|
|
Бред
Он лежал между чистыми, до хруста выглаженными простынями, и под рукой, на столике, рядом с затененной розовой лампой всегда стоял стакан с густым апельсиновым соком. Чарльзу стоило только позвать, и родители — тут как тут — заглядывали в его комнату. Акустика здесь была превосходная: он слышал, как унитаз прочищает по утрам свое фарфоровое горло, как дождь хлещет по крыше, как хитрая мышища пробирается тайными ходами в стене, как внизу в клетке заливается канарейка. Болезнь до предела обострила его чувства.
Чарльзу исполнилось тринадцать. Стояла середина сентября, и земля полыхала всеми красками осени. Он лежал в постели уже третьи сутки, когда что-то начало происходить с его правой рукой.
Он видел, как горячая, покрытая потом, она одиноко покоилась на покрывале. Потом стала судорожно подергиваться и вдруг застыла, медленно изменяя цвет.
В тот день пришел доктор и принялся постукивать по его худосочной груди, словно по барабанчику.
— Ну, как мы нынче? — спросил он, улыбаясь. — Знаю, знаю, можешь не отвечать: «Моя простуда в порядке, чего не скажешь обо мне!» — Доктор засмеялся им же самим выдуманной и тщательно прорепетированной остроте.
И Чарльз внезапно понял, что плоская бородатая шутка абсолютно точна — побледнев, он вспомнил все и содрогнулся. Доктор, конечно, не догадывался, как жестоко прозвучал его смех.
— Доктор, — прошептали бескровные губы. — Рука… Она не моя сейчас. Этим утром она превратилась во что-то другое. Я хочу, чтобы вы сделали ее прежней, доктор!!!
Врач улыбнулся и потрепал мальчика по руке.
— А мне она кажется вполне нормальной, сынок. Просто у тебя была небольшая лихорадка.
— Но она переменилась, доктор! — закричал Чарльз, жалостливо баюкая свою бледную обезумевшую руку. — Это правда!
Доктор сморгнул.
— Ну что же, прими вот эту розовую пилюлю. — И он положил таблетку Чарльзу на язык. — Глотай!
— Это поможет руке стать снова моей, да?
— Разумеется, разумеется.
Дом молчаливо провожал доктора, катившего вниз по дороге под белесым сентябрьским небом. Где-то очень далеко, в кухонном мире тикали часы. Чарльз лежал, наблюдая за рукой.
Рука была чужая.
Снаружи задул ветер. Листья стучались в холодное стекло.
В четыре часа началось превращение второй руки. Казалось, лихорадка переселилась в нее — рука пульсировала, изменялась, клетка за клеткой, она колотилась, словно горячечное сердце. Ногти поголубели, а затем сделались красными. Все это продолжалось целый час, а после рука приняла свой обычный вид. Но она обманывала. Она больше не принадлежала мальчику. Он лежал, оцепенев от жути, а потом забылся в изнеможении.
В шесть часов мать принесла суп. Чарльз не захотел даже притронуться к нему.
— У меня больше нет рук, — произнес он, не открывая глаз.
— Но твои руки на месте, — возразила мать.
— Нет! — всхлипнул он. — Их — нет. Кажется, там, где они должны быть — обрубки. О мама, мама. Боже ты мой, как же мне страшно!
Ей пришлось самой покормить его.
— Мама, пожалуйста, пускай доктор сейчас же приедет. Мне очень плохо.
— Доктор придет сегодня в восемь, — пообещала мать и вышла.
В семь часов, когда темень, нахлынув, взяла дом в кольцо, Чарльз сидел в постели и внезапно почувствовал, что это происходит сначала с одной, а затем и с другой ногой.
— Мама! Быстрее сюда! — закричал он.
Но мать снова опоздала.
Когда она вышла, Чарльз перестал сопротивляться, откинулся на подушку, ощущая нервную колотьбу в ногах, которые раскалились и запламенели; он почувствовал, что в комнате заметно потеплело. Жар двигался от кончиков пальцев к лодыжкам, а затем стал постепенно захватывать колени.
— Можно войти? — Доктор стоял в дверях и улыбался.
— Доктор! — закричал Чарльз. — Скорее, поглядите на мои ноги!
Доктор неторопливо откинул одеяло.
— Вот и ты. Целехонький, здоровехонький. Взмокший, правда. Небольшая лихорадка. Я ведь запретил тебе вертеться, гадкий ты мальчишка. — Он ущипнул влажную розовую щеку. — Ну что, пилюли помогли? Рука в порядке?
— Нет, нет! Впридачу и левая, и ноги!
— Ну, ладно, ладно, я дам тебе еще три пилюли — по одной на каждую конечность, договорились, мой маленький персик? — И доктор засмеялся.
— А они помогут? Пожалуйста, скажите, что со мной?
— Легкий приступ скарлатины, осложненный небольшой простудой, вот и все.
— Это такие бактерии, которые живут и размножаются во мне, да?
— Да.
— Вы уверены, что это скарлатина? Я ведь не сдавал анализов!
— Я надеюсь, что смогу распознать скарлатину по виду больного, — холодно произнес доктор, щупая ему пульс.
Чарльз молча лежал до тех пор, пока доктор не принялся решительно упаковывать черный чемоданчик. Тогда в тишине комнаты зазвучал робкий мальчишеский голос, и глаза осветились давнишними воспоминаниями:
— Я когда-то читал книгу… Там говорилось об окаменелых деревьях, о том, как древесина превращается в камень. Деревья падают и гниют, в них проникают кристаллы и начинают свое строительство. И, хотя со стороны стволы еще выглядят как деревья, на самом деле это уже — камни.
Он замолчал. В теплой тишине комнаты слышалось только его дыхание.
— Ну и?.. — спросил доктор.
— Я просто подумал, могут ли бактерии развиваться? Я знаю из биологии, нам рассказывали об одноклеточных организмах, амебах и всяком таком, как миллионы лет назад эти штуки взяли и собрались все вместе. А клетки продолжали слипаться, расти, и вот, появились, ну скажем, рыбы или, например, мы, но все это лишь скопление клеток, которые решили соединиться. Так? — Чарльз облизал обветрившиеся губы.
— И что же из всего этого следует? — Доктор склонился над мальчиком.
— Я должен, поймите, доктор. Я обязан вас предупредить! — закричал Чарльз. — Ведь такое может повториться. Вы представьте, ну, просто представьте, что так же, как миллионы лет назад, множество микробов объединились и решили образовать нечто…
Его руки ползли, подбираясь к горлу.
— И они решили захватить человека! — кричал Чарльз.
— Захватить человека?
— Да, заменить человека. Стать мною, моими руками, ногами! Что, если болезнь каким-то образом знает, как можно убить человека и жить вместо него?
Руки сомкнулись на шее.
Доктор с воплем бросился к постели.
В девять часов родители проводили доктора к машине и подали чемоданчик. Стоя на пронизывающем ночном ветру, они несколько минут обсуждали создавшееся положение.
— И, главное, проверяйте, не развязался ли он, — настаивал доктор. — Я бы не хотел, чтобы он себя изувечил.
— Это пройдет, доктор? — мать на мгновение задержала его ладонь.
Он потрепал ее по плечу.
— Не я ли был вашим домашним врачом целых тринадцать лет? Это просто лихорадка. Он бредит…
— Но синяки у него на горле… Он чуть было сам себя не задушил!..
— Главное — держать его пока связанным; к утру все пройдет.
Машина скользнула на темную осеннюю дорогу.
В три часа утра Чарльз лежал с открытыми глазами в своей маленькой темной комнатке. Белье намокло от пота. Он весь горел. К этому моменту у него не осталось ни рук, ни ног и начало превращаться тело. Мальчик, не двигаясь, лежал на кровати и только с безумной сосредоточенностью смотрел в безбрежное пространство потолка. Какое-то время он метался, орал, но от этих усилий лишь ослабел и охрип. Мать несколько раз поднималась, чтобы переменить влажное полотенце у него на лбу. Теперь он лежал молча. Он был связан по рукам и ногам.
Он чувствовал, как оболочка его тела начинает изменяться, органы — перемещаться, а легкие внезапно взорвались, словно меха, наполненные горючим. Комната осветилась тревожными бликами, похожими на мерцание очага.
Теперь у него больше не было тела. Оно исчезло. Совсем. То есть оно осталось, но при этом было выключено, как под наркозом, внутри же все пылало и вибрировало. Казалось, нож гильотины аккуратно отделил его голову, и вот теперь она, сияя, лежала на подушке, залитой лунным светом, а тело все еще жило, но принадлежало уже кому-то чужому. Болезнь поглотила его — и, поглотив, воспроизвела сама себя.
И короткие волосы на руках, ногти и шрамы на ногах, и маленькая родинка на правом бедре — все было воссоздано безупречно.
«Я мертв, — думал он, — меня убили, и все же я как бы жив. Мое тело умерло, теперь это только болезнь, и ведь никто никогда об этом не узнает. Я буду есть, пить, гулять, но это буду уже не я, а нечто иное. Что-то настолько плохое, настолько злое, что мне даже и не представить. И это нечто станет покупать ботинки, есть мороженое, и, быть может, через какое-то время женится, и будет плодить новое зло в несметных количествах! И никто не будет подозревать об этом…»
Теперь волна жара заскользила вверх по шее, ударила в щеки, и они зажглись, словно он выпил стакан горячего вина. Губы пересохли, а веки, словно подпаленные листья, охватило огнем. Из ноздрей маленькими язычками вырвалось голубое пламя.
Ну вот и все, подумал он. Сейчас это захватит голову и укрепится в глазах, в каждом зубе, в каждой извилине мозга, в каждой волосинке и изгибе ушей. И от меня совсем ничего не останется.
Он чувствовал, как мозг наполнился кипящей ртутью. Как левый глаз, будто улитка, повернулся в глазной впадине, а затем вынырнул уже иным. Он окривел. Левый глаз больше ему не принадлежал. Теперь это была вражеская территория. Язык исчез, его словно отрезали. Левая щека онемела. Левое ухо не воспринимало звуков. Оно тоже принадлежало кому-то другому. Это нечто, что зародилось в нем, и были те самые минералы, подменившие суть дерева, болезнь заменила каждую живую здоровую клетку.
Он попробовал закричать и услышал свой громкий, пронзительный вой. Мозг открыл шлюзы, потоком унесло правый глаз и правое ухо, он ослеп и оглох, превратившись в сплошное пламя, кошмар, ужас. Он превратился в смерть.
Стояло ясное утро, и свежий ветер подталкивал в спину доктора, поднимающегося по тропинке к дому. Внезапно в окне он увидел полностью одетого мальчика. Чарльз не помахал в ответ на приветствие.
— Что это? Ты встал? Господи!
Доктор взлетел по ступеням, задыхаясь, ворвался в спальню.
— Почему ты встал с кровати?! — накинулся он на мальчика и сразу же простучал грудную клетку, проверил пульс и потрогал лоб.
— Совершенно невероятно! Здоров! Здоров, клянусь Господом!
— Я больше никогда не заболею. Никогда в жизни, — объяснил мальчик, спокойно глядя в огромное окно. — Никогда.
— Надеюсь, что так. Выглядишь ты прекрасно, Чарльз.
— Доктор?
— Да, Чарльз?
— Могу я пойти сейчас в школу?
— Думаю, что лучше отложить это до завтра. Ты нетерпелив…
— Да. Мне нравится школа. Ребята. Я хочу играть с ними, драться, плеваться, дергать девчонок за косички, пожимать руки учителям, перелапать всю одежду в раздевалке, и еще хочу вырасти и поехать путешествовать, и пожимать руки разным людям, а потом жениться, и нарожать кучу детей, и ходить в библиотеки, и брать книги — я хочу всего этого! — говорил мальчик, не отрывая взгляда от окна, в котором сияло сентябрьское утро. — Каким это именем вы меня только что назвали?
— Что? — переспросил пораженный доктор. — Я назвал тебя Чарльзом, как же еще?
— В конце концов, лучше, чем никак. — Мальчик пожал плечами.
— Я рад, что ты хочешь вернуться в школу, — сказал доктор.
— Я действительно жду этого с нетерпением, — улыбнулся мальчик. — Спасибо вам за помощь, доктор. Вашу руку.
— С удовольствием.
Они важно обменивались рукопожатиями, пока свежий ветер лился в распахнутое окно. Они, наверное, целую минуту трясли друг другу руки, и мальчик, улыбаясь, благодарно смотрел на старика.
Затем, смеясь, сбежал с доктором вниз и проводил его к машине. Сзади шли родители и радовались благополучному исходу.
— Здоров на все сто! — объявил доктор. — Просто невероятно!
— И силен! — улыбнулся отец. — Можете себе представить — развязался сам! Не так ли, Чарльз?
— Неужели? — спросил мальчик.
— Именно! Но каким образом тебе это удалось?!
— О, — проговорил мальчик. — Столько времени прошло…
— Очень много!
Все засмеялись, а мальчик потихоньку поставил босую ступню на дорожку и дотронулся до красных муравьев, суетливо метавшихся по тропинке. Его глаза таинственно вспыхнули. Пока родители болтали с пожилым доктором, муравьи остановились, задергались и, скорчившись, замерли на цементе.
— До свидания!
Помахав из окошка автомобиля, доктор уехал.
Мальчик пошел к дому. По дороге он смотрел на город и тихонько мурлыкал под нос «Школьные годы».
— Как хорошо, что он снова здоров, — сказал отец.
— Ты только погляди! Он прямо рвется в школу!
Мальчик молча обернулся. Потом крепко по очереди обнял их и несколько раз поцеловал.
Затем все так же молча бросился в дом. В гостиной он быстро распахнул птичью клетку и, запустив туда руку, погладил канарейку. Один раз.
Потом закрыл дверцу, отступил на несколько шагов и стал ждать…
Оглавление
Бред
