Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


I. Введение

Meister Schwarzsichtig, 1999

Вне всяких сомнений, с каких бы позиций ни подходить, сон является непосредственной связью с миром, который принято называть "потусторонним". Или, по крайней мере, одним из звеньев этой связи. Процесс сна привлекал, привлекает и будет привлекать к себе внимание исследователей различных категорий: от чисто научных (психологи, психоаналитики, физиологи и т. д.) до "ненаучных" - оккультных, мистических, метафизических и т. д. Каждого, разумеется, по своим причинам. Не отрицая существенности исследования и изучения области сна, стоит заметить, что определенные состояния человека и имеющие в них место явления, процессы и т. п. по своей значимости если не превышают, то, в крайнем случае, ни в чем не уступают состоянию сна. В этой работе будет затронуто одно из таких состояний, а именно - пограничное состояние между бодрствованием и сном (и наоборот). Также в статье будет уделено значительное внимание сущностям "потустороннего царства", с которыми человек, в принципе, наделен способностью "общаться".

II. Первоначальные сведения о "времени Ляпунова"

За не имением каких-то регламентированных терминов для обозначения пограничного состояния между бодрствованием и сном, в предлагаемой работе будет использоваться термин, используемый в разделе современной физики, который исследует хаотические системы и состояния. Этот термин - "время Ляпунова". Желающим подробнее ознакомиться с теоретической стороной явления, обозначаемого этим термином, с некоторыми его особенностями и проявлениями, не отраженными в данной работе, а также с основаниями, по которым этот физический термин применяется по отношению к метафизической теории, рекомендуется обратиться к книге Александра Дугина "Тамплиеры пролетариата", к статье "Время Ляпунова". Для усвоения же излагаемого здесь материала достаточно будет ограничиться приведением некоторых цитат из названной работы.

Говоря в общем (ибо состояние между бодрствованием и сном является лишь частным случаем, одним из проявлений "времени Ляпунова"), "время Ляпунова" - это некое состояние, непосредственно следующее вслед за состоянием (или процессом), ход которого подчинялся строгим закономерностям, законам, и которое, в принципе, было полностью предсказуемым: в данном случае такое "предшествующее состояние" - бодрствование. По другую же сторону "времени Ляпунова", как правило, следует состояние, в котором - по сравнению с первоначальным, исходным, "ничего не происходит" - это "конечное" состояние характеризуется остановкой, полным разрушением хода первоначального процесса: в данном случае такое "мертвое состояние" - сон. Во "времени Ляпунова" первоначальный процесс "выходит за пределы точной (или вероятностной) предсказуемости и вступает в хаотический режим. ... Процессы, которые протекают во"времени Ляпунова", называются хаотическими". Если же попытаться описать "время Ляпунова" как некое явление, способное быть созерцаемым, то можно сказать, что в нем "все пропорции размыты", а все происходящее так перемешивается, накладывается само на себя и т. д., что "малейшая деталь может вызвать неадекватно масштабную реакцию", - в итоге во "времени Ляпунова" "любое последующее действие полностью непредсказуемо и не мотивировано". Подобное описание, в частности, четко прослеживается при экспериментальном исследовании "времени Ляпунова": даже если воссоздать все условия некогда проведенного эксперимента один в один, то результаты этого "дубль-эксперимента" гарантированно не совпадут с результатами первого эксперимента, даже более того - они могут быть и прямо противоположными.

Таким образом, "время Ляпунова" является определенной обособленной стадией первоначального процесса, в которой ход этого самого процесса в большей или меньшей степени выходит из подчинения управляющим им законам. Понятно и то, что "время Ляпунова" является завершающим этапом этого процесса, потому что то, что происходит (точнее, "не происходит") по завершении периода "времени Ляпунова", уже абсолютно не подчиняется закономерностям первоначального процесса, и говорить о какой-то новой стадии этого процесса, пускай даже и еще более обособленной, не приходится. Естественно, используя описывающие характеристики типа "ничего не происходит" или "происходящее подчиняется определенным законам", всегда вступаешь на зыбкую почву относительности. В установленном выше случае во сне "ничего не происходит" исключительно с позиций бодрствования. Если же за отправную точку взять сон, который, несомненно, также подчиняется строгим законам - но абсолютно отличным от земных законов и неведомым для бодрствующего сознания человека, - то с его позиций "ничего не происходит" как раз таки в бодрствующем состоянии. Конкретизируя предмет рассмотрения данной работы, в качестве "времени Ляпунова" будет определяться как промежуточное состояние в ситуации "бодрствование-сон", так и промежуточное состояние в ситуации "сон-бодрствование". Скорее всего, однако, что по своим гипотетическим характеристикам "время Ляпунова" при ситуации "сон-бодрствование" и при ситуации "бодрствование-сон" представляется абсолютно одним и тем же процессом, - тем не менее ситуации, при которых имеет место "время Ляпунова", в последующем будут постоянно оговариваться.

Как видно, "время Ляпунова" является и определенным переходным состоянием между двумя абсолютно различными (можно даже сказать - противоположными) состояниями. И, хотя законы первоначального процесса здесь уже не соблюдаются (в той или иной степени), и по отношению к нему "время Ляпунова" представляется периодом хаоса, - тем не менее, какая-то закономерность, схематичность, алгоритм, все-таки обязательны в структуре этого "времени". Конечно, эта закономерность уже отлична от закономерностей первоначального процесса, можно даже сказать, что это принципиально иная закономерность, - во всяком случае, ее устанавливают другие силы или обстоятельства, нежели в начале. В итоге, при объективном взгляде на "время Ляпунова" (а взгляд с позиций первоначального процесса таковым не является), этот период есть "нечто среднее между вполне структурированной системой и полным отсутствием системы". Из этого следует хотя бы то, что "нормальным" отрезком времени "время Ляпунова" уже не может быть.

Несмотря на то, что по данному выше определению по завершении "времени Ляпунова" о дальнейшем ходе первоначального процесса не может быть и речи, в некоторых ситуациях это все-таки имеет место (подобные ситуации будут упомянуты ниже). Однако, "время Ляпунова" от этого не перестает быть "временем Ляпунова" - данные ситуации являются не столь уж и распространенным исключением, и "время Ляпунова" в них сохраняет все свои характеристики.

Еще одна черта "времени Ляпунова" - само по себе оно трудно "уловимо", а потому представляет известную трудность для практических исследований. В ситуациях "бодрствование-сон" и "сон-бодрствование" не всякий даже подозревает, что существует какое-то промежуточное, переходное состояние (особенно это касается последней ситуации). Между тем оно есть - хотя бы с той позиции, что "природа скачков не терпит". Даже тогда, когда имеют место случаи "уснуть мгновенно" или "проснуться внезапно" (в ситуации "сон-бодрствование" необходимо оговорить условие, что сон прерывается исключительно "сам по себе", а не из-за каких-то внешних раздражающих факторов), - то переходный процесс все равно существует - просто его время крайне непродолжительно. Вообще же процесс этот не имеет какой-то способной быть оговоренной длительности, - как, собственно, и сон, она зависит от многих факторов, и большей частью субъективных физиологических (утомленность организма, время нахождения без сна, состояние здоровья, интоксикация различными препаратами и т. д.). Но о какой-то слишком долгой продолжительности периода "времени Ляпунова" говорить все-таки не приходится - в подавляющем большинстве случаев этот период скоротечен.

Суть "времени Ляпунова" можно довольно ярко проиллюстрировать, приведя его конкретного представителя. При ситуации "бодрствование-сон" для описания "времени Ляпунова" подходит термин "дремота" (впрочем, также и для ситуации "сон-бодрствование" - только менее очевидно). В соответствии с современной физиологией, дремота есть первая стадия первой фазы сна, в которой "угнетается основной ритм спокойного бодрствования". Или другое, более понятное определение: "Дрема, дремота - наклонность ко сну, сонливость, или начало усыпления, самый легкий сон", - В. И. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка". В дреме, т. е. во "времени Ляпунова", человек одновременно бодрствует и спит. "Бодрствование" проявляется в том, что человек, в принципе, способен понимать и осознавать, что он не спит, он даже может довольно четко воспринимать и осмысливать окружающую его среду и обстановку. Но вместе с тем человек понимает, что он, как минимум, "сделал шаг ко сну" (или же "еще находится во власти сна"), и что его нынешнее состояние уже (или еще) не является "абсолютным" бодрствованием. Человек также довольно четко осознает, что в этом состоянии он не может действовать и вести себя как в "нормальном бодрствующем состоянии". В принципе, такие выражения как "слышать сквозь сон", "видеть сквозь сон" и т. д. можно отнести к описанию пребывания во "времени Ляпунова". Таким образом, несмотря на наличие "сновиденческой составляющей" во "времени Ляпунова", способность "спящего" понимать свое состояние в нем, делает "время Ляпунова" радикально отличным от состояния сна, где человек способен сознавать, что он спит, и что в данный момент он видит сон, лишь в редчайших случаях - и подобные случаи следует воспринимать как исключения.

Как сон "время Ляпунова" характеризует и то обстоятельство, что пребывание в нем, даже весьма кратковременное, создает "эффект высыпания", - во всяком случае, некоторое время после пребывания в классическом проявлении "времени Ляпунова" - в дремоте, человек больше не испытывает такой уж сильной потребности во сне, какая была до этого "сна" (речь идет о ситуации "бодрствование-сон"). Чисто условно дремоту, равно как и вообще "время Ляпунова", можно назвать "микро-сном" (интересно, что русскому глаголу "вздремнуть" соответствует немецкое выражение "ein Schlaefchen machen", которое дословно переводится как "сделать сончик", "сделать непродолжительный сон"). В ситуации "сон-бодрствование" так определенно, естественно, высказаться нельзя, однако не исключено, что, прибегая к теории Р. Штайнера и других мистиков, астральному телу человека, существующему в состоянии сна обособленно от физического и эфирного тел, вполне достаточно весьма непродолжительного "времени Ляпунова" для удовлетворения своей потребности в пребывании в физическом мире (но, как и в случае дремоты, лишь на некоторое время).

Понятно, что если "время Ляпунова" в какой-то мере является сном (в любой из двух рассматриваемых ситуаций), то само собой разумеется, что в этом состоянии человека способны "п о с е щ а т ь  сновидения". Однако, эти приходящие видения "сновидениями" можно назвать лишь с некоторой долей условности, так как, определенно, обстоятельства их появления иные, нежели обстоятельства появления сновидений в обычном состоянии сна. Воспринимаются они, в свою очередь, также по-разному. "Сновидения" во "времени Ляпунова" и есть те самые "г р е з ы   н а я в у", о которых столь часто говорят поэты. В нижеследующих пунктах данной работы эти видения, или "сновидения", или грезы наяву, будут подробно рассмотрены.

III. Метафизика "времени Ляпунова"

Следуя из определения, "время Ляпунова" - это уже не бодрствование, но еще и не сон, это уже не сознание, но еще и не подсознание, или, с другой стороны - это уже не сон, но еще и не бодрствование, это уже не подсознание, но еще и не сознание. Это то и то одновременно. Таким образом, во "времени Ляпунова" пересекаются два несовместимых в других ситуациях состояния, или мира. С мистической точки зрения пребывание во "времени Ляпунова" можно определить как проникновение мага в потусторонний мир - проникновение, естественно, неабсолютное и неполное: это скорее не "проникновение", а "контакт". Говоря же терминами психологии, "время Ляпунова" - это контролируемый вход сознания в подсознание (бессознательное).

Бессознательное, сон, потустороннее, нереальное и т. д. - в данном случае определяющий термин не столь уж и принципиален - этот мир содержит то, что сокрыто от реальности, от бодрствующего сознания, от обычных земных чувств. Здесь можно найти то, что на земле не дано обнаружить и почувствовать. Обратившись в очередной раз к работе Дугина "Время Ляпунова", метафизический аспект "времени Ляпунова" можно определить следующим образом: "Для личности, ищущей  с в о е г о   и с т и н н о г о   ц е н т р а, приоритет "времени Ляпунова" означает культивацию пограничных состояний, промежуточных между свежим дневным сознанием и ночным (алкогольным, наркотическим и т. д.) обмороком. Только на этой грани можно схватить магическую спектральную точку, где  и н д и в и д у а л ь н а я   э к з и с т е н ц и я   г р а н и ч и т   с   в н е и н д и в и д у а л ь н ы м и   р е а л ь н о с т я м и - как инфракорпорального, так и чисто ангелического порядка. В этом сущность механизма инициации. "Время Ляпунова" - это фаза "и н и ц и а т и ч е с к о й   с м е р т и". Тот, кто достигает контроля над этим "перешейком", выходит за грань фатального дуализма жизнь-смерть" (здесь и далее во всех приводимых цитатах разрядки M. S.). Культивация "времени Ляпунова" как состояния переплетения яви и сна, поэту- и потустороннего, Жизни и Смерти, является для мага непременным условием следования Пути, одним из условий поиска Гнозиса, разумения Истины. Пребывание в Потустороннем, в Нави, есть исход из жизни, из Яви, это есть смерть - инициатическая смерть (Даль, кстати, слово "навь" определяет только как "мертвец", "покойник" и т. д.), которая является обязательным этапом всех Мистерий человечества.

Определенно и то, что пребывание во "времени Ляпунова" вырабатывает навыки видеть вещи, недоступные обычному бодрствующему взору, что, в свою очередь, явно или косвенно способствует раскрытию Третьего Глаза. В соответствии с индуистской доктриной чакр, область Третьего Глаза есть место совершенствования человеческого существа, его восстановления, возвращения в Изначальное Состояние. Но и само по себе раскрытие Третьего Глаза есть всего лишь этап, предваряющий переход к надындивидуальным состояниям и реальностям.

Формулируя же задачи практического, экспериментального, плана, стоит отметить, что начинать следует, как и во всех школах, с малого: осмысливание приходящих во "времени Ляпунова" (хотя бы и в дремоте) явлений, которые, особенно с психологической точки зрения, могут быть реальностями лишь инфракорпорального (в данном случае "подсознательного": "инфра" - "под", "корпоральный" - "телесный") плана, является первым шагом на пути к "контакту" индивидуальной экзистенции (или сознания) мага с внеиндивидуальными (или надындивидуальными, сверхиндивидуальными, супраиндивидуальными) реальностями. Человек, приобретший способность свободно (или, по крайней мере, привычно) ощущать себя и уверенно ориентироваться в абсолютно нефиксируемом и непрогнозируемом "времени Ляпунова", способен подняться на более высокие ступени в своем метафизическом развитии, в выходе за рамки своей индивидуальной экзистенции, в своем трансцендировании. Но для того, чтобы пуститься в плавание по безбрежному океану, все-таки лучше сначала опробовать свои силы в водоеме куда меньшего объема.

IV. Некоторые примеры пребывания во "времени Ляпунова".

Любая теория становится более наглядной, если ее подкрепить соответствующими примерами. Пребывание во "времени Ляпунова" можно проиллюстрировать, обратившись к творчеству писателей, которое так или иначе подходит под категорию "мистического". Например, у Уильяма Батлера Йетса можно найти многочисленные описания личных переживаний и видений, являющиеся, без всяких сомнений, поэтическим описанием пребывания во "времени Ляпунова". "Порой, когда я далеко от суматохи дел и мнений, когда я забываю ненадолго о собственной суетности, мне приходят  г р е з ы   н а я в у, то призрачные и зыбкие, то живые, и в достоверности своей осязаемые не хуже, чем твердь земная под ногами. Однако, туманна ли их плоть или видима ясно, они приходят и уходят, п о в и н у я с ь   с о б с т в е н н ы м   с в о и м   з а к о н а м, они кочуют мимо, они возникают и гаснут, и не в моей власти повелевать ими" (цикл "Кельтские сумерки", "Едоки драгоценных камней"), - нетрудно заметить почти полное сходство этих поэтических метафор "грез наяву" с приведенными выше теоретическими характеристиками "времени Ляпунова". Для Йетса, человека, глубоко погруженного в мистику, подобные видения не какие-то "галлюцинации", какими они представляются для подавляющего большинства его современников, а тем более потомков, - для него эти видения наделены особым сверхъестественным смыслом. В своем философском эссе "Per Amica Silentia Lunae" Йетс пишет о корнях этих "грез наяву" буквально следующее: "То, что приходит в такой полноте и соразмерности, как роскошные, ярко освещенные здания и картины, которые грезятся нам в   м и г   м е ж д у   с н о м   и   п р о б у ж д е н и е м, не может не исходить откуда-то  и з в н е  или  с в ы ш е". Вопрос "извне и свыше" будет рассмотрен в следующем пункте, здесь же стоит обратить внимание на то, что в только что приведенной цитате шла речь о ситуации "сон-бодрствование" "времени Ляпунова". Вот и конкретный пример из указанного эссе: "Много лет назад в минуту  м е ж д у   с н о м   и   п р о б у ж д е н и е м   мне пригрезилась женщина несказанной красоты, пускающая в небо стрелу из лука...". А вот еще одно поэтическое описание "времени Ляпунова" из уже цитировавшегося цикла "Кельтские сумерки" ("Старый город"): "...тот самый порог - м е ж д у   с н о м   и   я в ь ю, - где сидят, открывши глаза, Химеры и Сфинксы, и где воздух всегда полон шепотков и шорохов". Как видно, Йетс в силу своей предрасположенности, на которую он сам нередко ссылается, входил во "время Ляпунова" в основном при ситуации "сон-бодрствование". Впрочем, в "Per Amica Silentia Lunae" можно найти указание и на ситуацию "бодрствование-сон": "...теми законченными до малейших деталей картинами, являющимися из темноты, которые, как вспышка магния, возникают  п е р е д   з а с ы п а ю щ и м   ч е л о в е к о м".

В таком же ключе можно трактовать и описанное Эдгаром По в его рассказе "Остров феи" видение феи, или духа-покровителя (т. е., используя вышепредложенные термины, свой контакт с внеиндивидуальной реальностью). Эта "встреча" началась с того, что рассказчик "распростерся на дерне под сенью ветвей благоуханного куста ..., дабы предаться  с о з е р ц а н и ю   и   д р е м о т е", как вдруг он "почувствовал, что видеть окружающее дано было" только ему одному - "настолько оно походило на призрачное  в и д е н и е", - налицо все характеристики "времени Ляпунова".

Явления, имеющие аналогичное происхождение, довольно часто встречаются и в произведениях Достоевского (а с каких бы позиций ни подходить к его творчеству, отрицать наличие в нем мистической составляющей нельзя) - это видения у готовящегося к убийству Раскольникова: "но  з а с н у т ь   у ж е   н е   м о г,  а лежал без движения, ничком, уткнув лицо в подушку. Ему все грезилось, и все  с т р а н н ы е   т а к и е   б ы л и   г р е з ы"; и у Свидригайлова перед самоубийством: "он ни о чем не думал, да и не хотел думать; но  г р е з ы  вставали одна за другою, мелькали отрывки мыслей, без начала и конца и без связи. Как будто он впадал  п о л у д р е м о т у".

К этим примерам можно добавить и случай, описанный не в литературном произведении, но уже в религиозной работе: "иеромонах (знаменитый старец Алексий из Голосеевского скита Киево-Печерской лавры, умерший в 1916 году), переоблачавший мощи [св. Феодосия Черниговского], устал, сидя у мощей, з а д р е м а л   и   у в и д е л  перед собой Святого, который сказал ему" и т. д., - "Жизнь после смерти", архиепископ Иоанн Максимович. Учитывая особенности данного случая (в т.ч. и его ярко выраженную религиозную подоплеку), здесь можно говорить о контакте во "времени Ляпунова" с - по терминологии Александра Дугина - "внеиндивидуальной реальностью чисто ангелического порядка".

V. Идеи.

Мысль о том, что все наблюдаемые в "неадекватных состояниях" сознания видения, грезы, образы и т. д., а тем более (ангелические) существа, исходят "откуда-то извне или свыше", можно найти, конечно, не только у Йетса. Определенно, мысль эта является даже сама собой разумеющейся, поэтому не все считают нужным и оговаривать ее. По сути видения (любого уровня) во "времени Ляпунова" являются частным случаем явлений, сущностей и т. д., которые в том или ином виде присутствуют практически во всех известных мистических и религиозных доктринах. То, в каком виде они представляются, зависит от метафизических взглядов, религиозного миропонимания и, конечно же, инспираций (впрочем, об этих влияниях разговор особый, он будет представлен ниже) составителей этих доктрин. Однако, практически все эти доктрины берут начало из учения Платона об "идеях", или "эйдосах".

Платоновские идеи (от греческого "idea" - буквально: "т о, ч т о   в и д н о") - это идеальные  с у щ н о с т и, лишенные телесности, они являются подлинно объективной реальностью, находящейся вне конкретных вещей и явлений. Идеи вечны, "занебесны", они не возникают, не погибают, они безотносительны и не зависят от пространства и времени. Идеи составляют  о с о б ы й   и д е а л ь н ы й м и р (много позже этот мир будет назван потусторонним), который у Платона отождествляется с бытием, противопоставленным небытию, в свою очередь отождествляющимся с материей и пространством. Земной, чувственный, мир порожден идеями и материей и занимает срединное положение между ними. Идеи скрываются в "Едином" - основе всякого бытия, - которое само по себе лишено каких-либо признаков, не имеет ни частей, т. е. ни начала, ни конца, не занимает какого-либо пространства, не может двигаться (поскольку для движения необходимо изменение, т. е. множественность); к нему неприменимы признаки тождества, различия, подобия и т. д., о нем вообще ничего нельзя сказать, - оно выше всякого ощущения и мышления. Достоверное познание (Гнозис) по Платону возможно только об  и с т и н н о   с у щ и х   и д е я х. И источником такого познавания служат и   в о с п о м и н а н и я   б е с с м е р т н о й   д у ш и   ч е л о в е к а   о   м и р е   и д е й,   с о з е р ц а е м о м   е ю   д о   с в о е г о   в с е л е н и я   в   с м е р т н о е   т е л о. Таково вкратце и упрощенно учение Платона.

Из идеалистического учения Платона развилась школа, получившая его имя - платонизм, которая свое дальнейшее развитие получила в неоплатонизме. Одним из главных постулатов неоплатонизма гласит, что материя есть лишь низшее звено в иерархии вселенной - это эманация (т. е. излучение, истечение) мировой души, над которой возвышается дух, а еще выше - Первосущность, или Единое. Высшая ступень философии у неоплатоников достигается не посредством опыта и разума, а путем  м и с т и ч е с к о г о   э к с т а з а. (Вопрос экстаза выделен в отдельный пункт и будет рассмотрен ниже.)

Учение Платона и неоплатонизм послужили фундаментом для образования и развития многочисленных более поздних философских и религиозных учений. К сегодняшнему дню наиболее известным таковым (видимо, в силу своего экзотерического и потому массового характера) является зародившаяся в начале XX века антропософия (так же как, собственно, и теософия, из которой антропософия и выделилась) - мистическое учение о человеке, включающее методику самоусовершенствования и развития предполагаемых тайных способностей человека, приводящих к духовному господству над природой. Не вдаваясь в подробности учения Рудольфа Штайнера, отца антропософии, по исследуемой теме достаточно будет указать, что идеи Платона преемственно переродились у него в "мысли": "Как теплота проникает земные вещи и существа, так в  с т р а н е   д у х о в  проникает все мир мыслей. Но только мысли надо представлять себе здесь как  ж и в ы е   с а м о с т о я т е л ь н ы е   с у щ е с т в а. Что человек постигает в видимом мире как мысли, это как бы тени того, что в стране духов живет как мысле-существа. Представьте себе мысль, как она бывает у человека, извлеченной из этого человека и одаренной, как деятельное существо, с а м о с т о я т е л ь н о й   в н у т р е н н е й   ж и з н ь ю,  и тогда вы получите слабое, образное выражение того, что наполняет четвертую область страны духов. То, что человек в своем физическом мире между рождением и смертью воспринимает как мысли, есть только  о т к р о в е н и е   м и р а   м ы с л е й, как оно может произойти через органы тел. Но все те мысли человека, которые означают обогащение в физическом мире, берут свое начало в этой области. При упоминании о таких мыслях не следует иметь в виду одни только идеи великих изобретателей или гениальных личностей, но у каждого человека можно наблюдать, как ему "проходят в голову мысли", которыми он не только обязан внешнему миру, но и преображает этот внешний мир" ("Очерк тайноведения", глава "Сон и Смерть"). Описанные Штайнером мысле-существа обитают в духовном мире (мир идей Платона, значительно усложненный по своей структуре) - в потустороннем мире, который человек способен посетить, лишь перейдя порог смерти (т. е. так же, как и в учении Платона), или, в особо выделяемых случаях, в состоянии сна. Как должно быть понятно, способность мысле-существ к просвещению, "обогащению", человека входит в их функции (что, опять же, является наследием Платона).

Идеи Платона обосновались и в ряде философских учений - это, в первую очередь, средневековая мистическая философия и, в частности, схоластика, в которой преемницами платоновских идей в какой-то мере стали универсалии, служившие предметом бесконечных споров схоластиков. В следующем этапе развития философии, картезианстве, располагаются "в р о ж д е н н ы е  и д е и", которые, согласно Декарту, даны от Бога. Со своим последующим развитием (впрочем, для кого и упадком) философия удаляется от религиозности и мистицизма, но платоновские идеи обнаруживаются также и в более поздних, сложившихся в XIX веке системах философских взглядов. Например, Шопенгауэр развил учение Платона об идеях в применении к своему учению о воле. По нему познание идей "возможно  т о л ь к о   в   в и д е   и с к л ю ч е н и я - при особо  б л а г о п р и я т н ы х   у с л о в и я х  и не надолго" ("Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего будущего"), - здесь, в принципе, можно усмотреть косвенное указание на то состояние, которое и обозначается как "время Ляпунова". Приемником платоновского учения об идеях является и Владимир Соловьев, также развивший его для своей религиозной философии ("Чтения о богочеловечестве") - Соловьева даже называли "русским Платоном". С определенных позиций "наследницами" платоновских идей можно считать и философские  к а т е г о р и и, трактовавшиеся разными философами абсолютно по-разному на протяжении веков (а рассматривал их еще Аристотель) - но чисто духовными трансцендентными сущностями их понимают даже в XIX веке (например, Гартман).

Можно привести примеры принятия платоновских идей и различными мистическими поэтами. Алигьери Данте, чье творчество, как известно, имеет явную эзотерическую подоплеку, следовал взглядам неоплатоников. Он составил свое собственное учение об "Интеллектах", которых "в просторечии люди называют  А н г е л а м и" - это учение раскрыто им в трактате "Пир" (работа с таким же названием есть и у самого Платона). Термин же "интеллект" употреблялся и в схоластике, но в несколько ином плане - для обозначения высшей познавательной способности человека, или сверхчувственного постижения им духовных сущностей.

Многое указывает на то, что и Э. А. По был последователем этого учения - например, рассказ "Сила слов" (произведение из серии рассказов, построенных в форме диалога между душами умерших людей - подобные произведения являются, пожалуй, наиболее метафизическими в творчестве По), в нем упоминаются "Небесные Интеллекты", обладающие "абсолютным совершенством".

В свою очередь во взглядах Йетса также четко прослеживается влияние учения Платона: в своем эссе "Per Amica Silentia Lunae" он уделяет много внимания как Данте, так и другим платоникам - в частности, довольно часто приводит заключения не столь широко известного философа-платоника Генри Мора (XVII век). Показательно, как следует из этой работы, что Йетс не видел причин разделять  п р и з р а к и (Йетс одно время довольно серьезно увлекался спиритизмом) и  м ы с л е н н ы е  о б р а з ы - наделяя таким образом мысли (т. е. идеи) характеристиками явственных сущностей, - коими, по представлениям спиритов, и являются призраки. Здесь же Йетс приводит мнение Шелли (Йетс называет его "истинным платоником") - соглашаясь с ним - о том, что "«мысли, которые называются реальными или внешними объектами», только регулярной повторяемостью отличаются от «галлюцинаций, фантазий и видений сумасшедших»", - указывая таким образом на один и тот же "источник" мыслей и галлюцинаций и подразумевая, что это, в принципе, всего лишь разные формы одного и того же явления.

VI. Идеи в психологии.

С точки зрения освещения вопроса об идеях не менее интересно и познавательно будет обратиться к некоторым теориям психологов. Справедливости ради стоит отметить, что представленные ниже теории и гипотезы не принадлежат к разряду ортодоксальных, т. е. они не вписываются в рамки академической науки, и потому она чаще всего не принимает их, - разве что за исключением первой представленной, да и то, психологи-"ортодоксы" противоречиво - вплоть до полного неприятия - относятся к ее автору. Понятно, что речь идет о К. Г. Юнге и его архетипах. Вот как он определяет их в "Психологическом комментарии к Тибетской Книге Мертвых": "Есть такие всеобщие духовные предрасположенности, под которыми следует понимать своего рода  ф о р м ы (платоновские  э й д о с ы), служащие духу образцами, когда он организует свое содержание. Эти формы можно назвать и категориями - по аналогии с логическими категориями... Только наши "формы" - это категории не рассудка, а силы  в о о б р а ж е н и я. Поскольку построения фантазии в самом широком смысле всегда наглядны, то ее формы априори носят характер образов, а именно  т и п и ч е с к и х   о б р а з о в, которые я по этой причине вслед за Блаженным Августином и назвал архетипами. ... Это постоянно наследуемые, всегда одинаковые  ф о р м ы   и   и д е и...". Т.о. видно, что архетипы Юнга - это все те же идеи Платона, определенные не идеалистом, но рационалистом (без уничижительного значения этого слова по отношению к Юнгу), не философом, но ученым. Впрочем, в другом месте Юнг рассуждает как истинный платоник: "И д е я м, которые пленяют людей и которые они считают истинными, свойственно что-то странное: они рождаются  в н е   в р е м е н и, из того, что существует  в е ч н о, из материнской душевной  п р а о с н о в ы, сквозь которую эфемерный дух отдельного человека прорастает словно растение, что цветет, плодоносит и дает семена, увядает и гибнет" (эта и все последующие цитаты Юнга даны по: В. Бакусев "Карл Густав Юнг: парадоксы жизни и творчества" - вступительная статья к К. Г. Юнг "Психология бессознательного"). Далее, Юнг характеризует свои архетипы как "т р а н с ц е н д е н т н ы е  по отношению к сознанию  р е а л ь н о с т и, ... вызывающие к жизни комплексы представлений", эти "содержания бессознательного" есть некие  а в т о н о м н ы е   с у б ъ е к т ы, обладающие "спонтанностью и целенаправленностью, а соответственно, неким родом сознания и ... свободы воли", и ведущие себя как "относительно  с а м о с т о я т е л ь н ы е   о р г а н и з м ы". В принципе, в теории Юнга, как и во мнении Шелли-Йетса, также можно найти указание на "тождественность" "нормальных" мыслей и галлюцинаций: душевная болезнь у него вовсе не "противоположность здоровья", а лишь "особый случай" проявления универсальных законов, управляющих человеческой психикой. Показательно, что несмотря на осторожность Юнга в высказывании своих взглядов - во избежание обвинений в метафизике ("академист" все-таки), его теория оказалась в достаточной мере приемлемой среди некоторых религиозных деятелей, особенно Востока. И удивляться тут нечему, ведь сам Юнг не исключал возможности того, что архетипы есть то, что приходит "свыше": "То обстоятельство, что божество на нас воздействует, мы можем констатировать лишь посредством психики; при этом, однако, мы не в состоянии решить, исходят ли эти воздействия от Бога или от бессознательного, т. е. невозможно определить, являются ли божество и бессознательное двумя разными величинами".

Другой современный психолог, с концепцией (снова неортодоксальной) которого небезынтересно ознакомиться с позиций рассматриваемой темы - Г. Прайс. В своей работе "Сознание сверх сознания и сознание сверх материи" Прайс выводит собственное понятие "идей", которые "являются  к о н е ч н ы м и   э л е м е н т а м и   м е н т а л ь н о г о   м и р а". Свою идею Прайс характеризует следующим образом: "Идея наделена способностью быть причиной некоторого действия, и поэтому она не только может  с у щ е с т в о в а т ь   н е з а в и с и м о   о т   с о з н а н и я, в котором возникает, но и   д е й с т в о в а т ь  вне этого сознания". Это происходит потому, что "всякая идея обладает присущей ей  т е н д е н ц и е й   к   р е а л и з а ц и и  в некой физической форме, превращаться в некий объект или «материализовываться»". Естественно, что для идей, каждая из которых стремится материализоваться, будет характерна определенная "конкуренция": "Идея, овладевшая чьим-либо вниманием, реализуется посредством мускульных действий в той мере, в какой она преодолевает торможение со стороны других идей". В целом же прайсовские идеи, как и архетипы Юнга, также можно охарактеризовать как ставшие некими чуть ли не "полуматериальными" объектами платоновские идеи. И хотя представляется сомнительным, чтобы ученый с академическим образованием не мог знать - по крайней мере в общих чертах - платоновское учение об идеях, тем не менее, ссылок на Платона или проведения аналогий с его идеями в указанной работе нет (очевидно, во избежание обвинений в "мистике" и "метафизике" со стороны своих коллег...).

Прайс также вводит понятие "порога сознания", который "можно понимать как некий барьер или разграничительную линию между сознанием и бессознательным" - для входа в сознание из подсознания любая идея должна преодолеть этот "порог", или "барьер", - что, впрочем, не всегда ей удается. Имея подобное определение "порога сознания", Прайс уточняет характеристику идеи: "Всякая идея обладает присущим ей стремлением пересекать порог и входить в сознание, если это возможно. Это аналогично стремлению каждой идеи к своей материализации". (Стоит отметить, что, хоть по своему "месторасположению" "порог сознания" Прайса в какой-то степени и аналогичен юнговскому "инсулярному" (т. е. островному), или "аппроксимативному" (т. е. приблизительному, смутному) сознанию, которое суть определенные "квазисознательные", т. е. "мнимосознательные", образования, занимающие промежуточное положение между сознанием и бессознательным, однако, это принципиально разные теории: у Юнга инсулярное сознание не служит каким-то "препятствием" при связи сознания с подсознанием, это своеобразный "посредник".) Определенно, понятие "порога сознания" как препятствия для идеи можно применить и к любой теории идеи вообще - даже более того, этот порог, барьер, просто обязателен, так как ничем не ограниченный "наплыв" идей в сознание человека, вне всяких сомнений, приведет лишь к роковым последствиям. Также ясно и то, что этот порог можно преодолевать и с другой стороны, т. е. человеческое сознание, преодолев его, само способно приблизить к себе идеи. Осуществить это возможно во "времени Ляпунова": находясь в нем, субъект пребывает в "пространстве", пограничном между сознанием и подсознанием, но между сознанием и подсознанием находится и "порог сознания" Прайса - таким образом, находящийся во "времени Ляпунова" ослабляет этот порог и становится более восприимчивым к "получению" идей.

VII. Идеи в действии.

В качестве вывода ко всему вышеприведенному материалу об идеях можно сделать следующее предположение: во "времени Ляпунова" человек, выходя за рамки своей земной экзистенции, проникает, или, точнее, устанавливает связь с потусторонним миром - миром идей Платона, страной духов Штайнера и т.д., и т.п. - "жители" (в т.ч. и Ангелы) которого способны как-то одаривать человека "сокровищами" своего царства. Даже более того: на "посланников свыше", в каком бы виде они ни представали - от простейших дремотных грез до являющихся ангелических сущностей, - можно "выйти", строго говоря, только во "времени Ляпунова". Здесь "бодрствующая" составляющая этого времени открывает дверь человеку, а "сновиденческая", или "потусторонняя" - "Посланнику свыше" (или даже самому божественному принципу: в индуистских Упанишадах, в частности, состояние глубокого сна человека сравнивается, а иногда и прямо отождествляется с соединением индивидуальной души со Всемирным Духом). "Время Ляпунова" - это, для наглядности прибегая к техническим терминам, своеобразная "шлюзовая камера", в которой могут пересекаться и "общаться" два несовместимых в обычной ситуации мира - Явь и Навь.

Вообще же, при упрощенном и тривиальном понимании учения об идеях (мыслях, архетипах и т.д.), фразы типа "идеи в воздухе витают", "улавливать мысль на лету" и подобные им, должны пониматься в прямом смысле. И попытки спиритов, по сути "материализовавших" идеи в своих доктринах, сфотографировать мысль, кажутся не такими уж и абсурдными - в "Per Amica Silentia Lunae" Йетс объясняет, почему это в принципе возможно. Также становится понятной природа ситуаций типа "понять в одно мгновение", "вмиг осознать" и т. п. - это идея, подобно стреле, достигающей цели, или молнии, разящей дерево (причем, это не просто метафора - символизм молнии будет рассмотрен ниже), проникает в сознание и полностью овладевает им: "Что-то странное как будто прошло между ними... Какая-то  и д е я  проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон...", - Ф. М. Достоевский, "Преступление и наказание".

С этих же идеалистических позиций объясняется и такой процесс "умственной деятельности", как "развитие мысли": снизошедшая на индивидуум идея (преодолевшая "порог сознания" по Прайсу) "облегчает" задачу по проникновению в сознание другим идеям, сходным с ней по содержанию, и даже "притягивает" их. В "Per Amica Silentia Lunae" Йетс, ссылаясь на Мора, так разъясняет эту платоническую концепцию: "Душа, в изменениях своей "витальной предрасположенности", ... п р и в л е к а е т   к   с е б е   н е к у ю   м ы с л ь, которая по ассоциации влечет к себе цепочку других мыслей и наделяет их жизнью в оболочке, отмеренной в соответствии с интенсивностью первого впечатления. Зернышко растет, и этот рост может продолжаться помимо воли, даже помимо сознания". О том же, что именно служит причиной притяжения мыслей определенной направленности конкретным сознанием, также выдвигалось множество предположений и гипотез, но рассмотрение этого вопроса не входит в задачи статьи, кроме того, ничто не мешает остановиться на упомянутом термине "витальная предрасположенность" - т.е. предрасположенность, стимулированная нематериальным жизненным началом - "душой", "жизненной (витальной) силой", энтелехией и т. д.

Очевидно, и сущность ситуаций типа "нахлынули воспоминания", "захлестнула волна воспоминаний" и т. д., также кроется в представлении об идеях. Естественно, вполне логично указать, что воспоминания приходят вовсе не "свыше", как какие-то идеалистические сущности - с точки зрения психологической теории подсознания объяснить явление "наплыва воспоминаний" гораздо проще (понятно, что обращаться следует не к коллективному, а к индивидуальному бессознательному). Тем не менее, с мистической точки зрения нельзя так уж категорически утверждать, что "сформированные" человеком воспоминания не отправляются "наверх". Кроме того, с мистической же точки зрения вообще нельзя утверждать о том, что конкретное воспоминание "принадлежит" именно тому лицу, которое в данный момент его переживает: это ясно проявляется в той парадоксальной ситуации, когда человека внезапно охватывает сильнейшее ощущение типа "со мной это уже было". Это "воспоминание о никогда не происходившем" так никто до конца и не объяснил, хотя предположений выдвигалось множество. Очень может быть, что к подобным явлениям применять термин "воспоминание" неверно - если только выражение "квазивоспоминание".

Кстати, ситуация типа "со мной это уже было" как нельзя лучше иллюстрирует спонтанный вход во "время Ляпунова", тем более, что, по сути, она ничем не отличается от каких-либо видений или даже галлюцинаций: просто эта ситуация, в отличие от тех же видений и галлюцинаций, поражает человека лишь переживаемым непонятным ощущением, но никак не видимым им - как правило, оно не выходит за рамки "нормальности" и не является чем-то "из ряда вон выходящим". "Спонтанность" же здесь имеется в виду в том смысле, что для входа во "время Ляпунова" не было создано никаких предпосылок (типа ситуаций "бодрствование-сон" или "сон-бодрствование"): "потустороннее" захлестывает человека, когда тот пребывает в самом обычном, нормальном состоянии. Это, собственно, и есть оговоренный выше вход во "время Ляпунова", по завершении периода которого первоначальный процесс, предшествовавший ему, продолжает следовать по все тем же первоначальным (прерванным или искаженным во "времени Ляпунова") законам. Естественно, каждый человек хоть один раз в своей жизни, да переживал подобный неожиданный "контакт с потусторонним", или "спонтанный вход во «время Ляпунова»" (хотя бы как ситуацию "со мной это уже было") - этот контакт характеризуется полной невозможностью быть объясненным с каких бы то ни было точек зрения, а также ощущением (смутным в той или иной степени) переживания человеком "чего-то внеземного". Разумеется, существуют отдельные индивидуумы, которые переживают подобные события даже довольно часто - но к этому нужно иметь особую предрасположенность, или, что называется, "дар Божий" (в "Per Amica Silentia Lunae" Йетс довольно часто говорит об этом даре). Как бы там ни было, подобные ситуации спонтанного входа во "время Ляпунова" убедительно показывают, что тот - потусторонний - мир не так уж и далек, как это представляется земному бодрствующему взору.

И еще один эпизод об "идеях в действии". Из стремления каждой идеи к своей реализации, или материализации, в своей работе Прайс объясняет и механизм идеомоторного действия (т.е. непроизвольного и неосознаваемого перехода представления о, к примеру, движении мышц, в реальное выполнение этого движения): "Когда кто-то переходит по узкой дощечке через ручей и подумает, что сейчас свалится в воду, можно держать пари, что случится именно то, чего он боится. Так называемые "нервные" люди, которые постоянно думают о том, чего бы им хотелось избежать, постоянно же наталкиваются на это именно  п о т о м у, что все их внимание направлено на предмет своих опасений. А те люди, которых называют "людьми с железными нервами", просто способны отвлекать свое внимание от возможных неприятностей и вместо этого сосредотачиваться на чем-то желательном для себя". Как видно, идеи могут не только "озарять", но и "подталкивать" - и, порой, в прямом смысле слова. В максимально упрощенном виде эта теория выражается простонародным "накаркать" - т. е. "посеять идею" о негативном событии. Следует также указать на то удивительное обстоятельство (оно, впрочем, будет подробно рассмотрено в следующем пункте), что Прайс - ученый XX века, своей теорией идей и идеомоторного действия всего лишь повторят учение о "воображении" мистика и алхимика Парацельса, жившего в XVI веке. Достаточно сравнить вышеприведенную цитату с цитатой из работы Парацельса "Магический архидокс" (глава "О воображении и как оно достигает своей экзальтации"): "Сколько людей погибло на войне из страха перед выстрелом? Но в смерти их повинно лишь собственное воображение, не оставлявшее их до последнего часа. То есть, столь велик был их страх и столь ужасал каждый выстрел, что думали они лишь о том, как будут ранены стрелой. Таких убивают гораздо чаще, нежели отважных, кто смело и без страха идет на врага. ... А потому пусть тот, кто хочет стать добрым солдатом и удостоиться рыцарского звания или же иных отличий на войне, сосредотачивает свой ум и воображение на каком-нибудь выдающемся и отважном военачальнике или полководце, таком как Юлий Цезарь или коими были и многие другие римляне".

Что, однако, ни средневековый алхимик, ни современный ученый не уточняют, так это то, что и "воображение" первого, и "идеомоторное действие" второго, в подавляющем большинстве случаев проявляют себя лишь тогда, когда они имеют явно "н е г а т и в н ы й" характер для своего создателя (или носителя), т. е. когда тот "настроен" на плохое предстоящее событие. А что касается "положительного" характера - то, сколько бы человек ни "воображал" нечто благоприятное, сколько бы он ни "рождал" благотворных для него идей, сколько бы он ни мечтал - это, как правило, никак не сказывается на реализации "положительных" событий. Почему так происходит - можно только делать предположения. И здесь нельзя упускать из виду, что в подавляющем большинстве случаев идеи "негативного характера" материализуются и проявляют себя лишь тогда, когда их "рождает", "вынашивает" страх или неуверенность перед данным плохим предстоящим событием. В то же время, когда "рождение" подобных негативных идей сопряжено не со страхом перед ними, а с мужественной готовностью принять их, со "стоическим равнодушием" - т. е. когда все происходит по Шопенгауэру, - тогда эти плохие события либо вовсе не происходят, либо их действие значительно амортизируется. Пожалуй, учитывая понятие идеи, можно заключить, что в подобных случаях идеи просто "отпугиваются", - отпугиваются тем, что их материализация через данное сознание и его материалистическую оболочку не принесет им всей требуемой полноты.

VIII. Отдельное замечание о "новом".

На примере только что приведенной аналогии между средневековой теорией Парацельса и модернистской Прайса видно, что идеи имеют обыкновение через некоторые промежутки времени (порой весьма значительные - как в данном примере) снова реализовываться, находить себе дорогу в жизнь - быть может, несколько в видоизмененной форме, но всегда сохраняя свою суть незатронутой: в рассмотренной аналогии сама теория о связи мысли с последующим событием не изменилась - она лишь перешла из области мистики в область науки. Конечно, можно говорить о какой-то инспирации идеологов, философов и т. п. своими предшественниками, однако, во многих случаях увидеть ее нельзя даже при большом желании. Идея, которая согласно всем вышеприведенным учениям является  в е ч н о й, лишь заново снисходит на своего нового "избранника", "носителя". Таким образом, "новое - это хорошо забытое старое" - вечная и непогрешимая аксиома, поэтому ничто никогда не может "забыться", "стереться в памяти" или "потеряться". "Никакая мысль не может погибнуть", - Э. А. По "Сила слов". О том же, в принципе, говорит со своих жестких позиций традиционалиста и Рене Генон в работе "Кризис современного мира" (глава "Темный век").

Распространенная фраза об "изобретении заново велосипеда", пожалуй, верна в том смысле, что "изобретатель велосипеда" действительно "изобретает" его (пускай даже лишь для самого себя), а не занимается плагиатом, присваивая где-то вычитанные им давно открытые кем-то другим истины. Определенно, для идеи даже абсолютно не имеет значения, задокументируют ли ее, запротоколируют ли, переведут ли ее (для сохранности) в печатный или какой-либо другой вид, потому что "...вечные истины  н е   м о г у т   п е р е д а в а т ь с я  механически, но в каждую эпоху должны все  в н о в ь   р о ж д а т ь с я  из человеческой души", - и это пишет Юнг, ученый, а что уж тогда говорить о мнении мистиков, философов, поэтов и т. д. на эту тему.

Подобное постоянное (воз)рождение "вечных истин" Юнг в достаточной мере объясняет своей теорией архетипов. Весьма символично, что Йетс, современник Юнга, высказывал фактически ту же юнговскую идею архетипов (не будучи, скорее всего, знаком с ней), но со своих поэтическо-философских позиций: "Не найдя достаточных объяснений в существующей теории ... п а м я т и   о   н е з н а е м о м, я уверовал в некую Великую Память, передающуюся от поколения к поколению" ("Per Amica Silentia Lunae"). Практически одновременное появление теории архетипов Юнга и теории "Великой Памяти" Йетса является убедительным доказательством истинности этих теорий (точнее - э т о й   т е о р и и).

Только что рассмотренная ситуация одновременного свершения одного и того же открытия разными людьми намного шире известна из поучительной истории открытия радиосвязи: как известно, открытие итальянского изобретателя Гульельмо Маркони было сделано на год позже аналогичного открытия А. С. Попова (причем, ни о каком плагиате не может быть и речи), однако, в силу хорошо известной европейской тенденции не придавать значения и даже не замечать достижений русских ученых, в западном мире изобретение радио числится именно за Маркони, ему же была присуждена и Нобелевская премия. (Впоследствии, кстати, Маркони входил в руководящие органы фашистской партии Муссолини. В изобретении же Александра Степановича интересен, если не сказать курьезен, тот факт, что, в соответствии с некоторыми версиями, он работал над радио для налаживания связи с астральным миром!) Вообще же ситуация, когда автор какой-нибудь теории, изобретения и т. п. неожиданно узнает, что "открытое" им уже известно, не так уж и редка и абсолютно не нова - в частности, в средневековой и даже в гораздо более ранней алхимии она прослеживается сплошь и рядом, изобилует ими и современная прикладная наука. Только относятся к ней "второпроходцы" по-разному: одного огорчает, приносит разочарование, а то и прямо-таки убивает, что его опередили, - другого, наоборот, радует, придает уверенности, что он находятся на правильном пути. Но первый случай, конечно, более распространен - порой слишком много сил было вложено в это открытие, которое на самом деле таковым не оказалось. Все-таки в своем снисхождении в мир человеческий и выборе своего "носителя" идеи абсолютно непредсказуемые - и даже довольно жестокие.

В итоге получается, что фактически ничего  п р и н ц и п и а л ь н о   н о в о г о  создать нельзя. Большинство изобретений, теорий, доктрин, учений (от религиозных до научных) и т. д., и т. п., носят имя какого-нибудь человека вовсе не потому, что он "придумал" эту теорию, устройство и т. д., но скорее потому, что он либо окончательно сформулировал данную теорию и оформил ее в развитую концепцию, либо же с его подачи это изобретение стало широко применяться в мире или, по крайней мере, в определенной его области. И какой бы то ни было прогресс, особенно "научно-технический", является полной фикцией и иллюзией, постоянным "изобретением велосипеда заново". Иллюстрируя эту тему: можно как угодно предвзято относиться к "Утру магов" М. Повеля и Ж. Бержье, однако, высказываемые этими исследователями утверждения о том, что последние достижения и открытия в науке, включая даже такие грандиозные, как ядерная реакция, были давно известны средневековым алхимикам, все же не лишены оснований. Человечество обречено всю свою историю топтаться на месте, обманывая себя каким-то "движением вперед", тогда как в действительности ничего не меняется - одни и те же истины всего лишь меняют свои оболочки, фасады, покрывала.

IX. Экстаз как форма приобретения знания.

Как уже говорилось выше, у неоплатоников, т. е. у школы, располагавшейся непосредственно у истоков учения об идеях, высшая ступень философии, или познания, достигается не посредством опыта и разума, а путем мистического экстаза. Много позже эта теория, как отдельная ветвь самого учения об идеях, также станет преемственной в других, более поздних, религиозных и мистических доктринах. Между тем этот мистический экстаз есть не что иное, как частный случай спонтанного или же сознательно достигаемого посредством особых техник входа во "время Ляпунова", где потустороннее, или божественное, надындивидуальное, способно быть воспринято и даже осознано человеческим сознанием "сразу". Конечно, при подобном (абсолютно неконтролируемом) "контакте" потустороннее порой способно настолько превысить свой "допустимый уровень" для ограниченного человеческого сознания, что находящийся в экстазе полностью теряет власть над собой, что, в свою очередь, может привести к трагическим последствиям. Впрочем, в некоторых техниках этой потери самоконтроля как раз таки и добиваются.

Утверждения, подобные неоплатоническому о верховенстве приобретения знания (Гнозиса) посредством мистического экстаза (минутного озарения и т. д.) над приобретением этого знания через опыт, встречаются также и в других религиозных системах, напрямую не связанных с платонизмом и неоплатонизмом. Например, суфизм - эзотерическое мистическое течение в исламе: одно из его учений - это учение о "хал" - м г н о в е н н о м   о з а р е н и и, состоянии  э к с т а з а  суфия на пути к Богу. Другой пример, дзэн-буддизм, или просто дзэн - одно из течений дальневосточного буддизма: для этого учения характерно пренебрежение к обычным поискам знания и убеждение в том, что Истина невыразима в словах - ее можно постичь лишь путем  в н у т р е н н е г о   с к а ч к а,  о с в о б о д и в   с о з н а н и е  не только от проторенных путей, которыми движется мысль, но и от мысли вообще. Если разум свободен, то в это незаполненное пространство "извне" должно устремиться "нечто". Занятое же, заполненное сознание не привлекает к себе "извне" ничего.

Мгновенное экстатическое познание Истины по своей внезапности, силе, всепроникаемости, по своему оказываемому потрясению - оно подобно молнии: поэтому символика молнии и познания Истины тесно связаны между собой. "Парадоксальный миг  о з а р е н и я  в ведических текстах и текстах Упанишад сравнивается с  м о л н и е й. Брахман познается  м г н о в е н н о,  м о л н и е н о с н о. "Это поучение [Брахмана], - гласит Кена-Упанишада (IV, 4), - это то, что сверкает как  м о л н и я". "И с т и н а   в   м о л н и и", - вторит ей Каушитаки-Упанишада (IV, 2). Известно, что тот же образ - м о л н и я   д у х о в н о г о   о з а р е н и я - встречается в греческой метафизике и христианской мистике", - Мирча Элиаде "Образы и символы". Только молния может служить символом могущества и величия Брахмана - Бога - безличного Абсолюта, лежащего в основе всех вещей, - в один миг, в одно мгновение, т. е. вне Времени, открывающегося простому смертному в момент его "исхода" из земного мира. О связи символики молнии с Божеством говорит и Рене Генон в своих "Символах священной науки" (глава "Громовые камни"). Молния - "реальная" молния на этот раз - иногда предваряет и Божественного Посланника - А н г е л а - эту наивысшую разновидность и реализацию идеи: "Однажды ночью, когда ... Магомет лежал на полу пещеры, ... над ним сверкнула  м о л н и я. На него нахлынуло такое чувство совершенного  д у х о в н о г о   м и р а   и  понимания благословенности  н е б е с н о г о   п р и с у т с т в и я, что он  п о т е р я л   с о з н а н и е. Когда он пришел в себя, А н г е л  Джибрил стоял перед ним...", - так Мэнли П. Холл пересказывает одну из легенд о жизни Магомета в своем "Энциклопедическом изложении Масонской, Герметической, Каббалистической и Розенкрейцеровской Символической Философии" (глава "Вера Ислама"). Молнию может выдержать далеко не каждый: если прямое попадание молнии в незащищенного человека вызывает его мгновенную смерть, то молниеносный экстаз также может представлять смертельную опасность - для непосвященного, который, в принципе, и есть "незащищенный".

У поэтов экстаз также рассматривается часто, можно сказать, что это одна из их любимых тем. Йетс в "Per Amica Silentia Lunae" пишет, что "для постижения мира традиция предлагает нам ... слово - э к с т а з", и что "только в неуловимый момент  в н е з а п н о г о   о з а р е н и я  или в смутных словах, доносящихся до нас в тиши раздумья, м ы с л и   д у х а  могут достичь нас почти неискаженными". А в своих "наставлениях" по части достижения этого озарения (дар к спонтанности, как говорилось выше, дан не всем) Йетс фактически вторит дзэн-буддистам: "Я обнаружил: стоит на время  о т к л ю ч и т ь   к р и т и ч е с к у ю   ф у н к ц и ю   у м а, что можно достигнуть тренировкой, или, при наличии особого дара, погружением в легкий  т р а н с, - так перед вами, один за другим, начнут проходить видения. Если вы сможете также  о т к л ю ч и т ь   в о л ю  и   н е   в м е ш и в а т ь с я   в  их  ф о р м и р о в а н и е, погружение станет полным: возникающие образы обретут особую чистоту красок и выражения, и вы вместе с ними окажетесь в неком пространстве, залитом мощным светом; причем картины, проходящие перед вами, будут ассоциативно связаны, ибо толчком для них послужили реальные образы и звуки. Вы поймете, как, отключив мысль и волю, можно вызвать из подсознательного любое целое, обладая лишь его фрагментом".

Как и ранее, вопрос экстаза небезынтересно будет проследить с позиций некоторых теорий психологии (но, опять же, неортодоксальных). В своей монографии "Состояния сознания" психолог Чарльз Тарт приводит следующую мысль: "...В некоторых дискретных состояниях сознания, именуемых  в ы с ш и м и   с о с т о я н и я м и   с о з н а н и я, истина познается  н е п о с р е д с т в е н н о, без участия науки: нужно только войти в эти состояния, и человеку становится доступным некое  о з а р е н и е, снимающее все преграды между ним и тем, что может быть достигнуто и понято", - приведенная цитата демонстрирует определенную попытку ученого-"академиста" (только для таковых истина познается лишь "с участием науки") рассмотреть экстаз с "научной точки зрения". Далее Ч. Тарт делает весьма справедливое замечание, которое, к сожалению, иногда упускалось из виду многими мистиками, что порой приводило к плачевным результатам: "Однако само по себе  о щ у щ е н и е  того, что вы находитесь в непосредственном  к о н т а к т е   с   И с т и н о й, еще не гарантия того, что этот контакт действительно имеет место".

Здесь весьма к месту будет привести один старый анекдот о неком известном ученом конца XIX века - как правило, в анекдоте каждый раз называются разные имена, но в данном случае это имя не так уж и принципиально, так же как, впрочем, и подлинность самой истории. Этот ученый решил заняться изучением только что входившего тогда в моду опиума посредством "экспериментов". Естественно, "эксперименты" он ставил на себе. Однажды, после пробуждения от опиумного сна он ясно осознал, что перед самым погружением в глубокий наркотический сон, т. е. непосредственно перед полным "отключением", ему в голову пришла какая-то необычайная по своей глубине и значимости мысль. Ученый повторил свой "эксперимент", и на этот раз, сконцентрировавшись неимоверным усилием воли, прежде чем потерять сознание, он записал эту "глубокую мысль" (ему повезло, она вновь "посетила" его). Едва очнувшись от наркотического сна-обморока, исследователь кидается к бумаге с записанной мыслью и, потрясенный, читает: "Банан велик, а кожура еще больше". Как видно, данный анекдот весьма точно иллюстрирует примечание Тарта о неравнозначности ощущения контакта с Истиной с самим контактом. С другой стороны, эта "пойманная" опиоманом мысль может показаться действительно глубокой и важной, если "банан" и "кожура" - это всего лишь образы, символы, скрывающие за собой какие-то возвышенные понятия или представления. В итоге можется так статься, что  к а ж д о е  "улавливание" идеи есть соприкосновение с Истиной (дзэн-буддисты, Тарт и т. д.), приобретением Гнозиса (Платон) или высшей ступенью философии (неоплатоники и т. д.), и главный вопрос здесь заключается уже не в том, как выйти на эту Истину, а в том, как понять, что это все-таки она и есть, и как "расшифровать" "пойманный" образ, символ и т. п. Определенно, если выход к Истине является задачей, вполне осуществимой практически каждым (при правильном использовании соответствующих техник и наставлений), то распознание Истины и ее "расшифровка" - задача, под силу далеко не каждому.

В этой же монографии Тарт рассматривает проблему приобщения к "потустороннему" как психолог: он прогнозирует возможное отношение вступившего в контакт с Истиной к своему пережитому опыту. Ссылаясь на работу Дж. Пирса "Глядя сквозь трещины космического яйца", Тарт приводит метафору этого автора "о трещинах, или, если угодно, выходах, в скорлупе космического яйца культуры. Такая щель или трещина может быть  с о в е р ш е н н о   с в е р х ъ е с т е с т в е н н ы м   с о б ы т и е м, чем-то таким, для восприятия чего вообще нет социально обусловленных категорий... Если такое событие вам довелось пережить, может случиться так, что культурные тиски, в которых зажато ваше сознание, ряд структур, посредством которых ваше сознание "инкультурировано", вынудят вас забыть это событие или объяснить его так, что оно совершенно утратит свою значимость. Если вы испытываете нечто такое, о чем каждый человек скажет, что этого не может быть, стало быть вы безумны; но, если вы об этом никому не расскажите или даже постараетесь выбросить это памяти, все будет в порядке". Упомянутые в цитате "трещины в скорлупе космического яйца" Пирса - это не что иное, как те же самые "высшие состояния сознания" самого Тарта, или экстатические состояния мистиков. Само собой, Ч. Тарт писал свою работу в расчете на обычного, среднестатистического читателя, - для истинного же гностика проблемы типа "что делать с пережитым" просто не должно возникать: для него не существует всех этих воздвигнутых человеком для собственного же порабощения "культурных тисков", или, как их называет Э. Фромм, "определенных социально-психологических фильтров".

Естественно, выше были приведены далеко не все примеры доктрин и теорий, придающих решающее значение экстазу как средству приобретения знания, данная тема рассмотрена здесь лишь обзорно. Посвященная исключительно вопросу экстаза монография была бы, несомненно, крайне объемной, и говорить в ней следовало бы не только о каких-то развитых религиозных доктринах и учениях, но также и о таких довольно примитивных техниках достижения знания посредством экстаза, которые принадлежат шаманам различных народов планеты, греческим ятромантам, восточным дервишам и т. д. Наиболее же распространена концепция экстатического религиозного состояния, что довольно очевидно, в восточных религиях и учениях. Что касается причины, побуждающей мистиков и т. д. культивировать экстаз, отрицая опыт, то, скорее всего, с точки зрения всех этих учений и их интерпретаций гораздо надежнее "получить" знание, Истину, Гнозис, "свыше" в уже завершенном виде, нежели выстраивать его самому, имея опасность в процессе пути где-либо сбиться или ошибиться. Кроме того, если уж Истина сама по себе "божественна", то простому смертному человеку уже заранее не дано найти ее самому, тем более, обитая на земле. В задачи статьи не входит критика подобной фатальной установки, здесь стоит лишь отметить, что лучший вариант для гностика - это все-таки гармоничное согласование опыта со случаями мистического озарения - одно не отрицает другое, но дополняет.

X. Сущность "вдохновения".

Тема идей и экстаза непосредственно связана с вопросом "творческого вдохновения". Определенно, высказывание типа "Муза посетила" (или "вдохновение посетило") синонимично высказыванию "в голову пришла идея". Этим, в принципе, и исчерпывается весь процесс вдохновения. Владимир Соловьев прямо утверждал о "прямой связи художества с метафизическим миром  и д е а л ь н ы х   с у щ е с т в" ("Чтения о богочеловечестве", "Чтение пятое"), даже более этого, само творчество он видел как неоспоримое свидетельство идеального мира: "Действительность  и д е й   и   у м с т в е н н о г о  созерцания несомненно доказывается фактом художественного творчества". В другой своей работе, "Кризис западной философии (Против позитивистов)", Соловьев указывает и на связь творчества с экстатическим состоянием: "Обращаясь ... к художественному творчеству, мы находим, что хотя субъект его, несомненно, есть лицо художника, но, с другой стороны, для истинного творчества необходимо, чтобы художник не оставался при своем ясном и раздельном сознании, а выходил бы из него в  э к с т а т и ч е с к о м   в д о х н о в е н и и, так что, чем менее личной рефлексии в произведении, тем выше его художественное достоинство".

Для Йетса понятия "вдохновение" и "экстаз" также синонимичны - в качестве вывода к своему суждению о "внезапном озарении" (приведенному выше), он говорит следующее: "Мы - поэты и художники, которым запрещено преступать грань осязаемого, - должны, по-моему, жить как смиренные скоты, переходя от желания к апатии, и снова к желанию, п о к а   о з а р е н и е   н е   н а г р я н е т   к нам  п о д о б н о   с т р а ш н о й   м о л н и и" ("Per Amica Silentia Lunae") - и здесь все та же "Божественная молния", внезапная и страшная (следует также напомнить и об упомянутой ранее "вспышке магния" Йетса). Даже такие привычные метафоры, как "осенила идея", "озарило вдохновение" и им подобные, несут в себе "элемент молнии": своей вспышкой молния и озаряет, и осеняет. И, в крайнем случае, п о р а ж а е т ("его поразила идея").

Понятно, что, если художник улавливает какую-то идею и в дальнейшем всего лишь реализовывает ее своим "орудием труда", дает ей дорогу в осязаемую жизнь, то он вовсе необязательно понимает, что же в действительности творит. О том, что поэты сами могут абсолютно не понимать того, о чем говорят и пишут, говорил еще Платон, поэзия - "б о ж е с т в е н н а я   о д е р ж и м о с т ь" или "п о э т и ч е с к о е   б е з у м и е" (кстати, греческое слово "мания" ("mania") одновременно означает и "вдохновение", и "безумие") - у него прямо противопоставляется рациональности, умению логически объяснить происходящее. В "Апологии Сократа" Платон приводит и аналогичное мнение Сократа: "... Чуть ли не все там присутствовавшие лучше могли бы объяснить творчество этих поэтов, чем они сами. Таким образом, и о поэтах я узнал в короткое время, что не благодаря мудрости могут они творить то, что творят, но благодаря какой-то природной способности и в  и с с т у п л е н и и, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем  н е   з н а ю т   т о г о,  о   ч е м   г о в о р я т". В свою очередь Генон, рассматривая вопрос сохранения и передачи "высшего смысла" (глава "Святой Грааль" "Символов священной науки"), также пишет, что многие поэты "вовсе не осознавали" того, что же они пишут на самом деле: "...поэт ... в некотором смысле играет ту же роль, что и непосвященный народ, помимо своей воли сохраняющий и передающий инициатические сведения".

Таким образом, художники, поэты и т. д. в большинстве случаев выполняют функции обыкновенных медиумов, являющихся лишь безвольными посредниками ("медиум" происходит от латинского "medius" - "средний") между миром людей и миром духов. И нет ничего удивительного в том, что некоторые спириты считали настоящими творцами художественных произведений именно духов умерших, которые, якобы, и вдохновляют всех художников, творцов (см. также вышеприведенное утверждение Йетса о тождественности призраков - т. е. душ умерших - и мысленных образов - т. е. идей).

Но если "призрак" - все та же идея, то идеей таким же образом может оказаться и "демон", который, как известно, способен  в с е л я т ь с я  в людей. И действительно, другой термин, который прекрасно описывает неосознаваемый процесс творчества - "одержимость": "работать как одержимый", "быть одержимым идеей" и т. д. Конечно, с одной стороны, "творческая одержимость" была так определена лишь метафорически, по аналогии с древним как мир явлением одержимости "демонами", "бесами" и т. д. (описание случаев одержимости встречаются еще в древнеегипетских легендах). С другой стороны, если все-таки признать "демонов" идеями, то между "творческой одержимостью" и "одержимостью бесами" нет никакой принципиальной разницы.

О том, что творящий художник тождественен одержимому демонами, говорит и само слово "демон" (греческое "daimon") - первоначально оно означало именно "и с т о ч н и к   в д о х н о в е н и я". Другое первоначальное значение этого слова - "охраняющий дух", или "Ангел-Хранитель". Не столь ясную с первого взгляда тесную связь этих понятий - "источник вдохновения" и "А н г е л - Х р а н и т е л ь" - можно пояснить следующим образом. Чаще всего в творчестве художника (поэта, философа и т. д.) постоянно прослеживается некое "направление", или какая-то определенная тема, мысль: в некоторых произведениях она составляет главную, основную мысль, в других лишь эпизодическую, в третьих эта мысль завуалирована и т. д. - художник, будучи  о д е р ж и м ы м  своим демоном (своей идеей), постоянно проводит эту мысль, и часто даже неосознанно. Эта постоянно прослеживающаяся мысль художника, это направление его творчества, и есть по сути "его" идея, демон, его ангел, который был "приставлен" к нему (отсюда понятно, что "талант" художника ни в коей мере не зависит от него самого, и уж тем более не является "генетически обусловленным наследственностью"). Само собой, эта "приставленная" идея должна постоянно заботиться о том, чтобы художник выразил ее в телесном мире как можно глубже, дал ей как можно больше жизни в материальной оболочке - поэтому она и будет стараться оберегать его, т. е. быть его "Хранителем". Классический пример - демон Сократа, который удерживал философа даже в маловажных случаях, если тот собирался сделать что-нибудь неправильно. Не столь уж редкие случаи неожиданной и даже трагической смерти одаренных художников, поэтов, писателей, философов и т. д. можно понимать и так: идея выразилась посредством этого творца в максимально возможной (или допустимой) для себя степени, и ей больше нет надобности заботиться о своем "носителе" - миссия идеи и художника закончена, Ангел-Хранитель оставляет своего "опекуна". Но это "расставание", скорее всего, нельзя трактовать как то, что идея "эгоистически отбросила" служившего ей человека, это вовсе не ситуация "выжатый лимон" - достаточно вспомнить рассуждения осужденного на смерть Сократа о своем "божественном знамении". Стоит также заметить, что случай художника и т. д., который бы обладал высокой плодотворностью, и, вместе с тем, чья жизнь была бы довольно продолжительной - такое явление встречается не столь уж и часто, его можно даже назвать исключительным. С другой стороны, жизнь художника может быть и долгой, но его "творческая жизнь" - не такой уж и продолжительной. В таких случаях обычно говорят "талант иссяк": идея, господствовавшая над художником, исчерпала себя. Естественно, своего Ангела-Хранителя имеет каждый человек, однако, у людей творческого склада он проявляет себя более очевидно.

Подобную "демоническую" природу имеет и феномен пророчества и предсказания. В древности греки называли "питонами" (или "пифонами") духов, которые помогали предсказывать будущее, а также самих людей, одержимых этими духами. Питоны, т. е. предсказатели, считались в средневековье такими же "одержимыми нечистой силой", как и обычные "буйные одержимые" (кстати, многие случаи "безумной одержимости" сопровождались даром пророчества), и поэтому подвергались преследованию и уничтожению Инквизицией (доказательство бесовности этого явления приводится в "Молоте ведьм" Я. Шпренгера и Г. Инститориса). Случай болгарской предсказательницы Ванги наглядно показывает "развитие нравов": то, за что в средневековье сожгли бы на костре, в преддверии двадцать первого века становится объектом настоящего фетиша.

С точки зрения "творческой одержимости" объясняется и такой факт, что, к примеру, автор глубоко мистических произведений в обычной жизни оказывается заурядным обывателем, быть может, даже и равнодушным к самой мистике - просто идеи по одним им ведомым причинам избрали его в качестве своего медиума, проводника, посредника (или же, как это определялось ранее, их "приставили" к нему). В качестве примера можно привести Артюра Рембо: наличие в его творчестве эзотерической и герметической символики, которое практически никогда не ставилось под сомнение, до сих пор вызывает споры о том, был ли Рембо знаком с трудами по оккультизму, магии, алхимии и т. д. Однако, с позиций "творческой одержимости" этот спор становится несостоятельным - великий поэт просто улавливал "приходящие образы" и отражал их на бумаге. Если бы Рембо действительно был искушенным в герметических науках, на чем настаивает ряд исследователей, то вряд ли бы всю вторую половину своей жизни, в течение которой он не написал ни строчки (а как поэт Рембо "умер" в 19 лет), бывший гений метался по миру подобно бродяге-авантюристу, хватаясь за какие попало дела, занятия и махинации. Или другой пример - Фридрих Ницше. С определенной долей уверенности можно утверждать, что Ницше никогда не интересовался ни оккультными, ни алхимическими, ни другими подобными работами - скорее всего, он просто не воспринял бы их серьезно. Между тем нередко в его произведениях, в том числе и в стихах, прослеживается алхимическая символика. А его афоризм за номером 379 из "Веселой науки", озаглавленный "Реплика дурака", есть не что иное, как толкование аркана Таро "Дурак" (свободного от числа и стоящего над всеми другими картами), который с эзотерической точки зрения понимается именно как "Философ" или "Алхимик".

Саймон Ифф, герой романа А. Кроули "Лунное Дитя", рассуждая о талантливой танцовщице, поясняет ее случай следующим образом: "Бывает, что  г е н и й  посещает ее. Ее танец - это своего рода  а н г е л ь с к а я   о д е р ж и м о с т ь, если можно так выразиться. Она танцует под величайшую, полную духовности музыку Шопена или Чайковского, а потом сходит с подмостков - и превращается во вздорную, скандальную, болтливую бабу". "Гений" у Кроули - это идея, Ангел-Хранитель (вообще же в древнеримской мифологии "гений" как раз таки и означал духа-покровителя, т. е. это почти полный аналог греческого "демона"). Сами взаимоотношения "человек-гений" ("творец-идея") Кроули характеризует как взаимоотношения "великого мудреца и его секретаря", который "грамотно записывает слова мастера и таким образом преподносит их миру; однако сам секретарь этого  н и к о г д а   н е   о с о з н а е т!". "Секретарь" Кроули есть все тот же "медиум". Дальнейшие размышления Кроули, вложенные в уста Саймона Иффа, лишь вторят приведенным выше мнениям Соловьева и Йетса: "...Человек истинно гениальный" сводит "свое человеческое "Я"  д о   н у л я  или даже до отрицательных значений, чтобы дать своему гению проявлять себя, к а к   т о т   з а х о ч е т. ... Что бы сам человек ни делал, он ничего не прибавит этим к своему гению; однако гению нужно наше "Я", и он может усовершенствовать его, может оплодотворить это "Я" знанием, обогатить творческими способностями".

Густав Майринк в своем романе "Белый Доминиканец" в прямо-таки фундаментальном монологе барона Бартоломеуса фон Йохера также ставит вопрос о подлинности авторства художественных произведений: архитекторов, художников, скульпторов и т. д. он называет "и н с т р у м е н т а м и  невидимой силы", а также "о д е р ж и м ы м и". О "п о в о д ы р я х" же писателей Майринк рассуждает еще во вступлении к роману: "я ли это творю на самом деле, или  в о о б р а ж е н и е - это не более чем магический аппарат, подобный тому, что в технике называют антенной?" В отличие от обыкновенных писателей, Майринк, искушенный мистик и эзотерик, не строит иллюзий относительно "своего авторства": "В конце концов, мне ничего не оставалось делать, как подчиняться влиянию того, кто называл себя "Христофор Таубеншлаг", отдаться его воле, одолжить ему, так сказать, для письма мою руку и вычеркнуть из книги все, что является плодом моих собственных замыслов". Кстати, самого Христофора Таубеншлага Майринк увидел, находясь во "времени Ляпунова": "...Однажды утром, когда я  п р о с н у л с я  после тяжелого сна без сновидений, сквозь  п о л у п р и к р ы т ы е   в е к и  как живой образ этой ночи я увидел фигуру...".

Из психологов ближе всего к этой метафизической истине подошел, естественно, Юнг со своей теорией архетипов: "Идеи, ... разделяемые большим кругом приверженцев, нельзя и считать-то собственностью их так называемых творцов; скорее, т е   с а м и   п о п а д а ю т   в   к а б а л у   к   с о б с т в е н н ы м   и д е я м. ... Идеи рождаются из чего-то большего, нежели данный конкретный человек. Мы не формируем их, а   с а м и   ф о р м и р у е м с я   и м и". Вообще, с точки зрения Юнга произведения искусства есть проявления все тех же влечений, которые заявляют о себе и в сновидениях. Это, несомненно, согласуется с мистической точкой зрения: потустороннее равно достижимо и во сне, и в творчестве.

Кстати, со всех позиций взаимосвязи идей и творчества следует считать несостоятельными взгляды, утверждающие, в частности, неправомочность "использования" искусства как средства какой-либо идеологии, в том числе и политической: если бы подобное искусство действительно было бы "противоестественным", то идеи, связывающие искусство и идеологии различных направлений, уже сами по себе не существовали бы, и, как следствие, не существовало бы и "идеологизированное искусство". Таким образом, сам факт существования подобного искусства и отрицает его противоестественность.

Касательно "творческой одержимости" следует сделать и такое замечание: созидающий художник в процессе своего творчества, в известном смысле пребывает именно во "времени Ляпунова". Факт, что в этот момент творящий не принадлежит обычному земному миру - окружающей обстановки для него не существует, и то, что происходит вокруг него, он осознает смутно, настолько он поглощен своей работой. Так что вполне правомочно будет сказать о творящем художнике, что он пребывает в абсолютно ином, идеалистическом, мире, который и пытается отобразить в своем творении - в картине ли, скульптуре ли, книге ли и т. д. И видеть (слышать и т. д.) этот мир дано исключительно ему. Высшая духовная сторона пребывания во "времени Ляпунова" - приобщение к Божественному, Истине, в полноценном и искреннем творчестве реализуется всецело.

XI. Ритуал как "время Ляпунова".

Проведение любого магического ритуала в действительности есть не что иное, как вход во "время Ляпунова". Можно провести довольно определенные аналогии между сознанием мага, проводящего ритуал, и сознанием человека, находящегося в дремоте - т. е. в простейшем виде "времени Ляпунова". Участник ритуала или магической церемонии, стремящийся призвать какие-то "высшие силы" (рассматривается классический случай), т. е. внеиндивидуальные реальности, или, иначе выражаясь, войти в контакт с потусторонним, должен четко сознавать свои действия - хотя бы для того, чтобы следовать предписаниям проведения ритуала (произносить заклинания и т. д.). Вместе с тем, входя в контакт с потусторонним, маг теряет действительную связь с реальным миром. Вообще, сам по себе факт проведения ритуала уже указывает на то, что законы этого (бодрствующего) мира в большей или меньшей степени отвергаются. Отныне все происходящее в атмосфере ритуала в гораздо большей степени подчиняется законам потустороннего. И то, как это потустороннее будет вести себя, с обычных человеческих позиций абсолютно непредсказуемо. Вызванный демон (попутно стоит заметить, даже демон черной магии является все той же идеей, касательно же его "телесности" можно привести замечание Кроули из "Лунного Дитя": "Маги предпочитают считать все наблюдаемые ими феномены такими же реальными, как их собственное тело, и все сомнения на этот счет опровергаются тем простым аргументом, что для распознавания этих феноменов нужны лишь соответствующие им средства") может исполнить требование-желание мага, но может и не исполнить, демон может полностью выйти из подчинения вызвавшему его магу и начать глумиться и издеваться над ним, а то и вовсе уничтожить его - средневековые гримуары часто указывают на вероятность подобного исхода ритуала. Вместе с тем, маг при достаточной магической силе и опыте может вступить в противоборство с демоном, или, в крайнем случае, вовремя свернуть ритуал во избежание пагубных последствий - подобно тому, как дремлющий человек может пробудиться по собственному желанию, если приходящие к нему видения пугают его, либо просто неприятны.

Само собой разумеется, что наблюдение и общение с "реальными" демонами или ангелами вовсе не является обязательным условием успешного проведения ритуала. Основным условием ритуала является именно контакт с потусторонним миром, приобщение к нему, - а при соответствующем настрое, желании, этого контакта можно достигнуть довольно определенно, независимо от техники и вида ритуала, - даже используя обряды нео-магии таких "оккультистов", как ЛаВей или Крэг.

XII. Некоторые замечания о медитации.

Другим классическим случаем пребывания во "времени Ляпунова" является медитация (которая, кстати, сама по себе есть не что иное, как все тот же ритуал). И, действительно, здесь медитирующий стремится приобщиться к Божественному, проникнуть в потусторонний мир и т. д., и в то же время он старается, что называется, "остаться на земле" - поэтому одним из главнейших условий является недопустимость засыпания, что при расслабляющем и монотонном состоянии человека в медитации является действительно трудной задачей. Однако, засыпанию во время медитации противоборствует необходимость сохранения определенной позы, поддерживая которую, трудно не то что уснуть, но даже задремать, а именно: голова, шея и спина медитирующего должны образовывать строго вертикальную линию (в соответствии с системой медитации это необходимо для того, чтобы находящаяся "в состоянии сна" в основании спины - в крестце - сакральная сила Кундалини могла пробудиться и подниматься вверх по хребту, активизируя другие энергетические центры - чакры, предпоследняя из которых является Третьим Глазом, а последняя располагается на темени, где и совершается переход к надындивидуальным состояниям). Также некоторые виды медитации требуют концентрации внимания медитирующего на каком-либо предмете или явлении: чаще всего оно направляется на вздымание и опускание брюшины при дыхании.

Между тем, "сновидения" и другие явления, наблюдаемые при пребывании в дремоте (они рассмотрены ниже), скорее всего входят в категорию "необычных феноменов", "аномальных впечатлений" и т. п., которых для успешной реализации медитации как раз таки необходимо избегать. Но здесь стоит учитывать, что сама по себе медитация - религиозная эзотерическая техника, ставящая перед собой высокие цели просветления, познания Истины и т. д. (естественно, здесь не имеется в виду имеющая наибольшее распространение в западном мире "медитация", которая служит лишь оздоровительным целям, - такую "медитацию" уместнее называть "спортивной"), поэтому идеи низкого разряда здесь и являются "аномальными впечатлениями": медитирующему необходимо "ухватить" главную Идею, Идею самого Бога. И при достижении этой цели медитирующего охватывает экстаз, который знаменует собой высший разряд проникновения человеческого сознания в потустороннее. Для достижения экстаза, как уже говорилось выше (доктрина дзэн-буддизма, кстати, также включает практику медитации), необходимо полное отключение сознания, что и является одним из необходимых условий медитации - в самадхи-йоге, в частности, "состояние бездумья" вообще считается изначальным состоянием Ума. Обычно это состояние принято пояснять следующим примером: пока человек пассивно отдается течению реки, он спокойно плывет вперед; но едва он попытается схватить в воде какой-нибудь предмет, как спокойствие его движения нарушается - подобным образом появление мыслей препятствует естественному течению сознания. Как видно, приведенное пояснение точно также правомочно и для процесса творчества - утверждения Соловьева, Йетса, Кроули и многих других созвучно с этим пояснением.

В позе медитирующего также стоит особо выделить положение рук и, в частности, пальцев. Несомненно, что мудры, которые выполняются во время медитации, по своему способствуют "контакту с потусторонним". О значении же соприкосновения ладоней во время "странствия в Духе" довольно подробно пишет Майринк в "Белом Доминиканце".

XIII. Некоторые замечания о гипнозе.

Пребывание в гипнотическом состоянии также можно приравнять к пребыванию во "времени Ляпунова": про находящегося под гипнозом человека нельзя определенно сказать, ни что он спит, ни что он бодрствует. В соответствии с современной психологией первая стадия гипноза (всего же различают три его стадии) характеризуется нарастающей сонливостью, ощущениями тяжести в теле, трудности открывать глаза, говорить, последовательно думать. Как видно, это есть и характеристики дремоты, т. е. одного из вида пребывания во "времени Ляпунова". Высокий эффект внушения возможен и на этой, низшей, стадии гипноза - но ведь явление, когда человеком овладевает некая мысль, по сути также является гипнозом, только "гипнотизер" здесь сверхчеловеческий, супраиндивидуальный. При продолжении сеанса подвергаемый гипнозу все больше входит в область сна и постепенно полностью теряет способность контролировать себя, становится все более подвластен влиянию чужой воли (гипнотизера). В третьей стадии гипноза - глубокого гипноза - субъект вообще полностью отгорожен от каких-либо ощущений и представлений внешнего мира и собственного организма, он сохраняет контакт только с гипнотизером, после подобного сеанса загипнотизированный не может сообщить, что было с ним во время гипноза (из-за полной аналогии состояния загипнотизированного состоянию лунатика, эта стадия называется сомнабулизмом). Понятно, что на второй и третьей стадиях гипноза человек входит в область сна ("насильственного"), и говорить здесь о пребывании во "времени Ляпунова" не приходится.

Для рассмотрения же гипноза не с психологической, а с мистической точки зрения, следует обратиться к рассказу Эдгара По "Месмерическое откровение" (вообще, не может не обращать на себя внимание довольно частое затрагивание этим автором темы сна и сновидений). Когда По писал этот рассказ, гипноз (у По он именуется месмеризмом) еще не стал ареной действия исключительно материалистической медицины и фокусников-шарлатанов, но воспринимался как некое метафизическое, мистическое учение. Итак, согласно По, гипноз (месмеризм) - это "патологическое состояние, необычность которого в том, что оно по своим признакам очень близко напоминает  с м е р т ь, или, во всяком случае, напоминает скорее именно ее, чем какое-либо другое известное нам естественное состояние человека; ... когда человек находится в подобном состоянии, органы чувств  п о ч т и  теряют восприимчивость; но зато по каналам, пока неизвестным, он воспринимает с исключительной чуткостью явления, обычным органам чувств не доступные; более того, уму его чудодейственно сообщаются  в ы с о т а   и   о з а р е н н о с т ь ... Месмерическое  о з а р е н и е  позволяет мне схватить сам ход рассуждений, который, пока я нахожусь в этом необычном состоянии, я могу проследить, но который - такова сама месмерическая феноменальность подобного состояния - становится недоступен моему пониманию в нормальных условиях, в сознании остаются лишь результаты этих рассуждений. Б о д р с т в у ю щ е м у   в о   с н е  рассуждения и вывод - то есть причина и конечный результат - даны нераздельно". Видно, что представленное описание месмеризма (так сказать, "метафизического гипноза") соответствует описанию состояния нахождения во "времени Ляпунова": исчерпывающее определение "бодрствующий во сне". Также в описании присутствуют экстатические "высота и озаренность", которыми характеризуется контакт с потусторонним: в рассказе подверженный "месмерическому воздействию" излагает Истины, подобно находящемуся в экстазе суфию. Присутствующее сравнение со смертью является указанием на потустороннее, за-жизненное, лежащее за границей жизни, которое достижимо в "месмерическом состоянии", т. е. во "времени Ляпунова". О непосредственной связи этого состояния и "посмертного" мира свидетельствует и финал рассказа, равно как и финал аналогичного ему по теме и сюжету рассказа "Правда о том, что случилось с мосье Вальдемаром". Само собой, говоря о смерти "бодрствующего во сне", уместно снова провести параллели с инициатической смертью.

XIV. Практические сведения о дремоте.

Для иллюстрирования вышеизложенного материала о "времени Ляпунова" и идеях в этом пункте приводятся некоторые результаты наблюдений и экспериментов, поставленных над простейшим проявлением "времени Ляпунова" - дремотой.

Характер появления "сновидений" (т. е. идей) в дремоте можно обозначить как постепенное "наплывание" одного видения за другим. Идеи могут быть "оформлены" в различном виде: это могут быть обыкновенные "промелькнувшие мысли", какие бывают у бодрствующего человека, могут быть "голоса" (это те же "голоса", что и при некоторых психических заболеваниях - см. приведенное выше утверждение Юнга), это могут быть видения (некие фиксированные изображения или картинки), могут быть и "полноценные" сновидения (своеобразные "ролики", в которых наличествует движение и действие). Возможны, конечно, и другие варианты - классификация подобных феноменов еще не разработана должным образом (если это вообще возможно). Однако, какого-то строго порядка появления этих явлений - например, в соответствии с "уровнем" их сложности - не существует, идеи постоянно чередуются, хаотически приходя друг другу на смену. Единственное, что можно сказать определенно - простейшие "промелькнувшие мысли" появляются гораздо чаще, их присутствие в дремоте практически постоянно. Также не исключено и одновременное появление двух разных типов идеи (например, мысли и видения), причем, они не обязательно связаны друг с другом по содержащейся в них "информации". Та "конкуренция" идей, на которую указывает Прайс в своей работе, наблюдается во "времени Ляпунова" отчетливо.

Как показывает практика, в дремоте, при выработке соответствующих навыков и опыта, помимо элементарного наблюдения мыслей, видений и т. д., можно достигнуть и более значимых результатов: например, "видеть" окружающую обстановку, находящуюся как перед глазами (закрытыми, само собой) экспериментатора, так и находящуюся позади него. Также вполне возможно "перехватывать", т. е. "читать", мысли окружающих исследователя людей, реально даже предвидеть некоторые события (как правило, незначительные), которые произойдут как в сиюминутной обстановке эксперимента, так и в близких к ней областях. Чаще всего подобные предвидения ("пророчества") распространяются на весьма непродолжительный отрезок времени, однако, как было определено серией удачных опытов, принципиально возможно предвидение событий и за несколько дней до их происхождения.

Уместно предположить, что если даже в подобной примитивной разновидности "времени Ляпунова" достигаются (причем, достигаются довольно легко) результаты, не возможные быть достигнутыми в нормальном бодрствующем состоянии, то в более совершенных, сложных видах "времени Ляпунова" эти результаты гораздо более значительны (прекрасное описание подобных результатов, достигнутых в состоянии медитации, дается в рассказе Мирчи Элиаде "Загадка доктора Хонигбергера").

XV. Наркотики и "время Ляпунова".

Состояние наркотического опьянения уже само по себе является пребыванием во "времени Ляпунова". В принципе, это можно сказать о любом виде опьянения (вплоть до т. н. "любовного опьянения"), однако, по вполне понятным причинам, о наркотическом - все-таки в гораздо большей степени. Пребывающий под воздействием наркотика, в зависимости от его качества, в большей или меньшей степени оторван от окружающей среды (вплоть до полного разрыва), он находится в принципиально ином мире, "сновиденческая" структура которого достаточно очевидна. Сегодня, в свете процветающей дегенеративной наркомании, называть этот "иной мир" "потусторонним" просто оскорбительно по отношению к действительному Потустороннему. Тем не менее, изначально он был и есть действительно потусторонний - проводящий по ту сторону сна и смерти: за это говорит хотя бы распространенный по всему свету обычай шаманов, колдунов, ведунов и т. д. употреблять наркотические и галлюциногенные средства в целях контакта с "миром духов", "миром предков" и т. д. и т. п. Несомненно, с исследовательской точки зрения, при вхождении во "время Ляпунова" в наркотическом опьянении можно добиться гораздо более значимых результатов, нежели в обычном состоянии дремоты, или даже медитации. Однако, проведение исследований в подобном состоянии крайне осложняется ослабляемыми (порой весьма и весьма) наркотическими препаратами самоконтролем и способностью "рационально" (без уничижительного значения этого слова) осмысливать проявления потустороннего мира. С этих позиций существенным минусом некоторых наркотических препаратов является их способность  п о л н о г о  переноса исследователя в потусторонний мир (с других точек зрения подобное свойство является, естественно, существенным плюсом наркотиков, но и здесь необходимо оговорить их  п р а в и л ь н о е употребление). Понятно, что наркотические средства представляют собой практически неисчерпаемое поле для исследований. Но это "поле" крайне коварное и опасное, кроме того, здесь очень просто извратить и профанировать возвышенную цель, - так что лучше сразу ограничиться замечанием, что область исследований наркотического состояния, и "время Ляпунова" в том числе, - это эзотерическая область исследований, которая не подлежит публичному обсуждению и толкованию. Стоит лишь отметить, что для магических целей подходят, разумеется, далеко не все наркотики. Наиболее благоприятные для исследований - это марихуана, псилобицидные грибы, пейотль (мескалин) и прочие традиционные "природные" средства, из получаемых химическим путем средств подходит, пожалуй, только ЛСД и его производные.

XVI. Заключение.

Вопросы, затронутые в представленной работе, не претендуют на полноту изложения и всесторонность отображения: в принципе, каждый ее абзац можно развить до отдельной главы. Тему "времени Ляпунова", идей, их взаимного пересечения, тему потустороннего мира, его следов в земном мире и возможностей осуществления сознательного, а главное - результативного, контакта с этим миром, можно продолжать бесконечно долго, - эта тема неисчерпаема. Однако, главная задача статьи - показать, что потусторонний мир вовсе не "чужд" человеку, и что он не так уж и отдален от обычного бодрствующего мира, и в должной мере эта задача выполнена.

Человек настолько ограничен своими собственными физическими, социальными, (псевдо)духовными и т. д. оболочками, что само применение по отношению к нему термина "человек" - как обозначение высшего создания из животного мира, - достаточно спорный вопрос. Если всмотреться внимательно в быт современного человека - он практически ничем не отличается от муравьиного: все та же бесконечная хаотичная суета вокруг родного муравейника, все тот же тяжкий груз на спине. Человеку, единственному живому созданию, дан шанс понять, что мир не ограничивается одним только его "муравейником", каким бы прекрасным он ни казался. И шагнуть за пределы своего "муравейника" - это не так уж и сложно. Нужно только захотеть. Впрочем,  х о т е т ь - тоже надо уметь. Каждому свое.

В качестве заключительного слова хотелось бы привести еще одну цитату из эссе Йетса "Per Amica Silentia Lunae", весьма символическую: "Вновь и вновь ко мне являлась мысль, что мы своими штудиями устанавливаем контакт с душами тех, кто занимался сходными вещами в прошлые времена, и что эти души по-прежнему обладают зрением, разумом и волей. Наши дневные мысли - только линия пены на отмели безбрежного сияющего моря, ... детям дано только лишь играть на его берегу, но есть те, что бороздят это море вплавь или под парусами, - и уж они-то, наверное, исследили все его берега".


Оглавление

  • I. Введение
  • II. Первоначальные сведения о "времени Ляпунова"
  • III. Метафизика "времени Ляпунова"
  • IV. Некоторые примеры пребывания во "времени Ляпунова".
  • V. Идеи.
  • VI. Идеи в психологии.
  • VII. Идеи в действии.
  • VIII. Отдельное замечание о "новом".
  • IX. Экстаз как форма приобретения знания.
  • X. Сущность "вдохновения".
  • XI. Ритуал как "время Ляпунова".
  • XII. Некоторые замечания о медитации.
  • XIII. Некоторые замечания о гипнозе.
  • XIV. Практические сведения о дремоте.
  • XV. Наркотики и "время Ляпунова".
  • XVI. Заключение.

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно