Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Об авторе

Питер Макиннис родился в Квинсленде, Австралия, а вырос на северных пляжах Сиднея, где живет и сегодня, являясь заядлым «бушуокером» (любителем лесных прогулок). После нескольких лет изучения бухгалтерского учета в 1960-х гг. он решил стать биологом и получил степень бакалавра по ботанике и зоологии. Будучи мужем и отцом троих детей, кем только Питер не успел побывать: учителем естествознания, инспектором отдела образования, затем там же – главным инспектором и счетоводом (а также получил степень магистра педагогики); позже был куратором в музее Powerhouse и в Австралийском музее, после чего вернулся на несколько лет в учебный класс. В 1999 г. Питер стал штатным автором интернет-энциклопедии WebsterWorld, где продолжает работать и по сей день.

За это время Питер написал сам или в соавторстве около 20 книг, в основном для детей и школ, а также с 1985 г. выступал на радиостанции ABC Radio National, появляясь в передачах «Научная книжная лавка», «Научное шоу» и чаще всего в «Бритве Оккама». Питер ведет большой сайт в Интернете (http://www.members.ozemail.com.au/~macinnis/scifun/index.htm), который за последние несколько лет получил много наград. Он был дважды отмечен с формулировкой «очень похвально» призом Майкла Дэйли за научную журналистику, а в 2000 г. книга для детей, соавтором которой он являлся, завоевала приз Уайтли от Королевского зоологического сообщества Нового Южного Уэльса.

Интересы Питера находятся на пересечении трех видов деятельности: литературы, науки и образования. Его следующая книга будет посвящена истории и развитию ракетостроения. Он невероятно плохо говорит на нескольких языках и имеет черный пояс по нырянию в болота.

Благодарности

В подготовке этой книги мне помогало много людей и организаций. Большинство из них я, так или иначе, нашел через Интернет.

Среди тех, кто помогал, я должен упомянуть Джона Гилмора, который обсуждал со мной Джеймса Грейнджера; Майкла Сведа, который позволил мне проникнуть в сущность открытых его отцом цикламатов; Эллис Холтин из Арканзаса, которая подсказала мне, где можно найти информацию о сахарном тростнике в южных штатах; Билла Олсоппа, также из Арканзаса, великолепного педагога-мыслителя и исследователя фактов; Лэн Ванг, которая поделилась со мной первыми файлами своей цифровой версии «Путешествий Марко Поло»; весь состав Science Matters: Криса Форбса-Эвана, Маргарет Руволдт, Дэвида Алена, Элизабет Мэй, Криса Лоусона, Джералда Кэйрнса, Тамару, Джеффа Зеросама, Сью Райт, Ричарда Гиллеспи, Стивена Берри и др.

Среди организаций, которые оказывали мне помощь: библиотека муниципалитета Мэнли и ее партнеры – библиотеки сети Shorelink, библиотеки Университета Сиднея и Университета Нового Южного Уэльса и их филиалы, а также прекрасная библиотека штата Новый Южный Уэльс.

Я отдельно благодарю правительство Австралии, которое обложило налогом все мои расходы на копирование документов, книги, купленные мной в процессе исследований, мои блокноты и бумагу, мои поездки, электричество, на котором работал мой компьютер, мое программное обеспечение, а также обувь, которую я сносил. После этого, не ударив и пальцем о палец, оно имело наглость уравнять налог на законченную книгу с размером отчислений за авторские права, которые я получаю. А затем еще наверняка стащит половину этих отчислений под видом налога на прибыль. Эта процедура позволила мне лучше понять жалобы производителей сахара, которым приходилось бороться с грабительскими и паразитирующими налоговыми режимами.

В Allen & Unwin Эмма Джурисич, Джо Пол и Ян Боуринг терпеливо подсказывали мне направления, которым я сначала не хотел следовать, и сделали эту книгу намного лучше своей настойчивостью. Затем появилась Эмма Коттер и показала, что бывает, когда у по-настоящему эрудированного редактора развязаны руки. Когда Эмму отвлекло рождение ребенка, эстафету приняла Нарелл Седжекич. Это была плавная передача, и Нарелл отсортировала все мелкие технические погрешности, которые появляются в любой книге. Теперь я понимаю, что редакторский талант – норма для Allen & Unwin. Остающиеся шероховатости – результат упрямства автора, вцепившегося в некоторые из своих bons mots вопреки хорошему вкусу, редакторской структуре, общественному порядку и потребностям в хорошей литературе.

Спасибо также Крису, терпевшему меня все это время, Ангусу, Кейт и особенно Дункану, который выполнил для меня некоторые литературные изыскания, а также Озу Ворбойсу, познакомившему меня с историей канаков задолго до того, как я услышал об Уильяме Уоуне, или о том, что он плавал с моим двоюродным прадедом (который наказывал его за сквернословие) на ярмарку труда в Квинсленде. Майк Райт, демонического вида парикмахер из Балгоула, делясь со мной идеями о смысле жизни, приводил мою голову в порядок и готовил к фотосессии. Мой дантист Томас Чай исправил тот вред, который нанес сахар и другие дантисты, поработал над моим зубом и предоставил мне место, где я мог посидеть и подумать.

Найти подходящее название для книги всегда самая сложная часть работы. Я опросил нескольких друзей и отправил наиболее интересные варианты, как я их видел, Яну Боурингу, и мы выбрали лучший. Нам он нравится, но за простым названием скрывается множество неравнодушных размышлений таких людей, как Кэролайн Айзинг, Брюс Янг и Дуг Рикард – все из Брисбена, Аманда Кредаро из западного Сиднея, Элизабет Мэй и Ян Джейми – оба из Сиднейского университета, мой сын Дункан Макиннис и мой любимый зять Джулиан Нг, Дженис Мани из Дарвина, Кэти Берчтолд из Цинциннати, Огайо, Дэн Хефрон из Форт-Майерса, Флорида, Джерри Бейтс из Виктории, Британская Колумбия, Джон Бэйли из Сомерсета, Кэтлин Кистинг Алам из Лахора и Нэнси Бейтер из Вашингтона. Всем спасибо!

В последней корректуре мне помогало орлиное зрение моего сына Ангуса и моего хорошего друга Джина Лоуэрисона из Сан-Диего.

Все возможные недостатки книги на моей совести, а этих людей я могу лишь благодарить.

Единицы измерений и деньги

Насколько это возможно, я переводил единицы измерений и валюты в общепринятые системы. Большинство упомянутых масс – приблизительные, переведенные в условные тонны, что-то среднее между метрической тонной, американской тонной и тонной по эвердьюпойс, каждая может быть поделена на 20 центнеров. При частом упоминании галлонов непонятно, какие галлоны имеются в виду: современные американские (старый английский винный галлон равен 231 кубическому дюйму), современные британские (старый английский зерновой галлон равен 268,8 кубического дюйма) или пивные галлоны по 282 кубических дюйма. «Пинта – это фунт, это так во всем мире» («A pint's a pound/the whole world round»), – говорят американцы. Так же британцы распевали когда-то: «Пинта воды весит фунт с четвертью» («A pint of pure water/weighs a pound and a quarter»).

Столкнувшись с перспективой наскучить самому себе, своему редактору и читателям глупыми и объемными пересчетами, основанными на зачастую недостоверных допущениях о том, что имелось в виду, я сделал выбор в пользу бегства в неопределенность. Надеюсь, вы это оцените.

Что касается денежных единиц, то я указывал цены в американских долларах, поскольку мне кажется, что большинство способно перевести их в свою валюту. Некоторые цены все же даны в фунтах стерлингов, и тогда, например, один фунт, три шиллинга и шесть пенсов записывается: ?1 3s. 6d. или 23s. 6d. В одном фунте 20 шиллингов, а в одном шиллинге – 12 пенсов. По доброте душевной те два случая, в которых цены в оригинале давались в гинеях, я пересчитал сам.

Предисловие

Исследование очистки сахара (скучнейшая тема, какую только можно выдумать) могло быть оформлено и более живо.

Джозеф Конрад, Within The Tides

К счастью, история сахара это не только его очистка. Это обширное повествование, охватывающее 9000 лет, около 150 стран, производящих свеклу или сахарный тростник, а также продукт, повлиявший на нашу жизнь. В этой многослойной эпопее я выбирал те ее аспекты, которые показывают, как сахар участвовал в мировой истории, хотя и не настаиваю на том, что именно он создал наш мир таким, каков он сегодня. Скорее, человеческая жадность, слабость и ошибки, частично сформировавшие наш мир, всегда, так или иначе, присутствовали там, где сахар приносил прибыль. Если б сахара не было, такая же свара поднялась бы из-за другого ценного продукта.

Свою роль в истории сахара сыграла и религия под разными своими личинами. Сахар, видимо, был передан индонезийцами индийцам, а позже производился христианами-несторианцами в Персии. Затем сахар вслед за исламом распространился по Средиземноморью и был открыт крестоносцами, которые привили вкус к нему всей Европе. Когда католики и протестанты соперничали и воевали друг с другом в Новом Свете и на Востоке, сахар был одной из главных причин раздора.

Позже перспективы обогащения на выращивании и производстве сахара привлекли к нему тех, кто искал власти и был способен оправдать свою бесчеловечность по отношению к другим людям – своим рабам – извращенным пониманием религии. Впрочем, вина лежит на их превратном толковании веры, а не на ней самой.

В истории сахара почти нет героев, зато много злодеев. Совесть этих злодеев всегда оставалась чистой, потому что они верили, что все их деяния были ради «всеобщего блага», как и во благо их кошельков. Точно так же и те, кто сегодня распускает «научные» сплетни о сахаре и искусственных подсластителях, верят, что спасают жизни. Они могут ошибаться, могут врать, но в душе они, кажется, уверены, что делают доброе дело.

Возможно, перед тем, как строго судить какую-либо из исторических фигур в этой истории, нам надо взглянуть на самих себя сегодняшних и спросить, как рассудят нас наши потомки. Зло, которое люди совершили в прошлом, стоит вспоминать для того, чтобы убедиться, что мы его не повторяем, а не оборачиваться назад с лицемерным чувством превосходства. Мы другие, но я сомневаюсь, что мы стали намного лучше, ведь ничто не меняется так мало, как человеческая природа.

Введение

На большей части тропической Новой Гвинеи 9000 лет назад было холодно, заканчивался последний Ледниковый период. Даже вблизи экватора горные цепи были покрыты ледниками, а вершины были увенчаны снегом в течение всего года. Но в прибрежных районах было теплее, и в джунглях можно было найти много еды. В те времена на Земле существовали места и похуже, хотя благодаря вулканической активности там было достаточно тепло.

Вулканы всегда были добры к людям – там, где острова раскинулись от Австралии почти до самой Азии. Австралийская тектоническая плита слишком массивна и крепка, чтобы потрескаться или смяться, пока сползает на север со скоростью растущего ногтя, и весь удар на себя принимают Новая Гвинея и Индонезия. Эти острова – австралийская зона деформации; извержения вулканов и землетрясения здесь вполне обычны. Высокие горы Новой Гвинеи, взметнувшиеся из недр Земли в результате продвижения австралийской плиты, собирают влагу из проходящих мимо тропических облаков, наполняя ею многочисленные реки и питая богатую почву, производящую роскошную растительность. Вулканическое происхождение имеет и большинство индонезийских островов к западу от Новой Гвинеи.

Вулканические породы создают плодородную почву. В тропиках муссоны в сезон дождей вымывают необходимые растениям минералы, но вулканы быстро восстанавливают их содержание, покрывая истощенную почву пеплом или лавой, которая через сто лет тоже превратится в плодородную землю. Это идеальное место для того, чтобы вести сельское хозяйство или впервые его изобрести.

Вулканы также снабжают людей материалами, из которых можно сделать инструменты: обсидианом для того, чтобы сделать лезвия, пемзой для обработки дерева. Базальтовые лавовые потоки и дайки, быстро остывая, формировали каменные слои, похожие на металл. Когда эти плиты разрушались, их обломки становились речной галькой, звеня и гремя, пролагавшей себе путь к морю.

Отличить эти камни от обычной гальки было просто. Лучшие камни для изготовления ножей – темнее, с глянцевым блеском и при ударе звенят как колокольчик. На их поверхности бывают отверстия – лава остывала быстро, формируя похожую на стекло массу, а не кристаллы. Когда давление падало, пузырьки газа расширялись внутри застывшего камня, у них не было времени выйти из вязкой лавы до тех пор, пока она не остыла. Пойманные в ловушку пузырьки испещряли гладкую поверхность округлых булыжников размером с кулак отверстиями-метками.

Если достаточно сильно и под правильным углом ударить по одному такому камню другим, булыжник расколется на несколько зазубренных осколков, острых как лезвие. Они похожи на клыки, которыми можно расправляться с деревьями и лианами. Иногда вышедший пузырек газа образовывал в камне сквозное отверстие, и тогда в него могли продеть кожаный шнурок, чтобы носить нож на шее. Отшлифованные и прикрепленные к деревянным рукояткам, они становились топорами, которыми торговали повсюду, выменивая на свиней, раковины, перья, обсидиан из дальних мест и даже на невест. Ножи из вулканического камня делали жизнь проще и помогали налаживать связи между соседними племенами, торговавшими друг с другом.

Хотя худший этап Ледникового периода закончился 9000 лет назад, в горах по-прежнему было холодно, так что люди жили поближе к равнинам, где охотились на животных и собирали растения. Жизнь охотника и собирателя зависела от климата, который определял пищевой цикл.

В тропиках, где погода определяется муссонами, есть два основных сезона – влажный и сухой, а также межсезонье, когда количество осадков варьируется. Даже при устойчивой погоде перелетные птицы пролетают мимо по пути в Австралию или из Австралии, так что здесь есть достаточно примет для того, чтобы судить о смене сезонов, а ближе к экватору о смене множества микросезонов. По крайней мере влажный сезон нельзя не заметить.

Термин «влажный сезон» – не слишком удачное описание того, что на самом деле происходит в течение нескольких месяцев южного лета. Каждый день сразу после полудня облака накатывают с моря и собираются над берегом, и это единственное предупреждение о том, что за этим последует. Когда начинается дождь, это не мягкий перестук капель, а внезапный барабанный бой, умопомрачительный штурм, пугающий и сбивающий с толку. Гром гремит не в небе – он гремит в деревьях, когда туда врывается дождь, он гремит на земле, когда дождь падает на нее, прорвавшись сквозь их кроны, он гремит в головах людей, застигнутых на открытом пространстве. Выпадает более дюйма (25 миллиметров) дождя за каких-нибудь 20 минут. Если вы оказались под таким дождем, то не можете думать ни о чем другом, как только о том, чтобы убраться оттуда поскорее. У вас в голове есть место только для этой мысли, так что укрытие окажется кстати, по крайней мере до тех пор, пока дождь не окончится, так же внезапно, как и начался.

Первый выращенный тростник

На острове Новая Гвинея всегда было много съедобных растений. Большинство из них, правда, довольно безвкусны для европейцев. Например, в джунглях росла гигантская дикая трава, толстая, как бамбук, но не полая внутри. Если ее стебель, наполненный сочной мякотью, откусить и как следует разжевать, то потечет сладкий сок. Речь идет о сахарном тростнике, которому было суждено стать одним из первых растений, выращенных человеком, а возможно, и самым первым – где-то у подножия гор Новой Гвинеи.

Самый простой способ для охотника-собирателя сделать запас дикого тростника – срубить длинные стебли у основания каменным топором, на плече принести их связку домой, где порубить на мелкие куски маленьким ручным топориком и разделить на порции, которые можно жевать под навесом в сезон дождей.

В качестве крыши над головой служила простая открытая хижина вроде тех, что до сих пор можно увидеть в тропической части Тихого океана. Она состоит из угловых деревянных опор, крыши из листьев или травы, циновки из пальмовых листьев на бамбуковой платформе, на которой можно комфортно посидеть в чистоте, и мест для хранения еды, инструментов и других вещей, которые в противном случае были бы затоплены грязью с началом ежедневных ливней. Возможно, однажды в сезон дождей девять тысячелетий назад кусок нарезанного тростника упал с платформы и был затоптан в грязь человеком, спешащим укрыться от дождя, грохотавшего на холме и срывавшего листья с деревьев.

Как и все травы, сахарный тростник имеет сочлененный стебель, и его сочленения-узлы могут дать новые побеги. У газонной травы эти узлы сложно разглядеть, потому что листья формируют оболочку вокруг стебля, пряча внутреннее устройство, но во всем мире фермеры, занимающиеся сахарным тростником, знают, что новое растение можно вырастить, отрезав небольшую часть стебля с двумя или тремя узлами, и поместив ее в землю. Они это знают, потому что кто-то им об этом рассказал, а эти кто-то точно так же где-то услышали об этом, и эту цепочку можно продолжать вплоть до самого первого открытия, случившегося в Новой Гвинее.

Первобытные люди, возможно, использовали другие инструменты, но умственный инструментарий у них был тот же, что и у людей сельскохозяйственной и промышленной эпох, так что, когда кто-то увидел сахарный тростник, неожиданно выросший рядом с хижиной, он не мог не выдернуть его из земли. Увидев, что корни растут из отрезанного куска, этот недюжинный ум, должно быть, решил провести первый в истории осознанный эксперимент по высаживанию нарезанных кусков тростника.

Что у него из этого получилось, не важно. Важно то, что около 400 поколений назад обитатели Новой Гвинеи стали первооткрывателями культуры, которой суждено было многое изменить в мире. Ножи из вулканического камня, плодородная земля и обильные дожди удачно совпали в одном месте. Без такого сочетания открытия можно было ждать дольше, но достаточно уже того, что кто-то однажды обнаружил: маленькие кусочки растения, помещенные в землю, дают побеги, из которых вырастает тростник, и проще всего это открытие могло быть сделано именно в сезон дождей в стране с богатой вулканической почвой.

Сахарный тростник был впервые культивирован в Новой Гвинее. Это установлено благодаря тому, что один из исходных видов, найденных в более позднем гибриде, до сих пор растет там. Другие компоненты гибрида, похоже, принадлежат Индии. Ботаники допускают, что тростник из Новой Гвинеи был привезен или продан туда, где и появился на свет первый гибридный вид. Дальнейшие рассуждения уводят нас в чистую ботанику, но достаточно сказать, что в течение полувека ученые считали выращивание сахарного тростника изобретением Новой Гвинеи.

Так почему же тростник совершал такие дальние путешествия в давние времена? В тех случаях, когда представители разных народов говорят на разных языках, они находят альтернативные способы коммуникации. Для передачи сложных идей вырабатывают то, что лингвисты называют креольскими языками, эволюционировавшим лингва франка. Торговцы вполне могли объяснить собеседникам, что эти похожие на палки растения надо жевать и что они являются привлекательным товаром. Даже на самой Новой Гвинее, где народы из близлежащих долин часто говорят на совершенно разных языках, случаются межплеменные браки, другими словами, женщины становятся предметом торговли и обмена, «продаются» в другие кланы и племена, и таким образом навыки и знания переходят из деревни в деревню.

Мало кто путешествовал так много, как торговцы перьями, каменными ножами и другими предметами первой необходимости. По пути они могли разносить и новость о сладком стебле, который вырастает, если его кусочек закопать в землю. Другие гвинейцы, конечно, не могли не попробовать проделать то же самое, чтобы проверить, вырастет ли растение, как им говорили. Вскоре повсюду, где рос сахарный тростник, люди узнали этот трюк. Но важнее то, что тростник появился и в новых для себя местах, куда он был продан вместе с полезными знаниями. Что же касается низменностей, там торговцы могли совершать длительные путешествия вдоль береговой линии, пользуясь креольским языком, который с тех пор превратился в индонезийский (бахаса), государственный язык Индонезии от Малайзии до западной Новой Гвинеи.

Слово «креол» множество раз упоминается в истории сахара. Креольский язык обладает смешанным, но ограниченным набором многозначных слов и простым синтаксисом. Такие языки рождаются, когда в одном месте встречаются большие группы людей различного происхождения. Пиджин на основе английского в Новой Гвинее использует слова различных языков, но имеет очевидно австронезийский синтаксис, как и индонезийский язык (бахаса). Креольские языки также развились на Гавайях и во многих других сахаропроизводящих регионах. Креолами назывались богатые плантаторы Карибского бассейна. Сахарный тростник, попавший на Карибы из Средиземноморья, – этот вид широко использовался по всему миру до конца 1700-х гг. – носил имя «креол». Креолами именовали и некоторых потомков смешанных межрасовых браков в странах, выращивающих тростник.

Позже в другом месте, возможно, в Индии, возможно, где-то еще, кто-то обнаружил, что, если вскипятить сок тростника в металлической посуде, добавить немного золы или другую щелочь, снять пленку с поверхности и прокипятить еще немного, получатся сладкие кристаллы. Искусство изготовления сахара было открыто. Возникла новая индустрия.

Рабы XX века

Подростком я как-то с горы наблюдал за тем, как рабочие медленно рядами двигаются по холмистому ландшафту. Они высаживали плотными рядами ростки тикового дерева на очищенном от джунглей участке земли в прибрежной долине Папуа – Новой Гвинеи. Работа была простой и тяжелой: цепочки по пять человек каждая шли между столбами, помещенными на расстоянии восьми футов друг от друга по краям площадки, которую они должны были засеять в этот день. Столбы служили ориентирами для будущих рядов деревьев.

Вожак каждой группы отмерял восемь футов от предыдущей точки с помощью специального шеста, делал отметку и продолжал отмерять дальше. За ним шел второй человек, который палкой делал в земле небольшое отверстие, следующий, несший мешок с корнями тика, нарезанными этим же утром, бросал рядом с отверстием один корень, чтобы четвертый работник воткнул его в землю. Последним шел человек, который подпрыгивал и утрамбовывал землю вокруг корня босыми ногами.

Это был жаркий день в начале влажного сезона, лучшее время для высадки деревьев. Солнце было почти в зените, и облака уже начинали собираться, чтобы пролиться ежедневным ливнем. Температура подбиралась к 40 градусам, а влажность к 100 процентам, но работники продолжали свое размеренное движение туда и обратно, заполняя землю будущими деревьями. За работой они болтали и смеялись, но не замедляли шага. Лишь дойдя до дороги, они ненадолго останавливались, чтобы попить воды или отрезать небольшой кусочек сахарного тростника от стеблей в кузове грузовика, пока те, что несли мешки с корнями, пополняли их запасы; а затем снова выходили в поле.

Это были приговоренные к работам заключенные. На благо народа, который даже еще не существовал, они высаживали растение, которое однажды станет основной статьей экспорта и источником дохода для будущего народа Папуа – Новой Гвинеи. На пиджине английского, креольском языке этого региона, их называли «рабами калабуса» (kalabus slaves). Все они совершили тяжкие преступления в горных районах и были отправлены отбывать заключение в тюрьму на берегу, которую называли английским словом calaboose, но с местным акцентом – от исходного испанского calabozo, что значит «темница». В креольских языках мало правил, а слова могут значить все что угодно, так что эти люди были рабами калабуса.

Сопровождавший меня лесничий объяснил, что за рабами калабуса присматривает всего лишь один старик, но они признают, что оказались в калабусе за дело, и знают, что получат хорошую еду и кров этой ночью, к тому же работать им не так скучно, как просто сидеть в тюрьме в Бумана. Они также знают, что находятся далеко от дома и не имеют ни малейшего представления, как туда вернуться, так что они не против отработать свои сроки. Скоро, сразу после полудня, начнется дождь, и все эти люди заберутся в кузов грузовика, чтобы вернуться в свою условную тюрьму. Когда дождь закончится, они займутся сахарным тростником, бананами и другим растениями в небольшом тюремном саду. Они зовут себя рабами калабуса, и это пример того, как заимствованное слово изменило свое значение в пиджине, сказал он.

«А они на самом деле рабы? – спросил я. – Их ведь заставляют работать и ничего не платят…»

«Не совсем, – ответил он. – Они получают немного денег, больше, чем они получили бы в тюрьме, но не в этом дело. К тому времени, когда эти деревья начнут вырубать, здесь будет уже независимое государство, а когда из них сделают шпон, прибыль от этого получат эти люди и их дети, не мы. К тому же арестанты сажают деревья и в Австралии, это обычная практика».

И он дал мне совет, который старшие давали младшим в течение всего того времени, пока люди использовали принудительный труд. «Будь осторожен, – сказал он. – Ты здесь новенький и полон благородных мыслей, но тут такие порядки, так что не болтай слишком много, потому что некоторым это не понравится. Дождь начинается, пора идти».

Я повернулся спиной к одним из последних рабов в мире и пошел назад к грузовику. Пот градом катился по мне. Я шел и жевал кусок толстого сладкого сахарного тростника, традиционное садовое лакомство Новой Гвинеи, которое для меня отрезал тяжелым и острым как бритва мачете один из заключенных. У меня во рту сладкий сок начал свое разрушительное дело, которое через 40 лет лишило меня левого коренного зуба и привело в кресло к дантисту с мыслями о Шекспире.

В кресле у дантиста

Через двадцать лет половина этих тиков была срублена ради второсортного шпона, что дало остальным деревьям больше простора для роста. Еще через 20 лет с плантации уже вывозили крупные бревна. В то же самое время, хотя я игнорировал проблему в течение половины моей жизни, сахарный тростник и плохой уход наконец доконали мой коренной зуб, так что в начале 2001 г. его пора было удалять. Абсцессы, лечение каналов, некачественная стоматология и пломбы оставили лишь обломок, который нужно было извлечь, медленно и по кусочкам, чтобы на его место встал протез.

Должен признать, что я ужасно боюсь иголок и зубных врачей. Но много лет назад я обнаружил, что сложные математические вычисления, как, например, извлечение кубического корня из 17, отвлекают мое сознание, пока я лежу в кресле, от острых предметов, находящихся у меня во рту. На этот раз за час я дошел до третьей цифры после запятой и сбился со счета, а дантист, также потерявший счет извлеченным осколкам зуба, все еще не закончил свою работу. Так что мне пришлось искать, чем бы еще себя занять.

Должен признать, что я абсолютный «чайник» в том, что касается исследований, прибегаю к цифровым технологиям всегда, когда это возможно, и использую электронные помощники, чтобы найти то, что мне нужно. За неделю до этого я искал информацию об использовании слова «pie» («пирог»). Я знал, что Шекспир называл сороку (magpie) словосочетанием «Maggot Pie» («maggot» – «червь») и что «Maggot» – устаревшая форма имени Маргарет (так что сорока, Mag Pie, – это сестра галки, Jack Daw), и мое любопытство сосредоточилось на самом слове «pie».

Я обратился к одному из своих помощников – огромному тому со всеми пьесами Шекспира, чтобы выяснить, как поэт использовал это слово в прошлом. Поиск привел меня к «Зимней сказке» и рецепту верденского грушевого пирога, который собирается делать деревенский парень (молодой пастух), он сам перечисляет то, что ему для этого надо:

«Ну, посмотрим-ка, что мне надо закупить к празднику стрижки овец. Сахару три фунта; коринки пять фунтов; рису… и что это моя сестрица будет делать с рисом? Но отец велел ей быть хозяйкой на празднике, и это уж ее дело».

(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)

Пока я лежал в кресле, покорно позволяя расправляться с моими зубами и планируя небольшое эссе о разных видах пирогов, я вспомнил о сахаре, который собирался купить парень. Сахар был главной причиной моей зубной проблемы, но было что-то странное в списке пастуха. Как я понимал, сахар попадал в Англию из Вест-Индии, а Британия колонизировала острова уже после смерти Шекспира. Так каким же образом в его времена там мог быть сахар? Разве они не использовали мед?

Этот вопрос разбудил мое любопытство, и так возникла эта книга, потому что, как только я высвободился из кресла, я начал искать информацию и обнаружил, что Шекспир использует в пьесах и сонетах для обозначения сладкого слово «сахар» 17 раз, а значит, публика должна была знать этот термин. Впрочем, «сахар» не был самым употребительным словом – слово «мед» появляется в его сочинениях в том же значении 52 раза.

Со временем я узнал, что к 1600 г. сахар из Средиземноморья, Африки и островов в Атлантическом океане продавался по всей Европе. Сахар проделал длинный путь с полей Новой Гвинеи через Индонезию в Индию, Персию, Египет и Палестину. Пока он странствовал, люди узнали, как с ним обращаться, хотя и не имели представления о том, откуда он происходит, но сахар еще не был тем вершителем судеб, создателем и разрушителем империй, каким ему еще предстояло стать.

Ко временам Шекспира люди уяснили, что способность сахара делать еду сладкой – замечательный способ заработать деньги и получить власть. С тех пор история сладкого стала историей денег, власти и того особого вида испорченности, которая их сопровождает. Эта книга о сахаре, событиях, причиной которых он стал, и продуктах, которые из него делают.

Микстура против гонореи

Возьмите 1/2 унции копайского бальзама, 1/2 унции спиртового раствора этилнитрата, 1 часть толченой камеди, 1 часть белого сахарного песка, 2 части сложной настойки лаванды, 1 часть раствора опиума, 4 унции дистиллированной воды, смешайте. Принимайте по столовой ложке три раза в день. Взболтайте перед использованием.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation of Scientific Secrets), Торонто, 1861 г.

1. Начала

Сахарный тростник — это трава. На научном языке — Saccharum officinarum, название, данное самим Линнеем — Карлом фон Линнеем, автором современной классификации. Это растение, а также еще пять родственных подвидов Saccharum принадлежат к семейству Andropogoneae наряду с сорго и маисом. Как и остальные травы, сахарный тростник имеет сочлененные стебли и прикрытое основание листа, его листья, побеги и корни прорастают из узлов стебля.

Сахарный тростник несколько раз упоминается в древних писаниях. Если Коран не знает сахара (что, как мы увидим позже, не случайно), то у Исайи (43:24) и Иеремии (6:20) говорится о «сладком тростнике», под которым, как считают некоторые, может скрываться именно сахарный тростник, хотя на эту роль есть и другие кандидаты. Если мы предположим, что переводчики Библии имели в виду сахар, то стих из Иеремии: «Для чего Мне ладан, который идет из Савы, и благовонный тростник из дальней страны?» — свидетельствует, что это растение не произрастало в Палестине во времена Ветхого Завета. Проблема здесь, как обычно, в том, что мы находимся во власти переводчиков, интерпретировавших Ветхий Завет в свете собственных представлений и предположений относительного прошлого.

Единственный основоположник мировой религии, кто, несомненно, упоминает сахар, — это Будда Гаутама. Слова его были записаны спустя некоторое время после его смерти, так что и в этом случае возможны искажения, но, скорее всего, он был знаком по крайней мере с одним из видов сахарного тростника. Кроме всего прочего, Будда был рожден в 568 г. до н.э., в то время, когда сахарный тростник уже был известен и культивировался в Индии.

Свод наставлений, известный как Буддийский монашеский кодекс, или Пратимокша, содержит понятие «пакиттья» — потакание себе и употребление здоровым человеком таких продуктов, как масло из молока буйволицы, сливочное и растительное масло, мед, рыба, мясо, творог, а также gur (вид сахара). Если это правило было установлено самим Буддой, значит, он как минимум слышал о сахаре. К тому же, отвечая на вопрос о принятии женщин в монашеский орден, Будда сравнил женщину в религии с поражавшей посевы тростника болезнью manjitthika (буквально «цвет марены»: марена — оттенок крас­ного). Это грибковое заболевание растений, вызываемое Colletotrichum falcatum, существует до сих пор и известно как красная гниль сахарного тростника.

Есть и другие индийские источники этого периода, которые упоминают сахар, но конкретная его разновидность всегда неизвестна. Похоже, что во времена Будды, т.е. около 550 г. до н.э., урожаи тростника были достаточно велики, чтобы культура не исчезла по вине подобного заболевания, и совершенно точно, что в 510 г. до н.э. персидская армия видела в Индии посевы сахарного тростника. В 325 г. до н.э. до Индии добралась армия Александра Македонского. Неарх, один из полководцев Александра, позже писал: «В Индии тростник дает мед без участия пчел, из него делают дурманящий напиток, хотя это растение и не имеет плодов». Сегодня мы можем предположить, что он видел сахарный тростник и сахарную воду, но не сам сахар. Этот комментарий часто используют в качестве доказательства того, что сахарный тростник был принесен в Египет Александром примерно в то же время, но других свидетельств у нас нет.



Около 320 г. до н.э. в Индии официально было зарегистрировано пять различных видов сахара, среди них три важных для нас названия: guda, khanda (от него происходит современное английское слово candy) и sarkara. Если датировка верна, это должно свидетельствовать о том, что получать сахар в твердой форме научились до 300 г. до н.э., так что Неарх мог видеть и твердый сахар. Запомните слова guda и sarkara, с ними мы еще встретимся позже.

К 200 г. до н.э. сахарный тростник был хорошо известен в Китае, хотя возможно, что растение употребляли в пищу только в первозданном виде (жевали). Существует запись, датируемая 286 г., сообщающая о том, что Королевство Фунан (вероятно, современная Камбоджа) отправило в Китай сахарный тростник в качестве дани. За 500 лет до этого, во времена поздней династии Чу, было известно, что сахарный тростник широко распространен в Индокитае. Также возможно, что сахарный тростник культивировался в Пекине около 100 г. до н.э., хотя сложно сказать, насколько велики могли быть урожаи этой культуры на широте в 40 градусов севернее экватора. Мы знаем, что к этому времени сахарный тростник уже начал распространяться по миру и мог достичь Африки, а также Омана и Аравии. Однако сахар (в отличие от сахарного тростника) начал завоевание мира не раньше 600 г., когда культивация сахарного тростника и искусство производства сахара уже были известны в Персии, по крайней мере среди живших там христиан-несторианцев.

В Индии сахарный тростник стал важной сельскохозяйственной культурой задолго до этого, но никто точно не знает, почему он так долго не мог достичь Персии (современного Ирана). Возможно, дело в ирригации, которая была необходима тростнику в засушливых землях. В 262 г. Шапур I, царь из династии Сасанидов, соорудил плотину в Тустере на реке Карун (Малый Тигр) в Персии. Плотина позволила наладить ирригацию близлежащих земель — вода поступала туда естественным путем, поскольку уровень реки стал выше. Вода использовалась для полива тростника, а развалины ирригационных сооружений сохранились до наших дней.

Централизованной власти Персидской империи было по силам сооружение крупномасштабных ирригационных систем. Все подобные крупные системы в мире: организованные террасами рисовые поля на Яве и Бали, земли вдоль Нила и орошаемые территории Австралии — все они были построены благодаря центральной власти, которая обеспечивала организацию работ и мир на это время.

Известно, что около 600 г. н.э. община христиан-несторианцев производила в Персии качественный сахар. Искусство производства сахара достигло своего расцвета, это объясняет, почему сахар неожиданно приобрел большую популярность. Урожайность и объемы производства росли до этого момента медленно, так что, очевидно, был какой-то толчок: изменился либо способ выращивания сахарного тростника, либо способ получения сахара, либо мутировало само растение. Или, как ранее считали многие авторы, сахар распространился вместе с исламом после того, как мусульмане свергли династию Сасанидов в Персии.

Кто на самом деле изобрел сахар?

Похоже, что почти во всех языках мира слово, обозначающее сахар, происходит от санскритского shakkara, что значит «вещество в гранулах». В арабском это sakkar, в турецком sheker, в итальянском zucchero, в испанском az?car, во французском sucre, в английском sugar. По-датски и по-норвежски сахар — sukker, по-исландски — sykur, по-шведски — socker, по-голландски — suiker, по-немецки — zucker. Носители языка йоруба в Нигерии называют его suga, народы восточной Африки, говорящие на суахили, — sukari, русские — сахар, румыны скажут zahar, а валлийцы — siwgwr (валлийцы произносят «w» как «у»).

Индонезийский язык — один из немногих, где это слово имеет другое происхождение. Здесь сахар называют gula, хотя, когда индонезийские биохимики говорят о «сахарах» как группе элементов, они используют слово sakar. Очевидны арабские корни, однако главный эксперт по этимологии малайских языков Р. Винстедт в своем изданном в начале XX в. словаре малайского языка находит санскритские истоки и для gula. Правда, он тогда еще не знал, что родина сахарного тростника — остров Новая Гвинея, дальняя оконечность Индонезийского архипелага. В его время считалось, что сахарный тростник происходит из Индии или Китая, новые данные появились позже.

В Европе мало известно об огромном влиянии, которое имела Индия на Яве и Бали. Различные яванские империи торговали с Индией на протяжении многих столетий, и возможно, сахар впервые попал в Индию с Явы, а не на Яву из Индии. В этом случае новый продукт мог быть назван санскритским словом, схожим с индонезийским gula. Таким образом, скорее индийское gur происходит от gula, а не наоборот.

Почему индийцы назвали сахар словом gur? Европейские лингвисты говорят, что готовый продукт извлекался из кипящего котла в виде липкого, вязкого шара, а gur — это «шар» на санкскрите. Все другие страны впервые услышали другое название сахара — shakkara. Почему лишь одна Индонезия имеет особое название для сахара, если не здесь его родина?

Возможно, индийцы, принесшие индуизм на Яву, при­шли из мест, где gur, или gula, или даже guda использовались вместо shakkara, но было бы несправедливо исключать возможность того, что индонезийцы первыми получили сахар в кристаллах. Бронзовые емкости были хорошо известны на архипелаге, а железные могли попасть туда торговыми путями довольно рано, так что индонезийское происхождение сахара как минимум возможно.

Надо признать, что это лишь предположение, и вопрос остается открытым. Самым древним упоминанием сахара в форме кристаллов, похоже, является найденный в Индии манускрипт на санскрите, датируемый 375 г. В нем говорится о sito sarkara churna, но этот «белый сахар-песок» мог быть всего лишь высушенным сахаром gur. Рукописи этой эпохи с трудом поддаются датировке, но несомненно, что к V в., а возможно, и ранее мы уже имеем первые описания на санскрите процесса приготовления из тростника сахара в том виде, в каком мы с ним знакомы сегодня. С другой стороны, очень мало старинных рукописей сохранилось до наших дней, и никто не знает, что могли содержать индонезийские источники, которые мы не знаем.

Разграбление Дастагерда

Год 622-й был очень важен для трех религий: наращивающего силу ислама во главе с пророком Мухаммедом, персидского зороастризма во главе с императором Хосровом II и византийского христианства с центром в Константинополе, где правил император Гераклит. Хосров был силен, и когда из Мекки ему доставили письмо с требованием признать Мухаммеда посланцем бога, Хосров отверг предложение и разорвал послание на мелкие кусочки. Его боялась Римская империя, что ему было до такого выскочки, как Мухаммед, возомнившего себя пророком?

Немного истории: Фока, император Византии (602–610), был свергнут Гераклитом, и сила Византии пошатнулась. Авары совершают набеги на европейскую часть Римской империи. Хосров понемногу прибирает к рукам Малую Азию под предлогом мести за Маврикия, свергнутого и убитого Фокой.

Предлог не был убедителен, поскольку трон Фоки занял Гераклит, но Хосров уже оккупировал Сирию, когда Гераклит был коронован, и продолжал наступать под знаменем зороастризма, имея в союзниках иудеев, христиан-несторианцев и христиан-яковитов. Уже в VII в. Ближний Восток был такой же горячей точкой, какой остается в веке XXI.

В 615 г., когда Хосров уже занял бо?льшую часть Ближнего Востока, Мухаммед предсказал в 30-й суре Корана, называющейся «Греки» («Ar-Rum»), что силы Византии (для Мухаммеда они — греки) одержат верх над Персией. На тот момент это было дерзкое и невероятное заявление, ведь всего за год до этого Хосров с пренебрежением писал Гераклиту из Иерусалима: «От Хосрова, величайшего из богов, властителя всего мира — Гераклиту, своему самому убогому и глупому слуге. Ты говоришь, что веришь в своего Бога, почему же твой Бог не защитил Иерусалим от меня?» Будущее Византии казалось безрадостным.

В 622-м, в год, когда Мухаммед перебрался в Медину, Гераклит начал серию военных операций, которые парадоксальным образом открыли путь исламу. Римский император заставил свои войска совершать 24-часовые броски по 48 миль каждый, перехитрил и разбил персов и в результате разрушил их империю. Он наносил Хосрову поражение за поражением, заставлял его отступать и отступать, пока в 627 г. тот не был смещен и «умер в темнице» спустя пять дней после того, как на его глазах убили его 18 сыновей. Мир был восстановлен, и Рим вернул себе утраченные территории. Гераклит наконец освободился от бремени войны, но обе равно истощенные империи оказались не готовы дать отпор полчищам, сплотившимся вокруг еще недавно неизвестной третьей силы в Мекке. Византия и Персия стали слабы, и в течение последних восьми лет своего правления Гераклит наблюдал, как все объединенные им провинции пали под ударами арабов.

Когда Хосров бежал из своего дворца в Дастагерде, римским войскам достались очень ценные трофеи. Их добычей стало алоэ древовидное, перец, шелк, имбирь и сахар, о котором говорится как об «индийском деликатесе», каковым он к тому времени почти наверняка уже не был. Как бы то ни было, эта важная зацепка дает нам возможность предположить, что, хотя искусство производства сахара могло еще быть не известно за пределами Персидской империи, сам сахар знали и видели.

Ислам заметно выиграл от византийско-персидского конфликта, поскольку удачные предсказания Корана, как упоминавшееся из «Греков», были провозглашены доказательствами того, что Мухаммед — истинный пророк. Это позволило исламу занять доминирующую позицию в арабском мире, и он мог теперь легко распространяться в условиях вакуума власти. На пути ислама лежали и персидские земли, где сахар производился христианами-несторианцами. Вскоре мусульмане получат и множество других территорий, пригодных для выращивания сахар­ного тростника.

Странствия сахарного тростника

Этот экскурс в историю Ближнего Востока заставил нас забежать вперед. В самом начале, когда сахарный тростник был еще растением, которое жевали и высасывали из него сладкий сок, этот товар распространялся прибрежными морскими торговыми путями. Народы Юго-Восточной Азии и островов, в том числе потомки полинезийцев, были искусными моряками, имевшими 4000-летний опыт морской торговли в Тихом океане. Все эти люди говорили на языках австронезийской семьи, а их родина, вероятно, была в районе острова Тайвань, откуда они расселились вплоть до острова Пасхи, Новой Зеландии, Фиджи, Гавайев, Таити, Индонезии, Филиппин и даже до противоположной стороны Индийского океана, до Мадагаскара.

Мы знаем, каких пределов достигали эти древние мореплаватели в западном Тихом океане, поскольку обнаружены следы их путешествий — в частности, обсидиан, вулканическое стекло, доставленное из Новой Британии в Новую Ирландию от 15 000 до 20 000 лет назад. На стоянках, которым приблизительно 13 000 лет, они оставили свои топоры, которые использовали для изготовления долбленых лодок-каноэ. 3000 лет назад обсидиан из Новой Британии попал и в Сабах, что на севере Борнео. Кроме того, сюда для разведения и охоты были привезены сумчатые животные из Новой Гвинеи и, возможно, с Хальмахеры. Археологические данные указывают на внезапное появление кускуса (ночного сумчатого опоссума размером с кошку) и кенгуру на острове Гебе 10 000 лет назад. Но уже как минимум за 30 000 лет до этого люди пересекли открытый океан, чтобы попасть в Австралию. Даже когда во времена Ледникового периода уровень моря снизился на 100 метров и более, такое плавание было очень опасным.

Мало кто из европейцев знает, что в Азии и Тихом океане задолго до Лейфа Эрикссона были такие же храбрые мореплаватели. Они понятия не имеют о том, что китайские корабли достигали берегов Восточной Африки до того, как Васко да Гама нашел путь в Индийский океан. Или о том, что огромные бронзовые котлы, сделанные культурой Донг-Шон (недалеко от Ханоя) утерянным сегодня восковым способом, были доставлены, например, на Бали еще до христианской эры. Торговцы переплывали с острова на остров, пробирались вдоль берегов и иногда, пользуясь попутными сезонными ветрами, выходили в открытый океан. Кто-то из этих мореходов вез с собой и сахарный тростник в те места, где он смог прижиться. Лишь позже он добрался до Персии, Средиземного моря и пересек Атлантику.

Налоговые документы ясно указывают нам, что между 636 и 644 гг. в Месопотамии существовал налог на сахар. Сахар, захваченный в 627 г. в Дастагерде, возможно, был произведен в Персии, но для большинства он все еще оставался индийским продуктом. Эта ситуация должна была измениться. В 632 г. пророк Мухаммед умер, и вскоре силы ислама начали свою невероятную экспансию. В 637 г. персам было нанесено поражение при Кадисии, которое ознаменовало конец империи Сасанидов. Мусульманам предстояло открыть для себя настоящий сахар.

Конечно, нельзя отбрасывать легенду, согласно которой Марко Поло привез искусство изготовления сахара с Востока в XIII в. Он говорит о сходствах между китайским и египетским способами его производства. Точно мы знаем только то, что сахарный тростник прибыл из Новой Гвинеи, им торговали вдоль берегов, затем он распространился внутрь материка, произвел гибриды с другими растениями в Индии и отправился дальше. Около 1500 лет назад где-то между Индонезией и Персией кто-то открыл способ получения сахара из сока сахарного тростника. С этого момента сахар и технология его получения отправились в свое странствие, и по мере того, как их узнавали, они начали менять мир. Можно было просто увеличивать территорию полей тростника для жевания, но с технологией изготовления сахара все было иначе. Она стала знанием, которое люди могли перево­зить через континенты и океаны. Знание стало так же важно, как и урожай.

Где бы он ни встречался, сахар ценился очень высоко. Ничего удивительного, что Колумб взял с собой сахарный тростник в Вест-Индию, а британский Первый Флот вез его с мыса Доброй Надежды в Австралию. Позже, когда очищенный сахар добрался до Новой Гвинеи, на пиджине английского языка он получил название siuga. Сахар вернулся на родину, но за время пути сильно изменился — из липкой сладкой воды, сочащейся из тростника, он превратился в чистые белые кристаллы в бумажных пакетах.

Более того, к тому времени, когда сахар вернулся домой, он помог изменить мир. Он зарекомендовал себя беспокойным продуктом — на нем сколачивали состояния, он провоцировал восстания, становился причиной сражений и кровопролитий, создавал и разрушал империи, привел к порабощению и смерти миллионов. Способствовал переселению целых человеческих рас, перенеся 20 миллионов африканцев в Северную и Южную Америки; японцев и китайцев на Гавайи; индийцев в Вест-Индию, Тихий океан, на Маврикий и в Натал (Южная Африка); островитян Тихого океана в Австралию — и все это в интересах обогащения других людей.

Флафоны (Flathonys)

Возьмите молоко, яичные желтки и эль, разотрите их, пропустив через сито с белым или черным сахаром. Растопите масло, добавьте соль. Из теста сформируйте прямоугольные пирожки. Поместите в печь и выпекайте до появления корочки. Затем возьмите кондитерский мешок, положите туда подготовленный (как описано выше) крем, наполните им пирожки и выпекайте некоторое время. После доставайте и подавайте на стол. Перед подачей обильно посыпьте сахаром.

Harleian ms 279: поваренная книга XV в.

2. Распространение сахара

Торговля сахаром начиналась медленно, поскольку конкурировала с существовавшей издавна торговлей медом. В пещере Аранья в Бикорпе в Испании есть рисунок времен неолита, который, как считается, изображает мужчину, разоряющего пчелиное гнездо на скале (хотя талия и бедра этого человека выглядят скорее женскими). Примерно до 650 г. до н.э. люди собирали мед в диких ульях, и лишь затем пчеловодство стало видом хозяйственной деятельности.

Производители меда не имели монополии на сладкое. Около 3000 г. до н.э. в Эфиопии стали выращивать сорго. Затем оно распространилось по остальной Африке, а примерно между 1500 и 1000 гг. до н.э. и в Индии. В Средиземноморье знали, как сварить патоку из инжира и фиников, но шире был известен мед — от Индии до северной Европы. Мед, который использовали для приготовления медовухи, назывался medd на валлийском и meodu на староанглийском, тогда как на санскрите это m?dhu, а по-чешски — med. Сходства наталкивают на мысль об общем происхождении. Римляне называли мед — mel, здесь наблюдается та же замена согласных, что и в случае guda/gula. Еще они варили виноградный сок, получая густую субстанцию с высоким содержанием сахара.

Хотя из клена и сахарной свеклы умели готовить патоку, а также многие фрукты содержат сахар, мед был главной сладостью ранних цивилизаций. Римляне I в. очень любили сладкое. Вергилий описывает в «Георгиках» искусство пчеловодства как способ производства сладости. Плиний, говоря о сахаре, отмечает, что самые крупные куски его достигают размера лесного ореха и что он применяется только для медицинских целей (ad medicinum tantum usum).

В 698 г. Ине, король Суссекса, разрешил платить подати медом, а его подданные пили медовуху. Но к 950 г., когда Хивел Добрый установил в Уэльсе закон, защищавший производителей медовухи, сахарный тростник уже рос в Испании и по всему Средиземноморью. Сахар стал продуктом широкого потребления.

Сахар и ислам

Хотя Коран не упоминает сахар, отношение Пророка к напиткам, полученным методом брожения, вроде того, что Неарх почти за тысячу лет до этого отмечал в Индии, совершенно однозначно. Употребление алкоголя было запрещено всем сторонникам веры; что же касается безалкогольного питья, то мусульмане имели небольшой выбор сладких напитков, так что открытие сахара пришлось очень кстати. В течение 800 лет после падения Сасанидов производство сахара было спутником ислама, но не из-за новых достижений в технологиях, а потому что ислам покрыл огромную территорию, на которой существующие технологии могли быть объединены и применены.

Чтобы сделать дурманящий напиток из сахара, надо было всего лишь выдержать его раствор или обычный сок до стадии ферментации. Ее предотвращение требовало особых умений. Сок тростника нужно было выварить до состояния такой густой патоки, чтобы никакой организм не смог бы вызвать ее брожение. Этот концентрат мог быть в дальнейшем снова разведен водой для приготовления освежающего напитка. Традиционный сладкий мятный напиток sekanjabin упоминается автором по имени аль-Надим в X в. Средневековый мусульманский мир знал и другие разнообразные напитки, хранившиеся в виде таких сиропов. (Эта методика используется и сегодня — Coca-Cola и другие похожие напитки поставляются в форме концентрированных сиропов для дальнейшего смешивания.)

Распространение ислама создало Pax Arabica (дословно Арабский мир. — Прим. ред.) и условия для торговли на огромных территориях, а также позволило ученым путешествовать, нести свои идеи и получать новые знания от Китая до Атлантики, от Норвегии и России до Индонезийского архипелага и Африки. При всем уважении, среди них были в основном те мусульмане, кто придерживался буквы Корана и избегал вина, но выдерживал свои сахарные напитки день или два, чтобы добавить им изюминки. Вот как в 1366 г. описывал эту практику сэр Джон Мандевилл, побывавший, как он уверяет, в Палестине:

«…Сарацины, те, что набожны, никогда не пьют вина. Но некоторые пьют его тайно, ибо, если бы пили открыто, были бы осуждены. Но они пьют хороший напиток — и сладкий, и питательный, который сделан из галамели (gallamelle), а это то, из чего делают сахар, он имеет хороший вкус и полезен для груди».

На самом деле Мандевилл вовсе не бывал в этих краях, но распространял самые оскорбительные и лживые вымыслы о евреях и мусульманах. Как бы то ни было, необычный пьянящий эффект сбродившего тростникового сока был известен во многих культурах.

Середина 600-х гг. стала временем массовой экспансии ислама и сахара. Силы мусульман взяли Кипр в 644 г., и есть сведения, что уже в первой половине этого века сахарный тростник выращивался в Сирии, Палестине и Египте. К концу столетия сахар распространился по всему Средиземноморью, повсюду, где была возможна ирригация. К 700 г. в обиход вошло водяное колесо (noria), которое использовали для дробления тростника, за этим последовал период консолидации. Войска мусульман уже были в Испании в 711 г., но только в 755 г. правитель Абд-ар-Рахман I решил, что ситуация достаточно спокойна для того, чтобы отправить экспедицию в восточное Средиземноморье за сахарным тростником и другими растениями для своего сада в Кордове.

Для домашних нужд существовавшей технологии было достаточно. Тростник нарезали и давили мельничными жерновами: бегун (верхний подвижный жернов. — Прим. ред.) представлял собой каменное колесо, которое вращалось на оси, перемалывая то, что находилось между ним и неподвижным нижним жерновом. Так извлекалась часть сока. Остальной получали с помощью балансирного или винтового пресса. Дробильная мельница до этого использовалась для перемалывания оливок, орехов и руды, тогда как прессы применяли для винограда и оливок. Поначалу средиземноморское производство сахара было преимущественно семейным делом.

В то же время мусульманские путешественники, посещавшие тропические регионы, неизменно встречали там сахарный тростник. В 846 г. путешественник по имени Ибн Хордадбех увидел, как делают сахар на Яве, а в 851 г. опытный арабский мореплаватель по имени Солейман отметил наличие сахарного тростника на Мадагаскаре. В 900-х гг. мусульманская экспансия начала ослабевать. Они потеряли контроль над Критом в 960 г. и над Кипром шестью годами позже, но их посевы тростника и сахарные мельницы остались. Мы знаем, что в это время мельницы были на Сицилии. Ибн Хаукаль пишет в 950 г., что «персидская трава» растет по берегам рек и ручьев вокруг Палермо и что сок получают, помещая тростник в перемалывающие мельницы. К XI в. сахарный тростник выращивали также в Марокко и Тунисе.



В 1060 г. норманны вторглись на Сицилию, и к 1090 г. баланс сил в Средиземном море стал быстро меняться: норманны контролировали Сицилию, и в том же году арабы потеряли Мальту. Первый Крестовый поход начался в 1099 г., и довольно скоро возвращавшиеся крестоносцы рассказали Европе о сахаре и сахарном тростнике. Сахар завезли в Северную Европу сначала как лекарство, а затем как добавку к еде и напиткам.

Медицинское использование сахара имеет почтенную историю. Еще Будда объявил, что больному человеку не грех попросить gur, а Плиний отметил лечебные свойства сахара. Пророк Мухаммед рекомендовал в качестве лекарства финики, которые содержат много сахара. В XIII в. статус сахара вызвал теологические споры в католической церкви. Что это: лекарство, пища или всего лишь удовольствие? Фома Аквинский поддержал мнение, что те, кто употребляет сахар во время Великого Поста, делают это ради здоровья, а не питания тела, — и в 1353 г. во Франции был издан королевский декрет, обязывавший аптекарей клясться, что они никогда не прибегнут к меду, если прописан сахар.

Впрочем, ситуация менялась. В 1581 г. Абрахам Ортелий, фламандский картограф, отмечал, что «то, что раньше хранилось аптекарями только для больных, теперь повсеместно поглощается ради чревоугодия». Но и сейчас у французов сохранилось выражение «как аптекарь без сахара», означающее состояние крайнего отчаяния и беспомощности. Мы до сих пор используем сахар в медицине, но, скорее, как Мэри Поппинс — для улучшения вкуса, а не ради лечебного эффекта. Рынок сахара чрезвычайно изменился с тех пор, как около 1100 г. крестоносцы впервые наткнулись на сахар, грабя и мародерствуя по пути на святую войну.

Четыре проклятия сахара

Несмотря на то что господин Конрад считает исследования очистки сахара чрезвычайно скучными, нам необходимо хотя бы базовое понимание процесса, который превращает сахарный тростник в конечный продукт, готовый к продаже. Также мы должны обратить внимание на тот факт, что сахар — особый продукт с особыми проблемами. Его проблемы — это четыре проклятия сахара.

Путь от высадки небольшого ростка сахарного тростника в почву до получения очищенного сахара — довольно затратный процесс. Земля должна быть освобождена, рассада высажена, поле надо оберегать от сорняков до тех пор, пока тростник не станет достаточно высоким. Примерно через пятнадцать месяцев после того, как первый урожай снят, корневая система даст ростки, которые принесут еще несколько урожаев с годовым интервалом, но через несколько лет растение надо заменить.

Срезанный тростник свозят на дробильную мельницу, где из него выжимают сок. При старых способах очистки вязкий сок собирали в контейнеры, где он вываривался (в это время работник убирал пену с поверхности) до тех пор, пока не формировались кристаллы. Кристаллы сахара снимали деревянной лопаточкой, оставляя густую коричневую патоку. Этот сахар был коричневым и липким, мало отличался от индийского gur и был далек от белых сыпучих кристаллов, которые мы знаем сегодня.

Эта простая технология была известна исламскому миру со времен эпохи Омейядов, которая завершилась в 750 г. Когда крестоносцы достигли Палестины, они с радостью вошли в дело, увеличив производство ради экспорта в Европу. Остатки сахарной мельницы Таваин-аль-Суккар до сих можно увидеть в Иерихоне вместе с развалинами акведука, который доставлял необходимую для работы мельницы воду из Айн-Дуйук.

Рабочие давили тростник в мельницах, приводившихся в движение с помощью воды, а затем с помощью прессов выжимали из него сок, который кипятили в медных емкостях, предположительно, добавляя туда немного золы. Готовый продукт помещали в плетеные корзины или глиняные контейнеры для просушки и затвердения. Поскольку за производство теперь отвечали крестоносцы, к технологии и тростнику получили доступ жители всей Европы.

Культивация сахара в коммерческих объемах отличалась от обработки небольшого сада для домашних нужд. Полученный путем отжима сок был смесью воды, сахара и различных примесей, в основном взвеси, жиров, воска и протеинов, некоторые из которых необходимо было немедленно уничтожить с помощью кипячения. Среди нежелательных протеинов были ферменты, которые, как только тростник был срезан, начинали превращать сахарозу, или тростниковый сахар, в «инвертный сахар», смесь глюкозы и фруктозы. Сахароза — это дисахарид, молекула, состоящая из двух простых моносахаридов (глюкозы и фруктозы). И глюкоза, и фруктоза также имеют сладкий вкус, но не обладают некоторыми свойствами сахарозы, полезными в процессе приготовления еды.

В некоторых уголках мира в пищу используют кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы, но пекари, кондитеры и производители продуктов на основе зерновых единогласно предпочитают сахарозу, поскольку она придает продукту пышность, текстуру и при выпечке — румяную корочку, так что, когда сахароза расщепляется в тростнике до его переработки, — это настоящая трагедия. Как правило, от момента, когда тростник был срезан, до момента кипячения сока должно пройти от 16 до 24 часов, тогда ферменты будут уничтожены, а сахароза спасена. Добавление щелочи — золы или извести — выводит из раствора примеси в виде фильтруемого осадка, тогда как некоторые другие вещества образуют слой на поверхности, который необходимо снять. Дальнейшее кипячение дает уже кристаллы сахара.

Как только производство сахара приобрело крупные масштабы, потребовались усовершенствованные механизмы для отжима тростника, трубы для доставки сока к первым в производственной цепочке котлам для кипячения, а также подходящая щелочь для добавления в первый котел. Необходимо было топливо для нагрева сока, земля для выращивания тростника, помещения для хранения рассады, первого урожая от которой можно было ждать только через 15 месяцев. Нужен был и транспорт для доставки тростника к месту обработки, железные ободья и деревянные доски для бочек, кузня для производства и ремонта инструментов. А также бондари и плотники, тягловые животные, погонщики, люди, ответственные за корм для животных и еду для работников, и многое другое. Это первое проклятие сахара: его производство — трудоемко. Так, чтобы получить прибыль от новой мельницы, нужно собрать урожай не меньше определенного объема.

Когда на нескольких фермеров приходилась одна общая мельница, это было чревато конфликтами из-за того, что им могло понадобиться одновременно переработать срезанный тростник. Поскольку ферменты в соке уже начинали действовать, меры надо было предпринимать немедленно. Второе проклятие сахара в том, что он не терпит промедления в переработке.

Стебель созревшего сахарного тростника на 75 процентов состоит из воды и на 15 процентов из сахарозы, остальное — в основном волокна. Чтобы получить тонну сахара, нужно собрать более семи тонн тростника, перевезти его на мельницу, отжать, а затем выпарить пять тонн воды. Это третье проклятие сахара: ему необходимо много топлива. Очень часто плантаторы сахара уничтожали леса вокруг своих плантаций, чтобы получить топливо.

В прошлом производство сахара было тяжелым трудом. Четвертое проклятие сахара проявилось, когда дешевым решением проблемы рабочей силы стало рабство.

Промышленные масштабы

Производство крестоносцев в Палестине имело небольшие объемы. (В наши дни его назвали бы мелким предпринимательством.) Производство сахара для европейского рынка стало настоящей коммерцией, когда Венеция в 1204 г. взяла под свой контроль Крит. Сахар поначалу был настолько дорог, что в расходной книге английского короля Генриха III закупка трех фунтов сахара в 1226 г. отмечена отдельной статьей. Но менее чем через 400 лет шекспировский деревенский парень называет такой же объем обычной покупкой. И хотя пастух был обманут, Шекспир таким образом сообщает нам, что цена сахара стала приемлемой.

В 1280 г. караван из 600 верблюдов, направлявшийся из Египта в Багдад с грузом сахара, был захвачен монголами под предводительством хана Хулагу, внука Чингисхана. Ближневосточная сахарная торговля приобрела большое значение, поскольку производство в Персии практически исчезло после смерти Мостасима, последнего халифа из династии Аббасидов, убитого монголами Хулагу в 1258 г. С конца XIII в. сахар поставлялся в Европу и на Ближний Восток из Средиземноморья, а доставить его в порты Северной Европы мог даже один корабль.

Сложившуюся ситуацию стали постепенно использовать венецианские мореплаватели. Как и мусульманские торговцы до них, венецианцы путешествовали, исследовали и сообщали о том, что видели. Некоторые историки сомневаются в том, что Марко Поло (1254–1324) на самом деле побывал в Китае, но даже если и так, он тщательно собрал сведения, полученные теми, кто там был, так что мы можем верить ему, когда он пишет о Фучжоу:

«Там огромное количество сахара. Из этого города Великий Хан получает весь сахар для нужд двора, он стоил бы значительной суммы денег. Сообщаю вам, что в этих землях до того, как Великий Хан провозгласил над ними свою власть, люди не умели изготовлять и очищать сахар, как это делают в Египте. Они не давали ему затвердеть и принять определенную форму, а просто кипятили и снимали, так что он застывал в виде пасты черного цвета. Но после того как страну завоевал Великий Хан, туда пришли люди из Египта, которые были при дворе Великого Хана, и научили очищать сахар с помощью золы известных деревьев».

Около 1285 г. Марко Поло сообщает, что сахар производится в Китае, Индии и Восточной Африке, но на Яве он отмечает только производство пальмового вина. Примерно в это же время мусульмане захватывают остатки Палестины, почти перекрывая доступ европейцев к местному сахару. Это стимулировало производство в других регионах Средиземноморья.

Первая торговая операция по ввозу сахара в Англию была зафиксирована в 1319 г., но в течение XIV в. сахар оставался редким и дорогим товаром и стоил два шиллинга за фунт. Как пример того, что сахар не был широко распространен, сошлемся на Джеффри Чосера, богатого придворного, дипломата и писателя, который в своих «Кентерберийских рассказах», написанных около 1387 г., всего лишь пять раз упоминает сахар. С тех пор сахар больше уже никогда не будет стоить так дорого.

Производство в Палестине, Египте и Сирии пришло в упадок в XIV в., когда главными центрами стали Кипр, Крит и западное Средиземноморье. Некоторые авторы считают, что сокращение производства в Египте могло быть следствием ошибок власти мамлюков. Также причиной могло стать сокращение численности населения в середине века из-за эпидемии чумы, которая ударила и по трудозатратному выращиванию тростника, и по обслуживанию ирригационных систем (на Ниле существовало 28 отдельных систем, каждая из которых нуждалась в рабочих руках). Это падение производства освободило путь для ждавших этого Венеции и Генуи.

Мореплаватели, сахар и рабство

История знает множество примеров неизбежности последствий. До того, как Роберт Льюис Стивенсон написал «Остров сокровищ», детская литература почти всегда содержала строгую мораль, но с появлением этой книги открылись новые миры, включая приключенческие произведения для взрослых Артура Конан Дойла и других авторов, обслуживавших подросшее поколение «Острова сокровищ». Капля по капле, и ветхая плотина однажды прорывается мощным потоком.

Оборачиваясь назад, надо отметить, что мореплавание в эпоху Возрождения стало таким же прорывом. Среди копившихся благоприятных факторов были улучшенные материалы для парусов и такелажа, усовершенствовавшиеся навыки работы с деревом, лучшее оснащение кораблей, которые теперь могли идти против ветра, современные компасы и потребность плыть в новые земли. Эта потребность была продиктована, с одной стороны, морской мощью ислама и пиратством в Средиземном море, а с другой — надеждой на хорошую прибыль от рискованного плавания по Атлантике. Было известно, что где-то там есть острова — одни, населенные народами, которые можно покорить, другие, свободные от людей и готовые к захвату. Какой бы ни была причина, но в XV в. корабли начали отправляться из Европы во всех направлениях.

Первые острова в Атлантическом океане были открыты около 40 г. до н.э. Дата экспедиции на Канары зафиксирована в описании, сделанном просвещенным царем Нумидии (приблизительно территория современного Алжира) Юбой II. Позже об этом путешествии написал и Плиний. В 1334 г. к берегам Канарских островов шторм принес французский корабль. А около 1352 г. их якобы посетили миссионеры из Каталонии и Мальорки. После этого Канары и их население попали под власть Испании.

Когда португальцы прибыли на Мадейру в 1421 г., они не нашли там людей, зато обнаружили много превосходного дерева и свободную землю. Туда отправились португальские поселенцы, и к 1432 г. там был произведен первый сахар. Серьезный экспорт был налажен только где-то между 1450 и 1460 гг., когда сахар с Мадейры впервые был доставлен в Англию и Фландрию. К 1500 г. он был доступен всей Европе. Принц Генрих (Мореплаватель) в 1452 г. дал разрешение на строительство пресса на Мадейре в обмен на треть всего сахара, который будет там производиться, но водяные сахарные прессы оставались редкостью.



Именно в этот момент на сцену вышло четвертое проклятие сахара — рабство. Рабство могла бы уничтожить папская булла 1454 г. Romanus Pontilex, разрешавшая обращение аборигенов в христианство. К несчастью, та же булла давала Португалии монопольное право на доходную торговлю африканскими рабами. Ватикан заявлял, что он против рабства как такового, но несмотря на то, что папа Пий II в 1462 г. запретил порабощение крещеных африканцев, а три других папы в XV в., так или иначе, осудили рабство, никаких практических действий не предпринималось, и работорговля начала стремительно расти.

К 1470 г. сахарные производства были основаны в Венеции, Болонье и Антверпене. Здесь обрабатывали привозной сахар-сырец и была создана просуществовавшая до XIX в. модель, согласно которой дешевый сахар-сырец отправлялся в метрополию, где производился дорогой рафинированный сахар. Последовавшие ограничения на рафинирование сахара в колониях были направлены на сохранение максимальной прибыли для «домашних» стран, тогда как ролью колоний оставалась поставка сырья. К сожалению, дешевый сахар требовал дешевой рабочей силы, т.е. рабов.

Была и другая сторона вопроса о том, где должно происходить рафинирование. При довольно ограниченном вплоть до XX в. наборе способов рафинирования и необходимости долгих морских путешествий липкие кристаллы из-за высокой влажности превращались в единую твердую субстанцию. Это делало рафинирование вблизи конечного рынка необходимым для получения продукта высокого качества. До тех пор, пока не вошли в обиход пароходы, сахар должен был рафинироваться там же, где и потреблялся. Поэтому, например, в Австралии сахарные заводы для переработки импортного сахара-сырца появились еще за 20 лет до того, как там получили первый урожай тростника.

Ближе к концу XV в. морской трафик в Атлантике продолжал расти. Христофор Колумб выходил в океан, доставляя сахарный тростник на Мадейру, где его выращивала теща мореплавателя. Около 1480 г. первый сахарный тростник был выращен на Канарских островах, а затем в 1486 г. — южнее, на заселенном португальцами острове Сан-Томе. Португальцы, обычно использовавшие в качестве рабов потомков изгнанных из Испании евреев, вскоре привезли на Сан-Томе черных рабов и начали выращивать там сахарный тростник. По мере того как появлялись этот и другие центры, применявшие более эффективные схемы, сахар становился все более и более важным игроком в мировой политике.

К 1496 г. Мадейра отгружала 1700 тонн сахара в Венецию, Геную, Фландрию и Англию, а на острове работало около 80 заводов. Спустя несколько лет эпидемия «жучка» снизила производство сахара, и с 1600 г. его вытеснили виноградники, но только до тех пор, пока и их не уничтожил грибок ложномучнистой росы, и в 1852 г. фермеры снова вернулись к выращиванию сахара. Менее чем через 20 лет производство сахара на Мадейре достигло трети от объемов 1496 г., но тут появилась возможность восстановить виноградники. Сохранилось лишь небольшое производство сахара, но к тому времени сахарный тростник уже добрался до Нового Света, где ему предстояло стать культурой мирового значения.

Медленно развивавшуюся сахарную индустрию в Америках подтолкнуло несколько факторов. Одним было разделение мира между Португалией и Испанией согласно Тордесильясскому договору 1493 г., который не позволял испанцам вторгаться в Африку и в то же время отдавал португальцам прибрежные территории Бразилии. Обретя точку опоры, Португалия получила возможность проникать за линию, обозначенную договором, в то время как Испания оставалась вдали, по другую сторону Анд.

Результатом договора стало право захватывать рабов в Африке и транспортировать их в испанские доминионы, закрепленное за Португалией, а также другими европейскими странами, игнорировавшими португальскую «монополию». И хотя торговля с иностранными судами не была официально разрешена в испанских колониях, корабли с рабами бросали якоря в испанских портах, и сделки все-таки заключались, таким образом и другие страны познакомились с Вест-Индией. Это также привело к возникновению цепи английских, французских и португальских фортов в Западной Африке, которые стали первыми ласточками колониальной истории Африки, оставившей неизгладимые следы на ее карте.

Подъему сахарного производства в Новом Свете способствовали также и события в восточном Средиземноморье. Так, когда турки захватили в 1516 г. Сирию, исчезла ее сахарная индустрия. Между 1520 и 1570 гг. турки завоевали Кипр, Крит, Египет, бассейн Эгейского моря и большую часть североафриканского побережья. Цены на сахар росли по мере того, как индустрии этих стран рушились, и для искателей приключений стало проще находить средства для производства сахара в других местах. Сахарная индустрия Средиземного моря пострадала также и от изменения климата в результате «Малого ледникового периода», во время которого с 1550 по 1700 г. на 1–2 градуса по Цельсию снизилась температура и сократилось количество осадков. В Бразилии же осадков было предостаточно, под рукой было необходимое топливо и не было дефицита рабочей силы.

Ко времени падения Сирии бразильский сахар уже облагался налогом по прибытии в Лиссабон. Ранее король Мануэль отправил туда специалиста, и первая trapiche, мельница, приводимая в действие людьми или животной тягой, была построена в Сан-Доминго. На Сан-Томе рабы уже 30 лет выращивали сахарный тростник, тогда как в Новом Свете их использовали преимущественно на золотых приисках. Это соотношение изменилось, когда стало ясно, что золото легче получить, культивируя сахарный тростник, чем роя шахты. К 1550 г. союз рабства и сахара был заключен.

От оспы… и укусов бешеных собак

Возьмите шалфея и руты по пригоршне, ложку оловянных опилок, очень маленькую, три головки чеснока, полфунта жидкой патоки, поместите все это в кварту крепкого эля, а затем в глиняный горшок и крепко его закройте. Подержите на медленном огне, пока половина не выкипит. Если болезнь протекает спокойно, давать взрослому пять или шесть столовых ложек за раз, ребенку — две или три. Если грозит смертельная опасность, принять снадобье еще раз через два или три часа. Патока должна быть жидкой, как сироп, она стоит не дороже восьми пенсов за фунт.

Мисс Брэдфорд, без даты

3. Сахар в новом свете

Почему мы помним Христофора Колумба? И до него люди плавали в Атлантическом океане, заселяли острова и встречали туземцев. Св. Брендан, ирландский монах, пересек Атлантику в кожаном суденышке, и Лейф Эрикссон также достиг Северной Америки. Когда английские рыбаки в поисках трески добрались до богатых ею прибрежных вод Ньюфаундленда в 1480 г., скрытные баски из южной Франции и северной Испании уже побывали там, за 12 лет до Колумба, приплыв в Вест-Индию.

Итальянский мореплаватель

Колумб не может похвастать тем, что доказал, что Земля круглая, еще греки знали о сферической форме Земли за 2000 лет до его плавания. Они опирались на такие доказательства, как земная тень в форме круга на Луне во время лунного затмения, то, что корпус корабля исчезает за горизонтом раньше, чем его мачты, и даже на сравнение времени дня или ночи, когда затмение Солнца или Луны наблюдалось в разных странах Средиземнорья.

Еще до 200 г. до н.э. Эратосфен измерил размер земного шара, используя полуденные наблюдениях солнца в Асуане и Александрии для вычисления длины земной окружности. Он ошибся всего на 4 процента, но это не помешало ученым в течение многих лет неправильно интерпретировать его результаты. Эратосфену было что сказать, и он это сказал прямо: «Если бы размер Атлантического океана не был препятствием, мы бы могли с легкостью пройти морем от Иберии до Индии, придерживаясь одной параллели». Люди всегда путешествовали на восток, в Индию и Китай, по земле. Пешком это был долгий путь, и поэтому их приблизительные измерения всегда отбрасывали Индию дальше на восток, чем она была на самом деле. Другая проблема заключалась в том, что Эратосфен измерил мир в единицах, называемых стадиями, и никто точно не знал, как велика была стадия, так что приходилось гадать. К сожалению, стадия того времени была слишком мала (четверть от настоящей), и Земля оказывалась меньше, чем она есть. Это заставляло людей думать, что Индии ближе к Европе, едва ли не сразу за горизонтом, за островами Атлантического океана.

Вполне логично было попробовать доплыть до Индий, просто пересекая Атлантический океан в западном направлении. Все, что сделал Колумб, — попробовал реализовать то, что предложил Эратосфен. Конечно, Колумб совершил небольшую ошибку, ту самую ошибку всех ученых, о которой я уже упоминал. Имея приблизительные знания о том, как велика должна быть планета, а также зная, что все лучшие специи, и золото, и сахар прибывают из Индий, Колумб проверил на деле, насколько они далеко, если плыть на запад, а не на восток.

Возможно, мы должны помнить Колумба за поступок, который навсегда изменил Вест-Индию, — он привез сахарный тростник из Ла-Гомеры с Канарских островов на Эспаньолу во время своего второго плавания в 1493 г. Этим он, возможно, сделал больше, чем кто-либо еще, для формирования Америк, какими мы их знаем сегодня. Многие события из тех, что создали Новый Свет, так или иначе, имеют корни на плантациях тростника.

Конкистадоры, которые пришли вслед за Колумбом, решили, что тростник всегда был в Вест-Индии, поскольку он уже рос в индейских деревнях, впервые посещенных европейцами. Затем испанские миссионеры сообщили, что сахарный тростник растет также и на Филиппинах, и придумали целые замысловатые истории о торговцах, перевезших его через Тихий океан. Простое объяснение — в том, что, когда аборигены увидели и попробовали чудесный тростник, им не потребовалось много времени, чтобы вырастить свой собственный. Как не потребовалось много времени и для того, чтобы продать немного тростника в деревни, расположенные дальше вглубь материка. Таким образом, сахарный тростник распространялся по всей Вест-Индии быстрее, чем продвигались конкистадоры. Впрочем, к сожалению для индейцев, конкистадоры продвигались быстро.

Первосвященник в Индиях

Бартоломе да Лас Касас был доминиканским миссионером на Кубе в 1514 г., первым священнослужителем, рукоположенным в Индиях. В помощь его служению богу ему была пожалована земля, а также сто туземцев-карибов в качестве рабов. В течение трех лет этот воспитанный и порядочный человек с ужасом наблюдал, как карибы, принуждаемые к работе, заболевали и умирали и как их убивали испанские колонисты, когда те восставали. Будет лучше, обратился он к испанскому двору, завезти африканцев, которые приучены к такому труду. Он верил, что этот выбор был меньшим из двух зол, но он также считал, что меньшее из зол вряд ли вообще является злом, поскольку африканские рабы в Испании казались ему достаточно счастливыми, и они, несомненно, лучше справились бы с тяжелой работой в шахтах. В любом случае шахты вскоре будут выработаны, и рабы смогут быть освобождены для занятий сельским хозяйством, думал он.

Вместо этого работорговля еще сильнее окрепла, и африканских рабов вскоре стало больше, чем их белых хозяев. В 1530 г. на Сан-Доминго было 3000 рабов и всего 327 испанцев. К 1547 г. де Лас Касас стал епископом Чьяпы в Мексике, но сложил с себя полномочия и вернулся в Испанию, чтобы протестовать против работорговли — меньшего из зол, которое сам он и предложил во благо карибов и их мирных соседей араваков. На то, чтобы отменить то, что, как он предполагал, могло прекратиться так же быстро, как и началось, потребовалось три с половиной столетия, или пять полных поколений. Или 35 трудовых жизней африканских рабов, которые никогда не жили так же долго, как свободные люди. Рабство было крайне жестоким и безжалостным.

Де Лас Касас надеялся на то, что король выслушает его, но в 1555 г. этот шанс был потерян. Карл V озаботился своей душой, отрекся от престола и посвятил оставшуюся жизнь молитве в маленьком доме рядом с монастырем в Исте. Там он искал спасения в молитве, а не в добрых делах. Если бы король тогда выступил против рабства, возможно, половина тех, кто был силой перевезен через океан и вынужден работать до самой смерти, могла быть спасена. Бартоломе де Лас Касас провел остаток своих дней в борьбе, но уже никогда больше не был так близок к цели.

Его соотечественники совсем не обязательно были жестоки именно по отношению к рабам. Как и англичане, и представители большинства других народов того времени, они были жестоки по отношению ко всем людям, находившимся в их власти, не делая различия между свободными и рабами. Плохо обращаться с другими было в порядке вещей. Людей до сих пор сжигали на кострах, публичные казни, повешения, утопления и четвертования были обычным концом и для многих свободных людей. Ужасные вещи творились по отношению к рабам, но в основном потому, что их было больше, чем белых, и их надо было постоянно запугивать, чтобы они помнили — у них нет никаких прав. К тому же ни один разумный человек не стал бы просто так бить, убивать или калечить раба, во всяком случае не более чем он стал бы бить упряжную лошадь, чтобы заставить ее работать, ведь рабы и лошади были его собственностью и стоили денег.

Рабство не приносило большой прибыли даже в лучшие времена. Это отметил Адам Смит, и, если верить его «Богатству нации», это знали и древние:

«Опыт всех времен и народов, как я считаю, показывает, что работа, выполненная рабами, хотя и кажется, что ее стоимость складывается только из расходов на их содержание, в итоге стоит дороже, чем любая другая. Человек, который не имеет никакой собственности, не может иметь никакого другого желания, как только съесть как можно больше и работать как можно меньше. Любую работу сверх той, что обеспечивает его жизненные потребности, он будет выполнять только по принуждению и без какого-либо интереса со своей стороны. В древней Италии выращивание зерновых пришло в упадок и стало невыгодным для владельца, как только им стали заниматься рабы. Это отмечают и Плиний, и Колумелла».

К сожалению, не все рабовладельцы в Америках были разумны. Дешевый ром, раздражительность из-за тропической жары и даже безумие хозяев собирали обильную дань в виде жизней рабов. Но куда больше смертей приносили эпидемии, которые всегда случаются, когда людей разного происхождения свозят издалека в одно место. Каждая группа обычно переносит целый букет болезней, к которым уже выработала иммунитет, но не имеет никакого иммунитета к болезням, переносимым другой группой.

Араваки, карибы и другие местные племена страдали больше других, потому что были восприимчивы и к африканским, и к европейским болезням. Испанцы принесли грипп, плеврит, корь, туберкулез и коклюш, которые незамедлительно обрушились на туземцев. Затем в 1516 г. оспа выкосила местное население еще больше, что стало важной причиной для завоза рабов из других мест. Индейцы, как говорили испанцы, были хилой ветвью, которая вымирала слишком легко, — они, очевидно, не были пригодны для работ.

Задолго до того, как объяснение нашли в инфекции, всю вину возлагали на работу. Индейцы болели, но ведь так не могло быть всегда, здесь должна была быть иная причина, которая заключалась в том, что их теперь заставляли работать. Решение проблемы было очевидным: привезти африканцев, привычных к сельскому хозяйству и заведомо способных работать в условиях жары. Корабли доставляли через Атлантику не только рабов — они везли такие болезни, как малярия, желтая лихорадка, лихорадка денге, анкилостомидоз и шистосоматоз. Эти болезни моментально передались индейцам, но нашли себе подходящих жертв и среди белого населения — как среди владельцев плантаций, так и среди белых наемных рабочих, привезенных англичанами.

А потом появился сифилис. Никто точно не знает, приплыл ли сифилис в Новый Свет из Старого на кораблях Колумба или, наоборот, они привезли его в Европу, но в те времена им болели часто, что делало людей еще более безумными и жестокими. Впрочем, жестокость в те времена рассматривалась как благо для рабов, потому что считалось, что она делала из них лучших слуг, а добиться этого было главной обязанностью владельца.

Наконец на сцену вышел притаившийся на время сахар, угроза, которая просуществовала намного дольше истощившихся приисков. Именно сахар формировал мир рабов на протяжении всей его истории до наших дней, а в результате сформировал и наш современный мир. Без сахара работорговля, скорее всего, имела бы меньший размах, сахар подстегивал торговлю рабами, а та в свою очередь направляла развитие Европы.

Первые рабы сахара

Сахар и рабство шли рука об руку. Без рабов не было бы сахарной индустрии, без сахара не было бы столько рабов. С другой стороны, рабство существовало задолго до того, как появился сахар. Сегодня часто представляют себе рабство как исключительно американский и карибский феномен, но рабов использовали на сахарных полях Кипра и Крита в XIV в. еще до того, как эпидемия чумы выкосила местную рабочую силу. Это были захваченные во время вой­ны в плен греки, болгары и турки, а также татары. Старые марокканские топонимы, сохранившиеся до наших дней, позволяют ученым считать, что, вероятно, и там, в сахарной индустрии использовали рабский труд уже около 1400 г.

В древности рабство было обычной участью побежденных, что подтверждает судьба евреев, угнанных Навуходоносором. Видимо, рабы были на территории современной Ливии около 6000 г. до н.э., и достоверно известно, что они были в Древнем Египте. В первом своде законов вавилонского царя Хаммурапи был особый пункт, согласно которому любой, кто помог рабу бежать или укрыл беглого раба, подлежал смертной казни.

Вершина нашей западной цивилизации — Афины времен Сократа, Платона и Аристотеля (около 450 г. до н.э.) могли существовать только благодаря множеству рабов, позволявших гражданам посвящать свое время наукам и размышлениям. В Афинах времен Перикла, по-видимому, две трети городского населения составляли различные категории рабов. В первой книге своей «Политики» Аристотель говорит: «Таким образом, очевидно, что некоторые люди свободны по природе, а другие являются рабами, и для этих последних рабство целесообразно и справедливо». В другом месте Аристотель объясняет своим читателям, что бык — это раб бедняка, и в целом он относится к рабству как к естественному феномену.

Римляне тоже зависели от рабов, в огромном количестве пригнанных в Рим из победоносных походов, а также в небольших количествах согнанных с соседних земель. Во времена расцвета Рима, с 50 г. до н.э. до 150 г., в город и империю каждый год пригоняли примерно полмиллиона рабов. А почему бы и нет? Римляне восхищались образованностью греков и следовали их наставлениям, а позже европейцы следовали примеру римлян, рабски им уподобляясь. Когда римляне критиковали рабство, они имели в виду только примеры особенно жестокого обращения с некоторыми рабами, а не институт рабства как таковой. Раз сам великий Аристотель сказал, что рабство — это нормально, значит, вопрос закрыт.

В то время как рабы последнего тысячелетия в основном были африканского происхождения, черные рабы во времена Рима были в меньшинстве, хотя один из них и изображен на мозаике в Помпее. Изображения черных рабов встречаются также на греческих вазах.

Ислам признает пророков Ветхого Завета. Мусульмане, как евреи и христиане, знают, что Хам видел наготу опьяненного Ноя и за это был проклят. В христианской и мусульманской традициях потомки Хама стали черными, и им, хамитам, суждено рабство, во всяком случае так заявляли рабовладельцы. То, что отвечало воле и христианского Бога, и Аллаха и к тому же было прибыльным, уже невозможно было остановить.

Возвышение христианства мало что изменило для рабов, несмотря даже на то, что церковь мягко поощряла манумиссии, т.е. предоставление рабам вольной. Папа Лев Великий в 443 г. провозгласил, что ни один раб не может стать священником. Единственным послаблением был закон 417 г., согласно которому, если еврей приобретал раба мужского пола и заставлял его пройти процедуру обрезания, раб после этого считался свободным. Это указывает на то, что предубеждение против евреев было сильнее предубеждения против рабов.

Рабство оставалось нормой в Европе в Средневековье, но к концу первого тысячелетия наемные работники постепенно вытеснили рабов в большинстве стран Северной Европы. «Книга Страшного суда» в 1086 г. зафиксировала 25 000 рабов в Англии, но к 1200 г. они исчезли, возможно, потому, что усовершенствованные сельскохозяйственные инструменты и способы производства были более продуктивны в руках наемных работников.

Если бы не растущий рынок сахара, рабство могло исчезнуть, но в Средиземноморье в XIV и XV вв. оно оставалось обычным делом. Мусульмане, христиане, евреи и язычники совершали набеги друг на друга и захватывали рабов, где только могли. Казалось, что это какое-то благоволящее божество создало другие народы для того, чтобы людям не приходилось превращать в рабов себе подобных. Африканцы, естественно, были честной добычей для всех.

Вскоре рабы перестали быть побочным продуктом вой­ны, рейды стали устраиваться специально для их захвата. Мусульмане, в частности, захватывали очень много рабов среди язычников-славян, отсюда и произошло английское слово slave, «раб». Рабов-славян продавали по всему Средиземноморью до тех пор, пока мусульмане не взяли Константинополь в 1453 г., что практически закрыло этот рынок для Европы. Впрочем, это не имело большого значения, потому что на другом конце Средиземного моря португальцы уже осмелились выходить в Атлантический океан вдоль африканского побережья, возвращаясь домой с черными рабами.

Рабы из Гвинеи начали продаваться в Европе примерно с 1250 г., доставляемые по суше к берегам Средиземного моря торговцами-маврами. В то же время португальцы продвигались на запад. В 1320 г. генуэзский мореплаватель Ланцаротто Малочелло открыл Канарские острова, известные древним как Геспериды, или Блаженные острова. Жителям этих вновь открытых островов не повезло, многие из них были немедленно превращены в рабов.

В начале 1400-х гг. африканские рабы стали привычны по всему Средиземноморью, хотя их чаще использовали в качестве домашних слуг, а не в сельском хозяйстве или промышленности. Положение вскоре изменилось. Европейская экспансия продолжалась, и когда в 1415 г. пал марокканский порт Сеута, португальцы получили больше информации об Африке из первых рук, от сухопутных торговцев, путешествовавших далеко на юг.

Первый инцидент с участием рабов в эту эпоху произошел, когда португальцы в 1425 г. захватили марокканский корабль с 53 черными мужчинами и 3 черными женщинами на борту, все они были из Гвинеи. Их освободили от мучительного рабства у мавров и продали в доброжелательное рабство у христиан, с большой прибылью для освободителей. Как счастливы должны были быть эти португальцы, одновременно пополнив карманы и выполнив христианский долг! К сожалению, подобные счастливые случаи, религиозно и экономически выгодные, происходили редко.

Не так странно то, что рабы прибывали из Африки на португальских кораблях, как то, что европейцам потребовалось так много времени, чтобы проложить путь вокруг берегов Африки. Впервые морское путешествие вокруг Африки было проделано еще до смерти Геродота в 425 г. до н.э., поскольку он рассказывает нам об этом в четвертой книге своей «Истории», хотя и делает оговорку:

«Эти люди заявили, сам я этому не верю, хотя другие могут и поверить, что они, отплыв в сторону запада, обошли вокруг южной оконечности Ливии, и солнце было справа от них, т.е. к северу. Так мы впервые узнали, что Ливия окружена морем…»

Ливией во времена Геродота называли весь Африканский континент и полагали, что везде южнее Асуана, на Ниле, в середине лета в полдень солнце будет находиться на севере. И если позже читатели Геродота вслед за ним отрицали историю плавания вокруг Африки, то только потому, что не верили самим свидетельствам. Как бы то ни было, безопасным пределом для путешествий португальцы считали мыс Буждур, южнее Канарских островов и почти в тропике Рака. Считалось, что дальше белые моряки становятся черными (что и случилось с местным населением), и в этих водах встречаются монстры, жидкий огонь и змеи. Возможно, те, кто там уже побывал, распространили этот слух, чтобы отпугнуть остальных.

Антон Гонсалвеш был одним из двух капитанов, которые плавали в 1441 г. до Кабо Бранко (Белый мыс, или Рас-Нуадибу), что на пять градусов южнее мыса Буждур и глубоко в тропиках. Привезя ко двору принца Генриха Португальского 12 черных африканцев, он следовал древнему обычаю, существовавшему как минимум со времен римлян, проводивших пленников парадом перед глазами императора. Этой традиции отдал долг и Колумб, доставив в Испанию индейцев-араваков, а также англичане, привезшие Покахонтас на встречу с королем Яковом I, двух австралийских аборигенов Беннелонга и Яммераванни в Лондон на встречу с Георгом III и позже Джемми Баттона на встречу с еще одним королем.

Один из пленников Гонсалвеша говорил по-арабски и выторговал себе свободу в обмен на помощь в захвате новых рабов. В 1442 г. Гонсалвеш привез еще 10 пленников, а в 1443 г. Нуно Тристан захватил 14 человек, плывших в каноэ. Позже он увеличил их число до 29, основа для нового витка работорговли была готова. 8 августа 1444 г. таможенный офицер по имени Лансароте де Фрейташ и его люди высадились недалеко от Лагоса с 235 африканскими рабами, захваченными во время набега на территорию современной Мавритании.

В 1351 г. на карте появились Азорские острова. Португальцы объявили их своими владениями в 1431 г. и колонизировали в 1445 г., как раз вовремя для того, чтобы начать снимать сливки с нового вида торговли — африканскими рабами. В течение нескольких лет около 1000 рабов были перевезены на Азоры и Мадейру, чтобы возделывать сахарный тростник. Таким образом, союз сахара и рабства был заключен не в Индиях, а в Атлантическом океане.

Импорт рабов в Новый Свет начинался медленно. Декрет 1501 г. запрещал перевозить в Индии рабов, рожденных в Испании. Запрет распространялся также на евреев, мавров и «новых христиан» (крещеных евреев). Тем не менее в 1502 г. там появился первый черный раб, а в 1504 г. были привезены пять белых (мусульман). Они были привезены не для работы на полях, а для того, чтобы добывать золото на испанских приисках.

Губернатор Эспаньолы Николас де Овандо был против завоза рабов из-за океана. Основанием для этого была вовсе не забота о ближних; скорее, то, что эти неблагодарные платили своим хозяевам за усилия по их транспортировке тем, что пользовались любым шансом для побега. Хуже того, они подстрекали местных рабов делать то же самое. Они вносят смуту, и их не должно быть здесь, заявлял губернатор.

В 1510 г. на Эспаньоле было всего 25 000 карибов, все еще пригодных для работ, и поэтому около 250 африканцев, в основном, конечно, африканцы из Европы, были отправлены для работ на золотых приисках. В донесении, поступившем в следующем году испанскому королю, утверждалось, что работа одного африканца стоила работы четырех индейцев, а также добавлялось, что многие африканцы были уже привычны к лошадям в отличие от индейцев. С каждого привезенного африканца взимался налог в два дуката, что делало работорговлю прибыльной для испанской короны.

Около 1519 г. у братьев иеронимитов на Эспаньоле возникли проблемы. Большинство их рабов-индейцев умерло, добывая золото или от болезней, а остававшихся было недостаточно для необходимой работы. Они просили о свободном ввозе африканских рабов, и это позволение было вскоре даровано, открыв для всех возможность импортировать африканцев в Новый Свет.

Вначале число африканских рабов было мало. На юге первый корабль с черными рабами прибыл в Бразилию только в 1538 г., примерно в то же время, когда бразильский сахар стал поступать на европейские рынки. Перспективы обогащения в Новом Свете были очевидны всем, но другим народам потребовалось некоторое время на то, чтобы понять, как лучше получить свою долю.

Гипокрас (средневековый напиток)

Возьмите галлон кларета или белого вина, добавьте четыре унции имбиря, полторы унции мускатного ореха, гвоздики четверть, сахара четыре фунта; настаивайте в котле как минимум 12 часов, затем перелейте в специально изготовленный для этого чистый бурдюк, так чтобы вино, не спеша, впитало в себя специи.

Джервас Маркхэм, английская домохозяйка (The English House-wife), Лондон, 1615 г.

4. Англичане и сахарный бизнес

Испания и Португалия были первыми странами, начавшими серьезное исследование новых земель за пределами Европы, и первыми, всерьез заявившими на них свои права. После 1493 г. их претензии подкрепились Тордесильясским договором, а Португалия безотлагательно объявила Африку своей собственностью, хотя другие европейские страны были от этого не в восторге. Этим договором папа Александр VI утвердил меридиан, проходящий от полюса до полюса через самую западную точку островов Зеленого Мыса, т.е. примерно 50 градусов к западу от Гринвича. Эта линия разделяла все вновь найденные земли где бы то ни было в мире между Португалией или Испанией, за которыми признавалось вечное владение.

В 1529 г. Сарагосский договор добавил еще одну линию, примерно 145-й меридиан восточной долготы, завершившую разделение планеты на испанское и португальское полушария, и отдал Филиппины Испании. Впрочем, к концу XVI в. в мире уже было много протестантов, которых мало заботили правила, установленные папой, и даже королева Мария не смогла заставить свой Тайный совет признать этот договор. Преданность стране и прибыли взяла верх над верой.

Единственным случаем, когда британцы, французы или голландцы признавали договор, был их спор о том, имеют или не имеют силу европейские мирные соглашения за разделительной линией. Иначе говоря, когда это было им выгодно, линия признавалась, но в любое другое время она словно испарялась, и «за линией не было мира».

Так, во времена королевы Марии Тайный совет строго запретил экспедиции в Африку. Заявив это, он полностью выполнил свой долг, но английские корабли по-прежнему продолжали свои плавания. Англичане знали, что даже католики-французы не обращают внимания на договор. Не далее как в 1523 г. французский капитан Жан Флорентийский атаковал испанский корабль, перевозивший сокровища, чем вызвал возмущение испанского короля Карла I, на протесты которого французский король Франциск II ответил: «Покажите мне завет нашего отца Адама, что отдавал бы все эти земли Вашему Величеству».

Если не было никакой проблемы в том, чтобы сыграть шутку с донами при правлении католической королевы Марии, то при королеве-протестантке Елизавете на троне это уже твердо, хоть и не гласно, поощрялось. Ее Тайный совет также запрещал морякам ходить в чужие земли, но каждый раз закрывал глаза на их плавания. И хотя испанские и португальские шпионы об этом знали, они ничего не могли поделать. Как и с тем фактом, что французские кальвинисты имели колонию Форт-Колиньи на территории современной Бразилии, или с тем, что португальцы и голландцы дрались из-за островов Пряностей и других территорий, не говоря уже о том, что голландцы, англичане и даже датчане — все были готовы отхватить кусок испано-португальского пирога, и все эти страны в конце концов получили свою долю сахара.

В 1598 г. Лондон посетил немецкий юрист Пауль Гентц­нер. О своем визите он рассказывает:

«…[англичане] более утонченны в еде, чем французы, они едят меньше хлеба и больше мяса, которое жарят превосходно; они добавляют много сахара в свои напитки; их ложа покрыты коврами, даже у фермеров; им часто досаждает цинга, впервые, как говорят, попавшая в Англию с норманнами…»

Впрочем, сахар имел губительные последствия, как считал Гентцнер, описывая английскую самодержицу Елизавету I:

«…Затем вошла королева 65 лет, как нам сказали, очень величественная; ее лицо продолговатое, светлое, но в морщинах; глаза маленькие черные и приятные; нос немного вздернут; губы тонкие, зубы черные (изъян, который, кажется, свойственен англичанам из-за обильного употреб­ления сахара)…»

Многие из придворных, которых он встретил, наверняка разбогатели на высоких ценах на сахар. Сахар стал более доступным, но выросли и потребности в сладком, так что было обычным делом для придворных зарабатывать на торговле, хотя делали вид, что презирают купцов. Они отправляли корабли в Средиземное море за сахаром, на Мадейру за сладкими винами и сахаром, а также покупали сахар высокого качества в Амстердаме. К тому времени, когда Шекспир в 1609 г. задал задачку с сахаром пастуха, все уже знали, что такое сахар, даже если еще и не пробовали его. Вскоре и это должно было измениться.

Забавно, что большинство изданий путевых записок Гентцнера проиллюстрированы рисунком, изображающим королеву Елизавету, работы некоего синьора Цуккаро (Signor Zuccharo). Учитывая его имя, нельзя не упомянуть, что синьор Цуккаро поступил мило и мудро, не показав зубов королевы.

Пираты и торговцы

Сэр Джон Хоукинс, которого часто называют первым английским работорговцем, был родом из Девона, как и его родственник Фрэнсис Дрейк. Хотя он и в самом деле продал несколько рабов, снятых с португальских кораблей, в его оправдание надо сказать, что это не было его обычным занятием и что сам он рабов не захватывал, но они были ему нужны, чтобы наладить торговлю с испанцами. Все это правда. Но более веское (и более честное) оправдание в том, что священники и прелаты, правители и лорды не видели ничего предосудительного в захвате и продаже рабов. Почему же он должен был отказаться от перспективы обогащения?

В любом случае то была эпоха морских волков, и в море был всего один закон: если ты видел корабль, который мог захватить, то ты так и делал, если же другой корабль мог захватить тебя, ты бежал. Это был мир, где волки пожирали волков, и Хоукинс прекрасно это понимал, как и все девонширцы.

Томас Уиндхэм был отъявленным морским волком. Он плавал с отцом Хоукинса, а позже снаряжал свои экспедиции. В 1552 г. «Лев», на котором командовал Уиндхэм, был вынужден пристать к одному из Канарских островов, где-то между Фуэртевентура и Лансароте, чтобы залатать течь ниже ватерлинии. Его команда перенесла 70 ящиков сахара на берег, чтобы облегчить корабль. Эти ящики увидели местные жители. Они опознали в них груз с корабля, который недавно вышел из порта, после чего Уиндхэм был обвинен в пиратстве.

Вопрос легко разрешился, когда люди Уиндхэма взяли в плен губернатора, «очень пожилого джентльмена семидесяти лет», как его описывают, и создав таким образом выгодные условия для переговоров, спокойно покинули порт. Уиндхэм умер через год по пути домой после плавания на другом корабле к африканскому побережью в поисках золота и перца, но он успел подать пример другим. С донами можно вести переговоры, сказал девонширец, но сначала их надо посадить на бочку с порохом, если вы хотите заключить выгодную сделку. Такова была торговля в те времена, и если Уиндхэм действительно силой захватил те ящики с сахаром, что ж, это тоже было обычным делом.

В 1562 г. Джону Хоукинсу было 30 лет, и он был готов приступить к делу. Он отплыл в Африку, планируя раздобыть золотой порошок и слоновую кость, рынок которых уже сформировался в Англии. В его распоряжении было три корабля, а также финансовая поддержка казначея морского флота (помогло то, что этот чиновник был также его тестем), двух членов городского магистрата, лорда-мэра Лондона, будущего лорда-мэра и, что наиболее важно, самой королевы Елизаветы. Он захватил 300 рабов, в основном с португальских кораблей, следовавших к островам Зеленого Мыса, и, позлив португальцев, ущипнул еще и пару испанских бородок.

Прибыв на Эспаньолу, Хоукинс заявил, что ему необходимо откилевать свои корабли и что заплатить за это он сможет, только продав нескольких рабов. Начав торговлю, чтобы заработать на ремонт, он продолжил ее еще немного и сумел вернуться в Англию с чистой прибылью. Такой поведали эту историю обе стороны, но, похоже, что испанские колонисты, задыхавшиеся под гнетом торговых запретов, наложенных метрополией, были рады провернуть дельце, прикрывшись благовидным предлогом.

В свое третье плавание Хоукинс отправился на шести кораблях, два из которых принадлежали лично королеве. В испанском колониальном порту Рио де ла Ача английский флот произвел несколько выстрелов из пушек и взял город. Испанские сокровища на берегу англичанам помогли обнаружить два раба — один мулат, другой негр — в обмен на свободу.

Хоукинс впоследствии заявлял, что он как честный человек взял из сокровищ только 4000 песо за тех рабов, что оставил в городе, и вернул остальное. Затем, поскольку верность расе и классу ценилась выше, чем верность стране и религии, он отдал испанцам рабов, которые предательски указали на сокровища. Испанцы, также склонные уважать помощь галантного и благородного противника и чуткие к различиям расы и вины, немедленно четвертовали негра и повесили мулата, обоих за предательство.

И снова история может быть подвергнута сомнению, поскольку испанцы заявили, что рабы, которых они были вынуждены купить, были старыми и немощными, больными и умирающими. Возможно, казнь предателей была выдумкой, добавленной к истории ради убедительности, или, возможно, их действительно постигла эта участь для того, чтобы истинные виновные не понесли того же наказания.

Защитники Хоукинса в современной Англии говорят, что рабы, которых он продавал, были нужны для того, чтобы вымогать деньги у испанцев и стимулировать торговлю, — так что он не то чтобы торговал рабами, а, так сказать, использовал их с целью начать торговлю. Впрочем, итогом его третьего плавания стал первый сахар, привезенный из Вест-Индии в Англию, а Фрэнсис Дрейк обрел ценный опыт жесткого обращения с испанцами. Чтобы торговать с донами на равных, нужна непоколебимая решимость, холодная сталь, железные ядра и много свинцовых пуль для мушкетов.

Забавно, что свинец — сквозная тема в истории сахара. Александр VI, папа, одобривший Тордесильясский договор, отец Цезаря и Лукреции Борджиа (среди прочих), проложил себе путь на папский престол взятками и ядом. Умер он, скорее всего, от лихорадки, хотя в те времена многие охотно верили в то, что он случайно выпил отравленное вино, предназначавшееся кардиналу Корнето, и таким образом был справедливо наказан. Такова во всяком случае история, рассказанная Александром Дюма в одном из его романов.

Ядом, который использовали Борджиа, был вероятно ацетат свинца, растворимая соль свинца, известная благодаря своему сладкому вкусу как «свинцовый сахар». Похоже, что им было «подслащено» вино Корнето, если оно действительно было для него. Но правда ли, что папа Александр VI умер таким нелепым образом, мы, наверное, никогда не узнаем.

Была и другая связь между свинцом и сахаром, не считая использование свинцовых труб для перегонки сока сахарного тростника от прессов до котельных. Около 1000 г. ацетат свинца применялся в Египте как средство для очистки кипящего тростникового сока, но такое использование свинца вскоре было запрещено. Подозрительную жидкость обнаружили рядом с туалетами, где сероводород (сульфид водорода), поднимавшийся из выгребной ямы, производил красноречивый черный осадок сульфида свинца в виде жижи.

А в 1847 г. в Британии был зарегистрирован патент, предполагавший использование солей свинца для изготовления сахара. Идея взбудоражила многих, и барон Грей даже был вынужден разослать циркуляр всем губернаторам британских колоний, предупреждавший не допускать этого.

Наемные работники

Пиратские привычки были уже так усвоены, что нет ничего удивительного в том, что «Уильям и Джон», первый британский корабль, прибывший на Барбадос в 1627 г., доставил туда не только 80 английских поселенцев, но также и дюжину негров, захваченных на португальском судне, «встреченном» по пути. На обратной дороге добычей команды стал еще один португальский корабль с грузом сахара. Этот груз был продан за ?9600, которые пошли в пользу колонистов. И хотя может показаться, что колонии начались с черных рабов и сахара, на самом деле они начались с наемного труда белых и выращивания других сельско­хозяйственных культур.

Через год после того, как британцы впервые высадились на Барбадосе, Генри Уинтроп сообщал по крайней мере о «50 рабах из индейцев и черных», в число которых входили и рабы, подобранные по пути на остров. Между 1628 и 1803 гг. на остров было ввезено 350 000 рабов, из которых 100 000 были женщинами, но когда последние из рабов были освобождены в 1834 г., их уже было всего 66 000. Многие из них родились после того, как корабли с новыми рабами перестали прибывать на остров, — размножение поощрялось. Для сравнения: в Соединенных Штатах между 1803 г., когда ввоз рабов был официально запрещен, и 1865 г. количество рабов увеличилось в десять раз благодаря внутреннему приросту.

Белыми наемными работниками в колониях XVII в. становились те, кто не пригодился у себя на родине. Уже в 1610 г. губернатор Виргинии Дэйл указывал на то, что испанцы значительно увеличили (белое) население своих колоний, отправляя туда бедняков, мошенников, бродяг и преступников. В 1629 г. Генри Уинтроп подсчитал, что ему на его табачной плантации в Барбадосе были необходимы «каждый год по 23 работника». Эти работники не всегда были ему доступны, но тут в Англии началась Гражданская война, и в 1642 г. колонии стали снабжаться партиями заключенных. В это же время появилась банда известная как Духи, которая обманом вербовала или похищала людей, чтобы отправить на Барбадос, где капитан корабля мог, по сути, продать их в рабство.

Многие из этих работников оказались возмутителями спокойствия на новом месте. Шотландцы ценились выше, чем англичане, а ирландцы так низко, что Ассамблея Барбадоса выпустила в 1644 г. закон против увеличения их количества. Но поскольку Барбадосу приходилось брать то, что ему давали, в 1660 г. ирландцы по-прежнему составляли 20 процентов от всех работников.

Тем временем в Новый Свет корабли с африканскими рабами доставили и желтую лихорадку. Она распространяется москитами вида Aedes aegypti, и однажды одному поколению африканских комаров удалось пересечь Атлантику в открытых бочках с грязной питьевой водой. Попав на острова и в Южную Америку, насекомые рассредоточились и дали старт болезни. Для европейского населения это тропическое заболевание стало серьезной угрозой. Тот, кто один раз его перенес, больше не заболевал, и выжившие обзавелись иммунитетом, но новоприбывшие всегда подвергались риску.

Эпидемия желтой лихорадки на Барбадосе в 1647 г. убила около 6000 белых, многие из которых были наемными работниками. Это повысило спрос на черных рабов в 1650-х гг., но в тот момент войны в Британии продолжали снабжать остров свободными работниками. По мере того как число черных рабов увеличивалось, дешевая белая рабочая сила нуждалась в контроле. И Акт 1652 г. предложил решение, позволив двум мировым судьям

«…время от времени на основании своих полномочий… приговаривать к аресту или задержанию всех и каждого, кто был обличен в попрошайничестве и бродяжничестве… чтобы он или они были препровождены в порт Лондона или любой другой порт… откуда он или они могут быть отправлены… в любую заморскую колонию или на плантацию…»

Иначе говоря, магистраты, которые представляли богатых жителей округов и приходов, получили возможность оперативно и регулярно избавляться от бедняков, которые в противном случае были бы для них бременем. Обратите внимание на использование здесь слова «плантация» (plantation) в качестве синонима «колонии». Примерно до 1650 г. под этим словом также понимались поселения английских семей в Уэльсе и Шотландии. И лишь позже плантацией стали называть отдельную (преимущественно монокультурную) ферму. В начале своей колониальной истории Барбадос был поселением (plantation of people), а сахарной плантацией (sugar plantation) он стал, когда туда завезли сахарный тростник и его поля покрыли земли колонии.

Белые рабы

Наемные работники, пережившие желтую лихорадку, вероятно, считали себя счастливчиками, особенно те из них, кто приплыл на острова по собственной воле и мог самостоятельно наниматься на работу. Работники, которые были отправлены туда решением суда на основании сфабрикованных обвинений или похищены Духами и фактически проданы в рабство, могли считать удачей то, что им удалось сбежать из охваченного чумой Лондона (правда, многие из них взамен умерли от островных болезней). Но для некоторых это стало счастливым избавлением. Из-за болезней работников всегда не хватало, поэтому судьи в Англии и Ирландии с радостью выносили приговоры и отправляли заключенных в Вест-Индию. Духи имели возможность промышлять во многих портах: они давали взятки чиновникам, чтобы те закрывали глаза на их махинации, потому что знали, что из-за дефицита рабочей силы им хорошо заплатят за всех, кого они смогут достать.

Духи прибегали ко всевозможным уловкам, тем же, что использовали вербовщики матросов: спаивали и одурманивали, а затем отправляли своих жертв в море с подложными бумагами. По этим документам те были обязаны отработать семь лет на хозяев, обычно мало заботившихся о благополучии работника, который будет потерян для них по истечении срока.

Конечно, не всем работникам удавалось доработать свой срок до конца. По закону 1661 г., устанавливавшему права хозяина и служащего, работник, как и раб, не мог заниматься коммерческой деятельностью, а любая мелкая провинность могла добавить дополнительный год к сроку службы. Чтобы покинуть землю хозяина, работник должен был иметь специальный пропуск, а нечистым на руку нанимателям предоставлялась масса возможностей спровоцировать работников на наказуемые деяния, чтобы их срок службы был увеличен.



Положение наемного работника было так тяжело, что, когда генералы Пенн и Венэйблс остановились на Барбадосе в 1654 г., готовясь к атаке на Эспаньолу и Ямайку, многие работники бежали на их корабли, тогда как команды кораблей, уже знавшие, что такое жизнь в море, бежали на берег. В итоге «Западный план» Кромвеля, имевший целью подорвать влияние католической Испании, привел к гибели на Ямайке 2000 работников с Барбадоса, и в феврале 1656 г. Кромвель ввел войска в Лондон с целью найти 1200 женщин «легкого поведения» для отправки на Барбадос. В течение нескольких дней 400 из них были отправлены туда.

Хозяева плантаций часто были недовольны своими работниками. В те годы Шотландия считалась отдельной страной, хотя во главе ее стоял английский король, и в 1667 г. плантаторы попросили разрешить свободный обмен рабочей силой с Шотландией, а также отправить от 1000 до 2000 английских работников в колонию. Нанимать ирландцев никто не хотел; считалось, что поскольку они католики, то при каждом удобном случае будут помогать французам или испанцам. Но еще больше беспокоила владельцев плантаций пропорция работников и рабов, и они по-прежнему старались заполучить всех белых, которых только удавалось достать.

В 1680 г. на Барбадосе оставалось всего 3000 наемных работников из 13 000 в 1650-х гг. К тому времени на острове было уже так много рабов, что хозяева прибегали к любым уловкам, чтобы сохранить своих наемных рабочих, но те из них, чей срок уже истек, могли сами выбирать, где и как работать.

Когда в 1685 г. случилось восстание Монмута, плантаторы получили передышку. Бастард герцог Монмут предпринял неудачную попытку захватить британский трон, и его сторонники были либо казнены, либо (что было чаще) отправлены на Барбадос. Для Духов выдалось неплохое время, они хватали всех подряд и отправляли их в колонию с документами, подтверждавшими, что они осужденные бунтовщики.

Большинство бывших работников обладало навыками, на которые существовал высокий спрос, так что они могли устанавливать свою цену. Многие прорывы в технологии обработки сахара (как, например, «ямайский станок», о котором речь пойдет в главе 6) были совершены работниками, достигшими статуса специалистов. За свое обучение они должны благодарить испанскую инквизицию и то, как она обращалась с португальскими евреями, которые спокойно жили в Португалии почти до времени похода Великой Армады, когда Испания захватила Португалию и инквизиция взялась за евреев.

Большинство евреев переселилось в Португалию как раз из Испании, бежав от инквизиции одно или два поколения назад, теперь они снялись с места опять, направившись в Голландию, где тепло приняли их знания. Некоторые отправились в Южную Америку, в захваченный голландцами Пернамбуку на севере Бразилии. Евреи, которых считали низшим классом, стали приказчиками на плантациях и, что важнее, на мельницах и прессах. Когда голландцев вытеснили из Пернамбуку, многие евреи уехали с ними в Амстердам, но некоторые переселились на Барбадос и принесли туда базовые знания и умения, которые были так нужны англичанам.

Беженец-роялист

В неразберихе английской Гражданской войны 1640-х гг. роялист Ричард Лигон решил, что для него будет безопаснее уехать из Англии. И в 1647 г. он отправился в мир и покой плантаций Барбадоса, где и оставался до 1650 г., когда жизнь в Англии стала немного более стабильной.

Он провел три достаточно приятных года, изучая среди прочего искусство производства сахара, а все, что увидел, описал в «Правдивой и точной истории острова Барбадос» (A True & Exact History of the Island of Barbados). Поскольку Лигон пробыл там достаточно долго для того, чтобы изу­чить все вблизи, но недостаточно долго для того, чтобы стать частью местного общества, его отчет дает нам правдивую картину, не испорченную — хотелось бы верить — желанием подкорректировать факты. Например, он объясняет, что:

«рабы и их дети, целиком и навсегда зависящие исключительно от воли хозяина, получают больше внимания, чем работники, которые принадлежат хозяевам только на пять лет в соответствии с законом острова. Жизнь последних тяжелее, поскольку им дают самую тяжелую работу, ветхое жилье и плохо кормят. Большинство из них ирландцы, угрюмый народ, но это может быть из-за дурного обращения, я не знаю. Служба работников настолько тяжела, насколько хорош их хозяин — добр он или жесток. Те, кто милосерден, обращаются со своими работниками хорошо, но, если хозяин бессердечен, его работники обречены на изнуряющую жизнь».

Перед тем как покинуть остров, он рассказывает, что

«…первые люди на Барбадосе сначала пытались выращивать табак, хлопок, индиго и только затем обратились к сахарному тростнику. Фермеры попробовали его и, обнаружив, что он растет хорошо, начали высаживать все больше и больше, а тростник рос и размножался, пока его не стало достаточно много, чтобы соорудить очень маленький ingenio, как мы называем место перемалывания и кипячения при производстве сахара».

В ingenio, как он сообщает, срезанный тростник помещается на платформу, которую называют barbycu, приподнятый настил с двойным ограждением, мешающим тростнику упасть, примерно девять метров в длину и три метра в ширину (несмотря на размер, это очень похоже на современную решетку для барбекю).

Также имеется три колеса; около пяти лошадей или быков крутят среднее, «соединенное с двумя другими по обе стороны»:

«Negre кладет тростник с одной стороны, и колеса протаскивают его до противоположной стороны, где ждет другой negre, который принимает тростник и возвращает его снова на другую сторону среднего колеса, которое крутится в обратную сторону. После того как тростник прошел насквозь дважды, туда и обратно, считается, что весь сок уже выжат, хотя у испанцев есть пресс, которым они выжимают остатки жидкости и после двойной прогонки…»

Но это потому, как он объясняет с простодушным патриотизмом, что тростник у испанцев хуже. Дробленый тростник откладывается в сторону на 120 шагов, а сок:

«…течет под землей по трубе или желобу из свинца, плотно закрытому, и попадает в цистерну, расположенную рядом с лестницей, по которой можно спуститься из мельницы в котельную. Но в цистерне он не может храниться больше одного дня, иначе прокиснет; оттуда он течет по желобу (прикрепленному к стене) в медный котел для очистки… По мере того как на поверхности появляется накипь, ее снимают, как и накипь во втором котле. Это вещество грубое и грязное и не стоит трудов по очистке. Но накипь из трех оставшихся котлов отправляется на дистилляцию, где остается в цистернах, пока немного не скиснет, но не так, чтобы уже переливалась через край, а то получится хороший ром.

…В последние четыре котла добавляют жидкую смесь воды и золы, которую называют смягчителем и без которой сахар останется липкой субстанцией и не превратится в зерна. Когда специалист решает, что сахар в последнем котле готов, туда добавляют две чайные ложки оливкового масла, которым мы поливаем овощи, чтобы сделать салат, и вычерпывают получившееся вещество, похожее на сироп. Кроме всего прочего, важно добавить туда немного холодной воды, чтобы остатки сиропа не загорелись, поскольку котел находится над открытым огнем. Как только он становится пуст, в него должны перелить содержимое предпоследнего котла.

…И так работа продолжается с часа ночи понедельника до вечера субботы (когда тушится огонь в печах), 24 часа в сутки, посменно для людей, лошадей и скота. Жидкость теперь надо охладить, чтобы ее можно было перелить в горшки. Их помещают рядом с камерой охлаждения и сначала затыкают носик (который находится снизу) листьями банана (а отверстие там не толще человеческого пальца), затем наполняют горшки и помещают их между стойками в разливочном отделении, где они остаются до тех пор, пока не остынут, что занимает два дня и две ночи; после чего, если сахар хорош, его переносят в сушильное отделение, но сначала вынимают пробки в нижней части горшков, чтобы меласса (черная патока) могла вытечь.

В хорошей ingenio из мелассы делают пенелес (peneles), сорт сахара уровнем ниже, чем мусковадо (неочищенный тростниковый сахар)… И это весь процесс производства сахара мусковадо, который бывает лучше или хуже, как и сам тростник, ведь из плохого тростника невозможно сделать хороший сахар.

Плохим тростником я называю тот, что собран недозрелым или перезрелым, поеден крысами и подгнил, испорчен побегами ползучих растений или побит непогодой и ветрами — все это повредит сахару, который сделают из такого тростника».

Большим подспорьем для фермеров стал ром как часть сахарной индустрии. Он сделал затратную процедуру прибыльной, убыточные плантации приносящими доход, и плантаторы, до сих пор терявшие деньги, обрели надежду. В бродильный чан можно было бросить все что угодно, кроме разве что накипи из двух первых котлов. И снова Ричард Лигон — один из наших лучших свидетелей:

«После того как он отстоялся в цистернах… пока немного не скис (но пока еще не забродил в перегонном кубе), получается первый спирт, слабоградусная жидкость, которую мы называем легким вином. Его мы помещаем в дистиллятор и снова перегоняем, после чего получается такой крепкий напиток, что, если поднести свечу близко к пробке в бочке, он загорится… и будет большой пожар».

Летучие пары рома делали его очень опасным, а Лигон рассказывает, как они «потеряли превосходного негра», когда ром взорвался из-за свечи, которую использовали для освещения, переливая ром из бака в большую бочку:

«…Спирт, потревоженный движением, взлетел, подхватил пламя свечи, и все загорелось, а бедный негр, который был превосходным работником, обгорел до смерти. И если бы он в момент возгорания ударил рукой по пробке, ничего бы не случилось; но он не знал этого средства, и мы потеряли целую бочку спирта и его жизнь в придачу…

Этот напиток, хотя он случайно и погубил одного негра, излечил многих; ведь когда они больны, простужены (а это с ними часто случается)… они идут к аптекарю плантации, которого мы называем доктором, и он дает каждому глоток этого напитка, это настоящее лекарство. Этот напиток имеет огромную пользу, лечит и придает силы бедным неграм, о которых мы должны особенно заботиться и чей труд приносит нам прибыль; и нашим работникам христианам он тоже приносит пользу…»

Различие, которое здесь делается между работниками, может показаться странным, но Лигон объясняет и его:

«Однажды я встретил раба, который хотел стать христианином, но, когда я обратился к его хозяину, тот мне сказал, что на острове имеют силу законы Англии, а по этим законам нельзя сделать христианина рабом. Я сказал ему, что моя просьба в другом и что я хочу, чтобы он сделал раба христианином. Он ответил, что это действительно не одно и то же, но, сделав раба христианином, он не сможет считать его рабом, т.е. потеряет власть над рабами, делая их христианами. Если бы он открыл такую лазейку, все плантаторы острова прокляли бы его».

Если верить плантаторам, они сталкивались с массой сложностей. Это единственный вопрос, в котором Лигон полностью согласен с более поздними авторами, писавшими об образе мышления плантаторов.

Доза Дерби

Плантатор мог получать хорошую прибыль, но всегда были риски плохой погоды, бунта или войны, не говоря уже о болезнях, уносивших жизни, и налогах. Плантатор должен был купить, очистить и засеять землю, купить гвинейское просо для животных, разбить сад для рабов, а также обустроить места для работы и жилья. В число покупок входили: инструменты, гвозди, ободья и доски для бочек, навоз, варочные котлы, строительный материал, еда для рабов, оборудование для мельницы и котельной. Еще нужен был квалифицированный персонал. Даже если это тоже были рабы, им все равно надо было отпускать больше довольствия, а многие из них были свободными людьми, бывшими наемными работниками, отбывшими свой срок.

Надсмотрщик, винокур, плотник, кучеры и возницы, бондарь, старший лесоруб, кочегар, сторож, нянька для детей рабов, гончар и «черный доктор» — всем им надо было платить, как и домашним слугам. И кроме всего, рабов надо было кормить, а поскольку покупать еду было дорого, ее выращивали, на что требовалось много рук как раз тогда, когда пора было собирать сахар!

Временами рабов кормили хорошо, хотя большую часть времени плантаторы старались сократить расходы, используя свои ресурсы. Участки между посевами тростника могли использоваться под пищевые культуры: ямс, эддо, бананы, привезенные из Африки на невольничьих кораб­лях. Одной из немногих неудач была попытка Уильяма Блая выращивать хлебное дерево — рабам не понравился вкус его плодов, и на Карибах люди стали есть их только в XIX в.

Для тяжелого физического труда нужны были белок и соль, ведь рабы много потели. И вскоре не слишком разборчивый рынок для себя нашли здесь предприимчивые рыбаки из Новой Англии. Их бракованный товар — плохо разделанная рыба, пересоленная или, наоборот, недосоленная, — мог быть реализован как «помощь Вест-Индии», предназначенная для кормления рабов. В течение XVIII в., во времена неограниченной торговли из Бостона в Вест-Индию выходило в среднем по кораблю в день с грузом некачественной рыбы. Около 1650 г. Ричард Лигон увидел, что рыбу можно найти и ближе к дому. Он написал в своей «Точной истории» (Exact History):

«Индийцев у нас работает немного. Из других мест — с соседних островов, с материка — к нам привозят рабов. Женщины лучше разбираются в обращении с маниоком и приготовлении хлеба, чем негры, которых мы также используем для этого. Из мужчин получаются лакеи или рыболовы. В этом они хороши: своими приспособлениями они за день могут наловить столько рыбы, сколько достаточно, чтобы прокормить семью из дюжины человек в течение двух или трех дней, если вы сможете хранить рыбу так долго».

Остальная еда для рабов отличалась от острова к острову. На Ямайке было больше свободной земли, чем на Барбадосе, и рабы могли разбивать сады для выращивания еды. Барбадос поневоле был более зависим от внешних источников: маиса и риса, импортировавшихся из Америки, и конских бобов из Британии. Достоверные цифры сложно найти, но есть одна запись о только что купленных рабах без обеспечения землей, которые получали одну рыбу, а также девять бананов, или две пинты риса, или три пинты маиса в день. Рацион, как видно, был минимальный и однообразный, что вносило свой вклад в непродолжительность трудовой жизни большинства рабов.

Во время сбора урожая рабы могли жевать тростник и пить сироп, но к концу этого периода провизии уже не хватало. Томас Тистлвуд, работавший надсмотрщиком на Ямайке в середине XVIII в., отмечал в течение нескольких лет признаки плохого питания среди рабов в августе и сентябре. Уорд цитирует его дневник, в котором он записал 25 мая 1756 г., что раб по имени Дерби был пойман, когда ел молодой тростник — тяжкое правонарушение: «Дерби пойман у Порт-Рояля за поеданием тростника. Его хорошенько высекли и натерли солью, и заставили Гектора нагадить ему в рот». Эта наказание, которое после получило название «Доза Дерби», похоже, не смогла сдержать правонарушителя, который снова появляется на страницах дневника Тистлвуда в августе:

«Прошлой ночью Дерби, пытавшийся украсть зерно из урожая с Длинного пруда, был пойман сторожем и, сопротивляясь, получил много ударов мачете по голове и т.д. В частности, его правое ухо, щека и челюсть практически отрублены».

Что случилось с Дерби после этого, не известно. Впрочем, вряд ли он выжил. Отрывки из журнала Тистлвуда, цитируемые Уордом, демонстрируют его заботу и внимание к подопечным — когда они не крали еду, конечно. Чтобы не давать рабам есть молодой тростник, использовали всевозможные странные наказания, включая запираемые маски из жести. Ношение маски, вероятно, было предпочтительнее того, что случилось с Дерби. В некоторых местах маски носили также и кухонные слуги, чтобы они не пробовали еду, которую готовили.

Принуждаемые к работе на сахарных заводах от рассвета до поздней ночи, вымотанные рабы неизбежно теряли концентрацию и получали увечья. Самым опасным временем был пик сезона, когда они работали до 18 часов в день на изнуряющей жаре рядом с огромными котлами вязкого, раскаленного сахарного сока, в спешке управляясь с огромными массами поступавшего спелого тростника. Снаружи рабы, просовывавшие тростник под колеса, работали в большей прохладе, но и они не меньше рисковали быть затянутым в конвейер.

Трехколесная мельница была стандартом, и хотя некоторые ранние модели приводились в движение людьми, в основном использовались сила животных, ветер, вода или пар, и на крик человека такой механизм не мог отреагировать быстро. В удобном месте хранились топорик или острая мотыга, ими отрубали застрявшую руку раба — чтобы сохранить ему жизнь. Экономические соображения подсказывали, что лучше сохранить живого раба с одной рукой, потому что он по-прежнему мог работать сторожем, очищать забившиеся сточные трубы или погонять животных, тянувших тяжелую лямку.

Хотя в более поздних рассказах сторонников отмены рабства, вероятно, была доля преувеличения, глупо было бы считать, что жизнь раба была приятной. Это доказывает то, как рабы пользовались любой сложной политической ситуацией. На самом деле это было одной из причин не вести войн в Карибском бассейне.

Испания и Португалия не могли защищать свои территориальные претензии, основанные на Тордесильясском договоре, от объединенных сил англичан, голландцев и французов, и в результате в течение XVII в. Испания была вынуждена признать присутствие других сил на Карибских островах, как и Португалия — англичан и французов в Индии и Африке, а голландцев в Ост-Индии. Испанцам даже пришлось делить остров Эспаньолу с французами.

Кроме прочего, все вооруженные силы, которые европейские государства держали в Вест-Индии, были нужны им для поддержания порядка в собственных колониях. Когда какие-либо страны начинали войну в Европе, дополнительные силы направлялись, чтобы атаковать и грабить колонии и корабли противника, даже если это сеяло смуту среди рабов.

Как сушить абрикосы, персики, яблоки, груши и сливы

Возьмите абрикосы или сливы, засыпьте сахаром так, чтобы он покрывал фрукты, и доведите до кипения, затем дайте им полежать в этом сиропе в глиняной посуде три дня, затем выньте фрукты и вскипятите свой сироп еще раз. Когда вы это проделаете три раза, добавьте полфунта сухого сахара и кипятите, пока не получите очень густой сироп, в котором на медленном огне доведите ваши фрукты до кипения три или четыре раза. Выньте их из сиропа, положите на решетку и оставьте сушить. Когда они высохнут, вы можете сложить их и хранить весь год; перед тем как начать сушить, надо их вымыть в слегка теплой воде, а когда они наполовину сухие, надо присыпать их небольшим количеством сахара, просеяв его через мелкое сито.

Книга рецептов Эленор Феттиплейс (Elinor Fettiplace's Receipt Book), 1604 г.

5. Битва за сахар

Брайан Эдвардс, плантатор и один из первых историков Вест-Индии, писал о причинах войны у него «по соседству»:

«Когда бы и по какой бы причине ни начали войну между собой европейские нации, наши несчастные страны всегда превращаются в театр военных действий. Сюда направляются противники, чтобы выяснить отношения».

По мнению Эдвардса, это случалось потому, что победители могли еще и обогатиться. В конце XVIII в. иностранные корабли грабили британских купцов, пока британский флот совершал набеги на иностранные торговые суда. Но компенсировали ли военные плантаторам их потери? Конечно же, нет, жаловались последние. Ареной для выяснения отношения неизбежно становились богатые Карибы, но выплата компенсаций плантаторам съела бы всю прибыль.

Воюющие морские силы выбрали Карибский бассейн, находящийся вдали от родных берегов, из-за дорогих грузов, перевозимых на этом маршруте, и из-за «призовых» денег, которые по законам войны доставались капитанам фрегатов, чьи корабли были достаточно велики, чтобы отправляться в плавание самостоятельно, и достаточно быстры, чтобы пускаться в погоню практически за любым судном в океане. Эдвардс допускал, что иногда британские плантаторы от этого выигрывали, поскольку Британия обычно была сильна в каперстве и блокировании чужой торговли. Это часто сказывалось на французской сахарной индустрии, уступавшей английской все большую долю европейского рынка. Более того, Королевский военно-морской флот представлял собой готовый рынок для сбыта рома, но плантаторы все равно были недовольны — не в их характере было радоваться чему-либо.



«Призовые» деньги платились за все захваченные корабли и грузы. Их делили по сложной схеме. Большую часть получали высшие офицеры, поэтому многие капитаны, если им удавалось прожить достаточно долго, в старости становились землевладельцами. Больше всех зарабатывали фрегаты, потому что если дело происходило вне поля зрения адмирала, то адмиральская доля также делилась между офицерами и командой.

Иногда морские офицеры были слишком жадными. Говорят, что Джосиас Роджерс, капитан «Квебека», был так впечатлен видом нагруженного золотом испанского ко­рабля, приведенного в Портсмут во время Семилетней вой­ны, что решил пойти во флот, чтобы получать долю от таких богатств. Этот план вполне удался во время американской Войны за независимость, после которой он поселился в своем поместье в Хэмпшире. Но когда его банк разорился и он потерял половину своего состояния, Роджерс вернулся в море, чтобы заработать еще немного. За первые пять недель 1794 г. он взял девять «призов», и его доля в них должна была бы составлять приблизительно ?10 000.

За 1794 г. Королевский флот захватил более 300 торговых судов, в основном нейтральных американцев, и фактически это был легализованный грабеж. «Призовые» комиссии позже отвергли половину запросов на выплаты на том основании, что нейтральные корабли были в пути между нейтральными портами и не были объектами для захвата, но капитан Роджерс и его команда по-прежнему имели в кармане три из их девяти «призов». Позже он потратил ?3000 на оспаривание проигранных дел. Впрочем, ему не суждено было долго наслаждаться своим богатством — на его глазах от желтой лихорадки умерли младший брат и племянник, а затем, в 1795 г., и он сам. Те, кто выживал, получали богатые трофеи, но многие становились жертвами недугов.

Морской врач сэр Гилберт Блейн подсчитал, что только за один 1779 г. английский флот в Вест-Индии потерял восьмую часть из своих 12 019 моряков из-за заболеваний — всего 1518 смертей и еще 350 «признаны негодными к службе». В 1794 г. эскадра вице-адмирала Джервиса в Вест-Индии потеряла из-за болезни пятую часть своего состава всего за шесть месяцев. Из 89 000 военных всех чинов, служивших в Вест-Индии между 1793 и 1801 гг., 45 000 умерли, 14 000 демобилизовались и 3000 дезертировали. Неудивительно, что британские войска, отправляемые в Вест-Индию, обычно отправлялись сначала на остров Уайт или остров Спайк в графстве Корк, чтобы избежать массового дезертирства. Немецкие и французские наемники сопротивлялись отправке в этот регион, где их ждала верная смерть, и либо дезертировали, либо поднимали бунт. Солдаты тоже могли заработать «призовые» деньги, но обычно на суше таких возможностей было меньше, чем в море, зато шанс захворать был намного выше.

Вот почему армия и флот по-разному относились к вой­не на островах. На суше желтая лихорадка была почти неизбежна, и слишком много солдат погибло от нее, пытаясь отвоевать у Франции сахарные острова, которые Британии были даже не нужны. Генри Эддингтон, возможно, худший британский премьер-министр, не преувеличивал, когда позже заявил палате общин, что Вест-Индия уничтожила британскую армию. Но флот был доволен своей добычей, а правительство видело только то, что Франция теряет сахар и доходы от него.

Богатая добыча включала огромное количество мелассы, рома и сахара-сырца. Но несмотря на то, что сахар, бесспорно, был самым ценным трофеем, были и другие богатства, которые можно было найти на Карибах, — кофе, какао, хлопок, индиго и имбирь. И хотя большинство этих продуктов импортировалось и из других мест, а Британия никогда не была большим рынком для кофе (чай Ост-Индской компании был более популярен), все эти грузы ценились на европейском рынке. Возникает вопрос: почему люди выращивали так много всего в одном месте, концентрируя богатства и риски?

Частично причиной была роза ветров Атлантического океана, по которому все грузы должны были доставляться на далекие рынки морскими судами. Частично — климат островов, а частично тот факт, что плантации находились близко к морю и имели легкий доступ к океанским кораблям, которые забирали грузы. Роза ветров создала два основных торговых треугольника: сушеная треска из Северной Америки в Африку, рабы из Африки в Карибское море, меласса и ром с Карибов в Новую Англию; а также дешевые промышленные товары из Англии — в основном текстиль из Ланкашира и скобяной товар и игрушки из Бирмингема — в Африку, их обменивали на золотой песок, слоновую кость и рабов для Карибского бассейна, где вырученные деньги шли на покупку сахара, мелассы и рома для внутреннего рынка.



Корабли из Новой Англии иногда делали еще более крутой крюк: везли ром в Африку, рабов в Вест-Индию и мелассу обратно в Новую Англию, чтобы начать цикл заново, превратив мелассу в ром. Французские, голландские, датские и португальские корабли совершали похожие маршруты, но с вариациями. Например, треску на Канарские острова, вино с Канаров в Африку, где его меняли на рабов. Все эти виды торговли были обусловлены тем, что скорейший путь на север из Африки лежал через Карибы, даже если конечной целью были Англия или Новая Англия. Много людей было вовлечено в этот прибыльный бизнес, но плантаторы всегда оставались единственными, кого винили за то зло, которое, как считается, было совершено.

Плантаторы, в отличие от солдат, пережили войны. Хотя и не все из них, ведь многие пали от рук собственных рабов.

Борцы за свободу

Белые люди на островах верили, что цветная няня могла убить маленького ребенка, не оставив следов, — просто уколов булавкой в голову. Так или нет, но этого было достаточно, чтобы посеять страх. Раб по имени Макандал потерял руку, вероятно, на сахарной мельнице, но вместо того, чтобы работать на очистке сточных труб, он убежал в горы Санто-Доминго. Однорукий беглец устроил в 1750 г. целый ряд отравлений. Он незаметно прокрадывался на плантации и передавал яд сообщникам, которые были вне подозрений, это продолжалось до тех пор, пока он не был схвачен и сожжен в 1758 г.

Были и другие мятежники, менее известные, но не менее эффективные. Ведь плантаторы использовали рабов в своих домах в качестве слуг, поваров, нянек и любовниц. Во времена, когда белые не имели жалости по отношению к рабам, рабы в ответ тоже были безжалостны.

Плантаторы не без оснований боялись своих рабов. Первый бунт случился на Сан-Томе в 1517 г. В течение следующих столетий восстания причинили большой ущерб экономике островов. В 1522 г. на Эспаньоле черные рабы подняли первый мятеж в истории Нового Света, но первый бунт на сахарной плантации случился только в 1656 г., когда два раба из Анголы, Жан и Педро Лебланы, возглавили мятеж на французском острове Гваделупа.

В 1736 г. в британской колонии на Антигуа едва не случился успешный бунт, но один из заговорщиков был схвачен из-за незначительного нарушения. Думая, что его арестовали за подготовку восстания, он все рассказал. В результате пятерых рабов колесовали, пятерых повесили, а еще 77 сожгли живьем. И хотя человеческая жизнь ценилась невысоко в те дни, собственность имела высокую цену, так что массовая казнь стольких работников показывает, насколько были напуганы белые плантаторы. Они знали, что всегда найдутся другие, кто снова предпримет попытку бунта.

В июле 1789 г. в Париже была взята Бастилия, но во французских колониях для рабов не существовало Свободы, Братства и Равенства. 20 марта 1790 г. Национальная Ассамблея постановила, что Декларация прав человека не применима к колониям. Сан-Доминго в то время был населен тремя категориями граждан: 30 000 белых плантаторов и чиновников, 24 000 sangs m?l?s (цветных) и полмиллиона рабов наряду с небольшим количеством свободных чернокожих. До 1777 г. sangs m?l?s разрешалось въезжать во Францию для учебы, и, в отличие от рабов, они в целом жили неплохо, имели шансы на будущее.

Французская революция разделила белое население колоний. Его лидеры остались роялистами, тогда как массы были за революцию. Никакого дела до этого не было рабам, боровшимся за свободу. Три брата Оже — Жак, Виктор и Венсан — и один sangs m?l? по имени Шаван неудачно пытались поднять мятеж. Жак и Шаван были колесованы, Венсан повешен. Виктор сбежал, и его больше никогда не видели.

Обеспокоенная Национальная Ассамблея во Франции провела декрет, позволявший цветным заседать в приходских и колониальных ассамблеях. Но когда плантаторы на Сан-Доминго проигнорировали это нововведение, их рабы восстали. Sangs m?l?s восставали на юге, но без помощи рабов вскоре им пришлось заключить мирный договор, который включал в себя амнистию и признание декрета, дававшего им равные права. Впрочем, скоро этот декрет был отменен.

В январе 1792 г. из Франции прибыли три комиссара и 6000 солдат, чтобы навести порядок на островах. Но комиссары были убежденными революционерами и вскоре оказались в конфронтации с плантаторами, в основной своей массе остававшимися роялистами и сторонниками старого режима (ancien r?gime), и тогда комиссары призвали на помощь рабов. Это был шанс, которого те только и ждали, и вскоре все белые, которые не успели укрыться на кораблях в бухте, были убиты. Когда в августе 1793 г. началась война между Францией и Британией, британцы вторглись на Сан-Доминго, но в конце концов были побеждены рабами, на стороне которых были болезни. В большинстве войн, добиравшихся до Вест-Индии, побеждали инфекции, а войн из-за сахарных островов было много.

Как мы уже говорили, один из сахарных островов был поделен. Французы основали колонию Сан-Доминго (Saint Domingue) в западной части острова Эспаньола в 1697 г., тогда как восточную часть испанцы провозгласили своей (San Domingo). К концу XVIII в. французская колония стала самым прибыльным производителем сахара в Новом Свете, но этот успех был принесен в жертву дурному управлению и глупости. Свобода, которую даровали Франции якобинцы, не распространялась на рабов в Сан-Доминго, и вскоре плантаторы обнаружили, что противостоят революции, возглавляемой очень умным предводителем.

Туссен-Лувертюр был сыном африканского вождя, что давало ему власть над остальными рабами, и к тому же он получил некоторое образование. Он был лидером, а в 1793 г. его лидерские качества подверглись проверке, когда он призвал своих товарищей присоединиться к нему в борьбе за свободу и равенство в Сан-Доминго. Он заключил с испанцами союз, который просуществовал до 1794 г., когда Франция ратифицировала акт, освобождавший рабов. Тогда он обратился против своих прежних союзников и разбил их. Поскольку весь остров теперь фактически был французским, на него решили напасть и захватить англичане, после чего освобожденные рабы, скорее всего, потеряли бы свою свободу снова.

Англичанам удалось закрепиться на юге, но вспышка желтой лихорадки подкосила их силы. Они отступили в 1798 г., когда Туссен пообещал, что все колонисты будут оставлены в живых и что он не станет нападать на Ямайку. С тех пор народ Сан-Доминго стал называть себя народом Гаити и стремиться к освобождению других рабов.

Это стало бы катастрофой для англичан, которые только что успокоили Ямайку, выслав большинство беглых рабов маронов — сначала в Новую Шотландию, а затем в Сьерра-Леоне. Англичане боялись, что гаитяне вдохновят ямайских рабов на восстание. К тому же из письма, написанного Туссеном Директории, правившей Францией до того, как власть захватил Наполеон, они узнали, насколько он опасен. Здесь мы приводим письмо в переводе Джеймса:

«Мы знаем, что они хотят обмануть вас притворными и обманчивыми обещаниями, чтобы вернуть в эту колонию прежние ужасные порядки. Вероломные шпионы уже среди нас, чтобы подлить масла в разрушительный огонь, подготовленный руками врагов свободы. Но им это не удастся. Я клянусь всем, что есть самого святого в свободе. Моя преданность Франции, мое знание черных делают моим долгом известить вас как о преступлениях, которые они замышляют, так и о клятве, которую мы дали снова: скорее похоронить себя под руинами страны, воскрешенной свободой, чем пережить возвращение рабства… Но если рабство должно вернуться в Сан-Доминго [Декрет от 16 плювиоза был отменен], то я клянусь вам, это будет попытка сделать невозможное: мы научились встречать опасности лицом к лицу, чтобы обрести нашу свободу, и мы научимся храбро встречать смерть, чтобы ее защитить».

Отступление англичан было во многом заслугой Туссена, и французы сделали его генералом, вице-губернатором и главнокомандующим сил Гаити. Впрочем, скорее это революция сделала Туссена, чем Туссен революцию.

В 1801 г. Туссен провозгласил себя пожизненным генерал-губернатором, не проявив должного уважения по отношению к номинальному хозяину острова, Наполеону Бонапарту. Честь Франции требовала сатисфакции, как и французский сахар и доходы от него. И французы напали, ведомые зятем Наполеона Леклерком. Военным ответом тропической жаре стало решение запереть солдат на самое жаркое время дня в казармах, где их поджидали москиты, разносившие желтую лихорадку, и где солдатам трудно было не поддаться соблазну отведать дешевого рома. Мало того, в порыве абсолютной глупости французы восстановили рабство, которое объединило против них весь Гаити.

Несмотря на зашкаливавшую статистику смертей от болезней, предательство помогло французам схватить Туссена, и он был брошен в тюрьму высоко во французских Альпах, где вскоре и умер. Его печальный конец вдохновил Вордсворта на сонет:

ТУССЕНУ ЛУВЕРТЮРУ

Несчастнейший из всех людей, Туссен!

Внимаешь ли напевам плугаря,

Уносишься ли мыслью за моря,

Во мгле, среди глухих тюремных стен,

Будь тверд, о Вождь, и превозможешь плен!

Поверженный — сражался ты не зря.

Чело твое — как ясная заря,

И знаю: гордый дух твой не согбен.

Все — даже ветра шелестящий лет

Нашептывает о тебе. Живи!

Сама земля и сам небесный свод —

Великие союзники твои.

Отчаяния горечь, жар любви

И ум — вот непоборный твой оплот.

(Перевод А. Ибрагимова)

Французы схватили Туссена, но потеряли 50 000 человек и в результате навсегда лишились своей самой важной сахарной колонии. Леклерк умер от желтой лихорадки в октябре 1802 г., а прибывший ему на замену генерал Рошамбо также не был способен остановить болезнь в рядах своей армии и в 1803 г. капитулировал. Наполеон решил продать свои американские колонии Соединенным Штатам за 15 млн долларов. Шансы реализовать его великий план — не только сохранить сахарные доходы Сан-Доминго, но и построить огромную Французскую империю в долине Миссисипи, которая компенсировала бы потерю Канады во время Семилетней войны, свелись к нулю.

После обретения новой территории — Луизианы — Соединенные Штаты смогли отправить исследователей Льюиса и Кларка к западному побережью. На то, чтобы завоевать Запад, потребовался почти весь XIX в., но фундамент современной Северной Америки был заложен слабостью управления французскими сахарными колониями в Карибском море и нежеланием французов поделиться Свободой, Равенством и Братством, когда эти идеалы стояли между ними и сахарными доходами.

И все же французы не проиграли окончательно. В ноябре 1814 г. остров Гваделупа, который наполеоновская Франция уступила Англии, был возвращен ее новому королю. Служивший там Эдвард Кодрингтон (позже адмирал сэр Эдвард Кодрингтон) язвительно заметил в своих «Мемуарах»:

«Жители этого острова получат, я полагаю, причину сожалеть о смене власти, поскольку уже сейчас шестьдесят клерков делают работу, которую при нас выполняли одиннадцать… и все это… будет оплачиваться островитянами, которых обложат огромными налогами и которые не смогут получать доход от разрешений на покупку негров».

Некоторые из жителей острова начали сожалеть об этом еще раньше, ведь в отличие от гаитян бывшие рабы Гваделупы должны были снова стать рабами. Кодрингтон отмечает в другом письме:

«…Это место, как мне сказали, было последним убежищем для тех, кто боролся за свободу. Значительное количество цветных, которые не видели для себя надежды и должны были вернуться в рабство, по общему согласию подорвали сами себя, лишь бы не вести жизнь в таких унизительных условиях».

После Ватерлоо установился мир, но британские производители сахара на Ямайке столкнулись с резким падением цен на их продукцию. К тому же их рабы благодаря Гаити получили пример того, что желанная свобода однажды может быть завоевана. Ненавистная работорговля была запрещена, но работорговцы по-прежнему бороздили океаны под флагами других государств, а рабы оставались рабами. Англия нуждалась в деньгах, а всем был нужен ее сахар. И Ральфу Кларку тоже.

Сахар, кофе и Ральф Кларк

Ральф Кларк впервые попадает в поле нашего зрения, будучи моряком на транспортном корабле «Дружба», перевозившем заключенных в Сидней в составе Первого флота Артура Филлипа, отправившегося создавать поселение в Ботаническом заливе. Он, как и остальные члены команды, уже вдали от дома осознал, что перспективы на будущее у него весьма неопределенные, и быстро сообразил, что многое стоило бы изменить. В своем дневнике он записал:

«…Сегодня впервые в своей жизни выпил чай без сахара, что мне придется делать в течение всего пути, ведь мой сахар кончается, поэтому я выпью чай с сахаром только сейчас и после того, как мы высадимся на берег в назначенный день…»

Конечно, на корабле было немного сахара, но, похоже, в основном для медицинских целей, ведь среди сохранившихся записей сахар упоминают практически одни только хирурги. Хирург Джон Уайт жаловался, что в его первом госпитале в Сиднее не было сахара, саго, ячменя, риса и овса — всего, что необходимо для больницы, однако Артур Боуз Смит, хирург на «Леди Пенрин», записал, что на обратном пути выделял «порцию саго и мягкого сахара на каждое рождение ребенка в качестве поощрения, ведь у меня и того и другого было в достатке». И в самом деле, он не отмечал нехватки сахара вплоть до того момента, когда «Леди Пенрин» была уже почти у берегов Китая на обратном пути в Европу, и это было буквально за несколько дней до того, как корабль бросил якорь в Макао, где он мог пополнить запасы.

Впрочем, Кларк не был так удачлив. Командор Первого флота, губернатор Артур Филлип взял на борт немного сахарного тростника на мысе Доброй Надежды, его неудачно попробовали высадить в Сиднее, но большую часть отправили на остров Норфолк, к северо-востоку от Сиднея. Вероятно, сахарный тростник там неплохо прижился, во всяком случае лейтенант Кинг сообщал об этом. В сохранившемся письме Кларк мрачно упоминает о том, что лейтенант Кинг написал сэру Джозефу Бэнксу о том, что ему удалось получить и сахар, и ром, но моряки не видели ни того ни другого, и мистер Кинг, по словам Кларка, «не стал бы заявлять это публично, потому что знал, что они не одобряют личные дела».

Здесь попахивало скорее скандалом, но уж никак не сахаром, мелассой или ромом, ароматы которых давно были недоступны бедному морскому лейтенанту. В начале 1791 г. Кларк записал в дневнике, что скучает по чаю и сахару, добавив, что не пил чая или вина уже шесть месяцев. Нормального кофе тоже не было:

«…Наш завтрак состоит из сухого хлеба и кофе, сделанного из жженой пшеницы, и мы рады тому, что у нас есть хотя бы это, — с Божьей помощью, я надеюсь, скоро придут лучшие времена. Скоро, потому что они уже не могут быть хуже».

Неделю спустя в надежде на скорое прибытие корабля он повторил свои слова о чае и сахаре, но ему еще предстояло ждать их до мая. В 1788 г. Кларк отправил письмо своему брату, служившему офицером в Плимуте. В письме он просил прислать:

«6 или 8 фунтов чая, около 40 или 50 фунтов сахара, 6 фунтов перца, 2 штуки набивного ситца по цене 3 или 4 доллара за штуку на оконные занавески и дюжину таких тарелок, какие ты давал мне, и сообщи мне цену, и я отправлю тебе чек на эту сумму. Будь добр, передай мои наилучшие и нежнейшие пожелания миссис Кларк и сообщи ей, что я написал ей с этой оказией…»

Пока Кларк прозябал без сахара в дебрях Австралии и острова Норфолк, где у него родилась дочь от осужденной по имени Мэри Брэнхем, его жена Бетси оставалась в Англии, воспитывая его сына, также названного Ральфом.

Кларк вернулся в Англию в 1792 г. и снова оставил Бетси беременной, когда отплыл воевать на Гаити в мае 1793 г., забрав с собой на сахарные острова Карибского моря юного Ральфа. Там Кларк-старший погиб в морском бою с французами, а его сын умер, по-видимому, в тот же день от желтой лихорадки; Бетси умерла чуть раньше во время родов, ребенок родился мертвым.

Но, вероятно, Кларк умер счастливым, поскольку в июне 1794 г. он писал в письме, как они взяли «45 кораб­лей, 36 из них — большие корабли, груженные сахаром, кофе, хлопком и индиго». Мы можем только надеяться, что он получил свою долю кофе и сахара перед тем, как был сражен, оставив незавершенные записи, свое имя на маленьком острове в заливе Сиднея, где когда-то был его сад, а также дочь от Мэри Брэнхем, о которой нам ничего больше не известно.

Сахар становится обычным явлением

К моменту гибели Ральфа Кларка большинство европейцев уже знало и любило сахар. Схождение сахара вниз по социальной лестнице было медленным, но неизменным. В 1513 г. король Португалии в знак почтения отправил папе римскому и двенадцати кардиналам изображавшие их статуэтки из сахара, а в 1515 г. сахар был поднесен королю Фердинанду к его смертному одру. В 1539 г. Платен записал французскую поговорку: «Сахаром еду не испортишь» (Jamais sucre ne gata viande), которая относилась только к еде для богатых, но ситуация быстро менялась. В конце XVI в. королева Елизавета и ее придворные испортили сахаром свои зубы, но он уже распространился и за пределы двора. В середине 1800-х гг., когда Диккенс писал свои романы, чай с сахаром был уже общепринятым явлением в британском обществе.

Цена на сахар лучше всего показывает то, как этот продукт становился все доступнее. Между 1350 и 1400 гг. килограмм сахара стоил примерно 24 американских доллара (на современные деньги), 16 долларов между 1400 и 1450 гг., 12 долларов между 1450 и 1500 гг. и всего 6 долларов между 1500 и 1550 гг., когда первый сахар из Бразилии был привезен в Европу и стал доступен обычным людям, жаждавшим насладиться им. Войны, болезни тростника и погода могли вносить небольшие поправки, но в целом цена продолжала падать. Цена падала еще быстрее, чем возрастал спрос. И площади, засеянные сахарным тростником, продолжали увеличиваться.

Разграбление Антверпена (современная Бельгия) испанскими войсками, подавлявшими голландское движение за независимость, привело к разрушению находившихся там сахарных заводов, и к 1600 г. очисткой сахара занимались уже Англия, Франция и Голландия. Работники из Антверпена рассеялись по Европе, неся свои знания в Лондон, Амстердам, Гамбург и Руан, что привело к росту конкуренции за сахар-сырец для нужд новых заводов. Тем не менее англичане не спешили выращивать сахар в своих колониях. Как рассказывает нам Ричард Лигон, большинство из них начинали с выращивания табака, хлопка, индиго и имбиря, а также маниока, бананов, бобов и кукурузы. Таков был обычный набор культур на островах. Сахар появился там позже.

Барбадос, например, начал выращивать сахар только около 1640 г. и пережил несколько неурожайных лет до прибытия голландцев и евреев, бежавших из Пернамбуку в северной Бразилии. Они принесли технические знания, которые помогли получать больше сахара лучшего качества. Дестабилизация ситуации в Бразилии сказалась и на сокращении поставок сахара в Европу, так что это было лучшее время для внедрения новой культуры на Барбадосе.

И плюсом, и минусом было то, что на Барбадосе уже было много небольших участков, очищенных от леса. Начать выращивать тростник было легко, но, поскольку лучшие доходы приносили мельницы, обслуживавшие по 40 гектаров (100 акров) посевов, мелкие фермеры не могли зарабатывать достаточно денег, и вскоре их владения были поглощены более крупными соседями. В 1655 г. многие безземельные жители присоединились к британскому походу на Ямайку и получили земли там, но выжившие плантаторы Барбадоса стали теперь богатыми и влиятельными благодаря сахару.

Между 1663 и 1775 гг. потребление сахара в Англии выросло в 20 раз, и почти весь он поступал из Америк. Сахар стал большим бизнесом, и в 1733 г. через парламент был проведен первый Закон о патоке. Он должен был действовать в течение пяти лет, но постоянно продлевался, затем стал частью Закона о сахаре 1764 г. и отменен только в 1792 г. Этот закон в своих различных редакциях устанавливал сбор в пять шиллингов с центнера сахара, девять пенсов с галлона рома и шесть пенсов с галлона мелассы, ввезенных в британскую колонию из другой страны. В то же время импорт французской продукции в Ирландию был запрещен. Этот налог спровоцировал крупномасштабную контрабанду сахара и мелассы в тринадцать британских колоний в Северной Америке (и их последовавшее восстание). Но ввозить контрабандой сахар в саму Англию, похоже, было невыгодно. В 1852 г. капитан Лэндмэн, позже вступивший в Королевские инженерные войска, вспоминал об инциденте, случившемся в Плимуте в 1796 г.:

«[Мы шли] по направлению к бухте и по пути встретили огромное количество худых женщин, шедших с большой поспешностью, тогда как все те, кого мы обогнали, были большими и тучными женщинами, ковылявшими с видимым трудом. Увидев их, Филлип объяснил, что последние были увешаны баллонами с голландским джином, которые они прятали под своими платьями, тогда как другие были худыми и легкими, потому что уже доставили свой груз к берегу… все были в курсе дела, в которое они были замешаны».

Возможно, сахар был слишком тяжел для транспортировки, но, скорее, он был слишком громоздким, чтобы возместить потраченное время, риски и усилия, так что в Европе мирились с налогами на сахар. Даже с учетом издержек сахар нужен был всем.

К 1675 г. в Англию из колоний ежегодно прибывало 400 судов, груженное каждое в среднем 150 тоннами сахара. Франция такое же количество сахара экспортировала из своих колоний. Против налогов выдвигались всевозможные аргументы: от страданий плантаторов и их рабов до благосостояния Британии, но французское и британское правительства были непреклонны.

Любовь к сахару не была исключительно английским феноменом. Тобиас Смоллетт, путешествовавший по Франции и Италии в 1766 г., описывает чай в Булони: «Он подслащен неочищенным сахаром и пьется с таким же количеством кипяченого молока». Марсельский сахар в Ницце показался ему лучше, но он жалуется, что ликер там такой сладкий из-за сахара, что не имеет другого вкуса. Он жаловался также на мух, которые, кроме всего прочего, «лезут в ваше молоко, чай, шоколад, суп, вино и воду; они ползают по сахару». Позже Смоллетт, говоря о покупке сахара и кофе в Марселе, называет троицу покровителей сахара: чай, кофе и шоколад — все они должны быть сладкими.

Согласно Босуеллу, доктор Джонсон также имел кое-что сказать по поводу французской манеры использовать сахар:

«У мадам… почтенной в литературных кругах дамы, слуга взял сахар своими пальцами и бросил его в мой кофе. Я хотел отставить его в сторону, но, узнав, что это было сделано для меня специально, я даже попробовал вкус пальцев Тома».

Хотя уже в 1440 г. сахар упоминается в качестве замены меда в рецептах chardequynce, варенья или компота из айвы, регулярно появляться в рецептах он начинает только с середины 1700-х гг. В 1747 г. миссис Ханна Гласс опубликовала свое «Простое и легкое искусство кулинарии» (The Art of Cookery Made Plain and Easy), в котором сахар является привычным ингредиентом блюд, а один из рецептов требует «три четверти фунта лучшего сырого сахара».

Когда Теккерей описывал Англию начала XIX в. в «Ярмарке тщеславия», он использовал сахар как мерило социальных классов. Вот как он описывает мистера Чоппера:

«Клерк спал в эту ночь гораздо спокойнее своего хозяина. Приласкав детей после завтрака (который он съел с отменным аппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только коричневым сахаром), он отправился в контору в своем лучшем воскресном костюме и деловой рубашке со складками, пообещав восхищенной жене не очень налегать вечером на порт­вейн капитана Д.»

Белый сахар был недоступен клерку, но чай с сахаром уже стал неотъемлемой частью его жизни. Чарлз Диккенс упоминает сахар 102 раза, из них 13 раз в сочетании «чай с сахаром», тогда как ром удостаивается 150 упоминаний. Из сцены в «Жизни и приключениях Николаса Никльби» мы узнаем, что повар мог получать чай с сахаром по условиям своего трудового договора, и это не было чем-то необычным.

Привычка пить чай стала ключевым фактором, спасавшим жизни, когда Британию в XIX в. настигла холера, — кипячение воды для приготовления чая уничтожало бактерии. Печально известный насос на Броад-стрит в лондонском районе Сохо, который качал воду из колодца, расположенного рядом с выгребной ямой, стал причиной смерти большинства не пивших чай жителей этого района раньше, чем доктор Джон Сноу установил связь между ним и холерой и призвал его демонтировать.

Куда бы ни направлялись англичане — аристократы или простолюдины — чай и сахар отправлялись вместе с ними. Так, в 1826 г. осужденным в Австралии полагался еженедельный рацион, в который входило 7 фунтов мяса, 14 фунтов зерна и 1 фунт сахара; а в 1830 г. пастухам и другим наемным работникам на фермах полагалось 10 фунтов мяса, 10 фунтов муки, 2 фунта сахара и 4 унции чая каждую неделю.

В 1833 г. подросток по имени Эдвард Джон Эйр отправился попытать счастья в австралийский буш, имея при себе кастрюлю, а также небольшое количество чая, сахара и соли. В свою первую ночь, перед тем как, устроиться на ночлег под звездами, Эйр разделил со своим погонщиком стакан рома. Через десять лет Эйр заслужит славу следопыта и исследователя непроходимого австралийского ландшафта, а через тридцать лет его будет ненавидеть большая часть Англии и Ямайки как человека, повесившего более 400 бывших рабов на ямайских сахарных плантациях. Но в 1833 г. он был обычным подростком, а сахар и ром — продуктами первой необходимости для англичанина в колониях.

Сахар

Опасности. Хорошо известно, что рабочие сахарных заводов подвергаются профессиональному риску получить раздражение кожи, разновидность дерматита. Пекари также страдают от дерматита по вине сахара.

Хранение и применение. Работники, которым приходится иметь дело с этим материалом в течение продолжительного времени и которые чувствительны к нему, должны носить специальную защитную одежду, предотвращающую контакт с кожей.

Н. Ирвинг Сакс «Справочник по опасным материалам» (N. Irving Sax, Handbook of Dangerous Materials), Нью-Йорк, 1951 г.

6. Наука о сахаре

Анри Луи Дюамель дю Монсо, французский сельскохозяйственный энциклопедист, писал, что, вероятно, еще около 1700 г. был изобретен «ямайский станок», но, как и все остальные усовершенствования в технологии производства сахара, был отложен «в долгий ящик». Португальцы и испанцы знали простые технологии, поскольку в течение продолжительного времени участвовали в производстве сахара на островах в Атлантическом океане; это дало им преимущество на старте, когда сахарная индустрия в Америках только зарождалась, но они слишком мало заботились об усовершенствовании своих умений.

Английские плантаторы уже использовали «ямайский станок» около 1700 г. К 1725 г. французы применяли то, что они называли «английский станок», кубинцы переняли «французский станок» в 1780 г., а бразильцы внедрили его у себя около 1800 г. Первые модели «ямайского станка» имели четыре больших котла, каждый диаметром четыре фута (120 см) с плоским дном, закрепленных в кирпичной кладке, так что огонь нагревал только основания. Это значило, что до тех пор, пока в котле оставалось даже небольшое количество жидкости, сахар не пригорал по краям, что случалось в старых конических котлах. Более поздние модели имели уже пять котлов, расположенных в порядке уменьшения размера, но во всех моделях разводился один огонь, нагревавший все котлы, под которыми располагалась тяга.

Топливом для нагрева котлов был каменный, а не древесный уголь, объясняет дю Монсо, обращаясь после этого к деталям. В сахар добавляли разведенную в воде известь, а также яичный белок или бычью кровь (англичане называли это «специей»). Пропорция была следующей: 80 яиц или два галлона крови на четыре тонны сахара. Он отмечает также, что рыбий клей (вид желатина, получаемого из рыбы) хуже, чем кровь, очищал раствор. Когда на поверхности поднималась пена, пишет он, огонь делали меньше и через 15 минут снимали пену. Эту процедуру повторяли, пока не получалась чистая прозрачная жидкость, которую процеживали через ткань.

В разные времена для очистки сахара применяли: древесную золу, молоко, яичный белок, кровь, древесный уголь, известь, сернистую кислоту, фосфорную кислоту, углекислый газ, алюминий и, как мы уже говорили, ацетат свинца. Марко Поло сообщал об использовании для этих целей в Египте древесной золы, извести и алюминия.

По словам дю Монсо, сок помещали в котел, который называли либо очистителем, либо адским котлом, — обычно он имел емкость около 500 галлонов (более 2000 литров), а температура в нем поднималась до 175 градусов по шкале Реомюра (285 градусов по Фаренгейту или 140 градусов по Цельсию). В этот момент туда добавляли раствор извести, которая связывала примеси и поднималась на поверхность в виде пены. После того как накипь удаляли, в дне котла открывался кран, через который стекала очищенная жидкость, оставляя в котле «отходы», которые шли на изготовление рома.

Добавить правильное количество извести всегда было сложной задачей для мастеров сахарного дела. Если жидкость правильно не смягчить, сахар позже не кристаллизуется, но если извести слишком много, жидкость из-за хлорофилла станет зеленой и позже из нее получится темный сахар с большим содержанием мелассы и неприятным запахом. Решение нашла наука — доктор Джон Шайер стал использовать в Британской Гвиане лакмусовую бумажку Роберта Бойла. Если лакмус из синего становился красным, значит, извести было добавлено достаточно.

Позже Фрэнсис Уаттс на Антигуа заменил лакмус фенолфталеином (надеемся, его добавляли в небольших количествах или позже удаляли, ведь фенолфталеин — это слабительное), а с 1870 г. для удаления излишков извести стали использовать фосфорную кислоту, которая образовывала выпадавший в осадок фосфат кальция. Понимая лучше, чем раньше, необходимость удобрения почв, первые австралийские сахарные заводы вскоре начали производить из этого осадка суперфосфат и отправлять его через Индийский океан на Мадагаскар, откуда корабли возвращались с грузом сахара-сырца.

В 1760-х гг. в котел стали добавлять сливочное масло (вместо упоминавшегося Лигоном салатного оливкового), смесь кипятили до «верхней точки». Это был момент, когда мастер проводил тест: небольшое количество жидкого сахара он растягивал между большим и указательным пальцами, и если нить рвалась у вершины, значит, нагрев надо было продолжать, если же у основания — значит, сахар был готов.

Достигшая верхней точки жидкость перемещалась в сосуд для охлаждения, а затем разливалась по коническим глиняным горшкам с отверстием в заостренном конце и открытым основанием. Эти горшки оставляли стоять вверх дном примерно на шесть дней, пока стекал остаточный раствор, после чего сахар отбеливали глиной до получения нужного цвета. Куски сахара помещали в жаркое помещение для просушки. Отбеленный сахар был предпочтительнее, поскольку стоил дороже и приносил больший доход владельцу плантации.

Существует забавная легенда о том, что глиняное отбеливание было изобретено, когда цыпленок забрел в сушильное отделение, наступил на мусковадо и оставил за собой цепочку белых следов. Это якобы вдохновило людей на то, чтобы сделать сахар белым. Такую сказку часто рассказывают, но она неправдоподобна, потому что не имеет никакой связи с процессом отбеливания. Когда конус с мусковадо переворачивали и позволяли стечь всей вязкой жидкости, в нем оставались крепко слипшиеся кристаллы. В этот момент начиналось отбеливание: по конусу осторожно постукивали, чтобы сахар в нем осел, затем покрывали открытое основание глиной и добавляли воду таким образом, чтобы она медленно стекала вниз и вытекала из отверстия, вымывая остатки мелассы, которую собирали для дальнейшего использования при изготовлении рома или снова варили, чтобы получить дополнительный сахар.

Когда конус переворачивали и аккуратно его простукивали, из него извлекался конусообразный кусок сахара на глиняном основании: его нижняя часть была белой, а верхняя коричневой. Однако правительства в метрополиях, которые всегда рассматривали колонии лишь как поставщиков сырья и потенциальной прибыли, обложили отбеленный сахар налогами, что существенно снизило доходы плантаций.

Премудрости сахарного производства, подробно изложенные дю Монсо и столь необходимые плантаторам, запомнились, однако, хуже, чем странные поэтические излияния доктора Джеймса Грейнджера.

Сельский доктор

Джеймс Грейнджер, поэт, писатель, врач и наставник плантаторов сахара, начал свою карьеру в качестве хирурга 13-го Пехотного полка во время восстания якобитов в 1745 г. Позже он основал собственную врачебную практику в Лондоне и стал корреспондентом ряда литературных журналов.

Возможно, чтобы поддержать имидж разностороннего человека, он издал исследование армейских болезней, но годом ранее вышла более интересная работа на ту же тему Джона Прингла. К тому же Прингл написал свою книгу по-английски, а Грейнджер на латыни, так что труд последнего проигрывал при сравнении. Однако Грейнджер был почитаем в кругу лучших литераторов Лондона, среди которых были Сэмюэл Джонсон, Джеймс Босуэлл и Томас Перри, и, среди прочего, вел получивший известность спор со Смоллеттом по поводу перевода стихов Тибулла.

В 1759 г. Грейнджер предпринял вместе со своим покровителем Джоном Буррье плавание с целью посетить сахарную плантацию последнего, находившуюся на острове Сент-Китс. В то время велась война с Францией, и поэтому их корабль шел под конвоем, на обратном пути Грейнджера перевели на другой корабль, чтобы он помог женщине, заболевшей оспой. Там он познакомился с дочерью этой женщины, носившей необычное имя Дэниэл Мэтью Берт. Имя не соответствовало ее полу, зато указывало всем жителям Сент-Китса, что его владелица имеет отношение и к фамилии Дэниэл, и к фамилии Мэтью — обе были там известны.

Джеймс Грейнджер, доктор и светский лев, женился на Дэниэл Берт и начал врачебную практику на Сент-Китсе. Вскоре он задумался и о достойном его талантов занятии, которое сделало бы ему репутацию и принесло состояние. Очевидно было, что плантаторам необходимы наставления по производству сахара, и Грейнджер решил этим заняться. Однако, отринув прямолинейную прозу, он обратился как к образцу для подражания к «Георгикам» Вергилия, описывавшим сельское хозяйство Рима в I в. до н.э., включая пчеловодство.

Этот стиль, привычный в то время, вскоре должен был выйти из моды; впрочем, Эразм Дарвин, дед Чарлза, прославился тем, что писал в такой манере о природе, классификациях и своих взглядах на эволюцию новых видов. Эразма высоко ценили как поэта, он повлиял на многих английских поэтов начала XIX в.: он наглядно продемонстрировал, что, когда пишешь «Георгики», нельзя называть лопату лопатой:

«Железный клинок, женатый на деревянной палке,

Тобой селянин переворачивает дерн».

После ссоры со Смоллеттом Грейнджеру следовало быть более осмотрительным и не давать такого очевидного повода поднимать себя на смех, но, похоже, он учился слишком медленно. «Сахарный тростник: поэма в четырех книгах», опубликованная им в Лондоне в 1764 г., была громоздким томом белых стихов, посвященных всем аспектам выращивания сахарного тростника, обращению с рабами, производству сахара и многим другим темам. К сожалению, плантаторам не было особого дела до изысканного стиля, а лондонцам не были интересны подробности таких важных вопросов, как порча тростника крысами, болезни рабов или навоз. Доктор Джонсон от души посмеялся над Грейнджером, как рассказывает Босуэлл:

«Он говорил с пренебрежением о поэме Дайера "Руно"». «Из этой темы, сэр, невозможно извлечь поэзию. Как можно поэтично писать о сарже и драгете? Вы увидите, что многие будут нелестно отзываться об этой замечательной поэме, "Руно"". Говоря о "Сахарном тростнике" Грейнджера, я вспомнил, что м-р Лэнгтон рассказал мне, как все острословы, собравшиеся на чтении рукописи у сэра Джошуа Рейнолдса, прыснули со смеха, когда после помпезных белых стихов поэт начал новую главу со слов: "Теперь, о Муза, воспой же крыс".

И что еще смешнее, один из присутствовавших, смотревший на чтеца слегка сверху вниз, подметил, что изначально там было слово "мышь", но его заменило слово "крыса" как более величавое».

Это, конечно же, было неправдой. Согласно Ричарду Лигону, крысы всегда были проблемой для посевов тростника — и потому, что они повреждали растения, и потому, что разносили скверную болезнь лептоспироз. И все же, немного подменив понятия, Джонсон высмеял эту работу. Вот что рассказывает Босуэлл:

«Джонсон сказал, что доктор Грейнджер — милый человек, который делает все, что в его силах. Он считает, что его перевод Тибулла был очень хорош, но "Сахарный тростник, поэма" ему не понравился, и он воскликнул: "На что ему дался сахарный тростник? Так кто-нибудь еще напишет "Грядку петрушки, поэму" или "Капустное поле, поэму""».

Грейнджер по-видимому надеялся, что эта работа создаст ему репутацию и поможет заработать достаточно денег, чтобы отойти от дел, вернуться «домой» и наслаждаться своим богатством. На Сент-Китсе он лечил рабов, посещал владельцев плантаций, «креолов», как их там называли, и торговал лекарствами. Он также выезжал на соседние острова, когда его туда вызывали к больному. Его поэма несла серьезное послание, она имела целью научить начинающего плантатора всему необходимому:

«Какую землю предпочитает тростник, какой заботы требует;

По каким приметам высаживать, каких болезней ждать;

Как лучше застывает горячий нектар

И как обращаться с африканским черным племенем;

Муза, что долго блуждала в лесах,

О праздности мирта поет».

Самое забавное место, пожалуй, там, где он возносит хвалебную песнь хорошему компосту (который до сих пор пользуется благосклонностью садовников):

«О компосте Муза снизойдет ли пропеть

Иль не земля ее божественно венчает? Священная Муза

Презренное не почитает, но лишь основы; до тех лишь пор,

Как истинная добродетель своей печатью ее отметит.

Ты, сеятель, удвой свои владенья;

И никогда, о никогда, не постыдись ступать

В твои навозы, где отходы с мельниц,

И прах весь, и котлов нарост,

И сорняки, и перегной, помет, и затхлость

В компосте скудную удобрят землю».

Хотя компост и навоз наверняка были важны для фермеров и его читателей на плантациях, едва ли они были интересны его потенциальной аудитории в Лондоне, так что продажи его книги были плохи. Но это еще не все:

«Что лучше: тучный ли компост в любую ямку

Бросить иль разбросать его по верху,

То неизвестно: суд должен решить

Хорошего дождя, питающей росы паденье,

Чтоб растопить компоста соли, что плод родят;

Ущербное растенье, предавшее твои надежды,

Взрастет оттуда, не спеша, где пал навоз:

Но если он разбросан щедро и повсюду,

Тростник перенесет жар солнца легче;

Попросит меньше влаги; и многим урожаем

Разродится твоя земля, являя благодарность».

Компост был важен, но рабам он был не в радость. Во избежание поверхностной эрозии почвы тростник высаживали в «ямки», участки шириной около 1,5 м и глубиной 15 см, что затрудняло или даже делало невозможным подвоз навоза на телегах, а он бывал необходим при появлении первых всходов. Так что навоз приходилось подносить рабам в корзинах на своих головах. Мисс Шоу описывает этот процесс в своем дневнике в 1774 г., через несколько лет после смерти Грейнджера:

«У каждых десяти негров есть погонщик, который идет за ними, в руках у него короткий хлыст и еще один длинный… Они двигаются, соблюдая порядок, у каждого небольшая корзина, в которой он несет в гору навоз, а возвращается к мельнице со связкой тростника. Они поднимаются рысью, а спускаются галопом…»

«Небольшая корзина» с грузом весила около 35 кг (75 фунтов и более), а ее влажное содержимое постоянно капало на головы носильщиков. Позже освобожденные рабы не скрывали, что это была самая унизительная для них работа, а потому некоторые нервные управляющие из страха быть отравленными часто вовсе забывали о том, что поля надо удобрять навозом.

Мало пользы принесло науке написанное в 1816 г. лордом Дандональдом «Исследование практической химии для сельского хозяйства», в котором в качестве лучшего удобрения для тростника рекомендовался торф. Томас Сполдинг отреагировал так: «Это не более чем фантазия излишне разгоряченного ума, когда он советует добывать торф в Шотландии и отправлять его на Ямайку».

Грейнджера ждал провал, потому что он, как и Дандональд, пренебрег элементарными фактами. Большинство островов обладали бедной почвой, и без компоста тростник в самом деле рос плохо из-за нехватки питательных веществ. В некоторых частях Бразилии плантации просто перемещали на новое место, когда земля истощалась, но на небольших островах это было невозможно.

В чем бы ни была причина, но искушенные лондонцы посмеялись над педагогическими попытками Грейнджера, и он так и не получил желаемой награды за свои труды. Читатели в Англии не понимали его иносказательных описаний, а островитяне либо считали, что все это уже знают, либо вовсе не читали книг.

Медицинское образование поэта выходит на первый план, когда Грейнджер пишет об обращении с рабами. Еще в 1717 г. леди Мэри Уортли Монтегю писала из Константинополя о том, как турки справляются с оспой, заражая сами себя, пока еще здоровы:

«Оспа, такая смертоносная и такая обычная среди нас, здесь совершенно безвредна благодаря "прививке", как они это называют. Есть множество старых женщин, которые занимаются тем, что проводят эту операцию каждую осень, в сентябре, когда спадает жара. Люди спрашивают друг друга, не собирается ли кто-нибудь из их семей заболеть оспой…»

Прививка, или вариоляция, осуществлялась с помощью материала, взятого у перенесшего оспу человека, так что это был достаточно слабый штамм вируса. Методика была успешно применена Коттоном Мэзером перед его смертью в 1728 г., он говорил, что узнал о ней от африканских рабов. Даже Джордж Вашингтон прививал своих солдат перед битвой.

Позже этот способ позволил Эдварду Дженнеру опробовать эффект коровьей оспы на юном Джеймсе Фиппсе, после чего вариоляция стала обычной практикой. Когда сейчас Дженнера обвиняют в том, что он поступил неэтично, «намеренно привив оспу мальчику», совершенно забывают о медицинских нормах того времени.

И если сегодня нам не надо задумываться о необходимости прививок, во времена Грейнджера это был важный вопрос, поэтому довольно странно, что он счел необходимым советовать своим читателям очевидные для них вещи:

«Скажи, зараза ведь лишь раз сражает

Сынов Гвинеи, не надо ли привить

(Так, чтобы оспа счастливо прошла)

Пораньше этот элемент твоим рабам?»

Грейнджер также дает совет по технике безопасности, который, должно быть, помог Макандалу за пару лет до этого:

«Теперь танцуют страстно мельницы по ветру;

Питай их страсть: но будь, о, осторожен;

Не доверяй стальным цилиндрам

Неосторожных рук: захваченными им быть,

И горевать навеки будешь о грустном зрелище!»

Еще один совет, касающийся того, позволять ли рабам пить сок тростника во время сбора урожая:

«Пока идет медоточивый сок из тростника,

Ты не противься, друг мой, чтоб рабы с рассветом,

А хворые и молодые на закате

Себя вознаграждали питием

Прохладного нектара, чтоб здоровье

Не покидало твоих негров и труд был легок их».

Он яростно нападает на несносных французов, которые разбавляли свой сахар, чего ни один настоящий британец никогда бы не сделал (хотя Г. К. Честертон, похоже, считал, что английские бакалейщики постоянно этим занимались). Грейнджер пишет:

«Сыны коварной Галлии, что пашут острова,

Мешают сахар свой с бессмысленным песком,

Обманом чтоб повысить его вес,

Как далеки от подобного лукавства сыны Британии».

Если бы плантаторы обратили больше внимания на советы Грейнджера или Грейнджер изложил свои советы не в такой замысловатой форме, сколько жизней можно было бы спасти! Грейнджер описал большое количество глистов и их лечение, депрессии, питание и все необходимое для того, чтобы рабы оставались здоровыми, а главное — живыми. Более того, Грейнджер снабдил свою работу комментариями, которые поясняли, например, что «минеральный продукт корнуоллских шахт» — это не что иное, как олово, которое он рекомендует в качестве глистогонного средства как в виде порошка, так и кусками.

В результате Грейнджер со своей поэмой «свалился на пол, не усидев на двух стульях». В 1860 г. Джордж Гилфиллэн назвал Грейнджера в числе «малоизвестных поэтов», а в 1930 г. он был включен в «Фаршированную сову», антологию плохих стихов. И то и другое не так ужасно, как может показаться: в список Гилфиллэна вошли также Джон Донн, сэр Филип Сидней, Кристофер Смарт и Джонатан Свифт, а плохими стихотворцами в «Фаршированной сове» были признаны: Бернс, Байрон, Китс, Лонгфелло, Вордсворт и опять же Смарт. Неплохая компания для шотландского доктора.

От глистов

Давайте годовалому ребенку по 15 капель скипидара с сахаром утром натощак в течение трех дней; к последней порции добавьте хорошую дозу касторового масла; это будет превосходное глистогонное. Доза скипидара для ребенка двух лет — 20 капель, трех лет — 25 капель, четырех лет — 30 капель и т.д.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation of Scientific Secrets), Торонто, 1861г.

7. Ром и политика

«М-ру Уотрехаусу дается позволение поставить ром вместо бренди на корабли короля Якова на Ямайке, ему вменяется в обязанность изучить благие и дурные эффекты этого напитка как для экономии, так и для здоровья и удовлетворения наших моряков и сообщить нам в течение года или двух (или раньше, если вы сочтете это необходимым).

Сэмюэл Пепис, секретарь военно-морского флота, 3 марта 1688 г.

На протяжении всей истории где бы ни захотели люди добавить хмеля в свою жизнь, они всегда вспоминали или вновь изобретали искусство получения алкоголя из сахара. Капитан Кук так описывал свой опыт использования тростникового сока, когда прибыл со своими людьми на Гавайи в 1779 г.:

«Раздобыв некоторое количество сахарного тростника и обнаружив, что из его густого отвара получается весьма недурное пиво, я приказал сварить еще немного для общего использования. Но когда мы недавно откупорили бочку, никто из моей команды не осмелился его попробовать. Я сам и мои офицеры продолжали принимать его, когда удавалось достать материалы для его приготовления. Несколько шишек хмеля, которые имелись на борту, исправили дело. Напиток имеет вкус свежего солодового пива, и думаю, никто не станет спорить, что напиток благотворен. Хотя моя невежественная команда уверена, что он вредит ее здоровью».

Корабль принял на борт четыре бочки рома в Рио, и возможно, люди не хотели этого «пива», потому что все еще оставался ром. Или они думали, что это очередное лекарство от цинги, как растворимый суп или квашеная капуста. Приближалось Рождество, а это было обычное время, когда команде Кука позволялось праздновать, как это было во время его первого плавания в Южное море. Вот фрагмент из дневника Джозефа Бэнкса от 25 декабря 1768 г., т.е. на 10 лет ранее. Из него можно сделать вывод, что по крайней мере в том плавании на борту было достаточно выпивки:

«Рождество; все добрые христиане, иначе говоря, вся команда, отвратительно пьяны, так что ночью едва ли был хоть один трезвый человек на борту, ветер, слава богу, умеренный, иначе бог знает, что бы с нами стало».

Официальная запись самого Кука не так категорична: «Вчера было Рождество, люди были не совсем трезвы». Ни Бэнкс, ни Кук не упоминают, какой напиток пили на корабле; ром использовали и раньше, но только в 1775 г. он вошел в стандартный набор для британского флота. До этого в обиходе были разнообразные напитки, тот же Бэнкс сообщает, что, когда «Эндевор» «перешел черту» (впервые пересек экватор), те, для кого это было в первый раз, могли выбрать, быть ли выброшенными за борт или «отказаться на четыре дня от вина, что было обязательным условием». По стандарту или нет, но ром был обычным напитком британских моряков в течение долгого времени.

Дистилляция — старейшее в мире искусство применения химии, а самое древнее химическое оборудование, дистиллирующий аппарат для выделения летучих веществ, датируется 3600 г. до н.э. Арабские химики прекрасно знали дистилляцию (наше слово «алкоголь» происходит от арабского) и принесли эту технологию в Испанию. Несмотря на то, что ром обычно ассоциируется с Карибским морем или Америками, вполне возможно, что какой- нибудь внимательный испанец и раньше замечал, что сахарный сок, если оставить его на время, обычно начинает бродить и превращается в «пиво» Кука; отсюда остается уже всего один шаг до получения напитка наподобие рома.

Хотя происхождение его названия неясно, ром был известен с тех пор, как англичане колонизировали Барбадос в 1627 г., а испанцы и португальцы, вероятно, занимались дистилляцией алкоголя на своих сахарных плантациях и раньше. Говорят, что искусство дистилляции пришло на острова вместе с еврейскими беженцами из Бразилии, умевшими делать кашасу, которую получают из сырого тростникового сока, а не из мелассы, как ром. Единственная неувязка здесь в том, что евреи не бежали из Бразилии примерно до 1654 г., а к тому времени ром уже был известен на Барбадосе.

«Этимологический словарь английского языка», изданный в 1888 г., предполагает, что «ром» — это искаженное brom, малайское слово, означающее арак, алкогольный напиток, получаемый дистилляцией пальмового сока, но это не так. Это слово на самом деле пишется beram, и хотя произносится примерно как «брам», малайский beram делают из риса или тапиоки. А это совсем не ром, который, согласно Ямайскому акцизному закону № 73 от 1941 г., может быть описан как «алкогольный напиток, полученный путем дистилляции только из сока сахарного тростника, мелассы сахарного тростника или отходов сахарного тростника, крепостью не более 150 градусов стандартного спирта», т.е. до 75 градусов.

Для Ричарда Лигона ром был «крепкой, дьявольской и ужасной жидкостью», также известной как kill-devil, откуда пошло французское guildive и датское kiel-dyvel.

Сегодня ром производят из сахарного тростника дрожжевым брожением. В получающейся бражке всего около шести градусов, ее дистиллируют до состояния чистой, бесцветной жидкости крепостью до 80 градусов с резким вкусом. Коммерческий белый (светлый) ром — это и есть этот продукт, разбавленный до 40 градусов, тогда как золотой (темный) ром — это тоже он, но выдержанный в небольших (по 40 галлонов) дубовых бочках. Выдержка помогает избавиться от едких летучих компонентов, тогда как химические реакции между ромом и дубом добавляют аромата. К тому же кислород, который все-таки попадает в бочку, превращает часть алкоголя в ароматический эфир, который привносит разнообразные «фруктовые» нотки.

Сахар дал плантациям доход, а ром сделал его стабильным. Даже в условиях падения цен на сахар ром обеспечивал выручку, а если и он дешевел, его можно было приберечь на складе или залить им плантаторское горе. Он также подслащал тяжелую жизнь моряка — ее Джонсон сравнивал с заточением в тюрьме, которое можно перенести лишь в надежде утонуть.

Припев «пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома» напоминает о том, что ром был одним из немногих земных благ, доступных пиратам, особенно когда они были в море. Говорят, капитан Кидд высадил пятнадцать человек из своей команды на самый маленький из Виргинских островов (вероятно, он имел форму гроба), чтобы закопать свои сокровища, а затем убил их всех, чтобы сохранить свой секрет в тайне. Возможно, он напоил их ромом или добавил яд в напиток, чтобы легче было справиться с ними, а затем столкнул их в яму. Так что ром мог погубить моряка разными способами.

«Старый грог»

Адмирал Эдвард Вернон, родившийся в 1684 г., в 21 год уже был капитаном Королевского военно-морского флота, а в 24 года — контр-адмиралом. Он с успехом служил много лет до тех пор, пока (если верить его сторонникам) его не заставили уйти, потому что слишком часто оказывался прав. К тому времени он выиграл множество знаменитых сражений, но не таких знаменитых, как его битва против рома. Слишком много морских волков, говорил он, взбиралось на реи, когда в животе у них было многовато хорошего ямайского рома, они делали неверный шаг и погибали.

«Хороший ямайский ром», зовет его Вернон, но частенько это были отходы и остатки, которые торговцы не могли сбыть иначе, как толкнуть хитрым клеркам, сухопутным крысам, которые официально были на жалованье у Адмиралтейства, но одновременно получали взятки от торговцев. Эти люди богатели на взятках, закупая третье­сортное и четверосортное пойло.

Моряки хотя бы могли проверить качество рома по содержанию в нем спирта. Они капали немного напитка на щепотку пороха и подносили искру — если он был качественным, вода начинала бурлить и испарялась, порох высыхал и загорался, такой ром проходил испытание. Некачественный ром оставлял порох сырым и не позволял ему загореться.

Моряки могли проверить, содержал ли ром достаточно спирта, чтобы согреть их нутро, но ведь его также было достаточно и для того, чтобы они теряли внимание на такелаже и реакцию в сражениях. До 1650-х гг. в рацион моряков входили вино и пиво, потом непродолжительное время использовали бренди, но когда в 1680-х гг. Британия отбила у испанцев Ямайку и увеличила производство сахара, кто-то должен был употреблять весь тот ром, который там производили. И поскольку ром, в отличие от вина и пива, не портился в море, он был добавлен в список разрешенных напитков.

Но ром губил людей, и адмирал Вернон приказал разбавлять его водой. Среди своих подчиненных адмирал получил прозвище Старый Грог за то, что носил водонепроницаемый плащ из ткани грогрем, или гросгрейн; само собой, разбавленный ром также стали называть грогом. Это слово вошло в английский язык, хотя моряки и жаловались на то, что Старый Грог лишает их такой жизненно важной вещи.

В 1740 г. Вернон приказал, чтобы ежедневный паек, который равнялся одной пинте рома на человека, смешивался с квартой воды в открытой бочке, которую специально держали на палубе для этой цели. Смешивание происходило в присутствии дежурного лейтенанта, в обязанности которого входило следить, чтобы никто не жульничал.

Грог также использовался как награда морякам за выполнение сложных и тяжелых заданий. Если рвался грота-брас, очень тяжелый трос, управляющий гротом, его надо было срастить так, чтобы трос снова прошел через все блоки и шкивы. Пока грота-брас не был сращен, корабль мог держаться только на одном галсе, так что матросы, выполнявшие это задание, должны были работать быстро и слаженно, за что и получали дополнительную порцию грога. Выражением «сращивать грота-брас» стали называть любое поощрение.

После приказа Вернона ежедневную пинту рома с водой на всем флоте стали выдавать в две части: одну до полудня, вторую — вечером. В 1824 г. вечернюю порцию отменили, а в 1850 г. паек сократили до одного гилла (восьмая часть пинты) рома с двумя гиллами воды на человека в день. В 1937 г. количество воды урезали вдвое, а в 1970 г. «эра грога» завершилась — ром на Королевском флоте был запрещен.

Ром, сахар и налоги

В XVIII в. ром был важен для английской культуры. Лонгфелло в своей «Скачке Пола Ревира» не рассказывает всей правды об остановке своего героя в Медфорде, но сам знаменитый наездник и серебряных дел мастер был более откровенен. Позже он вспоминал, что «освежился» в Медфорде, недвусмысленно намекая на то, что употребил самый известный продукт этого местечка в Новой Англии, славившегося своим ромом. Известно также, что Джордж Вашингтон был избран в городское собрание Виргинии после того, как щедро поделился с избирателями 75 галлонами рома.

В Австралии, на тот момент молодой колонии, ром имел большое значение, поскольку поселение в Ботаническом заливе управлялось моряками и даже солдаты, охранявшие заключенных, были морскими пехотинцами. И офицеры флота, и морские пехотинцы (а это были независимые друг от друга подразделения) высоко ценили ром, а пехотинцы еще и видели в нем средство зарабатывания денег. Ром стал основной валютой в бухте Сиднея. Уильям Блай, известный по событиям на «Баунти», а позже губернатор колонии, сообщает:

«Плотник готов распилить сто бревен за одну бутыль, которая стоит два шиллинга и шесть пенсов, — ее он выпивает за несколько часов; за ту же работу он мог бы запросить два бушеля зерна, которые обеспечили бы его хлебом на два месяца».

Блай признавал, что ром несет зло, но он был командиром «разложившегося» гарнизона, известного в тех местах как Ромовый корпус, и держал маленькую колонию мертвой хваткой. Присвоение им нелегально ввезенного перегонного оборудования спровоцировало Ромовый бунт, который, если судить по закону, должен был закончиться повешением всех виновных, однако этого не произошло. Ромовый бунт и невнятная реакция на него английского правительства привели в конце концов к тому, что колония Новый Южный Уэльс обрела частичное самоуправление.

За ромом и сахаром всегда стояли деньги, а за деньгами — власть, так что ром и сахар влияли на действия власти, и не только через раздачу крепких напитков избирателям. Сахарному бизнесу, а также богатствам, которые он приносил, и делам, на которые эти богатства тратились, мы можем быть благодарны (или винить их) за то, что в Америках и Британии сегодня так много людей африканского происхождения, за распространение английского языка по Северной Америке и много за что еще. Можно даже сказать, что сегодняшняя политическая карта мира была сформирована событиями и силами, имеющими отношение к сахару. Примером служит Англия, где члены парламента часто избирались «гнилыми местечками», когда-то густо населенными округами, в которых осталась легко управляемая горстка людей.

Сахар во всех его видах облагался высокими налогами, поскольку английское правительство (как и правительства других стран) считало, что в «домашнюю» казну должна возвращаться максимальная прибыль. Это означало, что сахарные колонии были вынуждены отправлять необработанный сахар в Европу, где его рафинировали и делали за это наценку. Как и все налогоплательщики, плантаторы жаловались и искали пути избавления от налогового бремени, которые находили в повышении цены или, что хуже, в утаивании доходов. Ничего удивительного, что им казалось, будто все деньги, которые платит конечный потребитель, должны получать они, производители. В Англии, поскольку плантаторы были богаты (даже с учетом налогов, которые они платили), «сахарное лобби» могло себе позволить покупку большого количества «гнилых местечек» для продвижения выгодных ему решений и сохранения баланса сил.

В 1767 г. лорд Честерфилд попытался купить такое «гнилое местечко» для своего сына, но обнаружил, что весь «товар» распродан. Человек, занимавшийся продажей голосов избирателей, сообщил, что «местечек на продажу больше нет, богачи из Ост- и Вест-Индии контролируют их все и платят как минимум три тысячи фунтов, но многие четыре тысячи, а два или три, насколько он знает, пять тысяч». В дальнейшем такое использование «гнилых местечек» привело к реформе избирательной системы, что позволило Британии стать более демократической страной. Связь с сахаром и ромом здесь не прямая, но они все же сыграли свою роль.

Около 1780 г. король Георг III ехал в карете с тогдашним премьер-министром Питтом-старшим и увидел карету, намного более богатую, чем его собственная. На вопрос, чья это карета, ему ответили, что она принадлежит плантатору из Вест-Индии. Согласно легенде, король, который не всегда был душевно болен, сказал: «Сахар, сахар? Все этот сахар. А как же налоги, Питт, как же налоги?» Рассказ, возможно, является апокрифом, но хорошо иллюстрирует природу сахарных богатств и то, почему его рассматривали как источник государственных доходов.

Англия конца XVIII — начала XIX в. изображена в романе «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, где семья плантатора становится невероятно богатой и покупает себе имение. Соседи смотрели на «новых богачей» свысока, но по мере того, как Вест-Индская плантократия получала власть и влияние, ей удавалось просачиваться в низшие слои аристократии, и ее представители начинали как минимум рассматриваться в качестве достойных партий для младших сыновей и дочерей благородных семейств.

Существовала большая разница между французскими сахарными островами, которые служили рынком для французского бренди, и английскими островами, производившими ром для англичан. Если Ямайка и остальные английские острова использовали всю свою мелассу в производстве рома для подконтрольных рынков, то французским плантаторам нужно было от нее избавляться за пределами Франции, и большая ее часть оседала в тогда еще британских колониях в Америке.

Французская меласса отправлялась на Род-Айленд, где ее превращали в ром и тайком провозили в другие колонии. Здесь мы сталкиваемся с одной из главных причин Американской революции, но чтобы оценить ее верно, мы должны вернуться к Семилетней войне 1756–1763 гг., в которой Британия и Франция сражались за доминирование в мире. Это был конфликт мирового масштаба, боевые действия велись в Европе, Северной Америке и Индии, на стороне Франции выступали Австрия, Россия, Саксония, Швеция и Испания, а на стороне Британии — Пруссия и Ганновер. Война закончилась поражением Франции.

В мирных переговорах, которые последовали за вой­ной, никому не было дела до Канады, зато сахарные колонии ценились высоко. В Англии те, кто рассуждал с позиций налогов и доходов, считали, что не следует держаться за захваченные французские острова Мартиника, Гваделупа и Сент-Люсия. Им оппонировали сторонники «американских интересов» Англии, которые хотели, чтобы французов изгнали из Северной Америки. Сахарное лобби понимало, что сахар с теперь уже британской Гваделупы будет на равных конкурировать на английском рынке с ее собственным сахаром, поэтому оно выступало за возврат Карибских островов Франции. В конце концов Англия предложила обмен: несколько островов на всю Канаду (предложение, которое Вольтер с иронией назвал «обменом сахара на снег»).

Эта сделка имела далекоидущие последствия, но она была лишь частью мирного договора. Чтобы избежать перехода всей Луизианы к Британии, Франция в 1762 г. тайно уступила Испании (по Фонтенблоскому договору) территорию к западу от Миссисипи и острова Орлеан. Парижский договор (мирный договор 1763 г.) отдавал все французские территории к востоку от Миссисипи, за исключением острова Орлеан, Британии, т.е. будущим Соединенным Штатам. Затем по договору 1800 г. Испания вернула Франции земли к западу от Миссисипи, создав возможность продажи Луизианы. Карты были сданы, игра должна была вот-вот начаться, и снова она шла вокруг сахара.

Вернемся к Семилетней войне: после 1763 г. Британия продолжала контролировать «уступленные острова» — Доминику, Гренаду, Сент-Винсент и Тобаго, которым по-прежнему было разрешено импортировать дерево из Канады и колоний в Новой Англии и экспортировать мелассу и ром на другие территории. Но в следующем году Англия совершила необдуманный ход — парламент одобрил Закон о сахаре в 1764 г. Он возобновлял Закон о патоке 1733 г. и устанавливал налог…

«…на весь белый и отбеленный сахар, произведенный или изготовленный в любой колонии или плантации в Америке, лежащей вне доминиона Его Величества… на весь индиго и кофе иностранного производства или изготовления, на все вина (кроме французских), на весь тканый шелк, бенгальский хлопок и ткани с содержанием шелка или трав производства Персии, Китая или Ост-Индии и весь ситец, окрашенный, набивной или мореный; на весь иностранный лен, называемый кембрик или французский батист, которые будут импортированы или ввезены в любую колонию или плантацию в Америке, ныне или в будущем лежащую в доминионе Его Величества…»

Другие статьи закона устанавливали налоги на ром, алкогольные напитки и мелассу, и тогда американцы поняли, что Англия им больше не нужна. Торговцы с Род-Айленда понесли большие убытки во время Семилетней войны, а теперь страдали от налогов, которые били прямо по их карману, и им это не нравилось. Контрабандисты Род-Айленда тоже почувствовали угрозу для себя. В 1764 г. акцизная шхуна «Св. Джон» была выведена из бухты огнем береговых батарей — род-айлендцы до сих пор утверждают, что это были первые выстрелы приближавшейся вой­ны. Другая акцизная шхуна, «Свобода», была сожжена в Ньюпорте в 1769 г. В 1772 г. третья шхуна, «Гаспи», была посажена на мель, затем род-айлендцы вышли в море в лодках и подожгли ее.

Британия могла оправдывать высокие налоги для американских колоний, пока французы в Канаде представляли для нее угрозу, но теперь, после того как Британия сделала свой выбор, закрепленный Парижским договором, колониям уже нечего было бояться, и они решили, что смогут сами распоряжаться своей судьбой. Сахарная политика очистила Североамериканский континент от других европейских сил, и она же позволила сформироваться независимому государству, которое смогло купить землю к западу от Миссисипи у французов и таким образом распространить англоговорящие владения по всему континенту. Это в свою очередь создало возможность для экспансии Соединенных Штатов, так что можно сказать, что политика и политические решения начала XIX в. сыграли значительную роль в формировании баланса сил XX в.

Меньший масштаб имеет история Фиджи, на которую также повлиял сахар. Формально власть перешла к британцам от старейшин острова в 1874 г., но губернатор сэр Артур Гордон решил избежать отчуждения земли, которое произошло на Гавайях, в Австралии и Новой Зеландии. Чтобы не дать плантаторам прибрать к рукам всю землю, он придал официальный статус Босе Леву Вакатурага, Великому совету старейшин, как совещательному органу при губернаторе по «делам Фиджи». Корни напряженности между потомками индийских наемных работников и современными фиджийцами кроются в этом решении.

Доминирование на море, сахар и война

Неожиданным эффектом Войны за независимость Америки стало наращивание военно-морской мощи Британии. После того как 24 французских корабля не позволили британскому флоту войти в Чесапикский залив, чтобы спасти армию лорда Корнуоллиса в сентябре 1781 г., британские морские силы пришли в упадок и позволяли французам захватывать свои сахарные колонии до тех пор, пока адмирал Родни не одержал победу в сражении у островов Всех Святых в 1782 г., не позволив французам взять Ямайку, самый ценный трофей. Как бы ни оценивали роль французов в Американской войне, сами французы не сомневались, что в реальности на карту были поставлены сахарные колонии и сахарные доходы.

После заключения мира в 1783 г. Британия начала перевооружаться, построила 43 новых линейных корабля, отремонтировала 85 других, создала базу в Австралии и еще одну на острове Норфолк, недалеко в Тихом океане. (Французы в свое время посмотрели на этот остров и признали негодным, сказав, что он «подходит только для ангелов и орлов» — там не было безопасных бухт.) Хотя Норфолк был бесполезен как военно-морская база, британцы разглядели в его соснах материал для мачт и рангоута, а также засеяли его льном, который использовали для изготовления парусов. Они «ввезли» (именно так — их похитили) двух мужчин маори, чтобы те ткали лен, правда, англичане не знали, что среди маори ткачеством занимались только женщины.

Большинство австралийцев считает, что их страна родилась как место ссылки заключенных, но власти тогда рассматривали ее и как опорную базу военно-морского флота в Ост-Индии, которая по-прежнему была театром военных действий. Джеймс Матра, лоялист, плававший с Куком по Тихому океану, посещавший Норфолк, побережье Австралии и Ботанический залив в 1770 г., позже, в 1783 г. защищал австралийское поселение, ввозившее древесину для нужд флота из Новой Зеландии и выращивавшее специи:

«…Поскольку часть Нового Южного Уэльса лежит на той же широте, что и Молуккские острова, и даже близко к ним, у нас есть все причины полагать, что все то, что природа щедро даровала маленьким островам, может быть найдено и на большом. Но если… этого не произойдет… то, поскольку семена прорастают здесь с легкостью, любое их количество может быть незамедлительно высажено».

Матра доказывал: «мы сможем очень серьезно досадить» и Голландии, и Испании, используя эту базу в военное время. Он также время от времени утверждал, что Австралия может стать хорошим домом для американских лоялистов и что различные ремесла смогут процветать там, хотя почему-то никогда не упоминал сахар, возможно, потому, что Британия уже имела превосходный источник сахара в Вест-Индии.

Сахарные плантаторы, имевшие места в британском парламенте, направляли британскую морскую политику, проводили перевооружение и повлияли на ход войны с Францией, которая, то затихая, то разгораясь, продолжалась с 1793 по 1815 г. В дальнейшем растущие морские и береговые силы Британии в Карибском море стимулировали развитие сахарной индустрии в других местах, в частности на Маврикии и в Бразилии, а также поощрили использование главного конкурента сахарного тростника — сахарной свеклы.

Бренди из коньячного масла

Возьмите 10 галлонов чистого спирта, 2 кварты рома из Новой Англии или 1 кварту рома с Ямайки, коньячное масло от 30 до 40 капель, добавьте в полпинты алкоголя, окрасьте раствором камеди или жженым сахаром, что предпочтительнее. Хорошо смешайте и перелейте в бутыль.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation of Scientific Secrets), Торонто, 1861 г.

8. Конец рабства в Америках

Подсчитано, что между 1450 и 1900 гг. из Африки в Северную и Южную Америку было вывезено около 11,7 миллиона рабов. Только 9,8 миллиона достигло противоположной стороны Атлантики, разница — количество погибших в пути. К этому числу мы должны добавить тех, кто был убит или искалечен во время рейдов по захвату рабов, тех, кто умер, ожидая отправки на берег или продажи, а также детей, погибших после того, как забрали их родителей. Если мы приплюсуем еще и тех, чья смерть не была прямым следствием рабо­торговли, количество жертв наверняка будет приближаться к 20 миллионам. На новом месте большинство рабов определили на выращивание сахарного тростника, худшую из работ после того, как истощились испанские прииски.

В XVIII в. сахарные прессы могли выжимать лишь половину сока из тростника, т.е. с плантации надо было собрать 20 тонн тростника, чтобы получить одну тонну сахара. К тому же необходимо было вывозить багассу (отходы тростника после выжимки), собирать топливо для огня, в пропорции пять тонн на тонну сахара, а также снимать лопасти с мельниц в ветреные месяцы. Считалось установленным фактом, что белый человек не может заниматься физическим трудом в тех условиях, в которых хорошо растет тростник. Для этого нужны были черные люди — рабы, другими словами. Слова, впрочем, были, несомненно, важны, что доказывает «Не плантатор» в своем письме в журнал Gentlemen's Magazine в 1789 г.:

«На вульгарный народ действуют имена и названия. Вместо "рабов" давайте звать негров "помощниками плантатора", и мы не услышим этих гневных протестов против работорговли от набожных святош, добросердных поэтесс и недальновидных политиканов».

«Не плантатор» имеет в виду простую толпу, когда говорит о «вульгарном народе», но как раз большинство жителей сахарных островов были вульгарными авантюристами. Плантаторы отправлялись в колонии только на то время, которое требовалось для зарабатывания денег. Это отмечал и Ричард Лигон во время своей поездки на Барбадос: «Полковник Томас Модифорд часто говорил мне, что принял для себя решение не показывать носа в Англию до тех пор, пока не заработает на поездку и пребывание там 100 000 фунтов стерлингов — и все с этой сахарной фермы».

Этот Модифорд в 1664 г. стал губернатором Ямайки, куда вместе с последовавшими за ним плантаторами завез сахарный тростник. Когда он вместе с Морганом объявил войну Испании, его отозвали назад в Британию и заключили в Тауэр, но в 1675 г. позволили вернуться на Ямайку, где он и умер в 1679 г. Впрочем, это не было частью его плана.

Торговля и благосостояние

Сахар и рабство слишком хорошо служили тем, кто принимал решения и устанавливал правила, поэтому покончить с рабством было непросто. В 1689 г. Эдвард Литтлтон издал памфлет «Стоны плантаций» (The Groans of the Plantations). Судя по названию, его темой могло быть тяжелое положение рабов, но на самом деле памфлет рассказывал о потребностях бедных, страдающих плантаторов, жалующихся на злобную, жадную и грабительскую компанию, стоявшую между ними и дешевыми рабами на побережье Гвинеи.

«Из всего, что нам нужно, негры — самое необходимое и ценное. И не может быть ничего печальнее для нас, как отдавать их под контроль одной Компании в ее монополию, так что цены оказываются завышенными в два раза…

На Барбадосе мы можем заработать лишь самую малость на сахаре (хотя это и не бремя для нас), если не переработаем его: очистим и окрасим. Другие могут жить, производя грубый сахар, — мы должны перерабатывать его… Но налоги так ужасно велики, что это обескураживает и ставит нас в тупик».

Было бы ошибкой считать, что Литтлтон не заботился также и о потребностях рабов:

«В худое время наши бедные рабы составляют нам компанию в наших страданиях и стонут под бременем таких тяжких поборов. Они знают, что из-за налогов они вынуждены работать больше и довольствоваться меньшим. И что их хозяева не могут позволить себе снабжать их всем, чем могли бы и снабжали бы…

Мы должны как можно раньше получить несколько сотен пар горшков и кувшинов сахара. Каждая сотня пар стоит около десяти фунтов, и мы должны доставлять их за несколько миль на головах негров».

Иначе говоря, если вы заботитесь о бедных черных рабах, позвольте их хозяину получить больше денег — и с рабами все будет в порядке. Недовольство налогами выявило существовавшую в колониях напряженность, поскольку правительство полагало, будто колонии, основанные на деньги метрополии, существуют исключительно ради обогащения ее и ее правительства. Страх восстания рабов рос по мере того, как их количество начинало превышать количество белых. В конце XVIII в. Законодательное собрание Ямайки захотело сократить количество прибывающих рабов, установив на них налог, но инициатива была отвергнута в 1774 г., а когда ямайцы стали протестовать, им ответили: «Мы не можем позволить колониям мешать или противодействовать в любой мере трафику, столь прибыльному для государства».

Подход не менялся и, по сути, стал главной причиной отчуждения тринадцати американских колоний. Это касалось не только Англии — правительства устанавливали законы, которые всегда имели целью выгоду и благосостояние метрополии, не важно какой и не важно, какая партия была у власти. Закон, одобренный английским парламентом в 1685 г., установил высокий налог на импорт очищенного сахара, что положило конец рафинированию в колониях. Французы же, поскольку у них сахарных заводов было меньше, сначала поощряли очистку в колониях для того, чтобы сократить долю импорта из других европейских стран, но как только заводы были построены, колониальной очистке поставили заслон, перенеся доходы от этой деятельности в метрополию.

Английский закон о налогах на плантации 1673 г. гласил, что товары, перевезенные из одной колонии в другую, должны облагаться таким же налогом, как если бы они ввозились в Англию, но он был не более эффективен, чем принуждение. Это понимал Митфорд Кроу, губернатор Барбадоса, когда писал в 1707 г.:

«Я должен проинформировать Ваши Светлости, что этому острову помог бы запрет на торговлю между Новой Англией и Суринамом, ведь, если я верно проинформирован, большое количество рома, сахара и мелассы уходит туда в обмен на их лошадей, муку и провизию, а на прошлой неделе человек по имени Гаррисон, плантатор, имеющий долги, бежал на шлюпе с шестьюдесятью неграми, оставив свою землю кредиторам».

Работорговцы также могли нести финансовые потери. Средний путь, маршрут между Африкой и Новым Светом, был рискован: случались штормы, нападения на африканском побережье, рабы гибли от болезней или от горя. Но торговля между Вест-Индией и Европой в основном приносила прибыль, а европейские товары для Африки были так дешевы и низкопробны, что остаться в проигрыше было практически невозможно. Товары, оправлявшиеся в Африку, были крайне низкого качества. Так, Артур Филлип, отправившийся создавать поселение в Ботаническом заливе, жаловался на инструменты, которыми его снабдили: «Я не устану повторять, что большинство инструментов было хуже, чем те, что когда-либо отправлялись для обмена к берегам Гвинеи».

Несмотря на риски, торговый треугольник сделал богачами многих. Льюис Кэрролл, крещеный как Чарлз Лютвидж Доджсон, получил среднее имя в честь своего прадеда работорговца. Эдвард Гиббон мог позволить себе заниматься историей, потому что его дед был директором Компании Южных морей, перевозчика рабов. Отец виконта де Шатобриана был капитаном работоргового судна, а позже работорговцем, но никто из-за этого не ставит под сомнение репутацию Шатобриана как либерального мыслителя и писателя. Джон Локк, философ, был акционером Королевской африканской компании, еще одного работоргового концерна, и при этом писал: «Рабство — это такое отвратительное и жалкое состояние человека и так противно щедрому характеру и достоинству нашего народа, что едва ли возможно, чтобы англичанин, а тем более джентльмен мог быть его сторонником».

В Дании семья Шиммельманн, давшая различным правительствам страны двух министров финансов, также имела состояние, заработанное на рабах. Члены британского парламента представляли интересы Вест-Индии и сахара, а почтенные торговцы и даже лорд-мэр Лондона получали доходы от торговли людьми.

Дело о «Зонге»

Работорговля причиняла много зла, а случай на «Зонге», который часто называют расправой на «Зонге», возможно, лучший пример тому. В ноябре 1781 г. Люк Коллингвуд, хозяин «Зонга», приказал выбросить 132 раба за борт, чтобы они утонули, а затем потребовал за них страховку. На борту по-прежнему оставалось 440 рабов, а он заявил, что из-за нехватки воды был вынужден сбросить балласт и утопить остальных для того, чтобы спасти корабль, оставшийся человеческий груз и команду.

Неудивительно, что страховая компания отказала, правда, не по гуманитарным причинам. Если бы рабы умерли естественной смертью, возражали страховщики, тогда не было бы страхового случая. Оставленная «собственность» была больна и умирала, и это была лишь попытка воспользоваться юридической лазейкой. Никакого дефицита воды не было: ни команда, ни рабы не были переведены на сокращенный рацион, а когда корабль прибыл на Ямайку 22 декабря, на нем было еще 420 галлонов воды. Так что капитан не действовал по необходимости и не мог требовать по 30 фунтов за голову утонувшего раба.

Генеральный стряпчий Джон Ли выступал на суде от лица рабовладельцев. Он ясно обозначил правовое положение рабов, когда обратился с вопросом:

«К чему все эти громкие декламации о том, что люди были выброшены за борт? Вопрос в том, было ли это сделано добровольно или по необходимости? Это дело о движимом имуществе и товарах. Это дело о выброшенном товаре. С этой точки зрения и с позиции страхования они — товар и собственность. Правильно это или нет — нас не касается».

Владельцы выиграли дело о страховке, но позже оно было пересмотрено по апелляции. Проиграла, однако, сама работорговля — из-за бездушного перевода людей в статус движимого имущества разгорелся огонь, который нелегко было погасить. Коллингвуда и его людей не судили за убийство, но дело о страховке спровоцировало первые настоятельные требования прекратить торговлю человеческими жизнями, каким бы ни был результат для сахарного бизнеса, и это кое-кого беспокоило.

Отмена рабства и освобождение

Великому британскому реформатору Уильяму Уилберфорсу было от силы 10 лет, когда дело освобождения рабов отпраздновало первую победу. Лорд главный судья Мэнсфилд в 1772 г. сказал: «Рабство настолько неприемлемо, что может держаться только на действующем законе». Поскольку закона такого не было, он объявил, что раб, ступивший на землю Англии, становился с тех пор свободным. Тем не менее движение против рабства потерпело поражение в палате общин в 1776 г. Но поскольку обсуждение продолжалось уже 30 лет, надежд на освобождение постепенно становилось больше.

В мае 1789 г. (через год после того, как Уилберфорс стал членом парламента) Ричард Пеннант обратился к палате с речью, в которой заявил, что если она проголосует за отмену рабства, как предложил м-р Уилберфорс, то «нанесет удар по собственности в семьдесят миллионов, разрушит колонии и, уничтожив главную школу морского дела, в одно мгновение сдаст доминирующие позиции на море». Впрочем, оппоненты рабства не были просто радикалами, они были серьезными людьми с ясными деловыми принципами.

Были и другие способы обучать моряков, кроме как отправлять их в плавание на работорговых кораблях, и другие способы зарабатывания денег, кроме работорговли и торговли товарами, произведенными рабским трудом. Многие выступали против отмены рабства из соображений прибыли. Но этот разумный деловой подход постепенно проигрывал альтруистической идее освобождения. В ее продвижении были заинтересованы в первую очередь те, чьи интересы лежали в сфере торговли с Ост-Индией, где к тому времени сахар производился с использованием преимущественно наемного, а не рабского труда. В 1792 г. Ост-Индская компания посчитала, что цена жизни раба, занятого в производстве сахара в Вест-Индии, равнялась 450 фунтам сахара. Это означало, что «семья, потребляющая пять фунтов сахара в неделю, убивает раба каждый 21 месяц». Чтобы усилить эффект, компания также сообщила потребителям, что восемь таких семей всего за 19,5 лет убьют 100 рабов.

Уильям Фокс стал первым, кто использовал статистику смертей среди рабов, выражая протест поставкам сахара из Вест-Индии. Он знал также, как важен был ром для сахарной индустрии, и в 1781 г. призвал людей воздержаться и от рома, и от сахара:

«…До тех пор, пока плантаторы в Вест-Индии сами не запретят ввоз новых рабов и не начнут отменять рабство на своих островах так скоро и действенно, как только позволят обстоятельства и положение рабов, или до тех пор, пока мы не найдем другой способ выращивания сахарного тростника, не связанный с рабством и не обагренный кровью… семья, которая обычно употребляет пять фунтов сахара в неделю и соответствующее количество рома, через воздержание от их употребления в течение 21 месяца предотвратит порабощение или убийство одного ближнего своего».

Другими словами, 450 фунтов сахара и то количество рома, которое будет получено из мелассы, оставшейся после производства сахара, — это эквивалент сахара, произведенного одним рабом за 10 лет — средний срок жизни раба на сахарной плантации. Другие участники этой кампании говорили о 405 фунтах, но и те и другие подтасовывали свои данные.

На самом деле «обменный курс» на плантациях в 1700 г. равнялся одной тонне на жизнь раба, а в 1800 г. уже двум тоннам. Так что количества сахара, потребляемого сегодня учащимися и преподавателями среднего университета в развитой стране за одну неделю в виде снэков, кондитерских изделий, мороженого и прохладительных напитков, было бы достаточно, чтобы убить одного раба в 1800 г. Статистика была очень сильным аргументом, который можно было подстроить под любую аудиторию.

Как часть своей рекламной кампании Ост-Индская компания распространяла сахарницы с надписью «Сахар из Ост-Индии не сделан рабами». Ее рекламный буклет также использовал приведенную выше статистику смертности среди рабов, но Ост-Индский сахар продавался со значительной наценкой: если сахар из Вест-Индии около 1792 г. стоил от 70 до 80 шиллингов за центнер, то сахар из Ост-Индии продавался за 140 шиллингов. Странная логика авторов памфлета позволила сторонникам Вест-Индии использовать ее для того, чтобы в ответ заявить, что для ост-индского сахара не должно быть никаких акцизных послаблений, раз люди и без того готовы покупать его с такой наценкой из-за неиспользования рабов!

Одно из первых послаблений для самих рабов пришло с моря. В 1805 г. Нельсон у Трафальгара уничтожил французские морские силы раз и навсегда. Британия стала царицей морей. Раз так — что говорила Британия, то приходилось делать и другим. А Британия сказала, что пора прекратить перевозку рабов. Война на несколько лет остановила все работорговые суда, и плантаторам пришлось обращаться со своими рабами лучше, поскольку замены им ждать не приходилось. Естественно, разумные головы в парламенте заявили, что неплохо было бы запретить эту торговлю навсегда, чтобы с рабами продолжали хорошо обращаться.

Лучше запретить торговлю прямо сейчас, говорили они, потому что не будет никаких работорговцев, требующих компенсацию за запрет. Дания, мелкий игрок в этом бизнесе, уже запретила работорговлю, как и Соединенные Штаты, которые с 1800 г. не позволяют своим кораблям перевозить рабов в другие страны. Это решение было закреплено, когда конгресс США запретил работорговлю в целом, а произошло это за три недели до того, как король одобрил аналогичный британский билль. Оставалась только Франция, которая в любом случае больше не имела морских сил. Но поскольку фракция Вест-Индии имела достаточно сторонников, чтобы составить или развалить парламентское большинство, формирующее правительство, рабов в Вест-Индии не освободили. Англия нуждалась в рабстве, или по крайней мере британское правительство нуждалось в голосах членов парламента, контролировавшихся рабовладельцами из Вест-Индии.

В начале XIX в. новые технологии коснулись водных артерий и дорог — до железных дорог дело еще не дошло, но паровые двигатели уже входили в обиход. Первая сахарная мельница на паровом двигателе появилась на Ямайке не раньше 1768 г., но пар уже работал на пивоварнях Лондона, в шахтах Корнуолла и на многих других предприятиях. Власть предержащие Англии искали новые объекты для инвестиций и новые способы контролировать рабочую силу.

В 1799 г. Уильям Уилберфорс, несмотря на то, что он боролся за освобождение рабов на плантациях сахарных колоний, добился принятия билля, который запрещал английским рабочим собираться в группы для защиты против тирании своих хозяев, низводя таким образом шахтеров, рабочих текстильных мануфактур и сельскохозяйственных работников до статуса и положения индустриальных рабов. Похоже, он не замечал непоследовательности своей позиции.

В течение следующих десяти лет целый ряд европейских стран ограничил или запретил рабство. Торговля рабами медленно сворачивалась. В 1816 г. рабовладельцы Цейлона добровольно проголосовали за то, чтобы дети рабов, родившиеся после 12 августа того года, считались уже свободными.

В то время как рабство оставалось в силе, Сводный закон о рабах, принятый в 1816 г. на Ямайке, несколько улучшил их положение, это был хороший знак того, что происходило и на других британских сахарных островах. Закон постановил, что рабы должны иметь выходной день в воскресенье, а также еще один выходной каждые две недели, чтобы иметь возможность работать на себя, кроме времени сбора урожая. Минимальное количество выходных должно было быть не меньше 26 дней в году, также запрещалась работа на мельнице между семью часами вечера в субботу и пятью часами утра в понедельник. Работа в поле была ограничена отрезком времени между пятью часами утра и семью часами вечера с получасом на завтрак и двух­часовым перерывом в середине дня.

В 1823 г. движение за освобождение было переименовано в «Общество за смягчение и постепенную отмену рабства во всех британских доминионах». Впрочем, очаги рабства по-прежнему сохранялись, и некоторые государства возмущались, что их суда останавливались и обыскивались военными кораблями стран, выступавших против рабства. В любом случае работорговое судно могло проходить как «иностранное», предъявив при необходимости соответствующие документы. Пока морские силы нескольких государств не объединились, по Среднему пути в Америку по-прежнему доставлялась «черная слоновая кость». Рабы попадали даже в США — их высаживали на берег в независимом Техасе, откуда транспортировали по всей стране.

Большинство оппонентов рабства признавало, что оно все еще существует, но состояние рабства, считали они, не так ужасно, как торговля рабами. Кроме того, торговля была остановлена, и немногие дурные хозяева должны были лучше заботиться о своих рабах, поскольку источник новых рабов пересох, как только корабли с рабами перестали выходить в море. Как и современные экономические аналитики, они рассматривали саморегуляцию рынка в качестве лучшего пути к добрым делам.

Стоит также отметить, что протестанты и евангелисты сделали нечто, чего раньше никто не делал, — они приняли рабов как христиан. На заре сахарного рабства в Средиземноморье рабы, принадлежавшие мусульманам, не имели права входить в мечеть, а рабы, принадлежавшие христианам, обычно не приветствовались в церкви, хотя рабы-мусульмане построили много церквей, а рабы-христиане — много мечетей.

В более цивилизованной и гуманной атмосфере XIX в. баптисты и уэслиане принялись проповедовать своим черным братьям и сестрам, которые могли оставаться рабами, но чьи души должны были стать свободными. Это давало плантаторам необходимую им дешевую рабочую силу и в то же время удовлетворяло потребности миссионеров давать своей пастве обещания лучшей жизни в ином мире. Эдвард Джон Эйр, который видел, что основное недовольство исходит из баптистских церквей, конечно, мог придерживаться другого мнения.

Рождественский пирог

5 чайных чашек муки, 1 чашка топленого масла, 1 чашка сливок, 1 чашка патоки, 1 чашка влажного сахара, 2 яйца, 1/2 унции измельченного имбиря, 1/2 фунта изюма, 1 чайная ложка соды, 1 столовая ложка уксуса. Разогрейте масло до мягкости, но не позволяйте ему растекаться [sic]; насыпьте муку в миску, добавьте туда сахар, имбирь и изюм, очищенный от косточек и мелко порезанный. Когда сухие ингредиенты тщательно смешаны, добавьте масло, сливки, патоку и хорошо взбитые яйца и взбивайте полученную смесь в течение нескольких минут. Погасите соду уксусом и добавьте в тесто, убедитесь, что эти последние ингредиенты хорошо перемешались с остальными; поместите пирог в смазанную маслом форму или на противень и сразу же ставьте в печь на умеренный огонь; выпекайте от 1 3/4 часа до 2 1/4 часа.

Рецепт миссис Битон № 1754

9. Наполеоновский гамбит

Итак, Маргграф в Германии объявил о том, что получил качественный мусковадо, при этом вдали от сахарных островов, и поделился со всеми рецептурой производства. Так почему же потребовалось еще два поколения, чтобы сахар из свеклы начали изготавливать в коммерческих масштабах? Объяснение в следующем: сахар по-прежнему дешевле было покупать в тропиках, потому что существовавшие сорта свеклы требовали больше трудозатрат для получения того же объема сахара.

Конечно, различные сорта свеклы имели различные свойства. Маргграф позже указал на белую (сахарную) свеклу как лучший сорт, за ней расположились поручейник и красная свекла. Но даже он рекомендовал свеклу лишь как материал для изготовления кулинарного сиропа, а не как основу для промышленного производства. Это большее, на что мог рассчитывать в то время этот корнеплод до того, как поставки тростникового сахара в Европу не прекратились из-за наполеоновских войн. Между тем исследования продолжались. Бывший ученик Маргграфа и его преемник Карл Франц Ахард начал системное изучение свекольного сахара в 1786 г. в Каулсдорфе. Так что к тому времени, когда многочисленные наполеоновские войны привели к дефициту, технология производства свекольного сахара уже существовала.

В 1799 г. Ахард преподнес прусскому королю Фридриху Вильгельму III кусок сахара, произведенный в Берлине из свекольного сахара-сырца. С королевской помощью Ахард основал производство. К сожалению, оно прогорело, в основном из-за отсутствия деловой хватки, но сыграла свою роль и недостаточность исследований. Ахард сообщил о полученных результатах и в Институт Франции, но французы тогда исследовали возможность получения сахара из винограда, и в тот раз ничего не вышло. Однако вскоре у Франции появилась необходимость чем-то заменить те 100 000 тонн сахара, которые до этого ежегодно прибывали с Гаити, где бывшие рабы теперь не желали тянуть тяжелую лямку.

В 1797 г. началось производство свекольного сахара в Кенигзаале в Богемии, а в 1800 г. открылась еще одна мануфактура в Горовице. Ахард вовсе не был единственным исследователем, и теперь эстафету приняли французы, начавшие скрещивать различные сорта свеклы и проводить опыты с новыми растениями. В 1806 г. начала работу фабрика барона Моритца фон Коппи; его свекла сорта «Белый силезиец» собрала в себе лучшие качества всех современных сортов. Ахард рассказал о своей работе русскому императору, и вскоре своя фабрика появилась в России. К 1809 г. там уже было девять фабрик, а через три года только возле Магдебурга работало восемь фабрик. Наполеон приказал расширить производство свекольного сахара во Франции, и к 1813 г. там было 334 фабрики, производивших почти 4000 тонн сахара.

К сожалению, пузырь должен был вот-вот лопнуть. Войска Наполеона отступали, и Европа вновь открылась для торговли с Англией и для сахара из английских колоний. Это дало старт долгоиграющим жалобам французов на английскую сахарную политику, подминавшую хрупкую французскую индустрию, но все эти сказки о попытках Британии уничтожить сахарную свеклу в лучшем случае сомнительны, а в худшем являются полнейшей выдумкой. Дело скорее было во французской внутренней политике и потребности создать пугающий образ вероломного врага, чем в спланированных действиях со стороны Англии.

Более того, французская сахарная индустрия работала лучше британской. К 1815 г. Франция уже была в состоянии мира и субсидировала свое производство свекольного сахара, которое продолжало конкурировать с британским тростниковым сахаром, тем временем цены продолжали резко падать. Уже лишившись большинства своих источников сахара в Карибском море, Франция в 1816 г. потеряла еще и Маврикий, что не оставило ей другого выбора, как увеличивать изготовление свекольного сахара для внутреннего рынка. К 1826 г. около 1900 фабрик производило примерно 24 000 тонн сахара ежегодно. Даже их слияние в 1833 г. — фабрик стало всего 400 — не причинило индустрии вреда: производство возросло до 40 000 тонн в год, что обеспечивало треть внутренних потребностей. Началась война на истощение между двумя видами сахара.

Порох

Возьмите порошковую селитру, смочите ее, нагрейте на небольшом огне, пока она полностью не высохнет и не превратится в гранулы, возьмите из нее 75 частей, очищенного сахара 12,5 части, смочите и смешайте, пока не получится однородная масса, на что потребуется несколько часов, разотрите в порошок и нагревайте, пока не высохнет.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation Of Scientific Secrets), Торонто, 1861 г.

10. Подъем технологий

Владельцам плантаций сахарного тростника в Америках в XIX в. пришлось столкнуться с множеством проблем. Они потеряли своих рабов, были вынуждены бороться с новыми производителями сахара (и тростникового в тропиках, и свекольного в районах с умеренным климатом), что снижало спрос на локальных рынках и даже создавало конкуренцию за рынки сбыта; их облагали неразумными налогами и пошлинами — все это вело к снижению доходов.

Им не оставалось ничего иного, как совершенствовать производственный процесс, т.е. внедрять достижения Промышленной революции и увеличивать урожайность с помощью новых сортов тростника и новых методик его выращивания. Занимаясь этим, некоторые потеряли свои состояния, другие были выброшены из бизнеса и оказались в мучительной нищете, и лишь немногие еще больше разбогатели. Первым шагом было совершенствование технологии, что означало конец эпохи «ямайского поезда», хотя в Бразилии он только входил в обиход.

Сахарный сироп начинает кипеть при намного более высокой температуре, чем вода, и одной из проблем, которую подметил еще Ричард Лигон около 1650 г., было то, что сильный огонь норовил сжечь медные котлы, в которых нагревался сироп, особенно когда его уровень понижался. Остатки сиропа часто подгорали, меняя запах и цвет следующей порции сахара. Заменить сгоревший медный котел было дорого, а замена на более дешевый железный увеличивала количество подгоревшего сахара, что снижало его качество, которое оценивалось в основном по цвету.

Сегодня мы решили бы эту проблему, уменьшив пламя, но в те времена и в тех местах, где рос сахарный тростник, газ был недоступен. Единственным реалистичным решением было уменьшение необходимой для кипения сиропа температуры, для чего требовался вакуумный котел — закрывающийся под низким давлением сосуд, в котором сироп кипел бы при относительно низкой температуре, что позволило бы избежать пригорания.

Англичанин, достопочтенный Эдвард Чарлз Говард в 1813 г. получил первый патент на метод выпаривания в вакуумном котле, но это был патент на процесс, а не на аппарат. К 1827 г. в мире работало шесть таких систем. Главной их целью было сгущение сахарного раствора при сведении к минимуму инверсии, расщепления на простые моносахариды. Работавший на меньших температурах вакуумный котел был чудом, но почти не используемым.

Другой проблемой являлась система налогообложения и подход британского правительства к производству рафинированного сахара в колониях. Первый сахар, полученный в вакуумном котле, поступил в Англию в 1833 г. и был оценен выше, чем мусковадо, т.е. как подпадающий под налог в восемь фунтов и восемь шиллингов с центнера. В 1845 г. было принято решение, что этот сахар будет ввозиться с пошлиной 16 шиллингов и четыре пенса с центнера против 14 шиллингов, взимаемых с других видов сахара. Эти два класса сахара получили названия «идентичный белому, отбеленному любым способом» или «желтый мусковадо» и «неидентичный белому отбеленному или мусковадо», последний странным образом стали позже называть «коричневым мусковадо».

В 1837 г. во Франции изобрели «центрифугу». Там она называлась essoreuse и была создана для сушки тканей, но в Англии она стала основой для патента на метод производства сахара, выданного в 1843 г. и возымевшего немедленный эффект. Центрифуга давала более сухой сахар, который впервые можно было перевозить в мешках, а не в более дорогих бочках. Проще говоря, это была та же центрифуга, что сегодня применяется в стиральных машинах, и она привела к новому росту качества сахара, производимого в колониях. К тому же мешки можно было складывать плотнее, что позволяло грузить на пароходы больше товара.

В том же году, когда был выдан английский патент на сахарную центрифугу, в Луизиане Норберт Риллье представил (хотя, возможно, и не сам изобрел) процесс выпаривания в многокорпусном аппарате, который был более эффективен, чем другие вакуумные системы. Риллье обычно деликатно называют «цветным». Учился он во Франции. Его технология совершила революцию в сахарном производстве. На авторство этого изобретения есть и другие претенденты, включая Деграна и Деросна, но многокорпусная система Риллье работала в Луизиане уже в 1848 г., за три года до конкурентов, так что заслуга в основном принадлежит ему.

Хотя выращивание, обработка и сбор тростника по-прежнему требовали ручного труда, примерно с 1820 г., несмотря на падение цен на сахар, мельницы то там, то здесь стали обзаводиться паровыми двигателями. В 1845 г. была открыта первая железная дорога на Кубе — первая и во всей Латинской Америке. Дорога имела длину 70 км и соединяла Гавану и Гуинес, по ней можно было перевозить тростник намного быстрее, чем на лошадях, ослах или быках. Теперь центральные мельницы могли обслуживать несколько независимых плантаций, хотя эта модель ранее дискредитировала себя в некоторых регионах. Проблема состояла в том, что на мельницу могло одновременно поступить слишком много сахара, перегрузив ее мощности. Но теперь мельницы можно было сделать достаточно большими для того, чтобы справляться с пиковыми загрузками. И что еще более важно, они могли приводиться в действие машинами, что требовало меньше работников.

В 1847 г. барон Грей рекомендовал британским колониям использовать больше централизованных фабрик. Но большинство плантаций уже имело к тому времени договоренности с частными мельницами, и, поскольку привлечь средства было непросто, ничего из этого не вышло. В 1871 г., когда на Антигуа обрушился ураган, на острове был шанс провести реформу, но даже несмотря на рекомендации, идея системы централизованных фабрик не прижилась. После шторма владения продавались так дешево, что прибыль можно было извлечь даже после перестройки маленьких и неэффективных мельниц.

К 1850 г. вакуумные котлы уже широко использовались во многих частях света, но, как отмечал сэр Генри Баркли, губернатор Британской Гвианы, дифференциальные пошлины, которыми облагало сахар, произведенный в вакуумных котлах, правительство метрополии, мешали внедрению этой технологии в британских колониях. На Яве, где не было ограничений на методы рафинирования, в 1856 г. 54 из 95 фабрик использовали вакуумные котлы, а после 1865 г. это стало нормой на всех новых производствах.

Депрессия и свекольный сахар

Война между свеклой и тростником была далека от завершения. В 1836 г. лучший показатель полезности сахарной свеклы равнялся приблизительно 5,5 процента от ее веса, а к 1936 г. он уже составлял 16,7 процента. Рост был достигнут частично за счет улучшения сортов растения, но в основном его дали новые методы выжимки. В 1866 г. Жюль Роберт разработал диффузионную технологию экстракции сахара из свеклы. Тонкие дольки подвергались системной экстракции циркуляцией разбавленного сока при температуре 90 градусов, при этом большая часть альбуминоидов сохранялась в неповрежденных клетках. Альбуминоиды в сиропе являются источником нежелательных протеинов. Новая методика Роберта позволила производить свекольный сахар дешевле. К 1880 г. свекольный сахар уже был реальной угрозой для тростникового сахара и по цене, и по объемам производства; в 1884 г. цены снова упали, и уже в 1885 г. в мире производилось больше сахара из свеклы, чем из тростника. После 1850-х гг. сахарную свеклу начали выращивать в новых регионах, например в Юте. Это было выгодно из-за дороговизны доставки туда тростникового сахара.

Проблемы тростникового сахара этим не ограничились. Сахар из свеклы производился в форме белых гранул и не терял веса при транспортировке, что высоко ценилось оптовиками. Бичи цитирует одного знаменитого кондитера, заявившего в 1889 г.:

«Ни один уважающий себя кондитер не станет во­зиться с огромными грязными бочками и липкими мешками, в которых сейчас поставляется тростниковый сахар; возможно, он купит немного для особых изделий (например, для имбирного печенья), но он вряд ли станет использовать его, хорошенько перед этим не изучив».

Все же существовал такой рынок, где белый цвет свекольного сахара был помехой. В 1890-х гг. примерно 1500 тонн окрашенного свекольного сахара с сильным химическим запахом продавалось каждую неделю в Лондоне как желтый тростниковый сахар сорта демерара. Сахарному песку придавали вид демерары добавлением серной кислоты в очищенный свекольный сок: стоил он всего несколько шиллингов за тонну, но обеспечивал наценку в один или два фунта с тонны.

«Кристаллы Демерары» — это название, по сути, было торговой маркой коричневато-желтого сахара из одноименного региона, позже ставшего частью Британской Гвианы. Но в ноябре 1913 г. Верховный суд в результате апелляции утвердил решение магистрата лондонской полиции о том, что это название относится к типу сахара, а не к региону его происхождения. Один из судей, рассматривавших апелляцию, аргументировал свое решение тем, что представленный сахар по сути являлся сахаром сорта демерара во всех отношениях, кроме своего происхождения, и что если бы людям предложили природный сахар из Демерары в его естественном виде и цвете, они, скорее всего, не стали бы его приобретать.

Кроме подобной конкуренции, производителям сахара приходилось повсюду управляться с налогами и выбивать правительственные ассигнования и преференции. В конце XIX — начале XX в. не прекращался скандал вокруг сахарных субсидий, особенно во Франции и Германии, которые помогали экспортному сахару. В октябре 1900 г. состоялась очередная конференция по сахарным ассигнованиям, на которой Франция, Германия и Австрия договорились прекратить прямое субсидирование, а Франция также отказалась и от некоторых видов непрямого финансирования. Решение отчасти было вызвано тем, что Индия установила компенсационные пошлины на субсидируемый сахар, чтобы помочь индийским производителям на Маврикии. Повлияла также и новость об огромных доходах, которые получал Германский сахарный картель. А французские избиратели были возмущены тем, что британцы покупали такой же сахар, какой покупали и они сами, в два раза дешевле — и все из-за поддержки производителей свеклы и сахара.

Многие зарубежные правительства, а особенно американское, не могли нарадоваться идее компенсационных пошлин, которые заключались в уравнивании налога на сахар с субсидиями на сахар, ввозимый из любой страны, где эти субсидии выплачивались. Проще говоря, государство, установившее компенсационную пошлину, могло доить денежную корову за счет иностранных правительств и их налогоплательщиков. Что могло быть слаще?

Цены были низкими, сахара производилось слишком много. Одним из решений было превращение излишков в алкоголь, но европейскому рому, сделанному из белых кристаллов, не хватало аромата. Это не смутило немецких производителей, которые отправили своих коммерческих агентов в Карибское море на поиски рома с крепким ароматом, который можно было бы разбавлять немецким спиртом в пропорции до 7:1. Немецкое производство рома процветало, к 1914 г. в Германии было 6000 перегонных заводов, дававших 66 миллионов галлонов алкоголя в год. Первая мировая война положила конец транспортировке ароматного рома из Вест-Индии на немецких кораблях, но это уже не имело большого значения, поскольку теперь Германии требовался неароматный алкоголь. Он пригодился для заправки германской военной машины.

Селекция тростника

Сахарный тростник — это трава и, как остальные травы, размножается семенами, хотя если поместить в почву кусок стебля, он тоже пустит корни. Возможно, это совпадение, а возможно, нет, но единственной разновидностью тростника, попавшей из Персии в Средиземноморье, а затем в Атлантику и на ее противоположную сторону, была его стерильная форма.

Фермеры привыкли использовать для выращивания новых растений и засева новых площадей черенки, и со временем сахарный тростник превратился в стерильный, исключительно клонируемый вид — он не цвел и не давал семян. Для производства это не имело значения, поскольку тростник прекрасно вырастал из стеблей. Но он не был генетически изменчив, а потому становился легкой добычей для любого вредителя. Это происходило еще и потому, что чаще всего он был единственной выращиваемой на участке культурой, а поля использовались по три или четыре года, перед тем как получить отдых по ротации. Ситуация была идеальной для вредителей, и нет ничего удивительного в том, что культура сахарного тростника вымерла во многих регионах.

Темный и тонкий сорт стерильного тростника, известного как «Креол», был единственным культивируемым видом, пока Луи Антуан де Бугенвилль, французский моряк и исследователь, такой же знаменитый, как Джеймс Кук, не обнаружил в 1768 г. тростник Otaheite на Таити. Это был тот сорт, из которого Кук вскоре после этого сделал пиво. Бугенвилль привез его образцы на Маврикий, где ему дали название «Бурбон» (остров тогда назывался Иль-де-Бурбон). Около 1780 г. некто по имени Косиньи (вероятно, Жозеф-Франсуа Шарпентье де Косиньи де Пальма) привез больше образцов на Маврикий и Реюньон, в то же время до этих островов добрался тростник с Явы. К 1789 г. новые сорта попали и во французскую Вест-Индию.

«Бурбон» прибыл на остров Сент-Винсент в 1793 г. вместе с Уильямом Блаем, задержавшись в дороге по вине небезызвестного Флетчера Кристиана. Один образец попал на Ямайку в 1795 г., больше растений завезли в 1796 г. «Батавский» тростник добрался до Мартиники в 1797 г., а оттуда попал в Луизиану в 1818 г., где оставался основным сортом примерно до 1900 г.

С 1790-х до 1890-х гг. «Бурбон» был главной разновидностью тростника в Вест-Индии. От него отказались только после эпидемии красной гнили, болезни, о которой под названием manjitthika упоминает Будда, — его заменили более устойчивыми сортами с меньшей урожайностью. Все эти «туземные» сорта были собраны по всему миру, часто имели неясное происхождение и назывались Transparent, Tanna или Cheribon, а различались в основном цветом оболочки.

Диаметр тростника варьируется от 12,5 до 50 мм (от половины дюйма до двух дюймов), он имеет узлы, равномерно распределенные по всей длине, и покрыт твердой оболочкой, скрывающей сочную мякоть, в которой содержится сахар. «Бурбон» и Otaheite имеют более мягкую оболочку, поэтому их удобнее жевать. Первый тростник, завезенный в Средиземноморье, а затем в Новый Свет, как полагают сегодня, был гибридом Saccharum barberi и S. officinarum. Saccharum officinarum, описанный Линнеем в 1753 г., вероятно, и был тем самым «Креолом».

Сорт Tanna первым увидел Джеймс Кук в 1774 г. на острове Танна в Тихом океане, южные Новые Гебриды, в саду, который он так описал в своем журнале: «разбитый по линии, изобилующий бананами, сахарным тростником, ямсом и другими растениями, густо засаженный фруктовыми деревьями». Этот тростник был привезен на Маврикий в 1870 г., а вскоре после этого на близлежащие Фиджи и Гавайи. В мире теперь было много разновидностей тростника, и очевидным следующим шагом должно было стать создание гибридов, но было решено не выращивать тростник из рассады.

Учебники по генетике часто говорят нам, что до того, как работы Грегора Менделя были найдены в безвестных журналах на библиотечных полках в 1903 г., люди ничего не знали о скрещивании растений. На самом деле сама работа Менделя, выполненная в 1860-х гг., вводит в заблуждение. В 1890-х гг. Уильям Фаррер скрещивал разные виды пшеницы в Австралии, основываясь на тех же допущениях, что и Мендель, но совершенно независимо от него, поскольку работы последнего все еще пылились в библио­теках. Производители сахара были не менее искушены; еще в 1780 г. Косиньи предположил, что виды сахарного тростника могут быть скрещены для того, чтобы объединить полезные свойства различных сортов.

В 1790 г. исследователь по имени Туссак в Сан-Доминго описал структуру цветка «Креола», но поскольку этот сорт был стерилен, у него не было ростков для работы с ним. В 1858 г. Иран Эус обнаружил побеги тростника на поле низкорослого тростника на Барбадосе. Хозяин плантации сообщил об открытии письмом в газету Barbados Liberal в 1859 г., это сообщение было перепечатано австралийской прессой. В 1860-х и 1870-х гг. появились и другие сообщения о побегах сахарного тростника.

Открытый Куком сорт Tanna после переезда на Гавайи получил название «Желтая Каледония». В 1888 г. голландский исследователь на Яве сообщил, что ему удалось получить ростки вида, известного как «Желтые Гавайи», вероятно, близкого родственника «Каледонии». Вскоре ученые уже усиленно трудились над этой проблемой в Индонезии и Индии, за ними последовали и другие. Семена тростника никогда не использовались для выращивания новых растений, а ведь могли бы быть очень полезны для объединения в одном растении свойств разных его сортов.

К 1900 г. всем уже было известно, что для поддержания и улучшения качества почвы ее необходимо удобрять, и уже тогда в основном применялись искусственные удобрения. Исследования показывают, что около 1900 г. на Гавайях на каждый акр земли приходилось удобрений на восемь фунтов стерлингов, а собирали с акра по 9 тонн тростника; на Барбадосе удобрения на акр стоили три фунта и десять шиллингов, а урожайность составляла от двух до трех тонн, тогда как в остальной Вест-Индии на акр использовали удобрений на один фунт и десять шиллингов, а собирали всего 1,75 тонны с акра.

Урок был ясен, и в XX в. ученые всерьез взялись за аграрную науку, добившись серьезных результатов в выращивании тростника. И это было весьма кстати, ведь цены продолжали падать.

Кубинский мед

Качественного коричневого сахара 11 фунтов, воды 1 кварту, летнего меда в сотах 2 фунта, винного камня 50 зерен, гуммиарабика 1 унцию, масла перечной мяты 5 капель, розового масла 2 капли. Смешайте и кипятите две или три минуты, снимите с огня. Кварте воды заблаговременно дайте настояться на столовой ложке измельченной коры ржавого вяза так, чтобы вода стала густой и вязкой, как мед, процедите. Смешайте все в чайнике, добавьте тщательно взбитое яйцо, через несколько минут снимите пену, и когда немного остынет, добавьте два фунта процеженного пчелиного меда, затем процедите всю полученную смесь и получите субстанцию, не только похожую на мед и имеющую вкус меда, но и сохранившую все его полезные свойства. Раньше этот продукт поставляли в больших количествах под названием «кубинский мед». Если продукт правильно хранить, он останется свежим в течение продолжительного времени.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation of Scientific Secrets), Торонто, 1861 г.

11. Проблемы с рабочей силой

По мере того как цены продолжали падать, плантаторам требовалась новая дешевая рабочая сила, а также более совершенная техника и технологии. Выжить в результате сумели только те, кто нашел и то и другое. В развивающихся странах до сих пор используется дешевый труд для сбора тростника, в развитых же тростник бороздами сеют машины; возделывание, орошение, сбор урожая и все остальное также механизировано.

С концом рабства плантаторы не перестали нуждаться в дешевой рабочей силе — крестьянах, которые выращивали бы для них сахар. Также нужно было перевозить этих крестьян на новые сельскохозяйственные территории. Эту модель политкорректно называли «наемный труд», но если раньше это значило привезти крестьян-кельтов из Британии для службы английским хозяевам, то теперь — привезти «кули» (пренебрежительное прозвище азиатских крестьян) с другого конца света.

Обратимся к истории вопроса. Во времена парусного флота условия плавания по морю всегда были ужасающими. Из 775 заключенных, отправившихся в 1787 г. из Англии в Ботанический залив, в пути умерло 40, так и не ступив в 1788 г. на землю Австралии. Многие умерли вскоре по прибытии. Даже для свободных путешественников плавание не было сладким. Об этом свидетельствует Джанет Шоу. Она описала положение направлявшейся на Ямайку шотландской семьи, плывшей с ней на одном корабле в 1774 г. За проезд они расплатились подписью супруга под кабальным трудовым договором. Увидев, чем им приходилось питаться, мисс Шоу сделала вывод, что это была невыгодная сделка:

«Едва ли возможно, чтобы человеческая природа могла быть столь испорченной, чтобы позволять такое обращение со своими ближними ради презренной и незначительной выгоды. В неделю на одного взрослого они имели фунт обрезков или тухлой свинины, два фунта овсянки с небольшим количеством галет, не только слипшихся, но совершенно испорченных водой, сыростью и гнилью. Ребенку доставалась только половина этого, так что если бы у них не было картофеля, они не смогли бы пережить путешествия».

Возвращение кабального труда

Уровень смертности рабов на сахарных плантациях на Барбадосе считался нормальным, но статистика по белым наемным работникам была не лучше. В XIX в. смертность среди работников из Индии оставалась на том же уровне. Миссионеры, которым больше не надо было освобождать рабов, нашли новый повод для борьбы — за тех, кто не был рабом формально, но был рабом по сути. Красной тряпкой стал уровень смертности среди наемных работников.

В 1735 г. на Маврикий из Пондишери прибыло небольшое количество индийцев. Следующее сообщение о наемных работниках датируется 1800 г. — около 80 китайцев трудилось тогда на сахарных плантациях в Бенгале и Бомбее! Питер Каннингхем, хирург, несколько раз плававший в Австралию на кораблях с заключенными, посетил Порт-Маккуари к северу от Сиднея. Там он обнаружил поля сахарного тростника. Он рекомендовал использование на работах заключенных, а позже китайских работников:

«При должном надзоре заключенные могут выполнять такой же объем работы, какой, как я видел, выполняют рабы, их труд не требует никаких первоначальных вложений, тогда как рабов сначала надо купить, а проценты от исходной цены раба могут достигать как минимум десяти фунтов в год… Но, возможно, самым удачным решением стало бы создание на наших берегах колонии китайцев, они лучше всех на Индийских островах разбираются в выращивании сахара и всегда готовы переехать в любое место, где можно заработать деньги».

Под «Индийским островами» Каннингхем подразумевал Индонезию, где китайцы давно стали основной рабочей силой. Богатая китайская община обосновалась на Яве около 1400 г. и вскоре начала заниматься выращиванием сахара. Когда в 1596 г. в Ост-Индию пришли голландцы, там уже функционировало налаженное китайцами производство сахара.

Оценить размеры сахарной индустрии в Ост-Индии позволяет так называемое Китайское восстание, случившееся в 1740 г. Когда генерал-губернатор Адриаан Валкениер увидел, что вся сахарная индустрия Явы находится в руках китайцев, он постановил схватить и продать в рабство на Цейлон тех из них, кто не имел постоянной работы. Вслед за этим были арестованы и многие богатые китайцы. Остальные взяли в руки оружие, и около 10 000 человек было убито, пока мир не был восстановлен. Около 1759 г. мы находим первое упоминание о китайских работниках в Пинанге, неподалеку от побережья Малайского полуострова.

Некоторые китайцы переезжали по своей воле. Один предприниматель построил жерновую мельницу и начал производить сахар на Гавайях, на Ланаи, в 1802 г., но предприятие закрылось через год. В 1832 г. Уильям Френч открыл на Гавайях первую постоянную мельницу, где трудились китайские работники. В 1836 г. мельница отгрузила 4 тонны сахара в США и около 30 тонн мелассы. Импорт рабочей силы тогда был еще незначительным, в сравнении с тем уровнем, которого он вскоре достигнет.

Джон Глэдстоун, отец будущего британского премьер-министра Уильяма Глэдстоуна, вскоре после освобождения рабов понял, что в Вест-Индию можно ввозить индийцев. Он заключил договор с компанией Gillanders, Arbuthnot and Co. из Калькутты. Она занималась наймом работников для отправки на Маврикий. В январе 1838 г. первые 414 нанятых работников отправились в пятинедельное плавание на Карибы. Восемнадцать из них погибли на борту, остальные 396 доплыли благополучно. Позже лорд Брогхем (политик из партии вигов) заявлял, что в пути погибло 20 процентов, а еще 30 процентов умерло в течение следующих пяти недель.

Через пять лет умерло еще 98 человек, 238 вернулись в Индию, 60 предпочли остаться, двое пропали без вести; это дает уровень смертности в 27 процентов. Такая статистика вызвала беспокойство в эти уже более просвещенные времена, и британское правительство отказалось расширять практику, которую могли бы назвать «скрытым рабством», до тех пор, пока решившие вернуться на родину не достигнут берегов Индии и не будут осмотрены. В 1844 г. власти получили удовлетворительное заключение, и «эмиграцию» снова разрешили.

Индийцев Джона Глэдстоуна называли «горными кули», но на самом деле они были дангарами, кастой кочевых крестьян неарийского происхождения с плато Чхота-Нагпур. К сожалению, следующие группы работников формировались далеко не так избирательно, вместе могли оказаться представители касты воинов и неприкасаемые.

В 1845 г. лорд Гаррис, губернатор Тринидада, издал свод правил управления работниками из Индии, однако BFASS не одобрил его. Вместо контроля за иммигрантами теперь превалировала политика laissez aller, а индийцам говорили, что они вольны сменить место работы в любое время. По истечении первого года многие отказались продлевать контракты, отправившись по городам как бродяги и попрошайки. С этого момента Эксетер-холл стал активным противником кабального труда, провозгласив его формой рабства, при этом упорно не замечая несправедливости в отношении рабочего люда в самом сердце Британской империи.

Белые рабы Англии

Роберту Шерарду, правнуку Уильяма Вордсворта, журналисту и общественному деятелю, бедственное положение обездоленных было так же очевидно, как и BFASS, но он беспокоился больше о тех, кто был ему ближе даже географически. Главные упреки со стороны Карлейля и его лагеря в адрес Эксетер-холла в середине XIX в. состояли в том, что английские борцы за социальную справедливость по отношению к рабам, такие как «крушитель союзов» Уильям Уилберфорс, забывали о боли и страданиях, творящихся у них под самым носом. По всей Англии рабочие пребывали в ужасных условиях, как объяснял Шерард в своей злободневной работе «Белые рабы Англии».

В своем сборнике статей, впервые появившихся в журнале Pearson's Magazine, он рассказывал читателям о ремеслах, о которых они, скорее всего, никогда раньше не слышали. Например, о камнедробильщиках — стариках, ломавших на солончаках камни, из которых потом добывалась сера. Им платили по восемь пенсов за тонну, так что лучший среди них мог заработать тринадцать шиллингов в неделю и лишь немногие могли получать больше восьми шиллингов. Как сказал ему один из дробильщиков: «Это последняя ступень перед работным домом».

Подобно королеве Елизавете в конце XVI в., многие из рабочих химических производств конца XIX в. также теряли свои зубы, хотя и менее приятным образом — их зубы разъедались испарениями и пылью, которые они вдыхали и глотали. Шерард убедился, что «соляного человека» легко узнать повсюду. Его зубы, если они вообще еще у него были, представляли собой черные огрызки; разрушение зубов начиналось менее чем через двенадцать месяцев после начала работы. Такой участи удостаивались не только старые и немощные — и это после того, как большинство рабов в мире уже было освобождено. Вот, например, девочка, которую он увидел на фабрике в Крэдли:

«По заводской описи ей было 14, но на самом деле 10. Я никогда не видел таких маленьких ручонок. Ее ладони были созданы для того, чтобы качать кукол, а она делала звенья для сетчатой бороны… Рядом с ней растрепанная женщина ковала цепи для собак, за каждую она получала три фартинга. Сейчас такие цепи продаются по 18 пенсов. Она работала по 10 часов в день и могла "управиться с шестью цепями в день"».

Гнетущая бедность, которую мы встречаем в романах Чарлза Диккенса и на гравюрах Гюстава Доре, все еще была безжалостной реальностью даже в конце XIX в. У многих просто не было выбора: либо работать в таких условиях, либо гнить в работных домах, которые довлели над англичанами и бедными иностранцами, попавшими в их лапы, даже в XX в.

Грейс Элизабет Дженнингс Кармайкл («Бетси»), австралийская поэтесса, подававшая серьезные надежды и писавшая под именем Дженнингс Кармайкл, была брошена своим мужем Фрэнсисом Муллисом. Он оставил ее и троих сыновей, пока они путешествовали по Британии. В 1904 г. она была помещена в работный дом, где и умерла. Сыновьям удалось выжить в другом работном доме и дождаться того, что возмущенные австралийцы собрали подписи под требованием вернуть их обратно в Австралию, где они, что неудивительно, сменили имя на Кармайкл. Впрочем, еще два поколения назад работные дома были намного хуже, так что положение, похоже, медленно, но улучшалось.

В 1839 г. Томас Остин, постоялец работного дома в Хендоне, упал в чан для стирки и получил ожоги, от которых скончался. Это произошло как раз вскоре после того, как Британия освободила всех своих рабов в порыве удовольствия от собственной гуманности. Начальство работного дома тихо похоронило погибшего, но об этом узнал коронер д-р Уэкли. Он потребовал эксгумировать тело и установил, что человек умер от ожогов, обвинив директора работного дома в преступной халатности, поскольку тот не установил защитного ограждения вокруг чана. Это было слишком для директора, и он гневно заявил, что присяжные могут вынести вердикт, но не опознают тело. Тогда Уэкли задал вопрос, принесший ему моментальную известность: «Если это не тот человек, который погиб в вашем котле, скажите же тогда, сэр, скольких бедняков вы сварили?»

Массовые миграции

В течение XIX в. море пересекло намного больше «свободных работников», чем в любую другую эпоху: даже во времена работорговли и времена Духов, похищавших людей в портах Британии. Прибыль, возможно, была не так велика, но многие корабли занялись делом, которое, по большому счету, никем не контролировалось. А то, что необходимость в контроле существовала, можно понять из числа китайских кули, перевезенных на Кубу: между 1847 и 1880 гг. около 140 000 обогнуло мыс Горн. Около 12 процентов погибло в пути, менее 25 процентов выжило на Кубе и меньше одного процента позже вернулось в Китай.

На Ямайке дела обстояли немногим лучше: из 4551 индийца, прибывшего туда в 1845–1847 гг., и 507 обед­невших китайцев, пришедших из Панамы в то же время, всего 1491 человек по-прежнему работали в сельском хозяйстве к 1854 г., 1762 были репатриированы, а 1805 умерли или пропали. Справедливости ради надо заметить, что 50 000 человек на всем острове погубила эпидемия холеры 1850 г.

Еще одним, менее опасным направлением для наемных работников были Гавайи. В 1852 г. на бриге «Фетида» туда приплыло 253 китайца, а к 1898 г. прибыло еще 37 000. Перепись 1910 г. показала, что 21 674 человека из них все еще оставались там. В 1868 г. на «Сайото» приплыло 148 японцев, еще пять добавилось в 1882 г. и еще 1959 в 1885 г. Это было лишь начало потока: 176 432 японца прибыло с 1882 по 1907 г., когда переселение было ограничено договором. После этого эмиграция превысила иммиграцию, но в 1936 г. на Гавайских островах по-прежнему оставалось 45 000 японцев.

Стало ясно, что на перевозке наемных работников можно зарабатывать деньги, и все больше людей начинали этим заниматься. В 1858 и 1859 гг. были предприняты попытки начать ввоз индийцев в Натал. Поддерживающий эту практику закон был принят в 1860 г. Вскоре работники для сахарной индустрии хлынули из Индии потоком. Одним из индийцев, отправившихся в Натал, правда, как юрист, а не работник плантации, был Мохандас Карамчанд Ганди. В 1893 г. 24-летний Ганди оставил прибыльную юридическую практику в Бомбее, чтобы бороться за права индийских работников в Южной Африке, где они чувствовали себя людьми второго сорта и нуждались в твердом и образованном представителе. Конечно, Ганди уже тогда имел нерушимые убеждения, но человек, которого мы знаем как Махатму Ганди, закалил себя для борьбы за свободную Индию, заботясь о нуждах индийских сахарных работников в Натале. Снова сахарная политика привела к неожиданному результату.

Главным преимуществом иностранных работников для хозяев повсюду, похоже, было незнание языка, что привязывало их к рабочему месту, но причиной их приглашения обычно называли «нежелание местных выполнять эту работу». Занятно, что в то время, как фиджийцев нанимали на работу на другие острова, на Фиджи привозили индийцев. Первые индийские наемные работники прибыли на Фиджи в 1879 г., а к 1916 г. их было уже 68 515. Некоторые из этих индийцев вернулись на родину, не нашли там для себя места и снова эмигрировали на Фиджи, где до сих пор живут их потомки.

Ральф Шломовиц, австралийский академик, отмечает, что опыт Натала и Фиджи позволяет нам более взвешенно оценить уровень смертности, зафиксированный в различных сахаропроизводящих регионах:

«Исследование колебаний среднего уровня смертности индийских наемных работников у себя на родине и за границей в конце XIX — начале XX в. показывает важность эпидемиологического фактора. Наивысший уровень смертности фиксируется на эпидемиологически неблагополучных чайных плантациях Ассама с его эндемичными малярией и холерой и на сахарных плантациях в Малайе с эндемичной малярией. Самый низкий уровень смертности фиксируется на относительно спокойных в плане эпидемий плантациях сахарного тростника в Натале и на Фиджи, в целом свободных от малярии и холеры. Уровень смертности на карибских плантациях был выше, чем в Натале и на Фиджи, поскольку там малярия также была эндемична, но ниже, чем в Ассаме и Малайе, поскольку штаммы малярии там были не так смертельны».

Австралия и канаки

Эксетер-холл по большей части не обращал большого внимания на ситуацию с наймом работников в Азии, зато следил за условиями их работы в различных регионах. Возможно, там считали, что в Индии и Китае этот процесс лучше контролируется. Однако Лондонское общество миссионеров и миссионеры-пресвитерианцы на островах Южного моря (Тихий океан. — Прим. ред.) открыто жаловались на вербовщиков, капитанов судов, нанимавших работников на островах для отправки на сахарные плантации Квинс­ленда и Новой Каледонии (этих людей сначала называли «полинезийцами», а потом — «канаками»). Утверждалось, что наемные работники прозябают в условиях не лучше рабских. Эти жалобы и сегодня поддерживают потомки канаков, по-прежнему живущие в Австралии, и другие австралийцы, но свидетельства более чем туманны.

Энтони Троллоп посетил Демерару и Тринидад, а затем отправился в Австралию, где увидел на плантациях первых канаков:

«Тогда, как и сейчас, в Англии боятся, что эти иноземцы в новой для себя стране станут рабами новых обязательств и что их положение — хоть и не такое ужасное, как положение негров, которых привезли в Вест-Индию испанцы, — будет несправедливым и противным их правам и интересам…

Избави нас, Господи, от рабства. Будьте осторожны. Блюдите границы. Защищайте беззащитных. Оградите бедного, не ведающего опасности смуглого иноземца от жадности плантатора. Но… не дайте безудержному энтузиазму сотворить вред. Помните о медведе, размозжившем голову своему другу обломком кирпича, отгоняя от него муху. Излишний энтузиазм не только оставит Квинсленд без достаточных ресурсов рабочей силы, но и лишит этих бедных дикарей плодов столь близкой цивилизации».

Троллоп сообщает о диете канаков. По стандартному контракту их ежедневный рацион состоял из одного фунта говядины или баранины (он не упоминает два фунта рыбы как альтернативный вариант) и еще одного фунта хлеба или муки, пяти унций сахара или мелассы, двух фунтов овощей, которые можно было заменить на четыре унции риса или восемь унций маиса; кроме того, еженедельно им полагалось полторы унции табака, две унции соли и четыре унции мыла. Этот список он сопровождает комментарием, в котором замечает, что такому «рациону позавидовал бы английский сельский труженик».

Троллоп приводит цифры, согласно которым стоимость трехлетнего контракта канака составляла 75 фунтов стерлингов, тогда как белый работник с еженедельным заработком в 11 шиллингов стоил бы 86 фунтов за три года. Правда, он признает, что в Квинсленде обычным минимумом были 15 шиллингов, а сахарные производства платили белым работникам от 15 до 20 шиллингов в неделю. Он упоминает даже сумму в 25 шиллингов в неделю, включая питание, для белого работника и добавляет: «Плантаторы не раз говорили мне, что два островитянина на тростниковом поле стоят трех белых».

Может показаться, что Троллоп говорит о том, что канакам недоплачивали, но это относилось только к первым трем годам службы, когда они еще учились. Канакам, нанимавшимся во второй раз, как сообщают многие, платили лучше, хотя найти точные цифры сложно. Отвечая на критическое замечание о сути контракта, подписываемого канаком, и степени понимания им этого документа, Троллоп пишет:

«Каждое слово, сказанное здесь, имеет такое же отношение и к осуществляемой под надзором правительства миграции ирландцев с Британских островов в британские колонии — кроме того, что с бедным ирландцем очень редко заключается какой-либо контракт, гарантирующий ему работу, еду и зарплату сразу по прибытии. А если бы такой контракт и был, он понял бы его не лучше, чем островитянин, который на самом деле прекрасно знает, что его ждет».

Главный аргумент миссионеров состоял в том, что работники похищались вербовщиками. Те же, кто был «занят в поиске работников для Квинсленда» (как они сами описывали свое занятие), отвечали, что это наглая ложь и что миссионеры недовольны потому, что «бой» не будет таким покорным их требованиям и наставлениям, если увидит мир. Уильям Уоун, один из вербовщиков (если это слово можно употребить нейтрально), так объяснял ситуацию:

«Островитянин, вернувшись, становится совсем другим человеком для миссионера. Он уже повидал мир. Он больше не верит в то, что обязан обеспечивать церковь подношениями в виде свиней, дичи, ямса и плодов хлебного дерева. Он знает, как относятся к священнослужителям белые работники, с которыми он познакомился… он становится камнем преткновения на пути миссионера».

Конечно, некоторые из кабальных работников в других частях света действительно похищались. Комиссия, приехавшая из Китая на Кубу, обнаружила, что из примерно 40 000 китайцев, доставленных туда, 80 процентов были похищены или завербованы обманом. Согласно Уильяму Уоуну, в Южном море ситуация была иной.

Какой бы ни была достоверность комментариев Уоуна, его замечания относительно английского пиджина, безусловно, верны:

«Обычай делать подарки друзьям нанимаемого охотно используется нашими оппонентами как доказательство того, что мы на самом деле покупаем работников, что они — рабы, возможно, захваченные во время вой­ны, но это нелепо. Жители Новых Гебридов никогда не щадят врагов в битве и не берут пленных. Рабство им незнакомо, они еще недостаточно развиты, чтобы понять его…

По причине ограниченного знания ими английского языка такие слова, как "купить", "продать", "украсть", многозначны. "Ты купить бой?" — таким часто бывает первый вопрос, обращенный к вербовщику, когда он сходит на берег. Это всего лишь значит: "Не хочешь ли ты нанять людей?" Слово "бой", как и везде, означает мужчин любого возраста. Понятие "украсть" тоже часто толкуют неверно. Если вы забираете работника из его дома, не "купив" его или не "заплатив" за него, т.е. не сделав подарков его близким, чтобы компенсировать им потерю, они скажут, что ты "украл" его».

По детальным описаниям Уоуна в защиту «наемного труда» сложно судить, был ли он убедительным обманщиком или бандитом-путешественником, рассказывающим свою (вероятно, несколько приукрашенную) версию правды. Он признавал, что определенные дельцы нарушали права некоторых работников, но говорил, что в основном это были те, кто занимался вербовкой для французских колоний. Его главным аргументом было то, что, если бы вербовщики действительно похищали людей с островов, они не смогли бы туда возвращаться, а значит, лишились бы этих рынков и рисковали бы жизнью.

В рассуждениях Уоуна есть логика: он напоминает, что многие работники подписывали контракты по второму разу и что многие из заключавших контракт в первый раз были из тех деревень, где жили бывшие работники. Он также обращает внимание на то, что на каждом корабле присутствовал государственный чиновник, в чьи обязанности входило обеспечение справедливости, а также напоминает, что вербовщик сам должен был написать расписку на 500 фунтов стерлингов в том, что он не будет участвовать в похищениях.

По всей вероятности, обе спорящие стороны были не правы. Наверняка бывали случаи, когда отчаявшиеся дельцы, столкнувшись с финансовыми проблемами, похищали несчастных островитян, а представителю правительства давали взятку, чтобы он «не замечал» этого. Безусловно, многие миссионеры, отправленные на острова, совершенно не были готовы к выполнению своей «миссии». То же можно сказать и о вербовщиках. Так что каждый лагерь винил оппонентов во всех своих бедах. Этой ситуации противоречат традиционные представления и белых, и канаков о том, что наемный труд был формой рабства. Так, в газете The Worker за 1911 г. сказано: «Не похоже, чтобы австралийцы молча снесли такое обращение, как с канаками во времена рабства».

По архивным записям мы видим, что периодически умирало большое количество работников. Обычно это связывают с жестоким обращением. Но возникает вопрос, почему тогда смертность была наиболее высока сразу после прибытия островитян в Квинсленд. Ральф Шломовиц показал, что процент умерших уменьшался с каждым годом, проведенным на плантациях. Те, кто знаком с микробной теорией и эпидемиологией, могут сделать вывод, что жестокое обращение не было единственной причиной смертности на плантациях.

Белые плантаторы начали с заявления о том, что только представители цветных рас могут возделывать сахарный тростник, но позже расистский энтузиазм привел их к мысли, а не способны ли на это также и европейцы из Средиземноморья. Первые 180 португальцев прибыли на Гавайи в 1878 г., еще 30 000 присоединились к ним до 1913 г. Между 1907 и 1913 гг. Гавайи увидели прибытие 6588 испанцев, в основном из Малаги, сахаропроизводящего региона, переживавшего экономический упадок. Австралия начала принимать итальянских мигрантов для работы на тростниковых полях, а также представителей других национальностей, среди них удивительным образом были даже работники из стран вроде Финляндии. Австралия пока еще принадлежала исключительно британцам, но их приезд стал началом конца неофициальной белой политики. Безусловно, это был первый шаг к менее британской Австралии.

В это время по всему миру происходили самые массовые миграции людей за всю историю человечества. Например, между 1887 и 1924 гг. Аргентина собрала «урожай» из 800 000 итальянцев и одного миллиона испанцев, многие из которых приехали, чтобы работать в сахарной индустрии. Немалое их количество вернулось домой более богатыми, чем прежде.

Австралийское овсяное печенье

Для 48 бисквитов вам потребуется 125 г масла, 1 столовая ложка золотого сиропа (светлой патоки), 2 столовые ложки кипяченой воды, 1,5 чайной ложки соды, 1 чашка овсяных хлопьев, 3/4 чашки сушеного кокоса, 1 чашка грубой муки, 1 чашка сахара. Растопите масло и золотой сироп на медленном огне, добавьте соду, растворенную в воде. Полученную жидкость влейте в смесь сухих ингредиентов и хорошо перемешайте. Тесто по чайной ложке помещайте на смазанный маслом противень и выпекайте при небольшой температуре (150 градусов по Цельсию) в течение 20 минут. Оставьте бисквиты на противне на несколько минут, чтобы они остыли, затем снимите их. Печенье храните в герметичных контейнерах в прохладном месте.

Стандартные рецепты питания солдат из Австралии и Новой Зеландии во времена Первой мировой войны (The standard modern recipe of a treat for First World War soldiers from Australia and New Zealand)

12. Сахар в XX веке

С началом XX в. сахар стал основным источником энергии, основным пищевым продуктом и основной причиной беспокойства. Использование сахара легло в основу ряда теорий заговора, и альтернативные подсластители ничем ему в этом не уступали. Если раньше соответствующие брошюры обсуждали в основном тяготы сахарных налогов или вред рабства, то теперь целые книги были посвящены побочным действиям различных подсластителей или перспективам нового чудо-топлива.

Все это было не совсем правдой.

Работа на спирте

Многие твердо убеждены, что будущее двигателей внутреннего сгорания связано со спиртом, полученным из сахара. Это чистое топливо, экологически безопасное топливо, современное топливо, говорят они, ведь, несмотря на то, что при его сжигании вырабатывается углекислый газ, он удаляется из атмосферы в первую очередь сахарным тростником, так что усиления парникового эффекта не происходит. Но есть одна небольшая проблема, и она становится очевидной, если детально проанализировать влияние на экологию спиртового топлива. Процесс его производства включает следующие этапы: расчистка земель под поля (при этом земля теряет свою натуральную плодородность), посадка и возделывание культуры, производство и внесение удобрений, полив посевов, сбор и транспортировка урожая, выжимка стеблей, очистка сахара, дистилляция и транспортировка спирта.

Подобный анализ вовсе не дает такого уж радужного образа чистого, экологичного топлива на основе «сахарного» алкоголя. Как сырье для производства спирта можно было бы рассматривать и кукурузу, но, по расчетам американских статистиков, потребовалось бы 11 акров кукурузы — а этого достаточно, чтобы прокормить семь человек, или для производства топлива, на котором одна машина сможет проехать 10 000 миль, или 852 галлонов, которые будут стоить 1,74 доллара за галлон против 0,95 доллара за галлон топлива на основе неочищенной нефти. Чтобы обеспечить топливом все автомобили в США, надо было бы засеять 97 процентов всей территории государства.

Первый двигатель внутреннего сгорания в Америке, разработанный Сэмюэлем Мори около 1826 г., работал на этаноле и скипидаре. В 1860 г. Николаус Август Отто в Германии использовал этанол для заправки одного из своих ранних двигателей — этанол был легко доступен, поскольку использовался по всей Европе, в спиртовых лампах. Отто изобрел карбюратор, который, как и тот, что собрал Мори, нагревал спирт, начинавший испаряться при пуске двигателя. Однако в январе 1861 г. его заявка на патент у себя на родине была отвергнута, вероятно, из-за того, что принцип карбюрации нагретого спиртового топлива уже широко применялся в спиртовых лампах. Первоначальное финансирование Отто получил от Ойгена Лангена, владевшего сахарным заводом, который наверняка имел выходы на европейский рынок алкоголя.

Французы, хотя их производители винограда и защищали рынок бренди, тоже распознали новый перспективный товар, и французское производство спиртового топлива выросло с 2,7 миллиона галлонов в 1900 г. до 5,7 миллиона в 1903 г. и 8,3 миллиона в 1905 г. В 1901 г. в рамках ралли под эгидой Автомобильного клуба Парижа 50 машин — от легких квадроциклов до тяжелых грузовиков — прошли дистанцию в 167 миль от Парижа до Рубе. После следующего ралли потребление топлива (использовали и чистый спирт, и 50-процентный спирт, и 50-процентный бензин) было измерено для каждого автомобиля. Большинство водителей предпочитало смесь 50 на 50.

В 1902 г. в Париже прошла выставка, полностью посвященная автомобилям с двигателями, работающими на спирту и сельскохозяйственной технике, а также широкому ассортименту ламп, печей, обогревателей, утюгов, плоек, обжарочных аппаратов для кофе и всем мыслимым домашним приборам и сельским агрегатам, которые могли приводиться в действие спиртовым топливом. Это были не экспериментальные модели, а используемая продукция развитой индустрии.

10 процентов всех двигателей, произведенных в 1906 г. компанией Otto Gas Engine Works в Германии, было сконструировано для работы на чистом этаноле, как и треть тяжелых локомотивов, произведенных Deutz Gas Engine Works. В 1915 г., когда дефицит нефтепродуктов едва не парализовал транспортную систему Германии, еще тысячи двигателей были срочно модифицированы для работы на этиловом спирте. Сейчас мы можем предположить, что Германия могла проиграть войну уже в 1917 г., если бы производство сахара из свеклы не составляло важную часть ее аграрной экономики.

Кайзер получил время на то, чтобы выразить благодарность своему прусскому предку, поощрявшему Маргграфа на исследования свекольного сахара, но вряд ли те, кто погиб в грязи и крови Фландрии, были так же признательны за ту роль, что сыграл сахар в затягивании войны, в которой никто все равно не мог стать настоящим победителем. И снова повторим, сахар уже давно продолжал губить человеческие жизни.

Сахар и здоровье

Будда говорил, что больному не грех употреблять в пищу gur, а со времен Римской империи до Средних веков сахар был скорее лекарством, чем продуктом питания. Фома Аквинский разрешал употребление сахара во время Великого поста, но были и те, кто придерживался иной точки зрения. Уже в 1606 г. французский врач Жозеф дю Шен уверял, что сахар очень опасен и что употребление этого белоснежного продукта имеет мрачные последствия.

В то же время британский врач Тобиас Веннер писал в 1620 г., что «чем белее сахар, тем он чище и полезнее…». Веннер, правда, также доказывал, что и табак приносит пользу здоровью, так что это не слишком достоверный источник. В 1647 г. другой сомнительный автор, британец французского происхождения Теофил Гаренсье, обвинял сахар в том, что он является причиной заболевания Tabes Anglica, позже получившего название чахотки, а сегодня известного как туберкулез. Тот же автор был сторонником «раствора коралла» как панацеи от всех болезней и с помощью предсказаний Нострадамуса предрекал рождение сына королю Карлу II. К несчастью обоих пророков, Карл умер бездетным.

Согласно Гаренсье, сахар был «вреден для легких не только своим характером и составом, но также и всей своей сущностью». Это мнение нашло поддержку со стороны доктора Томаса Уиллиса, широко известного благодаря открытию глюкозурии в 1674 г. Он не только с уважением цитировал Гаренсье, но и выражал мнение, что вдобавок к туберкулезу сахар виновен и в цинге.

Во Франции сахар также подвергался нападкам. Филипп Экке, бывший одно время врачом Людовика XIV, янсенист, член влиятельной «пуританской» секты внутри католицизма, был абсолютно уверен, что сахар — это очень коварная субстанция, яд, завлекающий удовольствием. Тема сахара как соблазна тянется и по сей день. Таким же образом под огонь попали и другие составляющие, используемые в процессе изготовления сахара. Когда Джозеф Бэнкс в 1770 г. говорит о плохом состоянии зубов жителей острова Саву, имевших привычку жевать плоды бетельной пальмы, он винит в этом известь, применяемую при очистке сахара:

«Потерю зубов… по моему мнению, легче объяснить хорошо известными разъедающими свойствами извести, которая содержится в любой еде, и не то чтобы в незначительных количествах… Возможно, вредное воздействие, которое, как считаем мы, европейцы, сахар имеет на зубы, происходит по той же причине, ведь хорошо известно, что рафинированный или кусковой сахар содержит большое количество извести».

В конце XIX в. вектор вновь повернулся на 180 градусов: многие врачи во Франции и в Германии стали превозносить пользу сахара для здоровья. Их мнение изменилось снова в XX в. и продолжает оставаться негативным по сей день; интернет-сайты громко предупреждают об опасности. Например:

«При производстве сахара как из тростника, так и из свеклы продукт нагревается и в него добавляют гидроксид кальция (известь), который токсичен для организма. Это вещество добавляется, чтобы удалить ингредиенты, мешающие окончательной переработке сахара. Затем используется двуокись углерода, еще один токсин, чтобы удалить известь (но согласно моим исследованиям удаляется не все)».

Это странное заявление об остатках двуокиси углерода в сахаре стоит в одном ряду с массированной кампанией по запугиванию сахаром, «чистым, белым и смертельным», как гласит слоган Джона Юдкина. А Уильям Дафти в своем бестселлере предупреждает:

«Процесс очистки, который проходят тростник и свекла, так эффективен, что полученный сахар так же чист по своему химическому составу, как морфий или героин на лабораторных полках химика. Какими питательными свойствами обладает эта чистая химия, сахарные наркодилеры никогда не скажут».

Согласно Дафти, чистота может творить любые чудеса, и видимо, даже один только намек на чистоту в будущем — тоже, ведь он утверждает, что сахар являлся причиной безумия даже тогда, когда его еще не умели как следует очищать:

«В Темные века мятущиеся души редко бывали изолированы для избавления от недуга. Такая практика началась в век Просвещения, после того, как сахар пере­брался из аптек в кондитерские. "Великое заточение безумных", как называет его один историк, началось в конце XVII в., после того как потребление сахара в Британии за 200 лет возросло с щепотки или двух на бочку пива, то там, то здесь, до более чем двух миллионов фунтов в год».

Такой прием ведения спора известен в логике как post hoc, ergo propter hoc. Эта латинская фраза означает «после чего — значит по причине чего». Согласно этому принципу, если я умру после вдоха, значит, я умру от избытка воздуха; если я умру на выдохе, значит, я умру от того, что не смогу задержать дыхание. Проще говоря, случайное совпадение превращается в основную причину. Это так же неверно, как если бы я сказал, что потерял вес, избавился от геморроя и почувствовал себя лучше после того, как перестал есть сладкое, но не упомянул бы о том, что я также перестал принимать кокаин и начал делать физические упражнения.

Сопоставления — инструмент тех, кто ищет объяснения. К примеру, нам дан факт, что некоторые пресвитерианские священники в Массачусетсе пили много рома. Тогда линейная связь между их средними зарплатами и ценой на ром в Гаване в течение нескольких столетий будет не более чем результатом сравнения двух величин, равно зависимых от стоимости жизни. Если допустить, что сопоставления могут служить доказательствами, тогда надо бы сделать вывод, что во времена разрешений на радиоприемники в Британии существовала жесткая связь между количеством душевнобольных в соответствующих заведениях и количеством выданных разрешений.

В результате стали появляться пугающие истории о чистоте сахара, чрезмерной чистоте, раздражающей органы пищеварения как никакая другая еда ранее! По правде говоря, как только сахар смешивается с другой едой, слюной или желудочным соком, он перестает быть чистым — вот и вся история. В 1970-х гг. австралийская индустрия даже не пыталась оспаривать эти фантазии фактами — тогда просто начали рекламировать сахар как натуральный продукт и быстро восстановили рынок. Потребителей успокоило осознание того, что болиголов, молния, падающие астероиды, стрихнин, коровьи лепешки, ядовитый плющ, мышьяк, большие белые акулы, жалящая крапива, тарантулы, кобры и скунсы — все они такие же натуральные. Аргумент сработал. Правда, научное обоснование здесь было не сильнее, чем в нападках на сахар. Но все это было ничто по сравнению с атакой на его заменители.

Альтернативы

Заменители сахара, как и сам сахар, становятся объектом не очень разумной критики. Их обвиняют в том, что они вызывают болезни, расщепляются на ядовитые вещества и — самое ужасное — в том, что они были открыты случайно. Если человек не слишком образован и при этом еще имеет пунктик в отношении еды, случайное открытие для него — это работа дьявола, если не хуже.

Весь парадокс заключается в том, что если такие люди будут докапываться до истины достаточно долго, то рано или поздно они ее найдут. Это как те обезьяны из известной теоремы, которые, если им дать бесконечное количество времени, в конце концов напечатают пьесу Шекспира. (Не они ли помогали мне при изучении шекспировской «Зимней сказки», не имеющей к сахару никакого отношения?) Но до того как искатели истины наткнутся на нее, они поднимут столько шума и галдежа, что медицинские факты, даже став очевидными, могут остаться незамеченными в общей шумихе. На самом деле многие научные открытия были совершены случайно, и нападки на конечный продукт, стоящий за этими случайными открытиями, далеки от того, чтобы называться конструктивной критикой. Неожиданные открытия случаются в химической лаборатории намного чаще, чем представляют себе те, кто находится вне ее стен!

Случайность № 1

Константин Фалберг, запатентовавший сахарин в 1879 г., объяснял, что случайно пролил немного химиката себе на руку, работая над пищевыми консервантами в лаборатории Айры Ремсена в Университете Джона Хопкинса. За ужином Фалберг почувствовал сладкий привкус, а на следующий день обнаружил в лаборатории его источник. Статью, посвященную новому веществу, Фалберг и Ремсен опубликовали в соавторстве, а получил патент и разбогател один Фалберг. Ремсен же стал президентом Университета Джонса Хопкинса и, как рассказывают, позже говаривал: «Фалберг — подлец. Меня тошнит, когда мое имя упоминают рядом с его».

Сахарин был чудом для своего времени. До Первой мировой войны, когда он облагался налогами в соответствии с уровнем своей сладости (сахарин в 500 раз более сладкий, чем сахар), большое его количество было ввезено в Британию контрабандой. Сэр Уильям Тилден так описывает процедуру проверки количества «белого порошка»:

«…Соблазн незаконного ввоза этого товара в страну очень велик. Таможенный департамент зарегистрировал множество хитроумных способов, к которым прибегают для этой цели. Так что следует проверять на наличие сахарина все продукты, в которых хоть сколько-нибудь вероятно его применение. Сахарин был обнаружен в 83 специально изученных образцах… в течение 1911–1912 гг.».

Сахарин стал использоваться в Европе намного шире после того, как американцы вступили в Первую мировую войну. Поскольку сахар выдавался по карточкам, маленькие розовые пакетики стали обычным делом. Начиная с 1960 г. было зафиксировано несколько случаев рака мочевого пузыря у крыс, получавших сахарин, но ни один вид рака у человека не связывали с этим продуктом. Сахарин в течение многих лет был запрещен в Канаде, но не в США, что создало новое поколение контрабандистов, чьи мотивы были скорее связаны с диабетом, чем с избеганием акцизов и таможни.

Случайность № 2

Майкл Сведа, окончивший в 1937 г. Университет Иллинойса, занимался структурой антипиретиков, жаропонижающих лекарств. Изучая сульфаматы и их производные, он получил цикламат, но в этом месте научная легенда и история, которую Сведа рассказал несколькими годами позже, расходятся. Согласно легенде, сигарета, которую он взял со стола, попала в небольшое количество рассыпавшегося вещества. Он и правда курил в лаборатории, что случалось в те невинные дни, но якобы зажег сигарету, даже не помыв руки, и таким образом частица вещества попала ему в рот.

Его сын, также ученый, вспоминает, что, когда цикламат начал выпускаться в коммерческих объемах, Сведу попросили назвать марку сигарет, но он отказался. Исключительно честный человек, позже он был расстроен кампанией против заменителей сахара вроде цикламата и сахарина. Противники сахарозаменителей пугали общественность, в том числе результатами невероятного эксперимента, доказавшего, что ежедневное употребление крысами дозы заменителя сахара в течение года привело к их заболеванию раком. При этом не упоминалось, что крысиная доза для человека равнялась бы полной ванне подслащенного цикламатом питья.

Другой публичный эксперимент демонстрировал изуродованных цыплят, которым делали инъекции цикламата. На самом деле инъекции соли, воды или даже воздуха, скорее всего, имели бы точно такой же эффект. Это были трюки, направленные на создание паники среди американцев, и не сложно определить, какая часть рынка могла выиграть в результате такой кампании по нагнетанию страха. Не то чтобы я это утверждал, но об этом стоит задуматься.

Научный журнал Nature так прокомментировал запрет цикламата в Америке: «Обществу будет проще понять, если мы доведем ситуацию до такой точки, когда жар вегетарианских фанатиков устранит с рынка все продукты, кроме материнского молока». Другие назвали обоснование решения псевдонаукой и халтурой, но все же запрет в Соединенных Штатах был введен, хотя Британия, Австралия, Новая Зеландия и Канада так или иначе разрешали использование продукта, как и многие другие страны. Американский запрет действует до сих пор, хотя никто точно не знает, почему он был введен и почему не отменяется.

Случайность № 3

В 1965 г. произошла еще одна случайность — с Джеймсом Шлэттером, когда он разрабатывал состав, который мог бы помочь против язвы. Его целью был тетрапептид, цепочка из четырех аминокислот, содержащихся во всех белках и состоящая из двух промежуточных дипептидов. Один из них, аспартил-фенилаланиновый эфир, и есть то вещество, которое мы сегодня называем аспартамом. Шлэттер случайно пролил несколько капель аспартама на руку, а когда позже лизнул палец, чтобы подцепить листок бумаги, почувствовал выраженный сладкий вкус. Шлэттер и его коллега Харман Лоури понимали, что в составе не содержится ничего такого, чего не было бы в других белках. Они добавили небольшое его количество в черный кофе, отметили отсутствие горького послевкусия и описали свое открытие.

Аспартам в настоящее время находится под огнем из-за продуктов распада, которые якобы производит. В частности, он является привычной мишенью для тех, кто говорит о его причастности к синдрому войны в Заливе, поскольку он расщепляется при высокой температуре. Сегодня наука ничем не может это подтвердить, но такие заявления, а также утверждения, что аспартам является «производной рибонуклеиновой кислоты», обычно считаются достаточными для того, чтобы подвергнуть его вечному проклятию.

Случайность № 4

Самый удивительный случай является также и самым трудно­доказуемым — он до сих пор не подтвержден. Шашикант Фаднис, индийский студент в Лондоне, работал над галогенозамещенными сахарами, т.е. молекулами сахара с замещенными атомами хлора. Ему было сказано «протестировать» (test) это соединение, а он, не расслышав, его «продегустировал» (taste) и таким образом открыл сукралозу.

Все мои попытки обнаружить кого-нибудь из тех, кто в этом участвовал, к настоящему моменту остаются безуспешными. В Интернете нет ни следа какого-либо Шашиканта Фадниса, но человек с таким именем фигурирует в патенте на сукралозу. Компания Tate and Lyle, финансировавшая исследования и получающая прибыль от сукралозы, не отвечает ни на какие запросы. Видимо, PR-департамент Tate and Lyle надеется, что заинтересованное лицо просто исчезнет и ничего об этом никому не расскажет.

Проблема заменителей сахара в том, что их всегда сопровождают искусственно подогреваемые опасения. Подобно тому, как в Британии XVIII и XIX столетий две лоббистские группы, известные как Грабители Ост-Индии и Молоты Вест-Индии, использовали в своих целях политическое влияние, так же и сегодня некоторые стремятся с помощью науки получить экономические преимущества. Большинство «научных» данных о подсластителях, которые мы получаем, скорее исходит от пиарщиков, чем от ученых.

Масляная вакса

Возьмите купоросное масло — 2 унции, дубильный жир — 5 унций, черный пигмент слоновой кости — 2 фунта, мелассу — 5 унций; смешайте масло и купорос, оставьте на один день, затем добавьте пигмент, мелассу и белок одного яйца; хорошо перемешайте. Вакса готова к применению.

Дэниэл Янг «Наглядное толкование научных секретов Янга» (Young's Demonstrative Translation of Scientific Secrets), Торонто, 1861 г.

Эпилог. За и против

История сахара за прошедшие четыре столетия помнит столкновения различных европейских государств: голландцев с испанцами, португальцами, англичанами и французами, немцев со всеми остальными, англичан с американцами и, конечно, англичан с французами. История сахара также помнит хищническую политику этих стран по отношению к населению различных земель, принимавшую как форму откровенного порабощения, так и использование более хитроумных форм кабального служения, которые едва ли были лучше рабства.

В наши более просвещенные времена рабы на сахарных плантациях зачастую заменены машинами, но в мире до сих пор остаются уголки, где практикуется непосильный ручной труд по сбору урожая сахарного тростника, и участь работника немногим лучше той, что выпадала на долю раба в прошлом.

Сахар стал причиной массовых перемещений и смертей миллионов людей. Результатом его культивации стала зачистка огромных площадей земли, обеднение почвы и разрушение целых экосистем. С другой стороны, он обес­печил нас множеством деликатесов и оказал положительное воздействие на экономики многих государств.

Сэр Эрик Уильямс, философ-марксист и первый премьер-министр Тринидада, одним из первых доказывал в своей докторской диссертации, а позже в книге «Капитализм и рабство», опубликованной в 1944 г., что сахар и рабо­торговля создали финансовую базу для промышленной революции в Европе, сегодня эта точка зрения считается радикальной. Сахарное рабство, пожалуй, не причинило никакого вреда экономикам Европы, обеспечивая оборотным капиталом Британию и Францию, однако Германия сумела встать на индустриальные рельсы, не имея ни колоний, ни рабов, ни тростникового сахара.

Сахар никогда не был другом социализма. Когда лейбористское правительство Британии в 1949 г. задумало национализировать сахарную индустрию, главный британский производитель Tate and Lyle этому воспротивился, выпустив сахар в пакетах с надписью «Tate not State» («Сделано Тейтом, а не государством»). Сахар приобрел огромное значение на марксисткой Кубе, когда Фидель Кастро заявил в 1969 г., что страна должна собрать 10 миллионов тонн сахара в 1970 г., чтобы обеспечить финансирование индустриализации. Урожай действительно был рекордным — 8,5 миллиона тонн, но ведомые сахаром реформы провалились, кубинская экономика оказалась в руинах из-за излишнего акцента на одном продукте. После этого Куба вернулась к обычной марксисткой экономике по советской модели.

Одним из самых необычных происшествий, связанных с сахарной индустрией, стало так называемое затопление Бостона мелассой, случившееся 15 января 1919 г. Согласно некоторым источникам, инцидент произошел по вине поставщиков, работавших в спешке и пытавшихся ввести как можно больше мелассы для скорейшего производства и продажи максимального количества рома, пока в силу не вступил Сухой закон. Причиной затопления стал прорыв переполненного резервуара, в результате чего по улицам пронеслась волна мелассы высотой два с половиной метра. Погиб 21 человек, была смята стальная опора надземной железной дороги и опрокинуто пожарное депо. Эту историю часто рассказывают, сопровождая ироничным комментарием на счет сладкой смерти, которую встретили жертвы этой трагедии. Вот еще один пример того, какую опасность несет сахар, хотя главные угрозы направлены на окружающую среду.

Сахарный тростник — тропическое растение и, как и кораллы, лучше всего себя чувствует в тропиках. Во Флориде, в Карибском море, в Австралии и на Маврикии мангровые болота, морские травы и коралловые рифы находятся под угрозой увеличивающегося вымывания с полей сахарного тростника осадочных пород и удобрений, текущих по рекам и попадающих в море. Нормальной регенерации жизни под водой угрожает производство сахара на земле. Частично проблема состоит в том, что потребители не платят за сахар его истинную цену, так же, как не делали этого и во времена рабства. Цена вреда, причиненного окружающей среде, с трудом поддается переводу в доллары, а потому чаще всего просто игнорируется.

Но решения есть, и некоторые из них очень просты. Например, внедрение способа «зеленый покров из отходов урожая». Он заключается в том, что на полях оставляется слой органического материала, который будет минимизировать вымывание осадочных пород, особенно значительное в сезон дождей. Это вполне возможно, поскольку механизированный сбор урожая больше не требует сжигания остающихся на полях отходов. Оно практиковалось прежде из-за угрозы заражения резчиков тростника лептоспирозом, споры которого оставляют на растениях крысы. Если обрезки тростника будут покрывать поверхность убранного поля, тогда лишь поворотные полосы, участки у краев поля, которые используются для доступа техники, останутся источниками осадочных пород.

Любая сельскохозяйственная деятельность приводит к постоянному вымыванию пестицидов и удобрений, а расположение полей сахарного тростника делает эту проблему более чем актуальной. В некоторых местах урон окружающей среде особенно существенен. Например, на Гваделупе отходы фабрик по переработке тростника и производству рафинированного сахара, вещество под названием барда в жидком виде сбрасывается прямо в море, причиняя серьезный вред морской среде. Если нам так уж необходимы сладости, возможно, стоило бы поискать другие способы их получения, потому что сегодня наше всеобщее пристрастие к сладкому, словно язва, разъедает окружающую среду.

Шведский глинтвейн ?stermalmsGl?gg

500 мл водки, 330 мл крепкого пива, 750 мл мадеры, 3 шт. сушеного инжира, 150 г изюма, 20 очищенных миндальных орехов, цедра с 3 апельсинов, 1 палочка корицы, имбирь, 300 мл сахара, 6 бутонов гвоздики, 10 семян кардамона. Порежьте инжир на четыре части. Смешайте все специи, кроме сахара, добавьте пиво и вскипятите. Добавьте сахар и кипятите, пока сахар не растворится. Дайте остыть, затем добавьте водку и медленно нагревайте, но не более чем до 55 градусов по Цельсию (130° по Фаренгейту) — иначе водка испарится. Дайте настояться в течение часа, добавьте мадеру и оставьте еще на час. Разлейте глёг в бутылки, процедив сквозь сито (но оставьте в нем миндаль и изюм). Перед употреблением нагревайте не более чем до 55°C.

Шведский рецепт (современный)

Словарь

Багасса (bagasse) — волокнистые остатки тростника после того, как он был пропущен через жернова мельницы и весь сок был выжат.

Барда (vinasse) — жидкость, остающаяся после дистилляции рома из ферментированного сахарного сока. Промышленные стоки барды являются главными загрязнителями рек.

Гвинейское просо (guinea grass) — кормовая трава для животных, используемых на мельницах и для перевозки тростника.

Гур (gur) — липкие сладкие шарики темного сахара, получаемые путем кипячения тростникового сока.

Дефекант (defecant) — вещество, добавляемое в кипящий сахарный сок для дефекации — очистки от примесей.

Известь (lime) — оксид кальция, производится обжигальщиками извести из раковин, кораллов и мрамора.

Кора (rind) — внешняя оболочка сахарного тростника, скрывающая мякоть, в которой содержится сахарный сок. В тихоокеанском регионе, где тростник использовали преимущественно для жевания, предпочитались сорта с мягкой корой.

Креол (creole/Creole) — зависит от контекста: а) lingua franca, общепонятный язык, развивающийся в месте встречи различных культур; б) представитель класса богатых плантаторов, плантократии, на некоторых из островов Карибского моря; в) человек смешанной расы; г) неплодоносящий сахарный тростник, перенесенный из Средиземноморья в Северную и Южную Америки.

Меласса (molasses) — липкая коричневая жидкость, остающаяся после извлечения из сосуда с соком кристаллов сахара.

Отбеливание (claying) — способ придания сахару-сырцу белого цвета в результате пропускания сквозь него воды.

Отросток (ratoon) — повторный урожай сахарного тростника, выросший из высаженных ранее корневищ, оставленных в земле после сбора первого урожая. Обычно тростник менялся после двух или трех повторных урожаев.

Рыбий клей (isinglass) — вид желатина, получаемого из плавательных пузырей осетровых; иногда используется для очистки сахарного сока.

Трехвалковая мельница (three-roller mill) — вид мельницы, наиболее эффективный для выжимки тростника и извлечения сока.

Черенок (sett) — обрезанный кусок стебля сахарного тростника, обычно с двумя или тремя узлами-сочленениями, использовавшийся для выращивания нового растения.

Эддо (eddoes) — съедобные растения, привезенные с африканского Золотого берега в Новый Свет. Так называют корнеплоды различных растений, включая Colocasia esculenta и Colocasia macrorhiza (таро).

Ямайский поезд (jamaica train) — система котлов, используемых для нагрева сахарного сока на одном огне; сок последовательно перемещается в ней из одного котла в другой. Французы называли эту систему «английским поездом», а кубинцы — «французским поездом».


Оглавление

  • Об авторе
  • Благодарности
  • Единицы измерений и деньги
  • Предисловие
  • Введение
  •   Первый выращенный тростник
  •   Рабы XX века
  •   В кресле у дантиста
  • 1. Начала
  •   Кто на самом деле изобрел сахар?
  •   Разграбление Дастагерда
  •   Странствия сахарного тростника
  • 2. Распространение сахара
  •   Сахар и ислам
  •   Четыре проклятия сахара
  •   Промышленные масштабы
  •   Мореплаватели, сахар и рабство
  • 3. Сахар в новом свете
  •   Итальянский мореплаватель
  •   Первосвященник в Индиях
  •   Первые рабы сахара
  • 4. Англичане и сахарный бизнес
  •   Пираты и торговцы
  •   Наемные работники
  •   Белые рабы
  •   Беженец-роялист
  •   Доза Дерби
  • 5. Битва за сахар
  •   Борцы за свободу
  •   Сахар, кофе и Ральф Кларк
  •   Сахар становится обычным явлением
  • 6. Наука о сахаре
  •   Сельский доктор
  • 7. Ром и политика
  •   «Старый грог»
  •   Ром, сахар и налоги
  •   Доминирование на море, сахар и война
  • 8. Конец рабства в Америках
  •   Торговля и благосостояние
  •   Дело о «Зонге»
  •   Отмена рабства и освобождение
  • 9. Наполеоновский гамбит
  • 10. Подъем технологий
  •   Депрессия и свекольный сахар
  •   Селекция тростника
  • 11. Проблемы с рабочей силой
  •   Возвращение кабального труда
  •   Белые рабы Англии
  •   Массовые миграции
  •   Австралия и канаки
  • 12. Сахар в XX веке
  •   Работа на спирте
  •   Сахар и здоровье
  •   Альтернативы
  • Эпилог. За и против
  • Словарь

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно