|
|
ПРЕДИСЛОВИЕ
В споре о том, кто определяет вехи жизни, этапы профессионального пути – сам человек или обстоятельства времени – непросто прийти к однозначному ответу. Многое, что с нами происходит, предопределено временем, в которое мы живем и работаем. С этим же связана и наша востребованность, профессиональные успехи и неудачи. Мы, конечно, меняем окружающий нас мир, только он нас меняет больше.
Особенности биографии автора этой книги вовсе не в том, что ему довелось достичь каких-то должностных высот, а больше в том, что в силу обстоятельств времени ему выпало за четыре десятилетия пройти и основательно поработать во всех основных отечественных средствах массовой информации: газете, книгоиздании, радио и телевидении – и в каждой из них оставить свой след. Последние годы его деятельности посвящены образовательной журналистике в роли заведующего кафедрой Московского государственного университета печати.
В биографических жизнеописаниях часто встречается утверждение, что для успеха в профессиональной карьере важно оказаться в нужное время в нужном месте. Автор не принимает этот конъюнктурный подход в обустройстве карьеры. Так было предопределено, что в его трудовой биографии не заняли главное место ни зов сердца, ни собственный выбор. Всем управляла в то время известная партийно-государственная целесообразность. Поэтому за свое более чем полувековое профессиональное служение ему довелось только один раз писать заявление с просьбой принять на работу. Случилось это уже на финише профессионального пути, когда нужно было пройти конкурс на замещение должности заведующего кафедрой Университета печати в 2005 г. А что касается того нужного времени, в котором желательно оказаться для успеха карьеры, то здесь поколению шестидесятников необыкновенно повезло – они не один раз оказывались в эпицентре событий тех крутых перемен, которые происходили в стране: в хрущевскую оттепель 1960-х, во время горбачевской перестройки конца 1980-х и в многострадальные 1990-е гг. радикальных либеральных реформ Б. Ельцина. Шестидесятники на собственном опыте познали горькие прелести всем известного: «не приведи, господи, жить в эпоху перемен!».
И если бы только жить, выживая и преодолевая неизбежные с переменами невзгоды. Возглавляя различные СМИ, автору нужно было занимать определенную общественную позицию, утверждать и отстаивать право СМИ быть активными участниками и организаторами этих перемен. В связи с этим наибольший интерес представляют три этапа деятельности отечественных СМИ: перестройка второй половины 1980-х как исходное начало всех последующих перемен, 1990-е гг. – время радикальных реформ, когда пресса оставалась ведущей общественной силой, и начало нового XXI в., отражающего современное противоречивое состояние отечественных масс-медиа.
И на первом, и на втором этапах прошедшего двадцатилетия отечественные СМИ оказали решающее влияние на развитие общественных процессов в России (крушение советского строя, защиту президента Б. Ельцина), подтвердив тем самым обоснованность своих претензий на четвертую власть. Правда, при этом на первом этапе, в период перестройки, реформаторская роль СМИ в полной мере отражала гражданскую позицию журналистов, их стремление к свободе и независимости – это был их собственный свободный выбор. На втором же этапе, в 1990-е гг., они уже больше исполняли волю своих хозяев, специальный заказ медиаолигархии.
Взаимоотношения СМИ и власти не могут быть бесконфликтными, обоюдно доброжелательными. И когда утверждают, что противоречия прессы и власти вовсе необязательны, то в этом присутствует большая неправда. Оппозиция СМИ к тем, кто стоит у власти, не просто необходима, а неизбежна, ибо в основе ее стоит естественное и необходимое в здоровом обществе инакомыслие, существующее при всяком демократическом государственном устройстве. Это инакомыслие может выражать в общественном мнении лишь пребывающая в оппозиции независимая пресса.
Взаимоотношения отечественных СМИ с органами государственной власти разных уровней на нынешнем, третьем этапе развития имеют свои особенности. Главная из них состоит в том, что ныне в России решается вопрос о том, каким будет наше общество – демократическим или авторитарным. Хотя не лишена оснований и точка зрения, что выбор здесь весьма ограничен и стоит лишь между авторитарным и тоталитарным жизнеустройством общественной жизни. А рассуждения, коих великое множество в прессе, о так называемом гуманном, управляемом авторитаризме мало чего стоят. Рассчитывать на просвещенный авторитаризм в нашей стране – иллюзии в чистом виде, которые могут закончиться лишь формированием тоталитарного устройства общества, привычного для значительной части россиян, для которых издавна порядок – куда больший приоритет, чем свобода.
С каждым из трех этапов деятельности отечественных СМИ в последнее двадцатилетие связана целая серия выступлений автора: статей, интервью, обзоров, в которых рассматривались актуальные проблемы свободы слова, независимости СМИ, инакомыслия, оппозиционности прессы и журналистики. Эти проблемы по своей актуальности и остроте отражали дух и суть своего времени, когда происходил переход от советского закрытого общества к гласности и открытости, где СМИ представляли главную оппозиционную силу и важнейший инструмент разрушения устоев советского общественного строя. Перестройка в конце 1980-х гг. вызвала подлинную эйфорию гласности, невиданный рост тиражей газет и журналов, огромную популярность и авторитет СМИ. Именно в это время был принят ныне действующий закон о СМИ как эталон демократии постперестроечной России. Эти проблемы и ныне остаются в центре внимания общественного мнения и не утратили своей остроты и злободневности. Они позволяют понять и объективно оценить непростой и непрямой путь, который прошли за двадцать лет отечественные СМИ.
Авторские материалы, представленные в книге, даются в той же редакции, в которой они были опубликованы, и только в отдельных случаях несколько сокращены, чтобы избежать повторов и утративших интерес подробностей. Содержание книги представлено в четырех главах в соответствии с хронологией времени.
Глава 1 – СМИ в период перестройки – отражает всю остроту проблем, связанных с борьбой за независимость и самостоятельность СМИ, их вмешательством в самые злободневные вопросы времени: отмену диктатуры КПСС, введение многопартийности, проведение альтернативных выборов и др.
Глава 2 – пресса в условиях радикальных реформ 1990-х гг. – повествует о том, как пресса проходила первые испытания свободой.
Глава 3 посвящена современному постсоветскому периоду. В это время существенно меняются СМИ, утрачивают многие свои традиционные профессиональные качества, когда вновь возрастает управляющая, регулирующая роль государства в жизнедеятельности российской прессы.
Глава 4 представляет статьи, заметки автора о времени, о себе и о современниках.
Книга не претендует на то, чтобы ответить на все вопросы, которые характеризуют жизнедеятельность российских СМИ в эпоху перемен, и отражает лишь их основные особенности, черты. Конечно, свидетельства, мнения, оценки всего лишь одного современника не позволяют во всей полноте отразить панораму деятельности СМИ за 20 лет. Однако известно: чтобы познать, из чего состоит океан, достаточно всего лишь одной его капли. Так и в океане российских СМИ: в бурное время перемен можно понять и оценить их эволюцию и черты по свидетельствам всего одного современника, в особенности если этот современник был членом ЦК КПСС и министром печати и информации последнего правительства СССР.
К какому жанру отнести эту книгу: жанру научной монографии или публицистики? Нам кажется, правильно будет ее определить как избранные записки из авторской аналитической журналистики недавнего прошлого, черты которой все меньше свойственны нынешней прессе. Эта журналистика отражала запросы своего времени, связанного со становлением в России независимых СМИ. Автор в меру своих сил и во время работы в газете «Советская Россия», и в период деятельности в Союзном Госкомиздате, и в Гостелерадио СССР стремился в своих выступлениях защитить и ускорить процессы развития инакомыслия и гласности в российском обществе.
Глава 1
ПЕРЕСТРОЙКА НЕСБЫВШИХСЯ НАДЕЖД (1985–1991)
Перестройка и время
Прошедшее двадцатилетие позволяет с достаточной объективностью оценить этот своеобразный и последний этап в развитии российского советского общества, если, конечно, при этом проявить здравый подход и беспристрастное отношение. С чего все началось? Научно-техническое и экономическое отставание СССР в 80-е гг., хронический дефицит на самые необходимые потребительские товары для людей угнетали советское общество, формировали в общественном мнении, с одной стороны, пессимизм, а с другой – неизбежный цинизм по отношению к коммунистическим идеям. Совокупность экономических, социально-политических и духовных факторов вызывала необходимость реформ. В этих реформах наиболее популярной среди большинства общества признавалась возможность преодоления деформаций, свойственных социализму, очищения его от ошибок и недостатков.
Концепция перестройки сводилась к признанию необходимости реформ сверху с целью обновления социалистической системы при всеобщей поддержке низов. По своей сути путь перестройки представлялся его авторам как переход от авторитарно-бюрократического социализма к гуманистической, демократической его модели, так сказать, к социализму с человеческим лицом. Наиболее существенная особенность и уникальность перестройки представлялась в возможности мирного преобразования (трансформации) России и Советского Союза в целом в страну с демократическим строем и рыночной экономикой. В известном смысле перестройка включала в себя идеи конвергенции – интеграции преимуществ социализма и капитализма. Перемены предполагали активное творчество миллионов граждан и реально, особенно на первом этапе, вызывали огромные надежды подавляющего большинства советского общества. Таким образом, главная особенность перестройки рассматривалась как обновление всех сторон жизни советского общества с учетом раскрытия потенциала социалистического строя.
Важнейшая особенность и своеобразие перестройки состояли и в том, что партийно-советская элита регионов и центра, по мере того как обнаруживала угрозу монополии своей власти, оказывала все большее сопротивление и активное препятствие радикальному обновлению страны. Наряду с этим, по мере того, как проходила перестроечная эйфория 1987–1988 гг., немалая часть интеллигенции как элитарной, так и массовой под воздействием материальных трудностей, нарастания национальных и социальных противоречий в обществе стала отворачиваться от М. Горбачева и переходить в оппозицию к нему.
В процессе перестройки наиболее отчетливо проявилось противоборство трех основных сил. Первая из них – последовательные сторонники перестройки, объединившиеся под лозунгом демократического обновления социализма. Этим сторонникам противостояли консервативные силы КПСС и немалая часть интеллигенции, защищающие государственно-бюрократическую модель социализма, от которой хотели отказаться сторонники перестройки. Наконец, основной противодействующей силой были люди, группирующиеся вокруг Бориса Ельцина, которые осуждали перестройку за медлительность преобразований, нерешительность реформ, требуя в конечном итоге покончить с социализмом и утвердить политику радикального либерализма – шоковую терапию и грабительскую приватизацию.
Во время путча в августе 1991 г. консервативные силы, противодействующие перестройке, попытались вернуть страну в доперестроечное время, чем воспользовались неолибералы во главе с Б. Ельциным и на волне демократического сопротивления низов покончили и с перестройкой, и с СССР.
Наиболее распространенным было мнение, что авторы перестройки не имели четкого плана действия и плохо представляли, как должно было развиваться и меняться советское общество. Думается, что это были слишком категорические суждения, ибо основная идея перестройки состояла в освобождении общества от сохраняющихся деформаций культа личности застойного периода и от всего, что тормозило демократические отношения в обществе. По сути, главной идеей перестройки было возвращение человека как основного субъекта в политику, экономику и духовную сферу с целью преодоления отчуждения от власти, производства и культуры. В результате реализация этой идеи вела к социально-демократическому обновлению страны, к созданию смешанной социально ориентированной экономики, ликвидации политической монополии КПСС, как это было решено на XIX партийной конференции 1990 г. Перестройка по замыслу обеспечивала выход из тоталитарной системы, ликвидацию партийной диктатуры, осуществление демократических прав и свобод – собраний, митингов, свободы совести, беспрепятственный выезд за границу и многое другое.
Особенно радикальные изменения несла перестройка в систему СМИ: свобода слова, гласность, независимое развитие печати, радио, телевидения. Время перестройки было характерно невиданным ростом авторитета и доверия к СМИ, огромными тиражами газет, журналов, книг. Плюрализм в политике, многопартийность, демократические выборы утверждались во время перестройки под непосредственным влиянием и воздействием СМИ.
Спустя двадцатилетие значительно легче оценивать ошибки и неудачи перестройки. В особенности учитывать и оценивать черты советской социально-экономической монополизированной системы при гигантском военно-промышленном комплексе, слабости сектора услуг, отсталости сельского хозяйства, что существенно затрудняло процесс либерализации экономической сферы по примеру западноевропейских стран. Отрицательное влияние оказывала конъюнктура мировых цен на нефть при 15 долл. за баррель, наличие дефицита на товары народного потребления, продовольствие.
Существовали и другие серьезные причины, которые препятствовали реформированию страны. Сам факт огромной страны, большая часть территорий которой расположена в суровых малоблагоприятных климатических условиях, многонациональный состав населения. Очевидным было и то, что в процессе демократизации страны оживали и накапливались разнородные конфликты, противоречия, а также выявлялись ошибки, накопившиеся за долгую совместную советскую жизнь. Этим умело пользовались рвавшиеся на политическую арену недобросовестные и нечестные политики, идеологи. Многие из них сознательное и добровольное ослабление жесткого государственного контроля над обществом рассматривали не как диалог с властью, а как показатель ее слабости.
Однако дело было не только в объективных причинах, несомненно, немалую роль сыграли ошибки и просчеты авторов и руководителей перестройки, волею судьбы оказавшихся у власти и проявивших в ответственные моменты нерешительность и непоследовательность, что усугубляло ситуацию и свидетельствовало о неспособности команды Горбачева противостоять роковым ошибкам и обстоятельствам. Среди этих роковых обстоятельств был и тот очевидный факт, что СССР был «партийным» государством, его главным политико-идеологическим механизмом была КПСС, и ослабление партии в процессе перестройки автоматически вело к параличу и гибели советского государства.
Отдельно следует сказать об отношениях перестройки и Бориса Ельцина с его сторонниками – приверженцами радикальных реформ 90-х гг. Существует мнение, что отказ от перестройки и победа радикальных либералов после неудавшегося путча стали началом коренных демократических перемен в стране, таких как гласность, свобода слова, связанных с законом о СМИ. На самом же деле закон о независимости СМИ был принят в советское время, в 1990 г., а цензура практически была упразднена (свидетельствую как главный редактор) еще в 1986 г. И свободные альтернативные выборы народных депутатов прошли впервые еще в 1989 г., да и началом многопартийности стало изменение статьи 6-й Конституции СССР в 1990 г. Б. Ельцин отстаивал демократические реформы только тогда, когда они не препятствовали его личной власти, и как только это случилось, то последовал роспуск Верховного Совета Российской Федерации и расстрел российского парламента танковыми орудиями.
Одним из главных аргументов в защиту демократии 90-х гг. радикальные реформаторы (Гайдар, Чубайс и Кo) представляли единовременное введение свободного ценообразования и массовую приватизацию государственной собственности. Нужно было утратить всякое чувство здравого смысла, чтобы всеобщее разрушение народно-хозяйственного потенциала квалифицировать как демократические реформы. Преобразования радикальных либералов имели очевидный антидемократический и антисоциальный характер, осуществлялись ради обогащения узкого круга спекулянтов и теневых умельцев, коррумпированной чиновничьей бюрократии и принесли невиданное обнищание абсолютному большинству граждан России. Главное назначение этих реформ сводилось к скорейшему разрушению социализма, с которым было связано советское прошлое, и возврату к капитализму со всеми его социальными антагонизмами.
Если попытаться объективно определить отношение перестройки к современной России, то можно признать, что она во многом ее порождение, чего никак не желала признать постсоветская элита. В целом же между целями перестройки и результатами «революционных» перемен Б. Ельцина лежит большая пропасть. Перестройка призвана была высвободить демократический потенциал советского общества, а реформы 90-х гг. привели к выхолащиванию этого потенциала и низведению граждан России к роли послушной инертной массы.
Наконец, нужно иметь в виду, что отрицательное отношение к перестройке немалой части населения связано с оценкой перестройки как главной причины глубокого экономического и политического кризиса, поразившего страну в 90-е гг. В той же мере и распад СССР, и падение авторитета страны на международной арене, а также политические потрясения, связанные с двумя чеченскими войнами, катастрофическое падение жизненного уровня россиян, невиданное разделение общества на богатых и бедных, разгул преступности и коррупции рассматриваются основной частью россиян как последствия перестройки.
В особенности полезно теперь, спустя 20 лет, оценить перестройку, используя мнения и суждения самих граждан России. Учитывая, что прошло немалое время и разум явно преобладает над эмоциями. В этом отношении чрезвычайно полезны исследования Института комплексных социальных исследований (ИКСИ), проведенные в январе–феврале 2005 г. и охватившие более двух тысяч человек, результатами которых мы воспользуемся. Цель исследования состояла в том, чтобы впервые, не ограничиваясь мнениями специалистов, обратиться к оценкам широких слоев населения, чтобы исследовать позиции современного российского общества по ключевым проблемам перестройки.
Один из главных вопросов, по которому следовало узнать мнение граждан, сводился к пониманию необходимости перестройки и ее объективной обусловленности. Во время экономического, социального и духовного кризиса перестройка была встречена в середине 80-х гг. с надеждой на демократические перемены во всех сферах жизни общества. В том, что перестройка была неизбежна и необходима, теперь, через 20 лет, убеждены 46 % граждан, в то же время 35 % считают, что ее не следовало начинать. В числе сторонников перестройки – творческая интеллигенция, студенты, мелкие и средние предприниматели, меньше инженерно-технических работников и военнослужащих. Среди противников перестройки – преимущественно малоактивные слои населения из числа низкоквалифицированных работников, пожилых людей – пенсионеров. Среди основных причин недовольства людей условиями советской жизни – низкий уровень благосостояния, дефицит товаров и услуг (52 %); власть (37 %); система благ и привилегий номенклатуры (30 %); экономическое отставание от Запада (29 %); монополия одной партии, кризис советской политической системы (28 %). Следовательно, в числе основных побудительных мотивов перестройки было недовольство тем, как удовлетворялись потребности людей, и антиноменклатурные настроения в обществе.
После 1988 г., как показывают исследования, число сторонников перестройки сократилось почти в два раза – до 25 %, а число противников возросло до 67 %. В нынешнее время число позитивно оценивающих перестройку составляет 28 %, а негативно – 63 %. Эти оценки, несомненно, результат влияния современной жизни России. Интересно, что наибольшую поддержку получила точка зрения, что перестройка не должна была выходить за рамки заявленных в начале целей – обновления и демократизации социализма. Суммарная доля тех, кто считает, что перестройку следовало проводить, не разрушая устои социализма, и тех, кто считал, что перестройку вообще не следовало начинать, составляет 54 %. Доли же тех, кто занимал ортодоксально-коммунистическую (Е. Лигачев) и ортодоксальную либеральную антикоммунистическую (Б. Ельцин) позиции, были примерно равны – по 17–18 %. Победили сторонники форсированного развития капиталистических отношений, ибо действовали активно, наступательно и использовали пассивность и молчаливую поддержку большинства населения.
Как оценивают россияне основные события перестройки 1985–1991 гг.? Большинство происшедших в это время событий получили позитивные оценки. В их числе – вывод войск из Афганистана (91 %), прекращение холодной войны и гонки вооружений (88 %), укрепление отношений с Китаем (76 %), падение Берлинской стены и воссоединение Германии (61 %). Среди внутренних событий позитивно оценены процессы демократизации советского общества (от 60 до 85 %). В их числе – реабилитация жертв сталинских репрессий, возвращение из ссылки А.Д. Сахарова, расширение возможностей выезда на Запад, расширение свободы слова и др. Следует заметить, что когда речь идет о позитивном влиянии перестройки, на первый план люди ставят обретение прав и свобод, которых они были лишены или в которых были ограничены: свободы передвижения и выезда за границу (39 %), свободы слова и мнения (38 %), свободы совести и религиозных верований (35 %). В качестве же важнейших негативных факторов, сопутствующих перестройке, граждане выделяют утрату стабильности в стране (57 %), падение нравственности в обществе (56 %), утрату чувства уверенности в завтрашнем дне (50 %), ослабление порядка в стране (44 %), все большее нарастание межнациональных конфликтов (33 %).
Представляет интерес отношение граждан современной России к КПСС. Исследования показывают, что 8 % всего населения – это те, кто к потерям перестройки относит ослабление и крушение КПСС. У значительной части россиян сформировалось устойчивое мнение, что КПСС в том виде, в котором она существовала в конце 80-х гг., уже не могла быть ведущей интеллектуальной и политической силой. Эту точку зрения разделяют 57 % опрошенных, хотя 38 % согласны с тем, что партия могла бы идейно и организационно стать лидером перестройки, но не стала.
Как известно, кульминационным этапом перестройки явился август 1991 г. и ГКЧП. Сегодня люди в своих оценках проявляют осторожность и как бы стесняются тогдашних эмоций, предпочитают либо не вспоминать о событиях тех трех дней, либо исходить из оценок только сегодняшних. Это означает, что произойди эти события сегодня, то большинство заняли бы нейтральную позицию – 45 % опрошенных, 9 % встали бы на сторону Б. Ельцина, а симпатии между членами ГКЧП и Горбачевым поделили примерно поровну – по 13 %. Нет у граждан и единого мнения, что стало причиной ГКЧП. Официальная версия, что это был государственный переворот сил, выступивших против демократического обновления страны, сегодня поддерживается лишь четвертой частью опрошенных – 24 %. Наиболее распространенная оценка событий в массовом сознании – это было намерение отстранить Горбачева командой Ельцина (27 %). Попытка государственного переворота консервативных сил против демократии – 24 %; стремление со стороны руководства страны предотвратить распад СССР, как утверждают участники ГКЧП, – 21 %.
Что касается оценки неудачи и крушения перестройки, то большинство россиян (79 %) довольно объективно считают, что главная причина – в неспособности соединить действия руководства страны с готовностью самого населения к восприятию и реализации идей по преобразованию страны.
Весьма интересны оценки уроков перестройки. Приведем наиболее характерные из них.
1. России надо идти своим путем, учитывая, но не повторяя опыт других, – считают 59 % опрошенных.
2. России нужна твердая и сильная власть – 41 %.
3. Реформы в обществе надо начинать с экономической, а не с политической системы и демократии – 39 %.
4. Нельзя менять жизнь революционными методами, более целесообразны постепенные преобразования – 31 %.
5. Россия может успешно развиваться только тогда, когда во главе ее стоит сильная личность, – 26 %.
6. В России нельзя допускать чрезмерной концентрации власти в одних руках – 17 %.
Помимо радикальных событий недавнего прошлого существует еще одно мерило – желание или нежелание людей в этом времени жить. Исследование показывает, что до сих пор более трети населения (36 %) испытывают ностальгию по России времен Советского Союза и, если бы им представилась возможность выбора времени, они предпочли бы жить в советском прошлом. Нынешнее же время жизни предпочли 27 % опрошенных.
Эти данные позволяют сделать вывод, что ни перестройка, ни либеральные реформы 90-х гг., ни социальные перемены нынешнего времени не смогли создать в России благоприятных условий для жизни большинства населения страны. Что же касается изменений в оценках и мнениях, то они происходят преимущественно за счет естественной смены поколений, каждое из которых более расположено к своему времени. Очевидно также, что личные отрицательные оценки современников перестройки связаны с потерями и утратами сегодняшнего дня. Наиболее главные из них – утрата стабильности в жизни людей, падение морали, потеря чувства защищенности, уверенности в завтрашнем дне, ослабление порядка в стране, рост преступности, коррупция.
Если вынести главный урок, то он сводится к тому, что россияне весьма критично оценивают опыт и итоги перестройки и не в восторге от того, что происходит в стране в последнее время. Также очевидно для большинства, что нельзя вернуться к прежним, доперестроечным, временам, которые тоже оцениваются негативно.
В числе главных уроков из опыта перестройки – мнение граждан России по вопросу о том, что необходимо для успешного осуществления в стране глубоких преобразований.
1. Профессионально подготовленная, опытная и преданная интересам страны команда, работающая с российским лидером.
2. Продуманная и научно обоснованная программа действий.
3. Твердая и стабильная власть.
Таковы наиболее важные оценки и выводы россиян по отношению к перестройке и ее роли в современной истории России[1].
Оценки и мнения событий перестройки спустя двадцать лет представляют несомненный интерес, ибо исходят из объективных исследований настроений, интересов, позиций россиян, ныне преобладающих в обществе. Однако убеждены, не меньший интерес представляют материалы СМИ времен самой перестройки, ибо в них отражены поиски общественной мысли, сомнения и надежды, которые сопровождали перемены того времени. Далее в данной главе мы представляем серию статей, интервью автора книги, посвященной проблемам СМИ и перестройки.
Май 2008 г.
Идеологический ресурс перестройки
Три года перестройки разрушили атмосферу всеобщей спячки, атмосферу разлагающего общество благодушия, самодовольства, безответственности и задействовали энергию огромных масс советских людей, различных по возрасту, образованию, профессии, отлучить которых от участия в переменах теперь уже никто не сможет. При всей остроте и открытости полемики все участники XIX партийной конференции единодушно поддержали принципиальные положения доклада, в котором была отражена ответственность за судьбы страны и заявлена решимость до конца идти в развитии и углублении перестройки.
На фоне прямых, откровенных суждений, оценок, мудрых от жизни, от забот народных мыслей, которыми делились делегаты – рабочие, руководители предприятий и колхозов, низовые партийные работники, не всегда убедительными и откровенными выглядели отдельные выступления руководящих товарищей из центра, от республик, субъективные пристрастия представителей творческой интеллигенции. Атмосфера доверия и откровенности, преобладавшая на конференции, будоражила мысль, понуждала каждого из участников к тому, чтобы высказать все, что у него наболело – отсюда огромное число (300 человек) записавшихся для выступлений. В их числе и автор этих строк, а то, что он намерен сказать в этих заметках, лишь размышления, подготовленные для конференции.
Вот некоторые из них.
Извлекая уроки из прошлого, анализируя причины, приведшие советское общество к застою, кризису, мы должны до конца осознать главные из них. В этом, как думается, состояла одна из основных задач ХIХ партийной конференции. Осознать, чтобы не пересидеть на стадии обличения, разрушения лживых авторитетов, стереотипов старого мышления, а активнее, смелее созидать, двигаться вперед. Очень хотелось в связи с этим поддержать высказанные на конференции идеи о том, что сегодня для нас самым большим дефицитом является дефицит поступков, действий, ибо перестройка, и это для всех очевидно, больше всего нуждается в практических результатах. Главная причина, приведшая наше общество к застою, состоит, по моему мнению, в пренебрежении к науке, образованию, культуре, то есть ко всему тому, что определяет осмысленное развитие общества, его полнокровную жизнь.
В самом деле, какой бы из серьезных недостатков, просчетов в экономической, социальной, политической сферах мы ни взяли, исходной причиной в конечном счете является пренебрежение к науке, культуре или их откровенное игнорирование. И это неслучайно. В условиях торжества командно-административной структуры управления они больше всего мешали бездумному своеволию. Пренебрежение к науке и культуре в последнее десятилетие оставило нам тяжелое наследие в виде привычки, и сегодня приходится многое решать, руководствуясь только интуицией, общими впечатлениями, а не опираясь на глубокий анализ. Отсюда и торопливость, и недостаточно глубокая продуманность некоторых наших государственных решений и намерений: борьба за трезвый образ жизни, где мы явно переоценили всесилие административных мер, непоследовательность в подходах к стимулированию личного хозяйства, в оценках кооперативного движения и т.д. Отсутствие научного подхода сформировало своеобразный негодный стиль нашего хозяйствования, и от него мы еще далеко не отрешились – сначала в результате неквалифицированного руководства создаем непреодолимые трудности, заходим в тупик, а затем прилагаем героические усилия, чтобы их превозмочь, причем энергичные меры принимаем обычно тогда, когда возникает чрезвычайная экстремальная ситуация. Примером вот такого нехозяйственного отношения к серьезному государственному делу является положение, сложившееся в индустрии печати.
Для всех сегодня очевидно, в каких огромных размерах возросла роль гласности и средств, ее несущих, – газет, журналов, книг, но также стала очевидной и полная неспособность нашей полиграфической индустрии обеспечивать потребности советских людей. Спрос на художественную литературу ныне удовлетворяется всего на 50 %, а на детскую – только на 30 %. Инициатива издательств по выпуску популярной исторической литературы – сочинений Ключевского, Соловьева, Карамзина, ранее неиздаваемых художественных произведений Твардовского, Гроссмана, Пастернака, Бека, Дудинцева, Рыбакова вызвала огромный интерес и одновременно огромное недовольство из-за ограниченных тиражей. Положение еще более осложнилось в результате значительного повышения тиражей газет и журналов. Подписка на периодические издания в стране в 1988 г. возросла более чем на 18 млн экземпляров – факт беспрецедентный в истории советской печати. Нам бы, издателям, радоваться, а мы пребываем в состоянии большого горя и великого смятения, ибо индустрия печати находится в кризисе.
Несведущий в делах издательских человек может подумать: не потому ли возникают трудности, что издавать газеты, журналы, книги экономически невыгодно? Отнюдь, печать – чрезвычайно прибыльное дело. Объем реализации печатной продукции в розничных ценах ныне составляет более 5,5 млрд руб. При этом издательская отрасль около 70 % всей прибыли ежегодно отчисляет в государственный бюджет. Трудно назвать другое подобное ведомство (исключая лишь производство алкоголя), способное обеспечивать такие отчисления. Таким образом, печать, выполняя чрезвычайно важные запросы общества и будучи экономически эффективной сферой, вправе рассчитывать на заботливое хозяйское отношение. Однако – и в этом весь парадокс сложившейся ситуации – отрасль, которая больше других отдает народу и государству, влачит нищенское существование и является в техническом отношении наиболее отсталой. Из 80 тыс. единиц полиграфического оборудования более половины требует немедленной замены, ибо полностью изношено (срок эксплуатации – свыше 15 лет), фондовооруженность труда ныне в полиграфии в два с лишним раза ниже, чем в целом по стране, а доля ручного труда составляет около 40 %. В критическом, по существу в тупиковом состоянии, несмотря на многолетние сетования, находится индустрия печати и в обеспечении бумагой. По производству бумажной продукции страна находится на 40-м месте в мире. В СССР на душу населения приходится сегодня менее 34 килограммов бумаги, в Соединенных Штатах, для сравнения, – 290 килограммов.
Все своеобразие трудного положения индустрии информации состоит в том, что оно известно и ЦК КПСС, и Совету Министров СССР. В последние три года был принят целый ряд серьезных государственных и партийных решений (в 1985, 1987 гг.), после которых материально-техническое положение сферы печати становилось еще более тяжелым… Почему? Потому что, принимая всякий раз новые решения, никто не пытался разобраться в причинах, помешавших выполнить предшествующие. И сейчас у нас куда больше энергии тратится, чтобы пробить, принять правительственное решение, и куда значительно меньше усилий затрачивается на то, чтобы их выполнить. Чтобы принципиально изменить положение дел в материально-технической базе печати, нужны чрезвычайные меры и значительные государственные затраты. Эти меры диктуются тем, что отставание индустрии печати носит не частный, не ведомственный характер, оно уже сегодня оказывает отрицательное влияние на содержание всей нашей духовной жизни.
Еще одно соображение по одной, может быть, самой сложной теме – неслучайно она меньше других звучала в выступлениях на конференции. Я имею в виду тему критики партии и партийного самодовольства. Признаемся откровенно – застойное время было временем неумеренного, гипертрофированного самодовольства. Неисчислимый моральный и материальный вред принесли всем известные стереотипы самодовольства – мы самые первые, мы самые передовые, мы самые большие, мы самые богатые, мы самые, самые, самые… Теперь, когда отрицательное влияние этих стереотипов стало очевидным, мы, естественно, обращаемся к партии и от нее прежде всего ждем ответа на эти и другие вопросы, которые поставила перестройка. Почему у советских людей вера в идеалы революции и социализма уступила место равнодушию? Почему мы стали бояться правды и говорили одно, а делали часто совсем другое? Наконец, почему народ, совершивший революцию, построивший новое общество, победивший в самой тяжелой в истории войне, восстановив страну из пепла разрухи, оказался затем неспособным решить насущные экономические и социальные проблемы?
Когда мы пытаемся разобраться в этих непростых вопросах, мы не можем не думать о главном из них: почему партия не смогла противостоять процессам деформации социализма, а на тех крутых поворотах истории, когда она находила силы, чтобы вскрыть негативные процессы, и определяла позитивную программу, дело ограничивалось лишь переменами сверху? Не можем мы не думать и о том, в какой мере эти деформации, отступления от демократических принципов коснулись самой партии. Следует откровенно признать, что застойные процессы, негативные явления перерождения определенной части партийных и государственных работников непосредственно связаны с деформациями в самой партии. Разве не ясно, что всем известные очаги загнивания и перерождения руководящих кадров в Узбекистане, Казахстане, Краснодаре, МВД СССР были бы невозможны, если бы их руководители Рашидов, Кунаев, Медунов, Щелоков не действовали от имени партии и не опирались на нее?
Мы должны признать, что демократический централизм, определяющий организационную основу деятельности партии, перестал быть демократическим и что первичные партийные организации и рядовые коммунисты во многом утратили реальную возможность влиять на деятельность партии. Именно вследствие этого в партии сформировался диктат аппарата, который встал над выборными органами партии.
Практика свидетельствует, что и сегодня больше всего мешают делу партийное самодовольство, нежелание видеть, что в партийной деятельности, в формах и методах работы партийных комитетов далеко не все ладно. Отчетливо это выразилось и в том, что в выступлениях отдельных секретарей партийных комитетов на партконференции явно не хватало самокритики. Складывалось мнение, что если бы не беспокойные и назойливые СМИ, то все остальное у нас уже давно было бы в полном порядке. Никак нельзя было, в частности, согласиться с выступлением на конференции первого секретаря ЦК компартии Молдавии т. Гроссу, а он не был одинок в своих оценках. Из его выступления вытекало, что именно пресса – виновница всех проблем и трудностей, существующих сегодня в стране, в том числе и национальных конфликтов. Он был не согласен с тем, что для всех ныне является очевидным: проблемы, трудности, в том числе и национальные, – прямое порождение застойного периода, и одна из основных причин, их породившая, – неудовлетворительная работа самой партии.
Вопрос о критике в СМИ сегодня один из наиболее острых. Среди известной части людей, особенно среди руководителей (неслучайно на конференции никто из выступающих рядовых работников не сетовал на прессу), бытует мнение, что следовало бы существенно сократить объем критики, дозировать ее. Как представляется, суть дела не в объемах, а в содержании критики, ее общественной позиции. И, думается, неправомерен арифметический подход к критике, когда речь идет об анализе сложных социальных и экономических процессов, происходящих в обществе в условиях перестройки. Не будем скрывать, что отдельные субъективные, слабо аргументированные выступления СМИ дают серьезные основания для недовольства. Однако при этом следует откровенно сказать, что беспокойство по поводу развития критики в печати, по радио, телевидению связано у некоторых руководящих работников с проявлением определенной инерции, недоверия к людям, что не все может быть ими правильно понято. Нетрудно видеть, что подобные настроения чаще всего проистекают от ностальгии по недавнему прошлому с его жесткой регламентацией критики, когда руководящие работники в области, республике решали, кому и сколько ее выделять. Многие из тех, кто сегодня видит в прессе виновника всех бед и напастей, обычно признают надобность критики, но только такой, какая исходила бы из их собственных уст.
Справедливая критика СМИ у некоторых партийных работников могла бы, как думается, сочетаться с более обстоятельным критическим анализом современных методов партийной работы. Ибо очевидно, что многие методы и формы работы партийных комитетов не выдержали испытаний перестройки. Заметно, к примеру, какой большой разрыв существует между тем, что происходит сегодня на площадях и улицах городов и сел, и тем, как по-старому спокойно, академично строятся политическая информация и пропаганда в тиши кабинетов и домов политического просвещения. Практика свидетельствует, что при возникновении конфликтных ситуаций отчетливо проявляется низкая эффективность политической работы (события в Алма-Ате, Нагорном Карабахе, Азербайджане, Армении), обнаруживается слабость партийных организаций, их неспособность вести за собой трудовые коллективы. И потому так хотелось попросить секретарей партийных комитетов, выступавших на конференции с резкой критикой газет и журналов, критически посмотреть на содержание своей политической работы среди трудящихся. Партия уже сегодня платит слишком большую цену за пренебрежение к идеологической деятельности. Убежден – мы еще долго будем остро ощущать издержки застойного периода, который деформировал нравственную атмосферу в обществе, подорвал доверие к воспитательной работе, особенно среди молодежи.
Когда слышишь беспокойство по поводу того, не слишком ли критична наша пресса, не слишком ли многое позволяем мы людям в свободомыслии, всякий раз думаешь – неужели нас ничему не научило трагическое время сталинского произвола, неужели мы так и не поняли, к каким последствиям и утратам привело торжество бездарностей и приспособленцев, какую огромную цену мы заплатили за гибель талантов, за бездумье.
Время перестройки настоятельно требует новых подходов в оценке существа идеологической деятельности, ее направлений и ориентиров. Сделать это тем более необходимо, что у нас продолжительное время существовала неверная ориентация идеологической деятельности. На словах мы провозглашали единство идеологической сферы и практики жизни, единство слова и дела, а в повседневной пропаганде и агитации его откровенно игнорировали. Именно это обусловило серьезное отставание пропаганды, ее догматизм, формировало определенные стереотипы, которые оказали отрицательное влияние на ее содержание и эффективность. Отсюда проистекали просветительская направленность всей идеологической работы, проведение преимущественно частных агитационно-пропагандистских мероприятий.
Неверность ориентиров приводила к переоценке возможностей идеологической деятельности, якобы способной, независимо от того, что происходит в жизни, все разъяснить и во всем убедить. Эта идеологическая самоуверенность порождала пропагандистскую трескотню, шумиху, коэффициент полезного действия которой, несмотря на огромные масштабы, был крайне низок. С этим также был связан откровенно валовой подход в оценке эффективности пропаганды и агитации и формированию практических лозунгов наших партийных комитетов: больше лекций, политинформации, шире охват в сети политпросвещения, чаще и многочисленнее агиткампании, декады и т.п. Все эти недостатки сохраняются и сегодня.
Преодоление партийного самодовольства важно для нас сегодня тем, что, сказав всю правду о себе, о своих недостатках, трудностях, проблемах, о необходимости принципиально изменить формы и методы своей деятельности, партия тем самым продемонстрирует свою дееспособность, не снизит, а повысит свой политический авторитет, укрепит доверие народа.
Заметки делегата ХIХ партийной конференции. Июнь 1988 г.
Мы хотели изменить себя и страну
Начало
Моя московская биография, имеющая свое начало в августе 1975 г., отмечена разными станциями и полустанками. Станций немного – всего пять: Старая площадь, улица Правды, Страстной бульвар, Останкино, Большой Тишинский переулок. Среди них наиболее памятна станция на улице Правды, дом 24, когда волею судьбы и решением ЦК КПСС я оказался в апреле 1978 г. главным редактором газеты «Советская Россия». Не только продолжительностью пребывания в течение восьми лет выделяю эту станцию.
Не раз слышал выражение «газета – сладкая каторга», но только став главным редактором, смог понять его смысл. При всех огромных физических, интеллектуальных, эмоциональных затратах работа в газете приносила наибольшее удовлетворение. Невозможно сравнить это удовлетворение ни с какой другой деятельностью. Это удовлетворение связано не только с постоянным творческим напряжением и участием в редактировании и написании газеты, но в особенности с тем, что ты можешь немедленно (в тот же день) видеть результаты своего труда. Все перегрузки и затраты главного редактора в полной мере восполнялись великой привилегией, которой обладали не многие профессии, а только самые избранные, – привилегией обращаться со своими мыслями, идеями к миллионам своих соотечественников.
Редакция «Советской России» располагалась на пятом этаже в доме ? 24 по улице Правды – в то время в самом большом доме печати в Москве. Это был удивительный дом, чем-то напоминающий гигантский пассажирский пароход, плывущий без остановок, на каждом этаже которого располагались редакции самых известных центральных газет. На шестом этаже «Советская Россия» соседствовала с «Комсомольской правдой», дерзость, легкость на выдумки которой не давали нам покоя, а ниже на трех этажах располагались официально признанный флагман – газета «Правда» и довольно популярная среди аграриев «Сельская жизнь». Обитатели этого единственного в своем роде газетного дома жили в то время без больших ссор и конфликтов, но постоянно ревностно присматривали друг за другом, не пропуская ни единого заметного выступления соседей.
Советская пресса тогда, когда я делал свои первые шаги в газете, переживала не лучшие времена. Да и не могло быть ее состояние иным. СМИ отражали общую политическую, социальную, духовную атмосферу общества, которое находилось в условиях продолжительного застоя, в состоянии неприятия со стороны верхнего партийного эшелона каких-либо изменений и перемен.
Само же становление в роли главного редактора на улице Правды было весьма интенсивным. Повседневное общение с обитателями нашего газетного дома, сама атмосфера жизнедеятельности редакций, конфликтов с отделом пропаганды ЦК КПСС в связи с отдельными острыми выступлениями, о которых сразу были в курсе все этажи, много давали. Достаточно было лишь пройти по шестому этажу «Комсомолки», прочитать решения редколлегии о лучших материалах газеты, узнать, повстречав коллег, о том, что обсуждалось на очередной летучке, – и ты был заряжен на весь день энергией и мыслями, как опередить дерзких и не признающих авторитеты «комсомолят».
Главный редактор – не профессия, а образ жизни
Размышляя теперь, когда все, что связано с газетой, уже в прошлом, прихожу к выводу: главный редактор – это не профессия и не должность, это образ жизни. В отличие от многих других должностей главный редактор обязан каждый день брать на себя решение тех или иных вопросов, которые нельзя отложить и переложить на плечи других. Нельзя потому, что в конечном счете все решения в газете сводятся лишь к одному – ставить в номер или нет публикации потенциально взрывного характера, которые неизбежно вызовут серьезное недовольство и претензии к редакции газеты со стороны власти. А без того, чтобы не принимать это решение и не брать лично на себя ответственность за все, что представляет газета на своих страницах, главный редактор не может исполнять свои обязанности. И если случается, что он боится испортить отношения с властью, то это невозможно скрыть и это немедленно отражается и на содержании, и на авторитете газеты. Именно в этом смысле не является преувеличением утверждение, что газета во многом такова, каков ее главный редактор.
Еще один аспект из характеристики облика главного редактора. В оценках СМИ главных редакторов чаще всего затрагивается тема смелости и мужества. И в повседневной жизни главных редакторов обычно разделяют на смелых, способных на серьезные поступки и на трусливых, полностью зависимых от власти. Существует даже утверждение, что нет смелых журналистов, а есть смелые редакторы. Не отказывая в справедливости этого мнения, не могу не сказать, что есть в этом некоторое упрощение. В моем представлении понятие смелости газеты, журналиста, главного редактора имеет мало общего с разовым, импульсивным, часто неосознанным до конца проявлением мужества. Одно дело – смелый поступок, даже опасный для жизни, связанный, скажем, со спасением утопающего. Когда же мы говорим о смелости в газете, то речь идет о смелости, за которой стоит вся жизнь с пониманием того, что ты в ней отстаиваешь, а что осуждаешь. Никогда не верил и не верю в стихию неосознанных импровизаций свободомыслия. Считаю, что всякому серьезному общественному поступку газеты неизбежно предшествует ответ на вопрос: ради чего это делается? Поэтому среди всех многообразных качеств главного редактора на первое место ставлю гражданскую позицию; убежден: без этого все другие его особенности и достоинства мало чего стоят. В конечном счете все в газете (ее авторитет, влияние в обществе) зависит от того, какие общественно значимые задачи ставит перед собой главный редактор – развлекать, удивлять, шокировать или просвещать, убеждать, стоять на самом острие общественно-политических проблем.
И здесь надо ответить на вопрос: к чему сводилась гражданская позиция главного редактора и его соратников? Эту позицию во многом определяла принадлежность к поколению шестидесятников. Тех самых, которых раньше называли детьми ХХ съезда КПСС, порождением хрущевской оттепели 50-х гг., а ныне критикуют и справа и слева. Это поколение познавало культ личности не по тезисам доклада на ХХ съезде, а через собственные судьбы, навсегда запомнив в детстве тревожные ночи 1937 г. Для шестидесятников перестройка была последней попыткой реализовать мечты о социализме с человеческим лицом. Позиция «Советской России» состояла в том, чтобы готовить почву для перестройки. Поддержать те силы среди интеллигенции, прогрессивной инженерии, наиболее продвинутых, как теперь говорят, научных, хозяйственных, партийных работников, которые понимали, что нужны перемены, радикальные реформы всего экономического и политического устройства советского общества.
Шестидесятников ныне не обличают только самые ленивые из публицистов. По-разному можно оценивать это не слишком счастливое поколение, обманутое дважды, но то, что именно оно определяло общественное мнение 70-х и 80-х гг. и оказало наибольшее влияние на то, чтобы началась перестройка, несомненно. Особенно значительным было влияние шестидесятников на те изменения, которые происходили в СМИ, и на то, какое место в период перестройки заняли в обществе печать, радио и телевидение. Именно в это время (1985–1991) СМИ оказали решающее влияние на переход к гласности, плюрализму, открытости общества.
Газета и власть: стратегия и тактика
Газета, чтобы сохранять свою самостоятельность (разумеется, относительную) и следовать из номера в номер избранной позиции, должна исходить из определенной стратегии и тактики. А главный редактор как выразитель этой стратегии и тактики обязан умело строить свои взаимоотношения как с теми, кто стоит у власти, так и с теми, кто их поддерживает, вести газету в избранном направлении, а это и в прошлом, и теперь считается равносильным тому, что идти по краю пропасти. В своих заметках о главном редакторе газеты «Известия» Егор Яковлев писал: «Лев Толкунов вел газету по краю пропасти. Умел (ох как умел) не делать опрометчивого шага, из-за которого рухнет в тартарары все, что покоится на плечах главного редактора!»
Что значило в тогдашней советской реальности умение главного редактора ходить по самому краю пропасти в своих взаимоотношениях с партийной властью – агитпропом, Секретариатом ЦК КПСС? Попытаюсь ответить на этот вопрос хотя бы в очень краткой форме потому, что в современных оценках эти отношения нередко представляются в весьма примитивном виде, и делаю это не ради сглаживания остроты этих отношений, которые никогда не были благостными, а только для объективного представления их сути. Считаю, что будет большим упрощением сводить деятельность аппарата ЦК КПСС лишь к исполнению функций цензуры, занятого преимущественно выдачей разрешений на публикации.
На практике ЦК КПСС и его идеологические отделы пропаганды и международной информации, исполняя функции политического контроля за СМИ, были преимущественно органами информации и ориентирования. В этих целях практически ежемесячно в десятом подъезде на Старой площади в отделе пропаганды, в круглом зале на втором этаже проводились информационные совещания, где присутствовали более сотни главных редакторов центральных газет и журналов, информационных агентств, Гостелерадио. Совещание обычно проводил секретарь ЦК, ведающий пропагандой. Кроме информации по самым актуальным вопросам внутренней и внешней политики, шел и разбор полетов. Становились достоянием всех СМИ оценки публикаций печати, программ радио и телевидения, подготовленные отделом пропаганды. Признаюсь, «Советская Россия» в этих оценках довольно часто упоминалась не самым добрым словом.
Хотя ради справедливости скажу, что основные замечания и неудовольствие доводилось слышать главному редактору «Совроськи» в более узком кругу. Должен заметить, что механизм управления СМИ в КПСС был отработан довольно четко. В интересах постоянных связей и ориентирования по всем вопросам жизнедеятельности ЦК КПСС главные редакторы газет «Правда», «Известия», «Советская Россия», председатель Гостелерадио и руководитель ТАСС еженедельно (причем строго обязательно) присутствовали на заседаниях секретариата ЦК КПСС, на которых обычно председательствовал второй секретарь ЦК КПСС. Тот, кто управлял всем аппаратом ЦК. В течение восьми лет пребывания главным редактором «Советской России» председательствующие на секретариате менялись: вслед за М. Сусловым наступило время Ю. Андропова, К. Черненко, М. Горбачева, Е. Лигачева… Однако взаимоотношения ЦК КПСС и СМИ менялись несущественно. На этих заседаниях главные редакторы получали необходимые ориентировки, поручения и нередкие замечания. Обязательное участие в работе секретариата ЦК КПСС освобождало руководителей этих ведущих газет, Гостелерадио и ТАСС от мелкой опеки работников аппарата ЦК. Имел немалое значение и тот факт, что главные редакторы «Правды», «Известий», «Советской России», руководители Гостелерадио, ТАСС были членами или кандидатами в члены ЦК КПСС. Это обстоятельство ставило их в особое положение во взаимоотношениях с чиновниками всех рангов ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Партийная иерархия в КПСС соблюдалась весьма строго, свидетельствую об этом со всей ответственностью и знанием дела.
Чтобы уметь ходить по самому краю пропасти, главный редактор должен был хорошо ориентироваться во взаимоотношениях между секретарями ЦК КПСС и членами Политбюро. Они были разными, непохожими друг на друга людьми по характеру, своим пристрастиям и интересам: М. Суслов мало чем походил на А. Кириленко, а Ю. Андропов – на К. Черненко. Точно так же, как Б. Ельцин имел мало общего с Е. Лигачевым, а М. Горбачев – с В. Гришиным. Надо было хорошо ориентироваться и в хитросплетениях взаимоотношений помощников – главных осведомителей партийных руководителей, роль которых по мере того, как старели вожди партии, возрастала.
Умение ходить по краю пропасти было связано не только с тем, чтобы сохранить свою самостоятельность, но еще больше, чтобы защитить тех, кто рисковал больше тебя, – собкоров, спецкоров, противостоящих, особенно в областях и республиках, всесильной партийной и государственной бюрократии. Чтобы защитить газету и тех, кто ее создавал, приходилось маневрировать, иногда уступать в малом, чтобы сохранить большое. Сейчас задним числом нас, газетчиков того времени, легко судить, обнаруживать, когда мы были неправы, поступались в принципах, не умели отстоять истину. Но мы жили только одну жизнь, и ее невозможно прожить заново. И когда наиболее ретивые из нынешних критиков ищут ошибки у тех, кто уже сегодня не может им ответить, я вспоминаю поэта Роберта Рождественского. В одном из своих последних стихов, уже зная, что ему оставалось немного жить на земле, он написал:
Тихо летят паутинные нити,Солнце горит на оконном стекле.Что-то я сделал не так?Извините: жил я впервые на этой земле.Я ее только теперь ощущаю,К ней припадаю и ею клянусьИ по другому прожить обещаю…Если вернусь,Но ведь я не вернусь.Во многих оценках роли главного редактора в газете, его профессиональных и волевых качеств, способностей держать удары профессиональной судьбы, уменья взять ответственность на себя, чтобы защитить журналистов, обычно значительно меньше говорится о том, что позволяет ему самому выдерживать многочисленные внешние давления и вести газету, не отступая от избранной позиции. Конечно, важны личные качества главного редактора, кто тут возразит, однако их явно недостаточно, если он выступает в роли лишь героя-одиночки.
Даже самый профессионально способный главный редактор не сможет реализовать свои способности донести до людей все, что он хочет сказать, если не создаст коллектив единомышленников. Газета и то, что она каждый день несет людям, – это только видимая часть айсберга, а невидимая, могучая, поистине гранитная основа ее – это творческий коллектив, который ее создает. Пусть читатель извинит меня за излишнюю патетику. Просто я знаю цену доверия между главным редактором и коллективом редакции. «Советская Россия» в последние годы (1985; 1986) получала до 220 тыс. писем – мнений, просьб читателей – ежегодно, сотни писем жалоб поступало каждый год и в ЦК КПСС преимущественно от региональных партийных и советских руководителей, не согласных с газетой. Это не могло не радовать, хотя и сопровождалось многочисленными разбирательствами и объяснениями. Однако самое большое удовлетворение главного редактора вызывал тот удивительный факт, что практически не было в ЦК КПСС писем жалоб, анонимок из редакции. За восемь лет работы не могу вспомнить, чтобы такие письма обсуждались в ЦК КПСС. Это вызывало чувство благодарности к своим коллегам – соратникам, разделяющим с тобой и успехи, и неудачи.
Феномен «Советской России» – газеты профессиональной, собкоровской, провинциальной
Мне как главному редактору в «Советской России» необычайно повезло, ибо в самом начале было очевидно, что в газете есть журналисты – профессионалы высокого класса, потенциальные возможности которых использовались далеко не в полной мере. В их числе были такие известные журналисты, как заместитель главного редактора Валентин Чикин, ответственный секретарь Александр Яковенко, редакторы – руководители отделов Арсений Ларионов, Лев Львов, Вячеслав Иванов, Светлана Степунина, заместители редакторов Валерий Лысенко, Григорий Орловский... Они были интересны не только как профессионалы, но даже в большей степени тем, что им не нравилось, как делается газета, отличались своими творческими амбициями, большим желанием преодолеть комплекс посредственности «Советской России». Найти в них опору можно было при условии, если ты был готов раскрепостить их инициативу, дать им возможность проявить себя в полную творческую силу. Конечно, доверие к главному редактору не могло появиться сразу, а только по мере того, как формировалось понимание и убеждение в серьезности его намерений делать действительно газету для читателей России, а не Старой площади.
Чтобы призвать под знамена «Советской России» новые имена способных журналистов, главным условием было не механическое расширение штатов (хотя и это было непростым делом во времена финансового всесилия Управления делами ЦК), а принципиальная позиция газеты: критические выступления против бесхозяйственности и бюрократизма местных руководителей, защита святых мест России – Михайловского, Ясной Поляны, Поленова, Тарханов, природных богатств Отечества – Волги, Байкала, Ладоги, расширение тематики газеты в сфере культуры, науки, образования. Газета, чтобы привлекать журналистов, должна была стать для них профессионально интересной. И, конечно, не сразу, а через год-два в газету потянулись журналисты, которые не могли сказать то, что они хотели, в других редакциях. Это были высокопрофессиональные люди, неравнодушные к тому, что происходило в жизни, они хотели говорить правду без всяких прикрас. Так появились в коллективе редакции Владимир Шилов, Станислав Сергеев, Евгений Аверин, Татьяна Бондаренко, Геннадий Жаворонков, Андрей Черненко, Марина Чередниченко, Павел Гутионов... Не могу их перечислить всех, пришедших в то время из разных мест и газет и занявших в редакции первые линии нападения в роли редакторов, обозревателей, спецкоров. Надеюсь, они меня простят, скажу только, что без их дерзкого таланта и неуемности в журналистских поисках «Советская Россия» не могла бы стать газетой острой, интересной и от того ожидаемой читателями.
Надеюсь, этим я ответил на вопрос, как и по какому принципу создавался коллектив профессионалов газеты. Мы приглашали к себе тех, кому было что сказать читателям и кто не боялся это сказать откровенно, не скрывая всей правды. И естественно, что это, как правило, были люди неробкого десятка и с немалыми творческими амбициями.
Больше всего был я рад тому, что постепенно начала формироваться в газете молодежная команда. Уже тогда весьма обещающе заявили о себе молодые журналисты Артем Боровик, Василий Голованов, Андрей Дятлов, Юрий Гладильщиков, Владимир Яковлев, Дмитрий Лиханов... Многие из них теперь известные журналисты: обозреватели, спецкоры, редакторы газет и журналов. Трагически погибший совросовец Артем Боровик, создавший газету и телекомпанию «Совершенно секретно», оставил свой заметный след в отечественной журналистике.
У каждого свои пристрастия. Были они и у меня как главного редактора. Одно из них – собственные корреспонденты. Считаю, что они больше других заслужили доброго слова за то, что принесли на острие своих перьев известность и интерес читателей к газете. «Советской России» необыкновенно благоприятствовало то обстоятельство, что со времени ее создания в 1956 г. корпус собственных корреспондентов формировался в ней преимущественно из числа наиболее способных журналистов «Комсомольской правды» и областных газет. Это было счастливое поколение журналистов-романтиков (слово, употребляемое теперь только с иронией), которых ныне, как и вымерших динозавров, надо искать лишь в давнем прошлом. Всех их характеризовало удивительное бескорыстие и бесстрашие в служении газете, честь которой для них была превыше всего. Георгий Алексеев, Виктор Дроботов, Леонид Занозин, Александр Пятунин, Евгений Сырцов... Собкоры первого призыва, они и в мое время были запевалами многих добрых начинаний в газете. Это они – поколение фронтовиков Великой Отечественной войны – принесли в газету непримиримость к несправедливости, задиристость и правдоискательство. Сам выходец из уральской провинции, за три года пребывания в Москве я не утратил бережного и внимательного отношения к полпредам газеты в регионах России – от Петрозаводска до Владивостока (в то время 40 штатных собкоров представляли газету), ибо был уверен: они в отличие от столичных журналистов значительно лучше знают, чем живет и болеет Россия.
Собкор, как я думаю, не просто профессия, собкор – это образ поведения, требующий особых индивидуальных качеств личности, и потому не каждому он по силам. Профессия журналистского одиночества требует от собкора проявлять высокую степень личной дисциплины и организованности, без которых он не может исполнять свои каждодневные обязанности. Думаю, что тема собкоров актуальна и сегодня, когда московские газеты во многом утратили свои связи с российской провинцией и все свои публикации сочиняют преимущественно в редакциях газет в столице, не выходя в поисках авторов и тем за пределы Садового кольца. Провинциальный уклон «Советской России» был не только ее особенностью, но и достоинством. В этом собкоровском уклоне состояла позиция газеты, суть ее коротко сводилась к тому, что не Москва определяет все то, чем живет Россия; ее основные беды и радости, достижения и недостатки – в провинции.
Позиция газеты выражалась в тех выступлениях собкоров, которые становились событиями общественной жизни. К числу таких выступлений относилась, к примеру, серия материалов собкора Владимира Удачина, опубликованных в газете и посвященных теме перерождения партийных и советских руководителей Краснодарского края, где широкое (хотя и не в тех масштабах, как это происходит сегодня) распространение получили взяточничество и казнокрадство при поддержке всемогущественного в то время первого секретаря крайкома КПСС Героя Социалистического Труда Медунова. Не стану распространяться о том, какой резонанс эти выступления вызвали вначале и сколько гнева обрушилось на газету. Скажу, чем закончилась эта краснодарская история. Было принято беспрецедентное для того времени решение ЦК КПСС об исключении из членов ЦК Медунова и Щелокова (министра МВД). До сих пор слышу прозвучавший в Свердловском зале Кремля на июньском Пленуме ЦК КПСС негромкий голос Ю.В. Андропова, обращенный к исключенным: «Прошу покинуть зал заседания Пленума». Это звучал голос справедливости, хотя и запоздалый. Думал тогда: рано или поздно справедливость торжествует, но как долог и мучителен бывает ее путь. И все-таки пусть долго, пусть мучительно, но ради этого стоило жить и работать в газете.
«Советская Россия» оказалась в состоянии непрерывных конфликтов не только с властями Краснодара. Сложная ситуация противоборства газеты с партийными лидерами существовала в Курске, Ярославле, Омске, Владивостоке. Я знал, как тяжело работалось в этих областях нашим собкорам Павлу Никитину, Юрию Бурову, Владиславу Аникееву. Да разве только им! Мне не хватило бы и страницы, чтобы перечислить все области, края, республики, советских, хозяйственных руководителей, с которыми «Советская Россия» находилась в состоянии длительного противоборства.
Что помогало собкорам и газете устоять и не уступать в этом противоборстве? Конечно, гражданская позиция, сознание, для чего и ради чего это делается. И, конечно, высокий профессионализм, который не позволял в своих выступлениях поступиться истиной или забыть о нравственных обязательствах.
Не скрою, помогало собкорам и сознание того, что газета (редакция) никогда не оставит их без поддержки. Для них это было особенно важно, ибо профессия собкора как профессия журналиста-одиночки была уязвимой и редакция была обязана разделять это одиночество. Во всех особенно острых ситуациях мало кто мог заменить главного редактора, назначение которого в том и состояло, чтобы все удары против газеты и собкоров брать на себя. Без ложной скромности замечу: к такому выводу я пришел еще тогда, когда согласился стать главным редактором. Сделав свой выбор, я обязан был быть последовательным в том, чтобы держать удары и нести свой крест до конца. Признаюсь, это вовсе не вело к освобождению от естественного человеческого страха и боязни, что когда-нибудь это для тебя плохо кончится. Но рядом всегда присутствовали такие ценности, ради которых ты находил в себе ресурсы воли, характера, чтобы пересиливать свои слабости и соблазн отступить.
Считаю, что суровую школу жизни, которую проходит собкор, с уверенностью можно засчитывать за два университета. Неслучайно прошедшие эту школу журналисты становятся затем известными личностями в отечественной прессе. С интересом и добрыми чувствами наблюдаю, к примеру, как целая группа собкоров прошлой «Совроськи» В. Сунгоркин, В. Мамонтов, И. Коц ныне управляют «Комсомольской правдой». Не все разделяю в их поисках, но ценю за то, что они сохранили высокий профессионализм, молодежную дерзость, присущие этой газете во все времена. Думаю, что эта школа помогает и Всеволоду Богданову, тоже в прошлом собкору-«совросовцу», удерживать в равновесии Российский союз журналистов в нынешнее зыбкое время.
Теперь, когда мы много пишем о суровой партийной цензуре, мы почему-то забываем сказать о той здоровой нравственной атмосфере удивительного товарищества, журналистского братства, на основе которого только и могла существовать газета, выступая с серьезными критическими статьями. Думаю, это то, что надолго, если не навсегда, утратили отечественные газеты сегодня. Именно это позволяло главному редактору ставить острый критический материал в номер без всякой дополнительной проверки, будучи абсолютно уверенным, что его не подведут, что все в нем правда. Случались отдельные ошибки, неточности, но я не припоминаю ни одного случая, чтобы редакции пришлось рассматривать недостойное профессиональное поведение журналистов газеты, проявление какой-либо корысти, нечистоплотности.
Так складывается в жизни, что обычно мы больше ценим то, что стало прошлым. Только теперь, спустя много лет, я понимаю, как много интересных, талантливых людей с огромным потенциалом собралось тогда под одной крышей в «Советской России». Очень сожалею (хотя понимаю, жалость к прошлому – занятие жестокое и неблагодарное), что в то время не смог в полной мере оценить те огромные творческие возможности, которые были заложены в команде «Совроськи». Утешает лишь то, что многие из действующих лиц той газеты не потерялись и не затерялись в постсоветское время. Имена многих из них известны в отечественной печати и составляют ее достояние. С особым, светлым чувством скажу и о том, что и поныне, где бы ни работали мои собратья, соратники по старой «Совроське», все они сохранили самое доброе расположение к газете и ко времени ее тогдашнего взлета.
Газета и читатель
В дискуссиях о назначении СМИ при всех различиях в подходах и оценках все согласны с тем, что оно сводится к информированию, просвещению, иногда это называют образованием, и развлечению. В некоторых уставных положениях и западных, и отечественных СМИ эти функции определены как главные. В то же время нельзя не видеть и существенного различия между отечественными и западными СМИ. Наблюдения показывают, что западные СМИ обеспечивают преимущественно информационные запросы своего читателя. В западных газетах факт – главная и часто единственная ценность, перед которой преклоняется журналист. Отечественная журналистика длительное время отличалась стремлением осмысливать и анализировать события. И в этом, как я считаю, проявлялось несомненное преимущество российской журналистики, для которой состоявшееся событие (факт) только повод для последующего анализа, обобщения и перехода от него к оценке явлений жизни.
С этим непосредственно связана и одна из давних (сегодня она проявляется в меньшей мере) особенностей отечественной прессы. Она всегда была тесно связана с читателем и была печатью преимущественно авторской. Опору и авторитет отдельных российских газет, претендующих на самостоятельность, составляла многомиллионная читательская аудитория, являющаяся главным достоянием. Эта особенность не была случайной, она проистекала из понимания психологии, или, как теперь называют, менталитета россиян, где всегда определяющими были и остаются, напишем это с большой буквы, Вера и Любовь. В соотношении двух основных человеческих начал россиянина – сознания и чувства, разума и души, рационального и нравственного, по общему мнению, всегда преобладает второе – чувственное, эмоциональное. Русский человек нуждается в газете не только как в информаторе, но и как в собеседнике, он открыт для диалога, для собеседования. Поэтому газета, сознавая психологические особенности и предрасположенности читателя, должна не только оперативно информировать, но и просвещать и утешать его. Я намеренно говорю об этом столь подробно, чтобы объяснить свою профессиональную позицию, которая определяла тематику, основные рубрики и весь облик «Советской России», обращенной к читателю.
Еще об одной особенности российских газет, ныне почти утраченной. Речь идет о письмах в газету – феномене преимущественно российском. «Советская Россия» была обращена к читателю, ибо ее основные публикации и тематические направления определялись читательскими письмами. В начале 80-х гг. газета ежегодно получала более 200 тыс. писем, причем это не были только письма-жалобы, просьбы – более 70 % из них были письмами-мнениями, суждениями, оценками газетных публикаций. Они свидетельствовали о доверии читателя, который воспринимал газету как собеседника и вел с ней откровенный диалог.
Хотел бы заметить, что этот диалог газеты не был разговором с малоизвестным собеседником. Мы в редакции немало поработали, чтобы хорошо узнать своего читателя, и не только по его письмам, эпизодическим встречам. Начиная с 1979 г. в редакции была создана постоянно действующая социологическая служба. Социологические исследования позволили узнать, что аудитория газеты составляет более 12 млн человек, ибо каждый номер прочитывали 3,2 человека – это составляло около 11 % всего взрослого населения России. Основной читатель газеты отличался завидным постоянством – более 39 % всего состава аудитории подписывали газету более 10 лет, еще 20 % – от 6 до 10 лет и 18 % – от 4 до 5 лет. Более 40 % читателей были в возрасте до 40 лет, 45 % – от 49 до 59 лет. 74 % читателей имели полное среднее образование, а 20 % – незаконченное высшее и высшее образование.
Социологи открыли нам много новых неожиданных сторон читательской аудитории. Так, мы получили данные, что основной состав читателей-подписчиков газеты «Советская Россия» (73,2 %) – люди семейные. И только 19 % подписчиков прочитывают газету одни – это были холостяки, вдовцы и вдовы. Тот факт, что газета входит в круг семейного чтения, ко многому обязывал и определял появление целого ряда новых рубрик и специальной субботней страницы «Семья», а также принес известную доверительность тональности газеты в диалоге о духовности и нравственности. Социологические исследования окончательно убедили нас в том, что во всех наших творческих поисках – в определении тематики, жанра публикаций, тональности языка – мы обязаны исходить из того, что мы читательская газета и все в ней должно быть именно этому подчинено.
Из этой основной особенности «Советской России» того времени исходила и принципиальная позиция главного редактора в газете. Она сводилась к тому убеждению, что сам по себе коллектив журналистов-профессионалов не так уж много может без постоянных и разносторонних связей с авторами вне газеты. Творческие возможности профессионального коллектива газеты необычайно расширяются от повседневных связей с теми личностями, которые составляют интеллектуальную элиту общества. Что могла бы «Советская Россия» без многолетних связей и содружества с замечательными людьми, известными в отечестве: героями-летчиками Валентиной Гризодубовой, Михаилом Громовым, космонавтами Валентиной Терешковой, Павлом Поповичем; деятелями культуры Сергеем Образцовым, Анатолием Папановым, Михаилом Ульяновым; народным академиком Терентием Мальцевым, кудесником-целителем Гавриилом Илизаровым; прославленными спортсменами Лидией Скобликовой, Юрием Власовым, Анатолием Тарасовым; писателями и поэтами Иваном Васильевым, Юрием Чивилихиным, Ларисой Васильевой, Андреем Вознесенским, Николаем Доризо… Выступления этих всем известных и популярных в стране людей необычайно расширяли тематику газеты, волновали общественное мнение, вызывали читательские обращения в газету, желание высказать свое мнение.
Университеты главного редактора
Размышляя над тем, что написано и сказано о недавнем советском прошлом, приходишь к выводу об удивительном однообразии оценок, суждений.
Была только хилая, посредственная журналистика и не было ничего другого, был тупой необразованный читатель, журналист, редактор. И точно так же как вся советская журналистика была серой, одноцветной, так и главные редакторы того времени были однообразными, безликими исполнителями воли ЦК КПСС. Кто-то из мудрых прошлого справедливо заметил, что не бывает время только плохое или только хорошее. Не бывает от того, что оно всегда такое, каким его определили судьба истории и люди, представляющие его в своих деяниях и облике. Только одно перечисление имен главных редакторов ведущих центральных газет советского времени убеждает в том, насколько это были разные и неординарные люди. В газете «Правда» последних лет в роли главных редакторов пребывали такие люди, как Михаил Зимянин, Виктор Афанасьев, Геннадий Селезнев, в газете «Известия» – Алексей Аджубей, Лев Толкунов, Петр Алексеев, Иван Лаптев, Николай Ефимов, Игорь Голимбиовский, в «Комсомольской правде» – Алексей Аджубей, Юрий Воронов, Борис Панкин, Валерий Ганичев, Геннадий Селезнев, Владислав Фронин, Владимир Сунгоркин.
Среди этих очень неодинаковых людей были подобные Петру Алексееву – разрушители творческих коллективов газет, бездумные исполнители воли власть имущих, но были и яркие творческие личности, оставившие свой след в истории отечественной журналистики, такие как Алексей Аджубей, Лев Толкунов, Юрий Воронов, Егор Яковлев...
Справедливо замечено, что в реальной жизни мы всегда имеем столько свободы, сколько можем или способны взять на себя. С этим связан и ответ на вопрос, состоялся ли главный редактор, сумел ли он создать запомнившуюся читателям газету. Это зависит от персональных качеств его личности: характера, воли, способности противостоять бездумному послушанию. Бытует утверждение, что в зависимой газете самый зависимый человек – главный редактор. Это верно, но только при условии признания, что существуют разные зависимости. В моем представлении самая большая и самая строгая зависимость – это зависимость от собственных принципов и взглядов. И, может быть, это выглядит как парадокс, но в этой зависимости основное и решающее условие – независимость главного редактора.
Теперь о том, как формировались журналистские университеты «Совроськи» и кто из тогдашних газетных лидеров был учителем, наставником главного редактора. Кто это был? А. Аджубей или Л. Толкунов, определившие целую эпоху в истории газеты «Известия», М. Зимянин или В. Афанасьев – в «Правде», Ю. Воронов или Б. Панкин – в «Комсомолке»? На этот вопрос, наверное, можно ответить коротко – главными университетами той «Совроськи», о которой идет речь, конечно, были сама жизнь и время. Они определяли ее облик.
Я не был профессиональным журналистом и не знал по началу, как верстается, набирается и печатается газета. Но за моими плечами стояла добротная и суровая школа жизни Магнитки, Челябинска. Я не знал, как издаются газеты, но я хорошо знал, что от них вопреки идеологическим директивам ЦК КПСС ждут читатели, что им интересно, а что безразлично.
Переход в газету представлял определенную самостоятельность в решениях и поступках, а вот как ты этим сможешь распорядиться, зависело только от тебя и твоих личных качеств, твоего умения определить не только стратегию, но и тактику поведения. Разумеется, вначале все это присутствовало на уровне общих принципов и интуиции. Формирование позиции, взглядов и практических намерений возможно было только при условии, если ты был способен аккумулировать мнения и опыт как можно большего числа людей из тех, кто работал в сфере СМИ и обладал не только авторитетом, но и профессиональными знаниями.
В течение первого месяца работы в «Советской России» я напросился на встречи и имел откровенные беседы с главными редакторами, мнение которых о том, чем нужно заниматься в газете, для меня было важным. Это были главные редакторы ведущих в то время газет, таких как «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета»…
Возглавляли их разные по своим качествам люди, и их суждения, оценки о том, что главное в газете и в деятельности главного редактора, были тоже неодинаковыми. Газета, – говорил мне откровенно при встрече Петр Алексеев, главный редактор «Известий», – должна читаться ногами, ибо большие руководители, кроме заголовков, ничего в ней не читают. Он не скрывал, что делал газету преимущественно для руководителей на Старой площади. Совет Виктора Афанасьева – главного редактора «Правды» – сводился к тому, что управлять газетой – это тяжкий труд, где главное – повседневное чтение ее и редактирование от заголовка на первой полосе до объявлений на последней. Сам В. Афанасьев отличался феноменальной работоспособностью, пребывая в газете по 12–14 часов ежедневно, не исключая субботы и воскресенья. И его пример был весьма поучителен.
Многое мне как главному редактору дало общение с такими известными газетными профессионалами, как Лев Толкунов и Егор Яковлев. Лев Толкунов считал, что самый главный человек в газете – журналист, творческий, мыслящий; забота о нем, защита его всеми возможными способами и средствами – суть деятельности редактора. И это были не просто слова. Я видел, сколько он делал, чтобы сосредоточить в газете способных журналистов, подбирал их поштучно. Это в его время «Известия» были газетой целого созвездия имен, известных на всю страну: Анатолия Аграновского, Татьяны Тэсс, Нины Александровой, Ирины Дементьевой... Не скрою, я долгое время завидовал этому, пока не понял, что и в «Советской России» формируется очень талантливый коллектив.
К числу главных редакторов божьей милостью я всегда относил Егора Яковлева. В бытность его главным «Московские новости» заслуженно считались одной из самых популярных и профессионально интересных газет. Е. Яковлев удивительным образом сочетал в себе качества организатора творческого процесса и главного генератора всех интересных идей и начинаний газеты. Он был одним из тех газетчиков, которые многое сделали, чтобы гласность в России стала реальностью. И не вина его и подобных ему романтиков в журналистике, что многое из того, что хотели эти возмутители спокойствия, не осуществилось.
В моих заметках о том, у кого я учился, не могу не назвать Алексея Ивановича Аджубея. Мои товарищеские отношения с этим человеком сложились уже в последние годы его жизни, но имя его мне было хорошо известно значительно раньше – со времени его работы еще в «Комсомольской правде», где в полной мере проявился его яркий талант журналиста. Я не разделял имеющего хождение мнения, что А. Аджубею было легко сделать газету «Известия» влиятельной, популярной и интересной, ибо он был зятем Н.С. Хрущева. Я помню, как в то время была распространена всем известная байка: «Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей».
В личности А. Аджубея проявилось редко встречающееся дарование способного лидера, организатора – заводилы коллектива и талантливого журналиста, способного не только хорошо организовать работу редакции, но и оказать влияние на содержание газеты своими талантливыми статьями, репортажами. Убежден, нет ничего более действенного в руководстве газетой, как способность главного использовать принцип «делай, как я». Из того, что на меня оказало наибольшее влияние в то время, когда Аджубей руководил газетой «Известия», в первую очередь выделяю его внимание и поддержку собкоровского корпуса.
Навсегда сохранилось в памяти от аджубеевской газеты внимание к письмам читателей. Читательские письма – целые полосы были порождением той давней газеты «Известия», и они не могли затем, уже в другое время, не возродиться в «Советской России». В последние годы его жизни мне доводилось встречаться с А. Аджубеем, и я поражался, что невзгоды не вытравили в нем дух творчества, способность по-своему, по-аджубеевски, оценить проблему и заявить о ней. Я был горд, что именно в «Советской России» нам удалось первыми прервать принудительное молчание А. Аджубея, когда он в сентябре 1985 г. выступил у нас с размышлениями публициста.
Прошлое, как справедливо заметил историк из прошлого, не может давать советы настоящему, оно только предостерегает и спрашивает за невыученные уроки. Один из уроков «Советской России» тех лет состоит в том, что только служение своему читателю, отражение его интересов позволяет газете иметь свое лицо, свою гражданскую позицию. Эти уроки недавнего прошлого предостерегают о реальной опасности прессы вновь вернуться к рубежу служения не читателю, а лишь правящей элите.
Еще один урок, не мною первым осознанный, сводится к тому, что нет ничего более трудного в журналистской профессии, чем преодоление раба послушания в самом себе. Трудный, противоречивый путь российских СМИ к демократии и гласности, последовавшие за этим попятное движение назад и формирование на этой основе всем очевидного кризиса печатной и электронной прессы свидетельствуют, что этот урок актуален и сегодня.
Книга «Газета, опередившая время».
Москва, 2004 г.
Отечественное книгоиздание в период перестройки – начало демократизации
В России к книге издавна было бережное отношение. Академик Д.С. Лихачев, столетие со дня рождения которого мы отметили, справедливо утверждал, что ни в одной стране мира книга не играла такой огромной государственной и общественной роли, как у нас. Книга в России никогда не была лишь беллетристикой, обычным чтивом, ибо всегда находилась на острие столкновений общественного мнения, отражала интересы прогрессивных демократических слоев общества.
Советское книгоиздание, конечно, исполняло определенный идеологический заказ, однако если проявить добросовестный подход, то нельзя не признать, что именно в это время оно достигло своего наибольшего развития на базе всеобщего образования и ликвидации неграмотности (в 1917 г. 73 % населения было неграмотным, а 47 народностей, населяющих территорию России, не имели письменности). Следует также заметить, что в самом начале советского периода книгоиздание 1918 г. составляло всего 7 тыс. названий книг тиражом 70 млн экземпляров. В 1986 г. советское книгоиздание занимало одно из ведущих мест в мире. В течение года выходило около 84 тыс. названий книг и брошюр общим тиражом в 2,5 млрд экземпляров.
Своеобразной, отличной от других стран была и структура отечественного книгоиздания. Ведущее место в книгоиздании принадлежало художественной литературе – 55 % всех тиражей изданных книг (среди них 14 % занимали детские книги), более 20 % среди всех книг занимала учебная литература; 10 % – общественно-политическая; 8 % – научно-техническая и справочно-энциклопедическая.
Несмотря на значительные объемы производства книг в стране, существовал острый дефицит многих видов литературы. Особенно это ощутимо стало во второй половине 80-х гг. – времени необычайного подъема популярности и авторитета печатного слова. В основе бума печати стояло раскрепощение перестройкой авторов и читателей, получивших возможность удовлетворять свою потребность в правдивом слове о прошлом и настоящем своего Отечества.
В этих условиях государственное книгоиздание оказалось неспособным удовлетворить потребности советских людей во многих видах художественной, детской, справочной литературы. Существовало много серьезных причин, влиявших на острый дефицит книжных изданий. Одной из главных была многолетняя монополия государственных издательств и отсутствие в стране издательской альтернативы – кооперативных и частных издательств. Негативные последствия воспроизводила и административная бюрократическая система управления издательским и полиграфическим потенциалом. Убедительным свидетельством этого недостатка являлось существующее в стране противоречие между тем, что издавалось в государственных издательствах, и тем, что хотели люди приобрести в книжных магазинах.
Известно, чтобы осуществить большие перемены, нужно как минимум три обязательных условия: большие цели, большие препятствия и большие примеры. Что касается больших препятствий, то их было в избытке в советском книгоиздании, ибо оно отражало содержание противоречивых социальных и духовных процессов, происходящих в обществе, и непосредственно зависело от них. Многие годы перемены настойчиво стучались в двери отечественных издательств. Все то, что мы мягко называли застойными явлениями, глубоко проникло и в издательское дело. Книжное дело было прочно приспособлено к условиям жесткого централизма, основанного на административно-партийном подчинении и послушании.
Сам Госкомиздат СССР как Государственный комитет не имел ни прав, ни возможностей, чтобы проводить самостоятельно издательскую политику, и был во многом лишь исполнителем тех издательских решений, которые принимались в ЦК КПСС.
Принципам строгого централизма подчинена была и вся издательская управленческая структура: громоздкая, многоступенчатая, бюрократическая и потому чрезвычайно медлительная и нерасторопная. До предела были централизованы функции издательств: вся их творческая, экономическая и производственная деятельность осуществлялась лишь на основе разрешительных и запретительных указаний свыше. Самостоятельно, без разрешения комитета, издательства не могли увеличить, если вдруг возникала такая необходимость, объем книги даже на один печатный лист. Что уж тут можно было говорить о самом главном – что издавать, в какие сроки и сколько?
Издательства, привыкшие за десятилетия только к исполнению решений свыше, были опутаны со всех сторон охранительными щитами всевозможных и обязательных одобрений и согласований, рецензий и отзывов. Смысл всего этого громоздкого бюрократического издательского механизма состоял в том, чтобы оградить издателя от проявления всякого самостоятельного решения в выборе автора и названия книги.
Издательский процесс, окутанный многочисленными одобрениями и разрешениями на издание, вел к огромным непроизводственным затратам времени на выпуск книги: от 3 до 5 лет. По своему содержанию этот процесс во многом был закрыт от читателя, который не мог никоим образом влиять на тематические планы издательств и тиражей книг.
Занижена была донельзя и роль главной фигуры издательского дела – редактора, традиционно выполнявшего функции лишь литературного стилиста-правщика. Все это неизбежно вело к выхолащиванию из деятельности издательств инициативы, творческого поиска, приучило жить по привычной схеме: спустили сверху поручение издать книгу – исполнили и доложили.
Вот это отсутствие творческого подхода в издательском деле было основной причиной серой заурядной книги, часто ненужной читателю и заполнявшей витрины книжных магазинов. Так сложился за многие годы отрыв книгоиздания от запросов реальной жизни. Признаюсь, у меня, человека, до сих пор имеющего дело профессионально с преподаванием и газетным делом, этот громоздкий издательский механизм вызывал антагонизм и желание попытаться разорвать эти путы, которыми были туго затянуты руки издателей.
Намерения искать новые подходы поддерживала и вся благоприятная общественная атмосфера в стране, в которой активно обсуждали идеи демократизации всех сфер жизнедеятельности общества. Немаловажное значение имело обретение союзников из числа самих издателей, полиграфистов, книгораспространителей, то есть из числа профессиональных работников издательской отрасли.
Беседы, встречи со специалистами комитета, издательств, типографий показывали, что в советском книгоиздании накопилось немалое количество острых, требующих решения проблем. Их нельзя было решить одновременно, и потому следовало выделить наиболее важные, первоочередные. Для этих целей эффективным мог оказаться программно-целевой подход. Организационной основой такого подхода стали целевые аналитические группы, в состав которых вошли наиболее квалифицированные работники комитета, ученые институтов, специалисты издательств, типографий, книготоргов. Особенно полезными оказались поддержка и участие руководителей Всесоюзной книжной палаты (Ю.В. Торсуева и Б.В. Ленского) – главного аналитического центра Госкомиздата СССР.
Было создано пять аналитических групп, которые после обстоятельного анализа должны были представить предложения по перестройке всего издательского дела в стране по таким ключевым проблемам, как демократизация организационной и творческой деятельности издательств, совершенствование полиграфического производства, развитие книжной торговли, создание системы изучения запросов читателей. Специальная группа аналитиков разрабатывала предложения по изменению управленческого механизма издательской сферы. После обстоятельного обсуждения этих предложений непосредственно в книжных издательствах и типографиях, целой серии круглых столов, острых дискуссий с руководителями издательств мы сочли возможным принять их как специальные решения коллегии Госкомиздата СССР. В конце 1986 г. эти решения были рассмотрены и приняты и стали началом радикальных демократических перемен в издательской системе. Теперь уже можно признаться, что намерения о серьезных переменах в издательском деле я не согласовывал официально на Старой площади, знал, что на это уйдет слишком много времени, а сумел убедить и получить принципиальное согласие действовать от первых лиц в ЦК и правительстве.
Одним из первых и ключевых решений, принятых в ноябре 1986 г., стало решение «О расширении прав и самостоятельности издательств». Ныне исполняется ровно двадцать лет с того времени и будет весьма полезным с учетом приобретенного опыта двух десятилетий поразмышлять о существе этих решений, чтобы объективно оценить, какое место им принадлежит в истории отечественного книгоиздания. Тем более что опыт крутых общественных перемен напоминает нам мудрый совет древних – не судить без причин идущих впереди и помнить, что за тобой тоже идут.
В принятом решении было прямо сказано, что инициативе, предприимчивости, самостоятельности издательств больше всего препятствуют существующие административно-бюрократические методы руководства и чрезмерная регламентация их деятельности со стороны Госкомиздата СССР и Госкомиздатов республик, опутавших издателей целой сетью различных регламентов и запретов. Чтобы это преодолеть, в решении было впервые предоставлено самим издательствам право разрабатывать и утверждать тематические планы, вносить изменения, осуществлять замену авторов и названий книг и самостоятельно решать вопрос об объемах изданий.
Перемены, которые мы тогда предложили осуществить в издательском процессе, были достаточно радикальными по своему характеру. А потому и небезобидными, как всякое новое, ибо они убивали старое, разрушали привычный издательский бюрократический механизм. Главное в этих нововведениях состояло в том, чтобы дать издательствам свободу решений, право выбора: кого издавать, каким тиражом. Одновременно, чтобы затруднить защиту административного механизма, мы в нашем решении о демократизации издательского дела определили такие меры, как отказ от обязательного рецензирования рукописей (целесообразность их в отдельных случаях передавалась на полное усмотрение издательства) и в особенности исключение из практики какого-либо закрытого рецензирования.
Чтобы наши радикальные изменения в управлении издательским процессом получили поддержку и сторонников непосредственно в издательствах, мы вскоре приняли еще одно нужное решение. Чтобы укрепить позиции издательств на пути к самостоятельности, особенно важным было освободить от бюрократических пут творческую энергию редактора – главного действующего лица в издательстве. Для этого было принято отдельное постановление Госкомиздата СССР «О расширении прав и самостоятельности редакторов издательств», где мы попытались определить издательские права и приоритеты в выборе автора, тематики книги, редактировании рукописей. Мы хотели, чтобы редактор стал полноправным директором издаваемой книги, вплоть до права самостоятельного выпуска ее под свою персональную ответственность.
Наиболее важным в тех мерах по демократизации издательского процесса, который мы тогда начинали, было то, что издательства оказывались открытыми к восприятию всего того, что несла тогда реальная жизнь с ее новыми идеями и новыми авторами.
Разрушение основных административных конструкций централизованного управления издательским делом на практике означало самоубийство самого Госкомиздата СССР. Понимали мы это тогда или нет? Разумеется, понимали. Ибо по мере обретения издательствами самостоятельности административный распорядительный центр становился ненужным. Основными функциями Государственного комитета становились изучение читательских запросов и разработка на этой основе государственной издательской политики. Мы не переоценивали наши усилия и рассматривали их лишь как начало освобождения издательского дела от административного подчинения. Начало вызывало оптимизм, ибо, получив самостоятельность, издательства уже в 1988 г. исключили из своих планов многие книги, потребность в которых была сомнительной. Высвободив в результате этого материальные возможности, они начали более оперативно выпускать книги по наиболее актуальным темам и авторов, которые пользовались успехом у читателя.
Результатом демократизации издательского дела явились и первые попытки вернуть задолженность читателям, начав публиковать тех авторов, произведения которых долгое время оставались белым пятном в духовной жизни страны. В 1987 и 1988 гг. массовым тиражом вышли малоизвестные или вовсе неизвестные произведения Ахматовой, Булгакова, Платонова, Набокова, Гроссмана, Пастернака и новые работы Бека, Рыбакова, Гранина. В числе возвращенных имен были не только писатели, но и имена известных отечественных философов, общественных деятелей: А. Лосева, Н. Бердяева, И. Ильина, А. Чаянова, Н. Бухарина, Л. Троцкого. Огромный интерес к забытым страницам отечественной истории вызвали подписка и издание массовым тиражом многотомных произведений историков Карамзина, Костомарова, Ключевского, Соловьева.
Я бы не был объективным, если бы не сказал о тех трудностях, препятствиях, которые встречали перемены в издательском деле. Помню, какой резкой критике был подвергнут Госкомиздат СССР на встрече с писателями в Центральном доме литераторов в октябре 1987 г. за отмену обязательных рецензий на рукописи, поступающие в издательства, только потому, что, как выяснилось, эти рецензии были серьезным источником гонорарного дохода немалой части писателей. Критика не всегда в ладах с логикой... Если раньше больше всего обвиняли издателей за то, что они не учитывают запросы читателей, то теперь, когда мы начали их изучать и на этой основе строить издательские программы самой дефицитной литературы, все чаще стали раздаваться голоса критиков о том, что мы потакаем толпе, ее потребительским интересам и не учитываем подлинные интересы культуры, не учитываем интересы элитарного читателя.
Возникло еще одно более серьезное противоречие в реализации намеченных перемен в книгоиздании. Логика развития самостоятельности государственных издательств – хозрасчет, переход на арендные отношения – вела к становлению рыночных отношений, и чтобы не консервировать государственный издательскии монополизм, возникла необходимость создания альтернативных коммерческих издательств. В 1987 г. мы много спорили в Госкомиздате СССР по поводу целесообразности создания кооперативных издательств. Особенно после того, как были приняты нормативные акты, призванные стимулировать индивидуальную трудовую деятельность. Противники создания кооперативных издательств утверждали, что при существующих весьма ограниченных полиграфических возможностях они не дадут какой-либо прибавки в отечественном книгоиздании.
Немалое число издателей считали, что вообще духовное и культурное наследие нации – литература, созданная классиками, – не должно быть предметом частной коммерции, ибо принадлежит всему народу. Чтобы преодолеть это противоречие, поначалу мы пошли на полумеры – широкое развитие изданий за авторский счет. Было разработано и принято специальное решение Госкомиздата СССР, которое приняло положение об авторских изданиях и поручило государственным издательствам и типографиям оказывать необходимую поддержку и помощь авторам, издающим книги в своей редакции и за собственные средства. Уже в первый 1988 г. было выпущено более 100 авторских изданий, в следующем число их утроилось, а в октябре 1991 г. была проведена первая Всесоюзная выставка книг, изданных за счет авторов, на которой было представлено более тысячи названий.
Несмотря на полемику, то, что рождалось практикой, остановить было нельзя, и даже при отсутствии закона об издательской деятельности в стране с 1988 г. началось широкое создание новых коммерческих издательств. На первом этапе наибольшее число новых издательств создавалось при организации фондов, ассоциаций, творческих объединений, фондов культуры, милосердия, союзов кинематографистов, театральных деятелей и т.д. Одновременно право издательской деятельности получили многие журналы, газеты, учебные и научные институты. В 1989 г. существовала не одна сотня коммерческих альтернативных издательств, которые уже в 1990 г. составили серьезную конкуренцию государственным издательствам и тем самым нарушили существующую монополию в системе советского книгоиздания.
Появление наряду с государственными издательствами альтернативных коммерческих издательств создало принципиально новую ситуацию в книжном производстве, суть которой состояла в том, что возникла реальная конкуренция между государственными и альтернативными издательствами.
Уже первые шаги коммерческих издательств показывали, что они более оперативно, чем государственные, откликаются на запросы рынка. Это явление весьма существенно меняло всю конъюнктуру книжного рынка.
В процессе становления рыночных отношений начали проявляться и негативные явления. Главное из них – коммерциализация издательского дела, ведущая к резкому сокращению выпуска социально необходимой литературы: детской, учебной, научно-технической. Вот как складывалась ситуация в отечественном книгоиздании в процессе изменения его основ и структуры. Максимальный выпуск книг в стране был достигнут в 1988 г. – он составлял 2,7 млрд экземпляров. В последующие годы, чего и следовало ожидать в условиях широкого развития коммерческих издательств при ограниченных возможностях отечественной полиграфии и бумажного производства, началось сокращение выпуска книг в государственных издательствах. За два года (1989–1990) выпуск книг здесь сократился более чем на 700 млн экземпляров. Сократился выпуск литературы, особенно необходимой обществу, и прежде всего детской, выпуск которой за эти годы сократился более чем на 200 млн экземпляров. Только за один 1990 г. тираж детских изданий сократился на 33 %, учебных книг – на 15 %, научно-технических – на 14 %. Одновременно шло значительное сокращение в этом году объемов выпуска художественной литературы в государственных издательствах – почти на 20 %.
Все эти процессы были неизбежны и на этом этапе отражали явления, связанные с началом становления рыночных отношений в отечественном книгоиздании. Нормальное развитие российского книгоиздания в условиях рыночных отношений не только не отрицало, а предполагало обязательное проведение государственной издательской политики. К сожалению, этого не случилось, и сфера книгоиздания была брошена в стихию рыночных отношений без всякой государственной поддержки. В результате произошли серьезные деформации в структуре и содержании книгоиздания, где главенствующее место заняли издания ширпотреба (детективы и женские романы), была полностью разрушена централизованная система книгораспространения и большая часть малых, средних городов и сельских поселений утратила возможность приобретения книг. Значительная часть населения читающей России, вследствие обнищания и дороговизны книг не имела возможности удовлетворить свой интерес и в библиотеках, которые в условиях рынка не могли обновлять основные фонды новыми поступлениями. Следствием этих деформаций в системе книгоиздания и книгораспространения явился кризис чтения – утрата интереса к книге со стороны большинства взрослого населения России, и в особенности молодого поколения.
Преодоление этих деформаций возможно было только при заинтересованном участии государства. Выражением этого участия могла стать политика государственного протекционизма по отношению к отечественному книгоизданию. Речь шла о создании по примеру западных стран условий наибольшего благоприятствования для издательств, книжных магазинов, библиотек в налогово-правовой системе: об отмене налога на добавленную стоимость, о введении льготных тарифов на коммунальные и арендные платежи и многом другом. Были приняты необходимые государственные решения по воссозданию системы книгораспространения, особенно что касается открытия во всех субъектах Федерации центров оптовой торговли книгами и защиты существующей сети книжных магазинов. В государственной опеке нуждались и библиотеки России.
Как нам кажется, все эти чрезвычайные меры наряду со многими другими могли бы найти свое воплощение в национальной программе чтения. Сообщество издателей, книгораспространителей, библиотекарей ныне активно обсуждает концепцию этой программы, предложенную Российским книжным союзом. Совершенно очевидно, что эта программа может быть действенной, если обретет статус президентской или правительственной национальной программы.
Время постоянно требует безотлагательных оперативных государственных решений, ибо за прошедшие 15 лет уже произошли во многом невосполнимые потери в духовной, нравственной сфере российского общества. Если в ближайшие год-два не будут приняты радикальные меры, мы потеряем целое поколение, не приобщенное к книге и чтению. И тогда надо будет с горечью признать, что наши усилия по демократизации издательского дела были напрасными.
Cборник статей «Книга: исследования и материалы».
Москва, изд-во «Наука», 2007 г.
Что может председатель Гостелерадио СССР?
На вопросы журнала «Смена» отвечает председатель Гостелерадио СССР Михаил Ненашев.
– Михаил Федорович, говорят, вы хорошо играете в теннис?
– Вот уж поистине журналисты знают обо всем, но понемногу и неточно.
В теннис я только начинаю играть, обучение идет медленно. Нет времени. А вот бегом занимаюсь более двадцати лет. Каждое утро, в любую погоду. Это мое увлечение еще с тех пор, когда жил на Урале. С того времени, как перешел с преподавательской работы из института в Магнитогорский горком партии. Нагрузки увеличились, и бег помогал их преодолевать. Так что бег поддерживает не только физическую, но и моральную форму. Встаю не позднее семи часов. Всякий раз, особенно когда на дворе дождь, снег, не хочется выходить на улицу. И каждый выход – это победа над собой. Выходишь нередко с тяжелым настроением: мало ли какой был день вчера – неприятная встреча или разговор, а возвращаешься бодрым. Мне исполнилось шестьдесят лет, а чувствую себя не больше чем на сорок.
– Вы преподавали в институте, работали секретарем Магнитогорского горкома партии, секретарем Челябинского обкома, главным редактором газеты «Советская Россия», теперь возглавляете Гостелерадио. В какой области вы себя считаете профессионалом?
– Изначально я педагог-просветитель.
– А какой период был все же самым интересным в вашей жизни?
– Конечно, работа в газете. Каждый день ты видел результат своей деятельности – плохой или хороший. Журналистика – одна из немногих профессий, где желание увидеть, что ты конкретно за день способен сделать, реализуется. Берешь в руки газету – теплую, только что из типографии, разложишь на столе, гладишь… это все равно, что рождение ребенка. И эта радость – каждый день. И в этом компенсация за все то, за что страдаешь, держишь удары извне.
– Каково ваше жизненное кредо?
– У меня было два деда – оренбургские казаки – один вахмистр, другой урядник. Они говорили мне: надо жить так, чтобы, когда ты ложился спать, тебе не было стыдно перед собой. От окружающих можно еще что-то скрыть, а вот от себя ничего не скроешь. Наверное, это то самое главное, что должно каждым из нас управлять, – собственная совесть.
– Когда вы в конце 70-х – начале 80-х, то есть в разгар застоя, работали в «Советской России», она была самой острой из центральных газет. Какой ценой это давалось?
– Время, когда мы начинали создавать свою «Советскую Россию», шел 1978-й г., было и сложнее, и проще. Проще тем, что очень уж однообразными были многие газеты. Согласитесь, на таком фоне сделать газету, отличающуюся от других, было, конечно, легче, чем сегодня. Правда, для этого нужно, чтобы в коллективе большинство были единомышленниками, конечно, при обязательном наличии инакомыслящих. И в редакции у нас были люди, не разделявшие моих взглядов. Известно, что зайцы потому хорошо бегают, что существуют волки и лисы. Это надо иметь в виду, ибо, когда коллектив однообразен и все думают одинаково, продвижение вперед весьма затруднительно.
Да, в ту пору сложнее было говорить правду, критиковать партийную власть: ощущалось сильное сопротивление. Неординарность, свежая мысль часто вызывали неадекватную реакцию. И у тех, кто управлял газетами, и у наших коллег из других изданий на улице Правды: «Что это она себе позволяет, эта самая “Совроська”?»
Однажды мы взяли и отказались от передовиц, заменили их размышлениями публицистов, мнениями авторов и письмами читателей. А вот теперь «Правда» применяет тот же прием. Но это же было двенадцать лет назад? А тогда говорили: «Нельзя этого делать! Должно быть заглавное что-то!» А мы сделали, и ничего. Или начали в газете выпускать целые блоки и полосы, посвященные только письмам читателей. Когда есть сопротивление, возражения, несовпадение взглядов, творческий коллектив работает интенсивнее: идет борьба мнений, она стимулирует творчество. Творческий человек теряет форму, когда нет сопротивления.
Я принадлежу к той немалой части людей, которые в те годы все более критично оценивали суть застойного периода. Больше всего раздражало бездумное послушание, оно вызывало желание противоречить. И тот, кто не хотел проявлять послушание, сразу выделялся и становился нежелательным. Неслучайно тогда стало появляться так много инакомыслящих, их быстро превращали в противников, и нередко случалось, что люди покидали страну. Вот почему хотелось быть самим собой, представлять в газете реальный мир таким, какой он есть, а не таким, каким хотели его видеть. Уже тогда мы стали говорить о том, что скудность и бедность нашей пропаганды заключается именно в том, что одно мы пишем в газете и совсем другое люди видят в жизни. Это людей обижало, раздражало и унижало.
Не сразу, но постепенно мы в «Советской России» вышли на критику, острые темы, в то время запрещенные. В частности, дали серию критических материалов по Москве. А это было, мягко говоря, очень непривычно. Ведь существовала традиционная установка: в Москве не может быть ничего плохого, это столица СССР, образцовый советский город. И вдруг «Совроська» критикует!.. Кое у кого это вызвало, конечно, большое раздражение… И не только.
В газете все чаще выступали собкоры, которые мутили воду на местах. Например, в Краснодаре, где отношения газеты с Медуновым (первый секретарь обкома) вызвали замечания по этому поводу в адрес редакции и в отделе пропаганды и секретарей ЦК партии. Состоялись резкие разговоры: «До каких пор? Кто вам позволил?!» Никто, конечно, не позволял, мы просто делали то, что нам диктовала совесть.
Или тема преступности. Когда мы написали в газете о банде, орудующей в Центральной России, позвонил Чурбанов, в то время заместитель министра МВД, и раздраженно спросил: «Кто же вам это позволил? Какие могут быть в советской стране бандиты?!»
Когда направили работать в «Советскую Россию», один мудрый человек (это был Александр Чаковский, главный редактор «Литературной газеты») сказал мне: «Главный редактор должен быть не только мужественным, но еще и хорошим тактиком. Вы, как новый человек, сейчас еще мало что знаете о газете, и вам надо ваше незнание превратить тактически во благо. Сейчас у вас редкая, но недолгая возможность незнанием объяснять все неординарные поступки редакции (“а я и не знал, что этого делать нельзя”). Если у вас хватит сил и терпения, то примерно через год наступит определенное привыкание: дескать, в других газетах многие непривычные вещи делать нельзя, а в “Советской России” можно. Более того, начнет работать стереотип (я это скоро почувствовал!): наверняка они это согласовали и им разрешили». Даже про Медунова на улице Правды среди журналистов ходили разговоры, что «Советской России», поскольку она странная немножко газета, разрешили писать в таком тоне. А ведь на самом деле никто ничего не разрешал!
Главный редактор, если он хочет учить смелым деяниям, риску своих сотрудников, обязан значительную долю тех стрел, что обрушиваются на газету и ее авторов в ответ, принимать на себя. Должен уметь держать удар. Если журналисты видят, что редактор не берет на себя ответственность, они так смело работать не будут.
– Когда вы говорите, что телевидение должно не только просвещать, но и утешать, что имеете в виду?
– Есть два принципиальных момента, из которых я исхожу, утверждая, что телевидение должно и утешать. Первый состоит в том, что в нашей пропаганде, информации слишком много рационального. А в человеке, как известно, два начала: рациональное и эмоциональное. А мы, к сожалению, в нашей пропаганде эмоциональное начало явно недооцениваем. Считаем, главное – до сознания дойти, все остальное решится само собой. А это неверно. Я и в застойное, как теперь говорят, время утверждал: мы слишком рациональны, вся пропаганда трескуча, декларативна и поэтому неэффективна.
И второе. Есть вечные ценности, носителями которых является индивидуально каждый человек. И напоминать ему об этих ценностях, особенно в сложный период невзгод и крутых поворотов, в котором мы сейчас живем, очень важно. Как бы ни было сложно с колбасой и не только с ней, великое предназначение человека не сводится только к этому. Утешать не значит призывать – оденьте розовые очки. Нет. Но ведь в любое время, даже в самое трудное, продолжают существовать честь и совесть, добро и зло, любовь и ненависть, справедливость и несправедливость. И надо помнить об этом. Тем более в сложные периоды. Чтобы человек не одичал, не обозлился на все и вся, чтобы остался человеком. И здесь, может быть, самое главное – не забывать об ответственности за тех, кто идет следом.
Еще один аргумент в пользу функции утешения на телевидении. Телевидение существенно отличается от печати тем, что в нем присутствует приоритет зрительного ряда. Телевидение прежде всего зрелище, оно сочетает в себе и журналистику, и искусство. А искусство всегда рассчитано не только на разум. Поэтому так важно, чтобы воздействие на духовную, нравственную сферу было равно влиянию, которое мы оказываем на разум. Особенно теперь. Телевидение сегодня в связи с политизацией жизни очень деформировалось. И не потому, что другие люди пришли, просто само время вызвало перемены на телевидении. И процесс политизации, когда главным героем дня стал политик не по должности даже – сейчас все политики, все произносят речи. И все это телевидение не может не отражать на экранах адекватно тому, что происходит в реальной жизни.
Однако что происходит? Год, второй, третий, четвертый мы все политиканствуем: прихожу вечером домой, включаю первую программу: сидят люди за тумбами – круглый стол, по второй – идет сессия Верховного Совета, включаю «Добрый вечер, Москва!» – тумбы опять, четвертая программа назидательная – опять сидят педагоги и учат, как жить, включаю «Ленинград» – тоже заседания и дискуссии… Начинаешь думать, что соотношение политики и всей остальной жизни явно у нас деформировано. Поэтому так важно сегодня уравновесить содержание общественно-политической функции с художественно-просветительской на телевидении. Тем более у нас тысячи городов и деревень, где нет театров, дворцов спорта, картинных галерей, телевидение в какой-то мере заменяет все это. Я понимаю, таким образом, утешение в очень широком смысле – в смысле удовлетворения тех духовных запросов, которые мы так долго не удовлетворяли в полной мере.
Сегодня мы оказались в сложном положении. У нас серьезно нарушена экология культуры. А ведь экология природы связана с экологией культуры. И самый большой дефицит сейчас – дефицит культуры. Я верю, какое-то время спустя, когда мы оглянемся и задумаемся, то поймем, что в этом причины и многих других наших трудностей и проблем.
– За что конкретно отвечает председатель Гостелерадио СССР?
– В отличие от газеты мои попытки стать главным редактором, который бы смог держать в поле зрения все редакции и передачи, оказались трудно реализуемыми, ибо это физически невозможно. В Гостелерадио СССР, в Москве сорок с лишним редакций. Каждая из них имеет самостоятельный статус. Значит, председатель должен взять на себя только то, что другие или не могут, или не должны делать. Прежде всего стратегическое соотношение программ, передач – очень сложная задача: у нас идет непримиримая борьба между редакциями, причем в крайне ограниченных технических условиях. Все требуют (депутаты Москвы, России): давайте откроем еще один канал. Но по существу при нынешних материально-технических условиях канал-то полноценный у нас в стране лишь один – первый. Если бы у нас было десять – пятнадцать каналов, мы могли бы удовлетворить многие интересы, но у нас лишь первая программа охватывает 90 % населения, вторая – 70 %, остальные – 10–15 %.
Кроме того, председатель должен активно участвовать в процессе планирования. Иначе в результате очень резкой конкуренции между редакциями побеждать будет тот, кто сильнее, и совсем не обязательно те, кто представит лучшие программы. Надо, чтобы тут кто-то был судьей, то есть требуется на правовой основе регулировать, планировать разные передачи. Необходимо добиться, чтобы действовал механизм планирования программ, – у нас есть для этого специальная дирекция. Не все это мнение разделяют. Если бы я был главным редактором какой-нибудь редакции, тоже бы, наверное, сопротивлялся, рвался к свободе, захватывал эфир. Но если никак не управлять процессом планирования, деформации, которые существуют на ТВ сейчас, будут углубляться. В этом регулировании и состоит одна из главных функций председателя и его заместителей.
Ну и, конечно, структурные вопросы. Они сейчас очень назрели, структура наша устарела, механизм управления тоже. Надо все это создавать на новой основе. Мы привыкли руководить журналистами, творческими работниками только административными методами, правовые положения для этого были не нужны. А теперь мы оказались в таком положении, когда административные методы уже не срабатывают, а правовых норм мы еще не создали.
Должен сказать, что ни одно телевидение в мире не работает без своего устава, кодекса, где четко записано, что может человек, работающий в эфире, а что нет. Сейчас, если мы отстраняем человека за явное и грубое нарушение этих норм, то делаем это административно. Когда, к примеру, что-то происходит в горячей точке страны, приезжает туда журналист и сразу передает впрямую. А на Западе, особенно о катастрофах, о гибели людей, многое нельзя давать впрямую, нужно сначала обязательно сослаться на официальную статистику, данные полиции. У нас же тут нет никаких правил. А ведь мы, когда выходим на 200 млн телезрителей, нередко такой информацией приносим еще большее волнение общественности.
Все эти вопросы должен, конечно, решать председатель.
Нужен закон о радио и телевидении. Нужна контрактная, договорная система работы всего творческого состава, на основе которой работает телевидение всего мира. В контракте с учетом возможностей работника можно определить и более высокую зарплату. Контракт определяет и временные границы, и другие регламенты деятельности работника в редакции. Контрактная система поможет выбирать лучших и на законных основаниях расставаться с худшими, что сделать в обычных условиях невозможно.
– С кем из руководства партии и страны вам приходится встречаться и как часто?
– В отличие от того времени, когда работал в газете и в Госкомиздате, такие контакты и беседы бывают ежедневно практически со всеми лидерами страны. Практически не бывает ни одной недели, чтобы не было разговоров с М.С. Горбачевым, Н.И. Рыжковым.
– А нагоняи бывают?
– Резких разговоров, как раньше, сейчас не бывает. Может, от того, что мое положение изменилось, авторитет телевидения теперь несколько иной. Ну и времена, конечно, не те. Обычно разговор идет на равных.
Другое дело, те горькие минуты, когда мы бываем необъективны и неточны. Вот пример. Воскресенье, уже поздно, сижу дома, смотрю программу «Время». (Когда не бывает ничего чрезвычайного, иногда бываю в воскресенье дома.) Показывают митинг в Уфе. Там большая авария: выпустили фенол в воду, людей травят. И вот наш комментатор говорит: искали причины аварии, а она одна – Министерство химической промышленности. Буквально через несколько минут звонит министр и говорит: не мой это завод, не мы виноваты. А 200 млн уже услышали…
– Вы всего год как возглавили Гостелерадио. Можете ли сказать, что за это время уже собрали свою команду?
– Если в «Советской России» творческих работников было всего более сотни, то здесь 8 тыс. Поэтому, наверное, такое понятие, как команда, здесь вряд ли приемлемо.
– Вы доктор исторических наук, профессор. О чем и когда написаны ваши диссертации?
– Первая, кандидатская, защищена в Ленинграде в 1956 г. Тема ее очень актуальна и в наши дни: «Ленинское учение о революционной ситуации». Вторая, докторская, защищалась в 1978 г. в Москве и посвящена была вопросам эффективности пропаганды и информации.
– А что вам говорили дома, когда вы уходили работать в Гостелерадио?
– Скорбили и жалели меня.
– Ну а вы ни о чем не жалеете?
– Нет, пожалуй, хотя место мое в это беспокойное для жизни время не самое удобное. Да и какой смысл жалеть задним числом, когда все это уже произошло. Я даже думаю, в моем положении есть одно несомненное преимущество. Пройти за 12 лет все главные сферы средств массовой информации – газету, книгу, радио и телевидение... Не каждому выпала такая возможность. Думаю, когда-нибудь в результате может появиться полезная книга. Есть о чем рассказать и из того, что удалось, и из того, что не получилось.
«Смена». Апрель 1990 г.
Виноваты ли СМИ в кризисе партии?
Сложность XXVIII съезда КПСС заключалась в том, что широкая общественная дискуссия в стране, острые выступления средств массовой информации – печати, радио, телевидения – сформировали тревожный вывод о кризисе партии. И, конечно, нельзя было оставить без ответа на съезде эти самые трудные и самые важные вопросы: каковы причины кризиса партии и как следует из него выходить? Если бы этого не сделали участники съезда, тогда оказались бы правы те, кто настойчиво внедрял в общественное мнение идею (на этот счет было много выступлений в печати) естественного отторжения перестройкой с ее демократическими процессами коммунистической партии как политического авангарда общества. События в Восточной Европе дали для подобных, преследующих определенные цели суждений достаточно много материала.
Каковы же причины кризиса?
Первая и, несомненно, определенная – утрата партией доверия народа. Истоки этой утраты и в давнем, и в недавнем прошлом партии. При этом ни досада, ни возмущение тем, как это могло произойти, не помогут. Необходимо понимание того, что это неизбежная плата за ошибки и просчеты, за плохое служение народу и отрыв от него, плата за партийное самодовольство и чванство. За многие годы именно это накопило тот горючий социальный материал, который ныне питает не только недоверие, но и недоброе отношение к коммунистической партии у некоторой части людей.
После XIX конференции КПСС уже для многих стало заметно, что партия серьезно утратила инициативу и не торопится ее проявить. И дело здесь было не только в персональной ответственности лидеров партии, как об этом весьма резко говорилось на XXVIII съезде. Никак не снимая вины с членов ЦК, надо видеть главное, а это главное состоит в том, что партия со времени Сталина строилась и организовывалась для послушания, для подчинения, для ожидания команд и указаний сверху, которые она продолжает ждать и сегодня.
На кризис партии, несомненно, повлияли многолетнее отчуждение коммунистов от участия в формировании и осуществлении ее политики, разрыв связей партийного центра и партийной периферии. Разрыв этот был неизбежен также и в связи с неспособностью существующего партийного аппарата работать самостоятельно, без управляющих партийных вожжей центра. Мы сейчас особенно много сетуем по поводу бедности в лидерах, в партийных кадрах, способных работать по-новому. Между тем сетовать, в общем-то, не на что. Отсутствие талантливых инициативных партийных работников, настоящих лидеров неизбежно, ибо время застоя, время послушания и бездумия было одновременно временем торжества посредственности сверху донизу во всей партийной иерархии.
О какой талантливой поросли партийных кадров, о каких новых лидерах можно сейчас говорить, если у самой вершины партийной власти стояла посредственность? В это время среди партийных работников на местах, знаю по собственному опыту, превыше всего ценилось послушание, и самую большую настороженность и нетерпимость вызывали люди с инициативой, с собственным мнением. Можно было бы много рассказать о нелепых и смехотворных, достойных пера Салтыкова-Щедрина ритуалах и порядке следования одного за другим, о чванливых ритуалах сидения в президиумах первого, второго и других секретарей обкомов. Эти ритуалы и традиции партийного чинопочитания не так уж безобидны, ибо были теми самыми кандалами для думающих работников и опорой для чванливых партийных иерархов. Говорю об этом с горечью потому, что, может быть, самая большая вина СМИ и их служителей, к коим принадлежу и сам, состояла в том, что не нашлось у них ни сил, ни способностей, ни людей, которые могли бы уже в первые годы перестройки в открытую и прямо сказать людям всю правду о партии, о ее болезнях и бедах.
Признаюсь, что, как и многие другие, деятельность которых была связана с работой СМИ, я чувствовал себя на XXVIII съезде КПСС весьма неуютно. Неуютность была неприятна, но понятна, ведь в основе ее лежала и собственная вина за состояние идеологической работы, а она оказалась на XXVIII съезде объектом беспощадной критики. Такой беспощадной, что, думаю, ей даже часто не хватало объективности, ибо по сути сама она, эта беспощадная критика, и ее возможность были живым проявлением именно той гласности, того свободомыслия, которые явились и несомненным завоеванием, и прямым достоянием современного этапа идеологической деятельности партии. И в этом смысле, может быть, идеологическая работа партии если и не заслужила доброго слова (на доброе слово было надеяться трудно, тем более в пору всеобщего ожесточения), то хотя бы могла претендовать на объективное признание того, что действительно было сделано за годы перестройки.
Взять деятельность массовых средств информации: печати, радио, телевидения. Разве они при всех неизбежных издержках не заслужили всеобщего признания в последние годы? В то же время признаюсь, что весьма странно выглядела в политическом докладе ЦК на съезде более чем скромная оценка, непонятно в угоду кому, деятельности журналистов газет, журналов, радио и телевидения. Может быть, здесь появился давно известный стереотип – работа средств массовой информации не может оцениваться положительно, ибо всегда есть недовольные их деятельностью. Известный стереотип мышления, а также старый подход проявились и в оценке идеологической деятельности партии в целом.
Продолжая речь о недостатках идеологической деятельности последних лет, которые предопределили ее отставание от запросов времени, думаю над тем, что во многом оно явилось следствием нашего привычного административно-идеологического сибаризма. Что я вкладываю в это мудреное понятие? Провозгласив в годы перестройки плюрализм как идеологическую директиву, партийные функционеры решили, что все остальное пойдет само собой, как прежде, по привычным канонам. Но плюрализм по своей сути не просто упражнение в изящной словесности, не просто поиск истины, а столкновение мнений, и оно заканчивается не братанием, согласием, а чаще всего – борьбой за лидерство, борьбой за власть. Следует откровенно признать: привыкших повелевать идеологических профессионалов партии к этой борьбе никогда не готовили и они, лишь для назидания пребывая в удобных домах и кабинетах политпросвещения, оказались к этому совершенно не готовы. Поэтому от выборов к выборам партия не обогащалась опытом, а становилась все более и более растерянной и терпела одно идеологическое поражение за другим.
В числе наиболее распространенных аргументов в отрицательной оценке состояния идеологической работы на XXVIII съезде КПСС прозвучало: «слабое управление партийными комитетами, средствами массовой информации»; дескать, в результате этой неуправляемости средства массовой информации окончательно распряглись, пошли вразнос и стали основными виновниками всех возникших перед обществом проблем и трудностей.
Вопрос о критике в средствах массовой информации – один из наиболее острых. И надо быть до конца откровенным и признать, что среди известной части партийных работников, как правило руководителей, и поныне существует мнение, что следовало бы существенно сократить объем этой критики, дозировать ее. Хотя для всякого здравомыслящего человека очевидно, что суть дела вовсе не в объемах критики, а в ее содержании, в ее направленности, в ее целях и намерениях. Не будем скрывать – для нашей прессы в условиях современного этапа демократии и плюрализма мнений характерен субъективизм, а иногда и групповые пристрастия.
И все-таки убежден: не это определяет содержание и результаты деятельности средств массовой информации и не с этим связано недовольство работой газет, журналов, радио, телевидения среди некоторых партийных работников и руководителей советских и хозяйственных органов. Не будем скрывать и скажем откровенно, что беспокойство по поводу критики печати, радио, телевидения в немалой степени связано с инерцией старого недоверия к людям, что, дескать, им не все может быть понятно из того, что могут написать эти бойкие журналисты, что-де критика, конечно, нужна, но она должна быть строго дозирована, а лучше всего, если вообще будет исходить из наших собственных рук и под нашим контролем.
Особенно много в последнее время критиков у телевидения и радио. Увеличение их числа понятно, ибо этим средствам принадлежит ныне ведущая роль в средствах массовой информации. Понятно и то, что эта критика чем-то похожа на ситуацию из далекого прошлого, когда гонцу, принесшему дурную весть, рубили голову и палачам было невдомек, что гонец не виновник вести, а лишь ее жертва. Веду речь к тому, что на телевидении и радио не может быть двух уровней откровенности и правды. Один уровень, когда, к примеру, идет прямая и полная трансляция съезда народных депутатов, партийного съезда, наполненных страстями, столкновениями мнений, критикой всего и вся, при этом не обходится и без оскорблений и грубостей. И все это становится достоянием всей страны. И после этого некоторым из наших критиков кажется, что возможен другой уровень, когда этот бурлящий страстями и наполненный конфликтами съезд может быть представлен на радио и в телевизионных комментариях, в интервью совсем иным – благостным, спокойным, умиротворенным. Хочу сказать со всей определенностью: такой второй уровень сегодня просто невозможен, ибо все то, что стало в результате прямого вещания достоянием людей из уст депутатов Cъезда народных депутатов СССР и РСФСР, из уст делегатов съездов партии непременно становится и не может не становиться содержанием комментариев, интервью, репортажей, оценками и суждениями журналистов.
Не хочу быть в роли адвоката корпоративных интересов своего ведомства и лишь опровергателя наших критиков. Честно признаюсь, что в критике телевидения много справедливого, дающего основания для размышлений, оценок, полезных выводов. К числу критических оценок, понуждающих к размышлениям, отнес бы неединичные суждения советской, зарубежной печати и телевидения по поводу некоторых наших продолжительных общественно-политических трансляций. Суть этих замечаний сводится к тому, что в России следует серьезно изучить феномен всеобщего политического психоза, который сознательно насаждается и поддерживается силами радио и телевидения. Авторы этих суждений замечают, что в последнее время на смену известным Кашпировскому и Чумаку пришли продолжительные (недельные и месячные, до двух-трех часов ночи) трансляции съездов, сессий советских и партийных высших органов.
Выражается мнение, что следовало бы, очевидно, создать специальную лабораторию, которая смогла бы отследить эффект влияния на психику человека подобного телепоказа крупных общественно-политических мероприятий. Высказываются предположения, что такие новаторские эксперименты телевидения и радио не только поддерживают веру или усиливают разочарование, но и вносят серьезную смуту в сознание людей, сеют неуверенность и на фоне хозяйственных неурядиц и всеобщего дефицита все больше раздражают телезрителей, многие из которых хотят увидеть нечто совсем другое, развлечься, успокоиться.
Эти суждения обязывают к размышлениям и выводам, ибо в общем верно отражают нынешнее деформированное в пользу общественно-политических передач состояние Центрального телевидения. Оправдывает нас лишь то, что это не вина телевидения, а его беда, ибо оно лишь объективно отражает те деформации, которые сегодня свойственны нашей общественной жизни, политизированной до такой степени, что в ней не остается места для литературы, искусства, культуры.
Став в передовых рядах тех, кто взял на свои плечи тяжелое бремя перестройки, борьбы против бюрократии, консерватизма, косности на этапе пропаганды и проведения экономической реформы, печать, радио, телевидение и их служители сделали многое и в то время, когда начались радикальные политические преобразования в обществе, прошли два острых этапа демократических выборов депутатов в Верховный Совет СССР и республиканские и местные советы, выборы делегатов на XXVIII съезд КПСС. В процессе этой борьбы средства массовой информации серьезно обогатились новым опытом влияния на общество, однако не обошлось и без утрат. Наблюдения показывают, что со страниц газет, из передач радио и телевидения во многом ушла практика тех повседневных производственных дел, из которых складываются созидательная деятельность и обычная жизнь общества. Ушел показушный передовик производства, ударник коммунистического труда, но не пришел тот, кто сегодня в этих условиях перестройки кормит и одевает страну, – современный рабочий и крестьянин, арендатор и кооператор.
Отдельные материалы на эту тему и с этими героями лишь исключение, а не правило. В этой связи произошла и смена главного героя, им прочно стал политик-реформатор, ниспровергатель и обличитель. Не хочу однозначно рассматривать эту тенденцию как негативную, ибо она отражение тех процессов, которые происходят в нашей реальной жизни, но отчетливо вижу, как в средствах массовой информации все больше начинают преобладать критические начала и все тоньше слой добрых, созидательных дел. Думаю, что оптимизма, уверенности в успехе начатого в апреле 1985 г. большого дела мы этим самым советским людям не несем, а между тем страна находится не только в тревожном состоянии, но и в ожидании добрых перемен к лучшему.
С этой тенденцией непосредственно связана и другая. Она выражается в том, что, опираясь на приобретенный в годы перестройки авторитет и пользуясь огромным влиянием, которым ныне располагают средства массовой информации, в содержании известной и, признаемся, немалой части материалов печати, общественно-политических передач радио и телевидения все чаще появляется стремление навязывать обществу свое мнение, а иногда и прямо оказывать на него свое давление. Думается, с этим связаны и проявления субъективизма и групповых пристрастий, свойственные ныне определенным редакциям газет, журналов, радио и телевидения. Отсюда же проистекают и наши журналистские претензии выполнять в обществе функции четвертой власти.
Эти заметки не претендуют на то, чтобы представить какой-либо анализ современного состояния нашей пропаганды и информации. Они лишь попытка объективно и критически оценить положение дел в этой сложной сфере, с тем чтобы облегчить поиски путей коренного обновления идеологической деятельности в условиях становления демократического общества.
«Правда». 8 августа 1990 г.
Печать: уроки независимости
Не назову другое столь противоречивое время в жизни коллег-журналистов, как нынешнее. Время, в котором так необычно сочетаются и невиданная популярность печати, и с каждым днем увеличивающееся число претензий читателей к прессе, критика ее справа и слева, сверху и снизу.
Размышляя над этим парадоксом, понимаешь, что противоречивость оценок – неизбежное порождение нашего противоречивого времени, отражение сложности тех процессов, которые происходят в обществе на таком крутом повороте его развития.
Тот, кто сегодня профессионально связан с прессой, каждый день мучительно размышляет над тем, как выполнить тяжелую миссию летописца своего беспокойного времени, как сохранить свое гражданское и журналистское достоинство. Знаю, что все серьезные, даже самые резкие, нелицеприятные, полные тревоги за судьбу Отечества публикации написаны журналистами после мучительных исканий, сомнений, больших душевных терзаний. Сегодня в нашей стране непросто жить, но еще тяжелее каждый день сопереживать происходящее, писать о нем. Говорю об этом, ибо убежден: менее всего полезно сейчас огульное осуждение прессы и обвинение ее служителей во всех бедах. И более всего нужен внимательный и честный анализ той ситуации, в которой пребывает сегодня периодическая печать. Попыткой такого анализа и является данная статья.
Одна из реальностей нашего времени – резко возросшее общественное влияние средств массовой информации – печати, радио, телевидения. Именно они сегодня во многом определяют политическую и моральную атмосферу в обществе.
Гласность, свобода печати, отсутствие цензуры во многом раскрепостили творческую деятельность, создали благоприятные условия для проявления профессиональных способностей журналистов. Появление множества новых изданий поставило многие известные газеты и журналы в состояние творческой и коммерческой конкуренции, что, несомненно, активизировало деятельность редакционных коллективов, а читателям дало возможность широкого выбора информации. В то же время нельзя не видеть и некоторые противоречивые явления и тенденции. О них и хотелось бы поразмышлять.
После принятия Закона о печати в стране по существу возникла принципиально новая ситуация. Что для нее характерно? Прежде всего появление огромного числа новых (по своей принадлежности, профессиональной и содержательной направленности) периодических изданий.
По состоянию на апрель 1991 г. только в Госкомпечати СССР зарегистрировано 1805 газет и журналов, рассчитанных на общесоюзную аудиторию, из которых 862 – новые издания. Кому они принадлежат? Учредителями 812 изданий стали государственные организации, 235 – редакции и издательства, 292 – общественные организации (из них лишь 27 – КПСС), 126 – ассоциации, 26 – акционерные общества, 103 – кооперативы, 54 – совместные предприятия, 19 – религиозные организации. Новое для нас явление в сфере печати – частные издания. Отныне 245 изданий будут выпускаться гражданами, являющимися их владельцами.
Я привел данные по изданиям, зарегистрированным лишь на союзном уровне. В действительности же их значительно больше. Только в Москве зарегистрировано около 2,7 тыс. периодических изданий, из них более половины – новые. Однако дело, разумеется, не в количестве изданий. Их может быть и больше. Куда более важным является то обстоятельство, что до сих пор не определено, кто в едином союзном государстве должен заниматься координацией регистрации периодических изданий. Не дает ясного ответа на этот вопрос и Закон о печати, где не предусматривается даже необходимость получения каких-либо статистических данных о регистрации изданий периодической печати. Не определены до конца в законе и правовые взаимоотношения издания и зарегистрировавшего его государственного органа. В связи с этим отсутствует механизм правовой инспекции, экспертизы зарегистрированных изданий. Никто не анализирует, как редакции соблюдают объявленные при регистрации учредителем программные цели и задачи издания, требования, изложенные в Законе о печати.
Нельзя не видеть, как, пользуясь Законом о печати, особенно теми положениями, где определяются права журналистов, отдельные издания – газеты и журналы – нередко проявляют субъективизм в оценке тех или других политических событий. При этом в материалах журналистов все заметнее становятся групповые пристрастия, проявляющиеся чаще всего под лозунгом независимости и самостоятельности.
Ряд печатных изданий идет в авангарде той борьбы суверенитетов и законов, которая сегодня раздирает единство нашего общества, делает все, чтобы обострить эту борьбу, углубить противостояние центра и республик. Предметом особых концентрированных и объединенных нападок печати в последнее время оказалась центральная законодательная и исполнительная власть. Небесспорно в этой связи довольно распространенное утверждение о прессе как носителе четвертой – ни от кого не зависимой – власти в обществе. Любопытно, что призывы и рассуждения о независимости чаще всего звучат в наиболее зависимых и тенденциозных изданиях.
Много в нынешних острых спорах говорится о том, что прессе не хватает объективности. Но что она такое, эта объективность, если применить это понятие к профессиональной практике? В немалой степени лишь принцип, в котором реализуется всякий раз субъективная позиция журналиста, рожденная его взглядами и интересами. С этим непосредственно связаны и так часто теперь произносимые на страницах газет суждения о зависимости и независимости печати. Каждая газета, журнал живут и работают в реальных условиях огромного переплетения различного рода связей и отношений, многочисленных зависимостей – экономических, социальных, политических, духовных. И когда журналисты редакции газеты, журнала объединены взглядами на жизнь, целями, они свободны, независимы, но только в жестких рамках этих взглядов, целей, интересов, ибо их зависимость от собственных убеждений, пристрастий тоже столь же неизбежная и столь же жесткая, как и всякая другая. И конечно, не мелкие страстишки и амбиции, а лишь великие стремления к благополучию своего народа, горесть за свою больную страну могут оправдать эту зависимость.
С интересом прочитал в «Независимой газете» короткие, но очень интересные заметки Ярослава Голованова, которые полностью разделяю. Он справедливо замечает, что под независимостью СМИ подразумевается признание инакомыслия, терпимости к различным точкам зрения и небоязнь критики.
Хотел бы заметить, что в настойчивых призывах к полной независимости нередко присутствует еще один серьезный аспект. Под флагом независимости в печати ныне все чаще отчетливо проглядывается лукавый прагматик – конъюнктурщик, который в угоду коммерческой корысти активно протаскивает все то, что еще вчера было недозволенным, вплоть до порнографии, а для прикрытия умело напускает туман свободомыслия и новаторства.
Одна из наиболее острых проблем, возникших с первых же дней действия Закона о печати, – это проблема учредительства действующих средств массовой информации. Как известно, трудовые коллективы ряда известных изданий («Огонек», «Знамя», «Литературная газета», «Человек и закон» и некоторые другие) вступили в конфликт со своими прежними и давними учредителями-издателями и осуществили единоличное учредительство. В ответ последовали обвинения в самозахвате изданий. Подобные конфликты возможны и в дальнейшем. Спрашивается: кто должен быть «арбитром» в подобных случаях? Закон о печати и постановление Верховного Совета СССР о введении его в действие, к сожалению, не дали соответствующих полномочий органам регистрации в решении этих вопросов. Народные суды тоже пока не имеют практики рассмотрения подобных дел. Созданный по нашей инициативе при Госкомпечати СССР экспертный совет хотя и оказал в ряде случаев помощь конфликтующим сторонам, но и он не имеет каких-либо полномочий решения.
Наши оценки ситуации, в которой ныне пребывает периодическая печать, были бы неполными, если бы мы не сказали о том, что газеты, журналы живут и работают в условиях становления рыночных отношений. Это обстоятельство неизбежно порождает в деятельности редакционных коллективов серьезные трудности, противоречия, конфликты. Они до крайности осложнены дефицитом бумаги, полиграфических материалов, средств доставки печати, затруднены несовершенным правовым механизмом защиты потребителя, а впрочем, и производителя. Встреча с рыночными отношениями периодической печати, как известно, произошла осенью 1990 г. в период массовой подписки, которая стала серьезным испытанием на прочность газет и журналов. В результате этой подписки газеты и журналы утратили значительную часть (в целом более 30 %) своих тиражей в связи с резким повышением их цен – в 2–2,5 раза на полиграфические работы, на доставку и другие затраты. Однако испытания на этом не кончились. В начале 1991 г. периодические издания снова оказались в критическом положении в результате требования производителей бумаги увеличить цены в 3–4 раза. Попытки установить фиксированные цены за тонну бумаги в размере 880–900 руб. пока результата не дали.
Переход на рыночные отношения сложен в любой сфере, но он стократ сложнее в издательском деле, ибо напрямую определяет состояние культуры, всей духовной жизни общества как на ближайшую, так и на дальнюю перспективу. Существует реальная опасность (и симптомы ее уже на лицо), что в условиях погони за прибылью, конкуренции на издательском рынке проигравшей стороной окажутся издания, удовлетворяющие «стратегические» духовные потребности общества. К сожалению, в настоящее время у нас не предусмотрен какой-либо механизм правовой и финансовой защиты изданий, имеющих особую общественную значимость. Я имею в виду учебные и научные издания, издания для детей и юношества, для малочисленных народов и тому подобные, а также аналогичные периодические издания, рассчитанные на многомиллионную аудиторию. Нельзя допустить, чтобы они были вытеснены с рынка (а стало быть, и из наших домов) развлекательной или политизированной продукцией, к тому же нередко сомнительного содержания.
Нам кажется, что в условиях становления рынка следовало бы принять специальное постановление или закон Верховного Совета, который обязывал бы Кабинет министров определить политику государственного протекционизма по отношению к печати. Речь идет о том, чтобы определить круг изданий, относящихся к сфере государственных приоритетов, обеспечить со стороны государственных органов их поддержку – льготный налоговый режим, дотирование, первоочередное обеспечение материальными ресурсами для издания по государственным ценам и т.д.
В ряду важнейших проблем, требующих решения в новых условиях, – распространение периодических изданий. Как известно, раньше – до введения в действие Закона о печати – при создании нового издания одновременно директивным путем решался вопрос о его распространении. Ныне введены договорные отношения между органами распространения и редакциями периодических изданий или их издателями. Многие редакции оказались к этому практически не готовы, что породило массу конфликтных ситуаций.
Возможности организаций Минсвязи СССР по распространению, как оказалось, весьма ограничены, и это уже сейчас приводит к отказам многим изданиям в их реализациии. Нам кажется, что следовало бы активнее поощрять создание альтернативных структур, занимающихся распространением печати. К тому же Закон о печати разрешает редакциям и издателям при реализациии изданий привлекать и отдельных граждан. К сожалению, ныне эти инициативы пробиваются с трудом. Уже есть случаи применения судебных санкций к сотрудникам редакций, занимающихся распространением своих изданий, в том числе и тех, которые официально зарегистрированы. Возникают весьма странные ситуации. Самиздатовские издания распространяются, ибо их исполнители умело откупаются штрафом на месте, а вот распространители легальных изданий наказываются судом.
Говоря о позитивном и негативном, что несет обществу печать, не могу не обратиться к тому, кто является нашим главным и объективным судьей, – к читателю. Совершенно очевидно, что нельзя просто отмахнуться от результатов прошлогодней подписки на газеты и журналы, как нельзя свести ее итоги только лишь к повышению цен на периодическую печать. Нельзя потому, что при повышении цен практически на все издания результаты подписки слишком различны. К тому же потеряли подписчиков и те немногие издания, которые вообще не повысили цену или повысили ее весьма незначительно. Подписка (если учесть ее масштабы) стала, таким образом, своеобразным референдумом, в котором проявилось отношение людей к печати и к тому, что и как эта печать отражает.
Крайняя политизация всех средств массовой информации, их зачастую однозначно критическая направленность все больше вызывают среди значительной части читателей, зрителей, слушателей неприятие, а нередко и просто раздражение. Думаю, что это раздражение (оно и проявилось в ходе подписки) порождено неплодотворностью, безрезультативностью критики печати, ибо на шестом году перестройки в ряде социальных сфер мы оказались еще дальше от реализации наших намерений, чем в апреле 1985 г., когда провозгласили их необходимость.
Обобщая высказанные суждения, очевидно, следует выделить два наиболее важных направления деятельности.
1. Актуально дальнейшее развитие и совершенствование правовой основы регулирования деятельности в сфере печати и других средствах информации. Речь идет о накоплении предложений для будущего совершенствования Закона о печати, разработке законов об основах издательской деятельности, радио, телевидения, авторском праве и др. При этом уже сейчас наиболее существенным является механизм исполнения законов.
2. Второе приоритетное направление деятельности сводится к практическому повседневному взаимодействию вновь созданных государственных структур с периодической печатью и другими средствами массовой информации: созданные в стране тысячи новых газет и журналов, агентств и издательств настоятельно нуждаются в правовой, профессиональной журналистской помощи, в информационном обеспечении. Нужно во многом создавать заново систему материального и кадрового обеспечения работы как старых, так и вновь созданных газет и журналов, редакций радио, телевидения.
Словом, необходимо сделать все, чтобы средства массовой информации стали по-настоящему конструктивной силой в обновлении нашего общества.
«Известия». 14 апреля 1991 г.
Иллюзии свободы
Мы все чаще обращаемся к авторитетам, ищем аргументы, чтобы преодолеть смятение, растерянность и понять то несуразное, что произошло сегодня с нами и нашим обществом. Пытаемся понять, что стало с перестройкой и ее лидерами. Мучительно размышляем над тем, так ли неисповедимы, как и пути господни, пути российской демократии после августа 1991 г.
Справедливо замечено: поле боя после победы обычно остается в руках мародеров. Случилось так, что наши представления идеалистов от перестройки о том, как будет складываться наша жизнь после того, как мы покончим с административно-тоталитарным режимом, откажемся от партийной гегемонии, решительно разошлись с тем, что получилось в реальной жизни. Свобода от диктата административно-командного центра, от КПСС представлялась ничем не затуманенной, голубой мечтой. Привлекательные идеи свободы в представлении того же Бердяева выглядели такими благородными, что, казалось, ничто не могло омрачить их превращение в практическую плоть, стоило лишь разрушить старый государственный механизм с его несправедливостью и насилием.
В наших представлениях преобладало наивное ожидание того, что свобода все устранит и все наладит сама, а дитя свободы – вожделенный рынок – образует, организует и расставит все по своим местам. Но вот уже не один год торжествует официально провозглашенная свобода, и мы видим, как сначала помутнела, а затем и вовсе превратилась в нечто несуразное наша голубая мечта.
Государственные институты, вооруженные многочисленными законопроектами, оказались неспособными защитить человека, и он не может воспользоваться провозглашенной свободой. А сама свобода на наших глазах превратилась в ничем не ограниченную свободу насилия и грабежа, беспредельного воровства и легализованного мздоимства.
Что же случилось с нами и со страной? Как могло случиться, что современная демократическая власть, на знаменах которой были начертаны лозунги равенства и справедливости, бескомпромиссной борьбы с привилегиями, не только не отменила привилегии, а во много раз увеличила их? Почему, разрушив центр, на обломках старых государственных структур был создан еще более громоздкий и дорогостоящий бюрократический аппарат, обслуживающий преимущественно себя?
Как могло случиться, что более 70 % населения страны, по данным статистики и социологии 1992 г., в результате реформы, осуществляемой во благо народа, оказалось в положении нищих и начался процесс вымирания нации? Впервые за многие годы вследствие социальной катастрофы в стране стало больше умирать людей и меньше рождаться. По данным статистики по итогам 1992 г., население России сократилось более чем на 70 тыс. человек. За прошедший год число родившихся сократилось почти на 200 тыс., превышение умерших над родившимися составило 185 тыс.
Или наши надежды на свободу были лишь иллюзией, которой никогда не суждено воплотиться в реальность? Или свобода действительно лишь осознанная необходимость, строго охраняемая государством? Замечу в этой связи, что в наших намерениях жить по нормам общечеловеческой морали мы должны понять: все извращения действительности, которые ныне делают нашу жизнь невыносимой, – мутная волна преступности, воровства, коррупции на всех уровнях власти – не имеют коммунистической или демократической принадлежности, они аморальны и антизаконны при любых общественных отношениях. Все зависит от объективных условий, благоприятствующих или препятствующих проявлению всех этих общественных деформаций.
Анализировать, что сегодня происходит в реальной жизни, в моем представлении означает выделить то, что было неизбежно как результат естественного развития общества, то есть то, что произошло, потому что не могло не произойти. И отдельно оценить то, что произошло и происходит вопреки естественным условиям, лишь вследствие нашего неумения, неспособности управлять теми или иными явлениями, процессами.
Человек и время – в этом начало многих начал. Уже стало обязательным правилом в нашем отечестве винить время и предшественников – тех, кто шел впереди. По-разному можно относиться к тому, что было в давнем или недавнем прошлом, однако вначале это прошлое нужно понять. Жизнь – это прежде всего понимание того, что происходит вокруг тебя. Большая часть нынешних людских страданий в нашем запутанном до предела бытии – от непонимания того, что происходит. Ненавижу, утверждал мудрец, то, что не понимаю.
Оценка того, что думают по этому поводу наши интеллектуалы, отражается сегодня на страницах в многочисленных материалах периодической печати, в комментариях на радио и телевидении, где нескончаемо повторяется один и тот же вопрос: что происходит в нашем обществе – идет ли мучительный процесс обновления и возрождения России или налицо ее развал, крушение и гибель, означающие полное исчезновение русской цивилизации? Совершенно очевидно, что нет сегодня мыслителя, провидца, способного с исчерпывающей полнотой ответить на этот вопрос. Не могут нам здесь помочь уже надоевшие всем многочисленные опросы социологов, ибо в них слишком много изначально предопределенной неправды, да и просто невозможно, пользуясь опросами, ответить на столь сложные вопросы. Невозможно предугадать, что будет с нами, но понять эволюцию наших представлений о том, что было начато в 1985 г. как перестройка, мы обязаны, чтобы окончательно не заблудиться в ориентирах, обозначенных тогда, чтобы соотнести цели, намерения с тем, что получилось теперь.
Прежде всего следует понять, что борьба различных позиций, противоречивость представлений о перестройке опирались на разочарование в ее целях и намерениях со стороны широких кругов населения по мере того, как шло время, а позитивных изменений в жизни не происходило. Отсутствие практических результатов перестройки было связано с целым рядом серьезных просчетов, которые, разумеется, куда более очевидны сегодня, чем тогда. В целом ряде публикаций справедливо отмечалось, что руководство партии и правительства поверхностно оценило всю глубину того кризиса, накануне которого стояло тогда народное хозяйство СССР. Результатом такого упрощенного подхода явились ничем не обоснованные призывы первых лет перестройки, направленные на ускорение социально-экономического развития, технического прогресса. Серьезным просчетом было и то, что, не определив четко основные направления и этапы экономической реформы и не разработав тактику ее осуществления, Горбачев и его соратники в составе Политбюро ЦК КПСС решили на XIX партийной конференции начать радикальное реформирование политической системы. Пребывание руководства партии в состоянии демократической эйфории вело к тому, что ни один из завоеванных перестройкой рубежей не был закреплен, не был даже до конца осознан трудящимися, а лидер в состоянии реформаторского экстаза звал все дальше вперед, намечая все новые и новые ориентиры и объекты разрушения старых устоев в экономике, политике, культуре.
Особо нужно отметить, что руководство партии и страны наибольший просчет совершило в оценке социально-политического и нравственно-психологического состояния общества. Еще вчера, как казалось, бастионы социалистического сознания, непоколебимая верность социалистическим идеалам были полностью разрушены гласностью с помощью средств массовой информации всего за три года.
Разумеется, невозможно было с достаточной достоверностью оценить и предвидеть все социальные и политические процессы, которые вызвала перестройка. Однако трудно представить, чтобы инициаторы перестройки не могли знать, какая роль в содержании жизнедеятельности и сохранении всего своеобразия многонациональной державы – Союза Советских Социалистических республик – принадлежит партии.
Август 1991 г. окончательно разорвал те ограниченные связи, которые еще сохранялись и налаживались с таким трудом на новой основе между суверенными республиками и отраслями народного хозяйства. А разрушив окончательно союзный центр, придав ему однозначный облик врага демократии и независимости, он не привел к наступлению нового созидательного этапа в стране, новых отношений, основанных на согласии и сотрудничестве. Беловежская пуща, ставшая местом гибели СССР, вместе с тем явилась и точкой отсчета в оценке тех событий и процессов, которые она неизбежно вызвала.
Понимая, что пророчествовать задним числом безопаснее и легче, хочу сказать, что после августовских событий именно Россия (парламент, президент, правительство) могла бы первой взять на себя инициативу воспрепятствовать усилившемуся с огромной быстротой процессу дезинтеграции. Я поддерживаю точку зрения тех, кто считает, что Россия обречена быть великой державой и только ей могли быть присущи функции того нового центра, который взял бы на себя миссию постепенной стабилизации обстановки в стране и объединения республик в союз на новой основе. Трудное, но неизбежное участие России ныне в решении сложных национальных и территориальных проблем в Молдавии, в Южной и Северной Осетии, в Ингушетии и Чечне, в Крыму лишь убедительное подтверждение этого. Разумеется, дело не только в России, интеграция отвечает интересам всех без исключения республик бывшего СССР, ибо правильно замечено: государства СНГ не пароходы, чтобы произвольно уйти из системы экономических, финансовых и культурных отношений.
К сожалению, концепция всесильного разрушительного суверенитета с самого начала своим эпицентром имела регион, республику, ибо преимущественно выражала волю политической элиты, руководящих кругов и куда меньше учитывала суверенитет самой личности. Оставаясь по-прежнему во власти иллюзий и мифов, мы считали и считаем, что существует несомненный приоритет интересов наций, автономий перед интересами и правами человека. А между тем страна, имеющая многовековую историю, – это огромная семья, где многие нынешние перемены режут ее сложившиеся связи и отношения в национальных, социальных и культурных сферах прямо по живому. А в каком положении пребывают многие тысячи семей – сколько их, обездоленных, разорванных оказалось вдруг в состоянии зарубежья! Думаю, это социально-психологическое явление, принесшее столько личных трагедий людям, еще полностью не понято, не осознано и чудовищные последствия его невозможно представить.
Как свидетельствует опыт последних лет, здесь мы имели дело с полным игнорированием элементарных норм человеческой морали и гуманности. Известная всем декларация о правах человека и сам человек просто отданы на растерзание амбициозным, рвущимся к власти политическим силам и группам, которые, никого не спрашивая, полностью узурпируют право самим определять интересы той или иной нации и навязывать их отдельной личности или группе людей, не считаясь ни с чем и не останавливаясь ни перед какими насильственными методами и средствами.
Логика практического воздействия российского суверенитета, направленная на разрушение имперского союзного центра, в той же мере и с той же силой оказалась разрушительной и для самой России, представляющей федерацию республик, разнонациональных и разнонародных регионов. В результате в России преобладающими стали процессы дезинтеграции, усилилась дестабилизация политической ситуации, окончательно нарушились экономические связи между регионами, началось разрушение промышленного и сельскохозяйственного потенциала.
Китайская мудрость гласит: «В стране, где есть порядок, будь смел и в действиях, и в речах. В стране, где нет порядка, будь смел в действиях, но осмотрителен в речах». К сожалению, утопив все в словах и не проявив даже минимальной осмотрительности в обещаниях, власти до предела ожесточили общественное мнение, но так и не приступили по существу к экономической реформе в главной ее сфере – в сфере производства.
Страна в эти годы стала все больше напоминать семью после развода, где все заняты лишь разделом трудно нажитого имущества. А деяния правительства при этом напоминают ликвидационную комиссию, действующую самоуправно и согласующую свои меры больше с международными организациями и партнерами, заинтересованными после ликвидационного периода в окончательном превращении нашей страны лишь в рынок сбыта и сырьевой придаток сытых западных хозяев.
Размышляя над тем, что происходит с нами и страной, хочу отметить, что больше всего заметны неимоверная усталость и раздражение простых людей, тех, кто составляет понятие «народ». Усталость от невыносимых бытовых тягот, невиданно высоких цен и забот, как выжить. Усталость и раздражение от разгула бесправия и безвластия, от незащищенности своего дома, семьи, своих детей; усталость и раздражение от неуверенности, непоследовательности, непостоянства правительственных решений и деяний, порождающих падение производства, безработицу и незнание, что будет завтра. Наконец, усталость и раздражение от потери Отечества, Государства и унижающей неопределенности своей гражданской и государственной принадлежности. Находясь во власти политических страстей, мы забыли, что человека угнетает не сама по себе нищета, а сопутствующие обнищанию унижение, зависимость от всех, кто его окружает, утрата достоинства, с чем человек никогда не может примириться.
В многочисленных статьях о существе тоталитаризма прошлого справедливо выделяется его основная особенность – отчуждение человека от власти. Естественно, тут же возникает вопрос: а что же происходит сейчас, после того как мы так убедительно раскрыли людям глаза на многолетнее народное безвластие? Даже не слишком обстоятельный анализ сложившейся в последние годы практики общественной жизни показывает наличие не меньшего, чем раньше, разрыва между правящей властью и миллионами простых людей. Если объективно и беспристрастно оценить ныне существующую политическую систему, то можно сказать без всякого преувеличения, что, как и раньше, в недавнем прошлом, когда реально существовало отчуждение власти от населения, умело прикрытое демагогией всевластия народных советов, так и теперь налицо все большая изоляция правящей элиты, живущей в мире своих интересов и стремлений, не совпадающих с жизнью, заботами и интересами основной массы людей, составляющей народ.
Нашему народу, по образному выражению академика Святослава Федорова, следует поставить памятник, как павловской собаке, за то, что он оказался способным терпеть над собой такие социальные эксперименты. Однако это долготерпение, которым мы многие годы себя успокаиваем, прикрывая свою неспособность создать ему достойную жизнь, характеризуя его как основную доблесть и важнейшую особенность народа, не беспредельно. Еще куда более безнравственно это терпение народа объяснять (встречаются в печати и такие суждения) тем, что он никогда не жил в довольствии. Ибо от этого представления всего один шаг к тем, кто любит оценивать с большими сомнениями (в том числе и из нынешних псевдодемократов) способности нашего народа, его профессиональное умение, его талант, объясняя многие из нынешних бед и несчастий страны безволием и инертностью, традиционным российским бездельем и леностью! И это ведь говорят о том самом народе, который в суровые годы Великой Отечественной войны (1941–1945) спас Европу и мир от фашизма и тотального геноцида, тот самый народ, который вопреки бездарному руководству в застойные годы собирал 230 млн тонн хлеба, добывал 500 млн тонн угля и 600 млн тонн нефти. И вовсе не надо быть большим пророком, чтобы со всей определенностью предрекать, что народ можно успокоить только тогда, когда он увидит хоть какой-то просвет, какой-то луч надежды в этих затянувшихся и мучительных для него социальных экспериментах.
Наверное, имеет какое-то основание давнее суждение, часто повторяемое ныне, что каждый народ достоин своего правительства и оно обычно таково, каким народ позволяет ему быть. Однако рассуждения, подобные тому, что все беды в нашем народе от того, что он не заслужил демократии и свободы и не умеет ими пользоваться, не более чем фарисейство. Убежден, всякому понятно: нельзя научиться плавать, не заходя в воду, и послушные крепостные, если будут ждать свободы до тех пор, пока не станут высоконравственными, так и не дождутся ее.
Не могу воздержаться, чтобы не высказать свое мнение по поводу многочисленных сентенций интеллигенции типа: «Если совесть не проснется, никакая экономика нас не спасет». Я привел замечание А.И. Солженицына как наиболее типичное. Размышляя над ним, возникает неизбежный вопрос: как разбудить эту совесть? Ибо все усилия моралистов, тысячелетние проповеди – не укради, не убий – оказались тщетными. Правыми оказались не моралисты, а материалисты, утверждающие: нужно установить такой порядок производства и товарообмена, при котором быть бессовестным было бы невыгодно. Подтверждает это и социалистическая практика СССР, где принцип выгоды от добросовестности в труде был заменен воспитанием коммунистической сознательности. И при всей могучей опоре на всевозможные средства образования, культуры, прессы это не привело к торжеству сознательного, совестливого труда. Значит, идеи сначала сделать людей нравственными, а уже потом создавать здоровую экономику на деле есть лишь благие мечтания.
Справедливы суждения и о том, что сколько бы мы ни ругали наших демократов, они дети своего времени и не могут быть иными, ибо по природе своей лишь необольшевики, только еще беззастенчивее и бесцеремоннее. Соглашаясь во многом с этими суждениями, убежден – суть не только в этом. Да, народ попал в ловушку, стал заложником жестокого времени – это теперь очевидно, и его стон все громче, ощутимее слышен тем, кто еще не утратил окончательно слух человеческого сострадания и не потерял совесть. Народ в своей значительной массе молчит, хотя бесцеремонность, с какой осуществляется так называемая реформа (по сути фантастическое, еще недавно способное присниться только в дурном сне повышение цен на самое необходимое, чтобы жить: хлеб, молоко, сахар, чай), настойчиво толкает людей к протесту, к недовольству, к выступлению. А народ терпит. Почему?
От апатии к политике и политикам, от привычки к долготерпению? Да, все это присутствует, но, повторюсь, главное все же не в этом. Оно, видимо, еще в том, что немалая часть продолжает надеяться. На что же? Простые люди приняли перестройку (как бы мы ее теперь ни оскверняли, как бы о ней ни отзывались – это так), поверили в нее и все страшные невзгоды сегодняшнего тяжелого бытия выдерживают, ибо понимают невозможность возврата к старому. И как ни пугают их красноречивые публицисты, большинство людей не хотят ни хаоса, ни диктатуры, и это, очевидно, станет главным фактором, с которым придется считаться политикам.
Что же может нам помочь в это тяжкое время и в чем наше спасение? Думаю, я не одинок, повторяю все чаще, как молитву, в тяжелую годину, во времена смятения и смуты, разрушения культуры, падения нравственности: «Ты одна у меня надежда, источник веры и силы – мое Отечество». Признаемся себе, что больнее и тяжелее нам сегодня не только от горемычного бытия, а от разрушения Отечества, от утраты самого главного чувства, питающего наше достоинство, – чувства причастности к великой державе. Падение великой державы, ее унизительное подчинение западному миру, стояние на паперти с протянутой рукой в ожидании так называемой гуманитарной подачки вызывают у всех честных людей, а их абсолютное большинство, горькое до слез восприятие оскорбленной национальной гордости. Как поразительно созвучны этому настроению народа слова А. Блока: «Страна под тяжестью обид и непрерывного насилья, как женщина, теряет стыд, как ангел, опускает крылья». Это восприятие усиливается настойчивым насильным и целенаправленным огульным отрицанием в средствах массовой информации нашего прошлого, к которому значительное число взрослых людей имеет прямое отношение и психологически не воспринимает эти изыскания. Публицист А. Терехов в журнале «Огонек» (май 1992 г.) очень точно заметил: «В деформациях, извращениях, навязывании прошлому и его носителям, людям старшего поколения, современных, часто конъюнктурных представлений – это все равно, что наши собственные помешательства и вывихи вбивать в седые головы наших отцов и дедов».
Александр Терехов в мае 1992 г. еще не знал о фактах того, как порой трагически отдаются нынешние помешательства общества в седых головах наших ветеранов. В октябре 1992 г. на территории мемориального комплекса «Брестская крепость» появилась еще одна могила, и не безымянная, а участника кровавой обороны Бреста, курсанта 44-го стрелкового полка Темирена Зиматова. Пятьдесят лет назад фашистская пуля миновала этого молодого защитника Брестской крепости, но не обошли стороной нынешние окаянные дни, нищета, унижения, в которые оказались ввергнуты ветераны войны. Не выдержало сердце фронтовика: посетив последний раз (делал он это многие годы) святое место и увидев, во что оно превратилось, покончил с собой, бросившись под поезд. Предсмертные письма не врут. Вот что написал в своем письме старый солдат Зиматов: «Если бы тогда умер от ран, я знал бы – погиб за Родину, а вот теперь от собачьей жизни». В письме ветеран просил похоронить его на земле, которую защищал.
Сколько бы ни унижали наше прошлое, мы остаемся необычайно богатой страной, и главное у нас богатство – наша история и наша культура, наши могилы. Оттого так нужна нам осмотрительность, чтобы не разметать по ветру сокровища, принадлежавшие Отечеству. Приведу только два аргумента в обоснование своих суждений. Я уже утверждал, что и в недавнем отвергнутом прошлом наше государство и правительство не были радетелями культуры, а такие учреждения, как библиотеки, картинные галереи, музеи, не пользовались особым расположением властей. Но как всколыхнулось общественное мнение, когда в 1992 г. была проявлена попытка беззастенчиво растащить и распродать музеи с благословления правительства! Новый проект правительственного указа о музеях, не содержащий указаний на государственную неприкосновенность фондов музеев как национального достояния, уже не упоминал и об обязательстве государства охранять и финансировать эти национальные сокровища. Академик Д.С. Лихачев в своем публичном выступлении назвал этот проект сознательным уничтожением русской культуры и предложил судить авторов международным судом.
Убежден, идея защиты Отечества может сегодня объединить здоровые силы общества и честных людей независимо от национальной, религиозной и партийной принадлежности. Чтобы эта защита не вылилась в декларации партий и групп, в многочисленные речи политиков, от которых люди устали, необходимо, по моему мнению, выделить главное направление деятельности (действий, а не слов) по спасению страны – восстановление.
Глава 2
СМИ В 1990-Е ГОДЫ РАДИКАЛЬНЫХ ЛИБЕРАЛЬНЫХ РЕФОРМ
Для чего мы обращаемся к прошлому?
Чем дальше уходит от нас время крушения СССР, тем острее вопрос, закономерна ли его гибель как неизбежный итог естественного исторического процесса или это результат роковых ошибок тех, кто стоял у власти, кто начал перемены в 1985 г.? Возможны ли были иные, управляемые, неразрушительные пути перехода страны в рыночные отношения? Обязательно ли перемены должны сопровождаться кровавыми национальными конфликтами, обнищанием большей части народа, разрушением социальной сферы, образования, науки, культуры? Вопросы, вопросы, вопросы…
Мы сегодня, очевидно, еще не готовы во всей полноте оценить, что произошло с СССР, и осознать, какую страну мы потеряли. Время фундаментальных исследований еще не наступило. Но мы можем и обязаны оценить наше недавнее прошлое, чтобы увидеть в нем истоки нынешних бед и трагедий России.
Прошлое не может давать советы настоящему, оно способно лишь предостеречь. Эти размышления, предостережения тем, кто сегодня стоит у власти, кто вершит судьбу России. Два года прошло со времени написания книги «Заложник времени», и автор с удовлетворением отмечает, что его суждения и оценки событий перестройки, деяний лидеров Горбачева, Ельцина не утратили свою актуальность и подтверждены жизнью.
Нет необходимости в этих суждениях вновь возвращаться к тому, о чем автор говорит на страницах книги. Имеет смысл лишь вернуться к драматическим событиям 8 декабря 1991 г., когда три руководителя республик бывшего Советского Союза Борис Ельцин, Леонид Кравчук, Станислав Шушкевич приняли решение о ликвидации СССР. Три года, прошедшие с того времени, уже позволяют оценить размеры той трагедии, которые принесло это решение. Аналитики Горбачев-Фонда посвятили этому книгу «Союз можно было сохранить». Оценивая события, которые предшествовали Беловежским соглашениям, авторы приходят к выводу, что они лишь заключительный акт национальной трагедии, происшедшей с великой страной и ее народом. На презентации этой книги в декабре 1994 г. Михаил Горбачев поставил несколько вопросов, которые могут представлять интерес. «Почему народы СССР, которые отдали более 25 млн жизней, чтобы отстоять свою Отчизну во время Великой Отечественной войны, лишились огромного государства, великой истории? Почему инициатором распада исторической России стали российские политики? Почему парламент России, где большинство называли себя “патриотами”, подписал смертный приговор той стране, которая не одно столетие называлась Россией, а потом – Советской Россией?»
Эти вопросы актуальны, и они действительно остро ставятся гражданами бывшего СССР. Однако, размышляя над ними, мы неизбежно приходим к тому, что главную ответственность за разрушение СССР несет, конечно, сам Горбачев. Он отвечает за все, что произошло в государстве, которым он руководил и которое ему доверили народ и история.
Слабость Горбачева и неизбежность его поражения прежде всего состояли в том, что, как человек из провинции, он плохо знал Россию, которой ему было доверено управлять. Впрочем, признаем, что этот недостаток был свойственен не только ему. Недальновидность, политическая близорукость Горбачева особенно проявились, когда он решил реформировать, точнее, разрушать политическую систему государства и ее главный стержень – коммунистическую партию. КПСС за десятилетия монопольного владения властью многое утратила: опыт политической борьбы, опору в массах, способность реально оценивать ситуацию в стране, но она продолжала сохранять стабильность общества. Разрушив партию, Горбачев потерял возможность управления таким сложным многонациональным объединением, каким был СССР.
В этой связи, если попытаться объективно оценить события 19 августа 1991 г. (так называемый ГКЧП), то они только ускорили процесс падения Горбачева и сделали очевидной для всех его неспособность управлять происходящим. Август 1991 г. высветил все слабости этого человека: отсутствие настоящего мужского характера и политической воли, боязнь взять на себя ответственность и принять решение, когда события приобретают опасный, угрожающий для страны характер.
Несомненно, следует критически оценивать то, что по этому поводу говорили в процессе следствия и суда члены ГКЧП, но нельзя не прислушиваться к тому, в чем они были едины: Горбачев в эти дни больше всего боялся принять какое-либо решение. И на последней встрече в Фаросе он так и не решился занять какую-либо сторону на баррикадах, возникших в Москве. Горбачев и не поддержал своих соратников в их рискованных намерениях ввести в стране чрезвычайное положение, и не сделал ничего, чтобы противостоять им, проявить себя настоящим руководителем страны. При всех симпатиях к Горбачеву трудно ответить на вопрос, почему человек, облеченный такой высокой властью, будучи главнокомандующим огромной армии, мог при символической охране пассивно и безвольно ждать, как будут развиваться события ГКЧП. Невозможно понять, как мог президент СССР оставаться курортником, когда разрушалась страна, ожидать, когда за ним приедут, повезут в Москву и скажут, что ему делать.
Скажу откровенно читателям и о том, что я не принадлежу к тем, кто теперь старательно сваливает всю вину на Горбачева. Он виноват больше других как лидер, как первый руководитель, от которого зависело развитие событий. При этом мы, члены его команды, входившие в ЦК КПСС, в состав правительства, к сожалению, только теперь стали такими мудрыми в оценке Горбачева, а тогда же мало что сделали, чтобы остановить разрушение государства, партии, преодолеть недостатки своего лидера или освободить его от занимаемого поста, когда еще не было поздно.
Не скрою, меня мучает совесть, и я осознаю свою вину за те беды и утраты, которые ныне переживает страна. Наша вина состоит в том, что мы слишком преуспели, когда творили из Горбачева своего кумира и пребывали в бездумном послушании. Может быть, это кому-то покажется и обидным, но мы, сторонники Горбачева, в трудное для Отечества время оказались в положении стада овец, которое во время грозы бросил пастух.
Еще один вопрос может возникнуть у читателя, сохранившего представление о Горбачеве как об освободителе России от тирании большевиков. Могут ли Горбачев и его партия что-то изменить в нынешней ситуации, повлиять на процесс воссоединения СССР на новой основе? На этот вопрос можно дать только отрицательный ответ, ибо сегодня в России нет ни партии, ни сторонников Горбачева. На Западе в этом отношении не может быть никаких иллюзий. Если Горбачев и его единомышленники не смогли стать центром притяжения и спасения России, Союза в 1991 г., то еще меньше шансов у них сейчас.
Борис Ельцин – антипод Горбачеву не только в политике, но и по своим личным качествам. В отличие от Горбачева он человек волевой, способный принимать даже самые рискованные решения. Одним из таких решений, самых трагических, была ликвидация СССР. Это был завершающий акт борьбы Ельцина с Горбачевым за власть, где объектом разрушения стал сам предмет власти – Советский Союз. Ситуация возникла драматическая: Ельцин не мог стать президентом СССР, а при сохранении Советского Союза он не мог обойти Горбачева. Власть у Горбачева можно было отнять самым парадоксальным, но единственным способом – ликвидировать СССР. Так Ельцин и поступил. Если исходить из российских интересов, то в беловежских событиях не было ни логики, ни здравого смысла. Трудно привести другой пример в истории, чтобы люди, стремящиеся к власти, сознательно разрушали ее основу – государство.
Однако борьба за власть на этом не закончилась: на смену прежнему сопернику пришел Парламент России – Верховный Совет. Именно в нем в 1993 г. Ельцин увидел главную угрозу своей власти, к тому же парламент к этому времени сделал все, что было нужно президенту: наделил его всеми возможными полномочиями. Но как только Верховный Совет попытался играть самостоятельную роль и начал обретать социальную базу, он стал опасен для единачальной президентской власти. События этой борьбы всем известны. Не стану дискутировать о том, кто первый стрелял у Останкино или Белого дома в октябре 1993-го. Суть не в этом. Суть в том, что начало войне за власть любыми средствами положил указ Ельцина от 21 сентября, и эта война не могла закончиться отключением света, воды и тепла в парламенте, оцеплением и изоляцией депутатов. Слишком велика была цена конфликта – власть, да и указ от 21 сентября был не о роспуске, а о ликвидации парламента. К тому же большинство народа это решение Ельцина не разделяло, и каждый день на блокадах увеличивалось число сторонников Верховного Совета.
Какие бы теперь аргументы ни приводились в пользу применения вооруженных сил 3 октября 1993 г., ничем нельзя ни объяснить, ни оправдать расстрел тяжелыми танками парламента и его сторонников. И чем больше нас отделяет время от этой трагедии, тем страшнее предстает перед глазами всех очевидцев картина расправы с инакомыслящими, когда в Москве среди белого дня при телевизионном обозрении на весь мир били из танков по безоружным людям и окнам здания верховной власти, чтобы сжечь все дотла. Особенно понятно, что бесправный парламент, пришедший после выборов на смену расстрелянному, не усиливали государственную власть, а лишь ослабляли ее и делали непредсказуемой.
На Западе сегодня много пишут и говорят об опасности прихода к власти в России Жириновского. Хотел бы заметить, что отсутствие доверия среди значительной части населения к Ельцину и его окружению является основным детонатором для возможных срывов и деформаций массового сознания. Успех Жириновского, который для многих представлял известную опасность фашизации общества, на самом деле есть лишь проявление недоверия и нарастающий протест к власть имущим, откровенное сопротивление непродуманным экспериментам и реформам среди всех слоев населения.
На многое из нашего прошлого мы теперь смотрим другими глазами. Осуждаем жестокость большевиков и Ленина с его записками с одним только словом «расстрелять», клеймим тиранию Сталина, когда гибли тысячи людей. Но как можно называть и оценивать тех, кто сегодня стоит у власти, кто сознательно разрушил историческое ядро России, кто сломал основные структуры безопасности страны, кто провозгласил суверенитет без берегов для всех наций и территорий?
А как следует именовать людей, которые ведут политику сознательного превращения многих миллионов русских в изгоев, в потенциальных беженцев? Разве не понимали Ельцин и его единомышленники по разрушению СССР, что выделение России, выталкивание из Союза Украины, Белоруссии, Средней Азии, Казахстана обернется страданиями миллионов русскоязычных, которые там селились на протяжении последних ста лет? Можно ли с позиции здравого смысла объяснить логику этих политиков? Или она вовсе отсутствует, как и здравый смысл? Что же тогда присутствует? Только одно – соблазн обладания властью. И настолько он был велик у Ельцина и его соратников, настолько велико было стремление занять кремлевские палаты, что неизбежные при этом беды и несчастья миллионов их не тревожили.
Среди социальных раздражителей наибольшее беспокойство людей вызывает произвол коррумпированных чиновников. Личный корыстный интерес сегодня в России пребывает в абсолютных приоритетах и превалирует над государственным. Коррупция, воровство в различных видах не только безнравственны, не только развращают общество, но и дорогостоящи для народа, ибо увеличивают стоимость товаров для потребителей от 30 до 50 %. Специалисты-криминологи справедливо считают, что коррупция – это тоже продолжение политики, но иными средствами, как и война, только это война против своего народа.
Разрушая коммунистическую систему, радикальные демократы полагали, что с ее ликвидацией появятся предпосылки для развития общества в некоем рационально-западном варианте. На деле же в своеобразных национальных условиях России не отвечающий внутренним особенностям радикализм реформ вызвал неуправляемый крайне криминализированный и коррумпированный процесс раздела и передела собственности и власти не европейского типа, а типа, свойственного некогда странам Латинской Америки.
Читатель вправе спросить меня: если у нынешней власти нет социальной опоры и доверия среди большинства населения России, то на чем она держится, что помогает ей удерживать в руках такую огромную страну? Повторюсь и еще раз замечу в ответ, что легкий, бескровный приход Ельцина к власти был связан с полной утратой доверия общества Горбачеву. События ГКЧП в августе 1991 г., свидетельствуя о глубоком кризисе власти, создали крайне благоприятную ситуацию для ее смены.
И еще один вопрос, который нельзя оставить без ответа. Не является ли то, что произошло с СССР, лишь розыгрышем сценария, написанного на Западе и в интересах Запада? Известно, что такое мнение существует и активно распространяется в общественном сознании. Думаю, если даже такой сценарий и был подготовлен, то играть по нему можно было в другой стране. В таком же огромном регионе, как Россия, любой сценарий не больше чем досужие намерения тех или других сил, сам же спектакль может осуществиться, если он отвечает планам и интересам внутренних общественно-политических партий, движений и групп. Другое дело, что положения этого сценария могут совпадать.
Это утверждение вовсе не означает, что западные страны полностью безгрешны в нынешней судьбе России. Совершенно определенно, что значительные западные круги были заинтересованы в максимальном ослаблении России. Правда, при этом нельзя не видеть, что они оказались неподготовленными к сложным проблемам, возникшим в связи с разрушением геополитического равновесия, которое ранее существовало в мире. И очевидно теперь, что наиболее целесообразным для здравомыслящих людей Запада было бы восстановление СССР на новой основе.
Как будут развиваться события в России сегодня, не может предсказать никто. Ибо они не подчиняются обычной логике. Однако с достаточной достоверностью можно утверждать, что демократическое развитие России при нынешней власти вряд ли возможно. Становится ясно, что правы те, кто считает: демократия может получить благоприятные условия для своего утверждения лишь тогда, когда нынешний президент покинет Кремль либо в нем разместится парламент. Власть одного человека над такой огромной страной, не имеющей демократических традиций и стоящей перед сложными социальными проблемами, неизбежно трансформирует сознание любого политика и ведет его к диктатуре.
Перспективы, которые ожидают демократическое движение в России, весьма мрачны и во многом очевидны. Читатель должен понять: сложность ситуации, в которой ныне пребывает Ельцин, состоит еще и в том, что ему со своего высокого поста уходить некуда. Очень сомнительно, чтобы новый президент, придя к власти на волне всеобщего обличения существующего режима и получив в наследство разрушенную и разграбленную страну, мог позволить Ельцину спокойно коротать оставшиеся дни, подобно Горбачеву, в Ельцин-Фонде. Возможно, одним из первых его решений будет объявление Ельцина и его приближенных виновными в тех несчастиях и трагедиях, которые переживает Россия.
Власть, как и молодость, легкомысленна, самоуверенна и не любит на себе примерять судьбы своих предшественников. Мое поколение шестидесятников, искренне поверивших в горбачевскую перестройку, потерпело поражение, но у нас хватило мужества, здравомыслия и достоинства, чтобы признать поражение и уступить власть идущим вслед за нами. Хватит ли у нынешних власть имущих, приведших страну к пропасти, признать поражение и уйти с миром? Судя по тому как развиваются сегодня события в России, особенно на Кавказе, в этом большие сомнения. И тогда неизбежны дальнейшие трагедии, которые принесут моему Отечеству новые страдания и беды.
Предисловие к английскому изданию книги «Заложник времени». Декабрь 1994 г.
Трижды войти в одну реку
«Перестройка» – без малого десять лет назад это слово стало ключевым в жизни нашего общества, вступившего на путь коренных преобразований. Много, очень много событий произошло с тех пор. Каковы же итоги бурного, драматичного десятилетия? Редакция «Труда» предполагает опубликовать ряд материалов, где будут предприняты попытки с разных сторон осмыслить этот нелегкий вопрос. Эта же тема в числе других затрагивается в сегодняшней беседе с Михаилом Федоровичем Ненашевым.
Публицист, профессор, продолжительное время был главным редактором газеты «Советская Россия». В перестроечные годы возглавлял Государственный комитет СССР по печати, Гостелерадио СССР, был заметной фигурой в советском правительстве. Сейчас М.Ф. Ненашев – директор издательства «Русская книга». Недавно изданы две новые его работы – «Заложник времени» и «Последнее правительство СССР». С них и начался наш разговор.
– Михаил Федорович, обычно политики не очень склонны признавать свои ошибки даже задним числом. Чаще мы видим их стремление к самооправданию, желание переложить вину на других, на обстоятельства. В ваших же мемуарах и книге бесед с бывшими коллегами – членами последнего правительства Советского Союза явственно звучат мотивы вины, покаяния, личной ответственности за нынешнее безрадостное состояние страны и народа. Наверное, нелегко говорить обо всем этом?
– Конечно, нелегко, но надо. Не только потому, что так диктует совесть, нравственное чувство, но и потому, что беспристрастный анализ нашего опыта (тех, кто был в руководстве страны) и шире – опыта поколения шестидесятников поможет идущим вослед избежать ошибок, найти выход из тупика, в котором мы оказались.
– Спустя десятилетие с начала перестройки в чем вам видится основная причина ее неудачи?
– Тема эта обширная и сложная. Окончательное суждение вынесет время, но и мы, современники и участники событий, конечно, не можем не думать об этом.
Неизбежны ли были перемены? Думаю, что мало кто сомневается в их объективной предопределенности. И десять лет назад почти все ощущали приближение кризиса и были уверены в необходимости радикальных перемен. И они последовали.
Однако нельзя не задать себе и другие вопросы. Верно ли были определены маршруты движения, последовательность преобразований? Все ли было сделано Правительством СССР, а потом и России, чтобы избежать острейших противоречий и катаклизмов, чтобы не допустить всеобщего развала, по сравнению с которым застой кажется идиллией? Задумался ли тогда кто-нибудь всерьез о цене, которую россиянам предстоит заплатить за реформы? На все эти вопросы нет иных ответов, кроме отрицательных.
– Михаил Федорович, вы возглавляли одну из центральных газет, а впоследствии были на самой высоте тех структур, которые формировали информационную политику. Даже в доперестроечные годы вы по мере возможностей отстаивали свободу слова, право читателей на правдивую, объективную информацию. Многие из барьеров, стоявших на пути к гласности, сегодня рухнули. И вот, наконец, пресса стала свободной и независимой…
– Кто-то из журналистов сравнил стремление к независимости прессы с попытками изобрести вечный двигатель: заманчиво, но невозможно, поскольку противоречит объективным законам. И еще. Люди, работающие в печати, на радио, ТВ, всегда субъективны, зависят от многого, начиная от своих пристрастий, заблуждений и кончая объективными материальными, экономическими условиями. А именно это теперь играет решающую роль. Слава богу, что сегодня мы избавились хоть от этой иллюзии.
– Что вы думаете о сегодняшних средствах массовой информации?
– Иной стала страна, иной пресса. Покончено, наконец, с партийным диктатом. Печать, ТВ стали более раскованными, смелыми. Уже нет запретных тем… Завоевания можно перечислять долго, они, впрочем, очевидны. Однако скажу о том, что беспокоит.
Да, пишут сегодня обо всем, но общество, людей волнуют ответы на главные, жизненно важные вопросы: что нас ждет в ближайшем будущем и куда мы идем? А вот об этом нам говорят скороговоркой и путано.
– Разве? В каждой газете, по телевидению сообщается и о росте цен, и о падении рубля, и о забастовках, не говоря уж о демократизации и приватизации…
– Да, это самые популярные сегодня слова. Но что за этим стоит? А стоят процессы перераспределения собственности и власти – очень болезненные и потенциально взрывоопасные, между прочим, процессы. Сейчас мы, пожалуй, самая уникальная в мире страна, где произошло столь беззастенчивое перераспределение: 90 % населения владеют меньшей половиной всей собственности, а вторая половина принадлежит остальным 10 %. И очень немногие издания («Труд», не примите за лесть, принадлежит к их числу) говорят об этом, пытаются объективно разобраться в этой социально опасной ситуации. Не ставятся в полной мере и вопросы, связанные с перераспределением власти. Чьи интересы она выражает – большинства или меньшинства? К чему мы стремимся? На каком этапе находимся? Насколько и кому подконтрольна ситуация?..
– Михаил Федорович, пресса сейчас ведь очень разная. Вы же сами боролись с диктатом Старой площади, когда все только и делали, что «единодушно поддерживали и одобряли».
– На одной из встреч с представителями средств массовой информации в начале перестройки Горбачев высказал такую мысль: при жесткой, монопольной власти КПСС роль оппозиции должна играть пресса. Это статусно определило ее место и роль в общественных преобразованиях. За дело взялись с огоньком. Оппозиция – значит, круши! Но, разгребая авгиевы конюшни застоя, о созидании не думали. Не очень-то думаем и сегодня.
А что касается «поддерживаем и одобряем», это мы и сейчас умеем. Намеренно не говорю о печати радикальной оппозиции – это отдельная тема. Я сейчас об основном информационном потоке.
Даже не читая газету, можно с большой степенью вероятности сказать, что она напишет по тому или иному поводу. Ведь мы знаем, кто заказывает музыку. «Узок круг этих людей, страшно далеки они от народа». Извините меня, старого номенклатурщика, но, боюсь, не мне одному приходят на память эти слова, когда я вижу и читаю о бесконечных светских раутах, тусовках и т.д. Пресса, телевидение за малым исключением крутятся только вокруг элиты. Вижу в этом верный путь окончательно лишиться доверия читателей, то есть лишиться главного.
– Может быть, лик банкира на первой полосе вместо дежурной фотографии комбайнера (слесаря, шахтера), как это было в прошлом, – это и есть сегодня главное? Ведь у каждого времени свои герои…
– Когда я работал в газете, было немало глупостей, демагогии, но был интерес к простому человеку, труженику, может быть, порой дежурное, но внимание к нему. Помноженное, кстати, на действенность прессы, ныне канувшую в прошлое. С этим связана и утрата в определенной степени профессионализма, ведь никто не проверит, как раньше, насколько верно изложил журналист факты, все ли аргументы взвесил. Чем острее, «жаренее», тем лучше. Но тем и ниже КПД печати. Читатели уже сравнивают информационные средства с барабаном, который впустую колеблет общественное мнение.
– Однако под их воздействием происходят даже кадровые перестановки в высших эшелонах власти. Я имею в виду реакцию прессы на убийство корреспондента «Московского комсомольца» Дмитрия Холодова, последовавшие за этим оргвыводы. По телевидению прозвучал даже иронический комментарий: теперь президенту очередные кадровые назначения, возможно, придется согласовывать с газетами…
– Я преклоняюсь перед мужеством погибшего журналиста, его профессионализмом. Это светлая личность. И последовавшую за смертельным взрывом информационную атаку в прессе действительно можно воспринять как «последний решительный бой» за утраченную действенность печати. Но есть одно опасение: а не игра ли это, где убийство журналиста и реакция его коллег лишь карты, которые сдает кто-то третий? Впрочем, давайте дождемся результатов объявленного расследования.
Завершая тему роли информационных средств в нынешних условиях, скажу, что не утратил надежд на возрождение у журналистов трезвого, реалистического подхода. Судя по некоторым изданиям, именно он становится все более и более заметным. Как и чувство ответственности перед читателями и – если не бояться высоких слов – перед народом и Отечеством.
– Михаил Федорович, вам вопреки известному изречению удалось трижды войти в одну и ту же реку. Дважды вы становились руководителем издательской отрасли Союза, ныне возглавляете «Русскую книгу». В этом чувствуется нечто, как говаривал Михаил Сергеевич, судьбоносное…
– Действительно, книга – то, чему не жалко посвятить жизнь. Ведь в ней – основа духовной культуры, которую народ формирует столетиями. Сейчас мы сетуем по поводу отсутствия современной национальной идеологии. Может быть, оттого, что мало читаем старые и новые книги. В них мы все найдем. И еще. Сегодня мы все настойчивее говорим об опасности потери политической, экономической независимости. Но существует и опасность утраты самостоятельности культурной, духовной. И здесь книгоиздатели могут и должны сказать свое слово. Надеюсь, что его удастся сказать и издательству «Русская книга»…
– …Которым до вас руководил Борис Миронов, ставший затем председателем Комитета по печати и скандально ушедший…
– Вы спрашиваете о моем отношении к нему? Готов ответить. Если его оценивать как издателя, то он сделал немало нужного и интересного. Циклы русской классики, собрания сочинений, новые оригинальные серии, например «Мыслители России», включающая работы Леонтьева, отца С. Булгакова, Шульгина, Победоносцева… Это серьезные начинания. Однако Миронов – человек, не лишенный определенных политических амбиций. Став министром, он оказался вовлеченным в борьбу, закончившуюся для него отставкой. Дело тут, на мой взгляд, не в Миронове, а в том, что Комитет по печати из чисто профессионального ведомства превратился в арену политических игр. Вместо того чтобы серьезно заниматься проблемами книгоиздания, основные усилия были направлены на управление прессой. А ею управлять уже нельзя, да и, на мой взгляд, не нужно. Единственное, что требуется, – контролировать соблюдение информационными средствами законов.
– Михаил Федорович, государственное книгоиздание находится сейчас в трудном положении, система распространения развалилась, бумага, полиграфические услуги неимоверно дороги. Кроме того, на лотках обилие низкопробной литературы. Серьезные книги выходят малыми тиражами. Не хочу сказать, что все это результат политики, которую проводил Госкомиздат СССР, когда вы его возглавляли, тут сказалось много факторов: и распад Союза, и последующая экономическая политика, и многое другое. И все же… Есть ли у сегодняшнего директора издательства Ненашева претензии ко вчерашнему председателю Госкомпечати Ненашеву?
– Как вы заметили, я достаточно критически отношусь к себе. Но здесь тот редкий случай, когда мне почти не о чем жалеть.
Вопрос о демократизации издательского дела назревал давно. И нам удалось сдвинуть дело с мертвой точки. Издательства, наконец, сами стали решать, без указки сверху, какие книги и в каком количестве издавать. И вспомните, сколько появилось во второй половине восьмидесятых новых, интересных книг. Это был настоящий издательский и читательский бум. Что же касается вала низкопробной литературы – это болезнь, которой в условиях рынка надо переболеть.
– Вы сказали, что ПОЧТИ ни о чем не жалеете…
– Не все зависело тогда от нас, но, наверное, надо было действовать более решительно. Не удалось заложить основу цивилизованного отношения государства к книгоизданию как к фундаменту нашей национальной культуры.
Известно, что в большинстве развитых стран книга рассматривается как совершенно особый вид продукции. Государство поддерживает социально необходимые издания. Это обычно учебная, детская, научная литература, классика. Налоги в данном случае минимальные или вообще не взимаются. А у нас отделываются разовыми подачками.
– Михаил Федорович, прошу прощения, но разговоры о необходимости государственного протекционизма, льготного налогообложения и прочих вожделенных прелестях, как и сравнения с цивилизованным Западом, ведутся давно, в том числе и в печати. Но будем реалистами: да не будет никто на высоком уровне всерьез заниматься бедами книгоиздания! Дай бог решить проблемы ограбленных пенсионеров, бездомных военнослужащих, бастующих шахтеров и т.д. Когда эта очередь дойдет и дойдет ли вообще до книги…
– Вроде бы все так… Старый подход к культуре по остаточному принципу продолжает торжествовать. Но и руки опускать нельзя. Ведь прав Солженицын, когда говорит: если мы не изменим свое отношение к культуре – к культуре самой нации, мы ничего не достигнем.
– Раньше было принято интересоваться планами издательств. Но сейчас в бушующем море рынка это, наверное, коммерческая тайна?
– Конечно. Но читателям «Труда» я ее раскрою. Кроме перечисленных ранее изданий выйдет, например, несколько книг к 50-летию Победы. Это «Живые и мертвые» Константина Симонова, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, сборник статей и новых работ Владимира Богомолова.
Ну и, конечно, классика – основное наше направление. После уникального собрания сочинений Гоголя, впервые выпущенного в этом виде, как задумал его автор, читатель получит пятитомник Тургенева, собрание Паустовского. А потом – Лесков, Мамин-Сибиряк, Юрий Казаков. Успехом пользуются недорогие книги молодежной, так называемой джинсовой серии.
– Вы выдали, кажется, все секреты. Спасибо.
– Нет, не все. Будут и сюрпризы.
–А что читает издатель Ненашев?
– В основном рукописи. Последняя – большая книга бывшего уже нашего посла в Англии Бориса Панкина о Константине Симонове. Очень интересная работа.
– А над чем работает публицист Ненашев?
– Пока больше думает. Возможно, это будет продолжение книги «Последнее Правительство СССР». Почти как у Дюма, но только «пять лет спустя». Хочется вернуться к масштабно и оригинально мыслящим людям. Их мнение о том, что сегодня происходит в стране, думаю, будет многим интересно.
– Михаил Федорович, какая мысль, идея, высказывание кажутся вам сейчас наиболее актуальными?
– Мысль такая: «…Бывает время, когда нельзя устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого». Это Николай Васильевич Гоголь «Выбранные места из переписки с друзьями». Кстати, в последние десятилетия почти неиздававшиеся.
– А «Русская книга» их, конечно, взяла и переиздала…
– Конечно. А как вы догадались?..
«Труд». 3 декабря 1994 г.
Все мы – жертвы бездумного послушания
Заметили, как много сейчас исповедей? Случайно? Нет. Всякий раз, когда в жизни не ладится, куда сильнее потребность к откровениям. Происходит это от незнания, как жить дальше, от смятения и страха перед неизведанным, крушения старых представлений и кумиров.
Оттого-то так много в нашей прессе сегодня исповедей, оправданий, признаний. Вот одно, в чем-то типичное – Леонид Кравченко в «Комсомольской правде» (20 сентября 1991 г.): «Я старался не задавать лишних вопросов» – так оно озаглавлено, а заканчивается это горькое признание до боли самоуничижительно: «Очень жаль, что я оказался лишь пешкой в этой грандиозной шахматной игре».
За этим признанием видится целая эпоха, сформировавшая не одно поколение послушных людей, которым сегодня больнее других. Однако в этом признании и многое из того, что происходит в нашем обществе сегодня в сфере политики, в отношениях, поступках людей. Становится очевидным, что вслед за путчем произошла своеобразная социальная детонация, заметное ускорение демократических процессов. Вместе с тем появление новых властных структур, усиливающиеся конфликты между исполнительной и законодательной властью на всех уровнях, противоречивость правительственных решений вызывают среди общественности представление о том, что наша демократия, одержав победу, в своих действиях начинает повторять многое из того, что еще вчера осуждалось и против чего были направлены многие перемены последних лет.
Размышляя над этой странной эволюцией процессов демократии, приходишь к выводу, что здесь все отчетливее просматривается влияние двух обстоятельств. Одно из них – естественное детство нашей демократии, пребывание ее в стадии становления, когда ее лидеры и творцы, организаторы и созидатели, в своем большинстве люди, рожденные и выпестованные временем жестокого авторитаризма, не выдерживают испытание властью. Ибо, как дети эпохи послушания, свою миссию теперь видят в том, чтобы взять реванш, отнять власть со всеми ее необходимыми атрибутами – кабинетами, дачами, телефонами, персональными автомобилями с охраной – и заставить слушать себя так же внимательно, как слушали они в свое время вышестоящих. Не в последнюю очередь именно с этим связано преобладание в действиях новых властей методов захвата, раздела с опорой на понятный и известный всем принцип: «право у того, у кого власть и сила».
Второе обстоятельство связано с тем, что мы остаемся людьми, у которых все еще преобладает психология рабов, сформированная и воспитанная предшествующими десятилетиями. Трудно назвать какое-то другое из нелучших человеческих качеств, которое бы так прочно сидело во многих из нас, как бездумное послушание, – отсюда и только отсюда крик души: «Я только пешка, всего лишь пешка, и не судите меня слишком строго». И во многих действиях по захвату, разделу имущества, власти, часто без всякой на то правовой основы, согласно притче великого баснописца «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать», присутствует беспроигрышный расчет на это рабское послушание.
Если отрешиться от неизбежных в такое сложное время ошибок, просчетов, импровизаций вместо продуманных решений, нововведений, в которых все новое даже не забытое старое, то можно и не быть столь строгим критиком, честно признавая во многом неизбежность своеобразия и противоречивость происходящих демократических процессов на таком переходном этапе развития общества.
Беспокоит, однако, совсем другое, о чем и хотелось бы сказать откровенно. Все чаще авторы пытаются объяснить деформации демократии тем, что на революционном этапе в обществе почти неизбежно властвует не закон, не право, а революционная целесообразность. Тезис этот, по моему глубокому убеждению, не только спорен, но и потенциально опасен, ибо может служить обоснованием любого бесправия, которое уже досыта испытала наша многострадальная страна и которое ей стоило моря крови. А. Кива в своей статье «Власть либо сильна, либо терпит страх» («Известия», 26 сентября 1991 г.) не утверждает это положение столь прямолинейно (ради объективности это надо признать), но достаточно определенно пытается нас убедить в том, что в нашем обнищавшем до предела и озлобленном до крайности обществе невозможна та же демократия, то же соотношение между исполнительной и законодательной властью, как, скажем, в таких благополучных странах, как США, Англия, Япония.
Не убеждают читателя и исторические экскурсы автора, что-де даже в период Великой депрессии 30-х гг. в США Рузвельт, в годы послевоенной разрухи в ФРГ Аденауэр и де Голль в условиях длительного политического кризиса политической системы Франции тоже вынуждены были поступиться многими законодательными устоями в пользу усиления исполнительной власти.
С автором никак не хочется соглашаться, ибо где же тогда та грань, где те критерии (и есть ли они вообще), которые позволяли бы в тех или иных условиях сознательно поступиться теми еще неполными, но потому дорогими для нас демократическими завоеваниями, которые достались ценой мучительных шести лет изменений, пусть не всегда последовательных, но приведших к ломке еще вчера незыблемых стереотипов по отношению к многолетнему безвластию Советов, альтернативным выборам, многопартийности, гласности не на словах, а в реальной жизни и многому другому, что мы с полным на то основанием называем демократическими переменами нашей жизни? И если не лукавить с собой, то следует признать, что демократия и как просто понятие, и как категория политическая и социальная настолько определенная, что она либо есть, либо ее нет, ее нужно либо признавать, либо начисто отрицать, объясняя по примеру нашего еще не забытого прошлого, что мы до нее просто не доросли.
Нельзя не сказать и о том, что когда автор (и это тоже надо признать) припугивает нас, что если мы не поступимся демократией и не сможем обеспечить условия для перехода к рынку, нормализовать обстановку в стране, тогда это сделают другие (сторонники диктатуры), то хочется спросить его: а разве менее опасно и менее вероятно сейчас перерождение самой демократии в нечто такое, что будет такой же диктатурой, но пришедшей не извне, а изнутри?
Наконец, и профессионально как представителю цеха печати трудно согласиться с автором, когда он весьма старательно начинает оспаривать тезис о неправомерности стремления прессы быть всегда в оппозиции к власти. Здесь даже сама постановка вопросов – всегда ли пресса должна быть в оппозиции и по отношению к любой ли власти – странна и неверна. Неверна, ибо назначение прессы – служить гласности, быть ее инструментом. А гласность потому и гласность, что в ней всегда существуют различные точки зрения, различные подходы, оценки, существует то, что мы называем инакомыслием, плюрализмом мнений. (Приношу извинения, что вынужден говорить об известном.) И прекрасно, что они реально существуют в нашем обществе. Всякие вопросы, а они не перестают возникать, по поводу того, хорошо это или плохо, в том числе и те, что ставит наш автор, ничего другого, как только боязнь прессы, как покушение на ее свободу, не означают.
А впрочем, есть ли в этом что-то новое? Пресса пережила и не один этап критического к себе отношения, когда ее обвиняли во всех грехах, называя главным виновником всех трудностей и бед общества. Давно миновало время, когда ее именовали не иначе, как главным орудием перестройки, передовым отрядом, прокладывающим путь общественных перемен. Уже начиная с 1988 г. на партийных пленумах, на съездах и сессиях Советов непрерывно распространялась критика за то, что она встала на путь разрушения идеалов, очернения прошлого. В этой критике уже тогда проглядывало беспокойство, что неизбежные на первом этапе процессы разрушения в обществе начинают значительно опережать созидательные.
Куда более отчетливо и с большей степенью остроты раздражения стал проявляться критический настрой к прессе в 1990 и 1991 гг. Этот этап был во многом связан с дальнейшим обострением экономического кризиса, углублением нестабильности в стране. Рост цен, дефицит всех необходимых для жизни товаров усиливал раздражение читателей к прессе, вызывал желание именно в ней видеть одного из виновников (коли она была инициатором перемен) всех невзгод людских. Без сомнения, факт этого растущего раздражения читателей к прессе был одной из причин первого серьезного падения тиражей газет и журналов при подписке осенью 1990 г.
Ради объективности надо признать, что печать и сегодня имеет довольно серьезные основания, чтобы читатель был ею недоволен. Может быть, за исключением двух-трех газет (речь идет о центральных), сохранивших высокий профессиональный уровень и последовательность позиции в отражении происходящих событий; многие же из числа новых и давно известных печатных изданий в погоне за популярностью, в стремлении любыми средствами выжить все больше теряют читательский интерес. И можно уже сейчас безошибочно утверждать: подписка на 1992 г. и ее результаты стали еще одним показателем продолжающегося читательского бунта.
Очевидно, далеко не все собратья по перу будут согласны, но скажу, как думаю: внимательный читатель в своих письмах все чаще пишет о снижении уровня гласности прессы. Обвинение серьезное и требует обоснования. Проявляется оно, по моему мнению, в том, что крайние позиции печати, стремление газет, журналов еще больше углубить и усилить противостояние между отдельными движениями, партиями, лидерами в условиях, когда общество и без того раздирается от непрерывных социальных и национальных конфликтов, усиливают недоброжелательное отношение читателей к прессе. Нельзя не видеть, что большинство людей, измученных до предела социальной и политической неопределенностью, больше всего хотят стабильности, постоянства в обществе.
А между тем в печати, как и в жизни, бушуют крайности, идет активное выплескивание воды вместе с ребенком. Субъективная авторская версия становится теперь часто главным материалом газеты, основой ее позиции и аргументации. А его величество факт – основа информации, комментария, аналитической статьи – оттеснен на задний план за ненадобностью. На этой основе, как нам кажется, происходит утрата журналистского профессионализма, все более ненадобен становится журналист – специалист в той или иной области знаний, его с лихвой подменяет бойкий репортер-доставала, обладающий огромной пробивной силой, общественными связями и умеющий преодолеть любую преграду, чтобы поставить магнитофон на стол высокопоставленного лидера, модного политика. И здесь проявляются не только неизбежные черты времени (политизирована до беспредела жизнь, политизирована и печать), не только стремление соответствовать спросу, но и все более усиливающаяся журналистская амбициозность – мы все можем и мы все смеем. Держится же она, хочу это особо подчеркнуть, все на том же беспроигрышном бездумном послушании читателя, который, будем честными до конца, перед могуществом нашей прессы во многом беззащитен.
Послушание не только всесильно, оно еще и многолико. С привычным послушанием связано и традиционное многолетнее игнорирование интересов и забот многострадальной отечественной культуры. И может быть, потому мы теперь начинаем с горечью замечать, как все быстрее исчерпываются и без того подорванные в прошлом силы интеллигенции, голос ее в нашем взбудораженном обществе звучит все слабее и глуше, а ее так необходимая сегодня творческая деятельность все глубже погружается в апатию. И уже для всех очевидно, что от ее былого подъема в первые годы перестройки и гласности мало что осталось. Не осталось, ибо годами, несмотря на громогласные заявления на всех уровнях власти, не решаются самые элементарные вопросы, связанные с заботой о творцах и служителях культуры.
Возьмем, к примеру, только одну сферу – печать. Сколько исписано бумаг, сколько направлено прошений, чтобы помочь писателям и издателям обеспечить хотя бы минимальную защиту от голой коммерции в издании нужных людям книг, а не сделано практически ничего. А между тем издательства «Советский писатель», «Художественная литература», «Наука», «Детская книга» и не только они, а практически все государственные издательства на краю гибели.
Ничем, кроме покорности и послушания со стороны работников печати, нельзя объяснить и то отчаянное положение, в котором сейчас оказались редакции большинства газет и журналов. Дальнейшее сокращение тиражей, о чем свидетельствуют итоги подписки этого года, и одновременно повышение не менее чем в десять раз цен на бумагу и втрое на услуги по распространению требуют принятия незамедлительных мер со стороны государства. Причем меры ясны и всем очевидны: нужно регламентировать цены на бумагу и остановить безудержный рост цен на распространение газет и журналов, используя при этом те средства, которые зарабатывает печать. Напомним, товарооборот от ежегодной продажи периодических изданий и книг составляет почти 9 млрд руб.
Наши оппоненты говорят, что коли у нас провозглашена свобода печати, то не может быть и речи о регламенте цен на бумагу, к тому же трудно и принцип определить, какие в первую очередь государству защищать газеты и журналы. На деле же все это только отговорки, за которыми нет серьезных аргументов. Ибо речь идет вовсе не о защите газет и журналов (они способны сами себя защитить), а о защите прав подписчиков, тех самых миллионов читателей, которые за год вперед оплачивают периодические издания и не должны быть обмануты. В связи с этим и принцип может быть только один: на защиту вправе рассчитывать те издания, которые имеют массового (скажем, не менее 100 тыс.) подписчика. Вроде бы все ясно и справедливо, однако, несмотря на многократные обращения в органы власти и открытые письма в газетах, решение так и не принято.
Каков же вывод из наших, очевидно, не во всем бесспорных, суждений? В чем автор пытался убедить читателя?
Да, сегодня бездумное послушание – это социальный фактор, который позволяет манипулировать общественным сознанием, и это не безопасно, но рассчитывать на него даже на ближайшую перспективу для серьезных политиков было бы большим заблуждением. Люди преодолеют смятение и растерянность, кои сейчас питаются нестабильностью нашего общества. И нельзя обманывать народ, обряжая старые приемы и методы диктата в демократические одежды. Если в чем нас и убедили события 19–21 августа, так это прежде всего в том, что ни приход диктатуры со стороны, даже с самого верха, ни перерождение демократии в диктатуру, так сказать эволюционно изнутри, в нашем обществе уже невозможны.
Общество ждет кессонная катастрофа с самыми худшими последствиями, если его вернуть из глубин достигнутой демократии на поверхность в старое, отвергнутое прошлое. Все большее число людей начинают понимать все игры и манипуляции политиков и уже не станут безмолвствовать, ибо заплатили за рабское послушание слишком большую цену и далеко не все получили по долгам.
Может быть, еще можно какое-то время пользоваться послушанием, кого-то припугнуть, кого-то остановить, но повернуть демократические процессы назад, отнять или подменить полученные такой дорогой ценой свободы уже невозможно. И сколько бы мы ни сетовали на гласность, ни пытались ее ограничить или подменить суррогатом, ничего из этого не получилось раньше и не получится теперь, ибо она стала достоянием миллионов людей.
Многообразие и разноликость наших средств массовой информации (газет и журналов, радио и телевидения) при всех имеющихся здесь крайностях – это наша завоеванная реальность, и ее уже никому не отменить. И прав Лазарь Карелин, заметив весьма остроумно в одной из газет: «При телевидении Цезаря столь нагло кинжалами не закололи бы». И признание, с которого мы начали: жаль, что «я лишь оказался пешкой», – только отзвук прошлого, и рассчитывать на него никто даже в большой шахматной игре не может, ибо непременно проиграет.
«Независимая газета». 9 января 1992 г.
Непостижимый мир телевидения
Время пребывания в Гостелерадио СССР по нагрузке и многообразным заботам было особенно насыщенным. В чем-то эти заботы были близки к тому, чем был занят в «Советской России», только во много-много раз увеличенными. Правда, в отличие от газеты с самого начала стала очевидной поразительно низкая отдача ежедневных многочасовых затрат и усилий, и потому не оставляло ощущение невозможности что-то радикально изменить в деятельности этого гигантского информационного монстра.
Памятным это время было и тем, что здесь пришлось услышать о себе от своих недоброжелателей-критиков столько разных нелестных оценок, сколько не доводилось слышать за всю жизнь. Десятки газетных и журнальных статей, заметок и комментариев часто без всяких аргументов уже через два-три месяца обрушились на нового руководителя Гостелерадио СССР, осуждая, предупреждая, угрожая. Я не отвечал на эти выступления. Понимал их назначение как средство давления и знал: если втянусь в полемику, то это потребует столько сил, что не останется для дела.
О недавнем прошлом писать всегда сложнее, чем о давно минувшем. Происходит это оттого, что недавнее еще не отболело и трудно преодолеть настроение исповеди, оправдания. К тому же к недавнему мы больше испытываем соблазн казаться мудрее, значительнее, чем были на самом деле.
Пытаясь спокойно, без эмоций оценить то, что пытался сделать, и соизмеряя свои шаги со своими предшественниками и с теми, кто пришел после, вижу: мне, как и другим руководителям Гостелерадио СССР, в самом начале предстоял выбор из трех возможных вариантов поведения. Вот как они мне представлялись.
Один из самых перспективных вариантов сводился к тому, чтобы ничего не менять в содержании деятельности радио и телевидения. На практике это означало без особой натуги и суеты пытаться стать послушным и добросовестным министром Государственного комитета радио и телевидения, в функции которого входило решение многих финансовых, хозяйственных, технических вопросов, обеспечивающих жизнедеятельность радио и телевидения. В обязанности министра входило отстаивать, защищать интересы этого главного информационного центра в ЦК КПСС, Верховном Совете СССР и Совете Министров СССР. Разумеется, нельзя было избежать и какого-то, больше для видимости, вмешательства в содержание телерадиовещания, главным образом для того, чтобы оберегать его от проявлений крайних точек зрения в информации, комментариях.
Опыт учил: для этого было достаточно внимательно смотреть телепрограмму «Время» и слушать некоторые радиопередачи, особенно утренние (с семи до девяти часов), главным образом радиостанцию «Маяк», в то время, когда все большие руководители ехали на работу. Этот вариант поведения был хорошо отработанным и представлялся наиболее привлекательным. За ним стояла практика работы предшествующих председателей Гостелерадио СССР, понимавших, что охватить пристальным вниманием все сферы огромного механизма радио и телевидения: творческие, технические, экономические, хозяйственные, региональные службы – невозможно. Читатель должен представлять, что в системе союзного Государственного комитета радио и телевидения в то время работало около 100 тыс. человек, в том числе только в Москве, в телецентрах «Останкино» и «Шаболовка», радиоцентрах на улицах Качалова и Пятницкой, более 20 тыс. человек. Многообразной по содержанию и необъятной по восприятию была творческая деятельность 42 центральных радио– и телередакций, в которых работало более 7 тыс. человек.
Мой предшественник в кабинете председателя Гостелерадио Александр Никифорович Аксенов с наибольшей старательностью и добросовестностью работал по этому традиционному варианту и был его последним представителем. Министерский вариант управления был наиболее приемлемым для условий партийной монополии, ибо при умелом маневрировании и контактах председателя Гостелерадио с первыми лицами в партии можно было избежать больших конфликтов. Однако время подобного варианта поведения руководителей, основанного на авторитете власти, вместе с разрушением административной системы безвозвратно ушло в прошлое. В 1989 г., когда перестройке исполнилось четыре года, министерский стиль руководства радио и телевидением представлялся явным анахронизмом, как, впрочем, и само Гостелерадио СССР.
Другой возможный вариант поведения и стиля деятельности руководителя Гостелерадио (назовем его условно вариантом оперативного кавалерийского реформаторства) состоял в том, чтобы попытаться унять проявление телевизионного инакомыслия, опираясь на авторитет президента СССР под лозунгом: «Я пришел с чрезвычайными полномочиями выполнить волю верховной власти». По этому варианту, не ожидая поддержки редакций и не заботясь о сторонниках, предполагалось сразу же начать кампанию ломки всего того, что вызывало раздражение и неприятие президента СССР и его ближайшего окружения. Приоритет при этом принадлежал преимущественно волевым административным методам, не допускающим излишней полемики. Этот метод и стиль поведения для определенных лиц, привыкших повелевать и слышать только себя, казался наиболее эффективным. Действительно, освобождение или перемещение многих думающих иначе, чем председатель Гостелерадио, из числа ведущих программ, редакторов, режиссеров, закрытие наиболее беспокойных передач производит впечатление не только на правящую элиту, которой всегда импонирует решительность и смелость реформатора, но и на творческие коллективы, где жива привычка к повиновению. Однако на деле, если проявить здравый подход и посмотреть внимательно, подобный псевдореформаторский стиль не только сомнителен по своим методам, но и бесплоден по своим конечным результатам, негативному воздействию на общественное мнение, ибо неизбежно усиливает противостояние и сопротивление всех, кто не приемлет бездумного послушания, и тем самым становится аргументом в руках тех, кто вообще отрицает какое-либо разумное управление всесильным телевидением.
Когда оцениваешь свои прошлые деяния и поступки, то оказывается невозможным избежать в своих суждениях тех, кто пришел тебе на смену. При этом неизбежно возникает опасность нарушить этические нормы отношений. Размышляя над этим, прихожу к выводу, что порядочность состоит не только в том, чтобы не переступить правила приличия и не обидеть, но и в том, чтобы не скрыть, а защитить истину, в которой ты убежден.
Я сознаю субъективность своих суждений, допускаю, что они в чем-то могут быть уязвимы, но при этом не могу избежать в своих заметках оценки деятельности того, кто сменил меня в Гостелерадио. Тем более деятельность Л.П. Кравченко получила особенно большой общественный резонанс. Не хочу его обидеть, ибо не имею для этого каких-либо личных оснований, но объективно должен признать, что Леонид Петрович в своих председательских деяниях во многом придерживался второго варианта поведения. Будучи человеком профессионально квалифицированным, по своим личным качествам и характеру он был расположен к тому, чтобы быть безупречным исполнителем чужой воли. К тому же, оказавшись в фаворе у Горбачева, он пребывал во власти иллюзий всесилия президента СССР и безупречности его деяний. Разумеется, я учитываю при этом, что многое в его поступках было предопределено свыше, ибо так же, как и я, он был не только заложником жестокого времени, но одновременно и жертвой Горбачева, пославшего его на амбразуры телевидения с невыполнимой миссией, обреченной на поражение.
Как всякий послушный исполнитель, уже в своих первых решениях он оказался в жестких тисках между молотом – президентом СССР и наковальней – коллективом Гостелерадио. Потерпев поражение, Кравченко, как и многие другие, искал обоснование своего послушания в известной философии маленького винтика большой партийно-государственной машины.
Чтобы опередить возможные читательские сомнения, признаюсь, что я выглядел бы слишком самонадеянным, если бы в начале, в своих первых шагах, уже во всей полноте представлял себе все варианты поведения председателя Гостелерадио СССР и их последствия. Эти размышления характеризуют позицию автора и являются обобщающим выводом, из прошедших событий, который я делаю, чтобы еще раз оценить свои шаги.
Как человек со стороны, прибывший в чужой лагерь, я обязан был вызвать интерес к своим намерениям, чтобы иметь сторонников и единомышленников. Хорошо понимал, что нельзя управлять таким огромным творческим организмом, опираясь только на авторитет, дарованный тебе свыше властью, ибо ее признают легко только те, кто привык к сменам начальников на верхнем мостике, склонен умело приспосабливаться и уже давно не верит, что может быть какой-то иной порядок взаимоотношений с руководителями, кроме бездумного послушания. Такие люди легко принимают нового шефа и также легко от него отказываются, когда по воле сильных мира сего его убирают или как несостоятельного, или по каким-то другим причинам. Особенно важно было найти новых людей, способных посмотреть иными глазами на то, что стало на телевидении привычным, традиционным, способных принести свежие мысли, идеи. Только после этого можно было шаг за шагом, не штурмом, а методически, закрепляя за собой одну позицию за другой, начать те перемены, которые неистово стучались в двери телевидения и радио.
Такой вариант поведения нового председателя Гостелерадио был наиболее рациональным, но зависел от наличия определенных условий. Среди них наиболее важными и обязательными были два: время и терпение. В терпении сомнений не было, весь предшествующий опыт многому научил, хорошо подготовил к испытаниям на прочность, к тому, чтобы выдержать неизбежное противодействие, попытки поставить на место нового председателя Гостелерадио, не дать проявиться его претензиям иметь свою позицию и праву не быть статистом. А вот что касается времени, то его было отпущено мало, даже слишком мало, чтобы отстоять свою позицию, суметь найти опору среди редакций, слушателей, зрителей. Не было дано времени и терпения и моему непосредственному начальнику – президенту СССР. Читатель помнит: началась та самая необычайно активная стадия его смятений и колебаний вправо и влево, когда он, лавируя между демократами и консерваторами, пытался стоять над теми и другими, стараясь оставаться непререкаемым вождем партии и государства.
В этих условиях времени для реализации намерений новому председателю Гостелерадио практически не было отпущено, и его стремление иметь собственную позицию и право на самостоятельность в решениях вызывало неприятие в ближайшем окружении Горбачева. Президенту и его помощникам нужны были немедленные меры по жесткому управлению радио и телевидением, конечно, с использованием демократической атрибутики и декораций гласности, плюрализма и т.п.
У каждого свои представления о телевидении. Мои представления сводились к тому, что телевидение – особая сфера не только творчества, но и взаимоотношений людей, участвующих в сложном процессе интеграции различных средств: информации, искусства кино, театра, музыки, воздействующих на сознание и эмоциональное восприятие огромного числа людей. Этот сложный мир неоднозначен в восприятии, и оттого каждый имеет право на свое представление о телевидении, ищет в нем, требует от него только того, что отвечает его интересам, отрицая и не воспринимая многое из того, что оно несет другим.
Что же увидел и понял я в этом огромном и сложном мире телевидения, что принял, а с чем не мог согласиться? Каково оно – мое телевидение?
Телевидение – любимое и жестокое дитя вождей и народа, источник радости и горя тех и других. Оно не только любимое, но и позднее дитя в семье массовых средств информации. И, как всякое позднее дитя, отличается не только несомненными достоинствами и преимуществами перед другими, но и неизбежными недостатками, изъянами. Являясь одним из самых мощных средств информации, оно вместе с тем имело в своем составе всегда значительно меньше квалифицированных журналистов, редакторов, чем имеющие больший опыт газеты, журналы. Заметно было также, что и те, кто занял ведущие позиции в художественных и музыкальных редакциях телевидения, не были первым эшелоном театра, кино, музыкального искусства. Связано это было, как я думаю, в немалой степени с тем, что в пору становления оно оказалось особенно привлекательным, модным и влекло к себе всех тех, кто не нашел себя в других средствах массовой информации, в искусстве и пытался самоутвердиться на телевидении. Очевидно, поэтому на телевидении всегда пребывало немалое число полупрофессионалов, знающих обо всем понемногу и ничего как следует.
Я никогда не скрывал того, что не был в числе больших почитателей телевидения. Оно всегда казалось более легковесным, основанным больше на импровизации, на преобладании зрительного ряда, картинки, приоритете внешнего вида над мыслью. Печать была всегда мне ближе, роднее, ибо считал и считаю одним из самых больших чудес появление на чистом листе бумаги начертанных рукой человека слов, в которых заключена мысль, вызывающая волнение и сопереживание. Может быть, я не прав в своих пристрастиях, но всегда больше ценил написанное слово, ибо считаю, оно больше выношено, выстрадано, оно правдивее и честнее уже тем, что от него нельзя отказаться.
Увидел и понял я, что телевидение, объединяя и синтезируя в себе слово, зрительный ряд, эмоциональное воздействие искусства театра, музыки, является силой поистине всемогущественной, способной оказывать огромное влияние, поднять на дыбы целую страну, привести к разрушению, к человеческим трагедиям. А может вызвать у народа и глубокие раздумья, тревогу за судьбу Отечества, успокоить во времена больших невзгод и страданий, пробудить мысли мудрые и чувства добрые.
В понимании феномена телевидения исходным для меня было то, что оно – органическая, неотъемлемая часть нашей жизни, ибо развивается, меняется не само по себе, а только под непосредственным воздействием тех изменений и перемен, которые происходят в обществе. Сколько бы мы ни сетовали, несомненным является тот факт, что телевидение не может быть лучше, пристойнее, чем сама жизнь. Сколько бы ни осуждали телевидение за пристрастия и субъективизм, оно все равно во всех своих проявлениях лишь зеркало жизни, ибо отражает полнее, чем любые другие информационные средства, жизнь такой, какая она есть, со всеми ее темными и светлыми, горестными и радостными сторонами. В противовес критике, что в наших передачах слишком много ошибок, нелепостей, глупостей, меня всегда утешало то, что в реальной жизни их все равно куда больше. На многочисленных встречах, собраниях, когда я слышал упреки по поводу того, не стыдно ли нам показывать все неприличия, всю изнанку нашей жизни, мне всегда хотелось спросить и я спрашивал: «А вам не стыдно так неприлично жить, так плохо работать, так неумно управлять страной?».
Утверждение, что телевидение отражает реальную жизнь и не может быть лучше нее, в моем представлении вовсе не означало, что его функции сводятся лишь к пассивному зеркальному отражению реальной действительности. Ныне в условиях гласности и свободы информации телевидение, как и другие массовые средства, не только отражает, но все больше творит общественное мнение, оказывая огромное влияние, а часто и прямое давление на сознание людей. Да, телевидение не может быть лучше, чем сама жизнь, – это несомненно, но также несомненно, что оно не должно стремится к тому, чтобы сделать ее хуже, чем она есть.
Телевидение как самое могучее и влиятельное средство информации, естественно, оказалось на острие тех общественных перемен, которые начались в 1985 г., и стало одним из главных инструментов перестройки. Изменения, происходившие в обществе, оказывали все большее влияние на телевидение, делали его более открытым, откровенным, критическим. Оно оказалось в центре внимания огромной, многочисленной аудитории, ведя диалог по самым острым вопросам экономики, политики, культуры и одновременно испытывая возрастающее давление всего многообразия мнений и оценок, существующих в обществе.
Размышляя над этим, видел, что телевидение никогда не сможет удовлетворить полностью все запросы телезрителей, ибо слишком они многообразны и противоречивы. В то же время наличие противоречия между тем, что они несут людям, и тем, что от них требует аудитория, является одним из основных факторов постоянного развития и совершенствования радио и телевидения.
Не могу обвинить моих предшественников в Гостелерадио в том, что они полностью игнорировали интересы телезрителей. Известно, что в числе первых среди других средств массовой информации Гостелерадио СССР создало в 70-х гг. службу изучения мнений телезрителей о передачах. В этих целях была основана Главная редакция писем и социологических исследований. Центральное телевидение ежегодно получало более 500 тыс. писем, которые читались, анализировались, а параллельно с этим регулярно проводились исследования, позволяющие следить, как меняются оценки зрителей в отношении тех или иных передач. Конечно, эта служба исследований не была совершенна и не позволяла оперативно судить о рейтинге телевизионных передач, однако основные тенденции в настроениях и интересах слушателей она оценивала правильно. И исследования, и сама практика свидетельствовали, что в системе отношений телевидения и зрителей наибольшее недовольство массовой аудитории в последние годы в условиях обострения политической борьбы в стране вызывали информационные программы, их неточность, откровенный субъективизм в оценке фактов и событий.
Известно, что полемика о соотношении информации и комментария, о тех возможных и допустимых или вовсе недопустимых пределах вмешательства журналиста, ведущего программы, в содержание информационных передач радио и телевидения идет давно. Существуют разные точки зрения. Однако очевидным было, что у нас в условиях расширения гласности произошел резкий переход от прежней дикторской заторможенности и механического чтения утвержденного во всех инстанциях официального текста в другую крайность – обязательное комментирование и оценку ведущими всех событий, о которых информируют радио и телевидение. В обстановке конфронтации различных политических сил и острых социальных и национальных конфликтов, превратившихся в длительные очаги войны, субъективные оценки радио– и телеведущих вызывали и продолжают вызывать не просто неприятие, но и протесты, ультиматумы и нередко становятся фактором дальнейшего углубления противостояния, обострения борьбы.
Многие западные коллеги, с которыми мне доводилось встречаться, выражали недоумение по отношению к этому отечественному телевизионному феномену, ничем не оправданному чрезмерному вмешательству журналистов, ведущих программ в содержание информационных передач. С. Муратов («Известия», 3 октября 1992 г.) справедливо замечает: «Если раньше иностранцев поражала официозность программы “Время”, то теперь их удивляет уверенность наших ведущих, что их мнения о фактах важнее самих фактов. Журналисты теленовостей все больше чувствуют себя не информаторами, а миссионерами».
Ко времени моего прихода в Гостелерадио заметно возросло неприятие массовой аудиторией изменений в содержании телевизионных, художественных и музыкальных программ. Связано это было с общими процессами деформации советского радио и телевидения, которые стали отчетливо проявляться в 1987–1988 гг., когда всеобщая политизация общества захлестывала телевидение и активно теснила художественные программы. Политика стала неограниченно править бал на всех программах, говорящие головы захватили все каналы и передачи Центрального телевидения.
Система управления радио и телевидением была обычной государственной, соответствующей принципам административной системы, которая существовала под руководством ЦК КПСС. Гостелерадио СССР в материально-техническом и финансовом отношениях находилось в зависимости от Совета министров СССР, и потому председатель Гостелерадио СССР был членом правительства. В творческом же отношении, в определении политики радио и телевещания Гостелерадио напрямую управлялось ЦК КПСС, председатель комитета в этих целях обязательно присутствовал на заседаниях секретариата и Политбюро ЦК КПСС. На этих заседаниях происходила оценка передач, давались принципиальные поручения о наиболее важных информациях и выступлениях. Участвуя в заседаниях секретариата ЦК КПСС в течение восьми лет как главный редактор «Советской России», я имел возможность наблюдать реакцию секретарей ЦК на те или иные передачи, знаком был с той критикой, которую практически на каждом заседании выслушивал тогдашний председатель Гостелерадио С.Г. Лапин, а затем и сменивший его А.Н. Аксенов.
Отношение секретариата ЦК и Политбюро к руководителям Гостелерадио было традиционно недружелюбным. Объяснялось это тем, что, несмотря на весь макияж и лакировку, телевидение оставалось бесстрастным зеркалом происходящих событий и их исполнителей. Оно было безжалостным обличителем, делая достоянием всей страны убожество и серость стоящих у власти. Наверное, никто не принес столько откровенной правды в показе истинных способностей лидеров страны Брежнева, Черненко, как телевидение. И чем больше старалась пропаганда представить их в облике гениальных вождей, тем очевиднее и четче в телевидении отражалась их физическая и умственная немощность.
Вспоминаю, как на одном из заседаний секретариата М.А. Суслов резко заметил С.Г. Лапину, что он редко предоставляет экран телевидения руководителям ЦК, членам правительства. Лапин был слишком опытен, чтобы возражать, и принял замечание со смиренным почтением. Однако после заседания сказал мне с иронической досадой, что заслуживает не упрека, а благодарности ЦК за то, что не показывает миллионам телезрителей истинное лицо тех, кто управляет страной.
Задача, которую я поставил перед собой уже через месяц после того, как ознакомился с работой комитета, состояла в том, чтобы вырваться из рамок традиционного министерского стиля работы и попытаться стать главным редактором радио и телевидения. На практике это означало высвободить себя от решения многих частных производственных, хозяйственных, финансовых вопросов, поручив их выполнение заместителям, за счет этого большую часть времени использовать для взаимодействия с творческими редакциями, анализа программ, рассмотрения предложений по новым передачам. Попытался сделать регулярными встречи с главными редакторами телевидения и радио с тем, чтобы иметь информацию о творческих намерениях из первых уст и располагать возможностью хотя бы относительного влияния на содержание их деятельности.
Время и практика – самые суровые экзаменаторы любых благих намерений. Очень скоро стало очевидно, что намерение стать главным редактором, способным держать в поле своего зрения основные редакции и передачи, даже физически нереализуемо. Гостелерадио в то время насчитывало 42 радио– и телередакции, в каждой из которых состояло более сотни человек (редакторы, ведущие программ, комментаторы, режиссеры). Все они работали по своей профессиональной программе, имея определенную творческую и хозяйственную самостоятельность. В этих условиях председатель мог взять на себя только то, что другие или не могли, или не должны были делать.
Несовершенство механизма управления, как я понял уже скоро, было связано не только и даже не столько с недостатками стиля работы и субъективными качествами председателя и его заместителей. Все было значительно сложнее. Все трудности в конечном счете сводились к тому, что система организации государственного радио и телевидения в полной мере отвечала существующему общегосударственному административному механизму управления. В основе этого механизма стояла незыблемая и неограниченная монополия. Центральное радио и телевидение, представляя государственную монополию, не имели какой-либо альтернативы и не были в чем-либо зависимы от своего главного объекта и потребителя – слушателя и зрителя. На монополии была построена и вся внутренняя структура телевидения и радио. Внутри Гостелерадио монополия принадлежала творческим редакциям, которые тоже не имели альтернативы и творческой конкуренции и подчинялись только административным командам и поручениям председателя и его заместителей. В самих же редакциях организация творческого процесса была подчинена монополии отдельных передач во главе с ведущими, которые тоже выпускали свои передачи вне какой-либо альтернативы, соперничества и тоже при отсутствии прямой связи и зависимости от слушателя, зрителя.
Монопольная структура и подчиненная ей организация творческого процесса неизбежно вели к тому, что председатель комитета, его заместители, главные редакторы в управлении лишены были какого-либо альтернативного выбора; их оценки той или иной передачи немедленно перерастали в открытый конфликт, ибо отрицательно оцененная передача, представленная на низком профессиональном уровне, практически не могла быть заменена, потому что в редакции просто не было другой передачи. Подобная практика вела к тому, что каждая заранее объявленная в недельной календарной программе телевидения передача была обречена на выход в эфир при любом качестве ее подготовки. И если возникала ситуация, когда передача вызывала слишком серьезные сомнения и должна была быть снятой с экрана, то это воспринималось как чрезвычайное происшествие и становилось поводом для серьезного конфликта, объектом общественного скандала.
Монополия была порочна прежде всего тем, что не стимулировала творческий процесс, лишала его состязательности, конкуренции. Явление это на телевидении, по моему мнению, было неслучайным. Механизм организации творческого процесса с самого начала отличался от механизма организации в газете, журнале, где взаимоотношения творческих отделов с секретариатом, формирующим номер, всегда строятся на основе строгого отбора и конкуренции. Ничего подобного даже с учетом специфики и технической особенности творческого процесса не происходило на телевидении. Передача, одобренная при первом просмотре главной редакцией, заслужившая положительную оценку председателя или его заместителя, получала строго определенное время в течение недели или месяца (час и день), и после этого группа авторов передачи в течение весьма длительного времени, иногда и многих лет, становилась монопольным владельцем этого времени и могла без каких-либо опасений конкуренции работать на среднем, а чаще на весьма посредственном уровне.
Я понимал, что мое назначение в Гостелерадио было связано с намерением М. Горбачева и его сторонников сохранить в своих руках главный информационный центр и ограничить оппозиционные выступления радио и телевидения. Уже в своих первых беседах с М. Горбачевым, Н. Рыжковым я говорил о том, что эта задача не по силам одному человеку, если даже он председатель Гостелерадио СССР и убежденный сторонник перестройки. Убеждал, что она невыполнима в нынешних условиях вообще. Для меня было очевидным: избежать крайностей, деформаций, которые охватывали Центральное телевидение, остановить процесс политизации телевизионных редакций и передач с преобладанием субъективных пристрастий, когда микрофон предоставлялся только определенному кругу лиц и, несмотря на призывы, отсутствовал плюрализм мнений, было практически невозможно, ибо все эти процессы были естественным отражением того, что происходило в реальной действительности, в общественно-политической жизни страны.
Радио, телевидение в условиях перестройки, активно участвуя в многообразной политической жизни общества, находясь на самом ее острие, не могли не меняться и не могли не стать активными участниками политической борьбы, не могли не испытывать на себе те изменения, которые происходили в реальности. Нами ныне владеет настроение осуждения телевидения, и еще не пришло понимание того, как многим мы обязаны ему, как с наибольшей полнотой и выразительностью оно отразило нас в том виде, в каком мы действительно были, высветило все лучшее и все худшее в нас. Всем памятны бушующая на экранах «Лестница 12-го этажа», прямые трансляции первых народных съездов, телемосты между континентами и многое другое, что стало частью нашей жизни. Признаемся, что и нашу неимоверную усталость от политики впервые обнаружило тоже телевидение.
Появление новых передач и видеоканалов, сочетающих социальную остроту и зрелищность, занимающих позицию, которая часто не совпадала с официальной, было неизбежно: на телевидении происходило то, что происходило в реальной жизни, – шла острая борьба различных позиций, различных общественных сил. Популярные телепередачи, имеющие многомиллионную аудиторию, – «Взгляд», «Добрый вечер, Москва», «600 секунд» по-разному воспринимались и оценивались, однако несомненно было то, что именно они отражали черты современного телевидения. Помню, как мне пришлось в ЦК КПСС защищать телефильм тогда малоизвестного, а ныне одного из популярных телепублицистов Леонида Парфенова «Дети ХХ съезда». Защищать уже после того, как я поддержал выход его на телеэкран, до этого он длительное время моим предшественником не выпускался. В этом фильме Ю. Карякин, Е. Евтушенко, Л. Карпинский, Е. Яковлев размышляли об истоках идей перестройки, о той оттепели в надеждах, которые принес ХХ съезд КПСС. Я принадлежал к этому же поколению, и мне были близки эти идеи.
В отличие от Л.П. Кравченко, который свою позицию обозначил как человек, который старался не задавать лишних вопросов, я с самого начала задавал – и, наверное, слишком много – вопросы Горбачеву и его ближайшим советникам, чтобы убедиться, понимают ли они, что телевидение не может быть прежним, ибо оно неотъемлемая часть нашей жизни. К сожалению, я скоро увидел, что Горбачев оставался либералом и даже демократом во взаимоотношениях с радио и телевидением лишь до тех пор, пока эти средства были лояльны к нему, прославляли его реформаторство, отражали его первые миссионерские поездки по стране, пели ему победные гимны. Стоило же им начать выражать сомнения в его деяниях или заявлять об иной позиции, сразу же появлялись замечания вездесущих помощников или раздавался раздраженный звонок демократа – президента СССР. Олег Попцов, руководитель Российской телекомпании, наученный горьким опытом взаимоотношений с властью, очень верно заметил в интервью «Независимой газете» (21 ноября 1992 г.): «Власть очень трудно привыкает к роли зрителя, слушателя. Она до сих пор считает, что находится над зрителем, над слушателем и существует для того, чтобы объяснять, что и как надо видеть и слышать».
В неравной борьбе больше всего в то время не мог понять и согласиться со стремлением моих руководителей сохранить по-старому в информации и пропаганде два уровня правды и откровенности. Один – тот, что происходил в действительной жизни, со всеми ее противоречиями и конфликтами, острой борьбой различных общественных сил и движений, все большим недовольством тем, как идут перемены в экономике, в социальной сфере, и второй уровень – уровень официальной партийно-государственной информации, пытающейся представить все в благоприятном розовом виде и цвете. Получалось, провозглашая демократию и гласность, мы на практике продолжали проявлять старый консервативный подход к информации, сохраняли прежний разрыв между словом и делом, между информацией и реальной жизнью!
Мое пребывание в Гостелерадио СССР по времени совпадало с началом торможения перестройки и возрастанием недовольства, которое она начала вызвать среди широких кругов населения. И сколько бы тогда ни говорили о коварстве оппозиции, этот процесс был основным источником растущего авторитета демократической оппозиции политике Горбачева, в числе активных участников оппозиции оказались в то время значительные слои работников массовых средств информации: печати, радио и телевидения. Это обстоятельство не могло не вызвать острой критики радио и телевидения и справа, и слева.
Особенно резко критиковали телевидение и его шефа за инакомыслие руководители ЦК КПСС и правительства, проявляя часто удивительное непонимание того, что происходит в настоящей жизни. Многочисленные объяснения на совещаниях и советах по поводу тех или других передач убеждали меня: в представлении ближайшего окружения Горбачева устойчиво сохранялось старое представление, что все лишь в том, кого и как допускать к микрофонам. И дело здесь было не просто в близоруком, непрофессиональном подходе, а больше в привычке повелевать телевидением, не видя, что происходит за окнами кабинетов Старой площади и Кремля.
Критика сверху была жесткой, напоминая порой те известные времена из далекого прошлого, когда гонцу, принесшему во дворец правителю дурную весть, тут же рубили голову. Участникам столь короткой расправы было обычно невдомек, что гонец не виновник вести, а ее жертва. Говорю об этом с горечью, ибо был приверженцем позиции: на телевидении и радио не должно быть двух уровней откровенности и правды, один уровень, когда, к примеру, идет прямая трансляции съезда народных депутатов или сессии Верховного Совета, наполненной страстями до краев, столкновениями мнений без соблюдения даже элементарных правил приличия, с применением всего набора грубостей и оскорблений. Все это с помощью телевидения выносилось на общее обозрение, становилось достоянием всей страны. После этого особенно странно было на другой день выслушивать замечания Горбачева или переданные по его поручению негодования по поводу комментаторов и обозревателей, слишком откровенно и резко оценивающих столкновения и конфликты парламентариев. Мог ли этот бурлящий, как перегретый паром, котел в виде Съезда народных депутатов СССР или РСФСР быть представлен в комментариях на радио и телевидении совсем иным – благостным, спокойным, умиротворенным? Все то, что выносили на трибуну дискуссий депутаты, политические противники в борьбе за власть, становилось немедленно основой комментариев и интервью, оценками и суждениями журналистов.
Читатель помнит, как всеобщая политическая лихорадка, охватившая страну в конце 80-х гг., до крайнего уродства деформировала Центральное радио и телевидение. С первого съезда народных депутатов в мае 1989 г. начались по категорическому требованию депутатов прямые и полные трансляции заседаний съезда на всю страну. Миллионы людей с утра и до поздней ночи неотрывно сидели у радиоприемников и телевизоров. Работать становилось некогда, все от Москвы и до самых окраин огромной страны были до предела заняты политическими дискуссиями. Дворец съездов Кремля превратился в большой театр, где разыгрывался самый трагический спектакль в истории нашего отечества, где телевидение было одним из главных участников и действующих лиц его. Возвращаясь к недавнему прошлому, думаю: ничто не остается безнаказанным. Считаю, что никому наш парламент так не обязан своим прославлением и своим посрамлением, как телевидению.
В своих встречах и беседах с Горбачевым, Рыжковым, Лукьяновым я не раз говорил о том, что меня беспокоит: о беспомощном положении председателя Гостелерадио, о невозможности старыми административными методами остановить процессы деформации телевидения. Моя позиция сводилась к тому, чтобы отказаться от запретительных методов во взаимоотношениях с редакциями и последовательно, шаг за шагом, стремиться к тому, чтобы на телевидении и радио были представлены все точки зрения без преобладания и монополии какого-либо из политических движений, партий, организаций. Чтобы реализовать эту позицию в сложных условиях политического противоборства, нужно было как минимум два обязательных условия: способность проявить здравый смысл и понимание со стороны Горбачева и его ближайшего окружения. Правда, для этого Горбачев должен был как минимум верить председателю Гостелерадио, что он не карьерист и не интриган и не меньше, чем он сам, обеспокоен и болеет за судьбу своего Отечества и своего народа и стремится к тому, чтобы противостоять процессам дезинтеграции, которые охватывали все сферы жизни общества. М. Горбачеву этого, к сожалению, не было дано. При наличии первого условия второе сводилось к тому, чтобы обладать волей и мужеством, чтобы убедить других служить не вождям, а совести и чести, и найти силы, людей, способных противостоять монополии и групповщине, и дать возможность на радио и телевидении проявиться действительному разномыслию.
Я не был ни левым, ни правым, просто был реалистом, человеком от жизни, который смотрел на мир глазами шестидесятников и со времен Магнитки оценивал все явления, соотнося их только с практикой, называя все происходящее своими именами. Понимал, что сменился герой наших передач и на смену примитивному, способному служить лишь показухе передовику производства, ударнику коммунистического труда пришел политик-реформатор, ниспровергатель и обличитель: А. Собчак, Ю. Афанасьев, Г. Старовойтова… Как реалист, я видел, смена героев отражает объективные перемены, которые происходят в нашей жизни, но меня не оставляло беспокойство, что в средствах массовой информации все больше и больше бушуют только критические страсти, а слой добрых, созидательных дел и явлений исчезает вовсе. Нет показушной трудовой доблести, но нет и арендатора, фермера, предпринимателя, просто рабочего делового человека, от которого только и зависит успех перемен, надежды на доброе начало в нашей жизни. Телевидение, заполненное до краев политической сварой, многочасовыми речами президентов и лидеров движений, депутатов и министров, все меньше воспринималось слушателями, зрителями, все меньше несло оптимизма, не способствовало ничему в ожиданиях людьми перемен к лучшему.
Книга «Заложник времени».
Москва, изд-во «Прогресс», апрель 1993 г.
Лучше служить Толстому, чем толстосуму
– Михаил Федорович, давайте вначале я коротко расскажу, что мы – журналисты «Новой газеты» – о вас знаем и думаем, а потом вы скажете, что думаете о нас. Хорошо?
– Договорились.
– Вы многие годы при разных режимах занимали ключевые посты – я бы даже сказал, позиции, – в масс-медиа. Были главным редактором «Советской России». Потом вы возглавили Госкомиздат – в самом начале перестройки – и сразу освободили издательства от жестокого централизованного планирования. И эта работа никому не позволила усомниться в вашей человеческой и гражданской порядочности.
Так может не стоило оставлять редуты и отходить на сравнительно тихую позицию директора книжного издательства «Русская книга»? Кажется, порядочный человек с таким опытом чиновничьей работы наверху мог бы принести больше пользыобществу в какой-то более горячей точке… Вот примерно что мы думаем о вас…
– А я с большим интересом отношусь к возможности выступить в вашей газете, потому что по содержанию разделяю многое из того, что делаете вы, и по социальной остроте газеты многое мне близко и понятно. Мне близка и позиция газеты, тем более в такое нелучшее время для периодической печати, но об этом чуть позже. Хотя, замечу, большинство тех газет, которые читаю – и ваша не исключение – отличаются поразительной узостью тематики. Почти все крутятся вокруг очень ограниченного круга тем и героев. Скажем, большинство газет интересует, что там сказали Илюхин или Илюшин, Жириновский или Чубайс… Как-то мало их заботит, является ли это главной темой дня и даже интересует ли читателей. В сфере забот и интересов людей политика занимает далеко не первое место. Вы, наверное, заметили, что, как только начинают проводить социологические исследования – по поводу отношения к президенту, правительству, выборам, – зачастую 30–40 % отвечают, что это их вообще не интересует. И не надо судить этих людей, потому что их интересует совсем другое.
– Вообще-то это вроде бы показатель здоровья общества…
– Абсолютно точно. А свое время, работая в «Советской России», я часто ездил по поручению ЦК в разные страны, особенно в Италию, а там был как раз период правительственной чехарды, правительство менялось иногда каждую неделю, и меня больше всего поражало удивительное спокойствие абсолютного большинства людей по отношению к тому, что происходило. Наши газеты волновались, кто придет к власти: социалисты, монархисты, сторонники Муссолини, а итальянцам, казалось, это совершенно все равно.
– Ну наверное, потому, что итальянцы были уверены: их жизнь от политики радикально не изменится, не перевернется, как у нас все время переворачивается…
– Точно. Так вот к чему я это веду. К сожалению, та сфера, которой я занят теперь, – книгоиздание (одна из важнейших составных культуры!) мало заботит нашу печать, а я думаю, что она куда ближе к жизни, чем многие политические вопросы. Уберите завтра книгу – что будет со школой, с вузом и как вообще будет жалка жизнь людей! Вольтеру приписывают слова, что, если люди перестают читать, они перестают думать. А вот если бы Вольтер дожил до нашего времени, его стоило бы спросить: а если люди перестанут смотреть телевидение, они тоже перестанут думать? Уверен, он бы не согласился с таким утверждением.
– Приятно слышать от недавнего председателя Гостелерадио… Но можно вспомнить и не менее авторитетного мыслителя Платона, который говорил еще радикальнее: письменность губит культуру…
– Вот и я о том: это большой недостаток нашей современной периодической печати, что она теми вопросами, которые задевают людей больше, чем политические игры, и в частности положением культуры, почти не озабочена.
Вот ситуация в книгоиздании. Это, кстати, и есть ответ на вопрос, почему моей последней гаванью является книгоиздание, то есть печать стратегического назначения. Здесь ведь происходят процессы вообще катастрофические. Если говорить о том, что у нас что-то скоро развалится и рухнет, то в общем книгоиздание и печатные СМИ уже рухнули. Потому что сегодня больше нет центральной печати. Может быть, в какой-то степени могут претендовать на некоторую центральность «Аргументы и факты», которые еще печатаются и распространяются где-то в регионах. Может быть, немножко – «Труд», и, пожалуй, все. Даже «Комсомольская правда» уже не центральная газета. В двадцать раз сократился тираж «Известий». А сейчас, как я думаю, судя по последним событиям, вообще стоит вопрос о существовании такой газеты. Наверно, будут «Известия», но не те, какие мы знали всегда.
То же самое и в книгоиздании. Только что опубликованы итоги прошлого года. По официальным данным, падение показателей в книгоиздании, может быть, не так велико, как, скажем, в прошедшие два года, но если учитывать, что мы уже достигли дна… На 14 % сократились тиражи изданных книг. В прошлом году все российское книгоиздание дало примерно 370 млн экземпляров книг. Дело даже не в цифре, а в том, что из этого получит непосредственно читатель на огромной территории, которая называется Россией. И вот расчеты показывают, что он получит из этого максимум треть.
– То есть меньше одной книги в год на душу населения? Кажется, фраза «Зачем мне вторая книга – у меня уже есть одна» перестает быть смешной?
– Да. Я анализирую на примере нашего издательства. Из того, что мы издаем, распространяется примерно половина, а от этой половины только половина может попасть в регионы. Все остальное осваивается или в Москве, или кладется аккуратно на склад. Вообще впечатление обилия книг есть только в Москве, может быть, еще в Питере, а если удалиться на сто-двести, а тем более на тысячу километров на восток, то вы увидите совсем другую картину. Что такое 100 млн книг на огромную массу людей!
– Да ведь еще и каких книг? Как я понимаю, ужастики, порно и учения разного рода шарлатанов тоже входят в эти 100 млн?
– Увы. Это значит, сегодня значительная часть людей не может получить в руки хорошую книжку.
– Ну и еще люди выбирают между куском колбасы и книгой…
– Это, пожалуй, первая причина. Читающая часть людей – прежде всего инженеры, учителя, врачи, студенты, работники культуры – оказались сегодня в самом сложном положении. Вот все еще идет спор: читающий мы или нечитающий народ… Дело ведь в том, что само чтение, как я думаю, – это часть нашего славянского менталитета. Известно, что мы живем не по закону, а, так сказать, по совести, по вере… Нам надо и хочется верить…
– И в том числе печатному слову?
– Совершенно точно. Нам все еще кажется, что если это напечатано, то что-то за этим обязательно последует, а уже давно не следует. Интересная вещь. Я недавно встречался с начальником Управления библиотек Минкульта Евгением Ивановичем Кузьминым. Он утверждает с цифрами в руках, что последние три года идет неуклонный рост числа читателей библиотек. Ежегодный прирост примерно 5 %. Но, к сожалению, в библиотеках сейчас тоже острый дефицит книг – даже классики.
В мировом книгоиздании правила достаточно строгие: по статистике, 30 % и более – специально изучал – всего того, что издается, идет в библиотеки, у нас даже 5 % туда не попадает!
– Как удается на Западе обеспечивать библиотеки?
– За счет федерального бюджета, за счет муниципального бюджета.
– Значит, и у нас книгоиздание все-таки должно поддерживать государство?
– Думаю, тут просто другого выхода нет. Саму книгу издавать мне уже не надо помогать, и очень хорошо, что теперь мне никто не заказывает, как и что я должен сдавать, но мне надо помочь доставить книгу читателю. Раньше ведь было как: на выпуске книги моя деятельность заканчивалась, мне даже тираж уже заранее собирали книготорги на местах. Теперь же после того, как я книгу напечатал, все только начинается. Очень грустно, что сейчас каждое издательство, а у нас их ныне очень много (около 9 тыс.), так вот, каждое из них пытается изобрести велосипед, прорвать информационную блокаду, самостоятельно реализовать книгу.
– А объединить усилия не пробовали?
– Над этим бьемся, но пока преобладает иллюзия, что каждый должен пробиться сам. Это уже элемент новой идеологии, что все в условиях рынка должны прорываться в одиночку. Серьезное заблуждение. Одному не пробиться, особенно в системе распространения. Тут должно быть объединение крупных издателей, чтобы задействовать крупные региональные базы, книготорги, иметь возможность совместно делать траты на транспорт, почту, связь.
А возвращаясь к своему издательству и своему собственному занятию, хочу сказать, что в жизни я научился делать три дела: преподавать (историю и философию), редактировать газету и управлять издательским процессом. Но я человек консервативный, поэтому мне преподавать, видимо, будет поздновато переучиваться. А редактировать газету я просто не хочу.
– Почему?
– Думаю, сегодня это дело просто бесперспективное. Потому что редактировать сегодня газету – значит кому-то служить. Я не верил и не верю в свободу и независимость печати. Вот Ярослав Голованов в одной из дискуссий хорошо сказал, что независимость прессы все равно что вечный двигатель: заманчиво, интересно, но невозможно.
Раньше прессу называли верным солдатом партии. Сейчас она так быстро становится солдатом денежных мешков и так все уже разобрано, что сегодня мы уже присутствуем при переделе средств массовой информации. Сильные мира сего понимают: пресса – это огромное общественное влияние.
Помню, когда я работал в Гостелерадио и выступал на пленумах, мне говорили: что вы там показываете одну черноту?! А у меня всегда был лишь один аргумент: телевидение, газета, печать не могут быть лучше жизни – они ее отражение. Но сейчас я думаю, что этот тезис уже устарел: теперь масс-медиа не только отражают, а уже формируют, создают эту картину жизни. Я понимаю, что она чаще деформированная, но такая и нужна кому-то и в интересах кого-то. Потому я и не хочу служить той или иной финансовой группе, той или иной компании, я хочу служить Толстому, Тургеневу, Пушкину… Понимаете, для меня книгоиздание – это, если хотите, бастион независимости. Он тоже, конечно, относительный. Мы об этом уже говорили: выпустить книгу я еще могу, а вот распространить – увы. Но для меня это все-таки куда большая независимость, чем ваша. Вы-то, конечно, сегодня находитесь на гребне, так сказать, в авангарде демократической оппозиции, но как долго вам удастся удержаться? Этого никто не знает. Вот почему я и пришел в книгоиздание.
– Можно коротко сформулировать вашу книгоиздательскую политику?
– Как раз в мае исполняется сорок лет нашему издательству. Раньше оно называлось «Советская Россия» и было самым крупным в Федерации. Его создавали в 1957-м прежде всего как издательство русской и советской классики. И в этом отношении его наследия не приходилось стыдиться. Может быть, в какой-то степени оно было славянофильского плана. Но и Думбадзе, и Айтматова издавала. Конечно, ради конъюнктуры тут печатали и всех «секретарей обкомов», и эти книги чести издательству не принесли…
Если говорить о сегодняшнем нашем кредо… Мы за эти три года пришли к выводу, что ни одно издательство не должно быть всеядным, надо иметь три-четыре направления, чтобы сохранить свое творческое лицо. В свое время мы тоже пытались печатать детективы, но оказалось, что у нас их искать никогда не будут. Их ищут в других местах.
– И каковы ваши направления?
– У нас их четыре. Мы продолжаем издавать классику. Даже в эти последние три года выпустили Гоголя – почти академические семь томов, пятитомник Тургенева, трехтомник Паустовского. В прошлом году – трехтомник Лермонтова. Хотим попробовать издавать в нынешнем году Ивана Шмелева – в основном то, что мало известно.
Другое наше направление – это подписные издания. Например, затеяли двадцатитомник русской фантастики, начиная с Булгарина, Греча и раннего Гоголя. В этом году уже издали три тома. Ивана Ильина издаем – в основном архивы, которые нам предоставляют американцы, и вот уже недавно вышел седьмой том.
Есть еще одно очень интересное направление: мы вернулись к «Поэтической России». Что самое замечательное: в последнее время интерес к чистой поэзии стал довольно отчетливым. Вот в этом году выпустили книги Заболоцкого, Вероники Тушновой – ее, кстати, давно не издавали. А она чистый лирик. По-моему, в поэзии достойно только то, что истинная лирика, а все остальное можно написать прозой. В прошлом году мы издали Рубцова – 5 тыс. экземпляров, и он полностью разошелся, сейчас подпечатали еще 10 тыс. И Тушнова прекрасно идет – мы напечатали ее семитысячным тиражом всего месяц назад, и уже 2 тыс. продали. В скором времени издали Клюева, Мартынова, Смелякова, Друнину…
И еще одно направление. Мы начали новую серию «России известные имена». В ней такие имена, как Савва Мамонтов, Вацлав Нижинский. Будут еще Савва Морозов, Мария Ермолова…
Мы считаем, что в наше время такие издания хоть немного прибавляют людям культуры и, может быть, даже защищают нашу национальную культуру.
– А современные авторы у вас могут издаться?
– Это наше самое уязвимое место. У нас сейчас в работе, к стыду нашему, всего одна такая книжка – Лазаря Карелина. Я его ценю. Фронтовик, но сейчас современные вещи пишет – даже о криминальном нефтебизнесе… Бакланова хотели двухтомник издать, но увы. На современную литературу силенок не хватает, особенно с новыми именами авторов. Им нужна реклама, а на рекламу нужны деньги. Издатель боится рисковать. Когда я издаю Нижинского, я знаю, что это имя и есть конкретный читатель, который его купит. Однако, мое назначение как издателя – открывать новые имена… Но сейчас большинство издательств занято только переизданиями, а оригинальных издательских работ почти нет – всего около 10 % даже у самых коммерческих издательств.
– Вот потому, наверное, редакторам газет все-таки труднее прожить: они вместо нового не могут печатать лучшие газеты прежних лет. Хотя это, по-моему, было бы любопытной культурологической акцией и, может быть, даже полезной…
Что ж, разрешите пожелать вашему издательству в следующие сорок лет добраться до всех своих читателей, в том числе и за Уральским хребтом. Уж это точно будет полезно и для вас, и для них.
«Новая газета». 12–18 мая 1997 г.
Национальная идея России – ее духовность
Он называет себя «непреодолимым оптимистом». Но дает срок – год-два. Потом катастрофа станет необратимой. Он лучше многих понимает масштабы национальной деформации, но все же видит слабые ростки надежды. Доктор исторических наук Михаил Федорович Ненашев много лет возглавлял коллектив «Советской России», которой верили, потому что при нем она стала честной газетой миллионов, а не столичной элиты. Руководил Российским телевидением, и ему мы тоже верили, пока он – недолго! – оставался у штурвала. Ныне директор издательства «Русская книга», для которого приоритетом остается светлое и мудрое слово. На днях в Твери проходила юбилейная ярмарка изданий «Русской книги», которая отмечала свое 40-летие. А нам удалось встретиться и побеседовать с М.Ф. Ненашевым.
– И конечно, первый вопрос: когда и как произошла встреча с книгой?
– Я вырос в деревне в то благодатное время, когда не было ни радио, ни даже электричества. Челябинская область, Варненский район, совхоз «Новый Урал» – маленький, чуть больше 50 дворов. Отец, бухгалтер фирмы совхозной, ездил в райцентр и привозил книжки. А мама их мне читала, она была очень подготовленным по тем временам человеком, ей удалось окончить два класса гимназии – при всеобщем начальном это было в то время огромное образование! Вечерами нечем было себя занять, особенно зимой. Подоив корову, она ставила керосиновую лампу и читала часов до одиннадцати. Оттуда все и пошло – мой Пушкин, мой Жюль Верн, мой Робинзон Крузо. Любовь к книге у меня от родителей. Была в семье и особо уважаемая, «казачья» литература – Шолохов, которого я одолел уже в пятом классе, «Казаки» Толстого, «Порт-Артур» Степанова…
– Как вы думаете, возродится когда-нибудь это семейное чтение вокруг лампы?
– Не знаю. Но очень хотелось бы…
– Михаил Федорович, что же дает вам основания для оптимизма?
– Прежде всего невозможность представить, что такая огромная страна с таким народом – со всеми его плюсами и минусами – не может вот так взять и провалиться в тартарары! Просто нас ожидает еще много страданий.
– Думаете, маятник еще не достиг нижней отметки?
– 17 августа мы уже опустились в самую грязь, и ниже быть не может. А ближайшие месяцы покажут, валяемся ли мы в этой грязи или начинаем медленно, ползком, на четвереньках, из нее выбираться.
– Масштабны пространства России, но ведь и ему, согласитесь, сегодня угрожает опасность. Вас не пугает тенденция к размыванию границ практически по всему периметру – Япония, Китай, Балтика… Куда только не рвутся гуманитарные эшелоны!
– Пугает. Но я замечаю, что в последние 3–4 месяца государственной мудрости у нас прибавилось. Даже в отношении территориальной целостности. Думаю, и новому правительству ее необходимость стала понятна. Мне кажется, эпоха временщиков типа Чубайса, Гайдара – людей исторически безродных, космополитов в худшем смысле слова – уже уходит. Пришли государственники, Евгений Примаков заявил об этом с самого начала. Вот это и внушает оптимизм.
– Вы, кстати, поэтому философа Ильина, государственника, в десяти томах издаете?
– Да! У нас в правительстве начинает преобладать, пусть пока чуть заметно, государственный подход, здравый смысл. И сама острота политической борьбы, шабаш, что поднялся сейчас, вы заметьте, как раз с этим связаны, а не с «национальным аспектом». Я сам этого не люблю, я родом с Урала, с Магнитки, а она всегда была интернациональной.
Я даже традиционный еврейский вопрос открыл для себя 40-летним человеком уже в Москве! Мы сейчас переживаем переломный момент и вскоре прояснится, сохранится ли Россия как великое многонациональное государство со всеми ее составляющими. Что возобладает: державная мудрость или безответственное стремление к развалу? Мне кажется, все же мудрость.
– Трагичность последнего десятилетия еще и в том, что интеллигенция теряет нравственный авторитет. Как вы думаете, придет ли она сама к покаянному пониманию своих заблуждений и сможет ли вернуть свои позиции в обществе?
– Слово и понятие «интеллигенция» российского происхождения. У нас сегодня оно сильно скомпрометировано, как и хорошее в общем-то слово «демократия».
– Ну сейчас-то у нас лишь ее имитация!
– Интеллигенции будет сложно и нам с вами будет сложно! Интеллигенция на каком-то этапе засуетилась, поверила, что все, что несет Ельцин, и есть подлинная демократия. Абсолютная глупость!
– Мы обманулись и заплатили за это.
– Самое главное – авторитет потеряли! А ведь интеллигенция формирует духовную культуру, никуда от этого не денешься. Мы смотрим телевидение, читаем книги, газеты и во всем этом тон задает интеллигенция.
– Так может, еще и потому у нашей молодежи культура выступает в ином образе? Налицо такое засилье попсы, что сами традиционные носители культуры потеряли авторитет.
– Возможно, но лишь как один из факторов. Будем объективны, отношение к культуре формируют больше всего сами условия жизни.
Мы отвергли Маркса, но нельзя отвергнуть диалектику! Есть общие законы развития общества, сознание формируется средой, условиями жизни, а не только культурой. Деградируем ли мы, а особенно идущие за нами? Да, определенно! Но это деградация самой жизни. Я за своим внуком наблюдаю, ему 13. Я, книжник, пытаюсь его увлечь, но делать это теперь очень сложно.
– Смена героя. Место д’Артаньяна занял человек-паук. Это поколение читает преимущественно комиксы. Старая романтическая литература – мир приключений – уходит. Жюль Верном, Дюма, Киплингом, Купером зачитывались несколько поколений, но нашим детям они неинтересны. Рождается новый детский мир – старый ушел. Наши дети живут новыми образами.
– Но это неизбежно, он должен был уйти рано или поздно. Закономерность жизни! А возьмите самую влиятельную из сил – телевидение. Раз нет в нем романтических образов, то как они будут в сознании? Будут те же самые человек-паук и вампир! И все же не надо опускать рук. Будем уповать, что они еще вернутся к Жюль Верну.
– А что, по вашем наблюдениям, привлекает новых русских?
– Известная часть их вообще ничего не читает. Но уже очевидны озабоченность тем, что читают их дети, стремление, чтобы они овладели тем, что отцам недоступно.
– Это утешительно. И напоминает ситуацию с купеческими семьями в конце прошлого века.
– Да. Вспомните, о чем Мамин-Сибиряк писал!
– И у нас есть надежда, что второе поколение нового купечества станет культурнее первого?
– Мы можем предположить это с достаточными основаниями. Видите ли, я верю, что человеческий мир, как и мир природы, развивается по законом целесообразности. Хотя бы потому, что связан с природой. В Европе реки были страшно загажены. А последние три года там просто воинствует движение зеленых, оно удивительно могущественно! Я часто бываю в Германии – Рейн стал совсем другим. И так по всей Европе. А мы так близки к природе, что, начиная заботиться о ней, заботимся и о культуре.
– Очищая природу, очистим и душу. Вы знаете, как засорена Волга?
– Знаю, но думаю, что благоразумие, уже посетившее Европу, придет и к нам. Правда, с задержкой лет на 15–20, как обычно. Мы ведь чем себя успокаиваем? Россия большая, Волга большая – все вынесут…
– Так вы думаете, инстинкт самосохранения в нас еще не заговорил?
– Если последние восемь лет мы шли не туда, о каком же инстинкте можно говорить? Сами себя разрушаем!
– Но, может, он все же пробуждается? И национальное движение при всех его очевидных перекосах тоже выражение этогоинстинкта народного самосохранения? Пусть и с некоторыми болезненными крайностями организм народа пытается защитить себя?
– В чем-то да. Даже известное выступление Макашова можно воспринять как выражение протеста. Пусть даже каких-то крайних сил! Возьмите сам экстремизм – он же имеет социальные основы. И такое деформированное проявление национализма, если хотите, тоже выражает обеспокоенность о сохранении национального духа и национального единства.
– Крайность – это реакция на унижение?
– Совершенно верно. И то, что мы сейчас наблюдаем, – это тоже реакция на унижение. Но не будем забывать, национальное возрождение невозможно без здравого патриотизма. А суть его в том, что я безмерно уважаю свою нацию, но не менее уважительно отношусь к другим. У наших классиков четко сказано: мерзость, гадость, всякие извращения всегда касаются лишь отдельного индивидуума, а сам народ всегда здоров.
– В программе вашего издательства – книги о национальном быте, обрядности, кухне. Скажите, как вы относитесь к американизации нашей массовой культуры, укладу жизни, которая все это отрицает?
– Это самая большая опасность. Сегодня в мире реально существует одна великая держава, и ее гегемонизм наиболее опасен. Поэтому европейские страны стараются противостоять этому влиянию. Там строго дозирован доступ иностранных телеграмм. В Англии – до 20 %, во Франции – не более 14 %. Во Франции есть даже закон о национальном языке. Там строго ограничен процент иностранных слов в рекламе, публикациях, выступлениях…
– За вывески на английском языке там нужно платить?
– Да, у них все это регулируется налогами. Хочешь по-английски? Пожалуйста, но заплати! А у нас никаких регламентов нет. У нас единственная страна, где нет на телевидении никаких, в том числе национальных, ограничений, где не соблюдаются общепринятые международные нормы.
Меня вообще поражает, что пока еще декларативное заявление Госдумы об общественном контроле расценивается как вмешательство в свободу тележурналистики. Думаю, это неправомерно. Если быть объективными, когда мы по всем нашим телеканалам транслируем американские телесериалы, то кажется, что смотришь один бесконечный американский канал. Я думаю, нам надо объединяться с Европой в сопротивлении американскому влиянию. И в этом, если хотите, путь освобождения и противопоставления.
– Как вы считаете, Михаил Федорович, национальность – понятие только этническое или также духовное?
– Полагаю, на синтезе того и другого.
– Стало быть, если русские дети живут не своей национальной, а чужой культурой, по чужим образцам, они уже не вырастут русскими людьми?
– Боюсь, что это так и будет.
– Так что же ждет в будущем такой народ?
– Утрата национальных качеств. Получим некий средний продукт с элементами определенного зомбирования.
– Мы можем говорить о культурной диверсии?
– Во всяком случае определенно о ее опасности.
– Мы недавно в области отбивали атаки мунистов. Заморские проповедники идут ныне косяком.
– За всем этим нужно видеть целевые программы – это очевидно. В свое время мы говорили об индустрии пропаганды – вот она! Огромные средства, огромная материальная база. Детское сознание противостоять этому, конечно, не в силах, если только мы сами, государство ничего целенаправленно не организуем. А наше государство ничего не регламентирует, никому не противостоит.
– Есть такая теория: вслед за периодом сексуальной разнузданности, глумления над женщиной приходят социальные катаклизмы. Общество как бы подготавливается к насилию.
– Не знаю, приведет ли это к социальным катаклизмам, но к холопству – несомненно. И к внутренней агрессии. А это самое опасное. Всякая утрата национальной культуры, национальных традиций опасна превращением человека в холопа. И тогда им можно манипулировать, как угодно.
– В наших малых городах, в селах единственными очагами культуры остаются библиотеки со своими ветшающими фондами. Столица о них забыла. Чем живут торопецкие и кимрские ребятишки, ей неинтересно. Зачем был нужен очень неплохой канал «Культура», если на большей части территории страны, в провинции, где это нужно особенно, его передачи вовсе не транслируются? Вы издаете прекрасные книги, но смогут ли они дойти до массового читателя в российской глубинке? Вот в чем трагедия – в духовном голоде, а не только в том, что матери размалывают детям комбикорм на кашу.
– Это и есть закономерное продолжение процесса разрушения, национальной деформации. Я хотя и непреодолимый оптимист, но где-то в самое ближайшее время мы можем пересечь ту грань, за которой этот процесс станет необратим. Мы на ней уже стоим.
– Прежний министр культуры откровенно заявлял, что государство должно поддерживать лишь несколько крупнейших музеев, театров, библиотек… То есть в ранг государственной политики выдвигался принцип «культура – элите».
– Сейчас министр другой, и ориентация у него, по моему мнению, другая. Но возможности те же самые, очень ограниченные. Начнем с библиотеки. Да, это сейчас единственный очаг культуры! А возможностей пополнять фонды у них все меньше и меньше. А Дома культуры, Дома пионеров выживают только в виде полуказино, полуресторанов…
– Если что-то и сохраняется, то на платной основе.
– У нас нет национальной культурной политики. А почему? Да потому, что у нас нет национальной идеологии! Наш президент вдруг ни с того ни с сего проснулся и заявил, что надо сформулировать национальную идею. Так же не бывает! Чтобы группа помощников что-то придумала, все разучили – и появилась национальная идея?.. Она есть – в нашей культуре, в литературе, только дайте ее людям! И вот вам она – национальная идея…
– Но почему же наши крупнейшие деятели искусства, наши писатели, ученые не возвысят свой голос в защиту национальнойкультуры в регионах? Ведь огромное пространство России пора спасать как культурное пространство.
– По той простой причине, что никому из них просто не дадут возможности это сказать. Хотя, к счастью, живы Распутин, Архипова, Образцова, Светланов и многие другие личности, представляющие национальную культуру. Им есть что сказать, они еще во вполне приличной форме, чтобы нести и оберегать культуру. Но где она? В эфире – сериалы про ниндзя и американского участкового. А тот самый канал «Культура» выходит лишь на Москву и близкую округу.
– Вам не кажется, что он вообще выполняет своего рода функцию алиби?
– В чем-то да, конечно! Недаром же он возник в одну из поездок Ельцина: вот, у нас есть забота о культуре…
– А как вы относитесь к возможным культурным проектам западных фондов?
– В условиях нашей нищеты их нужно разумно использовать. Мы тоже пошли на сотрудничество с фондом Сороса по Пушкинскому библиотечному проекту. Мы им предложили 15 книг, и они (хоть и не без споров) приняли 10: там Даль, Лермонтов, 4 книги из серии «Поэтическая Россия» и др.
– Каков механизм проекта?
– Он рассчитан на три года. Издание финансируется фондом и частично регионами. Первый год 75 % оплачивает Сорос и 25 % – регионы, второй год соотношение 50x50, третий – 25x75. Подход очень разумный и серьезный.
– То есть многое зависит от наших, российских, исполнителей проекта. Но всегда ли они бывают разумны? И исходят, так сказать, из альтруистических соображений?
– Ну конечно, нет! Особенно если взять учебную литературу. Иначе трактуется история, литература, выхолащивается, искажается суть.
– В том числе приходят учебники, проникнутые чужой идеологией?
– И это тоже, что же удивительного? Наивно ожидать, что Сорос будет отражать нашу национальную идеологию. Он меценат, но он ставит свои задачи. Другое дело, как мы воспользуемся этими возможностями. Если чтобы понести читателю Даля, Лермонтова – это прекрасно!
– А тоталитарные секты, заморские проповедники? Они ведь стоят за многими фондами!
– О! Мы так широко открыли свои двери! Они же приходят с огромными деньгами. И я вижу порой, как даже серьезные, большие газеты, даже «Известия» начинают их публиковать. Наше государство поступает очень безответственно. У нас все разрешено, кроме прямой порнографии.
– К вам обращались с подобными предложениями?
– Нет, они ведь знают нашу репутацию.
– И вот опять мы приходим к тому, что все зависит от нас самих.
– Естественно! Все, что происходит, мы допустили сами. И сами несем за это ответственность. Так что от того, как мы себя поведем в это непростое время, зависит многое, если не все.
«Тверская жизнь». 20 ноября 1998 г.
Мы нация не Штольцев, а Обломовых. Отечественная пресса – 2000
– Михаил Федорович, только что завершилась традиционная выставка «Пресса-2000». Вы были председателем ее оргкомитета. Какова главная черта сегодняшней российской прессы, если одним словом?
– Однообразие.
– При таком-то обилии газет… Яркие, броские, из всех регионов… Я зашел – у меня в глазах зарябило. Вы согласны, что газет стало больше?
– Да, газет стало больше, а читателей – вот ведь парадокс! – меньше. Сегодня на каждые четыре семьи выписывается или покупается в розницу одна газета. Десять лет назад пропорция была с точностью до наоборот: каждая семья получала четыре периодических издания.
– И все писали одно и тоже.
– Это сейчас так принято считать. Но читателя-то не обманешь. Какие-то издания – да, навязывались, а за другими нужно было выстоять очередь. У каждой газеты был свой читатель, а мы его сегодня потеряли. Обилие красочных таблоидов не должно никого обманывать: они удручающе однообразны – и по содержанию, и по оформлению, рассчитаны на самые невзыскательные – мягко говоря! – вкусы.
– Продается то, что покупается. Лицо газеты – это лицо ее читателя. Разве не так?
– Нет. Вот смотрите: некогда уважаемая газета вытаскивает на обложку голую задницу – это что ли лицо читателя? Или России нужен именно такой читатель? Ну что ж, давайте!
– Вы по-прежнему полагаете, что газета должна воспитывать?
– Она объективно воспитывает – хотим мы того или нет.
– Вы не согласны, что главная функция прессы – информация?
– Если говорить о газетах в России – о журналистике именно в России – не согласен. По двум обстоятельствам. Прежде всего газета никогда не угонится в оперативности информации за электронными СМИ. О событиях дня лучше, ярче, быстрее расскажут радио и ТВ.
– Зачем тогда газета?
– А затем, что газета в России всегда была собеседником, воспитателем, духовником, если хотите. Мы нация не Штольцев, а Обломовых, мы живем чувствами, а не только разумом. С нами надо обязательно поговорить, поспорить, поплакать, посочувствовать. Информация в газете лишь повод для разговора, не больше.
– Михаил Федорович, если откровенно, вы хотели бы стать сегодня главным редактором газеты?
– Нет, не хотел бы. Я редактор совсем другой прессы. В ней было много плохого, идеологически заорганизованного, редактор должен был делать газету в рамках дозволенного свыше – это все так, это известно. Почему же работа в той газете для меня была счастьем? Прежде всего потому, что это была авторская газета и главным ее автором был пятимиллионный читатель. Со всеми его заблуждениями, горестями и радостями. Когда в 1978 г. я пришел в «Советскую Россию», газета получила 27 тыс. писем в год – в основном это были письма жалобщиков. А когда уходил в 86-м, редакция ежегодно отвечала уже на 200 тыс. писем, и 80 % из них были письма-мнения. Читатели спорили, предлагали, вступали в диалог – чудесные письма прекрасных людей! Ради такой газеты и такого читателя стоило работать.
– Что было самым сложным в работе главного редактора?
– Ситуация, когда ты понимал, что публикация этого материала принесет тебе крупные неприятности, и тем не менее ты его ставил в номер. Главный редактор – это всегда человек честолюбивый, иначе нужно выбирать другую работу. Причем у редакторского честолюбия есть две стороны: успехи газеты показывают, чего ты можешь, а неудачи – чего ты стоишь. Отсюда главный редактор должен всегда уметь держать удары.
– Что же происходит сегодня в российской прессе?
– То же, что в реальной жизни, – не больше и не меньше. В обществе дошли до последнего предела отчуждение власти от народа, практически полная утрата доверия людей к властным структурам. Это так?
– Так. А в прессе?
– То же самое. Утрата доверия читателя. Прессе не верят. И падение тиражей – именно отсюда, а не от безденежья. В конце концов, не такие уж большие нужно выкроить деньги, чтобы подписаться на одну газету. Пусть не на четыре – на одну! Но зачем? Ведь газеты, как и ТВ, озвучивают сегодня не читателя и зрителя, а хозяев – заказчиков, которым глубоко наплевать на людей: они рвутся к власти и к переделу собственности.
– Результат – информационные войны…
– Конечно. А на войне, как на войне – все средства хороши. Чтобы уничтожить противника, надо растоптать его достоинство, унизить. Тут и вылезают журналисты – барабанщики – Доренки, Невзоровы, Леонтьевы. Разумеется, которые озвучивают своих хозяев.
– Как вы вообще оцениваете работу сегодняшних журналистов?
– Очень много талантливых ребят. И мне их жалко. Ставка на сенсационную информацию сделала сегодня ненужными очерк, фельетон, аналитическую публицистику, размышления на нравственные темы и т.п. Соответственно, место Василия Пескова и Инны Руденко занимает бойкий, нахальный, лживый репортер. Или такие политические ландскнехты, как Доренко, которые готовы «мочить» тех, кого прикажут. Бесспорные профессионалы, но воспитанные в лакействе. Это прискорбно.
– Говорят, на телевидении нужно создать какой-то наблюдательный совет – своего рода нравственную цензуру. Вы как к этому относитесь?
– Знаете, как Владимир Иванович Даль определял мораль? Очень просто: мораль – это правила для совести. Редактор, журналист может врать, фарисействовать, но ведь когда-то он останется один на один с собой. Он же должен спросить себя: какими людьми вырастут дети (в том числе и его), которые смотрят телевидение или читают газету? Никакая внешняя цензура здесь не поможет. Должна быть выработана некая хартия журналиста, нарушение которой должно наказываться, как нарушение врачом клятвы Гиппократа.
– А главные требования?
– Не ври. Не поступайся совестью. Не вреди своей стране, своему народу, люби читателя, слушателя, зрителя, как самого себя.
– Я бы хотел напомнить об одном итоге работы главного редактора Ненашева. Бывшие журналисты «Советской России» сегодня не на последних ролях в демократической прессе. Всеволод Богданов – председатель Союза журналистов России, Артем Боровик возглавляет «Совершенно секретно», Владимир Долматов – журнал «Родина», все руководство «Комсомолки» – это бывшие наши собкоры… Когда мы собираемся, то, естественно, говорим и о сегодняшней «Советской России». Как вы, кстати, к ней относитесь?
– У нее есть свой читатель. Среди коммунистических газет она самая многотиражная. С уважением отношусь к ее оппозиционности. От тех, кто сегодня делает эту газету, требуется характер и мужество.
– Но ведь плохая газета. И дело не в том, что она коммунистическая. Она по журналистике плохая – серая, скучная.
– Так ведь и делают ее три с половиной человека – никого же не осталось. А неинтересная, наверное, потому, что одноцветная.
– В смысле красная?
– Нет, однотемная. Из номера в номер на каждой странице одно и то же. Конечно, это не по-газетному.
– Спасибо, Михаил Федорович, за интервью. «ВК» поздравляет вас с предстоящим 70-летием. Как настроение перед юбилеем?
– Сама дата, как вы понимаете, радости большой не доставляет. А жить и работать интересно. Издаем Бориса Зайцева, Ивана Ильина, Твардовского, Смелякова, Фатьянова, Давида Самойлова – настоящая литература для настоящих читателей. Так что я по-прежнему в строю.
«Вечерний клуб». 6 декабря 1999 г.
Мутный поток: как защитить Россию от невежества и безнравственности
Тревожными приметами нынешней российской действительности стали московские молодежные погромы. Самые заметные из них – весенний в Царицыне, на окраине столицы, и летний в самом центре Москвы, на Манежной площади. По своей сути они свидетельство глубокого кризиса в молодежной среде. Чаще всего их объясняют влиянием националистических, профашистских идей. Но думать так – значит подменять причину следствием. Каждому здравомыслящему человеку понятно, что подобные проявления тяжелой внутренней болезни молодежи – результат экономического и социального разлома общества, в котором оно пребывает последнее десятилетие. Того разлома, в результате которого молодое поколение оказалось лишенным всех социальных гарантий государства, а значит, и надежды на будущее. Молодежные погромы – своего рода сигнал: в стране накапливается социальная ненависть, антагонизм богатства и бедности, элиты и низов. Также очевидно, что эти погромы отражают нынешний уровень культуры и нравственности молодежи. В них, как в зеркале, проявляются те черты, которые целенаправленно, прежде всего под воздействием СМИ, формировались в последние десять лет: безверие, цинизм, культ силы. Тревожит и то, что все общественные проблемы мы рассматриваем и пытаемся решать исходя только из прагматичного «экономического» подхода. Акции и кредиты, займы и инвестиции, курс рубля и инфляции… С этими категориями связаны все наши личные и общественные надежды. Но время идет, прошло уже десятилетие с начала радикальных реформ, и возникает естественный вопрос: сколько же нужно еще ждать, чтобы когда-нибудь выздоровевшая экономика породила здоровую нравственность? А может быть, нужно сменить ориентиры и признать, наконец, что нравственные нормы и правила, определяющие образ жизни людей и страны, сами являются основным условием появления здоровой, сильной экономики? Признать, что происходящее в нашем обществе – результат жестокого кризиса сознания и морали людей. Известно, что существуют базовые сферы отечественной культуры, назначение которых – обеспечивать духовные потребности общества. Среди них одно из главных мест принадлежит книге. К сожалению, в последнее десятилетие чтение перестало быть непременным спутником россиян, эти годы стали временем поступательного отлучения россиян от книги и чтения. Особенно удручающее положение сложилось в детском книгоиздании. Из 70 тыс. названий книг, изданных в прошлом году, лишь чуть более тысячи адресованы детям младшего и среднего возраста. Их общий тираж составил не больше 7 млн. Заметим, это на 18,7 млн детей от 7 до 15 лет! Иначе говоря, не получается даже одной книги на двоих. Дело, однако, не только в этих показателях. Книгоиздание не подчиняется правилам общих чисел. Данные статистики говорят о том, что в прошлом году произведено около 70 тыс. названий книг общим тиражом в 520 млн экземпляров. Но ведь для общества важен не только показатель – сколько книг издано, а что издано, какие это книги. Как профессиональный книгоиздатель свидетельствую: нынешний рынок деформировал российское книгоиздание и выбросил на задворки серьезную гуманитарную книгу. Ее место заняли скороспелые триллеры (сегодня им принадлежит более 60 % всех художественных изданий). Часто приходится слышать: а что же вы хотите? Издается то, что покупается. Если триллеры и детективы пользуются спросом, то этот спрос и следует удовлетворять. И если сегодня пятая часть (!) тиражей всей издаваемой художественной литературы приходится на 10 авторов отечественных детективов, то тут, мол, ничего не поделаешь. Лукавое мнение! Не только спрос формирует предложение, но и, наоборот, предложение может и должно формировать читательский спрос. Да ведь, по сути, так оно и есть. Спрос на детективы Донцовой, Марининой и прочих дам от литературы (впрочем, как и джентльменов типа Акунина, Бушкова) во многом создан искусственно – навязчивой рекламой. Убежден: если с такой же настойчивостью (и затратами) рекламировать авторов серьезной литературы, спрос на их книги не замедлил бы вырасти. Но кому нужно издавать сегодня серьезную литературу? О распространении я уже и не говорю – централизованная государственная система распространения литературы начисто разрушена. Литература диктует и репертуар ТВ, где сплошной чередой идут малоразличимые друг от друга «Менты», «Маросейки», «Убойные силы», «Каменские», «Марши Турецкого»… Огромный криминальный телевизионный поток течет и течет по экранам России, и нет ему ни конца, ни края. Данные социологических исследований Российской академии образования свидетельствуют, что длительность ежедневных телепросмотров у подростков составляет в среднем 2,3 часа, и при этом каждые 15 минут юный зритель телевидения видит на экране акты агрессии, насилия или сексуальные сцены. Произошло то, что не могло не произойти. Лишенные государственной поддержки ушли из литературы и кино детские писатели и режиссеры. Можно сколько угодно теперь сетовать по поводу триумфального шествия по России миллионными тиражами книг о Гарри Поттере и удивляться празднованию его дня рождения в Центральном парке культуры столицы, но признаемся, что в нынешних условиях российским издателям и режиссерам детского кино нечего противопоставить этой экспансии и предложить в противовес кого-либо из современных отечественных авторов. Беспокоит ли это исполнительную власть? По крайней мере должно беспокоить. Не так давно прошло совместное заседание коллегий трех гуманитарных федеральных министерств (культуры, образования и печати), где было принято решение об издании при поддержке государства эстетически полноценных, общественно значимых произведений литературы для детей и юношества. Определены и серии книг, которые будут выпускаться начиная с 2003 г. по таким актуальным темам, как «Моя страна Россия», «История моей страны», «География России», «Моя и твоя вера». Госсовет при Президенте Российской Федерации собирается в начале осени рассмотреть на своем заседании «стратегию и основные направления государственной молодежной политики Российской Федерации на ближайшее десятилетие». Предлагается даже создать медиахолдинг «Будущее России», в который будут входить информационно-издательский центр, редакции общероссийских газет и журналов, интернет-портал «Молодежь России», редакции детских и молодежных передач на общефедеральных теле– и радиоканалах. Хорошие предложения. И все-таки не оставляет чувство беспокойства и почему-то нет уверенности, что в ближайшее время удастся изменить ситуацию. Для этого у современного российского общества должны появиться притягательные национальные идеи, культурные идеалы, способные объединить молодых людей, ориентировать их в выборе жизненных планов. Признаемся: у нас сегодня нет образа современного молодого героя. Так, может быть, следует всем здравомыслящим людям объединиться и во весь голос заявить, что главным ориентиром молодых является освоение интеллектуального и духовного богатства Отечества, осознание того, что самое престижное для юношей и девушек – стать высокообразованными и культурными людьми! При этом необходимо выделить главные приоритеты и определить основные средства, которые позволили бы перейти от дискуссий к практическим шагам. Одним из таких шагов могла бы стать всеобщая забота общества о книге и чтении.
Государство здесь может всецело рассчитывать на поддержку союзов и объединений издателей, писателей, журналистов, библиотекарей и распространителей печати. Эти объединения в сентябре 2001 г. провели в Москве Конгресс в защиту чтения, а в мае нынешнего – Всероссийское совещание «Регионы России: читающие дети – читающая нация». Обнадеживающим результатом этих собраний стала разработка национальной программы чтения (эта программа ныне существует и передана в органы исполнительной власти).
Но мало сочинить программу – надо реализовать ее на практике. Весьма интересной и перспективной, по нашему мнению, является возникшая на московском конгрессе идея формирования широкого общественного движения в поддержку чтения. В отличие от многочисленных политических движений и партий, чаще всего преследующих лишь амбициозные властные цели, это всероссийское движение стало бы объединением в защиту отечественных духовных и нравственных ценностей. В ряду таких неполитических организаций, как, к примеру, созданное недавно Вячеславом Фетисовым общество «Спортивная Россия» в защиту здорового образа жизни, оно смогло бы объединить усилия миллионов россиян в поддержку отечественной культуры.
Поймет и разделит ли нашу озабоченность и наши намерения российская интеллигенция? Или, занятая лишь собственными проблемами и пребывающая в состоянии раскола, останется инертной и безучастной? Мы много говорим о необходимости согласия в обществе, а между тем совершенно очевидно, что это согласие возможно не на основе общих деклараций и призывов (они вызывают лишь раздражение), а только в результате совместного общего дела. Одним из таких общих дел могла бы стать всеобщая поддержка книги и чтения.
«Вечерняя Москва». 5 сентября 2002 г.
Книги читают нас
Взгляд в будущее с точки зрения настоящего по отношению к прошедшему
Шел я по скользкой не зимней и не весенней Москве и думал, что Михаила Ненашева я знаю уже двадцать лет. Познакомились мы с ним тоже не в лучшее время для страны – время блеска и нищеты. Пресса взахлеб расхваливала прелести развитого социализма, а в Москву шли угрюмые электрички за ничем не пахнущей колбасой. Тиражи газет падали, и лишь «Советская Россия» (как ее тогда называли, «Совроська»), возглавляемая Михаилом Ненашевым, как герценовский «Колокол» (но не в эмиграции), била в набат, позволяя себе говорить о неблагополучии, о барстве партийного чиновничества, об униженных и оскорбленных.
Теперь это время кое-кто позволяет себе называть тишайшим. Да, оно было тихим в своей удушающей безвыходности. Кто-то уехал, кто-то был сослан, а кто-то опустил в бессилии руки.
Кто-то, но не Ненашев. Он не звал к топору, но почему-то был уверен, что все еще можно изменить эволюционным путем. Его здорово не любили за это на самом верху, зато для нас, газетчиков, он создал на этаже как бы остров спасения уже только тем, что отменил для газеты запретные темы.
Теперь я хотел подняться к нему по памятной мне мраморной лестнице, но почему-то прошел узкими коридорчиками, занятыми посторонними для издательства фирмочками, которые помогали зданию выживать…
– Михаил Федорович, в 91-м я напечатал статью «Да здравствует нечитающая Россия...» С трудом опубликовал, потому что утверждал: грядет новый вид цензуры – нечитаемость. И будет этот цензор страшнее предыдущих. Ибо имя ему легион. Коллеги посмеивались: «Спятил ты что ли: тиражи растут, издаются книги, которых мы были лишены десятилетиями. Не был я пророком и на эту роль не претендую. Но… все рухнуло в одночасье. Новые приоритеты отодвинули чтение на второй план…
– В духовности приоритетов не бывает. Нельзя сказать: вот вытащим народ из нищеты, а потом займемся его духовностью. Это процесс непрерывный, не терпящий пауз. Иначе – одичание, а это крах нации.
Я согласен с тобой в том, что мы становимся нечитающей страной, и здесь две причины. Объективная – в обнищании. Раньше книгу почти нельзя было свободно купить, ее нужно было достать, переплачивая три, а то и десять ее номиналов. И интеллигенция ее доставала, отказывая себе в материальном. Теперь она поставлена в положение, когда ей более не в чем себе отказать, потому что она уже отказала себе почти во всем.
Причина субъективная – непомерное вздорожание издания. Конечно, западных высот мы еще не достигли. Там книга стоит от 10 до 50 долл. и более, а у нас еще пять-шесть, но насколько ниже наше благосостояние? Книгоиздание становится невыгодным, нерентабельным делом. В цене на бумагу мы догнали Европу. После дефолта она повысилась в шесть раз, примерно во столько же и производство. А цена самой книги увеличилась ненамного.
В Англии, Дании и Норвегии (при продаже книг) нет налога на добавочную стоимость, а у нас – 18 %! Сейчас сняли 2 %, но ничего не изменилось.
К субъективному нужно отнести и то, что со времени советской власти книгопечатание сосредоточилось в Москве, значит, приплюсуйте к расходам еще и перевозки, которые дорожают год от года.
Нас успокаивают – рынок все отрегулирует. Что-то – да. Если глянуть на валовой процент, то все не так и плохо. Но книгоиздание не подчиняется закону общих чисел. Это не продажа водки, пива…
Раньше мы производили по 12 книг в год на человека (согласен, в том числе и макулатуры), но теперь только две, а в провинции и одной не получается, ибо более 80 % книг продаются в центре. Каких наименований здесь только нет, уже и издавать вроде бы нечего…
– И Баркова издали, который ходил в рукописях более ста лет. И Луку – нецензурную игру талантливого ума, предназначенную для узкого круга лиц…
– А в глубинке уже десять лет люди не имеют возможности купить хорошую книгу. Так с чего же «читающей Россией» станут их дети?
С чего это мы удивляемся сейчас, что многие молодые люди не знают некоторых исторических деятелей ХХ в.? Уходит лишнее? А ведь лишнего в истории, а значит, и в духовности не бывает.
– Мне пришлось быть невольным свидетелем разговора издателя и автора. Редакцию не удовлетворяло то, что первый труп в рукописи появлялся только на двадцатой странице, издатель требовал перенести его на третью…
– А что вы хотите, если из 130 млн экземпляров книг, выпущенных в 2001 г. по художественной тематике, более 60 % – детективы и женские любовные романы. Еще не менее 16 % занимает фантастика. На долю национальной и мировой классики остается всего 15 % на всю страну.
Особенно очевидно крушение гуманитарной книги. По данным Государственной книжной палаты, только семь самых расторопных авторов детективной литературы – Акунин, Донцова, Бушков, Дашкова, Маринина, Полякова, Серова за один год выпустили сочинений тиражом более 30 млн экземпляров.
– Спрос рождает предложение… Наш с вами добрый друг Ролан Быков когда-то с обидой рассказывал мне, что однажды пригласил отца на свой первый серьезный и проблемный фильм. Тот ушел из зала через полчаса со словами: «Такого кина мне и дома хватает». Народ устал от бытовых проблем...
– Правильно, устал. Но ведь, заметь, Ролан же не перестал после слов отца снимать проблемные фильмы. Он же понимал, что зрителя, как и читателя, надо не дурить, а звать в мир высокого, вечного. Конечно, дорога туда длиннее и труднее, чем к миске со сладеньким компотом.
– А как же «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»?
– Это «если к правде святой мир дороги найти не сумеет...» И потом, разве человек может жить во сне?
Вот у него так всегда… Он никогда не желал мириться с действительностью, которая уводила нацию в никуда. Ни в прежние времена, ни в нынешние. Прекрасно понимая и представляя все издержки революционных взрывов, он всегда желал и надеялся на эволюцию, все делал для нее. Удивительно, но много позже работы в «Советской России», познакомившись с академиком Андреем Сахаровым и став участником политических посиделок в его доме, я не раз и не два изумлялся некоторым совпадениям (и немалым) их взглядов. Люди с такими разными судьбами, оказывается, мыслили в почти совпадающих параллелях. И тот и другой в отличие от многих видели несовершенство западного мира, рыночной экономики, не боготворили их, а желали конвергенции.
Потом в своей книге Ненашев напишет точно и беспощадно: «Партию никто не убивал, она покончила жизнь самоубийством».
А не самоубийственны ли и сегодня некоторые шаги наших новых правителей?
– Так что же делать, чтобы нация стала читать настоящие книги, а книги «перестали читать нас» как нацию, нищую духом?
– Прежде всего незамедлительно ввести государственный протекционизм – обеспечение необходимых правовых норм и актов, направленных на поддержку книгоиздания. Полностью отменить НДС и налог с продаж для учебной, научной, художественной и детской литературы. Определить издательские приоритеты, разработать федеральную программу выпуска социально необходимой литературы. Государству следует, не откладывая, принять участие в воссоздании централизованной системы торговли, ибо разрушение этой системы было серьезнейшей ошибкой.
И еще… Во все времена, а нынешние не исключение, молодые люди делали то, что модно и престижно. Может быть, нашему государству следует сегодня, учитывая пресыщение молодежи аморальностью, во весь голос заявить, используя огромные возможности СМИ, что ныне модно и престижно быть образованным и культурным.
– Прямо как в прежние времена… Не превратимся ли мы опять в планщиков?
– А разве в прежние времена все было плохо? К прежней социальной защите человека мы только-только «подкрадываемся». А быть в духовном смысле планщиком – и вовсе не грех.
В свою бытность секретарем горкома партии Магнитогорска я настоял на строительстве и открытии музыкальных центров пропаганды. Сколько тогда было противников, какое сопротивление: мол, это ж город металлургов, зачем взрослым и их детям столичные «излишества»?
И ты знаешь, я недавно побывал там. И посеянное тогда дало свои всходы. Музыкальное училище уже стало консерваторией. В городе металлургов наибольшей популярностью пользуется недавно созданный театр оперы и балета.
– Я знаю очень уважаемого человека, который составил большую библиотеку, подбирая книги… по помойкам. Мещане, собравшие в 60-е гг. библиотеки, потому что это было престижно, теперь избавляются от них, потому что они вышли из моды.
– В этом ты прав и не прав. Я сам недавно подобрал выброшенные томики Достоевского и потому, что книге не место среди мусора, и потому, что у меня нет такого издания. Когда я возглавлял Госкомиздат, то на коллегии не единожды слышал аргументы, что мы увеличиваем издание классики, а она оседает в домах снобов. Да, они не прочитают этих книг, а их дети, их внуки? Мещанство и новая русскость – категории не постоянные, а временные.
Мы много сейчас разглагольствуем о всемирном одиночестве человечества. Как преодолеть? Читать! Только книга поговорит с человеком не формально, а по душам, посоветует и даст нужные ориентиры. В ней тайны морали.
– Хорошо, предположим, что жесткими мерами мы вернем читателям классическую книгу, но где современная литература в своей истинно русской триаде: информировать, просвещать, утешать? Где новые Трифоновы, Солженицыны, Максимовы, о произведениях которых спорили до хрипоты, чьи повести и романы зачитывали до дыр? Разве в них уже нет нужды у общества или мы разучились вмиг писать в условиях бесцензурности?
– Не думаю, что Россия оскудела талантами. Просто необходимо время для накопления новой энергии и новых идей. И снова появятся писатели и книги, способные повлиять на духовное обновление России и ответить на самые главные вопросы жизни – не только как жить, но и для чего жить. В нынешних же условиях запросам правящей элиты в полной мере отвечает литература лишь двух видов: та, что способна лишь развлекать и отвлекать. Но долго так продолжаться не может…
– Вы серьезно считаете, что НЕКТО КТО-ТО решает за россиян, что им читать, как им развлекаться?
– Конечно. Возникло то, что на профессиональном языке называется манипулированием сознания и навязыванием людям определенных норм и правил жизни. Эта ситуация не так безобидна, как ее хотят облегченно представить, ибо за ней стоят определенные интересы и определенный социальный заказ. Заказ известных общественных и социальных сил и групп из числа бизнесменов, рожденных в эпоху дикого российского капитализма, вскормленных на «наличке и безналичке» теневого капитала, политических партий, движений, отражающих эти интересы, и, конечно, тех, кто их информационно обеспечивает. Заказ этих сил применительно к книгоизданию до примитивности прост, понятен и логичен: криминальной России – криминальное чтиво. То есть если в недавнем прошлом был определенный партийный заказ агитпропа, был Политиздат, то теперь его сменил Криминализдат. И правы те, кто утверждает, что герой нашего времени – творение не писателей, а издателей и того, кто стоит за ними, – крупного владельца, опирающегося на поддержку правящей бюрократии.
– Я, как и вы, оптимист – мораль, накопленная веками, культура, созданная столетиями, могут потерпеть поражение в первом раунде, но обязательно победят во втором и третьем. Недавно я увидел объявление на электрическом столбе: «Лечу и кодирую от попсы!».
– Прекрасно. Даже лжеврачеватели поняли, что невежество – это болезнь, пусть не смертельная, но болезнь, и к ним (сначала к ним) очень скоро нагрянут пациенты. А потом их пациенты возьмут в руки книгу, потому что настоящий целитель от безвкусицы только она…
Я уходил от Ненашева и мучительно думал: кто же он? Функционер, легко покинувший командные высоты власти, вечный мечтатель, не желающий расставаться с оптимизмом даже тогда, когда действительность чуть ли не безысходна?.. И вдруг понял – он и есть тот настоящий просветитель, на котором стояла и стоять будет наша земля. Он никогда не менял своего знака русского интеллигента, потому всегда и был неудобен власти, но заметен и во все времена востребован.
«Литературная газета». 25 февраля – 2 марта 2004 г.
Собеседовал Геннадий Жаворонков.
Мы планы не меняем
На Басманной улице стоит старинный особняк. И висит на нем доска с надписью: «Издательство “Художественная литература”». Многие годы авторы, редакторы, читатели с благоговением открывали его дверь, чтобы войти в храм книги. Теперь в нем располагается издательство «Русская книга». Директор его – известный общественный деятель, ветеран российской печати Михаил Ненашев.
– Михаил Федорович, недавно вы отметили свое 75-летие. В таких случаях человек подводит итоги пройденного пути. Каковы они?
– Думая об итогах, соизмеряешь, оцениваешь, что пройдено. И видишь, с одной стороны, огромную гору пустой породы, а с другой – на ладони лежат всего две-три золотинки. Но их оценивать надо с учетом времени, которое прожил, дела, которому служил, и, наверное, с учетом поступков, которые совершил. Время мы, конечно, не выбираем: живем в его данности и всегда стараемся находить в нем хоть крупицы, но радости. Нынешнему времени, как я думаю, мы должны быть благодарны уже хотя бы тем, что оно излечивает от иллюзий. И в том числе мое поколение шестидесятников.
В оценке нынешнего времени меня больше всего беспокоит непонимание того, что настоящее всегда произрастает из прошлого, ибо оно его наследие. Стоит эту связь порвать (что мы периодически пытаемся сделать), тогда ничего доброго не посеешь и не пожнешь. В моем представлении прошлое – это огромный музей с сохранением всего достойного, накопленного теми, кто шел впереди. Попытка все начинать с чистого листа приводит к огромным разрушениям. Особенно грустно, что слишком поздно приходит проявление мудрости в оценке прошлого.
Известно утверждение «Только великие цели рождают великие дела, и только великие дела рождают великих людей». Если исходить из этой точки зрения (а в ней есть правда и опыт истории), то нынешнее время характеризуется прежде всего тем, что нет новых великих идей. В общественном мнении властвуют опустошение и разочарование. Разочарование от несбывшихся надежд на великие демократические перемены, на которые замахнулись в начальном периоде перестройки, а потом их растеряли при переходе к радикальным реформам. Периодически смотрю данные социологов в отношении к демократии. Только 4 % из 1,5 тыс. опрошенных сохраняют какую-то веру в нее. И по большому счету это самый большой дефицит. Все то, что сегодня делает президент, по сути не новые идеи, а попытки сохранить, пока оно в наличии, равновесие, удержать птицу-тройку, чтобы ее не занесло бог знает куда.
– Но великие реформы в мировой истории настолько редки (вспомним хотя бы Кромвеля в Англии, Петра I в России, реформы Мэйдзи в Японии, реформы Дэн Сяопина в Китае), что говорить сегодня о великих преобразованиях в нашей стране по меньшей мере наивно. Нам бы такие реформы, которые не потрясали бы общество. Может быть, и не стоит так высоко поднимать планку...
– Согласен, искусственно не надо. Я веду речь об энергии общества, его идеи накапливаются десятилетиями. Даже так называемый брежневский застой сохранял и накапливал энергию для той самой перестройки. Согласитесь, в ней (особенно в 1985– 1986 гг.) были здравые идеи. В том числе идеи социализма с человеческим лицом, в которые мое поколение шестидесятников искренне верило. Честно сказать, оно и сейчас верит. Причем эта энергия накапливалась со времени хрущевской оттепели. Сейчас мы начинаем трезво оценивать и понимать, что прошедшее 15-летие оказалось по существу разрушительным, а не созидательным. Конечно, как и в любом историческом разломе, в нем должны быть элементы разрушения. Однако не настолько, чтобы преобладали над созиданием. Теперь мы рассуждаем о том, что, видимо, не одному десятилетию нужно пройти, чтобы накопились в обществе новая энергия и новые идеи для реформаторских преобразований.
– Вот вы сказали: «новая энергия»… Очевидно, имели в виду социальный смысл ее. Но есть также энергия духа, которая связана с культурой, искусством, литературой. Эту энергию мы разрушили. Что из них для вас важнее?
– Вы сами ответили на свой вопрос. Конечно же, энергия духа. К сказанному вами добавлю: это вера в определенные идеалы и наличие общественных целей. Если исходить из этого посыла, то, думаю, мы как раз больше всего разрушили и опустошили наше общественное сознание. На заре перестройки оно было на подъеме. Подул свежий ветер. Казалось, что-то новое, открытое появилось в обществе. Я не говорю об исторической и политической окраске. Это совсем другая тема. Меня в данном случае интересует «энергия духа» в контексте проблем, близких мне по роду занятий. Возросло количество малых и больших издательств, которые выпускали литературу, долго скрываемую от общественности, о забытых исторических личностях, раскрытии белых пятен в нашей российской и советской истории, имен литераторов, общественных деятелей, о которых раньше нельзя было говорить и писать… Интереснейшее было время, настоящая эйфория гласности.
– Особенность первых пяти лет перестройки – это действительно эйфория гласности, невиданного авторитета средств массовой информации, газет, журналов...
– Впервые в истории отечественные СМИ выступали в качестве основной оппозиционной силы к власти. Других же партий не было! Они (СМИ) были проводниками идей перестройки, будоражили общество. А в основе этой эйфории гласности лежало огромное доверие и огромные надежды. Время было поистине парадоксальным. Еще сохранялась власть КПСС, и был президент, который пытался усидеть на двух стульях. И само положение средств массовой информации было совершенно удивительным. Критикуя и являясь по существу основными разрушителями советского строя, СМИ вместе с тем получали от него все, что могли и хотели. Имели от государства полное финансовое и материальное обеспечение, ни один главный редактор в течение пяти лет не был снят с должности за крамолу. Помните единственный случай, когда Горбачев громы и молнии метал в адрес главного редактора «Аргументов и фактов» Владислава Старкова? Из этого получился конфуз. Выяснилось, что Старков никак не подчинен ни Президенту СССР, ни Генеральному секретарю УК КПСС, поскольку его газета – орган общества «Знание» всего-навсего.
– Основные вехи вашей деятельности известны. Менее известна работа в книжном издательстве, особенно на нынешнем этапе объединения с издательством «Художественная литература», где мы сейчас находимся. Странное чувство при этом возникает, не то что ностальгия по худлиту, а нечто такое, что трудно даже подобрать слово.
– Вы задели самый больной вопрос. Нет, я думаю, это не ностальгия. Это настроение человека, который присутствует на кладбище. Если себе представить конец советского книгоиздания, то это будет образ нынешнего Худлита. Того самого, которое было уникальным издательством. Оно издавало книг более 500 наименований в год огромными тиражами. Вся мировая, отечественная классика выходила здесь в прекраснейшем оформлении, в его кабинетах работали самые профессиональные редакторы, лучшие художники…
Сегодня оно ничего не издает. И уже много лет. И напоминает кладбище… Впрочем, это так характерно для всего нынешнего отечественного государственного книгоиздания (если взять главную гуманитарную его основу). Оно полностью деформировано рынком: где-то 70 % – это детективы, дамские романы, фантастика. Что же касается гуманитарной книги, которая образовывает, просвещает человека, побуждает его мыслить, она составляет всего 15 %. А если учитывать, что 80 % изданных книг оседает в Москве, то в провинцию вообще ничего не поступает.
Так вот, сейчас я, как издатель, сижу у разбитого корыта. Два года назад в попытке сохранить хотя бы три ведущих издательства: «Русская книга», «Художественная литература» и «Республика» – я ухватился за идею, причем поддержанную Комимуществом и Минпечати, объединить их и создать издательский дом «Русская гуманитарная книга». Решение принято, два года бьемся – ничего не получается. Как я думаю, у людей, которые сидели на Страстном бульваре, были другие цели, и намерения их не совпадали с моими. А теперь, как вы знаете, полгода назад принято государственное постановление «О приватизации» и об акционировании всех государственных издательств. От нашего плана остался пшик.
– «Художественная литература» – понятно, но почему именно издательство «Республика»?
– Мы работаем на параллельных темах: скажем, «Русская книга» издает Ильина, а они – Розанова, мы издаем Гиппиус, они – Мережковского. К этой проблеме примыкает благая идея: сохранить кадры.
В «Русской книге» я проработал 10,5 лет. За это время мы немало сделали в издании литературы Серебряного века, почти всего Ильина, Шмелева, Бориса Зайцева, Алексея Ремизова, которого мало кто издавал. Восемь томов Зинаиды Гиппиус. Это наше достижение, чем мы, как издатели, гордимся.
– Не секрет, Михаил Федорович, что некоторые издательства так или иначе присваивают себе названия книг, добывают информацию о коллегах, крадут рукописи... Но все равно швы-то видны!.. Качество издания их на порядок ниже – по многим редакторским и полиграфическим параметрам.
– Если бы только это! Между тем, чтобы издать Ивана Ильина, нужен был такой удивительный подвижник, как Виктор Трофимович Лисица, доктор наук, причем математических, который многие годы, скрупулезно работает над собиранием архива Ильина – в Швейцарии, в Америке, в Германии. Не будь его, какой-то один том кто-то бы издал. И все! Мы ему многим обязаны. Или, скажем, Борис Зайцев. Мы бы никогда его не издали, если бы не вышли на его единственную дочь – Наталью Борисовну Соллогуб. Сын ее, Михаил Андреевич Соллогуб, к нам официально приехал, передал собранные его матерью рукописи без всякой платы. Мы в ответ только посылали во Францию по две книги из издаваемых томов. Конечно же, коммерческое издательство никогда на это не пойдет. Мы и не собирались кого-то удивлять: взять да и выбросить на рынок что-то сногсшибательное.
Да, мы медленно работаем, в год выпускаем максимум два тома подобной литературы. Надо провести огромную собирательную и аналитическую работу. Коммерческим издательствам это не нужно. Нам не понятно, почему так легко, никого не спросив, пошли на приватизацию, акционирование всех государственных издательств. Тем более что теперь от государства мы почти ничего не получаем. И другие тоже живут на хозрасчете. И вот такой аналитической работы с гуманитарной книгой ныне уже не будет...
– Как бы то ни было, но вы работаете. Есть пусть маленький, но коллектив, который состоит из высокопрофессиональных редакторов. И все-таки вы не хотите принципиально менять стиль своего книгоиздания, направление…
– Я абсолютно убежден: когда знаешь, каково состояние отечественного книгоиздания и что самый большой дефицит – это русская классика, планы менять нельзя, ни стратегические, ни тематические. Вот всего лишь один пример. Мы подхватили эстафету у «Московского рабочего» (у них просто не хватило сил), и они издали шесть томов дневников Пришвина. В подмосковном музее в Дунино, последнем прибежище Михаила Пришвина, небольшая группа музейных служащих работает над его дневниками и к концу года дают нам рукопись. Это кладезь. И если бы и дальше мы хотя бы по одной книге Пришвина выпускали, то это уже благое дело. Или Евгений Замятин – выпустили два тома, хотим издать пять. Вот это направление в издательской деятельности, как я думаю, менять не надо. А теперь могу сказать совершенно откровенно: мы зашли в тупик. Почему? Для того чтобы продолжать нынешнюю стратегию издательской политики, нужны оборотные средства. Их нет. Или не хватает. Реализация наших книг идет чрезвычайно медленно. Конечно, я не могу сказать, что другие издательства, крупные, совсем не выпускают серьезной литературы. Это было бы не правильно. Однако они издают 90 % детективов, раскрученных по телевидению: Маринину, Донцову, Акунина. А затем из накопившихся средств издают два-три тома гуманитарной книги. Нам сейчас, если вернуться и выпускать литературу ширпотреба, эту нишу уже не занять. Поэтому если мы не объединим усилия с Худлитом и «Республикой», то в ближайшие год-два «Русская книга» закончит свое существование.
Самое уязвимое место – это реализация. У большинства малых и средних издательств не хватает сил, чтобы вышедшие книги продать за пределами Москвы. Мы же в основном работаем лишь с магазинами Москвы. Вот такой грустный итог моей издательской деятельности.
– Собираетесь ли вы писать мемуары?
– Пишу, но очень медленно, поглощает все силы административная работа, которая сводится к добыванию денег для выпуска книг. Но, думаю, где-то через два-три года книга мемуаров появится. Впрочем, я не тороплюсь. Интересен сам процесс работы. Процесс удивительный – размышления. Они помогают жить.
«Литературная газета». 24–30 декабря 2004 г.
Глава 3
СОВРЕМЕННЫЕ ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ СМИ: СОСТОЯНИЕ, ПРОБЛЕМЫ, ОРИЕНТИРЫ
Независимость СМИ – иллюзии и реальность
Ситуация, в которой ныне пребывают отечественные СМИ, характеризуется тем, что они находятся на этапе трудного перехода от административно-централизованной системы отношений к либеральному самоуправлению и саморегулированию. Чтобы оценить сложность процесса этого перехода, нужно прежде понять, что здесь первично, а что лишь производно, вторично. Первично, конечно, само состояние российского общества – его готовность или неготовность к самоуправлению. Главная трудность перехода общества из одного состояния в другое – сами люди. Нет ничего более сложного и оттого более медленного, чем перемены в сознании, психологии, морали людей.
Переходный период, о котором мы ведем речь, особенно благотворен тем, что излечивает от иллюзий. В их числе наиболее известная и распространенная – независимость СМИ или еще: СМИ – четвертая власть. Существует даже мнение, что ныне отечественные СМИ представляют собой вполне самостоятельную общественную силу, которая во многом дополняет слабые по своему влиянию политические партии и управляет всем тем, что происходит ныне в обществе.
Общественные амбиции российских СМИ в наибольшей степени выражаются в их претензиях именоваться четвертой властью. Любопытно, что эти претензии не свойственны нашим западным коллегам, видимо, хорошо знающим свое место в обществе. Если отнестись к этим претензиям на власть серьезно, то для отечественных СМИ они отчетливо проявились на двух этапах.
Первый из них был связан с этапом перестройки (1986–1991), когда в обществе произошел переход от закрытого режима к гласности и проявилось особенно радикальное влияние СМИ на общественные процессы. Этот период еще ждет своего исследователя. Однако уже теперь, спустя 20 лет, ясно, что именно в это время пресса представляла главную оппозиционную силу и важнейший инструмент разрушения устоев советского общественного устройства. Интересно, что в это же время отечественные СМИ имели все необходимые условия для проявления своей самостоятельности и независимости. Существовали самые благоприятные условия материально-финансового обеспечения и максимальные возможности, чтобы выражать свое мнение. Ни одна газета в эти годы не была закрыта, и ни один главный редактор не был снят за свою оппозиционность к власти.
Выражением огромного авторитета прессы были невиданные, просто гигантские тиражи российских газет (очевидно, они уже никогда не будут подобными): «АиФ» – 33,5 млн экземпляров, «Комсомольская правда» – 19 млн, «Труд» – 15 млн, «Известия» – 12 млн, «Советская Россия» – 8 млн. Многомиллионные тиражи журналов «Огонек», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Наш современник». Это было время всеобщей популярности и влиятельности ведущих известных телевизионных программ, таких как «Взгляд» (Любимов, Листьев, Политковский…), «До и после полуночи» (Молчанов), ленинградских «600 секунд» (Невзоров), «Пятое колесо» (Куркова). Почти все они тогда вместе с главными редакторами ведущих газет и журналов на волне всеобщей популярности стали народными депутатами перестроечных Верховных Советов СССР и РСФСР.
Заслуживает внимания еще одна особенность общественного влияния средств массовой информации на этом этапе отечественной истории. Во времена перестройки СМИ из средств обслуживания политической элиты – какими они были всегда и являются ныне – превратились в творцов ее формирования. Демократы первой волны Андрей Сахаров, Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, Анатолий Собчак своим политическим рождением в немалой степени обязаны СМИ. И совершенно неслучайно своим появлением именно этому времени обязан ныне действующий закон Верховного Совета СССР о СМИ как эталон демократии постперестроечной России. Он родился в недрах перестройки в СССР на волне огромного общественного авторитета СМИ, и неизвестно, сможем ли мы в нынешнее время принять нечто подобное. Пока предложения улучшить этот закон сводятся лишь к тому, чтобы как-то унять не в меру ретивые и амбициозные СМИ. Таким образом, следует признать: период перестройки второй половины 80-х гг. представил СМИ серьезные основания и аргументы, чтобы именоваться четвертой властью, проявлять свою независимость и самостоятельность.
Второй – постсоветский этап жизнедеятельности СМИ отличался тем, что рыночные отношения существенно изменили их положение и роль в обществе. Этот этап характеризовался полной сменой хозяев отечественных СМИ, когда на смену партии и государству пришли хозяева в лице отдельных олигархов типа Березовского, Гусинского, Потанина и ведущих финансово-промышленных групп (ЛУКОЙЛ, ЮКОС, Газпром, РАО «ЕЭС» и др.), которые превратили редакции газет и журналов, радио и телевидения в свои информационные филиалы. Возникновение информационных монополий, в их руках и ныне сосредотачиваются контрольные полномочия многих федеральных печатных и электронных СМИ (на другом уровне они создаются и в регионах), является важнейшей особенностью этого этапа развития России.
Отрицательные последствия информационного монополизма очевидны. Они проявились в огромных, почти неограниченных возможностях идеологического и политического влияния на общественное мнение. С этим непосредственно связан и сдвиг российских СМИ в направлении откровенного манипулирования общественным сознанием в интересах своих хозяев, когда обществу прямолинейно навязывается одностороннее объяснение происходящих в стране событий, прямо противоположное объективному восприятию населения. Особенно отличалось в этом навязывании своего мнения телевидение. Свежи в памяти россиян откровенные и бесцеремонные выступления, щедро оплаченные Борисом Березовским, наемной команды в составе С. Доренко, М. Леонтьева, А. Невзорова. Деяния этой команды надолго запомнятся как образец журналистского вероломства и безнравственности.
В этот период в силу ранее набранной инерции и существующей остроты социальных проблем сохранилось стремление, как и на этапе перестройки отечественных СМИ, оказать свое радикальное влияние на развитие общественных событий. Однако цели, интересы, формы и методы этого влияния существенно изменились, ибо иными стали СМИ. Наиболее отчетливо это проявилось во время президентских выборов в 1996 г. Выборы президента России проходили в условиях катастрофического падения авторитета и популярности Бориса Ельцина, глубочайшего кризиса его реформ. Рейтинг Ельцина накануне президентских выборов на второй срок составлял не более 12 %. В этих обстоятельствах его главной надеждой стала общественная влиятельность средств массовой информации. Выборы показали, что союз власти и СМИ в условиях тотального и неограниченного (моралью и финансами) использования информационного и административного ресурса с применением всех возможных и невозможных политтехнологий может дать необычайно высокий результат в манипулировании общественным сознанием и позволит достичь практически любых поставленных политических целей. В особенности когда речь идет о стране, где отсутствуют какие-либо демократические традиции, а взаимоотношения власти и граждан строятся на основе столетиями воспитанного послушания. В результате во втором туре выборов Борис Ельцин был избран президентом России на второй срок, а россияне в полной мере смогли испытать на себе всемогущество СМИ и все социальные прелести его правления. События этих выборов наглядно продемонстрировали огромные потенциальные возможности СМИ влиять на общественные процессы и наличие серьезных аргументов в своих претензиях на власть, даже если она лишь четвертая.
Таким образом, и на первом, и на втором этапах прошедшего двадцатилетия СМИ оказали решающее влияние на развитие общественных событий в России (крушение советского строя, защиту президентства Б. Ельцина), подтвердив тем самым обоснованность своих претензий на власть. Только на первом этапе – в период перестройки – реформаторская роль СМИ в полной мере отражала гражданскую позицию журналистов, их стремление к свободе и независимости – это был свободный выбор самих СМИ, а на втором этапе они преимущественно исполняли волю своих владельцев, социальный заказ медиаолигархии. При этом, разумеется, в системе отношений СМИ и власти первичным оставалось состояние российской экономики, политики, нравственной атмосферы в обществе. Это отчетливо проявилось и на этапе романтических надежд перестройки и в 90-е гг. радикальных либеральных реформ.
Время и перемены, происходящие в обществе, определяют облик СМИ и диктуют свои темы, жанры и песни, которые звучат в эфире теле-, радиоканалов, со страниц газет и журналов. Этими же условиями определены взаимоотношения СМИ и власти и на современном, третьем этапе развития российского общества. Важнейшей особенностью этого этапа, если исходить из изменений последних лет, является все большее возрастание управляющей, регулирующей роли государства в жизнедеятельности СМИ. Мы не пытаемся примирить позиции левых и правых в оценке роли государства в деятельности СМИ. Наша точка зрения сводится к здравому смыслу признания того, что именно органы власти через свою информационную политику определяют нормы и правила поведения, или, как говорится на профессиональном журналистском жаргоне, размеры поводка, в пределах которого обычно независимы и самостоятельны СМИ. Мы учитываем также, что взаимоотношения СМИ и власти не могут быть бесконфликтными и дружественными. И когда утверждают, что противоречия прессы с властью вовсе не обязательны, то в этом присутствует больше лукавства, чем истины. Оппозиция СМИ к тем, кто стоит у власти, не просто необходима, а неизбежна, ибо в основе ее лежит естественное и обязательное в обществе инакомыслие, существующее при любом демократическом государственном устройстве, – это инакомыслие может выражаться лишь пребывающими в оппозиции, независимыми средствами массовой информации.
Взаимоотношения отечественных СМИ с органами государственной власти разных уровней на нынешнем, третьем этапе развития имеют свои особенности. По сути, сейчас в России решается вопрос, каким будет наше общество – демократическим или авторитарным. Не лишена оснований и точка зрения, что выбор здесь весьма ограничен – это выбор лишь между авторитарным и тоталитарным жизнеустройством общественной жизни. В это время независимость российских СМИ перед государством – самым могущественным субъектом общества – особенно важна. Сами условия острой борьбы с коррупцией, теневым капиталом и олигархией в напряженной экономической и социальной ситуации сохраняют потенциальную опасность, когда наряду с монополизмом информационных компаний все больше себя проявляет государственный информационный монополизм. Последние выборы в Государственную Думу это убедительно продемонстрировали. Опасность эта реальна, ибо всякие либеральные рассуждения о разумном, гуманном, управляемом авторитаризме мало чего стоят. Рассчитывать на так называемый просвещенный авторитаризм в нашей стране – это только розовые мечты, которые могут закончиться формированием тоталитарного устройства общества, привычного для значительной части населения, для которой порядок всегда больший приоритет, чем свобода.
Происходящая ныне замена монополий медиаолигархии государственной информационной монополией мало что меняет в жизни российского общества, ибо интересы общества (граждан) и государства (власти) неоднозначны, между ними нельзя ставить знак равенства. Под интересами государства в ряде случаев и на определенных этапах могут стоять всего лишь интересы отдельных групп и кланов, приватизировавших государственную машину. Времена эпохи правления Бориса Ельцина представили для подобных выводов весьма убедительные аргументы.
Вмешательство в реальную жизнь, стремление оказать свое влияние на развитие общественных событий отечественных СМИ в последние два десятилетия непосредственно связаны с содержательными профессиональными особенностями российской журналистики как журналистики преимущественно мнения, а не факта. В отличие от западной журналистики, где приоритет принадлежит информации, беспристрастному отражению в СМИ событий и фактов жизни, российская журналистика всегда отличалась предпочтением к комментарию, анализу событий. От этого и различие в мотивациях журналистской деятельности. У первых – информирование: описание событий представляет конечную цель журналистского труда; у вторых – оценка факта: авторское мнение обычно содержит рекомендации, а нередко и прямой призыв к радикальному решению той или иной социальной, политической проблемы.
Активная общественная позиция отечественных СМИ последних лет позволяет утверждать, что демократия даже в том своеобразном и далеко не совершенном виде в современной России во многом обязана российской журналистике, которая является ее защитником и гарантом, опорой инакомыслия и оппозиции по отношению к власти.
Особенность российских СМИ состоит и в том, что в силу отсутствия в прошлом демократических традиций и структур они никогда не осознавали себя институтом гражданского общества и обычно позиционировали себя в виде своеобразной журналистской власти. Поэтому и дискуссия, и диалог СМИ и власти в России идет напрямую, где пресса всегда претендует на определенные властные амбиции – она всерьез начинает верить в себя как представителя четвертой власти.
Анализ эволюции российских СМИ на всех трех этапах развития в последнее двадцатилетие убеждает в том, что многие ее недуги одним из главных источников имеют неспособность выдержать испытание свободой. И дело здесь не только в том, что отсутствовал необходимый для этого иммунитет, но и в том, что у большинства служителей журналистики сложились неправильные представления о свободе и независимости СМИ. Наблюдения показывают, что пресса, действуя в условиях закона о свободе СМИ, стала действительно более независимой. Однако нельзя не видеть, что это весьма странная независимость – независимость преимущественно от читателя, зрителя, слушателя, независимость, как это ни странно может звучать, во многом во вред общественным интересам.
Возрастающее влияние в системе СМИ государства, о котором мы ведем речь, однако, еще больше углубляет кризис российской прессы, связанный с падением ее общественного авторитета и утратой доверия среди большей части читателей, зрителей, слушателей. Смена хозяев и общественно-политической ориентации СМИ в постсоветский период не привела их к самостоятельности и независимости. По данным Министерства печати Российской Федерации 2003 г., всего лишь около 10 % печатной прессы имеет относительную экономическую самостоятельность. Абсолютное большинство газет и журналов находится на оплате и довольствии государственной бюрократии, частных и акционерных владельцев.
Эти обстоятельства позволяют утверждать, что основные проблемы российской прессы возникли не только и не столько из-за дороговизны бумаги, полиграфии, обнищания россиян, их неспособности приобрести периодику, не только под влиянием процессов суверенизации, когда центр тяжести печатных СМИ переместился в регионы, а в большей степени от потерь, которые произошли во взаимоотношениях с читателем. Произошло это оттого, что российские СМИ в трудные годы перемен не выполнили своего общественного назначения – объективно информировать общество о том, что происходит в стране. Во время радикальных экономических реформ, разорительной приватизации пресса не только не оказалась на стороне обиженных и обездоленных граждан России, но не проявила даже сострадания, направив все усилия и влияние на защиту власть имущих. В это время пресса просто бросила своего читателя, зрителя, продавшись новым хозяевам. Именно тогда разрыв отношений прессы с читателем был оформлен в виде всем известных газетных заявлений – ультиматумов, появившихся почти во всех печатных изданиях: газета не вступает в переписку и не отвечает на письма читателей.
Данные социологических исследований свидетельствуют о том, что степень доверия россиян к СМИ ныне достигла критического предела: число тех, кто совсем не доверяет центральной прессе среди населения, составляет более 60 %, а тех, кто вполне доверяет, – не более 5 %. К тому же около 70 % читателей, зрителей настоятельно требуют ввести общественную цензуру, чтобы защитить себя и свои семьи от вероломства всесильных СМИ, и в особенности телевидения.
Отчего так недружелюбно отношение россиян к отечественным СМИ и в особенности к телевидению? Главным образом оттого, что они беззащитны перед ними и не могут оказывать на них какого-либо влияния. Между тем независимость СМИ, свобода слова имеют ценность несомненную, но не абсолютную, и видеть в их общественном влиянии только позитивно-созидательные начала ошибочно и неосмотрительно.
В наших анализах свободы СМИ важен еще один аспект. Обычно в профессиональных дискуссиях журналистов виновниками кризиса доверия российских СМИ называют тех, кто владеет и управляет прессой, обвиняют в этом преимущественно власть и олигархов. А между тем виновниками кризиса СМИ не в меньшей мере являются сами журналисты с плохой наследственностью многолетнего воспитанного послушания. Ведь в реальной жизни мы обычно имеем столько свободы, сколько можем или способны взять ее на себя. Понятия «свобода», «независимость» – понятия персонифицированные, личностные. Журналист в своем творчестве всегда настолько свободен, независим, насколько способен в своих деяниях и поступках проявить эту самую независимость. И здесь многое, если не все, зависит от субъективных качеств его личности – характера, воли, способности держать удары, чтобы противостоять давлению извне. Мы должны признать, что нынешняя власть получила в свое распоряжение очень благодатный человеческий материал профессионалов-журналистов – послушный, терпеливый, отученный от того, чтобы проявлять политическую волю. Именно поэтому так быстро, без больших конфликтов в 90-е гг. произошла смена хозяев и управленцев отечественных газет и журналов, радио и телевидения.
В характеристике общественных, профессиональных, нравственных качеств российской журналистики, ее мотивациях по отношению к свободе, независимости СМИ есть еще одно серьезное обстоятельство, которое необходимо учитывать. Мы имеем в виду очевидные деформации профессиональных качеств отечественной журналистики в нынешнее время под влиянием воздействия рыночных пиар-технологий и служб. Некоторые специалисты университетского образования вполне серьезно обсуждают и начинают внедрять в практику проекты трансформации факультетов и кафедр журналистики в некие школы коммуникаторов, профессиональный облик которых определить невозможно. При этом основные аргументы сводятся к тому, что в современной российской практике СМИ журналистская деятельность все более интегрируется с рекламным бизнесом и имиджмейкерством. Самое странное в этом, что эти негативные процессы профессиональной деформации становятся главными аргументами необходимости объединения журналистики и пиара как сферы СМИ.
Анализ показывает, что сегодня действительно в условиях дикого, без правил рынка России здоровую журналистику трудно вернуть в русло профессиональных правовых и этических норм деятельности, ибо информационное поле утратило свои контуры. Существует мнение: чтобы сформировать это поле заново, нужно признать, что журналистика себя исчерпала как определенный вид общественной профессиональной деятельности. Как ни горько это признавать, но в этих оценках много справедливого, ибо они отражают реальность отечественных СМИ, и весь вопрос сводится сегодня лишь к тому, насколько обратима ситуация.
Еще одна особенность процесса отчуждения от СМИ читателей, зрителей, слушателей. В общественной жизни все процессы взаимосвязаны: быстрая смена хозяев СМИ, утрата доверия к прессе, продажность публикаций журналистов, заполнение до краев газет заказными пиар-материалами – все это и многое другое неизбежно ведет к отчуждению значительной части людей не только от СМИ, но и от власти в целом, а как результат – к невиданному снижению общественно-политической активности россиян. Осенью 2003 г. ВЦИОМ провел исследование общественной активности россиян и получил результаты, которые не могут не вызвать беспокойства. Лишь 4 % россиян, по данным исследования, регулярно проявляют гражданскую активность и принимают участие в деятельности партий, общественных движений, а подавляющее большинство – 86 % населения заявляют, что никакого участия в общественной жизни не принимают. Эти данные – отражение той реальности, в которой ныне живет и действует отечественная пресса. Они логически приводят к выводу о том, что отлучение россиян от СМИ является одной из главных причин значительного снижения общественной активности населения, которое не доверяет власти и в то же время не имеет возможности использовать СМИ, чтобы влиять на общественное мнение и заявить о своих требованиях.
Своеобразно в нынешнее время проявляется и политическая ориентация российских СМИ, направленная преимущественно на оценки, прогнозы и гадания по поводу того, какими будут президент, Дума, правительство, что от них могут ждать граждане России. В этих выступлениях СМИ почему-то совсем не идет речь о том, что президент, власть в целом и сами СМИ буду такими, какими будут сами россияне. А иными они станут тогда, когда преодолеют иждивенчество, привычное послушание и обретут политическую волю, самостоятельность и национальное достоинство. Только тогда они, очевидно, все свои надежды не будут связывать с тем, кто их поводырь, кто их благодетель во власти. В известном всеми суждении – власть всегда такова, каков народ, обычно отсутствует одно существенное уточнение – власть всегда такова (добавим – и пресса), какой ей позволяет быть народ.
Самоуправление и саморегулирование как основные направления развития отечественных СМИ переходного периода на пути к самостоятельности и независимости, о котором мы вели речь в самом начале нашего анализа, противоречивы по своему внутреннему содержанию. Эта противоречивость определяется взаимоотношениями различных по своей сути видов деятельности бизнеса и журналистского творчества и представляющих их интересы владельцев СМИ и редакционных коллективов. Основой бизнеса является свобода собственности, категория во многом противоположная и оттого чужеродная свободе слова и творчества. Различия, существующие в силу разнородности этих видов деятельности, трудно сосуществуют в практическом взаимодействии и неизбежно ведут к антагонизму. Ответить на вопрос, что первично, а что вторично в системе их отношений, невозможно. Здесь все зависит от того, кто и исходя из каких интересов определяет эти приоритеты. С профессиональных журналистских позиций свобода слова, свобода творчества первичны, если они отражают интересы читателей и соответствуют правде реальной жизни. Подобный подход не всегда отвечает интересам владельца газеты, журнала, ибо для него в конечном счете первична прибыль, которую приносит его издание. Однако творчество первично и в том смысле, что газета и журнал не могут существовать, если они не интересны читателю, не востребованы им и не приобретаются.
Различие в подходах между журналистским сообществом и владельцами СМИ, связанное с различной оценкой профессиональной сути и назначения журналистской деятельности, отчетливо проявилось в рассмотрении предложений к закону о СМИ, внесенных в Государственную Думу Индустриальным комитетом. Суть этих предложений сводилась к законодательному признанию исключительных прав собственника – владельца СМИ в определении тематики издания, вмешательства в содержание творческого процесса и общественной позиции авторов. Мнение же Союза журналистов Российской Федерации состояло в том, что главное в назначении СМИ – исполнение функций общественной службы, и потому служение общественному мнению, объективное отражение общественных процессов в прессе не может быть исключительным правом собственника издания.
Стремление СМИ к самоуправлению и саморегулированию и в целом процесс становления журналистских корпоративных отношений в современной России встречают серьезное противодействие со стороны информационных монополий, владельцев, менеджеров – управленцев прессы. Власть бизнесменов-владельцев, менеджеров – управленцев информационных компаний, более скорая на кадровые решения и более жесткая в административных мерах, особенно отчетливо проявляется при попытке редакционных коллективов показать свою самостоятельность и независимость. Сила этой власти в том, что она тесно связана с государством и при его покровительстве консолидируется, создает свои корпоративные союзы и объединения в виде Медиа-союза, Книжного союза, Индустриального комитета, призванных лоббировать интересы владельцев, чтобы на различных этажах власти охранять свою монополию и противостоять профессиональному сообществу журналистов, издателей, распространителей печати.
Может ли здесь что-то измениться в ближайшие годы? Очевидно, нет. Консолидация журналистского профессионального сообщества под эгидой Союза журналистов Российской Федерации, способного стать организующим центром процесса самоуправления СМИ, невозможна, ибо ей противостоят могучий административный ресурс государства и огромный финансовый ресурс, ныне сосредоточенный в монополиях СМИ, и в особенности на телевидении. Те, кто сегодня управляют российским телевидением (Эрнст, Добродеев, Сенкевич…), всесильны тем, что, с одной стороны, пользуются особым доверием и расположением высшей власти, а с другой – имеют в своем распоряжении огромные, исчисляемые сотнями миллионов долларов финансовые средства! Следует иметь в виду, что сегодня в рекламном финансовом обороте российских СМИ (по итогам 2007 г.) находится около 7 млрд долл., из коих большая часть – не менее 50 % – сосредоточена в центральных московских телевизионных каналах.
Принципиальным в анализируемой проблеме является вопрос о цене независимости и общественной значимости СМИ в нынешнее время. В современных СМИ в отличие от предшествующих этапов цена слов, сказанных и написанных, значительно упала. Наблюдения показывают, что в нынешней России формируется весьма своеобразная демократия, заполненная множеством красивых слов и понятий: «народовластие», «инакомыслие», «гражданское общество»… Но не расположенная к каким-либо новым идеям и не нуждающаяся в них. Российское общество оказывается невосприимчивым и к каким-либо предложениям, оценкам, критическим выступлениям СМИ. В стране формируется ситуация активного, но неэффективного словопроизводства печати, радио, телевидения. Оборудованное по последнему слову компьютерных технологий это информационное производство при умелом дирижировании власти сумело исключить самое актуальное для общества – открытые, публичные дискуссии в прессе по ключевым и острым вопросам современной российской действительности. Все, о чем сегодня пишут и говорят СМИ, очень умело превращено в заурядные шоу Соловьева, Малахова, Лолиты без комплексов и им подобных умельцев… Складывается своеобразная журналистика, когда проявление самостоятельности СМИ на деле оказывается лишь игрой, забавой, зубоскальством чистой воды.
Какими выводами мы бы хотели сопроводить наши анализы и оценки проблемы свободы и независимости СМИ? Профессиональные журналистские дискуссии по этой теме имеют один общий недостаток. В них присутствуют обычно лишь две стороны: СМИ, претендующие на независимость, и власть, от которой зависит ее возможность. При этом отсутствует третья сторона – читатель, зритель, слушатель, то есть та сторона, без которой само существование СМИ не имеет смысла. Между тем наиболее радикальным направлением обретения СМИ своей самостоятельности и преодоления кризиса доверия общества может быть, по нашему мнению, становление принципиально иных, чем сейчас, взаимоотношений с читателем, зрителем, слушателем. Как это ни парадоксально может показаться, но реальная независимость газеты, журнала, теле-, радиоканала зависит от читателя, зрителя, слушателя. Вспомним известную философскую формулу: свобода – это познанная необходимость. Прессасвободна и независима лишь в той мере, в какой осознает и отражает интересы своего главного заказчика – читателя. Все остальное лишь скрытое или открытое прислуживание тем, кто стоит у власти или владеет СМИ.
Возможны ли в России действительно общественные, то есть читательские, зрительские СМИ, и существует ли практика их жизнедеятельности в мире? Да, существует. О чем свидетельствует многолетний опыт общественного телевидения: Би-би-си в Англии, Энчкей в Японии, Юлиус Радио в Финляндии… Существует также подготовленный Союзом журналистов Российской Федерации проект создания общественного телевидения в России. Этот проект уже около пяти лет как представлен в Государственную Думу и пребывает там без движения. В этом проекте обоснована возможность практической деятельности общественного телевидения, существующего на абонементной оплате зрителей (ее размеры, как показывают подсчеты, не превышают подписку на газету) и управляемого общественным (наблюдательным) советом. Так что существует вполне реальный проект и необходима лишь политическая воля законодательной власти, общественных сил и партий, чтобы он был реализован в жизнь.
Будет ли проявлена эта воля? Сомнительно. Слишком велики и прочны традиции обязательного присутствия государства во всем, что касается жизнедеятельности СМИ в России. Хотя очевидно, что противостоять информационному монополизму государства и крупных владельцев в современных условиях могут только общественные читательские, зрительские СМИ. В ситуации существования многочисленных печатных изданий и теле-, радиоканалов, представляющих столь же многочисленных владельцев, отражающих интересы разных социальных слоев и групп общества, создаются наиболее благоприятные условия для свободы и независимости СМИ.
«Журналист», № 4. Апрель 2008 г.
О кризисе гуманитарной книги в России (анализ процессов книгоиздания)
Общественное мнение в России ныне до краев заполнено проблемами, конфликтами, страстями СМИ, в особенности телевидения. На этом фоне затерялось и оказалось на периферии общественных интересов отечественное книгоиздание. А между тем именно книгоиздание представляет базисную основу национальной культуры, обеспечивая образовательные и духовные потребности общества.
Пренебрежение к судьбе российской книги неслучайно. Оно, по нашему мнению, адекватно отражает позицию нынешней власти – Государственной Думы и Правительства Российской Федерации, много лет отказывающих в государственной поддержке отечественному книгоизданию.
По нашему глубокому убеждению, эта ситуация не только проявление экономических и социальных трудностей нынешнего переходного времени, но и не в меньшей мере результат незнания того истинного положения, которое ныне реально складывается в российском книгоиздании. Реальность же такова, что отечественная книга пребывает в остром и непреодолимом противоречии. Суть этого противоречия состоит в том, что, с одной стороны, существуют крайне ограниченные (по сути, нищенские) возможности читающих россиян приобрести книгу, а с другой – многократно возросли затраты на ее производство. Сложилась такая ситуация, когда цены на производство книг в России уже давно сравнялись с общеевропейскими: с августа 1998 г. на материалы выросли примерно в шесть раз, а на печать – в три раза. В это же время цены на приобретение книги в валютном исчислении у нас составляют 5–6 долл., а в европейских странах и США – 15–30 долл. Это различие в ценах – убедительный ответ на вопрос, почему у нас гуманитарное книгоиздание не может быть рентабельным и нуждается в государственной поддержке.
Наибольший вред издательскому делу в нынешнее время приносит широко распространенное в официальных кругах представление об успешном развитии производства книг в России. В то время как действительное положение издательского дела в стране никак не соответствует этому представлению.
2006 г. стал особым в отечественном книгоиздании. По данным Российской книжной палаты, в России было выпущено 102 208 названий книг и брошюр общим тиражом более 633 млн экземпляров. Впервые Россия преодолела 100-тысячный рубеж по выпуску названий книжных изданий и вышла в четверку крупнейших книгоиздающих стран мира наряду с Китаем, США и Великобританией. Этому можно только порадоваться, но что касается тиражей, то есть реальных для чтения книг, то здесь тенденции совсем иные. Тиражи книг напрямую определяются спросом покупателя. Ситуация складывается в стране таким образом, что предложение на книжном рынке значительно превышает спрос. В результате уже в течение нескольких лет тиражи сохраняются на одном уровне и имеют в последние два года тенденцию к снижению. Ныне количество выпускаемых книг художественной литературы почти в пять раз, а учебно-образовательных в три раза меньше, чем в 1990 г. И это всего лишь лукавый средний показатель, ибо следует иметь в виду, что около 90 % всех тиражей книг издаются в Москве и почти 80 % из них (особенно прискорбно) здесь же, в столице, и продается. В результате вся Россия за пределами Москвы не получает и одной книги на человека.
Хотели бы сразу заметить, что, приводя эти известные данные, мы меньше всего намерены акцентировать внимание читателя на общих валовых показателях отечественного книгоиздания. И не потому, что после многократного разрушительного падения производства книг в России в последние годы наметился рост числа названий книг. Дело в том, что в отличие от других отраслей производства книгоиздание не подчиняется правилам общих чисел. И если мы, к примеру, попытаемся объективно оценить итоги прошедшего 2006 г. и еще раз отметим, что было издано 100 тыс. названий книг тиражом в 630 млн экземпляров, то все равно не сможем ответить на многие острые вопросы внутреннего качественного содержания книжно-издательского дела, чтобы понять те сложные процессы, которые там происходят. Именно об этом и пойдет речь в наших аналитических заметках в данной статье.
Прежде всего нам придется признать, что далеко не цивилизованный российский рынок серьезно деформировал отечественное книгоиздание и по существу вытеснил на задворки гуманитарную книгу – ту самую, которая призвана образовывать, просвещать читателя, удовлетворять его духовные запросы. Сегодня эта книга, основой которой является отечественная и мировая классика, пребывает в состоянии глубокого кризиса и во многом утратила свою издательскую востребованность.
Так ли остра ситуация, чтобы следовало аппелировать к общественному мнению? Об этом можно судить, если обратиться к тем радикальным изменениям, которые произошли в последние годы в структуре российского книгоиздания. Возьмем для примера главную составляющую структуры – художественную литературу. Из 134 млн экземпляров книг, выпущенных в 2006 г. по художественной тематике, примерно 50 % принадлежит детективам и женским любовным романам, еще не менее 18 % занимает фантастика, на долю же гуманитарных книг (основу которых представляет отечественная и зарубежная классика) остается всего около 16 %. Нетрудно представить, насколько тонок слой этой литературы – всего 18–20 млн – на всю Россию.
Особенно жалким выглядит положение гуманитарной книги, если мы приведем некоторые любопытные данные, которые представила в 2003 г. Государственная книжная палата. По ее данным, только семь самых расторопных авторов детективов: Акунин, Донцова, Бушков, Дашкова, Маринина, Полякова, Устинова – выпустили в течение года книг тиражом более 35 млн экземпляров. Среди них одна только неутомимая Дарья Донцова выпустила 45 названий книг тиражом почти в 14 млн экземпляров. Сохранилось лидерство этих авторов и в последующие 2004–2006 гг. Гигантский всплеск ширпотреба в отечественном книгоиздании неслучаен и в известной мере, конечно, отражает неудовлетворенный спрос на подобную продукцию в советское время. Однако главное, разумеется, не в этом. Коммерческая литература широкого спроса в отличие от интеллектуальной требует значительно меньше затрат, легка в изготовлении и потому имеет более ускоренный оборот средств. Массовая культура, ширпотреб в книгоиздании – это то, что быстро изготавливается одним энергичным автором на потоке – 10–12 книг в год и также быстро продается. Можно себе представить, какой финансовый оборот издательства, издающего Дарью Донцову тиражом в 14 млн экземпляров и каков гонорар автора при стоимости книги как минимум 100 руб.
Интеллектуальная ограниченность, примитивизм современной российской детективной литературы очевиден и проявляется не только в насаждаемой пошлости и невзыскательности вкуса, минимальной информационной нагрузке. Более ощутимо влияние подобной литературы выражается в том, что она обычно не просвещает, не образовывает, а, исполняя лишь функцию развлечения, точнее отвлечения, опускает читателя до некого усредненного, посредственного образца. Усреднять познания читателя, воспроизводить посредственность – таково социальное назначение подобной литературы.
В триумфальном шествии детективов и дамских романов по книжным рынкам России не все так объективно предопределено, как нам хотят представить некоторые аналитики. Они явно лукавят, когда утверждают, что рынок сам диктует свои правила игры и тут ничего нельзя изменить, – спрос на детективы диктуется запросами покупателя. Вот таковы сегодня россияне, с неутолимой жаждой поглощать криминальную литературу, таковы наши читательские интересы и вкусы. Разумеется, речь не идет о каком-либо антагонизме: детективы и авторы, подобные Донцовой и Марининой, были, есть и будут. Во все времена существовала литература и подделки, искусство и ремесло. Все дело, по нашему разумению, в пропорциях и в той всеобщей, точнее тотальной, навязанности, которая ныне сформировалась в российском обществе усилиями всемогущественных СМИ и прежде всего центрального телевидения.
В дискуссии на страницах «Литературной газеты» по поводу места и роли массовой культуры в обществе известный политолог Людмила Сараскина справедливо заметила, говоря о тотальной навязанности: «Она проявляется в том, когда меня буквально хватают за горло, душат, когда любое включение по телевизору – это показ только того, что мне хотят навязать, и это уже не просто рынок, за этим стоит лишение меня свободы выбора». Формируется такая ситуация, и она уже реальна, когда кто-то за россиянина решает, что ему читать, как ему развлекаться. Возникает то, что на профессиональном языке называется манипулированием общественным сознанием и навязыванием людям определенных норм и правил жизни.
Эта ситуация не столь уж безобидная, как хотелось бы некоторым политологам ее представить, ибо за ней стоят определенные интересы и определенный социальный заказ. По нашему мнению, это заказ известных общественных сил и социальных групп из числа бизнесменов, рожденных в эпоху дикого российского капитализма, политических партий и движений, отражающих эти интересы, и, конечно, тех, кто их информационно обеспечивает. За Донцовой, Марининой и иже с ними стоит могущественное телевидение с десятками мыльных сериалов, изготовленных на потоке по их же книгам. Заказ этих сил применительно к книгоизданию понятен и логичен: криминальной России – криминальная литература.
Этому заказу соответствует и своя философия, которая сводится к тому, чтобы приучить общественное мнение и всех, кто населяет страну, смириться с криминалом, соглашаться с его неизбежностью и судьбоносной предопределенностью, убедить все и вся – такова российская реальность, и правовой беспредел – это норма нашей жизни. Всесильные СМИ и особенно телевидение, не жалея сил и средств, внедряют в сознание россиян, особенно молодых, убеждения, что правового порядка в России никогда не было и не может быть по определению, – такова наша историческая судьба и таков наш менталитет. Исполняя этот заказ, все информационные и общественно-политические программы телевидения более чем на 60 % заполнены сообщениями об убийствах, арестах, судах, побегах. По представлению авторов и заказчиков этих передач и программ, главное в СМИ – обнажать и раздевать, разоблачать и клеймить, ибо, по их мнению, в России сегодня нет и быть не может просто трудового человека, исправно исполняющего свое дело, – рабочего, фермера, конструктора, программиста (он если и есть, то только хакер)...
Не хватит пальцев рук, чтобы перечислить программы и спецвыпуски телевидения, посвященные криминалу: «Дежурная часть», «Петровка, 38», «Криминальная Россия», «Человек и закон», «Криминал» и т.д. А рядом с этим концентрированно и целенаправленно криминальную атмосферу в обществе нагнетает мутный, мрачный и нескончаемый поток телесериалов состоящий из различных ментов, судей, следователей и прочих убойных сил, доводящих зрителя до исступления. Можно ли представить себе другую такую страну, как наша, где бы Центральный государственный канал, представив с большим успехом талантливо изготовленный криминальный сериал «Бригада», представляющий по сути гимн агрессивному индивидуализму и воспевший культ силы, потом не раз его повторял? Убежден: невозможно ни представить, ни найти такую страну.
Уже более десятилетия этот огромный телевизионный мыльный поток течет и течет по экранам, все плотнее и гуще затягивая читателя книги в свой водоворот, и нет ему ни конца ни края. Противостоят же ему в защите российской словесности жалкий школьный учитель литературы с двумя уроками в неделю, библиотекарь и очень малая часть родителей (не более 10 %) в семьях, где еще сохранился культ книги. Что стоят в этих неравных соревновательных условиях разговоры о свободе выбора читателя книги? Разве можно сегодня противостоять этому монотонному всемогуществу электронных СМИ?
Вглядываешься в эту мрачную действительность нашей духовной жизни и неизбежно приходишь к выводу: если в недавнем прошлом был известный всем партийный заказ агитпропа, был Политиздат, то теперь его сменил Криминализдат, и герой нашего времени – произведение и изобретение книжных олигархов, владельцев крупных издательств и объединений, опирающихся на поддержку правящей бюрократии. Это они ставят звезды и памятные знаки на площадях при жизни наиболее добросовестным и ретивым в исполнении издательского заказа – Донцовой и Марининой, а известно: если звезды зажигают, то это всегда кому-то очень нужно.
Одной из наиболее влиятельных причин кризиса российской гуманитарной книги является высокая степень концентрации и монополизации российского книгоиздания. К сожалению, эта особенность мало известна общественности и находится по понятным причинам за кадром наших СМИ. А между тем, по данным Книжной палаты, из 20 тыс. зарегистрированных издательских организаций (активно действующих – не более 5 тыс.) суммарный книжный тираж всего 5 издательств: АСТ, «Дрофа», «Олма-Пресс», «Просвещение» и «Эксмо» – составляет более половины общего тиража всех выпускаемых в России книг. Если же вычесть из этого объема учебно-методическую литературу, издаваемую преимущественно «Просвещением» и «Дрофой», то из оставшегося общего количества российских изданий примерно две трети печатают и продают всего три издательские структуры: АСТ, «Эксмо» и «Олма-Пресс».
Опасность такой невиданной монополизации издательского дела в России (думаю, ничего подобного по масштабам нет ни в какой другой отрасли производства) состоит в том, что малые и средние издательства, не имеющие возможности реализовать свои книги за пределами Москвы, все чаще вынуждены подготовленные для печати издания на корню перепродавать издательским гигантам. Складывается такая ситуация, когда подлинные создатели гуманитарных некоммерческих книг – профессиональные издатели начинают свертывать свою деятельность, так как разработка оригинальных проектов, составительская работа, литературное, художественное оформление и в целом подготовка оригинал-макета книги к печати при передаче крупным фирмам, как и всякая продажа интеллектуального труда в России, мало прибыльна, она составляет всего 12–14 % от стоимости книги и потому обречена на умирание.
Монополизм издательского дела тесным образом взаимосвязан с формированием монополий и в книжной торговле. Если, к примеру, обратиться к Москве, то в столице всего четыре ведущие книготорговые фирмы: «Московский дом книги на Новом Арбате» (в его составе более 40 магазинов), «Библио-Глобус», «Москва», «Молодая гвардия» – сосредоточили в своих руках около 70 % всего торгового оборота книг в городе. В результате цены на книги для малых и средних издательств определяются этими торговыми монополистами, и торговая наценка магазинов (никем не регламентированная) составляет от 60 до 70 % к стоимости книги. Оказавшись в жестких тисках давления с одной стороны издательских олигархов, с другой – книготорговых монополий, мелкие и средние издательства начинают свертывать производство оригинальных изданий гуманитарных книг, переходя лишь на переиздания уже известных названий и авторов.
Что же получается в конечном итоге? Получается, что издательства, работающие ныне в сфере интеллектуальной литературы, чувствуют себя прескверно, ибо повязаны по рукам и ногам и притеснены такими силами, противостоять которым не могут. С одной стороны, это государство, которое их притесняет всевозможными налогами (НДС и другими), с другой – издательства-гиганты, монополисты, которые ставят их в полную зависимость от своих интересов, а с третьей – всемогущие СМИ, выполняющие определенный (негуманитарный) заказ в издании и реализации книг, в формировании потребительских запросов, о чем мы уже говорили.
Наши представления о кризисе гуманитарной книги будут неполными, если мы не скажем о той общественно-политической и идеологической ситуации, которая ныне существует в России. Эта ситуация характеризуется наличием глубокого кризиса сознания и морали людей. И нет никакой уверенности, что в обозримой перспективе эта ситуация может измениться. Чтобы это случилось, у общества должны появиться притягательные национальные идеи, объединяющие духовные ценности, способные привести все слои общества к согласию, ориентировать их в выборе жизненных целей. В стране, где, к несчастию, сбылась мечта радикальных демократов о деидеологизации и бездуховности общества, сегодня создан явно неблагоприятный климат для появления достойных гуманитарных книг, отвечающих заповедям великого Пушкина, способных пробуждать в людях чувства добрые, славить свободу как высшую человеческую ценность и нести милость падшим. В нынешних условиях запросам элиты, управляющей общественным мнением, в полной мере отвечает литература двух видов: та, что способна лишь развлекать и отвлекать (она выходит ныне на потоке из-под пера, больше компьютера, Акунина, Донцовой, Устиновой и им подобных), и та, что стремится подменить одни ценности другими, создаваемая Ерофеевым, Сорокиным, Пелевиным и др. В отличие от «идущих вместе» эта литература, как справедливо заметил один из критиков, ползущих в российскую литературу, чтобы подменить ее традиционные ценности и заполнить отечественную культуру продукцией типа «Голубого сала».
Процессы, происходящие в российском книгоиздании, обязывают нас внимательно посмотреть на место и роль издательств, которые еще остаются государственными. Их доля в общем производстве книг сократилась до крайнего предела. Однако если вести речь о книге некоммерческой, гуманитарной, то влияние ее должно быть более ощутимым. Как ни внушительны сегодня тиражи частных издательских структур, отечественное книгоиздание невозможно себе представить без книг таких государственных издательств, как «Российская энциклопедия», «Просвещение». Нам кажется, что в угоду конъюнктурных и явно негосударственных интересов бывшее министерство печати и министерство имущественных отношений поспешили, приняв в конце 2003 г. совместное решение о начале приватизации всех государственных издательств и полиграфических предприятий. Недавнее письмо писателей в «Литературной газете» с требованием возвратить государственные издательства «Художественная литература» и «Современник» заслуживает серьезного внимания.
При определенном внимании и поддержке государственные издательства способны работать эффективно, и сохранить определенную часть из них было необходимо хотя бы для того, чтобы государство не только декларировало приоритеты национальной издательской политики, но и могло ее реально проводить. Вполне разумными в этих целях были намерения в последние годы создать государственные издательские дома, объединив в их составе издательства, заслуживающие государственную поддержку. Было принято решение о создании издательских домов «Искусство», «Техническая книга», «Российская гуманитарная книга». Однако прошло более семи лет, а издательские дома так и не были созданы. Это серьезная ошибка тех, кто ныне управляет отечественным книгоизданием, которая дорого будет стоить стране, ибо больно отразится на судьбе гуманитарной книги.
Какие выводы и предложения следуют из наших суждений о кризисе российской гуманитарной книги?
Первый из них сводится к тому, что сфера книгоиздания и в особенности ее главная составляющая – некоммерческая гуманитарная книга непосредственно связаны с обеспечением духовных идеологических запросов общества. На нынешнем переходном этапе это требует особо внимательного отношения и участия государства. Выражением этого участия должна стать политика государственного протекционизма, то есть обеспечение необходимых правовых норм и актов, направленных на поддержку книгоиздания. Отечественные книгоиздатели серьезно проиграли и тем нанесли серьезный ущерб книжному делу, когда в 2002 г. согласились с сохранением 10%-го НДС и введением 5%-го налога с продаж. В результате произошло удорожание книг на 60–70 %, падение продаж и сокращение выпуска гуманитарных изданий в мелких и средних издательствах.
Принципиальная позиция книгоиздателей в этих условиях, по нашему мнению, должна сводиться к тому, чтобы проявить волю и отстоять в Государственной Думе и Правительстве Российской Федерации полную отмену НДС для учебной, научной, художественной и детской литературы. В нынешнем кризисном состоянии духовной сферы общества в России следует обратиться к общепринятой европейской практике (Англия, Греция, Норвегия), когда на издание гуманитарной книги (научная, художественная национальная классика, детская литература) в отличие от коммерческой государственный налог на добавленную стоимость полностью отсутствует.
Второй вывод тесно связан с первым: нормальное развитие отечественного книгоиздания в условиях рыночных отношений не только не отрицает, а предполагает обязательное проведение государственной издательской политики. Ее важнейшими элементами являются определение основных издательских приоритетов, разработка и исполнение федеральной программы выпуска общественно необходимой гуманитарной литературы, сохранение в руках государства как механизма управления определенного количества издательского потенциала в виде ведущих издательств и издательских объединений, специализирующихся на выпуске некоммерческой литературы. Государство также оставляет за собой право на вмешательство в случае возникновения опасных деформаций в тех или иных звеньях книжного дела.
В нынешнее время предметом такого безотлагательного вмешательства должно стать такое важнейшее звено, как книгораспространение. Речь идет об участии в воссоздании централизованной системы книжной торговли. Разрушение этой системы в 1992 г. было также серьезной ошибкой. Создание же вновь крупной книготорговой структуры, способной работать в масштабах всей страны, с учетом огромной территории России по силам только государству. Воссоздание всероссийской торговой системы предполагает открытие во всех субъектах Федерации крупных центров оптовой торговли книгами. Чтобы эти центры могли функционировать, государству, видимо, следует пойти на то, чтобы в порядке разового долевого (при участии крупных книжных объединений) вклада для оплаты материальной базы, закупки и транспортировки из центра значительного количества литературы выделить 4–5 млрд руб. Мы понимаем, что это немалые средства. Однако, учитывая, что общий товарооборот в сфере книгоиздания ныне даже при ограниченных возможностях регионов, составляет, по данным Книжной палаты, 40–50 млрд руб., эти затраты можно было бы восполнить за счет увеличения оборота книжной торговли по всей России не менее чем на 35–40 %. Рассуждения о том, что сам рынок рано или поздно сформирует структуру книжной торговли по всей стране, нельзя признать убедительными, ибо, чтобы это когда-нибудь произошло, потребуется еще не менее 10–15 лет. За это время книги окончательно перестанут быть обязательным атрибутом образа жизни россиян. И все наши нынешние заботы о книгоиздании станут ненужными.
Третий вывод касается еще одной принципиальной темы. Известно, что прошедшее десятилетие уже привело к невосполнимым потерям в духовной, нравственной сфере российского общества. Если в ближайшие годы не будут приняты радикальные меры, мы потеряем целое поколение, не приобщенное к книге. По нашему мнению, кроме других чрезвычайных мер, о которых мы уже вели речь, важной основой просвещения молодежи могла бы стать государственная программа чтения. Всероссийский конгресс в защиту чтения и книги в Москве в сентябре 2001 г. подготовил свои предложения по содержанию этой программы, важнейшими элементами которой могли бы стать: создание федерального центра изучения чтения, разработка действенных мер материальной поддержки библиотек всех видов на федеральном и региональном уровнях, оказание государственной поддержки русского языка и литературы в школах и вузах и многое другое. Прошло шесть лет дискуссий, конференций, форумов, и положение чтения и книги стало еще более угрожающим.
Четвертый вывод. Место и роль книги и чтения в общественном мнении во многом зависят от того, получат ли они необходимую поддержку со стороны СМИ, и прежде всего телевидения. Для всех очевидно: российские СМИ в последнее десятилетие преуспели в развращении общества пошлостью, цинизмом, агрессивным индивидуализмом. По нашему мнению, наступило время, когда отечественная печать, радио, телевидение обязаны возвращать долги.
Если следовать логике разума, то собратья издателей, писателей, библиотекарей должны бы понимать: без книги и чтения неизбежно духовное и творческое оскудение СМИ, его профессиональное вырождение. Очевидно также, что радио и телевидение располагают огромными возможностями и материалами, чтобы представить лучшие образцы художественной классики широкой аудитории. В нынешний переломный период общество обязано проявить ответственность перед своими согражданами и создать необходимые механизмы эффективного управления средствами массовой информации ради духовного спасения России.
Книги и чтение по своему воздействию касаются всего общества и каждого живущего в нем, и, разумеется, при ограниченных финансовых возможностях нынешнего российского государства решение поставленных нами проблем в немалой степени будет зависеть от того, удастся ли организовать всероссийскую меценатскую поддержку издателям, библиотекарям, многочисленным низкооплачиваемым книголюбам при участии крупных отечественных предпринимателей и финансово-промышленных корпораций. Тем более мы ведем речь не об элитном театральном или музыкальном искусстве, а о сфере всенародной культуры. Отдельные примеры помощи библиотекам со стороны Фонда Сороса, фонда «Открытое общество» свидетельствуют, что дело это перспективное, но нуждается в более широкой общественной поддержке.
Нам кажется, что с большим удовлетворением общественным мнением было бы воспринято, если бы на одной из встреч президента России В.В. Путина с лидерами российского бизнеса был рассмотрен и такой важный национальный вопрос, как поддержка книги и чтения. Мы ныне много говорим о согласии в обществе, а между тем совершенно очевидно, что это согласие возможно не на основе декларации призывов (ныне они вызывают лишь раздражение), а только в результате совместного, общего дела. Одним из таких общих дел могла бы стать всеобщая поддержка книги и чтения.
Сборник научных статей.
Изд-во Московского государственного университета печати, 2007 г.
Нечитающая Россия
Открытое письмо министру культуры и массовых коммуникаций А.С. Соколову.
Уважаемый Александр Сергеевич!
Понимаю, жанр, к которому прибегаю, может показаться вызывающим, но другой в нынешнее равнодушное время вряд ли обратит на себя внимание. А проблема, с которой я вынужден обратиться, заслуживает того, чтобы стать достоянием общественного мнения. Речь идет о судьбе книги и чтения в сегодняшней России.
Летом этого года (27 июня) «Российская газета» опубликовала итоги социологического исследования Левада-Центра чтения в России. Итоги, прямо скажем, вызывают состояние тревоги. Почти 40 % россиян не читают, а 52 % никогда не покупают книг. Еще более тревожно положение с чтением периодической печати. Тиражи газет по сравнению с 1990 г. сократились в 6 раз, а журналов – в 8 раз, при этом подписка на газеты упала в 7 раз, а журналов – в 16 раз. В 1990 г. на тысячу населения подписка составляла почти 1900 экземпляров (каждая семья выписывала 2–3 газеты и 1–2 журнала), а в 2005-м составила всего около 200. Ныне в России всего 20 % населения читают газеты и журналы.
В стране сложилась такая ситуация, когда рост числа названий и тиражей книг только увеличивает их невостребованность. По данным исследований, более 40 % (по другим данным – до 50 %) издаваемых в течение года книг – это сотни миллионов экземпляров – остаются на складах издательств. Причем эти данные, по моему мнению, явно занижены. Ныне в стране не читают не 40 %, а более 50 % населения, то есть примерно столько же, сколько не обращаются к газетам и журналам. Неточность социологов объясняется тем, что при ответах на вопросы люди обычно легче признаются в бедности, чем в невежестве.
Со времени выпуска газеты прошло более четырех месяцев, и, кроме отдельных откликов известных интеллектуалов вроде Николая Шмелева, Сергея Капицы, не произошло никакой заметной реакции общественного мнения. При этом самое удивительное – я не нашел ни в одной газете оценок и мнений Министерства культуры и массовых коммуникаций и его руководителя. Случайно ли это? Убежден, неслучайно. Да и вывод социологов о том, что в России произошла катастрофа чтения, как я думаю, не совсем верен. Катастрофа обычно это нечто чрезвычайное, неожиданное. Для России же кризис чтения не является неожиданным. Да и причины его очевидны. Известно также, что падение интереса к чтению – явление не только российское. Проблема эта глобальная и вызвана объективными процессами воздействия компьютерных технологий, появлением новых источников информации, которые не могли не потеснить печать, нарушив ее монополию. В западных странах, учитывая это, в отличие от России, чтобы защитить книгу и периодическую печать, в последние годы были приняты национальные программы чтения. А вот в России после известного всем конгресса в поддержку чтения 7 сентября 2001 г. в Москве и традиционного обращения общественности к Президенту Российской Федерации не произошло ровным счетом ничего. И в результате мы имеем то, что имеем: вывод социологов о катастрофе чтения.
Общественность, профессиональные организации сферы печати, таким образом, уже давно стучатся в двери власти, только вот никто не открывает. Думаю, и обращение «Российской газеты» с таким многозначительным названием «Скажи, что ты читаешь, и я скажу, какой будет Россия!» ждет судьба упомянутого конгресса – забвение. И знаете почему? Вопрос, поставленный газетой, опоздал лет этак на 7–10. Теперь нужно говорить не какой будет, а какой уже стала нечитающая Россия – невежественной, безнравственной, криминальной.
Обращаюсь именно к вам, потому как вижу: все усилия и весь административный ресурс министерства культуры направлены лишь на многочисленные дискуссии и дебаты о направлениях, проблемах культурной политики концептуального характера. Естественно, что в результате не остается ни времени, ни сил да и желания, видимо, тоже на практические меры и дела реальной российской культуры. Целая серия экспертных советов, круглых столов министерства культуры в Москве и за ее пределами, многочисленные интервью посвящены тем же научным изысканиям концепции культурной политики России. И недавний ваш доклад на заседании правительства о государственной политике в сфере культуры страдает тем же недостатком. В нем немало принципиальных суждений и о том, что культура – это основа и ресурс духовного развития единой российской нации, и о необходимости оберегать и укреплять единое культурное и информационное пространство, и о сохранении и развитии культурного наследия России и о многом другом. Но все это в формате общенаучных сентенций, а не практических предложений и действий, чтобы лечить тяжелобольную российскую культуру.
Между тем если продолжить тему моего обращения к вам о кризисе чтения, то оценки его причин и возможных мер преодоления требуют совсем иного подхода. Для этого нужно опуститься в реальную российскую культуру, чтобы понять, что важнейшей причиной кризиса чтения является невиданное обнищание россиян, в особенности из числа тех, кто именовался читающей интеллигенцией. Связано это с многократным удорожанием производства книг, газет, журналов, ибо затраты на полиграфию и материалы в России уже давно опережают по ценам западные страны.
Среди главных причин кризиса чтения – полное разрушение российского книгораспространения. Самым большим и тяжким ударом по книгам и чтению оказалась ликвидация государственной централизованной системы книжной торговли. Тяжесть удара оказалась тем более велика, что произошла в стране огромных территорий, где к тому же 90 % всего издательского потенциала сосредоточено в Москве и здесь же производится 93 % всех тиражей книг. Все было отдано на волю рыночной стихии, ликвидированы все центральные и территориальные оптовые книжные базы, закрыто по стране более половины всех книжных магазинов. И сегодня города с населением менее 100 тыс., не говоря уже о сельских поселениях, не имеют книжных магазинов, и книги издательств к ним не поступают. Вот почему до 50 % всех издаваемых книг ныне оказываются невостребованными и остаются на складах. И это представляет самый серьезный показатель глубины кризиса, в котором ныне пребывают книга и чтение в России.
Последний рубеж, где еще можно было если не остановить, то хотя бы притормозить кризис чтения, представляют библиотеки. При всех утратах Россия остается страной с разветвленной сетью библиотек (их и ныне более 130 тыс. всех видов). Но если еще сравнительно недавно более половины населения пользовались библиотеками, теперь же только 18 %. Эти потери читателя в решающей степени связаны с тем, что библиотеки не получают даже минимальное количество новых изданий книг. В отличие от западной практики, где ежегодно от 30 до 35 % всех издаваемых книг поступают в муниципальные, федеральные и университетские библиотеки, в России эти поступления составляют всего 5–6 %. Это притом, что ежегодный естественный износ основных фондов массовых библиотек составляет более 4 %. Если учесть, что эти утраты уже в течение 15 лет не восполняются даже минимально, становится очевидным, каково их состояние и возможности служить своим читателям.
Хотел бы обратить внимание ваше и читателей: нынешнее пренебрежение государства заботой о культуре можно оценить по одному странному парадоксу. С обоснованной тревогой на всех уровнях ведем разговор о неизбежных катастрофических последствиях, которые несет износ основных производственных фондов России. И в то же время никто и никогда не проявляет беспокойства о тех невосполнимых последствиях, которые несет утрата основных национальных интеллектуальных фондов российских библиотек, где, по оценкам советского времени, было сосредоточено более 2 млрд книг.
О российской школе, о ее невыразительной роли в чтении говорить не стану, ибо это известно всем. Очевидно также, что учитель с двумя уроками литературы в неделю не может противостоять всему тому негативному, что несет молодому поколению всесильное телевидение. Скажу только о важнейшей ячейке общества – семье, влияние которой по отношению к чтению никто заменить не может. Так вот, абсолютное большинство российских семей сегодня не имеют домашних библиотек: 34 % не имеют книг вообще, а 36 % – только до 100 книг, где, совершенно очевидно, художественных лишь единицы.
Беспристрастная оценка причин кризиса чтения приводит к выводу: эти причины не только следствие отсутствия государственной политики в области культуры, но и проявление практического отказа государства от участия в жизнедеятельности культуры. Известный социолог (один из авторов исследования Левада-Центра) Борис Дубин в газетном интервью кризис чтения объясняет двумя основными обстоятельствами (процессами): во-первых, тем, что государство ушло из книжной сферы, из организации книжной и издательской культуры, и, во-вторых, тем, что ушла с культурной авансцены сама интеллигенция, та самая, которая была ядром читающей России.
Не могу не согласиться с ним и как директор книжного издательства: на собственном опыте ощутил цену ухода государства из книгоиздания и книгораспространения. И та ситуация, которую мы теперь получили в виде катастрофы чтения, – порождение этого обстоятельства. Да и можно ли чему удивляться, если в пространном положении о Министерстве культуры и массовых коммуникаций и направлениях его деятельности, разработанном под вашим руководством, нет даже упоминания о такой базисной сфере культуры, как книгоиздание. Есть все – кинематография, архивное дело, историко-культурное наследие и многое другое, а вот книгоизданию места не нашлось.
В своих выступлениях вы много говорите о необходимости государственной культурной политики. Мне же, старому книжнику, не очень понятно, каким образом можно формировать эту политику без книгоиздания и чтения, которое является одним из основных средств обеспечения образовательных, культурных и духовно-нравственных запросов общества. Именно здесь по примеру западных стран и должна проявиться политика государственного протекционизма в виде полной отмены НДС, принятия благоприятных тарифов на издание и распространение книг и периодической печати, определения основных издательских приоритетов, создания и исполнения программы выпуска социально необходимой литературы. Важнейшим актом государственной культурной политики, несомненно, могла бы стать национальная программа чтения. Убежден: без участия государства эта программа не будет разработана, ибо оно единственное способно объединить и скоординировать усилия различных социальных структур и ведомств, общественных организаций и объединений в ее реализации.
Рискую быть обвиненным в необъективности и все же осмеливаюсь утверждать: нынешняя власть и вы, как ее нынешний представитель в сфере культуры, проявили откровенное пренебрежение к традиционному национальному интересу российского общества к книге и чтению и даже не попытались воспользоваться этим духовным ресурсом, располагающим огромными потенциальными возможностями. Только этим можно объяснить тот факт, что в России за последние 15 лет не появилось ни одного серьезного проекта или программы, посвященных книгоизданию и чтению, защите и развитию национальной литературы.
Такие проекты, а мне довелось быть их участником, получили широкую общественную известность в конце 80-х гг. во время перестройки, когда в стране начала торжествовать гласность и огромной популярностью и доверием пользовались книги, газеты, журналы, издававшиеся невиданными для нынешнего времени гигантскими тиражами. Вот один из таких проектов – свободная (безлимитная) подписка на издания литературы национальной классики. Если помните, существовал лимит, ибо книга была дефицитом, хотя только в России в то время издавалось 1,9 млрд книг. В 1985 г. по этому проекту началось издание трехтомного собрания сочинений А.С. Пушкина, и уже в 1986 г. вышли в свет все три тома тиражом в 10,7 млн экземпляров каждый. В 1987 г. по этому же проекту неограниченной подписки был издан однотомник поэзии В.В. Маяковского тиражом 6 млн экземпляров, а в 1988 г. – двухтомник М.Ю. Лермонтова беспрецедентным для мировой издательской практики тиражом в 14,5 млн экземпляров каждый том.
Одновременно в эти же годы начала осуществляться издательская программа так называемого быстрого реагирования. По этой программе было предпринято оперативное издание произведений художественной литературы и публицистики, вызывающих особенно широкий общественный интерес. Эти книги издавались массовыми тиражами (200–300 тыс. экземпляров) и выходили через 2–3 месяца после их публикаций в толстых журналах. В течение короткого времени вышли в свет такие известные книги, как «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Зубр» Д. Гранина, «Новое назначение» А. Бека...
Признаюсь, есть у меня и своя издательская обида и собственный горький опыт взаимоотношений с властью, о которых я не могу промолчать. Среди той литературы, что остается на складах издательств, немало ширпотреба, ибо он ныне преобладает в структуре отечественного книгоиздания (в составе художественной литературы составляет не менее 70 %): детективы, сентиментальные женские романы... Но есть и другая литература, которая чаще всего издается малыми издательствами и оказывается нереализованной при существующей системе книгораспространения (или, точнее, при отсутствии таковой). Мне выпало в течение 11 лет нести тяжкий крест руководителя государственного издательства «Русская книга», издательским приоритетом которой была русская классика Серебряного века. Наши подступы к классике русского зарубежья начались с издания философского наследия Ивана Ильина. За 10 лет мы издали 12 основных и 10 дополнительных томов его сочинений. Затем впервые в России были изданы в «Русской книге» наиболее полные собрания сочинений Ивана Шмелева в 8 томах, Бориса Зайцева в 11 томах, Алексея Ремизова в 10 томах, Зинаиды Гиппиус в 9 томах, первые 2 тома Евгения Замятина и целый ряд других известных авторов, в том числе впервые 6 томов дневников Михаила Пришвина. Все наши потуги реализовать эти так нужные людям книги не дали ощутимого результата. В итоге за последние пять-шесть лет на складе скопилось книг этих авторов более чем на 7 млн руб., а арендная задолженность издательства за склад и коммунальные платежи тоже выросла в значительную сумму за миллион рублей. Наступило время, когда владельцы склада ультимативно потребовали сдать книги в макулатуру и освободить помещение. А наши обращения в различные инстанции, в том числе и к руководителям регионов, приобрести наши книги для библиотек не дали результата.
Размышляя над этой ситуацией, думаю, какая мы удивительная страна. Только у нас в России могут одновременно происходить события такого парадоксального характера. Когда, с одной стороны, при непосредственном участии министерства культуры и его руководителя мы возвращаем на родную землю прах ее достойного сына Ивана Ильина, а с другой – несколько тысяч томов его книг будут отправлены в макулатуру за ненадобностью. Пишу об этом парадоксе, ибо знаю, «Русская книга» – лишь одно из многих издательств, оказавшихся в таком положении.
Свои оценки и выводы я изложил в этом письме откровенно. Если они покажутся вам в чем-то несправедливыми или обидными, не обессудьте: пишу, как умею, как думаю, и о том, в чем уверен. Мое письмо прошу расценивать как обращение коллеги, как письмо последнего министра информации и печати СССР к министру культуры и массовых коммуникаций России, может быть, тоже последнему, ибо думаю, что министерство в том виде и стиле деятельности, в каком оно пребывает сегодня, вряд ли может быть полезным для отечественной культуры вообще и для книгоиздания и периодической печати в частности.
«Российская газета». 25 ноября 2005 г.
Образовательная журналистика и практика СМИ: современная ситуация, поиски решения проблем
Состояние журналистского образования в России вызывает серьезную обеспокоенность общественного мнения. Ситуация здесь характеризуется тем, что за последние годы значительно увеличился разрыв между вузовским образованием и реальной практикой растущего рынка СМИ.
Именно с этим связано беспокойство представителей журналистского университетского образовательного цеха, которые активно выступают со своими оценками и предложениями в профессиональной и общественно-политической печати. В прошедшем 2007 г. в журналах «Журналист», «Журналистика и медиарынок», в «Российской газете» и «Известиях» выступили деканы факультетов журналистики университетов Воронежа, Владивостока, преподаватели МГУ.
Нельзя не согласиться с выступающими в том, что ныне утеряна (правильнее сказать – разрушена) цепочка трудоустройства и в целом система взаимодействия (привычная, не очень совершенная, но реально существовавшая в недавнем прошлом) между образовательными заведениями и индустрией СМИ. Справедливо высказанное в этих выступлениях мнение, что образовательные структуры сами ныне не могут решить возникающие проблемы. Поэтому индустрия СМИ должна стать непосредственным участником подготовки журналистских кадров. Не только сотрудничать с образовательными учреждениями и ставить перед ними задачи по подготовке специалистов, но и взять на себя определенную долю участия в работе со студентами факультетов журналистики. Никак нельзя разделить ту очевидную пренебрежительно-снисходительную позицию, которую проявляет немалое число из практиков СМИ по отношению к образовательной журналистике: вы (работники вузов) занимайтесь общим образованием: учите тому, что знаете и умеете, а профессии мы будем учить сами, после вас.
Есть ли основания для недоверия со стороны практиков к образовательной журналистике? Признаемся, что есть, и довольно серьезные.
В последние годы происходит заметная девальвация профессионального журналистского образования. В стране возникло огромное количество кафедр, факультетов журналистики. Число их ныне перевалило за полторы сотни. Редкий из гуманитарных (и не только) вузов отказал себе в удовольствии ради престижа открыть кафедру или отделение журналистики. Хотя, заметим, к авторитету трех давно известных в стране базовых журналистских факультетов (МГУ, ЛГУ, УРГУ) они мало что прибавили. В результате этого невиданного численного увеличения высшее образование по специальности «Журналистика» (и не только) стало этаким жидким, разбавленным, как обезжиренное 1%-ное молоко. На обесценивание журналистского образования повлияло также и очевидное в нынешнее время снижение авторитета и престижа профессии в связи с утратой доверия читателей. Повлияло и существующее и теперь, и раньше устойчивое мнение, что журналистской профессии научить нельзя. Это мнение ныне получает дополнительные аргументы в связи с тем, что журналистская профессия все больше утрачивает свою индивидуальность, нередко превращаясь в пиар-службу.
Размышляя над этими процессами, нельзя не видеть главного. Оно, это главное, состоит в том, что нынешние условия характеризуются принципиальными изменениями в содержании, структуре, ориентирах отечественной журналистики, живущей и действующей в рыночных отношениях. СМИ стали бизнесом, и это радикально поменяло место и роль редакторов и редакций, менеджеров-управленцев и издательств, учредителей, владельцев газет и журналов. Сколько бы мы ни оплакивали недавнее прошлое отечественной журналистики, но старой редакторской печати уже нет и не будет. Объективные условия, то есть реальная практика жизнедеятельности современных СМИ, диктуют свои подходы в организации и содержании вузовского образования по специальности «Журналистика». И если нельзя учить профессии (и как мы заметили выше, большинство практиков убеждены, что для вузов это дело безнадежное), то можно и нужно учить ремеслу, согласившись прежде, что ремесло и есть совокупность журналистских умений и навыков.
Кафедра периодической печати Московского государственного университета печати, которую представляет автор, существует всего два года, и у нее по молодости лет при всех недостатках есть и свои несомненные преимущества. Ее не гнетет груз прошлого, и она может многое начинать с чистого листа. Кафедра сегодня в составе факультета издательского дела и журналистики (а завтра – самостоятельное отделение и факультет журналистики), чтобы обрести свою индивидуальность и получить необходимый авторитет и известность, как мы полагаем, не должна использовать чужой опыт и становиться в очередь вслед за сотней кафедр и отделений журналистики, которые уже идут по проторенным ими учебным тропам. Чтобы занять достойное место в отечественном профессиональном цехе, кафедра обязана искать свои, отличные от других подходы и методы.
Как мы себе представляем эти новые подходы и что пытаемся сделать уже теперь, в эти первые два года становления кафедры? Если говорить обобщенно, то все сводится в конечном итоге (как у всех других в начале пути) к поискам ответов на вопросы: чему учить и как учить? Известно, что существующие методы вузовского обучения профессии «журналист» при всех отличиях одного университета от другого имеют, как нам кажется, один общий недостаток – они ведутся во многом в отрыве от реальной творческой и организационной деятельности газет и журналов. Традиционные методы обучения сводятся преимущественно к тому, что преподаватель в лекционных курсах рассказывает о своих представлениях предмета, а студенты в последующем на экзаменах и зачетах сокращенно, с различной степенью внятности пересказывают, воспроизводят услышанное.
Лекционный курс детализируется, корректируется на семинарских занятиях. Существующая система самостоятельной работы и практики студентов не восполняет эти недостатки. Может быть, это будет и преувеличением, но все эти методы обучения по сути есть попытки научить плавать без воды, не приводя обучающихся к реке, озеру, морю.
Чтобы взять на себя смелость начать практически преодолевать этот недостаток, необходимо прежде всего определить в содержании учебно-методической работы главный приоритет. Таким приоритетом и ориентиром является современная практика СМИ во всех ее проявлениях сложных и противоречивых процессов и проблем. Реальная практика может обрести свое воплощение во внедрении и освоении новых лекционных курсов, тем семинаров и самостоятельных работ. Речь идет о таких актуальных курсах, как «Управление газетными и журнальными издательствами», ибо уже сложились модели таких издательских домов, как «Газетный бизнес – современная теория и практика», «Проблемы распространения периодической печати в условиях рынка» и др.
Избранный приоритет обязывает внести необходимые корректировки в учебный процесс и по основным профессиональным дисциплинам, таким как «Основы журналистики», «Основы мастерства журналистской деятельности», «Актуальные проблемы современности и журналистика» и др. Нам кажется, следует более активно развивать наметившуюся в вузах тенденцию повышенного внимания к семинарским занятиям, самостоятельной работе студентов по профессиональным предметам. Для чего существенно изменяются и тематика, и объемы часов по этим видам обучения. Основная тематика семинаров и самостоятельных работ обучающихся должна максимально отражать практическую деятельность ведущих российских печатных СМИ, а на семинарах и в студенческих рефератах следует рассматривать наиболее актуальные рубрики и тематические направления газет и журналов. Хотели бы заметить, что все эти изменения возможны даже в рамках существующего ныне вузовского стандарта по журналистской специальности, который при всех его недостатках позволяет осуществлять их за счет ресурсов учебных часов, которые выделены в нем по национальному, региональному и вузовскому компонентам, и предметов по выбору студентов.
Мы понимаем, чтобы эти намерения были реализованы, необходимы совсем иные взаимоотношения кафедры и университета в целом с отечественными газетами, журналами. И здесь следует сказать о нашей принципиальной позиции по отношению к проблеме совершенствования методики вузовского образования. Главное, по нашему мнению, в этом совершенствовании не просто изменения методов преподавания, хотя они тоже необходимы, а создание на практике определенной системы отношений образовательной и практической журналистики.
Как мы себе представляем эту систему отношений и что пытаемся сделать для ее создания в эти два года становления кафедры? Началом создания этой системы явились инициированные кафедрой и заключенные университетом договоры о творческом содружестве и взаимодействии с такими известными изданиями, как газеты «Комсомольская правда», «Российская газета», «Вечерняя Москва» и журнал «Журналист». В этих договорах определены основные направления совместной работы по повышению эффективности подготовки квалифицированных специалистов для печатных СМИ, участию работников кафедры и студентов в деятельности редакций газет и журнала. Мы понимаем, что эти договоры (соглашения) могут быть действенны при условии взаимной заинтересованности работников образовательной и практической журналистики и обязательном наличии совместных дел, иначе они превратятся лишь в декларации о намерениях.
В наших взаимоотношениях с газетами мы наиболее продвинулись в совместных делах с редакцией и издательским концерном «Российская газетая». За два года кафедра подготовила профессиональные рецензии газеты и одновременно провела мониторинг сравнительного анализа еженедельного выпуска «Российской газеты» с еженедельниками – толстушками «Комсомольской правды», «Труда», «Известий». На основе мониторинга были подготовлены предложения по концепции нового еженедельного многотиражного выпуска «Российской газеты», который начал выходить с апреля 2007 г. Одновременно по поручению редакции «Российской газеты» в 2006 и 2007 гг. научные работники кафедры провели исследования читательских предпочтений аудитории газеты в крупных городах России: Ростове-на-Дону, Екатеринбурге, Челябинске, Нижнем Новгороде и Краснодаре. Анализы состава аудитории, оценки читательских предпочтений были представлены редакции и некоторые из них опубликованы в газете.
В системе складывающихся отношений Университета печати и «Российской газеты» главное направление сводится к отработке модели взаимодействия в организации обучения будущих журналистов на уровне современных требований. Цель этого взаимодействия – обеспечить получение студентами знаний и навыков, позволяющих входить в реальные условия работы газеты без длительного адаптационного периода.
По итогам прошедшего (2006/2007) и первого семестра нынешнего учебного года можно говорить о начале реализации проекта непрерывной практики студентов 1–5-го курсов по специальности «Журналистика» совместными усилиями Московского государственного университета печати и газетами «Комсомольская правда», «Российская газета», «Вечерняя Москва». Основой этого проекта являются договоры о сотрудничестве университета, подписанные с указанными газетами, и положение по осуществлению непрерывной практики по специальности «Журналистика», разработанное университетом и согласованное с редакциями периодических изданий. В этом положении мы исходим из того, что познать и оценить современную практическую журналистику, сформировать навыки и умения журналистской профессии студенты могут только сами, пребывая непосредственно в редакциях газет и журналов. Этот процесс должен быть непрерывным, осуществляемым по принципу от простого к сложному на протяжении всего времени обучения в университете.
Учебные программы непрерывной практики определяются каждый учебный год и направлены на достижение следующих основных целей.
На первом этапе обучения, о котором можно говорить как о подготовительном этапе (нами он пройден), базовым предметом, чтобы обеспечить единство учебных занятий и практики, является курс «Основы журналистики». В течение первого курса на практических занятиях студенты овладевают умением профессионально читать и оценивать газету. Тема семинарских занятий так и звучит: «Попытка профессионального прочтения газеты». (В качестве предмета анализа и оценки нами были предложены газеты «Вечерняя Москва» и «Российская газета».) Семинарские занятия (8–10 учебных часов) завершаются подготовкой студентами журналистских рецензий – рефератов по этим газетам, которые оцениваются как самостоятельные творческие работы. Заканчивается первый этап практики встречей студентов с сотрудниками редакций изданий непосредственно в газетах.
Второй этап, к практической реализации которого мы приступили в этом учебном году: студенты второго курса в течение всего года, чтобы избежать эпизодичности, один день в неделю будут работать непосредственно в редакциях газет, с освобождением от занятий в университете. В редакциях газет, с которыми мы заключили договор о сотрудничестве («Российская газета», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва»), работают студенты группами (8–10–12 человек) под руководством преподавателей кафедры и работников редакций. Основная задача этого первого этапа практики – определить склонности и интересы студента, чтобы обозначить его последующую специализацию.
Аналогично на этом же, втором этапе строится практика студентов следующего, третьего курса. Только по мере приобретения профессиональных умений у студентов в их работе все большее место будет принадлежать творческому процессу подготовки публикаций и, соответственно, все большему выходу на страницы газет.
Третий этап непрерывной практики студентов охватывает четвертый год обучения. Он является более усложненным, ибо студенты приступают к стажировке (замещение корреспондентской должности) в одном из отделов газеты в соответствии с выбранной ими специализацией в предшествующие два года. Стажировка строится на принципиально иной основе, когда студенты в течение всего учебного года (семь месяцев) ежедневно заняты в газете, совмещая творческую работу с учебой в университете. Практика стажировки в режиме совмещения работы в газете и учебы в Университете печати уже отработана в течение двух лет со студентами четвертого курса по специализации «Издательское дело и редактирование периодических изданий».
Наиболее ответственным, четвертым этапом проекта непрерывной практики студентов является обучение студентов на последнем, пятом курсе. На этом этапе должны быть продолжены связи университета с теми же изданиями, где происходила стажировка студентов.
За три года практики, по мере того как сформируются профессиональные интересы студентов, при участии кафедры будут определяться темы дипломного исследования и проводиться преддипломная практика в тех же редакциях газет. Естественным завершением непрерывной практики, по нашему мнению, должна стать защита дипломного проекта и последующий переход в штат редакции. Вот так выглядит наш проект непрерывной практики на бумаге, разумеется, без учета того, какие проблемы, препятствия он встретит в реальной жизни в процессе пятилетней реализации. Более определенно о плюсах и минусах наших поисков мы можем говорить сегодня по итогам прошедших трех семестров и в особенности только что завершенного третьего, когда студенты начали совмещать учебу в университете с практикой в редакциях.
Каковы эти итоги? Главный из них – безусловная правильность избранного направления деятельности: непрерывной интеграции учебы в университете и практики в редакциях газет. Большая часть студентов с интересом и пониманием отнеслись к этим новым условиям обучения. Очевидным для нас является также, что позитивные результаты практики возможны только при благожелательном отношении и поддержке руководителей издательств и редакций газет, ибо никаких нормативно-правовых законов и инструкций, определяющих взаимоотношения вузов и производственных организаций, сегодня в России не существует.
Наши поиски обнаружили и очевидные минусы в попытках объединить обучение в вузе и практику в газетах. В числе недостатков – неготовность и образовательная, и психологическая студентов второго курса совмещать учебу с практикой; немалая часть из них рассматривают выделенный редакционный день как дополнительный свободный день от занятий. В числе минусов – отсутствие учебных программ практики. Они создаются только теперь, в ходе эксперимента. Вместе с программой разрабатывается и учебный план, который может позволить выделить определенное количество часов на практику и, соответственно, оплату руководителей из редакций газет. Опыт этого семестра убеждает в необходимости расширить базу практики и увеличить число изданий, чтобы уменьшить группы студентов, пребывающих в газетах, до 4–6 человек.
Если вести речь о главном недостатке, то он, конечно, сводится к слабости нормативно-методической основы договоров университета с организациями, представляющими базы практики. Наши договоры сегодня – это договоры о добровольных намереньях, лишенные нормативно-правовых обязательств, ибо они отсутствуют в природе. По сути, только теперь, через 15 лет со времен рыночных отношений, мы начинаем задумываться над тем, как должны строиться отношения вузов и производственных предприятий. Эта тема совсем недавно стала предметом обсуждения в интервью ректора Высшей школы экономики Ярослава Кузьминова в «Российской газете» (15 января 2008 г.). В интервью речь идет об участии бизнеса в контроле профессиональной подготовки выпускников вузов, а также о разработке программ повышения квалификации и переподготовки кадров. К сожалению, речь о правовых взаимоотношениях вузов и производственных предприятий и организаций в этом интервью вообще не идет.
Может возникнуть вопрос, нужно ли при отсутствии каких-либо государственных нормативно-правовых документов и материалов в системе отношений вузовской журналистики и практики СМИ искать пути их интеграции, стучаться в наглухо закрытые двери. Нам кажется, что нужно, и прежде всего для того, чтобы накопить опыт, апробировать модели практического содружества и взаимодействия образовательной и практической журналистики. Только по мере накопления опыта совместной работы вузов и производственных организаций в нынешнее время можно подготовить необходимые материалы для принятия федеральных законов и нормативных документов.
На нынешнем этапе особенно полезным было бы для вузов рассмотрение этих принципиальных вопросов в профессионально заинтересованных государственных органах, таких как Министерство образования и науки Российской Федерации и Федеральном агентстве печати и массовых коммуникаций. Весьма важным также было бы участие и поддержка наших усилий со стороны профессиональных журналистских и издательских союзов и объединений, прежде всего Союза журналистов Российской Федерации и Гильдии издателей периодической печати. Может быть, следовало бы уже в конце этого учебного года при участии этих союзов и на базе ведущих университетов провести научно-практическую конференцию, чтобы обобщить накопленный опыт на тему «Образовательная журналистика и практика СМИ: проблемы и пути интеграции».
«Российская газета». 8 февраля 2008 г.
Человек с книгой – уходящая натура?
Принятая правительством Москвы программа по поддержке и пропаганде чтения в столице – первая в отечественной практике серьезная попытка объединить усилия различных ведомств и общественных организаций в решении проблемы XXI века, которая сводится к одному вопросу: как вернуть читателя к книге? Понадобилось целое десятилетие, чтобы общественное мнение в России осознало, что чтение нуждается в государственной поддержке, ибо оно является основным инструментом усвоения и восприятия духовной культуры нации, важнейшим механизмом сохранения и поддержки интеллектуального потенциала страны.
Несомненная ценность программы в том, что в ней определены основные приоритеты и направления деятельности: развитие детского чтения на основе взаимодействия семьи и школы; совершенствование библиотечного дела и книжной торговли; формирование общественного интереса к книге и чтению. Сегодня уже нет нужды говорить об остроте проблемы и глубине кризиса чтения. Все согласны с выводами социологов о том, что население России подошло к критическому пределу в своем пренебрежении к чтению, ибо на данном этапе речь идет уже о начале необратимых процессов разрушения основы национальной культуры.
Теперь, когда в Москве подготовлена обстоятельная программа мер в поддержку чтения, все будет зависеть от того, удастся ли реализовать на практике ее основные положения. Речь идет не просто об увлечении книгой или форме досуга, а об образе жизни людей, где процессы разрушения идут куда быстрее и легче, чем созидания. В семье, школе, библиотеке закладывается интерес к чтению и потребность в книге. И вполне справедливо, что в московской программе проблеме детского чтения уделено особое внимание. Жизнь учит, что если не сформирован интерес к чтению с детства, то во взрослом возрасте к книге приходят немногие. Так что можно с полным основанием утверждать: проблемы чтения – это прежде всего проблемы чтения детского и всего, что связано с ним. Конечно, одним из первых помощников здесь может быть школа, но только опираясь на ту основу, которая заложена в семье. И все же, прежде чем предъявлять к школе какие-либо претензии, следует беспристрастно оценить ее крайне ограниченные возможности в сравнении с всесильным влиянием СМИ, и прежде всего телевидения, которое ныне поглощает все свободное время человека с раннего детства и до самого преклонного возраста. Что может противопоставить этому всемогущему монстру с его круглосуточным вещанием школьный учитель с двумя уроками литературы в неделю? Главная же вина школы видится в том, что она не использует чтение как основное средство обучения и развития учащихся.
Наиболее важным в реализации программы правительства Москвы является государственная поддержка чтения и книгоиздания. И это естественно. Чтение – сфера духовная, некоммерческая, и без поддержки государства развиваться не может. К тому же, как комплексная проблема, требующая обязательного взаимодействия различных структур и организаций, без государственного управления она не может быть решена. Вопрос этот принципиальный. Объективная оценка кризиса чтения в стране и его причин показывает, что в основе этого помимо глобальных обстоятельств (появление новых информационных технологий, утрата книгой монопольного положения как главного источника знаний) существуют и сугубо российские. Они сводятся не только к отсутствию государственной политики в области культуры, но и к практическому отказу государства от участия в культурном процессе, в частности к фактическому уходу из книжной сферы, организации книгоиздательской и книгораспространительской деятельности. В связи с этим особая ценность московской программы в том, что она являет собой принципиальную позицию московского правительства, выраженную в обязательном участии государственных органов и структур в решении проблем чтения. Затянувшиеся дискуссии по поводу содержания государственной федеральной программы чтения (они идут уже более пяти лет) убеждают в том, что ее нельзя создавать по модели национальных программ западных стран, благополучных по своему социально-экономическому развитию, где проблема чтения является преимущественно культурологической, связанной с развитием культуры, образования. Для России в условиях переходного периода при наличии острых социальных и экономических проблем (обнищание населения и его читающего ядра – интеллигенции) программа чтения, чтобы стать национальной, должна быть преимущественно социальной, то есть ее должна обязательно сопровождать государственная поддержка книгоиздания, книгораспространения, библиотечного дела. Мы имеем в виду решение по примеру западных стран таких нормативно-правовых вопросов, как налоги на добавленную стоимость, льготы на тарифы, цены за аренду помещений, коммунальные платежи для издательств, библиотек, книжных магазинов. В России, и в частности в Москве, несмотря на многочисленные дискуссии, в течение последних лет эти вопросы так и не решены в полной мере. Если мы не способны освободить от налога на добавленную стоимость все некоммерческие книжные издания, то следовало хотя бы освободить от него так нужную сегодня детскую книгу. Мы намеренно выделяем эти проблемы, ибо считаем, что в большой многосторонней московской программе больше всего как раз не хватает акцента на некоторых практических целях и задачах, решение которых позволило бы нам преодолеть отставание в книжном деле от западных стран. Эти цели и задачи известны.
Во-первых, это увеличение (примерно в 2 раза) количества книжных магазинов, чтобы приблизиться к европейским стандартам, где на 10–12 тыс. населения существует один книжный магазин. У нас по стране один магазин на 50–60 тыс. населения, а в Москве – на 30 тыс. При этом заметим, что речь идет лишь о восстановлении того, что было в 1990 г., ибо в России за последние 15 лет сеть книжных магазинов сократилась более чем в 2,5 раза (ныне их около 2,5 тыс., а было более 7 тыс.).
Во-вторых, следовало бы более конкретно определить задачу, связанную с пополнением основных фондов библиотек новыми поступлениями книг. Здесь у нас тоже огромное отставание от западных стран. В Европе из числа издаваемых в течение года 30–35 % книг обязательно поступает в муниципальные, федеральные и университетские библиотеки. У нас же в России в библиотеки поступает не более 5–6 % изданных книг, в Москве – не более 10 %.
В-третьих, в последнее десятилетие особенно заметно, как рынок вытеснил из издательств детскую книгу, а то немногое, что есть сегодня в московских магазинах, совершенно недоступно обычному покупателю по цене (от 200 руб. и выше). Если мы действительно хотим увеличить общее количество издаваемых детских книг в 3–4 раза и сделать их доступными для приобретения широким кругом населения, то нужны дополнительные меры и средства со стороны государства. На встрече Президента России В. Путина с молодыми писателями в конце 2007 г. прозвучала идея государственного заказа на некоммерческую гуманитарную книгу. Нам кажется, что ее осуществление могло бы стать наиболее целесообразным и для реализации намеченных в московских мероприятиях программ по изданию книг для семейного и детского чтения.
Предстоит заново формировать престиж чтения, утраченный престиж книги и знаний среди молодежи. Если кого-то смущает наш тезис о необходимости все начинать с чистого листа, то вот лишь один факт. В начале прошлого года в газете «Известия» под заголовком «Герои нашего времени» были опубликованы результаты исследований массового сознания известного социологического центра ВЦИОМ. Среди этих героев музыкантом года был назван Дима Билан, а среди писателей – Дарья Донцова. Социологи также просили выбрать пятерку лучших из предложенного списка писателей. Среди них были названы Борис Акунин, Александра Маринина, Татьяна Устинова, а завершал список Александр Солженицын. Любопытен и многозначительный комментарий редакции к этим результатам исследования: «Если страна называет писателями тех, кого знает преимущественно с помощью телевидения, значит, она ничего не читает, ибо сегодня книг по телевизору не читают».
Возможно ли радикально изменить отношение в СМИ и особенно на телевидении к роли чтения в жизни людей? Многие из издателей-книжников, с кем довелось говорить, откровенно признаются, что не верят в это. «Литературная газета» и другие немногие периодические издания поместили сотни статей и провели десятки дискуссий, посвященных качеству тех «ценностей», которые сегодня насаждает отечественное телевидение, но в реальной жизни ничего не меняется.
В этом можно убедиться на примере детских телевизионных программ за прошлый год, острая необходимость создания которых была провозглашена на всех уровнях общественного мнения и власти. Все свелось лишь к формальному реагированию первого и второго телеканалов – объявлению о создании детских программ, но платных, а значит, доступных лишь весьма ограниченному кругу семей. Осталась нереализованной идея создания эфирного детского телеканала, куда бы пришли новые люди – не бизнесмены, а просветители, которые бы несли детям вечные ценности российской культуры.
По нашему мнению, идея развития детского телевидения может быть реализована только усилиями московского правительства. В одном из интервью вице-мэра Л.И. Швецовой прозвучало мнение о готовности Москвы участвовать в создании детского телевизионного канала. Если это произойдет, то есть надежда, что в общественном мнении по отношению к детской книге и чтению произойдут перемены.
В заключение наших комментариев к московской программе чтения несколько отдельных пожеланий и предложений, связанных с намеченными мероприятиями столичного правительства.
Для исполнения программы было бы полезно создать координационный совет, где главную роль следует отвести ведомствам культуры, печати и образования. Он будет действенным при наличии рабочего аппарата – исполнительной дирекции или секретариата хотя бы в количестве двух-трех человек.
Чтобы управлять, нужно быть хорошо осведомленным в тех процессах и тенденциях, которые происходят в сфере книгоиздания и чтения. В той мере, как осведомлены властные органы Москвы, когда речь идет о службе быта и торговле, транспорте и связи. Признаемся, что осведомленность власти, когда речь идет о сфере культуры, чаще всего приблизительная, ограничивается обычно эпизодическими отчетами и анализами в связи с необходимостью принять то или иное давно назревшее решение. Нам кажется, что в этих целях следовало бы создать постоянно действующий аналитический центр – не только для изучения спроса покупателей книг, но и для анализа читательских предпочтений, особенно детской и молодежной аудитории, в семье, школе.
Весьма полезным могло бы стать предусмотренное программой создание московской городской книжной палаты – единственного в своем роде органа статистики, библиографии и анализа в сфере книгоиздания и печати. Заслуживает внимания и намерение издавать журнал «Читающая Москва».
И еще одно соображение. В Москве работает, по сути, единственный в стране книжный институт – Московский государственный университет печати с факультетами полиграфии, издательского дела и журналистики, рекламы и дизайна. Университет и созданный при кафедре периодической печати Научно-исследовательский центр чтения и современного рынка печати сотрудничают с Комитетом по печати и массовым коммуникациям правительства Москвы, в том числе и в разработке программы чтения. Следовало бы более активно и эффективно использовать университет и его научные подразделения в реализации программы по поддержке и пропаганде чтения в столице. Во всяком случае это было бы менее затратно и более эффективно для дела.
«Литературная газета». 26 марта – 1 апреля 2008 г.
Отечественные СМИ: современное состояние, проблемы, ориентиры
Кризис в России еще не приобрел свою финансово-экономическую определенность и пребывает больше в стадии ожидания неизбежных испытаний и потрясений. В нагромождении кризисных тем и их многочисленных интерпретаций последних трех месяцев наиболее слабо представлена тема роли и места СМИ во всем том, что происходит в стране. А если и представлена, то только как одна из производственных сфер, для чего в Министерстве связи и массовых коммуникаций создан специальный кризисный совет.
А между тем то, что произошло и будет происходить в экономической и социальной сферах жизни российского общества непосредственно связано с деятельностью СМИ. Признаем, что сегодня все наши представления и оценки политических и экономических событий – во многом производное СМИ. Мы их воспринимаем из уст и рук журналистов, и без них они как бы и вовсе не существуют. Пресса при нынешних, по сути, неограниченных технических возможностях стала могучей индустрией политики, занимающей одно из главных мест в жизни общества.
Известный русский историк Василий Ключевский утверждал: «Печальные выгоды тревожных времен отнимают у людей спокойствие и довольствие, но дают им взамен опыт и идеи». Что касается опыта, то это несомненно, ибо ничто так не обогащает, как опыт ошибок и заблуждений. Людям, принадлежащим к поколению шестидесятников, это особенно понятно. Это поколение, знаю по собственному опыту, дважды пережило испытание несбывшихся надежд: во времена хрущевской оттепели 60-х и в 80-е гг. горбачевской перестройки. А вот принесут ли нынешние кризисные испытания новые идеи? Здесь есть большие сомнения. Слишком велика инерция бездумия и послушной удовлетворенности, привнесенных СМИ в общественное сознание российских граждан в последние годы.
Как пройдет испытание российской политики и политиков кризисом во многом зависит от того, как поведут себя СМИ. И здесь, может быть, самое главное – в понимании того, извлекут ли они уроки из того негативного опыта, которым они ныне располагают в своем влиянии на общественные процессы. Речь идет о том, как себя проявит важнейший инструмент переналадки образа российской жизни, коим являются отечественные СМИ. Особенно в связи с тем, что, будем откровенны, сегодня эта деятельность во многом не созидательна, а деструктивна. Вопрос можно поставить и более определенно: может ли отечественная пресса изменить свою ориентацию и занять конструктивную позицию, особенно необходимую в условиях втягивания России в мировой экономический кризис?
Кризис – категория не только финансово-экономическая, а больше социально-экономическая, затрагивающая коренные человеческие интересы, где фактор настроения людей, состояния их сознания и психики имеет чрезвычайное значение. Люди во время экономических потрясений страдают не только от самих утрат работы, заработной платы, но и в не меньшей мере от ожидания неизбежности этих утрат. Поэтому самое время критически оценить и переосмыслить основные приоритеты отечественных СМИ.
Испытание свободой
Сегодня один из главных вопросов, который стоит перед журналистским сообществом, – это вопрос о главных ориентирах и принципах деятельности современных российских СМИ. Нам кажется, что осмысление этих ориентиров следует начать с признания того, что отечественные СМИ на этапе перехода от советского времени к постсоветскому не выдержали испытание свободой. Случилось так, что долгие годы ожидания свободы слова, сохранение состояния инакомыслия во многом опустошили интеллектуальный потенциал российской журналистики. И когда наступили 90-е гг., оказалось, что большая часть идей, растраченных впустую в период перестройки, оказалась невостребованной и не была использована во время наступления свободного волеизъявления. Интеллигенция оказалась не у дел, и от того в немалой степени и СМИ выступили лишь в роли подручных в руках радикальных либералов команды Егора Гайдара и ничего не смогли ни опровергнуть, ни прибавить к тому, что они делали со страной, загоняя ее в рынок силовыми методами. Оказалось, что для СМИ и всего журналистского сообщества нужно было не только обрести свободу, но и быть готовыми к тому, чтобы воспользоваться этой свободой и деятельно соответствовать ей, заботясь о просвещении народа, проявляя добро и сострадание к нему.
Вопрос о свободе СМИ теперь, когда мы уже приобрели достаточный практический опыт его применения, имеет еще один принципиальный аспект. Свобода слова – ценность несомненная, но не абсолютная, и видеть в ее применении универсальное воздействие, влияние не только неправильно, но и опасно. Свобода, независимость только тогда благотворны, созидательны, когда пребывают в системе других ценностей, и прежде всего моральных. А когда эта самая свобода, как ныне в повседневной практике СМИ, подменяет и заслоняет все другие ценности и остается ничем не ограниченной (ни моралью, ни правом), она истребляет вокруг себя все и вся, и себя в том числе. Ведет себя вроде террориста-камикадзе. Мы говорим об этом, ибо убеждены: сегодня понять, в какой мере возможно использовать потенциальные созидательные возможности отечественной журналистики, не менее важно, чем опровергать ограничения и регламенты власти. Свобода без правил и берегов так же опасна, как любое острое оружие без регламентов и ограничений.
СМИ и нравственная атмосфера общества
Как свидетельствует практика, негативное влияние СМИ происходит не спонтанно, а осознанно, из определенных ориентиров и идеологических позиций. И здесь мы вынуждены говорить о вещах известных, но необходимых – о существовании двух позиций в ориентирах СМИ: либеральной и социальной. Либеральная рассматривает СМИ как бизнес, а продукт их деятельности – как товар. Сторонники же социальной позиции рассматривают СМИ и журналистику как вид общественной деятельности, как исполнение общественного долга. И если СМИ – бизнес, то деятельность редакций газет, радио и телевидения должна регулироваться рынком, который полностью подчиняет их себе, используя в этих целях главный инструмент – рейтинг. Он бог и повелитель, ему поклоняются владельцы и управленцы СМИ. От рейтинга, показателя предпочтений аудитории, зависят объемы рекламы, цены на нее, финансовое состояние и бюджеты редакций.
Логика рынка, рассматривающая СМИ как бизнес, диктует свое развитие прессы и ее содержательные ориентиры по отношению к культуре и науке. Современное телевидение как одно из ведущих средств массовой информации, вторгается в сферы культуры, науки, разрушая их и подчиняя логике бизнеса. Государство же, декларируя служение СМИ общественным интересам, на деле придерживается либерального курса по отношению к прессе. Общество же, граждане в этих условиях оказываются безоружными и беззащитными перед медиабизнесом.
В этой беззащитности перед всемогуществом телевидения накануне нового 2009 г. могли убедиться все здравомыслящие граждане России. Несмотря на многочисленные протесты (в числе протестующих были и лауреат Нобелевской премии академик В. Гинзбург, и профессор С. Капица…), «Первый канал» выпустил телефильм «Мой муж – гений», в котором на всеобщее обозрение была представлена вся подноготная интимной жизни великого ученого России Льва Ландау. Выход этого фильма на экраны – ответ на вопрос, все ли позволено телевидению, и убедительный показ того, где кончается мораль и торжествует безнравственность.
Во многих критических оценках и комментариях СМИ последних лет говорится о существовании в стране негативной моральной атмосферы. Что это означает, как оценить, здоровая ли она, благоприятная или, наоборот, неблагоприятная для нормальной жизни в стране? Очевидно, существует совокупность показателей, позволяющих ответить на эти вопросы. Однако одним из важнейших из этих показателей, безусловно, является вера в то, что возможны справедливость, порядочность, честность в жизни и деятельности граждан, власти, страны, и, несомненно, главным генератором и творцом атмосферы являются СМИ.
Складывается мнение, что отечественные СМИ в последние годы немало поработали над тем, чтобы в российском обществе утвердилась атмосфера неверия значительной части людей в то, что еще можно что-то изменить, сделать страну благоприятной, дружелюбной для проживания. Пресса с настойчивостью, достойной лучшего применения, формировала привыкание к существующей мерзости жизни, ее несправедливости, недружелюбности к простым, обычным людям по принципу «то, что есть сегодня, будет всегда». Здесь истоки равнодушия и инертности к тому, что происходит в стране, со стороны большинства населения.
Самое больное в ныне существующей атмосфере, по нашему мнению, чувство неравенства. СМИ делают все, чтобы показать, что есть и будут всегда две России. Россия богатства, роскоши, вседозволенности для избранных – VIP-Россия. Повсеместно существуют в стране VIP-гостиницы, VIP-магазины, VIP-дома, больницы и санатории, целые VIP-территории вроде Рублевки. А рядом с этим существует Россия бедности, нищеты. В одной России идут будни выживания, сведение концов с концами, решение самых насущных жизненных вопросов образования, медицины, жилья. В другой же идут нескончаемые презентации, юбилеи, приемы, балы. В «невиповской» России остры проблемы детских садов, детских домов, невиданный, как в годы войны, рост социальных сирот, беспризорников, наркоманов.
И та и другая Россия в едином ансамбле выплескивается на страницы газет, экраны телевизоров, в радиоэфир, где в главных героях пребывает криминал: коррупция, насилие, беззаконие, где СМИ в деталях и подробностях рассказывают о том, как убивают, взрывают, грабят, насилуют, отнимают имущество и недвижимость. СМИ в своей информации и объявлениях старательно убеждают российского обывателя в том, что в стране все продается и покупается: паспорта, аттестаты, дипломы, вплоть до пропусков в Кремль и государственных секретов. Все это усилиями прессы в совокупности и создает ту нравственную атмосферу, которая формирует настроение людей, их отношение друг к другу, к семье, к власти, к стране. Вот эта атмосфера неверия, раздражения создается СМИ целенаправленно уже на протяжении многих лет, и начинает порой казаться, что делается это сознательно, чтобы не было в России согласия, понимания, терпимости.
Усилиями СМИ за последние 20 лет под лозунгом деидеологизации до основания разрушены и выброшены прочь идейные и моральные устои общества. Социологические исследования и замеры даже самого последнего времени (ВЦИОМ, Левада-Центра и др.) показывают, что наше общество первоначальной демократической волны перестройки (1986–1991) было гораздо более нравственным, духовным, идеалистическим, чем нынешнее. В обществе сохранялись надежда и вера в будущее страны. Люди больше читали книг, газет, журналов, смотрели серьезные фильмы и еще не испытывали экспансию пошлой литературы, засилье отечественных и американских кровавых боевиков и мыльных сериалов. Еще жила вера в устои демократических перемен, был еще некоторый ресурс терпения и готовности к жертвам ради будущего. Теперь, спустя почти два десятилетия, всего этого уже нет, и в общественном сознании преобладают антиреформистские настроения.
В условиях безыдейности и бездуховности в обществе неограниченный приоритет получил всеобщий нигилизм и пофигизм. Беспредельные бесстыдство и аморальность стали обыденными, будничными, повседневными, и порой уже думается, не поздно ли спасать души, когда всеобщее безверие и бездумие, равнодушие и корысть захлестнули российское общество до краев.
Журналистика и PR?
Оценивая современное состояние отечественных СМИ, приходишь к выводу, что ныне уже вполне сформировался особый стиль российской журналистики, оснащенный множеством красивых слов и понятий (народовластие, инакомыслие, гражданское общество, СМИ – четвертая власть…), чаще всего не имеющих реального практического наполнения, а их частое употребление в СМИ только снижает авторитет российской журналистики и вызывает раздражение.
В печати, радио и телевидении последних лет происходит какое-то странное пустопорожнее словопроизводство, которое не подкрепляется ни реальными событиями, ни фактами, за ними не стоят практические идеи, обсуждаемые в обществе. Попробуйте понять, о чем часами балагурят с гостями радиостудии Сергей Стиллавин и Ольга Шелест, а таких балагуров-ведущих на «Маяке» (всероссийское государственное радио) ныне уже три или четыре пары… Ни о чем, просто говорят, что взбредет в голову, не затрудняясь ни в стилистике, ни в лексике. Любопытно, что наряду с этим партией «Единая Россия» созданы специальные клубы для обсуждения общественно значимых идей, но эти идеи предназначены лишь для служебного пользования и почему-то не предполагают публичных дискуссий в СМИ.
В этих условиях самое странное, что ученые мужи от журналистики на своих конференциях ведут научный спор о том, очевидны или не очевидны деформации профессиональных качеств отечественной журналистики под воздействием рыночных PR-технологий и служб. А чтобы не терять время даром, начинают внедрять в практику проекты трансформации факультетов и кафедр журналистики в некие школы коммуникаторов, профессиональный облик которых определить невозможно. Любопытно при этом, что негативные процессы профессиональной деформации сферы СМИ становятся главными аргументами необходимости объединения журналистики и PR.
В результате то, о чем пишут и говорят СМИ, все больше превращается в заурядное шоу Сергея Соловьева, Андрея Малахова, зубоскальство Урганта, Цекало… Журналистика, таким образом, становится не серьезным профессиональным занятием, а своеобразной игрой, забавой, развлечением. Идет непрерывная круговерть невиданного пустозвонства и словоблудия, имитирующего свободу и независимость СМИ, где окончательно утрачиваются какие-либо связи между вымыслом и реальностью. Наибольшее сожаление при этом вызывает то, что серьезные слова и мнения утрачивают какую-либо значимость и ценность. Вот один из примеров. В газете «Труд» 17 ноября 2008 г. Сергей Миронов – глава Совета Федерации (третье лицо государства) заявляет: «Я утверждаю, что всем россиянам, в независимости работают они в государственном или частном секторе, недоплачивают в три раза». Его расчет, здесь же приведенный, сводится к тому, что доля заработной платы в ВВП в России составляет всего 22 %, в то время как в западных странах она составляет от 60 до 80 %. Удивительно, что это более чем серьезное заявление одного из лидеров государства, как голос в пустыне, в последующем никем и ничем в отечественных СМИ не поддерживается и не обсуждается.
СМИ и политика
Может быть, впервые, как нам показалось, не вызвало традиционной активности, откликов, комментариев со стороны отечественных СМИ и послание Президента Российской Федерации парламенту 5 ноября 2008 г. Объясняется это, по нашему мнению, не сдержанностью отечественной журналистики, ставшей настолько независимой в своих суждениях, что может себе позволить подобное сдержанное неучастие. Думается, дело в другом. В этом послании значительно больше, чем в прошлых президентских обращениях, было уделено внимания идеологическим, политическим проблемам, где своего места уже давно не находят наши современные СМИ, где и роль их выглядит весьма странно и при существующей их ориентации, двусмысленно.
В самом деле, о чем могут повести речь большая часть деидеологизированных отечественных СМИ, когда президент всерьез заявляет, что основу нашей политики должна составлять идеология, в центре которой – человек как личность и как гражданин, которому от рождения гарантированы равные возможности, а неизменный успех зависит от его личной инициативы и самостоятельности? Или что могут сказать СМИ, когда президент ведет речь о нравственных, духовных ценностях? И какой отклик может вызвать на телевидении его заявление о том, что мы обязаны консолидироваться вокруг наших национальных приоритетов: свободы и справедливости, человеческого достоинства и благополучия, защиты семьи и Отечества, единства многонационального государства? О чем можно говорить, если уже около 20 лет СМИ больше всего заняты тем, чтобы разрушить эти ценности?
И уже совсем невозможно представить в отечественных СМИ дискуссию по проблемам демократии и ее особенностей формирования в российском обществе, впервые критически оцененных в послании президента. Пока в России, по мнению президента, сильное государство развивается по пути укрепления чиновничьей бюрократии, особенно ее силовых структур, а не демократических институтов. Отсюда первый принципиальный вывод послания гласит: «Сильное государство и всесильная бюрократия – это не одно и тоже». А второй вывод сводится к тому, что в России за последние годы демократические учреждения и структуры создаются преимущественно по указанию сверху. Отсюда настоятельной является проблема дееспособности демократического устройства не на словах, а на деле, в реальной жизни, что означает доверять и передавать все большее число функций социальных и политических непосредственно гражданам, их организациям и самоуправлению. А теперь вопрос к читателю: смог бы он назвать какое-либо отечественное СМИ, которое бы начало обстоятельное обсуждение проблем развития российской демократии, так остро поставленных в президентском послании? Такое СМИ ему будет назвать трудно, ибо его просто нет.
В последнем послании президента, как нам кажется, неслучайно так мало внимания было уделено непосредственно СМИ, а то, что высказано, выглядит явно двусмысленно. Чтобы обеспечивать свободу слова, рекомендуется в послании, нужно пользоваться преимущественно технологическими новациями, ибо, как свидетельствует российский опыт, уговаривать чиновников оставить в покое СМИ практически бесполезно. Отсюда следует, что нужно не уговаривать, а как можно активнее расширять свободное пространство Интернета и цифрового телевидения, тогда никакой чиновник просто не сможет препятствовать дискуссиям в Интернете или цензурировать сразу тысячу каналов. За этим кроется, по нашему мнению, или малообъяснимое удовлетворение тем, что происходит в сфере медийного пространства, или, наоборот, скрытое неверие в то, что отечественные СМИ нынешнего вида смогут быть способными к каким-либо созидательным самостоятельным делам. Думается, второе объяснение больше соответствует той фактической роли, которая ныне принадлежит отечественной прессе.
Большая часть журналистского корпуса, во всяком случае занятого в сфере политической журналистики, достаточно активно помогает укреплению всевластия государства и мало способствует развитию процессов самоуправления. Если внимательно посмотреть, как это сегодня отражается на страницах газет и экранах телевизоров, то мы увидим, как усиленно фокусируется внимание всего российского общества лишь на положительных действиях президента, премьера. Стараются при этом сохранить возможный баланс, тем самым формируя мнение, что вся политическая жизнь в России происходит лишь вокруг этих лиц, а другие ветви власти, политические партии и движения, профсоюзы мало чего стоят, а стало быть, и не очень нужны. Между тем очевидно, что политическая стабильность, согласие в обществе не могут держаться только на авторитете двух ведущих лидеров, тем более в обществе, где остры социальные контрасты, коррумпирована чиновничья бюрократия, нестабильна экономическая ситуация, деформирована в значительной мере духовная и идеологическая жизнь.
Несмотря на многочисленные заявления первых лиц о том, что в России не сформировано гражданское общество, и оттого несовершенно народовластие, в реальной жизни ничего не происходит. По-прежнему в стране слабы и неавторитетны политические партии, общественные движения, не формируются и другие влиятельные институты гражданского общества. Созданная три года назад по указу президента Общественная палата во главе с академиком Велиховым мало что изменила в общественной жизни и вызывает лишь иронию со стороны здравомыслящих людей.
Известно, что политика не является прямым отражением общественного сознания и политические действия не всегда адекватны интересам и желаниям большинства членов общества. Опыт учит, что нередко активное меньшинство (элита) более динамично и часто способно навязать свою волю большинству при его пассивном и молчаливом согласии. Поэтому, исходя из состояния общественного сознания, преобладающих настроений в обществе, нравственной атмосферы, о чем мы подробно вели речь в нашей статье, нельзя дать точных ответов, как будут развиваться политические события в России. Однако с достаточной определенностью можно утверждать, что только те политические решения и действия будут эффективными и справедливым, которые отвечают интересам и запросам большинства россиян. И здесь, по нашему мнению, важно, чтобы политическая элита, и та, что сегодня стоит у власти, и та, что обеспечивает ее политические решения и действия, извлекла уроки из крушения советской власти, крушения СССР.
По мнению того же Василия Ключевского, на которого мы уже ссылались, история обычно ничему не учит, она только спрашивает и наказывает за невыученные уроки. Одним из таких уроков должно стать понимание властью своего народа и ее способность поставить перед ним такие цели, которые он мог бы воспринимать как свои. Отсюда нетрудно понять, что политика, направленная на заботу о крупных владельцах-олигархах ради увеличения их прибыли и богатств, не будет пользоваться поддержкой простых людей. И на этой основе неизбежно будет расти отчуждение народа от власти, несмотря на демократическую фразеологию и патриотические призывы. Сегодня СМИ в политике могут многое. Почти все. Но они не смогут сформировать чувство причастности у каждого россиянина-соотечественника к делам и судьбам своего государства, если его нет в реальной жизни.
Советская власть и КПСС потерпели поражение в результате фарисейства и лжи, которые сформировались во взаимоотношениях власти и народа, прежде всего по таким ключевым общественным понятиям, как общенародная собственность, общенародная власть. На этой основе возникло отчуждение народа от власти, равнодушие к ее бедам и гибели. КПСС и советская власть перестали доверять своему народу – народ ответил тем же.
Могут ли измениться СМИ?
Может ли измениться ситуация в российских СМИ и способны ли они оказать позитивное влияние на общественные процессы в стране, зависит не только от воли власти. В профессиональных журналистских дискуссиях виновниками кризиса СМИ обычно называют тех, кто владеет и управляет прессой: власть и олигархов. А между тем виновниками нынешнего состояния СМИ не в меньшей мере являются сами журналисты с плохой наследственностью многолетней привычки к подчинению. И между тем журналисты в своем творчестве настолько свободны, независимы, насколько способны в своих деяниях, поступках проявить волю к независимости.
Будет ли когда-нибудь проявлена эта воля? Ответить на этот вопрос непросто. Слишком велика сила инерции послушания в СМИ. В то же время, если отнестись вполне серьезно к тем официальным программам, которые ныне провозглашены руководством государства, то перед отечественной журналистикой открываются широкие возможности в реализации курса инновационного развития России. Инновационный проект, предложенный Президентом Российской Федерации и главой правительства, требует принципиально иной ориентации СМИ, в которой главными приоритетами прессы должны стать знания и образование, интеллект и духовность. Ныне журналистике самое время проявить самостоятельный выбор по принципу «хочешь быть независимым – будь им».
Наконец, не можем не сказать в заключение о том, что не помним, чтобы в СМИ прозвучало признание вины отечественной журналистики за то, что она принесла общественному сознанию и нравственности россиян. А насколько пресса в последние годы преуспела в том, чтобы расшатать моральные устои общества, настолько же она теперь должна попытаться противостоять тем деформациям, о которых мы вели речь, и послужить духовному возрождению России. СМИ в большом долгу перед россиянами, а долги надо возвращать.
«Журналист». Февраль 2009 г.
Глава 4
О ВРЕМЕНИ, О СОВРЕМЕННИКАХ И О СЕБЕ
О себе и о времени
Авторские размышления – это обычно разговор о себе и о времени. Долгое время люди моего поколения верили, что человек – творец своего счастья. Теперь же, когда в нашей жизни так много изменилось, убеждаешься, что на самом деле все обстоит вовсе не так. И когда тебя сегодня спрашивают, как ты живешь в своей стране, не находишь ни слов, ни аргументов, чтобы объяснить, что происходит.
В обычной повседневной жизни нормальный человек, благополучен он или нет, не может не видеть, не сопереживать утраты и потери живущих рядом с ним. Вглядываешься в нынешний облик России, с ее изъянами и пороками, и не можешь избежать сомнения – в своей ли стране живешь. Современные сноровистые политтехнологи убеждают: народ всегда достоин той жизни, какую заслуживает, и тех правителей, коих стоит. Может быть, это и так, но почему-то от этого не становится легче.
Во времена всеобщей инфляции многих привычных ценностей что же остается оберегать людям? Очевидно, прежде всего они сами. В известной евангельской заповеди «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» заложена глубокая мысль. Состоит она, как я думаю, в том, что смысл жизни человека – в собственном постижении и совершенствовании. Все остальное со временем после неизбежных испытаний властью, богатством, славой оказывается ненужным и неинтересным. Пройдя эти испытания-соблазны ты начинаешь понимать, что не они, а лишь собственное достоинство принадлежит тебе лично и только оно стоит того, чтобы его оберегать.
Мудрый Владимир Даль в своем толковом словаре наиболее точно определил понятие морали: «Мораль – это правило для совести». Человеку согласно этому правилу больше всего нужно опасаться, чтобы не было стыдно перед собой. Поэтому так важно жить в ладу с собственной совестью. По большому счету все проблемы в личной жизни человека сводятся к тому, удастся ли ему противостоять давлению общества и сохранить свое достоинство и свои ценности.
Не могу пожаловаться на то, что моя жизнь прошла серой, унылой, малоинтересной. Испытал и познал за долгие годы все необходимые соблазны: власть, известность, влиятельность. Однако запомнились и оказали наибольшее влияние не они, а поражения, неудачи, ибо проверили, на что способен. Они стали моментами истины, позволили познать и оценить свои возможности, поверить в мудрость, завещанную умами прошлого: успехи, победы – свидетельства того, что ты можешь, а неудачи, поражения – чего стоишь.
Признаюсь, не покидает в это непростое время и чувство вины за те беды, которые произошли в нашей стране. Ведь это мы – сподвижники Михаила Горбачева сбросили с горы тот самый первый камень под названием «Перестройка», вслед за которым начался всеобщий камнепад: крушение и обвал великой державы. Нам не хватило мудрости уже тогда, когда мы радикальные перемены легкомысленно назвали перестройкой, начав которую не позаботились познать и понять свою страну и свой народ. Впрочем, признаем, что этот недостаток был свойственен не только нам. Во все времена на Руси, начиная с православного крещения, все радикальные решения и преобразования проводились сверху. Не составили исключения из общего правила и М. Горбачев и Б. Ельцин с их сторонниками, полагавшие, что им тоже все известно наперед, что нужно стране и народу.
Беды последних реформ были отягощены тем, может быть, главным обстоятельством, что и сами лидеры, и члены их команд по своему потенциалу явно не соответствовали масштабам и глубине предстоящих перемен. Здесь отчетливо проявилась слабость человеческого субъективного фактора. Реформаторы были слишком слабыми и неподготовленными, чтобы удержать в руках штурвал гигантского корабля под названием «СССР» во время шторма крутых перемен.
В тех редких случаях, когда удается хоть немного ослабить на себе гнет всеобщих российских невзгод, чтобы оценить свое личное самочувствие, приходишь в выводу, что оно вполне благополучно. Формула этого благополучия проста: быть занятым делом, которое интересно самому и полезно для других. На финишном этапе своего пути провожу своеобразный эксперимент: через 50 лет вернулся к тому, с чего начал в 1956 г., – преподаванию в вузе. Смысл эксперимента – соединить то, что было в жизни наиболее интересным: преподавание и редактирование газеты. В результате появилась кафедра журналистики в Московском государственном университете печати. Эксперимент, конечно, рискованный. Непросто через 50 лет вернуться в высшую школу, которая живет теперь и в другой стране, и в другой эпохе.
Прошло четыре года, и я не жалею о принятом решении. Мне интересно работать со студентами, интересно смотреть им в глаза и видеть, как все то, что я им несу, находит отклик в их познаниях, мнениях, поступках. Понимаю, что за это, как и за все, что получаешь от жизни, надо платить – выдерживать все издержки и деформации современной высшей школы, очень бюрократизированной и формализованной. Надеюсь, что у меня хватит сил и терпения довести свой эксперимент до результата – первого выпуска журналистов-профессионалов, чтобы увидеть, что получилось.
2009 г. для шестидесятников, родившихся в 1929 г., – ответственный, юбилейный: грядет 80-летие. Время, когда нужно подводить итоги, возраст, когда, как ни держись, наступает старость – состояние сложное, неоптимистичное. Если попытаться найти образ этого состояния, то можно сказать, что мать старости – мудрость, а сестра ее – печаль. Как удержать эту печальную мудрость в равновесии, чтобы печаль не превратилась в злость (старость зла), а мудрость – в назойливое менторство, никто не знает. И дело не только в естественных физических немощах, а больше во все чаще посещающих мыслях о том, что уже нельзя заглядывать далеко на 10–15 лет и планы, программы намного лет вперед уже не для тебя. Это естественное, но мучительное чувство катастрофически сокращающегося времени. Непросто привыкнуть к мысли, что жизнь такая же многообразная, разноликая будет и без тебя. Все будет также: за весной – лето, за летом – осень, но без тебя, и это главный признак наступления старости.
Чтобы эти безрадостные мысли не погребли под собой, нужны характер и немалая воля, чтобы сохранить привычный ритм жизни и не заметить этот грустный юбилей. В привычном ритме жизни самое большое заблуждение и самая опасная иллюзия – кем-то придуманная формула заслуженного отдыха. В молодости у человека, кроме работы, огромное поле соблазнов и возможностей. В старости же остаются только работа да еще окружающий нас мир природы, данный нам от естества человеческого для восприятия и постижения. Мы часть природы, и она для нас извечный источник радости. Каждое утро вот уже много лет, поднимаясь от Москвы-реки по Крылатским холмам, и весной, и осенью, и в солнечный день, и в пасмурный, я, нерелигиозный человек, благодарю Бога за эту благодать и испытываю необыкновенное волнение. Природа – мудрая и могучая – помогает верить в вечное, незыблемое, существующие до тебя и после, рождает мысли о суетности повседневных забот, учит терпению, освобождает от мелкого, ненужного.
Человек изначально существо оптимистическое. Неслучайно существуют созданные им многочисленные оптимистические концепции. Вот одна из них, которая мне близка. Человеческий мир, как и мир природы, равновесен, сбалансирован и развивается согласно диалектике с неизбежными проявлениями побед и поражений, радости и горя, добра и зла. Осознание этого помогает настраивать себя на оптимистическую волну и верить: многое из того, что происходит с нами, зависит только от нас самих. Жизнь учит: если человек не верит в свои силы, лишен амбиций, не проявляет настойчивости, пребывает в ожидании несчастий, он обречен. Психологи утверждают, что таким образом он сам программирует свои неудачи и поражения. Ожидание беды и настрой на несчастье приводят к тому, что они обязательно сбываются.
Человек по своей природе неоднозначен, и в его оценках присутствуют мнения и аргументы из практики жизни, наполненные не только горестями и радостями, но и удовлетворением от достигнутого и надеждами. С тех пор как познакомился с записями мудрых мыслей на каждый день, отобранных Л.Н. Толстым[2], проявлением такой человеческой противоположности в мнениях стали две записи, выделенные Львом Николаевичем, характеризующие две крайние оценки сути человеческой жизни. Первая из них принадлежит Блезу Паскалю: «Представьте себе толпу людей в цепях. Все они приговорены к смерти, и каждый день одни из них умерщвляются на глазах у других. Остающиеся, видя этих умирающих и ожидающих своей очереди, видят свою собственную участь. Такова человеческая жизнь». И вторая, противоположная и более известная оценка Иммануила Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
Эти умозаключения связаны и вытекают из уникальных особенностей человека как особого индивидуума, расположенного, открытого всей своей природой всегда больше к оптимизму. И неправда, что человек недобр, жесток по своей сути. Если вдуматься, что бы произошло и во что бы превратилась наша жизнь, если бы мы не умели прощать зло, обиду, сохраняли бы в памяти навсегда все трагедии и несчастья, страдания и несправедливости, которые приносят войны и конфликты мирного времени, социальные и природные катаклизмы и катастрофы. Злая память несозидательна и неплодотворна, ибо не способна творить добро, и не отвечает предназначению человека быть созидателем и творцом на земле.
Как свидетельствует практика, основным фактором здоровья и долголетия является психика человека, определяющая мотивацию сознания на полноценную и продолжительную жизнь. Российская действительность убеждает, что ничто так не убивает человека и не сокращает его жизнь, как длительное пребывание в угнетенном, стрессовом состоянии. Известный питерский ученый медик Федор Углов, переживший свое столетие, утверждал, что если на твоем биокомпьютере горит сигнал «Зачем мне эта гнусная жизнь, я не хочу и не могу жить в этой дерьмовой стране», организм идет в разнос. Связанные с этим настроем уныние, страх, зависть, злоба оказывают угнетающее воздействие на весь организм человека и ускоряют старость.
Все это означает, что в реальной жизни многое зависит от твоего умения и способностей преодолевать неизбежные коллизии, неудачи. Применительно к возрасту формула эта примерно такова: мне столько лет, насколько я способен держать удары судьбы, противостоять всяким негативным воздействиям и управлять собой. Чтобы это стало возможным, необходимо всего два обязательных условия. Первое и самое известное – преодолеть присущую всем внутреннюю лень и не жалеть себя. А второе условие – один раз и навсегда поверить, что потенциально каждый человек располагает огромными созидательными возможностями, использование которых (хотя бы на треть) зависит только от него. Еще в студенческое время прочитал и запомнил утверждение известного ученого-генетика академика Дубинина о том, что потенциально заложенные с рождения интеллектуальные способности человека при существующей информации и знаниях науки используются всего лишь 10–12 %. Наверное, за прошедшие полвека здесь многое изменилось, и теперь, очевидно, эти потенциальные человеческие возможности используются раза в два эффективнее. Все равно, какие огромные ресурсы для оптимизма это открывает для людей, имеющих характер и волю.
Человек и время – трудно найти другие понятия, столь взаимосвязанные и взаимозависимые. Время – это та ткань, из которой соткана наша жизнь, и основная мера пройденного и сделанного. Проще и легче говорить о времени прошедшем, когда уже произошло то, что должно было произойти. И совсем непросто оценить и понять то время, в которое живешь. Нынешнее время необычно уже тем, что мы живем не в аграрную и не индустриальную, а в информационную эпоху. Невозможно назвать другое такое многоречивое время, как нынешнее, когда многое из того, что происходит, сосредоточено в словах. Речи и заявления, интервью и пресс-конференции лидеров, руководителей со страниц газет, экранов телевидения ныне стали уже не просто информацией, а главным механизмом управления всем тем, что происходит в общественной жизни. И порой складывается ощущение, что если наши лидеры вдруг перестанут говорить, то все остановится.
Главный парадокс времени в том, что всеобщая многоречивость, буйство прессы и телевидения в особенности не ведут к всеобщей осведомленности и информированности людей и не свидетельствуют о благополучии и стабильности их жизни. Потому что те, к кому обращено это многоречие, никогда еще с таким недоверием не относились к СМИ, как сегодня. Наблюдая, как складываются ныне отношения в треугольнике «власть – СМИ – народ», видишь, как велико раздражение простых людей, их неимоверную усталость от неверия, несовпадения заверений, обещаний власти с практикой жизни. Наиболее трудное и сложное в системе отношений СМИ и народа состоит в том, что пресса сегодня действительно многое может, но она не может вызвать понимания, доверия к политике власти, если не происходит позитивных изменений в реальной жизни людей и вновь повторяется то, что люди уже испытали и пережили в недавнем времени.
Ситуация экономического кризиса, в который Россия вновь втянулась в 2008 г., заставляет вспомнить кризис 1998 г., который завершился дефолтом и в 1999 г. довольно ощутимо определял настроение и состояние россиян. Российский независимый институт социальных проблем в октябре 1999 г. подвел итоги исследования умонастроений россиян, которые представили свидетельства о некоторых характерных явлениях и тенденциях в обществе. Самым нетерпимым и болезненным более половины населения назвали продолжающее ухудшение материального положения. Социологический анализ показал, что в течение года три четверти населения пребывали в состоянии малообеспеченных, а более 20 % из них жили за чертой бедности. Осенью 1998 г. среднемесячный доход россиян на одного члена семьи составлял всего лишь 30 долл. США.
Обострение социальных проблем (заработная плата, пенсии, медицинское обслуживание) создало предельно критическое психологическое состояние в обществе: каждый седьмой житель России (это 15 %) пребывал в октябре 1999 г. в состоянии страха и отчаяния, почти 20 % – в состоянии подавленности, а 17 % испытывали злобу. Если учесть, что еще четверть населения находилась между угнетенностью и уравновешенностью, то только 13 % россиян были в состоянии относительного покоя и равновесия.
Среди социальных раздражителей российского общества 90-х гг. наибольшее беспокойство и недовольство людей вызывал, по мнению опрошенных, ничем не ограниченный произвол коррумпированных чиновников. Упиваясь ничем не ограниченной властью, беззаконием, российский чиновник 90-х гг. относился к обычному человеку – гражданину России как к побежденному. Эти негативные социальные показатели мало изменились и в нынешнее время. И хотя заработная плата с тех пор повысилась более чем в два раза, ее уровень настолько низок, что Россия продолжает занимать одно из последних мест в Европе.
Прошедшее после дефолта десятилетие дало маленькую надежду миллионам простых людей, что жизнь их станет налаживаться и они смогут вырастить и обучить детей, помогут уставшим от смутных 90-х старикам. Однако позитивные процессы в развитии российского общества, связанные с благоприятной мировой конъюнктурой для страны, имеющей сырьевую направленность и живущую за счет продажи нефти, газа, металла, леса, оказались временными. Руководство страны не воспользовалось благоприятной экономической конъюнктурой, чтобы развить отечественную промышленность и сельское хозяйство, задействовать внутренний рынок. А накопленные за счет экспорта сырья немалые валютные и золотые запасы сосредоточены в резервном фонде и используются только в виде валютного депозита.
С октября 2008 г. начался мировой финансово-экономический кризис, который охватил все сферы жизни российского общества. Кризис лишил надежды людей, как в конце 90-х гг. По данным Независимого института социальной политики, в середине 2009 г. 51 % опрошенных утверждали, что их материальное положение значительно ухудшилось. И это только начало тех социальных испытаний, на которые снова обречены миллионы рядовых тружеников. У них все меньше надежд, ибо так и остались неразрешимыми проблемы разграбления национальной экономики в результате несправедливой приватизации, и новый экономический кризис развивается в условиях острого разделения российского общества на малую часть сверхбогатых и огромное большинство бедных россиян.
Вот некоторые оценки и выводы специалистов Института социологии РАН по результатам исследования настроений россиян «Российская повседневность в условиях кризиса» в феврале 2009 г., представленные в «Российской газете» 3 июня 2009 г. По мнению социологов, 2009 г. люди встретили с тревогой. Две трети россиян назвали ситуацию в стране кризисной, 14 % – катастрофической, 44 % в феврале 2009-го ощущали несправедливость всего происходящего вокруг и собственную беспомощность, стыд за нынешнее состояние своей страны и другие негативные чувства.
Какие бы прогнозы, связанные с развитием экономического кризиса, ни высказывались, существуют объективные законы общественного развития, которые нельзя обойти, даже пользуясь самыми искусными политическими технологиями с политическими опросами, выборами, самыми совершенными СМИ. Эти законы общественного развития диктуют свои условия, свои правила поведения миллионов людей. Они управляют процессами трансформации общества и определяют те изменения, которые в нем происходят. Существуют объективные условия и признаки революционной ситуации, которые определяют степень и уровень готовности общества к радикальным изменениям.
Поступательное нарастание кризисных явлений в экономической и социальной сферах свидетельствует о том, что кризис, ныне охвативший мир, может потенциально вызвать возможность различных перемен на основе революционной ситуации, когда низы не могут жить по-старому, а верхи не способны управлять страной по-новому. Возможность подобной перспективы подтверждается тем, что уровень доверия у народа к власти исполнительной и законодательной, органам милиции, прокуратуры, суда, а также к их посредникам в лице СМИ чрезвычайно низок и составляет не более 10 %. И тот факт, что при всем этом рейтинг Президента Российской Федерации и главы правительства остается не менее 60 %, свидетельствует лишь о том, что в России главные надежды простых людей на позитивные перемены в стране и все светлое в своей жизни связаны с лидерами страны, руководителями государства. Таков менталитет россиян. Это доверие нельзя переоценивать, ибо это во многом вера последней надежды.
В многочисленных пессимистических прогнозах, суждениях о том, что нынешняя власть не имеет необходимой социальной опоры и доверия большинства россиян, естественно, возникает вопрос: на чем же тогда держится правящая элита, что позволяет ей удерживать в руках такую огромную страну? Почему и сегодня после многократных крушений надежд на позитивные перемены значительная часть россиян проявляет терпимость к власти и пребывает в состоянии пассивного ожидания и надежд на лучшее из рук руководителей государства?
Еще раз повторюсь и скажу, что ответ на поставленный вопрос может сводиться только к тому, что нынешние верхи получили в наследство чрезвычайно благодатный человеческий материал. Этот материал обладает многими удобными качествами послушания и терпимости на проявления вероломства и недружелюбия со стороны власти. Обычно, отмечая все несправедливости и злонамерения советской власти и КПСС, предлагают им всенародно покаяться и признать все свои прегрешения. Насколько велики размеры этого грехопадения – тема отдельного разговора, здесь же следует еще раз заметить: по нашему мнению, самая большая вина КПСС за многие годы своей неограниченной власти состоит в том, что она сформировала в обществе обстановку покорного послушания и тем самым лишила народ политической воли. Эта слепая, неосознанная вера в вождей, лидеров делает народ удобным материалом в руках власти, и радикальные перемены последнего двадцатилетия в экономической и политической жизни России здесь мало что изменили. Именно в этом, как я думаю, самая негативная оценка всех демократических преобразований последних лет, которые мало чего стоят, если нет изменений в самих людях.
В убеждении, что всем управляют и движут объективные законы, нет намерений как-то принизить роль и значение человеческого субъективного фактора. Замечу в этой связи, что наиболее уязвимым и слабым местом в марксистской теории как раз было принижение роли и значимости личности в общественном развитии. Известная всем концепция «личность – это только винтик могучего общественного организма» немало бед принесла советскому строю.
Социально-политические перемены в обществе в конечном счете всегда упираются в готовность самих людей (уровень сознания, состояние психики) к жизни по-новому. В этом сегодня все трудности реформ и перспектив демократического обновления российского общества. Определенно можно утверждать, что и преодоление экономического кризиса в России сегодня в значительной мере зависит от того, как будет развиваться (углубляться или снижаться) кризис морали и в целом кризис культуры российского общества.
Известно, что здоровье общества – это его духовное и нравственное состояние. В последнее двадцатилетие, когда в стране стала преобладающей идеология нигилизма – всеобщего отрицания всякой идеологии и морали, общество достигло предельного уровня нравственного кризиса. Ныне нравственный беспредел настолько всеобъемлющ, что представляет без всяких преувеличений главное препятствие в преодолении кризисных явлений в экономике и социальной сфере и несет реальную угрозу национальной безопасности России. Техногенные катастрофы, транспортные трагедии, увеличившиеся в последнее время, непосредственно связаны с человеческим фактором.
В этих условиях особенно остро встает вопрос о позиции и роли отечественных СМИ. В подобной, по сути чрезвычайной ситуации пресса и все журналистское сообщество могли бы взять на себя инициативу возглавить в стране движение за здоровую духовную атмосферу и нравственность. Именно они располагают наибольшими возможностями влияния на решение проблем реставрации нравственности. И это, несомненно, бы встретило понимание и одобрение большинства россиян.
В реализации на практике этой инициативы СМИ содержательной основой могли бы явиться идеи, способные объединить людей независимо от национального происхождения, веры, социального положения. Главным в составе этих идей могло бы стать отношение к своей стране, своей родине как главной ценности. Нынешнее время характерно значительной утратой в общественном сознании патриотических начал. А как известно, человек не может жить полнокровно без чувства родины, чувства близости к своей стране, родному краю. Речь идет об отношении к своему Отечеству как к своей матери, которой он обязан тем, что рожден и живет на земле. И формирование национальной идеи, о которой мы так много говорим в последние годы и которая могла бы нас объединить, означает в нынешнее время прежде всего стремление вернуть утраченную веру в свое Отечество, свою страну – веру, что она тебя защитит, что она мать, а не мачеха.
В нынешнее время, когда российская действительность характеризуется дальнейшим углублением социальных противоречий, увеличением производственно-технических, национальных и социально-политических катаклизмов и конфликтов, наиболее тревожным и потенциально разрушительным по своим последствиям является кризис веры, веры в то, что в стране возможны позитивные перемены. Утвердить эту веру в сознании россиян – основное назначение отечественных СМИ.
Таковы некоторые особенности и черты времени, в котором мы ныне живем.
Август 2009 г.
Дорогие мои земляки!
Не знаю, как бы сложилась моя судьба, если бы она не имела уральского, челябинского происхождения и меня бы не окружали, формируя, обогащая и шагая со мною вместе от Магнитки до Челябинска, от Челябинска до Москвы, люди, мои современники, которым я обязан всем, что имею и удалось сделать в этой жизни.
Степной Варненский район Челябинской области, Магнитка, Челябинск – место моего рождения, земля моего детства, школьной юности, студенческой молодости. Здесь я проходил школу гражданского воспитания, здесь могилы моих родителей, моих дедов. Нигде и никогда, как на своем Урале, мне не встречались более отзывчивые, открытые и терпимые люди. Они прошли через мою жизнь, вкладывая в меня все, что имели, и благодаря им моя жизнь обретала смысл, становилась полезной для других.
Эти авторские заметки не хроника жизни, и я опускаю школьные, студенческие годы, может быть, когда-нибудь еще вернусь к ним. Начну с того времени, когда летом 1956 г. вернулся из Ленинграда, завершив учебу в аспирантуре, и приступил к работе в Магнитогорском горно-металлургическом институте на кафедре общественных наук, чтобы честно отработать магнитогорскую путевку на учебу в северную столицу – по принципу «долги надо возвращать». Мне было 27 лет, и большую часть из них – 18 лет – я учился: в школе, институте, аспирантуре. Теперь я обязан был отдавать студентам, коллегам по институту все, что приобрел, познал за эти годы.
Магнитка встретила меня строго – по-рабочему, без всякого пиетета, с привычной оценкой: ты стоишь ровно столько, сколько способен отдать делу. И пройти ты обязан в своей профессии от первой ассистентской ступеньки, а сможешь ли преодолеть другие, более высокие, зависит только от тебя. Магнитогорск 1956 г., как и вся страна, в особенности вузовская интеллигенция, жил хрущевской оттепелью, еще не понимая до конца ее реальность, не веря, что можно думать и говорить о том, что еще вчера считалось запретным.
Такого рода запретной темой, к примеру, была настоятельная необходимость позаботиться о людях Магнитки, тех самых, что выстояли в годы войны в противостоянии со всей металлургией Европы. Большая часть жителей города, который по праву именовался «стальным сердцем родины», продолжала жить в бараках, построенных одновременно и рядом с первыми домнами и мартенами в 30-х гг., без всяких коммунальных удобств и с туалетами во дворе.
Нелегок и небыстр был поворот к заботам о людях, но послевоенные годы Магнитки явились началом огромного жилищного строительства, переноса города на правый берег Урала и ликвидации временного барачного жилья, которое сохранялось не одно десятилетие.
Горно-металлургический институт, рожденный в 1934 г., почти одновременно с металлургическим комбинатом, располагался прямо рядом с рудником знаменитой Магнитной горы, и взрывы в карьере трясли здание института круглые сутки. Ко времени начала моей работы, осенью 1956 г., стало очевидно, что институтское здание находится в аварийном состоянии и нужно или закрывать институт, или переносить его тоже на правый берег. Для того чтобы это произошло, нужны были люди способные взять на себя это ответственное решение. Такие люди, нашлись. Осенью 1956 г. директором института был назначен Николай Ефимович Скороходов, сибиряк из Новокузнецка. Он был человеком из категории созидателей, способных брать на себя решение сложных, труднорешаемых задач.
Н.Е. Скороходов в самом начале сумел сделать главное – показать необходимость и получить поддержку строительства нового здания института у руководителей двух гигантов Магнитки – металлургического комбината и треста «Магнитострой». Министерство высшего образования СССР проявило мудрость – не возражало против строительства и выделило деньги на проектирование института. Все остальное можно было решить на месте, получив необходимые средства от комбината, ибо институт был практически его цехом по подготовке инженеров. В 1957 г. началось строительство института, и уже через два года главный корпус вошел в строй.
Это были счастливые годы, когда работа приносила удовлетворение и радость. Теперь, когда жизнь состоялось такой, какой она есть, и в ней уже ничего нельзя изменить, могу сказать: преподавательская работа была моим призванием, и, как знать, может быть, вузовская судьба для меня была бы более счастливой. Работа была интересной тем, что почти 50 % студентов были вечерниками – они совмещали учебу с работой на заводах, стройках города. Это были взрослые люди, многие из них старше меня, и с ними по общественным проблемам надо было говорить без лукавства, начистоту. Моими студентами тех лет были Иван Рамазан, позднее известный директор металлургического комбината, Николай Урцев, председатель горисполкома, Владимир Никифоров, позднее ректор Магнитогорского горно-металлургического института.
Через два года работы оказался я в роли секретаря парткома института – согласился потому, что очень хотел помочь Н.Е. Скороходову построить новый институт с современными аудиториями, лабораториями, читальными и спортивными залами. Общей нашей с ним гордостью был новенький преподавательский дом на 70 квартир со всеми удобствами. С тех пор знаю, что такое бойлерная установка, которую мы с таким трудом доставали, чтобы у преподавателей в квартирах была горячая вода.
Вузовский период был особенно благодатным для меня, ибо был связан с таким человеком, как Н.Е. Скороходов. Это был ректор божьей милостью, другого подобного мне не довелось встречать. Его энергии, наверное, хватило бы, чтобы осветить приличный город, а инициатив и идей – чтобы работать многим тысячам людей без выходных и отпусков. Совместные с металлургическим комбинатом научно-исследовательские группы, первый в стране рабочий факультет для поступления в институт, филиалы и учебные пункты института во многих городах Челябинской области и Башкирии – это все и многое другое было создано Скороходовым.
Когда новенький, с иголочки институт в Магнитке был построен и уже крепко стоял на ногах, Н.Е. Скороходова уговорили переехать в Москву на должность проректора Московского института стали и сплавов. Ректор этого института П.И. Полухин хорошо знал Скороходова и его созидательный потенциал еще по Новокузнецку и пригласил потому, что предстояло строить новый комплекс зданий Московского института стали и сплавов, и Скороходов, не знающий, что такое покой, снова взял на свои плечи огромное строительство. Всякий, кто посещает этот прекрасный комплекс зданий МИСиС вблизи Октябрьской площади, должен знать, что его строителем тоже был Н.Е. Скороходов. Думаю, немного найдется таких людей, как Н. Скороходов, оставивших после себя такой след на земле. Жаль только, что память потомков короткая. Почему-то в Магнитке никто не подумал, чтобы назвать одну из улиц или площадей именем Николая Скороходова.
Партийное секретарство в институте было недолгим – через два года уговорил я Н.Е. Скороходова вернуть меня на кафедру в роли заведующего, чтобы попытаться штурмовать бастионы докторской диссертации. Однако судьба распорядилась по-своему: немногим более года заведовал я кафедрой общественных наук и в январе 1963 г. совершенно неожиданно на городской конференции был избран вторым секретарем горкома партии. Так закончилась моя вузовская биография и началась партийная.
Магнитогорский горком партии был серьезным учреждением, не просто представляющим партийную власть, но и практическим управляющим всеми сферами жизни большого промышленного города. Команда партийных руководителей была новой, молодой. Первый секретарь В.И. Дмитриев, инженер-строитель, пришел незадолго до меня, а я, делающий только первые профессиональные шаги, обязан был как гуманитарий – кандидат исторических наук – опекать всю сферу социально-духовной жизни города: образование, здравоохранение, культуру.
Партийная работа от других видов деятельности отличалась многогранностью – не было сфер и проблем, которые ее бы не касались, а еще тем, что постоянно была связана с реальной жизнью во всех ее проявлениях. Ежедневно нужно было встречаться с людьми, чтобы информировать, просвещать, советовать, но больше выслушивать просьбы о нуждах, заботах, замечания о плохой работе различных служб города, чтобы вмешиваться, решать. Секретари горкома партии помимо встреч на предприятиях, стройках, в вузах, школах обязаны были постоянно принимать жителей по личным нуждам и вопросам непосредственно в горкоме. Так что суждение о том, что партийные работники были оторваны от народа и плохо знали его жизнь, может быть справедливым лишь для тех, кто занимал кабинеты на Старой площади Москвы, но не для Магнитки и Челябинска.
Наиболее сложным было противостояние той жесткой односторонности стиля партийной работы, призванной прежде всего обеспечивать успех производственного дела: план выпуска металла, изделий, завершение в срок строительства. Горком до краев был заполнен телеграммами, письмами о поставках металла, требованиями ускорить, содействовать, помочь. Все остальное было делом второстепенным. Образование, культура, отдых, спорт находились где-то на периферии партийных интересов. А между тем в городе, в его главной правобережной части, где жило более 200 тыс. человек, не было ни одного театра, концертного зала, стадиона, бассейна. Все это стало появляться только в 70-х гг. ценой огромных усилий. Говорю об этом вовсе не для того, чтобы обвинить тех, кто руководил предприятиями и городом. Таково было время и позиция тех, кто руководил партией, страной. Мы тогда все еще не вышли из войны, из времянок 30-х гг., из бедности и лишений, позднее они стали стилем, политикой и возводились в доблесть. Впрочем, этот стиль в полной мере, правда, теперь уже на другой, рыночной основе усвоен теми, кто ныне управляет Россией, когда еще в большем забвении оказались культура, образование, наука.
Обо всем этом мне много доводилось говорить с директором металлургического комбината Феодосием Денисовичем Вороновым – крупным инженером-сталеплавильщиком, одним из «маршалов» советской индустрии того времени, членом ЦК, депутатом Верховного Совета РСФСР. Он все хорошо понимал и многое из того, что меня беспокоило, разделял. Он немало помог городу в преодолении и социального, и культурного отставания. Это при его участии были построены на правом берегу Горно-металлургический институт, новый стадион, Дворец культуры, больничный комплекс.
Интересным, вдумчивым, хотя и не слишком общительным по характеру человеком был Леонид Георгиевич Анкудинов – управляющий трестом «Магнитострой». Это был легендарный трест, именование «Магнитострой» стало символом созидательной дерзости молодой Страны Советов. В 30-е гг. было принято провозглашать: Магнитострой литературы, науки, авиации... При поддержке Л.Г. Анкудинова мы провели в 1965 г. первый Всесоюзный слет первостроителей Магнитки, запомнившийся на всю жизнь. В память об этом слете на правом берегу Урала была воздвигнута бетонная палатка по проекту челябинского скульптора Льва Головницкого. Теперь на этом месте, на берегу Урала, у бетонной палатки, спустя 40 лет, шумит парк имени первостроителей Магнитки – заповедное место молодежи, живущей уже в иную эпоху и совсем в другой стране.
Магнитка была городом притяжения людей со всех концов страны из тех, кто хотел начать жизнь заново. Мне повезло, что немалая часть их была еще жива и деятельна, общение с ними, совместная работа оставили такой след, который не способна была оставить ни ленинградская аспирантура, ни книжные богатства библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Ничто не могло заменить общение и дружбу с Борисом Ручьевым – первостроителем Магнитки, известным в России поэтом, участником первого Съезда писателей СССР, рекомендованным в Союз Максимом Горьким. Талантливый от природы, он прожил трагическую жизнь, но не сломался после многих лет ГУЛАГа, не озлобился, не утратил своего поэтического дара. Вернувшись в Магнитку после 1953 г., он написал прекрасную поэму-эпопею «Любава», отмеченную Государственной премией. На бетонной палатке первостроителей навечно начертаны его поэтические строки:
Мы жили в палаткахС зеленым оконцем,Промытых дождями,Просушенных солнцем.Да жгли у дверей золотые кострыНа рыжих каменьях Магнитной горы.Много вечеров я провел в беседах с этим светлым и мудрым человеком, многое получил от него, навсегда запомнил его вещие слова: «Не спеши судить впереди идущих, помни, за тобой тоже идут».
Среди людей, след которых навсегда остался в моем сознании и памяти, был Семен Григорьевич Эйдинов – создатель и директор музыкального училища, основатель, дирижер и руководитель известной на всю страну Магнитогорской хоровой капеллы. Это был человек с редким даром просветителя. Все, к чему он прикасался, становилось добрее, благороднее. Думаю, я, как партийный работник, многое бы не понял, не прочувствовал, если бы рядом не оказался такой человек, как Семен Эйдинов – прекрасный педагог и дирижер, заслуженный деятель искусства, народный артист РСФСР. Это по его подсказке и инициативе мы начали в жилых кварталах города открывать просветительские дома музыки для взрослых, молодежи, детей, чтобы нести музыкальную культуру людям.
Просветительское дело по своей природе долгое, и неизвестно, когда посеянное тобой даст (и даст ли) всходы. То, что посеял Семен Эйдинов в Магнитке, дало замечательные всходы. Осенью 2003 г. я неожиданно встретился с Семеном Эйдиновым, хотя его уже давно нет в живых. В честь 70-летия Магнитогорского металлургического комбината в большом концертном зале храма Христа Спасителя в Москве объединенный хор капеллы им. Семена Эйдинова и Магнитогорской консерватории дал прекрасный концерт. Я сидел в зале, не скрывая слез, и шептал: «Здравствуй, Семен Григорьевич. Вот мы и встретились!»
Когда меня спрашивают теперь (с одобрением или осуждением), откуда ты взялся такой, я всегда отвечаю: «Из Магнитки». Поэтому мой самый низкий поклон за все, что я понял, чему научился в жизни, конечно, Магнитке.
Осенью 1967 г. закончилось мое магнитогорское житие. Волею вышестоящего партийного органа переехал я в город Челябинск и начал работать в Обкоме КПСС заведующим отделом науки и учебных заведений, а меньше чем через год стал секретарем обкома. Челябинск – один из промышленных центров Урала, город с миллионным населением, центр огромной индустриальной области с 3,5 млн населения. От Свердловска, Перми Челябинск в то время (как и сегодня) отличался какой-то особой ответственностью, работоспособностью и прилежностью. Как я думаю, было это связано с тем, что областным центром он стал позднее других, только в 1934 г., а до того этот маленький и ничем не примечательный уездный городок был известен как железнодорожный узел да еще знаменит своей пересыльной тюрьмой, где в царское время побывали многие лидеры большевистской партии.
1930-е гг. индустриализации явили городу таких промышленных гигантов, как Челябинский тракторный завод, легендарный ЧТЗ, завод ферросплавов – ЧЭМК, крупнейшую на Урале челябинскую тепловую энергостанцию – ЧЭГРС. Второй этап промышленного роста был связан с трудными годами Великой Отечественной войны, когда в Челябинск были эвакуированы заводы с Украины, из Белоруссии, Ленинграда, и город стал одним из ведущих центров оборонной промышленности, получив наименование «Танкоград». Он производил танки, орудия всех типов, в том числе легендарные «катюши», боеприпасы и многое другое. Быстрое взросление города, переход в категорию миллионников не сопровождались таким же быстрым ростом числа высших учебных заведений, театров, концертных залов и вообще культурного потенциала. Все это создавалось с большим опозданием, уже в 60–70-х гг. Может быть, оттого челябинцы с того времени и до сего дня остались людьми более сдержанными, скромными, не столь вальяжными и самоуверенными как свердловчани или пермяки. Что умели делать мои земляки лучше других, так это работать, держать слово, исполнять любые поручения партии и правительства, брать повышенные обязательства и не щадя сил их выполнять.
В этой благодатной атмосфере дружелюбия и доброго расположения к людям в области всегда существовал благоприятный климат здоровых человеческих отношений. Челябинск дружелюбно, с добротой принимал всякого вновь появившегося в областном центре, в нем всегда царила рабочая обстановка. Обком управлял областью уверенно, грамотно, но без всякого волевого нажима. Секретари обкома, заведующие отделами работали профессионально каждый в своей сфере, доверяя друг другу и не проявляя особого чинопочитания и суеты. Суровые испытания индустриального становления 30-х гг., трудные и самоотверженные годы войны сформировали свой стиль, свою профессиональную школу управления областью.
Первые секретари обкома, имевшие огромные полномочия и не меньшее доверие, такие известные партийные и государственные деятели, как Н.С. Патоличев, А.Б. Аристов, Н.Н. Родионов, М.Г. Воропаев и многие другие, оставили свой след, свой стиль и особую культуру партийного руководства. Мне довелось работать в Челябинске с Н.Н. Родионовым и М.Г. Воропаевым. Они не были одинаковыми, но их объединяло в стиле работы проявление высокого профессионализма, сочетающего ответственность и требовательность с доверием к своим соратникам, партийным, хозяйственным работникам области всех рангов. Николай Николаевич Родионов принес в Челябинск в партийные взаимоотношения культуру Ленинграда, умение внести в повседневную партийную атмосферу какую-то особую доброжелательность, уважительность к достоинству человека, доверие.
Михаил Гаврилович Воропаев был человеком иного темперамента и другой школы, но многое из того, что он не мог получить, как Родионов в Ленинграде, он восполнил огромной работоспособностью, особой дотошностью, преданностью делу и просто фантастической способностью всю жизнь учиться, проявлять необыкновенную любознательность ко всему, что было в поле его деятельности. Каждый из них оставил свой след и добрую память.
Челябинский стиль работы – был ли он? Мне кажется, что был и есть. В числе его особенностей я прежде всего выделяю своеобразную систему взаимоотношений обкома с руководителями крупнейших в области и стране промышленных предприятий. Это были не просто командиры, а подлинные «маршалы» отечественной индустрии, в управлении которых были десятки тысяч рабочих, инженеров, техников. Директора этих заводов были личностями незаурядными, известными в стране, такие как Ф.Д. Воронов – Магнитогорский металлургический комбинат, Георгий Васильевич Зайченко – Челябинский тракторный завод, Владимир Николаевич Гусаров – электрометаллургический комбинат, Яков Павлович Осадчий – трубопрокатный завод. Я здесь не называю руководителей и конструкторов закрытых научных центров, предприятий и городов, где во главе стояли такие легендарные люди, как Виктор Петрович Макеев – ученый, конструктор, академик, дважды Герой Социалистического Труда.
Это были люди высокой научно-производственной квалификации и государственного мышления. Мне кажется, что таких теперь просто нет, они ушли вместе со своей эпохой. Руководить ими методом партийных указаний было нельзя, поэтому в основе взаимоотношений с ними лежал профессионально-аналитический подход, основанный на взаимном уважении и доверии. Почти все они входили в состав областного комитета партии и многое делали, чтобы область успешно решала не только производственные, но и социальные проблемы, развивала образование, науку, культуру. Опираясь на их поддержку и участие, область в 70-е и 80-е гг. осуществила настоящий прорыв в развитии учреждений культуры, высшей школы: было открыто сразу три новых высших учебных заведения – Челябинский госуниверситет, Институт культуры, Институт физической культуры и спорта. Построены новые дворцы культуры, областной драматический театр, водные бассейны, стадионы, музыкальные школы и библиотеки. Всех этих разных по характеру людей – лидеров советской индустрии объединяла любовь к родному уральском краю, своему Отечеству, ради которого они жили и работали. Среди особенностей челябинского стиля работы времен Родионова и Воропаева была постоянно присутствующая забота о том, чтобы выращивать партийных, государственных руководителей областного и союзного масштаба. В Челябинском обкоме работали секретарями, заведующими отделами обогащенные опытом войны такие известные в области люди, как Е.В. Мамонтов, А.В. Кардапольцев, Ф.М. Шишкалов, Е.Ф. Куракин, Л.Н. Лукашевич... А вслед за ними появились талантливые, с большим профессиональным потенциалом молодые руководители, прошедшие школу комсомола: Николай Соннов, Владимир Старицкий, Леонид Минакин. Челябинский комсомол во все времена был главным университетом подготовки руководящих кадров для области и страны. Неслучайно воспитанники челябинского комсомола Евгений Тяжельников, Петр Решетов стояли во главе ЦК ВЛКСМ и Комитета молодежных организаций СССР. Насыщенным продуктивным в деятельности комсомола области был период, когда челябинскую организацию возглавлял Виктор Поляничко – удивительно разносторонне одаренный человек, обладающий талантом молодежного лидера. Судьба Виктора Петровича была суровой, жестокой. На его долю выпали почти все горячие точки из истории последних советских и постсоветских лет: Афганистан, Азербайджан, Карабах, Осетино-Ингушский конфликт. Он все мужественно прошел, пережил и даже после трагической смерти остался человеком-легендой, символом объединения людей ради созидания, добрых дел. Фонд его имени «Будущее Отечества» несет людям тепло и энергию его большого сердца.
И еще об одной особенности челябинского стиля работы того времени, едва ли не главной. Речь идет о преемственности руководства: Михаил Воропаев продолжал и обогащал то, что ему оставил Николай Родионов. И здесь я считаю уместным заметить, что интенсивная кадровая политика КПСС последних лет, в основе которой лежала доктрина тотального обновления партийных и государственных кадров, провозглашенная Юрием Андроповым, чтобы преодолеть застой, продолженная Михаилом Горбачевым и исполняемая Егором Лигачевым, мало что хорошего принесла Челябинской области, впрочем как и всей стране. Челябинск и область оказались в эпицентре особого кадрового внимания Е. Лигачева и в последние годы жизнедеятельности КПСС поставили в Москву десятки руководящих работников, которые после кратковременной стажировки в ЦК КПСС направлялись на первые роли в российские области, союзные республики, в министерства и ведомства Совета Министров. Таким образом, из области за короткое время уехали многие наиболее интересные, с большим потенциалом руководители, такие как Г. Ведерников, К. Фомиченко, П. Грищенко, А. Плеханов, В. Федосеев, В. Смеющев... Эта непрерывная череда отъездов из Челябинска, превратившаяся в некую кампанию, не могла не нарушить естественную преемственность и приводила к неизбежным поспешным кадровым решениям и ошибкам. Если же к этому прибавить вскоре наступившие времена радикальных рыночных реформ, связанных со сменой власти и всеобщей кадровой чисткой, острым противостоянием леворадикальных реформаторов и здравомыслящих, то станет понятным, какой каток прошелся по тем кадровым росткам, которые были ранее посеяны.
К счастью, пусть и с некоторой задержкой, но здравомыслящие силы в области, опирающиеся на накопленный опыт и традиционный челябинской прогрессивный консерватизм, сумели сохранить, конечно, не без потерь, потенциал области и шаг за шагом стабилизировать экономическую и социальную обстановку в области.
He могу не сказать о том, что челябинцам не слишком сладко было пребывать, особенно поначалу (знаю это по себе), в не очень гостеприимной столице.
Любопытна эволюция взглядов и оценок Москвы, которая произошла в последние 10–12 лет в общественном мнении. Известно, что и раньше многие здравомыслящие люди не скрывали, что Москва – это не вся Россия, подчеркивая тем самым ее различие и отличие от провинции. Эта точка зрения ныне приобрела еще большую определенность: теперь уже общепринято, что Москва – это и вовсе не Россия. Любому не утратившему здравый взгляд особенно заметно резкое различие между богатой, обновленной столицей и исхудавшей, обнищавшей за годы реформ провинциальной Россией, особенно в ее исконно российских областях. Это различие между разодетой и скороразбогатевшей барыней и обнищавшей крестьянкой, просящей милостыню.
Для многих из челябинских москвичей крушение СССР, КПСС было личной трагедией, связанной с утратами и наступлением времен еще большей разобщенности и одиночества, хотя не могу не признать, что челябинцы в Москве никогда не отличались какой-либо особой сплоченностью, близостью. Среди редких встреч земляков сохранилась в памяти лишь одна – во время работы XXV съезда КПСС делегатов съезда из Челябинска во главе с М.Г. Воропаевым с земляками в марте 1976 г. в гостинице «Юность». На встрече запомнились Николай Семенович Патоличев, Николай Николаевич Родионов, Вениамин Эммануилович Дымшиц, Виктор Петрович Макеев, Виктор Петрович Поляничко – все они еще были живы-здоровы, и общение с ними доставляло необыкновенную радость и гордость.
Нисколько не преувеличу, если скажу, что начало к объединению земляков-челябинцев в Москве положил фонд «Будущее Отечества» им. Виктора Поляничко. Этот уникальный человек и после смерти сохранил свое могучее притяжение и продолжил объединять вокруг своего имени всех, кто его знал. К счастью, такими же качествами неутомимого объединителя и организатора обладает и его верный соратник и жена – Лидия Яковлевна Поляничко. Она является не только бессменным президентом фонда, но и его душой, генератором и проводником добрых дел и многочисленных инициатив.
Фонд им. Виктора Поляничко стал, таким образом, предшественником подготовки благоприятных условий для деятельности челябинского землячества. Основателями же общественного объединения челябинского землячества стали такие известные московские челябинцы, как Г.Г. Ведерников, М.Г. Воропаев, Н.Н. Гриценко, Е.М. Тяжельников. Первым президентом землячества стал Геннадий Георгиевич Ведерников, в прошлом заместитель председателя Совета Министров СССР, человек большой энергии и инициативы. Характер и мужество этого человека отчетливо проявились во время чернобыльской трагедии, где он возглавлял работы в самый ответственный период. Вследствие этого время его жизни оказалось коротким, и ему не удалось осуществить задуманное в планах землячества.
Землячество своим едва ли не главным назначением, как я думаю, имеет цель поддержать человека в его одиночестве (с летами оно возрастает). И держится оно на двух основных опорах – связях с родной областью при поддержке тех, кто ныне управляет ею и несет за нее ответственность, и обязательном наличии в составе людей, способных вкладывать душу в общее дело. К счастью, нынешнее руководство земли южно-уральской во главе с губернатором П.И. Суминым понимает полезность и плодотворность земляческого объединения и всемерно поддерживает его. Я уже говорил о тех, кто был инициатором создания землячества и явился той закваской, чтобы наше объединение постоянно пребывало в состоянии постоянной активности. Назову еще известных на всю страну московских челябинцев: знаменитых спортсменов – Лидию Скобликову, Анатолия Карпова, Гайнана Сайхуджина; известных российских поэтов – Валентина Сорокина, Константина Скворцова; Чрезвычайных и Полномочных Послов – Константина Фомиченко, Валентина Дмитриева. И это лишь малая часть нашего землячества. Я называю их, чтобы читателю было понятно, какими интересными бывают наши встречи и застолья. Разве не может быть интересным общение с Лидией Скобликовой – легендой отечественного спорта, уральской молнией (единственной шестикратной чемпионкой всемирных олимпиад), человеком открытым, расположенным к людям.
Главным опорным пунктом челябинского землячества стала Академия труда и социальных отношений, где ректором уже много лет работает Николай Николаевич Гриценко. Воспитанник челябинского комсомола – секретарь горкома, затем работник ЦК комсомола, ВЦСПС. Он один из тех народных депутатов первого демократического Верховного Совета СССР, которые верили в радикальные перемены перестройки. Профессор, доктор наук, он из той категории людей, которые несут на своих плечах обычно главную тяжесть любого задуманного дела. Уже более 7 лет он возглавляет вместе с Л.Я. Поляничко оргкомитет по проведению конференций, круглых столов, посвященных памяти Виктора Поляничко. За эти годы под его руководством были рассмотрены с участием Государственной Думы, Совета Федерации, министерств образования и культуры самые актуальные проблемы политического, нравственного и правового воспитания молодежи. Общественное значение их невозможно не оценить.
Наверное, читатель может обвинить меня в излишнем пафосе, восторженности в оценке своих земляков-челябинцев. Может быть, это и так, но я ничего не преувеличил: такими их взрастила, возвеличила благодатная челябинская земля, и ей они обязаны своими качествами, заслугами и высотами, коими овладели. Обязаны они этой земле и тем, что и после крутых перемен, утрат и потерь они не изменили себе и остались людьми, достойными уважения.
Конечно, время необратимо, и возраст дает о себе знать – опустились плечи, побелели головы, нет былого огня в глазах. Но ты, читатель, не суди их, не исключай из своей памяти. Остановись, загляни им в лицо. Они земляки твои, они лучшие из тех, кого взрастила твоя челябинская земля, богатства и слава ее созданы их руками и разумом. Поклонись им и будь достойным того, чтобы продолжить их путь и пойти дальше, прославляя и обогащая родной Южно-Уральский край.
Книга «Челябинцы в Москве». Москва, август 2004 г.
Старая площадь и ее обитатели
Провинциалу в столице, особенно в самом начале, бывает неуютно. Все вокруг оказывается непривычным и необычным. Становится понятным, что переезд в зрелом возрасте в неизвестный для тебя город, если к тому же таким городом оказывается Москва, – дело весьма рискованное.
Позволю себе сделать отступление и поделюсь впечатлениями, которые вызвало у меня московское житие в самом начале. Чтобы жить в Москве, не замечая того, что ты не приемлешь, нужно в ней родиться. В столице новожитель встречается с многочисленными проявлениями неискренности, лицедейства, групповыми интересами, пристрастиями. В отличие от Урала Москва не приемлет прямых отношений, отдавая предпочтение скрытым, где откровенность считается признаком плохого тона. Думаю, что неслучайно «Москва слезам не верит», ибо сострадание и соучастие у нее не в почете. Оттого и сейчас, в столь тяжелое для страны время, в Москве человеку особенно трудно противостоять унижению и сохранить свое достоинство. Грустно было наблюдать, как отношения, присущие Москве, начинают оказывать весьма быстрое влияние на перемены в людях, которые раньше тебя оказались в столице и довольно быстро освоили привычки столичного общежития. Происходило это потому, что привыкшему к послушанию провинциалу трудно было сохранить свою самостоятельность, к тому же, как часто говорил мой дед, казачий урядник: «Дурное дело нехитрое, и освоить его большого ума не требуется».
Может быть, я и пристрастен в своей неприязни к столице, однако надеюсь, что всякий наблюдательный человек со мной согласится в том, как деформированы в Москве отношения людей, как преобладает в них необязательность. Посмотрите, читатель, вокруг себя, и вы увидите, как в виде заклинания звучит при всех встречах знакомых традиционный призыв: надо бы встретиться, пообщаться. Заканчивается всегда этот ритуальный, взаимный призыв заявлением-обещанием: созвонимся. Но проходят недели, месяцы, никто не звонит и никто не назначает встречи. И ты в провинциальном недоумении остаешься один на один со своими заботами, неурядицами, постепенно привыкая к тому, что помощи и участия ждать тебе в столице неоткуда и рассчитывать ты должен только на себя.
Часто мне приходило тогда на память известное остроумное определение: «Зануда – это человек, который на обязательный формальный вопрос при встрече старых знакомых “Как живешь?” всерьез и обстоятельно начинает объяснять, как он живет». Вот таким занудой выглядел я в первые месяцы жизни в Москве, осуждая свою провинциальную непосредственность и проклиная тот час, когда решил переехать в центр.
Формализм, показуха проявляются в столице в большом и малом. Помню, 6 ноября 1975 г., на первом Октябрьском празднике в Москве, мы с женой встретили во Дворце съездов на торжественном заседании таких же испуганных провинциалов – Н.И. Рыжкова и его жену Людмилу Сергеевну. Они тоже только что приехали в Москву, где Николай Иванович начал работать заместителем министра тяжелого машиностроения. Будучи знакомыми по Уралу, мы встретились как родные, ибо было видно со стороны, что они так же, как и мы, здесь, в столичном мире, одинокие и чужие. Тогда же я заметил, а понял позднее, с женами на торжественные заседания ходили чаще всего тоже только провинциалы.
Становление в аппарате ЦК КПСС в отличие от Челябинского обкома было мучительным. Размышляя над этим спустя 16 лет, вижу, что связано это было не просто с другим стилем работы, но и с совсем иными правилами взаимоотношений, другими, весьма строгими требованиями подчинения на всех должностных ступенях – от инструктора и до секретаря ЦК. Старая площадь и ее обитатели жили по своим особым законам и обычаям, известным только им и исполняемым безукоризненно.
За долгие годы монопольного положения партии в руководстве всеми сферами жизни общества был создан механизм аппарата, действующий на основе жесткой дисциплины и послушания, отлаженно и почти без сбоев. В аппарате ЦК не принято было никоим образом выделять персонально деятельность того или иного работника, каждый был лишь маленькой частью, тем самым пресловутым винтиком большого механизма, результаты работы которого были обезличенными и считались коллективными. Право на имя, на авторство имели преимущественно лишь секретари ЦК, хотя доклады, с которыми они выступали, статьи, публиковавшиеся от их имени в печати, были всегда результатом работы большого числа работников аппарата.
Не могу не признать, что работа в аппарате ЦК КПСС была хорошей школой укрощения гордыни, воспитания организованности, дисциплины, позволяла владеть анализом тех процессов, которые происходили в стране. Однако утраты были тоже немалые, ибо она лишала работника всякой самостоятельности, отучала от инициативы. Превыше всего в аппарате ЦК ценились послушание, исполнительность. Любые попытки каким-то образом выразить свое особое мнение или заявить о своей позиции в выступлениях перед аудиторией или в прессе встречали сначала неприятие, затем сопровождались осуждением, а закончиться могли отлучением от должности. Все эти варианты отношения к инакомыслию мне довелось испытать на собственном опыте.
Существовала лишь весьма небольшая группа работников аппарата, принадлежащих к элите (это были помощники генерального секретаря, помощники секретарей, членов политбюро – М.А. Суслова, А.П. Кириленко), имеющих практически неограниченные права на интеллектуальную эксплуатацию любого из работников отделов, на использование творческой собственности, принадлежащей инструктору, консультанту, завсектором, заместителю или заведующему отделом. Время партийного правления Л.И. Брежнева, особенно в последние годы, с большим основанием можно именовать временем аппаратного всемогущества помощников. Думаю, это было неизбежно, ибо чем инертнее и беспомощнее в интеллектуальном и физическом отношении оказывались хозяева, тем ретивее, смелее становилась челядь, особенно из числа наиболее приближенных к первым лицам. Подобное положение неизбежно приводило к разделению работников на подмастерьев, «подносчиков снарядов», и мастеров, имеющих право на окончательное формулирование и отработку материалов докладов, партийных решений. Уже через короткое время пребывания в аппарате ЦК КПСС становилось понятным, что здесь заранее и навсегда определено место каждого работника, и только в рамках отведенного ему пространства он мог двигаться, поворачиваться, иметь мнение, вносить предложения, не переступая установленные барьеры. Строго была установлена и иерархия партийной власти, подчинения и зависимости, оставаясь незыблемой многие годы. Только самые чрезвычайные обстоятельства или события, ставшие достоянием широкого общественного мнения, могли внести изменения в этот нерушимый порядок.
Приведу по этому поводу всего лишь один пример. Обычно деятельность секретарей ЦК КПСС, членов политбюро с помощью их ближайшего окружения намеренно окутывалась непроницаемой завесой таинства и секретности с обязательным выпячиванием на первый план особой значительности и влиятельности личности высокопоставленного партийного начальника. И только непредвиденные события вдруг открывали перед всеми очевидное, и становилось ясным, что за этой завесой порой просто ничего нет, что «король-то голый». Многим памятна та грандиозная конфузия, которая случилась с А.П. Кириленко, в свое время претендовавшим на роль второго лица в партии и даже пытавшимся в чем-то нарушить всесилие в ЦК КПСС М.А. Суслова. Случилась эта конфузия на XXVI съезде КПСС в последний день его работы, когда, чтобы отличить лидеров партии и одновременно повысить значимость вносимых предложений по составу членов и кандидатов в члены ЦК КПСС, было решено, что для голосования список членов ЦК КПСС зачитает М.А. Суслов, а кандидатов в члены ЦК КПСС – А.П. Кириленко. Чтение списка М.А. Сусловым прошло без особых трудностей. А вот когда к чтению списка кандидатов в члены ЦК с трибуны съезда приступил А.П. Кириленко, делегатам стало очевидно, что перед ними человек или просто не умеющий читать, или находящийся в последней стадии умственной и физической немощности. Все присутствующие на съезде не могли скрыть чувства стыда, когда он не смог правильно произнести, прочитать ни одной фамилии из списка, содержащего немногим более ста человек. Предположения о давнем и глубоком склерозе А.П. Кириленко оказались соответствующими действительности. И этот человек в таком состоянии, будучи на вершине партийной власти, располагал высочайшим правом «казнить и миловать». И только после этого он не сразу и с большим трудом был отправлен на пенсию.
Работа неделями и месяцами на дачах для подготовки докладов на международные совещания, пленумы ЦК, торжественные собрания была, как всякая обезличенная работа, малопроизводительна, неэффективна и в творческом отношении непродуктивна. К тому же нередко параллельно над одним и тем же материалом для доклада работали две-три группы, а завершала работу уже четвертая, в результате все, что готовилось группами на первом этапе, часто оказывалось вообще неприемлемым, особенно если авторами предлагались новые идеи или непривычные подходы.
Такой непроизводительный подход к организации работы неизбежно приводил к тому, что большинство работников аппарата ЦК КПСС были заняты преимущественно подготовкой различных бумаг. Все сотрудники отделов непрерывно что-то писали. Возможность и право анализировать процессы, происходящие непосредственно в жизни в республиках, областях и районах, имели лишь отдельные работники, их было немного, чаще всего лишь из числа отделов организационно-партийной работы, отраслевых отделов. И даже в этом случае это были весьма немногие из тех, кто не был занят подготовкой справок, проектов решений, докладов, выступлений в печати. Отрыв от реальной жизни, бесконечная и огромная по объемам бумажная работа неизбежно вели к тому, что отдельные из наиболее способных работников, усвоив азы аппаратной деятельности и уяснив ее существо, уходили на самостоятельную работу. Другая же часть из тех, кто по тем или другим причинам задерживался, постепенно привыкала к этому хорошо отлаженному механизму аппаратной работы, где можно было приспособиться: не отвечать за конечные результаты, не проявлять особой ретивости, не брать на себя слишком много, а ровно столько, чтобы исполнять только то, что поручено. Не высовываться – так, может быть, грубовато, но справедливо говорили в то время в аппарате ЦК КПСС, советуя жить с минимальными потерями, затратами нервной энергии, не слишком насилуя свой интеллект.
После обкома, где в роли секретаря я имел в пределах своих функций пусть и ограниченную, но самостоятельность, право на инициативу, если даже она и не всегда поддерживалась, в аппарате ЦК КПСС сразу оказался в жестких рамках, строго обязательных для выполнения норм и правил поведения. Первое впечатление от работы в аппарате было такое, словно тебя одели в новый костюм, заставили одеть новую обувь, но дали все на размер меньше, и ты постоянно ощущаешь, как тебе тесно, неуютно ходить, сидеть, думать.
Трудности становления были усложнены еще и тем, что в роли заместителя заведующего в отделе пропаганды я должен был осваивать новую для меня сферу деятельности – международную информацию. В мои обязанности входило координирование деятельности таких центральных идеологических учреждений, как ТАСС, агентство печати «Новости», ВААП. Обязан я был также разрабатывать предложения по развитию идеологического сотрудничества с компартиями социалистических стран и многое другое. Содержание этой деятельности находилось на стыке взаимодействия отдела пропаганды с международными отделами, и потому многое зависело от контактов и связей с коллегами, работающими в смежных направлениях. В Челябинске сфера моей деятельности не имела каких-либо международных аспектов, поэтому было трудно, особенно на первом этапе, стать полезным партнером для таких опытных, квалифицированных работников международных отделов, как В.В. Загладин, А.С. Черняев, Г.Х. Шахназаров... Против ожидания и вопреки моим опасениям уже через 3 – 4 месяца удалось наладить рабочий контакт с опытными коллегами и затем полезно взаимодействовать с ними в течение всех лет работы в ЦК, сохраняя добрые товарищеские отношения. К характеристике моих коллег из международных отделов добавлю только, что их опыт, которому я, не скрою, как новичок-провинциал, поначалу завидовал, в немалой степени выражался в том, что они очень хорошо знали то, что от них нужно высокому начальству, и давали наверх только то, что от них хотели получить, и ни на грамм больше.
Такой подход был естественным, проистекал он из той особенности аппаратного механизма, где ты не просто самостоятельно исполнял те или иные функции по должности, а значительно больше работал по поручениям вышестоящих лиц, где твоя индивидуальность и твой личный вклад мало кого интересовали. Поэтому вместе с опытом работник аппарата очень скоро больше всего старался уяснить лишь то, чего хочет его непосредственный начальник или тот, ради которого создана группа и готовится материал. В этом искусстве послушания и соответствия запросам сюзерена опытные работники аппарата достигали невиданного совершенства. Меня всегда поражало умение работников международного отдела, когда я читал подготовленный доклад, а затем слушал выступление Б.Н. Пономарева на международных совещаниях. Консультанты международного отдела ЦК КПСС под руководством А.С. Черняева готовили своему шефу такой доклад, в котором были соблюдены не только все особенности, но даже интонации речи Б.Н. Пономарева с учетом его манеры изложения и тона выступления. Чтобы подготовить такой доклад, в котором затем секретарь ЦК не расставлял даже запятые, партийным чиновникам нужно было обладать высочайшим мастерством аппаратного искусства.
Вернусь, однако, к тому, чтобы продолжить рассказ об условиях работы отдела пропаганды ЦК того времени. Они были необычными. Дело в том, что после известного конфуза, который случился с тезисами ЦК КПСС, подготовленными к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина, когда Владимиру Ильичу по вине работников отдела пропаганды приписали цитату, вовсе ему не принадлежавшую, да еще из арсеналов ревизионизма, разразился большой скандал, имевший немалый международный резонанс. Этот конфуз, кстати, пример бездумного, обезличенного исполнительского стиля, свойственного ЦК КПСС. В результате заведующий отделом пропаганды незаменимый В.И. Степаков – тот самый, что после освобождения Н.С. Хрущева за очень короткое время последовательно занимал должности секретаря Московского горкома КПСС, главного редактора газеты «Известия», заведующего отделом ЦК КПСС, – был освобожден от работы и направлен послом в Югославию. Не стану судить его слишком строго, ибо он выполнял лишь то, что ему было предназначено. А предназначено ему было тогда успокоить идеологические страсти, возникшие на волне раннего Хрущева, и все снова ввести в старые оглобли догматического политспроса. И осведомлен был он в том, что утверждал В.И. Ленин, а что его оппоненты – лишь в меру эрудиции чиновников отдела пропаганды, а она, эта эрудиция, как оказалось, была не слишком высокой.
После этого через непродолжительное время в связи с известным выступлением в «Литературной газете» за излишнюю ретивость был освобожден от должности первого заместителя заведующего отделом А.Н. Яковлев. А затем вскоре и секретарь ЦК КПСС П.Н. Демичев, со всеми умеющий ладить, был переведен в министерство культуры.
Таково было в то время своеобразное, не слишком внимательное, но всегда весьма бдительное отношение партии к идеологической и духовной сфере, благодаря которому к моему приезду в столицу отдел пропаганды ЦК КПСС не имел ни заведующего, ни секретаря ЦК. Г.Л. Смирнов, доброжелательный, но суетливый и чрезвычайно осторожный человек, назначенный первым заместителем заведующего, стал главным распорядителем в отделе. Другие заместители – В.А. Медведев, Ю.А. Скляров, М.В. Грамов и я, вновь назначенный, в меру своих сил старались его поддерживать. В условиях жесткого подчинения и крутой должностной лестницы было непросто отстаивать интересы отдела, представляя его на различных совещаниях, заседаниях секретариата и Политбюро ЦК КПСС. Правда, не следовало переоценивать тех, кто в то время работал в отделе пропаганды в роли заведующего и заместителей. Кроме исполнения поручений секретарей ЦК КПСС они не могли рассчитывать и претендовать на большее. В работе аппарата ЦК КПСС трудно было что-либо понять, не оценив места и роли в его деятельности основного исполнительного органа – секретариата ЦК КПСС. Все то, над чем работали в отделах, та огромная бумажная круговерть в виде многочисленных проектов решений, записок и справок отделов, выполняли преимущественно запросы секретариата и обслуживали его потребности. Заседания секретариата проходили строго еженедельно в одно и то же время, в 3 часа дня.
Все заседания секретариата в мое время проводил М.А. Суслов и только в период его редкого отсутствия – А.П. Кириленко. Секретариат управлял отделами жестко и безоговорочно. Многие его решения готовились и становились достоянием узкого круга лиц, причастных к его подготовке. Случалось, и нередко, что появлялись решения секретариата ЦК КПСС, которые принципиально оценивали деятельность какого-либо центрального идеологического учреждения, и в них содержались даже серьезные выводы, а работники отдела при этом оказывались в полном неведении: им обычно поручалось лишь исполнение.
Происходило это потому, что немалая часть решений готовилась узким кругом лиц и принималась без обсуждения, посредством лишь индивидуального голосования секретарей. Помню, в июле 1976 г. неожиданно без всякого участия отдела пропаганды было принято решение секретариата ЦК КПСС «О работе агентства печати “Новости”», в котором его работа оценивалась крайне отрицательно, в итоге освобождались от работы председатель правления И.И. Удальцов и его первый заместитель А.И. Власов. Одновременно ликвидировались службы фотоинформации и телевидения, проводилось значительное сокращение аппарата и более 50 наиболее квалифицированных работников увольнялись из агентства по особому списку до сих пор так и не известно, кем составленному. Помню, как трудно было скрыть недоумение, когда этот список персонально мне вручил М.В. Зимянин, ставший только что секретарем ЦК. На мой наивный вопрос, откуда этот список, М.В. Зимянин ответил, что он не уполномочен ставить меня в известность. Думаю, так оно и было. А вот поручение пригласить всех, кто оказался в этом черном списке (как я догадывался, составленном при участии служб КГБ), и поставить в известность об увольнении по существу без каких-либо оснований – это секретарь ЦК был уполномочен мне доверить. Помню, какие внутренние муки испытал я в этих беседах, стараясь не обидеть этих, как я чувствовал, ни в чем не повинных людей и в меру своих возможностей помочь им перейти на другую работу. Мне было приятно, что после этих не очень радостных встреч со многими из них: А. Власовым, В. Некрасовым, В. Шевченко, В. Катиным – у меня сохранились добрые отношения.
К чему я веду речь? К тому, чтобы попытаться ответить: кто же управлял партией? Лев Оников, в прошлом партийный функционер, отвечая на этот вопрос в одном из апрельских номеров 1992 г. газеты «Правда», поделился на этот счет некоторыми суждениями. В них он делит всю внутреннюю структуру партии на 4 основные части. Первая – это рядовые члены партии, ее самая многочисленная часть – 18,7 млн человек. Вторая часть – члены руководящих (выборных) органов от райкома и до ЦК республиканских компартий – 439 тыс. человек. Третья часть – секретари партийных комитетов от райкома и до ЦК республик, исключая аппарат ЦК КПСС, – 86 тыс. человек. Четвертая часть представляет самый верхний эшелон партии – это члены и кандидаты в члены ЦК КПСС (избранные на XXVII съезде 477 человек), члены и кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК КПСС – 32 человека и штатный аппарат ЦК КПСС (на 1 января 1990 г.) – 1383 человека. Вывод Л. Оникова сводится к тому, что 99,7 % членов партии были полностью безвластными и лишь 0,3 %, принадлежавших к верхнему эшелону – члены и кандидаты в члены ЦК, Политбюро, члены секретариата, располагали властью. Однако вершили все дела в партии, по его мнению, лишь члены Политбюро и секретариата – те самые 32 человека, принадлежавшие к правящей партийной элите.
В суждениях Л. Оникова много справедливого, хотя в них упрощается сам процесс управления таким сложным, гигантским образованием, каким была партия, ибо совсем не учитываются разделение партийной власти и особенности ее проявления во всех структурных партийных подразделениях, начиная от первичной партийной организации. Партия, если попытаться ее образно представить, – это гигантский линейный корабль, движение которого управлялось сотнями рук, стоящих у различных механизмов, без которых оно было бы невозможно, хотя у штурвала стоял всего один человек. Чтобы объективно оценить систему управления партии, надо хорошо знать характер взаимоотношений всех ее звеньев с центром, знать, чем управляли и за что отвечали в обкоме, горкоме, райкоме, партийном комитете завода, совхоза. Не вмешиваясь в большую партийную политику, в решении же социальных, хозяйственных вопросов на местах вся полнота власти принадлежала обкомам КПСС. Возможности управлять регионами у первого секретаря Обкома КПСС, думаю, были куда большими, чем у царского генерал-губернатора.
С чем можно полностью согласиться, так это с тем, что внутреннюю и внешнюю политику партии действительно определяли 32 человека из самого верхнего эшелона власти и влияние здесь партийной провинции действительно было почти нулевым. Думаю, не учитывается Л. Ониковым тот факт, что со времени смерти Сталина и XX съезда КПСС существенно изменилось положение ЦК КПСС: сам факт продолжительной и обстоятельной работы команды Брежнева – Суслова с членами ЦК КПСС, чтобы убрать Хрущева, – убедительное тому доказательство. Думаю, что после XXVI съезда ЦК КПСС располагал значительными возможностями радикально влиять на положение дел в партии, и только старая инерция послушания, отсутствие настоящих лидеров в регионах мешали этому, но об этом речь впереди.
Содержание и стиль работы секретариата в то время от начала и до конца определял М.А. Суслов. Большая часть присутствующих секретарей и тем более приглашенных на заседание секретариата работников отделов исполняла обычно роль статистов, внимающих, поддерживающих; возражения были редким исключением. Вместе с тем я бы не стал однозначно оценивать М.А. Суслова как человека ограниченного, ущербного, исполняющего лишь роль серого кардинала. Говорю об этом, ибо многое, что написано на эту тему, не разделяю. Признаюсь, мне не по душе в оценках нашего недавнего прошлого представлять себя в роли этакого всевидящего и всепонимающего персонажа типа Федора Бурлацкого, а людей, с которыми довелось иметь дело, изображать в виде дремучих ретроградов, ограниченных и невежественных. Не разделяю такого подхода, ибо в нем попирается истина в угоду возвеличиванию своей персоны и в угоду конъюнктуре времени. Да и в названии «серый кардинал» всегда вижу больше дани историческим параллелям, чем сути. По отношению к ЦК М. Суслов не был серым кардиналом, ибо умело, не выпячиваясь, практически неограниченно управлял аппаратом ЦК КПСС. По своей сути он был живым олицетворением партийного консерватизма, начиная от своей старомодной одежды и всем известных калош и до принципов, которые он исповедовал: не думай, не изобретай, делай только так, как было. М. Суслов с наибольшей полнотой и старательностью в своей деятельности отразил политику партии эпохи Брежнева, суть которой сводилась к тому, чтобы незыблемо сохранять существующий порядок вещей.
Вместе с тем утверждаю: М. Суслов был личностью. Он был одним из тех, кто верил в коммунистическую идею, таким же верующим из лидеров партии того времени я бы назвал еще Ю. Андропова. Он лишен был какой-либо позы: всегда оставался самим собой – высокоорганизованным человеком, педантом с манерами учителя времен царской гимназии. Всегда четко, лаконично, не позволяя славословить, вел секретариаты. Только чрезвычайный случай мог стать причиной того, что секретариат мог продлиться более часа. На выступления – 5 – 7 минут. Не уложился – уже через минуту М.А. Суслов говорил «спасибо», и смущенный оратор свертывал свои конспекты. Признаюсь, М.А. Суслова мы, участники тех заседаний, редакторы газет В. Афанасьев, Л. Толкунов, вспоминали не раз, когда его председательское место в секретариате ЦК заняли Черненко, Горбачев... И неудержимые многочасовые словопрения захлестнули мутной волной заседания исполнительного органа партии.
Четкая организация работы секретариата, следует, однако, признать, не отличалась особым творческим подходом. Его проявить было просто невозможно, ибо все шло из года в год по строго заведенному порядку и подчинялось только аналогам. Докладывают, к примеру, от Академии наук: «В Сан-Франциско состоится 7-й Международный конгресс океанологов, от СССР поедет группа ученых, просим согласия». М.А. Суслов обязательно спрашивал: «А на предыдущем 6-м конгрессе сколько было советских ученых?» Докладчик, заранее подготовленный к этому вопросу, без заминки отвечал, что на 6-м конгрессе наша делегация была больше и затрат было тоже значительно больше, в результате следовало согласие на утверждение. Если же на рассмотрение секретариата предлагалось что-то, не имеющее аналогов, скажем, к примеру, впервые должна проводиться конференция по проблемам разоружения, да еще с участием социал-демократов, следовала реплика-вопрос: «Впервые?», затем возникала пауза, и за ней следовало привычное многозначительное: «Надо подумать». «Подумать» в устах Суслова означало, что решение секретариата по этому вопросу, не имеющему аналогов, не будет принято и к нему уже не стоит больше возвращаться.
Не могу не сказать и о том, что М. Суслов по своему опыту, знаниям, общей культуре был на голову выше других секретарей, таких как А. Кириленко, И. Капитонов... Он был изощренным тактиком, олицетворяющим всю практику и все изменения политики партии от Хрущева к Брежневу, где он, несомненно, играл первую скрипку. Именно он был тем человеком, который больше других сделал, чтобы застудить оттепель и предать забвению все то, что было провозглашено на XX съезде КПСС. Со смертью Суслова ушла целая эпоха, ибо он был одним из последних представителей сталинской школы, ее наследником и продолжателем в позиции, в стиле и методах работы.
В аппарате ЦК КПСС работали разные люди, и было бы несправедливо и нечестно в угоду нынешним конъюнктурным пристрастиям рядить их всех в черные одежды. Я уже говорил о том особом положении, которое занимали в аппарате помощники секретарей ЦК КПСС. Но и помощники не были по своим личным и профессиональным качествам одинаковыми. У Л.И. Брежнева в ближайшем его окружении, кроме представителей так называемой днепропетровско-кишиневской хунты, как ее тогда именовали в аппарате ЦК, в лице известных всем своими недобрыми закулисными кознями Н. Щелокова, С. Цвигуна, Г. Цинева, С. Трапезникова, В. Голикова, Г. Цуканова, были люди и совсем другой школы и культуры, такие как А. Александров-Агентов, А. Блатов... За время пребывания в аппарате ЦК КПСС мне так и не стало известно, чем был занят и был ли вообще занят каким-либо полезным делом официальный помощник Генерального секретаря ЦК В.А. Голиков. Кроме его охотничьих и застольных пристрастий, о нем мало что было известно. Зато я и мои коллеги хорошо знали и сотрудничали с помощниками Л.И. Брежнева – А.М. Александровым и А.И. Блатовым.
Среди людей, хорошо известных мне многие годы, не могу назвать другого обладающего столь разносторонними знаниями и редкой памятью, как Андрей Михайлович Александров. Эрудиция и высокая культура этого человека всегда сочетались с удивительной простотой и доброжелательностью. Закончив в 1940 г. Ленинградский университет, А.М. Александров все годы войны работал в Швеции в советском посольстве, где был одним из ближайших сотрудников известного советского посла А.М. Коллонтай. Пройдя хорошую школу дипломатической работы и владея практически всеми европейскими языками, он после продолжительной работы в Министерстве иностранных дел, где он исполнял должность советника А.А. Громыко, в 1963 г. оказался в роли помощника Л.И. Брежнева, а затем единственный в своем роде пребывал помощником всех последующих генеральных секретарей ЦК КПСС до самого того времени, пока не попросил Горбачева отпустить его на свободу. Знаю, сколько больших государственных дел свершил и от каких многочисленных глупостей во внешнеполитических решениях избавил ЦК КПСС этот человек.
Доброй памятью отмечены многочисленные встречи и профессиональное сотрудничество с Анатолием Ивановичем Блатовым – человеком неторопливым, но мудрым и добропорядочным в отношениях к людям.
Время – это прежде всего люди с их характерами, отношениями, поступками. Время работы в ЦК КПСС, в газете «Советская Россия» отмечено и многими мрачными фигурами, которые тоже в немалой мере отражали его черты, являли собой предупреждение неотвратимости перемен, неизбежности крушения власти партийной элиты. Среди этих наиболее одиозных фигур того времени заметно выделялись своей влиятельностью и вельможностью Г.С. Павлов и К.М. Боголюбов. Первый – управляющий делами ЦК КПСС, второй – заведующий общим отделом. Эти люди (по сути, завхоз и старший учетчик исходящих и входящих бумаг) довольно продолжительное время были в аппарате ЦК КПСС лицами, пользующимися практически неограниченной властью. Без их участия и протежирования в ЦК КПСС нельзя было решить ни один вопрос. В их приемные робкими просителями приходили не только мы, жалкие, бесправные главные редакторы центральных партийных газет и журналов (вносящие основную часть средств в доход ЦК), униженно прося помощи и вымаливая решение насущных материальных нужд, но и заведующие отделами и секретари ЦК.
Замечу еще раз: когда вельможа дряхл и немощен, наступает время буйства и всевластия челяди. Для этих представителей партийной всемогущественной челяди не было ничего невозможного и ничего недозволенного. Они, как в собственной лавке, распоряжались финансовыми и материальными средствами ЦК КПСС, обеспечивая в первую очередь себя. Свою «многотрудную и героическую деятельность» сами они оценивали чрезвычайно высоко и потому посчитали нужным удостоить себя с высочайшего одобрения званиями Героев Социалистического Труда и лауреатов Государственной и Ленинской премий. Клавдий Михайлович Боголюбов считал для себя вполне дозволенным регулярно получать в Политиздате солидные персональные авторские гонорары за издаваемые аппаратом сборники документов и материалов ЦК КПСС. О полной утрате каких-либо нравственных тормозов и правил приличия свидетельствовала последняя уникальная акция Клавдия Боголюбова: включение себя собственной рукой в список для награждения орденом Отечественной войны как участника войны, не принимая в ней никакого участия. Г. Павлов, К. Боголюбов и подобные им тоже отражали своей жизнью и поступками облик своего времени, выражали его суть и черты. Непродолжительный период работы Ю.В. Андропова в роли первого партийного руководителя – сторонника жесткой системы управления не мог оставить какого-либо заметного следа в стиле работы аппарата ЦК. Краткое партийное правление Ю. Андропова оказалось лишь потенциально обещающим, снова разбудившим у многих давно погасшие надежды. Ныне существует много крайних суждений об Андропове от Федора Бурлацкого и до Михаила Горбачева. В этих суждениях при всех различиях преобладает одно общее стремление характеризовать Ю. Андропова как человека, не способного на радикальные решения. Непродолжительная деятельность Ю. Андропова в роли генсека КПСС еще ждет своего объективного исследователя. Здесь же скажу, что я не разделяю стремление принизить его роль. Считаю, что судить о нем нужно по тому, что он сам успел сказать, ничего не добавляя. Я имею в виду его известную статью «Учение К. Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», опубликованную в начале 1983 г. в журнале «Коммунист», выступление на июньском Пленуме ЦК КПСС в 1983 г.
В этих выступлениях Ю. Андропова внимательный читатель может обнаружить весьма критическое отношение к достижениям социализма и впервые сформулированную задачу о необходимости совершенствования развитого социализма, представляющего исторически длительный этап. В указанном выступлении на пленуме он еще более определенно заявил, что «если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся...». Думаю, что только в этих принципиальных замечаниях нетрудно увидеть обоснование необходимости радикальных перемен в нашем обществе. И нас не может дезориентировать при всем старании недавнее интервью М. Горбачева «Независимой газете» (11 ноября 1992 г.) под многозначительным заголовком «Андропов не пошел бы далеко в реформировании общества».
Наибольшие перемены в деятельности ЦК КПСС последних лет были связаны с именами М.С. Горбачева и Е.К. Лигачева. Эти лидеры, как ни различны они в своих характерах, имели и много общего. Именно они вместе с новыми идеями демократизации и гласности, как представители партийной провинции, принесли в аппарат ЦК КПСС многословный и суетливый стиль обкомов с многочасовыми и многословными заседаниями секретариата, нескончаемой чередой различного рода всесоюзных совещаний, конференций, встреч, слетов. Именно в это время ЦК заполонили многочисленные всесоюзные совещания по разным хозяйственным вопросам с утомительными назидательными докладами – монологами секретарей ЦК КПСС. Носили они, как правило, агитационно-просветительный характер и были для дела малорезультативными.
Для стиля работы секретариата ЦК становилась все более свойственна провинциальная торопливость и суета в решениях, делах. В это время в атмосфере всеобщей перестроечной эйфории, когда активно искали, что бы еще отменить, было принято постановление ЦК КПСС, а затем и указ Президиума Верховного Совета СССР о «всеобщей трезвости». Вместе с упрощением и демократизацией громоздкого бюрократического механизма аппарата ЦК началось заметное снижение уровня организационной и политической работы партии. Происходило это оттого, что, разрушая, охотно отказываясь от старых, отживших методов партийной работы, новые провинциальные лидеры не предложили ничего конструктивного, ибо плохо себе представляли цели, пути реформирования партии. В этом, я считаю, состояли истоки неизбежного формирования в ближайшем будущем кризиса КПСС. Партия оказалась не готовой к серьезным испытаниям времени.
Книга «Заложник времени». Москва, апрель 1993 г.
Заметки о старшем товарище-учителе
Свои заметки начинаю с размышления, которое уже давно не дает мне покоя. Самое жестокое наказание, на которое общественное мнение в России в последнее десятилетие обрекло немалую часть своих граждан (практически все старшее поколение), свелось к тому, что было начисто отвергнуто и перечеркнуто все прошлое, и тем была признана бессмысленной прожитая ими жизнь. Это несправедливое жестокое осуждение прошлого, по сути, стало официальной идеологией тех, кто пришел к власти в России в 1992 г.: Бориса Ельцина и его ближайшего окружения в лице Бурбулиса, Гайдара, Чубайса, Козырева. Идеология всеобщего отрицания в полной мере отвечала политическим целям и намерениям разрушения всего того, что было создано в России и СССР до них, ибо созидательных планов и идей у них в наличии просто не было.
Торжество идеологии отрицания и разрушения сформировало и тот духовный кризис в стране, в состоянии которого мы живем все эти годы. И до тех пор, пока общество это не осознает, в России невозможно будет изменить нравственную атмосферу, во всяком случае пока не сменятся (уйдут в мир иной) два поколения ныне живущих. И чтобы не ждать этого, нужно очистить от скверны и сказать правду о тех, кто создавал СССР с его могучим экономическим и интеллектуальным потенциалом, кто отстоял в суровые годы Великой Отечественной войны независимость нашего Отечества.
Среди этой славной когорты людей, перед которыми мы, идущие вослед, навсегда останемся в неоплатном долгу, я называю Николая Николаевича Родионова. Не претендую на то, чтобы пытаться подробно описать все особенности характера и черты личности этого неординарного человека. Представлю читателю лишь отдельные заметки о Николае Родионове и о времени, в котором мне довелось жить и работать с ним.
Кто же он, Николай Родионов как человек и гражданин? Есть люди, которые с наибольшей полнотой характеризуют свое время. К таким людям, несомненно, относился Николай Родионов. Главное, что определяло содержание этого человека, как я думаю, состояло в том, что он произведение социализма, его плоть и кровь. Всей своей жизнью он был воспитан, сформирован на высоких принципах верности и преданности этому строю. И дело здесь не в фанатичной вере, как это иногда упрощенно пытаются представить. Николай Родионов и его поколение не просто верило в равенство и справедливость, которые провозгласил социализм, а реально пользовались этими принципами в своем гражданском становлении. Если быть объективным, то необходимо признать, что при всех недостатках социалистическое государство действительно реально обеспечивало исполнение таких важнейших социальных обязательств, как право на труд и отдых, бесплатное образование и здравоохранение, позволяющих людям осуществлять свои жизненные планы и становиться образованными, профессиональными гражданами своей страны.
Замечу, никакое, даже самое демократическое общество не может дать своим гражданам готового гарантированного счастья, благополучия, но оно может представить максимальную свободу для их достижения, поиска. В этом отношении, будем справедливы, социализм предоставил Родионову максимальные возможности для осуществления своих жизненных планов и целей. Мог бы в иных условиях и в другой стране Николай Родионов – человек из рабоче-крестьянских низов получить высшее образование и занять одну из наиболее высоких ступеней иерархической лестницы в обществе? Разумеется, нет. Именно это обстоятельство делало для него понятия «страна», «Отечество», «государство» не абстрактными, а реальными, непосредственно связанными с личными целями и планами в жизни.
Где-то совсем недавно встретил одно любопытное замечание: каждому человеку отпущена своя доля радостей, равно как и горестей, бед, неудач. Индивидуально здесь обычно лишь то, как по времени (на всем жизненном пути) они между собой распределяются. Применительно к трудной и полной многих больших и малых неудач биографии Н.Н. Родионова это мало подходит. И когда говорят, он прошел огонь, воду и медные трубы, то у Родионова было много огня и воды, и совсем мало в жизни звучали медные трубы. Все, чего он достиг, чем овладел в жизни, доставалось ему ценой больших усилий и неимоверного труда. Он был из тех, кто строил, создавал себя сам. Николай Родионов обычно никогда не говорил о сложной судьбе своего поколения и трудностях своей жизни, ибо воспринимал все, что выпало на его долю, спокойно и мудро, по-крестьянски: что выпало, то выпало – судьбу не выбирают.
Родился он в 1915 г. в маленьком городке Черни между Тулой и Орлом, детство прошло в годы лихолетья Гражданской войны, голодных 20-х. Не было у него «лазоревого благодатного детства», не было домашних учителей и гувернеров, зато была суровая, полная труда и забот жизнь – главный учитель. И были родители – простые русские труженики, от которых он унаследовал высокое благородство, способность держать удары жизни и великое терпение. Родители посвятили свою жизнь своим трем сыновьям и были готовы ради этого на любые жертвы и лишения. С удивительной сердечностью пишет Николай Николаевич о своей матери – простой русской женщине, преклоняясь перед ее стойкостью и силой, способной вынести все, чтобы уберечь от холода и голода своих сыновей в те годы, когда отец колесил по дорогам Гражданской войны. Он восхищается своим отцом-тружеником, когда он, чтобы прокормить семью, с большим трудом нашел работу за 9 верст от дома и каждый день долгое время терпеливо выхаживал эти версты.
От школы жизни, родительских уроков свойственна ему была с молодости высокая работоспособность, стремление во всем разобраться самому, знать все, за что он брался, основательно, не жалел себя, своих усилий. Так было всегда: и когда учился в школе, и когда был рабочим и затем старшим мастером на заводе в Подольске, и когда учился в Институте стали в Москве, куда его в 1936 г. привели неуемная тяга к знаниям, стремление занять достойное место в жизни.
Наиболее важным, оказавшим влияние на весь жизненный путь был военный период, который был связан с Магнитогорском. В городе, ставшим стальным сердцем страны, он работал все годы войны, как на передовой, в составе специально созданного бронебюро, которое решало ответственную государственную задачу – выплавку броневой стали для танков и кораблей. В грандиозной битве периода Великой Отечественной войны – битве брони Магнитки против брони Крупа есть несомненный вклад молодых инженеров Николая и Раисы Родионовых. Неслучайно трудовые заслуги этих лет Николая Родионова в Магнитке были отмечены боевым орденом Красной Звезды.
Все, что прошел, испытал, чему научился в детстве, юности, в годы войны, было только подготовительным этапом в овладении главной профессией – профессией партийного работника. Многолетний, длиной в четверть века путь Николая Родионова по всем ступенькам снизу вверх по партийной лестнице – от партбюро Ленинградского НИИ до члена ЦК КПСС, первого секретаря Челябинского обкома – убедительный аргумент в защиту высокообразованных партийных работников – профессионалов высокой пробы.
Мне довелось в течение восьми лет возглавлять газету «Советская Россия», бывшую органом ЦК КПСС, и это обязывало меня к повседневному общению с секретарями обкомов. Я встречался практически со всеми первыми секретарями областных комитетов партии и имею свое представление о них. Они не были одинаковыми, Федор Лощенков в Ярославле отличался от Сергея Манякина в Омске, а Борис Ельцин в Свердловске – от Сергея Медунова в Краснодаре. Отличались личными качествами, профессиональными способностями. Однако все, кого я назвал, были секретарями одного плана и стиля руководства, преимущественно силового, где главным был не авторитет личности руководителя, а авторитет власти, сосредоточенной в его руках. Совсем иным партийным руководителем был Н.Н. Родионов. Он отличался прежде всего своей ленинградской политической школой и значительным ресурсом общей культуры. Многие другие уступали ему, ибо не прошли той ленинградской школы, которую прошел он в очень непростое время. Двенадцать лет партийной работы в Ленинграде в должности первого секретаря смольнинского райкома, второго секретаря Ленинградского горкома во время так называемого Ленинградского дела (Попков, Кузнецов, Вознесенский), во время XIX съезда, а затем XX съезда партии и начала оттепели.
В то непростое время мне довелось четыре года (1952–1956) жить и учиться в Ленинграде, ходить по тем же улицам, по которым ходил Н. Родионов. Я был всего лишь молодым аспирантом кафедры общественных наук, и мне в мои 22 года непросто было понять те крутые повороты, которые происходили в стране. А каково было ему – партийному секретарю в то время сохранить себя, свое достоинство, авторитет среди людей. Н. Родионов сумел остаться самим собой, сумел быть полезным людям и не утратить их доверия.
В январе 1960 г. произошли серьезные события – выступления рабочих в Темир-Тау, городе в Казахстане. В результате этих событий в республике было сменено высшее партийное руководство. Во главе ЦК Казахстана рядом с Кунаевым на пост второго секретаря ЦК республики был избран Н.Н. Родионов. Этот факт биографии Н. Родионова свидетельствовал о высоком к нему доверии, ибо миссия второго секретаря не сводилась только к исполнению функций главного контролера от центра, он становился основным доверенным лицом Москвы в самой большой восточной республике СССР.
Может быть, я и субъективен, но мне кажется, что с наибольшей полнотой и выразительностью профессиональные и человеческие качества Николая Николаевича как партийного работника раскрылись в челябинский период. В 1965 г. по рекомендации ЦК КПСС он был избран первым секретарем обкома партии Челябинской области. Тому, что это был самый плодотворный период его партийной работы, способствовало несколько обстоятельств. Первым из них является то, что это была его последняя партийная должность, и к ней он пришел в самом расцвете сил, способностей, с большим опытом Ленинграда, Алма-Аты. Ценность этого опыта состояла в том, что он содержал уроки и побед, и поражений – были и они. А как известно, успехи всегда свидетельствуют только о том, что ты можешь, а поражения – о большем: чего стоишь. Вторым обстоятельством, конечно, был тот несомненный факт, что Челябинская область была близка его сердцу по памяти военных лет, проведенных в Магнитке: он возвращался в свою молодость.
Челябинская область тоже очень нуждалась в Родионове, так что симпатии были взаимны. Область располагала огромным промышленным потенциалом – самой крупной в стране металлургией, гигантским машиностроением, значительным оборонным комплексом. На этот мощный потенциал ей явно не хватало интеллектуальных, культурных возможностей, в том числе и в руководстве областью. Челябинску в эти годы нужен был руководитель большего государственного масштаба, высокого образования и культуры, чтобы понять происходящие деформации в развитии области и попытаться противостоять им. Речь шла о том, чтобы по-новому представить в Москве – в ЦК КПСС, в Совете Министров – складывающийся облик и насущные запросы этой супериндустриальной области в решении социальных, культурных проблем.
Его предшественники – партийные руководители Н. Лаптев, Ф. Кузюков были хорошими работниками, искренними радетелями интересов области, но они не обладали многими способностями Родионова, не имели масштаба его мышления и не имели достаточных сил, авторитета, чтобы представить Челябинскую область в Москве во всей ее полноте и сложности проблем, требующих решения. Преодолеть сложившийся в Челябинской области за многие годы явный перекос в пользу тяжелой индустрии и в ущерб социальной и культурных сфер Н. Родионову за короткий срок – всего за 8 лет, которые ему были отведены, конечно, не удалось. Но изменить отношение к области как только поставщику металла и машин, остановить форсированное наращивание новых промышленных мощностей в таких городах, как Челябинск, Магнитогорск, Златоуст, где задымленность и загазованность были во много раз выше всяких допустимых норм, явно удалось. А главное – Родионову удалось начать решение в области многих острых социальных, культурных, интеллектуальных проблем. Не стану приводить весь перечень объектов и учреждений, созданных, построенных при Родионове, но о некоторых особо важных скажу.
Известно, что Челябинск издавна славился хорошей школой хоккея, команда ЧТЗ «Трактор» была известной и любимой в стране. А вот Ледового дворца в Челябинске не было. По инициативе Родионова в 1967 г. всего за 11 месяцев был построен и стал самым популярным в Челябинске прекрасный Дворец спорта. При той огромной популярности, какой пользовался хоккей с шайбой в Челябинске, это событие было чрезвычайным. Тем более что в то время количество таких зимних дворцов в стране, пожалуй, можно было пересчитать на пальцах одной руки. При Родионове завершилось проектирование и было начато строительство в Челябинске нового драматического театра, ныне одного из красивейших на Южном Урале. В это же время были построены драматические театры в Магнитогорске и Златоусте.
Напомню ради того, чтобы ныне живущие в Челябинске знали и помнили, что именно Н.Н. Родионову и его соратникам они обязаны созданием и открытием сразу трех учебных заведений: Челябинского государственного университета, Института культуры и искусства, Института физической культуры и спорта (в то время единственного на Урале). Не стану говорить, каких усилий и затрат потребовал этот прорыв области в сферу высшего образования, но Челябинск в результате превратился в вузовский центр, и это, конечно, оказало благотворное влияние на содержание научной и всей культурной жизни области.
От чего зависит величина личности такого человека, как Н.Н. Родионов? От авторитета власти, несомненно, ибо в руках первого секретаря обкома партии была сосредоточена немалая власть. Однако не только и даже не столько авторитет власти, помноженный на опыт, возраст, определял для нас, работающих рядом, отношение к Родионову. Думаю, куда больший авторитет, вызывали его образованность, интеллект, культура. Он заметно превосходил по этим качествам многих из нас, работающих рядом с ним. Этот авторитет имел ту особенность, что сопровождался искренним отношением к нему, желанием походить на него. И в этом не было угодничества, подобострастия. Он умел создать вокруг себя доброжелательную для жизнедеятельности коллектива атмосферу, где люди чувствовали себя уверенно, спокойно. Известно, что в руководителе высокого ранга многое зависит от его умения привлекать к себе людей. Н.Н. Родионов владел этим уменьем превосходно, привлекал к себе людей не авторитетом власти, а своей человеческой обстоятельностью, многообразием проявления своего таланта. Притяжение людей к Родионову было естественным притяжением таланта.
В стиле работы и в манере повседневного поведения первого руководителя области было много такого, что отличало его от других губернских партийных лидеров. Н.Н. Родионов был мудрым человеком и никогда не выпячивал свою старательность, работоспособность, чтобы выделиться, отличится перед другими, заслужить в ЦК высокую оценку за ретивость. Он знал себе цену и был уверен, что ему не нужно как-то еще подтверждать право занимать высокую партийную должность. В отличие от первых секретарей обкома типа Бориса Ельцина – жестких партийных силовиков областного масштаба Родионов ценил не ретивых и услужливых подчиненных, а знающих и имеющих работать не для показухи людей.
Пишу об этом, ибо позднее, уже работая в Москве главным редактором газеты «Советская Россия», довелось мне на эту тему дискутировать с Борисом Николаевичем Ельциным в Свердловске, в его кабинете первого секретаря обкома. Поводом для дискуссии послужила редакторская статья в газете о стиле партийной работы и облике партийного руководителя. Как сторонник и воспитанник Родионова, я утверждал в этой статье, что не является показателем доблести и умелости партийного работника работа до упаду по 12–14 часов ежедневно, без выходных, ибо часто обедняет и неизбежно превращает его в слепого исполнителя чужой воли. Помню, Борис Николаевич резко заметил мне, что не разделяет мнение газеты. «У нас в Свердловске, – сказал он, – не существует временных регламентов. Мы, работники обкома, работаем не жалея сил и времени, и в этом видим свое призвание». Заметил он также, что, видимо, автор лишь понаслышке знает партийную работу. Ему было невдомек, что я, автор этой статьи, имел значительно большую по времени и теоретическим запасам практику партийной работы, чем он.
Быть, а не казаться руководителем у Родионова проявлялось и в том, что он не принадлежал к тем лидерам, которые на новом месте все начинают заново: внедряют новый стиль, заводят новый кабинет, приводят новых людей. В самом начале своего пребывания в Челябинске Николай Родионов неторопливо присматривался к тем, кто его окружал в обкоме, кто работал в горкомах, райкомах области. Не любил кадровую суету, ненужные перемещения, перестановки, если люди были способны работать в его стиле и манере, с интересом, с выдумкой. Чтобы понять, с кем он имеет дело, практиковал проводить раз в году теоретические конференции первых секретарей райкомов и горкомов. Теории на этих конференциях было немного, но они позволяли понять, кто на что способен, что читает, чем интересуется. И так, не торопясь, заменил он руководство областным комсомолом: пригласил в Челябинск из ЦК ВЛКСМ на пост руководителя молодежи человека с большим потенциалом – Виктора Поляничко, в обком и облисполком – молодых талантливых работников Владимира Старицкого, Николая Соннова, Леонида Минакина.
Самая большая неправда о советской власти, как мне кажется, состоит в том, что она руководила везде и всем только методом команды и административных мер. Длительный опыт партийной и государственной работы позволяет мне сказать, что успех большого и малого дела зависит не от команды, а всегда больше от той атмосферы человеческих отношений, которую умел и способен был создать умный руководитель коллектива района, города, области. И если в этой атмосфере преобладало доверие, поощрялась самостоятельность, творчество и не в цене были дураки, там, несомненно, были высокие результаты.
Стиль работы Родионова: повседневные совещания, заседания бюро, пленумы обкома партии, которые он вел, были лишены формализма, показухи и вообще скуки, в них всегда присутствовала живая мысль, они вызывали интерес и приносили в рутинные партийные будни неожиданную радость. В этом умении принести в повседневную работу элементы праздничности, радости, сделать ее не только исполнением обычных профессиональных обязанностей, но и образом жизни, был огромный и редкий талант Родионова как руководителя.
В немалой степени, как я теперь думаю, способствовали этому его многообразные интересы и увлечения, к которым он обязательно стремился привлечь всех, кто работал рядом с ним. Утренние (до работы) встречи в спортивном зале на волейболе, вечерние (после работы) в конце недели в обкоме кинопросмотры новинок, коллективные посещения премьер в драматическом и оперном театрах вносили и делали нашу повседневную жизнь насыщенной, разнообразной, интересной, лишенной провинциальной скуки.
Меньше всего хотел бы, чтобы у кого-то сложилось мнение о Родионове как о благостном либерале. Он был требовательным, жестким и неуступчивым руководителем во взаимоотношениях с подчиненными и не очень лояльным и смиренным во взаимоотношениях с вышестоящими инстанциями. Причем любопытно, что чем выше была степень доверия к человеку, работающему рядом с ним, тем строже проявлял он требовательность. Думаю, происходило это от его природной чистоплотности во взаимоотношениях с близкими товарищами и высокой культуры отношений с друзьями, где не допускались ни панибратство, ни обывательский междусобойчик.
Работать рядом с Родионовым, даже когда ты чувствовал его доброе к тебе расположение, было непросто – слишком высока была планка и профессиональных, и просто человеческих запросов. Я это мог испытать в полной мере, ибо занимался сферой образования, науки, культуры, где диапазон интересов Родионова был чрезвычайно велик и где он был высокоподготовленным и осведомленным человеком. Он много читал, все новинки научной и художественной литературы присутствовали на его рабочем столе и обязывали подчиненных быть готовыми комментировать, оценивать их содержание.
Многие из региональных партийных лидеров того времени выступали в роли меценатов, покровителей культуры и искусства, правда, чаще всего ради популярности, создания позитивного представления среди творческой интеллигенции. Н.Н. Родионов не был в их числе, в нем проявлялась органическая потребность в общении с работниками театра, музыкального искусства, писателями, художниками. Он хорошо знал со студенческих времен и любил театр, обожал музыку в исполнении больших мастеров, посещал все театральные и музыкальные премьеры. Он хорошо знал и ценил исполнительское мастерство Мравинского, Рихтера, Свешникова…
Расположенность Николая Николаевича к дружбе, я думаю, объяснялась просто тем, что он любил людей неординарных, талантливых, увлеченных. Они были интересны ему, как фанатику-коллекционеру редкие произведения, приносящие радость. Талантливые люди, особенно из мира искусства, тянулись к нему, как к человеку из верхнего советского руководящего сословия, который в отличие от других имел привычку не притворятся, а дружить на равных. Наверно, от этого атмосфера дружеских домашних встреч у Родионовых была всегда располагающей, доверительной.
Навсегда запомнилось 60-летие, которое Николай Николаевич встретил в Москве в полном расцвете сил в ранге замминистра МИДа, и мне, одному из немногих челябинцев, довелось присутствовать на этом юбилее в мае 1975 г. Кроме родных братьев и детей Юры и Аллы, была большая группа мастеров искусства – Атлантов, Мазурок, Лиепа… Было много тостов, серьезных и с юмором, добрых пожеланий, дружеских подначек. Помню, когда гости уже достаточно расслабились и были расположены, чтобы запеть, возникла вдруг неловкая пауза. Нам, простым смертным, было страшно подать свой голос в присутствии оперных светил, а мэтрам тоже высокий титул не позволял завести нечто этакое народно-разгульное. Николай Николаевич ехидно посмотрел на меня и сказал: «Ну что, покажем этим небожителям от искусства, как мы поем с тобой наш любимый романс?» И мы запели дуэтом: «Не пробуждай воспоминания минувших дней, минувших дней…» Мы часто в Челябинске пели вдвоем и всем застольем этот чудесный романс, но в тот вечер в присутствии строгих судей он звучал как-то особенно проникновенно.
Прошло много лет, уже нет Николая Николаевича, изменились, постарели и мы, оставшиеся его друзья, а все звучит во мне этот старинный романс и все также продолжает пробуждать воспоминания давно минувших дней.
Представление о Н.Н. Родионове будет неполным, если я не скажу о человеке, без которого многое бы ему, наверное, не удалось достичь, свершить. Я говорю о Раисе Матвеевне – жене Николая Николаевича. Она была не только женой, но и его верным единомышленником, другом, способным разделить любые горести, взять на свои плечи многие из трудных забот, без которых немыслима жизнь. Замечу, судьба жен высокопоставленных партийных работников всегда была необычной и трудной. Я уже не говорю о трагедии жен так называемых врагов народа времен сталинских репрессий – тех самых мучениц без вины виноватых.
Знаю из собственного опыта и утверждаю без всякого преувеличения, что Родионов и другие партийные работники очень многим из того, что им удалось сделать полезного в своей жизни, обязаны своим женам, и потому в неоплатном долгу перед ними. Без их участия немало из них просто бы не состоялись, не выдержали бы жестокие требования, которые предъявлялись в то время к партийному работнику. Раиса Матвеевна Родионова, будучи человеком образованным, имеющим прекрасную инженерную московскую подготовку и немалый практический опыт работы, в том числе и военных лет, могла и сама по себе стать известным человеком. Ибо к тому же была женщиной с волей и характером, со своим мнением и позицией. В общем, она из тех, о ком можно сказать, что это личность. Особенно велика, просто незаменима была роль жены в трудные времена неудач, поражений, а они были неизбежны, и устоять в то время можно было, имея рядом мудрого и надежного друга – жену. Я много лет наблюдал, как бережно и трогательно Николай Николаевич относился к своей жене, хотя не был ни аскетом, ни сухарем и пользовался большим вниманием и расположением женщин как интересный и обаятельный мужчина.
Взаимоотношения мужа и жены всегда легко проверить в обычных буднях жизни. Существует очень простой, но верный тест для проверки этих отношений. Представьте себе, читатель, группу мужчин – товарищей по работе, возвращающихся со службы поздно вечером, эдак в 11 или 12 часов, а такое у членов бюро обкома случалось: то по случаю какого-либо торжественного заседания, то приема нового загородного объекта, когда после официозных речей не хотелось расходиться.
И вот когда на подъезде к дому или летом к дачному поселку вдруг возникала запоздавшая идея: а не посидеть ли нам еще часок-другой. И вот суть теста: кто решится пригласить домой в столь позднее время гостей, не предупредив жену заранее, будучи уверен, что она встретит, не оговорив и не осудив? И конечно, дорогой читатель, вы ошибетесь, если предположите, что приглашал кто-нибудь из младших по чину, чтобы угодить Николаю Николаевичу. Нет, шли мы в это позднее время к Раисе Матвеевне, и она встречала нас с непременной добротой и радушием, словно ничего необычного не происходило. Я, наблюдая в это позднее время, а было это не раз и не два, за Раисой Матвеевной, по-хорошему завидовал Николаю Николаевичу, и думаю, что был я не одинок.
Мнение, что все интеллектуальные, волевые качества человека с наибольшей полнотой раскрываются во время наивысшего взлета его деловых и творческих свершений, верно лишь отчасти. В неменьшей мере раскрываются все качества человека, когда становится очевидным не то, что он может, a то, чего стоит, – это во время, когда большее в жизни уже пройдено, когда он уже не облечен властью и остается без регалий, в своем естественном состоянии. В это время проверяются не только его истинные друзья на прочность, но и сам он, лишенный всех чинов и званий, остается один на один со своими человеческими достоинствами. В это время очень трудно сохранить себя, особенно когда начинают одолевать годы и хвори. И здесь, на этом финишном отрезке жизни, Николай Николаевич, уже тяжело больной, с трудом передвигающийся, остался тем же Родиновым, сохранил свое достоинство, здравый ум и доброе расположение к людям.
Но мучили, терзали его не только болезни и хвори. Больше всего его угнетало то, что происходило в его стране. Логика или, точнее, антилогика истории такова, что те, кто способствует переменам, ждет их, ими же бывает и опрокинут. Николай Родионов меньше всего был ретроградом и больше других был расположен к переменам в партии и стране. Однако то, что произошло в ходе так называемых демократических перемен в России, стало для него чудовищным обманом, откровенным разграблением страны, которое он не мог принять. Тяжело, как большую беду Отечества, воспринял он разрушение СССР, расстрел Ельциным и его подручными парламента, ибо хорошо знал, что за этим стоит.
В нечастых встречах последних лет я замечал, как в его глазах постоянно стояла глубокая грусть и боль, усталость от жизни и непроходящая безнадежность. Было почти невозможно на этих встречах как-то ободрить его, успокоить. Как умный и честный человек, стоявший близко у партийной и государственной власти, он хорошо понимал, что его поколение партийцев проиграло страну авантюристам и даже при личной честности и порядочности несет вину за то, что произошло с народом и страной. Он не мог об этом не думать, и это постоянно беспокоило его, ибо нет ничего более мучительного и безрадостного, чем осознание вины за прошедшее и невозвратное прошлое, когда уже ничего нельзя изменить.
Встречаясь с Николаем Николаевичем в последний год и замечая, как оставляют его силы, я думал о том, как мучительно тяжело осознавать, что ему, да и не только ему, уже не доведется увидеть свою страну иной, близкой сердцу Родиной. Грустно и больно было от того, что за ним стояло целое поколение людей, сделавших больше других для величия страны, для того, чтобы мы могли считать ее своим Отечеством.
Время имеет ту удивительную особенность, что отсеивает, убирает все второстепенное, недостойное и оставляет в памяти только то, что приносило удовлетворение и радость. Время жизни и работы с Николаем Николаевичем Родионовым осталось в сознании насыщенным интересными делами, счастливое неповторимым товариществом. Это время всегда со мной, оно согревает, помогает жить и работать. Особенно теперь, когда впереди осталось так немного.
Книга «Жизнь, посвященная людям».
Москва, изд-во «Русская книга», сентябрь 2001 г.
Виктор Афанасьев – ученый и главный редактор
Память человеческая представляет собой своеобразный музей для вечного хранения всего, что было достойным из прошлого. И конечно, в этом музее самое почетное место принадлежит людям, которые отразили свою эпоху. Я говорю о Викторе Григорьевиче Афанасьеве – большом ученом, известном журналисте, удивительном человеке, достойном гражданине своего Отечества. Непонятно, почему у нас в стране благоденствуют казнокрады, в чести лгуны, обласканы вероотступники, а вот достойным людям типа Виктора Афанасьева, одному из тех, кто знаменовал ушедшую эпоху, мы почему-то забываем поклониться.
Мне необыкновенно повезло: в течение многих лет (не менее 30) я имел возможность жить и работать рядом с этим необыкновенным человеком. Сложилось так, что оказались возможными не одно, а много благоприятных обстоятельств, позволивших мне наблюдать за Виктором Григорьевичем, встречаться и сотрудничать с ним. С самого начала нас сближало уже то, что мы земляки-уральцы, и в Москву были приглашены из Челябинска. К тому же так случилось, что жили мы в Москве в соседних домах на Малой Филевской улице и пользовались загородными дачами тоже по соседству, в поселке Усово по Рублевскому шоссе.
Наше общение и встречи стали почти ежедневными в течение восьми лет – с того времени, когда я волею судьбы оказался на улице Правды в доме 24 в роли главного редактора газеты «Советская Россия». Дом 24 по улице Правды был необычным, ибо в нем размещались главные газеты партии и комсомола. На первых четырех этажах жила главная газета страны – «Правда», а выше, на пятом – восьмом этажах, «Сельская жизнь», «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Социалистическая индустрия»...
Мой кабинет редактора «Советской России» в первые четыре года размещался на восьмом этаже, на развороте дома, и это позволяло мне в течение всего рабочего дня наблюдать напротив сверху, как на четвертом этаже создавал газету главный редактор «Правды» Виктор Афанасьев. Как он подолгу ходил у стены, где были развешаны полосы номера газеты, идущей вечером в печать, как непрерывно появлялись в кабинете дежурные и ведущие по номеру журналисты, чтобы показать, как он складывается к первому своему выпуску, и получить замечания главного. Видел, как в шесть часов вечера собирались у главного редактора, чтобы благословить завтрашний выпуск газеты на провинцию и обговорить вечерний девятичасовой второй выпуск на Москву. Как после этого кабинет пустел – это означало, что В. Афанасьев ушел в плавательный бассейн или уехал в Союз журналистов, где он был председателем. Но это был еще далеко не конец рабочего дня главного – через час-два он появлялся снова и оставался до тех пор, пока не уходил в печать второй московский выпуск «Правды», а это нередко случалось и в десять, и в одиннадцать, и в двенадцать часов вечера.
В этом кабинете после переезда редакции «Правды» в новое здание довелось мне работать не один год, и я признаюсь, что испытал на себе благотворную афанасьевскую ауру, располагающую к размышлениям, к работе с полной отдачей, не жалея ни сил, ни времени. Хотя, очевидно, дело не в ауре, а в том примере, который утверждал Виктор Григорьевич всей своей жизнью, а мы лишь следовали за ним.
Уже через неделю после того, как началась моя работа на улице Правды, пошел я, пользуясь правом земляка, к Виктору Григорьевичу и спросил совета, как стать главным редактором газеты. Он посмотрел на меня без осуждения, ибо, как опытный педагог, понимал, что для меня, начинающего свой путь в газете, этот вопрос был непраздным. «Научиться быть главным редактором, – сказал он тогда мне, – нельзя, даже если ты очень старательный ученик. Им можно только стать, если способен много работать и не жалеть себя». Работать главным редактором по-афанасьевски значило прочитывать и тщательно редактировать газету от передовой статьи и до самой короткой информации на последней полосе. И делать это изо дня в день, вкладывая в газету все, что можешь и на что способен.
«А что касается наиболее важных качеств главного редактора, – заметил тогда же Виктор Григорьевич, – то я думаю, это прежде всего не мешать ребятам (журналистам газеты) работать, проявлять себя в полную силу. Даже самый способный главный редактор, если он будет пытаться все делать сам за других, быстро себя исчерпает. Кроме того, если ты претендуешь на роль главного в газете, не надо никогда ребят сдавать, твоя задача – защищать их. Уметь держать удары за других – самое трудное и самое важное в работе главного редактора».
Размышляя теперь, спустя много лет, о той беседе, я думаю, что совет этот был не просто продуман. Он был выстрадан всей жизнью Виктора Афанасьева, человека из того трагического поколения россиян, родившихся в 1922 г., тех, кто первыми встретил великую и страшную войну в 1941 г. и остался там, чтобы другие могли жить. Помню, шли мы как-то поздним вечером вместе домой после журналистской встречи, зашел разговор о минувшей войне. Я знал, что он в прошлом фронтовой офицер, награжденный боевыми орденами и медалями, и потому спросил его о судьбе школьных товарищей – соучеников. Он рассказал тогда мне, что из десяти ребят его школьного класса с войны вернулись только двое, заметив при этом: «Помню об этом всегда». В этом «помню всегда» мне послышалось признание – «живу и работаю за них».
Природа поступила мудро, наделив этого человека волей, характером, способностями, ибо понимала, что ему надо сделать значительно больше, чем другим, сделать не только за себя, но и за тех ребят-одноклассников, которые не вернулись с войны. О его способности работать в любых условиях ходили легенды. Была и такая очень известная: об афанасьевских двух страницах написанного текста. Чтобы ни случилось, как бы он ни был занят, в течение дня обязан был выдать две страницы научного текста. Если вдруг не удалось сегодня, то завтра нужно было сделать четыре страницы. А уж если так сложилась неделя, что не смог написать должные шесть – восемь – десять страниц, то обязан это сделать в воскресенье. Я спросил Виктора Григорьевича и об этом. И он ответил безо всякого пафоса: «А что делать, если хочешь что-то сделать в науке?» И Виктор Григорьевич, загруженный до предела заботами главного редактора газеты «Правда», почти каждый год издавал научную книгу, каждая из которых становилась событием в научном мире. Монография В.Г. Афанасьева «Социальная информация и управление обществом» получила широкую известность и стала основой советской научной школы по проблемам социальной информатики. Признанием научных достижений стало избрание его действительным академиком Академии наук СССР.
За свою жизнь мне не приходилось встречать человека, который бы отличался работоспособностью, равной Виктору Григорьевичу. Все, что он сделал, чего достиг – всех высот и вершин, он достиг сам, за счет своей феноменальной работоспособности. И все, что он окончил, – институт, аспирантуру, и все, что защитил, – кандидатскую, докторскую диссертации – было сделано заочно, когда он служил в армии, работал в вузах, обеспечивал семью, растил детей...
Когда человек самобытен, он самобытен во всем. Виктор Афанасьев был человеком удивительной (особенно по нынешним временам) неприхотливости и скромности. Я говорил в самом начале о дачном поселке Усово по Рублевскому шоссе, где мне приходилось наблюдать очень редкие его загородные посещения дачи: в Новый год, в майские праздники и, может быть, в какие-то домашние, семейные даты. А что касается самой дачи, которая была ему выделена и которой он пользовался вместе с семьей, то этот маленький финский домик из древесностружечных плит можно было назвать дачей, только обладая очень большим воображением. По сути, это был сарайчик – времянка с отоплением, в который нынешние владельцы дач-замков на Рублевском шоссе не поселили бы и свою прислугу. Но надо было знать Виктора Григорьевича – человека, который жил совсем другими заботами и интересами. Убежден, ему и в голову не приходило как-то оценивать, сравнивать свое дачное жилище. Впрочем, в этом элитном поселке советских времен большая часть домов и домиков были подобными.
Не могу не рассказать еще об одной просветительской и образовательной миссии Виктора Афанасьева, которую он проводил в Челябинской области уже после отъезда в Москву в течение многих лет. Виктор Григорьевич взошел на олимп общественных наук, работая в Челябинском педагогическом институте, когда стал победителем всесоюзного конкурса на лучший учебник по основам философии. Но, став известным ученым, заведующим кафедрой философии Академии общественных наук, он сохранил связь с родной для него областью и много сделал для того, чтобы по его пути пошли другие наиболее способные из земляков.
Работая в Академии общественных наук, он заложил хорошую традицию ежегодных теоретических конференций, семинаров, встреч московских ученых-обществоведов с партийными, комсомольскими работниками области. В ходе этих конференций и встреч родилась традиция ежегодного отбора наиболее способных и дерзких для конкурсных экзаменов в аспирантуру Академии общественных наук. В результате в 70-е и 80-е гг. не один десяток челябинцев – партийных, комсомольских работников окончили аспирантуру и защитили диссертации. Эти люди стали золотым кадровым фондом Челябинской области и ныне успешно работают в науке, в высшей школе и народном хозяйстве, и каждый из них добрым словом вспоминает Виктора Григорьевича Афанасьева.
Виктор Григорьевич был не только большим ученым, талантливым журналистом-публицистом, он был гражданином своей страны. Всей своей жизнью он был воспитан, сформирован на высоких нравственных идеалах чести, совести, верности и преданности своему Отечеству. Для него понятия «страна», «Отечество», «государство» были не абстрактными, а реальными, непосредственно связанными с личными планами и целями жизни. Это была его страна, которую он защищал, которую строил. В этом и состояла его неформальная связь со своим народом, страной и одновременно высшая ответственность перед ними. Оттого горе и беды своей страны были его личным горем, а радости и успехи – личным счастьем. Замечу, что нынешнему поколению трудно понять, как можно было судьбу страны принимать за свою собственную.
Иметь гражданскую позицию для обычного человека – огромное достоинство, много раз дороже это достоинство, если этот человек – главный редактор такой газеты, как «Правда». Тринадцать лет он стоял у штурвала главной газеты партии и страны и не просто отстаивал, а утверждал позицию чести, совести, человеческого достоинства. В своей последней книге в ответ на обвинения в консерватизме он написал: «Я консерватор, приверженец здорового постоянства, преемственности, органичной связи настоящего с прошлым. Убежден: страна без истории, традиций, непреходящих ценностей – страна без настоящего. А без здорового настоящего, без твердой почвы под ногами (экономика), без светлых мыслей в голове (духовность) страна не может рассчитывать на будущее».
Уже нет с нами Виктора Афанасьева, но остается память, остается его опыт и уроки. Мои заметки о В.Г. Афанасьеве – это лишь короткий рассказ об одном из представителей того славного поколения, которое создало величие и могущество страны. Я верю, что рано или поздно общество сбросит свой нигилизм, свое беспамятство и вернет имена своих великих сынов советской эпохи. Среди этих имен в числе первых будет названо имя Виктора Григорьевича Афанасьева.
К 85-летию со дня рождения В.Г. Афанасьева. Ноябрь 2007 г.
О Викторе Поляничко – человеке и гражданине
Время исцеляет даже самые глубокие раны и трагедии. Со времени трагического августа 93-го прошло немало дней, месяцев, лет... Давно уже нет никаких сообщений прокуратуры, МВД о расследовании убийства специального представителя российского правительства на Кавказе Виктора Петровича Поляничко. И только боль близких – семьи, друзей – остается все такой же горькой, как и в те черные дни трагедии.
Время не только исцеляет, но оно и строгий судья – единственный, кто способен оценить масштаб личности и ее прочность на забвение. Прошлое нельзя изменить, но его можно и нужно понять и честно оценить. Понять, оценить для поколений, идущих вслед за Виктором Поляничко, ибо перед каждым из них встает извечный вопрос: с кого строить свою жизнь. Эти заметки о человеке, с кого надобно строить свою жизнь молодым.
Всякий человек – производное своего времени, и его особенности, черты есть прямое отражение тех условий, в которых он формируется, живет, действует. Философ древности в этой связи заметил: «Великий человек идет впереди своего времени, умный – рядом с ним, хитрый старается приспособиться и использовать его, а глупый становится поперек дороги». Виктор Петрович Поляничко принадлежит к той категории людей, которые, оставаясь порождением своего времени, оставили на крутом его повороте заметный след, обязывающий не только к бережному отношению, но и внимательному изучению, как бесценный опыт, оставленный потомкам.
Мы поразительно беззаботны и небережливы к опыту людей, творивших наше недавнее прошлое, что уж там говорить о давнем. Эта беззаботность, по моему мнению, проявление наших нелучших национальных качеств – традиционная, в чем-то уже привычная недооценка роли личности в отечественной истории. В наших современных оценках и подходах не только мало что изменилось, но и приобрело еще более деформированный, уродливый характер. Очевидно, историки в будущем не смогут назвать другого такого времени, как наше, в котором с такой старательностью и рвением вот уже пятнадцать лет день за днем стремились бы так вытоптать, охаять и давнее, и недавнее в истории Отечества.
Размышляя над этим, думается: какой бывает горькой и несправедливой судьба светлых, талантливых людей России, таких как Виктор Поляничко, оказавшихся в центре драматических событий отечества, на ее крутых поворотах. Только неправедными намерениями и чуждыми для России целями можно объяснить те многочисленные попытки, в которых пытались представить Б. Поляничко сторонником великодержавного шовинизма и защитником силовых решений, противником свободы и равенства наций, населяющих Россию.
Людям, выполняющим определенный заказ, не было дела до того, какова была его истинная гражданская позиция, для них непонятным и неприемлемым было, что в основе выбора этого человека стояло лишь одно – помочь своему Отечеству, попавшему в беду. Им нет дела до того, что его первым публичным выступлением после приезда во Владикавказ было заявление: «Я приехал искать пути мирного решения конфликта, заверяю: по моей вине и по моему указанию в зоне конфликта не произойдет ни одного выстрела, не прольется ничья кровь».
Когда я думаю о Викторе Поляничко, я думаю о том, как безгранично богата российская земля героическими личностями, теми, кто способен брать на себя ответственность за судьбу Отечества даже ценою своей жизни. При этом удивительный парадокс состоит в том, что эти личности являются порождением того строя и того образа жизни, которые стали категорически и безапелляционно отвергнуты в наше время.
Линия сопричастности со своим народом определяла высокую ответственность Виктора Поляничко и являлась его наиболее сильной стороной как политика. Именно в силу этого качества он никогда не играл в политику, он жил в политике. Поэтому, когда многократно ныне слышишь, что политика – дело грязное, я думаю о Викторе Поляничко, и мне всегда хочется заметить: да, грязное, если цели и намерения неправедные и руки нечистые. Жизнь учит, что обычно нечистыми бывают политики, а не политика.
Виктор Поляничко принадлежит к поколению детей войны и послевоенных лишений. Поколению шестидесятников выпала трудная судьба, оно испытало сложное и противоречивое гражданское становление. Как много было у этого поколения оснований для разочарования, утраты идеалов и веры, когда заморозили оттепель, вызванную XX съездом партии! Как мало оптимизма и надежд вызывало последние десятилетие эпохи Брежнева! А большие надежды и горькие разочарования, вызванные всеобщей эйфорией перестройки, а затем трагическим крушением СССР? И вопреки всему этому поколение В. Поляничко, ошибаясь и разбивая в кровь лбы, продолжало отстаивать перемены и все свои надежды связывало со страной. И не было ничего безрассудного, неосознанного в его последнем решении возглавить временную администрацию во Владикавказе. Решение было естественным продолжением тех поступков, которые он свершал всю жизнь: служил добру, защищал людей, попавших в беду. Это были всегда осознанные поступки человека, для которого принцип «кто же, если не я» был нормой, правилом жизни.
Помню свою последнюю встречу с ним всего за неделю до отъезда на Кавказ. Мы встретились в Филевском парке в Москве, вблизи его дома, и говорили о предстоящей командировке. На мой вопрос о том, как опасна его миссия, ибо за ним идет охота, он ответил спокойно, обдуманно – конечно, опасна. Помолчал и добавил: «Риск – моя профессия последних лет, и если это случится, значит, не суждено мне умереть в домашней постели». Haш разговор в чем-то перекликается с его ответами на вопросы последнего интервью во Владикавказе 25 июля, опубликованного уже после трагической смерти. На вопрос корреспондента, является ли для него состояние риска привычным, он ответил: «Это состояние, где проявляются лучшие качества человека. Жить надо по-мужски, не как примадонна или ресторанный жучок. И если завтра со мною что-то случится, я знаю, что жил честно, и никто не упрекнет, что я кого-то предал». Так мог сказать только человек, который всю жизнь был не спокоен к бедам и трагедиям своей родины, своего народа. Виктор Поляничко был человеком, который жил согласно правилам совести, и ничего выше, дороже собственной чести и совести для него не было. И куда только ни приводили муки совести этого человека: в Афганистан и Азербайджан, Нагорный Карабах, Ингушетию и Осетию. Людям, подобным Виктору, с жизнью легче расстаться было, чем с совестью.
Известный русский философ Иван Ильин был убежден, что судьба государства в немалой степени зависит от качества ведущего общественного слоя людей. Мечтая о будущей посткоммунистической России, он утверждал: «Главным ее делом будет создание патриотической политической элиты в составе преданных своей стране людей, национально чувствующих, волевых, готовых взять на себя ответственность за судьбу Отечества». Обращаясь к И. Ильину, хочу понять, оправдались ли его ожидания в нынешней России. Нет, не оправдались. Если внимательно и беспристрастно посмотреть, как формируется новая элита в последние 15 лет, то неизбежно приходишь к выводу, что она по своим качествам явно уступает прежней советской элите. Уступает прежде всего тем, что в составе советской элиты, к коей принадлежал Виктор Поляничко (ее называли чаще номенклатурой), было куда больше людей веры, а не корысти, людей, преданных своей стране, а не карьере. Раньше у номенклатуры на Маросейке или на Старой площади обычно спрашивали, что ты можешь сделать для страны, теперь элиту интересует только то, что очередная ступень в карьере может дать ей лично. Эти очевидные преимущества советской элиты были связаны с тем, что она была ближе к народу, чем нынешняя чиновничья бюрократия. И не просто ближе, а на 90 % формировалась из самого народа. И главное отличие между нынешней элитой и старой состоит в том, что сейчас из народа в элиту реальную вовсе не поступают.
На примере жизненного пути Виктора Поляничко хотел бы оспорить одно распространенное мнение, что социалистический строй в своей кадровой политике превыше всего ставил идеологический фактор (это-де и стало причиной его гибели) и при выдвижении людей на руководящие должности учитывались не столько профессиональные качества, уровень знаний, профессиональная подготовленность, сколько преданность партии. Если представить обобщенный портрет политической элиты, к которой принадлежал В. Поляничко – по комсомольской ли, или партийной линии, то неизбежно выделяешь общие характерные для них черты. Прежде всего свойственное большинству рабоче-крестьянское происхождение – дети рабочих, крестьян-землепашцев. Конечно, по нынешним временам рабоче-крестьянское происхождение ничего кроме иронии вызывать не может,а между тем это действительно так. Не родственные связи, а нелегкий с ранних лет труд и личное упорство приводили этих людей в верхние этажи политической элиты.
Общее для всех их было то, что все они прошли суровую школу жизни, истоки которой – в трудном военном детстве, активной, занятой многообразными заботами учебе в институтах (часто на вечернем отделении), где формировались характеры и взгляды на жизнь. Среди многих качеств, свойственных этому поколению, чувство Родины – служить Отечеству при всех испытаниях и невзгодах – оставалось наиглавнейшим и было для него единственным вознаграждением. Это качество помогло Виктору Поляничко и его единомышленникам и сослуживцам до конца нести свой крест в трудное время перемен – уходить, как капитаны с тонущих кораблей, или оставаться на поле боя до последнего патрона, защищая страну от грабежа и разрушения.
Среди тех качеств, которые были присущи Виктору Петровичу Поляничко, обращало на себя его постоянное стремление к самообразованию. Это качество было одновременно и проявлением его природной любознательности, присущей ему постоянной неудовлетворенности в познаниях, и в чем-то следствием его трудного детства и юношества, когда приходилось овладевать знаниями с опозданием, рассчитывая лишь на собственные силы. А неизбежные препятствия и барьеры жизни формировали не только характер, но и беспредельную работоспособность. При этом он не был академическим книжником-буквоедом, ибо не в меньшей мере пополнял свои познания широким кругом общения с людьми науки, литературы, искусства. Это общение с талантливыми людьми необычайно обогащало его от первоисточников.
Челябинский период его деятельности отмечен широкой известностью уральских поэтов Бориса Ручьева и Людмилы Татьяничевой, Михаила Львова и Валентина Сорокина, скульптора Льва Головницкого и дирижера Семена Эйдинова. Их влияние распространялось не только на Поляничко, но и на каждого, кто тогда жил и работал в Челябинске. Как вожак областной комсомолии, он понимал, как важно было создать такую духовную атмосферу, которая воспитывала, оказывала свое воздействие на молодежь. Сколько тогда было в Челябинске центров культуры, несущих молодым тепло жизни, пробуждающих мысль и веру в людей и себя. Дом пионеров (где теперь на стене чугунная доска с именем В. Поляничко), областная публичная библиотека, оперный и драматический и кукольный театры, ТЮЗ, Дворец спорта, дворцы культуры ЧТЗ, металлургов и железнодорожников... Все они были теми молодежными центрами, где верховодил Виктор Поляничко и его молодая гвардия.
У Виктора Петровича был необыкновенный талант организатора. Он умел объединять молодежь вокруг себя, направлять на добрые дела. И так было не только в Челябинске, но и в Оренбурге, Орске, Магнитогорске – везде, где ему довелось работать. Оттого и сегодня он остается рядом со своими современниками-единомышленниками, продолжает жить и творить в делах общественного фонда «Будущее Отечества» им. Виктора Поляничко. Фонд его имени в Москве, молодежные фонды В. Поляничко в Ростове-на-Дону, Оренбурге, Орске, Челябинске, Магнитогорске стали широко известными своими добрыми делами среди молодежи, так нужными современной России.
С творческими работниками нельзя было просто общаться, как теперь принято говорить, с ними нужно было дружить, быть для них интересным собеседником. И он это умел и любил. Мне довелось всего один месяц быть с ним на курсах повышения квалификации в Академии общественных наук в Москве. И за этот месяц мы с ним встретились с Робертом Рождественским и Николаем Доризо, Анатолием Сафроновым и Михаилом Алексеевым, Пахмутовой и Добронравовым, Кобзоном и Фельцманом... Не стану всех перечислять. Причем встретились не на официальных концертах и встречах, а в дружеских домашних условиях, где можно было поговорить по душам, где он всегда был самым внимательным и располагающим собеседником. Эти встречи, как правило, имели продолжение, и все, о ком я упомянул, посетили, и не один раз, в те годы Оренбург, где тогда жил и работал В. Поляничко.
Виктор Поляничко любил свою страну, родную землю. Пройдя по всему Уралу от его истоков, он в своей книге «Река жизни» с восхищением и благоговением сына своего Отечества пишет о красоте и богатстве природы России. Появление этой книги неслучайно. Виктор Поляничко – человек, не раз смотревший смерти в глаза, был тонким лириком, воспринимавшим все происходящее через свое сердце, через струны души. В своей книге он с восхищением и теплотой цитирует любимую поэтессу, с которой дружил до последних дней, Людмилу Татьяничеву:
Мы разучились по лесу бродить,Забыли трав певучие названья.И солнце перестало нас будить,Входя бочком в подоблачные зданья.Но не меньше он любил те города, где жил и работал, где немало вложил своего труда вместе с комсомолией. Так было в Гае, который он строил от первого колышка. Так было и в Орске. В своих записках он с волнением вспоминает: «Иногда, проезжая около Преображенской горы, я просил шофера Павлика Федосеева: “Давай заберемся, посмотрим в глаза своему городу”. По яшмовым камням мы, как по ступенькам, поднимались на самую высокую точку. Под нами тихо работал, вспыхивая огнями электросварок, родной город. Прямо перед взором громоздились трубы никель-комбината, чуть дальше – завода цветных металлов... Левее, вдоль поймы Урала, пестрели желтые кварталы – бывшие поселки... Хорошо и полезно иногда вот так сверху всмотреться в город своей юности. Это был наш любимый город, где каждый из нас строил свое будущее».
«Моя любимая река – Урал, – пишет он, – много лет она рядом: у дома, у сердца». С волнением рассказывает свои впечатления о ее истоках: «Туманное утро нашло нас в зеленой долине... Лесничий повел нас к истоку. Под ногами хлюпает вода. Прыгали с кочки на кочку. Под мощным кустом ольхи в окружении трех берез – исток. Здорово, что Урал берет начало из родника. Да, да, из родника, а не из болота, как читал где-то. Родник бугрится вулканчиками, из-под корней и плоской каменной глыбы бьет незамерзающий ключ. Такова колыбель Урала». Невольно снова вспоминаются стихи Л. Татьяничевой:
У любого потокаСвои родники,Если нету истока,То нет и реки.Любимая навсегда светлая комсомольская юность... О ней он не мог говорить без волнения. В ней В. Поляничко прошел все – от самой первой до самой высокой ступеньки, от первички до ЦК комсомола. Он любил это племя. Писал с нескрываемым волнением: «Сильное орлиное племя комсоргов. Как это серьезно и ответственно, когда двадцатилетний парень или дивчина руководят молодежным коллективом в сотни, тысячи человек. Комсоргу доверяют судьбы ровесников, он представляет их интересы, защищает, отстаивает их права, выступает от их имени. Это высокое, строгое и радостное чувство – быть вожаком, вести за собой людей».
Все то, к чему готовила В.П. Поляничко суровая практика жизни на этапе его наивысшей профессиональной и моральной зрелости, нашло свое применение в тех драматических и трагических событиях отечественной истории, когда возникли так называемые горячие точки, начались кровавые национальные междоусобицы и войны. Время потребовало политиков, специалистов в области социальной и национальной конфликтологии, профессионалов по умиротворению острых национальных конфликтов. В.П. Поляничко всем своим жизненным опытом, воспитанием и образованием, практикой комсомольской, партийной, государственной деятельности был подготовлен, чтобы стать политиком-профессионалом в области национальных отношений.
Это был тот самый, к сожалению, нечастый случай разумного кадрового решения, которое учитывало жизненную школу интернационализма, которую прошел Виктор Петрович в детстве, юношестве на юге России, в зрелом возрасте – на Урале. Тот, кто жил и работал в Челябинске и Магнитке, Оренбурге и Орске; кто познал и понял, кем и как создавался промышленный потенциал страны; кто строил Челябинский тракторный, Магнитогорский металлургический, Гайский рудообогатительный комбинаты, тот не мог не стать интернационалистом. Для Поляничко и большинства из нас, выросших или долго живущих на Урале, страна разделялась не на русских и украинцев, татар, башкир и евреев, армян и азербайджанцев, грузин и абхазов, а на людей умных и дураков, добрых и злых, порядочных и мерзавцев. Именно это, как я думаю, помогло В. Поляничко как политику правильно определиться в своем отношении к широкому движению за суверенитет наций и народов, населяющих СССР еще на рубеже 80–90-х гг.
Еще тогда он придерживался той позиции, что в этом естественном движении наций приоритет должен принадлежать суверенитету личности независимо от национальной принадлежности. Тогда, в самом начале националистического безумия, когда, как грибы после дождя, появлялись многочисленные республиканские региональные политики, лидеры, вожди, одержимые жаждой власти, а одураченная ими многотысячная толпа на площадях требовала лишь одного – отделения, он в своих выступлениях, беседах, встречах утверждал, что простому человеку это отделение принесет лишь обездоленность, нищету и трагедии.
В.П. Поляничко принадлежал к тем немногим политикам, кто понимал, что многонациональность нашего Отечества может быть величайшим богатством, а может стать и величайшей трагедией, если возобладают деформированные ошибочные представления о суверенитете, о федерализме. В своем последнем интервью 25 июня во Владикавказе, опубликованном во многих газетах уже после его смерти, он с горечью говорил о том, что мы, считая себя диалектиками, оказались не готовыми, чтобы вовремя оценить те глубокие противоречия и конфликты, которые вызвала официально провозглашенная суверенизация страны. Произошло, отмечал он, самое наихудшее, когда многочисленные нации оказались заложниками честолюбивых политиков, властолюбивых лидеров и вождей.
Постоянно подчеркивая приоритет интересов личности любой нации, В.П. Поляничко последовательно отстаивал позицию, что в тех противоречиях и конфликтах, которые стали очевидными и затяжными, мудрость здравой политики должна сводиться к тому, что нации сами должны решать свою судьбу, руководствуясь интересами простого человек, без всякого вмешательства со стороны. «Я верю, – утверждал он, – в народную дипломатию, я верю в народную мудрость».
Прошлое не может давать советы настоящему, оно способно только предостерегать. Мои заметки о Викторе Поляничко, человеке и гражданине России, – это попытка нарисовать образ одного лишь представителя того поколения, которое составило целую эпоху в истории нашего Отечества. Эту историю нельзя замалчивать, нельзя отвергать, ибо она является нашим бесценным достоянием, главным связующим звеном времен и поколений. Без этой органической связи настоящего и прошлого не может быть ни мира, ни согласия в нашей многострадальной стране.
Книга «Виктор Поляничко: жизнь и судьба».
Оренбургское книжное издательство, декабрь 2006 г.
Лев Толкунов – это личность
Масштаб личности человека измеряется размерами его дел, тех, что ему удалось свершить, и памятью, которую он оставляет после себя. Не приемлю весьма распространенное сегодня мнение, что многие наши беды от того, что нет у нас личностей, способных вершить большие дела, вести за собой людей. Не приемлю, ибо убежден: личностями не рождаются, личностями становятся в деяниях больших, значимых для народа, страны. Лев Николаевич Толкунов был личностью, ибо способен был взять на свои плечи дела и заботы государственной значительности, даже ценой собственных жертв, утрат.
Мое личное знакомство и последующее общение с Львом Николаевичем относится к трудному периоду начала его деятельности в агентстве печати «Новости» (АПН). Волею судьбы осенью 1975 г. оказался я в Москве в аппарате ЦК КПСС в роли заместителя заведующего отделом пропаганды. Будучи человеком из дальней уральской провинции (из Челябинска), чувствовал я себя поначалу в столице весьма и весьма неуютно, просто прескверно. Быть чиновником в высшем партийном аппарате без опыта и навыков, без связей тяжко.
Случилось так, что сферой моих забот на Старой площади, определенных сверху, стала международная информация, к которой я меньше всего был тогда расположен и подготовлен своей предшествующей вузовской и партийной деятельностью в Магнитогорске и Челябинске. Главным механизмом агитпропа ЦК КПСС в его международных делах было АПН, громоздкая и малоэффективная информационная структура, призванная заниматься контрпропагандой и пропагандой советского образа жизни за рубежом. В журналистских кругах злые языки утверждали, что пропагандистский КПД АПН был на уровне паровоза, как бы теперь сказали, ниже плинтуса.
На перепутьях АПН мы и встретились. Помню, как в один из дней начала 1976 г. ко мне в кабинет на третьем этаже известного всем десятого подъезда ЦК КПСС зашел человек с доброжелательной улыбкой и умными, с хитринкой глазами и сказал: «Я Толкунов, а вы, как мне сказали, – мой партийный куратор, будем знакомиться и вместе работать». Так началось наше знакомство, превратившееся затем в доброе товарищество и дружбу на все годы, которые были ему отпущены.
Распространено было несколько версий по поводу перехода Л.Н. Толкунова в АПН. Одна из них сводилась к тому, что нужно было попридержать не в меру возросшее в то время общественное влияние газеты «Известия». Она не лишена была оснований, ибо все понимали, что в табели о рангах и званиях АПН, конечно, стояло ниже «Известий», и переход этот не был ни поощрением, ни повышением по должности. Говорили тогда и о том, что перемены в АПН – результат интриг в верхнем партийном эшелоне. Назначение Л.Н. Толкунова сопровождалось решением ЦК КПСС, где говорилось о неудовлетворительной деятельности АПН и необходимости его реорганизации. Причем принято оно было в большой тайне без участия Агитпропа и в отсутствие главного идеолога партии – М.А. Суслова (он был в отпуске) и подписано А.П. Кириленко.
Думаю, что Лев Николаевич был больше меня осведомлен о причинах своего нового назначения. Однако надо было совсем не знать Льва Николаевича, чтобы ожидать, что он будет сетовать по поводу своей судьбы и рассказывать на всех этажах Старой площади о происках – то ли Лубянки, то ли ближайшего окружения Л.И. Брежнева. Он был из той категории людей, которые никогда не жалуются и никогда ничего для себя не просят.
Миссия Л.Н. Толкунова была малоприятной еще оттого, что с новым назначением ему одновременно был высочайше вручен список с фамилиями работников главного эшелона АПН из числа заместителей председателя, обозревателей и заведующих корпунктами в некоторых странах, подлежащих обязательному увольнению. Говорю об этом, ибо я тоже имел копию этого списка – на случай обращения в ЦК КПСС с апелляцией. Мне вручил этот список, как я уже упоминал, тогда секретарь ЦК КПСС по пропаганде М.В. Зимянин, заметив при этом, что он обязателен к исполнению, но он не может объяснить его происхождение. Не знаю, получил ли Л.Н. Толкунов это объяснение, но точно знаю, каких моральных и физических затрат это ему стоило.
Одна из особенностей этого списка (во многом объясняющая его адрес) состояла в том, что в перечне фамилий (их было несколько десятков) в своем большинстве были наиболее способные и известные работники АПН.
Я намеренно уделил истории с назначением Льва Николаевича в АПН столь много внимания, чтобы сказать, каким горьким был его «апеэновский» хлеб и какой трудной была судьба этого человека. Для меня же это было время становления в Москве, и я благодарен судьбе, что оно было связано с Л.Н. Толкуновым. В наших взаимоотношениях того времени я, конечно, больше получал от него, чем отдавал. Исполнение же своих кураторских функций, учитывая место своего пребывания на Старой площади, сводил лишь к принципу «не навреди, а если можешь – помоги».
Многое из того, что случается с нами в жизни, нередко бывает предопределено заранее, свыше. Лев Николаевич не мог знать тогда, что, передавая мне то, что он познал и приобрел в своем недавнем «известинском» прошлом, он помогал мне понять, что такое главный редактор и какими качествами, профессиональными и человеческими, он должен обладать. Ни мне, ни ему неведомо было, что в будущем – мне раньше, ему позже – придется воочию познакомиться с удивительным феноменом в советской журналистике под названием «Петр Алексеев». Феномен его состоял в том, что в роли главного редактора он прошел последовательно, одну за другой, по восходящей, не отвлекаясь ни на что другое, три известные центральные газеты – «Сельскую жизнь», «Советскую Россию» и «Известия» и оставил после себя в каждой из них лишь руины. Это был человек с очень небольшим профессиональным потенциалом, но очень способный царедворец, изощренный тактик в сфере «чего изволите», сумевший пропагандистскую показуху возвести в стиль газеты и тем снискавший высочайшее доверие руководства ЦК КПСС. В то время, о котором я веду речь, он разрушил «Советскую Россию», довел ее до уровня заурядной стенной газеты и отправился по велению ЦК реформировать «Известия», чтобы вытоптать все то, что так терпеливо и многотрудно выращивал и сохранял в ней после Аджубея Лев Николаевич Толкунов. Довольно быстро он превратил «Известия» в нечто неузнаваемое, с броскими заголовками, набранными огромным шрифтом, с призывами по типу заборных лозунгов вроде: «Борьбе против яловости в животноводстве – все силы советского актива!», «Весеннему севу – достойную всенародную встречу!» и т.п.
Что происходило в это время в душе Льва Николаевича, знал только он да, быть может, его близкие в семье, когда у него не выдерживало сердце. Я же это смог понять только тогда, когда неожиданно для себя волею ЦК КПСС стал в апреле 1978 г. главным редактором газеты «Советская Россия», которая еще не пришла в себя от недавних преобразований П. Алексеева.
Не сомневаюсь, известинцы еще напишут о многих профессиональных и человеческих качествах Льва Николаевича как главного редактора с большим знанием, чем у меня. Они, его соратники, которых он оберегал и ценил, рискуя и жертвуя всем, что имел, подбирал поштучно самых способных и талантливых, знали, что для Толкунова самый главный человек в газете – журналист, творческая личность. Я же скажу только о том, что понял, что открыл для себя в Л.H. Толкунове, когда сам вкусил и горечь, и сладость хлеба главного редактора газеты.
Согласен с теми, кто считает, что звездное время Льва Николаевича – это годы его работы и жизни в газете «Известия». Может быть, это и небесспорно, но, я думаю, все, что предшествовало его приходу в «Известия» в 1965 г. – и фронтовые годы, и годы работы в газете «Правда», в ЦК КПСС, лишь формировало его как личность, способную во всем многообразии своих способностей и качеств, накопленного профессионального и общественного опыта проявить себя с полной отдачей в роли главного редактора. Я нисколько не преуменьшаю все то, что сделал Лев Николаевич, чего достиг, как проявил себя до прихода в газету «Известия». Но я не могу назвать другую должность, где бы требовалось так много в познании различных областей общественной жизни, в обладании разнообразными способностями и качествами, как должность главного редактора.
Среди многих качеств Льва Николаевича как главного редактора я на первое место ставлю его гражданскую позицию, ибо убежден – без нее все другие его особенности и качества мало чего бы стоили. Известно, что в повседневной жизни главных редакторов разделяют на смелых, способных на серьезные поступки, и робких, трусливых, полностью зависимых от сильных мира сего. Утверждают нередко, что нет смелых журналистов, а есть смелые главные редакторы. Не отказывая в справедливости этих мнений, не могу не заметить, что в них есть некоторое упрощение.
Не знаю, согласятся ли со мной, но понятие «журналистская смелость» имеет мало общего с бесшабашным, неосознанным разовым проявлением мужества. Это мужество совсем другого рода. Как главный редактор, Лев Толкунов должен был всякий раз не просто преодолевать себя, свой собственный страх, слабость, но и совершать поступки, за которыми стояла вся его жизнь с пониманием того, что он в ней отстаивал, а что осуждал и не принимал. Он не мог поступать иначе, потому что был из той категории людей, теперь уже совсем редкой в нынешней жизни, для которых всегда было важно не только как живешь, но и для чего живешь.
Книга «Дважды главный».
Москва, изд-во «Русская книга», 2005 г.
Примечания
1
Данные исследования представлены по материалам конференции в Российской академии наук в 2006 г. в книге: «Прорыв к свободе: о перестройке 20 лет спустя (критический анализ)». М.: Альпина Бизнес Букс, 2005.
(обратно)2
Мысли мудрых людей на каждый день / собр. Л.Н. Толстым. Репр. воспроизведение изд. 1903 г. М.: Худож. лит., 1990.
(обратно)Оглавление
ПРЕДИСЛОВИЕ Глава 1 ПЕРЕСТРОЙКА НЕСБЫВШИХСЯ НАДЕЖД (1985–1991) Перестройка и время Идеологический ресурс перестройки Мы хотели изменить себя и страну Начало Главный редактор – не профессия, а образ жизни Газета и власть: стратегия и тактика Феномен «Советской России» – газеты профессиональной, собкоровской, провинциальной Газета и читатель Университеты главного редактора Отечественное книгоиздание в период перестройки – начало демократизации Что может председатель Гостелерадио СССР? Виноваты ли СМИ в кризисе партии? Печать: уроки независимости Иллюзии свободы Глава 2 СМИ В 1990-Е ГОДЫ РАДИКАЛЬНЫХ ЛИБЕРАЛЬНЫХ РЕФОРМ Для чего мы обращаемся к прошлому? Трижды войти в одну реку Все мы – жертвы бездумного послушания Непостижимый мир телевидения Лучше служить Толстому, чем толстосуму Национальная идея России – ее духовность Мы нация не Штольцев, а Обломовых. Отечественная пресса – 2000 Мутный поток: как защитить Россию от невежества и безнравственности Книги читают нас Взгляд в будущее с точки зрения настоящего по отношению к прошедшему Мы планы не меняем Глава 3 СОВРЕМЕННЫЕ ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ СМИ: СОСТОЯНИЕ, ПРОБЛЕМЫ, ОРИЕНТИРЫ Независимость СМИ – иллюзии и реальность О кризисе гуманитарной книги в России (анализ процессов книгоиздания) Нечитающая Россия Образовательная журналистика и практика СМИ: современная ситуация, поиски решения проблем Человек с книгой – уходящая натура? Отечественные СМИ: современное состояние, проблемы, ориентиры Испытание свободой СМИ и нравственная атмосфера общества Журналистика и PR? СМИ и политика Могут ли измениться СМИ? Глава 4 О ВРЕМЕНИ, О СОВРЕМЕННИКАХ И О СЕБЕ О себе и о времени Дорогие мои земляки! Старая площадь и ее обитатели Заметки о старшем товарище-учителе Виктор Афанасьев – ученый и главный редактор О Викторе Поляничко – человеке и гражданине Лев Толкунов – это личность
