Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Эту книгу хорошо дополняют:

Важные годы

Мэг Джей

Эмоциональная гибкость

Сьюзан Дэвид

Бизнес и/или любовь

Ольга Лукина

Информация от издательства

Издано с разрешения Meg Jay, c/o William Morris Endeavor Entertainment, LLC и литературного агентства Andrew Nurnberg

На русском языке публикуется впервые

Книга рекомендована к изданию Анастасией Липатовой

Джей, Мэг

Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее / Мэг Джей; пер. с англ. О. Медведь. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2018.

ISBN 978-5-00117-566-7

Пережив тяжелые жизненные обстоятельства, многие люди считают себя не такими, как все, и это заставляет их чувствовать себя одинокими даже среди родных и близких. Как избежать отчуждения, осознав, что у каждого есть своя уникальная история, и позволить себе ощутить тепло и заботу окружающих, рассказывается в этой книге.

Для всех, кому пока не удалось осознать свою психологическую устойчивость и силу, а также для тех, кто интересуется психологией и личностным развитием.

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Meg Jay, 2017

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2018

Предисловие

Как клинический психолог и педагог я почти двадцать лет слушала рассказы людей и недавно начала писать на их основе книги. Объясню, почему: в большинстве случаев люди приходят к психотерапевту или учителю с проблемами, о которых, по их мнению, им не с кем поговорить, или из-за страха, что больше их никто не поймет. Поэтому вот уже почти два десятилетия я значительную часть дня выслушиваю в кабинете с закрытой дверью истории, которые нередко тоже имели место за закрытыми дверями, и в результате пришла к выводу, что на земле на удивление много людей ощущают себя оторванными от общества, считая, что их проблемы уникальны, и не осознавая, что они вовсе не так одиноки и не так уж сильно отличаются от окружающих, как им кажется.

Вторая причина, по которой я стала писать книги, — ограниченность доступа к услугам психотерапевта и занятиям со специалистом для широкого круга людей из-за финансовых, материально-технических или культурных преград. За эти годы я узнала немало полезного не только потому, что слушала людей, но и потому, что изучала проблемы, с которыми они ко мне обращались, много читала на эти темы. И я хочу, чтобы эта информация была доступна не только тем, кто может себе позволить специализированный учебный курс или курс психотерапии, но и всем, у кого есть доступ к интернету, кто имеет возможность пойти в книжный магазин или публичную библиотеку. Как утверждала теоретик феминизма Глория Уоткинс, писавшая под псевдонимом bell hooks^[1], «образование — это свобода»^[2].

Таким образом, вашему вниманию предлагается произведение жанра научно-популярной литературы. В книге приводятся ссылки на сотни исследований сотен разных исследователей, но в целях удобочитаемости в самом тексте названы имена только некоторых из них. (В примечаниях в конце книги приведена полная информация об источнике, из которого можно узнать больше.) Я также цитирую десятки мемуаров и автобиографий и ряд биографий и даже романов. В большинстве случаев цитаты приводятся целиком, но иногда — сокращенно; опять же, ради удобства читателей, вместо того чтобы использовать скобки, многоточие и прочую сложную пунктуацию, я лишь проследила за тем, чтобы максимально точно передать их смысл. Если же вас интересуют полные цитаты или контекст, смотрите примечания, в них указаны первоисточники.

Но самое главное — в этой книге я пересказываю истории клиентов и учеников, с которыми имела честь работать, именно так, как они были поведаны мне. Каждая история основана на реальных событиях и точно передает эмоции и настроение рассказчика. С целью защиты конфиденциальности тех, кто поделился со мной личным опытом, я изменила кое-какие детали, по которым их можно было бы узнать, оставив ключевые аспекты рассказов — конкретные негативные жизненные обстоятельства, с которыми столкнулись мои клиенты и ученики, а также то, что думали и чувствовали эти люди в сложные периоды жизни, — неизменными. Включенные в текст диалоги приведены в том виде, в каком я их запомнила. Я надеюсь, что каждый читатель узнает свою историю в том или ином описанном эпизоде, но помните: сходство с любым конкретным человеком случайно.

Глава 1. Сверхнормальные

Нет большей муки, чем носить внутри себя нерассказанную историю^[3].

Майя Энджелоу^[4]

При личном знакомстве Элен показалась мне такой же организованной и собранной, как и по телефону. На первый прием она пришла минута в минуту, на диване сидела с прямой спиной, руки держала перед собой, положив одну на другую, сжатую в кулак. Мы обменялись обычными любезностями, и я, помимо всего прочего, спросила, легко ли она нашла мой офис. Женщина практически без эмоций ответила, что ее задержали на рабочей встрече, поэтому по ее окончании ей пришлось опрометью броситься на стоянку к машине, но по дороге она пробила колесо и еле-еле дотащилась до ближайшей станции техобслуживания, где буквально с порога швырнула мастеру ключи, крикнув через плечо, что вернется за машиной через час, и запрыгнула в автобус, следующий в нужном направлении, из которого выскочила через пару километров и пешком пробежала последние два квартала.

«Да вы просто супергерой!» — сказала я, услышав все это.

Тут по щекам Элен покатились слезы, и она взглянула на меня с жалкой кривой усмешкой. «Да вы еще и половины того, что со мной было, не слышали», — ответила она.

И далее рассказала, как прожила большую часть времени после окончания колледжа. «Сколько же это лет прошло? — сделала она паузу, чтобы подсчитать прошедшие годы. — Десять? Одиннадцать?» Оказалось, все это время она разъезжала по земному шару, так как работала в разных неправительственных организациях, пытаясь сделать мир лучше. Восстановление социальной справедливости в Африке. Климат в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. Ювенальная юстиция в Восточной Европе и странах Карибского бассейна. Элен тут же мчалась туда, где была нужна, пока однажды мать не сообщила, что семья в ней остро нуждается.

Дело в том, что отец Элен наложил на себя руки в доме, где она провела детство. Надо сказать, их дом был самым скромным в довольно зажиточном пригородном районе в нескольких часах езды от Сан-Франциско. У них был большой двор, где можно было играть и бегать, и у Элен и ее младших братьев у каждого была своя комната. Возможно, именно поэтому много лет назад никто не слышал, как самый младший из детей посреди ночи выбрался из дома и побежал к бассейну на заднем дворе. Скорее всего, именно поэтому никто из семьи не видел, как малыш тонул.

Элен не было и десяти, когда она тоже начала тайком по ночам выбираться из дома. Сначала девочке хотелось узнать, каким ее братик видел мир в последние секунды перед смертью, затем она продолжала это делать, потому что ей казалось, что так она прячется от горя, по крайней мере на какое-то время. Отец не настаивал на переезде на новое место. Мать постоянно плакала, не отпуская воспоминания о младшеньком, и не переставала делать метки на дверном косяке в кухне по мере роста погибшего сына. Днем Элен ходила по школе, где получала только хорошие оценки, с улыбкой на лице (родителям было нужно, чтобы дочь была «сильной», и она была такой), но во тьме ночи могла пройти много кварталов, переходя из одного конуса желтого фонарного света в другой, и вокруг не было никого, для кого нужно было казаться сильной, никого, кого она должна была поддерживать и защищать.

Вернувшись домой по просьбе матери, взрослая Элен ехала во взятой напрокат машине по тем же улицам и не могла понять, что она ненавидит здесь больше — то, что все дома выглядят совершенно одинаково, или то, что ее дом никогда не был таким, как остальные. Позже Элен отправилась на работу к отцу, собрала в картонную коробку его личные вещи, в том числе пустую бутылку из-под воды, довольно подозрительно засунутую вглубь ящика стола. Открутив крышку и понюхав бутылку, Элен ощутила резкий запах алкоголя. Откинувшись на спинку рабочего кресла отца, она повертелась туда-сюда, глядя на сотни папок, беспорядочно валяющихся по всему кабинету на столе и стульях, и ей показалось, будто она и сама пьяна. По пути к выходу Элен вежливо поблагодарила коллег отца, которые смущенно выражали ей соболезнования по поводу его кончины и искренне поздравляли с успехами на работе. «Твой отец так тобой гордился. Знаешь, он ведь все время о тебе говорил». Элен знала. Она всегда была — и оставалась — живым доказательством того, что в ее семье все в порядке, все как у всех.

Скоро женщина нашла новую работу рядом с родным городом, став фандрайзером и занявшись сбором средств для предвыборной президентской кампании. Эту работу необходимо кому-нибудь делать в Соединенных Штатах, рассуждала она; к тому же мама теперь в ней очень нуждалась. В офисе дружелюбные и оптимистичные беседы по телефону с потенциальными «донорами» перемежались со звонками матери, полными жалоб и сетований: матери грозило лишение права на выкуп дома — того, который она поклялась никогда не покидать. После очередного такого разговора Элен проделала описанный выше путь в мой кабинет и рассказала свою историю.

«Раньше я никогда никому об этом не рассказывала, — призналась мне Элен, пока слезы катились по ее щекам, оставляя ровные мокрые дорожки. — Некоторые знакомые немного в курсе, но всего не знает никто. Люди смотрят на меня и видят большие, важные дела, которыми я занимаюсь, и очень удивляются, узнавая кое-какие подробности из жизни моей семьи, но на самом деле ни один из них не знает меня по-настоящему. Не думаю, что кто-нибудь хорошо меня знает. От этого мне так одиноко».

После этих слов Элен надолго замолчала. «Я так устала, — продолжила она. — Мне стыдно это говорить, стыдно сидеть здесь и плакать, зная, что жизнь многих людей неизмеримо тяжелее моей. Мне кажется, что я просто не имею права чувствовать себя такой измученной и грустной. Я не знаю, что со мной не так. Иногда у меня возникает чувство, что я везде лишняя, что на свете не существует слова… которым можно было бы меня описать. Как будто я не похожа на других людей. Как будто я ненормальная».

Задав Элен вопрос, считает ли она себя психологически устойчивой, я, похоже, скорее потрясла ее, чем смутила. Она ответила уверенно и практически немедленно: «Нет».

«Если бы я была психологически устойчивой, — продолжила она довольно прозаично, будто растолковывая мне мою ошибку, — меня бы здесь не было. У меня просто не возникло бы потребности поговорить со специалистом вашего профиля».

Затем, точно в минуту запланированного окончания сеанса, Элен взглянула на часы и прервала свой рассказ, заявив: «Наше время истекло. До следующего приема», и, вытерев слезы, вышла за дверь; наверное, поспешила за автомобилем на станцию техобслуживания.

* * *

Элен — настоящее чудо. И в детстве, и в моем кабинете во время первого приема эта женщина только и делала, что преодолевала жизненные трудности, большие и малые. Гибель брата. Горе родителей. Самоубийство отца. Отсутствие справедливости в мире. Спущенное колесо. Элен бросалась решать проблемы любого характера и величины решительно и незамедлительно. Сильная и целеустремленная, сострадательная и смелая, она была героем для своей семьи и, возможно, для многих других людей. Она, казалось, неустанно спешила на помощь тем, кто в ней нуждался, защищая и помогая незнакомцам во всем мире. Для всех, кто ее знал, Элен была чудом, и, скорее всего, мало кто догадывался, что, оставаясь одна, за закрытыми дверями, эта сильная женщина чувствовала себя совершенно опустошенной и невероятно одинокой.

Элен вовсе не так сильно отличалась от окружающих, как ей казалось. В следующих главах мы поговорим о наиболее распространенных неблагоприятных жизненных обстоятельствах, с которыми каждый день сталкиваются дети и подростки во всем мире. Если вам интересно, были ли и вы одним из них, задайте себе следующие вопросы. Итак, до того как вам исполнилось двадцать лет, происходили ли в вашей жизни следующие события:

• Теряли ли вы кого-то из родителей, сестру или брата по причине развода или смерти?

• Ваши родители или родные братья и сестры часто ругали, унижали, игнорировали или запугивали вас?

• Вы жили с родителем или родным братом или сестрой, у которых были проблемы с алкоголем либо наркотиками?

• Вы когда-либо подвергались травле, боялись детей в школе или в своем районе?

• Вы жили со взрослым родным братом либо сестрой, страдавшим психическим расстройством или каким-либо другим серьезным заболеванием или имевшим особые потребности?

• Родители или родные братья и сестры часто толкали и били вас, швыряли в вас разные предметы; били ли вас когда-либо так сильно, что на теле оставались синяки, раны или другие травмы?

• Вы жили в семье, в которой вас не всегда одевали в чистую одежду, вы не всегда были сыты, не всегда могли позволить себе вызвать врача или чувствовали, что вас некому защитить?

• Сидел ли кто-нибудь из ваших близких родственников в тюрьме?

• Случалось ли, что родитель, родной брат, сестра или другой человек старше вас минимум на пять лет прикасался к вам с сексуальными намерениями или просил вас это сделать?

• Бывало ли, что родитель или другой близкий родственник сильно бил или толкал вас либо угрожал вам оружием?

Если вы ответили утвердительно на один или несколько вопросов или если вам довелось пережить какие-то другие невзгоды, не упомянутые выше, знайте: вы не один такой. По отдельности каждый из этих негативных детских опытов, как правило, затрагивает лишь небольшую часть населения, но, как показали многочисленные исследования, проведенные в США и других странах, если взять их в совокупности как категорию возникающих в детстве неблагоприятных ситуаций, то, хотя бы в одну (или больше, поскольку одна проблема нередко влечет за собой другие) из них попадают до 75 процентов всех детей и подростков. И все же, как нам известно, многие молодые люди, в том числе моя клиентка Элен, а, возможно, и вы сами, со временем становятся весьма преуспевающими людьми — не только вопреки пережитым в детстве трудностям, но и, может быть, благодаря им. Социологи называют таких мужчин и женщин психологически устойчивыми.

По определению Американской психологической ассоциации, психологическая устойчивость — это способность человека адаптироваться к жизненным трудностям, травмам, трагедиям или сильным и постоянным стрессовым факторам^[5]. Исследователи называют это качество неожиданной компетенцией в условиях значительных рисков^[6], умением многого добиваться, несмотря на серьезные проблемы^[7]. Но на каком из определений ни остановись, психологическая устойчивость означает, что человек достигает большего, чем от него ожидают; это умение добиваться успеха, несмотря на череду негативных событий. Безусловно, после всех пережитых трудностей Элен достигла очень неплохих результатов. Она хорошо адаптировалась в обществе, стала более компетентной и успешной, чем ей прочили те, кто хорошо знал историю этой семьи. Почему же сама Элен не считала себя жизнеспособной и психологически устойчивой?

Проблема в том, что люди привыкли описывать это качество с использованием обманчиво простых терминов. Мы, например, часто сравниваем людей с устойчивой психикой с резиновыми мячиками. В словаре^[8] психологическая устойчивость действительно определяется как способность человека к адаптации, умение быстро и легко восстанавливаться, возвращаться в первоначальное состояние после болезни, неудачи или шока. Ко многим ситуациям такое определение и правда отлично подходит, скажем, когда мы восстанавливаемся после гриппа или увольнения с работы. Но ни одна из общепринятых трактовок не описывает происходящего в душе таких, как Элен, людей, которые не способны быстро исцелиться или вернуться к первоначальному состоянию, потому что пережитый в детстве и юности опыт меняет их навсегда. Если говорить о восстановлении после негативного опыта в детстве, то здесь устойчивость психики означает нечто совсем другое.

По сути, социологи утверждают, что психологическую устойчивость лучше всего рассматривать не как характеристику пластичности психики, которая одним людям свойственна, а другим нет, а как своего рода феномен^[9] — нечто, что мы можем заметить, но не совсем понимаем. Мы наблюдаем это феноменальное качество в историях людей вроде Элен; мы можем увидеть его в жизни многих знаменитых женщин и мужчин, о которых еще поговорим в этой книге; тех, чей пример наглядно показывает, что подобных Элен не так мало, как им кажется, да и оказались они в очень даже неплохой компании:

Андре Агасси, чемпион мира по теннису;

Майя Энджелоу, писательница;

Элисон Бекделл, автор комиксов;

Джонни Карсон, комик;

Джонни Кэш, кантри-певец;

Стивен Колберт, актер-комик;

Мисти Коупленд, балерина;

Алан Камминг, актер;

Виола Дэвис, актриса;

Виктор Франкл, психиатр, жертва холокоста;

Леброн Джеймс, баскетболист-чемпион;

Барак Обама, 44-й президент США;

Пол Райан, 54-й спикер Палаты представителей США;

Оливер Сакс, невролог;

Говард Шульц, глава компании Starbucks;

Акхил Шарма, писатель;

Элизабет Смарт, адвокат по защите прав детей;

Соня Сотомайор, судья Верховного суда США;

Энди Уорхол, художник;

Элизабет Уоррен, американский сенатор;

Опра Уинфри, медиамагнат и филантроп;

Джей Зи, рэпер и бизнесмен.

Но, конечно же, большинство людей с устойчивой психикой знаменитостями не являются. Большинство из них — самые обычные, на первый взгляд ничем не примечательные люди: врачи, художники, предприниматели, юристы, чьи-то соседи, родители, активисты, учителя, студенты, читатели и многие другие. И то, что они делают в жизни, безусловно, заслуживает более уважительной метафоры, чем сравнение с резиновым мячиком или эластичной резинкой. Они заслуживают метаистории, в которой будет отдано должное реальному опыту психологической устойчивости, и именно этому посвящена моя книга.

В следующих главах представлены истории известных и неизвестных людей, призванные продемонстрировать один важный факт: вопреки общепринятому мнению, что психологически устойчивый молодой человек успешно восстанавливается после негативного опыта, пережитого в детстве, на самом деле он совершает нечто гораздо более сложное и мужественное. Такие люди — главные герои собственных жизней, часто ведущие жестокую и безжалостную борьбу, которой не замечают окружающие. Как нам с вами предстоит узнать, их существование нередко становится героическим, напряженным и очень опасным путешествием длиною в жизнь, истинным феноменом, который и сегодня, после десятилетий интереса к этой теме и многочисленных исследований в этой сфере, все еще поражает и вызывает недоумение.

* * *

В 1962 году психолог Виктор Герцель и его жена Милдред опубликовали книгу Cradles of Eminence: A Provocative Study of the Childhoods of Over 400 Famous Twentieth-Century Men and Women («Колыбель величия: провокационное исследование детства более чем 400 знаменитых мужчин и женщин XX века»)^[10]. В ней рассказывается о людях, о которых написано как минимум две биографии и которые внесли очевидный позитивный вклад в развитие общества: Луи Армстронге, Фриде Кало, Пабло Пикассо, Элеоноре Рузвельт и многих других. «Провокационным», или по меньшей мере удивительным, в книге Герцелей стал весьма неожиданный вывод: как оказалось, три четверти этих знаменитостей провели детство в нищете, в отвратительных условиях; их били и оскорбляли родители; в самом начале жизненного пути они столкнулись с ужасом алкоголизма, страшными болезнями и прочими жизненными невзгодами. Только пятьдесят восемь из них, то есть менее 15 процентов^[11], росли в спокойной и благополучной атмосфере. На этом основании авторы книги пришли к заключению, что «нормальный человек вряд ли является вероятным кандидатом на место в Зале славы»^[12].

Возможно, бывшая первая леди Абигейл Адамс была права, сказав, что «привычки жизнеспособного образа действий формируются в борьбе с серьезными трудностями. Когда работу разума запускают и ускоряют сцены, трогающие душу, качества, которые в противном случае пребывают в бездействии, пробуждаются к жизни и формируют характер героя и государственного деятеля»^[13]. А может, суть просто в том, что, куда ни посмотри, если смотреть по-настоящему внимательно, неблагоприятные обстоятельства встречаются гораздо чаще, чем предполагается. Трудные времена — не уникальное бремя, выпавшее на долю несчастливого меньшинства, напротив, их можно найти в прошлом как поистине выдающихся и героических фигур, так и в бесчисленных историях обыкновенных людей с устойчивой психикой.

Следует признать, изначально социологи обнаружили феномен повседневной психологической устойчивости по чистой случайности. На протяжении почти века, с момента зарождения психологии как области научной деятельности, исследователи в основном занимались психическими заболеваниями, в частности тем, как негативный опыт детства приводит к проблемам во взрослой жизни. Самым известным популяризатором этой теории в XIX веке считается Зигмунд Фрейд^[14], хотя, по сути, к этому времени данный факт был уже установлен. «Куда бы я ни пошел, я вижу, что там до меня уже побывал поэт»^[15], — сказал Фрейд. Это действительно был поэт XVIII века Александр Поуп, чьи слова со временем стали популярной поговоркой: «Насколько веточка согнется, настолько и дерево склонится»^[16].

В 1970-х годах небольшие разрозненные группы исследователей начали замечать, что дерево не всегда склоняется, когда гнется веточка. Психолог Норман Гармези из Университета Миннесоты, занявшись исследованием детей, которые в силу психических болезней матерей подвергались риску тоже заболеть во взрослом возрасте, с удивлением обнаружил, что мало у кого из них наблюдались какие-либо тревожные признаки^[17]. Майкл Раттер из Института психиатрии в Лондоне изучал мальчиков и девочек, которых, судя по результатам исследования, тоже не слишком затронули нищета и лишения, в которых они росли^[18]. Эмми Вернер, психолог из Калифорнийского университета в Дэйвисе, инициировала долгосрочное исследование на самом древнем из основных Гавайских островов, острове Кауаи, для наблюдения за местными младенцами, подвергавшимися серьезному риску, и была просто очарована малышами, которые, казалось, поднялись над неблагоприятной обстановкой и семейными неурядицами^[19]. Лоис Мерфи и Элис Мориарти из Фонда Меннингера совместно запустили так называемый Coping Project, исследовательскую программу по выявлению детей, которые с успехом справлялись с жизненными трудностями^[20]. И швейцарский психиатр Манфред Блейлер — сын Юджина Блейлера, который ввел термин «шизофрения» и сам работал со взрослыми людьми, страдающими этим заболеванием, — с немалым удивлением отмечал, что большинство детей его пациентов вполне успешны в жизни. Это заставило ученого предположить, что ранний негативный опыт производил «эффект закаливания»^[21], делая детей на редкость сильными и жизнеспособными.

Как написал в 1987 году британский психоаналитик Джеймс Энтони, «можно было бы подумать, что образ детей, с триумфом преодолевающих отчаяние, унижение достоинства, подавление личности, лишения и бедность, должен немедленно привлечь к себе внимание и клиницистов, и исследователей, однако [до недавнего времени] те, кто пережил тяжелое детство и сумел достичь успеха, оставались практически никем не замеченными»^[22]. Впрочем, скоро мир стал свидетелем внезапного всплеска интереса к этой категории населения. Молодых людей вроде Элен начали называть «хранителями мечты»^[23], потому что, по крайней мере со стороны, они казались воплощением американской мечты — триумфа над трудностями, очевидной самодостаточности, надежд на лучшее будущее и равных шансов на успех для всех и каждого.

Дети с устойчивой психикой захватили внимание как профессионалов, так и простых обывателей; многочисленные описания в тогдашней научной и популярной прессе давали все основания полагать, что в этих детях действительно есть что-то невероятное, выходящее за рамки нормального. Заголовки, журнальные статьи и названия книг превозносили их в поистине супергероических превосходных степенях. «Супердети»^[24]. «Неуязвимые»^[25]. «Непобедимые»^[26]. «Дети из стали»^[27]. «Сверхъестественные»^[28]. И все эти неуязвимые и непобедимые ребята демонстрировали почти фантастическую способность адаптироваться и достигать успеха. Но как им это удавалось?

* * *

На психологически устойчивых детей часто рассчитывают дома или в школе, считая, что они могут спасти положение, и, судя по всему, какое-то время исследователи полагали, что им под силу спасти и социологию. Эти «дети, которых нельзя сломить», — именно так их описал специалист по психологическим травмам Джулиус Сегал в своей вышедшей 1978 году книге, — казалось, должны обладать какой-то особой силой, и если бы ученым удалось раскрыть секрет их жизнеспособности, они, возможно, разгадали бы великую тайну успеха. «Неуязвимые дети! — с восторгом писал Сегал в своих работах, посвященных мальчикам и девочкам с устойчивой психикой. — Может быть, они наша величайшая надежда»^[29].

Надо признать, Сегал не один так думал; ученые всего мира усердно занялись исследованием жизни психологически устойчивых детей, нацелившись на составление короткого списка личных качеств, которые, судя по всему, делают человека жизнеспособным. В итоге был составлен довольно пространный перечень предполагаемых характеристик^[30], но вряд ли их можно встретить в каком-либо одном человеке, если, конечно, это не супермен: интеллект не ниже среднего, приятный или привлекательный характер, развитые навыки решения проблем, высокий самоконтроль, независимость, уверенность в себе, хорошие навыки коммуникации, чувство юмора, умение строить дружеские отношения, оптимизм, внешняя привлекательность, ощущение веры или смысла жизни, добросовестность да еще и какой-нибудь талант либо хобби, заслуживающее внимания окружающих.

Но какой бы соблазнительной ни была идея, что супердети, чтобы успешно сопротивляться плохому в жизни, используют исключительно свою суперсилу, вскоре стало очевидно, что многие из них получают поддержку от кого-то из своего окружения^[31]. Как оказалось, самых удачливых поддерживал хотя бы один родитель или другой взрослый, который любил их и окружал постоянной заботой, присматривая за ними. Одни дети выживали и добивались успеха благодаря родным братьям и сестрам, которые заботились о них или занимались их воспитанием. Другим посчастливилось найти поддержку вне дома, например в лице учителей, тренеров, наставников, родственников или друзей, либо они преуспевали благодаря ресурсам местных общин: хорошим школам, которые наполняли пищей их разум и желудок; безопасным районам или общественным центрам, куда они могли пойти и быть там просто детьми; библиотекам, церквям, учебным курсам или музыкальным кружкам, где они могли спрятаться от жизненных невзгод и даже испытать прилив вдохновения.

Как отмечает знаменитый исследователь в области психологической устойчивости Энн Мастен, люди, подобные Элен, на самом деле никакой суперсилой не обладают. И самое удивительное, они, по словам Мастен, возможно, используют «силу обыкновенности»^[32], то есть самые рядовые качества, которые может найти в своем разуме, в своей семье и местном сообществе практически любой человек, — и в результате делают нечто из ничего, многое из малого; по сути, напоминая фокусника, вытаскивающего кролика из шляпы. Но на самом деле, как часто бывает с фокусами, все не так, как кажется со стороны.

Чем тщательнее и дольше ученые изучали жизнь детей и взрослых с устойчивой психикой, тем больше понимали, что устойчивость — качество, которое то появляется, то исчезает из поля зрения^[33] в зависимости от того, как на него смотреть. Разумеется, чаще всего исследователи занимаются «наблюдаемой динамикой» высоких достижений^[34], и, как правило, наблюдать за успехами людей на работе или в учебе проще всего. Но как насчет тех сторон жизни человека, которые не так просто увидеть? Скоро обнаружилось, что многие дети из неблагополучных семей хорошо учатся в школе — особенно те, которых относят к категории психологически устойчивых, — подвергаясь при этом серьезному стрессу и чувствуя себя совсем одинокими, но выявить это крайне сложно^[35]. Так же оказалось, что у многих взрослых, сделавших отличную карьеру и на первый взгляд ничуть не пострадавших от серьезных жизненных испытаний в детстве, в действительности серьезные проблемы со здоровьем и во взаимоотношениях с окружающими^[36]. Так что, возможно, десятилетия исследований в этой области в конце концов и правда раскрыли секрет детской психологической устойчивости, и состоит он в том, что ни одного ребенка — и ни одного взрослого — нельзя считать по-настоящему неуязвимым.

* * *

В середине ХХ века известный историк и педагог Хайнц Хартманн высказал предположение, что о нормальном развитии ребенка можно говорить только при наличии так называемой среднеожидаемой среды^[37]. Будучи по сути тем же, что известный педиатр и психоаналитик Дональд Винникотт назвал достаточно хорошим опытом воспитания^[38], среднеожидаемая среда — это дом, или школа, или район проживания, в котором ребенку гарантирована достаточная безопасность^[39], достаточное питание, достаточная ласка, достаточный покой, достаточная дисциплина, достаточный контроль, достаточное ролевое моделирование, достаточное внимание, достаточная любовь и как минимум один достаточно хороший родитель или другой взрослый человек, которому этот ребенок небезразличен. Иными словами, в достаточно хорошем детстве жизнь не должна быть полностью лишена проблем, поскольку умеренные, соответствующие возрасту вызовы и трудности ребенку полезны^[40]. Тем не менее, по мнению Хартмана и Винникотта, эти проблемы непременно должны быть предсказуемыми и восприниматься ребенком как нормальные; это должны быть трудности, приемлемые в конкретном обществе и конкретной культуре.

Однако среднеожидаемую среду, описанную Хартманном, судя по всему, нельзя назвать ни средней, ни ожидаемой. Намного больше людей, чем нам хотелось бы думать, растут в обстановке, которую тот же Хартманн описал как «внешнее бремя, выходящее за уровень среднего»^[41]. Согласно опубликованному в 2010 году докладу Центров по контролю и профилактике заболеваний^[42], около 25 процентов взрослых в детстве становились мишенями для словесных оскорблений, 15 процентов подвергались физическому насилию, а 10 процентов — сексуальному. Около 30 процентов пережили развод родителей. Примерно у 30 процентов кто-либо из членов семьи злоупотреблял наркотиками или алкоголем; 15 процентов были свидетелями той или иной формы насилия. Почти у пяти процентов детей один из родителей сидел в тюрьме, а 20 процентов жили под одной крышей с психически больным родственником.

Все перечисленное может казаться проблемами «каких-то других людей», или проблемами, свойственными находящимся за чертой бедности. Вы можете думать, что финансовые трудности^[43] непременно либо приводят к их возникновению, либо возникают вследствие них. Однако одно знаковое исследование буквально ошеломило медицинское сообщество заявлением о широкой распространенности ранних стрессоров и наносимом ими вреде. Речь, конечно, идет об исследовании негативного детского опыта (Adverse Childhood Experiences — ACE)^[44], которое было начато в конце 1990-х годов и спонсировалось Центрами по контролю и профилактике заболеваний США и консорциумом Kaiser Permanente. Оно проводилось ведущими исследователями Винсентом Фелитти и Робертом Андой на базе почти 18 тысяч семей, главным образом из среднего класса. Так вот, почти две трети респондентов сообщили по крайней мере об одной из вышеупомянутых проблем, а почти половина — о двух и более. Это означает, что жизненные невзгоды накапливаются^[45], и это касается всех категорий детей и подростков. Трудные времена нередко объединяются в так называемый пакет невзгод^[46], как случилось с Элен, когда одно несчастье становится толчком для трудностей и проблем.

Согласно исследованию по изучению взаимосвязи между жизненными трудностями^[47], проведенному в 2004 году, 80 процентов детей, в чьей жизни была хоть одна серьезная проблема, подвергались воздействию по меньшей мере еще одной, а 50 процентов — еще трех и более.

Кроме того, самые распространенные трудности раннего периода развития человека — это не разовые события, они влияют на нашу жизнь снова и снова. Иными словами, наиболее распространены не «травмы, вызванные шоком»^[48] — мы используем термин психоаналитика Эрнста Криса, — а «травмы, вызванные стрессом»^[49], которые продолжительное время тяжким бременем лежат сначала на ребенке, а затем на ребенке, ставшем взрослым. Именно их психоаналитик Масуд Хан назвал кумулятивными травмами^[50]; это проблемы, которые накапливаются на протяжении всего детства, и их вредное влияние достигает апогея уже во взрослом возрасте; а воздействуют они, как пишет Хан, «только кумулятивно и ретроспективно»^[51].

Таким образом, большинство негативных событий в детстве по-настоящему опасны не из-за их гигантского масштаба, а скорее из-за повседневного изнуряющего влияния на жизнь ребенка, формирование его организма и психики^[52]. Негативный опыт «проникает под кожу»^[53] в виде явления, сегодня широко известного как токсический, или хронический стресс^[54]. Хронический стресс наносит вред во многом так же, как это происходит при многократных ударах по голове. Например, если футболист получает достаточно сильный удар по голове один раз и теряет сознание от сотрясения мозга, то судья вмешивается и останавливает матч. Но если игрок получает менее сильный удар, чаще всего никто не видит в этом ничего страшного, и футболиста отправляют на поле. Однако, как выяснили неврологи, эффект ударов, сильных и слабых, имеет обыкновение накапливаться^[55].

В 2011 году Роберт Блок, бывший президент Американской академии педиатрии, свидетельствуя перед подкомитетом Сената по делам семьи и детей, сказал, что негативный детский опыт, «возможно, является главной причиной плохого здоровья взрослых американцев»^[56]. Это объясняется тем, что хронический стресс делает нас уязвимыми для любых недугов — от язвы желудка и депрессии до рака и аутоиммунных заболеваний^[57]. И психологически устойчивые дети и взрослые, безусловно, не защищены от этого. Они могут успешнее других бороться с серьезными проблемами — им лучше удается правильно «скомпоновать» свою жизнь, несмотря на невзгоды, — но вот в чем загвоздка: сама эта борьба тоже предполагает сильный стресс.

В статье под названием «Почему успех наперекор обстоятельствам ведет к болезням»^[58], опубликованной в 2017 году в New York Times, кратко описывалась работа исследователей, изучавших людей с устойчивой психикой — тех, кто успешно преодолевал последствия негативного детского опыта. Согласно данным исследования, когда участники охотнее соглашались с заявлениями вроде: «Когда дела идут не так, как я хочу, это только побуждает меня трудиться еще усерднее» или «Я всегда чувствовал, что способен добиться в жизни очень многого из того, чего хочу достичь», — повышалась вероятность того, что это негативно скажется на их здоровье. Один из исследователей даже предположил, что в плане здоровья психологическая устойчивость защищает нас не более чем на уровне кожи^[59].

* * *

Итак, прошло почти пятьдесят лет после случайного «открытия» учеными такого явления, как психологическая устойчивость. То, что начиналось как изучение небольшой группы необычных детей с целью выявления их сверхспособностей и суперсилы, превратилось в проект, который хоть и не давал простых ответов, тем не менее позволил выявить весьма важные факты. Во-первых, людей, которые сталкиваются с неблагоприятными обстоятельствами в самом начале жизненного пути, больше, чем тех, кто с ними не сталкивается. Во-вторых, чтобы сопротивляться негативному детскому опыту, многие из нас используют самые обычные силы и ресурсы, имеющиеся в нашем распоряжении, — и некоторые с триумфом побеждают в этой борьбе. В-третьих, такие победы почти никогда не бывают легкими или решительными, как часто кажется со стороны. Конечно, в наши дни уже мало кто относится к психологически устойчивым детям как с супердетям — неуязвимым, непобедимым или сверхъестественным существам — но, возможно, ранние исследователи были в чем-то правы, сравнивая их с супергероями, ведь — не будем об этом забывать — супергерои, как правило, весьма сложные и неоднозначные персонажи.

Первый в мире супергерой, Супермен^[60], — поистине знаковая для Соединенных Штатов фигура, вечный символ «американской мечты». Отправленный на Землю в ракете со своей родной планеты Криптон еще младенцем, Супермен во всей своей красно-желто-синей красе впервые приземлился на обложку комикса в 1938 году. Он «быстрее летящей пули. Мощнее локомотива. Он способен одним прыжком запрыгнуть на небоскреб»^[61]. И конечно же, он умеет летать. «Это птица! Это самолет! Это Супермен!» И только осколок криптонита с его родной планеты — отголосок прошлого — способен лишить криптонца силы и даже убить его.

Однако, как скоро узнал весь мир, быть Суперменом не так уж легко. Его, сироту и инопланетянина, взяли на воспитание хорошие люди, фермеры Кенты, но он все равно чувствует себя одиноким, не похожим на окружающих, из-за своего прошлого и сверхспособностей, которых не понимает даже он сам. Достигнув совершеннолетия, молодой человек в надежде использовать свои силы для помощи людям переезжает из Смолвиля в Метрополис, где вступает в долгую, до сих пор не оконченную борьбу с целью сделать наш мир лучше. Как бы ни нравилось и ни хотелось Супермену жить жизнью обычного человека, простого парня по имени Кларк Кент — и, возможно, благодаря встрече с Лоис Лейн даже найти свою любовь, — мир продолжает побуждать его к действию, толкая на борьбу. Судя по всему, спокойствие он может обрести только в своей Крепости одиночества.

Психологически устойчивые люди, возможно, не супермены, но они сверхнормальные, а это слово обозначает все, что «выходит за пределы нормального или среднего»^[62]. Если, как писал социолог Ирвинг Гоффман в своем классическом труде Stigma («Стигма»), «нормальными»^[63] в обществе считаются люди, чье поведение не выходит за рамки ожидаемого, то, вероятно, сверхнормальные — это те, кто делает это самыми разными способами. Их ежедневная борьба, безусловно, выходит далеко за рамки того, что мы считаем среднеожидаемым^[64], и достигаемые ими успехи тоже превышают ожидания. Выживая и преуспевая не благодаря, а, скорее, вопреки, они живут невероятной жизнью, и после десятилетий научных исследований данного феномена никто толком не может сказать, как это у них получается.

Далее в книге я буду использовать слово сверхнормальные — и как прилагательное, и как существительное — для описания психологически устойчивых людей. Должна признаться, это скорее эмпатический, нежели осознанный выбор. Мне захотелось немного поиграть со словами — и с концепцией нормальности — и подобрать слово, которое будет резонировать с тем, что значит чувствовать себя психологически устойчивым и жить жизнью, выходящей за пределы среднеожидаемого. По моему опыту, многие люди вроде Элен, которые больше всех заслуживают права считать себя психологически устойчивыми, не склонны называть себя так — по крайней мере, пока. Зато, как мы скоро увидим, они очень часто отождествляют себя с историями о супергероях и других подобных персонажах.

Супермен стал прототипом почти всех следующих супергероев, и признаки, объединяющие большинство из них, можно найти и в жизни многих сверхнормальных людей. Подобно супергероям, сверхнормальные уклоняются от летящих в них пуль и перепрыгивают через, казалось бы, непреодолимые преграды, в то время как очень многие вокруг них — даже те, кто сталкивается с меньшим числом препятствий, — этого не делают. Они борются с опасностями на своем пути с кажущейся легкостью. Но, как заметила Элен на нашем первом сеансе, это только половина истории. Многие из них продолжают добиваться того, что расценивается как большой успех, а сами неустанно думают о том, сколько еще времени смогут продолжать в том же духе и когда наконец рухнут на землю.

* * *

Будучи представителями культуры, создавшей Супермена и «американскую мечту», мы романтизируем высокую мобильность во всех ее формах и иногда забываем о сопряженных с ней трудностях: истощении, уязвимости, одиночестве. Естественно, нас восхищают психологически устойчивые люди, однако, сосредоточившись на вопросе, как они это делают, мы забываем задать другой важный вопрос: как они при этом себя чувствуют? В следующих главах книги мы с помощью науки и историй конкретных людей попытаемся ответить на оба вопроса.

Как они это делают? Психологическая устойчивость, безусловно, уникальный феномен^[65], в высшей степени индивидуальный опыт, который не удастся свести к формуле или алгоритму. Однако после десятилетий исследований в этой области социологам все же удалось кое-что узнать о том, как работает устойчивость психики; сверхнормальные люди всего мира, несомненно, заслуживают того, чтобы это знать. Такие люди как минимум отчасти чувствуют себя не такими, как все — «ненормальными», как выразилась Элен, — потому что кажутся странными и непостижимыми не только другим, но и самим себе. Они не знают, как называется то, с чем они сталкиваются в жизни, и то, как они с этим справляются; они не знают, кто они такие.

Далее вашему вниманию представлено множество малоизвестных фактов о наиболее распространенных типах негативного детского опыта^[66], а также о последних исследованиях в сфере адаптации к нему.

• Как страх воздействует на мозг и как это приводит к нежеланию рассказывать о своих невзгодах окружающим.

• Как хронический стресс запускает механизм примитивной реакции «бей или беги» и как это способствует тому, что люди изо дня в день остаются предельно бдительными и сосредоточенными.

• Как сверхнормальные люди используют гнев для повышения уверенности и оптимизма и почему самоконтроль является мощным оружием, — но почему и то и другое надо использовать с умом.

• Каким образом сверхнормальные люди избегают в детстве риска, оставаясь в небезопасных домах или районах, и как, повзрослев и получив второй шанс, они используют возможность навсегда покинуть места, где им что-то угрожает.

• Как броня жизненного успеха позволяет отбивать копья и стрелы негативного прошлого.

• Как сверхнормальные люди изменяют свой образ мышления, здоровье и местные сообщества путем формирования больших и малых тайных обществ.

• Почему делать добро полезно и почему любовь, возможно, — самая мощная и неуловимая суперсила из всех существующих на свете.

Как они при этом себя чувствуют? Работая над книгой, я очень часто задавала себе вопрос: «Где найти людей, о которых я пишу?» Неотъемлемой частью мифа о психологической устойчивости является убеждение, что люди с по-настоящему устойчивой психикой — это исключение из правил, что их нужно выискивать и сами они не нуждаются ни в чьей помощи. А между тем сверхнормальные повсюду, вокруг нас; многие из них вот уже почти два десятилетия пополняют мою частную практику, как и бесплатные больницы и лекционные залы, в которых я работаю и преподаю. В следующих главах я в несколько замаскированной форме рассказываю «обычные» истории сверхнормальных людей, с которыми имела честь встречаться и работать. Эти истории выбраны мной не потому, что они самые шокирующие и необычные из всех, которые мне доводилось слышать от пациентов. Скорее, это потрясающие примеры того, насколько сильно и мучительно влияние самых распространенных видов негативного детского опыта, который приходится переживать миллионами детей и подростков во всем мире.

• Насколько трудно разделить мир на «своих» и «чужих» и как мы делим свою жизнь на «до» и «после».

• Как тайны и секреты заставляют нас чувствовать себя скорее ненормальными, чем сверхнормальными, скорее антигероями, чем героями.

• Каково это, когда люди признают твои добрые дела или достижения, но толком тебя никто не знает, даже ты сам.

• Каково это — казаться неуязвимым и непобедимым настолько, что большинство людей даже не осознают, что ты тоже просто человек.

• Каково это — ощущать в себе некую тайную идентичность и постоянно решать, какую ее часть можно и стоит обнародовать перед другими и самим собой.

• Почему некоторые сверхнормальные люди боятся вступать в отношения или становиться родителями, иногда лишая себя возможности использовать опыт, который в противном случае помог бы им изменить свою жизнь к лучшему.

• Почему величайшие и часто последние битвы сверхнормальных людей — это битвы хорошего и плохого не во внешнем мире, а в них самих.

• Почему сверхнормальные нередко воспринимают банальное и повседневное как нечто поистине экстраординарное.

Ральф Николс, вероятно, наиболее известный исследователь в области слушания, говорил, что «самой базовой из всех человеческих потребностей^[67] является потребность понимать и быть понятым». Я очень надеюсь, что, прочитав эту книгу, сверхнормальные люди во всем мире начнут лучше понимать свою жизнь и себя — и увидят, что вокруг живет множество людей, которые способны их понять.

* * *

Одной из наиболее часто упоминаемых цитат о семье является первая фраза романа «Анна Каренина» Льва Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»^[68]. Вот так и люди, выросшие в атмосфере лишений и несчастья, могут внешне отличаться, но внутри у них очень много общего. Однако до сих пор обсуждения и исследования в сфере негативного детского опыта велись разрозненно и бессистемно, в результате сверхнормальных непреднамеренно распределяли в разные категории. Дети алкоголиков считают, что их могут понять исключительно другие дети алкоголиков; пережившие сексуальное насилие рассчитывают найти поддержку только в центрах сексуального насилия; исследования в области психологического насилия интересны в основном другим исследователям этой области. Например, несмотря на то что в моей практике почти треть составляют люди, чьи детские невзгоды были связаны не с родителями, а с родными братьями и сестрами, этот негативный опыт крайне редко включается в профессиональные или общественные дискуссии, да и вообще обычно не учитывается в статистике неблагоприятных обстоятельств детства. Очевидно, что мы сможем увидеть более общую и информативную картину, объединив истории о разных проблемах и людей, их рассказывающих, в одной книге. Такую книгу вы держите в руках. Это ранее не рассказанная история группы людей, объединенных опытом успеха и процветания за пределами так называемого среднеожидаемого уровня. Эта история поднимает вопрос о том, что вообще означает нормальность — и среднеожидаемость.

Эта книга — нерассказанная история о неблагоприятных жизненных обстоятельствах и психологической устойчивости. Это рассказ о тех, кто после пережитых в детстве трудностей и бед взлетел до неожиданных высот. Она показывает миру, что борьба с прошлым мужественна и трудна, как и сама по себе жизнь сверхнормального человека. Сверхнормальный взрослый — это супергерой каждый день, а иногда антигерой со способностями и секретами, о которых порой не знают даже самые близкие. Облачаясь в плащ служения другим, он использует свои суперспособности, чтобы творить добро, даже когда это ведет его к полному истощению. Ради защиты он носит маску, из-за чего нередко оказывается в полной изоляции, несмотря на то что только взаимоотношения с другими людьми могут его спасти. В конечном счете эта книга призвана ответить на важные вопросы: обязательно ли жизнь должна становиться непрекращающейся борьбой? Помогает ли добро преодолеть трудности? Где именно во всем этом искать любовь? Но начнем мы с того, с чего всегда начинаются подобные саги — с истоков. Ведь, как известно, любое движение начинается с конкретного момента или обстоятельства.

Глава 2. Начало истории

Я не слишком сильно скучаю по Богу, но точно скучаю по Санта-Клаусу^[69].

Gutless, Эрик Эрландсон и Кортни Лав

Сэма разбудил скрежет вешалок. Это был знакомый звук; мальчик слышал его сквозь сон по утрам каждый будний день, сколько себя помнил. Отец Сэма был бизнесменом, кем-то вроде менеджера. Он работал на фабрике по производству бумаги в соседнем городе, поэтому начинал свой день гораздо раньше остальных членов семьи; по утрам он двигал костюмы и рубашки по металлической планке в шкафу, выбирая, что надеть. К тому времени, когда Сэм вылезал из постели и начинал собираться в школу, единственным доказательством того, что в доме живет отец, обычно была почти пустая чашка кофе, стоявшая на уголке стола. Когда мальчик добирался до нее, кофе был уже холодным, очень сладким и щедро разбавленным сливками, и Сэму очень нравилось начинать утро с допивания папиного кофе.

Однако на этот раз, услышав звук двигаемых вешалок, Сэм понял, что что-то не так. Для утра было слишком темно, и скрежет продолжался дольше обычного. Да еще ссора между родителями — страшнее обычной — накануне вечером. Слушая, как отец выходит из спальни и направляется в коридор, Сэм уже точно знал, что папа уходит, но не на работу, а навсегда. Мальчик на цыпочках подкрался к двери и выглянул наружу как раз вовремя, чтобы увидеть отца, проходящего последние пару метров темного коридора; в руке он нес большой коричневый чемодан. Глядя, как отец уходит, Сэм захотел окликнуть его и сказать что-нибудь вроде подожди, не уходи, но вместо этого подумал: все к лучшему.

Отбросив более сложные чувства, Сэм на цыпочках пробрался в комнату сестры, где, как он знал, после ссоры с мужем спала мама, и принялся трясти ее за плечо, пока та спросонья не проворчала: «Ну что тебе?» «Папа ушел», — прошептал Сэм, чувствуя, что кого-то непременно нужно проинформировать о столь серьезном повороте событий. «Иди спать», — только и сказала мама.

Сэм так и поступил.

Ему было девять лет, и утром надо было идти в школу.

* * *

У каждого психологически устойчивого ребенка есть своя точка отсчета. Начинается она не со слов «я родился», как, например, в случае с Суперменом, отправленным на Землю с планеты Криптон, или Человеком-пауком, который приобрел свои удивительные способности в результате укуса паука. Всегда существует некое событие или обстоятельство, которое ставит ребенка на суровый и отважный путь. По словам педиатра и психоаналитика Дональда Винникотта, «происходит нечто меняющее всю жизнь ребенка»^[70], что-то такое, что оказывает на жизнь столь сильное влияние, что она уже не может быть прежней. «Мой мир семилетней девочки разлетелся на мелкие кусочки, и после этого его уже было не склеить»^[71], — пишет Майя Энджелоу об изнасиловании, пережитом в детстве. Иногда подобные обстоятельства поначалу ничем не напоминают укус радиоактивного паука; они имеют место с самого начала, например, когда ребенок рождается в обстановке крайней нищеты или у психически нездорового родителя. В любом случае непрерывность времени для сверхнормального ребенка прекращается, и связь разрывается: с этого момента его жизнь делится на «до» и «после». Или на «тогда» и «теперь». Или на «я» и «все остальные».

Чаще всего события, меняющие жизнь ребенка, происходят в течение нескольких месяцев или даже лет — скажем, тяжело заболевает родной брат или сестра, существенно ухудшается ситуация в районе проживания, начинает пить родитель, — но они все равно кажутся резкими и катастрофическими. «Никто не нанимал рекламный самолет и не объявлял во всеуслышание о появлении разлома^[72], — вспоминает рэпер Джей Зи о своем детстве в бруклинском районе Марси-Хаузес. — Но когда он приземлялся в вашем районе, это был полный переворот. Внезапный и окончательный. Все равно что потерять братана в перестрелке. Или все равно что твой отец навсегда уходит из семьи. Необратимая новая реальность. Что было прежде, ушло навеки, и на его месте внезапно возник новый образ жизни, повсеместный, который, казалось, пришел навсегда».

Для Сэма таким полным переворотом был уход отца; это событие стало его точкой отсчета. Когда он думал о своей жизни, его воспоминания всегда начинались именно с этого момента. Та ночь не была самой ранней из всего, что сохранила память Сэма, но это было его первое воспоминание — первый момент — о необратимой новой реальности. Это событие на долгие десятилетия в корне изменило семью Сэма и роли ее членов. Стоя в дверном проеме и наблюдая, как уходит отец, унося с собой привычную жизнь, мальчик пытался рассуждать логично — и быть сильным, — и потому говорил себе, что это к лучшему, ведь его родители большую часть времени не казались счастливой парой. И все же, пробираясь на цыпочках к кровати спящей матери, Сэм где-то в глубине души понимал, что все совсем не к лучшему и их жизнь теперь непременно ухудшится.

* * *

Как известно, треть браков^[73] распадается в течение первых пятнадцати лет, что делает развод родителей самым распространенным неблагоприятным обстоятельством^[74], с которым сталкиваются дети. По оценкам специалистов, ежегодно свидетелем развода родителей становится миллион детей, однако столь широкая распространенность этого явления не означает, что оно проходит без негативных последствий для ребенка, так же как и ежедневное рождение в мире 350 тысяч младенцев не делает роды ни менее болезненными, ни менее важными для женщины. Каким бы будничным ни казался развод, он, по словам Винникотта, потенциально способен в корне изменить весь мир ребенка, потому что, как правило, в этот период жизни весь его мир состоит из родителей. Развод наглядно показывает ребенку, что его мир может быть расколот надвое не только в результате редких, экстремальных актов насилия или запугивания, но и из-за события намного более обыкновенного — иногда даже действия, совершенного из лучших побуждений, — после которого его родители идут дальше не вместе, а каждый своим путем.

В 1969 году губернатор Калифорнии Рональд Рейган подписал первый в США закон о разводе по взаимному согласию сторон^[75]. До его принятия, чтобы освободиться от уз брака, один супруг должен был доказать явную вину другого в распаде брачного союза; наиболее распространенными основаниями для развода считались прелюбодеяние, сексуальные извращения, уход супруга или супруги, безумие одного из супругов и отказ от интимной близости. По мнению многих юристов и защитников прав женщин, эти условия делали развод излишне сложной и состязательной процедурой, и предъявление доказательств казалось весьма непростым, особенно для жен, у которых было меньше доступа к деньгам и другим ресурсам, необходимым для подтверждения своей правоты. Вслед за Калифорнией в 1970-х и 1980-х соответствующие законы были приняты и в других штатах США, так как и мужчины, и женщины по достоинству оценили возможность освободиться от неблагополучного, лишенного любви брака. К 1985 году развод по согласию сторон можно было получить в сорока девяти штатах из пятидесяти. Свобода и возможность выбора должны были помогать супругам и родителям принимать более обоснованные решения и жить счастливее, что, как представляется, соответствует и интересам их детей.

Несомненно, иногда развод необходим и действительно наилучшим образом отвечает интересам всех сторон, включая детей разводящихся родителей. Не каждый развод — несчастье. Но не каждый развод и благо, и иногда, даже когда «это к лучшему» — как говорил себе Сэм, стоя в ту ночь в дверном проеме, — он означает резкие перемены и потери. Согласно результатам одного масштабного общенационального исследования, после развода родителей у 20–25 процентов детей возникают эмоциональные или поведенческие проблемы^[76], такие как депрессия, тревожность, агрессия, непослушание или трудности в учебе; для сравнения скажу, что в полных семьях этот показатель составляет 10 процентов. Хотя это означает, что в разведенных семьях вероятность явных, даже диагностируемых проблем у детей вдвое выше, чем у их сверстников, эти данные также свидетельствуют о том, что от 75 до 80 процентов детей переносят развод родителей вполне успешно^[77]. «Так что с детишками все в порядке», — могли бы с облегчением заключить мы, однако отсутствие очевидных проблем и патологий еще не говорит об отсутствии стресса^[78]. «Главное тут — четко отделить патологию от страданий»^[79], — утверждает психолог, специалист по проблемам разводов Роберт Эмери.

Многочисленные клинические и практические исследования, проведенные за последние сорок лет, позволяют предположить, что дети, растущие в разведенных семьях, «психологически устойчивы, но не неуязвимы»^[80]. Со стороны может казаться, что они успешно приспосабливаются к ситуации, берут на себя больше обязанностей по дому, усердно выполняют домашние задания, заботятся о братьях, сестрах и о себе и становятся посредниками в дальнейших взаимоотношениях родителей, но нередко, делая все это, они одновременно ведут незаметную, но трудную борьбу, которая обнаруживается только спустя годы и даже десятилетия^[81] после распада их семей. Психолог Джудит Валлерстайн утверждает, что «развод — это кумулятивный опыт. Его негативное влияние накапливается и усиливается cо временем, достигая наивысшей точки уже во взрослом возрасте»^[82]. Возможно, это относится не ко всем молодым взрослым, чьи родители развелись, когда они были детьми, но очень многие из них живут с болезненными ощущениями и воспоминаниями.

Согласно результатам исследования Роберта Эмери и его коллег, по сравнению с людьми, которые росли в полных семьях, взрослые из разведенных семей в три раза чаще заявляют, что их «детство было труднее, чем у большинства людей»^[83]. Около половины респондентов признают, что развод родителей снизил напряженность отношений в семье, тогда как другая половина с этим не согласна; по их мнению, из-за развода одни проблемы сменились другими. Повзрослевшие дети из разведенных семей, как правило, чаще испытывают негативные чувства и имеют плохие воспоминания и убеждения о своих семьях, и их в три раза чаще мучает вопрос, любят ли их оба родителя. Неспособные надеть розовые очки, которые, как они видят, носят некоторые люди, они смотрят на жизнь и любовь через своего рода «фильтр развода»^[84]. Именно такой фильтр со временем привел повзрослевшего Сэма к психотерапевту: «Я чувствую себя как скотч, который сначала приклеили, а потом отклеили, в результате чего я перестал быть липким. Я состою в отношениях, и со стороны они похожи на отношения других людей, но они начисто лишены веры и наивности. Если твой собственный родитель может тебя бросить, значит, это может сделать любой человек на свете. Жизнь не стоит на месте. Все течет, все изменяется. Все может начаться хорошо, а закончиться плохо. И я не могу притворяться перед самим собой, будто мне это неизвестно».

Многие дети переносят развод родителей относительно спокойно, даже если впоследствии говорят, что это событие стало формирующим — точкой отсчета их жизни. Три четверти детей из разведенных семей утверждают, что выросли бы другими людьми, если бы их родители не развелись^[85]. Такие дети в два раза чаще чувствуют, что их детство прервалось раньше времени^[86], а некоторые говорят, что лишились способности играть^[87]. Они считают, что самые счастливые дни были до распада семьи, и их очень беспокоит, что эти лучшие дни больше никогда не повторятся.

* * *

Отец известной американской поэтессы Сильвии Плат скончался, когда ей было девять лет, и позже она вспоминала это время так: «Мой отец умер, и мы переехали вглубь материка. С этого момента девять первых лет моей жизни оказались запечатанными, словно парусник в бутылке — красивый, недоступный и старинный; прекрасный сказочный миф»^[88]. Отец Сэма не умирал, но, как и в случае Сильвии Плат, девять лет, проведенные в полной семье, тоже вдруг начали казаться чем-то запечатанным в бутылке, может, и не таким великолепным и определенным, как старинный парусник, а, скажем, чем-то вроде горсти старинных монет, звенящих внутри. Эти старинные монетки были счастливыми воспоминаниями Сэма о папе и, возможно, даже о прежней жизни. Когда-то он думал, что будет год за годом продолжать бросать в бутылку очередные монеты, но теперь ему казалось, что горстка порыжевших медяков — это все, что у него есть.

Отец Сэма был родом из Бруклина; в Вирджинии 1970-х годов этот округ Нью-Йорка считали зарубежьем, а не просто стильным районом. Отец был янки, что в понимании Сэма было плохо, но мальчику всегда казалось, что его отец особенный, что с ним происходит нечто, о чем не знают окружающие. Это ощущение усиливалось по субботам, которые они проводили вместе, рассматривая старые отцовские слайды с изображением Кони-Айленда или перебирая коллекции марок, когда-то принадлежавшие деду Сэма. Мальчику очень нравилось касаться кончиками пальцев гладких покрытых целлофаном страниц альбомов и слышать треск, который они издавали при переворачивании. Сэма восхищали и удивляли старомодные фотографии и цены — один цент, три цента! — на марках.

В другие субботы они ездили вдвоем на берег океана, где отец учил Сэма кататься на океанских волнах на красно-синем брезентовом поплавке. А если волны были слишком большими, они спрыгивали в воду и занимались бодисерфингом: Сэм катался на папиной спине, обхватив его за шею руками. Отец научил мальчика нырять под волны, которые сначала его пугали, и задерживать дыхание до тех пор, пока волна, достигнув пика, не отхлынет и не спадет до лодыжек. Во время отлива они охотились на моллюсков, выискивая небольшие пузырьки воздуха во влажном песке берега, а потом копая в нужном месте как можно глубже и быстрее. Во время прилива Сэм с отцом ловили крабов, привязывая куриные шеи к сеткам и опуская их в воду с пирса. Задача Сэма заключалась в том, чтобы держать леску и ждать поклева; почувствовав рывок, мальчик в волнении прыгал то на одной, то на другой ноге, пока отец, подбегавший к нему, вытаскивал леску из воды, быстро перебирая руками, и обхватывал сеть вокруг ничего не подозревавших крабов.

Когда в их пенополистироловой корзине царапалось с дюжину крабов, отец с сыном с триумфом везли их домой, чтобы сварить живьем. Отец бросал смешно дрыгавших клешнями крабов из корзины прямо в высокую кастрюлю с кипятком, и они, ударяясь о поверхность, потешно шипели. Иногда крабу удавалось выбраться из кастрюли, и Сэм выбегал в коридор и оттуда наблюдал, крича от восторга, как дезориентированный краб в течение нескольких секунд ползал боком туда-сюда, ударяясь то о шкафы, то о холодильник, пока отцу наконец не удавалось наступить ему на спину, поднять за две ножки и бросить обратно в кипяток, на этот раз с концами. Сэм был из тех детей, которые кривятся от одной мысли о том, чтобы мучить животных, но он был любимчиком отца, а отец был его любимчиком, поэтому мальчик успокаивал себя тем, что противные чудища с их острыми, зубчатыми клешнями, которые однажды до крови распороли папе большой палец, получают по заслугам.

* * *

Психолог и известный семейный психотерапевт Вирджиния Сатир высказала предположение, что «большинство людей предпочитают определенность страданий страданиям неопределенности»^[89]. Став взрослым, Сэм не считал, что предпочел бы, чтобы его родители сохранили свой несчастливый брак, но и возникшая из-за развода неопределенность тоже давалась ему тяжело. Когда родители разводятся, оспариваются фундаментальные представления о любви, семье, порядке и постоянстве, и дети начинают задавать себе ошеломляющие вопросы о первопричинах случившегося: а не моя ли это вина? Что будет дальше? Кто обо мне позаботится? Если мои родители могут перестать любить друг друга, не могут ли они перестать любить меня? Где я теперь буду жить? Кто будет заботиться о родителе, с которым останусь жить я? Кто будет заботиться о родителе, который теперь будет жить один? Кто будет покупать нам еду? Мой брак в будущем тоже однажды распадется? И как бы ни пытались утешить ребенка один или оба родителя, заверения, что все будет хорошо, а то и лучше, чем прежде, не всегда подкрепляются реальностью.

Дети, как правило, вполне неплохо себя чувствуют, если только что ставшая одинокой мама (или папа) спокойно это переживает, но чаще эмоциональное состояние родителей и качество родительства после развода ухудшаются^[90]. Современным семьям и так чрезвычайно сложно жонглировать карьерой и воспитанием детей, но одиноким родителям обычно еще тяжелее. Если раньше они все делили на двоих — домашнюю работу, оплату счетов, приготовление пищи, купание детей, укладывание их спать, выходные и больничные, — то после развода, пытаясь справиться в одиночку, люди, как правило, чувствуют большую перегрузку. Кроме того, в наши дни почти две трети взрослых живут не в том же сообществе^[91], в каком росли, а это означает, что подспорье в виде помощи бабушек и дедушек, теть и дядь может быть удалено от них на многие километры или даже отделено океаном. Почти половина взрослых респондентов сообщают, что у них в лучшем случае есть только один человек^[92], с которым они могут обсудить важные проблемы и вопросы, а поскольку этим человеком обычно бывает сожитель или супруг, получается, что после развода родитель нередко остается один на один не только с материальными, но и с эмоциональными трудностями. И некоторые дети становятся подушкой, в которую плачутся их «осиротевшие» родители^[93], поэтому они порой сталкиваются со взрослыми проблемами, решить которые им просто не под силу, например вопрос, кто теперь будет оплачивать счета.

По оценкам специалистов, около половины родителей-опекунов получают от другого родителя помощь на ребенка в полном причитающемся объеме^[94], четверть получает ее лишь частично, а еще четверть не получает вовсе. Вероятность получения алиментов особенно низкая^[95], если суд не назначил совместную опеку или регулярное посещение либо если один из родителей после развода уезжает в другой штат или покидает страну. Но даже когда оба честно вносят свою лепту в обеспечение ребенка, финансовых проблем чаще всего не избежать. По словам эксперта по вопросам банкротства, сенатора Элизабет Уоррен, в XXI веке, когда даже семьям с двумя доходами, объединяющим усилия, с большим трудом удается оставаться в среднем классе, «только что разведенный [родитель] оказывается на краю финансовой бездны в тот самый день, когда [он или она] подписывает документы на развод»^[96]. Почти треть семей с одним родителем^[97] живут очень бедно, а поскольку женщины воспитывают детей после развода в семь-восемь раз чаще мужчин, в первую очередь риску подвергаются они и их дети^[98]. «Сегодня наличие ребенка — наилучший единичный предиктор того, что женщину неминуемо ждет финансовый крах»^[99], — пишет Уоррен. А сенатор, поверьте, знает, о чем говорит. Хотя родители Элизабет не разводились, ее собственная история начинается с увольнения отца; чтобы удержать семью на плаву, им с матерью пришлось устроиться на работу. «Я точно знаю день, когда стала взрослой. Я знаю минуту, когда это случилось. И я точно знаю, почему в одночасье повзрослела»^[100], — вспоминает Уоррен.

Иногда более мучительным, чем повседневные волнения о том, где теперь брать деньги или получать должный уход, становится вопрос, откуда теперь будет поступать любовь и забота. Психоаналитик Адам Филлипс и историк Барбара Тейлор утверждают, что «сегодня доброта ожидается, санкционирована и действительно обязательна только в отношениях между родителями и детьми»^[101], и независимо от того, насколько это верно, дети обычно воспринимают мир именно так. Один из самых надежных выводов, сделанных в ходе исследований психологической устойчивости, заключается в том, что главным фактором, защищающим ребенка в трудные времена, служат высококачественные отношения^[102] в его жизни, а развод нередко сокращает этот показатель вдвое. Иногда это происходит просто потому, что раньше у ребенка было два родителя, а теперь остался один. В других случаях это число воспринимается как вдвое меньшее, потому что, хотя оба родителя остаются любящими и внимательными как и раньше, теперь они отчасти заняты новой работой, любовниками, новыми стрессорами, обязанностями и собственными негативными переживаниями, связанными с разводом, и каждый родитель «доступен» лишь наполовину от прежнего. Стараясь подбодрить детей и самих себя, родители порой нахваливают преимущества детства с двумя спальнями, двумя семьями и двумя комплектами всего хорошего. Твоя жизнь станет в два раза лучше, утверждают некоторые из них, но детей так просто не проведешь. «Даже хороший развод полностью реструктурирует детство ребенка, заставляя его постоянно перемещаться между двумя разными мирами, — говорит автор Элизабет Марквардт. — И поиск смысла этих двух миров становится задачей детей, а не их родителей»^[103].

Ничто из вышесказанного отнюдь не означает, что несчастные пары должны отказываться от развода и жить вместе, несмотря ни на что. В конфликтных взаимоотношениях не бывает простых решений. Это лишь признание факта, который взрослым, возможно, больно признать, но который детям уже известен: как и брак, развод может быть и к лучшему, и к худшему. В одном исследовании на эту тему целых 80 процентов молодых людей согласились с утверждением, что «хотя это было тяжело, для моей семьи развод был правильным решением»^[104]. Дети переживают развод гораздо спокойнее, если родители готовы представить его с обеих сторон: то есть что, хотя это и правильно, скорее всего, придется непросто. В противном случае подростки остаются наедине со своими обидами и конфликтами, а маленькие дети — наедине со своим горем.

* * *

В то октябрьское утро, когда отец Сэма ушел из семьи, никто в их доме не сказал об этом ни слова. И, как ни странно, это вовсе не необычная ситуация: 23 процента детей сообщают, что никто в их семьях не говорил с ними о разводе^[105], 45 процентов респондентов вспоминают только отрывочные объяснения вроде «Папа больше не будет с нами жить»; и всего 5 процентов детей сообщают о полной осведомленности о происходящем между разводящимися родителями и о том, что их поощряли задавать об этом вопросы. Так что Сэм в тот день, да и во все последующие, пошел в школу, как будто в его жизни ничего не изменилось. Это было легко, потому что в школе, в отличие от дома, где он только притворялся, что ничего не случилось, это было действительно так. Утро, как всегда, началось все с той же «Клятвы верности». Во время обеденного перерыва Сэм, как всегда, съел сырные крекеры и выпил шоколадное молоко из маленькой коробочки. Игра в футбол на большой перемене, как обычно, была самым лучшим времяпрепровождением. В школе по-прежнему было весело и интересно. Приходили новые знания и удивительные факты, например о погоде или древних египтянах, и эти новые знания предоставлялись вдумчиво и поэтапно, что делало их понятными для детей; эти знания никогда не подавляли, так как в них не было ничего личного.

А потом случилось вот что. Вскоре после ухода отца они в классе проходили тему почты: как писать письма с правильными фразами, такими, например, как «Дорогой…» и «С уважением…», как подписывать конверты, указывая адрес получателя и обратный адрес в нужном месте. Для практики учительница попросила каждого ученика написать реальное письмо реальному человеку, который жил в другом месте. Сэм сидел за партой, тупо уставившись на лежащий перед ним лист бумаги. Он положил карандаш в пенал. Он не мог начать письмо. Через какое-то время мальчик поднялся с места и, пройдя между рядами парт, подошел к учительнице, которая, стоя спиной к классу, что-то писала на доске.

— Миссис Леонард… — начал он.

Учительница обернулась.

— Я не могу написать письмо, — безучастно продолжил Сэм.

— Почему? — спросила миссис Леонард, чуть склонившись к мальчику.

— Мне некому писать, — заявил Сэм и быстро перевел взгляд на испачканные мелом пальцы учительницы, а потом начал внимательно изучать пятна мела на ее широкой юбке клеш.

— Я уверена, что ты можешь вспомнить кого-нибудь, кому можно написать, — настаивала миссис Леонард.

— Нет, не могу. У меня никого такого нет, — опять повторил Сэм довольно строго и решительно.

Миссис Леонард посмотрела на мальчика и вдруг ошарашила его предложением:

— А почему бы тебе не написать письмо папе?

Сэм стоял у доски — потрясенный, сбитый с толку, не способный дышать. А затем, не говоря ни слова, вернулся к своей парте и написал письмо кузену, который жил в Техасе.

В ноябре мама подарила Сэму настоящую Библию в черном мягком переплете. Они ходили в церковь каждое воскресенье, но раньше у Сэма не было собственной Библии. Не зная, как еще расценивать этот поступок, мальчик решил, что раз отец от них ушел, он сможет найти в этой великой книге любую помощь, которая может ему понадобиться. По ночам он перелистывал тонкие, просвечивающие страницы и с удивлением обнаружил, что Библия полезнее, чем он ожидал. В ней подробно освещались многие темы, которых окружающие упорно избегали в разговорах. Секс. Любовь. Брак. Даже развод. Натыкаясь на места, где описывались разводы из-за прелюбодеяния, Сэм читал и перечитывал их ночь за ночью, пытаясь разобраться в смысле фраз, написанных причудливым языком, и в своей странной новой жизни. Однажды, сидя с мамой в автомобиле, мальчик набрался смелости и задал ей вопрос: «Мам, а папа ушел от нас, потому что он прелюбодей?» Он спросил это как бы между прочим, сгорбившись на сиденье и заставляя себя смотреть вперед. Мать сбросила скорость, словно ожидая продолжения, поэтому он сказал: «Ты не знаешь, у него есть другая женщина?»

Мама опять надавила на газ и быстро вздохнула.

«Боже, нет, конечно, — усмехнулась она. — Кому он нужен».

После этого Сэм больше не читал Библию.

В декабре того года Сэму казалось, что Рождество никогда не наступит; он ждал его, как никогда прежде. Рождество было таким особенным, таким чудесным днем — с четко прописанным сценарием и множеством замечательных ритуалов, — и теперь только этот день казался незатронутым новыми жизненными обстоятельствами мальчика. Санта-Клаус принесет подарки и Санта-Клаус ничуть не изменился. В канун Рождества, вскоре после того как он лег спать, Сэму что-то понадобилось, может, попить воды, и он на цыпочках прокрался по коридору к кухне.

Заметив, что в кухне кто-то есть, он успел спрятаться в нише; мальчику потребовалось какое-то время, чтобы понять, что он видит, но скоро он понял, что это была мама; она заворачивала в красивую бумагу с лентами подарки, которые якобы прибыли с Северного полюса. Сэм развернулся и прокрался назад в спальню; забираясь в постель, мальчик осознал, что теперь из его жизни ушли все мужчины: папа, Бог и Санта-Клаус.

* * *

Сэм помнит эти моменты очень ярко и живо, потому что они относятся к воспоминаниям, которые иногда называют воспоминаниями-вспышками^[106]. Эти моменты словно выхвачены во тьме лучом яркого света и застыли во времени, как мгновенные снимки, навеки запечатленные в памяти^[107]. Психологи из Гарвардского университета Роджер Браун и Джеймс Кулик предложили этот термин научному сообществу в 1977 году в работе, в которой высказали предположение, что при столкновении с по-настоящему шокирующими или значительными для нас событиями мы навсегда запечатлеваем их в своей памяти, как фотографии. Классический пример воспоминания-вспышки — знаковые, примечательные с культурной точки зрения моменты, которые запоминаются практически всем. Например, почти каждый американец помнит, где он находился и что делал утром 11 сентября 2001 года. Думаю, подавляющее большинство из нас предельно ясно и четко помнит, как услышали, что самолеты врезались во Всемирный торговый центр, и что сделали сразу после этого.

Брауна и Кулика в первую очередь интересовало, как люди запоминают шокирующие публичные события, но результаты их исследований показали, что культурное и личное пересекаются. Так, в рамках исследования воспоминаний-вспышек белых и афроамериканцев, о том, как они услышали об убийстве президента Джона Кеннеди, сообщило равное количество респондентов, в то время как о воспоминаниях об убийствах лидеров — борцов за гражданские права темнокожих американцев Мартина Лютера Кинга и Малкольма Икса рассказало гораздо больше афроамериканцев, чем белых участников. Это подчеркивает тот факт, что воспоминания-вспышки — не просто каталог событий, которые объективно важны либо экстраординарны. Здесь самое важное, насколько актуальным человек считает событие и насколько сильно оно влияет на его жизнь по субъективным ощущениям. Иными словами, воспоминания-вспышки — это эмоциональные воспоминания, имеющие особую значимость для нашей психики и жизни. Фактически сила и постоянство эмоциональных воспоминаний — один из основополагающих вопросов для исследователей человеческого разума. И кстати, на него до сих пор нет ответа.

В далеком 1890-м году отец американской психологии Уильям Джеймс писал, что некоторые воспоминания кажутся нестираемыми, потому что «впечатление было настолько возбуждающим эмоционально, что оставило шрам на мозговых тканях»^[108]. Конечно, в XIX веке никто толком не понимал, что представляют собой такие «шрамы», но многие современники Джеймса пришли к похожему выводу. Французский невролог, основатель современной неврологии Жан-Мартен Шарко размышлял над тем, почему воспоминания о шокирующих событиях порой становятся не только постоянными, но и всепоглощающими, и функционируют как «паразиты сознания»^[109]. В Австрии невролог и отец психоанализа Зигмунд Фрейд высказывал предположение, что его пациенты «страдают в основном от воспоминаний»^[110] о моментах, когда они испытывали невыносимо сильные негативные чувства^[111], такие как испуг, тревога, стыд или боль. Вернувшись во Францию, психолог-новатор Пьер Жане выдвинул гипотезу, что такие «яростные эмоции» заставляют пациентов «сдерживать эволюцию своей жизни»^[112]. Поначалу львиная доля того, что ученые узнали о силе эмоциональных воспоминаний, выяснилась благодаря исследованиям стресса и травм в жизни женщин, но вскоре две мировые войны позволили включить в это уравнение пациентов мужского пола. Многие специалисты считают основополагающим трудом на тему посттравматического стресса работу американского психоаналитика Абрама Кардинера о «неврозе войны»^[113], заложившую основу для дальнейших исследований в области боевого стресса и влияния войны на психику человека. «Военные впечатления не похожи на написанное мелом на доске^[114], которое легко стереть. Война оставляет в сознании людей долгосрочное впечатление, изменяя человека так же радикально, как любой другой пережитый критически важный опыт», — писали американские психиатры Рой Гринкер и Джон Шпигель в 1945 году.

С точки зрения эволюции то, что мы уделяем особое внимание людям, местам или ситуациям, которые, как нам представляется, угрожают либо, напротив, способствуют нашему выживанию, разумно; в том, что мы лучше запоминаем и дольше помним эмоциональный опыт, безусловно, есть смысл. Иногда это очень счастливые эмоциональные моменты, скажем солнечный день, проведенный с отцом на пляже, или нечто захватывающее или необычное вроде наблюдения за тем, как по полу кухни ползает краб. В других случаях это события, связанные со страданием или страхом, например, когда ребенок смотрит на родителя, уходящего по коридору не только из дома, но и из его жизни. Но если счастливые и захватывающие события обогащают наш эмоциональный опыт, позволяющий чувствовать себя живым, то пугающие служат источником важной информации о том, как выжить, поэтому негативные эмоциональные воспоминания, как правило, застревают в сознании более прочно. Как резюмирует в своей часто цитируемой дипломной работе Bad Is Stronger than Good («Плохое сильнее хорошего»)^[115] психолог-исследователь Рой Баумейстер, по крайней мере в нашем разуме «плохие эмоции, плохие родители и плохая реакция оказывают более сильное влияние, чем хорошие, а плохая информация обрабатывается тщательнее хорошей». Это объясняется тем, что мозг «запрограммирован» помогать нам оставаться живыми, а не счастливыми, и я очень сомневаюсь, что написана хотя бы одна статья или проведен хоть один сеанс психотерапии, посвященный тому, что клиенту никак не удается забыть на редкость счастливый момент своей жизни. Именно самые шокирующие переживания глубже всего запечатлеваются в сознании, и только в последние несколько десятилетий мы стали чуть лучше понимать, что при этом происходит в мозге.

В следующих главах мы с вами еще не раз услышим о такой области мозга, как миндалевидное тело, или амигдала; эту часть мозга нейробиолог Джозеф Леду назвал «втулкой в колесе страха»^[116]. Она представляет собой небольшой участок в форме миндалины, расположенный в глубине мозга; эта сложная структура наделена множеством функций и, как подтверждает масса доказательств, играет центральную роль в управлении чувством опасности^[117]. Когда органы чувств обнаруживают в окружающей среде какие-либо сигналы или изменения, несущие любую физическую или эмоциональную угрозу, миндалевидное тело приходит в состояние боевой готовности^[118] и реагирует в считаные миллисекунды. Кроме того, по словам Леду, «именно тут срабатывают триггерные стимулы»^[119].

Одна из ключевых реакций, запускаемых амигдалой, — активация гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой системы^[120], состоящей из соответствующих элементов цепочки в нейроэндокринной системе. При ее активации надпочечники выбрасывают в кровь эпинефрин, норэпинефрин и кортизол, то есть гормоны, которые раньше называли адреналиновыми, а сегодня более красноречиво — «гормоны стресса», потому что они помогают к нему адаптироваться. Эти гормоны готовят организм к реакции «бей или беги»^[121], а мозг реагирует повышением бдительности, внимания и улучшением памяти. Иными словами, гормоны стресса приказывают мозгу проснуться и сосредоточиться, а телу — подготовиться к действию. А еще они заставляют мозг запомнить то, что мы видим в этот момент.

Исследования с применением метода томографии головного мозга показывают, что при просмотре человеком особо эмоционального материала, например слайдов с изображением очень приятных или, наоборот, слишком неприятных сцен, активность в миндалевидном теле возрастает^[122], причем чем выше активность этой области мозга, тем лучше мы помним событие несколько недель спустя. Очень низкий уровень эмоционального возбуждения предполагает, что в увиденном нет ничего заслуживающего внимания; это позволяет защитить мозг от перегрузки, не запоминая в подробностях и надолго такие банальные события, как принятие утреннего душа или каждодневную поездку на работу. Мозг защищает нас от других видов перегрузки, иногда отказываясь запоминать моменты, когда мы излишне эмоционально возбуждены, особенно связанные с ужасом или беспомощностью. Именно поэтому жертвы жестоких преступлений^[123] или нападения акул нередко вообще не помнят травматический опыт; пережитые ими события слишком страшны и ошеломляющи, чтобы ассимилировать их. А вот умеренный стресс предупреждает нас об угрозах в окружающей среде, в отношении которых мы, согласно нашему восприятию, можем и должны что-то предпринять. «Ничто не создает сильные и долгосрочные воспоминания о событиях лучше, чем небольшой стресс»^[124], — утверждает нейробиолог Джеймс Мак-Гог.

Эмоциональное научение — мощный, к тому же весьма эффективный механизм, потому что, когда дело доходит до выживания, возможностей для повторных проб и ошибок у нас не так много. По этой причине миндалевидное тело, как говорят специалисты, «быстро учится и медленно забывает»^[125]. «Эмоциональные воспоминания, — объясняет Леду, — могут сохраняться навсегда»^[126]. Маленькому Сэму, например, не нужно было несколько раз видеть, как отец уходит с чемоданом из дома, чтобы помнить этот момент спустя десятилетия. А многим из нас достаточно было один-единственный раз прожить 11 сентября, чтобы воспоминания о том трагическом утре преследовали нас до конца жизни. Эмоциональные воспоминания сильнее и дольше обычных и повседневных, а из-за яркости и живости они воспринимаются как более реалистичные и более важные для нас и нашей жизни, нежели, скажем, ежедневный туалет. Проблема в том, что, когда эти воспоминания травматичны, они, как утверждали Шарко, Фрейд и Жане, могут функционировать как «пагубные, болезнетворные»^[127]. И эти скверные воспоминания приносят нам много вреда. Тирания прошлого^[128] нередко правит настоящим и будущим, и эти огромные и на редкость цепкие воспоминания поглощают наши автобиографии, а порой и целиком жизни. В тот год, когда ушел отец, Сэм, конечно же, продолжал учиться в четвертом классе, ходить на дни рождения друзей, кататься на велосипеде, есть мороженое и играть в парке, но об этом годе он не помнит почти ничего, кроме ощущения потери и душевного потрясения.

* * *

После ухода отца на передней и задней дверях их дома появились новенькие блестящие крепкие болты. Мама об этом ни слова не сказала Сэму, но у нее были новые ключи, и, как и со многими другими вещами, она преподнесла этот факт мальчику как нечто собой разумеющееся: новые замки поставлены для того, чтобы папа не мог вернуться. И все последующие месяцы и годы эти болты служили мальчику постоянным напоминанием о том, что отец ни разу не попытаться это сделать. Однажды он позвонил и сказал, что хочет забрать длинный деревянный стол, купленный им еще холостяком, и Сэм вместе с мамой почистили и приготовили его, но отец за ним так и не приехал. Не явился он и за своими слайдами с видами Кони-Айленда, и за альбомами марок, хотя Сэм больше не валялся по субботам на полу, перелистывая пальцем гладкие страницы. Наткнувшись взглядом на черные кожаные переплеты на книжной полке, мальчик чувствовал себя смущенным и сбитым с толку, почти так же, как при виде старого плюшевого мишки, которого ему, по его мнению, уже не подобало брать в руки.

Отец Сэма не вернулся, но однажды повез мальчика на утреннюю прогулку. Раньше папа ни разу не подбирал его на подъездной дорожке — это было так странно, — и, идя к машине, Сэм щурился от солнечного света. Вообще-то он не мог точно сказать, щурился ли он от яркого света или изо всех сил старался не расплакаться, но, забираясь на пассажирское сиденье, он никак не мог полностью раскрыть глаза. Мальчик ерзал на своем месте, не зная, что сказать, очень обеспокоенный тем, что не в силах контролировать собственное лицо. Сейчас Сэм не может вспомнить, какой фильм они тогда смотрели, потому что он почти не смотрел на экран; весь сеанс он просидел, сжав подлокотники, а его мысли занимало лишь то, что даже в темном зале он не может расправить брови. Ему, конечно, было невдомек, что ученые называют мышцы, двигающие бровями, «мышцами горести», по Дарвину^[129], потому что они выдают смятение и печаль, даже когда человек изо всех сил пытается скрыть эмоции. Как объясняет специалист по психологическим травмам Бессел ван дер Колк, «тело ведет счет»^[130], особенно если мы испытываем чувства, которые сознательный ум не может или не хочет признавать.

Родители Сэма официально развелись в День святого Валентина — правда-правда — через два года после ухода отца из дома. Позже Сэм узнал, что судья присудил отцу платить алименты на детей, и отец, выходя из зала суда, злобно сказал маме, что он скорее их всех поубивает. В тот вечер мама Сэма отправилась прямо с работы в бар праздновать с другом развод, тогда как Сэм трудился над домашним заданием шестиклассника. Около одиннадцати мать вошла в дом через черный ход и шлепнула сумку на пол, вместо того чтобы, как обычно, поставить ее на тумбочку. После этого она пробежала на кухню, и ее вырвало в раковину.

По подсчетам специалистов, если большинство детей до развода видят родителей каждый день, то после него они встречаются с отсутствующим родителем от четырех до четырнадцати дней в месяц^[131]. Около четверти детей практически не контактируют с родителями, не получившими право опеки^[132], обычно с отцами, на протяжении следующих трех лет. Точно как в случае Сэма. Как многие дети, Сэм очень хотел встречаться с папой чаще^[133] и говорил лучшему другу, что, возможно, как-нибудь летом поедет к нему жить, что его папе одиноко и он постоянно просит его приехать. «О чем ты, черт возьми, говоришь? — возмущалась его мама, услышав однажды об этом от матери друга. — Твой отец вовсе не одинок, и ты не будешь у него жить. От него ни слуху ни духу, кроме поздравительных открыток».

И действительно, на Рождество и День святого Валентина отец разрывал десятидолларовую банкноту на две части и посылал по почте одну половинку Сэму, а вторую его сестре, вложив каждую в обыкновенную открытку. Этот мужчина, вероятно, был склонен к циничным шуткам, а не к символических жестам, и думал, что поступает очень остроумно. В сущности, это и правда было весьма точной иллюстрацией того, что отныне жизнь Сэма и его сестры разорвана на две непригодные для использования части. На бесполезные части. Сэм с сестрой, не зная, что с ними еще делать, выбрасывали разорванные купюры в мусор.

Возможно, Сэм, получая эти открытки, сердился или страдал, но запомнилось ему только чувство вины, — за то, что он ничего никогда не посылал отцу. Сэм отлично знал, что просить маму купить для папы канцелярские принадлежности или другой подарок нет смысла, и, кроме того, он даже не знал его адреса. Однажды какая-то некоммерческая организация прислала в дом Сэма членскую карту с именем отца. Сэм засунул ее в свой кошелек и делал вид, даже перед собой, что это визитка для экстренной связи с папой, которой он может воспользоваться, если понадобится. Так было до тех пор, пока один из друзей Сэма открыто не назвал карточку ерундой: «Мой папа тоже получил такую по почте. Это же просто мусор, общая почтовая рассылка!»

Отец Сэма не выполнил обещания: он никого не убил, но и алименты не платил. Семья перестала отдыхать на пляже. И заниматься спортом. Они лишились уверенности в том, что смогут покупать одежду, и очень боялись, что им придется выехать из дома. Однажды, когда мать, сидя в машине, плакала над полученным из налоговой счетом, Сэм смело предложил: «Мы могли бы продать папину коллекцию марок».

Мамины рыдания сменились горьким, задыхающимся смехом. «Да она ровным счетом ничего не стоит», — сказала она, всхлипнув. Теперь уже и Сэм почувствовал, что вот-вот расплачется.

Отец вернулся в Нью-Йорк. Сэм знал это, потому что теперь в праздничных открытках, которые он продолжать ежегодно получать, вместо половины десятидолларовой купюры лежала половинка нью-йоркского лотерейного билета. В Вирджинии тогда еще не было лотереи, так что билеты казались мальчику чем-то экзотичным и захватывающим. Получив билет, Сэм брал монетку и, спрятавшись где-нибудь, счищал с номера серый защитный слой. И каждый раз, проделав это и ничего не выиграв, чувствовал себя в очередной раз обманутым.

Глава 3. Секреты

Мне семь лет, и я разговариваю сам с собой, потому что мне страшно и потому что я единственный, кто меня слушает^[134].

«Откровенно», Андре Агасси

Фермерский городок Чоучилла в Калифорнии 15 июля 1976 года стал темой общенациональных новостей^[135]. Был предпоследний учебный день в летней школе; школьный автобус уже развозил детей по домам, когда водителю вдруг пришлось остановиться, потому что дорогу ему преградил белый фургон. Из фургона выскочили два террориста в масках, запрыгнули в автобус и уехали прочь вместе с двадцатью шестью детьми в возрасте от пяти до четырнадцати лет и водителем автобуса по имени Эд Рэй.

Держа детей на прицеле, люди в масках направили автобус в близлежащий овраг, где перепуганных заложников пересадили в два черных фургона без окон. Детей везли куда-то без каких-либо объяснений в течение одиннадцати часов. Без еды, без воды, без остановки на туалет. Но никто из них не паниковал и не впадал в отчаяние. Дети сидели спокойно — многие в луже собственной мочи — и коротали время, распевая детские песенки.

Глубокой ночью фургоны остановились в каком-то месте. Террористы приказали школьникам выйти на улицу и спуститься в «дыру», в которой, как выяснилось позже, только очень немногие ребята узнали люк большого крытого грузовика, частично закопанного в землю. Оказавшись внутри, они услышали, как сверху задвинули тяжелую металлическую пластину, закрывавшую люк с двадцатью семью заложниками. Затем раздался звук лопат, и на крышу полетели комья грязи и камни. За сотни миль от этого места родители, конечно, давно заметили исчезновение детей, и пока в Чоучиллу со всех сторон съезжались сотрудники ФБР и средств массовой информации, двадцать шесть школьников и водителя автобуса похоронили заживо.

Только некоторые дети кричали и плакали, а водитель умолял людей в масках отпустить их, но вскоре воцарилась практически полная тишина как внутри, так и снаружи фургона. Надо сказать, пока все это происходило, дети вели себя в целом спокойно и контролируемо. Довольно скоро ученики и водитель устроились на матрасах, развесили несколько фонарей и разделили еду, оставленную террористами в фургоне. Старшие ребята ухаживали за младшими; дети в основном спали и сидели в темноте в ожидании следующего дня и того, что он им принесет. А принес он вот что: под тяжестью земли и камней крыша грузовика начала прогибаться и рушиться. Подстегнутые этой внезапной опасной для жизни экстремальной ситуацией, водитель со старшими детьми сложили матрасы один на другой и смогли отодвинуть металлическую пластину и откопать проход. Выбираясь на поверхность, заложники боялись, что их застрелят, но снаружи никого не оказалось.

Когда они добрались до людей, их отвезли в ближайшую тюрьму, накормили гамбургерами, яблочным пирогом и провели небольшое медицинское обследование. Никто из ребят не дрожал, не плакал, не бился в истерике, и врачи заявили, что с заложниками «все в порядке». Только двое детей связали пережитый ими опыт со словом киднеппинг. По словам Ленор Терр, психиатра, которая позже работала с их семьями, «остальные ученики не знали, как это назвать»^[136].

* * *

Тем же летом на Восточном побережье США шестилетняя девочка по имени Эмили под присмотром тринадцатилетней няни проводила воскресенье за настольными играми. Район, где жила Эмили, представлял собой ровные ряды усаженных деревьями улиц; большие старые дома утопали в зелени в удалении от тротуаров, а тротуары были удобно удалены от проезжей части. Здесь никто никому ни в чем не отказывал, в округе процветали добрососедство и доброжелательность. И конечно, ни один ребенок не посмел бы не впустить в дом взрослого соседа, ведь это так невежливо. Поэтому, когда краснолицый мужчина, живший неподалеку, забарабанил по входной двери дома Эмили, чьи родители и братья-близнецы ушли на бейсбольный матч, ее няня, не долго думая, широко распахнула их. И когда этот человек, ни слова не говоря, проследовал мимо девочек на кухню — сначала он явно искал взглядом отца Эмили, а затем стал искать что-то — обе «хозяйки» изо всех сил старались ему помочь.

Нечетко выговаривая слова, мужчина лазил по шкафчикам, требуя от девочек показать, где хранится алкоголь, но Эмили послышалось, что он ищет маринованные огурцы. «Где огурцы? Я знаю, что у твоего отца есть огурцы! Где он хранит эти проклятые огурцы?» Сердитый дядька кричал и кричал, обращаясь скорее к шкафчикам и полкам, чем к уже порядком испуганным девочкам, застывшим неподалеку.

Все это было так странно. Маринованные огурцы хранились в холодильнике, а не в шкафчиках. И обычно мама Эмили доставала их для бутербродов, а не для папы. Эмили даже заглянула в холодильник, но в тот день огурцов там не оказалось. Девочка сказала об этом непрошеному гостю — и не раз, — но он продолжал искать огурцы в самых неподходящих местах, сбрасывая на пол пачки с макаронами и сухариками.

Все это просто не имело смысла. Когда сердитый мужчина ушел, Эмили с няней вернулись к своим играм. Девочки вели себя так, будто ничего не случилось, потому что не случилось ничего, что они могли бы объяснить.

Когда родители с близнецами вернулись домой, няня рассказала о произошедшем, и теперь уже разозлилась мать Эмили. Папа с мамой яростно шептались в соседней комнате, используя слова, которых Эмили не понимала. Мама, например, прошипела непонятное слово «алкоголик». Папа что-то говорил о «чертовых пуританских законах Нью-Джерси». Беседа закончилась тем, что мама каким-то странным тоном сказала: «Конечно, к кому же еще ему бежать, когда у него в воскресенье кончается бухло…»

Из этого странного случая Эмили смогла понять только одно: с ее папой что-то не так, и некоторые люди, например их сосед, судя по всему, об этом знают.

* * *

Наблюдать за практически незнакомым мужчиной, рыскающим по шкафчикам на твоей кухне, конечно, не так страшно, как быть увезенным в школьном автобусе под прицелом пистолетов в неизвестном направлении. Тем не менее, какими бы разными ни были эти истории, обе рассказывают нам нечто очень важное о том, что делают многие дети, да и многие взрослые, когда им действительно страшно: они склонны вести себя как обычно. Отчасти такое поведение вызвано надеждой, что жизнь будет течь, как прежде, если вести себя как обычно, — надеждой, что если, несмотря на происходящее, просто продолжить действовать нормально, то все вокруг вернется к нормальности. Кроме того, люди ведут себя так потому, что именно так их заставляет поступать мозг.

Вы, конечно, помните, что, когда миндалевидное тело обнаруживает в окружающей среде угрозу, оно приводит организм в состояние готовности, точнее говоря, «готовности вести себя должным образом»^[137]. Однако что значит «должным образом», зависит от ситуации. Мы можем подготовиться к бою, а можем быть готовы пуститься наутек. Но, поскольку взрослые обычно превосходят детей по размерам, силе и скорости, выбор в ситуации «бей или беги» может восприниматься последними как отсутствующие в их распоряжении варианты. В результате дети встречают угрозу беспомощными и уязвимыми, и в этом случае их мозг решает, что лучше всего вести себя^[138] как ни в чем не бывало, не делая, так сказать, резких движений. Просто плыть по течению, чтобы и ситуация плыла по течению. Оставаться спокойным во всех отношениях.

Если амигдала, по словам Леду, это «втулка в колесе страха»^[139], то часть мозга, называемая полем Брока, — это втулка в колесе речи. То, что мы видим, слышим и чувствуем, она превращает в слова^[140], а затем подает моторной области коры головного мозга сигнал их продуцировать. Так вот, как показывают исследования человеческого мозга, у некоторых людей при резком повышении активности в миндалевидном теле снижается активность поля Брока^[141]. Иначе говоря, столкнувшись с чем-то страшным, амигдала резко активируется, а поле Брока, наоборот, успокаивается, а сам человек немеет. По всей вероятности, потеря дара речи от ужаса происходит на неврологической почве; и, несомненно, у нас есть все основания говорить об адаптивной ценности того, что в случае опасности человек старается обращать на себя как можно меньше внимания, вместо того чтобы кричать. Ведь в результате такого поведения охотящийся за тобой лев узнает, что ты прячешься в кустах. Очевидно, по этой причине один из мальчиков, который в тот день был в школьном автобусе из Чоучиллы, позже признался, что ему просто «было слишком страшно, чтобы плакать»^[142].

Когда человек охвачен страхом, слова не приходят на ум. Да и не могут прийти, особенно если речь идет о необычном для человека опыте или опыте, для которого нет привычных обозначений. И из истории Эмили, и из случая с детьми из Чоучиллы становится понятно, что дети часто не только боятся плакать, но и слишком сбиты с толку для слез. Даже когда поле Брока активно и готово выполнить свою работу, мы не можем описать свой опыт конкретными словами, если в нашем распоряжении нет слов, которыми можно оперировать. Значительная часть человеческого существования предполагает распознавание знакомых паттернов^[143] — то, что мы видим, соотносится с тем, что мы уже знаем. Мы всегда называем банан бананом и знаем, что это фрукт, потому что узнали об этом еще в детском саду. А круглый оранжевый предмет может быть другим фруктом, например мандарином, а может быть баскетбольным мячом — все зависит от его размера и того, каков он на ощупь и как пахнет. Ежедневно в течение дня бытовые моменты нашей жизни соотносятся с известными нам словами и категориями, и это позволяет нам говорить о том, что мы видим.

Однако иногда с нами что-то происходит, а в запасе нет слов или категорий, которые соответствовали бы этому событию. Мы переживаем что-то, чему не можем подобрать название, и эта задача, как правило, особенно трудна для маленьких детей, поскольку в их распоряжении намного меньше обозначений. В такие моменты дети нуждаются в том, чтобы кто-то помог им описать реальность. В противном случае у них возникает нечто вроде алекситимии — неспособности выразить свои чувства и переживания словами. Мы все страдаем ею в младенчестве (корень английского слова infant в переводе с латыни in fans означает «безмолвный, не говорящий»), но по мере взросления с помощью окружающих людей маркируем все больше предметов и явлений внутреннего и внешнего мира. Люди говорят: «Это машина», или «Ты устал», или «Это больно», — и мы соглашаемся с ними. А когда сложные взрослые проблемы не входят в лексический запас ребенка и при этом никто не объясняет ему, что «этот человек алкоголик!», он остается с молчаливым осознанием того, что с ним только что произошло что-то важное и страшное, что, однако, невозможно выразить словами.

В своих иллюстрированных мемуарах Fun Home («Дом веселья») американская художница Элисон Бекдел подробно описывает, как десятилетней девочкой ездила в кемпинговое путешествие; эти выходные были частью ее истории происхождения. Мама осталась дома; Элисон отправилась в поездку с братьями, папой и молодым человеком, который, как выяснилось, был одним из тайных любовников отца. В этой поездке Бекдел впервые в жизни столкнулась с порнографией, впервые держала в руках пистолет и впервые увидела гигантскую змею в реке. Годы спустя она нашла в своем дневнике следующую запись о поездке: «Видела змею. Обедали». Остальной же опыт оставался невыраженным словами и, следовательно, невысказанным еще целых десять лет. «Мои слабо развитые речевые навыки просто не выдержали бремени насыщенного нового опыта»^[144], — справедливо оценила Бекдел себя десятилетнюю.

Так же как дети из Чоучиллы не могли понять, что с ними происходит, когда незнакомые люди возили их по округе в фургоне, Эмили, конечно же, было не под силу понять, почему мужчина сердито обшаривал ее кухню в поисках маринованных огурцов. Никто не объяснил ей, что на самом деле он искал алкоголь, и никто не знал, что события того дня весьма негативно сказались на девочке, совершенно сбив ее с толку. Сверхнормальный ребенок может вести себя так, будто не заметил ничего странного и ненормального; более того, со стороны складывается впечатление, что с ним самим тоже «все в порядке». Однако, когда мы не можем связать то, что видим или слышим, с тем, что видели или слышали раньше, или когда слова просто не соответствуют действительности («Травма издевается над языком, тыча ему в нос его ограниченность»^[145], — пишет известный ученый и феминистка Ли Гилмор), мы в буквальном смысле не знаем, что думать о происходящем. Непостижимое немыслимо, и, столкнувшись с ним, мы можем сказать себе только одно: «Для этого не слов. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, куда это складывать!» В итоге мы складываем такие моменты в отдельную часть сознания. В ту часть разума, где несформулированное хранится отдельно от имеющего название и со временем переходит в разряд тайн и секретов.

* * *

Те выходные в доме Эмили начались вполне нормально. В субботу утром они с братьями лежали на ковре перед телевизором, смотрели мультфильмы и ели чипсы из большой миски. Мама уехала в командировку, а папа, открыв банку пива, вышел во двор. Спустя пару часов после нескольких банок пива он вернулся в дом и начал наливать себе какой-то коричневый напиток из большого стеклянного штофа. Папа мешал напиток указательным пальцем, который потом облизывал, будто не желая потерять ни одной капли.

После того как опустел и штоф, отец Эмили включил в гостиной музыку и огляделся вокруг в поисках партнера для танцев. Он всегда выбирал Эмили — как самую младшую и единственную представительницу прекрасного пола. То, как папа подхватил ее и завертел в танце, заставило девочку чувствовать себя особенной, по крайней мере до тех пор, пока он слишком сильно не сжал ее запястья и не толкнул слишком близко к шкафам и креслам, стоявшим в комнате. Ближе к вечеру отец задвинул занавески и погасил свет, но братья Эмили открыто выразили недовольство, как будто собирались драться с отцом. В лучшем случае это привело бы к крикам, а в худшем — к потасовке, поэтому Эмили выбрала другой подход: она быстро села за фортепьяно и заиграла любимую песню отца, «Король дороги». Девочка никак не могла понять, почему братья никогда ей не подыгрывают, чтобы сгладить ситуацию.

Когда стеклянный штоф окончательно опустел, «король дороги» усадил Эмили в авто и отправился в магазин с большими красными кругами на вывеске. Девочка ненавидела эти поездки, потому что только в этих случаях ее оставляли в машине одну.

«Не оставляй меня здесь, папочка! — умоляла она, когда отец на стоянке вылезал из автомобиля. — Мне страшно!»

Но дверца захлопнулась, и девочка осталась одна.

Эмили присела на резиновом коврике на полу и постаралась себя занять, начав искать под сиденьями завалившиеся монетки или остатки леденцов для свежести дыхания. Она то и дело выглядывала из окна, с тревогой всматриваясь в дверь магазина. Словно собачка, заметившая хозяина, девочка оживилась и вздохнула с облегчением, увидев отца, который шел к машине, прижимая к груди коричневый бумажный пакет с выглядывающей из него стеклянной бутылкой. Иногда мама Эмили, улучив минуту, когда они оставались наедине, спрашивала дочь, останавливался ли отец у магазина с красными кругами. Эмили знала, что должна говорить маме правду, но она также знала, что не должна выдавать папины секреты. Магазин с красными кругами на вывеске, конечно же, был секретом, потому что никто никогда не говорил с девочкой о том, что там продавалось, и не объяснял, почему ее оставляли одну в машине на стоянке.

После того как папа привез домой новую бутылку с коричневой жидкостью, Эмили с братьями оказались в весьма сложном положении. Оставшись дома, они каждую минуту рисковали сделать что-то неправильно и оказаться в пределах досягаемости пьяного отца; выйдя на улицу, они рисковали сделать что-то неправильно, но оказаться вне его досягаемости. Чаще всего в подобных случаях они говорили отцу, что пойдут поиграть в тупике недалеко от дома. В тот день, играя с другими детьми, Эмили с братьями совершенно забыли о папе и, судя по всему, о времени; вдруг, в самый разгар игры в прятки, на задних дворах нескольких соседних домов началась какая-то суета. Соседские ребята постарше, быстро подъехав на велосипедах к их группе, наперебой закричали Эмили и ее братьям:

— Ваш папа вас ищет!

— Он в бешенстве!

— Лучше идите домой!

— У него ремень в руках!

Эмили какое-то время еще сидела за кустами, где раньше спряталась, в надежде, что это дурацкая шутка или просто уловка с целью выманить ее из укрытия. Затем она все же вышла из-за кустов и увидела в глазах других детей страх; они с братьями запрыгнули на велосипеды и как можно быстрее поехали домой. С трудом вертя педали уже на крутом подъеме к дому, Эмили услышала, как один из ребят крикнул: «Ваш отец алкоголик!» Опять это непонятное слово…

Подъехав к дому, Эмили с братьями спрыгнули с велосипедов, оставили их на лужайке и побежали к входной двери. Они, конечно, не должны были бросать велосипеды так, но было ясно, что чем дольше они задержатся, тем хуже для них. Когда дети подбежали к отцу, он грубо затолкал их вверх по лестнице, в спальню родителей. А затем они все лежали на кровати, извиваясь и крича от боли, пока на их тела с силой опускался кожаный ремень. Эмили били достаточно часто, и она хорошо научилась избегать побоев, предвидя и обходя проблемы. Но все же как девочка ни старалась, иногда ей доставалось. Но в тот день ошиблась не она, а папа. Они ведь сказали ему, что идут гулять в тупик, а он забыл, и теперь наказывал их ни за что, и это было больнее всего. Психиатр Виктор Франкл, переживший холокост, писал: «В такой момент больнее всего ранит не физическая боль, и это относится ко взрослым точно так же, как к детям; больше всего ранит эмоциональная агония, вызванная несправедливостью, необоснованностью происходящего»^[146].

Остаток дня Эмили с братьями провалялись на кроватях в комнате мальчиков, обижаясь и хандря по поводу саднящих спин и несправедливости случившегося. Им бы очень хотелось вернуться на улицу к другим детям, чьи веселые крики они слышали через окно, но они слишком боялись опять разозлить отца, да и стеснялись показывать окружающим свои заплаканные лица.

— А наш папа алкоголик? — спросила Эмили.

— Это плохое слово, — отрезал один из братьев. — Ты не должна его произносить.

Прошло еще два десятка лет, прежде чем Эмили, благодаря сеансам психотерапии, наконец собрала этот пазл и получила ответ на свой вопрос: да, ее отец все то время был алкоголиком. До этого у нее просто не было возможности понять, почему ее семья жила таким образом или почему в детстве она инстинктивно вжимала голову плечи, видя, как человек вытаскивает из штанов ремень. Более того, даже когда Эмили стала совсем взрослой, звук щелчка ремнем вызывал у нее дрожь. Как и звук жидкости, наливаемой из бутылки в стакан.

* * *

Сегодня каждый четвертый ребенок живет под одной крышей с алкоголиком^[147]. Алкоголизм — самая распространенная болезнь родителя, свидетелем которой может стать ребенок, хотя большинство детей не знают и не понимают, свидетелями чего являются. Отчасти проблема заключается в сложности распознавания болезни, если не знаешь ее симптомов. Итак, вот список симптомов алкоголизма согласно пятому изданию Диагностико-статистического руководства по психическим расстройствам^[148]. «Расстройство, связанное с употреблением алкоголя», — таков сегодня медицинский термин для обозначения этого заболевания. Это паттерн употребления алкоголя, отвечающий двум (или более) следующим критериям: частое употребление спиртного в количествах, превышающих установленную человеком для себя дозу; безуспешные попытки пить меньше или бросить пить совсем; затрачивание большого количества времени на получение, потребление алкоголя либо восстановление после его употребления; сильное или непреодолимое желание выпить; пьянство, которое мешает выполнению обязанностей на работе и дома; межличностные проблемы, вызванные употреблением алкоголя; отказ от других видов деятельности ради потребления спиртного; употребление алкоголя в опасных ситуациях, например вождение в пьяном виде; неспособность отказаться от спиртного, несмотря на проблемы со здоровьем; профессиональные или социальные проблемы, вызванные алкоголем; толерантность к спиртному или потребность увеличивать его дозу; физический дискомфорт при длительном воздержании от спиртного. Соответствие двум-трем из этих критериев означает «слабовыраженное» расстройство, связанное с употреблением алкоголя. Наличие от четырех до пяти симптомов характеризуется как «умеренный алкоголизм», а шесть и более симптомов свидетельствуют о вхождении в «тяжелую» стадию.

Многим людям пьянство и употребление алкоголя, вызывающее проблемы разного рода, кажется настолько распространенным и обыденным, что они не усматривают в нем особой угрозы для здоровья. Однако исходя из причин сокращения жизни вследствие плохого здоровья, инвалидности или ранней смерти, в развитых странах алкоголизм считается вторым по серьезности ущерба психическим расстройством; его опережает только депрессия^[149]. У потенциальных алкоголиков, как правило, множество проблем со здоровьем, их часто увольняют с работы, они не способны поддерживать длительные отношения с людьми и даже рискуют умереть раньше времени. Но не стоит заблуждаться: больше всего от алкоголизма страдают не сами алкоголики, а их дети. Алкоголизм, возможно, сокращает жизнь взрослого человека, но злоупотребление алкоголем крайне негативно сказывается на развитии его детей с самого начала их жизненного пути.

Жизнь детей алкоголиков очень сильно отличается от жизни их сверстников, и они с высокой степенью вероятности сталкиваются одновременно с целым комплексом неблагоприятных обстоятельств^[150]. Алкоголиком в семье может быть и мать, и отец, или оба родителя, но, поскольку мужчины страдают этим в два раза чаще женщин^[151], наиболее типичным стрессовым фактором^[152], с которым сталкиваются дети в семье алкоголика, является насилие, особенно по отношению к матери. По оценкам специалистов, 60 процентов случаев насилия в семье связаны с пьянством^[153], и в 30 процентах случаев жестокого обращения с детьми родитель находится под воздействием алкоголя. Даже ребенок, которого никогда не били, скорее всего, «ранен» изнутри самыми разными способами^[154]. По сравнению со сверстниками риск^[155] словесного оскорбления, сексуального насилия, бесчувственного отношения, физического пренебрежения, психических заболеваний в семье, разъезда или развода родителей, экономических проблем и тюремного заключения одного из членов семьи для детей алкоголиков вдвое выше. Поскольку основными опекунами детей как в полных, так и в разведенных семьях обычно бывают матери, особой проблемой для ребенка становится жизнь с матерью, страдающей алкоголизмом^[156]. Когда пьет мать^[157], дети с меньшей вероятностью получают нормальное питание и заботу, даже самую необходимую. А вот если пьет отец^[158], матери нередко стараются оградить детей от последствий негативного влияния его алкоголизма или хотя бы ограничивают это влияние.

Как ни странно, чаще всего такое ограничение сводится к замалчиванию проблемы. Когда жизнь кажется очень страшной, родители, как и их дети, часто замолкают. Они изо всех сил стараются вести себя как обычно, скрывая свою беду от друзей и родственников, а порой даже от самих себя. В мемуарах Not My Father’s Son («Не сын моего отца») актер Алан Камминг рассказывает, как реагировали на отца-алкоголика в его семье: «Мы никогда не говорили о происходящем^[159]: о том, что жили под одной крышей с тираном, с человеком, который, теперь я в этом уверен, был психически болен. Но мы отрицали это, и отрицание укреплялось молчанием». Следует признать, это отнюдь не необычная ситуация. Согласно образовательным материалам некоммерческой организации Hazelden Foundation^[160], разработанным специально для детей, присутствие в доме родителя, страдающего алкоголизмом, можно сравнить со «слоном в гостиной»: «Люди проходят через гостиную по много раз в день, и ты смотришь, как они делают это… очень-очень осторожно, стараясь как можно дальше обойти… СЛОНА. И при этом никто никогда не говорит об этом СЛОНЕ ни слова. Все только стараются не задеть хобот, не дотронуться до него. А поскольку никто никогда не говорит о СЛОНЕ, ты знаешь, что и тебе не следует этого делать. И ты молчишь, как все».

Впрочем, с такими слонами в гостиной растут не только дети алкоголиков; многие дети живут бок о бок с физическим, сексуальным и семейным насилием, психическими заболеваниями, безразличием, нищетой и разводом родителей. В любом из этих случаев большинство из них слишком напуганы и сбиты с толку, чтобы с кем-то об этом говорить, к тому же они видят, что окружающие предпочитают, чтобы они этого не делали. И, оставшись наедине со слишком сложными взрослыми проблемами, неокрепший детский разум делает собственные выводы о мире.

* * *

Когда их «слон» возвращался по вечерам с работы, он усаживался в гостиной и стакан за стаканом глотал коричневый напиток. Эмили любила сидеть где-нибудь в углу комнаты и смотреть телевизор из-за занавески, как мышонок. Чем больше отец Эмили пил, чем больше ее братья во время рекламы шумели и, играючи, боролись на полу. «А ну утихомирьтесь!» — крикнул отец. А когда семейная телепередача закончилась, приказал детям идти спать. «Мы есть хотим! И нам ведь завтра не надо в школу! Сейчас же лето!» — заупрямились близнецы. «Слон» поднялся с кресла, чтобы усмирить неслухов, и это послужило для Эмили прозрачным намеком на то, что пора убираться восвояси.

Лежа в своей комнате, сначала сонная, а потом без сна, девочка слушала вопли четырех голосов. Братья упрямились и отказывались подчиняться. Вступившая в ссору мать умоляла отца разрешить ей самой утихомирить мальчиков, а его прекратить наконец пить и лечь спать. Часто ее мольбы срабатывали. Иногда нет. Именно в ту ночь Эмили слышала, как препирательства переросли в физическое насилие. Она услышала ругань и пощечины. Мальчики плакали. Мама визжала. Эмили было ужасно страшно, но она вылезла из постели и пошла на шум, готовая вмешаться. Войдя в гостиную, она увидела одного из братьев, который стоял на стуле, а мама преграждала мужу к нему путь, расставив в стороны обе руки и отставив ногу. Отец уже наклонился к матери и сыну, заведя назад локоть, его спина и руки были напряжены и готовы к сильному удару. На другой его руке висел второй близнец, он болтался, крепко вцепившись в отцовский кулак. Эмили четко видела красные следы от пальцев на папиной руке сантиметров на пять выше, в том месте, где брат висел до этого.

Когда родители теряют над собой контроль, некоторые дети пытаются вести себя как герои и берут эту ответственность на себя. Старшие могут спорить с родителями; дети помладше часто ведут себя еще глупее или хуже, чем до этого, как братья Эмили; а порой дети, как сделала Эмили, пытаются отвлечь родителей^[161] и каким-либо невинным способом увести их в другом направлении. В данной ситуации девочка, притворившись полусонной, попросила налить ей сок, и потасовка в гостиной прекратилась. Отец стряхнул с руки одного брата и отступил, после чего протопал наверх и с грохотом захлопнул за собой дверь спальни. Мама отправила братьев спать, налила Эмили сок и снова уложила ее в постель. Услышав, что мама выключила телевизор, Эмили постаралась заснуть. Попросить сок было старым, проверенным трюком.

На следующее утро оказалось, что руки близнецов покрыты синяками и ссадинами, и Эмили отправили в бассейн одну. Девочка давила на педали велосипеда, катясь к местному бассейну, и думала о том, как объяснить тренеру, почему братья не пришли на плавание — если, конечно, до него уже не дошли слухи о вчерашнем скандале. Девочке не нравилась мысль о том, что люди могут шептаться за спиной о ее семье, но при этом она представляла — а возможно, даже втайне мечтала об этом, — что взрослые говорят о ней чаще, чем было на самом деле. Эмили представляла себе организованные собрания местного сообщества, на которых взрослые, сидя на расставленных ровными рядами стульях, много и вдумчиво говорили о своих детях — точно так же, как они обсуждали графики занятий в бассейне или вечеринки в квартале. Ну, или хотя бы обсуждали проблемы детей по телефону.

В тот летний день девочка, по сути, получила подтверждение этого. Эмили проплыла дистанцию отлично, как всегда, но ее группа, должно быть, двигалась слишком медленно, потому что тренер сделал им шумный выговор. Эмили уцепилась за бетонную тумбу в конце дорожки и, прижав пятки к гладкой плитке стены бассейна, слушала, как тренер кричит на других ребят: «Перестаньте думать о своем брате и вернитесь мыслями в бассейн!» По мнению психоаналитика Дональда Винникотта, когда дети пытаются самостоятельно постичь смысл окружающего мира, этот процесс часто идет не так по ряду причин, в том числе из-за совпадений, поскольку совпадения «ведут к путанице»^[162]. Слова тренера в бассейне тем утром были одним из таких несчастливых совпадений, которые становятся фундаментом для формирования ложного представления о мире. Эмили показалось, что слова тренера были адресованы именно ей; она восприняла их как некий код. Мы все знаем, что происходит у вас дома. Но никто не намерен об этом говорить. И никто не собирается что-нибудь с этим делать. Просто молчи и плавай. Такова уж твоя участь.

* * *

И Эмили молчала и плавала. За следующие несколько лет она «проплавала» себе путь к выездным соревнованиям в выходные, а затем и к колледжу, который находился далеко от Нью-Джерси. Кстати, увидев при заполнении анкеты в заявлении о поступлении в колледж графу «Опишите трудную задачу, с которой вам удалось справиться», семнадцатилетняя Эмили никак не могла ничего придумать. Она чувствовала себя опустошенной. В конце концов девушка написала о чемпионате по плаванию на уровне штата, на котором когда-то победила, несмотря на то что была в тот день совсем больна. Эмили даже не подумала написать об алкоголизме отца, вероятно, потому, что все еще не нашла слова для описания того, что было не так с ее папой. Не знала она и о том, что пережитое ею в детстве — очень и очень серьезная проблема, настоящая беда. Впрочем, и теперь, оглядываясь назад, Эмили сомневается, что написала бы тогда об этой проблеме, даже если бы могла сформулировать ее словами. Она считала алкоголизм обычным делом, не из тех, преодоление которых действительно интересует колледжи, и за успешное решение этой задачи в ее семье не награждали медалями.

Психоаналитик Карл Юнг писал в автобиографии о своих секретах, связанных с детством, которое мальчик провел в угрюмой обстановке рядом со страдающей хронической депрессией матерью: «Мне никогда не приходило в голову открыто обсуждать этот опыт»^[163]. То же самое относится к Эмили. Девочка никогда не говорила о том, что ее отец пьет, с друзьями в школе, и впоследствии ни разу ни словом не обмолвилась об этом ни приятелям, ни даже мужчине, с которым в свои двадцать с небольшим прожила более двух лет. Она поступала так скорее автоматически, чем намеренно, потому что и сама почти никогда не думала о том, что ее отец алкоголик. Но опыт детства хранился в глубинах ее сознания и очень сильно влиял на нее. Например, когда однажды девушка заметила, что от юноши, с которым она встречалась, пахнет, как от отца, — а от него пахло виски, — она сразу прекратила с ним отношения. А еще она предпочитала проводить каникулы в чужих домах, а не ездить к родителям. Однажды Эмили привезла своего бойфренда знакомится с семьей и безотчетно нашла причины заночевать у друга; они только один раз пришли в отцовский дом, и то на завтрак. Эмили не помнит, сознательно ли принимала решение держаться от отца подальше и нарочно ли планировала встретиться с ним пораньше, пока он еще не успел напиться. Она так долго на цыпочках обходила слона и в своей гостиной, и в собственном разуме, что к началу взрослой жизни очень многое в ее жизни и решениях происходило и делалось по привычке, в буквальном смысле без слов. Говорить с кем-то, и даже с собой, об алкоголизме отца, по словам Эмили, просто никогда не приходило ей в голову.

Вот так у людей появляются секреты, которых не должно быть. Скелеты в шкафу. Мусор, заметенный под ковер. Место, где закопан труп. Мы думаем об этих скелетах, мусоре и трупах как об информации, которую умышленно, тактически скрываем от других, хотя иногда, а, возможно, и обычно, храним свои секреты автоматически и по целому ряду причин^[164]. Страх лишает нас дара речи. Из-за отсутствия четких представлений мы остаемся без слов. Люди, окружающие нас, намекают нам или даже настаивают на том, что о некоторых вещах лучше не говорить. Надо сказать, сверхнормальные люди редко стараются скрыть что-то намеренно, и потом, гораздо позже, понимают, что многое держали в секрете не только от окружающих, но и от самих себя. Достоевский предельно четко описал это в повести «Записки из подполья»: «Есть в воспоминаниях всякого человека такие вещи, которые он открывает не всем, а разве только друзьям. Есть и такие, которые он и друзьям не откроет, а разве только себе самому, да и то под секретом. Но есть, наконец, и такие, которые даже и себе человек открывать боится, и таких вещей у всякого порядочного человека довольно-таки накопится»^[165]. Проблема в том, что, имея много тайн и секретов, хранящихся в его сознании, человек может чувствовать себя не слишком порядочным, и это порой вызывает у него неясное, но стойкое и мучительное чувство, что он не только имеет секреты, но и живет во лжи.

Журналист Чарльз Блоу описывает это чувство в своих мемуарах, рассказывая, как ему удавалось вести себя как обычно после того, как он ребенком подвергся сексуальному насилию со стороны родственника: «Мне пришлось выучить самый полезный и опасный урок из всех, какие только может выучить очень сильно обиженный ребенок: мне пришлось научиться лгать самому себе… В маленьком доме нигде не спрячешься. Мне пришлось соорудить пространство в пространстве, безопасное место где-то в глубине своего сознания, за видением и перед знанием… Так же с секретами поступали люди в нашем городке и нашей семье. Неважно, что это было — ни слова об этом. И ни к чему хорошему подобное зажимание голоса в тиски привести не могло»^[166]. Блоу не мог чувствовать себя в безопасности в своем доме, поэтому выживал, найдя в собственном сознании уголок безопасности, отстранившись от знания того, что с ним случилось. Он говорит, что научился «лгать самому себе», но на самом деле то, что так красиво описывает журналист, не что иное, как путаница, которая возникает у детей и взрослых, когда секреты, ложь и незнание сваливаются в кучу.

* * *

Но вернемся в Калифорнию 1976 года. Той осенью дети из похищенного террористами автобуса вернулись в школу, и большинство из них учились ничуть не хуже^[167], чем до этого страшного происшествия. Однако многие ребята думали и фантазировали о том, как в следующий раз будут в такой ситуации героями или, точнее, большими героями^[168], чем во время первого похищения. И самое страшное, об их фантазиях практически никто не знал. Они представляли себе сюжеты мести или успешного побега на случай, если когда-либо опять столкнутся с похитителями. Некоторые тайно готовились к этому, усиленно занимаясь спортом и даже упражняясь в применении оружия, чтобы в будущем дать более решительный отпор, то есть мобилизовать реакцию «бей или беги», которой они не смогли в полной мере воспользоваться в тот летний день. Пусть и тайно, многие из них считали похищение своей историей происхождения, хоть и предпочитали не вспоминать о нем. Любопытно, что позже в том же году одного из мальчиков из автобуса узнали в Диснейленде, и кто-то из любопытных посетителей спросил, не был ли в числе похищенных учеников. И что, как вы думаете, он ответил?

«Нет, я вообще не из Чоучиллы»^[169].

Глава 4. Реакция «дерись»

Мне нравится видеть, как цветок или малюсенький пучок травы прорастает сквозь трещину в бетоне. Это чертовски героично^[170].

Джордж Карлин, актер

В 1955 году психологи Эмми Вернер и Рут Смит, сами того не ожидая, начали на Кауаи, «острове-саде» Гавайских островов, поистине новаторское исследование в области психологической устойчивости, которое длилось несколько десятилетий. Объектами изучения стали 698 младенцев из азиатских, белых и полинезийских семей, — все малыши, родившиеся на острове в том году. Некоторые родители были чрезвычайно бедны и не имели образования и работы. Члены многих семей страдали алкоголизмом или психическим заболеванием. Вернер и Смит выдвинули гипотезу, что чем с большими трудностями сталкиваются дети с первых дней существования, тем больше проблем у них будет по мере взросления. Разумеется, это вполне резонное предположение, но оно относилось к числу гипотез, которые к 1950-м годам не были эмпирически подтверждены исследованиями на базе масштабной статистической выборки, особенно за длительный период, начиная с момента рождения испытуемых. Итак, чтобы решить эту задачу, психологи, педиатры, специалисты общественного здравоохранения и социальные работники наблюдали за почти семью сотнями граждан Кауаи со дня их появления на свет до достижения ими среднего (так называемого медианного) возраста^[171].

К сожалению, приходится признать, что отчасти Вернер и Смит были правы. Две трети младенцев, включенных исследователями в группу высокого риска, то есть те, кто в детстве столкнулся с четырьмя или более негативными жизненными обстоятельствами, в возрасте десяти лет имели серьезные поведенческие проблемы либо трудности с учебой. В восемнадцать лет они страдали психическими заболеваниями или совершили то или иное правонарушение; многие девушки из этой группы очень рано забеременели. Но вот чего Вернер и Смит не ожидали, так это того, что, несмотря на не слишком удачный старт в жизни, треть детей из группы высокого риска стали «компетентными, уверенными и заботливыми взрослыми»^[172]. Они получили хорошее образование и лучшую работу, чем их родители. Они сумели избежать наркомании, развода и бытового насилия, с которыми были отлично знакомы в детстве; нашли хороших, поддерживающих их спутников жизни и создали благополучные, любящие семьи. Вернер и Смит назвали их «уязвимыми, но несокрушимыми»^[173].

Это поразительное открытие в корне изменило суть исследования Вернер и Смит. То, что изначально задумывалось как инструмент разоблачения деструктивного влияния жизненных невзгод и лишений на ранних этапах, стало важнейшим исследованием способов, позволяющих ослабить это влияние. Каким образом уязвимые дети сумели стать несокрушимыми, если они действительно таковыми стали? Разумеется, какой-то универсальной формулы нет, однако десятилетия дальнейших исследований — как на острове Кауаи, так и на базе других испытуемых — позволили ученым определить способы адаптации и условия, помогающие ребенку существенно «повысить свои шансы»; так же называлась одна из книг Вернер и Смит на эту тему — Оvercoming the odds («Преодолевая ограничения»). Возможно, самым главным было то, что, когда Вернер и Смит спрашивали самих «уязвимых, но несокрушимых» взрослых, чем они теперь, с высоты возраста, объясняют свой неожиданный успех, ответ был не таким уж удивительным: большинство утверждали, что их важнейшим активом была решимость, боевой дух^[174].

* * *

Внешне Пол похож на супергероя. Точнее говоря, он выглядит так, как мог бы выглядеть супергерой на отдыхе, в выходной день. Несмотря на очки, он красив в духе парня из соседнего дома, и в настоящий момент его возраст точно соответствует возрасту, в котором обычно изображают супергероев, то есть ему примерно от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Его в меру накачанные мышцы немного выступают под рукавами футболки — не настолько, чтобы их объем выглядел странным или стероидным, но достаточно, чтобы создавалось впечатление, что, несмотря на довольно обычный «экстерьер», молодой человек на редкость силен. Пол всегда безупречно аккуратен и дружелюбен, но при этом всегда начеку. Он производит впечатление человека, который успешно справится с любой чрезвычайной ситуацией, — человека, способного свернуть горы. И в каком-то смысле так оно и есть.

Пол — инженер-ядерщик и молодой офицер ВМФ. Он пришел ко мне после того, как прочитал мою книгу о важности двадцатилетнего возраста, ценности смелого и амбициозного начала взрослой жизни. Пола очень вдохновила идея, что тяжелый труд, которым были наполнены эти годы его жизни, был не напрасен и непременно окупится, но у него остались вопросы. Например, его интересовало, не имеют ли больше возможностей наслаждаться жизнью другие молодые люди его возраста, особенно те, кому не приходится жить в казарме или на подводной лодке. Он представлял, как эти люди путешествуют по миру ради своего удовольствия и приятно проводят время с родными и близкими, в то время как ему пришлось оставить дома любимую девушку, юную художницу, да еще с отцом-алкоголиком. Он задавался вопросом, как одновременно быть заботливым и внимательным и по отношению к женщине, которую он любит, и к стране, которую тоже любит. Очевидно, как и многие военные, Пол порой спрашивал себя: «Почему я это делаю?»

В самом деле, почему?

Полу часто приходилось слышать этот вопрос, и не только от самого себя, но и от других людей. Многие из тех, кто его задавал, ошибочно представляли себе военную службу как дело для тех, у кого просто нет других вариантов, но к Полу это явно не относилось: он был отличным студентом и жил вполне обеспеченной жизнью представителя среднего класса. Многим его решение стать инженером ВМФ казалось странным или по крайней мере берущим начало в прошлом человека. Когда я задала ему тот же вопрос, который он задавал себе — «Почему вы это делаете?» — Пол ответил, практически не задумываясь. Ответ был кратким и четким — таким, возможно, должен быть ответ настоящего военного на учениях, — но также весьма примечательным своей откровенностью и точностью самооценки. «Дело в том, что в школе у меня было множество проблем, и в течение нескольких лет я во многих отношениях был заперт в своего рода бункере. А флот — это среда, в которой я смог, образно говоря, высунуть голову над бруствером и достичь успеха».

* * *

Пол стал пятиклассником раньше других детей. Он пропустил целый год, поэтому в тот первый учебный день учительница, представляя его, сказала: «Ребята, это Пол. Он пришел к нам сразу из третьего класса. Пожалуйста, сделайте так, чтобы он почувствовал, что мы ему рады». С таким же успехом она могла прицепить ему на спину мишень.

Понятно, что Пол был самым вероятным объектом для насмешек. Да, он был самым умным в классе, но при этом новеньким, самым младшим и самым слабым. В первый учебный день класс играл на игровой площадке в «Цепи кованые», и Пол изо всех сил несся на цепочку кричащих и подначивающих одноклассников — только чтобы отлететь назад от крепко сцепленных рук, словно камень из рогатки. В некотором смысле именно так он провел все школьные годы. Мальчик изо дня в день старался куда-нибудь пробиться и до кого-нибудь достучаться, но другие ребята только плотнее прижимались друг к другу, всем видом показывая, что скорее дадут сломать себе руку, чем окажутся слабым звеном, пропустившим Пола в их сообщество. На обеде за столом дети поворачивались к нему спиной. Они наступали ему на ноги. Они сговаривались и гудели в ладошки, когда он говорил. Они плевали на его стул и оставляли обидные записки на его парте.

Когда в класс пришел еще один новичок, у Пола ненадолго появился друг. Вместе они сформулировали нечто вроде действовавшей в их классе социальной системы: «наверху» находились самые крупные и спортивные мальчики, которым все глядели в рот, на их месте хотелось быть всем; у «средних» тоже были некоторые достоинства, но не совсем такие, какие требовались, и они изо всех сил старались сравняться с мальчиками «наверху»; «внизу» находились, само собой, Пол и еще пара ребят, которые в основном держались подальше друг от друга, чтобы не усугубить свое и без того незавидное положение сомнительной дружбой. С появлением нового друга жизнь Пола «внизу» на какое-то время стала вполне терпимой, но довольно скоро он нашел на парте записку, в которой говорилось: «Извини, я больше не могу с тобой дружить. Хочу подняться наверх».

* * *

Одни дети становятся жертвами эмоционального или физического насилия дома, а другие сталкиваются с этим явлением в школе, где оно называется буллингом^[175] (относительно новый термин для обозначения издевательств или травли среди детей). До восемнадцати лет примерно каждый третий ребенок подвергается буллингу^[176], обычно в школе, хотя то, в чем именно он заключается, очень сильно варьируется^[177]. По оценкам специалистов, 25 процентов^[178] детей становятся жертвами словесной агрессии: их высмеивают, оскорбляют, обзывают или распространяют о них оскорбительные слухи и сплетни. Около 10 процентов подвергаются физическим издевательствам: их толкают, пихают, пинают, на них плюют и так далее. Около 5 процентов подвергаются бойкоту или их не принимают в игру, еще 5 процентам угрожают физической расправой. А по данным Исследовательского центра Пью 2011 года, около 10–15 процентов подростков сообщили о преследовании в интернете^[179]. И, подобно Полу, большинство детей, над которыми издеваются, являются объектом не одного, а нескольких видов агрессии.

Чтобы понять, что такое буллинг и как он влияет на жертву, необходимо прежде всего разобраться в роли власти^[180]: тот, кто издевается, всегда имеет ее намного больше, чем жертва. Вопреки распространенному мнению, что хулиганы — это в основном небезопасные чужаки, у большинства из этих ребят есть качества, в высшей степени ценимые их сверстниками. Они могут быть развиты физически — например, лучше всех бегают или плавают — или популярны и социально активны. И они злоупотребляют любой властью, которой располагают, чтобы сохранить свое доминирующее положение. А их целью, как правило, становятся уязвимые для насмешек дети^[181], обычно чем-то отличающиеся от остальных. Жертву, как в случае с Полом, могут выбрать из-за того, что она младше других или новичок в классе. Иногда причиной становится физическая непривлекательность или неспортивность. Это могут быть ребята с инвалидностью или из бедных семей, представители этнического меньшинства или нетрадиционной сексуальной ориентации.

Следует сказать, что ученики начальных классов тоже понемногу экспериментируют с буллингом, но по большей части травля и издевательства характерны для средней школы. Пики агрессии приходятся на периоды перехода из класса в класс или из школы в школу, а также в другие периоды, когда разрушаются привычные социальные группы^[182]. Мальчики и девочки используют любые средства, чтобы завести новых друзей или получить приглашение в новую компанию, и во время этого социального беспредела для установления или восстановления статус-кво применяются разные виды агрессии^[183].

Когда Пол перешел в среднюю школу, большинство его одноклассников перешли туда вместе с ним, как и его низкий статус. Тут ребята еще яростнее карабкались наверх и дрались за место на вершине социальной кучи-малы или, по крайней мере, за место как можно более удаленное от ее основания. В школе дети обзывали Пола всеми скверными словами, которые узнавали по мере взросления — голубой, тупой, лузер, кретин, задница, урод и прочее, — а после занятий забрасывали его камнями, пока он ждал автобус. В отличие от относительно невинных и неискушенных оскорблений в младших классах новые ругательства больно ранили. По данным проведенных недавно исследований, боль от социального взаимодействия включается теми же самыми механизмами в мозге^[184], что и физическая.

Дисбаланс власти не только делает буллинг возможной и неразрешимой проблемой, именно из-за него он столь негативно влияет на детей. Конечно, драки и конкуренция в детской среде — обычное и даже нормальное явление, но дети, постоянно подвергающиеся агрессии со стороны более сильных ребят^[185], чувствуют себя в меньшей безопасности, менее контролирующими ситуацию и более тревожными и подавленными, чем те, кто сталкивается с агрессией сверстников приблизительно одного с ними уровня. Ощущая беспомощность и не в силах что-либо изменить, жертвы буллинга долгое время живут в атмосфере постоянного страха, и вред, который он может причинить, не менее разнообразен, чем сами издевательства и травля. У многих жертв буллинга низкая самооценка; они и чувствуют себя изолированными от других детей. Поскольку буллинг довольно часто, хоть и не всегда, имеет место в школе, жертвы начинают плохо учиться и негативно относятся к образованию и учителям. У них нередко расстраивается здоровье, например, возникают головные боли, боли в животе или бессонница, и они сообщают о психологических проблемах, таких как депрессия, тревога и суицидальные мысли. Все эти трудности усугубляются, если ребенок целенаправленно подвергается агрессии раз в неделю или чаще^[186]. Часто эти проблемы переходят и во взрослую жизнь^[187] в форме крайне негативного опыта бессилия и ощущения себя жертвой; этот опыт тесно вплетается в сущность человека, перерастая в депрессию или тревожность, которые длятся по многу лет^[188] или даже десятилетий после того, как издевательства прекращаются.

Возможно, такая участь ждала и Пола, если бы в один «прекрасный» день камень не угодил ему в голову. Когда мальчик вернулся домой с окровавленным глазом (рану даже потребовалось зашивать), мама сказала, что им все-таки придется сдаться, что, судя по всему, семье все же стоит переехать и перевести Пола пойти в другую школу. «У меня такое впечатление, что эти дети издеваются надо мной!» — донеслось до Пола тем вечером из-за закрытой двери спальни; мама плакала и жаловалась папе. Услышав эти слова и всхлипывания мамы, Пол вдруг особенно остро осознал несправедливость, неправильность происходящего и поразился этому. Родители не должны плакать. Семьи не должны переезжать в другое место вопреки своему желанию. Людям, которые совершают отвратительные поступки, нельзя этого спускать. В тот момент Пол решил, что никуда не переедет. Он решил дать обидчикам отпор.

* * *

При столкновении с опасной реальностью глубочайшие врожденные инстинкты заставляют нас либо сражаться, либо сбегать. Реакция «бей или беги»^[189] получила определение в 1915 году — так ее назвал психолог Уолтер Кэннон, наблюдая за тем, как мобилизуется организм животных, когда они готовы защищаться или убегать. Согласно модели Кэннона, цель организма каждого живого существа — поддерживать гомеостаз (еще один предложенный этим ученым термин), для чего мозг координирует все системы, обеспечивая стабильность того, что еще до Кэннона другой ученый, французский экспериментатор Клод Бернар, назвал milieu interieur^[190] — внутренней средой организма.

Идеи Кэннона дополнялись и совершенствовались в течение многих лет, но сегодня, спустя сто лет, мы знаем, что в основном ученый был прав. Когда в окружающей среде происходит что-то, вызывающее тревогу, мозг и тело реагируют на это, стараясь исправить ситуацию. Миндалевидное тело активирует выброс гормонов стресса, в результате чего увеличивается частота сердечных сокращений, сужается фокус внимания, замедляется пищеварение, и кровь устремляется в мышцы, чтобы наполнить их дополнительной энергией. Эти изменения подготавливают нас к той или иной основной реакции на стресс — к тому, чтобы предпринять в связи с ним определенное действие: наступать либо отступать, вступить в драку либо бежать прочь.

Думая об элементе борьбы в этом механизме, мы представляем себе физический вред, причиняемый кому или чему-либо, и в наиболее примитивном эволюционном смысле «бить» действительно означает ударить толкнувшего тебя человека или швырнуть камнем в медведя, преградившего тебе путь. В современном же мире, в частности у сверхнормальных людей, такая реакция может принимать разные формы. Надо сказать, слово агрессия происходит от латинского aggredere, которое переводится как «атаковать или нападать», но может также означать «приближаться или пытаться» либо «воспользоваться предоставленной возможностью». Для сверхнормального человека «бить» часто означает атаковать проблему. Такие люди намного чаще нападают и яростно борются не с человеком, а с ситуацией: бедностью, дискриминацией, наркоманией, буллингом, несправедливостью — да с чем угодно.

Возмущенные и оскорбленные несправедливостью, сверхнормальные не боятся бороться с ней долго и упорно, не получая немедленного вознаграждения, даже когда сталкиваются на этом пути с целой вереницей неудач. Для них характерно нежелание быть побитыми, мощный импульс к борьбе за выживание и улучшение жизненных обстоятельств, острая потребность встать на защиту справедливости. Фактически обычно они чувствуют, что у них просто нет иного выбора. Неудача, по их словам, им не подходит, потому оставить все как есть — тоже не вариант.

Оказавшись в моем кабинете, сверхнормальные клиенты описывают себя такими словами:

Я по натуре боец.

Я тот, кто все переживет.

Я решительный.

Я изворотливый.

Я упорный.

Я сильный.

Я никогда не сдаюсь.

Я просто продолжаю, несмотря ни на что, идти своим путем.

Я делаю то, что мне нужно сделать.

Я мощно мотивирован.

Я всегда нахожу выход из положения.

В трудный момент я собираюсь с силами и иду напролом.

Я выполняю все, что решил.

Когда меня загоняют в угол, я всегда нахожу выход из ситуации.

Конечно, большинство сверхнормальных людей не становятся бойцами в буквальном смысле, и даже Пол служил в армии на инженерной должности, то есть решал проблемы, а не ходил в атаки. Но независимо от того, кто они и как выглядят, внутри, в глубине души, они бойцы. Многие из них черпают вдохновение из рассказов о супергероях и других разных людях, которые смело сражаются с проблемами и трудностями. В героях из реальной жизни, которые могут указать им путь вперед. В персонажах книг, фильмов и музыкальных произведений, которые кажутся такими же сильными и неутомимыми, какими нередко чувствуют себя сверхнормальные. В вымышленных наемных убийцах, которым известно, как сфокусироваться на жертве и что такое инстинкт убийцы. Образно говоря, сверхнормальные люди — охотники, они преследуют и уничтожают свою жертву. Они сталкеры. Убийцы. Солдаты. В любой ситуации, каждый день — что бы ни служило для них вдохновением — они чувствуют себя борцами за выживание, людьми, которые всегда доводят начатое до конца. И ради победы они используют все свои силы и любое оружие: ум, спорт, семью, талант, трудовую этику, личностные характеристики, даже язык.

В школе будущая сенатор Элизабет Уоррен, как и Пол, чувствовала себя в среде одноклассников слишком юной и всем чужой. В своих мемуарах, которые называются ни много ни мало A Fighting Chance («Шанс на победу в борьбе»), она описывает свою юность на Среднем Западе, время, когда она научилась работать со всем, что было под рукой. Уоррен пишет: «Мне было всего шестнадцать^[191], но, перескочив через один класс, я уже училась в выпускном классе средней школы. Моя ситуация виделась мне так: я была некрасивой девочкой, и оценки у меня были не наилучшие. Я не занималась спортом, не умела петь и не играла ни на каком музыкальном инструменте. Но у меня был один талант. Я была бойцом; я сражалась — не кулаками, а словами. Я была самым сильным членом школьного дискуссионного клуба».

Сегодня миллионы людей знают историю Александра Гамильтона, которую композитор Лин-Мануэль Миранда рассказывает в своем потрясающем бродвейском мюзикле «Гамильтон»; этот великий человек сам «написал сценарий своего исхода»^[192] из нищего существования на Карибских островах и стал одним из отцов-основателей США. Но, по всей вероятности, намного меньшему числу людей известно, что история Гамильтона не слишком отличается от истории самого Миранды, который тоже написал для себя сценарий выхода из тяжелейшей жизненной ситуации. Его детство прошло в неблагополучном нью-йоркском квартале Вашингтон-Хайтс, где мальчика травили за развитые языковые способности: «В первый раз дети избили меня, застав за чтением книги»^[193], — рассказывает он в альбоме-сборнике The Hamilton Mixtape. Миранда боролся со своими проблемами путем сочинения отличных песен и к тридцати шести годам получил Пулитцеровскую премию, стипендию «для гениев» Мак-Артура, две премии Grammy и три премии Tony. «Это мне решать — ранить ли людей своей ручкой, бить ли ею прямо в артерии»^[194], — откровенничает композитор в своих песнях. А перо, как известно, оружие посильнее меча^[195].

* * *

Итак, на следующий день Пол вернулся в школу с повязкой на глазу и начал свою внутреннюю битву за самоуважение, как он ее назвал. Точно так же, как некоторые ребята надевают на важные футбольные матчи счастливые гольфы, Пол теперь начинал свой день с поиска в своем шкафчике футболки с супергероями. Он носил их под рубашками и куртками, словно доспехи, и они действительно защищали его от беззащитности и одиночества. Дни в школе тянулись долго, и, подсчитывая часы — «осталось еще шесть, пять, четыре часа», — Пол практиковался быть сильным, по крайней мере, в своем сознании. Он наизусть выучил всю периодическую таблицу Менделеева. Решал сложные головоломки. Складывал кубик Рубика. Изменил почерк, чтобы наклон был влево, а не вправо. Решив что-нибудь сделать — что бы это ни было, — Пол был твердо настроен сделать это именно так, а не иначе. После того как ему наложили швы на рану, дети больше не бросали в него камни, а обидные слова и фразы в его адрес уже не ранили так сильно. Как он сам объясняет: «Я просто отказался принимать то, что они обо мне говорили, за чистую монету».

Все это может казаться сомнительной, мнимой победой или склонностью выдавать желаемое за действительное, однако исследователи знают, что борьба, которую люди ведут в душе, не менее важна, чем та, что происходит снаружи. В рамках одного такого исследования оценивалось состояние 81 взрослого человека, пережившего заключение в тюрьмах Восточной Германии^[196]; все они были политзаключенными и подвергались серьезному психологическому и физическому насилию, включая избиения, угрозы и длительное содержание в полной темноте. Спустя десятилетия после освобождения из застенков около двух третей бывших заключенных страдали — а некоторые продолжали страдать и во время исследования, — от посттравматического стресса, хотя у оставшейся трети подобных проблем не наблюдалось. Чтобы понять, почему одни люди перенесли страшные злоключения лучше других, исследователи приняли во внимание тип получаемого ими лечения, а также стратегии выживания, которые они использовали, находясь в тюрьме. Как оказалось, более надежным предиктором проблем в будущем, чем сила пережитых мучений и страх за свою жизнь, было то, в какой степени человек сдавался, отказываясь от внутренней борьбы. Те, кто чувствовал себя психологически побежденным и в какой-то момент начинал считать себя «ничем» или переставал за собой следить, с большей вероятностью испытывали эмоциональные страдания спустя много лет и даже десятилетий после освобождения, чем те, кто тайно, в собственном сознании продолжал сопротивляться. Даже когда со стороны казалось, что узники сдались — скажем, они покорно выполняли все приказы охранников и подписывали ложные признания, — внутри они одерживали решительную победу способами, которых не мог видеть никто кроме них. В глубине души они наотрез отказывались верить в свое поражение и живо представляли себе, как рано или поздно одержат победу. Происходившее вокруг не имело большого значения, потому что в своем внутреннем мире они были непобедимы.

Пол мог довольствоваться своей внутренней силой, но, как и некоторым детям из Чоучиллы, мальчику хотелось быть сильным не только психологически, но и физически. «Неужели я собираюсь остаться тем, кому все будут указывать, кто он и что ему делать? — спрашивал себя Пол. — Или я стану кем-то другим?» По его просьбе папа записал Пола на дзюдо, и вскоре додзё уже было местом, где мальчик действительно стал другим. «Там я был самым агрессивным человеком в мире», — вспоминал Пол, явно гордясь тем, как ловко ему удалось направить бойца внутри себя на нужный путь. А еще он подчеркнул важность того, что дзюдо — это вовсе не драка ногами и руками, а боевое искусство, позволяющее заблокировать или нейтрализовать соперника. Благодаря этим занятиям Пол каждый день после учебы имел возможность побеждать кого-то, не причиняя никому вреда.

Судя по всему, ежедневный спорт и физическая активность^[197] весьма успешно защищали Пола от депрессии и тревог, которые нередко сопровождают буллинг и другие неблагоприятные жизненные обстоятельства детского периода, но этим дело не ограничивалось. Это были не просто рутинные занятия и тренировки; и в зале дзюдо, и вне его Пол постоянно заставлял себя выходить за собственные пределы^[198]. По выходным мальчик надевал футболку с супергероем и пробегал сначала две мили, затем четыре, затем шесть; звук его шагов совпадал по такту с ритмом его дыхания и интенсивной, победной музыкой, которую он слушал на бегу. Иногда Пол представлял себе, что тренируется, готовясь к апокалипсису. Иногда видел себя непобедимым.

Надо признать, повзрослевший Пол действительно выглядел почти непобедимым, и я отметила его на редкость уверенный и решительный внешний вид даже в моменты, когда он говорил о весьма тяжелых периодах своей жизни. «Да, сейчас я могу спокойно об этом говорить», — сказал он, что явно означало, что раньше это было ему не под силу. Поэтому меня очень заинтересовало, как он поступал раньше, когда еще не мог свободно говорить о своих проблемах; когда еще не опирался на уверенность, которую дала ему служба в ВМФ. О чем я его и спросила. Как маленький Пол изо дня в день заставлял себя ставить одну ногу перед другой, направляясь на уроки по школьным коридорам? Как он заставлял себя пробегать милю за милей по улицам своего городка? Как он боролся с негативными обстоятельствами все эти годы?

Начало его ответа меня не удивило. Молодой человек сказал, что его отец всегда находился рядом и был готов прийти на помощь. Безусловно, хорошие люди, которые могут хотя бы отчасти компенсировать все плохое, что происходит в жизни человека, чрезвычайно важны. Но потом Пол кое-что добавил. Он назвал, и даже признал в себе одну эмоцию, которая очень часто является частью истории сверхнормальных людей, хотя большинство из них стыдятся и наотрез отказываются признавать ее роль в своих достижениях. «А еще я сильно рассердился, — довольно невозмутимо, как бы между прочим, добавил Пол. — Я понял, что то, что одноклассники делают со мной и моей семьей, совершенно неправильно, и это меня разозлило. Гнев и стал моей главной движущей силой».

* * *

Надо признать, у гнева не слишком хорошая репутация. И ученые, и обычные люди склонны делить эмоции на положительные и отрицательные^[199], и из шести универсальных эмоций — счастье, печаль, страх, гнев, отвращение и удивление — только счастье можно отнести к однозначно позитивным, в то время как все остальные являются негативными. Вполне ожидаемо положительные эмоции считаются желательными, а отрицательные нежелательными; позитивные чувства как бы возвышают человека, а негативные, соответственно, тянут вниз^[200]. С этой точки зрения такую эмоцию, как счастье, нужно всячески поощрять и культивировать, а страха, печали и гнева старательно избегать или по крайней мере учиться с ними справляться. Так уж сложилось, что гнев считается особенно плохой эмоцией^[201]; негативное отношение к нему просматривается во многих древних изречениях. Возьмите, например, слова, предположительно принадлежащие Сенеке: «Гнев — это кислота, которая может нанести больше вреда сосуду, в котором она хранится, нежели тому, на кого она изливается». Или изречение, приписываемое Будде: «Вы будете наказаны не за свой гнев, а своим гневом».

Совсем недавно, однако, ученые высказали предположение, что эмоции вообще не следует делить на хорошие и плохие; что, возможно, каждая базовая эмоция играет в жизни человека исключительно важную роль^[202]. И действительно, логично предположить, что если счастье позволяет нам наслаждаться жизнью, когда все идет хорошо, то другие эмоции помогают приспосабливаться и выживать^[203] в сложных обстоятельствах. Вдохновленные этой идеей, исследователи начали оценивать гнев как эмоцию с огромной адаптивной ценностью^[204]. Существует масса причин, по которым мы сердимся и злимся^[205], но большинство из них обычно включают в себя обиду. Особенно сильное ощущение неудовольствия, собственно гнев, возникает, когда мы чувствуем, что нам вредят, нас провоцируют, очень сильно огорчают и расстраивают. Когда у нас отнимают что-нибудь очень ценное или кого-нибудь важного или нам не удается достичь в высшей степени желанной цели^[206]. Часто, хоть и не всегда, испытывать гнев значит воспринимать несправедливость мира^[207], порождаемую неправильными поступками других людей. Гнев — сигнал о том, что что-то пошло не так. Что вам больно. Что нарушен правильный ход вещей^[208].

Однажды, вскоре после того как мы с Полом обсудили роль гнева в его борьбе с буллингом, у меня состоялся сеанс с другой клиенткой, женщиной лет сорока, которая до сих пор боролась с последствиями издевательств и травли со стороны сверстников в детстве. Я спросила ее, приходилось ли ей тогда испытывать гнев в связи с происходящим. (Тут надо сказать, что, хотя сегодня эта ситуация постепенно меняется, девочки и женщины^[209] чаще стараются скрыть свой гнев и отказываются признавать в себе эту эмоцию.) «Нет, — ответила она, — но, думаю, было бы лучше, если бы я его чувствовала». Как писал Тони Моррисон в романе «Самые синие глаза», «в гневе есть ощущение того, что ты существуешь. Чувство реальности и присутствия. Осознание самоценности»^[210].

* * *

Сенека и Будда, безусловно, были правы, когда говорили, что испытывать гнев не всегда полезно, и, конечно же, хронический гнев сказывается на нашем здоровье и разуме негативно. Но, вполне возможно, в гневе полезна не сама эмоция, а действие, на которое он нас вдохновляет. Гнев — это чувство, заставляющее выбирать борьбу в реакции «бей или беги». Действуя как активатор и организатор, гнев побуждает нас сокращать разрыв^[211] между тем, чего мы хотим, и тем, что у нас есть; между тем, как обстоят дела, и тем, как они должны обстоять, по нашему мнению. Он заставляет нас противостоять^[212] нынешнему положению дел, вместо того чтобы сдаваться или смиряться. Будучи мощной эмоцией, способной генерировать огромный импульс, гнев побуждает нас двигаться к целям^[213] и даже преодолевать препятствия на этом пути. Более яркую характеристику гневу дал Аристотель, сказав следующее: «Человек в гневе нацеливается на то, чего он способен достичь»^[214]. Именно такое проактивное, даже неутомимое стремление^[215] к цели отличает супергероев и сверхнормальных людей и уже давно признано как один из ключевых компонентов успеха человека на любой ниве.

В XVIII веке сэр Фрэнсис Гальтон собрал биографические данные о почти тысяче известных государственных деятелей, писателей, ученых, поэтов, музыкантов, художников, военачальников и прочих знаменитостей и, проанализировав их, высказал идею, что их невероятный успех является продуктом «тройственного союза врожденных способностей, энтузиазма и готовности много и тяжело трудиться»^[216]. То, что врожденные способности поставлены в этом союзе на почетное первое место, скорее всего, неслучайно. Например, в те времена кузен Чарльза Дарвина Гальтон также решительно высказывался в пользу данного аргумента в своей популярнейшей книге Hereditary Genius^[217], в которой утверждал, что интеллект и талант в значительной степени характеристики врожденные, передаваемые в великих семьях из поколения в поколение. Однако уже к XIX веку исследователи поставили под сомнение главенство врожденных способностей, таких как интеллект, и начали обращать больше внимания на другие два фактора, названные Гальтоном: энтузиазм и упорный труд. Например, психолог Льюис Терман провел так называемое Исследование одаренных: пронаблюдав за особенно быстро и успешно развивающимися в плане интеллекта детьми до их взросления, он обнаружил, что упорство было более надежным предиктором успеха^[218] этих людей в выбранных ими областях деятельности, чем коэффициент интеллекта. А психолог Кэтрин Кокс, ученица Термана, проанализировав жизнь триста одного общепризнанного гения, обнаружила, что даже с учетом интеллекта их достижения в жизни в значительной мере зависели от таких факторов, как «постоянство мотивов и усилия»^[219].

В XXI веке эта непоколебимость многим из нас известна как твердость характера^[220], или, как ее называет исследователь Анжела Дакворт, «пассионарность и настойчивость». Многочисленные исследования показали, что упорство, или твердость характера, способствует успеху человека в самых разных областях, будь то средний академический балл в школе, достижения в дальнейшей учебе, отличные показатели на Общенациональном конкурсе правописания, отсутствие разводов и, как в случае Пола, стабильность рабочего места, в том числе в армии.

Тем не менее, хотя о важности твердости характера сегодня говорят много и с огромным значением настойчивости тоже уже практически никто не спорит, пассионарность, по-видимому, понята и признана пока гораздо хуже^[221]. Пассионарность, или энтузиазм, о котором говорил Гальтон, или мотив, на который ссылается Кокс, представляет собой эмоциональный компонент, приводящий все в движение. Каждому из нас нужна причина, чтобы прилагать усилия и бороться за то, чего мы хотим, особенно когда желаемое не дается без большого труда. Не зря же один видеоролик ВМФ^[222], посвященный трудным вызовам учебы в Офицерской кандидатской школе, начинается с разговора троих выпускников программы о незаменимости истинной любви, даже страсти к своему делу. «Если у вас нет страсти, — прямо утверждает один из них, — вы ничего не добьетесь». Конечно же, все вышесказанное отнюдь не означает, что гнев — единственная эмоция, побуждающая нас много и упорно трудиться над достижением своей цели, но это, безусловно, один из самых верных способов добиться желаемого. По данным целого ряда исследований, начиная с семи месяцев и до взрослого возраста (вплоть до глубокой старости), наибольшую настойчивость при столкновении с непомерно сложными задачами — скажем, заполучить игрушку, которую кто-то крепко держит; открыть запертую коробку неподходящим ключом; решить задачу, не имеющую решения, — демонстрируют люди, которых больше других злит и раздражает неудача^[223].

Следует сказать, что современная когнитивная психология всецело поддерживает идею, что гнев может быть продуктивной эмоцией, особенно в сочетании с моделями поведения, ориентированными на цели и прогресс. Фактически, когда гнев направляется на активные и конструктивные действия^[224], в мозге он противопоставляется страху. Изначально гнев зарождается в реактивном миндалевидном теле, но при переходе от эмоций к целенаправленному действию, на которое они нас толкают, активность смещается в префронтальную кору головного мозга, в зону, которая отвечает за планирование интенционального поведения и его фактическую реализацию. Правая префронтальная кора управляет нашими более пессимистическими реакциями и активируется, когда мы чувствуем злость и бессилие; когда мы остаемся там, где были, только злимся и накручиваем себя. Однако нечто совсем иное происходит в мозге, когда мы испытываем гнев и ощущаем собственную силу, когда от вопроса «Что мне только что сделали?» мы переходим к вопросу: «Что я намерен сделать в ответ?»

По словам американского писателя Уильяма Уорда, нужно «мудро направлять гнев на проблемы, а не на людей, сосредоточивать энергию на ответах, а не на оправданиях»^[225]. Иными словами, чтобы извлечь пользу из своего гнева, мы должны перестать быть жертвами и сыграть активную роль, по крайней мере в том, что непосредственно нас касается. Такое перенаправление энергии с бессилия на целенаправленную деятельность уже давно подтвердило свой терапевтический эффект в деле исцеления самых разных психологических травм. «Работа, работа и работа. Это самая важная цель всех травмированных людей»^[226], — пишет Ричард Моллика, специалист по травматическим ситуациям и выживанию в условиях массового насилия в разных странах. И этот маневр действительно позволяет преодолевать^[227] негатив даже более эмоциональных, неконтролируемых, безрассудных форм гнева, например ярости.

Когда, согласно нашему восприятию, существует что-то, что позволит нам преодолеть препятствия на пути, гнев активирует левую часть префронтальной коры головного мозга, которая управляет нашими более уверенными, мотивированными реакциями. Левая часть префронтальной коры^[228] — это зона, в которой мозг работает над прогрессом в достижении целей, решает проблемы, планирует и выполняет задуманное. Таким образом, злость и активные действия могут быть полезными, поскольку смещают мозговую активность в часть мозга, позволяющую нам чувствовать себя уверенными, целеустремленными и контролирующими ситуацию^[229]. Именно здесь, в левой части префронтальной коры, гнев^[230] нередко направляется на реализацию планов, и мы чувствуем себя более решительными и даже позитивнее оцениваем свое будущее.

По сути, хоть гнев и считается негативной эмоцией, для мозга он очень похож на счастье^[231], иными словами, эта эмоция тоже включает левое полушарие. В одной интересной серии исследований психологи Дженнифер Лернер и Дачер Келтнер сравнивали взрослых людей, испытывающих страх, гнев и счастье^[232]. Они обнаружили, что по сравнению с теми, кому было страшно, сердившиеся и счастливые приблизительно в равной степени оптимистично смотрели на свое будущее, причем это касалось событий, которые они могли и не могли контролировать: сердечного приступа, устройства на работу, выбора профессии или удачного брака. Дальнейшие исследования позволяют предположить, что, хотя и счастливые и испытывающие гнев люди склонны делать оптимистичные прогнозы своего будущего, их оптимизм неодинаков. Если счастливым свойственно полагать, что хорошее будет происходить с ними само собой, те, кто злится и сердится, чаще верят в то, что счастливое будущее они создадут сами. По мнению исследователей Дженнифер Лернер и Лариссы Тиденс, оптимизм людей, испытывающих гнев, ближе к вере в себя, чем к вере в мир; он ведет к «не всегда оправданной предрасположенности видеть себя могущественным, умелым и эффективным»^[233].

Сегодня также получены надежные свидетельства того, что, поскольку гнев позволяет воспринимать проблемы как более управляемые и контролируемые, он фактически снижает стресс. В рамках еще одного исследования, проведенного Дженнифер Лернер и ее коллегами^[234], 92 взрослых человека были подвергнуты воздействию известных стрессоров — например, испытуемых просили отсчитывать назад с 9095 семерками и с 6233 по тринадцать, а также решать в уме сложные математические задачи из интеллектуального теста Векслера. Ситуация усугублялась тем, что участникам указывали на их ошибки по ходу их совершения и побуждали трудиться как можно напряженнее и быстрее, иначе, как их сразу предупредили, они будут задерживать и подведут остальных. Так вот, если у испытуемых, которые, работая над заданиями, беспокоились и пугались, наблюдалось существенное учащение сердцебиения, повышение артериального давления и уровня кортизола, то у тех, кто злился и сердился, эти показатели оставались на значительно более низком уровне. Иными словами, судя по всему, в паре с гневом и чувством негодования к нам нередко приходит весьма полезная уверенность и решимость. Порой человек, злясь и сердясь, чувствует себя сильнее и увереннее. Иными словами, он чувствует себя лучше подготовленным к тому, чтобы смело двигаться вперед и исправлять ошибки и несправедливость мира^[235].

* * *

Казалось бы, после столь неприятного опыта столкновения с жесткой иерархией в детстве, армия должна быть последним местом, где захочет оказаться Пол, но ему, напротив, очень импонировала именно присущая армии максимальная четкость структуры. Став военным, он оказался в мире, где отношения воспринимаются как нечто упорядоченное и справедливое, а не непредсказуемое и зависящее от прихотей судьбы, и где о нем судили по его реальным талантам и способностям. Оглядываясь назад, Пол думает, что отчасти пошел служить на флот потому, что свои сильные стороны на тот момент он пока еще воспринимал как нечто временное, не окончательное. «Мне было важно иметь образ жизни, который позволит мне оставаться физически и интеллектуально активным, иначе, как я опасался, мог бы случиться рецидив, и я бы оказался там, где был прежде», — объясняет молодой человек. Однако он не только больше не стал ничьей жертвой, он стал лидером. Бег, развитие умственных способностей, неустанная физическая подготовка: Пол годами ставил перед собой все более и более трудные цели и накопил огромный опыт в деле борьбы со стрессом. Теперь офицер ВМФ Пол говорит: «Я считаю себя более сильным и способным, чем большинство окружающих меня людей, и думаю, что это объясняется пережитыми мной испытаниями. Я оптимист — но не потому, что, на мой взгляд, со мной не может или не должно случиться ничего плохого, а потому, что я верю в то, что смогу преодолеть любые трудности, какие только можно вообразить. Я чувствую себя независимым и уверенным в себе. Я чувствую, что успешно прошел все предложенные мне тесты. Я чувствую себя храбрым».

Поэт Дилан Томас сказал: «Только одна вещь в мире хуже несчастливого детства — это слишком счастливое детство»^[236]. Не знаю, так ли это, но точно знаю, что, в отличие от Пола, многие сверхнормальные люди чувствуют себя менее значительными и сильными из-за трудностей, выпавших на их долю; они убеждены, что стали бы лучшими людьми, если бы в их жизни не было серьезных стрессов. Они с завистью смотрят на сверстников, поскольку те кажутся им не обремененными проблемами и счастливыми, представляя и себя более желанными, достойными, привлекательными, нормальными, адаптированными к жизни и так далее и тому подобное. Но это необязательно так.

Хотя сильный, всепоглощающий стресс никому не приносит пользы, бороться с ним не так уж плохо. Обучение умению справляться со стрессом сродни упражнению, благодаря которому мы, по словам Пола, становимся сильнее и талантливее посредством напряжения сил и постоянной практики. Детский психиатр Майкл Раттер назвал это «эффектом закаливания»^[237], высказав идею, что, подвергаясь определенным испытаниям, мы закаляемся и становимся менее уязвимыми перед очередными неблагоприятными жизненными обстоятельствами. А психолог-исследователь Ричард Динстбир развил эту идею, предложив так называемую модель твердости и строгости^[238]. По его мнению, когда человек испытывает давление обстоятельств, его меньше пугает его физиологическая активность, и он начинает видеть угрозы и проблемы как ситуации, которыми может управлять и которые в силах контролировать.

Существует множество подтверждений того, что воздействие неблагоприятных ситуаций действительно делает нас выносливее^[239]; что борьба с умеренным стрессом даже полезнее для человека, чем его полное отсутствие. Так, эксперименты над молодыми беличьими обезьянами продемонстрировали, что, когда животных на раннем этапе жизни подвергали краткосрочному воздействию стрессоров^[240], впоследствии они были более стойкими; по сравнению с обезьянами, которые не испытывали стресса, подвергавшиеся воздействию умеренных стрессоров чувствовали себя более комфортно в новых для них ситуациях, кроме того, у них отмечался существенно более низкий уровень кортизола.

Уместно также вспомнить об исследовании на базе более чем пятисот студентов Университета штата Массачусетс в Дартмуте, половина из которых прошла войну во Вьетнаме. Оно показало, что молодые люди с опытом периферийных боевых действий во взрослой жизни отличались лучшим психологическим здоровьем, чем ветераны с непосредственным боевым опытом и чем студенты, которые вообще не были на войне^[241]. А еще одно многолетнее исследование на базе общенациональной репрезентативной выборки из более чем двух тысяч взрослых людей в возрасте от 18 до 101 года, проведенное психологом-исследователем Марком Сири и его коллегами, выявило, что пережившие в детстве по крайней мере некоторые лишения и невзгоды более успешны и больше удовлетворены жизнью, чем те, кто подвергся очень серьезным испытаниям, и чем те, кто практически не имел негативного детского опыта. Это позволило авторам исследования сделать вывод, отчасти созвучный идее Ницше: «Что нас не убивает, делает нас сильнее»^[242].

* * *

«Думаю, с того момента, как меня начали травить в школе, мою жизнь можно считать одной долгой борьбой, — сказал Пол. — Я до сих пор сражаюсь с самим собой, чтобы быть самым лучшим и доказать и себе, и другим, что способен достичь всего, что наметил, и непременно сделаю это. Я получил диплом. И воинское звание. У меня есть хобби. У меня есть друзья. Но битва не прекращается. Мне еще многого надо достичь». В сущности, именно поэтому Пол и пришел ко мне. Не потому, что его жизнь, по его ощущениям, ему не нравилась, а потому, что он постоянно стремится ее улучшить.

Как в случае со многими сверхнормальными людьми, Полу предстояла очередная битва: ему нужно было найти способ полюбить свою жизнь. Его, например, очень беспокоило, что из-за службы в армии он не может находиться рядом со своей любимой, и он хотел знать, как ему стать лучшим спутником жизни. Безусловно, впереди его ждали определенные проблемы, как минимум логистические. Но я напомнила ему, что целеустремленные решатели проблем преуспевают не только в армии, но и во взаимоотношениях с людьми. Пол борец по натуре, и, хотя это на какое-то время увело его далеко от дома, именно поэтому он теперь усердно искал способ сохранить желанные отношения.

Пола также волновало, поймет и примет ли любимая вечного бойца, живущего внутри него, полюбит ли она это его качество. И, как мне кажется, она, возможно, уже сделала это. В своей тумбочке в казарме Пол хранит рисунок, на котором он изображен в образе супергероя. Это набросок углем, сделанный его девушкой; именно таким она его видела. Мужественным. Сильным. Непобедимым. Выполняющим важную миссию.

Глава 5. Реакция «беги»

Если вам повезет, одна-единственная фантазия сможет трансформировать миллион реалий^[243].

Майя Энджелоу

Когда Мара была новорожденным малышом, ее матери очень хотелось бросить малышку о стену. Она день и ночь качала дочку в колыбели, а сама все время смотрела в одну точку на дальней стене комнаты — на воображаемую мишень, в которую она мысленно швыряла собственное дитя. Однажды вечером, поняв, что больше не в силах сопротивляться дикому желанию, женщина выключила свет, чтобы не видеть это место, и уселась в углу, прижав к груди колени и прижимая к себе Мару. Так их и нашел отец Мары; обе плакали. Мама попросила мужа не включать свет и, страшно рыдая, призналась ему в том, что с ней происходит. Мужчина, оцепенев от ужаса, опустился на стул; мать и ребенок громко плакали, и прежде чем он успел что-либо сделать, визг жены достиг пронзительного крещендо… а малыш на ее руках вдруг замолк. Оба родителя решили, что Мара умерла, но девочка крепко спала. Как будто внутри нее просто выключился выключатель, и она из извивающегося, визжащего младенца превратилась в тихое трехкилограммовое воплощение тепла и безмятежности. В ту ночь мать Мары положили в больницу; врачи диагностировали у женщины послеродовую депрессию, но, когда Мара подросла и начала ходить, все стало еще хуже.

Мать Мары, когда-то востребованный поставщик провизии, очень любившая тестировать новые блюда на родных и друзьях, с каждым годом становилась все более раздражительной и непредсказуемой, и Мара с папой никогда не знали, где будет их ужин — на столе или на потолке. Не раз Мара собирала свой детский чемоданчик и убегала, но, поскольку ей не разрешалось покидать двор, девочка сидела в дальнем углу большого заросшего двора и смотрела на небо. Оно казалось таким пустым; кроме птиц и самолетов, летавших в угодном им направлении, там не на что было смотреть. Но девочка могла наблюдать за небом часами.

* * *

Как уже говорилось, мозг человека «запрограммирован» при обнаружении угрозы во внешней среде выбирать одно из примитивных действий — сражаться или убегать. Но когда ни атака, ни побег невозможны, многие сверхнормальные дети остаются там, где они есть, и выполняют все, что от них требуют, находя способ убежать внутри себя. Когда стресс становится непереносимым, ребенок может заснуть; он также может убежать от реальности, не выходя со двора. Его тело вынуждено оставаться на месте, но разум уносится далеко. Такова одна из главных стратегий выживания многих психологически устойчивых детей; тем или иным способом они убегают от реальности, сопротивляясь тому, чтобы быть поглощенными или загнанными в рамки своим окружением^[244].

По словам психологов Сьюзан Фолкман и Ричарда Лазаруса, существует два способа справиться со стрессом^[245]: совладание, сосредоточенное на проблеме, когда человек пытается ее решить, и совладание, сфокусированное на эмоциях, когда человек управляет собственной эмоциональной реакцией. Эти способы в определенной мере представляют собой современные формы реакций «бей» или «беги» и, по сути, равнозначны. Скорее, как говорится в молитве о спокойствии духа, которую заучивают в обществе «Анонимные алкоголики»: «Господи, дай мне терпение принять то, что я не в силах изменить; дай мне силы изменить то, что возможно; и дай мне мудрость научиться отличать первое от второго», искусство адаптации заключается в умении в нужное время выбрать правильный способ совладания со стрессом. Многие дети с устойчивой психикой стараются минимизировать негативное влияние сложных жизненных обстоятельств, поначалу нередко пытаясь отбиваться, стараясь изменить ситуацию и улучшить свою судьбу. Если же это не срабатывает, они часто не принимают свое положение, но принимают тот факт, что по крайней мере в данный момент не могут ничего изменить, и просто отстраняются от хаоса вокруг них^[246].

Дистанцирование — это способ совладать со стрессом, сосредоточенный на эмоциях; он основан на том, что, хоть мы не сможем изменить некоторые плохие вещи, которые с нами случаются, мы можем варьировать количество уделяемого им внимания и меру их влияния на нас. В психологии для обозначения дистанцирования употребляется термин диссоциация — этим словом определяется широкий диапазон стратегий, позволяющих человеку отстраниться от среды. Наиболее экстремальные формы диссоциации психологи связывают с посттравматическим стрессом; их патологические виды очень любят изображать в книгах и фильмах, делая из них сенсацию ради массового интереса. Может, поэтому повзрослевшая Мара часто задумывалась над тем, что говорит о ее душевном здоровье сопровождающая ее всю жизнь склонность к диссоциации. А между тем наиболее распространенные формы диссоциации вовсе не обязательно сенсационны или проблематичны; обычно люди прибегают к ним как к креативным и временным формам совладания со стрессом^[247]. Вот, например, как Майя Энджелоу в детстве сводила к минимуму крайне негативное влияние времени, проведенного ею в Миссури, где она жила много месяцев и постоянно подвергалась сексуальному насилию со стороны сожителя своей матери: «В своем разуме я жила в Сент-Луисе всего несколько недель»^[248]. А вот как справлялся с неблагоприятными обстоятельствами в детстве брат Майи, Бэйли: «Он рассказывал мне, что, когда мы были маленькими и все в нашей жизни шло из рук вон плохо, его душа просто заползала за сердце, сворачивалась там клубочком и засыпала. А когда он просыпался, страшное было уже позади»^[249].

На первый взгляд кажется, что понять, как и когда нужно отделить себя от окружения, чрезвычайно сложно, однако психолог Гарри Салливан утверждает, что такое дистанцирование представляет собой «базовую способность человеческого разума защищать свою стабильность»^[250] и что ее успешное применение наблюдается даже у младенцев. По всей вероятности, нагляднее всего данный факт иллюстрирует эксперимент под названием «Каменное лицо»^[251], разработанный психологом Эдвардом Троником. В его рамках мать устраивает и пристегивает месячного малыша в автомобильном детском кресле и пару секунд взаимодействует с ним как обычно. Затем отводит взгляд, а потом опять смотрит на младенца, на этот раз с лицом без выражения. Это сбивает малыша с толку, и он пытается привлечь ее внимание, как правило, сначала улыбаясь. Когда это ни к чему не приводит, поскольку женщина сохраняет каменное лицо, ребенок активизирует попытки вернуть привычную мать: он извивается в кресле, машет ручками и умоляюще плачет и кричит. Когда младенец улыбается, а затем плачет, он использует способ совладания со стрессом, сосредоточенный на проблеме: сопротивляется тому, что мать потеряла к нему интерес, и пытается заставить ее изменить безразличное отношение. Когда же ему это не удается, ребенок переключается на другие стратегии: начинает смотреть в сторону, уходит в себя, сосредоточенно сосет пальцы на ручках и ножках. Это уже и есть совладание, сосредоточенное на эмоции; ребенок понимает, что без материнской поддержки ему остается одно — успокаиваться самому. На первый взгляд, он сдается и прекращает искать помощь или решение своей проблемы извне, однако, стараясь спасти себя самостоятельно, он на самом деле совершает внутренний побег^[252].

Переживший холокост психиатр Виктор Франкл писал, что одно из самых важных правил самосохранения в концентрационных лагерях — «стараться быть незаметным»^[253]. Это правило применимо и к детям, живущим в домах, где они не чувствуют себя в безопасности или даже боятся за свою жизнь. Эти дети нередко с предельной внимательностью стараются быть как можно тише и незаметнее. Они играют, представляя себя невидимками, будто сливаются с обоями или погружаются в пол. Они практикуются в неподвижности, стараясь быть как можно менее заметными. Десятилетия исследований особенностей психологически устойчивых детей^[254] показали, что, ребенок, умеющий справляться со стрессом, будучи подверженным ему постоянно, отлично знает, как в нужный момент отступить в безопасное место. Ученые также заметили, что к стратегии психологического дистанцирования^[255] чаще всего прибегают в младенчестве и раннем детстве; с возрастом эта тенденция уменьшается, возможно, потому, что у ребенка появляются возможности настоящего ухода. Младенец может только отвести взгляд и уйти в себя, тогда как ребенок постарше может уйти в свою комнату или другое укрытие, где он спит, играет или читает, отвлекаясь от мыслей о том плохом и страшном, что с ним происходит. Там, в своих убежищах, они часто ищут утешения в более предсказуемых источниках тепла^[256], например прижимая к себе мягкие игрушки или домашних животных.

Замечали ли маленькую Мару дома, в полной мере зависело от маленьких белых таблеток с крохотными отштампованными на них циферками, которые принимала мать. Мара точно знала, приняла мама таблетку или нет, когда та встречала ее у автобуса, привозившего девочку из школы. Если мама улыбалась и махала ей рукой, Мара могла рассчитывать на повышенное внимание к себе. В такие дни женщина часами могла печь любимые торты и пирожные дочери, а девочка считала моменты, когда она сидела на табуретке рядом с миксером, облизывая сладкие и липкие деревянные ложки, самыми счастливыми. В эти минуты Мара думала, что у нее самая лучшая мама в мире, и в эти дни мама действительно была такой.

Но иногда большой желтый автобус заворачивал за угол, а Мару никто не встречал. Тогда девочка смущенно махала на прощанье водителю автобуса, а сама думала о том, знает ли он, что ее ждет. В такие дни Мара пряталась. Ее излюбленным укрытием был шкаф в спальне, где над штангой для вешалок с одеждой была длинная полка с подушками и одеялами. Девочка без труда залезала на маленький комод, а с него на верхнюю полку шкафа. Именно там Мара придумала то, что считала своим «волшебным фокусом». Она смотрела на какое-нибудь пятнышко, например на шарнир на двери или пятно на потолке, закрыв один глаз. Затем открывала этот глаз и закрывала другой. Так, по очереди открывая и закрывая глаза, Мара заметила, что видит шарнир или пятно под немного разными углами зрения; а бинокулярное зрение (возможность смотреть обоими глазами) позволяло одновременно фиксировать взгляд на одном и том же объекте. Постепенно девочка каким-то образом натренировала глаза (или мозг) не делать этого. Она поняла, что если два изображения не совпадают друг с другом, мир становится раздвоенным и несфокусированным. Так, глядя в пространство между двумя раздвоенными образами, Мара нашла способ смотреть прямо на что-то, на самом деле не видя его.

Чем больше девочка практиковала волшебный прием, тем легче он ей давался. Дошло до того, что, когда лицо мамы менялось со светлого на темное и она хватала дочь за руки и не отпускала, Маре уже не нужно было, упаковав свой чемоданчик, убегать в кусты во дворе или залезать в шкаф. «Расщепив» зрение, Мара могла в любое время, когда пожелает, проскользнуть в пространство между тем, что видел ее правый и левый глаз, и спрятаться там. Благодаря этому трюку девочка чувствовала себя в безопасности, неприкасаемой, даже когда стояла перед матерью, изо всех сил трясущей дочь за плечи.

* * *

Ученые подсчитали, что в каждый конкретный год каждый пятый взрослый страдает тем или иным психическим заболеванием^[257], а один из двадцати — серьезным психическим расстройством. На сегодняшний день полного списка психических расстройств, квалифицируемых как серьезные, не существует, как, впрочем, и четких категорий умеренных и незначительных психических расстройств, но большинство психологов относят шизофрению и биполярное расстройство к первой категории и утверждают, что самые разные психологические проблемы, от сильной депрессии до расстройств пищевого поведения и синдрома навязчивых состояний, также можно считать опасными психическими заболеваниями, если их симптомы достаточно серьезны, чтобы мешать повседневной активности человека. В частности, эти симптомы не позволяют человеку продолжать работать и, соответственно, зарабатывать на жизнь, сохранять взаимоотношения, вести домашнее хозяйство или обслуживать себя. Очевидно также, что одним из повседневных занятий взрослого человека является исполнение родительских обязанностей. Мы обычно не думаем о пациентах с психическими заболеваниями как о родителях, а между тем женщины с эмоциональными расстройствами рожают детей с той же вероятностью, что и здоровые^[258], и до 50 процентов таких женщин живут со своими детьми^[259]. Ситуация с психическими заболеваниями отцов пока еще не исследована, но имеющиеся в распоряжении ученых данные позволяют предположить, что мужчины с эмоциональными проблемами^[260] становятся отцами с меньшей вероятностью, чем их здоровые сверстники, или, по крайней мере реже живут со своими детьми.

К тому времени, когда Мара пошла в школу, у ее матери диагностировали биполярное расстройство — психическое расстройство, которым страдают почти шесть миллионов взрослых американцев^[261] и которое, следовательно, изо дня в день крайне негативно влияет на жизни миллионов американских детей^[262] вроде маленькой Мары. Симптомы биполярного расстройства включают в себя эмоциональные всплески, характеризующиеся нарушениями сна и невероятной хаотической активностью больного, неизбежно сменяющиеся бездонными эмоциональными спадами, когда человек может спать или плакать в течение нескольких дней, а то и недель. Впрочем, какими бы драматическими ни были симптомы биполярного расстройства, общение с человеком, страдающим психическим заболеванием, по всей вероятности, составляет лишь малую часть стресса^[263], с которым сталкиваются их родные и, конечно, их дети. Поскольку симптомы сильно варьируются по интенсивности, родителю с тяжелым психическим расстройством обычно трудно сохранять работу и оплачивать счета; как следствие у них часто возникают проблемы с обеспечением даже самых элементарных потребностей своих детей. Кроме того, родители с такими заболеваниями нередко воспитывают детей в одиночку^[264], без поддержки, и их поведение бывает слишком непоследовательным^[265], чтобы они могли обеспечить организованную жизнь, необходимую любому ребенку. Находясь под сильнейшим гнетом симптомов болезни и мрачных настроений, родители вроде матери Мары часто не способны замечать и (или) удовлетворять эмоциональные потребности своих детей. И поскольку многие психические заболевания носят хронический и эпизодический характер, эти стрессоры обычно влияют на детей не единожды^[266], а снова и снова, на протяжении многих лет.

Следует, впрочем, отметить, что, несмотря на все эти проблемы, родители с психическими заболеваниями, как и другие родители, часто находят в своей роли опекунов и воспитателей^[267] глубокий смысл, а их любовь к детям и желание быть хорошими родителями нередко становятся мощными стимулами к успеху на этом поприще. И дети в таких семьях склонны считать своих родителей хорошими^[268], относиться к ним более позитивно, чем те сами относятся к себе, потому что они не зацикливаются на болезни и часто связаны с матерями и отцами глубокой душевной связью. Это приносит пользу всем, потому что, даже если опекуны имеют определенные эмоциональные расстройства, дети страдают меньше^[269], если с теми, кого они любят, их связывают крепкие узы. Да и серьезное психическое заболевание не делает человека автоматически плохим родителем, а быть сыном или дочерью такого родителя вовсе не обязательно означает скверную жизнь для ребенка. Безусловно, у таких детей выше риск возникновения эмоциональных и поведенческих проблем^[270], но исследования на базе детей и подростков, чьи родители страдают серьезными психическими заболеваниями, показали, что от трети до половины таких детей добиваются немалых успехов в учебе, на работе и в социальных взаимоотношениях и у них нет никаких проблем с психическим здоровьем; они выглядят и ведут себя примерно так же, как и их сверстники из благополучных семей^[271].

Как же им это удается?

Некоторые из них для этого делают то, что и многие, чье детство не назовешь счастливым: находят способ уйти от реальности.

* * *

В защищенном пространстве шкафа Мары было много приятного и хорошего, например мягкие игрушки и книжки с картинками, но главным сокровищем было черное карманное транзисторное радио, которое девочка прятала в подушках. Когда ее мама дни напролет плакала, девочка сидела на своей полке, засунув в ухо единственный наушник кремового цвета. «Я старалась сделать звук максимально громким, — вспоминала она. — Меня совершенно не волновало, что это может быть вредно для слуха. Я вообще часто хотела быть глухой, чтобы многого не слышать». Мара водила пальчиком по пластиковому зубчатому тюнеру радио, наблюдая за тем, как маленькая красная полоска движется от станции к станции. Музыка, помехи, опять музыка, опять помехи. Занимаясь этим, Мара чувствовала себя так, будто настраивает собственное внимание, и, максимально сосредоточившись на музыке в одном ухе, вполне успешно блокировала звуки плача матери в другом.

Один из эффективных способов отключиться от одной части своей жизни — максимально настроиться на другую. Полностью погружаясь в захватывающую деятельность, мы забываем о проблемах, больших и малых. Мы с увлечением слушаем музыку. С головой уходим в книгу или фильм. Играем на музыкальном инструменте. Мечтаем и фантазируем. Смотрим телевизор. С энтузиазмом занимаемся спортом или хобби. Это лишь некоторые из способов, помогающих дистанцироваться от стресса повседневной жизни, чем-то занявшись; эти способы позволяют человеку расслабиться и ослабить «амортизацию» в результате воздействия окружающего мира. В своих мемуарах Instrumental («Инструментальное») классический пианист Джеймс Роудс вспоминает о собственном побеге от боли сексуального насилия в детстве; он уходил в музыку. «В школе было несколько репетиционных со старыми разбитыми фортепиано. Они стали моим спасением. Я бежал туда каждую свободную минуту»^[272]. А Мисти Коупленд, первая женщина-афроамериканка, ставшая примой Американского театра балета, в своих мемуарах «Жизнь в движении: нетипичная балерина» пишет о танце как о своем способе забыть о реалиях несчастливого детства: «Каждый раз, когда я танцевала, каждый раз, когда я творила, мой разум прояснялся. Я не думала о том, что сплю на полу, потому что у меня нет кровати, что новый друг моей матери может стать моим очередным отчимом или что нам, возможно, не удастся наскрести достаточно денег, чтобы купить еды»^[273].

Любое поглощающее внимание действие требует избирательности внимания, или избирательности невнимания^[274], то есть смещения фокуса, которое позволяет сузить свой опыт, ограничив его рамками конкретной ситуации, и заблокировать осознание небольших стрессовых факторов или даже серьезных проблем и обид. Это может напоминать эскапизм, но, по подсчетам ученых, человеческий ум отстраняется от реальности в 50 процентах времени бодрствования^[275], и это наводит на мысль, что такие маневры с целью дистанцирования, вполне вероятно, выполняют весьма важные для выживания функции^[276]. В сущности, исследователи уже подтвердили, что поглощающие внимание задачи и заботы способны оказывать позитивное влияние^[277]: они уменьшают стресс, укрепляют чувство безопасности и контроля, восстанавливают нейтральное настроение, после того как с нами происходит что-то скверное, а иногда приводят к поистине потрясающему ощущению «потока»^[278].

Даже когда Мара не пряталась на полке, она была настоящим экспертом в деле фокусировки внимания на выбранном объекте; она научилась тем или иным способом не замечать, что у мамы начинается истерика. Именно с такой ситуацией столкнулись полицейские, когда однажды вечером привезли Марину маму домой и завели в заднюю дверь, после того как женщина в маниакальном приступе любви к скорости въехала на автомобиле в телефонный столб. Мара ела пиццу перед телевизором, слушая одним ухом игровое шоу, а другим полицейских; девочка ни разу не взглянула в их сторону. «Мои глаза были словно приклеены к телевизору, — вспоминает Мара. — Я знала, что это выглядит странно, но я действительно не могла заставить себя повернуть голову и посмотреть на полисменов».

Подобно Маре, Жана Пиаже (известный швейцарский философ, отец теории когнитивного развития) тоже воспитывала мать, страдавшая психическим заболеванием. Мальчик справлялся с непредсказуемостью ее настроения и дистанцировался от реальности, с головой погружаясь в упорядоченный мир науки. «Одним из прямых следствий скверного психического здоровья моей матери, — писал Пиаже, — было то, что я очень рано отказался от игр ради серьезной работы; я делал это, во многом подражая отцу (ученому на редкость кропотливого и критического склада ума, который научил меня ценить систематический труд), а также для того, чтобы найти убежище в приватном, невыдуманном, настоящем мире»^[279]. В возрасте семи лет Пиаже начал изучать природу. К десяти мальчик опубликовал статью о редком виде воробьев в серьезном научном журнале и изучал и классифицировал моллюсков. К пятнадцати годам он стал малакологом (малакология — раздел зоологии, посвященный изучению моллюсков) с отличной научной репутацией^[280], хотя редакторы, которые с ним работали, даже не подозревали, что ему так мало лет.

* * *

Личным миром Мары была не наука. Ее полка в шкафу стала фантастическим местом, где девочка слушала музыку, позволяя уму блуждать, витать в облаках. Возможно, это означает отсутствие четкого направления мысли, но, как утверждают социологи, «не все умы, витающие в облаках, сбиваются с пути»^[281]. Такое умственное состояние позволяет нашему «я» перемещаться из одного места в другое — как мы надеемся, в лучшее, — и подобная психологическая мобильность нередко способна освободить угодившего в ловушку несчастливого детства ребенка, как было с Марой. Слушая музыку в транзисторе, девочка представляла себя в далеких местах, занимающейся самыми разными замечательными делами. В своих мечтах она жила то тут, то там, но, когда ей приходилось спускаться с полки и ее разум уже не мог витать в облаках, девочка испытывала страх сродни боли: «Я вынуждена была оставаться там, где находилась, — вспоминает Мара. — Мне нужно было быть тем, кем я была».

Когда мы не способны трансформировать свою реальность, мы иногда справляемся со стрессом, трансформируя ее в своем сознании, погружаясь в мечты или фантазии^[282] хоть на несколько мгновений, а порой и до того момента, когда становится доступной какая-либо другая форма побега. Многие сверхнормальные взрослые люди вспоминают, что в детстве постоянно жили в мире фантазий. Чаще всего дети мечтают быть животным или супергероями^[283], но эти мечты столь же разнообразны, как и сами дети. Общее же во всех таких фантазиях то, что они способны вытащить ребенка из состояния страха, беспомощности и безнадежности и перенести туда, где возможно все, даже счастливая жизнь. После того как мать Элеоноры Рузвельт умерла и отец отослал девочку жить к тете, она, по ее словам, «хотела, чтобы меня оставили в покое в мире моей мечты, где я была героиней, а мой папа героем. В этот мир я уходила каждый раз, когда ложилась спать, и как только просыпалась утром, и все время, пока гуляла, и вообще все время, когда мне никто не докучал»^[284].

Конечно, чрезмерные фантазии скорее иллюзорны, чем конструктивны, но целенаправленное и гибкое прибегание к ним помогает детям, да и взрослым, выжить в сложной реальности. Одно исследование на базе израильских детей^[285], подвергшихся насилию, показало, что фантазии в сочетании с другими механизмами совладания со стрессом — важный источник надежды, которая, в свою очередь, служит весьма точным предиктором успеха этих детей в жизни четырнадцать лет спустя. «Я никогда не знала точно, буду ли жива завтра, но с наступлением вечера стояла у окна, воображая огни Нью-Йорка, — вспоминала свое детство одна из участниц исследования. — Я часами сидела и представляла себе, как попадаю в этот великий город»^[286]. Аналогичным образом Виктор Франкл описывал, как он и другие жертвы холокоста находили убежище в своем внутреннем мире, в котором они могли пойти куда угодно, даже вернуться домой. «В своем сознании я ехал на автобусе, выходил из него, открывал ключом входную дверь квартиры, отвечал на телефонный звонок, включал свет. Наши мысли часто сосредоточивались на мельчайших деталях, и эти воспоминания были способны растрогать до слез»^[287].

Известно, что детям фантазировать легче, чем взрослым, но в любом возрасте один из самых доступных способов погрузиться в воображаемый мир, отличный от реального, — использовать такой портал, как книги^[288]. «Писатели часто оказываются лучшими психотерапевтами, чем мы», — признался мне однажды коллега. И правда, многие психологически устойчивые дети исцеляют себя именно чтением. «Я думаю, что все вымышленные персонажи, особенно из приключенческих книг и героической фантастики, есть не что иное, как наши мечты о самих себе, — говорит известный писатель и создатель комиксов Алан Мур. — И иногда они на редкость красноречивы»^[289]. Сверхнормальные люди могут идентифицировать себя с истинными героями и борцами, что помогает им чувствовать себя сильными; в других случаях они обращают свой взор на персонажей, которые сильны как-то по-другому. Так было, например, с писателем Акхилом Шармой, который в своих мемуарах «Семейная жизнь» вспоминает, как справлялся со стрессом, после того как его старшего брата парализовало в результате неудачного прыжка в бассейне; это событие крайне негативно сказалось на всей его семье. «Я всегда прятался в книгах, и тогда, когда действительно читал и когда просто представлял себя кем-то из книжных персонажей. И особенно мне нравились книги, героем которых был молодой человек, желательно младше двадцати пяти лет, обладавший магической силой, обнаруживаемой им в себе в ходе повествования. Погрузившись в чтение такой книги, я чувствовал себя более уверенным. Я искренне полагал, что тоже могу обладать какими-то сверхъестественными способностями, например умею летать или, скажем, видеть будущее»^[290].

То, что человек читает, зависит от его потребностей, и если одни дети, как, например, маленький Жан Пиаже, делают это для того, чтобы оставаться на связи с упорядоченным и реальным миром, то Мара использовала их так же, как музыку — как способ чувствовать себя кем-то другим и находиться в другом месте. Ее любимыми персонажами были дети из товарного вагона, герои одноименной книги; она завидовала их приключениям без родителей. Мара притворялась, будто ее полка в шкафу была ее собственным товарным вагоном, и наслаждалась временем, проводимым в мире, который был противоположностью ее реальному миру. «У этих детей были братья и сестры, которые составляли им компанию, но не было родителей, о которых нужно было беспокоиться. И у них было собственное пространство», — вспоминает она. Когда Маре хотелось есть, она поступала так же, как дети из товарного вагона: только они тайком пробирались в город и крали еду, а она на цыпочках спускалась по лестнице на кухню и потихоньку вытаскивала из кладовки коробочки с желатином для желе. Вернувшись в свой шкаф, Мара облизывала палец и окунала его в сладкий порошок снова и снова, пока палец не краснел, а она не чувствовала в животе приятное тепло. Подушки на ее полке были вечно засыпаны сладкими крошками, словно песком, но ведь в товарном вагоне и не может быть идеально чисто.

* * *

Школа для Мары тоже была местом для временных побегов от стресса. Со временем полка в шкафу уже не могла выдерживать вес подросшей девочки, и, как и многие сверхнормальные дети по мере взросления, Мара все чаще находила повод не идти после уроков домой^[291]. На неделе она занимала себя разными занятиями после школы, а по выходным старалась ночевать у друзей. Летом она ездила в лагеря — футбольные, молодежные и другие — и оставалась там так долго, как только позволял папа.

Одни побеги Мары были спланированы лучше, другие хуже. Однажды, спрыгнув с подножки школьного автобуса и распахнув заднюю дверь дома, Мара увидела разложенные по всей кухне открытые кулинарные книги. На мгновение ее сердце замерло в предвкушении прекрасного — прошло так много времени с тех пор, как мама в последний раз готовила ее любимые торты и пирожные. И тут девочка заметила на страницах пометки разноцветными ручками и увидела лежавшую на полу маму. Сегодня никаких тортов не будет, опасливо озираясь, сообщила она дочке. В кулинарных книгах содержатся важные сообщения, которые ей никак не удается расшифровать.

После этих слов Мара, ничего не говоря, направилась в ванную, вылезла через окно на улицу, даже не осознавая в тот момент, насколько рутинно это делает, и босиком прошла четыре квартала до дома подруги. Мать подруги очень удивилась, увидев Мару, явившуюся к ним без предупреждения, да еще и босой. «Но ты же простудишься! — воскликнула женщина. — Где твои ботинки?» Мара только улыбнулась и, пожав плечами, вошла в переднюю. Она все делала молча, автоматически^[292]. Потом они с подружкой весь день играли в видеоигры; Мара расслабилась, почувствовав себя здесь так, будто с ней не может произойти ничего странного или страшного. Когда через несколько часов и девочка услышала запахи готовящегося ужина, она решила, что папа, должно быть, уже вернулся с работы, надела позаимствованные у подружки кроссовки и отправилась домой.

Дома по вечерам Мара часто переставляла мебель в своей комнате, представляя, что живет в квартире в высотном доме, далеко-далеко отсюда. Переключатель в ее фантазиях был домофоном, по которому она разговаривала с вымышленным швейцаром. Со временем девочка перебралась в подвал, где придумывала примерно такие же истории. Должно было пройти еще много лет, прежде чем Мара стала достаточно взрослой и смогла уехать из дома, но в своем сознании она уже была далеко.

* * *

В старших классах излюбленным убежищем Мары стала городская публичная библиотека. Учреждение, со времен Древнего Египта известное как «место для исцеления души»^[293], было тем прибежищем, куда Мара отправлялась восстановиться от жизненных невзгод. В центре холла, под круглым прозрачным куполом, был установлен гигантский глобус, метров семи в диаметре, который медленно вращался вокруг наклонной оси. Библиотека располагалась на двух этажах вокруг этого глобуса, и Маре очень нравилось подниматься по лестнице на второй этаж и смотреть вниз на медленно двигающиеся внизу сине-зеленые пятна. С этого места библиотека с ее приглушенными звуками и равномерным освещением напоминала девочке космос. Находясь там, Мара чувствовала себя так далеко от дома, как только могла себе представить..

На втором этаже библиотеки девочка облюбовала себе стол; там Мара делала домашние задания. Возможно, на этот раз она, как Пиаже, убегала в упорядоченный мир; Мара старалась как можно меньше думать о матери, занимая себя сочинениями и задачами и постоянно подсчитывая свой средний балл. Неудивительно, что училась она на одни пятерки.

Иногда, чтобы расслабиться, девочка брала в аудиовизуальном отделе записи гипнотических сеансов — те, кто поднаторел в деле погружения в мир собственных фантазий, как правило, очень успешны в самогипнозе^[294], — и, сдвинув вместе два квадратных мягких кресла, сооружала нечто вроде кушетки, где могла свернуться калачиком. Так же как она когда-то практиковалась «расщеплять» зрение, теперь Мара тренировала свой разум, обучая его делать то, что говорили голоса в записи. Один из таких голосов учил ее стирать мысли, словно мел на доске, и девочка лежала в креслах, закрыв глаза и мечтая о том, что ластик в ее голове наконец окажется сильнее слов, которые упорно всплывали в черноте обратной стороны ее закрытых век. Но больше всего ей нравились записи, которые помогли понять, кем она может однажды стать; это были управляемые медитации, благодаря которым Мара встречалась со своим будущим «я».

Тут стоит сказать, что для многих сверхнормальных людей самым доступным убежищем является именно их будущее. Для ребенка, который ведет среднеожидаемую жизнь, настоящее, как правило, означает возможность жить беззаботно и ни о чем особо не задумываться, а мысли о будущем нередко бывают пугающими и неопределенными. В отличие от благополучных детей, большинство сверхнормальных не страшат никакие перемены^[295]; больше всего они боятся того, что их жизнь останется прежней. Они смело смотрят в будущее, потому что им нечего терять.

Таким образом, некоторым детям и подросткам с устойчивой психикой вроде Мары фантазии о будущем служат не просто средством отстранения от несчастливой реальности, но и являются проактивным способом подготовки к будущей борьбе. Именно тут совладание со стрессом, сосредоточенное на эмоциях, нередко начинает походить на совладание, сфокусированное на проблемах: на этом этапе реакции «бей» и «беги» объединяются. Готовность человека иметь четкое видение будущего способствует его дальнейшим достижениям и успехам^[296], и подобное автобиографическое планирование^[297] особенно важно для психологически устойчивых детей. Исследования неординарных индивидуумов — людей, с успехом преодолевающих серьезные трудности на жизненном пути, — показывают, что они склонны к уверенности в себе, целеустремленности и ориентированы на будущее^[298].

Склонившись над любимым столом на втором этаже библиотеки, Мара часами корпела над учебниками, справочниками для поступающих в колледжи и картами далеких краев. Она нацелилась на одно учебное заведение из Лиги плюща не потому, что у нее там были знакомые, а потому, что много о нем слышала, и, судя по карте, оно располагалось очень далеко от дома. Библиотекарь распечатала для Мары информацию о поступлении, и девочка носила эти бумаги в рюкзаке, словно некий секретный, тщательно продуманный план бегства. Друг подарил ей брелок для ключей с логотипом этого колледжа, и Мара несколько лет носила его как талисман. «Этот мальчик был единственным в мире человеком, знавшим о моей мечте, и, когда он подарил мне брелок, это было похоже на то, будто он дал старт моей мечте, позволив относиться к ней с полной серьезностью, — вспоминает Мара. — До этого момента, думаю, это было не больше чем моя фантазия».

Чем конкретнее и реалистичнее образы будущего, тем лучше, а сверхнормальный ребенок иногда для начала просто сосредоточивает свои мысли, мечты и фантазии на определенной картине или моменте. На конкретной работе. На далеком большом городе. На тихом уютном доме. На безопасных, надежных взаимоотношениях. На квартире со швейцаром. На красном автомобиле. На хорошей школе. Для актера Алана Камминга это был набор пластинок, которые он однажды купил на сельской ярмарке и которые помогали ему в детстве весьма живо представлять, как в один прекрасный день он освободится от отца: «Они были для меня выходным билетом, — пишет Камминг об этих заветных пластинках в мемуарах “Не сын своего отца”. — Благодаря им я представлял себе мир, где ходят автобусы и такси и где мне, промокшему и продрогшему, никогда не приходится часами ждать в общественном месте, мучаясь от вопроса, когда у отца закончится свидание и он придет за мной, и придет ли вообще»^[299].

В конце концов, для Мары таким выходным билетом стала усердная учеба в школе, но брелок с логотипом колледжа и справочник для поступающих, безусловно, тоже сыграли свою роль. Oни служили доказательством того, что где-то есть другая жизнь, что в мире есть другие места, куда она однажды сможет убежать раз и навсегда. Сидя за столом на втором этаже библиотеки и наблюдая, как внизу вращается мир, девочка, конечно, не знала, что, став взрослой, будет путешествовать по всему земному шару и со временем выполнит все, что планировала: окончит учебное заведение из почетной Лиги плюща и будет жить очень далеко от места, где родилась и росла. На тот момент — когда Мара планировала свое будущее и решала, в какую точку планеты отправится, — этого ей было достаточно, чтобы чувствовать, что она поднялась над своим нынешним миром и переместилась в другой, намного более счастливый.

Глава 6. Бдительность

Я наделен даром ясновидения и удивительно развитой наблюдательностью^[300].

«Никого нет дома», Роджер Уотерс

Когда Джесси была совсем маленькой, она думала, что ее старшая сестра ребенок Розмари. На дворе стоял 1968 год; психологический триллер Романа Полански под таким названием только что вышел на экраны, и взрослые бурно обсуждали его возбужденным шепотом. А как иначе можно было понять поведение Шарли? Она ведь и правда обожала выдергивать с соседской клумбы цветы, особенно те, которые казались ценными или высаженными с особой любовью. Она любила довольно злые шутки, например, наливала в стакан Джесси пахту, а затем с удовольствием наблюдала за выражением удивления и отвращения на лице младшей сестренки. Она по-разному щипала Джесси, чтобы посмотреть, как будут выглядеть синяки. А однажды ночью, когда они лежали в своих кроватях и болтали, Шарли взяла с Джесси клятву о молчании и прошептала в ухо, что ее удочерили. И сказала это так убедительно, что Джесси потом обыскала весь письменный стол мамы, пытаясь найти документы об удочерении. Возможно, именно этим объяснялось то, что мать не защищала ее от проделок сестры, решила девочка.

Джесси была тихой и застенчивой, и ей было очень стыдно за проделки сестры, особенно с соседскими цветами. Девочка очень любила играть с собакой соседей, а для этого ей приходилось собирать всю волю в кулак, идти и звонить в их дверь. Девочке нравилось бегать по огороженному соседскому двору, который казался миром, находящимся где-то далеко-далеко от ее дома, а когда она падала, пес догонял ее и щекотно лизал ей лицо. Лежа на прохладной траве и ощущая прикосновение мягкой шерсти к коже, Джесси чувствовала себя беззаботной, такой, каким и должен быть ребенок. Это чувство девочка никогда не испытывала, находясь рядом с сестрой. Достаточно, например, сказать, что однажды, когда соседи уехали на неделю в отпуск и отдали собаку в гостиницу для животных, Шарли с огромным энтузиазмом убеждала Джесси, что все они умерли.

Возможно, выходки старшей сестры были всего лишь детскими шалостями — так, во всяком случае, объясняла их мама. «Ох уж эти дети…» — вздыхала она скорее неуверенно, чем авторитетно; ее слова звучали так, будто она не знает, что с этим делать и как закончить начатое предложение. Но Джесси чувствовала нечто зловещее в том, какое наслаждение испытывала Шарли, мучая младшую сестру, и иногда думала: а не ребенок ли Шарли дьявола, как Розмари.

* * *

В начальных классах, когда Джесси возвращалась из школы, Шарли всегда была дома. Автобус средней школы ходил раньше, а это означало, что каждый день, входя в дом, Джесси чувствовала себя так, будто тайком пробирается в чужой. Рослая и сильная Шарли управляла в доме всем — телевизором, едой, телефоном и всем остальным, — восседая в центре дивана в центре гостиной. Если Джесси выражала недовольство — скажем, «Куда делись все картофельные чипсы?» или «А я хочу вернуть тот канал», — Шарли вставала с дивана и наказывала сестру. Она толкала ее, била, пинала, щипала, таскала за волосы. Так что большинство дней Джесси просто лежала на полу гостиной, смотря по телевизору то, что выбрала Шарли, и обходясь вместо любимых чипсов хлебом с маслом. Иногда она представляла, будто сидит в тюрьме — и чувствовала себя именно так.

Конечно, иногда, и даже много раз, Джесси и Шарли бывали хорошими сестрами. Они вместе ели и спали, вместе проводили выходные и праздничные дни, и Шарли даже заступалась за Джесси, когда ее обижали на местном катке. Они вместе сидели на заднем сиденье, распевая дурацкие песенки во время длительных семейных автомобильных поездок. Кроме того, сестер приучили говорить друг другу перед сном «Спокойной ночи. Я тебя люблю» независимо от того, что между ними произошло за день. И это сбивало с толку больше всего. И научило Джесси тому, что никогда нельзя знать точно, чего ожидать от других людей, даже от тех, кто говорит, что любит тебя. Девочка сделала вывод, что хорошие люди могут быть плохими и что иногда эти плохие люди живут в твоем доме.

Однажды днем Джесси страшно расстроили слова Шарли о том, что ей больше никогда не позволят играть с соседской собакой. Девочка пошла, а затем побежала на кухню, чтобы позвонить маме на работу, но набирать номер по обычному дисковому телефону, висящему на стене, приходилось долго. Джесси ничего не оставалось, как стоять и с отчаянной решимостью слушать щелчки в трубке. Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк-щелк…

Впрочем, щелчки так ничем и не закончились, потому что Шарли подбежала к сестре, вырвала трубку из ее рук и сильно ударила ею Джесси по голове — бац! — после чего отпустила трубку, позволив ей с громким треском брякнуться о линолеумный пол. После этого трубка так и осталась висеть на проводе, и всю остальную часть дня никто не мог позвонить ни в дом, ни из него.

«Я все маме расскажу!» — прокричала Джесси, убегая в их общую с сестрой спальню, где, если ей повезет на долю секунды обогнать Шарли, она сможет захлопнуть дверь, запереть ее, да еще и заблокировать ручку стулом, как делала уже много-много раз. На этот раз ей повезло. Она заперлась, а Шарли барабанила по двери и бушевала: «Если ты сейчас же не откроешь дверь, я тебя убью! Я выпущу собаку на улицу и дам ей убежать!»

Джесси испуганно ходила туда-сюда по спальне, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Вскоре она услышала, как Шарли с грохотом сбежала вниз по лестнице, порылась в ящике в ванной и снова очутилась перед дверью; сестра ковырялась в замке заколкой до тех пор, пока — бац! — замок не открылся. Сердце Джесси ушло в пятки, когда Шарли всем своим весом навалилась на приоткрывшуюся дверь. Она в ужасе смотрела, как потихоньку поддаются дверная ручка и стул, и, напрягшись, придвинула к двери еще и маленький комод; сердце билось в груди, словно бешеное. Поняв, что пока у нее ничего не получается, Шарли опять куда-то ушла; Джесси опустилась на пол и села, облокотившись спиной о комод; сердцебиение немного успокоилось. Сидя на полу, девочка бездумно рассматривала электрические розетки в комнате. Ей нравилось, как они в ответ глядели на нее, их маленькие лица были объяты ужасом, глаза и рты раскрыты в беззвучном крике — единственные и молчаливые свидетели происходящего с ней кошмара.

Только спустя несколько часов Джесси услышала стук каблуков вернувшейся с работы мамы и оттащила комод от двери и убрала стул из-под ручки двери. Девочка пошла на кухню и, заливаясь слезами, рассказала об ударе телефонной трубкой, о стуле и комоде, а также о том, что она беспокоится о соседской собаке. Мама выслушала Джесси, но, возможно, потому, что у нее все равно не было денег на няню, она не могла позволить себе признать, что младшая дочь подвергается насилию. «Милая, просто после школы иди прямо в свою комнату, запирайся и сиди там до моего прихода, — сказала она. — Все, вопрос исчерпан».

* * *

Дом — самое опасное место в Америке. По целому ряду отчетов, отношения между родными братьями и сестрами в этом замкнутом пространстве относятся к категории самых жестоких. Агрессия со стороны сиблинга считается самой распространенной формой насилия в семье^[301]; этот вид насилия встречается чаще, чем насилие над одним из супругов и жестокое обращение с детьми, вместе взятые. Собрать общенациональные статистические данные в этом случае очень трудно, потому что о таком крайне редко сообщают в полицию^[302]. И даже когда это случается, власти часто игнорируют проблему, считая ее исключительно внутрисемейной^[303]. Тем не менее масштабные выборочные данные рисуют весьма и весьма тревожную картину.

Целый ряд крупных исследований показал, что в любом взятом году треть детей подвергаются насилию со стороны сиблинга^[304]: их бьет, пинает, кусает или толкает родной брат или сестра. К тому моменту, когда они покидают отчий дом, от половины до трети молодых людей^[305] хоть раз становятся жертвами физической агрессии со стороны сиблинга. Конечно, многие из этих случаев — лишь отдельные пинки на тесном заднем сиденье семейного автомобиля или периодические оплеухи из-за игрушки, но во многих других ситуациях агрессия проявляется сильно и неоднократно, что приводит к порезам, синякам, сломанным костям и расколотым зубам. Более того, физическое насилие данного типа нередко сопровождается еще более частым психологическим насилием^[306]: буллингом, насмешками, унижениями и угрозами в адрес домашних животных и дорогих ребенку вещей. От 3 до 14 процентов молодых взрослых сообщили, что родной брат или сестра в детстве угрожали им ружьем или ножом^[307], а некоторые агрессивные сиблинги направляли свою ярость и на родителей. Все эти данные привели исследователей к выводу, что «дети — самые жестокие члены американских семьей»^[308].

Насилие со стороны единокровного брата или сестры, возможно, приобрело характер пандемии^[309], но, как ни парадоксально, именно повсеместность этого крайне негативного явления способствует тому, что общество считает его относительно безобидным^[310]. Многочисленные легенды и истории в самых разных культурах только закрепляют представление о том, что драки между братьями и сестрами — хоть и скверное дело, но, к сожалению, неизбежное. Миф о Ромуле и Реме говорит нам, что Рим был основан Ромулом после того, как он в споре убил своего брата. В первом семействе, описанном в так называемых авраамических религиях, старший сын Адама и Евы Каин убил своего младшего брата Авеля в приступе гнева из-за зависти. Конечно, главное предназначение подобных историй — предостерегать людей, но в определенной мере они переводят семейное насилие в категорию нормального, предполагая, что соперничество и агрессия родных братьев и сестер столь же древние, как наша цивилизация и само человечество.

Понятно, что грань между соперничеством сиблингов и насилием в семье размыта, и, подобно матери Джесси, многие родители упрощают проблему, считая ее обычной, неотъемлемой частью детства. «Это же дети, они всегда себя так ведут», — говорят одни. «Мой брат вечно лупил меня в детстве, но со мной же все в порядке», — заявляют другие. Следует отметить, что в насилии подобного рода чаще всего замечены старшие братья — тревожный факт, серьезность которого легко умалить, оправдав всем известной сентенцией «мальчишки есть мальчишки». Но сестры тоже бывают источником постоянной серьезной агрессии^[311], и хотя их действия пугают и бывают очень опасными для другого ребенка, как в случае с Джесси, еще реже взрослые думают, что от девочек может исходить реальная угроза. Даже сами дети, страдающие от руки сиблингов, склонны минимизировать свой ущерб, предпочитая использовать для описания происходящего такие слова, как конфликт и соперничество, а не насилие или агрессия^[312].

Насилие со стороны родных братьев и сестер чаще встречается до подросткового возраста, зато позже становится более опасным. Агрессия в детской среде широко распространена и обычно достигает пика до достижения ими подросткового возраста^[313], поскольку со временем дети обучаются более эффективным стратегиям управления конфликтами, а также потому, что у них появляются друзья и увлечения вне дома. Поскольку многие воинствующие братья и сестры с возрастом «перерастают» агрессию^[314], а также потому, что насилие среди маленьких сиблингов обычно обходится без постоянного физического вреда, родители нередко игнорируют серьезность этого явления^[315]. Тем не менее подобное происходит очень часто и порой имеет долгосрочные негативные эмоциональные последствия^[316]. Так, исследователи четко связывают агрессию родных братьев и сестер с последующим буллингом в школе, тревогой, депрессией и даже насилием в личных отношениях и семье. Насилие, которое переносится на среднюю школу^[317], обычно становится серьезнее и наносит все больший ущерб, поскольку чем ребенок старше, тем он крупнее и сильнее и нередко имеет доступ к более опасным инструментам насилия.

Сегодня, когда практически все развитые страны относятся к школьному буллингу и насилию со всей серьезностью, непонятно, почему американцы по-прежнему умаляют значимость агрессии между сиблингами. По статистике, дети с большей вероятностью рискуют быть побитыми — один раз, а потом снова и снова, — собственным братом или сестрой, нежели сверстниками или одноклассниками^[318]. Кроме того, в отличие от одноклассников, которых можно сменить вместе со школой, взаимоотношения с сиблингами в течение многих лет остаются неизбежными, в результате чего, как в случае с Джесси, ребенок может чувствовать себя дома как в тюрьме. Родные братья и сестры, нередко единственные в мире люди, связанные друг с другом взаимоотношениями «от колыбели до могилы», могут быть одними из самых влиятельных — или самых пагубных — фигур в жизни человека. Возможно, родители служат для нас образцом в будущих романтических отношениях, но те, кто гораздо ближе нам по возрасту, часто становятся моделью во всех остальных социальных связях. Младшие братья и сестры изначально смотрят на старших пристальнее и внимательнее, чем на родителей^[319]. Как же на них сказывается то, что сиблинг в любой момент может их ударить или пнуть?

* * *

«Вернейшим предиктором поведения человека в будущем является его поведение в прошлом», — предположительно сказал Альберт Эллис, известный психоаналитик, со временем примкнувший к бихевиористам, то есть специалистам по человеческому поведению. Детям, которые растут в условиях стресса и насилия, это отлично известно, в результате у них вырабатываются так называемые травматические ожидания^[320], или твердая уверенность в том, что и в будущем их ждут новые беды, проблемы и неприятности. Они постоянно живут в состоянии, которое психолог Джером Каган назвал «тревожностью дурных предчувствий»^[321]. Это часто или постоянно испытываемое человеком чувство, вполне реальный страх, что вот-вот что-то пойдет не так, случится что-то скверное. Сознательно или подсознательно сканируя окружающую среду ради обнаружения признаков опасности, дети вроде Джесси неустанно следят за происходящим вокруг. Они уделяют огромное внимание деталям, настроению и поведению других людей и, не надеясь, что окружающие будут делать только то, что для них хорошо, приучают себя к предельной внимательности и осторожности. Они становятся бдительными.

В интереснейших мемуарах The Glass Castles^[322] Джаннетт Уоллс подробно рассказывает о своей жизни с отцом-алкоголиком и безразличной матерью, о детстве, в котором были ужасы вроде ожогов в трехлетнем возрасте и спасение бегством из охваченной пожаром лачуги через пару-другую лет. «Я жила в мире, который мог в любой момент вспыхнуть, — пишет Джаннетт. — Это знание постоянно держало меня в сильном напряжении»^[323]. Как уже говорилось, часть мозга под названием миндалевидное тело заставляет нас быть начеку, быть бдительным. Оно усердно трудится не только во время реакции «бей» или «беги»^[324], но и во все моменты, предшествующие возникновению необходимости в такой реакции. Оно «включает» состояние повышенной бдительности не только при наличии явной, реальной угрозы, но и в потенциально опасных ситуациях^[325]. В соответствии с принципом, весьма точно названным «принципом детектора дыма»^[326], амигдала (и запускаемые ею механизмы защиты) часто бывает чрезмерно чувствительна и выдает излишне сильную реакцию, поскольку ложноположительный вывод предпочтительнее ложноотрицательного. Если вы живете в тех же условиях, что и маленькая Джаннетт Уоллс, вам нужно, чтобы «пожарная сигнализация» трезвонила как можно громче, причем не тогда, когда весь дом объят пламенем, а при первых же признаках задымления.

Мозг приспосабливается к жизни, которую мы ведем; одно исследование в этой области дает все основания полагать, что хронический стресс, который многократно активирует миндалевидное тело, ведет к долгосрочной перестройке организма^[327], в том числе к повышенной чувствительности к угрозе. Подобные изменения, кстати, наблюдаются у солдат, вернувшихся с войны. В рамках одного исследования ученые с помощью МРТ изучали активность миндалевидного тела двух групп солдат^[328]. Первая группа состояла из тридцати трех человек, которым предстояло служить в Афганистане; в их обязанности входило боевое патрулирование, разминирование территорий и транспортировка по территории противника. Они должны были подвергаться вражеским обстрелам и своими глазами видеть раненых и убитых военных и гражданских. Другая группа включала двадцать шесть солдат, которым предстояло служить внутри страны. Так вот, перед отправкой на место службы МРТ-сканирование выявило, что, когда испытуемым показывали фотографии злых лиц — универсальный сигнал угрозы, обе группы демонстрировали одинаковый уровень активности миндалевидного тела. А после прохождения службы в группе, служившей в зоне военных действий, эта активность была намного выше, чем во второй группе. Их амигдала реагировала на злые и сердитые лица сильнее по сравнению с группой, которая не нюхала пороху.

Конечно же, ужасы войны не единственное, что повышает чувствительность мозга. Каждый день люди сталкиваются со множеством самых разных причин жить в страхе; агрессивные братья и сестры, родители-алкоголики, опасные районы проживания и школьные хулиганы — лишь несколько примеров «минных полей», через которые ежедневно приходится проходить детям. Неудивительно, что у детей, живущих в обстановке насилия, наблюдаются такие же изменения мозга, как у солдат с опытом боевых действий. В одном исследовании ученые изучили двадцать детей, подвергавшихся насилию в семье, и двадцать три ребенка, которые ему не подвергались^[329]. Как и солдаты, вернувшиеся с войны, дети, подвергшиеся насилию в семье, демонстрировали в ответ на фотографии злых лиц большую активность миндалевидного тела, чем дети из благополучных семей, и степень этой активации положительно коррелировала с серьезностью наблюдаемого насилия. Однако чувствительность амигдалы повышается не только в результате насилия. Так, например, исследования показали, что миндалевидное тело детей, разлученных в раннем детстве с матерями и росших в детских домах либо с матерями, страдающими депрессией, больше по размеру, чем у их благополучных сверстников^[330], очевидно, потому что они привыкли сами заботиться о собственной безопасности.

Поскольку, как известно, лучшая защита — это нападение, в мире, полном опасностей, очень полезно не просто реагировать на угрозу, а иметь возможность заранее ее распознавать и выявлять. Раннее выявление дает нам преимущество, что, в свою очередь, позволяет действовать проактивно или хотя бы подготовиться к проблемам. И многие дети и подростки (и их миндалевидные тела) учатся не только реагировать на угрозу, но и замечать первые ее признаки.

* * *

«Пробыв там достаточно долго, — рассказывал один солдат о пребывании в зоне военных действий, — начинаешь заранее понимать, когда что-то идет не так. Это как когда вы, идя по своему кварталу, узнаете соседей и точно знаете, когда все нормально, а когда нет»^[331]. А что нормально для психологически устойчивого ребенка? Дети, которые живут не в среднеожидаемой среде, а в жестокой или непредсказуемой, становятся истинными мастерами в деле выявления сигналов, предупреждающих об опасности. Словно солдат в боевых условиях, они постоянно настроены на мельчайшие детали в своем окружении, особенно указывающие на то, что «что-то не так». Умение раньше других замечать нечто необычное, — особенно яркая характеристика детей с устойчивой психикой, отличающая их от сверстников. Она выделяется даже среди других их способностей. Сверхнормальные вроде Джесси часто рассказывают о своей гиперчувствительности к угрозе как еще об одном, дополнительном органе чувств, что подтверждается и исследованиями в этой области.

Даже дети дошкольного возраста из неблагополучных семей обращают внимание на конкретные детали^[332], которых никогда не заметят их благополучные сверстники. В одном исследовании данного типа принимали участие четырнадцать дошкольников, посещавших коррекционный детский сад; каждый из малышей уже столкнулся в жизни с разного рода несчастьями. Одни подверглись физическому или сексуальному насилию, другие стали свидетелями насилия в семье или жертвами безразличия родителей. В рамках исследования дошкольники прошли специальный тест Векслера для детей от 4 до 6,5 лет (интеллектуальный психологический тест, широко применяемый для прогнозирования успешности трудовой деятельности и определения интеллекта и склонностей ребенка)^[333]. Исследование показало, что совокупный балл коэффициента интеллекта для детей, подвергшихся жестокому обращению, входил в средний диапазон, что в общем и целом означает, что их интеллектуальные способности не слишком сильно отличаются от способностей сверстников. Однако они явно превосходили однолеток в подтесте «Недостающие детали»^[334]. Это задание заключается в том, что малышам показывают картинки с изображением привычных ситуаций из реальной жизни или обычных предметов, в которых отсутствует какой-либо элемент, скажем дверь без ручки или стол без одной ножки. Подтест измеряет визуальную активность ребенка и его внимательность к деталям, в частности способность дифференцировать детали, разделяя их на существенные и несущественные. Так вот, 30 процентов дошкольников с опытом жестокого обращения получили по этому тесту балл значительно выше среднего, то есть с более чем одним стандартным отклонением от среднего показателя. В общем и целом 10 процентов испытуемых справляются с этим заданием успешнее, чем с другими задачами из теста Векслера для данной возрастной группы, но почти все дошкольники, с которыми плохо обращались дома, показали отличные результаты.

Как известно, главная угроза для человека — другие люди, следовательно, к наиболее надежным сигналам опасности, самым ранним ее предвестникам, относятся выражения лиц тех, кто нас окружает. Чарльз Дарвин утверждал, что эмоции универсальны и наше выживание в значительной мере зависит от умения «считывать» их и реагировать на них^[335]. Дальнейшие исследования в этой области, прежде всего проведенные Полом Экманом и Кэрролл Изард, позволяют предположить, что каждая из шести универсальных эмоций, которые понимают люди во всем мире (гнев, отвращение, страх, счастье, печаль и удивление), требует специфических движений лицевых мышц^[336]. Самой эволюцией люди «запрограммированы» на чувствительность к этим выражениям, и у некоторых детей она особая, повышенная. По данным многочисленных исследований, наиболее успешно дети с негативным опытом распознают такую эмоцию, как гнев^[337]. Если верно то, о чем говорится в стихе 20:3 в «Книге притчей Соломоновых» — «Честь для человека — отстать от ссоры; а всякий глупец задорен», — то бремя быть достойным или по крайней мере не быть дураком, часто ложится на плечи психологически устойчивого ребенка. Возможно, поэтому они так сильно и постоянно настроены на такую эмоцию, как гнев. Предлагаю обсудить три исследования, которые наглядно демонстрируют, как это выглядит в лабораторных условиях.

В первом исследовании^[338] 24 ребенка восьми-десяти лет, подвергшихся физическому насилию, тестировались параллельно с 23 детьми того же возраста, которых миновала эта участь. Им по очереди показывали на экране компьютера цветные фотографии лиц, выражавших гнев, счастье, страх или печаль. Каждое изображение сначала показывали нечетко, не в фокусе, чтобы выражение лица было трудно определить. Каждые три секунды фотографии становились сфокусированнее и четче, что делало эмоцию более различимой и понятной. После четырнадцати таких трехсекундных интервалов картинка была уже полностью четкой. С каждым интервалом детей просили ответить, какие эмоции, если таковые имеют место, они могут различить на картинке. Дети, подвергшиеся насилию, идентифицировали гнев быстрее, причем на основе меньшего объема информации, чем испытуемые из второй группы. При этом ребята, росшие в благополучной среде, не опережали первую группу, идентифицируя счастье или страх, а печаль распознавали даже медленнее.

В другом исследовании^[339] 95 девятилетним детям — примерно половина из них имела опыт физического насилия, а остальные нет — показывали серию фотографий лиц моделей; их эмоциональные выражения менялись от нейтральных к счастливым, от нейтральных к грустным, от нейтральных к сердитым, от нейтральных к испуганным либо от нейтральных к удивленным. По сравнению с благополучными сверстниками дети, подвергшиеся насилию, правильно определили гнев раньше второй группы, когда мускулатура лица на картинке намного меньше отражала эту эмоцию. Больше того, чем враждебнее была среда в доме, где рос ребенок, тем быстрее он идентифицировал сердитое выражение лица. А вот другие эмоции — счастье, грусть, страх и удивление — дети, подвергшиеся насилию, узнавали примерно с такими же показателями, как остальные.

В третьем исследовании^[340] изучался такой вопрос: а может, дети с опытом домашнего насилия, не только раньше замечают опасность, но и дольше остаются настороже? Чтобы на него ответить, одиннадцати малышам четырех-пяти лет, подвергшимся дома агрессии, и двадцати четырем, не прошедшим через это испытание, измеряли сердечный ритм и электропроводность кожи, в то время как они слушали, как два незнакомых им взрослых человека — актеры, нанятые для исследования, — начинали спорить и ругаться в соседней комнате. Эпизод межличностного взаимодействия, который слышали дети, состоял из четырех фаз: нейтральный разговор, интенсивная сердитая речь, период неопределенного молчания и период разрешения проблемы, во время которого оба взрослых извинялись друг перед другом. Так вот, когда люди за стеной начинали ссориться, обе группы детей испытывали эмоциональное возбуждение, но если дети, не подвергавшиеся домашнему насилию, поняв, что разговор не имеет к ним никакого отношения, быстро возвращались в обычное эмоциональное состояние, то малыши, подвергшиеся ему, оставались «в состоянии боевой готовности» и настороженно следили за происходящим даже в момент извинений.

Вспомним слова Чарльза Дарвина: «Боль, да и любое страдание, если они продолжаются долго, вызывают подавленность и снижают способность к действию; но они отлично служат для того, чтобы побудить живое существо оберегать себя от какого-либо большого или внезапного зла»^[341]. В мозге многих сверхнормальных детей происходит следующее: сталкиваясь с неблагоприятными жизненными обстоятельствами, они научаются оберегать себя от всего плохого, что может с ними случиться. Жизнь в условиях конфликта, неопределенности или агрессии, — особенно агрессии, которая не выражается открыто или отрицается, — учит их тому, что важно не то, что люди говорят, а то, что они делают. В результате психологически устойчивый ребенок становится на редкость бдительным наблюдателем^[342] окружающей обстановки. Он живет в состоянии автоматической бдительности и на подсознательном уровне неизменно и очень точно настроен на тончайшие изменения в выражениях лиц, жестах и манерах людей. В сущности, он похож на барометр, который постоянно измеряет настроения других людей в попытке спрогнозировать их дальнейшее поведение^[343]. Как сказала Джесси: «Считалось, что моя сестра должна следить за мной после школы, но в действительности я следила за ней. Я наблюдала за ней так, как будто от этого зависела моя жизнь».

* * *

К тому времени как Джесси перешла в старшие классы, она чувствовала, что использует свой мозг дома намного больше, чем в школе. С понедельника по пятницу она выходила из автобуса, отпирала входную дверь и начинала сканировать пространство дома, выискивая подсказки относительно того, чего ей стоит ждать остальную часть дня. Одного быстрого взгляда в сторону Шарли Джесси было достаточно, чтобы понять, что будет дальше. Расслабленный зрительный контакт означал, что Шарли всем довольна либо что ей что-то нужно от Джесси, и, следовательно, можно рассчитывать на то, что сестры проведут день на кухне, вместе собирая по полкам и шкафчикам ингредиенты для приготовления печенья или наскребая по дому мелочь для заказа пиццы. Сосредоточенный взгляд, сопровождавшийся расширенными ноздрями, означал, что Шарли что-то скрывает или о чем-то собирается солгать, и это заставляло Джесси ломать голову, какой беды ей следует ждать. А опустошенный взгляд или упорно опущенный взор означали, что старшая сестра явно не в духе, так что Джесси лучше сразу запереться в своей комнате, как советовала мама.

Джесси провела много дней, запершись в спальне, делая домашние задания и читая книги. Именно тогда девочка открыла для себя мир греческой мифологии и, в частности, прочитала об Афине, помощнице героев, древнегреческой богине мудрости и войны. Джесси была очарована этим персонажем, который управлял скорее мозгом, чем мускулами, богиней, которая понимала силу стратегии. Джесси знала, что никогда не станет больше или сильнее Шарли, но, возможно, ей удастся перехитрить сестру. Особенно потрясла Джесси такая деталь: Афину часто изображали с совой, сидящей на руке. «Совы мудрые существа. А еще они могут поворачивать голову во все направления и хорошо видят ночью, — говорит Джесси. — И мне нужно было быть такой, потому что обычно вечера в моем доме были еще хуже, чем дни».

Вопреки тому, что говорила мама, проблемы Джесси никак не решались. Шарли становилась старше, и теперь ссоры и драки вспыхивали уже не по поводу картофельных чипсов или телевизионных каналов, а по поводу прогулов школы или воровства денег. Шарли могла швырнуть в стену стакан, чтобы положить конец разговору, который ей не нравился. Хотя, справедливости ради надо сказать, чаще до этого не доходило, сестра ограничивалась в основном шлепками ладонью и ударом кулака. Когда мать задавала ей вопрос об опустошенном кошельке, Шарли в мгновение ока набрасывалась на нее с кулаками — на маму, а не на Джесси, — загоняла в спальню, запирала дверь и начинала избивать наедине. Глухие удары кулаков по маминому телу приводили Джесси в ужас и заставляли чувствовать себя виноватой. Охваченная паникой от ощущения своей беспомощности и ответственности, девочка кричала с другой стороны двери: «Мама! Мама, с тобой все нормально? Шарли, не бей маму! Перестань бить маму! Мам, открой дверь!»

А когда мама угрожала вызвать полицию, Шарли запиралась в ванной и кричала, что убьет себя. В такие вечера Джесси никогда не стояла перед дверью и не просила сестру не делать этого. Она сидела за кухонным столом, учила теоремы или запоминала страны и столицы для урока всемирной истории, а про себя твердила, обращаясь к сестре: «Сделай же это! Пожалуйста, сделай наконец то, что обещаешь». Иногда Джесси думала даже о том, чтобы положить яд на зубную щетку Шарли, только она не знала, какой нужен яд и где его взять.

Ночью мама спала с кошельком под подушкой, а Джесси спала в одной кровати с Шарли. Когда Шарли была в хорошем настроении, девочки болтали и смеялись в постели, как настоящие сестры, и это совершенно сбивало Джесси с толку, потому что ей казалось, что она защищает себя и одновременно себя же предает. Тогда Джесси не знала, что именно так ведут себя несломленные духом заключенные^[344]. Они ищут способы радоваться жизни, даже если основную часть времени заняты выживанием или поиском способов побега. Когда у Шарли было плохое настроение, она рисовала маркером линию посередине простыни и предупреждала сестру: «Пересечешь эту линию, я ударю тебя ножницами». И Джесси научилась спать строго на своей стороне кровати, всегда отвернувшись от Шарли, с одной ногой, свисающей на пол. Прикасаясь ногой к своей части кровати, она могла быть уверена, что не перекатится во сне на сторону сестры.

Джесси часто боялась, что ночью Шарли убьет ее — или маму, — поэтому приучила себя бодрствовать; девочка готовилась защищаться, глядя на светящиеся цифры цифрового будильника, стоявшего на тумбочке. Она старалась засыпать последней в доме и для этого, ложась спать, ставила перед собой задачу: увидеть раз в час определенные цифры. Сначала 10:11. Затем 11:12. Затем 12:34. Девочка лежала и представляла себя богиней Афиной — или ее совой, — и к концу школы могла, поставив перед собой цель, не засыпать до 1:23, а потом даже до 2:34. Утром, когда сестры просыпались, Шарли вела себя как ни в чем ни бывало, а Джесси чувствовала себя так, будто не сомкнула глаз ни на минуту, что, собственно, почти так и было.

* * *

Со временем Джесси начала понимать, что она не такая, как все. Девочка была уверена, что ее дом чем-то очень отличается от остальных, потому что, когда она осторожно делилась с друзьями подробностями своей жизни, в ответ, как правило, слышала небрежное: «Да, мой старший брат тоже настоящий придурок» или «Мы с сестрой тоже только и делаем, что деремся из-за косметики и разного другого». После такой реакции Джесси понимала, что лучше не продолжать. Но девочка и себя чувствовала другой. Ей казалось, что ее подход к жизни более стратегический, чем у друзей, и, пожалуй, она была права. «Моя жизнь напоминала шахматную игру, в которой я постоянно училась и набиралась мастерства, — вспоминает Джесси. — Если я сделаю это, ты сделаешь то; если ты сделаешь то, я должна сделать это». Она настолько привыкла к тому, что Шарли крадет ее вещи, что у нее сложилась привычка делать своего рода мысленные фотографии комнат в том виде, в каком они были, когда она уходила из дома; если по возвращении что-то отсутствовало или было не так, Джесси сразу же это замечала.

Понятно, что большинство детей с устойчивой психикой ничего не знают о миндалевидном теле и не могут объяснить свои необычные невербальные навыки или то, как им удается быть начеку весь день, а иногда и ночь напролет. Таких детей не меньше, чем остальных, озадачивает собственная удивительная способность понимать, что все идет «не так, как надо», и автоматически реагировать на любые сигналы об опасности, даже иногда не осознавая, что они их замечают. Они сами недоумевают, как им удается распознавать гнев и угрозу раньше других, и в результате у них формируется странное, сильное и тяжелое чувство — как минимум иногда, — что они способны предвидеть будущее.

Нередко единственный доступный способ понять природу своей сверхчувствительности — связать себя с каким-либо персонажем, обладающим аналогичным даром. Подобно Джесси, ассоциировавшей себя с богиней Афиной и ее совой, некоторые сверхнормальные люди видят свое сходство с такими героями, как Супермен с его рентгеновским зрением или Человек-паук с его по-паучьи чувствительными органами чувств. Другие находят похожие черты в великих детективах, например в Шерлоке Холмсе^[345] (в том числе не кто иной, как Стэн Ли, создатель Человека-паука). Ведь они тоже используют свою экстраординарную наблюдательность для того, чтобы находить в окружающем мире подсказки и разгадывать секреты, которые не под силу разгадать другим. «Когда я был младше, моим любимым супергероем был Шерлок Холмс, — рассказывает Ли. — Шерлок поистине экстраординарная личность. Для меня он был таким же необыкновенным, как любой другой супергерой»^[346].

Несчастливое детство часто рассматривается просто как фактор, препятствующий развитию человека, и многие исследования действительно подтверждают, что хронический стресс, особенно в раннем возрасте, негативно сказывается на внимании, эмоциях, поведении и здоровье. Однако этим его негативное влияние не ограничивается. Для преодоления неблагоприятных жизненных обстоятельств сверхнормальный ребенок вырабатывает особые навыки выживания^[347], важные для его мира. Так что во многих отношениях бдительность Джесси сослужила ей добрую службу даже за стенами дома. В школе она выглядела просто добросовестной — это качество свойственно психологически устойчивым детям и подросткам^[348]. Джесси была на редкость вдумчивой и прилежной ученицей. Она никогда не опаздывала на уроки, собрания и встречи и очень старалась не допускать ошибок и не делать неверных шагов. Она отлично умела «считывать» настроение одноклассников и учителей и с учетом этого управлять своими дальнейшими поступками и действиями.

Все это сделало Джесси любимицей как учителей, так и ребят, и она очень привязывалась к тем, кому могла доверять. Чтобы смягчить негативное влияние Шарли на свою жизнь, Джесси выбирала безопасные места и как можно чаще общалась с безопасными людьми. Исследования детей, взрослых и приматов выявили, что те из них, кто не обладает властью и силой^[349], гораздо внимательнее следят за тем, что делают их более сильные в любом отношении сверстники, и точнее оценивают их действия. То же самое можно сказать и о сверхнормальных людях, в том числе о Джесси. «Мне необходимо было научиться понимать настроение членов своей семьи, чтобы предвидеть, когда ад опять вырвется наружу, — рассказывает Джесси. — И я достигла больших высот в искусстве наблюдения за окружающими. Да, я вполне успешно предвижу плохое и упреждаю его. Но я быстро распознаю и хорошее, когда его вижу. Я имею в виду, я знаю, что это хорошо».

В ходе важнейшего исследования с участием сотен известных людей ученые Герцели пришли к выводу, что успех человека часто обусловлен не везением оказаться в нужном месте в нужное время, а способностью как можно раньше распознать это^[350]. Чувствительная амигдала помогает нам обращать внимание не только на опасность, но и на благоприятные возможности^[351]. Сверхнормальные, в том числе Джесси, старательно сканируют среду, выискивая в ней возможности чувствовать себя в безопасности — и порой даже счастливыми, — до тех пор, пока доступным вариантом не становится побег из этой среды. Обычно такой побег связан с нахождением учебного заведения, человека или работы, которые примут беглеца в другом, безопасном месте. Позже Джесси действительно сбежала из дома: сначала в колледж и бизнес-школу, затем в успешную и напряженную карьеру в сфере бизнес-консалтинга. Она добилась отличных результатов на ниве менеджмента в условиях непредсказуемости и кризиса; существенно развились и ее навыки оценки. А в подарок к своему тридцатилетию Джесси сделала себе татуировку на плече в виде маленькой симпатичной совы.

* * *

Кривая взаимосвязи между повышенной физиологической активностью и эффективностью человека напоминает перевернутую букву U. Не будучи бдительными, мы обычно не показываем высочайших результатов; когда мы слишком возбуждены, наши успехи тоже оставляют желать лучшего. Большинство людей достигают наибольшего в состоянии умеренной физиологической активности^[352], когда чувствуют реальную, но не чрезмерную потребность быть внимательными и делать все, что в их силах. Сверхнормальные вроде Джесси чувствуют себя так, будто постоянно живут на верхушке перевернутой U — словно они оседлали волну, которая не спадает; катание на этой волне требует от них огромного мастерства, предельной сосредоточенности и бесчисленных ежеминутных корректировок. Способность делать это день за днем, ночь за ночью может вызывать у человека как чувство всесилия, так и страх потерять контроль. Иными словами, она может как вселять энтузиазм, так и изнурять, лишать сил.

Как мы уже говорили, продолжительный стресс не только активирует миндалевидное тело, но и подавляет активность в префронтальной коре головного мозга и гиппокампе^[353] — в обеих зонах мозга, которые помогают снизить возбуждение. Префронтальная кора — это часть мозга, которая ослабляет страх, «ведя переговоры» с более эмоциональной амигдалой или предлагая ей разные разумные обоснования происходящего. Гиппокамп — зона мозга, где знания помещаются в определенный контекст, благодаря чему мы понимаем, что то, что происходит в нашем доме, возможно, не будет продолжаться в другом месте; что встреча с одним плохим человеком в жизни еще не означает, что все люди плохие; что есть «тогда», и есть «сейчас». Если миндалевидное тело человека чрезмерно чувствительно, то эффективное функционирование префронтальной коры и гиппокампа ухудшается. В результате сверхнормальные дети и взрослые могут чувствовать себя в плену собственной гипервозбудимости^[354], не в силах ее уменьшить. И тогда человек, однажды подвергшись угрозе, может сохранять повышенную бдительность годами, а то и всю жизнь^[355].

С эволюционной точки зрения такая генерализация опасности, или способность не быть наивным новичком в каждой новой ситуации, весьма полезна. Но если она чрезмерна, это создает проблемы, поскольку сверхнормальный ребенок часто переносит «травматические ожидания»^[356] и «тревожность предчувствий»^[357] буквально на все, с чем сталкивается впоследствии. В этом особое коварство дурного обращения с ребенком, особенно когда оно исходит от тех, кого он любит и кому верит. Когда плохое случается с человеком снова и снова, его мозг приучается к тому, что опасность — не случайное, разовое событие, а образ жизни. Кроме того, крайне трудно не генерализировать насилие со стороны тех, кто, по идее, обязан о тебе заботиться, какими бы редкими ни были такие случаи. Если родная сестра Джесси была готова причинить ей боль, а мать не могла ее защитить, разве можно надеяться на лучшее отношение со стороны незнакомых людей или даже друзей?

Бдительность помогает нам справляться с жизненными трудностями, но со временем может нанести большой ущерб нашей психике и здоровью^[358], привести к целому ряду внутренних проблем: расстройству желудка и диарее, перееданию или, напротив, недоеданию, ослаблению иммунитета, бессоннице, снижению сексуальной активности, сердечным заболеваниям, тревоге, депрессии и истощению. Даже став взрослой, Джесси всегда была начеку, ее разум никогда не отдыхал. Она так много работала, что забывала поесть, и у нее практически не было жизни вне работы. Она никогда не могла расслабиться в присутствии других людей и иногда задавалась вопросом, насколько искренна ее дружба; не может ли быть, что она таким образом просто неосознанно пытается манипулировать окружающими. Джесси чувствовала себя совершенно не похожей на тех, кто казался беззаботным и бесшабашным; на тех, кто никогда даже не думал о том, чтобы сделать татуировку совы, — и даже немного обижалась на них.

Вместо того чтобы смотреть на часы, стараясь не заснуть, как она делала в детстве, теперь Джесси после долгих рабочих дней смотрела на часы, отчаянно желая уснуть. «Я по-настоящему не спал двадцать лет»^[359], — жалуется ветеран Вьетнамской войны в книге Лоуренса Гонсалеса, весьма метко названной Surviving Survival^[360]. Джесси тоже чувствовала себя так, будто совершенно не может спать. Она, конечно же, спала, но ее ощущение, что этого не было, в любом случае нельзя считать совсем уж неверным. Тех, кто испытывает хронический стресс, мучают не только проблемы с засыпанием; когда им удается уснуть, их сон обычно неглубок, они меньше, чем спокойные люди, проводят в состоянии так называемого дельта-сна^[361]. Долгими бессонными ночами Джесси постоянно спрашивала себя, будет ли у нее когда-нибудь нормальная жизнь и регулярный ночной сон, как у всех нормальных людей.

Благодаря способности «читать» настроение, Джесси влюбилась в человека, который редко сердился и не был склонен к неожиданным поступкам. Когда пара вместе ездила путешествовать, Джесси чувствовала себя освобожденной от чрезмерной бдительности. Она замечала ласковые прикосновения солнца к своей коже и то, насколько вкусна ее еда. В эти минуты она ощущала легкость и радость, напоминавшие ей о чувствах, которые она испытывала, валяясь в детстве в траве с соседской собакой. Теперь Джесси редко вспоминала о времени, проведенном с Шарли, за исключением моментов, когда ей на глаза попадались электрические розетки с их перепуганными личиками или когда кто-нибудь упоминал о фильме «Ребенок Розмари». Новый дом Джесси и ее мужчины она воспринимала как загородный коттедж, где могла спрятаться от прежней себя. Со временем девушка перестала чувствовать себя пленницей, воительницей или совой и прекратила, уходя из дома, мысленно делать снимки комнат.

Когда у Джесси родились дети, она всегда следила за тем, чтобы они чувствовали себя в безопасности — друг от друга и окружающего мира, — и в каком-то смысле это означало возврат к бдительности. Лишь совсем недавно она перестала идти по жизни так, словно вся ее жизнь зависит от бдительности. Теперь в ее судьбе появились другие маленькие жизни, которые действительно от нее зависели. Казалось, ей нужно еще что-нибудь сделать или кого-нибудь утешить, и Джесси тут же замечала это и удовлетворяла каждую потребность близких практически без раздумий. Проводя дни и ночи на вершине перевернутой U, она была преуспевающим консультантом, трудолюбивой женой и внимательной матерью, но иногда чувствовала себя истощенной неутомимостью собственного разума. И думала о том, что же сотворили с ней годы детского стресса и не убьет ли ее в конце концов детство, проведенное рядом с Шарли.

Со временем Джесси начала спать по ночам, хоть по-прежнему лежала на самом краю кровати, повернувшись спиной с татуировкой совы к мужу и двери. Ее муж говорит, что при малейшем звуке жена открывает глаза и разговаривает с ним четко и связно, как будто она просто лежала, отдыхая, словно и вовсе не засыпала.

Глава 7. Сверхлюди

В школе-интернате, куда меня отправили во время войны маленьким мальчиком, я постоянно испытывал чувство беспомощности, как будто я сидел в тюрьме и мечтал о движении и силе, о легкости движения и сверхчеловеческой силе^[362].

«В движении», Оливер Сакс

«Никто не знает, что я здесь, — призналась мне Элизабет. Никем, о которых она говорила, были коллеги-медики из соседней университетской больницы, где работала Элизабет, рассчитывая в скором времени получить сразу два диплома: медицинского и юридического факультета. — Знаете, люди увидели бы в этом слабость… ну, в том, что я обратилась за помощью к психотерапевту». В тот первый день и последующие наши встречи на протяжении трех с лишним лет Элизабет плакала почти каждую минуту, проведенную в моем кабинете. Ее слезы были из категории едва заметных, они словно непрерывно сочились из ее глаз, каждые несколько минут собираясь в капли на подбородке, где она вытирала их руками. За все время, что мы провели вместе, Элизабет ни разу не потянулась за салфеткой, очевидно, пытаясь и в этой ситуации оставаться как можно более самодостаточной.

— Я пришла к вам потому, что мне кажется, будто я не человек. Кажется, у меня вообще нет чувств, — созналась мне Элизабет на одном из первых сеансов.

Я ответила, что ее слезы указывают на иное.

— Я сама не знаю, почему у вас реву, — сказала она, явно смутившись из-за своей неспособности контролировать слезы. — Вообще-то я никогда не плачу.

Только потом, после целого ряда сеансов, я услышала следующее: «Прошлой ночью я прочитала в интернете одну статью. Она называлась “Я мать Адама Ланзы”^[363]. Ну, вы знаетe, Адам Ланза — это тот парень, который устроил стрельбу в начальной школе Sandy Hook, а статью написала женщина, которая на самом деле не была его матерью, но чувствовала себя так, словно была ею. Сын автора статьи совершенно вышел из-под контроля, и она писала о том, как трудно быть родителем такого ребенка, когда никогда не знаешь, что он вытворит дальше и как с ним справиться».

Элизабет опять всхлипнула и вытерла слезы.

«А знаете, что я подумала, когда прочитала статью? — спросила она меня без обиняков. — Что я сестра Адама Ланзы. Нет, мой брат ни в кого не стрелял, но он был очень похож на ребенка, описанного в статье. Почему никто никогда не пишет о таких детях?»

* * *

Брат Элизабет Генри был ребенком с особыми потребностями, но, к сожалению, никто на целом свете не знал, каковы именно его особые потребности и как их удовлетворить. Сколько Элизабет себя помнила, родители возили брата по специалистам и больницам, на сотни миль от дома, в надежде на более точный диагноз и более эффективное лечение. Синдром эпизодического нарушения контроля. Расстройство аутистического спектра. Нарушение сенсорной интеграции. Педиатрическое биполярное расстройство. Синдром Туретта. С каждым новым названием появлялась надежда, что найдется способ прекратить дикие истерики мальчика в общественных местах и страшные вспышки гнева дома, приводившие к разбитым тарелкам и даже к сломанным костям.

Надо отметить, усилия родителей Элизабет помочь Генри были поистине героическими. Мать отказалась от карьеры и все время, когда бодрствовала, как, впрочем, и многие часы, когда она, несомненно, очень хотела бы поспать, ухаживала за больным сыном. По выходным она занималась его обучением на дому и возила на самые разные процедуры: речевую терапию, курсы по обучению социальным навыкам, трудотерапию, физиотерапию, игровую терапию, к психиатру и так далее и тому подобное. Время от времени она ездила даже на научные медицинские конференции — за последними новостями из области нарушения развития ребенка. Иногда мать и отец спорили по поводу того, как нужно справляться с Генри; отец считал, что нельзя всегда полагаться на простые, традиционные методы, а мама говорила, что не видит другого пути. Мама обычно побеждала.

Поскольку семья была полностью занята особыми потребностями Генри, Элизабет не помнила, чтобы в детстве кто-нибудь заботился даже о самых обычных ее потребностях. Она была легким ребенком — настолько, что, повзрослев, думала, что у нее, возможно, тоже могли быть некоторые проблемы развития, ведь малышка часами сидела в манеже, не плача и не требуя чьего-либо внимания. Только когда появился третий ребенок, девочка, Элизабет ожила. Они с младшей сестрой росли бок о бок, играя и болтая и стараясь держаться подальше от старшего брата. Элизабет считала сестру лучшим, что было в ее детстве; она и теперь была ее самым близким другом, на что, похоже, всегда рассчитывали и их родители.

Однажды один из родственников спросил родителей Элизабет, зачем они родили третьего ребенка, если у них так много проблем с Генри, и девочка подслушала их ответ. Оказалось, что сестра появилась на свет, чтобы Элизабет не пришлось одной заботиться о Генри, когда оба родителя умрут. По их планам, Элизабет с сестрой предстояло вместе поддерживать Генри во взрослой жизни. Чувствуя себя в связи с этим одновременно защищенной и принесенной в жертву, Элизабет всегда хотелось рассказать сестре об услышанном, но она не решалась сообщить ей, что та родилась для того, чтобы впоследствии обслуживать брата.

Однажды Элизабет с сестрой слишком долго играли на жаре во дворе, и у Элизабет случился тепловой удар. «Ма-ам!» — только и успела крикнуть девочка, прежде чем, вбежав в дом, рухнуть на пол в ванной. А мама крикнула ей в ответ со второго этажа, где она в очередной раз пыталась утихомирить Генри: «Мне нужно, чтобы ты не нуждалась во мне прямо сейчас!» Говорят, что единокровные братья и сестры находят разные ниши, чтобы не конкурировать за одни и те же ресурсы или за одно и то же место в своей семье. В тот день маленькая Элизабет сама разделась до нижнего белья и, словно морская звезда, распласталась на животе на прохладном плиточном полу, прижавшись к нему щекой. Судя по всему, если нишей Генри в их семье были особые потребности, то нишей Элизабет было их полное отсутствие.

* * *

Термин особые потребности означает наличие у человека особых потребностей, связанных с состоянием здоровья. Это обобщающее понятие^[364], охватывающее любые хронические физические, поведенческие или эмоциональные расстройства и проблемы развития, требующие специфического медицинского, психиатрического или образовательного обслуживания, которое выходит за рамки обычного компонента роста и развития человека. К ним, как правило, относят трудности с обучаемостью, синдром дефицита внимания и гиперактивности, расстройства настроения, такие как депрессия и биполярное расстройство, тревожные расстройства, нарушения аутистического спектра, поведенческие нарушения, нарушения развития, артрит или прочие проблемы с суставами, умственную отсталость, церебральный паралич, проблемы с речью, тиковые расстройства, астму, диабет, тяжелую аллергию, эпилепсию, нарушения слуха или зрения, а также травмы головного мозга^[365]. Это длинный список, но не исчерпывающий. В него можно внести также любое состояние здоровья, требующее специального подхода к уходу за человеком. При этом многие дети с особыми потребностями имеют не одну, а несколько проблем из этого списка — или, как брат Элизабет, страдают от целого комплекса расстройств поведения и других симптомов, которые не поддаются точной диагностике.

Согласно Национальному обследованию детей с особыми потребностями в области медицинского обслуживания^[366], проведенному на базе репрезентативной выборки, состоящей из десятков тысяч домохозяйств по всей стране, особые потребности имеют от 13 до 20 процентов американских мальчиков и девочек в возрасте до восемнадцати лет, то есть от десяти до пятнадцати миллионов детей. Замечено, что такие проблемы со здоровьем встречаются у мальчиков чаще, чем у девочек, но если говорить о финансовом благосостоянии, то дети с особыми потребностями с примерно одинаковой вероятностью встречаются в самых разных семьях. Благодаря серьезному прогрессу в области медицины очень многие дети, которые в прошлом, скорее всего, умерли бы из-за проблем со здоровьем, — или как минимум их пришлось бы отправить в специализированные учреждения, — теперь живут дома^[367], где родители изо всех сил стараются удовлетворять их особые потребности. И большинство таких детей делят дом или даже спальню с хотя бы одним братом (сестрой).

Важно понимать, что на две трети детей с особыми потребностями их состояние не оказывает сильного влияния, как и на их семьи. Но в одной трети случаев проблемы со здоровьем и развитием существенно сказываются на повседневной жизни и их самих^[368], и их родителей, и, конечно, их братьев и сестер. Эти дети часто не могут быть просто детьми. Они не могут бегать, играть и учиться вместе со сверстниками. Семьи не выдерживают бремени постоянного ухода за такими детьми как в эмоциональном, так и в материальном плане; часто родители вынуждены работать меньше или совсем не работать. Таким семьям трудно вместе развлекаться и проводить время дома и еще сложнее посещать общественные места, где их, как правило, ждут жалостливые взгляды или сочувствующие улыбки. И все эти трудности часто носят не временный характер: особые потребности очень многих детей сохраняются и во взрослом возрасте^[369].

* * *

Как уже говорилось, особые потребности ребенка могут проявляться по-разному; в отличие от них их так называемые типично развивающиеся сиблинги порой выглядят во многом одинаково, но на самом деле их можно назвать какими угодно, но только не типичными. Их даже иногда называют суперсиблингами^[370]; эти родные братья и сестры нередко компенсируют проблемное развитие других детей для остальных членов семьи своим преждевременным развитием. Младшие супердети ведут себя как старшие, а старшие нередко берут на себя роль маленьких родителей, помогая маме и папе готовить пищу, выполнять другие домашние обязанности и ухаживать за младшими. Зрелые не по годам, они часто выглядят в глазах окружающих «маленькими взрослыми» или даже «маленькими старичками». «Что бы мы без вас делали?» — постоянно говорят им их родители. А если их брат или сестра не могут сидеть в автомобиле на заднем сиденье, суперсиблинги с раннего детства сидят на заднем — и в прямом смысле, и в переносном.

Как уже было сказано, количество детей с особыми потребностями в мире неуклонно растет, и проблемы, с которыми сталкиваются их родители, становятся все более обсуждаемой темой, о чем говорит, в частности, пример статьи «Я мать Адама Ланзы». Однако их родные братья и сестры по-прежнему остаются обойденной вниманием и, по сути, социально ущемленной группой. В отличие от их братьев и сестер суперсиблингов игнорируют не только в семьях, но и в научных исследованиях, и лишь совсем недавно клиницисты и родственники начали признавать, что единокровные братья и сестры детей с особыми потребностями сами являются отдельной популяцией, особой группой исследуемых пациентов^[371].

Наличие брата или сестры с особыми потребностями сопряжено для ребенка со специфическими преимуществами и недостатками. Формирование личности в непосредственной близости от родного человека, страдающего хроническим заболеванием или инвалидностью, нередко становится уникальным источником для личностного роста и развития, и, следовательно, многие суперсиблинги вырастают более ответственными и компетентными людьми, чем их более безмятежные сверстники. Жизнь с родным братом или сестрой, которые отличаются от других, также нередко способствует толерантности, сопереживанию, состраданию и терпению. Знание того, что кто-то, кого ты любишь, никогда не выздоровеет, и даже может умереть, в корне меняет угол зрения ребенка на другие проблемы детства. Ранний опыт таких детей может привести к формированию особых навыков, и со временем многие суперсиблинги используют свои сильные стороны для того, чтобы стать отличниками, президентами класса, врачами, лидерами местных сообществ и великими спортсменами. Так, например, Джордан Спиф, ставший самым молодым за 82 года гольфистом, которому удалось выиграть турнир серии PGA, убежден, что его зрелость и ответственность в значительной мере обусловлены тем, что он рос с младшей сестрой, страдавшей нервным расстройством. Джордан говорит, что она «самое лучшее, что когда-либо случалось с нашей семьей»^[372].

Конечно, история Элизабет — лишь одна из огромного множества похожих историй, но она из тех, о которых нам, наверное, труднее всего говорить. Это история о том, что жизнь мальчиков и девочек с братом или сестрой с особыми потребностями может быть невероятно трудной, даже если они их очень любят. Например, суперсиблингов вроде Элизабет нередко тревожит, не возникнут ли со временем такие же проблемы со здоровьем у них самих или у их детей. Они могут испытывать смущение и замешательство из-за того, что их братья и сестры явно отличаются от других, и при этом нередко чувствуют, что в душе предают их. Они могут обижаться на несправедливость родных, когда их братьев и сестер хвалят за выполнение будничных задач, в то время как их немалые достижения воспринимаются как нечто само собой разумеющееся; они переживают такие неприятные эмоции, как мелочная зависть. Их пугает и отвращает перспектива однажды взять на себя заботу о своих проблемных братьях и сестрах, после чего они испытывают мучительный стыд за такие эгоистичные мысли. Суперсиблинги, как правило, держат эти чувства при себе, и почти половина из них в тот или иной период жизни тоже страдают от разных проблем со здоровьем или поведением^[373], таких как депрессия, тревожность, злоупотребление психоактивными веществами или расстройства пищевого поведения, хотя ни их друзья, ни родные чаще всего об этом не знают.

Известный во всем мире невропатолог и автор Оливер Сакс рос в Англии с братом, у которого в подростковом возрасте диагностировали шизофрению. Уже взрослым Сакс так откровенно писал о раздвоении своих чувств в детстве: «Он страшно пугал меня, и при этом я очень боялся за него. Что станет с Майклом, и не случится ли что-нибудь похожее и со мной?» Как многие дети, живущие в сложных условиях, Сакс справлялся со стрессом, дистанцируясь от проблем в доме: «Я создал дома собственную [научную] лабораторию и закрывал двери и уши, чтобы отгородиться от безумия Майкла. Это вовсе не означает, что я был к нему безразличен; я искренне и сильно сочувствовал ему, но мне необходимо было также держать дистанцию; мне нужно было создать собственный мир науки, чтобы меня не захватил и не увлек его хаос, его безумие, его приманки»^[374].

Позже Сакс признался, что переезд в США, где он начал медицинскую практику, был шагом, сделанным «отчасти для того, чтобы уйти от моего трагического, безнадежного, неуправляемого брата»^[375]. По его словам, он стал неврологом, чтобы изучить и понять человеческий мозг — орган, который сломал жизнь его брату и всей их семье. Но быстрого и простого ответа на свои вопросы он не получил. К тридцатилетнему возрасту Сакс в течение четырех лет боролся с тайной наркоманией и спустя многие десятилетия писал о чувстве вины, которое никогда его не покидало: «Я мог, я должен был быть более любящим, больше его поддерживать… и стыд за то, что я таким не был — чувство, что я плохой брат, который не был рядом, когда он так нуждался в моей помощи, — до сих пор, шестьдесят лет спустя, жжет и терзает меня изнутри»^[376].

Глядя на суперсиблингов вроде Оливера Сакса или Элизабет со стороны, мир видит кажущуюся безупречной адаптацию этих людей к их особым жизненным обстоятельствам. А вот чего мир часто не видит — или попросту не способен видеть, — так это сложнейшей комбинации любви, ненависти, стремления защищать, смущения, чувства вины, гнева, негодования, разочарования, страха и эмоционального истощения. Подобно своим братьям и сестрам с особыми потребностями, многие суперсиблинги больше всего на свете хотели бы жить среднеожидаемой жизнью. Они хотели бы жить собственной жизнью, на которую не влияет ничья болезнь. Они хотели бы иметь возможность наслаждаться повседневными взаимоотношениями с обыкновенными братом или сестрой, в которых допустимо детское соперничество и ссоры. Они мечтают об обычных чувствах, потребностях и собственных жизненных вехах. Они очень хотели бы быть просто нормальными и даже с какими-то изъянами, но, как правило, остро чувствуют, что не могут быть такими, что должны быть сверхнормальными. Они не могут быть людьми, им нужно быть сверхлюдьми.

* * *

В 1969 году, когда Опре Уинфри было пятнадцать лет, среднюю школу, где она училась, посетил специально приглашенный спикер. В тот заветный час, который в корне изменил всю ее жизнь, преподобный Джесси Джексон произнес, по словам самой Уинфри, «неповторимую речь»^[377], в которой описал ученикам трудную задачу расовой дискриминации и ее решение: «Совершенство — лучшее средство борьбы с расизмом. Так будьте же совершенными». В тот вечер юная Опра, придя домой, изготовила плакат с этими словами; он висел над ее зеркалом на протяжении всех лет учебы в колледже и определял все ее поступки и решения.

Оказывается, совершенство может быть лучшим сдерживающим фактором не только расизма, но и любой формы дискриминации, основанной на различиях, и Элизабет знала (судя по всему, инстинктивно), что лучший способ защитить Генри, себя и всю семью от взглядов исподтишка и несправедливого обращения — это преуспеть в жизни. Известно, что человеку свойственно ошибаться, но Элизабет была чрезвычайно осторожна и внимательна и старалась не допускать ошибок никогда и ни в чем.

Генри нельзя было оставлять дома одного, и никакая няня не могла с ним справиться, поэтому, куда бы ни шла мать Элизабет, она брала сына с собой. Генри ненавидел походы по домашним делам, а больше всего продуктовый магазин с его ярким освещением и холодильными витринами. У него были проблемы с потреблением пищи — он мог за один присест съесть коробку печенья или слишком много конфет, — и мама ни в коем случае не должна была их покупать. Конечно, многие дети начинают канючить или плакать в магазине, выпрашивая сладости, но маленький Генри впадал в состояние, которое доктора за неимением лучшего термина назвали слепой яростью. Он тряс большую металлическую тележку матери руками и пинал ногами, пока большинство покупателей вокруг делали вид, что ничего не происходит, и шипел и плевался в тех, кто осмеливался на него посмотреть. Однажды менеджер магазина попросил их уйти. «Но куда же мне девать ребенка, пока я покупаю продукты?» — умоляюще спросила женщина. Элизабет, которая при этом присутствовала, готова была провалиться сквозь землю от стыда.

Когда Элизабет была маленькой, а Генри плохо себя вел в магазине, она потихоньку прокрадывалась в пустой проход и, осторожно оглядевшись по сторонам, лезла под рубашку и вытаскивала ожерелье, которое хранила под одеждой. Воздев руки над головой, девочка становилась могущественной богиней Исидой, притворяясь, что разгоняет облака и, соответственно, контролирует мир. А к старшим классам Элизабет пыталась справляться с любопытными и сострадательными взглядами незнакомцев, используя единственную реальную силу, которая была в их распоряжении: она старалась быть очень, очень хорошей. Она бегала по магазину и сносила товары в мамину тележку, чтобы они могли как можно быстрее передвигаться по проходу. Наверное, со стороны Элизабет с матерью походили на безумных соперниц из дурацкого игрового шоу, но в душе они чувствовали, что на кону стоит их жизнь. Чтобы не пробивать на кассе конфеты и другие «запрещенные» сладости, накиданные в корзину Генри, мама отвлекала сына и уводила к машине, а Элизабет, оставшись в магазине одна, выкладывала продукты на конвейер в строжайшем порядке: фрукты с фруктами, замороженные продукты с замороженными продуктами, коробки с коробками, молочное с молочным. В самом конце она клала мамину кредитку и расплачивалась, пока ее младшая сестра толкала тележку на стоянку. Так что, можно сказать, у матери Элизабет был не только один очень проблемный ребенок, но и один поистине образцовый.

Возможно, подобно тому как Опра Уинфри в свое время нацелилась на успех как черная женщина в мире белых мужчин, Элизабет ощущала, что ей необходимо быть совершенной во всем. Ее никогда не покидало странное чувство, что она должна что-то кому-то доказать или что-то компенсировать. И школа день за днем предлагала ей бесчисленное множество возможностей это сделать. По утрам девочка быстро поднималась по главной лестнице и бодро приветствовала директора: «Здравствуйте, миссис Миллер!» Она притворялась, будто не замечает брата, которого все-таки приняли в школу в рамках программы инклюзивного обучения и который вылезал из автомобиля, растягиваясь, словно гигантская тянучка, и упираясь под руками матери и помощника директора. В классе Элизабет находила успокоение в исключительно отличных отметках; только время от времени пронзительные вопли Генри из коридора проникали в ее мир.

На одном важном школьном конкурсе талантов Элизабет безупречно сыграла менуэт Баха, но, когда она делала это, ее щеки пылали огнем — и не потому, что ей очень нравилось выступать на сцене, а потому, что она злилась. Девочка слышала, как Генри громко расхохотался, едва она вышла на сцену, после чего папа вывел его из зрительного зала, пока она играла. Элизабет сидела за пианино, в нужном темпе нажимая на клавиши, а сама представляла себе, как кричит прямо со сцены, обращаясь к маме: «Ну почему нельзя было хоть один раз оставить его дома с няней?!» Позже в тот же день, когда Элизабет все же угрюмо пожаловалась маме, что Генри испортил ее выступление, та отругала ее: «Ради Бога, Элизабет. Ты только что приобрела потрясающий опыт выступления на сцене, которого у нашего Генри никогда не будет. Он не способен контролировать себя. А ты способна — тебе так повезло!»

* * *

Следует сказать, что у многих сверхнормальных есть какое-нибудь секретное оружие. «Господи, конечно же, в ней с самого начала что-то было, — вспоминал первый учитель афроамериканской писательницы, поэтессы, политического активиста и феминистки Элис Уокер. — Через мои руки прошло много детей, но Элис Уокер была самой умной»^[378]. А вот что сказал биограф Карл Сэндберг о юном Аврааме Линкольне, который посещал школу редко и бессистемно: «Эйб заставлял книги рассказывать ему больше, чем они рассказывали другим людям»^[379]. Конечно, секретное оружие, о котором я говорю, — это не всегда умные книги. Знаменитый художник Энди Уорхол, например, вспоминал, что в детстве его заметили благодаря художественному дару: «Учителя меня любили. Они говорили, что у меня природный талант. Или, наоборот, неприродный»^[380]. Понятно, что не каждый сверхнормальный ребенок становится известным романистом, художником или политиком, и не каждый непременно обладает каким-то потрясающим талантом. Но одно секретное оружие действительно имеется у очень многих сверхнормальных людей — это природный (или неприродный) самоконтроль^[381].

Самоконтроль — это способность человека направлять на четкий курс свои мысли, чувства и поступки^[382]; обычно сверхнормальные люди используют ее для лучшей адаптации к окружающему миру. Иначе говоря, самоконтроль — это общепринятый термин^[383] для обозначения того, насколько успешно мы сопротивляемся искушению, откладываем удовлетворение, регулируем эмоции и идем к желаемым целям. Именно уровень самоконтроля определяет, в какой мере мы подчиняемся правилам, следуем указаниям, усмиряем эмоции, сотрудничаем с людьми, регулярно занимаемся физкультурой, правильно питаемся, держим слово, экономим деньги, вовремя приходим на работу, усердно трудимся и многое-многое другое. Как почти сто лет назад отметил Зигмунд Фрейд, способность человека отвечать за свои поступки издавна считается одной из отличительных характеристик цивилизации^[384].

Сегодня науке известно, что способность к самоконтролю формируется в префронтальной коре головного мозга^[385]. Развитие человеческого мозга происходит — и происходило эволюционно — от задних областей к передним, от нижних к верхним. Таким образом, примитивные зоны мозга находятся в самой нижней задней его части и функционируют автоматически: например, ствол головного мозга регулирует сердцебиение, дыхание и сон без усилий с нашей стороны, а миндалевидное тело точно так же активирует базовые реакции «бей или беги». Префронтальная кора и в буквальном, и в метафорическом смысле является самой высокоорганизованной частью головного мозга. Она расположена непосредственно под лобной костью; именно тут имеет место мышление самого продвинутого уровня. Эта область обеспечивает регулирование работы амигдалы по принципу «сверху вниз»^[386], успокаивая наши импульсивные, эмоциональные реакции и заменяя их осознанными, продуманными решениями и действиями. В префронтальной коре «живут» исполнительные функции, и главным среди них является самоконтроль^[387].

Для иллюстрации мощи самоконтроля чаще всего приводят в пример всем известный сегодня «Тест с зефиром»^[388], разработанный психологом Уолтером Мишелом в 1960-х годах. Мишел придумал и провел ряд классических исследований, чтобы изучить, способны ли дети дошкольного возраста сопротивляться искушению съесть одну зефирину сразу, если знают, что, подождав двадцать минут, смогут съесть две. Неудивительно, что одни малыши слопали сладости тут же, ни секунды не медля; другие изо всех сил старались сдержаться, но в конце концов сдались; а третьи сумели продержаться нужное время и в результате получили два зефира вместо одного. Эксперимент, который изначально задумывался как своего рода моментальный снимок, выявляющий различия в способности детей откладывать удовлетворение, перерос в долгосрочное исследование в области развития человека, и, как показало время, тест имел поистине потрясающую прогностическую ценность. Дальнейшие наблюдения показали, что те дошкольники, которым хватило самоконтроля^[389], чтобы дождаться вознаграждения в виде двух зефирин, получали более высокие баллы в тестах на проверку академических способностей; у них были лучше развиты навыки решения проблем, они получили лучшее высшее образование, их самооценка была выше, и, став взрослыми, они реже употребляли наркотики, чем остальные участники исследования.

За десятилетия, прошедшие с того дня, когда маленькие испытуемые Мишела сидели перед своими зефиринами, решая, что с ними делать, другие ученые не раз продемонстрировали, что самоконтроль в высшей степени полезная способность^[390]. В 2012 году метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований и свыше тридцати тысяч испытуемых, показал, что самоконтроль четко ассоциируется с более высокими успехами в школе, на работе, в любви и по части здоровья^[391]. И в начальной школе, и в вузе высокий самоконтроль означает лучшую посещаемость занятий, больше времени, уделяемого учебе, и меньше времени, потраченного на сидение перед телевизором, а также более высокие оценки и лучшие результаты стандартизованных тестов; мало того, самоконтроль оказался более надежным предиктором академических достижений, чем коэффициент интеллекта^[392].

Люди с высоким уровнем самоконтроля пользуются преимуществами и вне школьных классов и студенческих аудиторий. Они наслаждаются более богатыми взаимоотношениями с людьми и чаще бывают популярными^[393], по крайней мере отчасти потому, что способны пересматривать собственные желания^[394] ради удовлетворения потребностей и желаний других. Лучший самоконтроль четко ассоциируется и с более высокими достижениями в спорте^[395], так как это качество позволяет спортсменам тренироваться много и регулярно, а также сохранять самообладание и добиваться успехов в сложной атмосфере сильнейшего психологического прессинга. А еще самоконтроль помогает нам не только говорить «да» тому, что действительно необходимо, но и отказываться от деструктивных моделей поведения, если таковые встречаются на нашем жизненном пути. В результате люди с более сильным самоконтролем реже сталкиваются с проблемами контроля над негативными импульсами^[396], такими как насилие, гнев, склонность к правонарушениям или алкоголизм.

Самоконтроль даже может рассказать нам кое-что о том, почему у одних людей, переживших серьезную психологическую травму, развивается посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), а у других нет. Исследования головного мозга с применением метода МРТ позволяют предположить, что в префронтальной коре людей^[397], столкнувшихся с травматическими переживаниями, у которых развилось ПТСР, наблюдается меньшая активность и менее сильные межнейрональные связи по сравнению с людьми, которые тоже пережили травму, но не страдают от ПТСР. Это говорит о том, что частично ПТСР может быть следствием неадекватного контроля амигдалы по принципу «сверху вниз»^[398], который, в свою очередь, является результатом неуправляемости реакции «бей или беги». Действительно, один из аспектов лечения ПТСР предусматривает выработку у пациента большего контроля над мыслями, чувствами и поступками. Далее, как известно, одним из определяющих признаков ПТСР считается ощущение подавленности и беспомощности в результате травмы, а самоконтроль позволяет нам чувствовать ответственность за себя и свою жизнь, даже если мы не можем контролировать события, которые с нами происходят.

Прогностическая надежность самоконтроля настолько сильна, что в этом качестве сопоставима с уровнем интеллекта и социально-экономическим статусом^[399], но важно помнить, что самоконтроль и эти два фактора не одно и то же^[400]. Это означает, что самоконтроль — ситуация возможности, способ, которым психологически устойчивый ребенок может добиться большого успеха и преуспеть в жизни, даже не будучи умнейшим или привилегированным. Разумеется, как наглядно демонстрирует исследование Мишела на базе дошкольников, у некоторых людей от природы самоконтроль выше, чем у других, и они, скорее всего, добьются в жизни большего^[401]. (Так что мама Элизабет была отчасти права: девочке действительно повезло в том, что она способна себя контролировать, в отличие от брата) Однако самоконтроль — не просто врожденный дар, доступный для «его имущих» и недосягаемый для «неимущих». Его можно развивать и усиливать посредством практики и решения сложных задач^[402], и у людей, которые борются с серьезными проблемами и невзгодами в своих семьях или районах проживания, такой практики предостаточно. Им каждый день предоставляется возможность практиковаться в умении сдерживать язык и эмоции в общении с больным братом или сестрой, душить слезы в присутствии школьных хулиганов, на цыпочках обходить развалившегося в гостиной отца-алкоголика, избегать опасных кварталов по дороге домой и усердно работать над достижением своей главной цели — побегом из этой страшной реальности. По всей вероятности, сверхнормальные люди изначально приходят в этот мир со щедрой долей самоконтроля — скорее всего, в детстве они легко прошли бы «тест с зефиром», — но нельзя, конечно, недооценивать огромного влияния их полного погружения в среду, где нужно день за днем строго контролировать свои мысли, чувства и поступки.

Повзрослев, многие сверхнормальные люди объясняют выживание и успехи именно своими особыми способностями контролировать каждый прожитый день и, следовательно, судьбу. По сути, те, кто успешно справляется с неблагоприятными жизненными обстоятельствами, действительно часто добиваются этого как минимум благодаря сильному самоконтролю и умению настраиваться на нужный курс^[403]. Как показало долгосрочное исследование на острове Кауаи^[404], в рамках которого ученые наблюдали за многообразной выборкой гавайских младенцев вплоть до достижения ими среднего возраста, те, кому удалось победить крайне негативные обстоятельства детства, уже в подростковом возрасте верили в собственную эффективность^[405] и способность преодолевать препятствия, ждущие их впереди. А еще одно исследование в этой области — в нем участвовало почти три тысячи человек в возрасте от 25 до 74 лет — продемонстрировало, что отсутствие родительской поддержки в детстве четко ассоциируется с хроническими психическими и физическими проблемами во взрослой жизни, однако люди, которые чувствуют, что контролируют себя и свою жизнь^[406], таких проблем не имеют.

Сверхнормальные отличаются удивительной способностью реализовывать исполнительные функции; в своем строго контролируемом и целенаправленном подходе к жизни они чем-то напоминают маленьких гендиректоров. Они ставят перед собой конкретные цели и даже рисуют для себя плакаты («Будь совершенным!»). И делают это, зная, что совершенство — продукт не только наличия потрясающего «сырья», но и — а может, и в первую очередь, — готовности и способности заставить это «сырье» давать нужные результаты^[407]. Хоть Элизабет никогда не призналась бы в этом публично, в глубине души она чувствовала себя всемогущей. Она чувствовала, что способна достичь всего, что наметила, надо только действовать мудро — как она, разумеется, обычно и действовала. «Я просто не приемлю неудачи, — призналась она мне. — Если ты чего-то действительно хочешь, то непременно этого добьешься».

* * *

Поскольку Элизабет и ее младшей сестре «повезло», им не разрешалось жаловаться на больного брата; судя по всему, им не разрешалось выражать очень многие человеческие эмоции. «В нашей семье было такое правило: “Не можешь сказать чего-то хорошего, не говори ничего”, — вспоминает Элизабет. — По сути, это означало еще одно правило: “Если не чувствуешь ничего хорошего, не чувствуй ничего”». Впрочем, Элизабет в любом случае не знала, что она чувствовала. Как бы сложно ни было иметь мысли или чувства в отношении проблемы, о которой никто не хочет говорить, еще труднее иметь мысли или чувства по поводу того, о чем никто не может говорить, потому что никто не знает, что это такое. «В отсутствие четкого диагноза было крайне трудно сделать Генри ответственным хотя бы за что-нибудь, — вспоминает Элизабет. — В один момент он был в полном порядке, а в другой у него начиналась истерика. Но что бы с ним ни происходило, он не мог с этим ничего поделать, поэтому, как мне было сказано, я не могла испытывать по этому поводу никаких чувств».

Злость. Печаль. Страх. Эти чувства были в семье под запретом. Сестрам говорили, что они должны быть «выше этого», в результате многие часы, проведенные ими дома, были посвящены тому, чтобы подняться над человеческим, то есть, по сути, стать сверхчеловеком. Скажем, за ужином, когда Генри дразнил Элизабет — «Мои уроки труднее твоих», — типичным поведением обычных брата и сестры были бы дальнейшие препирательства, которые наверняка испортили бы ужин всей семье. Но когда Элизабет, вместо того чтобы дразнить брата в ответ, миролюбиво и спокойно говорила: «Нет, вообще-то мои труднее», — спокойный ужин прекращался в одно мгновение, потому что Генри швырял в сестру тарелкой. А когда Элизабет сползала под стол и начинала на коленках выползать из комнаты, мама приказывала: «Сейчас же вернись! Ты никуда не уходишь. Ты сейчас же сядешь на место и извинишься перед братом».

Например, однажды, когда они оба были уже подростками, Генри угрожал Элизабет большим ножом, и папе даже пришлось набрать 911. А когда полицейские уехали, увозя брата на заднем сиденье автомобиля, Элизабет с сестрой собрали все «острые предметы» в доме — ножи, ножницы, отвертки — и спрятали их, сложив в обувную коробку. Позже, во время тягостной поездки в полицейский участок, мать Элизабет перечисляла разные варианты ее дальнейших действий:

— Ты могла бы предъявить обвинение, но тогда его занесут в базу правонарушителей и у него будут проблемы в будущем… С другой стороны, мы могли на какое-то время отправить Генри в больницу…

— А если его положат в больницу, он сможет когда-нибудь устроиться на работу? — спросила Элизабет, как всегда, обремененная тревогой и ответственностью за будущее брата.

— Да, милая, — ответила мама. — Об этом же никто не будет знать.

— Тогда, я думаю, его нужно положить в больницу, — сказала Элизабет.

Вспоминая ту поездку спустя годы, Элизабет не смогла сдержать горькой усмешки и печально пошутила: «Он реально хотел меня убить, а мне не позволялось даже в мыслях желать ему того же».

* * *

На момент поступления в колледж у Элизабет был огромный талант, который специалист по травматическим расстройствам Бессел ван дер Колк описывает как умение «справляться, но не чувствовать»^[408]. Она посещала семь курсов за один семестр, работала воспитателем в студенческом общежитии, входила в список лучших студентов и двадцать часов в неделю трудилась официанткой. Это может звучать неправдоподобно или даже казаться невозможным, но, по крайней мере отчасти, благодаря своей талантливой префронтальной коре Элизабет всегда была способна на большее, чем большинство ровесников. Каждый семестр девушке требовалось от декана специальное разрешение на добровольную чрезмерную учебную нагрузку, и на каждой такой полугодовой встрече ее отличное настроение и пестрящий всеми цветами радуги планировщик говорили сами за себя. Никто, даже сама Элизабет, не задумывался над тем, что девушка выпивает по десять чашек кофе в день и спит всего четыре-пять часов в сутки. Часто она даже не замечала, что голодна.

Потом Элизабет поступила одновременно на юридический и медицинский факультет. Там она продемонстрировала свои отличные знания о психиатрических препаратах, которые Генри принимал в течение долгих лет, и о правовой системе. «Откуда ты все это знаешь, Элизабет?» — недоумевали сокурсники. Все эти достижения четко противопоставляли ее брату: если ему суждено всю жизнь сидеть дома в качестве пациента, то она станет врачом; если он наверняка будет время от времени оказываться на заднем сиденье полицейской машины, то у нее будет диплом юриста. Кроме того, ей много раз приходилось наблюдать ссоры родителей из-за расходов, которые неизменно росли из-за болезни Генри, и теперь повзрослевшая Элизабет в полном объеме понимала значение слов мамы, подслушанных ею когда-то в разговоре с тетей: что однажды Элизабет с сестрой придется взять на себя все заботы о брате, и они должны быть готовы это сделать. Элизабет просто обязана была научиться хорошо зарабатывать; ее семье это было необходимо.

И все же, хоть Элизабет и добивалась больших успехов практически во всех своих начинаниях, она знала, что о своих заслугах — отличной учебе, поступлении в аспирантуру, назначении старшим ординатором — может только шептать, а еще лучше не говорить вообще. Когда кто-нибудь упоминал о ее достижениях в присутствии брата, она съеживалась; и вся семья замирала от ужаса, если в каком-нибудь общественном месте какой-нибудь знакомый с самыми благими намерениями акцентировал разницу между братом и сестрой: «Ну, а как насчет вас, молодой человек? Вы тоже учитесь в аспирантуре?» Элизабет испытывала сильнейшее чувство вины из-за того, что преуспевает в том, в чем не может преуспеть ее брат. Со временем посыл, который она получала от родителей, сменился с чего-то вроде «Упоминая о том, что твою фотографию повесили на доску почета, ты расстраиваешь брата» на что-то вроде «Сам факт твоего существования расстраивает твоего брата». И Элизабет ездила домой все реже и реже.

Сверхнормальные, подобные Элизабет, оказываются в мучительной двойной ловушке: семьям нужно, чтобы они преуспевали, но при этом они часто стыдятся и стесняются своих успехов и достижений. Они редко признают и празднуют свои заслуги, если вообще делают это, и их достижения часто становятся источником боли, гнева или печали для тех, ради чьей защиты они прилагают так много усилий. Хотя многие сверхнормальные люди считают себя не вправе переживать самые простые человеческие эмоции, их нередко переполняет одна весьма сложная эмоция — чувство вины.

Вина — это социальное, нравственное чувство^[409], возникающее в контексте отношений между двумя людьми. Оно возникает, когда мы чувствуем, что нанесли ущерб другому человеку, или когда видим несправедливость и неравноправие в конкретной группе, в частности в своей семье. Вина локализуется в префронтальной коре головного мозга и тесно связана с самоконтролем^[410]. «Я словно живу в своей проклятой префронтальной коре!» — не раз жаловалась на сеансах Элизабет. Эволюционная цель вины заключается в стремлении человека к восстановлению справедливости; она подталкивает нас к тому, чтобы сглаживать и устранять неравноправие.

Однако в жизни большинства сверхнормальных людей нет справедливости и, возможно, никогда не будет. Многие из них живут рядом с братьями или сестрами либо матерями или отцами, имеющими проблемы, которых нет у них самих и которые они не способны разрешить. Несмотря на то что Элизабет чувствовала себя каким-то образом ответственной за беду Генри, она, конечно же, не сделала ничего плохого, за исключением, возможно, того, что от рождения ее неврологическое развитие было выше. Чем активнее она пыталась «восстановить справедливость» для своей семьи, стараясь быть как можно лучше и полезнее, то есть сверхнормальной, сверхчеловеком, тем больше превосходила своего брата, заставляя его чувствовать себя еще хуже. Элизабет не могла сделать ничего, чтобы улучшить жизнь родителей и брата, кроме как саботировать собственный успех, чтобы их не расстраивать еще больше.

Вину нельзя считать адаптивным качеством, если она не способствует исправлению ситуации. Метаанализ, объединивший результаты более сотни исследований на основе совокупной двадцатитысячной выборки, четко показал, что чувство ответственности за события, которыми человек не может управлять^[411], прямо связано с депрессией; собственно, по этой причине Элизабет и обратилась к психотерапевту. «Я чувствую себя так, словно мне не позволяется впадать в депрессию, иметь нервный срыв или что-то в таком роде, ведь мне же так повезло в жизни, — сказала она. — Но я также чувствую, что мне не разрешено и быть счастливой».

Накануне выпускного на медицинском и юридическом факультетах Элизабет вместо подарков попросила у родителей лишь одно: чтобы это был ее, только ее день. Снова борясь с чувством вины, девушка попросила, чтобы на выпуск пришли мама с сестрой, а Генри остался с отцом дома; только тогда она могла бы действительно насладиться этим днем. Но они позвонили в дверь квартиры Элизабет уже вечером, успев вместо вручения дипломов лишь на праздничную вечеринку; мама виновато объяснила, что прием Генри у врача в то утро сильно затянулся. В редчайшем приступе гнева Элизабет, услышав это, воскликнула:

— Я попросила об одной-единственной вещи на окончание университета! Я хотела только одного дня для меня одной! Вы не могли прожить одного дня, не поставив Генри на первое место?! Его обязательно надо было вести к врачу именно сегодня?!

— Генри опять положили в больницу, — холодно произнесла в ответ мама.

Элизабет, охваченная чувством вины, молчала.

— Ну, не вешай нос, давай веселиться, и все у нас будет хорошо, — продолжила мама. — Это же то, что ты всегда делаешь. Это то, что у тебя так отлично получается.

Неспособные признать ее страдания, родители Элизабет просто не могли себе позволить — ни в финансовом, ни в эмоциональном отношении — иметь еще одного ребенка с какими-либо потребностями. В тот день Элизабет, не в силах постичь логику родителей, с нехарактерным для нее упорством продолжала требовать объяснений. «Ну почему вы всегда ставите Генри на первое место?» — упрекнула она мать еще раз.

И вот, после нескольких попыток оправдаться и сгладить ситуацию, мама Элизабет сказала нечто, чего она, возможно, не имела в виду, а может, как раз и имела: «Вот ты очень любишь животных, Элизабет, — раздраженно выдохнула она. — Представь, что у тебя есть две маленькие собачки. Одна милая и ласковая, и все вокруг ей умиляются. Глядя на нее, все хотят ее погладить и поиграть с ней. А вторая собачка все время рычит и скалится, и никто не хочет к ней даже приближаться. Так вот, уверяю тебя, если бы тебе нужно было выгнать одну собаку на улицу, ты выгнала бы симпатичную, потому что тебе было бы известно, что ее-то наверняка кто-нибудь подберет».

Глава 8. Сирота

Какое это, должно быть, блаженство — расставить мебель так, как тебе нравится^[412].

«В доме веселья», Эдит Уортон

Надя выглядела немного старше своего возраста, но одновременно и немного младше. Она казалась младше, потому что много улыбалась, а когда сидела, по-детски подгибала пальцы ног. А старше — потому что в свои двадцать шесть прошла больше вех взрослой жизни, чем большинство ее сверстников: она была кандидатом на докторантуру в области истории искусств и в настоящий момент уже больше года была замужем. Одетая модно, но неформально, в облегающие штаны цвета хаки и спадающую с плеча рубашку, Надя выглядела как человек, который добился немалых успехов в жизни без особых усилий. Глядя на нее, вы никогда бы не догадались, что у большинства ее друзей было то, чего у Нади никогда не было или по крайней мере уже никогда не будет: у них были родители.

Надя приехала в Соединенные Штаты Америки, когда ей было два года. Она мало знает о том, что происходило с ней до этого, но после этого момента ее воспитание было среднеожидаемым. Девочка росла в счастливом доме в Лос-Анджелесе, или, точнее говоря, в счастливой квартире, расположенной прямо над магазином спиртных напитков, которым владели ее родители. Однако жизнь в том виде, к какому Надя привыкла и который любила, навсегда изменилась в один день во время ее первого семестра в колледже. Это было в 1997 году; вернувшись в свою комнату в студенческом общежитии, она, как всегда, прослушала сообщения по голосовой почте.

— Надя, это правда? — спрашивал один из друзей из ее района.

— С тобой все в порядке? — спрашивала другая подружка оттуда же.

— Боже мой, Надя, позвони мне, — просила ее лучшая уже много лет подруга.

Ни одного сообщения не было от родителей, поэтому Надя перезвонила лучшей подруге.

— Надя, боже мой, мне так жаль! — вскрикнула та, едва услышав Надин голос.

— Да что случилось?

— Боже мой, Надя. Боже мой, боже мой! Ты что, ничего не знаешь?

— Да чего не знаю?

— Кто-то ограбил магазин твоих родителей и…

— Они в порядке?

— Нет! Они… они погибли.

— Кто погиб? — недоуменно спросила Надя. — Грабители?

Подруга расплакалась навзрыд и произнесла:

— Твои мама и папа.

Когда Надя впервые появилась в моем кабинете, со дня, когда она получила страшное известие, прошло восемь лет. Девушка думала, что жить без родителей со временем станет легче, что должно стать легче — «Знаете, окружающие считают, что я уже должна пережить свое горе», — но всегда находилось какое-то новое ощущение одиночества. Надя оказалась не готова к своему столь сильному желанию даже будучи взрослым человеком иметь маму и папу. «Другие люди хорошие, но это совсем не одно и то же. Мне стыдно, что я это говорю, но это так, — воскликнула девушка. — Жить без родителей трудно и тоскливо, и это чувство не покидает меня никогда».

* * *

Большинство людей считают смерть родителя одной из самых серьезных трагедий детства. Но мало кто понимает, насколько широко распространена эта проблема. По статистике, у одного из девяти детей до достижения ими двадцати лет умирает родитель^[413], и это, например, означает, что в любой год на каждого ребенка, у которого диагностируют онкологию, приходится пятеро детей, у которых умирает один из родителей.

Это неблагоприятное жизненное обстоятельство крайне трудно держать в секрете. Обычно оно не сопряжено с чувством стыда, и часто отмечают, что смерть родителя можно найти в биографиях многих великих мужчин и женщин в истории человечества. В одном неоднократно цитируемом исследовании, опубликованном в 1978 году, психолог Марвин Айзенштадт отобрал людей, чьи достижения заслужили как минимум один столбец в энциклопедии «Британика» 1963 года и энциклопедии «Американа» 1964 года^[414]. Так вот, из 573 отобранных ученым известных людей — от Гомера до Джона Кеннеди — почти половина потеряли родителя в возрасте до двадцати лет; это высокий процент даже для прежних времен. Хотя данные Айзенштадта с середины ХХ века официально не обновлялись, список публичных людей, потерявших родителя в начале жизненного пути, неуклонно пополняется: это и судья Верховного суда Соня Сотомайор; и исполнители Барбра Стрейзанд, Пол Маккартни, Боно и Мадонна, и актриса Джулия Робертс, и мэр Нью-Йорка Билл де Блазио, и спикер палаты представителей Пол Райан, и президент США Билл Клинтон, и многие-многие другие.

Как и в случае других проблем и трудностей детства, смерть родителя действительно способна обеспечить человека дополнительными возможностями для личностного роста и развития. Восемь из десяти детей, потерявших мать или отца, говорят, что они более психологически устойчивы^[415], чем другие люди, а шесть из десяти утверждают, что эта страшная потеря сделала их сильнее. Некоторые чувствуют, что должны быть сильнее. Судья Верховного суда Соня Сотомайор хорошо помнит, как ей в детстве сообщили о смерти отца. Ей тогда сказали: «Соня, теперь ты должна быть большой девочкой. Твоя мама очень расстроена; ты не должна больше плакать. Ты должна быть сильной ради мамы»^[416]. И бывший президент США Билл Клинтон в своей автобиографии тоже пишет о смерти отца, погибшего в автокатастрофе накануне рождения сына, как о событии, сыгравшем ключевую роль в его становлении: «Мой отец оставил меня с чувством, что я должен жить за двоих и что если я сделаю это достаточно хорошо, то смогу компенсировать жизнь, которую должен был прожить, но не прожил он»^[417].

В героических рассказах и историях что-то плохое всегда превращается во что-то хорошее^[418]. Но не стоит заблуждаться: тот факт, что некоторые люди, или даже многие, пережившие в детстве страшную потерю, становятся великими, отнюдь не означает, что смерть родителя можно считать позитивным опытом; и это, безусловно, ни в коей мере не умаляет величины их горя. Почти три четверти людей, у которых в детстве умер родитель, очень хотели бы, чтобы этого не произошло, и чувствуют, что их жизнь в этом случае была бы «намного лучше»^[419]. А более половины тех, кто потерял родителя в юном возрасте, говорят, что обменяли бы год своей жизни на один дополнительный день с умершими матерью или отцом^[420]. И все же им пришлось научиться принимать, даже с благодарностью, жизнь, о которой они не просили. «Я люблю то, с чем больше всего на свете хотел бы никогда не сталкиваться»^[421], — сказал актер Стивен Колберт о смерти отца и двух братьев в авиакатастрофе, когда ему самому было всего десять лет. Однако хорошая адаптация вовсе не означает, что человек не горюет.

Возможно, самое душераздирающее и честное описание крайне противоречивого чувства, которое испытывает человек, когда из чего-то плохого получается хорошее, дал раввин Гарольд Кушнер, автор великой книги When Bad Things Happen to Good People^[422]. Он пишет в ней о потере не родителя, а ребенка: «Из-за жизни и смерти Аарона я стал более чувствительным человеком, более эффективным пастором, более сочувственным наставником, чем был бы без этого. И я, ни секунды не колеблясь, отказался бы от всех этих выгод, если бы только это вернуло мне сына. Если бы я мог выбирать, я бы отказался от духовного роста и глубины, которые пришли ко мне благодаря этому опыту, и стал бы таким, каким был пятнадцать лет назад — средним раввином и довольно равнодушным наставником, который помогает одним людям и не способен помочь другим, но при этом отцом умного и счастливого мальчика. Но мне не дано выбирать»^[423].

* * *

В статье «Перекрашенная морская свинка»^[424], опубликованной в 1976 году в журнале The Psychoanalytic Study of the Child, рассказывается о том, с какими трудностями сталкиваются дети, старающиеся постичь смысл понесенной утраты. В случае, описанном в статье, речь шла о потере любимого домашнего питомца из мини-зоопарка в детском саду, умершей морской свинки по имени Гинни. Детям рассказали о смерти любимицы предельно лаконично; воспитательница сказала: «Гинни умерла, ее похоронили в парке», но малышам было трудно до конца осознать эту новость. Через некоторое время воспитательница принесла новую морскую свинку, другого цвета. «А кто перекрасил Гинни?» — спросили дети, не в силах полностью постичь, что эта новая свинка не Гинни, что Гинни ушла навсегда. Гинни никогда не вернется.

Надя, конечно, была не дошкольницей, но она была еще очень молода, когда столкнулась с неожиданной и страшной потерей, которую не могла сразу понять и принять. В отличие от маленького ребенка, она знала, что ее родители ушли навсегда и никогда не вернутся, но что именно это означало для ее будущей жизни, девушка осознавала постепенно, по одному новому болезненному моменту за раз. Например, когда, заполняя анкету, она вынуждена была написать в графе, куда раньше вписывала имена родителей, слово «умер». Или когда ей нужно было решить, на какой учебный курс записаться, и она автоматически начинала набирать номер, чтобы посоветоваться с мамой. Или когда она ездила в родной город и проезжала мимо своего старого дома, который теперь принадлежал другому человеку. Потеря родителя является кумулятивным стрессором, потому что, хотя само событие происходит в одно мгновение, его негативное влияние растягивается надолго. Разрушительно в данном случае не только само событие, но и то, как оно меняет жизнь человека на протяжении длительного времени.

«Дети скорбят на скейтборде»^[425], — говорилось в статье о «перекрашенной» морской свинке, при этом имелось в виду, что юные души горюют активным способом; что когда умирает тот, кого они любят, их жизнь не прекращается. Напротив, у них, как правило, есть друзья, с которыми они продолжают встречаться, и разные интересные дела, которыми они по-прежнему занимаются, но их печаль отправляется на прогулку вместе с ними. Надя тоже скорбела на скейтборде, катаясь по кампусу колледжа. Она не бросила учебу даже на один семестр. Она знала, что родители этого не одобрили бы, да и куда бы она тогда пошла? Что бы она тогда делала?

Непрерывность жизни невероятно важна для любого пережившего серьезный стресс ребенка^[426], и, возможно, нигде жизнь не будет более непрерывной, чем в колледже, где, независимо от того, что происходит у тебя дома, в столовой каждый день накрываются столы, в больших лекционных залах продолжаются занятия, а в спортивных залах по-прежнему шумят болельщики. Большую часть времени Наде удавалось совершенно забыть о своей новой реальности, ведь ее окружали другие молодые ребята, чьих родителей тоже никто не видел. Однако стоило ей удалиться от кампуса, как книжные магазины, студенческие кафе, тату-салоны и пиццерии уступали место жилым районам с двухэтажными домами под крышами из черепицы, с уютно светящимися окнами и сидящими внутри семьями. Вот тут-то на девушку и накатывало острое чувство собственной бездомности, и она вспоминала, что за пределами колледжа у нее нет двери, в которую она может войти, нет ни одного человека, который думает о ней, пока ее скейтборд, подскакивая, щелкает по швам тротуара. Этот звук казался в пустоте ужасно громким и страшно одиноким.

Бывали и другие болезненные моменты, которые всегда заставали Надю врасплох. Например, в мае, когда Надя уже готовилась к выпуску из колледжа, она зашла в любимое кафе и увидела, что все столики заняты женщинами, молодыми и не очень, одетыми в нарядные яркие платья; некоторые были с цветами. Только тут она поняла, что сегодня День матери; несколько предыдущих лет Надя делала в этот день что-то особенное, чтобы вспомнить о своей маме. Теперь же, ожидая заказа в кафе, девушка наблюдала за парами матерей и дочек, словно антрополог; как сторонний наблюдатель, решивший выяснить, каково это — сидеть за столиком с мамой. Но, возможно, печальнее, чем Надины попытки вспомнить и понять, что чувствуют люди в День матери, было то, что она совсем забыла о его приближении.

А потом был выпускной. Надя провела этот день с тремя лучшими друзьями и их семьями. «Все было так здорово. Это действительно был очень счастливый день. Мы радовались и праздновали. Но постоянно случались разные мелочи. Например, в какой бы компании я ни находилась, я всегда была единственной, кто был не со своими родными, поэтому я всех фотографировала. И постоянно просматривала фотографии в фотоаппарате. На них были группы важных друг для друга людей. Иногда они замечали, что я всех снимаю, и следили за тем, чтобы я тоже была на фотографиях; это было так мило с их стороны, но я-то знаю, что они просто старались сделать так, чтобы мне не было горько и одиноко; они пытались изменить реальность», — вспоминала девушка.

Это было в 2001 году, и Надя в свои двадцать с небольшим почувствовала полный упадок жизненных сил. Учеба в колледже окончилась, и ее календарь утратил всякий смысл и ритм; каждый день у девушки появлялись все новые поводы для ощущения собственного одиночества. Она чувствовала себя потерянной, как будто у нее не осталось реальных причин быть кем-то или чем-то. Не было реальных причин поступать тем или иным образом. Можно сказать, что для Нади утрата родителей стала чем-то сродни отсутствию религии.

К утру 11 сентября 2001 года Надя жила в квартире в Сан-Франциско, которую снимала с четырьмя другими девушками. Когда первый самолет террористов врезался в здание Всемирного торгового центра, все они еще спали, ведь не было и шести утра. Через пару секунд после второго удара сотовые и стационарные телефоны девчонок начали трезвонить; звонили родители с указаниями и предупреждениями. Просыпайся. Включи телевизор. Не ходи сегодня на работу. Никто не знает, что будет дальше. Не переезжай сегодня через мост. Как и ее соседки по комнате, Надя провела следующие дни и недели в оцепенении неверия и печали и, конечно же, много думала тогда о сыновьях и дочерях тех, кто потерял в тот ужасный день своих матерей и отцов. И только позже она осознала, что никто не позвонил ей тем утром. Мир распадался на куски, но никто не вспомнил и не подумал о Наде. Именно в тот момент, спустя четыре года после смерти родителей, девушка осознала, что она сирота.

* * *

Суть сиротства в том, что ребенок остается без защиты.

Обычно сиротами принято считать людей, у которых, как у Нади, умерли родители. Самой знаменитой сиротой в мире является, наверное, героиня одноименного фильма сиротка Энни, но существует множество других любимых нами вымышленных персонажей, которые были сиротами и внесли огромный вклад в классическую литературу. Достаточно вспомнить такие книги, как «Джейн Эйр», «Оливер Твист», «Энн из Зеленых Крыш», «Том Сойер» и «В доме веселья», а также блокбастеры «Властелин колец», «Джеймс Бонд», «Звездные войны» и «Гарри Поттер». И конечно, многие из самых популярных супергероев мира тоже были сиротами. Например, точно как в случае с Надей, родителей Бэтмена тоже убили грабители.

К сожалению, стать сиротой можно и по-другому, не только потеряв родителя. Согласно трактовке Службы гражданства и иммиграции США^[427], ребенок является сиротой, если он потерял обоих родителей по любой причине: «Ребенок считается сиротой в случае смерти, исчезновения, отказа от него, оставления его, разлучения или потери обоих родителей». ООН идет еще на шаг дальше^[428], признавая сиротой ребенка, потерявшего только одного родителя: ребенок, оставшийся без матери, считается сиротой по материнской линии, а без отца — сиротой по отцовской линии. Кроме того, вопреки общепринятой идее, что настоящие сироты должны жить в детских домах, подавляющее большинство детей, потерявших одного или обоих родителей, сегодня живут с оставшимися в живых родителями, бабушками и дедушками или другими родственниками^[429]. И многие современные сироты совсем не похожи на сиротку Энни.

Если бы психолог Марвин Айзенштадт, который выбрал из энциклопедий выдающихся людей, потерявших в детстве родителей, повторил исследование сегодня и расширил свое определение того, что означает потерять мать или отца, его список получился бы намного длиннее и включал бы очень многие заслуживающие внимания имена, такие как Джеральд Форд, Джон Леннон, Алекс Родригес, Джон Стюарт, Леброн Джеймс, Симона Байлз, Шакил О’Нил, Мэрилин Монро, Джей Зи, Вилли Нельсон и Барак Обама. Все эти люди лишились в детстве одного или обоих родителей. Айзенштадт писал, что его довольно узкий взгляд на сиротство обусловлен тем, что информация о смерти родителя была более доступной, чем многие другие данные, а также тем, что «последствия этой потери более заметны, чем последствия других утрат»^[430]. Со вторым утверждением я согласиться не могу.

Помните мальчика Сэма, чей отец ушел из семьи, а потом посылал сыну разорванные пополам десятидолларовые купюры и лотерейные билеты? Так вот, взрослый Сэм признался мне, что всю жизнь испытывает весьма сложные чувства к одному своему друга детства, отец которого умер, оставив ему очень неплохое наследство. «Мне стыдно об этом говорить, но я всегда завидовал этому парню. Люди знают его историю и сочувствуют ему. И я ему тоже сочувствовал! Это так печально, что его папа умер. Как же ему не повезло. Но ему повезло в том смысле, что у него есть история, которую люди понимают и которой сочувствуют. А какова моя история? Что мой папа авантюрист с пустыми карманами? Отец моего друга не хотел оставлять свою семью, и, несмотря на то что это случилось, он ее обеспечил. А мой бросил меня по собственному желанию и никогда не оглядывался, никогда даже не пытался удостовериться, что у меня, его сына, все в порядке».

Сэм продолжил рассказ.

«Однажды я признался в этих мыслях своей жене, когда она еще ею не была, и она сказала то, из-за чего я, наверное, на ней женился. Она сказала: “Ты тоже потерял отца”. И знаете, услышав это, я думал, что ослышался. Я действительно потерял его, но, честно говоря, никогда не осознавал этого, пока она не сказала. Я имею в виду, не было, конечно же, никаких похорон, ничего такого. Люди просто избегали говорить на эту тему, пока я был маленьким, а к тому времени, как он умер, я был уже взрослым. Я не видел его двадцать лет, и он был мне безразличен, чего люди тоже не понимали. Я чувствовал, что потерял его давным-давно, просто тогда этого, кажется, никто не заметил».

Сэм описывает то, что специалисты называют бесправным горем^[431]; это печаль, которая является следствием потери, не получившей широкого признания. Дети, которых бросил один из родителей, тоже чувствуют себя осиротевшими, хотя их обычно не признают сиротами, и даже они сами далеко не всегда осознанно считают себя таковыми. Они чувствуют себя одинокими и брошенными, лишенными заботы и защиты, которые им могли бы обеспечить мать или отец, но при этом не считают себя вправе на вполне реальные переживания, связанные с этой потерей. Это тягостное чувство, безусловно, отлично известно хип-хоп-исполнителю Джею Зи с его мегахитом «Тяжелая жизнь (гимн гетто)», в котором он проводит аналогию с главной темой из бродвейского мюзикла «Энни», основанного на комиксе «Сиротка Энни»: «Я нашел зеркало между двумя историями, поняв, что история Энни была и моей, а моя была и ее. Я чувствовал, что эта песня отлично передает то, что чувствовали каждый день маленькие дети в гетто: “Вместо ласк тумаки”. Мы, возможно, не были все сиротами в буквальном смысле слова, но чуть ли не все наше поколение выросло в основном на улицах»^[432]. И подобно тому как история Энни была историей Джея Зи, она была также историей и Нади, и Сэма. В сущности, это история каждого ребенка, потерявшего родителя — из-за смерти, развода, психического заболевания, тюремного заключения или по любой другой причине, — и вынужденного самостоятельно заботиться о себе.

* * *

Социолог и психотерапевт Лилиан Рубин^[433], чей отец скончался, когда девочке было всего пять лет, сделала карьеру на исследовании детей, переживших травму. Помимо всего прочего, Рубин обнаружила, что те, кто с успехом преодолел жизненные трудности, добились этого, по крайней мере частично, благодаря качеству, которое Рубин назвала «адаптивностью»; речь идет о таланте таких детей убеждать людей понять и принять их. Когда жизнь дома слишком трудна или в ней отсутствуют родители, многие сверхнормальные дети находят себе суррогатных родителей или заменяющих опекунов, чтобы компенсировать их отсутствие. Иногда у этих детей имеется какой-то особый талант в спорте, учебе или искусстве, но еще чаще они обладают нужным типом личности, который привлекает внимание родственников, учителей, соседей или друзей. Это действительно важно, потому что одним из самых надежных единичных предикторов успешной адаптации человека после серьезных жизненных невзгод^[434] является наличие поддержки со стороны, а адаптивность весьма эффективно привлекает внимание тех, кто может помочь. Психологически устойчивые дети и подростки — большие мастера в том, что психоаналитик Стюарт Хаузер назвал «манипуляционными взаимоотношениями»^[435].

Вспомним о долгосрочном исследовании «уязвимых, но непобедимых» детей с Кауаи. Став взрослыми, многие дети с острова-сада Гавайев утверждали, что добились успеха в жизни во многом благодаря тому, что были целеустремленными и контролировали ситуацию, но признавали они и важность поддержки извне. В целом наиболее успешные из них были, согласно терминологии Лилиан Рубин, адаптивными. У них, по словам исследователей, был легкий характер, общаться с ними было просто и приятно, и это очень помогало им привлекать к себе родных и близких. В младенческом возрасте их описывали в основном с использованием таких слов, как «активный», «ласковый», «милый» и «доброжелательный», и эти желательные качества порождали позитивное внимание к ним со стороны окружающих^[436]. Эти общительные малыши хорошо спали и ели и к году характеризовались более позитивным взаимодействием с собственными матерями, а к двум годам и с другими людьми, которые о них заботились. В среднем детстве в школе они не отличались особой интеллектуальной одаренностью, но умели эффективно общаться и ладить с окружающими, благодаря чему уже тогда приобретали множество сторонников, тех, кто их всячески поддерживал и помогал им. В подростковом возрасте они вели себя дружелюбно, когда это было нужно; в конечном счете, чем больше есть взрослых, с которыми ребенок любит общаться^[437], тем выше вероятность, что его переход во взрослую жизнь будет успешным. Каждый «уязвимый, но непобедимый» ребенок из вышеупомянутого исследования мог назвать по крайней мере одного взрослого не из своего дома, который искренне заботился о нем и помогал ему.

Надя явно не была лишена адаптивности. Ее история производила большое впечатление на людей, и больше всего их поражало то, что после смерти родителей девушка не опустила руки. Ее пример был наглядной историей успеха и вдохновения, поэтому людям, как правило, нравилось с ней общаться. Надя интуитивно знала то, что исследователям было известно из экспериментов: когда с людьми происходят скверные вещи, те, кто скрывает свое горе^[438], остаются милыми, дружелюбными и приятными в общении, воспринимаются окружающими как более психологически устойчивые, чем те, кто ведет себя иначе. Надя осталась одна в самом начале взрослой жизни, но ее с радостью приглашали на каникулы в дома друзей, и потом она проводила отпуска с их семьями. А за их доброту девушка изо всех сил старалась не доставлять людям никаких проблем и даже услужить им. После обеда она первой начинала убирать посуду со стола и загружать ее в посудомоечную машину. По ее собственным словам, она была «любимым гостем в каждом доме».

Такими любимыми гостями чувствуют себя многие сверхнормальные.

Когда Сильвия Плат, сирота и в будущем известная поэтесса и писательница, училась в колледже, на каникулах она работала, чтобы заработать денег в дополнение к своим стипендиям, многие из которых ей предоставили богатые благотворители. Например, летом 1952 года Плат работала на женщину по имени Маргарет Кантор, ухаживая за ее престарелой матерью. И вот как миссис Кантор описала Плат в отчете для колледжа: «Сильвия исключительно прекрасная девушка. У нее отличные манеры, она превосходно умеет держать себя. Она неизменно в прекрасном настроении, а ее способность выражать свои мысли ярким, живым языком, делает ее на редкость интересным собеседником, человеком, с которым каждому хочется общаться»^[439].

А теперь сравните эти качества с тем, чего мы обычно ожидаем от детей, особенно от собственных. «Что такое нормальный ребенок? Разве он просто ест, растет и при этом мило улыбается? — спрашивает психоаналитик Дональд Винникотт. — Нет, он совсем не такой. Нормальный ребенок, если он уверен в поддержке отца и матери, жмет на все рычаги и использует любые возможности. В разные моменты он пытается подрывать ваш авторитет, разрушать, запугивать, вымогать, изводить, шантажировать и узурпировать власть»^[440]. Дети вроде Сильвии Плат, Нади или других сверхнормальных не могут быть уверены в поддержке своих матерей и отцов; они не могут быть уверены, что те, кто их замещает, останутся с ними и помогут в любых обстоятельствах. Они знают, что им недостаточно быть просто нормальными детьми.

* * *

Будем предельно честны и признаем, что термин адаптивность, предложенный Лилиан Рубин, не вполне подходящий. По правде говоря, большинство сирот никто не принимает и, кстати, не усыновляет (одно из значений английского слова to adopt — усыновлять), так же как и большинство сверхнормальных детей. Очень легко или, может, удобно представить, что у таких, как Надя, есть суррогатный родитель, например бабушка, тетя или спортивный тренер, — человек, который выступает вперед и выполняет работу, которую по той или иной причине не могут выполнить их матери или отцы. Иногда такое действительно случается. Возьмем, например, историю Симоны Байлз, четырехкратной олимпийской чемпионки, золотой медалистки, которую многие считают величайшей гимнасткой всех времен. Рожденная матерью, зависимой от наркотиков и алкоголя, от отца, который вскоре ушел из семьи, Байлз провела первые годы жизни в разных приемных семьях. В три года она начала жить с бабушкой и дедушкой по материнской линии, которые со временем ее удочерили. По словам самой Байлз, они и были ее родителями, ее мамой и папой^[441].

Однако большинство сверхнормальных детей достигают успеха в жизни благодаря целой череде хороших людей. Они словно собирают пазл необходимой им заботы и любви: выходные, проведенные с этим другом, праздник в доме того родственника, неделя на этом диване, слова поощрения от того учителя, полезные советы от этого наставника, благоприятная возможность от соседа и так далее и тому подобное. Будучи «сталкерами» по сути, они словно сшивают единое полотно своего существования из фрагментов и жизней других людей. Куда бы они ни шли, они внимательно следят за тем, чтобы не просить слишком многого и не чувствовать себя слишком комфортно, потому что, по их убеждению, у них нет на это права. Пола Маклейн, в мемуарах которой под названием Like Family («Вроде семьи») описывается ее детство в приемных семьях, говорит о жизни в чужом доме так: «Это будто жить в отеле, потому что тебе лично ничего не принадлежит. Все тобой одолжено, как библиотечные книги: кровать, зубная щетка, вода в ванной»^[442].

Поэт Роберт Фрост сказал: «Дом — это такое место, где тебя примут, когда бы ты ни пришел»^[443]. Наде некуда было возвращаться, никто не ждал ее с нетерпением. Из-за этого она шла по жизни несколько иначе, чем другие. Каждый момент каждого дня она чувствовала себя как человек, который нарушает чье-то спокойствие, как кто-то, кто никому в мире особенно не нужен. Ничто не ранило бы ее сильнее, чем упрек, что от нее слишком много проблем и она доставляет дискомфорт. И чтобы защитить себя от этой боли, она старалась никому ни в чем не докучать. Покладистая и сговорчивая, она тут же соглашалась со всем, что предлагал человек, у которого она гостила, или ее соседки по квартире: остаться дома или куда-то пойти, заказать пиццу или сходить в кино. Когда девушки, с которыми она жила, слишком долго принимали ванну или съедали то, что оставила в холодильнике соседка, Надя порой задумывалась над тем, каково это — быть такими беззаботными.

«Из сирот всегда получаются самые лучшие новобранцы»^[444], — сказала о Джеймсе Бонде героиня актрисы Джуди Денч, глава британской разведки МИ-6 в фильме «Скайфолл». Этим довольно горьким и нерадостным замечанием героиня озвучила то, о чем обычно умалчивают исследователи, считающие, что психологически устойчивые дети обладают даром «манипуляционных взаимоотношений»^[445]: в таких отношениях не всегда ясно, кто кем манипулирует. Этот термин рисует ребенка с устойчивой психикой как кого-то, похожего на сказочного Крысолова, который, играя на дудочке, применяет всю свою силу, привлекая волшебной мелодией последователей и помощников. Однако сиротство, даже адаптивное, не имеет с этим ничего общего. Начнем с того, что такие люди чувствуют, что именно они обязаны бодро и с готовностью следовать за тем, кто к ним добр и внимателен.

Если считать психологически устойчивого ребенка «уязвимым, но непобедимым», то мы видим его непобедимость и силу, тогда как он чувствует уязвимость и бесправность. Иметь права значит иметь возможность помогать либо вредить себе или другим^[446]. Тот, у кого они есть, контролирует ресурсы, как материальные, так и любые другие: деньги, привязанность, решения. Бесправный человек всегда чрезвычайно внимателен по отношению к имеющим права и власть. Два человека, связанные определенными отношениями или живущие в одном доме, неизменно имеют разный опыт, во многом определяемый их правами и властью. Одно из самых больших различий, по крайней мере, с точки зрения того, у кого нет прав, состоит в том, что те, у кого они есть, вольны быть самими собой. Они имеют право чувствовать то, что чувствуют, и хотеть то, чего хотят. Они могут поступать спонтанно и по большей части делать выбор, ничего не опасаясь. Они имеют возможность быть последовательными и изнутри, и снаружи. А те, кто лишен прав и власти, скоро сталкиваются с тем, что разумнее скрывать свои истинные чувства и желания, не слишком приятные и счастливые.

Сиротка Энни в своей песенке пела о том, что «если на тебе нет улыбки, ты не полностью одет». Но улыбка имеет разный смысл для разных людей в зависимости от того, какими правами и властью они обладают. По данным исследований в этой области, улыбки на лицах людей, наделенных правами, соответствуют внутреннему состоянию удовлетворения и счастья, тогда как бесправные люди улыбаются для того, чтобы окружающие чувствовали себя комфортно; между их улыбками и тем, как они действительно себя чувствуют, отсутствует прямая корреляция^[447]. Иными словами, для имеющего права улыбаться естественно, в то время как для бесправного улыбка скорее стратегический инструмент, нечто обязательное. Первые улыбаются, когда им этого действительно хочется, а вторые — когда нужно.

Задолго до того, как поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей получила в 1923 году Пулитцеровскую премию, они с матерью и двумя сестрами жили как четыре сироты. С тех пор как отец Миллей ушел из семьи, мать с дочерьми переезжала из дома в дом; в сущности, они оказались бы на улице, если бы не многочисленные родственники, любезно распахнувшие перед ними двери. «Девочки стали для своей мамы “маленькими женщинами”, — пишет биограф Миллей Нэнси Милфорд. — Она постоянно предупреждала их о том, что они не должны никому доставлять ни малейших проблем или неприятностей. Она твердила дочкам, что нужно всегда быть аккуратными, чистыми и ответственными, и они относились к ее словам очень серьезно. И очень старались не показать родственникам, в основном тетушкам, своих истинных чувств или желаний»^[448].

Такая огромная разница в правах ведет к однобоким и сложным отношениям между сиротами и окружающим миром, и даже между сиротами и их благодетелями, хотя сами благодетели далеко не всегда это осознают. Если люди с правами проживают свои дни, мысля в основном с точки зрения вознаграждения («Чего я хочу и как могу это получить?»), то бесправные намного больше думают о наказании^[449] («Чего я боюсь и как мне этого избежать?»). А больше всего сироты боятся быть отверженными теми, кто в настоящее время их принимает, и, чтобы не лишиться их милости, чувствуют себя обязанными улыбаться и удовлетворять потребности окружающих. Они никогда не едят свой хлеб даром. Они платят за то, что получают. Они со всем соглашаются, стараясь всем угодить. Они со всеми ладят, чтобы ни с кем не ссориться. Из-за такого поведения сверхнормальные дети очень часто чувствуют себя кем угодно, только не героями; они могут чувствовать себя домашними любимцами, чем-то для узкого применения, горничными и даже проститутками, которых держат при себе только до тех пор, пока те не причиняют неприятностей и обеспечивают комфорт, развлекают или предлагают какие-то полезные услуги.

Возможно, вам это покажется странным, но отличия в поведении между теми, кто обладает правами, и бесправными необязательно умышленные. Часто это вынужденные, автоматические, а иногда и неизбежные различия, которые, впрочем, от этого не причиняют меньше страданий. Указание на них может звучать как проявление неблагодарности, и это, конечно, несправедливо, потому что сверхнормальные люди вроде Нади, как правило, очень благодарные. Однако дело обстоит именно так. Отчасти горе, которое испытывают, но не показывают многие сверхнормальные люди, лишает их права на выражение полного спектра человеческих чувств: они не могут себе позволить быть неприятными или трудными хоть на минуту.

Актриса Мэрилин Монро, рожденная в 1926 году и нареченная Нормой Джин Мортенсон, никогда не знала своего отца. Мать же воспитывала девочку только изредка и недолго, между пребываниями в психиатрических лечебных заведениях, чаще всего с диагнозом шизофрения. По этой причине Норма часто жила в детских домах Лос-Анджелеса, а иногда ее в качестве пансионерки отправляли в разные семьи, которым платили за это пять долларов в неделю. «Семьи, в которых я жила, отличались одной общей чертой: им всем были нужны пять долларов, — вспоминала Монро в автобиографии. — Да и я была в доме полезной. Сильная и здоровая, я могла заниматься домашней работой почти наравне со взрослыми. А еще я очень быстро научилась никого не беспокоить разговорами или слезами… Я также научилась тому, что лучший способ избежать неприятностей — никогда не жаловаться и ничего не просить. В большинстве этих семей были свои дети, и я прекрасно знала, что они всегда стоят на первом месте… У всех у них было огромное преимущество перед Нормой: их не вернули бы в приют в случае неподчинения»^[450]. Мэрилин Монро так и не избавилась от чувства уязвимости, ощущения, что она по-настоящему никому не нужна; она всю свою жизнь, укороченную самоубийством, пыталась быть чем-то большим, чем, по ее собственным словам, «передаваемым украшением, этаким бродячим котом, которого можно взять в дом и забыть»^[451].

* * *

Надя одной из первых среди подруг вышла замуж. Как многие сверхнормальные люди, которые в той или иной мере чувствуют себя сиротами, больше всего на свете ей хотелось стоять для кого-то на первом месте. Она хотела занимать первое место в чьей-то голове. Ей хотелось семьи и комфорта собственного дома. Надя всегда говорила, что после смерти родителей многие добрые и щедрые люди заботились о ней и с радостью принимали ее в своих домах, но только в моем кабинете она призналась, что это совсем не то же самое, что собственный дом.

А еще оказалось, что Наде очень трудно решить, праздновать ли свадьбу. Такое, признаться, случается довольно часто. Свадьбы, как выпускные и праздники, — события социального характера, чаще всего регламентируемые социальными нормами. Однако сверхнормальные люди по определению ведут жизнь, не соответствующую никаким нормам. Следовательно, и события, предполагающие общение, напоминают им о собственном отличии от остальных. И дни, которые, как предполагается, должны быть счастливыми, могут оказаться одновременно и очень трудными для них.

Для многих сверхнормальных свадьбы сопряжены со сложными вопросами о том, что делать с проблемным родителем или сиблингом, и очень часто в приготовлениях к радостному событию, вместо того чтобы вдохновляться счастливым будущим, довлеет тяжелое прошлое. Наде казалось, что свадьбы созданы только для тех, у кого есть родные. У нее было много сомнений насчет того, кто должен повести ее к алтарю и кто будет смотреть на нее из первого ряда в церкви. Свадьбы устраиваются для людей, которые становятся семьей, напоминал ей жених. И вообще, на дворе XXI век: они могли устроить церемонию в любом месте по своему выбору. Они даже обсуждали возможность уехать куда-нибудь и пожениться вдали от дома; жених Нади любил и понимал ее и очень хотел, чтобы она была счастлива.

А это не всегда получалось.

Поскольку лучшая Надина подруга, она же подружка невесты, жила далеко, в субботу Надя отправилась на поиски свадебного платья одна. Она бродила по магазинам, примеряя одно платье за другим и понимая, что ровно ничего не знает о том, как нужно выбирать свадебное платье и какой наряд ей больше к лицу. Оглядываясь, она видела других молодых женщин с матерями, которые помогали дочерям одеться, придерживая пышные белые юбки над их головами. Когда магазины стали закрываться, Надя вернулась домой в слезах, и жених сказал, что на следующий день они пойдут по магазинам вдвоем. «Но ты же не должен видеть меня в свадебном платье до свадьбы!» — запротестовала Надя. Еще один обычай. «Да это полная чушь, — сказал жених. — Это только наше с тобой дело, так что завтра я пойду с тобой». Надя по сей день помнит, как они хохотали, забившись вдвоем в примерочную и решая, какое платье выбрать, — и это одно из самых счастливых воспоминаний-вспышек Нади за всю ее жизнь.

Через несколько месяцев у нее появилось еще одно счастливое и очень эмоциональное воспоминание. Надя надевала свадебное платье в комнате для невест недалеко от зала, где скоро должна была состояться свадебная церемония. Она слышала приглушенный праздничный шум голосов многих десятков людей, которые пришли провести этот день с ними: друзей из школы и колледжа, дальних родственников, друзей ее родителей, которые были очень счастливы видеть ее успехи. Сначала Надя думала, что слышит гостей с какого-то другого мероприятия поблизости. Может быть, у кого-то коктейльная вечеринка? Но потом поняла, что это ее гости и все они пришли к ней на свадьбу. «Как же здорово, — подумала она, — что так много людей пришли сюда ради меня».

* * *

Теперь, будучи замужем, Надя признается, что ее воспоминания о родителях не то чтобы угасали, а скорее, устаревали. Она отлично помнила их заботу и внимание, когда в детстве делала домашнее задание или убирала в своей комнате. Но она никак не могла представить что они сказали бы о ее нынешней жизни или о человеке, за которого она вышла замуж. Ей было чуть ли не проще жить без мамы в 18–20 лет, когда она и почти все другие ребята ее возраста уезжали из дома в поисках собственного пути. Тогда Надя «скорбела на скейтборде» и занимала себя совершенно новой для нее жизнью молодого взрослого, но теперь, став по-настоящему взрослой, замужней женщиной, она оказалась не готова к тому, что ей по-прежнему так сильно нужна мама.

Однажды Надя заметила, что смотрит на женщин постарше и на то, что и как они делают, как на какие-то маленькие чудеса. Например, когда ее свекровь положила деревянную ложку поперек верхней части кастрюли, в которой варились макароны, чтобы предотвратить переливание пены. Или когда ее начальница на работе между делом бросила: «Не садись за руль в снегопад, Надя. Это небезопасно». Или когда женщина в самолете без особого труда успокоила плачущего младенца молодой неопытной мамаши, ловко прижав извивающегося малыша к плечу. «Как у вас здорово получается», — сказала молодая женщина. «Просто у меня было много практики», — великодушно ответила та, явно стараясь не подрывать уверенность юной мамы в себе. Наблюдая за такими сценками, Надя чувствовала себя так, будто крадет моменты материнства, собирая их, словно хлебные крошки, чтобы утолить свой голод. А может, она сохраняла их, как белка желуди, чтобы знать, что делать, когда сама станет матерью.

Надя призналась, что, возможно, и ко мне как к психотерапевту она пришла за материнским вниманием, хотя бы и по 45 минут. Она нуждалась в заботе женщины постарше, чтобы можно было у нее учиться, но иногда наши сеансы казались ей не только полезными, но и мучительными. Одно из серьезных условий психотерапии — точное время начала и конца сеанса, а также счета на оплату. Возможно, Наде это снова напомнило о том, что она гость в чужом доме, где ей хотелось бы жить, с одним, однако, важным отличием: она могла прямо сказать мне об этом. «Мне так хотелось бы, чтобы у меня была мама, к которой не нужно записываться на прием», — всхлипывала она.

Иногда после окончания сеанса Надя еще какое-то время плакала в машине, и мне, признаться, тоже хотелось плакать. Но я даже не пыталась уговорить Надю прекратить испытывать эти чувства. Несмотря на то что теперь у нее есть муж, и психотерапевт, и друзья, и родные, которым она была небезразлична, никто никогда не сможет заполнить дыру, образовавшуюся в ее жизни после смерти родителей. И независимо от того, сколько лет прошло с тех пор, она имеет право на горе.

Вскоре направление Надиных мыслей изменилось: она перестала думать о том, что у нее никогда больше не будет мамы, и начала думать о том, чтобы самой стать матерью. Поначалу ей было трудно и грустно представлять себя мамой без родителей, которые в такие периоды бывают рядом с дочерью. Но ее маме и папе явно нравилось быть родителями, и, как Надя чувствовала, она могла бы их помнить и проявить к ним свою любовь и уважение, если бы они с мужем стали такими же родителями, какими были они для нее на протяжении многих лет. На наших сеансах мы говорили о счастливых воспоминаниях из Надиного детства: шоколадных конфетах, которые ее мама сама готовила на праздники; научных школьных проектах, над которыми девочка работала вместе с папой; книгах, которые мама читала ей перед сном; имбирном эле, который делали, когда Надя простужалась. Да, Надина мама не могла быть с ней рядом, чтобы помочь дочери стать хорошей матерью, но она уже показала ей, как этого достичь.

Как и в случае со свадьбой, Надя и ее жених часто обсуждали свой подход к созданию семьи. Иногда Надя думала об усыновлении ребенка, ведь она так много знала о том, каково мечтать о своем доме. Однажды она поискала в интернете информацию об этом и уже довольно скоро изучала разделы страниц одного из агентств по усыновлению. Там были фотографии с краткими описаниями детей; все они были одеты в лучшую одежду и, как там говорилось, любили шутки, чтение, мороженое или велосипед. А их улыбки были такими широкими, что просто больно было смотреть.

Глава 9. Маска

Личность — это своего рода маска, предназначенная, с одной стороны, для того, чтобы производить впечатление на других людей, а с другой — для того, чтобы скрывать свой истинный характер^[452].

«Два эссе по аналитической психологии», Карл Юнг

Джонни Карсон, выросший на Среднем Западе с матерью, которая ненавидела мальчиков вообще и открыто не любила собственного сына, изобрел способ использования магии в развлекательных целях. Магические шоу открыли для него дверь в мир шоу-бизнеса и помогли стать молодым, но общепризнанным мастером представлений и мистификаций. Со временем тридцатилетнее пребывание Карсона на посту ведущего популярного шоу The Tonight Show сделало его одним из самых желанных мужчин Америки, но, несмотря на исключительную популярность и титул «Короля вечерних шоу», он также считается одной из самых закрытых публичных фигур в современной истории. «Никто не знает Джонни»^[453], — сказал о нем Трумэн Капоте.

Ныне покойный критик Кеннет Тайнан, по всей вероятности, был прав, сказав, что при общении с Джонни Карсоном «создается впечатление, что вы обращаетесь к тщательно разработанной, сложнейшей системе безопасности»^[454]. Чем-то похожая на ловкие фокусы, с которых он когда-то начинал свою карьеру в шоу-бизнесе, публичная персона Карсона отвлекала внимание «зрителя» от его реальных действий и поступков, от его внутреннего мира. Эд Макмэхон, партнер и помощник Карсона по The Tonight Show, однажды заметил, что его босс «абсолютно комфортно себя чувствовал перед двадцатимиллионной аудиторией и находился совершенно не в своей тарелке в компании из пары десятков человек»^[455]. В течение многих лет шесть вечеров в неделю Карсон раскрывался перед этими двадцатью миллионами через средства массовой информации, и меру этого раскрытия он выбирал сам^[456]. В своих монологах и в ходе шоу он всегда строго контролировал ситуацию и позволял зрителям видеть только то, что хотел, чтобы они видели.

Карсон никогда не писал мемуары, что, впрочем, неудивительно. Чтобы заглянуть за «завесу секретности вокруг личности Джонни Карсона», режиссер-документалист Питер Джонс получил после смерти великого шоумена доступ к его личным и профессиональным архивам, в том числе к интервью, которые тот давал «не для записи» самым близким людям. «Меня чрезвычайно удивило, как мало информации о его внутренней жизни, — признался Джонс на Национальном общественном радио. — Я думаю, дело в том, что был Джонни Карсон, которого почти каждый вечер видела вся Америка, и был Джон Уильям Карсон, которого он держал глубоко в себе. И Джонни Карсон существовал только перед кинокамерами, и больше нигде»^[457].

* * *

Марта прозвала свою мать мамарацци, потому что, сколько она себя помнила, та повсюду преследовала ее с камерой. Марта в ванной. Марта сидит на стуле. Марта идет к машине. Марта в трусиках. Даже когда Марта просила ее не фотографировать, женщина, казалось, не хотела или не могла остановиться, но часто ее фотографии были какими угодно, но только не честными. «Встань лучше перед каким-нибудь животным с мягким красивым мехом, — с отвращением говорила мама, когда во время поездки в зоопарк Бронкса дочка с удовольствием позировала ей перед слоном. — Никто не захочет смотреть на этого монстра с грубой морщинистой кожей».

Мама Марты воспитывала трех детей от трех разных мужей. Марта была дочерью самого богатого из них и самой младшей из домочадцев. Ее фотографии, судя по всему, были весьма ценными, так как, посылаемые постоянным потоком ее обеспеченному отцу в Верхний Вест-Сайд, позволяли поддерживать очень неплохой денежный поток в обратном направлении. Отца Марты нельзя было назвать родителем, принимавшим активное участие в воспитании дочки, но он посылал весьма крупные суммы, и этого было достаточно, чтобы обеспечить Марте (и, следовательно, ее матери) чрезвычайно комфортную жизнь. Но маме их жизнь никогда не казалась такой, какой, по ее мнению, она действительно заслуживала. «Он передо мной в долгу, — сказала однажды женщина, с гордостью примеряя перед зеркалом новенькую длинную норковую шубу. — А чтобы получать деньги, ты должен их иметь».

Когда Марта была маленькой, ей ужасно нравилось наблюдать за тем, как мама собирается на свидания: жемчуга, каблуки, ароматы духов. Все это казалось таким особенным и захватывающим; будучи частью этого, девочка и себя чувствовала такой же особенной, такой же красивой и потрясающей. Однажды мама развлекала беседой очередного мужчину в гостиной их огромной квартиры, а Марта сидела у ее ног уже в ночной рубашке. Девочка смотрела, как женщина, смеясь и болтая, вертит ногой в туфле на высоком каблуке. Это казалось таким гламурным жестом. А когда Марту наконец отправили спать, она залезла в кровать и устроилась под одеялом, обложив себя мягкими игрушками. Девочка представляла, как, когда она уснет, мама и ее ухажер зайдут к ней в спальню и увидят, какая она милая и симпатичная.

Маленькая Марта и правда была на редкость милой малышкой а-ля Ширли Темпл, с красивыми темными волосами и щечками, за которые ее всем хотелось легонько ущипнуть, но ко времени полового созревания она, как многие дети, превратилась в зубастого «гадкого утенка» со скверной стрижкой. Ее вихры были такими же нелепыми и непослушными, как и длинные руки и ноги. «Мне кажется, что, когда я перестала быть милым маленьким ребенком, то есть привлекательным красивым аксессуаром, мама стала относиться ко мне враждебно, — говорит Марта. — Я читала это на ее лице каждый раз, когда она на меня смотрела. Как будто она ненавидела меня за то, что я уже не была тем, кем она хотела меня видеть. А когда мой отец опять женился, она сказала, что он сделал это потому, что я уже не так мила, как в детстве».

Мать Марты очень строго контролировала дочь, очевидно, в надежде изменить ее внешность к лучшему суровыми словами и безжалостными сравнениями. Когда Марта надевала одежду, в которой чувствовала себя комфортно, мама тут же говорила что-нибудь, что заставляло ее чувствовать себя неуверенно: «Без нормальных сережек на тебя никто и не посмотрит!» — с досадой вскрикивала она. А когда девочка забывала причесать вьющиеся от природы волосы, мать подходила к делу еще серьезнее, стараясь подобрать как можно более яркие метафоры: «Ты выглядишь как клок волос, вытащенный из душа!»

Психоаналитик Дональд Винникотт однажды сказал, что «лицо матери — предвозвестник отражения в зеркале»^[458]. Он имел в виду, что задолго до того, как дети, пытаясь понять, кто они и как выглядят, начинают пристально вглядываться в зеркало, они привыкают видеть свое отражение в выражениях лиц их родителей. Многие дети смотрят на лица своих матерей — или отцов — и видят там любовь, восторг или принятие. Но Марта видела на мамином лице только неудовольствие, разочарование и даже отвращение.

В подростковом возрасте, рассматривая себя в зеркале, девочка чувствовала себя так, будто смотрит на себя через объектив фотокамеры своей матери. Загнанная в ловушку чужой перспективы, она постоянно сканировала себя на предмет уязвимых мест и несовершенств. Каждая вещь в ее шкафу, казалось, была помечена бирками, которые могла видеть только она сама, и на них были начертаны благоприятные либо неблагоприятные замечания матери: «Тебе нужно носить такие яркие цвета, как этот» или «В этом ты выглядишь как лесбиянка». То же самое относилось к каждой части тела Марты и ко всем симпатиям и антипатиям, которые у нее возникали: суждения матери касались абсолютно всего. Иметь собственные идеи казалось опасным. И действительно, когда Марта рассказывала о своем детстве, ее истории были больше о матери, чем о ней самой.

Марта не слишком много помнит о своих детских мыслях или чувствах, разве что то, что практически каждый раз, выходя из своей комнаты, она чувствовала тревогу, сильное смущение и страх не оправдать ожиданий матери. Если она выходила, не распрямив кудряшки, мама иногда пыталась тут же расчесать ее щеткой; это было довольно больно, а волосы в результате становились наэлектризованными и совершенно непослушными. «Твои волосы выглядят, как хвост сумасшедшей белки! — с досадой вскрикивала мать, после чего обычно переходила к негативным прогнозам. — Никто на тебе такой не женится!» Несколько раз женщина при этом так разъярялась, что била дочь щеткой по голове, да так сильно, что та ломалась. А несколько раз девочка даже теряла сознание.

Когда отец Марты однажды позвонил и сказал, что у него и его новой жены родился ребенок, мать Марты пинала металлическую мусорную корзину до тех пор, пока та не смялась, а затем бросилась на пол в рыданиях, вызванных жалостью к себе. «Все будет хорошо, мам. Папа о нас не забудет», — старалась успокоить ее Марта, нагнувшись к ней и гладя ее по спине. «Да, но твои волосы от этого не распрямятся!» — выкрикнула в ответ мать, слабо отталкивая Марту ногой и глядя на нее залитыми слезами глазами; взгляд был одновременно жалкий и ненавидящий, полный обвинения.

* * *

Каждый год от трех до пяти миллионов детей^[459] обращаются в органы опеки и попечительства по поводу жестокого обращения. Марта не была одной из них. Никто не обращался ни в какие органы от ее имени, да и сама она никогда не считала, что над ней кто-то издевается. Конечно, когда мать била ее щеткой по голове, девочке было больно и обидно, но ведь случалось подобное не так часто, чтобы считать эти действия жестоким обращением; и критиковала ее мама постоянно, но, как казалось, недостаточно серьезно, чтобы это причиняло девочке реальный эмоциональный вред. «Меня любили. Я жила в красивом доме. У меня ведь не было отца-алкоголика, который избивал бы меня ремнем или запирал в шкафу», — оправдывается Марта.

В силу того что жестокое обращение с детьми обычно имеет место за закрытыми дверями, а также вследствие неточности определения этого крайне негативного явления, оно очень часто проходит незамеченным; по оценкам специалистов, о 85 процентах таких случаев никто не сообщает^[460]. Физическое насилие — это намеренное телесное повреждение, нанесенное ребенку, как правило, в результате пощечин, щипков, пинков, ожогов, укусов или ударов посторонним предметом. Поскольку жестокое обращение с детьми часто путают с дисциплинарными мерами, то насилие в отношении ребенка, которое «оставляет следы», как правило, считается более серьезным и с большей вероятностью указывает на жестокость. Но ведь шлепок, хоть он, безусловно, обиден и оскорбителен, не оставляет синяков, и жестокие родители, которые внимательно следят за внешностью детей, отлично знают, как не оставлять видимых следов насилия на их телах. Никто в школе не видел царапин и синяков на теле Марты, но сама она, сидя на уроках, отлично их чувствовала.

Марта никогда не думала, что соответствует профилю жертвы физического насилия, хотя на самом деле этот профиль совсем не такой четкий, как она считала. Жестокое обращение с детьми встречается в разных расах и социальных классах, и девочки подвергаются ему с той же долей вероятности, что и мальчики. И наиболее часто для этого используются кисти рук и кулаки, а вовсе не ремень, как думала она. Отцам, как правило, свойственно обращаться с детьми в наиболее жестоких формах^[461], что нередко приводит к смертельному исходу, но матери — очевидно, в силу того, что они обычно бывают главными опекунами или родителями-одиночками, — намного чаще, поднимая на детей руку, используют все, что под эту руку попадает^[462]: деревянную ложку, кулинарную лопатку, щетку и прочие бытовые предметы. Удар щеткой может казаться не таким страшным, как удар ремня, но негативный опыт избиения собственным родителем во всех случаях одинаков, независимо от того, какой инструмент для этого используется, особенно если это происходит неоднократно^[463]. Любые виды физического насилия порождают в детском теле и разуме сильный стресс, резко повышая риск связанных с ним заболеваний^[464].

Если физическое насилие — это вред, наносимый телу ребенка, то эмоциональное насилие наносит ущерб его разуму^[465]. В наиболее экстремальных случаях эмоциональное насилие может включать в себя изоляцию или запирание ребенка, например дома или в кладовке, о чем упоминала Марта, а также эксплуатацию труда или развращение ребенка путем приобщения к незаконным или антиобщественным моделям поведения. Чаще всего, однако, как в случае с Мартой, эмоциональное насилие заключается в причинении ребенку словесного вреда путем его отвергания, игнорирования, умаления его заслуг, высмеивания, пристыжения или угроз. Или, как в случае Марты, переживаемое ребенком эмоциональное насилие происходит в едва заметных формам, как, например, когда в детях отказываются видеть отдельную, ценную саму по себе личность и постоянно доносят до них идею, что их ценность заключается исключительно в удовлетворении потребностей матери или отца. Такое эмоциональное насилие известно под названием «нарциссическое воспитание».

Эмоциональное насилие не требует физического контакта, поэтому обычно считается менее вредным, чем другие формы жестокого обращения с детьми. Однако целый ряд исследований в области психологии^[466] продемонстрировал, что это совершенно не соответствует истине. В свое время известный австро-американский психоаналитик Рене Шпиц потряс весь психоаналитический мир, обратив внимание коллег — и записав на пленку — на младенцев в детских домах, которых хорошо кормили и за которыми наблюдали врачи, но только на десять малышей приходилась одна нянечка. Лишенные материнской любви, сироты, хоть и сытые и ухоженные, лежали в своих колыбелях скучные, вялые и малоподвижные. «Верните ребенку мать»^[467], — сделал Шпиц известный всем вывод, указывая на первостепенную важность тесной связи между родителем и ребенком для его нормального развития.

Стоит упомянуть и о другом широко известном исследовании в области психологии, которое сегодня признано неэтичным. Автор этих экспериментов, исследователь Гарри Харлоу, отбирал новорожденных резус-макак у их матерей. Изолированные в своих клетках осиротевшие обезьянки могли выбирать между двумя манекенами, изображавшими суррогатных матерей: один был изготовлен из жесткой холодной проволоки, а второй представлял собой такой же проволочный каркас, обтянутый мягкой тканью. К первому проволочному манекену были привязаны бутылочки с молоком. Так вот, исключая время кормления, маленькие макаки лихорадочно, отчаянно цеплялись за мягкую материю «мамы», явно больше всего на свете стремясь к ласке и комфорту, который давали такие прикосновения^[468].

Родительская забота служит основой нашей безопасности в первые двадцать лет жизни. Это один из величайших капиталов, который имеет ребенок, и этот капитал наделен поистине огромной защитной силой. Забота родителей не только защищает нас от трудностей, но и помогает справляться с проблемами и невзгодами, которые неизбежно ждут нас на жизненном пути. Когда ребенок живет в неблагоприятной среде — чем бы это ни было вызвано, — главным единственным защитным фактором^[469] для него становятся любящие, близкие, теплые отношения с родителем или опекуном. Получается, что эмоциональное насилие вдвойне тяжело переносится, поскольку из-за него ребенок подвергается стрессу и в то же время лишается шансов успешно с ним справиться. Возможно, по этой причине некоторые исследователи пришли к выводу, что эмоциональное насилие не только не менее вредно, чем другие виды негативного детского опыта, но и с большей вероятностью, чем другие неблагоприятные жизненные обстоятельства^[470], ведет к проблемам с физическим и психическим здоровьем, таким, например, как кардиологические заболевания и депрессия. Леонард Шенголд даже назвал эмоциональное насилие «убийством души»^[471]. Внешне жертвы такого убийства продолжают жить, но внутри они мертвы.

* * *

«Такого явления, как маленький ребенок, отдельно не существует — утверждал известный педиатр и детский психоаналитик Дональд Винникотт. — Начав описывать ребенка, вы обнаружите, что описываете ребенка и еще кого-то»^[472]. Этими словами Винникотт хотел сказать, что каждое живое существо живет в определенных условиях, маленькие дети растут и взрослеют в контексте того, каковы их родители: молодые или старые, богатые или бедные, опытные или неопытные, здоровые или больные, любящие или безразличные. Даже ребенок, растущий без матери или отца, является тем, кем является ввиду их отсутствия: сначала малышом, а потом подростком и взрослым, у которого нет отца и матери.

Когда ребенок рождается в среднеожидаемом окружении, среда приспосабливается к нему, по крайней мере на какое-то время. «Достаточно хорошая мать, — говорит Винникотт, — начинает с практически полной адаптации к потребностям младенца и со временем постепенно снижает ее уровень»^[473]. Младенец не может ждать, пока его накормят или уложат спать, и он не может сам успокоиться, так что матери и отцы носятся по дому с бутылочками, подгузниками и сосками до тех пор, пока их малыши чуть-чуть не подрастут, а потом подрастут еще и еще. Став постарше, ребенок может отложить свои потребности в сторону на минуту или даже на час. Он может в какой-то мере подстроиться под родителей и окружающий мир. При условии нормального развития с годами и десятилетиями родители приспосабливаются к потребностям ребенка все меньше, и так до тех пор, пока он не станет взрослым; и родители и ребенок получают возможность наслаждаться практически равномерной адаптацией к потребностям друг друга. А возможно, однажды родитель заболеет или станет совсем старым и немощным, и тогда приспосабливаться придется взрослому сыну или дочери.

Когда же ребенок растет в окружении, которое по любой причине нельзя считать «достаточно хорошим», приспосабливаться в основном приходится только ему. И тогда уже сын или дочь носятся по дому, стараясь угодить родителям. На цыпочках проходят через комнату, где пьянствует отец. В одиночку ломают голову над трудным домашним заданием, потому что родители заняты хронически больным братом или сестрой. Кормят младших и моют посуду, пока мать, страдающая депрессией, спит весь день в доме с задернутыми шторами. Пропускают обеды в школьной столовой, потому что отец не заплатил алименты. Или, как Марта, постоянно стараются угодить критически настроенной матери. Какими бы ни были конкретные негативные обстоятельства, ребенок чувствует, что его опекуны не способны реагировать на его желания и потребности, поэтому отлично научается реагировать на их потребности и пожелания^[474]. Поскольку иметь собственные чувства и предпочтения для них бесполезно или даже опасно, они адаптируются к чувствам и предпочтениям других людей.

Следует отметить, что умение предвидеть, чего хотят другие и давать им это, считается особым талантом большинства сверхнормальных. «Годам к десяти я уже понял, что могу находиться в любой ситуации и выживать, а иногда даже и процветать, — пишет известный пианист Джеймс Роудс в своих мемуарах, — потому что обладаю манипулятивной силой супергероя»^[475]. Многие такие люди описывают себя как хамелеонов, способных слиться с любой средой, или как оборотней, которые способны автоматически оценить любую ситуацию и вписаться в окружающий мир. Надо сказать, этот талант к «изменению цвета и формы» в полной мере согласуется с результатами исследований, которые показывают, что люди, успешно реагирующие на жизненные трудности, имеют склонность к когнитивной и эмоциональной гибкости^[476]. Сверхнормальные способны «делать все, что нужно», чем бы это «нужно» ни было.

Так было и с Мартой, которая со временем стала истинным виртуозом быстрых изменений и всегда была готова надеть маску, костюм, поведение или эмоцию, подходящие к той или иной ситуации. То, насколько быстро она, едва увидев кого-то — друга на улице, учителя в классе, продавца в магазине, маминого ухажера, — предугадывала его ожидания и становилась тем, кого, по ее мнению, они хотели в ней видеть, даже вызывало тревогу, во всяком случае, у нее самой. Она умело играла роли, которых от нее ожидали другие люди, и после школы взяла этот талант с собой в школу исполнительских искусств, поступать куда решила в старших классах.

Способность приспосабливаться к окружению, безусловно, важное для жизни качество. Мы все в основном достаточно разумны, чтобы соблюдать формальные и неформальные правила, установленные в обществе, а дома извлекаем выгоду из того, что угождаем родителям и соответствуем их ожиданиям. В разном окружении все мы прибегаем к разным социальным сценариям, поступая и действуя одним образом на работе или в школе, другим в общении с друзьями, третьим дома с родными и так далее. Мы все подстраиваемся под обстоятельства. Когда же психологически устойчивый ребенок окончательно отказывается от надежды, что кто-нибудь когда-нибудь станет учитывать его потребности, это заходит слишком далеко. Адаптация к среде становится для него не просто актом социальной вежливости, а чуть ли не образом жизни^[477]. Подобно Марте, которая видела себя через объектив фотокамеры своей матери, сверхнормальный ребенок нередко практически живет в таком же режиме. Он сосредоточен на внешнем мире и мотивирован реальностью, и вся его жизнь организована вокруг интуитивной оценки и удовлетворения ожиданий других людей. Очевидно разумный выбор образа действий надежно защищает его от атак извне, ведь сверхнормальный ребенок никогда ни с кем ни в чем не расходится и никому не противоречит — разве только самому себе.

* * *

В своих душераздирающих мемуарах знаменитый теннисист Андре Агасси рассказывает о том, что в детстве жил в полном противоречии с самим собой. В семь лет он стоял на теннисном корте и отбивал по много тысяч мячей в день. Играл он не против человека, а против машины, которую мальчик называл Драконом; ее сконструировал властный и жестокий отец, и она посылала мячи Андре со скоростью в сотни километров в час. «Ребенок, который отбивает миллион мячей в год, попадет на Уимблдон и будет непобедим», — думал отец Агасси. «Ничего, что я совсем не хочу играть на Уимблдоне. Чего я хочу, не имеет никакого значения»^[478], — думал юный Андре, стоя на корте. Точнее говоря, он думал так: «Ненавижу теннис, ненавижу от всего сердца, и все равно продолжаю играть, продолжаю отбивать мячи целое утро, весь день, потому что у меня нет выбора. Как бы мне ни хотелось прекратить это делать, я все равно не прекращу. Я сам себя прошу прекратить, но продолжаю играть, и это противоречие между тем, чего я хочу, и тем, что делаю, кажется, и есть суть моей жизни»^[479].

Противоречие, описанное Агасси, не что иное, как раскол личности, который у некоторых сверхнормальных разрастается до поистине невероятной степени. Тогда, когда адаптация к среде превращается в моральную необходимость, то, что мы думаем, не соответствует тому, что мы говорим, а то, чего мы хотим, не соответствует тому, что делаем. Со временем наши чувства и действия расходятся все больше, пока разрыв между тем, что происходит у нас в душе, и тем, что выражается вовне; между тем, что кажется подлинным, и тем, что видят другие люди, не начинает казаться непреодолимым.

По мнению Винникотта, быть истинным значит «оставаться в одиночестве в присутствии другого»^[480]. Это означает действовать спонтанно, не всегда учитывая возможную реакцию окружающих. По формулировке Винникотта, это значит «двигаться, существуя»^[481], независимо от того, кто тебя окружает. Если же спонтанность выражения и решений небезопасна^[482] и ее приходится заменять продуманной стратегией, жизнь становится просчитанной. В этом случае истинная самость — самость, произрастающая на почве того, что воспринимается внутри как реальность, — не может развиваться или как минимум вынуждена скрываться под маской.

Когда это происходит, окружающие видят то, что Винникотт называет ложной самостью^[483]. Ложная самость — это защитный механизм, одна из функций которого — при необходимости защищать истинную самость. Ложная самость есть у каждого человека, и в любой момент нашей жизни она пребывает в определенной точке континуума, на одной стороне которого находится не что иное, как наиболее социально уместный, законопослушный и перспективный лик нашей самости. В этой точке спектра наше истинное «я» чувствует себя реальным и живым, но в случае необходимости может быть на редкость уступчивым и покладистым. Далее по континууму, однако, на сцену все чаще выходит ложная самость. Она притягивает внимание и похвалы окружающих, и в результате истинному «я» остается только вести половинчатую или даже тайную жизнь^[484]. Возможно, так было и с Андре Агасси, поскольку о своей теннисной карьере он пишет так: «В глазах случайного наблюдателя я делал то, что, возможно, казалось отчаянной попыткой выделиться из толпы. На самом же деле я сделал себя, свое внутреннее “я”, свое истинное “я”, невидимым. По крайней мере, именно такова была моя цель»^[485]. Однако, как показывает пример Агасси, часто все идет не так, как планировалось. Стратегия, которая должна быть временной, применяется постоянно, и в конце концов вся жизнь начинает восприниматься как чистое притворство^[486]. «Жизнь для меня всегда подчинялась правилу “играй роль, пока она не станет твоей”, — призналась Марта. — Только в моем случае исполнение не прекращается никогда».

Психоаналитик Хелен Дейч назвала ложные самости на крайнем конце континуума личностями «как будто»^[487], потому что они истинные виртуозы в исполнении любых ролей, какие только могут понадобиться человеку в жизни. Дейч пишет, что их жизнь «похожа на игру технически превосходно обученного актера»^[488] и самые талантливые из них добиваются в этом деле огромных высот. Со стороны они кажутся совершенно настоящими^[489], и никто даже не догадывается, что их истинная самость чаще всего не присутствует на сцене^[490]. В своих мемуарах «Жизнь этого парня» о несчастном и мятежном детстве режиссер Тобиас Вольф описывает подобное чувство после беседы со священником, который пытался повлиять на трудного мальчика: «Он так до меня и не достучался, потому что я был недоступен. Я спрятался. Я оставил вместо себя манекен, который выглядел виноватым и обещал исправиться, но сам находился очень далеко от места беседы»^[491].

Многие сверхнормальные люди воспринимают жизнь как представление того или иного рода, поставленное ради услаждения или хотя бы удовлетворения аудитории. «Не можешь избавиться от скелета в шкафу, заставь его плясать»^[492], — сказал драматург Джордж Бернард Шоу, чей отец был алкоголиком. Согласитесь, в такой интерпретации всем известная метафора «скелет в шкафу» звучит намного оптимистичнее. И действительно, многие люди, играющие на мировой сцене — комедианты, спортсмены, актеры, политики, художники и многие другие, — задерживаются на ней надолго благодаря тому, что достигают огромного мастерства, всю жизнь играя разные роли. Они умудряются прятаться под масками не просто у всех на виду, а находясь в центре всеобщего внимания.

* * *

Мать Марты настойчиво отговаривала дочь от поступления в колледж. Аргументы, которые она приводила, были предельно просты. «Тебе это не нужно». «Если ты будешь достаточно привлекательной, о тебе и без образования найдется кому позаботиться». «Когда твой отец умрет, у тебя и так будет куча денег». Но Марта подозревала, что мать просто боялась остаться одна или беспокоилась, что ей придется выехать из квартиры, за которую по-прежнему платил отец Марты. Как бы там ни было, девочка отложила поступление в школу искусств, начала ходить на прослушивания в городе — иногда успешно, но чаще нет, — и организовала всю свою жизнь вокруг ролей, которой ей приходилось играть на сцене. Пока у нее были репетиции, выступления и вызовы на бис, у Марты было место, куда ей надо было идти, и люди, которым она была нужна.

И судя по всему, самой долгой ролью Марты была роль веселой и всем довольной и счастливой компаньонки матери. «Я хочу, чтобы люди знали, что я надежная и полезная, — заявляла мать, когда они вдвоем шли на коктейльную вечеринку или прием, — и чтобы они видели плоды моего труда!» На этих мероприятиях Марта стояла, держа бокал вина, и, по сути, игнорировала, а возможно, даже ненавидела людей, которые склонялись перед ее ложным «я» с заинтересованными и голодными улыбками, очарованные ее яркими рассказами о театре и блеском ее теперь безупречно выпрямленных волос; они были очарованы представлением Марты. Но как бы девушку ни обижало и ни злило ощущение абсолютной невидимости ее истинной самости, еще сильнее она боялась, что кто-нибудь ее увидит. И ее бесило, когда она видела в толпе сына или дочь кого-нибудь из гостей, которые так же, как она, надев маски, играли роль восторженных «приложений»; она чувствовала себя голой, полагая, что они могут знать, как она себя чувствует на самом деле.

Должно быть, именно эта часть Марты, — часть, которая воспринималась как подлинная и истинная, — однажды, никому ничего не говоря, подала заявление о поступлении в колледж. Узнав об этом, мать, конечно, забилась в истерике, но отъезд Марты из дома существенно облегчил отец, который выкупил квартиру, в которой они жили, и записал на дочь. «Не представляю, как ты вообще живешь с этой женщиной», — признался он ей, полностью отрицая собственное участие в сложившейся ситуации.

И должно быть, настоящая, подлинная часть Марты записалась на прием к психотерапевту в первую же неделю прибытия на учебу. Это была весьма остроумная девушка и прекрасная собеседница, но при этом слишком застенчивая и всегда настороже, как будто она постоянно боялась сделать или сказать что-то не так, вызвать неудовольствие. Чуть ли не с порога Марта попросила: «Только, пожалуйста, давайте я вам не понравлюсь». Она пришла к психотерапевту в надежде наконец узнать, кто она, и для нее было бы огромным разочарованием увидеть, что я тоже ослеплена ее обаянием, что меня интересует только «шоу Марты». Ей, конечно, потребовалось немало мужества, чтобы сказать мне это, и мы обе согласились, что «шоу Марты» — не единственное представление, которого нам нужно избегать. Был также немалый риск, что в какой-то момент она может начать играть роль хорошего клиента, который на сеансе психотерапевта только притворяется, что его состояние улучшилось, ведь именно так идут дела у хороших клиентов.

«Было очень неприятно, став взрослым, осознать, что началом моего становления как актера послужили попытки справиться с жестокостью отца»^[493], — говорит актер Алан Камминг. И Марте тоже было неприятно понимать, что в основе того, в чем она преуспела больше всего — в исполнении разных ролей, — лежит физическое и эмоциональное насилие со стороны матери. Винникотт говорил: «Что касается актеров, то среди них есть те, кто способен оставаться собой и при этом играть разные роли, но есть и другие, кто может только играть роли и совершенно теряется, когда этого не требуется»^[494]. Марта, судя по всему, относилась ко второй категории, и, оказавшись на безопасном расстоянии от гнева матери, решила выяснить, каково это — играть саму себя, просто быть Мартой.

* * *

Марта сразу указала мне на то, что в детстве ее не запирали в кладовке, хотя у нее было ощущение, будто какая-то ее часть, ее истинная самость, никогда не покидала свою комнату в доме. Она постоянно пряталась, стараясь защититься от критики и боли матери, но никогда не чувствовала себя ни «видимой», ни «реальной». Возможно, поэтому, как Трумэн Капоте сказал о Джонни Карсоне, никто не знал Марту — даже мужчины, с которыми она делила постель и которых, возможно, даже любила.

Любовь всегда предполагает желание, и некоторые сверхнормальные люди сталкиваются с проблемами из-за того, что не знают, чего хотят. Будучи «хамелеонами» и «оборотнями», они нередко оказываются во взаимоотношениях — или в постели, — с кем угодно, кто их пожелает. Такие понятия, как «желать» и «быть желанным», путаются в их восприятии, и, на мой взгляд, лучше всего эту путаницу резюмируют не слова какого-нибудь известного психоаналитика или теоретика психоанализа, а несколько строк из песни рок-группы Jane’s Addiction, одной из любимых групп Марты: Джейн говорит: «Я никогда не была влюблена. Я не знаю, что это такое». Она знает только, хотят ли ее. «Я хочу того, кто хочет меня. Я точно знаю, когда меня хотят»^[495].

Самым простым и очевидным объяснением такого подхода к любви и сексу представляется низкая самооценка человека, но на самом деле все не так просто. Многие сверхнормальные люди оценивают себя довольно высоко, даже выше других, прежде всего из-за своего особого таланта в обращении с людьми, и многие из них, благодаря выдающимся способностям и социальной хватке, действительно не испытывают недостатка в романтических партнерах. При этом они совершенно не привыкли выдвигать во взаимоотношениях собственные требования, поэтому нередко связываются с теми, кто их не заслуживает или им не подходит. Они привыкли автоматически стремиться к тому, чтобы жизнь шла своим чередом, и нередко ведут себя так во взаимоотношениях с каждым, кто им подвернется.

Девочкой Марта видела себя через объектив фотокамеры матери, и, став взрослой женщиной, начала видеть себя глазами любого, кто смотрел в ее сторону. Она одевалась и вела себя так, чтобы ее принимали другие люди, и, возможно, по этой причине вступала в отношения — чаще всего вполне успешные — с очень разными мужчинами. Идя вразрез с моделью Винникотта «двигаться, существуя»^[496], Марта была разной для разных людей; все зависело от того, кто находился рядом. Ее взаимоотношения воспринимались ею как шоу, а играла она настолько убедительно, что это вызывало тревогу даже у нее самой.

«Люди не догадываются, что значительную часть времени я фактически не участвую во взаимоотношениях с ними, — призналась мне Марта. — Во мне есть некоторая часть, которая выходит в мир и преуспевает. Я хороша во всех ролях, в том числе в роли друга или любимой. Я забочусь о тех, с кем меня связывают отношения, и иногда даже думаю, что люблю их. Но часто чувствую, что просто хорошо умею делать то, что делают по-настоящему заботливые люди. Может, поэтому я способна поддерживать отношения, причем очень хорошие, но когда они заканчиваются, мне кажется, что как будто ничего и не было, и, возможно, для меня это действительно так. Я знаю, это звучит плохо. Но я чувствую, что хотя по-настоящему заботилась о людях, с которыми меня связывали отношения, они в это время не знали, что на самом деле никакие отношения нас не связывают. Что меня в этих отношениях никогда не было».

* * *

Что-то изменилось для Марты в тот день, когда была спасена Элизабет Смарт. После девяти месяцев сексуального насилия в плену у безумного уличного проповедника девушку увидели бредущей на улице неподалеку от Солт-Лейк-Сити; она была с головы до ног одета в вещи, данные ей похитителем. Согласно сообщениям в газете, когда полицейские заговорили с Элизабет, вначале она отрицала, что и есть та, кого похитили, и только со временем неохотно признала этот факт, причем сделала это в библейской формулировке, явно позаимствованной у похитителя: «Ты мне скажи»^[497]. Словом, «Ну, если вы так говорите…»

Акцентировав внимание на том, что она никоим образом не является кем-то вроде Элизабет Смарт, Марта заговорила о прочитанном, и глаза ее наполнились слезами: «Но, знаете, я совершенно точно поняла, что Элизабет имела в виду. Ты достаточно долго боишься. Ты достаточно долго носишь эту одежду. Ты ведешь себя так, как необходимо в данных обстоятельствах. Ты говоришь так, как тебе нужно говорить. И в конце концов это захватывает тебя целиком. И даже когда ты получаешь возможность вырваться на свободу… ну, как я сейчас… ты не знаешь, как это делается. Ты не знаешь, что о себе думать. Ты не можешь о себе говорить. У тебя нет для этого слов».

Марту очень напугало, что она, судя по ее ощущениям, тоже утратила способность думать или говорить о себе. Она так долго игнорировала собственные реакции и чувства, что больше не знала, каковы они^[498]. Она знала, что делать, когда заучивала новую роль, или успокаивала мать, или угождала бойфренду, но когда слышала такие банальные вопросы, как «Чем ты хочешь сегодня заняться?», или такие личные, как «Ты меня любишь?», ее разум тут же отключался. Когда не было ничего, что ей необходимо было делать, она не знала, чего бы ей хотелось. Зато она всегда в ту же секунду знала, чего от нее хочет другой человек или что от нее нужно окружающим.

Марта подумывала о том, чтобы перестать актерствовать и начать устраивать что-то вроде импровизаций на шоу, в котором не нужно будет четко следовать сценарию и можно быть спонтанной. Для Марты упражнения такого рода были мучительными и страшными, но, к счастью, таковы они для большинства людей. Она застыла от ужаса на первом занятии и расплакалась на втором, но на третьем или четвертом все подбадривали ее (и друг друга). «Это похоже на групповую терапию, — сказала девушка. — Мне тяжело думать и говорить о себе, но, оказывается, я не одна такая. Так что, возможно, надежда у меня все-таки есть».

Марта искала свою истинную самость и за стенами театра и даже начала записывать такие случаи. Она завела тетрадь, где записывала все, что, по ее ощущениям, может ей нравиться, и чувства, которые, как ей казалось, она испытывала. Ради эксперимента она даже попробовала опять ходить с кудрявыми волосами, что далось ей намного труднее, чем может показаться на первый взгляд. «Мне очень сложно доверять себе в деле оценки моих чувств по отношению к себе и моих истинных приоритетов, — призналась Марта. — Все кажется таким рискованным». Через некоторое время Марта начала приходить на наши сеансы со всем тем новым, что узнала о себе за прошедший период. Она волновалась, что некоторые из этих вещей выглядят глупо или звучат по-детски, но это было не так. «Я чувствую себя маленьким ребенком, который определяет, какие цвета или какая еда ему нравится», — призналась она. На этом пути случались открытия, которые никак нельзя назвать тривиальными. «Знаете, кажется, я лесбиянка, — сказала однажды Марта с нервной смесью слез и улыбки. — Впрочем, возможно, вам это известно с самого начала».

Ничуть не бывало.

«Думаю, моя мама всегда это знала, — продолжила Марта. — Может быть, поэтому она так сильно не хотела, чтобы я стала сама собой. Потому что я совершенно не такая, как она».

Глава 10. Чужой

Никто не понимает, что некоторые люди затрачивают массу энергии на то, чтобы быть просто нормальными^[499].

«Записные книжки», Альбер Камю

Мишель было страшно. По ее словам, окружающий мир казался ей неправильным, и у нее часто возникало ощущение, будто ее не должно в нем быть. Люди в общественных местах иногда выглядели в ее глазах как актеры, играющие разные роли; на занятиях на велотренажерах она смотрела на женщин и мужчин, яростно крутящих педали, и они казались ей смешными и нелепыми, как клоуны, катающиеся на велосипедах по цирковой арене. Либо мир казался ей нереальным, либо она сама — она не была уверена, кто именно, — и со временем Мишель вообще перестала чувствовать себя человеком. Все ее существование было какой-то ошибкой. Даже когда она общалась с самыми близкими друзьями, ее пугало то, как тяжело ей просто заставить себя улыбаться и казаться счастливой. Иногда она чувствовала себя онемевшей, словно зомби, кем-то вроде ходячего мертвеца.

Может быть, поэтому Мишель так любила кладбища и даже иногда на них дремала. Особенно ей нравилось одно, куда она могла ходить после работы. Оно было совершенно не похоже на «прилизанные», ухоженные кладбища, больше напоминающие поля для гольфа с кучами искусственных цветов на каждую пару метров. Любимое кладбище Мишель было основано в XVIII веке; там было много старых деревьев и низкие каменные стены из рассыпающихся камней, которые, казалось, скреплялись одним мхом и которым каким-то непостижимым образом все же удавалось отделять могилы от всего, что их окружало. В зарослях сорняков и клевера стояли надгробные плиты разной высоты и формы, многие полурассыпавшиеся и покосившиеся. Некоторые из них рассказывали целые истории — например, те, в которых были похоронены солдаты Гражданской войны и их вдовы. Или младенцы, прожившие всего несколько месяцев. Или мужчины, умершие от брюшного тифа, и женщины, скончавшиеся при родах. Если бы кто-нибудь из знакомых случайно наткнулся здесь на Мишель, она могла бы сказать, что это место нравится ей потому, что тут тихо и спокойно. Но есть ведь и другие тихие места, куда она может пойти. Однако Мишель ходила на кладбище потому, что ей было приятно окружать себя теми, чья жизнь тоже была трудной, — ну, или доказательствами их существования.

Нахождение же среди живых людей сбивало Мишель с толку, и, когда она пожаловалась врачу, что чувствует себя отрезанной от окружения, та заподозрила у девушки эпилепсию. Впрочем, целый ряд анализов, включая ЭЭГ с огоньками, пульсирующими в темной комнате, из всех возможных аномалий выявил у нее только низкое артериальное давление^[500]. В итоге Мишель порекомендовали потреблять больше соли и пить больше воды. Ее врач не сумел распознать последствие психологической травмы, на что указывало ощущение разъединения и отчуждения, на которое жаловалась Мишель, так как такой симптом говорит и об эпилепсии. Мы склонны считать пониженное давление признаком отличного здоровья, но у некоторых людей оно идет в комплекте с депрессией и повышенной тревожностью.

Когда доктор сказал Мишель о соли и воде, она сидела на смотровом столе в больничной рубашке, расходящейся на спине. Девушка побоялась сказать вслух, что врач выглядит странно: в своей белой куртке с нелепыми рукавами он очень напоминал карикатуру из научного журнала. А вдруг он, услышав это, потащит ее по коридору и где-нибудь запрет? Чтобы окончательно не уйти от реальности, девушка крепко схватилась за обитый чем-то мягким край смотрового стола; ее разум выполнял при этом трудную умственную работу, спокойно и размеренно констатируя: я сижу в этой комнате. Доктор говорит. Я слушаю. Ничего странного не происходит. Я не визжу. Я не сумасшедшая. Впрочем, в последнее утверждение Мишель в действительности не верила.

По ночам безумие представлялось девушке кем-то вроде вора, который способен проникать в темные уголки ее квартиры и даже мозга. Мишель часто старалась не заснуть чуть ли не до самого утра, включая все лампы и телевизор и не выключая до тех пор, пока веки не начинали слипаться сами по себе. Она чувствовала себя ужасно старой и усталой, — и даже представить не могла, что будет, если все и впредь будет продолжаться в том же духе, — но при этом продолжала бояться заснуть, потому что боялась не проснуться. Она боялась не столько того, что может умереть во сне, сколько того, что, проснувшись, обнаружит, что окончательно обезумела.

* * *

Мишель было четырнадцать, когда тренер Марк впервые попросил разрешения взять ее за руку. Девочка сидела рядом с ним на сиденье в кабине его грузовичка-пикапа; они с шелестом ехали по гравийной дороге, позади тарахтел трейлер. «Только люди вроде нас с тобой понимают, что такое лошади. Моя жена вечно жалуется на то, что я трачу деньги на конюшне, но ведь чтобы вырастить пони для игры в поло, требуется время, и еще больше времени нужно для того, чтобы воспитать игроков в поло, особенно если это своевольная, горячая женщина», — проникновенным речитативом говорил тренер Марк под мерное дребезжание грузовика и трейлера. «Вот и твои родители тоже этого не понимают», — заключил он свою речь. Мишель ничего не ответила, и он, чуть подождав, продолжил. «Потому что, если бы понимали, то заплатили бы мне больше, чтобы ты могла больше заниматься верховой ездой», — как бы между делом добавил он, и эти слова удивили Мишель, потому что она-то всегда думала, что возражения родителей против ее выбора вида спорта носили исключительно финансовый характер и их непонимание тут ни при чем. Впрочем, это уже не имело значения, потому что Мишель недавно заключила с тренером Марком взаимовыгодную сделку: она могла сколько угодно кататься на лошадях в его конюшне, если взамен будет заниматься выездом, а также чистить стойла и упряжь. Заключив соглашение, Мишель чувствовала себя самой счастливой девочкой в мире, ведь она будет обхаживать лошадей самого тренера Марка… на самом же деле это он обхаживал ее.

Мишель и сейчас, много лет спустя, помнила, что ей всегда очень хотелось быть такой, как все. В ее маленьком городке в сельской Вирджинии жили белые и черные дети, но совсем не похожих на других было очень мало. Однажды в автобусе какая-то старушка назвала Мишель монголоидом, после чего девочка еще сильнее старалась походить на белых сверстниц, одеваясь в такие же, как у них, джинсы, и по возможности занимаясь тем же, чем они. Мишель умоляла родителей разрешить ей брать уроки верховой езды именно потому, что в ее представлении ни одно занятие на свете не казалось более «белым» и «виргинским». Но, несмотря на то что Мишель начала ездить верхом, чтобы стать популярной среди подружек, очень скоро она искренне полюбила конюшню и пони. Они так приветствовали ее, так радовались ее приходу; кроме того, у девочки быстро проявились большие способности к игре в поло.

Похвалы тренера Марка были редкими и непостоянными, и Мишель неустанно работала над тем, чтобы их заслужить. Его скупые упоминания о стипендии для колледжа или обещание взять девочку с собой на выездной матч по поло могли неделями поддерживать в ней состояние эйфории, но и его гневные тирады, когда она совершала ошибки, например забывала закрыть ворота на конюшне, были способны раздавить ее. «Как можно быть такой неблагодарной, когда я даю тебе такие шансы?!» — грохотал возмущенный тренер. В подобные моменты тренер Марк напоминал Мишель, что без него она ноль без палочки и если она не будет внимательной, то потеряет все, что имеет.

В тот день в грузовике тренер Марк задал Мишель простой вопрос, который поставил ее перед мучительным выбором: позволить взрослому мужчине держать себя за руку или сказать «нет» человеку, который мог осуществить все ее мечты. Тренер Марк был родом из Аргентины — как все лучшие игроки поло, о чем он любил напоминать своей подопечной, — и с ним никто никогда не спорил. Мишель тоже не стала ему противоречить. В ответ на его вопрос она просто смотрела прямо перед собой и молчала, не говоря ни «да», ни «нет». Но он все равно взял ее руку и положил на сиденье между собой и девочкой. Его рука казалась грубой и большой, совершенно не подходящей для ее, маленькой и розовой ладошки. Когда тренер Марк потер внутреннюю часть ее запястья своим сильным большим пальцем — потер слишком сильно, даже больно, — Мишель захотелось вырваться и отодвинуться. Но она сидела неподвижно, как статуя, не зная, что делать. А как только машина остановилась у конюшни, она с облегчением выпрыгнула из грузовика, решив, что свободна, и еще не понимая, что настоящие проблемы только начались.

К пятнадцати годам Мишель думала, что у них с тренером Марком «роман». Не потому, что ей этого хотелось; девочка даже толком не понимала, что значит это слово, и просто не знала, как еще назвать происходящее между ними. Требования тренера Марка постепенно повышались: дай тебя обнять, позволь тебя поцеловать, позволь мне на тебя лечь. Это был поэтапный процесс, совсем не похожий, скажем, на падение с пони; каждое новое событие было лишь чуть-чуть хуже предыдущего. Если бы только Мишель могла сделать так, чтобы он понял, что она любит его как отца, а не так, как он хочет. Так снова и снова рассуждала девочка. Но тренер Марк тоже умел рассуждать. «Я ведь так много для тебя делаю, — то и дело напоминал он. — Покажи же мне свою благодарность».

Мишель держала происходившее между ними в тайне от всех своих знакомых, даже, по сути, от самой себя. «Он же латиноамериканец, — уговаривала она себя. — Может, для них это нормально». Идея о том, что тренер совершает над ней сексуальное насилие, никогда не приходила ей в голову. Они с тренером Марком никогда не занимались сексом, да и вообще, что бы между ними ни происходило, Мишель чувствовала себя скорее его сообщницей, хоть и сопротивляющейся, а не жертвой. Ей было пятнадцать, а не пять, и ее никогда не удерживали силой и не били. И она сама находила разные оправдания, чтобы проводить на конюшне больше времени, а не меньше. Мишель не знала, что в ее возрасте сексуальная активность, даже якобы по согласию, со взрослым человеком, который является авторитетной фигурой, считается преступлением в большинстве стран, включая ее собственную.

В итоге Мишель получила стипендию в поло, за что тренер Марк возжелал благодарности в виде ее девственности перед отъездом в колледж. Лучше отдаться старшему и опытному человеку, который действительно тебя любит, чем какому-нибудь пьяному мальчишке из университетского братства, уговаривал тренер Марк. Он был очень убедителен, но Мишель не хотела этого делать. А когда девочка отказывалась достаточно долго, чтобы он понял, что она не намерена сдаваться, тренер Марк назвал ее неблагодарной и запретил ходить на конюшню. В страхе потерять стипендию в колледже Мишель пошла к родителям и все выложила. А они, не зная, что со всем этим делать, просто строго-настрого наказали ей больше никому об этом не рассказывать, чтобы ей не предъявили иск за клевету.

* * *

Сексуальное насилие над детьми — это сексуальное насилие над самыми уязвимыми гражданами страны^[501]. Две трети всех сексуальных преступлений, о которых сообщают правоохранительным органам, совершаются против несовершеннолетних в возрасте до восемнадцати лет. А наибольшее число жертв сексуального насилия находятся в возрасте Мишель, — возраст, когда тренер Марк впервые попросил у девочки разрешения взять ее за руку, в четырнадцать лет.

Точно оценить распространенность сексуального насилия над детьми крайне трудно из-за существенных вариаций в методиках скрининга и нежелания жертв сообщать о преступлении, но многочисленные исследования в этой области показывают, что до восемнадцатилетия 8 процентов мальчиков и 25 процентов девочек имеют опыт непристойной сексуальной активности в той или иной форме^[502]. Мы привыкли думать о сексуальном насилии как о чем-то, непременно предполагающем физический контакт — поцелуй, прикосновения или телесное проникновение, — однако оно совершается каждый раз, когда ребенка используют для сексуальной стимуляции. Это может быть беседа сексуального характера между взрослым и ребенком, рассматривание детских обнаженных тел ради удовлетворения, принуждение детей к наблюдению за мастурбацией взрослого, а также просмотр детской порнографии и, конечно же, ее изготовление. Все эти действия могут производиться при личном контакте, по телефону или в интернете.

Мишель никогда не думала, что действия ее тренера по отношению к ней можно рассматривать как сексуальное насилие, потому что, по ее мнению, сексуальное насилие — это то, что с тобой может сделать родственник, или, скажем, то, чего стоит бояться, встретив незнакомца в темном парке. Тем не менее фактически только около 35 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию, становятся жертвами членов своих семей; кроме того, хотя детей обычно учат остерегаться опасных незнакомцев, всего около 5 процентов из них страдают от людей, которых они не знают, так что эту формулу безопасности стоит считать в лучшем случае неполной. Большинство же несовершеннолетних, подвергшихся сексуальному насилию, около 60 процентов, становятся жертвами людей, входящих в их круг общения, то есть знакомых вроде тренера Марка. Как это ни ужасно, большинство правонарушителей в этом случае — люди, которых дети хорошо знают и которым доверяют: учителя, тренеры, няни, соседи или представители духовенства^[503]. И в подавляющем большинстве случаев, хоть и не всегда, это мужчины.

Сексуальное насилие со стороны знакомого на первый взгляд может казаться менее вопиющим, чем сексуальное насилие в семье, но не стоит заблуждаться: его последствия столь же серьезны, и предательство в этом случае не менее реально^[504]. Оно нередко воспринимается как своего рода виртуальный инцест^[505], ведь ребенок мог любить и ценить обидчика и доверять ему не меньше, чем родственнику, а в некоторых случаях и больше. «Я считаю это инцестом, — сказала одна молодая спортсменка, подвергшаяся сексуальному насилию со стороны своего тренера и участвовавшая в исследованиях по этому вопросу. — Учитывая время, проводимое нами вместе, требования, дружбу, возможности… эти люди дают вам что-то, чего не может дать никто другой. Они для вас как брат, как дядя, как отец… с ними ребенок чувствует себя в безопасности и делает все, что они ему говорят. Вот почему это, конечно, инцест»^[506].

Поскольку насильник часто хорошо знаком ребенку, сексуальное насилие, как правило, принимает форму вводимой постепенно регулярной эксплуатации, а не единовременного травматического события. Чтобы подготовить и соблазнить несовершеннолетнего, обидчик сначала создает атмосферу близости и доверия в ходе процесса под названием ухаживание, который обычно воспринимается как своего рода соблазнение. Все может начаться, как в случае Мишель, с того, что ребенок и потенциальный насильник проводят время наедине, вместе едят что-то вкусное, делятся секретами и развлекаются, и ребенок наслаждается вниманием, привязанностью и похвалами, которых он, возможно, не получает от родителей или друзей. Постоянно слыша заявления вроде «Ты мой любимчик», или «Я такого еще никому не говорил», или «Ты единственный в этом мире, кто меня действительно понимает», ребенок чувствует себя особенным. Иногда он слышит также обещания манны небесной из разряда тех, в которые всегда готовы верить дети и подростки: «Ты наверняка станешь звездой» или «В один прекрасный день мы с тобой будем вместе».

Проявления насилия часто нарастают, начинаясь с кажущихся невинными нарушений личного пространства, например с комментариев сексуального характера или едва заметных прикосновений. С каждым разом обидчик требует чуть-чуть большего, используя для получения желаемого игру и убеждение вместо силы и принуждения. А ребенок или подросток, стараясь не лишиться поддержки ценного для него взрослого, часто сам находит этим заигрываниям объяснения и оправдания. Так, вместо того чтобы поверить в то, что тренер Марк попросту использует ее, Мишель твердила себе, что он приехал из другой страны, в которой подобные вещи, возможно, в порядке вещей.

Мишель соглашалась далеко не на все просьбы тренера, но в конечном счете сделала достаточно, чтобы обвинять в произошедшем только себя. Она не знала, что в трети случаев сексуального насилия над детьми имеет место такое явление, как уступчивость жертвы^[507]. При этом со стороны кажется, что ребенок или подросток вступает в сексуальные отношения добровольно. Тем не менее никакая сексуальная активность с лицом, не достигшим установленного законом так называемого возраста сексуального согласия, не может считаться деянием по согласию^[508]. Поскольку детьми и подростками легко манипулировать и их обычно учат повиноваться взрослым и авторитетным людям, считается, что они не способны давать согласие на сексуальную активность до определенного возраста, даже если несовершеннолетний полагает, что может это делать. Если речь идет о сексуальной активности между двумя несовершеннолетними или, скажем, между шестнадцатилетним и восемнадцатилетним подростком, данная норма может казаться несколько проблематичной, но большинство специалистов единодушны во мнении, что если хотя бы одной стороне насилия менее восемнадцати и разница в возрасте между участниками акта превышает пять лет либо если одна из сторон явно занимает более выгодное положение с точки зрения власти, то, скорее всего, это стоит считать правонарушением.

Заметьте, что отношения Мишель с тренером соответствовали всем этим критериям. Их так называемый роман начался, когда Мишель было четырнадцать; все происходило в стране, где возраст сексуального согласия составляет восемнадцать лет; тренер был почти на сорок лет старше девочки и однозначно имел над ней определенную власть. В последние годы целый ряд скандальных признаний об имевшем место в прошлом сексуальном насилии в спорте — в плавании^[509], велосипедном спорте^[510], футболе^[511] и гимнастике^[512], — привлекли пристальное внимание общественности не только к тому, насколько широко распространена эта проблема, но и к тому, как многое в данной ситуации зависит от уникальной позиции спортивного тренера, от его непосредственного доступа к телам, разуму и будущему юных спортсменов. В его руках «практически абсолютная власть»^[513], как сказал один бывший футболист, переживший сексуальное насилие, во время интервью New York Times. Тренеры, по его словам, это своего рода «привратники мечты»^[514].

Для Мишель тренер Марк был даже больше чем привратником мечты. «Я постоянно мечтала о том, как поступлю в колледж, а потом поеду в Южную Америку, чтобы играть там с лучшими из лучших. В моей комнате на стене висели плакаты с изображением великих игроков в поло. Я ни о чем больше не думала. А еще мне казалось, что тем, чем я занималась с тренером Марком, я помогаю своей семье, ведь мои родители не могли себе позволить, чтобы их дочь играла в поло или училась в колледже. Но я все же знала, что они не одобрили бы происходящее. Мне очень не хотелось этим заниматься, но я знала, что если прекращу, то потеряю все, над чем так много и усердно трудилась. Так что приемлемого выхода из ситуации для меня просто не существовало». А теперь послушайте, как одна молодая спортсменка описала власть, которую имел над ней ее тренер: «Я была полностью зависима от него, он был для меня Богом. С пятнадцати до девятнадцати лет он фактически владел мной»^[515].

Что-то в этом роде могла сказать и Мишель.

* * *

Тренеру Марку, возможно, не удалось лишить Мишель ни девственности, ни любви к поло, но он лишил ее чувства нормальности. «Самым тяжелым последствием общения с ним, — призналась она, — стало то, что после него я уже не могла отличить реальное от нереального, опасное от безопасного». Получив стипендию, Мишель уехала в колледж, но и на спортивном поле, и за его пределами постоянно высматривала тренера Марка. На матчах она искала его грузовик на парковке, а по дороге на занятия иногда с ужасом думала о том, что он позвонит в колледж, и ее лишат стипендии.

Когда подружки, собравшись вместе в комнате общежития, рассказывали истории о любовных отношениях, Мишель наотрез отказывалась говорить на эту тему. «А о чем мне было рассказывать? Единственный опыт, который у меня был, сводился к умению прятать следы засосов, оставленных пятидесятилетним мужчиной», — сказала она. Чтобы избежать расспросов, она даже придумала и рассказала нескольким самым близким подругам историю о неудачных отношениях с мальчиком еще в родном городке. «Я чувствовала, что должна рассказать им хоть что-нибудь, какую-то историю вместо той, что произошла со мной на самом деле», — говорит Мишель. В результате она начала чувствовать себя лгуньей. «Я всегда чувствовала себя так, будто вру о тренере Марке, делаю из мухи слона, будто на самом деле мне не из-за чего так убиваться и расстраиваться и не стоит переживать. Мне казалось, что я стала одной из тех, о ком сейчас так много говорят, тех, что лгут о пережитом ими сексуальном насилии». Мишель не знала, что психологически устойчивым детям и подросткам свойственно придумывать себе «легенды»^[516] или, проще говоря, как им самим кажется, сюжеты своих травм, более понятные для окружающих.

Поскольку ее сексуальный опыт очень сильно отличался от опыта и отношений других людей, Мишель чувствовала себя не такой, как все. Даже когда она находилась в компании сверстниц, а иногда и особенно в этот момент, ей казалось, что они живут на одной планете, а она на другой. Мишель не знала, что отчуждение, всепоглощающее чувство оторванности от людей — одно из наиболее распространенных последствий не только сексуального насилия, но и любых неблагоприятных жизненных обстоятельств. Когда с нами случается что-то плохое, мы обычно отдаляемся от тех, кто не пережил таких же невзгод и трудностей. Изолированные и оказавшиеся наедине со своими необычными обстоятельствами, мы чувствуем себя неспособными соединиться с обычными, повседневными переживаниями и с теми, кто их испытывает. Именно поэтому многим сверхнормальным людям мужчины и женщины, просто живущие своей жизнью, кажутся обескураживающими примерами того, как это должно быть — когда хочешь что-то сделать и доверяешь окружающему миру.

Независимо от того, каковы их негативные обстоятельства или насколько они пострадали в результате, многие сверхнормальные действительно отличаются от остальных. Иногда это чувство кроется внутри человека — скажем, в форме убеждения «я ненормальный», — в других случаях приходит извне, например в виде убеждения «моя жизнь ненормальна». Например, Надя, чью мать и отца убили грабители, сказала о своей повседневной жизни: «После смерти родителей я больше всего мечтала о нормальности. Я просто хотела, чтобы люди смотрели на меня как обычно и так же ко мне относились. Меня волновали окружающие и их реакция. И то, что они меня жалеют. Я не хотела, чтобы это меня изменило и сделало ненормальной. Я хотела иметь возможность вести нормальную жизнь. Люди пытались помочь и сказать мне, что такова будет моя новая нормальность, но я не уверена, что после того как потеряла маму и папу, моя жизнь вообще когда-либо была нормальной».

Людям вроде Мишель, жизненные трудности которых еще и хранятся в строжайшем секрете, часто кажется, что что-то неправильно внутри них самих. Улыбки и смех окружающих служат им жестоким напоминанием о контрасте между тем, что сверхнормальные могут видеть, и тем, что они могут чувствовать. Они чувствуют себя^[517]:

• отличающимися от других;

• чокнутыми;

• испорченными;

• одинокими;

• тревожными;

• измученными;

• беспомощными;

• лишенными надежды;

• всегда начеку;

• подозрительными;

• напуганными;

• виноватыми;

• отстраненными;

• осуждаемыми;

• теми, кому причинили боль;

• опустошенными;

• склонными к самоубийству;

• перфекционистами;

• сердитыми;

• старыми;

• жалеющими себя;

• не контролирующими свою жизнь;

• подавленными;

• жалкими;

• застрявшими в своих проблемах;

• неправильно понятыми;

• пристыженными;

• возбужденными;

• неспособными сосредоточиться;

• глупыми.

Когда Мишель впервые пришла ко мне на прием, она работала на правительство в качестве координатора — свидетеля жертвы, будучи, по сути, адвокатом людей, переживших самые разные преступления. «Я никогда в жизни не видела справедливости. И теперь, через пятнадцать лет, я все еще пытаюсь исправить ситуацию». Каждый день Мишель исправляла множество несправедливостей, и, хотя это была очень тяжелая работа, ее глаза сверкали, когда она рассказывала о своих клиентах, особенно о детях и подростках, которые не боялись противостоять тем, кто причинил им боль. «Знаете, одна из моих клиенток сегодня пришла на опознание в полицию в футболке с Чудо-женщиной», — сказала она однажды, сияя гордой улыбкой.

На работе многие считали Мишель героиней, но о себе она говорила словами из приведенного выше списка, особенно такими как «виноватая» и «чокнутая». «Если бы люди знали о моей истинной жизни, — сказала она на раннем этапе психотерапии, — они, вероятно, решили бы, что мне надо найти Бога, или хотя бы, знаете, какое-то лекарство или что-то в этом роде». Услышав это, я спросила Мишель, как спрашивала раньше многих сверхнормальных клиентов, считала ли она когда-нибудь себя человеком с устойчивой психикой. Или просто сильным человеком. «Знаете, психологически устойчивые люди не дремлют на кладбищах, — уверенно и горько ответила она и добавила то, что я уже слышала прежде много-много раз — И сильные люди не нуждаются в психотерапии».

* * *

По мнению психолога Эдит Вайскопф-Джолсон, самая большая трагедия для любого человека, с которым приключилась какая-то беда, заключается в том, что он «не только несчастлив, но и стыдится быть несчастным»^[518]. Для Мишель тот факт, что она боролась с депрессией и тревогой, судя по всему, служил лишним подтверждением — с медицинской точки зрения, официально, — что она все время была права, считая, что с ней что-то не так, что она и правда не такая, как все. А между тем, хотя Мишель, безусловно, пережила в детстве серьезный стресс, она не уникальна.

По результатам соответствующих исследований более половины американцев^[519] сталкиваются в детстве с теми или иными неблагоприятными обстоятельствами, и у около половины на каком-то этапе дальнейшей жизни выявляются признаки психического расстройства. На первый взгляд, люди с проблемами психического здоровья по определению не могут считаться психологически устойчивыми, однако это не так. Быть психологически устойчивым значит «хорошо адаптироваться после пережитых неблагоприятных жизненных обстоятельств»^[520] — что вовсе не означает отсутствия чувств и эмоций, — и во многих смыслах Мишель адаптировалась вполне успешно. Она окончила колледж с отличием и получила степень магистра в области уголовного правосудия. На работе она делала много добра для многих людей, а по выходным с большим успехом играла в поло.

Со стороны женщина казалась образцом психологической устойчивости, но внутри сильно страдала, что бывает довольно часто. Согласно определению Американской психологической ассоциации, равно как и результатам многих исследований, «путь к психологической устойчивости обычно лежит через серьезные эмоциональные страдания»^[521]. Иными словами, боль и борьба почти всегда являются неотъемлемой частью неповеданной истории о неблагоприятных жизненных обстоятельствах и психологической устойчивости. Когда я спросила Мишель, стала бы она меньше уважать своих клиентов, узнав, что они обратились за помощью к психотерапевту, что она, в сущности, довольно часто советовала им сделать, девушка ответила: «Нет, конечно же нет. Но ведь люди, с которыми я работаю, получили настоящие травмы. То, что пережила я, ничто по сравнению с их бедами».

Человеческий мозг одинаково воспринимает и анализирует любые угрозы^[522], будь то змея, пистолет, пьяный родитель, медведь, грузовик насильника, дикие вопли родной сестры, угрожающий хмурый взгляд матери и тому подобное. На разные стрессоры реагируют одни и те же зоны мозга. Любой опыт, который воспринимается как потенциальная опасность, активирует амигдалу и заставляет реагировать либо вступлением в сражение, либо бегством. Но если амигдала, независимо от причины, активируется слишком часто или постоянно пребывает в состоянии повышенной бдительности, мы подвергаемся слишком сильному воздействию собственных гормонов стресса, которые, по сути, отравляют наш организм. В результате механизм адаптации, призванный спасать нам жизнь, может привести к серьезным заболеваниям^[523].

Как в 2011 году свидетельствовал в подкомитете Сената по делам детей и семьи бывший президент Американской академии педиатрии Роберт Блок, неблагоприятные события, пережитые в детстве, «возможно, главная причина плохого здоровья американцев»^[524]. Нам это известно в значительной мере благодаря уже упомянутому выше «Исследованию негативного детского опыта»^[525]. Это поистине эпохальное исследование потрясло медицинское сообщество не только выводами о степени распространения такого опыта в самом начале жизненного пути ребенка, но и тем, какой страшный вред он наносит здоровью в дальнейшей жизни на самых разных ее этапах. К сожалению, одним из самых обоснованных и последовательных открытий, сделанных благодаря этому исследованию, стало выявление зависящей от «дозы», в основном прямой взаимосвязи^[526] между плохими условиями в детском возрасте и проблемами со здоровьем в течение всей жизни, начиная с усталости, язвы желудка и артрита и заканчивая главными причинами смерти: сердечными заболеваниями, онкологией, хроническими болезнями легких, заболеваниями печени и аутоиммунными заболеваниями^[527]. Проще говоря, чем больше стресса и трудностей мы переживаем в детстве, тем больше проблем со здоровьем нас ждет во взрослой жизни. Следует отметить, что это относительно недавнее открытие. Взаимосвязь между стрессом в детстве и здоровьем во взрослом возрасте оставалась не выявленной так долго отчасти потому, что многие распространенные виды негативного детского опыта часто держатся в секрете, а также вследствие так называемого эффекта спящего^[528], то есть некоторого временного зазора между стрессорами, которым мы подвергаемся в детстве, и влиянием, которое они оказывают на нас уже взрослых. Впрочем, как бы там ни было, сегодня эта взаимосвязь бесспорна, и теперь ее можно увидеть даже в отчетах о здоровье взрослого населения в далеком XIX веке^[529].

Несомненно, негативный детский опыт внедряется, образно говоря, прямо под кожу. Дети, подвергающиеся хроническому стрессу, уже в подростковом возрасте четко демонстрируют симптомы хронических воспалений^[530], то есть иммунной реакции и основного фактора риска в широком спектре заболеваний. Да что там говорить, этот опыт проникает даже в наши клетки. Исследования показали, что у взрослых, которые росли в неблагоприятной обстановке, более короткие теломеры^[531] — концевые участки хромосомы, своего рода защитные колпачки на концах ДНК-цепочек. С возрастом теломеры укорачиваются естественным образом, но сделать их короче может и стресс. Увы, по мере уменьшения теломеров изнашиваемся и мы; наши клетки стареют быстрее, а с ними быстрее стареет и человек. Хронологический и биологический возраст начинает восприниматься как рассинхронизированный; возможно, по этой причине люди, пережившие в детстве хронический стресс, часто говорят, что, хотя они вроде бы хорошо выглядят, изнутри чувствуют себя так, будто им сто лет. Им трудно себе представить, что они проживут долгую и наполненную жизнь, и они совершенно правы: трудное, несчастливое детство действительно может сократить жизнь человека на целых двадцать лет^[532].

Более того, пагубное влияние детского стресса на организм не ограничивается такими органами, как сердце и легкие; возможно, больше всего от неблагоприятных обстоятельств в детстве страдает самый сложный орган — мозг^[533]. Как известно, мозг человека развивается на протяжении всего детства, до двадцати с лишним лет. Следовательно, хронический стресс на ранних этапах жизни может воздействовать на его архитектуру, буквально вплестись в нашу самость^[534]. Это влияет на наше психическое здоровье, которое Роберт Блок предпочитает называть здоровьем мозга^[535]; таким образом, между детскими невзгодами и здоровьем мозга прослеживается четкая зависимость^[536]. По оценкам специалистов, неблагоприятные условия жизни в детстве ассоциируются с расстройствами психического здоровья в диапазоне от трети до половины всех случаев, среди которых наиболее распространенные — депрессия и тревожность. Конечно, стресс может привести и к другим расстройствам^[537], в том числе посттравматическому стрессовому расстройству, нарушению адаптации, расстройству пищевого поведения и сна. На самом деле для обозначения этих взаимосвязанных и часто параллельных состояний используется общий термин — расстройства спектра травмы^[538].

На протяжении всего ХХ века исследователи искали взаимосвязь между конкретным негативным детским опытом и конкретными расстройствами. Приводит ли потеря родителя к депрессии? Ведет ли сексуальное насилие к посттравматическому стрессу? Теперь, благодаря исследованиям, мы знаем, что синдрома жертвы сексуального насилия в детстве^[539] не существует, так как не существует определенного способа, которым, согласно ожиданиям, ребенок будет бороться с пережитым стрессом. Не можем мы предсказать и то, каким, скорее всего, будет во взрослом возрасте ребенок алкоголика или тот, кого в детстве не любили и игнорировали^[540]. Влияние пережитого в раннем возрасте хронического стресса на психическое здоровье носит кумулятивный и неспецифический характер, так что в данном случае важен не столько вид негативных жизненных обстоятельств, сколько масштаб негативного опыта стресса и то, сколько времени ребенок его переживал^[541]. Словом, каким образом человек вроде Мишель будет справляться с пережитым в детстве негативным опытом — будет ли эта борьба сильной или слабой, долгой или короткой, — зависит от диалога между природой и воспитанием, который ведется на протяжении длительного времени^[542]. В конечном счете генетика, стресс и поддержка^[543] в детском возрасте, а также генетика, стресс и поддержка во взрослой жизни, определяют, столкнется ли человек впоследствии с проблемами психического здоровья, и если да, то с какими именно и в какой мере.

* * *

Следует сказать, вопреки мнению Мишель, психологически устойчивые люди нередко обращаются за помощью к психотерапевту. По сути, стремление получить поддержку от других людей — неотъемлемая часть того, что психологи называют «успешной адаптацией» после пережитого стресса, один из способов его уменьшить. Иногда сверхнормальные обращаются за помощью к друзьям, родителям, учителям или любимым. В других случаях, особенно когда они чувствуют себя оторванными от общества, самым безопасным местом для начала борьбы может оказаться кабинет психотерапевта или другого медицинского специалиста. Мишель, например, только благодаря психотерапии узнала, что ее «роман» с тренером Марком был сексуальным насилием, а вовсе не любовным приключением. А еще, именно благодаря психотерапевтическим сеансам девушка перестала стыдиться того, что ей приходится бороться с депрессией и тревожностью, и начала относиться к этим проявлениям как к проблемам здоровья мозга, каковыми они, безусловно, и являются. Это был очень неплохой результат, но я хотела для Мишель большего.

По словам специалиста по психологическим травмам Брюса Перри, «исследование наиболее эффективных методов лечения, помогающих детям, пережившим серьезную травму, можно обобщить следующим образом: лучше всего работает подход, позволяющий повысить качество и количество взаимоотношений в жизни этого ребенка»^[544]. То же касается и взрослых людей. Теперь в жизни Мишель были лошади и один человек, который, как она чувствовала, знал ее и которому она была небезразлична. «Спасибо вам большое, ведь вы первая сказали мне, что я сильная и у меня устойчивая психика», — благодарила она меня. Но я чувствовала, что для того чтобы Мишель по-настоящему мне поверила, ей нужно было услышать это и от других людей. Я не хотела видеть, что тренер Марк лишает ее не только чувства нормальности, но и взаимоотношений с окружающими.

И все же Мишель казалось, что ее окружают плохие люди. Она видела их прежде в собственной жизни, а теперь и каждый день на работе. Более того, если на ее пути встречались хорошие люди, она сомневалась в том, что нужна им. «Зачем кому-то выбирать меня, если вокруг так много нормальных людей?» — спрашивала Мишель. Ей казалось вполне логичным предположение, что мир населен веселыми, легкими в общении людьми, которые никогда не знали в жизни серьезных трудностей. Это были женщины и мужчины, которых все хотят, была уверена девушка.

Следует сказать, в этом убеждении Мишель, сам того не желая, укрепил один из ее друзей, который, ничего не зная о ее прошлом, как-то раз сказал, что встречается с молодой женщиной, подвергшейся в детстве сексуальному насилию, но никогда не женится на ней. «Это наихудшая проблема из всех возможных, — заявил он тогда. — У нее наверняка будет масса проблем с воспитанием детей». Сказав это, он нанес Мишель сокрушительный удар. Все, о чем она раньше только подозревала и, возможно, подсознательно надеялась, что это неправда, невольно подтвердилось одним-единственным брошенным вскользь замечанием.

Как часто бывает, слова друга Мишель были, по сути, заявлением необоснованным и не соответствовали истине. Сексуальное насилие, будучи явлением полностью интимным и поистине отвратительным, как правило, воспринимается многими как самое катастрофическое и разрушительное из всех возможных бед и негативных обстоятельств, однако, как показали последние исследования, составить иерархию психологических травм невозможно. Когда с нами происходит нечто ужасное, будь то сексуальное или физическое насилие, развод родителей или любая другая серьезная травма, степень влияния на нас этого события существенно зависит от целого ряда факторов: сколько нам в это время было лет, как долго длился стресс, насколько изменилась в результате наша жизнь, как мы справлялись со стрессом в тот период, как реагировали другие люди, когда мы рассказывали им о происходящем, какие источники поддержки были нам доступны, с какими другими стрессорами нам довелось встретиться, каких еще успехов мы достигли в борьбе с ними, а также генетический материал, который дала нам матушка-природа. Иными словами, сравнение разных неблагоприятных жизненных обстоятельств ни к чему нас не приведет.

* * *

В течение долгих лет я выслушивала истории сверхнормальных людей и просто не могла прийти к выводу — на что, кстати, указывает и целый ряд исследований в этой области^[545], — что самым опасным суждением о несчастливом детстве является идея, что переживший травматический опыт ребенок становится ненормальным. «Разве можно после этого остаться оптимистичным, продуктивным и нормальным членом общества? Вот уж нет!»^[546] — писал о сексуальном насилии пианист Джеймс Роудс в своих нашумевших мемуарах. Из-за подобных убеждений люди вроде Мишель отказывают себе в дружеских отношениях и любви, да и вообще избегают активного участия в бурлящей вокруг жизни, а ведь именно это могло бы наиболее эффективно им помочь. Они тем или иным способом отдаляются от людей, чувствуя себя дискомфортно в чьей-то компании. Или же впускают в свою жизнь тех, кто не слишком хорошо с ними обращается — но не из-за навязчивого стремления к повторению истории, а потому, что чувствуют себя недостойными лучшего, либо потому, что никакое другое обращение им просто незнакомо. А еще они могут в какой-то момент упасть в объятия так называемого нормального человека и со временем узнать, что у людей, которые росли в среднеожидаемой среде, тоже бывают проблемы, и немалые. И очень часто такие модели поведения приводят к тому, что несчастливое детство становится несчастливой взрослой жизнью, а потом еще и ведет к несчастливому детству их собственных детей.

Возможно, по этой причине я просто обязана достучаться до таких клиентов, как Мишель, и убедить их в том, что, вопреки их мнению, они вовсе не ненормальны; они сверхнормальны. А сверхнормальные — одни их самых мужественных и сострадательных людей. Да и вообще одни из самых лучших людей, которых я когда-либо знала, причем отнюдь не вопреки их проблемам, а вследствие них. Мне часто хочется хорошенько встряхнуть или крепко обнять такого клиента и просто заставить его раз и навсегда понять: вы хороший человек. Вы нормальный. И вообще совершенно нормальных людей не бывает. Сам великий Зигмунд Фрейд говорил, что нормальность является «идеальной фикцией» и что «каждый нормальный человек только приближенно нормален»^[547]. Или, если хотите, обратимся к известному автору комиксов Алану Муру, который сказал: «Есть одно понятие, которое я хотел бы похоронить раз и навсегда — это обыкновенный человек. Чушь! Обыкновенного человека не существует в природе»^[548].

Мне бы очень хотелось вам сказать, что с помощью пары цитат вроде приведенных выше или благодаря сделанным в нужное время и тщательно продуманным собственным интерпретациям этой темы мне удалось освободить Мишель от убеждения, что она не такая, как все, что она какая-то испорченная; и что вскоре после нашей встречи девушку окружали сплошь близкие и заботливые друзья и любовники. Однако уверенность в собственной ненормальности — не только одно из самых деструктивных убеждений людей вроде Мишель, но и одно из тех, от которых труднее всего избавиться. Сверхнормального человека крайне трудно разубедить, ведь его догадки помогают ему чувствовать себя в безопасности. Кроме того, люди часто считают, что работа психотерапевта заключается в умении понять человека, пережившего негативный опыт и в результате ставшего не таким, как все, и постараться убедить его, что все будет хорошо. Им нередко кажется, что, будучи окруженной таким количеством людей с серьезными проблемами, я наверняка сама утратила контроль над нормальностью. «Может, я и правда чокнутая, — сказала мне однажды Мишель, — просто вы этого не знаете».

Мишель не была чокнутой. Я это точно знала. Как и то, что большинство детей и подростков в этом мире — и в нашей стране — сталкиваются на ранних этапах жизненного пути как минимум с одним серьезным негативным обстоятельством и многие со временем преодолевают эти проблемы, хоть и не без борьбы и не без поддержки окружающих. И я знала, что в конечном счете их спасают заботливые отношения, верные друзья и любящие спутники жизни. Я знала это, потому что сталкивалась с таким снова и снова, и в последующих главах вы еще не раз прочтете о людях, с которыми это случилось.

Однако должна признать, что многие люди вроде Мишель даже не могут себе представить, что им все это доступно. И потому мне придется закончить главу не слишком оптимистичным признанием в том, что чувствуют многие сверхнормальные: им кажется, что их опыт отчуждения представляет собой проблему, у которой нет окончательного решения, и что судьба им никогда не улыбнется. При этом часть из них обычно надеется, что они ошибаются, и, подобно тому как сирота коллекционирует обрывки родительской заботы и внимания, по крупицам собирают повсюду крошечные индикаторы того, что в один прекрасный день и они будут приняты и любимы не только теми, кто на самом деле их не знает, но и теми, кто знает о них все.

Однажды на уличном фестивале, который ежегодно проходит в нашем городе, один общий знакомый представил меня Мишель, а ее мне. Конечно, мы уже были очень хорошо знакомы, но в целях сохранения конфиденциальности поприветствовали друг друга рукопожатием и улыбками. Затем я представила Мишель своей семье, которая была на фестивале вместе со мной, и это, казалось бы, невинное действие привело к целому потоку слез на нашем следующем сеансе. «Вы реальны! — воскликнула Мишель, глядя на меня, кажется, с искренним удивлением. — Такое впечатление, что я не знала этого до того момента, как пожала вам руку… я до сих пор помню, что тогда почувствовала. Вы реальный человек…. И из-за этого все, что вы мне до сих пор говорили, стало выглядеть совершенно иначе… как будто вы не просто врач, который обязан все это говорить… будто вы человек, который действительно так думает. Я не могла поверить, что вы станете общаться со мной, да еще так дружелюбно. Я не могла поверить, что вы представили меня своим детям». Все это Мишель произнесла, давясь горькими слезами.

В тот момент я подумала, что, возможно, своим рукопожатием и знакомством с родными помогла Мишель больше, чем за все часы, которые мы провели в моем кабинете. Не зря же психоаналитик Карен Хорни сказала: «Самым эффективным психотерапевтом была и остается сама жизнь»^[549].

Глава 11. Антигерой

[Франкенштейн был] составлен из плохих частей, но старался быть хорошим^[550].

Джонни Кэш

В 1962 году редактор и главный художник комиксов Marvel Стэн Ли придумал и нарисовал первого Человека-паука^[551], тем самым перевернув с ног на голову вселенную супергероев, произведя революцию в индустрии комиксов. В отличие от всех существовавших ранее супергероев, Человек-паук не был взрослым мужчиной превосходного телосложения и редкой отваги, изящно и галантно решавшим любые мировые проблемы. Это был подросток по имени Питер Паркер, который жил с тетей и дядей и сам имел множество проблем. С деньгами у его семьи было туго, а Питера еще и обирали хулиганы в школе. Были у него и проблемы с девушками. И суперспособности, которыми он действительно обладал — сверхсила, умение ползать по стенам и паучья чувствительность к надвигающейся опасности, — были обусловлены не великим призванием и не какой-то героической причиной. Собственно говоря, это были нежелательные последствия укуса радиоактивного паука.

Иными словами, если Супермен больше походил на древнегреческого бога, ниспосланного с небес, который только притворялся простым смертным по имени Кларк Кент, то Человек-паук опустил супергероев на землю. Несмотря на то что посвященная ему серия комиксов называлась «Удивительный Человек-паук», чувствовал себя этот Человек-паук отнюдь не удивительно. Эту идею просто и лаконично сформулировал автор Marvel Лен Вэйн: «Кларк Кент — маска… Питер Паркер — факт»^[552].

Большинство людей считают Человека-паука первым в истории комиксов антигероическим супергероем^[553], хотя некоторые утверждают, что им является Бэтмен, причиной существования которого стала причудливая комбинация мрачного характера и жажды мести^[554]. Но если исходить из того, что антигерой — это главный персонаж, у которого отсутствуют благородные качества классического героя, то имидж гордого крестоносца в сияющих доспехах первым действительно нарушил Человек-паук. Человек-паук стал супергероем по чистой случайности, а не по собственному желанию; он не просто совсем не образец целеустремленности и энтузиазма, но и человек с недостатками и глубокими внутренними противоречиями. Терзаемый сомнениями и мотивируемый скорее чувством вины, чем храбростью, Человек-паук подозревает, что в душе он плохой, и уж точно никакой не супергерой. Это нервный и неуверенный в себе человек, и читатель узнает об этом с первой минуты знакомства.

На протяжении десятилетий внутренняя жизнь супергероев в основном оставалась вне главных сюжетных линий; внезапно это изменилось. В случае с Человеком-пауком его создатель смело использовал выноски типа «пузырь» с мыслями персонажа и показал читателям, что эти мысли не всегда совпадают с поступками. Люди видели яркий костюм и удивительные подвиги Человека-паука, но при этом — хоть об этом никто не догадывался — его очень тревожила двойственность своего существования и больше всего на свете он хотел быть обыкновенным, нормальным подростком. Художник Рамона Фрадон сказала, что, возможно, для революции в комиксах пришло время, и, судя по всему, это относится и к исследованиям в области психологической устойчивости «Невозможно постоянно заставлять персонажей вечно носиться туда-сюда, в какой-то момент придется задуматься над тем, чем они занимаются в неслужебное время»^[555], — пояснила она.

Несмотря на то что Человек-паук создавался под влиянием момента и, как говорится, для одноразового использования, к концу XX века он затмил Супермена, став самым популярным героем комиксов в США^[556]. Супермен, возможно, и послужил прототипом для самых первых супергероев в истории комиксов, но Человек-паук стал новым шаблоном для более реалистичных и актуальных героев. Когда президента Барака Обаму спросили, кто его любимый супергерой, он сказал: «Я всегда питал слабость к модели Человек-паук — Бэтмен^[557]. О ребятах, у которых слишком уж много суперспособностей, таких как, скажем, Супермен, я всегда думал, что они не заслужили статуса супергероев. Он достался им слишком легко. А вот Человек-паук и Бэтмен переживают определенные внутренние потрясения. Им живется совсем нелегко». Читатели всего мира отождествляли себя с супергероями, которые борются с внутренними проблемами, даже если во внешнем мире сражаются с совсем другими трудностями. Отсюда и возник целый поток супергероев нового типа — Невероятный Халк, Мстители, Сорвиголова, да и большинство супергероев нашего времени, — которые продемонстрировали, что супергерой намного сложнее, чем тот, кто просто борется за все хорошее против всего плохого^[558]. Вполне вероятно, современные органичные супергерои населили пространство где-то между добром и злом. Подобно Человеку-пауку и многим сверхнормальным людям, они слишком хороши, чтобы быть злодеями, но слишком плохи, чтобы чувствовать себя героями^[559].

* * *

Одно из самых первых воспоминаний Веры о своей жизни — это нечто вроде «пузыря» с мыслями, как в комиксах. Ей было пять лет, когда воспитательница в детском саду похвалила ее, назвав веселой и милой, но в душе девочка чувствовала, хоть пока и не умела выразить это словами, совсем другое: «Вы, черт побери, понятия не имеете, о чем говорите». Воспитательница Веры и правда не имела понятия о том, что на самом деле творится в жизни Веры. В саду она была маленькой болтушкой с двусмысленно темной кожей и широкой улыбкой, но по вечерам у нее было очень мало поводов улыбаться. Девочка жила в утлой квартирке с братом и матерью, которой проблемы с наркотиками не позволяли быть таким родителем, каким она должна бы быть.

По подсчетам специалистов, около двух миллионов детей живут с родителем-наркоманом^[560], что существенно повышает риск плохого обращения с ними^[561]. Мать, злоупотребляющая психотропными веществами^[562], является одним из пяти главных предикторов жестокого обращения с детьми; кроме того, от одной до двух третей отчетов, подаваемых в органы опеки и попечительства, включают в себя сведения об употреблении в этих домах психоактивных веществ. Поскольку матери или отцы-наркоманы, как правило, больше озабочены тем, как достать наркотики, нежели воспитанием своих детей, самая распространенная проблема^[563] в таких семьях — пренебрежение родительскими обязанностями. И хотя пренебрежение как минимум не менее вредно для ребенка, чем физическое или сексуальное насилие, специалисты, к сожалению, обычно уделяют этому явлению значительно меньше внимания^[564].

Взаимосвязь между наркоманией и жестоким обращением с детьми часто предельно очевидна; вот как ее сформулировала одна женщина, бывшая наркоманка: «Дело не в том, что наркоманами становятся плохие люди, и не плохие люди те, кто не заботится о своих детях. Просто это люди, власть наркотиков над которыми подавляет даже любовь, которую каждый родитель должен испытывать к своим детям. Наркомания побеждает даже ее»^[565].

Когда родители заняты поиском или употреблением наркотиков или недееспособны из-за своей зависимости, это не может не сказываться негативно на их детях. Деньги в таком доме часто тратятся на наркотики, а не на еду или одежду, а мама или папа нередко отсутствуют, находясь в тюрьме или в реабилитационных центрах для наркозависимых. Соответственно, в домах, где постоянно употребляют наркотики, родительский контроль практически отсутствует, и родители не проявляют к детям особого интереса. Большинство базовых потребностей их сыновей и дочерей — в питании, гигиене, контроле и внимании — часто не удовлетворяются совсем, либо детям приходится пытаться удовлетворять их самостоятельно.

* * *

Маленькая Вера легко справлялась с задачей собственного прокорма. Завтрак она просто пропускала. На обед клала в рюкзак фруктовую булку. На ужин обычно варила макароны и ела их с сыром — таким, посыпанным ярко-оранжевым порошком. Малышка самостоятельно кипятила воду на плите намного раньше, чем ей следовало научиться брать спички в руки. «А если мне было лень варить макароны, я просто ела хлопья», — вспоминает Вера, даже не осознавая того, что если ребенок, брошенный на произвол судьбы, выбирает хлопья, то он поступает так не из-за лени.

Вера росла в центральной Флориде, в городке, слишком удаленном от побережья, чтобы быть красивым. Там было жарко и пыльно; район, где они жили, представлял собой ряды безликих улиц, состоящих из обшарпанных многоквартирных жилых домов, магазинчиков на углу и бунгало, покрытых штукатуркой пастельных цветов. Расположенная неподалеку фабрика по производству апельсинового сока насыщала воздух запахом горелых апельсинов. «Это то, что я помню о своем доме, — вспоминает повзрослевшая Вера. — Апельсины горят снаружи. Сигареты и наркотики внутри. Вечный запах чего-то горящего».

Тетя Веры работала в католической школе, и девочка могла посещать ее практически бесплатно. Ей, безусловно, очень повезло, что она могла там учиться — люди вокруг твердили ей об этом все время, — однако контраст между школой и домом был для Веры болезненным. Когда перед футбольными матчами школу заполняла толпа заботливых мамаш, которые делали дочкам хвостики и плели косички, Вера наблюдала за всем этим с завистью и недоумением; она гордилась тем, что умеет сама завязывать хвост, но при этом не могла не задумываться над тем, каково это, когда тебя причесывает кто-то другой. Однажды девочка сказала матери, что хочет есть, и женщина тут же вышла из дома и вернулась с бутербродом из Arby’s. Вера просто не поверила своим глазам. Позже тем же вечером она спросила маму, не могут ли они время от времени покупать такие вкусные бутерброды. «Мы не можем позволить себе фастфуд», — отрезала та.

Каждый день, направляясь в школу, со стороны Вера выглядела поистине героическим ребенком, стойко преодолевающим все трудности и проблемы, с которыми она сталкивалась дома. Но сама девочка вовсе не чувствовала себя героем. В школе ее жизнь казалась хорошей, но дома все было плохо. И сама она снаружи выглядела благополучной, но внутри чувствовала себя скверно. Может, поэтому девочка постоянно ощущала себя лгуньей, даже когда молчала.

Поскольку Верина школьная форма была темно-синего цвета, никто не мог определить, что ее очень редко стирают, однако с тем, что было под формой, приходилось труднее. Девочка обычно донашивала нижнее белье кузины, пришпиливая его булавками там, где старые резинки больше не держали, и, будучи на людях, вечно молила Бога, чтобы трусы не съехали на лодыжки. Иногда, подбирая дома с пола грязную нижнюю одежду, девочка видела, как по ней ползали какие-то жучки; это зрелище и воспоминания о нем, возможно, будут порождать у Веры ощущение нечистоты всю оставшуюся жизнь. В подростковом возрасте у нее был один-единственный бюстгальтер, и между стирками он становился настолько заношенным, что девочка всегда старалась переодеваться в школьной раздевалке как можно быстрее, делая вид, будто куда-то торопится. Но однажды учительница физкультуры все же подловила ее. «Скажи матери, чтобы постирала тебе белье!» — буркнула она, и ее слова эхом отразились в длинных рядах металлических шкафчиков.

А Вера опять почувствовала себя так, будто ее поймали на лжи.

* * *

И все же Вера каждый день надевала школьную форму, шла в школу и там поражала людей. Несмотря на все трудности, девочка училась не хуже, а то и лучше других учеников в классе и намного лучше своего брата, которого, пока Вера послушно сидела на уроках, исключали то из одной, то из другой школы; впоследствии он вообще только и делал, что кочевал из одного центра для несовершеннолетних правонарушителей в другой. С Верой же никогда не было никаких проблем. Она никогда не выглядела трудным ребенком. Она превосходила все ожидания, и никто, включая ее саму, не понимал, как ей это удается.

Сегодня уже известно, что по пока не выясненным причинам девочки в среднем переносят стресс на этапе развития лучше, чем мальчики. В рамках одного исследования, самого масштабного и долгосрочного в своей категории, ученые изучили свидетельства о рождении, характеристики домохозяйств, подготовленность к детскому саду, академическую успеваемость и посещаемость, дисциплину в школе, процент окончивших школу и показатели судимости в огромной выборке, включавшей более миллиона школьников, родившихся между 1992 и 2002 годами в родном штате Веры Флориде, этнически и социально-экономически неоднородной местности. Так вот, исследователи обнаружили, что растущие в плохих домашних условиях^[566] девочки не только в целом опережают мальчиков в школьной успеваемости, но и сестры опережают братьев, несмотря на то что воспитываются в одинаковой неблагоприятной обстановке.

Следует отметить, что это гендерное различие проявляется еще в детском саду, сохраняется в начальной и средней школе и завершается весьма существенным разрывом в старших классах. Некоторые специалисты предположили, что, возможно, девочки менее подвержены негативному воздействию родительского дома, потому что в таких домах намного чаще отсутствует отец, а не мать^[567]. Другие указывают на то, что девочки, как правило, менее темпераментны, и их действия чаще направлены внутрь, а не вовне^[568] — то есть они придают своим проблемам субъективный характер, — а это именно те качества, которые приветствуются и вознаграждаются в школе. В средствах массовой информации супергерои-мужчины встречаются чаще, чем женщины, но в реальной жизни девочки по какой-то причине чаще мальчиков кажутся «пуленепробиваемыми», как будто они меньше страдают от низкого качества окружения^[569] и меньше зависят от родительского воспитания^[570]. А может, как думала Вера, она просто лучше брата умела скрывать свою истинную сущность.

После школы Вера иногда находила маму в переулке за местным баром, где рабочие, вышедшие на перерыв, и вечно пьяные завсегдатаи бара курили и пили, расположившись на выброшенных кем-то поломанных стульях. Когда Вера пыталась уговорить мать пойти домой, та отмахивалась от девочки, словно от назойливой мухи.

«Почему ты просто не позволишь ей жить с теткой?» — однажды спросила маму какая-то женщина с осоловевшими глазами и грубым голосом курильщика, из-за которого было непонятно, пытается она таким образом просто избавиться от Веры или хочет спасти бедного ребенка, вырвав его из негативной среды.

«Да потому что мне не нравится эта сука, вот почему», — злобно ответила мать, выразившись неточно, но все-таки, скорее всего, имея в виду тетю.

Взрослые захихикали, а Вера потихоньку проскользнула в переулок и отправилась домой.

Как-то раз Вера так сильно рассердилась на мать из-за того, что та отказывалась идти домой, что пригрозила убежать из дома, и после этого долго пряталась за кустами карликовой пальмы, росшими у дороги. Много позже, увидев, что мать все-таки приближается к месту, где она прячется, девочка в восторге выскочила перед ней с криком: «Я здесь, я здесь!» И тут же поняла, что мать и не думала ее искать. Она шла за сигаретами.

В старших классах Вера, выполнив домашние задания, встречалась с мальчиком постарше, жившим с ней на одной улице; подростки курили сигареты, украденные у Вериной мамы, пили пиво и занимались сексом на диване. Вера не могла объяснить, зачем она все это делала, равно как и то, зачем она однажды порезала запястья зубчатым ножом, после чего ей пришлось идти в школу с большими пластырями на руках, но она точно помнит, что ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь — нет, не кто-нибудь, а кто-то из учителей, — хоть что-нибудь сказал по этому поводу.

Но никто не сказал ни слова.

* * *

Вы можете сказать, что в том, что Вера пила, курила и занималась сексом, нет ничего героического, но в этом нет и ничего удивительного. Сверхнормальные, возможно, кажутся сверхлюдьми, но таковыми не являются, поэтому в своей трудной борьбе они нередко становятся на путь нарушителей правил или моральных норм^[571]. Многим психологически устойчивым подросткам и взрослым приходится учиться вести двойную игру, но при этом у них нет злых намерений и обычно они вредят себе и подвергают себя опасности больше, чем других. В какой-то период жизни они могут связаться с плохой компанией или злоупотреблять алкоголем и наркотиками, препятствуя собственному успеху; не используют благоприятные возможности или занимаются беспорядочным сексом. Те же, кто их до этого поддерживал и возлагал на них большие надежды, сокрушенно качают головами и вздыхают, рассуждая о разбазаренном потенциале и несдержанных обещаниях^[572]. Во всяком случае, какое-то время кажется, что ребенок с устойчивой психикой выбрал для себя путь разрушения, но, как это часто бывает со сверхнормальными людьми, на самом деле все совсем не так.

В 1967 году, всего через несколько лет после того, как Человек-паук успешно приземлился на страницы комиксов, психоаналитик Дональд Винникотт представил профессиональному сообществу работу под названием «Делинквентность как символ надежды»^[573]. Толчком к обсуждению этой темы специалистами учреждений для осужденной молодежи, поведение которой было признано делинквентным в суде, послужил тот факт, что иногда плохое, и даже противозаконное, поведение следует рассматривать как вполне здоровый признак. По словам Винникотта, это своего рода сигнал SOS, манифестация идеи, что, если производить достаточно шума и достаточно яростно махать руками, какой-нибудь наблюдатель, возможно, заметит твои сигналы и придет на помощь. Кто-то где-то, возможно, спасет тебя, изъяв из негативной среды и избавив от необходимости постоянно к ней адаптироваться. Иными словами, как минимум некоторое время делинквентное поведение говорит о том, что если жизнь юного правонарушителя изменится к лучшему, то есть надежда, что изменится и он сам.

Начиная с детского сада, Вера упорно молчала о том, какова была ее жизнь на самом деле. По мере того как девочка росла и вступала в контакты с новыми людьми — новыми друзьями, учителями и тренерами, — появлялись новые шансы на то, что однажды кто-нибудь вмешается и изменит ситуацию. Возможно, именно поэтому в короткий период в старших классах Вера все же позволила себе показать окружающим, что с ней что-то не так, что она вовсе не такая благополучная, как им кажется. Вполне вероятно, девочка надеялась, что кто-нибудь из взрослых заметит, что ее оценки становятся хуже, а сама она изо дня в день спит на уроках, положив голову на парту. Однажды ее даже привезли домой после полуночи полицейские, но, когда они позвонили в двери дома, там никого не оказалось. Иногда подобный сигнал SOS бывает вполне эффективным, и сверхнормальный ребенок или подросток получает реальную помощь — на этот раз не благодаря легкости характера и покладистости, а, наоборот, из-за того что вдруг становится трудным, а то и по-настоящему проблемным. Нередко, однако, как в случае с Верой, эти несимпатичные крики о помощи так и остаются без ответа, и сверхнормальный ребенок разуверивается в людях. Он понимает, что помощи ждать не стоит, и возвращается к самостоятельному спасению самого себя.

* * *

В колледже Вера служила олицетворением многообразия и образцом для подражания на ниве преодоления жизненных невзгод. Ее фото как образцовой студентки-стипендиата использовалось в материалах, призывавших выпускников поступать в их колледж; девушка принимала участие в специальном семинаре для студентов в первом поколении. Однажды ее даже включили в список лучших студентов и пригласили на прием в дом президента. И каждый раз, слыша слова «Ты такая удивительная!» — а слышала она их часто, — девушка чувствовала то же самое, что и в тот далекий день в детском саду: в комикс-«пузыре» с ее мыслями опять было написано: «Вы, черт побери, и понятия не имеете, о чем говорите».

Никто во всем мире не знал, да и, возможно, не хотел знать, что происходит с Верой, когда она не улыбается мило и бодро с фотографии на доске почета или с первой парты в учебной аудитории. Стипендии и финансовая помощь позволили ей учиться в колледже, но не помогали вести нормальную студенческую жизнь вместе со сверстниками и вписываться в их среду. Когда сокурсники шли в кафе или бар, Вера отнекивалась и отправлялась заниматься туда, где были бесплатные закуски. Время от времени она все же составляла друзьям компанию; тогда девушка останавливалась возле банкомата, вводила запрос на получение средств и делала вид, что вытаскивает из прорези двадцатку. Проделывая все это, она, в сущности, воровала деньги у самой себя, но, присоединившись к одногруппникам, все равно чувствовала себя преступницей. А когда у Веры заканчивалась туалетная бумага, она воровала ее в кабинках в туалетах колледжа, засовывая все запасные рулоны, которые могла, в свой рюкзак. Она даже подумывала ради приработка устроиться на работу в стрип-бар или продать яйцеклетки, но так и не сделала ни то ни другое.

Вера всегда воспринимала свою жизнь как нечто фальшивое и лживое, но теперь, чем больше она получала, тем больше ее существование напоминало ей воровство. Если «получить что-то честно» означает унаследовать это от родителей, то Вера чувствовала, что она нечестно получила саму жизнь, как будто украла то, что ей не предназначалось. Дело было не в том, что ее успехи не были настоящими — ведь девушка много и упорно трудилась над их достижением, — но она знала, что ничто из этого не произошло так, как хотелось бы верить окружающим.

Сокурсники Веры выглядели шикарными и ухоженными, как и кампус их колледжа. Ребята походили на персонажей телесериала, на людей, чья одежда никогда не бывает грязной; на людей, которые никогда в жизни не крали туалетную бумагу в общественных туалетах и никогда даже не думали о том, чтобы каким-то образом продавать самого себя. Веру то мучили подозрения, что все они ведут пустую и легкомысленную жизнь, то мысли о том, что ее жизнь темна и уродлива. Ее успехи были чуть ли не самыми впечатляющими в кругу всех ее знакомых, но девушка не могла отделаться от ощущения, что ей никогда не стать такой хорошей, как те, кто ее окружает.

Однажды Вера прикурила от сигареты молодого строителя, который клал новую кровлю в их общежитии. Ей понравилось, как парень при этом чуть прищурился, как будто ему что-то очень приглянулось. Скоро они регулярно перекуривали вместе, а затем и регулярно занимались сексом в мотеле у шоссе. Вечерами Вера делала задания с однокурсниками, а затем выходила из общежития и влезала в ожидавшую ее неподалеку машину. Время, которое они проводили вдвоем, не было каким-то особенным, зато оно казалось реальным — реальное время, проведенное с реальным человеком, который жил реальной жизнью с реальными проблемами. Перед восходом девушка возвращалась назад через переднюю дверь общежития, быстро показывая студенческий охраннику, дремавшему в холле у стойки. Это был единственный человек в мире, который знал ее секрет, в чем бы этот секрет ни заключался.

Поспав часок-другой, Вера плюхалась на свое место в первом ряду большого лекционного зала, с тетрадями и ручками, готовая к работе. Тело ломило от недавнего секса; девушка чувствовала, как деревяшка сиденья давит на ее плоть; это была тупая боль, сродни той, когда одним ногтем сильно давишь на нижнюю часть другого. И эта боль служила ей телесным напоминанием о том, что и студенты, сидящие рядом с ней, и профессор, который улыбается ей с кафедры, не знают, какая она на самом деле. И эта двойная жизнь заставляла ее чувствовать себя незаурядной, неприкасаемой и — несчастной.

В один из родительских уик-эндов президент ее колледжа, зная, что к Вере не приедет ни мать, ни отец, попросила девушку понянчиться со своим маленьким сыном. «Ничего себе, поверить не могу, что сама президент знает, кто ты», — восхищенно сказала тогда ее соседка по комнате в общежитии, но Вера была совершенно уверена, что никто в мире, и уж, конечно, президент колледжа, не знает, кто она на самом деле. Вечером президент горячо поблагодарила студентку за помощь, однако забыла ей заплатить. И Вера тотчас же убила эту женщину в своей голове, то есть включила ее в категорию людей, которые только притворяются, что им на нее не наплевать. «Об этом никто не подозревает, — думала Вера, — но я воровка, шлюха, а теперь еще и убийца».

* * *

Веру часто мучил вопрос: а что если помимо всего скверного, что она о себе думает, она еще и наркоманка, как ее мать? После окончания колледжа девушка нашла работу в Нью-Йорке; в течение дня она много работала, а ночью кайфовала. После многих лет борьбы с жизненными трудностями она чувствовала себя невероятно уставшей. Каждый день, каждую минуту своего существования Вера превосходила ожидания окружающих, а сама с нетерпением ждала момента, когда сможет вернуться домой и отгородиться от всего мира дверью. Девушка делала длинные затяжки, куря обычные сигареты, задерживала в легких дым марихуаны и глотала содержимое бутылочек сиропа от кашля; погружаясь в психотропный сон, она раздумывала над тем, что, возможно, после долгих лет усилий, нацеленных на то, чтобы оторваться от своих корней, ее семья и гены в конце концов затянут ее в ловушку наркотической зависимости.

Следует признать, употребление психоактивных веществ и злоупотребление ими относятся к категории умеренно наследуемых, поэтому, поскольку ее мать была наркоманкой, Вера действительно подвергалась такому риску^[574]. Взаимосвязь между негативным детским опытом и злоупотреблением психоактивными веществами во взрослом возрасте сегодня четко задокументирована, но ее ни в коем случае нельзя объяснить одними генами. Чем с большими трудностями и невзгодами сталкивается ребенок в детстве, тем выше вероятность, что в подростковом возрасте он выберет рискованные модели поведения, связанные с наркотиками, алкоголем и сигаретами, независимо от того, были ли его родители наркоманами или алкоголиками^[575]. Столкновение в детстве даже с одним-единственным хроническим стрессовым фактором в два-четыре раза повышает вероятность того, что во взрослом возрасте человек будет употреблять наркотики или алкоголь и злоупотреблять ими^[576], а люди, пережившие в детстве целый ряд стрессов, страдают от этой зависимости в десять раз чаще, чем их более благополучные сверстники.

Такая четкая линейная зависимость между стрессом на ранних этапах жизни и злоупотреблением психоактивными веществами во взрослом возрасте прослеживалась учеными в течение четырех поколений начиная с 1900 года^[577]; кстати, она наблюдается не только у людей, но и у других приматов. Макаки-резус, которые на этапе вскармливания подвергаются серьезному стрессу, в частности отлучению от матери и социальной изоляции, при предоставлении им доступа склонны потреблять больше алкоголя — до точки опьянения — по сравнению с макаками, которых не подвергали такому испытанию^[578]. Исследователи подсчитали, что именно негативным детским опытом любого типа, вместе взятым, в конечном счете объясняется от половины до двух третей серьезных проблем с употреблением психоактивных веществ среди взрослого населения^[579].

Таким образом, для более полного понимания взаимосвязи между неблагоприятными условиями жизни в детстве и алкоголизмом и наркоманией в более взрослом возрасте в уравнение помимо наследственности нужно включить употребление наркотических препаратов людьми с психическими расстройствами с целью лечения^[580]. На протяжении всей истории человечества главным предназначением наркотических средств было облегчение человеческих страданий, что предполагает и их самостоятельный прием с целью ослабления эмоциональной боли. Эмоции — это сигналы, которые мы посылаем самим себе о своей среде, и, безусловно, депрессия, тревожность, проблемы со сном и посттравматический стресс, которые часто являются спутниками несчастливого детства, служат весьма четким сигналом, что что-то пошло не так и человеку необходимо каким-то способом облегчить страдания.

Если воздействие неблагоприятных обстоятельств на ранних этапах жизни приводит к хроническому стрессу, то хроническое употребление психоактивных веществ может быть одним из способов с ним справиться^[581]; речь идет о так называемой специальной адаптации^[582], подходе, безусловно, элементарном и контрпродуктивном. Доказано, что такие вещества, от продуктов питания до сигарет, от алкоголя до сиропа от кашля, от марихуаны до героина, относятся к нейрорегуляторам^[583] и способны изменять состояние мозга и настроение. «Чертово курение, — пишет Джеймс Роудс в своих мемуарах. — Эти волшебные цилиндрики с поистине экстраординарными лечебными свойствами предлагали мне все, чего, как я чувствовал, мне не хватало»^[584]. Одни препараты успокаивают нас, снижая активность амигдалы, другие — высвобождая нейротрансмиттеры, такие как допамин или серотонин, способные умерять горе и отчаяние. Впрочем, чтобы понимать, что наркотики и алкоголь могут применяться как эффективные болеутоляющие, вряд ли нужно быть ученым. Исполнители кантри-музыки поют нам об этом уже не первое десятилетие: «Если не откупорить эту бутылку до завтра, — пел Дуайт Йоакам в песне «Это не повредит», — я точно знаю, меня накроет тоска»^[585].

Следовательно, такие потребители психоактивных веществ, как Вера, не столько стремятся к эмоциональному состоянию, приносящему им наслаждение, сколько стараются убежать от истощающих их негативных чувств. Такое было, например, с Робертом Писом, молодым человеком, довольно сильно напоминающим Веру, потрясающую историю которого о перемещении с улиц Ньюарка в респектабельную Лигу плюща рассказывает фильм «Короткая и трагическая жизнь Роберта Писа»^[586]. Пис, как и Вера, чувствовал себя чужим среди других студентов колледжа; «Я просто ненавижу всех этих титулованных ублюдков!» — признавался он в один из редких моментов. И он тоже часто уходил из своей утонченной среды и после работы в университетской столовой уединялся в комнате в общежитии, чтобы покайфовать: «Это позволяет чувствовать себя так, будто ничто в мире не имеет значения, даже время, и хотя бы пару часов просто быть».

Поскольку сверхнормальные люди, подобные Вере и Роберту Пису, часто изолированы и оставлены наедине со своими проблемами, они стараются быть самодостаточными^[587]. Истинные мастера самоисправления, они нередко пытаются улучшить свои эмоции посредством употребления психоактивных веществ^[588], используя их вместо человеческой поддержки^[589] из-за убеждения, что не могут на нее рассчитывать. Чувствуя, что им не на кого положиться, они начинают зависеть от еды, сигарет, алкоголя или наркотиков. Иными словами, в попытке достичь самоуспокоения, самоуправления и саморегулирования они прибегают к самолечению. Не зря же говорится, что «каждая проблема когда-то была решением».

Со временем Вера получила новую работу в компании, в которой сотрудников тестировали на наркотики, и перестала кайфовать по вечерам — точно так же как когда-то в школе однажды подняла голову с парты и вернулась к учебе. Она просто взяла и сделала это. Без наркотиков и сиропа от кашля девушка почувствовала себя в ловушке, как будто ее лишили возможности хоть на какое-то время перестать приспосабливаться и побыть собой. Тогда-то ее и начали посещать суицидальные мысли, что совсем неудивительно, так как, по оценкам специалистов, две трети попыток самоубийства родом из несчастливого детства^[590]. Но Верина склонность к самосохранению опять победила. Кроме того, ей, постоянно испытывающей чувство вины, очень не хотелось неприятно удивить окружающих, показав им без прикрас того человека, которым, как она боялась, была на самом деле; человека, которым, как ей казалось, она была всегда; девушку, которая только кажется хорошей, а в действительности скверная и испорченная; девушку, об истинной сути которой люди не имеют ни малейшего представления.

Вера также чувствовала, скорее всего, ошибочно, что, если бы ее жизнь оборвалась прямо сейчас, это не оказало бы на мир особого влияния, а раз так, зачем суетиться? Самоубийство показалось ей слишком уж решительным шагом. Зачем? Если вместо этого можно было просто убить в себе человека, которым она притворялась. Она могла перестать быть удивительной и потрясающей. Превратить победу в поражение. Зайти намного, намного дальше, став героиновой наркоманкой. Знание, что это возможно, очень ей помогло.

* * *

Вера прошла долгий путь от несчастливого детства в захолустном городке в центральной Флориде как в прямом, так и в переносном смысле. За окном небоскреба, где она теперь работала, во всех направлениях громоздились сплошь здания да мосты; никаких карликовых пальм. У нее был диплом бакалавра и ответственная, квалифицированная работа, и единственным психоактивным веществом, которое она теперь себе позволяла, был выпиваемый изредка бокал вина. Вера стала весьма успешной бизнес-леди, и ее часто приглашали поделиться своей историей (довольно сильно отредактированной версией) с ребятами из Клуба мальчиков и девочек, который спонсировала ее компания. И все равно каждый раз, заходя в общественный туалет и видя рулон туалетной бумаги — только руку протяни, — Вера вспоминала обо всем том скверном, что она, по ее мнению, творила в жизни. Она воровала. Встречалась с мужчинами в дешевых гостиничных номерах. Одурманивала себя наркотиками. Носила грязное белье. Чувствовала гнев и даже ярость по отношению к людям, которые ей помогали.

Через две недели после 11 сентября Вере нужно было лететь на самолете. По пути в аэропорт она попросила таксиста остановиться, зашла в магазин и купила картину в рамке, которая была ей совершенно не нужна. Вера взяла ее с собой в салон, чтобы, если самолет захватят террористы, можно было разбить стекло и сделать что-то вроде оружия. Усевшись на свое место — руки на подлокотниках, ноги касаются картины, лежащей под передним сиденьем, — девушка размышляла о том, что она, вероятно, единственный пассажир самолета, который контрабандой пронес с салон оружие. Вера очень хотела быть такой же, как остальные пассажиры, которые спокойно сидели в своих креслах, закрыв глаза и попивая воду из маленьких пластиковых стаканчиков. И хотя ее намерения были добрыми и даже героическими, она чувствовала себя закованной в своей роли, — роли человека, всегда готового к борьбе за выживание. «Я знала, что никогда и ни за что не позволю загнать себя в ловушку беззащитности и беспомощности, — вспоминала она. — И ни в коем случае не сяду в самолет с пустыми руками».

Если герой — тот, чьей храбростью, великими достижениями и добрыми качествами восхищаются другие люди^[591], то Вера чувствовала, что не имеет на это ни малейшего права. Хотя ее часто называли храброй и мужественной за то, что ей удалось преодолеть в жизни, сама она не чувствовала себя особенно смелой. «Смело ли прыгнуть с тонущего корабля и яростно плыть в бурлящих волнах, кишащих акулами, или же это просто единственное, что человек может и должен сделать в подобных обстоятельствах?» — размышляла она вслух.

В 1997 году Даниэль Челленер написал книгу под названием Stories of Resilience in Childhood: The Narratives of Maya Angelou, Maxine Hong Kingston, Richard Rodrigues, John Edgar Wideman, and Tobias Wolff («Истории психологической устойчивости в детстве, рассказанные Майей Энджелоу, Максин Хонг Кингстон, Ричардом Родригесом, Джоном Эдгаром Вайдманом и Тобиасом Вулфом)^[592]. Любопытно, что изначально рабочее название книги звучало так: «Автобиографии отчаявшихся детей»^[593]. Со временем Челленер решил, что термин психологическая устойчивость описывает этих мужчин и женщин лучше, чем слово отчаяние, и, возможно, он прав. Правда и то, что отчаяние и психологическая устойчивость не такие уж разные конструкции; по сути, они нередко очень тесно взаимосвязаны. Но Вера между храбростью и отчаянием явно не видела ничего общего, что и привело ее к поистине разрушительным и ошибочным суждениям относительно своего благополучия; девушка решила: что бы она ни имела в жизни, это нельзя считать заслуженным^[594].

Возможно, именно отчаяние испытывал легенда кантри-музыки Джонни Кэш большую часть своей жизни или по крайней мере после того, как его четырнадцатилетний брат Джек погиб в результате несчастного случая в деревообрабатывающем цеху. Джек был «золотым ребенком»^[595], который, несмотря на то что с юного возраста планировал принять сан священника, зарабатывал для семьи деньги, в то время как младший Кэш, которому тогда было всего двенадцать, прохлаждался на рыбалке. Всю свою оставшуюся жизнь Джонни мучило чувство вины и отчаяния из-за того, что он выжил — как потому, что он обожал старшего брата, так и потому, что подозревал, что сам он не слишком хороший человек. И Джонни был не единственным, кто так думал; «Жаль, что ты не погиб вместо Джека»^[596], — сказал как-то раз его отец после очередной ночи пьянства младшего сына.

Вскоре после смерти брата Джонни увидел фильм «Франкенштейн», и полюбил эту историю на всю жизнь; исполнитель отождествлял себя с монстром, который был плохим, но старался быть хорошим. Всю оставшуюся жизнь певец рассматривал как битву света и тьмы^[597], как борьбу между положительным влиянием погибшего брата и его собственными негодным образом жизни. «Человек в черном», — под таким именем Кэш был известен широкой аудитории, — скорбел и носил траур всю жизнь, что, впрочем, возможно, в некоторой мере было обусловлено его любовью к темной одежде, музыке стиля госпел и возбуждающим препаратам. Иногда Кэш принимал пилюли, чтобы всю ночь провести за рулем или взбодриться перед концертом; иногда он пил их, чтобы на смену негативным чувствам пришли позитивные^[598]. В любом случае, делая это, он доходил до точки, в которой, по словам самого певца, «чувствовал себя вряд ли человеком»^[599]. Отчаянно желая умереть, он однажды забрался глубоко в лабиринт пещер в Теннеси, где бывал раньше и где после того, как сели бы батарейки в фонарике, он наверняка погиб бы в темноте. Но Господь спас Джонни от самоубийства, и он, теперь уже изо всех сил мечтая остаться в живых, сумел найти выход из лабиринта. У входа в пещеру его встретила Джун Картер, женщина, чья любовь тоже стала для него спасением; вместе с матерью Кэша она ждала его с едой и питьем. Правдивость этой истории часто подвергают сомнению^[600], но, как бы там ни было, именно эту притчу певец рассказывает в автобиографии^[601].

Ветеран Иракской войны Джессика Линч была, безусловно, права, когда сказала: «Правда всегда более героическая, чем шумиха вокруг нее»^[602]. Правда о детях и взрослых с устойчивой психикой заключается в том, что они не идеальны. Oни не святые и не ангелы. Мы слишком многого ожидаем от наших героев, желая, чтобы их истории всегда вдохновляли и никогда не сбивали с толку и не разочаровывали. Сверхнормальные люди могут обладать некоторыми замечательными способностями, но все равно они всего лишь люди; у них нет мощного иммунитета к проблемам, скажем с алкоголем или наркотиками; напротив, они входят в группу повышенного риска, по крайней мере в некоторые периоды своей жизни. Возможно, самое экстраординарное в сверхнормальных не то, что у них никогда не бывает собственных трудностей, а то, что они с ними борются.

Подобно Человеку-пауку (и Джонни Кэшу), Вера никогда не чувствовала себя потрясающей и удивительной. Она так же, как окружающие, недоумевала, как ей, единственной из семьи, удалось достичь реального успеха и жить трезвой жизнью. Надо сказать, ее положение было довольно странным: она была наиболее успешным членом своей деструктивной семьи, но при этом, насколько ей было известно, человеком с самым сложным прошлым среди своих друзей и коллег. Когда-то Вера мечтала о чистом белье и нормальной еде, а теперь, когда все это у нее было, она слушала свою любимую песню Amazing Grace в любой аранжировке и в любом исполнении и мечтала о своего рода спасении — о том, чтобы наконец почувствовать себя чистой и хорошей не только снаружи, но и внутри. Теперь Вере предстояло простить себя за то, что она делала прежде и каким человеком вынуждена была быть. Она испытывала двойственные эмоции по отношению к своим инстинктам выживания, которые хоть и были глубоко человечны и адаптивны, не всегда и не совсем совпадали с героическими идеалами. Вера еще не знала, что чувство вины — не только за то, что ты единственный умеешь выживать, но и за то, как тебе это удается, — неотъемлемая часть эмоций жертвы.

Но это, безусловно, понимал Виктор Франкл; и именно об этом он говорил в одном из самых смиренных отрывков, посвященных холокосту: «Выживали только те узники, которые после нескольких лет кочевания из лагеря в лагерь в борьбе за существование избавлялись от последних моральных принципов и ради своего спасения были готовы использовать любые средства, как честные, так и другие, даже жестокость, воровство и предательство друзей. Мы, те, кто вернулся благодаря невероятному везению или чуду — называйте, как хотите, — знаем, что самые лучшие из нас не вернулись»^[603].

Глава 12. Перезагрузка

Я родом из ниоткуда^[604].

Энди Уорхол

В индустрии комиксов перезагрузкой называют процесс, в ходе которого авторы с нуля или почти с нуля перерабатывают персонаж. Истории происхождения супергероев переписываются, чтобы они могли получить новый импульс. Хронология событий меняется, чтобы персонажи могли переместиться в новую эпоху. Непрерывность сюжета нарушается, чтобы герои в плащах свободно перепрыгивали из одной сюжетной линии в другую. С точки зрения бизнеса перезагрузки позволяют создателям комиксов предлагать новые виды материалов, привлекая тем самым новые поколения фанатов. В плане повествования перезагрузка помогает супергерою зажить новой жизнью.

По всей вероятности, самым ранним из широко известных примеров этой ревизионистской истории, так часто встречающейся в супергероическом жанре, является Чудо-женщина^[605]. Созданная в 1940-х годах Уильямом Марстоном^[606] — психологом с дипломом Гарварда, который известен еще и тем, что изобрел прототип полиграфа, — изначально Чудо-женщина была принцессой амазонок с Райского острова, супергероиней, суперсила которой заключалась в золотом лассо, заставлявшем других людей говорить правду. В 1968 году в надежде повысить ее привлекательность среди феминистской аудитории новые авторы придумали для Чудо-женщины новую историю — наглядный пример перезагрузки^[607]. Теперь она была не просто принцессой-воительницей, ей дали имя, нарядили в нужный костюм и наделили особыми способностями. Она стала принцессой Дианой — современной женщиной, которая боролась с преступностью с помощью карате и носила брюки.

Все это позволило создателям запустить новую драматургическую линию, но «эра принцессы Дианы» вызвала возмущение старых фанатов персонажа, в том числе Глории Стейнем, которой больше нравилась женщина со суперспособностями. В 1973 году Чудо-женщина подверглась очередной перезагрузке в «Новых приключениях оригинальной Чудо-женщины». Ей вернули суперспособности и костюм, а также ее амазонские корни, хотя когда она не спасала других людей, она маскировалась под обычную женщину по имени миссис Принс. В последний на сегодняшний день раз перезагрузка персонажа имела место совсем недавно, в 2017 году; теперь Чудо-женщина стала героиней голливудского блокбастера с мечом и щитом.

Сверхнормальные люди часто сами пишут собственные перезагрузки. Напомним, что жизнь психологически устойчивых детей определяют их истории происхождения, а также поиски способов выживания и триумф, которым они увенчиваются. Каждый день они надевают свои костюмы и маски и достают из арсенала все способности, необходимые им в борьбе с опасностями, подстерегающими их в окружающем мире. Но, как и супергерои на страницах комиксов, многие сверхнормальные год за годом сталкиваются с теми же опасностями. Это им надоедает, становится изнурительным, и многие начинают задумываться над тем, изменится ли когда-нибудь их образ жизни, эта вечная борьба? Иными словами, для сверхнормальных перезагрузка представляет собой возможность взять под контроль свою историю происхождения и начать все с нуля, чтобы, подобно Чудо-женщине, начать вести совершенно новую жизнь.

* * *

Антон подготовился к своей перезагрузке до мелочей. Накануне вечером он даже составил плейлист, включив в него все песни об уходе, которые только смог найти, и, когда парень выезжал на шоссе, они лились из открытых окон его автомобиля. Скорость и импульс. Громкая музыка, уносимая ветром. Все это почему-то подчеркнуло для Антона важность момента — время, когда с человеком происходит что-то действительно очень-очень значимое. Антон делал то, что задумал. Он уходил.

По дороге, выезжая из городка, Антон миновал книжный магазин, где любил рассматривать путеводители. Именно там он выбрал в качестве пункта назначения великий Северо-Запад, хоть и не мог объяснить, почему; может, просто потому, что это звучало как полная противоположность пункту отправления, то есть «дерьмовому Юго-Востоку». Антон проехал мимо торгового центра, где по дороге из школы им с мамой приходилось тягать тележку с товарами по всем четырем этажам, и на каждом их отказывались рассчитать из-за проблем с мамиными кредитками; мимо маленьких магазинчиков, в которых отказывались принимать их чеки, и автозаправочной станции, на которой когда-то работал механиком его отец, да и сам Антон — после получения справки о среднем образовании и даже после того, как отца поймали на воровстве денег из кассы. В том, что в глазах других людей выглядело как самый обычный газетный автомат, Антон видел приспособление, которое коварно выдавало всем желающим газеты с отчетами об арестах, время от времени содержавшие имя его отца.

Антон ехал туда, где никогда прежде не был, в ту часть страны, которой никогда не видел, и это было замечательно и важно. В свои девятнадцать юноша уже не первый год чувствовал себя заключенным в тюрьме собственной жизни. По утрам он шел на бесперспективную работу, которую, как он знал, ему еще очень повезло получить, и там его не покидало ощущение, что люди считают его вором вроде его отца. Днем он шел в убогий домишко, где звонок телефона вызывал учащенное сердцебиение. «Не бери трубку», — торопливо говорила мама, опасаясь, что звонят сборщики долгов. Вечером Антон допоздна читал в своей комнате-мансарде, где зимой, после того как гас свет, на его кровать со стропил иногда падали мыши. Он никогда не забудет этот ужасный звук, с которым грызуны плюхались с потолка к его ногам, вызывая у него чувство омерзения.

Сегодня Антон наконец «смывался» из всего этого кошмара. Паренек чувствовал себя так, будто выходит из тюрьмы, оставляя позади то, что казалось ему преступным прошлым, хотя за решеткой сидел не он, а его отец.

* * *

«Мир обычно не думает о грабителях банков как о людях, у которых есть дети, а ведь у многих они, конечно же, есть»^[608], — говорил Дел, главный герой романа Ричарда Форда «Канада», мальчик, чей отец, как и папа Антона, был вором. У многих грабителей банков действительно есть дети, как и у многих людей, совершивших насильственные преступления, наркоманов, сексуальных преступников и прочих взрослых, в тот или иной момент жизни оказавшихся вне закона. Фактически из более чем двух миллионов мужчин и женщин, находящихся сегодня в тюрьмах США, более 50 процентов являются родителями^[609]. Согласно отчету некоммерческой организации Pew Charitable Trusts, почти у трех миллионов детей в возрасте до восемнадцати лет родитель сидит за решеткой. Это один ребенок на каждые двадцать восемь детей; для сравнения скажу, что всего тридцать лет назад соотношение было гораздо меньше — один на каждые сто двадцать пять^[610]. Две трети сидящих в тюрьме взрослых, как и отец Антона, отбывают наказание за ненасильственные преступления, такие как имущественные преступления и связанные с наркотиками^[611].

Когда родители нарушают закон, случайными и непризнанными жертвами их преступлений часто становятся их сыновья и дочери. Эти дети остаются с худшим денежным обеспечением и худшей едой, с более низким качеством жизни, надзора и безопасности^[612], а в подростковом возрасте чаще бросают школу и сами нарушают закон^[613]. Эти дети подвергаются большему стрессу^[614], как физиологическому, так и эмоциональному, поскольку постоянно ломают голову над трудными вопросами: когда я опять увижу свою маму (или своего папу)? В безопасности ли моя жизнь? Что думают обо мне люди? Что ждет моего родителя? Что мне говорить окружающим об отсутствующем родителе? Что будет со мной дальше? Будет ли у меня достаточно денег, чтобы купить еду? Кто сейчас стоит у двери нашего дома? Кто звонит по телефону?

Тюремное заключение близкого родственника негативно сказывается на таком количестве американских семей, что в 2013 году серия на эту тему появилась даже в детском телесериале «Улица Сезам»^[615]. В этом эпизоде и соответствующих интернет-материалах взрослые, дети и куклы объясняют маленьким зрителям, что такое тюремное заключение, а также растолковывают такие эмоции, как грусть, одиночество и смятение, которые часто испытывает ребенок, когда его мать или отца сажают в тюрьму. Тем самым создатели «Улицы Сезам» признают тот факт, что потеря матери или отца, которого забирает «система», во многом сродни потере родителя в связи с его смертью или отказом от ребенка. Однако, поскольку в первом случае эта утрата, как правило, сопровождается порицанием общества, эти так называемые сироты правосудия^[616], или дети, оставшиеся без должного внимания родителей, получают значительно меньше поддержки^[617].

Широко распространенное государственно-правовое явление взятия под стражу было названо «одним из характерных социальных изменений, произошедших в Америке в последние десятилетия»^[618], так что мы только начинаем понимать, что это означает для сыновей и дочерей заключенных, в том числе для тех, кто, подобно Антону, стоит на пороге взрослой жизни. Недавние исследования наглядно демонстрируют, что дети платят непомерно большую цену за время, проведенное их родителями за решеткой, даже после того, как те возвращаются домой, и после того, как эти дети вырастают и становятся взрослыми. В свои двадцать с небольшим взрослые дети сидящих в тюрьме родителей более подвержены депрессии^[619], с большей вероятностью злоупотребляют наркотиками и алкоголем и сами совершают правонарушения; они на 33 процента реже получают высшее образование, и у них, соответственно, значительно меньше шансов зарабатывать столько же, сколько получают их более благополучные сверстники.

Впрочем, все это не должно было случиться с Антоном. У него был план, который начинался с побега из города, где, казалось, каждая улица вызывала скверные воспоминания. «Я сам не сделал ничего, чтобы чувствовать себя униженным, разве что имел таких родителей»^[620], — говорит уже упомянутый выше Дел из романа Форда. Антону тоже не в чем было себя винить, но, несмотря на это, он решил уехать. Он решил перезагрузить свою жизнь.

* * *

Перезагрузка может произойти в любое время, но чаще всего то, что принято называть «вторым шансом»^[621], судьба предоставляет на этапе перехода к взрослой жизни. Этот период развития человека характеризуется беспрецедентными возможностями и изменениями. Это время великой реорганизации, когда дети становятся взрослыми, ученики — работниками, а сыновья и дочери — романтическими партнерами и родителями. Следует сказать, многие сверхнормальные люди проводят детские или подростковые годы, отмечая дни в календаре и выискивая возможности совершить побег из своего окружения либо фантазируя об этом. А потом в один прекрасный день психологически устойчивый подросток становится взрослым, и жизнь перестает быть испытанием, через которое ему просто нужно пройти. Впервые жизнь становится тем, что он может изменить.

В то же время период взросления и перехода во взрослую жизнь нередко оказывается временем повышенной уязвимости, особенно для тех, кому приходится рассчитывать только на себя. Сыновья и дочери, которые недополучают от родителей внимания и поддержки, по достижении восемнадцати лет нередко лишаются даже тех незначительных преимуществ, которые имели раньше^[622]. Они остаются без государственных школ, учителей или тренеров, которые заботились о них, без бесплатных обедов, школьных развивающих программ для детей из неблагополучных семей, медицинского обслуживания и других социальных услуг. В условиях всеобъемлющей неопределенности, которая неизбежно является частью взрослой жизни современной молодежи, вообще крайне трудно ориентироваться, выискивая в своей среде наилучшие возможности, так что же говорить о тех молодых людях, чьи родители не могут или не желают помогать им искать свой путь в жизни. Именно на этом этапе кумулятивный ущерб^[623] и эмоциональное напряжение прежней жизни обычно начинают собирать свой страшный урожай: в это время у человека, как правило, начинают проявляться расстройства психического здоровья^[624], вызванные стрессом, такие как депрессия и тревожность; и в это время многие молодые люди начинают употреблять психоактивные вещества, стараясь справиться с навалившимися на них проблемами.

Таким образом, начало взрослой жизни становится для многих поворотным моментом^[625]. Это время, когда жизнь может резко измениться к худшему или к лучшему, когда один правильный ход — или серия ходов — может полностью перенаправить жизнь сверхнормального человека в нужное русло. Нередко это единственный шанс ее перенаправить. Ученые провели многочисленные исследования детей, столкнувшихся на ранних этапах жизни с широким спектром неблагоприятных жизненных обстоятельств, таких как Великая депрессия, детство, проведенное в неблагополучном районе, сексуальное насилие, приемная семья, подростковое родительство, психически больные родители, родители-алкоголики, преступность несовершеннолетних и тому подобные, которые показали, что хотя некоторые из этих детей пошли по стопам родителей либо остались в рамках, предначертанных несчастливым детством, те, кто сумел переломить обстоятельства, сделали это в значительной степени потому, что смогли разглядеть второй шанс и воспользоваться им^[626].

Как им это удается?

Следует признать, универсального способа тут нет.

Несколько десятилетий назад брак казался единственным выходом из несчастливого детства, особенно для женщин. «Замужество за Джимом стало для меня в то время побегом, — признавалась Мэрилин Монро, объясняя, почему она вышла замуж в шестнадцать лет. — Либо замужество, либо меня снова отправят в приют»^[627]. Стать женой или мужем, безусловно, один из верных способов уйти из отчего дома — и из несчастливого детства, — но, конечно, ранние браки чреваты немалыми проблемами и опасностями. Так что в результате очень часто одна трудная семейная ситуация просто сменяется другой.

В наши дни у молодых женщин и мужчин гораздо больше возможностей начать с чистого листа, и о многих из них мы с вами уже говорили. Некоторые из героев книги, например Эмили, Мара или Мишель, использовали свои способности и таланты, такие как плавание, актерское мастерство или игра в поло, для того, чтобы переломить судьбу и устроиться в лучшем или более безопасном месте. Нередко таким местом становится высшее учебное заведение, как в случае Веры, которой удалось таким образом сбежать от матери-наркоманки или в случае с Марой, чей брелок с логотипом колледжа-мечты поддерживал ее в детстве и придавал сил, как и огромный вращающийся глобус в местной публичной библиотеке. Высшее образование действительно может стать ключом к лучшей жизни, путем к дипломам, лицензиям и сертификатам, открывающим перед человеком новые двери. Однако этим дело не ограничивается. Колледж — это место, где ребенок из неблагополучной семьи, возможно, впервые в жизни регулярно получает горячую пищу, спит в чистой постели и посещает врача; это место, где новые друзья и наставники, новые идеи знакомят сверхнормального молодого человека с совершенно новым для него миром.

Для других таких людей знакомство с новым миром связано не с поступлением в колледж, а с присоединением к той или иной религиозной организации, вступлением в Корпус мира или другую целевую группу. Третьи, в том числе Пол, мальчик, над которым из-за его интеллекта издевались в школе, знакомятся с новой жизнью и новыми ролями в армии; недавние исследования выявили, что люди, чье детство прошло в неблагоприятных условиях, с большей вероятностью, чем их сверстники, идут служить в вооруженные силы^[628]. А есть еще и такие, как Антон; они вырываются из ловушек, которыми грозят стать для них родные города, просто уезжая оттуда. Эти ребята «призывают на помощь географию»: они садятся в свои машины, или в автобус, или в самолет, и просто «смываются» куда подальше от места, где были несчастны.

* * *

На пути с востока на запад страны Антон поначалу старался останавливаться как можно реже. Все штаты казались ему на одно лицо, так что юноша в основном следил за тем, чтобы цифра на одометре была максимальной. Впервые он съехал с шоссе только в Сент-Луисе, чтобы торжественно пройти через Ворота на Запад — под аркой, которая, как обнаружил Антон, была совсем не похожа на ворота. Это немного его расстроило, но вскоре парень заметил, что пейзаж вокруг стал меняться, и его взору открылись картины, которых он прежде никогда не видел. Он целый день гнал по прямой через плоские, открытые прерии Канзаса, читая «Над пропастью во ржи» — положив книгу на руль и глядя на дорогу одним глазом. На закате он увидел, как высокие травы светятся красным — этот вид не забудется никогда. Это был первый невероятно красивый пейзаж, который когда-либо попадался ему на глаза. Но не последний…

Чем дальше он продвигался на северо-запад, тем шире и открытее становилось небо; Антон чувствовал, что ему легче дышится, как будто вокруг стало больше воздуха. Он медленно проехался по Йеллоустоунскому национальному парку с его горами, бизонами, гейзерами и лосями и решил, что это, должно быть, самое чудесное место на земле. Ночью он спал в автомобиле на подъездных путях, которые вели к пустым летним домикам, а днем часами сидел в клубящихся паром природных горячих источниках рядом с парком. Он смотрел на скалистые склоны и сосны, растущие на них стройными рядами, на редкость аккуратные, все примерно одного размера. С большого расстояния деревья выглядели крошечными, такими, как используют в макетах архитекторы, и Антон чувствовал себя так, словно его поместили в новый, более совершенный мир. Однажды ему даже повезло увидеть двойную радугу.

Если, по-вашему, все это звучит слишком уж розово и живописно, подумайте о том, что всю дорогу на Северо-Запад Антон большинство ночей спал в машине на стоянках для фур, чтобы можно было пользоваться светом уличных фонарей и туалетами в мотелях для дальнобойщиков. В другие ночи он съезжал далеко на обочины служебных дорог и засыпал на заднем сиденье в обнимку с монтировкой. Иными словами, Антон был готов практически на все, чтобы защитить себя и как можно быстрее оторваться от своего прошлого.

* * *

Если суть психологической травмы заключается в постоянном присутствии прошлого, то один из способов ослабить негативное влияние несчастливого детства — как можно сильнее отделить прошлое от настоящего. Некоторые добиваются этого, просто соответствующим образом настроив свой разум, но часто это непомерно сложная задача, особенно если прошлое очень сильно или еще очень близко. Поэтому многие молодые люди, в том числе Антон, идут на окончательный разрыв: они отделяют прошлое от настоящего как можно большим расстоянием, физически оставляя прошлое в прошлом.

Вы, конечно, помните, что один из способов адаптации сверхнормальных детей к негативным домашним обстоятельствам, — это дистанцирование от всего плохого, что есть в их жизни дома. Одни прячутся в своей комнате или допоздна задерживаются в школе. Другие максимально занимают себя общением с друзьями, хобби или работой. А когда взрослость открывает перед ними новые возможности для отделения от окружающих их стрессоров, сверхнормальные молодые люди, руководствуясь теми же инстинктами, физически сбегают из дома и даже из своего города. Это может казаться эскапизмом, но в данном случае мы имеем дело с чем-то гораздо большим.

Нам уже известно о важности роли амигдалы в работе мозга: прежде всего она выявляет угрозы и опасность в окружающей среде. Как только угроза обнаружена, гиппокамп и префронтальная кора головного мозга^[629] совместными усилиями оценивают уровень тревоги миндалевидного тела — гиппокамп путем помещения этого опыта в определенный контекст, а префронтальная кора путем оценки степени опасности. Однако когда мозг подвергается хроническому стрессу, амигдала нередко становится слишком эффективной в выполнении вышеупомянутой задачи и в результате чрезмерно заваливает гиппокамп и префронтальную кору работой, что ослабляет их или каким-то иным образом лишает способности четко отличать угрозу от банальной неприятности^[630]. В этом случае любой громкий хлопок воспринимается как выстрел, любое злое лицо — как лицо человека, сердитого именно на тебя; за каждым телефонным звонком скрывается сборщик долгов, и в этой чрезмерной генерализации и заключается суть «всегда присутствующего прошлого». Безусловно, с эволюционной точки зрения к опасности целесообразно относиться консервативно; лучше, как говорится, перестраховаться. К сожалению, многим людям не ясно, в чем именно состоит их безопасность.

«Моя граница — это Миссисипи», — сказал Антон. Для него безопасность находилась в части страны, максимально удаленной от места его рождения. Не осознавая этого, Антон делал большую услугу своему мозгу, оставив позади тревожные сигналы, активизирующие амигдалу: звук телефонного звонка дома; вид углового магазинчика возле дома, который перестал принимать их чеки; даже книжный магазин, в котором парень когда-то составил план использования им второго шанса. Теперь дни Антона были наполнены новыми видами и новыми местами, и это ему очень нравилось.

Меняя обстановку, Антон помогал мозгу забыть прошлое, точнее говоря, перестать его помнить. Как известно, мозг лучше всего запоминает события в контексте^[631], потому что память активируют органы чувств. Если мы хотим наполнить чем-то свою память, то чем больше знакомы нам образы, запахи, звуки, вкусы и прикосновения, тем лучше. Вот почему, когда взрослые люди едят кексы, похожие на те, что пекла их бабушка, или слышат аромат сигар, которые когда-то курил дедушка, или просто посещают их дом, они многое вспоминают о своих поездках к ним в далеком детстве. И поэтому детективы, чтобы свидетелям было легче вспомнить события, часто приводят последних на место преступления.

Действительно, как показывают многочисленные исследования, мы намного быстрее и лучше вспоминаем информацию, вернувшись на место, где она была нами получена. Эту идею предельно четко подтверждает классический эксперимент, проведенный в Великобритании в 1970-е годы^[632]. В его рамках группа глубоководных дайверов заучивала два списка новых слов, находясь в двух разных условиях; одна заучивала слова на суше, а вторая под водой, в аквалангах. Так вот, как показали дальнейшие тесты, впоследствии дайверы намного лучше вспоминали заученные слова, если тестирование проходило в среде, в которой они запоминались. Иначе говоря, слова, выученные на суше, лучше вспоминались на суше, а заученные под водой — под водой.

Конечно, память зависит не только от того, где мы находимся, и изменение местоположения или переезд на новое место нельзя считать волшебным ластиком, способным быстро и навсегда стереть негативные воспоминания о прошлом. Если бы это было так, то каждый солдат, вернувшийся с войны, автоматически возвращался бы к своему исходному, нормальному функционированию — к прежней самости — в тот момент, когда усаживался на диван в гостиной. Кроме того, мы, как правило, помним часто используемую информацию, например старые адреса или таблицу умножения, даже когда меняем местонахождение. Между тем контекст, безусловно, имеет большое значение, и чем меньше у нас подсказок и напоминаний, тем ниже вероятность ощущения, что прошлое нас преследует. Недаром в старой пословице говорится: «С глаз долой, из сердца вон».

Вспомним слова нейробиолога Джозефа Леду, предположившего, что «острые эмоциональные воспоминания сохраняются навсегда»^[633]. Они бывают настолько сильны, что мы никогда не забываем и не «разучиваем» их^[634], а просто вытесняем новыми знаниями и новыми эмоциональными воспоминаниями. В первые месяцы и даже годы жизни на западе Антон активно вытеснял прошлое новыми людьми и местами. Как определили исследователи, человеческий мозг нередко воспринимает нахождение в новой, отличной от прежней среде как чрезвычайную ситуацию, хоть и в позитивном ключе. Мы изучаем новые улицы, находим новые магазины, запоминаем новые лица. Мозг настолько занят познанием и знакомством с новой средой, что у него практически нет времени думать о прошлом^[635].

Новые места и впечатления удерживают нас от руминации — так психиатры называют навязчивый тип мышления, при котором одни и те же темы или мысли постоянно крутятся в голове человека, вытесняя все другие виды психической активности, — от воспоминаний о старых местах и старом опыте. Чтобы отвлечь ум от чего-то одного, обычно нужно настроить его на что-то другое. Действительно, исследование в области травм позволяет предположить, что для удержания нежелательных мыслей на расстоянии полезно заняться какой-то деятельностью, требующей умственной работы: разгадыванием кроссвордов, игрой в теннис, приготовлением блюд, работой над каким-нибудь проектом и тому подобными вещами. А вот виды деятельности, которые слишком пассивны или слишком нам знакомы, позволяют разуму возвращаться в прошлое. «Воспоминания — это удар, который застает тебя врасплох»^[636], — пишет писательница Пола Маклейн, и Антон предпочел никогда больше не ступать на этот путь.

* * *

Истинный дух перезагрузки, конечно же, выходит далеко за рамки простого изменения жизненных обстоятельств; большинство супергероев и сверхнормальных предпринимают ее с намерением изменить не только жизнь, но и свою идентичность. Это возможность начать сначала не как тот же человек, а как совершенно новый человек. Для этого многие сверхнормальные люди просыпаются в новой среде и экспериментируют с тем, кем они могут в ней быть. Они снова и снова заново изобретают себя, пробуя себя такой-то личностью или таким-то работником. Некоторые находят силы в символических жестах, например, переделывая свою жизнь путем изменения образа жизни или внешности, либо избавляясь от предметов и вещей из прошлого, которые тянут их назад. Другие изменяют свою сущность, порой в буквальном смысле, например меняя имена и фамилии.

Надо сказать, смена имени является частью истории жизни многих людей, сделавших себя сами, — не только знаменитостей, которые идут на это ради броского, запоминающегося псевдонима. Очень многих — от Боба Дилана до Билла де Блазио, от Джона Стюарта до Барака Обамы. Обычно этот шаг становится олицетворением их разрыва с прошлым и своего рода духовного возрождения. Психолог Эрик Эриксон, который в свое время популяризировал концепцию кризиса идентичности, или поиска человеком самости в подростковом и раннем взрослом возрасте, тоже сменил имя с Эрика Хомбургера на Эрика Эриксона, что означает Эрик — сын самого себя^{[637], [638]}. А вот что сказала Мэрилин Монро об изменении имени, полученного ею при рождении (Норма Джин Мортенсон): «Мне надо было родиться. И на этот раз лучшей, чем в первый раз»^[639].

Легенда поп-арта Энди Уорхол тоже сменил имя^[640]. Урожденный Эндрю Уорхола, сын иммигрантов из Восточной Европы, рос в нищете в Питтсбургском гетто. С раннего детства у мальчика проявился природный талант к рисованию, который он, по всей вероятности, унаследовал от матери, художественной натуры, мастерившей цветы из разрезанных консервных банок. Мама Уорхола была на редкость находчивой и изобретательной женщиной и иногда готовила родным что-то вроде томатного супа бедняков — кетчуп Heinz, смешанный с водой, солью и перцем. Но больше всего ее сын любил томатный суп Campbell’s — так, во всяком случае, гласит легенда.

В детстве Уорхол был болезненным и хрупким ребенком, но при этом серьезным и целеустремленным учеником. «То, как упорно он пробивался из нищей среды с помощью искусства и таланта, чрезвычайно важно, — сказал один из друзей художника. — Это во многом объясняет его успех»^[641]. По словам биографа художника Виктора Бокриса, Уорхол рисовал «бесконтрольно, постоянно и потрясающе»^[642], и его талант помог ему получить стипендию на художественных курсах в Музее Карнеги, где он впервые увидел богатых детей и их семьи. «Он никогда не забывал то, что видел»^[643], — отмечает один из друзей художника. А когда юный Уорхол не рисовал, он любил делать коллажи из иллюстраций с супергероями и фотографий знаменитостей, которые вырезал из комиксов и журналов. Мальчик мечтал сбежать однажды в Голливуд или Нью-Йорк и жить там жизнью, подобной той, которую видел на страницах глянцевых журналов и газет.

В возрасте двадцати одного года Уорхол переехал в Нью-Йорк, и этот момент стал для него перезагрузкой. Мир искусства был сложным и гламурным; в этой среде молодой Уорхол из-за своего бедного детства и сильного акцента чувствовал себя чужим — по его словам, будто бы он прилетел с другой планеты. Чтобы вписаться в новый мир, Энди копировал поведение людей, которых видел или встречал, особенно звезд кино и богачей. Он рассказывал о своем прошлом только отрывками, и далеко не все, что он говорил, соответствовало истине. «Никогда не принимайте за чистую монету то, что говорил Энди»^[644], — сказал искусствовед Джон Ричардсон на похоронах Уорхола. Очень дельный совет относительно художника, который достиг истинных высот, работая на пересечении идентичности, популярности и коммерциализма.

Уорхол говорил, что в будущем каждый человек сможет стать знаменитостью на пятнадцать минут, но сам стал иконой поп-культа, слава которого длится несравненно дольше. Среди его шедевров шелкографические оттиски образов других легенд поп-культа, от Супермена до Мэрилин Монро; эти работы наглядно демонстрируют, что то, кто мы есть в этом мире, по крайней мере отчасти лишь миф; нечто, что можно скопировать и многократно размножить. Ну и, конечно же, говоря об Уорхоле, нельзя не упомянуть о его тридцати двух картинах с изображением консервных банок супа Campbell’s^[645]; для художника это символ любви к комфорту и одновременно того, что можно купить в любом магазине. И своей жизнью, и работами Уорхол пропагандировал идею, что идентичность — это нечто, что создается и воссоздается человеком постоянно, как изнутри, так и снаружи.

* * *

«Иногда мне жаль, что я не могу перезагрузиться. Просто опустошить свою голову и начать все сначала»^[646], — сказала Сэл, одна из главных героинь научно-фантастического сериала «Расхитители времени». Новая жизнь на западе не полностью опустошила голову Антона, но действительно наполнила его разум совершенно новыми мыслями. Очарованный чувством новообретенной анонимности и благоприятных возможностей, Антон какое-то время ехал все дальше и дальше от родного города, задерживаясь то тут то там на несколько недель или месяцев. Он будто напитывался силами освобождения от всего, что было с ним раньше, и наращивал потенциал для изменения своей самости. Иногда истории звучат проще, чем бывает на самом деле, но перемещаться в новые места и забывать о прошлом, напротив, нередко проще, чем кажется. Для Антона это оказалось проще, чем практически все, что он делал когда-либо прежде. Молодой человек никогда раньше не жил в настоящем. Он провел детство в мечтах о будущем где-то в совершенно другом месте, и, как оказалось, это действительно похоже на то, будто ты каждый день рождаешься заново.

В конце концов Антон поселился в маленьком городке неподалеку от прибрежной части северо-запада. Четыре дня в неделю он работал механиком, а остальные три наслаждался чувством, которое испытывал, просыпаясь по утрам и решая, кем он будет сегодня и как распорядится временем. Он снял комнату в квартире на втором этаже в старом доме, расположенном в двух улицах от пляжа. Дом отделял от океана заброшенный пустырь, и Антон мог часами сидеть на длинном деревянном шатком балконе и смотреть через сорняки, как накатывает и уходит туман. В свой первый день рождения на западе — первый день рождения в новой жизни — Антон целый день лежал на балконе, читая все подряд. А когда двое его новых друзей снизу позвали его гулять, Антон остался дома с книгой. У него никогда еще не было дня рождения, который не сопровождался бы разочарованиями и спорами о том, на что в его семье вечно не хватает денег, и юноша наслаждался великолепной возможностью просто быть свободным.

Через много лет после того, как Антон пересек Миссисипи и поселился на западе, Джейси Дьюгард — молодая женщина, которую в возрасте одиннадцати лет похитили по пути на автобусную остановку, а затем в течение восемнадцати лет держали в плену и подвергали сексуальному насилию, — написала две книги мемуаров. Вторая книга называлась «Свобода: Моя книга первых…»^[647]. В ней Джейси рассказывает о своей первой в жизни поездке на самолете, первых друзьях, первом посещении торгового центра, первом уроке вождения, даже о том, как ее впервые остановила дорожная полиция. Это восхитительная книга о том, каково это — впервые познакомиться с миром во взрослом возрасте; о том, что представляет собой жизнь, когда обыденное совсем не обыденно. В одном очень точном отзыве на Amazon.com один читатель так говорит об этой книге: «Читать ее легко и, возможно, немножко скучно^[648]. Но если кто-то и имеет право жить скучной жизнью со своими животными, друзьями и родными, так это эта женщина».

Конечно, я не сравниваю детство Антона с жизнью Дьюдард, но, думаю, она не возражала бы, если бы я сказала, что название, которое она выбрала для своей книги, отлично передает, что означает жизнь после психологической травмы для всех, кому каким угодно способом удается сбежать от неблагоприятных обстоятельств и начать все с чистого листа. Выбравшись из болота проблем других людей, сверхнормальные наслаждаются новыми для них впечатлениями. Как в случае со многими только что повзрослевшими молодыми людьми, в жизни Антона было очень много первого — первое рабочее место, первое домашнее животное, первая квартира, первая подружка, — но в отличие от многих сверстников лучше всего ему запоминалось совсем, казалось бы, обыденное, среднеожидаемое первое.

Антон тоже мог бы написать книгу о своих чудесных новых ощущениях, например, когда открываешь местную газету и не ищешь в криминальной хронике имя своего отца или когда ходишь по магазинам, не боясь проблем с оплатой товаров на кассе. Конечно же, ему и раньше доводилось бывать в торговом центре, но только сейчас он мог покупать, не беспокоясь, что его кредитная карта окажется заблокированной. А когда его впервые остановила полиция для обычной проверки на дороге, он, как и Дьюгард, запаниковал, решив, что совершил правонарушение. (Антону все еще иногда казалось, что его поймают на воровстве, которого он не совершал.) И когда полицейский, проверив документы, сказал, что можно ехать дальше, молодой человек испытал смесь облегчения и недоверия.

* * *

Первой любовью Антона стала молодая девушка, официантка, которая тоже проходила перезагрузку. Они несколько лет жили в квартире Антона, с огромным удовольствием играя в дом и семью. Антон никогда раньше не занимался сексом, и этот опыт окрасил совершенно новыми красками весь мир, даже старый матрас на полу, на котором они с подружкой спали и занимались любовью, и мусорные корзины, в которых они хранили одежду. Их жизнь не была гламурной, но в их двери не звонили сборщики долгов, а на кровать не падали по ночам мыши.

Антон и его подружка не слишком любили готовить, но каждую неделю ездили в продуктовый магазин, потому что так поступали окружающие их люди. Ни у одного из них не было любимого блюда из детства, каким был, например, томатный суп для Энди Уорхола, но они бросали в тележку те несколько продуктов, которые умели использовать, и кое-какие еще, которые, как они видели, покупали более опытные покупатели. Стоя в очереди в кассу, ребята с трудом верили в свое счастье; в то, что они есть друг у друга и что у них двоих есть все эти продукты. И это, судя по всему, замечали все вокруг. Однажды в воскресенье пара выходила из магазина; Антон катил тележку, а его девушка шла рядом, чуть ли не подпрыгивая от переполнявших ее чувств. Продавщица, женщина средних лет, с улыбкой наблюдавшая за ними, крикнула им вслед: «Удачи вам, ребятки!»

И это тоже показалось им добрым знаком.

Подружка Антона и правда оказалась для него добрым знаком или по крайней мере одним из добрых людей на его жизненном пути. Она видела в нем не механика и не сына преступника: она видела в Антоне то, чего не видел в себе даже он сам. Поскольку парень много читал, она постоянно говорила, что ему надо вернуться в школу, чтобы потом стать учителем. «А давай сделаем это вместе», — как-то раз предложила девушка, и какое-то время они действительно вместе ходили в школу. Днем они работали, а по вечерам вдвоем шли на занятия, но, к сожалению, подружка Антона лишилась в итоге больших чаевых, которые могла зарабатывать только по вечерам. Вскоре он ходил в школу один, и еще чуть позже его девушка уехала в другой город с менеджером ресторана, в котором работала. Антон был убит горем и плакал о ней, как не плакал еще никогда в жизни. Он уже очень многое в жизни оставил позади, но еще никогда не терял ничего хорошего.

Со временем Антон получил право на преподавательскую деятельность и перезагрузился еще раз, переехав на юг, в Калифорнию. Там он и находился много лет спустя, сидя за своим кухонным столом лицом к окну и работая на ноутбуке, когда вдруг зазвонил телефон. Это был солнечный, в общем ничем не примечательный день, который он ни за что бы не запомнил, если бы, подняв трубку, не услышал на другом конце провода грубый сердитый голос — голос сборщика долгов. Как оказалось, отец не расплатился по кредиту и указал в заявке в качестве поручителя имя и номер социального страхования сына. Секундой раньше Антон сидел дома, спокойный и ни о чем не подозревающий, как это обычно делают люди, уверенные, что им ничто не угрожает. И вот внезапно он снова превратился в несчастного ребенка с бешено колотящимся в груди сердцем.

Оказывается, побега за Миссисипи недостаточно, чтобы окончательно сбежать от прошлого.

Глава 13. Криптонит

Я твердо решила уйти, быть человеком, а не благотворительностью и не проблемой. Я знала, что выгляжу неплохо и что я готова к переходу^[649].

Passing («Сойти за другого»), Нелла Ларсен

В 1989 году драматург Дэвид Мэмет опубликовал книгу эссе под названием Some Freaks («Фрики»)^[650]. Заканчивается она эссе на пять страниц, которое называется «Криптонит»; в нем автор делает весьма неожиданное заявление. Он пишет о том, что неуязвимость Супермена — фикция^[651]. «Он отнюдь не неуязвим, — говорит Мэмет о “человеке из стали”. — Это самое уязвимое из всех живых существ, потому что у него не было нормального детства»^[652].

Все читатели комиксов, как и те, кто их сроду не читал, знают историю Супермена. Он был отправлен на Землю ракетой за несколько минут до того, как взорвалась его родная планета, Криптон. Сирота и инопланетянин, Супермен — сверхчеловек со сверхспособностями, но и с одной слабостью, от которой ему никак не избавиться: минерал под названием криптонит, очевидно, осколок метеора с его родного Криптона, лишает его силы и может даже убить. «А что такое криптонит? — спрашивает Мэмет. — Криптонит — это единственное, что осталось у Супермена от его детства. Это останки разрушенного родного дома, и именно страх перед ними управляет жизнью героя»^[653]. В связи с этим Мэмет делает следующий вывод: «У него нет никакой надежды, он может только постоянно прятаться и молиться о том, чтобы враги не узнали о его истинном “я”. И никакие добрые дела не способны защитить его»^[654]. По словам Мэмета, Супермен обречен на «лесть без близости»^[655].

Супермен движется быстрее летящей пули, но ему не удастся убежать от прошлого.

Следует сказать, в эссе «Криптонит» Мэмет описывает леденящий ужас одиночества, который живет не только в сердце Супермена, но и в сердцах многих сверхнормальных людей. Поскольку их успех в жизни во многом зависит от того, насколько далеко им удается отойти от своего нестерпимого детства — эмоционально или физически отделить себя от негативных обстоятельств, пережитых в детском возрасте, — сверхнормальные часто живут в страхе перед возможным столкновением с прошлым. Их криптонит может принимать форму телефонных звонков, напоминаний о травматических событиях, случайных встреч, семейных праздников и многих-многих других вариантов токсичных вторжений, способных их «убить». Конечно, большинству взрослых людей порой довольно трудно возвращаться домой; нас раздражает, когда с нами обращаются как с детьми, которыми мы когда-то были, или когда нам напоминают о временах нашей относительной беспомощности. Но у многих сверхнормальных прошлое в лучшем случае порождает скверные воспоминания, а в наихудшем — бывает поистине разрушительным.

Так что, подобно Супермену, некоторые сверхнормальные люди очень уязвимы в своем настоящем. Чувствуя себя чужими или сиротами, они могут проживать день за днем как аутсайдеры в мире, органичной частью которого им, по их мнению, никогда не стать. Они живут среди друзей, коллег и даже любимых, которые, возможно, на самом деле не знают их или никогда не смогут их понять. Они создают лучшую жизнь из всех для них возможных только для того, чтобы постоянно мучиться страхами, что ничто хорошее не продолжается долго и что их счастье непременно когда-нибудь прекратится. Каждое утро они задаются вопросом, не станет ли сегодня тем днем, когда осколок несчастливого прошлого вернется к ним и все разрушит.

* * *

На своем юридическом факультете Кэлвин, насколько ему было известно, был единственным, кто мог с успехом провести практически любой сложный юридический процесс, но не мог показать все континенты на глобусе. Дело в том, что до колледжа юноша не ходил в школу. На каком-то этапе жизни он приучился говорить окружающим, что учился на дому, но это было не совсем так, потому что, по его собственным словам, «это означало бы, что какое-то обучение все-таки было».

Отец Кэлвина старался контролировать всех и вся и был крайне подозрительным человеком, который считал, что поп-культура уничтожит его детей. Мужчина говорил, что видит это каждый день в колледже, где преподавал, и по этой надуманной причине ни Кэлвину, ни его сестрам не позволяли ходить в школу. Семья вела изолированное, почти деревенское существование в центральной Калифорнии, в доме с замками и колокольчиками на дверях, благодаря которым перемещение детей можно было контролировать без малейшего труда. Дома Кэлвин с сестрами сидели с матерью, для которой английский был третьим языком. Никто из детей не знал, что женщина думает о правилах, установленных ее мужем, потому что она вообще мало говорила и уж точно никогда не высказывала собственную точку зрения.

Кэлвин был одним из бесчисленных, точнее говоря, никем не подсчитываемых, взрослых, которые провели детство в неблагоприятных жизненных обстоятельствах, так как никто не знает, как эти обстоятельства назвать. Держать ребенка в изоляции, безусловно, одна из форм психологического насилия, а не отправлять в школу — пренебрежение; почему родитель создает подобные условия или что было не в порядке с отцом Кэлвина, никто точно не сказал бы. Как следствие, не существовало ни более-менее четких категорий, ни статистики, которые могли бы помочь юному Кэлвину постичь смысл жизни, которой он жил.

Мальчик прочитал достаточно книг, а может, просто достаточно увидел во время поездок в магазин, чтобы понять, что его семья не похожа на другие семьи. Он понял, что его жизнь, как он сам незамысловато выразился, была «ненормальной».

Больше всего на свете Кэлвин хотел быть похожим на других детей и ходить, как все, в школу; каждый август он умолял об этом отца. «Ты не можешь начать ходить в школу не с первого класса, — ежегодно слышал он в ответ. — Тебя нет в списках учеников, значит, ты не существуешь». Но Кэлвин умел читать и подростком даже нередко помогал отцу оценивать работы его студентов. Мальчик отлично разбирался в некоторых предметах, например в государственном устройстве и истории США, и совершенно ничего не знал о других, таких как география или алгебра.

Кэлвин рос и взрослел, и отец, чтобы лучше его контролировать, начал брать его с собой на работу. Шагая по шумным коридорам колледжа рядом с папой, Кэлвин во все глаза смотрел на студентов, которые текли мимо него шумными, беспорядочными, мощными и беззаботными потоками. Наблюдая за ними, он чувствовал себя иностранцем, которому ужасно хочется попросить политического убежища. Он представлял, как когда-нибудь займет свое место в толпе таких же студентов — эта перспектива пугала его отца больше всего на свете. Увидев однажды у колледжа баннер, гласивший: «Первый курс бесплатно!», Кэлвин убедил отца записать его. Возможно, из-за того, что занятия были бесплатными, а может, потому, что отец работал в этом колледже, Кэлвину при поступлении не задали ни одного вопроса о предыдущем образовании. Иными словами, Кэлвин протиснулся в студенты через трещину в системе и вскоре под бдительным надзором отца посещал и другие учебные курсы. Втайне от отца Кэлвин все это время рассматривал разные университеты с четырехгодичным обучением, выбирая, в какой поступить, и изучал официальную процедуру выхода из-под родительской опеки.

Учеба в государственных университетах Калифорнии считается престижной, и Кэлвин решил поехать туда, потому что после целой жизни несуществования, как выразился его отец, молодой человек хотел получить диплом вуза, который люди знают и ценят. Ему хотелось иметь родословную. Ему хотелось иметь имя. К этому времени ему было больше восемнадцати, но меньше двадцати четырех, а это значит, что для получения льгот при оплате обучения ему требовалось письменное согласие человека, который мог бы подтвердить его финансовую независимость; это правило не распространялось только на состоящих в браке или вступивших в ряды вооруженных сил. И Кэлвин постучался в двери кабинета одного из профессоров его колледжа. После долгих лет полной секретности он был готов рассказать все.

«Можно закрыть дверь?» — спросил Кэлвин с порога; его голос и руки дрожали при одной мысли о том, зачем он сюда пришел. За закрытой дверью Кэлвин сначала рассказал профессору о странных предрассудках отца относительно поп-культуры, после чего объяснил, что ему очень нужно, чтобы за него кто-нибудь поручился. Услышав его рассказ, профессор с готовностью согласился стать его поручителем, и Кэлвин не стал признаваться в том, что никогда не ходил даже в детский сад. Теперь, оказавшись в шаге-двух от четырехгодичной учебы в вожделенном университете, он решил, что сейчас не время раскрываться целиком и полностью.

* * *

Кэлвин сбежал из дома, чтобы учиться в одном из престижных крупных калифорнийских университетов, о котором мечтал. Там юноша жил под предполагаемой личностью, то есть спрятался под предпосылками и предположениями, которые по привычке делали о нем окружающие. Сняв комнату в доме с другими студентами, он очень быстро устроился, потому что вещей у него было совсем мало. Он повесил на стенах комнаты несколько плакатов — своего рода ложная реклама якобы типичной жизни, которую он вел до этого. Желая быть «уличенным» в нормальных поступках, Кэлвин нарочно, но якобы небрежно часто сидел на полу в общей гостиной, листая журналы на глазах соседей. Он казался таким расслабленным и спокойным, что никто в мире не догадался бы, что прежде у него никогда не было друзей, кроме сестер, которые остались дома.

В колледже Кэлвин делал то, о чем всегда мечтал. Он влился в ряды студентов, которые текли в разных направлениях по всему кампусу; он стал частью разных кластеров, из которых формировались учебные группы и клубы по интересам. Кэлвину не приходилось слишком много лгать о своем прошлом; он просто умалчивал об отце и школе. Никто никогда не догадался бы, что Кэлвин ни разу не сдавал тесты на проверку академических способностей, не ездил в школьном автобусе и не зубрил таблицу умножения; и никто не догадался бы, что, поскольку Кэлвин предал его, отец приказал ему больше никогда не показываться дома.

«Я научился изворачиваться и уклоняться от темы, когда люди обсуждали телешоу или дни рождения, то, чего я ни разу не видел и не имел в детстве. А многие другие опасные для меня темы никто и не поднимал. Люди считают само собой разумеющимся, что если ты оказался в жизни там же, где они, то твоя предыдущая жизнь была практически такой же, как у них, — признался Кэлвин, пожав плечами. — Так что все думали, что я такой же нормальный».

* * *

То, что сделал Кэлвин, называется переходом. Он позволял окружающим ошибочно принимать себя в чужом обличье. То не за того, кем на самом деле был, то за человека, чья прежняя жизнь отличалась от той, какую они ему приписывали. Такое специфическое значение слова переход появилось в конце 1800-х — начале 1900-х годов для обозначения расового перехода, чаще всего в случаях, когда чернокожим удавалось сойти за белых. Хотя такой переход совершался каждый день, изначально предполагалось, что это должно быть скрыто, что успех базируется на секретности. Поэтому откровеннее всего это явление обсуждалось в фильмах или художественной литературе. Например, в The Autobiography of an Ex Colored Man («Автобиографии бывшего цветного») писателя Джеймса Уэлдона Джонсона или в книге Passing («Сойти за другого») Неллы Ларсен рассказывается о мулатах, людях неоднозначной расовой принадлежности, которые переезжают в большой город, где им удается сойти за белых. Оказавшись там, они заводят белых друзей, заключают брак с белыми и каждый день молятся о том, чтобы у них родились белые дети и их секрет не был раскрыт. У героев Джонсона и Ларсен, погруженных в белую культуру вдали от черных сообществ и обычаев, в которых и на которых они росли и воспитывались, нет пути назад. Не зря историк Аллисон Хоббс называет расовый переход «добровольным изгнанием»^[656]; человек отделяет себя, как правило, сознательно, от единственной семьи, друзей и земли, которых он знает, и в итоге лишается возможности вернуться домой.

В 1960-х годах социолог Ирвинг Гоффман существенно расширил применение термина переход, определив его как управление любой идентичностью, несущей угрозу, обычно с целью воспрепятствовать раскрытию истинного положения вещей^[657]. Хронически больной человек может имитировать физическое здоровье, чтобы избежать специфического и ограничивающего отношения на работе. Уголовные преступники нередко стараются выдать себя за людей без судимости, чтобы иметь возможность начать сначала на новом месте. Психически больной человек может пытаться сойти за здорового, чтобы избежать дискриминации. Мужчины и женщины нетрадиционной сексуальной ориентации порой выдают себя за натуралов, чтобы защититься от предрассудков и насилия.

Гоффман признавал, что для людей с необычной или чреватой угрозой идентичностью хороших вариантов выбора не существует. Они могут раскрыть свой статус и столкнуться с негативными последствиями и проблемами, которые нередко возникают в такой ситуации, либо долгие годы хранить свои секреты, постоянно и тщательно оберегая себя и свою персональную информацию. «Из-за существенных выгод и вознаграждений, связанных с воспринимаемой нормальностью, — писал Гоффман, — почти все люди, имеющие возможность совершить переход в нормальность, на том или ином этапе делают это»^[658].

Примерно в то же время, когда Гоффман писал об управлении необычными или чреватыми угрозой идентичностями, с подобными проблемами боролись жертвы холокоста. Сегодня это трудно себе представить, но в первые десятилетия после Второй мировой войны ужасы нацистского геноцида еще не были в полной мере поняты и общепризнанны; их даже не называли холокостом. В результате люди, которым удалось сбежать из концлагерей или выжить и которые приехали в США после победы над Гитлером, — около 150 тысяч человек, в основном в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, — просто не знали, как говорить о пережитом и кто из окружающих их людей в состоянии их понять^[659]. Евреи и другие люди, пережившие ужасы нацистских застенков, скрывали свое прошлое, стараясь тем самым обойти болезненные воспоминания и неудобную реакцию окружающих. «Все знали только то, что я приехала из Франции»^[660], — рассказывала одна женщина, которая почти не говорила о войне, причем даже с мужчиной, за которого со временем вышла замуж.

Еще одна молодая женщина с номером на руке, нанесенным в Освенциме, говорила молодым людям, с которыми встречалась, что это номер ее телефона^[661]. «Об этом не говорят»^[662] — таков был всеобщий консенсус, потому что произошедшее с этими людьми было слишком ужасно, слишком грустно и слишком сложно, а также потому, что даже тех, кто был готов честно рассказать о своей прошлой жизни, часто поощряли хранить молчание. Рут Клюгер, пережившая холокост в детском возрасте, в посвященных этому времени мемуарах под названием Still Alive («Все еще жива») вспоминает, что родная тетя советовала ей стереть из памяти произошедшее «словно мел с доски»^[663]. Сделать это, конечно, было очень непросто, и, как говорит писательница Ева Хоффман, по целому ряду причин и во многих случаях «жертвы просто молчали. Они выдавали себя за нормальных»^[664].

Некоторые сверхнормальные вроде Кэлвина тоже совершают переход, стараясь сойти за нормальных. Маленькие сыновья и дочери алкоголиков весело играют на улице с соседскими ребятами и ведут себя так, будто их матери или отцы просто замечательные родители. Братья и сестры душевнобольных детей ходят в школу и вполне успешно делают вид, что дома у них все хорошо, как у всех. Дети, подвергающиеся домашнему насилию, переодеваются в раздевалке подальше от одноклассников, чтобы никто не видел синяков, а те, кем дома пренебрегают, стараются таким образом скрыть от посторонних глаз свое грязное нижнее белье. Подростки, которые живут совсем бедно и у которых нет денег на обед, сидя с друзьями в кафе, бодро говорят, что не голодны. Так или иначе, сверхнормальные адаптируются к среде, состоящей из ничего не подозревающих окружающих людей, и это намного проще, чем вы, возможно, думаете. Как заметил Кэлвин, одна из характерных особенностей счастливых и благополучных людей в том, что они считают, что все, кого они знают, живут так же, как они.

По словам психоаналитика Кимберлин Лири, переход любого типа требует «с одной стороны субъекта, который не говорит, а с другой — аудитории, которая не спрашивает»^[665]. Все как в случае с позорным законом «Не спрашивай, не говори», который запрещал мужчинам и женщинам нетрадиционной сексуальной ориентации служить в армии США и, следовательно, подспудно подталкивал желающих служить выдавать себя за натуралов. И, надо сказать, люди обычно ничего и не спрашивают. Скорее всего, потому, что для многих из нас немыслимо, что непохожесть или идентичность, несущая в себе угрозу, весьма распространена и встречается повсюду. Фактически после освобождения от рабства очень многим светлокожим афроамериканцам удавалось жить среди белых как белые, потому что, как пишет историк Аллисон Хоббс, «никто никогда не спрашивал их, черные ли они; этот вопрос считался чем-то немыслимым»^[666].

Вот так и Кэлвин, переходя с курса на курс в колледже, потом без особого труда перепрыгнул из списка лучших студентов на юридический факультет университета, и тем, кто его знал, казалось совершенно немыслимым, что этот успешный парень рос в столь странных и несчастливых условиях. Конечно же, никому не пришло бы в голову спрашивать его, ходил ли он в третий класс и учил в школе географию; подобные вопросы были бы не менее диковинными, чем само детство Кэлвина. Нет, Кэлвин был надежно защищен от таких вопросов, и даже если бы их задавали, он сумел бы к ним подготовиться. А вот чего Кэлвин боялся больше всего, так это того, что он чего-то не сможет предусмотреть. Поэтому он каждый день жил в страхе, что метеорит с криптонитом, одним-единственным малюсеньким осколком прошлого, вот-вот рухнет на землю и разрушит его настоящее. Что кто-то из его прошлого как-то и где-то непременно его настигнет.

* * *

В автобиографии Night of the Gun («Ночь пистолета»), в которой он много пишет о своей наркомании, выздоровлении и искуплении, колумнист New York Times Дэвид Карр заканчивает свою историю такими словами: «Сейчас я живу жизнью, которой не заслуживаю, но ведь все мы ходим по этой земле, чувствуя себя мошенниками. Фокус в том, чтобы быть благодарным и надеяться, что это не закончится слишком скоро»^[667]. Именно так чувствовал себя и Кэлвин. Наверное, во всем колледже не было студента, который испытывал бы большую благодарность за то, что он сидит на лекции или занимается спортом в футболке юридического факультета; эта футболка была для него чем-то вроде всем заметной идентификационной карточки, доказывавшей его принадлежность к уважаемому студенческому сообществу. Непринужденный стиль одежды ничем не выдавал того, что повседневное существование этого парня ни в коем случае нельзя было назвать спокойным.

Поскольку Кэлвин, безусловно, совершал упомянутый выше переход, в его жизни присутствовало то, о чем писала Нелла Ларсен в своем романе, а именно «опасности, о которых не знают и которых даже не представляют себе люди без тревожащих или несущих угрозу секретов»^[668]. Сверхнормальным, совершающим переход, возможно, и удается прогнать прошлое с глаз долой, но с частью «из сердца вон» у них ничего не получается^[669]. В сущности, хранение секретов требует постоянного и напряженного умственного труда^[670]. Моментальные и спонтанные мысли и чувства приходится постоянно подавлять или хотя бы редактировать, чтобы они соответствовали ожиданиям окружающих. Необходимо максимально ясно представить себе, накрепко запомнить и рассказывать другим людям удобоваримые истории о своей жизни. Надо избегать или хотя бы максимально сокращать случайные встречи с прошлым. Приходится вечно обходить или уводить в сторону неудобные темы. Нужно тщательно контролировать каждое свое слово и каждое действие, чтобы они, не дай бог, как-либо не противоречили действительности. Со временем, сменив один вид бдительности на другой, Кэлвин переключился с поиска способов избегать прошлого на поиск способов, которыми оно могло его настичь. Это означает, что теперь не только его прошлое отличалось от прошлого окружающих; другим было и его настоящее.

Любой, кто совершает переход, пишет Гоффман в труде Stigma («Стигма»), «вынужден воспринимать социальную ситуацию как сканер возможностей, и, как следствие, часто отдаляется от более простого мира, в котором, судя по всему, обитают окружающие его люди»^[671]. Как утверждает Гоффман, вынужденным постоянно управлять своими взаимоотношениями сверхнормальным людям приходится взвешивать последствия ежеминутных, но имеющих важное значение решений: «показывать или не показывать; рассказывать или не рассказывать; позволять или не позволять; лгать или не лгать; и в каждом этом случае — кому, как, когда и где»^[672]. Если вам этот процесс кажется весьма и весьма изматывающим, знайте: так оно и есть. Как уже говорилось, хранение секретов — это занятие, требующее значительных когнитивных и даже физических затрат; для этого человеку приходится постоянно напрягать и ум, и тело^[673]. Возможно, прошлое Кэлвина и не могло по-настоящему разрушить его настоящее, как он иногда боялся — жизнь ведь крайне редко бывает черно-белой, — но когда ему казалось, что оно слишком сильно к нему приблизилось, как криптонит Супермена, он лишался значительной части своих сил и способностей.

Никто не знал, сколько секретов приходилось хранить Кэлвину. Например, чтобы поговорить по телефону с мамой или сестрами, юноша ждал, пока соседи уйдут из дома; он не хотел, чтобы они слышали, как отец, если трубку брал он, бросает ее, а Кэлвин сердится, а иногда даже плачет. Он постоянно проверял и перепроверял состояние своего банковского счета и свои средние баллы, боясь, что они снизятся ниже требуемого уровня. Он регулярно посещал службу финансовой помощи студентам, чтобы возобновить и, если повезет, увеличить сумму своих кредитов и грантов, которых, как знает каждый студент, живущий на такие субсидии, никогда не бывает достаточно. Он тщательно избегал однокашников, приехавших из его родных мест, и вечно испытывал чувство вины за то, как сильно ненавидит этих ребят за их невинные, но такие опасные для него вопросы вроде «А в какую школу ты ходил?». Когда сокурсники разъезжались по домам на каникулы, Кэлвин делал вид, будто тоже едет домой, а сам отправлялся в пустыню, где разбивал лагерь и жил все каникулы в полном одиночестве, в компании разве что койотов, которые по ночам подходили к его палатке. «Повседневная жизнь требовала от меня огромной работы, — вспоминает Кэлвин. — Мне был просто необходим отдых от самого себя, от того, каким я пытался выглядеть в глазах окружающих».

Из-за своих многочисленных секретов сверхнормальные люди, совершающие переход, строят свою жизнь на зыбкой верхушке пирамиды из лжи и умолчаний. Они живут двойной, а то и тройной жизнью, с огромным разрывом^[674] между тем, кем были в прошлом, и тем, кто есть сейчас; между тем, откуда они приехали и где живут сегодня; между тем, кто они на работе и кто дома; между тем, каковы они с родными и с друзьями; между тем, что они говорят, и тем, что чувствуют. Многие сверхнормальные вынуждены одновременно управлять и жонглировать таким количеством подобных диссонансов, что ничто в их жизни не выглядит настоящим даже для них самих. «Неужели все это дело моих рук?» — недоумевают они как в отношении своих успехов, так и по поводу проблем, от которых им удалось убежать. Они могут чувствовать себя подделками и самозванцами, мошенниками и притворщиками, лгунами, которым приходится выдавать себя не только за людей с нормальным и хорошим прошлым, но и вообще за нормальных и хороших людей.

Выдавая себя за тех, кем мы не являемся, мы рискуем услышать что-то неприятное и в результате мучимся подозрениями, что совершаем что-то ужасное. По словам психоаналитика Карла Юнга, «каждый личный секрет имеет эффект греха или вины»^[675], и в самом деле, мы изначально склонны относиться к секретам как к чему-то порицаемому обществом. Так, в одном эмпирическом исследовании, посвященном представлениям о личных секретах, участникам была предоставлена неоднозначная информация об их успехах в выполнении некой задачи. Исследование показало, что те, кому сказали скрыть эту информацию от остальных, хуже относились к тому, что они делали, и даже к самим себе, чем те, кого попросили честно рассказать другим о своей эффективности^[676]. Словом, когда мы не знаем, что нам делать с чем-то произошедшим в нашей жизни, сохранение секрета воспринимается нами как свидетельство того, что это было что-то плохое, да и мы сами тоже не на высоте.

Подав после окончания университета заявку на прием в члены коллегии адвокатов, Кэлвин не знал, какую именно информацию ему придется предоставить. У него не было ни судимости, ни каких-либо серьезных психических расстройств, ни проблем с алкоголем или наркотиками, но действия в обход системы образования, ложные заявления и искажение фактов тоже нигде не приветствуются, а, по его собственной оценке, Кэлвин искажал собственный образ практически каждую минуту каждого прожитого им дня.

* * *

Внешне диплом юридического факультета университета представляет собой тоненький листок, но для Кэлвина он стал настоящей броней. Это был блестящий щит, который отбивал неудобные вопросы о прошлом и надежно защищал его в дальнейшей жизни, когда он менял города, много работал и в конце концов получил желанное назначение на место окружного прокурора. «Разговоры не заводят меня слишком далеко в прошлое», — заметил он.

Кэлвин выиграл битву за честное существование, по крайней мере на бумаге. Его резюме было впечатляющим, как и его предполагаемая идентичность. Люди уважали и ценили то, кем стал Кэлвин, даже больше, чем раньше. Они считали само собой разумеющимся, что этот человек умен и трудолюбив, и это было истинной правдой, но Кэлвин был настолько успешным, что люди также были убеждены, что и его прошлое должно быть прекрасным, а вот это было неправдой. И этот диссонанс стал для Кэлвина новой проблемой: он всегда так сильно хотел, чтобы его считали нормальным, что теперь его обижало и возмущало, когда его ошибочно принимали за человека с привилегиями, данными от рождения. Кэлвин много и напряженно боролся за то, чтобы оказаться там, где оказался, но, добившись этого, как ни странно, чувствовал себя неважно. «Такое впечатление, что есть коробка для людей везучих и успешных, и есть коробка для неудачников и неуспешных, а для меня коробки нет. Я никуда не подхожу».

Это предположение подтвердил случай, произошедший еще на юридическом факультете, когда Кэлвин решился раскрыть часть секрета о своем прошлом одному другу; тот отреагировал на его откровения довольно неуклюжим удивлением. «Ого, ничего себе, никогда бы не подумал», — изумился он. А затем сделал попытку найти хоть какую-нибудь причину, объяснявшую, почему отец Кэлвина вел себя таким странным образом: «А он что, был очень религиозным?» Услышав отрицательный ответ, друг решил узнать, не было ли в детстве Кэлвина чего-нибудь пострашнее: «Он сексуально вас домогался?» И снова ответ был отрицательным. Затем друг пожелал получить подробное объяснение того, как же Кэлвину после такого детства удалось добиться таких больших успехов: «У тебя, наверное, были отличные наставники или что-то в этом роде?» Опять нет. Впредь, не желая, чтобы его считали головоломкой или раритетом, — и не привлеченный перспективой помогать кому-то понять, как вообще возможны люди вроде него, — Кэлвин почти никому не рассказывал о своей жизни.

Кэлвин прошел очень длинный путь, но ему так и не удалось уйти от случившегося с ним в самом начале жизни. Каких бы высот он ни достиг в настоящем, ему было не под силу изменить прошлое. Из-за этого он большую часть времени чувствовал себя нежеланным чужаком, и хотя это может показаться ничем не подтвержденными подозрениями, живущими исключительно в душе Кэлвина, многие сверхнормальные люди с вами не согласятся. Как человек, успешно выдававший себя за нормального, Кэлвин был отлично посвящен в то, что говорят о тех, чья жизнь разворачивалась отличным от среднеожидаемого образом. Он слышал, как его коллеги-юристы рассуждают о преступниках — и об их «чертовых семейках», как они нередко выражались, — с которыми каждый день встречались в своей работе. Это была одна из самых болезненных и отчуждающих истин для человека, который притворяется не тем, кем является на самом деле. «Не то чтобы он непременно сталкивался с предрассудками в отношении себя, — писал Гоффман в “Стигме”, — скорее, он сталкивался с невольным неприятием теми, кто предвзято относится к людям того типа, которым он может оказаться, раскройся его секрет»^[677]. Говоря более понятными словами самого Кэлвина: «Люди, сами того не зная, бросают вам оскорбление прямо в лицо».

* * *

«Я одинок, — писал психоаналитик Карл Юнг, — потому что знаю то и вынужден намекать на то, чего другие люди не знают и обычно даже не хотят знать»^[678]. И этими словами Юнг формулирует, возможно, самый тяжелый аспект перехода — изоляцию^[679]. Без сомнения, разрыв с трудным или опасным прошлым несет в себе множество преимуществ, в первую очередь возможность начать новую жизнь. Кэлвин, как он когда-то мечтал, влился в поток людей своего возраста, которые вели так называемую нормальную жизнь. Он совершил переход, и весьма успешно. Но чтобы по-настоящему понять суть этого явления, нужно знать, что переход чреват не только истощением и страхом разоблачения, но и таким крайне негативным последствием, как одиночество. «Ты по-настоящему не близок ни с одной душой в мире, — пишет Нелла Ларсен. — Нет никого, с кем ты мог бы поговорить по душам»^[680].

Иногда Кэлвин чувствовал себя самым одиноким человеком на свете. Он знал, что это звучит жалко и самоуничижительно и что на самом деле это не так, но все равно испытывал это. Его мучило странное чувство, что за все эти годы у него ни разу не было настоящего друга. Конечно же, у Кэлвина были и друзья, и приятели, и коллеги. «Но они ведь не знали моих секретов, — возражал Кэлвин, — а значит, не знали, что не знают меня по-настоящему». Секреты высокой стеной отгораживали его от всех окружающих его людей^[681], поэтому, с кем бы он ни был, он чувствовал себя окруженным одними незнакомцами. Когда люди смотрели на Кэлвина, они видели успешного, приветливого, уважаемого профессионала, но, как писал Дэвид Мэмет о Супермене, он чувствовал себя обреченным на «лесть без близости»^[682].

В конце каждого дня Кэлвин возвращался в свою квартиру, где мог закрыть дверь, оставив за ней весь остальной мир. Но, по иронии судьбы, проделав это, он был не так одинок, как думал. В своих мемуарах колумнист New York Times Чарльз Блоу вспоминает заброшенный дом, где играл мальчиком после того, как подвергался сексуальному насилию; он называет его своей «крепостью одиночества, вроде убежища Супермена… Там, в этом доме, я наконец прекращал бежать от одиночества и с радостью принимал его. Одиночество стало моим истинным и дорогим другом, — другом, который будет защищать меня всю жизнь^[683]. И президент Барак Обама в своих мемуарах вспоминает одиночество как «самое безопасное место, которое я когда-либо знал»^[684].

Кэлвин тоже хранил свои секреты и поддерживал отстраненность от мира в целях безопасности — чтобы защищать себя от потери друзей и работы, — однако у одиночества и изоляции тоже есть способы подвергать человека риску^[685]. Одно долгосрочное исследование, в рамках которого психологи наблюдали за группой из более тысячи человек от рождения до начала взрослости, выявило, что социальная изоляция в раннем возрасте четко ассоциируется с плохим здоровьем в двадцать — тридцать лет^[686]. Кроме того, одиночество может в любом возрасте быть хроническим и кумулятивным стрессором, повышающим артериальное давление^[687] и уровень гормонов стресса^[688], усиливающим симптомы депрессии, порождающим мысли о самоубийстве^[689] и наносящим вред иммунной системе^[690]. Данные десятков исследований с участием сотен тысяч человек указывают на то, что одиночество является основным фактором плохого здоровья и даже смерти^[691]. Хроническая изоляция считается более вредной для нашего самочувствия, чем многие хорошо известные факторы риска^[692], в том числе низкая физическая активность и ожирение, и не менее вредной для нашего здоровья, чем курение. «Одна из самых страшных болезней, — сказала мать Тереза, — быть никем для всех людей»^[693].

При этом, по словам Кэлвина, борьба с одиночеством означает нечто намного более сложное, чем просто жить и общаться с другими людьми. Одиночество — это воспринимаемая социальная изоляция от окружающих, или их кажущаяся недоступность, а не объективная социальная изоляция^[694]. Поэтому многие сверхнормальные люди, которые совершают переход, чувствуют себя отделенными от остальных, даже когда, а иногда и особенно в этих случаях, окружены родными, коллегами и друзьями. Они могут чувствовать себя абсолютно изолированными, сидя за одним столом с членами семьи, поскольку те оказались неспособны их любить или защищать. Они могут чувствовать себя совсем одинокими в толпе друзей и приятелей, потому что именно эта ситуация напоминает им, что никто из этих многочисленных людей не знает, кто они в действительности и что на самом деле они страшно одиноки.

«Почти на каждом этапе своего развития я испытывала острое чувство одиночества, — рассказывает Опра Уинфри о своем детстве и юности. — Я не была одна, потому что вокруг всегда были люди, но я знала, что выживание моей души зависит только от меня. Я чувствовала, что мне придется самой о себе заботиться»^[695]. И Уинфри действительно пришлось заботиться о себе на протяжении всего детства и подросткового возраста. Ей пришлось самостоятельно пройти через такие страшные невзгоды, как сексуальное насилие и последующая половая распущенность, были в ее жизни и секреты, и переход. В результате подростковой беременности Опра родила ребенка, который умер в больнице. Вспоминая об этом, она говорит: «Тогда я вернулась в школу и никому не сказала ни слова. Я боялась, что, если кто-то об этом узнает, меня отчислят. И я унесла этот секрет в свое будущее и потом вечно тряслась, что каждый, кто когда-нибудь узнает о том, что со мной случилось, выгонит меня из своей жизни»^[696].

* * *

У Кэлвина был совсем другой секрет, но он тоже боялся, что, если секрет раскроют, его исключат из учебного заведения и из жизней других людей. Теперь, вооруженный двумя дипломами — реальным свидетельством его достижений и частью его идентичности, которых никто не мог у него отнять, — Кэлвин чувствовал, что может пойти на некоторый риск. Он мог попробовать еще раз рассказать кому-нибудь о своем прошлом. «Я начал с друзей. Довольно многие из них были геями, — рассказал он мне. — Любопытно, что я открыто признался в своей нетрадиционной ориентации намного раньше, чем рассказал о своем детстве. Первое казалось мне проще; мне казалось, что людям легче понять, что ты гей. Не то чтобы быть геем легко и просто, но в этом-то все дело. В этом случае ты можешь донести до других свое чувство страха, объяснить им свою ситуацию. Я смотрел, как люди реагировали на мое признание в том, что я гей, и в зависимости от этого шел дальше и раскрывал некоторым из них и другие свои секреты. Я рассказывал о том, каким был мой отец, о том, что я никогда не ходил в школу. И знаете, оказалось, у многих из них тоже были большие проблемы в семье или других сторонах жизни. Не знаю, почему я считал себя уникальным. Наверное, потому что думал, что такой истории, как у меня, нет больше ни у кого, и это, вероятно, действительно так. Но теперь, находясь в общественном месте — в ресторане или где-то еще, — я оглядываюсь вокруг и представляю себе, как многие из окружающих меня людей могут сидеть там со своими секретами. Думаю, очень многие».

Действительно, вокруг Кэлвина было множество людей, которые могли понять его, но он очень долго не знал об этом, ведь и они тоже, как он, весьма старательно и успешно выдавали себя за кого-то, кем на самом деле не были.

Глава 14. Тайное общество

Подобно грабителю, тайно мечтающему быть пойманным, мы намеренно оставляем свои отпечатки пальцев на сломанных замках, голосовые отпечатки в прослушиваемых специальной аппаратурой комнатах, следы ног на незастывшем бетоне^[697].

Росс Макдональд, американо-канадский писатель

Рейчел носила на руке кольцо Бэтмена. Будучи художницей и хипстершей, она одевалась необычно, комбинируя в наряде совершенно несовместимые элементы, поэтому перстень, надетый рядом с маленьким, но сверкающим бриллиантом в обручальным кольце, бросался в глаза не слишком сильно. Рейчел пришла на психотерапию, потому что не могла заставить себя поверить в любовь своего жениха. Ей было крайне трудно убедить себя в том, что, будь у него возможность, этот замечательный парень не предпочел бы кого-то другого — ну, или просто избавился от нее. После довольно уклончивого разговора на эту тему девушка объяснила перстень Бэтмена на своем пальце. «Бэтмен — мой любимый супергерой, — сказала она. — Думаю, это потому, что он похож на детектива. У него есть свои судебно-медицинские инструменты, он решает загадки, ловит плохих парней, вызывает копов, и никто не погибает. Наверное, поэтому я такая пылкая его поклонница. Потому что я тоже не хочу причинять кому-то боль. Я просто хочу правды и справедливости, понимаете? Это одна из первых вещей, которые я помню о себе с момента своего рождения».

Много лет назад Рейчел лежала под диваном в гостиной родительского дома. Диван был довольно большим, а она — достаточно маленькой, чтобы лежать под ним на животе, опираясь щекой на подставленную руку. Была ночь, и девочка тайком спустилась по лестнице, проползла в комнату, в разных углах которой сидели в креслах мама и папа; они пили вино и смотрели телевизор. Рейчел часто так поступала, лежа незаметно под диваном между ними и тоже смотря телевизор. Ночные программы были слишком взрослыми, чтобы девочка понимала в них все, но встречались сцены, которые совершенно сбивали ее с толку, но при этом надолго задерживались в голове. Например, шоу Saturday Night Live, в котором высмеивали Авраама Линкольна и часто произносили незнакомое слово «оргазм». Или страшный до мурашек момент в кино, когда муравьи-кочевники сжирали человека. Или фильм с бывшей девочкой-кинозвездой, которую Рейчел почти сразу узнала, но которая теперь выросла и выставляла напоказ обнаженную грудь. Впрочем, в жизни Рейчел вообще было много подобного. Младшая из восьми детей, она часто сталкивалась с тем, для понимания чего была недостаточно взрослой.

Из всех таинственных фрагментов, подсмотренных Рейчел по телевизору, был один, который запомнился ей больше всего остального. Это был эпизод из старого детективного сериала «Коломбо», незнакомого девочке, но умного и приятного. В серии, которую она подсмотрела, человека убили, заперев в большом герметичном помещении. Зная, что скоро кончится воздух и он умрет, жертва пишет записку, в которой называет имя убийцы, но так как человек не уверен в том, кто найдет его тело (и записку), он прячет клочок бумажки в светильнике на потолке. Затем выцарапывает длинную стрелку, указывающую на потолок, на боках ящиков-контейнеров из черного металла, стоящих вдоль стен. И в конце концов переставляет ящики, чтобы стрелка не сразу бросалась в глаза.

Рейчел навсегда запомнила этого человека; в сущности, она вообще часто думала о сериале «Коломбо», который сам по себе казался ей тайной. Через двадцать лет, как только Google упростил ей задачу, Рейчел нашла в сети и пересмотрела эту запомнившуюся ей серию, которая, как оказалось, называлась «Попробуй меня поймать». Лейтенант Коломбо, конечно же, нашел убийцу. Сначала он заметил черную краску под ногтями жертвы. Затем нашел то, что на первый взгляд казалось случайными царапинами на некоторых металлических ящиках. От природы любопытный и озадаченный увиденным, Коломбо не мог не обратить внимания на эти странные факты. Он расставил металлические коробки и восстановил стрелку. В конечном счете детектив нашел записку, и убийца был пойман.

Автор криминальных романов Филлис Дороти Джеймс сказала: «Хорошая детективная история рассказывает не об убийстве, а о восстановлении порядка»^[698]. Именно о восстановлении порядка, судя по всему, мечтала и Рейчел. «Только посмотрев эту серию из сериала “Коломбо” во взрослом возрасте, я поняла, что чувствовала все эти годы, — вспоминала девушка. — Будто кто-то убил меня или как минимум со мной случилось что-то очень плохое, но я не знала, кто в этом замешан и, следовательно, никому не могла об этом рассказать. Я чувствую, что у меня всегда были подсказки вроде остатков черной краски под ногтями. И я ждала, что кто-то заметит эти улики и свяжет их с тем, что со мной произошло. Но большинство людей не замечают таких подсказок. И даже если замечают, никогда не знаешь, хотят ли они узнать правду или, наоборот, желали бы скрыть ее».

Итак, какие подсказки были у Рейчел? Что было черной краской под ее ногтями? У взрослой Рейчел одной из них можно считать перстень Бэтмена на пальце, а если говорить о детстве, то, по мнению самой девушки, это была, например, странная привычка тайком ночью спускаться вниз по лестнице и засыпать под диваном в гостиной. В подростковом возрасте такой подсказкой могла быть ее манера одеваться во все черное и водить компанию с самыми проблемными ребятами в школе. Или, возможно, подсказкой стоит считать тот факт, что девочка писала в своем дневнике очень печальные стихи, и то, что изначально этот дневник был в желтой тканевой обложке в красный цветочек, но Рейчел полностью закрасила ее несмывающимся черным маркером. А знаете, как назывался ее дневник? «Черный».

Оглядываясь назад с высоты прожитого времени, Рейчел обрела уверенность, что хороший детектив вроде Коломбо наверняка обнаружил бы все эти подсказки. Может, его насторожило бы поведение Рейчел, как насторожил тот факт, что запертый человек провел последние минуты жизни, царапая ногтями металлические ящики; возможно, он не успокоился бы, пока не понял, что девочка пыталась сказать своими странными поступками. Но когда я спросила ее, что бы она написала в записке, которую должен был найти Коломбо, Рейчел не смогла ответить сразу. Позже она сказала, что это было бы что-то вроде: «Когда моих родителей нет дома, брат заставляет меня играть в “голые игры”».

* * *

Сексуальное насилие со стороны сиблинга^[699] — самая распространенная форма сексуального насилия в семьях, а также та форма, на которую реже всего обращают внимание. Чаще всего встречается вариант насилия старшего брата над младшей сестрой, как было в случае с Рейчел, но, конечно, возможны самые разные варианты: сестры совершают насилие над сестрами, братья над братьями, сестры над братьями. Иногда жертва и насильник очень отличаются по возрасту и, соответственно, по уровню власти, а иногда они почти ровесники. Около половины подростков, которые совершают сексуальное насилие над другим человеком, выбирают в качестве жертвы родную сестру или брата.

Провести четкую грань между обычным стремлением ребенка к познанию мира или невинной сексуальной игрой — либо такими тривиальными вариантами, как, например, «Покажи мне свою, а я покажу тебе свою», — довольно трудно. Сексуальным насилием со стороны сиблинга считаются сексуальные действия одного сиблинга по отношению к другому, выходящие за рамки любопытства и, как правило, долговременные^[700]. Обычно насилие такого рода считается меньшим табу, нежели сексуальная активность между взрослым и ребенком, но ее вряд ли можно назвать менее серьезным действием. По сути, поскольку родные братья и сестры часто находятся вместе не под присмотром взрослых, их сексуальная активность обычно отличается повышенной физической инвазивностью^[701], то есть она с большей вероятностью включает в себя телесное проникновение и чаще носит частый и продолжительный характер, чем сексуальное насилие взрослого над ребенком. Насилие родного брата или сестры может иметь место в течение многих лет, как в случае с Рейчел, до тех пор, пока один из них не повзрослеет и не уедет из отчего дома.

Чем более инвазивным и частым бывает такое сексуальное насилие^[702], тем выше вероятность того, что оно приведет к долгосрочным негативным последствиям, однако влияние на дальнейшую жизнь жертвы оказывает не только его физический компонент. Нежелательное сексуальное внимание со стороны брата или сестры в виде заигрываний, откровенных взглядов и демонстрации материалов порнографического характера порой не менее разрушительны для нормального развития ребенка, чем половой акт как таковой^[703]. Но, возможно, самое главное — то, что жертва думает о произошедшем и как она это интерпретирует. Одно исследование с участием женщин, которые в детстве подверглись сексуальному насилию со стороны сиблингов, показало, что самым надежным предиктором депрессии и тревожности во взрослой жизни было не насилие само по себе, а убеждения жертв об этом сексуальном опыте^[704]. В частности, если подвергшийся насилию ребенок на всю оставшуюся жизнь делал вывод, что позволять другим людям приближаться к тебе опасно или что нормальная жизнь из-за пережитого насилия невозможна^[705], то, когда он вырастал, эти убеждения имели во взрослом возрасте наихудшие последствия.

Многие жертвы насилия просто не знают, что об этом думать, отчасти потому, что предоставлены сами себе и им приходится в одиночестве делать выводы о том, с чем они столкнулись. Сексуальное насилие со стороны сиблинга относится к одним из самых редко сообщаемых преступлений сексуального характера^[706]; по целому ряду причин жертвы редко рассказывают об этом даже много лет спустя^[707]. Маленькие дети, например, порой просто не знают, какими словами можно описать происходящее между ними и их братом или сестрой; нередко им открыто приказывают никому ничего не говорить. Их может смущать и сбивать с толку сексуальное внимание со стороны сиблинга, но им все равно может нравиться это особое внимание к себе, и из-за этого происходящее еще больше сбивает их с толку. И они могут вообще не знать, что такие поступки неправильны до тех пор, пока не повзрослеют; тогда насилие уже продолжается довольно долгое время, и ребенок нередко чувствует свою причастность и вину во всем этом. Кроме того, сексуальное насилие со стороны сиблинга часто имеет место в семьях, у которых есть и другие проблемы, например скверные отношения между матерью и отцом или насилие в семье, и маленькие жертвы молчат, потому что боятся еще больше осложнить ситуацию^[708].

К сожалению, если ребенок все же рассказывает кому-нибудь о сексуальном насилии со стороны родной сестры или брата, реакция, с которой он в результате сталкивается, порой наносит ему еще больший вред, чем само насилие^[709].

Так и не сумев начать самостоятельную взрослую жизнь, брат Рейчел решил вернуться домой. За годы его отсутствия в его отношениях с Рейчел уже начались типичные для взрослеющих жертвы-сестры и насильника-брата изменения^[710]. Встречаясь в доме по праздникам, они избегали зрительного контакта друг с другом, и по тому, как брат вел себя рядом с ней, Рейчел чувствовала, что он считает себя идиотом и жалеет о содеянном. Подарки, которые он дарил ей, приезжая домой, казались примирительными, но манипулятивными, как и те, которыми он когда-то щедро заваливал девочку после «голых игр», будто пытаясь компенсировать что-то, что, как он знал и тогда, и теперь, было гадко и неправильно. Несмотря на эти жесты или, может быть, из-за них, Рейчел боялась возвращения брата на верхний этаж дома, где находились их комнаты. И чтобы защититься, изрядно помучившись, все-таки рассказала маме о насилии. Брата отравили к психотерапевту, а девочку — в школу-интернат.

* * *

По оценкам специалистов, от 30 до 80 процентов людей, подвергшихся в детстве сексуальному насилию, в течение многих лет никому об этом не рассказывают; большинство хранят этот секрет до тех пор, пока не становятся взрослыми^[711]. Сверхнормальные дети, подобно Рэйчел, могут оставлять миру подсказки в надежде, что какой-то заботливый или компетентный человек заметит эти знаки и захочет докопаться до сути. Они также могут однажды все же решиться и рассказать кому-нибудь правду, если в какой-то момент почувствуют себя в достаточной безопасности либо, напротив, увидят достаточно серьезную угрозу. В любом случае подобные откровения крайне редко бывают прямолинейными и своевременными, и это относится не только к тем, кто пережил ребенком сексуальное насилие, но и ко всем, кто столкнулся в детстве с любыми неблагоприятными обстоятельствами. Как мы уже говорили, сверхнормальные дети хранят секреты в целях безопасности — делиться тем, что ты знаешь или чувствуешь, действительно может быть опасно, но и рассказывать о своих несчастьях тоже бывает опасно.

Социальный психолог Джеймс Пеннебейкер на протяжении всей своей карьеры изучал взаимосвязь между саморазоблачением и здоровьем человека^[712]. В рамках одного из ранних и весьма показательных исследований^[713] он попросил двести взрослых участников рассказать о своих проблемах и лишениях в детстве и зрелом возрасте — разводе родителей, смерти близкого родственника, сексуальном и физическом насилии и о других травмах, — а также оценить, насколько часто они обсуждали все эти события с другими людьми. Неудивительно, что об одних событиях люди откровенничали намного чаще, чем о других. Чаще всего с родными или друзьями обсуждались трудности, которые имели место уже во взрослой жизни, а также те, которые все равно трудно скрыть и которые меньше всего порицаются в обществе, скажем смерть родителя. Как показало исследование, участники, которые рассказывали другим о своих проблемах, как правило, чувствовали себя совсем неплохо, тогда как те, кто хранил свои беды в секрете, со значительно большей вероятностью, чем остальная часть группы, имели как незначительные, так и серьезные проблемы со здоровьем, от высокого артериального давления, гриппа, головных болей до язвы желудка и рака. И самое примечательное, главным предиктором проблем со здоровьем оказался не тип пережитых человеком неблагоприятных обстоятельств, а факт их сокрытия. Иными словами, смерть близкого родственника, о которой мы никому не рассказываем, окажет на наше здоровье не менее негативное влияние, чем сексуальное насилие, которое хранится в тайне ото всех. В результате исследований в этой области Пеннебейкер пришел к выводу, что «отказ от обсуждения негативного события с кем-либо или от сообщения о нем может причинить больший ущерб, чем сам негативный опыт»^[714]. Так что, судя по всему, хранить секреты крайне вредно для здоровья.

Это касается очень многих сверхнормальных людей, у которых есть те или иные секреты; к счастью, другая работа Пеннебейкера позволяет предположить, что рассказывать о своих проблемах никогда не поздно, что огромным облегчением может стать разговор о самых темных днях^[715] даже спустя много лет после этих событий. В рамках одного исследования, проведенного совместно с Далласским мемориальным центром изучения холокоста, социолог опрашивал жертв холокоста^[716], средний возраст которых составлял шестьдесят пять лет. Так вот, за сорок лет, прошедших с момента окончания Второй мировой войны, только треть участников исследования подробно обсуждала этот страшный опыт с другими людьми. Причины, по которым остальные две трети этого не делали, наверняка покажутся знакомыми любому сверхнормальному человеку: жертвы холокоста просто хотели идти вперед, забыв о прошлом; они чувствовали, что никто не поймет их уникальный опыт; им не хотелось расстраивать родных и друзей. Далее участникам исследования предложили все же обсудить время, проведенное в концлагерях, трудовых лагерях и гетто; беседа длилась от одного до двух часов. Год спустя у тех, кто смог более свободно говорить о своем страшном опыте, наблюдались явные улучшения состояния здоровья. Аналогичное исследование, проведенное в сотрудничестве с Фортуноффским видеоархивом свидетельств холокоста при Йельском университете, выявило, что жертвы, которые хотели и могли говорить о холокосте^[717], как бы трудно это ни было, также сообщали о лучшем здоровье, как физическом, так и психическом.

Разумеется, мысль, что обсуждение того, что гложет и беспокоит человека, может иметь целебный эффект даже спустя годы после ужасного события, предложена не Пеннебейкером. Она лежит в основе исповеди в христианстве; на ней базируется и психотерапия^[718]. В конце XIX века Зигмунд Фрейд и его коллега, венский психотерапевт Йозеф Брейер, выдвинули идею так называемой разговорной терапии^[719]. Они предположили, что многие эмоциональные и физические симптомы являются следствием невысказанных воспоминаний, обычно о негативных, тревожащих событиях. Они также высказали мысль, что, если предоставить человеку возможность поговорить об этих воспоминаниях, произойдет своего рода разрядка негативных чувств, за которой последует катарсис, и симптомы ослабнут либо исчезнут. Сегодня, более ста лет спустя, существуют десятки всевозможных форм психотерапии, эффективность которых подтверждена экспериментальным путем, но почти все они требуют, чтобы клиенты в той или иной степени рассказывали о своих страданиях. Некоторые исследователи в области психотерапии сделали такой вывод: все добросовестные подходы к психотерапии скорее похожи друг на друга, чем отличаются^[720]; практически все формы терапии — от психоанализа до бихевиористской и когнитивной психотерапии — в той или иной мере являются разговорными.

* * *

Таким образом, возможно, исповедь действительно полезна для души или по крайней мере для здоровья человека. Данный факт подтвердил метаанализ почти ста пятидесяти исследований^[721], хотя до сих пор никто точно не знает, каким образом это происходит^[722]. Фрейд утверждал, что, изливая душу, человек открывает путь катарсису, освобождению и очищению от стресса, вызываемого негативными воспоминаниями и эмоциями, однако исследования показывают, что этим дело не ограничивается. Согласно одной из самых популярных теорий, польза, получаемая при избавлении от хранимых нами тайн и секретов, больше, чем просто снятие стресса; облекая свой опыт в словесную форму, мы помогаем себе постичь смысл собственных мыслей и чувств^[723]. Как вы помните, для человека, особенно для ребенка, секреты нередко становятся следствием моментов, когда он говорит себе (если вообще что-либо говорит): «Для описания этого нет слов. Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, куда это определить».

Что же это значит — взять чувства или опыт и в буквальном смысле вложить его в слова? Слова, по сути, ярлыки и категории. Это своего рода коробочки, по которым в организованном порядке раскладывается беспорядочное содержимое нашего ума. Поэтому, говоря о пережитом опыте и переживаниях, мы их сортируем, намеренно или ненамеренно, просто помещая в те «коробки», где они, скорее всего, должны лежать. Мы можем сказать: «Для этого есть слова. Я знаю, что с этим делать. Я знаю, куда это определить». Это действие само по себе делает самый необъяснимый или причиняющий беспокойство опыт более организованным и понятным и, соответственно, менее пугающим и расстраивающим. Созвучно сказанному Филлис Дороти Джеймс о детективном произведении, вкладывая чувства в слова, мы восстанавливаем порядок.

Исследования с применением томографии показывают, что сам акт речи смещает активность мозга из миндалевидного тела в префронтальную кору, из места, где «обитают» эмоции, в центр исполнительного функционирования. В одном из таких исследований участникам показывали фотографии сердитых или испуганных человеческих лиц; эти стимулы активируют амигдалу. Одной группе было предложено рассортировать фото, положив сердитые лица к сердитым, а испуганные к испуганным, а другую попросили подобрать слова — сердитое или испуганное, — описывающие увиденные лица. Так вот, у участников, которые «маркировали» лица словами, активность префронтальной коры повысилась, а активность амигдалы, напротив, снизилась^[724]; у участников, которые просто сортировали фотографии, подобных изменений не наблюдалось. В других аналогичных исследованиях участникам показывали фотографии образов, которые обычно вызывают в мозге человека негативные эмоциональные реакции, например изображения акул, змей, пауков, пушек, авиакатастроф, автомобильных аварий или взрывов. Одних людей попросили просто разложить картинки — собак к собакам, змей к змеям, — а другим было предложено классифицировать каждую фотографию как естественную или искусственную угрозу. У первой группы наблюдалась мощная реакция в миндалевидном теле, а у второй — некоторое снижение активности в амигдале и повышение в префронтальной коре головного мозга^[725].

Все эти исследования показывают, что слова стимулируют смещение активности из миндалевидного тела в префронтальную кору^[726], поэтому, когда мы работаем со словами, разум начинает вытеснять эмоции. «Идея без имени похожа на бродячую собаку или дикую кошку. Чтобы ее одомашнить, вы должны как-нибудь ее назвать»^[727], — пишет в своих мемуарах «Все еще жива» жертва холокоста Рут Клюгер. Или, проще говоря, «хочешь кого-то приручить, дай ему имя». Рейчел с удивлением узнала, что у того, что ее брат называл «голыми играми», есть другое название — сексуальное насилие со стороны сиблинга, — и еще большее удивление у нее вызвало то, насколько распространено это негативное явление. Она читала о родных братьях и сестрах, о насильниках и жертвах, и видела сходство и различие между ее и их опытом. В итоге она выбрала слова, которые показались ей самыми точными, и придала смысл тому, что с ней произошло в детстве.

«В результате я подобрала слово тому, что делал со мной брат, — сказала Рейчел. — Слово насилие мне лично не подошло, потому что это звучит слишком криминально, а я не думаю, что брат совершал преступление намеренно; а может, мне просто не нравится считать себя жертвой. Мне кажется, я много думала об этом, когда была младше, и именно в этом коренится моя любовь к Бэтмену и Коломбо. Я мечтала о правде и справедливости. Но теперь я думаю о том, что произошло, как об ошибке. Мой брат ошибочно считал, что его действия не оказывали на меня дурного влияния, а моя ошибка, хоть и невинная, заключалась в том, что я со всем этим долго мирилась. Так что мы оба допустили ошибку. Теперь, когда я это вижу, я уже не чувствую себя настолько сбитой с толку. Моя жизнь обрела смысл».

Далее Рейчел рассказала мне о том, что подтолкнуло ее прийти к психотерапевту. «Я никак не могла понять, как мой жених может любить меня, если в прошлом со мной случались такие плохие вещи, если я чувствую себя такой ненормальной. Но теперь я вижу, что некоторые события моей жизни были грустными, но не плохими. Я вижу, как ошибки, совершенные мной и братом, исказили все для нас обоих, но я больше не чувствую себя сумасшедшей. Я понимаю, почему была подавлена и иногда сердилась, но чокнутой себя не считаю. Я чувствую себя более нормальной, чем когда-либо, потому что рассказала о своих секретах и смогла наконец понять их смысл». Как пишет французская писательница Анни Эрно в своей книге La Honte^[728], «возможно, пересказ, любой пересказ, делает нормальным любое действие, включая самое драматическое»^[729].

Таким образом, есть нечто особенное или хотя бы полезное в том, чтобы облачать пережитый опыт в слова. «Используй слова!» — говорим мы расстроенному и плачущему ребенку; мы говорим это, потому что интуитивно или благодаря опыту знаем, что слова и предложения способны создавать порядок^[730] и облегчать поиск смысла. Рассказывая кому-то о своих наихудших днях, мы можем обнаружить, что наши переживания не так плохи, как мы думали, и, возможно, и мы не так плохи, как нам кажется. Это помогает нам понять не только свой опыт, но и самих себя.

* * *

В рамках одного весьма показательного исследования, призванного выявить влияние секретов на сообщество^[731], шесть студентов Гарвардского университета на протяжении одиннадцати дней записывали все, что чувствовали и делали в течение каждого дня и каждой ночи. Те, у кого были личные секреты, чувствовали себя не так хорошо в целом и были более тревожными и подавленными, чем их сокурсники, которые ничего не скрывали. Настроение студентам, имеющим секреты, поднимало время, проводимое в университете, будь то за учебой, в столовой или просто на тусовке с такими же, как они, то есть с другими студентами, у которых тоже были секреты. Но, к сожалению, те, кто что-то скрывал, чаще проводили время в одиночестве.

И это серьезная проблема, потому что, хотя многим кажется, что психологически устойчивым людям не нужен никто, кроме них самих, на самом деле социальная поддержка^[732] имеет для них огромное значение. Более того, именно она формирирует ключевое различие между счастливыми и несчастными^[733] и бывает особенно уместной, когда жизнь наиболее трудна. Одно исследование с участием более семи тысяч взрослых людей, переживших негативный опыт в детском возрасте, показало, что те, кто имел социальную поддержку, с намного меньшей вероятностью страдали впоследствии от тревоги и депрессии^[734]. И целый ряд метаанализов, объединивших сотни исследований и тысячи участников, подтверждает, что, как у детей, так и у взрослых, надежным предиктором проблем являются не сами по себе неблагоприятные обстоятельства и не их серьезность, а то, насколько одиноким человек себя чувствует после этого^[735]. Таким образом, два самых надежных предиктора того, что по окончании несчастливого детства человек сможет комфортно себя чувствовать во взрослом возрасте — это возможность поделиться с кем-то своими секретами и наличие в жизни людей, способных оказать поддержку^[736]. Часто эти два фактора идут рука об руку: общение создает сообщество. Делиться секретами — один из верных способов сделать взаимоотношения более близкими и искренними, и чаще всего мы признаемся в своих несчастьях тем, на кого, как мы чувствуем, можно положиться.

Одно исследование на тему секретов выявило, что те, кто готов их раскрыть, нуждаются в человеке, который не станет об этом болтать, не будет их судить^[737] и не отреагирует невежественно; еще лучше, если этот человек сможет обеспечить вам более глубокое понимание проблемы. По этой причине некоторые сверхнормальные люди, такие как Рейчел, обычно раскрывают свои секреты «профессиональным доверенным лицам», психотерапевтам или священнослужителям. Другие находят успокоение в разных анонимных группах поддержки или группах терапии для переживших определенный опыт травмы или хранящих одинаковые секреты; это позволяет им понять, что они далеко не единственные, у кого есть такая проблема^[738]. Но чаще всего первыми доверенными лицами, и самыми важными агентами перемен, становятся внимательные друзья или заботливые романтические партнеры, то есть простые люди, которые нас знают и понимают^[739].

В мире найдется много людей, которые могут понять сверхнормального человека вроде Рейчел, и это, конечно, не только специалисты. Рейчел, собственно говоря, была частью гораздо более широкого сообщества, чем она осознавала. Она была не только одним из примерно 20 процентов детей, подвергшихся сексуальному насилию^[740], но и одной из большинства взрослых, которые, столкнувшись с неблагоприятными обстоятельствами на ранних этапах жизни, хранят это в секрете. Из-за секрета Рейчел мучило чувство изолированности, а между тем она день за днем проживала рядом со многими-многими людьми, которые разделяли с ней если не точно такой же опыт сексуального насилия со стороны родного брата, то опыт жизни с секретами. И важность нахождения таких людей невозможно переоценить.

Учитывая вышесказанное, вам могло показаться, что путь сверхнормальных к здоровью, счастью и сообществу заключается лишь в том, чтобы говорить, говорить и говорить с как можно большим количеством людей, которые согласны их слушать, но, конечно же, все не так просто. Хотя хранить секреты действительно в определенной мере опасно для здоровья, сверхнормальные дети абсолютно правы в своих подозрениях насчет того, что рассказывать о них тоже рискованно^[741]. Тех, кто это делает, могут обвинить в происходящем, пристыдить, отвернуться от них или опровергнуть их слова; у них могут навсегда отбить охоту быть честными и откровенными в дальнейшем. Иными словами, поделившись с кем-то секретами, мы можем почувствовать себя более связанными с окружающими или, наоборот, более одинокими, в большей безопасности или подверженными большему риску; все зависит от реакции тех, кому мы доверяемся. В этом суть явления, которое Джеймс Пеннебейкер назвал «жестоким парадоксом» саморазоблачения^[742].

Понятно, что многие исследования Пеннебейкера проводились в лабораториях и их участники наговаривали свои откровения на диктофоны или общались с исследователями, которых заранее проинформировали, как нужно реагировать. А вот исследования в реальном мире дали более сложные и неоднозначные результаты. Вот некоторые из них. Ветераны боевых действий, которые, рассказывая о своем опыте во время войны, сталкивались с негативной реакцией со стороны родственников и специалистов сферы здравоохранения, были более подвержены депрессии и ПТСР^[743] по сравнению с теми, кого, по их ощущениям, сообщества воспринимали хорошо. И в случае с ВИЧ-позитивными мужчинами и женщинами, те, кто раскрыл свой статус, отличались лучшим физическим здоровьем и самочувствием в целом, но только при условии всесторонней поддержки их социальных групп^[744]. Женщины, которым предстоял аборт и которые пользовались полной поддержкой тех, кому они об этом сообщили, были менее склонны к депрессии после данной травматической процедуры^[745], нежели те, кто столкнулся с неоднозначной реакцией окружающих или никому об этом не рассказывал. То же касается женщин, которые лечились от бесплодия^[746]. Мужчины и женщины нетрадиционной сексуальной ориентации сообщали о лучшем самочувствии в дни, когда могли открыто об этом говорить и чувствовали, что люди их понимают^[747]. Что касается миротворцев в Сомали, их стресс меньше зависел от того, были ли они свидетелями военных действий, чем от того, как другие люди воспринимали их откровения о том, что они видели в этой раздираемой противоречиями воюющей стране^[748]. Точно так же для жертв сексуального насилия и насильственных преступлений негативная реакция окружающих была более надежным предиктором ПТСР, чем сам травматический опыт^[749]. И если одни люди, раскрыв свои секреты в сети, чувствуют себя намного лучше, то другие, столкнувшись с негативными комментариями и нападками^[750], испытывают боль и опустошение. Особенно важны, очевидно, самые первые откровения, поскольку они нередко определяют, пойдет ли человек на это опять и когда он это сделает^[751]. Как писал Джон Стейнбек, «раскрывая свои секреты или рассказывая что-то, человек обязательно должен думать о том, кто его слушает или читает, потому что у любой истории столько же версий, сколько читателей»^[752].

* * *

«Я оказалась в совершенно невозможном положении, — объяснила мне Рейчел. — Я воздерживаюсь от того, чтобы рассказывать людям свою историю, потому что чувствую, что она, возможно, не полностью моя. Я чувствую себя персонажем в истории своего брата, потому что его история всегда шла впереди моей и оказывала на меня огромное влияние. Это страшно несправедливо, потому что мне кажется, что если я расскажу людям, что сделал мой брат, то позволю его истории стать моей и тем самым перенесу прошлое в настоящее, чего я предпочла бы не делать. Я чувствую себя так, будто меня наказывают за то, чего я не делала. При этом, не рассказывая людям о своем брате, я чувствую, будто не говорю им всей правды, будто я лгунья. Или подделка. И в результате меня не отпускает ощущение, что если бы я была по-настоящему смелой, я бы просто все всем рассказала, и все».

Мы с вами живем в культуре, которую философ Хлоя Тейлор назвала «культурой исповеди»^[753]. Сегодня нас каждый день окружают примеры — в виде автобиографий и мемуаров, редакционных статей и блогов, ток-шоу и реалити-шоу, — людей, решивших поделиться с миром своими секретами. Некоторые, рассказывая свои истории громко и гордо, чувствуют, что освобождаются и обретают новые возможности, и многие сверхнормальные люди черпают утешение и силы в откровениях других людей. Когда человек громко и открыто говорит о проблемах, о которых принято только шептаться, это повышает осведомленность общества и снижает уровень его порицания; откровенные свидетельства реальных людей могут приводить к реальным изменениям и действительно приводят к ним. Мы видим множество примеров тех, кто обрел смысл и спасение, преодолел самый мрачный и унизительный опыт благодаря тому, что облек его в конкретные слова и громко рассказал о нем другим. Менее заметны, однако, те, кто сделал иной выбор, решив ни за что не делиться с окружающими своими тайнами.

Безусловно, молчание чревато угрозами, но из этого не следует^[754], что единственный способ жить смелой или правдивой жизнью, — «всем все рассказать, и все», как выразилась Рейчел. Еще раньше Рейчел говорила, что ждет от жизни «правды и справедливости», но почему-то ее жизнь не воспринималась ею ни честной, ни настоящей; девушке казалось, что она навечно привязана к ошибке, совершенной ее братом. Но, судя по всему, что-то в ней требовало саморазоблачения. И когда Рейчел спустя несколько лет все же рассказала лучшей подруге о сексуальном насилии, пережитом ею в детстве, та никак не могла понять, почему она ничего не говорила раньше, почему она не могла просто быть честной в этом.

В одной из своих работ философ Жан-Поль Сартр пишет о человеке, которого называет «поборником искренности»^[755]; этот молодой человек убежден, что его друг-гей поступает недобросовестно, что он ведет себя нечестно или не по-настоящему, предпочитая скрывать от окружающих свою ориентацию. Упомянутая выше подруга Рейчел заняла, по сути, аналогичную позицию; ее расстроило, и она даже почувствовала себя преданной из-за того, что Рейчел раньше не призналась ей в том, «кто она есть». В этом-то и проблема, понимаете?

Как утверждает Сартр, возможно, ошибается как раз «поборник искренности», поскольку пытается заставить своего друга свести себя к одной категории, даже к своего рода стереотипу. Сексуальное насилие со стороны сиблинга в детском возрасте вовсе не определяет то, «кто такая Рейчел»; больше всего девушка хотела обрести в жизни — и в себе самой, — шансы, которые позволили бы ей освободиться от негативного опыта. И все же, как и «поборнику искренности» Сартра, подруге Рейчел ее молчание казалось подозрительным.

Как напоминает Тейлор, а до нее ряд других философов, в том числе Сартр, позднее Мишель Фуко и Джудит Батлер^[756], молчание представляет собой чрезвычайно сложное явление. Оно нередко является не только проявлением отсутствия голоса, но и выражением свободы, — от откровений, способных еще больше усилить боль, от отождествления себя с одним-двумя пережитыми опытами, особенно с теми, которых мы добровольно не выбирали. Подобно тому как слова помогают нам понять смысл наших переживаний, рассортированных по конкретным категориям и коробкам, так и мы, люди, стараемся понять мир, распределяя окружающих по категориям и коробкам: мужчина, женщина, черный, белый, натурал, гей, подвергшийся насилию, не подвергшийся насилию. И неопределенность человека, не отнесенность к той или иной категории, безусловно, означают определенную степень свободы. «Вы меня не знаете, утверждает анонимность. Ну и что же теперь?»^[757] — пишет теоретик феминизма Ли Гилмор в книге The Limits of Autobiography («Границы автобиографии»).

Многие дети хранят секреты отчасти потому, что инстинктивно не хотят «прославиться» теми скверными вещами, которые с ними произошли. Помните мальчика из похищенного школьного автобуса в Чоучилле? Отказываясь рассказывать всем все о себе, Рейчел тоже не хотела быть привязанной к конкретной истории. Как многие сверхнормальные люди, она предпочитала не становиться известной в связи с неблаговидными поступками других людей или в связи с чем-то вне ее и ее контроля. Рейчел, конечно, не могла выбрать себе родного брата, но могла выбрать то, как, когда и сколько рассказывать людям о том, что он делал с ней в детстве. Рейчел знала, что уже никогда не сможет прожить жизнь, в которой над ней не совершали сексуального насилия, но она хотела хотя бы иногда наслаждаться разговором, или трапезой, или взаимоотношениями с кем-то, с кем никогда не случалось подобного и кто ничего об этом не знал. Возможно, такой подход кажется двуличным или как минимум не говорит о храбрости, но Рейчел хотела лишь сохранить за собой право быть среди тех, кто мог, кто имел привилегию, как выразился соучредитель журнала Essence Эдвард Льюис, «отождествлять себя с наилучшим, что в нас есть, а не с наихудшим, что было нам сделано»^[758].

* * *

В одной из своих книг автор Дэвид Вонг — это, кстати, псевдоним — пишет о персонаже, который говорит о хранении секретов: «На планете Земля живут два типа людей: Бэтмен и Железный человек. У Бэтмена есть тайная идентичность, так? Поэтому Брюс Уэйн вынужден каждый день, каждую секунду жить, зная, что, если кто-нибудь узнает его секрет, умрут его родные и его друзья; что всех, кого он любит, замучают до смерти суперзлодеи в костюмах. И ему каждый день приходится жить под гнетом этой тайны… А вот Тони Старк не скрывает, кто он. Он рассказывает всему миру, что он Железный человек; его это вообще не парит. Над ним не висит дамоклов меч тайны, ему не приходится тратить энергию, возводя вокруг себя все новые стены лжи. И каждый из нас — это либо Бэтмен, либо Железный человек. Либо вы из тех, кто вынужден скрывать свое истинное “я”, потому что, если вы его обнародуете, оно уничтожит вас из-за ваших секретных фетишей, пристрастий или преступлений. Либо же вы из второй категории»^[759].

Идея о том, что каждый из нас либо Бэтмен, либо Железный человек, довольно любопытна, но ложна, потому что в мире намного больше типов людей и даже больше двух типов супергероев. На самом деле персонаж Вонга описывает два конца спектра: на одной стороне те, кто хранит секреты так, будто от этого зависит вся их жизнь, а на другой — те, кто, как сказала Рейчел, «рассказывает все всем». А между ними огромное множество промежуточных типов. Многие сверхнормальные люди, как члены Лиги справедливости, Люди Икс или Мстители (последние, как известно, «сражаются с противниками, которым не может противостоять ни один супергерой»), делятся своими секретами и объединяются в группы с теми немногими, кто пользуется их доверием, а вовсе не со всем миром.

К тому моменту, когда Рейчел впервые увидела сериал «Коломбо», лежа под диваном в родительском доме, она уже понимала, что не сможет рассказать про «голые игры» с братом кому угодно. То же самое случается со многими сверхнормальными людьми, которым есть что сказать, но которые не знают, кому можно открыться. Они хотят, чтобы о них узнали, но интуитивно знают о «жестоком парадоксе» саморазоблачения или, возможно, уже сталкивались с ним в жизни. И тогда они в качестве защитного компромисса оставляют миру подсказки^[760] вроде черной краски под ногтями в надежде, что их обнаружит кто-то внимательный, заботливый или компетентный. Такими подсказками могут быть, например, брошенные вскользь упоминания о своих бедах и невзгодах — своего рода крошки хлеба, способные указать путь по-настоящему внимательному другу или квалифицированному специалисту. Тот, кто изначально не «настроен» на эти подсказки, вряд ли их заметит, и это, скорее всего, к лучшему. А еще они могут на раннем этапе отношений раскрыть какие-то не самые значимые отрывки своих историй или не слишком опасные секреты, бросив своего рода пробные шары, и тщательно изучить полученную в ответ реакцию. Кроме того, они постоянно обращают внимание на то, что говорят и чего не говорят их друзья, коллеги и знакомые^[761]. Рейчел, например, не доверяла никому, кто любил скользкие шутки сексуального характера, кто сплетничал или осуждал людей с проблемами в семье, и постоянно искала тех, кто, возможно, тоже оставляет подсказки. Иногда для создания своего сообщества нужно «найти друг друга и познакомиться»^[762].

Действуя таким образом, Рейчел со временем сменила свою тайную идентичность на своего рода тайное общество. Она сформировала небольшую группу доверенных лиц, которые знали ее секреты и чувствовали с ней духовное родство, потому что у них тоже были серьезные проблемы. Она, например, вступила в группу поддержки жертв сексуального насилия. Открылась одному другу, чей отец был шизофреником. Сблизилась с другим приятелем, который провел детство в приемной семье. Ее двоюродный брат начал обсуждать с ней их родственника-наркомана. Она, как говорится, стала членом клуба, в который никогда особо не просилась, но все же именно в нем часто находила утешение и успокоение.

В одном труде, посвященном психологической травме и обществу, социолог Кай Эриксон напоминает нам, что неблагоприятные жизненные обстоятельства могут не только разрушать наиболее значимые для нас связи, но и создавать их^[763]. Пережитая травма формирует сообщество людей, способствуя общению, и это, как правило, взаимоотношения, для которых характерны на редкость глубокая взаимосвязь и взаимопонимание. Дружба подобного рода объединяет людей не на основе общих увлечений или интересов, а вследствие похожего жизненного опыта, нередко весьма драматического и интимного характера. Это особая связь, благодаря которой все члены группы извлекают пользу из коллективной мудрости и защищенности, а также из ощущения, что вместе с другими они намного сильнее.

Прожив много лет с чувством одиночества и отчуждения, многие сверхнормальные люди, в том числе Рейчел, объединяются в группы — по двое, по трое, по пятеро, — и это позволяет им стать менее одинокими, стать своими. Они создают собственное сообщество, в котором могут наконец говорить открыто, и это ощущение опровергает один из самых разрушительных выводов, какие только можно сделать из опыта сексуального насилия и последующей отчужденности, частого спутника любого негативного опыта: что ты ненормальный. Так случилось с Рейчел: девушка отказалась считать себя ненормальной — не потому, что у нее был жених, и даже не потому, что обратилась к психотерапевту, а потому, что нашла друзей.

«Долгое время я никак не могла понять, почему мой жених хочет быть со мной. Я просто не верила, что это возможно. Из-за ошибок, совершенных моим братом, я чувствовала себя испорченной; в детстве брат постоянно говорил что-то, чтобы вступить со мной в сексуальный контакт. Поэтому я просто не верила, когда мой возлюбленный говорил, что любит меня или что я хороший человек, — рассказывала Рейчел. — А потом я посмотрела на своих друзей и поняла, что если бы кто-то из них сделал то, что делала с собой я, то есть если бы он сам себя дисквалифицировал, отказав себе в праве быть для кого-то хорошим или жить нормальной жизнью, то я с этим никогда бы не согласилась. И это понимание заставило меня переосмыслить и собственное отношение к себе. Теперь я смотрю на своих друзей и верю, что никакая я не испорченная, я нормальная, потому что вижу, что они нормальные. Я не плохой человек, потому что вижу, что они хорошие. Я всю жизнь чувствовала себя не такой, как все, вечной чужой, а хотела быть просто нормальной. Теперь-то я понимаю, что я нормальная и что у меня просто более широкий диапазон нормальности, чем у других. Возможно, абсолютно нормальных вообще не существует в природе. Может, у большинства людей свои скелеты в шкафу. Мое прошлое не должно меня уничтожать. У меня еще есть время на нормальную жизнь».

Глава 15. Плащ

Мир — опасное для жизни место. Не из-за злых людей, а из-за людей, которые не борются со злом^[764].

Альберт Эйнштейн

Знатокам мира комиксов хорошо известен афоризм: «С большой силой приходит и большая ответственность»^[765]. Подобную мысль высказывали многие великие люди: Уинстон Черчилль, например, сказал: «Где большая сила, там и большая ответственность»^[766]; накануне своей смерти Франклин Рузвельт написал: «Большая сила предполагает большую ответственность»^[767], — но многим из нас эта идея знакома как моральное откровение Человека-паука. Обретя уникальные способности в результате укуса паука, подросток Питер Паркер первоначально всячески избегал их и вовсе не собирался использовать ни в каких добрых целях. «У меня полно своих проблем», — рассуждал он, и это была истинная правда: буллинг в школе, проблемы с деньгами и девушками, семейные неурядицы. Но однажды, вскоре после того как Человек-паук не остановил убегавшего вора, потому что решил, что это не входит в его обязанности, тот самый грабитель убил его суррогатного отца, его любимого дядю Бена. На последней картинке комикса, в котором рассказывается эта печальная история, убитый горем и чувством вины Человек-паук бредет в одиночестве по дороге, а рядом в «пузыре» слова всеведущего рассказчика: «И худощавая молчаливая фигура медленно исчезает в сгущающейся тьме, осознав наконец, что в этом мире с большой силой всегда приходит и большая ответственность». В этот момент Питер Паркер понимает и принимает свои суперспособности и свою роль супергероя, обязанного делать добро.

Похожая, хотя, возможно, и менее драматическая трансформация, происходит и со многими сверхнормальными людьми. Пусть их не кусают радиоактивные пауки, но с ними случаются другие события, делающие их на редкость сильными и компетентными, и к началу взрослой жизни они часто чувствуют себя обязанными использовать свои способности во благо. Конечно, у них, как и у юного Человека-паука, масса собственных проблем. Но их, как и его, сложные обстоятельства заставляют осознать несправедливость окружающего мира. И они становятся помощниками или теми, кто сам решает проблемы дома или на работе, часто вставая на защиту тех, кто не может защитить себя сам. Так или иначе, в нужный момент они набрасывают свой плащ супергероя, смело пикируют вниз и спасают положение. Стоять и ничего не делать они считают неправильным; кроме того, помогать другим людям у них неплохо получается. Такое впечатление, будто они занимались этим всю жизнь.

* * *

Вечером того дня, когда мать Дэвида вышла замуж за его будущего отца, человека, который ушел из семьи вскоре после рождения сына, она плакала. «Ты самое лучшее, что из этого вышло, — часто говорила мама Дэвиду. — Ты луч света в моей темной жизни». Этим духом был пронизан каждый вечер, когда мама укладывала мальчика в постель с объятиями и поцелуями и они вместе пели «их песенку» под названием «Ты мой солнечный свет». Какое-то время укладывание спать было самым теплым и счастливым периодом дня, и Дэвид думал, что у его мамы самый красивый голос в мире. «Тебе надо быть певицей, мама», — как-то раз сказал он ей, сидящей на краешке его односпальной кроватки. А когда мама ответила, что ее голос недостаточно для этого хорош, Дэвиду стало грустно за нее. А еще он испугался. Ему не нравилось думать о своей маме как о человеке, который хоть в чем-то несовершенен.

Когда Дэвид немного повзрослел и внимательнее прислушался к словам «их песенки», он опять ощутил чувство тревоги и вины: «Ты мой солнечный свет, мой единственный солнечный свет. Ты радуешь меня, когда небо серое. Ты никогда не узнаешь, дорогой, насколько я люблю тебя. Пожалуйста, не отнимайте у меня мой солнечный свет». Но больше всего мальчика беспокоил второй куплет: «В ту ночь, дорогой, я спала, и мне снилось, что я обнимаю тебя. Но когда я проснулась, дорогой, я поняла, что ошиблась, и я повесила голову и горько заплакала». У Дэвида создалось впечатление, что он единственное хорошее в жизни его матери и что, если бы его у нее не было, она, наверное, плакала бы еще больше.

* * *

Ежегодно почти 20 процентов взрослых американцев страдают от депрессии^[768]; это самое распространенное расстройство психического здоровья в США^[769], ставшее, по сути, притчей во языцех, тем не менее многие не признают невидимого вреда депрессии^[770]. Конечно, некоторые болезни, такие как кардиологические или онкологические заболевания, наносят наибольший вред, сильно сокращая количество прожитых нами лет. Но есть и другие болезни, которые сокращают не продолжительность жизни, а наш, так сказать, «интервал здоровья»^[771], точнее, то, сколько лет мы живем хорошо. К таким болезням относится и депрессия. В силу широкой распространенности, а также потому, что она часто носит хронический характер и имеет тенденцию к рецидиву, по результатам исследования «Глобальное бремя болезней» (ГББ), депрессия является второй по значимости причиной нетрудоспособности населения^[772], или сокращения продолжительности здоровой жизни, во всем мире.

Следует сказать, что депрессией страдают как мужчины, так и женщины, но особенно она распространена среди женщин детородного возраста, воспитывающих детей. Конечно же, это означает, что депрессия меняет к худшему жизнь не только родителей, но и их детей^[773]. Этот факт, кстати, изначально был обнаружен случайно. В рамках одного раннего исследования влияния родительских психических заболеваний на развитие ребенка исследователи сравнили самочувствие детей, у родителей которых была диагностирована шизофрения, с самочувствием тех, чьи родители страдали от депрессии. Заметьте, что дети депрессивных родителей привлекались к исследованию только для сравнения, в качестве контрольной группы. Ученые ожидали, что дети шизофреников должны иметь намного худшие показатели, ведь шизофрения считается, да и, бесспорно, является значительно более серьезным психическим заболеванием, чем депрессия. Но к их немалому удивлению, выяснилось, что психическое здоровье родителей сказалось на обеих группах детей практически одинаково^[774].

Родительство — одна из самых сложных обязанностей^[775] для людей с психическими заболеваниями, и это относится и к матерям, и к отцам, страдающим депрессией. Постоянная забота, тепло и поддержка ребенка на протяжении многих лет и даже десятилетий — задача, трудная для многих родителей, но для опекуна, страдающего депрессией, труднее во сто крат. Мы думаем о депрессии как о психическом расстройстве, для которого характерны слезы и печаль, но неспособность испытывать позитивные эмоции^[776], видеть в жизни хорошее тоже отличительная особенность этой болезни, которую к тому же намного сложнее скрыть от окружающих. Дэвид нередко замечал, что мама плачет, и она часто казалась отстраненной или раздраженной, но самым заметным было то, что она крайне редко находила удовольствие в повседневной жизни, даже в важнейших детских вехах ее единственного сына.

Дэвид чувствовал себя ответственным за счастье мамы, каким бы малюсеньким оно ни было, и, чтобы подбодрить ее, много шутил дома и получал хорошие отметки в школе, хоть ее улыбки обычно были очень непостоянны. Когда мама замечала, что сын заботится о ее чувствах, скажем хвалит ее стряпню или с энтузиазмом благодарит за то, что она сводила его куда-то развлечься, хотя ей самой это, похоже, не доставляло ни малейшего удовольствия, женщина только сердилась на себя. Дэвид подозревал, что, если бы не он, мама вообще перестала бы что-либо делать. Он спасал жизнь матери со дня своего рождения, и чем старше он становился, тем более истинным становилось это утверждение.

Повзрослев, многие дети депрессивных родителей добиваются немалого успеха^[777], но это не значит, что время от времени у них не возникает серьезных проблем. В рамках самого долгосрочного на данный момент исследования в этой области^[778] ученые наблюдали за детьми депрессивных родителей на протяжении двух десятилетий, до достижения ими тридцати пяти лет. В этот период дети, которых растили родители, страдающие депрессией, с большей вероятностью, чем их сверстники, были тревожны в детстве, потому что им приходилось беспокоиться о своих матерях (или отцах) и о себе самих. Эти же дети в подростковом и начальном взрослом возрасте в три раза чаще, чем их сверстники, страдали депрессией, и в два раза чаще алкоголизмом или наркоманией. К тридцати пяти годам они с двое большей вероятностью, чем ровесники, сообщали о проблемах со здоровьем, в пять раз чаще страдали сердечными заболеваниями. Примечательно, что на этапе взросления 60 процентов этих детей не получали никакого лечения — и практически никакой поддержки.

* * *

После школы Дэвиду очень часто приходилось сидеть в скудно меблированных комнатах ожидания врачебных кабинетов и ждать, когда из-за закрытой двери появится мама. Он тогда не знал, к каким именно врачам она ходит, но, судя по всему, это были не детские доктора, потому что ни у кого из них не было ни игрушек, ни журналов с картинками. Поэтому мальчик листал New Yorker в поисках карикатур. Некоторые из них он и правда понимал, а иногда только притворялся, что понимает. В любом случае он старался хихикать над картинками, когда мама появлялась из задней двери врачебного кабинета, с опухшими глазами и красным лицом, иногда с листком бумаги в руках, что означало дальнейший поход в аптеку за маленькой коричневой бутылочкой с таблетками. Ни один из врачей никогда не говорил Дэвиду, что не так с его мамой, и никто ни разу не спросил мальчика, не хочет ли и он зайти в кабинет и побеседовать с доктором.

Мать Дэвида была тем, что психологи называют «идентифицированным пациентом» в семье, иными словами, в их семье проблемы с психическим здоровьем были у нее. Дэвид же, в отличие от нее, был «героем семьи», ребенком, который спасает ситуацию. Концепция героя семьи впервые была предложена американским психологом Шарон Вегшайдер-Круз^[779]; это одна из ролей, которую могут играть в семье дети, имеющие родителя-алкоголика. «Герой полезен в семейном кругу и успешен за его пределами, — пишет Вегшайдер-Круз. — Именно он создает моменты надежды и гордости, которые время от времени случаются даже в самых отчаявшихся семьях, становясь для своей семьи источником ценности, когда все другие источники иссякают»^[780]. Надо сказать, герои семьи встречаются не только в семьях алкоголиков, но практически в любом доме, где родитель или другой родственник нуждается в спасении. В этой книге мы уже познакомились с некоторыми из них: Эмили, которая играла на пианино, чтобы утихомирить отца-алкоголика, а впоследствии стала чемпионкой по плаванию; Элизабет, которая вместе с сестрой были суперсиблингами для своего брата с особыми потребностями; Вера, чье хорошее поведение позволило ей поступить в колледж и благодаря этому избежать повторения незавидной судьбы матери-наркоманки; Мишель, которая помогала родителям платить за ее учебу в колледже, играя в поло. Практически каждый сверхнормальный ребенок в той или иной степени герой семьи. Oни, кажется, вечно кого-то спасают, пусть даже этот кто-то они сами.

Герои семьи искренне любят своих родителей и полностью зависят от них, и усердно трудятся, стараясь любым доступным им способом облегчить и улучшить жизнь своих родных. Многие из них становятся отличниками или президентами классов; их достижения служат предметом гордости для родителей и них самих. Некоторые становятся знаменитыми спортсменами или королевами красотами, чьи трофеи, наградные ленты и короны компенсируют неудавшуюся жизнь родителей. Другие становятся музыкантами или художниками, чьи таланты демонстрируют родителям и всему миру, что все у них дома превосходно. И правда, большинству людей кажется, что с семьей, которая способна превратить обычного ребенка в сильного и достойного восхищения героя семьи, просто не может случиться ничего скверного.

Дома герои семьи нередко больше похожи на родителей, чем на детей^[781]. Они тщательно следят за тем, чтобы родители вовремя уходили на работу, берут на себя приготовление пищи и уборку. Ухаживают за младшими братьями, сестрами и домашними животными, планируют жизнь семьи, помнят о посещениях врача и вывозе мусора. Благодаря им родители чувствуют себя лучше — и, соответственно, они сами чувствуют себя лучше. Как в случае с Дэвидом, который хохотал над непонятными карикатурами, ожидая маму у дверей врачебного кабинета, самые успешные герои семьи кажутся со стороны нимало не затронутыми — а то и выигрывающими от этого, — проблемами, с которыми сталкиваются дома, и, возможно, в некотором смысле так оно и есть. Но из-за этого часто бывает трудно понять, что иногда маленькие герои тоже очень нуждаются в поддержке и спасении.

Возможно, именно поэтому, когда мама Дэвида брала его в длинные ночные поездки по шоссе — а она это делала часто, — мальчик всегда представлял себе одно и то же: его везут в машине скорой помощи в больницу. Он тихо лежал на заднем сиденье автомобиля в спальном мешке, голова на подушке, и смотрел на силуэты верхушек деревьев, проносящихся мимо. Расслабившись, он чувствовал себя невесомым; ему казалось, будто его увезли, чтобы позаботиться о нем; все время, пока длились поездки, а они иногда продолжались не меньше двух часов, Дэвид представлял себе, что в конце концов его вносят в приемный покой больницы. Очевидно, подобная поездка вряд ли могла продолжаться так долго, да и вообще все было не слишком на это похоже, но мальчик продлевал это ощущение настолько, насколько мог. Он представлял себе, что кто-то едет рядом с ним на заднем сиденье — не кто-то конкретный, просто какой-то незнакомец — и этот человек подбадривает его, говоря, что все будет в порядке, что они приедут в больницу вовремя. Но все всегда заканчивалось не так. В какой-то момент Дэвид слышал звук поворотника и чувствовал, как машина делает знакомые зигзаги, направо, налево и еще раз направо, и подъезжает к дому. Никто и не думал забирать Дэвида в больницу. Никто не приходил к нему на помощь.

* * *

Повзрослев, Дэвид стал социальным работником, что совсем не удивительно. Одно исследование на базе более полутора сотен социальных работников, проведенное Брюсом Лаки, выявило, что в детстве две трети из них были в своих домах героями семьи^[782]. С детства привыкнув к успеху на ниве заботы о других людях в трудных ситуациях и тому, что их высоко ценят, многие маленькие герои семьи во взрослом возрасте выбирают профессии, которые становятся продолжением этой роли^[783], в таких областях, как медицина, сестринское дело, психология, обучение, психиатрия, социальная работа, проповедническая деятельность. Эта карьерная траектория настолько распространена, что в одной книге на эту тему даже есть глава под названием «Когда герой семьи превращается в профессионала»^[784].

Стоит также упомянуть о небольшом, но последовательном ряде исследований в области влияния семейного прошлого на выбор человеком образования и карьеры, которые показали, что люди, выбирающие профессии, предполагающие помощь другим, часто растут в трудных условиях. В одном таком исследовании 80 процентов студентов^[785], которые в будущем должны были заниматься социальной работой, сообщили о родителе-алкоголике — сравните это с 59 процентами среди студентов бизнес-факультетов. В ходе еще одного аналогичного исследования о злоупотреблении алкоголем в семье сообщили только около четверти студентов, обучающихся бизнесу, в то время как среди будущих социальных работников таких оказалась добрая половина^[786]. По данным еще одного исследования, широкий спектр стрессоров на ранних этапах жизни, включая злоупотребление психоактивными веществами, физическое, сексуальное и эмоциональное насилие, психические и физические заболевания родных и насилие в семье, гораздо чаще встречаются в автобиографиях студентов, которые готовят себя к социальной работе, работе в сфере методической помощи и консультационной деятельности^[787], нежели в прошлом студентов факультетов, меньше ориентированных на обслуживание, таких как бизнес или гуманитарные науки. Так что, судя по всему, мы имеем дело с чем-то большим, чем просто корреляционная связь, и многие из тех, кто решил в жизни помогать другим, подтверждают, что их собственный опыт неблагополучного детства действительно сильно повлиял на выбор профессии^[788].

Дэвид стал социальным работником не для того, чтобы помогать взрослым с теми или иными проблемами — он занимался этим всю предыдущую жизнь, — а чтобы помогать их детям, тем, кем часто пренебрегают, причем не только родители, но и медики самых разных направлений. Например, одно душераздирающее и, к сожалению, крайне редкое качественное исследование показало^[789], что взрослые дети психически больных родителей отлично помнят, что в детстве постоянно чувствовали себя одинокими и заброшенными. Хотя некоторые из них вспоминают о чувстве освобождения, когда за проблемным родителем начинал ухаживать кто-то другой. «Я был рад, когда маму забрали в больницу, где о ней заботились. Я знал, что там она накормлена и принимает лекарства, что она хорошо спит и лучше себя чувствует». Самыми яркими воспоминаниями других была боль из-за ощущения, что тебя бросили на произвол судьбы, и ты сам вынужден о себе заботиться:

«Отца выписали из больницы слишком рано, и никто даже не поинтересовался, как мы собираемся со всем этим справляться».

«Я чувствовал себя брошенным и одиноким, потому что никто не объяснял мне, что происходит».

«[Медицинский] персонал никогда не проявлял ни малейшего интереса ни ко мне, ни к моим братьям и сестрам».

«Мне очень жаль, что я не имел тогда возможности поговорить с социальным работником или психологом, с человеком, который мог бы расспросить меня о моих переживаниях и объяснить мне, чем болеет мой папа».

Дэвиду тоже знакомы такие чувства. Еще ребенком он понял и принял, что его мать слишком больна, чтобы заботиться о нем должным образом, и только во время поездок на заднем сиденье автомобиля позволял себе притворяться, будто эту обязанность взял на себя кто-то другой. По этой причине Дэвид впоследствии решил работать с детьми, чьи родители страдали физическими или психическими заболеваниями или по какой-либо другой причине отсутствовали в жизни ребенка. Одной из его первых маленьких пациенток была восьмилетняя девочка, мать которой умерла от рака, а отец не участвовал в ее воспитании, да еще и жил в другой стране. Девочка явно была героем своей семьи — на редкость веселый и жизнерадостный ребенок, который терпеливо ждал, когда дальние родственники и учителя решат ее дальнейшую участь. Дэвид встречался с малышкой еженедельно в ее школе, и, проводя с ним время, девочка всегда выбирала одно и то же: игру в настольные игры «Сорри!» и «Операция». Они сидели на полу, и Дэвид откровенно беседовал с ней о невезении и болезнях, о том, что нередко плохие вещи случаются с людьми без какой-либо уважительной причины и что иногда врачи не могут спасти человеку жизнь. Однажды, расставшись с маленькой пациенткой, Дэвид отправился в туалет, и его вырвало. Работать в таком тесном контакте с детьми, переживающими страшную трагедию, было, конечно, очень нелегко, но, возможно, Дэвид лучше большинства людей знал, как сильно они нуждаются в ком-то вроде него. А раз так, разве он может заниматься чем-то другим?

* * *

Психолог и исследователь Эрвин Штауб предложил для таких, как Дэвид, особый термин — героический помощник^[790]. Эти люди замечают потребности других людей и ищут способы их удовлетворить. Они видят, что не так в окружающем их мире, и чувствуют свою ответственность за ситуацию. Они не могут просто стоять в стороне, пока люди остаются наедине со своими проблемами, и настраивают свой разум, а иногда и карьеру, на то, чтобы помочь. Мэтт Лэнгдон, руководитель компании Hero Construction, которая занимается развитием в детях тяги к героизму, формулирует это следующим образом: «Противоположностью героя является не злодей, его противоположность — безучастный наблюдатель»^[791].

С этой точки зрения, героические помощники или социальные работники вроде Дэвида, пожалуй, не слишком отличаются от студентов бизнес-специальностей. Решение Дэвида стать социальным работником в полной мере согласуется с древнейшим советом в области выбора карьеры — выбирай то, что у тебя хорошо получается, что трогает твое сердце^[792]. А инновации и реальные поступки в любой области, как известно, почти всегда являются следствием проблем, требующих решений, или потребностей общества, которые пока не удовлетворяются, но должны быть удовлетворены.

Возьмем, к примеру, историю Говарда Шульца^[793], знаменитого председателя правления компании Starbucks. Когда Говарду было семь лет, его отец сломал лодыжку и потерял работу водителя грузовика. Семья осталась без его зарплаты, страховки у отца тоже не было; на них, как водится, навалились сборщики долгов, и семье приходилось постоянно брать новые кредиты для оплаты больничных счетов. Шульц прожил все детство в социальном жилье Бруклина, наблюдая, как отец меняет одну низкооплачиваемую работу на другую. Затем, уже молодым человеком, он стал свидетелем того, как отец умирает в нищете, без пенсии и средств к существованию. Сегодня Говард Шульц — глава одного из самых узнаваемых брендов в мире, и помимо кофе и логотипа Starbucks известна своей миссией — обращаться с сотрудниками с состраданием и уважением. Одна из ее отличительных характеристик — на редкость щедрая и всеобъемлющая программа здравоохранения, преимущества которой доступны даже для временных работников. «Я всегда знал в своем сердце^[794], что если когда-либо окажусь в положении, которое позволит мне изменить ситуацию, то ни за что не брошу людей на произвол судьбы, — говорит Шульц. — Сознательно я этого не планировал, но Starbucks стала живым наследием моего отца»^[795].

Конечно, есть множество способов помочь людям и стать героем^[796]. Наверное, героями стоит считать военных и пожарных, которые, рискуя жизнью, защищают и спасают незнакомых людей. Или ученых, которые совершают великие открытия в своих областях деятельности. Или волонтеров, которые делают добрые дела не на работе, а в свободное время. Или стойких жертв несправедливости, которые служат ролевыми моделями; людей, открыто заявляющих о правонарушениях, подвергая себя риску ради безопасности других людей. Или лидеров, которые ведут нас за собой в тяжелые времена. Или соседей и родственников, которые заботятся о тех, о ком заботиться не обязаны. Или учителей, которые вооружают детей знаниями, расширяя их возможности. Или писателей, которые говорят с другими через свои книги. Или адвокатов, которые защищают в суде тех, кто слаб и уязвим. Или священников, которые вдохновляют свою паству. Или бизнесменов, таких как Говард Шульц, которые создают продукты, услуги или рабочие места, необходимые людям. Действительно, существует бесчисленное количество способов изменить жизнь людей к лучшему. Всех героических помощников объединяет способность разглядеть то, что непременно нужно изменить, а также смелость сделать шаг вперед и попытаться выполнить задачу.

Скорее всего, способов быть героическим помощником не меньше, чем их самих, но Штауб акцентирует внимание (зная об этом не понаслышке) на способе, который называет «альтруизмом, порождаемым страданиями»^[797], имея в виду склонность этих людей превращать свою боль в добрые дела. В 1944 году Штауб был шестилетним мальчиком; он жил Будапеште и только благодаря человеку по имени Рауль Валленберг^[798] избежал страшной судьбы почти полумиллиона венгерских евреев, большинство из которых были отправлены в концентрационные и трудовые лагеря Германии. Валленберг был шведским бизнесменом, дипломатом и филантропом, который, временно проживая в Венгрии, спас жизни десятков тысяч мужчин, женщин и детей, в том числе Штауба и его семью, выписывая им шведские защитные предписания и предоставляя место в политически нейтральных «безопасных домах». Когда в 1945 году Венгрию освободили, около ста тысяч евреев остались там в основном благодаря усилиям Валленберга, героического помощника, который предположительно скончался впоследствии в советских застенках^[799].

В научной литературе героев семьи вроде Дэвида называли и «детьми с родительскими функциями», и «детьми, обремененными проблемами», и «детьми, которые слишком спешат повзрослеть». Безусловно, многие сыновья и дочери проблемных родителей растут слишком быстро или несут на себе слишком тяжелое бремя^[800]. Тем не менее, ни в коей мере не умаляя боли и опасности этого явления, приходится признать, что несчастливое детство имеет не только абсолютно негативные последствия. Мы намного меньше обсуждаем тот факт, что трудный жизненный опыт может быть путем к состраданию и профессионализму^[801]. Целый ряд разнообразных исследований показал, что люди, столкнувшиеся с неблагоприятными жизненными обстоятельствами — войны, стихийные бедствия, терроризм, социальная изоляция, насилие, семейные проблемы и тому подобное, — впоследствии с большей вероятностью помогают нуждающимся, чем те, кто жил более благополучной жизнью^[802]. По словам Штауба, они острее осознают проблемы окружающих. Они более склонны к инклюзивности, то есть видят сходство между собственными страданиями и проблемами других людей и испытывают к ним искреннее сочувствие. Для тех, кто сумел преодолеть трудности и невзгоды, часто передача своих знаний и опыта тем, кому они могут помочь успешно пройти испытания в жизни, становится моральным обязательством. Ими движет общий мотив, четко сформулированный Дэвидом: «Я не хочу, чтобы другие люди страдали, как пришлось страдать мне». Это чувство — основа того, что известный исследователь в области травматического опыта Джудит Герман называет «миссией жертвы»^[803].

«Великая иллюзия, касающаяся лидерства, — писал знаменитый теолог Генри Нувен, — верить в то, что кого-то способен вывести из пустыни человек, который сам в ней никогда не бывал»^[804]. Сверхнормальные люди, без сомнения, там бывали. Они нашли выход из пустыни, которой для них были психические заболевания родителей, травля в школе, алкоголизм или насилие, и многие из них становились эффективными и искренними героическими помощниками вовсе не вопреки своему трудному прошлому, а благодаря ему. «Врач эффективен только тогда, когда сам болен»^[805], — писал психоаналитик Карл Юнг, мать которого, как и мама Дэвида, страдала депрессией. При этом для очень многих сверхнормальных характерен также кризис доверия к себе; они часто спрашивают себя «Кто я такой, чтобы пытаться это сделать?», а не «Кто лучше меня сделает эту работу?»

* * *

Подобно тому как Человек-паук Питер Паркер часто мечтал быть просто нормальным подростком, Дэвид иногда задавался вопросом, каково это — быть нормальным взрослым или по крайней мере таким, как он это понимал? Он с некоторой завистью смотрел, как его друзья делали карьеру, подстраиваясь под обстоятельства или просто ради денег. Когда у матери одного из его маленьких пациентов, женщины, сидевшей в тюрьме, диагностировали смертельную болезнь, Дэвид, пусть не всерьез, но автоматически подумал о том, не должен ли он взять ее сына к себе. «Вот бы работать где-нибудь в маркетинге и оставлять работу на работе», — мечтал он иногда. Дэвид, как и Человек-паук, нередко думал о том, что, возможно, чувствовал бы себя лучше и, может, был бы намного счастливее, если бы не обладал силой помогать людям и не ощущал перед ними ответственности за это.

Может, и был бы, а может, и нет.

Сверхнормальные люди, как правило, отличаются сильными инстинктами и нередко, сами того не осознавая, помогая другим, помогают себе. Целый ряд исследований показал, что помощь людям ассоциируется с улучшением здоровья и самочувствия не только у тех^[806], кто ее получает, но и у тех, кто ее оказывает. Вот лишь небольшая выборка конкретных выводов, сделанных исследователями. Взрослые, которые занимаются волонтерской деятельностью, сообщают о более высоком уровне счастья и удовлетворения, и при этом среди них более низкие показатели смертности^[807], чем среди тех, кто не посвящает себя этому благородному делу. А если человек страдает от депрессии, то помощь другим способствует нормализации его сердечного ритма и артериального давления^[808]. Выполнение работы или занятия, позволяющие ощутить свою значимость для других и имеющие реальный смысл, являются главными предикторами физического и эмоционального здоровья^[809] и удовлетворенности жизнью. Активная забота о больном супруге нередко способствует более позитивным эмоциям заботящегося^[810] и даже может уменьшить риск его смерти^[811]. Вдовы, которые оказывают значительную поддержку друзьям, соседям или родственникам, быстрее оправляются от горя и депрессии^[812], чем вдовы, которые замыкаются в себе. Пациенты с заболеваниями сердца, которые помогают новым пациентам больше узнать о болезни и справиться с ней^[813], сами быстрее выздоравливают и восстанавливаются, а волонтерская работа ВИЧ-инфицированных однозначно ассоциируется с увеличением продолжительности их жизни^[814]. Даже участие в научном исследовании может улучшить наше состояние^[815], как наглядно продемонстрировало исследование, в рамках которого взрослые с нарушениями зрения добровольно участвовали в разработке специального протеза (который никак не мог помочь им самим). Впоследствии эти люди сообщали, что в результате гордились собой и чувствовали свою уникальную ценность, что улучшало их самочувствие. Иными словами, как резюмируется в одной статье, «быть хорошим хорошо и полезно»^[816].

Возможно, самый удивительный вывод заключается в том, что выгоды и преимущества от оказания помощи могут даже перевешивать выгоды того, кто эту помощь получает^[817]. Одно двухлетнее исследование, в рамках которого пациенты с рассеянным склерозом обеспечивали поддержку другим людям с этим же заболеванием^[818], показало, что люди из первой группы намного чаще ощущали чувство собственного достоинства, уверенности в себе, самостоятельности, адаптивности, личностного роста и цели в жизни, а еще они были менее склонны к депрессии и тревожности. Что касается общего самочувствия, то польза для помогавших почти в восемь раз больше, чем для тех, кто получал поддержку. Люди из первой группы чувствовали, что роль помощника изменила их личность и отношение к миру, что, будучи полезными кому-то из-за своей болезни, они, по сути, стали обладать уникальными способностями. Другое похожее исследование на базе тысячи прихожан^[819], помогавших другим людям, показало, что эта деятельность способствовала улучшению их психического здоровья больше, чем любые выгоды, обусловленные получением помощи. Исследование с участием пожилых людей, помогавших друзьям, родственникам или соседям, выявило, что эта деятельность вдвое сокращает риск скорой смерти^[820], а оказание эмоциональной поддержки супругу снижает его на треть, в то время как среди получавших поддержку такого позитивного эффекта выявлено не было.

Многие сверхнормальные, которые сделали помощь людям своей работой, став волонтерами или выбрав что-то еще, говорят о ценности «превращения негативного в позитивное». Нужно сказать, эта трансформация имеет место на многих уровнях. Когда болезненный опыт стимулирует нас на добрые дела, мы перестаем быть жертвами и становимся героями. Мы начинаем чувствовать себя компетентными и полезными, а не несчастными и беспомощными. Участвуя в судьбе окружающих и помогая им, мы на какое-то время забываем о собственных проблемах^[821] и даже порой чувствуем себя счастливее^[822]. Стараясь наладить контакт с нуждающимися в помощи, мы укрепляем чувство единения с окружающим миром, как и связь с чем-то вне нас, возможно, с чем-то большим, чем мы сами, и это ослабляет негативный опыт отчужденности. А, взаимодействуя с людьми тем или иным осмысленным, значимым способом, мы придаем значимости и собственной жизни, позволяя ей обрести смысл.

Дэвид всегда знал, что нужен своей маме, а, повзрослев, стал нужным и значимым и для многих людей. Ему по собственному опыту было известно, что дети, с которыми он работает, по-настоящему нуждаются в нем, что им действительно нужен кто-то такой, как он, — человек, который понимает их чувства и переживания. Работа Дэвида была его призванием, и он знал, что каждый день, выполняя ее, меняет мир к лучшему. А вопрос, не чувствовал бы он себя счастливее, если бы занимался чем-то другим и жизнь пошла бы иным путем, Дэвид все равно время от времени себе задавал, хотя понимал, что на него нет ответа.

* * *

Сверхнормальные люди — не персонажи комиксов, и то, «помогает ли помощь помогающему» в долгосрочной перспективе, существенно зависит от того, делают ли они нечто, чего практически никогда не делают супергерои (а может, супергерои просто в этом не нуждаются), — берут ли они выходной. Помните, что единственный грабитель, которого не счел нужным остановить юный Питер Паркер, впоследствии убил его любимого дядю? И Чудо-женщина или Бэтмен тоже вряд ли когда-нибудь уйдут в отпуск. Когда Дэвид возвращался вечером домой, он мучительно осознавал, что трудная жизнь детей, с которыми он работал, не прекратилась только потому, что его рабочий день закончился; на самом деле для многих из них вечера и выходные были самым трудным и опасным временем. Сколько он себя помнил, его постоянно мучила мысль, что в его отсутствие с его маленькими пациентами — или с его собственной матерью — может произойти что-то ужасное. А между тем, если сверхнормальный человек и впредь хочет спасать мир, ему необходимо иметь возможность регулярно вешать свой плащ на крючок хотя бы на время и спасать самого себя^[823].

Действительно, с большой силой приходит и большая ответственность, но добрые дела все равно должны быть личным выбором. Помощь другим по собственному свободному выбору намного эффективнее^[824] — и благодарнее, — чем добрые дела, которые делаются «потому, что так надо». Но у супергероев, как и у сверхнормальных людей, с выбором чрезвычайно сложные отношения. Человек-паук вовсе не мечтал, чтобы его кусал паук, а Дэвид тем более не мечтал о детстве с матерью, страдающей депрессией. Повзрослев, оба воспользовались сильными сторонами, приобретенными в результате своего опыта, для того чтобы реагировать на призывы, слышимые далеко не всеми, и делать то, что, по их мнению, важно и правильно. Для Дэвида безразличие к тем, кто в нем нуждался, изначально было «не вариантом», но ему нужно было найти подходящий вариант.

Разумеется, сверхнормальные люди не выбирают свои трудные истории происхождения, но они выбирают, помогать ли другим, и если да, то как именно. Они могут посвятить этому всю свою карьеру или небольшую часть свободного времени — ведь способов быть героическим помощником очень много. Стать социальным работником — не единственный путь, на котором Дэвид мог бы творить добро, и молодой человек действительно начал об этом задумываться. «Я вижу, что то, через что я прошел в детстве и как решил распорядиться своей жизнью, сделало меня хорошим человеком, я знаю, что моя работа очень нужная и важная. Но иногда мне кажется, что мое детство не позволило мне в полной мере понять, для чего я пришел в этот мир… Не знаю, как сказать. Я просто… Я думаю, что, возможно, выбрал бы другой путь в жизни, если бы моя мама не болела. Многое могло пойти по-другому. Я не знаю… Может, я жил бы в Бразилии и изучал колибри».

Подумайте о словах другой героини книги, с которой мы познакомились раньше, — Рейчел, которая после пережитого ею в детстве сексуального насилия стала художником, потому что искусство всегда приносило ей радость, даже когда ее жизнь была по-настоящему несчастливой. Она сказала: «Когда люди узнают о моем детстве, они, похоже, считают, что я должна была выбрать в жизни некий искупительный путь: творить добро тем или иным способом. Но для меня самым эффективным исцелением стала возможность сделать карьеру и вести жизнь, которая никак не связана с тем, что делал со мной брат. Может быть, это именно то, что я могу и должна предложить миру. Может, я помогаю людям, показывая им, что это тоже правильный путь».

Дэвид был уверен, что хочет заниматься социальной работой, он сам мне сказал: «Я ведь и сейчас могу поехать в Бразилию в отпуск и изучать колибри, а может, в один прекрасный день я начну работать там социальным работником». Однако у него была явная проблема с отдыхом — со снятием плаща супергероя по ночам и выходным. Например, если говорить о личной жизни, Дэвид часто обнаруживал, что в основном дружит или контактирует с проблемными с людьми. Это была сложная дилемма. Благодаря рабочему и личному опыту молодой человек знал достаточно, чтобы признать, что большинство людей в мире значительную часть времени преодолевают те или иные трудности. Но правдой было и то, что Дэвиду, похоже, было комфортнее с людьми, переживающими кризис, и его очень часто звали на помощь друзья и подруги, которые, очевидно, были не менее психологически устойчивыми. Некоторые, понаблюдав за Дэвидом, даже сказали бы, что он страдает своего рода зависимостью от стресса^[825] или от роли спасителя и помощника. Что ж, возможно, и так. А может, роль героического помощника — единственное, что он знал и умел, и ему было просто трудно представить себя в какой-нибудь другой роли.

Только когда девушка, с которой он встречался, отравилась болеутоляющими таблетками, вероятно, совершив попытку самоубийства, Дэвид осознал, в какое опасное положение себя поставил — а может, и других людей тоже. Он понял, что если не будет осторожен, то может повторить свое детство и опять оказаться в доме, где ему вновь придется стать героем семьи. Только на этот раз он будет уже не ребенком, а родителем, и, самое ужасное, в этот порочный круг окажутся втянутыми уже другие, его собственные дети. Осознание этой страшной перспективы заставило юношу очнуться. Он понял, что настало время начать верить в дом, который будет отличаться от того, в каком он вырос, в дом, где все, когда нужно, помогают друг другу, но никто не нуждается в спасении. Возможно, знаменитый автор комиксов Алан Мур был прав, когда сказал: «Искусство быть героем отчасти заключается в том, чтобы знать, когда тебе больше не нужно им быть»^[826].

Глава 16. Мститель

Самая лучшая месть врагу — не быть на него похожим^[827].

Марк Аврелий

Дженнифер стала моей пациенткой после того, как отказалась от услуг другого психотерапевта. Некоторые сочли бы это плохим знаком, решив, что она одна из тех, кто вечно чем-то недоволен или, еще хуже, кому уже не поможет ни один специалист. Могло быть и так. Однако переход к другому психотерапевту мог также объясняться тем, что Дженнифер, сознательно или нет, точно знала, что хочет получить и что она этого пока не получила. А это, согласитесь, скорее очень хороший знак.

Дженнифер могла точно назвать момент, когда поняла, что предыдущей терапии конец; это случилось за несколько месяцев до того, как она фактически прекратила посещать сеансы. Тот определяющий момент настал, когда Дженнифер рассказала психотерапевту о пикнике, на который она ходила с друзьями, многие из которых взяли на природу маленьких детей, и те весело носились по поляне вокруг взрослых. Дженнифер была замужней женщиной лет тридцати, и в тот период как раз пыталась решить важнейший для себя вопрос: захочет ли она когда-нибудь иметь детей? Надо сказать, раньше этот вопрос вообще казался ей «недостаточно нормальным» для того, чтобы его обдумывать. На пикнике Дженнифер постоянно беспокоило, что бегающие вокруг дети каким-то образом догадаются, что с ней что-то не так, что ее не должно быть там, где находятся они. Промучившись несколько дней, Дженнифер записалась на прием и рассказала о своих проблемах предыдущему психотерапевту. «Я сказала, что, возможно, мне нужно было бы выйти замуж за мужчину с детьми, чтобы я могла пропустить все это, — вспоминала Дженнифер позже, уже в беседе со мной. — Сейчас, оглядываясь назад, мне непонятно, зачем я это сказала и что имела в виду. Думаю, я этого никогда не узнаю, потому что психотерапевт меня об этом не спросила и даже не попыталась оспорить мое странное заявление. Она просто кивнула, причем, как мне показалось, не без некоторого облегчения в связи с тем, что у меня нет детей; так я, во всяком случае, поняла ее реакцию. Как бы там ни было, я почувствовала, что она подтверждает мою гипотезу о том, что я недостаточно нормальна, чтобы иметь нормальную семью». Иными словами, Дженнифер протестировала реальность и своего психотерапевта, и ее терапевт этот тест не прошла.

После того сеанса Дженнифер послушно следовала всем назначениям, но почему-то начала чаще замечать на стоянке автомобиль своего психотерапевта — с ярким детским автокреслом внутри. Теперь Дженнифер казалось, что ее психотерапевт врач, а она больная. Что ее психотерапевт — здравомыслящая женщина, а Дженнифер не в своем уме. Ее психотерапевт нормальная, а Дженнифер ненормальная. Ее психотерапевт достойна иметь нормальную семью, а Дженнифер нет.

Спустя некоторое время Дженнифер предоставила своему психотерапевту новую возможность укрепить ее в страхах и сомнениях. На сеансе она упомянула о еще одном общественном мероприятии, на этот раз на работе, предполагавшем общение с детьми. Тогда Дженнифер с немалым удивлением отметила, что резвилась с сыновьями и дочерьми коллег без напряжения и даже с удовольствием. Кто-то из коллег даже попросил ее время от времени присматривать за его ребенком. «Может, я все-таки могла бы быть матерью», — задумчиво произнесла Дженнифер на сеансе, делая попытку развернуть свои мысли в этом направлении. Однако вместо того, чтобы рассмотреть надежду, которая, возможно, зарождалась в ее душе, психотерапевт усмотрела в этом замечании противоречие. «Мне кажется, вы говорили, что не хотите детей», — отрезала она.

«Знаете, я ее чуть не возненавидела за это, — призналась Дженнифер, — и больше к ней не ходила. Тогда я этого не знала, но теперь понимаю, что мне очень хотелось, чтобы она усомнилась в обоснованности моего страха относительно того, что мне никогда не стать хорошей матерью. Думаю, в определенном смысле это была довольно эффективная психотерапия, потому что я перестала посещать ее с мыслью, что ни за что не позволю никому себя недооценивать. Благодаря этому я поняла, что она во мне ошибалась. И что я в себе ошибалась».

* * *

Говорят, дети чем-то похожи на маленьких ученых^[828]. Они рождаются с неистребимым желанием понять окружающий мир и приспособиться к нему, и в ходе этого разрабатывают собственные теории о том, как все работает. Машины гудят. Кошки мяукают. Кухонная плита может быть раскаленной, но не все время. Когда эти теории снова и снова получают подтверждение, они становятся убеждениями, которые впоследствии обычно крайне трудно изменить. Очень многое из того, что мы считаем обучением, предполагает познание материального мира, обретение понимания того, как в нем функционируют вещи, — но у детей также складываются теории и убеждения о том, как функционируют люди. Дети, подвергшиеся насилию, узнают, что взрослые могут быть опасными. Дети алкоголиков узнают, что в любое время человек может ни с того ни с сего на тебя разозлиться. Дети с больными братьями и сестрами узнают, что некоторые люди рождаются с серьезными болезнями. Подростки, пережившие сексуальное насилие, делают вывод, что заводить романтические отношения опасно.

К совершеннолетию дети составляют собственное мнение не только об окружающем мире, но и о самих себе, по крайней мере на какой-то период. Некоторые выводы, сделанные сверхнормальными людьми, такие как я борец, я самостоятелен и инициативен, мои уникальные способности обязывают меня творить добро, позволяют им летать выше, чем от них, возможно, ожидают окружающие, а иногда даже намного выше сверстников, тогда как другие выводы не столь позитивны и снижают их самооценку. Например, у меня есть секрет, я не такой, как все, я плохой, я одинокий.

Одним из самых распространенных становится убеждение — то, что мучило Дженнифер, — что они недостаточно нормальны, чтобы иметь нормальную семью. Так же как ребенок, воспитываемый в нищете, решает, что теплое пальто и новые игрушки предназначены для других детей, люди, которые росли без любви и защиты, укрепляются в мысли, что все это не для них, а для других, нормальных. «Я не только никогда ни в кого не влюблялась, я даже никогда не мечтала об этом. Это было нечто, что существовало для других людей, для тех, у кого были нормальные семьи и дома»^[829], — писала Мэрилин Монро в автобиографии «Моя история».

Иногда сверхнормальные чувствуют и боятся, что их опыт так сильно изменил их в худшую сторону, что их просто невозможно любить. Вот отрывок из мемуаров похищенной в детстве Элизабет Смарт, которые, как и у Монро, называются «Моя история». «Я просто не могла на них не смотреть. Они казались такими счастливыми. Такими влюбленными. Такими нормальными, — вспоминает Элизабет свои мысли, когда она однажды увидела старую чету, идущую вдоль променада, по которому плелась и она со своими похитителями. — У меня никогда не будет такого счастья. И такой жизни. У меня никогда не будет настоящего мужа. И детей»^[830]. Такой вывод сделала Смарт в тот момент, хотя время показало, что она ошибалась.

Истории жизни Монро и Смарт во многих отношениях исключительны, но подобные выводы о любви и семье делаются, к сожалению, очень часто. Мне приходится слышать нечто подобное от сверхнормальных клиентов практически каждый день. Любовь для других людей. Счастливые семьи для других людей. Я слишком занят выживанием, чтобы думать о процветании. В самом деле, некоторые исследователи утверждают, что с эволюционной точки зрения позитивные эмоции, такие как любовь^[831], в какой-то мере «излишни», потому что, хоть они и вносят вклад в общее благополучие и долгосрочное хорошее самочувствие, благотворно сказываясь на здоровье и способствуя размножению, когда запускается реакция «бей или беги», они не нужны. Так воспринимают любовь и многие сверхнормальные: как расточительность и излишество, как роскошь, которая им, вероятно, никогда не будет доступна.

И в этом многие сверхнормальные люди тоже довольно сильно похожи на супергероев. Супергерои, может, и побеждают злодеев и спасают мир, но в большинстве случаев домой они возвращаются в полном одиночестве^[832]. Супермен хоть и запрыгивает одним прыжком на небоскребы, не способен найти выход из любовного треугольника, состоящего из него самого, Лоис Лейн и его альтер-эго Кларка Кента. Чудо-женщина, может, и управляется ловко своим лассо истины, но, как и Супермен, не может признаться самой себе в том, что угодила в ловушку романтических отношений со Стивом Тревором и своим земным «я», Дианой Принс. Бэтмен меняет женщин как перчатки, но в любви ему вечно не везет. А в одном из самых трагических сюжетов комиксов о Человеке-пауке он, пытаясь спасти любовь своей жизни Гвен Стейси, случайно убивает ее.

* * *

Время от времени супергерои находят любовников и спутников жизни, и даже иногда вступают в брак, но их счастье, похоже, никогда не длится долго. По тем или иным причинам большинство супергероев (или писатели, которые их придумали) не могут понять, как им оставаться теми, кто они есть, и одновременно любить. Их дни и ночи слишком уж заняты, слишком опасны и, возможно, слишком вредны для их спутников жизни, а тем более для их детей. И это весьма серьезная проблема, потому что, если, согласно мнению многих специалистов, близкие взаимоотношения — это один из ключевых факторов хорошей жизни, то «в этом плане супергерои могут быть кем угодно, только не супер», как пишут исследователи Кристофер Петерсон и Нансук Парк в книге The Psychology of Superheroes («Психология супергероев»)^[833].

* * *

Отец Дженнифер так часто бил мать, что девочка на всю жизнь запомнила особый ярко-розовый цвет кожи после сильного удара открытой ладонью. В детстве она никак не могла понять, почему ее родители поженились, хоть и не раз слышала объяснения мамы: «Все было хорошо, пока ты не родилась. После твоего рождения отец уже не мог всегда все делать по-своему». Эти мамины слова сильно озадачивали Дженнифер, потому что, сколько она себя помнила, ее папа всегда все делал по-своему. Семья всегда ела его любимые блюда и смотрела его любимые телепередачи. Они на цыпочках ходили по дому, если он спал, и притворялись, что он никому не мешает, когда отец громко хлопал дверью, уходя на ночную смену.

Много позже Дженнифер поняла, что, когда ее будущий папа, отслуживший двадцать лет в армии, познакомился с ее будущей мамой, женщиной с серьезными проблемами зрения и хорошим высшим образованием, он был скорее убежденным холостяком, чем просто холостяком. Мать Дженнифер, по всей видимости, считала замужество сделкой, способной обеспечить ей безопасность, но отцу явно претила мысль о трате заработанных им денег на других, поэтому он очень часто оставлял жену и дочь без самого необходимого. Дженнифер отлично знала это, потому что ей много раз приходилось сидеть в приемной педиатра, пока медсестра объясняла ее маме, что без оплаты наличными ее дочь на прием не попадет. А когда Дженнифер поставили скобки на зубы, ортодонт отказывался снимать их до тех пор, пока ему не заплатят за работу, и ждать пришлось довольно долго. Когда у Дженнифер начались первые месячные, и она сказала маме, что ей нужны гигиенические прокладки, та завизжала в панике: «Но на этой неделе мы больше не можем просить у твоего папы деньги!»

Иными словами, за годы детства Дженнифер научилась тому, что врачи для других людей, и безопасность для других, и счастливые семьи тоже не для нее. Отец постоянно напоминал домочадцам, что, какими бы страшными ни были их лишения, их жизнь несравненно приятнее и лучше, чем то, что ему пришлось вынести в армии. И довольно долгое время мама Дженнифер делала вид, что это действительно так. А затем, в один очень необычный день, она вдруг заявила, что не может больше сидеть на потрепанном диване, и они с Дженнифер вытащили развалюху из гостиной и выбросили на двор через перила задней веранды. Когда Дженнифер увидела, как диван с глухим ударом упал на цемент, она почувствовала в душе ветерок надежды, как будто что-то в ее жизни начало меняться к лучшему. Но когда отец вернулся домой, он в ярости сломал матери Дженнифер руку, и теперь уже Дженнифер визжала в панике, умоляя его остановиться.

«Жена должна быть с мужем и в радости, и в горе», — только и сказала о произошедшем мама.

* * *

В США насилие в семье, точнее говоря, такая его разновидность, как насилие со стороны сожителя, считается одной из самых распространенных форм насильственных преступлений. По оценкам специалистов, ежегодно от двух до четырех миллионов женщин становятся жертвами насилия в семье, и это главная причина травм женщин в возрасте от 15 до 44 лет^[834]. От четверти до трети женщин, обращающихся в отделение неотложной помощи, получают травмы в результате насилия со стороны сексуального партнера, хотя регистрируются всего около 5 процентов таких случаев.

Отец Дженнифер был уверен, что дом более счастливое место, чем армия, и во многих отношениях так и есть, или по крайней мере должно быть, однако же, по статистике, с 2001 по 2012 год было убито собственными мужьями почти в два раза больше американок, чем на войне в Афганистане или Ираке^[835]. Как в случае большинства неблагоприятных жизненных обстоятельств, насилие в семье встречается в самых разных расовых, классовых и социально-экономических группах, но особенно уязвимы женщины-инвалиды^[836], такие как мать Дженнифер. Подавляющее большинство женщин, как с инвалидностью, так и без, утверждают, что не могут покинуть своих обидчиков из-за денег, по крайней мере отчасти^[837]. Они опасаются, что не смогут содержать себя и своих детей без помощи партнера, в результате и они, и дети вынуждены жить с мучителями.

По результатам национального обследования подверженности детей насилию, около 20 процентов детей^[838], то есть почти 15 миллионов детей младше восемнадцати лет, становятся свидетелями той или иной формы насилия со стороны партнера одного из родителей: толчков, пощечин, ударов, пинков, удушения, порезов ножом и даже огнестрельных ранений. Чаще всего насилие в семье исходит от мужчин, но агрессорами могут быть и женщины. В семьях, для которых оно характерно, насилие имеет место в среднем одиннадцать раз^[839] за период их детства, но среднее число равняется трем, а стандартное отклонение двадцати двум. Проще говоря, это означает, что хотя во множестве семей насилие случается всего один-два раза, есть дома, в которых ребенок на протяжении всего детства становится свидетелем агрессии десятки, а то и сотни раз. Дом Дженнифер был именно таким.

Считается, что ребенок подвергается воздействию насилия^[840], когда слышит шум драки, доносящийся из другой части дома, или видит ушибы или порезы либо сломанную мебель после свершившегося факта, либо когда родитель-жертва или сиблинг-жертва рассказывают ему о произошедшем. Чаще всего, однако, почти в 90 процентах случаев, дети в таких семьях становятся очевидцами того, как один взрослый причиняет физический ущерб другому^[841]. И хотя этих детей принято называть молчаливыми свидетелями^[842], нередко они не так уж и молчаливы. Около половины малышей, переживших этот крайне негативный опыт, плачут и кричат на агрессора в надежде заставить его прекратить насилие и защитить жертву^[843].

Когда тем, кто стал свидетелем домашнего насилия, не причиняют физический ущерб и они сами не являются объектами насилия, их часто считают невредимыми и даже счастливыми. Но, конечно же, дети, растущие в таких условиях, не чувствуют себя в безопасности. Непосредственная близость к насилию приводит практически к тем же проблемам развития, как и в случае с жертвами реального физического насилия^[844], чрезвычайно негативно сказываясь как на психологическом, так и на физическом состоянии ребенка. Подобно детям, которые сталкиваются с любыми хроническими неблагоприятными обстоятельствами, дети, живущие бок о бок с насилием в семье, с большей вероятностью, чем их сверстники, страдают от вызываемых стрессом болезней^[845], таких как депрессия, расстройства сна, злоупотребление психоактивными веществами и тревожность. По этим причинам само по себе детство, просто проведенное рядом с семейным насильником — не уверена, впрочем, что тут уместно слово просто, — сегодня признано одной из форм жестокого обращения с ребенком, то есть считается негативным опытом детства.

Однако оценить то, как хронические жизненные невзгоды, особенно те, которые являются делом рук человека, которому ребенок доверяет и от которого зависит, влияют на дальнейшие взаимоотношения взрослеющих детей, намного сложнее, чем измерить количество гормонов стресса или депрессивное состояние. Люди, как известно, социальны, поэтому, входя в этот мир, мы изначально запрограммированы на общение с родными и друзьями. От этого во многом зависят наше выживание и удовольствие от жизни, особенно в детстве. А когда те, кто, по законам природы или морали, должны любить и защищать нас, не делают этого, нам бывает крайне трудно представить, что на это способен кто-нибудь другой. Это не только уменьшает чувство доверия, но и негативно сказывается на самых обычных надеждах и мечтах человека. Стремление к любви начинает казаться ему чем-то небезопасным или как минимум тщетным.

После долгих лет попыток помочь матери Дженнифер ее усилия начали казаться тщетными. «Я пыталась ее спасти, но она не слушала меня, и мне пришлось спасаться самой», — рассказывала Дженнифер о том, как однажды решила покинуть дом и переехать жить к бабушке и дедушке. Когда девочка в последний раз выходила из дома и садилась в машину друга, ожидавшую ее неподалеку, мать прокричала ей вслед: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» Она сказала это так, будто Дженнифер непременно должна была делать то же самое, что делала она, будто ее жизнь непременно будет такой же.

* * *

Идея о том, что история повторяется, многими воспринимается как прописная истина. Исходя из слов, сказанных матерью на прощание, Дженнифер могла ожидать, что однажды тоже непременно окажется в беде, в ловушке несчастливого брака, с ребенком, которого она не в состоянии защитить от негативного влияния насилия. Может, как, казалось, думала ее мать, она станет жертвой насилия со стороны спутника жизни, а может, даже обидчицей. Судя по всему, люди и правда считают чуть ли не само собой разумеющимся, что дети, воспитанные в неблагополучных семьях, очень сильно рискуют стать похожими на тех, с кем выросли. Но, пожалуй, еще хуже такого настроя бесчисленные повседневные замечания и присказки, постоянно вдалбливающие нам в головы мысль, что это правда. Яблоко от яблоньки далеко не падает. Каков отец, таков и сын. От осинки не родятся апельсинки. Какова мать, такова и дочь. С кем поведешься, от того и наберешься. Насилие порождает насилие.

Конечно, дети действительно учатся многому, наблюдая за другими людьми^[846], и часто подражают им. В этой связи нельзя не упомянуть о самом известном исследовании обучения посредством наблюдения — о знаменитом эксперименте психолога из Стэнфордского университета Альберта Бандуры с использованием куклы Бобо^[847]. Кукла Бобо — это чучело размером со взрослого человека в форме кегли для боулинга, обычно раскрашенное под клоуна; в нижней части Бобо находится груз, как у Ваньки-встаньки, поэтому, если класть куклу или сбивать «с ног», она всегда возвращается в исходное положение. В 1961 году Бандура записал на пленку дошкольников из детского сада Стэнфордского университета; некоторым малышам показали, как взрослый человек физически обижал куклу Бобо: толкал ее, бил по «лицу» молотком и подбрасывал высоко в воздух. Позже, когда детям предоставили возможность взаимодействовать с куклой, те, кто видел избиение, проявляли большую склонность делать то же самое, нежели те, кто не был его свидетелем. Этот эксперимент считается знаковым как источник впечатляющих данных и иллюстративного материала: фотографии взрослых и детей, избивающих бедного Бобо, можно найти практически в любом введении в психологию, поддерживающем распространенную идею, что человеку свойственно руководствоваться правилом «все побежали, и я побежал».

Новаторская работа Бандуры послужила теоретической основой для так называемого цикла насилия^[848]; речь идет о широко распространенном мнении, что люди, подвергающиеся насилию, обычно сами становятся обидчиками или жертвами. Недостаток этой концепции, формально более известной под названием «передача насилия от поколению поколению», заключается в том, что она изображает дисфункцию как нечто вроде заколдованного круга, из которого невозможно выбраться, тогда как доказательств, подтверждающих это, на самом деле недостаточно^[849]. Исследования в области цикла насилия полны методологических проблем. В частности, в них не исключаются другие важные факторы, такие как нищета, алкоголь или уровень образования; кроме того, данная концепция во многом базируется на экстремальных ситуациях или нестандартных клинических выборках. Масштабный обзор, в котором анализировались все исследования в области межпоколенческого переноса насилия (его результаты публиковались в период с 1975 по 2000 год), показал, что только десять из двухсот исследований разработаны надлежащим образом для обоснованного вывода о причинно-следственной связи и только в одном использовалась выборка общенационального масштаба. Исходя из этого, авторы обзора пришли к заключению, что свидетельства наличия цикла насилия в лучшем случае непоследовательны^[850]. Точно так же и метаанализ межпоколенческого переноса насилия со стороны партнера, проведенный в 2000 году, показал, что семейная история насилия оказывает на то, будет ли ребенок, ставший взрослым, вовлечен в подобные отношения, лишь незначительное либо умеренное влияние^[851]. Дальнейшие исследования, проведенные после 2000 года^[852], тоже подтвердили слабость взаимосвязи между насилием в семье в детстве и зрелом возрасте, за исключением наиболее тяжелых случаев^[853].

Это означает, что, хотя цикл насилия в семьях существует, это не распространенное явление. Большинство детей, ставших дома свидетелями насилия, в дальнейшей жизни не будут вовлечены во взаимоотношения подобного рода^[854], поскольку этому как минимум не менее мощно препятствует целый ряд других важных факторов: индивидуальные сильные стороны, положительные аспекты окружения, другие влиятельные связи и контакты. Важно отметить, что то же самое касается и других видов насилия — физического, эмоционального, сексуального, связанного с алкоголем или наркотиками, — а также другого негативного опыта, который, как боятся многие сверхнормальные люди, может передаваться от родителей ребенку. Хотя некоторые из подвергшихся в детстве сексуальному насилию людей, повзрослев, сами становятся насильниками, с большинством жертв этого не происходит^[855]. И стиль воспитания^[856] не передается из поколения в поколение, как эстафетная палочка, и развод ни коем случае нельзя назвать семейным проклятием^[857]. Даже в случае проблем, в которых доказана роль наследственности, таких как депрессия^[858] и алкоголизм^[859], гены отвечают только примерно за половину отклонений в результатах; остальное можно объяснить другими факторами, присутствующими в самом человеке и окружающей его среде.

В общем доказательства «цикла» практически любого вида неблагоприятных жизненных обстоятельств, обсуждаемых в книге, не слишком убедительны. Намного правильнее сказать, что в семье или сообществе «по наследству» передается риск таких проблем^[860], однако, согласитесь, подвергаться риску — вовсе не то же самое, что быть обреченным на печальный итог. Аналогичным образом случаи заболевания раком молочной железы или сердечно-сосудистыми заболеваниями в семье несколько повышают вероятность того, что у ее членов возникнут подобные проблемы со здоровьем, но это никоим образом не подтверждает неизбежность этих страшных болезней. В сущности, само осознание риска нередко подталкивает нас к намеренным, сознательным, здоровым, защитным вариантам выбора. Вот и история семейного несчастья может иметь такой же позитивный эффект.

Перескажу вам притчу, которую рассказал мне один священник в ходе беседы о психологической устойчивости^[861]. В одной семье росли два брата, их отец был агрессивным алкоголиком. Один брат, повзрослев, стал горьким пьяницей и родителем, совершенно не участвующим в воспитании своих детей, а второй — трезвенником, который нежно заботится о своей жене и детях. Когда священник спросил их, почему, по их мнению, они стали тем, кем стали, оба брата ответили одинаково: «А каким я мог стать, учитывая то, каким был мой отец?» Проще говоря, там, где одни видят обреченность повторения истории, другие видят необходимость изменить ситуацию.

* * *

Как уже говорилось, дети действительно многому учатся у своих родителей и социальной среды, однако обучение через наблюдение выходит за рамки модели «все побежали, и я побежал». В 1963 году Бандура провел следующее исследование на базе известного эксперимента с куклой Бобо^[862]; снова дошкольники стали свидетелями агрессивного нападения на нее взрослого, только на этот раз агрессия в одном случае вознаграждалась похвалой и угощением, а в другом — выговором и наказанием. Так вот, дети, которые видели, что агрессия наказывалась, с намного меньшей вероятностью копировали увиденное, чем те, кто видел, как насилие поощряется. К сожалению, этот эксперимент с куклой Бобо известен намного меньше, чем первый, ведь он весьма наглядно демонстрирует, что даже дошкольники обращают внимание не только на действия и поступки людей как таковые, но и на их последствия.

«Мудрый учится на чужих ошибках»^[863], — гласит народная мудрость. Мы склонны думать о ролевых моделях как о людях, указывающих нам путь вперед, на самом же деле некоторыми из наиболее влиятельных моделей такого рода становятся поучительные истории. Мы наблюдаем, как кто-то идет в жизни по пути, по которому мы сами ни за что не пойдем^[864]. Это истории о людях, которыми мы клянемся никогда и ни за что не становиться. В одном качественном исследовании с участием молодых людей, подвергавшихся в детстве воздействию насилия в семье^[865], некоторые участники, очень похожие на Дженнифер, боялись в будущем оказаться в ловушке несчастливых взаимоотношений; но еще больше респондентов утверждали, что неправильное поведение родителей их многому научило. Помня о своем детстве, они уделяли особо пристальное внимание поведению потенциальных партнеров, стараясь держаться подальше от тех, кто напоминал им о матери или отце-насильнике. Они не воспринимали хорошие взаимоотношения между людьми как должное и в результате подходили к выбору партнера особенно осторожно и тщательно.

«Видеть плохого родителя — не значит быть таким родителем»^[866], — писал Леонард Шенголд в книге Soul Murder («Убийство души»). Так было с мэром Нью-Йорка Биллом де Блазио, чей отец вернулся со Второй мировой войны героем, но со временем стал алкоголиком и в конце концов, когда Биллу было восемнадцать лет, покончил жизнь самоубийством. В двадцать с небольшим де Блазио сменил фамилию отца на фамилию матери. И хотя, по его собственному признанию, было время, когда он сомневался в своей способности иметь нормальную семью, впоследствии он стал мужчиной, для которого жена и дети являются центром Вселенной. Оглядываясь назад, Блазио считает, что именно благодаря отцу пошел служить в армию и именно отец преподал ему «очень, очень важные личные уроки относительно того, как надо прожить жизнь»^[867]. Как говорит де Блазио, «отец показал мне в первую очередь плохой опыт. От него я узнал, чего не следует делать»^[868].

Способность человека вести себя иначе, чем родители, разрывая тем самым негативный цикл, каким бы этот цикл ни был, невозможно переоценить. Взрослея, Дженнифер буквально все в жизни делала не так, как ее отец и мать. Она выбрала надежный карьерный путь, чтобы всегда иметь средства для оплаты услуг врача и покупки туалетных принадлежностей и прочих вещей, которые могут ей понадобиться. Она выбрала в мужья человека, который ничем не был похож на ее папу, и когда они, готовясь к свадьбе, составляли обеты, в которых подтверждали свою любовь и верность, в них не было слов «и в горе, и в радости». «Слишком уж много раз я слышала эти слова как оправдание насилия и агрессии», — сказала Дженнифер.

Намного труднее Дженнифер далось избавление от навязчивых слов, которые мать прокричала в тот день, когда она покидала дом: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» По признанию Дженнифер, этого она боялась больше всего. «Не то чтобы я не хотела простить своих родителей. Я их прощаю. И я испытываю к ним сострадание. Но понимать их я не хочу. Для меня понимание их поступков означает их оправдание. Это означает, что я согласна на такую же жизнь, какой жили они, что я буду делать то же самое, что делали они. Для меня нет ничего страшнее мысли, что я, с таким трудом вырвавшись из мира, в котором росла, потом вдруг стала такой же, как они. И если рождение ребенка означает большее понимание… то я лучше не буду его рожать». А когда я предположила, что, вполне возможно, родив своих детей, она вполне может обнаружить, что понимает своих родителей вовсе не больше, а, напротив, гораздо меньше, Дженнифер расплакалась от облегчения.

* * *

«Когда люди меня спрашивают, стоит ли им иметь детей, я никогда не говорю им, что делать. Я просто отвечаю: “Этот опыт не сравнится ни с чем”. И все. Никакой замены этому нет. Невозможно получить такой опыт с другом. Ты не можешь сделать это с любовницей. Если ты хочешь иметь опыт абсолютной и полной ответственности за другого человека и научиться любить его и быть связанным с ним теснейшими узами, только тогда тебе следует родить детей»^[869]. Это слова Морриса Шварца, профессора социологии, о котором пишет Митч Элбом в мемуарах Tuesdays with Morrie^[870]. И эти же слова мне хочется говорить каждому сверхнормальному человеку, который раздумывает, следует ли ему иметь детей.

Рождение ребенка — это выбор, и единственный абсолютно верный способ прожить жизнь иначе, чем плохие родители, — не становиться матерью или отцом. Сверхнормальным людям слишком хорошо известно, что брак бывает неудачным, а детство может быть несчастливым, что не все родители справляются со своей задачей, поэтому воспитание детей нередко кажется им очень рискованным предприятием. Некоторые люди решают отказаться от детей, потому что им надоело заботиться о других. «Я просто хочу наконец-то пожить для себя», — сказал один из моих клиентов. И это тоже факт, который очень полезно о себе знать. Но в решении Дженнифер было что-то пассивное и меланхоличное; она запустила его несколько лет назад на предыдущих сеансах психотерапии, словно пробный шар. На самом деле нельзя сказать, что она не хотела детей, просто ей казалось, что из-за пережитого ею негативного опыта, из-за того, как вели себя ее родители, она, возможно, не годится в матери. Или ее беспокоило, что с рождением ребенка она может оказаться в той же ловушке, в какой жила ее мать, и запустит таким образом очередной виток цикла жестокости и несчастливого детства.

Дженнифер не понимала — или не могла в это поверить, — что, создав собственную семью, она получает одинаковый шанс как разорвать этот разрушительный цикл, так и повторить незавидную судьбу своей матери. Джеймс Роудс, известный пианист, который в свое время даже не надеялся стать, по его словам, «уверенным в себе, продуктивным, нормальным членом общества»^[871], тоже сильно колебался, решая становиться родителем. В ужасе от того, что его ребенок может страдать так же, как он сам, или от того, что он так страдал, Роудс в своих мемуарах пишет, что хотел бы смотреть на это так просто: «Что рождение моего сына является началом конца моей старой жизни и началом новой, гораздо более полноценной»^[872]. Я вовсе не утверждаю, что сверхнормальным людям легко решиться на рождение ребенка — и пережить в этом процессе собственное перерождение, — но убеждена, что это возможно. И такое действительно случается.

Именно это, к ее удивлению и, безусловно, облегчению, случилось с Дженнифер, которая сразу после рождения первенца чувствовала себя так, будто каждый день просыпается в совершенно новом мире. Мир, конечно же, не изменился; по признанию Дженнифер, она заметила это еще по дороге из роддома домой. Женщина с отстраненным любопытством наблюдала за тем, как мимо проезжали другие автомобили, развозя людей на работу, в рестораны, магазины или по домам, и все вокруг вели себя так, будто в мире ничего не изменилось, но для Дженнифер все стало другим. Она сидела на заднем сиденье машины с новорожденным малышом на руках, и он смотрел на нее широко открытыми глазами, такими же беззаботными и ничуть не обеспокоенными прошлым, как небо над их головами.

Говорят, рождение ребенка превращает нас в туристов в своих городах; мы вдруг обнаруживаем, что посещаем парки, музеи и зоопарки, о существовании которых раньше и не догадывались. Примерно то же случилось с Дженнифер; ее сын, а позже и дочь, росли, а она чувствовала себя туристом в собственной жизни. Конечно же, дело было не только в том, что она начала посещать новые места. Теперь у Дженнифер появились новые заботы, новые приоритеты. А также новая роль и новая идентичность. Появились радости, которых она никогда прежде не знала. Например, когда дочь вернулась из детского сада, а в ее тетрадке, озаглавленной «Все обо мне», в графе «Я чувствую…» каракулями шестилетнего ребенка было дописано «себя дома очень-очень хорошо». Видеть мир глазами счастливого ребенка для Дженнифер было опытом, которого она прежде не переживала.

Возможно, вы подумали, что «Мститель» — довольно странное название для главы, посвященной теме семьи, однако некоторые сверхнормальные, думаю, очень хорошо меня понимают. Говорят, счастливая жизнь жертвы — самая лучшая месть обидчику, а для некоторых людей дети — ярчайшее воплощение счастливой жизни. Возможно, это самый персональный способ нанести ответный удар и изменить ситуацию к лучшему из всех существующих. В одном интервью Национальному общественному радио писатель Джонатан Сафран Фоер вспомнил слова своей бабушки, пережившей холокост, о том, что значили для нее дети и внуки: «Она часто говорила: “У других людей есть бриллианты и жемчуг, а мои бриллианты и жемчуг это вы. Вы — моя месть”. Ее счастье… ее определение счастья было теснейшим образом связано с реакцией на трагедию ее семьи. И, знаете, ее радость жизни действительно была ее местью»^[873].

Дети Дженнифер тоже были ее бриллиантами и жемчугом, и она очень высоко ценила простые милые моменты, которых когда-то не могла представить в своей жизни. Например, когда ее маленький сын с гордостью принес ей горсть камешков, будто это были самые драгоценные в мире самоцветы, какими они, конечно же, для нее и были. Когда наблюдала, как дети выпрыгивают из школьного автобуса и стремглав мчатся к дому — совершенно не так, как возвращалась домой она. Когда она слышала, как они бегут к обеденному столу в предвкушении любимых кушаний. «Я не помню, чтобы в нашей семье когда-нибудь готовили то, что я любила, — рассказывала Дженнифер, — и уж совсем не помню, чтобы я, идя к столу, надеялась это получить».

По данным исследований, когда мы взрослеем, самые обыкновенные впечатления и переживания делают нас счастливее^[874]. Пожалуй, в первую очередь это относится к сверхнормальным людям, для которых самое ординарное нередко бывает необыкновенным. Они как к невероятной роскоши относятся к жизни в доме, где чувствуешь себя в безопасности. Им кажется чем-то особенным возможность удовлетворять немудреные потребности и желания своих детей — и свои тоже. Среднеожидаемое нередко воспринимается ими как нечто замечательное и удивительное. Иметь любовь и собственную семью для них — это справедливость, на которую они даже не рассчитывали.

«Я никогда не думала, что у меня будет такая жизнь, — призналась Дженнифер. — Маленькой я никогда не чувствовала, что для кого-нибудь важна. Теперь, когда мои дети бегут к двери, чтобы поприветствовать меня, или машут мне из окна, когда я отправляюсь по делам, я чувствую себя настолько значимой и важной, что мне становится больно. Это так потрясающе, что просто пугает». Дженнифер раньше нечего было терять, и теперь она иногда, а может, и довольно часто, боится, что удача отвернется от нее. То, что она нашла в материнстве огромную радость, смысл и беззащитность, вряд ли необычно^[875] — это совершенно нормально, — но для нее стало самым замечательным в родительстве.

* * *

Нынешняя жизнь Дженнифер, ее жизнь в настоящем, иногда такая, словно и не было несчастливого детства. Но случаются, конечно, моменты, напоминающие о страданиях каким-либо новым способом. Ей, например, было грустно за своих детей, да и за себя, когда она видела бабушек и дедушек, которые нянчат младенцев, или идут в школу к внукам на День бабушек и дедушек, или дают детям полезные советы по воспитанию внуков. «Мне воспитывать детей помогает Amazon», — сказала Дженнифер, имея в виду, что она обычно узнает, какое одеяльце, книжку или велосипед лучше купить ребенку, в ходе собственных расследований и благодаря отзывам других родителей.

Дженнифер тщательно скрывала подобные моменты от сына и дочки, так же как раньше скрывала свои проблемы от друзей, и не раз плакала в моем кабинете, отлично понимая, что настанет день, когда им придется узнать печальные подробности о ее детстве. «Я так хотела бы, чтобы мне никогда не пришлось рассказывать им об этом. Я не хочу лгать своим детям, но и не хочу, чтобы они вспоминали моих родителей, глядя на меня или пытаясь меня понять. Или пытаясь разобраться в самих себе. Я так много трудилась, чтобы все это осталось в прошлом, чтобы дать им совсем другую жизнь. Я не хочу, чтобы они обо мне беспокоились. Я не хочу быть для них печальной историей. Я хочу быть просто их мамой». Всю жизнь Дженнифер, глядя на свою мать, видела, в каком трудном положении та оказалась. Она хотела во всем отличаться от мамы, не только дав своим детям дом, где они будут чувствовать заботу и защиту, но и не оказавшись в трудном положении, свидетелями которого они бы могли стать.

«Мам, а кто твои родители?» — спросил однажды восьмилетний сын Дженнифер, когда они однажды вечером сидели в пиццерии. Оказалось, он составлял в школе генеалогическое дерево семьи и не смог самостоятельно решить, как соотносятся друг с другом родственники его матери. Поискав в голове подходящее объяснение, Дженнифер ответила, что у некоторых людей бывают проблемы, из-за которых им трудно быть хорошими родителями, что им не нравится быть родителем, как это нравится ей, и поэтому она еще девочкой ушла жить к бабушке и дедушке, которые заботились о ней, как мама и папа. Дженнифер сказала сыну, что в некотором роде у нее в разное время были разные родители. Сначала мама и папа, с которыми она жила, когда была маленькой, а потом бабушка и дедушка, которые тоже были ее родителями.

Пока Дженнифер говорила, сын практически перестал моргать, слушая ее очень внимательно. Дженнифер казалось, что прошло всего несколько минут с тех пор, как она заглядывала в эти широко раскрытые глаза по дороге домой из роддома, только на этот раз вместо безразличия к ее прошлому она видела там усилия сына осознать и принять ситуацию.

Закончив объяснения, Дженнифер, затаив дыхание, ждала его реакции.

«Я вижу тебя в совершенно новом свете», — сказал он наконец весьма решительно, чего, собственно, Дженнифер больше всего и боялась.

Сердце ее сжалось. Она не знала, что сказать.

«Ты… ты настоящая, — продолжил мальчик, и в его глазах сверкнуло что-то вроде восхищения. — Ты как Золушка».

Потрясенная до глубины души и чувствующая огромное облегчение, Дженнифер улыбнулась сквозь слезы. Ее сын совсем не нашел историю матери печальной. Для него она была реальным человеком, пережившим несчастливое детство, который в конце концов обрел в жизни любовь и счастье.

Глава 17. Сила любви

Любовь — прерогатива храбрых^[876].

Ганди

В 1938 году — тогда же, когда Супермен дебютировал на обложке первого посвященного ему комикса, — врач и исследователь из Гарвардского университета Арлен Бок начал то, чему впоследствии суждено было стать самым долгосрочным исследованием в области развития взрослых за всю историю таких исследований^[877]. Он сделал это благодаря финансовой поддержке магната магазинов дешевых товаров Уильяма Гранта, можно сказать, Сэма Уолтона своего времени. Это революционное исследование, или, проще говоря, исследование Гранта, как его запомнят, проводилось в целях изменения тенденции в медицинских исследованиях изучать в основном больных людей; его авторы вознамерились лучше изучить тех, кому, казалось бы, изначально был обеспечен успех в жизни.

Участниками исследования Гранта стали 268 студентов Гарвардского университета, прошедшие тщательный отбор, потому что все они должны были быть психически, физически и эмоционально здоровы^[878]. Это были молодые люди, родившиеся в конце Первой мировой войны, детство которых пришлось на «бурные двадцатые», а подростковый возраст на времена Великой депрессии. В духе того времени в основном это были белые мужчины, и многие из них, но не большинство, получили привилегированное воспитание. Одни родились в семьях, живших в США на протяжении многих поколений, другие были иммигрантами. Некоторые принадлежали к высшему обществу, но почти половина получала для учебы в университете финансовую помощь в той или иной форме. У половины родителей испытуемых не было высшего образования, и многие из этих студентов успели приобрести в жизни негативный опыт, включая бедность, алкоголизм в семье или смерть родителя. Тем не менее так или иначе каждый из этих молодых людей добрался до Гарварда, и как группе им вроде бы самой судьбой была предопределена весьма успешная жизнь. Со многими так и произошло.

Исследователи знали участников только под кодовыми именами и номерами; многие из них впоследствии стали выдающимися специалистами в разных областях деятельности, скажем сенаторами или судьями. Со временем сведения об участии некоторых из них в исследовании Гранта стали достоянием широкой общественности, например Бен Брэдли, бывший исполнительный редактор Washington Post, написал об этом в самом начале своих мемуаров^[879]. Оказывается, в эту группу входил и президент Джон Кеннеди^[880]. Будучи смелыми новаторами, Бок и Грант инициировали, по словам ежедневной студенческой газеты Harvard Crimson, «анализ “нормального” человека, который однажды может стать одним из самых важных вкладов Гарварда в общество»^[881]. Однако провести «анализ нормального человека» — это не совсем то, к чему стремились исследователи. Оба хотели раскрыть секреты тех, кого они назвали супертриумфаторами^[882].

Многие исследования в сфере социологии направлены, так сказать, «вширь». Иными словами, ученые собирают небольшое количество данных о большом числе участников, но исследование Гранта с самого начала планировалось не как широкое, а как глубокое. Не будем забывать, что в 1938 году в мире господствовали идеи биологического детерминизма, и, как и в случае с Суперменом, считалось, что преуспевают в жизни люди в первую очередь благодаря некой врожденной суперсиле, или суперинтеллекту, или суперспособностям. По этой причине Бок и его коллеги — терапевт, психолог, антрополог, психиатр, физиолог и два секретаря — с огромным энтузиазмом погрузились во всестороннее изучение состояния здоровья отобранных испытуемых. «Люди Гранта», как их называли, подвергались всевозможным антропологическим и интеллектуальным тестам. Они часами бегали по беговой дорожке. Проходили тест Роршаха с чернильными пятнами; почерковеды анализировали их почерк. Подверглись исследованиям с использованием новомодного в те времена метода электроэнцефалографии. Исследователи тщательно регистрировали их привычки в питании, вплоть до того, сколько сахара каждый клал в утренний кофе. Регулярно проводилось медицинское обследование участников; исследователи вели записи всех физических характеристик, от величины надбровных дуг до длины полового члена в возбужденном состоянии и «длины [мошонки] в висячем положении»^[883] — эту деталь особенно часто цитируют при описании исследования. Сотрудники посещали дома испытуемых, собирая информацию об их детстве и прошлом их семей, но эти сведения стали представлять интерес только через несколько лет.

Уже в ходе исследования его полностью поддержал известный психолог Джордж Вейлланта, а позже стал его неизменным директором и штатным рассказчиком, который объединял десятилетиями собираемые данные в книги о жизни «людей Гранта». Последняя книга серии называлась «Триумфальный опыт»^[884] и была опубликована в 2012 году; в ней резюмируется все произошедшее с испытуемыми, за которыми исследователи наблюдали начиная с девятнадцати до девяноста с лишним лет. Итак, по окончании Гарварда более 80 процентов «людей Гранта» в 1940-х годах приняли участие во Второй мировой войне, затем большинство из них женились и родили детей. С 1950-х по 1980-е годы в их карьерах и личной жизни наблюдался определенный прогресс или, в некоторых случаях, регресс; в 1990-е и позже они вышли на пенсию и достигли старости. Все это время продолжалось тщательное изучение их организма, испытуемые регулярно проходили опросы и заполняли всевозможные анкеты. Их тестировали. Они отвечали на вопросы исследователей. Исследовательский персонал общался даже с их супругами и детьми.

Как уже говорилось, Бок и Грант задумывали эксперимент в надежде раскрыть секреты супертриумфаторов, но, конечно же, исследования и жизнь редко позволяют решить сложную задачу простым способом. Как показало время, жизнь ни одного из «людей Гранта» нельзя назвать беззаботной: все они на том или ином этапе боролись с разного рода жизненными невзгодами, и ни одну из врожденных характеристик, которые исследователи с такой тщательностью регистрировали, нельзя считать надежным предиктором их будущего. После определенного уровня (кстати, всего лишь на одно стандартное отклонение выше среднего) высокий интеллект не приводил к заметному успеху; участники с IQ в диапазоне от 110 до 115 преуспевали в карьере примерно так же, как и те, чей коэффициент интеллекта был выше 150. Семьи «людей Гранта» распадались чаще всего по причине алкоголизма, а вовсе не из-за неправильной формы надбровных луг или количества сахара в утреннем кофе. И к пятидесяти годам почти треть испытуемых в тот или иной период жизни соответствовала критериям психических расстройств, таких как депрессия или тревожность, что немало озадачило инициатора исследования. «Когда я их отбирал, они все были совершенно нормальными»^[885], — сказал Бок Вейлланту в 1960-х годах. Интересно, что бы он сказал, если бы дожил до самого радикального открытия Вейлланта, сделанного тогда, когда «люди Гранта» разменяли десятый десяток, и исследователи получили возможность изучить всю их жизнь, от начала до конца. По мнению Вейлланта, самое большое влияние на меру успешности испытуемых, без всяких сомнений, оказывал фактор, который инициаторы исследования даже не рассматривали, — любовь^[886].

Через двадцать лет после отбора первых участников исследования Гранта в президентском обращении 1958 года к Американской психологической ассоциации известный психолог Гарри Харлоу с сожалением отмечал, что «психологи не только не проявляют к вопросам зарождения и развития любви и привязанности никакого интереса, но и складывается впечатление, что они вообще не подозревают об их существовании»^[887]. Так было и на момент начала исследования Гранта, но, учитывая его выводы, исследователи уже не могли игнорировать важнейший факт: люди, в чьей жизни была любовь, процветали и в личной жизни, и на работе, тогда как те, кто прожил жизнь без любви, добились значительно меньшего успеха. Иногда на их достижениях позитивно сказывалась любовь в виде счастливого детства^[888]. Испытуемые, чье детство было самым благополучным, которые детьми чувствовали любовь и заботу со стороны значимых для них людей, зарабатывали на 50 процентов больше тех, чье воспитание было крайне суровым; они с большей вероятностью были удовлетворены своей взрослой жизнью и чаще наслаждались взаимоотношениями, основанными на любви и привязанности.

Прежде чем делать вывод, что успех в жизни в огромной мере зависит от хороших родителей, важно отметить, что Вейллант отлично понимал: любовь может принимать разные формы. Жизни «людей Гранта» стали для него доказательством того, что меняющие жизнь тепло и забота^[889] могут исходить от романтических партнеров, друзей, учителей, бабушек и дедушек, теть, дядь, наставников, медсестер, родных братьев и сестер и многих других людей. Например, более 90 процентов тех, кто в возрасте шестидесяти пяти лет жил приятной и успешной жизнью, в детстве и юности были особенно дружны с родным братом или сестрой^[890]. А еще Вейллант получил довольно убедительные подтверждения того, что любовь может приходить из источника, о котором мы говорили в предыдущей главе, — от детей^[891]. «Знаете, чему я научился у своих детей? Любви!»^[892] — восклицал один из «людей Гранта». «Каждый видит любовь по-своему, — заключает Вейллант, — но любовь всегда любовь»^[893].

Скотт так сказал об этом долгосрочном исследовании: «Это великий разоблачитель истины, скала, о которую разбились отличные теории, где теперь могут быть построены еще более надежные теории»^[894]. Инициаторы исследования совсем не ожидали истины, которую выявили в жизни «людей Гранта», и она, безусловно, разрушила их отличную теорию о том, что благополучие и успех можно свести к какой-то одной биологической переменной, скажем длине мозговых волн или уровню интеллекта. Сейчас такой упрощенный подход кажется почти наивным, но вряд ли Бок и Грант были так уж наивны, просто они не там искали. По словам Джорджа Вейлланта, разгадка физического и психологического благополучия во взрослой жизни не так сложна, как можно было ожидать: «Семьдесят пять лет и двадцать миллионов долларов, потраченных на исследование Гранта, привели к одному простому и однозначному, по крайней мере для меня, заключению: счастье — это любовь»^[895].

* * *

Участников исследования Гранта вряд ли можно назвать самой репрезентативной выборкой, но Вейллант, безусловно, был прав. Целый ряд исследований, проведенных в разных странах мира, позволяет предположить, что взаимоотношения с людьми могут стать важнейшим источником смысла нашей жизни^[896]. И исследования в области психологической устойчивости, особенно предусматривающие наблюдение за испытуемыми на протяжении многих лет, раз за разом доказывают, что любовь — вечная и невероятно мощная сила, способствующая успеху^[897]. Согласно данным Национального лонгитюдного исследования здоровья подростков, в котором изучали более двенадцати тысяч участников, от негативных последствий испытуемых из группы риска лучше всего защищает ощущение глубокой связи с родителем, учителем или наставником^[898]. Еще одно длившееся четырнадцать лет исследование на базе почти семисот испытуемых с самыми разными характеристиками и их семей, продемонстрировало, что такую защиту участникам обеспечивают родители, друзья, учителя, наставники, родственники и возлюбленные, которые в совокупности составляли «жизненно важные коммуникации»^[899], спасая тех, кто плыл против течения. Можно упомянуть еще об одном исследовании, в котором в течение более чем семнадцати лет наблюдалась жизнь трехсот несовершеннолетних матерей^[900]; оно выявило, что поддержка родителей или других важных для участниц людей существенно повышала вероятность того, что эти молодые женщины добьются успеха в учебе и на работе. Еще одно широко известное исследование пятисот городских малолетних правонарушителей из бедных семей показало, что те участники, которые, повзрослев, имели любимую работу и любовные отношения, намного реже в дальнейшем сталкивались с системой правосудия^[901]. Было и еще одно важное исследование, о котором мы не раз упоминали — исследование на острове Кауаи. В числе прочих оно показало, что только каждый шестой из трудных подростков оставался таким же, будучи взрослым^[902], и что одним из самых важных и влиятельных «вторых шансов»^[903] в зрелом возрасте стал успешный брак со стабильным и любящим спутником жизни или, в некоторых случаях, успешный второй брак после импульсивного и раннего первого. Следовательно, отчасти нерассказанная история неблагоприятных обстоятельств и психологической устойчивости заключается в том, что для многих людей любовь служит самым мощным и эффективным способом перезагрузки из всех возможных.

Несколькими главами ранее мы говорили о том, что сверхнормальные люди нередко находят весьма изобретательные способы начать взрослую жизнь с чистого листа. Они позволяют себе экспериментировать с концепцией (и реальностью), что их жизнь может отличаться от той, какой она была раньше, что прошлое не обязательно должно быть прологом будущего. Многие начинают с изменения адреса, занятия и даже имени, потому что сверхнормальные, как правило, независимо решают свои проблемы, а это решения из категории, которые они могут принять абсолютно самостоятельно. Но порой менее понятно, во всяком случае для них же самих, как новые отношения с другими людьми помогают начать жизнь с нуля.

Прямая связь между хорошими взаимоотношениями и хорошей жизнью — таков главный вывод социологических исследований^[904]. Если же, как говорил Джордж Вейллант, «счастье — это любовь», то многие сверхнормальные люди, к сожалению, убеждены, что у них никогда не будет ни того ни другого. Как вы помните, им часто кажется, что любовь — это удел других людей, что эта роскошь доступна тем, у кого счастливая и успешная жизнь, а те, кто просто выживает, ее не заслуживают. Излишествам просто нет места в жизни, построенной на постоянной необходимости сражаться или спасаться бегством. Иными словами, сверхнормальные очень часто чувствуют себя так, как Супермен на обложке первых комиксов, вышедших 1938 году: сильный и высокий, он быстро бежит, держа высоко над головой большой разбитый зеленый автомобиль, а плохие парни в ужасе разбегаются кто куда. Только вот здесь что-то не видно никакой любви.

* * *

В 1958 году, как раз тогда, когда психолог Гарри Харлоу сетовал о том, что его коллеги, похоже, даже не подозревают о такой вещи, как любовь, психоаналитик Джон Боулби, опубликовав статью «Природа привязанности ребенка к матери», в корне изменил ситуацию^[905]. В этой работе ученый заложил основу того, что позже стало известно как теория привязанности, словом, идея, что дети рождаются для тесной связи с теми, кто их окружает. По мнению Боулби, любовь вряд ли можно считать эволюционным излишеством^[906]. Она может восприниматься как таковая теми, кто ее лишен, но любить и быть любимым — это врожденный инстинкт человека, невероятно важный для выживания. Мы входим в мир плача и цепляясь за тех, кто о нас заботится, обычно за мать, улыбаемся им и внимательно наблюдаем, потому что это требуется для адаптации. Чувствуем ли мы голод или смятение внутри либо опасность или холод извне, безопасность и успокоение мы обретаем благодаря заботе и защите других людей как в младенческом, так и во взрослом возрасте. «Все мы с колыбели до могилы бываем наиболее счастливы, когда наша жизнь организована в виде своего рода экскурсий, длинных или коротких, на которые мы отправляемся с надежной безопасной базы, обеспечиваемой фигурами привязанности»^[907], — утверждает Боулби. Стремление к близости и любви представляет собой эффективный механизм адаптации — возможно, самый адаптивный из всех существующих, — и во многом именно благодаря ему мы и выживаем, и процветаем.

Рассмотрим коротко историю актрисы Виолы Дэвис, награжденной всеми престижнейшими профессиональными премиями: и «Оскар», и «Эмми», и «Тони». Это, безусловно, история сверхнормального человека, если таковые существуют в природе. «Я считаю себя героиней, — сказала Дэвис в 2016 году в интервью Джону Лару из New Yorker. — У меня нет ни плаща, ни золотого лассо. Но у меня всегда была тяга к приключениям, к жизни лучшей и большей, чем я сама»^[908]. Дэвис росла в условиях крайней нищеты с отцом-алкоголиком, который регулярно избивал ее мать. Они с сестрой постоянно ходили голодные, в грязной одежде; регулярной их трапезой только был обед в школьной столовой. А еще девочка носила в кармане пальто вязальный крючок, чтобы защищаться от насилия на расовой почве в основном белом районе Род-Айленда, где они жили. Из-за проблем дома у сестер часто бывали неприятности в школе, и, по признанию Дэвис, им казалось, что во всем мире нет места, куда бы они могли обратиться за помощью. «Рассказывать кому-то о своих проблемах мы не могли», — вспоминает она.

Ради собственного спасения они с сестрой ходили на самые разные внешкольные занятия, вселявшие в девочек веру в себя; так они сопротивлялись ужасной реальности и сбегали от неблагоприятных жизненных обстоятельств. «Мы были как охотники, — рассказывала Дэвис. — Даже если что-то нас совсем не интересовало, мы занимались этим, просто чтобы чем-то занять себя и не идти домой». В конечном счете спасением для обеих девочек стало актерское мастерство, которое со временем привело повзрослевшую Виолу и в знаменитую школу Джульярда, и на нью-йоркскую сцену, и в Голливуд, где она удостоилась десятков наград, более сотни номинаций и звезды на Аллее славы.

Однако, как признается Дэвис, для нее «важнейшим откровением стало то, что травма всегда остается с тобой». К тридцати годам у актрисы был всего один роман, и то с человеком, который сказал ей, что любил ее только один раз. Она боролась с беспокойством и низкой самооценкой с помощью психотерапии, и именно на этих сеансах Дэвис собралась с силами и заставила себя дать любви еще один шанс. «Проблемы прекратились, когда я встретила своего будущего мужа. Беспокойство, тревога. Все». Эта история может показаться слишком простой, и, скорее всего, так бывает далеко не всегда, но результаты исследований явно на стороне Дэвис.

* * *

«Мы — сумма всех мгновений нашей жизни; все, что мы есть, заключено в этих моментах»^[909], — писал Томас Вулф в книге «Взгляни на дом свой, ангел». Сегодня всем ясно, что повторяющиеся негативные моменты оказывают определенное влияние на наши сердца и умы, но по тем же причинам повторяющиеся позитивные моменты тоже влияют на нас. Подобно тому как стрессовый опыт общения и взаимодействия с людьми активирует амигдалу, способствует выбросу гормонов стресса и негативно сказывается и на психике, и на физическом состоянии, успокаивающий опыт общения с любимыми и близкими производит обратный эффект.

Когда мы чувствуем поддержку учителя, наставника или находим защиту под крылом заботливого родителя или любовника, или когда сами заботимся о своих детях, или наслаждаемся беззаботным моментом общения с близким другом, миндалевидное тело успокаивается, и уровень гормонов стресса снижается^[910]. Вместо системы тревоги в мозге активируется система вознаграждения; мы понимаем, что с нами произошло что-то хорошее, поэтому в целом чувствуем себя хорошо. Физическая близость^[911] — возможность держаться за руки, дотрагиваться до любимого, обниматься, целоваться — тоже снижает уровень гормонов стресса и повышает содержание окситоцина и вазопрессина^[912], часто называемых гормонами любви. Даже просто просмотр фотографий любимых и близких^[913] успокаивает нас, выключая внутренние сигналы тревоги.

Однако любовь не просто успокаивает мозг. Она изменяет его, и, возможно, делает это быстрее и эффективнее любых других факторов. Любовь снижает активность амигдалы и выработку гормонов стресса^[914], и мозг реже запускает механизм «бей или беги» и больше открывается для обучения всему новому^[915]. В течение жизни человеческий мозг адаптируется и заново приспосабливается к окружающему миру: если мир меняется, меняется и мозг. Это явление известно как нейропластичность, и оно не только имеет к любви прямое отношение, но и, как утверждает психолог Луис Козолино, «любовь — самый крупный вкладчик в [нейропластичность]»^[916]. Так же как птенцы намного быстрее обучаются пению, слушая других птиц^[917], а не записи, дети быстрее обучаются новым навыкам благодаря взаимодействию с другими людьми, а не в результате просмотра видео^[918], а взрослые наиболее эффективно учатся во взаимоотношениях с себе подобными.

Таким образом, со временем позитивный опыт, каким бы он ни был и с кем бы ни был связан, способствует благополучию человеческого организма^[919], а именно: снижению артериального давления и правильной реакции сердечно-сосудистой системы на стресс, снижению риска сердечных заболеваний, улучшенному функционированию иммунной системы, снижению депрессии и беспокойства, улучшению сна, большей продолжительности жизни, большему чувству доверия и большей открытости, расширению социальных сетей, повышению уровня креативности и когнитивного функционирования. Если, как утверждал Роберт Блок, выступая перед комитетом Сената, несчастливое детство «возможно, является главной причиной плохого здоровья взрослых американцев»^[920], то позитивный опыт общения с людьми может быть главной причиной хорошего здоровья и счастья человека во взрослом возрасте.

Все это означает, что позитивные ощущения и эмоции дают нам нечто большее, чем избавление от негативных чувств. Позитивные переживания восстанавливают, они способны компенсировать негативный опыт. Психолог и исследователь Барбара Фредриксон называет это «эффектом отмены»^[921], который возникает параллельно с позитивными чувствами и, прежде всего, с любовью. Конечно же, такому сложному явлению, как любовь, невозможно дать простое определение, поэтому теоретики вроде Фредриксон, как правило, используют это слово практически как обобщающее понятие, которое обозначает все приятные чувства, которые мы испытываем в контексте взаимовыгодных с эмоциональной точки зрения отношений: радость, благодарность, удовлетворение, интерес, надежда, гордость, веселье, вдохновение, обожание и прочее^[922]. Таким образом, любовь несет в себе двойное преимущество: позитив плюс единение, — компенсируя ущерб как от стресса, так и от изоляции. Действуя как лекарство, она успокаивает тело и разум и ускоряет выздоровление после серьезного стресса. Фраза «любовь исцеляет» может казаться клише, но любовь, похоже, действительно обладает непревзойденной силой исцеления от пережитого душевного напряжения и психологических травм.

* * *

Я признаю, что вызвала у читателя внутренний конфликт, и это тот же конфликт, с которым каждый день сталкиваются сверхнормальные люди, поскольку в одной из первых глав, обсуждая истории происхождения, сказала, что мозг человека устроен так, чтобы обеспечивать выживание, но не счастье, и по этой причине «плохое сильнее хорошего». «Плохие эмоции, плохие родители и плохие отзывы воздействуют сильнее, чем хорошие; негативная информация обрабатывается мозгом тщательнее позитивной»^[923], — утверждал исследователь Рой Баумейстер. Вот почему самые трудные и несчастливые моменты жизни оказывают на нашу историю и жизнь преувеличенный эффект. Но, как мы только что убедились, любовь тоже может быть на редкость мощной силой.

Для многих сверхнормальных людей самой трудной и часто последней битвой становится вовсе не борьба между добром и злом в окружающем мире, а борьба между хорошим и плохим внутри них, которая ведется одновременно с соперничеством хорошего и плохого опыта за господство в их сердцах и умах. Это нелегкая битва — да еще и мозг сверхнормальных не всегда настроен на победу, — но бороться, безусловно, необходимо.

Конечно, мир полон всевозможных угроз. Как психотерапевт я слышу об этих страхах ежедневно. Мы слишком много работаем. Я никогда не знаю, чего от меня захотят другие. Мне не нужны новые проблемы. Отношения с людьми не стоят риска, какой они в себе несут. Они не стоят того, чтобы все время бояться худшего. Не надо застревать в чем-то одном и буксовать. Не стоит позволять себя контролировать. Не нужно допускать, чтобы кто-то причинил вам боль. Я не хочу тех ужасов, которые каждый день видел в детстве. Я потратил жизнь, пытаясь уйти от этого. Я не хочу быть обязанным делать кого-то счастливым. Я не хочу ни о ком заботиться. Мир зол. Я прошел через достаточно много испытаний.

Все это, к сожалению, правда; большинство сверхнормальных людей в самом деле прошли через большие испытания, а любые новые отношения и правда сопряжены с риском новой боли. Как вы помните, дом считается самым опасным местом в США, да и вне дома многих из нас больно ранит именно взаимодействие с близкими, и по этой причине именно дома нам труднее всего быть храбрыми. Это относится к Элен, с которой мы познакомились в самом начале книги, женщине, потерявшей брата и отца и мчавшейся на сеанс психотерапии, как настоящий супергерой. «Я моталась по всему миру, сражаясь за справедливость, но самым смелым моим поступком было возвращение домой и решение собственных проблем. Труднее всего сейчас любить маму, хоть ее сердце, кажется, всегда было разбитым и не могло по-настоящему любить меня. И решиться на создание собственной семьи, по опыту зная, что я в любой момент могу ее потерять».

Безусловно, требуется огромная смелость, чтобы переступить через негативный опыт и не только переехать и попытаться начать новую жизнь там, где вы никогда раньше не бывали, но и попробовать построить отношения, которых вы никогда не имели.

Нужна немалая смелость, чтобы рассказать людям о своих проблемах, когда не знаешь, как они отреагируют, и чтобы всегда помнить, что на каждого человека, который вас не понял, найдется тот, который поймет и примет. Это очень смело — надеяться, что жизнь может стать лучше, чем у наших родителей не только в карьере, но и в личном плане, и что можно стать в своей семье первыми, кто нашел настоящую любовь.

Нужно огромное мужество, чтобы верить, что мы заслуживаем хорошего отношения — не потому, что сделали что-то хорошее, а просто потому, что мы хорошие и окружающие могут нам это дать.

Требуется немалая сила духа, чтобы быть благодарным и помнить о тех, кто заботился о нас, о тех, кто, возможно, не избавил нас от проблем, но все равно сыграл в нашей жизни важную роль.

Виола Дэвис, безусловно, права, сказав, что травма остается с нами навсегда, но она права и в том, что любовь способна победить страх. История Виолы — лишь одна из многих подобных; такие истории я слышала много-много раз, и неоднократно в разных формах она рассказывается в этой книге. Напомню кратко некоторые из них.

Хороший романтический партнер может повлиять на нас не меньше, чем плохой родитель. Сэм, отец которого давно ушел из семьи, оставив детям вместо себя разорванные надвое купюры и лотерейные билеты, поклялся себе никогда не жениться и изменил свою точку зрения только после того, как встретил женщину, которая сумела понять его горе и его решимость никогда не разводиться. «Ты тоже потерял отца», — сказала она ему. Конечно, благодаря встрече с ней Сэм не избавился от болезненных воспоминаний, но теперь новые воспоминания стали для него гораздо важнее. «Моя жена лучшее из всего, что происходило в моей жизни, — говорит Сэм с беззаботностью, которой никогда не надеялся почувствовать. — Иногда мне кажется, что она вообще единственное ценное, что со мной когда-либо было».

Делать чье-то детство счастливым — возможно, источник даже более позитивных эмоций, чем самому иметь такое детство. «Помогая кому-то, ты помогаешь себе», а став хорошим человеком для кого-то, особенно для своих детей, можно рассчитывать на потрясающее вознаграждение, вплоть до позитивных потрясений и трепета. «Из-за своего детского опыта я привыкла думать, что меньше других женщин пригодна для того, чтобы быть матерью. Теперь же я думаю, что на самом деле подхожу для этого даже больше других, — говорит Дженнифер о своем святом отношении к материнству. — Каждый день даже в мелочах я просто не могу поверить, что это и правда моя жизнь».

Почти всегда в подобных историях фигурируют хорошие люди, даже если порой они играют второстепенные роли. Например, Элизабет, врач, которая всю свою жизнь чувствовала, что обязана стать поддержкой для брата с особыми потребностями, говорит, что для нее самыми значимыми взаимоотношениями «от колыбели до могилы» всегда были отношения с родной сестрой. «Нас соединяют узы, которых нет у многих родных братьев и сестер — или у супругов. Мы будем заботиться о брате до тех пор, пока живы, так что во многих отношениях сестра одновременно и мой партнер по жизни». И на Антона, молодого человека, сбежавшего из дома ради «перезагрузки», отношения с первой девушкой повлияли очень сильно, хотя и были недолгими. «Наша жизнь с ней изменила мою точку зрения на то, что возможно и невозможно в жизни. Я увидел, что меня можно любить, что я могу быть счастливым. То, как она смотрела на меня, изменило мое видение самого себя и то, кем я стал в дальнейшем».

Разумеется, любовь не ограничивается родным домом. Когда Кэлвин, которому отец не позволял ходить в школу, оглядывается назад в поиске хороших людей в своей жизни, он вспоминает преподавателя, чье рекомендательное письмо позволило ему поступить в колледж. «Для него это было что-то не слишком важное и трудное, но благодаря его письму я вырвался из плена, которым была для меня моя прежняя жизнь. Возможно, он не питал ко мне особо теплых чувств и даже почти меня не знал, но он в корне изменил мое будущее. И я буду всегда любить и ценить его за это; несколько лет назад я написал ему об этом в письме». По словам эксперта в области психологических травм Бессела ван дер Колка, исцеление от травм «в равной мере связано с воспоминаниями о том, как мы выжили, как и о том, что с нами произошло»^[924]. И очень важно помнить о тех, кто помог нам выжить.

Бдительность и страх вовсе не одно и то же. Выбор отношений, которые не навредят, требует не только смелости, но и некоторой степени самоосознания и осторожности. Офицер ВМФ Пол убежден, что на примере отца он научился не только постоять за себя, но и выбирать свои битвы. «Вероятно, я осторожнее многих людей — например, я чрезвычайно тщательно выбираю друзей. Однако я решил, что ни за что не позволю буллингу в прошлом воздвигнуть стену между мной и остальным миром». Джесси, девушка с татуировкой в виде совы, тоже была очень осторожна в выборе людей и выбрала супруга, с которым могла спать спокойно, ничего не боясь, крепче, чем когда-либо надеялась. И Дэвид, социальный работник, который стал супергероем для своей страдающей от хронической депрессии матери, находится в поиске спутницы жизни, которую ему не придется всю жизнь спасать.

Сообщество — вот где мы черпаем силу, поскольку там мы не одиноки. Марта, актриса, сбежавшая от мамарацци, теперь окружает себя людьми, которые не требуют от нее постоянно улыбаться ради удачного снимка, позволяя ей жить своей жизнью. Марта подходит к этому по-особому: «Я не уверена, что всегда буду встречаться только с женщинами, но сейчас я этим наслаждаюсь и прислушиваюсь к этому ощущению». И для Рейчел с перстнем Бэтмена на пальце спасательным кругом стала поддержка друзей. Сексуальное насилие со стороны родного брата в детстве и последующие сомнения в собственной нормальности со временем довели девушку до твердого убеждения, что ни один человек в мире — ни психотерапевт, ни ее возлюбленный, — не сможет это изменить. «Я не хотела чувствовать себя нормальной или важной просто потому, что мой жених меня любит, — вспоминает она. — Это слишком сильно давило на него и наши взаимоотношения. И я все равно считаю, что любовь должна исходить от многих, разных людей, тогда она более реалистична».

Некоторые из героев книги впервые нашли исцеляющие отношения в психотерапии^[925]. «Психоанализ, по сути, лечение любовью»^[926], — сказал Зигмунд Фрейд. Мишель, которая в детстве подверглась сексуальному насилию со стороны тренера по игре в поло, увидела, что ее любят и ценят, в ходе терапии, однако ей все равно было трудно поверить, что кто-то, кто не является специалистом в области исцеления души, может любить ее и заботиться о ней. «Спасибо вам за то, что вы стали первым человеком, который сказал мне, что я была стойкой и психологически устойчивой, — благодарила она меня. — Если бы мне было с кем поговорить об этом пятнадцать лет назад и кто-то подтвердил правоту моих мыслей, возможно, я уже сейчас состояла бы в благополучных отношениях». Но жизнь Мишель, конечно же, не кончена, и если она решит, что действительно хочет этого, у нее все еще впереди.

Понятно, что не существует универсального пути достижения успеха, нет одного источника, из которого мы непременно должны черпать позитивный опыт. Так же как мозг не видит никакой разницы между различными жизненными невзгодами и стрессом — как вы помните, иерархии психологических травм не существует, — он не различает и различные типы позитивных отношений и связей между людьми; иерархии любви тоже нет. «Любовь — это любовь»^[927], — как сказал когда-то Вейллант.

* * *

«В моей жизни был слабак отец, властная мать, презирающие детей учителя, сержанты-садисты, деструктивные дружеские отношения с мужчинами, выхолащивающие отношения с подружками, но в конце концов я получил замечательную жену и троих потрясающих детей. В чем я поступил правильно?»^[928] — спрашивал лауреат Пулитцеровской премии карикатурист и сатирик Жюль Файфер. Этими словами он весьма красочно описывает, насколько разнообразными могут быть наши взаимоотношения — и наша жизнь — во взрослом возрасте, если мы достаточно смелы, чтобы испытать все, что преподносит нам судьба. И это подводит нас ко второму важному выводу, сделанному Джорджем Вейллантом в результате его многолетнего наблюдения за «людьми Гранта», — вывода, который я очень хотела бы донести до всех сверхнормальных людей в мире: то, что происходит в нашей жизни так, как надо, важнее того, что случается в ней не так, как хотелось бы^[929].

В ходе исследования Гранта Вейллант обнаружил, что с течением времени опыт детства влияет на дальнейшую жизнь меньше, чем мы, возможно, ожидали. Он выяснил, что неблагоприятные обстоятельства в детском возрасте, такие как проблемы со здоровьем, инвалидность члена семьи или материальные трудности, нельзя считать надежными предикторами будущего успеха или неуспеха^[930]. Даже ранняя смерть родителя^[931] мало что говорила о жизни человека по достижении пятидесяти лет, а в восемьдесят люди, потерявшие в детстве отца или мать, были такими же счастливыми и здоровыми, как и те, чьи родители имели счастье увидеть своих детей взрослыми. Вейллант обнаружил, что и в работе, и в любви на будущую жизнь «людей Гранта» больше влияли их успехи, а не неудачи^[932]. По его словам, на протяжении многих лет наибольшее значение имела любовь, которая у них была, а не любовь, которой у них не было.

Научиться (или переучиться) любить и быть любимым можно и во взрослом возрасте^[933], и хотя многим это кажется менее желательным, чем возможность иметь близкого человека с самого начала жизни, на самом деле это безосновательно и несправедливо. Целый ряд исследований показывают, что люди, завязавшие стабильные, удовлетворительные отношения уже во взрослом возрасте^[934], делают это столь же успешно, как и те, кто наслаждался такими взаимоотношениями в детстве. Взаимоотношения во взрослом возрасте — это наш второй, третий, десятый, двадцатый шанс на любовь. Для каждого из нас новая встреча — это возможность перезапустить не только отношения, но и психологическое состояние, и свою жизнь.

Иными словами, один хороший человек или много хороших людей могут в любое время изменить нашу жизнь к лучшему — в один миг, в один день, в один год. Чаще всего новый старт нам обеспечивают новые люди, с которыми мы встречаемся уже во взрослой жизни, но иногда для этого мы воссоединяемся или просто вспоминаем родных и друзей, которые заботились о нас в прошлом. Мы с вами говорили об «эффекте спящего» несчастливого детства (суть этого явления состоит в том, что хронический стресс с течением времени накапливается и приводит к трудностям во взрослом возрасте), но существуют и позитивные эффекты^[935]. Позитивный опыт тоже накапливается, а затем внезапно, а может, и предсказуемо, все хорошее в нашей жизни перевешивает плохое.

Если вам трудно представить, что такое может произойти с вами, не падайте духом. Даже если вам кажется, что рассчитывать не на что, помните: время работает на вас. Это действие эффекта, который психолог-исследователь Лора Карстенсен назвала эффектом позитивности^[936]; его суть в том, что по мере того как мы становимся старше, хорошее приобретает собственную силу. Мы тратим все меньше времени на запоминание негативного опыта и плохих людей. Мы все больше контролируем собственную жизнь и больше склонны настраиваться на значимые и позитивные взаимодействия, а не на негативные или банальные. Мы научаемся управлять эмоциями, поэтому не так бурно реагируем на жизненные трудности и неурядицы. Когда мы становимся взрослыми, наша вера в людей обычно укрепляется, улучшаются отношения с окружающими^[937]. В общем во второй половине жизни мы обычно обращаем больше внимания на то, что было хорошо и правильно, чем на то, что пошло не так.

Нельзя не отметить, что большинство историй в этой книге рассказывают о мужчинах и женщинах в начале и середине жизненного пути. В этот период сверхнормальные испытывают самую сильную боль, так как накопленный стресс детства накладывается на ошеломляющую неопределенность будущего. В полном соответствии с выводами Карстенсен пожилые люди редко приходят ко мне, чтобы поговорить о несчастливом детстве, а если они все же об этом говорят, то чаще акцентируют внимание на том, что в их жизни было хорошего. «Многое из того, что случилось со мной в детстве и юности, было ужасно, и я уже смирилась с тем, что никогда не смогу полностью это понять, — сказала одна моя клиентка лет шестидесяти с лишним. — Но это было так давно. Сегодня, на мой взгляд, в моей жизни было больше счастья, чем несчастья. Я решила сосредоточиться на этом». Плохое, конечно, может быть сильнее хорошего, особенно когда мы молоды и только изучаем окружающий мир и его опасности, но в дальнейшем хорошее нередко начинает преобладать. Так же как дуга истории повернута к справедливости^[938], дуга жизни поворачивает к хорошему.

Глава 18. Бесконечная битва

Реальная жизнь беспорядочна и непоследовательна, и в ней крайне редко что-либо когда-либо действительно находит решение. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять^[939].

«Хранители», Алан Мур

В 2013 году канал PBS показал первый документальный фильм-эпопею в жанре комиксов, который назывался «Супергерои: бесконечная битва»^[940]. Его название подчеркивает тот факт, что Супермен, Бэтмен, Чудо-женщина, Человек-паук и другие подобные персонажи и в XXI веке борются точно так же, как много десятилетий назад, когда авторы придумали их впервые. Неизменный, не имеющий конца сюжет этих историй отчасти резонирует со сверхнормальными людьми, большинство из которых интуитивно понимают, что и для них судьбой не припасено четкого, однозначного финала. Как бы ни хотелось сыну Дженнифер, мальчику, который сравнил маму с Золушкой, верить, что плохая часть ее жизни закончилась и она наконец счастлива, битва между хорошим и плохим, скорее всего, будет продолжаться и для нее, и, в той или иной мере, для каждого из нас, до тех пор, пока мы живем на свете.

Надеюсь, в путешествии по будущему вам помогут следующие советы.

Признайте и примите борца внутри себя. Воспользуйтесь по максимуму своей способностью быть сильным и преодолевать препятствия на своем пути. Нет смысла испытывать негативные эмоции, вспоминая о временах, когда вы злились; нет смысла мучиться от стыда за отказ принять вещи такими, какие они есть. Именно так выживают и процветают люди с устойчивой психикой, но, помните, что нужно найти способ достичь мира в душе.

Найдите человека, которому сможете раскрыть свои секреты. Если его реакция окажется не такой, какая вам нужна, ищите другого, и так далее. С каждым откровением вам будет проще делиться, ваша история будет становиться все более организованной и понятной. И скорее всего, все более короткой.

Даже если о вас не слишком заботились в детстве, и особенно в таком случае, став взрослым, возьмите дело в свои руки и хорошо заботьтесь о себе сами. Найдите хорошего врача и раз в год проходите обследование. Расскажите ему, что ваше детство не было счастливым, поскольку вряд ли он сможет понять это в ходе обычного медицинского осмотра. Спите по восемь часов в сутки. Правильно и регулярно питайтесь. Развлекайтесь. Занимайтесь физкультурой. Эффективно работайте, но не забывайте и отдыхать. И начинайте прямо сейчас, не откладывая на завтра. Помните: хорошее не успеет победить, если ваша жизнь прервется раньше времени из-за хронического стресса.

Если вы считаете, что у вас, возможно, депрессия, что вы постоянно испытываете тревогу, бессонницу или страдаете какими-то другими вызываемыми стрессом заболеваниями, лечите свои психологические проблемы в первую очередь. Найдите психотерапевта или расскажите о своих сложностях лечащему врачу. Помните: борьба не лишает вас права считаться психологически устойчивым, хорошим человеком, как и возникающее время от времени чувство, будто вы антигерой. Если же в попытке справиться с перечисленными выше проблемами вы обращаетесь за помощью к психоактивным веществам, попробуйте вместо этого опереться на людей. Поверьте, они помогут вам намного лучше.

Стоит также подумать о йоге и медитации. Впрочем, это не единственные способы уменьшить стресс. Избавляйтесь от болезненных мыслей и чувств, с головой погружаясь в привычные и приятные занятия: читайте, общайтесь в сети, катайтесь на велосипеде, вяжите, бегайте трусцой, наслаждайтесь природой, ходите в кино. Психологическое дистанцирование от проблемы само по себе чрезвычайно мощный инструмент борьбы с ней.

Отлично работает и дистанцирование, несмотря на то что некоторые сложные взаимоотношения со временем могут улучшиться. Если вы чувствуете, что полезно внести некоторые изменения во взаимоотношения с человеком, который причиняет вам душевную боль, сделайте это. Если же это принесет вам еще больше горя, знайте: у вас есть право прекратить или свести к минимуму общение с ним. Избегайте родственников, партнеров или начальников, отношения с которыми травмируют вас.

Защищать себя от людей, угрожающих вашему психическому здоровью, правильно и мудро, но непременно следите за тем, чтобы ваши доспехи не стали слишком уж непроницаемыми и не отталкивали любовь. Расширяйте присутствие хороших людей в вашей жизни. Составьте список тех, к кому испытываете благодарность; некоторым из них можно даже написать письма с сердечными словами. Повесьте фотографии и прочие напоминания о тех, кто играет важную роль в вашей жизни, там, где будете видеть их каждый день. Боритесь за их значимость — в вашей жизни и голове, — так же как, возможно, они когда-то боролись за вашу.

Сделайте что-нибудь со своим настоящим, чтобы прошлое перестало оказывать на него такое большое влияние. Всегда боритесь с соблазном сравнивать свои лишения или триумфы с провалами и победами других людей. Помните: все люди по-разному определяют успех и жизненные невзгоды, как и то, что обычно и нормально.

Найдите людей, которых полюбите и которые будут любить вас, — их вы можете встретить где угодно. Вовсе не обязательно выбирать тех, кто похож на вас; не надо ограничивать свой круг теми, кто страдал в прошлом, как и вы. Разнообразие взглядов обогащает. Не следует также думать, что люди, чье детство было среднеожидаемым, приспособлены к жизни лучше вас. Это совсем не так.

Если у вас есть дети, станьте для них таким родителем, какого хотели иметь сами. Постройте дом, о котором мечтали. Но сопротивляйтесь желанию защитить своих детей от любой боли, как и желанию закалить их сверх меры и подготовить к любым трудностям. Жизнь непременно внесет коррективы, подвергая вас все новым испытаниям, и, когда это произойдет, выслушивайте, признавайте значимость, определяйте проблему, сопереживайте, решайте проблему. Любите. Вы знаете, что делать. Всегда делайте то, что хотели бы получить от других.

И как можно чаще будьте добры и делайте добро для себя и тех, с кем сталкиваетесь на жизненном пути. Возможно, не каждый ведет тяжелую, постоянную борьбу, но, как мы теперь знаем, очень многие в нашем мире живут именно так^[941].

Благодарности

Прежде всего хочу выразить признательность тем людям, чьих имен я не назвала в этой книге, всем потрясающим женщинам и мужчинам, которые поделились со мной своими историями. Это вы показали мне, что психологическая устойчивость имеет намного большее отношение к силе и храбрости, чем к гибкости и адаптивности, а также что за рамками среднеожидаемого жизнь бывает невероятно сложной и полной всевозможных условий. В этой книге описаны лишь фрагменты историй нескольких моих клиентов, за которых мне выпала честь бороться, о которых довелось заботиться. Надеюсь, благодаря моему рассказу все сверхнормальные люди на планете почувствуют себя менее одинокими. У меня не было возможности рассказать истории целиком, но я постаралась отдать должное вашему невероятному жизненному опыту. Нормальность, если она вообще существует, не имеет с вами ничего общего.

А еще я хочу воспользоваться собственным советом и выразить глубочайшую благодарность всем добрым людям, которые боролись за меня и заботились обо мне, а заодно и об этой книге.

Мой издатель Брайан Мак-Лендон — истинный феномен по части маркетинга. Я начинаю с Брайана, потому что редакторы приходят и уходят, а на его поддержку я могу рассчитывать всегда. Мы прошли вместе через многое, и его неизменная доброта и дружба сделали этот путь гораздо легче. Деб Фаттер, первый редактор книги, отстаивала ее с самого начала, и я благодарю ее за неизменный энтузиазм и поддержку. Шону Десмонду, последнему редактору книги, большое спасибо за то, что всегда приходил на помощь в нужный момент и добился издания книги, ведь ее публикации заслуживают все сверхнормальные люди. Я также очень признательна другим сотрудникам Hachette, так как они поддерживали меня в течение многих лет, это: Джейми Рааб, Пол Самуэльсон, Рейчел Камбури, Бейли Донохью, Элизабет Кулханек, Соня Сафро, Либби Бертон и Майкл Питч. Не могу не упомянуть и о дизайнере Джоне Грэе, которого я благодарю за яркое, красивое и загадочное оформление обложки оригинального издания моей книги; оно действительно отображает, что значит быть сверхнормальным.

Моим доверенным коллегам Кэтрин Клеркин, Роберту Эмери, Кристе Джана, и особенно Стиву Лагерфельду, огромное спасибо. Для того чтобы показывать черновики глав людям, которыми восхищаешься, требуется немалое доверие. Я очень ценю то, что вы позволили мне сделать это, что щедро делились со мной своим временем и честным мнением, ведь, как всем известно, это два самых драгоценных ресурса в мире. Вы сделали эту книгу лучше, и я благодарна вам за это.

Мои коллеги, руководители и друзья, Линда Коццарелли, Нэнси Чодороу, Дебора Рафаэль, Лори Кейс, Кэрол Мэннинг, Эрик Турхеймер и Эмили Лэйп, показали мне, что значит быть клиницистом, который действительно помогает людям, лечит с любовью. Благодаря им я стала лучшим психотерапевтом и лучшим человеком, и я искренне признательна за это.

Эта книга была бы невозможна без Молли Дэвис Фукал, клинического психолога, научного сотрудника и непревзойденного эксперта по цитатам — я говорю это совершенно искренне. Без ее энергичной, неутомимой и тяжелой работы, без удивительной способности связывать все и вся с мюзиклом «Гамильтон» — это умение, безусловно, тоже из разряда сверхнормальных явлений. Я готова всю жизнь петь дифирамбы, давать советы по поводу следующих великих начинаний и вообще во всем быть за Молли. Кстати, для человека двадцати с небольшим лет она проделала фантастическую работу и удивила всех.

Мой агент Тина Беннетт, безусловно, удивительная женщина: неутомимая, сострадательная, всегда нацеленная на то, чтобы творить добро. Она самый мудрый советчик, союзник и доверенное лицо, каких только можно себе пожелать, выходящий за рамки должностных обязанностей, — и я очень благодарна ей. А еще я благодарна Тине за сверкающие сережки и за то, что именно она их прислала. Я никогда не расстанусь с ними… и, конечно, с Тиной.

Семья Джей знает, как много для меня значит. Спасибо вам всем за смех и за любовь. Сколько себя помню, я хотела быть писателем — вероятно, потом, что сколько себя помню, слушала наши семейные истории. Номер 4. Номер 9. Номер 11. Номер 27. Вы научили меня тому, что горе и юмор могут, а, может, и должны, идти бок о бок. Мы с вами знаем, что это тема для еще одной книги, которая, возможно, когда-нибудь появится на свет.

Мой муж, спутник моей жизни, был щедр и добр и всегда поддерживал мои амбиции и в большом, и в малом. Наверное, слишком банально будет благодарить за то, что ты разделил со мной свою жизнь, но ведь так и есть. Свои дни и годы ты посвятил моему счастью и моим мечтам. Я не уверена, что ты знал, на что соглашаешься, когда женился на мне, но я очень люблю тебя за то, что ты оказался достаточно храбрым, чтобы связать свою жизнь с моей.

Мои дети, мои изумруд и рубин, вы дороги мне так, что не выразить словами. Этого, конечно, совсем недостаточно, но я должна сказать вам спасибо за то, что вас всегда интересовало, как продвигается книга, и за то, что вы позволяли мне иногда жертвовать временем, которое я могла бы провести с вами, в ее пользу. Для меня и радость, и привилегия делать счастливым ваше детство, и, сколько бы вам ни было лет, я никогда не перестану говорить вам, как сильно вас люблю. Быть вашей мамой — самая важная работа и величайшее достижение в моей жизни.

Об авторе

Мэг Джей — клинический психолог, доцент Университета штата Вирджиния. Получила докторскую степень в области клинической психологии и гендерных исследований в Калифорнийском университете в Беркли. Работы Мэг публиковались в New York Times, Los Angeles Times, USA Today и Psychology Today, а также появлялись на каналах NPR, BBC и TED. Ее книги переведены более чем на десять языков.

МИФ Саморазвитие

Все книги по саморазвитию на одной странице:

mif.to/samorazvitie

Узнавай первым о новых книгах, скидках и подарках из нашей рассылки

mif.to/letter

#mifbooks 

#mifbooks

#mifbooks

#mifbooks

Над книгой работали

Главный редактор Артем Степанов

Ответственный редактор Наталья Шульпина

Литературный редактор Юлия Жандарова

Арт-директор Алексей Богомолов

Дизайнер Наталья Савиных

Верстка Вадим Мартыновский

Корректоры Наталья Сидоренко, Ольга Танская

ООО «Манн, Иванов и Фербер»

mann-ivanov-ferber.ru

Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2018

Примечания

1

Псевдоним Белл Хукс Глория взяла в честь бабушки, но писала его с маленькой буквы. Прим. пер.

(обратно)

2

Talking Back: Thinking Feminist, Thinking Black (Boston: South End Press, 1999), 9.

(обратно)

3

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Майе Энджелоу.

(обратно)

4

Американская писательница, поэтесса и мотивационный оратор. Прим. ред.

(обратно)

5

American Psychological Association, «The Road to Resilience», по состоянию на 29 августа, 2016, http://www.apa.org/helpcenter/road-resilience.aspx; см. также Suniya S. Luthar and Dante Cicchetti, «The Construct of Resilience: Implications for Interventions and Social Policies», Development and Psychopathology 12, no. 4 (2000): 857–885; Ann S. Masten, «Resilience in Children Threatened by Extreme Adversity: Frameworks for Research, Practice, and Translational Synergy», Development and Psychopathology 23, no. 2 (2011): 493–506; Ann S. Masten and Jenifer L. Powell, «A Resilience Framework for Research, Policy, and Practice», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 1–25; Jennifer R. Riley and Ann S. Masten, «Resilience in Context», in Resilience in Children, Families, and Communities: Linking Context to Practice and Policy, eds. Ray D. Peters, Bonnie Leadbeater, and Robert J. McMahon (New York: Springer, 2005), 13–25.

(обратно)

6

Dante Cicchetti and Jennifer A. Blender, «A Multiple-Levels-of-Analysis Perspective on Resilience», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 248–258.

(обратно)

7

Margaret O’Dougherty Wright, Ann S. Masten, and Angela J. Narayan, «Resilience Processes in Development: Four Waves of Research on Positive Adaptations in the Context of Adversity», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 19.

(обратно)

8

Определения психологической устойчивости взяты из Free Dictionary, по состоянию на 26 февраля 2017 года, http://www.freedictionary.com.

(обратно)

9

Dante Cicchetti and Jennifer A. Blender, «A Multiple-Levels-of-Analysis Perspective on Resilience», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 248–258; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000): 543–562; Suniya S. Luthar, Jeanette A. Sawyer, and Pamela J. Brown, «Conceptual Issues in Studies of Resilience: Past, Present, and Future Research», Annals of the New York Academy of Science 1094 (2006): 105–115.

(обратно)

10

Victor Goertzel and Mildred George Goertzel, Cradles of Eminence: A Provocative Study of the Childhoods of Over 400 Famous Twentieth-Century Men and Women (New York: Little, Brown, 1962); Victor Goertzel et al., Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004).

(обратно)

11

Victor Goertzel and Mildred George Goertzel, Cradles of Eminence: A Provocative Study of the Childhoods of Over 400 Famous Twentieth-Century Men and Women (New York: Little, Brown, 1962); Victor Goertzel et al., Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004).

(обратно)

12

Victor Goertzel et al., Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004), 133.

(обратно)

13

Letters of Mrs. Adams: The Wife of John Adams (Boston: Wilkins, Carter, 1848), 111.

(обратно)

14

Josef Breuer and Sigmund Freud, Studies in Hysteria (Boston: Beacon Press, 1950).

(обратно)

15

Цит. по Anais Nin, In Favor of the Sensitive Man, and Other Essays (San Diego: Harcourt Brace, 1976), 14; эти слова также приписываются Фрейду и даже высечены на стене музея Фрейда в Вене.

(обратно)

16

Alexander Pope, Moral Essays, epis.i, line 149.

(обратно)

17

Norman Garmezy, «The Study of Competence in Children at Risk for Severe Psychopathology», in The Child in His Family. Vol. 3, Children at Psychiatric Risk, eds. Elwyn J. Anthony and PG. Koupernik (New York: Wiley, 1974), 77–97; Norman Garmezy, «Stress, Competence, and Development: Continuities in the Study of Schizophrenic Adults, Children Vulnerable to Psychopathology, and the Search for Stress-Resistant Children», American Journal of Orthopsychiatry 57, no. 2(1987): 159–174; Norman Garmezy, «Vulnerability Research and the Issue of Primary Prevention», American Journal of Orthopsychiatry 41, no. 1 (1971): 101–116; Ann S. Mastenand Auke Tellegen, «Resilience in Developmental Psychopathology: Contributions of the Project Competence Longitudinal Study», Development and Psychopathology 24, no. 2(2012): 345–361.

(обратно)

18

Michael Rutter, «Maternal Deprivation, 1972–1978: New Findings, New Concepts, New Approaches», Child Development 50, no. 2 (1979): 283–305; Michael Rutter, «Protective Factors in Children’s Responses to Stress and Disadvantage», Annals of the Academy of Medicine, Singapore 8, no. 3(1979): 324–338.

(обратно)

19

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Vulnerable but Invincible: A Study of Resilient Children (New York: McGraw-Hill, 1982).

(обратно)

20

Lois B. Murphy and Alice E. Moriarty, Vulnerability, Coping and Growth from Infancy to Adolescence (Oxford, UK: Yale University Press, 1976).

(обратно)

21

Manfred Bleuler, The Schizophrenic Disorders: Long-Term Patient and Family Studies (New Haven, CT: Yale University Press, 1978).

(обратно)

22

Elwyn J. Anthony and Bertram J. Cohler, eds., The Invulnerable Child (New York: Guilford, 1987); see p. ix.

(обратно)

23

Norman Garmezy, «Vulnerability Research and the Issue of Primary Prevention», American Journal of Orthopsychiatry 41, no. 1 (1971): 101–116; see p. 114.

(обратно)

24

Stephen E. Buggie, «Superkids of the Ghetto», Contemporary Psychology 40, no. 12 (1995): 1164–1165; Carol Kauffman et al., «Superkids: Competent Children of Psychotic Mothers», American Journal of Psychiatry 136, no. 11 (1979): 1398–1402; Maya Pines, «Superkids», Psychology Today 12, no. 8 (1979): 53.

(обратно)

25

Elwyn J. Anthony, «The Syndrome of the Psychologically Invulnerable Child», in The Child in His Family. Vol. 3, Children at Psychiatric Risk, eds. Elwyn J. Anthony and PG. Koupernik (New York: Wiley, 1974), 529–544; Elwyn J. Anthony and Bertram J. Cohler, eds., The Invulnerable Child (New York: Guilford, 1987); Norman Garmezy, «Vulnerability Research and the Issue of Primary Prevention», American Journal of Orthopsychiatry 41, no. 1 (1971): 101–116; Maya Pines, «In Praise of ‘Invulnerables’», APA Monitor (December 1975), 7.

(обратно)

26

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Vulnerable but Invincible: A Longitudinal Study of Resilient Children and Youth (New York: Adams, Bannister, Cox, 1982),

(обратно)

27

Elwyn J. Anthony, «A New Scientific Region to Explore», in The Child in His Family. Vol. 4, Vulnerable Children, eds. Elwyn J. Anthony and PG. Koupernik (New York: Wiley, 1978), 3–16.

(обратно)

28

Elwyn J. Anthony, «Risk, Vulnerability, and Resilience: An Overview», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn J. Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford, 1987), 3–48; цит. по p. 41.

(обратно)

29

Julius Segal and Herbert PG. Yahraes, Child’s Journey (New York: McGraw-Hill, 1978), 297.

(обратно)

30

Резюме об этом якобы «коротком списке» см. Margaret O’Dougherty Wright, Ann S. Masten, and Angela J. Narayan, «Resilience Processes in Development: Four Waves of Research on Positive Adaptations in the Context of Adversity,” in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks(New York: Springer, 2012), 21; см. также Suniya S. Luthar, ed., Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities (New York: Cambridge University Press, 2003); Suniya S. Luthar, «Resilience in Development: A Synthesis of Research Across Five Decades», in Developmental Psychopathology: Risk, Disorder, and Adaptation, vol. 3, 2nd ed., eds. Dante Cicchetti and Donald J. Cohen (Hoboken, NJ: Wiley, 2006), 739–795; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000): 543–562; Ann S. Masten, «Ordinary Magic: Resilience Processes in Development», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 227–238; Ann S. Masten and Jelena Obradovicґ, «Competence and Resilience in Development», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 13–27; Ann S. Masten and Jenifer L. Powell, «A Resilience Framework for Research, Policy, and Practice», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), table on p. 13; Jennifer R. Riley and Ann S. Masten, «Resilience in Context», in Resilience in Children, Families, and Communities: Linking Context to Practice and Policy, eds. Ray D. Peters, Bonnie Leadbeater, and Robert J. McMahon (New York: Springer, 2005), 13–25; Michael Rutter, «Resilience Reconsidered: Conceptual Considerations, Empirical Findings, and Policy Implications», in Handbook of Early Childhood Intervention, 2nd ed., eds. Jack P. Shonkoff and Samuel J. Meisels (New York: Cambridge University Press, 2000), 651–682; also see Chris R. Brewin, Bernice Andrews, and John D. Valentine, «Meta-Analysis of Risk Factors for Posttraumatic Stress Disorder in Trauma-Exposed Adults», Journal of Consulting and Clinical Psychology 68, no. 5 (2000): 748–766; Ann S. Masten, Karin M. Best, and Norman Garmezy, «Resilience and Development: Contributions from the Study of Children Who Overcome Adversity», Development and Psychopathology 2, no. 4 (1990):425–444; Ann S. Masten et al., «Competence in the Context of Adversity: Pathways 307 to Resilience and Maladaptation from Childhood to Late Adolescence», Development and Psychopathology 11, no. 1 (1999): 143–169; Michael Rutter, «Maternal Deprivation, 1972–1978: New Findings, New Concepts, New Approaches», Child Development 50, no. 2(1979): 283–305; Michael Rutter, «Protective Factors in Children’s Responses to Stress and Disadvantage», Annals of the Academy of Medicine, Singapore 8, no. 3 (1979): 324–338; Emmy E. Werner, «Resilience in Development», Current Directions in Psychological Science 4, no. 3 (1995): 81–85.

(обратно)

31

Dante Cicchetti and Jennifer A. Blender, «A Multiple-Levels-of-Analysis Perspective on Resilience», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 248–258; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000): 543–562; Ella Vanderbilt-Adriance and Daniel S. Shaw, «Conceptualizing and Re-Evaluating Resilience Across Levels of Risk, Time, and Domains of Competence», Clinical Child and Family Psychology Review 11, no. 1–2(2008): 30–58; см. также Urie Bronfenbrenner, The Ecology of Human Development: Experiments by Nature and Design (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1979).

(обратно)

32

Ann S. Masten, «Ordinary Magic: Resilience Processes in Development», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 235.

(обратно)

33

Byron Egeland, Elizabeth Carlson, and L. Alan Sroufe, «Resilience as Process», Development and Psychopathology 5, no. 4 (1993): 517–528; Edmund W. Gordon and Lauren Dohee Song, «Variations in the Experience of Resilience», in Educational Resilience in Inner-City America: Challenges and Prospects, eds. Margaret PG. Wang and Edmund W. Gordon (New York: Routledge, 1994): 27–43; Howard A. Liddle, «Contextualizing Resiliency», in Educational Resilience in Inner-City America: Challenges and Prospects, eds. Margaret PG. Wang and Edmund W. Gordon (New York: Routledge, 1994): 167–178; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000):543–562; Jennifer R. Riley and Ann S. Masten, «Resilience in Context», in Resilience in Children, Families, and Communities: Linking Context to Practice and Policy, eds. Ray D. Peters, Bonnie Leadbeater, and Robert J. McMahon (New York: Springer, 2005), 13–25; John E. Schulenberg, Arnold J. Sameroff, and Dante Cicchetti, «The Transition to Adulthood as a Critical Juncture in the Course of Psychopathology and Mental Health», Development and Psychopathology 16 (2004): 799–806; Ella Vanderbilt-Adriance and Daniel S. Shaw, «Conceptualizing and Re-Evaluating Resilience Across Levels of Risk, Time, and Domains of Competence», Clinical Child and Family Psychology Review 11, no. 1–2(2008): 30–58; Tuppett M. Yates, B. Egeland, and Alan Sroufe, «Rethinking Resilience», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 243–266.

(обратно)

34

Ann S. Masten and Jenifer L. Powell, «A Resilience Framework for Research, Policy, and Practice», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 1–25; see quote on p. 6.

(обратно)

35

Robert F. Anda et al., «The Enduring Effects of Abuse and Related Adverse Experiences in Childhood», European Archives of Psychiatry and Clinical Neuroscience 256, no. 3 (2006): 174–186; Joan Kaufman et al., «Problems Defining Resiliency: Illustrations from the Study of Maltreated Children», Development and Psychopathology 6, no. 1 (1994): 215–229; Julien Worland et al., «St. Louis Risk Research Project: Comprehensive Progress Report of Experimental Studies», in Children at Risk for Schizophrenia: A Longitudinal Perspective, eds. Norman F. Watt et al. (New York: Cambridge University Press, 1984), 105–147.

(обратно)

36

Kara Coombes and Ruth Anderson, «The Impact of Family of Origin on Social Workers from Alcoholic Families», Clinical Social Work Journal 28, no. 3 (2000): 281–302; Suniya S. Luthar, «Resilience in Development: A Synthesis of Research Across Five Decades», in Developmental Psychopathology: Risk, Disorder, and Adaptation, Vol. 3, 2nd ed., eds. Dante Cicchetti and Donald J. Cohen (Hoboken, NJ: Wiley, 2006), 739–795; Suniya S. Luthar, «Vulnerability and Resilience: A Study of High-Risk Adolescents», Child Development 62, no. 3 (1991): 600–616; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000): 543–562; Ella Vanderbilt-Adriance and Daniel S. Shaw, «Conceptualizing and Re-Evaluating Resilience Across Levels of Risk, Time, and Domains of Competence», Clinical Child and Family Psychology Review 11, no. 1–2(2008): 30–58.

(обратно)

37

Heinz Hartmann, Ego Psychology and the Problem of Adaptation (New York: International Universities Press, 1939).

(обратно)

38

Donald Winnicott, «Transitional Objects and Transitional Phenomena: A Study of the First Not-Me Possession», International Journal of Psychoanalysis 34(1953): 89–97.

(обратно)

39

Национальный институт психического здоровья, The Numbers Count: Mental Disorders in America, по состоянию на 29 августа, 2016, http://www.lb7.uscourts.gov/documents/12-cv-1072url2.pdf; Национальная медицинская библиотека США и Национальный институт психического здоровья (2009) перечисляют следующие характеристики хорошего родительства: обеспечение безопасности, любовь, дисциплина, умение слушать ребенка, тесное общение с ребенком, отслеживание его занятий и умение служить для него хорошей моделью для подражания.

(обратно)

40

Bruce S. McEwen, «Stressed or Stressed Out: What Is the Difference?», Journal of Psychiatry and Neuroscience 30, no. 5 (2005): 315–318.

(обратно)

41

Heinz Hartmann, Ego Psychology and the Problem of Adaptation (New York: International Universities Press, 1939): 71.

(обратно)

42

Центры по контролю и профилактике заболеваний, «Adverse Childhood Experiences Reported by Adults — Five States, 2009», Morbidity and Mortality Weekly Report 59, no. 49 (2010): 1609–1613, https://www.cdc.gov/MMWR/preview/mmwrhtml/mm5949a1.htm; похожие, но другие определения приводятся в Maxia Dong et al., «The Interrelatedness of Multiple Forms of Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 28, no. 7 (2004): 771–784; Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258; Jennifer S. Middlebrooks and Natalie PG. Audage, «The Effects of Childhood Stress on Health Across the Lifespan», Centers for Disease Control and Prevention, National Center for Injury Prevention and Control, по состоянию на September 1, 2016, http://health-equity.lib.umd.edu/932/1/Childhood_Stress.pdf.

(обратно)

43

Paula S. Nurius, Edwina Uehara, and Douglas F. Zatzick, «Intersection of Stress, Social Disadvantage, and Life Course Processes: Reframing Trauma and Mental Health», American Journal of Psychiatric Rehabilitation 16, no. 2 (2013): 91–114.

(обратно)

44

Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258.

(обратно)

45

Margaret O’Dougherty Wright, Ann S. Masten, and Angela J. Narayan, «Resilience Processes in Development: Four Waves of Research on Positive Adaptations in the Context of Adversity», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 17.

(обратно)

46

B. B. Robbie Rossman, «Time Heals All: How Much and for Whom?», Journal of Emotional Abuse 2, no. 1 (2000): 31–50.

(обратно)

47

Maxia Dong et al., «The Interrelatedness of Multiple Forms of Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 28, no. 7 (2004): 771–784.

(обратно)

48

Ernst Kris, «The Recovery of Childhood Memories in Psychoanalysis», The Psychoanalytic Study of the Child 11 (1956): 54–88.

(обратно)

49

Психоаналитики и другие клиницисты давно признали аддитивное воздействие сравнительно небольших стрессовых факторов. В 1895 году Зигмунд Фрейд писал о «частичных травмах», объясняя, что разные негативные переживания «объединяются и налагаются друг на друга, поскольку являются компонентами одной и той же истории страданий». См. Josef Breuer and Sigmund Freud (1893–1895), Studies on Hysteria, Standard Edition 2 (London: Hogarth, 1955), 6; Henry Krystal and John H. Krystal, Integration and Self-Healing: Affect, Trauma, Alexithymia (NewYork: Routledge, 2009), 141. Кроме того, в 1986 году Джеймс Энтони рассказал о «микронесчастьях» — крошечных трагедиях, которые ежедневно врываются в жизнь некоторых детей в домах их родителей. См. E. James Anthony, «Terrorizing Attacks on Children by Psychotic Parents», Journal of the American Academy of Child Psychiatry 25, no. 3 (1986): 326–335.

(обратно)

50

M. Masud Kahn, «The Concept of Cumulative Trauma», The Psychoanalytic Study of the Child 18 (1962): 286–306.

(обратно)

51

M. Masud Kahn, «The Concept of Cumulative Trauma», Psychoanalytic Study of the Child 18 (1963): 286–306; quote on p. 291.

(обратно)

52

Danya Glaser, «Child Abuse and Neglect and the Brain — A Review», Journal of Child Psychology and Psychiatry 41, no. 1 (2000): 97–116; Jennifer S. Middlebrooks and Natalie PG. Audage, «The Effects of Childhood Stress on Health Across the Lifespan», Centers for Disease Control and Prevention, National Center for Injury Prevention and Control, по состоянию на 1 сентября 2016 года, http://health-equity.lib.umd.edu/932/1/Childhood_Stress.pdf; Jack P. Shonkoff, W. Thomas Boyce, and Bruce S. McEwen, «Neuroscience, Molecular Biology, and the Childhood Roots of Health Disparities: Building a New Framework for Health Promotion and Disease Prevention», Journal of the American Medical Association 301, no. 21 (2009): 2252–2259; Jack P. Shonkoff et al., «The Lifelong Effects of Early Childhood Adversity and Toxic Stress», Pediatrics 129, no. 1 (2012): e232–e246; R. Jay Turner and Donald A. Lloyd, «Lifetime Traumas and Mental Health: The Significance of Cumulative Adversity», Journal of Health and Social Behavior 36, no. 4 (1995): 60–376; Bessel A. van der Kolk, «The Psychobiology and Psychopharmacology of PTSD», Human Psychopharmacology: Clinical and Experimental 16, no. S1 (2001): S49–S64.

(обратно)

53

Jack P. Shonkoff et al., «The Lifelong Effects of Early Childhood Adversity and Toxic Stress», Pediatrics 129, no. 1 (2012): e232–e246.

(обратно)

54

По словам Ричарда Лазаруса, «стресс возникает, когда люди осознают, что не могут адекватно справляться с предъявляемыми им требованиями или угрозами своему благополучию». См. Richard Lazarus, Psychological Stress and the Coping Process (New York: McGraw-Hill, 1966). Современные ученые и клиницисты признают наличие трех видов стресса: позитивного, терпимого и токсичного. Позитивный стресс связан с нашим отношением к среднеожидаемым проблемам, которые являются неизменной частью человеческой жизни, например, ребенок идет в первый класс или впервые в жизни выступает на сцене, играя на фортепиано, подросток устраивается на свою первую работу на неполный рабочий день. Терпимый стресс выходит за рамки среднеожидаемого; это сильно расстраивающие и выбивающие из колеи, но непродолжительные переживания, такие как неожиданная смерть близкого человека, автомобильная авария или серьезная травма. Позитивный и терпимый стресс относительно мимолетны, и при условии достаточной заботы и внимания со стороны взрослых и наличия «буфера», защищающего ребенка от негативного влияния внешней среды, дети могут выйти из этих ситуаций даже более сильными и закаленными, чем прежде. В отличие от позитивного или терпимого стресса токсический стресс не проходит. Это длительное и частое негативное воздействие, особенно пагубное при отсутствии адекватной поддержки. См. Jennifer S. Middlebrooks and Natalie PG. Audage, «The Effects of Childhood Stress on Health Across the Lifespan», центры по контролю и профилактике заболеваний, Национальный центр по предупреждению и контролю травматизма, по состоянию на September 1, 2016, http://health-equity.lib.umd.edu/932/1/Childhood_Stress.pdf; Bridget M. Kuehn, «AAP: Toxic Stress Threatens Kids’ Long-Term Health», Journal of the American Medical Association 312, no. 6 (2014): 585–586; Jack P. Shonkoff et al., «The Lifelong Effects of Early Childhood Adversity and Toxic Stress», Pediatrics 129, no. 1 (2012): e232–e246.

(обратно)

55

Steven P. Broglio et al., «Cumulative Head Impact Burden in High School Football», Journal of Neurotrauma 28, no. 10 (2011): 2069–2078; Philip H. Montenigro et al., «Cumulative Head Impact Exposure Predicts Later-Life Depression, Apathy, Executive Dysfunction, and Cognitive Impairment in Former High School and College Football Players», Journal of Neurotrauma 34, no. 2 (2017): 328–340.

(обратно)

56

«Breaking the Silence on Child Abuse: Protection, Prevention, Intervention, and Deterrence», свидетельство Роберта Блока от имени Американской академии педиатрии перед комитетом Сената на слушании по вопросам здравоохранения, образования, труда и пенсионного обеспечения, 13 декабря 2011 года, по состоянию на 2 сентября 2016 года, http://www.help.senate.gov/hearings/breaking-the-silence-on-child-abuse-protection-prevention-intervention-and-deterrence.

(обратно)

57

Corina Benjet, Guilherme Borges, and Maria Elena Medina-Mora, «Chronic Childhood Adversity and Onset of Psychopathology During Three Life Stages: Childhood, Adolescence and Adulthood», Journal of Psychiatric Research 44, no. 11 (2010): 732–740; Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences(ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258; Norman Garmezy, Ann S. Masten, and Auke Tellegen, «The Study of Stress and Competence in Children: A Building Block for Developmental Psychopathology», Child Development 55, no. 1 (1984): 97–111; Richard S. Lazarus and Susan Folkman, Stress, Appraisal, and Coping (New York: Springer Publishing Company, 1984).

(обратно)

58

James Hamblin, «Why Succeeding Against the Odds Can Make You Sick», New York Times, January 27, 2017, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.nytimes.com/2017/01/27/opinion/sunday/why-succeeding-against-the-odds-can-make-you-sick.html; см. также Gene H. Brody et al., «Is Resilience Only Skin Deep? Rural African Americans’ Socioeconomic Status — Related Risk and Competence in Preadolescence and Psychological Adjustment and Allostatic Load at Age 19», Psychological Science 24, no. 7 (2013): 1285–1293; Gene H. Brody et al., «Resilience in Adolescence, Health, and Psychosocial Outcomes», Pediatrics 138, no. 6 (2016): e20161042; Gregory E. Miller, Edith Chen, and Gene H. Brody, «Can Upward Mobility Cost You Your Health?», New York Times, January 4, 2014, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://opinionator.blogs.nytimes.com/2014/01/04/can-upward-mobility-cost-you-your-health; Gregory E. Miller et al., «Viral Challenge Reveals Further Evidence of Skin-Deep Resilience in African Americans from Disadvantaged Backgrounds», Health Psychology 35, no. 11 (2016): 1225–1234; Mahasin S. Mujahid, «Socioeconomic Position, John Henryism, and Incidence of Acute Myocardial Infarction in Finnish Men», Social Science and Medicine 173 (2017): 54–62.

(обратно)

59

Gene H. Brody et al., «Is Resilience Only Skin Deep? Rural African Americans’ Socioeconomic Status — Related Risk and Competence in Preadolescence and Psychological Adjustment and Allostatic Load at Age 19», Psychological Science 24, no. 7 (2013): 1285–1293; Gregory E. Miller et al., «Viral Challenge Reveals Further Evidence of Skin-DeepResilience in African Americans from Disadvantaged Backgrounds», Health Psychology 35, no. 11 (2016): 1225–1234.

(обратно)

60

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 30–34.

(обратно)

61

Эти первые строки из радиопостановки о приключениях Супермена 1940-х годов менялись со временем; резюме см. в Steven Younis, The Superman Homepage, по состоянию на 26 февраля 2017 года, http://www.supermanhomepage.com.

(обратно)

62

«Supernormal», Merriam-Webster Dictionary Online, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.merriam-webster.com/dictionary/supernormal.

(обратно)

63

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009), 5.

(обратно)

64

Dante Cicchetti and Fred A. Rogosch, «Equifinality and Multifinality in Developmental Psychopathology», Development and Psychopathology 8, no. 4 (1996): 597–600.

(обратно)

65

Dante Cicchetti and Jennifer A. Blender, «A Multiple-Levels-of-Analysis Perspective on Resilience», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 248–258; Suniya S. Luthar, Dante Cicchetti, and Bronwyn Becker, «The Construct of Resilience: A Critical Evaluation and Guidelines for Future Work», Child Development 71, no. 3 (2000): 543–562; Suniya S. Luthar, Jeanette A. Sawyer, and Pamela J. Brown, «Conceptual Issues in Studies of Resilience: Past, Present, and Future Research», Annals of the New York Academy of Science 1094 (2006): 105–115.

(обратно)

66

В этой книге при обсуждении жизненных трудностей я предпочитаю термину «травма» такие фразы и слова, как «неблагоприятные жизненные обстоятельства», «невзгоды» или «негативный опыт», поскольку они, как правило, описывают ситуации, статистически ассоциируемые с серьезными проблемами или риском, но все равно предполагающие возможность их преодоления или хотя бы некоторого улучшения. Термин же «травма» происходит от греческого слова, которое переводится как «рана», что, очевидно, изначально подразумевает определенный ущерб.

(обратно)

67

Ralph Nichols, «The Struggle to Be Human», Keynote Address at the First Annual Convention of the International Listening Association, Atlanta, GA, February 17, 1980, http://www.listen.org/resources/Nichols Struggle to be Human.pdf.

(обратно)

68

Leo Tolstoy, Anna Karenina (New Haven, CT: Yale University Press, 2014), 3.

(обратно)

69

Hole, «Gutless», by Courtney Love and Eric Erlandson, in Live Through This, DGC Records, 1994, по состоянию на 27 февраля 2017 года, https://genius.com/Hole-gutless-lyrics.

(обратно)

70

D. W. Winnicott, «Delinquency as a Sign of Hope» (выступление на конференции заместителей управляющих Борстальского исправительного учреждения для несовершеннолетних преступников, Колледж короля Альфреда, Винчестер, April 1967), по состоянию на 31 февраля 2015 года, https://johnwhitwell.co.uk/archives/general-archive-entries/delinquency-as-a-sign-of-hope.

(обратно)

71

Maya Angelou, I Know Why the Caged Bird Sings (New York: Random House, 2009), 53.

(обратно)

72

Shawn Carter, Jay-Z Decoded (New York: Spiegel and Grau, 2010), 12.

(обратно)

73

D’Vera Cohn, «At Long Last, Divorce», Washington, DC: Pew Research Center, June 4, 2010, по состоянию на 20 декабря 2015 года, http://www.pewresearch.org/2010/06/04/at-long-last-divorce; Центры по контролю и профилактике заболеваний, «Divorce Rates by State: 1990, 1995, and 1999–2011», National Vital Statistics System, 2013, по состоянию на 30 декабря 2016 года, https://www.cdc.gov/nchs/fastats/marriage-divorce.htm

(обратно)

74

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), 198.

(обратно)

75

Общий обзор законодательной базы развода по взаимному согласию сторон представлен в Herma Hill Kay, «Equality and Difference: A Perspective on No-Fault Divorce and Its Aftermath», University of Cincinnati Law Review 56 (1987): 1, по состоянию на 31 декабря 2015 года, http://scholarship.law.berkeley.edu/facpubs/1220.

(обратно)

76

См. обзор в E. Mavis Hetherington and Anne Mitchell Elmore, «Risk and Resilience in Children Coping with Their Parents’ Divorce and Remarriage», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Sonya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 182–212.

(обратно)

77

См. обзор в E. Mavis Hetherington and Anne Mitchell Elmore, «Risk and Resilience in Children Coping with Their Parents’ Divorce and Remarriage», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Sonya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 182–212.

(обратно)

78

См. обзор в Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362; Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

79

Tamar Lewin, «Poll Says Even Quiet Divorces Affect Children’s Path», New York Times, November 5, 2005, по состоянию на 22 января 2017 года, http://www.nytimes.com/2005/11/05/us/poll-says-even-quiet-divorces-affect-childrens-paths.html.

(обратно)

80

См. обзор Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362; Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

81

См. обзор в E. Mavis Hetherington and John Kelly, For Better or for Worse: Divorce Reconsidered (New York: Norton, 2003); Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687; Judith S. Wallerstein, Julia Lewis, and Sandra Blakeslee, The Unexpected Legacy of Divorce: A 25 Year Landmark Study (New York: Hyperion, 2001).

(обратно)

82

Judith S. Wallerstein, Julia Lewis, and Sandra Blakeslee, The Unexpected Legacy of Divorce: A 25 Year Landmark Study (New York: Hyperion, 2001), 298.

(обратно)

83

Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362; Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4(2000): 671–687.

(обратно)

84

Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

85

Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

86

Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

87

Judith S. Wallerstein, Julia Lewis, and Sandra Blakeslee, The Unexpected Legacy of Divorce: A 25 Year Landmark Study (New York: Hyperion, 2001).

(обратно)

88

Paul Alexander, Rough Magic: A Biography of Sylvia Plath (New York: Da Capo Press, 2003).

(обратно)

89

Virginia Satir, The Satir Model: Family Therapy and Beyond (Palo Alto, CA: Science and Behavior Books, 1991).

(обратно)

90

E. Mavis Hetherington, «Coping with Family Transitions: Winners, Losers, and Survivors», Child Development 60, no. 1 (1989): 1–14; E. Mavis Hetherington, «An Overview of the Virginia Longitudinal Study of Divorce and Remarriage with a Focus on Early Adolescence», Journal of Family Psychology 7, no. 1 (1993): 39–56; E. Mavis Hetherington and John Kelly, For Better or for Worse: Divorce Reconsidered (New York: Norton, 2003); см. обзор в Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362.

(обратно)

91

D’Vera Cohn and Rich Morin, «American Mobility: Who Moves? Who Stays Put? Where’s Home?», Social and Demographic Trends Report (Washington, DC: Pew Research Center, December 17, 2008), по состоянию на 30 декабря 2015 года, http://www.pewsocialtrends.org/2008/12/17/who-moves-who-stays-put-wheres-home.

(обратно)

92

Miller McPherson, Lynn Smith-Lovin, and Matthew E. Brashears, «Social Isolation in America: Changes in Core Discussion Networks over Two Decades», American Sociological Review 71, no. 3 (2006): 353–375; см. также классический труд на эту тему Claude S. Fischer, To Dwell Among Friends: Personal Networks in Town and City (Chicago: University of Chicago Press, 1982).

(обратно)

93

E. Mavis Hetherington, «Should We Stay Together for the Sake of the Children?» in Coping with Divorce, Single Parenting, and Re-Marriage, ed. E. Mavis Hetherington (Mahwah, NJ: Erlbaum, 1999), 93–116.

(обратно)

94

Timothy S. Grall, «Custodial Mothers and Fathers and Their Child Support: 2011», Current Population Reports no. P60–246 (Washington, DC: US Census Bureau, October 2013), по состоянию на 1 января 2016 года.

(обратно)

95

Timothy S. Grall, «Custodial Mothers and Fathers and Their Child Support: 2011», Current Population Reports no. P60-246 (Washington, DC: US Census Bureau, October 2013), по состоянию на 1 января 2016 года.

(обратно)

96

Elizabeth Warren and Amelia Warren Tyagi, The Two-Income Trap: Why Middle-Class Mothers and Fathers Are Going Broke (New York: Basic Books, 2003).

(обратно)

97

Timothy S. Grall, «Custodial Mothers and Fathers and Their Child Support: 2011», Current Population Reports no. P60-246 (Washington, DC: US Census Bureau, 2013), по состоянию на 1 января 2016 года.

(обратно)

98

Lenore J. Weitzman, The Divorce Revolution: The Unexpected Social and Economic Consequences for Women and Children in America (New York: Free Press, 1985), 16–41.

(обратно)

99

Elizabeth Warren and Amelia Warren Tyagi, The Two-Income Trap: Why Middle-Class Mothers and Fathers Are Going Broke (New York: Basic Books, 2003).

(обратно)

100

Elizabeth Warren, A Fighting Chance (New York: Metropolitan Books, 2014).

(обратно)

101

Adam Phillips and Barbara Taylor, On Kindness (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2009).

(обратно)

102

Michael Rutter, «Resilience in the Face of Adversity: Protective Factors and Resistance to Psychiatric Disorder», British Journal of Psychiatry 147, no. 6 (1985): 598–611.

(обратно)

103

Tamar Lewin, «Poll Says Even Quiet Divorces Affect Children’s Path», New York Times, November 5, 2005, по состоянию на 22 января 2017 года, http://www.nytimes.com/2005/11/05/us/poll-says-even-quiet-divorces-affect-childrens-paths.html?_r=0; Elizabeth Marquardt, Between Two Worlds: The Inner Lives of Children of Divorce (New York: Three Rivers Press, 2005).

(обратно)

104

Lisa Laumann-Billings and Robert E. Emery, «Distress Among Young Adults from Divorced Families», Journal of Family Psychology 14, no. 4 (2000): 671–687.

(обратно)

105

Judy Dunn et al., «Family Lives and Friendships: The Perspectives of Children In Step-, Single-Parent, and Nonstep Families», Journal of Family Psychology 15, no. 2 (2001): 272–287.

(обратно)

106

Roger Brown and James Kulik, «Flashbulb Memories», Cognition 5, no. 1 (1977): 73–99.

(обратно)

107

Исследования, изучающие воспоминания-вспышки, показывают, что особенно эмоциональные события воспринимаются нами как запомнившиеся более ярко и подробно, хотя запомнившиеся детали не всегда соответствуют действительности; см. также обзор в Elizabeth A. Phelps, «Emotion and Cognition: Insights from Studies of the Human Amygdala», Annual Review of Psychology 57 (2006): 27–53; Olivier Luminet and Antonietta Curci, Flashbulb Memories: New Issues and New Perspectives (New York: Psychology Press, 2008).

(обратно)

108

William James, The Principles of Psychology (New York: Holt, 1890), 670.

(обратно)

109

Jean Martin Charcot, «Lessons on the Illnesses оf the Nervous System Held at the Salpetriere», vol. 3, A. Delahaye and E. Lecrosnie, Paris: Progrиs Medical 3 (1887).

(обратно)

110

Josef Breuer and Sigmund Freud, Studies in Hysteria (Boston: Beacon Press, 1950).

(обратно)

111

Sigmund Freud, «On the Psychical Mechanism of Hysterical Phenomena», (лекция, прочитанная на собрании клуба Wienermedizinische club, 11 января 1893 года), in Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud 3 (London: Hogarth Press, 1962), 281–387.

(обратно)

112

Pierre Janet, Psychological Healing: A Historical and Clinical Study, vols. 1–2, trans. PG. Paul and E. Paul (New York: Macmillan, 1925; оригинальный труд опубликован в 1919 году), 660.

(обратно)

113

Abram Kardiner, The Traumatic Neuroses of War (Mansfield Centre, CT: Martino, 2012).

(обратно)

114

Roy R. Grinker and John P. Spiegel, War Neuroses (Philadelphia: Blakiston, 1945)

(обратно)

115

Roy F. Baumeister et al., «Bad Is Stronger than Good», Review of General Psychology 5, no. 4 (2001): 323–370.

(обратно)

116

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 168.

(обратно)

117

Jacek Debiec and Joseph E. LeDoux, «The Amygdala and the Neural Pathways of Fear», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (NewYork: Humana, 2009), 23–38; Elizabeth A. Phelps, «Emotion and Cognition: Insights from Studies of the Human Amygdala», Annual Review of Psychology 57 (2006): 27–53.

(обратно)

118

Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 401–404.

(обратно)

119

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 168–169.

(обратно)

120

Гипоталамус выделяет кортикотропин-рилизинг-гормон (КРГ). КРГ, в свою очередь, стимулирует гипофиз, который стимулирует выброс адренокортикотропного гормона (АКТГ). АКТГ воздействует на надпочечники, которые, в свою очередь, вырабатывают диэфирин, норадреналин и кортизол.

(обратно)

121

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 206; James L. McGaugh, «The Amygdala Modulates the Consolidation of Memories of Emotionally Arousing Experiences», Annual Review of Neuroscience 27 (2004): 1–28; обзоры см. в James L. McGaugh, Memory and Emotion: The Making of Lasting Memories (New York: Columbia University Press, 2003); James L. McGaugh, «Memory: A Century of Consolidation», Science 287, no. 5451 (2000): 248–251.

(обратно)

122

См. обзор исследований в области классического условного рефлекса в James L. McGaugh, «The Amygdala Modulates the Consolidation of Memories of Emotionally Arousing Experiences», Annual Review of Neuroscience 27 (2004): 1–28; James L. McGaugh, Memory and Emotion: The Making of Lasting Memories (New York: Columbia University Press, 2003); Donald G. Rainnie and Kerry J. Ressler, «Physiology of the Amygdala: Implications for PTSD», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 39–78.

(обратно)

123

Существует теория, что слишком сильный и продолжительный стресс негативно влияет на гиппокамп; Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 243–244.

(обратно)

124

James L. McGaugh, Memory and Emotion: The Making of Lasting Memories (New York: Columbia University Press, 2003), 111.

(обратно)

125

Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 403.

(обратно)

126

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 145.

(обратно)

127

Eitan D. Schwarz and Janice M. Kowalski, «Malignant Memories: PTSD in Children and Adults After a School Shooting», Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry 30, no. 6 (1991): 936–944.

(обратно)

128

Bessel A. van der Kolk, Alexander PG. McFarlane, and Lars Weisеth, Traumatic Stress: The Effects of Overwhelming Experience on Mind, Body, and Society (New York: Guilford, 2007), 3–23.

(обратно)

129

Leanne ten Brinke, Stephen Porter, and Alysha Baker, «Darwin the Detective: Observable Facial Muscle Contractions Reveal Emotional High-Stakes Lies», Evolution and Human Behavior 33, no. 4 (2012): 411–416.

(обратно)

130

Bessel A. van der Kolk, The Body Keeps the Score: Brain, Mind, and Body in the Healing of Trauma (New York: Penguin, 2014).

(обратно)

131

Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362.

(обратно)

132

E. Mavis Hetherington and John Kelly, For Better or for Worse: Divorce Reconsidered (New York: Norton, 2003); Joan B. Kelly and Robert E. Emery, «Children’s Adjustment Following Divorce: Risk and Resilience Perspectives», Family Relations 52, no. 4 (2003): 352–362.

(обратно)

133

William V. Fabricius and Jeff A. Hall, «Young Adults’ Perspectives on Divorce Living Arrangements», Family Court Review 38, no. 4 (2000): 446–461.

(обратно)

134

Andre Agassi, Open: An Autobiography (New York: Vintage, 2010), 27.

(обратно)

135

Отчет взят из Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (New York: Basic Books, 2008).

(обратно)

136

Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (New York: Basic Books, 2008), 20.

(обратно)

137

Kristine Erickson, Wayne Drevets, and Jay Schulkin, «Glucocorticoid Regulation of Diverse Cognitive Functions in Normal and Pathological Emotional States», Neuroscience and Biobehavioral Reviews 27, no. 3 (2003): 233–246.

(обратно)

138

Это называется реакцией «замри»; Jeffrey A. Gray, The Psychology of Fear and Stress, 2nd ed. (New York: Cambridge University Press, 1988).

(обратно)

139

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 168.

(обратно)

140

Adeen Flinker et al., «Redefining the Role of Broca’s Area in Speech», Proceedings of the National Academy of Sciences 112, no. 9 (2015): 2871–2875.

(обратно)

141

Alastair M. Hull, «Neuroimaging Findings in Post-Traumatic Stress Disorder Systematic Review», British Journal of Psychiatry 181, no. 2(2002): 102–110; Scott L. Rauch et al., «A Symptom Provocation Study of Posttraumatic Stress Disorder Using Positron Emission Tomography and Script-Driven Imagery», Archives of General Psychiatry 53, no. 5 (1996): 380–387; Lisa M. Shin et al., «A Positron Emission Tomographic Study of Symptom Provocation in PTSD», Annals of the New York Academy of Sciences 821, no. 1 (1997): 521–523; Lisa M. Shin et al., «Visual Imagery and Perception in Posttraumatic Stress Disorder: A Positron Emission Tomographic Investigation», Archives of General Psychiatry 54, no. 3 (1997): 233–241; Bessel A. van der Kolk, «The Psychobiology and Psychopharmacology of PTSD», Human Psychopharmacology: Clinical and Experimental 16, no. S1 (2001): S49–S64.

(обратно)

142

Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (New York: Basic Books, 2008).

(обратно)

143

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 280.

(обратно)

144

Alison Bechdel, Fun Home: A Family Tragicomic (Boston: Harcourt, 2007), 143.

(обратно)

145

Leigh Gilmore, The Limits of Autobiography: Trauma and Testimony (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001), 6.

(обратно)

146

Viktor E. Frankl, Man’s Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy (Boston: Beacon, 2006), 24.

(обратно)

147

Bridget F. Grant, «Estimates of US Children Exposed to Alcohol Abuse and Dependence in the Family», American Journal of Public Health 90, no. 1 (2000): 112.

(обратно)

148

American Psychiatric Association, Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, 5th ed. (DSM-5; Washington, DC: American Psychiatric Publications, 2013).

(обратно)

149

Christopher Murray and Alan D. Lopez, «Alternative Projections of Mortality and Disability by Cause 1990–2020: Global Burden of Disease Study», Lancet 349, no. 9064 (1997): 1498–1504.

(обратно)

150

Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences, Alcoholic Parents, and Later Risk of Alcoholism and Depression», Psychiatric Services 53, no. 8 (2002): 1001–1009; Shanta R. Dube et al., «Growing Up with Parental Alcohol Abuse: Exposure to Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 25, no. 12 (2001): 1627–1640; Christine Walsh, Harriet L. MacMillan, and Ellen Jamieson, «The Relationship Between Parental Substance Abuse and Child Maltreatment: Findings from the Ontario Health Supplement», Child Abuse and Neglect 27, no. 12 (2003): 1409–1425.

(обратно)

151

Национальный институт проблем злоупотребления алкоголем и алкоголизма, «Alcohol Facts and Statistics», National Institutes of Health, US Department of Health and Human Services, по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://www.niaaa.nih.gov/alcohol-health/overview-alcohol-consumption/alcohol-facts-and-statistics.

(обратно)

152

Shanta R. Dube et al., «Growing Up with Parental Alcohol Abuse: Exposure to Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 25, no. 12 (2001): 1627–1640; Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences, Alcoholic Parents, and Later Risk of Alcoholism and Depression», Psychiatric Services 53, no. 8 (2002): 1001–1009.

(обратно)

153

James J. Collins and Pamela Messerschmidt, «Epidemiology of Alcohol-Related Violence», Alcohol Health Research World 17, no. 2(1993): 93–100; National Institute on Alcohol Abuse and Alcoholism and Cygnus Corporation, Ninth Special Report to the US Congress on Alcohol and Health (Rockville, MD: US Department of Health and Human Services, Public Health Service, National Institutes of Health, 1997), 97–4017.

(обратно)

154

Ann Laybourn, Jane Brown, and Malcolm Hill, Hurting on the Inside: Children’s Experiences of Parental Alcohol Misuse (Aldershot, Hants, UK: Avebury, 1996).

(обратно)

155

Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences, Alcoholic Parents, and Later Risk of Alcoholism and Depression», Psychiatric Services 53, no. 8(2002): 1001–1009; Shanta R. Dube et al., «Growing Up with Parental Alcohol Abuse: Exposure to Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 25, no. 12 (2001): 1627–1640; Christine Walsh, Harriet L. MacMillan, and Ellen Jamieson, «The Relationship Between Parental Substance Abuse and Child Maltreatment: Findings from the Ontario Health Supplement», Child Abuse and Neglect 27, no. 12(2003): 1409–1425.

(обратно)

156

Mogens Nygaard Christoffersen and Keith Soothill, «The Long-Term Consequences of Parental Alcohol Abuse: A Cohort Study of Children in Denmark», Journal of Substance Abuse Treatment 25, no. 2 (2003): 107–116; Shanta R. Dube et al., «Growing Up with Parental Alcohol Abuse: Exposure to Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction», Child Abuse and Neglect 25, no. 12 (2001): 1627–1640.

(обратно)

157

Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences, Alcoholic Parents, and Later Risk of Alcoholism and Depression», Psychiatric Services 53, no. 8 (2002): 1001–1009.

(обратно)

158

Richard Berlin and Ruth B. Davis, «Children from Alcoholic Families: Vulnerability and Resilience», in The Child in Our Times: Studies in the Development of Resiliency, eds. Timothy F. Dugan and Robert Coles (New York: Brunner/Mazel, 1989), 81–105; Joan McCord, «Identifying Developmental Paradigms Leading to Alcoholism», Journal of Studies on Alcohol and Drugs 49, no. 4 (1988): 357–362.

(обратно)

159

Alan Cumming, Not My Father’s Son: A Family Memoir (Edinburgh: Canongate, 2014), 148.

(обратно)

160

Jill M. Hastings and Marion H. Typpo, An Elephant in the Living Room (Minneapolis: CompCare, 1984).

(обратно)

161

Deborah B. Jacobvitz and Nell F. Bush, «Reconstructions of Family Relationships: Parent-Child Alliances, Personal Distress, and Self-Esteem», Developmental Psychology 32, no. 4 (1996): 732–743.

(обратно)

162

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment: Studies in the Theory of Emotional Development, ed. Donald W. Winnicott (London: Karnac Books, 1965), 140–152.

(обратно)

163

Carl Jung, Memories, Dreams, Reflections (New York: Vintage, 1989), 41.

(обратно)

164

Stephen P. Hinshaw, «Parental Mental Disorder and Children’s Functioning: Silence and Communication, Stigma and Resilience», Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology 33, no. 2 (2004): 400–411.

(обратно)

165

Fyodor Dostoevsky, Notes from the Underground, trans. Constance Garnett, eds. Charles Guignon and Kevin Aho (Indianapolis: Hackett, 2009).

(обратно)

166

Charles M. Blow, Fire Shut Up in My Bones: A Memoir (Boston: Houghton Mifflin Harcourt, 2014), 113.

(обратно)

167

Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (New York: Basic Books, 1990), 189–206.

(обратно)

168

Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (NewYork: Basic Books, 1990), 189–206.

(обратно)

169

Lenore Terr, Too Scared to Cry: Psychic Trauma in Childhood (New York: Basic Books, 1990), 112.

(обратно)

170

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Джорджу Карлину.

(обратно)

171

По состоянию на сегодня детей оценивали в возрасте одного, двух, 10, 18, 32 и 40 лет; последующая оценка запланирована на возраст от 50 до 60; Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Journeys from Childhood to Midlife: Risk, Resilience, and Recovery (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001).

(обратно)

172

Emmy E. Werner, «Resilience in Development», Current Directions in Psychological Science 4, no. 3 (1995): 81–85.

(обратно)

173

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Vulnerable but Invincible: A Study of Resilient Children and Youth (New York: McGraw-Hill, 1982).

(обратно)

174

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Journeys from Childhood to Midlife: Risk, Resilience, and Recovery (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001), 69.

(обратно)

175

Dan Olweus, Aggression in the Schools: Bullies and Whipping Boys (Oxford, UK: Hemisphere, 1978); Dan Olweus, Shane Jimerson, Susan Swearer, and Dorothy Espelage, «Understanding and Researching Bullying», in Handbookof Bullying in Schools: An International Perspective, eds. Shane R. Jimerson, Susan M. Swearer, and Dorothy L. Espelage (New York: Routledge, 2010), 9–34; см. обзор в отчете CDC: R. Matthew Gladden et al., «Bullying Surveillance Among Youths: Uniform Definitions for Public Health and Recommended Data Elements, Version 1.0», Atlanta, GA: National Center for Injury Prevention and Control, Centers for Disease Control and Prevention and US Department of Education (2014), по состоянию на 1 августа 2016 года, https://www.cdc.gov/violenceprevention/pdf/bullying-definitions-final-a.pdf.

(обратно)

176

«Student Reports of Bullying and Cyber-Bullying: Results from the 2011 School Crime Supplement to the National Crime Victimization Survey», National Center for Education Statistics and Bureau of Justice Statistics, US Department of Education, Washington, DC (August 2013), по состоянию на 1 августа 2016 года, http://nces.ed.gov/pubs2013/2013329.pdf.

(обратно)

177

Susan Swearer et al., «Assessment of Bullying/Victimization: The Problem of Comparability Across Studies and Across Methods», in Handbook of Bullying in Schools: An International Perspective, eds. Shane R. Jimerson, Susan M. Swearer, and Dorothy L. Espelage (New York: Routledge, 2010), 305–327.

(обратно)

178

Simone Robers, Jana Kemp, and Jennifer Truman, «Indicators of School Crime and Safety: 2012», Национальный центр статистики в области образования, Министерство просвещения США, Бюро статистики в области правосудия, Управление программи правосудия, Министерство Юстиции США, Вашингтон (2013), по состоянию на 1 августа 2016 года, http://nces.ed.gov/pubs2013/2013036.pdf.

(обратно)

179

Amanda Lenhart et al., «Teens, Kindness and Cruelty on Social Network Sites: How American Teens Navigate the New World of ‘Digital Citizenship’», Pew Research Center’s Internet and American Life Project, Вашингтон (2011), обновлено 9 ноября 2011 года, http://www.pewinternet.org/Reports/2011/Teens-and-social-media.aspx.

(обратно)

180

Jaana Juvonen, Sandra Graham, and Mark A. Schuster, «Bullying Among Young Adolescents: The Strong, the Weak, and the Troubled», Pediatrics 112, no. 6 (2003): 1231–1237; Tracy Vaillancourt et al., «The Relationship Between Power and Bullying Behavior», in Handbook of Bullying in Schools: An International Perspective, eds. Shane R. Jimerson, Susan M. Swearer, and Dorothy L. Espelage (New York: Routledge, 2010), 211–222.

(обратно)

181

Nancy G. Guerra, Kirk R. Williams, and Shelly Sadek, «Understanding Bullying and Victimization During Childhood and Adolescence: A Mixed Methods Study», Child Development 82, no. 1 (2011): 295–310.

(обратно)

182

Anthony D. Pellegrini et al., «Bullying and Social Status During School Transitions», in Handbook of Bullying in Schools: An International Perspective, eds. Shane R. Jimerson, Susan M. Swearer, and Dorothy L. Espelage (New York: Routledge, 2010), 199–210.

(обратно)

183

Anthony D. Pellegrini et al., «Bullying and Social Status During School Transitions», in Handbook of Bullying in Schools: An International Perspective, eds. Shane R. Jimerson, Susan M. Swearer, and Dorothy L. Espelage (New York: Routledge, 2010), 199–210.

(обратно)

184

Naomi I. Eisenberger, «The Pain of Social Disconnection: Examining the Shared Neural Underpinnings of Physical and Social Pain», Nature Reviews Neuroscience 13, no. 6 (2012): 421–434; Naomi I. Eisenberger and Matthew D. Lieberman, «Why Rejection Hurts: A Common Neural Alarm System for Physical and Social Pain», Trends in Cognitive Sciences 8, no. 7 (2004): 294–300; Naomi I. Eisenberger, Matthew D. Lieberman, K. D. Williams, and J. P. Forgas, «Why It Hurts to Be Left Out: The Neurocognitive Overlap Between Physical and Social Pain», The Social Outcast: Ostracism, Social Exclusion, Rejection, and Bullying, eds. Kipling Williams and Joseph Paul Forgas (New York: Psychology Press, 2005), 109–130.

(обратно)

185

Simon PG. Hunter, James M. E. Boyle, and David Warden, «Perceptions and Correlates of Peer-Victimization and Bullying», British Journal of Educational Psychology 77, no. 4 (2007): 797–810.

(обратно)

186

Mona E. Solberg and Dan Olweus, «Prevalence Estimation of School Bullying with the Olweus Bully/Victim Questionnaire», Aggressive Behavior 29, no. 3 (2003): 239–268.

(обратно)

187

Louise Arseneault, Lucy Bowes, and Sania Shakoor, «Bullying Victimization in Youths and Mental Health Problems: ‘Much Ado About Nothing’»? Psychological Medicine 40, no. 5 (2010): 717–729; David P. Farrington et al., «Bullying Perpetration and Victimization as Predictors of Delinquency and Depression in the Pittsburgh Youth Study», Journal of Aggression, Conflict, and Peace Research 3, no. 2 (2011): 74–81.

(обратно)

188

Lucy Bowes et al., «Peer Victimisation During Adolescence and Its Impact on Depression in Early Adulthood: Prospective Cohort Study in the United Kingdom», BMJ 350 (2015): h2469; Gemma L. Gladstone, Gordon B. Parker, and Gin S. Malhi, «Do Bullied Children Become Anxious and Depressed Adults?: A Cross-Sectional Investigation of the Correlates of Bullying and Anxious Depression», Journal of Nervous and Mental Disease 194, no. 3 (2006): 201–208; Maria M. Ttofi et al., «Do the Victims of School Bullies Tend to Become Depressed Later in Life? A Systematic Review and Meta-Analysis of Longitudinal Studies», Journal of Aggression, Conflict and Peace Research 3, no. 2 (2011): 63–73.

(обратно)

189

Walter B. Cannon, Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage (New York: D. Appleton and Company, 1915).

(обратно)

190

Charles G. Gross, «Claude Bernard and the Constancy of the Internal Environment», Neuroscientist 4, no. 5 (1998): 380–385.

(обратно)

191

Elizabeth Warren, A Fighting Chance (New York: Metropolitan Books, 2014), 11.

(обратно)

192

Lin-Manuel Miranda, Hamilton: An American Musical, New York, 2015; см. также Ron Chernow, Alexander Hamilton (New York: Penguin, 2004).

(обратно)

193

Nas, Dave East, Lin-Manuel Miranda, and Aloe Blacc, «Wrote My Way Out», The Hamilton Mixtape (New York: Atlantic Records, 2016); см. также «Wrote My Way Out Lyrics», Genius, по состоянию на 23 января 2017 года, https://genius.com/Nas-dave-east-lin-manuel-miranda-and-aloe-blacc-wrote-my-way-out-lyrics.

(обратно)

194

Nas, Dave East, Lin-Manuel Miranda, and Aloe Blacc, «Wrote My Way Out», The Hamilton Mixtape (New York: Atlantic Records, 2016); см. также «Wrote My Way Out Lyrics», Genius, по состоянию на 23 января 2017 года, https://archive.org/details/richelieuorcons04lyttgoog.

(обратно)

195

Edward Bulwer-Lytton, Richelieu; Or the Conspiracy: A Play, in Five Acts (London: Saunders and Otley, Conduit Street, 1839), 39, line 308, по состоянию на 8 декабря 2016 года, https://archive.org/stream/richelieuorconsp00lyttiala#page/38/mode/2up.

(обратно)

196

Anke Ehlers et al., «Predicting Response to Exposure Treatment in PTSD: The Role of Mental Defeat and Alienation», Journal of Traumatic Stress 11, no. 3 (1998): 457–471.

(обратно)

197

Kate Hefferon and Nanette Mutrie, «Physical Activity as a ‘Stellar’ Positive Psychology Intervention», in The Oxford Handbook of Exercise Psychology, ed. Edmund O. Acevedo (New York: Oxford University Press, 2012), 117–130.

(обратно)

198

Обсуждение пользы сложных задач физического характера см. в Steven M. Southwick and Dennis S. Charney, Resilience: The Science of Mastering Life’s Greatest Challenges (New York: Cambridge University Press, 2012), 136.

(обратно)

199

David Watson, Lee A. Clark, and Auke Tellegen, «Development and Validation of Brief Measures of Positive and Negative Affect: The PA — NAS Scales», Journal of Personality and Social Psychology 54, no. 6 (1988): 1063–1070; David Watson and Auke Tellegen, «Toward a Consensual Structure of Mood», Psychological Bulletin 98, no. 2 (1985): 219–235.

(обратно)

200

Joseph P. Forgas, «Affective Influences on Attitudes and Judgments», in Handbook of Affective Sciences, eds. Richard J. Davidson, Klaus R. Scherer, and H. Hill Goldsmith (New York: Oxford University Press, 2003), 596–618.

(обратно)

201

David Watson et al., «The Two General Activation Systems of Affect: Structural Findings, Evolutionary Considerations, and Psychobiological Evidence», Journal of Personality and Social Psychology 76, no. 5 (1999): 820–838.

(обратно)

202

Joseph J. Campos, «When the Negative Becomes Positive and the Reverse: Comments on Lazarus’s Critique of Positive Psychology», Psychological Inquiry 14, no. 2 (2003): 110–172.

(обратно)

203

Joseph J. Campos, Rosemary G. Campos, and Karen PG. Barrett, «Emergent Themes in the Study of Emotional Development and Emotion Regulation», Developmental Psychology 25, no. 3 (1989): 394–402; Richard S. Lazarus, «Does the Positive Psychology Movement Have Legs?», Psychological Inquiry 14, no. 2 (2003): 93–109.

(обратно)

204

См. обзор в Jennifer S. Lerner and Larissa Z. Tiedens, «Portrait of the Angry Decision Maker: How Appraisal Tendencies Shape Anger’s Influence on Cognition», Journal of Behavioral Decision Making 19, no. 2 (2006): 115–137.

(обратно)

205

Leonard Berkowitz and Eddie Harmon-Jones, «Toward an Understanding of the Determinants of Anger», Emotion 4, no. 2 (2004): 107–130; Phillip Shaver et al., «Emotion Knowledge: Further Exploration of a Prototype Approach», Journal of Personality and Social Psychology 52, no. 6 (1987):1061–1086.

(обратно)

206

Charles S. Carver and Eddie Harmon-Jones, «Anger Is an Approach-Related Affect: Evidence and Implications», Psychological Bulletin 135, no. 2 (2009): 183–204; John Dollard et al., Frustration and Anger (New Haven, CT: Yale University Press, 1939).

(обратно)

207

James R. Averill, «Studies on Anger and Aggression: Implications for Theories of Emotion», American Psychologist 38, no. 11 (1983): 1145–1160; Nico H. Frijda, The Emotions (New York: Cambridge University Press, 1986).

(обратно)

208

Nico H. Frijda, The Emotions (New York: Cambridge University Press, 1986), 198–199; Andrew Ortony, Gerald L. Clore, and Allan Collins, The Cognitive Structure of Emotions (New York: Cambridge University Press, 1988), 152–153.

(обратно)

209

Judith V. Jordan, «Relational Resilience in Girls», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 73–86.

(обратно)

210

Toni Morrison, The Bluest Eye (New York: Vintage International, 2007), 48.

(обратно)

211

Nico H. Frijda, Peter Kuipers, and Elisabeth Ter Schure, «Relations Among Emotion, Appraisal, and Emotional Action Readiness», Journal of Personality and Social Psychology 57, no. 2 (1989): 212–228.

(обратно)

212

Joseph J. Campos, Rosemary G. Campos, and Karen PG. Barrett, «Emergent Themes in the Study of Emotional Development and Emotion Regulation», Developmental Psychology 25, no. 3 (1989): 394–402; Charles S. Carver and Eddie Harmon-Jones, «Anger Is an Approach-Related Affect: Evidence and Implications», Psychological Bulletin 135, no. 2 (2009): 183–204; Robert PG. Solomon, A Passion for Justice: Emotions and the Origins of the Social Contract (Reading, MA: Addison-Wesley Publishing Company, 1990).

(обратно)

213

Charles S. Carver and Eddie Harmon-Jones, «Anger Is an Approach-Related Affect: Evidence and Implications», Psychological Bulletin 135, no. 2 (2009): 183–204.

(обратно)

214

Aristotle, Rhetoric, trans. H. Lawson-Tancred (New York: Oxford University Press, 1991), 146.

(обратно)

215

Rudolf H. Moos and Jeanne A. Schaefer, «Coping Resources and Processes: Current Concepts and Measures», in Handbook of Stress: Theoretical and Clinical Aspects, 2nd ed., eds. Leo Goldberger and Shlomo Breznitz (New York: Free Press, 1993), 234–257; Karen Reivich et al., «From Helplessness to Optimism: The Role of Resilience in Treating and Preventing Depression in Youth», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2013), 201–214; Jeanne A. Schaefer and Rudolf H. Moos, «The Context for Posttraumatic Growth: Life Crises, Individual and Social Resources, and Coping», in Posttraumatic Growth: Positive Changes in the Aftermath of Crisis, eds. Richard G. Tedeschi, Crystal L. Park, and Lawrence G. Calhoun (Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1998), 99–124; Sandra L. Schneider, «In Search of Realistic Optimism: Meaning, Knowledge, and Warm Fuzziness», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 250–263.

(обратно)

216

Francis Galton, Hereditary Genius: An Inquiry into Its Laws and Consequences (London: Macmillan, 1892), 38.

(обратно)

217

Издана на русском языке: Гальтон Ф. Наследственность и таланты. Законы и последствия. М.: Мысль, 1996.

(обратно)

218

Lewis Madison Terman and Melita H. Oden, The Gifted Child Grows Up: Twenty-Five Years’ Follow-Up of a Superior Group (Oxford, UK: Stanford University Press, 1947).

(обратно)

219

Catharine M. Cox, Genetic Studies of Genius. Vol. 2, The Early Mental Traits of Three Hundred Geniuses (Stanford, CA: Stanford University Press, 1926), 218.

(обратно)

220

Angela L. Duckworth, Patrick D. Quinn, and Martin E. P. Seligman, «Positive Predictors of Teacher Effectiveness», Journal of Positive Psychology 4, no. 6 (2009): 540–547; Angela L. Duckworth et al., «Deliberate Practice Spells Success: Why Grittier Competitors Triumph at the National Spelling Bee», Social Psychological and Personality Science 2, no. 2 (2011): 174–181; Angela L. Duckworth et al., «Grit: Perseverance and Passion for Long-Term Goals», Journal of Personality and Social Psychology 92, no. 6 (2007): 1087–1101; Lauren Eskreis-Winkleret al., «The Grit Effect: Predicting Retention in the Military, the Workplace, School and Marriage», Frontiers in Psychology 5, no. 36 (2014): 1–12.

(обратно)

221

В своей книге «Твердость характера» Дакворт приравнивает пассионарность к «стабильности интересов», или, иначе говоря, к способности человека сохранять интерес к чему-то в течение длительного времени; она измеряет эту способность по обратной шкале, от «Меня каждые несколько месяцев интересует что-то новое» до «Мои интересы не меняются годами». Последовательность и стабильность, безусловно, важный аспект пассионарности, но это не одно и то же. См. Angela L. Duckworth et al., «Grit: Perseverance and Passion for Long-Term Goals», Journal of Personality and Social Psychology 92, no. 6 (2007): 1087–1101.

(обратно)

222

US Navy, Faces of Officer Candidate School (OCS), видео, по состоянию на 1 августа 2016 года, http://www.netc.navy.mil/nstc/otcn/OCS_video_flash.html; Naval Service Training Command, Faces of OCS Update, video, June 15, 2012, https://www.youtube.com/watch?v=dEPQSK5r3ms.

(обратно)

223

Joseph J. Campos, Rosemary G. Campos, and Karen PG. Barrett, «Emergent Themes in the Study of Emotional Development and Emotion Regulation», Developmental Psychology 25, no. 3 (1989): 394–402; Tracy A. Dennis et al., «The Functional Organization of Preschool-Age Children’s Emotion Expressions and Actions in Challenging Situations», Emotion 9, no. 4 (2009): 520–530; Jie He, Qinmei Xu, and Kathryn Amey Degnan, «Anger Expression and Persistence in Young Children», Social Development 21, no. 2 (2012): 343–353; Joan A. Kearney, «Early Reactions to Frustration: Developmental Trends in Anger, Individual Response Styles, and Caregiving Risk Implications in Infancy», Journal of Child and Adolescent Psychiatric Nursing 17, no. 3 (2004): 105–112; Heather PG. Lench and Linda J. Levine, «Goals and Responses to Failure: Knowing When to Hold Them and When to Fold Them», Motivation and Emotion 32, no. 2 (2008): 127–140; Mario Mikulincer, «Reactance and Helplessness Following Exposure to Unsolvable Problems: The Effects of Attributional Style», Journal of Personality and Social Psychology 54, no. 4 (1988): 679–686.

(обратно)

224

Eddie Harmon-Jones, «On the Relationship of Frontal Brain Activity and Anger: Examining the Role of Attitude Toward Anger», Cognition and Emotion 18, no. 3 (2004): 337–361; Eddie Harmon-Jones and Jonathan Sigelman, «State Anger and Prefrontal Brain Activity: Evidence That Insult-Related Relative Left-Prefrontal Activation Is Associated with Experienced Anger and Aggression», Journal of Personality and Social Psychology 80, no. 5 (2001): 797–803.

(обратно)

225

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Уильяму Уорду.

(обратно)

226

Richard F. Mollica, Healing Invisible Wounds: Paths to Hope and Recovery in a Violent World (Nashville: Vanderbilt University Press, 2008), 170.

(обратно)

227

Jaak Panksepp and Margaret R. Zellner, «Towards a Neurobiologically Based Unified Theory of Aggression», Revue Internationale de Psychologie Sociale 17, no. 2 (2004): 37–61; Rebecca L. Shiner, Ann S. Masten, and Jennifer M. Roberts, «Childhood Personality Foreshadows Adult Personality and Life Outcomes Two Decades Later», Journal of Personality 71, no. 6 (2003): 1145–1170.

(обратно)

228

Henk Aarts et al., «The Art of Anger: Reward Context Turns Avoidance Responses to Anger-Related Objects into Approach», Psychological Science 21, no. 10 (2010): 1406–1410; Charles S. Carver and Eddie Harmon-Jones, «Anger Is an Approach-Related Affect: Evidence and Implications», Psychological Bulletin 135, no. 2 (2009): 183–204; Jaak Panksepp and Margaret R. Zellner, «Towards a Neurobiologically Based Unified Theory of Aggression», RevueInternationale de Psychologie Sociale 17, no. 2 (2004): 37–61.

(обратно)

229

Richard J. Davidson, «What Does the Prefrontal Cortex ‘Do’ in Affect: Perspectives on Frontal EEG Asymmetry Research», Biological Psychology 67, no. 1 (2004): 219–234.

(обратно)

230

Jennifer S. Lerner and Larissa Z. Tiedens, «Portrait of the Angry Decision Maker: How Appraisal Tendencies Shape Anger’s Influence on Cognition», Journal of Behavioral Decision Making 19, no. 2(2006): 115–137.

(обратно)

231

Charles S. Carver and Eddie Harmon-Jones, «Anger Is an Approach-Related Affect: Evidence and Implications», Psychological Bulletin 135, no. 2 (2009): 183–204.

(обратно)

232

Jennifer S. Lerner and Dacher Keltner, «Fear, Anger, and Risk», Journal of Personality and Social Psychology 81, no. 1 (2001): 146–159.

(обратно)

233

Jennifer S. Lerner and Larissa Z. Tiedens, «Portrait of the Angry Decision Maker: How Appraisal Tendencies Shape Anger’s Influence on Cognition», Journal of Behavioral Decision Making 19, no. 2 (2006): 125; см. также Carroll E. Izard, The Psychology of Emotions (New York: Plenum Press, 1991).

(обратно)

234

Jennifer S. Lerner et al., «Facial Expressions of Emotion Reveal Neuroendocrine and Cardiovascular Stress Responses», Biological Psychiatry 61, no. 2 (2007): 253–260.

(обратно)

235

Phillip Shaver et al., «Emotion Knowledge: Further Exploration of a Prototype Approach», Journal of Personality and Social Psychology 52, no. 6 (1987): 1061–1086.

(обратно)

236

Paul Ferris, Dylan Thomas: A Biography (London: Hodder and Stoughton, 1977), 49.

(обратно)

237

Michael Rutter, «Implications of Resilience Concepts for Scientific Understanding», Annals of the New York Academy of Sciences 1094, no. 1 (2006): 1–12; Michael Rutter, «Resilience as a Dynamic Concept», Development and Psychopathology 24, no. 2 (2012): 335–344; Michael Rutter, «Stress, Coping and Development: Some Issues and Some Questions», Journal of Child Psychology and Psychiatry 22, no. 4 (1981): 323–356; см. также Donald Meichenbaum, «Stress Inoculation Training: A Twenty Year Update» in Principles and Practices of Stress Management, 2nd ed., eds. Robert L. Woolfolk and Paul M. Lehrer (New York: Guilford Press, 1993), 373–406.

(обратно)

238

Richard A. Dienstbier, «Arousal and Physiological Toughness: Implications for Mental and Physical Health», Psychological Review 96, no. 1 (1989):84–100; Richard A. Dienstbier and Lisa M. Pytlik Zillig, «Toughness», in Handbook of Positive Psychology, eds. PG. R. Snyder and Shane J. Lopez (New York: Oxford University Press, 2002), 515–527.

(обратно)

239

Megan R. Gunnar et al., «Moderate Versus Severe Early Life Stress: Associations with Stress Reactivity and Regulation in 10-12-Year-Old Children», Psychoneuroendocrinology 34, no. 1 (2009): 62–75; Mark D. Seery et al., «An Upside to Adversity? Moderate Cumulative Lifetime Adversity Is Associated with Resilient Responses in the Face of Controlled Stressors», Psychological Science 24, no. 7 (2013): 1181–1189.

(обратно)

240

Karen J. Parker et al., «Prospective Investigation of Stress Inoculation in Young Monkeys», Archives of General Psychiatry 61, no. 9(2004): 933–941.

(обратно)

241

Paula P. Schnurr, Stanley D. Rosenberg, and Matthew J. Friedman, «Change in MMPI Scores from College to Adulthood as a Function of Military Service», Journal of Abnormal Psychology 102, no. 2(1993): 288–296.

(обратно)

242

Mark D. Seery, E. Alison Holman, and Roxane Cohen Silver, «Whatever Does Not Kill Us: Cumulative Lifetime Adversity, Vulnerability, and Resilience», Journal of Personality and Social Psychology 99, no. 6(2010): 1025–1041; см. также Mark D. Seery, «Resilience: A Silver Lining to Experiencing Adverse Life Events?», Current Directions in Psychological Science 20, no. 6 (2011): 390–394.

(обратно)

243

Автор цитаты точно неизвестен; обычно эти слова приписывают Майе Энджелоу.

(обратно)

244

Elwyn James Anthony, «The Mutative Impact of Serious Mental and Physical Illness in a Parent on Family Life», in The Child in His Family, eds. Elwyn James Anthony and PG. Koupernik (New York: John Wiley and Sons, 1970), 131–163; Elwyn James Anthony, «The Syndrome of the Psychologically Invulnerable Child», in The Child in His Family, eds. Elwyn James Anthony and PG. Koupernik (New York: John Wiley and Sons, 1974), 529–545; W. R. Beardslee and M. A. Podorefsky, «Resilient Adolescents Whose Parents Have Serious Affective and Other Psychiatric Disorders: Importance of Self-Understanding and Relationships», American Journal of Psychiatry 145, no. 1 (1988): 63–69; Manfred Bleuler, «The Offspring of Schizophrenics», Schizophrenia Bulletin 1, no. 8 (1974): 93–107; L. Fisher et al., «Competent Children at Risk: A Study of Well-Functioning Offspring of Disturbed Parents», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford Press, 1987), 211; Elaine Mordoch and Wendy A. Hall, «Children’s Perceptions of Living with a Parent with a Mental Illness: Finding the Rhythm and Maintaining the Frame», Qualitative Health Research 18, no. 8 (2008): 1127–1144.

(обратно)

245

Susan Folkman and Richard S. Lazarus, «Coping and Emotion», in Psychological and Biological Approaches to Emotion, eds. Nancy L. Stein, Bennett Leventhal, and Thomas R. Trabasso (Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1990), 313–332; Susan Folkman and Richard S. Lazarus, «Coping as a Mediator of Emotion», Journal of Personality and Social Psychology 54, no. 3 (1988): 466; Richard S. Lazarus and Susan Folkman, Stress, Appraisal, and Coping (New York: Springer Publishing Company, 1984).

(обратно)

246

Maryann Amodeo and Mary Elizabeth Collins, «Using a Positive Youth Development Approach in Addressing Problem-Oriented Youth Behavior», Family in Society: The Journal of Contemporary Social Services 88, no. 1 (2007): 75–85; Jessica M. Fear et al., «Parental Depression and Interparental Conflict: Children and Adolescents’ Self-Blame and Coping Responses», Journal of Family Psychology 23, no. 5 (2009): 762–766; Adela M. Langrock et al., «Coping with the Stress of Parental Depression: Parents’ Reports of Children’s Coping, Emotional, and Behavioral Problems», Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology 31 (2002): 312–324.

(обратно)

247

См. обзор в Adela M. Langrock, Bruce E. Compas, Gary Keller, Mary Jane Merchant, and Mary Ellen Copeland, «Coping with the Stress of Parental Depression: Parents’ Reports of Children’s Coping, Emotional, and Behavioral Problems», Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology 31, no. 3(2002): 312–324; Richard Berlin, Ruth B. Davis, and Alan Orenstein, «Adaptive and Reactive Distancing Among Adolescents from Alcoholic Families», Adolescence 23, no. 91(1988): 577–584; Philip M. Bromberg, «Something Wicked This Way Comes: Trauma, Dissociation, and Conflict: The Space Where Psychoanalysis, Cognitive Science, and Neuroscience Overlap», Psychoanalytic Psychology 20, no. 3 (2003): 558–574; Judith Butler, Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence (New York: Verso, 2006); Constance J. Dalenberg and Kelsey Paulson, «The Case for the Study of ‘Normal’ Dissociation Processes», in Dissociation and the Dissociative Disorders: DSM-V and Beyond, eds. Paul F. Dell and John A. O’Neil (New York: Routledge, 2009), 145–154; Onno van der Hart and Rutger Horst, «The Dissociation Theory of Pierre Janet», Journal of Traumatic Stress 2, no. 4 (1989): 397–412.

(обратно)

248

Maya Angelou, I Know Why the Caged Bird Sings (New York: Random House, 2015), 69.

(обратно)

249

Maya Angelou, I Know Why the Caged Bird Sings (New York: Random House, 2015), 93.

(обратно)

250

Harry Stack Sullivan, The Interpersonal Theory of Psychiatry (New York: Norton, 1953), 215–216.

(обратно)

251

Edward Z. Tronick, «Emotions and Emotional Communication in Infants», American Psychologist 44, no. 2 (1989): 112–119.

(обратно)

252

Judith Lewis Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 42.

(обратно)

253

Viktor E. Frankl, Man’s Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy (Boston: Beacon, 2006), 51.

(обратно)

254

Judy Garber and Stephanie Little, «Predictors of Competence Among Offspring of Depressed Mothers», Journal of Adolescent Research 14, no. 1 (1999): 44–71; Lois B. Murphy and Alice E. Moriarty, Vulnerability, Coping and Growth from Infancy to Adolescence (Oxford, UK: Yale University Press, 1976).

(обратно)

255

Eve M. Bernstein and Frank W. Putnam, «Development, Reliability, and Validity of a Dissociation Scale», Journal of Nervous and Mental Disease 174, no. 12 (1986): 727–735; Frank W. Putnam, Dissociation in Children and Adolescents: A Developmental Perspective (New York: Guilford Press, 1997).

(обратно)

256

Elaine Mordoch and Wendy A. Hall, «Children’s Perceptions of Living with a Parent with a Mental Illness: Finding the Rhythm and Maintaining the Frame», Qualitative Health Research 18, no. 8 (2008):1127–1144.

(обратно)

257

National Alliance on Mental Illness, «Mental Health Conditions», по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.nami.org/Learn-More/Mental-Health-Conditions.

(обратно)

258

Joanne Nicholson and Kathleen Biebel, «Commentary on ‘Community Mental Health Care for Women with Severe Mental Illness Who Are Parents’— The Tragedy of Missed Opportunities: What Providers Can Do», Community Mental Health Journal 38 no. 2 (2002): 167–172.

(обратно)

259

Carol T. Mowbray et al., «Life Circumstances of Mothers with Serious Mental Illnesses», Psychiatric Rehabilitation Journal 25, no. 2 (2001):114–123.

(обратно)

260

Stephen P. Hinshaw, The Years of Silence Are Past: My Father’s Life with Bipolar Disorder (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2002); Andrea Reupert and Darryl Maybery, «Fathers’ Experience of Parenting with a Mental Illness», Families in Society: The Journal of Contemporary Social Services 90, no. 1 (2009):61–68; Thomas H. Styron et al., «Fathers with Serious Mental Illnesses: A Neglected Group», Psychiatric Rehabilitation Journal 25, no. 3 (2002): 215–222.

(обратно)

261

Национальный институт психического здоровья, «The Numbers Count: Mental Disorders in America», October 1, 2013, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.lb7.uscourts.gov/documents/12-cv-1072url2.pdf.

(обратно)

262

Sherryl H. Goodman and H. Elizabeth Brumley, «Schizophrenic and Depressed Mothers: Relational Deficits in Parenting», Developmental Psychology 26, no. 1 (1990): 31–39; Daphna Oyserman et al., «Parenting Among Mothers with a Serious Mental Illness», American Journal of Orthopsychiatry 70, no. 3 (2000):296–315.

(обратно)

263

Meenakshi Venkataraman, «Parenting Among Mothers with Bipolar Disorder: Children’s Perspectives», Journal of Family Social Work 14, no. 2 (2011): 93–108.

(обратно)

264

Carol T. Mowbray, Daphna Oyserman, and Deborah Bybee, «Mothers with Serious Mental Illness», New Directions for Mental Health Services 88 (2000): 73–91.

(обратно)

265

Meenakshi Venkataraman and Barry J. Ackerson, «Parenting Among Mothers with Bipolar Disorder: Strengths, Challenges, and Service Needs», Journal of Family Social Work 11, no. 4 (2008): 389–408.

(обратно)

266

Constance Hammen and Patricia A. Brennan, «Severity, Chronicity, and Timing of Maternal Depression and Risk for Adolescent Offspring Diagnoses in a Community Sample», Archives of General Psychiatry 60, no. 3 (2003): 253–258; Daphna Oyserman et al., «Parenting Among Mothers with a Serious Mental Illness», American Journal of Orthopsychiatry 70, no. 3 (2000): 296–315.

(обратно)

267

Barry J. Ackerson, «Parents with Serious and Persistent Mental Illness: Issues in Assessment and Services», Social Work 48, no. 2 (2003): 187–194; Phyllis Montgomery et al., «Keeping Close: Mothering with Serious Mental Illness», Journal of Advanced Nursing 54, no. 1 (2006): 20–28; Carol T. Mowbray et al., «Life Circumstances of Mothers with Serious Mental Illnesses», Psychiatric Rehabilitation Journal 25, no. 2 (2001): 114–123; Thomas H. Styron et al., «Fathers with Serious Mental Illnesses: A Neglected Group», Psychiatric Rehabilitation Journal 25, no. 3 (2002): 215–222.

(обратно)

268

Meenakshi Venkataraman, «Parenting Among Mothers with Bipolar Disorder: Children’s Perspectives», Journal of Family Social Work 14, no. 2 (2011): 93–108.

(обратно)

269

Elaine Mordoch and Wendy A. Hall, «Children’s Perceptions of Living with a Parent with a Mental Illness: Finding the Rhythm and Maintaining the Frame», Qualitative Health Research 18, no. 8 (2008): 1127–1144.

(обратно)

270

Обзор см. в William R. Beardselee, Eve M. Versage, and Tracy Giadstone, «Children of Affectively IllParents: A Review of the Past 10 Years», Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry 37, no. 11 (1998): 1134–1141; Arin M. Connell and Sherryl H. Goodman, «The Association Between Psychopathology in Fathers Versus Mothers and Children’s Internalizing and Externalizing Behavior Problems: A Meta-Analysis», Psychological Bulletin 128, no. 5 (2002): 746–773.

(обратно)

271

Manfred Bleuler, «The Offspring of Schizophrenics», Schizophrenia Bulletin 1, no. 8 (1974): 93–107;L. Fisher et al., «Competent Children at Risk: A Study of Well-Functioning Offspring of Disturbed Parents», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford Press, 1987), 211; Judy Garber and Stephanie Little, «Predictors of Competence Among Offspring of Depressed Mothers», Journal of Adolescent Research 14, no. 1(1999): 44–71; Norman Garmezy, Ann S. Masten, and Auke Tellegen, «The Study of Stress and Competence in Children: A Building Block for Developmental Psychopathology», Child Development 55, no. 1 (1984): 97–111; Carol T. Mowbray et al., «Children of Mothers Diagnosed with Serious Mental Illness: Patterns and Predictors of Service Use», Mental Health Services Research 6, no. 3 (2004): 167–183; David G. Scherer et al., «Relation Between Children’s Perceptions of Maternal Mental Illness and Children’s Psychological Adjustment», Journal of Clinical Child Psychology 25, no. 2 (1996): 156–169.

(обратно)

272

James Rhodes, Instrumental: A Memoir of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 39.

(обратно)

273

Misty Copeland, Life in Motion: An Unlikely Ballerina (New York: Touchstone, 2014), 24–25.

(обратно)

274

Harry Stack Sullivan, Clinical Studies in Psychiatry (New York: Norton, 1956).

(обратно)

275

См. обзор в Matthew A. Killingsworth and Daniel T. Gilbert, «A Wandering Mind Is an Unhappy Mind», Science 330, no. 6006(2010): 932–932; E. PG. Klinger, «Thought Flow: Properties and Mechanisms Underlying Shifts in Content», in At Play in the Fields of Consciousness: Essays in the Honour of Jerome L. Singer, eds. J. A. Singer and P. Salovey (Mahwah, NJ: Erlbaum, 1999), 29–50; Benjamin W. Mooneyham and Jonathan W. Schooler, «The Costs and Benefits of Mind-Wandering: A Review», Canadian Journal of Experimental Psychology 67, no. 1 (2013): 11–18; Jonathan Smallwood and Jessica A. Andrews-Hanna, «Not All Minds That Wander Are Lost: The Importance of a Balanced Perspective on the Mind-Wandering State», Frontiers in Psychology 4, no. 441 (2013): 1–6.

(обратно)

276

Judith Butler, Precarious Life: The Powers of Mourning and Violence (New York: Verso, 2006); Jonathan W. Schooler et al., «Meta-Awareness, Perceptual Decoupling and the Wandering Mind», Trends in Cognitive Sciences 15, no. 7 (2011): 319–326; Jerome L. Singer, The Inner World of Daydreaming (New York: Harper and Row, 1975).

(обратно)

277

Ralph Erber and Abraham Tesser, «Task Effort and the Regulation of Mood: The Absorption Hypothesis», Journal of Experimental Social Psychology 28, no. 4 (1992): 339–359.

(обратно)

278

Mihaly Csikszentmihalyi, Finding Flow: The Psychology of Engagement with Everyday Life (New York: Basic Books, 1997).

(обратно)

279

Jean Piaget, «Autobiography», in A History of Psychology in Autobiography (Vol. 4), eds. Herbert S. Langfeld, Edwin G. Boring, Heinz Werner, and Robert M. Yerkes (Oxford, UK: Clark University Press), 237. Also quoted in Elwyn James Anthony, «Children at High Risk of Psychosis Growing Up Successfully», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford Press, 1987), 161.

(обратно)

280

Elwyn James Anthony, «Children at High Risk of Psychosis Growing Up Successfully», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford Press, 1987), 162.

(обратно)

281

Jonathan Smallwood and Jessica A. Andrews-Hanna, «Not All Minds That Wander Are Lost: The Importance of a Balanced Perspective on the Mind-Wandering State», Frontiers in Psychology 4, no. 441 (2013): 1–6.

(обратно)

282

Я использую термины «витать в облаках», «мечты» и «фантазии» взаимозаменяемо, хотя некоторые ученые утверждают, что это принципиально разные понятия.

(обратно)

283

Bruce D. Perry, «The Neurodevelopmental Impact of Violence in Childhood», Textbook of Child and Adolescent Forensic Psychiatry, eds. D. Schetky and E. P. Benedek (Washington, DC: American Psychiatric Press, 2001), 221–238; Elwyn James Anthony, «Risk, Vulnerability, and Resilience: An Overview», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford Press, 1987), 45.

(обратно)

284

Victor Goertzel and Mildred George Goertzel, Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004), 76; Eleanor Roosevelt, This Is My Story (New York: Harper, 1937), 21.

(обратно)

285

Hanita Zimrin, «A Profile of Survival», Child Abuse and Neglect 10, no. 3 (1986): 339–349.

(обратно)

286

Hanita Zimrin, «A Profile of Survival», Child Abuse and Neglect 10, no. 3 (1986): 346.

(обратно)

287

Viktor E. Frankl, Man’s Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy (Boston: Beacon, 2006), 39.

(обратно)

288

Kara Coombes and Ruth Anderson, «The Impact of Family of Origin on Social Workers from Alcoholic Families», Clinical Social Work Journal 28, no. 3 (2000): 281–302.

(обратно)

289

Автор цитаты точно не известен; обычно эти слова приписывают Алану Муру.

(обратно)

290

Akhil Sharma, Family Life: A Novel (New York: W. W. Norton & Company, 2014), 150.

(обратно)

291

Elaine Mordoch and Wendy A. Hall, «Children’s Perceptions of Living with a Parent with a Mental Illness: Finding the Rhythm and Maintaining the Frame», Qualitative Health Research 18, no. 8 (2008): 1127–1144.

(обратно)

292

Stephen P. Hinshaw, «Parental Mental Disorder and Children’s Functioning: Silence and Communication, Stigma and Resilience», Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology 33, no. 2 (2004): 400–411.

(обратно)

293

Frieda Weise, «Being There: The Library as Place», Journal of the Medical Library Association 92, no. 1 (2004), 6–13.

(обратно)

294

Auke Tellegen and Gilbert Atkinson, «Openness to Absorbing and Self-Altering Experiences (‘Absorption’), A Trait Related to Hypnotic Susceptibility», Journal of Abnormal Psychology 83, no. 3 (1974): 268–277.

(обратно)

295

Victor Goertzel and Mildred George Goertzel, Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004), 80.

(обратно)

296

Benjamin Baird, Jonathan Smallwood, and Jonathan W. Schooler, «Back to the Future: Autobiographical Planning and the Functionality of Mind-Wandering», Consciousness and Cognition 20, no. 4 (2011): 1604–1611; Angeliki Leondari, Efi Syngollitou, and Grigoris Kiosseoglou, «Academic Achievement, Motivation and Future Selves», Educational Studies 24, no. 2 (1998): 153–163; Benjamin W. Mooneyham and Jonathan W. Schooler, «The Costs and Benefits of Mind-Wandering: A Review», Canadian Journal of Experimental Psychology 67, no. 1 (2013): 11–18; E. Paul Torrance, «The Beyonders in a Thirty Year Longitudinal Study of Creative Achievement», Roeper Review 15, no. 3 (1993): 131–135; E. Paul Torrance, «The Importance of Falling in Love with ‘Something,’», Creative Child and Adult Quarterly 8, no. 2 (1983): 72–78.

(обратно)

297

Jerome L. Singer, The Inner World of Daydreaming (New York: Harper and Row, 1975).

(обратно)

298

Thomas S. Bateman and Christine Porath, «Transcendent Behavior», in Positive Organizational Scholarship: Foundations of a New Discipline, eds. Kim Cameron, Jane Dutton, and Robert Quinn (San Francisco: Berrett-Koehler Publishers, 2003), 122–137.

(обратно)

299

Alan Cumming, Not My Father’s Son: A Family Memoir (Edinburgh: Canongate, 2014), 72.

(обратно)

300

Pink Floyd, «Nobody Home», by Roger Waters, in The Wall, Columbia Records, 1979, по состоянию на 27 февраля 2017 года, https://genius.com/Pink-floyd-nobody-home-lyrics.

(обратно)

301

Murray A. Straus and Richard J. Gelles, Physical Violence in American Families: Risk Factors and Adaptation to Violence in 8, 145 Families (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1990); Murray A. Straus, Richard J. Gelles, and Suzanne K. Steinmetz, Behind Closed Doors: Violence in American Families (Garden City, NY: Anchor/Doubleday, 1980).

(обратно)

302

Vernon R. Wiehe, «Sibling Abuse», in Domestic Violence and Child Abuse Resource Sourcebook, ed. Helene Henderson (Detroit: Omnigraphics, 2000), 409–492.

(обратно)

303

Lisa Stock, «Sibling Abuse: It Is Much More Serious than Child’s Play», Child Legal Rights Journal 14 (1993): 19–21.

(обратно)

304

David Finkelhor et al., «Violence, Abuse, and Crime Exposure in a National Sample of Children and Youth», Pediatrics 124, no. 5 (2009):1411–1423; Murray A. Straus and Richard J. Gelles, Physical Violence in American Families: Risk Factors and Adaptation to Violence in 8,145 Families (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1990); Murray A. Straus, Richard J. Gelles, and Suzanne K. Steinmetz, Behind Closed Doors: Violence in American Families (Garden City, NY: Anchor/Doubleday, 1980); Corinna J. Tucker, David Finkelhor, Anne M. Shattuck, and Heather Turner, «Prevalence and Correlates of Sibling Victimization Types», Child Abuse and Neglect 37, no. 4(2013): 213–223.

(обратно)

305

Shelley Eriksen and Vickie Jensen, «A Push or a Punch: Distinguishing the Severity of Sibling Violence», Journal of Interpersonal Violence 24, no. 1 (2009): 183–208; Megan P. Goodwin and Bruce Roscoe, «Sibling Violence and Agonistic Interactions Among Middle Adolescents», Adolescence 25, no. 98 (1990): 451–467; Marjorie S. Hardy, «Physical Aggression and Sexual Behavior Among Siblings: A Retrospective Study», Journal of Family Violence 16, no. 3(2001): 255–268; Heather H. Kettrey and Beth PG. Emery, «The Discourse of Sibling Violence», Journal of Family Violence 21, no. 6 (2006): 407–416; Catherine J. Simonelli et al., «Abuse by Siblings and Subsequent Experiences of Violence Within the Dating Relationship», Journal of Interpersonal Violence 17, no. 2 (2002): 103–121; Murray A. Straus and Richard J. Gelles, Physical Violence in American Families: Risk Factors and Adaptation to Violence in 8,145 Families (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1990); Murray A. Straus, Richard J. Gelles, and Suzanne K. Steinmetz, Behind Closed Doors: Violence in American Families (Garden City, NY: Anchor/Doubleday, 1980).

(обратно)

306

Murray A. Straus, Richard J. Gelles, and Suzanne K. Steinmetz, Behind Closed Doors: Violence in American Families (Garden City, NY: Anchor/Doubleday, 1980); Vernon R. Wiehe, Understanding Family Violence (Thousand Oaks, CA: Sage, 1998).

(обратно)

307

Shelley Eriksen and Vickie Jensen, «A Push or a Punch: Distinguishing the Severity of Sibling Violence», Journal of Interpersonal Violence 24, no. 1 (2009): 183–208; Catherine J. Simonelli et al., «Abuse by Siblings and Subsequent Experiences of Violence Within the Dating Relationship», Journal of Interpersonal Violence 17, no. 2 (2002): 103–121.

(обратно)

308

Murray A. Straus and Richard J. Gelles, Physical Violence in American Families: Risk Factors and Adaptation to Violence in 8,145 Families (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1990), 110.

(обратно)

309

David Finkelhor and Jennifer Dziuba-Leatherman, «Children as Victims of Violence: A National Survey», Pediatrics 94, no. 4(1994): 413–420; Kristi L. Hoffman and John N. Edwards, «An Integrated Theoretical Model of Sibling Violence and Abuse», Journal of Family Violence 19, no. 3 (2004): 185–200.

(обратно)

310

Jonathan Caspi, Sibling Aggression: Assessment and Treatment (New York: Springer Publishing Company, 2012).

(обратно)

311

Heather H. Kettrey and Beth PG. Emery, «The Discourse of Sibling Violence», Journal of Family Violence 21, no. 6 (2006): 407–416; Jessie L. Krienert and Jeffrey A. Walsh, «My Brother’s Keeper: A Contemporary Examination of Reported Sibling Violence Using National Level Data, 2000–2005», Journal of Family Violence 26, no. 5 (2011): 331–342.

(обратно)

312

Marjorie S. Hardy, «Physical Aggression and Sexual Behavior Among Siblings: A Retrospective Study», Journal of Family Violence 16, no. 3 (2001): 255–268; Heather H. Kettrey and Beth PG. Emery, «The Discourse of Sibling Violence», Journal of Family Violence 21, no. 6 (2006): 407–416.

(обратно)

313

Jonathan Caspi, Sibling Aggression: Assessment and Treatment (New York: Springer Publishing Company, 2012); David Finkelhor, Richard K. Ormrod, and Heather A. Turner, «Lifetime Assessment of Poly-Victimization in a National Sample of Children and Youth», Child Abuse and Neglect 33, no. 7 (2009): 403–411; David Finkelhor, Heather Turner, and Richard Ormrod, «Kid’s Stuff: The Nature and Impact of Peer and Sibling Violence on Younger and Older Children», Child Abuse and Neglect 30, no. 12 (2006): 1401–1421; Jacqueline L. Martin and Hildy S. Ross, «Sibling Aggression: Sex Differences and Parents’ Reactions», International Journal of Behavioral Development 29, no. 2 (2005): 129–138; Corinna J. Tucker et al., «Sibling Proactive and Reactive Aggression in Adolescence», Journal of Family Violence 28, no. 3 (2013): 299–310.

(обратно)

314

Corinna J. Tucker, David Finkelhor, Heather Turner, and Anne M. Shattuck, «Sibling and Peer Victimization in Childhood and Adolescence», Child Abuse and Neglect 38, no. 10 (2014): 1599–1606.

(обратно)

315

Mark S. Kiselica and Mandy Morrill-Richards, «Sibling Maltreatment: The Forgotten Abuse», Journal of Counseling and Development 85, no. 2 (2007): 148–160.

(обратно)

316

John V. Caffaro and Allison Conn-Caffaro, Sibling Abuse Trauma: Assessment and Intervention Strategies for Children, Families, and Adults (London: Routledge, 1998); Shelley Eriksen and Vickie Jensen, «All in the Family? Family Environment Factors in Sibling Violence», Journal of Family Violence 21, no. 8(2006): 497–507; Shelley Eriksen and Vickie Jensen, «A Push or a Punch: Distinguishing the Severity of Sibling Violence», Journal of Interpersonal Violence 24, no. 1 (2009): 183–208; David Finkelhor, Heather Turner, and Richard Ormrod, «Kid’s Stuff: The Nature and Impact of Peer and Sibling Violence on Younger and Older Children», Child Abuse and Neglect 30, no. 12 (2006): 1401–1421.

(обратно)

317

Shelley Eriksen and Vickie Jensen, «A Push or a Punch: Distinguishing the Severity of Sibling Violence», Journal of Interpersonal Violence 24, no. 1 (2009): 183–208; David Finkelhor, Heather Turner, and Richard Ormrod, «Kid’s Stuff: The Nature and Impact of Peer and Sibling Violence on Younger and Older Children», Child Abuse and Neglect 30, no. 12 (2006): 1401–1421; Corinna J. Tucker et al., «Sibling Proactive and Reactive Aggression in Adolescence», Journal of Family Violence 28, no. 3 (2013): 299–310.

(обратно)

318

David Finkelhor, Heather Turner, and Richard Ormrod, «Kid’s Stuff: The Nature and Impact of Peer and Sibling Violence on Younger and Older Children», Child Abuse and Neglect 30, no. 12 (2006): 1401–1421.

(обратно)

319

Linda M. Baskett, «Ordinal Position Differences in Children’s Family Interactions», Developmental Psychology 20, no. 6(1984): 1026–1031.

(обратно)

320

Robert S. Pynoos et al., «Issues in the Developmental Neurobiology of Traumatic Stress», Annals of the New York Academy of Sciences 821, no. 1(1997): 176–193; Robert S. Pynoos, «The Transgenerational Repercussions of Traumatic Expectations» (paper presented at the 6th IPA Conference on Psychoanalytic Research, University of London, March 8–9, 1996).

(обратно)

321

Jerome Kagan, «A Conceptual Analysis of the Affects», Journal of American Psychoanalytic Association 39 (1991): 109–130.

(обратно)

322

Издана на русском языке: Уоллс Дж. Замок из стекла. М.: Litres, 2017.

(обратно)

323

Jeannette Walls, The Glass Castle: A Memoir (New York: Scribner, 2009), 34.

(обратно)

324

Joseph E. LeDoux, «Emotion: Clues from the Brain», Annual Review of Psychology 46 (1995): 209–235.

(обратно)

325

John H. Krystal et al., «Neurobiological Aspects of PTSD: Review of Clinical and Preclinical Studies», Behavior Therapy 20, no. 2 (1989): 177–198; Lisa M. Shin, «The Amygdala in Post-Traumatic Stress Disorder», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 319–336; Paul J. Whalen, «Fear, Vigilance, and Ambiguity: Initial Neuroimaging Studies of the Human Amygdala», Current Directions in Psychological Science (1998): 177–188.

(обратно)

326

Randolph M. Nesse, «Natural Selection and the Regulation of Defenses: A Signal Detection Analysis of the Smoke Detector Principle», Evolution and Human Behavior 26, no. 1 (2005): 88–105; Randolph M. Nesse, «The Smoke Detector Principle», Annals of the New York Academy of Sciences 935, no. 1 (2001): 75–85.

(обратно)

327

Donald G. Rainnie and Kerry J. Ressler, «Physiology of the Amygdala: Implications for PTSD», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 39–78.

(обратно)

328

Guido A. van Wingen et al., «Perceived Threat Predicts the Neural Sequelae of Combat Stress», Molecular Psychiatry 16, no. 6(2011): 664–671.

(обратно)

329

Eamon J. McCroryet al., «Heightened Neural Reactivity to Threat in Child Victims of Family Violence», Current Biology 21, no. 23 (2011): R947–R948.

(обратно)

330

Sonia J. Lupien et al., «Larger Amygdala but No Change in Hippocampal Volume in 10-Year-Old Children Exposed to Maternal Depressive Symptomatology Since Birth», Proceedings of the National Academy of Sciences 108, no. 34 (2011): 14324–14329.

(обратно)

331

Laurence Gonzales, Surviving Survival: The Art and Science of Resilience (New York: Norton, 2012), 70.

(обратно)

332

Karen A. Frankel, Elizabeth A. Boetsch, and Robert J. Harmon, «Elevated Picture Completion Scores: A Possible Indicator of Hypervigilance in Maltreated Preschoolers», Child Abuse and Neglect 24, no. 1(2000): 63–70.

(обратно)

333

David Wechsler, Manual: Wechsler Preschool and Primary Scale of Intelligence, Revised (San Antonio: Psychological Corporation, 1989).

(обратно)

334

В этом исследовании описательные статистические данные собирались исключительно с применением специального теста Векслера, включая такие подтесты, как «Дома животных», «Недостающие детали», «Лабиринты», «Геометрические фигуры» и «Кубики».

(обратно)

335

Впервые опубликовано в 1872 году. Более поздние издания см. в Charles Darwin, Paul Ekman, and Phillip Prodger, The Expression of the Emotions in Man and Animals, 3rd edition (London: Harper Collins, 1998).

(обратно)

336

Paul Ekman and Wallace V. Friesen, Manual for the Facial Action Coding System (Palo Alto, CA: Consulting Psychologists Press, 1978).

(обратно)

337

Dante Cicchetti and Adrienne Banny, «A Developmental Psychopathology Perspective on Child Maltreatment», in Handbook of Developmental Psychopathology, eds. Michael Lewis and Karen D. Rudolph (New York: Springer, 2014), 723–741; Nikki Luke and Robin Banerjee, «Differentiated Associations Between Childhood Maltreatment Experiences and Social Understanding: A Meta-Analysis and Systematic Review», Developmental Review 33, no. 1 (2013): 1–28; Seth D. Pollak, «Mechanisms Linking Early Experience and the Emergence of Emotions: Illustrations from the Study of Maltreated Children», Current Directions in Psychological Science 17, no. 6 (2008): 370–375. See, for reviews, Willem E. Frankenhuis and Carolina de Weerth, «Does Early-Life Exposure to Stress Shape or Impair Cognition?», Current Directions in Psychological Science 22, no. 5(2013): 407–412.

(обратно)

338

Seth D. Pollak and Pawan Sinha, «Effects of Early Experience on Children’s Recognition of Facial Displays of Emotion», Developmental Psychology 38, no. 5(2002): 784–791.

(обратно)

339

Seth D. Pollak et al., «Development of Perceptual Expertise in Emotion Recognition», Cognition 110, no. 2 (2009): 242–247.

(обратно)

340

Seth D. Pollak et al., «Physically Abused Children’s Regulation of Attention in Response to Hostility», Child Development 76, no. 5 (2005): 968–977.

(обратно)

341

Charles Darwin and Francis Darwin, ed., The Life and Letters of Charles Darwin, Including an Autobiographical Chapter (New York: D. Appleton and Company, 1887), 280.

(обратно)

342

Интересное обсуждение см. Judith L. Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 99.

(обратно)

343

Julien Worland et al., «St. Louis Risk Research Project: Comprehensive Progress Report of Experimental Studies», in Children at Risk for Schizophrenia: A Longitudinal Perspective, eds. Norman F. Wattet al. (New York: Cambridge University Press, 1984), 105–147.

(обратно)

344

Judith L. Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 90.

(обратно)

345

Описания этого случая см. Elwyn J. Anthony and Bertram J. Cohler, eds., The Invulnerable Child (New York: Guilford Press, 1987), 323.

(обратно)

346

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 136.

(обратно)

347

Willem E. Frankenhuis and Carolinade Weerth, «Does Early-Life Exposure to Stress Shape or Impair Cognition?», Current Directions in Psychological Science 22, no. 5 (2013): 407–412.

(обратно)

348

Laura Campbell-Sills, Sharon L. Cohan, and Murray B. Stein, «Relationship of Resilience to Personality, Coping, and Psychiatric Symptoms in Young Adults», Behaviour Research and Therapy 44, no. 4(2006): 585–599; Rebecca L. Shiner, Ann S. Masten, and Jennifer M. Roberts, «Childhood Personality Foreshadows Adult Personality and Life Outcomes Two Decades Later», Journal of Personality 71, no. 6 (2003): 1145–1170.

(обратно)

349

См. обзор в Dacher Keltner, Deborah H. Gruenfeld, and Cameron Anderson, «Power, Approach, and Inhibition», Psychological Review 110, no. 2 (2003): 265–284.

(обратно)

350

Victor Goertzel and Mildred G. Goertzel, Cradles of Eminence: Childhoods of More than Seven Hundred Famous Men and Women (Scottsdale, AZ: Great Potential Press, 2004), 332.

(обратно)

351

Michael Davis and Paul J. Whalen, «The Amygdala: Vigilance and Emotion», Molecular Psychiatry 6, no. 1(2001): 13–34.

(обратно)

352

Rajnish P. Rao et al., «PTSD: From Neurons to Networks», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 151–186.

(обратно)

353

Rajnish P. Rao et al., «PTSD: From Neurons to Networks», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. Le Doux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 151–186; Steven M. Southwick and Dennis S. Charney, Resilience: The Science of Mastering Life’s Greatest Challenges (New York: Cambridge University Press, 2012), 56.

(обратно)

354

Mark W. Miller et al., «Low Basal Cortisol and Startle Responding as Possible Biomarkers of PTSD: The Influence of Internalizing and Externalizing Comorbidity», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (NewYork: Springer Science and Business Media, 2009), 289.

(обратно)

355

Rachel Yehuda, «Stress Hormones and PTSD», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 257–276.

(обратно)

356

Bessel A. van der Kolk, Alexander PG. McFarlane, and Lars Weisaeth, Traumatic Stress: The Effects of Overwhelming Experience on Mind, Body, and Society (New York: Guilford, 2012).

(обратно)

357

Jerome Kagan, «A Conceptual Analysis of the Affects», Journal of American Psychoanalytic Association 39 (1991): 109–130.

(обратно)

358

Dennis S. Charney, «Psychobiological Mechanisms of Resilience and Vulnerability», Focus 2, no. 3 (2004): 368–391; Bruce McEwen and Robert Sapolsky, «Stress and your Health», Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism 91, no. 2 (2006); Hans Selye, «The General Adaptation Syndrome and the Diseases of Adaptation», Journal of Clinical Endocrinology and Metabolism 6, no. 2(1946): 117–230; Steven M. Southwick and Dennis S. Charney, Resilience: The Science of Mastering Life’s Greatest Challenges (New York: Cambridge University Press, 2012), 56.

(обратно)

359

Laurence Gonzales, Surviving Survival: The Art and Science of Resilience (New York: Norton, 2012), 167.

(обратно)

360

Издана на русском языке: Гонсалес Л. Остаться в живых. Психология поведения в эстремальных ситуациях. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2014.

(обратно)

361

Klaus Bader et al., «Adverse Childhood Experiences Associated with Sleep in Primary Insomnia», Journal of Sleep Research 16, no. 3 (2007): 285–296; L. D. Sanford and X. Tang, «Effect of Stress on Sleep and Its Relationship to Post-Traumatic Stress Disorder», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Springer Science and Business Media, 2009), 231–256; Martin H. Teicher et al., «The Neurobiological Consequences of Early Stress and Childhood Maltreatment», Neuroscience and Biobehavioral Reviews 27, no. 1 (2003): 33–44.

(обратно)

362

Oliver Sacks, On the Move (New York: Knopf, 2015), 1.

(обратно)

363

Liza Long, «I Am Adam Lanza’s Mother»», Blue Review, Boise State University School of Public Service, 15 декабря 2012 года, http://thebluereview.org/i-am-adam-lanzas-mother.

(обратно)

364

Merle McPherson et al., «A New Definition of Children with Special Health Care Needs», Pediatrics 102, no. 1 (1998): 137–139; Paul W. Newacheck et al., «An Epidemiologic Profile of Children with Special Health Care Needs», Pediatrics 102, no. 1 (1998): 117–123.

(обратно)

365

См. также National Alliance on Mental Illness, North Carolina, «Understanding Serious Emotional Disorders in Children», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://naminpg.org/nn/publications/SED.pdf.

(обратно)

366

Christina D. Bethell et al., «What Is the Prevalence of Children with Special Health Care Needs? Toward an Understanding of Variations in Findings and Methods Across Three National Surveys», Maternal and Child Health Journal 12, no. 1 (2008): 1–14; Child and Adolescent Health Measurement Initiative, «Who Are Children with Special Health Care Needs?», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://www.cahmi.org/wp-content/uploads/2014/06/CSHCNS-whoarecshcn_revised_07b-pdf.pdf; Министерство здравоохранения и социального обеспечения США, Управление ресурсов и служб здравоохранения, «Children with Special HealthCare Needs in Context: A Portrait of States and the Nation 2007», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://www.mchb.hrsa.gov/nsch/07cshcn/moreinfo/pdf/cshcn11.pdf; US Министерство здравоохранения и социального обеспечения США, Управление ресурсов и служб здравоохранения, «The National Survey of Children with Special Health Care Needs Chartbook 2005–2006», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://mchb.hrsa.gov/cshcn05.

(обратно)

367

Bruce E. Compas et al., «Coping with Chronic Illness in Childhood and Adolescence», Annual Review of Clinical Psychology 8(2012): 455–480; Neal Halfon and Paul W. Newacheck, «Evolving Notions of Childhood Chronic Illness», Journal of the American Medical Association 303, no. 7 (2010): 665–666; Lidwine B. Mokkink et al., «Defining Chronic Diseases and Health Conditions in Childhood (0–18 Years of Age): National Consensus in the Netherlands», European Journal of Pediatrics 167, no. 12 (2008): 1441–1447.

(обратно)

368

US Department of Health and Human Services, Health Resources and Services Administration, «The National Survey of Children with Special Health Care Needs Chartbook 2005–2006», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://mchb.hrsa.gov/cshcn05.

(обратно)

369

«Developmental Disabilities Assistance and Bill of Rights Act of 2000, Public Law 106–402», 106th US Congress, October 30, 2000, по состоянию на 14 февраля 2016 года, https://www.acl.gov/sites/default/files/about-acl/2016-12/dd_act_2000.pdf.

(обратно)

370

См. Karen Olsson, «Her Autistic Brothers», New York Times Magazine, February 18, 2007, по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://www.nytimes.com/2007/02/18/magazine/18autistipg.t.html; «Supersiblings: Empowering and Supporting Siblings of People with Autism», по состоянию на 14 февраля 2016 года, http://www.supersiblings.org.

(обратно)

371

Don Meyer and Patricia F. Vadasy, Sibshops: Workshops for Siblings of Children with Special Needs (Baltimore: Paul H. Brookes Publishing, 2007).

(обратно)

372

Scott Michaux, «Star of Spieth Family Is Ellie», Augusta Chronicle, March 20, 2016, по состоянию на 23 января 2017 года, http://www.augusta.com/masters/story/news/star-spieth-family-ellie.

(обратно)

373

Gregory Jurkovic, Lost Childhoods: The Plight of the Parentified Child (New York: Brunner/Mazel, 1997); Suzanne Lamorey, «Parentification of Siblings of Children with Disability or Chronic Disease», in Burdened Children: Theory, Research, and Treatment of Parentification, ed. Nancy Chase (Thousand Oaks, CA: Sage, 1999), 75–91.

(обратно)

374

Uncle Tungsten, quoted in OliverSacks, On the Move (New York: Knopf, 2015), 57–58.

(обратно)

375

Oliver Sacks, On the Move (New York: Knopf, 2015), 65.

(обратно)

376

Oliver Sacks, On the Move (New York: Knopf, 2015), 63–64.

(обратно)

377

Oprah Winfrey, What I Know for Sure (New York: Flatiron Books, 2014), 201.

(обратно)

378

Evelyn PG. White, Alice Walker: A Life (New York: Norton, 2004), 15.

(обратно)

379

Carl Sandburg, Abraham Lincoln: The Prairie Years and the War Years (New York: Harcourt, 1954), 14.

(обратно)

380

Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), 37.

(обратно)

381

Zhe Wang and Kirby Deater-Deckard, «Resilience in Gene-Environment Transactions», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 57–72.

(обратно)

382

Roy F. Baumeister, Todd F. Heatherton, and Dianne M. Tice, Losing Control: How and Why People Fail at Self-Regulation (San Diego: Academic Press, 1994); Fred Rothbaum, John R. Weisz, and Samuel S. Snyder, «Changing the World and Changing the Self: A Two-Process Model of Perceived Control», Journal of Personality and Social Psychology 42, no. 1 (1982): 5–37.

(обратно)

383

Timothy A. Judge et al., «Are Measures of Self-Esteem, Neuroticism, Locus of Control, and Generalized Self-Efficacy Indicators of a Common Core Construct?», Journal of Personality and Social Psychology 83, no. 3 (2002): 693–710.

(обратно)

384

Sigmund Freud, Beyond the Pleasure Principle (London: Hogarth, 1922).

(обратно)

385

См. обзор в B. J. Casey et al., «A Developmental Functional MRI Study of Prefrontal Activation During Performance of a Go-No-Go Task», Journal of Cognitive Neuroscience 9, no. 6 (1997): 835–847; Todd A. Hare, Colin F. Camerer, and Antonio Rangel, «Self-Control in Decision-Making Involves Modulation of the vm PFC Valuation System», Science 324, no. 5927 (2009): 646–648.

(обратно)

386

Andre Fischer and Li-Huei Tsai, «Counteracting Molecular Pathways Regulating the Reduction of Fear: Implications for the Treatment of Anxiety Disorders», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 79–104.

(обратно)

387

Russell A. Barkley, «The Executive Functions and Self-Regulation: An Evolutionary Neuropsychological Perspective», Neuropsychology Review 11, no. 1 (2001): 1–29; Adele Diamond, «Executive Functions», Annual Review of Psychology 64 (2013): 135–168.

(обратно)

388

Harriet Nerlove Mischel and Walter Mischel, «The Development of Children’s Knowledge of Self-Control Strategies», Child Development 54, no. 3(1983): 603–619; Walter Mischel and Nancy Baker, «Cognitive Appraisals and Transformations in Delay Behavior», Journal of Personality and Social Psychology 31, no. 2 (1975):254–261; Walter Mischel, Ebbe B. Ebbesen, and Antonette Raskoff Zeiss, «Cognitive and Attentional Mechanisms in Delay of Gratification», Journal of Personality and Social Psychology 21, no. 2 (1972): 204–218; Walter Mischel, Yuichi Shoda, and Monica I. Rodriguez, «Delay of Gratification in Children», Science 244, no. 4907 (1989): 933–938.

(обратно)

389

См. обзор в Walter Mischel et al., «‘Willpower’ Over the Life Span: Decomposing Self-Regulation», Social Cognitive and Affective Neuroscience 6, no. 2 (2011): 252–256.

(обратно)

390

June P. Tangney, Roy F. Baumeister, and Angie Luzio Boone, «High Self-Control Predicts Good Adjustment, Less Pathology, Better Grades, and Interpersonal Success», Journal of Personality 72, no. 2 (2004): 271–324.

(обратно)

391

Denise de Ridder et al., «Taking Stock of Self-Control: A Meta-Analysis of How Trait Self-Control Relates to a Wide Range of Behaviors», Personality and Social Psychology Review 16, no. 1 (2012): 76–99.

(обратно)

392

Angela L. Duckworth and Martin Seligman, «Self-Discipline Outdoes IQ in Predicting Academic Performance of Adolescents», Psychological Science 16, no. 12 (2005): 939–944; Raymond N. Wolfe and Scott D. Johnson, «Personality as a Predictor of College Performance», Educational and Psychological Measurement 55 (1995): 177–185.

(обратно)

393

Richard A. Fabes et al., «Regulation, Emotionality, and Preschoolers’ Socially Competent Peer Interactions», Child Development 70, no. 2 (1999): 432–442; Patricia Maszk, Nancy Eisenberg, and Ivanna K. Guthrie, «Relations of Children’s Social Status to Their Emotionality and Regulation: A Short-Term Longitudinal Study», Merrill-Palmer Quarterly 45, no. 3 (1999): 468–492; Harriet Nerlove Mischel and Walter Mischel, «The Development of Children’s Knowledge of Self-Control Strategies», Child Development 54, no. 3 (1983): 603–619; Walter Mischel, Yuichi Shoda, and Philip K. Peake, «The Nature of Adolescent Competencies Predicted by Preschool Delay of Gratification», Journal of Personality and Social Psychology 54, no. 4 (1988): 687–696; Yuichi Shoda, Walter Mischel, and Phillip K. Peake, «Predicting Adolescent Cognitive and Self-Regulatory Competencies from Preschool Delay of Gratification: Identifying Diagnostic Conditions», Developmental Psychology 26, no. 6(1990): 978–986.

(обратно)

394

Eli J. Finkel and W. Keith Campbell, «Ego Depletion and Accommodation in Romantic Relationships» (постер представлен на заседании Общества социальной и личностной психологии, Nashville, TN, февраль 2000).

(обратно)

395

Jed Jacobson and Leland Matthaeus, «Athletics and Executive Functioning: How Athletic Participation and Sport Type Correlate with Cognitive Performance», Psychology of Sport and Exercise 15, no. 5 (2014): 521–527; Chun-Hao Wang et al., «Open vs. Closed Skill Sports and the Modulation of Inhibitory Control», PLOS One 8, no. 2 (2013): e55773; Torbjоrn Vestberg et al., «Executive Functions Predict the Success of Top-Soccer Players», PLOS One 7, no. 4 (2012): e34731.

(обратно)

396

R. Engels, PG. Finkenauer, and Blokland Den Exter, «Parental Influences on Self-Control and Juvenile Delinquency», рукопись на этапе подготовки, Утрехтский университет, Нидерланды (2000), in June P. Tangney, Roy F. Baumeister, and Angie Luzio Boone, «High Self-Control Predicts Good Adjustment, Less Pathology, Better Grades, and Interpersonal Success», Journal of Personality 72, no. 2 (2004): 271–324; James McGuire and Darice Broomfield, «Violent Offenses and Capacity for Self-Control», Psychology Crime and Law 2 (1994):117–123; Terrie E. Moffitt et al., «A Gradient of Childhood Self-Control Predicts Health, Wealth, and Public Safety», Proceedings of the National Academy of Sciences 108, no. 7 (2011): 2693–2698; см. также David M. Fergusson, Joseph M. Boden, and L. John Horwood, «Childhood Self-Control and Adult Outcomes: Results from a 30-Year Longitudinal Study», Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry 52, no. 7(2013): 709–717.

(обратно)

397

Lisa M. Shin, «The Amygdala in Post-Traumatic Stress Disorder», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 319–336.

(обратно)

398

Israel Liberzon and Sarah N. Garfinkel, «Functional Neuroimaging in Post-Traumatic Stress Disorder», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 297–318; Rajnish P. Rao et al., «PTSD: From Neurons to Networks», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 151–186; Scott L. Rauch, Lisa M. Shin, and Elizabeth A. Phelps, «Neurocircuitry Models of Posttraumatic Stress Disorder and Extinction: Human Neuroimaging Research — Past, Present, and Future», Biological Psychiatry 60, no. 4 (2006): 376–382; Lisa M. Shin, «The Amygdala in Post-Traumatic Stress Disorder», in Post-Traumatic Stress Disorder: Basic Science and Clinical Practice, eds. Joseph E. LeDoux, Terrence Keane, and Peter Shiromani (New York: Humana, 2009), 319–336.

(обратно)

399

Angela L. Duckworth, «The Significance of Self-Control», Proceedings of the National Academy of Sciences 108, no. 7 (2011): 2639–2640.

(обратно)

400

Angela L. Duckworth and Martin Seligman, «Self-Discipline Outdoes IQ in Predicting Academic Performance of Adolescents», Psychological Science 16, no. 12 (2005): 939–944;T. Rohde, «Cross-Validation of Measures of Self-Control and Behavioral Inhibition in Young Adults», (2000), unpublished thesis in June P. Tangney, Roy F. Baumeister, and Angie Luzio Boone, «High Self-Control Predicts Good Adjustment, Less Pathology, Better Grades, and Interpersonal Success», Journal of Personality 72, no. 2 (2004): 271–324.

(обратно)

401

Kevin M. Beaver et al., «Genetic Influences on the Stability of Low Self-Control: Results from a Longitudinal Sample of Twins», Journal of Criminal Justice 36, no. 6 (2008): 478–485; см. также Terrie E. Moffitt et al., «A Gradient of Childhood Self-Control Predicts Health, Wealth, and Public Safety», Proceedings of the National Academy of Sciences 108, no. 7 (2011): 2693–2698.

(обратно)

402

Adele Diamond, «Activities and Programs That Improve Children’s Executive Functions», Current Directions in Psychological Science 21, no. 5 (2012): 335–341; Adele Diamond and Kathleen Lee, «Interventions Shown to Aid Executive Function Development in Children 4 to 12 Years Old», Science 333, no. 6045 (2011): 959–964.

(обратно)

403

Thomas S. Bateman and Christine Porath, «Transcendent Behavior», in Positive Organizational Scholarship: Foundations of a New Discipline, eds. Kim Cameron, Jane Dutton, and Robert Quinn (San Francisco: Berrett-Koehler, 2003), 122–137.

(обратно)

404

См. Emmy E. Werner, «Risk, Resilience, and Recovery: Perspectives from the Kauai Longitudinal Study», Development and Psychopathology 5, no. 4 (1993): 503–515.

(обратно)

405

Emmy Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992).

(обратно)

406

Benjamin A. Shaw et al., «Emotional Support from Parents Early in Life, Aging, and Health», Psychology and Aging 19, no. 1 (2004): 4–12.

(обратно)

407

Phillip L. Ackerman, «Nonsense, Common Sense, and Science of Expert Performance: Talent and Individual Differences», Intelligence 45, no. 1 (2014): 6–17.

(обратно)

408

Bessel A. van der Kolk, The Body Keeps the Score: Brain, Mind, and Body in the Healing of Trauma (New York: Penguin, 2014), 116.

(обратно)

409

Roy F. Baumeister, Arlene M. Stillwell, and Todd F. Heatherton, «Guilt: An Interpersonal Approach», Psychological Bulletin 115, no. 2(1994): 243–267.

(обратно)

410

Ullrich Wagner et al., «Guilt-Specific Processing in the Prefrontal Cortex», Cerebral Cortex 21, no. 11 (2011): 2461–2470.

(обратно)

411

Sangmoon Kim, Ryan Thibodeau, and Randall S. Jorgensen, «Shame, Guilt, and Depressive Symptoms: A Meta-Analytic Review», Psychological Bulletin 137, no. 1 (2011): 68–96.

(обратно)

412

Edith Wharton, The House of Mirth (New York: Vintage, 2012), 7.

(обратно)

413

Kate Stern, Jessica Malkin, and Arielle Densen, «Groundbreaking Survey of Childhood Loss Finds», Comfort Zone Camps, March 22, 2010, http://www.hellogrief.org/wp-content/uploads/2010/03/General-Population-Release-Revised1.pdf.

(обратно)

414

J. Marvin Eisenstadt, «Parental Loss and Genius», American Psychologist 33, no. 3 (1978): 211–223.

(обратно)

415

Kate Stern, Jessica Malkin, and Arielle Densen, «Groundbreaking Survey of Childhood Loss Finds», Comfort Zone Camps, March 22, 2010, http://www.hellogrief.org/wp-content/uploads/2010/03/General-Population-Release-Revised1.pdf.

(обратно)

416

Sonia Sotomayor, My Beloved World (New York: Vintage, 2014), 51.

(обратно)

417

Bill Clinton, My Life (New York: Vintage, 2005), 8.

(обратно)

418

Lawrence J. Walker, Jeremy A. Frimer, and William L. Dunlop, «Varieties of Moral Personality: Beyond the Banality of Heroism», Journal of Personality 78, no. 3 (2010): 907–942.

(обратно)

419

Kate Stern, Jessica Malkin, and Arielle Densen, «Groundbreaking Survey of Childhood Loss Finds», Comfort Zone Camps, March 22, 2010, http://www.hellogrief.org/wp-content/uploads/2010/03/General-Population-Release-Revised1.pdf.

(обратно)

420

Kate Stern, Jessica Malkin, and Arielle Densen, «Groundbreaking Survey of Childhood Loss Finds», Comfort Zone Camps, March 22, 2010, http://www.hellogrief.org/wp-content/uploads/2010/03/General-Population-Release-Revised1.pdf.

(обратно)

421

Joel Lovell, «The Late, Great Stephen Colbert: Stephen Colberton Making The Late Show His Own», GQ, August 17, 2015, по состоянию на 23 января 2017 года, http://www.gq.com/story/stephen-colbert-gq-cover-story.

(обратно)

422

Издана на русском языке: Кушнер Г. Когда с хорошими людьми случаются плохие вещи. Минск: Попурри, 2004.

(обратно)

423

Harold S. Kushner, When Bad Things Happen to Good People (New York: Schocken, 2001), xiii.

(обратно)

424

Eugene Mahon and Dawn Simpson, «The Painted Guinea Pig», The Psychoanalytic Study of the Child 32 (1976): 283–303.

(обратно)

425

Eugene Mahon and Dawn Simpson, «The Painted Guinea Pig», The Psychoanalytic Study of the Child 32 (1976): 283–303.

(обратно)

426

James William Worden, Children and Grief: When a Parent Dies (New York: Guilford, 1996).

(обратно)

427

«Orphan», US Citizenship and Immigration Services, по состоянию на 21 июня 2016 года, https://www.uscis.gov/tools/glossary/orphan.

(обратно)

428

«Orphans», UNICEF, последние изменения внесены 15 июня 2015 года, http://www.unicef.org/media/media_45279.html.

(обратно)

429

«Orphans», UNICEF, последние изменения внесены 15 июня 2015 года, http://www.unicef.org/media/media_45279.html.

(обратно)

430

J. Marvin Eisenstadt, «Parental Loss and Genius», American Psychologist 33, no. 3 (1978): 211–223.

(обратно)

431

Kenneth J. Doka, Disenfranchised Grief: New Directions, Challenges, and Strategies for Practice (Champaign, IL: Research Press, 2002); Kenneth J. Doka, Disenfranchised Grief: Recognizing Hidden Sorrow (Lexington, MA: Lexington Books, 1989).

(обратно)

432

Shawn Carter, Jay-Z Decoded (New York: Spiegel and Grau, 2010), 240.

(обратно)

433

Lillian B. Rubin, The Transcendent Child: Tales of Triumph Over the Past (New York: Basic Books, 1996); Paul Vitello, «Lillian B. Rubin, 90, Is Dead; Wrote of Crippling Effects of Gender and Class Norms», New York Times, July 1, 2014.

(обратно)

434

Ann S. Masten, «Ordinary Magic: Resilience Processes in Development», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 227–238; Emmy Werner, «Resilience and Recovery: Findings from the Kauai Longitudinal Study», Focal Point Research, Policy, and Practice in Children’s Mental Health 19, no. 1 (2005): 11–14.

(обратно)

435

Stuart T. Hauser and Joseph P. Allen, «Overcoming Adversity in Adolescence: Narratives of Resilience», Psychoanalytic Inquiry 26, no. 4(2007): 549–576; Stuart T. Hauser, Joseph P. Allen, and Eve Golden, Out of the Woods: Tales of Resilient Teens (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006).

(обратно)

436

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), 56.

(обратно)

437

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), 57, 178.

(обратно)

438

Judith Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 42–43,100; Stephen P. Hinshaw, «Parental Mental Disorder and Children’s Functioning: Silence and Communication, Stigma and Resilience», Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology 33, no. 2 (2004): 400–411; Diane T. Marsh andRex M. Dickens, Troubled Journey: Coming to Terms with the Mental Illness of a Sibling or Parent (New York: Tarcher/Penguin, 1997); Ronald Seifer, «Young Children with Mentally Ill Parents: Resilient Developmental Systems», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 29–49; Rebecca L. Shiner, Ann S. Masten, and Jennifer M. Roberts, «Childhood Personality Foreshadows Adult Personality and Life Outcomes Two Decades Later», Journal of Personality 71, no. 6 (2003): 1145–1170; Zhe Wang and Kirby Deater-Deckard, «Resilience in Gene-Environment Transactions», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 57–72.

(обратно)

439

Paul Alexander, Rough Magic: A Biography of Sylvia Plath (New York: Da Capo Press, 2003), 94.

(обратно)

440

Donald W. Winnicott, «Some Psychological Aspects of Juvenile Delinquency», Deprivation and Delinquency (1946): 115.

(обратно)

441

Joyce Chen and Cara Sprunk, «Simone Biles Responds to NBC Sportscaster’s Comment About Her Parents», US Weekly, August 10, 2016, по состоянию на 23 января 2017 года, http://www.usmagazine.com/celebrity-news/news/simone-biles-responds-to-nbc-commentators-parents-comment-w433788; Juliet Macur, «Simone Biles Calms Her Mother, Then Sends Crowd into Frenzy», New York Times, August 11, 2016, по состоянию на 23 января 2017 года, https://www.nytimes.com/2016/08/12/sports/olympics/gymnastics-simone-biles-shines-brightest.html.

(обратно)

442

Paula McLain, Like Family: Growing Up in Other People’s Houses, A Memoir (New York: Back Bay, 2004), 4.

(обратно)

443

Robert Frost, «The Death of a Hired Man», in The Poetry of Robert Frost: The Collected Poems, Complete and Unabridged, ed. Edward Connery Lathem (New York: Henry Holt, 1969), 34.

(обратно)

444

Skyfall, directed by Sam Mendes (2012; Los Angeles: Twentieth Century Fox, 2014), DVD.

(обратно)

445

Stuart T. Hauser and Joseph P. Allen, «Overcoming Adversity in Adolescence: Narratives of Resilience», Psychoanalytic Inquiry 26, no. 4(2007): 549–576; Stuart T. Hauser, Joseph P. Allen, and Eve Golden, Out of the Woods: Tales of Resilient Teens (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006).

(обратно)

446

Обзор см. в Dacher Keltner, Deborah H. Gruenfeld, and Cameron Anderson, «Power, Approach, and Inhibition», Psychological Review 110, no. 2 (2003): 265–284.

(обратно)

447

Dacher Keltner, Deborah H. Gruenfeld, and Cameron Anderson, «Power, Approach, and Inhibition», Psychological Review 110, no. 2 (2003): 265–284; Dacher Keltner et al., «Teasing in Hierarchical and Intimate Relations», Journal of Personality and Social Psychology 75, no. 5 (1998):1231–1247; Paul Ekman and Wallace V. Friesen, «Felt, False, and Miserable Smiles», Journal of Nonverbal Behavior 6, no. 4 (1982): 238–252; Marvin A. Hecht and Marianne La France, «License or Obligation to Smile: The Effect of Power and Sex on Amount and Type of Smiling», Personality and Social Psychology Bulletin 24, no. 12 (1998): 1332–1342.

(обратно)

448

Nancy Milford, Savage Beauty: The Life of Edna St. Vincent Millay (New York: Random House, 2002), 29.

(обратно)

449

Dacher Keltner, Gruenfeld, and Cameron Anderson, «Power, Approach, and Inhibition», Psychological Review 110, no. 2 (2003): 265–284.

(обратно)

450

Marilyn Monroe and Ben Hecht, My Story (Lanham, MD: Taylor Trade, 2007), 36.

(обратно)

451

Marilyn Monroe and Ben Hecht, My Story (Lanham, MD: Taylor Trade, 2007), 159.

(обратно)

452

Carl Jung, Two Essays on Analytical Psychology, 2nd ed., trans. Richard F. C. Hull (London: Routledge, 1990), 192.

(обратно)

453

Marjorie Rosen, «Behind the Laughter: Numbed by Grief, Johnny Carson Reveals a Long-Hidden Side», People Magazine 36, no. 6, August 19, 1991, по состоянию на 24 января 2017 года, https://people.com/archive/cover-story-behind-the-laughter-vol-36-no-6/.

(обратно)

454

Marjorie Rosen, «Behind the Laughter: Numbed by Grief, Johnny Carson Reveals a Long-Hidden Side», People Magazine 36, no. 6, August 19, 1991, по состоянию на 24 января 2017 года, https://people.com/archive/cover-story-behind-the-laughter-vol-36-no-6/.

(обратно)

455

Henry Bushkin, Johnny Carson (New York: Houghton Mifflin Harcourt, 2013), 13.

(обратно)

456

W. R. D. Fairbairn, Psychoanalytic Studies of the Personality (New York: Routledge, 1994).

(обратно)

457

National Public Radio, «Johnny Carson: ‘King of Late Night,’ A Man Unknown», All Things Considered, May 13, 2012, по состоянию на 24 января 2017 года, http://www.npr.org/2012/05/13/152496256/johnny-carson-king-of-late-night-a-man-unknown.

(обратно)

458

Donald W. Winnicott, «Mirror-Role of Mother and Family in Child Development», in Playing and Reality (New York: Routledge, 2005), 149.

(обратно)

459

Министерство здравоохранения и социального обеспечения США, Управление по делам детей, молодежи и семьи, Управление по делам детей, «Child Maltreatment 2013», January 15, 2015, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.acf.hhs.gov/sites/default/files/cb/cm2013.pdf.

(обратно)

460

Valerie J. Edwards et al., «Relationship Between Multiple Forms of Childhood Maltreatment and Adult Mental Health in Community Respondents: Results from the Adverse Childhood Experiences Study», American Journal of Psychiatry 160, no. 8 (2003): 1453–1460.

(обратно)

461

Neil B. Guterman and Yookyong Lee, «The Role of Fathers in Risk for Physical Child Abuse and Neglect: Possible Pathways and Unanswered Questions», Child Maltreatment 10, no. 2 (2005):136–149.

(обратно)

462

Министерство здравоохранения и социального обеспечения США, Управление по делам детей, молодежи и семьи, Управление по делам детей, «Child Maltreatment 2009», December 31, 2009, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.acf.hhs.gov/sites/default/files/cb/cm2009.pdf.

(обратно)

463

Luisa Sugaya et al., «Child Physical Abuse and Adult Mental Health: A National Study», Journal of Traumatic Stress 25, no. 4 (2012): 384–392.

(обратно)

464

Kristen W. Springer et al., «Long-Term Physical and Mental Health Consequences of Childhood Physical Abuse: Results from a Large Population-Based Sample of Men and Women», Child Abuse and Neglect 31, no. 5 (2007): 517–530.

(обратно)

465

Douglas J. Besharov, Recognizing Child Abuse: A Guide for the Concerned (New York: Free Press, 1990); Danya Glaser, «Emotional Abuse and Neglect (Psychological Maltreatment): A Conceptual Framework», Child Abuse and Neglect 26, no. 6 (2002): 697–714.

(обратно)

466

Robert Karen, Becoming Attached: Unfolding the Mystery of the Infant — Mother Bond and Its Impact on Later Life (New York: Warner Books, 1994); Leonard Shengold, Soul Murder: The Effects of Childhood Abuse and Deprivation (New Haven, CT: Yale University Press, 1989).

(обратно)

467

Renе Spitz, Grief: A Peril in Infancy [film] (New York: New York University Film Library, 1947).

(обратно)

468

Harry F. Harlow, «Love in Infant Monkeys», Scientific American 200, no. 6 (1959): 68–74.

(обратно)

469

Bekh Bradley et al., «Family Environment and Adult Resilience: Contributions of Positive Parenting and the Oxytocin Receptor Gene», European Journal of Psychotraumatology 18, no. 4 (2013): 21659, по состоянию на 24 января 2017 года, doi: 10.3402/ejpt.v4i0.21659.

(обратно)

470

Daniel P. Chapman et al., «Adverse Childhood Experiences and the Risk of Depressive Disorders in Adulthood», Journal of Affective Disorders 82, no. 2 (2004): 217–225; Angelika H. Claussen and Patricia M. Crittenden, «Physical and Psychological Maltreatment: Relations Among Types of Maltreatment», Child Abuse and Neglect 15, no. 1–2 (1991): 5–18; Valerie J. Edwards et al., «Relationship Between Multiple Forms of Childhood Maltreatment and Adult Mental Health in Community Respondents: Results from the Adverse Childhood Experiences Study», American Journal of Psychiatry 160, no. 8 (2003): 1453–1460; Linda G. Russek and Gary E. Schwartz. «Feelings of Parental Caring Predict Health Status in Midlife: A 35-Year Follow-Up of the Harvard Mastery of Stress Study», Journal of Behavioral Medicine 20, no. 1 (1997): 1–13; Linda G. Russek and Gary E. Schwartz, «Narrative Descriptions of Parental Love and Caring Predict Health Status in Midlife: A 35-Year Follow-Up of the Harvard Mastery of Stress Study», Alternative Therapies in Health and Medicine 2, no. 6 (1996): 55–62; Martin H. Teicheret al., «Sticks, Stones, and Hurtful Words: Relative Effects of Various Forms of Childhood Maltreatment», American Journal of Psychiatry 163, no. 6 (2006): 993–1000; David D. Vachon et al., «Assessment of the Harmful Psychiatric and Behavioral Effects of Different Forms of Child Maltreatment», JAMA Psychiatry 72, no. 11 (2015): 1135–1142.

(обратно)

471

Leonard Shengold, «Assault on a Child’s Individuality: A Kind of Soul Murder», Psychoanalytic Quarterly 47, no. 3 (1978): 419–424; Leonard Shengold, «Child Abuse and Deprivation: Soul Murder», Journal of the American Psychoanalytic Association 27, no. 3 (1979): 533–559; Leonard Shengold, Soul Murder: The Effects of Childhood Abuse and Deprivation (New Haven, CT: Yale University Press, 1989).

(обратно)

472

Donald W. Winnicott, The Child, the Family, and the Outside World (Cambridge, MA: Perseus, 1987), 88.

(обратно)

473

Donald Winnicott, «Transitional Objects and Transitional Phenomena: A Study of the First Not-Me Possession», International Journal of Psychoanalysis 34 (1953): 89–97.

(обратно)

474

Alice Miller, The Drama of the Gifted Child: The Search for the True Self (New York: Basic, 1997).

(обратно)

475

James Rhodes, Instrumental: A Memoir of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 50.

(обратно)

476

Lea K. Hildebrandt et al., «Cognitive Flexibility, Heart Rate Variability, and Resilience Predict Fine-Grained Regulation of Arousal During Prolonged Threat», Psychophysiology 53, no. 6 (2016): 880–890; Christian E. Waugh, Renee J. Thompson, and Ian H Gotlib, «Flexible Emotional Responsiveness in Trait Resilience», Emotion 11, no. 5 (2011): 1059–1067.

(обратно)

477

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 140–152.

(обратно)

478

Andre Agassi, Open (New York: Vintage, 2010), pg. 29

(обратно)

479

Andre Agassi, Open (New York: Vintage, 2010), pg. 27.

(обратно)

480

Donald W. Winnicott, «The Capacity to Be Alone (1958)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 30.

(обратно)

481

Steven Tuber, Attachment, Play and Authenticity: A Winnicott Primer (Lanham, MD: Jason Aronson, 2008), 141.

(обратно)

482

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of Trueand False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London,Hogarth Press, 1965), 140–152.

(обратно)

483

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 140–152.

(обратно)

484

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 143.

(обратно)

485

Andre Agassi, Open (New York: Vintage, 2010), 57.

(обратно)

486

Judith Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 100.

(обратно)

487

Helene Deutsch, «Some Forms of Emotional Disturbance and Their Relation to Schizophrenia», Psychoanalytic Quarterly 11 (1942): 301–321; более подробная дискуссия об этой концепции представлена в Helene Deutsch, «The Impostor: Contribution to Ego Psychology of a Type of Psychopath», Psychoanalytic Quarterly 24 (1955): 483–505; Ludwig Eidelberg, «Pseudo-Identification», International Journal of Psychoanalytics 19 (1938): 321–330; Phyllis Greenacre, «The Impostor», Psychoanalytic Quarterly 27, no. 3 (1958): 359–382; Phyllis Greenacre, «The Relation of the Impostor to the Artist», Psychoanalytic Study of the Child 13 (1958): 521–540; Ralph R. Greenson, «On Screen Defenses, Screen Hunger and Screen Identity», Journal of the American Psychoanalytic Association 6, no. 2 (1958): 242–262; Nathaniel Ross, «The ‘As If’ Concept», Journal of the American Psychoanalytic Association 15, no. 1 (1967): 59–82.

(обратно)

488

Helene Deutsch, «Some Forms of Emotional Disturbance and Their Relation to Schizophrenia», Psychoanalytic Quarterly 11 (1942):303.

(обратно)

489

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 140–152.

(обратно)

490

W. R. D. Fairbairn, Psychoanalytic Studies of the Personality (New York: Routledge, 1994).

(обратно)

491

Tobias Wolff, This Boy’s Life: A Memoir (New York: Grove, 1989), 252.

(обратно)

492

Pearson Hesketh, G.B.S.: A Full Length Portrait (New York: Harper, 1942), 6.

(обратно)

493

Alan Cumming, Not My Father’s Son: A Family Memoir (Edinburgh: Canongate, 2014), 4.

(обратно)

494

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London, Hogarth Press, 1965), 145.

(обратно)

495

Eric Adam Avery, Perry Farrell, David Navarro, and Stephen Perkins, Sony/ATV Music Publishing LLC, Universal Music Publishing Group, 1988, по состоянию на 24 января 2017 года, https://genius.com/Janes-addiction-jane-says-lyrics.

(обратно)

496

Steven Tuber, Attachment, Play and Authenticity: A Winnicott Primer (Lanham, MD: Jason Aronson, 2008), 141.

(обратно)

497

Nick Madigan, «Abducted Girl’s Relatives Say Her Captors Brainwashed Her», New York Times, March 17, 2003, по состоянию на 24 января 2017 года, http://www.nytimes.com/2003/03/17/national/17UTAH.html.

(обратно)

498

Henry Krystal and John H. Krystal, Integration and Self-Healing: Affect, Trauma, Alexithymia (Hillsdale, NJ: Analytic Press, 1988).

(обратно)

499

Albert Camus, «Notebook IV», in Notebooks: 1942–1951(New York: Knopf, 1965), 80.

(обратно)

500

Bjоrn Hildrum et al., «Effect of Anxiety and Depression on Blood Pressure: 11-Year Longitudinal Population Study», British Journal of Psychiatry 193, no. 2 (2008): 108–113; Bjоrn Hildrum et al., «Association of Low Blood Pressure with Anxiety and Depression: The Nord-Trоndelag Health Study», Journal of Epidemiology and Community Health 61, no. 1 (2007): 53–58.

(обратно)

501

См. обзор в Howard N. Snyder, «Sexual Assault of Young Children as Reported to Law Enforcement: Victim, Incident, and Offender Characteristics», Bureau of Justice Statistics, US Department of Justice (Washington, DC, 2000), 1–17, по состоянию на 27 августа 2016 года, http://www.bjs.gov/content/pub/pdf/saycrle.pdf.

(обратно)

502

Rebecca M. Bolen and Maria Scannapieco, «Prevalence of Child Sexual Abuse: A Corrective Meta-Analysis», Social Service Review 73, no. 3 (1999): 281–313; David Finkelhor, «The International Epidemiology of Child Sexual Abuse», Child Abuse and Neglect, 18, no. 5 (1994): 409–417; Noemе Pereda et al., «The Prevalence of Child Sexual Abuse in Community and Student Samples: A Meta-Analysis», Clinical Psychology Review 29, no. 4 (2009): 328–338.

(обратно)

503

Howard N. Snyder, «Sexual Assault of Young Children as Reported to Law Enforcement: Victim, Incident, and Offender Characteristics», Бюро статистики в области правосудия, Министерство юстиции США (Вашингтон, 2000), 1–17, по состоянию на 27 августа 2016 года, http://www.bjs.gov/content/pub/pdf/saycrle.pdf.

(обратно)

504

Sandra Louise Kirby, Lorraine Greaves, and Olena Hankivsky, The Dome of Silence: Sexual Harassment and Abuse in Sport (Halifax: Fernwood, 2000);Roberto Maniglio, «The Impact of Child Sexual Abuse on Health: A Systematic Review of Reviews», Clinical Psychology Review 29, no. 7 (2009): 647–657; Elizabeth Oddone Paolucci, Mark L. Genuis, and Claudio Violato, «A Meta-Analysisof the Published Research on the Effects of Child Sexual Abuse», Journal of Psychology 135, no. 1 (2001): 17–36.

(обратно)

505

Celia Brackenridge, «‘He Owned Me Basically…’: Women’s Experience of Sexual Abuse in Sport», International Review for the Sociology of Sport 32, no. 2(1997): 118.

(обратно)

506

Survivor quoted in Celia Brackenridge, «‘He Owned Me Basically…’: Women’s Experience of Sexual Abuse in Sport», International Review for the Sociology of Sport 32, no. 2 (1997): 118.

(обратно)

507

Kenneth V. Lanning, «A Law Enforcement Perspective on the Compliant Child Victim», APSAC Advisor 14, no. 2 (2002): 4–9.

(обратно)

508

Возраст согласия варьируется во всем мире и даже в разных штатах США; он может составлять 16, 17 или 18 лет.

(обратно)

509

Rachel Sturtz, «The Sex Abuse Scandal Plaguing USA Swimming», Outside Online, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.outsideonline.com/o/outdoor-adventure/water-activities/swimming/The-Sex-Abuse-Scandal-Plaguing-USA-Swimming.html.

(обратно)

510

A. C. Shilton, «National Champion Missy Erickson Speaks Out About Her Sexual Abuse», Bicycling, January 4, 2017, по состоянию на 24 января 2017 года, http://www.bicycling.com/racing/people/national-champion-missy-erickson-speaks-out-about-her-sexual-abuse.

(обратно)

511

Katrin Bennhold, «Child Sexual Abuse Scandal Rocks UK Soccer», New York Times, December 13, 2016, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.nytimes.com/2016/12/13/world/europe/soccer-uk-sexual-abuse-andy-woodward.html.

(обратно)

512

Tim Evans, Mark Alesia, and Marisa Kwiatkowski, «20-Year Toll: 368 Gymnasts Allege Sexual Exploitation», Indianapolis Star, December 15, 2016, по состоянию на 24 января 2017 года, http://www.indystar.com/story/news/2016/12/15/20-year-toll-368-gymnasts-allege-sexual-exploitation/95198724/; Brit McCandless, «On 60 Minutes, Former Gymnasts Allege Sexual Abuse», CBS News, February 19, 2017, по состоянию на 26 февраля 2017 года, http://www.cbsnews.com/news/on-60-minutes-former-gymnasts-allege-sexual-abuse.

(обратно)

513

Katrin Bennhold, «Child Sexual Abuse Scandal Rocks UK Soccer», New York Times, December 13, 2016, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.nytimes.com/2016/12/13/world/europe/soccer-uk-sexual-abuse-andy-woodward.html.

(обратно)

514

Katrin Bennhold, «Child Sexual Abuse Scandal Rocks UK Soccer», New York Times, December 13, 2016, по состоянию на 24 января 2017 года, https://www.nytimes.com/2016/12/13/world/europe/soccer-uk-sexual-abuse-andy-woodward.html.

(обратно)

515

Цитируется по Celia Brackenridge, «‘He Owned Me Basically…’: Women’s Experience of Sexual Abuse in Sport», International Review for the Sociology of Sport 32, no. 2 (1997): 123.

(обратно)

516

Bessel A. van der Kolk, The Body Keeps the Score: Brain, Mind, and Bodyin the Healing of Trauma (New York: Penguin, 2014), 43.

(обратно)

517

Адаптировано из S. Rodgers, «Guilty Knowledge: The Sports Consultant’s Perspective» (труд представлен на тематическом семинаре Челтнемского и Глочестерского колледжей, 1996), цит. по: Celia Brackenridge, «‘He Owned Me Basically…’: Women’s Experience of Sexual Abuse in Sport», International Review for the Sociology of Sport 32, no. 2 (1997): 115–130.

(обратно)

518

Viktor Frankl, послесловие для Edith Weisskopf-Joelson, Father, Have I Kept My Promise? Madness as Seen from Within (West Lafayette, IN: Purdue University Press, 1988), 137.

(обратно)

519

Ronald C. Kessler et al., «Lifetime Prevalence and Age-of-Onset Distributions of DSM-IV Disorders in the National Comorbidity Survey Replication», Archives of General Psychiatry 62, no. 6 (2005): 593–602.

(обратно)

520

Американская психологическая ассоциация, «The Road to Resilience», по состоянию на 25 января 2017 года, http://www.apa.org/helpcenter/road-resilience.aspx.

(обратно)

521

Американская психологическая ассоциация, «The Road to Resilience», по состоянию на 25 января 2017 года, http://www.apa.org/helpcenter/road-resilience.aspx.

(обратно)

522

Elaine Fox, Laura Griggs, and Elias Mouchlianitis, «The Detection of Fear-Relevant Stimuli: Are Guns Noticed as Quickly as Snakes?» Emotion 7, no. 4 (2007): 691–696.

(обратно)

523

Bruce S. McEwen, «Stressed or Stressed Out: What Is the Difference?» Journal of Psychiatry and Neuroscience 30, no. 5(2005): 315–318.

(обратно)

524

«Breaking the Silence on Child Abuse: Protection, Prevention, Intervention, and Deterrence», свидетельство Роберта Блока от имени Американской академии педиатрии перед комитетом Сената на слушании по вопросам здравоохранения, образования, труда и пенсионного обеспечения, 13 декабря 2011 года, по состоянию на 2 сентября 2016 года, http://www.help.senate.gov/hearings/breaking-the-silence-on-child-abuse-protection-prevention-intervention-and-deterrence.

(обратно)

525

Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258.

(обратно)

526

Тут возможен также так называемый эффект потолка, то есть после определенного момента дополнительные неблагоприятные жизненные обстоятельства повышают уровень риска, но уже меньшими темпами. See Corina Benjet, Guilherme Borges, and Maria Elizabeth Medina-Mora, «Chronic Childhood Adversity and Onset of Psychopathology During Three Life Stages: Childhood, Adolescence and Adulthood», Journal of Psychiatric Research 44, no. 11 (2010): 732–740.

(обратно)

527

Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258.

(обратно)

528

Margaret O’Dougherty Wright, Ann S. Masten, and Angela J. Narayan, «Resilience Processes in Development: Four Waves of Research on Positive Adaptations in the Context of Adversity», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 26; Harvey Peskin, «Uses of the Past in Adult Psychological Health: Objective, Historical, and Narrative Realities», in Handbook of Aging and Mental Health, ed. Jacob Lomranz (New York: Springer, 1998), 297–318.

(обратно)

529

Shanta R. Dube et al., «The Impact of Adverse Childhood Experiences on Health Problems: Evidence from Four Birth Cohorts Dating Back to 1900», Preventive Medicine 37, no. 3 (2003): 268–277.

(обратно)

530

Andrea Danese et al., «Childhood Maltreatment Predicts Adult Inflammation in a Life-Course Study», Proceedings of the National Academy of Sciences 104, no. 4 (2007): 1319–1324; Gregory E. Miller and Steve W. Cole, «Clustering of Depression and Inflammation in Adolescents Previously Exposed to Childhood Adversity», Biological Psychiatry 72, no. 1 (2012): 34–40; Gregory Miller, Edith Chen, and Steve W. Cole, «Health Psychology: Developing Biologically Plausible Models Linking the Social World and Physical Health», Annual Review of Psychology 60 (2009): 501–524; Natalie Slopen et al., «Childhood Adversity and Inflammatory Processes in Youth: A Prospective Study», Psychoneuroendocrinology 38, no. 2 (2013): 188–200.

(обратно)

531

Stacy S. Drury et al., «Telomere Length and Early Severe Social Deprivation: Linking Early Adversity and Cellular Aging», Molecular Psychiatry 17, no. 7 (2012): 719–727; Laura Kananen et al., «Childhood Adversities Are Associated with Shorter Telomere Length at Adult Age Both in Individuals with an Anxiety Disorder and Controls», PLOS One 5, no. 5 (2010): e10826; Janice K. Kiecolt-Glaseret al., «Childhood Adversity Heightens the Impact of Later-Life Caregiving Stress on Telomere Length and Inflammation», Psychosomatic Medicine 73, no. 1 (2011): 16–22; Audrey R. Tyrka, «Childhood Maltreatment and Telomere Shortening: Preliminary Support for an Effect of Early Stress on Cellular Aging», Biological Psychiatry 67, no. 6 (2010): 531–534.

(обратно)

532

David W. Brown et al., «Adverse Childhood Experiences and the Risk of Premature Mortality», American Journal of Preventive Medicine 37, no. 5 (2009): 389–396.

(обратно)

533

Paula S. Nurius, Edwina Uehara, and Douglas F. Zatzick, «Intersection of Stress, Social Disadvantage, and Life Course Processes: Reframing Trauma and Mental Health», American Journal of Psychiatric Rehabilitation 16, no. 2 (2013): 91–114; Sharon Schwartz and Cheryl Corcoran, «Theories of Psychiatric Disorders: A Sociological Analysis», in A Handbook for the Study of Mental Health: Social Contexts, Theories and Systems, 2nd ed., eds. Teresa L. Scheid andTony N. Brown (New York: Cambridge University Press, 2010), 64–88; Jack P. Shonkoff et al., «The Lifelong Effects of Early Childhood Adversity and Toxic Stress», Pediatrics 129, no. 1 (2012): e232–e246.

(обратно)

534

Michael D. De Bellis et al., «Brain Structures in Pediatric Maltreatment-Related Posttraumatic Stress Disorder: A Sociodemographically Matched Study», Biological Psychiatry 52, no. 11 (2002): 1066–1078; Michael D. De Belliset al., «Developmental Traumatology Part II: Brain Development», Biological Psychiatry 45(1999): 1271–1284; Victor C. Carrion et al., «Attenuation of Frontal Asymmetry in Pediatric Post-Traumatic Stress Disorder», Biological Psychiatry 50, no. 12 (2001): 943–951; Danya Glaser, «Child Abuse and Neglect and the Brain: A Review», Journal of Child Psychology and Psychiatry 41, no. 1 (2000): 97–116; Christine Heim and Charles B. Nemeroff, «The Role of Childhood Trauma in the Neurobiology of Mood and Anxiety Disorders: Preclinical and Clinical Studies», Biological Psychiatry 49, no. 12 (2001): 1023–1039; Joan Kaufman and Dennis Charney, «Effects of Early Stress on Brain Structure and Function: Implications for Understanding the Relationship Between Child Maltreatment and Depression», Development and Psychopathology 13, no. 3 (2001): 451–471; Joan Kaufman et al., «Effects of Early Adverse Experiences on Brain Structure and Function: Clinical Implications», Biological Psychiatry 48, no. 8 (2000): 778–790; Sonia J. Lupien et al., «Effects of Stress Throughout the Lifespan on the Brain, Behaviour and Cognition», Nature Reviews Neuroscience 10, no. 6 (2009): 434–445; Jack P. Shonkoff et al., «The Lifelong Effects of Early Childhood Adversity and Toxic Stress», Pediatrics 129, no. 1 (2012): e232–e246; Martin H. Teicher, Carl M. Anderson, and Ann Polcari, «Childhood Maltreatment Is Associatedwith Reduced Volume in the Hippocampal Subfields CA3, Dentate Gyrus, and Subiculum», Proceedings of the National Academy of Sciences 109, no. 9 (2012): E563–E572; Martin H. Teicher, Akemi Tomoda, and Susan L. Andersen, «Neurobiological Consequences of Early Stress and Childhood Maltreatment: Are Results from Human and Animal Studies Comparable?» Annals of the New York Academy of Sciences 1071, no. 1 (2006): 313–323; MartinH. Teicher et al., «Childhood Neglect Is Associated with Reduced Corpus Callosum Area», Biological Psychiatry 56, no. 2 (2004): 80–85.

(обратно)

535

Краткий обзор взглядов доктора Блока представлен в стенограмме его выступления на собрании Американской ассоциации педиатров-хирургов в 2015 году в статье Robert W. Block, «All Adults Once Were Children», Journal of Pediatric Surgery 51, no. 1(2016): 23–27; this term on p. 25.

(обратно)

536

Robert F. Anda et al., «The Enduring Effects of Abuse and Related Adverse Experiences in Childhood», European Archives of Psychiatry and Clinical Neuroscience 256, no. 3 (2006): 174–186; Oscar A. Cabrera et al., «Childhood Adversity and Combat as Predictors of Depression and Post-Traumatic Stress in Deployed Troops», American Journal of Preventive Medicine 33, no. 2(2007): 77–82; Daniel P. Chapman, Shanta R. Dube, and Robert F. Anda, «Adverse Childhood Events as Risk Factors for Negative Mental Health Outcomes», Psychiatric Annals 37, no. 5 (2007): 359–364; Daniel P. Chapman et al., «Adverse Childhood Experiences and the Risk of Depressive Disorders in Adulthood», Journal of Affective Disorders 82, no. 2 (2004): 217–225; Mariette J. Chartier, John R. Walker, and Barbara Naimark, «Separate and Cumulative Effects of Adverse Childhood Experiences Adult Health and Health Care Utilization», Child Abuse and Neglect 34, no. 6 (2010): 454–464; Ronald A. Cohen et al., «Early Life Stress and Adult Emotional Experience: An International Perspective», International Journal of Psychiatry in Medicine 36, no. 1 (2006): 35–52; Brian Draper et al., «Long Term Effects of Childhood Abuseon the Quality of Life and Health of Older People: Results from the Depression and Early Prevention of Suicide in General Practice Project», Journal of the American Geriatrics Society 56, no. 2 (2008): 262–271; Shanta R. Dube, Michelle L. Cook, and Valerie J. Edwards, «Health-Related Outcomes of Adverse Childhood Experiences in Texas, 2002», Preventing Chronic Disease 7, no. 3 (2010), A52; Valerie J. Edwards et al., «Relationship Between Multiple Forms of Childhood Maltreatment and Adult Mental Health in Community Respondents: Results from the Adverse Childhood Experiences Study», American Journal of Psychiatry 160, no. 8 (2003): 1453–1460; Jennifer Greif Green et al., «Childhood Adversities and Adult Psychiatric Disorders in the National Comorbidity Survey Replication I: Associations with First Onset of DSM-IV Disorders», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 113–123; Christine Heim et al., «The Link Between Childhood Trauma and Depression: Insights from HPA Axis Studies in Humans», Psychoneuroendocrinology 33, no. 6 (2008): 693–710; Carole Hooven et al., «Childhood Violence Exposure: Cumulative and Specific Effects on Adult Mental Health», Journal of Family Violence 27, no. 6 (2012): 511–522; Jeffrey G. Johnson et al., «Childhood Adversities Associated with Risk for Eating Disorders or Weight Problems During Adolescence or Early Adulthood», American Journal of Psychiatry 159, no. 3 (2002): 394–400; RonaldC. Kessler, Christopher G. Davis, and Kenneth S. Kendler, «Childhood Adversity and Adult Psychiatric Disorder in the US National Comorbidity Survey», Psychological Medicine 27, no. 5 (1997): 1101–1119; Weili Lu et al., «Correlates of Adverse Childhood Experiences Among Adults with Severe Mood Disorders», Psychiatric Services 59, no. 9 (2008):1018–1026; Katie A. McLaughlin et al., «Childhood Adversities and Adult Psychiatric Disorders in the National Comorbidity Survey Replication II: Associations with Persistence of DSM-IV Disorders», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 124–132; Joshua P. Mersky, James Topitzes, and Arthur J. Reynolds, «Impacts of Adverse Childhood Experiences on Health, Mental Health, and Substance Use in Early Adulthood: A Cohort Study of an Urban, Minority Sample in the US», Child Abuse and Neglect 37, no. 11(2013): 917–925; Elizabeth A. Schilling, Robert H. Aseltine, and Susan Gore, «Adverse Childhood Experiences and Mental Health in Young Adults: A Longitudinal Survey», BMC Public Health 7, no. 1 (2007): 30; Elizabeth A. Schilling, Robert H. Aseltine, and Susan Gore, «The Impact of Cumulative Childhood Adversity on Young Adult Mental Health: Measures, Models, and Interpretations», Social Science and Medicine, 66, no. 5(2008), 1140–1151;R. Jay Turner and Donald A. Lloyd, «Lifetime Traumas and Mental Health: The Significance of Cumulative Adversity», Journal of Health and Social Behavior 36, no. 4 (1995): 360–376; Charles L. Whitfield et al., «Adverse Childhood Experiences and Hallucinations», Child Abuse and Neglect 29, no. 7 (2005): 797–810.

(обратно)

537

Corina Benjet, Guilherme Borges, and Maria Elena Medina-Mora, «Chronic Childhood Adversity and Onset of Psychopathology During Three Life Stages: Childhood, Adolescence and Adulthood», Journal of Psychiatry Research 44, no. 11 (2010): 732–740; Jennifer Greif Green et al., «Childhood Adversities and Adult Psychiatric Disorders in the National Comorbidity Survey Replication I: Associations with First Onset of DSM-IV Disorders», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 113–123.

(обратно)

538

J. Douglas Bremner, Does Stress Damage the Brain?: Understanding Trauma-Related Disorders from a Mind-Body Perspective (New York: Norton, 2002); Christine J. Heim, Douglas Bremner, and Charles B. Nemeroff, «Trauma Spectrum Disorders», in Principles of Molecular Medicine, eds. Marschall S. Runge and Cam Patterson (Totowa, NJ: Humana, 2006), 1203–1210; Maryhelen Kreidler and Colleen Kurzawa, «Trauma Spectrum Disorders», Journal of Psychosocial Nursing and Mental Health Services 47, no. 11 (2009): 26–33.

(обратно)

539

David Finkelhor, «Early and Long-Term Effects of Child Sexual Abuse: An Update», Professional Psychology: Research and Practice 21, no. 5 (1990): 325–330; David Finkelhor and Angela Browne, «Assessing the Long Term Impact of Child Sexual Abuse: A Review and Conceptualization», in Family Abuse and Its Consequences: New Directions in Research, eds. Gerald T. Hotaling et al. (Newburg Park, CA: Sage, 1988); Kathleen A. Kendall-Tackett, Linda M. Williams, and David Finkelhor, «Impact of Sexual Abuse on Children: A Review and Synthesis of Recent Empirical Studies», Psychological Bulletin 113, no. 1 (1993): 164–180; Alfred Lange et al., «Long-Term Effects of Childhood Sexual Abuse: Objective and Subjective Characteristics of the Abuse and Psychopathology in Later Life», Journal of Nervous and Mental Disease 187, no. 3 (1999): 150–158; Roberto Maniglio, «The Impact of Child Sexual Abuse on Health: A Systematic Review of Reviews», Clinical Psychology Review 29, no. 7 (2009):647–657; Elliot C. Nelson et al., «Association Between Self-Reported Childhood Sexual Abuse and Adverse Psychosocial Outcomes: Results from a Twin Study», Archives of General Psychiatry 59, no. 2 (2002): 139–145; Elizabeth Oddone Paolucci, Mark L. Genuis, and Claudio Violato, «A Meta-Analysis of the Published Research on the Effects of Child Sexual Abuse», Journal of Psychology 135, no. 1 (2001): 17–36.

(обратно)

540

Jennifer Greif Green et al., «Childhood Adversities and Adult Psychiatric Disorders in the National Comorbidity Survey Replication I: Associations with First Onset of DSM-IV Disorders», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 113–123.

(обратно)

541

Corina Benjet, Guilherme Borges, and Maria Elena Medina-Mora, «Chronic Childhood Adversity and Onset of Psychopathology During Three Life Stages: Childhood, Adolescence and Adulthood», Journal of Psychiatry Research 44, no. 11 (2010): 732–740; Valerie J. Edwards et al., «Relationship Between Multiple Forms of Childhood Maltreatment and Adult Mental Health in Community Respondents: Results from the Adverse Childhood Experiences Study», American Journal of Psychiatry 160, no. 8 (2003): 1453–1460; Jennifer Greif Green et al., «Childhood Adversities and Adult Psychiatric Disorders in the National Comorbidity Survey Replication I: Associations with First Onset of DSM-IV Disorders», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 113–123; James Scott, Daniel Varghese, and John Mc Grath, «As the Twig Is Bent, the Tree Inclines: Adult Mental Health Consequences of Childhood Adversity», Archives of General Psychiatry 67, no. 2 (2010): 111–112.

(обратно)

542

Ronald C. Kessler et al., «Childhood Adversity and Adult Psychopathology», in Stress and Adversity Over the Life Course: Trajectories and Turning Points, eds. Ian H. Gotlib and Blair Wheaton (New York: Cambridge University Press, 1997), 29–49; Arnold Sameroff, «A Unified Theory of Development: A Dialectic Integration of Nature and Nurture», Child Development 81, no. 1 (2010): 6–22.

(обратно)

543

Adriana Feder, Eric J. Nestler, and Dennis S. Charney, «Psychobiology and Molecular Genetics of Resilience», Nature Reviews Neuroscience 10, no. 6 (2009): 446–457; Charles F. Gillespie et al., «Risk and Resilience: Genetic and Environmental Influences on Development of the Stress Response», Depression and Anxiety 26, no. 11 (2009): 984–992; Joan Kaufman et al., «Social Supports and Serotonin Transporter Gene Moderate Depression in Maltreated Children», Proceedings of the National Academy of Sciences 101, no. 49 (2004): 17316–17321.

(обратно)

544

Bruce Perry, The Boy Who Was Raised as a Dog (New York: Basic Books, 2006), 80.

(обратно)

545

Bonnie Carlson, «Sibling Incest: Adjustment in Adult Women Survivors», Families in Society: The Journal of Contemporary Social Services 92, no. 1(2011): 77–83.

(обратно)

546

James Rhodes, Instrumental: A Memoir of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 76.

(обратно)

547

Sigmund Freud, «Analysis Terminable and Interminable», International Journal of Psycho-Analysis 18 (1937):373–405; quote on pp. 388–389.

(обратно)

548

Alan Moore, Watchmen (New York: DC Comics, 1987), 9.

(обратно)

549

Karen Horney, Our Inner Conflicts: A Constructive Theory of Neurosis (New York: Norton, 1992), 240.

(обратно)

550

Johnny Cash, quoted in Robert Hilburn, Johnny Cash: The Life (New York: Little, Brown and Company, 2013), 17.

(обратно)

551

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 142–146.

(обратно)

552

Laurence Maslon and Michael Kantor. Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 143.

(обратно)

553

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013),129–146; отметим также, что в истории комиксов Человеку-пауку предшествовал Невероятный Халк, который, в свою очередь, в определенной мере наследовал качества Франкенштейна и доктора Джекила и мистера Хайда.

(обратно)

554

Michael Spivey and Steven Knowlton, «Anti-Heroismin the Continuum of Good and Evil», in The Psychology of Super-heroes: An Unauthorized Exploration, eds. Robin S. Rosenberg and Jennifer Canzoneri (Dallas: Ben Bella Books, 2008), 51–64; Chuck Tate, «An Appetite for Destruction: Aggression and the Batman», in The Psychology of Superheroes: An Unauthorized Exploration, eds. Robin S. Rosenberg and Jennifer Canzoneri (Dallas: Ben Bella Books, 2008), 135–146.

(обратно)

555

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 137.

(обратно)

556

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 213.

(обратно)

557

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 291.

(обратно)

558

Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 232.

(обратно)

559

Michael Spivey and Steven Knowlton, «Anti-Heroismin the Continuum of Good and Evil», in The Psychology of Superheroes: An Unauthorized Exploration, eds. Robin S. Rosenberg and Jennifer Canzoneri (Dallas: Ben Bella Books, 2008), 52.

(обратно)

560

Министерство здравоохранения и социального обеспечения США, Управление по делам детей, «Parental Drug Use as Child Abuse», Washington, DC, Child Welfare Information Gateway, 2016, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.childwelfare.gov/topics/systemwide/laws-policies/statutes/drugexposed.

(обратно)

561

Neil McKeganey, Marina Barnard, and James McIntosh, «Paying the Price for Their Parents’ Addiction: Meeting the Needs of the Children of Drug-Using Parents», Drugs: Education, Prevention and Policy 9, no. 3 (2002): 233–246; Christine Walsh, Harriet L. MacMillan, and Ellen Jamieson, «The Relationship Between Parental Substance Abuse and Child Maltreatment: Findings from the Ontario Health Supplement», Child Abuse and Neglect 27, no. 12 (2003): 1409–1425.

(обратно)

562

Howard Dubowitz et al., «Identifying Children at High Risk for a Child Maltreatment Report», Child Abuse and Neglect 35, no. 2 (2011):96–104.

(обратно)

563

Marina Barnard and Neil McKeganey, «The Impact of Parental Problem Drug Use on Children: What Is the Problem and What Can Be Done to Help?» Addiction 99, no. 5 (2004): 552–559; Paula Kienberger Jaudes, Edem Ekwo, and John Van Voorhis, «Association of Drug Abuse and Child Abuse», Child Abuse and Neglect 19, no. 9 (1995): 1065–1075.

(обратно)

564

Ruth Gilbert et al., «Burden and Consequences of Child Maltreatment in High-Income Countries», Lancet 373, no. 9657(2009): 68–81.

(обратно)

565

Marina Barnard, «Between a Rock and a Hard Place: The Role of Relatives in Protecting Children from the Effects of Parental Drug Problems», Child and Family Social Work 8, no. 4 (2003): 291–299.

(обратно)

566

David Autor et al., «Family Disadvantage and the Gender Gap in Behavioral and Educational Outcomes», National Bureau of Economic Research, 2016, по состоянию на 25 января 2017 года, doi: 10.3386/w22267.

(обратно)

567

Michael Baker and Kevin Milligan, «Boy-Girl Differences in Parental Time Investments: Evidence from Three Countries (Working Paper No. 18893)», National Bureau of Economic Research, April 2013, по состоянию на 29 января, 2017, http://www.nber.org/papers/w18893.pdf.

(обратно)

568

Angela Lee Duckworth and Martin Seligman, «Self-Discipline Gives Girls the Edge: Gender in Self-Discipline, Grades, and Achievement Test Scores», Journal of Educational Psychology 98, no. 1 (2006): 198–208; Irwin W. Silverman, «Gender Differences in Delay of Gratification: A Meta-Analysis», Sex Roles 49 (2003): 451–463.

(обратно)

569

Raj Chetty and Nathan Hendren, «The Impacts of Neighborhoods on Intergenerational Mobility: Childhood Exposure Effects and County-Level Estimates», May 2015, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.nber.org/papers/w23001.

(обратно)

570

David Autor, «Skills, Education, and the Rise of Earnings Inequality Among the ‘Other 99 Percent’», Science 344, no. 6186 (2014): 843–851; David Autor and Melanie Wasserman, «Wayward Sons: The Emerging Gender Gap in Education and Labor Markets», Third Way, Washington, DC, 2013, http://economics.mit.edu/files/8754; Marianne Bertrand and Jessica Pan, «The Trouble with Boys: Social Influences and the Gender Gap in Disruptive Behavior», American Economic Journal: Applied Economics 5, no. 1 (2013): 32–64.

(обратно)

571

Обратите внимание на данные, полученные в результате долгосрочного исследования на Кауаи: хотя эти дети родились в семьях с серьезными проблемами, большинство из них стали компетентными и законопослушными гражданами; даже у 75 процентов мужчин и 90 процентов женщин из числа подростков, имевших судимость в несовершеннолетнем возрасте, во взрослой жизни таких проблем не наблюдалось; Emmy Werner, «Resilience and Recovery: Findings from the Kauai Longitudinal Study», Focal Point Research, Policy, and Practice in Children’s Mental Health 19, no. 1 (2005): 11–14; Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), 119.

(обратно)

572

Donald W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self (1960)», in The Maturational Processes and the Facilitating Environment (London: Hogarth Press, 1965), 140–152.

(обратно)

573

Donald W. Winnicott, «Delinquency as a Sign of Hope: A Talk Given to the Borstal Assistant Governors’ Conference, King Alfred’s College, Winchester (April 1967)», in Home Is Where We Start From: Essays by a Psychoanalyst, eds. Clare Winnicott, Ray Shepherd, and Madeleine Davis (New York: Norton, 1990), 90–100; см. также Steven Tuber, Attachment, Play and Authenticity: A Winnicott Primer (Lanham, MD: Jason Aronson, 2008), 15; Donald W. Winnicott, «Some Aspects of Juvenile Delinquency», in The Child, the Family, and the Outside World (Cambridge, MA: Perseus, 1987), 229.

(обратно)

574

Joseph Biederman et al., «Patterns of Alcohol and Drug Use in Adolescents Can Be Predicted by Parental Substance Use Disorders», Pediatrics 106, no. 4 (2000): 792–797; Mary Jeanne Kreek et al., «Genetic Influences on Impulsivity, Risk Taking, Stress Responsivity and Vulnerability to Drug Abuse and Addiction», Nature Neuroscience 8, no. 11 (2005): 1450–1457; Suniya S. Luthar et al., «Multiple Jeopardy: Risk and Protective Factors Among Addicted Mothers’ Offspring», Developmentand Psychopathology 10, no. 1 (1998): 117–136; Matt McGue, Irene Elkins, and William G. Iacono, «Genetic and Environmental Influences on Adolescent Substance Use and Abuse», American Journal of Medical Genetics 96, no. 5 (2000): 671–677; Ming T. Tsuang et al., «The Harvard Twin Study of Substance Abuse: What We Have Learned», Harvard Review of Psychiatry 9, no. 6 (2001): 267–279; Myrna M. Weissman et al., «Risk/Protective Factors Among Addicted Mothers’ Offspring: A Replication Study», American Journal of Drug and Alcohol Abuse 25, no. 4 (1999): 661–679.

(обратно)

575

Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences, Alcoholic Parents, and Later Risk of Alcoholism and Depression», Psychiatric Services 53, no. 8 (2002): 1001–1009; Robert F. Anda et al., «Adverse Childhood Experiences and Smoking During Adolescence and Adulthood», Journal of the American Medical Association 282, no. 17 (1999): 1652–1658; Robert F. Anda et al., «The Enduring Effects of Abuse and Related Adverse Experiences in Childhood», European Archives of Psychiatry and Clinical Neuroscience 256, no. 3 (2006): 174–186; Shanta R. Dube et al., «Adverse Childhood Experiences and the Association with Ever Using Alcohol and Initiating Alcohol Use During Adolescence», Journal of Adolescent Health 38, no. 4 (2006): 444.e1–444.e10; Shanta R. Dube et al., «Adverse Childhood Experiences and Personal Alcohol Abuse as an Adult», Addictive Behaviors 27, no. 5 (2002): 713–725; Brian M. Hicks et al., «Environmental Adversity and Increasing Genetic Risk for Externalizing Disorders», Archives of General Psychiatry 66, no. 6 (2009): 640–648; Susan D. Hillis et al., «Adverse Childhood Experiences and Sexual Risk Behaviors in Women: A Retrospective Cohort Study», Family Planning Perspectives 33, no. 5 (2001): 206–211; Ronald C. Kessler et al., «Posttraumatic Stress Disorder in the National Comorbidity Survey», Archives of General Psychiatry 52, no. 12 (1995): 1048–1060; Elizabeth A. Schilling, Robert H. Aseltine, and Susan Gore, «Adverse Childhood Experiences and Mental Health in Young Adults: A Longitudinal Survey», BMC Public Health 7, no. 1 (2007): 30.

(обратно)

576

Corina Benjet, Guilherme Borges, and Marнa Elena Medina-Mora, «Chronic Childhood Adversity and Onset of Psychopathology During Three Life Stages: Childhood, Adolescence and Adulthood», Journal of Psychiatric Research 44, no. 11 (2010): 732–740; Rosana E. Norman et al., «The Long-Term Health Consequences of Child Physical Abuse, Emotional Abuse, and Neglect: A Systematic Review and Meta-Analysis», PLOS Medicine 9, no. 11(2012): e1001349; Emily F. Rothman et al., «Adverse Childhood Experiences Predict Earlier Age of Drinking Onset: Results from a Representative US Sample of Currentor Former Drinkers», Pediatrics 122, no. 2 (2008): e298–e304; Cathy Spatz Widom, «Childhood Victimization: Risk Factor for Delinquency», in Adolescent Stress: Causes and Consequences, eds. Mary Ellen Colten and Susan Gore (Hawthorne, NY: Aldine de Gruyter, 1991), 201–221.

(обратно)

577

Shanta R. Dube et al., «Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction and the Risk of Illicit Drug Use: The Adverse Childhood Experiences Study», Pediatrics 111, no. 3 (2003): 564–572.

(обратно)

578

J. Dee Higley et al., «Nonhuman Primate Model of Alcohol Abuse: Effects of Early Experience, Personality, and Stress on Alcohol Consumption», Proceedings of the National Academy of Sciences 88, no. 16 (1991): 7261–7265.

(обратно)

579

Shanta R. Dube et al., «Childhood Abuse, Neglect, and Household Dysfunction and the Risk of Illicit Drug Use: The Adverse Childhood Experiences Study», Pediatrics 111, no. 3(2003): 564–572.

(обратно)

580

См. обзор в Susan L. Andersen and Martin H. Teicher, «Desperately Driven and No Brakes: Developmental Stress Exposure and Subsequent Risk for Substance Abuse», Neuroscience and Biobehavioral Reviews 33, no. 4(2009): 516–524; Edward J. Khantzian, «The Self-Medication Hypothesis of SubstanceUse Disorders: A Reconsideration and Recent Applications», Harvard Review of Psychiatry 4, no. 5 (1997): 231–244; Edward J. Khantzian, Treating Addiction as a Human Process (Lanham, MD: Jason Aronson, 2007); Edward J. Khantzian, «Understanding Addictive Vulnerability: An Evolving Psychodynamic Perspective», Neuropsychoanalysis 5, no. 1(2003): 5–21.

(обратно)

581

Vincent J. Felitti et al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258.

(обратно)

582

Edward J. Khantzian, «Understanding Addictive Vulnerability: An Evolving Psychodynamic Perspective», Neuropsychoanalysis 5, no. 1 (2003): 5–21.

(обратно)

583

Robert F. Anda et al., «Depression and the Dynamics of Smoking. A National Perspective», Journal of the American Medical Association 264, no. 12 (1990): 1541–1545; Timothy P. Carmody, «Affect Regulation, Nicotine Addiction, and Smoking Cessation», Journal of Psychoactive Drugs 21, no. 3 (1989): 331–342; Vincent J. Felittiet al., «Relationship of Childhood Abuse and Household Dysfunction to Many of the Leading Causes of Death in Adults: The Adverse Childhood Experiences (ACE) Study», American Journal of Preventive Medicine 14, no. 4 (1998): 245–258; Alexander H. Glassman et al., «Smoking, Smoking Cessation, and Major Depression», Journal of the American Medical Association 264, no. 12 (1990): 1546–1549; Ovide F. Pomerlau and Cynthia S. Pomerlau, «Neuroregulators and the Reinforcement of Smoking (Towards a Biobehavioral Explanation)», Neuroscience and Biobehavioral Reviews 8, no. 4 (1984): 503–513; Tara W. Strine et al., «Associations Between Adverse Childhood Experiences, Psychological Distress, and Adult Alcohol Problems», American Journal of Health Behavior 36, no. 3 (2012): 408–423.

(обратно)

584

James Rhodes, Instrumental: A Memoir of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 44.

(обратно)

585

Dwight Yoakam, «It Won’t Hurt», Reprise Records, 1986, по состоянию на 25 января 2017 года, https://genius.com/Dwight-yoakam-it-wont-hurt-lyrics; см. также National Public Radio, «Dwight Yoakam Says New Album Was Inspired by Coal Mining and Mountain Music», Fresh Air, December 6, 2016, по состоянию на 25 января 2017 года, http://www.npr.org/2016/12/06/504543479/dwight-yoakam-says-new-album-was-inspired-by-coal-mining-and-mountain-music.

(обратно)

586

Jeff Hobbs, The Short and Tragic Life of Robert Peace: A Brilliant Young Man Who Left Newark for the Ivy League (New York: Scribner, 2014).

(обратно)

587

Henry Krystal and John H. Krystal, Integration and Self-Healing: Affect, Trauma, Alexithymia (Hillsdale, NJ: Analytic Press, 1988).

(обратно)

588

Henry Krystal, «Adolescence and the Tendencies to Develop Substance Dependence», Psychoanalytic Inquiry 2, no. 4 (1982): 581–617.

(обратно)

589

Herbert Wieder and Eugene Kaplan, «Drug Use in Adolescents: Psychodynamic Meaning and Pharmacogenic Effect», Psychoanalytic Study of the Child 24 (1969): 399–431.

(обратно)

590

Shanta R. Dube et al., «Childhood Abuse, Household Dysfunction, and the Risk of Attempted Suicide Throughout the Life Span: Findings from the Adverse Childhood Experiences Study», Journal of the American Medical Association 286, no. 24 (2001): 3089–3096.

(обратно)

591

«Definition of ‘Hero’— English Dictionary», Cambridge Academic Content Dictionary, Cambridge University Press, по состоянию на 25 января 2017 года, http://dictionary.cambridge.org/us/dictionary/english/hero.

(обратно)

592

Daniel D. Challener, Stories of Resilience in Childhood: The Narratives of Maya Angelou, Maxine Hong Kingston, Richard Rodrigues, John Edgar Wideman, and Tobias Wolff (New York: Garland, 1997).

(обратно)

593

Daniel D. Challener, Stories of Resilience in Childhood: The Narratives of Maya Angelou, Maxine Hong Kingston, Richard Rodrigues, John Edgar Wideman, and Tobias Wolff (New York: Garland, 1997), 183.

(обратно)

594

Michael Spivey and Steven Knowlton, «Anti-Heroismin the Continuum of Good and Evil», in The Psychology of Superheroes: An Unauthorized Exploration, eds. Robin S. Rosenberg and Jennifer Canzoneri (Dallas: Ben Bella Books, 2008), 51–64.

(обратно)

595

Robert Hilburn, Johnny Cash: The Life (New York: Little, Brown and Company, 2013), 13.

(обратно)

596

Robert Hilburn, Johnny Cash: The Life (New York: Little, Brown and Company, 2013), 20.

(обратно)

597

Robert Hilburn, Johnny Cash: The Life (New York: Little, Brown and Company, 2013), 16.

(обратно)

598

Johnny Cash, Cash: The Autobiography of Johnny Cash (New York: HarperCollins, 1997), 141.

(обратно)

599

Johnny Cash, Cash: The Autobiography of Johnny Cash (New York: HarperCollins, 1997), 169.

(обратно)

600

Robert Hilburn, Johnny Cash: The Lif e (New York: Little, Brown and Company, 2013), 321.

(обратно)

601

См. Cash: The Autobiography of Johnny Cash (New York: HarperCollins, 1997), 170–171.

(обратно)

602

«Misleading Information from the Battlefield», слушание на Комитете по надзору за деятельностью государственных органов, Палата представителей, 110-й созыв, первая сессия, 24 апреля 2007 года, http://democrats.oversight.house.gov/sites/democrats.oversight.house.gov/files/documents/20071114152054.pdf, 23.

(обратно)

603

Viktor E. Frankl, Man’s Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy (Boston: Beacon, 2006), 5–6.

(обратно)

604

Andy Warhol, quoted in Victor Bockris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), 15.

(обратно)

605

Обзор перезагрузки как явления см. в Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 270–271.

(обратно)

606

Исчерпывающую историю Чудо-женщины см. в Jill Lepore, The Secret History of Wonder Woman (New York: Vintage, 2015).

(обратно)

607

Подробный обзор перезагрузки Чудо-женщины в 1960-х и 1970-х годах см. в Jill Lepore, The Secret History of Wonder Woman (New York: Vintage, 2015).

(обратно)

608

Richard Ford, Canada (New York: Ecco, 2012), 285–289.

(обратно)

609

Lauren E. Glaze and Laura M. Maruschak, «Parentsin Prison and Their Minor Children: Bureau of Justice Statistics Special Report», Министерство юстиции США, Управление программ правосудия, Вашингтон, август 2008, по состоянию на 26 января 2017 года, https://www.bjs.gov/content/pub/pdf/pptmc.pdf.

(обратно)

610

Pew Charitable Trusts, «Collateral Costs: Incarceration’s Effect on Economic Mobility», Washington, DC, 2010, по состоянию на 26 января 2017 года, http://www.pewtrusts.org/~/media/legacy/uploadedfiles/pcs_assets/2010/collateralcosts1pdf.pdf.

(обратно)

611

Pew Charitable Trusts, «Collateral Costs: Incarceration’s Effect on Economic Mobility», Washington, DC, 2010, по состоянию на 26 января 2017 года, http://www.pewtrusts.org/~/media/legacy/uploadedfiles/pcs_assets/2010/collateralcosts1pdf.pdf.

(обратно)

612

Yiyoon Chung, «The Effects of Paternal Imprisonment on Children’s Economic Well-Being», Social Service Review 86, no. 3 (2012): 455–486; Kristin Turney, «Paternal Incarceration and Children’s Food Insecurity: A Consideration of Variation and Mechanisms», Social Service Review 89, no. 2 (2015): 335–367; Christopher Uggen and Suzy McElrath, «Parental Incarceration: What We Know and Where We Need to Go», Journal of Criminal Law and Criminology 104, no. 3 (2014): 597–604.

(обратно)

613

Joseph Murray, David P. Farrington, and Ivana Sekol, «Children’s Antisocial Behavior, Mental Health, Drug Use, and Educational Performance After Parental Incarceration: A Systematic Review and Meta-Analysis», Psychological Bulletin 138, no. 2 (2012): 175–210; Emily Bever Nichols and Ann Booker Loper, «Incarceration in the Household: Academic Outcomes of Adolescents with an Incarcerated Household Member», Journal of Youth and Adolescence 41, no. 11 (2012): 1455–1471; Jeremy Travis, Elizabeth McBride, and Amy Solomon, «Families Left Behind: The Hidden Costs of Incarceration and Reentry», Urban Institute, Washington, DC, 2006, по состоянию на 26 января, 2017, https://www.urban.org/research/publication/families-left-behind.

(обратно)

614

Kristin Turney, «Stress Proliferation Across Generations? Examining the Relationship Between Parental Incarceration and Childhood Health», Journal of Health and Social Behavior 55, no. 3 (2014): 302–319.

(обратно)

615

См. Sesame Workshop, «Little Children, Big Challenges: Incarceration», Sesame Street, 2013, по состоянию на 26 января 2017 года, http://www.sesameworkshop.org/incarceration; «Little Children, Big Challenges: Incarceration», Sesame Street, 2013, по состоянию на 26 января 2017 года, http://www.sesamestreet.org/toolkits/incarceration.

(обратно)

616

Roger Shaw, «Imprisoned Fathers and the Orphans of Justice», in Prisoners’ Children: What Are the Issues? (London: Routledge, 1992), 41–49.

(обратно)

617

Elizabeth I. Johnson and Beth A. Easterling, «Understanding Unique Effects of Parental Incarceration on Children: Challenges, Progress, and Recommendations», Journal of Marriage and Family 74, no. 2 (2012): 342–356; пример одной из ряда всеобъемлющих программ для детей, чьи родители отбывают тюремное заключение, см. http://www.cpnyc.org.

(обратно)

618

Daniel P. Mears and Sonja E. Siennick, «Young Adult Outcomes and the Life-Course Penalties of Parental Incarceration», Journal of Research in Crime and Delinquency 53, no. 1 (2016): 24.

(обратно)

619

Rosalyn D. Lee, Xiangming Fang, and Feijun Luo, «The Impact of Parental Incarceration on the Physical and Mental Healthof Young Adults», Pediatrics 131, no. 4 (2013): e1188–e1191; Daniel P. Mears and Sonja E. Siennick, «Young Adult Outcomes and the Life-Course Penalties of Parental Incarceration», Journal of Research in Crime and Delinquency 53, no. 1 (2016): 3–35; Joseph Murray, Rolf Loeber, and Dustin Pardini, «Parental Involvement in the Criminal Justice System and the Development of Youth Theft, Marijuana Use, Depression, and Poor Academic Performance», Criminology 50, no. 1 (2012): 255–302; Robert J. Sampson and John H. Laub, «A Life-Course View of the Development of Crime», Annals 602, no. 1 (2005): 12–45; SaraWakefield and Christopher Wildeman, Children of the Prison Boom: Mass Incarceration and the Future of American Inequality (New York: Oxford University Press, 2014); Christopher Wildeman, «Parental Imprisonment, the Prison Boom, and the Concentration of Childhood Disadvantage», Demography 46, no. 2 (2009): 265–280.

(обратно)

620

Richard Ford, Canada (New York: Ecco, 2012), 167.

(обратно)

621

Emmy Werner, «Resilience and Recovery: Findings from the Kauai Longitudinal Study», Focal Point Research, Policy, and Practice in Children’s Mental Health 19, no. 1 (2005): 11–14.

(обратно)

622

D. Wayne Osgood et al., «Introduction: Why Focus on the Transition to Adulthood for Vulnerable Populations», in On Your Own Without a Net: The Transition to Adulthood for Vulnerable Populations, eds. D. Wayne Osgood et al. (Chicago: University of Chicago Press, 2005), 1–26.

(обратно)

623

Robert J. Sampson and John H. Laub, «A Life-Course Theory of Cumulative Disadvantage and the Stability of Delinquency», in Developmental Theories of Crime and Delinquency: Advances in Criminological Theory, vol. 7, ed. Terence P. Thornberry (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1997), 133–161; Robert J.Sampson and John H. Laub, «A Life-Course View of the Development of Crime», Annals of the American Academy of Political and Social Science 602 (2005): 12–45.

(обратно)

624

John E. Schulenberg, Arnold J. Sameroff, and Dante Cicchetti, «The Transition to Adulthood as a Critical Juncture in the Course of Psychopathology and Mental Health», Development and Psychopathology 16, no. 4 (2004): 799–806.

(обратно)

625

Ann S. Masten et al., «Resources and Resilience in the Transition to Adulthood: Continuity and Change», Development and Psychopathology 16, no. 4 (2004): 1071–1094; Michael Rutter, «Transitions and Turning Points in Developmental Psychopathology: As Applied to the Age Span Between Childhood and Mid-Adulthood», International Journal of Behavioral Development 19, no. 3 (1996): 603–626; John E. Schulenberg, Arnold J. Sameroff, and Dante Cicchetti, «The Transition to Adulthood as a Critical Juncture in the Course of Psychopathology and Mental Health», Development and Psychopathology 16, no. 4 (2004):799–806.

(обратно)

626

John A. Clausen, American Lives: Looking Back at the Children of the Great Depression (New York: Free Press, 1993); W. Andrew Collins, «More than Myth: The Developmental Significance of Romantic Relationships During Adolescence», Journal of Research on Adolescence 13, no. 1 (2003): 1–24; Glen H. Elder, «Military Times and Turning Points in Men’s Lives», Developmental Psychology 22, no. 2 (1986): 233–245;J. Kirk Felsman and George E. Vaillant, «Resilient Children as Adults: A 40-Year Study», in The Invulnerable Child, eds. Elwyn James Anthony and Bertram J. Cohler (New York: Guilford, 1987), 289–314; Frank F. Furstenberg Jr., Jeanne Brooks-Gunn, and S. Philip Morgan, Adolescent Mothers in Later Life (New York: Cambridge University Press, 1987); Susan Gore et al., «Life After High School: Development, Stress, and Well-Being», in Stress and Adversity Over the Life Course: Trajectories and Turning Points, eds. Ian H. Gotlib and Blair Wheaton (New York: Cambridge University Press, 1997), 197–214; Alice M. Hines, Joan Merdinger, and Paige Wyatt, «Former Foster Youth Attending College: Resilience and the Transition to Young Adulthood», American Journal of Orthopsychiatry 75, no. 3 (2005): 381–394; Ann S. Masten et al., «Resources and Resilience in the Transition to Adulthood: Continuity and Change», Development and Psychopathology 16, no. 4 (2004): 1071–1094; Terrie E. Moffitt et al., «Males on the Life-Course-Persistent and Adolescence-Limited Antisocial Pathways: Follow-Up at Age 26 Years», Development and Psychopathology 14, no. 1 (2002): 179–207;Glenn I. Roisman, Benjamin Aguilar, and Byron Egeland, «Antisocial Behavior in the Transition to Adulthood: The Independent and Interactive Roles of Developmental History and Emerging Developmental Tasks», Development and Psychopathology 16, no. 4 (2004): 857–871; Robert J. Sampson and John H. Laub, «A Life-Course Theory of Cumulative Disadvantage and the Stability of Delinquency», in Developmental Theories of Crime and Delinquency: Advances in Criminological Theory, vol. 7, ed. Terence P. Thornberry (New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 1997), 133–161; Elizabeth A. Schilling, Robert H. Aseltine, and Susan Gore, «Young Women’s Social and Occupational Development and Mental Health in the Aftermath of Child Sexual Abuse», American Journal of Community Psychology 40, no. 1–2(2007): 109–124; George E. Vaillant, «The Study of Adult Development», in Looking at Lives: American Longitudinal Studies of the Twentieth Century, eds. Erin Phelps, Frank F. Furstenberg, and Anne Colby (New York: Russell Sage Foundation, 2002), 116–132; Emmy Werner, «Resilience and Recovery: Findings from the Kauai Longitudinal Study», Focal Point Research, Policy, and Practice in Children’s Mental Health 19, no. 1 (2005):11–14; Emmy E. Werner, «Resilience in Development», Current Directions in Psychological Science 4, no. 3 (1995): 81–85; Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Journeys from Childhood to Midlife: Risk, Resilience, and Recovery (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001); Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992); Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Vulnerable but Invincible: A Study of Resilient Children and Youth (New York: McGraw-Hill, 1982).

(обратно)

627

George Barris, Marilyn: Her Life in Her Own Words: Marilyn Monroe’s Revealing Last Words and Photographs (New York: Citadel, 1995), 42.

(обратно)

628

John R. Blosnich et al., «Disparities in Adverse Childhood Experiences Among Individuals with a History of Military Service», JAMA Psychiatry 71, no. 9 (2014): 1041–1048; Jodie G. Katon et al., «Adverse Childhood Experiences, Military Service, and Adult Health», American Journal of Preventive Medicine 49, no. 4(2015): 573–582.

(обратно)

629

Raffael Kalisch et al., «Context-Dependent Human Extinction Memory Is Mediated by a Ventromedial Prefrontal and Hippocampal Network», Journal of Neuroscience 26, no. 37(2006): 9503–9511; Mohammed R. Milad et al., «Thickness of Ventromedial Prefrontal Cortex in Humans Is Correlated with Extinction Memory», Proceedings of the National Academy of Sciences 102, no. 30 (2005): 10706–10711; Scott L. Rauch, Lisa M. Shin, and Elizabeth A. Phelps, «Neurocircuitry Models of Posttraumatic Stress Disorder and Extinction: Human Neuroimaging Research — Past, Present, and Future», Biological Psychiatry 60, no. 4 (2006): 376–382.

(обратно)

630

Roee Admon et al., «Stress-Induced Reduction in Hippocampal Volume and Connectivity with the Ventromedial Prefrontal Cortex Are Related to Maladaptive Responses to Stressful Military Service», Human Brain Mapping 34, no. 11 (2013): 2808–2816; Karestan C. Koenen et al., «Measures of Prefrontal System Dysfunction in Posttraumatic Stress Disorder», Brain and Cognition 45, no. 1 (2001): 64–78; Bruce S. McEwen, «Stress and Hippocampal Plasticity», Annual Review of Neuroscience 22 (1999): 105–122; Fu Lye Woon, Shabnam Sood, and Dawson W. Hedges, «Hippocampal Volume Deficits Associated with Exposure to Psychological Trauma and Posttraumatic Stress Disorder in Adults: A Meta-Analysis», Progress in Neuropsychopharmacology and Biological Psychiatry 34, no. 7 (2010): 1181–1188.

(обратно)

631

Mark E. Bouton, «Context, Ambiguity, and Unlearning: Sources of Relapse After Behavioral Extinction», Biological Psychiatry 52, no. 10 (2002): 976–986; Susan Engel, Context Is Everything: The Nature of Memory (New York: W. H. Freeman, 1999); Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 250; Mohammed R. Milad et al., «Context Modulation of Memory for Fear Extinction in Humans», Psychophysiology 42, no. 4 (2005): 456–464; Steven M. Smith, «Remembering In and Out of Context», Journal of Experimental Psychology: Human Learning and Memory 5, no. 5 (1979):460–471; Debora Vansteenwegen et al., «Return of Fear in Human Differential ConditioningParadigm Caused by a Return to the Original Acquisition Context», Behavior Research and Therapy 43, no. 3 (2005): 323–336.

(обратно)

632

Duncan R. Godden and Alan D. Baddeley, «Context-Dependent Memory in Two Natural Environments: On Land and Underwater», British Journal of Psychology 66, no. 3 (1975): 325–331.

(обратно)

633

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 145.

(обратно)

634

Joseph E. LeDoux, The Emotional Brain: The Mysterious Underpinnings of Emotional Life (New York: Simon and Schuster, 1996), 251; Mohammed R. Milad et al., «Context Modulation of Memory for Fear Extinction in Humans», Psychophysiology 42, no. 4 (2005): 456–464.

(обратно)

635

Laurence Gonzales, Surviving Survival: The Art and Science of Resilience (New York: Norton, 2012), 149–152.

(обратно)

636

Paula McLain, Like Family: Growing Up in Other People’s Houses, A Memoir (New York: Little, Brown and Company, 2009).

(обратно)

637

От англ. Erik — имя Эрик, и son — сын. Прим. пер.

(обратно)

638

Erik H. Erikson, Identity: Youth and Crisis (New York: Norton, 1994).

(обратно)

639

Marilyn Monroe and Ben Hecht, My Story (Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2006), 65.

(обратно)

640

Эта история Энди Уорхола взята из: Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003).

(обратно)

641

Эта история Энди Уорхола взята из: Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), р. 52.

(обратно)

642

Эта история Энди Уорхола взята из: Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), р. 52.

(обратно)

643

Эта история Энди Уорхола взята из: Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), р. 50.

(обратно)

644

Эта история Энди Уорхола взята из: Victor Bokris, Warhol: The Biography (Cambridge, MA: Da Capo Press, 2003), р.543.

(обратно)

645

Andy Warhol. Campbell’s Soup Cans. 1962, Музей современного искусства, Нью-Йорк, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.moma.org/learn/moma_learning/andy-warhol-campbells-soup-cans-1962.

(обратно)

646

Alex Scarrow, Time Riders: The Pirate Kings (New York: Penguin, 2013).

(обратно)

647

Jaycee Dugard, Freedom: My Book of Firsts (New York: Simon and Schuster, 2016).

(обратно)

648

Читательский отзыв, Amazon.com, по состоянию на 26 января 2015 года, https://www.amazon.com/Freedom-Book-Firsts-Jaycee-Dugard/dp/1501147625.

(обратно)

649

Nella Larsen, Passing (New York: Penguin, 1997), 26.

(обратно)

650

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989).

(обратно)

651

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989), pp. 175–180.

(обратно)

652

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989), p. 179.

(обратно)

653

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989), p. 178.

(обратно)

654

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989), p. 180.

(обратно)

655

David Mamet, Some Freaks (New York: Viking, 1989), p. 178.

(обратно)

656

Allyson Hobbs, A Chosen Exile: A History of Racial Passing in American Life (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2014).

(обратно)

657

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009).

(обратно)

658

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009), p. 74.

(обратно)

659

Arlene Stein, «As Far as They Knew I Came from France: Stigma, Passing, and Not Speaking About the Holocaust», Symbolic Interaction 32, no. 1 (2009): 44–60.

(обратно)

660

Arlene Stein, «As Far as They Knew I Came from France: Stigma, Passing, and Not Speaking About the Holocaust», Symbolic Interaction 32, no. 1 (2009): 44–60.

(обратно)

661

Arlene Stein, «As Far as They Knew I Came from France: Stigma, Passing, and Not Speaking About the Holocaust», Symbolic Interaction 32, no. 1 (2009): 44–60.

(обратно)

662

Arlene Stein, «As Far as They Knew I Came from France: Stigma, Passing, and Not Speaking About the Holocaust», Symbolic Interaction 32, no. 1 (2009), p. 45.

(обратно)

663

Ruth Kluger, Still Alive: A Holocaust Girlhood Remembered (New York: Feminist Press at CUNY, 2003), 176.

(обратно)

664

Eva Hoffman, After Such Knowledge: Memory, History, and the Legacy of the Holocaust (New York: Public Affairs, 2004), 46.

(обратно)

665

Kimberlyn Leary, «Passing, Posing, and ‘Keeping it Real,’» in Relational Psychoanalysis. Vol. 4, Expansion of Theory, eds. Lewis Aron and Adrienne Harris (New York: Routledge, 2010), 32.

(обратно)

666

Allyson Hobbs, A Chosen Exile: A History of Racial Passing in American Life (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2014), 135.

(обратно)

667

David Carr, The Night of the Gun: A Reporter Investigates the Darkest Story of His Life, His Own (New York: Simon and Schuster, 2008), 382.

(обратно)

668

Nella Larsen, Passing (New York: Dover, 2004), 48.

(обратно)

669

Judith A. Clair, Joy E. Beatty, and Tammy L. MacLean, «Out of Sight but Not Out of Mind: Managing Invisible Social Identities in the Workplace», Academy of Management Review 30, no. 1 (2005):78–95; Laura Smart and Daniel M. Wegner, «The Hidden Costs of Hidden Stigma», in The Social Psychology of Stigma, eds. Todd Heatherton et al. (New York: Guilford, 2000), 220–242.

(обратно)

670

Julie D. Lane and Daniel M. Wegner, «The Cognitive Consequences of Secrecy», Journal of Personality and Social Psychology 69, no. 2 (1995): 237–253.

(обратно)

671

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009), 88.

(обратно)

672

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009), p. 42.

(обратно)

673

John E. Pachankis, «The Psychological Implications of Concealing a Stigma: A Cognitive-Affective-Behavioral Model», Psychological Bulletin 133, no. 2 (2007): 328–345.

(обратно)

674

Rich DeJordy, «Just Passing Through: Stigma, Passing, and Identity Decoupling in the Work Place», Group and Organization Management 33, no. 5 (2008): 504–531; Belle Rose Ragins, «Disclosure Disconnects: Antecedents and Consequences of Disclosing Invisible Stigmas Across Life Domains», Academy of Management Review 33, no. 1 (2008): 194–215.

(обратно)

675

Carl Jung, Modern Man in Search of a Soul (New York: Harvest Books, 1955), 33.

(обратно)

676

Michael J. Fishbein and James D. Laird, «Concealment and Disclosure: Some Effects of Information Control on the Person Who Controls», Journal of Experimental Social Psychology 15, no. 2 (1979): 114–121.

(обратно)

677

Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity (New York: Simon and Schuster, 2009), 42.

(обратно)

678

Carl Jung, Memories, Dreams, Reflections (New York: Vintage, 1989), 42.

(обратно)

679

Allyson Hobbs, A Chosen Exile: A History of Racial Passing in American Life (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2014); John E. Pachankis, «The Psychological Implications of Concealing a Stigma: A Cognitive-Affective-Behavioral Model», Psychological Bulletin 133, no. 2(2007): 328–345; Arlene Stein, «As Far as They Knew I Came from France: Stigma, Passing, and Not Speaking About the Holocaust», Symbolic Interaction 32, no. 1 (2009):44–60.

(обратно)

680

Nella Larsen, Passing (New York: Dover, 2004), 52.

(обратно)

681

Joseph Stokes, «The Relation of Loneliness and Self-Disclosure», in Self-Disclosure: Theory, Research, and Therapy, eds. Valerian Derlega and John Berg (New York: Springer Science and Business Media, 1987),175–201.

(обратно)

682

David Mamet, «Kryptonite: A Psychological Appreciation», in Some Freaks (New York: Penguin Books, 1989), 178.

(обратно)

683

Charles Blow, Fire Shut Up in My Bones: A Memoir (New York: First Mariner, 2015), 94.

(обратно)

684

Barack Obama, Dreams from My Father: A Story of Race and Inheritance (New York: Three Rivers, 2004), 4.

(обратно)

685

Louise C. Hawkley and John T. Cacioppo, «Loneliness Matters: A Theoretical and Empirical Review of Consequences and Mechanisms», Annals of Behavioral Medicine 40, no. 2 (2010):218–227.

(обратно)

686

Avshalom Caspi et al., «Socially Isolated Children 20 Years Later: Risk of Cardiovascular Disease», Archives of Pediatrics and Adolescent Medicine 160, no. 8 (2006): 805–811.

(обратно)

687

Louise C. Hawkley et al., «Loneliness Is a Unique Predictor of Age-Related Differences in Systolic Blood Pressure», Psychology and Aging 21, no. 1 (2006): 152–164.

(обратно)

688

Emma Adam et al., «Day-to-Day Dynamics of Experience-Cortisol Associations in a Population-Based Sample of Older Adults», Proceedings of the National Academy of Sciences 103, no. 45 (2006): 17058–17063.

(обратно)

689

Liesl Heinrich and Eleonora Gullone, «The Clinical Significance of Loneliness: A Literature Review», Clinical Psychology Review 26, no. 6 (2006): 695–718.

(обратно)

690

John Cacioppo, Louise Hawkley, and Gary Berntson, «The Anatomy of Loneliness», Current Directions in Psychological Science 12, no. 3(2003): 71–74.

(обратно)

691

Beverly H. Brummett et al., «Characteristics of Socially Isolated Patients with Coronary Artery Disease Who Are at Elevated Risk for Mortality», Psychosomatic Medicine 63, no. 2 (2001):267–272; James S. House, Karl R. Landis, and Debra Umberson, «Social Relationships and Health», Science 241, no. 4865 (1988): 540–545.

(обратно)

692

Erika Friedmann et al., «Relationship of Depression, Anxiety, and Social Isolation to Chronic Heart Failure Outpatient Mortality», American Heart Journal 152, no. 5 (2006): 940.e1–940.e8; Julianne Holt-Lunstad, Timothy B. Smith, and J. Bradley Layton, «Social Relationships and Mortality Risk: A Meta-Analytic Review», PLOS Medicine 7, no. 7 (2010):e1000316; James S. House, Karl R. Landis, and Debra Umberson, «Social Relationships and Health», Science 241, no. 4865 (1988): 540–545.

(обратно)

693

Цит. по Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain (New York: Norton, 2014), 398.

(обратно)

694

Sheldon Cohen, «Social Relationships and Health», American Psychologist 59, no. 8 (2004): 676–684; LouiseC. Hawkley and John T. Cacioppo, «Loneliness Matters: A Theoretical and Empirical Review of Consequences and Mechanisms», Annals of Behavioral Medicine 40, no. 2(2010): 218–227; Robert S. Weiss, Loneliness: The Experience of Emotional and Social Isolation (Cambridge, MA: MIT Press, 1973).

(обратно)

695

Oprah Winfrey, What I Know for Sure (New York: Flatiron Books, 2014), 32.

(обратно)

696

Oprah Winfrey, What I Know for Sure (New York: Flatiron Books, 2014), p. 36.

(обратно)

697

Ross Macdonald, цит. по Albin Krebs, «Ross Macdonald, Novelist, Dies at 67», New York Times, July 13, 1983, по состоянию на 27 февраля 2017 года, http://www.nytimes.com/1983/07/13/obituaries/ross-macdonald-novelist-dies-at-67.html.

(обратно)

698

P. D. James, цит. в интервью, Face Magazine 80, December 1986.

(обратно)

699

Natasha E. Latzmanet al., «Sexual Offending in Adolescence: A Comparison of Sibling Offenders and Nonsibling Offenders Across Domains of Risk and Treatment Need», Journal of Child Sexual Abuse 20, no. 3 (2011): 245–263.

(обратно)

700

John V. Caffaro and Allison Conn-Caffaro, «Treating Sibling Abuse Families», Aggression and Violent Behavior 10, no. 5(2005): 604–623; Jessie L. Krienert and Jeffrey A. Walsh, «Sibling Sexual Abuse: An Empirical Analysis of Offender, Victim, and Event Characteristics in National Incident-Based Reporting System (NIBRS) Data, 2000–2007», Journal of Child Sexual Abuse 20, no. 4 (2011): 353–372.

(обратно)

701

Mireille Cyr et al., «Intrafamilial Sexual Abuse: Brother-Sister Incest Does Not Differ from Father-Daughter and Stepfather-Stepdaughter Incest», Child Abuse and Neglect 26, no. 9 (2002): 957–973; Mary Jo McVeigh, «‘But She Didn’t Say No’: An Exploration of Sibling Sexual Abuse,” Australian Social Work 56, no. 2 (2003): 116–126; Inga Tidefors et al., «Sibling Incest: A Literature Review and A Clinical Study», Journal of Sexual Aggression 16, no. 3 (2010): 347–360.

(обратно)

702

Margaret W. Ballantine, «Sibling Incest Dynamics: Therapeutic Themes and Clinical Challenges», Clinical Social Work Journal 40, no. 1 (2012): 56–65; Bronwyn Watson and W. Kim Halford, «Classes of Childhood Sexual Abuse and Women’s Adult Couple Relationships», Violence and Victims 25, no. 4 (2010): 518–535.

(обратно)

703

Mark S. Kiselica and Mandy Morrill Richards, «Sibling Maltreatment: The Forgotten Abuse», Journal of Counseling and Development 85, no. 2 (2007): 148–160; Kacie M. Thompson, «Sibling Incest: A Model for Group Practice with Adult Female Victims of Brother — Sister Incest», Journal of Family Violence 24, no. 7 (2009): 531–537.

(обратно)

704

Bonnie Carlson, «Sibling Incest: Adjustment in Adult Women Survivors», Families in Society: The Journal of Contemporary Social Services 92, no. 1 (2011): 77–83.

(обратно)

705

Bonnie Carlson, «Sibling Incest: Adjustment in Adult Women Survivors», Families in Society: The Journal of Contemporary Social Services 92, no. 1 (2011), pp. 77–83.

(обратно)

706

John V. Caffaro and Allison Conn-Caffaro, «Treating Sibling Abuse Families», Aggression and Violent Behavior 10, no. 5 (2005): 604–623.

(обратно)

707

Bonnie E. Carlson, Katherine Maciol, and Joanne Schneider, «Sibling Incest: Reports from Forty-One Survivors», Journal of Child Sexual Abuse 15, no. 4 (2006): 19–34.

(обратно)

708

Inga Tidefors et al., «Sibling Incest: A Literature Review and a Clinical Study», Journal of Sexual Aggression 16, no. 3 (2010): 347–360.

(обратно)

709

Margaret Rowntree, «Responses to Sibling Sexual Abuse: Are They as Harmful as the Abuse?», Australian Social Work 60, no. 3 (2007): 347–361.

(обратно)

710

Kathleen Monahan, «Themes of Adult Sibling Sexual Abuse Survivors in Later Life: An Initial Exploration», Clinical Social Work Journal 38, no. 4 (2010): 361–369.

(обратно)

711

Ramona Alaggia, «Disclosing the Trauma of Child Sexual Abuse: A Gender Analysis», Journal of Loss and Trauma 10, no. 5 (2005): 453–470; Steven Kogan, «Disclosing Unwanted Sexual Experiences: Results from a National Sample of Adolescent Women», Child Abuse and Neglect 28, no. 2 (2004): 147–165; Daniel W. Smith et al., «Delay in Disclosure of Childhood Rape: Results from a National Survey», Child Abuse and Neglect 24, no. 2 (2000):273–287.

(обратно)

712

См. обзор в James W. Pennebaker, Opening Up: The Healing Power of Expressing Emotions (New York: Guilford, 1997).

(обратно)

713

James W. Pennebaker and Joan R. Susman, «Disclosure of Traumas and Psychosomatic Processes», Social Science and Medicine 26, no. 3(1988): 327–332.

(обратно)

714

James W. Pennebaker, «Traumatic Experience and Psychosomatic Disease: Exploring the Roles of Behavioural Inhibition, Obsession, and Confiding», Canadian Psychology 26, no. 2 (1985): 82.

(обратно)

715

Джеймс Пеннебейкер стал известен своей работой не с теми, кто говорил о самых трудных моментах жизни, а с теми, кто писал об этих моментах; резюме см. в James W. Pennebaker, Opening Up: The Healing Power of Expressing Emotions (NewYork: Guilford, 1997); James W. Pennebaker, «Putting Stress into Words: Health, Linguistic, and Therapeutic Implications», Behaviour Research and Therapy 31, no. 6 (1993):539–548; James W. Pennebaker, «Writing About Emotional Experiences as a Therapeutic Process», Psychological Science 8, no. 3 (1997): 162–166; James W. Pennebaker and Janel D. Seagal, «Forming a Story: The Health Benefits of Narrative», Journal of Clinical Psychology 55, no. 10 (1999): 1243–1254.

(обратно)

716

James W. Pennebaker, Steven D. Barger, and John Tiebout, «Disclosure of Traumas and Health Among Holocaust Survivors», Psychosomatic Medicine 51, no. 5 (1989): 577–589.

(обратно)

717

Laura E. Finkelstein and Becca R. Levy, «Disclosure of Holocaust Experiences: Reasons, Attributions, and Health Implications», Journal of Social and Clinical Psychology 25, no. 1 (2006):117–140.

(обратно)

718

Об исповеди см. в Chloe Taylor, The Culture of Confession from Augustine to Foucault: A Genealogy of the ‘Confessing Animal’ (New York: Routledge, 2009).

(обратно)

719

Josef Breuer and Sigmund Freud, Studies in Hysteria (New York: Basic, 2000), 30.

(обратно)

720

Stanley B. Messer and Bruce E. Wampold, «Let’s Face Facts: Common Factors Are More Potent than Specific Therapy Ingredients», Clinical Psychology: Science and Practice 9, no. 1 (2002): 21–25; Bruce E. Wampold, «Absolute Efficacy: The Benefits of Psychotherapy Established by Meta-Analysis», in The Great Psychotherapy Debate: Models, Methods, and Findings, vol. 9 (New York: Routledge, 2013), 58–71; Bruce E. Wampold, «Relative Efficacy: The Dodo Bird Was Smarter than We Have Been Led to Believe», in The Great Psychotherapy Debate: Models, Methods, and Findings, vol. 9 (New York: Routledge, 2013), 72–118; Bruce E. Wampold et al., «A Meta-Analysisof Outcome Studies Comparing Bona Fide Psychotherapies: Empiricially, ‘All Must Have Prizes», Psychological Bulletin 122, no. 3 (1997):203–215.

(обратно)

721

Joanne Frattaroli, «Experimental Disclosure and Its Moderators: A Meta-Analysis», Psychological Bulletin 132, no. 6 (2006): 823–865.

(обратно)

722

Joanne Frattaroli, «Experimental Disclosure and Its Moderators: A Meta-Analysis», Psychological Bulletin 132, no. 6 (2006), pp. 823–865; теории относительно того, почему писать полезно, представлены также в Laura A. King, «Gain Without Pain? Expressive Writing and Self-Regulation», in The Writing Cure: How Expressive Writing Promotes Health and Emotional Well-Being, eds. Stephen J. Lepore and Joshua M. Smyth(Washington, DC: American Psychological Association, 2002), 119–134; Denise M. Sloan and Brian P. Marx, «Taking Pen to Hand: Evaluating Theories Underlying the Written Disclosure Paradigm», Clinical Psychology: Science and Practice 11, no. 2 (2004):121–137; Joshua M. Smyth and James W. Pennebaker, «Exploring the Boundary Conditions of Expressive Writing: In Search of the Right Recipe», British Journal of Health Psychology 13, no. 1 (2008): 1–7.

(обратно)

723

Anita E. Kelly et al., «What Is It About Revealing Secrets That Is Beneficial?», Personality and Social Psychology Bulletin 27, no. 6 (2001): 651–665; James W. Pennebaker, «Putting Stress into Words: Health, Linguistic, and Therapeutic Implications», Behaviour Research and Therapy 31, no. 6 (1993): 539–548.

(обратно)

724

Ahmad R. Hariri, Susan Y. Bookheimer, and John C. Mazziotta, «Modulating Emotional Responses: Effects of a Neocortical Network on the Limbic System», Neuroreport 11, no. 1 (2000): 43–48.

(обратно)

725

Ahmad R. Hariri et al., «Neocortical Modulation of the Amygdala Response to Fearful Stimuli», Biological Psychiatry 53, no. 6 (2003): 494–501; см. также Stephan F. Taylor et al., «Subjective Rating of Emotionally Salient Stimuli Modulates Neural Activity», Neuroimage 18, no. 3 (2003): 650–659.

(обратно)

726

Louis Cozolino, The Neuroscience of Psychotherapy: Building and Rebuilding the Human Brain (New York: Norton, 2010), 155.

(обратно)

727

Ruth Kluger and Lore Segal, Still Alive: A Holocaust Girl Remembered (New York: Feminist Press, 2003), 180.

(обратно)

728

Издана на русском языке: Эрно А. Обыкновенная страсть. Стыд. Изд-во «Кстати», 1998.

(обратно)

729

Annie Ernaux, Shame (Paris: Gallimard, 1997), 16–17, цит. по Chloe Taylor, The Culture of Confession from Augustine to Foucault: A Genealogy of the‘ Confessing Animal’ (New York: Routledge, 2009), 111.

(обратно)

730

Crystal L. Park, «Making Sense of the Meaning Literature: An Integrative Review of Meaning Making and Its Effects on Adjustment to Stressful Life Events», Psychological Bulletin 136, no. 2(2010): 257–301; Laura Jacobsen Wrenn, «Trauma: Conscious and Unconscious Meaning», Clinical Social Work Journal 31, no. 2 (2003): 123–137.

(обратно)

731

Deborrah Frable, Linda Platt, and Steve Hoey, «Concealable Stigmas and Positive Self-Perceptions: Feeling Better Around Similar Others», Journal of Personality and Social Psychology 74, no. 4 (1998): 909–922.

(обратно)

732

Sheldon Cohen, «Social Relationships and Health», American Psychologist 59, no. 8 (2004): 676–684; Bert N. Uchino, «Social Support and Health: A Review of Physiological Processes Potentially Underlying Links to Disease Outcomes», Journal of Behavioral Medicine 29, no. 4 (2006): 377–387; Debra Umberson and Jennifer Karas Montez, «Social Relationships and Health: A Flashpoint for Health Policy», Journal of Health and Social Behavior 51, no. 1 (2010): S54–S66.

(обратно)

733

Ed Diener and Martin E. P. Seligman, «Very Happy People», Psychological Science 13, no. 1 (2002): 81–84.

(обратно)

734

Paula S. Nurius, Patricia Logan-Greene, and Sara Green, «ACEs Within a Social Disadvantage Framework: Distinguishing Unique, Cumulative, and Moderated Contributions to Adult Mental Health», Journal of Prevention and Intervention in the Community 40, no. 4 (2012): 278–290.

(обратно)

735

Chris R. Brewin, Bernice Andrews, and John D. Valentine, «Meta-Analysis of Risk Factors for Posttraumatic Stress Disorder in Trauma-Exposed Adults», Journal of Consulting and Clinical Psychology 68, no. 5 (2000): 748–766; Lori Davis and Lawrence J. Siegel, «Posttraumatic Stress Disorder in Children and Adolescents: A Review and Analysis», Clinical Child and Family Psychology Review 3, no. 3 (2000): 135–154; Emily J. Ozeret al., «Predictors of Posttraumatic Stress Disorder and Symptoms in Adults: A Meta-Analysis», Psychological Bulletin 129 (2003): 52–73; Daniel S. Pine and Judith A. Cohen, «Trauma in Children and Adolescents: Risk and Treatment of Psychiatric Sequelae», Biological Psychiatry 51 (2002): 519–531; David Trickey et al., «A Meta-Analysis of Risk Factors for Post-Traumatic Stress Disorder in Children and Adolescents», Clinical Psychology Review 32, no. 2 (2012): 122–138; Ana-Maria Vranceanu, Stevan E. Hobfoll, and Robert J. Johnson, «Child Multi-Type Maltreatment and Associated Depression and PTSD Symptoms: The Role of Social Support and Stress», Child Abuse and Neglect 31, no. 1 (2007): 71–84.

(обратно)

736

Kim M. Anderson and Catherine Hiersteiner, «Recovering from Childhood Sexual Abuse: Is a ‘Storybook Ending’ Possible?», American Journal of Family Therapy 36, no. 5 (2008):413–424.

(обратно)

737

Anita E. Kelly and Kevin J. McKillop, «Consequences of Revealing Personal Secrets», Psychological Bulletin 120, no. 3 (1996): 450–465.

(обратно)

738

Kim M. Anderson and Catherine Hiersteiner, «Recovering from Childhood Sexual Abuse: Is a ‘Storybook Ending’ Possible?», American Journal of Family Therapy 36, no. 5 (2008):413–424; Carolyn Knight, «Groups for Individuals with Traumatic Histories: Practice Considerations for Social Workers», Social Work 51, no. 1 (2006): 20–30; см. также Janel D. Seagal and James W. Pennebaker, «Expressive Writing and Social Stigma: Benefits from Writing About Being a Group Member» (unpublished manuscript, University of Texas-Austin, 1997), описано в James W. Pennebaker and Janel D. Seagal, «Forminga Story: The Health Benefits of Narrative», Journal of Clinical Psychology 55, no. 10 (1999):1243–1254.

(обратно)

739

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), 195.

(обратно)

740

Noemн Pereda et al., «The Prevalence of Child Sexual Abuse in Community and Student Samples: A Meta-Analysis», Clinical Psychology Review 29, no. 4 (2009): 328–338.

(обратно)

741

Stephenie R. Chaudoir and Jeffrey D. Fisher, «The Disclosure Processes Model: Understanding Disclosure Decision Making and Postdisclosure Outcomes Among People Living with a Concealable Stigmatized Identity», Psychological Bulletin 136, no. 2 (2010): 236–256; Anita E. Kelly and Kevin J. McKillop, «Consequences of Revealing Personal Secrets», Psychological Bulletin 120, no. 3 (1996):450–465; Julia Omarzu, «A Disclosure Decision Model: Determining How and When Individuals Will Self-Disclose», Personality and Social Psychology Review 4, no. 2 (2000):174–185.

(обратно)

742

Kent D. Harber and James W. Pennebaker, «Overcoming Traumatic Memories», in The Handbook of Emotion and Memory, ed. Sven-Ake Christiansen(Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1992), 359–387; см. также Dan Coates and Tina Winston, «Dilemma of Distress Disclosure», in Self-Disclosure: Theory, Research, and Therapy, eds. Valerian J. Derlega and John H. Berg (New York: Springer Science Business Media, 1987), 229–255.

(обратно)

743

Matthew D. Jeffreys et al., «Trauma Disclosure to Health Care Professionals by Veterans: Clinical Implications», Military Medicine 175, no. 10 (2010): 719–724; Ruth Q. Leibowitz et al., «Veterans’ Disclosure of Trauma to Healthcare Providers», General Hospital Psychiatry 30, no. 2 (2008):100–103; Norman Solkoff, Philip Gray, and Stuart Keill, «Which Vietnam Veterans Develop Posttraumatic Stress Disorders?», Journal of Clinical Psychology 42, no. 5 (1986):687–698.

(обратно)

744

Valerian J. Derlega et al., «Reasons for HIV Disclosure/Nondisclosure in Close Relationships: Testing a Model of HIV — Disclosure Decision Making», Journal of Social and Clinical Psychology 23, no. 6(2004): 747–767; Philip M. Ulrich, Susan K. Lutgendorf, and Jack T. Stapleton, «Concealment of Homosexual Identity, Social Support, and CD4 Cell Count Among HIV-Seropositive Gay Men», Journal of Psychosomatic Research 54, no. 3 (2003): 205–212.

(обратно)

745

Brenda Major et al., «Mixed Messages: Implications of Social Conflict and Social Support Within Close Relationships for Adjustment to a Stressful Life Event», Journal of Personality and Social Psychology 72, no. 6 (1997): 1349–1363.

(обратно)

746

Mariana V. Martins et al., «Interactive Effects of Social Support and Disclosure on Fertility-Related Stress», Journal of Social and Personal Relationships 30, no. 4 (2013): 371–388.

(обратно)

747

Kristin P. Beals, Letitia Anne Peplau, and Shelly L. Gable, «Stigma Management and Well-Being: The Role of Perceived Social Support, Emotional Processing, and Suppression», Personality and Social Psychology Bulletin 35, no. 7 (2009): 867–879.

(обратно)

748

Elisa E. Bolton et al., «The Relationship Between Self-Disclosure and Symptoms of Posttraumatic Stress Disorder in Peacekeepers Deployed to Somalia», Journal of Traumatic Stress 16, no. 3 (2003): 203–210.

(обратно)

749

Bernice Andrews, Chris R. Brewin, and Suzanna Rose, «Gender, Social Support, and PTSD in Victims of Violent Crime», Journal of Traumatic Stress 16, no. 4 (2003): 421–427; Rebecca Campbell et al., «Social Reactions to Rape Victims: Healing and Hurtful Effects on Psychological and Physical Health Outcomes», Violence and Victims 16, no. 3 (2001): 287–302; Myriam S. Denov, «To a Safer Place? Victims of Sexual Abuse by Females and Their Disclosures to Professionals», Child Abuse and Neglect 27, no. 1 (2003): 47–61; Sarah E. Ullman et al., «Psychosocial Correlates of PTSD Symptom Severity in Sexual Assault Survivors», Journal of Traumatic Stress 20, no. 5 (2007): 821–831.

(обратно)

750

Katelyn Y.A. McKenna and John A. Bargh, «Coming Out in the Age of the Internet: Identity ‘Demarginalization’ Through Virtual Group Participation», Journal of Personality and Social Psychology 75, no. 3 (1998): 681–694.

(обратно)

751

Courtney E. Ahrens, «Being Silenced: The Impact of Negative Social Reactions on the Disclosure of Rape», American Journal of Community Psychology 38, no. 3–4(2006): 263–274; Courtney E. Ahrens et al., «Deciding Whom to Tell: Expectations and Outcomes of Rape Survivors’ First Disclosures», Psychology of Women Quarterly 31, no. 1 (2007): 38–49; Stephenie R. Chaudoir andDiane M. Quinn, «Revealing Concealable Stigmatized Identities: The Impact of Disclosure Motivations and Positive First-Disclosure Experiences on Fear of Disclosure and Well-Being», Journal of Social Issues 66, no. 3 (2010): 570–584.

(обратно)

752

John Steinbeck, The Winter of Our Discontent (New York: Penguin, 2001), 70.

(обратно)

753

Chloe Taylor, The Culture of Confession from Augustine to Foucault: A Genealogy of the ‘Confessing Animal’ (New York: Routledge, 2009).

(обратно)

754

Leigh Gilmore, The Limits of Autobiography: Trauma and Testimony (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001).

(обратно)

755

Цит. по Chloe Taylor, The Culture of Confession from Augustine to Foucault: A Genealogy of the ‘Confessing Animal’ (New York: Routledge, 2009), 174–187; см. также Jean-Paul Sartre, Being and Nothingness (New York: Gallimard, 1984), 107–109.

(обратно)

756

Judith Butler, On Giving an Account of Oneself (New York: Fordham University Press, 2005).

(обратно)

757

Leigh Gilmore, The Limits of Autobiography: Trauma and Testimony (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2001), 144.

(обратно)

758

Цит. по Lorraine A. Dar Conte, ed., Pride Matters: Quotes to Inspire Your Personal Best (Kansas City, MO: Andrews McMeel Publishing, 2001), 176.

(обратно)

759

David Wong, This Book Is Full of Spiders: Seriously, Dude, Don’t Touch It (New York: St. Martin’s Press, 2012), 52.

(обратно)

760

Ramona Alaggia, «Many Ways of Telling: Expanding Conceptualizations of Child Sexual Abuse Disclosure», Child Abuse and Neglect 28, no. 11 (2004): 1213–1227.

(обратно)

761

Dorothy Miell and Steve Duck, «Strategies in Developing Friendships», in Friendship and Social Interaction, eds. Valerian J. Derlega and Barbara A. Winstead (New York: Springer-Verlag, 1986), 129–143.

(обратно)

762

Amy Robinson, «It Takes One to Know One: Passing and Communities of Common Interest», Critical Inquiry 20, no. 4 (1994): 715–736.

(обратно)

763

Kai Erikson, «Notes on Trauma and Community», in Trauma: Explorations in Memory, ed. C. Caruth (Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 1995), 183–199.

(обратно)

764

Albert Einstein, цит. по Robert I. Fitzhenry, ed., The Harper Book of Quotations, 3rd ed. (New York: Collins Reference, 1993), 356.

(обратно)

765

Stan Lee and Steve Ditko, Spider-Man!: Amazing Fantasy #15(New York: Marvel Comics, August 1962); Laurence Maslon and Michael Kantor, Superheroes!: Capes, Cowls, and the Creation of Comic Book Culture (New York: Crown Archetype, 2013), 144.

(обратно)

766

Winston Churchill, The Parliamentary Debates (Authorized Edition), Fourth Series, First Session of the Twenty-Eighth Parliament of the United Kingdom of Great Britain and Ireland, Vol. 152, February 28, 1906 (London: Wyman and Sons), 1239.

(обратно)

767

Franklin D. Roosevelt, «Undelivered Address Prepared for Jefferson Day», April 13, 1945, online by Gerhard Peters and John T. Woolley, The American Presidency Project, по состоянию на 31 июля 2016 года, http://www.presidency.ucsb.edu/ws/?pid=16602.

(обратно)

768

Тут дается ссылка на униполярную депрессию; диагностические критерии DSM-5: во-первых, у человека почти каждый день на протяжении одного и того же двухнедельного периода большую часть дня наличествовали пять (или более) следующих симптомов; 1) подавленное настроение; 2) существенное снижение интереса или удовольствия от различных видов деятельности; 3) значительное изменение веса и/или аппетита; 4) бессонница или гиперсомния; 5) психомоторное возбуждение или заторможенность; 6) усталость или снижение уровня энергии; 7) ощущение собственной бесполезности или чрезмерной либо необоснованной вины; 8) ослабление способности мыслить или концентрироваться либо нерешительность; 9) повторяющиеся мысли о смерти. Во-вторых, перечисленные выше симптомы вызывают клинически значимый дистресс или ухудшения в социальной, профессиональной или других важных областях функционирования. В-третьих, данный эпизод не объясняется физиологическими эффектами приема психоактивных веществ или другими обстоятельствами состояния здоровья человека.

(обратно)

769

Center for Behavioral Health Statistics and Quality, «Behavioral Health Trends in the United States: Results from the 2014 National Survey on Drug Use and Health», HHS Publication No. SMA 15-4927, NSDUH Series H-50, 2015, по состоянию на 21 июля 2016 года, http://www.samhsa.gov/data/sites/default/files/NSDUH-FRR1-2014/NSDUH-FRR1-2014.pdf; Ronald C. Kessler et al., «Prevalence, Severity, and Comorbidity of 12-Month DSM-IV Disorders in the National Comorbidity Survey Replication», Archives of General Psychiatry 62, no. 6 (2005): 617–627.

(обратно)

770

Christopher J. L. Murray and Alan D. Lopez, eds., The Global Burden of Disease: A Comprehensive Assessment of Mortality and Disability from Diseases, Injuries and Risk Factors in 1990 and Projected to 2020 (Geneva, Switzerland: Harvard University Press, 1996).

(обратно)

771

Christopher J. L Murray and Alan D. Lopez, eds., The Global Burden of Disease: A Comprehensive Assessment of Mortality and Disability from Diseases, Injuries and Risk Factors in 1990 and Projected to 2020 (Geneva, Switzerland: Harvard University Press, 1996), 22.

(обратно)

772

Alize J. Ferrari et al., «Burden of Depressive Disorders by Country, Sex, Age, and Year: Findings from the Global Burden of Disease Study 2010», PLOS Medicine 10, no. 11 (2013): e1001547; Институт показателей и оценки здоровья (IHME), GBD Compare, Seattle, WA: IHME, University of Washington, 2015, по состоянию на 21 июля 2016 года, http://vizhub.healthdata.org/gbd-compare; Harvey A. Whiteford et al., «Global Burden of Disease Attributable to Mental and Substance Use Disorders: Findings from the Global Burden of Disease Study 2010», Lancet 382, no. 9904 (2013): 1575–1586.

(обратно)

773

Резюме см. в Sherryl H. Goodman, «Depression in Mothers», Annual Review of Clinical Psychology 3 (2007):107–135.

(обратно)

774

William R. Beardslee et al., «Children of Parents with a Major Affective Disorder: A Review», American Journal of Psychiatry 140, no. 7 (1983): 825–832; Geraldine Downey and James C. Coyne, «Children of Depressed Parents: An Integrative Review», Psychological Bulletin 108, no. 1(1990): 50–76.

(обратно)

775

Geraldine Downey and James C. Coyne, «Children of Depressed Parents: An Integrative Review», Psychological Bulletin 108, no. 1 (1990): 50–76; Brenda M. Gladstone et al., «Children’s Experiences of Parental Mental Illness: A Literature Review», Early Intervention in Psychiatry 5, no. 4 (2011): 271–289; Constance Hammen, «Risk and Protective Factors for Children of Depressed Parents», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 51–75; Sydney L. Hans, «Mothering and Depression», in Women’s Mental Health, eds. Sarah E. Romans and Mary V. Seeman (Philadelphia: Lippincott, Williams and Wikins, 2006), 311–320; M. Christine Lovejoy et al., «Maternal Depression and Parenting Behavior: A Meta-Analytic Review», Clinical Psychology Review 20, no. 5 (2000): 561–592.

(обратно)

776

David Watson and Auke Tellegen, «Toward a Consensual Structure of Mood», Psychological Bulletin 98, no. 2 (1985):219–235.

(обратно)

777

Hsing-Jung Chen and Pamela Kovacs, «Working with Families in Which a Parent Has Depression: A Resilience Perspective», Families in Society: The Journal of Contemporary Social Services 94, no. 2 (2013): 114–120; Constance Hammen, «Risk and Protective Factors for Children of Depressed Parents», in Resilience and Vulnerability: Adaptation in the Context of Childhood Adversities, ed. Suniya S. Luthar (New York: Cambridge University Press, 2003), 51–75; Rebecca Pargas et al., «Resilience to Maternal Depression in Young Adulthood», Developmental Psychology 46, no. 4 (2010): 805–814.

(обратно)

778

Myrna M. Weissman et al., «Offspring of Depressed Parents: 20 Years Later», American Journal of Psychiatry 163, no. 6 (2006): 1001–1008; похожие выводы четырехлетнего долгосрочного исследования см. Roselind Lieb et al., «Parental Major Depression and the Risk of Depression and Other Mental Disorders in Offspring: A Prospective-Longitudinal Community Study», Archives of General Psychiatry 59, no. 4 (2002): 365–374.

(обратно)

779

Sharon Wegscheider-Cruse, Another Chance: Hope and Health for the Alcoholic Family (Palo Alto, CA: Science Behavior Books, 1989); см. также Geraldine J. Glover, «The Hero Child in the Alcoholic Home: Recommendations for Counselors», School Counselor 41, no. 3 (1994): 185–190; Barbara L. Wood, Children of Alcoholism: The Struggle for Self and Intimacy in Adult Life (New York: New York University Press, 1987); Peter M. Vernig, «Family Roles in Homes with Alcohol-Dependent Parents: An Evidence-Based Review», Substance Use and Misuse 46, no. 4 (2011): 535–542.

(обратно)

780

Sharon Wegscheider-Cruse, Another Chance: Hope and Health for the Alcoholic Family (Palo Alto, CA: Science and Behavior Books, 1989), 104.

(обратно)

781

Hanita Zimrin, «A Profile of Survival», Child Abuse and Neglect 10, no. 3 (1986): 339–349.

(обратно)

782

Bruce Lackie, «Family Correlates of Career Achievement in Social Work», (doctoral dissertation, Rutgers University, 1982); Bruce Lackie, «The Families of Origin of Social Workers», Clinical Social Work Journal 11, no. 4 (1983): 309–322.

(обратно)

783

Sharon Wegscheider-Cruse, Another Chance: Hope and Health for the Alcoholic Family (Palo Alto, CA: Science and Behavior Books, 1989).

(обратно)

784

Barbara L. Wood, Children of Alcoholism: The Struggle for Self and Intimacy in Adult Life (New York: New York University Press, 1987), 144–157.

(обратно)

785

Sara Rae Marsh, «Antecedents to Choice of a Helping Career: Social Work vs. Business Majors», Smith College Studies in Social Work 58, no. 2 (1988): 85–100.

(обратно)

786

Robin Russel et al., «Dysfunction in the Family of Origin of MSW and Other Graduate Students», Journal of Social Work Education 29, no. 1 (1993): 121–129.

(обратно)

787

Phyllis Black, Dorothy Jeffreys, and Elizabeth Kennedy Hartley, «Personal History of Psychosocial Trauma in the Early Life of Social Work and Business Students», Journal of Social Work Education 29, no. 2 (1993): 171–180; Catherine A. Hawkins and Raymond C. Hawkins, «Alcoholism in the Families of Origin of MSW Students: Estimating the Prevalence of Mental Health Problems Using Standardized Measures», Journal of Social Work Education 32, no. 1 (1996): 127–134; Elizabeth Lewis Rompf and David Royse, «Choice of Social Work as a Career: Possible Influences», Journal of Social Work Education 30, no. 2(1994): 163–171; Robin Russel et al., «Dysfunction in the Family of Origin of MSW and Other Graduate Students», Journal of Social Work Education 29, no. 1 (1993): 121–129.

(обратно)

788

Marilyn Barnett, «What Brings You Here? An Exploration of the Unconscious Motivations of Those Who Choose to Train and Work as Psychotherapists and Counselors», Psychodynamic Practice 13, no. 3 (2007): 257–274; Kara Coombes and Ruth Anderson, «The Impact of Family of Origin on Social Workers from Alcoholic Families», Clinical Social Work Journal 28, no. 3 (2000): 281–302; Barry A. Farber et al., «Choosing Psychotherapy as a Career: Why Did We Cross That Road?», Journal of Clinical Psychology 61, no. 8 (2005): 1009–1031; Hallie Frank and Joel Paris, «Psychological Factors in the Choice of Psychiatry as a Career», Canadian Journal of Psychiatry 32, no. 2 (1987): 118–122; Stephen P. Hinshaw, Breaking the Silence: Mental Health Professionals Disclose Their Personal and Family Experiences of Mental Illness (New York: Oxford University Press, 2008); Thomas Maeder, «Wounded Healers», Atlantic Monthly 263, no. 1 (1989): 37–47; Robert A. Murphy and Richard P. Halgin, «Influences on the Career Choice of Psychotherapists», Professional Psychology: Research and Practice 26, no. 4 (1995): 422–426; Sherrill L. Sellers and Andrea G. Hunter, «Private Pains, Public Choices: Influence of Problems in the Family Origin on Career Choices Among a Cohort of MSW Students», Social Work Education 24, no. 8 (2005):869–881.

(обратно)

789

L. Knutsson-Medin, Birgitta Edlund, and Mia Ramklint, «Experiences in a Group of Grown-Up Children of Mentally Ill Parents», Journal of Psychiatric and Mental Health Nursing 14, no. 8 (2007): 744–752.

(обратно)

790

Ervin Staub, «The Psychology of Bystanders, Perpetrators, and Heroic Helpers», in Understanding Genocide: The Social Psychology of the Holocaust, eds. Leonard S. Newman and Ralph Erber (New York: Oxford University Press, 2002): 11–42.

(обратно)

791

Цит. по Aditya Chakrabortty, «The Psychology of Heroism: How Can Normal People Be Made to Act Heroically?», Guardian, March 8, 2010, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.theguardian.com/science/2010/mar/09/brain-food-psychology-heroism.

(обратно)

792

Frank Parsons, Choosing a Vocation (Boston, MA: Houghton Mifflin, 1909).

(обратно)

793

Howard Schultz and Dori Jones Yang, Pour Your Heart into It: How Starbucks Built a Company One Cup at a Time (New York: Hachette, 1999).

(обратно)

794

Howard Schultz and Dori Jones Yang, Pour Your Heart into It: How Starbucks Built a Company One Cup at a Time (New York: Hachette, 1999), 4.

(обратно)

795

Howard Schultz and Dori Jones Yang, Pour Your Heart into It: How Starbucks Built a Company One Cup at a Time (New York: Hachette, 1999), 7.

(обратно)

796

Alice H. Eagly, «The His and Hers of Prosocial Behavior: An Examination of the Social Psychology of Gender», American Psychologist 64, no. 8 (2009): 644–658; Zeno E. Franco, Kathy Blau, and Philip G. Zimbardo, «Heroism: A Conceptual Analysis and Differentiation Between Heroic Action and Altruism», Review of General Psychology 15, no. 2 (2011): 99–113; Sara Staats et al., «The Hero Concept: Self, Family, and Friends Who Are Brave, Honest, and Hopeful», Psychological Reports 104, no. 3 (2009): 820–832.

(обратно)

797

Ervin Staub, «The Roots of Goodness: The Fulfillment of Basic Human Needs and the Development of Caring, Helping and Nonaggression, Inclusive Caring, Moral Courage, Active Bystandership, and Altruism Born of Suffering», in Moral Motivation Through the Life Span: Theory, Research, Applications, eds. Gustavo Carlo and Carolyn Edwards (Lincoln: Nebraska University Press, 2005),33–72; Ervin Staub and Johanna Vollhardt, «Altruism Born of Suffering: The Roots of Caring and Helping After Victimization and Other Trauma», American Journal of Orthopsychiatry 78, no. 3 (2008): 267–280.

(обратно)

798

«Raoul Wallenberg and the Rescue of the Jews in Budapest», US Holocaust Museum, Washington, DC, last modified July 2, 2016, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.ushmm.org/wlc/en/article.php?ModuleId=10005211.

(обратно)

799

Sewell Chan, «71 Years After He Vanished, Raoul Wallenberg Is Declared Dead», New York Times, October 31, 2016, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.nytimes.com/2016/11/01/world/europe/71-years-after-he-vanished-raoul-wallenberg-is-declared-dead.html?_r=0.

(обратно)

800

Nancy Chase, Burdened Children: Theory, Research, and Treatment of Parentification (Thousand Oaks, CA: Sage, 1999); David Elkind, The Hurried Child: Growing Up Too Fast Too Soon (Boston, MA: Da Capo Press, 1981); Gregory J. Jurkovic, Lost Childhoods: The Plight of the Parentified Child (New York: Routledge, 1997); Bruce Lackie, «The Families of Origin of Social Workers», Clinical Social Work Journal 11, no. 4 (1983): 309–322.

(обратно)

801

Jo Aldridge and Saul Becker, Children Caring for Parents with Mental Illness: Perspectives of Young Carers, Parents and Professionals (Cambridge, MA: MIT Press, 2003); Kara Coombes and Ruth Anderson. «The Impact of Family of Origin on Social Workers from Alcoholic Families», Clinical Social Work Journal 28, no. 3 (2000): 281–302; Brenda M. Gladstone, Katherine M. Boydell, and Patricia McKeever, «Recasting Research into Children’s Experiences of Parental Mental Illness: Beyond Risk and Resilience», Social Science and Medicine 62, no. 10 (2006):2540–2550; Brenda M. Gladstone et al., «Children’s Experiences of Parental Mental Illness: A Literature Review», Early Intervention in Psychiatry 5, no. 4 (2011): 271–289.

(обратно)

802

Ervin Staub and Johanna Vollhardt, «Altruism Born of Suffering: The Roots of Caring and Helping After Victimization and Other Trauma», American Journal of Orthopsychiatry 78, no. 3 (2008): 267–280.

(обратно)

803

Judith Herman, Trauma and Recovery (New York: Basic Books, 1997), 201.

(обратно)

804

Henri J. M. Nouwen, The Wounded Healer: Ministry in Contemporary Society (New York: Image, 1979), 72.

(обратно)

805

Carl Jung, Memories, Dreams, Reflections (New York: Vintage, 1989), 134.

(обратно)

806

См. резюме в Stephen G. Post, ed., Altruism and Health: Perspectives from Empirical Research (New York: Oxford University Press, 2007); см. также Carolyn Schwartz et al., «Altruistic Social Interest Behaviors Are Associated with Better Mental Health», Psychosomatic Medicine 65, no. 5 (2003): 778–785.

(обратно)

807

Gian V. Caprara and Patrizia Steca, «Self — Efficacy Beliefs as Determinants of Prosocial Behavior Conducive to Life Satisfaction Across Ages», Journal of Social and Clinical Psychology 24, no. 2 (2005): 191–217; P. L. Dulin and R. D. Hill, «Relationships Between Altruistic Activity and Positive and Negative Affect Among Low-Income Older Adult Service Providers», Aging and Mental Health 7, no. 4 (2003): 294–299; Robert Grimm, Kimberly Spring, and Nathan Dietz, «The Health Benefits of Volunteering: A Review of Recent Research», Corporation for National and Community Service, Office of Research and Policy Development, Washington, DC, 2007, http://www.nationalservice.gov/pdf/07_0506_hbr.pdf; Nancy Morrow-Howell, Song-Iee Hong, and Fengyan Tang, «Who Benefits from Volunteering? Variations in Perceived Benefits», Gerontologist 49, no. 1 (2009): 91–102; Nancy Morrow-Howellet al., «Effects of Volunteering on the Well-Being of Older Adults», Journals of Gerontology Series B 58, no. 3 (2003): S137–S145; Marc A. Musick and John Wilson, «Volunteering and Depression: The Role of Psychological and Social Resources in Different Age Groups», Social Science and Medicine 56, no. 2 (2003): 259–269; Doug Oman, Carl E. Thoresen, and Kay McMahon, «Volunteerism and Mortality Among the Community-Dwelling Elderly», Journal of Health Psychology 4, no. 3 (1999): 301–316; Marieke Van Willigen, «Differential Benefits of Volunteering Across the Life Course», Journals of Gerontology 55, no. 5 (2000): S308–S318.

(обратно)

808

Stephanie L. Brown, R. Michael Brown, and Ashley Schiavone, «Close Relationships and Health Through the Lens of Selective Investment Theory», in Altruism and Health: Perspectives from Empirical Research, ed. Stephen G. Post (New York: Oxford University Press, 2007).

(обратно)

809

Aaron M. Eakman, «A Prospective Longitudinal Study Testing Relationships Between Meaningful Activities, Basic Psychological Needs Fulfillment, and Meaning in Life», OTJR: Occupation, Participation and Health 34, no. 2 (2014): 93–105; Aaron M. Eakman, «Relationships Between Meaningful Activity, Basic Psychological Needs, and Meaning in Life: Test of the Meaningful Activity and Life Meaning model», OTJR: Occupation, Participation and Health 33, no. 2 (2013): 100–109; Aaron M. Eakman and Mona Eklund, «The Relative Impact of Personality Traits, Meaningful Occupation and Occupational Value on Meaning in Life and Life Satisfaction», Journal of Occupational Science 19, no. 2 (2012): 165–177; Ann Marie Roepke, Eranda Jayawickreme, and Olivia M. Riffle, «Meaning and Health: A Systematic Review», Applied Research in Quality of Life 9, no. 4 (2014): 1055–1079.

(обратно)

810

Michael J. Poulin et al., «Does a Helping Hand Mean a Heavy Heart? Helping Behavior and Well-Being Among Spouse Caregivers», Psychology and Aging 25, no. 1 (2010): 108–117.

(обратно)

811

Stephanie L. Brown et al., «Caregiving Behavior Is Associated with Decreased Mortality Risk», Psychological Science 20, no. 4 (2009): 488–494.

(обратно)

812

Stephanie L. Brown et al., «Coping with Spousal Loss: Potential Buffering Effects of Self-Reported Helping Behavior», Personality and Social Psychology Bulletin 34, no. 6 (2008): 849–861.

(обратно)

813

Gwynn B. Sullivan and Martin J. Sullivan, «Promoting Wellness in Cardiac Rehabilitation: Exploring the Role of Altruism», Journal of Cardiovascular Nursing 11, no. 3 (1997): 43–52.

(обратно)

814

Gail Ironson et al., «Spirituality and Religiousness Are Associated with Long Survival, Health Behaviors, Less Distress, and Lower Cortisol in People Living with HIV/AIDS: The IWORSHIP Scale, Its Validity and Reliability», Annals of Behavioral Medicine 24, no. 1 (2002): 34–48.

(обратно)

815

Beth J. Seelig and William H. Dobelle, «Altruism and the Volunteer: Psychological Benefits from Participating as a Research Subject», ASAIO Journal 47, no. 1 (2001): 3–5; см. также Natalie McClain and Angela Frederick Amar, «Female Survivors of Child Sexual Abuse: Finding Voice Through Research Participation», Issues in Mental Health Nursing 34, no. 7 (2013): 482–487.

(обратно)

816

Stephen G. Post, «Altruism, Happiness, and Health: It’s Good to Be Good», International Journal of Behavioral Medicine 12, no. 2 (2005): 66–77.

(обратно)

817

Stephanie L. Brown et al., «Providing Social Support May Be More Beneficial than Receiving It: Results from a Prospective Study of Mortality», Psychological Science 14, no. 4 (2003): 320–327; Jersey Liang, Neal M. Krause, and Joan M. Bennett, «Social Exchange and Well-Being: Is Giving Better than Receiving?», Psychology and Aging 16, no. 3 (2001): 511–523.

(обратно)

818

Carolyn E. Schwartz and Rabbi Meir Sendor, «Helping Others Helps Oneself: Response Shift Effects in Peer Support», Social Science and Medicine 48, no. 11 (1999): 1563–1575.

(обратно)

819

Carolyn Schwartzet al., «Altruistic Social Interest Behaviors Are Associated with Better Mental Health», Psychosomatic Medicine 65, no. 5 (2003): 778–785.

(обратно)

820

Stephanie L. Brown et al., «Providing Social Support May Be More Beneficial than Receiving It: Results from a Prospective Study of Mortality», Psychological Science 14, no. 4 (2003): 320–327.

(обратно)

821

George Vaillant, «Adaptive Mental Mechanisms: Their Role in a Positive Psychology», American Psychologist 55, no. 1(2000): 89–98.

(обратно)

822

Barbara L. Fredrickson, «The Role of Positive Emotions in Positive Psychology: The Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 218–226; Barbara L. Fredrickson et al., «The Undoing Effect of Positive Emotions», Motivation and Emotion 24, no. 4 (2000): 237–258; Andrea H. Marques and Esther M. Sternberg, «The Biology of Positive Emotions and Health», in Altruism and Health: Perspectives from Empirical Research, ed. Stephen G. Post (New York: Oxford University Press, 2007), 149–188; Michele M. Tugade and Barbara L. Fredrickson, «Resilient Individuals Use Positive Emotions to Bounce Back from Negative Emotional Experiences», Journal of Personality and Social Psychology 86, no. 2 (2004): 320–333.

(обратно)

823

Elaine Mordoch and Wendy A. Hall, «Children’s Perceptions of Living with a Parent with a Mental Illness: Finding the Rhythm and Maintaining the Frame», Qualitative Health Research 18, no. 8 (2008): 1127–1144; David Sloan Wilson and Mihaly Csikszentmihalyi, «Health and the Ecology of Altruism», in Altruism and Health: Perspectives from Empirical Research, ed. Stephen G. Post (New York: Oxford University Press, 2007), 314–331.

(обратно)

824

Kyle D. Killian, «Helping Till It Hurts? A Multimethod Study of Compassion Fatigue, Burnout, and Self-Carein Clinicians Working with Trauma Survivors», Traumatology 14, no. 2 (2008): 32–44; Wilmar B. Schaufeli and Bram P. Buunk, «Burnout: An Overview of 25 Years of Research and Theorizing» in The Handbook of Work and Health Psychology, 2nd ed., eds. Marc J. Schabracq, Jacques A. M. Winnubst, and Cary L. Cooper (West Sussex, UK: John Wiley and Sons, 2003), 383–428; Netta Weinstein and Richard M. Ryan, «When Helping Helps: Autonomous Motivation for Prosocial Behavior and Its Influence on Well-Beingfor the Helper and Recipient», Journal of Personality and Social Psychology 98, no. 2 (2010): 222–244.

(обратно)

825

Louis Cozolino, The Neuroscience of Psychotherapy: Building and Rebuilding the Human Brain (New York: Norton, 2010), 279.

(обратно)

826

Alan Moore, Watchmen (New York: DC Comics, 1987), 101.

(обратно)

827

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Марку Аврелию.

(обратно)

828

Deborah Byrd, «Neil deGrasse Tyson: Learning How to Think Is Empowerment», Human World, December 15, 2011, http://earthsky.org/human-world/neil-degrasse-tyson; “Neil deGrasse Tyson: Kids Are Born Scientists,” Youtube video, 2:14, November 22, 2012, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.youtube.com/watch?v=bvFOeysaNAY; Alison Gopnik, Andrew N. Meltzoff, and Patricia K. Kuhl, The Scientist in the Crib: Minds, Brains, and How Children Learn (New York: Perennial, 2001).

(обратно)

829

Marilyn Monroe and Ben Hecht, My Story (Lanham, MD: Taylor Trade, 2007), 88.

(обратно)

830

Elizabeth Smart with Chris Stewart, My Story (New York: St. Martin’s Press, 2013), 210–211.

(обратно)

831

Michael A. Cohn and Barbara L. Fredrickson, «Beyond the Moment, Beyond the Self: Shared Ground Between Selective Investment Theory and the Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions», Psychological Inquiry 17, no. 1 (2006): 39–44.

(обратно)

832

Stephanie R. deLuse, «Coping with Stress…The Superhero Way», in The Psychology of Superheroes: An Unauthorized Exploration, ed. Robin S. Rosenberg (Dallas: Benbella Books, 2008), 196.

(обратно)

833

Christopher Peterson and Nansook Park, «The Positive Psychology of Superheroes», in The Psychology of Superheroes: An Unauthorized Exploration, ed. Robin S. Rosenberg (Dallas: Benbella Books, 2008), 11.

(обратно)

834

Patricia A. Barrier, «Domestic Violence», Mayo Clinic Proceedings 73, no. 3 (1998): 271–274; Jennifer L. Truman and Rachel E. Morgan, «Nonfatal Domestic Violence, 2003–2012», Journal of Current Issues in Crime, Law, and Law Enforcement 8, no. 4 (2015).

(обратно)

835

Mansur Gidfar, «Don’t Believe in a War on Women? Would a Body Count Change Your Mind?», Upworthy, June 19, 2012, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.upworthy.com/dont-believe-in-the-war-on-women-would-a-body-count-change-your-mind.

(обратно)

836

Douglas A. Brownridge, «Partner Violence Against Women with Disabilities», Violence Against Women 12, no. 9 (2006): 805–822; Sandra L. Martin et al., «Physical and Sexual Assault of Women with Disabilities», Violence Against Women 12, no. 9 (2006): 823–837; Diane L. Smith, «Disability, Gender and Intimate Partner Violence: Relationships from the Behavioral Risk Factor Surveillance System», Sexuality and Disability 26, no. 1 (2008): 15–28.

(обратно)

837

Kim Pentico, «What Is Financial Abuse and How Can We Help Victims?», National Network to End Domestic Violence, November 11, 2015, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://www.prosperitynow.org/blog/what-financial-abuse-how-can-we-help-victims.

(обратно)

838

Sherry Hamby et al., «Children’s Exposure to Intimate Partner Violence and Other Family Violence: Nationally Representative Rates Among US Youth», Office of Justice and Juvenile Delinquency Prevention Juvenile Justice Bulletin NCJ232272 (2011): 1–11, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.ncjrs.gov/pdffiles1/ojjdp/232272.pdf; Alice Kramer, Darcy Lorenzon, and George Mueller, «Prevalence of Intimate Partner Violence and Health Implications for Women Using Emergency Departments and Primary Care Clinics», Women’s Health Issues 14, no. 1 (2004): 19–29; Renee McDonald et al., «Estimating the Number of American Children Living in Partner-Violent Families», Journal of Family Psychology 20, no. 1 (2006): 137–142.

(обратно)

839

Sherry Hamby et al., «Children’s Exposure to Intimate Partner Violence and Other Family Violence: Nationally Representative Rates Among US Youth», Office of Justice and Juvenile Delinquency Prevention Juvenile Justice Bulletin NCJ 232272 (2011): 1–11, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.ncjrs.gov/pdffiles1/ojjdp/232272.pdf.

(обратно)

840

Stephanie Holt, Helen Buckley, and Sadhbh Whelan, «The Impact of Exposure to Domestic Violence on Children and Young People: A Review of the Literature», Child Abuse and Neglect 32, no. 8 (2008): 797–810.

(обратно)

841

Sherry Hamby et al., «Children’s Exposure to Intimate Partner Violence and Other Family Violence: Nationally Representative Rates Among US Youth», Office of Justice and Juvenile Delinquency Prevention Juvenile Justice Bulletin NCJ 232272 (2011): 1–11, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.ncjrs.gov/pdffiles1/ojjdp/232272.pdf.

(обратно)

842

Jennifer E. McIntosh, «Children Living with Domestic Violence: Research Foundations for Early Intervention», Journal of Family Studies 9, no. 2 (2003): 219–234.

(обратно)

843

Sherry Hamby et al., «Children’s Exposure to Intimate Partner Violence and Other Family Violence: Nationally Representative Rates Among US Youth», Office of Justice and Juvenile Delinquency Prevention Juvenile Justice Bulletin NCJ 232272 (2011): 1–11, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.ncjrs.gov/pdffiles1/ojjdp/232272.pdf.

(обратно)

844

Katherine M. Kitzmann et al., «Child Witnesses to Domestic Violence: A Meta-Analytic Review», Journal of Consulting and Clinical Psychology 71, no. 2 (2003): 339–352; David A. Wolfe et al., «The Effects of Children’s Exposure to Domestic Violence: A Meta-Analysis and Critique», Clinical Child and Family Psychology Review 6, no. 3 (2003): 171–187.

(обратно)

845

Valerie J. Edwards et al., «Relationship Between Multiple Forms of Childhood Maltreatment and Adult Mental Health in Community Respondents: Results from the Adverse Childhood Experiences Study», American Journal of Psychiatry 160, no. 8 (2003): 1453–1460; Sarah E. Evans, Corrie Davies, and David DiLillo, «Exposure to Domestic Violence: A Meta-Analysis of Child and Adolescent Outcomes», Aggression and Violent Behavior 13, no. 2 (2008): 131–140; Stephanie Holt, Helen Buckley, and Sadhbh Whelan, «The Impact of Exposure to Domestic Violence on Children and Young People: A Review of the Literature», Child Abuse and Neglect 32, no. 8 (2008): 797–810; Dean G. Kilpatrick et al., «Violence and Risk of PTSD, Major Depression, Substance Abuse/Dependence, and Cormorbidity: Results from the National Survey of Adolescents», Journal of Consulting and Clinical Psychology 71, no. 4 (2003): 692–700; Beatriz Olaya et al., «Mental Health Needs of Children Exposed to Intimate Partner Violence Seeking Help from Mental Health Services», Children and Youth Services Review 32, no. 7 (2010): 1004–1011; Joy D. Osofsky, «The Impact of Violence on Children», The Future of Children 9, no. 3 (1999): 33–49.

(обратно)

846

Albert Bandura, Social Learning Theory (Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall, 1977).

(обратно)

847

Albert Bandura, Dorothea Ross, and Sheila A. Ross, «Transmission of Aggression Through Imitation of Aggressive Models», Journal of Abnormal and Social Psychology 63, no. 3 (1961): 575–582.

(обратно)

848

Cathy S. Widom, «The Cycle of Violence», Science 244, no. 4901(1989): 160–166.

(обратно)

849

Ilgi Ozturk Ertem, John M. Leventhal, and Sara Dobbs, «Intergenerational Continuity of Child Physical Abuse: How Good Is the Evidence?», Lancet 356, no. 9232 (2000): 814–819; Cathy S. Widom, «Does Violence Beget Violence? A Critical Examination of the Literature», Psychological Bulletin 106, no. 1 (1989): 3–28.

(обратно)

850

Ilgi Ozturk Ertem, John M. Leventhal, and Sara Dobbs, «Intergenerational Continuity of Child Physical Abuse: How Good Is the Evidence?», Lancet 356, no. 9232 (2000): 814–819.

(обратно)

851

Sandra M. Stith et al., «The Intergenerational Transmission of Spouse Abuse: A Meta-Analysis», Journal of Marriage and Family 62, no. 3 (2000): 640–654; см. также Miriam K. Ehrensaft et al., «Intergenerational Transmission of Partner Violence: A 20-Year Prospective Study», Journal of Consulting and Clinical Psychology 71, no. 4 (2003): 741–753.

(обратно)

852

David M. Fergusson, Joseph M. Boden, and L. John Horwood, «Examining the Intergenerational Transmission of Violence in a New Zealand Birth Cohort», Child Abuse and Neglect 30, no. 2 (2006): 89–108.

(обратно)

853

Timothy O. Ireland and Carolyn A. Smith, «Living in Partner-Violent Families: Developmental Links to Antisocial Behavior and Relationship Violence», Journal of Youth and Adolescence 38, no. 3 (2009): 323–339.

(обратно)

854

Cathy S. Widom, «Does Violence Beget Violence? A Critical Examination of the Literature», Psychological Bulletin 106, no. 1 (1989): 3–28.

(обратно)

855

Ashley F. Jespersen, Martin L. Lalumiиre, and Michael C. Seto, «Sexual Abuse History Among Adult Sex Offenders and Non-Sex Offenders: A Meta-Analysis», Child Abuse and Neglect 33, no. 3 (2009): 179–192; Ian Lambie et al., «Resiliency in the Victim — Offender Cycle in Male Sexual Abuse», Sexual Abuse: A Journal of Research and Treatment 14, no. 1 (2002): 31–48; Daniel Salter et al., «Development of Sexually Abusive Behaviour in Sexually Victimised Males: A Longitudinal Study», Lancet 361, no. 9356 (2003): 471–476.

(обратно)

856

Marinus H. van IJzendoorn, «Adult Attachment Representations, Parental Responsiveness, and Infant Attachment: A Meta-Analysison the Predictive Validity of the Adult Attachment Interview», Psychological Bulletin 117, no. 3 (1995): 387–403; Marinus H. van IJzendoorn, «Intergenerational Transmission of Parenting: A Review of Studies in Nonclinical Populations», Developmental Review 12, no. 1 (1992): 76–99.

(обратно)

857

Jaap Dronkers and Juho Hаrkоnen, «The Intergenerational Transmission of Divorce in Cross-National Perspective: Results from the Fertility and Family Surveys», Population Studies 62, no. 3 (2008): 273–288.

(обратно)

858

Falk W. Lohoff, «Overview of the Genetics of Major Depressive Disorder», Current Psychiatry Reports 12, no. 6 (2010): 539–546.

(обратно)

859

Justine M. Campbell and Tian P. Oei, «A Cognitive Model for the Intergenerational Transference of Alcohol Use Behavior», Addictive Behaviors 35, no. 2 (2010): 73–83; Национальный институт проблем злоупотребления алкоголем и алкоголизма, «Genetics of Alcohol Use Disorder», Национальные институты здоровья, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.niaaa.nih.gov/alcohol-health/overview-alcohol-consumption/alcohol-use-disorders/genetics-alcohol-use-disorders.

(обратно)

860

Cathy S. Widom, «Does Violence Beget Violence? A Critical Examination of the Literature», Psychological Bulletin 106, no. 1 (1989): 3–28.

(обратно)

861

Спасибо преподобному Чипу Эденсу из Крайст-Черч, Шарлот, Северная Каролина, который любезно поделился со мной этой историей.

(обратно)

862

Albert Bandura, Dorothea Ross, and Sheila A. Ross, «Vicarious Reinforcement and Imitative Learning», Journal of Abnormal and Social Psychology 67, no. 6 (1963): 601–607.

(обратно)

863

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Отто фон Бисмарку.

(обратно)

864

Javier C. Hernandez, «From His Father’s Decline, de Blasio ‘Learned What Not to Do,’», New York Times, October 13, 2013, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.nytimes.com/2013/10/14/nyregion/from-his-fathers-decline-de-blasio-learned-what-not-to-do.html; Steven M. Southwick and Dennis S. Charney, Resilience: The Science of Mastering Life’s Greatest Challenges (New York: Cambridge University Press, 2012), 121.

(обратно)

865

Hadass Goldblatt, «Strategies of Coping Among Adolescents Experiencing Interparental Violence», Journal of Interpersonal Violence 18, no. 5 (2003): 532–552.

(обратно)

866

Leonard Shengold, Soul Murder: The Effects of Childhood Abuse and Deprivation (New Haven, CT: Yale University Press, 1989), 315.

(обратно)

867

Ana Sale, «Exclusive: Bill de Blasio Speaks with WNYC About His Father’s Suicide», WNYC, September 30, 2013, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.wnyc.org/story/exclusive-bill-de-blasio-speaks-wnyc-about-his-fathers-suicide.

(обратно)

868

Javier C. Hernandez, «From His Father’s Decline, de Blasio ‘Learned What Not to Do’», New York Times, October 13, 2013, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.nytimes.com/2013/10/14/nyregion/from-his-fathers-decline-de-blasio-learned-what-not-to-do.html.

(обратно)

869

Mitch Albom, Tuesdays with Morrie: An Old Man, a Young Man, and Life’s Greatest Lesson (New York: Broadway Books, 1997), 93.

(обратно)

870

Издана на русском языке: Элбом М. Величайший урок жизни, или Вторники с Морри. М.: Транзиткнига, Астрель, Neoclassic, Харвест, АСТ, 2006.

(обратно)

871

James Rhodes, Instrumental: A Memior of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 88–92.

(обратно)

872

James Rhodes, Instrumental: A Memior of Madness, Medication, and Music (Edinburgh: Canongate, 2015), 92.

(обратно)

873

National Public Radio, «Jonathan Safran Foer on Marriage, Religion and Universal Balances», Fresh Air, October 11, 2016, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.npr.org/2016/10/11/497515290/jonathan-safran-foer-on-marriage-religion-and-universal-balances.

(обратно)

874

Amit Bhattacharjee and Cassie Mogilner, «Happiness from Ordinary and Extraordinary Experiences», Journal of Consumer Research 41, no. 1 (2014): 1–17.

(обратно)

875

Roy F. Baumeister et al., «Some Key Differences Between a Happy Life and a Meaningful Life», Journal of Positive Psychology 8, no. 6 (2013): 505–516; S. Katherine Nelson et al., «In Defense of Parenthood: Children Are Associated with More Joy than Misery», Psychological Science 24, no. 1 (2013): 3–10; см. также Angus Deaton and Arthur A. Stone, «Evaluative and Hedonic Wellbeing Among Those Withand Without Children at Home», Proceedings of the National Academy of Sciences 111, no. 4(2014): 1328–1333;S. Katherine Nelson, Kostadin Kushlev, and Sonja Lyubomirsky, «The Pains and Pleasures of Parenting: When, Why, and How Is Parenthood Associated with More or Less Well-Being?», Psychological Bulletin 140, no. 3 (2014): 846–895; Debra Umberson and Walter R. Gove, «Parenthood and Psychological Well-Being Theory, Measurement, and Stage in the Family Life Course», Journal of Family Issues 10, no. 4(1989): 440–462.

(обратно)

876

Автор цитаты точно неизвестен, обычно эти слова приписывают Ганди.

(обратно)

877

См. резюме в George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 54–107.

(обратно)

878

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), p. 38.

(обратно)

879

Ben Bradlee, AGood Life: Newspapering and Other Adventures (New York: Touchstone, 1996), 15–16.

(обратно)

880

Joshua Wolf Shenk, «What Makes Us Happy», The Atlantic, June 2009, по состоянию на 7 января 2017 года, http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2009/06/what-makes-us-happy/307439.

(обратно)

881

Dan H. Fann, «Grant Study Analyzes ‘Normal’ Individuals», Harvard Crimson, May 13, 1942, по состоянию на 7 января 2017 года, http://www.thecrimson.com/article/1942/5/13/grant-study-analyzes-normal-individuals-pin; quoted in George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 56.

(обратно)

882

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 61.

(обратно)

883

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), p. 72; см. также Scott Stossel, «What Makes Us Happy, Revisited: A New Look at the Famous Harvard Study of What Makes People Thrive», The Atlantic, May 2013, по состоянию на 7 января 2017 года, http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2013/05/thanks-mom/309287.

(обратно)

884

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012).

(обратно)

885

Цит. по Joshua Wolf Shenk, «What Makes Us Happy», The Atlantic, June 2009, по состоянию на 7 января 2017 года, http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2009/06/what-makes-us-happy/307439.

(обратно)

886

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 52.

(обратно)

887

Harry F. Harlow, «The Nature of Love», American Psychologist 13, no. 12 (1958): 673–685; также цит. по George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 64.

(обратно)

888

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 112–113.

(обратно)

889

См. также L. Alan Sroufe, «Attachment and Development: A Prospective, Longitudinal Study from Birth to Adulthood», Attachment and Human Development 7, no. 4 (2005): 349–367; L. Alan Sroufe et al., The Development of the Person: The Minnesota Study of Risk and Adaptation from Birth to Adulthood (New York: Guilford, 2005).

(обратно)

890

Joshua Wolf Shenk, «What Makes Us Happy», The Atlantic, June 2009, по состоянию на 7 января 2017 года, http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2009/06/what-makes-us-happy/307439.

(обратно)

891

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 48.

(обратно)

892

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 48.

(обратно)

893

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 48.

(обратно)

894

Цит. по Donald W. Goodwin, Samuel B. Guze, and Eli Robins, «Follow-Up Studies in Obsessional Neurosis», Archives of General Psychiatry 20, no 2 (1969): 182.

(обратно)

895

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men o fthe Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 52.

(обратно)

896

См. резюме в Harry T. Reis and Shelly L. Gable, «Toward a Positive Psychology of Relationships», in Flourishing: The Positive Person and the Good Life, eds. Corey L. M. Keyes and Jonathan Haidt (Washington, DC: APA, 2003), 129–159.

(обратно)

897

См. резюме в Margaret O’Dougherty Wright, Ann S. Masten, and Angela J. Narayan, «Resilience Processes in Development: Four Waves of Research on Positive Adaptations in the Context of Adversity», in Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 25.

(обратно)

898

Michael D. Resnicket al., «Protecting Adolescents from Harm: Findings from the National Longitudinal Study on Adolescent Health», Journal of the American Medical Association 278, no. 10 (1997): 823–832.

(обратно)

899

Robert B. Cairns and Beverley D. Cairns, Lifelines and Risks: Passages of Youth in Our Time (New York: Cambridge University Press, 1994).

(обратно)

900

Frank F. Furstenberg Jr., Jeanne Brooks-Gunn, and S. Philip Morgan, Adolescent Mothers in Later Life (New York: Cambridge University Press, 1987); Frank F. Furstenberg Jr. et al., Managing to Make It: Urban Families and Adolescent Success (Chicago: University of Chicago Press, 1999).

(обратно)

901

John H. Laub and Robert J. Sampson, «Turning Points in the Life Course: Why Change Matters to the Study of Crime», Criminology 31, no. 3 (1993): 301–325.

(обратно)

902

Emmy E. Werner and Ruth S. Smith, Overcoming the Odds: High Risk Children from Birth to Adulthood (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992).

(обратно)

903

См. резюме в Emmy Werner, «Resilience and Recovery: Findings from the Kauai Longitudinal Study», Research, Policy, and Practice in Children’s Mental Health 19, no. 1 (2005): 11–14, по состоянию на 29 января 2017 года, https://www.pathwaysrtc.pdx.edu/pdf/fpS0504.pdf; Emmy Werner», «What Can We Learn About Resilience from Large-Scale Longitudinal Studies?» в Handbook of Resilience in Children, eds. Sam Goldstein and Robert B. Brooks (New York: Springer, 2012), 91–106.

(обратно)

904

Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 244.

(обратно)

905

John Bowlby, «The Nature of the Child’s Tie to His Mother», International Journal of Psycho-аnalysis 39 (1958): 350–373.

(обратно)

906

Полное описание работы Боулби о привязанности см. в John Bowlby, Attachment and Loss. Vol. 1, Attachment (New York: Basic, 1969); John Bowlby, Attachment and Loss. Vol. 2, Separation (New York: Basic, 1973); John Bowlby, Attachmentand Loss. Vol. 3, Loss, Sadness, and Depression (New York: Basic, 1980).

(обратно)

907

John Bowlby, The Making and Breaking of Affectional Bonds (London: Tavistock, 1979), 129; см. также Cindy Hazan and Phillip Shaver, «Romantic Love Conceptualized as an Attachment Process», Journal of Personality and Social Psychology 52, no. 3 (1987): 511–524; резюме см. в R. Chris Fraley and Phillip R. Shaver, «Adult Romantic Attachment: Theoretical Developments, Emerging Controversies, and Unanswered Questions», Review of General Psychology 4, no. 2 (2000):132–154.

(обратно)

908

John Lahr, «Viola Davis’s Call to Adventure: How the Star of ‘Fences’ and ‘How to Get Away with Murder’ Got Away from Her Difficult Past», New Yorker, December 19 and 26, 2016, по состоянию на 8 января 2017 года, http://www.newyorker.com/magazine/2016/12/19/viola-davis-call-to-adventure.

(обратно)

909

Thomas Wolfe, Look Homeward, Angel (New York: Scribner Paperback Fiction, 1995), xv.

(обратно)

910

Louis Cozolino, The Neuroscience of Psychotherapy: Building and Rebuilding the Human Brain (New York: Norton, 2010), 225–226; Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 243.

(обратно)

911

Beate Ditzen, Christiane Hoppmann, and Petra Klumb, «Positive Couple Interactions and Daily Cortisol: On the Stress-Protecting Role of Intimacy», Psychosomatic Medicine 70, no. 8 (2008): 883–889; Beate Ditzen et al., «Effects of Different Kinds of Couple Interaction on Cortisol and Heart Rate Responses to Stressin Women», Psychoneuroendocrinology 32, no. 5 (2007): 565–574.

(обратно)

912

James A. Coan, Hillary S. Schaefer, and Richard J. Davidson, «Lending a Hand: Social Regulation of the Neural Response to Threat», Psychological Science 17, no. 12 (2006): 1032–1039; Sheldon Cohen et al., «Does Hugging Provide Stress-Buffering Social Support? A Study of Susceptibility to Upper Respiratory Infection and Illness», Psychological Science 26, no. 2 (2015): 135–147; Beate Ditzen and Markus Heinrichs, «Psychobiology of Social Support: The Social Dimension of Stress Buffering», Restorative Neurology and Neuroscience 32, no. 1 (2014): 149–162; Megan Galbally et al., «The Role of Oxytocin in Mother-Infant Relations: A Systematic Review of Human Studies», Harvard Review of Psychiatry 19, no. 1 (2011): 1–14;Karen M. Grewenet al., «Effects of Partner Support on Resting Oxytocin, Cortisol, Norepinephrine, and Blood Pressure Before and After Warm Partner Contact», Psychosomatic Medicine 67, no. 4(2005): 531–538; Julianne Holt-Lunstad, Wendy A. Birmingham, and Kathleen C. Light, «Influence of a ‘Warm Touch’ Support Enhancement Intervention Among Married Coupleson Ambulatory Blood Pressure, Oxytocin, Alpha Amylase, and Cortisol», Psychosomatic Medicine 70 no. 9 (2008): 976–985; Kathleen C. Light, Karen M. Grewen, and Janet A.Amico, «More Frequent Partner Hugs and Higher Oxytocin Levels Are Linked to Lower Blood Pressure and Heart Rate in Premenopausal Women», Biological Psychology 69, no. 1(2005): 5–21.

(обратно)

913

Andreas Bartels and Semir Zeki, «The Neural Basis of Romantic Love», Neuroreport 11, no. 17 (2000): 3829–3834; Sarah L. Master et al., «A Picture’s Worth: Partner Photographs Reduce Experimentally Induced Pain», Psychological Science 20, no. 11 (2009): 1316–1318.

(обратно)

914

Andreas Bartels and Semir Zeki, «The Neural Correlates of Maternal and Romantic Love», Neuroimage 21, no. 3 (2004): 1155–1166; A. De Boer, E. M. Van Buel, and G. J. Ter Horst, «Love Is More than Just a Kiss: A Neurobiological Perspective on Love and Affection», Neuroscience 201, no. 10 (2012): 114–124.

(обратно)

915

Louis Cozolino and Susan Sprokay, «Neuroscience and Adult Learning», New Directions for Adult and Continuing Education 2006, no. 110 (2006): 11–19.

(обратно)

916

Louis Cozolino and Susan Sprokay, «Neuroscience and Adult Learning», New Directions for Adult and Continuing Education 2006, no. 110 (2006): 11–19; курсив мой.

(обратно)

917

Louis Cozolino and Susan Sprokay, «Neuroscience and Adult Learning», New Directions for Adult and Continuing Education 2006, no. 110 (2006): 11–19.

(обратно)

918

Sarah Roseberry, Kathy Hirsh Pasek, and Roberta M. Golinkoff, «Skype Me!: Socially Contingent Interactions Help Toddlers Learn Language», Child Development 85, no. 3(2014): 956–970; Sarah Roseberry et al., «Live Action: Can Young Children Learn Verbs from Video?», Child Development 80, no. 5 (2009): 1360–1375.

(обратно)

919

Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 245; A. De Boer, E. M. Van Buel, and G. J. Ter Horst, «Love Is More than Just a Kiss: A Neurobiological Perspective on Love and Affection», Neuroscience 201, no. 10(2012): 114–124; Barbara L. Fredrickson, «The Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions», Philosophical Transactions of the Royal Society of London Series B: Biological Sciences 359, no. 1449 (2004): 1367–1378; Barbara L. Fredrickson, «Positive Emotions Broaden and Build», Advances in Experimental Social Psychology 47 (2013): 1–53; Barbara L. Fredrickson, «The Role of Positive Emotions in Positive Psychology: The Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 218–226; Alice M. Isen, «Positive Affect, Cognitive Processes, and Social Behavior», Advances in Experimental Social Psychology 20 (1987): 203–253.

(обратно)

920

«Breaking the Silence on Child Abuse: Protection, Prevention, Intervention, and Deterrence», свидетельство Роберта Блока от имени Американской академии педиатрии перед комитетом Сената на слушании по вопросам здравоохранения, образования, труда и пенсионного обеспечения, 13 декабря 2011 года, по состоянию на 2 сентября 2016 года, http://www.help.senate.gov/hearings/breaking-the-silence-on-child-abuse-protection-prevention-intervention-and-deterrence.

(обратно)

921

Barbara L. Fredrickson, «The Role of Positive Emotions in Positive Psychology: The Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions», American Psychologist 56, no. 3 (2001): 218–226; Barbara L. Fredrickson et al., «The Undoing Effect of Positive Emotions», Motivation and Emotion 24, no. 4 (2000): 237–258; Andrea H. Marques and Esther M. Sternberg, «The Biology of Positive Emotions and Health», in Altruism and Health: Perspectives from Empirical Research, ed. Stephen G. Post (New York: Oxford University Press, 2007), 149–188; Michele M. Tugade and Barbara L. Fredrickson, «Resilient Individuals Use Positive Emotions to Bounce Back from Negative Emotional Experiences», Journal of Personality and Social Psychology 86, no. 2 (2004): 320–333.

(обратно)

922

Barbara L. Fredrickson, «Positive Emotions Broaden and Build», Advances in Experimental Social Psychology 47(2013): 1–53; см. также Carroll E. Izard, Human Emotions (New York: Springer, 1977).

(обратно)

923

Roy F. Baumeister et al., «Bad Is Stronger than Good», Review of General Psychology 5, no. 4 (2001): 323–370.

(обратно)

924

Bessel A. van der Kolk, The Body Keeps the Score: Brain, Mind, and Body in the Healing of Trauma (New York: Penguin, 2014), 213.

(обратно)

925

Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014); Linda A. Travis, Nancy G. Bliwise, Jeffrey L. Binder, and H. Lynn Horne-Moyer, «Changes in Clients’ Attachment Styles Over the Course of Time-Limited Dynamic Psychotherapy», Psychotherapy: Theory, Research, Practice, Training 38, no. 2 (2001): 149–159.

(обратно)

926

Зигмунд Фрейд в письме Карлу Юнгу (1906), цит. по Bruno Bettelheim, Freud and Man’s Soul (New York: Vintage Books, 1984).

(обратно)

927

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 48.

(обратно)

928

Цит. по Glenn I. Roisman et al., «Earned — Secure Attachment Status in Retrospect and Prospect», Child Development 73, no. 4 (2002): 1204–1219.

(обратно)

929

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 141–142.

(обратно)

930

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 52.

(обратно)

931

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 140.

(обратно)

932

George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 141–142.

(обратно)

933

Mark W. Baldwin and Beverley Fehr, «On the Instability of Attachment Style Ratings», Personal Relationships 2, no. 3 (1995): 247–261; Joanne Davila, Dorli Burge, and Constance Hammen, «Why Does Attachment Style Change?», Journal of Personality and Social Psychology 73, no. 4 (1997): 826–838; Joanne Davila and Rebecca J. Cobb, «Predictors of Change in Attachment Security During Adulthood», in Adult Attachment: Theory, Research, and Clinical Implications, eds. W. Steven Rholes and Jeffry A. Simpson (New York: Guilford, 2004), 133–156; Louis Cozolino, The Neuroscience of Human Relationships: Attachment and the Developing Social Brain, 2nd ed. (New York: Norton, 2014), 155.

(обратно)

934

Jay Belsky and Jude Cassidy, «Attachment: Theory and Evidence», in Development Through Life: A Handbook for Clinicians, eds. Michael J. Rutter and Dale F. Hay (Oxford, UK: Blackwell, 1994), 373–402; Jami Grich, «Earned Secure Attachment in Young Adulthood: Adjustment and Relationship Satisfaction», Dissertation Abstracts International: The Sciences and Engineering, 62, no. 7-B (2002): 3419; Blair Paley et al., «Attachment and Marital Functioning: Comparison of Spouses with Continuous-Secure, Earned-Secure, Dismissing, and Preoccupied Attachment Stances», Journal of Family Psychology 13, no. 4 (1999): 580–597; Glenn I. Roisman et al., «Earned — Secure Attachment Status in Retrospect and Prospect», Child Development 73, no. 4 (2002): 1204–1219.

(обратно)

935

Louis Cozolino and Susan Sprokay, «Neuroscience and Adult Learning», New Directions for Adult and Continuing Education 2006, no. 110(2006): 11–19; George Vaillant, Triumphs of Experience: The Men of the Harvard Grant Study (Cambridge, MA: Belknap, 2012), 108–109.

(обратно)

936

Laura L. Carstensen, Helene H. Fung, and Susan T. Charles, «Socioemotional Selectivity Theory and the Regulation of Emotion in the Second Halfof Life», Motivation and Emotion 27, no. 2 (2003): 103–123; Susan Charles and Laura L. Carstensen, «Social and Emotional Aging», Annual Review of Psychology 61 (2010): 383–409; Mara Mather and Laura L. Carstensen, «Aging and Motivated Cognition: The Positivity Effect in Attention and Memory», Trends in Cognitive Sciences 9, no. 10 (2005):496–502; Andrew E. Reed, Larry Chan, and Joseph A. Mikels, «Meta-Analysis of the Age-Related Positivity Effect: Age Differences in Preferences for Positive Over Negative Information», Psychology and Aging 29, no. 1 (2014): 1–15.

(обратно)

937

Judith A. Crowell, Dominique Treboux, and Everett Waters, «Stability of Attachment Representations: The Transition to Marriage», Developmental Psychology 38, no. 4 (2002): 467–479; Tamara L. Fuller and Frank D. Fincham, «Attachment Style in Married Couples: Relation to Current Marital Functioning, Stability Over Time, and Method of Assessment», Personal Relationships 2, no. 1 (1995): 17–34; Fang Zhang and Gisela Labouvie-Vief, «Stability and Fluctuation in Adult Attachment Style Over a 6-Year Period», Attachment and Human Development 6, no. 4 (2004): 419–437.

(обратно)

938

См. The arc of history is long, but it bends toward justice Мартина Лютера Кинга-младшего, «Sermon at Temple Israel of Hollywood», произнесены 26 февраля 1965 года, American Rhetoric Online Speech Bank, по состоянию на 29 января 2017 года, http://www.americanrhetoric.com/speeches/mlktempleisraelhollywood.htm.

(обратно)

939

Alan Moore, цит. по Alan Moore and Dave Gibbons, Watchmen (New York: DC Comics, 1987), 99.

(обратно)

940

Superheroes: A Never-Ending Battle, документальный фильм, Public Broadcasting Service, по состоянию на 26 февраля 2017 года, http://www.pbs.org/show/superheroes-neverending-story.

(обратно)

941

Эти слова принадлежат британскому актеру Айану Макларену; «Ian Maclaren», Wikipedia, The Free Encyclopedia, по состоянию на 26 февраля 2017 года, https://en.wikipedia.org/wiki/Ian_Maclaren.

(обратно)

Оглавление

Эту книгу хорошо дополняют:

Информация от издательства

Предисловие

Глава 1. Сверхнормальные

Глава 2. Начало истории

Глава 3. Секреты

Глава 4. Реакция «дерись»

Глава 5. Реакция «беги»

Глава 6. Бдительность

Глава 7. Сверхлюди

Глава 8. Сирота

Глава 9. Маска

Глава 10. Чужой

Глава 11. Антигерой

Глава 12. Перезагрузка

Глава 13. Криптонит

Глава 14. Тайное общество

Глава 15. Плащ

Глава 16. Мститель

Глава 17. Сила любви

Глава 18. Бесконечная битва

Благодарности

Об авторе

МИФ Саморазвитие

Над книгой работали

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg