пор он не будет относиться к вам менее вежливо, но больше никогда не станет воспринимать вас всерьез. Гордон Мур мог быть добряком, но он также всегда был точен.

За годы Гордон научился принимать славу своего закона и уникальную известность, пришедшую вместе с ним. «Я долго стеснялся называть его Законом Мура, но потом как-то привык. Я готов приписать себе честь за него, – посмеивался он. – Но все, что я в действительности сделал, – это предсказал возрастание сложности интегральных схем и связанное с этим уменьшение цены».[63]

Однако кажется, что здесь все не так просто. Гордон Мур стал гордиться своим законом вовсе не вопреки тому, что он охватил последние пятьдесят лет истории чипов памяти, бизнеса полупроводников, индустрии электроники и даже ритма развития современной цивилизации, а благодаря всему этому. В конце концов, Гордон знал, что ему удалось вывести правильную формулу для быстро растущей области новой индустрии и эта формула оказалась настолько точной, что описала дух времени. Даже Ньютон и Максвелл этого не сделали. И даже после того, как микросхемы устареют, возможно, Закон Мура все еще будет иметь влияние на человеческое существование, как он это всегда делал: не закон сам по себе, а неумолимость вечного прогресса – как величайший завет Кремниевой долины.

Он был простым человеком с необычным умом, так что по-своему Гордон Мур – гораздо более экзотическое существо в Кремниевой долине, чем любой из равных ему технических магнатов – с их пышностью, заскоками и дорогими игрушками. Он также редкий представитель основателей Долины, потому что он был единственным коренным жителем, родившимся среди холмов прибрежного города Пескадеро и выросшим на севере Долины – в городе Редвуд-Сити полуострова Сан-Франциско.

Закон нитью тянется через историю семьи Муров. Если Гордон был «законодателем», то его отец стоял на страже закона – констебль, затем шериф всего западного берега округа Сан-Матео, полосы суши в несколько миль в ширину (от гор на востоке до Тихого океана на западе) и более 70 миль в длину (от юга Сан-Франциско до севера Санта-Круза).

Сегодня, если не считать городок Халф-Мун-Бэй, эта полоса суши в основном не заселена, на ней раскинулись национальные лесные парки. Гордон шутил, что Пескадеро – «единственный город в Калифорнии из всех, что я знаю, который теперь еще меньше, чем был пятьдесят лет назад».[64]

Но в 1920-х и 1930-х эта полоса береговой линии была больше похожа на южную окраину Чикаго. Первая автомагистраль, проходящая здесь вдоль берега, была испещрена «ресторанами», предлагающими в основном контрабандное виски богатеям, которые спускались из Сан-Франциско или холмов Берлингейма, чтобы промочить свои сухие горла. Выпивка приходила из Центральной Калифорнии или даже Лос-Анджелеса либо доставлялась катерами, которые перегружали ее из кораблей, зацепленных якорем за пределами трехмильной полосы территориальных вод. Пачка контрабандной выпивки легко могла быть доставлена на один из многочисленных закрытых берегов, затем навалена в автомобиль и после этого проехать на двадцать миль на север – и кораблю не приходилось рисковать, вступая в пролив Золотые Ворота.

В то же время бо?льшая часть этой береговой прибрежной равнины была заполнена фермами – тыквы, артишоки, арбузы, все, что росло туманным, ветреным летом и теплой, чистой осенью, – на которых работали европейские или мексиканские иммигранты, жившие в многочисленных временных лагерях. Большинство воскресных вечеров заканчивалось поножовщиной.

В обязанность шерифа Мура входило поддержание правопорядка в этом криминальном регионе. Ранним воспоминанием Гордона Мура было то, как его отец берет ружье и идет вечером на работу. И шериф Мур был очень хорош в работе. Ростом за метр восемьдесят и более 90 килограммов весом, бесстрашный, он часто бросался в гущу барных потасовок, чтобы их разнять. Его хорошо знали за умение уличить в обмане, находчивость в поимке контрабандистов и раскрытии их доставок. «В те дни почти не было криминальных разборок, – вспоминал Гордон, – но мой отец всегда носил с собой ружье».[65]

Неудивительно, что в округе Сан-Матео шериф Мур был легендой, более известной, чем его сын в своем зрелом возрасте. Гордон Мур: «Он был большим, но не огромным, однако он всегда мог успокоить кого угодно». Яблоко от яблони недалеко падает.

В 1939 году, когда Гордону было 10, его семья переехала в Область залива в город Редвуд-Сити. Успехи отца привели к повышению его до заместителя шерифа округа Сан-Матео, самой высокой невыборной должности в округе. Это была работа, которой он занимался весь остаток своей карьеры.

Для Гордона, «пляжного мальчика», как он себя назвал, переезд прошел легче, чем он ожидал. Редвуд-Сити тогда еще не был многолюдным скоплением под башнями Oracle, которым является сегодня, он стоял тогда на берегу другого моря: моря вишневых, сливовых и черносливовых садов, простирающихся на тридцать миль – до Южной долины. В этом море было несколько миллионов деревьев. Города полуострова, уже давно соединенные в единый ряд жилых микрорайонов и промзон, тогда были лишь оазисами железнодорожных станций и крошечных розничных кварталов, почти равномерно разделенных на промежутки, как бусины на нити El Camino Real, – от южного Сан-Франциско до Сан-Хосе.

В Редвуд-Сити, на берегу сверкающего моря, молодой Гордон был почти настолько же свободен, как был в Пескадеро. И так же, как это было в случае с предыдущим поколением многообещающих технологов с любительским радио (Фред Терман) и последующими поколениями будущих предпринимателей Долины с компьютерами и Интернетом, поколение основателей современной Кремниевой долины – подобных Нойсу с его планером – почти все целиком тяготело к прикладной науке. Мур был, возможно, особым случаем. Его склонность к химии быстро привела к созданию химической лаборатории, которую он сделал в семейном гараже: «Это были те дни, когда вы могли заказать почти любые химикаты, какие только захотите, почтой. Это было фантастически. Те вещи, которые вы могли купить в то время, давали возможность отлично позабавиться».

Как и большинство юных химиков, Мур вскоре стал делать взрывчатку. Как он сказал в телевизионном интервью, «я получал небольшие производственные партии нитроглицерина, который превращал в динамит. Я сделал несколько самых классных фейерверков [тогда он поднимал обе руки], и у меня все еще все пальцы на месте!» Затем он констатировал факт: «Те времена были проще. Если бы сегодня я делал ту взрывчатку, которую делал в те дни, скорее всего, у меня были бы неприятности».

Сохранив пальцы и глаза на месте, Гордон оказался отменным, прилежным – и, конечно, точным – учеником в государственной школе. В более поздние годы он станет преданным сторонником калифорнийской системы государственного образования, демонстрируя собой лучший пример довольного выпускника.

Как большинство детей его поколения, Мур перепробовал целое множество небольших работ. Его уволили только с одной: поквартирная продажа подписок на Saturday Evening Post: «Я с этим не справился. Я просто решил, что обзвон домов с тем, чтобы продавать журналы, – это не то, что мне было на роду написано». Даже когда он станет председателем корпорации стоимостью несколько миллиардов долларов, Гордон держался подальше от всего, что пахло продажами покупателям. Он оставлял эту работу Бобу или Энди.

Как и Нойс, Мур был всего на пару лет младше призывного возраста в ходе Второй мировой войны, став выпускником средней школы Редвуд-Сити как раз тогда, когда война кончилась. С его превосходными оценками и репутацией блестящего молодого ученого, Мура, как и Нойса, возможно, приняли бы в любой колледж в Америке. Тот выбор, который он сделал в итоге, многое говорит о его личности.

Одним из интересных, но редко обсуждаемых феноменов в калифорнийском образовании является тот, что даже сегодня большинство выпускников средних школ решают остаться в штате, даже на расстоянии в пять сотен миль. Частично этот феномен лежит в финансах – образование в колледжах и университетах Калифорнии относительно недорогое; а частично – в культуре: калифорнийские дети не хотят испытать на себе зимы Восточного берега и Среднего Запада. Так что, как и многие до и после него, Гордон Мур, теперь с аттестатом, решил остаться в Калифорнии.

Но куда пойти учиться? Даже в 1940-х, хотя взрыв государственных двухгодичных колледжей и четырехлетних учебных заведений наступит лишь через десяток лет, Гордон все же обладал достаточно широким выбором, и каждый из вариантов был ему доступен. Более того, тогда, как и сейчас, была ощутимая иерархичность среди этих школ: Стэнфордский и Калифорнийский (Беркли) университеты в Северной Калифорнии, Калифорнийский университет Лос-Анджелеса и Университет Южной Калифорнии – в Южной. Ниже них были некоторые из небольших частных университетов, такие как (неподалеку от места проживания Мура) Санта-Клара, университет Сан-Франциско и колледж (университет) Святой Марии. А ниже – еще около дюжины государственных колледжей.

Выбор Мура – Университет штата в Сан-Хосе, – возможно, удивлял еще тогда. Этот университет считался средним даже среди государственных колледжей. Он находился в деловой части города Сан-Хосе и выглядел скорее как городская школа, а его основная роль состояла в том, чтобы пополнить специалистами банки, заводы и производственные компании Южного залива. Даже в своей области он считался далеко отстающим по качеству от Университета Санта-Клара, находящегося всего в двух милях от него.

Так как он не написал автобиографию (и никто этого не сделал за него), Мур не открыл миру, что им двигало в процессе выбора именно этого университета. Но, кажется, основная причина была в деньгах. Заместителям шерифа платили не слишком много, а в 1940-х образование в других местных частных университетах предназначалось в основном для детей верхушки среднего класса. Мур просто сказал: «Я выбрал этот университет, потому что легко добирался до него из Редвуд-Сити и мне не пришлось покидать дом».

Впрочем, он этот университет не закончил. Проучившись два года, Гордон перевелся в Калифорнийский университет в Беркли. Надо полагать, причиной было то, что его оценки позволили ему получить финансовую поддержку штата Калифорния. Но если пребывание в Университете штата в Сан-Хосе и было коротким, этот период своей жизни он все же никогда не забудет – потому что там он встретил Бетти Ирен Уитакер. Она была настоящей жительницей Долины Санта-Клара: родилась в Лос-Гатосе, ее родители во втором поколении были владельцами последнего прекрасного сада в деловой части города Сан-Хосе. Она вышла замуж за Гордона в 1950 году.

Теперь, в 21 год от роду, он, совсем еще молодой человек, имел молодую жену и – недостаток денег. Молодожены жили в общежитии для женатых пар в Калифорнии. Бетти работала, чтобы поддерживать их обоих, а Гордон в это время учился. Он заработал свою степень бакалавра химии в 1950 году с достаточным отличием, чтобы стать одним из аспирантов. Шериф Мур, всегда позволявший сыну жить своей собственной жизнью, впервые решил вмешаться в размышления сына о будущем. Он предложил Гордону пойти учиться медицине. Но становиться врачом Гордону было неинтересно. Вместо этого он выбрал Калифорнийский технологический институт (Калтех). Молодая пара сделала самый решительный поступок в своей жизни на тот момент. Гордон вспоминал – с его обычной точностью: «Я говорил, что я никогда не был на востоке – в Рино, Невада, пока не закончил школу… Затем я узнал, что Пасадина, оказывается, расположена восточнее Рино. Но раз уж Рино – за пределами штата, то все равно столь далеко на востоке я еще не был».

В Калтехе Гордон расцвел. «Пляжный мальчик» всегда был известен своим умом; но теперь, в самом именитом научном институте на всем западе США, стало ясно, насколько он действительно был умен. Через четыре года после приезда в Пасадину Гордон получил докторскую степень по химии и частично по физике. Это было идеальной комбинацией для нового (бурно распространяющегося) мира полупроводников.

Наверное, решив удовлетворить амбиции отца (желавшего, чтобы сын учился на доктора), Гордон добавил «доктор» (д-р) в начале своего имени, как оно и было с этих самых пор. Заметим, что большинство других PhD в Долине, включая Нойса и Гроува, не использовали этот почетный титул постоянно.

Описывая свою жизнь в Калтехе, Мур говорил (с присущей ему скромностью): «Мне повезло. У меня была хорошая тема диссертации и профессор, не настаивающий на том, чтобы его аспиранты держались поблизости слишком долго». В то же время Бетти, после короткого срока службы в Consolidated Engineering Corp. в сфере связей с общественностью, нашла пристойную работу в Ford Foundation (Фонде Форда).

Но теперь Мур и его жена должны были принять новое решение. Мур: «Трудно поверить, но все это время в Калифорнии действительно невозможно было сыскать хорошую технологическую работу. Мне пришлось отправиться на восток, чтобы найти такую работу, которую я посчитал соизмеримой с полученным образованием». Гордон и Бетти, проявив силу духа, направились в Мэриленд, где их ждала работа в лаборатории физики полета ВМФ Университета Джонса Хопкинса.

Это была хорошая и интересная работа, большая часть которой состояла в разработке новых технологий ракет. Лучше всего было то, что значительная часть исследований Гордона касалась электронных систем телеметрии, «так что это позволило мне заниматься вещами, достаточно близко связанными с теми, о которых писал в диссертации».

Но уже на второй год Муры были готовы вернуться домой. Как обычно, Гордон позже предложил объяснение, в котором соединились умаление собственной значимости и точность: «Я вдруг понял, что считаю стоимость слов в статьях, которые мы публикуем, и интересуюсь тем, получает ли налогоплательщик что-то достаточно ценное для того, чтобы платить за это по 5 долларов за слово. В любом случае я не думал, что многие люди читают эти статьи. Так что я решил, что мне следует заняться чем-то более практическим, – и, честно говоря, захотел вернуться в Калифорнию. Мне понравилось жить на востоке пару лет, но я действительно подумал, что мне гораздо больше нравится Область залива».

Но предварительный поиск работы много не обещал. В Южной Калифорнии был набор в Hughes Aircraft, но в той области, к которой Гордон не питал большого интереса. В Области залива он присмотрелся к паре нефтяных компаний, принимающих работников в свои лаборатории, «но и к ним я не испытывал влечения».

Гораздо интереснее представлялась компания General Electric, на тот момент соперник Bell Labs по качеству исследований физики твердого тела. Но GE не захотела принять Гордона на эту работу. Вместо этого они предложили, чтобы Мур исследовал атомную энергию. «Я этим сильно не интересовался».

Теряя надежду, Гордон попытался поступить на работу в Lawrence Livermore Laboratory, которая имела сильную связь с альма-матер Мура, Калтехом. Это многое говорит о том, как отчаянно он хотел вернуться в Калифорнию, потому что, отказавшись от GE Nuclear, теперь уже он проявил готовность работать в исследованиях ядерного оружия. Lawrence Livermore ему такую работу предложила, но, хорошо подумав, в итоге Мур отказался и от нее. Все же были пределы того, на что он готов, чтобы вернуться домой.

К счастью для него и для Бетти, в тот момент существовал и другой тоскующий по дому калифорниец. И ему не нужно было искать работу; он планировал создать ее для себя самостоятельно. И, так как он был величайшим прикладным ученым на планете, Уильям Шокли убедил GE позволить ему посмотреть информацию о соискателях, которым GE делала предложения, но которые ей отказали.

Одно имя выделялось среди остальных: Гордон Мур. Вряд ли Шокли знал что-нибудь о Муре, так как молодой человек занимался в основном разработкой ракет. Но, несмотря на все свои недостатки, Шокли обладал особым даром в чтении резюме и биографических справок, и он быстро увидел в Гордоне выдающийся талант. Более того, по счастливой случайности Шокли также искал химика, ибо именно химики были особенно полезными, когда он работал в Bell Labs.

«Так что как-то вечером он мне позвонил. Это было началом моих контактов с Шокли и кремнием».

Гордон и Бетти собрались быстро и (как выяснилось – в последний раз) отправились на запад. Они прибыли в понедельник. Гордон официально принял 18-й номер работника Shockley Transistor. Вскоре он узнал, что другой новый работник, Роберт Нойс, прибывший в прошлую пятницу, был работником номер 17. Мур: «Мне всегда было интересно, что было бы, если б я приехал быстрее и оказался у Шокли в четверг».

Как вспоминал Гордон, Нойс был выдающимся сотрудником с самого начала. Не благодаря своему интеллекту – каждый, кого нанял Шокли, был угрожающе гениален, – а благодаря своему опыту: «Боб был единственным в группе, кто обладал значительным опытом работы с полупроводниками до Shockley. Я же вообще плохо представлял, что такое полупроводник…

Боб пришел с гораздо более определенным знанием, чем мы, да и в любом случае он был потрясающим парнем».

Конечно, вначале они испытывали страстное желание произвести хорошее впечатление на их нового знаменитого босса. Однако не так уж и много времени прошло до того момента, как Шокли стал провоцировать их отчуждение. Привычным запасом вежливости он не располагал: «Я не думаю, что «тирания» начала обволакивать Шокли. Он был сложным человеком. Он был очень соперничающим и конкурировал даже с людьми, которые работали на него самого. Мой любительский диагноз – он был параноиком, и он воспринимал все так, будто происходившее вокруг него было специально направлено на разрушение Шокли тем или иным путем. Комбинация была разрушительной».

Последней каплей для Мура, как и для всех остальных членов Вероломной Восьмерки, было решение Шокли (после нескольких небольших инцидентов в лаборатории) ввести программу прохождения сотрудниками тестов на детекторе лжи. Современные читатели часто поражаются этому, считают Шокли человеком, сделавшим непростительное. На самом деле детекторы лжи были в порядке вещей как криминалистический инструмент той эпохи и широко распространились в американской индустрии. Однако молодые звезды в Shockley Transistor считали это неприемлемым. Для них это устройство было деспотичным, карательным, мелочным и, что хуже всего, постоянным. Мур: «Бунт на «Кейне» был популярен примерно в то время, и мы видели аналогию между Куигом (командиром эсминца «Кейн», проявившим признаки паранойи) и Шокли».

Хотя Мур навсегда будет частью группы бунтарей (Вероломной Восьмерки), его трудно назвать зачинщиком. Если бы ему дали его устройства, он, возможно, проработал бы у Шокли еще год или два, пока не нашел бы другую исследовательскую работу в Калифорнии, предпочтительно – в Области залива. Действительно, интересно порассуждать, как бы сложилась история Долины, если бы Гордон вместо этого пошел работать в IBM в Сан-Хосе или в Hewlett-Packard. Но Восьмерка мудро решила держаться вместе, их сила была в количестве, и Гордон согласился, когда они готовились к своему общему уходу.

К несчастью, несмотря на их последующий статус бизнес-легенды, никто из Восьмерки в этот момент не являлся хорошим корпоративным политиком, так что их изначальная стратегия была обречена с самого начала. Мур: «На самом деле мы обошли Шокли и обратились к Арнольду Бекману из Beckman Instruments, который финансировал производство, чтобы он сделал что-то, чтобы заменить Шокли как руководителя, но чтобы он остался кем-то вроде консультанта».

Они были глупы и наивны. «Я думаю, мы переоценили наши силы… Тогда мы обнаружили, что восемь молодых ученых будут в затруднительном положении, пытаясь отстранить недавнего Нобелевского лауреата от компании, которую он же организовал. Бекман решил, что это разрушит карьеру Шокли, и, в сущности, сказал нам: «Видите ли, Шокли – начальник, и таков мир». Мы чувствовали, что отрезали себе путь к отступлению».

Теперь не было пути назад, нельзя было восстановить сожженный мост. Любой начальник будет в ярости, столкнувшись с предательством, но в случае с Шокли Восьмерка могла ожидать самого худшего возмездия. И если у Гордона были какие-то сомнения о присоединении к Восьмерке в ее попытке достучаться до Бекмана, теперь они исчезли – с пониманием того, что им придется уйти из компании вместе.

В последующие годы при обсуждении Вероломной Восьмерки и ее ухода из Fairchild ради основания Intel Гордон часто будет смеяться и говорить, что это не похоже на истории других предпринимателей в истории Кремниевой долины. Эти люди, включая Боба Нойса, основывали компанию, потому что ими двигало желание это делать, это был холст, на котором они писали свои величайшие творения. Гордон, для сравнения, теперь будет говорить о себе как о «негативном предпринимателе», всегда присоединяющимся к новым стартапам, чтобы уйти от нынешних несчастливых рабочих условий. «Я не позитивный предприниматель».

Вполне возможно, в этом состоит та разница между двумя людьми, которая скрепила их вместе. Нойс – бесстрашный, умный, харизматичный – был человеком, сделанным из того же теста, что и отец Гордона. Мур – мыслящий, скромный и жадный до знаний – был во многом похож на преподобного отца Боба. Почти с того момента, как они встретились, эти противоположности стали полностью доверять друг другу. Каждый из них знал, что другой никогда не предаст. Они глубоко восхищались друг другом, и оба чувствовали, что для успеха им нужны дополняющие черты характера друг друга. Точность Мура поддерживала интеллектуальную добросовестность Нойса, предостерегая его от слишком большого использования своей харизмы. Нойс, со своей безрассудной уверенностью, привел Мура в одно из величайших и наиболее успешных предприятий в истории бизнеса, туда, куда он никогда бы не пошел сам.

Теперь, будучи ценным сотрудником в Fairchild Labs, ежедневная работая в компании, находящейся в руках умных бизнесменов вроде Нойса, Спорка и Бэя, Гордон мог позволить себе рассуждать, исследовать стремительные тенденции, схемы, которые он понимал лучше, чем кто-либо другой, к чему его сознание тянулось от природы. Так, в частности, он начал формулировать теорию об интегральных схемах, которую хотел проработать, чтобы успеть к итоговому сроку сдачи подписной статьи в лидирующем отраслевом журнале. Статья, причудливо названная «Объединение большего количества компонентов в интегральных схемах», была опубликована в выпуске Electronic magazine от 19 апреля 1965 года.[66] Ее вступительный текст был одним из величайших предсказаний в истории технологий:

«Будущее интегральных схем – это будущее электроники самой по себе. Выгода от интеграции приведет к быстрому количественному росту электроники, внося эту науку во многие новые области. Интегральные схемы приведут к созданию таких чудес, как домашние компьютеры – или, по крайней мере, терминалы, подключенные к центральному компьютеру, – автоматический контроль автомобилей и личные носимые устройства коммуникации. Наручным часам нужен только дисплей, чтобы стать возможными сегодня.

Но наибольший потенциал скрывается в создании крупных систем. В телефонных коммуникациях интегральные схемы в цифровых фильтрах будут выделять отдельные каналы в многоканальном оборудовании. Интегральные схемы также будут переключать телефонные каналы и выполнять обработку данных.

Компьютеры станут более мощными и будут устроены совершенно иначе. Например, память, созданная при помощи интегральной электроники, сможет быть распространена при помощи машин вместо того, чтобы концентрироваться в центральном блоке. Вдобавок улучшенная надежность, ставшая возможной благодаря интегральным схемам, позволит создавать более сложные блоки обработки данных. Машины, подобные существующим сегодня, будут создаваться дешевле и быстрее».[67]

На эту идею был сделан акцент в карикатуре в стиле журнала Mad, демонстрирующей покупателей в универмаге, не обращающих внимания на две стойки с надписями МЕЛОЧИ и КОСМЕТИКА и толпящихся у третьей стойки – с зубоскалящим продавцом под надписью ПОЛЕЗНЫЕ ДОМАШНИЕ КОМПЬЮТЕРЫ. Но поразительная точность этого предсказания не забывалась, когда читатели видели небольшой график в нижнем левом углу на третьей странице. На нем не было названия или надписи, но это была координатная сетка с годами от 1959-го по 1975-й по оси X и «log2 числа компонентов на интегральной схеме». Этим читателям не нужно было знать, что они смотрят на будущее целого мира – даже Мур пока этого не знал, – но если бы они были достаточно проницательны, чтобы изучить линию на графике и понять ее смысл, это заставило бы их волосы встать дыбом… и показало бы им способ стать миллиардерами.

Хотя в 1965 году на графике было всего 4 точки, определяющих прямую линию под углом в 45?, график показывал, что интегральные схемы памяти демонстрируют развитие, не имевшее аналогов в истории. На самом деле они удваивались приблизительно каждые 18 месяцев. Чутье Мура подсказало, что что-то подобное будет происходить и далее, но только когда он сел за стол, чтобы подготовить статью, он понял, что обнаружил что-то поразительное, что было у него перед глазами многие годы.

Как он будет позднее вспоминать, он достал лист обычной миллиметровки и распределил отношение производительности к цене последних трех поколений интегральных схем Fairchild. Хотя он знал характеристики этих устройств, Мур был удивлен, обнаружив, что скачки производительности от поколения к поколению – особенно от третьего к четвертому, бывшего теперь в разработке Fairchild – были настолько велики, а гиперболическая кривая, которую они создавали, была настолько вертикальна, что он уже вышел за пределы листа. Так что он взял другой лист, на этот раз с логарифмической шкалой, и, когда он это сделал, нанесенные результаты точно образовывали прямую линию. Как он писал в статье:

«Сумма минимальной стоимости компонента увеличивалась с приблизительным показателем коэффициента 2 в год (см. график на следующей странице). Определенно, в течение короткого срока эта динамика может продолжаться, если не увеличиваться. В более длительном периоде прогрессирующая динамика становится немного менее определенной, хотя нет причин сомневаться в том, что она будет продолжаться, по крайней мере, 10 лет. Это значит, что к 1975 году количество компонентов в интегральной цепи за минимальную стоимость достигнет 65 000. Я думаю, такая крупная схема может уместиться на единой полупроводниковой пластине».[68]

Как уже было сказано, если в 1965 году вы бы заглянули в будущее, используя любой традиционный прогностический инструмент – доход на душу населения, вероятную продолжительность жизни, демографические показатели, геополитические силы и так далее, – ни один из них не был бы таким эффективным предсказателем, более точным, чем Закон Мура. Тенденция, которую определил Мур – и обсудил в ряде выступлений в Ассоциации полупроводниковой промышленности в течение следующих двадцати лет, которые обновляли этот знаменитый график, – состояла в том, что мир электроники, начиная с компьютеров и заканчивая военной и потребительской продукцией, стремительно становится цифровым. И благодаря планарному процессу производства полупроводников стало возможным делать крошечные цифровые двигатели внутри этих продуктов еще меньше и дешевле и увеличивать плотность транзисторов в геометрической прогрессии.

Ни одно человеческое изобретение не демонстрировало такую скорость развития. В последующие годы писатели будут искать аналогии. Одно популярное сравнение в 1970-х пришло из автомобильной индустрии: дескать, если бы Детройт придерживался Закона Мура, автомобили бы ездили со скоростью 500 миль в час и расходовали бы галлон топлива на 200 миль… и – это стоило бы 1,50 доллара. Но когда Закон Мура продолжил набирать обороты, намного позже желанного Гордоном достижения 1975 года с 65 000 транзисторов на чипе, прямые аналогии стали абсурдными. Теперь писатели обращались к старой китайской легенде о математике, который послужил императору, а когда его спросили о вознаграждении, он ответил: «Я лишь прошу тебя взять шахматную доску и положить одно зерно риса на одну клетку, две на вторую, четыре на третью и так далее». Довольный император согласился… но вскоре понял, что уже на половине доски окажется весь рис Китая, а вскоре и весь рис в мире.

К 1971 году, когда Мур был председателем и президентом Intel Corp. и лидером в новой революции микропроцессоров, он использовал свою речь в Ассоциации полупроводниковой промышленности в своем законе (уже названном в его честь), чтобы предсказать, что через двадцать лет с того времени (то есть в 1991 году) чипы памяти (DRAM) подскочат с одной тысячи бит (счет транзисторов был почти оставлен позади) до 1 миллиона бит. И это предсказание снова оказалось точным.

К тому времени Закон Мура стал определяющей силой в мире электроники. Каждая компания, если она могла, от компьютеров до инструментов и даже программного обеспечения запрыгивала в ракету под названием Закон Мура. Он не только предполагал стремительные инновации и взрывной рост, но и был предсказуем: вы могли создать ваш продукт, чтобы воспользоваться преимуществом следующего поколения чипов и процессоров – и если вы правильно рассчитали время, эти будущие чипы будут ждать вас для вашего пользования. Более того, если вы рассчитали время для ваших продуктов на начало следующего поколения чипов, вы могли не только опередить конкурентов лучшей производительностью, но также больше на этом заработать.

Такова была история цифровой эпохи с того момента. А предсказуемость и мощь Закона Мура вели к одной технологической революции за другой: потребительская электроника, мини-компьютеры, персональные компьютеры, встраиваемые системы, серверы, Интернет, беспроводные коммуникации, медицинский контроль и многое другое. Большинство предсказаний будущего было сделано в ранние 1960-е, от личных атомных вертолетов до колонизации Марса, провалившейся из-за того, что необходимые поступательные, физические шаги (не считая нисходящей политической воли) были слишком велики. Вместо них мы заменили наши мечты другими, настоящими чудесами, каждое из которых стало возможным благодаря небольшой стартовой коммерческой цифровой революции, настроенной на сверхскорость Закона Мура.

В те дни школьникам преподавали упрощенный Закон Мура, и все мы усвоили идею жизни (или хотя бы выживания) в мире, погруженном в стремительные, беспощадные перемены. Мировая экономика теперь зиждется на Законе Мура; это метроном современной жизни – и если он вдруг остановит свой ход, то это может повергнуть весь человеческий род в экзистенциальный кризис, который может продлиться не одно поколение и привести к полному переформированию общества.

К счастью, несмотря на ранние ожидания Гордона Мура, что этот ритм перемен может замедлиться в поздние 1970-е, Закон Мура продолжает действовать по сей день – в эпоху чипов памяти, способных хранить более триллиона байт. И что более удивительно (и редко на это обращают внимание, так как мир долго концентрировался скорее на графике Мура с прямой линией на логарифмической сетке, чем на оригинальной гиперболической кривой), все, что произошло в цифровом мире к сегодняшнему дню: калькуляторы, Интернет, смартфоны и планшеты, – произошло в начале пологого «предгорья» кривой Закона. Настоящая кривая начала изгибаться вверх только приблизительно к 2005 году.

Это позволяет предположить, что массивные, преобразующие перемены, соответствующие Закону Мура в последние 50 лет, реальные изменения, находящиеся перед нашими глазами, продолжатся, – возможно, вплоть до «сингулярности», момента, определенного ученым Рэем Курцвейлом, когда люди и компьютеры станут единым целым. Но даже если этого никогда не случится, последние прогнозы индустрии говорят о том, что Закон Мура продолжит работать до середины XXI века, когда в одном микропроцессоре (если форма останется прежней) будет содержаться вся возможная мощность всех сегодняшних микропроцессоров. Этот сценарий почти невозможно себе представить, хотя даже сегодня наши дети играют с умными игрушками, гораздо более мощными, чем все полупроводниковые схемы в мире в тот момент, когда Гордон Мур сформулировал свой закон.

История, скорее всего, запомнит это чудо, предсказанное, а затем исполненное в соответствии с Законом Мура, как одно из самых величайших достижений в истории человечества, то, которое изменило траекторию его развития так же сильно, как сельскохозяйственная и индустриальная революции, – и с еще более глубоким и всеобъемлющим эффектом.

Причина, по которой это изменение было таким огромным и таким длительным, заключается в том, что, как д-р Мур много раз напоминал миру, это – вообще не закон. Скорее это социальное соглашение между полупроводниковой индустрией и остальным миром, чтобы первый продолжал поддерживать траекторию закона максимально долго, а последний пожинал плоды. Закон Мура работал не потому, что он свойствен полупроводниковой индустрии. Наоборот, если завтра утром все компании решат перестать улучшать технологию, Закон Мура исчезнет к вечеру, и следующие много лет придется разбираться с вариантами его применения.

Закон Мура продолжал действовать потому, что каждый день сотни тысяч людей – ученые, дизайнеры, инженеры, программисты, рабочие и сотрудники Intel – посвящали свое воображение и энергию поддержанию Закона Мура.

Сложно понять, что вело Intel и что сделало ее самой важной компанией в мире. Разумеется, компания – это место, где зародился Закон Мура, но, наверное, главное заключается в том, что компания посвятила себя Закону Мура с самого основания и следовала ему всегда, в горе и в радости, даже если на кону стояла жизнь компании.

То, что началось как простой график для статьи в журнале в ранние годы цифровой индустрии, теперь захватило весь мир, но больше всего – Intel, и в основном офис главного директора. Бесконечное следование Закону Мура сделало (или сломало) репутацию каждого человека, который когда-либо был директором.

Ирония Закона Мура заключалась не только в том, что это не закон, но и в том, что не только Мур его открыл. И в этом заключается правда. В Fairchild многие были недовольны тем, что Боб Нойс вместе с Джеком Килби из TI пожал все лавры за интегральную схему. Конечно, именно Нойс нашел ей практическое применение. Но осознание проекта Нойса потребовало такого же вклада Джина Хорни – планарной технологии. Хорни правильно сказал, что история не удостоила его почестей за его вклад в этот продукт. Но там были и другие, в основном – члены Вероломной Восьмерки, кто тоже принял участие. А больше всех работал Мур, который привел другую команду к итоговому варианту проекта интегрированных схем (ИС) и чья работа значила больше всего. Гордон, будучи спокойным человеком, никогда об этом не говорил.

Теперь Мур сделал еще более великое открытие, и оно обещало быть более важным, чем открытия Нойса, Килби и Хорни, даже более важным, чем сама ИС, – и в отличие от других открытий оно называлось его именем. И хотя это, возможно, не совпадение, но в тот момент, когда он формулировал закон, Боб Нойс этажом ниже рассказывал о первом применении этого закона – к падению цен на транзисторы Fairchild. Вспомним озвученное в головной компании решение Нойса назначить на приборы цену, которая у них будет лишь через годы. Что еще могло стоять за таким, на первый взгляд, самоубийственным решением, если не вычисление того, как еще неназванный Закон Мура повлияет на цены индустрии? Решение Нойса было озвучено одновременно или даже раньше, чем теория Мура. Но в этот раз все почести получил Гордон Мур. Это многое говорит о Бобе Нойсе и его партнерстве с Гордоном. Он никогда не претендовал на то, чтобы разделить почести. Гордон Мур – автор закона не только потому, что он его открыл, но и потому, что он заставил его работать в Intel.


Оглядываясь назад, уже приближаясь к пенсии, Гордон сказал своему старому партнеру: «Боб Нойс был фантастический парень. Очень яркий, свободомыслящий, прирожденный лидер. Не управленец, лидер. Боб руководствовался таким принципом: если вы говорите людям, что было бы верно сделать то-то, они окажутся достаточно умны, чтобы просто сделать это. Вам не нужно следить за ними. Он был одним из тех, кто вам сразу нравится, в момент встречи. И вы знаете – я хорошо на него работал. Я немного ему льстил. Я был немного более организован как управляющий, хотя разница была не так уж велика».[69]

Последняя фраза Гордона была шуткой. Доктор Точность был гораздо более организован, чем его партнер. И оба они постоянно делали реверансы в сторону друг друга: Fairchild и Intel – вот доказательства. Когда давление событий заставило Нойса заняться бизнесом вместо науки, именно Гордон Мур заполнил пустоты и, будучи главным ученым Intel, поддерживал этот титул сначала для индустрии полупроводников, а затем для всей электронной индустрии.

Можно заметить, что два эти человека не идеально сочетались. Вместе они были замечательной командой, создавшей две самые заметные компании в истории Америки. Но им обоим не хватало черт, которые были и являются ключом к успеху. Ни один из них не жил компанией, которую они создали. Ни у одного из них не было инстинкта охотника. И, самое главное, ни один не любил прямые конфронтации и увольнения – даже для здоровья предприятия.

В Fairchild они обнаружили человека с такими качествами – Чарли Спорка. Он теперь создавал National Semiconductor, буквально в двух шагах. Теперь в Intel таким человеком стал Энди Гроув. Как они признавали в частных разговорах (а Энди – на публике), без Гроува Intel был бы средней компанией, известной инновациями, но не более того, которая в итоге была бы забыта. В мире, в котором не было бы самого Intel в виде огромной компании, поддерживающей Закон Мура, Intel был бы поглощен National Semiconductor, Advanced Micro Devices, Motorola или Texas Instruments.

С Гроувом Intel побеждал всех, но мог бы разрушить и себя, если бы не Гордон Мур, смягчающий углы Энди. Гордон был основой Боба и – совестью Энди, замечательный пример партнерства и адаптации, учитывая, что он имел дело с одними из самых великих людей того времени. Он был буфером между ними, и, что самое замечательное, он подходил на эту роль, оставаясь при этом честным по отношению к себе.

Глава 11. Исключительный стартап

Если не считать открытия Закона Мура (события, самого по себе эпохального, только если посмотреть в ретроспективе), первые пять лет истории компании Intel в значительной степени забыты. Их затмили, с одной стороны, конец массового ухода в Fairchild и ошеломительный запуск на рынок, а с другой стороны – появление модели Intel 4004, первого в мире серийного микропроцессора. Даже официальная линия продукции Intel не была выпущена до 1971 года – к этому времени компания уже представила полдюжины своих фирменных продуктов.

Тем не менее этот период по-своему важен, ведь именно тогда Intel сформировался как настоящая компания, доказал совершенное владение технологиями, на которых он основывался, вывел свои первые продукты на рынок раньше, чем его догонит мир полупроводников, а также, что немаловажно, создал корпоративную культуру, которая будет характеризовать фирму в глазах следующего поколения (предполагалось, что она уцелеет).

Новые стартапы, как известно, недостаточно внимательны к своей истории. И это хорошо: любое новое предприятие, у которого есть время каталогизировать свою историю, очевидно, работает не слишком усердно, чтобы рассчитывать на успех. Но если речь о действительно успешной компании, это может сыграть злую шутку с историками. Они окажутся погребены под грузом материалов, рассказывающих о самых успешных временах компании, в то время как будет трудно наскрести хоть немного документов, уцелевших с первых дней ее появления. Даже воспоминания тех, кто там был, нередко искажены более поздними событиями, человеческой потребностью преувеличивать значение своего вклада, и в конце концов они растворяются в тумане времени. Молодые компании зачастую ведут себя совсем не так, как их поздние крупномасштабные воплощения, иногда вызывая смущение у пришедших позднее сотрудников и руководителей. Те хотят видеть прошлое как одно прямолинейное восхождение к триумфу, а не как ссоры по пустякам, сомнительные сделки и некомпетентные решения новичков.

На данный момент в музее Intel первым пяти годам отведено около десяти погонных футов (3 м), на которых расположено лишь два процента от общего количества экспонатов на этаже.[70] И даже это меркнет в сравнении с гигантской, подсвеченной сзади, фотографией, сделанной в 1970 году, на которой изображены 200 работников Intel на фоне первой штаб-квартиры в Маунтин-Вью. Привлекательность фотографии – и она пользуется даже большей популярностью у нынешних сотрудников, чем у посетителей музея, – заключается в контрасте того, что было, с тем, что стало.

Это не постыдная фотография, вроде той печально известной, где изображены 11 законченных ботаников Microsoft, которую сделают восемь лет спустя. Ее скорее можно сравнить с фотографиями диспетчерской NASA той же эпохи – классический образ инженеров шестидесятых: белая рубашка, тонкий галстук, стрижки «ежиком» и очки в роговой оправе. Всего через пять лет образы на фотографии стали казаться смешными и безнадежно устаревшими, но сейчас – 40 лет спустя – нынешнее поколение инженеров Intel считает это модным ретро и старается воссоздать небрежный стиль фигур на фото.

Сотрудники любят останавливаться и пристально разглядывать эту фотографию по нескольким причинам. Одна из них заключается в том, что кажется невозможным, что их 50-миллиардная компания, насчитывающая 105 000 сотрудников, с заводами и офисами по всему миру, могла быть когда-то настолько маленькой и ограниченной, что весь состав из приблизительно 100 сотрудников смог собраться и сфотографироваться на фоне штаб-квартиры из стекла и дерева.

Также сотрудники могут задержаться, чтобы найти и рассмотреть на фотографии несколько знакомых лиц. С самого начала Intel всегда гордилась своей уравнительной политикой – отсутствие кабинетов, казалось бы, нейтральные перестановки в руководстве Нойса и Мура (а потом и Гроува), неформальность и легкость в общении на всех уровнях структуры организации компании. Эта компания по праву славилась прогрессивностью своей корпоративной культуры. В мире американского бизнеса 1960-х годов жесткий и амбициозный (и тем не менее демократичный) стиль ведения дел выделялся даже в Кремниевой долине.

Как бы то ни было, фото является еще и напоминанием, что даже такая «выравненная» организация, как Intel в 1970 году, по сегодняшним меркам была достаточно иерархиезирована. Таким образом, на фото высшее руководство стоит на переднем плане, основатели Нойс и Мур находятся ближе всех к камере, так близко, что они почти смотрят вверх. Позади них можно увидеть Леса Вадаша, почти не изменившегося внешне с тех пор. А также – фигуру, при виде которой, скорее всего, перехватывает дыхание у сотрудников и знающих посетителей. Это – Энди Гроув, почти неузнаваемый в массивных очках в роговой оправе, в темной рубашке и галстуке, и, в отличие от почти всех мужчин в кадре, с волосами длиннее, чем сегодня. По правую руку от него, гораздо выше и почти в таких же очках, с бакенбардами тогда, как и сейчас, находится старший научный сотрудник Тед Хофф.

За этими руководителями компании до самой фронтальной двери здания тянутся фигуры известные и забытые, большинство из которых давно ушло, но некоторые до сих пор остаются в компании. Размышляя об изображении, кто-то медленно замечает, что почти все мужчины, кажется, одного возраста – примерно 30–40 лет, инженеры-основатели полупроводниковой промышленности, большинство из которых присоединилось к Fairchild примерно в то же время.

Для сравнения: женщины, число которых увеличивается ближе к заднему плану кадра, почти все двадцатилетние. Многие из них – секретари, остальные работают на производстве, на что указывают их белые халаты. В 1980 году в Intel была только одна женщина-ученый, Карлин Эллис, вновь прибывшая из Fairchild, – и ее присутствие считалось достижением содружества полупроводниковой промышленности. Семнадцать лет спустя она станет первой женщиной вице-президентом корпорации Intel; через шесть лет после этого – директором по информационным технологиям компании. Но сейчас, даже в свободной от предубеждений Intel, инженерия и менеджмент считаются мужской работой.

В современной Кремниевой долине дела до сих пор обстоят именно таким образом, по крайней мере – в инженерии. За прошедшие годы наиболее выгодными позициями для женщин стали нетехнологические должности – PR, реклама, маркетинг, HR и даже продажи. Если бы подобную фотографию сделали в современной Intel, пришлось бы занять футбольный стадион, но соотношение мужчин и женщин было бы таким же, как в 1980 году, с той лишь разницей, что гораздо больше женщин стояло бы ближе к передней части толпы.

Что действительно бросится в глаза в современном составе, так это радикально отличающийся этнический состав компании. Кроме одного или двух черных лиц в 1980 году, все остальные в Intel были белыми. Это не настолько удивительно, чтобы нанести вред миллионам посетителей, разглядывающих старую фотографию. Многие из них школьники, большинство составляют японцы, китайцы, корейцы или индийцы. Облик Intel, как и облик Кремниевой долины (да и мировой индустрии электроники), сейчас совершенно другой. Городок Купертино, дом для большого числа работников Intel, сейчас представляет собой китайско-американский анклав, густонаселенный обученными профессионалами с континента и из Гонконга. Королевскую дорогу, путь освоения земли испанскими миссионерами и коммерческий центр Долины, заселила индийская община, которая занимается розничными продажами. Дорога проходит рядом со штаб-квартирой Intel. И всего в нескольких милях южнее располагается Сан-Хосе, большой и процветающий город, проголосовавший за то, чтобы называться Маленьким Сайгоном.

Одним из наименее оцененных (но наиболее важных) достижений Intel за 40 с лишним лет существования является корпоративная личность и культура компании. Это видно уже по этой фотографии и мало изменилось, даже когда компания увеличилась в тысячу раз в количестве сотрудников и в десятки тысяч раз в доходах, даже по мере распространения ее сделок по миру и интеграции в нее различных культур и этносов.

Что же это за корпоративная личность компании? Во всей Кремниевой долине она теперь такая же, как в Intel. Технологически ориентированная, компетентная на грани высокомерия, боевая, бесхитростная и гордящаяся этим так же, как и своей немодностью, ужасно честолюбивая и почти невозмутимо уверенная в конечной победе – и все это упаковано в цельный ящик из нержавеющий стали. Если вы создадите смесь из Нойса, Мура и Гроува, вы не получите стандартного сотрудника Intel. Тем не менее, проанализировав особенности всех сотрудников компании, вы сможете обнаружить в чертах их характеров черты характеров трех основателей – воинственность и прямоту Энди, компетентность и уверенность Гордона, дух соперничества и проницательность Боба.

Это мощная комбинация, но она неполная. Жаль, что сейчас в разобранной и отшлифованной душе Intel слишком мало остроумия Гроува, смирения Мура или независимости и предприимчивости Нойса. Это как если бы Intel взяла те части Троицы, которые нужны, чтобы победить, а не те, что были ее лучшими проявлениями. И в этом можно усмотреть подавляющее влияние Энди Гроува на двух человек, которые наняли его.

Эта личность проявляется в культуре Intel почти с самого начала. С того дня, как были наняты Гроув и Вадаш, Intel всегда набирала технически одаренных людей, которых она могла найти, и затем помещала их в рабочую среду, которая была безжалостна к людской слабости и неудачам. Классическая восьмидесятичасовая рабочая неделя, которая свойственна профессиональной жизни Кремниевой долины, была неписаным правилом в Intel. То же было с идеей, внушаемой каждому сотруднику, что он самый лучший и яркий именно потому, что нанят в Intel (установка, которая снова полностью проявится лишь в компании Google).

Это была не старая Fairchild: пьяницы и эксцентрики не приветствовались. Так же, как сотрудники, которые не могли соответствовать почти сверхчеловеческим требованиям, предъявляемым компанией, – по крайней мере, у одного из первых инженеров Intel случился сердечный приступ от стресса, когда в одно воскресное утро он пытался добраться в офис на заседание.

Эта воля к победе в сочетании с понятием, что лучшие люди могут сделать невозможное, создала самую знаменитую часть культуры корпорации Intel: «творческую конфронтацию». Внутри Intel этот процесс тщательно разбирался до мельчайших нюансов. Эти конфронтации были разработаны только для того, чтобы сосредоточить разговор на главном: что считать лучшим решением актуальной на данный момент проблемы, что было лучше для компании. И – оставьте в стороне личные соображения, эмоции или переход на личности. Но в глазах посторонних они выглядели кричащими и стучащими по столу. Изумленные наблюдатели (благодарные судьбе, что не работали в Intel) отмечали, что только в Intel могут представить нагоняй от босса как радостный и обучающий опыт.

Ключевым словом здесь является производительность. Напортачь в National Semiconductor, и ты отправишься на улицу. Сделай то же самое в Hewlett-Packard, и тебя отведут в переговорную и расскажут, что ты немного не подходишь. В Intel же на тебя накричат за ненадлежащий уровень производительности, и на следующий день ты вернешься на работу и будешь работать вдвое усерднее прежнего, чтобы вернуть уважение своих коллег: и никто никогда не припомнит тебе ту неприятность.[71]

Эта культура, соответствующая великой Intel 1980-х и 1990-х годов, не была введена в первые 12 лет существования компании, она появилась в годы, когда компанией руководили Нойс и Мур. Если сравнить с тем, что пришло позже, компания была более уникальной, похожей на гильдию, нонконформистской и… забавной. Хотя распространено мнение, что это было благодаря тем двум руководителям, но это лишь часть истории. Столь же важны были:

Размер. Из-за того, что в маленьких стартапах преобладают новые сотрудники, прибывающие из других компаний, возникают проблемы с созданием и поддержанием корпоративной монокультуры. В 1975 году в Intel все еще было меньше 5000 сотрудников – это меньше, чем во многих сегодняшних офисных комплексах. Большинство работников знают друг друга и руководителей, что позволяет компании функционировать на основе взаимного доверия лучше, чем на правилах и установках, свойственных гигантским компаниям, наполненным в основном чужими друг другу людьми.

Маленький размер также усиливает влияние, которое имело бы слабый эффект в большой компании. Например, в ранние 1970-е Intel росла так быстро и так быстро нанимала людей, что не успевала ассимилировать новых наемных работников. Многие из них были бывшими сотрудниками Texas Instruments, которые хотели стать частью растущего успеха Intel. Не желающие перенимать новую культуру, бывшие работники TI возвращались к культуре старой, создавая значительный и разрушительный анклав иерархизированной и высокополитизированной культуры внутри Intel. Потребовались годы, чтобы это искоренить. Это подчеркивает, насколько хрупкой и уязвимой была культура корпорации Intel в те ранние годы.

Гибкость. Организационные черты остаются расплывчатыми, потому что молодые компании обладают однородной структурой и каждый принимает на себя многочисленные обязанности, чтобы прийти к успеху. В Intel, где Нойс и Мур пропагандировали философию равенства и доступности, структура организации на практике была довольно однородной – никакого директорского ресторана, никакого директорского туалета, никаких директорских парковочных мест, никаких путешествий первым классом, и любой мог спуститься в крыло, где находился отсек для руководителей, что было тогда почти революционно.

Кроме того, эта гибкость была ключевым компонентом адаптивности, которая стала главной составляющей успеха Intel на протяжении того периода. В конце концов, в течение первого десятилетия компания полностью поменяла свою основную технологию, свой бизнес и больше всего – своих клиентов. Это стало возможным только благодаря тому, что все сотрудники Intel были в равной степени способны поменять свой род занятий, функции и обязанности, зачастую по несколько раз в течение этих лет. Другие компании, работающие над чипами, пытались добиться тех же результатов путем массовых увольнений и наймов. Хотя иногда это работало в краткосрочной перспективе, этого было мало для интеллектуального капитала этих компаний – и ничтожно мало для кадровой стабильности. Когда эти компании попадали в беду (как и все компании, занимающиеся чипами в 1974 году), а происходило это почти каждые четыре года, не хватало ни престижа, ни сотрудников и клиентов, чтобы удержаться на плаву.

Эпоха. Современной полупроводниковой промышленности было не более десяти лет. Заводы на миллиарды долларов и служебные штаты составом в пятьдесят тысяч человек были еще далеко. Процессы и процедуры, дающие возможность компаниям, изготавливающим чипы, достигать максимальной производительности, продуктивности и прибыльности, все еще развивались. В самом деле, способность сохранять удовлетворительный коэффициент отдачи – а значит, создавать совершенно работающие чипы в объемах, соответствующих запросам клиентов, и извлекать прибыль – по-прежнему оставалась в равной степени искусством и наукой.

Всего пятью годами ранее процесс изготовления чипов был таким сырым, что доходы зависели от всего подряд: от подсчета содержания пыльцы в воздухе, от сезонных изменений уровня грунтовых вод, от гербицидов, распрыскиваемых на близлежащих фермах (на протяжении еще нескольких лет в Долине будет больше семейных ферм, чем жилых застроек и бизнес-парков), от фабричных рабочих, которые не мыли руки после посещения туалета. С рождением Intel производственный процесс был в значительной степени перемещен в условия с регулируемыми характеристиками окружающей среды, которые стали прототипами современной стерильной комнаты для полупроводников.

Но даже когда эти проблемы с качеством решались, им на смену приходили новые, так что качество снова не отвечало стандартам, прописанным в Законе Мура. Детали на поверхности чипов становились все меньше, так же, как и фотошаблоны, по которым они создавались. Часть транзисторов на каждом чипе набирала скорость, разрушение одного из них угрожало всему чипу. Пришлось выращивать кремниевые кристаллы больших размеров (сначала они были шириной в дюйм, сегодня они четырнадцатидюймовые), с безукоризненностью, никогда прежде не встречавшейся во Вселенной. Даже вода, используемая для мытья пластин, была усовершенствована, и вместо обычной дистиллированной стала использоваться вода, чище которой нельзя было найти на Земле. Список новых проблем пополнялся – нарезка пластин, вырезание чипов, гальваническое покрытие, газовая диффузия, проволочный припой, приклеивание к корпусу, тестирование – и все это должно быть модернизировано, даже полностью изменено, раз в два года.

Таким образом, даже когда Intel и другие компании, занимающиеся чипами, медленно систематизировали единые процессы изготовления полупроводников, детали этих процессов всегда являлись искусной работой и черной магией. Это все могло выйти боком в любой момент – как это произошло под руководством Спорка в Fairchild. И это открывало путь для всякого рода экстравагантности и спонтанных решений, что мешало Intel стать такой системной и эмпиричной, как она мечтала.

Была и другая сила, приводящая к беспорядку, которая определяла полупроводниковую промышленность в те годы: незаконность. В ранние 1970-е полупроводниковая промышленность была самым популярным новым коммерческим сектором в Америке, и она начинала приносить огромные богатства. Уже потому, что она была географически изолирована и от Вашингтона, и от Манхэттена, и потому, что содержала в себе секретную технологию, которая мало еще кем была понята, она оказалась в числе наименее наблюдаемых и наименее регулируемых отраслей. Вдобавок к этому фактически бизнес по производству чипов являлся, в сущности, большой семьей (точнее, огромной лабораторией ресурсов), в которой каждый работает на кого-то, с кем-то или против кого-то.

Практически неизбежным результатом в те ранние годы было то, что индустрия полупроводников характеризовалась глубокой привязанностью между конкурентами и часто жестокой конкуренцией между друзьями. Эта конкуренция нередко заходила слишком далеко, что часто воспринималось как аморальное, даже незаконное поведение.

Глава 12. Дикий Запад

Никто не понимал потенциала надувательства так, как Дон Хефлер, который быстро смекнул, что может зарабатывать на хлеб так же, как Уолтер Уинчелл, работник полупроводниковой индустрии. После ухода из Electronic News Хефлер создал MicroElectronics News – еженедельную скандальную газету, чьей миссией было сорвать покров с отглаженной и причесанной картинки индустрии микросхем Кремниевой долины и вывести на свет все проблемы с менеджментом, личные дрязги и грязные сделки.[72] Хефлер не был самым хорошим репортером: его желание пойти в газету с историей, полученной от всего одного ненадежного источника, явно имевшего свои счеты с фирмой, делало его рассказы неправдоподобными и, в конце концов, привело его к иску о клевете. И прогрессирующий алкоголизм Хефлера, несомненно, связанный и с его статусом самого презираемого человека Кремниевой долины, также начал сказываться на качестве его работы.[73]

Как бы то ни было, выпуски газеты Хефлера за 1970-е дают некоторое представление о темной стороне ранних лет полупроводниковой индустрии, которые почти никогда не упоминаются в официальных документах. Здесь представлен мир, похожий на мир спекулянтов-добытчиков нефти Техаса и Оклахомы, занимавшихся своим промыслом пятьдесят лет назад: умные, бесстрашные мужчины шли на большой риск за не менее большой куш, не гнушаясь кражей друг у друга умений, заказчиков и даже технических изобретений или срывом честной конкуренции для продвижения вперед.

На страницах той газеты компании Долины крадут друг у друга главных ученых и изобретателей, иногда – чтобы добраться до запатентованных технологий конкурента, иногда просто для того, чтобы вставить палки ему в колеса. Здесь есть истории, произошедшие годами раньше появления хакеров, специализирующихся на персональных компьютерах, о компаниях получавших доступ к компьютерным системам соперничающих фирм, чтобы украсть идею проекта еще до его воплощения. Здесь есть драки создателей в холлах, неприкрытое воровство прототипов на торговых выставках, сокращение штата с зачитыванием фамилий уволенных по громкоговорителю в то время, как сотрудники съеживаются от страха за своими рабочими столами, и отправка покупателям бракованных приборов с целью повышения объемов выпуска.

Что из этого было правдой? Годами позже ветераны индустрии микросхем признаются, что большая часть этого происходила в реальности. Несомненно, на тот момент многие компании, уличенные в самых громких правонарушениях, вели себя подозрительно: в National Semiconductor (Чарли Спорк был бельмом на глазу Хефлера) даже обладание одной копией MicroElectronics News могло привести к увольнению – хотя это и не могло удержать менеджеров компании от подпольной перепечатки и незаметного распространения газеты.

Intel, считавшийся образцом если не неподкупности, то хотя бы честности (всегда легче быть прямолинейным, когда вы являетесь лидером индустрии), редко появлялся на страницах Хефлера. Но это не значит, что фирма не зависела от общего направления жизни в Долине той эпохи. Компания вела жесткую игру практически с самого начала, особенно со своими клиентами, которые быстро оказывались за бортом фирмы (то есть перемещались с начальных позиций списка доставок на последние), если они осмеливались предать ее доверие. Однажды Intel придется дорого заплатить за свою безжалостность. Компания также, не колеблясь, сманивала талантливых ученых, что было довольно лицемерно, учитывая, что именно это основатели осуждали в политике Fairchild. Это лицемерие расцветет два десятилетия спустя вместе с подачей Гордоном Муром публичной жалобы против «капиталистов-падальщиков», укравших дружественных предпринимателей корпорации Intel.

Такой сомнительный способ ведения бизнеса, который отличал Кремниевую долину, особенно в индустрии микросхем, в конце 1960-х и на протяжении всех 1970-х, был присущ и корпорации Intel, но, в отличие от многих ее соперников, никогда не был для нее определяющим фактором. Несомненно, причиной этого являлись не врожденные высокие этические принципы ведения бизнеса у создателей (повторимся, лидеры индустрии не снисходят до мелких дрязг), но скорее факт того, что Боб Нойс и Гордон Мур начали борьбу с этим с самого основания компании, чтобы избежать ошибок, допущенных в Fairchild Semiconductor. Также помогло то, что благодаря техническому преимуществу фирмы большинство других компаний делали попытки своровать идеи у Intel, а не наоборот. Через двадцать лет, когда Intel подвергся угрозе со стороны других новаторов, он показал, что не станет гнушаться нарушением правил.

Но даже если Intel не вел грязную игру в ранние годы, как его конкуренты, то атмосфера, в которой ему приходилось соревноваться, определенно наложила отпечаток на его корпоративную среду. Лихой стиль Долины той эпохи отразился для Intel в расточительном стиле «поставь-все-на-кон», от которого компания впоследствии отказалась навсегда.

Причинами возникновения такого исключительного стиля, выделявшего Intel на протяжении тех лет, были не только растущее беспокойство или дух времени. Как быстро понимал любой, кто вступал в компанию в то время, Intel также имел свой собственный уникальный стиль, эту странную амальгаму, состоящую из особенностей характеров Нойса, Мура и Гроува, которая заключалась в творческом противостоянии сил, происходившем в самом центре департамента исследований гигантской фирмы и скрытом от стороннего наблюдателя атмосферой непринужденности. Таким образом, было до странного уместно, что в ранние месяцы существования компании, даже несмотря на то что Intel позиционировал себя как одну из самых рассудительных фирм по производству микросхем, большой процент представителей руководящего состава ковыляли на костылях: в случае Нойса – из-за сломанной ноги после падения на лыжах в Аспене, в случае другого менеджера – из-за перелома лодыжки при неудачном прыжке с парашютом.

Ни один документ не запечатлел так ярко природу этого раннего стиля организации работы Intel, как досье Боба Нойса для Esquire, написанное Томом Вольфом, о котором мы уже упоминали ранее. Это досье до сих пор считается самым известным описанием ранних дней Intel и его уникальной корпоративной среды:

«В Intel Нойс решил избавиться от всей иерархии менеджмента. Он и Мур возглавляли это шоу, что было достаточно ясно. Но ниже их уровня находились лишь «стратегические сегменты бизнеса», как они это называли. Их можно было сравнить с департаментами руководства на классических предприятиях, но здесь они были намного более автономны. Каждый из таких сегментов управлялся так, как если бы был отдельной корпорацией. Менеджеры среднего звена в Intel несли больше ответственности, чем многие вице-президенты других фирм. Они также были много моложе и зарабатывали боли в спине и мигрень намного раньше.

В Intel, если отдел маркетинга должен был принять важное решение, которое отразится на работе монтажного цеха, то проблема не передавалась по путям иерархии к эшелону администраторов, которые контролировали оба департамента. Вместо этого из представителей обоих департаментов создавались «советы», которые собирались и решали вопрос самостоятельно. Советники перемещались в горизонтальной плоскости, от проблемы к проблеме. Они не были наделены особыми правами. Они были не командующим, но координирующим коллективом.

Нойс верил в эффективность собраний. Особенно поощрялись любые спонтанные собрания работников каждого департамента и объединения. В Intel для этих целей были выделены специальные кабинеты, которыми можно было воспользоваться в порядке очередности – в точности как местами на парковке. Часто собрания проходили во время обеденного перерыва. Это не было правилом, только следованием примеру, который подал сам Нойс…

Если Нойс созывал собрание, то он сам составлял список основных задач. Но после этого все были равны. Если вы были младшим инженером и у вас имелась идея, которую вы хотели донести до остальных, то вам следовало выступить с ней и, если понадобится, вступить в спор с Нойсом или с любым другим сотрудником, который имел что-либо против…».[74]

Для Тома Вольфа, выходца из автократического, иерархического, командно-административного мира с директорскими ресторанами и постоянным противостоянием шефа и работников, корпоративная культура Intel стала настоящим откровением. Так и было в действительности: современных адептов управленческого стиля Intel сегодня можно встретить повсюду – от распространившихся по всему Сан-Франциско «яслей» для стартапов в социальных сетях до корпораций-гигантов, которым пришлось совершить резкую трансформацию для того, чтобы тягаться с Кремниевой долиной. Именно они создали современный мир бизнеса – в Нью-Йорке и всех остальных главных городах мира.

Так почему это сработало вновь? В чем состояло различие?

В Энди Гроуве.

Энди понимал лучше, чем кто-либо другой, что его имя связано с Intel, – будь его воля, они стали бы синонимами, – и он ни в коем случае не допустил бы ни одного сбоя в работе под его надзором. Нойс и Мур были серьезными людьми, готовыми пожертвовать практически всем ради своей новой компании, но в конечном итоге они пережили бы крах Intel. Боб имел идею разработки интегральной микросхемы, у Гордона был его закон. Но что имел Энди? Авторские права на влиятельное учебное пособие по полупроводникам? Этого было недостаточно для человека со столь грандиозными амбициями. Нет, он знал, что его вклад в историю, положительный или отрицательный, будет сделан в Intel. И, видит Бог, он не собирался потерять компанию из-за того, что все вокруг просиживали штаны на собраниях и ничего не делали.

Теперь уже очевидно, в чем именно нуждался управленческий стиль Нойса, – в ответственности за последствия. Конечно, зал для конференций был доступен всем, любой мог подняться с места и задать вопрос в лоб Нойсу, Гроуву или Муру, но когда это собрание откладывалось, приходилось срочно придумывать план, призыв к действию или новые задания для всех присутствующих… иначе следовало строжайшее наказание. Сотрудники, увлекшиеся сбивчивыми и безрезультатными собраниями, могли в один прекрасный момент быть вызванными на ковер в кабинет Энди Гроува, и это было то место во всей Вселенной, где никто не пожелал бы оказаться.

Добавив ответственность за последствия к процессу, Гроув нашел еще один ингредиент, который отсутствовал в системе управления Боба в Fairchild. Сотрудники Fairchild быстро смекнули, что они могли не бояться наказания за потерю времени на бесконечных собраниях. Напротив, цель состояла в том, чтобы стать последним человеком, который придет к Нойсу со своим делом, так что имелись все основания, чтобы назначать все новые собрания. Но когда командовать начал Энди, возникла мотивация проводить быстрые, немногословные собрания с определенными темами.

Многие организации отводят таким людям второстепенные роли – майора, который следует за вежливым полковником на проверках и покрикивает на солдат; ненавистного корпоративного палача, выполняющего грязную работу за гендиректора, руки которого остаются чисты; сверхкомпетентного главы персонала, имеющего право на любые действия от имени президента компании. Современные корпорации обозначили эту должность изящным термином «директор по производству», но сама она и связанные с ней обязанности не изменились.

В первое десятилетие Intel эта должность была негласно закреплена за Энди. Он ежедневно согласовывал действия компании с долгосрочными планами Нойса и Мура. Он наложил ответственность за деятельность на каждого сотрудника и всю компанию в целом. И жестко принуждал вести калькуляцию затрат в каждом офисе Intel – Гроув не принимал извинений за ошибки в счетах. Нойс видел это, и какими бы ни были его мысли о Гроуве (его отталкивали методы Энди, но радовали результаты), он знал, что нашел правильного человека для такой работы.

Но на протяжении нескольких лет часто случалось, что поведение Энди по отношению к сотрудникам Intel подрывало стиль управления Боба. Почему же Нойс не вмешивался? Ведь даже если ему претило открыто высказывать служащим компании свое недовольство, он мог бы без колебаний обрушиться на самого Гроува (от чего иногда, как казалось, он получал удовольствие).

Одно из возможных объяснений состоит в том, что успех Intel значил намного больше для Боба Нойса, чем он сам мог признать, и если для его достижения нужна была стратегия жесткого поведения Гроува, то Боб был готов примириться с этим. Нойс всегда верил в свое личное предназначение, в то, что он был в числе осененных талантом, умом и удачей. Он рассчитывал на победу во всем, делая вид, что она давалась ему без каких-либо усилий. Рядом с Энди – даже в большей степени, чем с Чарли Спорком, – Нойс поднимался над суетой, играя по-крупному, продумывая запутанные стратегии и оставляя всю тяжелую работу Гроуву, уверенный в том, что он выполнит ее всеми возможными средствами.

Однажды Лес Хоган сказал Гроуву: «Энди уволит свою собственную мать, если она встанет у него на пути».[75] Маршалл Кокс заметил: «Ты должен понять. Боб должен быть приятным парнем. Для него важно нравиться людям. Так что кому-то приходится пинать всех под зад и составлять черные списки. И так получилось, что Энди в этом очень хорош».[76]

Нойс желал успеха Intel так же страстно, как и Гроув, но не распространялся об этом. Судьба была более благосклонна к Нойсу во время его работы в Fairchild, чем к его коллегам по электронному бизнесу. Конечно, официальным объяснением, с которым были согласны почти все, было неразумное использование субсидий – главного корпоративного источника доходов для Fairchild. Но невозможно забыть о том, что ко времени краха Fairchild Semiconductor компания имела много проблем: падение продаж, позиции на рынке и прибыли, неспособность придумать и транспортировать новые образцы, разочарование руководящего персонала. И вина за это лежала по большей части на плечах Нойса (в это верил даже Гроув, главный оператор Intel). Никто не хотел говорить подобного вслух о «Святом Бобе», но Нойс, как самый проницательный человек в Кремниевой долине, знал об этом. Если он собирался соответствовать тому образу, который создало для него общество (и он сам), ему была нужна громкая коммерческая победа, такая же яркая, как технологическая победа ИС.

Intel намеревался выиграть. У него было все: технологии, известность, деньги, команда и, как постепенно понимал Нойс, рабочая лошадка в лице Гроува, который тянул за собой всю компанию – прямиком к победе.

Естественно, все начиналось совсем не так. Когда Гроув получил должность в Intel, ожидалось, что вскоре он возьмет на себя управление всеми техническими процессами, в то время как Мур будет помогать Нойсу с крупными деловыми операциями и стратегическими планами компании. Мур сказал так: «Изначально мы планировали, что Энди станет кем-то вроде главного по технике. И он начал хлопотать об операциях, организации производства и инженерной деятельности.

Но оказалось, что его привлекала идея превращения организации в единое целое и проверки этого целого на прочность. Он «забыл» о своем PhD и начал работать с проблемами менеджмента. Его горизонты резко расширились при переходе в штат Intel. Он мог обозреть весь процесс, увидеть, что требовалось для организации производства. Энди был невероятно организован. Если говорить о навыках менеджера, то он находился на противоположном от Боба полюсе.

Вместе мы трое работали очень слаженно».[77]

Последняя фраза часто использовалась Гордоном Муром. В сущности, сильные и слабые стороны троих создателей хорошо согласовывались друг с другом в процессе управления Intel. Между ними почти не было разногласий о том, что лучше для компании и в каком направлении должен развиваться Intel. Действительно, казалось, что их различия работали для достижения гармонии в бизнесе, которую редко обнаружишь даже среди партнеров, разделяющих взгляды друг друга. Но верным оставалось и то, что хотя муравей и кузнечик могут продуктивно работать вместе, кузнечик часто относится к муравью как к «рабочей лошадке», в то время как муравей начинает презирать кузнечика за его нежелание выполнять ежедневную тяжелую работу и присваивание всех лавров себе.

Такая ситуация наблюдалась и в исполнительных офисах Intel с самого зарождения компании, но в те ранние бешеные дни создатели были слишком заняты, чтобы обращать на нее внимание. И вскоре им представился настолько значительный, противоречивый и революционный шанс, что он заставил забыть обо всех внутренних конфликтах на годы вперед. Но по выходе Intel из этой эпохи старые разногласия вернутся и с удвоенной силой.

Глава 13. Горько-сладкие воспоминания

Весной 1969-го Intel представила свою первую технологию – чип памяти, созданный при помощи биполярной технологии. Устройство, хоть и не было задумано таковым, мастерски справилось с дезориентацией остальной полупроводниковой промышленности, усыпив ее бдительность перед второй частью атаки Intel.

Первым продуктом, 3101 Статическая оперативная память с произвольным доступом (SRAM), был 64-мегабитный чип, на основе ТТЛШ-технологии, что позволило ему достичь скорости, в два раза превосходящую скорость уже существующего 64-битного SRAM от Fairchild. SRAM становились все популярнее в компьютерном мире, так как они могли (по отдельности или в кластерах) быть соединены с уже существующими моделями компьютеров и достичь того, что IBM называет «сверхоперативная память» – для временного хранения информации, упрощающего доступ пользователей. Традиционная память на магнитных сердечниках не позволяла этого. Кроме того, преимущества SRAM заключались в том, что он не допускал утечки информации и не требовал периодической замены: до тех пор, пока есть питание, они могут хранить информацию вечно. Однако, так как SRAM требовали полдюжины или более транзисторов на ячейку, их производство дорого обходилось (доходность остается вечной проблемой), они были медленнее и имели меньшую плотность упаковки элементов, чем их аналоги.

На деле это означало, что любая фирма, которая решила бы вложиться в SRAM, была вынуждена ждать еще несколько лет до начала серийного производства. Так что основной шок был вызван тем, что SRAM возникли слишком быстро, невероятно быстро.

В интервью основатель Intel, Нойс, создал впечатление, что, благодаря штату талантливых работников и деньгам, у компании было все время Мира, чтобы разобраться в последних технологиях и рынке и лишь затем определить свою стратегию. Как сказал Нойс, «мы постарались сделать набросок главных технологий современности и понять, что могло бы сработать? Что было бы максимально продуктивным?». Можно было не слишком спешить, нужно было лишь воспользоваться преимуществами уникального момента – tabula rasa. «У нас не было никаких обязательств продолжать уже имеющиеся производства, стало быть, мы не были зажаты старыми технологиями».

Так что, когда Intel представила публике свой чип 3101 менее чем через 18 месяцев после основания компании, рынок был ошеломлен. Как Intel удалось за столь малое время запустить производство, даже не говоря про дизайн, строительство и анонс совершенно нового продукта?

Даже для Гордона Мура, который в точности знал, что произошло, ситуация оставалось чудом. «Запуск производства – увлекательное время», – сказал он. И в эти первые для Intel дни важно было строить на том, что уже есть, а не с нуля, что характерно для любого стартапа. Мур продолжает:

«Мы нашли фабрику, где уже однажды работала полупроводниковая компания. Кремниевая долина была заполнена маленькими полупроводниковыми компаниями, берущими свое начало от Fairchild. Здания обладали множеством помещений, которые были нам необходимы и которые позволили избежать обычных для стартапа трат и задержек – неизбежных, окажись мы в совершенно пустом помещении. Мы наняли молодых и очень способных людей. В Fairchild мы поняли, что одно из преимуществ стартапа – возможность натренировать руководителей. Мы надеялись, что наняли людей, чьи способности будут расти вместе с компанией».

Чтобы заставить работать производственные операции как часы, требовались и особые черты бывалого менеджмента компании. Мур:

«Мы разделили силы по производству технологий и создали первые продукты силами старших. Технологическая группа обязалась провести рудиментарную обработку к началу года, так что мы могли приступить к разработке продукта. Обязательство превратилось в пари. Чтобы выиграть это пари, техникам было необходимо заставить оборудование достаточно хорошо работать, создать устойчивый транзистор и продемонстрировать еще ряд технических этапов к концу 1968 года, всего лишь через 5 месяцев после стартапа.

Въехав в практически пустое здание 1 апреля, мы оставили себе совсем мало времени на то, чтобы купить оборудование, установить его, заставить работать и продемонстрировать хотя бы простейшие процессоы. Последний этап удалось завершить лишь к 31 декабря, и то совместными усилиями всех работников».[78]


Таким образом, молодая компания начала новый год готовой фабрикой и проектом своего первого продукта, близким к завершению. Никто за пределами компании не представлял, что Intel движется такими темпами. Обозреватели подозревали, что основатели корпорации Intel скорее всего войдут в бизнес карт памяти; в конце концов, это было сильной стороной Fairchild. Но у них не было ни малейшего подозрения, чьему чипу памяти Intel станет конкурентом. Модель 3101 вроде бы давала ответ: Intel будет производить биполярный SRAM. Кремниевая долина затаила дыхание в предвкушении битвы за SRAM-технологии.

Почему же статический RAM? С самого начала в Intel полагали, что наибольшие возможности появятся в результате замены уже существующих карт памяти на магнитных сердечниках с полупроводниковыми чипами, созданных только для чтения (ROM), для поддержки программного обеспечения; или же запоминающих устройств с произвольным доступом (RAM), для поддержки сырья и обработанных данных. SRAM было довольно сложно производить на больших скоростях, так как они требовали как минимум шесть транзисторов на ячейку и оказывались сравнительно медленными в эксплуатации. Но в Intel знали, что смогут компенсировать скорость, потерянную на архитектурах, высокой скоростью, лежащей в основе физики биполярной технологии.

Когда (весной 1969 года) 3101 была представлена публике, все восемнадцать работников фирмы Intel (трое на костылях) собрались в кафетерии чтобы поднять бокалы шампанского за общий успех. Компания была готова начать – и показала всей индустрии, что она может стать серьезным конкурентом, инноватором, и с достаточной производительностью, чтобы достичь высоких скоростей производства и выйти на рынок в кратчайшие сроки. Однако страх перед высокой скоростью, которую показала корпорация Intel, несколько смягчался осознанием того, что фирма наметила своей целью предсказуемый рынок SRAM.

Но это была лишь коммерческая обманка. В течение нескольких месяцев Intel потряс мир, вначале представив классическую биполярную память с диодами Шотки (модель 3301), но в индустрии 1,024 бит, а затем, что поразило всех, модель 1101 SRAM, но на металл-оксид-проводник-технологии (МОП-технологии).

Что касается модели 3301, как и для других ранних технологий компании, толчком к ее созданию послужил заказ покупателя, желающего получить передовую модель и, в чем Intel была сильна, качественный дизайн. В этом было основное преимущество имиджа главного мозгового фонда полупроводниковой промышленности: все самые интересные идеи сначала приходили в Intel.

Модель 1101 поразила рынок не своим появлением, хотя по сравнению с конкурентами она и выглядела выдающейся, но своим неожиданным технологическим процессом. Когда все уже было решили, что Intel всего лишь еще одна компания, работающая с биполярными технологиями, был представлен серьезный продукт на МОП.

Почему МОП? Вот технические описание от Мура: «МОП-технология транзисторов, также называемая МОП с кремниевыми затворами, – это электродный вывод, через который проходит ток от металлических к неметаллическим частям электросхемы. В большинстве схем подача тока осуществляется через металлические проводники, однако в некоторых схемах ток проходит часть пути по неметаллическим проводникам, таким как кремниевая пленка. Новый процесс МОП предлагает принцип саморегистрации (это означает, что слой структуры автоматически выравнивается по слою, уже присоединенному к пластине), таким образом устройство может быть меньше и работать на более высоких частотах. Кроме того, это позволило нам свободнее работать с взаимосвязью между различными слоями».

Проще говоря, МОП не был так же быстр, как биполярные технологии, однако его было проще спроектировать и изготовить, и он мог быть меньше и обладать большей плотностью. Не менее важной деталью, как отметил Мур, был новый элемент дизайна транзистора – кремниевый затвор. Этот элемент упрощал процесс размещения слоев на поверхность чипа, при помощи использования области электрода каждого транзистора, как маскирующего элемента для легирования окружающих стока и истока области.

Все это лишь сложные объяснения, доказывающие, почему данный элемент упростит процесс производства. Немаловажно, что он сделал транзисторы на поверхности МОП чипов самоустанавливающимися, что, в свою очередь, улучшило показатели скорости производства, по сравнению с биполярными конкурентами. Нет сомнений, что улучшенное качество и уменьшенный размер изменят компьютерную индустрию, сделают возможным производство дешевых мини-компьютеров для малого бизнеса и создадут фундамент для революции в сфере персональных компьютеров. Изобретатель технологии кремниевых затворов, юный итальянский физик Федерико Фаджин, пока что работающий в Fairchild, вскоре войдет в число величайших изобретателей своего века и изменит историю Intel.

Как уже говорилось ранее, переход от биполярных к МОП-технологиям был крайне непрост, и к 1970 году многим фирмам еще это не удавалось. Однако Intel удалось не только сделать скачок к МОП, по пути добавив технологию кремниевых затворов, но и практически не приложить к этому усилий, хотя они и были лидерами среди производителей биполярных технологий. Так как первый чип Intel произвел фурор среди покупателей, поставщиков и торговой прессы, переход к МОП-технологии тем более заслуживает уважения.

Чуть больше чем через год Intel уже был в передних рядах индустрии микросхем. И у него все еще был козырь в рукаве. Опять же, источником был внешний производитель, охотившийся за передовыми технологиями.

На этот раз это был амбициозный новый клиент – Honeywell. До настоящего момента его фирма – крупнейший в мире производитель мэйнфрейм-компьютеров. В октябре 1959 года наиболее крупная фирма в данной индустрии представила свой первый ПК для малого бизнеса, модель 1401, и остальные Семь Гномов (так их называли в свете их малого размера, по сравнению с Белоснежкой Big Blue) потратили все шестидесятые годы, чтобы догнать успех. Honeywell в 1963 году в ответ создал модель 200, и все семидесятые годы компания совершенствовала дизайн.

Именно в ходе попытки очередного улучшения Honeywell (в 1969 году) обратился в Intel с вопросом, не может ли он создать чип динамической памяти с произвольным доступом (DRAM).

DRAM вскоре стали главной движущей силой в полупроводниковой индустрии. Изготовленные на основе биполярной технологии, они требовали крайне мало транзисторов на вычислительную ячейку. Это сделало их невероятно более быстрыми и более выгодными по плотности транзисторов, чем любой другой чип интегральной схемы. Таким образом, DRAM и тогда, и сейчас (хотя их во многом заменили карты памяти) устанавливает темпы производительности большинства устройств и оказывается в центре практически всех граф Закона Мура. Но, как и все движущие силы, DRAM был создан для скорости, не для долговечности. В отличие от SRAM, которые способны удерживать всю информацию до тех пор, пока будут получать питание, DRAM постепенно теряет заряд и требует периодической замены.

В Honeywell хотели, чтобы Intel изготовил для них DRAM всего с тремя транзисторами на ячейку, что было принципиальным нововведением для своего времени (у современного DRAM всего лишь один транзистор и один конденсатор). Honeywell пришел в правильное место, допустив лишь одну ошибку – он доверил Intel только производство, потребовав следовать его собственному дизайну.

Intel сделал в точности то, что от него требовали, и в 1970 году представил на рынок модель 1102, 1-килобитный МОП DRAM. Honeywell был полностью удовлетворен результатом, но Intel не был. Дизайн не обладал достаточной производительностью. Так что Гордон Мур распорядился создать секретное внутреннее подразделение – что примечательно, учитывая, что в компании все еще работало меньше сотни человек, – чтобы изобрести новый 1-килобитный МОП DRAM, отличный от уже созданного для Honeywell. Секретное – во избежание конфликта интересов.

Intel хотел не просто создать лучшую карту памяти, но обойти всех конкурентов. Так же, как и в Fairchild, Нойс установил цену в 1 цент за бит – удалось бы это Intel, их карта памяти была бы не только наиболее высокотехнологичной, но и самой дешевой. Подобную комбинацию было бы не остановить.

Это было непростое испытание. Чертежи новой микросхемы были созданы Джоэлом Карпом и разработаны Барбарой Мэйнс (таким образом, этот чип стал первым, созданным в соавторстве с женщиной). Потребовалось пять переработок чертежей, чтобы добиться приемлемого качества производства. Темпы производства всегда были важны для индустрии микросхем, но для Intel было особенно важно выпустить данный чип, так как он стал бы первым коммерческим DRAM.

Модель, получившая название 1103, была представлена публике в октябре 1970 года. Время было выбрано идеально: биполярные чипы с их скоростью и выносливостью соответствовали требованиям военного и аэрокосмического MIL-SPEC, они идеально подходили Министерству обороны для войны во Вьетнаме, противостоянию Советскому Союзу в холодной войне и НАСА для космической программы. Но в начале семидесятых, когда две из трех проблем оказались неактуальными, небольшие и дешевые микросхемы МОП стали актуальны для возникающего мира бытовой электроники.

Мир полупроводниковых технологий, теперь во главе с Intel, совершил принципиальный переход и никогда не оглядывался назад.

К концу десятилетия DRAM становятся «валютой» полупроводникового бизнеса – они были так важны для индустрии компьютеров, калькуляторов и видеоигр, что Япония, стараясь захватить американскую электронную индустрию, была вынуждена создать свои собственные SRAM.

Имея модель 1103, Intel больше не нужно было доказывать свое превосходство в бизнесе карт памяти, это устройство становилось жизненно важным для всей электроники. Меньше чем за два года компания заняла лидирующее положение в производстве биполярных и МОП SRAM и стала создателем технологии DRAM. Более того, каждое из устройств устанавливало новые стандарты в вопросах емкости, показывая, что Intel способен не только создавать новое, но и лучшее в каждой сфере. В то время Intel использовал ряд полупроводниковых компаний лишь для того, чтобы те строили их заводы и помогали достигать необходимой скорости производства. Таким образом, Intel обошел всех конкурентов. Любая фирма, желающая заниматься картами памяти, понимала, что ей придется конкурировать с Intel, так что многие выбирали более безопасный путь производства иных технологий полупроводникового мира.

Несмотря на свое позднее появление на рынке, всего за два года Intel выиграл первую войну в мире карт памяти. Однако в тайных лабораториях компании небольшая группа людей готовила новый прорыв – который должен был изменить цифровой мир настолько радикально, что революция транзисторов и интегральных схем отошла бы на второй план. Он должен был необратимо изменить мир и стать самым популярным продуктом в истории. Он должен был заставить Intel принять самое важное решение за весь период его существования. В результате яркий эпизод становления корпорации станет настолько несущественным, что выпадет даже из официальной истории компании.

Часть третья. Дух времени (1972–1987)

Глава 14. Чудо в миниатюре

Был еще один клиент, на этот раз совсем неожиданный, повлиявший на путь Intel.

Первым крупным электронным рынком, использующим полупроводники, оказались настольные вычислительные машины. Табуляторные машины были стары, как абак.

Проникновение электронных технологий в мир вычислительной техники было неизбежно. Процесс начался в ранние 50-е, когда публике был представлен первый «электронный» калькулятор, хотя к тому моменту многие еще использовали вакуумные лампы и электрические реле. Первопроходцем в этой области оказалась фирма Casio, заставившая мир заметить (хотя в большинстве своем проигнорировать), что японская электронная индустрия, до того момента ничем не выделявшаяся и даже бывшая объектом насмешек, решила заполучить себе зарождающийся мир битовой электроники. Вскоре и прочие японские фирмы, такие как Canon, Sony и Toshiba, решили вступить в игру наравне с ветеранами Olivetti, Monroe и Smith-Corona.

В 60-е, вместе с появлением дешевых карт памяти и логических чипов от Fairchild, TI и Motorola, участники гонки начали создавать маленькие и легкие настольные вычислительные машины на основе интегральных схем. Компания Friden представила первую транзисторную вычислительную машину в 1963 году. Вскоре после этого Toshiba показала свою вычислительную машину с полупроводниковой картой памяти. В 1965 году компания Olivetti выпустила первую программируемую настольную вычислительную машину – предшественницу персональных компьютеров.

Это были отличные новости для полупроводниковой промышленности, так как это означало появление нового рынка, отличного от жестко контролируемого и цикличного военного рынка MIL-AERO. Кроме того, это сыграло роль в росте спроса на дешевые карты RAM и повлияло на становление стратегии Intel.

К концу 60-х, создав прецедент для многих последующих бумов потребителей технологий, вычислительные машины испытывали вертикальный рост, так как цены оставались прежними, производительность повысилась, а продавцы (за ними – и покупатели) все больше обращались к новым домашним/офисным приборам. Кроме того, создавая причину будущих мыльных пузырей потребителей технологий, вычислительные технологии стали привлекать вначале десятки новых конкурентов, мечтающих разбогатеть в одночасье, а затем и новые сегменты субрынков.

К 1970 году на рынке было уже больше сотни вычислительных компаний, и пока новички занимались машинками для производства печенья с четырьмя функциями, другие, более крупные и амбициозные, фирмы пытались сделать многофункциональные устройства. Уменьшить их размер так, чтобы они помещались в руке. Или настолько понизить затраты на производство, чтобы превратить в сравнительно дешевый товар основные модели, сократить прибыль конкурентов и вытеснить их при помощи капиталовложений в маркетинг и дистрибуцию. Первую тактику, как правило, применяли американские фирмы, например Hewlett-Packard. Американские и японские компании-ветераны, такие как Casio и TI, избирали вторую. А гигантские японские компании, такие как Canon, – третью. Таким образом, произошедшая индустриальная встряска коснулась каждого, и не все справились.

Одной из таких обреченных компаний оказалась японская Busicom. По крайней мере, так она называлась в 1969 году. Застав судьбу компаний-однодневок периода вычислительного бума, Busicom также известна своим участием в ETI и Nippon Calculating Machines. Busicom не была главным конкурентом в мире вычислительной техники, но не была и последним. У ее работников не было ни бизнес-хватки, ни достаточных инвестиций, чтобы выиграть, но была рисковая предпринимательская смелость. Так что когда в 1969 году многие конкуренты начали осознавать, что их ждет кризис и бизнес-забвение, Busicom отказалась сдаться, наоборот, она решила поставить все на кон, на одну технологию, способную вывести ее в лидеры.[79]

В тот момент в мире полупроводниковых технологий уже начали догадываться, что можно создать такой чип МОП, который содержал бы сразу несколько функций. Более того, можно создать такой чип, который одновременно содержал бы логически/вычислительную, только для чтения ROM (для поддержки программ прошивки), кэш памяти с произвольным доступом RAM (для входящих данных исходящих результатов), управление входом/выходом и управление мощностью. В теории подобные функции можно было бы соединить на одной схеме, собрав их вместе, создать мультисхему – материнскую плату, калькулятор. Теоретики назвали этот мультичип микропроцессором – процессором на чипе, – так как он соединял все функции чипов на одном чипе, став процессором вычислительной машины.

Нет такого момента, который можно было бы назвать пиком в изобретении микропроцессора. Гордон Мур сказал бы: «Не было никакого реального изобретения (в техническом смысле). Настоящим прорывом было признание, что уже действительно можно сделать то, о чем прежде мы говорили, – когда-нибудь это станет возможным».[80]

В начале 1969 года микропроцессор наконец преступил черту между возможностью и реальностью, и многие компании – от огромного RCA до могучей IBM – начали прокладывать свой путь в этой сфере. Однако подобная возможность, как все понимали, могла быть ложной. Существовала масса препятствий, которые требовалось обойти: дизайн, создание чертежей, изготовление, перегрев, программирование, тестирование, уровень доходности и пр. Пока идея казалась ложной, ни одна компания не хотела тратить свои капиталы на непроверенный концепт без очевидных покупателей.

Было совершенно невозможно спроектировать и создать такое волшебное устройство, как микропроцессор, понимали в Busicom. Но что им было терять? Рынок уже начал разваливаться, так почему бы не поставить все на кон? Компания осознавала все риски. Однако стоило бы им создать устройство, и Busicom вышел бы в лидеры – с продуктом, который мог бы противопоставить конкурентам низкую цену производства и высокую стоимость на рынке. А если их постигнет неудача, производитель терпит убытки, и в лучшем случае Busicom сможет продолжать влачить свое жалкое существование в ожидании нового чуда.

Даже в Busicom не предполагали, что подобная технология может быть заключена в одну-единственную микросхему, до этого было еще далеко. Ни одна полупроводниковая компания не пошла бы на риски подобного технологического скачка. Вот если бы… всего лишь небольшую плеяду десяти пользовательских чипов: для Busicom это все равно было бы выигрышем по цене и размеру, что позволило бы обойти конкурентов. Кроме того, это смогло бы убедить американские компании пойти на столь незначительный риск. Busicom решила заняться своей микросхемой в Калифорнии, которая в последнее время постоянно трезвонила о своем инновационном продукте – корпорации Intel.

К тому моменту ряд полупроводниковых компаний добились небольших успехов в вопросах производства микропроцессора. Военный подрядчик Rockwell уже создал прототип примитивного процессора. В Fairchild все тот же молодой итальянский физик Федерико Фаджин, создавший технологию кремниевых затворов, уже занимался своими разработками.

В то же время среди теоретиков индустрии шли споры о том, куда должны двигаться вычислительные технологии. БУльшая часть выступала за создание пользовательской ИС для каждого клиента. Они утверждали, что это повысит производительность вычислительных машин, сохраняя за фирмой возможность контролировать основную конструкцию дизайна. Меньшинство же утверждало, что создание чипов непосредственно под каждую вычислительную компанию окажется в конечном счете слишком дорогим (согласно Закону Мура, они станут все сложнее и сложнее). Вместо этого они предлагали иное решение, пришедшее из компьютерной индустрии: чип общего назначения, который в дальнейшем мог бы быть перепрограммирован под конкретные цели и клиента.

Оглядываясь назад, последняя стратегия объективно лучше. Не только потому, что, как отмечало меньшинство, персонально изготовленные чипы вскоре стали бы неоправданно дорогими, но и потому, что программированные под конкретные нужды микросхемы можно было вскоре продавать не только на ограниченном рынке вычислительных машин, но и в мир бытовой техники. Однако стоит помнить, что на тот момент еще не существовало иного рынка электротоваров, так что индивидуализация чипов казалась сравнительно простой.

Несмотря на то что Busicom рискнула изготовить чип из десяти составляющих по заказу CPU, когда им удалось его разработать, они стали значительно более консервативными. Они выбрали путь персонализированных микросхем.

Почему же Busicom выбрала Intel для создания нового чипа для своих вычислительных машин?

Простейший ответ – Intel все еще не был вовлечен в производство микросхем для какой-либо вычислительной компании.

Однако есть и еще одна причина, как ничто другое объясняющая, почему Боб Нойс оказался настолько важен для истории Кремниевой долины и развития корпорации Intel.

Это началось в Японии, где ему практически поклонялись за изобретение интегральной схемы – что для японских инженеров, мечтающих пробиться в мире цифровых технологий, было символом Интеллектуального достижения эпохи, – и за его главенство в Fairchild, в котором для японцев заключалось все, чему они хотели бы подражать в американском предпринимательстве. Для японцев пределом мечтаний стала поездка в Кремниевую долину, вначале в Fairchild, затем в Intel, чтобы пожать руку великому Бобу Нойсу… а затем вернуться и рассказать всем, как сильно они изменились от одного его присутствия.

Нойс так и не смог воспользоваться большей частью этого обожания. Боб принимал это всего лишь за японскую формальную вежливость… до тех, однако, пор, пока не отправился в свою первую поездку в Японию. Там, вместе с менеджером по продукции Intel Бобом Грэхемом, Нойс смог оценить уровень благоговения и почтения, с которым его принимали в Японии (адвокат Intel потом писал, что Нойса принимали как Бога). И вскоре отношение даже начало приносить прибыль: маркетолог Intel Эд Гелбах вспоминает, что японские инженеры подходили к Бобу и говорили: «Мы создали это [используя чип Intel] только из-за вас, доктор Нойс».[81]

Но ни один из японских инженеров, с которыми встречался Нойс, не оказал на будущее компании такого влияния, как Тадаши Сасаки, руководитель Sharp, одной из крупнейших фирм и лидеров в сфере электроники на японском рынке. Он следил за Нойсом еще с периода работы того в Shockley, и именно знание технологий интегральных схем и планарной технологии повлияло на его становление в Sharp. Так что он верил, что обязан своей карьерой доктору Нойсу, и мечтал встретиться с ним. И, как нервный молодой пастушок на первом свидании, Сасаки заранее подготовил тему для разговора, которая могла бы заинтересовать Нойса: один из инженеров Сасаки недавно принес ему проект микросхемы, на которую можно было бы поместить множественные функции.

Однако свидание прошло не так, как было запланировано. Не сохранилось записей ответа Нойса на заявление Сасаки о «компьютере на одном чипе», подобные идеи носились в воздухе. Но мы точно знаем, что Сасаки был огорчен невозможностью дать Нойсу то единственное, что его интересовало, – заказ на чип от Sharp. Для этого не было никакой возможности.

Страдая от того, что огорчил своего кумира, Сасаки зовет на ужин его, Грэхема и своего старого друга по колледжу, Ёсио Коджиму, президента Busicom. Мы не знаем, что именно обсуждалось за ужином, нет даже записей о том, что он состоялся, но мы знаем результат: вскоре Busicom оставил заказ на чип в Intel. В дальнейшем Сасаки будет утверждать, что перевел 40 миллионов йен из Sharp в Busicom лишь для того, чтобы сделка состоялась.[82]

Возможно, Боб Нойс не был выдающимся бизнесменом, но только его харизма смогла запустить эту цепь событий. Нойс и Сасаки. Сасаки и Коджиму. Busicom и Intel… Intel и – весь мир!


Высокий и неуклюжий, в роговых очках и с глуповатой улыбкой, Маршиан Эдвард «Тед» Хофф уже представил специальный подарок научному миру, будучи мальчишкой из Рочестера, штат Нью-Йорк. Он победил в конкурсе поиска научных талантов Westinghouse, знаменитой научной ярмарки. Затем он начал учебу в Политехническом институте им. Ренселлера в Трое (штат Нью-Йорк), а летом возвращался домой для работы в Сигнальной корпорации железных дорог. Именно там, еще не окончив учебу, Хофф зарегистрировал свои первые патенты.

Затем он отправился в Стэнфорд, где получил в 1959 году степень магистра, а в 1962 году – доктора-инженера. В соавторстве со своим профессором он создал «квадратный фильтр», устройство, которое используется, чтобы уменьшить помехи в процессе установки оборудования.[83]

Тед Хофф был просто человеком, созданным для того, чтобы придумывать что-то новое, так что, получив степень PhD-EE, он тяготел к тому, чтобы его дар достался местной компании, вот и получил номер 12 в новой компании Intel в 1968 году.

В то время в Intel еще не задумывались о CPU—чипе, им было важнее выпустить свой первый продукт. Но Тед Хофф уже задумывался. И чем дольше он разбирался с проблемой, тем дальше уходил от общепринятых принципов. Он даже понимал, кому именно может понадобиться новое изобретение: принципиально новой индустрии мини-компьютеров. Эти новые мини-компьютеры могли легко создать себе нишу на рынке, и не только благодаря своим малым размерам и дешевизне по сравнению с предшественниками. В отличие от ЭВМ, обрабатывающих данные крупными партиями, мини-компьютеры работали в режиме «real-time», с только что введенной информацией.

По иронии судьбы, Хофф разобрался в силе мини-компьютеров, используя их для содействия в разработке интегральных схем до и во время работы в Intel. Больше всего его поразила машина Digital Equipment Corp. PDP-10. Наиболее удивительным ему показалось то, как этот сырой вычислительный двигатель, контролируемый сравнительно небольшим числом команд, потенциально способен решать очень сложные задачи при правильном программном обеспечении. Именно для такой архитектуры Хофф хотел построить свой процессор общего назначения.[84]

После того как сделка с Busicom была заключена, Хофф вызвался возглавить проектный отдел в главном штабе корпорации Intel. Однако он вскоре был разочарован работой с Busicom по созданию мультизадачного компьютера на чипе.

К тому времени трое проектировщиков Busicom решили, что вместо чипа из десяти частей они хотят создать чип из двенадцати, что расширит возможности вычислительной машины. Для этого каждый из чипов было необходимо оснастить от 3 до 5 тысяч транзисторов, в пять раз больше, чем требовалось для вычислительных машин прошлого. Более того, Busicom планировала сделать это в Санта-Кларе, с минимальной помощью Intel. Согласно контракту, после этого Intel получает 100 000 долларов за производство данного чипа и по 50 долларов за каждую партию, при минимальном заказе на 60 000 партий.[85]

С точки зрения Нойса, это была отличная сделка. Busicom со своим новым молодым инженером Масатоши Шимой займется всей сложной работой, а Intel лишь предоставит им свободные лаборатории и советы, если те понадобятся. Intel не ожидал больших затрат на этот проект, разве что немного времени Хоффа. Одним словом, Intel планировал переложить все риски на Busicom, то есть именно то, что хотел сделать Busicom с Intel.

Была лишь одна проблема. Буквально с первых дней Хофф был «шокирован тем, как все это сложно», он предсказывал, что Busicom не просто провалится, но и потянет за собой Intel. Наверное, в какой-то мере это было мнение человека, вложившего деньги в процесс. Но вместе с тем это была оценка выдающегося ученого, способного читать графики.

Тед Хофф оказался в ужасном положении. Intel мечтал выпустить свою собственную карту памяти, но в то же время был убежден, что Busicom вот-вот потеряет один из самых важных продуктов эпохи. Более того, он знал, как все исправить и спасти Intel в процессе: «Intel был молодой компанией, мы все вложили в него свои деньги, так что мне не хотелось тратить силы компании на что-то разрушительное».[86]

В итоге, вместо того чтобы тратить несколько минут в день на «присмотр» за тремя инженерами Busicom, Хофф был вынужден проводить с новичками бо?льшую часть своего времени, пытаясь исправить проект. Хофф: «У меня не было личной ответственности за проект, но вскоре я совал свой нос, куда только было возможно».

Но чем сильнее он давил, тем упрямее становилась команда Busicom. Хофф: «Я предлагал японским инженерам, как именно можно переработать проект, и они выглядели заинтересованными. Они сказали, что понимают, что устройство слишком сложное, и они работают над упрощением, однако они здесь – только для того, чтобы строить вычислительные машины, и ничего больше. Они просто не были заинтересованы».[87]

Среди них, согласно Шиме, команда Busicom считала идею Хоффа о простом наборе универсальных интегральных схем с большими возможностями для программирования интересной, но слишком детальной. Для Шимы идее Хоффа «не хватало системной концепции, десятичных исчислений, доступа к клавиатуре, режима контроля в реальном времени и так далее».[88] Команда Busicom собиралась произвести реальный продукт, который будет соответствовать разработкам компании и станет логическим продолжением цепочки продуктов, а не пробовать какой-то непонятный, недоработанный концепт.

С другой стороны, Хофф потратил уже очень много времени на проект Busicom. Драгоценного времени у него почти не осталось – на то, чтобы проработать все нюансы концепции микрочипа, который требовали Шима и его команда. Так что Хофф принял важное решение – он позволит японской команде продолжать разработку их проекта, как и планировалось, а сам вернется на должность советника без права вето. Но в то же время Хофф решил донести проблему (и возможное ее решение) до Боба Нойса.

«Я думаю, что мы можем сделать что-то для упрощения, – сказал Хофф Нойсу. – Я знаю, что это можно сделать. Можно сделать это для подражания компьютеру».

Нойс поддерживал Хоффа, как и всегда поддерживал своих подчиненных, но, несмотря на это, он мог признать, что ничего не знал о компьютерах. Он пришел в аналоговый мир, и, хотя разрабатывал цифровые ИС для компьютеров, мир программирования был для него загадкой. Это стало серьезным препятствием на пути Хоффа. Хорошая новость была в том, что Нойс быстро учился. Он сразу начал закидывать Хоффа миллионом вопросов: как калькулятор может быть компьютером? Как работает операционная система?.. И так далее, что Тедом Хоффом было понято как поддержка.

Снова, как и с интегральными схемами, Нойс обнаружил себя на перекрестке, где ему нужно было принять важное решение, связанное с компанией и, как в итоге оказалось, со всем миром. И снова он принял такое решение. В Fairchild, во время разработки интегральной схемы, Нойс создал две команды – с Хорни и Муром в качестве предводителей и разрешил им параллельно разрабатывать проекты. Хорни победил, попутно придумав планарный процесс. В этот раз, с микропроцессорами, Нойс выбрал такую же стратегию – но в этот раз он был еще более точен. Команда Busicom будет продолжать свой проект, а Хофф будет давать им советы. Однако самому Хоффу он сказал: «Почему бы тебе не пойти дальше и не заниматься тем же самым? Всегда хорошо иметь запасной вариант».[89]

Хофф, получивший свободу действий, начал разрабатывать свой проект микропроцессоров.

Единственная проблема была в том, что, вообще-то говоря, Тед Хофф должен был идти не к Бобу Нойсу, но к Энди Грову. Пойдя прямо к Нойсу, Хофф нарушил одно из правил компании, а Нойс, поддержав новый проект Хоффа, подорвал авторитет Гроува, производственного директора. Это не должно было привести ни к чему хорошему, особенно учитывая изменчивое настроение Энди Гроува.

К тому же Нойс дал Хоффу свободу именно тогда, когда ему нужно было решить, что делать со схемой 1101, чьи проблемы казались неразрешимыми. У Intel были проблемы с продуктами, однако компания должна была приносить прибыль, и был очень большой шанс разорения – и тут исполнительный директор подписывает проект разработки непроверенного продукта для главного инженера. Шансов на успех мало, потому что рынка сбыта все еще не существует.

Интересно подумать, зачем же Нойс это сделал. Возможно, это все тот же старый Боб, человек, не умеющий сказать «нет», проявивший такую же слабость, что и в Fairchild. Или, как считает Лесли Берлин, Нойс видел себя в Хоффе и не захотел разрушать амбиции молодого человека так, как Шокли пытался уничтожить амбиции Нойса.

Возможно, что сработали обе причины. Но Боб Нойс также умел искать самых лучших, включая большинство людей, которые произвели полупроводниковую революцию и стали управлять огромными компаниями. Он был проницательным судьей, он имел смелость дать человеку выбор и поддержать его в создании великих вещей. В этот исторический момент Нойс верил в Теда Хоффа. И если Хофф, зная все, что он сделал для финансового благополучия Intel, все еще хотел создать свой собственный концепт, Нойс собирался поддерживать его все время – неважно, кто ему возражал.

Благодаря его видению многоцелевого микропроцессора и удачной рекламе внутри компании, Тед Хофф, иногда в одиночестве, объявляется изобретателем микропроцессора. Но этого бы не случилось, если бы Боб Нойс не изменил идеалам собственной компании. Много ли директоров такое делали? Одно лишь решение по поводу микропроцессора ставит Нойса среди величайших корпоративных лидеров.

В следующие три месяца Хофф, в основном, работал один над своей концепцией – в те короткие перерывы, которые были у него между попытками спасти компанию от банкротства. Учитывая, что проект был не только секретным, но и потенциально скандальным, единственный человек, с которым он разговаривал об этом, был Нойс, который, несмотря на свои собственные многочисленные дела, служил жилеткой, советником, критиком и адвокатом дьявола. Хофф: «Он всегда меня подбадривал, всегда помогал, у него всегда были идеи». Это было прекрасное исполнение дела.

Все это время Гордон Мур тоже знал о проекте. Возможно, потому, что Нойс решил довериться своему партнеру. Гордон всегда интересовался техническими новинками, так что он исследовал проект и остался доволен. Но, как он вспоминал позже, из-за кризиса модели 1103 «мой энтузиазм не всегда был виден».[90]

К августу, поняв, что талантлив он, в основном, в аппаратуре, а не в программном обеспечении, Хофф ввел в курс дела 28-летнего Стэна Мэйзора, молодого программиста, который недавно уволился из Fairchild. Его работа заключалась в том, чтобы описать архитектуру программного обеспечения для четырехъядерного процессора и написать инструкции для главного арифметического процессора, названного Intel 4004.

В течение двух недель они набросали архитектуру 4004.

Позже, в тот же месяц, Нойс послал письмо президенту Busicom Коджиме, чтобы поделиться с ним своими мыслями по поводу проекта команды и об альтернативном пути Хоффа. Поездка Нойса в Японию научила его тому, что в японской бизнес-культуре очень важна дипломатия. Поэтому он начал критику со слов: «Я не критикую проект» (калькулятора Busicom), хотя начал делать именно это. Он отметил, что сложность схем калькулятора значит, что «мы не можем выпускать их по заявленной цене 50 долларов, даже самые простые будут стоить дороже». Честно говоря, продолжал Нойс, им повезет, если они смогут сделать эти схемы по 300 долларов за штуку.

В конце своей речи Нойс спросил: «Имеет ли смысл продолжать такие разработки, или стоит оставить проект?»[91]

Должно быть, целый шквал писем пронесся через Тихий океан, потому что к 16 сентября Боб Грэхем, который теперь стал причастен к секретному проекту, послал Коджиме записку – снова осуждая сложность разработки, но теперь, в первый раз, предложив Коджиме и персоналу рассмотреть альтернативную версию Intel. В течение месяца несколько технических экспертов из Busicom вылетали в Маунтин-Вью.

Время было выбрано верно, потому что в этом же месяце, в октябре 1969 года, Busicom, как и предсказывали, зашла в тупик.

Хофф: «У нас была встреча, на которую пришли управляющие японской компании, чтобы посмотреть презентации нашей и их команды. Мы объяснили нашу новую идею – что новый проект будет идти гораздо дальше калькуляторов и что у него может быть множество разных способов применения. Им это понравилось, и они одобрили нашу версию».[92]

Члены команды Intel были поражены тем, как быстро и просто Busicom нашла выход. Понравилась ли управляющим Busicom идея Intel? Конечно. Нравилось ли им то, что им придется заниматься еще и программным обеспечением? Возможно, нет. Было ли им важно то, что благодаря этому на рынке появятся новые возможности? Нет. Это был только вопрос цены. Из-за письма Нойса (а кто усомнится в словах Великого Нойса?) Коджима знал, что, даже если его команда достигнет успеха, цены на продукт будут слишком высокими, так что выбора у него не было.

Intel убедил отчаявшуюся Busicom в том, что компании нужно заставить своих разработчиков (которые предложили уже более 12 однотипных схем с 2000 транзисторов в каждом) заняться разработкой схем Intel, в которых было не более 1900 транзисторов, а также еще не созданное программное обеспечение. Только лишь статус и убедительность Боба Нойса, смешанная с паническими настроениями в команде разработчиков Busicom, позволили скрепить эту сделку.

А затем, справившись с тем, что было самым важным объектом интеллектуальной собственности цифрового века, Intel просто отстранился от проекта. Четыре месяца спустя контракт наконец был подписан. Однако Intel все еще не двигался. Только через месяц, в марте 1970 года, Busicom отправил вежливую записку Бобу Нойсу – о статусе проекта и с просьбой о том, чтобы им все-таки показали прогресс. Тогда Intel наконец стал заниматься этим проектом.

Откуда взялась задержка? У компании были проблемы, которые выражались в том числе и в паническом состоянии менеджеров. Хотя модель 1101 была сложной, 1102 была еще сложнее. Все инженеры, включая Хоффа и Мэйзора, были привлечены к тому, чтобы вернуть интегральную схему памяти Honeywell обратно на рынок или хотя бы довести ее до ума. Ситуация была настолько плохой, что, хотя Busicom все время приставала к Нойсу, уточняя статус его ИС, Intel, теряя деньги, уволил 20 работников – около 10 % всего персонала.

Были новости и похуже. С 1960 года индустрия интегральных схем постоянно расширялась. Огромные рынки сбыта появлялись один за другим – транзисторы, военная техника, космическая гонка, телевидение, мини-компьютеры, калькуляторы. Но сейчас все эти рынки были уже делом прошлого или, как в случае с калькуляторами, достигли высшей точки и не собирались расти. Полупроводниковая индустрия, будучи индикатором развития рынков электроники, тоже не имела иммунитета, и вскоре все соперники Intel тоже увидели дно копилки.

Но это не было утешением для Intel – он не просто сжигал свои накопления, но и был на пути к чистым потерям за год. К тому же председатель Арт Рок использовал каждое собрание, чтобы напомнить основателям о том, что надо быть более экономными. Энди Гроув, в свою очередь, требовал поддержки от Нойса и Мура в своей вере в то, что компания должна была собрать все ресурсы для создания 1101, исправления 1102 и построения 1103 на основе 1102, что могло бы помочь найти покупателей. Нойс и Мур слушали, но, к разочарованию Рока и ярости Гроува, выбрали свой путь.

Именно в этот момент Боб Нойс решил, что лучше больше не ждать, а наконец уронить бомбу на Гроува. Он пришел в офис Гроува и, согласно Берлин, «сел на угол стола, что сразу усилило подозрения Гроува. Каждый раз, когда Нойс вел себя не как положено в компании, Гроув был уверен, что ему не понравится сообщение. Нойс посмотрел на Гроува исподлобья. “Мы начинаем новый проект”, – сказал Нойс, засмеявшись. Позже Гроув вспоминал, что подумал: “Уходи, уходи, у нас нет на это времени. Какая компания будет начинать новый проект, когда само ее выживание под вопросом?”»[93]

Ответ был таков: та компания, которая не может упустить технологический прорыв.

Как предполагает цитата, для Энди Гроува это был ночной кошмар. Его самый сильный страх, связанный с присоединением к команде Intel, был в том, что это – компания без умелого лидера. Мур похоронит себя заживо в лаборатории, занимаясь техническими новинками, Нойс останется Нойсом – человеком, которому важнее быть любимым, чем успешным, на которого влияет тот человек, с которым он говорил последним, не расположенный к спорам и ищущий славы за счет доходов. И теперь, меньше чем через два года после основания Intel, Нойс, казалось, был готов вернуться к старому. Компания умирала, а святой Боб ловил ветра в поле.

Но Энди знал, что выбора у него нет. Он много отдал Intel, и шансы найти другую работу такого же уровня в индустрии интегральных схем, особенно учитывая ситуацию, были исчезающе малы. Кроме того, в этой точке карьеры именно Мур больше всех верил в него, а после Гордона – Боб Нойс. Для остальных представителей индустрии он был бывшим ученым Fairchild, который, в общем-то, был не так уж и успешен в Intel.

Так что в итоге Гроув совершил решающее действие, чтобы вытащить этот новый ночной кошмар на свет божий. Проект Busicom был заморожен, потому что два члена Intel (Хофф и Мэйзор) занимались совершенно другими вещами – Мэйзор работал над схемами памяти, а Хофф успокаивал покупателей. Сотрудники Busicom тем временем вернулись в Японию. Проект компьютера-на-схеме оказался сиротой, и Энди решил найти ему отца. И у него был идеальный кандидат.

Глава 15. Изобретатель

Маленький, неприметный, с мягким голосом, Федерико Фаджин был почти противоположностью стереотипа занудного инженера. Тем не менее 29-летний сын преподавателя философии из Виченцы в Италии, который переехал в Штаты всего два года назад, уже был на пути к тому, чтобы стать одним из величайших изобретателей. Позади было изобретение МОП-структуры с кремниевым затвором, сердца миллиардов чипов, а впереди было изобретение тач-пада и тач-скрина, что и сделало революцию смартфонов возможной. На данный момент он работал в лаборатории Fairchild. Как и все в Fairchild, он с любопытством и завистью следил за соперниками, располагавшимися всего в нескольких кварталах от Федерико.

Не то чтобы к Фаджину плохо относились в компании. Наоборот, компания была лучше структурирована и более профессиональна, чем раньше. Экономика, возможно, и не блистала, но Fairchild вновь давала прибыль, и какие бы войны ни разворачивались в верхних эшелонах власти, жизнь в лабораториях текла размеренно.

Но для человека типа Федерико Фаджина удобств было недостаточно. Он хотел быть на передовой технологических инноваций в индустрии полупроводников. Он этого заслужил. И он жаждал испытать тот самый восторг и напряжение, которые, кажется, появились в Intel.

Зов пришел – и он прыгнул. Затем, уже в Intel, ему было сказано, что он будет в ответе за новый проект – мифический компьютер-на-схеме. Это была воплощенная мечта – до тех, впрочем, пор, пока он не увидел состояние проекта. Как вспоминал Фаджин:

«Надо полагать, что Хофф и Мэйзор уже закончили архитектуру и логическое построение интегральной схемы, оставалось лишь несколько деталей, чтобы завершить проект. Однако я, когда начал работать в Intel, увидел не такое, и это явно было не тем, что обнаружил Шима, приехав из Японии.

Шима собирался пересмотреть логическую структуру, подтверждая, что и Busicom может создать свой калькулятор, а затем вернуться в Японию. Он был очень зол, когда узнал, что с его приезда шесть месяцев назад ничего не было сделано. Он продолжал говорить на своем ломаном английском: «Я приехал проверять. Нечего проверять. Это просто идея». Те сроки, которые они обсуждали по созданию калькулятора, уже были непоправимо нарушены».[94]

Вспоминая это, Фаджин, не веря, качал головой: «И вот я оказался отброшен назад так, как никогда раньше».

Так что он начал нагонять упущенное. Он передал часть работы над логическим построением главной схемы процессора Шиме, который как раз этим занимался. В то же время, говорит Фаджин, «я работал 12–16 часов в день» над огромной технической проблемой, которую не предвидел Хофф в структуре 4004, – как сделать схемы маленькими и быстрыми, то есть используя не очень большие мощности, чтобы не сжечь поверхность, но и не очень малые, чтобы подать читаемый сигнал на схему.

Intel сделал правильный выбор, потому что в тот момент в мире существовал всего один физик, занимавшийся полупроводниками, который знал, как это сделать, – изобретатель МОП-структуры с кремниевым затвором.

Фаджин: «Для начала я разрешил остававшиеся архитектурные проблемы, а потом заложил основу системы структурирования, которую стал использовать для микросхем. Наконец, я занялся логическим построением и структурой схем, а также раскладкой четырех схем. Мне пришлось самому придумать методологию для проектирования с использованием произвольной логики и для кремниевых затворов – этого никто до меня не делал».[95]

Это маленькое изобретение оказалось почти таким же важным в истории полупроводников, как и кремниевый затвор: Фаджин «привязал» каждый затвор к вершине его транзистора – доселе это считалось невозможным. Такая техника в итоге начала использоваться почти во всех типах микросхем в последующие сорок лет. Но в этот момент у него даже не было времени восхититься своим детищем. Он продолжал работать.

К концу лета 1970-го Фаджин и Шима закончили дизайн микропроцессорного набора и уже имели на руках нужные технологии. Официально это называлось 4000 выпуском, даже несмотря на то что Intel не думал об этом как об одном решении, как о предшественнике однокристального компьютера, но как о группе из четырех раздельных микросхем. Вот характеристики каждой из микросхем:


1. Модель 4001 была микросхемой памяти ПЗУ размером на 2048 бит, рассчитанной на хранение программного обеспечения.

2. Модель 4002 была микросхемой памяти ОЗУ размером на 320 бит, ответственной за кэширование данных.

3. Модель 4003 была 10-битным регистром ввода-вывода для ввода и удаления данных из главного процессора.

4. Самой главной была модель 4004 – 4-битная центральная логическая интегральная схема.


Через несколько лет, когда Intel действительно создал однокристальный микропроцессор, в индустрии эти новаторские наборы микросхем начали называть по имени микросхемы процессора. Именно поэтому сегодня, когда мы говорим о четырех микросхемах семьи Intel, мы обычно называем их микропроцессором модели 4004.

(Можно путать эти биты и байты, но на самом деле это совершенно разные вещи. Байты [состоящие из 4–64 или больше битов], когда мы говорим о памяти, – это единица измерения вместимости памяти. Современный жесткий диск емкостью 1 терабайт содержит около одного триллиона байтов в виде номеров, символов и букв.

В 1970 году Фаджин и Шима разрабатывали схему памяти, которая была бы способна запомнить около 256 байтов инструкций, и 40-байтную схему памяти, которая бы ненадолго, на секунду, могла бы задерживать 320 байт данных перед тем, как они пойдут в процессор, а затем держать эти данные после того, как они появились, и до того, как они уходят во внешнюю память.

С другой стороны, когда мы говорим о битах в контексте логических микросхем, мы говорим о размере каждого байта обработанной информации. Микропроцессор 4004 был способен держать данные на 4 разрядах, что делало его четырехбитным микропроцессором. Для сравнения: современные микропроцессоры Intel оперируют 64– или 128-разрядными данными. Объем логических микросхем и процессоров измеряется в частоте, с которой микросхема может оперировать данными. 4004 работает на 740 кГц, или выполняет около 740 000 операций в секунду. Современный микропроцессор Intel работает на 4000 МГц, или выполняет около 4 000 000 000 операций в секунду. Этот потрясающий скачок за несколько десятилетий иллюстрирует всю суть Закона Мура.)

У Фаджина теперь есть структура микропроцессорного набора, но ему нужно его построить. В октябре 1970-го началось производство прототипов. Начали с 4001. Фаджин и Шима взяли законченный прототип, подсоединили к тестеру, и… он заработал. Без сбоев. Двое поздравили друг друга и продолжили работу.

Далее настала очередь 4002 и 4003. Они показали такой же идеальный результат, как и предыдущая схема, – и это был один из самых лучших первых запусков в истории электроники. Фаджин был в восторге, но не очень удивлен. Он доказал эффективность своего нового решения с транзисторами и кремниевыми затворами, а все остальное было создано на основе этого решения.

Затем, за несколько дней до Нового года, с фабрики прибыл первый прототип 4004. Это пугало Федерико. Это была не только первая микросхема такого рода, с непроверенной архитектурой, но из-за того, что она была очень сложной, Фаджин боялся, что пропустил какие-то ошибки. С трепетом Федерико поместил 4004 в тестер и запустил его.

Ничего.

Микросхема была мертва. Она не только не показала слабого сигнала – она ничего не показала. Сердце Фаджина разбилось. Когда он проверил каждую из пришедших микросхем, все стало только хуже. Ничего не работало! Вообще-то такой результат для нового устройства, особенно для микросхемы, был распространен в индустрии электроники. Но после выдающихся результатов тестирования первых трех микросхем Фаджин и Шима надеялись на большее. Теперь Фаджин, после почти сверхчеловеческих усилий, мог только потратить остаток праздников и весь январь на анализ мертвых микросхем, чтобы понять, что же пошло не так.

А потом, через несколько часов, Фаджин посмотрел на схемы через микроскоп и, к своему восторгу, вдруг увидел причину такого провала – ребята с фабрики забыли проложить целый слой электроники на поверхности микросхемы. Федерико вздохнул с облегчением. Проблема была в производстве, отнюдь не в разработке.

Он пошел домой праздновать на удивление счастливый Новый год. Фаджин: «Через три недели после этого разочарования пришел новый набор (моделей 4004). Мои руки тряслись, когда я засовывал двухдюймовую схему в тестер. Это было поздно ночью, и я был один в лаборатории. Я молился, чтобы они работали достаточно хорошо, чтобы я мог найти все проблемы, чтобы в итоге можно было заказать уже работающие микросхемы. Мое возбуждение росло, когда я понимал, что еще одна часть работает. К трем часам ночи я пошел домой в странном состоянии истощенности и восхищения… Все месяцы работы были сполна оплачены теми мгновениями удовлетворения».[96]

Следующие несколько дней Фаджин продолжал тестировать 4004, и, в общем (если не обращать внимания на несколько маленьких проблем), он был невероятно доволен результатами. Федерико сообщил новости Бобу Нойсу. К февралю – уже 1971 года, почти через два года после подписания контракта с Busicom – 4004 был готов к продажам. Стэн Мэйзор также создал программное обеспечение для 4004, которое будет запускаться с 4001. Все было готово.

Через несколько недель, в середине марта, Intel отправил первые микропроцессорные наборы в Японию, в Busicom.

Эра микропроцессоров началась. И, хотя компания этого еще не знала, Intel уже начала становиться самой важной компанией мира.

Глава 16. Серебро истории

В последующие десятилетия, когда стало ясно, что микропроцессоры – это не просто усложненные схемы, но новое изобретение, началось что-то типа войны за звание изобретателя микропроцессора.

Пока микропроцессоры были просто дорогой новинкой, которая использовалась в нескольких очень дорогих электронных устройствах, никто не спорил о патенте на изобретение. Но когда микропроцессоры стали выпускаться миллиардами и стали двигателями ПК, Интернета, смартфонов и тысяч других устройств в автоиндустрии, сфере продаж и медицине, вопрос о том, кто же изобретатель, встал гораздо острее. И вскоре политика – частная, корпоративная и даже государственная – стала влиять на заслуги.

В течение следующих 15 лет все участники 4004, кроме Теда Хоффа, уйдут из Intel, и не все – на хороших условиях. Учитывая, что Intel теперь стал синонимом микропроцессоров и начал становиться одной из самых дорогих компаний в мире, им нужна была официальная история, а также официальное признание действительного изобретателя 4004 (одного-единственного).

Intel выбрал Теда Хоффа. Вскоре в документах компании, даже в новом музее Intel, Хофф был указан как изобретатель 4004.

Но геополитические силы тоже работали. Битва между индустриями электроники США и Японии – в частности, между полупроводниковыми индустриями – была в самом разгаре, и обе стороны перешли на личные оскорбления. Японцы, давно имевшие клеймо людей, делающих дешевые и не очень хорошие электронные приборы, наслаждались своей новой репутацией качественного, оригинального и конкурентоспособного производителя. Но им нужны были герои – люди, способные встать в один ряд с Паккардом, Нойсом, Муром, Гейтсом и Джобсом. И они нашли: в Sony – Акио Морита, в NEC – Хироэ Осафуне, а среди ученых – Масатоши Шима, к тому моменту один из главнейших соперников Intel.

Шима оценил внимание. Ему не нравилось, как к нему относились в Intel, особенно в официальной истории, где его игнорировали. Шима считал, что его нужно признать создателем 4004, так как он не только сделал бо?льшую часть работы, связанной с проектированием, но, как признали позже, логическая структура Шимы, сделанная вручную для транзисторов, стала серьезным подспорьем для создания микросхем.

С точки зрения Шимы, единственным реальным прорывом в семье 4000 была модель 4004, и он был главным его дизайнером. Таким образом, он больше многих заслуживал звания изобретателя микропроцессора. Японская электронная индустрия, уставшая от обвинений в краже идеи микросхем у американцев, очень сильно хотела – вместе с японскими медиа – рассказать всем свою версию истории. Вскоре Шима, с поддержкой от своей компании, угрожал судом любому журналисту, который сомневался в его версии истории.

Что же касается Федерико Фаджина, который из всей этой группы и был тем человеком, кого можно было бы выбрать на роль изобретателя – если все-таки выбирать одного, – то скоро враждебная атмосфера между ним и Энди Гроувом раскалилась настолько, что он был стерт из официальной истории на десятилетия.

Самое щедрое распределение ответственности за создание 4004 и изобретение микропроцессора обычно таково: Хофф – вдохновитель, Фаджин – создатель, Шима – строитель и Стэн Мэйзор (слишком вежливый, чтобы влезать в свару) – программист. Именно такое мнение по поводу изобретения микропроцессора и распространено в мире, и именно поэтому Обама наградил Медалью президента для изобретателей трех американцев этой группы. Вспомним, как обошлась история с интегральной схемой (Нойс и Килби) и транзистором (Бардин, Бреттейн и Шокли), – и если бы Нобелевскую премию дали за микропроцессор (что давно следовало бы), то, скорее всего, имена упомянутой четверки и закрепились бы за ней.

Однако есть сильный аргумент за то, чтобы присоединить к этой четверке пятого человека – Роберта Нойса. В ходе создания 4004 Нойс все время был рядом. В то время у компании были серьезные финансовые проблемы, однако Нойс дал Хоффу разрешение идти за мечтой, создать тайный черновик идеи, а потом все время подбадривал Хоффа. Затем Нойс разбирался со своей командой руководителей, которые хотели закрыть проект и на полную катушку воспользоваться ресурсами компании. Он же смог забрать права у Busicom и продавать схемы покупателям. И теперь, в следующие несколько лет, Нойс посвятил себя двум вещам – ввести микропроцессоры в линейку продуктов Intel и сделать так, чтобы их покупали.

Были и другие ученые в индустрии полупроводников, которые думали о том, чтобы совместить все функции компьютера на одной схеме, так что, если бы Тед Хофф и не занялся этим, кто-то все равно это придумал бы. Шима был очень хорош, но таких у Intel в платежной ведомости было несколько – как и таких, как Мэйзор. Федерико Фаджина было бы сложнее заменить, но за годы индустрия сделала бы то, что он делал за неделю. Вот без Боба Нойса получение проекта от Busicom, возвращение Хоффа в проект, поиск ресурсов для его осуществления, одобрение вхождения Фаджина и затем, как мы увидим дальше, протирание коридоров Intel и полеты по всему миру для того, чтобы технологию признали, – все это заняло бы десятилетия, и изобретателем был бы не Intel. Хотя его и оставили за бортом как изобретателя, Нойс был по-настоящему незаменим.

Глава 17. Спад

Даже когда команда Intel создавала дизайн серии 4000, основная часть компании находилась в экзистенциальном кризисе. Этот кризис включал в себя новую схему памяти – 1024-битную модель 1103, первый коммерческий DRAM, построенный на основе Honeywell. Он был создан для больших продаж и для того, чтобы удержать Intel на плаву во время кризиса.

Но этот план сработал бы, только если компания смогла бы выпустить модель 1103, а к осени 1970 года у компании это не получилось. Как описывал Энди Гроув, «при данных условиях казалось, что об этом просто забыли».[97] Ничего хорошего в этом не было, учитывая то, что на эту схему возлагались большие надежды. Кто-то скрывался в тумане, кто-то отключался; кто-то просто уходил. Тед Хофф, возможно, в качестве компенсации за отвлечение от другого проекта, написал 28 страниц текста, объясняя достоинства и недостатки 1103.

История полупроводниковой индустрии наполнена информацией о новых приборах, которые плохо продавались, сгорали во время использования или просто не работали с самого начала. Fairchild был ответствен за большее, чем за эти катастрофы. Но Intel с самого начала позиционировал себя не только как компанию, производящую технические новинки, но также и как качественного производителя в полупроводниковой индустрии. Теперь у них на руках был новый продукт – непроверенный. Не видя другой возможности, компания нарушила собственные правила.

В октябре 1970 года, как только появились прототипы серии 4000, Intel анонсировал выпуск модели 1103 таким объявлением:

Конец:

Оперативная память проигрывает войну новой схеме.

Для инсайдеров индустрии эти слова были тревожным звонком. Intel объявил, что в первый раз в истории компьютеров традиционные встроенные носители информации, маленькие магнитные кольца и переплетенные сети запоминающих устройств ЭВМ были превзойдены (по цене и качеству) встроенными схемами памяти – в сотни раз более маленькими, более сильными, быстрыми… и по сравнимой цене. А для тех, кто внимательно следил за развитием индустрии, в этой рекламе также был факт того, что Закон Мура – применимо к схемам памяти – уже пересек горизонтальную черту развития запоминающих устройств ЭВМ и вскоре проявит рост.

Чего эти знающие читатели не знали, так это того, что проблемы 1103 еще не были выявлены, но его уже производили. Никто не был разочарован этим решением больше, чем Энди Гроув, несмотря на то что он его и принял. Он был в ужасе от того, что схемы могут не работать и что его телефон будет раскален от звонков покупателей, разрывающих контракты с Intel.

Вместо этого произошла странная вещь, нечто, чего не ожидали. Intel долго был известен своим превосходством, способностью учиться на ошибках и соревновательной свирепостью – и в тот момент, когда Intel был на грани катастрофы, это сыграло ему на руку.

Согласно Гордону Муру, причина, по которой компания была на волосок от гибели в ситуации с 1103, заключалась в эксцентричной природе рынка. Инженеры, работавшие в бизнесе компьютерной памяти, все время сталкивались с отключением системы, связанным с запоминающими устройствами ЭВМ. Эта проблема была похожа на такую же проблему с 1103. На обе системы влияло присутствие электронных приборов, а периодические обновления 1103, которые могли приводить к его амнезии, были очень похожи на то, что называлось считыванием с разрушением в запоминающих устройствах ЭВМ.

У инженеров такая схожесть ошибок порождала не сомнения, но веру. Тот факт, что 1103 был немного необычным и работал не очень хорошо, странным образом заставил инженеров принять эту новую технологию. Мур: «Все это сделало 1103 более сложным и менее пугающим для инженеров. Мы не планировали таких последствий, но я думаю, что если бы 1103 был идеальным, такому нововведению сопротивлялись бы сильнее».[98]

К сожалению для Intel, как часто бывает с удачей, компания из продажи непроверенных продуктов усвоила неверный урок – и была наказана за это двадцать лет спустя.

Но в то время компания продолжала получать прибыль. Сама важность 1103 – то, что он создаст путь для мини-компьютеров и затем для персональных компьютеров, – сделала его жизненно важной технологией для всех компьютерных компаний в мире. Однако потенциальный спрос, вкупе с непредсказуемостью устройства, сделал так, что постоянные поставки схем и их как можно более хорошая работа стали жизненно важными. Это значило, что им нужен второй поставщик.

Первой компанией, осознавшей эту необходимость, была Microsystems International Limited (MIL), одна из дочерних компаний Bell Canada. Компания связалась с Бобом Нойсом. Нойс, возможно, и не был хорошим бизнесменом, но если речь шла об удачном ходе, это был его конек. Его ответ MIL был очень характерным – он сказал канадцам, что, если они хотят выпускать 1103, они должны «платить нам стоимость имущества за вычетом обязательств, а мы расскажем вам, что знаем».

Это было сумасшествием, основанным не столько на эмпирическом анализе, сколько на интуиции, что же примет MIL, и на прикидке того, сколько денег понадобится Intel для выживания. Это была та самая бизнес-импровизация, которая привела настоящих бизнесменов типа Энди Гроува (нет смысла говорить, что Нойс с ним не советовался) в бешенство, а когда все удалось – в благоговение.

MIL согласились на все —1,5 миллиона долларов за право выпускать 1103, плюс роялти по продажам 1972 года, в обмен на то, что Intel рассказывает все об 1103 и посылает группу техподдержки в Оттаву, чтобы она работала в лаборатории MIL. Затем, если все идет по плану, компания отсылает Intel еще 500 000 долларов. Как написал Нойс в записке для инвесторов Intel: «Платежи MIL, согласно договоренности, улучшат наше состояние, а одобрение нашего процесса производства станет для нас ощутимой помощью в маркетинге».

Когда Энди Гроув услышал новости, он пришел в ярость. Позже он говорил: «Мы видели одну или две PWP на 1103», – очень малое количество. «Сложно описать, в каком дерьме мы завязли с этим устройством». Требовались все ученые и инженеры, которые были у Intel. И сейчас контракт MIL означал, что «мне придется улучшить результат без главного технолога или управляющего производством», так как они оба уехали в Оттаву.[99]

У Энди была и еще одна причина для злости – он был главным операционным исполнителем в Intel и считал себя если и не равным основателям, то достаточно близким к их уровню, чтобы быть причастным ко всем важным решениям, принятым компанией. Теперь в том, что могло бы стать самым последним важным решением Intel, он не принимал участия и не знал, куда движется компания. Даже тот человек, которым он восхищался больше всего, – Гордон Мур смотрел на него как на обычного помощника. Удивительно, что Энди не ушел в тот момент.

Вместо этого Гроув несколько раз пытался поговорить с Нойсом, но Боб все время отнекивался. Наконец, летом 1971 года, когда инженеры собирались в Канаду, Гроув попробовал в последний раз. Он пошел в офис Нойса (по случайности Мур уже был там) и высказал все «так агрессивно, как мог, – а это было очень агрессивно». Он сказал двум мужчинам, что нет ни одного способа, которым компания может одновременно увеличить продажи 1103 дома и отправить самые яркие таланты в Оттаву, чтобы поднять производство там.

«Intel умрет! – кричал Гроув. – Мы получим 1,5 миллиона долларов и затем утонем!»

Нойс, известный своей нелюбовью к спорам, почему-то на этот раз, с Энди Гроувом, сменил правила. Казалось, он поменялся ролями с Энди, и явно не для того, чтобы искать примирения и компромисса. Так что вместо того, чтобы согласиться с Гроувом (как он сделал бы в другой ситуации), Нойс его выслушал, а потом медленно сказал: «Мы решили это сделать. Тебе нужно направить энергию на решение вопроса».

Гроув ушел, «поджав хвост». Еще раз – почему он не оставил Intel, остается загадкой.[100]

В итоге сделка с MIL не просто сработала, но сработала великолепно, и канадская компания выплатила Intel весь бонус. Команда 1103 вернулась из Оттавы со щитом и получила бесплатные поездки на двоих на Гавайи на трехдневную вечеринку в отеле на Кауаи. После некоторого количества алкоголя все мужчины разделись до трусов и пошли плавать в океане. Нойс бежал впереди, так что первым понял, что начался отлив. Он выскочил из воды, хохоча, весь покрытый песком… и все приветствовали его смехом.

У Intel были все поводы для праздника. Вернувшись в Долину, когда весь мир узнал о сделке с MIL и о выплатах, соперники поняли, что, несмотря на репутацию в Fairchild, основатели Intel теперь были настоящими бизнес-лидерами. Успех новой схемы памяти означал также, что Intel стал настоящей компанией, с доходом и прибылью. «Эта MIL реально спасла их задницы», – сказал Маршалл Кокс, наблюдавший за сделкой из Itersil.[101] Это была такая прекрасная сделка, которой ожидали скорее от Чарли Спорка, ниже по улице, в National Semiconductor.

Сделка с MIL еще и реабилитировала Боба Нойса как бизнесмена. Ее можно назвать лучшей сделкой в его карьере – после той знаменитой «доллар-за-схему» в Fairchild. Да, он мог успешно управлять Fairchild до достижения успеха, однако когда компания вошла в штопор, вытянуть ее он не смог – что смог сделать Лес Хоган.

Но теперь в Intel, лицом к лицу с кризисом, падением прибыли и кризисом продаж нового продукта, Нойс нарушил почти все правила менеджмента. Он разделил свою команду, чтобы заняться долгим проектом, державшимся в секрете даже от директора, а затем снова разделил их, чтобы помочь наладить второе производство в другой компании, которая, между прочим, могла бы стать опасным соперником, если бы все провалилось. И тем не менее у Нойса все получилось, а в процессе он не просто удвоил капитал Intel, но стал одним из главных людей, участвовавших в рождении самого великого продукта в истории электроники.

По всей Кремниевой долине и в остальной электронной индустрии, даже при затянутых поясах, у всех отпадали челюсти. Все, кто думал, что это будет последней ошибкой Intel, теперь были лишены надежды на это. Они знали, что если сами едва держатся, то у Intel достаточно денег, чтобы переждать бурю и дождаться хороших времен.

Боб Нойс уже был живой легендой в связи с изобретением интегральной схемы, а теперь у него еще и появилась репутация бизнес-лидера всех времен.

Глава 18. Философский чип

Но что же делать с этим новым изобретением, с микропроцессором?

Больше чем год прошел после подписания сделки между Intel и Busicom и после доставки первых наборов схем 4000. В то время, как и ожидалось, в индустрии настольных микрокалькуляторов многое изменилось – как быстро понял Боб Нойс.

В феврале 1971 года он отправился в тур по Японии, намереваясь убедить японских производителей электроники в том, что им очень нужен 1103. Тур оказался успешным – в течение года 15 процентов дохода Intel приходили от японских покупателей.

Второй целью поездки было посещение Busicom и его директора Кодзимы по поводу доставки первой партии 4000. Но если Нойс ожидал теплого приема, то он был весьма удивлен. В следующие месяцы пузырь настольных микрокалькуляторов быстро сдулся. Цены падали, а соперники отступали на позиции защиты, уменьшая продукцию до дешевых машин с четырьмя функциями, которые давали доход. Busicom, неудачник в этой индустрии, не был исключением. И запланированный выпуск высокофункциональных калькуляторов с четырехсхемным контроллером казался теперь дорогим анахронизмом.

Боб Нойс приехал, ожидая сердечных поздравлений за достижения Intel. Вместо этого его встретил Кодзима с каменным лицом, сообщивший, что серия 4000 была слишком дорогой и что контракт нужно пересмотреть.

Раздраженный Нойс вернулся в Калифорнию и, по очереди встретившись со всеми ключевыми фигурами проекта, объяснил, что произошло. Хофф сказал ему: «Если ты не можешь получить каких-либо поблажек, выбей нам право продавать другим людям». Фаджин сказал ему то же самое.

Затем, чувствуя, что их исторический рывок может быть под угрозой, каждый из изобретателей пообщался с остальными. Хофф: «Именно тогда все мы – Мэйзор, Фаджин и я – вышли ко всем сотрудникам и сказали: «Получите право продавать кому-то еще!» И конечно, кто-то не хотел этого делать. Intel была компанией, создававшей схемы памяти, а это было совсем другое. Специалисты по продажам боялись компьютерного бизнеса, и они высказали причины, по которым мы не должны этого делать».[102]

Однако же они нашли одного союзника – публициста и нового консультанта Intel Реджиса Маккенну. Всего годом ранее Маккенна создал собственное PR-агентство, став вскоре лучшим в Долине, и стал первым клиентом Intel. После того как он изучил серию 4000 и ситуацию с Busicom, Маккенна решил вступить в дебаты. Он предположил, что 4000 поможет продать больше схем памяти.

В итоге это дошло до Нойса. И вновь Боб показал себя важнейшим защитником микропроцессоров – он решил поговорить с Кодзимой.

К маю 1971 года Busicom формально отказался от всех прав на 4000, кроме калькуляторов. Это была самая большая ошибка корпорации. Если бы она оставила права у себя, она владела бы единственным работающим микропроцессором в мире. Это грандиозно увеличило бы доход. Но в отчаянии, к концу 1971 года, Busicom отдала даже права на калькуляторы. Busicom могла бы править – вместо этого компания умерла, как множество других компаний, выпускавших калькуляторы.

Ошибка Busicom доказала, что быть дальновидными необходимо. В течение следующих десятилетий Япония снова и снова пыталась соревноваться на рынке микропроцессоров и все время терпела поражение. А такие поражения значили победу или поражение уже в полупроводниковой войне с США, в которую Япония вскоре оказалась вовлечена.

Но вернемся к Intel. Дебаты продвинулись. От обсуждения, можно ли (и как, если «да») уменьшить центральный процессор до нескольких схем, дебаты пришли к тому, куда же дальше пойдет эта непроверенная технология.

Одним из вариантов было: продолжать уменьшать набор схем до двух или даже до одной. Именно это предполагал Закон Мура. Но была огромная проблема в таком направлении – до сегодняшнего момента, даже с четырьмя схемами 4000, одна схема выполняла лишь одно задание – логическое, RAM, ROM и ввода-вывода. Любые последующие изменения потребовали бы того, чтобы на одной схеме было две или больше функций, что было сложно и непредсказуемо, потому что тогда разные части силикатной поверхности были бы посвящены своей собственной роли, а между ними были бы связи. Каким бы привлекательным ни казался такой микропроцессор – и было вполне понятно, что через несколько лет они появятся, – было слишком рискованно совершать такие шаги.

Но была и альтернатива. Можно было временно заняться только четырехсхемным проектом и сфокусироваться на его работе. Это была более безопасная стратегия, но риск все равно присутствовал. На самом деле даже эта стратегия была почти мертворожденной.

Меньше чем через два месяца после подписания контракта с Busicom Intel решил ввести 4000 в официальную линейку продуктов. В конце концов, все, что сделали в Intel, включая битву за владение 4000, вело к коммерциализации 4000. На самом деле все были против – даже Тед Хофф.

Хофф представил следующие причины. 4000 были революционным продуктом, но те же технические ограничения, что сделали его привлекательным в дешевых калькуляторах – четырехбитная длина слова, ROM малой вместимости, сравнительно малая скорость, – ставили под вопрос его полезность в других приборах, особенно в больших компьютерах. Что иронично, одним из аргументов Хоффа «против 4000» теперь был тот, который он использовал «за» – то, что многоцелевая архитектура требует от покупателя программного обеспечения, к чему покупатель еще не готов. В то же время Хофф и остальные внутри Intel спрашивали, кто собирается тренировать отдел продаж в Intel теперь, когда им нужно продавать абсолютно новый продукт? Какой покупатель рискнет приобрести непроверенный продукт, не имея защищенного тыла?

Но если один из родителей 4004 (это был тот самый момент, когда весь набор схем стал называться по имени самого важного процессора) был готов оставить его сиротой, второй был более ответственным. Федерико Фаджин верил в коммерческую живучесть 4004. Он показывал на прибор, который он создал для тестирования нового 4004, и, понимая, что 4004 сам его контролировал, говорил, что это и является доказательством живучести 4004.

Он выиграл спор. Но его победа была пирровой – через три недели после принятия решения работники Intel открыли последний выпуск самого важного журнала индустрии Electronics Magazine и увидели шокировавшую их рекламу Texas Instruments. На ней была огромная схема («огромная» здесь значит – четвертьдюймовый квадрат) над заголовком, который гласил:

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПРОЦЕССОР НА ЧИПЕ

Intel только что потратил больше года, сжигая себя в битве за новый прибор, только что завершились суровые внутренние дебаты о выводе продукта на рынок… и теперь, даже не начав соревнование, он уже его проиграл.

Копия рекламы была еще более уничижительной. Казалось, что одна из самых больших компаний, производящих полупроводники, и один из самых серьезных противников Кремниевой долины не просто уже владел первым настоящим микропроцессором, но, очевидно, еще и технологией изготовления маленькой толщины штриха высокой степени интеграции (ВСИ) в МОП-структурах для того, чтобы воспроизвести микропроцессор в реальности.

Затем упала последняя капля. В рекламе говорилось о том, что новый ЦП от Texas Instruments был создан в Computer Terminal Corporatin (CTC, сегодня называется Datapoint). Эта новость была особенно болезненной – потому, что CTC сначала подписывала контракт с Intel, но затем Intel закрыл проект.

Это произошло таким образом. Компания CTC сначала пришла в Intel со своей собственной идеей компьютера на схеме, причем в то же время, что и Busicom. В случае CTC желание фирмы состояло в том, чтобы Intel взял материнскую плату схемы 2200, на которой была почти сотня логических схем на биполярных транзисторах, и уменьшила бы это количество до нескольких десятков схем МОП. Как и у Busicom, цель CTC состояла в том, чтобы уменьшить размер и стоимость, не ухудшая производительности.

Тед Хофф посмотрел на запрос CTC и понял, что Intel может не только сделать все, о чем говорилось в контракте, но даже уменьшить количество логических схем на биполярных транзисторах до одного, если бы в Intel использовали эту новую технологию кремниевого затвора, придуманную Федерико Фаджином (вот еще один повод для того, чтобы его позже нанять). Хофф пришел в CTC с таким неожиданным решением, и, в отличие от Busicom, CTC немедленно это купила.

Было еще два важных отличия между сделками с Busicom и CTC. Первое в том, что, хотя Хофф работал и в Busicom, и в Intel, сейчас он был занят с проектом 4004, так что он передал руководство над новой схемой 1201 для CTC одному из своих подчиненных, Халу Фини. Фини был более чем способен создать 1201, особенно с помощью Фаджина, но у него не было ни репутации, ни доступа к Нойсу – что было у Хоффа. Так что через несколько месяцев, когда начался кризис 1103, Гроув отстранил Фини от проекта 1201 и направил его на спасение компании.

И вот так, в подвешенном состоянии, покоился 1201 до тех пор, пока CTC не решил, что Intel ведет себя безответственно, и не перенаправил проект Texas Instruments.

Теперь, восемь месяцев спустя, шокирующая реклама Texas Instruments стала для Intel стартовой площадкой для схватки. В этот раз Энди Гроув, горя соревновательным огнем, сделал резкий поворот и стал нахваливать 4004, чтобы вытеснить TI с рынка. Он пошел в CTC и восстановил оригинальный контракт. Даже если он и не видел будущего для микропроцессоров в Intel, он все равно хотел выиграть гонку.

В то же время Федерико Фаджин, все еще тестируя прототип 4004, уже подписался на спасение 1201. Фини, единственный человек в Intel, знавший, что случилось с оригиналом 1201, тоже был партнером Фаджина. Проект двигался на большой скорости – реклама Texas Instruments сделала этот проект приоритетным.

Два человека провели время до весны 1971 года, выясняя, чему Фаджин научился, работая над 4004, что могло бы быть использовано в 8-битной архитектуре 1201. (Тот факт, что 1201 был 8-битным, а не 4-битным, был самым важным аргументом в его пользу – он мог найти применение там, где 4004 был слишком ограничен.) Когда в июне появилась реклама Texas Instruments, команда стала работать денно и нощно.

Вскоре – новое потрясение. В июле CTC вернулась в Intel и сообщила (тень Busicom!), что, учитывая новый спад цен на логические схемы, они хотят закрыть контракт. Такая новость могла бы закрыть проект 1201 – и вклад Intel в микропроцессорный бизнес, – но, благодаря связям Нойса в Японии, Intel вскоре узнал, что часовщики из Seiko Holdings Corporation искали качественную логическую схему типа 1201 для цифровых часов. Эта потенциальная сделка с Seiko была так хороша, что Intel не просто отпустил CTC с миром, но даже и не взыскал с них денег за сделанную работу. Intel, в свою очередь, получил полные коммерческие права на 1201, который вскоре получил имя «модель 8008».

И еще раз наступило время Фаджина и его команды – время выводить новый продукт на рынок. В этот раз они, однако, планировали делать это без Теда Хоффа, который уехал на техношоу и конференции, чтобы рассказать о новых планах Intel… и, если повезет, найти новых покупателей, которые оправдают такие затраты времени и денег.

К сожалению, Хофф не пытался продать просто новый продукт, он пытался продать новую парадигму. И как обычно в случае, когда ты пытаешься убедить аудиторию в том, что она должна принять радикальное новшество, идея была так далека от воплощения, что люди просто не могли понять, о чем речь.

Вспоминает Хофф: «Люди привыкли думать о компьютерах как о большом дорогом оборудовании, которое нужно охранять и использовать эффективно, чтобы оправдать затраты. Так что у людей был общий предрассудок, что любой компьютер нужно использовать именно так. Я помню встречу, на которой все обсуждали, как же чинить микропроцессоры, и я сказал: «Когда перегорает лампочка, вы ее выкручиваете, выбрасываете и ставите новую – так же и с микропроцессорами». Но они просто не могли так думать о компьютерах».[103]

Честно говоря, это были те самые четырехсотдолларовые схемы, о которых Тед Хофф говорил в 1971 году, так что замена плохих схем на новые была менее привлекательной тогда, чем сейчас. К тому же не то чтобы Intel анонимно ратифицировал идею микропроцессоров. Сам Хофф, в конце концов, был против продаж 4004, и даже Энди Гроув, будучи во главе компании, хоть и уважал технологическое достижение, все равно сомневался в наличии рынка для этих новых схем – и у него был повод, никто в Intel не объяснял, кому же нужны эти схемы и для чего.

Но самое большое препятствие для выпуска новых процессоров было в том, что воображение потенциальных покупателей не принимало подобной техники. Компьютерные ученые и программисты посвящали всю свою карьеру работе на больших ЭВМ, которые требовали загрузки информации (через карты, пленки и иногда терминалы), и занимались пакетной обработкой. Вывод обычно осуществлялся с помощью больших, шумных принтеров, которые работали, как огромные печатные машинки. Такие большие ЭВМ были размером с квартиру-студию, требовали собственных кондиционеров, стоили миллионы долларов и требовали команды операторов. Всего пятнадцать лет назад самый огромный прорыв в хранении данных – IBM RAMAC весом в тонну – был доставлен покупателю на специально оборудованном «Боинге-707».

Очевидно, что эти огромные компьютеры эволюционировали за предыдущие два десятилетия от медленных, огромных монстров до кое-чего поменьше и побыстрее – размером с пару холодильников и стоимостью всего в несколько сотен тысяч долларов. Компьютерные ученые предвидели такую эволюцию в размере, цене и мощности и все время учились новому, чтобы соответствовать.

Но приборы, описанные Тедом Хоффом, настолько сильно отличались по всем параметрам, что если бы он начал презентацию, сказав, что они пришли к нам из космоса, никто бы не удивился. В конце концов, он мог держать четыре схемы в ладони, и даже при стоимости 400 долларов они все равно были дешевле, чем терминал для ЭВМ. И теперь он говорил, что эти маленькие силикатные червячки скоро заменят Огромную Железяку, к которой все за долгое время привыкли. В завершение Хофф сказал, что эти схемки обрабатывали данные в реальном времени, так что можно вводить данные и выводить результаты 24 часа в сутки, и не только в дорогом в обслуживании кондиционированном помещении, но в любой комнате. И что можно даже использовать некоторые из существующих языков программирования, чтобы заставить их работать.

Все это были хорошие новости – если бы в них поверили. Плохая новость для этих жокеев ЭВМ была в проблемах владения всеми этими дорогими машинами, IT-центрами, миллионами строчек кода и тысячами операторов. Даже если маленькие схемы могли бы все это заменить (и кто-то верил, что могут), кто бы этого захотел? Хофф проводил интервью с многообещающим кандидатом в команду 4004 – и был отвергнут, потому что кандидат не считал, что у Intel достаточно ЭВМ для компании, которая хочет иметь какое-то будущее.

Хуже всего было то, что даже работники сферы продаж в Intel, которые должны были продавать эти микропроцессоры в огромных количествах для преуспевания в бизнесе, не верили в них. Как маркетинговый директор Боб Грэхем говорил Хоффу: «Смотри, другие компьютерные компании продают 20 000 мини-компьютеров в год. А мы пришли в индустрию слишком поздно. Если нам повезет, мы получим 10 процентов. А 2000 схем в год недостаточно, чтобы покрыть расходы».[104]

Как предполагал этот комментарий, внутри Intel (так же, как и снаружи) присутствовало общее неумение видеть дальше ограниченной идеи – компьютера на схеме, – чтобы увидеть микропроцессор как нечто большее, чем крошечный, встроенный заменитель для центрального процессора на большом компьютере. Если посмотреть таким образом, это было больше, чем просто новшество. Да, очень маленький и дешевый, но при этом – сравнительно медленный и масштабируемый. Даже если было бы возможно создать компьютер с некоторым количеством микропроцессоров, как-то связанных между собой, вам бы все равно понадобились все детали Большой Железяки и миллионы строчек компьютерного кода, чтобы заставить его работать.

Так что – зачем выбрасывать четверть века и миллиарды долларов на то, чтобы развивать современные компьютеры? Честно говоря, будь это вашей целью, разве не купили бы вы, как делали все компьютерные компании, кучу логических и ROM-схем?

Самое подходящее решение, вычисление, исходило от Intel. Но на данный момент, как минимум для самых агрессивных компаний типа Intel, Texas Instruments и Motorola Inc., единственным выбором было двигаться дальше и надеяться, что рынок приспособится сам собой.

В Intel, то есть в команде Фаджина, все, кто занимался разработкой модели 8008, временно приостановили работу и пытались убедить мир, что ему очень нужен проект 4004. В поездках Хоффа (и иногда Нойса) сопровождал новый маркетинговый директор Intel Эд Гелбах. Наём Гелбаха на работу, возможно, был самым случайным поступком этого времени в Intel – и еще одним доказательством того, как Intel умеет превращать потенциальные катастрофы в победы.

Первый маркетинговый директор Intel, ветеран Fairchild Боб Грэхем, был близким помощником Боба Нойса и его правой рукой почти с первого дня существования Intel. Он играл важную роль в переговорах с Busicom. Более того, он был хорошим другом и коллегой по рыбалке Гордона Мура. Но его суровое сопротивление микропроцессорам испортило его отношения с Нойсом и Муром. Переполнившей чашу каплей было то, что Грэхем слишком часто скрещивал шпаги с Гроувом. Энди не очень любил Грэхема в Fairchild, а теперь, когда ему приходилось с ним работать ежедневно, это неуважение превратилось в сопротивление. Как часто бывало с Гроувом, личное для него становилось корпоративным, и он убедил себя, что Грэхем влиял не только на его прогресс, но и на прогресс Intel.

Это постоянное противостояние с боссом, особенно с таким, как Энди Гроув, имело негативные последствия и для Грэхема и стало влиять на его способность работать.

Весной 1971 года эта война между Гроувом и Грэхемом дошла до предела. В мае Гроув пришел в офис Мура и сообщил ему, что думает уйти из Intel, потому что «для меня слишком болезненно продолжать свою работу, одновременно сражаясь с Грэхемом». Для Мура потрясение было таким серьезным, что он даже начал сгибать и разгибать канцелярскую скрепку.[105]

Зная, что Мур был так же плох в спорах, как и Нойс, Гроув вышел из офиса, не будучи уверенным в том, сделает ли Гордон хоть что-то, или в итоге ему придется уйти из компании. На самом деле Мур почти сразу спустился к Нойсу и сообщил ему новости.

Теперь решать предстояло Нойсу. Ему не нравилось быть объектом шантажа, и перспективы не казались ему радужными – ему не хотелось кого-то увольнять, особенно того, кого он уважал так, как Боба Грэхема. Но это не был Fairchild, Боб был тут для победы, и он знал, что этого никогда не случится без хорошего начальника. В Fairchild он понял это, и теперь ему нужен был кто-то как никогда. Нойс понимал, что без Гроува у Intel ничего не получится. Так что выбор был не в пользу Грэхема.

Нойс провел июнь 1971 года в поисках замены Грэхему. Он в итоге нашел замену в Texas Instruments – эксперта по маркетингу Эда Гелбаха.

Гелбах имел совсем другой характер, чем Грэхем. Грэхем был как Нойс – вовлеченный, ориентированный на покупателя визионер, тогда как Гелбах был больше похож на Гроува – жесткий, прагматичный, прямой и наблюдательный. Нойс должен был видеть сходство и понимать, что Гелбах понравится Энди и тогда он не уйдет. То, что Гелбах работал в Texas Instruments, значило, что он был знаком со спецификой работы, и это тоже было плюсом. После сложных переговоров, в которых Гелбах показал, что он будет ценен для работы с покупателями, соглашение было достигнуто.

Теперь оставался вопрос увольнения Грэхема. Так как Мур уехал на рыбалку в начале июля (что «сделало все для меня проще», как сказал Мур позднее), выполнение задания предстояло не очень охочему до такой деятельности Бобу Нойсу.

Биограф Нойса Лесли Берлин говорила, что «Грэхем был, возможно, первым человеком, которого лично уволил Нойс, что удивительно, учитывая, что Нойс был старшим управляющим больше десяти лет». Это вполне возможно, и да, это правда было первым личным распоряжением Нойса об увольнении. В конце концов Нойс засучил рукава, пришел в кабинет Грэхема и сказал: «Вот дерьмо. У нас тут безвыходная ситуация, и тебе придется уйти».[106]

«Это было для него очень тяжело, – сказал позже Гроув. – Для Нойса это было, как отрезать себе ногу».

Гроув, конечно, был в восторге. Для него это была окончательная победа. Он избавился от врага (по его мнению), операции по продажам в Intel теперь будут более четкими, а что самое главное, Энди был оставлен в одиночестве в своей нише между основателями и прочими работниками Intel.

Что же касается Грэхема, для него это скорее стало облегчением. Битва с Гроувом плюс убийственные требования к работе в Intel влияли на его психическое здоровье и на его семью. Когда он пришел домой и сообщил новость об увольнении, его жена сказала только: «Слава Богу!»

Хотя вскоре он исчез из истории Intel, его вклад в работу был весьма ощутим. Помимо работы с Busicom и разгребания ситуации с правами на микропроцессор, Грэхем также запустил первую маркетинговую кампанию Intel – «Intel Delivers», которая не только прослужила компании десять лет до появления «Intel Inside» и «Red X», но стала также основой для этих рекламных кампаний.

Что еще более важно, Грэхем связал разработку продуктов с внутренним развитием инженерии, которое подталкивал Закон Мура. Результат был в том, что Intel выпускал обновления продукта каждые два года. Именно эта скорость – 286, 386, 486, Пентиум и т. д – позволила выиграть соревнование. Конечно, Грэхем не получил за это признания в официальной истории.

Тем не менее увольнение из компании стало лучшим карьерным достижением для Грэхема. Отношения с Гроувом никогда бы не наладились, и как только Энди получил бы больше власти, сразу бы уволил Грэхема. А так Грэхем получил свои подарки как хороший рекламщик, создатель лучшего оборудования для построения полупроводниковых схем, повернувшего компанию к развитию в сфере не только «железа», но и программного обеспечения и услуг.

В этом нет ни капли иронии. Парень, о котором Энди Гроув и не думал, как о хорошем работнике, смог обеспечить Гроува оборудованием, жизненно важным для Intel. И, как мы увидим в истории про Провал Оборудования, в тот момент, когда Intel стоял перед самой большой угрозой, компания выбрала маркетинговую модель, основанную на решениях, что в итоге привело к еще большим прибылям.

Грэхем достиг такого же оборота в другой компании по производству полупроводникового оборудования, Novellus, где он снова совершил невероятное – создал еще более продуктивное оборудование, снова жизненно важное для Intel и для полупроводниковой индустрии в США – как раз в тот момент, когда началась электронная война с японскими компаниями.[107]

Грэхем умер в 69 лет в 1998 году, и его вклад в маркетинг индустрии полупроводникового оборудования был настолько велик, что торговая ассоциация индустрии, Semiconducktor Equipment and Material International (SEMI), создала в его память награду имени Боба Грэхема за самые большие достижения в области маркетинга.

А Энди Гроув так никогда и не признал заслуг Грэхема в компании Intel.

Было ли правильно его увольнять? История говорит – да. Компания была в кризисной ситуации, когда она могла развалиться. И так же сильно, как и талантливый маркетолог, ей нужен был маркетолог, который убедит инженеров и ученых внутри Intel следовать за лидером. И в лице Эда Гелбаха Intel обнаружил нужного человека.

Глава 19. Продукт века

Где-то в лабораториях Intel проходила игра в «музыкальные стулья» на роль исполнительного директора, но это не имело особого значения. Что имело значение, так это работа – нужно было превратить 1201 во всемирно уже известный 8-битный 8008. К счастью для Фаджина и его команды, разработка 8008 шла гладко, так как им не надо было ничего делать заново, а надо было только поправить ошибки предшественника. Так удачно обстоятельства складывались до фазы создания прототипа.

Затем, когда Фаджин и его команда собирались уже открыть шампанское, что-то пошло не так. Это была неуловимая проблема, невидимая на стадии раннего тестирования, но теперь, при постоянном использовании, она стала появляться в виде постоянных сбоев в работе 8008. «Исправление проблемы заняло у меня неделю, – вспоминает он. – Отвратная была проблема, связанная со схемами, физическими характеристиками прибора и чертежом».[108] В частности, Фаджин понял, что структура 8008 позволяла току вытекать из схем памяти. Без сна и отдыха Фаджин перерабатывал весь чертеж схемы – такая быстрая починка была бы невозможна через десять лет, когда схемы стали неизмеримо более сложными.

Проект 8008 был представлен публике в апреле 1972 года. Это произошло всего через пять месяцев после того, как Intel формально представил 4004 в ноябрьском выпуске Electronic News 1972 года – потрясающая скорость для рынка, такая, которую уже не повторить. И дело не в том, что 8008 был просто исправленной версией предшественника. Это был прорыв – в нем было на 50 % больше транзисторов (3500 против 2300) и в восемь раз больше частота (800 кГц против 108 кГц).[109]

Пресса заметила это. 8008 заработал самые лучшие отзывы в истории Intel. Однако этих отзывов было недостаточно, чтобы успокоить подозрительно настроенных покупателей. Казалось, что Intel пойман в порочный круг, в котором он будет производить то, что никто никогда не купит.

Однако кое-что изменилось. Сначала это было незаметно, так как Нойс, Хофф и иногда Фаджин пытались продать 8008 так же, как и 4004 несколько месяцев назад. Затем, внезапно и без предупреждения, стали появляться заказы, но не на 4004, а скорее на разнообразные тестирующие приборы (например, на внутрисистемные эмуляторы, которые позволяли инженерам имитировать работу микропроцессоров и понять, как их можно использовать в системе), которые Intel только начал создавать для поддержки новых продуктов. Первый такой прибор, Intellec MIC-8, был только что выпущен. Так что, даже несмотря на то что никто не покупал новые микропроцессоры Intel, было очевидно, что к ним начали присматриваться.

Осознание пришло окончательно, когда директора Intel выставили 4004 на продажу. Это был первый опыт компании в том, что в итоге станет очень частым феноменом в мире микросхем после появления коммерческих покупателей – в графике приобретения навыка.

Военные, аэрокосмические и индустриальные заказчики обычно имели достаточно ресурсов, чтобы быстро и эффективно принять новую технологию. Но не обязательно такая же ситуация была в коммерческих компаниях, а в случае с продуктами потребления все было еще хуже. На этом рынке, как показал опыт Busicom, доходы часто были так малы, что даже если бы компания хотела заняться совершенно новыми технологиями, у нее могло бы не хватить денег или людей.

Таким образом, особенно с продуктами типа 4004 и 8008, даже для того, чтобы заинтересовать покупателей схемами, заменяющими магнитные кольца, или материнскую плату, или логические схемы и схемы памяти, потребовалось бы много времени. Потом понадобилось бы проверить, есть ли соперники, занимающиеся той же проблемой. Затем нужно было обдумать цены на производство и на ввод в продажу новых технологий. И только потом можно было подсчитать стоимость разработки новых микропроцессоров, переписывания программ и создания рекламы.

Это занимало время – прошло около года от первых упоминаний о 4004 в прессе в середине 1971 года до летнего рекламного тура для 8008. Это был сложный опыт: «Вся индустрия электроники, казалось, проснулась. Усилия Intel наконец были вознаграждены. Совершенно внезапно инженеры поняли значение микропроцессоров. Они почитали статьи, послушали речи, поговорили с подчиненными и, наконец, вскочили на подножку силикатного поезда».[110]

На самом деле охват новой технологии зашел далековато, так как прошло слишком много безрезультатных месяцев, и теперь они пытались возместить ущерб: «Ситуация была дезориентирующей. Несколько месяцев назад никто не верил Нойсу и Хоффу, а сейчас все ожидали слишком многого. Маятник качнулся от сомнения до слишком высоких ожиданий. Теперь покупатели хотели знать, почему четырехсотдолларовые схемы не могли делать того, что делали мини-компьютеры за 50 тысяч долларов».[111]

Intel, который так много работал, чтобы заинтересовать рынок в новых микропроцессорах, теперь боялся такого энтузиазма.

Никто не принял ситуацию так близко к сердцу, как Федерико Фаджин. Он очень много работал, чтобы отладить оба чипсета, даже изобрел новые технологии. Теперь, когда он читал лекции в Европе, его встречали не безразличием, но жалобами на слабую производительность схем. Фаджину пришлось признать, что жалобы были, в общем, верными: «Когда я вернулся домой, у меня был план создания лучшего, чем 8008, 8-битного микропроцессора, который бы включал в себя все, что хотят покупатели, – в основном скорость и удобное управление».[112]

Фаджин хотел продолжать и превратить 8008, состоявший из четырех схем, в односхемный прибор – первый настоящий компьютер на схеме – и также сделать его более мощным, чем предшественники.

Такое уменьшение, которое всему миру казалось почти чудом, было на самом деле самой простой частью. Закон Мура снова сработал, так что теперь детали схемы могли бы быть шириной в 6 микрон – в два раза меньше деталей 4004 и 8008. Тогда стало бы возможным не просто свести 3500 транзисторов с 4 схем на одну, но и добавить еще тысячу транзисторов.

И (как будто этого было недостаточно!) Фаджин собирался увеличить скорость нового микропроцессора – с 800 кГц 8008 до 2 МГц, – что значило, что этот новый микропроцессор сможет выполнять больше миллиона вычислений в секунду. Это была скорость мини-компьютера – решительный ответ на жалобы компьютерных инженеров.[113]

Было кое-что еще. Будучи Фаджином, он не просто хотел улучшить микропроцессор – он хотел его революционизировать. Он задумал увеличить скорость ввода – вывода, добавить больше функций в ROM-память и включить новую архитектуру транзисторов под названием n-канальная, чтобы заменить стандартную р-канальную.

В начале 1972 года, когда Intel представила 8008 широкой аудитории, Фаджин начал заниматься новой схемой, которую он назвал «модель 8080». Он был так уверен в одобрении компании, что даже нанял Шиму.

Но, к огорчению Фаджина, компания завернула проект. Его оставили нетерпеливо дожидаться момента, когда будет найден рынок для уже существующих микропроцессоров. Несмотря на явную благосклонность публики по отношению к микропроцессорам, компания не была уверена, появится ли сравнительно большой спрос и будет ли овчинка стоить выделки. То есть стоило ли отвлекаться от производства схем памяти.

Такие сомнения существовали с самого начала. Контракт Busicom гласил, что имеет смысл лишь тот сторонний проект, который принесет доход даже при отвлечении от основной деятельности Intel. И пока Нойс и Мур с помощью Хоффа и Фаджина получали коммерческие права на 4004, они все еще колебались по поводу начала бизнеса. Что же касается Гроува, он так много пыхал огнем по поводу выпуска Intel-овских DRAM и SRAM, что «микропроцессоры ничего для меня не значили. Для меня имели значение только схемы памяти».[114]

В итоге Тед Хофф почти отказался от карьеры для защиты своего детища. Когда Нойс выразил неуверенность по поводу выпуска 4004, Хофф фактически заткнул его, сказав: «Каждый раз, когда ты задерживаешь выпуск микропроцессора, ты принимаешь решение! Ты принимаешь решение задерживать выпуск. Кто-нибудь нас обгонит. Мы потеряем преимущество».[115]

Нойс тогда не сказал Хоффу о том, что другие директора Intel тоже сопротивлялись микропроцессорной революции. Они считали (посмотрев на попытки Intel вывести в продажу новые продукты), что последнее, что сейчас было нужно, – это фокусироваться на непроверенном. Так же, как и со многими великими изобретениями цифровой эры – от транзисторов до айфонов, – существовало множество контраргументов тому, чтобы влезать в эти новые изобретения.

И снова появился Боб Нойс. Вместе с Муром, Артуром Роком и новым сотрудником Эдом Гелбахом Нойс убедил директоров в своей правоте. С этого момента Intel Corporation будет компанией, выпускающей микропроцессоры.

Но выход с непроверенной продукцией на рынок требовал не только таких блестящих технологов, как Хофф и Фаджин, или даже поддержки от компании. Он требовал тех, кто действительно верил в микропроцессоры и имел навык продвижения продукта на рынке – в прессе, среди инвесторов, работодателей и покупателей.

И снова Intel повезло. В 1971 году компания нашла настоящих сторонников микропроцессора. Их вклад в развитие микропроцессоров и лидерство Intel в этой индустрии был таким же большим, как и вклад управляющих компанией.

Одним из таких миссионеров был Эд Гелбах. Он пришел из Texas Instruments, зная все о продаже схем и видя будущее микропроцессоров и Intel. Как написал Т. Р. Рейд в своей истории интегральных схем: «Гелбах начинал в полупроводниковом бизнесе в Texas Instruments. Как и все в TI, он страдал от того, что его взгляды на жизнь не совпадали со взглядами председателя Патрика Хаджерти. Гелбах сразу понял, что Intel изменил курс индустрии, создав схему общего назначения». Для Гелбаха понятие «общего назначения» значило то же, что и «всепроникающий». Настоящий рынок для микропроцессора, по его мнению, будет абсолютно новым. С помощью микропроцессоров встроенные схемы могут «встроить мозги в великое множество продуктов».[116]

Когда Гелбах путешествовал по миру, рассказывая о 4004, и наблюдал за развитием 8008, он все больше и больше убеждался, что микропроцессоры – самое потрясающее изобретение в мире и что его новый работодатель обязан завладеть этой технологией любой ценой.

Второй важный миссионер был не работником, а консультантом – Реджис Маккенна. Он приехал в Кремниевую долину из Питтсбурга в 1962 году в поисках карьеры в области маркетинга. Он и его жена Клара (будущий руководитель округа Санта-Клара) приобрели дом в Саннивейле, в котором они будут жить еще полстолетия спустя – принимая у себя даже президента Соединенных Штатов.

Имеющий навыки в сфере маркетинга, но знающий мало о новых технологиях, в 1965 году Реджис присоединился к отделу маркетинга в General Micro Electronics (GME), компании по производству полупроводников, основанной всего за год до того, как три бывших работника Fairchild стали разрабатывать МОП-системы. Такой опыт очень понадобился Реджису во время сотрудничества с Intel.

Маккенна провел два года в GME, затем ушел в National Semiconductor – одновременно с Чарли Спорком и его командой из Fairchild. И снова это было удачей, потому что вместе со Спорком National Semiconductor превратилась в быстроразвивающуюся и агрессивную компанию. В компании, представляющей новые проекты с зубодробительной скоростью и атакующей один рынок за другим, Реджис, будучи управляющим отдела маркетинга, быстро научился работать, так как ему пришлось проводить одну рекламную кампанию за другой.[117]

Учитывая Закон Мура, ориентирующий на большое изменение каждую пару лет, к концу шестидесятых Реджис знал о маркетинге новых технологий больше, чем кто-либо другой. В итоге, вместо того чтобы оставаться в прибыльном, но пугающем мире Charlie`s National, в 1970 году Реджис решил основать свое агентство. Хотя официально Regis McKenna Inc. была консалтинговой маркетинговой компанией, в итоге выяснилось, что большинство клиентов были настолько неопытны, что им нужно было помогать с пиаром, написанием речей и рекламой. Реджису нравилась оболочка, но как минимум в первые несколько лет счета оплачивала именно работа, связанная с пиаром.

В Intel, конечно, знали Реджиса, они видели его работы, и вскоре, в 1971 году, они уже стучались в его дверь.

Хотя сейчас Реджиса чаще ассоциируют со Стивом Джобсом и Apple – что родилось из его близких отношений с Бобом Нойсом, – Реджис Маккенна в последующие тридцать лет имел неизмеримое значение для Intel. В течение десяти лет управляющие Intel так ему доверяли, что репортеры, звонившие в компанию для разговора с директором, быстренько перенаправлялись в офис Реджиса в Пало-Альто. Репортер, думая, что трубку возьмет Энди Гроув или Лес Вадаш, был весьма удивлен, услышав: «Привет, (имя репортера)! Это Реджис. Чем помочь?»[118] Очень мало компаний давали кому-то так много контроля над своими переговорами, как это делал Intel по отношению к Маккенне.

Такие отношения возникли с самого начала. Почти с момента подписания контракта с Intel Реджис понял, что вовлечен в обсуждения микропроцессора. Он так говорил о ситуации: «Вы не можете продать что-то, если люди не знают, что это такое».

Маккенна быстро понял, что рынок был не только смущен концепцией микропроцессора, но и напуган вариантами применения. «Много людей боялось новой технологии. Кто-то ее игнорировал. Кто-то просто отмахивался. Мои друзья-инженеры считали это трюком». Решение? «Надо объяснять людям, что это».[119]

Вскоре вместе с Эдом Гелбахом они сделали всех управляющих Intel инструкторами. Маккенна: «С одной стороны, Intel проводил больше семинаров и мастерских по работе микропроцессора, чем местный колледж – лекций. Боб Нойс, Гордон Мур и Энди Гроув стали частью путешествующего образовательного шоу. Все, кто мог ходить и говорить, стали рассказывать про микропроцессоры. Это сработало».[120]

В то же время Эд Гелбах создал собственный маркетинговый ход для микропроцессоров (мозговые штурмы, казалось, характеризовали раннюю историю микропроцессоров в Intel), чтобы принять вызов. Для начала такой операции он нанял молодого PhD из Hewlett-Packard по имени Билл Давидоу. Его отец заработал маленькое состояние во время Великой депрессии, получая права на книги и затем перепродавая их по дешевке в магазины розничной торговли. Этот дар маркетинга перешел к сыну. В течение следующих лет вклад Давидоу в маркетинг новых технологий был так же велик, как и вклад Маккенны.

По-видимому, эта тройка быстро поняла, что их основное задание заключалось не в создании рекламы, а в спасении микропроцессорного бизнеса в Intel.

Они знали, что мир был заинтригован новым изобретением. Они не понимали только, как превратить интерес в продажи. Давидоу говорил: «Было просто очень много людей, которым была интересна тема микропроцессоров, но при этом покупать они вроде ничего не собирались».[121]

Команда маркетинга микропроцессоров подкармливала интерес, производя бесчисленные учебники (например, учебник по 4004 был в 10 раз больше, чем обычный десятистраничный учебник компании для других продуктов), статьи, технические характеристики и инструкции и т. д. В общем, Intel продал больше учебников, чем микропроцессоров. Но это как минимум держало интересующихся в напряжении и позволяло выиграть время на более интригующее сообщение.

В итоге это решение пришло в виде некоторого количества новых продуктов для микропроцессоров. Это был самый новый вид схемы памяти, с возможностью стирания и программирования (EPROM), изобретенный в компании Довом Фроманом, голландским евреем, чьи родители умерли в Холокост, когда ему было три года (а его спасла семья христиан из голландского Сопротивления). Фроман, вице-президент Intel, начал создавать исследовательский центр Intel в Тель-Авиве.[122]

Созданием Фромана был чип ROM с двумя новыми функциями. Во-первых, он был не разрушаемый, то есть его можно было выключить и сохранить данные. Во-вторых, эти данные можно было стереть, подставив схему под ультрафиолетовую лампу – обычно в виде ртутной люминесцентной лампы. Также EPROM примечательно выглядел, потому что, вместо стандартного металлического чехла, у EPROM было маленькое стеклянное окошко, чтобы пропускать свет.

Замена обычных ROM на EPROM значила, что чипсеты можно доставлять покупателям уже запрограммированными. Теперь покупателям не придется создавать и постоянно загружать код на микропроцессоры, чтобы они работали.[123]

Второе решение пришло из команды Давидоу. Это были первые встроенные эмуляторы Intellec. Вместе с новым EPROM стало возможным протестировать новые приложения для микропроцессора, а затем хранить и переводить код на тысячи таких же микропроцессоров. Это зашло гораздо дальше, чем что бы то ни было прежде. Как уже говорилось (и было сказано самим Давидоу), эти эмуляторы и тестеры Intellec, будучи оборудованы клавиатурами и дисплеями, побили бы IMSAI, Altair, Apple и прочих создателей ранних ПК. Intel, однако, сомневался.

В 1972 году компании Intel было всего четыре года. Продажи за год составляли всего 18 млн долларов – одна десятая дохода Fairchild, – и это все еще не приносило дохода. Весь персонал мог бы уместиться в одной большой аудитории. И, что самое важное, у компании уже была линейка новейших продуктов – память на МОП-структурах, – которая росла с впечатляющей скоростью. Идея совмещения двух линеек продуктов, нацеленных на абсолютно разные рынки, была сумасшедшей. Если у вас есть один продукт – лидер продаж, и другой – все еще вообще не продающийся, то запускать продажи обоих продуктов – это настоящее самоубийство.

К тому же… Тед Хофф возвращался домой с семинаров, которые он вел по всему миру, и сообщал об изменениях. Не в последнюю очередь они произошли потому, что Хофф старался обращать внимание на реакцию слушателя. Некоторые продукты Давидоу продавались все лучше, что предполагало, что потенциальные покупатели уже готовы к 4004 и 8008. Гелбах использовал все инструменты убеждения, чтобы заставить начальников принять решение, даже учитывая то, что Texas Instruments и другие компании уже были на подходе.

В то же время Реджис Маккенна (с благословения Гелбаха) подготовил несколько каталогов для того, чтобы показать их Муру и Нойсу. В них предлагалось множество новых применений и, следовательно, рынков для микропроцессоров Intel. Список Маккенны когда-нибудь станет отличной шуткой – даже он сам смеялся, когда читал, что «микропроцессоры понадобятся в разнообразных приборах – от автоматических спусков в туалете до аппаратов для доения коров, обнаружителей марихуаны, электронных игрушек и анализаторов крови», – но он послужил цели и заставил Intel взглянуть дальше компьютеров. Один из членов совета директоров Intel послушал презентацию и спросил: «Разве у вас нет покупателей, которыми вы могли бы гордиться?» Но в итоге совет директоров тоже проголосовал «за».

В конце концов, было сделано самое важное. Федерико Фаджин и его команда были в лаборатории, ожидая начала работы над микропроцессором – таким революционным прибором, что он мог бы изменить весь мир электроники. Никто не понимал этого лучше Гордона Мура, и в итоге (неважно, что бы кто ни думал) это его решение повлияло на Intel, а Фаджин сделал больше, чем обещал.

Группе, работающей с микропроцессорами, был дан зеленый свет – с согласия директоров теперь можно было выпускать 8008 и заниматься разработкой нового микропроцессора. Эта новинка будет называться «модель 8080»… и станет самым важным продуктом XX века. 8080, его последователи и соперники так повлияют на мир, что после его появления человечество уже не будет таким, как прежде.

Фаджин, Шима и остальные члены команды разработчиков немедленно приступили к работе. С самого начала они ощущали себя под прицелом и хотели нагнать потерянное время. С момента представления 8008 прошло 3 месяца, и стали появляться слухи о том, что в других компаниях тоже ведутся разработки. Утешением было то, что Федерико Фаджин, как обычно, за эти потерянные месяцы придумал множество улучшений. И даже Стэн Мэйзор обладал свободным временем для внесения поправок.

В отличие от ранних продуктов, создание 8080 прошло спокойно и без особых изменений. Это заняло полгода, первые тесты прошли в декабре 1973 года. Было лишь несколько ошибок, которые вскоре исправили. В марте 1974 года, всего через 9 месяцев после того, как Фаджин и его команда присоединились к разработке продукта, Intel официально представила модель 8080.[124]

Это был совершенно новый образец дизайна и инженерии, у которого было лишь несколько равных во всей истории схем. Но ему соответствовали такие же новые и эффективные маркетинговые ходы, предпринятые Гелбахом и его командой при поддержке Маккенны. Intel показал миру и своим соперникам, что даже в тяжелом финансовом положении и отвлекаясь от прибыльных дел можно быть потрясающей компанией – такой же инновационной, как даже самые большие компании, можно работать в команде и можно учиться – у покупателей и сторонних наблюдателей, – улучшая продукт, поддержку и связь.

Intel потом покажет этот навык еще не один раз, но уже не так впечатляюще, как при создании 8080. В течение трех месяцев Texas Instruments представил свой микропроцессор. Затем это сделали Motorola и остальные. Но к тому моменту, вооруженный семьей из трех микропроцессоров и новым флагманом 8080, Intel уже забрал себе превосходство на рынке. И в течение следующих сорока лет, когда микропроцессоры стали мозгом тысяч продуктов самых разных производств, Intel так и оставался лидером.

Часть четвертая. Самая важная компания в мире (1988–1999)

Глава 20. Сбой

Утром в среду, 4 декабря 1979 года, взволнованная группа исполнительных директоров Intel вошла в одну из комнат для собраний в штабе Intel… и почти не выходила оттуда следующие три дня.[125]

Директора были лучшими рекламщиками, которые когда-либо были у Intel: Уильям Давидоу, главный управляющий Джим Лалли и его лейтенант Рих Бэйдер, управляющий по региональным продажам Кейси Пауэлл и консультант по пиару Реджис Маккенна. Им было сказано пройти в этот конференц-зал и не выходить, пока не будет найдено решение – маркетинговое решение, потому что внезапно у Intel закончились инновационные решения, – самой большой проблемы, с которой Intel сталкивался за 10 лет его существования.

Это Гроув так решил – загнать всех в конференц-зал. Его подвигла на это записка, которую он получил несколько дней назад от Пауэлла. В самых мелких деталях там описывалось то, что сотрудники Intel по всему миру, убежденные, что у них лучшие технологии, неожиданно и необъяснимо проигрывали в продажах самому опасному сопернику – компании Motorola.

За восемнадцать месяцев до этого Intel показал миру 16-битный микропроцессор модели 8086. Он не только имел преимущество над своим предшественником – 8-битным 8080, первым настоящим микропроцессором, – но и, казалось, мог стать стандартом поколения процессоров. На рекламе 8086 был изображен рассвет и фраза «Рождение новой эры». Компания не шутила.

Intel быстро поймал все современные тенденции.

8086 взбудоражил мир полупроводников, но ненадолго. Полупроводниковая индустрия в течение двадцати лет была очень соревновательной и свободной для всех, и любая компания, не умеющая идти по головам, быстро умирала. И хотя Motorola отстала, через шесть месяцев она провела контратаку в виде своего собственного микропроцессора – модели 68000. Все намеки на то, что Motorola уже стара, быстро испарились, – 68000 был настоящим шедевром, лучшим из когда-либо созданных микропроцессоров.

Именно это встряхнуло Гроува, и именно поэтому его управляющие теперь были заперты в конференц-зале. 68000 отличался от 8086, но даже такой крепкий орешек, как Intel, должен был признать, что 68000 – лучше. Motorola идеально отыграла классическую стратегию игрока, пришедшего в игру позже. Как водитель гоночного автомобиля, Motorola позволила Intel расчистить путь для конкурента – разработать дизайн нового поколения, сгладить ошибки, потратить деньги на доказывание рынку пользы микропроцессоров и объяснить покупателями, почему им нужны новые схемы. Затем Motorola просто создала процессор, в котором были все лучшие черты 8086 и отсутствовали проблемы.

Такую стратегию было непросто исполнить. Несмотря на все достоинства, которые сопровождали «поздний вход» на новый рынок, самой большой проблемой была скорость: можете ли вы создать продукт, затем выпустить его на рынок до того, как пионеры промышленности украдут у вас большинство покупателей и получат самый большой доход до того, как цены начнут падать? Вот почему, когда множество компаний попытались воссоздать эту стратегию, лишь немногим это удалось.

Motorola не просто это удалось – вот урок будущим поколениям, – это удалось столь успешно, что 68000 вышел на рынок так рано, что успел забрать себе продажи на самом высоком уровне.

Эта новость сначала не произвела впечатления в штабе Intel, но результат продаж вызвал бурную реакцию. «Сообщение не доходило до руководства на Западном побережье», – говорили продавцы на Восточном побережье. Вспоминает Билл Давидоу: «Нас деморализовал тот факт, что один за другим покупатели рассказывали о наших минусах и о плюсах наших соперников. Многие клиенты на самом деле наслаждались возможностью ткнуть знаменитый Intel».[126]

В итоге второго ноября глава офиса Intel на Восточном берегу (город Хопподж, Нью-Йорк) разразился восьмистраничным телексом по поводу грядущей катастрофы. И даже столь тревожное сообщение было бы пропущено, если бы не второе, пришедшее одновременно с ним, от другого продавца – из Колорадо, тоже описывающего кошмарную ситуацию.

Всего за ночь сотрудники Intel перешли от сомнений к ужасу. Все, кроме Энди Гроува. Он просто взбесился. Это была компания, считающая себя лидером – не только в полупроводниках, но и во всем мире бизнеса. Тщеславие компании формулировалось одной фразой – мы лучшие инженеры во всем мире, – и тут какая-то Motorola подрывает это чувство превосходства! Что хуже, Motorola была не одинока – ходили слухи, что еще один соперник, Zilog, был готов закончить свой собственный 16-битный процессор – Z8000. А учитывая, что Федерико Фаджин, который присутствовал при рождении микропроцессора в Intel, теперь стоял у руля в Zilog, можно было не сомневаться, что Z8000 будет лучше 8086.

Такое поражение приведет Intel не только к потере покупателей и рынка, но, что хуже, повлияет на долгосрочные планы компании и заставит гордых сотрудников Intel заглянуть в зеркало и спросить себя, правда ли они лучшие. В компании, основанной на гордости, это означало бы полный разгром.

От Intel можно было ждать, что он будет искать инженерное решение. Это, в конце концов, было основной философией компании и ее самой большой силой. Но к декабрьской встрече стало ясно, что Intel уже пробовал этот вариант и понял: чтобы ответить Motorola и Zilog, поздно уже пытаться обновить 8086. Нет, Intel нужно выйти из зоны комфорта и найти новый путь, чтобы убедить покупателей приобретать именно его продукцию. Но перед тем как это сделать, компания должна была признать свой провал. Это была очень горькая таблетка.

«Встреча в четверг не могла быть более неприятной», – вспоминал Давидоу. Годы спустя он так и не смог припомнить, сам он вызвался возглавить новую программу или его попросил Гроув.

Билл Давидоу, который позже написал классический текст о своем опыте («Маркетинг и высокие технологии»), знал, что его первым заданием будет зафиксировать проблему с помощью всех продавцов Intel. Затем ему нужна будет подходящая команда, которая сможет предотвратить угрозу. Это заняло несколько недель, но к тому моменту, как команда Давидоу встретилась в декабре, он был готов с анализом того, с чем Intel предстоит столкнуться.[127]

«Первое, что сделала наша группа, – согласилась с определением проблемы. Это было не сложно. В гонке было трое участников: Motorola – первая, Zilog – второй, ну и Intel, который направлялся к забвению».[128]

Когда все увидели ужасную правду и осознали риски, старое высокомерие проявилось вновь. Intel не собирался просто выживать, он собирался поставить все на победу. Давидоу: «Все мы согласились, что если мы обгоним Motorola, то выиграем. Поэтому мы сделали нашей целью не просто заработок на рынке, но восстановление преимущества Intel на рынке».[129]

Преимущество здесь означает создание двойника какого-либо устройства, цель которого – не просто кратковременные доходы, но решительная демонстрация: Intel не останавливается никогда. Когда компания превратила конкретный микропроцессор в абсолютно новый продукт, она настороженно отнеслась к идее замены этой микросхемы в будущих версиях продукта, испугавшись, что появятся изменения в мощности, управлении и т. д. Таким образом, особенно для успешного продукта или для первого из семьи продуктов, всего один двойник может дать нужный результат на годы и даже десятилетия.

Команда быстро решила, что нужно установить минимальную квоту на двойников продуктов для каждого продавца Intel по всему миру. Только работая сплоченно, а не завися от нескольких звезд продаж, можно снова восстановить преимущество. Так что: какой же должна быть квота? Один двойник на продавца в месяц выглядел вполне реальной целью. Команда согласилась на такое количество.

Только после достижения такого соглашения кто-то произвел расчеты и понял, что это значит создание двух тысяч двойников к концу 1980 года. Это было безумием. Даже самые оптимистичные аналитики говорили, что Intel не сможет создать и половины; все предполагали, что возможный максимум – треть от заданного количества.

И все же, принимая одно из самых важных решений в истории компании, все проголосовали за то, чтобы придерживаться изначального количества. Две тысячи двойников в следующем году, или Intel умрет.

Но оставался вопрос: откуда Intel возьмет этих двойников?

Чтобы на него ответить, команда провела день, анализируя продукцию соперников. Что в итоге сделало микропроцессоры Motorola и Zilog лучше? Команда заключила, что, хотя железо было немного лучше у 8086, если говорить о скорости и мощности, вовсе не это привлекало покупателей. Самое важное преимущество у 68000 и Z8000 было в том, что они были нацелены на относительно маленькую, зато очень четко очерченную аудиторию – программно-ориентированные компании, то есть предприниматели, работающие на простых пользователей.

В большинстве своем такие компании достигли успеха, создавая программное обеспечение для мини-компьютеров, чтобы помочь этим машинам стать заменой предыдущему поколению ЭВМ. Теперь, посмотрев на самое новое поколение компьютерных компаний во главе с Apple, эти компании по программному обеспечению быстро поняли, что новое поколение ПК станет большим шагом вперед. Так что все торопились перестроить популярные программы для мини-компьютеров так, чтобы они работали на ПК и других «умных» приборах.

Но этот процесс перестройки не обещал быть легким. Ранние поколения микропроцессоров, возможно, и были миниатюрными чудесами, но для компаний по программному обеспечению они были большим шагом назад в производительности. Программное обеспечение нельзя было просто перевести и упростить, его надо было обдумать и переписать совершенно фундаментальным образом.

Понятно, что такой расклад беспокоил компании. Это займет не только время и деньги, но еще и может на выходе стать корявым, непроверенным и непопулярным решением. Или, что еще хуже, программы могут опоздать с выходом на рынок, и тогда компания потеряет всех своих покупателей, мысли которых текли в ту же сторону. Иначе говоря, эти компании не могли вернуться назад, не могли остаться на месте и боялись делать прогнозы на будущее. Вот почему, хотя множество этих компаний, возможно, предпочитали идти дальше с Intel и с его репутацией в индустрии микросхем, в их понимании самым безопасным вариантом было перенять микропроцессоры Motorola и Zilog – более подходящие для программного обеспечения.

Для команды Intel проблема стала понятнее, но от этого не менее сложной. Хотя и понятно восприятие рынком идеального продукта в новой эре 16-битных микропроцессоров, но, даже бросив все ресурсы на создание нового, лучшего 8086, все, что сделает Intel, уже будет вторичным и ненужным. Нет, команде Intel нужно было понять, как работать с тем, что уже есть у компании. По словам Давидоу, «мы решили, что нам нужен новый продукт, лучше отвечающий нуждам покупателей. Нам нужно было изобрести такой».[130]

Если вспомнить, одним из самых толковых решений, принятых Энди Гроувом, был именно такой состав команды. В компании типа Intel, которая всегда ставила инженеров и ученых впереди всех, создание команды профессиональных маркетологов – экспертов в непонятной сфере, которой Кремниевая долина никогда не доверяла, – было странным поступком. Этот ход вряд ли встретил понимание у остальных сотрудников, если бы они о нем знали. В конце концов, доверять свою судьбу команде агентов и промоутеров было нехарактерно для Intel.

На самом деле это было идеальным выбором, потому что в Intel лишь эти люди могли смотреть с новых ракурсов и заглядывать прямо в душу покупателям. Никто раньше не обвинял Intel в эмоциональности и эмпатии, и впоследствии такого тоже не было, но в те три дня Давидоу и его команда залезли в шкуру покупателей и, наконец, начали понимать страх неизвестного, который испытывали покупатели, и их отчаянное желание защитить себя от убийственных технических решений.

До команды медленно дошло, что эти покупатели молили не о самом дешевом и не о самом мощном микропроцессоре. Мало того: они хотели даже не самого простого в управлении. Они хотели ответа. Ответа на вопрос: как взять мощь большого компьютера и положить его в маленькую коробочку, чтобы сделать эти новые, дешевые продукты умными? Чем меньше они будут думать о том, как же достичь такого результата, тем лучше. Ну да, здорово, конечно, что 68000 был немного умнее 8086, но это было неглавным, важно было то, что его было проще запихнуть в новые устройства, при этом – без особой дополнительной работы над программным обеспечением. Конец истории, контракт подписан.

Сейчас, в XXI веке, мы живем в мире, в котором термин «решение» – это часть ежедневных бизнес-переговоров, и он постоянно появляется в рекламе. Каждого магистра менеджмента учат цитате Питера Друкера: «Никто не платит за продукт. Все платят за удовлетворение». Тед Левитт выразил ту же идею в столь же известной цитате: «Люди не хотят четвертьдюймовые сверла – они хотят четвертьдюймовые отверстия».[131] Тогда, в конце 1980 года, в конференц-зале Intel эта мысль стала откровением. Импульс от этой мысли сверкнул, когда продавцы заметили, что появился слух о том, что с микропроцессором 68000 стали возникать проблемы.

От ранних транзисторов до современных микропроцессоров полупроводники производились инженерами, продавались инженерами, покупались инженерами и встраивались в большие устройства инженерами. Они все говорили на одном языке, поклонялись одному алтарю эмпиризма, читали одни и те же журналы и ходили на одни и те же конференции. Это была бесконечная техническая гонка, и кто бы ни вел в данный момент в терминах мощностей, тот был провозглашен победителем и забирал себе большую часть рынка, пока проигравшие зализывали раны и надеялись выиграть следующую гонку.

Теперь, признав иррациональное измерение микропроцессорных войн – страх провала, недостаток технических знаний, недостаток денег и лень, – члены команды Intel смотрели на индустрию по-новому. Они только что увидели новые возможности: путь к победе был в переопределении продукта.

Давидоу: «Все признали, что у Motorola и Zilog устройства были лучше. Если бы Intel пытался биться, просто заявляя, что наши микропроцессоры лучше их микропроцессоров, мы бы проиграли. Но мы знали, что создателям микропроцессоров нужно больше, чем просто процессор, и если говорить о дополнительных функциях, мы побили соперников на сто процентов. Мы многое проиграли, но пришло время отыгрываться».[132]

Нет смысла говорить о том, что команда вскоре начала заниматься этими дополнительными функциями. Они быстро придумали список достоинств компании. Он включал в себя репутацию и родословную Intel. Компания действительно имела безукоризненный облик в индустрии полупроводников – на уровне Hewlett-Packard и IBM, – в области качества и инноваций. Оба основателя были легендами индустрии (Нойс в связи с интегральной схемой, а Мур – в связи с законом) и вместе с Гроувом считались самой сильной командой управляющих. А если закрыть глаза на временный застой, связанный с 8086, у Intel была длинная история выпуска самых первых и самых лучших приборов в каждом поколении продуктов. Команда была убеждена (хотя об этом не знал никто), что у Intel самая лучшая долгосрочная стратегия с 8086 в основе того, что может стать поколением будущих микропроцессоров. Они не станут единственным продуктом, как у Zilog. Скорее Intel будет продолжать выстраивать крепкие отношения с покупателями.

Команда раскинула сеть еще шире. Кроме их образа, что есть у Intel такое, что сделает 8086 лучшим решением для нервных покупателей? Это привело ко второму списку – списку преимуществ продукта. В список занесли и тот факт, что Intel была компанией специалистов – вся компания вращалась в мире микропроцессоров, – а не компанией мастеров на все руки, как Motorola. Более того, вместе с 8086 Intel предлагал полный набор сопровождающих микросхем, включая математический сопроцессор – у Zilog его не было, а у Motorola он был хуже, чем у Intel. Intel также предлагал покупателям набор инструментов, созданных специально для того, чтобы помочь им синхронизировать прибор и микропроцессор. Самый лучший инструмент, эмулятор Intellec, потом будет признан прототипом персонального компьютера. Intel был так заинтересован в использовании этих систем для помощи покупателям, что даже не думал о том, что к ним можно добавить дисплей и превратить в полноценный товар.

К пятнице стало ясно, что команда вполне готова ответить Motorola и что Intel может создать новый продукт из того, что уже существовало, скомбинировав все в одно. У нового продукта было даже сильное, напористое название – «Операционный сбой».

Годы спустя, когда студенты читали об Операционном сбое, всегда возникал вопрос: правда ли команда Intel верила, что они создали абсолютно новый продукт из 8086, программного обеспечения и прочего, или они надеялись, что в это поверят покупатели? Ответ не очевиден – мы можем сказать только, что команда убедила себя, что они верят в новый продукт и что смогут убедить в этом весь остальной мир.

То, что команда смогла вскочить на уходящий поезд и превратить ситуацию в свое преимущество, иногда кажется чудом. Но настоящее чудо произошло через несколько часов. Когда встреча закончилась и усталые, но довольные участники направились домой, Давидоу отнес план Энди Гроуву.

Intel был уже известен своей скоростью разработки и производства. Но ответ Гроува удивил даже Intel. В следующий вторник, 10 декабря, он прочитал и одобрил план. Неделю спустя, когда компания начала праздновать, Гроув вызвал к себе больше сотни менеджеров по продажам и объяснил план им. К Рождественским праздникам над Операционным сбоем работало больше тысячи человек, делая его даже бо?льшим проектом, чем 8086. Intel вырывался вперед.

Мобилизовался не только отдел продаж. «Для работы над деталями были созданы сотни комитетов. Создавались новые мануалы по продажам, которые отражали точку зрения системы, а не продукта. Были готовы эталоны, написаны технические статьи, существующие покупатели писали свои статьи, были подготовлены списки данных и абсолютно новый каталог. Реджис Маккенна разработал новую рекламную кампанию. В течение следующих месяцев прошло более 50 семинаров по всему миру. Если что-то не помогало – это забрасывали и пробовали что-то новое».[133]

Intel, рожденный в вере в то, что лучшая технология преодолеет любые препятствия, теперь открывал для себя ценность брендинга. Это был очень важный урок.

Однако и теперь компания все еще была в опасности. Они убедили себя, что команда изобрела абсолютно новый продукт буквально из воздуха, но еще не было доказано, что и соперников можно будет убедить в том же. Новые заказы приходили, но не в том количестве, которое позволит Intel достичь цели в 2000 двойников в год.

Затем – маленькое чудо. Motorola, убежденная в том, что она уже забрала себе рынок 16-битных микропроцессоров, была застигнута врасплох рекламой нового 8086. Когда она увидела изменения в заказах Intel, она запаниковала и сделала ход, хуже которого не придумаешь, – она попыталась повторить стратегию Intel. Компания быстро выпустила любительский каталог для 68000.

Это была чудовищная ошибка. Motorola думала, что сможет отбить атаку Intel, показав, что и у нее есть решение. Вместо этого она переместила битву на то поле, где Intel мог ее выиграть, а затем показала, что в этой битве Motorola слабее. В длинной истории дуэлей технологий, от IBM против Burroughs до Microsoft против Netscape, и даже до Facebook против MySpace, ни одна компания не была в такой устойчивой позиции в начале сражения, а затем разрушала себя полностью в противостоянии более слабому оппоненту.

Давидоу: «Если бы Motorola не пошла в контрнаступление, у Intel были бы проблемы».[134] А когда Motorola перестала бороться, Intel быстро вывел соперника на чистую воду. Zilog же был слишком мал, чтобы ответить, и в итоге вернулся в свою нишу.

Увеличение продаж заняло у Intel время. К середине года нужная скорость развития еще не была достигнута, но траектория была верна. Продавцы Intel, чуя победу, начали становиться азартными. Операционный сбой с поддержкой Энди Гроува стал зарабатывать деньги с продаж и инвестировать их в развитие 8086.

Одна из версий 8086 называлась 8088. Несмотря на такое имя, это была маленькая урезанная версия оригинала. Как и 8086, 8088 был 16-битным процессором – то есть данные, с которыми он работал, имели 16 бит сложности. Но в отличие от 8086, с его 16-битной внешней шиной (деталь, которая переносит данные в и из процессора), 8088 был медленнее – с более дешевой 8-битной внешней шиной.

Теперь, уверенные в том, что у них есть победитель, специалисты по сбыту Intel начали рисковать, общаясь с теми, кого несколько месяцев назад нельзя было назвать возможными покупателями.

Одним из самых рисковых был Эрл Уэтстоун. Эрл был одним из лучших агентов по сбыту, но это не заставило его слабее отреагировать на квоту. Находясь в поисках чего-то, что поможет выполнить квоту по двойникам, он решил обратиться к самому большому киту из всех – IBM Corporation.

Считалось, что Голубой Гигант не имел никакого интереса к закупке товара у посторонних продавцов. Ему и не надо было – с рыночной ценой в 40 млрд долларов и учитывая, что IBM была в 20 раз больше Intel, а еще то, что внутренние операции с полупроводниками (например, производство схем) были обширнее, чем такие же операции у любой другой компании. Более того, IBM был лидером на компьютерном рынке, в самом важном секторе электронной индустрии. В 1950-х, после сокрушения конкурентов, таких как Burroughs и Univac, IBM захватила власть над индустрией ЭВМ и держала ее до 1980 года. В то же время, в конце 1960-х, в компании изобрели мини-компьютер и смогли захватить власть и над этим сектором, несмотря на попытки Digital Equipment Corporation, Data General и Hewlett-Packard ответить на вызов. Когда Эрл Уэтстоун пришел в IBM, фраза «Никого никогда не уволят за покупку IBM» все еще была распространена в IT-отделах по всему миру.

Но бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. Семидесятые были не очень хорошим периодом для Большого синего кита. В 1969 году, в ответ на то, что IBM фактически стала монополизировать компьютерную индустрию, Министерство юстиции США выставило IBM иск о нарушении антитрестового законодательства, предъявив обвинение в нарушении параграфа второго Акта Шермана. Это дело растянулось на тридцать лет. Что хуже, в другом (но связанном с этим) деле, Honeywell против Sperry-Rand 1973 года, федеральный суд постановил, что соглашение о разделении патента между IBM и Sperry в 1956 году было недействительно, – таким образом, оригинальный патент был уничтожен, а права на компьютер переданы государству.

Дело государства против IBM продолжалось до 1982 года, когда федералы наконец завершили дело за недостатком доказательств. И хотя министерство проиграло дело, цель была достигнута. IBM отделил железо от программного обеспечения и установил новую траекторию развития на ближайшие десятилетия. Однако теперь любая, даже предполагаемая, угроза вновь столкнуться с правительством сделала Большого синего кита очень осторожным в плане участия в новых рынках. Поэтому они наблюдали за взрывом на новом рынке ПК, к облегчению Apple, не влезая в происходящее.

Такая угроза со стороны закона сделала IBM параноидальной компанией. Любая записка на встрече могла быть повесткой в суд от минюста. К концу семидесятых компания уже почти отгородилась от остальных, вымучивая обновления для ПК и ходя кругами около непонятной предустановленной базы 360\370 ЭВМ.

Словно этого было недостаточно, IBM также переживала кризис руководства. В начале десятилетия директор Томас Уотсон-младший слег с инфарктом и ушел на пенсию, прервав династию, управлявшую IBM больше полувека. Получившийся в итоге вакуум образовал два лагеря. Старая гвардия хотела, чтобы IBM вернулся к своему старому бизнесу и, таким образом, убрал бы последствия судебного разбирательства. «Молодая шпана» считала, что компания должна использовать свою техническую и маркетинговую доблесть для того, чтобы заявить о своих правах на новых рынках.

Одним из «Молодой шпаны» был Филип Дональд «Дон» Эстридж. Он был всего лишь проектным инженером, но, наблюдая за первыми поколениями компьютерных компаний (Commodore, Atari, Apple и сотни других), он убедился, что IBM упускал не только самый лакомый кусочек, но и, возможно, свою компьютерную будущность. В 1978 году он предложил начальникам, чтобы IBM тоже начала заниматься ПК. Тогда, если новый рынок станет популярным, у компании были бы защищенные тылы. Ему резко отказали, сказав, что IBM занимается настоящими делами, а не потребительскими новинками.

Но Эстридж не сдался. Голубой Гигант стал замечать, сколько внимания уделяется Apple, и интересовался, замечают ли его соперники то же самое. Так что Эстриджу было дано поручение взять пять инженеров из его отдела и устроить маленькое собрание в филиале IBM во флоридском городке Бока-Ратон. Компания считала, что эти люди могут стать ее разрушителями, и держала их на расстоянии вытянутой руки, вот и позволила IBM Эстриджу искать детали и программное обеспечение вне компании.

Агент Intel по сбыту Эрл Уэтстоун поехал в Бока-Ратон, потому что где-то услышал, что Голубой Гигант работает над неизвестным проектом, в котором нужны микропроцессоры. Правда, Уэтстоун ожидал, что его вышвырнут из IBM вон.

Вместо этого его радушно принял Дон Эстридж. Уэтстоун, ожидавший высокомерия и фраз типа «Мы не берем непроверенные продукты, выпущенные не нами», был в восторге, осознав, что Эстриджу интересно его предложение. Более того, интересы Эстриджа, казалось, совпадали с требованиями Операционного сбоя. Ему была больше интересна услуга, чем ее выполнение. Общий вклад Intel в процессоры привлекал его внимание больше, чем малые преимущества в проекте. И он был особенно впечатлен новым каталогом продуктов, который подчеркивал все новые добавления из семьи 8086. В последующих беседах Эстридж начал говорить о том, что 8088, более слабый, но более дешевый, был им интересен. Ему также нравилось то, что Intel предлагал сопутствующие товары, например математический сопроцессор, для 8086 и 8088.

Уэтстоун не мог поверить в свое везение. Он даже еще усугубил странность отношений между филиалом IBM в Бока-Ратон и командой Эстриджа. Уэтстоун: «Все было очень секретно. Когда мы начали оказывать техподдержку, наши и их специалисты стояли по разные стороны черного занавеса с прототипом продукта. Мы задавали вопросы, а они говорили нам, что происходит, и мы пытались решить проблему в буквальной темноте. Если нам везло, мы могли просунуть руку через занавеску и попытаться нащупать, в чем же была проблема».[135]

Как узнает мир через два года, 12 августа 1981 года этот проект оказался ПК – одним из самых успешных электронных продуктов в истории.

Операционный сбой был так успешен, что к концу 1980 года Intel не только достиг цели в 2000 двойников, но даже продал на 500 больше. Это повернуло всю индустрию на 360 градусов. Теперь Motorola и Zilog пытались остаться в игре, а 8086 быстро стал стандартом, к которому все стремились.

Но именно сотрудничество с IBM принесло Intel больше всего пользы. Вспоминает Гордон Мур: «Любая продажа в IBM была важна, но я не понимал, что эти продажи были важнее всех – и я думаю, что никто не понимал».[136]

Уэтстоун: «Производилось около 10 000 штук в год. Никто не мог представить уровня, до которого подскочит бизнес ПК, – десятки миллионов приборов в год».[137]

Уэтстоун стал заместителем начальником отдела продаж в группе Intel. IBM, наконец, признала правоту Эстриджа. Его сделали заместителем начальника отдела производства и советником совета директоров. Стив Джобс предложил ему руководящую должность в Apple. И было сказано, что он был на пути к тому, чтобы стать директором IBM. Но произошла трагедия – 2 августа 1985 года рейс 191 компании Delta Air Lines закончился катастрофой в аэропорту Даллас-Форт, убив Эстриджа и его жену, оставив трех дочерей сиротами. Эстридж, умерев в 48 лет, все-таки успел увидеть, как IBM стала самой известной в мире компьютерной компанией.

Хотя никто этого еще не знал, продажи 8088 IBM, а также то, что 8088 стал центральным процессором ПК, означали окончание микропроцессорных войн еще до их начала, оставив Intel победителем. С момента подписания контракта все остальные полупроводниковые компании либо были забыты (Intersil, American Microsystems), либо судорожно искали нишу рынка (Zilog и National Semiconductor).

Только Motorola пережила этот период, в основном потому, что случилось кое-что любопытное. Новорожденный Apple использовал их микропроцессор в своих компьютерах.

Чтобы понять, почему заключение контракта между Intel и IBM значило конец игры для всех остальных, важно узнать, что случилось дальше. Уже купив Intel 8086, Эстридж и его команда разработали коробку и центральный процессор, но им все еще нужно было программное обеспечение. Именно тогда появился третий человек. Билл Гейтс бросил Гарвард и присоединился к своему другу Полу Аллену для создания Microsoft Inc. (Это имя сменилось на Microsoft в 1976 году.) Благодаря связям матери, Гейтс получил приглашение в Бока-Ратон.

IBM была заинтересована в программном обеспечении Microsoft (том, которое потом превратится в Word), но, что важнее, им очень нужна была хорошая операционная система. Гейтс рекомендовал DR-ROS, созданный Digital Research в калифорнийском Монтерее. IBM последовал совету, но когда переговоры сорвались, IBM попросил Гейтса, чтобы Microsoft разработал операционную систему (ОС). Гейтс и Аллен быстро накинулись на ближайшую компанию в Сиэтле, у которой был подходящий код, переименовали его в MS-DOS (и позже в Windows) и доставили продукт в очень счастливый IBM.

Все знают, что случилось дальше. В попытке нагнать шестилетний разрыв с Apple IBM выбрал следование очень нехарактерной для него стратегии, снова предложенной Доном Эстриджем. Пока Apple подавал в суд на любую компанию, которая осмеливалась копировать его компьютеры, IBM позволял не только копирование, но и продажу MS-DOS всем производителям компьютеров. Он даже открыл код, чтобы позволить компаниям по производству программного обеспечения создать их собственные программы.

Это был отличный ход. Вскоре рынок был заполнен клонами ПК, а у продавцов электроники были тысячи приложений, совмещающихся с Windows, и, что еще важнее, – компьютерные игры. К тому же, благодаря превосходству IBM на рынке, ПК быстро обосновались в офисах – там, где даже Apple не достиг большего, чем просто занятие достаточно слабых позиций.

Против такой атаки Apple, у которого было 90 % рынка ПК, ничего не смог предпринять. Даже выход Macintosh в 1984 году не сделал ничего, кроме как подчеркнул глубину падения Apple. Всего за 10 лет рынок Apple упал до единичных продаж.

Самый большой доход от IBM получали Intel и Microsoft. Они продавали свои товары не только IBM, но и всем другим клонам IBM по всему миру и иногда – создателям других продуктов, основанных на Windows, от игровых консолей до смартфонов. Судьбы двух компаний были так тесно связаны, что вскоре, к неудовольствию обеих, их стали называть BIntel. Преимущества таких отношений (в основном то, что они были идеалом индустрии) и недостатки (быть заложником ошибок партнера) определили действия компаний на следующие четверть века.

Оглядываясь на Операционный сбой и сделку 8088 с IBM, очень просто подумать, что это – комбинация ума и удачи. Ума потому, что Давидоу и его команда взяли плохой продукт, завернули его в красивую обертку, добавили пару новых частей и информации о том, что он может делать, и заставили его выглядеть как что-то новое, блестящее и самое лучшее. Удачи – потому, что Эрл Уэтстоун обратился в филиал IBM в Бока-Ратоне тогда, когда в первый раз компания разрешила закупать продукты у сторонних производителей. И еще немного удачи – IBM решила сделать ПК открытой платформой и вызвала на сцену микропроцессоры Intel и операционную систему Microsoft, а они в итоге на несколько поколений превратились в стандарт индустрии.

Но таким образом нельзя увидеть того, что в ключевые моменты Intel принимал верные решения и показывал власть своей культуры и команды. Например, во многих компаниях (тогда и сейчас) отделы продаж на местах осторожно относятся к плохим новостям. Более того, такие новости, как правило, не доходят до главного директора и не вызывают такую быструю реакцию, какую продемонстрировал Энди Гроув.

Что же касается самой команды, то скажем прямо: лишь несколько компаний, особенно такая, как Intel, стали бы вверять свою судьбу кучке пиарщиков. И слабо верится, что команда другой фирмы смогла бы прийти к настолько радикальному решению.

Но самая большая разница между Intel и другими компаниями в том, что случилось, когда концепция Сбоя была представлена Энди Гроуву. Он принял ее и в течение нескольких дней представил остальным работникам компании.

В своих воспоминаниях Реджис Маккенна говорит, что это был самый важный шаг в истории Intel во время эры Сбоя: «Некоторое время спустя, когда я сказал бывшему директору Motorola, что для создания программы Сбоя понадобилось 7 дней, он сказал, что Motorola не могла даже организовать встречу за 7 дней».[138]

В военных терминах, двигаясь так быстро, Intel попал внутрь цикла Бойда или петли НОВД (наблюдай, ориентируйся, выбирай, действуй), так что каждый раз, когда Motorola реагировала на действие Intel, оказывалось, что Intel уже выполнял следующее. Слабенький ответ Motorola на каталог Intel предал компанию, вынужденную реагировать на действия соперника.

Если сравнивать, Intel опознал опасность, в которой находился, и ответил, поставив все свое имущество на микропроцессоры. Intel и до этого принимал похожие решения, и примет их еще не раз, но в Операционном сбое компания впервые показала характер – бесстрашие, уверенность перед лицом надменности, понимание того, что они – хранители Закона Мура, и готовность доминировать в микропроцессорной индустрии. Но то, что мир не заметил, было способностью Intel признать собственную ошибку. Затем Intel сделал все, чтобы ее исправить.

Реальный Intel всегда отличался от мифического – и это к лучшему. Intel всегда представлял себя себе и миру как предприятие, которое занималось планированием и рациональными действиями с самого основания. Однако реальность заключается еще и в том, что Intel, возможно, наделал больше ошибок, чем любая другая компания в истории технологий. И этому есть две причины.

Первая – то, что с самого основания Intel рисковал все больше и больше – почти полвека, больше чем любая другая компания, даже больше, чем Apple и IBM. Больше риска – больше ошибок, вне зависимости от управления. И на самой вершине в 1990-х Intel, возможно, был самой хорошо управляемой компанией в мире.

Вторая – то, что большинство технологических компаний, когда делали ошибки, просто не выживали. Десятки тысяч компаний погибли за то время, пока существовал Intel. Некоторые из этих обреченных компаний, особенно во время дотком-пузыря, не пережили и нескольких месяцев, имея при этом больше денег и больше покупателей, чем Intel. Величие Intel не в том, что он умнее других компаний (хотя… возможно), или в том, что он слишком умен и компетентен для совершения ошибки (мы видели много противоположных этому примеров), но в том, что он постоянно восстанавливался после ошибок.

Intel пережил эти десятилетия и остался на вершине индустрии потому, что, совмещая компетентность, бескомпромиссный маркетинг и огромный вклад работников, не только восстанавливался после ошибок, но и получал с них прибыль. К восторгу наблюдателей и разочарованию соперников, когда Intel падал, он не просто сразу же вставал и отряхивался, но начинал работать еще больше. Застой 8086 привел к Операционному сбою и триумфу 8088, а также к появлению Intel Inside – самой успешной брендинговой компании в истории индустрии.

Вот так рождаются победители. И Intel делал это не раз и не два. Это прописано в ДНК компании. Вы можете ненавидеть Intel за такую тактику. Можете ненавидеть их за высокомерие как защитников Закона Мура. И вы можете жаловаться на властное их отношение к покупателям. Но все признают, что эта компания поставила себя в центр мировой экономики, приняв самую суровую роль в бизнесе. Выцарапав себе путь наверх и оставшись наверху на много лет, вне зависимости от изменений – и ни разу за это время не переставала быть ответственной и всегда серьезно относилась к закону Мура – двигателю современной жизни.

Intel – это самая важная компания в мире потому, что она приняла эту роль и работала так, как никто другой. Это особая компания, потому что она решила быть особой и никогда не отказывалась от этого решения. И благодаря Операционному сбою Intel лучше, чем любая другая компания Долины, научился учиться. Это умение спасет компанию еще не один раз, даже тогда, когда другие компании рухнут.

Глава 21. Аристократия Кремниевой долины

Первые пять лет истории Intel были определены технологической гонкой за то, чтобы занять вершину индустрии – сначала в схемах памяти, потом в микропроцессорах. Они также определялись ежедневной битвой за создание жизнеспособной и структурированной компании, которая могла бы поддерживать свой уровень и расти.

Поддержание роста – это самая недооцененная часть построения успешной компании. Наблюдатели бросаются поздравлять или критиковать появление новых продуктов, как будто это самое важное в компании. И конечно, в соответствии с Законом Мура, любая компания, которая не обновляет регулярно линейку продуктов, чтобы идти в ногу с тиканьем полупроводниковых часов, вскоре исчезнет. Но есть в мире много компаний, которые имели доход десятилетиями и не были инноваторами, но, наоборот, тащились в хвосте – где прибыль меньше, но и риска почти нет. Они соревновались в качестве, цене и количестве.

Hewlett-Packard в XXI веке (под управлением Марка Херда) сделал именно это, в значительной степени отказавшись от шестидесяти лет легендарных инноваций, чтобы стать первой компанией по производству электроники с доходом больше чем 100 млрд долларов в год. Есть огромное количество полупроводниковых компаний по всему миру, чьи имена вне индустрии не известны никому, компаний, которые оставались на плаву все эти годы благодаря выпуску устаревших схем по образу схем Motorola и Intel и последующей продаже по более низкой цене.

Известно, например, что Intel-модель 8051, встроенная микросхема процессора, представленная компанией в 1980 году и повторенная к нынешнему времени уже 20 компаниями, – это самый популярный продукт в истории. Его производили для миллиона приложений, которые появлялись в ПК, а сейчас, со стоимостью в несколько пенсов, – в дешевых камерах и детских игрушках.

Как заметил Гордон Мур, в бизнесе, подчиняющемся его закону, первая компания на новом рынке вряд ли станет победителем (как первый сапер, натыкающийся на все мины и ловушки), она скорее служит предупреждением для следующих за ней, более успешных, компаний. Классическими примерами синдрома «ошибки первопроходца» служат Altair и IMSAI в сфере ПК (и очень близко к ним – Apple с Newton, до возвращения Джобса), Silicon Graphics, Netscape, первые онлайн-аукционы (до eBay), поисковики, появлявшиеся до Google, и – самый выразительный пример – MySpace. Кто-то из них не понял, как себя вести, кто-то накрыл стол для более агрессивных компаний, укравших их дело. Но даже такие сценарии возникают всего из-за одной причины – невозможности расти достаточно быстро и с самоконтролем, достаточным для того, чтобы суметь ответить на вызовы, которые встают перед действительно хорошей компанией, – удваивание работников каждые несколько месяцев, бесконечное движение, недостаток наличности, чтобы идти в ногу с расширением, слишком много материалов и, в конце концов, все то, что сопровождает славу и богатство.

Некоторые великие компании избежали одной из ловушек, но ни одна не избежала всех. Intel, конечно, не был исключением – вообще-то он совершил почти все. Но, в отличие от других компаний, Intel не просто пережил все это, но научился чему-то новому и стал сильнее. Инстинкт выживания – очень важный навык в непрощающем мире бизнеса, – заключающийся в том, чтобы подниматься после падения и учиться на ошибках, в Intel можно объяснить наличием Энди Гроува. В некотором смысле Гроув и есть та разница между Intel и всеми этими забытыми компаниями. Более тридцати лет, когда бы Intel ни падал (иногда по вине одного Энди), именно он, диким напряжением воли, снова поднимал компанию на ноги и говорил, куда идти.

В эти первые годы Intel был осажден всеми этими проблемами, что было хорошо для успеха в будущем и плохо – для существования. Проблемы Intel с поддержанием нужного количества продаж схем памяти уже были описаны, как и отношения с Busicom и Honeywell. Но было много чего еще.

В 1970 году, пока компания пыталась продавать 1101, планировала закончить 1103 и спроектировать 4004, у Intel закончился срок аренды земли в Маунтин-Вью. Компании пришлось переехать в другое здание. Intel нашел место для нового офиса на 26 акрах фермы в Санта-Кларе, в полумиле от National Semiconductor, на углу Central Expressway и Coffin Poad – Гробовой улицы (Intel вскоре попросит город поменять это название, появившееся не так давно, обратно – на Bowers Avenue). Земля была приобретена в 1970 году, и первое строение Intel – Санта-Клара-1 – было возведено за год.

Это было не очень подходящее место для влияния на мир. Теперь-то это – самое сердце растущей Кремниевой долины, а в 1970 году находилось оно на выселках. Тогда центр Долины принято было видеть между Hewlett-Packard в Пало-Альто и Fairchild в Маунтин-Вью, последний – почти в десяти милях к северу от новой резиденции Intel. В самом деле, Bowers и Central Expressway были далековато от университета Санта-Клары. Это место находилось в старых клубничных и цветочных полях около Bayshore Highway, 101, а самыми близкими строениями были длинные парники, принадлежавшие американским японцам, которые вернулись из лагерей после Второй мировой войны. Парники светились в ночи как единственный признак присутствия человека. Осенью перекати-поле срывались со своих насиженных мест и катились, гонимые ветром по дороге, вырастая до человеческого роста. Это был последний привет от старого Запада, потому что Intel собирался создать новый.

Самой важной чертой Санта-Клары была не самая заметная. Да, у Intel теперь было новенькое место для роста, и это бросалось в глаза, но значительнее оказалось то, что было почти незаметно. Впервые компания находилась далеко от старых окрестностей Fairchild, с Wagon Wheel, прежними соратниками и новыми соперниками. Если бы Intel остался в Маунтин-Вью, он пострадал бы от того же, от чего когда-то пострадал Fairchild. Легко представить себе работников Intel, волнующихся о своем будущем, столкнувшись с проблемой 1103, но при этом микропроцессоры стали вдруг нужны всем, о чем все время говорили в Wagon Wheel или Dinah`s Shack.

Вместо всего этого окружения Intel был изолирован в индустриальной части Санта-Клары, на приличном расстоянии от Маунтин-Вью и столь же далеко от центра города Сан-Хосе, даже от кофеен в Эль-Камино-Реал. Не только для обычных работников, но и для директоров ежедневным выбором места обеда стало кафе компании. Вместе с перемещением главных управляющих из собственных кабинетов в общие помещения обед лицом к лицу с рядовыми сотрудниками усилил ощущение равенства, основанного на неприкрашенном инженерном превосходстве, которое будет характеристикой Intel в последующие годы.

Была ли реальна эта провозглашенная культура? Да, именно так. Как и в большинстве систем выделения людей по достоинствам, в культуре Intel некоторые люди были равнее прочих, и иерархия была построена вокруг инженеров и людей с деловой хваткой, а не вокруг статуса и званий. Как можно было бы ожидать, этот спартанский стиль часто выставляли напоказ. Есть одна очень известная, хоть и несколько анекдотическая, история про Intel, которую рассказывали по всей Долине в ранних 80-х. Жена одного из директоров компании как-то приехала в офис Intel на дорогущем «Мерседесе», чтобы забрать мужа, а тот, увидев машину, начал кричать: «Я просил тебя НИКОГДА не приезжать сюда на хорошей машине!» До того он был известен как водитель старого дешевого седана.[139]

В конечном итоге смысл переезда в Санта-Клару был в том, что это позволяло Intel найти себя, поэкспериментировать с разными стилями управления, политикой общения с персоналом и даже – с публичным образом. Было бы сложнее сделать то же в старом месте. А так как именно новый корпоративный облик позволил компании преодолеть все препятствия, можно сказать, что переезд в Санта-Клару был очень важен для успеха Intel.

Переезд в новое здание позволил к тому же увидеть, насколько компетентным Энди Гроув может быть в управлении ежедневными сделками в быстро растущей компании. Бытовавшее в Долине старое правило – сбрасывай акции компании, если она строит новый штаб! – основано на опыте. Когда компания переезжает, она часто отвлекается от бизнеса из-за внутриполитических стычек – кто получит угловой офис, какой отдел будет размещаться в самом лучшем месте, должна ли существовать специальная трапезная для членов совета директоров и т. д. А потом – надо ведь еще переносить оборудование и лаборатории… и справляться с проблемами охлаждения, мощности и недостатка места.

У Intel было 12 месяцев, чтобы совершить переезд заранее. Если бы не было человека, кто строго контролировал бы переезд, Intel рисковал потратить время в никуда – продолжая обсуждать, кому какой офис достанется. Но тут вступил Энди Гроув, определивший все: особые задания, расписание и судьбу компании. Переезд прошел без сучка, без задоринки – и без недостатков в производстве. Есть фото ухмыляющегося Гроува в очках в роговой оправе, стоящего на потрясающе примитивном сборочном участке на фабрике Маунтин-Вью, позирующего с двоими мужчинами-техниками и четырьмя женщинами в лабораторных халатах.

Хотя задняя стена заставлена коробками, в которые уложено оборудование, три женщины все еще работают, тестируя микросхемы. За дамами видна еще одна коробка, открытая, на которой написано: «1103 для продажи или на выброс». Камера поймала то, что Гроув все еще продолжал производство в Маунтин-Вью – до самого момента переезда в Санта-Клару.

Это была победа Энди Гроува, и успех коснулся не его одного.

Глава 22. Связи с общественностью

В истории успешных компаний нет действий сложнее, восхитительнее и более способствующих изменению, чем выход в свет, первая публичная продажа акций компании.

Это сложно, потому что компания (особенно если это – техническая компания) обычно молода и находится в зените быстрого роста. В этот момент, когда она уже перенапряжена и не может позволить себе потерять даже одного работника, управляющие компании должны разделиться надвое. Требуется, чтобы половина управляла компанией даже лучше, чем прежде, а вторая половина будет бежать изматывающие дистанции – искать и работать со страховщиком, писать брошюры о компании, а затем – бегать по встречам по всему миру в поисках потенциальных инвесторов.

Это очень увлекательно, потому что контролирование хаоса сулит в итоге награду после такой тяжелой работы, потерянных месяцев, проблем в «браке» и «дружбе». И такая награда, к которой привык мир, может стоить дороже миллиардов для основателей компании и миллионов для секретарей и для других, кто был достаточно умен, чтобы купить акции компании как можно раньше. Возбуждение в этот момент растет до почти невыносимого уровня в дни Первичного Размещения Акций, особенно в самый первый день, который редко известен заранее.

И это многое меняет. С того момента как новенький символ компании и цена появляются на Нью-Йоркской фондовой бирже, компания больше никогда не станет такой, как прежде. Ее траектория будет отличаться от того, что было раньше, как и природа новых работников. Стратегия компании будет теперь выглядеть как четверть долгосрочной стратегии, и тогда удовлетворение владельцев акций может стать настолько же важным, как и удовлетворение покупателей или поддержание духа работников. Эти работники, теперь обогатившиеся, обычно говорят, что хотят остаться с компанией, – но скоро соблазн обогащения (особенно когда закончился период локаута и испытательный срок, и они смогли вывести валюту) вместе с неизбежной предсказуемостью и бюрократизацией, неизбежно приходящей вместе с переходом от предпринимательского стартапа к публичной корпорации, заставляет компанию стать негостеприимной к новым работникам.

После сотен первичных размещений акций (ПРА) в Кремниевой долине (многие из них произошли во времена дотком-сумасшествия в конце 1990-х) игроки в самой Долине и наблюдатели по всему миру разработали стандартную модель процесса. Именно по такой модели ПРА Фейсбука 2012 года вытащило на свет легионы экспертов-комментаторов и блоггеров, которые собирались предсказать цену на акции и указать на недостатки процесса. В то же время, несмотря на недавнее уменьшение числа ПРА (благодаря Sarbanes-Oxley, регулированию цен и другим факторам), процесс выхода в публичное пространство стал систематизированным и управляемым специальными консультантами, которые умели провести фирму через все шаги – от принятия решения до открытия шампанского.

Но в начале 1971 года, когда Intel начал раздумывать о ПРА, технические компании редко выходили на открытый рынок. Гиганты типа Motorola, IBM и HP вышли на открытый рынок много лет назад. Однако фирма-основатель современной Долины, Fairchild, пока не имела такой возможности, потому что была филиалом большой открытой компании. А National Semiconductor вышел на открытый рынок за годы до появления Чарли Спорка.

Так что решение Intel выйти на открытый рынок акций было новым и редким. У его сотрудников было очень мало понимания тонкостей процесса. Компания должна была найти дорогу сама.

Это была плохая новость. Хорошая была в том, что, в отличие от последующих лет (когда Intel, Apple, Netscape и Google уже эмитировали свои акции, и это стало целью всех предпринимателей и самым популярным спортом в Долине), в 1971 году выход Intel на рынок был нужен работникам компании, инвесторам и брокерским домам Уолл-стрит. Кроме того, если сравнивать с будущими эмиссиями на миллиарды долларов, деньги, заработанные тогда на этом Intel, были не такие уж и большие, даже по тем временам. Да и вообще, в отличие от безумных спекулятивных ПРА эпохи доткомов, когда компании делали это, не имея дохода или даже товара, Intel был реальным делом. По словам Джерри Сандерса, «тогда можно было выходить на открытый рынок, только будучи реальной компанией, с реальными покупателями и реальными доходами».[140]

Такой подъем к тому же был не настолько сложным и изматывающим, каким он станет через десять лет, после ПРА Apple. Подготовка к процессу не была, конечно, отдыхом, но не была и кошмаром, каким она станет позже. Боб Нойс, руководивший проектом, провел большую часть весны и лето 1971 года, подписывая документы, сочиняя письма работникам, инвесторам и потенциальным акционерам, делая презентации и совещаясь со страховщиками.

Двадцатью годами ранее Hewlett-Packard установил стандарты лидерства в Долине, создав новую программу распространения акций среди работников. Прогрессивные компании следовали примеру HP, а Intel создал подобную программу у себя, начиная прямо с основания. (Умные сотрудники Intel покупали все, что могли. В конце 90-х выяснилось, что каждый доллар, потраченный на акции основателей Intel, вернул уже около 270 000 долларов.) Такая отзывчивость сотрудников помогла Бобу Нойсу достигнуть того, что все в компании, включая уборщиков, получали приличные дивиденды.

Но сейчас, когда приближался день Х, комиссия по безопасности и обмену, арбитр государства во всех биржевых предложениях, сообщила Intel, что он не может поддерживать свой план эмиссии акций. В заслугу компании можно сказать, что даже когда программа продажи акций среди работников была закрыта, она собиралась запустить ее снова после ПРА. Однако Нойс, Мур и Гроув не были готовы пройти весь путь и наградить этих работников реальными биржевыми опционами. Вместо этого, испугавшись, что менее образованные сотрудники могут не понять риска, связанного с опционами (не говоря уж о страхе того, что работники могут спекулировать), Нойс решил основать программу, в которой профессионалы получат биржевые опционы, а менее образованные сотрудники вернутся к старому плану покупки акций.

Через несколько лет Долина будет залита этими опционами, что сделает множество таких «необразованных» работников очень обеспеченными. Это превратит Долину в одну из самых известных в мире систем, выделяющих людей по достоинству. А патерналистское решение Нойса станет одним из его самых непросвещенных решений.

Если бы ПРА Intel не стало бы столь выделяющимся событием среди ПРА следующих десятилетий, для Intel это все равно было важно. Проще говоря, компании была нужна наличность – много наличности. Три основные линейки продукта, очень дорогое исследование в микропроцессорах и новый штаб, который мог стоить от 15 до 20 миллионов долларов, – Intel загнал себя в финансовую яму, из которой не мог вылезти только с помощью продаж продукта. 1103 обещал многое, и цель Нойса – пенни за бит – была бы достигнута, но без достаточного количества наличных Intel не смог бы достичь успеха, потому что нечем было бы платить за материалы и инструменты, которые требовались для настоящего успеха. Результат стал бы катастрофой, так как нетерпеливые покупатели отменили бы свои заказы, и пришлось бы Intel выйти из соревнования.

Это было очень нервное время для фирмы. И хотя Нойс, как всегда, на людях был спокоен, внутри Intel эмоции кипели вовсю. Это был тот период, когда был уволен Боб Грэхем, что снизило работоспособность отдела маркетинга. В отделе производства Лес Вадаш все еще пытался довести производительность до нормального уровня. Фаджин и его команда заканчивали 8008. Гроув, успокоенный увольнением Грэхема, пытался оставить компанию на вершине производительности, одновременно справляясь с проблемами переезда.

«Тихий» период (30–90 дней до ПРА) был обозначен как время, когда компания не должна совершать никаких действий (для нее не характерных), которые могут повлиять на стоимость акций. А в Intel все эти действия происходили – не из-за затянувшихся предложений, но из-за того, что даже сейчас, через несколько лет после создания, Intel не находил себе места. Интересно, что в течение нескольких недель до ПРА Нойс все время был на телефоне с Комиссией по ценным бумагам.

Intel вышел на открытый рынок 13 октября 1971 года. Предложение заключалось в 300 000 акций основного капитала, по цене, начинающейся с 23,50 доллара за акцию, и итоговая цена держалась. Учтем, что 2,2 млн акций были у инвесторов и работников Intel. Распространив все предложенные на открытый рынок акции, компания получила 7 миллионов долларов – сумму, в те дни достаточную для продолжения развития всех программ. И все эти триста тысяч акций значили лишь малую потерю (12 %) контроля над компанией.

В то же время для изначальных держателей акций, так как цена все росла и росла, такое предложение вылилось в почти семикратный рост цены (от в свое время уплаченных 4 долларов за акцию). Недурно, особенно во времена экономического упадка 1960-х. После ПРА некоторые старые сотрудники Intel стали миллионерами – хотя бы на бумаге – тогда, когда дом в Долине стоил 500 000 долларов, а «Феррари» –15 000 долларов. Многие другие сотрудники, как и надеялся Нойс (включая работников на полставки), тоже стали обеспеченными. Что же касается Нойса и Мура (частично – и Арта Рока), эмиссия привела к тому, что оба (сын священника и сын шерифа) теперь были мультимиллионерами – наравне с самыми богатыми людьми Кремниевой долины. Это был, в общем, неплохой результат пяти лет тяжелой работы.

Несколько месяцев спустя, в день пятидесятилетней годовщины родителей Бетти Нойс, Боб и Бетти пригласили их и всю семью в Калифорнию. Семья Нойсов заказала автобус, чтобы взять всех в Бэй-Эриа. И это была не просто поездка. В пути Боб Нойс презентовал трехдюймовую кремниевую пластину, на которой располагались логические схемы 44014. «Я хочу, чтобы все вы это увидели», – сказал он. Когда все обратили на него внимание, Нойс сообщил: «Это изменит мир. Это изменит ваши дома. В собственном доме у вас будут компьютеры. У вас будет доступ ко всем видам информации. Вам больше не понадобятся деньги. Все будет происходить с помощью электроники».[141]

Похоже, это было лучшим предсказанием будущего микропроцессоров, сделанным за первые пять лет их существования. И оно было встречено с таким же скепсисом, с которым самые крупные мировые корпорации встречали большинство речей Нойса. Члены его семьи улыбнулись и решили, что дядя Боб опять преувеличивает. Ведь и самые продвинутые ученые задавали вопросы типа: «Что случится, если я уроню свой компьютер-на-чипе на пол и он упадет в щель?»

Но Боб Нойс, демонстрируя поведение, более свойственное Гордону Муру, пытался сообщить что-то важное. Нойс предупреждал потенциальных корпоративных покупателей, что общая смена парадигмы может изменить саму суть их бизнеса и что надо быть к этому готовыми. Своей семье он сообщал нечто более тонкое, и первым ключом к отгадке был зафрахтованный автобус. В его сообщении заключалась информация о том, что новое изобретение изменит не только мир, но и их самих.

И оно изменило. Одно из самых незамеченных последствий ПРА Intel было в том, как слабо оно изменило поведение тех, кто на этом больше всего заработал. Посмотрим, к чему привело ПРА Microsoft. Множество работников, став миллионерами, в следующие годы ушли из компании, чтобы последовать за своей мечтой. Результат был таков, что Microsoft страдал от недостатка интеллектуального капитала, от чего компания никогда не восстановилась. То же самое, пусть в меньшей степени, произошло с Apple и Google.

Но в Intel, лишь с некоторыми исключениями, которые мы вскоре увидим, была лишь очень незначительная утечка кадров. Возможно, это из-за времени (вложить 20–30 лет в сотрудничество с фирмой было нормой), социальной обстановки (Кремниевая долина была не готова иметь дело с новым поколением предпринимателей, которыми стали новые миллионеры), а возможно, и из-за природы инженеров полупроводников.

Но, наверное, главную роль в этом сыграла корпоративная культура Intel – работники Intel, даже при наличии денег, хотели остаться. Да, первые несколько лет были тяжелыми, успех компании – даже с вложением капитала – был неясен, но через короткий промежуток времени Intel выполнил свое обещание и стал самой инновационной компанией в области микросхем, а то и во всех новых технологиях. После выпуска микросхем памяти мир восторженно следил за Intel, а теперь, при появлении микропроцессоров, восторг превратился в благоговение. При наличии хорошего товара, стабильной финансовой платформы и троих самых уважаемых в мире технологий лидеров не было причин не верить тому, что Intel станет самой успешной технологической компанией в мире. Кто бы не захотел остаться и быть частью этого?

Вот почему всего через три года после того, как большинство работников стали частью самой сумасшедшей и изменчивой компании в истории Кремниевой долины, они спокойно встретили объявление о ПРА. Если бы это случилось в Fairchild в 1967 году, они бы сровняли Долину с землей, а в 1971 году, в Intel, они попраздновали несколько часов и вернулись к работе.

Тем не менее одному бывшему сотруднику Fairchild был не по душе новый, более ответственный и трезвый стиль. Великий ученый с душой художника, он был единственным в компании, кто был свободен от жесткого дисциплинарного стиля, введенного Энди Гроувом. Назовем его имя – Боб Нойс.

Был и еще один подтекст в том сообщении Нойса, которое он высказал своей семье в автобусе. Оно заключалось в том, что революция изменит и его.

Со дня основания Intel Нойс объявил, что он и Гордон создают компанию, которая не будет заставлять работников перерабатывать – что стало уже визиткой Кремниевой долины. Это будет компания, которая найдет баланс между работой и социальной жизнью сотрудников. Как мы видели, это не получилось, потому что продукты не всегда выпускались в срок, продажи падали, соревнование ужесточалось, а экономика портилась. Однако с самого начала это значило, что Гордон будет уезжать на рыбалку, а Боб может раз в неделю уходить пораньше, чтобы участвовать в своем любимом пасторальном пении. И они придерживались этого – в основном потому, что Энди Гроув не мог им этого запретить, – даже когда остальные сотрудники Intel работали по 20 часов в день и приходили на собрания в выходные.

Но безразличие Боба к неписаным правилам Intel – или, точнее, его постоянная приверженность старым правилам Fairchild – распространялось даже шире границ работы, свободного времени, частного и публичного. Уже в 1969 году у Нойса случился роман с Барбарой Мэнесс, 28-летней сотрудницей Intel под номером 43, которая была одним из первых разработчиков шаблонов. Когда Бетти Нойс и дети уехали в Мэн на лето, Боб воспользовался случаем и пригласил привлекательную и яркую женщину на ужин.

В последующие годы Боб достаточно открыто продолжал роман – звал Мэнесс кататься на лыжах и на лодке, учил ее управлять самолетом (будучи опытным пилотом, Нойс мог начать коллекционировать самолеты) и даже устраивал все так, чтобы встречаться с ней на собраниях компании. Нет смысла говорить, что скоро о романе знал весь Intel, потому что Боб вовсе не скрывался. Даже когда Нойс вернулся на Манхэттен, чтобы присутствовать на ПРА Intel, Мэнесс была с ним, и они прекрасно провели время, не заботясь о том, чтобы их не видели вместе.[142]

Это были семидесятые, и количество разводов в Кремниевой долине стремительно росло. Одной из самых обсуждаемых тем был мужской кризис среднего возраста, особенно среди тех мужчин, которые разбогатели. Боб Нойс, «лыжный камикадзе», обожающий самолеты, – он начал готовиться к сдаче экзамена на лицензию пилота почти сразу по возвращении с ПРА – явно отвечал описанию.

Все, кто имел дело с Нойсами в то время, быстро понимали, что их брак был полон подводных камней. Бетти Нойс – слишком умна и компетентна, чтобы быть приложением к Великому Человеку. Избежать этой роли в Калифорнии она никак не могла, поэтому все больше времени проводила в Мэне, что было возможным потому, что дети – один за другим – поступали в колледжи. Когда пара была вместе на людях, они редко разговаривали друг с другом, просто сидели и курили сигарету за сигаретой.

Боб хотел уже покончить с браком, а на случай, если Бетти не понимала намеков, он стал наглеть еще сильнее. Одна из его дочерей назвала это «брачным суицидом». Бетти нашла предметы гардероба Барбары у них дома, когда вернулась из Мэна. Нойс даже убедил Барбару проникнуть в его спальню через окно. Там ее и обнаружили дети Боба.

Встав лицом к лицу с доказательствами измены, Бетти потребовала развода – на что Боб с радостью согласился. Барбара Мэнесс не была удивлена. Она чувствовала, что он специально так себя ведет: хочет, чтобы его поймали. Как часто бывало в его жизни, так и здесь Нойс, казалось, концентрировался на поддержании достигнутого и одновременно – подрыве статус-кво.

Бетти Нойс знала, что делать. Она посетила адвоката по разводам, который предложил попробовать наладить отношения. Но для этого брака не было выхода. Боб даже не думал о том, чтобы ходить к брачному психологу. Как писала Бетти в письме к матери (которое она так никогда и не отправила): «Боб отказывается обсуждать свои отношения с Барбарой, потому что он хочет нежно лелеять свои воспоминания и оставить ее образ невинным, а еще потому, что он чувствует, что это имеет отношение только к нему. Это все то же старое «Давай не говорить об этом, потому что я не хочу»; отношение, часто выражаемое в таких словах: «Это все уже в прошлом, давай забудем это» – фраза, которую он произносит на одном дыхании и с помощью которой сообщает мне, что я вспыльчивая, плохо готовлю… или просто когда хочет ворчать».[143]

Впрочем, пара попыталась восстановить отношения летом 1974 года. Боб, Бетти и вся семья поехали в Мэн. Это была катастрофа. Один из присутствовавших там описал это как открытые военные действия. Бетти вербально давила на Боба, когда он просто сидел, опустив голову. В итоге Боб совершил неожиданное даже для Бетти действие – он потребовал развода.

И так все кончилось. Согласно новому закону Калифорнии, имущество Нойсов делилось пополам. Это просто в теории, но сложно в практике – особенно когда речь идет о Бобе и Бетти Нойс. Проблема заключалась в том, что Боб никогда не вел записи своих инвестиций. Это могло создать проблему, особенно для Боба, которого могли обвинить в мошенничестве, если бы некоторые из этих вложений стали известны после развода.

Нойс обратился к бывшему консультанту из Fairchild, Полу Хвощински, опытному финансовому эксперту, который стал писать книги типа «Помоги себе сам». Согласно биографу Нойса Лесли Берлин, Боб мог выбрать Хвощински потому, что, как и Энди Гроув, молодой человек был устойчив к чарам Нойса. Он даже однажды сказал Бобу: «Если ты сбросишься со скалы, за тобой пойдут все, кроме меня. Твое обаяние бывает пугающим. Используй его с умом».

Хвощински быстро проверил самые очевидные вклады Нойса – акции Intel стоимостью 50 млн долларов, дома в Калифорнии и Мэне, коллекция аэропланов и так далее. До этого момента процесс был достаточно прост. Но вскоре Боб Нойс появился с коробкой, наполненной долговыми расписками. Потом еще с одной. Выяснилось, что, скрывая от всех, кроме получателей, Нойс инвестировал в технические компании в Кремниевой долине и много где еще. Таким образом, без всякой показухи, он стал первым в Долине «ангелом-инвестором».

Лес Вадаш говорил Берлин: «Он был очень щедрым. Он не волновался о деньгах, и… даже если его душа не лежала к такому инвестированию, он, возможно, думал, что денег у него много. Он не принимал это всерьез».

В сентябре Боб и Бетти Нойс официально развелись. Она уехала в Мэн и никогда не возвращалась. В последующие годы ее акции Intel продолжали расти, делая ее одним из самых богатых людей в штате… и, благодаря ее добрым делам, самым известным филантропом в истории штата.

Боб, в свою очередь, был поглощен чувством собственной вины, особенно тем, как повлияли события на детей. Как он сказал родителям: «Неважно, что я делал, потому что родитель из меня никудышный».

Почему же он прошел сам и провел свою семью (и компанию) через такое? Его дочь Пенни полагает, что дело было в тех временах: «Я думаю, мой отец потерял управление в 1970 году. То время было временем перемен, временем расслабленности». Так и есть, фотографии Нойса той поры изображают человека, одетого в модный пиджак с широкими отворотами по моде того времени, с длинными усами, подкрученными вверх (скопированными с Эда Гелбаха; кстати, позже так же сделал и Энди Гроув), и, что самое заметное, злым и отстраненным взглядом. Он раньше никогда не выглядел так и никогда не будет выглядеть так позже.

По прошествии лет, когда его жизнь стала стабильнее (максимально стабильной для Нойса), Боб обернулся назад и понял, что ему не нравится быть таким. Он даже признал, что усы были лишь попыткой изменить личность, но, как он сам говорил, это вовсе не помогло.

В те годы в Intel влияние интрижки Нойса было огромным. С одной стороны, дух Fairchild все еще витал в воздухе, так что некоторое количество людей было шокировано поведением начальника. И это были семидесятые. Возможно, все были так заняты работой, что ни у кого не было времени следить за поведением Нойса. Но в то же время это было поколение тех, кто вырос на афоризмах типа «Не гадь там, где ешь», предписывающих не заводить романов на работе. А теперь главный начальник, тот, на ком держится компания, именно это и делает. Несмотря на то что у Мэнесс была слава хорошего разработчика, среди сотрудников женского пола много кто думал, что все ее успехи по работе – лишь благодаря ее отношениям с Нойсом. Многие женщины тоже были из Fairchild, теперь замужем и старше, и то, что их коллега спала с боссом, не казалось им нормальным.

Совет директоров? Они, возможно, многого не знали и взволновались бы только в том случае, если бы это стало скандалом. Но Мур и Гроув были из другого теста. Ни один из них не был таким отчаянным, как Нойс. Гроув был счастливо женат и остался с этим на всю жизнь. То же самое скажем о Муре, чьи нежные отношения с его Бетти были легендой Кремниевой долины. Их брак был таким счастливым, что, казалось, им вообще не нужен внешний мир. Реакция Мура на роман Нойса была похожа на безразличие, потому что он никогда с таким не сталкивался. Гордон прокомментировал интрижку фразой: «Это же Боб».

Для Энди, который всех судил по вкладу в Intel, роман Нойса был не самым худшим предательством Святого Боба. Энди просто считал: вот еще одно доказательство того, что этот человек не принимает свою жизнь, карьеру и компанию всерьез. Это все – игра для Боба, он за своей мечтой пойдет, не считаясь с тем, что это может кого-то ранить – включая даже семью. В конце концов, Гроув знал, к своему собственному недовольству, что Нойс найдет выход из ситуации с помощью своего очарования. Вопрос был один, все тот же, заданный уже сотню раз: а могу ли я доверить свою судьбу и Intel Бобу Нойсу?

В итоге все произошло, как и было предсказано. Бетти Нойс уехала в Мэн, Intel занялся новыми разработками, репутация Нойса была восстановлена, и он завел новый роман с еще одной сотрудницей Intel (которая гораздо более ответственно отнеслась к ситуации), а Энди Гроув все продолжал негодовать.

Глава 23. Потребительские фантазии

Intel, со все возраставшим упорством, граничащим с шизофренией, шел в двух разных направлениях. Направление схем памяти было уже идеально отшлифовано. Intel теперь был лучшей компанией по этому направлению, особенно в памяти на МОП-схемах. В середине семидесятых компании по производству ЭВМ (в первую очередь IBM) вернулись к преимуществам в цене и мощности полупроводниковой памяти. Известный продукт IBM 370-series, последняя ЭВМ и очень успешный проект в серии 360, самая важная компьютерная система ЭВМ, была представлена в 1970 году, и главная память компьютера состояла из схем памяти.

IBM создал свои собственные схемы, но теперь все компании, которые хотели соревноваться против Голубого Гиганта, обращались в фирмы, занимавшиеся производством полупроводников, чтобы наладить поставки ROM– и RAM-схем. В то же время популярность мини-компьютеров все росла. Digital Equipment, чей PDP-11 стал образцом для проекта 4004, теперь работал над маленькой версией этой же машины, а также нового 32-битного мини-компьютера с виртуальной памятью, который будет называться VAX. В Data General (основанной бывшими сотрудниками DEC) команды соревновались в проектировании двух новых машин – SuperNova и MX Eagle (последний продукт описан в книге «Душа новой машины» Трейси Киддер).

Hewlett-Packard собирался завоевать рынок мини-компьютеров с HP-3000, представленным в 1972 году. HP так рассчитывал на будущее этой модели на рынке мини-компьютеров, что когда первые версии продукта не стали продаваться, компания его отозвала и выпустила заново два года спустя. В этот раз задумка сработала, и НР 3000 стал началом самой длинной линейки мини-компьютеров в мире, оставшейся в живых и через тридцать лет, даже с началом компьютерной эпохи, когда проект переделали в веб-сервер.

Другие амбициозные молодые компьютерные компании – включая Appolo, Wang, Prime и Computeversion – вышли на рынок мини-компьютеров со своими собственными предложениями и – желанием приобретать миллионы ROM и десятки миллионов RAM. Безоблачное будущее для Intel в области схем памяти было предопределено.

Энди Гроув, обдумывая важность схемы памяти, написал: «Мы Создали 1103 на уровне технологий, на уровне проекта и на уровне системы и привели его в действие – это, если вы простите мне мою нескромность, действительно идеальный прибор. Все, кто участвовал в создании 1103, должны были работать одновременно над разными аспектами для достижения одной цели».[144]

Но реальность была иной – и этот факт не ускользнул от трио, управляющего Intel. Правда была в том, что хотя рынок схем памяти рос, с ним росло и количество соперников. Не только американские и европейские компании участвовали в гонке, но также – неожиданно, как сказано выше, потому что до этого они считались производителями дешевых калькуляторов – гигантские японские электронные компании – NEC, Fujitsu и Seiko (чьи электронные приборы были разработаны соседом Intel – Intersil).

В 1972 году такие соревновательные угрозы на рынке схем памяти казались маленькими и далекими. Наоборот, бизнес рос так быстро, что казалось: место найдется всем. Два года спустя рынок сильно изменился – и не в пользу Intel.

Первое, что случилось, – появились новые соперники. Intel и прочие фирмы могли иметь преимущество пионеров индустрии в конце 1960-х, но сейчас у всех серьезных соперников тоже были полупроводники. А следование в фарватере за лидером, время, требовавшееся многим компаниям, чтобы достигнуть нужного уровня, были частью того, что требовалось Intel, чтобы достичь господства на рынке. Более того, многие из этих соперников (например, Motorola и TI) были больше; другие же (скажем, японские компании) были намного больше, и у них был капитал, которого у Intel не было даже после ПРА.

В то же время Intel не очень много делал для того, чтобы преодолеть все эти трудности. Уже разделившись на две группы – схемы памяти и микропроцессоры, Intel решил применить одну из самых опасных технических стратегий – продажи населению. Intel в своей уверенности (если не высокомерии) верил, что у него были все кусочки головоломки, чтобы выйти и захватить рынок цифровых часов.

Как вспоминал Гроув: «Мы начали дело, потому что думали, что у нас есть уникальное сочетание возможностей – ИС на комплементарных МОП-транзисторах (комплементарный металл на кремнии, очень малопроизводительная схема, изобретенная в Fairchild во времена Нойса), жидкокристаллический дисплей и сборочное оборудование».[145]

Как будто этого было недостаточно, Intel должен был только посмотреть на старого часовщика Hamilton, чей ограниченный выпуск часов Pulsar-P1 в 1972 году стоил 11 000 долларов в пересчете на сегодняшние деньги. Представьте потенциальный доход, при условии, что вы производите не только часы, но и все их части!


Девизом Кремниевой долины было: «Если мы можем создать самый инновационный продукт, умный покупатель сразу поймет его ценность и заплатит нам столько, сколько мы потребуем». Как со временем обнаружит множество электронных компаний, этот совет не принимает во внимание все субъективные и иррациональные факторы, которые появляются при работе с покупателями.

Intel тоже думал, что если он просто наладит проектирование и производство, создав хорошие электронные часы, то покупатели выстроятся в очередь, приобретая не только миллионы часов, но и микросхемы Intel внутри них. Компания создала филиал под названием Microma только для этой цели, потратив миллионы на оборудование, детали и инструменты, и установила это все в офисе в ближнем городе Купертино (на Bubb Road, в здании, которое впоследствии станет штабом Apple).[146]

Intel не был одинок в своем желании заработать на покупателях часов. К нему присоединились National Semiconductor и TI. То же самое сделали и японцы, например Seiko и Casio. Даже некоторые старые компании, производившие часы, присоединились к ним, используя электронику в своих часах.

Intel и другие компании слишком поздно обнаружили, что часы были также частью ювелирной индустрии. Покупатели приобретали часы по многим причинам – функциональность, социальный статус, драгоценные металлы, признак богатства и так далее. И они принимали такие решения с помощью модных журналов, рекламы в каталогах и по ТВ или по совету местного ювелира. Покупателям не были важны технические характеристики.

Мысль об огромной очереди желающих оказалась иллюзией. Богатые люди покупали чрезмерно дорогие золотые и серебряные электронные часы потому, что они были новые и редкие и привлекали внимание. Второй волной покупателей таких часов стали те, кто хотел быть частью цифровой революции, те, кто хотел показать свою причастность, или те, кто любил точность, – вот кто действительно читал технические характеристики.

Но эта последняя группа, хоть и являлась значимой частью населения, не имела достаточно денег, чтобы купить ранние четырехсотдолларовые образцы. Они покупали похожие часы в десять раз дешевле, особенно когда в них стали появляться новые функции – от секундомера до игр. Но такое дешевое массовое производство было за пределами возможностей американских компаний типа Intel. Их бизнес-модель была основана на ценности продукта, не на его дешевизне. Так что японцы захватили рынок, и вскоре стало ясно, что они и останутся флагманами производства.

Таким образом, оставалось производство для богатых. Но и здесь Intel и другие уступили позиции старым часовым компаниям, некоторые из них были в деле со времен Ренессанса. Часовые компании понимали своих покупателей и знали, как создать образ. Они знали все самые лучшие способы убеждения и презентации. Они понимали сложный мир ценообразования, и они имели давние – вековые! – отношения со своими распространителями. Все, что могла предложить Microma, – это компоненты, отвечающие за работу часов, о чем покупатели особо не волновались.

Таким образом, Microma, которая была основана для того, чтобы быстро и дешево войти на новый доходный рынок, встала между Сциллой дорогого производства для богатых (где уже были свои эксперты) и Харибдой дешевого производства, уже захваченного гигантскими японскими компаниями, имевшими и капитал, и производительность для того, чтобы поддерживать темп, пока рынок растет.

У Microma не было шансов. Была сделана последняя попытка – платить за производство и рекламу часов. Реклама стоила 600 000 долларов – шокирующая сумма для начальников, которые привыкли платить не очень много за полный разворот в журналах по электронике. И, как сказали им ветераны часовой и электронной индустрии, реклама, в силу того, что была единичной, не имела эффекта. «Всего одна реклама, – жаловался Гроув, – и пуф – ее нет!»[147]

В 1975 году, менее чем через 3 года, Intel закрыл Microma. Все инструменты и оборудование были проданы Timex и швейцарской часовой компании. Непроданные часы раздавали в качестве подарка за пять лет работы работникам Intel до середины 1980 года. Один из образцов находится в музее компании. Не считая одного исключения, Intel никогда не оглядывался.

Гроув написал эпитафию программе: «Мы бросили затею, когда поняли, что все это была потребительская игра – то, о чем мы ничего не знали». Единственным несогласным был Гордон Мур. Еще много лет Гордон носил свои часы, которые называл часами за 15 миллионов долларов. Когда его спрашивали почему, он говорил: «Если кто-то придет ко мне предложить идею товара для потребителей, все, что мне нужно будет сделать, – это показать ему свои часы».[148]

Биограф Гроува Ричард Тедлоу спорил с теми, кто считал, что история с Microma была одним из самых важных событий в истории компании – по двум причинам.

Во-первых, компания имела дело с закрытием производства. Intel отчетливо видел траекторию развития и готовился к худшему, надеясь на лучшее, в отличие от многих других компаний, которые тянут до самого конца. Прагматичный, как всегда, Гроув сообщил директору производства Дику Бучеру, что пора подготовиться к окончанию бизнеса. Центром этого плана должен был стать переход сотрудников Microma обратно в Intel. Это отличалось от обычной схемы увольнения, которая всегда была характеристикой полупроводниковой индустрии.

Для Тедлоу новость о его новом приеме на работу звучала так: «Ты нам важен. Если ты будешь всегда стремиться к лучшему, даже проигрывая дело, мы сделаем для тебя все, что можем. Мы не выбросим тебя на улицу, если сможем тебе помочь». Это не было новой идеей для Кремниевой долины. Чуть выше, в Пало-Альто, Билл Хьюлетт и Дейв Паккард уже четверть века никого бессмысленно не увольняли. Но для компании в возрасте семи лет, занимающейся производством схем, это было необычно. Тедлоу говорил, что то, что Intel показывал свою верность работникам, то, что им было создано целое поколение работников, которые, в свою очередь, были верны Intel, доказало жизнеспособность идеи, особенно через много лет.

Во-вторых, можно упомянуть то, что Тедлоу считал менее позитивным. Это был, по его словам, урок, который Intel «выучил слишком хорошо», – лучше держаться подальше от потребительских товаров. Компания сказала себе – это не наша сфера деятельности. Он показывал на айпод и мог бы показать и на ПК, как на продукт, который Intel мог произвести и сам. Он процитировал и Энди Гроува – «Все наши попытки создать потребительский товар не были искренними» – как доказательство того, что Intel сам себя закрыл в ловушке предсказаний плохого будущего в области потребительских товаров.

Возможно. Но сложно спорить с успехом. Intel, может, и не изобрел «макинтош», и не достиг такой известности, как Apple вскоре после смерти Джобса – когда он стал самой дорогой компанией мира (хотя Intel недалеко ушел). Но история показывает, что линейка микропроцессоров х86 была более важным продуктом. Кроме того, Intel никогда не был в состоянии, близком к смерти, как Apple в 1990 году. К тому же сравнивать Apple и Intel несправедливо, лучше судить компанию наравне с другими потребительскими электронными компаниями 1970 года. У Intel, который владел главной технологией в течение 40 лет, не было конкурентов.

Однако в наблюдениях Тедлоу есть своя правда: «Спросите у людей в Долине, почему Intel не придумал айпод, и вы получите ответ. Потому что они (или мы, если вы спросите сотрудника Intel) не производят потребительские товары. Если вы спросите почему, вы увидите совершенно пустой взгляд… Если и нужно доказательство того, что история компании имеет значение, то это – Microma».

Глава 24. Тысяча отцов

В 1974 году Intel осознал, что занят слишком многими делами – участие в гонке микросхем памяти, зная, что любая ошибка может оказаться последней; бессмысленный проект электронных часов, все это – под тучами, появившимися на экономическом горизонте. Но было дело, которое жило и не оставляло шанса соперникам… только Intel не был уверен, что хочет этим заниматься, – микропроцессоры.

Федерико Фаджин и его команда вместе с Масатоши Шимой сразу же, как только появилась возможность, приступил к проекту 8080. Всего через несколько месяцев Стэн Мэйзор присоединился к ним, чтобы писать код. Первый тест прошел в декабре 1973 года, и после исправления нескольких ошибок модель 8080 была представлена публике. Она стоила всего 360 долларов. Что было еще лучше, этой модели нужно было всего 6 поддерживающих микросхем на материнской плате, чтобы получить полный функционал, – сравните с 20 микросхемами 8008. Это значило, что его можно поставить куда угодно, даже в карманные калькуляторы.

Вспоминая этот день, Фаджин говорил: «8080 действительно создал рынок микропроцессоров. 4004 и 8008 его открыли, но 8080 развернул его в полную силу».[149] Также он сделал его исторически важным: «С появлением 8080 человечество изменилось. В отличие от других изобретений, необычность 8080 была замечена почти сразу тысячами инженеров по всему миру, которые ожидали его появления. В течение года он был встроен в сотни других продуктов. Ничего уже не будет как прежде».[150]

Но хотя Intel теперь владел исторически важным продуктом, задержки, вызванные неуверенностью в нужности Фаджина, могли дорого стоить. Texas Instruments, все еще пытаясь смириться с провалом попытки создать свой мини-компьютер до приборов Intel и потерей важного контракта, теперь вышла на рынок микропроцессоров со всем, что у нее было.

Дело было не только в мести. TI даже сильнее, чем Intel, понимала потенциальную грандиозность рынка микропроцессоров и его ценность в надвигающемся экономическом шторме. И хотя Intel показал, что технически он был лучше TI, особенно когда речь шла о микропроцессорах, у TI было свое преимущество – она могла продавать сама себе. Этого было бы уже достаточно для толчка.

Первая попытка TI – схема втрое больше 8080 – была не очень впечатляющей. Но впечатляющей стала та мощь, которую сорокалетняя фирма вложила в производство продукта и его вывод на рынок, а также снижение его цены. Казалось, что скоро TI обгонит Intel.

Это была всего лишь разминка. В 1974 году, всего через несколько месяцев после того, как Фаджин и его команда закончили 8080, TI вышел на рынок с TMS-1000, одномикросхемным МОП-микропроцессором, который был равен 8080 в том числе и по цене. Немного времени осталось до того момента, как TMS-1000 будет использоваться в карманных калькуляторах, завоевав новый рынок. TI становилась самой большой компанией по производству микропроцессоров. Intel, с доходом в одну шестую от дохода TI, был в ужасе. Только техническое превосходство держало компанию на плаву.

Теперь TI, используя преимущество большой компании, решила столкнуть Intel и с этой вершины. В ежегодном отчете за 1976 год TI объявила TMS-1000 «первым микропроцессором на микросхеме». Затем юристы компании начали оформлять патенты на микропроцессор, о котором теперь говорилось, что его изобрела TI.

Этот поступок был для Intel весьма неожиданным. Очевидно, несмотря на заявления о том, что 4004 и 8008 были революционными изобретениями, Intel никогда не считал их чем-то большим, чем просто улучшение уже существующих схем. Согласно Хоффу, «Intel не считал, что на микропроцессор нужен патент».[151] Texas Instruments, очевидно, думала иначе, и теперь Intel грозила потеря контроля над самым важным изобретением.

Снова Intel повезло с сотрудниками. За двенадцать лет в Fairchild (с 1962 года) Роджер Боровой заработал репутацию лучшего корпоративного советника по патентам в Кремниевой долине. В 1974 году он присоединился к своим старым коллегам в Intel в качестве вице-президента, главного советника и секретаря. Он появился как раз вовремя, чтобы помочь в битве против TI.

Боровой был похож на маленький разговорчивый шарик чистой энергии. На ежегодной встрече Intel в 1980 году он был в таком восторге, что, раскачавшись на стуле, упал с помоста, заставив взволнованного Гордона Мура остановить презентацию и закричать: «Роджер, ты в порядке?» Как ванька-встанька, Боровой вскочил, подняв руки, и выкрикнул: «Я здесь!»[152]

Но Боровой был также и патентным поверенным высокого класса (и предпринимателем, он помог основать фирму Compaq Computer). Он был настоящим бульдогом, когда речь шла о защите прав на микропроцессор для Intel, так же, как и в случае с интегральной цепью в Fairchild. Он немедленно выдвинул встречный иск по делу владения патентом. История была на его стороне, но – не доказательства, которые могли бы принять в суде.

Иск и встречный иск были противоречивы и запутанны, но звучало это примерно так: «Texas Instruments официально объявили о создании микропроцессора в начале 1972 года. Intel не говорил о 8008 до апреля. Но Intel упоминал о продукте в своей брошюре под названием «Альтернатива» в конце 1971 года. TI заявил, что он сообщал о запуске собственного производства компьютера на микросхеме для Computer Terminals Corp. в июне 1971 года. Intel заявил, что образец должен был работать, а первые поставки TI для Computer Terminals в июне 1972 года не работали, и к тому же именно 4004, а не 8008, был первым микропроцессором».[153]

Через два года судебных разбирательств, в феврале 1978 года, бюро патентов отдало патент на микрокомпьютер ученым из Texas Instruments Майклу Кошрану и Гэри Буну. Intel достались несколько связанных с этим патентов, но ущерб был нанесен. Сегодня, в отличие от ответственности за создание интегральной цепи, разделенной между Нойсом и Килби, Fairchild и TI, никто, даже президент США, давая медаль за изобретения, не приписывает создание микропроцессора никому, кроме Хоффа, Фаджина, Мэйзора и Шимы. Единственный связанный с этим спор заключается в том, кто вложил в проект больше всего.

Но тогда патента было достаточно, чтобы удержать Intel от полного владения своим изобретением. И ситуация все ухудшалась, потому что к тому моменту, как был представлен 8080, не только в Кремниевой долине и техническом производстве, но и во всей экономике США начался спад. Причин было много – конец Вьетнамской войны, программа НАСА «Аполло», нефтяное эмбарго, введенный Никсоном государственный контроль за ценами. Пределом стала именно проблема цен. На сей раз Intel (и остальные компании) не мог просто переключиться на другую продукцию и на другой рынок – не было других хороших рынков. Intel, уже переборщив с продуктами и занятиями, втянувшись в очень серьезное соревнование, имел очень много причин оставить производство микропроцессоров или просто отложить, чтобы вернуться позже.

Затем произошел самый большой взрыв. Всего через несколько месяцев после появления 8080 Федерико Фаджин, уставший от нерешительности Intel, от стиля управления Энди Гроува, переживая от того, что его собственный вклад был незаметен на фоне «настоящих» сотрудников типа Теда Хоффа, и чувствуя тот же дух предпринимательства, который поразил предыдущее поколение директоров и ученых Долины, объявил, что он покидает Intel.

Он никогда не забудет то, что случилось дальше. Фаджин: «Было начало октября 1974 года, и я решил открыть свою компанию по производству микропроцессоров. В Intel я заведовал отделом, а Лес Вадаш был моим начальником, так что я пошел к нему. Лес был достаточно безжалостным начальником, но он понял мои причины.

В основном это произошло потому, что я работал как собака – чтобы все мои наработки забрали бесплатно. Мне приходилось сражаться за все, что я хотел делать, хотя я помогал компании стать успешной. Я создал самый быстрый статический RAM, который только был у Intel. И, конечно, микропроцессоры. У меня ушло девять месяцев, чтобы убедить их в том, что я должен создать 8080. Но основная причина – Intel забрал мое изобретение времен Fairchild, сказав, что оно не будет работать, а когда все поняли, что оно работает, они подали заявку на патент компании. Так что вот что – зачем мне тратить энергию на компанию, которой на меня наплевать?»

Энди Гроув вызвал Фаджина в свой офис. Там он попросил его остаться в Intel. Это был странный момент для обоих, потому что Гроув во время обсуждения проекта микропроцессоров выказывал презрение, считая, что это не более чем проект для развлечения Нойса и что он может отвлечь Intel от реального дела – от схем памяти.

В начале разговора Энди был неожиданно дружелюбен, даже дипломатичен. Фаджин: «Энди пытался уговорить меня остаться. Он говорил, что в Intel меня ждет великое будущее. Казалось, что это не Энди, а его полная противоположность. Но я держался. Я сказал ему, что уже принял решение».

Совершенно неожиданно Энди-дипломат превратился в разгневанного Энди.

«Когда он это услышал, он изменился. Он был в бешенстве. Я помню, что он сказал мне: «Ты никогда не достигнешь успеха, чем бы ни занимался. Тебе нечего будет рассказать детям и внукам». Подтекст в его словах заключался в том, что у меня не будет прав на полупроводники. Что меня никогда не вспомнят в связи с Intel. Он словно бы накладывал на меня проклятие.

Я помню, что я посмотрел на него и подумал: «Ах ты, чертов сукин сын!», но не нашел в себе храбрости сказать ему это в лицо. Я все еще слишком его уважал».

Так Intel потерял одного из самых великих изобретателей того времени.[154]

Федерико не просто ушел – он взял с собой Масатоши Шиму. Он также позвал из Intel Ральфа Унгерманна – юный талант, присоединившийся к новой группе развития микропроцессоров всего два года назад и уже успевший получить повышение до управляющего НИОКР микропроцессоров. Они основали Zilog, всего в паре домов от Microma в Купертино. Вскоре они создавали собственного конкурента 8080. В силу того, что теперь лаборатории по производству полупроводников подорожали, Zilog (который иногда называют последней великой компанией эры полупроводников) на протяжении многих лет выживал исключительно с помощью венчурных инвестиций Exxon, а прибыли у него не было десять лет. Но в то же время он создал один из лучших в мире микропроцессоров.

«Интересно представлять, насколько иным был бы мир полупроводников, если бы Фаджин ушел из Intel двумя годами ранее, скажем, после 8008, а не после 8080. В условиях быстро меняющегося рынка два года считались за целую эпоху. Вместо этого Фаджин не просто дождался 1974 года, но и вручил Intel их лучший продукт. Его судьбой стало соревнование с самим собой».[155]

Что же касается репутации Фаджина, Гроув строго придерживался данного слова. В маленьком и очень честолюбивом мире микропроцессоров Гроув и Фаджин часто встречались, но Гроув никогда больше не говорил с Фаджином. Почти в то же время имя Федерико было стерто из официальной истории Intel. В следующие тридцать лет во всех публикациях, ежегодных отчетах, сайтах и даже в музее Intel все заслуги за изобретение микропроцессора были приписаны Теду Хоффу. Мэйзор был забыт, Шиму убрали из записей, и, что самое позорное, Фаджин, который неоднократно спасал Intel, стал объектом дезинформационной кампании. Для Энди Гроува уход из Intel можно было простить, соревнование с Intel было непростительно, но оба действия одновременно, что и сделал Фаджин, привели к тому, что Гроув заставил себя о нем забыть.

Только в 2009 году, когда Энди ушел из руководства Intel, а Федерико уже давно ушел из Zilog, Фаджина наконец реабилитировали. Как раз подвернулась премьера «Настоящих революционеров» – документального фильма о Нойсе и Шокли и об основании современной Кремниевой долины. Федерико вместе с женой, Элвией, которая четыре года боролась за восстановление доброго имени Фаджина, были приглашены компанией Intel, которая была спонсором премьеры, поприсутствовать на событии и появиться на сцене. На той встрече ветераны Intel встретили его, аплодируя стоя. С этого момента Федерико Фаджин вновь появился в истории Intel.

Уход Фаджина был последней каплей. В конце 1974 года Motorola объявила о выпуске своего собственного микропроцессора.

Motorola была легендарной компанией. Она существовала с 1928 года, специализируясь на производстве радио для автомобилей (имя было создано с помощью слов motion – движение и Victrola). И в силу того, что транзисторы были гораздо менее хрупкими, чем пальчиковые лампы, Motorola вскоре появилась в полупроводниковом мире – чуть позади пионеров транзисторов, интегральных цепей и теперь микропроцессоров. У Motorola было очень много крупных корпоративных покупателей, так что она могла продавать свои схемы самой себе, чтобы использовать их в разных коммерческих продуктах. Прекрасным примером этого преимущества можно назвать взрыв цифровых часов. Пока другие компании выпадали из гонки или соревновались в низкодоходном секторе, Motorola после провальной попытки создать часы самостоятельно начала продавать детали уже существующим часовым компаниям.

Уход Леса Хогана в Fairchild затормозил существование Motorola в чип-бизнесе, но вскоре она шумно вернулась под руководством лидера полупроводникового бизнеса Джона Уэлти.

Уэлти, седовласый ветеран Motorola, в сердце был революционером. И хотя сплетни сообщали, что он встал во главе Motorola, чтобы обрушить ее, Уэлти решил ее спасти – и в процессе поменял в компании корпоративную культуру (она называлась «тяжеловесный толстокожий» из-за слона, использованного в одной из рекламных кампаний). Уэлти: «Организация продаж полупроводников потеряла понимание нужд покупателей и не могла принимать быстрые решения».[156] Он решил это изменить.

У Уэлти было два преимущества. Первое заключалось в том, что у него была полная поддержка от президента Motorola, воинственного Уильяма Вейса. Вейс играл наверняка и хотел видеть Motorola главной на рынке микропроцессоров. Этот успех стал бы звонком, который пробудит спящую компанию. Второе преимущество Уэлти было в том, что он нанял (из проваленного проекта Motorola, связанного с часами) Р. Гэри Дэниелса как управляющего группой микропроцессоров. Дэниелс, лысеющий и приветливый инженер, выглядел как сборщик налогов и казался староватым для работы, но был очень умен, когда дело касалось производства и продажи микропроцессоров.

Дэниелс приступил к работе в декабре 1974 года, зная, что Motorola только что представила свой собственный однопроцессорный 8-битный NMOS микропроцессор, модель 6800, но все еще скептически к этому относилась. Однако он быстро понял, какие три вещи более всего важны в новом продукте, – он был основан на изящном проекте, который позволит микропроцессору стать основой для следующих поколений процессоров; это был первый микропроцессор на пять вольт, что значило, что он был единственной прямой заменой для существующих логических схем; и, благодаря общему замедлению, связанному со спадом, Motorola не потеряла времени, несмотря на два года задержек.

Затем, в начале 1975 года, через пару месяцев после появления Дэниелса, прозвучали прекрасные новости: General Motors хотел обсудить микропроцессоры. Казалось, что нефтяное эмбарго заставило автомобильного гиганта искать новых и привлекательных деталей автомобилей, которые привлекут покупателя и либо улучшат счетчик расстояния, либо отвлекут потенциального покупателя от потери мощности. GM хотел получить микропроцессор, точнее, микроконтроллер (внутренний термин для аналоговых приложений) – с версией 6800, который можно будет использовать во встроенном маршрутном компьютере. «Для начала это был верный выбор, потому что возможный провал не угрожал жизни компании. GM изучала микропроцессоры с очень маленьким для себя риском».[157]

Подход GM заключался в подарке для Motorola за 50 лет сотрудничества с автомобильным гигантом. И это была удача. Motorola не только получила доступ к одному из самых ценных производителей, но и уверилась в продолжении сотрудничества с GM и увеличении продаж. Motorola не собиралась упустить такой шанс, и теперь, с Дэниелсом во главе, она его бы и не упустила. Она вела счет GM в течение многих лет, а эти продажи помогли Motorola оставаться доминирующим игроком в области микропроцессоров в течение десятилетий.

В 1974 и 1975 годах остальные компании, производившие микросхемы, тоже перешли в мир микропроцессоров. Вскоре и Фэйрчайлд выпустил свой вариант, F8. Advanced Micro Devices под управлением Джерри Сандерса, компания, которая все еще страдала от недостаточного финансирования, выпустила 2900. National Semiconductor Спорка выпускал INS. (История о том, как NatSemi так быстро вышел на рынок микропроцессоров, все еще является поводом для скандала. Дон Хефлер всегда говорил, что, после того как Intel показал прототип 8080 в местном колледже, к вечеру 8080 пропал. NatSemi, у которого там же и в то же время проходила выставка, отрицал любые нападки… но вскоре уже был в микропроцессорном бизнесе. Такова была жизнь на Диком Западе Кремниевой долины того времени. Дух Fairchild продолжал жить.)

Следующим был Zilog Фаджина, предложивший Z80, который обычно воспринимали как единственный процессор, который был лучше, чем Intel 8080.

Самым важным пунктом для следующего этапа этой истории стала маленькая компания в Норристауне, Пенсильвания, под названием MOS Technologies Inc., которая представила свой собственный микропроцессор, модель 6502. 6502 был создан группой инженеров из Motorola, и он был так похож на 6800, что его обычно рассматривали как клон (это было тогда, когда слово стало внутренним термином для почти идентичного продукта) предыдущей, лучшей микросхемы. Разница была в том, что пока MOS Technologies Inc. смотрела на проект Motorola, она одновременно смотрела на стратегию TI по установлению цен. Таким образом, надеясь на быстро развивающийся рынок, они оценили 6502 исходя не из того, сколько на нем можно будет заработать сейчас, но из того, какой, согласно Закону Мура, будет его цена через несколько лет.

Установление цены согласно кривой обучения вышло из моды в электронной индустрии в основном потому, что такая стратегия имела тенденцию к установлению слишком большой цены. Но в 1970 году это была самая новая стратегия в технологиях. TI использовала ее, чтобы украсть большую часть рынка калькуляторов, но в итоге ее переиграли японцы с их дешевым производством. Теперь MOS-Tech пробовала эту стратегию в микропроцессорах. Хотя она и не стала стратегией, могущей привести к лидерству, стратегия MOS Technologies Inc. вскоре показала себя как одна из самых влиятельных программ в истории бизнеса.

Почему? Потому что весной 1975 MOS-Tech устроила магазин в Мак-Артур-Сьют в отеле St. Francis Hotel во время компьютерного шоу WESCON в Сан-Франциско, большого собрания будущих производителей ПК, программистов и просто людей, увлеченных компьютером. Затем, ближе к концу шоу (хотя там и нельзя было торговать), компания объявила, что она продает 6502 по потрясающе низкой праздничной цене в 20 долларов, то есть в 10 раз дешевле, чем 8080 и 6800.[158]

Нет смысла говорить, что в том году важной частью WESCON стало посещение отеля St. Francis, поиск работающего на вид микропроцессора среди сотни других, сваленных в аквариум, передача двадцати баксов и как можно более быстрый уход из магазина на случай, если MOS-Tech вдруг передумает.[159]

Одним из этих молодых компьютерных инженеров был Стив Возняк. Он особо не хотел, чтобы внутри компьютера, который он проектировал (желая впечатлить Homebrew Computer Club), был 6502. Он очень хотел заполучить Intel 8080. Он думал, что 8080 был более мощным и изящным проектом. И Intel был для него родной компанией – отец Возняка работал в Lokheed, напротив Fairchild и первого штаба Intel, а сотрудники и консультанты Intel жили рядом с ним в Саннивейле: Тед Хофф – в четырех кварталах, Реджис Маккенна – вообще в двух. И, как иногда происходит в истории, такое можно сравнить со случайными встречами, происходившими в Афинах времен Перикла… Или Дублине конца XX века – на неизвестном перекрестке, прямо за домом Хоффа, по вечерам в выходные всего несколько лет назад Боб Нойс (ехавший домой в Лос-Альтос), Тед Хофф (живший на углу) и подросток Стив Возняк (возвращавшийся домой с плавания) постоянно пересекались. Так встречались изобретатели интегральной цепи, микропроцессора и ПК – возможно, трех самых важных изобретений электронной эпохи.

Возняк рылся в аквариуме в поисках 6502, потому что у него не было выбора. В одном из самых неприятных и сознательно игнорируемых эпизодов из истории Кремниевой долины Возняк предложил харизматичному, но слишком властному Стиву Джобсу разработку новой игры для компании, в которой работал Джобс (производитель игр Atari Inc.). Несмотря на тот факт, что Возняк, служивший техником в НР, сделал всю инженерную работу, трудясь по ночам и подвергая опасности свой ранний брак, Джобс все же предпочел наврать ему о размере гонорара.[160]

Это был ранний признак темной стороны в молодом человеке, который позже станет самым известным бизнесменом в мире и иконой Кремниевой долины. Это также стало решением, изменившим современную историю бизнеса. Джобс продал свой фургон «Фольксваген», а Возняк – свой любимый калькулятор НР-65, чтобы построить прототип Apple-1 и начать производство. Если бы у Возняка тогда были 3000 долларов, если бы Джобс поделил деньги поровну, тогда у Возняка было бы чем заплатить за целую кучу 8080 и построить собственный компьютер.

Вместо этого каким-то способом, который до сих пор поражает инженеров – Возняк был одним из настоящих гениев Кремниевой долины, – Возняк не просто создал компьютер даже с 6502, но сделал это, сэкономив на поддерживающих схемах.

Революция ПК, индустрии, которая приведет весь мир новых технологий в каждый дом, началась – но на данный момент Intel в ней не участвовал.

Когда 1975-й плавно перетек в 1976-й, Intel мог бы обернуться на два предыдущих года и увидеть, что они начались с совершенно потрясающего продукта, микропроцессора, у которого пока не было соперников. Но вместо того чтобы захватывать этот огромный рынок – ЭВМ и мини-компьютеры, машины, калькуляторы, игры, а теперь еще и ПК, – Intel мялся несколько месяцев, а потом упустил лучшего инженера. Да еще и помог ему стать соперником Intel. Компания не была уверена, хочет ли она остаться в деле. Intel даже не отнесся к микропроцессорам достаточно серьезно, чтобы их запатентовать.

Теперь вместо того, чтобы быть единоличным владельцем самой новой технологии, Intel был в толпе соперников. Большинство из них были более опытными, у некоторых производство было качественнее, кто-то уже продавал процессоры по сниженной цене, и, что было самым унизительным для компании, гордившейся своей уникальностью, – у одной из компаний (возглавляемой к тому же бывшим сотрудником Intel) был микропроцессор, превосходивший 8080 по всем параметрам.

В то же время японцы пока молчали – хотя никто не сомневался, что они идут.

1975-й был самым неудачным годом для Intel. Казалось, что Бог смеется над амбициями компании. Когда спад усилился, компания поняла, что ей придется урезать расходы, чтобы выжить, так что к концу 1974 года было уволено 30 % из 3500 сотрудников.

Эти увольнения, самые обширные в истории компании, имели неприятный эффект. Конечно, другие компании, производившие схемы, делали то же самое. National тоже это сделал, хотя никто и не ждал другого от сурового Чарли Спока, самого успешного начальника. В Fairchild был еще более пугающий Уилф Корриган, ставший одним из самых властных Героев Хогана, который использовал случай, чтобы поднять повыше Леса и затем ввести в Fairchild свой собственный стиль управления. В одном из самых своих известных писем Дон Хефлер описывал, как работников Fairchild увольняют в алфавитном порядке через мегафон, как они наклоняются над рабочими столами, боясь услышать свое имя, и как появляются охранники с пустыми картонными коробками для каждого уволенного и заставляют их покинуть здание.

Женщины и мужчины в Intel думали, что здесь все по-другому. Intel был просвещенной компанией, его работники были убеждены (не без причины), что они отличались от других, что они были лучшими. Иначе зачем бы такая великая компания, в которой работал Гордон Мур, стала бы их нанимать? Они были семьей, вот что значило работать под началом Боба Нойса. Он заботился о сотрудниках и старался никого не увольнять. И, что самое важное, семья Intel через многое прошла за первое десятилетие – открыла компанию, изобрела много нового, выжила в трудные времена, переехала в Санта-Клару, провела ПРА. Конечно, после такого их не уволят.

Несчастный Нойс сказал другу: «Из-за каких-то дурацких пунктов на Уолл-стрит мы должны разрушить человеческие жизни».[161]

Но Intel сделал это. У него не было выбора. Это для уволенных не было утешением – особенно если их биржевые опционы не полностью покрывали ущерб. И не очень-то укрепляло дух тех, кто остался.

Только родители понимают смысл фразы: «Мне больнее, чем тебе». Но и на самом деле никто не был так огорчен ситуацией, как Боб Нойс.

Как читатель уже понял, Боб подходил к бизнесу иначе, чем другие великие предприниматели. Это было его большой слабостью, но также делало его великим человеком. Мур видел Intel как платформу для реализации технологического императива, который постоянно присутствовал в его воображении. Для Гроува Intel был машиной, с помощью которой он нашел себя и уважение его талантов всем миром. Но для Нойса Intel был продолжением его самого, манифестом его воли и воображения, измерением его этики и морали. Люди хотели быть Бобом Нойсом, и то, что они стали сотрудниками Intel в первые пять лет, было как минимум одной из возможностей приблизиться к этому, почувствовать на себе обаяние и успех Боба. И они любили его за это – и потому прощали ему все его ошибки.

Это были не односторонние отношения. Нойс, как всегда, внимательный к тому, что о нем думали в мире и в Intel, старался никого не разочаровать. Для него было жизненно важно быть любимым.

Для Нойса, еще потрясенного разводом, увольнения в Intel – неизбежные! – разрушили веру в его способность защищать. Согласно Арту Року, который любил и восхищался Нойсом сильнее, чем кто бы то ни было, увольнения 1974 года сломали дух Боба.[162] Человек, который всегда относился к жизни и карьере как к игре, больше не веселился. Классическое фото того времени показывает двух основателей в очень тяжелом психологическом состоянии. На заднем плане Мур сидит на окне, сложив руки и глядя вдаль. На переднем – на столе, покрытом пустыми пластиковыми бутылками и бумагами, сидит Нойс, навалившись на стул, с таким пустым взглядом, как будто он готовится к еще более плохим новостям.

Позже Рок скажет, что тогда Боб Нойс серьезно рассматривал вариант слияния с другими компаниями. Это спасло бы рабочие места и технологии Intel, но означало бы конец Intel как компании. Рок: «Боб на самом деле не любил говорить людям о том, что они уволены, а тем более – просить их уйти. Этот аспект работы руководителя разрывал Боба изнутри».

Ничто не показывает глубину его отчаяния так хорошо, как история о том, что он говорил с Чарли Спорком о продаже Intel компании National Semiconductor. Только потом он пересказал Гордону этот разговор. Всегда спокойный Мур позже вспоминал: «Для него не было странным говорить с людьми о важных вещах, не проконсультировавшись сначала со мной». Удивительная информация об их отношениях. Мур согласился встретиться с Чарли, но, в конце концов, спас Intel от забытья, сказав Нойсу, что он может попробовать сам недолго поуправлять Intel.

Только один человек в мире мог сделать такое предложение. Успокоенный Боб Нойс немедленно согласился. Ему было тогда 48, и он больше никогда не будет управлять коммерческим предприятием.

Следующий вопрос заключался в том, как реорганизовать управление Intel. Неудивительно, что кое у кого уже был план – у Энди Гроува. Как это описала Лесли Берлин, «Нойс и Мур попросили Гроува присоединиться к ним на ланч в ресторане в Саннивейле. “Я не думаю, что смогу проводить так много времени в Intel, – сказал Нойс Гроуву. – Как мы можем подготовить тебя к большей ответственности?” Гроув замолчал на секунду и ответил: “Дайте мне работу”».[163]

Арт Рок, который уже слишком долго был венчурным капиталистом, превратившимся в председателя, был рад вернуться к настоящей карьере и позволить Нойсу стать председателем Intel. А затем произошло то, что определит будущее Intel, – Энди Гроув стал руководителем административной службы фирмы и получил место в совете директоров. Наконец, впервые в своей карьере, Энди был на вершине. Он все еще отчитывался Нойсу, но теперь его настоящим начальником был Гордон Мур, человек, которого он уважал и который обычно соглашался с предложениями Энди.

Кто-то может подумать, что сочетание задержек, путаницы, увольнений, возрастающего соперничества и перестановки начальства могло бы убедить Intel уничтожить программу микропроцессоров, которой все еще было меньше четырех лет. И все же вместо этого компания решила удвоиться и атаковать рынок микропроцессоров всеми своими ресурсами.

Почему все так изменилось? В конце концов, годом ранее Intel был даже не уверен, хочет ли он остаться в бизнесе и хватит ли сил сохранить свой корпоративный вес, несмотря на усилия, предпринимаемые Эдом Гелбахом, Маккенной и Биллом Давидоу. А теперь он был готов поставить все на микропроцессоры.

Этому есть несколько объяснений. Один из вариантов – Энди теперь отвечал за все ежедневные операции. Теперь микропроцессоры, которые до этого были его соперниками, стали внезапно его детьми. И, как всегда получалось с Энди, когда что-то подпадало под его ответственность, он был готов биться насмерть за успех этого начинания.

Второе объяснение – закономерность. То, что бывает очень одиноко, если продукт абсолютно новый, нет никакого соревнования, а рынок не понимает, что ему предлагают, – это почему-то не обсуждается в исследованиях истории начинающих компаний. Вы можете пытаться прятаться от этого знания и говорить себе, что вы восхитительны, но в итоге вам придется выйти наружу и встретиться с инвесторами, аналитиками, репортерами и потенциальными покупателями. И когда все они скептически относятся к вам и вашим продуктам, становится очень сложно оставаться уверенным в себе. Вот почему многие великие предприниматели высокомерные солипсисты – им когда-то пришлось реально посмотреть на мир.

В 1975 году все это изменилось. Неожиданно появилось полдесятка игроков одного уровня, локтями пробивающих себе путь наверх. Во внутренней прессе журналы перестали задавать вопрос, были ли микропроцессоры настоящей жизнеспособной технологией или лишь дорогим тупиком. Теперь начали обсуждать вопрос о том, кто же выиграет гонку. Теперь скептические и невнимательные слушатели Хоффа превратились в яростные толпы.

Это ведет к третьему объяснению, почему Intel принял решение заниматься микропроцессорами, – состязание.

Больше четырех лет Intel – в одиночестве – работал над изобретением микропроцессора, пока весь мир считал подобный продукт неважным или узкопрофессиональным. Затем, когда компания реально создала 4004 и показала его миру, все встретили его зевком – он был не очень мощный, дорогой, а его применение было не очень ясно. Затем появился 8080, односхемный микропроцессор, который отвечал всем запросам, – и теперь все говорили, что выбор слишком велик, что у Zilog микропроцессоры лучше, чем у Intel, что у MOS-Tech они дешевле и что Intel не сможет поддерживать нужную ценовую категорию.

Лучше, чем любая другая компания в этом бизнесе, Intel теперь понимал, что недавно полученный отзыв о микропроцессорах, даже если это было на этой неделе, не был достоин доверия. Так что самый успешный способ соревнования заключался в слежении за воплощением Закона Мура и постоянных попытках изобрести следующее поколение приборов.

Это кровь Fairchild говорила в Intel, только смешанная с дисциплинированным руководством. Intel многому научился за последние 15 лет. А его соперники? Более того, компания теперь знала, что ее активы были лучше, чем думали соперники. Например, даже потеряв Фаджина и Шиму, Intel считал, что лучшая команда все еще в Intel. С Гелбахом, Маккенной и Давидоу у них была лучшая маркетинговая команда. И хотя им только предстояло понять свою роль в Долине, в этот момент Intel вполне ясно осознавал, что основным плюсом микропроцессоров Intel были инженеры. К тому же у Intel была репутация, компанией же управлял величайший лидер эпохи, лучший ученый и самый опасный соперник. Так что даже если на бумаге у Intel в соревновании были некоторые преимущества, на самом деле в реальности у него были большие преимущества.

Но четвертым (и самым главным) объяснением было то, что микропроцессоры начинали работать. Даже когда большинство компаний стало соскальзывать в яму во время экономического спада, цены на микропроцессоры поднимались. А учитывая, что Intel был первым на рынке, он и получал самый большой доход – особенно когда Digital Equipment решил использовать 8080 в своем мини-компьютере (завершив таким образом круг, начавшийся семь лет назад, когда Тед Хофф увидел возможное применение микросхем в компьютерах Digital Equipment). Если Digital Equipment, самый большой в мире покупатель схем для компьютеров, хотел 8080, то и все остальные тоже хотели.

Заказы потекли рекой. Дейв Хаус, который только что присоединился к Intel в качестве вице-президента и генерального менеджера группы микрокомпьютеров, засмеялся и сказал: «Мне кажется, что мы отбили всю сумму, потраченную на НИОКР микропроцессоров в первые пять месяцев продаж».[164]

Успех снял все проблемы Intel. К концу 1974 года у компании было 135 млн долларов по продажам – в два раза больше, чем в прошлом году. Но даже ежегодный отчет кричал: «Эти результаты не отражают курс за год!» Бизнес схем памяти был в свободном падении.

Так как с бизнесом схем памяти были проблемы, последним лучом надежды оставались микропроцессоры. Запоздалая технология Intel была теперь единственным, что держало компанию на плаву. Что два года назад казалось стратегией, сейчас выглядело как полная чушь. Среди всех положительных причин для того, чтобы остаться в микропроцессорном бизнесе, Intel выбрал одну негативную – у компании не было выбора.

Поддерживая действующую философию компании, особенно при Энди Гроуве, Intel надменно решил, что просто остаться в игре – недостаточно. Надо было выиграть. Intel собирался выиграть соревнование и стать первым в бизнесе микропроцессоров. Чтобы это сделать, Intel собирался игнорировать предупреждения закона, открытого их собственным начальником, и прыгнуть на два поколения вперед, в будущее. Intel собирался создать новый микропроцессор – такой продвинутый, что он оставит соперников далеко позади, да так, что они никогда не догонят.

Так что прямо в момент триумфа, когда требовалось улучшить их нынешнюю модель, чтобы возглавить индустрию, Intel начал заниматься самым ужасным новым продуктом в его истории – iAPX 432.

Глава 25. Рыцари Закона Мура

Очень просто рассказать историю Intel в виде череды известных продуктов и сфокусироваться на самой заметной части истории компании – на невероятной технической компетенции. Со дня основания до настоящего времени Intel всегда был уверен: из-за того, что полупроводники – это двигатели технологий, а Intel – ведущая компания по производству полупроводников, получается, что Intel – самая продвинутая и могучая технологическая компания в мире. Такое самовосприятие – соперники называли это надменностью – с самого начала одарило Intel внутренним менталитетом воинов. Работники Google, из-за сурового процесса отбора, говорили себе, что они самые умные в мире технологий. Работники Intel были в этом уверены.

Что еще важнее, являясь защитниками священного пламени Закона Мура, сотрудники Intel были убеждены, что судьба электронного мира – и особенно прогресса этого мира – была в их руках. Это чувство долга перед высшей целью дало Intel такую корпоративную культуру, которой ни у кого не было. Одна из школ современной бизнес-теории считает, что великие компании – обычно указывается Apple – не просто преследуют свои цели, но идут в крестовый поход, вооружившись моральными императивами, которые могут каким-то образом изменить мир. Это верно, и Apple научился этому благодаря Intel, или, точнее, как мы увидим, Стив Джобс научился этому у Роберта Нойса, а затем – у Энди Гроува. И в Intel это страстное ощущение внутреннего зова, внутреннего превосходства не только менее шумно и заметно, чем вирусная самореклама Apple, но еще и более зрело, а в чем-то – даже более ревностное.

Из истории Кремниевой долины 1984 года: «Образ огромной исследовательской команды важен для понимания того, какую корпоративную философию для себя придумал Intel. В исследовательской группе равны все – от директора проекта до уборщика, каждый вносит свой посильный вклад…

Intel во многом был похож на лагерь для талантливой молодежи с неуемной энергией, но без каких-либо перспектив. Вот одна из причин, по которой Intel нанимал большинство работников прямо из университетов, – компания не хотела, чтобы они уже были отравлены так называемым корпоративным этикетом. Существовала также вера, твердая вера, которая как раз есть в молодых, что организация, в которой они работают, – это лучшая организация в мире, что команда, где все на одной волне, может противостоять силам зла во имя человечества».[165]

Вот почему Intel никогда так и не стал семейным центром, как Hewlett-Packard или Yahoo!. Веселье в полупроводниковой индустрии закончилось рано, а выжившие ударились в благочестивую нравственность. Теперь полупроводники были серьезным делом. Поэтому Уилф Корриган управлял своим королевством ужаса в Fairchild, Чарли Спорк заставлял сотрудников работать в переполненных зданиях под мигающим желтым светом – все для экономии. А в Intel ошибка могла значить понижение в должности, остракизм от собственных коллег-инженеров и уж точно – очень много крика. И, несмотря на это, уходили только те, кто хотел открыть свой бизнес.

Именно это непробиваемое убеждение в своем превосходстве делало Intel таким опасным соперником. Компания просто не могла хоть когда-нибудь допустить технический проигрыш кому бы то ни было – Texas Instruments в 1970-м или Samsung в 2010-м. Intel должен был быть лучше всех или перестать быть Intel. Соперники – это не просто оппоненты, это убогие узурпаторы короны Intel. А в тех редких случаях, когда Intel проигрывал соревнование, как это могло произойти с микропроцессорами (и как это произошло с Японией в 1980 году и в мобильной электронике в начале нового века), это становилось поводом для сверхчеловеческих усилий, сверхурочной работы и поисков новых выходов из ситуации.

Самое важное и наименее отмеченное событие, показывающее подобный менталитет, можно найти в ответе Intel на сложные времена в полупроводниковой индустрии. Некоторые из этих падений были незаметны, но некоторые, как в 1974 году, были глубокими и убийственными.

Естественный, прагматичный и деловой ответ на проблемы – уволить лишних сотрудников, урезать новые проекты, держаться за наличные и надеяться, что проживешь достаточно долго, чтобы достигнуть далекого берега хороших времен. Вот что обычно делали компании в Кремниевой долине – все, кроме Intel.

Дело дошло до столкновения между реальностью спада индустрии и технологическим императивом Закона Мура. Как было отмечено, бизнес-цикл в полупроводниках оборачивался каждые четыре года, тогда как Закон Мура – каждые два или три. Это неизбежно значило, что они периодически будут пересекаться. Когда это произойдет, все компании, связанные с технологиями, особенно со схемами, должны будут сделать выбор – затянуть ремни и спастись или сделать вклады согласно закону, сохраняя конкурентоспособность, но рискуя умереть в процессе?

Большинство компаний выбирали первое. Intel всегда выбирал последнее, даже когда это становилось явной угрозой будущему компании. На практике это значило, что даже когда продажи падали, а доход уменьшался, Intel продолжал поддерживать невероятно высокий уровень – около 10 процентов – инвестиций в НИОКР. Эти инвестиции могли вредить цене акций компании, но их наличие значило, что когда спад закончится, Intel снова вырвется вперед и оставит соперников валяться в грязи.

Приоритет Закона Мура над экономическим законом также проявлялся в том, как Intel нанимал работников. Почти незаметная для окружающего мира, эта философия оказалась для развития Intel даже важнее, чем технологические инновации.

Лучшим примером может послужить середина 1970-х. В это время, в разгар увольнений из Intel, компания наняла двух человек, которые определили верхушку Intel на два десятилетия следующего века.

Первым был Крейг Баррет. Баррет, мужчина 35 лет (то есть уже старик по стандартам Intel), был принят из университета Стэнфорда после долгой академической карьеры. Он заработал научное звание по материаловедению в Стэнфорде, учился в Датском университете, затем два года работал на НАТО в Великобритании, а затем вернулся преподавать в Стэнфорде. Там он опубликовал более 40 технических работ, связанных с влиянием микроструктур на качество материала, и к тому же написал целый учебник.

Баррет оставался в Стэнфорде до 1974 года – достаточно долго, чтобы казалось, что он там останется навсегда. Но тут он удивил всех, уйдя в Intel. Дело было не только в том, что это казалось невозможным – профессор решает покинуть один из лучших американских университетов, но в том, что он сделал это в самое неудачное время – Баррет пришел тогда, когда всех увольняли, – не самая теплая встреча нового сотрудника.

Но Баррет был сделан из железа – тогда кто-то мог бы сказать, что он был слишком жесткий. Родившись в южном пригороде Сан-Франциско – «От меня до колледжа в Стэнфорде было всего семь миль», – он стал в один ряд с Муром, Хьюлеттом и прочими пионерами Кремниевой долины, кто действительно родился в Бэй-Эриа.[166] И в точности как все эти другие, Баррет был классическим образцом мужчины из Кремниевой долины – прекрасным ученым, дотошным бизнесменом и страстным охотником и рыбаком. Мур был рыбаком, а страстью Баррета, который годы спустя станет владельцем самого известного в Монтане ранчо Трипл Крик, была охота на оленей и горных козлов. А счастливее всего он выглядел либо в лаборатории, либо на охоте.

Он не был готов к тому, что увидит по прибытии в Intel. Амбиции заставили его перейти в мир коммерции уже в очень взрослом возрасте. Теперь он засомневался в решении, когда, выкладывая свои вещи на стол, увидел, как все вокруг собирали вещи в коробки. С другой стороны, зрелость Баррета позволяла ему обдумать перспективы. Он знал, что его карьерный рост будет происходить «в тени тех, кто пришел раньше»,[167] но был готов принять такой расклад, чтобы быть на передовой полупроводников. Он не мог даже представить, что выйдет из этой тени.

Вторым новым работником стал Пол Отеллини. Он был моложе Баррета на добрый десяток лет – всего 24 года, – и, если не считать всякие летние подработки, Intel стал его первой работой.[168] Мало того, Intel будет его единственной работой.

Тогда он такого не планировал. На самом деле Отеллини (еще один уроженец Бэй-Эриа) только что получил степень магистра менеджмента в Беркли и надеялся найти любую работу в округе на время спада. В течение нескольких дней, к своему облегчению, он ее нашел в Intel.

Он прибыл в штаб Санта-Клара утром в понедельник в июле 1974 года, зная, что в прошлую пятницу акции Intel потеряли треть стоимости. Что было еще хуже, он вошел в здание компании через несколько минут после того, как Intel объявил о сокращениях. «Мой стол еще хранил тепло предыдущего хозяина. Это было ужасно».

Такой опыт мог бы навсегда отвратить молодого специалиста, но для Пола все вышло наоборот. «Я был впечатлен, что Intel все-таки вызвал меня. Они могли просто попросить меня не приходить». Несколько дней спустя он уже обедал с Муром и Нойсом.[169]

Отеллини остался на следующие 39 лет и уволился с должности главы Intel.

В то же время не все уходившие из Intel были уволены. Некоторые люди успели заработать на акциях между ПРА и упадком, а затем уйти.

Самой заметной из ранних пташек был Армас Клиффорд «Майк» Марккула-младший. Марккула был из Южной Калифорнии, родился в Лос-Анджелесе и закончил Университет Южной Калифорнии. Как и многие другие первые сотрудники Intel, он раньше работал в Fairchild, хотя присоединился к компании позже многих, и был все еще менеджером среднего звена, когда ушел в Intel. Боб Грэхем нанял его как менеджера по схемам памяти. И хотя репортеры и биографы пытались приукрасить его вклад в Intel, на самом деле Марккула там почти ничего не сделал. Гроув говорил про него, что он «был очень вежлив, но никакой пользы особо не принес».

Но, несмотря на то что он был просто среднестатистическим менеджером по маркетингу, на этом этапе своей карьеры Майк Марккула проявил себя как прекрасный менеджер инвестирования. С того момента, как у него появилось на это право, Марккула приобрел все биржевые опционы Intel, до которых мог дотянуться, и к моменту ПРА он смог превратить эти траты в один миллион долларов – вполне приличное состояние для ранних 1970-х.

В Кремниевой долине верили, что ПРА меняло компании навсегда, и неважно, хотели ли они остаться такими, как были. То же самое относится и к сотрудникам, которые разбогатели за счет ПРА. Не имело значения, сколь громко они кричали о своей преданности компании, все эти деньги заставляли их быстро уходить при любых признаках проблемы.

Именно это случилось с Майком Марккула. Когда Джек Карстен был повышен до должности, которую, по мнению Майка, надо было отдать ему, гордый Марккула объявил о своем уходе. Ему было всего 33 года.

Многие сотрудники Долины мечтали о том, чтобы разбогатеть, будучи молодыми, а потом уходили. Но некоторые оставались надолго. Что они собирались делать следующие полвека? Быть частью Долины – это самое интересное, что когда-либо будет в их жизни, и это притягивало их.

Это было незадолго до того, как Марккула начал искать что-нибудь новенькое. Его старый босс из Fairchild, Дон Валентайн, теперь – венчурный капиталист в Sequoia Ventures, посоветовал ему взглянуть на новую компанию в Купертино, в которую Валентайн уже вложил немного денег. Марккула поговорил также с Реджисом Маккенной, с которым работал в Intel. У Реджиса было предложение. У одного из его соседей – мистера Возняка, помогавшего Диане Маккенна в ее недавней избирательной кампании в городское управление Саннивейла, – был сын, которого семья считала типа компьютерным гением. Этот сын создал компанию для постройки дешевых «персональных» компьютеров. Мистера Возняка немножко волновало, что один из этой компании, Стив Джобс, манипулировал юным Возняком, но! – компьютер Стива Возняка был потрясающим. Почему бы, предложил Реджис, вам не посмотреть?[170]

Обе рекомендации называли одну компанию – Apple.

Марккула назначил встречу с молодыми основателями в гараже Джобса. То, что он увидел, его поразило. Apple I, как он позже признался, «был тем, чего я хотел со старшей школы» – даже сильнее, чем блестящее авто «корвет», которое он купил на деньги, полученные с акций Intel. Он выписал чек на 250 000 долларов, то есть на те деньги, которые нужны были Apple, чтобы запустить новый компьютер в производство.

В истории Apple часто не говорят о том (особенно среди молодых людей, верящих, что Джобс создал компанию сам и сам же придумал все продукты), что в ранние годы компания состояла из трех человек, как Intel. Вначале это были Возняк, Джобс и Билл Фернандес – еще один сосед, сын судьи. В те годы их частенько можно было увидеть в местном магазине «Сделай сам» и местных электронных магазинах – в поисках частей для компьютеров.

Прибытие Марккула сделало его новым «третьим человеком» в Apple. Возняк говорил, что считал вклад Марккула в Apple даже бо?льшим, чем его собственный, – странно, учитывая, что именно Возняк создал первые два продукта Apple. Но он понимал, что без делового опыта Марккула и его связей (а еще того, что он был взрослым и ответственным) превращение Apple из гаражной компании, создававшей компьютеры вручную, в производителя самых влиятельных продуктов в мире было бы невозможным. В 1980-х Марккула, оставаясь в тени, обучил Джобса, уладил отношения с его жертвами, напомнил ему, что он пока молод, хоть и гениален, и в итоге сделал Apple зрелой и компетентной компанией – по крайней мере внешне. Возможно, благодаря работе в Intel Майк Марккула сыграл роль Гроува в Apple, только в стиле Боба Нойса.

С приходом Марккула в Apple и с тем, что Реджис сделал Apple своим новым клиентом, можно было открыть производство. Все было готово для того, чтобы Apple купил 8080 и его последующие модификации в качестве сердца Apple I, II и далее. Но предательство лучшего друга Стивом Джобсом закрыло эту дверь. Следующие несколько лет Apple будет в состоянии застоя с плохо работающим процессором в компьютерах – а такое даже Возняк не смог бы преодолеть. И Intel пришлось ждать следующей возможности, то есть IBM, когда им понадобилось, чтобы Операционный сбой начал работать с Голубым Гигантом.

Глава 26. (Слишком большие) амбиции

В 1975 году электронная индустрия вышла из прошлогоднего спада и начала медленно возвращаться в нормальное состояние. Intel, после потери 80 % на бирже и массовых увольнений, восстановился быстрее, чем почти все соперники, потому что поддерживал уровень инвестиций вне зависимости от количества денег. В начале 1976 года, до того как все восстановилось окончательно, Intel увеличил инвестиции в НИОКР.

Так же было и в следующие 30 лет. Intel, как правило, после сложных времен становился сильнее соперников. Казалось, что у компании не переводятся новые продукты, что она постоянно снимает сливки с рынка еще до того, как все пришли в себя. Уолл-стрит всегда замечал и вознаграждал такое поведение. Таким образом, к концу 1976 года акции Intel поднялись с 21 доллара в начале года до 88 долларов в конце – выше, чем когда-либо.

Финансисты Intel тоже были ошеломлены – продажи продуктов компании за год составляли 226 млн долларов – на 65 % выше, чем год назад, а доходы (в размере 25,5 млн долларов) были выше на 55 %. Но самой приятной новостью было количество работающих. До сокрушительных увольнений в Intel работало около 3150 человек. В 1974-м пришлось уволить тысячу. Однако к концу 1976-го в Intel работало около 7350 человек, что не только восполнило недостаток рабочей силы во время спада, но и увеличило численность вдвое. Кстати, многие из этих новых работников были старыми сотрудниками, нанятыми заново, что усилило образ Intel как семьи.

Но оборот Intel был больше, чем просто подготовка к лучшим временам, больше, чем 8080 или схемы памяти, и много больше, чем просто подъем экономики. Это была еще и заслуга Энди Гроува, который теперь был во главе Intel. Хорошие времена до спада не сильно нравились Энди, он считал, что Intel не умел пользоваться возможностями. В плохие времена он был злобен, так как, на его взгляд, это было, будто сам Бог блокировал Intel путь к успеху. Но Энди Гроув всегда пользовался возможностями. С его точки зрения, если во время подъема работа была похожа на бег по пересеченной местности, то работа во время падения была как вольная борьба.

Во время спада Энди не нужно было быть терпеливым, он не должен был объяснять. Он просто двигался – быстро, решительно и иногда грубо. Он знал, что в спокойные времена в старой Долине все были гениями, а настоящий характер можно увидеть только в плохие времена. Энди лучше многих понимал, что лучшее время для победы – это когда твои соперники слишком боятся рисковать.

Но чтобы рисковать так, как боятся твои соперники, чтобы не потонуть даже в самый сильный шторм, а затем, как только небо расчистится, плыть на всех парусах на огромной скорости, требовалась вечная бдительность. Вот почему, когда все успокаивалось (как, например, в 1976 году), Гроув всегда выглядел как самый несчастный человек в компании. Это легко можно заметить в записке, которую он послал Муру после того, как Гордон вернулся из отпуска в июне 1976 года:

«Добро пожаловать домой! Ты точно, явно, несомненно не мог выбрать неделю лучше (хуже, смотря с какой стороны взглянуть), чтобы уехать. В силу того что в мае до цели остался целый миллион, Univac потребовал с нас денег, инспекция из ИТТ вышла с фабрики в ярости, один из наших бывших сотрудников был застрелен во время грабежа, 19-летний сын еще одного совершил самоубийство, у Элен Гувер был сердечный приступ, Дик Баучер [Microma] и я почти поругались по поводу аспектов плана, все остальное произошедшее – просто скукота».[171]

Биограф Тедлоу нашел записку, написанную после еще одного отпуска Мура, в которой Гроув писал: «Мне кажется, что ты не можешь уезжать в отпуск, и это надо указать в твоем контракте – мир превращается в полное дерьмо, когда ты уезжаешь».

Обратите внимание, что Энди Гроув пишет это своему начальнику. Читатель может представить, каково это – быть подчиненным Энди, ощутить его ярость. Тед Дженкинс, бывший сотрудник Fairchild и сотрудник Intel номер 22, который несколько лет писал отчеты Гроуву и был начальником Пола Отеллини, вспомнил одну живую сценку с Энди: «Я помню, что должен был делать ежемесячный отчет о проделанной работе, когда работал с Энди. Я использовал слово “адресант” в своем письме, и он отправил мне письмо обратно, сказав, что нет такого слова. «Ты имел в виду “адресат”», – сказал он. Я снова отправил ему то же письмо, сказав, что такое слово есть. Он отправил мне ответ, в котором говорилось: “Ублюдок – такое слово тоже есть”».[172]

Но это работало. Это всегда работало, когда за дело брался Гроув. И если его гнев был ужасен, в нем была честность, ибо он был универсален – все в Intel испытывали на себе гнев Гроува. Уже в старости Гроув говорил, что хотя его можно было быстро разозлить, он так же быстро успокаивался – и он никогда не был жесток к подчиненным. Что же до соперников – ну, это была другая история.

В начале 1976 года, когда Intel восстановился и снова начал развиваться, Энди, в еще одной записке Муру, был максимально позитивен: «Добро пожаловать обратно! Думаю, что в этот раз мы не будем описывать тебе катастрофы, произошедшие, пока тебя не было. Учитывая, что цена на бирже теперь составляет около 100 долларов за акцию, – все отлично. На самом деле все и вправду очень хорошо».[173]

Но вскоре Энди вернулся к обычному злобствованию.

Причина была в iAPX 432, новом супермикропроцессоре. Он не был просто наследником Intel 8080, он был предназначен для того, чтобы оставить соперников в луже, далеко позади, так, чтобы они даже за десять лет не смогли догнать Intel. Казалось, что Intel был так раздражен потерей лидерства в бизнесе микропроцессоров, что хотел отпустить все тормоза, чтобы вновь вернуться на эту позицию.

iAPX 432 не был просто новым 16-битным микропроцессором, у него была новая архитектура – что значило, что он будет работать с новым программным обеспечением. Что-то из этого точно должно было быть гарантией победы. Вместе они гарантировали прорыв компании – и не было никакого права на ошибку. Один неверный шаг, и iAPX 432 не будет готов к тому моменту, когда, согласно Закону Мура, надо будет заменить 8080.

Позже Гордон Мур сказал, что одним из самых непонятых следствий его закона было то, что не успевать за законом было менее опасно, чем перегонять его.[174] Если вы запаздывали с технологическими новинками, то могли очутиться в нише рынка для устаревших микросхем. Таким образом, все равно можно было продавать миллионы 8080, 6502 и 6800 – не для компьютеров, но для камер, игрушек и прочих дешевых продуктов.

А вот пробовать обогнать соперников, обгоняя Закон Мура, – это очень дорого и почти всегда опасно. Компания либо почти не получала прибыль, либо умирала. Примеров первого почти не было (Apple был близок, когда заменил маленький дисковод в айподе картой памяти), но последних было очень много.

Возможно, самым известным примером компании, пытавшейся обогнать Закон Мура, была Trilogy Systems.[175] У них была правильная родословная. Она была основана легендарным компьютерным ученым Джином Амдалом, который играл в IBM важную роль в разработке модели 360, самого успешного компьютера в истории. Затем он основал Amdahl Corporation (расположенную всего в нескольких кварталах от Intel), создав новую, совместимую по подключению, ЭВМ, которая могла бы заменить главный процессор IBM 370 и при этом исполнять все свои функции и программы. Это был настоящий успех.

К настоящему моменту Амдал, который всегда говорил так быстро, что сам казался компьютером, считался самым лучшим компьютерным ученым в мире. В этом статусе он (с компанией Trilogy) в августе 1979 года приступил к проекту, соразмерному его репутации. Подняв 200 млн долларов (огромное количество денег для того времени), Амдал основал Trilogy, сделав целью создание и выпуск процессоров таких мощных и интегрированных – очень сильно опережающих закон Мура, – что благодаря им новое поколение ЭВМ было бы гораздо дешевле, чем все, что до этого было у IBM.

С такой кучей денег Амдал построил фабрику в Купертино, недалеко от того места, где Hewlett-Packard создавал свои первые калькуляторы, и начал проектировать прототипы новых схем.

Это был героический и сумасшедший путь. Получившиеся в итоге схемы были чудом инженерии – большие интегральные пластины, почти два дюйма, с металлическим цилиндрообразным теплоотводом, возвышающимся, как башня в дюйм высотой. Эта башня, необычная для Trilogy и ставшая символом всего проекта, была самой отличительной чертой во всей истории микросхем. Благодаря ей новая схема выглядела такой сложной и новой, что легко можно было представить, как она становится важным блоком следующей компьютерной эпохи.

Но, как в греческих трагедиях, боги собирались наказать гордыню Джина Амдала за то, что он игнорировал Закон Мура. Когда эти новые микросхемы были запущены в производство, система охлаждения перестала работать, и все эти транзисторы – вне зависимости от новизны – стали производить такой сильный жар, что сгорели целые слои кремния. Единственный способ заставить эти схемы работать в реальном мире – это погрузить их в какую-нибудь охлаждающую жидкость, – но это было бы так дорого, что уничтожило бы всю идею проекта.[176]

Через некоторое время Trilogy исчезла, здание долго оставалось пустым – как предупреждение работникам Кремниевой долины.

Эту историю никто не забыл – она стала частью легенд Кремниевой долины, предупреждением против технологической надменности. К сожалению, эта история произошла через два года после того, как Intel приступил к iAPX 432. Наверное, кто-то подумал, что если в компании работает сам первооткрыватель Закона Мура, то уж непременно кто-нибудь да заметит, что Intel заходит слишком далеко.

Но никто этого не заметил. Так что в тот момент, когда компания выходила из спада с головой в облаках, со слишком высокой уверенностью в своих талантах (что, кстати, всегда будет ахиллесовой пятой компании), Intel решил следовать за мечтой, такой же невозможной, как у Джина Амдала.

Вспоминает Джастин Раттнер, лидер команды 432: «В то время большинство микропроцессоров Intel использовались в светофорах или бензонасосах. iAPX 432 мог бы заменить мини-компьютеры».[177]

Intel был прав – до того момента, как кто-нибудь смог бы создать что-то типа iAPX 432, было еще как минимум десятилетие. Проблема в том, что список этих «кого-нибудь» включал и сам Intel. И правда, одна схема заменит мини-компьютер, но до этой схемы оставалось еще четыре поколения и двадцать лет.

Проект iAPX 432 был начат в конце 1974 года и через пять лет еще не был окончен. Общий проект схемы был неплох, но состояние кремниевого производства Intel – даже несмотря на то, что тогда оно было очень продвинутым – было таким, что микропроцессор получался болезненно медленный, он не мог работать на высоких частотах, которые требовались для выработки полного потенциала. Проект застрял, и конца видно не было.

Многие технические компании умерли, пытаясь закончить дорогой и амбициозный новый продукт. А кто-то пытался много лет, пока, наконец, не сдавался, а потом выпускал упрощенную версию. (Компьютерная игра «Дюк Нюкем» – классический пример. Геймеры целое поколение ждали продолжения, а получили лишь средненькую игрушку.) Intel решил (это решение несет на себе явную печать Энди Гроува) не класть все цифровые яйца в одну корзину. Даже когда iAPX 432 сдвинулся с места, компания начала заниматься еще одним проектом – улучшенной версией 8080 в качестве страховки.

Этот микропроцессор, 8085, был просто более быстрым и более маленьким, чем 8080. К тому же, взяв пример с Motorola, 8085 работал на 5 вольтах. Это не был великолепный микропроцессор, его нельзя было сравнить с новым 8-битным Zilog (Z80), но он был достаточно хорош, чтобы Intel оставался впереди. А учитывая участие Гроува, 8085 был выпущен на рынок всего годом спустя – почти рекорд для нового продукта.

Но что же случилось с новым поколением 16-битных микропроцессоров? iAPX 432 должен был захватить рынок, но он уже так медленно развивался, что его надо было переделывать в 32-битный (которые, по закону, должны были появиться в начале 1980-х). В то же время пресса сообщала, что Motorola, Texas Instruments, Zilog и National Semiconductor уже создают 16-битный микропроцессор. А у Intel ничего не было.

Хотя эта истина еще не была непреложной в бизнесе микропроцессоров, уже становилось ясно, что соревнование в этой индустрии было однократным – если ты пропускал целое поколение и не выпускал свой микропроцессор, то навсегда выходил из гонки. Еще можно плестись в хвосте или превратить свои проекты в микроконтроллеры для домашних градусников. Но твои дни на передовой микропроцессоров закончены – как и большие доходы и слава.

И снова в этом кризисе Intel показал черту характера, которая была у немногих других компаний в технологическом производстве и почти ни у кого – в полупроводниковом. Он быстро находил ошибку, признавал ее, а потом прикладывал нечеловеческое усилие, чтобы ее исправить. Вот это и была главная связь между надменностью компании в техническом плане (что вело к тому, что она часто рисковала) и одержимостью Гроува тем, чтобы поставить компанию на ноги и вернуть в гонку.

И снова это был пример того, как Intel совершает и исправляет больше ошибок, чем кто бы то ни было из соперников. А компания была совсем молода.

К тому моменту, как вышел 8085 – в ноябре 1975 года, – стало очевидно, что iAPX 432 не будет готов вовремя. Intel (то есть Гроув – с признаками Мура и одобрением Нойса) решил вновь разделиться и приступить к созданию двух семей микропроцессоров.

В расколе между схемами памяти и микропроцессорами проблема заключалась в том, чтобы найти достаточно денег для оплаты двух главных линеек продуктов. Теперь проблема заключалась не столько в деньгах (хотя плата за схемы памяти и за две линии разработки микропроцессоров была велика), сколько в том, чтобы правильно разделить талантливых инженеров и с помощью новых работников создать новый продукт.

Компания осознала проблему нехватки талантливых людей почти с первого дня. Жан-Клод Корнэ, директор инженерно-микропроцессорной части компании, который должен был стать во главе новой команды, начал искать тех, у кого есть необходимые технические знания, по всей компании. В итоге он нашел 20 человек – необычно большое количество людей для того времени, учитывая недостаток талантов по всей индустрии. Некоторые из членов команды появились из той части Intel, которая занималась схемами памяти, другие никогда даже не использовали микропроцессор, не то чтобы заниматься его разработками.

Каким-то образом все это сработало. Как позже скажет Корнэ: «Стоит отметить, что у этих людей опыт работы был не больше года, но они смогли создать и вывести на рынок очень сложный продукт меньше чем за два года».[178]

Это было не очень точно, но на самом деле эта команда за 26 месяцев создала абсолютно новый микропроцессор, который подходил для чего угодно и был стабилен. Этот продукт определял весь компьютерный мир в течение следующих 15 лет. Сегодня он все еще играет важную роль.

Как они это сделали? Все началось с самого Корнэ. Ему поставили жесткую задачу – создать новый продукт, который превзойдет продукцию самых успешных компаний мира и спасет Intel, ну или как минимум позволит выиграть пару лет для того, чтобы вывести на рынок iAPX 432. А у него для этого почти не было ресурсов и опытных людей. Надо признать, что Корнэ не испугался. Он превратил слабость в достоинство – и одновременно с этим изменил всю полупроводниковую индустрию.

Чтобы понять, сколько же сделал Корнэ, важно осознавать контекст полупроводникового производства того времени. Хотя индустрия микросхем очень сильно прогрессировала с той поры, когда микросхемы делались на коленке, она все равно была далека от суперстерильной и контролируемой компьютерами фабрики.

К тому же проекты микросхем конца 1970 года были рудиментарными. Компьютеры использовались в некоторых проектах, но пока для создания заготовок интегральных схем еще не существовало компьютерных приложений. Процесс зашел, конечно, дальше использования ручек, линеек и больших листов бумаги, с которых чертежи переводили на кальку, но не сильно. Учитывая, что проектные группы в основном были маленькими, процесс занимал все больше времени, так как схемы становились больше. Новые микросхемы были во много раз сложнее 8080, что было серьезной угрозой срокам проекта. Казалось, с помощью традиционных технологий будет невозможно выпустить новую схему до конца десятилетия – и это выкинет Intel из соревнования и из гонки.

Но из отчаяния родилась идея. Корнэ знал две вещи. Во-первых, большинство членов его команды не умели оценить проект в целом. Во-вторых, у них оставалась еще и своя работа – цепи одной части должны были соединяться с цепями другой части, при этом с экономией места.

В итоге Корнэ придумал такое решение. Первых делом (заметим, задолго до появления понятия «одновременной» инженерии и его распространения за пределы больших производств) Корнэ и его команда решили, как разбить план для новой микросхемы – Intel модель 8086 – на несколько проектных стратегий, которые можно выполнять параллельно. Преимущество было не только в том, чтобы давать инженерам те куски, с которыми они могли справиться даже без опыта работы, но и в том, что это помогало экономить время. С таким планом можно было очень точно распланировать сроки – так, чтобы каждая команда работала отдельно, но чтобы все заканчивали одновременно. Это был первый признак изменений в проектной работе с полупроводниками.[179]

У Корнэ все еще оставалась проблема того, чтобы все эти команды посматривали на итоговый проект – законченную модель 8086. В то время, когда даже самые большие компьютерные дисплеи были не больше кинескопа, Корнэ снова придумал оригинальное решение. У него был огромный лист бумаги (7 на 7,5 м), на котором каждая команда могла рисовать и предлагать идеи. Теперь каждая группа могла следить за прогрессом и сравнивать свою работу с работой других.

Стратегия Корнэ сработала на ура. Чуть больше чем через год после того, как проект стартовал, этот лист бумаги был разрезан, а проект введен в компьютер. Далее он был умножен на количество микросхем на заготовке, распечатан на майларовой пленке, с помощью фотографии уменьшен до нужного размера (заготовки тогда были размером около 4 дюймов в диаметре, а сегодня они в три раза больше и на них в девять раз больше микросхем того же размера), и все это отослали на фабрику.

В июне 1978 года Intel поразил всю индустрию (которая радостно следила за проблемами с iAPX432 и даже не заметила другой проект Intel) тем, что объявил о микропроцессоре модели 8086. Он был не только 16-битный, но и в 10 раз более мощный, чем 8080. Всего за один шаг Intel из умирающей компании превратилась в лидера индустрии.[180]

Это был поворотный момент – возможно, самый важный – в истории Intel. 4004 создал индустрию микропроцессоров. Вскоре, когда Motorola очнулась и вернулась в производство с 68000, Intel пришлось восстанавливаться с помощью Операционного сбоя, чтобы снова стать лидером индустрии. А благодаря 8086 Intel впервые владел всей микропроцессорной индустрией, и с этого момента он будет насмерть драться за сохранение лидерства.

Было и кое-что еще. Без 8086 – и, в частности, его более слабого и более дешевого варианта 8088 – у Intel не было бы платформы для того, чтобы поразить воображение IBM. И (что так же важно) благодаря 8086 у Intel была архитектура, на которой можно было бы достраивать следующие поколения микропроцессоров, вместо того чтобы начинать все заново каждый раз.

Для признания заслуг 8086 Intel назвал следующие три поколения микропроцессоров 80286, 80386 и 80486 – все это было семьей х86. И даже после этого, когда соревнование уже не позволяло подобных посвящений, все признавали, что последующие микропроцессоры (например, пентиум) тоже были частью семьи х86. И для этого была своя причина. Официально для следующих трех поколений – и для следующих 10 поколений Intel – Intel мог основывать проекты на архитектуре 8086.

Это была мощная и устойчивая позиция, особенно когда стало ясно, что персональный компьютер IBM и его клоны – и Microsoft с Windows – были совместимы только с процессорами х86. Это значило, что если бы Intel просто сохранял темп Закона Мура, то многомиллионный (и даже многомиллиардный) рынок всегда был бы у ног компании. Даже если бы IBM отстал со своим соревнованием клонов, соперники все равно стремились бы к новым микросхемам Intel.

Только Apple был вне соревнования. Но если в 1970 году это и не вызывало сомнений, потому что доход компании составлял 90 % рынка, то в последующие годы он сильно уменьшился, когда компьютеры Apple начали медленно скользить к одноразрядному присутствию на рынке. Даже создание «макинтоша» и уход из компании Стива Джобса не помогли Apple. И каждый процент, который Apple терял из-за Microsoft Windows, Intel х86 и IBM, означал то, что Intel продаст еще больше микросхем. А в итоге – будет доминировать во всем мире микропроцессоров.

Глава 27. Канонизация

Intel начал 1970-е годы в качестве молодой, но претендующей на лидерство компании в сфере МОП-структур. Годовой доход в 1970 году составил 4,2 млн долларов, расходы оценивались в 970 млн долларов, работало в компании 200 сотрудников, все находились в арендованном офисе в Маунтин-Вью.[181] К концу десятилетия Intel все еще сохранял лидерство в области МОП-структур и схем памяти, но цены на эти приборы понижались – в основном из-за растущего числа внутренних соперников, но и из-за заграничной угрозы. Однако теперь компания была ведущим инноватором и производителем в самой новой индустрии в электронике – микропроцессоры. Хотя Motorola быстро догоняла, в конце 1979 года команда Операционного сбоя нашла новый способ победить и эту угрозу.

Неудивительно, что количество сотрудников росло, как росло и количество тех, кто спрашивал себя, почему Intel все еще занимался схемами памяти.

В то же время Intel стал международной компанией. У него было 5 фабрик в США и Сингапуре и 87 офисов продаж в 17 странах, и он собирался открыть новую фабрику около Портленда, в Орегоне. Годовой доход за 1979 год составил 633 млн долларов, чистый доход – 78 млн долларов, работало в компании 14 300 сотрудников, большинство из которых находилось в новом штабе Intel в Санта-Кларе. Несмотря на все недостатки, Intel следовал Закону Мура и был вознагражден таким ростом, который соответствовал экспоненте закона.

В то время, когда информационный бюллетень Дона Хефлера уже забылся, его место занял другой, уже более аналитический. Его автором был Бенджамин Розен, элегантно разговорчивый мальчик из Нового Орлеана (который недавно стал вице-президентом Morgan Stanley). Розена так захватила техническая революция, что он уволился и начал издавать свой бюллетень, а потом и вести конференции – все это дало ему доступ к советам директоров.

Бюллетень Розена был, пожалуй, самым точным взглядом изнутри во всей истории Кремниевой долины – в том числе и потому, что он был среди тех аналитиков, которые первыми разобрались с Законом Мура, революцией микропроцессоров и Операционным сбоем. И благодаря этому пониманию он первый описал Intel как самую важную компанию в мире. И эта фраза, оказавшись в итоге абсолютно верной, так и прилипла к Intel. К 1980 году Розен уехал создавать венчурную фирму Sevin Rosen Funds, которая помогла основать Compaq, Cypress Semiconductor, Lotus, Electronic Arts и Silicon Graphics – некоторые из них были клиентами, а некоторые – соперниками Intel.[182]

В то время Intel казался сильнее, чем когда бы то ни было. Это началось десятилетием раньше, когда он был все еще в тени Fairchild и действовал как бы в ответ. Арт Рок был председателем совета директоров, Боб Нойс – главным администратором, а Энди Гроув – старшим управляющим. Теперь Рок вернулся к своей карьере венчурного капиталиста. Нойс, благодаря своему опыту поддержания компании на плаву в сложные времена, поднялся до председателя. Мур стал главным администратором, а Гроув занимался текущей деятельностью компании. Казалось, что такая комбинация сработает.

Но в игру вступили три силы, которые снова все изменят. В апреле 1979 года Боб Нойс ушел с должности председателя. Жизнь вела его в другом направлении. В 1974 году он начал встречаться с начальницей отдела кадров Энн Боуэрс, и в ноябре они поженились. Боуэрс, как никто другой, понимала сложность своего положения – и когда открылась должность директора по кадрам в Apple, она перешла туда. Будучи глубоко вовлеченными в самые высокие уровни электронной индустрии, они стали самой властной парой в индустрии.

В то время у Нойса была депрессия. Не только предыдущее десятилетие в Intel повлияло на его эмоциональное состояние, но еще и развод, и влияние развода на детей. У двоих из его детей были проблемы с наркотиками, у одного нашли биполярное расстройство, а одну из девочек сбила машина, и она уже шесть месяцев лежала в коме. Казалось, что Боб спокойно это переносит, но на самом деле он понимал, что ситуация ужасна и что он в этом тоже виноват. Как сообщала его биограф Лесли Берлин, на ужине для одного из представителей компании, инвестируемой Нойсом, Боб совершил странный поступок:

«После того как посуда была помыта, а дети лежали в кроватях, Нойс слушал, как основатель компании говорит, что однажды, если его дела пойдут в гору, он хочет перевезти свою семью в красивый большой дом. Нойс посмотрел на него и очень тихо сказал: «У вас прекрасная семья. Я в своей семье все испортил. Никуда не переезжайте». Через 25 лет у того уже была успешная компания, но этот предприниматель не переехал».[183]

В то же время мир хотел историй о легендарном изобретателе и предпринимателе. В 1976 году Боб появился на обложке Business Week, играя в шахматы против Чарли Спорка (фотография последнего находилась во вкладыше), под заголовком «Новые лидеры в полупроводниках – Роберт Нойс, Intel, тот, кто полностью изменил технологию». В последующие годы он станет героем многих деловых журналов (Forbes, Fortune, Economist, Wall Street Journal), известных газет (Time, Newsweek, New York Times) и даже в специальном издании National Geographic.

В 1979 году, несмотря на то что Нойс отдалялся от Intel, Херб Каен, легендарный колумнист из San Francisco Chronicle и король журналистики в Бэй-Эриа, неожиданно написал о нем, сказав, что он «провел еще один год, ничего не узнав о полупроводниках». Его читатели быстро это исправили, предложив Каену написать о Бобе Нойсе. «Некоторые читатели захотели рассказать мне о Бобе Нойсе из Лос-Альтоса, который не только изобрел интегральную цепь, но и основал Fairchild и Intel, а еще – он пилот и чемпион по лыжам. И это не все, он только что получил Национальную медаль за науку».

«Ясное дело», – добавлял Каен, как будто человек типа Боба Нойса был слишком хорош, чтобы действительно существовать.[184]

В тот же год газета Кремниевой долины San Jose Mercury-News наконец осознала притягательность историй успеха и наняла первого в мире ежедневного репортера по технологиям. Он решил начать с Боба Нойса и Intel и впервые объяснил широкой аудитории, как применяется Закон Мура. Менее чем через два года, когда в этой газете стала печататься реклама техники, в ней появилась деловая понедельничная колонка. Вскоре она стала приносить так много денег, что San Jose Mercury-News не просто стала самой богатой газетой страны, но и начала искусственно поддерживать другие газеты. И вряд ли была хоть одна неделя, когда в газете не было новостей об Intel и его основателях.

Эта волна внимания поднялась до небывалых высот в 1983 году, когда номер журнала Esquire вышел с профилем Нойса на обложке. Том Вулф уехал в Бэй-Эриа пятнадцать лет назад, чтобы написать книгу о Кене Кизи и прото-хиппи, живших в горах около Пало-Альто, и книга, получившаяся в итоге, – «Электропрохладительный кислотный тест» – сделала его известным.

Теперь Вулф вернулся в Долину, чтобы посмотреть на другую революцию, происходившую в 1960-х, и на самого важного человека этой культурной трансформации. «Халтура Боба Нойса: Как солнце поднялось над Кремниевой долиной» станет последней статьей Вулфа для журналов на долгие годы. Десять лет спустя он напишет некоторые из своих самых известных эссе («Извините, ваша душа только что умерла») для журнала «Форбс» в Кремниевой долине. Когда издатель спросил его, собирался ли Вулф сделать книгу из этой статьи, Вулф ответил отрицательно, потому что технологии, особенно полупроводники, – это слишком сложная тема для того, чтобы изучить ее сейчас, и что он лучше оставит ее будущим поколениям. Затем он уехал в Атланту писать о месте, где культура не была замешана на физике твердого тела.[185]

Но статьи в «Эсквайре» было достаточно. Она сделала Боба Нойса более известным по сравнению с остальными героями цифровой эпохи. В силу того что автором был Том Вулф, это стало признаком для мировой элиты, что Кремниевая долина – двигатель времени. Так как Вулф неожиданно написал статью не в своем обычном стиле высокого рококо нового журнализма, статья про Нойса не отпугнула журналистов с высокими стандартами, но скорее позволила им самим писать об истории Долины. В то время, особенно во время дотком-бума 1990-х, они рассказали историю Стива Джобса, Марка Андриссена, Марка Цукерберга и других важных представителей двух поколений предпринимателей.

Апофеоз Боба Нойса и его отход от дел Intel (он всегда будет ассоциироваться с Intel, и в течение многих лет его офис будет находиться в штаб-квартире корпорации) случились, как и всегда, в идеально правильный момент. Почти в то же время, когда он стал свободным агентом, молодой менеджер в Hewlett-Packard по имени Эд Хайс готовил речь на конференцию в Бостоне, которую он потом произнесет и в Кремниевой долине. Его темой было качество компонентов, и, вооруженный результатами теста продукции НР, он был уверен, что это всех шокирует. Но рыжий и долговязый Хайс даже не подозревал, что он включит часовой механизм, который изменит направление полупроводниковой индустрии, развяжет мировую торговую войну и реструктуризирует глобальную экономику.[186]

Аудитория (в основном менеджеры полупроводниковой индустрии в США) скучала и ждала коктейлей, вежливо, но отстраненно слушая речь Хайса. В конце концов, НР был главным покупателем большинства присутствующих. Но скоро, всего лишь одним слайдом, Хайс разбудил аудиторию. На слайде предлагалось сравнить допустимые нормы брака НР и японских производителей. Именно тогда начались шепотки и недоверие – и в Бостоне, и в Санта-Кларе.

Хайс показал два обычных графика. В первом сравнивалось качество – число работающих схем на партию – полупроводников, доставленных в НР для использования в инструментах, калькуляторах и компьютерах. Результаты шокировали. Американские и японские продавцы разделились на две группы в противоположных концах графика, где у японцев количество работающих микропроцессоров было более 90 %, а у американцев – 60–70 %. Второй слайд просто окончательно добил аудиторию. Японцы не только производили лучшие микропроцессоры, но они и доставляли их быстрее.

Для самых проницательных продавцов в аудитории эти два графика показались смертельными. Сами по себе они почти ничего не значили, кроме того, что японцы работали лучше. И «для американцев оказалось ужасным то, что их превзошли их протеже».[187] Но самое ужасное было в том, что автором этих слайдов был НР, самая известная компания в мире. НР был золотым стандартом, и если у НР так хромало качество, это означало, что американские компании, соревнующиеся в соответствии с Законом Мура, тратили все свои таланты, энергию и деньги в неверном направлении.

Кое-что было еще хуже (осознание пришло как удар): на новом поле битвы Япония была вооружена лучше. В их действия была встроена проверка качества, у них была тренированная рабочая сила и агрессивное правительство, готовое благословить их на хищнические схемы ценообразования.

Именно тогда самые заметные персоны в полупроводниковой индустрии США – Нойс, Спорк и Джон Уэлти из Motorola, лидеры новой Ассоциации Индустрии Полупроводников – поняли самое худшее. Их единственное преимущество перед японцами – инновации. Но японцы уже идеально копировали проекты США, производя их с идеальным качеством и очень быстро – так, что они успевали снять сливки дохода. Это оставляло полупроводниковые компании США без денег на производство следующего поколения схем. Выходило, что в итоге Япония просто пожрет рынок.

Они почувствовали себя в ловушке. И в отличие от японского правительства американское не собиралось помогать, не только потому, что законы о свободной торговле запрещали американцам действовать так же, как японцы, но и потому, что компании в США, будучи независимыми от вмешательства правительства, не имели никаких контактов с Вашингтоном.

Итак, в тот момент, когда все должны были праздновать подъем экономики и успешное появление нового поколения микропроцессоров, полупроводниковая индустрия США рухнула.

Что было еще хуже, так это то, что все эти компании могли винить только себя. Уже десять лет всем было известно, что японцы очень сильно стараются попасть в бизнес, не потому только, что это помогло бы стране с ограниченными ресурсами, но и потому, что полупроводники казались самой многообещающей технологией цифрового мира. И восхищение Бобом Нойсом помогло им сделать вывод: если великий человек стал заниматься кремниевыми микропроцессорами, они тоже должны так делать. Как жаловался японский журналист того времени: «У нас не было Нойсов или Шокли».

Теперь американцы знали, что японцы уже близко. И, несмотря на это, американские производители полупроводников все еще не принимали угрозу всерьез. При том, что десять лет назад большинство тех же японских компаний – которые тоже не принимали всерьез – зарегистрировали лицензию на технологию видео– и аудиозаписи Ampex и затем с помощью денег, качественного производства и инноваций захватили рынок.

Однако по какой-то причине производители микросхем в Америке не считали, что японцы будут работать с кремнием. Джеймс Каннингэм, автор и вице-президент Advanced Micro Devices, позже напишет:

«В 1960 году мы смеялись над японцами…

Обычно несколько сотен технических бумаг доставлялось в США. Из них японскими были одна или две, и даже эти были не очень важными. Не только техническое содержание их было не очень значительным, но и текст был нечитаем – из-за плохого английского. Они и правда не имели значения.

Только лишь годы спустя, когда наше самодовольство открыло путь страху, мы поняли, что японцы приходили не говорить, а слушать и фотографировать. Каждый раз, когда слайд менялся, все японцы в комнате поднимали камеры. У американцев даже была шутка по этому поводу: «Вы знаете, что это за звук мы слышим каждый раз, когда появляется новый слайд? Это японские камеры – чирик, чирик

Это было больше десяти лет назад. Мы больше не смеемся».[188]

Японцы поразились, поняв, что американцы их не ждали. Один японский журналист тогда писал: «Сегодня остается лишь один вопрос. Какого черта американские и европейские фирмы все время поддерживали попытки японцев преодолеть технологическую пропасть?»[189]

В последующие годы, пока производители в США заботились только о внутреннем соревновании, их соперники в Японии (например, NEC, Fujitsu, Hitachi и другие) участвовали в программе дупликации технологии США. Что еще важнее, японцы отыскали двоих американских гуру по качеству продукта – Уильяма Эдвардса Деминга и Джозефа Джурана, пророков, забытых в родной стране, и приложили их теории к реальности по полной – не очень сложно для поколения, рожденного в послевоенной нищете и желающего достичь богатства. Вскоре качество стало самым важным пунктом в этих огромных фирмах для всех – от директоров до самых мелких служащих.

И размах атаки распространился далеко за пределы частных японских компаний. Превзойти всех в полупроводниковой индустрии – вот что стало главной целью японского правительства. За долгое время до этого японское правительство искало способы помочь компаниям создать свои офисы продаж в Кремниевой долине, чтобы нанять местных умельцев и привлечь их к созданию своих продуктов.

В то время министерство международной торговли и индустрии Японии вместе с главными японскими банками (что в США было бы незаконно) помогли японским электронным компаниям приступить к отслеживанию американских патентов для того, чтобы знать, в каком направлении двигаться. Министерство дало субсидию (незаконно по международным законам) в помощь японским компаниям, чтобы те могли продавать свои микропроцессоры по искусственно заниженным ценам в США (но внутри страны цены оставались высокими). В 1978 году 40 000 японских граждан посетили Америку по причинам, связанным с технологиями (лишь 5000 американцев совершили подобные поездки в Японию). И в это число не входят японские студенты, посещавшие американские технические университеты, – что заставило известного профессора компьютерных наук Карвера Мида пробормотать: «Мне не кажется правильным то, что кто-то может получить знания обо всех технологиях по стоимости работы одного человека за год».

Была и еще одна темная сторона этой экономической атаки. К началу 1980-х жаждущие информации японские компании (с одобрения своего правительства) начали воровать технологии США. Это возросло в 1984 году, когда ФБР обнаружило шпиона всего в квартале от штаба Intel и арестовало работников Hitachi и Mitsubishi, пытавшихся заплатить 648 000 долларов за секреты проектов IBM.[190]

Теперь это была полноценная война. А к компаниям в США это понимание пришло слишком поздно. К тому моменту японцы прибрали к рукам 47 % самого доходного бизнеса – динамических RAM. Через три года у них было уже 85 % и половина мирового рынка полупроводников.

Когда полупроводниковая индустрия США наконец осознала свое трудное положение, одному человеку, которого уважали и бизнесмены, и правительство, пришлось организовать контратаку и вернуть лидерские позиции американскому бизнесу. Это был Боб Нойс.

Третья сила, которая и будет отличать Intel в 1980 году от Intel 1970 года, была все еще за горизонтом – потому что Intel пока разбирался с последствиями Сбоя, речи Хайса и ухода Боба Нойса. Это был следующий поворот делового цикла.

Нынешний бум продолжался до 1982 года. Но после этого индустрия полупроводников испытает жесточайший спад. Индустрия так пока и не осознавала, что с 1970 года все изменилось. В начале десятилетия это был очень маленький бизнес. Он в основном работал в компьютерном деле и иногда – в потребительском электронном, а еще реже – в автомобильном и измерительном.

Теперь, в начале 1980-х – благодаря компьютерному буму, созданию Интернета, умным инструментам, видеоиграм, цифровым часам и калькуляторам, миграции микросхем, процессоров и контроллеров от двигателей к приборной панели, телевидению, аудиоцентрам и даже медицинским целям – полупроводники стали всемирной индустрией. Продукты продавались в тысяче разных сфер и тысяче компаний по всему миру, производились в десятках стран и продавались более чем в 100 государствах.

Теоретически это было хорошо, так как замедление одного рынка можно было преодолеть увеличением продаж в другом. Это так. Но когда спад распространился – как спад середины 1980–1983 годов., – работа на несколько рынков по всему миру скорее мешала, чем помогала.

Президент Рональд Рейган вступил в должность, обещая вытащить экономику, уничтожив стагфляцию, которая стала результатом энергетического кризиса и контроля цен. Если это значило ввергнуть нацию в спад экономики, он был готов это сделать, особенно в начале президентства. В итоге его стратегия помогла Кремниевой долине, но на данный момент она делала только хуже – так как спад начался как раз во время вложений в полупроводниковые компании. Особенно это коснулось Intel, инвестирующего для того, чтобы остаться в гонке в следующем поколении полупроводников, которое должно было появиться в 1982 году.

В 1980 году Intel достиг предела в миллиард долларов. Компания такого размера, с десятками тысяч сотрудников, огромным количеством оборудования, продавцов, дистрибуторов, под пристальным взглядом комиссии безопасности и с растущей необходимостью прямого общения с правительствами многих стран – все это требовало особого управления, не такого, которое было успешно в первом десятилетии существования компании.

Несмотря на все волнения Энди по поводу отношения обычного человека к бизнесу, реакции на давление и постоянной необходимости нравиться, всем было очевидно, что на заре Intel незаменимым человеком был Роберт Нойс.

Только Нойс видел будущее микропроцессоров, имел достаточно сильную волю для создания двух самых великих компаний того времени. Только он обладал харизмой для сбора денег и талантливых людей. Только ему была присуща уверенность в себе для того, чтобы пойти на риск – возможно, смертельный. В общем, у Нойса было все необходимое для того, чтобы Intel не только пережил этот сложный период, но и стал лидером индустрии. Нойс нарушал все правила, включая то, что скрывал самый важный проект от начальства и, сделав это, изменил мир во второй раз. Он не всегда был хорошим человеком, но он был величайшим из всех тех, кто вышел из современного американского бизнеса. И теперь он собирался сделать самое важное в его карьере – спасти электронную индустрию США.

Как и всегда, его уход был своевременным. На самом деле, учитывая то, что он оставался тесно связанным с Intel, не все поняли, что он больше не управлял компанией. Как и с Fairchild, Нойс знал, что ему было неинтересно управлять такой большой компанией, какой стал Intel. Он был уверен, что, останься он на подольше, компания перестанет развиваться и виноват будет он. Гордон Мур тоже не был хорошим управленцем, он любил создавать будущее для технологий, а не разбираться с репортерами. Он был прекрасным лицом компании, человеком, который видел будущее технологий лучше, чем кто бы то ни было еще. И поэтому он остался администратором, даже когда стал председателем – не чтобы управлять компанией, но чтобы следить за текущей деятельностью, быть уверенным, что компания не сойдет с пути.

Продолжая аналогию, скажем: эволюция маленькой компании в большую корпорацию – это как превращение республики в империю. Для первой нужен лидер, человек для людей, для второй нужен император, Цезарь, тот, кто не боится принимать решения и иметь дело с финансами и контролировать жизни тысяч людей.

Энди Гроув хотел такую работу. Он всегда ее хотел. Он ее заработал. Теперь он хотел показать, что он ее достоин. Для Intel и для мировой экономики 80-е и 90-е годы прошли под именем Энди Гроува. К счастью, Энди Гроув оказался лучшим бизнесменом своего времени.

Глава 28. Сердце Эндрю Гроува

Энди Гроув скорее бы умер, чем позволил умереть Intel. И он бы продолжал бороться. Так вы и создаете самую дорогую компанию в истории, становитесь человеком года в Time, живете так, что даже Стив Джобс гордится дружбой с вами, и как минимум один раз предотвращаете спад экономики США. И вот почему даже ваши коллеги явно должны собраться с духом, чтобы просто с вами поздороваться. Уж они-то знают, что, так или иначе, общение с вами – это состязание, дружеское или нет, в котором они проиграют.

Чтобы понять Intel, особенно того властного титана всемирного бизнеса, которым он стал в восьмидесятых и девяностых годах, вам сначала нужно понять Эндрю Стивена Гроува, урожденного Андраша Иштвана Грофа. Не думайте, что это просто. Энди Гроув, перефразируя Черчилля, это – «тайна, завернутая в чистую волю».

Есть в истории Кремниевой долины три знаменательных эпизода, связанных с переменой лидеров. Первый называется Великое возвращение. Он относится к 1990-м годам, когда Билл Хьюлетт и Дейв Паккард, уже будучи живыми легендами, вернулись в свою компанию в период кризиса. Они поистине встряхнули топ-менеджмент и возвратили компанию на путь исторического роста. То, что они сделали это, основываясь на всего одной записке от секретаря, только подчеркивает их веру в Особый Путь НР.

Второй эпизод можно назвать iSteve, по имени приставки, которую Стив Джобс использовал для продукции Apple, вернувшись в компанию в начале XXI века. После основания Apple и превращения его в монополию Стив Джобс вдруг и сам превратился в персону нон грата из-за своей детской раздражительности, мегаломании и жестокости по отношению к подчиненным. Он купил себе несколько лет, цинично и безошибочно захватив проект «макинтош» после того, как его собственный проект компьютеров – «Лиза» – провалился. Но, несмотря на свои очевидные дарования, в итоге Джобс стал слишком большой ответственностью для Apple и был уволен собственным помощником. Вскоре, однако, после неприкаянных десяти лет в попытках создать конкурентоспособный компьютер, Джобс, уже более мудрый и старый, вернулся в медленно умирающий Apple. Характер его оставался сложным, но теперь он понимал, что Apple для него был важнее всего. И все последующее десятилетие, до самой своей смерти, Джобс работал на то, чтобы превратить компанию в самую успешную и инновационную в новом столетии.

Ну а третий эпизод называется Сердце Энди Гроува. За четверть века, прошедшую между его президентством в Intel в 1979 году и его уходом с должности председателя Совета директоров компании в 2005 году, Энди Гроув стоял на капитанском мостике компании в самом эпицентре электронной индустрии. В критические моменты казалось, что только благодаря ему вся глобальная экономика успокаивается. Его публичные заявления двигали цены на акции. Когда Intel кашлял, заболевала вся экономика. Президенты США просили у него совета. Его книги стали библией предпринимателей и бизнесменов.

Иначе говоря, в своей карьере Гроув заполучил все, что хотел, все, чего он, по его мнению, заслуживал. Но это дорогого стоило. Его уверенность в собственных возможностях как инженера, лидера и бизнесмена, случалось, пошатывалась. Он бывал публично унижен и осужден, когда принимал очень спорные решения. И в самой низшей точке его карьеры он обнаружил, что он и его компания обвиняются в хищнической политике и ему придется проглотить свою гордость и пресмыкаться, чтобы спасти Intel.

Однако если именно такой опыт часто ломал более слабых директоров, то Энди Гроува он заставлял становиться сильнее и сохранить компанию. Он прощал человеческие слабости, был предан своим подчиненным и умел смотреть на любую ситуацию с разных точек зрения – но не теряя компетенции. Энди Гроув, унаследовавший лидерство в Intel в конце 70-х, несмотря на весь его ум и талант, не умел управлять гигантским концерном типа Intel. К началу нового века, когда он ушел с поста исполнительного директора, работа выглядела очень простой.

Самой известной фразой Энди была: «Выживут только параноики». Она стала заглавием его самой известной книги. Это был очень хороший совет для тех, кто управлял компанией в быстро меняющемся мире. Но настоящий урок эры Энди Гроува в Intel заключался в том, что выживают лишь те, кто учится на своих ошибках.

Intel стал во главе технического мира под управлением Гроува не потому, что он хоть раз перестал стремиться к победе. Он никогда не переставал. Но он узнал (иногда благодаря силе), что к победе ведут много путей – помимо его собственного.

Глава 29. Мать и дитя

Есть очень трогательная – хотя и несколько напрягающая – фотография матери Энди Гроува, сделанная в Венгрии в 1944 году. Она – милая женщина с короткой стрижкой, широкой улыбкой и веселыми морщинками в уголках глаз. Ее голова склонилась набок, она играет с восьмилетним Андрашем. Улыбка Марии Гроф такая приятная и притягательная, что лишь после того, как вы внимательно изучите фотографию, вы с ужасом заметите, что на лацкане ее платья, почти спрятанная среди цветов, нашита Звезда Давида.

Есть и вторая фотография, сделанная несколько месяцев спустя, – еще более трогательная. Это семейная фотография Марии, ее мужа Дьердя и маленького Андраша в рубашке и чем-то, что похоже на ледерхозе.

Как записал биограф Гроува Ричард Тедлоу, выражения лиц и язык тела трех человек на этой фотографии говорят о многом. Мария на ней выглядит как совершенно другой человек. Ее волосы собраны в пучок достаточно небрежно, она выглядит лет на двадцать старше, под глазами у нее мешки. Даже ее платье, хоть и стильное, все равно висит на ней, как на вешалке. Дьердь, в полосатом костюме, серой или голубой рубашке и в галстуке, положил руку ей на плечо. Это скорее не объятие, но жест защиты, попытка дать жене то малое, что он может предложить. Со своим «вдовьим выступом» черных волос, лицо Дьердя кажется острым, с длинным носом, и, как и у его жены, губы сложены в вымученную улыбку. Увидеть глаза родителей невозможно, потому что они смотрят на их сына, сидящего между ними.

Внизу фотографии, в третьей вершине воображаемого треугольника, сидит маленький Андраш, луч света между серых туч. Он выглядит таким счастливым, таким полным радости, таким освещенным, что если бы эта фотография была сделана лет через десять, вы бы решили, что это была ретушь (или, если бы дело происходило в Кремниевой долине, фотошоп). Для него это целое приключение – нарядиться и сидеть с родителями, и он переполнен радостью. Лица его родителей отражают страх, который начал заполнять их дни, – смелый, но грустный взгляд, направленный на ребенка, показывает, что они волнуются за его будущее и что они хотят спасти его от всех возможных бед.

Страхи Дьердя и Марии не напрасны – это последняя фотография всей семьи. Вскоре они потеряют друг друга во время Холокоста.

Лишь 60 лет спустя взрослый Андраш, уже Энди Гроув, начнет публично говорить об этом периоде своей жизни, сначала – в эпоху немецкой оккупации, затем – советской. До этого момента, как всем казалось, он просто появился в Fairchild с новеньким дипломом PhD по химической инженерии из Беркли. Интервьюер Терри Гросс в 1996 году попыталась (по случаю публикации книги Гроува «Выживут только параноики») поговорить с ним о раннем детстве, и совершенно неожиданно ее разговорчивый гость начал мямлить и пытаться сменить тему.

Хотя это и казалось естественной реакцией на болезненные воспоминания, интересно отметить, что еще один исполнительный директор из Долины, Джек Трэмел, тоже пережил Холокост. Трэмел (Яцек Тржимел родился в польской Лодзи за десять лет до Гроува) иначе относился к своему прошлому. Однажды он сказал, пока другие рассказывали о своем образовании: «Я тоже ходил в колледж – Университета Освенцим!» Этого было достаточно, чтобы погрузить комнату в неловкое молчание.

Только в начале нового века, когда Гроув собирался прекращать ежедневное участие в делах Intel, он наконец рассказал миру о своем прошлом – опубликовав мемуары (удивив буквально всех) о своем детстве и побеге в Америку. Книга называлась «Переплывая поперек». Что самое замечательное – в сентябре 2003 года он поехал на собрание в Чикаго, чтобы помочь деньгами новому музею Холокоста в Скоки. К удивлению тех, кто всегда знал его как нерелигиозного человека, он присоединился к благословлению хлебом. Затем – отвечал на вопросы присутствовавших.

Женщина спросила: «Я так понимаю, вы никогда не возвращались в Будапешт. Вы не могли бы рассказать о своих чувствах по отношению к своей родине?»

Ответ Гроува кажется лучшим рассказом о своем детстве и воспоминаниях.

«Я расскажу, но мне кажется, что вы не поймете. Мне сложно это объяснять. Моя жизнь в Венгрии была негативным опытом.

То, что очевидно, – извините, очевидно. То, что связано с войной, – плохо. То, что в меня стреляли, – плохо. Жить при коммунистическом режиме, думая то, что тебе приказывают думать, видя то, что приказывают видеть, читая то, что приказывают читать, и так далее – тоже плохо. То, что моих родственников сажали случайным образом, – плохо. Но это… такое… Что-то изменилось.

А вот что не изменилось. Когда мне было шесть, мне сказали: «Евреи типа тебя убили Христа, и поэтому мы вас всех запихнем в лагеря». Когда мне было восемь, у меня был друг; когда я сказал ему, кто я, – его отец забрал всех своих родственников вниз, чтобы, если немцы вернутся, убедиться, что и этот никуда не денется.

А люди на корабле, который плыл через Атлантический океан после революции, очень расстроились, когда венгерский министр сказал, что нужно перестать быть антисемитами.

Моя жизнь переполнена подобным опытом. У меня больше нет сил оправдывать это. Мне кажется, ничто не может оправдать такое».[191]

Ричард Тедлоу, биограф Гроува, заметил, что пусть Энди никогда и не возвращался в Венгрию лично, но он вернулся в цифровом виде: «Процессоры Intel распространились в Венгрии так же, как и во всем мире». Книги Гроува, включая «Переплывая поперек», тоже были переведены на венгерский, и, скорее всего, многие бизнесмены в Венгрии их читали и по ним учились. А в живых воспоминаниях из «Переплывая поперек» Энди явно показывает: для него – как и для переживших Холокост Франкла, Милоша, Визела и Леви – старая, довоенная Европа евреев была так же жива в памяти, как если бы он был там сейчас.

Если это слово вообще может подходить, Энди Гроуву «повезло» родиться венгерским евреем – лучше, чем польским или чешским. После волны антисемитизма в начале 1920 года руководство страны безразлично относилось к этим пяти процентам населения. Однако Венгрия соскальзывала в некую форму фашизма, которая становилась все сильнее с укреплением позиций Гитлера и нацистов в Германии.

Маленький Андраш был еще ребенком, когда Германия аннексировала Австрию, и ему было всего 2 года, когда Гитлер захватил Чехословакию. Второго сентября 1939 года ему стукнуло три. Чтобы отпраздновать это, семья пошла гулять по левой стороне Дуная, в Пешт. Родители Андраша подарили ему маленькую красно-белую машину с педалями, формой как спортивная машина дяди Йоши. Йоши, брат Марии, тоже был рядом и подбивал Андраша ехать быстрее и быстрее, мимо других прогуливавшихся.

Как позже будет вспоминать Энди, поездка проходила хорошо, но даже когда он сталкивался с прохожими, никто этого не замечал. Все смотрели вверх, в теплое вечернее небо, на запад, на вертикальные белые линии, иногда подсвечивавшие облака.

Эти линии были прожекторами. Предыдущим утром немецкая армия перешла границу Польши. На следующее утро блицкриг развернулся в Польше, сокрушив польскую армию с ее устаревшим оружием и кавалерией всего за месяц. В то же время, 17 сентября, советская армия вошла в Польшу с востока, устроив резню в Катыни. Польша была разорвана на две части, страдая от хищничества обеих армий, после которых в Польше началось строительство концлагерей для евреев, цыган и других этнических групп. Именно в этих лагерях начался Холокост, когда нацисты превращали молодых и здоровых в рабов и убивали больных и старых. К концу войны было убито три миллиона польских евреев.

Венгрия, у которой были свои претензии к соседям, была в основном довольна разрушением Польши и присоединилась к нацистам. Гитлер, радуясь новому союзнику, отдал Венгрии часть Чехословакии, а затем послал вермахт в Югославию. Пожелав захватить побольше земель, Венгрия послала свои войска в помощь немцам.

В этот момент Гитлер повернул на запад и завоевал Бельгию, Голландию и Францию, а также приступил к завоеванию Британских островов. Но вскоре он вернулся на восток – к операции «Барбаросса», к самому серьезному противнику – СССР. В этот момент венгры уже у всех ассоциировались с немецкой армией, и потому Венгрия тоже объявила войну СССР и присоединилась к завоеванию. Слияние с немецкой армией дало Венгрии иммунитет против СС и гестапо. В отличие от Голландии и Польши, в Венгрии не было такого количества погибших евреев. Правитель того времени Миклош Хорти, хоть и был признанным антисемитом, считал, что это ниже достоинства истинных венгров – запирать в тюрьмах или убивать своих соотечественников.

Евреи, однако, должны были обозначать себя знаком «Скрещенных Стрел» (местная фашистская организация) и носить Звезду Давида. Им был закрыт доступ во многие организации. Они терпели ежедневные унижения, но никого не сажали в газовые камеры… пока.

Однако никто не скрывал того факта, что венгерские евреи стояли на тонком льду. Для Дьердя и Марии, как и для многих других евреев-космополитов, это жестокое отношение, исходящее от их друзей и соседей, было ужасным. Дьердь был молочником, родившимся в городке Бачалмаш. Он часто ездил продавать товары в Будапешт, где и встретил Марию, продавщицу, и женился на ней.

Дьёрдь был открытый и легкий на подъем, Мария – тихая и стеснительная, но она была настоящей космополиткой, и, когда забеременела Андрашем и поняла, что им нужно жить в провинции, она была в отчаянии от того, что покинет любимый Будапешт. Но вскоре компания, в которой служил ее муж, открыла офис в столице, Дьердь воспользовался возможностью, и дом Грофов в Будапеште стал местом, где собирались родственники, друзья и дети соседей.

В 1942 году Андраш слег со скарлатиной. В те времена, когда антибиотики еще не были так распространены, эта болезнь часто становилась смертельной для ребенка. Андраш был госпитализирован на шесть недель, а потом еще девять месяцев пролежал дома, восстанавливаясь после болезни. В самый критический момент болезни ситуация стала такой острой, что врачам пришлось иссечь некоторые кости у него за ушами. Эти операции помогли спасти Андраша, но он мог потерять слух.

В длинный период восстановления самыми близкими друзьями Андраша были дедушка (отец его матери) и плюшевый щенок, подаренный мамой. Он писал в воспоминаниях, что вырезал у щенка в голове дыру за ухом и замотал ее бинтом, чтобы тот выглядел, как Андраш. Биограф Тедлоу считает: это пример того, как Энди Гроув справлялся с травмами. Может быть… Но это больше похоже на попытку одинокого мальчика завести друга, страдающего так же, как и он.

Однажды, когда Андраш уже выздоравливал, Дьердь Гроф пришел домой с таким лицом, будто он «пытался улыбнуться, но как будто с улыбкой было что-то не так». Его призвали в войска. Учитывая, что он был евреем, это значило, что он будет «служить в трудовых батальонах, чистить дороги и строить укрепления». Дьердя призывали и до этого, но теперь все было иначе. Он ехал на войну. На русский фронт.

Несколько дней спустя, в день десятой годовщины свадьбы, Мария и Андраш сели на поезд в Надькереш, где стоял трудовой батальон. Маленькая семья попрощалась, не зная, когда они снова встретятся.

Больной ребенок, муж на войне, маленький доход… Мария, сидя в обратном поезде с Андрашем рядом, знала, что впереди ждут тяжелые годы. Когда они вернулись в Будапешт, прозвенел первый звонок – приехав, Мария узнала, что, пока ее не было, ее отец, помогавший ухаживать за внуком во время его выздоровления (Энди вспоминал его как лучшего друга по играм), пережил удар. Он умер несколько дней спустя.

Ее отец умер, муж уехал, оба брата тоже ушли в армию. А ей надо было растить сына. Мария была очень уязвима. В ближайшие месяцы такие же одинокие соседки и соседи часто ее навещали, но, в отличие от счастливых времен, эти визиты были серьезны. «Все казались очень занятыми», – вспоминал Энди. Иногда, после того как ему разрешили выходить, Мария и Андраш шли в парк, где он мог поиграть под солнцем рядом с памятником Джорджу Вашингтону. Вечером было очень одиноко, и Мария начала пить. Потом она стала пить и днем.

Дьердь Гроф служил в составе Второй Венгерской армии, включавшей 300 000 человек (вместе с 40 000 солдат трудовых батальонов типа Дьердя). Армия находилась на левом, северном фланге немецкой армии, когда та пересекала Украину, приближаясь к великому южному советскому городу Сталинграду. Германо-венгерская армия пробила себе дорогу в Воронеж (разрушив более 90 % города) и через Дон. Затем, оставив венгров охранять границу, немцы продолжили свой путь и встретили свою судьбу в Сталинграде.

Это произошло осенью. Зимой немецкая армия сильно страдала от холода, как и наполеоновская, и от контрнаступления Красной Армии в декабре 1942 года. Менее известен тот факт, что второе советское контрнаступление 13 января 1943 года было направлено против венгров, которые были так же истощены, как немцы, но хуже вооружены. В битве около города Лиски на Дону советские войска разгромили Вторую армию, и это было самым грандиозным поражением в венгерской истории. Три дня спустя вся немецкая армия под командованием маршала Паулюса была разбита в Сталинграде, и весь немецкий восточный фронт был разгромлен.

Лишь только весной, через многие месяцы после того, как правда о поражении Германии просочилась через цензоров, Мария получила письмо, в котором сообщалось, что ее муж «пропал».

«Я не знал, что это значит, – писал Энди. – Я не знал, как люди могут пропадать. Но я не осмелился спросить об этом у матери».[192]

Изменилась теперь не только домашняя жизнь Андраша, но и его школьные дни стали другими. Он ходил в нерелигиозный детский сад, и, хотя дети в основном были евреями, слухи просачивались с улицы. Например, Андраш подслушал, как его мать говорит другой женщине – этот слух, несомненно, пришел из Варшавы, – что «они будут сгонять всех евреев в гетто». Андраш, который не знал, что значило это слово, повторил фразу своим одногруппникам, которые тоже этого не знали. Вскоре все повторяли: «Они посадят евреев в гетто», и на многие недели это стало популярной дворовой игрой. Затем учительница в ужасе приказала всем прекратить, но дети просто следили за тем, чтобы ее не было рядом.

Несмотря на свою энергичность, Андраш был болезненным мальчиком. Из-за своей болезни он был подвержен инфекциям, и в этот раз это превратилось в тонзиллит. Андрашу вырезали миндалины, и его уши должны были тонуть в жидкости – последствие скарлатины.

Но Андраш не позволил болезни себе мешать. Он вернулся в школу, сидел на первой парте из-за того, что плохо слышал, отвечал на все вопросы учителя, флиртовал с девочками… и получал лучшие оценки в классе. Он смирился с потерей отца, потому что был ребенком.

Но большой мир быстро разрушался. Придя в себя после разгрома в Лисках, венгерское правительство осознало, что, по крайней мере, на востоке немцы были обречены. Увидев неизбежное, они попытались заключить сепаратный мир с СССР. Это было ужасной ошибкой, не только потому, что Сталин не был заинтересован ни в чем, кроме победы над врагами, но еще и потому, что немецкая армия, хоть и побежденная, возвращалась через Венгрию.

То, что случилось дальше, было ужасно, хоть и предсказуемо. Гитлер приказал атаковать бывших союзников. Немцы бомбили Будапешт. Энди никогда не забывал вид знакомого знания, из которого как будто вырезали кусок и заменили щебнем, но при этом мебель, лампы и картины, которые теперь были видны, никто как будто и не трогал. Вскоре после этого вермахт ввел в город восемь дивизий.

19 марта 1944 года семилетний Андраш наблюдал, как немецкая армия вошла в город: «Не было ни предупреждений, ни сопротивления – они просто вошли. Мы с мамой стояли на тротуаре и смотрели, как машины и БТР, наполненные солдатами, проезжали мимо. Немецкие солдаты ни разу не напоминали солдат, которые охраняли концлагерь, в котором был мой отец. Те солдаты немножко сутулились, и их форма была мятой. Немецкие же солдаты выглядели аккуратно: на их ногах были натертые до блеска сапоги и они выглядели уверенно. Они напоминали мне игрушечных солдатиков: у них были такие же шлемы, такая же форма и такие же пулеметы. Я был впечатлен».[193]

СС прибыл… а с ним и Адольф Эйхман.

Так начался год ужасов для Марии Гроф и год растерянности для ее сына. «Удачный» период венгерских евреев закончился. В последующие месяцы дезориентированного Андраша мать часто хватала и переносила в другое место для безопасности. Первый раз она его перевезла на молочную ферму, где когда-то работал его отец и где над ним взял покровительство друг отца по имени Яни, немец.

Простая жизнь в деревне не привлекала городского мальчика, каким был Андраш, однако он решил насладиться ею, насколько мог. Затем его снова перевезли назад, в Будапешт. Несколько лет спустя он узнал, что еще один немецкий друг отца, у которого был некоторый уровень доступа к разведке, выяснил, что подразделение СС Эйхмана намеревалось прочистить венгерские деревни в поисках евреев, а затем прочесать и Будапешт.

Рассудительность Марии Гроф впечатляла, но важнее был ее расчет времени. Когда ситуация менялась, она не медлила и быстро действовала. Ее сын перенял от нее решительность, а также понял благодаря ей, что жизнь не игра, а серия крупных и маленьких решений, которые могут привести к ситуациям жизни и смерти.

Решение вернуть Андраша в Будапешт стало, пожалуй, лучшим решением в жизни Марии. С мая по начало июля 1944 года СС провели серию жутких операций по сельским местам Венгрии, после которых 9 июля 1944 года Эйхман мог сообщить командованию, что Венгрия была полностью свободна от евреев, за исключением Будапешта. По подсчетам, за пару месяцев около 430 000 венгерских евреев было доставлено в концлагеря и газовые камеры Освенцима. Если бы Андраш Гроф остался на молочной ферме, это привело бы к его смерти.

В Будапеште они были еще живы, но времени оставалось все меньше. Однажды в городском парке под статуей Вашингтона девочка, с которой он играл, внезапно сказала, несомненно пародируя родителей: «Иисус Христос был убит евреями, и за это все евреи будут сброшены в Дунай». Андраш в слезах побежал к матери. Они больше никогда не ходили в парк. И Андраш получил свой первый урок, поняв, как на самом деле его нееврейские соседи относились к нему.

Уроки становились все больнее. Марию с сыном заставили освободить квартиру, в которой они жили, и переехать в «Звездный Дом», названный так из-за большой желтой звезды Давида, нарисованной на входной двери. Таких Звездных Домов было около двух тысяч, и они представляли собой первый шаг к собранию всех евреев из Будапешта в одном месте для контроля над ними и постепенно для их уничтожения. Им также было приказано носить одинаковую звезду, пришитую к их одежде в месте, где расположено сердце.

Из воспоминаний Энди Гроува: «Мы не часто выходили на улицу. Мест, куда мы могли пойти, было не много, и количество часов, в течение которых мы могли находиться на улице, было ограничено. Многим магазинам было запрещено обслуживать людей со звездой на груди; помимо того, я испытывал странное ощущение, когда шел по улице с этой звездой. Люди старались не смотреть на нас. Даже те, кого мы знали, избегали встречи взглядами. Было ощущение, будто между нами и всеми остальными растет барьер».[194]

В августе венгерское правительство в последний раз попыталось сдаться СССР – а немцы в ответ свергли это правительство (являющееся не самым лучшим) и заменили его гораздо худшим: «Скрещенными Стрелами», партией пронацистских уличных банд, главой которых был Ференц Салаши. К октябрю Скрещенные Стрелы начали перемещать евреев Будапешта в гетто, в подготовке к своей версии «Окончательного решения еврейского вопроса». В ноябре, воплощая в жизнь предсказание девочки в парке, Скрещенные Стрелы вывели двести евреев на мосты над Дунаем, пристегнули их наручниками друг к другу парами и расстреляли, сбросив тела в реку.

Чтобы завершить свое дело, Скрещенные Стрелы, выполняя отдаленные приказы Эйхмана, собрали порядка восьмидесяти тысяч евреев в Будапеште и переправили их в концлагеря. Настолько сильно они были одержимы идеей истребления евреев, что даже когда Красная армия приближалась к городу, они продолжали эту оргию кровопролития, убивая евреев в больницах и синагогах. Именно во время этой резни Рауль Валленберг и другие использовали свое влияние и документы дипломатов, чтобы спасти сотни людей от такой же участи.

К этому моменту Мария и Андраш исчезли. В середине октября, оценив ситуацию и поняв, что приближается, Мария сказала сыну: «Нам нужно бежать отсюда». И снова она действовала быстро: в течение нескольких дней она нашла им новое убежище.

Точнее говоря, убежища. Им пришлось разделиться на этот раз. Мария поселилась к рабочему с молочной фермы своего мужа, а Андраш остался с нееврейским партнером своего отца. Можно себе представить, насколько болезненным было это расставание: мать, доверяющая своего ребенка дальнему знакомому; сын, который потерял отца и вот-вот потеряет мать, насколько он понимал, уже навсегда. Он рано понял, что в конце концов он останется сам по себе.

Марии удалось навестить своего сына дважды за этот период. В первый раз, приехав, она застала сына сидящим у окна и наблюдавшим за немецкими солдатами, которые загоняли соседей-евреев с поднятыми вверх руками в грузовики. Он плакал.

В следующий раз Мария приехала с новостями. Они снова переезжали – на этот раз вместе – в пригород Будапешта, Кёбанью. Там они намеревались получить новую, славянскую, фамилию – Малешевич, – а также новые документы, подтверждающие это. Андраша научили говорить, что они с матерью были беженцами из Бачалмаша – самая простая история, которую мальчик с легкостью мог запомнить.

Зима того года в Кёбанье была особенно мрачной, темной и холодной. Две семьи разделяли одну квартиру. Все пользовались общим туалетом, и Мария осторожно проинструктировала сына, чтобы он никогда не справлял нужду при ком-либо, так как обрезание его выдало бы.

Ранним утром 29 декабря мать с сыном проснулись от «странного звука. По звуку казалось, что кто-то кидает деревянные доски друг на друга». Советская артиллерия. Мария Гроф снова правильно все просчитала – и Андраш в очередной раз убедился, что правильный расчет времени играет огромную роль. Красная армия начала осаду Будапешта.

Уже в ходе начальной артиллерийской атаки один снаряд попал в дом, в котором они жили, и Мария с сыном присоединились к остальным жителям этого дома, спрятавшись в деревянном подвале на несколько дней. Там, чтобы занять чем-то детей, им было сказано повторить катехизис. Андраш, теперь используя свой ум в целях выживания, быстро отпросился в туалет и побежал за помощью к маме. Мария, быстро оценив ситуацию, громко сказала сыну, что у него много дел и ему нужно их быстро сделать, – и их секрет остался нераскрыт.

Более полумиллиона русских и румынских солдат окружили около 50 000 венгерских и немецких солдат, оставшихся в городе, а также порядка 800 000 мирных жителей, запертых там. Бой начался в Пеште, который был сильно разрушен к концу января. Затем войска перебрались в Буду, где оборона воспользовалась возвышенной местностью. В конце битвы Будапешт стал вторым Сталинградом. К моменту окончания боев (13 февраля 1945 года) около 150 000 венгерских и немецких солдат были мертвы, ранены или взяты в плен. Победившие советские войска несли еще бо?льшие потери: более 300 000 убитых, раненых, пропавших без вести и больных. Тем временем 40 000 жителей Будапешта лежали мертвыми, попав под перестрелку. Еще 25 000 человек погибли от голода, болезни и по другим причинам, и из этого количества 15 000 были евреями, жестоко убитыми «Скрещенными Стрелами» в последней волне безжалостного кровопролития.

Теперь началось изнасилование Будапешта.

Как только Скрещенные Стрелы покинули город, солдаты Красной армии, охваченные жаждой мести, заняли его – и стали добивать таким образом, который прозвали крупнейшим массовым изнасилованием в истории. Тем временем у Сталина были собственные планы на будущее Венгрии.

По подсчетам, 50 000 женщин и девочек были изнасилованы и ограблены солдатами Красной армии после взятия города, а некоторые данные называют цифру 200 000. Солдаты вскоре вышли из-под контроля своих офицеров (которые часто сами принимали в этом участие) и иногда даже врывались в посольства стран, сохраняющих нейтралитет (Швеция и Швейцария), и насиловали женщин, работающих там.

На протяжении некоторого времени Мария и Андраш оставались нетронутыми этими ужасами. Затем, в начале января, Красная армия оккупировала Кёбанью, и взвод солдат вошел в здание, где они жили. Энди вспоминал, что «они входили непринужденно, но в руках каждого из них был пулемет».

Первая встреча Марии с солдатами лицом к лицу оказалась на удивление доброжелательной. Русский сержант говорил с ней на немецком, и, к удивлению Андраша, его мама отвечала на том же языке. «Я никогда не слышал, чтобы мама говорила на чем-то, кроме венгерского, поэтому был впечатлен тем, как свободно она с ним разговаривала». Он был еще более удивлен, когда его мама позвала его поговорить с солдатом, которого звали Хайе. Она попросила его наизусть произнести еврейскую молитву, которую он выучил в школе, «Modim Anachnu Lach» – «Мы благодарны Тебе». Андраш, которого заставляли скрывать еврейские корни на протяжении двух лет, был напуган и сбит с толку, но его мама сказала: «На это короткое время, все в порядке».[195]

Выяснилось, что сержант Хайе тоже был евреем и он потерял своих родителей в Холокост.

Но даже такая удача долго не могла продлиться. И уж никак не в здании, полном солдат, тогда как Мария Гроф все еще была молода и красива.

Однажды вечером другой солдат, которого звали Андрей, зашел в спальню Марии с сыном. Они уже были в постели. Солдат сел на край кровати, разговаривая с Марией на русском, и жестами показывал на ее грудь, а потом на себя. Через некоторое время Мария кивнула, встала с кровати, оставила Андраша под присмотром другой женщины… и ушла с солдатом.

Она вернулась позже, «очень напряженная и разозленная», разбудила спящего сына и повела его назад в их спальню. Даже во время, наполненное странными и опасными событиями, Андраш понимал, что на этот раз случилось что-то другое: «Я лежал там, ошеломленный и полный опасений. Я понятия не имел, что происходит с моей мамой и что станет с нами обоими».[196]

Позже появилось еще несколько солдат – но Мария их выгнала. «Мама прокричала что-то про то, что все три женщины уже в тот день это делали».

Как часто показывает история, поведение оккупантов отличается от поведения победителей – даже если это те же солдаты и разница всего в несколько дней. Сейчас ожидалось, что те советские солдаты, которые занимались грабежом и изнасилованием пару недель до этого, будут уважительно относиться и к материальным ценностям, и к местным женщинам, особенно когда они разделяли одно жилье. Андрей был одним из дураков, что не приспосабливались к новым приказам достаточно быстро. Знала ли Мария это, или ей сказала об этом одна из других женщин, но на следующее утро она взяла сына, вместе они пошли в местный пункт военной полиции и написали заявление.

Военная полиция явно искала примеры и козлов отпущения в связи с новыми приказами, потому что, вместо того чтобы отправить Марию домой (возможно, с избиением или хуже), они встретили ее с сыном в квартире, где их ожидала группа солдат и полицейских. Там полиция быстро организовала шеренгу, в которую вошли Хайе и Андрей. Из воспоминаний Энди: «Мама повернулась лицом к солдатам, одному за другим смотрела в глаза и мотала головой – «нет». Я затаил дыхание, когда очередь дошла до Андрея. Сам Андрей был ярко-красным, и казалось, что он не дышит. После короткой паузы мама снова мотнула головой. Я потянул ее за руку. Она, в ответ, ее сжала и сказала «Тихо!» суровым тоном, который запрещал любой звук».[197]

Той ночью Мария объяснила сыну, что она сделала. До того как пойти в квартиру с полицией, сержант Хайе сказал ей, что она сможет отомстить, лишь указав на Андрея, которого моментально без суда и следствия вывели бы на улицу и расстреляли. Но он также предупредил, что, если она так сделает, друзья Андрея среди солдат могут отомстить, убив Марию, Андраша и всех остальных жильцов. «Поэтому она решила не указывать на него», – писал Гроув.

К середине января немцы и «Скрещенные Стрелы» отошли назад, к холмам Буды, в последней отчаянной попытке обороны, взрывая по пути за собой мосты над Дунаем. Они не намеревались возвращаться… а это значило, что жители Пешта могли вернуться к обломкам дорог и к разрушенным домам, что остались от их города. Чувствуя себя в безопасности впервые за много месяцев, Мария решила отметить свое освобождение, сказав Андрашу, что он снова мог использовать свое старое имя, которое он практически уже забыл: Малешевичи снова стали Гроф.

Андраша, столько уже повидавшего за восемь лет жизни, данная новость привела в недоумение: «Я настолько сильно поверил в то, что я Андраш Малешевич, что в тот момент я был шокирован». А потом «значительность свободы использования своего настоящего имени меня опьянила». Он был так взволнован, что рассказал другу правду – а тот, в свою очередь, рассказал отцу, который позвал мальчика к ним в гости и стал расспрашивать его, записывая все, что слышал в ответ.

«Я начал дрожать от страха и гнева, которые накапливались внутри меня», – вспоминал Энди. Он рассказал матери, что случилось, но она успокоила его и сказала, что ему незачем больше волноваться; немцы уже ушли. Однако реакция мальчика не была вовсе не обоснованной: некоторые венгры уже шпионили за своими соседями в интересах Советов.

Мария вскоре объявила о том, что настало время возвращаться в их старый район. Мать с сыном собрали те немногие вещи, которые у них были, и отправились пешком в путь, по снегу, к старой квартире, расстояние до которой было около шестнадцати километров. Шестьдесят лет спустя Энди Гроув будет все равно вспоминать переход как сюрреалистическую картину: на это повлиял не только вид разрушенных районов города, который он когда-то знал, но и сама его реакция на все, что он видел вокруг. Настолько травмирован был Андраш опытом, который он испытал за половину своего детства, что, когда пробирался сквозь снег за своей матерью, проходя один ужас за другим (разрушенные здания, кратеры от гранат и снарядов, скелеты лошадей, которых зарезали прямо на дороге), он ощущал себя будто во сне или в кино… Что врезалось в его память более всего, так это безэмоциональная реакция на все, что он видел. «Я не был ни удивлен, ни потрясен тем, что мы видели». Сложно в этом ответе не разглядеть знаменитое упорство и стальную выдержку взрослого Энди Гроува, которые проявлялись в трудные времена в Intel.

Удивительно, но старый дом – как и пара других, стоявших перед ним, – был побит, но все еще стоял. Однако он тоже был занят незаконными поселенцами. И, пока владелец дома не разобрался с этой проблемой на следующий день, Мария и Андраш провели ночь в «Еврейском доме» из плохого прошлого, находившемся неподалеку.

Мать с сыном теперь настроились на возвращение к нормальной жизни. Не нужно и говорить о том, что вызов был более трудным для Марии, которой теперь необходимо было построить заново жизнь не только свою, но и своего сына. Тем более что теперь она, предположительно, была вдовой. Андрашу же жизнь теперь казалась счастливыми и бесконечными каникулами. Ему больше не приходилось волноваться по поводу немецких солдат или бомбежек, ему не нужно было запоминать второе имя или придуманную историю жизни, и, что больше всего его радовало, его мать решила, что ему не нужно было идти во второй класс до следующего учебного года, до которого еще было шесть месяцев. «Это было так, будто я оказался на бесконечных каникулах». Общительный для своего возраста, способный знакомиться с людьми, с большим количеством свободного времени и крайне недисциплинированный Андраш (как потом Энди признал) стал мальчиком, доставляющим беспокойство.

Мария теперь посвятила все свое время поискам мужа, от которого она ничего не слышала уже два года. Она спрашивала у всех, кого могла найти, и по официальным, и по неофициальным каналам, слышал ли кто о Дьерде. Но нет, ничего не находилось. Когда проходил слух о возвращении военнопленных, она шла на железнодорожную станцию и долго ходила по перрону в надежде увидеть там мужа.

Сын находил ее поведение раздражающим. «Мне было понятно, что она никогда не получит удовлетворяющий ее ответ. Я уже едва мог вспомнить своего отца, и теперь память о нем, и так-то бывшая не яркой, потускнела еще сильнее из-за одержимости моей матери».

Глава 30. Воссоединение отца и сына

В сентябре 1945 года, когда Андрашу исполнилось девять лет, в городе снова прошел слух о том, что венгерских военнопленных освободили из концлагерей, и они ехали в Будапешт на нескольких поездах. Поэтому каждый день Мария спускалась к станции, иногда даже с сопротивляющимся Андрашем… и каждый день возвращалась расстроенной.

Она очень рассчитывала на тайный свист, который они с Дьердем придумали после свадьбы. Его целью было найти друг друга в случае разлуки. Каждый раз, когда Мария была на станции, она напрягала слух, в надежде услышать этот свист. И вдруг однажды, когда военнопленные сходили с поезда и в своей потрепанной одежде волочились мимо Марии, ей показалось, что она услышала этот свист! Она кинулась искать в толпе, в то время как Андраш, который был уверен, что она сошла с ума, ныл.

Однако же внезапно «истощенный мужчина, грязный и в потрепанной солдатской форме» появился у двери вагона. Андраш не знал, как реагировать: «Я был ошеломлен. Это должен был быть мой отец, но я не знал его. Я должен был любить его, но я не был уверен в том, что я испытываю… Мне было неловко, что я был не прав».[198]

Дьердь Гроф побывал в аду – и внешний вид его этому соответствовал. Многие из его товарищей погибли – если не в бою, то от болезни и холода. И Дьердя трудности еще не оставили. В апреле он написал родным письмо, которое они получили только после его возвращения. «Мои дорогие, похоже, что конец будет здесь и мы больше не увидимся. У меня еще одно препятствие – новое заболевание, какая-то кожная язва. Она растет изо дня в день. Лекарства нет. Они не знают, как это вылечить… Похоже, мои старания за последние три года были безуспешными. Все, что я сейчас хочу, – это увидеть вас; знать, что вы живы. Но я уничтожен. Только моя любовь к вам еще дает мне силы, чтобы жить».[199]

Дьердь был готов принять на чужбине жалкую смерть, которая так его и не постигла. В отличие от тысяч других солдат, он жил, чтобы увидеть свою семью. И, как многие, которые пережили все ужасы войны, он не говорил о ней во время долгого восстановления, а также и после него. И только будучи стариком, он рассказал Энди о варварстве, которое испытал на себе в концлагере от литовцев, которые охраняли их там. В своих мемуарах Энди писал: «История, которая впечатлила меня больше всего, была о том, как однажды, посреди морозной ночи, батальон моего отца раздели догола и заставили лезть на деревья, а охранники обрызгивали их ледяной водой и смеялись, когда, один за другим, люди падали с них, замерзшие заживо».[200]

Той осенью и зимой семья Гроф постепенно восстанавливалась и строила планы на будущее. Оставался еще один нетронутый вопрос, и поразительно, что взрослый Эндрю Гроув описывает этот момент в своих мемуарах: его мать сделала аборт. Его родители позже скажут, что они не хотели еще одного ребенка, но читателю мемуаров Гроува трудно не связать это с обстоятельствами предшествующей зимы. Энди всегда был уверен, что это должна была быть девочка. И хоть его жизнь и была наполнена женщинами (минимум женой и дочерьми), та сестра, которую он потерял – последняя жертва его войны, – продолжает преследовать его в мыслях.

Тянулось время тяжелых новостей: многие из соседей и родственников были мертвы. Даже мама Дьердя, бабушка Андраша, погибла в Освенциме. Миллион солдат Красной армии оккупировали Венгрию – один на десятерых венгров, – и хоть война и была закончена, они не намеревались уходить.

В отличие от также оккупированных соседей, Сталин позволил Венгрии проводить свободные выборы. Это было актом пропаганды. Венгрия была подавлена ходом и результатами войны. Миллион жителей убиты (половина из них были евреями, погибшими в немецких концлагерях). Советские войска казнили более половины бывших лидеров венгерского правительства. От инфраструктуры мало что осталось. Электричество, водоснабжение, мосты, дороги и поезда были разрушены или сильно повреждены. Заводы пустовали, и, особенно в Будапеште, был недостаток жилья. Тем временем, несмотря на недостаток бумаги, временное правительство печатало денежные средства в огромных количествах, быстро обеспечивая инфляцию, которая вскоре достигла уровня Веймара (а 60 лет спустя – Зимбабве).

Сталин наблюдал за происходящим и с типичной для него умной жестокостью решил воспользоваться этим актом щедрости, выраженном в позволении проведения свободных выборов. Он знал, что экономика вскоре рухнет, а вину повесят на партию победителей. В конце концов избиратели проголосовали за четырехпартийное коалиционное правительство под руководством партии независимых землевладельцев. Но все знали, что всю власть имела венгерская коммунистическая партия. Ее прикрывала Красная армия, которая контролировала сельские районы и улицы Будапешта.

Тем не менее это считалось нормой. Мария продолжала работать на молочной ферме, а Дьердь нашел работу в магазине. Мосты над Дунаем были отремонтированы, город постепенно реконструировался. Андраш пошел в третий класс, где он хорошо справлялся. И даже его родители вновь стали обретать оптимизм и стремления, большинство из которых крутились вокруг их единственного ребенка.

Вскоре Дьердь и Мария настояли на том, чтобы Андраш начал учить английский язык. Ему не нравились эти уроки, и (примем во внимание, что он до сих пор говорит с акцентом) у него явно были ограниченные способности. Однако именно эти уроки в будущем оказались жизненно важными для него. Мария все еще думала наперед.

Хорошие времена имели неожиданные последствия: Энди начал крайне резко набирать в весе. «В последующие после войны годы я сильно набрал. Сначала я стал толстым, а потом еще более толстым. Дети в школе начали обзывать меня по-разному, например «жиртрест», или изображать звуки, которые издают свиньи. Мне не нравились такие обзывания, но чем больше я протестовал, тем громче они меня дразнили. Поэтому я просто смирился. Я стал называть себя так даже у себя в голове».[201]

Биограф Гроува, Тедлоу, рассуждает на тему психологических причин набора веса Андрашем. Но в реальности, скорее всего, родители мальчика, принимая во внимание то, через что он прошел, решили его побаловать. Одно можно сказать точно: это был период в его жизни, который он очень хорошо помнит – практически так же хорошо, как и воспоминания о войне, – из-за унижения и беспомощности, чего он не позволял испытывать во взрослой жизни. Может, в качестве напоминания Энди в мемуарах прикрепил фотографию толстого себя.

В классе Андраш продолжал процветать. По причине того, что его уши еще не совсем зажили (они не давали ему заниматься многими видами спорта), учителя привыкли ставить его в первый ряд. «Мои уши еще текли, и я плохо слышал, но когда я садился в первый ряд и учитель говорил достаточно громко, чтобы весь класс его слышал, то я тоже неплохо его слышал».[202]

Толстый, полуглухой, «жиртрест» был постоянно лучшим в классе по всем предметам. Помогало и то, что жизнь дома налаживалась и родители постепенно расцветали, как и весь район, что снова сделало квартиру семейства Гроф местом сбора друзей.

Но в более крупном мире советский тоталитаризм все рос, постепенно заглатывая один социальный институт за другим, превращая их в инструменты государственного влияния и власти. Первые несколько лет после войны такая политика еще не воспринималась болезненно. Однако сталинизм никогда не был доброкачественным – и в 1949 году, после того как оставшаяся Европа была затянута под «железный занавес», он наконец показал свое истинное лицо в Венгрии.

Глава 31. Энди в изгнании

В сентябре 1949 года вся страна слушала радио, когда министра иностранных дел Венгрии, Ласло Райка, подвергли показательному процессу, такому же, какие проводили в СССР в конце 1930-х годов во время сталинских репрессий. Райк, которого пытали, сознался во всем. Его казнили 15 октября.

В ситуации, которая повторялась много раз в соседних странах, реакция венгров сначала была более удивленной, нежели испуганной. Райк сознался, не так ли? Или его заставили? С каждым днем, когда доступ во внешний мир все больше и больше закрывался, а единственным источником новостей стало радио, управляемое государством, правда становилась все более неясной.

Для Андраша Грофа, эмпирика по природе, стало невыносимым растущее несоответствие между тем, что он видел собственными глазами, и тем, что выдавалось за правду в СМИ, контролируемых государством. Ему только что исполнилось 13 лет, он решил стать журналистом и твердо считал, что главное в его будущей профессии – это правда.

Полгода спустя, 1 мая 1950 года, во время празднования коммунистической партией Первомая, Андраш с друзьями решили прогуляться до площади Героев, чтобы посмотреть парад и торжество, которое следовало за этим. Еще в паре кварталов от площади они уже слышали из уличных громкоговорителей торжественные голоса ведущих и ликование огромной толпы. Они ускорили шаг, желая – в своем тоскливом тоталитарном мире – увидеть настоящее зрелище и волнение. Когда они подошли к площади, вид на которую все еще загораживала группа зданий, они услышали, как толпа ликует: «Да здравствует коммунистическая партия! Да здравствует Матьяш Ракоши! Да здравствует Сталин!»

Желая присоединиться к празднику, молодые люди поспешили за угол и… замерли. Гроув вспоминает: «Однако, когда мы пришли на площадь, единственными людьми, стоящими там, были члены самой партии. Никто больше не наблюдал за происходящим. Больше не было никаких марширующих, которые ликовали. Да и из нас никто не ликовал».[203]

Это была типичная потемкинская деревня. Никакой ликующей толпы не было; ликование, которое Андраш с друзьями слышали, доносилось из репродукторов, закрепленных на фонарях вдоль маршрута парада. Кинокамеры, снимающие для кинотеатров всей страны, записывали поддельные возгласы, невозмутимых и жестоких людей на плацу, длинные колонны марширующих на площади. Ни одна из них не запечатлела пустую площадь.

Это все было ложью. И Андрашу наконец-то стало ясно, что все в новой Венгрии было ложью. Двумя годами раньше его отец с матерью пошли работать на молочную ферму – пока государство не национализировало ее «во имя народа», как и любое другое предприятие, на котором было более десяти работников. Это, по воспоминаниям Эндрю, привело к «готовому припасу свежего творога, масла и йогурта, к которым мы привыкли». Когда прибыль упала, Дьердь и Мария перевели сына в более дешевую, менее престижную школу. Андраш быстро понял, что новая школа сильно отличалась от старой. Атмосфера здесь была другой. Она зависела от мира вне ее стен, мира, который носил постоянно изменяющийся характер. Теперь, когда официальная программа, установленная учебно-воспитательными комиссарами, еще сильнее отдалялась от действительности, возможность возразить этой явной фальши также подавлялась. Гроув говорит: «Оспаривать позицию, которая даже отдаленно была связана с коммунистической партией, не было мудрым решением».

Куда бы он ни посмотрел, Андраш видел одну и ту же растущую пропасть между просто информацией, даже подверженной цензуре, и тем, что партия официально выдавала за правду. Пробуя свои силы в журналистике, парень чувствовал себя особенно изношенным: «С одной стороны, я осознавал, что коммунисты спасли жизнь моей матери и, собственно, мою. Я был за это крайне благодарен, и моя благодарность вызывала во мне желание верить им и в то, за что они стояли. С другой стороны… они стремительно вмешивались в нашу обычную жизнь… все во имя философии с политическим подтекстом, которую я не мог понять».[204]

Противоречия усугубились с показательным судом над Райком. Был ли он на самом деле предателем? Приговор казался предрешенным; казнь слишком быстрой. Андраш, набираясь уверенности, как журналист, пишущий для школьной газеты и для национального журнала для молодой аудитории, чувствовал, что что-то в этой истории было не так.

Затем пришел парад в честь Первомая. Андрашу доверили главную статью на эту тему в журнале. Но фиктивность мероприятия была для него слишком очевидной. Андраш отказался от задания… и его доверили кому-то другому, кто, скорее всего, даже не присутствовал там.

Противоречия, возникающие в Андраше, подавленном коммунистическим режимом, становились все более явными, и их становилось все труднее принимать. Радио и газеты врали. Уроки, которые преподавали в школе, были наполнены полуправдой, если не ложью. И гости, которые приходили к ним в квартиру, становились все более осторожными и задумывались, прежде чем что-либо сказать.

Хуже всего была реакция отца и дяди Андраша, поддерживающих новый режим.

Для Дьердя Грофа решение уйти из молочной фермы и устроиться в магазин оказалось благоприятным. Вскоре государство предложило ему должность директора в государственной организации, которая выращивала и экспортировала скот. «Скотный двор» Джорджа Оруэлла вышел в свет практически в тот же момент, когда отец Андраша вернулся в Будапешт после плена, – и теперь он находился в реальности, где одни были более равными, чем другие. Их с Марией вынудили уволить двух молодых женщин, которые были рады работать даже после того, как государство сказало, что их «эксплуатируют».

Но теперь у Дьердя, по словам сына, была «изящная секретарша» и даже шофер, которые, по всей видимости, были также освобождены от этой противодействующей эксплуатации. Дьердь теперь был членом номенклатуры – и, несмотря на растущее отвращение сына, быстро избавился от стыда и начал утопать в наделенной ему власти и процветании.

Тем временем брат Марии, Шани, – который предупредил Марию и Андраша, когда они жили в Еврейском доме, о приближении «Скрещенных Стрел», – пошел по другому пути в послевоенной Венгрии. Он стал редактором газеты, причем очень смелым. Шани не боялся противостоять официальной лжи государства, что, конечно, злило партийное руководство и было очень опасным в советской империи. Андраш испытывал глубокое уважение к дяде. Видимо, именно желание подражать ему повлияло на выбор будущей профессии.

Еще полгода спустя, в начале 1951-го, Мария вечером, читая газету, вдруг заметила в ней имя своего мужа. В статье говорилось о том, что Дьердь обвинялся в связях с «буржуазными элементами». Ужас поразил семью: такие обвинения приводили к пыткам и даже казням.

Но на каком основании его обвиняли? Ответ вскоре был получен: Шани вместе со своим племянником были арестованы тайной полицией. Энди вспоминает: «Моя тетя появилась в нашей квартире на следующее утро. Она была до смерти испугана и беспомощна. Никто не сказал, куда их забрали и с какой целью. Не было никаких официальных обвинений, и спросить было тоже не у кого. Они просто испарились».[205]

Что было дальше? Им ничего не оставалось, кроме как «ждать, что будет дальше».

Ответ пришел быстро. Без объяснений – они не требовались – Дьердя сняли с должности и сказали, что если он когда-нибудь найдет работу с оплатой, равной четверти той, которую он получал, то ему сильно повезет. Тедлоу пишет: «Дьердь смог найти работу, однако уровень жизни семьи сильно понизился. Мясо раз в неделю. Больше никаких деликатесов. Дешевые места в опере. Долгая дорога на электричке, что было ужасно сложным после машины с шофером».

Дьердь, как и всегда, мужественно переносил удар. Гроув вспоминает: «Я ни разу не слышал, чтобы отец жаловался по поводу потери работы… более того, я вообще не слышал, чтобы он на что-то жаловался, он стал очень тихим. Прежде он был человеком, который жил разговорами о политике. Теперь он отказывался затрагивать эту тему. Да и обсуждать политику было больше не с кем. Большинство из его друзей держалось подальше».[206]

Дьердь Гроф стал «радиоактивным» и практически превратился в «недочеловека». Даже его друзья и соседи, которые не верили новостям, решили, что будет благоразумнее держаться от него подальше. Для Андраша «принятие отцом режима и всех привилегий, которыми данное сотрудничество наделяло», и горечь от их потери, которую он тихо теперь переживал, только увеличили разрыв в отношениях, еще не полностью восстановившихся после войны. Полвека спустя, когда обоих родителей уже не будет в живых, Энди Гроув решит посвятить свои мемуары только матери. И, как и дядя, он решит писать их с непоколебимостью, поставив точность и правдивость выше, чем тактичность.

Клеймо, которым были запятнаны репутации его отца и дяди, теперь добралось и до Андраша. Внезапно материал, который он писал – до этого так охотно принимаемый, – перестали публиковать. Когда он решил поговорить об этом с редактором, то получил уклончивый ответ. Он рассказал матери, что случилось, и она согласилась, что причина, вероятнее всего, была в аресте его дяди. «Он внезапно потерял весь интерес в карьере журналиста». Энди больше никогда не верил репортерам и редакторам.

Из-за изменений обстоятельств в семье – вкупе с тем, что мальчик теперь стал подростком – снова пришлось менять школу. Несмотря на трудности, с которыми столкнулась его семья, молодой парень, которому уже было пятнадцать лет, начал получать свое. Он не только учился лучше всех, но и его индивидуальность (и великое стремление) начинала проявлять себя. Вскоре его новый учитель литературы сказал на родительском собрании: «Однажды мы будем сидеть в приемной господина Грофа, ожидая, что он нас примет».

Любимым преподавателем Андраша был господин Воленски, чьи уроки физики сильно отразились на дальнейшей жизни мальчика. На встрече преподавателей с родителями Воленски однажды сказал Марии и Дьердю (и всем, кто слышал): «Жизнь – большое озеро. Все мальчики ныряют в него на одном конце и начинают плыть. Не все они доплывут до противоположной стороны. Но один из них, я уверен, справится с этим. И это будет Гроф».

Слова эти запали в голову Энди на всю оставшуюся жизнь, он вспоминал их в самые трудные моменты своей карьеры. И когда настало время писать мемуары, он не только выбрал слова учителя для названия книги, но и закончил ее следующими словами:

«Как и говорил мой преподаватель, господин Воленски, я смог перебраться на противоположную сторону через озеро – не без труда, не без преград и с большим количеством поддержки от окружающих.

Я все еще плыву».[207]

Не потребовалось много времени, чтобы все в школе узнали об Андраше. Он, казалось, оставлял след на каждом уроке, на котором присутствовал. «После того как моя предположительная карьера журналиста потерпела фиаско, – писал он позднее, – я заинтересовался новым направлением, которое бы не было столь подвержено субъективной оценке». Он направил свой интерес в химию. К третьему году обучения в школе им. Мадача Андраш был настолько хорош в предмете и ему так доверяли на факультете, что доверили провести демонстрацию по созданию нитроглицерина в классе, состоящем из тридцати девочек второго года обучения.

В семнадцать лет (он был на год старше своих одноклассников) это был важный момент для Андраша, парня, который хорошел с каждым днем, – и он проявил себя в полной мере. «Бац! – писал он в мемуарах, мысленно снова наслаждаясь тем моментом. – Класс завизжал и захлопал, а я был на вершине мира!».[208] Энди Гроув, стремящийся к эффектной публикации, вышел в свет.

Еще большего он добился на уроках по английскому языку. Он, может, и поставил крест на карьере журналиста, но это не давало ему повода прекращать писать. Когда настало время сдавать учителю свой небольшой рассказ, который он назвал «Отчаяние», Андраш решил не подписываться.

То, что последовало за этим, было мечтой каждого писателя: его учитель по литературе раздал копии «Отчаяния» всему классу и попросил всех прочесть. Затем, в оживленной дискуссии, практически весь класс согласился, что рассказ был написан талантливым писателем, – и все начали рассуждать, кто бы мог написать его. Сам учитель сказал: «Кем бы ни был автор, я уверен, что мы не в последний раз сталкиваемся с ним».

Андраш наблюдал и ждал. У него от природы была склонность к драматизму и умение выбрать нужный момент – хоть мало кто это увидит до совещаний по организации сбыта в компании Intel в 1980-х годах. Так что он дождался, когда напряжение достигло пика… даже того, как класс решил, что это был другой одноклассник, который, понятное дело, бурно отрицал свое авторство. Вот тогда Энди встал и объявил, что рассказ написал он.

«Поднялся шум. Урок закончился тем, что все, взволнованные, подходили и хлопали по плечу, поздравляя меня, и качали головами в неверии… Мой учитель, господин Телгеди, пожал мне руку и вновь повторил, что рассказ был отличным… Это был самый волнующий момент в моей жизни».[209]

Всего за три года Андраш Гроф превратился из толстого еврейского ребенка (из подозрительной семьи) в стройного, привлекательного и самого уважаемого юношу в школе. Гроув вспоминает: «Однажды дома я подошел к зеркалу без рубашки. К своему восхищению, я заметил, что у меня были мышцы! Я наконец-то потерял остатки лишнего веса». Было ощущение, будто он сделал шаг из-под тучи и теперь, сияя, стоял в ярких лучах признания. И невозможно было придумать лучшего времени для этого.

В марте 1953 года Сталин умер. В своих мемуарах Энди Гроув размышлял по этому поводу, возможно, лучше, чем кто-либо еще:

«Фигура Сталина в моей голове была связана с представлениями о Советском Союзе. Изображения мужчины в форме, с усами, с доброжелательным лицом висели повсюду – в офисах, школах, на праздниках, на углах зданий, – они, казалось, занимали бо?льшую часть моей жизни. Хоть к этому времени я и стал скептически относиться ко всему связанному с Советским Союзом и со Сталиным, его смерть и исчезновение картин с его добрым лицом вызывали во мне смешанные чувства.

Я одновременно был рад и испытывал грусть. Было это все очень странно».[210]

Пока потенциальные последователи Сталина смотрели, кто до конца стоял на плацу на Красной площади, бывшие спутники СССР – особенно Венгрия – воспользовались моментом и начали вводить реформы, ослабляя хватку приспешников Сталина.

Все становилось еще лучше. В июне главы коммунистической партии Венгрии были вызваны в Москву. Спустя несколько дней премьер-министр Ракоши ушел в отставку. Более того, за последующий год около 750 000 политических заключенных были освобождены из венгерских лагерей по общей амнистии. Среди них был и дядя Андраша, Шани, которого освободили весной 1954 года. Семья была восстановлена. Но даже та слабая вера в правительство или его благожелательность, которая была, исчезла вовсе.

Тем временем Андраш, звезда в школе, готовился к поступлению в Будапештский университет, где собирался изучать прикладные науки. Но между ним и его целью стояли два больших препятствия.

Первым были устные выпускные экзамены – с этим он справился легко. Вторым препятствием, более серьезным, было то, что Андраш имел официальный статус «изгой класса» – из-за записей в личных делах дяди и отца. Такое определение автоматически накладывало вето на поступление практически в любой вуз страны.

Андраш обратился к единственной системе, которая, по его мнению, должна была сработать: нелегальная, подполье. Старый знакомый имел связи внутри правительства, и… обходными путями официальный статус Андраша был тихо изменен на «другое». С этим изменением вторая преграда была преодолена, Андраша приняли в университет. А он получил первый урок по использованию в своих интересах государственной бюрократии.

Андраш поступил в университет осенью 1955 года. Любой студент периода холодной войны знал, что надвигалось. Тем не менее годы жизни в Будапеште, учебы в университете для Андраша были одними из самых счастливых. Он быстро втянулся и получал высшие оценки, хотя университетские педагоги меньше шли навстречу его трудностям со слухом. Он был счастлив уже потому, что «…мне больше не приходилось стыдиться того, что я хорошо учился. В университете мы все были для того, чтобы учиться, и все мы стремились делать это как можно лучше».

Однако настоящим достижением Андраша в студенческие годы стало не само обучение, а расширение социальных кругов. Как мальчик, живущий в еврейском квартале Будапешта, постоянно в бегах от нацистов, посещающий школы, наполненные еврейскими детьми, он мало общался с ровесниками нееврейского происхождения. Он знал парочку таких ребят, но не считал их настоящими друзьями.

Это изменилось на первом курсе университета. Несмотря на тот факт, что общение между христианами и евреями еще было редкостью, Андраш познакомился с юношей нееврейского происхождения по имени Золтан, чьи мысли и идеи либо были схожими с мышлением Андраша, либо просто вызывали интерес молодого человека: «Меня впечатляли острый ум и проницательность Золтана, а также его интерес к западной литературе и музыке – он был полноценным джазовым пианистом. Его попытка выглядеть «по-западному», как я вскоре понял, не была выпендрежем, а целиком соответствовала его интересам».

Еще более притягательными были представления Золтана о политике. «Он открыто высказывал циничные комментарии относительно политики при мне, и я вскоре обнаружил, что сам все больше открываюсь ему». Хотя молодые люди еще этого не знали, такая жажда свободного выражения еще скрытно, но распространялась по всей Венгрии.

Несмотря на то что молодые люди стали очень близки, религия являлась камнем преткновения, что мешало им стать полноценными друзьями. Наконец, однажды Андраш (что было ему присуще) попытался напрямую решить данную проблему. Он спросил у Золтана: «Тебя смущает, что я еврей?»

«Почему меня должно волновать, что ты вонючий еврей?» – ответил Золтан. Андраш был слегка шокирован такими словами, а затем улыбнулся: «Действительно, и почему тогда меня должно смущать, что я общаюсь с тупицей?»

В восемнадцать лет у Андраша был первый настоящий друг нееврейского происхождения. Они даже придумали кодовые слова, с помощью которых они обращались друг к другу: в венгерском первые буквы слова «вонючий еврей» совпадают с обозначением висмута в таблице Менделеева, а инициалы «тупицы» – с обозначением ртути. С тех пор они друг друга на людях называли этими элементами.

Как обязывал закон, Андраш провел лето после первого курса в армии. Государственная служба не была тяжкой для такого умного юноши, находящегося в хорошей форме. Скорее это больше походило на затянувшийся поход. К концу лета Андраш вернулся здоровым, загорелым и стремящимся вновь погрузиться в университетские прелести.

Однако вскоре история вновь вмешалась в его жизнь. Смерть Болеслава Берута, жестокой советской марионетки в Польше, разожгла скрытую тягу к свободе в этой стране. Во время «Польского октября» было много бунтов и демонстраций, которые вскоре перекинулись и в Восточную Германию. СССР не мог позволить такой свободы, чтобы удержать империю. И вскоре правительства обеих стран (ПНР и ГДР), под давлением угроз со стороны Москвы, подавили восстания.

Но в Венгрии, в которую бунт перебрался, пламя свободы продолжало разгораться, в особенности в Будапештском университете. Гроув вспоминает: «По университету прошел слух о марше, который организовывался в поддержку поляков». Этот марш был запланирован на 23 октября. Когда настал этот день, все это начиналось наподобие уличного карнавала городского масштаба, когда к марширующим студентам присоединялись тысячи других жителей города. Для Андраша это все было чарующим, контраст с пустой площадью во время официального парада шестью годами ранее был огромным: «После всех этих лет унылых, тихих первомайских парадов – в огромной спонтанной демонстрации было что-то волшебное». И Андраш присоединился.

Потом все вышло из-под контроля. Внезапно из того, что казалось каждым окном, находящимся по маршруту демонстрации, появились флаги. Красные флаги. Флаги коммунистов, которые развевались над Будапештом с окончания войны. Но теперь серп и молот были вырезаны из этих флагов, символизируя желание Венгрии стать свободной от советского режима. Понятное стремление, но одновременно очень провокационное. По словам Гроува: «Эти флаги были безвозвратно изменены. Такой поступок намекал на реакцию… У меня было ощущение, что мы перешли грань, и пути назад не было. Я начал нервничать».[211]

Он все больше и больше волновался по мере того, как приближался вечер. К полудню парад превратился в полномасштабную демонстрацию, состоящую из тысяч венгров. К вечеру прибыли рабочие – некоторые в руках держали горелки. С их помощью они напали на крупную бронзовую статую Сталина, символично отрезали голову и по очереди плевали на нее. Теперь сомнений не было, что после такого оскорбления Советскому Союзу Красная армия отреагирует каким-то образом – и в скором времени.

Взволнованный Андраш пошел домой той ночью, плохо спал и проснулся от звуков выстрелов. Он решил, что будет благоразумно не идти в университет в тот день. Пытаясь занять себя, он обнаружил, что радио «Свободная Европа» и «Голос Америки», которые всегда глушились, теперь четко было слышно. Они даже высказывали слова поддержки венгерской демонстрации. Что это значило? Правительство пало?

Оно действительно пало. Премьер-министр и его кабинет скрылись за городом. Даже Красная армия покинула город. И обе стороны все еще бежали, так как сельские жители присоединялись к восстанию. На мгновение показалось, что Венгрия наконец-то освобождается от хватки Советского Союза и снова становится свободной и независимой страной.

Но это всего лишь казалось. 4 ноября Красная армия пошла в наступление, начав с сельской местности, в то время как на Запад обрушились радиосообщения о помощи. Гроув печально: «Я никогда не видел такого опустошения, даже во время бомбежки на войне».

Тогда начались убийства. Бежавший премьер-министр был казнен. Мужчины и женщины, пытавшиеся остановить советские танки и артиллерию, были убиты. Правительство вернуло себе полный контроль, тайная полиция снова была выпущена, чтобы разобраться с протестующими. Вскоре люди, включая многих студентов, начали пропадать с улиц и из домов, чтобы больше никогда не вернуться.

В квартире семьи Гроф отчаянная дискуссия о том, что Андрашу следовало делать, шла полным ходом. Тихо сидеть и надеяться, что он не был в списке, чтобы где-нибудь попасть в руки тайной полиции? Или бежать к австрийской границе? Если выбрать второй вариант, то Андраш уже точно знал, куда направится потом: «Конечно, в Америку. Или, как коммунисты говорили, в «империалистическую, сребролюбивую Америку». Чем больше они насмехались, тем более привлекательной казалась Америка. Америка создавала впечатление богатой страны с современными технологиями; это было место скопления машин и – большого числа дешевых баров».

И голос тети Манси, с которой он прятался в сельских краях годами ранее, оказался решающим. «Андраш, – сказала она. – Ты должен идти. Ты должен бежать, и сделать это нужно прямо сейчас». В ее словах слышался авторитет человека, пережившего Освенцим. Мария согласилась и с решительностью, столь для нее характерной, сказала, что он уедет утром. Той ночью Андраш «тихо попрощался» с квартирой, единственным настоящим домом, который у него был, – и приготовился покинуть эту жизнь и, может, эту семью навсегда.

«Перебарывая ощущение, что они могут никогда больше не увидеться, Дьердь, Мария и Андраш пошли с утра на прогулку, будто это было обыкновенное утро» – как и в день пятнадцать лет назад, когда они вместе шли и рассматривали поисковые прожекторы.[212] Они попрощались, даже не обнявшись, чтобы не вызвать подозрение окружающих. Андраш пошел дальше, не оборачиваясь. Путь его лежал к пункту встречи с двумя другими беженцами – парнем и девушкой, которых он знал. Втроем они направились к железнодорожной станции, где купили билеты и сели на поезд, чтобы через 225 км доехать до Сомбатхея, находящегося всего в 25 км от австрийской границы.

В поезде троица познакомилась с еще одной девушкой, у которой была такая же цель, и она к ним присоединилась. Они шли через леса и поля, в основном по темноте. Они повстречали горбуна посреди одного из полей, который разговаривал только шепотом, он указал им на уединенный деревенский дом. Там они постучали в дверь, которую открыла «женщина потрясающей красоты, одетая в цветное крестьянское платье». Компания осталась там на ночь.

Той ночью Андраш спал в сарае. Сидя там, «я посмотрел на кусочек неба, который открывался мне сквозь дверной проем, и подумал, что это, скорее всего, последняя часть меня, которая останется в Венгрии».[213]

На следующий день появился проводник для группы молодых людей. Он был словно призрак, исчезая на долгое время, чтобы потом внезапно появиться, призывая их следовать за ним. Наконец он остановился на окраине поля и указал вдаль. «Те фонари – Австрия, – прошептал он. – Следуйте к ним и не спускайте с них глаз. Тут я вас покину».

Четверо студентов пробирались через перекопанное поле в темноте. Вдруг залаяла одна собака, затем другая. Внезапно в воздух взлетела сигнальная ракета, раскрывая их в резком белом свете. Все четверо легли на землю, пытаясь укрыться. Ракета выгорела, и они вновь оказались в темноте. Затем раздался голос: «Кто там?» Вопрос прозвучал на венгерском! Неужели они не дошли до границы?

«Спокойно, – сказал мужчина. – Вы в Австрии».

Молодые люди были переданы австрийской полиции, разместившей их на ночь в неотапливаемом здании сельской школы. Вскоре возник спор. Девушки доверяли полицейским и были им благодарны. Но Андраш спорил, что он не намерен был проделать такой путь, чтобы попасть в руки другой полицейской силы. А что, если они решат их отправить назад в Венгрию? Второй парень согласился, и с утра группа разделилась: Андраш с другим юношей двинулись дальше, оставив девушек.

Для молодого человека, который никогда не был дальше нескольких километров от родного города, Андраш вел себя как опытный путешественник, когда они достигли Вены. Он быстро отправил две телеграммы: одну родителям, сказав, что он в безопасности, вторую – родственникам тети Манси, Ленке и Лахосу, в Нью-Йорк, спросив, куда в Америку ему следовало прибыть. Затем он написал более длинное письмо своим родственникам, в котором содержалось следующее: «Бог знает, если у меня будет шанс, я пойду настолько далеко, насколько это возможно».

Между телеграммами и письмом был сумасшедший забег по городу: надо было получить все разрешения, надо было пополнить запасы, необходимые для далекого путешествия. Как Энди позднее описывал: «Я был как сумасшедший». Зарождающийся, наверное, уже тогда бизнес-титан признается, что он не думал дважды, когда «прорывался сквозь очередь» таких же беженцев, выстроившихся перед правительственными офисами. И даже среди всей этой маниакальной суматохи Андраш – уже отчаянно желающий стать частью западной культуры – умудрился найти дешевый билет в знаменитую Венскую государственную оперу! Его критический отзыв: «По сравнению с Венгерским оперным театром – переоценено».

Самым главным в тот момент было продолжать двигаться, а это значило, что необходимо найти поддержку в некоммерческой организации, помогающей беженцам. Лучшей из таких организаций был Международный комитет спасения. Он примчался в главный офис в Вене и подал заявление. Затем его повели на собеседование.

Все началось хорошо. Собеседующий был доволен, когда Энди начал говорить по-английски (а не, как большинство, по-венгерски с помощью переводчика). Однако все изменилось, когда его спросили, боролся ли он против русских, – что являлось преимуществом при получении статуса привилегированного беженца. Андраш ответил честно – нет.

Его ответ озадачил интервьюера. По всей видимости, чтобы получить расположение глав организации, практически каждый венгр выдавал себя за храброго борца за свободу, который лично боролся против Красной армии. Энди позднее вспоминал: «Мне в голову пришла саркастичная мысль: если бы все эти люди боролись, то мы бы победили и я бы сейчас не был тут». Хоть он и знал, что это сыграло бы ему на руку, он «сопротивлялся желанию придумать какую-нибудь историю по этому случаю».

Он поплатился за свою честность. На следующий день, к своему разочарованию, он не увидел себя в списке тех людей, которых переправляли в Америку. «У меня было ощущение, что кто-то ударил меня в живот, а потом мое сердце забилось настолько быстро, что я с трудом дышал».[214] Но Андраш не сдался. Он моментально пробежал мимо очереди у офиса комитета и зашел к руководителям. Тех, кто узнал его позже, это не удивило бы. Благодаря смеси умения просить и силы личностных качеств Андраш оспорил решение, отказываясь принимать «нет» в качестве ответа. И все же его удивило, когда представители Международного комитета спасения, выслушав его, пожали плечами и дали согласие. «У меня не было слов», – позднее писал Энди.

Он ехал в Америку.

Глава 32. Борец за свободу

Спустя несколько дней Андраша с такими же беженцами погрузили в поезд и отправили на запад – через страну, которую он боялся больше всего в мире, – Германию. Остановят их на границе? И как они отреагируют на еврея, пересекающего границы их страны? «Напряжение не покидало меня до того, как мы не сделали первую остановку в Германии, в городе Пассау».

В Бремерхафене беженцы пересели на побитый, списанный из военного флота боевой корабль Второй мировой войны. Это нельзя было назвать комфортным путешествием. Когда в долгом плавании через Атлантику 1715 беженцев уставали от дискомфорта и морской болезни, среди них начинали разгораться не всегда приятные споры, темы многих из которых затрагивали старую вражду, включая антисемитизм. Венгро-американский священник, который сопровождал толпу, провел наставительную беседу: для того чтобы стать частью американской культуры, необходимо забыть о старых разногласиях. Ему ответил один из беженцев, доставая огромный нож: «Я буду ненавидеть того, кого хочу ненавидеть». В тот момент Андраш понял, что новый мир никогда не станет убежищем от проблем старого мира.

Тем не менее, несмотря на трудности, Андраш был увлечен путешествием. Когда корабль проплывал мимо Дувра, «…меня посетила мысль: я смотрю на Англию. Значительность всего происходящего внезапно осенила меня: побег из Венгрии, путешествие сквозь Германию, первые картины моря вживую, Англия… Я даже мечтать о таком не мог пару недель назад».[215]

Корабль прибыл на конечный пункт в Бруклине 7 января 1957 года. Как обнаружил биограф Энди, Ричард Тедлоу, журнал Тайм в тот день объявил Человеком 1956 года обобщенного «Венгерского борца за свободу» – за сорок лет до того, как Энди сам удостоился этого звания.

Бруклин в разгар зимы оставил не лучшее первое впечатление об Америке в памяти Андраша. То же самое можно сказать о поездке на автобусе до базы Килмер, бывшего лагеря для немецких военнопленных в Нью-Джерси. Во время поездки через разрушенную, плохо пахнущую, сырую землю Нью-Джерси один из беженцев, сидящих сзади, крикнул: «Это не может быть правдой. Это, скорее всего, коммунистическая пропаганда!» База Килмер была не многим лучше.

Однако, заселившись, Андраш смог позвонить своему дяде Лахосу, тете Ленке и двенадцатилетнему двоюродному брату Полу, которые жили в Бронксе, чтобы сообщить о прибытии. На следующий день Энди стоял на пороге их квартиры на 197 Уэст-стрит. И впервые за несколько месяцев он смог позвонить родителям в Будапешт.

Через несколько дней он пошел с родственниками осмотреть город. Дядя Лахос работал в Колледже Бруклина, но вызвался отвезти Энди в Манхэттен – на работу к тете в супермаркете. Как можно предположить, поездка на метро мало изменила смешанные чувства Энди о «богатой, сверкающей Америке», которую он ожидал увидеть, но когда они поднялись на поверхность в центре огромного города:

«Я встал как вкопанный. Я был окружен небоскребами. Я смотрел на них не способный сказать и слова.

Небоскребы выглядели как на открытках. Внезапно меня охватило осознание, что я действительно был в Америке. Ничто так не символизировало Америку для меня, как небоскребы; теперь я стоял на улице, вытягивая шею, чтобы разглядеть их.

Что также значило, что я был невероятно далеко от дома – или от места, что было когда-то моим домом».[216]

Глава 33. Новая жизнь, новое имя

В течение следующих пяти лет Андраш Гроф стал гражданином Америки.

Его первоначальной целью было получение работы в состоявшейся компании и начало карьерной деятельности, как было и для его отца в Будапеште. «Моей задачей было получение профессии, которая позволила бы мне стать настолько самостоятельным, насколько это было возможно, чтобы я мог сам себя обеспечивать и откладывать одновременно средства на то, чтобы помочь родителям покинуть Венгрию и перевезти их ко мне, в Штаты».

Андраш изначально отказался от идеи поступления в колледж из-за высокой стоимости обучения: «Я уже почти забыл про колледж, когда узнал о «городских университетах». Друзья рассказали мне, что все, что требовалось от меня, была способность к обучению, – писал он в 1960 году, когда был поражен такой возможностью. – Американцы не подозревают о том, насколько они счастливые».

Сначала он узнал о программах самого подходящего университета – Университета Бруклина, но программа по химии не соответствовала его интересам. Затем шел Бруклинский Политехнический университет, однако ежегодная стоимость обучения (2000 долларов) была слишком большой суммой для него. «Было бы то же самое, если б они мне сказали 2 миллиона долларов».

Но в Политехническом люди оказались достаточно добры, чтобы посоветовать ему поступить в Городской университет Нью-Йорка, где обучение было бесплатным. Не прошло много времени, когда он был туда зачислен и получал стипендию на учебники и проживание от Всемирной организации помощи студенчеству.

Гроув позднее сказал, что Городской университет Нью-Йорка сыграл важнейшую роль в процессе его превращения в американца. Сорок пять лет спустя в речи, произнесенной после того, как он сделал крупное материальное пожертвование университету, Гроув говорил от сердца: «Я спросил, где приемная комиссия, и кто-то меня посадил, и я им рассказал свою историю. Я уже задумывался, с какой стороны на этот раз ждать удара, но они приняли меня с уважением, без снисходительности. Они дали мне старт, и дали его отлично. Это социальный институт, который является необходимым для рабочей сферы Америки, и Штаты должны гордиться этим. Я горжусь этим».[217]

Тем не менее жизнь в американском университете не была для молодого парня простой. Сначала страдали его оценки – не только по языковым и гуманитарным дисциплинам, но и в области естественных наук, как, например, по физике, когда он не сдал свой первый экзамен. Но Андраш Гроф не приехал в Америку, чтобы быть побежденным. Он еще сильнее углубился в обучение: «Я использовал каждую свободную минуту, чтобы учиться», и очень редко «поощрял себя картонным стаканчиком кока-колы, купленным за пять центов в переходе метро. Но и это я старался делать как можно реже, потому что каждый такой стаканчик значил, что родители получат на пять центов меньше».

Следующий экзамен по физике Андраш сдал на «отлично». Он также начал учиться вдвойне упорно. Когда стипендия закончилась, он начал подрабатывать ассистентом на кафедре химической инженерии за 1,79 доллара в час, 20 часов в неделю. Более того, он набрал 21 предмет в сравнении с 16 стандартными – хоть занятия и были в области химии, математического анализа и физики.

Такая нагрузка не остановила его, а, казалось, наоборот – вела к еще большим свершениям. Несмотря на то что у него не было свободного времени, что английский язык был еще слаб, Андраш все равно решил сделать доклад на научно-технической конференции, которую спонсировал Американский институт химических инженеров. Невероятно, практически невозможно (у него же не было никаких преимуществ), но работа Андраша оказалась лучшей. Он был не менее удивлен, чем все остальные: «Будучи студентом, это был первый раз, когда я в чем-нибудь победил».

«Иммиграция – это процесс трансформации», – пишет Андраш в своих мемуарах. Оставалось уладить последнее: его имя.

Практически с момента прибытия в Штаты фамилия Андраша оказалась бременем для него. Профессоры запинались над одной «ф» в конце и над «о» со знаком ударения. «В Венгрии «Гроф» произносится с долгой «о»; здесь же все произносили так, как оно пишется: «Графф»». Когда Андраш поделился проблемой с дядей и тетей, они сказали ему: «Это Америка, просто измени его».

Он так и сделал. Андраш начал присматриваться к разным американским фамилиям. И наконец остановился на «Гроув», так как это было наиболее близким к венгерскому оригиналу. Касательно имени его устраивало «Энди», как его и называли друзья. Позднее он официально изменил его на «Эндрю». А второе имя он выбрал «Стивен» – прямой перевод венгерского «Иштван». Теперь он стал Эндрю С. Гроув.

Кстати, одной из причин пронесенного через всю оставшуюся жизнь расположения Эндрю по отношению к Городскому университету Нью-Йорка был и такой момент. Когда, сменив имя, он пришел в кабинет регистратора, чтобы сказать об этом, реакцией было простое «О’кей». Клерк даже не стал ничего добавлять в запись об Андраше, а просто взял ручку, зачеркнул старое имя и вписал новое. Сделано. Эндрю Стивен Гроув стал полноценным гражданином Америки в 1962 году.

Прошел Гроув и еще одну ступень в своем становлении американцем. Летом 1957 года, его первым летом в Америке, Эндрю искал работу. Он заметил объявление от фирмы Maplewood, курортной гостиницы в Нью-Хэмпшире, искавшей помощников официанта. Maplewood, массивное здание в викторианском стиле, обслуживавшее еврейские семьи уже на протяжении почти века, искала, вероятнее всего, еврейских старшеклассников из Бруклина или Хобокена, но уж точно не из Будапешта. Началось собеседование неловко, но, благодаря личностным качествам, Энди получил эту работу.

Такой опыт, наверное, дезориентировал бы человека, только втягивающегося в жизнь большого города и вдруг оказавшегося на курорте в Нью-Хэмпшире, но Энди просто пошел напролом через это все. Он быстро нашел свое место – еще до того как старые работники обратили на это внимание. Уже спустя несколько дней после устройства на работу, 10 июня, он стал встречаться с девушкой. Она была не из самых хорошеньких, но это многое сказало о нем окружающим.

Прошло еще несколько дней – и он повстречал девушку, гораздо больше подходившую его личности и, скажем уж как есть, истории. Ее звали Ева Кастан. Она была на год старше Энди, а родилась она в Вене. Ее семья сумела спастись от нацистов, когда ей было всего три, переехав а Боливию, а затем, когда ей было восемнадцать, в Куинс. У нее, правда, был молодой человек, но Эндрю это не остановило: они поженились через год после первой встречи.

Пара поженилась в римской католической церкви в районе Куинс. Один из друзей Евы предложил так сделать. Энди позднее прокомментировал странный выбор места проведения свадьбы: «Мне было глубоко наплевать».

Новобрачные согласились, что им обоим не очень нравился Нью-Йорк («холодный, мокрый, уродливый город», – описывал Энди). По совету одного из профессоров Энди, они решили провести медовый месяц в Калифорнии. И – влюбились в это место. Энди был особенно впечатлен Университетом Беркли и прилегающим районом (удивительно, но Стэнфорд ему не понравился). Они решили обязательно сюда вернуться; Энди надеялся получить работу на нефтеперерабатывающем заводе в Ист-Бэй, а Ева планировала устроиться в местную психиатрическую больницу (она заканчивала магистратуру по общественной работе в Колумбийском университете). На Манхэттен они возвращались, только чтобы закончить образование.

Было три профессора, сыгравших в судьбе Гроува решающую роль в ходе его обучения в Нью-Йоркском университете: Моррис Колодни, научный руководитель Энди на первом курсе и тот, кто посоветовал ему Калифорнию; Алоис К. Шмидт, курсы химии которого приводили в ужас целое поколение начинающих химиков; и Харви Лист, чей курс гидродинамики сильно интересовал Энди и был причиной, по которой он рассматривал карьеру в области нефтепереработки.

Из этих троих самое большое влияние на личность Энди и его мировоззрение оказал Шмидт. Оглядываясь назад, Гроув говорил, что Шмидт научил его «стойкости» и «обладал бесцеремонным, не признающим глупости характером, который я без труда перенял. Вежливые люди критиковали такое поведение, но Шмидт его практиковал. Я подумал, что раз он может, то и я могу». Он также сказал: «Гарри отправлял меня в гидродинамику, когда Шмидт превращал меня в засранца». Многие сотрудники Intel и конкуренты говорят, что он слишком хорошо освоил последнее.

После выпускного экзамена, летом 1960 года, молодая пара собрала чемоданы и уехала на запад. Энди был принят в аспирантуру в Беркли, и, помимо того, его ждала работа на лето в Химической компании Штауффера, расположенной в нескольких километрах от студенческого городка. Место работы оказалось ужасным – по словам Энди, «жалкое» и «запущенное» место, а сама работа – скучная и бессмысленная. Еще хуже было отношение работников. «Один случай мне запомнился и сильно повлиял на меня как на будущего менеджера. Люди работали по субботам… И я обнаружил, что они сидят и сплетничают, посматривая в окно, чтобы увидеть, когда последний из начальников уедет. Через несколько минут после того, как последний из них уезжал, офис становился пустым. Все сваливали».[218]

Такое описание работы в Intel не получилось бы ни у кого, уж Энди сделал для этого все.

Занятия начались осенью того года, и Энди, блестяще окончив университет в Нью-Йорке, с ужасом обнаружил, что он снова не справляется с нагрузкой, что он – на грани вылета из аспирантуры. Ситуация аховая: он пытается понять, что говорит преподаватель, а все остальные студенты спокойно записывают за ним, будто материал совершенно прост.

Потом, когда отчаяние приближалось к пику, произошла неожиданная вещь. Как он ни пытался, Энди понял, что не видит логики в том, что написано на доске. Он поднял руку и задал вопрос. Профессор остановился, посмотрел на то, что написал, и обнаружил ошибку. Он вернулся и исправил ее. И Энди наблюдал за тем, как остальные студенты исправили ошибку в своих записях в той же манере.

Для Гроува это стало прозрением, «потому что я обнаружил, что эти жабы не умнее меня. Им просто не хватало смелости высказаться. Да и к черту их».

Такое понимание позволило Энди стать лучшим студентом в Беркли, каким он был в Нью-Йорке до этого. Но это имело и обратную сторону – интеллектуальную надменность Эндрю Гроува. Практически невозможно представить, чтобы Боб Нойс или Гордон Мур с презрением называли своих старательных и напуганных одногруппников «жабами». Как многие замечали в Энди Гроуве, бизнес-титане, он не умел хвалить людей в привычной нам манере; хвала и почести обязательно сопровождались какой-нибудь оценкой.

Хоть и трудно представить Энди Гроува, который кому-то подчиняется, снова, теперь в Беркли, он нашел наставника. На этот раз им стал его научный руководитель Энди Акривос. Это был не только почетный академик, но и единственный профессор в Калифорнии, который мог чему-то научить Гроува в области гидродинамики. Двое мужчин стали близкими друзьями. Именно Акривос придумал специальный учебный план для Гроува, чтобы у того постоянно было стремление идти выше.

Когда настало время сдавать тезисы, Гроув выбрал не такую тему диссертации, которая бы обеспечила ему стопроцентную сдачу. Он решил затронуть самый сложный вопрос в гидродинамике, который являлся парадоксом в данной области уже более столетия. Другой аспирант в этом университете работал над этой проблемой в течение пяти лет и… сдался.

Энди бесстрашно взялся за этот парадокс, отбрасывая все эксперименты, который ставились до него и определяя их как «любительские». «Мне нравится ставить эксперименты, – писал он позднее. – Мне не нравится поверхностное изучение. Разница большая… Я бросил вызов всем убеждениям, которые лежали в основе моей темы… и предложил решение типа гордиева узла, которое противоречило классическим убеждениям. Я имел мужество понять… что эксперимент подразумевал. У меня был научный руководитель (Акривос), который, после приложения достаточного количества усилий, поверил моим данным».[219]

Диссертация Гроува послужила основой для создания четырех важных научных работ, которые он написал вместе с Акривосом, две из них были опубликованы в главном журнале в этой области. Гроув сказал в одном из интервью: «Это будет звучать ужасно, но тезисы – просто великолепны».

В перерыве между получением степени и определением с выбором карьеры Энди преподавал на кафедре химической инженерии в своем университете. К тому моменту учебное заведение (за четыре года его обучения) сильно изменилось. И ему вскоре стало трудно преподавать, когда в университетском городке зарождалось «движение свободы слова». Однажды Энди пытался пробраться к своему кабинету сквозь толпу, когда там проводилась «одна огромная студенческая забастовка».

Идя по территории университетского городка, Гроув все больше и больше бесился. Он думал о том, что если «эти сволочи не появятся», то он даст им внеплановый тест, – он даже придумывал вопросы по дороге и представлял, как поставит всем нули. «Я шел по пустому кампусу и нигде не видел студентов, что меня приводило в бешенство. Я вошел в здание, где находился мой кабинет, и настежь раскрыл дверь в гневе, а там – сидел весь мой класс, спокойно сидел на своих местах, ожидая меня».[220]

Студенты оказались в кабинете из чувства уважения к Гроуву? Из-за страха? Здесь можно увидеть часть юмористической стороны Энди – ту его часть, которая не получает достаточного внимания: он пришел к выводу, что класс появился потому, что «инженеры всегда на своей волне. Они думали о своем обучении и говорили: “К черту все остальное”».

Несмотря на признание, которым он наслаждался в академическом мире, Энди решил, что этот мир не мог ему предоставить ни перспектив развития, ни той власти, к которым он стремился. Не менее важным был тот факт, что жизнь профессора не обеспечила бы его такими доходами, которые позволили бы ему хорошо жить в районе Бэй-Эриа, завести семью и, в первую очередь, вывезти родителей из Венгрии. Поэтому он начал искать работу, связанную с коммерцией. Как он обнаружил на летних подработках, работа в области гидродинамики была удивительно неинтересной. И когда коллега посоветовал ему заняться физикой твердых тел, Энди моментально переключился на эту область.

Хоть это и кажется малообещающей сменой научных областей, в реальности – часто забытой даже учеными из сферы Кремниевой долины – полупроводники больше относятся к химии, принимая во внимание процесс создания весьма сложных приборов из элементарных материалов. Все остальное – электроника, компоновка, написание кодов и программирование – идет после. Помимо того, Энди не считал такое переключение на другую область пугающим. Более того, он считал, что его диссертация относилась к прикладной физике не меньше, чем к химии.

К сожалению, не все фирмы, в которые он пытался устроиться, принимали его, и в тех, которые соглашались провести собеседование, мешал его агрессивный характер. «Мое образование не подходило. Кроме того, мой характер либо нравится людям, либо нет, поэтому он тоже не играл мне на руку».

В конечном счете он наметил пять компаний. Компания Texas Instruments отказала. Отказала и компания General Electric. Годами позже он все еще был удивлен, что они ему отказали. Lockheed как будто бы заинтересовался им, но Энди не был уверен, что готов посвятить себя работе с ограничениями в компании, занимающейся оборонной промышленностью.

Так и остались две компании: Fairchild Semiconductor и Bell Labs. Его первая встреча с Fairchild прошла не лучшим образом. Можно сказать, что они с кадровиком практически возненавидели друг друга. Bell Labs еще являлась самой привлекательной научно-исследовательской лабораторией на планете. И эта лаборатория пошла сама навстречу Энди, призывая его присоединиться к ним: сотрудники отдела кадров даже приехали в лабораторию Энди в университете, предлагая ему огромные деньги и право выбора любой темы, которую он хотел.

Но Bell Labs находилась в Морристауне, штат Нью-Джерси, а Энди с Евой не были намерены возвращаться в пригород Нью-Йорка. Тем не менее казалось, что Bell Labs оставалась единственным выбором… пока Fairchild не изменил решение и не прислал другого человека из кадрового отдела в Беркли, чтобы уговорить Энди: это был Гордон Мур.

Так случилась первая встреча двух важнейших фигур в бизнесе двадцатого столетия. Молодой Эндрю Гроув, PhD, надменный, жесткий, презирающий человеческие слабости. Он был готов разорвать на части этого посланника из компании, которая ему отказала… Но – обаяние Мура! Гроув моментально увидел в спокойном гении с хорошим чувством юмора последнего великого наставника в своей жизни. Энди было двадцать шесть, Гордону – тридцать четыре. Гроув пишет: «Гордон Мур спросил меня о моей научной работе по собственному желанию, выслушал и понял ее!.. Он был действительно умным человеком – очень представительный, без высокомерия. Гордон помог мне увидеть того, кем я хотел стать».[221]

Спустя всего несколько часов после прибытия в Fairchild Энди понял, что сделал правильный выбор. Вот как он описал первую неделю на новой работе: «Когда я пришел в офис в понедельник утром, мой руководитель, который был инженером в области электрики, дал мне задачу… Она не была слишком сложной, но… она требовала того, чтобы я взял физическое уравнение, разбил его на дифференциальные уравнения, решил эти уравнения, начертил несколько кривых и пришел к определенному коэффициенту».[222]

Так сложилось, что во время обучения Гроува в аспирантуре Акривос посылал его на дополнительные курсы по высшей математике, поэтому формулирование и решение дифференциальных уравнений, которые бы испортили все другому начинающему инженеру, не составили труда для Энди. «Никогда не знаешь, насколько все удачно может сложиться», – отозвался Эндрю о тех первых днях работы.

В последующие месяцы Гроув и Мур установили великолепные рабочие отношения, возводя работу компании Fairchild на более современный уровень в области технологий и производства. Они были отличной командой. Как и отец-шериф, Мур был крупным мужчиной, от которого веяло почти сверхъестественным спокойствием и тишиной; казалось, он говорил все необходимое с помощью всего нескольких слов, и эти слова всегда были четкими и даже мудрыми. Хоть он и был спокойным и добродушным, «дядя Гордон», как ласково называл его Энди, был человеком крайне прямолинейным. Как и отец, чрезвычайно бесстрашный, когда защищал закон, Гордон был таким же упорным и жестким, когда дело касалось научных фактов.

Но Гордон никогда не был менеджером. Как Гроув говорил: «Гордон был и остается лидером в технической области. Либо он не способен, либо просто не хочет делать то, что должен делать менеджер». Попроси его разрешить технический вопрос, и у Мура моментально будет ответ – практически всегда правильный. «Но вмешается ли он в конфликт между X, Y и Z? Никогда в жизни!»

Иногда Гордон даже и не пытался защитить собственную точку зрения. Энди – который отстаивал свое, даже когда этого не требовалось, – находил это поразительным. В результате Гроув часто вел переговоры и встречи в Fairchild (и позднее в Intel), даже когда ответственным официально был Гордон. Гроув говорил: «Я мог вести встречу, и люди без умолку высказывались и спорили… Смотрю на Гордона: что-то не так. И я кричал: «Тихо! Гордон, что тебя волнует?.. Тишина! Гордон, что такое?.. Заткнитесь! Гордон, скажи нам, что у тебя на уме?..» Кому-то нужно было прервать поток, чтобы открыть доступ к мыслям Гордона».

Мур, казалось, понимал и ценил то, что Энди делал. Даже однажды сказал ему: «Ты знаешь меня лучше моей жены». Тогда как другие терпеть не могли работать с Энди из-за его агрессивного характера и откровенных амбиций, Гордон, уникальный среди лидеров своей области по отсутствию эго и амбиций, никак не воспринимал дух соперничества Энди. Он уважал Гроува за то, что тот был выдающимся ученым, который привык доводить дело до конца.

Гордону требовалась такая поддержка, потому что он не только не вел переговоры, но и не мог установить дисциплину в лаборатории – сначала в компании Fairchild, затем и в Intel. Гроув позднее описывал научно-исследовательский отдел под управлением Мура и сам Fairchild под руководством Нойса так: «Не было абсолютно никакой дисциплины. Отсутствовала внутренняя дисциплина в самой компании, и не было внешней дисциплины или ожиданий, которые бы налагались на лабораторию и… на отдел по производству, который бы поддерживал лабораторию».

Как уже было отмечено, когда этот хаос в лаборатории, над которой Гроув имел только условную власть, начал отражаться на благосостоянии компании Fairchild, никто не собирался в этом обвинять Гордона Мура, чья репутация практически равнялась репутации Нойса. Вся ответственность лежала на его более активном исполнительном директоре, Энди Гроуве.

Энди мог жить с этим. Гордон был его наставником, другом и человеком, которого он, можно сказать, уважал больше всех на свете. Он бы принял на себя пулю за доктора Мура.

Но с Бобом Нойсом была отдельная история. Энди Гроув никогда не признавал в нем лидера – ни в Fairchild, ни в Intel. Однако его возражения против недостаточно серьезного подхода Нойса, его боязни конфронтации, его ярко выраженного желания быть признанным где-то внутри противоречили его представлениям о фигуре лидера. Он даже был бы не против, если бы этими же чертами характера обладал Гордон Мур. Правда, все это было в нем глубоко упрятано.

Впрочем, некоторая часть этого, несомненно, лежала в голове у Энди: у Мура была более сильно развита моральная сторона, чтобы требовать такого уровня преданности и поддержки. Но это была лишь малая часть. Роберт Нойс – один из аристократов от природы; он делал все так, что это казалось легким, не требующим усилий. Любимец женщин, предмет зависти большинства мужчин, привлекательный, стройный, успешный во всем, харизматичный, прирожденный лидер и, наконец, все более богатый – Нойс мог позволить себе жить непринужденно и игриво. К моменту, когда Энди повстречал его, Нойс уже был живой легендой.

Практически каждый пункт в Нойсе раздражал Гроува. Несомненно, зависть присутствовала: когда Энди только пришел, Нойс уже был знаменит тем, что изобрел интегральную микросхему и основал саму компанию Fairchild. В то время как Энди только пытался показать миру свой талант. Более того, этот беженец от Сталина и Гитлера, переживший и Холокост, и жизнь за «железным занавесом», знал, насколько жестокой жизнь может быть, как быстро радостные моменты могут смениться трагедией. Он знал о необходимости всегда оглядываться, потому что только параноики выживают. Боб Нойс никогда не оглядывался. А зачем ему? Все, что он видел, было блестящей дорогой вперед. Бобу нравилось ходить по тонкому льду; Энди же видел, как этот лед потихоньку трескается под его ногами.

Но самое главное, что приводило Энди в бешенство, было то, что он находился во власти Роберта Нойса. Он мог справиться с Гордоном, но Боб, по темпераменту и своей позиции, никогда никому не подчинялся. Именно поэтому Энди замешкался идти в Intel вслед за Гордоном, что он без раздумий сделал бы в другой ситуации. Проработав с Нойсом шесть лет, он теперь подписывался на очередное путешествие неизвестной длительности. Его единственной надеждой было то, что Нойс провалится и оставит компанию ему с Гордоном – и, если бы это случилось, он был уверен, что он бы справился с Гордоном и привел Intel к успеху.

Однако вопреки всему, что толпилось в голове Энди, несмотря на то (или, как некоторые говорят, «по причине»), что Энди рассматривал как цепочку чрезвычайно рискованных, резких, плохо обдуманных решений, принятых Нойсом, так вот, несмотря на все это – Intel не только выжил, но и стал одной из самых волнующих и успешных компаний в мире. Более того, компания обнаружила, что успех сосредоточен не в основной области создания микросхем, но в другой программе, находящейся в разработке, – микропроцессоры (Энди пытался эту программу остановить). Конечно, Intel сильно пострадал от сокращений, как и другие компании, производящие полупроводниковое оборудование, и Нойс наконец-то отказался от своей должности. Но это был Нойс, который снова пытался выйти сухим из воды, опять вовремя уходя, чтобы избежать ответственности, и… снова перекладывая ответственность на Энди.


В беседе с Арнольдом Тэкрейем и Дэвидом Броком из Фонда химического наследия в 2004 году Гроув открыто признал, что с жадностью читал работы по менеджменту, потому что, принимая во внимание его работу, это было то образование, которого ему не хватало. Из всех книг, которые он прочел за все те годы, он назвал самой любимой маленькую книжку, написанную заведующим кафедры теории менеджмента Питером Дракером в 1954 году, она называлась «Практика менеджмента». Дракер формулирует требования к человеку, желающему стать идеальным генеральным директором компании. По его мнению, такой человек должен иметь три стороны характера, или, как видит это Энди, применяя этот принцип к Intel, – представлять собой три человека: «человек внешний, человек мысли и человек действия». Для Энди, который разослал копии данной главы своим двум партнерам, Боб Нойс был «господин внешний», Гордон Мур был «господин мысль», а сам Энди – «господин действие».

Нет никаких записей о том, как восприняли это остальные двое, может быть, так: Ну вот, снова Энди за свое. Но немало мудрости присутствует в анализе Дракера. Не зря ведь Гроув применил эту модель к трио в Intel. Заметьте, книга, которую вы читаете сейчас, называется «Троица Intel», и это, конечно же, вызывает параллели между Нойсом, Гроувом и Муром с Отцом, Сыном и Святым Духом. Но название это вместе с тем подчеркивает, что каким-то образом эти совершенно разные люди, двое из которых временами совсем не ладили между собой, сошлись вместе в одном из самых крепких и успешных партнерских союзов всех времен.

Тот факт, что, несмотря на все разногласия, они это сделали, еще и еще раз свидетельствует: природа деловых команд намного запутаннее, намного более противоречит здравому смыслу, чем мы привыкли себе представлять. Легко предположить, что великие партнерские отношения всегда состоят из двух-трех природно-совместимых людей. Или, если взять шире, можно допустить, что в редких случаях противоположности притягиваются.

Конечно, Кремниевая долина жила и менялась под влиянием партнерского союза, состоящего из Билла Хьюлетта и Дэйва Паккарда, двоих мужчин, которых связывало профессиональное партнерство и личная дружба, настолько сильная – казалось, они ни разу не поругались за семьдесят лет, – что она казалась нечеловеческой. По сравнению с этой парой тройка Нойс—Гроув—Мур была не менее успешной (Intel в один момент имел успех на рынке больше, чем HP), но тем не менее время от времени хотя бы один член команды презирал другого, и раздражение разлеталось во все стороны. Такие команды входят в совершенно другую область, ту, которая требует более пристального изучения. Intel-овская троица работала лучше, чем любой традиционно совместимый союз в истории компаний высоких технологий.

Не то чтобы это было легко – особенно для Энди Гроува. Нойс и Мур уже имели свою долю славы и признания. Энди все еще карабкался вверх, чтобы дотянуть до их уровня (в душе зная, что он как минимум им равен). Двое основателей могли сбросить ему веревку, как они делали в 70-х годах, а потом решить, что он еще не готов, и – вырвать ее из его рук. И эта безысходность сводила Энди с ума. Однажды Реджис Маккенна пришел в офис Энди и застал того сидящим посреди комнаты – разозленного, держащего в руках копию недавнего выпуска журнала Fortune. Реджис знал, что на обложке номера изображены Боб Нойс и Гордон Мур, но – нет Энди Гроува.

«С меня хватит! Я ухожу! – крикнул Гроув, бросая в ярости журнал на пол. – Я устал делать этих двоих знаменитыми!»[223]

Правда, хоть Энди и грозился неоднократно уйти, он знал, что никуда не денется. Intel был лучшей организацией в американском бизнесе. И если он не был лидером этой компании, он все-таки руководил ею. И, наконец, как Энди сам признал, его персону люди либо любили, либо ненавидели. Где еще он мог найти возможность самореализации и таких понимающих партнеров, какие у него были в тот момент?

«Нет», – с трудом принимая это, Энди решил вновь остаться в Intel и ждать своего момента.


Как ни странно это звучит, однако в самом деле выше всего влияния и инновационных достижений корпорации Intel единственным – самым важным – фактором успеха компании являлось то, чего они больше всего стыдились: два основателя не ладили, Энди Гроув недолюбливал Боба Нойса. Работникам корпорации это напоминало постоянную борьбу между отцом и старшим братом; то, что обычно не хотят выносить за границы семьи.

PR-отдел корпорации Intel поддерживал антипатию Энди к Бобу в течение всех лет, которые Нойс работал в компании, – и даже более, до самой его смерти. Потом, благодаря постоянным комментариям Гроува и других, об этом сплетничали еще на протяжении примерно десятилетия, пока биографии, написанные Берлин и Тедлоу, не раскрыли всей правды. Позднее даже Гроув начал свободно высказывать свое мнение о легендарном предшественнике.

Именно поэтому можно полагать безо всяких сомнений, что такое презрение существовало на самом деле. Однако было ведь и что-то показное в такой длительной вражде, по крайней мере – со стороны Гроува. Нойс, казалось, даже не осознавал никакого напряжения в общении с «первым работником» Intel. Действительно, озвучивание данной проблемы, постоянное напоминание о том, что у компании на самом деле было два основателя, а не три, всегда приходили со стороны не подверженного сомнениям Гордона Мура.

Гордон относился к Нойсу с огромным уважением и почтением, о степени этого чувства красноречиво говорит то, что спустя годы после смерти Нойса Мур едва мог говорить о нем без слез. Если Гроув боготворил Мура настолько, насколько он заявлял об этом, почему же он не доверял его мнению о Нойсе?

Отчасти это указывает на гордыню и своенравность Гроува. В конце концов, если все в мире бизнеса в области создания микросхем уважали и восхищались Святым Бобом, можно представить, насколько сильно отличался от других единственный человек, являющийся достаточно проницательным, чтобы разглядеть всю грязь и притворство, которые окружали великого человека. Более того, Гроув, несомненно, был раздражен тем, что ему приходилось подчиняться (из года в год, в разных компаниях) человеку, которого он считал неполноценным бизнесменом, менеджером и, возможно, даже ученым. И, конечно, не исправляло положение и то, что Нойс присоединился к руководителям Hewelett Packard на пантеоне богов Кремниевой долины, что его постоянно вызывали в Вашингтон в качестве голоса индустрии и что ходили разговоры вокруг того, что Нойс и Килби вскоре разделят Нобелевскую премию по физике. Такого рода зависть, раз установленная, не испаряется, как только объект зависти покидает этот мир. Не испаряется даже тогда, когда Таймс называет завистника Человеком года и делает его лицом обложки.


Не стоит забывать и о том, что именно Нойс обеспечил Энди работой, управлением компанией, наставил его на путь к богатству. Интересные размышления о странном отношении к Нойсу были получены от биографа Гроува, Ричарда Тедлоу. Он также был в недоумении от поведения Энди.

Ответ Тедлоу может удивить тех, кто знает Энди Гроува только в качестве иконы бизнеса. Однако это описание кажется достаточно точным для тех, кто был знаком и с Гроувом, и с Нойсом или кто следил за изменениями в отношении Гроува к Нойсу на протяжении долгой карьеры последнего. Дело, по их мнению, было в том, что Гроув ненавидел те черты в Нойсе, которые он замечал и терпеть не мог сам в себе.

Такие совпадения в чертах характера были практически незаметны в более ранние периоды в Fairchild и в начале работы в Intel. Нойс, казалось, наслаждался тем, что он был крупным деятелем; он жил быстро и играл жестко; он вдохновлял толпы людей; он был грубоватым, скромным и обладал чувством юмора; и он не боялся постоянно рисковать, нескончаемо генерируя новые идеи и проекты. Молодой Гроув, для сравнения, был серьезным до невозможности, бескомпромиссным и непреклонным. Он был одержим рационалистичным подходом к решению задач и точностью. И, самое главное, этот беженец от мрака тоталитаризма глубоко ненавидел всех, кто выбирал несерьезный и совершено простой подход к использованию колоссальной возможности, обеспечивающей успех во всех своих проявлениях в свободном обществе.

Именно этот кажущийся недостаток серьезности в Бобе Нойсе, по всей видимости, больше всего раздражал Гроува. Начинающие журналисты и историки Кремниевой долины, даже если и знали об этой односторонней вражде, в большинстве случаев воспринимали ее в качестве примера надменности и наличия сильно развитого духа соперничества у Гроува – мол, он на самом деле считал себя более умным и компетентным, чем великий Нойс, и хотел заменить его.

В реальности все было куда более запутанно. К примеру, Гроув с самого начала определил Нойса как «очень умного парня» и даже добавил, что «Нойс был полон идей, некоторые из которых гениальны; большинство из них бесполезны».[224] Сомнительный, конечно, комплимент, но Энди никогда не называл союзников и коллег «гениальными». Эти слова описывают отношение Гроува к Нойсу в те дни: Нойс, несмотря на все свои положительные качества и способности, не относился к жизни достаточно серьезно, он воспринимал свою карьеру как игру, и для него важнее было признание, нежели успех в работе. А самое ужасное – он мог смириться с неудачей (сначала в Fairchild, затем в Intel), вместо того чтобы изменить свой подход к жизни.

В таком жестком суждении содержались элементы истины, но это одновременно было нечестно и неправильно по отношению к Нойсу. Самым великим даром Боба Нойса, стоящим даже выше его таланта прови?дения в области техники, была его способность вдохновлять людей верить в его мечты, в его силы и следовать за ним – навстречу приключениям в профессиональной жизни. Это требовало уверенности в себе, игривости и готовности налаживать отношения. Такой тип харизматичного лидерства был естественным для Нойса. (Что характерно, Дэвид Паккард с самого начала увидел в Нойсе родственную душу; Стив Джобс, как мы увидим, даже пытался им стать.) Если Нойс и был недисциплинированным и даже нерациональным в области управления компанией, то присутствовало это только потому, что играло ему на руку.

Гордон Мур это видел, и именно за это он любил Нойса. Однако Нойс уже к тому моменту сделал Мура богатым и успешным, а также прославил его, поэтому в то время как оба основателя желали, чтобы Intel был успешным, ни один из них не думал и не боялся краха компании. Мур говорил: «Я не особо об этом задумывался… Смена работы в нашей индустрии – достаточно распространенное явление, и я был уверен, что если это не сработает, то найду что-то другое. Поэтому я не считал, что сильно рисковал».[225]

Однако Энди, на тот момент малоизвестный, каждый день на протяжении тех нескольких лет провел в боязни неудачи и одержимости в получении достаточного количества власти в компании, чтобы неудачу предотвратить.

В Fairchild Гроув находился гораздо дальше на карьерной лестнице от Нойса, в отличие от Intel, где он, можно сказать, стал членом команды управляющих, младшим представителем лидерской тройки корпорации. Он редко работал с Нойсом в то время – и то, что он видел, совсем не впечатляло его. Интересно, что Чарли Спорк, который по характеру был даже жестче Энди и в Fairchild был почти так же близок с Нойсом, как Энди в Intel, уважал Нойса и его решения.

Энди Гроув никогда не уважал. Вместо этого он настаивал и подталкивал, жаловался, боролся за власть – и сделал Intel более совершенным. И за все это время он проявил неслыханное терпение. Энди ждал, зная, что когда-нибудь настанет его время.

И теперь, в начале 80-х годов, когда Нойс наконец ушел, это время пришло.

Глава 34. Подпись автора

И еще немного о характере Энди Гроува, прежде чем мы вернемся к Intel начала 1980-х годов и его вступлению в должность главы компании. В те времена часто отмечалась (иногда даже к ужасу акционеров и аналитиков, считающих, что ему стоило сконцентрироваться целиком на лидерстве в Intel) удивительная способность Энди одновременно не только управлять гигантской компанией на суровом рынке, но и находить время для того, чтобы – в разгар схватки – писать книги. И даже если ему и помогали в работе над некоторыми книгами, они все равно несли в себе тяжелый отпечаток стиля и характера, присущих Гроуву. Эти книги, помимо того, что они вполне достойного качества, являются также напоминанием о глубине амбиций Энди, о его стремлении достичь каким-либо образом бессмертия.

Такая «побочная» карьера писателя началась в 1967 году, когда Энди еще работал в Fairchild и был крайне возмущен главой компании. Он подумывал об увольнении, но вместе этого выплеснул всю злость и негативную энергию в книгу под названием «Физика и технология полупроводниковых приборов», которая стала учебником для университетов. В широких кругах не очень известно, что эта книга стала чем-то вроде классики, стала основной настольной книгой для нескольких поколений студентов-инженеров. Она и сейчас является одним из основных справочников в этой области. Гордон Мур не написал книги; не написал книги и Боб Нойс. И для Энди это был способ отличиться от остальных, некий пьедестал, на котором он возвышался над двумя другими. В последующие годы «Физика и технология полупроводниковых приборов» стала притягивать кандидатов на работу в Intel. Начинающие инженеры хотели работать на человека, который написал основную работу в этой области, – что сближало личные амбиции Гроува с теми, которые у него были относительно самой компании.

В 1983 году Энди выпустил книгу под названием «Высокоэффективный менеджмент», снова поражая людей вокруг него, так как ответственность на нем в те годы была огромная – в связи с рецессией в индустрии и восстановлением компании на рынке. И эта книга считается одной из лучших по менеджменту в индустрии высоких технологий и является практически библией для студентов бизнес-школ. В ней читатели видят Энди Гроува, который упрям, но погружен в размышления (и, к удивлению всех его коллег, даже очаровательный и скромный).

Несколько лет спустя, чтобы закрепить успех «Высокоэффективного менеджмента», Энди сделал шаг, который тогда казался странным, а сегодня вызывает недоумение: он подписал контракт с газетой San Jose Mercury-News, обязуясь вести колонку советов в области бизнеса. Эта колонка выпускалась в газете под названием «Один на один с Энди Гроувом: как поладить с начальником, собой и коллегами» (1988). Читатели газеты, которые когда-либо работали с Энди, находили его более снисходительным в качестве писателя, нежели в качестве начальника Intel. Однако многие также отметили, что его советы действительно хороши. Тем не менее именно в этот период, когда одна корреспондентка зашла слишком далеко в отношении готовящихся к выходу продуктов Intel, Энди сказал ей: «Если б вы были мужчиной, я бы переломал вам ноги». Он шутил, но с Энди Гроув никто не мог знать наверняка, где были границы его шуток.

Наконец, в 1966 году Гроув опубликовал «Выживают только параноики», чей заголовок не только отличным образом вкратце излагал бизнес-философию Энди, но и (возможно, непреднамеренно) – всю жизнь человека, выжившего в двух жесточайших «империях» в истории, благодаря бесконечной бдительности матери и собственной молниеносной решительности ввиду опасности. Книга, от которой Стив Джобс и даже Питер Друкер были в восторге, содержала одну ключевую идею: идею о стратегически важной точке перегиба – того момента, когда некая комбинация технических инноваций, эволюции рынка и восприятия покупателей заставляет компанию резко менять свою политику или, в случае неспособности это сделать, прогореть.

Большинство компаний, по мнению Гроува в данной книге, подвержены второму варианту, так как не видят надвигающихся изменений и не способны их распознать, когда они уже наступают. Единственный способ пережить такой перегиб, как говорит Гроув, – быть постоянно начеку и обладать готовностью к быстрому принятию решений. Иными словами, быть параноиком.

«Выживают только параноики» стала бестселлером и, наряду с классикой Альфреда Слоуна «Мои годы в General Motors» считается одной из лучших книг по бизнес-менеджменту, когда-либо написанных главой крупной корпорации. В последующие годы понятие стратегически важной точки перегиба стало частью ключевой философии в области современного бизнеса.

Тем не менее, пока Энди работал в корпорации Intel, его труды являлись побочным делом по отношению к основной работе в одной из самых серьезных компаний в мире. Однако в годы, последующие за его отставкой, когда болезнь заставила его уйти в тень, три основные его книги (он также написал свои мемуары – «Swim Across» – после отставки) стали главной частью его наследия. Целое поколение бизнесменов (включая работников Intel) выросло, зная Энди Гроува не в качестве активного бизнес-титана, а лишь в качестве исторической фигуры Кремниевой долины. Величайшая ирония карьеры Энди Гроува заключается в том, что однажды молодой человек, страстно желающий стать журналистом и вынужденный забросить эту мысль ради научной деятельности и бизнеса, будет известен в качестве писателя.

Глава 35. Верхом на ракете

Самое сложное для молодой компании в технической индустрии – это выжить. Самое сложное для зрелой компании в технической индустрии – вовремя справиться с изменениями, чтобы не отставать от развивающихся технологий.

В 1980 году корпорация Intel производила микросхем на 855 млн долларов. Десять лет спустя она производила микропроцессоры почти на 4 млрд долларов. Разница между этими двумя периодами – десять лет – настолько большая, что Intel мог бы быть двумя разными компаниями. И это лишь часть всей картины, так как, несмотря на резкий рост, путь компании между двумя точками во времени был далеко не прямым и был наполнен большим количеством рискованных ситуаций.

Для основной части публики (и в официальной истории Intel) компания, казалось, совершенно не напрягалась. На самом деле в тот период компания могла прогореть несколько раз или сделать неверный шаг, который оставил бы ее увядать на каком-нибудь тугорослом глухом рынке, что происходило с большинством ее конкурентов. Тем не менее компания взлетела на рассвете 90-х годов с целью покорения индустрии электроники и техники.

Intel совершила этот подвиг вопреки всему – из-за традиции, основанной на превосходстве в области технологий, из-за преданности и гордости сотрудников, из-за политики, которая их вдохновляла, и, наконец, из-за храбрости и стойкости Эндрю С. Гроува. Путь не был простым, и Intel совершала огромные ошибки, но в конечном итоге победила.

С началом нового десятилетия, будто предвидя то, что надвигается, компания провела реорганизацию топ-менеджмента. Гордон Мур остался председателем, Энди Гроув стал генеральным директором, и теперь, впервые открывшись публике, Крейг Баррет был назначен президентом компании. Это и была команда, которая вела корпорацию во время самого важного и сложного периода роста.

В 1980 году компания Intel была намерена совершить невозможное: стать одновременно и ведущим поставщиком, и ведущим новатором в индустрии. В попытке достичь этой цели компания воспользовалась благоприятным периодом, чтобы начать серию активных действий. Только за тот год она основала дочернюю компанию в Гонконге и производственное предприятие в Пуэрто-Рико, хоть и остановила деятельность фабрики в Маунтин-Вью. Кроме того, компания внедрила новую систему обработки заказов, чтобы справляться с огромным спросом на продукцию.

В том году Intel также стал конкурировать с Motorola на автомобильном рынке. Начав совместно с корпорацией Ford Motor, Intel разработал и выпустил на рынок электронные системы управления двигателем 8061 и 8361. Это был огромный шаг в зарождающийся мир микроконтроллеров, процессоров, созданных не для компьютеров, а в качестве мозгов для аналоговых систем, предназначенных для автомобилей, термостатов и ракетных систем и комплексов.

Кроме того, в том же году Intel представил миру первый математический сопроцессор – вспомогательное устройство для микропроцессоров, созданное с целью расширения высокоскоростных вычислительных возможностей. И здесь компания объединила усилия с двумя гигантами того времени – Digital Equipment и Xerox – с целью разработки того, что вскоре стало основной сетевой технологией для персональных компьютеров (ПК) – локальной сети Ethernet.

Тем временем остальной мир начал осознавать важность компьютерных микросхем и их историческую взаимосвязь с компанией Intel. В апреле 1980 года Боб Нойс был избран в Национальную академию наук – честь, сравнимая с Национальной медалью науки, которой он был награжден пятью месяцами ранее президентом США Джимми Картером.

Наконец, чтобы «закрыть год красиво», корпорация Intel журналом Dun’s Review была названа лучшей в США компанией с точки зрения управления.

Настолько удачный год не выдастся для компании еще долгое время.

В индустрии разработки и создания полупроводников (и сопутствующих областей) существует уникальный для нее феномен. Его можно описать как серию промышленных пузырей, спровоцированных комбинацией непредсказуемых последствий развития новых технологий и безысходности покупателей, вызванной стремлением угнаться за темпом Закона Мура.

Это работает следующим образом. Последняя стадия перед Законом Мура создает целый комплекс возможностей для всех, начиная от инвесторов и предпринимателей и заканчивая крупными компаниями. Данная стадия является своего рода выключателем для всего цифрового мира. Такая перезагрузка, во-первых, позволяет участникам рынка модернизировать существующую продукцию в надежде превзойти конкурентов. Классическим примером служит компания IBM, которая вернулась на рынок с усовершенствованным ПК, оснащенным микропроцессором Intel 8088, что имело место в июле 1981 года и полностью перестроило бизнес с области создания ПК. Во-вторых, перезагрузка иногда заканчивается созданием совершенно нового продукта, что дает основу для образования отдельной, новой индустрии. Последнее случилось в 1972 году, когда Нолан Бушнелл установил первую аркадную игру типа «понг» в одном из пабов в городе Саннивейл… и создал корпорацию Атари (Atari Inc.) и современную игровую индустрию с прибылью 65 млрд долларов.

К 1960-м годам индустрия производства полупроводников была достаточно способна предвидеть спрос существующих областей производства на каждое поколение микросхем, что послужило причиной постройки новых заводов для увеличения масштабов производства. Чего она была неспособна сделать, так это предвидеть непредвиденное – огромный скачок в спросе со стороны совершенно нового рынка на микропроцессоры. Также она не могла рисковать огромными тратами, связанными с объявлением онлайн о новых объемах производства для новых технологий, которые могли не появиться вовремя.

Из-за того, что такие резкие повышения спроса практически всегда приходились на моменты уже высокого уровня производства – и даже способствовали появлению всплесков производства, – компании, производящие микросхемы, неизбежно сталкивались с недостаточной производительностью, неспособностью держать темп, заданный спросом.

В некоторых областях такие новости были бы хорошими, так как производители могли бы поднять цены и наслаждаться выгодой. Однако вся суть завоевания лидерства в индустрии микропроцессоров состоит в привлечении и удержании основных поставщиков на все время создания новых поколений продукции. Таким образом, компании получают гарантию, что они всегда будут иметь выгоду, необходимую для создания новых поколений технической продукции. Именно поэтому раздражение основных клиентов даже кратковременным повышением цен (во избежание недостаточной производительности) не является лучшей политикой.

Вместо этого компании вроде Intel во время таких периодов недостаточной производительности и повышенного спроса создавали клиентские списки приоритетов. Таким образом, например, самые крупные заказчики микропроцессоров Intel возглавляли данные списки, в то время как более мелкие, новые или менее важные заказчики – или заказчики, которые имели несколько поставщиков и считались непреданными – располагались ниже по списку. В простые времена такие списки не требовались, а во время крупных скачков они помогали сортировать спрос и удерживать самых важных корпоративных клиентов.

Однако начало 80-х годов не было спокойным временем. Совокупность совершенно новых быстро растущих цифровых индустрий: мини-компьютеры, видеоигры, игровые консоли, научные и программируемые калькуляторы, ПК – создала огромнейший спрос на микросхемы, в основном динамические ОЗУ типа 16k DRAM. По мере того как спрос от всех производителей (не только из США, но и Европы и Азии) начал тормозить производство микросхем, очереди клиентов на продукцию заказчиков также стали тормозиться. Заказчики начали паниковать.

Такая паника послужила основой для создания двух феноменов, достигших своего пика в 1982 году и, к счастью, больше не достигающих таких уровней в Кремниевой долине в последующие годы. Первым феноменом было удвоение и даже утроение заказов. Безысходные производители делали первый заказ, а затем, когда сроки истекали, они делали второй, бо?льший по объемам, в надежде на то, что этим привлекут внимание. Когда это не срабатывало, заказчик мог сделать идентичный заказ на полностью совместимые микросхемы другому производителю.

Результатом, как можно представить, был внезапный скачок в росте спроса, с которым ранее индустрия производства микросхем не встречалась. Серый рынок полупроводников, который всегда оставался в тени, поднялся за счет этого. Это стало вторым феноменом, таким, который застал традиционно свободную от преступности техническую индустрию врасплох.

Официальный серый рынок специализировался на устаревших микросхемах и состоял из мелких торговых складов, разбросанных по Кремниевой долине, которыми управляли люди, продолжающие продавать остатки товара (обычно купленного у компаний, занимающихся созданием полупроводников), когда товар снимали с производства. По мере роста спроса на микросхемы к таким торговцам все чаще стали наведываться крупные компании, готовые платить любые суммы, лишь бы удержать уровень производства. Имея уникальный доступ к черным ходам крупных производителей микросхем и пребывая в поисках извлечения выгоды для себя, некоторые из таких торговцев серого рынка переходили границы и готовы были на более сомнительные действия ради такой выгоды.

Самым законным способом являлась покупка бракованных микросхем – таких, что не соответствовали необходимым техническим характеристикам. Купив, их тестировали, отбраковывали совсем непригодные и продавали лучшие (зачастую описывая как полностью соответствующие требованиям). Для большинства покупателей это не имело особого значения, пока микросхемы работали достаточно хорошо, чтобы выполнять необходимые задачи.

Вскоре и этот источник микросхем начал иссякать – как минимум из-за того, что в крупные компании типа Intel стали приходить клиенты, недовольные работой приобретенных ими устройств. Intel начал уничтожать такие микросхемы – по крайней мере он так думал, потому что серый рынок теперь превращался в полноценный черный рынок. Микросхемы, отданные на утилизацию под предлогом переплавки золотых наконечников, разбирались на части для оживления совсем не работающих микросхем. Тем временем различного рода криминальные группировки начали внедряться в службу доставки микросхем. Это были мелкие карманники и воры, не имеющие никакого представления об интегральных микросхемах, кроме как того, что в них содержалось какое-то количество золота. Были и организованные преступные группировки, включающие местные вьетнамские банды; шпионы из других стран; и даже радикальные политические группировки, как, например, агрессивная «Черная партизанская семья» из Окленда, которая видела в черном рынке источник финансирования своей политической активности.

Не прошло много времени, как микросхемы, переданные на утилизацию, начали красть с погрузочных платформ Кремниевой долины (иногда с помощью проституток, чтобы отвлечь внимание). Сотрудники с долгами за азартные игры подвергались шантажу; их вынуждали оставлять черные ходы открытыми во время ночных смен. Применялись и многие другие хитрости с целью помешать компаниям, производящим микросхемы на необходимом уровне. Как минимум один местный неопытный преступник был убит из-за провалившейся сделки, касающейся микросхем.

Тем временем нехватка микросхем перекинулась на Дальний Восток, где зарождающийся бизнес в области электроники становился огромным потребителем микросхем. Через короткое время бизнесмены из Азии с чемоданами, наполненными деньгами, начали прибывать в аэропорт Сан-Франциско, выполняя распоряжения о поиске микросхем и приобретении их любой ценой. Это приводило к некоторым неловким моментам. Однажды, например, продавец микросхем и покупатель, поселившиеся в смежных номерах, открывали дверь между номерами и пытались передать деньги и товар друг другу, однако никто не хотел первым отпускать. Комичная ситуация: обе стороны, держа оба чемодана, стоя в частично открытых дверях, играли в своего рода «перетяни канат», стараясь в то же время не смотреть другому в лицо.

Такие технические «всплески», давая возможность разбогатеть за ночь, практически всегда создают определенное количество криминала и обмана. Яркий пример – пузырь доткомов конца 90-х годов. Однако настолько широких масштабов, как в период между 1979 и 1981 годами, такие пузыри не достигали. Ускоренное производство и укороченные сроки не только способствовали формированию серого и черного рынков вокруг микросхем, а еще и привели к эпидемии употребления амфетаминов, так как работники заводов и конвейеров стремились угнаться за невиданными темпами. Наркоторговцы открыто работали из багажников своих автомобилей на большой парковке компании National Semiconductor (и выполняли заказы работников Intel в том числе). Тем временем японцы уже были на постах и изо всех сил старались заниматься шпионажем. И у десятков стран были шпионы, рассредоточенные по Кремниевой долине, – некоторые из них (русские, к примеру) надеялись украсть технологии, которые бы они применяли в создании боеголовок баллистических ракет, направленных назад на Кремниевую долину.

И даже законно существующие компании пытались «срезать углы» во время такого неожиданного роста спроса. Компания Apple, к примеру, во время выполнения программы по созданию Apple II, которую она не любит обсуждать, прибегла к наёму местных женщин – иммигранток из Азии, живущих в больших количествах в крошечных квартирах в Саннивейле, – для того чтобы они устанавливали микросхемы на материнские платы и получали оплату поштучно. Это получило название «потогонная система Кремниевой долины».

К этому моменту Кремниевая долина, в особенности индустрия полупроводников, уже приближалась к точке срыва. Intel и ее конкуренты пытались в текущем режиме выполнять новые объемы производства. Клиенты были на грани, не только покрывая грязью серый рынок, но и угрожая даже законно существующим компаниям-поставщикам.

Затем, во второй половине 1981 года, как было ожидаемо, «всплеск» прошел. Хорошие новости состояли в том, что с исчезновением возможностей получения прибыли преступным путем сами преступники переключили внимание на другие области – хоть и остались японцы, государственные и промышленные шпионы.

Плохой новостью было то, что производители микросхем, включая Intel, теперь узнали о том, насколько много было фиктивных заказов. Когда спрос на рынке электроники прекратился, компании быстро справились с созданием необходимого количества микросхем… и начали отменять заказы. Они отменяли не один заказ, но и все дублирующие, сделанные в панике во время нехватки компонентов. Таким образом, одна отмена заказа могла быстро превратиться в отмену четырех разных заказов одного поставщика и, может, еще трех другого. Спад в потребительском спросе на 10 % моментально становился спадом на 30–40 % в реальных заказах. В промышленной терминологии отношение заказов к составлению счетов, бывшее недавно выше 1,0, за ночь упало намного ниже этой цифры.

Крах, пришедший раньше и имеющий последствия серьезнее, чем ожидалось, оказался самым сильным в индустрии производства полупроводников и остальном мире высоких технологий. Финансовые показатели Intel резко упали впервые за историю компании. Компания, достигшая почти 100-процентного роста годового дохода с момента основания тринадцатью годами ранее, внезапно увидела, как он падает – с 855 млн долларов в 1981 году до 789 млн долларов в 1982 году, и весь 1983 год потребовался, чтобы вернуться к доходу двухлетней давности. Это произошло, несмотря на появление на рынке нового ПК IBM, который быстро привлек внимание мира и дал компании IBM лидерство на техническом рынке.

Еще более разрушительным этот спад сделало то, что он случился одновременно – и даже помог это усилить – с разорением компаний в области успешно развивающегося бизнеса производства дисковых накопителей. В 1980 году более 150 компаний, производящих винчестер-накопители, попытались воспользоваться растущей потребностью производителей ПК в массовых запоминающих устройствах. Не все были успешны, и, когда индустрия производства ПК подверглась собственному процессу разорения компаний (к примеру, давно забытые производители ПК первого поколения Адам Осборн и Клайв Синклер, которые были раздавлены успехом Apple), крах пришел очень быстро и был очень жестким. В конечном итоге на рынке остался лишь десяток производителей жестких дисков, что выравнялось с количеством производителей компьютеров.

Индустрия полупроводников также столкнулась с разорениями, когда проигравшие претенденты на подписание контракта с IBM и другими производителями компьютеров стали отступать, пытаясь удержаться хотя бы на менее крупных рынках. Так, компании National Semiconductor, Texas Instruments, Fairchild, которые были основными игроками в области создания микропроцессоров несколькими годами ранее, переключились на производство микроконтроллеров или маломощных процессоров для потребительской и промышленной продукции. Компания Zilog, у которой была лучшая архитектура процессоров в серии Z80, предприняла похожий шаг, чтобы не мешаться под ногами у Intel, начав работу над созданием и производством собственного микроконтроллера, Z8.

К моменту окончания этого спада большинство из этих компаний, несмотря на то, что говорили их балансовые отчеты, старались изо всех сил удержаться на рынке полупроводников, а некоторые уже практически прогорели. К концу десятилетия компания Zilog была уже почти забыта, и она пыталась продолжать существование за счет создания микросхем для часов, игрушек и других мелких приспособлений. Fairchild, одна из сильнейших компаний в этой области, была выкуплена компанией National Semiconductor, которая сама пыталась найти себе применение. А крупнейшее структурное подразделение Texas Instruments стало юридическим отделом National Semiconductor, которое предъявляло иски всем другим компаниям, производящим полупроводники, обвиняя в плагиате патентов интегральных микросхем.

Только один производитель полупроводников был достаточно крепким и пострадал меньше всех во время спада 1981–1983 годов. Это была компания Motorola. После разгрома в конкуренции с Intel за контракт с IBM на ПК Motorola мгновенно вернулась на рынок. В 1979 году (в то время как Голубой Гигант хвалил модели 8086/8088 компании Intel) Motorola готовилась раскрыть одну из лучших микросхем в истории их создания: модель 68000.

Считается, что если бы Motorola ускорила выпуск 68000 или IBM работал бы помедленнее, то история индустрий полупроводников и ПК могла сложиться иначе. На самом же деле если IBM и заметил 68000, то вряд ли стал бы использовать его в своих ПК. В тот момент, рискуя всем в попытке войти в новую индустрию, Голубой Гигант не был заинтересован в лучшей микросхеме в мире; он хотел производительности высококачественной продукции в больших объемах и большую поддержку, что и нашел в компании Operation Crush и модели 8088.

Однако весь остальной цифровой мир смотрел на 68000 – 16-битный процессор, способный выполнять до 2 миллионов вычислительных операций в секунду, – и замирал. IBM, может, и внедрял Intel 8088 в свои компьютеры, но остальной мир начал внедрять Motorola 68000 практически во все остальное, в особенности в автомобили. Когда пришел крах 1981 года, именно клиенты в лице ведущих компаний помогли компании Motorola справиться с ним без особых усилий. Более того, компания даже зарабатывала деньги в этот период, когда продажи выросли с 1,2 млрд до 1,6 млрд долларов в 1983 году без особых убытков. Такой успех позволил фирме искать покупателей в других отраслях. В частности, она создала собственную версию модели 8088, 8/16-битный 6809, и начала искать новых клиентов на электронном потребительском рынке на Дальнем Востоке. Компания начала экспериментировать с применением микропроцессоров в области телекоммуникаций – шаг, который будет иметь огромное значение через 15 лет при развитии мобильного телефона.

Intel мог только наблюдать за успехами Motorola, стиснув зубы. У них в руках был самый важный контракт в истории высоких технологий, но он только начинал подниматься и не приносил достаточного дохода, чтобы восполнить пробелы в других сферах их деятельности. Процессоры были достаточно наболевшим вопросом, но сфера микросхем теперь, когда пузырь лопнул и микросхемы были в избытке и отдавались почти даром, стала катастрофой.

У Intel были важные проекты по созданию новых процессоров, но компания инвестировала бо?льшую часть капитала в строительство новых заводов по всему миру. Более того, в середине 1980 года еще не было известно, насколько серьезным и долгим будет «всплеск». Поэтому, несмотря на прибыль компании Motorola, рассудительность говорила о том, что Intel следовало на время уйти в тень – урезать траты, временно уволить сотрудников, отложить разработку новой продукции и заморозить новые проекты строительства.

Именно это Intel и сделала в 1974 году, когда компания объявила о «великой приостановке». У компании был завод («Алоха-4», расположенный в одноименном местечке неподалеку от Портленда в штате Орегон), находящийся в процессе строительства. Пришлось приостановить данный процесс. Результатом стало незаконченное, пустое здание с грязными окнами, охраняемое одним доберманом и увековеченное в истории Intel как «Конура Алоха».

Однако когда настало время принятия, пожалуй, самого важного и ответственного решения за всю карьеру Энди, он решил выбросить стандартный сценарий развития индустрии и пойти на огромный риск для компании, руководство которой он только что взял на себя. Это стало Самой Большой Ставкой Энди Гроува. И, что было более удивительным, Гроув (еще не совсем профессионал в работе, менее 25 лет в Америке), получив наконец власть, о которой он мечтал, не обязан был так стараться и рисковать. Все указывало на то, что ему просто нужно быть консервативным и осторожным, не ставить на карту все, чего он только что добился. Но, как замечали раньше и заметят потом, тяжелые времена и большие угрозы, казалось, лишь делают его смелее и увереннее в себе. И он никогда больше не будет настолько смелым, как в этот момент – когда столько всего было на кону.

Intel, решил Энди, помчится на полной скорости по тяжелой дороге: никаких сокращений производства, продолжение инвестирования в научно-исследовательские работы и производство продукции. Строительство нового завода, номер 7, в Альбукерке, планировалось завершить осенью 1982 года, хоть и решили отложить запуск завода до получения большого спроса. В это время работников нужно было нанять, обучить и временно устроить в другое подразделение.

Наконец, за что Энди получил печальную известность, в октябре 1981 года он объявил то, что впоследствии получило название «125-процентное решение». В следующие 6 месяцев каждый работник компании Intel обязывался работать на два часа больше обычного – и без вознаграждения.[226]

«В компании, где 60 рабочих часов в неделю уже были нормой, новое решение стало кошмаром. Когда настала зима, сотрудники приходили на работу по темноте и уходили по темноте. Семьи рушились, а эмоции – в компании, уже известной за «конструктивную критику» (т. е. крики), – были на пределе. Однако сотрудники понимали, что при другом решении начальства они больше рисковали оказаться на улице, читая объявления о работе. Работники в шутку начали приходить на работу с головными повязками с надписью «125-процентное решение», чтобы поддержать новый имидж компании, который напоминал мелкие предприятия с дешевым трудом и тяжелыми условиями».[227]

125-процентное решение не далось легко и Энди Гроуву. Мир за стенами Intel осуждал его. Во время рецессии 1974 года Билл Хьюлетт и Дэйв Паккард ввели временную политику, когда работники компании раз в две недели отдавали зарплату за один день, чтобы компании не пришлось прибегать к сокращению сотрудников. Но это было снижение зарплаты, а не работа сверх нормы – и HP не был в бизнесе производства микросхем. Джерри Сандерс из компании AMD во время промышленной конференции в Новом Орлеане в 1980 году громко объявил о политике «без сокращений штата» в своей компании и предложил остальным компаниям последовать его примеру и подписать пакт.[228] Но это было в хорошие времена, и AMD был небольшой компанией – да к тому же никто Джерри не поверил. Intel, как и многие другие, отказался подписывать пакт и тем не менее сейчас пытался сделать все возможное, чтобы не сократить ни единого сотрудника.

Многие подозревали, что Гроув, уже обладающий репутацией бескомпромиссного и жесткого человека, имел какой-то секретный мотив, лежащий в основе такого решения. Привлечение внимания? Хитрая уловка? Такая загадка играла на руку компании, но это также значило, что, если такая тактика не сработает, Гроув будет обвинен в том, что у него на самом деле не было никаких уловок. Кроме того, он выглядел лицемером, когда он, обязав работников фойе записывать всех опоздавших сотрудников, сам опоздал в день, когда репортер из New York Times ожидал его для интервью в том же самом фойе.[229]

К счастью, в конечном итоге 125-процентное решение сработало. Дик Буше, директор маркетинговых коммуникаций и развития бизнеса, сказал: «Мы достигли многого», а затем добавил очевидное: «Хотя это решение большинство не одобрило, оно было правильным».

Отмена 125-процентного решения 31 марта 1982 года стала поводом для празднования, в которое вошли пивные вечеринки, где кружки были на 25 процентов больше обычных.

«Среди дивидендов компании Intel были ускоренные транспортировки новых микрокомпьютерных систем, рост в продажах микроконтроллеров и быстрый возврат налогов, задолженных государству. Были ли эти достижения результатом дополнительных двух часов работы в день или нет – спорный вопрос. Однако один факт оставался точно: Intel сохранил сотрудникам рабочие места в худшие с точки зрения экономики времена».[230]

Глава 36. Для дела

В великой ставке Энди Гроува и 125-процентном решении определенно было одно большое преимущество. Оно состояло в том, что Intel, вместо того чтобы отступить, устремился вперед с программами по разработке новой продукции. Результат, достигнутый в марте 1982 года – последнем месяце 125-процентного решения, – был основан на одном из самых значимых объявлений о выходе новой продукции в истории компании.

В течение того месяца Intel анонсировал выход четырех важных новых процессоров:

• Модели 80186 и 80188. Это была пара 16-битных микроконтроллеров, созданных с целью интеграции в инструменты, периферийные компьютерные устройства и другие приборы. Данный шаг стал ответом на растущее доминирование компании Motorola в индустрии контроллеров. Давно устаревшие, эти две модели уже практически забыты сегодня. Единственное, что считается важным, – микросхема 80186 стала первой, которая использовала номенклатуру 80х86 (известную как х86), давшую начало будущим поколениям микропроцессоров Intel.

• Сопроцессор 82586. Данное устройство было создано параллельно с основными программами Intel по разработке микропроцессоров с целью создания доступа к местным сетям. Этот чип и его более новые модели помогли основать современную компьютеризированную сетевую организацию, что позднее породило Интернет.


Важнейший из всех – четвертый:


• 16-битный микропроцессор 80286. Это был первый «современный» микропроцессор для персональных компьютеров и первый член семейства 80х86, который стал определителем микропроцессоров в мире – как в предыдущем веке, так и до сегодняшнего дня. Модели 8086/8088 оживили в свое время персональный компьютер IBM, но именно 80286 начали устанавливать на все остальные компьютеры, созданные сотнями компаний по всему миру, начиная с Compaq Computer, который первым решил использовать Wintel (операционную систему Microsoft Windows/процессор Intel x86). В данном процессе эта армия по производству ПК, включая таких гигантов, как Dell, HP, Sony, Toshiba, Acer, Hitachi, снизила цену на ПК с нескольких тысяч до нескольких сотен долларов. Это запустило эру персональных компьютеров, благодаря чему стало возможным создание Всемирной паутины и современной экономики.


Модель 80286 не стала таким ошеломительным прорывом, как, например, Motorola 68000 или Zilog Z80, но она и не должна была им стать по планам. Intel извлек урок и из индустрии компьютеров, и из области программного обеспечения: обратная совместимость с ЭВМ высшего уровня. Энди теперь играл в большую игру: основа архитектуры модели 80286 (или 286) была разработана так, чтобы она была совместима с несколькими поколениями микропроцессоров семейства х86 в последующие годы. Это означало, что программы, разработанные для ПК с микропроцессором 286, смогут запускаться на следующих поколениях машин со схожей архитектурой. А это, в свою очередь, означало, что имеющаяся библиотека прикладных программ – от программ, повышающих производительность, до простых игр – не должна быть заново написанной, а просто требовала обновления. Модель 286 поддерживала даже программы, созданные для 8086/8088.

Такой результат от комбинации открытой универсальной платформы операционной системы Windows и процессора х86, известный как Wintel, был ожидаем розничной торговлей. Всего несколькими годами ранее мир персональных компьютеров состоял немногим более, чем из продукции Apple Computer и заурядных устройств. Теперь основное пространство полок (а вскоре и отделов, и целых магазинов) было занято машинами Wintel и программным обеспечением Windows, где лишь пара полок отводилась менее открытой по совместимости технике и программному обеспечению Apple. В этот период Apple проходил через похожую ситуацию: компания, однажды имевшая 95 % рынка ПК, теперь смотрела, как ее доля на рынке стремительно падает. Тем временем к 1988 году, через шесть лет после выпуска модели 80286, 15 миллионов компьютеров с микропроцессорами 286 были распроданы по всему миру.

Успех 80286 в области технологий по отношению к предыдущим поколениям был таким же серьезным, как и влияние на рынок. Устройство изначально было выпущено в версиях 6 МГц и 8 МГц, после чего Intel создал версию 12,5 МГц, что было быстрее, чем 8086, а некоторые из поставщиков Intel (как AMD и Harris) создали версии до 25 МГц, способные на выполнение 5 млн вычислений в секунду. Способности 80286 почти вдвое превысили способности 8086, что, вероятно, является самым большим скачком в развитии процессоров, когда-либо достигнутым компанией Intel.

Модель 80286 включала в себя 134 000 транзисторов (для сравнения: в 8086 их было 29 000) и имела дополнительную функциональность, включая многозадачность (способность выполнять более одной задачи единовременно), встроенную защиту памяти (до этого момента установленную только на большие компьютеры) и управление процессами в режиме реального времени. К сожалению, многие из этих специальных возможностей, особенно многозадачность, были специально закодированы под приложения IBM, а не для Windows. Это привело к тому, что разозленный Билл Гейтс объявил 80286 «глупым и бесполезным микропроцессором». Такие любовно-ненавистнические отношения продлились между изначальными союзниками до тех пор, пока IBM не покинул индустрию персональных компьютеров… а затем продолжились между Intel и Microsoft вплоть до спада ажиотажа на ПК в конце первого десятилетия XXI века.

Факт того, что Intel смог создать новую модель микропроцессоров во время сильнейшего кризиса в индустрии полупроводников, является доказательством преданности сотрудников компании во время 125-процентного решения и храбрости Энди Гроува, устремившегося вперед еще сильнее, когда конкуренты сдались. И когда Compaq установил устройство 80286 в качестве ядра своего развивающегося ПК Wintel, игра была окончена. Intel выиграл войну микропроцессоров как минимум на ближайшую четверть века… при условии, что он будет поддерживать это лидерство, особенно с Энди Гроувом во главе. А сомнений в этом не возникало.

Только Motorola осталась на арене. Остальная часть индустрии по производству микропроцессоров либо канула в забвение, либо ушла в другие области в поисках бо?льшей выгоды.

Восхитительная коллекция объявлений новой продукции компании в марте 1982 года оказала большое влияние на репутацию Intel как инноватора и жесткого соперника. Но по крайней мере сейчас, в самой гуще разрушительной и затухающей рецессии она мало что принесла в чистую прибыль.

К середине лета 1982 года, всего лишь через несколько месяцев после празднования завершения 125-процентного решения, руководство Intel осознало, что экономический спад не заканчивается, а финансовые показатели не увеличиваются. То, что сначала казалось новым подъемом заказов на приобретение микросхем, на деле было всего лишь временным управлением запасами со стороны крупнейших заказчиков Intel. Если так, то компании пришлось бы вновь затянуть пояс потуже.

Спад в полупроводниковой промышленности не должен был длиться так долго, и за счет выполнения программ строгой экономии Intel надеялся, что рынок снова начнет набирать обороты к середине 1982 года. Но этого не происходило; казалось, что спад затянулся на неопределенное время. И Гроув со своей командой, к своему ужасу, осознали, что решение нанять три тысячи работников (пользуясь переизбытком недавно уволенных талантливых сотрудников в данной индустрии) было слишком поспешным. Intel не мог себе их позволить, и, согласно прогнозам, если 1983 год на самом деле окажется настолько трудным, ему придется уволить даже некоторых старожилов компании.

И вновь Гроув при поддержке Мура предпринял решительные действия. В ноябре Intel объявил массовое снижение зарплаты на 10 % процентов и одновременное замораживание зарплаты в течение 1983 года. Это происходило болезненно: «На сей раз волнение было. Работники подписались на 125-процентное решение, и в этом чувствовался некий корпоративный дух. В конце концов, это было всего лишь рабочее время, наименее ценный товар в Кремниевой долине. Но на сей раз дело было в деньгах (которых водилось гораздо меньше в этом самом дорогом объединении в мире). И хотя были и люди, благодарящие Бога за то, что у них все еще есть работа, на деле такой расклад вещей наиболее сильно затронул тех, кого Intel больше всего хотел удержать: ярких, способных работников, измерявших свой успех повышением заработной платы».[231]

Затем, месяц спустя, Intel скинул еще одну бомбу на своих подчиненных. Он объявил, что продал корпорации IBM 12-процентную долю в своем уставном капитале за 250 млн долларов. Это была беспроигрышная сделка для обеих корпораций. Четверть миллиарда долларов были смешной суммой для всемогущего Голубого Гиганта, и он был готов платить по завышенной цене – за те же 250 млн долларов можно было бы выкупить до 25 % доли в Intel, но и 12 % вполне хватало, чтобы теснее сотрудничать и иметь больше влияния на своего самого значимого поставщика. А Intel, продав лишь незначительную долю в своей компании, получил более четверти своей годовой прибыли, и этого было достаточно, чтобы поддерживать финансовую стабильность компании до конца спада и в последующие годы. Акционеры IBM заимели долю в одной из самых перспективных компаний, в то время как их коллеги по Intel добились хорошего подъема цен.

Единственной стороной, чувствующей, что ее интересы не учтены, оставались работники Intel. Они недоумевали, почему их работодатель теперь, когда в его сейфе лежала четверть миллиарда долларов, продолжал урезать и замораживать зарплату. А так как никто не собирался обвинять всеми любимого Дядю Гордона, почти весь гнев (и, возможно, не зря) обрушился на Энди Гроува. Видимо, люди забыли, что всего лишь несколько месяцев назад этот же беспощадный босс зашел настолько далеко, что поставил под угрозу будущее компании – лишь бы они не потеряли работу. В любом случае в отношениях между верхушкой Intel и рядовыми сотрудниками пробежал холодок, и их нельзя было полностью восстановить до того уровня, на котором они были раньше.

И хотя Intel продолжит пользоваться услугами своих наиболее преданных сотрудников в сфере технологий и, несомненно, в сфере уже укоренившейся полупроводниковой индустрии, это стало важной точкой перегиба в истории компании. Пошло бы все по-другому, оставайся бы Боб Нойс во главе? Возможно, да, а возможно, нет. Но без чуткого руководства Энди Гроува Intel могла бы не пережить крах 1982 года.

И все же когда книга Гроува «Высокоэффективный менеджмент» была опубликована в следующем году и вскоре стала первой в списках бестселлеров, многие сотрудники Intel жаловались на то, что настоящий секрет философии высоких доходов Энди Гроува заключался в том, чтобы заставлять людей больше работать за меньшие деньги.

Глава 37. К востоку от Эдема

У Джерри Сандерса всегда были особые отношения с Бобом Нойсом. Еще во времена Fairchild, когда «стиляге Джерри» шел третий десяток и он стремился сделать карьеру торгового агента Fairchild в Южной Калифорнии, на него обрушилось множество упреков со стороны коллег. Ругали его за былые попытки стать кинозвездой, за привычку жить не по средствам, за его вычурный стиль одежды (хотя это было не совсем так – по Fairchild ходила история о Джерри и его розовых штанах времен IBM), но больше всего – за его ум и кичливость. Вот уж поистине горе от ума, потому что Сандерс за всей своей наружностью – и с этим могло согласиться много людей – был одним из самых умных людей в Долине.

Единственным человеком, который всегда уважал Джерри Сандерса и стоял на его стороне, был Боб Нойс. Именно такое лидерское качество Нойса, как способность проникать в суть дела, позволило ему разглядеть в этом горлопане незаурядный потенциал – задолго до других – и продвигать его по службе. Возможно, Нойс видел в Сандерсе что-то от себя – как, например, неравнодушие к слабому полу. Нойс относился к Джерри как к необузданному, но любимому сыну, а Сандерс, который всю жизнь искал человека, заменившего бы ему отца, увидел такового в Бобе Нойсе.

Неудивительно, что когда Сандерс наконец ушел из Fairchild и пытался основать компанию, которая смогла бы стать конкурентом Intel, Нойс помогал ему с самого начала. Разумеется, в Intel от этого были не в восторге, особенно Энди Гроув.

Последующие годы можно назвать почти библейским преданием, которое станет поворотным моментом в формировании истории Кремниевой долины. Энди Гроув работал на великого человека, «Адама» полупроводниковой индустрии, в качестве его главного помощника. Однако, как мы уже убедились, Нойс терпел Гроува за его ум, талант и упрямство, в то время как Гроув, который хоть и выполнял все, что от него требуется, глубоко презирал Нойса за его несерьезность и потребность в любви. Забавно сравнить со случаем Сандерса, который основал компанию в значительной степени для того, чтобы противостоять Intel, но – любил Нойса, почитал его и никогда в жизни о нем плохо не отзывался. Нойс отвечал ему взаимностью, поддерживая Джерри тогда, когда другие отказывали. Ему нравилось проводить с ним время, и он был готов помочь юноше любым возможным способом.

Завидовал ли Энди Гроув этим отношениям или считал, что они губительны для Intel, так и осталось до конца неясным, но в конечном итоге это было неважно, поскольку для Энди Intel была его собственностью – и он был против сделки. И то, что он тогда не смог придумать, как ее отменить, не будет давать ему покоя всю его карьеру.

Разумеется, эти трехсторонние отношения были полны риска. И когда в 1976 году, все еще держась на плаву, компания Advanced Micro Devices семи лет от роду разработала клон новейшей 8086, Intel была готова безжалостно засудить AMD, как она и будет поступать с любой другой компанией, производящей процессоры, которые попытаются сделать то же самое в последующие десятилетия. Но тут вмешался Нойс.

«А почему не позволить AMD создавать клоны? – возражал он. – В конце концов, эта компания настолько мала, что не представляет для нас никакой угрозы. А не лучше ли нам поделиться правами на 8086 с AMD как вторым поставщиком? Мы их знаем, у них не хватит производственной мощи, чтобы быть нам соперниками… и мы можем совладать с Джерри. В конце концов, он – член нашей семьи».

Энди Гроув был не согласен, но какое это имело значение? Боб Нойс – босс. И к тому же механизм «двух поставщиков» стал устоявшейся практикой в индустрии полупроводников. Крупнейшие производители, начиная с IBM и заканчивая General Electric, Boeing и Detroit Automakers, не были в восторге от того, что производство их продукции зависит от выпуска маленьких кусочков стекла, производимых кучкой непонятных молодых инженеров в Санта-Кларе или Финиксе. Риск был слишком велик. Поэтому они требовали от поставщиков полупроводников давать патент на их технологии дружественным компаниям—производителям процессоров для обеспечения непрерывных поставок.

Само собой, компании—производители процессоров были недовольны таким положением вещей, который означал, что им придется делиться своей драгоценной интеллектуальной собственностью со своими конкурентами. И, разумеется, эти компании не собирались тут же брать и подписывать контракты со вторыми поставщиками, которые могли действительно нести угрозу конкурентоспособности в случае, если с исходной компанией что-то произойдет. Они также регистрировали как можно больше патентов, чтобы уменьшить риск потери прав собственности. Но в конечном счете они заключали сделки со вторыми поставщиками не просто потому, что были вынуждены, а потому еще, что заказы, которые они получали взамен, были крайне выгодными.

Поэтому во многих отношениях сделка с AMD по поводу 8086 была неплохой деловой стратегией, с которой даже Энди Гроув был вынужден согласиться, несмотря на его мысли по поводу отношений между Нойсом и Сандерсом. Но в то же время ему было о чем волноваться, поскольку Стиляга Джерри, несмотря на внешнюю экстравагантность – «Бентли» с откидным верхом, английские костюмы, напомаженная щегольская блондинистая шевелюра, фирменные короткие гетры, – представлял собой самого талантливого и безжалостного конкурента во всей истории высоких технологий.

Согласно договору с Intel, AMD приобретал право «копировать микрокоды, содержащиеся в микрокомпьютерах Intel (т. е. микропроцессорах и микроконтроллерах) и периферийных продуктах, реализуемых Intel».[232] Это явилось таким незначительным событием, о котором не было написано ни в одной газете, и лишь несколько отраслевых журналов осветили эту новость.

Шесть лет спустя новости о перезаключении договора не были освещены совсем. Но на этот раз картина происходящего вокруг сделки была совершенно другой. В промежуточные годы AMD хорошо выполняла свою работу и оправдала ожидания Intel – фирма стала надежной поддержкой, а не реальной угрозой. Но теперь, во время продолжающегося спада и избытка продукции Intel, Энди хотел рискнуть и действовать самостоятельно.

Смещение с должности Джерри Сандерса, которого Гроув всегда ненавидел за то, что в нем было даже больше тех качеств, которые ему не нравились в Бобе Нойсе, было просто подарком.

Но теперь вмешался IBM. Можно было наблюдать ту же осторожность, с которой Голубой Гигант вошел в компьютерный бизнес с маломощными процессорами 8088 вместо 8086, когда дело коснулось поставок микросхем. IBM был необходим второй поставщик для Intel 80286, который, как планировалось, станет «мозгом» его нового персонального компьютера AT, а поскольку Advanced Micro Devices значительно проработал 8088, IBM хотел вновь заключить с ним сделку. Intel оставалось только стерпеть это и согласиться, он не хотел ссориться из-за этого c IBM и лишиться потенциально самого важного контракта в сфере высоких технологий. Он также не хотел просто найти другого второго поставщика и – столкнуться с риском копирования своего ведущего продукта двумя компаниями.

Но, в отличие от первоначального контракта, вторая сделка несла два существенных риска убытков. Первый риск состоял в том, что AMD, во многом благодаря сделке 8086/88, был уже не стартапом, сводящим концы с концами, а процветающей средней компанией, производящей полупроводники, с талантливыми сотрудниками и с выдающимся, не боящимся рисков генеральным директором. Он вполне мог взять под контроль значительное количество продаж 80286, особенно если бы после рецессии спрос на них возрос и Intel был бы вынужден поддерживать темпы. Второй риск был в том, что, поделившись проектом и программным кодом процессора 80286, Intel уступал часть своих будущих проектов. Как бы ни рассуждать об инновационности 80286, об опережении им своего времени, он был, по сути, единичным продуктом. Intel мог не выдавать прав на него, зная, что это устройство недолговечно. Однако 80286 был по своей задумке первым из семейства микропроцессоров, который будет обладать общим архитектурным ядром и в дальнейшие годы будет совместим с компьютерами. Поэтому, давая AMD право на 80286, Intel открывал возможности копировать все свои последующие микросхемы на целые десятилетия.

В конечном счете худший кошмар Энди Гроува и Intel сбылся, произошло и то, и другое. Многие люди называли Джерри Сандерса, «Принца-шута» Кремниевой долины, глупцом, но никто никогда не называл его глупым. Он знал, что семейство x86 процессоров Intel станет главенствующей технологией в электронной индустрии на многие годы вперед. И как только он добрался до договора о втором поставщике для 80286 и увел его формулировку, он точно знал, что имеет. И уж, конечно, совершенно не собирался это упускать. Боб Нойс дал Авелю величайший дар в индустрии микрочипов, в то время как Каину только и оставалось кипеть от злости и выстраивать план мести.

Глава 38. Поворот штурвала

В 1983 году, при замораживании и урезании зарплаты работникам Intel в условиях спада, компании впервые удалось достигнуть выручки в 1 млрд долларов. Рост получился изрядный: 1,122 млрд долларов – что на 25 % выше по сравнению с 900 млн долларов за предыдущий год, причем наибольший подъем наблюдался в последнем квартале.

Было очевидно, что рецессия наконец спадает и у Intel появилась прекрасная возможность произвести новый фурор и занять господствующее положение. В этом была заслуга Энди Гроува как лидера: несмотря на все зловещие предсказания в те времена, когда Intel была на пороге краха и почти доведена до банкротства, компания не просто выжила, а (если не считать Motorola) была в лучшей форме, чем любой из конкурентов.

И если во времена трудностей Энди Гроув был на высоте, то в последующие несколько лет он доказал, что может совладать с различными вызовами и во времена успеха.

Для Intel 1984 год стал годом укрепления позиций. В августе IBM планировал представить PC/AT, и, ожидая высокий уровень спроса на 80286, компания расширила свое производство – работа в Альбукерке шла на полную мощь, была открыта еще одна компания в Сингапуре. Именно в этот самый год два других топ-менеджера Intel оставили неизгладимый след в истории компании.

Лес Вадаш играл ключевую роль в судьбе Intel с того самого момента, как его наняли в компанию в качестве первого ее официального сотрудника. Он был значимой фигурой в вопросах преодоления губительно низкой производительности, и именно он выдвинул первую микросхему памяти в продажу. Затем, будучи главой группы МОП, он был ведущим руководителем разработки 4004 и тем самым вывел Intel в бизнес производства микропроцессоров. Его сильными сторонами были уверенность в своих знаниях, дисциплина и последовательность. Все любили Леса как человека, и он создал атмосферу устойчивости, которая воодушевляла его подчиненных не жалеть своих сил.

И вот в 1984 году, когда Intel поднимался из руин, чтобы произвести очередной фурор, Лесу было поручено создать новый проект: Intel Development Operation (IDO). Вадаш был сторонником этой инициативы. Он говорил: «Одна из сильных сторон Intel заключается в способности сосредоточиться непосредственно на выработанной стратегии разработки технологий. Однако, когда все внимание уделяется этому, куда сложнее обращаться к другим весомым и стоящим деловым возможностям, которые, увы, не вписываются в текущие планы корпорации». Что касается IDO, он пояснил: «Смысл был в том, чтобы вкладывать средства в хорошие идеи, строить вокруг них пожарную стену и посмотреть, что из этого получится, – что-то вроде внутренней сделки с рисковым капиталом».[233]

Другими словами, в отсутствие Боба Нойса, который мог бы придумать новые значимые проекты, обойти все правила, холить и лелеять эти проекты, пока они не набрались сил, чтобы быть самодостаточными, Intel пришлось найти другой, более формализованный способ поддержания этого процесса. То, что Вадаш осознал эту необходимость, этот «обходной метод» с Энди Гроувом, а затем успешно претворил в жизнь, как нельзя лучше за его 40-летнюю карьеру показывает, почему Лес Вадаш был значимой и любимой фигурой в Intel.

Что касается IDO, можно сказать, что создание компании венчурного капитала имело неплохой успех. В конечном итоге ей не хватало только одного: Боба Нойса с его гениальностью, бесстрашием перед лицом рисков и харизматичным лидерством. Однако все же у нее были некоторые интересные достижения. В 1984 году провидец компьютерного дела Джастин Раттнер обратился к совету IDO, предлагая Intel использовать свои процессоры в крупных кластерах, чтобы создать новый тип суперкомпьютеров с «параллельными процессорами». IDO одобрила финансирование этой идеи, и в последующие тридцать лет Intel, используя каждое новое поколение своих микропроцессоров, создал один из мощнейших компьютеров в мире, заработав 5 млн долларов. Раттнер сообщил составителям годового отчета за 1992 год, что «технология параллельных процессоров была очень рискованной затеей; для этого требовались первоначальный капитал и длительный промежуток времени, чтобы развернуть бизнес». Intel предоставил ему и то, и другое.

В тот же самый год IDO поддержала также внутреннюю инициативу, которая в конечном итоге станет проектом Personal Computer Enhancement Division (PCED). Этот новый проект поставил целью определить, сможет ли Intel продать свои новые математические сопроцессоры и дополнительную встраиваемую память непосредственно владельцам компьютеров путем увеличения числа розничных компьютерных магазинов, ориентированных на покупателей, которые хотят обновить имеющиеся у них компьютеры, а не покупать новые. Джим Джонсон, который запустил проект PCED со своим товарищем из Intel Ричардом Бейкером, позже говорил: «Продажа компьютеров теперь была в крови у Intel, но в то время это было почти немыслимо».

Intel IDO вкладывала средства в ряд других новых проектов, появившихся в следующем году. Ни один из них не стал настолько крупным, как два первых проекта. Тем не менее ликование по поводу небольшого количества средств, вложенных Intel через IDO, было значительно. Более того, ценность работы, проделанной с участием ума Гордона Мура и сердца Боба Нойса, служившего источником креативной энергетики для лучших сотрудников Intel, была безмерна. Это, можно сказать, был архипелаг старого Intel внутри океана нового. Как удачно выразился Лес Вадаш: «Бизнес в сфере высоких технологий – это не просто подсчет денег. В вас постепенно воспитывается чувство открывающихся возможностей – не тех, что стимулируют вас, а тех, которые могли бы…»[234]

Другой фигурой на авансцене Intel того периода был Крейг Баррет, старый стэнфордский профессор, который совершил поразительный переворот в своей жизни на вершине научной карьеры. Как уже упоминалось, еще вращаясь в научных кругах, Баррет заработал весомую репутацию в области материаловедения. Он использовал этот талант для понимания природы масштабного производства полупроводниковых схем. Благодаря новому, более мощному и точному производственному оборудованию, выход продукции значительно возрос с первых лет существования Intel, и возрос до невероятных масштабов с первых лет индустрии микросхем. И все-таки выход продукции все еще был жалок по сравнению с другими индустриями; участвующие в рынке компании все еще избавлялись от более чем 50 % своих микросхем, сделанных в начале пути. Если везло, то достигался в лучшем случае 80-процентный выпуск готовых микросхем, произведенных на миллионах заводов. Такое низкое качество шло в ногу с компромиссами в остальной части производственного процесса. Некоторые компании (хотя нигде нет таких зафиксированных сведений об Intel) продавали начальные партии нерабочих (или непригодных) микросхем как своеобразный заменитель – до тех пор, пока они не пришлют функционирующие микросхемы. Выпуск продукции всегда был проблемой в индустрии микросхем, но в начале 80-х его значимость вышла на новый уровень. Одной из причин был экономический спад. Таким компаниям, как Intel, пытавшимся поддержать высокий уровень капиталовложений даже в самые трудные времена, была чудовищно необходима прибыль… Однако Intel осознавал, что бо?льшая часть инвестиционного капитала выходила через черный ход (часто в преступные круги) в виде остатка. Компания понимала, что если бы она могла увеличить объем выпуска хотя бы на 10 %, она бы получила достаточно прибыли, чтобы реинвестировать в разработки новой продукции.

Второй причиной стали японцы. Сделанное несколькими годами ранее заявление HP о сопоставлении качества американских и японских микросхем было разрушительно для американских полупроводниковых компаний. Американские компании заверили своих конкурентов (как и самих себя), что скудный объем производств изначально свойствен производству микросхем. Тот факт, что их японские коллеги развеяли этот миф, был особенно унизителен. Теперь, если они хотели восстановить свое доброе имя и не отставать, им пришлось бы решать головоломку об объемах продукции самостоятельно.

Крейг Баррет видел показатели, в которых сопоставлялось производственное качество Intel и других производителей мирового уровня, включая некоторых японских конкурентов. И он был удручен, как и все остальные. «В принципе, – вспоминал он, – все наши результаты: выпуск, производительное время, использование капитала – были провальными».[235]

Однако Баррет считал, что знает, как найти решение. Intel было необходимо вернуться к первоначальным принципам и начать оттуда. «Мы установили планку выше. Мы обучили наш технический персонал статистическому контролю процессов. Мы уделили большее внимание управлению и выбору оборудования. Мы дали толчок усовершенствованию разработки технологий».

Самым большим прорывом Баррета стал принцип «Копируй-Как-Есть» – точное репродуцирование уже существующих успешных проектов и объектов в других регионах. «Я позаимствовал эту идею у McDonald’s, – вспоминал он. – Я спрашивал себя, почему картофель фри на вкус везде одинаков, куда бы я ни шел. И вот что я сказал своим ребятам: “Мы станем “Макдональдсом” в сфере полупроводников”».

Поначалу эта идея прошла без особого успеха. По правде, итогом стало скандальное собрание, на котором, однако, Баррет имел перевес голосов среди руководства. Пусть это будет «Копируй-Как-Есть» – и когда, как оказалось, тестирование процесса стало помехой для фабрик Intel, Баррет и его команда переделали фабрику под испытательную площадку для технологических процессов.

Вспоминает старший вице-президент Джерри Паркер: «Мы всегда гордились тем, что развернули технологические процессы на заводе. Однако было ясно, что прерывание производства с целью наладить процессы слишком подрывало наше дело. Итак, мы переделали завод № 5 (в 1985 году) под нужды развития технологий. Когда благодаря новому процессу у нас увеличивался объем продукции, промышленные бригады (по всему миру) должны были аналогичным образом воспроизвести этот процесс».[236]

В центре всей истории Intel стоит идея о том, что компания добилась успехов и достигла пика современного хозяйствования не только благодаря гениальному руководству (хотя это и так), не только благодаря находчивому персоналу (хотя это тоже было правдой) и не только потому, что ее продукция была лучшей (что порой было правдой, но в большинстве случаев не совсем). Да и не потому, что она совершила меньше ошибок, чем конкуренты (что совсем не так). А потому, что Intel в большей степени, чем любая другая компания за всю историю США, умела извлечь урок – в большей мере из своих побед, чем из поражений. Большинство компаний успешны в начале своего пути, а затем они просто пытаются поддержать уровень своей прибыли, не становясь умнее с течением времени. Но за 35 лет, в эпоху Нойса и Гроува (и под тщательным присмотром Гордона Мура), Intel неуклонно становился лучше – не просто больше, богаче, продуктивнее, а – мудрее. Именно поэтому ни одна компания того времени не могла держать такую же планку.

Успех Intel возрастал в том числе и потому, что под управлением фантазера, а затем и руководителя компания тем или иным образом не противилась этим урокам (неважно, кто их преподносил) и не следовала тупо приказам свыше. Арт Рок, Лес Вадаш, Тед Хофф, Эд Гелбах, Реджис Маккенна, Билл Давидоу и многие другие в разное время вели Intel по разным направлениям, преподносили свое видение компании или просто говорили, что компания совершает ошибку, и предлагали наиболее вероятное ее решение. Intel стала великой компанией не только потому, что позволяла таким людям жаловаться, но и потому что выслушивала их и действовала в соответствии с их жалобами.

Ничто настолько хорошо не демонстрирует все вышесказанное, как проект Крейга Баррета по повышению объема производства в Intel. Само название проекта «Копируй-Как-Есть» настолько примитивно, настолько напоминает карго-культ – если что-то приносит хорошие результаты, нужно просто бездумно это повторять и продолжать в том же духе, – что инженеры-технологи в Intel не могли не ухватиться за эту идею с применением высокоточных эмпирических и научных подходов.

Их опыт и чувство здравого смысла подсказывали им, что необходимо выяснить причины уменьшения производительности. Баррет же велел им не беспокоиться о причинах, а сосредоточиться на результате: нужно понять, как это работает, и продолжать в том же ключе. Intel пришлось стать проще и примитивнее – что немыслимо для компании, в названии которой содержится слово «интеллект» и которая конструирует самые сложные устройства в мире. Это стало ключевым уроком.

И что самое потрясающее – это работало. За несколько лет объемы производства возросли до 80 %, при этом коэффициент использования оборудования увеличился с каких-то 20 % до поразительного результата в 60 %.[237]

Если не считать идею микропроцессора, то ни один сотрудник компании не придумал ничего, что могло бы принести такой финансовый вклад, который принесла идея Баррета «Копируй-Как-Есть». И этот вклад превысил итоговые показатели. Когда японцы открыто нападали на американскую электронную индустрию, американские компании по производству микропроцессоров, которые долгое время терпели унижения в 70-х из-за постоянных сравнений с качеством продукции HP, больше не должны были просить прощения за низкие объемы производства. Последовав примеру Intel, они могли теперь продемонстрировать качество поставок продукции, сопоставимое с японскими показателями. Таким образом, Крейг Баррет, не меньше, чем кто-либо другой, спас американскую индустрию полупроводников в 80-е годы.

Ничего из этого не прошло мимо Энди Гроува, который начал продвигать Баррета в самые верхи. Баррет вскоре стал присматриваться к Intel, будучи одним из наиболее вероятных его наследников. Вопрос стоял в том, сможет ли он дожить до этого момента с таким боссом.

Глава 39. Возвышение

В 1982 году журнал Wall Street Transcript назвал Гордона Мура выдающимся топ-менеджером в сфере полупроводниковой индустрии второй год подряд. В 1983 году Том Вулф написал свой знаменитый очерк о Нойсе в журнале Esquire. Годом позже Гордон Мур и Боб Нойс были удостоены зала славы института инженеров электротехники и электроники (IEEE). В 1985 году Нойс был удостоен Национального зала славы изобретателей. В эти годы Intel раз за разом присуждалось звание наиболее престижной компании в Америке. А в 1984 году Fortune объявил его одним из восьми «Мастеров Инноваций».

Внутри корпорации, как и во всей электронной индустрии, было общеизвестно, что в действительности Intel была обязана своим успехом Энди Гроуву. Любой, кто был знаком с Гордоном Муром, осознавал, что он не тот человек, который мог бы держать компанию в узде настолько, чтобы привести Intel к успеху по пути выдержки и дисциплины. Однако в глазах всего мира Гордону, который был таким известным ученым (Закон Мура в настоящее время применяется во всей электронной промышленности) и генеральным директором компании, доставались почти все лавры. Тот факт, что он не выставлял напоказ свои достижения, делал его еще более выдающимся. В то же время Нойс, теперь уже живая легенда, все же получил признание за успех Intel – даже несмотря на то, что его связь с компанией (он теперь занимал должность вице-председателя) значительно ослабла.

Энди оставалось только стиснуть зубы и продолжать работать. Его книга «Высокоэффективный менеджмент», изданная в 1985 году, была не только формулировкой его опыта руководителя, достигнутого непосильным трудом, но также заявлением всему миру, что если мир хочет знать истинную историю успеха Intel, то ему нужно забыть обо всех этих знаменитостях и поговорить с Эндрю Стивеном Гроувом. Но, несмотря на все его усилия, именно Нойс и Мур снискали всю славу в эти годы.

Ироничен тот факт, что насколько Гроув чувствовал себя в тени Нойса и Мура в первые два десятилетия Intel, настолько же он затмил их в последующие годы. И если недооценивать вклад Энди на ранних этапах было, бесспорно, несправедливо, мало кто понимал, что текущее положение дел относительно всех троих могло быть столь же несправедливым. Благодаря историческим достижениям в годы, когда Энди занимал пост генерального директора, и влиянию его бестселлеров, именно он затмил двух основателей Intel. Безусловно, Нойс и Мур не могли совсем кануть в Лету, во-первых, потому, что они были основателями компании, а во-вторых, благодаря их интегральной микросхеме и закону.

Но пока шли годы и новые поколения стали управлять Кремниевой долиной, оба основателя постепенно ушли в тень Энди. Из них двоих, вероятно, хуже пришлось Гордону, несмотря на Закон Мура. Да, он имел, пожалуй, наиболее сильный авторитет во всей Долине, не говоря уж о том, что он был богатейшим человеком в Америке и ведущим филантропом. Но, согласно всеобщему мнению, он был скорее номинальным и относительно неудачным гендиректором почти целое десятилетие, в то время как именно Энди всегда правил балом, хотя и ждал все эти годы того момента, когда он (в 1987 году) сможет выйти из тени уже официальным (де-юре, а не де-факто) гендиректором.

Есть много версий, как все было на самом деле. В восхвалении достижений Энди Гроува остался незамеченным тот факт, что у него был единственный босс. Все время, с того самого дня, как он пришел в Fairchild Semiconductor в 1962 году, и до тех пор, пока он не стал председателем Intel в 1997 году. Все эти тридцать пять лет один человек, Гордон Мур, был руководителем, советником, покровителем и защитником одного из самых непростых, переменчивых и неуправляемых сотрудников в истории современного бизнеса. Тридцать пять лет: большинство боссов (и даже Энди с этим согласится) едва могли вытерпеть его тридцать пять минут. Если Энди Гроув и построил одну из величайших карьер в бизнесе XX века, то только благодаря тому, что Гордон Мур подготовил для этого почву. Именно он выявил лучшие качества Гроува – и не потому что Энди безраздельно доверял ему, а потому что суждениям Гордона он доверял больше, чем чьим-либо. Гордону Муру не обязательно быть великим руководителем Intel, ему достаточно быть великим руководителем Энди Гроува. И в этом он был лучше всех.

Вторым недооцененным вкладом Гордона Мура был закон – не Закон Мура как уравнение, а Закон Мура как принцип действия. Гордон понимал, как никто другой, что это не было законом как таковым, законом, исполнение которого с годами было неизбежно. Скорее это был уникальный культурный контракт между полупроводниковой индустрией и остальным миром с целью удваивать производительность микросхем каждые пару лет и тем самым положить начало эре непрерывного, стремительного технологического усовершенствования и, как результат, производить продукцию, меняющую жизнь людей.

Все в электронной индустрии быстро поняли это, и вскоре большинство компаний разрабатывали свою будущую продукцию, ожидая новые поколения микросхем, обещанные Законом Мура. Но Гордон Мур понял раньше и лучше, чем кто-либо, что его закон также представлял собой поразительно мощную бизнес-стратегию. Пока Intel ставил Закон Мура в центр своей бизнес-модели, пока он видел в прогнозах по этому закону свою путеводную звезду, пока он не отставал от темпа, заданного законом, компанию было не остановить. Как сказал бы Гордон, Закон Мура был словно скорость света. Он был верхней границей. Если вы попытаетесь превысить его темпы, как это сделал Джин Амдал в Trilogy, то лишитесь крыльев. И наоборот, если вы не будете за ним поспевать, у вас появится целый рой конкурентов. Но если вы сможете удержаться на плаву, как это удалось Intel, вас невозможно будет догнать.

Intel не только удалось удержаться на плаву и быть у штурвала, но вскоре сам закон стал тождествен закону, который можно приписать только Гордону Муру. Энди поспособствовал этому. Но если бы он отклонился от главной стратегии Гордона, его пребывание в должности могло бы быть недолгим. Можно даже увидеть, как Мур приложил руку к важнейшему решению Intel поддерживать на одном уровне свой обременительный бюджет на научные исследования и разработку даже в такие тяжелые времена, как середина 70-х и начало 80-х годов. Гордон Мур не мог позволить краткосрочным финансовым трудностям сбить Intel с пути постоянного, непоколебимого следования закону.

Глава 40. Сбой

Intel завершил 1984 год с фантастическим доходом в 1,6 млрд долларов – прибавив чуть ли не половину по сравнению с предыдущим годом. Убытки прошлых двух лет были компенсированы в большей степени, чем это можно было вообразить.

Но цикл деловой активности, который всегда являлся определяющим фактором в полупроводниковой индустрии (и в целом всего технологического сектора), все еще был в силе, и поэтому если рецессия 1981 года была бы смягчена, это бы означало, что подъем экономики был бы непродолжительным. Так и произошло. Ко второй половине 1984 года заказов на микросхемы становилось все меньше.

В этот раз японские компании привели мир технологий к упадку, наступавшему стремительнее, чем ожидалось. Предчувствуя огромный спрос – но не отбирая заказы у американских производителей микросхем, – крупные японские компании вложили большие суммы денег в заводы по изготовлению микросхем, чтобы изготовить микрочипы DRAM и EPROM. Они неправильно истолковали истинный спрос на эти микросхемы (как и размер аналогичных инвестиций своими конкурентами), что повлекло за собой серьезное перепроизводство. Вскоре на мировом рынке случился переизбыток микрочипов. И это вновь привело к обвалу рыночной стоимости.

Однако был еще другой, скрытый, фактор в падении цен: японская индустрия полупроводников приняла решение использовать этот спад цен, чтобы скрыть тщательно продуманную атаку, направленную на разрушение американской индустрии полупроводников. Эта стратегия, известная как двухъярусное ценообразование (более известная под разговорным термином «демпинг»), была проста. Японские компании-производители, при поддержке японского правительства (в частности, министерства по вопросам внешней торговли и промышленности), искусственно поддерживали цены на микросхемы на высоком уровне у себя дома, увеличивая инвестиционный капитал. За счет этого японские отраслевые заказчики совершали закупки. А цены на те же самые микросхемы, выставленные на продажу за рубежом, особенно в Штатах, могли упасть до невероятно низкого уровня.

Насколько низкого? Одно время японские EPROM продавались в США за половину их цены. С такими ценами американская полупроводниковая промышленность просто не могла конкурировать; даже поставить их рядом было бы самоубийством. И как только американские компании осознали, что они противостояли не просто японским конкурентам, а самому японскому правительству в необъявленной торговой войне, они поняли, что их единственным спасением может быть федеральное правительство.

Это было непростым решением. Кремниевая долина сознательно добивалась того, чтобы иметь как можно меньше связей с Вашингтоном. Конечно, бо?льшую часть своего начального капитала она получила от контрактов в сфере обороны и авиакосмической промышленности, но как только торговая, промышленная и бытовая индустрия электроники активизировалась, Долина отвернулась от военных контрактов и никогда на них не оглядывалась. Даже Дэвид Паккард, основоположник Долины, покинул в 1971 году пост заместителя министра обороны и вскоре отменил практически все оборонные контракты, заключенные HP.

Так что к 1985 году мысль о том, чтобы прийти с протянутой рукой в Вашингтон и умолять о поддержке Конгресса в борьбе с японским бизнес-грабежом, была запретной темой в залах заседаний Кремниевой долины.

Более того, в отличие от зрелых отраслей, в которых конкуренты практически разделили сферы влияния и договорились об осторожном перемирии, индустрия полупроводников все еще тонула в междоусобицах. Они начались задолго до того, как была основана компания Fairchild; в самом деле, легко представить себе стареющего Билла Шокли сидящим в местном баре и жалующимся на Вероломную Восьмерку.

В действительности проблема была не в том, должна ли индустрия микросхем обращаться за помощью в Вашингтон. Это было неизбежно, так как японские микросхемы стали заполонять рынок. Проблема заключалась в том, сможет ли она это сделать, смогут ли различные стороны в этот раз сработаться вместе, чтобы достичь общей цели. И эта проблема вскоре переросла в вопрос: есть ли такой человек в индустрии американских микросхем, которому можно было доверять и который мог сформулировать нужды индустрии достаточно убедительно, чтобы все множество компаний согласилось с ним и последовало за ним? В конечном итоге все сошлись во мнении, что есть только один такой человек.

Боб Нойс.

Нойс почти десятилетие наслаждался жизнью с тех пор, как его ежедневное руководство корпорацией Intel прекратилось. Четыре года он был председателем совета директоров в Intel – и, как все утверждают, прекрасно справлялся с работой в должности, которая подходила исключительно ему. После этого он с легкой душой ушел с поста, позволив Гордону стать председателем, а сам занял менее трудоемкий пост заместителя председателя. Он сохранил свой пост в Intel, предпочитая работать вне офиса, и, таким образом, установил стандарт демократичного руководства, который с тех самых пор пытаются достичь все руководители Долины.

Когда Боб был на рабочем месте (что в последующие годы происходило все реже и реже), его можно было застать за своим письменным столом или за столом для совещаний чуть поодаль. На первый взгляд он производил впечатление какого-нибудь старшего маркетолога или финансиста. Но вскоре это ощущение пропадало – как только вы заходили в его маленький офис со свободной планировкой. Не у многих менеджеров среднего звена Кремниевой долины можно было увидеть на стене медаль National Inventors или фотографии глав государств. И вот вы видите самого Нойса. И вам не нужно знать, кто он такой, чтобы понять, что перед вами выдающийся, могущественный, великий человек. И даже когда он шутил и непринужденно болтал своим глубоким прокуренным голосом, то и дело вставляя слова-паразиты в свою речь – лишь бы вы чувствовали себя комфортно, – в воздухе ощущалась его энергетика. Говорят, что только два человека в истории Кремниевой долины могли привлечь внимание целой комнаты, просто зайдя туда, – это Дэвид Паккард и Роберт Нойс.

По мере того как Боб становился все более богатым и известным, он глубже и глубже погружался в другие заботы, не имеющие отношения к Intel и ее причудам. Он заседал в комитетах и советах. Он и Энн Боуэрс купили большой дом на холмах, неподалеку от загородного клуба Лос-Альтос, где Нойс регулярно проводил благотворительные акции. Во всей его благотворительной деятельности чувствовались его харизма и изобретательность, как, впрочем, и во всем, чем он занимался в жизни. Люди, бегающие трусцой по узкой дорожке вокруг поля для гольфа, научились вовремя отбегать в сторону, когда видели, как серебряный «Мерседес» Боба почти взлетал в воздух на последнем холме, торопясь на благотворительную акцию, спонсируемую им с Энн.

У него также находилось время вновь стать спортсменом и сорвиголовой, как в свои юные годы. Он купил несколько самолетов и постоянно летал на них. И, имея столько средств и времени, он вывел свои навыки катания на лыжах на новый уровень: с Биллом Давидоу и Джимом Морганом, топ-менеджером одного из поставщиков Intel, он занялся хели-ски в горах Багабу в Британской Колумбии.

Все трое считали себя профессиональными лыжниками, но это было очень опасное занятие. В конечном итоге участившиеся случаи гибели в лавинах заставили их бросить это дело. Но до этого, по воспоминаниям Джима Моргана, Нойс всегда шел на риск и выбирал более сложные тропы в горах, в отличие от своих товарищей. «Он шел на просто немыслимый риск, – как говорил потом Морган, – мы бы с Биллом никогда на такое не решились. Мы всегда боялись, что Боб разобьется».[238]

Несмотря на распространенное в Долине неприятие Вашингтона в те времена, Боб тоже занялся политиканством. В 1977 году он объединился с Сандерсом, Спорком, вице-президентом Motorola Джоном Уэлти и президентом Fairchild Уилфом Корриганом и – основал Ассоциацию Полупроводниковой Индустрии (SIA). Основной задачей Ассоциации (помимо организации безумно популярного ежегодного ужина, на котором предсказывали величину отношения объемов новых заказов на микросхемы к выполненным на следующий год) было, выражаясь языком протоколов заседаний, «притормозить действия японского правительства в поддержку своей индустрии и ускорить действия американского правительства».[239]

В этот момент самой большой угрозой было поглощение. В 1970-х годах почти двадцать американских полупроводниковых компаний были куплены иностранцами – в основном когда компании были наиболее уязвимы во времена спада. К концу десятилетия эта тенденция начала сходить на нет, отчасти из-за ужасной динамики объемов этих компаний после поглощения. Большие компании не знали, как справляться ни с культурой компаний—производителей микросхем, ни с условиями Закона Мура, и, таким образом, отставали и теряли лучшие умы. К тому же большинство крупных компаний—производителей микросхем, особенно National Semiconductor, приняли «ядовитые» планы акционирования, чтобы предотвратить неблагоприятные случаи поглощения компаний.

Можно предположить, что уже с самого начала Нойса беспокоила угроза со стороны Японии. Из лидеров полупроводниковой индустрии он в Японии бывал чаще всех. А благодаря его уникальному положению лидера самого известного и почитаемого (его часто называли вдохновителем японской индустрии микросхем), он имел доступ в верхи гигантов японской электронной промышленности. Так что он не обманывался на счет этих компаний. Пока некоторые его коллеги отзывались о них как о «фабриках игрушек», Боб знакомился с ведущими японскими инженерами и имел возможность наблюдать за процессом производства мирового класса.

Уже в 1978 году он полагал: когда-нибудь будущие историки бизнеса отметят, что «вдобавок к тому, что США основали и взрастили цветущую индустрию полупроводников, они же и лишились ее в пользу иностранных конкурентов, как это произошло со сталелитейной промышленностью и рынком телевидения».

Заметим, что Нойс был зол как на японцев (за предательство того, что он называл американским доверием), так и на американскую индустрию микросхем (и на себя) за то, что поддалась этой уловке. Энн Боуэрс позже расскажет Лесли Берлин, биографу Нойса: «Боб был очень доверчивым человеком. Требовалось буквально ударить ему по носу, чтобы он начал думать, что здесь что-то не то. Вы можете представить, что он чувствовал, когда осознал, что все эти годы, в которые он имел дело с японцами, они пытались выведать [американские] секреты».[240]

Тем не менее в то же время возникла еще одна проблема, и Нойсу с SIA пришлось в первую очередь сосредоточиться на ней.

После бурного роста индустрии высоких технологий в 1960-е годы в 70-е процесс создания новых компаний замедлился. И не потому, что предпринимателей стало меньше. Как раз наоборот, их стало больше чем когда-либо, включая Билла Гейтса, Стива Джобса, Нолана Бушнелла и им подобных. Однако венчурные фонды становились меньше и более консервативны в отношении инвестиций. Причиной тому были высокие федеральные налоги на прирост капитала, которые препятствовали потенциальным инвесторам браться за такие рискованные возможности, как новые предприятия сферы высоких технологий. К 1978 году налоги были установлены на уровне 49 %, и относительный недостаток новых компаний (источника жизни Кремниевой долины и мира технологий) угрожал долгосрочному благосостоянию индустрии.

Одной из последних обязанностей Боба Нойса после ухода из руководства Intel было председательство в совете SIA и руководство Комитетом по торговой политике этой организации. На своем прошлом посту, в феврале 1978 года, он ездил в Вашингтон, чтобы выступить перед сенатским Комитетом по вопросам малого бизнеса. Речь шла о необходимости уменьшить налоги на прирост капитала (а если быть точнее – о разнице между этим налогом и обычным подоходным налогом). Американская Ассоциация электроники (AEA), его главный спонсор, поддержала его инициативу.

Это оказалось одним из самых значимых вкладов Нойса в электронную промышленность. К концу года Конгресс одобрил и президент Картер подписал закон, согласно которому налог на прирост капитала сокращался до 28 % (а также уменьшал ограничения на инвестирование пенсионных фондов в фонды венчурного капитала). Три года спустя уже президент Рейган вновь урежет налог – до 20 %, самого низкого уровня со времен президентства Гувера. Такие нормы вызвали мощный всплеск предпринимательства в сфере высоких технологий. В результате в 80-е и 90-е можно наблюдать почти непрекращающийся рост в сфере хай-тек. При этом традиционный спад экономического роста становился все меньше и незначительнее, венчурные фонды изобиловали деньгами (всего за 18 месяцев произошел рост от 50 млн долларов до 1 млрд долларов), а предприятий стало во много раз больше, чем в предыдущие годы. Эти новые компании выстояли и теперь были на пике своей активности, чем посодействовали самому продолжительному экономическому подъему США, который, по общему мнению, был заслугой как «Рейгановской революции», так и президентства Клинтона.

Многие люди, начиная с экономистов и заканчивая сторонниками урезания налогов, политиками и представителями деловых кругов, поспособствовали такому процветанию. Но поворотным моментом, тем событием, которое запустило этот процесс и сделало его законным, стала речь Боба Нойса в Сенате.

Теперь, в начале 80-х, японская полупроводниковая индустрия вернулась, чтобы отомстить. Всем американским полупроводниковым компаниям пришлось от этого нелегко. Intel, как уже упоминалось, столкнулся с существенным сокращением штата – в результате осталось 2 тысячи сотрудников. Компании пришлось продать IBM небольшую долю участия в ней. AMD потеряла две трети своей чистой прибыли в период 1981–1982 годов. National Semiconductor Inc. с печалью наблюдал за изменением динамики своих доходов (с 52 млн долларов прибыли до 11 млн долларов убытков). Со скорбной улыбкой в те темные деньки Нойс предложил начать собрание SIA совместной молитвой.

К 1984 году, когда японские компании начали снижать цены на запоминающие устройства до минимума и еще сильнее укреплять позиции на рынке, ситуация стала критической. В течение одного года доля участия Японии на мировом рынке полупроводников превзошла долю Соединенных Штатов. Япония стала номером один. В интервью San Jose Mercury-News Нойс демонстрировал драматизм положения. Куда бы он ни смотрел, как он говорил, он видел признаки «упадка империи… Назовите мне хоть одну область, в который США теперь не отстают или на рынке которой наша доля растет? Мы движемся по смертоносной спирали».

Он опасался, что США могут стать «пустошью», при этом прибавляя: «Как вы оцениваете Детройт? С нами [индустрией полупроводников] может случиться то же самое». Хуже того, говорил он, словно предостерегая самого себя, растущее чувство отчаяния, которое пришло на смену оптимизму, столь присущему Долине, оказалось замкнутым кругом: «…оптимизм – существенная составляющая инновации. Как человек может встать на путь перемен и приключений, если он предпочитает безопасность и уют?»[241]

Нойс знал, что нужно делать. Он ринулся в бой, позже вспоминая, что провел в Вашингтоне полдесятка лет. (Мур: «Я очень рад, что поручил ему разбираться с Вашингтоном, потому что мне не пришлось возвращаться туда».[242]) И даже когда Нойс вернулся в Долину, он выступал за стратегию SIA против Японии, выступая в том числе перед комитетами Конгресса, которые перекочевали в Сан-Хосе для слушания этого дела. И вновь его выступления были завораживающими. Как всегда, Боб казался спокойным, уверенным, умел взвесить аргументы, являясь олицетворением всего хорошего в американском бизнесе и предпринимательстве. Для многих обитателей Долины и лидеров правительства это был первый раз, когда они лицезрели легенду – с его звучным голосом, несравненным наследием и врожденной харизмой.

На самом деле все выступления и заявления Боба были тщательно отрепетированы и шли в ногу с его перспективной стратегией на выигрыш в этой торговой войне. Нойс постоянно сотрудничал с будущим вице-президентом Intel по юридическим и правительственным делам, Джимом Джарретом. Тот был тогда недавно нанятым журналистом и очень помог отработать выступления, которые позиционировали бы Боба не просто как представителя Intel или полупроводниковой индустрии, а как представителя всей электронной промышленности США. Со временем они вдвоем разработали «шаблоны» речей, которые можно было по-разному соединять и сочетать для разных аудиторий и событий, давая Бобу возможность импровизировать.

Джаррет рассказывал биографу Нойса Лесли Берлин: «Он не был великим оратором со стилистической точки зрения. Но в нем было столько харизмы, которая действительно брала верх над его скромными ораторскими данными… Его присутствие – вот что было действительно важно. Его стиль не напоминал речи баптистского проповедника. Его речь была сдержанной и наполненной смыслом. Он просто был самим собой».

В центре его речей был ряд утверждений (в точности которых можно и усомниться), имевших мощное влияние. Американская полупроводниковая индустрия, говорил Нойс своим слушателям, предоставляла «сырец», основной компонент, на котором строилась вся электронная промышленность (на тот момент – крупнейший наниматель в сфере производства), так что именно она позволяет сегодня американской экономике существовать. Уровень продаж в индустрии микросхем – настоящий показатель благосостояния нации. За предыдущее десятилетие эта индустрия пополнила корпоративными налогами государственный бюджет США на 2 млрд долларов. Она, так или иначе, предоставила средства к существованию миллионам американцев.

Это был первый случай, когда полупроводниковая индустрия доказала свое превосходство американскому народу. И публика приняла это – и руководители дружественных компаний в индустрии микросхем, и занятое население Долины, и конгрессмены. А Нойс никогда не признавался, что словно шел по натянутому канату.

Он оказался в такой щекотливой ситуации, потому что электронная индустрия разбилась на два лагеря и у каждого было свое понимание того, какие методы борьбы применять.

С одной стороны, были те, кто считал, что вмешательство правительства – единственное решение. Они были убеждены, что клин клином вышибают. Если японское Министерство внешней торговли и промышленности помогает своей индустрии торговым протекционизмом, капиталовложениями и нарушением международного торгового права, то американское Министерство торговли – или обороны – отплатило бы той же картой, целясь в японскую полупроводниковую индустрию (тарифами и даже эмбарго) в этой игре взаимных действий, ставки в которой столь велики.

Этот план нашел поддержку со стороны нескольких либералов, сидящих в Конгрессе, так называемых Atari-демократов, в числе которых были Альберт Гор, Пол Тсонгас, Патрик Лихи и Гэри Харт.[243]

С другой стороны, были защитники справедливой торговли, в том числе президент Рейган, который считал, что соблюдение международных законов в сочетании со все менее ограниченной американской конкурентоспособностью в итоге даст возможность перегнать японцев.

Atari-демократы, поддерживаемые некоторыми наиболее прогрессивными высшими руководителями Долины, смещали внимание общества на борьбу за полупроводниковую индустрию или, как максимум, электронную промышленность. Сторонники же свободной торговли выступали за снятие ограничений для свободной торговли.

Нойс, который всегда был сторонником свободы конкуренции и предпринимательства, разумеется, тяготел к республиканцам. Однако, будучи проницательным, он с присущей ему дипломатией перемещался из одного лагеря в другой, примеривая то роль представителя торговых ассоциаций в сфере высоких технологий, то свою собственную роль влиятельного промышленного лидера. Так, он вежливо отклонил предложение присоединиться к группе, занимающейся промышленной политикой, руководителем которой был губернатор Калифорнии Джерри Браун и в которую входили такие бизнесмены, как Чарли Спорк и Стив Джобс. Однако когда настал час, чтобы SIA и AEA ходатайствовали по поводу избавления от японских нарушений Торгового Акта 1974 года, Нойс использовал всю свою репутацию и энергию на это дело.

Но он сделал даже больше. Нойс также помог убедить Intel присоединиться к другим электронным компаниям в вопросе финансирования Комитета политической инициативы (PAC), чтобы продвигать взгляды индустрии в вашингтонских политических кругах. Еще он поддержал создание двухпартийной группы Конгресса (ее называли Группой поддержки полупроводниковой индустрии), которая ходатайствовала перед Белым домом и членами кабинета министров.

Тем не менее самой влиятельной из всех была небольшая армия директоров в сфере технологий, вызвавшихся постоянно ездить в Вашингтон и пытаться убеждать законодателей лично. Спорк позже скажет, что эта группа была «тем самым секретом успеха SIA».[244]

Клайд Престовиц, советник администрации по делам Японии, позже напишет, что «обращение за помощью к Вашингтону было нелегким решением для этих людей и для других таких же в этой индустрии, олицетворявших идеалы американской мечты. Имея скромное, даже бедное происхождение, они сумели путем инициатив, вдохновения и упорного труда создать индустрию, воспринимаемую всеми как ключ к двадцать первому веку. Они сделали это самостоятельно, как одинокие наездники, без поддержки правительства – а иногда даже преследуемые им».[245]

Никто не был так важен в этой компании, как Роберт Нойс. Как пишет Harvard Business Review: «Он что-то вроде легенды в мире электроники… Вашингтон хотел познакомиться с ним поближе, так же, как и он хотел наладить политические контакты».[246] Престовиц назвал его незаменимой фигурой в этой компании.

Нойс приуменьшал свою важность, приписывая ее более своему благосостоянию, чем авторитету. «Я понял, что деньги дают тебе власть, что к твоему мнению больше прислушиваются, если ты богат».[247] Но он лучше, чем кто-либо, знал цену тому, что значило быть доктором Робертом Нойсом, изобретателем интегральной схемы и основателем Fairchild Semiconductor и Intel.

К концу 80-х японская полупроводниковая угроза спала, и к 1990-м годам японская индустрия микросхем вернулась к своему положению уважаемого, но почти безопасного номера два.

Этому было несколько объяснений. С одной стороны, сказалось давление, оказываемое американским правительством на японское, в том числе 300 млн долларов штрафов и принятие Акта о защите полупроводниковых микросхем. Япония в конце концов уступила и согласилась действовать в соответствии с законами международной торговли и американским авторским правом.

Другое объяснение (в краткосрочной перспективе) – высококачественное производство и взлет цен действовали только с существующими технологиями. Как только американские компании производили новое поколение микросхем, японцы могли скопировать их и производить быстрее, лучше и дешевле. Американцы в конечном итоге ответили тем, что догнали японцев по скорости и качеству и при этом оставались новаторами индустрии. Это означало, что со временем (и очень скоро, согласно Закону Мура) американские компании обгонят японцев по скорости, будучи финансируемыми той прибылью, которую они аккумулировали честным способом на рынке микросхем.

И наконец, в долгосрочной перспективе – было демографическое объяснение. Поколение японцев времен Второй мировой войны в 1980-е годы все еще было дееспособным и сохраняло свои устоявшиеся привычки – быть трудолюбивыми, дисциплинированными и экономными. В самом деле, эти черты были так же важны, как и все, чему японских рабочих научили Деминг и Юран. Но представители этого поколения старели и выходили на пенсию. А новое поколение, выращенное жертвенностью своих родителей, не было так заинтересовано в том, чтобы посвятить свою жизнь нации. Другими словами, японская индустрия микросхем прямо-таки должна была выиграть войну в полупроводниковой сфере в начале 80-х, иначе ей бы такой шанс больше не представился. И – в последующие десятилетия – это подтвердилось.

Боб Нойс вырос в национальную фигуру после американо-японской торговой войны. В Вашингтоне он являлся олицетворением всего лучшего в американской промышленности. Для своих коллег Боб был героем. А во всем мире имя Боба Нойса проникло в общественное сознание и стало символом эры микросхем.

Но именно в Кремниевой долине достижения Боба встретили сильнейшую реакцию. Хотя это редко обсуждалось, но генеральные директора компаний помышляли о тайной карьерной стратегии. Те же амбициозность и трудолюбие, которые позволили им забраться наверх, только подстегивали их забираться еще выше. А идеальный карьерный стандарт в Долине установил Дэвид Паккард: открой компанию в гараже, стань новатором в своей сфере, сделай свою фирму общеизвестной, затем войди в рейтинг 500 лучших компаний (а лучше 50) и, наконец, стань авторитетным представителем индустрии. Вот теперь дуй в Вашингтон, самое время становиться глобальной исторической фигурой. Все это удалось только Паккарду. Он установил чересчур высокую планку. И Долина почитала его достижения, сделав его неофициальным «мэром» Кремниевой долины – вторым человеком, удостоенным этого титула после его учителя и наставника, профессора Стэнфорда Фредерика Термана. Теперь, когда королева Англии посетила Долину, ее принимал Паккард; когда любой всемирной организации требовалось одобрение Долины, она ставила на своих бланках имя Паккарда.

Фред Терман сделал идею Кремниевой долины реальностью, став первооткрывателем в электронной индустрии и создав Стэнфордский научно-исследовательский парк. Дэйв Паккард создал Долину с помощью HP и установил наивысший стандарт корпоративной культуры – HP Way. Теперь, когда Термана не стало, а Паккард не становился моложе, настало время Боба Нойса. В конечном счете он изобрел и взрастил технологию, которая теперь стала основой мира технологий, да еще и (благодаря Закону Мура) ручалась за ее необходимость для глобальной экономики на долгие годы вперед. А теперь он спас американскую электронную индустрию от самой большой угрозы, с которой она когда-либо сталкивалась. Так что, без преувеличения, он смог достичь карьерного успеха Паккарда – чего еще никому не удавалось. Хотя некоторые почти достигали того же (Стив Джобс, Эрик Шмидт, Ларри Эллисон, Марк Цукерберг), никто с тех пор этой высоты не одолел.

И все же в свои почти пятьдесят Боб Нойс обещал, что еще десятилетия никуда не исчезнут. Что ж, Долина чувствовала себе в безопасности, зная, что у нее есть такой лидер. С этих самых пор он станет голосом Кремниевой долины в мире. И Боб Нойс чувствовал себя комфортно в этой высокой роли.

Глава 41. Потеря памяти

Огромное количество жертв пало в торговой войне в сфере индустрии микросхем между США и Японией, компании не выдерживали конкуренции, исчезали или были проданы. Что удивительно, среди самых крупных компаний, участвовавших в войне, сильнее всего изменилась та, что считалась величайшим победителем: корпорация Intel.

Intel изначально была построена как производитель микросхем памяти, и ей это прекрасно удавалось. В разное время в течение первых пятнадцати лет существования компания не только была лидером продаж микросхем памяти, но также ведущим новатором. Благодаря памяти Intel стала известной, и она поспособствовала изобретению микропроцессора.

Но появление такого конкурента, как Япония, последующая манипуляция с ценами имели разрушительные последствия для финансовых показателей Intel. К середине 80-х становилось все более очевидно, что если Intel может никогда не беспокоиться за бизнес микропроцессоров, то в бизнесе микросхем памяти он может утратить контроль. В то время было чересчур много конкурентов, и цены, вероятнее всего, в будущем снижались бы. Если даже Intel смог бы снова вернуть себе положение не вызывающего сомнения новатора индустрии после изобретения новых поколений микросхем, то не было никакой гарантии, что даже это положение даст ему возможность получить достаточно прибыли, чтобы компания оставалась процветающей.

Уже в 1982 году это было очевидно руководителям высшего звена Intel, и они призывали Гроува и Мура выйти из бизнеса микросхем памяти. Затем, когда рынок обрушился, их призывы стали еще громче. Но оба основателя фирмы все же колебались. В конце концов, Intel, который они построили, был компанией схем памяти. Гроув вспоминал: «Тогда, осенью 1984 года, все изменилось. Бизнес пошел на спад. Казалось, никто не хочет больше покупать микросхемы. Наши невыполненные заказы испарялись, как весенний снег. Когда период неверия прошел, мы стали сокращать производство. Но после долгого периода роста мы не могли достаточно быстро сбавить темп, чтобы соответствовать темпу рыночному. Мы все еще производили товарный запас, в то время как наш бизнес сходил на нет».[248]

Вспоминает Мур: «Мы с самого начала были в бизнесе по производству микросхем памяти, и это была первая товарная сфера, в которой мы хотели развиваться. И в целом нам это вполне удавалось. Но мы не сделали достаточно продуктивной работы на два поколения вперед и потеряли наше лидерство. Наши вложения в исследования и разработку опять обогнали индустрию, выйдя на уровень в 1 мегабит – миллионы битов памяти в одном чипе. Мы разработали технологию. У нас был продукт. Но теперь нам приходилось размышлять над решением вложить 400 млн долларов в заводы, чтобы вновь стать ведущим игроком. Именно в это время индустрия микросхем памяти теряла значительную часть денег. Казалось, избыточные производственные мощности никуда не денутся, и это было, надо сказать, эмоционально сложно. Эти цифры просто уставились на нас. И шанс получить прибыль был едва ли вероятен».[249]

Гроув говорил: «Мы терпели убытки в сфере схем памяти довольно долгое время, пытаясь конкурировать с высококачественным, недорогим, масштабным японским производством. Но так как у японцев этот бизнес был таким прибыльным, мы держались за него, пытаясь найти волшебную разгадку, которая даст нам премиальную цену… Однако как только темпы бизнеса замедлились в серьезных масштабах, а другая наша продукция не могла это восполнить, убытки стали действительно ощутимыми. Срочно необходима была другая стратегия в этой сфере, такая, которая смогла бы остановить кровотечение на теле бизнеса».

Становилось все очевиднее, что Гроув и Мур были двумя последними лидерами, оставшимися в Intel, которые все еще питали надежду на то, чтобы компания осталась в бизнесе схем памяти. В конечном итоге их голос был решающим, потому что они ставили все подписи. Эта тема была настолько болезненной, настолько наполненной эмоциями, что, как позже признал Гроув, ему сложно было даже заставить себя о ней говорить.

Гроув: «Мы проводили совещания, много совещаний, споров и ссор, которые ни к чему не приводили, кроме как к взаимоисключающим предложениям… В то же время, пока полыхали споры, мы терпели все бо?льшие и бо?льшие убытки [в 1984 году доходы корпорации составляли 1,63 млрд долларов, в 1985-м упали до 1,36 млрд долларов, а в 1986-м снижение продолжилось – до $1,26 млрд]. Это был мрачный год, у нас опускались руки. Мы потеряли себя. Мы плутали по долине смерти».[250]

Зная Энди Гроува, можно быть уверенным: эти слова были серьезными. Но они отражали отношение большинства представителей американской электронной индустрии. Достаточно вспомнить комментарии Нойса того же времени о конце американской цивилизации.

Что же удерживало Intel? По словам Гроува, существовало две причины, и в основе обеих лежала роль схем памяти как технологической сердцевины Intel: «Первая причина состояла в том, что память была «двигателем технологии». Эта фраза означала то, что мы всегда разрабатывали и оттачивали наши технологии, опираясь на нашу продукцию схем памяти, прежде всего потому, что их было легче всего тестировать. Как только технология была отлажена на картах памяти, мы применяли ее для микропроцессоров и другой продукции. Другое убеждение состояло в постулате о «полном ассортименте моделей». Согласно этому постулату, нашим торговым агентам нужен был полный ассортимент моделей, чтобы хорошо выполнять свою работу перед покупателями; если его не было, наши клиенты предпочитали иметь дела с нашими конкурентами, у которых он был».[251]

Но в конце концов Гроув стал осознавать, что только они с Гордоном действительно верили в эти две причины. И как только Энди, даже во время его визитов в самые отдаленные цеха, почувствовал, что дело пахнет жареным, ему все яснее становилось, что существовала третья причина их сопротивлению: гордость. Никто из них не хотел признавать, что они привели свой основной бизнес к краху, и никто не хотел смотреть в лицо акционерам и общественности в ситуации такого провала.

Гроув: «Помню то время в середине 1985-го, когда бесцельные блуждания продолжались уже почти год. Я был у себя в офисе с… Гордоном Муром, и мы обсуждали наши трудности. Мы были в мрачном расположении духа. Я посмотрел в окно на колесо обозрения в Большом Американском парке аттракционов, медленно вращающееся где-то вдалеке, затем повернулся к Гордону и спросил: “Если бы нас выгнали и назначили нового гендиректора, что бы, ты думаешь, он сделал?” Гордон незамедлительно ответил: “Он бы вывел нас из бизнеса схем памяти”. Я уставился на него, не шевелясь, и сказал: “Почему бы нам не выйти из этого офиса, зайти обратно и так и сделать?”».[252]

Не станем разрушать образное выражение Гроува: это они и сделали. К облегчению их группы управления, Мур и Гордон приняли решение вывести Intel из бизнеса оперативной памяти. Затем они вынесли это решение на повестку заседания совета директоров. Арт Рок, который тогда еще был в совете, позже назвал голосование за выход из бизнеса «самым мучительным решением, которое я принимал, будучи в совете». Для сравнения: Нойс проголосовал «за» без колебаний. Энн Боуэрс позже поделится с биографом: «Он думал, что японцы и так выжимали все, что можно, из карт памяти. Он надеялся, что микропроцессоры предложат какой-то выход». Но это был не конец.

И если руководство Intel с радостью приняло это решение, рядовые сотрудники не были так рады этому решению. Многие из них построили карьеру именно в бизнесе схем памяти, и они верили в устройства памяти Intel по меньшей мере так же, как верили в саму компанию. Теперь они опасались – и не зря, – что их выставят на улицу, как это случилось с работниками Microma чуть меньше десяти лет назад.

Они были недалеки от этого. По словам Мура: «Решение выйти из такого бизнеса означало целый ряд изменений, которые должны были произойти внутри компании. В компании в прямом смысле были тысячи людей, которых нужно было либо переквалифицировать, либо увольнять. Мы все же надеялись на переквалификацию».[253]

Однако в итоге для большинства работников из отделов, связанных со схемами памяти, это оказалось невозможным. В 1982 году Intel была второй крупнейшей независимой полупроводниковой компанией в мире, а в 1986-м – уже шестой. Как Мур скажет в том ноябре: «Intel открыла миру оперативную память. У нас была 100-процентная доля на этом рынке. И со временем эта доля стала равняться нулю». И несмотря на продажу этого бизнеса компании Zitel (а также переход туда тридцати сотрудников), Intel потеряла 173 млн долларов в 1986 году. Это был первый год, когда компания погрязла в долгах с момента ее регистрации пятнадцатью годами ранее.

В конечном итоге Intel сократила 7200 человек, треть своих сотрудников. Многие из них были работниками отделов, занимавшихся схемами памяти. Это был «действительно ужасный процесс», вспоминает вице-президент Дик Баучер.

«Работников, которых мы увольняли, никак нельзя назвать некомпетентными – многие из них были опытными и имели успешную карьеру».[254]

В течение 1985 и 1986 годов компания также закрыла семь фабрик. Это было небезосновательное решение: руководство проводило секретные совещания в гостиной Боба Нойса, чтобы обсудить, «как закрыть Intel, если дело дойдет до этого». Мало утешения было и в том, что шесть других американских компаний – производителей схем памяти сворачивали бизнес и, таким образом, таких компаний оставалось две. Не было утешения и в том, что другие компании Долины (самые маленькие уже исчезли), включая National Semi, Fairchild и AMD, тоже были в затруднительном и опасном положении. Не имело значения даже то, что Intel теперь была компанией-миллиардером. Бостонская Wang Laboratories, некогда компания-мультимиллиардер, доминировавшая на рынке компьютерной техники, показала, что даже такая компания может исчезнуть за считаные месяцы.

Но между Intel и другими компаниями существовало два больших различия. Одно состояло в том, что даже в самые темные времена Intel сохранял уровень научных исследований и капиталовложений на поразительной отметке в 30 % своих доходов – даже при росте убытков. Второе заключалось в том, что у Intel был контракт на микропроцессоры с IBM PC и ее клонами и он только что объявил о новом поколении микропроцессоров. И хотя Intel был озабочен тем, чтобы удержаться на плаву, он все еще был готов действовать.

Глава 42. Энди-боец

Модель Intel 80386 была официально выпущена в октябре 1985-го, в тот же самый месяц, когда Intel вышел из бизнеса по производству микросхем памяти. Широкомасштабные поставки пришлись на третий квартал 1986 года. Отражая мировой масштаб индустрии персональных компьютеров, 386-я модель была выпущена в Сан-Франциско, Лондоне, Париже, Мюнхене и Токио.

386-я модель была первым 32-битным микропроцессором, и в ней были представлены 275 000 транзисторов – почти вдвое больше, чем в 80286. В отличие от своих предшественников, эта модель была спроектирована для того, чтобы запускать несколько программ одновременно. От этого 386-я модель становилась не только во много раз мощнее, чем 286-я, но также особо популярным процессором для нового поколения компьютерных рабочих станций и высококлассных персональных компьютеров. В то же время она могла выполнять большинство старых кодов, предназначенных для 286-й модели и даже для 8086. 386-я была настолько мощной, что даже с годами оставалась в несколько раз быстрее, чем оригинальная модель. Она использовалась во встроенных системах и мобильных телефонах (как BlackBerry-950 и Nokia-9000) вплоть до первого десятилетия XXI века, когда Intel наконец прекратил ее производство. Разработчик модели, Джон Х. Кроуфорд, продолжил разработку будущих поколений моделей семейства 80x86.

IBM хотел себе 386-ю, но… не сразу. Он предпочитал пользоваться 80286 еще несколько лет. Это дало зеленый свет изготовителям клонов, и в августе 1986 года новый предприимчивый участник рынка, Compaq Computer, стал первым изготовителем клонов персональных компьютеров с процессорами 386. Это, в свою очередь, дало зеленый свет другим конкурентам на рынке копирования процессоров. Так что к концу 1987 года IBM стал всего лишь еще одним участником в своей индустрии… в то время как Intel и Microsoft имели в своем распоряжении новую гигантскую индустрию.

Ну, не совсем так. У Intel было несколько конкурентов по проектировке микропроцессоров. Cyrix – компания, созданная недовольными учеными из Texas Instruments в 1988 году. Эти весьма образованные люди решили переконструировать самый популярный процессор на рынке, Intel 80386, таким образом, чтобы не нарушить авторских прав и патентов на аппаратное и программное обеспечение Intel. Естественно, Intel вскоре подал иск на Cyrix, но с треском проиграл дело. Такой расклад позволил Cyrix производить процессоры на фабриках, лицензию на которые Texas Instruments приобрел у Intel, а конечный продукт продал ярым поклонникам компьютерной техники. Скорее помеха, нежели реальная угроза, Cyrix в итоге был куплен компанией National Semiconductor.

Еще одна новая компания, Chips and Technologies, также переконструировала 386-ю модель, но конечный продукт имел ряд недостатков и недолго пробыл на рынке. Компания в итоге имела успешный бизнес в сфере компьютерных чипсетов и видеокарт… и была в 1997 году куплена корпорацией Intel.

Настоящей угрозой для Intel, которая злила Энди Гроува больше всего, была Advanced Micro Devices.

Джерри Сандерс своим красноречием добился договора о втором подрядчике на 8086, сыграв на мягкосердечности своего суррогатного отца, Боба Нойса. Затем скрепил этот договор, несмотря на возражения Intel, когда IBM потребовал, чтобы AMD была резервом для поставок Intel.

Но Нойс теперь не принимал решения, а IBM отставал от своих конкурентов-подражателей и потерял свое влияние на Intel. Более того, Intel в успешные времена мог выдержать присутствие AMD, когда ни одна из компаний не поспевала за спросом. Но теперь, во время спада, Энди не находил причин, по которым его компания должна терпеть паразитирование на собственных изобретениях со стороны AMD, которая отхватила 15 % рынка. Потерянные миллионные доходы, которые могли быть у Intel, выправили бы положение балансового счета компании и сохранили места для некоторых уволенных сотрудников. Он готов был поспорить, что продукция и репутация Intel были теперь достаточно крепки, и компании не нужна была подстраховка.

Джерри Сандерс, в свою очередь, был отчаянным человеком. AMD потеряла 37 млн долларов. Для этой компании такая сумма потерей была большей, чем 173-миллионные убытки для Intel. Судьба компании висела на волоске. Intel ведь заключил с компанией сделку? – и Джерри не собирался отступаться от этого. В конечном итоге, по его мнению, все сводилось к следующей фразе – AMD имела право «копировать микрокоды, содержащиеся в микрокомпьютерах Intel и ее периферийном оборудовании». И вот это слово – микрокомпьютер. Что оно, в сущности, значило? Это был довольно распространенный термин в самые ранние дни данного бизнеса, но он давно был вытеснен терминами микропроцессор (микросхема, используемая в компьютерах) и микроконтроллер (схема, используемая в некомпьютерных системах, как в системах впрыска в автомобилях или в термостатах).

Для Сандерса слово микрокомпьютер означало микропроцессор, и хотя Intel обновила 8086 и дала ей новые названия (как то: 80286 и 80836), эти устройства все работали на исходном центральном наборе команд – микрокоде – и, следовательно, контракт все еще был в силе. И пока какой-нибудь суд не решит иначе, Сандерс собирался продолжать копировать новейшие микропроцессоры Intel, чтобы сохранить свою компанию. Он также был убежден, что, несмотря на все причитания, если Intel хотел удержать своих крупнейших клиентов, ему пришлось бы смириться с поддержкой AMD в качестве второго поставщика.

Такую ситуацию нельзя было уладить переговорами. Не важно, что говорят факты, в контракте ли или на деле. Юристы обеих компаний вскоре поняли, что это противостояние имело личные мотивы. Итак, когда Intel выпустил 80386, Энди демонстративно заявил, что впервые Intel останется единственным производителем своих ведущих микропроцессоров. «Мы не собирались класть микропроцессор на серебряное блюдо и отправлять его в другие компании. Мы хотели удостовериться, что извлечем из этого что-нибудь ценное». Intel подкрепил это решение, заявляя, что отказывается от вторых поставщиков, потому что продукция, производимая такими участниками договора (т. е. AMD), не соответствовала стандартам Intel. Весь мир считал, что Intel пускал пыль в глаза. А Intel просто хотел восстановить контроль над своим бизнесом и вернуть деньги, которые этот бизнес приносил.

Гроув вспоминает: «Я думаю, AMD считала, что мы блефуем. Она не выполняла свои обязательства, полагая, что в конечном счете нам нужна будет их помощь, чтобы удовлетворять спрос. Это было как игра на «слабо», и мы не стушевались в этой игре».[255]

Из этого решения вытекало два последствия, оба имеющих историческое значение. AMD, понимая, что ей действительно перекрыли доступ к семейству x86, продолжила копировать 386-ю модель, несмотря ни на что. Intel подал иск на AMD. Ни одной из сторон не хотелось разрывать сделку, и борьба Intel и AMD, которая в различных проявлениях будет длиться и в двадцать первом веке, станет самым крупным и долгим судебным разбирательством между двумя компаниями во всей истории высоких технологий.

В то же время, совершив такой поступок, Intel привел себя к трудностям, еще не имевшим места в мире полупроводников. В его распоряжении был самый популярный микропроцессор на Земле, общий спрос на который был неизмерим. И каким бы ни оказался этот спрос, Intel пришлось бы принять его… в одиночестве. Неожиданно прошлогодние труды Крейга Баррета, направленные на улучшение производительности труда, как и обязательства Intel способствовать капитальным улучшениям в тяжелые времена, оказали сильное влияние на компанию.

Гроув: «Мы были вынуждены удовлетворять потребности целой индустрии. Это мотивировало нас поддерживать производительность на должном уровне. У нас были собственные внутренние производители, и, таким образом, сразу несколько заводов одновременно производили микросхемы. Мы должны были увеличить спрос на нашу продукцию, и мы не отступились от этой цели».[256]

Хорошей новостью явилось то, что, несмотря на такой серьезный риск, в паруса Intel в кои-то веки дул попутный ветер. В июле США и Япония подписали соглашение о поставке американских полупроводников на японский рынок. Война еще не окончилась, но ее завершение уже маячило на горизонте. Затем, в августе, Intel разрешил спор с японским гигантом индустрии NEC, который поддерживал право Intel копировать его микрокоды. Если не считать AMD, это знаменовало конец эры офшорных компаний-подражателей.

В начале 1987-го заказы возросли до такого уровня, который американская индустрия полупроводников не видела за четыре года. К концу первого квартала Intel наконец получил первую прибыль за год: 25,5 млн долларов. По всему миру сотрудники компании устраивали вечеринки под девизом «Долги погашены».

Это достижение получило признание не только внутри компании, но и за ее пределами. В апреле, в месяц финансового благополучия, совет директоров вознаградил Энди за его неимоверный вклад в компанию в тяжелые времена. По рекомендации Гордона Мура его назначили генеральным директором корпорации Intel. Мур остался сидеть в совете, но отошел от привычных ежедневных дел в компании.

Это было важное утверждение – как со стороны совета, так и со стороны д-ра Мура. Войдя в индустрию четверть века назад, он с тех пор держал Энди Гроува на коротком поводке. Мур считал – ум и навыки Гроува были достойны почитания, но его стиль и склонность к риску всегда вызывали подозрение. Теперь совет директоров и его наставник объявляли всему миру, что Энди это повышение заслужил, продемонстрировав недюжинную мудрость и сумев вывести компанию из самого затруднительного положения во всей истории. Он теперь имеет полное право быть генеральным директором корпорации-миллиардера.

В качестве завершающего штриха совет также проголосовал за выкуп 12-процентной доли IBM в Intel через три года. Когда сделка совершалась в 1983 году, она воспринималась как нежеланное вмешательство крупного клиента в дела небольшого поставщика, которому пришлось согласиться с условиями сделки, чтобы не потерять крупный контракт на персональные компьютеры. В следующем – катастрофическом – году вложения IBM стали рассматриваться как своевременный спасательный круг, который помог вытянуть Intel из омута. Электронная индустрия тоже ценила достижения Гроува. Теперь Энди был на равных с основателями компании. Как нельзя кстати пришлись и два события: в июне Боб Нойс получил национальную медаль за вклад в технологию от президента Рейгана, а Энди удостоили награды «Лидер в сфере инженерии» от IEEE.

У Энди Гроува теперь было все, о чем он мечтал: компания-миллиардер, самый распродаваемый микропроцессор, ключевая технология компании в его полной собственности, экономика в стадии величайшего бума за всю американскую историю, новая крупнейшая технология, маячащая на горизонте. И пока акции не падали, он был за штурвалом самой значимой компании в мире, с оказывающим поддержку советом директоров и полной отчетностью самому себе.

А ведь не менее амбициозные люди были полностью разбиты – из-за спеси, предательства, более умных конкурентов и собственных ошибок. Эндрю Гроуву, ранее известному как Андраш Гроф, был пятьдесят один год. Он прожил в Штатах тридцать один год, а в сфере полупроводниковой индустрии провел двадцать четыре года. Он достиг больших высот, но всегда находился в тени других известных людей. Он был уважаем среди своих коллег по электронной индустрии, но это уважение имело оттенок сомнения: возможно, из-за горячности, эмоциональности и непредусмотрительности Энди, которые не позволяли ему быть чем-то бо?льшим, чем начальник производства, чем гендиректор.

У него осталось четырнадцать лет, чтобы показать себя миру, доказать, что он – действительно великий лидер, каким он себя и считал. Если бы Энди это удалось, он был уверен, что вошел бы в историю и считался бы величайшим руководителем эпохи. Если бы ему это не удалось, его бы обвинили не только в уничтожении Intel, но и в ухудшении всей электронной промышленности. А еще в большей мере он бы навсегда остался известен как человек, нарушивший Закон Мура, что стало бы предательством по отношению к человеку, который был ему другом и наставником.

Но даже если Энди и боялся, он этого не показывал. Он только сильнее свирепел. И в начале 1988 года он помог корпорации Intel занять лидирующее положение в мире электроники.

Глава 43. Воспитание легенды

Для Роберта Нойса середина 80-х была счастливым периодом жизни. Трудные времена, настигшие полупроводниковую промышленность, хоть и причиняли неприятности, но были уже далеко не в самом разгаре. Роберту не надо было не спать ночами, беспокоясь о том, какой будет платежная ведомость компании или как ему придется от своего имени сокращать штаты. В должности вице-председателя его единственной работой было давать советы Гордону и Энди, на чьи плечи была возложена ответственность за судьбу Intel.

Само собой, Нойс был глубоко заинтересован в судьбе компании, сооснователем которой являлся, и бо?льшая часть его благосостояния зависела от акций Intel. Но у него были и другие интересы, в том числе и судьба американской электронной индустрии. И здесь, как лидер американской стороны в торговой войне, он одерживал одну победу за другой, став бизнес-героем. Наиболее влиятельные члены федерального правительства пели ему дифирамбы. И даже японцы, его заклятые друзья, смотрели на него с большим благоговением.

Дома жизнь Боба кипела, как и всегда, хотя и немного в другой форме. Его дом в Лос-Альтосе был местом непрекращающейся деятельности: благотворительные вечера, приемы и званые ужины. Жена его Энн, будучи директором по персоналу в Apple, сама быстро становилась ключевой фигурой в Долине, и их пара достигла высокого уровня социального влияния в Кремниевой долине, которого никто не мог достичь ни до, ни после них.

Одним из завсегдатаев дома Нойса в те времена был некий усердный молодой идеалист, пребывающий в кризисе и отчаянии и просящий о помощи.

Стив Джобс был одним из самых известных молодых предпринимателей эпохи еще несколько лет назад. Он появился на обложке журнала Time раньше своих более зрелых и успешных коллег из Долины. А с изобретением компьютера Macintosh, который был выпущен в 1984 году, Джобс стал чем-то бо?льшим: символом нового поколения.

Но все начало рушиться. В 1983 году, пытаясь найти главу быстрорастущей Apple Computer, что было вне его бизнес-компетенции, Джобс нанял президента PepsiCo Джона Скалли в качестве генерального директора. Джобс был убежден, что сможет контролировать Скалли, оставаясь при этом де-факто лидером компании. Но Стив Джобс обладал слишком разрушительной силой внутри компании, и никто, кроме Джобса, не удивился, когда оказалось, что Скалли – более опытный корпоративный политик и более сильный соперник. Вскоре Стив Джобс потерял компанию, сооснователем которой являлся и в которой он был самым узнаваемым лицом.

Джобс создал компанию-конкурента, NeXT, можно сказать, в порыве раздражения. Ее продукция была, по крайней мере, столь же инновационной, как продукция Apple, и даже более стильной, но у компании не было шансов на успех. Джобс стал заблудшей душой и рисковал остаться в свои почти тридцать лет некогда успешной, но преданной забвению фигурой в Долине.

Именно в таком душевном состоянии Джобсу требовался наставник, отец, который не только имел представление о том, что такое быть на вершине технологического мира, под пристальным вниманием общественности, но который еще и смог преуспеть. И очень скоро он оказался на ужине у человека, которого боготворил.

Отношения между Стивом Джобсом и Бобом Нойсом были любопытны и интригующи, как и все в жизни Джобса. В конце концов, непростительно эгоистичное поведение Джобса по отношению к своему партнеру (и со-основателю компании) Стиву Возняку в самом начале пути Apple значило то, что Apple не могла интегрировать модели Intel 8080 и 8086 в Apple I и Apple II. Такое сочетание могло бы изменить ход истории. Вместо этого Apple (а теперь и NeXT) был для Intel конкурентом.

И все же узы Intel с Apple в первые годы существования были очень сильны. В конце концов, третий сооснователь компании, председатель Apple Майк Марккула, был руководителем коммерческой службы Intel. Реджис Маккенна, специалист по рекламе и гуру маркетинга, теперь стал еще более известным, занимаясь тем же самым в Apple. И, конечно, Энн Бауэрс стала очень близка с Джобсом в годы их совместной работы в компании. Боб иногда отзывался об Apple, как ее описывал Марккула: «Приходи в Apple и просто околачивайся здесь. Зайди в лаборатории и спроси у парней, чем они занимаются».

Пожалуй, Джобс не был самым желанным гостем у Нойса. Нойсу нравилось проводить с ним время. Однако он был слишком умен, слишком стар и слишком известен, чтобы попасть под обаяние Джобса – с его целеустремленностью и бахвальской «зоной искажения реальности». Оглядываясь назад, Боуэрс поведает Лесли Берлин, что Боб относился к Джобсу как к «ребенку, но не был с ним слишком строг. Он разрешал ему бывать у нас, приходить без приглашения. Иногда мы угощали его чем-нибудь и брали с собой на мероприятия либо покататься на лыжах в Аспене».

Нойс даже пригласил Джобса прокатиться с ним на гидроплане. Эта поездка чуть не стала трагедией, когда Нойс случайно заблокировал шасси, пытаясь сесть на озеро. Затем, когда они попытались приземлиться на взлетной полосе, гидроплан чуть не перевернулся. Только первоклассные навыки Нойса как пилота спасли их от верной гибели. «Когда все это случилось, – вспоминал Джобс, – я представлял себе, как в газетах появятся заголовки: Нойс и Джобс погибли в авиакатастрофе!»

Энн Боуэрс вспоминает, что находиться в компании Джобса было захватывающе, но изнурительно, потому что казалось: он не знает границ. Он мог прийти без приглашения, позвонить в полночь, потому что ему в голову взбрела какая-то идея, и в целом вел себя так, будто решительно не ценил личную жизнь других. Боб даже однажды ночью, когда Джобс опять названивал, сказал Энн: «Если он еще раз так поздно позвонит, я убью его». Но в следующую ночь снова поднял трубку.

Казалось, Джобс хотел не какого-то определенного совета от умудренного опытом человека; Боб в любом случае знал недостаточно о персональных компьютерах, чтобы давать советы. Джобсу хотелось иметь представление о том, как жить и как преуспеть в Долине и быть любимым, а не отвергнутым. Быть предметом почитания, а не насмешек. Джобс вспоминал: «Боб был душой Intel. Я хотел подышать атмосферой чудесной второй эпохи в Долине, в которой полупроводниковые компании будут шагать навстречу компьютерной эре».[257]

Теперь у Нойса было два «приемных» сына – Джерри Сандерс и Стив Джобс. И у него с ними были более близкие отношения, чем с собственным сыном, который все еще злился на отца из-за развода с матерью.

Глава 44. Герой дня

В 1986 году, вслед за успехом международного торгового векселя и отступления японской полупроводниковой индустрии, американские компании—производители микросхем провели ряд совещаний под покровительством SIA, руководимые Чарли Спорком из National Semi. На них обсуждалась необходимость создания своего рода совместного предприятия – для разработки передового дизайна, производства и инструментов контроля качества. Хотелось получить уверенность в том, что американская полупроводниковая индустрия никогда не сядет в лужу, как это случилось на презентации продуктов HP в 1979 году. К маю 1987 года они предложили (а SIA одобрила) бизнес-план по созданию Sematech – консорциума, целью которого станет восстановление потерянного Америкой лидерства в обладании производственными инструментами, оборудованием и технологиями для полупроводниковой индустрии.

Пожалуй, подобных исследовательских консорциумов, поддерживаемых правительством и управляемых индустрией, никогда не существовало. Конгресс – опьяненный победой в торговой войне с Японией и желающий поддерживать контакт с такой процветающей индустрией, как полупроводниковая промышленность, – очевидно, был рад выделить 500 млн долларов (по 100 млн долларов в год в течение 5 лет) для осуществления задуманного.

И все же в этой идее был существенный недостаток. Национальный научный фонд полагал, что индустрия микросхем «преувеличивает» свои проблемы, но тем не менее согласился на создание консорциума. Белый дом также отнесся к этой идее со скепсисом, однако Научный совет проголосовал «за» с разрывом в один голос. В Конгрессе некоторые члены Палаты представителей, которые были на стороне, противоположной традиционному противоправительственному консерватизму Долины, были недовольны резкой переменой в желании некоторых ключевых фигур индустрии бежать в Вашингтон с протянутой рукой. «Большинство из них – правые республиканцы… которые, по сути, против вмешательства правительства. Но когда они попадают в беду, потому что вели себя как идиоты, они бегут к нам за помощью».[258] Washington Post уделяла особое внимание постоянным поездкам Нойса в столицу с целью подстегнуть законодателей, отмечая, что этот легендарный сторонник предпринимательства и индивидуализма был «в Вашингтоне с протянутой рукой».

Эти комментарии, несомненно, были неприятны. Боб Нойс понимал, что его нынешние действия противоречили его позиции в отношении федерального правительства, так что это было лицемерно с его стороны. С другой стороны, он был ярым патриотом; он считал, что японцы вели нечестную игру и он должен был сделать все необходимое, чтобы сохранить американскую полупроводниковую индустрию, пресекая подобные незаконные нападки. Более того, Нойса едва ли можно назвать доктринером. В конце концов, на начальном этапе Fairchild он заключал контракты в сфере обороны и авиакосмической промышленности и не питал иллюзий о значимости федерального правительства в создании Кремниевой долины. И если Intel, последовав за HP, отстранялась от контрактов с правительством в пользу торговых и потребительских рынков, то такое решение было деловым, а не философским.

Вместе с тем действительно неприятно становилось, когда представители индустрии полупроводников ополчились против Sematech. Организатором контратаки был Турман Джон («Ти Джей») Роджерс, вспыльчивый и горластый основатель Cypress Semiconductor, которая располагалась всего в нескольких кварталах от Intel. Ти Джей, чья известность (причем печальная) как самой прямолинейной фигуры в Долине пришлась на этот момент, представлял новое поколение компаний – производителей микросхем. Многие из них работали без собственных фабрик, специализируясь на заказных или узкофункциональных микросхемах. Ти Джей проводил пресс-конференции и появлялся на экранах телевизоров, колко выражаясь о Sematech, как о «эксклюзивном сельском клубе» для крупных компаний – производителей микросхем, которые никогда не поделятся своими поддерживаемыми правительством исследованиями с компаниями небольшими.[259]

У Ти Джея было два простых аргумента. Во-первых, Кремниевая долина (и в особенности индустрия микросхем) прекрасно справлялась без вмешательства правительства – и непонятно, почему теперь она должна открывать дверь федералам и позволять им вмешиваться в это? Во-вторых, если федеральное правительство так жаждет вложить несколько сотен миллионов долларов, чтобы выручить производство полупроводников в Штатах, почему бы не разбить эти деньги на 10-миллионные транши и не использовать их под присмотром SIA в качестве венчурных инвестиций в стартапы, нацеленные на преодоление низкой производственной мощи? Тогда бы именно рынок держал под строгим контролем такие компании, рынок избрал бы победителей – как и раньше.

Двадцать пять лет спустя, когда жители Долины наблюдали, как Air Force One регулярно приземляется в Области залива, как приходится уступать дорогу президентской автоколонне, направляющейся на ужин с директорами Долины (первый такой ужин был у Реджиса Маккенны, в его доме в Саннивейле, на который был приглашен президент Клинтон), стало очевидно, что первый аргумент Ти Джея был очень точным.

Касательно второго аргумента Роджерса можно сказать, что он нес разрушительный эффект, поскольку слова Ти Джея звучали совсем как слова Нойса, более того, даже Нойс не смог бы сказать лучше. Однако Нойс, что бы он там ни думал, предпочел выражать не свое собственное мнение, а мнение индустрии. В конечном итоге Sematech получила финансирование, и в Остине, штат Техас, началось строительство. Благодаря своему общественному признанию, но и ценой своей репутации Нойс опять победил.

Глава 45. Джаггернаут

В 1988 году Intel вырвался из пут. Выручка за 1987 год составила 1,9 млрд долларов – скачок на 51 % по сравнению с предыдущим годом. БУльшая часть этой прибыли пришлась на второе полугодие, а это означало, что скоро произойдет еще один всплеск.

И Intel был к этому готов. Модели 80286 заполонили фабрики компании по всему миру, насыщая, казалось бы, ненасытный спрос на персональные компьютеры. Он существенно подкреплялся бумом новых приложений, начиная от текстовых редакторов до электронных таблиц и игр. Но особую роль сыграла Microsoft Windows 2.0, обновленная версия революционной операционной системы Windows, появившейся в 1985 году. Первый Windows уже де-факто стал стандартом для компьютеров Wintel по всему миру, однако вторая версия свела этот стандарт на нет, когда по всему миру огромные толпы собирались с ночи у магазинов в надежде приобрести эту операционную систему.

Пока бизнес микропроцессоров вовсю процветал, Intel обратил на сей раз свое внимание на микроконтроллеры. В один апрельский день Intel объявил «Большой взрыв», выпустив шестнадцать новых видов продукции и средств разработки для приложений встроенного управления. Этим объявлением Intel изложил еще одну точку зрения: большинство компаний представляют один продукт за раз, чтобы предать его огласке с наибольшим эффектом. Иногда, если речь идет о двух менее важных продуктах или двух важных, но взаимосвязанных продуктах, которые могут привлечь внимание друг к другу, компания «связывает» их вместе в виде двойного объявления. Но с наступлением «Большого взрыва» Intel поведал миру, что у него было столько новшеств в бизнесе микроконтроллеров, что ему ничего не остается, как представить их все вместе, сделав одно громогласное, производящее фурор на рынке объявление. Это можно назвать самоуверенностью, перерастающей в заносчивость. Таков был Intel при Энди Гроуве. И это сработало. После «Большого взрыва» никто не сомневался, что Intel владел рынком контроллеров.

Второй рывок Intel совершил в 1988 году, в очередной раз продемонстрировав свою самоуверенность. Intel решил вернуться в бизнес производства схем памяти, из которого когда-то вышел.

Тут впору вспомнить Джаггернаута (на самом деле – Джаганнатха, одно из имен Кришны), идущего напролом, не обращая внимания на препятствия. По правде говоря, Intel по-настоящему никогда и не уходил из этого бизнеса. Да, он вышел из крупнейшего бизнеса – производства оперативной памяти, – но все еще сохранял небольшой сектор производства схем EPROM, в основном потому, что такие схемы использовались для нужд микропроцессоров. Теперь, при таком ошеломляющем повороте событий после торговой войны в начале десятилетия, Intel обратил внимание на новейшую технологию, разрабатываемую компанией Toshiba – память, – и не только завладел этой технологией, но и улучшил ее в отношении производительности, цены и изготовления.

Преимущество флеш-памяти заключалось в том, что устройства сохраняли данные даже тогда, когда не было подачи электропитания, и в то же время данные можно было стирать. Изначально флеш-память привлекла производителей встроенных систем, потому что технология упрощала процесс обновления существующего аппаратного обеспечения за счет простого изменения или обновления программного обеспечения. Но через несколько десятков лет, когда судьба флеш-устройств начнет соприкасаться с кривой Закона Мура, появилась реальная возможность заменить магнитную память (дисковые накопители) устройствами флеш-памяти. Эти устройства работали быстрее, были легче, потребляли меньше энергии и были более приспособлены для ежедневных нужд, при этом оставаясь почти тех же или меньших размеров. Прорыв в сфере устройств память, в которых флеш-память пришла на смену жестким дискам (как в свое время жесткие диски заменили магнитный сердечник), останется почти незаметным для всего мира. Вплоть до 2005 года, когда этот прорыв ворвется в сознание людей с появлением Apple iPod nano. Именно сочетание флеш-памяти и нового поколения микропроцессоров, ориентируемых на мобильные устройства, в совокупности с экраном с высоким разрешением открыло дорогу буму смартфонов, который вскоре и последовал.

В начале 90-х Intel уже мог видеть очертания своего будущего. Как сказал вице-президент группы полупроводниковой продукции Intel Дик Пэшли: «…похоже, что материальные технологии в конечном итоге приведут к устареванию дисковых накопителей в мобильных системах… Замена дисковых накопителей была радикальной идеей пять лет назад, и люди относились к ней со скепсисом. Невероятно самоотверженная и креативная команда уцепилась за это идею, и сегодня люди в нее верят».

Как и в случае DRAM, флеш-память оказалась скрытым денежным ресурсом Intel. Пока весь мир устремлял взор на его известный бизнес микропроцессоров, Intel почти двадцать лет, не спеша, развивал мощности своих карт памяти, находя все большее число клиентов и получая большую прибыль. И только в начале нового тысячелетия, когда компания осталась удовлетворена тем, что владеет этим бизнесом, появился конкурент – южнокорейский гигант Samsung. Он нарушил покой Intel. Тем не менее в последующие годы флеш-память была не только верным источником средств, но также площадкой, на которой компания сделала один из крупнейших – и наименее известных – вкладов в электронную революцию и эру Интернета.

Глава 46. Эмпиреи

Через несколько месяцев после создания, со штатом более двухсот человек, Sematech уже попала в серьезные неприятности. Проблема заключалась в том, чтобы найти генерального директора, который мог бы этим заниматься и обладал необходимыми навыками, чтобы справиться с такой сложной работой. Как сообщает New York Times:

«Консорциум пытался нанять опытного руководителя из лидеров одной из компаний-членов. Но компаниям не хотелось расставаться с ключевыми кадрами, и они создавали условия как можно привлекательней, чтобы те не покидали свои посты. Это затруднение можно рассматривать как признак того, что 14 компаний-членов в меньшей степени готовы были предложить рабочую силу для общего блага, чем это изначально было заявлено».

«Sematech может пострадать, если мы не найдем кого-нибудь», – говорит Роберт Нойс, вице-председатель корпорации Intel и член комитета из трех человек, занимающегося поиском генерального директора.

Неспособность индустрии найти лидера для столь расхваливаемого исследовательского консорциума разочаровывает Министерство обороны, которое ручается за половину расходов и предстоящее планирование проекта, как заявляют официальные представители правительства и индустрии».[260]

Крупные компании полупроводниковой индустрии поддержали идею индустриального консорциума, даже если это значило, что им нужно переспать с федеральным правительством. Поддержали, но при условии, что они получают конкурентное преимущество и не жертвуют ничем, кроме денег. Между тем ожидания Вашингтона были иными: это был крупный эксперимент в виде совместного с государством предприятия, и имидж правительства в глазах избирателей зависел от его успеха. Неудивительно, что правительство ожидало от полупроводниковой индустрии ставить на кон не меньше, чем поставило само правительство.

Пока напряжение возрастало, для всех было очевидно, кто должен управлять Sematech. Боб Нойс провел целую кампанию, чтобы воплотить данный консорциум в реальность, он был единственным (помимо Гордона Мура), кого все уважали в Вашингтоне, Кремниевой долине, Финиксе и Далласе, и, что наиболее важно, он, похоже, больше ничем и не занимался.

Такое давление поставило Боба в затруднительное положение. С одной стороны, он выстоял, хотя и противоречил своей давно устоявшейся позиции сторонника свободного рынка, поддерживая совместный с государством промышленный консорциум. Также хорошим аргументом было то, что он сделал более чем достаточно для индустрии и просто отстранился от надвигающейся катастрофы. Никто не мог его упрекнуть в том, что вся полупроводниковая промышленность не может найти ни одного руководителя, который вызвался бы этим заниматься. Он свою роль уже сыграл, и сыграл блистательно.

С другой стороны, его имя было синонимично Sematech. Он публично выступал по поводу ключевой роли гендиректора для консорциума. Если бы Sematech сейчас потерпела крах, карьера Нойса (которому сейчас было шестьдесят) завершилась бы провалом.

В конце концов, это все отошло на второй план, и все, о чем Нойс мог думать, свелось к чувству долга. Какие бы взгляды он ни разделял, в какую бы неразбериху ему ни пришлось бы окунуться, Боб поклялся, что Sematech добьется успеха. Если никто не хочет занять пост, он сделает это сам.

«Вся страна взяла на себя обязательство воплотить эту идею, – поделился Боб в своем интервью. – Я понимал, что, если останусь равнодушным в тот час, когда я больше всего нужен, я подведу американскую нацию».

Кремниевая долина была поражена таким заявлением. San Jose Mercury-News напечатала эту историю на передовице. Боб Нойс являл собой Кремниевую долину. И теперь он направлялся в Остин, чтобы руководить неблагодарным проектом под надзором правительства. Ну да, цель проекта – помощь компаниям—производителям микросхем, большинство из которых расположено за пределами Долины. Но для такого великого человека это казалось пустой тратой времени.

Разумеется, не вся страна разделяла такое мнение. Если бы Боб Нойс взялся за эту работу, тогда Sematech, несомненно, стала бы весомой. Ее ждал бы успех, потому что Боб Нойс не знал неудач. В самом деле, новость о том, что Нойс занял пост генерального директора, моментально оказала воздействие на сломленный дух работников Sematech. Газета New York Times писала: «Сотни инженеров, которые сначала отклонили затею, посчитав ее выходящей за рамки, теперь не хотели упускать шанс там работать».[261]

То, с чем встретился Нойс, прибыв в Остин, было куда хуже, чем он предполагал. «Хотя д-р Нойс и был связующим элементом, членов консорциума было сложно сплотить. Культурные различия иногда казались непреодолимыми среди 250 человек, которых направили работать в Sematech их компании (остальные 450 были постоянными сотрудниками Sematech). Работникам из I.B.M., «белым рубашкам», был неприятен стиль работы более неформальных калифорнийцев из AMD, A.T. & T., отличавшихся скрытностью и нежеланием делиться своими мыслями. Сотрудники Intel были слишком грубыми».[262]

Атмосфера разногласий была даже пострашнее той, что наблюдал Нойс в последние дни Fairchild. В отчаянии он обратился за помощью к своему старому знакомому из Марин-Каунти, Биллу Дэниелсу, специалисту по организации заседаний, который помогал ему с некоторыми из его начальных проектов. Со временем тандем Нойса и Дэниелса, с его групповыми учениями (напоминающими сотрудникам Sematech, что они все еще были в состоянии экономической войны с Японией), постепенно начал менять дело. Сотрудники стали работать сплоченнее и дали начало особой культуре Sematech. Командный дух и чувство долга усиливались благодаря новому внешнему виду предприятия, которое было выкрашено в красные, белые и синие тона – и которое Times сравнила с тренировочным лагерем олимпийской сборной США.

И вновь Нойс преуспел. В самом деле, Sematech жива по сей день. Она еще никогда не была настолько способной к преобразованиям, насколько это могли себе представить первые ее инициаторы, и уж ее никак не ждал провал, предсказывавшийся ее противниками.

Журнал Technology Review Массачусетского технологического института оценил Sematech в 2011 году следующим образом: «До появления Sematech требовалось на 30 % больше средств на исследования и разработку, чтобы добиться минимизации габаритов нового поколения микрочипов, заявляет Г. Дэн Хатчесон, генеральный директор VLSI Research. Эти цифры упали до 12,5 процента вскоре после пришествия Sematech, а с тех пор упали до одноразрядных значений. Также немаловажен тот факт, что Sematech в начале 90-х задалась целью сократить срок минимизации габаритов с трех лет до двух. Индустрия этим занималась с середины 90-х, ускоряя инновационные процессы в сфере электроники и тем самым увеличивая экономические обороты».[263]

Technology Review сделал вывод, что «Sematech стала эталоном того, как индустрия и правительство могут сотрудничать, чтобы восстановить производство – или дать толчок новым сферам промышленности».[264]

В то время, когда вышла в свет эта статья, крупнейшей из забот Sematech было улучшение производственных процессов в гелиотехнологиях. Парадокс в том, что в числе участников были те самые японские компании, ради победы над которыми Sematech была основана.

Это была великая (даже если и не признанная большинством) победа для Боба Нойса, но она досталась великой ценой. Он часто проводил будни в Остине и затем летел обратно в Лос-Альтос, чтобы заседать на разных мероприятиях и благотворительных вечерах в Долине. Теперь ему не хватало времени на его привычные вылазки на лыжах или на его полеты на самолетах, хотя он почти каждый день плавал у себя дома в Остине. К сожалению, из-за стрессового характера работы он вновь стал заядлым курильщиком.

В одну из поездок в Область залива, в которой он выступал с речью о Sematech, он нашел время на интервью в одном местном телешоу. До начала съемки он сел в свое кресло и рассказал ведущему, которого очень хорошо знал, что всегда рад вернуться в Долину, даже на несколько дней. Он шутил, что теперь чувствует себя техасским ковбоем, потому что ему нужно «стряхивать дерьмо с ботинок» перед тем, как приземлиться в Области залива.[265] Он гордился тем, чего добился в Sematech, его распирало от гордости за Intel, и было видно, что он задумывался о новой главе своей жизни. Стив Джобс, как только узнал, что Нойс приехал, пригласил его к себе домой на ужин, сгорая от желания познакомить его со своей невестой и узнать его мнение. Они болтали до трех часов ночи.

Как и любой коллектив людей, работавших когда-либо с Бобом Нойса, коллектив Sematech просто обожал его. И, когда в San Jose Mercury-News появилась статья со словами исполнительного директора компании по производству полупроводникового оборудования: «американцам нужен кумир», и «этот пьедестал занял Нойс», сотрудники компании решили устроить Бобу по его возвращении вечеринку. Они придумали нарядиться в футболки с этой цитатой, его фотографией, подписью БОБ НОЙС, КУМИР ПОДРОСТКОВ. Sematech официально объявила 1 июня 1990 года днем Боба Нойса.

Несомненно, для Нойса такое событие было сюрпризом и очень ему льстило, не говоря уж о возможности пофотографироваться с симпатичными сотрудницами.

Это было в пятницу. В субботу он провел несколько заседаний у себя дома, чтобы наверстать упущенное. В воскресенье он, как всегда, поплавал с утра. Затем, почувствовав усталость, он зашел в дом, лег на диван… и умер.

Глава 47. Пловец

Новость, которая долетела до Кремниевой долины в утро того воскресенья, была настоящим ударом, от которого Долина никогда так и не смогла оправиться. Таких ужасающих новостей Долина не знала ни до, ни после. Даже смерть Стива Джобса, из-за ее предсказуемости, не была настолько шокирующей. Сегодня даже самые молодые программисты, работающие в Twitter или Facebook, которым имя Роберта Нойса ни о чем не говорит, все еще ощущают последствия его смерти.

Кремниевую долину устраивало то, что Боб Нойс был ее представителем. Предполагалось, что «мэр Кремниевой долины» прослужит в своей неофициальной роли еще двадцать лет, пока не станет Великим Старцем Электроники, как Паккард до него. Но теперь, когда его не стало… никто так и не занял его место. В своем поколении Боб был единственным, кому эту роль можно было доверить. Ключевые фигуры следующего поколения, такие как Джобс или Эллисон, были просто не способны представлять чьи-то интересы, кроме своих собственных. И к тому времени, когда настала эра Интернета и Web 2.0, Долина распалась на столь много разрозненных индустрий, что люди едва знали друг друга, не говоря уж о том, чтобы они могли решить, кого сделать лидером или представителем их интересов.

В последние десять лет жизни Бобу Нойсу удалось сплотить Долину так, как она не была сплочена никогда. И почти в ту же секунду, когда пришла весть о его безвременной кончине, она вновь начала трещать по швам. Его «дети» из Fairchild были Нойсу действительно как дети, и без Боба некому было играть роль посредника и миротворца. Это было особенно очевидно в судебных разбирательствах между Intel и AMD, а если быть точнее – между Энди Гроувом и Джерри Сандерсом. Они по прошествии времени только усугублялись и усложнялись.

Новость о смерти Боба Нойса особенно сильно повлияла на тех, кто лично знал его, – на друзей, старых коллег по Fairchild, конкурентов, работников Intel, старых друзей из Гриннелла и его детства, даже на тех, с кем он, будучи в Вашингтоне, общался недолго, но на которых его личность оставила отпечаток. Казалось невозможным, чтобы Боб, полный бодрости и здоровья, продумывающий свою следующую вылазку на лыжах, готовящийся к новому великому делу в своей жизни, мог умереть от сердечного приступа. Джерри Сандерс не сдерживал слез, даже суровый Чарли Спорк был шокирован и едва мог говорить. Стив Джобс, казалось, был убит горем, брошен и потерян. Даже год спустя, когда Гордон Мур, партнер Боба на протяжении более двадцати лет и земляк на протяжении более тридцати лет, пытался заговорить о своем друге, в его глазах вставали слезы, ему тут же становилось трудно говорить.

Утром понедельника работники Intel по всему миру пришли на работу уже в совсем иную компанию, чем еще в прошлую пятницу. Они собирались в группки и разговаривали. Многие плакали. Неделю спустя более тысячи человек присутствовали на поминальной службе по Нойсу в Остине. Еще сотня собралась на поминки в Японии.

В Сан-Хосе в официальный день Боба Нойса крупнейшую площадку в Южном Заливе, Гражданский Зал, заполнили две тысячи обитателей Долины, пришедших на поминальную службу, организованную братом Боба – Гейлордом. После службы заплаканная толпа вышла на крыльцо к аллее. Они могли наблюдать, как сотни красных и белых воздушных шаров улетали в небо. Затем, с диким ревом, в сотне футов над их головами пролетел новенький Cessna Citation, на котором Бобу так и не удалось полетать, – как дань уважения. Для многих людей этот момент стал самым запоминающимся.

Президент Джордж Буш-старший позвонил Энн Бауэрс и выразил свои соболезнования, словно Боб был главой государства. Многие сенаторы и конгрессмены опубликовали свои воспоминания о Бобе в Congressional Record. Министр обороны и будущий вице-президент Дик Чейни назвал Боба «национальным достоянием». Газеты по всему миру подготовили подробные некрологи для читателей, многие из которых впервые услышали имя этого человека лишь несколько лет назад. Правда, одно из информагентств напечатало чужую фотографию к статье. И в тот вечер, к удивлению миллионов зрителей, которые никогда не слышали о Нойсе, Питер Дженнингс, ведущий вечерних новостей ABC и тайный поклонник техники, посвятил небольшую часть передачи Бобу Нойсу. В начале того же года он назвал Нойса Персоной Недели и прославлял его, а вот теперь объявлял о его кончине.

San Jose Mercury-News напечатала специальное приложение на четыре страницы, посвященное Бобу Нойсу в день похорон. Его содержание было наполнено восторженно-хвалебными отзывами от людей разных классов – начиная с его старого профессора Гранта Гейла и Гордона Мура и заканчивая кассиром в банке, который обрабатывал чек, когда Боб покупал один из своих самолетов.

Официальный комментарий Apple Computers, несомненно, с подачи Стива Джобса, произвел, пожалуй, самый мощный эффект. «Он был одним из гигантов Долины, который был примером и стимулом для всего, чем мы хотели бы стать. Он был величайшим изобретателем. Величайшим борцом. Величайшим предпринимателем».

Журнал Upside, самый популярный (и известный своей бесцеремонностью) деловой журнал в Долине, отступился от своего обычного стиля:

«Когда он заходил в комнату, создавалось невероятное ощущение силы и власти. Он не казался ни скромным – он прекрасно осознавал свою значимость в истории, – ни заносчивым. Он был самим собой; слегка сдержан и совершенно непостижим для всех, кроме самых близких. Можно было только понять, когда он злится или находится в процессе обдумывания. Тогда создается ощущение, что его глаза темнеют и буравят ваш лоб так, что вас прижимает к креслу.

Но, пожалуй, лучший способ охарактеризовать Боба Нойса для тех, кто никогда его уже не встретит, это сказать, что он прежде всего – пловец. И этот факт больше, чем какое-либо другое его достижение, может стать самой яркой характеристикой этого человека. В плавании заключена целостность действий, сбалансирование использования всех своих частей тела, желание достичь идеального движения и необходимое одиночество.

Доктор Нойс участвовал в соревнованиях по нырянию в Гриннеллском колледже, нырял с аквалангом всю свою жизнь и превратил задний двор своего дома в Лос-Альтосе в рай для пловца. Даже его ненасытное желание кататься на лыжах по всему миру шло в унисон с его любовью к воде и плавности движений.

Боб Нойс провел бо?льшую часть своего недолгого свободного времени плавая, и, с какой-то благородной соразмерностью, его смертоносный сердечный приступ случился после его утреннего плавания. Можно представить его проплывающим последние круги в бассейне, готового хоть всю жизнь отрабатывать свои гребки и движение в воде, пока не останется всего лишь небольшая рябь на поверхности. И можно представить, как в это судьбоносное утро Бобу Нойсу, как обычно, казалось, не составляло это труда».[266]

Часть пятая. Цена успеха (2000–2014)

Глава 48. Семья – это все

И вот их осталось двое. Троица, которая основала Intel и привела ее к вершине полупроводниковой индустрии, теперь понизилась до уровня дуэта. А с тех пор как Гордон Мур сел в кресло председателя, Intel все больше превращался в соло Энди Гроува.

И, разумеется, он не мог допустить, чтобы было иначе.

Девяностые оказались самым странным, невероятным и будоражащим десятилетием в истории электронной индустрии. Многие мечтали вырваться из мучительного четырехгодичного делового цикла индустрии. Им хотелось просто жить дальше – без страха урезания зарплаты и сокращений. Их молитвы были услышаны. Но девяностые в равной степени оказались непростым уроком того, что происходит, когда пузырь технологической индустрии продолжает надуваться, не давая ее участникам перевести дух, перестроиться или найти время, чтобы построить все заново. Величайший бум был уже не за горами, и, пока Intel оплакивал Боба Нойса и конец эпохи, он и представления не имел, что все это – из-за того, что произойдет буквально через месяцы, – будет казаться всего лишь прологом.

Несомненно, как любая другая компания в полупроводниковой индустрии, Intel был готов. На самом деле он был даже слишком готов. В апреле 1999 года Intel выпустил процессор нового поколения x86, 32-битный 80486, стоимостью 950 долларов (повсеместно он был известен как i486 или Intel-486 – в связи с новым постановлением суда, по которому числа не могут быть официально зарегистрированы). Это было поразительное изобретение, имевшее более миллиона транзисторов, встроенную (арифметическую) функцию плавающей запятой, 50 МГц тактовой частоты и способность выполнять более 40 млн команд в секунду. В совокупности все эти преимущества делали новый процессор в два раза производительнее, чем 80386.

486-я модель, представленная на компьютерной выставке Comdex в Лас-Вегасе в апреле 1989 года, поразила присутствующих – и не только в хорошем смысле. Гордон Мур давно предупреждал об опасности опережения собственного закона. 486-я и не переступала; она очень точно следовала по кривой закона. Но, к сожалению, она опередила рыночное признание новой технологии. Даже покупатели теперь, когда основные СМИ освещали такие события, как Comdex, посмотрев на 486-ю, задавались вопросом, нужен ли им действительно персональный компьютер такой мощи. Почему бы не сэкономить, ведь вполне годится и старенький, вполне себе приемлемый компьютер с 386-м процессором.

Intel, по всей видимости, превзошел собственные возможности. Первые партии большинства полупроводниковых схем всегда были не без дефектов – что неудивительно, учитывая их исключительную технологическую сложность. Но, судя по первым отчетам, модель 80486 имела необычно высокий уровень дефектов и программной несовместимости. Это привело к тому, что потенциальные покупатели решили воздержаться от ее приобретения до следующего года. Когда дефектность первых партий продукции оказалась несомненной, Intel согласился заменить продукцию. Рынок проявил понимание… на сей раз.

Это вызвало немалое беспокойство у Intel. Он произвел наилучший образец полупроводниковой технологии, более чем достойный преемник самого значительного семейства микропроцессоров в мире. А производители компьютеров и покупатели сомневались, хотели ли они его, нуждались ли в нем. Подобные намеки обозначались и тогда, когда 386-я модель сменила 286-ю, но сейчас это было очевидно повсеместно, в любой отрасли и на любом рынке.

Но все же толчок, данный 386-й моделью, и бум персональных компьютеров создали волну, которая несла Intel вперед. В октябре 1989 года компания выручила первый миллиард долларов за квартал. А за весь следующий 1990 год ее доход чуть-чуть не достиг отметки в 4 миллиарда.

Компания также проводила реструктуризацию. Флеш-память, которая принесет бизнесу 500 млн долларов в середине девяностых, оказалась настолько значимой, что в апреле 1991 года Intel объявил о выходе из бизнеса EPROM. Теперь это был совсем иной бизнес по сравнению с тем, каким он был, когда появился в 70-е годы. Штат Калифорния назвал место в Пало-Альто, где Боб Нойс создал интегральную схему, тысячным национальным памятником в истории штата.

Глава 49. Внутри Intel Inside

У компании Intel была репутация самого передового производителя полупроводников. В реальности же все было не так гладко: как уже говорилось ранее, по ряду параметров разработки таких компаний, как Motorola и Zilog, превосходили лучшие проекты Intel. И тем не менее в течение десятилетий у Intel не было равных по объему инноваций.

Успехи корпорации Intel в сфере маркетинга редко признавались, несмотря на то что в этом она была одной из лучших и уступала лишь Apple. В конечном итоге в 1990-х Intel приблизилась к тому, чтобы стать лучшей за всю историю компанией в корпоративном маркетинге.

Но произошло это не сразу. Ведь Intel был прежде всего производителем компонентов. Ему приходилось вести конкурентную борьбу за повышение технических характеристик продукции, которая к тому же, поставлялась исключительно техническим отделам фирм-изготовителей (например, автомобилестроительным компаниям) или другим фирмам, занимающимся электроникой. Этот факт практически гарантировал, что Intel не пойдет в маркетинге дальше составления каталогов выпускаемой продукции или типичной для тех времен рекламы: увеличенных изображений чипа в заводском цеху, на фотографии в стиле «милитари», а то и самый эксцентричный вариант – в руках красотки. И за небольшим исключением реклама полупроводников не сильно изменилась с середины шестидесятых годов.

К началу 1980-х такие клиенто-ориентированные компании, как Apple – с ее рекламой компьютера «Macintosh» 1984 года (возможно, самый знаменитый рекламный ролик в истории) – и IBM с образом Маленького Бродяги, экспериментировали с доминирующей потребительской рекламой. Под влиянием Реджиса Маккенны (вовлеченного также и в рекламные кампании Apple) Intel запустил собственную рекламную кампанию, состоявшую из монохромных изображений элегантных мужчин и женщин, будто сошедших со страниц модного журнала. Реклама так дисгармонировала с миром кремниевых подложек и двоичного кода, что потребители Intel не знали, как это расценивать. Легко представить компьютерных фриков и инженеров-электронщиков с ручками в нагрудном кармане, разглядывающих в недоумении эти рекламные брошюры, здесь столь же неуместные, как материалы из Vogue в журнале IEEE Spectrum. Кампания оказалась провальной и лишь заставила публику гадать, не сошли ли все в Intel с ума. Тем не менее был от нее и плюс. Эта кампания потрясла сложившиеся в рекламе полупроводников стереотипы и показала, что Intel готов рисковать, чтобы донести свои идеи до общества. И когда в 1989 году Intel снова взялся за принципиально новую рекламную кампанию, весь сонный мир технологического маркетинга подскочил от изумления.

Кампания называлась RedX и была продуктом растущего разочарования Intel. Помните – внедрение микропроцессора 486 привело к потере многих потенциальных покупателей, не уверенных в том, что их компьютерам требовалось обновление. Этот отток клиентов начался еще с прошлого поколения чипов, при внедрении 386-го микропроцессора. Уже тогда некоторые покупатели, пользовавшиеся компьютерами лишь для обработки текста и электронных таблиц, сомневались в необходимости столь мощного процессора.

Ответом Intel был RedX. Посыл был простым, но тем не менее врезающимся в память. Реклама, занимавшая весь журнальный разворот, состояла из цифр 286, напечатанных рубленым шрифтом и перечеркнутых большим распыленным красным крестом. Лишь логотип, размещенный в правом нижнем углу, давал понять, что это была реклама Intel, a не нападки одного из его конкурентов.[267]

Кампания была организована Деннисом Картером, вице-президентом Группы корпоративного маркетинга Intel. Он поставил себе задачу разрушить барьеры восприятия, существовавшие на рынке высоких технологий. «Микропроцессор 386 был успешным продуктом, но он завис на вершине ценового сегмента. Рынок не развивался, и люди считали, что все, что им нужно, – микропроцессор Intel-286. На подходе была обновленная операционная система Windows [3.0], которая дала бы людям убедительный повод перейти на 32-битные процессоры, но эта новость не была широко освещена. Мы же хотели эффектно заявить, что центральный процессор Intel 386 SX – это доступный способ войти в 32-битный мир».[268]

Но как бы отчаянно Intel ни старался донести свою мысль, идея об отказе от существующей весьма выгодной продукции в пользу ее замены была самым серьезным табу в маркетинге высоких технологий. Несколькими годами раньше Адам Осборн на пресс-конференции представлял публике один из своих революционно новых переносных компьютеров. Презентация не вызвала нужной реакции, и тогда он продолжил свое выступление рассказом о грядущей замене новой продукции более современной, находящейся на стадии разработки. В итоге он погубил не только выпускаемую продукцию, но и всю свою компанию.

Казалось, Картер делал аккурат то же самое, и не с узкофункциональной продукцией, а с наиболее популярным микропроцессором того времени, с источником, по крайней мере, половины выручки от продаж Intel, составлявшей на тот момент почти 3 млрд долларов. Запуск в фэшн-стиле рекламы микропроцессоров уже был достаточно безумным поступком, а выпады против крупнейшей линейки продукции в поддержку новой, испытывающей трудности, были сродни корпоративному суициду.

Ни Картер, ни Гроув не упускали этого из виду. Картер говорил: «Мы были озабочены тем, что могли навредить сами себе в случае, если люди неправильно поймут нашу кампанию. Мы рассчитывали, что красный крест, перечеркивающий цифры 286, привлечет внимание, поможет выделиться из общей массы рекламы. Но это могло и погубить 286-й процессор, не убедив клиентов перейти на Intel-386. Президент Группы компонентов микрокомпьютеров Дэйв Хаус назвал эту рекламную кампанию “Пожирание собственного дитя”».[269]

Более того, сам характер рекламы, а также площадки, выбранные для ее размещения, – не только технические издания, но и ведущие СМИ, – предполагали, что Intel обращается не только к своим закупщикам, но и к их клиентам, то есть непосредственно к потребителю. Никогда ранее производители компонентов электроники не осмеливались это делать. В результате реакция покупателей, как и реакция перехитренных производителей, была неоднозначной.

Картер: «Мы впервые обратились непосредственно к пользователям ПК, а не к изготовителям комплектного оборудования. И мы не знали, как на это отреагируют наши клиенты».[270]

Intel рискнул всем, однако этот риск оказался оправданным. Ведь перед тем как запустить эту рекламную кампанию по всей стране, Intel опробовал ее в Денвере, штат Колорадо (рядом с которым располагались три отдела HP с перспективными пользователями ПК). Результат был настолько хорош, что Гроув дал зеленый свет всей кампании. Сделав это, он послал сообщение Гордону, в котором говорилось: «Это очень творческая реклама, она оставляет великолепное впечатление, несмотря на всю свою прямоту и резкость. Ее одобрили все столпы маркетинга, в том числе и Гелбах, приглашенный в качестве незаинтересованного наблюдателя. Уверен, ты возненавидишь ее».[271]

Тем не менее Мур подписался под проектом. Кампания RedX имела огромный успех, а за успехом кампании шел успех 386-го. В скором времени покупатели охотно называли свои ПК 386-ми, наравне с названием их фирмы-производителя.

Intel, одна из немногих крупных фирм, способных учиться на собственном опыте, извлекла из RedX два важных урока. Первый: существующая парадигма перегруженной информацией банальной рекламы полупроводников, унылой в своей узкой специфичности, больше не работала. Существовала-таки возможность создать успешную рекламную кампанию, которая была бы столь утонченной и продуманной, как реклама любого другого, даже самого роскошного, товара. И второй урок: производители полупроводников больше не зависели от своих промышленных заказчиков, когда нужно было продать товар конечному потребителю. Более того, появилась возможность обхитрить посредников и донести политику компании непосредственно до потребителей, привить лояльность торговой марке и, в конце концов, научить людей искать компоненты Intel в любом приобретенном электронном приборе.

И теперь, в 1991 году, Intel готовился внедрить замену 386-го микропроцессора, и, как и с предыдущим чипом, 486-й спровоцировал недовольство тех, кто не собирался модернизировать свой компьютер. Что еще хуже, к концу 1990-го AMD наконец удалось создать собственный аналог 386-го, и, по словам журнала Microprocessor Report: «Самая значительная монополия за всю историю полупроводникового бизнеса вот-вот падет». Всего за два года AMD, благодаря своему более дешевому и мощному аналогу, удалось переманить более половины пользователей 386-го чипа. Intel было необходимо сделать 486-й востребованным, иначе последствия могли быть катастрофическими.

Картер не забыл уроков кампании RedX, и теперь он разрабатывал проект, который сделал бы центральный микропроцессор Intel важнее всех прочих составляющих компьютера, включая логотип сборщика. Он начал поиски рекламного агентства, в котором поняли бы его идею, и нашел его в самом неожиданном месте: в Солт-Лейк-Сити, в рекламном агентстве Dahlin Smith White Advertising. Картер объяснил агентству: «Вот чего мы хотим добиться. Нам нужно сделать более значимой роль процессора в компьютере. Это в самом деле важно. Ведь он невидим, а люди должны знать о нем. Как добиться этого?»[272]

Так родилась идея Intel Inside – Intel внутри, – одна из самых успешных рекламных кампаний в истории бизнеса. Когда она запускалась, Intel все еще был известен лишь в узких кругах индустрии электроники. Или – как компания, которую когда-то возглавлял Боб Нойс. Однако на рубеже веков, девятью годами позже, благодаря Intel Inside сама компания стала вторым по известности брендом в мире после «Кока-Кола». И это не просто успех, а историческое достижение, одно из тех, что не скоро еще повторятся.

Широко распространена легенда, что это словосочетание пришло из Intel Japan с его слоганом «Intel in It». На самом же деле оно было создано в результате работы Картера и сотрудника рекламного агентства по имени Джон Уайт над слоганом «Intel: The Computer Inside». Ставший легендарным логотип, состоящий из закручивающейся линии и строчных букв, а самое главное – дистанцирующийся от изначального дизайна с «выпавшей e» – результат работы арт-директора агентства Стива Григга под патронажем Энди Гроува. Он был разработан так, чтобы выглядеть максимально клиенто-ориентированным и неформальным.

Картер принес руководству план новой кампании. Он говорил тогда: «Все сомневаются в ее успехе: “Это безумие. Что ты творишь? Ты ненормальный”. Некоторые из старших менеджеров все еще удивлялись, несмотря на успех RedX: “С чего бы это нам вообще участвовать в этом?”».

Но, как и в случае с RedX, Энди Гроув выступил «за», заявив, что «идея великолепна и Картер сумеет воплотить ее в жизнь». Intel Inside оставалась основной маркетинговой стратегией компании до конца десятилетия, за время которого компания потратила около 500 миллионов долларов на ее поддержку. Кампания затмила даже «Маленького Бродягу» IBM.

Принимая решение о поддержке Intel Inside, хотя в то время он мог и раскритиковать идею в пух и прах, Энди Гроув вел себя, как Боб Нойс. Он подсознательно подавлял своих помощников, делая ставку на рискованнейшую затею, которая могла нанести ощутимый урон финансам компании, выставить ее на посмешище и вызвать гнев покупателей. Принятое им решение основывалось лишь на небольшом количестве прецедентов и собранной информации. В его власти было отказаться от Intel Inside в пользу проверенной временем рекламной кампании – с гораздо меньшими затратами.

Однако, подобно Нойсу, Энди не собирался останавливаться на захвате очередной небольшой доли рынка. Он намеревался сорвать джек-пот, добиться исторической победы, добиться такого отрыва, чтобы о конкуренции больше не могло быть и речи. И Гроув, как и Нойс, смог добиться этого. Заглянув в какой-нибудь районный магазин электроники и увидев там ряды компьютеров, украшенных наклейкой с логотипом Intel Inside; включив кабельное в прайм-тайм и увидев нескончаемые рекламные ролики Intel, конкуренты поняли, что игра окончена. Кое-где они еще могли урвать себе небольшую долю рынка или насладиться кратким мгновением технологического первенства, разработав новый чип, но, по большому счету, это был конец. Intel заочно победил во всех микропроцессорных войнах обозримого будущего.

Между тем в Intel считали Intel Inside сущим пустяком. Годы борьбы, самопожертвования и штурма вершин индустрии микропроцессоров… А в итоге все, что было нужно, чтобы вознести Intel на вершину, – эти два слова, незамысловатая наклейка и куча денег. Само собой, успех был бы невозможен без практически четвертьвековой работы над инновациями и продукцией. Однако каким внезапным был поворот событий. Не обидно ли? Фирма, известная своими лучшими умами, основанная легендарными учеными, славящаяся своими практичными разработками, в одночасье стала знаменита тем, что можно назвать постановкой мюзикла «Микропроцессор!».

А впрочем, это была отличная новость для сотрудников компании, поскольку теперь одноклассники их детей наконец-то могли понять, чем же зарабатывает себе кусок хлеба мама или папа Билли. Хорошей новостью это было и для заносчивых чистюль-технарей, которых также коснулось это понимание.

Кампания Intel Inside превосходно сделала свое дело. И, если сравнивать с созданием принципиально нового поколения микропроцессоров, этот успех дался корпорации практически даром. К 1993 году, когда Intel Inside использовался уже два года, журнал Financial World назвал Intel третьим в списке самых дорогих брендов мира.

Лишь год спустя Intel осознает настоящую цену кампании Intel Inside.

Глава 50. Проводной мир

Хотя Intel Inside и оказалась самой успешной технологической рекламной кампанией всех времен, ее влияние несопоставимо с технологическим прорывом, уже набиравшим обороты в мире электроники, – Интернетом.

Конечно же, Интернет существовал уже многие годы. Ученый из корпорации RAND Пол Бэран сделал это возможным уже в начале шестидесятых, разработав технологию коммутации пакетов, позволяющую разделять информацию на так называемые пакеты, передаваемые по линии связи независимо друг от друга. Как и микропроцессор, Интернет был разработан в «год чудес» технологии – 1969-й, первое сообщение было отправлено приблизительно в то же время, когда Федерико Фаджин начал работу над проектом 4004. В то время Интернет был одним из проектов Министерства обороны США, разрабатываемых ARPA – Управлением по перспективным исследованиям и разработкам. Первоначальной целью его создания было обеспечение военных лабораторий и университетов, с которыми подписаны военные контракты, простым высокоскоростным каналом связи, по которому можно было бы передавать большие объемы секретной информации. Как и следует ожидать, созданный для правительственных нужд, выглядел он довольно грубо, поскольку целью был не комфорт, а производительность.

Все следующее десятилетие ARPANET (переименованный в DARPANET чтобы отобразить участие министерства) становился все более технически сложным и продолжал расширяться.

Технологический прорыв произошел в 1982 году (одновременно с бумом персональных компьютеров IBM и других компьютеров), в связи с появлением стеков протоколов TCP/IP, которые стандартизировали действия в ARPANET и сделали его открытым для взаимодействия с другими сетями по всему миру. Так появился современный Интернет, и к концу восьмидесятых, при поддержке Национального научного фонда, начали создаваться сначала сотни, а затем тысячи частных интернет-сайтов. По большей части это были чаты или электронные доски объявлений, а количество их посетителей было ограничено. Ограничение вызывалось, во-первых, сложностью доступа к Интернету, а во-вторых, сложной навигацией.

Эти препятствия исчезли в 1989 году, когда Тим Бернерс-Ли, ученый из швейцарской исследовательской лаборатории CERN, нашел способ сделать компьютеры по всему миру частью Интернета. Результатом его работы стала Всемирная паутина, и теперь миллионы людей использовали свои домашние и рабочие компьютеры для доступа в новую Сеть, получая возможность поиска информации, недоступной им прежде.

Однако ранняя Сеть в равной мере и радовала, и разочаровывала. По сути, ее создание было лишь половиной решения. Она в значительной мере облегчала доступ к Интернету, но, оказавшись в нем, пользователь словно попадал в огромный оживленный город, в котором не было ни адресов, ни названий улиц. Единственным указателем был длинный адрес URL-ссылки, написанный на листочке бумаги, который приходилось полностью вбивать из раза в раз.

Из-за всего этого в ранние годы существования Всемирной сети Интернет, составлявший тогда лишь малую долю современного Интернета, воспринимался как нечто безграничное, а способов работы с ним было чертовски мало.

Все изменилось в 1993 году, почти одновременно с запуском Intel нового микропроцессора на смену 486-му. В этом году команда Иллинойского университета в Урбане-Шампейне, возглавляемая гениальным аспирантом Марком Андриссеном, разработала новый и интуитивно понятный графический интерфейс для Всемирной паутины: браузер Mosaic.

За один год Mosaic превратился в Navigator, разработку новой компании Netscape, расположенной в Маунтин-Вью, в шаге от старого здания Fairchild. Совладельцем Netscape стал Андриссен.

Именно Navigator Netscape сделал Сеть по-настоящему доступной обычным людям. Теперь миллионы сайтов могли быть найдены в Сети с той же легкостью, что и имена и номера телефонов в телефонном справочнике. Четыре года спустя была основана Google Inc. Поисковик Google стал основным способом работы с Сетью, которую теперь можно было просматривать не только с какой-либо конкретной целью, но и попросту подчиняясь прихоти воображения.

Интернет наконец убедил многих приобрести ПК, а владельцев компьютеров – усовершенствовать свои устройства, что оказало очевидное влияние на Intel. Менее очевидным был факт, что Интернет, особенно с появлением таких сайтов, как eBay и Amazon, начинал менять мир. Первые адепты Интернета уже бежали в интернет-кафе и магазины, чтобы приступить к игре на мировом финансовом рынке, а сотни миллионов нетерпеливо ждали действия Закона Мура, которое сделало бы компьютеры более доступными.

За этим техническим прорывом скрывался новый феномен, имевший огромное влияние на полупроводниковый бизнес, в частности – на Intel, как на основоположника стандартов в этой области. До этого времени покупателя приходилось убеждать в том, что ему необходимо перейти на следующее поколение процессоров, зачастую без очевидных к тому предпосылок или какой-либо выгоды для него самого. Нужны были рекламные кампании RedX и отчасти Intel Inside.

C появлением Интернета все изменилось. Неуклонно растущее количество торговых площадок в Сети послужило отличной мотивацией делать сайты более привлекательными для лучшей продажи товаров. Это было особенно актуально в связи с тем, что, в отличие от оффлайн-магазинов, покупатели не могли потрогать руками товары в интернет-магазине. В связи с этим онлайн-магазины, ранее основывавшиеся на текстовых материалах, начали в спешном порядке добавлять сначала фотографии товара, а затем и аудиовидеоматериалы, чтобы лучше передать информацию о товаре. А покупатели, в свою очередь, начали модернизировать свои компьютеры, чтобы эту информацию получать. Так в конце девяностых произошел удивительный сдвиг спроса. Те из покупателей, кто еще недавно сопротивлялся модернизации микропроцессоров, внезапно начали требовать, чтобы эта модернизация проходила как можно более мощными темпами. Это изменение спроса как нельзя лучше играло на руку корпорации Intel.

Никто не мог предположить дальнейшего развития событий. Все следующее десятилетие четырехгодичный бизнес-цикл, определявший развитие полупроводниковой, а также и большей части электронной промышленности, приостановился. Но это не означало, что цикл перестал существовать. Как и предполагалось, в сфере микрочипов спад спроса пришелся на 1992 и 1996 годы. Но невероятное развитие Интернета взорвало циклы взлета и падения спроса, заполнив промежутки между ними, превратив десятилетие в сплошную восходящую линию.

В 1991 году объемы продаж Intel составляли 4,8 млрд долларов. В 1992 году, когда намечался спад спроса, продажи выросли до 5,6 млрд долларов. В этот год, когда Intel стала крупнейшей компанией, производящей полупроводники (согласно исследованию Dataquest Inc.), у нее было столько наличных, что Intel вышла за рамки индустрии и Кремниевой долины, объявив свои первые дивиденды по обыкновенным акциям, составившие 10 центов. Это произошло вскоре после дробления ее акций. Каждая акция, приобретенная сотрудником компании на момент ее основания, превращалась (благодаря дроблению) в 38 долей, а каждый вложенный доллар превращался в 60.

И это было только начало. В связи с интернет-бумом, начавшимся в 1992 году, траектория развития Intel, уже внушительная по стандартам любой другой отрасли, внезапно начала расти темпами, казавшимися невозможными для компании такого размера. Не сбавляя темпа, продажи корпорации за четыре года выросли с шести миллиардов до головокружительных шестнадцати, а к 2000 году – до 33,7 млрд долларов. Это был один из самых быстрых из когда-либо зафиксированных скачков развития, совершенных большой компанией.

Если управление развитием компании – это один из самых недооцененных навыков топ-менеджмента, то умение управлять взрывным ростом компании с миллиардным бюджетом – вообще одно из редчайших. Каждый год такая гигантская корпорация может расширяться, нанимая новых сотрудников, а это вполне может сместить компанию на последние места в списке «Fortune-1000», и повторяться это может из года в год. Единичные решения могут принести либо прибыль, либо убытки, равные ВВП небольшого государства, а также влиять на жизнь тысяч сотрудников и их семей, миллионов потребителей.

Управляя компанией такого рода, топ-менеджмент сталкивается с задачами, с которыми ему не приходилось иметь дело, когда компания была меньше. Например, вместо горстки инвесторов, у компании появляются миллионы акционеров. А следовательно, любой неосторожный комментарий может повлиять не только на стоимость одной акции, но и на весь рынок акций, да и на состояние экономики в целом. Компания, еще недавно работавшая в сравнительной изоляции, оказалась мерилом экономического состояния нации. А это уже неизбежно привлекает внимание государственных структур, стремящихся присвоить себе часть успеха компании, ограничить ее влияние, запустить руку в часть ее доходов.

Важной и, возможно, самой коварной стороной этого успеха становится рост ожиданий сотрудников, конкурентов и покупателей от этой компании. Ожидания могут измениться столь резко, что компания оказывается захваченной врасплох и продолжает жить в рамках старого имиджа, более не существующего. Этот рост потребительских ожиданий от Intel произошел в первой половине 1990-х. Сотрудники компании, в том числе и Энди Гроув, все еще считали Intel маленькой бесстрашной компанией, уже целое десятилетие смело бросавшей вызов всем смертельным опасностям, даже потерявшей в боях одного из своих основателей. По их представлению, все их победы над конкурентами были возможны лишь благодаря суровой дисциплине, блестящим инженерным решениям, самоотдаче и готовности претворять в жизнь Закон Мура. И теперь, стоя на поле боя в одиночестве, Intel по праву заслужил эту награду. Тем более что, как известно, в мире высоких технологий любой успех может быть лишь временным. В скором времени возникнут новые трудности, и нет никакой гарантии, что в следующий раз знамя победы не достанется кому-нибудь другому. Но кто бы ни вытеснил Intel с пьедестала, ему никогда не быть таким же добродетельным. Ведь Intel всегда относился к своим клиентам как к семье и вознаграждал их за преданность.

Однако клиенты Intel, в том числе коммерческие, видели другую картину. И поставщики, и бизнес-партнеры видели в нем безжалостного корпоративного гиганта с многомиллиардным бюджетом, вознесшегося до невообразимого уровня и практически владевшего монополией на технологию ядра. Имея такие денежные ресурсы и таких талантливых специалистов, Intel мог в любой момент диверсифицировать цепочку поставок и сбыта, создать собственное производственное оборудование или начать производить собственные компьютеры – и тем самым погубить их.

Intel выглядел так же неприкрыто хищно, как и другой триумфатор десятилетия – Microsoft, практически погубивший Netscape встроенным в операционную систему Windows браузером Internet Explorer. Intel тоже умел играть жестко против самых серьезных соперников. Intel любил ссылаться на свой список поставок чипов как на подтверждение вознаграждения не самых крупных, но самых преданных покупателей. Однако этот список был грозным оружием. В отсутствие конкуренции Intel мог сохранять высокие цены. Однако когда поставка не справлялась с объемом заказов (что происходило с каждым поколением чипов x86), заказчику приходилось обращаться к конкурентам Intel, чтобы продолжать вести бизнес. Если в Intel узнавали об этом, то компания-отступница оказывалась в этом списке на несколько сотен позиций ниже, «во тьме кромешной». Навсегда. Вот почему эти компании втайне надеялись, что AMD выиграет свои судебные иски и у семейства х86 появится альтернатива.

А вот у пользователей Intel сложился образ компании, чьи сотрудники весело отплясывают в костюмах кроликов. Пользователи убедились, что приветливая наклейка Intel гарантирует: сложной электронной начинке внутри можно доверять. Да к тому же она дает свободу перемещения по головокружительному миру Интернета.

Это различие в восприятии компании между ее стратегическими партнерами и потребителями всегда существовало. Однако в случае с Intel это различие превратилось в настоящую пропасть. Стало невозможным удовлетворить интересы всех одновременно. Где-то вот-вот должен был произойти разрыв.

Тем временем Intel готовил к выпуску микропроцессор нового поколения, разработанный, чтобы удовлетворить потребности интернет-эры, а также закрепить лидерство в отрасли на долгие годы. По сути, это новое семейство чипов будет представлять Intel и двадцать лет спустя.

Глава 51. Pentium

Продолжая традицию, новый х86 процессор планировали назвать 80586, или i586. Но незадолго до этого постановление суда лишило Intel возможности патентовать числа (воспринимающиеся слишком неоднозначно), а кроме того, Intel хотел уберечь новый чип от клонирования AMD и прочими компаниями и использования этого числа в их собственных версиях. Как это произошло, например, с чипом Am386 компании AMD. Все это подвигло Intel на поиски нового названия.

Маркетинговая фирма Lexicon Branding нашла выход, объединив греческое слово pente (пять) и типичный суффикс химического элемента – ium, чтобы донести идею, что новый чип будет основополагающим элементом компьютерного мира, Пентиумом.

Разработку чипа начала в 1989 году та же команда, что работала над 386-м и 486-м микропроцессорами. В эту команду входило около двухсот сотрудников Intel под руководством Джона Кроуфорда, руководившего ранее разработкой 386-го, а также Дональда Альперта. Главным руководителем всего проекта был Винод К. Дхам, сказавший впоследствии: «Когда мы работали над Pentium, нашим богом была Скорость».[273]

Изначально планировалось впервые продемонстрировать Pentium в июне 1992 года на торговой выставке PC Expo, а представить на суд публики официально – несколькими месяцами позже. Однако, в связи с некоторыми необходимыми доработками, показ был отложен до весны 1993 года.

К этому времени ряд новых микропроцессоров и даже новых компаний бросили вызов господству Intel. Несмотря на судебное решение, AMD создала собственный клон 80486-го чипа, Am486. Это была единственная компания, открыто противостоявшая Intel.

Остальные выбрали другой путь. В основном их вела идея реализации микрокодов в микропроцессорах, называемых RISC, то есть компьютеров с сокращенным набором команд – в противовес CISC (компьютерам с полным набором команд), разрабатываемых Intel. Идея привлекала тем, что более простые команды будут выполняться быстрее, увеличивая общую скорость выполнения операции. Среди компаний, разрабатывавших RISC, были производители высокотехничных рабочих станций, такие, скажем, как Sun Microsystems (с их собственным процессором SPARC) и Digital Equipment Corp. (с чипом ALPHA VXP). Новая компания MIPS, спонсируемая рядом компьютерных фирм из США и Японии, также приступила к выпуску быстродействующих процессоров RISC.

У Motorola был и свой процессор, 68040. Между прочим, впечатляющее устройство, несмотря на то что его использование было ограничено компьютерами Apple Macintosh (компанией, по-прежнему терявшей позиции на рынке), более поздними версиями компьютеров провальной компании Стива Джобса NeXT и мини-компьютерами HP 9000.

Однако наиболее сильным противником было объединение, названное AIM, созданное в октябре 1991 года. За этим названием скрывались инициалы компаний Apple, IBM и Motorola. Эта великолепная тройка решила объединиться, оставив на время личные интересы, чтобы поколебать могущество Intel в индустрии центральных процессоров ПК. AIM выпустила несколько обреченных на неудачу совместных проектов, однако среди ее достижений можно выделить создание микропроцессора Power-PC, представленного в 1992 году. Будучи 32/64-битным процессором, он также имел архитектуру RISC и оказался таким же быстродействующим, как и проекты Intel из семейства х86. Кроме того, он включал надежную структуру системных команд от IBM – POWER, позиционируемую как чип, разработанный для дальнейших переходов на 64– и 128-битные версии.

Apple быстро перешла на Power-PC, как и ряд производителей игровых приставок.

Это было славное противостояние. Однако асинхронная природа этих двух платформ микропроцессоров (Intel и «не-Intel») означала, что большинство устройств будут выпущены в 1991 году, так что у Intel появлялась двухгодичная фора, которая даст ему возможность улучшить свои разработки. Многие покупатели сознательно соглашались подождать.

И все случилось как нельзя лучше. Когда Pentium был, наконец, представлен публике, стало понятно, что он оправдал все ожидания. Это был 32/64-битный микропроцессор, состоящий из 3,1 миллиона транзисторов, способный выполнять до 300 миллионов операций в секунду при частоте 100 мегагерц. Кроме того, в нем имелся математический сопроцессор, который был в 15 раз быстрее сопроцессора в 486-м, а также расширенные средства самотестирования. Однако имелись две особенности Pentium, которые отличали его от предшествующих моделей и как минимум ставили на одну ступень с разработками конкурентов.

Во-первых, у Pentium была более мощная шина данных с разрядностью в 64 бита, которая, подобно карбюратору большего размера, была способна вводить и выводить данные с гораздо большей скоростью. И во-вторых, Pentium (как и разработки ряда наиболее сильных конкурентов) имел суперскалярную архитектуру. Это означало, что у чипа было два канала передачи данных, позволявших одновременно производить две операции. Это был главный коммерческий аргумент RISC, поскольку считалось, что процессоры с архитектурой CISC не обладали такой способностью. И вот Intel-Pentium доказал обратное. Более того, Pentium был не только лучше своих конкурентов, но и в пять раз мощнее собственной разработки Intel – модели 80486, практически за те же деньги (около тысячи долларов).

Запуск Pentium, в совокупности с уровнем качества продукции, попадал под описание того, что аналитик риска Роберт Чаретт назвал «спиральной моделью». Вот как отозвался об этой ситуации один из журналистов того времени:

«Эта модель описывает пружину, в которой каждый виток означает смену поколения. Лидер индустрии находится на самом верху спирали, задавая скорость вращения, остальные же компании этой отрасли расположены ниже по спирали. Так, если компания не развивается, то остается на том же месте, однако теряет преимущество по отношению к тем компаниям, которые по спирали продвигаются выше. Если компания в состоянии двигаться быстрее всей спирали в целом, то она может занять позицию рядом с лидером или даже сместить его и стать новым лидером, определяющим новую скорость движения. Но это редкий случай. Как и в случае с Алисой и Червонной Королевой, вам приходится бежать изо всех сил, чтобы просто оставаться на месте».[274]

Итак, Intel, благодаря Pentium, удержал позиции на вершине спирали. И поскольку он задал скорость спирали темпами Закона Мура, конкурентам приходилось постоянно держать головокружительный темп гонки, в противном случае они легко могли «оказаться за бортом». А так как (мы уже знаем) практически невозможно развиваться в сфере полупроводников быстрее предписанного Законом Мура, то и обойти Intel также было невозможно, ведь он неукоснительно следовал этому закону. Поэтому все, что оставалось конкурентам Intel, было изменение системы и создание новой спирали. К несчастью, у них так и не получилось в достаточной степени изменить правила игры, и на этот раз Intel достойно ответил на их инновации.

Учитывая такие факторы, как восприятие товара потребителем, размах проекта и его влияние на культурную среду, Intel-Pentium можно считать самым успешным микропроцессором, когда-либо выпущенным. Когда журнал Fortune выбрал «Новую компьютерную революцию» темой номера, то на обложке эти слова были напечатаны поверх увеличенного изображения чипа Pentium.

Интернет-бум, конечно, поспособствовал такому успеху, но и Pentium, в свою очередь, подлил масла в огонь интернет-революции. Именно компьютеры со встроенным в них процессором Pentium ускорили развитие интернет-коммерции и последовавшего «пузыря доткомов». Миллионы серверов и роутеров со всего мира с микропроцессорами Pentium поспособствовали росту использования Интернета темпами, даже превышающими предсказанные Законом Мура.

Но были и другие факторы. Так, например, ни один из конкурентов Intel не обладал поколением чипов, сопоставимых с Pentium, который был уже на подходе. Даже AMD, пытавшийся не отставать от Intel, представил клон 486-го лишь за два года до описываемых событий, а чтобы создать копию Pentium, ему потребовалось бы еще два года. Показательным был и факт, что рекламной кампании Intel Inside было на тот момент всего два года, и в полной мере ее влияние на характер покупательского поведения стало очевидным лишь после появления Pentium. И, наконец, Интернет уже начинал трансформацию из текстовой среды в визуальную, для чего требовалась мощность Pentium. Последнее и обозначило продажу еще большего количества чипов.

Несмотря на негодование партнеров и возмущение конкурентов, несмотря на растерянность потребителей, в описываемый период Intel работал как огромный, хорошо смазанный механизм. В этом была заслуга Гроува и Крейга Баррета, награжденного за проделанную работу должностью исполняющего обязанности вице-президента и постом главного директора по производству. Важной составляющей успеха была и управленческая команда компании, насчитывавшая на тот момент сотни руководителей, управляющих в десятках отделов. Да что там, это была заслуга каждого из 24 тысяч сотрудников компании.

Все это время Intel открывал, модернизировал, закрывал фабрики по всему миру, перераспределял штаты, чтобы не сдать позиций, не дать обойти себя конкурентам. Такое возможно только в компании, в которой у всех сотрудников – общая цель, уверенность в способностях друг друга и полнейшая самоотдача. Рабочие условия в Intel были все еще слишком жесткими, спартанскими, и слишком много было криков о том, что пора уже привести условия работы к стандартам наиболее прогрессивных технических компаний. С другой стороны, вряд ли где-то во всем мире можно было найти такую же команду специалистов, способных из года в год, на протяжении десятилетий выполнять сверхчеловеческие задачи, когда на кону такие большие ставки. Задачей Intel было претворение в жизнь Закона Мура, а секретным оружием для ее выполнения были его сотрудники.

Как только Pentium был запущен в производство, у Intel практически появилась лицензия на печать денег. Началась подготовка к разработке микропроцессоров шестого поколения. За всеми этими заботами в Intel словно забыли о своих менее крупных проектах. А ведь Гроув как-никак посвятил свои ранние годы работы в компании всему, что не являлось микропроцессорами. И он не собирался отодвигать эти проекты на второй план. Более того, он четко понимал опасность превращения в компанию одного продукта, даже если этот продукт был одним из важнейших для тех лет.

Итак, в 1991 году Intel представил в течение месяца сразу двадцать три новых продукта для работы с Сетью, представляющих семейство адаптерных плат Ethernet. В том же году процессор i860 привлек внимание компьютерного мира, поскольку был встроен в суперкомпьютер и поставил новый рекорд производительности в 32 гигафлопса (миллиард операций с плавающей запятой в секунду). Как только прекратилось производство EPROM, Intel начал выпускать микросхемы, как горячие пирожки. Опасения поставщиков лишний раз подтвердились, когда Intel решил прекратить закупку кремниевых подложек и открыть собственное производство.

Лучшего развития событий нельзя было и придумать, и этот беспрецедентный успех отразился на резко подскочивших доходах компании. Если за предыдущие шесть лет доходы компании утроились, то теперь за четыре года они увеличились в шесть раз.

Энди Гроув был достаточно опытным, чтобы не расслабляться и в эти успешные времена. Но он недооценивал силу своей уверенности. Теперь все в компании разделяли эту уверенность: у Intel были лучшие разработки, лучшие умы, и корпорация лучше других разбиралась абсолютно во всем. А если вы сомневались в этом, вам посоветовали бы заглянуть в книгу доходов.

И вот в начале девяностых, пока Стив Джобс был (временно) отстранен от Apple, Intel смог монополизировать весь рынок.

Глава 52. Ошибка из всех самая-самая

Несмотря на то что компания на всех парусах гордо мчалась по пути к успеху, ее гордыня в скором времени должна была быть наказана. И возмездие пришло с неожиданной стороны, от очкастого профессора колледжа из Линчбурга, штат Виргиния, с никому не ведомым именем – Томас Найсли.[275]

13 июня 1994 года, совершая вычислительные операции на своем новом компьютере с Пентиум-базой, Найсли удивился, обнаружив ошибку в своих вычислениях. При делении 4 195 835 на 3 145 727 система выдавала 1,333739068, хотя должна была 1,333820449. Как такое может быть? – спрашивал он себя. Компьютер не должен делать таких ошибок.

Будучи хорошим ученым, Найсли решил выяснить, в чем была причина. Следующие четыре месяца он потратил на новые подсчеты и понял, что проблема была в самом чипе Pentium. Он решил позвонить в компанию. Там ему ответили, что среди двух миллионов пользователей Pentium такая проблема возникла лишь у него. Информация, переданная Найсли, была зафиксирована и отправлена в архив. В Intel не слишком удивились его звонку. Как уже упоминалось, менее серьезные сбои происходили повсеместно в каждом новом поколении чипов, поэтому производители, убедившись в достоверности информации, передавали ее своим коммерческим клиентам и учитывали недочет при разработке следующего поколения. Так что нельзя говорить, что Intel проигнорировал сообщение Томаса Найсли, просто ему нужно было подтверждение от других пользователей.

То, что произошло дальше, застало Intel врасплох. Эти события показывают, насколько мир изменился с интернет-революцией. Профессор Найсли, удивленный, что этот дефект не был замечен никем, кроме него, написал своим друзьям и коллегам, чтобы узнать, сталкивались ли они с подобной проблемой. Его знакомые, удивленные не меньше Найсли, решили написать сообщение в CompuService, на тот момент самую большую электронную доску объявлений, в попытке узнать у двадцати миллионов пользователей, зарегистрированных там, сталкивались ли они с подобной проблемой. «Затем, – вспоминает Найсли, – это начало распространяться как пожар».[276]

За считаные дни история, которую бы несколько лет назад быстро забыли, прошла по всему Интернету как один из первых крупных мемов, а затем перешла и в СМИ. В ней было все необходимое: маленький человек Давид против огромного корпоративного Голиафа, страх доверить жизни непонятным и сложным электронным средствам и компьютерам, незаслуженное доверие волшебникам высоких технологий и т. д. Вскоре крупнейшие газеты и журналы мира публиковали историю, как и сетевые новостные программы. Wall Street Journal, прекрасно понимая, что и ошибка микропроцессора Пентиум, и попытки Intel скрыть скандал только подвергают корпорацию опасности, изо дня в день выпускала новую информацию по этой истории, включая даже колонку «вопрос-ответ» для возможных покупателей Пентиума. Информационное агентство Associated Press отправило фотографа в Линчбург, чтобы выложить фотографию Найсли в глобальную сеть. По словам Newsweek: «За одну ночь, казалось, компьютерный мир сошел с ума. Если Intel молчал о наличии такого дефекта, то сколько еще их могло быть? Покупатели микропроцессоров Intel, лидирующие производители компьютеров, были в ярости. “Я недоволен”, – сказал глава одной из крупнейших мировых компаний, назвав молчание Intel “попыткой замять скандал”. Он сказал, что “Intel должен был сразу же предупредить об этом”».[277]

Еще до скандала в Intel подозревали, что что-то происходит. Несколькими неделями ранее некоторые сотрудники столкнулись с первыми последствиями интереса Найсли: появилось несколько комментариев в чате отдела производства Intel под заголовком «Баг во встроенном процессоре Пентиум». Аудиторская фирма Нью-Йорка A. Uzzo & Company подала 2 ноября иск против Intel, утверждая, что Пентиум был продан им путем ложной рекламы, недобросовестности и прочих незаконных бизнес-практик. До того как это все закончилось, был подано еще семь похожих исков от других компаний.

Вопреки общему мнению, Intel не проигнорировал вопрос Найсли. Когда стали поступать похожие жалобы, в корпорации исследовали проблему и убедились в ее реальности. Однако такое явление было настолько редким, что они решили не придавать этому слишком большое значение. Специалисты Intel установили, что это была ошибка округления, которая случалась раз в 9 миллиардов операций по делению. Найсли столкнулся с ней, потому что запустил огромное количество таких операций. Обыкновенный пользователь, по исследованиям и расчетам Intel, мог столкнуться с такой проблемой раз в 27 000 лет. Это все делало такую ошибку настолько редкой, что она казалась нереальной. Впрочем, Intel, пожав плечами, все же начал скромные исследования в поиске решения, которое было бы затем выслано ученым и другим пользователям, активно использующим калькуляционные программы. Иными словами, стандартная методика работы… и если бы Intel не нашел решения для Пентиума, он бы точно это сделал для будущих поколений микропроцессоров.

Однако Intel не хотел принимать того, что мир изменился, а вместе с ним – и договоры с пользователями. Эти пользователи больше не были только корпорациями, государственными учреждениями, университетами и другими структурами. Они представляли собой обыкновенных людей – мелких частных предпринимателей, детей, пожилых людей, студентов, многие из которых покупали компьютеры для доступа в глобальную сеть Интернет. И для новых обладателей компьютеров те наклейки Intel Inside значили кое-что особенное: доверие. Среди хаоса в мире моделей ПК эти наклейки были не только знаком качества, а путеводной звездой: если на коробке такая наклейка присутствовала, то покупатель автоматически считал, что покупка удачная и что компьютер способен на все, что хотелось обладателю.

Занимаясь проблемой Пентиума, Intel обеспечивал инженерную задачу инженерным решением. Однако дело было теперь в другом: миллионы потребителей, которых не волновали математические расчеты, волновались в связи с тем, что они вроде бы больше не могли доверять своим компьютерам. В действиях корпорации Intel они видели обман и предательство.

Гнев рос, но пока что Intel не подозревал об этом. На тот момент были лишь догадки: в своем регулярном обзоре прессы Энди Гроув отметил одну историю с обложки в одном из еженедельных изданий, посвященных торговле, а через неделю и несколько более мелких историй в других изданиях.

Но вот во вторник, 22 ноября 1994 года, за два дня до Дня благодарения, геенна огненная вышла на свободу. В последующие три недели Intel и Энди Гроув прошли настолько шокирующее испытание, что Энди сделал его введением к своей книге «Выживают только параноики». Гроув: «Я собирался выйти из аудитории в Стэнфорде, где я преподавал, чтоб позвонить в офис, когда зазвонил телефон. Звонили из офиса. Наша глава коммуникаций хотела со мной переговорить – срочно. Она хотела мне сообщить, что команда с канала CNN намеревалась приехать в Intel. Они услышали о погрешности в расчетах микропроцессора Пентиум, и история вот-вот могла взорваться».[278]

Энди помчался обратно в Санта-Клару, чтобы встретиться с «агрессивным и обвиняющим» продюсером и съемочной командой из CNN. Однако Гроув ничего не мог поделать, чтобы опровергнуть обвинения и изменить направление беседы, и на следующий день канал запустил в эфир «очень неприятный материал».

Теперь ворота СМИ были широко открыты. Что началось с простого обзора проблемы (и так достаточно болезненного), теперь перетекло в кое-что намного хуже: очерки, передовицы и даже руководства, ставящие доверие к Intel и наклейки Intel Inside под сомнение. Гроув вспоминает: «Репортеры столпились вокруг нашего головного офиса. Количество сообщений в Интернете о случившемся резко выросло. Казалось, что все в США стали причастны к этому, а за ними последовали и другие страны».

Практически за одну ночь баг Пентиума раскрыл все потаенные страхи обыкновенных людей, касающиеся цифровой революции, Закона Мура и всех непредотвратимых, ускоряющихся перемен, происходящих в их жизнях. И вскоре конкуренты Intel, наблюдая, как лидирующая компания индустрии разваливается, присоединились к обсуждениям и обвинениям. Как и крупнейшие заказчики Intel, уставшие от высокомерной и властной тактики компании. Нечасто крупная корпорация имеет возможность рассмотреть, как на самом деле ее видят конкуренты и клиенты. Intel получила двойной удар за раз.

Все началось 28 ноября, когда лидирующий производитель компьютеров, Sequent, который действительно столкнулся с багом Пентиума, объявил о прекращении поставок компьютеров, содержащих пентиумы.

«Затем пришел сильнейший удар: 12 декабря компания IBM объявила о прекращении поставок компьютеров с микропроцессорами Пентиум. Некоторые критики назвали это нечестным ходом, детской попыткой навредить Intel. Однако IBM ответил, что собственное исследование проблемы показало, что дело было серьезнее, чем заявлял Intel, что компания лишь пытается защитить своих клиентов». IBM наконец-то отомстил за то, что Intel начал поддерживать других производителей компьютеров.

Intel Inside – внутри Intel, это было похоже на кошмар, из которого компания не могла проснуться. Техническое превосходство и корпоративная гордость были двумя колоннами, на которых Intel был построен. Теперь обе колонны подверглись внезапному нападению и разрушению. Всего несколькими днями ранее Intel двигался вперед, был лидером индустрии производства микропроцессоров, владея своим рынком, и, казалось, ничто не могло его остановить. Теперь корпорация пыталась увернуться от одного сокрушительного удара за другим. Ее образ технического превосходства был разрушен, ее ошибки подверглись открытому осуждению с стороны крупнейших компаний мира.

Теперь пришло унижение, разрушившее гордость компании. Пожалуй, худшей была шутка:

Вопрос: Как по-другому называется наклейка Intel Inside на компьютерах Пентиум?

Ответ: Предупредительный ярлык.


Новый ярлык: «Intel внутри/не дели».

«Intel, по всей видимости, не осознал того, что вошел не только на новый рынок, но и в новое культурное измерение – более быстрое, более узкое и непостоянное». Да, в этом мире факты занимали второстепенную позицию по отношению к эмоциям. В этом мире массовая паника – по случаю отравленных в турецкой гостинице Alara Hotel яблок, токсичного препарата тайленол, взрывающихся «Форд-Пинто» – постоянно охватывала окружающую среду. Все улики налицо, чего вы еще хотите? Но Intel, по словам одного анонимного представителя исполнительной власти Кремниевой долины по связям с общественностью, до сих пор, казалось, думал, что это просто инсинуации «газеток» EE Times или Electronic News.

По приближении Рождества Intel все еще отставал. В отношении потерянных продаж ущерб был невелик. Тем не менее программа Intel Inside, стоимостью 150 млн долларов, являвшаяся величайшей маркетинговой кампанией в истории электроники, теперь была аннулирована. Доверие, которое строилось на протяжении двадцати пяти лет, теперь было разрушено, требовались годы, чтобы его снова вернуть. Теперь основные конкуренты и покупатели компании соревновались, чтобы использовать такое несчастье в своих целях.

Тем не менее Intel до сих пор не понимал причину и размах кризиса. Все его ответы казались неторопливыми и неверными. Компания согласилась заменить некоторые из бракованных чипов, но только для тех покупателей, чьи приложения всего скорее могли столкнуться с багом, т. е. для опытных пользователей, а не обыкновенных простых покупателей, больше всего напуганных багом.

Впрочем, по мере ухудшения ситуации Гроув решил подключить тысячу работников Intel, чтобы те отвечали на жалобы клиентов. В то же время компания объявила о приближении к дате выхода нового, усовершенствованного чипа Пентиум. Звучало хорошо. Правда, потребовалась большая отдача со стороны работников компании, но это было правильным решением. Рынки – промышленный, потребительский и рынок акций – хотели избавиться от проблемы. Но до Intel это если и доходило, то, скажем так, все еще не совсем. Компания продолжала вести бизнес как обычно.

К примеру, она отказалась оплачивать трудозатраты за тех клиентов, кто смог получить качественные чипы, объясняя это тем, что раньше так не делалось. Что было еще хуже, Intel продолжал отказываться от отзыва тех четырех миллионов чипов, которые уже использовались. Более того, компания продолжала производить дефектные микропроцессоры как ни в чем не бывало.

Тем временем на рынке начинала формироваться паника. Газета Wall Street Journal опрашивала читателей и обнаружила, что большинство из них не отозвали заказы чипов Пентиум, но требовали замену старых, которыми они уже пользовались. Агентство Associated Press сообщает:

«Профессору физики из Луизианы, может, придется переделать работу за семестр. Выпускнику из Массачусетса предстоит заново провести исследование к дипломной работе. Врач из Джорджии переживает из-за того, что компьютерная программа, созданная им для клиентов, дает неправильные результаты.

И в Национальной лаборатории в Лос-Аламосе, являющейся местом рождения атомной бомбы и военно-исследовательским центром США, начальники достаточно сильно обеспокоены, что уже можно открывать «горячую линию Пентиум».

Их всех укусил жук (англ. Bug = и компьютерный баг, ошибка, и жук) Пентиума».[279]

Но, пожалуй, самая жесткая оценка была со стороны отраслевой прессы из индустрии Intel. Журнал MacWorld, может, и имел собственные намерения, однако его слова, казалось, прозвучали по всей Кремниевой долине: «Такое поведение показывает, что, как и Microsoft, Intel не выносит конкурентов. К сожалению, те, кто испытывает необходимость раздавить конкурентов, зачастую наживают себе настоящих врагов. Высокомерие Intel теперь видно всей публике, и такое открытие наполнило конкурентов компании новой надеждой и решимостью».[280]

Затем появилось заявление IBM. Гроув вспоминал: «Мы были снова в защитной позиции, только теперь более основательно». На самом деле Intel, осознавал он это или нет, с начала скандала постоянно был в защитной позиции.

Теперь сама компания начинала прогибаться под давлением. Гроув:

«Много людей, задействованных в устранении бага Пентиум, работали в Intel не более 10 лет, когда компания стала развиваться ровно. Они привыкли, что когда хорошо работаешь, то получаешь хороший результат. Теперь, внезапно, вместо ожидаемого успеха, все стало непредсказуемым. Наши люди, работая как проклятые, теперь еще и переживали и даже боялись.

Была еще одна сторона проблемы. Она не осталась за дверьми Intel. Когда наши сотрудники возвращались домой, им приходилось смотреть в глаза друзей и членов семьи, взгляд которых был весьма неодобрительным, будто осуждал, говоря: «Что вы делаете? Я видел по телевизору странные вещи, ваша компания жадная и наглая»… от этого было не уйти. На каждом семейном ужине, на каждом празднике речь всегда заходила об этом».[281]

К этому моменту многие работники Intel начали соглашаться с разгневанными клиентами компании, что, мол, настало время посмотреть в лицо неизбежному. Да и перспектива проведения выходных за телефонами, выслушивая жалобы пользователей Пентиум, только подкрепляла эти чувства.

Однако, конечно, это был не их выбор. Решение могло принять только высшее руководство компании. А Энди еще не был готов сдаться. Он знал, что он прав. Баг Пентиума был настолько редким явлением, что ничего, по сути, не значил для 99,99 процента пользователей – и эти пользователи, что бы они ни говорили, не заслуживали бесплатной замены чипов, что стоило бы компании миллионы долларов. Энди Гроув всегда был рационалистом; он был ученым, он верил в то, что Intel не сделал ничего неправильного. Он также был слишком горд, чтобы поддаться и признать вину за то, что было ничем бо?льшим, чем массовая истерия.

«Я был в этой индустрии уже практически тридцать лет, а в Intel – с момента основания, и я пережил многие трудные моменты в бизнесе, но это было иным. Это было суровее всего, с чем я в бизнесе сталкивался. Более того, эта ситуация отличалась от всех остальных по всем параметрам. Это была незнакомая, суровая территория. Днем я упорно работал, но когда оказывался дома, меня охватывала депрессия. Было ощущение, что нас окружили и безостановочно забрасывают бомбами. Почему это происходило?!»[282]

По словам Ричарда Тедлоу, биографа Гроува: «Маркетолог Intel, Карен Алтер, была там, все видела и не могла смириться с паникой. Уолтер Моссберг из Wall Street Journal сказал ей, что был свидетелем Уотергейта, а ситуация в Intel даже хуже. Что же касается Энди, то, по словам Алтер “он, с одной стороны, не мог поверить в то, что люди могут быть такими глупыми. В то же время он был очень зол на некоторых из своих исполнительных директоров, так никогда и не вернувших прежнее к ним отношение, за то, что они допустили производство дефективных чипов и не нашли дефект раньше… он был вне себя. Ему нужно было на ком-то оторваться”».

По мнению Алтер, настоящим героем дня был Крейг Баррет, «у которого лед в венах. Он просто встал и организовал нас… «Хорошо, нам нужно оборудование». Вскоре у нас стояла печатная машина и аппаратура связи». Баррет также заказал быстрый пересмотр конструкции чипа, чтобы устранить дефект.

Ставки в Кремниевой долине были высокими. Так что эго Гроува никак не позволяло ему уступить тому, что он считал нерациональной глупостью. Было очевидно, что он скорее убьет Intel или сделает так, что его уволят, нежели признает свою неправоту. Энди был замечательным директором в хорошие времена и отличным директором в трудные времена, однако мало кто верил, что он сможет справиться с массовой демонстрацией человеческих слабостей и иррационализма. И по мере наступления праздников бездействие Intel убеждало людей в этом.

Однако (в очередной раз!) репутация бескомпромиссного и жесткого человека скрывала его сильную сторону: способность учиться и, когда факты были налицо, изменять свою точку зрения, несмотря на последствия.

Во время кризиса Пентиум Энди разместил конференц-зал в пятнадцати метрах от своего кабинета. Зал с овальным столом был предназначен для двенадцати человек, но, когда скандал разгорался, там часто находилось около 30 человек.

В пятницу, 16 декабря, зал был забит как никогда. Энди вошел и – направил разговор в другую сторону. Гроув: «Со следующего понедельника, 19 декабря, мы полностью изменим политику. Мы решили заменить чипы всем, кто этого хотел, вне зависимости от того, делали ли они сложные статистические анализы или просто развлекались играми. Это не было простым решением. Мы к тому времени поставили миллионы этих чипов, и никто не знал, сколько из них вернется – может, несколько, а может, и все».[283]

Заявление, которое за вечер распространилось по всему Интернету, принесло волну облегчения. Спустя всего месяц Intel вернул себе доверие миллионов пользователей. Кремниевая долина и электронная индустрия – включая конкурентов Intel – обрадовались такой новости. За несколько недель индустрия убедилась в том, насколько важной стала компания Intel и как сильно от нее зависела вся индустрия. Последним, чего им сейчас хотелось, была чуть подорванная корпорация Intel. Индустрии была нужна скромная и справедливая компания, и после скандала Пентиум это было то, что они получили.

17 января 1995 года Intel объявил о намерении потратить 475 млн долларов на замену 30 % дефектных микропроцессоров. Эта сумма была больше годового дохода многих компаний в электронной индустрии. Но с планируемыми продажами 30 миллионов чипов в 1995 году такая трата быстро покрылась бы. Последним шагом, долженствующим показать, что компания получила урок, было объявление Intel о том, что корпорация намерена сразу устанавливать и раскрывать все дефекты в будущих поколениях микропроцессоров.

В конечном счете, хотя баг Пентиум стал легендой индустрии и примером того, что стоит и не стоит делать, он мало повлиял на финансовое благополучие Intel. К весне, когда мир открылся новому этапу электронной коммерции и «восстанию» доткомов, баг Пентиум стал просто воспоминанием. Каким-то образом курс акций Intel оставался на одном уровне – что аннулировало большинство исков, поданных на компанию. К марту оставшиеся иски были разрешены шестью миллионами долларов, что меньше дохода компании за один день.

Даже конкуренты Intel, потиравшие руки, наблюдая за провалом компании, не получили того, на что рассчитывали. Тут Intel очень повезло, что кризис Пентиум не случился позже, потому что, когда он случился, у других производителей еще не было чипов, готовых конкурировать с Пентиум. Они могли продавать лишь то, что у них было, а этого было недостаточно для того, чтобы лишить Intel чего-нибудь действительно серьезного.

Что касается Intel, весь этот этап действительно оказался кошмаром, от которого они наконец-то проснулись. И такой опыт изменил компанию. Теперь они понимали, что мало быть новаторами и упорно работать. Практически все сотрудники Intel пытались походить на Энди Гроува, но теперь и Энди смотрел на мир по-новому. Будучи мальчиком, он узнал, что мир может быть опасным, непредсказуемым и иррациональным. Наука и индустрия полупроводников послужили ему убежищем от этого темного мира. Конечно, в нем была и субъективная, импровизационная и сумасшедшая сторона (кстати, именно способность Боба Нойса принимать эту сторону больше всего злила Энди), но не было ничего непосильного для Энди.

Теперь, после бага Пентиум, Энди понял, что хорошего менеджмента, умного маркетинга и бескомпромиссного соревнования было недостаточно. Даже в мире точных измерений полупроводников, где эквиваленты целых городов гравировались на осколках кремния размером с ноготь, а линии этих гравюр в диаметре равнялись атомам, – даже в этом мире непредсказуемые и фатальные угрозы могли прийти откуда угодно и когда угодно. Хоть от детей, хоть на вершине успеха. А это значило: постоянная бдительность до наступления этих угроз и – унижение после того, как они оставляли свой след. Неудивительно, что спустя год после бага Пентиум книга «Выживают только параноики» увидела свет.

Intel покончил со скандалом Пентиум. Но Энди Гроув – еще нет. Он выносил из скандала уроки год за годом. И это было верно, потому что кое-кто еще хотел исследовать эту историю: правительство Соединенных Штатов.

Глава 53. Бесконечная тяжба

Судебные процессы (из-за продукции, набора сотрудников, контрактов и претензий) всегда были частью электронной индустрии, Кремниевой долины, отрасли полупроводников – чуть ли не с самого начала. Боб Нойс сдерживал желание менеджеров (да, скорее всего, и собственное) засудить разных сотрудников, покидавших Fairchild (зачастую с секретами фирмы) и открывавших собственные компании. Он не создавал прецедент.

После того как Fairchild потерпел крах и дал начало новым стартапам в области производства чипов по всей Долине, такие судебные процессы приняли личный характер, когда бывшие друзья и коллеги стали конкурентами на одном рынке. Тем временем, когда более успешные компании росли, выходили на публику, богатели, а их продукция достигала потребителей, они становились выгодной целью для групповых и акционерских исков.

Но ничто в долгой истории судебных разбирательств не сравнится с делом Intel против Advanced Micro Devices (AMD). Оно остается самой долгой, грязной и знаменитой серией исков в истории высоких технологий. Это диккенсовский «Джарндайс против Джарндайса» электронной эпохи.[284]

С возникновением спора читатель этой книги уже знаком. По сути, взаимоотношения между Intel и AMD объясняются тремя причинами. Во-первых, желание Боба Нойса помочь своему другу Джерри Сандерсу и дать толчок компании AMD. Во-вторых, требование крупнейших покупателей Intel – особенно IBM – иметь в запасе дополнительный источник микропроцессоров. А когда это было достигнуто, появилась и третья: желание AMD поддерживать этот крайне прибыльный контракт как можно дольше – наперекор решению Энди Гроува его расторгнуть.

Две компании начали эти взаимоотношения в 1982 году, когда они подписали соглашение об обмене технологиями, что сделало AMD второстепенным поставщиком чипа 80286. Ключевая фраза заключалась в том, что AMD имел право «копировать микрокоды из микрокомпьютеров и иных периферийных устройств, которые продаются компанией Intel». Обе компании по-разному интерпретируют эту фразу, каждая для своей выгоды. Для Intel она подразумевает 80286, и больше ничего. AMD расценивает микрокомпьютеры как все микропроцессоры Intel, содержащие микрокод х86, – чипы 386, 486 и даже Пентиум.

Энди Гроув, который ненавидел (и завидовал) отношения «Нойс—Сандерс» с самого начала, не намеревался продолжать сотрудничество – по некоторым убедительным причинам. Во-первых, союз был вынужденным, на нем настоял крайне консервативный IBM, которому было нечего терять в такой сделке. Intel никогда этого не хотел. И когда производители ПК-клонов начали вытеснять IBM, Intel – теперь огромная самостоятельная корпорация – не видел причин поддерживать конкурента. Во-вторых, AMD наживался, по мнению Гроува, на упорной работе и огромных вложениях Intel. Он знал, что когда каждое поколение чипов с архитектурой х86 заканчивалось, AMD получал как минимум 15 процентов от общего дохода. Это были деньги, которые могли бы помочь Intel в тяжелые времена и которые могли быть направлены на финансирование разработки новых поколений.

Именно поэтому в 1984 году Энди решил отозвать лицензию на использование нового чипа 80386 у AMD. В AMD изначально думали, что Intel блефует и пытается договориться о лучшей сделке. Это началось в 1987 году с клона 386. AMD подал иск, зная, что чип 386 был готов к выходу на рынок, но Intel все еще медлил. В своем заявлении AMD обвинял Intel в применении незаконных действий. По мнению AMD, Intel использует свои списки первоочередности с целью переубеждения покупателей, собирающихся приобрести микропроцессоры AMD, таким образом реализуя «секретный план» создания монополии в области микропроцессоров для ПК. В AMD заявили, что продали бы гораздо больше чипов, если бы не закулисные интриги Intel.

Не добившись желаемого эффекта, AMD предпринял следующую попытку: в 1991 году была подана жалоба в антимонопольную службу с обвинением Intel в монополистических действиях. Между тем Джерри Сандерс, являясь одним из выдающихся людей Кремниевой долины, проводил свою кампанию в СМИ, выставляя Энди Гроува жестоким и бездушным. Энди Гроув решил ответить на антимонопольный иск. В заявлении на подачу жалобы (подготовленном с PR-директором Intel Джимом Джарретом) Гроув выразился (с отсылкой на поп-дуэт Milli Vanilli, получивший награду Грэмми, но вынужденный ее вернуть, когда выяснилось, что дуэт не поет, а лишь раскрывает рты под фонограмму): «У нас здесь Milli Vanilli среди полупроводников». Для понимающих это означало: последней «оригинальной» идеей AMD было подражание Intel. Это высказывание было настолько противным и смешным, что затмило все сказанное Сандерсом по сей день, обратив насмешки AMD против них же. Так прозвучало самое знаменитое высказывание Энди Гроува за всю его карьеру.

Полупроводниковая промышленность, затаив дыхание, ожидала вердикта по иску. Победа Intel де-факто означала бы единоличное присутствие на рынке процессоров для ПК. Победа же AMD давала возможность другим компаниям заниматься разработкой чипов. Арбитражный суд постановил, что AMD не имел прав на процессор Intel 80386 по старому контракту второго потенциального подрядчика, но все же может продавать свои клоны 386, а также получать десять миллионов долларов от Intel вместе со свободной лицензией на все патенты, использованные в клоне 386. Что конкретно все это значило, можно было только догадываться. Одно было ясно: это еще не конец.

В начале дела, в 1987 году, адвокат компании AMD Ричард Ловгрен предсказал, что судебное разбирательство займет двенадцать недель.

Восемь лет спустя архивы обеих компаний были забиты юридическими документами, компании потратили около 200 млн долларов на оплату юридических услуг (в 1994 году AMD потратил 30 млн долларов только на юристов), в 1994-м обе стороны решили поспорить, как никогда ранее. Год был такой же, как и предшествовавшие ему: в марте AMD выиграл федеральный пересмотр дела за право клонировать 486-й процессор, а в октябре Intel отыграл назад часть патентов на 486-й. Наконец, 30 декабря Верховный суд Калифорнии оставил в силе право AMD клонировать 386-е процессоры.

Продукция Intel и AMD, вместе с остальной частью полупроводниковой промышленности, спустя пять поколений процессоров продается за гроши скупщикам лома. Ведущие процессоры 1995 года были в тысячу раз мощнее. Один писатель сравнил это с конкуренцией между Boeing и Lockheed, микропроцессоры различались, как бомбардировщики В-17 и В-52. Спор стал еще более абсурдным, потому что после судебного иска 1987 года AMD был вынужден написать свой собственный микрокод. Строго говоря, они больше не копировали чипы Intel.

Спор был не столько между Intel и AMD, сколько между Энди и Джерри. И если бы вопрос доверили этим двум техническим титанам, то он никогда бы не был решен. Решение должно было прийти из другого места.

В середине 1994 года два адвоката, Ричард Ловгрен из AMD и Томас Данлэп из Intel, начинают шутить друг с другом по поводу урегулирования конфликта. И, наконец, после одного из бесконечных судебных заседаний два юриста решили пройтись вместе по коридору. Они были удивлены одинаковыми взглядами на сложившуюся ситуацию. Несколько дней спустя федеральный судья Патрисия Трамбулл попросила их определить точные сроки завершения данного дела.

Обе стороны ясно понимали одно: присутствие Гроува и Сандерса в одном помещении в одно время было бы ужасной ошибкой. Эти двое были в состоянии войны в той или иной в форме на протяжении тридцати лет. Они избегали друг друга на различных отраслевых мероприятиях. И решили никогда не пересекаться друг с другом. Сандерс сказал: «Я так давно отстранился от Энди Гроува, что представления не имею, каким человеком он стал. Должен признать, что, пока Энди был в Intel, они бы никогда не уладили дело окончательно, потому что я бы никогда не сдался».

Два противоборствующих юриста решили привлечь исполнительных директоров обеих сторон, Крейга Баррета и Ричарда Превита, для переговоров. Они встретились – символически – в адвокатском бюро, не связанном с делом. Оно находилось на границе Саннивейла и Санта-Клары – посередине между двумя фирмами. Решение судьи 30 декабря ускорило переговоры; как и посредник, которого пригласили в начале января, чтобы разобраться с последним камнем преткновения. Соглашение было достигнуто.

«Когда все началось, мне было 32 года, – говорил Ловгрен. – Теперь мне 40. Устаешь от этого».[285] Данлэп сказал: «Рынок изменился. Это не было переменой в убеждениях или личностях. Мне кажется, компании начали смотреть в будущее».[286]

По завершении переговоров адвокаты встали и пожали друг другу руки. Затем Баррет и Превит тоже пожали руки. Все пошутили, что осталось лишь Гроуву и Сандерсу пожать руки друг другу… но они никогда этого не сделали.

В среду, 11 января 1995 года, в 2 часа дня Intel и AMD официально подписали соглашение. Intel согласился выплатить AMD 18 млн долларов. AMD согласился выплатить Intel 58 млн долларов. «После сотни миллионов долларов на адвокатов и выплат клиентам величайшая вражда в эпохе микропроцессоров закончилась на мирной ноте».[287]

Консультант Тим Бажарин назвал это «концом мыльных опер Кремниевой долины». Джерри Сандерс – «глобальным миром». Энди Гроув оставил это без комментариев.[288]

Был ли это действительно конец? Конечно же, нет. В 2000 году AMD направил жалобу в Европейский комитет, заявляя о том, что Intel нарушил европейское антитрестовское законодательство путем «жестоких» маркетинговых программ. Потом, в 2004 году (когда и Сандерс, и Гроув ушли с должностей), японская комиссия по справедливой торговле проникла в офис Intel в поиске документов, а затем вынесла решение, что японское отделение Intel подавило конкуренцию, предложив скидки и акции крупным компаниям (Fujitsu, Hitachi, Sony и другим) за то, чтобы они не покупали чипы производства компании AMD. Спустя еще год AMD подал иск на Intel уже в США, в окружном суде в г. Делавэр, утверждая, что Intel установил монополию на рынке процессоров х86 путем принуждения покупателей не покупать чипы AMD.

Так и продолжалось: Intel против AMD. И это, вероятно, никогда не закончится, во всяком случае – пока одна из компаний не умрет.

Глава 54. Покаяние

Вражда с AMD угнетала Intel. Как и тот факт, что они были навсегда прикованы к Microsoft в бизнесе производства ПК. В конце 90-х годов присутствие в жизни Intel обеих компаний стало реально угрожать ухудшить для корпорации все.

Когда пузырь доткомов начал расти, а электронная индустрия благодаря буму Интернета пришла в бешенство, федеральное министерство юстиции завело дело против Microsoft за применение монопольных практик. Тридцать генеральных прокуроров штатов быстро присоединились.

У них было неплохое дело. Microsoft держал около 90 процентов мирового рынка ПК и примерно столько же в сфере офисных программ и пакета MS Office. Кроме того, когда Netscape Navigator составил им конкуренцию, Microsoft вернулся с Internet Explorer, тем самым почти достигая на этом рынке монополии.

То, что Microsoft быстро оправился, объяснялось редкой конкурентоспособностью Билла Гейтса и находчивостью компании в то время. Но это также было продуктом «связывания» Internet Explorer с уже установившейся на рынке операционной системой – при покупке одной продукции вы получали вторую. И быстро выяснялось, что Internet Explorer проще устанавливался и работал лучше с ОС Microsoft Windows.

Такого сопернического поведения не было достаточно для федерального расследования. Да и презрительное отношение Билла Гейтса к Вашингтону скрепило сделку. Мир технологий ликовал, когда узнал новости; пользователи колебались.

Быть тесно связанным с другой компанией нередко влечет за собой любопытный риск. Он состоит в том, что если одна компания рушилась, то она могла повлечь за собой и другую. Не прошло много времени, как федералы стучались в дверь к Intel. Вскоре просочилась информация о том, что исполнительное руководство Intel было допрошено по поводу некой его встречи с Биллом Гейтсом. По словам журнала U.S. News & World Report, эта информация представляла собой «прежде секретные показания, описывающие Билла Гейтса как большого школьного хулигана, который на этот раз позволял себе «неопределенные угрозы» в сторону крупного производителя микропроцессоров, корпорации Intel, во время встречи в 1995 году с ее руководителем Энди Гроувом».[289]

Также в этой информации утверждалось, что Гейтс был вне себя от ярости из-за планов Intel конкурировать с Microsoft в области нового мультимедийного программного обеспечения. По словам того же журнала: «Один из исполнителей сказал… что Гейтс говорил что-то о поддержке других производителей чипов, если Intel не поддастся. Руководитель Microsoft был очень зол из-за вложений Intel в интернет-технологии и хотел, чтобы они перестали». Такие подробности особенно шокируют, потому что Гейтс, хоть и известный за беспощадное отношение к конкурентам, по всей видимости, угрожает Intel, близкому партнеру Microsoft».[290]

Энди Гроув не боялся Microsoft, но его волновало, что Министерство юстиции сует нос в дела Intel. Он знал, что Гейтс, со своим напыщенным отношением, рисковал быть раздавленным министерством, которое бы выпотрошило Microsoft. И если Microsoft могли пропустить через такую мясорубку, то ведь и Intel находился в зоне риска. В конце концов, Intel владел еще большей долей рынка в более ценной индустрии, и, согласно материалам дела AMD, Intel точно не был на коне, даже используя свой главный прием (списки поставок) для запугивания собственных клиентов. Как Энди упомянул в частной беседе с одним из бывших руководителей компании Intel: «Кажется, мы зашли слишком далеко».

Как оказалось в итоге, у Энди Гроува были причины для беспокойства. Хотя угроза появилась, откуда ее не ждали: это была федеральная торговая комиссия США. В июне 1998 года комиссия заявила, что Intel использовал «нечестные, монополистические методы ведения бизнеса в ущерб продавцам компьютеров, производителям процессоров и графических микросхем».[291] «Жертвами» теневого бизнеса Intel оказались такие компании, как Intergraph (компания по производству программного обеспечения и электронных компонентов), Digital Equipment и компания по производству ПК и серверов Compaq. Предполагалось, что судебное разбирательство начнется в январе 1999 года. Но из-за запутанности дела процесс был перенесен на начало марта. Он должен был продлиться два месяца благодаря списку свидетелей, который превышал 50 человек. Были в списке руководители трех компаний-«жертв», а также AMD и большинство топ-менеджеров Intel, включая Гроува, Баррета, Отеллини, Альтера и старшего вице-президента управления по созданию микропроцессоров Альберта Ю. Intel также должен был предоставить свидетелей для дачи показаний от конкурирующих компаний, таких как National Semiconductor, Sun Microsystems и Integrated Device Technology.

Intel предполагал выиграть дело с помощью трех доводов. Первый заключался в том, что у компании были все права для отказа делиться своими тайнами. «Мы скрыли нашу интеллектуальную собственность от Intergraph? Да», – ответил Питер Деткин, главный юрист Intel, и добавил, что Intel был вправе так поступить. Второй аргумент опирался на то, что весь процесс был попыткой федеральных властей, воодушевленных после победы над Microsoft, заполучить еще одну первоклассную технологическую компанию в свой карман. «Вы не найдете тех доказательств, которые у вас были в деле Microsoft», – предупредил он правительство. Компания заручилась поддержкой одного из старших членов Сената (и председателя Юридического комитета), Оррина Хэтча, который осудил действия правительства. И в-третьих, Intel заявил, что в изменчивом мире компаний—производителей полупроводников Intel, какова бы ни была его доля в рынке, никак не являлся монополией. «Какая монополия?» – спросил Деткин, отметив, что Intel весь год проигрывал AMD и другим компаниям по количеству доли на рынке.

Отсрочка в рассмотрении дела могла бы помочь Intel выиграть. Девять месяцев между выдвижением торговой комиссией обвинений и началом судебного разбирательства – это немало. Как раз в эти три четверти года была «смена поколений». Подходила к концу эпоха поколения х86 (в данном случаем Pentium Pro) и подступала новая (Pentium III). За девять месяцев компании, копирующие продукцию Intel, временно нагоняли ее показатели. Более того, новая графическая микросхема, выпущенная компанией в начале 1999 года, плохо раскупалась. И, как отмечается, приближающийся Pentium III был не так привлекателен для низкобюджетного рынка, как его предшественник x86. В итоге к началу судебного разбирательства общая доля Intel на рынке временно упала от почти 90 % (согласно рыночному обозревателю IDC) до почти 75 %, на розничном рынке – до чуть более 50 %, а на бюджетном рынке – только до 30 %. Цифры убедительно противоречили доводам правительства.

Intel должен был выиграть дело у федеральной торговой комиссии США. Время играло на руку Intel, у него была команда лучших юристов и поддержка одного из самых влиятельных людей в Сенате. Помимо этого, Intel обогнал некоторые из самых больших технологических компаний.

Да, Intel мог бы выиграть дело, но это была бы пиррова победа. У Intel был перед глазами пример того, что стало с Microsoft после их решения столкнуться лицом к лицу с властями. Билл Гейтс, действуя как Энди Гроув в прежнее время, привел Microsoft к годам судебных разбирательств и нищеты. Сейчас Intel мог выиграть дело, но федеральная комиссия все равно нашла бы к компании подход с другой стороны (как она и сделала в 2009 году).

Как поступил новый Энди Гроув после опыта с Pentium? Ринулся ли он в битву с властями с чувством священного возмездия или поставил на первый план безопасность компании?

В итоге на пике судебного разбирательства Энди сдался.[292] 8 марта 1999 года Intel уладил дело с федеральной комиссией без признания вины, согласившись изменить некоторые методы ведения бизнеса. Так, он согласился отказаться от изменения микропроцессоров, что делало невозможной работу с их аналогами, и от наказания нынешних клиентов за покупку микросхем у конкурентов. Энди Гроув, усвоив уроки последних лет – и самый важный из них был смирением, – склонил голову перед властями… И, возможно, этим спас Intel.

Глава 55. Танцы кроликов

В ноябре 1995 года, в то время как Intel наконец приступил к замене дефектных схем Pentium, компания объявила преемника этого процессора – Pentium Pro. Это был тогда самый мощный микропроцессор с пятью с половиной миллионами транзисторов (на два миллиона больше, чем у основного Pentium), который мог работать при частоте 200 МГц. Несмотря на название и тот факт, что он мог (как и его предшественники) работать с оригинальной системой команд х86, Pentium Pro был принципиально новым устройством. Прежде всего его микроархитектура не являлась модификацией Pentium, она радикально отличалась от предыдущей. Также в его составе появилась 36-битная адресная шина, что означало доступ к 64 Гбайт памяти. Еще в некоторых случаях Pentium Pro работал скорее как процессор с сокращенным набором команд, чем как процессор с полным набором команд, что доказывало конкурентоспособность Intel.

Но, возможно, самое явное отличие Pentium Pro от его предшественников было видно невооруженным глазом: вместо всего лишь одного микропроцессора на схеме Pentium Pro мог поставляться в вариантах двух и даже четырех процессоров на одной схеме, то есть два или четыре обработчика процессоров на каждой схеме. Разумеется, это намного увеличило размер Pentium Pro по сравнению с ранними моделями х86, а также стоимость, которая была равна 1325 долларам. Однако трудно было поспорить с его производительностью, которая была на 35 % выше оригинального Pentium и немного превосходила показатели конкурентных RISC-процессоров.

Pentium Pro был хорошо встречен, по крайней мере, производителями больших компьютеров, рабочих станций и серверов. Более того, он был сразу вмонтирован в построенный Intel по программе ASCI для правительственной Sandia Labs суперкомпьютер Red, который в конце 1997 года стал первым компьютером, превысившим показатель в один терафлоп, что сделало его самым быстрым суперкомпьютером в мире.

Но у основных покупателей Intel – компаний по производству ПК – Pentium Pro не пользовался популярностью. Прежде всего он был слишком мощным: мощность микропроцессоров превышала нужды обычных пользователей. Помимо этого, он был слишком крупным и дорогим. Так как конкуренция привела к уменьшению размеров ПК (появление ноутбуков на рынке) и их стоимости, более крупные и дорогие процессоры не приветствовались.

Действительность, которую пришлось принять Intel и другим компаниям—производителям полупроводников, была такова, что четверть века царствования микропроцессоров одной фирмы подходила к концу. Теперь компьютерная индустрия раскинулась от дешевых ПК до высокомощных серверов и суперкомпьютеров. На некоторое время задача создать машину высшего класса могла разрешиться с помощью множества стандартных микропроцессоров, но это было лишь временно. Intel и другим компаниям теперь приходилось предоставлять целые линейки микропроцессоров – маломощные схемы для потребительских товаров и бюджетных ПК, процессоры средней мощности для профессиональных компьютеров и компьютеров для малого бизнеса и мощные процессоры (обычно с большим количеством запоминающих устройств) для сложных научных исследований и для решения экономических задач, а также для растущего числа серверов, обслуживающих Интернет.

В случае Intel линейки товаров определили путь компании к началу нового тысячелетия: ряд высокотехнологичных процессоров Xeon с 1,4 млрд транзисторов для мощных компьютеров; модели Pentium II, III и 4 для компьютеров средней мощности и Intel Celeron для маломощных бюджетных ПК. Даже в следующих поколениях Intel (9-е поколение появилось в 2011 году) все еще оставались х86 микропроцессоры с плохой совместимостью и способные работать с оригинальной системой команд микропроцессора 8086.

Intel вернулся, на этот раз по-крупному. В 1998 году доход компании составил 26,3 млрд долларов; годом позже – 29,4 млрд долларов. Intel быстро становился одной из крупнейших компаний в сфере электроники. И доход поступал не только от продаж микропроцессоров. Intel продолжил продвигать инновации в других своих сферах. В 1995 году компания начала уделять внимание своему престижу в глазах общественности. Первым намеком послужило появление Энди Гроува на Telecom-95 в Женеве – крупнейшей конференции в сфере телекоммуникации. Там, на памятной фотографии, которую Intel распространял повсеместно, он стоит вместе с Нельсоном Манделой. Это означало, что Энди стал всемирно известной личностью – обойдя Боба Нойса и даже Дэйва Паккарда.

В следующем году Intel отомстил активистам атак на него. Он создал программу Intel Involved, чтобы высвободить своим сотрудникам время для общественной деятельности.

Компания провела переговоры с фотографом Риком Смоланом для создания большой фотокниги под названием One Digital Day («Один цифровой день») на тему влияния микропроцессоров на современную жизнь. Книга вышла в свет, а значительная ее часть была опубликована в специальном выпуске журнала Fortune. Мало кто верил в следующий шаг корпорации, но она его сделала, доказав влияние Intel на экономику США: Intel спонсировал широкомасштабный проект перевозки самых ценных экспонатов Смитсоновского института. Не зря Тед Хофф, Стэн Мэйзор и Федерико Фаджин должны были получить награды от National Inventors Hall of Fame.

В 1997 году Intel выступил в качестве спонсора Международной ярмарки науки и техники – соревнования средних школ. Значение знаменитой GE Science Fair 1950–1960-х годов заметно убавилось к концу века, а вмешательство Intel (вместе с удачно вышедшим на экраны двумя годами позже фильмом «Октябрьское небо») дало программе новую жизнь. Наверное, спустя десятилетия потомки оценят это как один из самых больших вкладов Intel в развитие науки и техники.

Также в 1997 году (после скандала с Pentium) Intel с шумом вернулся в рекламную и маркетинговую игру на самой большой арене. В этом году компания выиграла право представить свою рекламу на Суперкубке США по бейсболу (за право показать свою рекламу на Суперкубке борются все компании, и он фактически является неофициальным чемпионатом коммерческой рекламы). Это был дебют персонажей из знаменитых диснеевских мультиков Bunny People (люди-кролики) – танцоров в раскрашенных металлических герметичных костюмах, которые скакали и бегали по кругу, рекламируя Intel Inside и два новых процессора: Pentium с технологией MMX и Pentium II с 7,5 млн транзисторов. Реклама была очень глупой и претенциозной, но, несмотря на это – или скорее благодаря этому, – она произвела настоящую сенсацию, смягчив образ Intel как бесчувственной мегакорпорации, сложившийся во время скандала из-за ошибки Pentium.

Можно предположить, что в этом и заключался план Энди Гроува – изменить имидж Intel и свой собственный. Вместо жесткого, бескомпромиссного и не сентиментального (что идеально работало раньше) образа показать доброжелательную, нацеленную на семью компанию, продукты которой люди были бы рады иметь у себя в доме, даже в машине, игровой приставке для детей и во всех электроприборах. Если это так, то он был прекрасно реализован. Bunny People Intel, научные ярмарки и прочее сделали Intel одной из самых дружелюбных по отношению к клиентам компаний в индустрии технологий (что проложило фундамент для исторической рекламной кампании Apple под руководством Стива Джобса в новом столетии).

Но это имело еще большее значение для Энди Гроува. Почти целое десятилетие Кремниевая долина признавала выдающуюся деятельность Энди в Intel. То, что он не только превратил компанию в международного гиганта, но сделал ее, несмотря ни на что, даже более динамичной и инновационной. После того как поутихло злорадство из-за скандала с Pentium, Энди заслужил уважение тем, как он разрешил кризис, поступившись своим самолюбием и изменившись. Большинство руководителей Долины знали, что Энди поразительно умен и способен, но немногие верили, что он мог признать свои ошибки и измениться. И когда он все-таки сделал это, многие из них посмотрели в зеркало и спросили себя, смогли бы они поступить так же при схожих обстоятельствах.

Другие тоже следили. Как ни странно, случай с Pentium привлек общественное внимание к Intel как никогда прежде. Быстрый рост компании, публикация книги «Выживут только параноики», почти уникальная доброжелательность главы гигантской корпорации, а теперь еще вместе с пузырем доткомов, поднявшим страну до небывалого уровня процветания, привлекли внимание национальных СМИ к Кремниевой долине и к Intel в частности. Телесети и основные газеты начали отправлять репортеров в Долину, даже основывать там целые информационные агентства. В один момент, с появлением тысяч новых компаний в течение нескольких месяцев, товары и люди Долины перестали появляться на страницах деловых заметок и стали героями редакционных и даже сенсационных новостей.

Но некоторые дальновидные журналисты следили за компанией на протяжении долгого времени. Питер Дженнингс, ведущий на канале ABC, был одним из них. Другим был Уолтер Айзексон из Time. В возрасте всего лишь 44 лет, после работы автором передовиц о новых информационных средствах (где он понял значение информационной революции), он был назначен главным редактором журнала. Айзексон, который покажет глубокое понимание мира технологий двенадцатью годами позднее, став автором популярной биографии Стива Джобса, сейчас готовил читателей Time к невероятным изменениям вокруг них. И для Айзексона и редакторов журнала никто так не воплощал в себе новый цифровой мир, как Эндрю С. Гроув.

Топ-менеджменту Intel и Гроуву сказали, что журнал будет работать только над редакционной статьей об Энди. По всем признакам речь шла всего лишь об одной из множества статей, которые Time и другие журналы писали о нем. Тогда, 23 декабря 1997 года, к 50-й годовщине изобретения транзистора, Америка обнаружила, что Энди Гроув был назван Человеком года, по мнению журнала Time, – честь, которую он теперь разделял с величайшими людьми столетия, включая римских пап, президентов, национальных лидеров, героев войны и даже двух человек, которые в разное время пытались убить его: Адольфа Гитлера и Иосифа Сталина.

Айзексон лично написал передовую статью, в которой отметил, что в год великих историй величайшей из них была «новая экономика». Центральное место в ней заняла «микросхема», а в самом центре индустрии микросхем был – Энди Гроув. Энди, как писал Айзексон, соединил детскую навязчивую мысль, предпринимательский оптимизм иммигранта и «остроту с ноткой самонадеянности» благодаря «блестящему уму на передовой линии революции». Он также совместил, по мнению Айзексона, «отважную страсть» с «расчетливой холодностью инженера».[293]

Поначалу представители Кремниевой долины и остального мира электронной промышленности были шокированы. Почему Нойс не получил такого признания? Или Паккард? Или Бреттейн, Бардин и Шокли? Стив Джобс? Фаджин и команда разработчиков микропроцессора? Или Гордон Мур? Но вскоре этот шок сменился одобрением. Почему бы и не Энди? Кто более достоин этого звания из мира высоких технологий? Затем это переросло в гордость. Мир наконец оценил наши заслуги. Теперь мы стали частью истории.

Для Энди Гроува новость из Time явилась удовлетворением, оправданием. Но поскольку это был Энди, объявление о признании стало одним из пунктов его планов на будущее. Он был богат, знаменит, пожалуй, самый влиятельный руководитель корпорации в мире. Intel обеспечивал более 80 % мировой доли микропроцессоров и очень быстро разрастался. Он был автором бестселлера, а теперь еще и удостоился звания «Человек года» журнала Time, звание, присуждавшееся таким личностям, как Черчилль, Мартин Лютер Кинг-мл. и Ганди. Он достиг зенита своей карьеры и жизни. Как можно это превзойти? Еще одним х86 процессором? Еще парой пунктов в доле рынка? Еще одной медалью от Института инженеров по электротехнике и радиоэлектронике?

Нет, время пришло. Мужчина, который хотел стать ученым, а до этого – журналистом, вместо этого стал лучшим бизнесменом в мире. 26 марта 1998 года 61-летний Энди Гроув объявил об уходе в отставку с должности генерального директора Intel Corporation. Он продолжит быть председателем совета директоров (Гордон Мур станет почетным председателем). Крейг Баррет должен стать четвертым генеральным директором компании Intel и первым не-основателем компании, занявшим этот пост.

Эра Нойса—Мура—Гроува – правление Троицы, которая была у власти Intel Corporation тридцать лет, – подошла к концу.

Глава 56. Запуск психбольницы

Intel Corporation встретила 1990 год в скорби… и закончила его в безумии. Компания начала десятилетие со «всего лишь» 4 млрд долларов годового дохода; она закончила его с более чем 30 млрд долларов. Встретила 1990-й с 24 000 работников, а закончила с 70 000. В 1990 году у компании было восемь фабрик по изготовлению интегральных схем в двух странах стоимостью 800 млн долларов каждая; в 2000 году их число возросло до двенадцати в трех странах, а стоила каждая уже 5 млрд долларов. В начале десятилетия Intel создавал свои схемы на 6-дюймовых кремниевых пластинах, размер поверхности которых достигал 1 мкм; к концу десятилетия компания уже работала с пластинами 8-дюймовыми, размер деталей на которых – 0,25 мкм. Лучший микропроцессор компании с 1,2 млн транзисторов в 1990 году теперь содержал 50 млн транзисторов… по более низкой цене. Каждая из таких схем изготавливалась в лабораториях сложнее, чем «Манхэттенский проект». В этих лабораториях использовалось дальнее ультрафиолетовое излучение (потому что длина волны видимого света теперь была в тысячи раз длиннее, чем необходимо), вода чище, чем в хирургическом отделении, и в итоге такая схема могла производить больше операций в секунду, чем несколько человеческих сердец за тысячи жизней.

Немногие компании добивались таких результатов всего лишь за одно десятилетие. Но эти показатели, какими бы впечатляющими они ни были, не отображают всю суть превращения Intel за десять лет. Intel начал десятилетие как средняя компания по производству интегральных схем, окруженная почти такими же конкурентами, но имеющая несколько важных преимуществ. Два ее основателя все еще работали в ней, как и генеральный директор. Компания праздновала выпуск первого микропроцессора с миллионом транзисторов и готовилась к выпуску товаров для широкого круга потребителей. Рынок был силен, а экономика наконец восстанавливалась после кризиса.

К концу десятилетия один из основателей был мертв уже так давно, что большинство работников Intel никогда его не видели; для них он существовал только в названии здания и как персонаж знаменитой фотографии Каролин Каддес, висящей в холле этого здания. Второй основатель готовился уйти в отставку, что он и сделал в 2001 году. А человек, который руководил ежедневными операциями компании на протяжении 30 лет, который сменил гневную анонимность на менее гневную мировую известность, оставил текущие дела компании и стал председателем совета директоров.

В течение всего этого периода не наблюдалось никакого спада; это были десять лет экспансии национального, индустриального и корпоративного масштаба. Теперь, в конце 1990-х, компания достигла пика своей деятельности. Складывалось впечатление, будто правила экономики ее не касались; все богатели, и такие компании, как Intel, казалось, готовы были разойтись по швам. Intel всегда был словно магнитом для тех, кто искал работу; теперь же, впервые в истории, он был прямо-таки переполнен талантливыми работниками, которые оставляли высокооплачиваемые должности, чтобы пополнить число новичков в доткомах Долины (что делало основателей компании миллиардерами за одну ночь).

Мир высоких технологий, и в особенности Кремниевая долина, казалось, скатывался в хаос, где такие понятия, как продажи, прибыль и рыночная доля, больше не имели значения, пока курс акций рос и делал всех богаче. Даже такая компания, как Intel, которая всегда гордилась своей обдуманной и дальновидной политикой, оказалась затянутой в этот водоворот. Причем не в то время, когда был наплыв заказов. Тогда ты просто не мог выехать с парковки Intel без того, чтобы услышать бесконечные приглашения на работу по радио. Разворачиваясь на выезд, ты невольно поднимал глаза на пролетающие над тобой самолеты с рекламой, а выехав, тут же натыкался на автомобильные платформы с рекламой. Потому что в Долине не было ни одного свободного метра рекламного пространства без объявления для работников доткомов.

В интервью для журнала ASAP в последние дни 1999 года Гордон Мур, самый здравомыслящий человек в сфере высоких технологий, мог сказать лишь, что он не понимал, что происходит. Каждое изученное им правило ведения бизнеса теперь теряло всякий смысл. Продолжалось это так долго, что, может быть, это он, а не рынок потерял связь с реальностью. После просьбы предсказать экономическую ситуацию на несколько месяцев Мур засомневался, сказав, что теперь он даже не понимает, как бум – который чаще называли пузырем – продлился так долго.

По иронии судьбы, Intel без каких-либо намерений со своей стороны играл по меньшей мере две главные роли в росте пузыря. Во-первых, он продолжал следовать Закону Мура, производя одно поколение за другим более мощных процессоров и микросхем флеш-памяти, что делало Интернет еще более могущественным и всеобъемлющим. Все больше пользователей проводили время в Сети и делали то (например, тратили деньги на покупку вещей), что поддерживало бум и застилало пеленой глаза доткомов. Во-вторых, фондовая биржа, осознав центральную роль Intel в инфраструктуре Интернета, поскольку он создавал основной элемент его структуры, наградила компанию, подняв стоимость ее ценных бумаг. В 1993 году они продавались по 3,4 доллара в расчете на акцию, при количестве продаваемых акций около 50 млн ежедневно. К середине 1997 года, в начале бума доткомов, цена подскочила до 19 долларов за акцию, при 90 млн продаваемых акций ежедневно.

Но это было только начало. Двумя годами позже, когда рыночный бум достиг своего апогея и пузырь доткомов раздулся до предела, акции Intel пересекли черту в 33 доллара. Какой бы привлекательной ни была данная стоимость и как бы заманчиво ни было находиться на вершине мирового бизнеса, руководство Intel осознало, что так продолжаться не может. Вся экономика США, в особенности мир технологической индустрии, была искажена такими безумными цифрами и ценами на акции. Талантливые люди и деньги уходили в другом направлении, в компании, которые не могли выжить в таких условиях. Близилась расплата, и одним из первых намеков было то, что, несмотря на рекордную стоимость акций Intel, количество покупаемых акций снизилось до 30 млн в день. Рынок акций, потеряв темп, пытался предотвратить застой.

В начале января 2000 года глава Cisco Джон Чемберс вернулся с каникул и узнал сокрушительную новость. Он уехал две недели назад, полный уверенности в том, что невыполненные заказы Cisco продержат компанию на плаву в течение первого квартала нового года. А вернувшись, вдруг узнал, что все невыполненные заказы исчезли. Cisco, которая продавала ценные бумаги по такой же спекулятивной цене, как и другие компании во время бума, теперь не просто переживала тяжелые времена, но была на грани разорения. До наступления утра Чемберс перевел компанию в режим работы при банкротстве и начал готовить списки сокращений для каждого офиса. В считаные дни Yahoo, которая содействовала росту бума доткомов, оказалась в похожей ситуации.

Пузырь лопнул… но не для Intel. В то время как новые компании доткомов разорялись, когда даже крупные технологические корпорации наблюдали обвал собственных акций (казалось, за одну ночь акции Amazon, Cisco и Yahoo потеряли около 80 % своей стоимости), акции Intel продолжали расти – хотя бы потому, что компания казалась инвесторам самой надежной.

31 августа 2000 года, спустя долгое время после обвала индустрии высоких технологий, стоимость ценных бумаг Intel достигла 78 долларов в расчете на акцию. С такой заманчивой ценой совокупная рыночная стоимость выпущенных акций достигла около 500 млрд долларов – полтриллиона долларов! – что было больше, чем общая стоимость всей автомобильной индустрии США. Именно тогда Intel стала самой дорогой производственной фирмой в мире. Такой рекорд впервые наблюдался в сфере высоких технологий. Побить его смог только Apple спустя десять лет.

Это было идеальное завершение эры Энди Гроува в Intel.

Часть шестая. Последствия

Глава 57. Вся тяжесть закона

Всем преемникам Энди Гроува на посту генерального директора компании Intel пришлось иметь дело с рядом вызовов в двадцать первом веке, которые сложно было себе представить в двадцатом. Кроме того, им пришлось заполнять пустоту, образовавшуюся после ухода трех великих руководителей компании – и Энди Гроува в особенности. Не прибавлял уверенности тот факт, что Энди Гроув был все еще жив, наблюдал за их действиями и делал свои выводы.

Крейг Баррет унаследовал должность главы корпорации Intel, как только хаос доткомов начал мешать мыслить рационально. Это был нелегкий переход. Прежде всего было необходимо решить проблему неконтролируемого роста. Когда лопнет пузырь? Сколько из запланированных заказов Intel реальны на самом деле? Как предотвратить утечку кадров, которые переманивает золотая лихорадка, происходящая всего в пяти километрах отсюда? И как подготовить компанию к неизбежному падению, которое может случиться в любой момент?

Другой немаловажный вопрос, с которым, правда, сталкиваются только крупные компании, испытавшие заоблачные цены на акции, заключался вот в чем: что делать со всей этой прибылью? Первый вариант, к которому пришел Intel в тот же день, когда Гроув стал председателем совета директоров, а Баррет – главой, сводился к снижению доступного общего фонда, чтобы сделать оставшиеся акции более ценными для владельцев, – выкуп в сотню миллионов акций.

Вторым вариантом была покупка. Все еще находясь на посту главы компании, Энди всерьез задумался над приобретением Cisco, доступной тогда менее чем за 1 млрд долларов. Тогда это автоматически сделало бы Intel главным игроком в сетевом мире. Но в итоге он отказался от задуманного: «Мы долго не решались купить Cisco… [но] мы так и не создали канал сбыта для приобретения Cisco. Возможно, однако, это бы сработало».[294] Было ли это плохим решением? В конце концов, Cisco стала компанией стоимостью 100 млрд долларов. С другой стороны, это настолько отличалось от основной деятельности Intel, что про Cisco могли просто забыть, а в итоге – отделаться, так что она могла никогда не стать тем корпоративным гигантом (и главным покупателем Intel), которым ей суждено было стать.

Вскоре после назначения Баррет тоже задумался над крупным приобретением – компании Fore Technologies. Но, вопреки обычному согласию (и из-за того, что Энди воздержался), совет директоров Intel отклонил предложение Баррета. Позже Энди говорил, что это был «единственный случай, когда совет отклонил рекомендации управления». Он также говорил, что был согласен с решением совета.

Это был серьезный упрек в сторону Баррета, который никогда не имел места в отношении Нойса, Мура или Гроува. Очевидно, что баланс сил между советом директоров и правлением компании сместился. Именно это послужило причиной разочарования для Крейга Баррета на всем протяжении работы главой компании. И все же он удержал эту власть, став председателем совета директоров семью годами позднее.

Почему все-таки в то время Intel передумал приобретать Cisco, Fore и ряд других компаний, особенно в конце 90-х, когда у компании было больше наличных, чем она знала, куда их потратить? Истоки следовало искать двадцатью годами ранее. В конце 70-х—начале 80-х фирмы—производители интегральных схем раскупались крупными технологическими и даже нетехнологическими производственными компаниями (например, компания Fairchild Camera and Instrument была куплена франко-американским нефтяным гигантом Schlumberger). Все эти покупки в итоге заканчивались неудачей, по большей части по причине непонимания со стороны новых владельцев уникальных принципов работы и культуры индустрии производства микросхем. Выжившие независимые компании, которые отчаянно выпускали новые привилегированные акции, погашаемые по высокой цене при поглощении компании, и прибегали к другим методам, чтобы избежать той же судьбы, распространяли подобные истории неудач. Это сработало, и марафон покупок закончился.

К лучшему это было или к худшему, но компании—производители микросхем верили в свою историю. И эта история подчеркивалась комментариями таких людей, как бывший член правления Intel, а теперь глава венчурной компании в Долине, Джон Доерр, который заявил, что у Intel, как у лидера в мире микропроцессоров, не было предела ошибки, и поэтому компания не может отвлекаться на другие виды деятельности.

Казалось, даже Энди Гроув поверил в этот миф. Его биограф, Ричард Тедлоу, который посещал лекции Энди в 2005 году Стэнфорде, слышал его высказывания по поводу отсутствия разнообразия в Intel, касалось ли это внутреннего предпринимательства (он, очевидно, забыл о микропроцессорах) или приобретений. По его словам, проблема заключалась в отсутствии «определения стратегии» и «стратегической воли». По мнению Тедлоу, из-за такого отношения Intel, столкнувшись с возможностью инвестирования, просто преждевременно сдался.

Третий вариант использования излишка наличных денег подразумевал его применение в качестве средств для определенной цели. Например, вложить часть этой суммы для достижения высшей производительности компании, сохранив оставшуюся часть как резерв для трудных времен. После отказа от покупки Fore Technologies Баррет избрал именно этот путь, который потом окажется одним из самых спорных, но вместе с тем самым успешным решением, которое он принял в качестве главы Intel.

Нелегко было оказаться на месте Крейга Баррета. С одной стороны, он управлял самой дорогой производственной компанией в мире, на которой держалась вся экономика Интернета, которая была одним из основных столпов экономического благосостояния США (в 1999 году Intel вошел в тридцатку промышленного индекса Доу-Джонса). С другой стороны, в своем интервью газете Wall Street Journal десять лет спустя по поводу своего ухода с поста он упомянул, что прекрасно понимал, что его карьера пройдет «в тени моих предшественников». И самой большой тенью был его пожизненный руководитель, Энди Гроув. «Было ли тяжело следовать за легендой? А как вы сами думаете?» – бросил он репортеру.

Новые отношения складывались хорошо. Энди всегда положительно отзывался о своем преемнике. «Крейг более целеустремленный, более организованный – и более стойкий, – чем я… Из средней производственной компании он превратил Intel в выдающуюся. Теперь он готов применить эти качества и в бизнесе, отсюда и его назначение главой».[295] Гордон Мур также хвалил качества Баррета; и компания в целом, хоть и с опасением в связи со сменой руководства после стольких лет, обрадовалась тому, что должность главного менеджера досталась одному из своих, и приветствовала новый образ более мягкого и добродушного Intel.

Специалисты в данной сфере индустрии, да и средства массовой информации были не так приветливы. Те же самые журналисты, которые порицали деспотичную тактику Энди, теперь интересовались, сможет ли Intel прожить без нее. Был ли Баррет достаточно тверд? Может ли он стать Мистером Чужаком для Intel, как он ранее был Мистером Своим, особенно после такой мировой суперзвезды бизнеса, как Гроув? Более того, гений Энди Гроува заключался в том, что он не избегал ошибок, а признавал их и вел компанию дальше. Был ли у Баррета подобный талант? Единственным способом выяснить это представлялось подождать следующего большого кризиса в Intel – но тогда уже могло быть слишком поздно.

В итоге, когда кризис наступил, Крейг Баррет выдержал испытание. Он удержал Intel от распада – как в головокружительно успешные времена, так и в отчаянно трудные. Он прослужил на посту главы Intel семь лет, начав в 1998 году. Затем, в мае 2005 года, он стал председателем совета директоров, после официального увольнения Энди Гроува. На время ухода Баррета с поста главы ежегодные продажи Intel составляли 38 млрд долларов – больше, чем во время его прихода к власти, несмотря на четыре худших экономических года в истории Америки. С другой стороны, акции компании к концу его правления продавались по такой же цене, как и в начале его гендиректорства. Именно это лучше всего обобщает то, как история отнеслась к Крейгу Баррету на посту главы Intel: он не развалил компанию, но и не сделал ее лучше. Он принял несколько гениальных решений, но вместе с тем неправильных и дорогих. И ушел он не как Гроув – и точно не как Нойс, – не с шумом, а скорее шепотом.

Если пребывание Баррета на посту главы и прошло в истории Intel как сноска, это случилось не из-за недостатка усилий с его стороны. Человек, чей путь до колледжа составлял менее 16 километров, стал одним из самых странствующих руководителей компаний того времени. Прямо-таки само воплощение главы корпорации как коммивояжера: «Мистер Баррет знаменит тем, что начинает рабочую неделю в здании Intel недалеко от Финикса, где он жил на протяжении 15 лет («Я не был дома пять дней подряд вот уже 20 лет», – говорил он), и переезжает во вторник утром в Санта-Клару, где находится штаб-квартира Intel, останавливаясь в промежутке по всему миру (в среднем 30 государств за год). Затем – обратно в Финикс в четверг вечером и далее – в Монтану поохотиться и порыбачить на своем знаменитом ранчо «Три реки». Он возвращается в Финикс поздно вечером в воскресенье».[296]

Как личность Крейг Баррет был полной противоположностью Энди Гроуву. Энди был невысокого роста, опрятно одет, с резкими движениями, похож на бойцовского петуха, его лицо в минуты гнева темнело, вены выступали на висках. Крейг был огромный и бессвязный, с резким голосом и медлительной речью, точно как хозяин ранчо с мозолистыми руками и загорелой шеей, которому, казалось, было неуютно в галстуке. Оба могли проявить характер, но Энди был как огонь – громкий, шумный и эмоциональный; Крейг же как лед – твердый, холодный и безжалостный. Много работников Intel, которые пострадали во время правления Энди на манер «Венгерского Аттилы», с радостью приветствовали нового главу, но вскоре начали с ностальгией вспоминать старый порядок. Энди любил спорить, потому что это была игра, которая выпускала на волю его страсть и любовь к конфликтам. Для Крейга Баррета, охотника по-крупному, который больше заботился о достижении цели, вы были игрой. Энди мог кричать на вас и обижаться целое десятилетие – но затем внезапно простить и радоваться вашему приходу. Когда же от вас отворачивался Баррет, вы были навечно приговорены к тьме внешней. Крейг Баррет, может быть, лучше, чем кто-либо в мире высоких технологий, мог обеспечить вам идеальную обстановку для великих свершений. Но Энди (отчасти из-за частички Нойса в себе, которую он презирал) мог убедить вас отдать жизнь за Intel.

Частично Баррет сразу дал понять, чего он не потерпит: сравнения с Энди Гроувом. Он не был им, и никто не мог им быть. Intel носил отпечаток невероятной личности Гроува более тридцати лет; он вжился в ДНК компании, в ее культуру, даже в ее образ в мире. Работники рассказывали «истории Энди», пересказывали его шутки и замирали при его появлении на мировой сцене. Более того, Энди все еще был с ними, наблюдал за действиями Крейга – высшая судебная инстанция для противников правления Баррета.

Баррет же не был актером или публичной фигурой. Он не умел красиво выражать свои мысли, он был просто грамотным оратором. И хотя он объездил весь мир, он никогда не мог стоять на одной сцене с Нельсоном Манделой, или писать популярные книги, или сравнить AMD с Milli Vanilli. Баррет скорее видел себя в качестве решателя проблем, который, столкнувшись с рискованной или плачевной ситуацией, честно и без предубеждений оценивал ее, а затем строил (используя термин Карен Алтер) «машину» для ее решения. Возможно, Крейг Баррет был лучшим исполнительным директором в истории Кремниевой долины, намного лучшим, чем Энди Гроув.

Баррет говорил: «Я помню, как встретился на одном из наших заводов с 21 руководителем технологических отделов. Мы начали обсуждать изменение модели нашей фабрики, и тогда один из самых старших руководителей – который управлял своим маленьким технологическим королевством, как принц, сказал: «И мы будем обсуждать это? Мы будем голосовать по этому вопросу?» И я сказал: «Да, мы будем голосовать – единственная проблема для вас будет в том, что я получу 22 голоса». Другими словами, есть время позволять всем стоять у руля, и есть время для принятия решений».[297]

Но быть отличным знатоком в принятии решений не всегда означает быть отличным главой компании. Первое требует управленческого умения, второе – еще и дальновидности. Если бы сейчас было начало 1980-х, когда задачей Intel было продвижение технологии х86 и сдерживание конкурентов, Баррет, с его сосредоточением на том, чтобы сделать Intel самым прочным кораблем на рынке микросхем, мог бы стать успешным и знаменитым главой компании. Но сейчас было начало нового столетия, и Крейгу Баррету не повезло принять пост, когда Intel подвергался ударам исторических сил, которыми он не мог управлять. Сначала был пузырь доткомов, солидное венчурное капиталовложение в растущую экономику Интернета, что повлекло за собой образование тысяч новых компаний, большинство из которых были неконкурентоспособны. Затем прорыв пузыря и последовавший за ним кризис в индустрии технологий. После этого был теракт 9/11 и мировой экономический коллапс. И, наконец, появившись из пузыря Интернета, скандалы с корпорациями Enron и WorldCom (среди прочих) привели к новым порядкам – закону Сарбейнза—Оксли, ужесточающему требования к финансовой отчетности в сфере продаж ценных бумаг, – что подорвало основные движущие силы таких мест, как Кремниевая долина.

Таким образом, Баррету было суждено провести весь срок правления в компании в кризисном режиме, постоянно защищая ее от мощных внешних угроз. Единственный способ перейти в наступление в тот период был уже выбран Стивом Джобсом, только что вернувшимся в Apple Computer как харизматичный мифотворец со следующим за ним культом, который переделывал компанию на ходу. Это не был Крейг Баррет… и это не был Intel, или, по крайней мере, это не был Intel в течение двадцати лет. Энди Гроув поддерживал интерес к Intel, делал компанию более привлекательной и – заставлял опасаться ее. Теперь, впервые в своей истории Intel – по крайней мере, по сравнению с Apple и такими новичками, как Google, Facebook и Twitter, – выглядел скучным и старым.

И Крейг Баррет отчасти содействовал этому. Во время пузыря его решение придержать деньги имело очень важные последствия для компании. После прорыва пузыря акционерный капитал компании отказывался подчиняться законам гравитации какое-то время (благодаря смещению в инвестировании, что подняло стоимость корпорации до полутриллиона долларов), в то время как другие амбициозные компании разорялись одна за другой. Но со временем – спустя около 10 месяцев – цены на акции упали. Разница заключалась в том, что большинство крупных компаний полностью или почти разорились и переживали сокрушительное сокращение в производстве, отмену будущих линеек товаров, даже реструктуризацию. Intel же остался с большим количеством наличных средств. И хотя Крейг часто подвергался за это нападкам («Мне пришлось многое вынести из-за этого», – сказал он в интервью Wall Street Journal), Баррет решил поддержать на эти деньги научно-исследовательские работы и наем сотрудников в тяжелые времена после бума, спада экономики после 9/11.[298] Время доказало гениальность решения Баррета. Энди Гроув назвал это лучшим решением в карьере Баррета. И снова, когда экономика восстановилась, Intel был на шаг впереди своих соперников.

Но затем Баррет принял решение, которое омрачило его наследие. Он решил направить Intel, по большей части через покупки, в сферу систем связи – вне основной сферы деятельности Intel и почти на десятилетие раньше срока. Когда его спрашивали об этом позднее, Баррет пожимал плечами. «Я покупал по высокой цене и продавал по низкой. Но, по крайней мере, деньги стоили дешево в то время».[299]

К 2005 году, когда Баррет стал председателем совета директоров, а Гроув официально уволился (он остался в качестве «специального советника»), рынок чуть ли не кричал, что будущее было за мобильными устройствами – MP3-плеерами, мобильными телефонами и легкими переносными компьютерами. И хотя работники Intel слушали свои iPod’ы и выстраивались в очереди (и даже ночевали в палатках) в местных магазинах электроники, чтобы похвастаться честью быть одними из первых обладателей Apple iPhone, Intel все еще относился к индустрии мобильных устройств как к товарам второстепенного значения, нишевому рынку. И продолжал уделять основное внимание индустрии персональных компьютеров. Но в то время новое поколение компаний—производителей микросхем увидели в отвлечении Intel невероятную возможность… и они атаковали.

Этот растущий натиск предстояло выдержать Полу Отеллини, новому главе Intel. Отеллини к тому моменту проработал в Intel (его единственном месте работы) уже более тридцати лет. Умный, любимец многих, спокойный и уверенный Отеллини, который был похож на атлета, ставшего главой компании, был словно создан по шаблону Гордона Мура. Пожалуй, это и неудивительно, потому что оба выросли в Области залива Сан-Франциско и учились в Калифорнийском технологическом институте (с разницей в 15 лет). В самом деле, Отеллини был бо?льшим представителем Сан-Франциско и полуостровного штата, чем кто-либо в истории Долины. Он жил там всю свою жизнь, его брат был священником, возглавившим большой приход в городе Менло-Парк, и сам Отеллини был вовлечен в деятельность не только новой Долины, но еще и Долины Санта-Клара. К примеру, он был членом местного Богемского клуба («Семья») и активно участвовал в жизни Университета Санта-Клары.

Отеллини поднялся в Intel благодаря отличным навыкам, тяжелой работе и тому факту, что он постоянно, почти нечеловечески преуспевал во всем, за что брался. Он работал в качестве помощника Энди Гроува, занимался отношениями Intel и IBM, был исполнительным вице-президентом по продажам и маркетингу, управлял делами компании, связанными с микропроцессорами и наборами схем, и в 2002 году был назначен на должность директора по производственным вопросам и выбран в качестве члена совета директоров.

На тот момент ни у кого, кроме Баррета, не было такого спектра деятельности в Intel. Казалось очевидным, что он станет преемником Баррета. И все же в самой компании, а особенно в совете директоров его не спешили назначать главой Intel. Почему? Потому, что он не был техническим работником.

Спустя много лет в лекции для студентов MBA в Университете Санта-Клары он сказал, что придумал достойный ответ на этот вопрос. Он бы начал с того, что к тому времени, пока ты достигнешь высшего руководства в компании, подобной Intel, все твои технические знания все равно устареют. Затем он бы добавил: «По поводу такой компании, как Intel, и отсутствия технического образования – у меня это срабатывало вот уже почти сорок лет. Я понял, что иногда это компенсируется способностью задавать очевидные вопросы. Вот люди заходят ко мне и говорят – у меня есть вот эта деталь, а у нас есть вот эта схема, она может делать вот что. И я говорю, что это замечательно. А теперь скажите, почему кто-то захочет это купить? Что можно с этим сделать? И иногда такое столкновение с реальностью опускает их с небес на землю».[300]

Звучало правдоподобно, но в реальности в 2005 году, когда Баррет готовился уйти с поста и совет директоров начал подыскивать ему замену, отсутствие у Отеллини технического образования перевешивало чашу весов не в его пользу. Более того, из всего совета директоров именно Крейг Баррет больше всех протестовал против его назначения, человек, которому он отчитывался за предыдущие три года и которому должен был доложить о получении должности.

Это была незавидная участь. И до телефонного звонка одним вечером Пол Отеллини не знал, к какому выводу придет совет директоров – и, если взвесить все за и против, стоила ли того эта работа. В итоге ему перезвонили, и Отеллини согласился. В последующие годы, уже с Крейгом Барретом и Энди Гроувом, наблюдающими за его действиями, он иногда спрашивал себя, не совершил ли он ужасную ошибку.


В 2005 году, когда Отеллини вступил в должность главы, Intel был «в панике как никогда ранее». Ситуация была настолько плоха, что компания не могла решить стоит ли праздновать свою 40-ю годовщину. У него не было иного выбора, как занести топор. Компания потеряла более 20 тысяч работников в ходе сокращений, утечки персонала и продажи филиалов. Менеджеры (более тысячи работников) приняли первый удар.

«Это было жалким зрелищем, – потом вспоминал Отеллини. В конце концов, он проработал с этими менеджерами десятилетиями. – Я не мог спать ночами. Я помню, как говорил, что не планировал подобное в первый год моей работы».[301]

Рыночная реальность, с которой пришлось столкнуться Intel и Отеллини в 2005 году, была такова, что, несмотря на продвижение технологий во все сферы работы компании – от микропроцессоров до карт флеш-памяти, – Intel все равно отставал почти во всех. Неужели компания стала слишком старой, слишком богатой, слишком увлеченной другими проектами Баррета? Возможно, все вместе. И теперь на каждом из этих рынков рвались вперед новые конкуренты.

Самый неожиданный и потрясающий вызов обозначился в сфере флеш-памяти. Как мы помним, Intel создал первую микросхему на продажу с флеш-памятью в 1998 году и с тех самых пор руководил рынком – его стоимость возрастет до 25 млрд долларов к 2012 году, – пользуясь им как неисчерпаемым источником дохода год за годом.

И вдруг в 2006 году, казалось, ниоткуда, возник могучий конкурент. Южнокорейский гигант Samsung объявил о выходе нового типа микросхем с флеш-памятью (NAND) такого превосходного качества, что они буквально отхватили кусок от прибыли Intel в сфере флеш-памяти (NOR-тип). Пораженный Intel поспешил ответить… и обнаружил, что Samsung – на удивление сильный и грамотный конкурент. Прежде всего компания была огромна и действовала в разных областях; поэтому она была своим же лучшим покупателем. Более того, поскольку она располагалась на Дальнем Востоке, то имела уникальный доступ к различным игровым и потребительским компаниям, расположенным в данном регионе. Наконец, и именно это доводило руководство Intel до дрожи при разговорах о Samsung с посторонними, у Samsung была такая дикая решимость одержать победу на рынке, с какой Intel не встречался уже очень долго. Samsung даже публично объявил о намерении обойти Intel и стать лидером в производстве микросхем. Intel быстро начал новый фронт работ в Южной Корее для укрепления отношений, что он не смог сделать ранее, но даже в 2013 году Samsung все еще соревновался с Intel за звание самого крупного производителя схем в мире.

В сфере микропроцессоров новая угроза пришла со стороны компании ARM (Кембридж, Соединенное Королевство), которая даже не производила схемы, а просто выдавала лицензии на интеллектуальную собственность, разработанную ею для использования схем в смартфонах. ARM вовремя использовала удобный момент в сфере мобильных технологий, разработав превосходный дизайн схем специально для использования в ноутбуках, КПК и новом поколении мобильных телефонов. Уже один этот факт впечатлял. Но еще важнее, что одним из основных инвесторов компании был Apple. Именно это позволило ARM выступить в качестве производителя процессора для одного из величайших лидеров инновационной волны в истории технологий. IPod, iPhone и iPad – каждая линейка создавала новые многомиллиардные рыночные категории, на которые Apple (по крайней мере сначала) имел монополию.

Глядя на все это, Intel мог только кусать локти. Компания провела последние несколько лет, оглядываясь на беспроводную сеть WiMax, только чтобы увидеть, как она вымирает под действием беспроводных технологий G4. Компания разработала новое семейство маломощных процессоров под названием Atom, но дизайн был предусмотрен для ноутбуков и нетбуков – не для планшетов и смартфонов. Intel упустил возможность, и для компании, которая задавала темп индустрии на протяжении сорока лет, было невозможно смотреть, как теперь эта ниша занималась другими, более молодыми и маленькими, компаниями.

«Меня не мучает совесть из-за того, что мы упустили планшеты, – говорил Отеллини в защиту компании, – потому что все остальные тоже их упустили».[302] Он напомнил публике, что к 2012 году в мире было всего 15 планшетов с микропроцессорами Intel. Но все равно это не имело значения, потому что Apple владел более 90 % рынка. К концу 2010 года в употреблении находились 1,8 млрд процессоров ARM.

С другой стороны, Отеллини признавал: «Я беспокоюсь из-за того, что мы пропустили эру телефонов – потому что мы были впереди всех. Фактически в первом RIM-устройстве [Blackberry] было 386 схем. Кто знал? Мы действительно ничего не сделали с телефонами».[303]

По его словам в интервью Atlantic Monthly: «Эта ситуация научила меня многому. Хотя мы и любим говорить, что решаем, опираясь на данные, я так много раз за всю мою карьеру принимал решения интуитивно… Моя интуиция говорила мне сказать «да», и я должен был послушаться ее».[304] Со временем Отеллини привык отвечать на вопросы о провале Intel в мобильной индустрии словами: «Мы останемся в этой индустрии, пока не победим в ней».

Было ли это решительной стратегией или всего лишь игра с огнем, Отеллини решил участвовать в очень долгой игре, результат которой мог стать известен только спустя десятилетие, после его ухода из компании. В ближайшем будущем Intel предстояло идти против встречного ветра. Великий экономический спад 2008 года и его изнуряющие последствия гарантировали, что правление Отеллини, как и Баррета до него, обречено на (по крайней мере финансово) ту же тенденцию, при которой Intel застрял на бо?льшую часть десятилетия с годовым доходом около 40 млрд долларов. Только в последние три года правления Отеллини доходы Intel начали расти, в 2011 году наконец достигнув 50 млрд долларов, но – только чтобы немного упасть в следующем году.

Баррет присоединился к команде Intel во время кризиса и уволился из компании в 2009 году во время еще большего кризиса. Он вернулся к охоте, управлению своим ранчо, спонсированию колледжа в штате Аризона, а также к помощи своей жене Барбаре (бывшему послу США в Финляндии) стать астронавтом (в 2009 году она вместе с канадцем Ги Лалиберте, дублером которого она была утверждена, успешно прошла курс в Центре подготовки космонавтов в Звездном городке под Москвой).

2 мая 2013 года уставший и освобожденный от ответственности Пол Отеллини ушел с поста главы Intel после 39 лет, проведенных в компании. Об этом было объявлено в конце 2012 года, что явилось неприятным сюрпризом, поскольку Отеллини увольнялся на три года раньше истечения срока контракта. Он сделал только одно официальное заявление: «Время двигаться дальше и передать бразды правления Intel новому поколению руководителей».

Став директором Google, Отеллини больше никогда не претендовал на какие-либо позиции в компании, в которой проработал всю жизнь, – в Intel. Финальным аккордом своей карьеры в Intel (у которого все еще был 1 % рынка мобильных средств) уходящий генеральный директор сделал объявление о создании нового семейства процессоров специально для мобильных устройств. Брайан Крзанич, проработавший в Intel с 1982 года и находившийся на тот момент на посту исполнительного директора, был назначен новым главой компании.

Каким бы ни было наследие Крейга Баррета и Пола Отеллини, один принцип они соблюдали неукоснительно, будучи на посту руководителя Intel: Закон Мура. Именно с его помощью они двигали вперед информационную революцию на протяжении одного человеческого и восьми цифровых поколений в мире мобильных вычислительных устройств, социальных сетей и трех миллиардов пользователей Интернета. Это не было неизбежно, и это было нелегким делом. Баррет сказал в своем интервью Wall Street Journal в связи со своим увольнением:

«Мы должны держать [Закон Мура] перед носом у ярких, лохматых выпускников и говорить им: «Мы придерживались этого на протяжении сорока лет, так что не подведите нас», – и ей-богу, они не смели».

Мистер Баррет неизменно повторяет каждые несколько лет: «Некоторые компании говорят: «К чему гнаться сломя голову за технологиями каждые два года? Давайте приостановимся, скажем, года на четыре, вложим тогда в два раза меньше денег». Всегда звучит как хорошая идея. И всегда компания в итоге теряет долю на рынке».

У мистера Баррета есть личный опыт. В начале этого десятилетия Intel надолго привязался к микропроцессору Pentium IV и затем наблюдал, как менее крупный конкурент Advanced Micro Devices (AMD) поглотил половину рынка. Мистер Баррет тогда распространил гневное сообщение для всего персонала, которое заставляло работников содрогнуться. «Мы не допустим, чтобы подобное повторилось», – были его окончательные слова.[305]

А вот, что было на страницах Wall Street Journal об Отеллини в 2008 году: «Мистер Отеллини неукоснительно верит в одну вещь: что Intel продолжит Закон Мура в течение пяти лет. “Я ручаюсь, что Закон Мура не прекратит свое действие во время моего правления, – вздрогнул он. – Никто в мире технологий не хочет быть тем, кого запомнит история за прекращение Закона Мура, – и я точно не буду этим человеком”».[306]


К беспросветной досаде Intel, существует всего лишь одна фотография, на которой запечатлена Троица в полном составе, поэтому компания регулярно обрезает или переворачивает ее в отчаянной попытке найти что-то новое. Помимо этого, есть еще одна зернистая фотография, сделанная на улице всего за несколько месяцев до смерти Нойса, на которой можно увидеть вместе шестерых первых работников Intel, оставшихся в компании и через двадцать лет. Нойс, поразительно постаревший, стоит в заднем ряду с Джином Джонсом, Томом Иннесом, Тедом Дженкинсом и Ноби Кларком. Гроув и Мур сидят на траве в первом ряду с Лесли Вадашем и Джорджем Чиу. Все щурятся из-за яркого света.

Так что все сводится к одной профессиональной фотографии трех человек, приведших Intel к вершине славы. Она была сделана в конце 1970-х, и видно, что она была сделана давно. Трое мужчин стоят вокруг стола, по-видимому, в комнате для совещаний, на заднем плане – классические деревянные панельные двери с алюминиевой отделкой. На столе перед ними лежит сделанное на стекле размером с постер изображение микросхемы – возможно, одного из ранних микропроцессоров. Если фото сильно уменьшить, то это изображение выглядит как дизайн стола из керамики или мрамора.

Троица разместилась за столом в виде треугольника. Мур стоит справа, опершись на кулаки, именной значок свисает из нагрудного кармана. Нойс – позади, руки в карманах, со слишком широким и коротким галстуком (по современным меркам). На лицах Нойса и Мура – их фирменные улыбки.

Гроув стоит слева, визуально и символически выбиваясь из компании. Он уже не незаметный Энди с первой групповой фотографии Intel, но еще не знаменитый Энди, титан бизнеса. Он уже не носит очки, но зато у него появились большие усы, как у братьев Марио. В отличие от двоих других – в рубашках и очках, – Гроув одет в водолазку и пару вельветовых джинсов цвета ржавчины.

Но красноречивее всего поза Энди. В то время как двое других стоят прямо и относительно натянуто, Энди закинул правую ногу на стол, присев на стол, пока остальные стоят. Такая поза не только скрывает нижнюю часть Нойса, визуально отодвигая его на задний план фотографии, но и направляет колено Энди прямо по направлению к паху его босса. Кажется, будто Энди смеется.

Вот с такой фотографией Intel приходилось работать все эти годы. На самом деле есть еще одна фотография Вероломной Восьмерки, даже Боба Нойса и Стива Джобса. И, конечно, бесчисленные фотографии Нойса и Мура, включая некоторые самые знаменитые в истории Долины. Есть также множество фотографий Мура и Гроува, сделанных на протяжении следующих лет. У Нойса и Гроува нет совместных снимков (если только они не сохранились в отпускных альбомах Гроува). Так что осталась эта единственная фотография трех основателей Intel. Тысячи работников Intel смотрели на нее в хорошие и плохие времена и спрашивали себя, как бы поступили Нойс, Мур или Гроув на их месте. И эта фотография, сделанная в самые тяжелые годы Intel, дает только один ответ – быть уверенным и бесстрашным.

По мере приближения к пятидесятой годовщине Intel сказывалась нехватка двух этих качеств. Intel все еще был одной из самых прибыльных компаний в мире, корпоративным гигантом с тысячами сотрудников в десятках стран, лидером в индустрии полупроводников, с определяющей ролью в мире электронных технологий. Все же тревога, охватившая компанию в 2005 году, не только не исчезла, но даже усилилась, несмотря на попытки Баррета и Отеллини прекратить ее. Складывалось ощущение, особенно в свете атак ARM и Samsung, что Intel стал слишком самодовольным, слишком осторожным и слишком старым.

Но компаниям, в отличие от людей, необязательно стареть. Стив Джобс вернулся в умирающий Apple, находящийся в гораздо более плачевном состоянии, и сделал его самой энергичной компанией в мире. Хьюлетт и Паккард, оба уже постаревшие, вернулись в HP – “Великое Возвращение” – и восстановили гигантскую компанию, крупнее Intel. Еще можно вспомнить Лу Герстнера-младшего, который возглавил старейшую технологическую компанию IBM и полностью переписал ее стратегию на ходу.

Читатель этой книги уже не раз убеждался в том, что сильной стороной Intel было скорее не хваленое техническое мастерство, каким бы потрясающим оно ни было, а готовность рисковать по-крупному, даже если приходилось ставить на кон всю компанию.

Иногда Intel побеждал, сламывал конкурентов и менял мир. Чаще он проигрывал, но все равно с нечеловеческими усилиями и волей, яростно сопротивляясь, возвращался в игру… и сразу же принимал на себя еще бо?льшие риски.

Intel стал самой важной компанией в мире не только из-за технического гения Гордона Мура, но также из-за проницательности и ошеломительной готовности Роберта Нойса идти на риск, из-за поразительных способностей в области бизнеса, гибкости интеллекта и нечеловеческой энергии Энди Гроува. Теперь, казалось, компания забыла о влиянии последних двух и была нацелена лишь на технологическое будущее.

Боб Нойс покинул Fairchild потому, что не мог вынести бюрократии, затянутого процесса принятия решений и больше всего – безопасной и консервативной политики компании. Для него бизнес был Великой Игрой, в которую он должен был играть со всей своей ловкостью и умением. Энди Гроув же увольнял или понижал в должности работников, которые не были готовы рисковать и которые отдавали все свои силы не победе, а сохранению нынешнего положения. Для Энди бизнес был войной – жестокой, непрощающей, последним способом показать себя и найти свое место в мире.

Важнее всего для троих мужчин Intel-Троицы, даже в самые тяжелые времена, был интерес и азарт во время работы в Intel. Это был самый захватывающий аспект их и так выдающихся жизней. И этот азарт – от соревнований, продвинутых технологий, изменения мира и больше всего от принадлежности к семье Intel – заставлял их приходить на работу каждый день, даже несмотря на то, что они уже были живыми легендами и миллиардерами.

По мере приближения своей золотой годовщины Intel, казалось, позабыл этот азарт. Или думал, что он, этот азарт, остался позади, когда компания была моложе и рискованнее, когда гиганты ходили по ее коридорам. Теперь же в задачи компании входили защита активов, охрана уже занятых рынков и, больше всего, отсутствие рисков. Может сложиться впечатление, что в нынешние задачи входят также отсутствие погони за новыми возможностями в бизнесе и, возможно, потеря наследия великих основателей компании.

Но все-таки нет. Не оставляет чувство, что по тем же самым коридорам вполне могут ходить, могут сидеть в бесчисленных кабинках и офисах мужчина или женщина (а может, двое или трое с нужными навыками), кто мог бы привести Intel не только к следующему уровню успеха после десяти лет почти застоя, но к уровню старого воодушевления и былого величия. Понятно, что этого не может произойти, пока руководство Intel (и совет директоров, что немаловажно) не согласится рискнуть, как Боб Нойс и Гордон Мур делали это каждый день, позволяя Энди Гроуву управлять компанией.

Intel была компанией, созданной, чтобы стать великой. И даже сейчас большая часть этого величия все еще остается в самом сердце корпорации, как оставалась во времена двух основателей, во времена, когда компания управлялась непревзойденными навыками Энди Гроува, когда претворялась в жизнь десятками тысяч преданных и неутомимых работников Intel на протяжении всех этих лет – в хорошие и плохие времена: Закон Мура.

Во времена создания Intel, самая важная компания в мире, дала миру негласное обещание поддерживать и сохранять Закон Мура на неопределенный срок. Intel никогда не колебалась. И не будет, пока есть даже самая слабая надежда на еще бо?льшие возможности человеческих усилий и воображения.

На протяжении хороших и плохих времен работники Intel, от основателей до новичков, несли вперед пламя этого закона. Эта свирепая, бескомпромиссная, героическая преданность закону сделала Intel Corporation самой необыкновенной компанией, великой компанией. Это было главным достижением Intel, гораздо бо?льшим, чем балансовые отчеты или список продукции компании. Именно этот след Intel оставила в истории.

Теперь компания приближалась к подведению итогов. Могла ли она найти – в пламени Закона Мура – храбрость и проницательность своих основателей, а в выдающейся истории головокружительных успехов и головокружительных падений – новый Intel, достойный старого, новое руководство, которое не побоялось бы выйти из длинной тени Троицы?

Эпилог: Рык в ночи

Шестидесятисемилетний Энди Гроув сидит в своем кабинете, старый лев со шрамами в своем логове.[307]

Несмотря на то что его имя еще часто можно услышать в новостях – особенно с началом рекламной кампании по поводу выпуска документального фильма PSB, – его достаточно сложно найти. Человек, который когда-то руководил самой важной компанией в мире, променял свое легендарное рабочее место на такой же маленький офис с еще меньшим кабинетом для своего давнего секретаря, Терри Мерфи, на верхнем пролете атриума в маленьком двухэтажном здании с шестью офисами, расположенном посреди дорогих бутиков и антикварных магазинов в центре Лос-Альтоса.

Мало кто из прохожих узнает его, хотя он – один из самых знаменитых людей Кремниевой долины. Спишем на то, что Долина настолько сильно сосредоточена на будущем, что редко оглядывается назад и почти никогда не чтит своих основателей.

Боб Нойс, к примеру, человек, благодаря которому все это стало возможным, прообраз всех тех тысяч предпринимателей в Долине и миллионов по всему миру – уже почти забыт, всего лишь через двадцать лет после смерти. Его вдова, Энн Боуэрс, слишком долго не давала разрешения на написание его биографии. И даже несмотря на то что она нашла лучшего биографа в Стэнфорде, Лесли Берлин, целое поколение выросло со знанием лишь того, что Нойс был – всего лишь наставником их героя, Стива Джобса. Когда Джек Килби получил Нобелевскую премию в области физики в 2000 году за участие в создании интегральной микросхемы, он публично выразил сожаление по поводу того, что Боба Нойса не было рядом, чтобы он смог разделить эту награду. Тогда СМИ, включая San Jose Mercury-News, пришлось объяснять, кем являлся Боб Нойс и почему он был так важен.

Но Энди Гроув сейчас тоже менее узнаваем, даже среди старых работников Долины. Он больше не похож на прежнего Эндрю С. Гроува, повелителя вселенной полупроводников, уверенного мужчины с тяжелым взглядом в черной водолазке, который смотрит на читателя с обложки книги «Выживают только параноики». Болезнь Паркинсона последней стадии изменила лицо Энди, сдвинув его подбородок в одну сторону, перекосив его голову. По мере того как она разрушает его большие мускулы, она свела его жесты к внезапным, неуместным, театральным ужимкам.

Но его глаза остались прежними. Они все такие же яростные, даже внушающие страх – не жестокие, как у плюшевой кобры посреди всех безделушек времен Intel, которые выстроились вдоль стены его кабинета рядом с фотографиями его внуков, но человека, который жаждет увлечения хорошего интеллектуального поединка. Он никогда не выглядел угрожающе с его легкой весовой категорией, хотя предполагалось, что его крики, ругань и удары по столу заставят вас передумать.

Но в словесном поединке, который он любит как никто другой, он непобедим. Он скорее умрет, чем проиграет спор, и, покуда вы не испытываете такого же рвения, лучше не провоцировать его. Так что вы начинаете любой разговор с Энди Гроувом со знанием, что он перерастет в спор и что он непременно выиграет. Он победит, потому что он умнее вас. И если это не помогает, он победит, потому что знает больше, чем вы. Или (если и это не сработает) потому, что он образованнее вас. Или потому, что он будет работать усерднее вас. Или потому, что он готов принять решения, которые вы принять боитесь. Или он пересмотрит условия спора. Или, если все это не поможет, он перейдет на личности и начнет эмоционально давить на вас с криками и запугиванием, пока вы не сдадитесь. Он победит, чего бы это ни стоило, потому что это означает быть Энди Гроувом. Он прибегнет ко всем этим методам для победы, потому что он верит в свою правоту и потому, что думает: его правота – это естественный ход вещей.

Если позже вы докажете, что он ошибался, он начнет делать самые невообразимые вещи. Он примет ваши доводы и извинится. Но это не послужит вам преимуществом во время следующего спора. А пока что вы можете только парировать так много ударов, как это будет возможно, и надеяться, что встанете, когда прозвенит гонг.

Поначалу очень странно видеть физическую трансформацию Энди, особенно если вы запомнили его быстрым, решительным и точным человеком, всегда идущим с какой-либо целью по коридорам Intel, выкрикивая приказы, оглушительно смеясь, бросая насмешливые комментарии. Но это удивление быстро проходит, когда начинается разговор. Очевидно, что старость и болезнь не смягчили его. «Я предпочитаю смотреть в лицо действительности, – говорит он с венгерским акцентом, который так и не исчез спустя полвека. – Не думаю, что я чаще иду на компромисс по поводу своего мнения».

К одной из вещей, насчет которой он не передумает, относится его мнение по поводу настоящего положения дел в Intel. Он не скрывает, что его не устраивает то, что компания уже не является тем, чем была или могла бы стать. Можно только догадываться, что чувствовали Крейг Баррет или Пол Отеллини, выслушивая мнения Энди Гроува.

Одной из особенностей болезни Энди является то, как долго ему пришлось терпеть ее. В 1993 году уволился семейный доктор Гроувов, и с приходом нового всю семью заставили сделать физическое обследование. Именно тогда у Энди впервые обнаружили повышенный уровень ПСА. Последующие тесты определили рак простаты. Врач предложил Энди три варианта: лучевая терапия, операция или просто ничего не делать и позволить болезни медленно распространяться. Будучи ученым, Энди провел собственные исследования, став довольно нетерпеливым экспертом в этой области, и выбрал большую дозу радиации.

Стоит отметить, что все это – прогноз дальнейшего течения болезни, лечение, восстановление и последствия – пришлось на период с 1993 по 1997 год, один из самых напряженных в карьере Энди. Представление Pentium, начало бума доткомов, Intel Inside, поездки по всему миру, пребывание на одной сцене с Нельсоном Манделой и, самое невыносимое, кризис ошибки Pentium – все произошло в тот период, когда многие пациенты значительно сокращали уровень лечения и становились почти инвалидами. В Intel только помощник Энди по административным вопросам, Карен Торп, знала о диагнозе. Невероятно, но Энди пропустил всего три рабочих дня.

Фактически, хотя люди вокруг него начали замечать реальную цену болезни и лечения, объявление о том, что Энди болен раком, прошло быстро и незаметно. Эта тема обсуждалась всего несколько дней, но быстро забылась. Два года спустя, когда он объявил о своем уходе, только одна публикация упомянула о возможной связи болезни Энди с его увольнением. Но действительность, как он и сказал Торп, была такова, что он не мог одновременно руководить Intel и победить рак простаты.

Как только он ушел с поста главы компании в мае 1996 года, Энди принял новый вызов. Он опубликовал открывающуюся с обложки статью о своей болезни в журнале Fortune, что уже было актом саморазоблачения. Вот как она начиналась:

«Лицо моего секретаря появилось в окне комнаты для проведения конференций. По ее выражению я догадался, что это был звонок, которого я ждал. Я извинился и поспешил выйти из комнаты. Когда я вышел, она подтвердила, что звонил мой уролог. Я побежал в свой кабинет.

Тот сразу приступил к делу: «Энди, у вас опухоль. Она располагается преимущественно на правой стороне; и совсем немного на левой. Она умеренно агрессивна». Затем немного хороших новостей: «Вероятность ее распространения незначительна». Весь разговор велся непринужденным тоном, который был бы абсолютно таким же, если бы мы обсуждали результаты обследования, выявившего у меня ангину.

Но мы обсуждали не ангину. Мы говорили о раке простаты.

Позвольте мне начать с самого начала…»

Эта единственная статья, вероятно, имела больше влияния, чем все его статьи, реши он продолжить карьеру в журналистике. Как и все в Энди, эта статья была честная до жестокости, самоуверенная и, с его оценкой нынешнего состояния медицины, противоречивая. Специалист в Intel по связям с общественностью, опасаясь за акционерный капитал компании, был против, но Энди нырнул в омут с головой. Резонанс был поразительный. Вскоре его кабинет разрывался от звонков друзей, приносящих свои соболезнования, – и даже больше от мужчин, которые страдали от такой же болезни или опасались риска ее появления. Он давал всем один и тот же совет: сделать ПСА-тест или, если вы уже заболели, узнать все про болезнь и понять, какие у вас есть варианты. Так что, вполне возможно, публичное признание Энди спасло бесчисленное количество жизней.

К концу века уровень ПСА у Энди пришел в норму. Хотя рецидив возможен в любой момент, рак не вернулся спустя десять лет. Энди снова принял вызов и с помощью грамотной стратегии и неумолимой воли к победе – а также готовностью изменить текущий порядок вещей, несмотря на то что гордость могла быть повержена в прах, – победил. Он победил рак.

Но даже теперь, когда он победил одну смертельную опасность, ему нанесла удар другая. В 2000 году во время прогулки со старым другом, который оказался психиатром, доктор заметил слабую дрожь в правой руке Энди и предложил тому провериться.

Это была болезнь Паркинсона. Никакого шанса на выздоровление, только постепенное ухудшение – с возможностью замедления при помощи новых лекарств и других методик. Новость не могла прийти в худший момент. Болезнь Паркинсона с разрушительным угасанием физических сил часто протекает с глубокой депрессией. Казалось, что плохие новости и тяжелые изменения поджидали на каждом углу. Любящий отец двух дочерей, теперь он переживал их взросление и отдельное проживание. Затем умерла мать Евы, оставив ее в глубоком трауре. Наконец, в 2002 году умерла мать Энди, Мария, героическая и самоотверженная женщина, которая была его поддержкой и опорой в самые тяжелые годы двадцатого столетия. Утешением служило растущее число внуков. Но ему пришлось встретиться лицом к лицу с болезнью, в борьбе с которой у него было минимум поддержки. Он публично объявил о раке простаты, но о болезни Паркинсона теперь умолчал, отчасти из-за того, что это могло негативно отразиться на фондовом рынке.

Все же он не сдавался. Энди снова приготовился принять самый большой вызов, пусть даже ненадолго. Он был богатым человеком, хотя его доход в 300 млн долларов в год бледнел по сравнению с доходами Гордона (разница в оплате основателя и работника), и теперь он вместе с Евой пустил в ход эти деньги, чтобы найти лекарство от данной болезни. Они создали Фонд Гроува и использовали его средства для основания Kinetics Foundation (чтобы не предавать огласке их имена), который поддерживает исследования болезни Паркинсона по всему миру. Тем временем в своей собственной жизни он прибег к своему мощному интеллекту и воле, чтобы смириться с изменениями, происходящими в его организме. Он надел очки, которые не носил уже 25 лет, начал заниматься исправлениями недостатков речи, использовал программы распознавания речевых команд вместо печатания, перестроил свою жизнь и работу таким образом, чтобы они соответствовали его растущим ограничениям. Он также участвовал в тестировании экспериментальных медикаментов, таких как L-dopa, некоторые из них, пусть и временно, значительно улучшали его симптомы.

В конце концов, Энди приготовил прощальную речь по поводу своего ухода из компании в 2005 году. Все было тщательно отрепетировано, чтобы снизить узнаваемость его болезни. Старые и новые соратники были там, была и Ева. Это происходило в рамках проведения ежегодной конференции по продажам и маркетингу – внутреннее собрание компании, в котором участвовало более 4500 работников, большинство из которых представляло подразделения продаж на местах – самых больших фанатов Энди. Они хлопали почти без остановки. Крейг Баррет сделал запоминающееся страстное вступление, замявшись под конец. Затем встал Энди, чтобы произнести несколько замечаний. Он поблагодарил работников Intel за шанс учиться у них, перечислил и похвалил хорошие качества нового главы Intel Пола Отеллини – и на несколько минут это был старый Энди Гроув. Это была незабываемая речь… Но только Энди знал, что он никогда не сможет ее повторить.

Когда Энди Гроув сражался в своих битвах, Гордон Мур фактически отстранился от дел и занял должность почетного председателя, должность без реальных обязанностей, кроме как продолжать быть Гордоном Муром. И Мур тоже готовился к отставке. Здоровье Бетти ухудшилось, она почти все время проводила на Гавайях. Гордону, который почти никогда не разлучался с ней, нелегко давались постоянные переезды. Отставка позволила бы ему больше времени проводить с ней.

И хотя физически он все реже появлялся в Кремниевой долине, мысленное его присутствие было сильнее, чем когда-либо. Прежде всего существовал Закон. К началу двадцать первого века историки начали осознавать, что Закон Мура был не просто измерением инноваций в мире полупроводников или даже всей индустрии электроники, но своеобразным метрономом современного мира. Более того, с помощью такого поразительного измерительного критерия они могли даже заглянуть в будущее – например, теория неизбежной технологической сингулярности Рэя Курцвейла, слияния человеческих существ с машинами.

Вслух или нет, но признание силы Закона Мура подводило фундамент под такое разнообразие сфер применения, как планирование правительством разработки вооружения, образование, инвестиции в фондовые биржи. Закон Мура скрыто присутствовал на каждой конференции TED, форуме в Давосе и в каждом научно-фантастическом фильме. Он отзывался в каждом уголке культуры: американцы двадцать первого века испытывали постоянные, быстрые изменения, из-за которых их гаджеты и игрушки приходили в негодность каждые пару лет. Изменения, которые раньше можно было счесть за чудеса: картирование человеческих генов, 3D-телевидение, целые серии ручных планшетов, автомобилей с автопилотом, получение научной степени в режиме онлайн, сохранение на память каждой минуты жизни человека, – теперь принимались как сами собой разумеющиеся, даже с раздражением по поводу того, почему это не могло произойти раньше. Именно это, даже больше самого Intel, было величайшим наследием Гордона Мура, может быть, величайшее наследие кого-либо из его поколения, и он знал, что Закон переживет его.

Теперь, когда он уволился, осталась еще одна вещь, которую он и Бетти хотели оставить миру. Он был невероятно богат – в 2000 году Forbes оценил его состояние приблизительно в 12 млрд долларов, – только так, как мог быть богат основатель компании, входящий в список Fortune-50. Фактически после Ларри Эллисона из Oracle Мур был богатейшим человеком в Калифорнии и входил в число 50 богатейших людей в мире. Четыре года спустя журнал Business Week назовет Гордона и Бетти самыми щедрыми благотворителями целой нации, они даже обойдут Билла и Мелинду Гейтс, самую богатую пару в мире. Между тем Муры создали одноименный фонд, расположенный в Пало-Альто (чтобы Гордон мог ездить на Гавайи без затруднений), и внесли первоначальный вклад в размере 5,8 млрд долларов. Данная сумма вместе с другими взносами (такими, как 600 млн долларов для альма-матер Гордона, Caltech, частично для постройки самого большого оптического телескопа в мире) составила в итоге более 7 млрд долларов и представляла собой более 3/4 собственных средств пары. Попробуйте-ка вспомнить хотя бы отдаленно похожее соотношение сумм на благотворительность и собственных средств у каких-либо миллиардеров-меценатов в мире!

Business Week: «Чета Мур, как и растущее количество крупных меценатов, подходит к благотворительности как к бизнесу. Вместо вкладывания денежных средств в проблемы они пытаются обеспечить самое выгодное использование их долларов, спонсируя проекты, которые, как им кажется, принесут “значительные и ощутимые результаты”».[308]

Их усилия включали работу в области сохранения окружающей среды (как, например, Center for Ocean Solutions), науки (программы Caltech), ухода за больными (Школа медицинских сестер Бетти Ирен Мур в Калифорнийском университете в Дэвисе) и, что было близко сердцу парня из Пескадеро, качество жизни в заливе Сан-Франциско. Гордон, который тщательно отбирал кандидатов для грантов, использовал те же таланты, какими он пользовался всю свою жизнь: способность рассмотреть (как в случае с интегральными микросхемами) точные измерения, которые могут увеличиться и, возможно, изменить мир, – и, конечно, проекты с точно поддающимся измерению воздействием. По-своему он претворял свой закон в жизнь.

Годы летели, а Гордон, казалось, никак не старился. Его волосы поседели, но мягкий голос и спокойное поведение, вкупе с природной сдержанностью, всегда делали его немного похожим на старого мудреца. Даже когда он немного сгорбился и начал носить слуховые аппараты в обоих ушах, он все еще казался Гордоном Муром из Shockley, Fairchild и Intel. Но он достиг восьмидесяти лет, проведя всю свою жизнь так тихо и спокойно, что общество не знало об ухудшающемся состоянии его здоровья. У Нойса была биография, у Энди тоже (да еще на всякий случай собственные мемуары). Но Гордон отклонил все предложения, предпочтя, чтобы его последним документом была монография для Химического сообщества. Может быть, ему не надо было никому ничего доказывать. В конце концов, он был самым богатым человеком в мире без врагов.

Весной 2010 года вышедшая из-под контроля инфекция довела Гордона до больницы и чуть не убила его. Его семья попросила Intel не афишировать новость, но приготовиться; компания подготовила некролог. К концу лета здоровье Мура улучшилось, и к осени 2010 года он снова посещал заседания в фонде. Все же это послужило напоминанием о том, что, в отличие от своего закона, Гордон Мур был смертен и что Intel должен ценить оставшееся время с ним.

Состояние здоровья Энди Гроува, хотя и не такое шаткое, было более очевидно. В конце весны 2012 года, во время подготовки к интервью для документального фильма PBS, он знал, что его появление шокирует не только зрителей по всей стране, но даже его старых коллег по работе, которые редко его видели за последние десять лет. Но он не дал общественному мнению остановить его. Болезнь Паркинсона была всего лишь сбоем, как и все остальные, которые необходимо было встретить с высоко поднятой головой и без страха. «Надо смотреть реальности в глаза», – скажет он позже.

Съемки обещали быть утомительными. Съемочная команда заняла комнату для конференций в здании Роберта Нойса в Intel, буквально за углом от холла и фотографии Боба. Тускло освещенная комната с крошечным набором для лимбо в углу была одной огромной полосой препятствий, состоящей из кабелей и оборудования, так что были даже опасения, что у Гордона (и еще больше у Энди, съемки с которым проходили сразу после Мура) проход по комнате вызовет затруднения.

Каждое интервью длилось около трех часов, изнуряющая работа для обоих пожилых мужчин, и не раз воспоминания вызывали сильные и давно забытые эмоции. В перерывах между съемками эти двое – начальник и работник, учитель и ученик, партнеры и друзья на протяжении более пятидесяти лет – тепло встретили друг друга. Позже Энди скажет, что эта встреча – они не виделись несколько месяцев – была особенно дорога из-за его страха (скорее всего, как и у Гордона), что она может оказаться последней.

К счастью, этого не случилось. Теперь, шесть месяцев спустя, Энди сидит в своем маленьком кабинете и ждет встречи с Гордоном на будущей премьере. Пока что самое главное – это спорить с автором, побеждать в разговоре. В какой-то момент он пристально посмотрел и сказал: «Я думал, раньше ты был настоящим засранцем, когда писал об Intel». Теперь главное – пытаться определить ключевые главы в книге. Он уже подготовил собственный список этих глав.

Для Энди важно, чтобы мир понял, что его репутация крутого парня сильно преувеличена и что, например, Крейг Баррет, которого он называет «самым недооцененным главой компании», был намного страшнее. «Я не устрашал людей настолько, я просто был шумным».

Он также много думал о культуре Intel, о том, что он сделал правильно, а что нет в ее совершенствовании во время своего правления. «Были определенные «слабые места», которые я просто не мог принять, – говорит он, – и я наказывал всех, кого мог поймать за политиканство, небрежный и медлительный образ мыслей. Тут Гордон был еще жестче меня. Наказывал за ложь или утаивание правды, чтобы казаться умнее, за отказ от достижения цели или за разговоры с людьми не так, как вам бы хотелось, чтобы с вами обращались». После почти полувека управления компанией сущность заключалась в этом.

По мере продолжения разговора Энди становится мягче. Теперь вести продолжительные беседы стало затруднительно для него. Он хочет поговорить о прошлом. Он вспоминает о совместном выступлении с Нельсоном Манделой в 1995 году, явно одном из важнейших событий в его жизни. И он говорит об ошибке Pentium, и как в итоге за его кухонной стойкой Дэннис Картер («Я обожал его за умение всегда говорить то, что у него на уме») наконец убедил его принять неизбежное. «Я кричал, ругался, выпрашивал… и в итоге извинился».

За всей этой напускной храбростью и уверенностью – боялся ли он чего-нибудь? «Да, – говорит он, – но я научился использовать этот страх в свою пользу».

Наконец, его мысли возвращаются назад. К моменту основания Fairchild, рождению Intel, его долгим отношениям с Гордоном и битвам с Бобом Нойсом.

«Гордон впечатлил меня с самого начала, – говорит Энди, – но более того, он всегда был на моей стороне. Боб тоже меня впечатлил, но мне так много в нем не нравилось. Его харизма отталкивала меня. Его стиль управления отталкивал меня. Его неспособность принять решение отталкивала меня. Как и нежелание действительно вникнуть в суть дела. Мне не нравились все эти вещи в нем, за которые его любил целый мир».

«Но я помню, как в 1971 году мы были с четой Нойсов на лыжной прогулке на курорте Stanford Chalet. Пора было возвращаться домой… и тут пошел снег. Мы не знали, что делать. И Боб просто залез под мою машину и начал устанавливать цепь на шины, в то время как я, моя жена и дочери просто стояли там и беспомощно смотрели на него. Это было лучшее в нем. Как и способность идти на риск, его внушающая физическая смелость, его ясность ума. Это я любил в нем, вовсе не знаменитый бред».

Его жесткое лицо уже не может скрывать эмоции. Но в его глазах начинают собираться слезы. «После всех этих лет больше всего я скучаю по Бобу».

Приложение: Пособие по технологиям

Цифровая электроника порой приводит в недоумение не только тех, кто не имеет отношения к технологической индустрии, но также и тех, кто непосредственно занят в ней. Это стало чувствоваться особенно остро с течением лет и ростом количества выпускаемой продукции и технического оснащения.

Спросите кого-нибудь, кто работает в сфере онлайн-игр или социальных сетей, как функционирует интегральная схема – элемент, от которого зависит работа этого человека, его нанимателя и всей индустрии в целом. Скорее всего, в ответ вы получите пустой взгляд и, возможно, невнятное бормотание по поводу «кремния» и «полупроводников». Это неудивительно: в конечном счете миры социальных сетей и программирования находятся на шестых или седьмых позициях в основном химическом процессе создания компьютерных чипов. Точно так же можно было бы спросить работника пражского «Макдоналдса», занимающегося приготовлением биг-маков, о корме, потребляемом коровами в Талсе, штат Оклахома.

Это справедливо и для медиа, даже для торговой прессы. Журналист, пишущий, скажем, исключительно о компании Apple и новом поколении iPhone, может не знать ничего о чипах внутри этого устройства, кроме, возможно, имени производителя его центрального процессора или микросхем памяти. Вот причина того, почему информация об индустрии полупроводникового материала встречается крайне редко вне пределов финансовых новостей. Большая часть мужчин и женщин, некогда следивших за новостями бизнеса, ушла в отставку, и теперь новое поколение репортеров, занимающихся технологией и бизнесом, чувствует себя намного более уверенно, рассказывая о Twitter или Facebook.

И жаль. Ведь именно поэтому производство полупроводникового материала более важно для современной глобальной экономики, чем когда бы то ни было: существование всех этих компаний (и тысяч им подобных) зависит от Интернета или сотовой связи, которые функционируют с помощью полупроводниковых компонентов. В отличие от своих предшественников, эти журналисты не следят за изменениями показателей отношений объемов поданных и выполненных заказов, и, как следствие, каждый подъем и спад технологической индустрии становится для них сюрпризом.

По этой причине нам стоит провести краткий урок или освежить знания о компьютерном чипе, интегральной схеме: как она производится, как работает, какие ее разновидности существуют и как они используются?

Родословное древо кремния

Электроника, как следует из названия, связана со свойствами каждого отдельного электрона (по сравнению с предшествующим ей электричеством, которое имеет дело с потоком огромного количества частиц).

В сердце всей электроники находится переключатель – причина существования самой науки, – и история электроники, по сути, является историей эволюции переключателя. Самые примитивные переключатели – механические. Это, к примеру, дверь на петлях, или большое устройство для смены стрелок железнодорожных путей, или даже муфта трансмиссии. Все они отвечают за процесс включения и выключения.

Электрический переключатель, как и выключатель света на стене, отключает и включает электрический ток. На настоящий момент в этой сфере мы находимся на техническом уровне 1840-х годов. Следующим значимым прорывом стал электромеханический переключатель, как, к примеру, телеграфный ключ, который использует электрический ток для создания магнитного поля, толкающего механический переключатель вперед и назад намного быстрее. Но все же вам вновь приходится применять физическую силу, а двигающиеся части механизма приходят в действие медленно, нагреваются и быстро изнашиваются.

За этим последовало изобретение в начале XX века первого электронного устройства, вакуумной трубки Audion. По существу, она представляла собой электрическую лампу вместе с вакуумом внутри, но на месте волоконного проводка, испускающего свет при пропускании через него электричества, был помещен эмиттер, выбрасывающий в пространство вокруг себя электроны, которые затем собирались коллектором.

Решающим моментом в использовании этого вакуумного прибора являлось то, что можно было сделать с полученным потоком электронов. Например, вы можете установить второй эмиттер из другого устройства в середине прибора, чтобы прибавить мощности потоку (усилитель), приостановить поток (с помощью резистора) или изменить частоту его повторения (вспомните: электроны являются в одно и то же время и частицами, и волнами, т. е. генератором). Или вы можете извлечь коллектор и дать эмиттеру свободно обстреливать стенки прибора электронами, которые при ударе будут возбуждать светочувствительный материал на плоской стенке, и… получите телевизор и радар.

К концу 1920-х годов вакуумные приборы использовались повсюду, особенно при создании радио. Но со временем проявились и их многочисленные ограничения. Прежде всего они были хрупкими. Много хлопот доставляли радио, оставленные в гостиной на столе, где их можно было легко задеть и уронить на пол. Еще хуже дело обстояло в местах с жесткими условиями, постоянной тряской – на боевых самолетах, в танках, на кораблях. Эти приборы быстро перегревались – в замкнутом, не проветриваемом помещении они могли легко сгореть. А так как выделенное тепло является отработанным продуктом электричества, содержание этих приборов было достаточно затратным. Что характерно, сам успех этих устройств повысил спрос на скоростное выполнение работ, которого приборы не могли достичь. Результат, воплощением которого стал гигантский, словно здание, компьютер ЭНИАК (горячий, как печь, и сосущий энергию из аккумулятора, сжигающий электролампы каждые пару секунд), показал, что эра вакуумных приборов подходит к концу.

Демонстрация полупроводниковых материалов стала настоящей эпифанией для Джона Бардина и Уолтера Бреттейна. Здесь был найден способ воспроизведения работы вакуумных устройств в прочном материале – так появилась «электроника устойчивого состояния». Полупроводники, с их возможностью пропускания основного потока и перекрывания его с помощью небольшого перпендикулярно идущего потока, прекрасно подходили на роль переключателей.

Транзисторы не имели подвижных частей, не были хрупкими, не расточали энергию, излучая тепло. Преимущественно из-за этих свойств транзисторы стали намного меньше, чем вакуумные приборы, и даже могли заряжаться от батарей. Они открыли потенциал нового мира портативной электронной продукции – образцовым достижением в этой отрасли стали широко популярные радиотранзисторы.

Транзистор, нашедший свое высшее воплощение в крошечной металлической коробке, соединенной с тремя ножками выводных контактов, произвел революцию. Все созданные ранее электрические приборы могли быть усовершенствованы при помощи замены их вакуумных трубок транзисторами, сами устройства стали более подходящими в сфере авиа– и ракетостроения.

Более того, существование этих крохотных, маломощных переключателей, а позже и усилителей и других видов микросхем открыло путь различным изобретениям, которые невозможно было создать с помощью вакуумных трубок. Эти изобретения станут причиной возникновения новых гигантских индустрий, каждая из которых будет больше, чем вся индустрия электроники до сих пор. Домашние аудиосистемы, надежные автомобильные радиоприемники, доступные телевизоры, вездесущее транзисторное радио и, что самое важное, компьютеры.

Компьютеры уже существовали на протяжении десятилетия, но в большинстве своем они были электромеханическими, ограниченными в скорости, часто ломались. Большой скачок, произошедший в США, был связан с системой ЭНИАК и ее вакуумными приборами. Несмотря на то что первые компьютеры, работавшие на базе транзисторов, появились лишь в середине 50-х годов, уже в начале десятилетия стало очевидно, что за этим надежным материалом стоит будущее компьютерных технологий. В это же время холодная война, а также космическая гонка, начавшаяся с запуска советского Спутника-1 в 1957 году, явились гарантией того, что в обозримом будущем государственный спрос на транзисторы будет лишь повышаться.

Вот почему транзисторы получили столь широкое распространение и стали решающим изобретением. Именно за счет более высокой скорости и концентрированности действия эти устройства вскоре станут дешевле, их можно будет уронить с крыши здания (а в будущем и послать в открытый космос), и они продолжат работать. С транзистором технология создания современных интегральных микросхем обрела свой новый порядок. И если сначала путь не был очевиден, и чтобы проложить его, потребовались усилия пары-тройки гениев и тысяч способных инженеров, то впоследствии от транзисторов через интегральные схемы к микропроцессорам вела прямая и ясная тропа.

От технологий аналоговых к цифровым

Теперь мы должны проследить за вторым историческим путем. Но не волнуйтесь, совсем скоро они пересекутся.

Окружающий нас мир непрерывен за счет постоянства времени и пространства. Все изогнуто; прямые линии практически не появляются в природе. Объекты фактически не обладают четкими границами. Время никогда не останавливается. Мы воспринимаем Вселенную как континуум.

Но что, если вы хотите измерить природный мир, а затем воспользоваться информацией об этих измерениях? Оказывается, это очень сложно. Так как мир непрерывен, события и явления появляются в нем в виде волн с разными амплитудами, и информация, которую вы можете собрать, также волнообразна, она является аналоговой. Но аналоговой информацией сложно пользоваться, нужный сигнал тяжело отличить от побочного шума.

Тем не менее если вы будете измерять природный мир не по его поведению, но на основе того, есть ли в нем нечто или нет, то события станут легко опознаваемыми. Затем, если вы проведете каждое отдельное измерение действительно быстро, вы также сможете узнать о форме и мощности события. Это взгляд на мир с цифровой точки зрения. Преимущество цифровых данных состоит в том, что их легче собрать и ими легче управлять. Недостатком является тот факт, что они, как и математические исчисления, всегда будут оставаться лишь приблизительным измерением реальности. Но, как и в случае с вычислениями, если вы соберете достаточно примеров, у вас появится возможность построить модель, чертовски близкую к реальности.

Вот почему до начала XX века существовало лишь малое количество цифровых информационных устройств. Они могли измерять температуру дважды в неделю и вычислять среднее значение – это не было так уж полезно. Но с появлением вакуумных трубок и транзисторных переключателей стало возможно делать эти измерения десять, сто раз, а сегодня и почти миллиард раз в секунду. Все это остается приближенным к реальности значением, но столь близким, что различия в целом неважны (и в будущем, когда скорость измерения пересечет черту самых кратковременных событий во Вселенной, это действительно не будет иметь значения).

Отсюда начинает свой путь развитие цифровой электроники: появился способ измерять и использовать разрозненные данные так быстро и в таком объеме, что результат мог быть без страха применен в любой человеческой деятельности (даже в полетах в космос) и при любом природном явлении. Такая реальность лежит в основе Закона Мура: каждые пару лет цифровая технология увеличивает возможность запечатления и воспроизведения реальности в два раза. И каждый раз, когда это происходит, все больше новых продуктов, предприятий и индустрий получает возможность к существованию. Вот почему каждый предприимчивый бизнесмен или ученый попытался сделать все возможное для того, чтобы запрыгнуть на поезд Закона Мура, даже если это удалось (как в случае с проектом «Геном человека») только части индустрии (в данном случае – эмпирическому направлению, геномике).

Все же даже в случае транзисторов процесс сбора данных о природном мире еще не был окончен. Недостаточно было просто свести окружающую реальность к арифметическим выкладкам. Вы просто не можете заставить машину сложить два числа, даже если вы объясните ей, как работает сложение.

К счастью, решение было уже под рукой. Булева алгебра, созданная в 1845 году, была рассчитана на то, чтобы быть математикой ценностных значений, в которых значение «истинно» соответствовало единице, а значение «ложно» – нулю. Оказалось, что ее система 1 и 0 подходила и для обозначения положений переключателя, а в эпоху чипов – состояний путей транзисторов Федерико Фаджина. В Булевой алгебре любое число, буква или символ могли быть преобразованы в набор битов вида 1 или 0, выстроенных в байты размером от 4-х до 128-ми битов для еще большей точности (так, 8-битные процессоры превратились в 128-битные, что повысило их функциональность).

Комбинация технологии транзисторов (особенно в форме интегральных микросхем) и Булевой алгебры стала толчком для цифровой эры, частью которой мы до сих пор являемся.

Процесс применения всех аппаратов, рассчитанных на использование вакуумных трубок, к транзисторам (наравне с постоянно возникающими новыми устройствами) был закончен лишь наполовину, когда появились интегральные микросхемы и запустили процесс переноса функций заново. Идея Джека Килби, план Роберта Нойса и планарный процесс сделали транзистор более простым, легким для производства и, что важнее всего, масштабируемым, т. е. воспроизводимым в больших объемах, и все это на одном чипе. Теперь гонки развернулись за применение новой технологии интегральных микросхем (или, по крайней мере, ее основополагающего процесса) во множестве электронных устройств. Индустрия полупроводников довольно быстро распалась на куски в погоне за этими разными возможностями.

Существовало три пути, по которым было возможно движение. Дискретные устройства были продолжением одиночных линеек транзисторов, которые создавались уже на тот момент (такие, как светоиспускающие диоды для панелей контроля). Линейные устройства использовали технологию полупроводников для конструирования аналоговых чипов (таких, как усилители для высокотехнологичных аудиосистем). На этом поприще свои гениальные способности проявил Боб Видлар. Наконец, существовали интегрированные устройства – интегральные микросхемы, которые изменили мир.

Также производители начали задумываться над материалом для конструирования чипов и способами их проектирования. Большая часть ранних транзисторов была сделана из германия – легированного изоляционного материала. Германий особенно устойчив к разрядам, радиации и теплу, что делало его подходящим для применения в авиакосмической и военной промышленности. К сожалению, кристаллы германия сложно вырастить без примесей и до определенного диаметра, нужного, чтобы затем разрезать его на пластины и чипы. Вот почему коммерческая чиповая индустрия остановила свой выбор на кремнии, который на сегодняшний день выращивается в цилиндрических кристаллах диаметром до 14-ти дюймов.

Из того, что кремний занимал доминирующую позицию в чиповой индустрии на протяжении последних тридцати лет, одержав победу над другими претендентами (например, искусственным сапфиром), вовсе не следует, что он сможет держать первенство вечно. Нанотехнологии могут снять вопрос о примесях и даже устранить необходимость выращивать огромные кристаллы.

Как мы уже успели увидеть, существуют два основных метода построения интегральных микросхем, различаемые по порядку и форме, в которых поочередно выкладываются кремниевые, не-кремниевые (эпитаксиальные) и металлические слои. Биполярный метод существенно более быстрый, а сам продукт более устойчив к теплу и радиации. С помощью метода металла-оксида-полупроводника (МОП) можно получить более хрупкий чип, который тем не менее способствует более высокому уровню интеграции, сто?ит меньше и более удобен для сборки из многих слоев. Хотя МОП выиграл эту гонку (и в ее ходе вывел нескольких участников, например, работодателя Боба Нойса – Philco – из игры), биполярный метод не исчез, заполнив собой определенную нишу. Как вы можете вспомнить, при своем создании Intel задумывалась как компания по производству биполярных транзисторов, так как Fairchild оставил позади большинство своих конкурентов, но лишь затем, чтобы провести всех и стать главным первопроходцем в создании МОП.

Новый вопрос, вставший перед молодыми компаниями по производству чипов, в частности, перед группой компаний, возглавляемых создателями Fairchild (называемых Fairchildren – дети Fairchild), сводился к следующему: какую разновидность чипа нам нужно сконструировать?

Перед ними стояло несколько возможностей. Логические чипы выполняют операции с входящими данными, которые определяются инструкциями программного обеспечения, управляющего компьютером или другой системой. Вместе они составляют центральный процессор (ЦП). Классическим логическим чипом был чип ТТЛ (транзистор-к-транзистору-логика).

Чипы памяти имеют два вида: чипы ЗУПД (запоминающее устройство с произвольным доступом; RAM) сохраняют большой объем данных на долгий период времени. Они являются полупроводниковым эквивалентом дисковой памяти. Эту память они по большей части вытеснили со всех запоминающих устройств (кроме самых больших) уже с момента появления второго поколения iPod компании Apple, заменивших крошечные магнитные диски на чипы с флеш-памятью. Заметим, что чипы ЗУПД не только потрясающе увеличили свою вместимость за последние пятьдесят лет (они являлись основой первоначального графика Гордона Мура), главным образом из-за того, что их было легче всего конструировать. Эволюционировала также и их структура – от статических ЗУПД (SRAM), которым требуются целых шесть транзисторов на один чип и которые сохраняют остаточную память даже после ее очистки, – до динамических ЗУПД (DRAM), которые не имеют себе равных по компактности, но сбрасывают всю информацию из памяти при выключении, и до флеш-памяти, которая является разновидностью памяти, предназначенной только для чтения, но с возможностью редактирования. Это обеспечило ей частоту применения, так как ее легко извлечь и переписать, а также сохранить память без очистки данных. Флеш-память наиболее популярна среди производителей карт памяти, или флеш-накопителей.

Обычно с чипов постоянно запоминающего устройства (ПЗУ, или ROM) можно считать информацию, но не так просто что-либо записать на них. Как правило, чипы ПЗУ содержат в себе оперативную память системы, включая ряд алгоритмов, по которым она выполняет различные задания, в их числе и правила оперирования данными, поступающими от ЗУПД и внешних запоминающих устройств. Для создателей чипов ЗУПД особенную трудность всегда представлял вопрос о возможности изменения этих алгоритмов после встраивания чипа в устройство без последующего его извлечения и замены. Решением этой проблемы стало изобретение чипов ЗУПД с возможностью извлечения (при помощи техники применения ультрафиолетового излучения) и перепрограммирования в процессе создания приборов.

Все эти чипы могли быть в изобилии найдены на главной печатной материнской плате мини-компьютеров 1960–1970-х годов. Другие чипы в еще больших количествах помогали управлять мощностью и движением данных по ЦП.

Тогда инженеры стали задаваться новыми вопросами. Зачем нужно так много чипов, если, благодаря Закону Мура, они становятся все меньше и мощнее? И, что еще важнее, почему все они должны быть монолитными, исполняющими лишь одну функцию? Если мы можем интегрировать один вид микросхем, почему нельзя попробовать сделать то же самое с другими видами?

Таким образом, в конце 1960-х началась работа по перенесению функций почти всех чипов с материнской платы компьютера на разные участки одного чипа, снабженного металлическими каналами, заменившими проводные соединения на печатной плате.

Результатом стал микропроцессор Хоффа-Фаджина-Шимы-Мэйзора, спонсированный компанией Intel, которая уже на протяжении сорока лет является его покровителем и главным разработчиком. К счастью нашего повествования, история Intel (после десятилетия, проведенного в непростом мире накопителей памяти и логических микросхем) во многом связана с этим микропроцессором, величайшим изобретением индустрии полупроводников (и, возможно, всей современной индустрии). Именно поэтому фокус истории смещается с ранних достижений на широчайшем поле полупроводниковых устройств на череду постоянных и предсказуемых видовых усовершенствований новых моделей микропроцессоров: 286-й, 386-й, 486-й, Pentium и т. д.

По крайней мере, так происходило до середины нулевых. Тогда возникли две силы, ставшие причиной разделения линейки микропроцессоров Intel и ее последующего разветвления. Одной из этих сил стала цена: попытки найти оправдание продолжавшемуся изготовлению монолитных процессоров, закрепляющих каждый отдельный микропроцессор на одном чипе, стали слишком дорогими и непривлекательными для покупателей. Другой была «торговая схизма»: с одной стороны, компании интернет-инфраструктуры (например, Cisco) и компании по производству суперкомпьютеров все еще хотели обладать самыми мощными процессорами. Производство высокоэффективных чипов, созданных для этих компаний фирмой Intel, в частности линейка Itanium, продолжало идти по колее, проложенной Законом Мура.

С другой стороны, им был противопоставлен рынок мобильных устройств, готовый пожертвовать производительностью ради удобного размера и прежде всего низкого энергопотребления. Здесь компания ARM взяла бразды правления в свои руки, оставив Intel далеко позади.

Из-за высокого интереса, уделяемого сегодня микропроцессорам и флеш-памяти, легко забыть, что все прочие интегральные, дискретные и линейные устройства, многие из которых были созданы еще в XIX веке, до сих пор производятся в изобилии, в большинстве случаев даже больше, чем когда-либо ранее. Чипы и сейчас являются сердцем любого электронного аппарата. Мы просто перестали обращать на них внимание. И уже ждут своего появления в скором будущем (возможно, всего через несколько десятилетий) абсолютно новые виды переключателей – одинарные транзисторные элементы, молекулярные переключатели, квантовые точки, которые могут стать началом эры постцифровой электроники.

Заметки об источниках

Каждый, кто покушается на полувековую историю гигантской корпорации, неизбежно сталкивается с проблемой определения вклада различных эпох и проектов. Что более важно: легендарное время основания фирмы, когда она обладала великими амбициями, но малым количеством успешных достижений? Темный средний период, когда компания борется за свое место на вершине индустрии? Золотая эпоха, когда она теряет свой задор и становится влиятельным колоссом? Или время зрелости, когда проявляется истинный характер компании?

Еще больше сложностей появляется при попытке рассказать историю не одного или двух основателей, но всех трех, каждый из которых обладал своей особой индивидуальностью и даже, возможно, испытывал неприязнь по отношению к своим коллегам. Наконец, встает задача описания технической фирмы. Как глубоко нужно погрузиться в тайны битов и байтов, кремния и компьютерного обеспечения транзисторов и терафлопов, не потеряв внимание неискушенного читателя и не оскорбив чувства технически подкованного?

Все эти проблемы (и даже больше!) возникают при рассказе об истории Intel и трех ее создателей. К счастью, корпорации и ее основателям посчастливилось привлечь внимание нескольких очень хороших биографов и историков, не говоря уж о литературных способностях одного из самих создателей.

Двумя работами, к которым обращаются все интересующиеся (и будут обращаться в будущем), являются следующие. Во-первых, исчерпывающая биография Роберта Нойса «Человек, стоящий за чипом», написанная Лесли Берлин (Leslie Berlin’s «The man behind the microchip»). Во-вторых, не менее всесторонняя книга Ричарда Тедлоу «Энди Гроув: жизнь и век американца» (Richard Tedlow’s «Andy Grove: The Life and Times of an American»). Никто не может писать о Нойсе и Гроуве, не отдав дань уважения этим книгам и ничего не позаимствовав из них. Невозможно в достаточной степени описать заслуги этих авторов, хотя я и старался делать это на протяжении всего моего повествования.

Достижения Тедлоу особенно впечатляют, так как ему удалось справиться с историей такой влиятельной личности, как Гроув, при этом ведя убедительный и независимый рассказ.

Но достижения Берлин в еще большей степени показательны, так как, несмотря на то что она никогда не виделась с Нойсом и получила шанс написать книгу, лишь когда мир забыл про Роберта, ей удалось совершить настоящий подвиг. Берлин нашла всех главных людей в жизни Нойса и взяла у них интервью – сначала в рамках диссертационной работы, а затем и во время работы в Стэнфордском университете, на основе которых она выстроила столь полный, точный и захватывающий рассказ об этом непостижимом человеке, что практически в одиночку она восстановила ту славу, которую Роберт Нойс обрел в истории Кремниевой долины и революции высоких технологий.

Есть еще и третий автор, чью работу невозможно пропустить при написании истории Intel, – Эндрю Гроув. Энди принадлежит к числу тех редких личностей, которые, как Черчилль, считают, что обеспечить себе место в истории можно, лишь создав эту историю самостоятельно. Само собой разумеется, что его автобиография «Переплывая поперек» («Swimming across») стала ценным источником информации как для работы Тедлоу, так и для данной книги, но точно такими же источниками явились и другие его произведения. Его классическая книга «Выживают только параноики» («Only the Paranoid Survive») остается одной из лучших среди повествующих о скандале с багом в Pentium, который чуть не обернулся катастрофой. Что отличает эти книги (кроме того, что их автором является человек, управлявший гигантской мировой корпорацией), так это их честность. Энди имеет твердое мнение о других людях, зачастую неверное, но он предельно честен в рассказе о себе и своих ошибках, более чем любой другой культурный гигант, которого мне когда-либо довелось встречать. Это самая замечательная его черта.

Я оказался в исключительной ситуации, когда, будучи двадцатичетырехлетним начинающим репортером в San Jose Mercury-News, стал первым мейнстрим-журналистом, освещающим корпорацию Intel. Тогда компания существовала уже почти десять лет. В предшествующие годы, работая в Hewlett-Packard, я следил за историей компании на страницах скандальных новостных писем Дона Хефлера. Реджис Маккенна, легендарный консультант по маркетингу Intel и Apple, в детстве был моим соседом, и частые беседы с ним на протяжении почти сорока лет дали мне редкий для стороннего наблюдателя шанс заглянуть в самую глубь Intel.

Благодаря тому, что я столь рано начал свою карьеру журналиста именно в Кремниевой долине и продолжал работать на этом поприще так долго, я, к удивлению, оказался, возможно, последним репортером, который был хорошо знаком не только с Гордоном Муром и Энди Гроувом, но также и с Бобом Нойсом. Вероятно, 90 процентов нынешних работников Intel не могут похвастаться тем же. Я провел достаточно много времени, беря интервью у Нойса для моей первой книги, для сценария мини-сериала для канала PBS «Кремниевая долина» и в рамках моей собственной телевизионной программы. Действительно, скорее всего, я взял у Боба больше интервью, чем любой другой репортер. Его последнее значительное интервью также прошло со мной, и я написал его некролог. Благодаря этому уникальному знакомству я лучше понимал, каким был Нойс в личном общении – он обладал удивительной харизмой, в отличие от Стива Джобса (с которым я тоже провел немалое время), с кем его часто сравнивают. Вы не можете точно оценить присутствие Боба Нойса и глубину его взаимоотношений с Муром, если вам не довелось увидеть слезы в глазах Гордона, когда он рассказывал о своем покойном партнере по бизнесу.

А вот с Энди Гроувом мои отношения были намного более запутанными. Будучи репортером, я неоднократно брал у него интервью – до тех пор, пока он не решил, что я недостаточно высоко ценю Intel. С того момента он отказывался разговаривать со мной почти десять лет. Лишь Билл Давидоу, с которым я писал на тот момент книгу («Виртуальная корпорация»), начал пытаться вновь подступиться к нему. С тех пор мы стали общаться по-дружески. Настолько, что Энди решил встретиться со мной, несмотря на его проблемы со здоровьем, что было отражено в эпилоге этой книги. Как всегда, за первый час нашей встречи он рассказал мне, раскладывая все по пунктам, о том, что не нравилось ему в моих статьях на протяжении всех этих лет. Но я знал, что этого стоило ожидать, и я навсегда сохраню в памяти ту нашу беседу.

Гордон Мур – человек, точно описать которого оказалось намного сложнее. Мое первое интервью с ним произошло в 1970-х, и с тех пор нам случалось много раз вести неформальные и официальные разговоры. В некоторой степени Гордон создал Кремниевую долину, и он сам является ее удивительным творением. Но возможно, что биография Гордона Мура, в отличие от других представителей Троицы, никогда не будет написана. До того как начать эту книгу, я подошел к нему с идеей о ее создании – и я знаю, что был не одинок в своем желании. Что было характерно, Гордон ответил, что он не хотел бы, чтобы такая книга увидела свет, что его достоянием станет монография о Законе Мура, что он готовится написать ее в соавторстве со своим сыном для Фонда наследия химических наук (Chemical Heritage Foundation). Это – классическое состояние Мура. К счастью, в промежутках между работой над моим телевизионным сериалом «Ставя на кон все» («Betting it all») и бесконечными беседами и интервью я смог воссоздать по отрывкам биографию Гордона, сравнимую с биографиями остальных создателей. Возможно, это убедит его разрешить мне написать о нем ту книгу, которой он действительно заслуживает.

На протяжении последних пятидесяти лет я написал несколько сотен статей, длинных и не очень, об Intel и его Троице, много раз посещал компанию и ее мероприятия и знал сотни работников Intel, многие из которых являются моими соседями и друзьями. Все эти люди (например, один из первых сотрудников Intel, с которым случился сердечный удар на совещании в одно воскресное утро, был мужем моей секретарши в Hewlett-Packard) нашли свое место в моих книгах «Высокий балл» («The Big Score»), «Микропроцессор: биография» («The Microprocessor: A Biography») и «Ставя на кон все», которые, в свою очередь, послужили источником материала для книг Тедлоу и Берлин… и для «Intel-Троицы».

Об авторе

Майкл Мэлоун писал о Кремниевой долине более 30 лет, и он дважды номинировался на Пулитцеровскую премию. Он автор или соавтор более десятка получивших награды книг, включая такие известные, как The Virtual Corporation («Виртуальная корпорация») и The Future Arrived Yesterday («Будущее настало вчера»), и постоянный автор редакционных статей в газете Wall Street Journal. Мэлоун получил степень магистра менеджмента в университете Санта-Клары, где он теперь работает приглашенным профессором. Также он является членом-корреспондентом бизнес-школы Саида в Оксфорде и Почетным Другом Оксфорда.

Примечания

1

Диалог с автором.

(обратно)

2

Jillian Goodman, J. J. McCorvey, Margaret Rhodes, and Linda Tischler, «From Facebook to Pixar: 1 °Conversations That Changed Our World», Fast Company, Jan. 15, 2013.

(обратно)

3

Michael S. Malone, The Big Score: The Billion Dollar Story of Silicon Valley (New York: Doubleday, 1985), 89.

(обратно)

4

Там же.

(обратно)

5

Goodman et al., «From Facebook to Pixar».

(обратно)

6

«The Founding Documents», special insert, Forbes ASAP, May 29, 2000, после стр. 144.

(обратно)

7

Там же.

(обратно)

8

Там же.

(обратно)

9

Malone, Big Score, 92.

(обратно)

10

Там же, 91.

(обратно)

11

Там же, 95–96.

(обратно)

12

Там же, 97.

(обратно)

13

«Silicon Valley», The American Experience. PBS, Feb. 19, 2013.

(обратно)

14

Malone, Big Score, 150.

(обратно)

15

Leslie Berlin, The Man Behind the Microchip: Robert Noyce and the Invention of Silicon Valley (New York: Oxford University Press, 2006), 139.

(обратно)

16

Там же.

(обратно)

17

Tom Wolfe, «The Tinkerings of Robert Noyce», Esquire, Dec. 1983, pp. 346–374, www.stanford.edu/class/e140/e140a/content/noyce.html (accessed Oct. 25, 2013).

(обратно)

18

Malone, Big Score, 105.

(обратно)

19

Malone, Big Score.

(обратно)

20

Там же, 108.

(обратно)

21

Там же, 106.

(обратно)

22

The Machine That Changed the World, documentary miniseries, WGBH/BBC 1992.

(обратно)

23

«Silicon Valley», PBS.

(обратно)

24

Malone, Big Score, 109.

(обратно)

25

Там же, 110.

(обратно)

26

Berlin, Man Behind the Microchip, 152.

(обратно)

27

Malone, Big Score, 85.

(обратно)

28

«Resignations Shake Up Fairchild», San Jose Mercury-News, July 4, 1968.

(обратно)

29

«Interview with Don Valentine», Apr. 21, 2004, Silicon Genesis: An Oral History of Semiconductor Technology, Stanford University, http://silicongenesis.stanford.edu/transcripts/valentine.htm.

(обратно)

30

«Industry Leaders Join in Kennedy Tributes», Electronic News, June 10, 1968.

(обратно)

31

Richard S. Tedlow, Andy Grove: The Life and Times of an American (New York: Portfolio, 2006), 111.

(обратно)

32

Berlin, Man Behind the Microchip, 158.

(обратно)

33

Интервью с Энди Гроувом, by Arnold Thackray and David C, Brock, July 14, 2004, in Tedlow, Andy Grove, 95.

(обратно)

34

Peter Botticelli, David Collis, and Gary Pisano, «Intel Corporation: 1986–1997», Harvard Business School Publishing Case No. 9-797-137, rev. Oct. 21, 1998 (Boston: HBS Publishing), 2.

(обратно)

35

Tedlow, Andy Grove, 98.

(обратно)

36

Там же.

(обратно)

37

«Making MOS Work», Defining Intel: 25 Years/25 Events (Santa Clara, CA: Intel, 1993), www.intel.com/Assets/PDF/General/25yrs.pdf (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

38

Там же.

(обратно)

39

Там же.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Berlin, Man Behind the Microchip, 166.

(обратно)

42

Gupta Udayan, Done Deals: Venture Capitalists Tell Their Stories (Boston: Harvard Business School Press, 2000), 144.

(обратно)

43

Интервью Лесли Берлин с Арт Роком, Man Behind the Microchip.

(обратно)

44

Там же, 182.

(обратно)

45

Там же, 183.

(обратно)

46

Когда это случилось, отец автора и его свекор стали национальной сенсацией. Его свекор, который полетел в Детройт, никогда не забыл этого. Он стал пилотом и прямо перед смертью летал на Tri-Motors в Морган-Хилл, Калифорния.

(обратно)

47

Malone, Big Score, 75.

(обратно)

48

Berlin, Man Behind the Microchip, 16.

(обратно)

49

Там же, 17.

(обратно)

50

Malone, Big Score, 75.

(обратно)

51

Berlin, Man Behind the Microchip, 22.

(обратно)

52

Там же, 22.

(обратно)

53

Malone, Big Score, 77.

(обратно)

54

Там же.

(обратно)

55

Там же.

(обратно)

56

Там же, 78.

(обратно)

57

Berlin, Man Behind the Microchip, 31.

(обратно)

58

Там же, 35.

(обратно)

59

Там же, 37.

(обратно)

60

Berlin, Man Behind the Microchip.

(обратно)

61

Malone, Big Score, 79.

(обратно)

62

Berlin, Man Behind the Microchip, 50.

(обратно)

63

Berlin, Man Behind the Microchip

(обратно)

64

Там же, 141.

(обратно)

65

Там же, 142.

(обратно)

66

Музей Intel.

(обратно)

67

Там же.

(обратно)

68

Там же.

(обратно)

69

Michael S. Malone, Betting It All: The Entrepreneurs of Technology (New York: Wiley, 2002), 152.

(обратно)

70

«Journey Through Decades of Innovation», Intel Museum, www.intel.com/content/www/us/en/company-overview/intel-museum.html.

(обратно)

71

Malone, Big Score, 147.

(обратно)

72

Don C. Hoefler, MicroElectronics News, July 3, 1976, http://smithsonianchips.si.edu/schreiner/1976/images/h76711.jpg (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

73

Автору предложили должность издателя MicroElectronics News by в 1980. Он отказался, но не без сожаления.

(обратно)

74

Tom Junod, «Tom Wolfe’s Last (and Best) Magazine Story», Esquire blogs, Feb. 21, 2013, www.esquire.com/blogs/culture/tom-wolfe-robert-noyce-15127164 (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

75

Malone, Big Score, 150.

(обратно)

76

Там же.

(обратно)

77

Malone, Betting It All, 151.

(обратно)

78

Elkan Blout, ed., The Power of Boldness: Ten Master Builders of American Industry Tell Their Success Stories (Washington, DC: Joseph Henry Press, 1996), 84.

(обратно)

79

Michael S. Malone, The Microprocessor: A Biography (New York: Springer, 1995), 3.

(обратно)

80

Berlin, Man Behind the Microchip, 183.

(обратно)

81

Там же, 184.

(обратно)

82

Там же.

(обратно)

83

«Least Mean Squares Filter», Wikipedia, http://en.wikipedia.org/wiki/Least_mean_squares_filter.

(обратно)

84

Malone, Microprocessor, 7.

(обратно)

85

Berlin, Man Behind the Microchip, 184.

(обратно)

86

Там же, 185.

(обратно)

87

Malone, Microprocessor, 7–8.

(обратно)

88

Berlin, Man Behind the Microchip, 185.

(обратно)

89

Там же, 186.

(обратно)

90

Там же, 187.

(обратно)

91

Там же.

(обратно)

92

Malone, Microprocessor, 8.

(обратно)

93

Berlin, Man Behind the Microchip, 188.

(обратно)

94

Malone, Microprocessor, 10.

(обратно)

95

Там же.

(обратно)

96

Там же, 11.

(обратно)

97

Tedlow, Andy Grove, 138.

(обратно)

98

Berlin, Man Behind the Microchip, 189.

(обратно)

99

Там же.

(обратно)

100

Там же, 190.

(обратно)

101

Интервью автора, 1985.

(обратно)

102

Malone, Microprocessor, 11.

(обратно)

103

Там же, 14.

(обратно)

104

Там же, 15.

(обратно)

105

Berlin, Man Behind the Microchip, 198.

(обратно)

106

Там же.

(обратно)

107

«The Chip Insider’s Obituary for Bob Graham», The Chip History Center,

www.chiphistory.org/legends/bobgraham/bob_obituary.htm (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

108

Malone, Microprocessor, 17.

(обратно)

109

«Intel 8008 (i8008) Microprocessor Family», CPU World, www.cpu-world.com/CPUs/8008.

(обратно)

110

Malone, Microprocessor, 17.

(обратно)

111

Там же.

(обратно)

112

Там же, 18.

(обратно)

113

«Intel 8080», Wikipedia, http://en.wikipedia.org/wiki/Intel_8080 (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

114

Berlin, Man Behind the Microchip, 200.

(обратно)

115

Там же.

(обратно)

116

Malone, Microprocessor, 16.

(обратно)

117

«About», Regis McKenna, www.regis.com/about.

(обратно)

118

Будучи репортером San Jose Mercury-News, автор обладает таким опытом.

(обратно)

119

Malone, Microprocessor, 130.

(обратно)

120

Там же.

(обратно)

121

Berlin, Man Behind the Microchip, 203.

(обратно)

122

Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

123

Там же.

(обратно)

124

Malone, Microprocessor, 18.

(обратно)

125

Эта глава взята из The Microprocessor: A Biography; и Marketing High Technology: An Insider’s View (New York: Free Press, 1984) Уильяма С. Давидоу.

(обратно)

126

Davidow, Marketing High Technology, 3–4.

(обратно)

127

Там же.

(обратно)

128

Там же, 4.

(обратно)

129

Там же, 6.

(обратно)

130

Там же, курсивом.

(обратно)

131

Scott Anthony, The Little Black Book of Innovation (Boston: Harvard Business Review Press, 2012), 61.

(обратно)

132

Davidow, Marketing High Technology, 6.

(обратно)

133

Malone, Microprocessor, 158.

(обратно)

134

Davidow, Marketing High Technology, 8.

(обратно)

135

Malone, Microprocessor, 160.

(обратно)

136

Davidow, Marketing High Technology, 7.

(обратно)

137

Defining Intel: 25 Years/25 Events, 14.

(обратно)

138

Regis McKenna, Relationship Marketing: Successful Strategies for the Age of the Customer (Reading, MA: Addison-Wesley, 1991), 4.

(обратно)

139

Услышано автором в 1988-м.

(обратно)

140

Джерри Сандерс цитирует часть интервью автора для Betting It All, сериал, 2001.

(обратно)

141

Berlin, Man behind the Microchip, 205.

(обратно)

142

Там же, 201–2.

(обратно)

143

Там же, 216.

(обратно)

144

Tedlow, Andy Grove, 145.

(обратно)

145

Там же, 167.

(обратно)

146

Там же, 146.

(обратно)

147

Там же, 167.

(обратно)

148

Интервью автора для серии телепередач Silicon Valley Report, c. 1986.

(обратно)

149

Malone, Microprocessor, 19.

(обратно)

150

Там же.

(обратно)

151

Там же, 131.

(обратно)

152

Автор присутствовал.

(обратно)

153

Malone, Microprocessor, 132.

(обратно)

154

Интервью автора с доктором Федерико Фаджином, Feb. 3, 2014.

(обратно)

155

Malone, Microprocessor, 152.

(обратно)

156

Larry Waller, «Motorola Seeks to End Skid», Electronics, Nov. 13, 1975, 96–98.

(обратно)

157

George Rostky, «The 30th Anniversary of the Integrated Circuit,» Electronic Engineering Times, Sept. 1988.

(обратно)

158

Owen W. Linzmayer, Apple Confidential 2.0: The Definitive History of the World’s Most Colorful Company (San Francisco: No Search Press, 2004), 4.

(обратно)

159

Michael S. Malone, Infinite Loop: How the World’s Most Insanely Great Computer Company Went Insane (New York: Doubleday, 1999), 61.

(обратно)

160

Там же, 49.

(обратно)

161

Berlin, Man Behind the Microchip, 223.

(обратно)

162

Там же, 224.

(обратно)

163

Там же, 225.

(обратно)

164

Mimi Real and Glynnis Thompson Kaye, A Revolution in Progress: A History of Intel to Date (Santa Clara, CA: Intel, 1984), 14.

(обратно)

165

Цитируется по Alexis C. Madrigal, «Paul Otellini’s Intel: Can the Company That Built the Future Survive It?», Atlantic Monthly, May 16, 2013.

(обратно)

166

Michael S. Malone, «From Moore’s Law to Barrett’s Rules», Weekend Interview, Wall Street Journal, May 16, 2009, http://online.wsj.com/article/SB124242845507325429.html (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

167

Там же.

(обратно)

168

Michael S. Malone, «Intel Reboots for the 21st Century», Weekend Interview, Wall Street Journal, Sept. 27, 2008.

(обратно)

169

Там же.

(обратно)

170

Автор присутствовал.

(обратно)

171

Tedlow, Andy Grove, 163.

(обратно)

172

Tom Foremski, «Interview with Intel Employee #22–Surviving 30 Years», Silicon Valley Watcher, Dec. 3, 2012, www.siliconvalleywatcher.com/mt/archives/2012/12/interview_with_9.php (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

173

Tedlow, Andy Grove, 165.

(обратно)

174

Разговор автора с Гордоном Муром, 1999.

(обратно)

175

Malone, Big Score, 319–20.

(обратно)

176

Там же.

(обратно)

177

Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

178

Там же.

(обратно)

179

Там же.

(обратно)

180

Там же.

(обратно)

181

Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

182

Steve Hamm, Ira Sager, Peter Burrows, «Ben Rosen: The Lion in Winter», Bloomberg Businessweek, July 26, 1999, www.businessweek.com/1999/99_30/b3639001.htm (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

183

Berlin, Man Behind the Microchip, 248.

(обратно)

184

Колонка Херба Каена, San Francisco Chronicle, Feb. 5, 1980, 1B.

(обратно)

185

Разговор автора с Томом Вулфом, 2000.

(обратно)

186

Malone, Microprocessor, 186–187.

(обратно)

187

David Manners, «When the US IC Industry Was Rocked on Its Heels», ElectronicsWeekly.com, Aug. 31, 2012.

(обратно)

188

Malone, Big Score, 248.

(обратно)

189

Там же, 249.

(обратно)

190

«‘Disbelief’ Blamed in Computer Sting», Associated Press, June 24, 1982, http://news.google.com/newspapers?nid=1314&dat=19820624&id=NvlLAAAAIBAJ&sjid=hu4DAAAAIBAJ&pg=4786,4368515 (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

191

Andy Grove, 1–2.

(обратно)

192

Там же, 19.

(обратно)

193

Andrew S Grove, Swimming Across: A Memoir (New York: Hachette Books, 2001), 40.

(обратно)

194

Там же.

(обратно)

195

Там же.

(обратно)

196

Там же.

(обратно)

197

Tedlow, Andy Grove, 27.

(обратно)

198

Grove, Swimming Across.

(обратно)

199

Там же.

(обратно)

200

Там же.

(обратно)

201

Tedlow, Andy Grove, 38.

(обратно)

202

Grove, Swimming Across.

(обратно)

203

Grove, Swimming Across.

(обратно)

204

Там же.

(обратно)

205

Там же.

(обратно)

206

Там же, 142–143.

(обратно)

207

Там же, 290.

(обратно)

208

Там же, 156.

(обратно)

209

Там же, 45.

(обратно)

210

Там же, 170–171.

(обратно)

211

Там же, 214.

(обратно)

212

Tedlow, Andy Grove, 55.

(обратно)

213

Там же, 57.

(обратно)

214

Там же, 59.

(обратно)

215

Grove, Swimming Across, 249.

(обратно)

216

Там же, 262.

(обратно)

217

Kate Bonamici, «Grove of Academe», Fortune, Dec. 12, 2005, 135.

(обратно)

218

Tedlow, Andy Grove, 73.

(обратно)

219

Там же, 77.

(обратно)

220

Там же, 76.

(обратно)

221

Там же, 81.

(обратно)

222

Там же, 86.

(обратно)

223

Разговор с Реджисом Маккенна, Sept. 2012.

(обратно)

224

Tedlow, Andy Grove, 96.

(обратно)

225

Leslie Berlin, «Entrepreneurship and the Rise of Silicon Valley: The Career of Robert Noyce, 1956–1990», PhD dissertation, Stanford University, 2001, 150.

(обратно)

226

Malone, Microprocessor, 171–172.

(обратно)

227

Там же.

(обратно)

228

Автор присутствовал.

(обратно)

229

Автор был этим репортером.

(обратно)

230

Malone, Microprocessor, 172.

(обратно)

231

Malone, Microprocessor, 172–173.

(обратно)

232

Michael J. Lennon, Drafting Technology Patent License Agreements (New York: Aspen Publishers, 2008), приложение 4B-28.

(обратно)

233

Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

234

Там же.

(обратно)

235

Malone, «From Moore’s Law to Barrett’s Rules».

(обратно)

236

«Turning On to Quality», Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

237

Там же.

(обратно)

238

Разговор автора с Джимом Морганом, 2007.

(обратно)

239

Semiconductor Industry Association, board of directors minutes, June 16, 1977.

(обратно)

240

Berlin, Man Behind the Microchip.

(обратно)

241

Там же, 264.

(обратно)

242

Malone, Betting It All, 151.

(обратно)

243

«Atari Democrat», Wikipedia, http://en.wikipedia.org/wiki/Atari_Democrat (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

244

Berlin, Man Behind the Microchip, 268.

(обратно)

245

Clyde Prestowitz, Trading Places: How We Allowed Japan to Take the Lead (New York: Basic Books, 1988), 149.

(обратно)

246

The State of Strategy (Boston: Harvard Business School Press, 1991), 57.

(обратно)

247

Berlin, Man Behind the Microchip, 269.

(обратно)

248

Andrew S. Grove, Only the Paranoid Survive: How to Identify and Exploit the Crisis Points That Challenge Every Business (New York: Doubleday, 1996), 88.

(обратно)

249

Malone, Betting It All, 152.

(обратно)

250

Grove, Only the Paranoid Survive, 89.

(обратно)

251

Там же, 91.

(обратно)

252

Там же, 89.

(обратно)

253

Malone, Betting It All, 152.

(обратно)

254

«Downsizing Intel», Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

255

«Going It Alone with the Intel 386 Chip», Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

256

Там же.

(обратно)

257

Berlin, Man Behind the Microchip, 252.

(обратно)

258

Berlin, Man Behind the Microchip, 285.

(обратно)

259

Цитата Роджерса из телепередачи Malone, hosted by the author, 1987.

(обратно)

260

Andrew Pollack, «Sematech’s Weary Hunt for a Chief», New York Times, Apr. 1, 1988.

(обратно)

261

Katie Hafner, «Does Industrial Policy Work? Lessons from Sematech», New York Times, Nov. 7, 1993.

(обратно)

262

Там же.

(обратно)

263

Robert D. Hof, «Lessons from Sematech», Technology Review, July 25, 2011.

(обратно)

264

Там же.

(обратно)

265

Интервью Нойса с автором, Malone show, 1988.

(обратно)

266

Michael S. Malone, «Robert Noyce», Upside magazine, July 1990.

(обратно)

267

«The Red X Ad Campaign», Defining Intel: 25 Years/25 Events.

(обратно)

268

Там же.

(обратно)

269

Там же.

(обратно)

270

Там же.

(обратно)

271

Tedlow, Andy Grove, 255.

(обратно)

272

Там же., 256.

(обратно)

273

Harsimran Julka, «Speed Was God When We Created Pentium: Vinod Dham,» Economic Times, Nov. 16, 2010.

(обратно)

274

Malone, Microprocessor, 167–168.

(обратно)

275

Malone, Microprocessor, 236–243.

(обратно)

276

Dean Takahashi, «The Pentium Bypass», San Jose Mercury-News, Jan. 16, 1995, D1.

(обратно)

277

Michael Meyer, «A ‘Lesson’ for Intel», Newsweek, Dec. 12, 1994, 58.

(обратно)

278

Grove, Only the Paranoid Survive, 11.

(обратно)

279

«Heavy Duty Users Reassess Work», Associated Press, San Jose Mercury-News, Dec. 24, 1994, D8.

(обратно)

280

Adrian Mello, «Divide and Flounder», MacWorld, Mar. 1995, 20.

(обратно)

281

Grove, Only the Paranoid Survive, 14.

(обратно)

282

Там же, 15.

(обратно)

283

Там же.

(обратно)

284

Michael Singer, «Intel and AMD: A Long History in Court», CNET News, June 28, 2005, http://news.cnet.com/Intel-and-AMD-A-long-history-in-court/2100-1014_3-5767146.html?tag=nw.20 (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

285

Malone, Microprocessor, 245.

(обратно)

286

Там же.

(обратно)

287

Там же, 244.

(обратно)

288

Там же.

(обратно)

289

Russ Mitchell, «Microsoft Picked on Someone Its Own Size: Leaks Detail a Past Spat with Intel,» U.S. News & World Report, Aug. 30, 1998.

(обратно)

290

Там же.

(обратно)

291

Michael Kanellos, «Intel Antitrust Trial Date Set», CNET News, July 10, 1998, http://news.cnet.com/Intel-antitrust-trial-date-set/2100-1023_3-213195.html (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

292

«FTC Antitrust Action Against Intel», Tech Law Journal, www.techlawjournal.com/agencies/ftcintc/Default.htm (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

293

Tedlow, Andrew Grove, 389.

(обратно)

294

Tedlow, Andy Grove, 406.

(обратно)

295

Там же, 403.

(обратно)

296

Malone, «From Moore’s Law to Barrett’s Rules».

(обратно)

297

Там же.

(обратно)

298

Там же.

(обратно)

299

Там же.

(обратно)

300

Paul Otellini, «Mission Matters», Santa Clara magazine, Spring 2012, www.scu.edu/scm/spring2012/otellini-talk.cfm (accessed Nov. 9, 2013).

(обратно)

301

Alexis Madrigal, «Paul Otellini’s Intel: Can the Company That Built the Future Survive It?». Atlantic Monthly, May 16, 2013.

(обратно)

302

Otellini, «Mission Matters».

(обратно)

303

Там же.

(обратно)

304

Madrigal, «Paul Otellini’s Intel».

(обратно)

305

Malone, «From Moore’s Law to Barrett’s Rules».

(обратно)

306

Malone, «Intel Reboots for the 21st Century».

(обратно)

307

Эта часть основана на интервью автора с Энди Гроувом в феврале 2013-го.

(обратно)

308

«Intel Co-Founder Gordon E. Moore Takes Over No. 1 Spot on BusinessWeek’s Annual Ranking of ‘America’s Top Philanthropists,», PR Newswire, www.prnewswire.com/news-releases/intel-cofounder-gordon-e-moore-takes-over-no1-spot-on-businessweeks-annual-ranking-of-americas-opphilanthropists-55688447.html.

(обратно)

Оглавление

  • Вступление. Артефакты
  • Часть первая. Дети Fairchild (1957–1968)
  •   Глава 1. Вероломная Восьмерка
  •   Глава 2. Великая компания, которой не было
  •   Глава 3. Цифровая диаспора
  • Часть вторая. Стартап (1968–1971)
  •   Глава 4. Неоднозначный рекрут
  •   Глава 5. Умная электроника
  •   Глава 6. Роберт Нойс, сын проповедника
  •   Глава 7. Гриннеллский демон
  •   Глава 8. Свиной вор
  •   Глава 9. Человек действия
  •   Глава 10. Гордон Мур – доктор точность
  •   Глава 11. Исключительный стартап
  •   Глава 12. Дикий Запад
  •   Глава 13. Горько-сладкие воспоминания
  • Часть третья. Дух времени (1972–1987)
  •   Глава 14. Чудо в миниатюре
  •   Глава 15. Изобретатель
  •   Глава 16. Серебро истории
  •   Глава 17. Спад
  •   Глава 18. Философский чип
  •   Глава 19. Продукт века
  • Часть четвертая. Самая важная компания в мире (1988–1999)
  •   Глава 20. Сбой
  •   Глава 21. Аристократия Кремниевой долины
  •   Глава 22. Связи с общественностью
  •   Глава 23. Потребительские фантазии
  •   Глава 24. Тысяча отцов
  •   Глава 25. Рыцари Закона Мура
  •   Глава 26. (Слишком большие) амбиции
  •   Глава 27. Канонизация
  •   Глава 28. Сердце Эндрю Гроува
  •   Глава 29. Мать и дитя
  •   Глава 30. Воссоединение отца и сына
  •   Глава 31. Энди в изгнании
  •   Глава 32. Борец за свободу
  •   Глава 33. Новая жизнь, новое имя
  •   Глава 34. Подпись автора
  •   Глава 35. Верхом на ракете
  •   Глава 36. Для дела
  •   Глава 37. К востоку от Эдема
  •   Глава 38. Поворот штурвала
  •   Глава 39. Возвышение
  •   Глава 40. Сбой
  •   Глава 41. Потеря памяти
  •   Глава 42. Энди-боец
  •   Глава 43. Воспитание легенды
  •   Глава 44. Герой дня
  •   Глава 45. Джаггернаут
  •   Глава 46. Эмпиреи
  •   Глава 47. Пловец
  • Часть пятая. Цена успеха (2000–2014)
  •   Глава 48. Семья – это все
  •   Глава 49. Внутри Intel Inside
  •   Глава 50. Проводной мир
  •   Глава 51. Pentium
  •   Глава 52. Ошибка из всех самая-самая
  •   Глава 53. Бесконечная тяжба
  •   Глава 54. Покаяние
  •   Глава 55. Танцы кроликов
  •   Глава 56. Запуск психбольницы
  • Часть шестая. Последствия
  •   Глава 57. Вся тяжесть закона
  • Эпилог: Рык в ночи
  • Приложение: Пособие по технологиям
  •   Родословное древо кремния
  •   От технологий аналоговых к цифровым
  • Заметки об источниках
  • Об авторе

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно