Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Предисловие ко второму изданию

Когда вышло первое издание этой книги, мне казалось, что взрослые люди в разных уголках мира готовы строить более здоровые и конструктивные отношения как с детьми, так и друг с другом. Сегодня я уже не вполне уверен в этом, хотя вижу определенное движение в этом направлении. Я ждал, что наше общество наконец повернется лицом к детям и оценит их мудрость и отзывчивость.

Так, в основном, и происходит во многих семьях. Хотя родителям нелегко изменить свои привычные взгляды и роли, они открывают для себя богатство и счастье равноправного общения с детьми.

С учителями, консультантами и с другими взрослыми, которые работают с детьми, этого, увы, не случилось. Знающие и мудрые дети не только раздражают их – они видят в них угрозу своему авторитету. Одна мысль о том, что дети знают и понимают гораздо больше них самих, заставляет этих взрослых упорно держаться за прежние методы обучения и воспитания. А многие откровенно мечтают о «старых добрых временах».

И все же каждый из нас должен найти свой ответ на вопрос: чего я хочу?

Какие человеческие и социальные качества мы хотим видеть в своих детях/учениках/студентах, когда им исполнится двадцать?

Лично я мечтал бы увидеть молодых людей, обладающих крепким душевным здоровьем и социальными навыками, которые помогут им добиваться успеха в жизни.

Я уверен, что этого хочет большинство из нас – родителей и учителей, политиков и педиатров, бабушек и дедушек и ученых-неврологов. Но «старые добрые» традиции, как и многие современные способы учить и воспитывать детей, для этого совершенно не годятся и даже приводят к катастрофе. Достаточно посмотреть на статистику: алкоголизм, наркомания, преступность, насилие, брошенная учеба, нездоровое питание, суициды и попытки самоубийства, травля и прочие отклонения поведения, злоупотребление сильными лекарственными препаратами и т. д. Все эти явления не только заставляют страдать сотни тысяч людей. Общество идет на огромные затраты, борясь с ними и не давая им выйти за допустимый уровень.

Последние 20 лет клинической и педагогической практики убедили меня, что нужно переходить к новым, более здоровым принципам в воспитании. Это вполне реально, если мы объединим опыт многих семей с последними открытиями в сфере психологии, теории привязанности и нейронауки, добавив сюда тысячи успешных проектов по всему миру. Мы уже знаем, что нужно делать. Остается понять – как. Я надеюсь, что эта книга вдохновит вас не отступать и идти веред, на каком бы этапе вы сейчас ни находились.


Еспер Юуль

Международная лаборатория семьи Familylab International

Вступление

Как и многие люди моего поколения, к двадцати годам я считал, что взгляды моих родителей (да и их родителей) на семью и воспитание безнадежно устарели. Следующие десять лет я работал семейным психотерапевтом с так называемыми «трудными» детьми и подростками, а также с группами матерей-одиночек. В итоге оказалось, что мой подход ничуть не лучше – вернее, в нем были те же изъяны.

Во-первых, ему не хватало этической составляющей. Во-вторых, я исходил из высокомерного представления, что одни люди правы, а другие заблуждаются.

Это касалось и моей работы. Одни коллеги и пациенты считали, что я все делаю правильно, другие – наоборот. Поскольку первых было гораздо больше, я наивно полагал, что со мной все в порядке. Прошло время, прежде чем я начал прислушаться к другим голосам. Но сначала мне пришлось самому стать отцом и убедиться, как мало я знаю и умею. Только тогда началось мое образование; до этого была лишь подготовка.

До того как стать родителем, я был уверен, что семья должна строиться на взаимопонимании и демократичных отношениях между детьми и взрослыми. Этот принцип противостоял нравоучениям, нетерпимости, контролю и всему, что наносит ущерб детскому чувству собственного достоинства и жизненной энергии.

Но, общаясь с моим сыном, а также с семьями, которые приходили ко мне на прием, я постепенно пришел к выводу, что это очень поверхностный взгляд. Конечно, отношение к ребенку в семье и в обществе во многом изменилось со времен моего детства. Наше понимание человеческой природы, педагогической и общественной морали стало более гуманным и менее категоричным. И все же меня беспокоили две вещи – и как профессионала, и как отца.

Я видел, что родители ведут бесконечную борьбу. Они встречаются с психотерапевтами, чтобы говорить о своих детях, и уходят с этих встреч проигравшими, разочарованными и обессиленными. Психотерапевт, со своей стороны, чувствует себя бесполезным и некомпетентным. Он связан по рукам и ногам традиционной клинической психологией, которая главным образом ищет виновных, а не решение проблемы.

Первыми от этого страдают дети. Мы взваливаем на них груз, который мало кто из нас, взрослых, готов добровольно взять на себя. Нет, мы не хотим им зла; напротив, мы их любим и верим, что эта ответственность необходима, чтобы стать взрослыми. Но это порочная логика. Мы просто не понимаем, что такое ребенок.

Шведский психолог Маргарета Броден выразила эту идею фразой, которая легла в основу названия этой книги: «Может быть, мы ошибаемся; может быть, дети все знают?» (см. «Мать и ребенок в необитаемой стране», 1992)[1].

Идея Броден родилась из научного исследования ранних интеракций между младенцами и их родителями. Поскольку я практик, а не ученый и общаюсь с детьми разных возрастов, у меня свое отношение к ее наблюдениям.

Прежде всего, мы совершаем огромную ошибку, полагая, что ребенок рождается «не вполне человеком». И научная, и популярная литература видит в нем скорее потенциальное, чем полноценное человеческое существо, своего рода промежуточный вариант, лишенный социальных качеств. Поэтому мы верим, что на детей, во-первых, нужно влиять и подвергать их неким манипуляциям, а во-вторых, они должны достичь определенного возраста, чтобы стать равными остальным людям. Иными словами, нам нужно воспитать из детей настоящих (то есть взрослых) людей. Методы воспитания при этом могут быть самыми разными – от «поощряющих» до «авторитарных». Но до сих пор мы не задавались вопросом, насколько вообще обоснован такой подход.

Об этом я и хочу поговорить в своей книге. Я уверен: почти все, что мы вкладываем в понятие «воспитание», – вещи внешние, наносные и очень вредные. Такое «воспитание» мешает не только детям, но и взрослым, тормозит их личностное развитие, разрушает отношения в семье. Настаивая на этих привычных методах, мы создаем порочный круг, не желая понять истинную задачу образования, оздоровления и социальной политики в отношении детей и семьи.

35 лет[2] назад мое поколение сыграло свою роль в создании иллюзорной дистанции между «мы» и «общество». Таков был закономерный итог нашего конфликта с властью. Спустя годы этот разрыв становится все опаснее.

Сейчас, более чем когда-либо, характер нашего общения с детьми определяет будущее мира. При нынешнем уровне распространения информации двуличие нашего подхода очевидно: разве не позор, что мы проповедуем гуманизм и отказ от насилия в политике, но используем насилие по отношению к детям и молодежи?

Несколько лет я работал с представителями разных культур и убедился, что перемена в отношениях между детьми и взрослыми в Скандинавских странах может стать примером для других.

Со стороны может показаться, что наши взрослые слишком слабохарактерны и уступчивы в общении с детьми. Но именно такой тип отношений способен породить квантовый рывок в развитии человечества. Впервые в новейшей истории мы рассматриваем право человека на личностный рост с недогматичной и неавторитарной точки зрения. Впервые мы допускаем, что свобода личности не создает угрозу для общества, а способствует его оздоровлению.

Отношения детей и взрослых сильно различаются в Азии, Европе и Америке, а также внутри этих континентов. Семьи в Северной Европе не похожи на Южную и все они вместе – иные, чем в бывшем социалистическом лагере. Разница есть даже между районами одной страны. Местная культура, политическая история и религиозные взгляды играют важную роль в национальном самосознании. Я слышал, как иммигранты в Дании говорили, что не хотят, чтобы их дети становились похожими на датских детей, а сами датчане возмущались, наблюдая рукоприкладство в семьях южных европейцев. Эти различия не исчезнут сами собой, но тенденция, особенно в США и многих европейских странах, направлена на создание мультиэтнических, мультинациональных сообществ. Важно идти дальше культурных традиций. Счастье конструктивного и здорового общения – и боль, причиняемая деструктивными отношениями, – не зависят от того, где мы живем.

В этой книге я противопоставляю «старое» и «новое» не для того, чтобы критиковать старое. Я видел много родителей, открытых для нового подхода. Они понимают, что ведут себя неправильно, но не знают, как измениться, и нуждаются в конкретных рекомендациях. Для того типа общения, который я предлагаю, еще не сложились ролевые модели.

Традиционная клиническая психология часто анализирует человеческие эмоции. Насколько сильно родители любят своего ребенка? Насколько сильно сын ненавидит своего отца? Насколько сильно дочь сердится на мать? Эти вопросы важны, потому что они помогают людям выразить свою боль. Но я ни разу не встречал родителей, которые не любили бы своих детей, или детей, которые не были бы привязаны к родителям. Просто многие из них неспособны превратить свою любовь в любящие отношения.

Сегодня впервые мы признаем равную ценность мужчин и женщин, взрослых и детей. Никогда прежде в истории человечества этого не происходило в таком масштабе. Требование равного достоинства означает открытость и уважение к нашим различиям, и мы должны отказаться от многих своих прежних оценок.

Мы больше не можем заменять один «родительский» метод другим, просто модернизируя наши заблуждения. Вместе со своими детьми и внуками мы осваиваем и столбим новые территории.

Истории и примеры в этой книге приведены, чтобы вдохновить читателя на собственные эксперименты. Не надо копировать их буквально.

Родители – не просто люди разного пола; это люди с изначально разными представлениями о том, что такое семья. При этом у них много общего. Мы все в детстве узнали, что можно по-разному строить отношения с другими людьми и далеко не все эти варианты удачны. Создавая свою семью, мы как бы получаем второй шанс.

Называя детей мудрыми и знающими, я имею в виду, что они способны научить нас очень важным вещам. Их реакции помогают нам избавиться от бесплодных, лишенных любви и саморазрушительных моделей поведения. Для того чтобы учиться у своих детей, нужны не просто демократичные отношения. Надо вести с ними такой диалог, какой многие взрослые не в состоянии поддерживать друг с другом, – личный, построенный на равном достоинстве.

Прежде чем перейти к делу, я уточню еще несколько моментов.

Каждая семья должна найти свой путь, подходящий вам и вашим детям. Не все методы универсальны и одинаково эффективны.

В этой книге я предлагаю главные критерии оценки наших действий. Здесь будет много исторических примеров, поскольку я верю, что люди лучше понимают себя, когда смотрятся в зеркало истории.

Наконец, я готов к тому, что некоторые читатели раскритикуют мои идеи. В наше время быстро находят виновных и выносят приговор; поэтому многие из нас настроены критически. Я не настаиваю на своей правоте. Если вас устраивают ваша семейная жизнь и отношения с детьми, нет причин что-то менять.

Глава 1
Семейные ценности

Мы находимся на уникальном историческом перепутье. Во многих культурах базовые ценности, которые формировали семейную жизнь более двух веков, переживают бурную трансформацию. В Скандинавии в авангарде этого движения оказались женщины, вдохновленные прогрессивным социальным законодательством и растущим благосостоянием. В других странах перемены, напротив, вызваны гражданскими войнами или экономическими кризисами. Разными темпами и по разным причинам, но иерархическая авторитарная семья в своей патриархальной или матриархальной форме вымирает. На карте мира появляются новые типы семьи и формы совместной жизни, хотя многие до сих пор отчаянно пытаются сохранить стандарты «добрых старых времен».

Эти перемены можно только приветствовать. Традиционная семейная структура и большинство ее ценностей были деструктивны и для взрослых, и для детей, как показывают следующие истории.

Кафе в Испании

Папа, мама и двое сыновей, трех и пяти лет, только что разделались с десертом. Мама плюет на салфетку, тщательно вытирает младшему подбородок и переходит к его чумазому рту. Мальчик отворачивается. Женщина удерживает его за волосы и сердится: какой же он несносный! Старший брат строит гримасу, но его лицо тут же принимает нейтральное выражение. Папа страдальчески морщится и обрушивается на жену с упреками: почему она не может заставить ребенка вести себя как следует? Почему с ним вечно проблемы?

Когда они выходят на улицу, мальчик уже успел успокоиться и развеселиться. Но тут он замечает в витрине магазина игрушку и энергично показывает на нее. Он хочет, чтобы мама тоже посмотрела. Мать берет его за руку и тащит прочь, не взглянув на витрину. Ребенок начинает плакать, но мама неумолима в своей решимости одержать верх. «Pontela cara bien!» («Веди себя прилично!») – повторяет она снова и снова.

Кафе в Вене

Две молодые пары, одна из них – с пятилетним сыном, садятся за столик кафе после прогулки по магазинам. Подходит официант, и мама спрашивает мальчика: «Мы будем кофе, а ты что хочешь?»

Ребенок в замешательстве отвечает: «Я не знаю».

Мать раздраженно говорит официанту: «Принесите ему яблочный сок».

Когда кофе и сок уже стоят на столе, мальчик вежливо и осторожно произносит: «Мама, я бы хотел колу с лимоном, если можно».

«Почему ты не сказал сразу? – бросает мать. – Пей свой сок!» И тут же обращается к официанту: «Мальчик передумал. Дайте ему колу с лимоном, чтобы мы могли посидеть спокойно».

Проходит десять минут. Ребенок сидит молча, взрослые болтают.

Мать вдруг смотрит на часы и сердито говорит сыну:

«Допивай!»

«Мы уходим?» – удивляется мальчик.

«Да, нам пора домой. Пей!»

Ребенок залпом выпивает колу.

«Вот и все! Мама, правда я быстро?» – спрашивает он радостно.

Но мать не замечает его, продолжая говорить с другими взрослыми. И снова мальчик молча ждет, но через полчаса решается: «Мам, мы скоро пойдем?»

«Закрой рот, негодник! – взрывается мать. – Еще одно слово, и дома ты отправишься прямо в постель. Ты понял?»

Мальчик замирает и вжимается в стул. Остальные взрослые смотрят на мать с одобрением, а отец мальчика кладет руку ей на плечо в знак поддержки.

Автобусная остановка в Копенгагене

Бабушка и двое внуков – четырехлетний мальчик и шестилетняя девочка – ждут автобуса. Мальчик тянет бабушку за пальто и говорит: «Ба, мне нужно в туалет».

«Не сейчас, – отвечает бабушка. – Нам надо домой».

«Но я очень хочу!» – настаивает мальчик.

«Посмотри на сестру, она ведет себя, как большая, разумная девочка», – уговаривает бабушка.

«Да, но я хочу… Очень сильно!»

«Ты слышал, что я сказала? Туалет будет дома. Если будешь себя так вести, я все расскажу маме. И ты больше не пойдешь со мной в город».


Взрослые в этих историях – не плохие люди. Они любят своих детей и внуков, радуются их хорошему поведению, умиляются их смешным фразам. Но в их общении с детьми нет любви, потому что они привыкли считать бесстрастную строгость проявлением заботы, а любящие поступки – безответственными. Несколько сотен лет мы учили детей уважать власть, авторитет и силу – но не других людей.

Семья как силовая структура

Веками семья оставалась силовой структурой, где мужчина имел абсолютную власть над женщиной, а взрослые – над детьми во всех социальных, политических и психологических аспектах жизни. Иерархия была неизменной: мужчина занимал верхнюю ступень, ниже стояла женщина (если не было взрослых сыновей), далее – сыновья и в конце – дочери. Благополучие брака зависело от умения и желания женщины посвятить себя мужу; воспитание ставило одну цель – приучить детей подчиняться.

Идеалом семьи, как любой тоталитарной силовой структуры, было отсутствие явных конфликтов. Бунт подавлялся физическим насилием или ограничением свободы. Для сильной личности эта модель становилась разрушительной. Возвращая взбунтовавшихся домочадцев на путь истинный, власть имущие – мужья и родители – имели право проявить понимание, любовь и твердость, но не уступчивость.

Тех, кто сопротивлялся слишком упорно, к жизни в силовой структуре приучали педагоги и психиатры. Многие женщины и дети попадали в специальные заведения и подвергались принудительному лечению.

Конечно, эта картина несколько однобока. Традиционная семья тоже дарила людям радость, счастье и любовь. Те, кто успешно к ней приспособился, испытывали такое же чувство защищенности, как лояльные граждане тоталитарных стран.

Некоторые до сих пор ностальгируют по «крепкой семье», успешно встроенной в социум, ведь вред, который она несла, оставался невидимой частью айсберга. Только в конце прошлого[3] столетия мы начали видеть в ребенке личность и обнаружили, что у него есть особые интеллектуальные и психологические потребности, важные для его развития и счастья. Права женщин были признаны еще позже – в 1920-х годах. В первой половине ХХ века семьи стали менее тоталитарными, хотя силовой принцип оставался неизменным.

Наследие традиционной семьи сохранилось даже в языке, поэтому я хочу вложить новый смысл в те термины и определения, которые мы используем, говоря о семьях и детях.

Воспитательные методы

Вплоть до середины 1970-х в Скандинавии считали, что дети асоциальны и скорее ближе к животным; поэтому взрослые должны использовать некие «методы» для их личностного и социального развития. Сами методы могли различаться, но убежденность в том, что они необходимы, сохранялась до недавнего времени.

Представьте, что подобный подход применялся бы ко взрослым отношениям. Например, человек говорит своему другу или психотерапевту: «Я влюблен в высокую черноволосую женщину из Португалии, но у нас много проблем. Ты можешь научить меня какой-нибудь методике, чтобы с ней было не так трудно жить?» Очевидно, никто не примет такую просьбу всерьез. Но именно так мы строим отношения с детьми начиная с XVIII века.

Когда дети рождаются, они уже полностью люди – они социальны, ответственны и способны к эмпатии. Эти качества не приобретенные, а врожденные. Но чтобы их развивать, рядом с ребенком должен находиться взрослый, который ведет себя с ним уважительно и гуманно. Использовать какой-либо метод не только бессмысленно, но и безнравственно, потому что это низводит детей до объекта в глазах самых дорогих и близких им людей. Ребенок – человек, он субъект, а не объект.

Возраст непослушания

Примерно в два года дети постепенно перестают полностью зависеть от родителей. Они вдруг проявляют самостоятельность – это выражается в твердом «нет» в ответ на все ваши слова и просьбы. С радостной улыбкой они говорят «нет», и это означает: «Смотри, я больше не часть тебя! Я – это я, разве не здорово?!» Они говорят «нет» не для того, чтобы бросить вызов родителям. Они хотят думать, чувствовать и действовать сами.

Вы ни за что не пропустите наступления этой эры независимости. Однажды утром, когда вы начнете одевать свою двухлетнюю дочь, она оттолкнет вашу руку и скажет: «Я!» или «Я сама!».

Как реагирует большинство родителей? Они говорят: «Перестань! Ты не умеешь. Это должен сделать я. Нам некогда играть».

Иными словами, родители бунтуют против независимости детей!

Эта забавная, на первый взгляд, ситуация иллюстрирует удивительную способность детей к взаимодействию. Если родитель не принимает независимость ребенка, тот отвечает бунтом на бунт – или утрачивает инициативу и становится еще более несамостоятельным.

Все маленькие дети стремятся быть независимыми и уверенными в себе – это необходимый этап развития личности. Только тоталитарная система может видеть здесь проблему. Обвинение в непослушании – типичная уловка, чтобы держать детей в повиновении.

Двухлетний ребенок делает первые шаги к своей индивидуальности. Если вы вступаете с ним в борьбу, он обретает опыт противостояния, который аукнется вам в переходном возрасте.

Переходный возраст

Переходный возраст, или пубертат, – это нейтральный медицинский термин, который в ХХ столетии обрел отрицательную коннотацию. Конфликты, споры, проблемы – все эти понятия ассоциируются с подростками. После Второй мировой войны возникла такая же негативная концепция предпубертата; родителей младших детей заранее предупреждали, что беда не за горами.

С объективной точки зрения пубертат – это интропсихический (то есть происходящий внутри личности) психосексуальный период развития, который заставляет многих подростков 12–15 лет испытывать неуверенность в себе и внутренние метания. Неизбежность конфликтов со взрослыми – чушь. Частота и накал конфликтов зависят, прежде всего, от нашего умения принять новый этап своей родительской роли и от отношения к развитию личности ребенка с двух до четырех лет его жизни.

Если родители воевали с маленьким упрямцем, велика вероятность, что он придет к переходному возрасту во всеоружии. Уже в начале своей жизни он понял: для того чтобы развивать свою индивидуальность в этой семье, надо уметь за нее сражаться!

Подростковый бунт

Проблемы подростков (тинейджеров) описывают чуть ли не военной терминологией: бунт, неподчинение, революция, нарушения дисциплины. Это неудивительно. В силовой структуре, где взрослые олицетворяют стабильность и подавляют конфликты в зародыше, любое прогрессивное развитие будет атакой на устои.

Примерно так же относятся в обществе к женщинам среднего возраста. Когда они достигают менопаузы, их поведение и настроение объясняют «гормонами». Для сильных мира сего (мужчин) это служит оправданием за то, что они не поддержали своих жен в трудный период. Точно так же взрослые обвиняют подростков в том, что они подростки, вместо того чтобы взять на себя ответственность за выстраивание отношений в семье.

Теперь рассмотрим понятия, которые мы используем в традиционном воспитании.

Границы

Силовой структуре необходимы закон и порядок. Поэтому для психической, умственной и эмоциональной активности ребенка были установлены границы: что дети могут и должны делать, а что нет. Они соблюдались так жестко, как будто семья была полицейским подразделением.

Считалось, что ограничения полезны для детей – и многие люди разделяли это заблуждение, хотя для него не было никаких оснований. Безусловно, в семье должны существовать некие рамки. Но, как мы увидим дальше, важно, чтобы и дети, и взрослые определяли свои границы. Установление границ для других – это проявление власти.

Вопрос о границах неизбежен в воспитании. Нам кажется, что наши родители справлялись с этим заданием более успешно. На самом деле это всегда было трудно, и взрослые спрашивали у специалистов, как заставить детей «реагировать» и «слушаться».

В ответ им предлагали опираться на четыре элемента: единство, твердость, последствия и справедливость. Давайте рассмотрим их.

Единство

«Сила в единстве», – гласит народная мудрость. Она же лежит в основе одного из главных семейных кредо: «Родители должны придерживаться единой позиции в воспитании детей». Я встречал много пар, которые приносили свой брак в жертву этой идее и постоянно испытывали вину, потому что у них ничего не получалось. Они верили, что дети чувствуют себя защищенными, когда родители во всем согласны друг с другом, и что они травмируют детей, если расходятся во мнениях. Некоторые споры допускались – но только когда дети спят; в их присутствии требовалось полное единодушие.

Между тем это условие справедливо, только если мы рассматриваем семью как политическую организацию. Когда власть имущие принимают новый закон или вводят новый порядок, им важно выступать единым фронтом.

Родители опасаются, что их разобщенность позволяет детям настраивать их друг против друга и вбивает клин в семейное руководство. Но на практике люди редко бывают единодушны. К примеру, многие папы проявляют чрезмерную строгость только для того, чтобы мамино вмешательство внесло некоторые послабления. В этой ситуации мама выглядит дезертиром, хотя скорее она сестра милосердия, чья задача – спасать раненых на поле боя. Но женщины и сами верят в необходимость ограничений и даже тех рамок, в которых живут сами.

По-моему, неважно, придерживаются ли родители единого взгляда на воспитание. Им нужно прийти к согласию только в одном – что разногласия допустимы. Если родители считают их вредными и нежелательными, дети чувствуют себя неуверенно.

Твердость

Твердость, как и единство, необходима для сохранения силовой структуры. Если члены семьи высказывают противоположные мнения, это считается враждебной оппозицией и порождает конфликт. Что означает для взрослых быть твердыми? Они должны хором сказать «НЕТ!», когда ребенок не слушается.

Здоровая альтернатива этой властной игре – открытый диалог, учитывающий желания, мечты и потребности и детей, и взрослых. Это и есть истинное лидерство.

Последствия

Предположим, дети все же не слушаются, несмотря на единство и твердость родителей. Что дальше? В зависимости от конкретного конфликта, родители обычно выбирают физическое наказание или ограничение свободы. И то и другое дается нелегко. Большинство из нас неспособно причинить своему ребенку физическую боль или всерьез ограничить его свободу.

Поэтому мы прибегаем к оправданиям:

«Это для твоего же блага!»

«Ты поймешь, когда вырастешь!»

«Ты должен научиться себя вести!»

«Мне еще больнее, чем тебе!»

«Если ты не будешь слушаться, нам придется вбить это в тебя!»

Когда взрослый говорит: «Здесь решаю я!», дети учатся приспосабливаться или бунтовать.

Когда взрослый говорит: «Детей должно быть видно, но не слышно», дети делают вывод, что у них нет права голоса.

Интересно, что сразу после наказания многие родители начинают переживать из-за испорченных отношений. Обычно этот страх выражается фразами: «А теперь обними папу и забудем об этом» или «Теперь мы снова друзья?». По иронии, именно этот вопрос задают взрослые друг другу, когда расстаются: «Мы ведь можем остаться друзьями?»

Сомнения и беспокойство оправданы. Наказывая детей, родители действительно разрушают с ними отношения, потому что снимают с себя ответственность за конфликт и возлагают всю вину на ребенка. Такая модель подрывает не только доверие детей к родителям, но и их самооценку.

Термин «последствия» – более мягкий синоним наказания. Объяснение обычно звучит так: детям необходимо и полезно усвоить, что их поступки вызывают определенную реакцию.

Но, по моему опыту, наказание не бывает ни необходимым, ни полезным. Существует большая разница между наказанием и тем, что мы называем естественными последствиями.

«Если ты не будешь спокойно сидеть за столом, то не получишь сладкого!» Это наказание.

«Если ты съешь еще одно мороженое, у тебя может заболеть живот». Это естественное последствие.

Справедливость

Для многих родителей львиная доля воспитательного процесса сводится к критике поведения детей. Дети при этом обязаны признавать свою вину или демонстрировать искреннее раскаяние. Только после признания им дается возможность исправиться. Таким образом взрослые заставляют детей поверить, что те совершают серьезные промахи. Эта модель породила распространенные выражения вроде:

• «Стыдись!»

• «Тебе должно быть стыдно!»

• «Тебе самому не стыдно за себя?»

Идея справедливости позволяет считать ребенка виноватым, пока он не понес наказания. Родителей беспокоит не само насилие по отношению к ребенку, а возможная несправедливость, которую они проявят, наказав невиновного.

Парадоксальным образом именно потому, что взрослые так часто оперируют понятием справедливости, дети обычно запоминают только те случаи, когда их наказали «ни за что». Ребенок забывает многочисленные ситуации, в которых он – как его убедили – был не прав. Они слишком привычны для того, кто вырос в системе, построенной на критике и осуждении.

Концепция справедливости царит в семьях, где родители стараются не относиться к детям «по-разному». Согласно этому подходу, дети, независимо от возраста, пола и характера, получают одинаковые подарки на праздники, одинаковое поощрение, наказание и воспитание. В результате одним достается то, что им нужно, другим – нет, кому как повезет. Но родители утешают себя тем, что поступают «справедливо».

Все эти принципы строятся на устаревших представлениях о детях и до сих пор широко применяются в разных частях света. И поскольку у них немало последователей, можно сделать вывод, что они работают или, по крайней мере, работали. Но задача вырастить послушного ребенка – порочна сама по себе.

Я и мои ровесники постоянно слышали в детстве: «Веди себя прилично, чтобы люди видели, что ты хорошо воспитан». Наши родители ориентировались на требования среды: дети должны «хорошо себя вести», «соответствовать», «быть вежливыми», уметь говорить: «Извините», «Здравствуйте» и «Спасибо, что терпите меня». Им не позволено быть собой. От них ждут, что они будут исполнять отведенную им роль в этом спектакле и, подобно актерам, учить назубок текст пьесы.

Сейчас, когда мы знаем о детях больше, чем знали наши родители, нам легко быть умными. Но те, кто до сих пор придерживается модели семьи как силовой структуры, искренне верят, что это на пользу их детям. У них просто нет другого опыта воспитания.

Отступление: о демократии

Примерно 25 лет назад[4], когда мое поколение вступило в репродуктивный возраст, появились другие взгляды; недолгое время семья пыталась соответствовать демократическим идеалам. Большая часть перемен была инспирирована женским движением. После веков угнетения женщины требовали подлинного равноправия. Борьба шла за пересмотр гендерных ролей, за перераспределение ответственности внутри семьи и за преодоление неравенства в занятости и образовании.

Хотя многие из нас выросли в более или менее авторитарном окружении, мы понимали, что семья должна стать более демократичной. Мы знали, что детям нужно объяснять смысл ограничений и запретов; что у них есть право голоса в семейных решениях. Новая реальность требовала новых методов общения между мужчинами и женщинами, детьми и взрослыми. Родители теперь меньше интересовались воспитательными приемами; вместо этого они старались понять детей и подростков. Гендерные отношения стали богаче, потому что женщина сама распоряжалась своим телом. Свой вклад внесли и эффективные контрацептивные препараты. Дискуссия о семейных проблемах стала крайне политизированной.

Увы, этого короткого опыта не хватило, чтобы кардинально изменить традиционные семейные ценности.

Почему же он оказался таким недолговечным? В то время межгендерные и семейные вопросы обсуждались в политических терминах, что было логичным и важным, но все же промежуточным этапом. Политический словарь не годится для семейных отношений. Политика скорее игнорирует семейные связи. И идеология, и тоталитаризм дарят человеку ощущение безопасности и значимости, но эта безопасность не распространяется на тех, кто находится на нижней ступеньке иерархии или видит реальность иначе, чем остальные.

Отношения в семье

Одних демократических ценностей недостаточно для оздоровления семьи, пока в ней царит иерархия. Равноправие полезно, когда оно касается конкретных решений – где проводить каникулы и как распределять домашние обязанности. Но от этого отношения между членами семьи и их настроение во время тех же каникул не станут лучше. Процесс общения определяется «тоном», «духом», «атмосферой» (в греческой философии это называлось этосом), качеством контакта. Они, в свою очередь, зависят от множества факторов: личности и жизненного опыта родителей, их взаимоотношений, перемен в их настроении; их перспектив на будущее; их способности справляться со стрессом и кризисом; их здоровья; их социально-экономического положения и так далее. Именно взрослые отвечают за установку верного этоса и тона. Эту ответственность они не могут ни передать детям, ни разделить с ними. Дети просто с ней не справятся.

Это не значит, что они не влияют на семейную атмосферу. Наоборот: влияние детей очень велико как раз из-за нехватки жизненного опыта, наивной логики, слабости, уязвимости для конфликтов и неумения их разрешать. Они активно стремятся к взаимодействию и поэтому часто становятся громоотводами в ссорах родителей.

И тем не менее дети не могут нести ответственность за отношения в семье. В тех семьях, где родители не справляются с ответственностью и где решения приходится принимать детям, страдают все – и дети, и взрослые, и отношения.

Помощь по дому, обязанности и какие-то практические вопросы можно передать в ведение детей. Пусть они участвуют в решениях; важно знакомить их с демократическими принципами, принимать всерьез их желания и потребности, показывать, что в семье и обществе есть разные способы добиваться своего и получать желаемое.

Семья является юридическим лицом только тогда, когда она создается или разрушается. Все остальное время это экзистенциальная и эмоциональная структура. Полезно уважать права друг друга, но детям нужно нечто большее, чем равенство в политическом и юридическом смысле, – уважение их достоинства.

Переход от тоталитарной семьи к демократической привел к многочисленным ранам на поле боя. Но эти перемены происходили в оптимистичное время, и мы верили, что будущее оправдает наши потери. Мы хотели избавиться от «старого», не представляя, как выглядит «новое».

Очень скоро обнаружилось, что демократические принципы плохо применимы к повседневной жизни. Они оказались слишком абстрактными, их было легко провозглашать, но непросто использовать. И вот почему.

Конфликт

Традиционная семья в идеале была бесконфликтной. Когда конфликт все же возникал, это считалось либо виной родителей – плохо воспитывали, либо детей – не умеют себя вести. Поэтому первое поколение демократичных родителей было лишено ролевой модели. Они не умели конструктивно обсуждать и разрешать конфликт.

Неудивительно, что люди обращались к политической модели – то есть к борьбе за власть. Но в такой борьбе всегда есть победители и проигравшие. В семье, построенной по этому принципу, в проигрыше оказывалось единодушие. Итогом стали многочисленные разводы и неполные семьи.

Равенство

Идея равенства провозглашалась в демократичной семье первым шагом к отмене старых гендерных ролей и справедливому перераспределению обязанностей, к отмене представления о мужчинах-добытчиках и женщинах – хранительницах очага. Но многие – особенно те, кто успешно уравнял гендерные роли, – столкнулись с неудобной реальностью: равное разделение забот о доме и детях не создавало здорового равновесия между мужчиной и женщиной. Старые стереотипы уходили, но их место занимали другие.

Поскольку мужчинам были выгодны старые, тоталитарные правила, их поведение в семье подвергалось особенно острой критике, которую многие из них восприняли как своего рода кастрацию. Парадокс состоял в том, что, кроме обязанностей добытчиков, мужчины никогда не играли важной роли в семье. В итоге их критиковали за то, чего они не делали.

Многие из них более или менее добровольно принимали на себя больше домашних забот и ответственности, пока женщины покоряли трудовой рынок. Мужчина перестал быть единственным кормильцем и видел себя партнером, любовником, отцом и членом семьи – то есть активным участником эмоциональной семейной структуры.

Вскоре равенство стало пониматься как «одинаковость». В то время высоко ценились качества «мягкого мужчины». Потом маятник качнулся в другую сторону и на щите оказался «мужчина-мачо». Все поняли, что «дать женщине то, чего она хочет» еще не означает демократичную семью. То, что называли феминистскими ценностями, оказалось базовыми человеческими ценностями, и мужчины осваивали их с трудом.

Тысячи лет женщинам отказывали в базовых человеческих правах, но при этом им удалось до определенной степени развить человеческие качества. Мужчины в своей постоянной борьбе за место под солнцем старались от этих «мягких» качеств избавиться, и в основном им это удалось. Такая разница между полами сохраняется до сих пор.

Уважение и принятие

Уважение и принятие были ключевыми словами в новой модели равенства. Но оба эти понятия неоднозначны.

К примеру, должны ли люди по определению уважать друг друга или уважение надо «заслужить»? Должен ли я изначально уважать действия моего партнера (например, способ воспитания детей) или сперва надо увидеть и оценить результат?

Предположим, мой партнер говорит: «Тебе придется это принять!» Обязан ли я скрывать свое недовольство? Соглашаться мне или изображать согласие? Может ли он/она «требовать» от меня принятия? Или это мой дар ей/ему, потому что я люблю его/ее? Как быть, если я уважаю и принимаю его/ее, но не могу с ним/ней жить? Важно ли понять другого человека, чтобы уважать и принимать его, – или достаточно любви, а понимание излишне?

Чтобы превратить эту абстрактную концепцию в конкретные вещи, нужно начать с себя и научиться принимать себя как есть. Тогда мы обретем самоуважение. Мы поймем, как абсурдно принимать близко к сердцу неуважение других людей. Тут мы возвращаемся к исходной точке: уважение и принятие – это условие любви или ее следствие?

Требования

Выдвигать «требования» уместно в коммерции, при заключении контрактов или в политике, но не в семейных отношениях. Женщина может требовать, чтобы ее бывший супруг помогал содержать ребенка, но не нес за него ответственность или уделял ему внимание. Любящие отношения между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми – это дар и привилегия.

Когда член семьи чего-то требует – будь то ответственность, нежность, внимание, секс, долг, уважение, время, – это всегда потребность в любви. Она естественна, но бессмысленно ее требовать.

Тем не менее семейная жизнь полна требований. Иногда нам удается добиться своего, но часто за это приходится платить потерей близости. Поэтому попытка перестроить семью по демократической модели, несомненно, была шагом вперед, но не увенчалась успехом. В ней не хватало важного элемента – достоинства.

Идея уважать достоинство всех людей пронизывала политические манифесты последних двух столетий, но редко применялась на практике. Еще труднее было внедрить ее в семейную жизнь – нам не хватало ролевых моделей и примеров.

Общество равного достоинства

Отношения между взрослыми и детьми качественно изменились за последние 25 лет[5], когда возникла концепция равного достоинства в семейной жизни. Дети и молодежь сегодня ведут себя гораздо свободнее и сознательнее. Они уже не готовы, как предыдущие поколения, терпеть диктат взрослых. И все же ни семья, ни общество не отвечают главной потребности молодых людей: видеть их – и позволять им видеть себя – полноправными членами общества.

Развитие идеи равного достоинства сказалось и на отношениях между мужчинами и женщинами. Очевидно, что традиционные гендерные роли изжили себя. Да, мужчины и женщины часто думают, чувствуют и поступают по-разному. Но эти биологические и культурно-исторические различия не имеют принципиального значения. Принцип равного достоинства подчеркивает, что люди неодинаковы, но не ставит целью нивелировать эту разницу. Поэтому он может быть применен к мужчинам и женщинам, детям и взрослым, индуистам и христианам, африканцам и скандинавам, врачам и пациентам, работодателям и работникам.

Как я понимаю «равное достоинство»?

Если «равенство» – это статичное общее понятие, то «равное достоинство» – динамичный внутренний процесс. Оно не устанавливается раз и навсегда, а применяется к новым обстоятельствам. В отличие от равенства, оно не отражается в распределении ролей. Тот факт, что жена в выходной день готовит обед, пока муж смотрит футбол, ничего не говорит нам о равном достоинстве в их семье. Нет неравенства там, где нет принуждения. Когда человек принимает на себя некие обязанности, можно говорить о равенстве, только если это его собственное решение.

Иными словами, когда отцы начинают проводить больше времени с детьми, матери рады, что у них стало одной заботой меньше. Но это можно назвать истинным партнерством, только если мужчины сами получают что-то от общения с детьми. В противном случае это просто «помощь».

Наше умение относиться с равным достоинством к взрослому или ребенку зависит, как и многие другие вещи, от опыта, который мы обрели в родительской семье, и от знакомых нам ролевых моделей. Трудно сформировать такое отношение, если мы не видели его в детстве. Еще труднее оно дается тем, кто привык восхищать окружающих своей внешностью, послушанием или школьными успехами.

Глава 2
Дети с нами заодно!

Дети всегда готовы идти нам навстречу!

Если этого не происходит, значит, они либо делали это слишком часто и слишком долго, либо в чем-то ущемлены.

Главный конфликт

Как мы знаем из истории, главная экзистенциальная дилемма состоит в конфликте между личностью и коллективом (или обществом), индивидуальностью и конформизмом, самоидентификацией и приспособлением. Я предпочитаю называть это конфликтом личных границ и взаимодействия.

Все теории воспитания строятся на том, что дети изначально асоциальны и эгоцентричны, а задача взрослых – научить их приспосабливаться и учитывать интересы других. Методы достижения этой цели менялись. Во второй половине XIX века, например, физические наказания использовались все реже, а роль убеждения росла.


Рисунок 1


Когда я родился, педиатры пропагандировали систему «Тишина, чистота, регулярность». Матери знали, что должны кормить, купать и укладывать младенцев спать в определенное время и с определенными интервалами. Если родителям не удавалось соблюдать эти правила, специалисты предупреждали, что «дети сядут им на голову». Мать волновалась, что ребенок все время беспокоен и плачет, а ей внушали: нельзя отступать от режима, детям полезно кричать для развития легких. К счастью для многих из нас – по крайней мере для тех, кто благополучно пережил свои первые годы, – наши родители не могли долго выносить наши отчаянные крики. Нарушая предписания докторов, они брали нас на руки и кормили в неурочное время.

Еще одно заблуждение: дети зациклены на себе и своих желаниях, поэтому родители должны учить их общаться на условиях взрослых и с самого начала понимать, кто здесь главный. Сорок лет работы с семьями и два десятка лет изучения отношений матери и ребенка доказали мне обратное.

Когда ребенок выбирает между тем, чтобы настоять на своем или действовать заодно с родителями – а это случается несколько раз в день, – то в девяти случаях из десяти он выбирает взаимодействие.

Детям скорее нужно, чтобы взрослые научили их больше заботиться о себе при общении с другими людьми.

Взрослые не видят этой проблемы по двум причинам. Прежде всего, они обращают мало внимания на детей, если те выполняют их условия; только когда дети отказываются делать то, чего мы от них хотим, мы замечаем их. Во-вторых, взаимодействие детей может проявляться по-разному. Итак, уточним, что я называю взаимодействием.

Взаимодействие

Когда я говорю, что дети с нами взаимодействуют, я имею в виду, что они копируют или имитируют поведение самых важных для себя взрослых – родителей или знакомых.

Пример. Мамин декретный отпуск закончился, и шестимесячная Лили начинает ходить в ясли. По утрам, когда мама завозит Лили в ясли перед работой, ребенок плачет и горюет; ничто не может утешить ее. Но если это делает папа, то все идет прекрасно.

В чем секрет? Может быть, мама чересчур опекает малышку, а папа слишком холоден с ней?

Чаще всего радость или огорчение перед детским заведением зависят совсем от другого. Дети плачут с мамой, потому что она эмоционально не готова расстаться с ребенком. Она беспокоится, нервничает, переживает – и это происходит с самого рождения. Она подавляет свои эмоции, поскольку выхода нет – ей нужно на работу, но Лили их чувствует – и копирует. Ребенок действует заодно с матерью, как бы говоря ей: «Мамочка, с нами что-то не так. Я хочу, чтобы ты знала – я это понимаю и надеюсь, что ты решишь проблему, чтобы нам обеим было хорошо».

Однако, если мы спросим мать, которая только что оставила плачущего ребенка в яслях, действовал ли он с ней заодно, она, скорее всего, скажет: нет. Для нее взаимодействие означает, что ребенок научится прощаться с ней без слез.

То же самое происходит, когда мы приводим детей к врачу, стоматологу или помещаем в другую непривычную ситуацию.

Пример. У Карен и Кристиана после долгих лет бесплодия наконец родилась девочка, Сара. Карен взяла годичный отпуск, чтобы быть дома с дочерью. Как и многие новоиспеченные родители, Карен и Кристиан ужасно счастливы и в то же время боятся, что не смогут правильно исполнять родительские обязанности. По многим причинам они никогда не обсуждали друг с другом эту неуверенность. Таким образом, Карен целые дни проводит с младенцем, не в состоянии разобраться в своих чувствах. Внешне это незаметно; когда Кристиан приходит с работы или их навещают друзья и родственники, все говорят только о Саре и о том, как прекрасно, что Карен может сидеть с малышкой.

Постепенно Карен справляется с неуверенностью и все лучше заботится о Саре. Она знает: у девочки должна быть красивая одежда, ее надо вовремя переодевать, правильно и регулярно кормить.

В три месяца Сара начинает отрыгивать материнское молоко. Карен обеспокоена, но скрывает эту проблему. Девочка теряет в весе. В конце концов мать берет себя в руки и обращается к педиатру. Возникает подозрение, что у ребенка врожденная узкая кардия[6], и Сару кладут на обследование. Оно не показывает никаких физических отклонений, но ребенок продолжает отрыгивать молоко. Грудное кормление, которое раньше было интимным и радостным переживанием, становится кошмаром для девочки и матери.

Карен не понимает, что дочь подает ей сигналы, которые можно интерпретировать по-разному.

Например, рвота может означать:

«Спасибо, мама! Я сыта».

Или:

«Мама, лучше я буду есть, когда проголодаюсь, а не когда тебе захочется приложить меня к груди».

Или:

«Происходит что-то не то. Ты так стараешься быть хорошей матерью, что забываешь о моих потребностях. Может быть, тебе поговорить об этом с папой?»

Или:

«Послушай, мама, ты неправильно со мной обращаешься. Мне от этого плохо!»

Но Карен ни о чем не догадывается.

Проходит несколько недель. После новой госпитализации Карен и Кристиан решают обратиться к семейному психотерапевту. (Большинство психотерапевтов сделают один из трех выводов: у Карен невроз, брак родителей в кризисе или что-то не так с ребенком.) На вопрос, какого поведения она ждет от Сары, Карен отвечает: «Если она начнет нормально есть и прибавлять в весе, я буду счастлива».

Но дети не взаимодействуют с родителями такими способами. Они зрят в корень. Они бессознательно пытаются решить конфликт, который мешает семейному благополучию.


Пример

Семья ужинает в ресторане. Когда приносят кофе, мальчики четырех и семи лет получают мороженое и быстро с ним разделываются. Родители тем временем заняты важным разговором. Дети какое-то время прислушиваются, а потом придумывают игру. Они начинают ходить между свободными столиками, все время усложняя свои маршруты. Родители иногда окликают их, и дети прекращают игру, но быстро возвращаются к ней.

Вдруг отец подзывает их тихим сердитым голосом. Когда они подходят, он говорит: «Вы меня не слышите? Вы больше никуда с нами не пойдете, если будете так себя вести. Все, хватит на сегодня. Идем домой!»

Дети обескуражены. Они покидают ресторан, глядя в пол и опустив головы. Ведь они шли родителям навстречу – открыто и честно. Их поведение означало: «Раз у вас важные дела, мы найдем, чем заняться, чтобы вам не мешать».

Забежим на несколько месяцев вперед. Однажды вечером кто-то из детей спрашивает отца: «Мы пойдем сегодня есть пиццу?» «Возможно, – отвечает тот. – Но вы будете хорошо себя вести, а не безобразничать, как в тот раз».

Отец снова ошибочно путает взаимодействие с «хорошим поведением» и добивается послушания, вместо того чтобы строить отношения с детьми на равном достоинстве и доверии.

Дети – гении взаимодействия во всех областях. Четырехлетний малыш подражает папиной походке, шестилетняя девочка ест, как ее мама, девятилетний парнишка разговаривает с младшим братом точно так же, как папа говорит с ним самим. В этих случаях мы не сердимся и не возмущаемся, а, наоборот, чувствуем себя польщенными.

Но когда дети копируют то, что мы хотели бы держать при себе или в чем не хотим признаваться, нам это не нравится. А ведь малыши в прямом смысле слова изучают нас и зеркально отражают наши чувства, прежде чем учатся выражать свои.

Обратите внимание, что происходит с ребенком от шести месяцев до полутора лет, когда вы приходите в гости к его родителям. Малыш внимательно всматривается в мамино или папино лицо. Если родитель недоволен, нервничает или просто не расположен к визитам, ребенок начинает плакать или отворачивается от вас. Взрослые могут скрывать свои чувства за вежливыми словами: «О, это вы! Пожалуйста, заходите!» Но ребенка это не обманет.

Точно так же дети настораживаются, когда мать принимает ухаживания нового воздыхателя, но не уверена в своих чувствах к нему; когда отец встречается с кем-то, но хочет держать это в секрете.

Как семейный психотерапевт, я встречаю примеры такого копирования каждый день. Дети, особенно маленькие, проявляют недовольство и требуют внимания во время семейных встреч, пока нам с их родителями не удается обозначить семейную проблему. Но как только проблема выявлена и родители готовы ее решить, малыши засыпают; те, кто постарше, начинают рисовать или просятся домой. Очень показательная реакция!

Дети копируют родителей и в конфликтной ситуации. Эта черта часто порождает спекуляции о биологических причинах алкоголизма. Мой опыт показывает, что ребенок алкоголиков вырастает с пристрастием к спиртному, потому что он подражает родителю, к которому особенно привязан.

Иными словами, детское взаимодействие с взрослыми может проявляться двумя способами. Ребенок, который взаимодействует напрямую, имитирует поведение родителей. Так бывает в семьях, где взрослые ведут себя конструктивно.

– Если детей уважают, то они уважают окружающих.

– Если о них заботятся, то они заботятся о других.

– Дети, чьи личные границы не нарушаются, не посягают на чужие границы.

Другие дети ведут себя «наоборот», потому что обращают свое поведение внутрь. Тем не менее это тоже взаимодействие.

Нередко бывает, что двое детей в одной семье ведут себя по-разному. Это часто удивляет родителей, ведь у детей одинаковая наследственность и они получают одинаковое воспитание.

Пример

Молодая мать в лагере хорватских беженцев обратилась за психологической помощью для своего семилетнего сына – он непослушный, капризный и надоедливый. Другого сына, 12 лет, она описывает как ответственного и надежного помощника. Учителя в школе называют его интровертным, но умным и старательным.

Семье выпали тяжелые испытания. Муж женщины был убит на боснийском фронте полгода назад; им пришлось скитаться по разным лагерям и центрам для беженцев. Заботясь о детях, мать не позволяла себе проявлять горе у них на глазах и плакала, только оставаясь одна. Многие ведут себя так из любви и лучших побуждений, но это вредно и для взрослых, и для детей.

Старший сын действовал заодно с матерью, копируя ее поведение. Он держал свои горести в себе, ходил сгорбившись, меланхолической походкой, с неподвижным взглядом. У окружающих взрослых он вызывал симпатию и заботу. Его невысказанные чувства к матери успокаивали и поддерживали их обоих. Он просто делал то же, что и она.

Младший брат тоже взаимодействовал с семьей, но противоположным способом. Он делал все наоборот. Он, единственный из них, открыто выражал свою печаль, отчаяние, разочарование и тоску по общению, которые подавляла в себе его мать. Но она не могла одновременно дать волю своему горю и открыть себя для страданий сына: их чувства были слишком похожи.

Этот мальчик хотел быть заодно с матерью, как его брат, но не мог себя заставить. Его дерзкое поведение не пробуждало у взрослых симпатий, а, напротив, вызывало раздражение. Его считали не «большим и разумным», как брата, а «маленьким и непослушным». Все трое наносили ущерб своему здоровью. Но только младший знал и указывал путь к оздоровлению семьи.

К счастью, мать понимала, что ей нужна помощь. Она видела тревожные признаки и относилась к ним достаточно серьезно, чтобы говорить с другими людьми о своих проблемах. Ей повезло попасть в группу женщин со схожей ситуацией. Когда ей удалось выразить свое горе, она помогла старшему сыну сделать то же самое. В итоге младший сын стал спокойнее.

Мы часто наблюдаем этот феномен – расходящееся поведение – в семьях, где отец проявляет насилие к жене и/или к детям. Часто один ребенок копирует отца и становится жестоким и неуправляемым, а другой, повторяя мать, направляет насилие внутрь себя. Такие дети, вырастая, либо разрушают себя – наркотиками, беспорядочными половыми связями, попытками суицида, – либо становятся тихими и покорными. Они приносят себя в жертву, пренебрегают своими потребностями и испытывают преувеличенное чувство ответственности за других. Обратите внимание, что эти качества часто и ошибочно считают признаками «хорошего воспитания».

Когда дети в таких семьях становятся подростками, их поведение еще больше расходится. По многим причинам мальчики сохраняют склонность к насилию, в то время как девочки чаще ведут себя саморазрушительно. Это происходит потому, что девочки обычно берут за образец жертвенное поведение матери.

Вот схематическое описание прямого и обратного взаимодействия.

• Дети, которых критикуют, начинают критически относиться либо к другим, либо к себе.

• Дети, выросшие в жестокой среде, вырастают склонными либо к насилию, либо к саморазрушению.

• Дети из семей, где не принято выражать свои эмоции вслух, становятся либо тихонями, либо болтунами.

• Дети, пострадавшие от насилия или сексуальных домогательств, будут агрессивно разрушать себя или так же агрессивно унижать других.

По моей оценке, половина детей, которые сталкиваются с деструктивным поведением взрослых, взаимодействует с ними обратным способом. Другие прибегают к прямому копированию и получают ярлык «проблемных».

Деструктивное поведение не всегда бывает жестоким, авторитарным и оскорбительным – оно может быть уступчивым и оборонительным. Я хочу подчеркнуть, что у всех нас хватает причин быть такими, какие мы есть. Всех нас невольно подталкивали к разрушительному/саморазрушительному поведению.

Многие взрослые верят, что их поступки полны любви и заботы, хотя на деле это не так. Другие стремятся нести любовь, но одного стремления недостаточно. В прошлом, когда семья была автократичной структурой, родители легко подавляли врожденную мудрость детей. Сейчас это, к счастью, становится все труднее. Не только дети и подростки больше уверены в себе, но и родители стали более гибкими и само общество склонно принимать всерьез благополучие каждого ребенка.

Границы личности

Под этим термином я понимаю физическую и психическую неприкосновенность, вопросы идентичности, границ и барьеров, личных потребностей и ценностей. Чаще всего дети не могут защитить целостность своей личности от родителей. Это не значит, что они не неспособны обозначить свои границы. Скорее они предпочитают отказаться от своих потребностей, если это ведет к конфликту с родителями; действовать заодно, а не стоять на своем.

Это относится, например, к инцесту.

Сексуальные домогательства к родным и приемным детям – жестокое насилие над детской физической, эмоциональной и экзистенциальной целостностью. Описывая свои чувства, многие жертвы инцеста отмечают: им было ясно, что происходит что-то совершенно неправильное. Они хотели защитить себя, но отказывались от самозащиты ради взаимодействия. Когда насильник прибегает к угрозам или другой манипуляции, жертва обычно обещает держать произошедшее в секрете. Иногда это лояльное молчание продолжается несколько лет; в некоторых случаях – всю жизнь. Это саморазрушительная реакция на несправедливость, которую общество считает не только незаконной, но и в высшей степени аморальной. Тихие и склонные к саморазрушению дети реагируют так даже на менее вопиющую ежедневную несправедливость, в которой они видят неизбежную часть «хорошего воспитания».

Когда родители постоянно, сознательно или невольно, посягают на личные границы своих детей, те не думают, что родители не правы. Они делают вывод, что не правы они сами! Теряя самооценку, такие дети накапливают чувство вины или стыда. Эти внутренние изменения сказываются впоследствии на всей их жизни и на их отношениях с родителями.

Как ни печально, границы личности человека подвергаются насилию тем легче, чем охотнее он принимает и прощает насильника. Это относится не только к детям, но и к женщинам, которые живут с жестокими партнерами. Психологи, работая со взрослыми жертвами пыток, отмечают связь между уровнем жестокости и чувством вины. Очевидная цель издевательств – уничтожить достоинство жертвы, а не убить ее физически. Для мучителя идеальный результат – когда жертва сама стыдится того, что произошло.

Дети, изъятые из семей из-за жестокого обращения, часто страдают от низкой самооценки и огромного чувства вины. Они сохраняют привязанность к родителям и просят отпустить их домой, хотя знают, что там их ждут побои и издевательства.

Дети, чьи границы грубо нарушены, всегда сообщают об этом взрослым, но их сообщение игнорируется, отвергается или неверно понимается. Например, в моем детстве родители и учителя верили, что ребенка можно сделать «хорошим», объясняя ему, каким он был «плохим». Дети захотят хорошо себя вести, только если им внушить, что они вели себя плохо.

Но говорить детям, что они плохие, означает нарушать их личностную целостность, и они часто сообщают нам об этом без слов, но ясным и откровенным языком. Они плачут, на их лицах отражается страдание; их тела напрягаются, взгляд опускается вниз, голова падает на грудь. Все в них кричит: «Ты делаешь мне больно!»

Некоторые дети произносят это вслух, но слышат в ответ: «Молчи, когда я с тобой разговариваю!» Иногда взрослые неверно трактуют язык детского тела и требуют: «Смотри на меня, когда я обращаюсь к тебе!»

Эти замечания добиваются внешнего социального идеала за счет личностной целостности ребенка. Они означают: «Неважно, больно тебе от моих слов или нет. Пусть даже так, тем лучше ты запомнишь. Главное, чтобы ты научился вежливости и смотрел в глаза, когда с тобой говорят».

Если слова не действуют, взрослые порой берут ребенка за подбородок и заставляют его поднять лицо. Тут у него только один путь защищаться – опустить глаза. Но это так раздражает некоторых родителей, что они переходят к физическому наказанию или отправляют ребенка «подумать» в свою комнату.

Так делали в Дании тридцать или сорок лет назад и продолжают делать до сих пор во многих странах. Почему? На это есть две причины.

Во-первых, так поступали все родители, и это считалось правильным.

Во-вторых – и это главное, – дети положительно реагировали на такое обращение! Ребенок, которого побили или отправили в кровать без ужина, придет в себя через пару часов или на следующее утро. Он снова будет весел и ласков с родителями, будет играть в мяч с папой, шептаться с мамой и бегать по двору с друзьями. Возможно, он произнесет дежурное извинение или ему скажут: «Давай забудем о нашей ссоре, теперь все хорошо».

Ребенок не злится на родителей и не относится к ним хуже, чем раньше. Тем не менее он потерял частичку себя, стал немного меньше собой и чуть больше – таким, каким его хотят видеть взрослые.

Но, как и все дети, он любит своих родителей и готов любой ценой подарить им «правильного» сына или дочь. Убежденный, что они правы, а он нет, ребенок подавит боль и унижение – и через двадцать лет будет так же поступать со своими детьми.

Склонность детей идти навстречу пожеланиям родителей часто используют для доказательства, что тот или иной метод воспитания «работает» и не приносит страданий. Родители показывают на такого ребенка и говорят: «Я уверен, что мы правильно воспитываем Джонни. Смотрите, как мы отлично с ним ладим».


Пример

Молодая мать с трудом справляется с домашними обязанностями, которые ждут ее после работы. Она рассталась с отцом своих детей и самостоятельно растит трехлетнюю дочку и пятилетнего сына, а также убирает, готовит, стирает и содержит семью. Поэтому каждый день она оставляет детей на несколько часов в комнате, чтобы они смотрели телевизор, пока она хлопочет по хозяйству.

Воспитательница в детском саду заметила, что дети замкнутые и грустные. На ее вопрос мальчик ответил, что их заставляют долго сидеть одних. Учительница позвонила матери, которая не просто признала, что держит детей в комнате. Она оправдывалась тем, что ее мать поступала с ней в детстве точно так же и ничего плохого из этого не вышло. К тому же она слышит, как дети весело играют вдвоем. Разумеется, детям не было весело – они просто шли маме навстречу.

Я привел этот пример не для того, чтобы поспорить, хорошо или плохо сажать маленьких детей в комнату на несколько часов. Я хочу подчеркнуть, что дети подают нам ясные сигналы и мы должны принимать их всерьез, даже если это противоречит тому, как растили нас или как растят детей другие.

Физическое насилие разрушает личность любого человека – включая детей. Мы можем доказывать, что «нет другого выхода» или «он это заслужил», и защищать право родителей на телесные наказания. Эти отговорки только подтверждают, что мы делаем что-то не то и сами это знаем.

Тем не менее многие взрослые отстаивают наказания теми же аргументами, какими мать оправдывала сидение детей в комнате: «В детстве мне досталось несколько хороших взбучек – они были заслуженными и ничуть мне не навредили». А еще: «Это работает!» Мол, когда дети делают что-то плохое, крепкая оплеуха гарантирует, что этого больше не повторится.

Аргумент «это работает» распространен не только среди родителей, но и у профессионалов, работающих в сфере образования и душевного здоровья. И знаете – они правы. Чем настойчивее одна сторона требует от другой отступиться от личных границ, тем лучше работают эти методы. Вот почему шестилетняя жертва инцеста напоминает кокетливую тринадцатилетнюю Лолиту и почему японские школьники совершают столько самоубийств. Вот почему новые религиозные секты, каждая со своим трюком, пользуются такой популярностью. Вот почему десятки тысяч людей рыдали после смерти Сталина и Тито. И вот почему авторитарные отцы и властные бабушки сохраняют иллюзию, что семья для них превыше всего, хотя на самом деле они стоят над семьей.

Защищать телесные наказания, апеллируя к их эффективности, неправильно по двум причинам. Во-первых, мы убедились, что дети охотно идут навстречу взрослым, которых они любят, которым доверяют и от которых зависят, – как бы те себя ни вели. Во-вторых, теперь, когда мы так много знаем о долговременных эмоциональных, когнитивных и духовных последствиях насилия, недопустимо оправдывать его кратковременным эффектом.

Иными словами, недостаточно говорить, что что-то «работает». Мы должны изучить, как и почему это работает. Для начала надо осознать человеческую и социальную цену, которую мы сами, наши дети, родители, пациенты и сограждане заплатим за то, что внешне кажется успешным проявлением взаимодействия. Если эта цена – целостность чьей-то личности, то она слишком высока. Это простой и цивилизованный этический принцип.

В прошлом, когда мы верили, что дети рождаются непонимающими недочеловеками, было еще возможно защищать насилие над их личностью. Взрослые, по их убеждению, знали, что нужно детям, чтобы те выросли и стали полноценными людьми.

«Ты поймешь, как это важно, когда вырастешь!»

«Это для твоей же пользы!»

«Когда-нибудь ты мне скажешь спасибо за это».

«Мне это еще больнее, чем тебе!»

Вот лишь несколько классических фраз, которые используют взрослые, подавляя личность ребенка. Эти оправдания показывают, насколько родителям трудно поступать так, как требует от них общество.

Теперь мы знаем больше. Мы знаем не только что дети мудры, но также что они:

• рождаются социальными существами;

• могут устанавливать свои личные границы;

• сознательно взаимодействуют с любым типом поведения взрослых, независимо от вреда или пользы, которое оно им несет;

• сознательно отражают, вербально или невербально, эмоциональные переживания своих родителей.

Иными словами, дети особенно ценны для родителей именно в те моменты, когда кажутся источником проблем.

Далее я постараюсь проиллюстрировать и обосновать это, на первый взгляд провокационное, утверждение, которое должно стать краеугольным камнем для построения нового типа отношений между родителями и детьми.

Рассмотрим три примера.


Пример 1

Когда Николасу было 11 месяцев, его родители переживали серьезный кризис в отношениях. По ночам они часто ссорились.

Каждый раз, когда это случалось, Николас просыпался и плакал. Родители брали его на руки, чтобы успокоить, но, несмотря на все их старания, он был безутешен. Чем больше они пытались понять, чего он хочет, тем более требовательно и раздраженно он вел себя, пока, утомленный, не засыпал. Но на следующую ночь все повторялось.

Родители не думали, что Николас «требует внимания» или старается доставить им неприятности. Вскоре они сообразили, что эти эпизоды напоминают им другую ситуацию. Николас обычно просыпался, когда они занимались любовью, но при этом был весел и его нетрудно было снова уложить спать. Тогда они наконец поняли деструктивную природу своих ночных ссор. Не только тон их разговоров был упрекающим и неприятным, но и сами аргументы ни к чему не приводили. В итоге они чувствовали себя усталыми, обиженными и разочарованными.

Через несколько недель супруги нашли более конструктивный способ обсуждать свои разногласия. Николас по-прежнему просыпался, немного растерянный и недовольный, но через 5—10 минут успокаивался на руках у родителей и просился обратно в кроватку.

Принимая всерьез реакцию своего сына, родители получили урок, который в другой ситуации им пришлось бы усваивать годами. Он поняли, что капризы ребенка означают: «Дорогие мама и папа, мне не нравится, как вы решаете свои проблемы. Это меня пугает и расстраивает. Вы не могли бы делать это по-другому?»

Когда они перешли на другой тон обсуждений, Николас изменил свое сообщение: «Я по-прежнему немного пугаюсь и огорчаюсь, когда вы спорите, но меня уже не тревожит то, как вы это делаете».


Пример 2

Луиза, капризная девятилетняя девочка, начала вести себя в тревожной, саморазрушающей манере: она режет себе пальцы ножницами, прокалывает ножом кожу на животе и засовывает иголки в нос, чтобы вызвать кровотечение. У нее есть старший брат, с которым она часто себя сравнивает. Уже несколько лет она постоянно спрашивает родителей: «Почему вы любите Томаса больше, чем меня?» Попытки вызвать кровь из носа начались вскоре после того, как Томас прошел лечение из-за частых кровотечений.

Родители Луизы – ответственные люди, которые очень любят дочь и делают все возможное, чтобы наладить с ней отношения. Они отзывчивы, рассудительны и стараются дать ей все, что она требует. Другие взрослые советуют им поставить ребенку более жесткие рамки. Но Луиза по-прежнему ведет себя вызывающе. Несколько раз она «официально» приглашала родителей на «встречу», чтобы объявить: «Так, как мы относимся друг к другу, не может дальше продолжаться. Давайте попробуем все же стать друзьями?»

Оба родителя были измучены и растерянны. Они не сердились на дочь и не настаивали на том, чтобы ее «проверили и исправили». Но когда Луиза начала травмировать себя, они поняли, что нуждаются в помощи.

Мы изучили отношения Луизы и родителей, начиная с ее рождения, и некоторые моменты стали проясняться.

Беременность у матери протекала тяжело, роды были сложными и болезненными. Маленькая Луиза плохо спала, мало ела и часто плакала. Ее мать чувствовала себя неумелой и виноватой. У нее были проблемы с грудным молоком, и другие женщины в родильной палате смотрели на нее с осуждением.

Отец был постоянно занят, поскольку открывал новый бизнес. По его признанию, лишь через несколько лет он начал заниматься дочерью и понял, что матери трудно наладить с ней гармоничные отношения.

Луизе с самого рождения не хватало защищенности, необходимой детям для здорового развития. Она не чувствовала, что находится в надежных, умелых руках. Ее мать все время занимала оборонительную позицию и вынуждена была сама решать многочисленные проблемы.

В этой ситуации у маленькой Луизы было два пути – смириться и стать «легким» ребенком или яростно бороться за то, чего ей недоставало. Луиза «выбрала» последнее.

В последние годы некоторые исследователи пришли к убеждению, что ребенок рождается с определенным «характером». Но на мой взгляд, неважно, был ли упрямый и вызывающий характер Луизы результатом наследственности или вынужденным способом ее взаимодействия с родителями.

Луиза как будто говорила свой матери: «Дорогая мама, кажется, ты не знаешь, как правильно за мной ухаживать. Поэтому мне придется давать тебе ясные указания. Я буду протестовать, когда мне что-то не нравится, и требовать то, что мне нужно».

Вслух она выражала эту дилемму фразой: «Почему вы любите Томаса больше, чем меня?»

С точки зрения традиционной психологии или здравого смысла такой вопрос продиктован ревностью – но я с этим не согласен. Луиза хочет сказать, что ее любят не так, как надо. Ей кажется, что родители ее не ценят – а все мы отчаянно стремимся в детстве быть ценными для своих близких. Иначе дети (да и взрослые) становятся раздражительными, агрессивными и растерянными. Справиться с этими сложными чувствами не способен почти ни один ребенок.

Представьте себе, как четырехлетняя Луиза говорит родителям: «Послушайте! С нами что-то не так. Я знаю, что вы меня любите, и делаю все, чтобы заслужить эту любовь. Но чаще всего я чувствую себя нелюбимой. Когда я смотрю на ваши отношения с моим братом, я вижу, что вы ладите с ним гораздо лучше, чем со мной, и мне трудно не завидовать». Именно так! Но дети не умеют говорить то, что им хочется сказать. Когда родители и специалисты называют это «ревностью», Луиза чувствует, что ее не понимают, и ее поведение становится еще более «ревнивым».

Родители Луизы реагировали так, как делали бы большинство любящих взрослых. На ее претензии, что брата любят больше, они отвечали: «Нет, Луиза, это неправда! Мы любим тебя так же сильно, как Томаса». Этот честный и искренний ответ приносил обратный результат: Луиза чувствовала себя еще более одинокой и «плохой». Она могла бы сказать себе: «Я вижу, что они любят меня, и они сами об этом говорят. Но почему мне этого не хватает? Очевидно, со мной что-то не так».

Вернемся к ее изначальному способу взаимодействия – требовательности. Она требует постоянного внимания. Часто она просит невозможного – например, определенный сорт мороженого в середине зимы. Каждый раз, ложась спать, она по 10–15 раз зовет родителей. Их совместное времяпрепровождение омрачено драмами, потому что родители не могут или не хотят исполнять детские капризы. Но Луиза стоит на своем.

Такой тип поведения тоже часто понимают неправильно. Родителям детей вроде Луизы советуют «устанавливать границы», «не уступать», «уметь говорить «нет», «быть последовательными» и так далее. Проблема в том, что это поверхностный воспитательный метод, такой же, как объяснение потребности ребенка в любви – ревностью. Истинная проблема вот в чем: дети не понимают, что им нужно. Часто они знают только, чего они хотят. Это не значит, что дети не в состоянии осознать свои потребности. Им просто не хватает необходимой перспективы и слов, чтобы это выразить. Они надеются, что за них это сделают взрослые.

Но, хотя дети не могут сформулировать свои потребности, они прекрасно их осознают. Не получая удовлетворения, они становятся неуправляемыми («трудными») или равнодушными и пассивными.

Активные здоровые дети, такие, как Луиза, импульсивно требуют всего подряд. Их претензии становятся все более многочисленными и абсурдными. Разумеется, родителям такое поведение кажется провокативным. В тех культурах, которые до сих пор построены на старомодных принципах воспитания, оно пресекается физическими наказаниями или вербальной агрессией. Скорее всего, детские капризы при этом исчезнут, но проявятся во взрослом возрасте.

К сожалению, в последние 10–15 лет мы видим все больше родителей, которых терроризируют эгоистичные маленькие тираны. Такое случается, когда взрослые боятся быть авторитарными и не могут договориться о разумных границах своей власти. В итоге они «обслуживают» детей, а те получают слишком много того, чего они хотят, и слишком мало того, что им нужно.

Когда родители только «служат» детям, и те и другие страдают от одиночества. (Раньше многие дети получали меньше, чем им нужно; сейчас, благодаря более либеральному отношению к воспитанию и экономическим возможностям, все больше детей получают слишком много. Это явление особенно заметно в недавно демократизированных странах Восточной Европы, где отдельные люди неожиданно и резко разбогатели. Часть материальных благ достается детям, обычно в форме ценностей, которые символизируют социальный статус.)

Луиза использовала три способа сообщить родителям, что она не чувствует себя ценной для них. Во-первых, она стала необычайно требовательной, во-вторых, попыталась выразить свои ощущения словами. Ни то ни другое не помогло. И она, и родители использовали всю энергию, воображение и взаимную любовь, чтобы создать более гармоничные отношения. Но эти усилия пропадали втуне. Однако сам факт, что Луиза так энергично боролась за себя, а родители так самоотверженно старались решить проблему, положительно повлиял на ее будущее. Все обернулось бы гораздо хуже, если бы они махнули рукой друг на друга.

Причинение себе боли было третьей, и последней попыткой Луизы привлечь внимание. Ее поступки означали: «Мне больно быть с вами… Я истекаю кровью!» На этот раз ее услышали.

Общаясь с этой семьей, я узнал, что мама Луизы в детстве страдала от жестокости своего отца. Идя ему навстречу, она стала милой и послушной девочкой, которая всегда делает то, чего ждут от нее другие, но не умеет понимать и выражать свои потребности. Таким образом, они с Луизой должны были вместе научиться это делать! По иронии судьбы, именно Луиза помогла своей матери набраться смелости и признаться в жестоком обращении, которому она подвергалась в детстве.

Поведение Луизы оказалось необычайно важным для ее матери и семейной жизни родителей. Этого бы не случилось, если бы ее капризы объясняли просто «проблемами воспитания». При самых благоприятных обстоятельствах отдельные педагогические приемы помогли бы Луизе стать более уживчивой, а ее родителям – более спокойными. Но послушание девочки было бы куплено очень дорогой ценой – падением ее самооценки.

Теперь давайте рассмотрим другой пример умения детей создавать точную асоциальную обратную связь.


Пример 3

Красивая и благополучная итальянская семья на курорте приходит поужинать в ресторан отеля. Родители и две девочки четырех и десяти лет просто излучают элегантность. Каждый постоялец отеля может выбрать одну из трех закусок, одно из трех горячих блюд и так далее. Родители делают заказ, старшая девочка просит то же, что и мама, и мать выбирает еду для младшей. Та тихо, но твердо протестует: она хочет другое блюдо. В глазах отца появляется угрожающий блеск, мать обрывает ребенка: «Тебе все равно это не понравится!» Заказ сделан. В течение всего интермеццо, которое длится меньше минуты, старшая дочь сидит, опустив глаза в свою тарелку.

Когда приносят первое блюдо, мать берет порцию младшей и режет на мелкие кусочки. Девочка молча отказывается есть. Родители пытаются уговорить ее, но безрезультатно. Тарелки убирают для подачи горячего, и малышку предупреждают, что ей лучше вести себя прилично – а не то… Среди других угроз звучит запрет получить лакомства с десертной стойки самообслуживания.

Появляется главное блюдо. Мать снова режет еду для младшей дочери и подносит вилку к ее рту. Девочка съедает всю порцию медленно и неохотно. Когда родители предлагают ей заслуженную награду – свободный выбор десертов, она объявляет, что ничего не хочет. Остальные члены семьи понимающе переглядываются и качают головами над «детской глупостью».

На следующий вечер драма повторяется, но теперь маленькая девочка отказывается есть вообще. Отец велит жене уложить ребенка спать в наказание за ужасное поведение. (Девочка вела себя так же тихо, как в первый вечер. Родителей возмутило, что официант мог увидеть нетронутое блюдо.)

На третий вечер неожиданная «помощь» приходит от старшего официанта. Приняв заказ у родителей и старшей дочери (она всегда берет то же, что и мама, и получает одобрительный кивок родителей), он поворачивается к малышке и спрашивает: «А что желает сегодня на ужин юная леди?»

Девочка смотрит на него удивленно и обрадованно. Внезапно меняется ее поза. Раньше она сидела за столом правильно, но напряженно. Теперь она встает на колени на стуле, чтобы быть одного роста со всеми, и говорит: «Вы можете мне еще раз назвать все, что есть?»

«Конечно, мисс», – отвечает официант и перечисляет меню так же подробно, как он делал для других.

Девочка уверенно делает заказ и, прежде чем ошеломленные родители обретают дар речи, начинает болтать с ними, как ни в чем не бывало.

Нечего и говорить, что она съела весь ужин до последнего кусочка.

Эта сцена повторялась несколько дней, с одним важным изменением. Каждый удачный вечер добавлял в атмосферу семьи чуть больше дружелюбия и раскованности. Отец даже позволил себе выйти к столу в простой рубашке, без галстука.

Хорошее воспитание потерпело решительное, если не окончательное поражение. Благодаря умной четырехлетке (при поддержке сообразительного официанта) эмоциональная жизнь этих людей стала более свободной. Девочка выиграла битву, которую большинство детей сдают без борьбы: право решать, что, когда и в каком количестве она возьмет в рот. Она настояла на соблюдении своих личных границ. Родители признали ее мудрость и тем самым обогатили свою жизнь. Старшая дочь пока не понимает, что она тоже в выигрыше: теперь, когда семья стала более открытой, ее подростковый возраст пройдет гораздо спокойнее, чем это могло бы быть, если бы младшая сестра не заказала ужин по своему выбору.

Но как быть многим другим детям, которым не повезло иметь таких покладистых родителей и встретить такого отзывчивого официанта? По моему опыту, многие родителей готовы слушать и учиться. Их больше, чем мы думаем. Но к ним надо подходить не с критикой и обвинениями, а с сочувствием и пониманием. Верно, что они часто несправедливы к своим детям – потому что сами испытывали те же страдания, которые причиняют, причем гораздо дольше. Мы обязаны относиться к ним так, как хотим, чтобы они относились к своим детям.

Конфликт между личными границами и стремлением к взаимодействию

Взрослые и дети каждый день сталкиваются с ситуациями, когда им приходится делать выбор «или – или». Должны ли мы быть верными себе (то есть своим личным границам и потребностям) или надо идти на компромисс ради сохранения отношений (следовать внешним требованиям из страха быть отвергнутым и наказанным или из желания придерживаться общественных норм)? Может ли этот конфликт быть преобразован в «и то и другое», зависит от семьи, от культурных традиций диалога и от способности каждого отдельного человека выражать себя. Я вернусь к этой теме позже.

В конфликте между личностной целостностью и взаимодействием дети, даже при малейшем давлении, предпочитают взаимодействие. Мы же всегда оказываем на них давление, выбирая метод воспитания, детские сады и школы, место жительства и свой режим работы.

Еще сильнее на детей (по крайней мере, пока мы их растим) влияют факторы, которые плохо поддаются нашему контролю. Это перипетии нашей семейной жизни, колебания нашего темперамента и эмоций, болезни и смерть близких, проблемы на работе, экономические кризисы, войны и т. д.

Основа физических границ ребенка – право получать еду, когда он в ней нуждается, и не есть, если он этого не хочет. Но и оно часто нарушается.


Пример

Обычно пятимесячная Сара послушно съедает на обед большую порцию овощного пюре. Однажды, проглотив четыре полные ложки, она отказывается открывать рот для пятой. Мать сначала действует уговорами, потом переходит к старой игре: «Смотри, Сара, трррр… трррр… Смотри, это маленький самолетик… Он летит тебе прямо в ротик…». После нескольких попыток Сара начинает хныкать. Мама гладит ее по голове, говорит несколько успокаивающих слов и снова принимается за самолетик. Сара сдается и глотает все, что попадает к ней в рот.

Мама Сары разделяет убеждение всех начинающих родителей: хороший аппетит ребенка – показатель правильного ухода. Она сознательно давит на дочь.


Пример

Лаура, тоже пятимесячная, отказывается от молока, хотя мама подносит ее к груди и уговаривает поесть. Неожиданно рассердившись, мать поднимает Лауру и трясет ее, приговаривая: «Хватит! Мне некогда сидеть и ждать, пока ты решишь, что ты хочешь. Или ешь сейчас, или все!» Лаура делает несколько глотков и засыпает.

Мама Лауры – несчастная, безработная, малообразованная мать-одиночка. Ребенок – единственное, что придает смысл ее жизни. Часто она не видит разницы между своим желанием близости и нежности и потребностями Лауры. Поэтому она часто не дает Лауре уснуть, когда та хочет спать, и кормит ее, когда она не голодна, таким образом оказывая ненамеренное давление.

Обе эти женщины заботятся о своих детях и хотят, чтобы те ели достаточно. Но они совершают большую ошибку – игнорируют знаки, которые подает ребенок.

Мы, родители, должны отслеживать свои намеренные и случайные просчеты в воспитании. Для этого надо понимать, что хотят нам сказать наши дети.

Не бывает идеальной семьи и идеального общества. Конфликт между личными границами и взаимодействием, если он не разрешается, в конечном итоге приводит к болевым симптомам у всех нас. Качество семейной жизни определяется тем, как взрослые реагируют на сигналы, которые подают другие члены семьи, и насколько они готовы обсуждать чужую боль.

Чем чаще мы жертвуем своими границами ради взаимодействия, тем больше боли испытываем. Мы можем научиться так хорошо подавлять ее, что ни мы сами, ни окружающие ничего не заметят. Но мы все равно подаем вербальный или невербальный сигнал о том, что нам плохо. Если мы или наши близкие принимаем этот сигнал всерьез, понимаем его важность и что-то меняем, проблема решается и боль стихает. Когда этого не происходит, сигналы усиливаются или меняют свою природу (например, становятся поступками вместо слов). В общем, симптом так или иначе проявится. Самый первый сигнал – усталость, последним может стать убийство или самоубийство.

Нет ничего странного в таком функционировании психики. Наше тело работает точно так же. У каждой клетки есть свои лимиты и уникальный гармонический баланс с другими клетками. Когда мы нарушаем ее границы – с помощью табака или других вредных веществ, – тело приходит в состояние разбалансированности, заболевает или испытывает боль. Можно излечиться от небольшого, ограниченного во времени разрушения, но чем дольше оно продолжается, тем более стойкие последствия мы рискуем получить.

Наша культура осуждает далеко не все формы психологического насилия. Это касается не только детей и взрослых, но и мужчин и женщин.

Личностная целостность ребенка может быть разрушена тремя путями:

• Физическое или сексуальное насилие, отсутствие необходимого ухода – это то, что осуждается обществом;

• Применение «правильных» и «необходимых» методов воспитания, большинство которых общество одобряет;

• Принудительное навязывание идеологической позиции, например политических или религиозных взглядов.

То, что принято считать моральным, вполне может оказаться неэтичным! Поэтому я призываю взрослых критически относиться к «обычному», «нормальному» и «принятому» в их культуре – то есть к тому, что «все делают».

Дети и подростки всегда подают сигналы о том, что баланс между их личными границами и взаимодействием нарушен и им больно. Далее я расскажу, как родители и другие взрослые могут помочь детям научиться охранять свою личностную целостность.

Но у всех взрослых есть недостатки, а все дети разные. Искренне, с любовью, с самыми добрыми намерениями, мы все равно допускаем просчеты. Это простительно! Важно, чтобы люди брали на себя ответственность за свои ошибки, вместо того чтобы обвинять детей, как это происходит сплошь и рядом. Взрослые и так постоянно используют двойные стандарты: если отношения с детьми складываются хорошо, то это заслуга родителей, если нет – вина детей.

Понимая, что дети и подростки идут нам навстречу, мы можем иначе взглянуть на тех из них, кому традиционно навешивали ярлык «трудных» и «асоциальных».

• Когда ребенок ведет себя деструктивно и/или асоциально, это всегда означает, что он подражает одному или нескольким взрослым или взаимодействует с ним/ними. Часто подобное поведение взрослого считается в обществе «приемлемым». Но взрослые нарушения всегда становятся примером для детей. Иногда взрослый действует намеренно, чтоб «преподать ребенку урок», но чаще руководствуется собственными деструктивными мотивами.

• Когда ребенок сопротивляется или отказывается взаимодействовать, это происходит потому, что он либо слишком много и долго подстраивался под деструктивные проявления своей семьи, либо его личные границы были грубо нарушены.

Список сигналов, которые подают нам дети и подростки, поистине бесконечен. Вот лишь несколько классических комментариев, которые делают родители в адрес своих детей в ходе конфликта:

«Он просто не слушает нас!»

«Она никогда не приходит домой в то время, о котором мы договаривались!»

«Когда все садятся за стол, он не хочет есть, но через полчаса выясняется, что он проголодался».

«Я только и делаю, что убираю за ним!»

«Приходится все время бороться за то, чтобы он убрал свою комнату».

«Хуже всего, что она врет нам!»

«Его приходится каждый день силой усаживать за уроки!»

«Она не встанет утром, если ее не разбудить!»

«Их вечно нужно просить. Они никогда ничего не сделают сами!»

«Заставить ее одеться утром – целая история! С ней очень трудно!»

При такой формулировке не остается сомнений, кто тут прав, а кто виноват. Педагоги, психологи и другие профессионалы обычно видят конфликт глазами взрослых или, наоборот, обвиняют во всем родителей.

Но давайте разберем каждую проблему по отдельности. Как я уже говорил, каждая семья уникальна и невозможно объяснить чье-то поведение без знания ее особенностей.

«Он просто не слушает нас!»

Когда дети «просто не слушают», это обычно значит, что родительские слова для них не важны. Не поймите неправильно: родители могут говорить разумные, справедливые и даже гениальные вещи. Но они произносят их не так, не в том контексте или не вовремя. Возможно, например, что ребенок подчиняется им в агрессивных и деструктивных ситуациях, но оказывает сопротивление в те моменты, когда его бунт воспринимается спокойнее. Для большинства маленьких детей это неосознанный выбор, его делают интуиция и ситуация.

Может быть также, что ценности, которыми руководствуются родители, необходимо пересмотреть. До сих пор многие считают, что дети должны «научиться слушаться», хотя эти требования чаще всего приводят к «непослушанию», явному или скрытому. Это происходит потому, что для ребенка оскорбительно выполнять приказы, когда он сам готов идти вам навстречу.

Такое поведение легко понять, если мы задумаемся о наших отношениях с супругом или начальником. «Ему надо было просто вежливо попросить», – говорим мы в попытке спасти свою самооценку, когда босс унижает нас.

Никому не нравится получать приказы, даже военным. В ситуации, когда цель – научить людей нести разрушение, например в армии, – подчинение необходимо. Однако у семьи другие цели.

«Когда все садятся за стол, он не хочет есть, но через полчаса…»

У детей, которые не хотят есть со всеми вместе, возможно, свои биологические часы. Но они могут также подавать важный сигнал: «Я теряю аппетит, когда сажусь с вами есть. Атмосфера за столом напряженная и неприятная, и поскольку я не могу это выразить словами, я предпочитаю просто отказаться».

Совместная трапеза (в тех странах, где сохранилась такая традиция) – это часто единственная для семьи возможность собраться вместе. Естественно, в это время нерешенные конфликты выходят на поверхность. Многие из нас помнят, как мы чувствовали себя в детстве в таких ситуациях. То же самое происходит, когда мы садимся за стол с друзьями или знакомыми и неразрешенные споры проникают в застольную беседу.

Одно совершенно точно: дети вовсе не стараются осложнить родителям жизнь. Они делают это ради своей семьи, а не во вред ей.

Есть три типа сигналов, на которые я хочу обратить ваше внимание.

• Психоматические симптомы – головная боль, боли в животе и спине, напряженность мускулов в плечах и шее, снижение веса или, наоборот, его резкое прибавление и так далее.

• Разрушительное поведение вне дома: проблемы с поведением в школе, агрессия по отношению к другим детям, гиперактивность, трудности с концентрацией внимания, травля других или превращение в объект травли, прогулы, правонарушения, злоупотребление алкоголем, наркотиками и прочие зависимости.

• Попытки суицида, замкнутость, уход от общения, проявления насилия.

Психосоматика

Психосоматические сигналы и симптомы имеют физическую (соматическую) природу, но психологическую причину. Медицинская наука изначально фокусировалась только на теле и не спешила признать два других элемента – душу и сознание. Однако все три элемента воздействуют друг на друга разными способами и по разным причинам, о которых мы мало знаем.

Обычно люди реагируют на психосоматические проблемы даже острее, чем на физиологические. Родители воспринимают такой диагноз как обвинение, и это мешает им понять, что происходит в жизни ребенка. Как бы усердно мы ни заботились о наших детях, мы не можем гарантировать, что их жизнь будет легкой. Мы любим детей и готовим их к жизни, но не в состоянии защитить их от реальности. Боль – естественная часть человеческого существования, от зачатия до смерти, в том числе и боль от конфликта между личными границами и взаимодействием. Когда дети переживают такой конфликт и проявляют психосоматические симптомы, они как бы говорят: «Я страдаю и не могу это объяснить. У меня не хватает слов рассказать о своей боли, и я не могу ни с кем поговорить об этом».

Как и симптомы социального поведения, психосоматические сигналы – это своего рода приглашение: «Эй, кто-нибудь! Мне плохо. Вы можете прийти в мой мир и помочь мне разобраться, что в нем не так?»

Слава богу, теперь мы знаем, что дети, которые получают в семье неподходящее психологическое «питание», порой реагируют отклонениями веса: одни едят слишком много, другие – слишком мало. Если ребенок ощущает слишком большую ответственность, он часто жалуется на головные боли или мышечное напряжение, а боли в животе сопровождают детскую тревожность и другие тупиковые эмоциональные конфликты. Мой совет родителям, чьи дети подают психосоматические сигналы, очень простой: смотреть и наблюдать, стараться увидеть жизнь ребенка его глазами. Расспросы здесь не помогут. Если ребенок понимает, что именно в его жизни неправильно, и может это объяснить, ему не нужны сигналы.

Постепенно вы узнаете, как ваш ребенок реагирует на сложные ситуации. У некоторых младенцев начинается воспаление среднего уха, и они страдают от болей в ушах в последующие годы, когда испытывают стресс. У других случается диарея или запор, простуда, насморк, воспаление горла. Кто-то слишком много спит, а кто-то становится гиперактивным.

Иногда дети проявляют психосоматические симптомы, если им кажется, что родителям невозможно рассказать о какой-то проблеме. Порой психосоматика – это «язык», на котором в семье принято сообщать о своей боли, и ребенок учится на нем говорить, чтобы привлечь внимание. В конце концов, бывает, родители просто не слушают ребенка или у них столько своих забот, что дети не хотят «мешать» им своими жалобами. Список причин можно продолжать до бесконечности. Но главное тут одно: психосоматические симптомы – это закодированные знаки. Взрослые должны относиться к ним серьезно и помогать детям перевести их на прямой и понятный язык.

Разрушительное и саморазрушительное поведение

Дети ведут себя деструктивно, когда кто-то из ближнего круга взрослых нарушает их личностные границы вербально и/или физически. Общение с этими людьми лишает ребенка уверенности в себе именно тогда, когда ему это особенно нужно.

То же самое относится к детям, которые совершают саморазрушительные поступки – от прямых попыток самоубийства до применения психоактивных веществ или беспорядочной сексуальной жизни. Как я уже говорил, разрушительное и саморазрушительное поведение – это две разные формы ответа на «приемлемое насилие». Когда насилие постоянно присутствует в семейной жизни, дети и подростки принимают его как данность – и действуют с нами заодно! Задача взрослых – понять, что именно вызывает их ответ.


Пример

Девятилетний мальчик однажды пришел в школу с распухшей щекой. Его маму вызвали в школу, и она призналась, что дала сыну пощечину. Женщина оправдывалась тем, что мальчик ударил свою трехлетнюю сестру. «Он не должен так поступать, – сказала она. – Нельзя бить того, кто младше тебя». Она наказывала сына физически, не зная, что делать, когда он ведет себя «неправильно».

Как выяснилось, мать часто оставалась одна с тремя детьми; ее муж работал на нефтяной платформе и отсутствовал по нескольку месяцев. Она с трудом справлялась с материнскими обязанностями и в последнее время поручала мальчику присматривать за младшими детьми. Получив роль заместителя отца, сын, естественно, копировал мамину манеру «взрослого» поведения.

Легко осуждать женщину за лицемерие – она наказывает сына за то, что он бьет сестру, и при этом бьет его сама. Но не это главное. Согласно ее моральной позиции, дети не должны бить младших детей, но взрослому позволено ударить ребенка, если на то есть веская причина. Эта мать, как и многие другие, сама была воспитана с убеждением, что дети – не полноценные люди с рождения, но они могут стать людьми, если бить их по мере необходимости.


Пример

Петер, трех с половиной лет, плохо ведет себя в детском саду. Он кусает своих товарищей, когда расстраивается и не знает, как быть. Его родители охотно приходили на три встречи с семейным психотерапевтом. Они не скрывали, что несколько раз задавали Петеру взбучку, когда не могли с ним справиться. Но это случалось довольно давно. С тех пор отношения Петера с родителями в целом складывались мирно, и психотерапевт сомневался, что две или три взбучки могли привести к нынешним проблемам. Петер присутствовал на встречах, которые проходили в течение месяца. За это время его поведение стало менее агрессивным, хотя иногда он все же кусался. Взрослые не могли понять, почему он это делает.

Через несколько месяцев Петер снова стал кусать детей так часто, что его и родителей пригласили на новую встречу. На этот раз ребенок вел себя вызывающе с самого начала: спрашивал, когда они пойдут домой, просил порисовать, но отказывался от «этих дурацких карандашей», хотел сидеть на коленях у кого-нибудь из родителей, но только если они будут молчать, и так далее.

Папа пытался договориться с мальчиком. Сначала он обращался к нему спокойно и мягко, но в конце концов повысил голос и начал огрызаться: «Хватит!», «Прекрати сейчас же!», «Петер, послушай меня!». Когда психотерапевт обратил его внимание на эту перемену, отец ответил с виноватым видом: «Да, наверное, вы правы. Жена тоже говорит, что я все время его покусываю». Все засмеялись – включая Петера. Теперь причина его поведения в детском саду была ясна. Отец объяснил, что его самого воспитывали «серьезно» и в растерянности он прибегал к тем же методам, которые использовали его собственные родители. Воспитательница добавила, что так же поступал и сам Петер. Когда он хотел получить игрушку или занять определенное место за столом, он вначале просил вежливо, но если это не помогало, пускал в ход зубы.

Когда мать спросили, почему она прежде не упоминала о таком поведении мужа, она ответила: «Он стал делать это гораздо реже, чем раньше, и я не хотела его критиковать, ведь он уже исправляется». Она предложила, чтобы папа, вместо того чтобы «кусать» Петера, когда он недоволен им, говорил: «Я не знаю, что сказать. Мне надо остановиться и подумать».

Это оказалось хорошей стратегией по двум причинам. Не только отец нашел удовлетворительное решение, но и сам Петер изменил свой способ справляться с проблемами. Вместо того чтобы кусать других детей, он уходил в уголок и дулся, пока не находил себе другое занятие. По мере того как росла папина способность вести диалог, то же самое происходило и с Петером.

Много лет считалось, что у детей, подобных Петеру, имеются «социальные проблемы», или «проблемы взаимоотношений с другими». Не то чтобы эта характеристика была ошибочна, но она очень поверхностна. Неумение Петера общаться с детьми – не проблема, а сигнал, который он подает, чтобы привлечь внимание к своей боли.

Многие поколения взрослых реагировали на подобные сигналы детей тем, что указывали им, «как надо себя вести». В результате самые отзывчивые молча переносили боль. Хуже того, они скрывали ее, хотя она продолжала отравлять их жизнь и создавала у них неверное представление о себе. Менее склонные идти навстречу взрослым нарушали указания и вели себя еще более «асоциально» до тех пор, пока окружающие уже не могли не заметить, что что-то не так.

Сигнал, который подавал Петер, – социальный в самом прямом смысле этого слова. Что может быть социальнее, чем сообщать своим близким, что общение с ними причиняет тебе боль и нужно что-то исправить ради общего блага? По иронии, взрослые часто говорят детям: «Ты должен думать о других, а не только о себе!»

К сожалению, мы одинаково поступаем и с детьми, чьи сигналы вызывают у нас симпатию и понимание, и с теми из них, кто нас тревожит и сердит. Вспомним о детях с чрезмерным весом. Мы сочувствуем им, когда их дразнят сверстники, мы предлагаем им физические тренировки, здоровое питание, кулинарные курсы, чтобы они могли похудеть и избавиться от унижений. Мы делаем это от чистого сердца, но наши педагогические усилия только усиливают травму – они показывают детям, что с ними действительно что-то не в порядке. Это просто другая форма насмешек и унижения, которые они и так слышат от своих товарищей.

Одна тринадцатилетняя девочка высказалась на этот счет вполне откровенно. Ее родители обратились за советом, потому что были обеспокоены ее растущим весом. Через несколько минут после начала встречи, когда родители говорили о своих опасениях, Алесия вдруг вскочила и со слезами воскликнула: «Ради бога, неужели все, что вы видите, – это мое тело?!»

Эта девочка была исключением – она смогла найти слова для своей экзистенциальной дилеммы. Большинство детей не в состоянии сформулировать причину своей боли. Вместо этого они (как и многие взрослые) соглашаются с объяснениями, диагнозами и стереотипами, которые им навязывают.

Подведем итог. Физическое выживание в прошлые времена, будь то феодальный строй или диктатура, часто зависело от умения человека поступиться своими границами ради взаимодействия с теми, кто обладал властью. Родители с ранних лет воспитывали в детях это качество, чтобы подготовить их к взрослой жизни. Но оно больше не нужно. Мир по большей части признает, что общество, построенное на злоупотреблении силой, унижает человеческое достоинство.

При всех этих переменах базовые взгляды на воспитание остались прежними.

Мы продолжаем верить в неизбежный конфликт интересов между потребностями индивида сохранять и развивать свою личность и общественной необходимостью.

На основе моего опыта работы с семьями и другими группами я утверждаю, что эти взгляды устарели. Все совершенно иначе: только забота о личности индивида может гарантировать, что чувства других тоже будут развиваться. Не бывает коллективного роста без индивидуального.

Наши новые знания о психологическом развитии детей (и людей в целом) позволяют говорить о новых ценностях общения между детьми и взрослыми. Эти ценности нужно внедрять не только в семьях, но и в детских садах, культурных и общественных центрах и других местах, где взрослые и дети вместе проводят время.

Детское поведение, взаимодействующее или деструктивное, так же важно для здоровья и развития родителей, как поведение родителей – для развития и здоровья детей. Общение детей и взрослых – это процесс взаимного обучения. Чем больше равного достоинства будет в их отношениях, тем больше они все выиграют.

Глава 3
Самооценка и уверенность в себе

Самоуважение, самооценка и уверенность в себе часто употребляются как синонимы. Но они означают разные вещи, хоть и связанные между собой. Очень важно понять эту разницу.

В последние 50 лет родители и педагоги – особенно те, кто работает с детьми с так называемыми психологическими и социальными проблемами, – очень озабочены уверенностью детей в себе и изо всех сил стараются ее повысить.

Но обычно эти усилия не приводят к успеху по нескольким причинам. Чаще всего они решают не ту проблему. Они направлены на повышение уверенности в себе, в то время как истинная проблема – в самооценке. В итоге самооценка ребенка часто падает еще больше. Но даже если результат достигнут, он быстро сходит на нет в моменты стресса, когда ребенок попадает в потенциально саморазрушительную ситуацию.

Те же процессы порой происходят, когда психологи работают с подростками и взрослыми, не умеющими выстраивать любовные и дружеские отношения.

В некоторых культурах принято считать, что постоянная похвала (частое употребление таких эпитетов, как «потрясающий», «фантастический», «выдающийся» и «замечательный») способствует укреплению самооценки и детей, и взрослых. В результате многие люди обзавелись развитым эго, но это плохой заменитель истинного «я». Подобно тому как большой мыльный пузырь легче лопается, детский «пузырь эго» сдувается от малейшей неприятности – плохой оценки или ссоры с подругой, – оставляя в недоумении родителей, друзей и учителей.

Определения

Самооценка – это наше понимание того, кто мы есть, основанное на нашем опыте. Она зависит от того, насколько хорошо мы себя знаем и как относимся к этому знанию. Самооценку можно представить в виде внутреннего стержня, центра или ядра личности.

Люди со здоровой развитой самооценкой самодостаточны и легко уживаются сами с собой. Внутреннее ощущение от здоровой самооценки: «Со мной все в порядке, я представляю собой ценность просто потому, что существую». И наоборот, при низкой самооценке человек настроен самокритично и неуверенно – даже если со стороны его поведение выглядит самонадеянно.


Рисунок 2


Чтобы увидеть самооценку под другим углом, представим себе молодых родителей, склонившихся над спящим новорожденным. Они знают, что это существо прекрасно и бесценно только потому, что оно есть. Большинство родителей сохраняет это ощущение по меньшей мере несколько недель. Потом у них появляется желание «исправить» свое творение, порой даже ценой благополучия ребенка. Лишь под угрозой потерять его родители вспоминают, что надо любить крошечного человека ради него самого.

Самооценка, высокая или низкая, – один из краеугольных камней нашей психологической сущности и ее изменений в течение всей жизни. Это экзистенциальное качество.

Уверенность в себе означает оценку собственных возможностей: в чем мы умны и талантливы, а в чем слабы и неэффективны, чего мы можем достичь. Уверенность в себе, как видно на рисунке 2, – это скорее внешнее, приобретенное, но не поверхностное качество.

Эти понятия нельзя сравнивать или заменять одно другим. Но между ними есть несомненная связь: если у человека здоровая самооценка, проблем с уверенностью обычно не бывает.

Увы, в обратную сторону это не работает.

Представим, что ребенок или взрослый с высокой самооценкой начинает учиться играть на пианино и обнаруживает, что музыка ему не дается. Он, вероятно, расстроится из-за того, что приходится отказаться от мечты или амбиций, но выразит свое разочарование спокойно и объективно: «Это просто не для меня» или «У меня нет способностей к музыке».

Но человек с низкой самооценкой отреагирует в драматической манере: «У меня никогда ничего не получается!» Для него неумение играть на пианино означает не просто отсутствие музыкального таланта, а трагическое фиаско его попытки – и всей его личности.

Есть колоссальная разница между признанием, что у тебя не получается какая-то конкретная вещь, и ощущением себя глупцом и никчемным неудачником. Прежде всего, трудно научиться чему-то новому, если считаешь себя глупым.

Здоровая самооценка означает, что человек воспринимает себя объективно, многогранно и позитивно. Она не имеет отношения к морали или успехам, к так называемым сильным и слабым качествам, к чудесному или дурному характеру. Это вопрос согласия с собой и с тем, кто я есть? – без осуждения и вынесения приговора.

Я подчеркиваю разницу между самооценкой и уверенностью в себе по очень важной причине. Нет ничего плохого в том, чтобы укреплять уверенность в себе человека с низкой самооценкой. Родителям и другим взрослым не следует отказываться от этого. Но не стоит заблуждаться по поводу того, что укрепление уверенности ребенка в себе автоматически поднимает его самооценку.

Осознание своих талантов и способностей в разных областях не помогает нам лучше относиться к себе. Это разные вещи. Полезно тренировать, развивать и поддерживать стремление людей к успеху – но их внутреннее благополучие тоже требует внимания.


Пример

Джон, 38 лет, бывший чемпион страны по футболу, лечится от алкоголизма. Он не согласен со своими врачами, которые предложили ему в качестве реабилитации проводить тренировки для городской молодежи. Джон решительно отверг эту идею, заявив, что покончил с футболом.

Врачи увидели в этой реакции подтверждение того, что Джону не хватает уверенности в себе, и усилили попытки убедить и мотивировать его. В конце концов Джон сумел выразить свои чувства яснее: «Одна из причин, по которой я начал пить, – разочарование. Когда я ушел из спорта, то оказалось, что люди, которых я считал друзьями, были просто приятелями».

Иными словами, Джон понял вот что: «Люди ценили то, что я делал, а не меня самого».

Это типичная история. В детстве родители и учителя хвалили Джона за спортивные успехи, потому что ему не хватало уверенности в себе. Родители ходили на тренировки, записались в члены его футбольного клуба и проводили выходные на трибуне. Они были счастливы, когда о Джоне начали писать газеты и он получил свой первый зарубежный контракт. Врачи Джона, как и его родители и тренеры, не замечали его низкой самооценки. Большинство детей (да и взрослых) могут выразить ее только в отношении конкретных вещей. Поэтому в детстве Джон часто говорил: «Я не могу это сделать», «У меня это плохо получается», «Я этого не понимаю» или «Это слишком трудно». Он не умел сказать: «Я ни на что не гожусь».

Джон стал выдающимся спортсменом, но страдал от той же беды, что и многие обычные люди. Дети и подростки верят в мудрость взрослых. Они полагают, что представляют ценность для окружающих, только если чего-то добиваются. Уверенность в себе схожа с тем, что мы называем статусным символом, – она может повысить наш социальный статус, но не изменит нас и наше отношение к себе самим.

Низкая самооценка проявляется самыми разными способами: боязнью провала, хвастовством, страхом перед жизнью, самоуничижением, отсутствием границ, пораженчеством, чванством, чувством вины, зависимостью от сильнодействующих веществ, агрессией, плохим пищеварением и так далее. Многие эти проявления мы рассмотрим дальше.

Недостаток самоуверенности не так опасен, если он не связан с низкой самооценкой. Это не психологическая, а педагогическая проблема, которую можно решить обучением, тренингами, объективной оценкой (со стороны тренера – для спортсменов, издателя – для писателя, коллеги – для педагога, учителя – для ученика). Уверенность в себе растет вместе с успехами.

«Мама, смотри!»

Нашу самооценку поднимают два фактора: когда кто-то из важных для нас людей «видит» и принимает нас такими, как есть, и когда мы чувствуем, что нас ценят за то, какие мы есть.

Эти два ощущения – и свободное владение личным языком, о котором мы поговорим чуть позже, – открывают путь к полноценной внутренней и социальной жизни.

По моему опыту, все родители любят своих детей, но не все способны выразить свои чувства ясно и доступно. Между тем выражение любви играет решающую роль в развитии самооценки. Какая польза от того, что сердце родителя полно любви, если он не может вести себя так, чтобы ребенок чувствовал себя любимым? Родительские намерения здесь не важны – имеют значения только ощущения ребенка. Это верно и для взрослых отношений.

Маленькие дети открыто проявляют свою потребность быть замеченными. На детской площадке полуторогодовалая Катерина первый раз съезжает с горки и кричит: «Мама, посмотри на меня!» Большинство родителей охотно поворачивают голову, но невольно дают ребенку не то, о чем он просит. Например, мама Катерины хвалит дочь: «Ах, какая ты умница! Молодец!»

Этот комментарий полон любви, но бесполезен, потому что он путает «бытие» с «достижением». Когда так общаются взрослые, мы говорим о недопонимании.

Например, я приглашаю друга на ужин, и когда мы переходим к кофе, говорю: «Как хорошо, что ты пришел!» В ответ звучит: «Да, ты в самом деле научился готовить». Очевидно, что мы ведем две разные беседы.

Именно это чувствует Катерина – она и ее мама не общаются друг с другом. Девочка вовсе не считает, что должна быть умницей, чтобы получить удовольствие от катания с горки. Она осваивает новый опыт и кричит: «Посмотри!», чтобы этот опыт и само ее существование получили подтверждение – ни больше ни меньше. На самом деле она хочет сказать: «Увидь меня!»

Другие родители проявляют свою любовь более эгоцентричным способом: «Осторожно, ты можешь упасть и удариться!» Постоянное беспокойство отравляет самооценку, потому что ребенок слышит: «Я не верю, что у тебя получится». Оно отвлекает его от собственных впечатлений и заставляет переключиться на мамины чувства. Дети беспокойной матери обычно идут ей навстречу, становясь неуверенными и тревожными (прямое взаимодействие), неуклюжими и склонными к травмам или азартными непоседами, воплощающими в жизнь мамины страхи (обратное взаимодействие).

Как же родители должны поддерживать детскую самооценку в такой ситуации?

Все, что нужно сделать маме Катерины, это поймать ее взгляд, помахать ей и сказать: «Привет!» Таким образом она показывает, что разделяет чувства и опыт дочери.

Катерина, со своей стороны, получает важную информацию: ее «видят». Это удовлетворяет ее потребность быть любимой и получать доказательства любви к себе.

Но допустим, мама Катерины хочет дать дочери нечто большее. Тогда ей надо внимательно вглядеться в лицо девочки и, отметив ее восторг, сказать: «Катерина, как тебе весело!» Если восторг смешан со страхом, следует добавить: «Это очень весело, но немножко опасно, да?» Тем самым она открывает ребенку возможность для выражения – личный язык ее внутренних эмоций.

Владение личным языком – третья предпосылка развития здоровой самооценки. Но дети осваивают его, только когда родители готовы смотреть на них и заинтересованно комментировать их эмоции и чувства.

Ребенок нуждается в том, чтобы его «увидели», прежде чем он научится выражать себя вербально.

Младенцы, которые могут проявлять себя только с помощью звуков и движений, полностью зависят от того, насколько хорошо родители их понимают. Плач может означать: «Я расстроен», «Я несчастен», «Я хочу есть», «Мне холодно» или «Я болен». Задача родителей – выяснить, к чему относится конкретный вид плача. Даже когда ребенок совсем мал, важно смотреть ему в глаза и говорить: «Тебе, холодно, малыш» или «О, ты проголодался». Сара, с которой мы встречались в главе 2, была бы счастлива, если бы ее мама сказала: «Я вижу, ты уже не хочешь есть», вместо того чтобы запихивать еду ей в рот.

Почему так важно обучить детей их личному языку, на котором они смогут выражать свои чувства и переживания?

Все конфликты между людьми, которые что-то значат друг для друга, могут быть решены только с помощью личного языка. Если мы не можем выразить себя словами, мы теряем понимание, кто мы есть, и другим тем более трудно нас понять.

Забежим на несколько лет вперед, когда Саре уже исполнилось четыре года. Если к этому времени она овладеет личным языком, то сумеет сказать, съев часть обеда: «Спасибо, я уже сыта». Если при этом мама будет давить или манипулировать, Сара может отреагировать менее конкретно, отодвинув тарелку со словами: «Я больше не хочу» или «Мне это не нравится». У нее есть только два пути: пойти навстречу маминым требованиям или отвергнуть их. В любом случае она утратит контакт со своими чувствами и потребностями и способностью их выразить. Впоследствии это не только приведет к частым конфликтам с мамой, но и, несомненно, создаст проблемы в отношениях Сары с друзьями, с человеком, которого она полюбит, и с детьми, которые у нее когда-нибудь появятся.

Вам кажется, я преувеличиваю? Увы! Это одна из серьезнейших проблем, которые возникают, когда в семье делают упор на внешние вещи, например чистые тарелки после еды. В таких семьях личный язык остается мягким и терпимым, только пока дети маленькие. Когда они вырастают, он заменяется «принятым в обществе» языком, совершенно не подходящим для решения личных и внутренних проблем.


Пример.

Шестиклассник Марко больше не ходит в школу с прежним интересом и радостью. У его родителей есть две возможности: «воспитывать» его привычным способом или попробовать «увидеть» его.

Если они выберут первый путь, то будут говорить ему что-то вроде: «Марко, почему тебя приходится все время напоминать про уроки? Ты ведь знаешь, что их надо делать. У тебя не будет хороших оценок, если не выполнять домашние задания». Этот устаревший подход полностью игнорирует личность мальчика.

Или же они могут сказать: «Марко, что случилось? Ты всегда сам следил за своими уроками. У тебя какие-то проблемы в школе? Тебя обижают ребята? Что-то не так?»

Такие замечания показывают интерес к ребенку, но на них обычно следует реплика: «Все нормально», «Нет, просто задание дурацкое» или другой уклончивый ответ. На это есть две причины. Во-первых, одиннадцатилетнему мальчику трудно выразить свои чувства. Во-вторых, эти вопросы звучат для него так: «Ты нас огорчаешь. Нам больше нравится, когда ты счастлив и доволен». Они приводят к снижению самооценки: вместо того чтобы понять что-то о себе и своей жизни, Марко делает вывод, что его чувства создают взрослым проблемы. Вдобавок ему не дают возможности выразить их личным языком, который мог бы избавить его от страданий и показать родителям его истинное «я».

Если родители Марко действительно хотят «увидеть» своего сына, им надо всего лишь описать вслух свои впечатления: «Я вижу, у тебя появились проблемы с учебой, Марко. У тебя есть идеи, почему так происходит?» Возможно, ответ все равно будет «Нет», но родители могут продолжать: «Я бы хотел услышать твое мнение. Тебе нужна помощь с уроками?» Проблема не выявляется и не решается, но в данном случае важно не это – Марко чувствует, что его «видят», и его внимание сосредоточено в правильном направлении: внутрь, в себя.

Возможно, в конце концов он найдет слова, чтобы рассказать, что происходит, – сегодня или через несколько дней. Иногда детям, как и взрослым, нужно для этого время.


Пример

Пятилетняя Софи получила в подарок от гостей большой мешок конфет. В восторге она ходит по квартире, то и дело запихивая их в рот. У ее родителей, как и в случае с Марко, есть два варианта: «увидеть» Софи или воспитывать ее.

Должны ли они просто посмотреть на нее с любовью и сказать: «Ты ешь много конфет, одну за другой, да, Софи?» Или: «Софи! Возьми еще одну конфету и отдай мне мешок, чтобы тебе осталось на завтра». Или то же самое, но в более педагогической форме: «Софи… тебе не кажется, что лучше оставить немного на завтра?»

Два последних замечания не просто бесполезны; у них есть коварный эффект, разрушающий для Софи ее наслаждение и ощущение себя частью семьи. В свое время она выучит, сколько конфет можно съесть. Замечания родителей делаются ради них самих, а не ради Софи. Так они выглядят ответственными воспитателями в глазах гостей.

Эти примеры показывают, что мы, родители, должны видеть только то, что мы фактически видим, – ни больше ни меньше. Плохо, если наш опыт, убеждения, предрассудки становятся фильтром между нашим зрением и голосом; когда идеи встают на пути любви и открытости. Это особенно часто случается, когда дети и подростки испытывают растерянность и боль. В эти моменты им особенно нужно, чтобы их видели, а не судили.

«Он просто привлекает внимание», – говорим мы о поведении, которое нам не нравится и/или которого мы не понимаем. И добавляем: «Дети требуют так много внимания!» Это верно; к счастью для себя, они требуют гораздо больше, чем им на самом деле нужно, чтобы получить хоть что-нибудь. Поведение, привлекающее внимание, означает отчаянную потребность быть увиденным, которую не может компенсировать никакая похвала или критика.

Признание и оценка

Много лет назад воспитание сводилось к тому, чтобы приучить детей слушаться, приспосабливаться и вести себя хорошо. Никто не думал о самооценке, а тревога по поводу детской уверенности в себе возникала только из-за проблем в школе. Личность будущего рабочего не имела значения. В 1930-х годах педагоги и психологи начали обращать внимание на неуверенных в себе детей и пришли к выводу, что это результат критики и замечаний родителей.

На мой взгляд, этот диагноз неверен, а заключение неполное. Эти дети, возможно, страдали от неуверенности в себе, но их истинной проблемой была низкая самооценка.

В одном эксперты правы – критика разрушает и уверенность в себе, и самооценку. Как я уже говорил, похвала и критика одинаково важны для развития самооценки, но идея о том, что похвала ее поднимает, глубоко ошибочна. Похвала может быть так же разрушительна, как критика. Это не значит, что родителям нужно запретить хвалить детей. Просто нам надо научиться повышать детскую самооценку.


Пример

Ларри, трех с половиной лет, сидит в кухне и ждет маму с работы. Папа предлагает ему порисовать, чтобы занять время. Через час приходит мама. Ларри встречает ее в дверях и протягивает рисунок: «Мама, смотри, это тебе!»

Мама берет рисунок и говорит: «Как красиво, Ларри. Ты очень хорошо рисуешь!»

Хотя мать похвалила рисунок, Ларри чувствует себя так же, как Катерина, – у них нет контакта. Он бежал к маме не для того, чтобы она оценила рисунок. Он сделал ей подарок, потому что любит ее и скучал по ней. Если бы вместо рисования они с папой рассматривали книжку с картинками, он бы позвал маму посмотреть на картинки; если бы он сидел у телевизора, то сказал бы: «Мама, иди сюда, смотри!..»

В этот момент ребенок вручает матери себя – свое существование. Но в ответ на этот порыв он получает оценку, и неважно, положительная она или отрицательная. Если бы мама Ларри хотела поддержать его самооценку, она могла бы принять его подарок и сказать: «Спасибо! Мне так приятно…» или «Спасибо, Ларри. Только я не пойму что тут нарисовано, расскажи мне», или «О, милый, я тоже по тебе скучала!». В сущности, она может сказать все, что угодно, лишь бы это была естественная эмоциональная реакция.

Конечно, мама Ларри не скрывает свои эмоции специально. Просто она считает, что это лучший способ проявлять любовь и внушать ребенку уверенность в себе. Ее представления родом из ее детства, когда детей считали такими же, как взрослые, – только меньше и глупее. Но если ее муж будет говорить с ней так же, как она с мальчиком, она наверняка почувствует себя одинокой и третируемой свысока.

Ларри не нравится мамино замечание, но он любит ее и знает, что она его любит, поэтому он идет ей навстречу. Скоро он перестанет дарить ей рисунки со словами: «Мама, это тебе!» Выучив правила игры, он скажет: «Посмотри, мама, правда хорошо?» Или «Смотри, мама, – я молодец?». Его отношение к жизни изменится с «быть» на «уметь»; от существования – к достижению.

Наверное, проще было бы понять эту проблему, если бы мама раскритиковала рисунок Ларри: «Разве ты не знаешь, как правильно рисовать дом?» или «Ну что это? Ты умеешь гораздо лучше!». Тогда мы бы сразу увидели, как травмируют ребенка ее замечания.

Удовольствие и боль – мимолетные эмоциональные реакции, но они оказывают долговременное воздействие на детскую личность. Поэтому неправильно проявлять любовь к ребенку с помощью похвалы и критики. Они формируют зависимую, контролируемую извне личность. Дети, воспитанные такими методами, неспособны оценить себя, они тратят свою энергию на попытки – иной раз длиной в жизнь – нравиться, вызывать гордость родителей, оправдывать чужие ожидания и добиваться признания.

Примерно с 1700-х до 1950-х годов критика была главным инструментом власти взрослых. До сих пор многие разделяют убеждение, что дети вырастут хорошими людьми, только если им все время твердить, какие они плохие. Во многих западных странах после Второй мировой войны расцвел новый метод дошкольного воспитания – он отрицал критику и делал ставку на похвалу. Именно так работает наш мозг, если мы его не развиваем: он предлагает противоположность вместо альтернативы.

В некоторых семьях предпочитают держать детей под строгим контролем, подобно тому как отдельные общества контролируют своих граждан. Но с точки зрения психического здоровья это неудачное решение.

Именно самооценка дает нам экзистенциальный иммунитет. Когда она развита, мы более счастливы, менее уязвимы, строим крепкие отношения и наслаждаемся жизнью.

Многие родители готовы принять этот современный подход, но беспокоятся, что потеряют авторитет в семье и не смогут устанавливать рамки и нормы, которые нужны детям для здорового развития. Как мы увидим дальше, здесь нечего бояться. Единственное, что утратят родители, – свою абсолютную власть и право решать, кто их дети, вместо того чтобы помогать им выражать себя.

На примере Ларри и его мамы я описал одну форму признания – спонтанную, искреннюю реакцию. Другая форма, о которой будет рассказано дальше, дает более осмысленный личный ответ.

Как подарить ребенку чувство значимости

Мы часто думаем и действуем так, будто наши отношения с детьми – улица с односторонним движением от нас к ним. Современные родители чересчур озабочены вопросом, достаточно ли они уделяют своим детям внимания, любви, времени и заботы. Все это хорошо, но детская самооценка также зависит от их уверенности в том, что они значимы и важны для нас. Чем больше мы позволяем им давать нам, тем здоровее их самооценка.

Ребенок приносит много радости – его улыбки, преданность, интерес, забота и любопытство. Когда они готовят нам завтрак, показывают хорошие результаты в школе и в спорте, женятся, рожают нам внуков, навещают нас – мы радуемся. Важно показывать им это. Но это далеко не все, что дети дают родителям.

Дети разоблачают наши саморазрушительные модели, отвергают наши мелкие манипуляции и требуют от нас полного присутствия. Они раздражают нас, отказываясь от советов и рекомендаций, они гордо и последовательно настаивают на своем праве быть другими. Они ведут себя деструктивно, чтобы заставить нас увидеть факторы, которые мы упустили. Короче, мы вынуждены или принимать их, или обманывать себя.

Как и многие из нас, выросших с низкой самооценкой, я часто сталкивался с проблемой понимания, «кто я на самом деле». Я мечусь между самоуничижением и самомнением. Неудивительно, что моя напыщенность не нравится моему сыну. Те, кто воспринимает себя чересчур всерьез, часто доводят эту серьезность до карикатурности. Я расскажу три истории о том, как мой сын с любовью, но безжалостно протыкал пузырь моей гордыни.

В первые два года его жизни я был совсем не уверен в том, как я веду себя с ним и с самим собой. Эта неуверенность в сочетании с моим природным темпераментом часто заставляла меня повышать голос. Конечно, это пугало и задевало ребенка, но я был не в состоянии ничего изменить.

В два года он сам положил этому конец. Однажды в разгар моей вспышки он выбежал из комнаты. Я пошел за ним и нашел его на лестнице. Он сидел на четвертой ступеньке, так что мы оказались лицом к лицу. Он зажал ладонями уши, посмотрел на меня очень сердито и сказал: «Сейчас же прекрати!»

В тот момент я понял, что должен сам отвечать за свое неумение справляться с детским поведением, а не обвинять в этом сына.

Прошло 10 лет. Двенадцатилетний мальчик испытывал огромный интерес к змеям и рептилиям. Однажды он пришел домой сияя и рассказал, что папа его друга предложил ему для коллекции молодого питона. «Я очень хочу его получить, – сказал он. – Можно?» Его мама выросла в доме с рептилиями, а я побаивался змей, поэтому он задал этот вопрос именно мне. Трудно было сказать «да» и еще труднее сказать «нет», поэтому я попросил дать мне время подумать. Я пообещал ответить, когда вернусь с работы в ближайшие выходные.

В субботу я пришел домой на обед и застал сына в гараже с пилой и молотком. «Что ты делаешь?» – спросил я.

«Террариум», – ответил он.

«Для чего?»

«Для змеи, конечно!»

Я понял, что нужно проявить некоторую отеческую твердость.

«Но мы еще не договорились об этом, Николай!»

«Я знаю. Я помню, что ты ответишь, когда решишь».

С любовью и уважением мой сын преподал мне еще один (заслуженный!) урок равного достоинства. Он знал, чего он хочет, уверенно шел к своей цели, но при этом был готов ждать моего решения.

Последний эпизод произошел через полгода после того, как он уехал из дома. Мы с женой устраивали большую вечеринку в саду для друзей и близких, и я спросил Николая, сможет ли он прийти помочь. (Я обожаю готовить – и склонен к истерикам, когда готовлю на большое количество народа.) «Мне надо подумать», – ответил сын. Через два дня он позвонил и сказал, что согласен.

Вечер начинался хорошо. Мой сын прекрасно организовал сервировку, оставил себе место рядом со мной и подал два первых блюда. Когда я наконец присоединился к застолью, он сел возле меня. Я мог бы порадоваться его компании и похвалить его работу. Вместо этого я бросил взгляд на стол и сказал: «Надо поменять тарелки. БЫСТРО, Николай!» Он замер, глаза его потемнели. Секунду поколебавшись, он посмотрел на меня точно, как когда-то на лестнице, и спросил: «А что я за это получу?»

Моя первая реакция была: «Ты о чем – о деньгах? Ты помогаешь родителям и не должен ждать оплаты! Подумай о том, что мы для тебя сделали…». Потом я связал его поведение с «признаками времени» (удобное объяснение!) и подумал: «Это уж слишком, современная молодежь думает, что может говорить с нами, как с ровесниками». В конце концов, в апофеозе самомнения, я почувствовал обиду: «Он должен понимать, как этот ужин важен для меня!» К счастью для нас обоих – и для наших отношений, – я ничего этого не произнес вслух.

Только на следующий день я осознал, каким был ослом, и устыдился впервые за много лет. Я попросил сына о дружеской услуге, и он помог мне. В эгоистическом запале я обратился к нему, как к наемному работнику. Неудивительно, что он потребовал оплаты!

Мы каждый день получаем сотни таких золотых самородков, когда общаемся с детьми. Ради нашей общей самооценки мы должны изменить свое поведение как можно скорее – лучше всего сразу, но в крайнем случае на следующий день или через десять лет.

Приемные семьи или родители детей с ментальными или физическими ограничениями должны особенно серьезно относиться к двойному источнику детской самооценки – быть увиденным и чествовать свою важность. У детей с особыми потребностями развитие самооценки легко блокируется осознанием того, что они «тяжкая ноша» или «проект» для своих родителей.

Просьба о помощи всегда понижает самооценку, будь вы инвалидом, престарелым, немощным, беженцем или нуждающимся в социальной поддержке. Дополнительный риск для таких детей – за ними присматривают, но не «видят» их; к тому же им часто трудно почувствовать себя важными и нужными для семьи.

Поэтому родителям надо быть очень честными и открытыми в своих реакциях на такого ребенка, даже если эти реакции – раздражение, уныние и усталость. С ним надо разговаривать словами, которые относятся к его бытию, а не к достижениям. Многие боятся травмировать ребенка и сосредоточивают свое и его внимание на том, чего он может достичь. Это полезно для уверенности в себе и может уменьшить физическую зависимость от других, но не повышает детскую самооценку. Для нее нужны другие реакции и сигналы, которые зависят от возраста и состояния ребенка.

Младенцы не чувствуют своей ущербности от того, что зависят от других; они принимают как должное любовь, заботу и еду. Но дети чуть постарше, а также те, кто потерял связь с биологическими родителями, часто видят в этом незаслуженный дар. Они понимают, что другие люди выполняют обязанности их родителей, и чувствуют себя в долгу.

Большинство детей в такой ситуации не могут выразить свою благодарность словами, пока сами не станут взрослыми. Их чувства порой проявляются в агрессии, замкнутости или, наоборот, в преувеличенном стремлении приспосабливаться. Этот тип поведения должен служить для родителей сигналом: нужно сделать шаг назад и начать получать дары от своих детей.

Дети-«невидимки»

Иногда дети оказываются «невидимками» в семье – их «не видят» такими, как есть. Это может происходить все их детство и взросление или только в определенный период, например в пубертате.


Пример

Я уже рассказывал об Алесии, которая приходила с родителями ко мне на консультацию. В свои тринадцать лет она страдала от лишнего веса и успела перепробовать разные диеты; эти проблемы привели семью к психотерапевту.

Когда она воскликнула: «Вы видите только мое тело», – то напомнила родителям, как важно, чтобы наши близкие «видели» нас. К счастью для Алесии, она обладает здоровым боевым духом и умеет выразить свои ощущения. Многие в ее возрасте не смогли бы протестовать так резко и ясно. Они бы тихо и стыдливо сидели на стуле, пока родители обсуждают их симптомы.

Алесия – одна из тех детей (и взрослых), на кого смотрят, но не «видят» их. В ее ситуации это произошло из-за лишнего веса, но это точно так же могло случиться из-за чрезмерной худобы, инвалидности, красоты или по любой другой причине.

В таких случаях взрослые часто совершают две ошибки. Опасаясь, что нашу полную дочь будут дразнить и это подорвет ее уверенность в себе, мы направляем свою любящую и сострадательную энергию на то, чтобы помочь ей похудеть, – и создаем ровно ту ситуацию, от которой собираемся ее защитить! Наше беспокойство заставляет ее стесняться себя точно так же, как насмешки ровесников.

Другая ошибка – упрощение психологических объяснений, которые только усугубляют проблему, потому что логика обманчива.

Например, мы считаем, что полный мальчик ест слишком много, потому что он несчастен. Как только мы найдем источник несчастья, переедание прекратится. Но жизнь редко бывает устроена так просто. Люди объедаются или морят себя голодом по разным причинам – среди них есть специфические кратковременные проблемы, которые они не могут разрешить сами.

Чаще всего боль от того, что детей «не видят», появляется намного раньше ее первых симптомов. Вместо того чтобы лечить эти симптомы или расследовать причины, я предлагаю вам более сложный, но достойный путь.

Саморазрушительное поведение детей – это только часть их личности. Есть другая часть – здоровая и позитивная. Она не мешает им быть непоследовательными, неразумными, раздражительными, сердитыми, несчастными, ребячливыми, несносными, капризными и активными. Просто ребенок потерял контакт с истинным собой. Это началось, когда он почувствовал, что его здоровая сторона не нужна семье. Наша задача здесь ясна – помочь детям восстановить здоровую и бодрую сторону их самих и вернуть их в лоно семьи, где они долго чувствовали себя нежеланными. Это единственный путь поднять самооценку ребенка в долгосрочной перспективе.

Если мы пытаемся бороться с нездоровой стороной, используя так называемую мотивацию, силу или критику, то лишь ограничиваем ее власть. Она отступит назад, но здоровая часть при этом не одержит верх. Люди, которые действуют в саморазрушительной манере, сохраняют негативное отношение к себе, пока они не знакомы со своей здоровой личностью.

Иными словами, дети часто подают сигналы, которые взрослые ошибочно считают способами привлечения внимания. На самом деле дети жаждут быть «увиденными» такими, какие они есть и какими ощущают себя, – желание, которое они не могут выразить прямым, личным языком.

Почему дети становятся «невидимками»

Дети становятся «невидимками» в своей семье по самым разным причинам. Некоторые родители не верят в необходимость «быть собой» и пытаются загнать ребенка в определенные рамки. Но и в более толерантных современных семьях, где требования «разумности» и «здравого смысла» чересчур завышены, дети быстро учатся отстраняться от своей неразумной и нерациональной стороны.

Это также случается, когда брак родителей сложен и драматичен и дети решают, что им в нем нет места. Иногда ребенок сильно отличается от братьев и сестер, и это отличие воспринимается как проблема. Часто «невидимками» становятся дети родителей-одиночек или те, у кого есть брат или сестра с особыми потребностями. Бывает, что «невидимкам» с раннего возраста присваивается какая-то роль («папина маленькая принцесса», «умница», «очаровашка», «горе луковое», «молчун» или «семейный клоун»).


Пример

Четырнадцатилетняя Лиза живет с мамой, отчимом и двумя младшими сестрами. Она симпатичная умная девочка и хорошо учится в школе. У нее нет и никогда не было близких друзей, но она не особенно переживает по этому поводу.

Семья обратилась за консультацией по поводу Лизы. Среди своих общительных родственников она считается «странной» и «не такой, как все». По своей инициативе она говорит мало, на вопросы отвечает односложно. Недавно Лиза спросила родителей, можно ли ей уехать из дома «в интернат или что-то в этом роде». Родители не возражали, но хотели бы знать причину такого желания. И тут они столкнулись с той же проблемой: Лиза не умеет отвечать на такие личные вопросы.

Это тянулось долгие годы. Если Лизу спрашивали о чем-то, например: «Ты чем-то недовольна?» – она задумывалась и начинала подбирать слова. Родители, не дождавшись, теряли терпение и спрашивали снова: «Ты думаешь, мы слишком многого требуем от тебя дома? У тебя проблемы в школе? Лиза, чем ты расстроена?»

Лиза стыдилась того, что ей так трудно выразить себя словами. Поэтому она просто говорила: «Нет!» Этот ответ еще больше огорчал родителей, которые очень старались быть внимательными. Ситуация угнетала Лизу: как все дети и подростки, она давно пришла к выводу, что ее любимые родители идеальны, а значит, что-то не в порядке с ней самой.

Через какое-то время Лиза находит умный и правдивый ответ на родительский вопрос. Она говорит: «Я думаю, мне будет легче найти себя, если я начну жить не дома». В самом деле, Лиза оставалась «невидимкой» в семье почти всю свою жизнь. Но родители были заботливыми и любящими, поэтому ее личностная целостность не пострадала. Настоящая Лиза живет где-то внутри нее, вместе с жаждой быть «увиденной». Она оставила надежду, что родители «увидят» ее, но верит, что «найдет себя», если уедет.

Лизины трудности в выражении себя тесно связаны с ее «невидимостью». Когда ее просят высказаться и терпеливо ждут ответа, она говорит гораздо больше, чем обычно, но очень неуверенно. Всю жизнь ее поведение и настроение понимались неверно. Она была убеждена, что она такая, какой видят ее родители. С каждым днем она все более неохотно позволяла себе быть услышанной.

Но не только Лиза испытывала боль. Ее мама жила с постоянным чувством вины из-за недостатка близости, а отчим переживал, что Лиза отвергает его доброту и участие. План Лизы вполне реалистичен: она знает, что единственный путь установить контакт со своей семьей – найти себя в другом месте. Ей надо научиться выражать себя, общаясь с людьми, у которых нет о ней предвзятого мнения.

К счастью для Лизы, она нашла решение, еще будучи подростком. Многие люди не осознают своей проблемы, пока не станут взрослыми. Некоторые дети с ранних лет бросают попытки быть «увиденными» и отгораживаются от своих родителей, возлагая вину за эту отчужденность на себя. Об этом мы поговорим в главе 5.

От невидимых к видимым

Что делать родителям, когда они поняли, что их ребенок – «невидимка»? Как изменить семейную жизнь, чтобы вернуть в нее ребенка, который оказался за бортом?

Прежде всего простите себя и друг друга! Я имею в виду прощение в старом добром смысле этого слова – когда мы даем себе время признать свою ошибку и ответственность, а не торопливый современный способ прощения, который подразумевает, что нужно забыть прошлое и начать все сначала. Постарайтесь узнать что-то новое – о своем ребенке, о своей семье и о себе. Этот процесс требует времени, но он необходим, чтобы ребенок мог развить свою самооценку. Когда дети видят, что родители испытывают вину, их самооценка страдает еще сильнее и все конструктивные усилия бесполезны. Ребенок понимает этот сигнал так: «Папа и мама думают, что они плохие родители. Это означает, что они недовольны мной».

Сохраняйте свои внутренние традиции. Если у вас принято делать какие-то дела вместе, это должно продолжаться; если члены семьи более независимы, пусть так и остается. Родители, которые хотят вернуть «невидимого» ребенка, чтобы изменить семейные порядки, могут сделать это, но не «ради ребенка», а ради самих перемен.

Самое трудное – осознать, что вы живете с совершенно незнакомым человеком. Он видит действительность не так, как другие, и мало напоминает того малыша, которого вы «знали» в последние пять, десять или пятнадцать лет. Придется отбросить прежнее представление и принять ребенка заново. Это должно быть сделано не в виде жертвы, а так, чтобы он видел: родители действительно готовы пересмотреть все рамки и границы, чтобы по-новому принять его в свою жизнь.

Помните: детское внутреннее «я», которое так долго скрывалось от всех, очень уязвимо. Могут пройти годы, прежде чем ребенок разовьет самооценку и начнет доверять людям, не боясь показывать свои истинные чувства и мысли. Это не значит, что родители должны быть чрезмерно уступчивыми, но следует избегать критики, выговоров и нравоучений. Это пойдет на пользу всей семье.

Насилие – это насилие!

Целостность личности и самооценка тесно связаны. Чем лучше родители соблюдают личные границы ребенка, тем проще ему развить самооценку. Насилие наносит ущерб границам и, соответственно, самооценке.

Тот факт, что закон запрещает физическую жестокость по отношению к детям, не означает, что другие формы насилия менее вредны: мы просто решили считать их законными.

Существует множество иносказательных названий физического насилия. В Дании это «право родителей на телесные наказания» и дискуссия о «шлепках» и «пощечинах». В США – «приучение к дисциплине» и «взбучка». Большинство культур придумало свои термины для оправдания этого явления. Но никакой эвфемизм не скроет факта, что насилие – это насилие, и оно разрушает самооценку и достоинство как жертвы, так и ее обидчика.

По моему опыту, родителей, которые используют телесные наказания, можно разделить на три группы. Первые сознательно убеждены в его пользе. Они говорят: «Не думаю, что ребенку повредит шлепок по попе, если он это заслужил». Правда, они признаются, что не думали так, пока не стали родителями, и просто стараются как можно лучше выполнять свой долг. Родители, которые убеждены в правомерности насилия и в том, что это часть ответственного воспитания, обычно росли в обществе с тоталитарной религиозной или политической идеологией, где личность и качество жизни играют второстепенную роль.

Вторая группа – люди, которым насилие дает власть над детьми. Их цель – контроль и доминирование; они предпочитают послушание близости или путают эти два понятия.

В третью группу входят родители, которые от случая к случаю бьют своих детей и сами переживают из-за этого.

Но каких бы взглядов ни придерживались родители, насилие в отношении детей приводит к одинаковым последствиям: оно создает тревогу, недоверие, чувство вины – вначале, и низкую самооценку, гнев и агрессию – в долговременной перспективе.

Последствия не обязательно пропорциональны тому, как часто бьют ребенка. Я встречал людей, которые испытали насилие в семье только один раз, но сохранили боль на всю жизнь, а также тех, кого били постоянно, но они не были серьезно травмированы. Главный фактор здесь – брали ли родители ответственность за насилие на себя или обвиняли в нем детей и было ли насилие предсказуемым (это случится, если я поступлю так-то и так-то) или неожиданным.


Пример

Молодая мать выходит из квартиры с полуторагодовалым сыном и подругой. Она берет ребенка на руки, но тут же спускает его на пол с сердитой гримасой и дает ему подзатыльник. Потом она хватает его за руку и тащит обратно в квартиру. Изумленная и шокированная подруга спрашивает, почему она ударила сына.

Мать спокойно отвечает: «Я переодела его полчаса назад, а теперь это нужно делать снова. Я не хочу возиться с ним бесконечно, и он должен усвоить это сейчас».

«Но ему еще нет и двух лет, – возражает подруга. – Ты не можешь требовать, чтобы он каждый раз просился».

Мать лишь повторяет свое последнее замечание.

Здесь жестоко не только наказание. Это самый разрушительный тип насилия, потому что ответственность за него возлагается на ребенка: «Ты виноват в том, что я тебя ударила!» Мать живет в среде, где физическое наказание воспринимается как естественная часть воспитания. Но тот факт, что насилие – часть культуры, не означает, что оно не воздействует на личность. Каждый раз, когда мать бьет ребенка, он получает урок: он плохой и не нужен ей.

Естественно, мальчик горько плачет. Его громкий рев и паника вызваны шоком и физической болью. Потом, во время переодевания, он плачет тише, но горше из-за эмоциональной боли. Но, несмотря на эту острую реакцию, его самооценке еще не грозит опасность. Ситуация не так ужасна, пока ему нет двух или трех лет – в этом возрасте он уже научится скрывать свои чувства.

Мать реагирует на плач ребенка так же, как на работу его желудка: она критикует, обвиняет и грозит. Сын может сделать только один вывод – его испражнения так же ужасны и так же раздражают его маму, как и его слезы.

Что ждет его впереди?

Скорее всего, наказания продолжатся, пока мальчику не исполнится 10–11 лет. Как принято в этой культуре, одновременно его будут с гордостью демонстрировать другим, хвалить и задаривать подарками, обнимать и осыпать поцелуями. Поскольку самооценка ребенка разрушена насилием, он будет благодарен за похвалы и подарки и навсегда сохранит уважение к своей матери. Он вырастет энергичным и обаятельным молодым человеком, в присутствии других излучающим уверенность в себе. А позже, став мужем и отцом, скорее всего начнет бить своих детей, как били его самого.

Вот к чему может привести пережитое в детстве насилие:

1. Эмоциональная реакция: человек вытесняет из сознания тревожность, боль и унижение и вспоминает свое детство как счастливое время.

2. Ментальная реакция: человек делает вывод, что насилие против детей, если они провинились, – разумный способ воспитания.

3. В зависимости от особенностей своей личности такой человек страдает от низкой самооценки, хуже чувствует границы других людей и склонен к саморазрушительному поведению.

4. Физически он может страдать от болей и спазм в области желудка, спины и груди и избегать физического контакта с близкими людьми – так отсутствие доверия проявляется в физической закрытости.

Заметьте, я исхожу из того, что у родителей ребенка прочный социальный статус, они эмоционально стабильны, не злоупотребляют наркотиками и алкоголем, а сам мальчик неплохо учится.

Если хотя бы одно из этих условия нарушено, низкая самооценка проявится в более раннем возрасте. Мальчик может попасть в плохую компанию, встать на преступный путь, стать алкоголиком или наркоманом или совершить самоубийство. И все потому, что его родители своими наказаниями приучили его не уважать свою и чужую личность. Если семья к тому же религиозна и проповедует любовь к ближним, это еще больше подорвет самооценку ребенка.

Как быть людям, которые не верят в пользу насилия, но часто теряют самообладание и дают волю рукам? Можно ли уменьшить вред от шлепков и оплеух?

Ответ – да!

Родители могут смягчить действие телесного наказания, если:

Прежде всего успокоятся сами.

Примут на себя ответственность за происходящее и скажут об этом вслух.

Дадут рассерженному и обиженному ребенку побыть одному.

Восстановят контакт с ребенком, сказав ему: «Прости, что я ударил тебя. Когда я это сделал, я был уверен, что это твоя вина. Это не так. Я виноват и прошу прощения».

Перечитайте эти правила и примите их. Если вам около тридцати, вы, возможно, возразите: «Да, это моя ответственность, я взрослый и должен держать себя в руках. Но нужно учитывать причину моего гнева».

Эти рассуждения – эхо недавнего прошлого, когда дети автоматически считались виноватыми во всех конфликтах с родителями. Даже сегодня многие родители разделяют этот подход и реагируют одним из двух способов.

Сентиментальный способ: «Иди сюда, милый, иди к мамочке. Мамочке так жаль, что она тебя ударила. Так не должно быть. Мамочка вытрет тебе носик, и мы забудем об этом, правда? Я больше так не буду делать, обещаю».

На первый взгляд, это звучит трогательно, но обратите внимание, что здесь нет признания ответственности взрослого. Мать просто говорит: «Так не должно быть», и это не снимает с ребенка вину. Мало того, она возлагает на него дополнительный груз – извинение и обещание, которое вряд ли выполнит.

Более зрелая реакция: «Мне очень жаль. Ты должен простить меня. Я не знаю, что на меня нашло. Но ты же сам понимаешь, что вел себя невозможно? Ладно, давай забудем. Этого больше не случится, договорились?»

Здесь есть попытка разделить обвинения «по справедливости» – и возложить вину на обе стороны. Люди сплошь и рядом пользуются таким приемом: когда мы не можем или не хотим брать на себя ответственность, мы переносим ее на окружающих и на наши отношения с ними.

От насилия всегда страдают обе стороны. Это касается не только детей и родителей, но и всех типов отношений. Вот что происходит при этом с людьми.

Их чувства сразу дают им понять, что они поступили неправильно. Чтобы справится с неловкостью, они подавляют чувство вины, нанося тем самым ущерб своему человеческому достоинству. Возможно, их достоинство уже было подорвано много лет назад, когда они сами стали жертвой жестокого обращения, но оно страдает каждый раз, когда они идут тем же путем. Их духовное развитие неизбежно замедляется, а эмоциональная жизнь сводится к сентиментальности.

Ментальная реакция таких людей бывает двоякой. Либо они оправдывают жестокое обращение, либо снимают с себя ответственность за свои поступки, возлагая вину на жертву или погружаясь в себя и уходя от контакта.

Эти люди неизбежно начинают относиться к своей жизни с тем же презрением, что и к жизни других. Некоторые уделяют преувеличенное внимание своему физическому здоровью, социальному успеху или материальному благополучию. Но эта внешняя самоуверенность скрывает распад личности.

Люди, для которых жестокость – скорее исключение, чем правило, тоже страдают от последствий, но они затрагивают только часть их личности. Возможно, они никогда не встретятся с этой своей частью. Но это не значит, что ущерб незначителен; он абсолютно реален и пропорционален уровню насилия.

Взрослые всегда ответственны за насилие, возникающее и в их отношениях с детьми, и в поведении детей с другими – братьями и сестрами, друзьями и родственниками, а также с чужой собственностью.

В последние годы политики всего мира, при поддержке возмущенных и растерянных родителей, сосредоточились на борьбе с агрессивным и деструктивным поведением молодежи. Эта стратегия так же абсурдна, как идея покрыть бюджетный дефицит бумажками из игры «Монополия».

Либерализация общества и рост самосознания детей и молодежи привел к тому, что многие из них демонстрируют свою боль публично и дерзко. Эта тенденция будет усиливаться, пока мы не признаем свою ответственность за массовое насилие, физическое и психологическое, которому взрослые подвергают детей во имя воспитания.

Медики и ученые-нейрологи единодушны: жестокое обращение снижает когнитивные, эмоциональные и социальные способности детей. Оно может сделать их более тихими и послушными на короткое время, но снизит качество их жизни во многих проявлениях.

Самооценка взрослых

Возможно ли сохранить здоровую самооценку детей, если у самих родителей она занижена? Это достижимо – пусть даже мы изначально относимся к себе критично, – если взрослые готовы развивать свою самооценку. По сути, она развивается всю жизнь, по мере того как мы лучше понимаем себя, но это количественное, а не качественное развитие. Мы можем узнать о себе больше, но так и не научиться смотреть на себя по-новому. Между тем это необходимо, иначе нашу низкую самооценку «унаследуют» наши дети. Такое часто случается, когда родители оказываются в трудных условиях. Безработица, лишение престижного положения или статусных символов, физическая или ментальная недееспособность – вот примеры ситуаций, которые заставляют людей чувствовать себя менее ценными или не имеющими ценности по сравнению с другими.

В нашей культуре бытует заблуждение, что человек становится взрослым, когда достигает 18 лет или 21 года – или, по крайней мере, когда у него появляются свои дети. Большинство из нас знает, что это неправда.

Многие не успевают стать взрослыми до самой смерти. Не то чтобы мы остаемся детьми, но наше поведение, особенно с ближними, нельзя назвать зрелым.

В недостатке зрелости нет ничего неестественного и плохого, и сам по себе он не вредит нашим детям. Люди не обязаны сначала обретать здоровую самооценку, а потом уже заводить собственных детей. Но необходимо развивать ее вместе с детьми.

Дети постоянно проверяют на прочность наши убеждения, границы, ценности и эмоции. Именно поэтому они идеальные партнеры для родителей, которым нужно повзрослеть. В поисках искренней и правильной реакции на их вызовы мы становимся более зрелыми.

Помните, что дети любят вас безусловно, как бы вы с ними ни обращались. Развитие самооценки нужно ребенку не для того, чтобы уважать родителей, а чтобы любить себя.

Глава 4
Ответственнность и власть

Брать на себя ответственность и обозначать границы ответственного поведения – главная задача родителей и всех, кто учит и воспитывает детей. Хотя эти термины более понятны, чем те, что мы обсуждали раньше (самооценка и уверенность в себе), они используются в разных контекстах.

Я бы разделял «социальную ответственность» и «личную (экзистенциальную) ответственность». Обе они важны, если мы хотим создать в семье отношения, построенные на равном достоинстве, укрепляющие личные границы, развивающие самоуважение и доброжелательность. Но, по моему опыту, неспособность различать эти два понятия часто становится причиной педагогических неудач.

Определения

Социальная ответственность (о ней мы подробно поговорим в главе 5) – это ответственность людей друг за друга в семье, в общине, в обществе и в мире. Она регулирует существование больших групп, стран, организаций и позволяет им функционировать оптимальным образом. Обычно нас учат социальной ответственности в семье и в школе.

Личную ответственность человек несет за свою собственную жизнь, свое физическое, психологическое, ментальное и духовное здоровье и развитие. Хотя мало кто из нас в детстве слышал об этой ответственности, именно она помогает нам вносить свой вклад в благосостояние и счастье окружающих.

Обычно воспитательные и образовательные теории сосредоточены на социальной ответственности. Гораздо реже говорят о связи между этими двумя типами.


Рисунок 3


Социальная ответственность – это основа общества, а личная ответственность – основа жизни человека. Бессмысленно выбирать, какая из них важнее.

Дети, выросшие с осознанием социальной ответственности, часто не умеют нести ответственность за себя и свою жизнь. Но если ребенок с ранних лет развивает свою личную ответственность, он одновременно и органично становится социально ответственными.

Этот факт опровергает старые представления о воспитании: мол, дети так эгоцентричны, что надо постоянно заставлять их считаться с окружающими и поступаться своими потребностями и границами. Наоборот – чтобы дети выросли отзывчивыми и внимательными, взрослые рядом с ними обязаны:

• защищать целостность и неприкосновенность их личности;

• вмешиваться, когда они видят, что дети подстраиваются под окружающих в ущерб себе.

Так мы помогаем детям обрести здоровую самооценку и высокий уровень личной ответственности, которые станут их вкладом в жизнь общества.

Думаю, что на каждую сотню взрослых в возрасте от 20 до 40 лет всего десять или пятнадцать человек способны нести ответственность за свою жизнь и свое поведение в сложных ситуациях. Именно поэтому подавляющее большинство конфликтов между детьми и взрослыми – и между самими взрослыми – происходит в деструктивном ключе. Люди тратят энергию на обвинения друг друга.

В развитых благополучных странах мы редко размышляем на экзистенциальные темы, пока не встает вопрос о жизни и смерти. Серьезные и опасные болезни порой вдохновляют нас на кардинальные перемены и заставляют бросить вызов хорошему воспитанию. Перед лицом смерти люди способны за секунду изменить свои главные приоритеты, перейти от внешнего контроля к внутреннему.

Что означает внешний контроль?

Воспитательная стратегия прошлых поколений ориентировалась на внешний идеал: «Веди себя так, чтобы люди видели, как ты хорошо воспитан. Пусть родители тобой гордятся!»

«Путевка в жизнь», которую получили я и мои ровесники, гласила, что надо не быть верным себе, а «играть свою роль», как актер на сцене. Подобно актерам, мы учились произносить наизусть «правильные» реплики. Кем мы были, как мы чувствовали себя – было абсолютно не важно, об этом даже речи не заходило. Получая нежеланный подарок на Рождество, мы вежливо говорили: «Спасибо», скрывая разочарование или обиду. Когда дети окончательно приучались «скрывать себя» и теряли связь с собой, родители могли расслабиться и считать, что воспитание успешно завершено.

Цель воспитания – подогнать детей под некий внешний идеал, возникла в те времена, когда их считали будущей рабочей силой, гарантирующей содержание родителей в старости и болезни. Позже в них стали видеть, наряду с другими факторами, показатель морали, амбиций и статуса семьи. К 1950-м годам мы с удивлением и благодарностью открыли, что дети – это люди, которые заслуживают уважения и имеют право на развитие своей личности. Но и сегодня приходится отстаивать идею о том, что дети не только существуют отдельно от нас, но и обладают собственной ценностью – они уникальны и ценны, просто потому что они есть!

В целом статус детей радикально изменился всего за сто лет – от внешней, социальной ценности до более внутренней и экзистенциальной. Конечно, не все попытки привнести эти перемены в повседневную жизнь увенчались успехом.

Иногда мы перебарщиваем. 50 лет назад отец мог отречься от сына, который не пошел по его стопам, и заслужил бы полное одобрение общества. Сегодня иные родители так боятся посягнуть на самостоятельность детей, что те фактически растут в вакууме, лишенные родительской поддержки. Другие взрослые путают саморазвитие с ростом эго.

История противоречия личности и общества – это вечный конфликт между личными границами и готовностью взаимодействовать. У него нет решения. Мы можем только искать относительный баланс, подходящий для каждой конкретной ситуации.

В последние годы многих беспокоит то, что они считают тенденцией к усилению индивидуализма. Это тревожит даже тех родителей, которые хотят дать своим детям больше возможностей, чем было у них самих.

Такую озабоченность легко понять. Мировые новости полны сообщений о беспорядках и молодежных бунтах. Родителей пугает растущее число разводов, статистика изнасилований и суицидов, а также случаев, когда подростки пускают в ход оружие. С определенной точки зрения, появление «виртуальной реальности» – настоящее спасение.

Неудивительно, что люди задаются вопросом, насколько такая «свобода» хороша для детей. Но они путают личную ответственность со вседозволенностью. На самом деле личная, или экзистенциальная, ответственность, которую я считаю абсолютно необходимой для здорового общения между людьми, не имеет ничего общего со всеми этими явлениями. Я не верю, что отношения, построенные на равном достоинстве, могут создать проблемы. Скорее их создают безответственность, жадность и самодовольство.

Первый шаг – самый трудный

Родители, которые хотят дать детям больше возможностей в жизни, вынуждены экспериментировать. Насколько каждый из нас готов к экспериментам, зависит от личного опыта и культурных особенностей стран и социальных прослоек. Новые знания и идеи быстро распространяются через массовые коммуникации, но падают на разную почву.

В бывших странах «железного занавеса», с их жестким тоталитарным режимом, понятия индивидуальной, личной ответственности почти не существовало. За более чем полвека люди привыкли к тому, что личность не имеет ценности, а личная инициатива – чуть ли не преступление против государства. Сама мысль о том, что человек может нести ответственность за качество своей жизни, казалась абсурдной. Тот же опыт переживал датский ребенок всего одно-два поколения назад. В нашем обществе тоже можно было услышать: «Нет смысла высказывать свое мнение», «От меня ничего не зависит» и «Разве можно воспринимать ребенка всерьез?».

В США, напротив, личная инициатива всегда приветствовалась. Тем не менее американская семья (если можно говорить о такой семье в мультикультурном обществе) полна противоречий. С одной стороны, здесь отстаивают традиционные ценности и символы; с другой, многие считают одиночество синонимом индивидуальности и видят в личных обязательствах ограничение свободы.

Между этими крайностями лежит Европа, гораздо более пестрая в культурном отношении, чем думают многие не-европейцы. В северной Европе и Скандинавии патриархальная семейная структура давно ушла в прошлое. Те же процессы начинаются в южной Европе, хотя католическая церковь борется за сохранение мужского доминирования и подчиненной роли женщин и детей. (Впрочем, патриархальная семейная структура на юге носит лишь социальный и экономический характер. С психологической и экзистенциальной точки зрения в семьях царит матриархат).

Этот калейдоскоп меняющихся ценностей, а временами – их полное отсутствие, преподносит современным родителям огромное разнообразие возможностей, которого не могли себе представить их бабушки и дедушки. Как можно каждый день принимать большие и маленькие решения, если мы не можем договориться, чего хотим? Нужны ли нам новые авторитеты или следует полагаться на свой опыт и интуицию? Продолжать ли верить в высшие гуманитарные ценности, которых так не хватает в этом мире, или сконцентрироваться на личном материальном благополучии?

Выбор труден – так труден, что многим родителям удается справляться лишь с сиюминутными задачами. Тем не менее условия обозначены четко. Хотим ли мы, чтобы наши дети следовали своим внутренним убеждениям, или им лучше полагаться на внешний авторитет, политический, религиозный или идеологический? Давайте рассмотрим пример, который показывает границы – и важность – родительской ответственности.

Ответственность и власть родителей

Пример

Трехлетний Якоб и его папа делают покупки в торговом центре. Вначале Якоб держится за папину руку, но потом ему становится скучно и он отправляется исследовать магазины. Папа догоняет его, снова берет за руку и говорит: «Якоб, ты должен идти со мной!»

Якоб протестует и пытается вырвать руку, но папа держит его крепко.

(Очевидно, что он использует свою власть, исходя из родительской ответственности, и большинство взрослых его одобрят.)

По дороге домой они проходят мимо киоска с мороженым, и Якоб спрашивает: «Папа, можно мне рожок?»

Отец отвечает: «Не сегодня».

Якоб просит: «Ну папа! Я очень хочу! Почему мне нельзя?»

«Потому что я так сказал, Якоб… и потому что я здесь решаю!»

Якоб просит снова, но с тем же результатом. В конце концов он сдается, вешает нос, и они идут на парковку. (Снова многие признают папину правоту.)

Дома отец заявляет: «А теперь, Якоб, тебе нужно поспать». Якоб спорит: ему хочется поиграть. Но папа настаивает, объясняя, что Якоб слишком устанет к вечеру, если не поспит сейчас. (Это тоже использование власти во имя родительской ответственности, с чем многие бы согласились).

Я солидарен с большинством родителей по поводу первых двух эпизодов – но не последнего. В первой ситуации нет сомнений, что Якоб слишком мал, чтобы ходить по магазинам самостоятельно. Это связано не с его биологическим и умственным развитием – живи мы в Праге или в Бомбее, с этим не было бы проблем, – а лишь с общественными нормами. В нашей культуре считается небезопасным оставлять трехлетнего ребенка без присмотра, и за это отвечают родители. Поэтому папа Якоба был вынужден применить минимальную физическую силу. Его наставления Якобу тоже вполне допустимы, они не обижают ребенка и не травмируют его личность.

Во втором эпизоде отец прибегает к своей экономической власти, опять же не оскорбляя сына.

Но третий эпизод сложнее. В первых двух случая Якобу требуется контроль и руководство взрослых для выстраивания отношений с окружающим миром. Но сон – его собственная биологическая потребность, и здесь отец может только высказывать свое мнение (если он не выдает свое желание отдохнуть за потребности Якоба). Но даже если он прав, то добьется лишь кратковременного результата – Якоб заснет на час.

Возможно, именно так отец понимает свою родительскую ответственность – он должен объяснить ребенку, в чем тот нуждается, и проследить, чтобы это было выполнено. Так Якоб узнает, что лучше для него. (Отец также берет на себя ответственность за другие потребности Якоба, к чему мы вернемся позже).

Давайте рассмотрим последствия этих действий.

Прежде всего потребность Якоба в отдыхе будет контролироваться извне. Это устроит родителей, пока он маленький. Но представьте подростка, который спрашивает родителей, пора ли ему спать. Неудивительно, что они недовольно заметят: «Ты уже большой и должен знать это сам». Якоб смутится и рассердится – ведь за свои 13 лет он привык ложиться в кровать, когда ему напоминали об этом. Иными словам, он пытался поступать «правильно», а теперь ему говорят, что он «не прав» и должен быть более самостоятельным.

Якоба и его родителей впереди ждет множество конфликтов. Он будет донимать их просьбами ложиться позже, а они – разрешать или отказывать, в зависимости от своего настроения, или выдадут ему список правил («Это не обсуждается»). Во многих семьях ситуация складывается еще хуже. Скандалы на тему сна происходят ежедневно.

Теперь представим, что у Якоба есть младшая сестренка, которая хочет ложиться спать тогда же, когда и он. Можно представить себе, сколько споров это вызовет и как они будут изводить всех участников.

Родители также дают понять Якобу, что он создает для них неудобства, когда пытается быть собой. Они учат его принципу, который станет разрушительным для всех его будущих любовных отношений: «Чтобы тебя любили, надо отказываться от себя». Некоторые дети отвечают на это требование непослушанием. Если такое поведение станет чертой характера, они будут всю жизнь отвергать потребности других людей и свои собственные.

Неповиновение – это не естественная реакция, а стратегия выживания, к которой дети прибегают, когда их самооценка в семье страдает.

Какова альтернатива? Что должен сделать папа, если он считает, что сыну необходим дневной сон? Всего лишь сказать: «Слушай, Якоб, мне кажется, тебе хорошо бы часик поспать. Как ты думаешь?»

Якоб, вероятно, выберет один из ответов:

«Не сейчас. Я хочу сначала поиграть».

«Мне сегодня не хочется спать».

«Нет! Я хочу играть с машинками!»

На это отец может ответить:

«Хорошо, поиграй, пока не захочешь лечь».

«Мне кажется, ты устал, но, конечно, ты ляжешь, когда захочешь».

«Да, я вижу, ты уже достал машинки. Тогда я хочу спокойно посидеть полчаса и почитать газету».

А что если Якоб станет капризным и плаксивым к концу дня? Тогда отец может сказать: «Мне неприятно, когда ты так себя ведешь. Наверное, тебе следовало все же поспать».

В этом случае родителям тоже придется мириться с детским непослушанием, но не так долго. Это принесет всем участникам гораздо меньше вреда, чем бесконечный конфликт вокруг дневного сна. Родители, которые проводят в жизнь этот принцип, пока их дети маленькие, уже в полтора-два года могут услышать от них: «Я хочу спать». Иногда ребенок поспит столько, сколько нужно, иногда недостаточно – так же, как взрослые. Но важнее то, что он активно участвует в развитии своей самооценки и ответственности. В дальнейшем, когда он станет взрослым и заведет свою семью, он будет знать: личные границы других существуют не для того, чтобы мешать мне, и я не бываю не прав только потому, что мои потребности отличаются от чужих пожеланий; я имею право защищать свои потребности и ошибаться.

На более серьезном уровне разговор папы с Якобом – не просто решение сиюминутного конфликта, а пример взаимно обучающего процесса. Когда папа говорит: «Мне нужно полчаса, чтобы почитать газету», он обозначает свои границы и таким образом развивает свою личную ответственность. Он упускает эту возможность, если использует власть («Тебе надо спать, потому что ты устал, вот и все!») или диктует правила («Ты знаешь, что должен спать днем»). В этом случае Якоб быстро научится либо признавать отцовскую власть, либо противостоять ей. Но если отец отказывается от власти, они оба понимают, что важны друг для друга и помогают друг другу развиваться. В то же время Якоб:

• видит в папе ролевую модель – тот показывает ему, как взрослые выражают и отстаивают свои потребности и принимают ответственность за себя и свою семью;

• развивает свой личный язык (об этом мы поговорим чуть позже);

• развивает чувство личной ответственности.

Личная ответственность ребенка

Есть три сферы, в которых детям должно быть позволено брать на себя личную ответственность ради их здоровья:

• Их ощущения: что вкусно, а что невкусно; что пахнет хорошо, а что плохо; когда им холодно, жарко и т. д.

• Их чувства по отношению к кому-либо или чему-либо: счастье, любовь, дружба, гнев, разочарование, сожаление, боль, желание и т. д.

• Их потребности: голод, жажда, сон, близость, дистанция.

Позже эта ответственность будет распространяться на свободное время, образование, внешний вид и религиозные взгляды.

Что это значит? Должны ли дети сами принимать решения, настаивать на своем, выбирать то, что лучше для них?

Чтобы ответить, сделаем небольшое лингвистическое отступление. «Решить» означает взять на себя обязанность что-то сделать; «быть ответственным» – согласиться отвечать за последствия сделанного. Это разные вещи, хотя они часто идут вместе.

По мнению многих взрослых, признать равное достоинство детей значит предоставить им «чрезмерную свободу». Такие родители воспринимают свои отношения с детьми как борьбу за власть – кто принимает решения и за кем остается последнее слово. Условия этой борьбы не имеют значения, диктуются ли они взрослыми или строятся на более демократических принципах.

В ситуации Якоба суть не в том, что он хочет играть, а его отец – отдыхать, а в борьбе за власть между ними. Она ведет в тупик, где никто из них не получит желаемого.

Если мы действительно хотим защитить личные границы родителей и детей и помочь детям развить здоровую самооценку плюс личную и социальную ответственность (эти качества неразделимы), семье нужны другие принципы. Мы должны принимать себя и своих детей всерьез, вместо того чтобы цепляться за старые привычки распределения власти.

Эта идея только кажется простой и не сводится к тому, чтобы «разрешить» кому-то что-то делать. Если Якоб просит поиграть с машинками и папа отвечает: «да» – он ему разрешает. Но при серьезном отношении к человеку одних слов недостаточно. Голос и интонация дают понять, относятся к нам серьезно или свысока.

• Принимать другого человека всерьез означает:

• Признавать его право на свои потребности, желания, переживания, чувства, а также право выражать их.

• Видеть потребности другого «его глазами».

• Сосредоточиться на другом человеке, чтобы понимать реалии его жизни.

• Реагировать с пониманием на его действия и серьезно относиться к своей позиции.

эПример

Длинный хвост к кассе универмага. В конце очереди четырехлетняя девочка тянет за руку мать и хнычет: «Мама! Я не хочу больше здесь быть! Почему мы не идем домой?»

Что должна ответить мама? Если она выросла в семье старой формации, то считает своим долгом преподать дочери урок социального поведения: «Нет, ты должна успокоиться. В магазине нужно терпеливо ждать своей очереди».

Более современная мама использует объяснение и отвлечение: «Это невозможно. Я вижу, что ты устала, но посмотри, сколько людей впереди нас. А ты видела симпатичное платьице на той вешалке?»

Обе эти реплики приемлемы и не наносят прямого вреда личности ребенка. Тем не менее они дают девочке понять, что ее чувства и желания не так важны, как мамины. В первом случае они игнорируются, во втором за них предлагается компенсация. Оба раза ребенок вынужден принять серьезное отношение родителя к реальности, не получив того же в ответ.

Рассмотрим разные реакции двух мам на эту ситуацию.

Когда дочь дергает Рут за рукав, она берет девочку за руку и сердито говорит: «Прекрати! Ты будешь стоять здесь, пока мы не закончим. Тебе ясно?»

Девочка хочет возразить, но мама пытается посадить ее в коляску. Ребенок бросается на пол и плачет: «Нет, нет, я хочу отсюда! Не заставляй меня!»

С трудом подавляя гнев, Рут поднимает дочь с пола, но та упирается и не хочет в коляску. Мать в отчаянии шипит: «Хватит уже, глупышка! Садись, а не то…»

В этот момент пронзительный плач переходит в хныканье, и матери удается запихнуть ребенка в коляску. Девочка продолжает всхлипывать, пока мама доходит до кассы и платит за покупки.

Лена и ее четырехлетняя дочь тоже застряли в длинной очереди. Девочка говорит матери: «Мам, мне здесь не нравится… Мы скоро пойдем домой?»

Лена ласково отвечает: «Ты права. Здесь ужасно жарко и столько людей! Я заплачу, и мы сразу уйдем. Вы с сестренкой можете повесить эти носочки на место?» – она показывает на детские носки, которые упали на пол.

Девочки развешивают носки. После этого младшая усаживается в коляску, а старшая просит соску.

В чем главная разница между этими двумя матерями? Лена относится к своей дочери серьезно, Рут – нет.

Дочь Рут обращается к своей маме таким тоном и языком, что ясно: она не привыкла к серьезному отношению. С первых слов она ноет и защищается; ее голос звучит раздраженно и эгоистично. Девочка с раннего возраста знает: ее желания и нужды неинтересны маме или раздражают ее, или и то, и другое. Ребенок борется за свои права, чтобы почувствовать свою ценность, но чаще всего проигрывает. История в магазине только подтверждает этот печальный опыт.

Но и сама Рут не привыкла, что к ней относятся серьезно, и просто не способна воспринимать свою дочь иначе, чем воспринимают ее. В результате начинается борьба за власть, в которой страдает личность ребенка. Хотя мать кажется выигравшей эту битву, они обе проиграли, потому что не получили того, чего хотели. Девочка утратила еще часть своей самооценки и доверия к людям; мать в очередной раз испытала последствия своей низкой самооценки и материнской уверенности в себе. Кроме того, их отношения ухудшились.

Только время покажет, сломается ли дочь Рут настолько, что станет милой и послушной, или она начнет общаться с матерью в той же оскорбительной манере, в какой общались с ней. Если бы этот инцидент происходил тридцать или сорок лет назад, у ребенка не оставалось бы иного выбора, как приспособиться. Деструктивные моменты ее детства были бы незаметны, пока она не стала бы взрослой. Сейчас результаты проявляются быстрее. К пубертату она наверняка начнет вести себя саморазрушительно.

Вернемся к Лене. По ее общению с дочерью видно, что ребенок растет в семье, где принято выражать свои чувства и желания и где всех принимают всерьез. Лена решает их общую проблему, попросив девочку сделать что-то полезное, пока они ждут. Ребенок не получает желаемого, но ее чувства принимаются, и она доверяет маме. В дальнейшем она научится брать на себя ответственность за свое самочувствие, когда приходится долго ждать.

Не так важно, кто из них лучшая мать. Обе женщины делают, что могут, в соответствии со своим опытом. Ни одна из девочек не получила того, что хотела, ни одной не «разрешили» сделать «по-своему». Но отношения Рут и ее дочери травматичны для них обеих.

Лена отличается от матерей прежних поколений тем, что сама проявляет личную и социальную ответственность, а не учит этому ребенка. Она подает пример и не ставит выбор «или – или» (ты делаешь по-своему или по-моему). Ее дочь без наставлений узнаёт: в очереди приходится ждать.

Детям обычно трудно объяснить самим себе, что им не хватает серьезного отношения в семье. Когда красноречивый ребенок находит подходящие слова, они обычно звучат так: «Мои мама и папа все решают сами. Мне никогда не дают ничего решать». Эти утверждения могут быть неверными из-за неумения формулировать проблему. Дети из менее толерантных семей становятся упрямыми, требовательными, придирчивыми, любят командовать и верховодить. Взрослым трудно понять причины такого поведения. Этим детям нужен личный язык, чтобы выразить свои чувства.

Личный язык

Все мы владеем несколькими языками (помимо иностранных) и учим их с детства.

• Социальный язык, который используется в социальных ситуациях и требует вежливости и некоторой уклончивости.

• Академический язык, которым описывают и анализируют научные проблемы

• Литературный язык, на котором мы пишем.

Но ни один из них не годится для выражения, преодоления и разрешения внутренних конфликтов. Если мы говорим о них на социальном языке, то порой испытываем облегчение, но не находим выхода. Психологи могут проанализировать и описать наши проблемы на своем научном профессиональном жаргоне, но тоже неспособны их решить. Некоторые писатели умеют «излить свои чувства на бумаге», но их книги не приносят им свободы и избавления; скорее это литературное описание процесса излечения.

Чтобы принять на себя ответственность в отношениях с другими людьми, мы нуждаемся в личном языке.

Я имею в виду тот язык, которым мы можем выражать наши чувства, реакции и потребности и устанавливать границы. Это первый язык, на котором начинают говорить дети, независимо от того, владеют ли им взрослые.

Ядро личного языка – это:

• Я хочу. Я не хочу.

• Мне нравится. Мне не нравится.

• Я буду. Я не буду.

Личный язык не нужно путать с псевдо-личным, столь популярным в последнее время, – это психологический язык, основанный на идее, что люди должны «говорить о своих чувствах». Он годится для объяснения себя, но ему не хватает свободы и уверенности личного языка. «Я чувствую» звучит не так убедительно, как «Я хочу». Говорить о чувствах важно, но с точки зрения нашего ментального здоровья и качества отношений с близкими людьми гораздо важнее уметь выразить себя вербально и эмоционально.

Личный язык детей изначально более непосредственный и «сырой», чем у взрослых. Он рисует точную картину жизни ребенка в данный момент. В автократичных семьях личный язык запрещен; родители добиваются, чтобы дети научились «говорить правильно». Но в семьях, где относятся ко всем с равным достоинством, дети развивают свой личный язык, а взрослые помогают им в этом.

Вот три коротких диалога, в которых одни родители уважают личный язык ребенка, а другие – нет.

Ребенок: Я не хочу сейчас идти спать.

Уважающий отец: А я хочу, чтобы ты пошел спать.

Не уважающий отец: Будь хорошим мальчиком и сделай, как я сказал.

Или: Хватит! Ты идешь спать, когда тебе сказано, и на этом все!


Ребенок: Я не люблю лук.

Уважающий отец: Да? А я люблю. Думаю, тебе надо попробовать.

Не уважающий отец: Не глупи! Ты всегда его ешь.

Или: Хватит капризничать! Ешь то, что у тебя в тарелке, как все.


Ребенок: Я хочу поиграть на твоем компьютере.

Уважающий отец: Я не хочу, чтобы ты играл на моем компьютере.

Не уважающий отец: Почему ты вечно надоедаешь?


В уважительной атмосфере ребенок учится устанавливать свои границы, не нарушая границ других. Процесс обучения на личном языке происходит свободно; и дети, и родители лучше узнают себя. При традиционном подходе родители говорят детям, какими они должны быть, и при этом тревожатся за то, кто они на самом деле.

Личный язык развивается вместе с самооценкой. Это единственная возможность повысить личную ответственность, которая, в свою очередь, открывает единственный путь к ментальному и социальному здоровью. К счастью, он зависит не только от родителей и других взрослых. Все больше детей и молодых людей открывают для себя ценность личной ответственности и принимают ее. Они видят, что это вызывает опасения у взрослых, и отвечают им прекрасным лозунгом: «Я – ваше будущее. Вам страшно?» Тем самым они не только указывают на растущий страх общества перед молодыми, но и высмеивают пустоту старой банальности: дети – наше будущее.

Ответственный, но не одинокий

Дети демонстрируют свои личные границы и персональную ответственность с рождения, с помощью звуков и жестов.

Когда они не голодны, они отворачиваются от груди или от бутылочки.

Когда им холодно, жарко или их нужно переодеть, они кряхтят или плачут.

Младенцы тянутся к взрослым, которые им приятны, и отстраняются от тех, кто им не нравится.

Малыши предпочитают одежду под настроение, а не по погоде.

Это показывает, что младенцы и маленькие дети хорошо умеют сообщать о своих границах, желаниях и потребностях; и все же родители должны переводить эти намеки в ясные утверждения. К тому же дети все равно неспособны защититься от манипуляций и посягательств взрослых и старших детей. Они зависят от возможностей и желания тех, кто о них заботится, признать их право на проявление личной ответственности. Но взрослые должны быть открыты к тому, что люди видят реальность по-разному.

Подумайте о таких диалогах между ребенком и разными типами родителей.


Ребенок: Папа, мне холодно!

Уважающий отец: Правда? А мне нормально… Ладно, давай посмотрим, что еще можно на тебя надеть.

Не уважающий отец: Не говори глупостей. Совсем не холодно. Посмотри на меня, я тоже в одной майке.


Ребенок: Мам, мне не нравится новая учительница английского.

Уважающая мать: Да? Вот бы не подумала. Мне она показалась милой… А что тебе в ней не нравится?

Не уважающая мать: Что еще не так? Я думаю, она просто требует, чтобы ты вовремя сдавал работы.


Ребенок: Мам, этот праздник в субботу… Я хотела надеть зеленую блузку. Можно?

Уважающая мать: Она тебе идет, но я бы хотела, чтобы ты надела белую.

Не уважающая мать: Ты не слишком много думаешь о нарядах? У тебя столько красивых вещей, так что неважно, в чем ты пойдешь, – все одинаково хорошо.


Не уважающих взрослых объединяют две вещи: они не признают мнение ребенка и пытаются его «учить». По сути, они говорят: «Ты не должен чувствовать и воспринимать вещи по-своему. Для тебя лучше делать, как я».

Но как насчет воспитательного момента? Возможно, мама мальчика, который не любит учительницу, стремится к тому, чтобы сын уважал учителей, или считает, что он легкомысленно относится к учебе. Это оправданное беспокойство. Может быть, дочь из третьего примера действительно слишком много времени проводит у зеркала, и матери это не нравится.

Но способ выражения и момент для высказывания этих тревог – неудачные. Если родители хотят поговорить с детьми о чем-то важном, надо выбрать время и место для разговора. Так делают, когда относятся к себе серьезно. Если родители действуют наскоком, дети не принимают всерьез их и их реплики. Неуважительный ответ заставляет детей чувствовать себя плохими и глупыми и не ценить урок, в котором заинтересованы взрослые. Согласно любой обучающей теории, люди, которые считают себя глупыми или плохими, не способны ничему научиться.


Пример

Шестнадцатилетняя Лили и ее друг Фрэнк, восемнадцати лет, знакомы несколько месяцев. Однажды Лили приходит из школы и говорит: «Мама, как вы с папой смотрите на то, что я останусь ночевать у Фрэнка на выходных?»

Предположим, Лили живет в обществе, где такой вопрос уместен. Как может ответить мама? Лили не просит разрешения остаться у друга, чтобы заняться любовью; она может делать это в другое время и в другом месте без ведома родителей. У нее другая задача: сообщить родителям, что она хочет заниматься любовью со своим другом, и узнать, как они к этому относятся. Она хочет рассказать маме, какая она теперь, и понять, что мама об этом думает. Иными словами, Лили не нуждается в наставлениях по поводу секса и контрацепции, рассказах о СПИДе или морализации. Ей нужен ответ, такой же открытый и личный, как ее собственный подход (при условии, что ее цель – укрепить свою самооценку и личную ответственность и углубить контакт с матерью).

Мама Лили может сказать:

«Уф… Даже не знаю, что тебе ответить. Мне очень хочется сказать: НЕТ, НЕТ, НЕТ! Я знаю, что тебе уже шестнадцать, но до сих пор вижу тебя десятилетним ребенком… Ты не могла бы ради меня подождать еще лет 15–20?.. Я, конечно, не имею это в виду всерьез, просто я в замешательстве. Ты позволишь мне немного подумать и поговорить с твоим папой? Тогда я смогу сказать тебе, что я думаю».

Это не дает Лили прямого ответа на ее вопрос, но она получает нечто лучшее и именно то, что нужно подросткам больше всего, – открытую, честную и очень личную реакцию мамы. Если в будущем Лили понадобится информация или совет, или она окажется перед моральной дилеммой, дверь коммуникации между ней и матерью открыта.

Или мать скажет:

«Не думаю, что это хорошая идея! Я заметила, как ты увлечена Фрэнком, и была готова к тому, что ты спросишь что-то в этом роде. Я не могу решать, с кем тебе встречаться, но Фрэнк не тот парень, какого я хотела бы видеть рядом с тобой. Я ничего тебе не запрещаю, но ты спросила, что я думаю, и я ответила».

Этот ответ не хуже первого (разве что без юмора). Вероятно, Лили хотела бы, чтобы мама одобрила ее отношения с Фрэнком, но так не всегда бывает. Такая реакция гораздо лучше для Лили, ее мамы и их взаимоотношений, чем расплывчатый ответ: «Ой, я даже не знаю, Лили. Ты сама должна решать… Что ты думаешь?» (вопрос о том, что запрещать и разрешать подросткам, мы обсудим в главе 7).

Личный отклик объединяет три вещи: формирует личную ответственность ребенка, развивает отношения детей и родителей и способствует чувству семейного единства.

Любая другая реакция – информативные, моральные или социальные наставления, оценочные суждения, безразличие – деструктивна. Она приучает ребенка к внешнему, а не внутреннему контролю (что вредно и для самооценки, и для личной ответственности) и ведет к чувству одиночества, подчиненности и стыда. Все это может стать причиной саморазрушительного поведения.

У личной реакции есть и другие преимущества. Она напоминает детям о существовании других людей и о разных взглядах на реальность. Это развивает их социальную сознательность и ответственность.

Каждый день дети пытаются заново выстроить свои личные границы и личную ответственность. Родители должны находить новые способы ответа, а не использовать привычные стандарты: «Мы никогда так не делали…», «Все остальные считают, что…», «В нашей семье мы всегда…».

Иными словами, нужно отказаться от «родительского автоответчика», который выдает обучающие и «полезные» реплики, как только ребенок оказывается в зоне слышимости. Большинство детей перестают замечать этот автоответчик годам примерно к пяти, а большинство взрослых сразу забывают, на что они его программировали. И это понятно, поскольку качество сообщений, мягко говоря, хромает. Чаще всего это смесь из «мудрых советов», которые мы слышали от наших бабушек, и бессвязных рекомендаций, почерпнутых из журналов и телепередач.

Но если «машинка» работает автоматически, это не значит, что она безвредна. Совсем наоборот. Отдельные слова могут звучать безобидно, но их общий смысл деструктивен: «Ты не сможешь стать достойным, хорошо воспитанным, ответственным ребенком, если я не буду все время напоминать тебе, что делать». Или, как выражались мои родители: «Ты должен радоваться, что у тебя есть мы! Иначе что бы из тебя выросло?» Чем чаще повторяется «запись», тем крепче эта мысль отпечатывается в сознании детей. Ведь они доверяют своим родителям так сильно, что считывают сообщение между строк и привыкают считать себя плохими, неразумными и непослушными – даже когда им уже сорок.

Ответственность, а не служение

В прошлом семья возлагала на детей определенные функции, например, «домашние обязанности», которые они должны были выполнять в благодарность за родительскую любовь и заботу. Когда дети уклонялись от этой работы или делали ее кое-как, родители часто говорили: «Они живут дома, как в пансионе». За последние 15–20 лет я встречал родителей, которые, наоборот, не заставляют детей ничего делать и буквально обслуживают их. Этот подход годится, пока дети маленькие, но с возрастом растут и их потребности. Родителей это все больше огорчает и разочаровывает. В самом худшем случае они становятся усталыми и обиженными, а дети вырастают требовательными, невыносимыми созданиями. Таких детей раньше называли «маленькими тиранами». Только недавно специалисты начали обращать внимание на их родителей.

Мне всегда было интересно работать с такими семьями в разных европейских странах. Это типичные «современные» родители, авангард эволюции в отношениях между взрослыми и детьми. Они подходят к воспитанию очень обдуманно, отвергая деспотизм, принятый в прошлых поколениях. Они хорошо помнят свою растерянность и унижение, когда их собственные родители принимали за них решения. Главное в этих мучительных воспоминаниях – что они никогда не могли делать то, чего хотели.

А теперь представим, что мальчик Генри должен был есть на завтрак ненавистную кашу, а потом его ругали, потому что он успевал проголодаться до обеда. От Лизы требовали доедать все до конца, даже когда она была сыта. Марк мечтал о новых игрушках, но ему говорили: «Нельзя иметь все, что просишь. Ты не думаешь, дорогой, что нам тоже что-то нужно. В любом случае, день рождения уже прошел, а скоро Рождество, и нам приходится экономить деньги. Мне неинтересно, что ты «хочешь». Кстати, научись говорить «пожалуйста».

Когда Генри, Лиза и Марк сами становятся родителями, они готовы давать своим детям все, что те хотят, по первому требованию. Для них это не только преодоление боли своего детства, но и выражение любви и заботы. Но в этом подходе любовь только подразумевается.

Здесь мы видим очевидный перекос личной ответственности. Как уже говорилось, дети знают, чего хотят, но не знают, что им нужно. Если родители обеспечат им только первое, они не получат второго, а именно – мудрого взрослого руководства.

Кроме того, когда добрые отношения в семье строятся на том, что дети получают все, чего хотят, они привыкают именно это считать любовью и заботой. Неудивительно, что они все время увеличивают свои запросы и при этом чувствуют себя все хуже, потому что их истинные нужды игнорируются.

В таких семьях не хватает диалога. В своем стремлении быть заботливыми и не авторитарными родители пренебрегают собственными потребностями и границами. В результате их дети не умеют считаться с другими. Они видят рядом с собой не живых людей из плоти и крови, а инструмент для исполнения своих желаний. Не получив урок личной ответственности, эти дети в дальнейшей жизни не смогут создать по-настоящему близкие отношения.

Взрослые пары тоже попадают в такие ситуации. Приятно, когда нас обслуживают время от времени. Но если партнер постоянно потакает нашим желаниям, чувствам и настроениям, не проявляя своих, мы в конце концов приходим к одиночеству и разочарованию. Нам трудно сказать откровенно: «Я знаю, что ты хочешь дать мне все, чего я желаю, но я не могу получить главного – ТЕБЯ!»

Ребенку такое и вовсе невозможно осознать. Поэтому он делает вывод: «Раз родители дают мне все, что я хочу, а мне все равно чего-то не хватает – значит, со мной что-то неправильно». К подобному заключению приходят и взрослые: «Мы все ему даем, но этого мало. Мы плохие родители!»

Это один из самых взрывоопасных и деструктивных типов отношений между детьми и родителями. Обе стороны быстро теряют самооценку и уверенность в себе, испытывают чувство вины, переходящее в агрессивность.

Выход только один, и он начинается с двух решительных шагов.

Во-первых, родители должны осознать свою ответственность за ситуацию, сесть вместе с детьми и сказать: «Нам жаль, что вам не нравится происходящее. Нам оно тоже не нравится. Признаем, что это наша вина и ошибка. Мы так хотели сделать вас счастливыми и довольными, что забыли про себя. Теперь все изменится. Это будет непросто для всех нас, но мы сможем пройти через это. Хорошо, если вы будете действовать с нами заодно, чтобы наша семья стала счастливой».

Следующий шаг займет больше времени. Родители должны постараться «найти себя» – свои границы, желания, чувства, ценности и потребности – и научиться выражать себя как можно яснее, не критикуя детей и не взывая к их пониманию и взаимодействию. Ответственность детей может развиться только вместе с родительской, хоть и не так быстро.

Как проявлять свои чувства, потребности и границы? Долгие серьезные беседы с детьми бесполезны, надо просто «включать себя» в повседневное общение, используя личный язык.

Пример

Вместо того чтобы говорить: «Сегодня я заканчиваю рано. Ты хочешь, чтобы я забрал тебя от друга в три часа, или сам придешь домой в пять?», скажите: «Я сегодня закачиваю рано и хотел бы забрать тебя от друга в три часа. Что ты думаешь?»

Не спрашивайте: «Что ты хочешь на ужин?», а говорите: «Я хочу на ужин рыбу, а ты?»

Не: «Ты не хочешь лечь сегодня пораньше?», а: «Я бы хотел отдохнуть. Как насчет лечь спать пораньше?»

Не: «Мы свободны в эти выходные. Куда ты хочешь пойти?», а: «Мы свободны в эти выходные и хотели бы просто посидеть дома. Что ты скажешь?»

Не: «Сегодня холодно. Может быть, тебе одеться потеплее?», а: «Сегодня холодно, и я бы хотел, чтобы ты оделся потеплее».

Не: «Ты не хочешь сегодня помочь папе в саду?», а: «Я бы хотела, чтобы ты помог папе в саду».

Разница кажется небольшой, если смотреть только на слова и построение фразы. Но первая реплика порождает чувство одиночества, а вторая – общность. Когда родители говорят: «Я предлагаю», дети видят их «настоящих». Только так развивается их собственная личная ответственность.

На первом этапе использования личного языка конфликты с детьми могут усилиться. Это естественный шаг назад, но у родителей возникает соблазн вернуть некоторые инструменты прошлого – «установление границ», «справедливость», «осознание последствий». Такие методы могут работать при известной настойчивости, но это очень кратковременное и неэффективное решение. В лучшем случае, ссоры уменьшатся – но только внешне. Вместо того чтобы спорить друг с другом, члены семьи будут в разладе с собой, что неизбежно порождает внутриличностный конфликт.

Это происходит по двум причинам. Во-первых, старые методы всегда возлагают ответственность и вину на ребенка. Во-вторых, они не заполняют вакуум; между детьми и родителями по-прежнему нет близости и дети все так же не получают того, что им нужно. Более того, они учатся вести себя, как будто это получили. Родители в такой ситуации не взрослеют, отношения в семье меняются, но не в лучшую сторону.

Такое часто происходит в семьях, где детям поставлен диагноз «синдром дефицита внимания»[7], якобы объясняющий их импульсивное и асоциальное поведение. Для родителей здесь жизненно важно обозначить свои границы и чувства, не полагаясь на «воспитательные методы». Иначе в долгосрочной перспективе симптомы у детей усилятся, а родители будут постоянно измотанными. Медицинский диагноз снижает часто родительское чувство вины – и это важно, – но использование «воспитательного метода» ухудшает их самооценку, как и отношения с детьми.

Дети ничего не получают, когда становятся объектом педагогической программы, если она не ставит целью обучить их конкретным интеллектуальным или практическим навыкам.

Глава 5
Дети и ответственность

Я безусловно верю, что чувство социальной ответственности повышает качество жизни человека. Мы все связаны между собой, хорошо это или плохо. Невозможно избежать влияния других людей или не влиять на них. И в обществе, и в семье нет такого понятия, как «твои проблемы» и «мои проблемы». Все это наши проблемы и наши успехи.

Как я уже говорил, дети, у которых развита личная ответственность, почти автоматически становятся социально ответственными, отзывчивыми и внимательными. Социальная ответственность – это не самопожертвование, а сознательная совместная деятельность, которая поддерживает достоинство всех заинтересованных сторон. Трех– и четырехлетние дети развивают свою социальную ответственность в общении с родителями, братьями и сестрами.

В разных семьях требования к социальной ответственности бывают разными, в зависимости от количества детей, социального статуса семьи и ее финансового положения. Одни подчеркивают важность эмоциональных проявлений, другие делают акцент на практической помощи и чувстве долга.

Различный подход к социальной ответственности принят и в разных странах. Где-то ясли и детские сады сочетают «свободу с обязанностями», другие ставят на первый план умение детей подчиняться правилам. Общее здесь одно: чем больше ребенок верит, что ответственность строится на долге, тем скорее он вырастет с неразвитым чувством социальной ответственности.

Есть две главные предпосылки для оптимального развития детской ответственности:

• Родители признают стремление детей взаимодействовать с ними.

• Родители ведут себя ответственно по отношению друг к другу, своим детям и другим людям.

Как я уже упоминал, родители, которые подают детям наглядный пример, влияют на них гораздо больше, чем те, кто раздает указания.


Пример

Четырехлетний Кевин сидит на полу и играет в лего. Его младшая сестра подходит и смотрит на брата с любопытством и восхищением. В конце концов она не выдерживает и берет несколько деталек. Кевин безуспешно пытается отнять их и толкает ее. Сестренка заливается ревом. В комнату вбегает мама.

Мама: Что случилось? В чем дело?

Сестренка (плача): Кевин меня побил!

Кевин: Я не бил ее… Она все время берет мое лего.

Мама: Кевин, ты знаешь, что нельзя бить сестренку. Ты должен помнить, что ты старший, а она слишком маленькая. Почему она не может помочь тебе строить? Ты же видишь, как она хочет играть с тобой?!

Это классический пример упрощенного понимания социальной ответственности («старшие должны быть добры к младшим») и поучающего воспитания. Намерения мамы понятны – она против того, чтобы Кевин нарушал личные границы сестры, которая сама, в силу юного возраста, нарушает его границы. Проблема в том, что мама не считается с Кевином, хотя учит его считаться с другими.

Вот альтернативный диалог:

Мама: Что случилось, Кевин?

Кевин: Она все время портит мне игру!

Сестренка: Мама, Кевин меня ударил!

Мама (обнимая сестренку, но обращаясь к Кевину): Давай придумаем, что ты можешь ей сказать, если хочешь поиграть спокойно.

Здесь мать делает одновременно несколько важных вещей.

Она выясняет, что произошло.

Она обращается к Кевину, как к более ответственному из детей, а не учит его ответственности.

Ее предложение показывает, что она понимает: Кевин пытается очертить свои границы мирным путем и ситуация кончается физическим столкновением только потому, что у него это не получается.

Мать сразу признает желание сына идти навстречу другим и потребность защищать свои границы.

Она заботится о дочери и при этом дает ей понять, что личные границы Кевина важны для семьи.

Не критикуя сына за применение силы, она показывает ему, что понимает, как он огорчен конфликтом.

Она обозначает подход, вместо того чтобы предлагать решение. Таким образом она развивает личную и социальную ответственность Кевина. Одновременно она объясняет обоим детям, что искусство защиты своих границ без ущерба для других – совсем не простое дело.

Маме не нужно дальше обсуждать эту проблему. Чувство ответственности Кевина поведет его в верном направлении.

Ответственность на практике

Между 1950-ми и 1960-ми годами бытовало мнение, что детям полезно иметь домашние обязанности. Увы, это было заблуждением, исходящим из известного принципа: дети в семье – дополнительные кормильцы. Сейчас в развитых странах им не нужно выполнять эту роль, поэтому возникает вакуум.

Важно понимать, поручают ли детям работу по дому, потому что в их помощи нуждаются или потому что это «им на пользу». Разница вроде бы невелика, и мало кто из родителей ее осознает, но на деле она приводит к серьезным последствиям. Дети, которых просят помочь, осознают свою важность в отношениях с родителями, в то время как дети, которым придумывают обязанности, чувствуют себя объектами воспитательных методик. Очевидно, что последним труднее будет обрести чувство собственной ценности.

Чем больше семья, тем важнее в ней планирование, в том числе и в сфере обязанностей. Когда ребенок достигает пяти лет, родителям надо принять решение: хотят они вырастить добросовестных детей – или полезных.

Это не обязательно выбор одного из двух, но, делая его, надо думать о будущем. Родители, которые хотят вырастить добросовестных детей, должны принимать во внимание два основных фактора:

• Как утверждают психологи, самая здоровая деятельность для физического, социального и интеллектуального развития детей до 10 лет – это игра.

• Ребенок не может относиться к договоренности с такой же сознательностью, как взрослый.

Например, вы убираете со стола после ужина, а ваша шестилетняя дочь сидит рядом и болтает с вами. Вы спрашиваете, не хочет ли она мыть посуду три раза в неделю, и она с энтузиазмом отвечает: «Да!» Но ее «да» не означает: «Я буду мыть посуду три раза в неделю, пока я живу дома». Оно значит: «Да, я тоже тебя люблю и сейчас готова сделать все, что угодно, чтобы порадовать тебя!» Точно так же взрослые говорят: «Я буду любить тебя вечно», но это не обещание и не договоренность, а всего лишь выражение сиюминутных чувств.

Если мы учитываем два этих условия, то можно спокойно давать детям какие-то регулярные поручения. При этом важно не смешивать «любовь и дело» – то есть избегать подхода: «Вы обязаны это делать, чтобы выразить своим родителям благодарность за их безграничную любовь к вам». Обязанности есть обязанности; они не имеют отношения к любви. Если бы подобный договор заключался между супругами, их любовь быстро увяла бы.

Важно, чтобы дети делали то, в чем родители действительно нуждаются, и чтобы их старания были оценены. Преимущество домашних обязанностей в том, что они организуют природное стремление детей помогать и взаимодействовать. Здесь есть очевидная польза для семьи и никакого вреда для детского развития. Но можно обойтись и без этого; домашние обязанности не воспитывают социальную ответственность. Родители должны решать это вопрос, исходя из своих потребностей и отношений в семье.

Если вы хотите вырастить детей, приносящих пользу, надо помнить, что стремление помогать у большинства из них не формируется раньше 10–11 лет. Поэтому не стоит давать им регулярные задания, а лучше просить помочь по мере необходимости.

«Саймон! Не забудь, что сегодня твоя очередь мыть посуду» – это обязанность.

«Саймон! Мне нужна помощь. Ты можешь помыть посуду?» – это просьба.

Поскольку дети обычно чем-то заняты, не стоит спрашивать их, хотят ли они помочь. Ребенок никогда не готов бросить свои дела. Но родители имеют право настаивать: «Саймон! Мне нужна помощь. Ты помоешь посуду?» – «Нет, мне некогда. Я иду играть в футбол с Николасом» – «Хорошо, сначала поиграй в футбол, но я хочу, чтобы потом ты занялся посудой, ладно?»

Или:

«Саймон! Я хочу, чтобы ты сегодня отнес старые газеты в мусор. Ты сможешь это сделать?» – «Ой, нет! Мне не хочется. Я смотрю телевизор.» – «Хорошо, сделай это через «не хочется», но газеты сегодня должны быть вынесены».

Или:

«Саймон! Мне нужна твоя помощь на минутку. Ты можешь накрыть на стол, пока я готовлю ужин?» – «Нет, я занят!» – «Хорошо, я сделаю это сам».

Иногда дети говорят «да». По моему опыту, есть два преимущества в том, чтобы растить ребенка, приносящего пользу, а не добросовестного. В долговременной перспективе такие дети вносят более серьезный вклад в семейную общность. Кроме того, все члены семьи учатся говорить «да» и «нет» и учитывать потребности и границы друг друга. Речь идет не о противопоставлении выбора и долга, а о том, откуда возникает чувство ответственности – из внешнего или внутреннего контроля.

Детям нужно знать, что они ценны для семьи. Это осознание очень редко – если не никогда – рождается из выполнения обязанностей. Дети не чувствуют своей ценности, если они у родителей на побегушках или их воспитывают по «правильной» методике. Истинная добросовестность – она же социальная ответственность, основанная не только на чувстве долга, – возникает, когда и дети, и взрослые исходят из своих побуждений и потребностей, а не для того чтобы угодить другим.

Гиперответственные дети

Дети с самого рождения чувствуют себя ответственными за благополучие родителей. Они испытывают вину за их личные или семейные проблемы, за то, что те обращаются с ними плохо или игнорируют их. В этой ситуации ребенок приходит к эмоциональному выводу: я сам виноват, со мной что-то не так. Такие дети рано взрослеют и порой становятся родителями для своих родителей.

Некоторые дети обретают чрезмерную ответственность уже в год или два. Они учатся заботиться о потребностях родителей и подавлять свои. Это часто случается в семьях, где кто-то злоупотребляет наркотиками или алкоголем, страдает психическим заболеванием или эмоционально холоден. Но такое бывает и в менее драматических обстоятельствах, например, когда юная и незрелая девушка становится матерью или родители в процессе развода борются за власть, используя детей в качестве оружия. (К сожалению, ни одно законодательство не может регулировать это вопрос.)

Дети становятся гиперответственными в разведенных семьях, где один родитель чувствует себя одиноким и потерянным. Даже проводя с ним мало времени, они отказываются от своих потребностей ради его блага. Некоторые одинокие родители злоупотребляют ответственностью детей и их желанием взаимодействовать, взваливая на их плечи свои тревоги и заботы. Но такое бывает и в полной семье, когда родители неспособны обсуждать проблемы друг с другом и один из них, чаще всего мать, доверяет свои горести ребенку. Такие дети берут на себя ответственность даже за сложности в отношениях родителей. Разумеется, это напряжение негативно сказывается на детском развитии.

Незрелость и экзистенциальная пустота взрослых – это вакуум, который неизбежно затягивает детей с их потребностью быть ценными и желанием действовать заодно. С родительской точки зрения, с детьми все в порядке. Но другие люди замечают, что ребенок компенсирует недостаток домашнего внимания, отыгрываясь на других. Младшие дети капризничают и привязываются к чужим взрослым, более старшие становятся агрессивными и провоцируют конфликты. Иными словами, они грамотно и настойчиво ищут удовлетворения своих потребностей.

Здесь я описал деструктивные семейные ситуации, но гиперответственные дети растут и в относительно «нормальных» семьях. Вот примеры того, как трудно родителям осознать, до какой степени отзывчивы их дети.


Пример

Родители Эндрю развелись, когда ему было три года. Хотя мать сильно переживала, родители не враждовали. Они жили недалеко друг от друга, так что Эндрю, проводя по неделе у каждого из них, учился в той же школе и играл с тем же друзьями. Мать, разочаровавшись в мужчинах, жила одна; у отца были сложные отношения с двумя женщинами.

Через 10 лет, когда Эндрю было 13, его отец привел в дом свою подругу Ханну. Эндрю быстро подружился с ней; опасения взрослых по поводу ревности и конфликтов не оправдались.

Прошло шесть месяцев. Однажды утром мать Эндрю позвонила его отцу и сказала, что сын решил больше не ходить к нему. Эта новость стала шоком для отца. Чувствуя себя отвергнутым и виноватым, он искал объяснений: значит, Эндрю все-таки ревновал или чувствовал себя заброшенным? Или бывшая жена решила отомстить?

В итоге Эндрю и его родители пришли к психотерапевту, и отец спросил: «Почему ты не хочешь жить со мной, как раньше?»

Эндрю заговорил не сразу. Наконец он серьезно посмотрел на отца и сказал: «Я подумал, что теперь… теперь, когда о тебе заботится Ханна, тебе не нужно видеть меня так часто». Отец был потрясен и тронут. Он приготовился обговорить новый режим посещений сына, но мать вдруг сказала: «Эндрю, ты можешь объяснить, почему ты хочешь переехать в интернат?»

Эндрю опять надолго задумался, но на этот раз решительность его покинула. Подбодренный семейный терапевтом, он в конце концов выдавил из себя: «Потому что тогда ты тоже, наверное, сможешь найти себе нового мужа».

Эти самоотверженные и любящие слова тринадцатилетнего мальчика показывают, насколько дети отзывчивы и готовы нести ответственность за родителей.

Здесь стоит отдельно поговорить о проблемах неполной семьи, где у родителей часто возникает соблазн заполнить ребенком пустоту. Большинство одиноких родителей – любящие и серьезные, что не мешает им воспитывать гиперответственных детей. Это особенно часто происходит с теми, кто остается один с ребенком моложе 13–14 лет. Вот как одинокие родители могут облегчить нагрузку на детей:

• Обеспечить ребенку постоянное общение с разными взрослыми.

• Воспитывать в нем ощущение своей полезности, а не добросовестность.

• Поощрять ребенка как можно больше времени проводить с другими детьми.

• Открыто признавать и ценить его чувство ответственности.

Важно говорить: «Я знаю, тебя беспокоит, что мне сейчас немного грустно, но у меня есть, с кем поговорить об этом, так что, надеюсь, скоро все исправится. Спасибо за твою заботу». Это звучит гораздо лучше, чем: «Не беспокойся, дорогой. Все будет хорошо, пока мы есть друг у друга».

Жизнь вдвоем с ребенком имеет и положительную, и отрицательную сторону; сами дети воспринимают близость и тесный контакт одновременно как привилегию и долг.

Чтобы понять, не стала ли детская гиперответственность непосильным грузом, обратите внимание на следующие признаки:

• Преувеличенное внимание к родителям и нежелание проводить время со сверстниками.

• Склонность к конфликтам и противоречиям.

• Забывчивость в отношении обязанностей и договоренностей.

• Деструктивное или агрессивное поведение в детском саду или школе.

• Частые головные боли, боли в животе, спине, плечах.

• Бунт против всего и всех (в подростковом возрасте).

• Уход в себя, меланхолия, отстраненность.

По моему опыту, это самые распространенные симптомы. Это не значит, что дети, у которых их нет, не испытывают чрезмерной ответственности, а также что эти симптомы непременно указывают на нее.

В последние годы появляется все больше гиперответственных детей, особенно в странах, где национальные кризисы и войны разрушили семьи и лишили их отцов. Профессионалы считают, что такие дети могут избавиться от чрезмерной ответственности в более позднем возрасте, но у меня это вызывает сомнения.


Пример

Молодая мать жила вдвоем со своим сыном Карлом, пока ему не исполнилось пять лет. После этого она поселилась вместе с другом, с которым до этого встречалась три года. Оба они были образованными людьми и серьезно относились к детям, поэтому договорились, что Карлу, который всегда был чрезмерно ответственным, «теперь позволено снова быть ребенком». Оба придерживались целенаправленного курса воспитания и принимали «взрослые решения» о режиме дня Карла, его домашних заданиях и внешкольных занятиях, а также «устанавливали границы».

Еще через три года мать решила разорвать отношения, отчасти потому что взгляды партнера на ее сына и его воспитание оказались для нее слишком консервативными.

За эти три года Карл набрал лишний вес и стал очень вспыльчивым. Конфликты с мамой происходили почти каждый день – Карл агрессивно обвинял ее в том, что она его больше не любит. Естественно, оба были удручены происходящим. Положение стало быстро исправляться, когда Карлу помогли увидеть, что его «ты меня больше не любишь» на самом деле означает «я несчастлив от того, как ты меня любишь». Карл испытывал повышенную ответственность не за себя, а за маму. Ему ничем не помогло то, что взрослые стали принимать за него решения.

Когда дети берут на себя слишком много ответственности в таком раннем возрасте, она становится частью их натуры и от нее нельзя так просто избавиться. Можно контролировать ее рост и не позволять ее эксплуатировать, но она сохранится на всю жизнь и будет определять отношения человека с важными для него людьми.

Тем не менее мама и ее партнер могли облегчить жизнь Карлу и самим себе. Во-первых, им нужно было сосредоточиться на своей жизни. Чем счастливее стала бы мама Карла, тем проще ему было бы расслабиться и направить энергию на свое детство. Вместо этого Карл стал предметом конфликтов и причиной разрыва взрослых, что только усугубило его чрезмерное чувство ответственности.

Кроме того, они могли бы поощрять и стимулировать в нем ребенка: его нерациональность, неопытность, непоследовательность, ребячливость, игривость и непредсказуемость. Они хотели позволить ему «быть ребенком», но в итоге сами «играли во взрослых».

Реакция Карла была прямой и сознательной: «Если ты любишь меня так, то мне это не нужно».

Труднее приходится детям, которые выражают себя более драматично – отказываясь убирать комнату, делать уроки, заботиться о младших, помогать по дому или выполнять поручения взрослых. Мало того, что они чувствуют ответственность за взрослых, – их еще критикуют и ругают.

Но гиперответственные дети неспособны возражать открыто. Их единственный путь – проявлять упрямство и давать выход своему напряжению вне дома. В итоге кого-то забирают из семьи по решению суда, кто-то уходит добровольно; другие получают помощь от школьных психологов, попадают в специальные школы. Однако учителя, психотерапевты и приемные родители должны понимать, что они не могут «вылечить» чрезмерную ответственность. Пусть это звучит пессимистично, но думать иначе означает добавлять к травме оскорбление. Если дети в первые 5, 10 или 15 лет жизни подавляют себя, ставя на первый план родительские потребности и чувства, чрезмерная ответственность становится центром их личности и единственным доступным им способом стать ценными для других. Говорить ребенку, что он может с этим справиться, – значит травмировать его самооценку и мешать развитию его социальной ответственности.

Когда другие взрослые занимают место родителей и из лучших побуждений начинают бороться с детской гиперответственностью, происходит одна из двух вещей:

1. Ребенок видит в этом критику и отказывается от контакта либо становится агрессивным или пассивным.

2. Чрезмерная ответственность ребенка переориентируется на новых взрослых – новый источник внешнего контроля с другими требованиями и ожиданиями.

Альтернатива гиперответственности – личная ответственность и высокая самооценка. Цель взрослых – восстановить баланс между личной и социальной ответственностью.

Это долгий процесс. Он занимает два или три года только на начальном этапе, требует терпения и, возможно, будет продолжаться всю жизнь. Обеим сторонам нужно время, потому что задача, стоящая перед ребенком, – найти свою утерянную самостоятельность и стратегию выживания – очень трудна.

Наедине с ответственностью

Поскольку многие гиперотвественные дети чувствуют себя одинокими, они активно ищут контакта с родителями; они счастливы, если обретают его, и подавлены, если его нет.

Есть и другая группа детей – они живут наедине со своей ответственностью и борются, иногда с самых ранних лет, за то, чтобы самим отвечать за себя. Это происходит, когда они, обоснованно или нет, делают вывод, что их семья не может предложить им ничего, кроме еды, одежды и крыши над головой.

По моему опыту, такие дети встречаются в самых разных семьях – от внешне благополучных до проблемных.

Причины тоже бывают разными:

• Вопиющая халатность или физическое насилие.

• Сложные отношения между родителями, забирающие всю энергию семьи.

• Отсутствие в семье настоящего эмоционального центра – каждый дрейфует на своем необитаемом острове.

• Один из родителей (часто мать) предъявляет к остальным завышенные эмоциональные требования и не может ответить тем же.

Пока дети маленькие, их главная проблема – слишком юный возраст. Наша традиция не позволяет воспринимать их как самостоятельных существ, вне контекста родительской семьи. Поэтому мы часто не видим их потерянности и одиночества. Мы просто не замечаем этих детей.

Многие из них не особенно несчастны, пока не заводят семью. Люди, выросшие сами по себе, невольно тянутся к тем, кто привык к успешным отношениям. Их вначале озадачивает, а потом приводит в отчаяние собственное неумение выстроить близкие отношения с партнером.

Порой дети растут в таких деструктивных семьях, что у них возникают серьезные психологические и социальные проблемы. Они одиноки, но тоскуют по контакту. Говоря метафорически, они продолжают сидеть за столом, надеясь получить еду, хотя знают, что им ничего не дадут. Иногда они становятся рабами своих неудовлетворенных ожиданий.


Пример

Я знаком с тринадцатилетним мальчиком, который не меньше ста раз убегал из разных учреждений. Однажды он бродяжил целый месяц в разгар зимы, забираясь в дачные домики, где находил еду и кров. Когда мы говорили об его отчаянном положении, я пытался, несколько неуклюже, обрисовать его отношения с родителями – наркоманами и алкоголиками.

«Ну да, – сказал он в ответ. – Кажется, я знаю, о чем вы говорите. Это как с теми дачами. Мне было чертовски досадно, если я не находил еды. Я пинал холодильник или мусорную корзинку и перебирался в другое место. Как-то я нашел большой дом и понял, что хозяева богаты, а значит, мне повезло. У этих людей в подвале было две комнаты – склад продуктов и винный погреб, только там стояли решетки с большими замками, и я не мог их открыть. Вы не поверите, но я просидел всю чертову ночь, глядя на еду, которую мне было не достать. Думаете, я мог заставить себя уйти в другой дом? Черта с два. Я просто сидел и плакал, как идиот. Вы это имеете в виду?»

Да, это то, что я имел в виду.

Мы должны увидеть этих детей такими, какие они есть, потому что им не нужны мудрость и опыт взрослых. Они часто отказываются от физического контакта и никогда не ждут помощи. Они справляются сами или просят о конкретных вещах. Не успеете вы решить, что завоевали их доверие, как становитесь «еще одним надоедливым взрослым». У них иммунитет к педагогическим методикам и руководствам, для них общество – абстрактное понятие. Они всегда отвечали за себя, но почти никогда не понимали своих потребностей. Их социальная ответственность на нуле.

Что можно сделать для таких детей? Прежде всего помочь им увидеть себя вне отношений с родителями. Им нужно не расстаться или поссориться с родителями, а просто признать, что забота, надежность и стабильный эмоциональный контакт – все, что необходимо для нормального детства, – отсутствуют в их семье. Только тогда они обретут свободу, которая позволит им отвечать за себя. Борьба с такой потерей в жизни ребенка – тяжелый груз для многих взрослых, которым трудно видеть детское одиночество.

Следующий шаг проще: отбросить нормы традиционной педагогики, отказаться от роли помощников и принимать этих детей на их условиях. Мы не знаем, что хорошо для них; нужно набраться терпения и уважения и ждать, пока они почувствуют это сами. Следует помнить: мы никогда не дадим им то, чего им не хватает в отношениях с родителями. В нашем общении с ними будет много неуверенности и беспомощности. Социальная справедливость никогда не облегчала ничью боль; чаще всего она дает лишь временную защиту от боли.

В этом смысле эти дети такие же, как все остальные, – они многое могут сделать сами, но не одни.

Многие из них – те, кто не стал жертвой жестокого обращения, – держатся достойно. Они привыкли к одиночеству и страху, а их истинное «я» не пострадало. Им нужно наладить контакт со своим внутренним миром, чтобы развить чувство личной ответственности и приемлемую социальную ответственность – именно в таком порядке.

Власть родителей

Недавно, работая в южной Европе, я услышал, как две матери обсуждают своих детей. Одна из них была страшно расстроена – ее восемнадцатилетний сын вместе с товарищами совершил несколько мелких краж и должен был предстать перед судом. Изложив подруге эту историю, женщина воскликнула: «Я не понимаю! В школе он был таким славным мальчиком. Он помогал по дому, прекрасно учился, поэтому мы не отказывали ему ни в чем, если это было в наших силах. Он ходил по вечерам куда хотел. Мы все разрешали ему, потому что он был хорошим, умным ребенком».

Потом речь зашла о пятнадцатилетней дочери, и женщина сказала: «Наверно, я не права, но я боюсь за нее. Мы ничего ей не разрешаем. Я не выпускаю ее из дома, чтобы она не попала в плохую компанию. Она недовольна, но я не могу иначе!»

Эта мать искренне отчаивается и недоумевает. Ее вера в то, что она «поступает правильно», подорвана. Неужели это она так плохо воспитала сына и дочь? Десятки тысяч родителей преступников, наркоманов и самоубийц задают себе этот вопрос каждый день. Каждое крупное или незначительное решение по поводу детей, заставляет их спрашивать себя: «Мы верно поступаем? Хорошо ли то, что мы делаем?»

Никто не сомневается, что у родителей есть над детьми власть, которую они используют в повседневных ситуациях и в серьезных конфликтах. Эта власть выходит за рамки семьи и должна соотноситься с нормами общества в таких областях, как манера одеваться, женитьба, религия, применение физической силы. Эти нормы различаются в разных культурах. Когда родителям приходится сменить культурную среду или эмигрировать, они часто испытывают трудности на новом месте, где моральные установки более гибкие.

Известно, что взрослые часто злоупотребляют властью над детьми по идеологическим и психологическим причинам. К счастью, такое поведение все реже встречается в демократических обществах, исчезает в школах и других учреждениях. Но меня меньше беспокоит грубая власть, чем ее более тонкое проявление. Моя цель – изменить существующий баланс власти между взрослыми и детьми. Для меня это главный этический принцип. С точки зрения здоровья, этические соображения более важны, чем нравоучительные дискуссии о том, как воспитывать детей.

Рекомендации, которые я предлагаю, – это не обвинительное заключение против родителей и не доказательство их вины. Это разговор о том, как мы все разделяем ответственность за судьбу наших детей. Принятие общей ответственности, разумеется, означает и разделение вины. То же самое можно отнести и ко взрослым любовным отношениям, и вообще ко всем отношениям между людьми. Но в семье последствия наших ошибок особенно наглядны и драматичны.

Общение

В семейной терапии мы объясняем, что процесс общения в семье (или между родителями) может иметь три направления. Иногда оно конструктивно и жизнеутверждающе, иногда деструктивно, а порой мы просто толчем воду в ступе.

В клинических терминах семейное общение может характеризоваться:

1. Исцелением симптомов – например, саморазрушительного поведения, усвоенного в детстве.

2. Созданием новых симптомов.

3. Сохранением и закреплением старых симптомов.

Чаще всего общение включает все три характеристики в разной пропорции. Именно качество происходящих между нами процессов определяет благополучие семьи. Страдает ли семья от неудач или процветает, зависит от взаимодействия всех ее членов, а не от поведения одного человека.

Общение состоит не только из очевидных вещей – выражения лица, жестов, слов и интонаций голоса, но и из того, что можно прочесть «между строк»: скрытого отношения, чувств, конфликтов и всего нашего личного опыта.

В семейной терапии мы проводим четкую грань между содержанием и процессом, между тем, что мы говорим и делаем, и тем, как мы это говорим и делаем. Принято считать, что первое важнее, но это неверно. Если содержание и процесс соответствуют друг другу, оба эти фактора равноценны. В случае расхождения – процесс более важен.

Большинство из нас выросло в семьях, где родители были убеждены, что именно моральный кодекс, который нам прививают, определяет качество нашего воспитания. Если у них были высокие моральные стандарты, они верили, что сами придерживаются правил, которые устанавливают для своих детей. Возможно, они замечали случайные противоречия – например, когда отец кричит на сына: «Перестань кричать!», – и сожалели об этой непоследовательности. Они также знали, что существует определенная зависимость между образом жизни родителей и тем, как растут дети. Если отец пьет, а мать ворует или родители всегда спорят и ругаются, дети, скорее всего, не могут преуспеть и/или становятся неконтролируемыми.

Эти родители не догадывались, что качество процесса – ключевой элемент для успеха или провала их добрых намерений. Они были уверены: важно делать «правильные вещи», а если это не помогает, то проблема в самих детях или в друзьях детей. А может быть, на то воля Бога, который их испытывает и учит? Они спрашивали себя: «Были ли мы достаточно строги? Могли ли мы предвидеть трагедию заранее и предотвратить ее?» Как та мать восемнадцатилетнего сына, они думают о том, что они сделали или не сумели сделать, а не как они это делали.

В отношениях между двумя равными взрослыми оба несут одинаковую ответственность за качество общения. В общении с детьми полная ответственность лежит на взрослых – и в семье, и в детских садах, яслях, школах, и в обществе в целом. Да, дети и молодежь могут определять характер своего общения с окружающими, но не способны нести за него ответственность. Если им приходится это делать, они вредят своему развитию. Детям нужно лидерство взрослых.

Увы, мы почти не способны контролировать свое влияние на детей. Мы влияем на них с помощью своей личности (сознательных или бессознательных конфликтов с собой и с другими), чувств и настроений, которые мы игнорируем или подавляем, нашего желания поступать правильно и страха поступить неправильно. И это только несколько факторов.

Независимо от врожденных способностей наших детей, мы, общаясь с ними, определяем их развитие и качество жизни, пока они не вырастут и не уедут от нас. Наши высокие моральные стандарты и старания – не гарантия, что с детьми все будет хорошо, как верили наши родители и бабушки с дедушками. Мы должны вообще отказаться от идеи, что можно сделать «все правильно».

Вместо этого нужно замечать ошибки, которые мы неизбежно совершаем, и открыто принимать за них ответственность. Только такая этическая практика обеспечит детям свободу для здорового развития. Когда мы заходим в тупик, выход нам может подсказать умная реакция самих детей.

Давайте вернемся к несчастной матери парня, которого ждет суд за мелкие кражи. Они с мужем воспитывали сына по старой формуле: если мальчик не создает проблем, он должен был вознагражден, в противном случае надо наказывать его и ограничивать его свободу.

Внутри культуры, в которой живет эта семья, нет сомнений: детей надо воспитывать вежливыми, трудолюбивыми и умными в школе, а в остальных случаях слушаться родителей. Идеальный ребенок адаптируется к внешнему контролю. Если бы содержание и процесс общения находились в гармонии – «правильное поведение» сына было бы отражением его самоощущения, – он стал бы хорошим парнем, который уважает свою мать и удовлетворяется парой кружек пива с отцом за воскресным обедом.

Но все сложилось иначе, потому что в семейном общении не хватало одного элемента: родители сосредоточились на достижениях сына и забыли о его «бытии». (Вернее, не забыли, а не поняли. Будучи успешными людьми, они считали, что социальное благополучие автоматически порождает личное удовлетворение). У мальчика была низкая самооценка, отсутствие ответственности за себя – и стремление к любой социальной идентичности, лишь бы она отличалась от родительской. Со временем он попал в плохую компанию, и его друзья-воришки обрели над ним власть тем же способом, что и его родители: ты делаешь так же, как мы, или – до свидания!

Мать права, опасаясь, что с дочерью все сложится не намного лучше, несмотря на другую стратегию воспитания. Девушка, скорее всего, начнет плохо учиться и воевать с родителями или забеременеет и уйдет из дома.

Дети идут навстречу как конструктивным, так и деструктивным процессам в семье; их психика не позволяет отделить одно от другого. Постепенно, когда их сознательность, язык и ценности развиваются, они учатся отвергать разрушительное влияние родителей. Но все равно оно въедается в кожу и остается частью их личности.

Когда дети начинают вести себя деструктивно или саморазрушительно (в зависимости от того, взаимодействуют ли они со взрослыми прямым или обратным способом), можно с уверенностью говорить о трех вещах:

1. Это поведение не свойственно им изначально, оно спровоцировано взрослыми.

2. Взрослые обычно не осознают своего разрушительного или саморазрушительного поведения и не видят своей вины.

3. Такой тип поведения развивается у ребенка в течение нескольких лет, даже если родители не замечают его проявлений (младенцы часто реагируют быстрее).

Мы не может отказаться от нашей власти над детьми и не всегда способны предсказать ее последствия. Мы слишком мало знаем о себе, а дети все разные. Часто невозможно понять, кто мы и кто наш ребенок, пока он не уезжает из дома.

Ответственное использование власти

Что такое ответственная власть по отношению к физическому, экономическому и социальному благополучию детей? Я думаю, все согласны, что родители имеют право применять физическую силу, чтобы не дать трехлетке выскочить на середину улицы или отвезти капризничающего больного малыша к врачу. Точно так же мы обязаны учитывать свою экономическую ситуацию и сейчас, и в будущем; следовательно, в определенные моменты можно использовать экономическую власть. Родители решают, будет ли ребенок ходить в детский сад и какую школу для него выбрать, осуществляя таким образом социальную власть.

Конфликты впервые возникают, когда наша родительская ответственность входит в противоречие с детской личной ответственностью или полностью подавляет ее. Обычно это касается еды, сна, школы, одежды, уроков, карманных денег и утренних пробуждений. Есть также «серая зона»: уборка, личная гигиена, время, которое ребенок проводит с другими родственниками. В этой зоне личная ответственность детей должна приветствоваться и обсуждаться.

Как преодолевать конфликт между родительской ответственностью и личной ответственностью ребенка? Я приведу несколько примеров.

Начнем с самой распространенной ситуации: нужно ли будить детей по утрам? Дети старше пяти вполне способны вставать сами, однако чем старше ребенок, тем труднее его разбудить. Почему?

Во-первых, многие родители занимают противоречивую позицию: они будят детей, но при этом твердят им, что те должны вставать самостоятельно. Во-вторых, дети идут навстречу родителям, становясь беспомощными и зависимыми.

Здесь личная ответственность сталкивается с родительской ответственностью. С одной стороны, дети могут сами просыпаться и собираться в школу. С другой, родители отвечают за то, чтобы дети не опаздывали. Что делать? Ответ прост: делайте то, что вас больше устраивает. Если вы можете спокойно и с улыбкой будить детей по утрам, и они послушно встают, продолжайте в том же духе. Если вам это трудно дается, лучше прекратить. Когда приходится звать ребенка несколько раз, прежде чем он вылезет из кровати; когда день начинается с раздражения и напряжения, – это тревожный сигнал. Ваш семейный индикатор говорит о нарастающем деструктивном конфликте, который принимает формы критики, упреков, обвинений, оскорбительных высказываний, иронии и сарказма.

На самом деле проблема не в том, могут ли дети сами встать и собраться в школу. Ответственный ребенок, возможно, проспит пару раз и даже попробует снова переложить эту обязанность на взрослых, но это скоро пройдет. Проблема в том, что родители берут на себя ответственность детей. Ее необходимо вернуть детям, чтобы избежать деструктивного конфликта.

Обычно в этой ситуации многие родители выбирают самый безответственный путь: они обвиняют в конфликте детей. Вместо этого надо сесть рядом с ребенком и сказать что-то вроде: «Послушай, когда ты был маленьким, мы считали разумным будить тебя по утрам, чтобы ты не проспал. Но сейчас мы так не думаем, и нас это раздражает. Поэтому мы решили вернуть тебе эту ответственность. Когда ты ложишься поздно и боишься не услышать будильник, скажи нам – мы тебе поможем. Но в другие дни ты сам должен заботиться о том, чтобы встать утром».

Так ответственность возвращается детям. Никто никого не винит, и родители подают ребенку хороший пример. Что самое главное: деструктивный процесс заменен конструктивным, и это гораздо важнее, чем пара опозданий в школу.

Та же схема подходит, когда родители добиваются, чтобы дети вовремя ложились спать – еще один повод для постоянных споров. Дети, несомненно, способны контролировать свой режим. Если дать им свободу, они будут поступать так же, как взрослые, – спать достаточно, но иногда отнимать у сна время на важные занятия или развлечения.

Я не настаиваю, что дети непременно должны решать, когда им ложиться. Если родители хотят сохранить контроль в этой сфере, они могут использовать свою власть. Однако, опять же, они отвечают за то, чтобы ситуация не развивалась деструктивно. Их право изменить свое решение, если вокруг времени отбоя возникает конфликт – он гораздо вреднее для ребенка, чем несколько упущенных часов сна. Помните: процесс важнее содержания, качество общения первичнее метода.

Нужно отличать деструктивный, разрушительный конфликт от обычных споров. Когда ребенок говорит: «Можно мне лечь сегодня попозже?» – это признак его и семейного душевного здоровья. Это значит, что в семье такие вопросы допускаются. Родители могут ответить «да» или «нет» по своему усмотрению или поставить некое условие, в зависимости от ситуации.

Если ребенок высказывается более агрессивно: «Почему я должен всегда так рано ложиться?», ответ должен быть: «Потому что я хочу, чтобы было так» (помните, что это зона ответственности родителей). Родители и ребенок могут прийти к соглашению. Но нельзя говорить: «Потому что ты устал и тебе надо вставать завтра утром». Одно дело – брать на себя личную ответственность ребенка, и совсем другое – монополизировать и определять его потребности.

Тот факт, что дети часто знают, чего они хотят, но не знают, что им нужно, не означает, что родители всегда знают, что им нужно. Поэтому, если ребенок настаивает: «Я совсем не хочу спать!» (даже если у него слипаются глаза), ответ таков: «Я понимаю, что тебе это не нравится, но я хочу, чтобы ты лег в постель».

Не уходите от конфликта. Сами по себе конфликты не опасны для здоровья семьи – опасно то, как они развиваются.

Давайте рассмотрим еще одну область, где часто возникают споры – уроки.

После трех-четырех лет в школе многие родители обнаруживают, что первоначальный интерес ребенка к учебе угасает. Именно тогда они превращаются в родительский автоответчик, который выдает такие фразы:

«Как дела в школе?»

«У тебя есть уроки на завтра? Нет? Можно подумать, тебе никогда не задают уроков. Ты уверен?»

Теплота отношений перерастает в холодность, налаживание контакта – в сохранение дистанции. Контроль порождает безответственность, а дистанция – безразличие.

Что происходит дальше, зависит от обстоятельств. Если ребенок любит школу и серьезно относится к домашним заданиям, то в его жизни мало что меняется. Если же нет, то велика вероятность, что конфликты из-за уроков станут постоянными. Дети начинают изворачиваться, обманывать и приносить домой гневные замечания учителей.

Учителя обычно считают, что ответственность за приготовление уроков лежит на родителях. Это нелогично, несправедливо и ставит детей и родителей в трудную ситуацию. Иногда в семье разрешают ее вместе, но чаще увязают в ней.

По логике вещей, домашние задания – это дело учителя и ученика. Родители должны подключаться лишь при острой необходимости. Такой подход дает ребенку прекрасный повод развить личную ответственность (за свою учебу) вместе с социальной ответственностью (за отношения с учителем), а родителям – проявить свою ответственность, помогая разрешать проблемы между ребенком и учителем. К сожалению, вместо этого родители берут на себя полномочия учителя. Так развиваются деструктивные конфликты вокруг уроков. Здесь нужна та же стратегия, что и с утренними пробуждениями: верните детям их ответственность.

Если родители даже на время берут на себя контроль за уроками, переходный период будет сложен для всех. Ребенку трудно восстановить личную ответственность, а родителям – отказаться от контроля. Но все же это происходит! В один прекрасный день родители обнаруживают, что больше не нужно проявлять интерес к детским урокам с той настойчивостью, которая так сердит ребенка. А в другой прекрасный день происходит чудо. Вы спрашиваете у двенадцатилетнего сына, много ли у него заданий на завтра, и он отвечает: «Целая куча! Но я решил вместо этого пойти половить рыбу. Сегодня отличный день для рыбалки!»

Проблема решена. Ребенок вернул себе личную ответственность, он отдает приоритет удовольствию, а не долгу, и откровенно сообщает об этом. Многие взрослые в этот момент не способны удержать язык за зубами – родительский автоответчик жаждет выдать массу нравоучений о важности учебы. Но я предлагаю просто порадоваться этому замечательному событию. Подумайте о том, сколько времени своей жизни ребенок посвящает выполнению чужих ожиданий и требований. Несколько походов на рыбалку за все эти годы никого не сделают изгоем или неудачником.

Школа может с этим не согласиться и обвинить вас в потакании детской лени. Тут стоит вспомнить, что школа несет знания, но не обязательно мудрость. Родители должны делегировать детям ответственность за их учебу, а не пасовать перед трудностями. Здоровая ответственность прекращает деструктивные конфликты, в то время как отступление («Ничего не поделаешь!») только усиливает их.

Родители каждый день проявляют свою власть в больших и малых вопросах. Так и должно быть. До подросткового возраста дети нуждаются в руководстве взрослых, с их огромным опытом, знаниями и пониманием, во взрослых-партнерах, принимающих решения. Если дети здоровы, они реагируют на эти решения вербально, эмоционально и физически. Они становятся счастливыми, недовольными, сердитыми, обиженными и польщенными; они возражают и критикуют; одним словом, они проявляют весь спектр ментальных и эмоциональных реакций. Если нам повезло и наши отношения с детьми складываются оптимально, мы получаем спонтанный личный отклик и знаем, что со всеми нами происходит.

В старых патриархальных семья были разрешены так называемые позитивные реакции, но запрещались негативные. Негативными считались чувства, которые не одобряло окружение. Сегодня мы понимаем, что чувства бывают «плохими», лишь в одном случае – когда их скрывают.

По традиции, негативная реакция детей на проявления родительской власти подавлялась, наказывалась или критиковалась. Последствия могли быть двоякими: либо подавление проходило успешно, ребенок утрачивал свою самооценку и становился послушным, либо, когда он вырастал, сдерживаемые реакции проявлялись еще резче.

Спонтанные реакции детей и подростков позволяют нам приблизиться к пониманию их границ и характера – и самого их бытия. Критика, которой взрослые обычно реагируют на детское самовыражение, – это насилие над детской личностью.

Мы вправе использовать свою экономическую, физическую и социальную власть, чтобы дать детям то, что им нужно, или отказать. Но когда мы используем ее, чтобы управлять их «неправильными» реакциями и чувствами, мы злоупотребляем властью. Родительский статус не дает права нарушать чужую жизнь. Те же этические правила касаются отношений между взрослыми.

В заключение рассмотрим реакцию родителей на ребенка, который полон гнева и отчаяния, потому что не получает то, чего хочет:

«Прекрати сейчас же этот концерт, а то я обещаю, что у тебя действительно будет повод реветь!» (это самый примитивный комментарий, и обычно он сопровождается шлепками и окриками).

«Послушай, мне не нравится, что ты так расстроен. Мне жаль, но я не могу с этим согласиться» (в более продвинутой форме: «О боже! Я не знал, что для тебя это так важно. Подойди и объясни, в чем дело»).

Ни дети, ни взрослые не могут быть счастливы, когда другие люди отвергают их спонтанные проявления. Разница в том, что в первые несколько лет своей жизни дети уверены, что мир создан для них, а их родители всемогущи и совершенны. Они довольно скоро узнают, что все иначе.

Глава 6
Границы

На протяжении всей истории родители старались заставить детей уважать нормы, регулирующие поведение и личные реакции. Сегодняшние родители не исключение, и для нас это еще труднее. В «старые добрые времена» семейные правила устанавливались взрослыми, и детям оставалось только выполнять их. Часто эти правила совпадали с ограничениями, которые накладывало общество, что облегчало их соблюдение. Но общество стало более пестрым, разрыв между семейными и социальными границами увеличился, и устанавливать их теперь труднее. С другой стороны, сегодня, как и много лет назад, внешние требования нарушают границы личности ребенка. В результате дети учатся не уважать других людей, а бояться чужой власти.

За последние 30 лет коллективное сознание детей и молодежи сильно выросло. Построение отношений между детьми и взрослыми на основе равного достоинства стало немного проще. В этом смысле установление ограничений себя изжило. Взрослые могут это делать и сейчас, но это выглядит как злоупотребление властью или манипуляция.

Я не обсуждаю старую идею о том, что дети нуждаются в правилах, чтобы чувствовать себя в безопасности. Разумеется, каждой семье нужны свои правила, но не один общий «безразмерный» набор.


Рисунок 4


Я предлагаю, чтобы взрослые, наоборот, устанавливали свои личные границы.


Рисунок 5


Раньше взрослые выстраивали ограничения вокруг детей.

Не существует универсальных норм. Взрослые должны учиться устанавливать свои индивидуальные границы в общении с детьми, личный авторитет, а не авторитарную власть.

Это будет легче для тех, кто вырос в семьях, где уважали друг друга. Кому повезло меньше – кто долгие годы страдал от подавления своих мыслей и желаний, – тот вынужден учиться развивать личную ответственность и личный язык в общении с детьми и в отношениях с другими взрослыми.

Отмена ролей

До недавнего времени считалось само собой разумеющимся, что взрослые в отношениях с детьми принимают на себя разные роли: отца, матери, учителя, бабушки и т. д. У каждой роли были свои условности, язык тела и словарь, отчасти окрашенные индивидуальностью и социальными стереотипами своей эпохи. Дети в современном свободном обществе довольно мало уважают эти взрослые традиционные роли. Рискну заметить, что молодые люди стали равны нам больше, чем мы им. Это развитие идет на пользу и детям, и взрослым.

Но поскольку мы находимся в середине этого процесса, нехватка у детей того, что мы привыкли считать уважением, создает немало конфликтов. В одних семьях бушует борьба между детьми и родителями; в других родители идут на такие уступки, что их робкие попытки добиться уважения ни к чему не приводят. Многие тщетно пытаются справиться с проблемным поведением детей.

Как быть этим семьям? На мой взгляд, все дети заслуживают уважения. Родители не имеют права разрушать их личность, самооценку или ответственность за себя. Вместо этого стоит пойти парадоксальным, на первый взгляд, путем. Если мы признаем, что детям нужны границы, родители вроде бы должны их обозначить – то есть принять на себя традиционные, авторитарные роли «матери» и «отца». Но я предлагаю обратное – отказаться от этих ролей и выстраивать свой личный авторитет, избавляться от упреков и критики в своих речах и интонациях, особенно когда дети намеренно испытывают ваше терпение.

Это нелегко, поэтому некоторые выбирают более простой путь: дополняют классическую родительскую роль современными методиками ведения переговоров и воспитательными теориями. Это опасное решение. В нем самоуважение взрослых путается с тщеславием, а потребность детей в тепле и контакте уравнивается с потребностью в правилах и рамках. Иногда родители бояться выйти из традиционных ролей – им кажется, что они отказываются от чего-то важного, подтверждающего их ценность как ответственных взрослых. Они считают, что авторитарность – единственный путь быть любящими и преданными родителями. Отказ от этой роли приносит неуверенность, они чувствуют себя как будто голыми, но их детям при этом комфортно – потому что родители стали более искренними и отзывчивыми.

Чтобы начать выходить из роли, прислушайтесь к тому, что говорит ваш родительский автоответчик в разных ситуациях, а потом спросите себя:

– Я на самом деле так думаю?

– Согласен ли я с тем, что я говорю?

– Что в моих комментариях лишнее? Какие из них я позаимствовал у своих родителей и бабушек с дедушками?

– Как часто я говорю своим детям слова, которые задевали меня, когда их говорили мои родители?

– Что я говорю и делаю, чтобы поддержать авторитет второго родителя?

– Какие вещи я повторяю за учителями или другими взрослыми?

Теперь потратьте несколько дней на то, чтобы понаблюдать за своими детьми, а потом спросите себя:

– Когда я вижу боль в их глазах?

– Когда они задирают подбородок в знак протеста?

– Когда их спины напрягаются в гневе и неповиновении?

– Когда их энергия превращается в агрессию?

– Когда их глаза становятся ясными и тела расслабляются?

– Когда они счастливы и защищены?

– Как они выглядят, когда добиваются успеха?

– Если они плачут – это настоящее отчаяние или эмоциональный срыв?

Большинство родителей обнаруживают, что их реальные дети и те дети, которые до сих пор существовали в их воображении, очень сильно различаются.

Подумайте, совпадают ли ваши представления о воспитании детей с тем, что вы увидели. Поговорите с самими детьми, с вашим партнером, с друзьями. И снова спросите себя:

– Как я выгляжу в глазах других?

– Как меня воспринимают?

– Как я воспринимаю себя?

– Из каких источников берутся мои мнения и оценки?

– Какие представления отражают мои истинные ценности, а какие мне надо отбросить?

– Насколько меня волнует реакция окружающих, если я изменю свои мнения и оценки?

– Готов ли я остаться в одиночестве, но верным себе, или буду приспосабливаться?

– Говорил ли я недавно что-то, что другие сочли странным, травмирующим или лишним? Согласен ли я с этим?

Мы не можем изменить свою роль за один день, да это и не нужно. Дети чувствуют, когда родители начинают всерьез заниматься собой и почти в том же темпе меняют свое поведение. Даже если родители изначально просто хотят, чтобы дети вели себя «правильно», те замечают перемену и перестраиваются сами. Но если родители неискренни – если они делают это только «ради детей», – дети возвращаются к прежнему поведению.

Установление границ

Обычно мы устанавливаем для детей два вида границ – одни относительно постоянные, другие меняются в зависимости от наших убеждений. Список постоянных ограничений может расширяться, потому что родители считают их полезными или защищающими:

– Я хочу, чтобы ты снимал обувь, когда входишь в дом.

– Я хочу, чтобы ты убирал игрушки перед сном.

– Я хочу, чтобы ты ходил со мной в церковь, пока не станешь достаточно взрослым, чтобы принимать свои решения в отношении религии.

– Я хочу выбирать, что ты смотришь по телевизору.

Важно при установлении границ использовать личный язык («я хочу») вместо категорических требований: «Тебе не разрешается заходить в дом в обуви», «В твоем возрасте нельзя смотреть все передачи подряд». Когда правила выражаются лично, в них больше смысла, и дети больше уважают как правила, так и человека, который их устанавливает. Все люди чувствуют себя маленькими, безответственными и глупыми, если их постоянно ограничивают рамками.

Второй вид ограничений – личный и отрицающий:

– Я не хочу, чтобы ты играл сейчас на пианино. Мне нужно отдохнуть.

– Я почитаю тебе попозже, сейчас я хочу поговорить с твоей мамой.

– Сегодня я сам хочу принять ванну.

– Я не хочу, чтобы ты сейчас сидел у меня на коленях. Слезь, пожалуйста.

– Я не хочу, чтобы ты брал мои книги с полки.

– Сегодня один из таких дней, когда я жалею, что у меня есть семья. Я хочу побыть один, если в доме нет пожара!

– Я не хочу, чтобы ты сегодня играла с моей косметикой.

Здесь личный язык сам несет сообщение. Слова могут ранить, истинные эмоции – нет. Нет ничего плохого в том, что родители проявляют грусть, гнев, взбалмошность, юмор или раздражение. Неважно, что дети иногда «чувствуют себя отвергнутыми». Таким образом они усваивают, что не всегда могут получить все желаемое и что каждый существует в контексте семейной жизни. Иными словами, у всех членов семьи есть свои личные потребности.

Есть еще одна причина, по которой мы не должны стесняться выражать свои истинные чувства личным языком. Наш темперамент, эмоциональные взлеты и падения – часть нас самих.

Проявление чувств создает контакт. Мы часто забываем, что тепло отношений рождается из двух источников: того, что объединяет нас, и того, что вызывает противоречия.

Личный язык: «я хочу», «я не хочу» и так далее, работает, только если он действительно личный. Если он используется для других целей или как лингвистический трюк с заменой «ты» на «я», он неэффективен. Родителям, которые выросли в семьях, где личный язык был запрещен или считался неуместным, нужно время, чтобы заново освоить его, но эта цель стоит затраченных усилий. Она бесценна для спасения наших отношений не только с детьми, но и с партнерами, родителями, коллегами, начальством – и с самими собой.

Когда взрослые устанавливают личные границы, не нарушая детских, это идет на пользу всей семье. Правильное обозначение личных границ требует уважения не в теории, а на практике. Дети учатся ценить уважение и участие как активное этическое и эмпатическое действие. Порой они разочаровываются, но это нормально. Разочарование – неотъемлемая часть обучения.

Никто из нас не совершенен. Мы не можем всегда жить в согласии со своими добрыми намерениями. Вольно или невольно мы нарушаем чужие границы, задеваем и оскорбляем друг друга. Это неизбежная сторона жизни в семье. Но такие нарушения не вредят детям, если они не сопровождаются перекладыванием на них вины и уверенностью в своей правоте.

Когда границы устанавливаются неправильно

Взрослые всегда стремятся расширить свои требования, «заступая» за границы детей. Это создает проблемы для всех: родители не получают должного уважения, а дети видят контраст между ценностями, которые им навязывают, и поведением взрослых.


Пример

Двухлетний Петер и его родители навещают друзей. Как принято в их кругу, они не берут с собой игрушек – подразумевается, что ребенок будет сидеть тихо. За полтора часа визита Петеру разрешается немного походить самостоятельно. Он находит на кухне молоток и радостно хватает его. Родители немедленно реагируют.

«Не смей этого делать!» – говорит мама.

Папа добавляет: «Слышишь, что сказала мама? Положи на место. Тебе нельзя играть со взрослыми инструментами».

Такие истории происходят во всех семьях. Разница лишь в том, до какой степени страдает личностная целостность ребенка.

«Нельзя играть с молотком, Петер! Сколько раз тебе говорить!» (Это означает: «Какой ты глупый!»)

«Нельзя играть с молотком, Петер! Когда ты научишься слушать, что тебе говорят?» («Твое здоровое любопытство – признак непослушания и неуважения к родителям»).

«Нельзя играть с молотком, Петер! Ты уже большой и понимаешь это, правда, милый?» («Ты маленький невежа»).

Петер, конечно, все это слышит, но он полностью поглощен своим занятием. Он идет к папе, самозабвенно размахивая молотком. Когда он наконец бросает молоток на пол, папа дает ему пощечину. Петер заливается слезами. Папа сажает его к себе на колени, требуя, чтобы мальчик перестал плакать. Петер всхлипывает тише. Родители удовлетворенно кивают друг другу. Через пять минут Петер слезает с папиных колен и смотрит на всех с осторожной ищущей улыбкой. Ограничения установлены («нельзя играть с молотком»), закон нарушен и наказание исполнено.

В итоге ребенок никогда не будет уважать личные границы своих родителей, но научится бояться наказания. Кроме того, он привыкнет, что выражать свою боль – плохо; он вырастет с осознанием, что папа требует от него уважения к себе, но сам обращается с ним неуважительно. Так создается неравенство между ребенком и взрослым.

Каждый раз, когда отец критикует Петера, тот видит, что неправ. Чем больше дети чувствуют себя неправыми и плохими, тем труднее им поступать хорошо и правильно. Когда учебный процесс сопровождается неприятным переживанием, он замедляется или вовсе останавливается. Единственный выход для ребенка в этой ситуации – перестать реагировать эмоционально.

Папа Петера мог просто отнять молоток и сказать: «Я не хочу, чтобы ты с этим играл». Возможно, Петер все равно бы заплакал, но его личность осталась бы не задетой. Он понял бы, что папа серьезно относится к своим ограничениям и требует их соблюдения. Эти принципы детям нетрудно уважать.

Шести– и семилетние дети постоянно нарушают запреты, потому что взрослые, устанавливая их в первые годы жизни, посягали на целостность их личности. Родители сами подтверждают, что создали эту проблему, говоря: «Вы бы знали, сколько раз ему это повторяли» или «Мы твердили это 101 раз, но это не помогает».

У менее авторитарных людей свои проблемы с установлением границ. В ходе демократизации семьи некоторые родители так опасаются старомодных приказов и запретов, что перекладывают всю ответственность на детей.

«Мама хочет услышать, что тетя говорит по телефону, Саймон».

«Саймон, мама огорчена, когда ты так поступаешь с едой. Разве ты не можешь есть правильно?»

Хотя тон взрослого может быть дружеским, сердитым или просящим, задача у него одна – звучать как можно менее авторитарно. В результате детям вручается ответственность за родительские личные границы и благополучие. Ни один ребенок не в силах выполнить эти требования! Он станет гиперактивным и разболтанным, а его желания и потребности начнут полностью контролировать жизнь семьи. Это происходит не потому, что дети этого хотят, а потому что родители не позаботились о своих границах.

С языковой точки зрения, проблема заявлений демократичных родителей в том, что они звучат пассивно. Каждое можно перевести в активную форму, например:

• «Саймон, я хочу, чтобы ты вел себя тихо, пока я говорю с тетей».

• «Я хочу, чтобы ты не выкидывал еду из тарелки, Саймон».

С помощью активных утверждений мы принимаем ответственность за себя и свое благополучие. Избегая активного тона, используя пассивные фразы, мы перекладываем ответственность на других. Но никто – ни дети, ни взрослые – не может за нас отвечать. В итоге мы просто будем чувствовать себя жертвами, зависящими от чужих одолжений.

Попробуйте зайти в мясной магазин и сказать: «Я голоден!» Мясник либо не обратит на вас внимания, либо спросит: «А что вам, собственно, нужно?» В семейном общении мы тоже должны проявлять активную ответственность за себя, чтобы получать то, чего хотим.

Каждая семья находит свой баланс. Если один родитель пассивен, другому приходится для компенсации быть активным.

Некоторым родителям нетрудно изменить стиль общения, потому что это только внешняя форма. Другим перемены даются тяжело, ведь они долгие годы подавляли свои мысли и чувства. Им трудно общаться не только с детьми, но и со взрослыми. Со стороны один родитель может выглядеть слишком «мягким», а другой – «жестким и неуступчивым». Но не стоит думать, что существует только один «правильный» способ растить детей. Его нет. Есть взаимный обучающий процесс, основанный на том, кто вы и кто ваш ребенок. Родителям надо научиться быть верными себе и, по возможности, прямыми и откровенными. Только так они получат не менее прямой и откровенный ответ своего ребенка, узнают его истинную натуру и смогу выстроить общение с ним.

Нет набора ограничений, одинаково подходящих для всех детей. Главный вопрос: «Что хорошо для моих отношений с моим ребенком? Что позволяет нам обоим – и нашим отношениям – правильно развиваться?» Всегда надо учитывать три стороны: ребенок, взрослый и их отношения. Если страдает одна из них, пострадают все три.

Дети вполне могут быть счастливы, если каждый родитель устанавливает свои ограничения. Им нетрудно усвоить, что мама разрешает включать телевизор во время уборки, а папа против. Проблемы возникают, когда личные границы превращаются в безличные установки и дети пытаются приспособиться к правилам. Приспособиться к людям гораздо легче.

Социальные границы

Социальные ограничения регулируют образ жизни детей за пределами дома: как они проводят свободное время, как и с кем играют, как строят дружеские и любовные отношения и т. д.

По традиции дети просят разрешения делать те или иные вещи вне дома, и родители выступают в роли носителей власти, разрешая или отказывая. Я не подвергаю сомнению право родителей использовать этот вид власти. Но она должна уважать детскую самооценку и личную ответственность. Проще говоря, прежде чем выносить решение, нужно обсудить эти вопросы в семье.

Я часто встречаю родителей, которые понимают свою власть слишком буквально. Их слово – закон и не подлежит обсуждению.

Например, ребенок спрашивает: «Папа, можно я останусь сегодня ночевать у Трейси?» – и получает либо позволение, либо отказ.

Если ребенку уже пять или шесть лет, более конструктивно было бы спросить: «А ты как думаешь?» Так дети учатся узнавать себя и смотреть дальше своих сиюминутных желаний, вместо того чтобы фокусироваться на мнении родителей. Их самооценка и ответственность за себя растет, и их дальнейший диалог с родителями строится на равном достоинстве обеих сторон.

То же самое касается социальной сферы. Родителям надо решить, укрепляют ли они свою власть и контроль или развивают личную ответственность ребенка; определить, что они готовы принять, а что нет.

Есть важные отличия социальных границ от личных. Родители редко способны повлиять на то, что происходит с детьми вне дома. Это та часть детской жизни, где мы – прохожие, а не участники. Мы можем надеяться, что они станут скаутами, будут играть в футбол или учиться музыке, можем поощрять их в этом направлении, но в конечном счете решение остается за ними. Мы также лишены влияния на один из главных факторов их жизни – дружбу.

Взрослые часто недооценивают важность детской дружбы и любви. Мы убеждаем детей, что они быстро найдут друзей в новой школе или заведут новый роман. Но мы забываем, как важен первый друг и первая любовь – ведь это первые люди вне семьи, к которым дети по-настоящему привязываются.

Детская дружба и влюбленность – главный опыт доверия и построения отношений. Мы вовсе не помогаем детям, когда снисходительно утешаем их.

Дружба порой становится главным фактором для выбора занятий в свободное время. Часто родителям не нравится, что ребенок не может решить, играть ли ему в баскетбол после школы, если не посоветуется с другом. Но привязанность детей к друзьям вовсе не означает, что им недостает независимости. Просто дружба и социальные контакты важнее, чем сами занятия. Родители же часто сосредоточены на успехах и результатах.

Порой трудно найти баланс между тем, чего мы хотим для своих детей и чего хотят их друзья. Я не защищаю родителей, которые уступают аргументам вроде: «Все это делают» или «Всем разрешают». Взрослые сами все чаще прибегают к этим аргументам, особенно когда основы «традиционных семейных ценностей» разрушаются и им приходится учитывать подход других родителей в школе или в окружении.

Но полагаться на чужие ценности – опасный путь. Лучше вести диалог со своими детьми. Это легко, если в семье есть традиции диалога и обсуждения. Но родители, которые попытаются ввести такую традицию заново, могут столкнуться с детским сопротивлением. Если дети ведут себя так, это сигнал для родителей, что они слишком поспешно и декларативно издают законы.

Решение здесь одно – не уступать, а терпеливо учить свою семью договариваться. Часто дети делают это лучше, чем родители, даже если выражаются не так красноречиво или аргументированно.

Существует две модели договоров:

1. Потребность/желание – удовлетворение – спокойствие/равновесие.

В этой прямой модели ребенок высказывает свое желание – еда, питье, поход в кино, сказка на ночь или новый велосипед – видит, что оно выполнено, и успокаивается.

2. Потребность/желание – борьба/дискуссия/диалог – поражение/огорчение – спокойствие/равновесие.

Здесь ребенок встречает возражение родителей, которое заставляет его бороться за выполнение желания. Если это не удается, ребенок страдает – плачет, топает ногами, хлопает дверью или становится угрюмым и замкнутым.

Через две минуты, два часа или даже два дня он смиряется с поражением и возвращается к равновесию.

Эта модель – бороться за желаемое и переживать, если оно не достигнуто, – универсальна, хотя ее внешние проявления различаются в разных культурах. К сожалению, многие родители видят в борьбе и обиде непослушание или незрелость – но это не так. Надо понять, что протест детей адресован не им, а себе – это выражение их чувств. Мы можем обращаться к здравому смыслу, но он не заменяет внутренний процесс, а лишь дополняет его. Важно не мешать детям (да и взрослым), когда они сражаются и страдают, не принимать эту реакцию на свой счет и не уступать только потому, что нам трудно выносить слезы и просьбы.

Этот процесс может происходить вокруг как личных, так и социальных границ. Он уместен в тех случаях, когда мы говорим «нет», потому что у нас нет сил, времени или денег сказать «да».

Разочарование и горе ребенка – не признак эгоизма или непослушания, они не означают, что мы плохие родители. Это демонстрация желания детей жить с нами в гармонии и их веры в нас. Они верят, что мы любим их, даже когда они сердиты и расстроены. Чтобы сохранить это доверие, нужно одно – сочувственное молчание. Наградой нам будет отсутствие мелких конфликтов и капризов. Тот же результат достигается применением авторитарной власти, но дорогой ценой.

Ограничения для детей постарше

До 11–12 лет дети хотят быть с родителями и нуждаются в этом. Но потом социальная потребность в контакте со сверстниками и другими взрослыми обретает все больше значения. Это не значит, что семья становится для них менее важной – просто они больше времени проводят с друзьями. Острые социальные потребности порождают новые вопросы о границах и бросают вызов ряду устаревших норм в семье.

Может ли ваш ребенок поужинать у друга или ему положено возвращаться домой к ужину? Может ли он играть с другом всю субботу или должен провести часть времени с семьей? Подобные вопросы становятся первым испытанием для личной ответственности ребенка вне дома. Это также первая возможность для родителей увидеть, правильно ли они воспитывали детей.

В этом возрасте мне, как и многим моим ровесникам, чьи родители настаивали на постоянном контроле, пришлось вести двойную жизнь. Одну ее сторону они знали, а другая оставалась для них тайной. Это было захватывающим опытом, за который приходилось платить дорогую цену: мы научились лгать, скрывать правду и быть безответственными. Нам было стыдно за себя. Естественно, наши отношения с родителями портились. Хуже того, двойственность вошла в нашу личность, мешая нам в дальнейшем быть ответственными партнерами и родителями.

У современных детей больше свободы и они меньше готовы терпеть ложь и злоупотребление властью. Эти два фактора создают высокие требования к процессу принятия решений.

Раньше родители устанавливали для детей «комендантский час». Если ребенок был недоволен, он либо смирялся, либо приходил домой поздно и получал наказание. Сегодня родителям гораздо труднее устанавливать границы в одностороннем порядке. Они знают, что если скажут: «Тебе это не разрешается», а ребенок ответит: «Я имею право это делать», в семье начнется борьба за власть. Двусторонние переговоры, в которых каждая сторона принимает всерьез потребности и границы другой, избавляют от деструктивных конфликтов. Такие родители меньше думают о разрешении или отказе, чем о взаимном уважении. Чтобы создать благополучную семью, нужно фокусироваться на диалоге, а не на «разрешениях».

Глава 7
Семья и подростки

Жизнь семьи, где дети достигли подросткового возраста или пубертата, окружена мифами и ожиданиями. Это время, когда дети, возможно, получают второй шанс узнать, кто они, и стать собой (первый шанс выпадает в «возрасте независимости», описанном в главе 1).

В прошлых поколениях личность подростков можно было формировать согласно пожеланиям семьи. Многим из них удалось смириться с родительскими ожиданиями, и некоторые даже достигли успеха. Другие прошли по жизни с ощущением внутренней пустоты и разочарования – мир не вознаградил их умение приспосабливаться. Для тех, чье чувство самосохранения восторжествовало, свобода порой давалась долгими годами жесткого противостояния.

Мнение, что подростковый возраст сам по себе причина для конфликтов, – это миф. Просто родителям не хватает желания или умения принять уникальную и независимую личность, в которую превращается их ребенок. Вместо этого они объясняют конфликты гормональными изменениями (то же самое говорят о женщинах). Спросите подростков из разных стран, и вы услышите одинаковые утверждения: «Мои родители никогда меня не слушают», «Они просто не понимают». И подростки, и родители равно одиноки и потеряны в этой пустыне отношений, но их одиночество – результат поведения взрослых, а не закон природы.

Все семейные конфликты начинаются с того, что люди хотят разных вещей; следовательно, у конфликта может быть столько причин, сколько в нем участников. Как я уже говорил, родители отвечают за качество общения в семье, в том числе за развитие и разрешение конфликтов.

Подростки пытаются вести себя как взрослые и ожидают, что к ним будут соответственно относиться. Но они не взрослые в том смысле, что не могут нести ответственность за качество общения с родителями.

В подростковом возрасте дети, которые до сих пор шли навстречу своим родителям, даже превышая свои возможности, часто уклоняются от взаимодействия. Подростки, чьи личные границы были когда-то нарушены, начинают вести себя деструктивно или саморазрушительно. Иными словами, семена, посеянные в детстве, приносят плоды, а родители, изначально полные благих намерений, ведут войну с детьми, которые вдруг становятся незнакомцами.

Что происходит? Когда детям исполняется 13 или 14 лет, они выдают нам четкую обратную реакцию на то, как с ними обращались раньше. Эта реакция может быть в разной степени позитивной или негативной, но она не бывает полностью позитивной или только негативной.

Родители, которые видят только одну сторону такой реакции, ошибочно принимают ее на своей счет, считая, что все вращается вокруг них. Они не слышат, что говорят им дети.

В возрасте от 13 до 15 лет подросткам нужно внутренне отделиться от родителей и почувствовать себя свободными. Если они этого не сделают, то не смогут вырасти независимыми, социальными, ответственными и критичными взрослыми. Отделяясь от нас, дети не действуют против нас – они действуют ради себя, как бы продолжая нашу родительскую работу. Это естественное продолжение того, что мы для них сделали.

Многих конфликтов между родителями и подростками можно избежать, если родители следуют принципам общения, о которых мы говорили выше. Эти принципы помогают создать базу для доверительных отношений на всю жизнь, отношений, которые строятся не на стереотипных ролях, а на дружбе и равном достоинстве.

Далее мы поговорим о том, как освободиться от своих ролей наиболее осмысленным и наименее болезненным путем.

Слишком поздно воспитывать детей

Большинство родителей травмируют личность подростков, продолжая воспитывать их.

На это есть две причины.

1. Даже самые любящие родители используют контроль, регулирование и свой доминирующий опыт. Здесь нет ничего плохого. Именно эти факторы обеспечивают младшим детям чувство безопасности. Но когда ребенок становится старше, такое обращение начинает его раздражать. Подросткам кажется, что в их жизнь вмешиваются, их независимость не признают, их чувства критикуются и недооцениваются – и так оно и есть.

2. Дети получают от родителей самые необходимые жизненные инструменты в первые три-четыре года. Когда они становятся подростками, их уже поздно воспитывать. Вклад родителей все еще важен в последующие 6–7 лет, но ровесники, другие взрослые и собственная внутренняя жизнь подростков становится более важным фактором. Выросшие дети более или менее дипломатично дают родителям понять, что их больше не нужно воспитывать: «Я сам разберусь» или «Занимайтесь своими делами», или, как однажды сказал мой сын: «Большой вопрос, нужно ли мне, чтобы родители вмешивались в такие вещи». Чем дольше мы этого не понимаем, тем громче они об этом говорят.

Это не революция, а искренний совет: пора уходить с переднего фронта родительства и начинать тратить свое время и энергию на себя. Когда родители продолжают воспитывать подростков, это означает:

1. «Я знаю, что хорошо для тебя!» Такой посыл приводит подростка в ярость, потому что он как раз пытается понять, кто он на самом деле. Ему кажется обидным и бессмысленным, когда родители претендуют на знание ответа.

2. «Меня не устраивает, какой ты!» Для молодого человека мучительно такое утверждение. Во-первых, он сам не знает, какой он, во-вторых, он не уверен, что нравится сам себе.

Лучшее, что родители могут сделать для себя и ребенка, – отойти в сторону и наслаждаться результатами своей тяжелой работы прошлых лет. Даже если вы не в восторге от того, что видите, – наслаждайтесь! Детям до конца их жизни нужны родители, которые искренне поддерживают их старания понять себя и быть верными себе.

Но большинство родителей поступают наоборот: они усиливают свои педагогические атаки в надежде нанести последние штрихи на недостаточно совершенный образ своего чада. Это невозможно – во всяком случае, для родителей. Если вы не видите совершенства в своем подростке – посмотрите в зеркало!

Многие бросаются в бой в последнюю минуту не по убеждению, а потому что не знают, что им теперь делать со своей любовью и чувством ответственности. Сама мысль о том, чтобы просто получать радость от детей, кажется им безнравственной. Их опыт говорит, что они важны для ребенка только в активном режиме. Они забывают, что их настойчивость мешает юной личности чувствовать себя важной частью жизни родителей. Вместо этого подросток вынужден воевать с ними.

Конфликт разжигает не только то, что мы говорим, но и как мы говорим. Язык, на котором мы обращаемся к подросткам, складывался веками и отличается от языка, которым говорят с взрослыми. В нашем тоне звучат превосходство, снисходительность и недоверие. В лучшем случае, он дружески-покровительственный, в худшем – оскорбительно-критический. Ребенок слышит «Ты еще не стал мне ровней». Поколения назад взрослые действительно ощущали себя так по отношению к детям, но и сегодня они используют тот же язык.

Лучший способ выбраться из этой языковой ловушки – спросить себя: «Если бы у меня был конфликт с моим лучшим взрослым другом, как бы я разговаривал?» Ответ приведет вас к более конструктивному общению с подростком.

Родителям нужно налаживать с детьми равноправный диалог, а не транслировать им свой опыт. Много лет мы ошибочно считали, что детям и подросткам необходимо понимать все, о чем мы говорим. Но важная часть наших сообщений теряется, когда мы пытаемся объяснить, а не выразить себя. Чаще всего влияет именно эта личная «музыка» – а не слова.


Пример

14-летняя девушка знакомит маму со своим парнем, а потом спрашивает ее: «Правда, он замечательный?»

Если мать уверена, что все знает лучше, она отвечает: «Посмотри, как он себя ведет! Это не тот мальчик, который тебе нужен!»

Другая мать, которая обращается с дочерью с равным достоинством, говорит: «Он не в моем вкусе, но мне радостно видеть, как твои глаза сияют, когда он рядом».

Больше искусство – быть доступными для общения, но не принуждать к нему. Вот несколько комментариев, которые могла бы сделать мать в такой ситуации:

«У меня другое мнение. Ты хочешь его услышать?»

«Для меня это важный вопрос. Ты готова узнать, что я думаю?»

«Меня беспокоит то, что с тобой происходит, и я хочу поговорить об этом. Мы можем это сделать сейчас?»

Эти реплики нельзя назвать просто вежливыми. Скорее они выражают уважение к суверенитету другого человека. Я советую родителям сделать десятисекундную паузу после такого заявления, чтобы понять, воспринимает ли подросток их инициативу как нарушение своих границ или как приглашение к разговору.

В таком диалоге родители и подростки заново открывают границы и уязвимые места друг друга. У них появляется шанс восстановить взаимное уважение, которое часто ослаблено после многих лет совместной жизни.

Лучшая роль для родителей подростка – роль «спарринг-партнёров». В профессиональном боксе это партнер по тренировкам, который помогает будущему чемпиону набраться опыта для соревнований. Задача здесь в том, чтобы оказывать максимальное сопротивление и причинять минимальный ущерб. В этой роли родители не используют власть, а демонстрируют свои ценности, позиции и мнения по возможности лично и ясно. Попросту говоря, вы можете выразить негативное отношение к подружке сына, но не запрещать ему видеться с ней.

Родители и их чувство потери

Когда молодые люди вырываются на свободу, многие родители испытывают чувство потери, порой такое болезненное, что они долгие годы не признают его. Первостепенная роль, которую они до сих пор играли в жизни своих детей, приходит к концу. Они знают, что все еще нужны детям, но не так сильно. Их ответственность за детей уходит. Эту боль сопровождают и другие утраты:

– Близость. Теперь дети предпочитают проводить время с друзьями или сидеть в своей комнате и слушать музыку.

– Власть и контроль, физические и эмоциональные.

– Доверие. Дети доверяют свои тайны друзьям или возлюбленным.

Для одних родителей это шокирующее и горестное открытие; для других – легкое облако грусти, а некоторые даже чувствуют облегчение. Но всем так или иначе приходится отступить с передовой в тыл жизни своих детей. Те, кто еще не сталкивался с такой утратой, порой испытывают панику или агрессивную потребность вновь заявить о себе как о воспитательном и контролирующем органе.

Вот пример диалога между Леной (16 лет), которую пригласили на вечеринку, и ее родителями.

– Можно мне пойти с Евой на вечеринку в субботу? Ее родители разрешили.

– Что это за вечеринка? Кто ее устраивает и где она будет? Это твои знакомые?

– Это знакомые Евы. И это обычная вечеринка.

– Мы не знаем друзей Евы. Кто они, сколько им лет? Их родители будут дома?

– Не знаю.

– А я уверена, что знаешь! Как ты хочешь, чтобы мы тебе доверяли, если не все нам рассказываешь? Мы же должны быть в курсе твоей жизни.

В этом классическом диалоге взрослые занимают передний край родительского фронта и выставляют часовых на границе. Лена получает однозначное послание: «Мы тебе не доверяем и считаем, что ты совершенно не способна нести личную ответственность. Мы еще не закончили воспитывать тебя, девочка, но когда это случится, ты оценишь заботу и неравнодушие своих родителей».

Сообразительный подросток в такой ситуации быстро научится давать ответы, которых от него ждут, и перестанет рассказывать что-либо, хоть отдаленно похожее на правду. Рано или поздно родители обнаружат ложь, и порочный круг недоверия никогда не разорвется.

Вот альтернативный подход:

– Меня пригласили на вечеринку в субботу вместе с Евой и ее друзьями. Что ты об этом думаешь?

– Ты хочешь пойти?

– Да! Там будет весело, придет много новых ребят.

– Хорошо. У нас нет особых планов на выходные, поэтому мы не возражаем. Если тебя нужно подвезти или забрать, сообщи об этом как можно раньше.

Или:

– Мы собираемся навестить дядю Яна и хотели бы, чтобы ты тоже поехала. Что скажешь?

– Я бы лучше пошла на вечеринку. Там наверняка будет весело. Это просто поездка к дяде Яну или какое-то особенное мероприятие?

– Нет, обычный визит. Так что подумай и скажи нам, что ты решила. Если ты выбираешь вечеринку, мы бы хотели знать, как ты туда доберешься и как вернешься домой или где ты будешь ночевать.

Или:

– Ты знаешь, что мне не очень нравится Ева и ее друзья, поэтому не думаю, что тебе стоит идти на эту вечеринку.

– Что вы имеете против Евы? Она очень милая. Вы просто плохо ее знаете.

– Может быть. Но мне не нравится, что ты идешь куда-то вместе с ней. Ты сделаешь, как считаешь нужным, но я эту идею не одобряю.

Или:

– Могу сразу тебе сказать – ты не пойдешь!

Как видите, этот диалог на самом деле не о вечеринке, а о применении родительского авторитета, а для Лены – о зарождающемся чувстве личной ответственности.

Когда подростки спрашивают разрешения, родителям следует отказаться от роли законодателей, если это не касается их денег или имущества. Можно сколько угодно выражать свое мнение – само по себе это не злоупотребление властью.

Основа для такого общения должна быть заложена много лет назад, в ходе переговоров о социальных границах, когда дети развивали свое чувство личной ответственности.

Опыт прошлых лет дает родителям право свободно говорить: «Я не хочу, чтобы ты пошла», что подразумевает: «Не отказывайся от вечеринки только потому, что я так сказал». Это властное заявление заставляет ребенка задуматься. Оно означает: «Теперь ты знаешь мое мнение, и я рассчитываю, что ты примешь его к сведению». Если это невербальное сообщение отсутствует, дети игнорируют родительский ответ или восстают против него.

Можно применить ту же этику к взрослым отношениям. Мы вправе свободно выражать себя, но не злоупотреблять эмоциональной, физической или финансовой властью.

Если Лена все же пойдет на вечеринку, обязанность родителей – стать для нее надежным тылом и линией обороны. Предположим, на следующий день девушка выглядит расстроенной. Мама обнимает ее и говорит: «Ты кажешься невеселой. Вечеринка не удалась? Ты не хочешь поговорить об этом?»

Если Лена отвечает «нет», мама, возможно, задела границы ее личной жизни. В этом случае обе стороны восстанавливают свое эмоциональное равновесие поодиночке. Если Лена говорит «да», она нуждается в родительском опыте и совете. Но скорее всего, ей нужно, чтобы родители выслушали ее и отреагировали личными комментариями. Только возможность высказаться восстановит ее равновесие и поможет справиться с неприятными переживаниями.

Родители в тылу выполняют очень важную задачу. Всем нам нужны любящие и заботливые свидетели нашей жизни, те, кто готов проявлять заботу о нас, когда нам это нужно, а не когда они хотят быть нам полезными.

Отношения родителей друг с другом

Когда подростки открывают для себя свободу, их родители как бы пробуждаются от спячки. Их отношения, их личные интересы возвращаются на главную сцену. При этом им приходится заново корректировать баланс между ролями родителей и партнеров.

Интересно, что в жизни подростков и взрослых в этот момент идут схожие процессы.

Они проходят критическую фазу, сосредоточившись на своей идентичности и смысле существования.

Они постепенно освобождаются от старых ролей, борются с неопределенностью, которая сопровождает эту смену, и одновременно пытаются зацепиться за что-то привычное.

Они заново определяют свою личность так, чтобы семья и другие отношения подстроились под новый этап их жизни.

Другими словами, когда дети становятся взрослыми, родители получают шанс стать зрелыми.

Кто принимает решения?

Сколько бы лет ни было детям, родители всегда несут главную ответственность за семейную атмосферу, в которой каждый развивается и процветает. Ее нельзя передать, в отличие от практических дел – например, покупок и уборки.

В Скандинавии принято наделять детей обязанностями. В некоторых странах мальчики полностью освобождены от работы по дому, а девочки более или менее загружены; в других даже работающие матери заняты домашним хозяйством и не представляют себе другой ситуации.

На мой взгляд, вопрос домашних обязанностей для молодых людей должен зависеть от того, чего хотят от них родители. Во всех других случаях он будет вызывать конфликты.

Что я имею в виду?

– Если от детей ожидают, что они будут выполнять обязанности «по доброй воле», то они либо делают слишком мало, разочаровывая родителей, либо перегружают себя.

– В семьях, где родители видят в обязанностях моральный аспект: «дети должны помогать по дому» – часто царит не очень приятная атмосфера. Говоря «ты должен» вместо «я хочу», взрослые блокируют в детях природное стремление всех людей интересоваться друг другом и чужими потребностями.

– Когда обязанности становятся чем-то вроде воинской повинности, трудно избежать дезертирства и трибунала. Родители, которые ждут от детей компенсации за заботу, вселяют в них чувство вины либо постоянной неудовлетворенности. Забота не может быть оплачена обязанностями; это абсолютно несравнимые валюты.

Подход, о котором я говорю, – просить у детей помощи в определенных ситуациях, сложен для многих родителей по нескольким причинам. Часто взрослым трудно сказать, чего они хотят. Многие родители спасаются от дискомфорта, заявляя, что «не обязательно» выражать свои желания вслух, – как будто дети могут догадаться сами. Некоторые жалуются, что тщетно просили помочь тысячу раз, в то время как другие устанавливают набор жестких правил, подкрепленных контролем и санкциями.

Часто конфликты вокруг помощи по дому тянутся с тех времен, когда дети были младше. Скорее всего, родители не принимали себя и свои требования всерьез, поэтому выстроили двойственные отношения с детьми: попросив их убраться пять или шесть раз на дню, они в итоге делали все сами.

В других семьях дети были воспитаны чрезмерно ответственными. Так бывает, когда один из родителей болен, недееспособен или находится в депрессии. Такие дети обижаются, когда им дают слишком простые, на их взгляд, поручения, вроде мытья посуды, хотя они годами эмоционально и физически заботились о беспомощном взрослом. Каков бы ни были предмет спора, родители должны обсуждать его с детьми, обозначая свои границы и требования прямым личным языком.

Например, родители могут сказать подростку: «Мы это обсудили и решили поручить тебе выносить мусор (или что-то другое). Как ты на это смотришь?»

Если ребенок спросит: «Почему я должен это делать?», ответ таков: «Потому что мы так хотим. Ты не обязан выносить мусор, но мы хотим, чтобы ты помогал по дому».

Если ребенок говорит: «Нет, это неправильно! Как я тогда успею сделать все свои дела?», ответ: «Хорошо. Что, по-твоему, будет правильно?»

«Не знаю. Но это слишком. Можно пока подождать с этим?»

«Можно, но ты должен что-то решить. Мы считаем правильным просить тебя сделать это для семьи и ждем твоих предложений».

Жизненно важно, чтобы родители и дети делили ответственность за продолжение обсуждения. Для этого взрослым нужно прежде всего стереть со своего родительского автоответчика стандартные реплики:

«Послушай меня! Это правильно, потому что…»

«Если это создает столько проблем, наверное, надо поговорить о сокращении твоих карманных денег».

«Дети в твоем возрасте обычно…»

«Не говори глупости! Ты же не хочешь, чтобы твоя мама…»

«Подумай, чего нам стоило…»

«Я в твои годы…»

(Этот список можно продолжать до бесконечности)

Как мы уже говорили, в разных семьях домашние обязанности детей различаются. Ни одно из них изначально не важнее другого.

Как должны распределяться поручения? Детей можно спросить, какую работу они предпочитают, хотя для большинства здоровых и активных подростков мытье посуды, уборка и приготовление еды не относится к жизненно важным вещам. Если они вдруг решают помогать по дому, это случается из-за внезапного импульса. Но домашняя работа не может зависеть от спонтанных желаний.

Как и во многих случаях, способ принятия решений здесь важнее самого решения. Лучше потратить больше времени, чем прийти к поспешному компромиссу ради мира в доме.

Во многих семьях вопрос поручений стоит очень остро, потому что подростки наотрез отказываются идти навстречу взрослым. До сих пор родители редко сталкивались с таким серьезным сопротивлением: им удавалось поселить в детях половинчатое и компромиссное «чувство долга». Такой метод медленно, но неизбежно разъедает доверительные отношения, но эрозия порой остается незаметной, пока дети не покидают дом.

К тому времени, когда дети превращаются в подростков, они уже достаточно взрослые, чтобы отказаться выполнять договоренности и обязанности без объяснений. Подростки ведут себя так не только в тех семьях, где их воспитывали в строгости. На самом деле, многие родители сочетают гибкость, отзывчивость и социальную ответственность со строгими моральными принципами, и дети долгие годы ощущают строгость как преграду для близости. Но их реакция проявляется лишь тогда, когда они становятся достаточно взрослыми.

Что делать, если дети отказываются помогать и никакие аргументы или разумные разговоры не исправляют ситуацию? На мой взгляд, это означает, что семья слишком много требует от них. Таких детей нужно освободить от всех обязанностей в семье на неопределенный период.

Почему? Потому что отказ ребенка показывает, что баланс его личной и социальной ответственности нарушен, иначе он не стал бы вести себя так вызывающе. Он должен вернуть себе личную ответственность, поскольку она – предпосылка развития социальной ответственности.

Для многих взрослых это звучит крайне провокативно и сомнительно. Но это единственный метод, который гарантирует успех. Что еще важнее, его эффективность стоит на прочной этической основе. По моему опыту, проходит от шести до восьми месяцев, прежде чем бунтующие дети начинают помогать дома. В зависимости от того, насколько родители готовы ценить эту помощь и не злоупотреблять ею, социальная ответственность ребенка в рамках семьи утвердится примерно за полтора года. Но самое значительное достижение – что подросток развивает свою личную ответственность и больше не нуждается в вызывающем поведении.

Этот исцеляющий процесс труден для обеих сторон. Детям не нравится не участвовать в жизни семьи (пусть вас не обманывает первая восторженная реакция ребенка на то, что он больше не обязан помогать по дому). Родителям приходится действовать вопреки своим незыблемым правилам. Но этого не избежать. Вам нужно смириться с тем, что ваш моральный код устарел. Это не значит, что моральные концепции изначально были неверными, а просто со временем они стали автоматическими, и их надо снова наполнить смыслом.

Родители должны быть решительными. Они капитаны на корабле. Придет ли корабль в порт благополучно, без бунта на борту, зависит от того, насколько ответственно они используют свою власть и как они готовы менять курс в зависимости от направления ветра и настроения экипажа. Наш компас – это тот факт, что любой человек, который живет в обществе и не вносит вклад в его благополучие, теряет свое личное достоинство.

Когда успех почти достигнут

Некоторые дети растут вроде бы нормально, но вдруг встают на деструктивный путь преступности, зависимости или каких-то других опасностей, против которых предостерегали их взрослые. Такой поворот заставляет родителей возобновить воспитательные усилия в отчаянной попытке помешать трагедии. Увы – хотя боль невыносима, а стремление к контролю так трудно побороть, время уже ушло и эти старания только ухудшают ситуацию. Как только первоначальный ступор и паника миновали, родителям надо сделать три вещи.

1. Поделиться своими чувствами вины и самобичевания друг с другом и с другими взрослыми – но не с ребенком! – чтобы выпустить пар и сосредоточиться на ответственности и будущем.

2. Разговаривать с детьми откровенным и личным языком; принять свои чувства и реакции и не пытаться выступать в роли психотерапевта, полицейского, судьи или религиозного авторитета. Помните: саморазрушительное поведение ребенка направлено не на родителей, а на его собственное человеческое достоинство.

3. Принимать помощь для всей семьи, включая других детей. Не имеет значения, обратились ли вы к друзьям, к учителю, к священнику или к профессиональному психотерапевту. Терапия и консультации будут эффективны, только если семья готова изучать себя и меняться. Когда молодой человек начинает вести себя саморазрушительно, это происходит по многим взаимосвязанным причинам, включая влияние друзей, социальное и экономическое положение общества, культуру, политику – и, разумеется, семью. Независимо от других факторов, что-то в наших отношениях с детьми сделало их уязвимыми, затормозило развитие их самооценки или личной ответственности. Мы делали все, что могли, но почему-то упустили их.

Поэтому мы должны взять на себя ответственность за то, что в нашей семье происходят деструктивные процессы, и заменить их на конструктивные. Иначе дети примут наше замешательство за обвинение и станут еще более уязвимыми. Несмотря на внешнюю грубость, подростки хрупки, как бабочки, которые сушат на солнце свои крылья.

Есть две дополнительные причины обращаться за посторонней помощью. Родители не могут объективно понять и оценить происходящее в семье. (Психологи и семейные психотерапевты подтвердят вам, что это касается и так называемых профессионалов).

За годы, проходящие между пубертатом и началом взрослой жизни, молодые люди переживают трудное время. Они завершают свое развитие в семье, умудряясь сохранить баланс между удовлетворением своих потребностей и желанием идти навстречу родителям. Плоды нашего пятнадцатилетнего труда наконец начинают проявляться, но под конец этого преображения некоторые из них вдруг начинают делать деструктивные вещи. Если родители или другие взрослые заставляют их чувствовать себя виноватыми, они застывают в этих поведенческих моделях и саморазрушение становится практически невозможно остановить. Но если родители принимают свою долю ответственности за происходящее, подростки медленно восстанавливают свою самооценку и в конечном итоге начинают относиться к себе лучше.

Глава 8
Семья

Семьи сегодня гораздо более разнообразны, чем раньше, но в этой главе я буду рассматривать традиционную семью – двое родителей и дети. Мы поговорим о принципах, укрепляющих семейные узы. Как я понял из моей терапевтической практики, старая модель супружеских отношений с ее неравенством между партерами близка к исчезновению. Сотни лет мужчины и женщины вступали в брак ради стабильности, безопасности и общественного признания. Незамужняя женщина всегда находилась в более сложном социальном положении, чем неженатый мужчина. Так до сих пор считают во многих странах, но в западном мире люди выработали новые требования к браку и партнерству.

Брак или просто совместная жизнь взрослых людей стали свободным выбором современных мужчин и женщин. Мы ждем от него в первую очередь серьезных отношений, наполненных эмоциональным и духовным содержанием. Это замечательный прогресс. Достоинство человека сегодня гораздо важнее, чем когда-либо. Приоритет достоинства – главная тема этой главы.

Когда я сравниваю мой опыт работы с парами из разных стран и культур, проясняются две вещи. Во-первых, глубокий конфликт в любовных отношениях универсален по сравнению с религиозными и культурными различиями. Во-вторых, традиционная модель «хорошего брака», которая строилась на неравенстве, исчерпала себя. Может быть, я чересчур оптимистичен? (Как сказал однажды мой друг и коллега: «Когда у тебя есть молоток, все вокруг кажется гвоздями»). Надеюсь, что нет.

Делая акцент на человеческом достоинстве, я попытаюсь сформулировать несколько общих принципов, согласно которым взрослые могут жить вместе в духе равного партнерства. Здесь не будет конкретных советов – нет смысла заменять старые правила на новые, – скорее план экспериментов и перемен. Принцип равного достоинства требует глубокого уважения к индивидуальным различиям. Любая попытка обобщения или упрощения должна восприниматься с изрядной долей скептицизма.

Различия

Когда два человека встречаются, влюбляются и решают прожить жизнь вместе, у них гораздо больше различного, чем общего. Они это знают, но любовь притупляет осторожность и переносит их в мир фантазий. Они верят, что для успеха совместной жизни нужно стать как можно больше похожими друг на друга. На первом этапе каждый из них отказывается от себя ради единства; позже возникают требования, чтобы другой жертвовал частью себя в знак любви и преданности отношениям. Это вечная и универсальная модель.

Когда мы говорим о родителях, в голову сразу приходят два очевидных различия. Во-первых, они чаще всего разного пола. Во-вторых, это разные личности.

Я представляю себе личность как сумму стратегий выживания, сформированных в семье и культуре, где мы росли. Стратегия выживания – это наш способ преодоления конфликта между личными границами и стремлением к взаимодействию; некий баланс, более или менее терпимый для нас самих и относительно приемлемый для наших родителей.

Эта стратегия всегда отчасти саморазрушительна. Независимо от наших детских воспоминаний, мы все получали травмы и обращались с собой не лучшим образом. Одни искали убежища в одиночестве, другие пытались как можно полнее слиться с родителями, третьи находили компромисс между этими двумя крайностями.

Важно помнить, что наше саморазрушительное поведение всегда несет опасность для близких и наших отношений с ними. Те, кто любит нас, открываются нам и становятся очень уязвимыми. Поскольку мы долго жили с саморазрушительными тенденциями, мы обретаем иммунитет к этой боли или отстраняемся от нее, но она оказывает сильное влияние на наших партнеров и детей. Стратегия выживания, принятая в семье, где мы выросли, редко совпадает с той, что мы стараемся применять в своей семье.

Мы ошибаемся, путая свою изначальную стратегию выживания со стратегией жизни. Чтобы превратить одну в другую, нужно два ингредиента: любовь наших близких и наше желание быть ценными для них – плюс усердная работа.

Если мы впервые заводим семью до 30–35 лет, то не знаем по-настоящему ни себя, ни другого человека. Мы знаем только две личности, которые в основном состоят из индивидуальных стратегий выживания. Но мы не зацикливаемся на наших различиях. Влюбленность наполняет нас ощущением благополучия, и мы не задумываемся, что вскоре придется развивать и менять себя.

В предыдущих поколениях люди не развивались, а приспосабливались. Брак требовал того же, что и родители, – самопожертвования. Нужно было отказаться от себя ради других и ради «мира» в доме.

В современной семье, где отношения строятся на равном достоинстве, ожидания совершенно другие. Конструктивные отношения с партнером и детьми требуют, чтобы мы развивали нашу человеческую сущность не из-за того, что члены семьи ставят нам такие условия, а потому что иначе мы причиняем им боль. Поскольку наша стратегия выживания чаще всего уникальна, время, необходимое для развития, и сопротивление, которое мы встретим на этом пути, тоже будут уникальными. Наш взрослый партнер может быть более или менее терпелив или чувствителен к нашей боли. Но дети идут дальше. Они откровенно внушают нам, что мы совершенны и всемогущи. Чем больше мы готовы развивать свою личность, тем меньше нашим детям грозит саморазрушительное поведение.

Многие пары видят в своих различиях источник вдохновения. Но когда мы становимся родителями, они скорее воспринимаются как границы. Самые удачливые из нас изначально обладают примерно третьей частью опыта, понимания и навыков, необходимых, чтобы растить ребенка. Наше знание рождается из того, чем мы делимся друг с другом и чему учат нас дети, пока растут. Конфликты нормальны для учебного процесса. Просто нужно увидеть в конфликте конструктивную сторону, вместо того чтобы использовать его для утверждения своей правоты.

Давайте рассмотрим пример, знакомый каждому начинающему родителю:

Она: Нехорошо, что дочка плачет каждый раз, когда ты ее переодеваешь. Почему ты всегда обращаешься с ней так грубо?

Он: Потому что переодевание – не игрушки. Она должна знать, что есть необходимые вещи!

Она: Да, но ты сам видишь, что ей неприятно.

Он: Дело не в том, приятно ей или нет. Это просто надо сделать, а потом можно поиграть. Подумай, что она скоро пойдет в ясли. Вряд ли ей будут уделять особое внимание.

Это классический пример столкновения двух типов отношения. Не так важно, на чьей стороне наши симпатии. Главное, что эти двое людей осуждают друг друга: «Твой подход слишком груб» – «Твой подход нереалистичен».

Предположим, конфликт развивается по-другому:

Она: Нехорошо, что дочка плачет каждый раз, когда ты ее переодеваешь. Почему ты всегда обращаешься с ней так грубо?

Он: Я делаю это не так, как ты, а так, как считаю нужным, ок?

Она: Что ж, хорошо…

В этом варианте уважение к личным различиям сводится к одной фразе. Кажется, что пара пришла к компромиссу, но на деле в их диалоге слишком много индивидуализма и слишком мало контакта. Отец одинок в своем подходе, мать – в своей тревоге, а ребенок продолжает плакать. Здесь нет экспрессивного языка и негативных эмоций, но нет и разрешения конфликта.

Чтобы диалог этих родителей стал осмысленным и конструктивным, он должен быть личным, поскольку это разговор о личной боли и разочаровании.

Она: Послушай. Меня расстраивает, что Эмма всегда плачет, когда ты ее переодеваешь. Мы можем об этом поговорить?

Он: Да. Я опять сделал что-то неправильно?

Она: Не знаю, насколько это неправильно, но я всегда расстраиваюсь. Мне хочется войти и помочь тебе. Я не хочу раздражать тебя своим вмешательством, поэтому я решила поговорить с тобой… Я хочу знать, что ты об этом думаешь.

Он: Я не вижу здесь проблемы. Мне бы тоже хотелось, чтобы она все время радовалась, но дело должно быть сделано.

Она: Собственно, мы хотим одного и того же. Поделиться с тобой кое-какими советами?

Он: Не стоит. Не уверен, что смогу делать это иначе, чем привык.

Для большинства подобных конфликтов будет лучше, если пара на этом закончит обсуждение. Обе стороны выслушали друг друга и приняли всерьез границы партнера. Мы помним, что тон обсуждения важнее для семейного благополучия, чем достижение соглашения. Обычно мы хотим, чтобы конфликты приводили к решениям, но это редко случается. Чаще поиск решения тормозит личное развитие. Возможно, Эмма еще долго будет обижаться на своего отца, но это намного лучше, чем если родители начнут использовать ее как оружие в своей борьбе за власть.

Давайте вернемся к моменту, когда мама Эммы впервые пытается изменить деструктивное общение в семье: «Нехорошо, что она плачет каждый раз, когда ты ее переодеваешь. Почему ты всегда обращаешься с ней так грубо?» На самом деле она говорит: «Ты делаешь это неправильно, и ты слишком груб с ней». Ее первая реплика – хороший пример того, что содержание всегда менее важно, чем процесс. Допустим, ее оценка верна – папа обращается с младенцем без симпатии и понимания, как будто выполняет некую обязанность. Но тон и форма материнского замечания так же бесчувственны и агрессивны, как поведение, в котором она обвиняет мужа. В ее словах нет доверия. Вместо того чтобы решить проблему, она усугубляет ее. В дальнейшем ей не удастся стать хорошей матерью, если она не научится сочетать заботу о ребенке с вниманием к партнеру.

Парадокс в том, что она разговаривает с мужем так, как говорили с ней родители, когда она была ребенком, нуждавшимся в исправлении и направлении. Ее организм помнит эту боль, поэтому она защищает дочь. Но пройдет немного времени, и она начнет обращаться с ней так же. Она, как и все мы, действует из добрых побуждений. Но когда люди создают семью, они несут ответственность за то, чтобы подняться над прошлым, оставить позади бесплодные действия и отношения, созданные их любовью к своим родителям.

Совместное руководство

Существует много моделей семейного лидерства. Даже в современной Европе одни семьи управляются доминантными патриархальными тиранами, другие – нежной и решительной матерью. Некоторые родители видят себя демократическим дуэтом, другие постоянно уточняют границы личной власти. Одни отчаянно сражаются за каждый квадратный сантиметр территории и каждый грамм семейного влияния, другие строят партнерство на равном достоинстве.

Новые модели лидерства исходят из двух предпосылок. Первая – мужчины и женщины равны в общественной, политической и экономической жизни. Вторая – отцы должны разделять ответственность за ведение хозяйства, быть эмоционально интегрированы в семье и играть активную роль в воспитании детей. В свете европейской исторической традиции семейной жизни это очень революционная концепция.

Мужчины всегда несли свою долю ответственности за семью, но редко были включены в ее повседневную жизнь. Еще в 1930-е годы датские специалисты по воспитанию советовали кормить детей до того, как отец приходит с работы. Считалось нежелательным, чтобы глава семьи разделял свою трапезу с маленькими детьми!

Совместное руководство означает, что оба родителя выполняют все необходимые семейные роли и готовы заменять друг друга в этих ролях, даже если распределяют сферы ответственности согласно своим интересам и талантам. В этом они отличаются от так называемых демократических семей, где все решения обсуждаются и принимаются сообща, и один родитель поддерживает другого, даже если их мнения расходятся. При совместном руководстве разногласия и противоположные взгляды часто высказываются в форме комментария, после того как решение принято. Цель обсуждения – не настоять на своей правоте, а донести свое мнение и быть принятым всерьез.

В тех семьях, где муж, например, занимается исключительно фермой, а жена – только домом, может существовать и уважение, и равное достоинство, но это не совместное руководство, а договоренность с разделенными сферами ответственности.

С точки зрения родительства, совместное руководство исходит из того, что у всех людей, и детей, и взрослых, могут быть разные границы и потребности. Каждая личность имеет право на серьезное отношение. Такую семью можно назвать пост-демократической. Качество процесса принятия решений в ней важнее, чем сами решения.

Проблема таких семей в том, что они первооткрыватели. Ни один из общественных институтов – ни политических, ни частных – не предлагает им ролевых моделей. Поэтому совместное руководство нельзя сделать общей рекомендацией для каждой семьи. Оно развивается своим темпом по мере развития каждого члена семьи.

Супруги и родители

Прежде, когда пара заводила первого ребенка, муж продолжал свою карьеру и занимался работой. Он добавлял роль отца к остальным ролям, и его обязанности по содержанию семью увеличивались.

Статус женщины менялся гораздо сильнее. Ей часто приходилось отказаться от независимости и женской идентификации ради роли матери, которая длилась всю ее жизнь – с дальнейшим переходом к роли бабушки. Этот порядок до сих пор актуален во многих частях мира; идея, что семейный сценарий может быть переписан, относительно нова. Лишь в немногих странах женщины начали видеть в своей традиционной роли социальные и экзистенциальные ограничения. В последнее время мужчины начали также подвергать сомнению свою роль.

Однако жесткое распределение ролей матери и отца продиктовано не только традицией. Рождение ребенка – такое ошеломляющее событие и такая эмоциональная нагрузка, что большинство пар скоро начинают воспринимать себя и друг друга исключительно в этих ипостасях. Некоторые перестают называть друг друга по имени и переходят на «Мама» и «Папа».

Для большинства из нас родительство так сильно заполняет жизнь, что супружеские, партнерские отношения отступают на задний план на долгие годы. Это ослабление партнерства, сопровождаемое разочарованием и чувством утраты, не полезно для детей.

В браке есть аспект, очень важный для родительства: супруги должны уметь говорит друг с другом как мужчина и женщина, как друзья, как любовники, как два разных человека со своими личностными особенностями.

Если женщине не нравится, как ее муж помогает детям делать уроки, нужно, чтобы она обращалась к нему как друг и партнер, а не как мать своего ребенка. Если жену беспокоит компания дочери-подростка, необходимо, чтобы муж выслушал ее как супруг, а не как отец девочки. Родительские роли подходят для общения с детьми. Общаясь друг с другом, взрослым лучше быть собой.

Этот принцип важен не только для того, чтобы сохранить дружбу и эротическую сторону отношений; он гарантирует, что мы развиваемся как родители и люди. Если мы обсуждаем наши отношения с детьми в ролях отца и матери, дети всегда остаются центром наших бесед. Чтобы развиваться в человеческом плане и воспринимать детей конструктивно, мы должны говорить друг о друге. Разумеется, дети могут быть отправной точкой для наших разговоров, но не постоянным объектом.

Кроме того, что мы папы и мамы, мы также мужчины и женщины со своими переживаниями, чувствами, потребностями, историями и мечтами, которые не зависят от нашей родительской роли. Мы можем напоминать друг другу об этой реальности, отправляясь вместе в кино, в путешествия или в ресторан. Стоит также избегать многочасовых разговоров, посвященных только детям.

Я встречал родителей, которые верили, что могут развиваться как личности только за пределами семьи. Это порочный круг – муж и жена отдаляются друг от друга все больше, но не потому что хотят этого, а потому что не могут представить себе другого сценария.

Многие считают поиски новых впечатлений вне семьи опасными для брака. Но истинная угроза – когда пара не видит пути для развития своих отношений.

Я знаю мало таких же прекрасных и вдохновляющих вещей в нашей жизни, как любовь и партнерство. Но семьи редко делают их приоритетом. Огромное количество людей живет с нереализованным человеческим потенциалом.

Взаимность и равное уважение

Люди испытывают удивление и благоговение, впервые встречаясь с новой жизнью, которую они создали. Желание защищать и любить ребенка, дать ему все самое лучшее, разгорается внутри нас, как рассвет. Это стремление взаимно. Дети испытывают к нам те же чувства. Они пришли в этот мир, чтобы повысить нашу ценность и стать ценными для нас.

Мудрость и знание наших детей – это их подарок нам, но он не имеет смысла, если мы его не примем. Без этого дети вырастут с убеждением, что их ценят и любят только за успехи и достижения. Это не только болезненно, не только портит наши отношения с ними, но и мешает им стать полезными членами общества.

Порой мы готовы принять этот детский дар – но с оговоркой. Когда они ведут себя хорошо и развиваются позитивно, мы видим в этом свою заслугу, гордимся и хвалим их. Проблемы, шалости, озорство заставляют нас признавать свое неумение и поражение. Тогда мы наращиваем усилия: еще больше воспитания, любви, ограничений, наказаний, контроля.

На это есть два объяснения. Первое – культурное: мы привыкли делать то, что делают другие. Вторая причина в том, что, когда наша ценность в отношениях с другими людьми падает, мы становимся разочарованными и агрессивными, особенно если это важные отношения – с детьми и родителями. Мы ставим под сомнение их ценность для нас, потому что сами не чувствуем себя достаточно ценными.

Вспомните, как маленькие дети спотыкаются на улице. Мы хватаем их за руку и раздраженно огрызаемся: «Смотри, куда идешь!» Когда учителя жалуются на наших детей, мы злимся на них или на детей, или на тех и других. Когда наш брак заходит в тупик или рушится, мы возлагаем вину на партнера; когда мы не справляемся с жизнью, мы виним своих родителей или общество. Или же мы обращаем свой гнев внутрь себя, и погружаемся в чувство вины, депрессии и упреков себе.

Мы уже поняли, что надо прислушиваться к детям и признавать их мудрость. Когда поведение детей заставляет нас чувствовать себя менее ценными, это почти всегда означает, что мы – задолго до конкретного конфликта – не научились превращать свои любящие чувства в любящее поведение, а свои благие намерения – в плодотворные взаимоотношения.

Такую ситуацию нельзя изменить мгновенно. Мы можем только открыть себя детям и попробовать расшифровать их спонтанный отклик. Дети не стараются научить нас чему-то и не используют воспитательные теории. Они просто живут с нами и дают нам понять, что при этом чувствуют.

Большинство из нас развивается так медленно, что мы продолжаем сердиться и раздражаться на детей, пока те не вырастают. Чтобы измениться, нужно потратить много труда и времени, навсегда избавившись от иллюзии, что вина лежит на наших детях.

Отец одного неконтролируемого и агрессивного семилетнего мальчика однажды спросил меня с тем же отчаянным вызовом, который унаследовал его сын: «Неужели так важно, что я говорю ребенку в этом возрасте? Мои родители никогда не говорили ничего, кроме НЕТ!»

Думаю, никто из моих читателей не удивлен, что я ответил: «Да!»

Мы не только должны очистить наш традиционный родительский язык от слов, которые разрушают личность ребенка. Нам нужно развить искусство диалога, создать новый словарь, чтобы принять наших детей и узнать, кто они, вместо того чтобы определять, кем и чем они должны стать.

Благодарности

Многие идеи и примеры из этой книги родились во время моей работы в Скандинавском институте Кэмплера в Дании. Я искренне благодарен доктору медицины Вальтеру Кэмплеру и другим сотрудникам Института за их поддержку и неиссякаемую веру в меня в те годы, когда я сам вовсе не был в себе уверен.

Моя благодарность также адресована семьям со всех уголков мира, открывшим мне свою личную жизнь. Я никогда не забуду, как исчезали мои предрассудки и стереотипы после встреч с ними – в Японии, в мусульманских странах, в лагерях хорватских беженцев, в семьях смешанного этнического происхождения и среди американцев, пострадавших от алкоголизма. И это лишь немногие примеры.

Мой взрослый сын, которому сейчас 37 лет, помог мне найти честный и открытый способ поделиться своим опытом. Я благодарен моей жене, которая всегда стойко противостояла пережиткам моего детского эгоцентризма.



Примечания

1

Margareta Berg Brod?n, Mor og barn i Ingenmandsland/ Mother and child in no-man’s-land, Copenhagen, 1992.

(обратно)

2

В 1970-е годы.

(обратно)

3

Автор говорит о XIX веке. Здесь и далее надо иметь в виду, что книга написана в 1995 году.

(обратно)

4

В 1970-х годах. (Прим. пер.)

(обратно)

5

С 1970-х годов. (Прим. ред.)

(обратно)

6

Кардия – часть желудка, расположенная на стыке самого желудка и пищевода. (Прим. ред.).

(обратно)

7

Официальное название – Attention Deficit Disorder (ADD).(Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие ко второму изданию
  • Вступление
  • Глава 1 Семейные ценности
  •   Семья как силовая структура
  •   Воспитательные методы
  •   Возраст непослушания
  •   Переходный возраст
  •   Подростковый бунт
  •   Границы
  •   Единство
  •   Твердость
  •   Последствия
  •   Справедливость
  •   Отступление: о демократии
  •   Отношения в семье
  •   Конфликт
  •   Равенство
  •   Уважение и принятие
  •   Требования
  •   Общество равного достоинства
  •   Как я понимаю «равное достоинство»?
  • Глава 2 Дети с нами заодно!
  •   Главный конфликт
  •   Взаимодействие
  •   Границы личности
  •   Конфликт между личными границами и стремлением к взаимодействию
  •   Психосоматика
  •   Разрушительное и саморазрушительное поведение
  • Глава 3 Самооценка и уверенность в себе
  •   Определения
  •   «Мама, смотри!»
  •   Признание и оценка
  •   Как подарить ребенку чувство значимости
  •   Дети-«невидимки»
  •   Почему дети становятся «невидимками»
  •   От невидимых к видимым
  •   Насилие – это насилие!
  •   Самооценка взрослых
  • Глава 4 Ответственнность и власть
  •   Определения
  •   Первый шаг – самый трудный
  •   Ответственность и власть родителей
  •   Личная ответственность ребенка
  •   Личный язык
  •   Ответственный, но не одинокий
  •   Ответственность, а не служение
  • Глава 5 Дети и ответственность
  •   Ответственность на практике
  •   Гиперответственные дети
  •   Наедине с ответственностью
  •   Власть родителей
  •   Общение
  •   Ответственное использование власти
  • Глава 6 Границы
  •   Отмена ролей
  •   Установление границ
  •   Когда границы устанавливаются неправильно
  •   Социальные границы
  •   Ограничения для детей постарше
  • Глава 7 Семья и подростки
  •   Слишком поздно воспитывать детей
  •   Родители и их чувство потери
  •   Отношения родителей друг с другом
  •   Кто принимает решения?
  •   Когда успех почти достигнут
  • Глава 8 Семья
  •   Различия
  •   Совместное руководство
  •   Супруги и родители
  •   Взаимность и равное уважение
  • Благодарности

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно