Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие
Книга и ее автор

Судья, назначивший пенальти, был, без сомнения, самым бесчестным человеком на земле. Да, вратарь, пресекая прорыв, бросился форварду в ноги, мяч отбил, а хитрец-неудачник картинно плюхнулся на травку и давай делать вид, что стал инвалидом до конца жизни. Когда же рефери указал на одиннадцатиметровую отметку, как ни в чем ни бывало, поднялся, сделал, прихрамывая, два-три шага, после чего… подошел к мячу.

А еще через минуту и судья-нечестивец, и пройдошистый форвард стали казаться вратарю милейшими созданиями природы: разве не они помогли ему явить миру свою доблесть? К голкиперу подбежали товарищи, начали обнимать и целовать.

Но когда до конца матча оставалось несколько минут, страж ворот совершил немыслимую глупость: вышел на перехват высокой передачи, выпустил из рук мяч и тот, проклятый, приземлился в сетке. И как глянули на меня в тот момент мои друзья, лучше не вспоминать. Ведь «Неделя» могла стать победителем розыгрыша журналистских ватаг Москвы. А заняла, увы, лишь второе место.

Почти сорок лет прошло, а не забылось!

Футбол с его непрерывной сменой настроений — как отдушина в нашей неясной вялотекущей жизни. Он способен объединить людей разных пристрастий и жизненных целей, наполнить души самыми светлыми чувствами: значит, не все так плохо, если наша сборная кладет на лопатки чемпионов мира французов. И он же… Ох, и тяжко было всем нам, когда в октябрьском матче 1999 года сборная России на последних минутах пропустила гол от украинцев и лишилась права участвовать в финальном турнире европейского первенства.

Футбольные печали имеют свойство постепенно забываться. Радости помнятся долго.

Эта главная игра века животворна по сущности своей. После того, как в 1982 году Италия стала чемпионом мира, в стране резко сократилась юношеская преступность, поубавилось число наркоманов, никогда не знали такого наплыва футбольные школы, были открыты сотни новых, а рядом с ними выросли скромные, но оборудованные по всем правилам стадионы. Любопытную статистику можно было наблюдать и в России. Что на ЗИЛе, что во всей Махачкале после удачных игр родимых команд людям и жилось и работалось (росла производительность) радостнее.

Эта игра учит ценить человека по делам его. В элиту не ввинтишься по знакомству или звонку сверху, и самому именитому, обросшему связями гражданину не позволят забить мяч рукой (памятное происшествие с Марадоной — невероятное исключение).

Здесь раскрываются характеры, рождаются и драмы, и комедии. Здесь десятилетиями накапливается опыт, который верно служит (может служить) грядущим поколениям. Здесь видим мы мудрую запрограммированность на разные времена.

К счастью, интерес к футболу год от года в России растет. Все больше в стране стадионов, все больше на стадионах зрителей. Появилось много специальных изданий: газет, журналов и книг. При всем уровень игры даже лучших российских команд далек от того, что мы хотим видеть, и во что хотим верить.

…Эту книгу написал человек, который повидал футбола столько, сколько повидали очень немногие из наших соотечественников: он работал спецкором на финалах десяти чемпионатов мира и Олимпийских игр, судил соревнования очень высокого уровня, издал немало книг. Не преувеличу, написав, что верность футболу он пронес через всю жизнь. И при всем том…

В начале 2000 года, предваряя одну публикацию, «Комсомольская правда» так представила читателю автора:

«Кикнадзе Александр Васильевич. По образованию филолог. Автор дилогий «Полынь-трава» и «Брод через Арагоа», романов «За час до рассвета», «Стесненные воды», «Игры в футбол», «Пирамида солнца» и тридцати очерковых книг, в том числе недавно выпущенного исторического повествования «Тайнопись. События и нравы зашифрованного века». Издавался на одиннадцати языках. Отца потерял в ГУЛАГе, долгие годы был невыездным, побывал на пяти континентах. Последние сорок лет живет в Москве. Отец тележурналистов Василия и Кирилла».

От себя добавлю, что книги Александра Кикнадзе, посвященные таинству происхождения басков, судьбам соотечественников, разметанных по миру после двух войн, давно (и незаслуженно) забытым версиям происхождения кавказских народов и другие работы вызывали широкий отклик и расходились быстро.

Книга, которую ты, читатель, раскрыл, содержит множество интересных и поучительных эпизодов и историй, известных далеко не всем любителям футбола. Написанная живым и образным языком, она оптимистична, хотя в ней и немало страниц, навевающих печальные размышления типа: «разве могут быть везучие команды у невезучей страны?».

В нашем футболе, как и в спорте, так и в жизни вообще, масса проблем, неясностей и закавык. Автор пишет о них темпераментно и убедительно. И старается найти ответ на вопрос: как могут послужить российскому футболу — сегодня и завтра — уроки крупнейших международных розыгрышей, свидетелем которых довелось ему быть по роду журналистской и писательской работы.

Искусство отбора игроков и тренеров. Психологическая подготовка к труднейшим испытаниям. Опты работы первоклассных наставников Бориса Аркадьева, Константина Бескова, Андрея Старостина, с которыми автора связывали долгие годы близкого знакомства. Проблемы судейства, которые в наши дни также будоражат общественность, как и десятилетия назад (достаточно сказать, что даже финальный матч на Кубок России 2000 года между «Локомотивом» и ЦСКА был опорочен неправедным судейством).

Не могу не поделиться «одним вратарским наблюдением». Когда-то я пуще всего боялся, чтобы рефери не проворонил офсайда, в котором находился игрок, готовившийся забить мне гол. Теперь же, прочитав книгу (одна из ее глав называется «Баллада о презренном офсайде»), я понял сколь нелепо это правило, сколько распрей и раздоров порождает, какое преимущество разрушителям перед созидателями дает. Полтысячи запрещенных комбинаций и атак только за десять туров чемпионата России 2000 года — не слишком ли высокая цена за дань отжившей традиции? Меня, как историка, заинтересовал рассказ о том, когда, где и при каких обстоятельствах она родилась, и доводы автора показались в высшей степени убедительными. Опыт же игры «без офсайда», проведенный в свое время по его инициативе, показывает нам, насколько интереснее, динамичнее и результативнее может она стать.

Футбол живет своей жизнью, неотделимой от жизни общества, впитывая в себя и радости ее, и беды. Он знает, как много дано ему, как милосердно и терпеливо доверие, как искренне сострадание. Ему ли оставаться в долгу? Эта «больше чем игра» в постоянном движении, сегодня она не такая, какой была еще полвека, еще десятилетие назад. Есть люди, готовые воздвигнуть стены между ее прошлым и настоящим. Автор книги наводит надежные, точно рассчитанные мосты.

Чтобы так написать о футболе, его надо хорошо знать. И любить.

…Интерес к книге нарастал с каждой страницей. Верю, что «Обожаемый интриган» найдет широкого и благодарного читателя.

Александр Менделеев, доктор исторических наук, профессор

Вступление 
«Ах, чуть не забыл»

Главными средствами обмена информацией и в XXI веке останутся рюмка и футбольный мяч, а не какой-то там Интернет. Как свидетельствует роди мая хроника, у каждого из этих средств есть и благотворные, и вредные для здоровья свойства. Оставив на попечение медицинских изданий рюмку, сделаем «объектом исследования» футбольный мяч.

Среди его отрицательных качеств пессимист-наблюдатель выделит одно: «отвлекает своими псевдопроблемами от проблем жизненных, насущных. Будто так уж важно, в какую раму влетит «Надутый». Или падуг цены и вырастет зарплата? Или лучше заработает городской транспорт? Или молитвенно сложат руки лихоимцы и казнокрады и дадут клятву: «Больше никогда, никогда не будем»? Несерьезно все это. Ерунда, одним словом».

— Сам ты ерунду мелешь, — всколыхнется оптимист-наблюдатель. — Футболу надо низко поклониться уже за одно то, что он действительно от-вле-ка-ет от смутной и непонятной жизни. И нагружает уставшие души полным набором эмоций. Когда выигрываешь ты или выигрывает твоя команда, разве все, что окружает тебя, не начинает казаться куда более веселым и интересным, чем на самом деле?

Автор может, к примеру, вспомнить, как одно только футбольное сообщение, состоявшее из нескольких слов, разом отогнало сон, сняло усталость и позволило с холодным сердцем воспринять последовавшее вслед за ним тревожное, государственного значения известие.

* * *

Токио, середина октября 1964 года, Олимпиада. Самая бессонная из всех, на которых приходилось работать. Материалы, переданные по телефону до четырех утра, успевали попасть в очередной выпуск «Советского спорта». Потом в моем номере довольно большая бригада распределяла обязанности на следующий день, а в семь часов (ни минутой позже!) заявлялись шустрые улыбчивые японские студенты, нанявшиеся на время Игр работать уборщиками и полотерами, и не было силы уговорить их приходить хотя бы через час («Тогда, миси-миси, — извините, пожалуйста, — мы не успеем на лекции»).

А тем утром меня разбудили около шести. В дверях стоял стыдливо улыбавшийся редактор еженедельника «Футбол» Мартын Иванович Мержанов. Он приехал на Олимпиаду туристом, кроме футбола его ничего не интересовало, спал сколько хотел, завидовали мы ему…

— Позвольте, я всего на минуту, — произнес гость.

«Какого черта тебе надо?» — в сердцах подумал я и, изобразив картонную улыбку, процедил:

— Рад видеть, присаживайтесь.

— Я долго думал, будить вас или нет, но в конце концов решил: надо! Если бы знали, какие две новости услышал только что по радио! Вчера, обштопав торпедовцев со счетом четыре-один, тбилисские динамовцы стали наконец чемпионами СССР. Примите поздравления… Если «Спартаку» не удалось на этот раз, пусть уж лучше тбилисцы, чем… — собеседник, деливший мир на поклонников «Спартака» и негодяев, умолк, давая мне возможность додумать, какие команды он имел в виду.

Зная, что радость за давно любимых тбилисских динамовцев не позволит мне «сомкнуть усталые вежды», Мержанов, удобно расположившись в кресле, завел разговор о том, почему с его точки зрения оступился один клуб и возвысился другой, потом, если не изменяет память, сослался на качество судейства (эта проблема была насущной и в те времена), после чего постарался помочь мне лучше представить ход олимпийского футбольного турнира. На этом месте я сдался и задремал. Очнулся, когда услышал:

— Спите, голубчик, спите, я, пожалуй, пойду.

Прихрамывая и опираясь грузным телом на толстенную палку, с которой не расставался после войны, он двинулся к двери. Я не удержался:

— Вы хотели сообщить еще одну новость.

— Ах да, чуть не забыл. Хрущева-то выпи…

Осекшись на мгновение, воспитанный человек не удержался и произнес слово, очень похожее на «выпихнули».

Теперь о сне пришлось забыть надолго.

…Москва подтвердила в выпусках радиоизвестий победу тбилисских динамовцев. О смешении же Хрущева не сообщала ничего. Ни в этот день, ни в следующий. Хотя об этом трезвонили все радиоголоса мира.

Долго буду помнить большого знатока и безгрешного любителя футбола Мартына Мержанова, треснувшего себя полбу:

— Ах да, чуть не забыл.

Какой великолепный артистических ход придумал! Он как бы говорил: что бы ни происходило в мире, футбол есть футбол, а все остальное не так уж и важно (песни: «а все, что кроме, уладить можно с помощью зонта» в те годы еще не знали).

В футболе, как и в политике, как и в жизни вообще, своя борьба за первенство, свои дороги к самоутверждению, и свои интриги тоже. Кого-то судьба благосклонно возносит на пьедестал, а кого-то безжалостно сбрасывает: подучись немного, окрепни духом и телом, яви умельство, быть может, тогда я снова положу на тебя глаз… Борьба спортивная, она честнее, открытее подковерной политической борьбы с ее заговорами, наветами, судебными тяжбами. Здесь человек на виду, и от слова его, написанного самыми изощренными спичрайтерами, не зависит ничего — только отдела, подразумевающего искусство и самоотреченность.

На свете существует лишь один обожаемый интриган. Имя ему — футбол.

Последуем за ним по крупнейшим соревнованиям современности. Не оставим без внимания ни один континент. Приглядимся к своим и чужим взлетам и падениям. Постараемся увидеть их истоки. И попытаемся найти ответ на вопрос: чем опыт, «сын ошибок трудных», способен помочь российскому футболу. Сегодня и завтра.

* * *

А начнем с чемпионата мира 1966 года в Великобритании.

В результате невероятно закрученных интриг еще на дальних подступах к пьедесталу споткнутся Бразилия, Италия и Испания, а советская сборная первый и последний раз в XX веке окажется в числе главных претендентов на лавры. Тем сюжетам и картинам не выветриться из памяти.

Часть первая 
Скандал на родине футбола

Кивок. — Что помешало мне удалить с поля Тофика Бахрамова. — Стоит ли верить судье, который говорит: «Я никогда не поддаюсь воздействию трибун»? — Отчего автоинспекторы живут мало, а дирижеры — долго.

Глава I 
Новый взгляд на давнюю историю

Способен ли мало кому известный человек одним лишь кивком вызвать всплеск восторга и негодовании стотысячного разноязыкого скопища?

Может. Если это футбол. Если это стадион «Уэмбли». И если это финальный матч первенства мира 1966 года.

Восемнадцать секунд, выхваченных из жизни поединка Великобритания—ФРГ, вызвали множество противоположных мнений и толкований. Мне те секунды дороги не просто как память. В них слились и высветились неисследованные стороны футбола, заслуживающие в годы всеобщих ссор и расхождений особого внимания.

После привычных девяноста минут ничья — 2:2. Предстоят дополнительные полчаса. Страсти раскалены до предела. Забыл о своих обязанностях разносчик мороженого, замер, разинув рот. Медленным шагом, будто стараясь сберечь последние капельки сил, выходят на поле футболисты. Губошлеп с ними, ему наплевать на зрителей, протягивающих деньги… чем еще остудить пыл? Миллиона порций хватило бы на стадион?

Как человек, которому приходилось судить футбол, с особым вниманием приглядываюсь к действиям арбитра и его помощников — способны ли они сохранять хладнокровие и объективность в такой обстановке, не поддадутся ли окаянному желанию польстить хозяевам? Англия, подарившая миру футбол, жаждет завладеть наконец и его короной. Победа станет всемирным триумфом. Поражение — национальной трагедией. Как бы безгрешны ни были служители закона, разве могут он и заставить себя забыть об этом? Полчаса, когда нервы на взводе, когда каждый шаг в погоне за быстро перемещающейся игрой требует усилий, которых никогда не поймет человек, не судивший «третий тайм», когда высшим счастьем считается возможность два-три раза подряд спокойно глотнуть воздух. А на тебя устремлены двести тысяч придирчивых и недоверчивых глаз. И ты не имеешь права думать о себе, ты как материальная субстанция растворился, избыл, тебя с твоими переживаниями вообще нет как та-ко-во-го. Не зря говорят: чем меньше напоминает арбитр о своем существовании, тем лучше идет и фа.

Десятая минута дополнительного отрезка. Центрфорвард англичан Херст, на миг опередив мощного опекуна, от души бьет по воротам. Голкипер бессилен. Отскочив от перекладины и ударившись о землю, мяч взвивается над «рамкой».

Словно по команде вскидывают руки английские игроки, обнимают друг друга; на нижнем ярусе вспыхивает джига. Когда-то этим веселым танцем заканчивались комические спектакли в шекспировском «Глобусе»… похоже, что близок к концу и этот драматический спектакль… Старый испытанный прием воздействия на судью в ситуации, часто возникающей на футбольном поле: «было — не было!».

Швейцарец Динст, находившийся за пределами штрафной площади, останавливает игру и сразу оказывается в немецком окружении; лица, выкрики, жесты умоляют и требуют: «Нет! Нет! Нет!» С трудом пробив дорогу сквозь плотный заслон, Динст на всех парах мчится не к центру поля, что значило бы: «Гол!», а к боковой линии. Загорается надежда у немцев, они дают ему добежать до лайнсмена с оранжевым флажком — Тофика Бахрамова из СССР. После того, как игра была остановлена, тот замер на месте, не сделал и шага в сторону от угловой отметки. А это по принятой системе бессловесного обмена информацией означает, что ни-че-го не про-изо-шло!

Но как только подбегает Динст, Бахрамов вдруг кивает. Быстро сообразил, рассчитал, прикинул? Бахрамова окружают немецкие игроки. Они негодуют. Вместе с ними возмущается чуть не четверть стадиона — на трибунах полно туристов из ФРГ. Зато как буйно ликуют умеющие обычно скрывать свои чувства джентльмены и просто мэны, сэры и пэры, лорды и милорды… Игроки видят улыбающуюся королеву и за минуту до конца, движимые невероятным энергетическим запалом, забивают четвертый гол. Веселись, Британия, пришел твой день!

На стадионе, «среди бушующего моря страстей» (отдает штампом, но ничего лучше придумать не могу) один только равнодушный ко всему происходящему человек. Он сидит за мной и, не отрываясь, читает книгу. Как втесался этот широколицый улыбчивый книголюб в небольшую советскую пресс-группу (а в нее было очень трудно попасть, отказали многим хорошим журналистам), мы поняли, лишь когда узнали, что никакой он не сотрудник КГБ — с этим набором уже и так был полный порядок, а — бери выше! — племянник одного главпартбарина из жаркой республики.

— Зачем ты приехал сюда? Что делаешь? Постеснялся бы, — с трудом скрывая презрение, говорит известинец Борис Федосов.

— Сразу видно, что ты не читал этого романа. «И один в поле воин», знаешь как интересно написано, — простодушно отвечает тот и, смачно облизнув палец, переворачивает страницу.

Услужливые подхалимы помогли ему получить то, на что он не имел права.

«Черт возьми, а ведь и англичанам услужили тоже», — думаю я, глядя вечером по телевизору одну и ту же картинку. Главный и спорный эпизод матча снят операторами с разных точек стадиона.

— А гола, оказывается, не было, — с печалью говорят братья Николай и Андрей Старостины. Хорошо, ты можешь не верить своим глазам, но не верить Николаю Петровичу и Андрею Петровичу?

…За день до открытия чемпионата немецкий журналист Митгеицвай опросил шестнадцать наиболее выдающихся знатоков футбола: «Как, по-вашему, кто завоюет золотую богиню?» Когда закончился финал, Клаус подошел ко мне и сказал: «Поздравь Андрея Старостина, он был одним из трех, угадавших верно».

Радоваться бы Андрею Петровичу. А он хмур. Сколько лет шла борьба за золотую богиню, сколько лет ее судьбою жил весь мир… Какой же кривой оказалась ее улыбка! Один неверный (не обдуманный ли?) кивок лайнсмена, и все летит к чертям.

Я с Тофиком Бахрамовым знаком хорошо.

Ровно двадцать лет.

Ночью вспоминаю.

Глава II 
Был молод и неразумен

Осенью 1946 года разыгрывался Кубок Азербайджана. В финал вышли бакинский «Спартак» и сборная Нагорно-Карабахской автономной области. Перед организаторами встала непростая проблема — кого назначить арбитром?

В Баку был один судья всесоюзной категории — мудрый и немногословный Борис Зайонц, на него и возлагались все надежды. Путем несложных умозаключений он пришел к грустному выводу: как бы ни закончился матч, он будет иметь большие неприятности. А, значит, не иметь спокойного сна. Выиграют бакинцы, обиженные скажут: подсуживал своим. Выиграют армяне, составлявшие в команде Н КАО большинство, обязательно найдутся недоброжелатели, которые спросят: «Ты что, забыл, чей хлеб ешь?» Вот если бы игра могла закончиться вничью… Увы, Кубок ничьих не признает. К счастью, существовала на белом свете трудно распознаваемая врачами болезнь по имени радикулит. Как это случалось нередко, зловредная гостья явилась к человеку, обуреваемому сомнениями, в самый подходящий час.

А еще были в Баку три судьи республиканской категории: Мамед Гамид, Сергей Авакян и Александр Гнездов, азербайджанец, армянин и русский. К первым двум даже и обращаться не стали, а журналист Гнездов заявил, что намерен не обслуживать финал, а описывать его, у него-де уже есть редакционное поручение, от которого отказываться никак нельзя.

Тогда меня пригласил на беседу председатель Азербайджанской федерации (тогда писали: секции) уважаемый в Баку доктор Паруир Герасимович Парсаданов и начал речь издалека.

— Как-то я прочитал в «Кавказском календаре» рассказ об одном громком процессе, который вел в Гяндже мировой судья по фамилии Кикнадзе. Не родственник ли ваш?

Не понимая, к чему клонит Парсаданов, я ответил:

— Фарнаоз Михайлович был моим дедом.

Как показалось, ответ собеседнику понравился. Он о чем-то задумался. Вскоре стало ясно — о чем.

…В прошлом веке на родине знаменитого поэта Низами Гянджеви жило примерно одинаковое число азербайджанцев и армян. Иногда — спокойно, всегда — врозь. Два народа, признававшие истинными и справедливыми лишь свои религии. Порой бывало достаточно крохотной искорки, чтобы разгорелся пожар взаимной неприязни. Вот почему и решили гянджинцы сделать слугой закона грузина. Дед оставил о себе добрую память в поколениях и летописях.

Раздумчиво молвил Парсаданов:

— А что, если мы предложим провести финал вам? Имеете только первую категорию? Не беда. Отсудите хорошо, получите республиканскую.

— Нет, Паруир Герасимович, игра будет трудной, я не справлюсь.

— Не спешите возражать. Это моя личная просьба. Пока никому не говорите. Вашу кандидатуру надо будет еще согласовать и утвердить в разных инстанциях.

Утвердили. Мне на беду. Я часто бывал в этой жизни неблагоразумен. Но никогда так глуп, как в минуту, когда дал уговорить себя.

Постараюсь описать ту игру с легким оттенком иронии (хотя мне было не до улыбок), не задевая ничьей гордыни. И рассказать о том, что пережил, накапливая опыт, чем за неимением более подходящего слова мы называем собственные просчеты и ошибки.

* * *

Недалеко от бухты, где в пятидесятые годы разбили обширный сквер с цветным фонтаном, располагался уютный с двумя противоположными трибунами натри тысячи зрителей стадион «Динамо». Задолго до начала игры северную заполняли бакинцы, а южную — куда более темпераментные гости из Степанакерта и сочувствовавшие им жители Армепикенда, большого нагорного района, населенного преимущественно армянами. Все годы войны Азербайджан не видел настоящего футбола, а разве это не настоящий футбол — финал Кубка республики? Оркестр пожарных в начищенных до блеска касках, обливаясь потом, исполнял спортивные марши.

Первым зашел в судейскую комнату поддержать меня Мамед Гамид. Это было потрясающе раскрепощенный и оригинальный человек. Руководя обществом «Нефтяник», он украшал своим присутствием пятерку форвардов «Динамо» и о матче на первенство Баку вколотил два красивейших мяча в ворота родимого «Нефтяника». Серию неприятностей, возникших после этого по служебной линии, перенес с философским спокойствием, ибо хорошо знал, что футбольная радость одна сама по себе без извечной спутницы — футбольной печали по белу свету не ходит. Он пробасил, почему-то глядя в сторону:

— Возьми из аптечки вату и заткни уши, постарайся все видеть и ничего не слышать.

А потом пришел неожиданно поправившийся Борис Зайонц. Правда, передвигаясь по комнате, он время от времени что-то вспоминал и начинал опираться о спинки стульев, слегка припадая при этом на одну ногу. Он сказал:

— Еще никому в двадцать три года не поручали судить такой матч. Забудь про грузинский темперамент, лучше возьми в союзники русское хладнокровие. — Помолчав, добавил: — И терпение.

Тоже был неплохой совет.

А за несколько минут до начала игры в судейскую комнату заглянул дядя Саша Гнездов. И он не ушел без наставления:

— Я однажды судил игру с участием капитана гостей. Это старшина или сержант из Степанакертского гарнизона. Фамилия Батя, прозвище — Мясорубка… центральный защитник, вес под сто двадцать, со страшной силой давит на судей. Не дай ему разойтись.

Глава III 
Выкинутый свисток

Когда команды, выстроившиеся полукругами, прокричали друг другу обязательное «Физкульт-ура!», я перехватил взгляд Бати и ничего хорошего в нем не прочитал. Надменно глядя мне в глаза, капитан будто хотел сказать: «Я о тебе знаю все… Ни один честный судья не взялся бы за такую игру. С ума сойти, бакинец будет судить бакинцев. Попробуй только подыграть свои м, долго будешь жалеть».

Однако первым обратил на себя внимание не капитан гостей, а капитан «Спартака», долговязый и размашистый Тофик Бахрамов. На пятнадцатой, примерно, минуте он длинным пасом вывел в прорыв правого инсайда Арифа Садыхова, и тот, пройдя несколько метров… Я остановил игру за секунду до того, как мяч едва не порвал сетку ворот: гол был красивым, но и офсайд бесспорным. Ко мне подбежал разъяренный Бахрамов:

— Что вы делаете, чистый мяч, весь стадион видел!

Это была полуправда: южная трибуна приветствовала меня одобряющими выкриками. Бахрамов продолжал спор. Я сделал ему замечание. Закрыв глаза ладонями, он обратился за поддержкой к северной трибуне: мол, судья слепой, ничего не видит. Та заулюлюкала.

Единственный боковой судья был невозмутим. Ему (таковы уж были правила тех лет) разрешалось лишь фиксировать выход мяча за длинную границу поля. Всю ответственность принимал на себя рефери. Я был убежден в своей правоте, правда, пожалел, что не послушал совета многомудрого Мамеда Гамида и не заткнул уши ватой.

Вскоре гости получили право на угловой удар, и, пока их левый крайний побежал устанавливать мяч, я услышал как вышагивавший за воротами «Спартака» тренер Беник Саркисов громко утешал Бахрамова:

— Не надо придираться к Кикнадзе. Разве он виноват, что не умеет судить? Виноваты те, кто сделал его судьей такого матча.

Игра становилась все более жесткой, провинциалы ни в чем не желали уступать столичным, и в давлении на арбитра — тоже.

В борьбе за верховой мяч Батя, не любивший и не умевший прыгать, одним только локтем уложил двух далеко не хилых нападающих «Спартака». Случилось это вблизи штрафной площади:

— Пенальти! — потребовал подскочивший Бахрамов.

— Если вы не перестанете мешать, выгоню с поля, — пригрозил я, назначив штрафной удар.

Когда же в начале второго тайма Бахрамов снова подлетел ко мне со своими пожеланиями, у меня возникло дикое желание исполнить угрозу. В ту пору, увы, у судей не было ни желтых, ни красных карточек, с появлением их все стало просто и необратимо: спорь, не спорь, а с поля уйдешь. Мне же предстояло вступить в дискуссию, которая могла оказаться и долгой, и бесплодной. Признаюсь, смалодушничал. Ограничился предупреждением. Но счеты с Бахрамовым решил свести (пусть многоопытные судьи бросят в меня камни, но первым сделает это тот, кто с ангельской терпимостью сносит оскорбления и сразу же вычеркивает из памяти обидчика). Близ своих ворот капитан сыграл рукой. Можно было посчитать: сыграл не умышленно — не рука нашла мяч, а мяч — руку. Но незрелая душа моя была налита местью, и я назначил пенальти. Успел подумать: сейчас забьют гол, и мне лучше всего будет взять на работе внеочередной отпуск и уехать из города. До конца игры оставалось не более пяти минут.

Батя не без труда выхватил мяч из рук центрфорварда, мечтавшего обессмертить свое имя. Но силенки у него, видимо, еще остались. Начал разбег чуть ли не с центрального круга. И ударил так, что мяч, вылетев за пределы стадиона, едва не снес стену недостроенного Дома правительства. У меня отлегло от сердца.

Обжигающе палило солнце. Пот, ливший семью ручьями, застилал глаза. Трибуны плыли перед глазами. Северная напоминала пароход, пробивающий себе гудком выход из бухты.

Небо пожалело меня. Когда медленная, как никогда, стрелка секундомера готовилась совершить последний оборот, мячом завладел все тот же Садыхов. И снова на грани офсайда, во всяком случае, так мнилось моему утомленному взору. Сказал себе: хватит, гости уже получили две поблажки… Уйдя от преследовавших его защитников, Ариф обвел вратаря…

Южная трибуна, собравшаяся было посчитать меня своим героем, теперь была готова вылить ушаты грязи. Северная — вмиг простила все мои прегрешения: я засчитал гол.

— Этого судью надо побить, — крикнул чуть ли не на весь стадион бывший вратарь «Темпа» Темик Арзуманов, со страшной силой переживавший за своих двух родственников, игравших в команде НКАО.

Я оглянулся окрест, и душа моя наполнилась скорбью: на стадионе было два-три тщедушных милиционера.

Когда закончился матч, гости, о чем-то посовещавшись, дружно гаркнули: «Судье — физкульт-привет!», а Батя демонстративно не подошел пожать руку.

Зато подбежал тренер «Спартака» Беник Саркисов. Он поспешил поблагодарить за отлично проведенную игру, заметив при этом, что давно не видел столь квалифицированного судейства.

…Пришлось долго ждать, когда рассеется возмущенная толпа, горевшая желанием встретиться и поговорить с судьей. Славный человек ватерполист и пловец Борис Дейкун предупредил, что мне одному возвращаться домой опасно и вызвался стать провожатым. Я же сказал ему, что надо будет сделать небольшой крюк. Он не возражал. В поздний час, когда ярко светила луна, мы вышли на берег моря. Метясь в лунную дорожку, я выкинул судейский свисток.

Республиканскую категорию мне так и не дали. Протесты «потерпевшей стороны» о голе, забитом с офсайда, не пошли разве что только в Организацию Объединенных наций. Но она лишь завершала первый год своего существования и имела переизбыток забот, мои оппоненты, догадываясь об этом, решили не перекладывать на ее плечи собственные.

А офсайд я возненавидел на всю жизнь.

И кажется первый раз почувствовал на своей шкуре как опасны и неотразимы флюиды, посылаемые трибунами на судью.

…В иные годы доведется познакомиться в стенах Толидского университета (штат Огайо, США) с одним любопытнейшим исследованием здешних социологов, демографов и анатомов. Решили выяснить, какая профессия продлевает жизнь и какая сокращает ее. Оказалось, что меньше, чем шахтеры, даже меньше, чем журналисты живут… автомобильные инспекторы. И не потому, что их, случается, давят, что в них иногда стреляют. Дел о в другом. На протяжении дня им приходится испытывать целый набор отрицательных эмоций, которыми заряжены взоры остановленных нарушителей. Боже, подумал я тогда, почему оказалась вне исследования профессия футбольного судьи? Вот уж кому действительно надо выплачивать дополнительное вознаграждение «за вредность». Трибуны, по определению, не могут не воздействовать на решения судьи; не выдумали еще, да и не выдумают никогда такого защитного экрана.

А дольше всех, оказывается, живут дирижеры. И не потому, что каждый день на репетициях и представлениях выполняют полезные для здоровья упражнения — руки вверх, в стороны и вперед, расширяя грудную клетку. А потому, что получают «в затылок» жизнетворные флюиды благодарной аудитории.

А еще вспомнилось, как за три года до матча на «Уэмбли», отобран у Михаила Ботвинника шахматную корону, сказал Тигран Петросян:

— Первую партию, если вы помните, я проиграл. С треском. Потому что почувствовал невероятную тяжесть зрительских взглядов. Когда играешь в турнире, это напряженное внимание рассеивается, «распределяется» на других участников. Я не мог спокойно думать, спокойно рассчитывать варианты. Улавливал недоброжелательное влияние поклонников Ботвинника. Понял, если не преодолею опасности, которую не смог предвидеть, о победе нечего будет и мечтать.

Если не преодолею.

Смог ли преодолеть Тофик Бахрамов, когда кивнул Динсту головой?

Ведь гола…

Глава IV 
Извинение

После бессонной «лондонской ночи» (телевизор смотрели чуть не до утра) хотелось выспаться.

Но около семи позвонил Андрей Петрович Старостин:

— На Пиккадилии в девять часов начинают показывать репортаж о вчерашнем матче. Там широкий экран и, как говорят, многое можно будет понять. У нас образовалась небольшая группа, если хотите, присоединяйтесь.

Вот как все это выглядело теперь.

Мяч попадает под перекладину (сетка за перекладиной вздыбливается горбом), приземляется в нескольких сантиметрах за линией ворот и, бешено вращаясь, вылетает вон.

Те несколько сантиметров надо было уловить? Разглядеть? Или почувствовать? Думаю восхищенно: «Ай да Тофик, ай да Бахрамов! Ну и молодчина! Не зря вручила тебе королева Британии копию золотой богини! Не зря получил золотой свисток».

Все так.

Но почему, увидев гол, ты продолжал стоять на месте? И кивнул только через несколько секунд после того, как подбежал Динст? Трибуны — не при чем?

По дороге домой, в самолете:

— Динст попросил лайнсменов в случае гола оставаться на местах и высказать свое мнение лишь, если он спросит. Во время заключительного приема ко мне подошел центрфорвард сборной ФРГ Уве Зеелер и сказал: «Примите, пожалуйста, извинения за те резкие слова, которые я бросил в ваш адрес, когда вы засчитали гол. Теперь сомнений нет, вы были правы».

А Динст заявил:

— Бахрамов спас мою репутацию.

Ну вот, а я когда-то чуть не выгнал его с поля.

О двух злополучных офсайдах, «связанных с его именем», я не забыл.

С годами укрепился в убеждении — это одно из самых презренных правил, которые существуют в футболе.

А почему — постараюсь рассказать в следующей главе.

Интродукция

Баллада о презренном офсайде

Раменское, 4 августа 1999года. — Остановленный прорыв. — Лайнсмену показалось… — Коллекция нелепостей. — Почему они его изобрели? — Эксперимент сорокалетней давности. — Что сказал тренер сборной Испании Хосе Вильялонга?

Обычное дело

Это произошло летним днем 1999 года на стадионе в Раменском. Имею в виду не чрезвычайное, памятное многим происшествие, когда играли «Сатурн» и «Спартак» и забитых голов (на поле) оказалось куда меньше, чем разбитых голов (на трибунах). Возвращаюсь к другой встрече — 4 августа между «Сатурном» и «Динамо». И к другому происшествию, оказавшемуся, однако, совершенно незамеченным из-за своей обыденности.

К 76-й минуте — 0:0. Получив из глубины хорошо эшелонированной обороны пас, форвард «Сатурна» Гаврилин вот-вот окажется с глазу на глазе Крамаренко… Вратарь спружинился, подготовился к отпору (как напомнил он мне в этот миг решимостью, повадкой, и статью тоже, своего отца Сергея, голкипера первостатейного, о котором я написал немало хороших слов 33 года назад!). Но что это? Профессионально быстро скидывает напряжение страж ворот. Игра остановлена. Лайнсмену показалось, что Гаврилин «высунул нос» на несколько сантиметров дальше, чем это разрешается правилами. Офсайд! Рефери из Йошкар-Олы Геннадий Ярыгин, безгрешно проведший игру, не имеет права не реагировать на сигнал ассистента. Печально вздыхает Гаврилин… Такая сорвана атака! Ведь он мог подарить своей молодой команде, едва-едва обосновавшейся в высшей лиге, три таких нужных очка. В конце сезона, когда борьба за выживание достигнет немыслимой остроты, их может не хватить «Сатурну», чтобы остаться на главной орбите.

Но лайнсмену показалось…

Почему пишу «показалось»? Да потому, что человеческому глазу, какими божественными способностями ни был бы он наделен, не дано с непогрешимой точностью фиксировать важнейший компонент динамичного поединка, отличающегося быстрой сменой ситуаций.

Не дано, и все тут!

В течение одного только сезона 1983 года мне довелось видеть на стадионах Москвы, Лени! (града, Тбилиси, Баку, Одессы, Лиссабона, Барселоны, Генуи и Пирея по меньшей мере два десятка матчей, результаты которых были искажены глупейшим правилом. В других городах «за этим же» по моей просьбе следили безупречные знатоки футбола капитан теплохода «Шота Руставели» Юрий Михневич, генуэзский спортивный координатор Эудженио Кристина и президент футбольного клуба «Русь», что в Лос-Анджелесе, Уолтер Бугреев. И в их коллекции было предостаточно казусов, омрачающих игру. Запоздало жалею, что не взялся за статистику на других — после «Уэмбли» — финалах мировых чемпионатов и Олимпийских Игр: картина почти всегда одна.

Близкий пример. 28 августа в Монако игрался матч на Суперкубок Европы. Обладатель Кубка чемпионов «Манчестер Юнайтед» встречался с обладателем Кубка кубков римским «Лацио». Южане превосходили команду, не знавшую поражений в тридцати девяти матчах, по всем статьям. Но их атаки по меньшей мере четырнадцать раз срывались из-за офсайда. Кто станет утверждать, что все решения судей оказывались безгрешными? То и дело досадливо всплескивали руками Салас, Ломбардо, Манчини. Их соперникам же не дали завершить свои атаки три раза. Но родимое изобретение англичан не помогло. Исход матча решил гол Саласа. Если же судить по соотношению сил, счет мог быть иным.

…Как, когда и при каких обстоятельствах родилось зловредное правило?

Окунемся в историю

В середине семидесятых годов английские этнографы и социологи провели один необычный и полезный международный опрос. Президент Королевского общества Друзей Страны Басков доктор Мануэль де Аранеги свою анкету сохранил на память. В ней можно прочитать: «За что вы любите и не любите англичан?», «Какое изобретение, родившееся в Великобритании, Вам известно более всего?».

Рассказывает де Аранеги:

— Когда подвели итоги анкетирования, оказалось, что за многое (перечислять не буду) любят сынов Альбиона, а не очень чтут их за приверженность одряхлевшим порядкам и обычаям. Куда интереснее выглядели ответы на второй вопрос. Многие написали: «паровоз», «паровая машина Уатта» и… «футбол».

Паровоз и машина Уатта ушли в далекое прошлое. Футбол же стал всемирно почитаемой игрой.

(В иные времена, работая над романами «Королевская примула» и «Брод через Арагоа», посвященными таинству происхождения басков, я не без интереса обнаружил свидетельства того, что «игра в мяч ногами» была известна баскам еще три века назад и что делали они мяч из шкур священных животных. Разве не мудро придумано? Ведь этот небольшой, трансформировавшийся с годами шар помогал человеку открывать в себе такие качества, о которых он не догадывался раньше.)

Всем был бы хорош футбол, если бы не тот самый нелепый, никчемный и взрывоопасный офсайд. Стал он источником невероятного количества конфликтов, возникавших на поле, а случалось, и далеко за его пределами. Он порождал вражду не только между командами, командами и судьями, но и между городами и странами.

Повторю мысль, в непогрешимости которой убежден: самому стойкому, самому честнейшему лайнсмену очень часто не углядеть, высунулся ли форвард во время стремительно развивающейся атаки на тот самый злосчастный сантиметр дальше, чем ему разрешено? Есть ли право засчитывать гол или его надо отменить? А если боковой судья поддается воздействию трибун? А если он, ну пусть самую малость, жуликоват?

Мне не один год приходилось знакомиться с работой честнейшего тренера Б.А. Аркадьева, путешествовать с ним и его командой. Однажды услышал от него произнесенное в сердцах:

— Не удивлюсь, узнав, что офсайд помог сколотить состояние иным незаметным вроде бы лайнсменам.

…После давнего матча между командами тбилисского «Динамо» и одесского «Черноморца» выплеснувшаяся на поле разъяренная толпа едва не растерзала рефери, отменившего гол, забитый тбилисцами якобы из положения «вне игры». На помощь несчастному судье бросился, опережая личную охрану, Эдуард Шеварднадзе… приказал своим опешившим телохранителям: «Меня оставьте, позаботьтесь о нем»… Успел вовремя, не будет преувеличением сказать: спас.

В 1965 году после одной игры возникла распря между Мадридом и Бильбао, у них и раньше были непростые отношения… Офсайдный конфликт разжигала, как могла, экстремистская организация ЭТА, борющаяся за национальную независимость Басконии. Вскоре мне довелось побывать в Мадриде и встретиться стренером сборной команды Испании Хосе Вильялонга. Среди прочего попросил его сказать, что думает об офсайде, содействует ли он духу современного футбола, не замедляет ли игру, не делает ли редким событием ее главное украшение — гол?

Вот что сказал энтренадор, приведший незадолго до того свою команду к Кубку Европы:

— Офсайду сто лет. Согласен, он одряхлел и плохо совмещается с современным динамичным стилем жизни… Если бы футбол изобрели не в Англии, такого правила вообще не существовало бы. Но его изобрели на островах…

Мысль собеседника нетрудно довести до логического конца.

… Испокон веков англичане оберегали свой остров от незваных пришельцев с континента. «Мой дом — моя крепость!» Разве могли избыть из генетической памяти народа повторявшиеся раз в полтысячелетия вторжения войск — римских, англо-саксонских, нормандских? В годы, когда «изобретался футбол», жили еще многие, помнившие ужас, с каким Великобритания ждала высадки Наполеона.

Святая забота о защите береговых бастионов чуть не механически перенеслась на защиту ворот футбольных. Оборона получила преимущество над атакой. Девиз: «лучше не забить, чем пропустить» стал одушевлять многих давних и современных наставников.

Смысл, радость и красота футбола — гол. Офсайд существует для того, чтобы голов было меньше. А игра не такой веселой и трепетной, какой могла бы быть.

Сегодня злокозненному тому правилу более ста тридцати лет. Жив, однако.

Представляю, сколько любителей футбола в разных странах мира не поскупилось бы на бо-оль-шой надгробный венок! Убежден, этот день рано или поздно придет. Не может не прийти!

Эксперимент

Теперь самый раз вспомнить об одном эксперименте, целью которого было посмотреть и показать другим, что это такое, футбол без офсайда.

В начале шестидесятых годов, возглавив международный отдел «Советского спорта», я взялся задело, которое было далеко от моих новых профессиональных обязанностей. Но не интересов! Вместе с редактором приложения «Футбол» М.И. Мержановым мы написали письма в футбольные федерации Украины, Грузии и Азербайджана с просьбой провести показательные товарищеские матчи, презрев правила «вне игры».

Первым откликнулся, кто бы вы думали? Тот самый милейший Борис Бенционович Зайонц; видимо, все-таки душа его терзалась давней виной передо мной, во всяком случае, задело он взялся с энтузиазмом. Главный редактор «Советского спорта» Владимир Андреевич Новоскольцев, натура поэтическая, способная образно выражать свои мысли, подписывая мне командировку в Баку, философски изрек:

— Вы полагаете, что старые пердуны, заседающие в Международной федерации футбола, обратят внимание на ваш эксперимент? Ведь они боятся самых невинных перемен, как черт ладана. Ну, да ладно. Капля камень точит, вижу, не желаете расстаться со своим коньком. Счастливого пути.

…Штрафную площадку на стадионе имени Ленина превратили в полукруг, некую запретную зону, в пределах которой только и действовало правило офсайда. Познакомили с неведомыми правилами игроков, проинструктировали судей. На поле вышли команды «Нефтяник» и «Буревестник». Никогда раньше не видел такого азартного, щедрого на комбинации и голы футбола! Рассказал об игре в двадцатом номере «Футбола» за 1961 год. Статья называлась «Офсайд — вне игры». Вот несколько абзацев из нее:

«Посмотрев такой матч, можно без труда убедиться, сколько возможностей хранит в себе наш старый и верный друг футбол. Мы наблюдали игру с судьей Всесоюзной категории Б.Зайонцем, отдавшим футболу более трех десятилетий. Я, стараясь не выдавать эмоций, временами наблюдал за соседом. В его груди боролись два чувства. Как судья он привык строго и неукоснительно соблюдать правила, нал и санные на древних скрижалях. Но как любитель он невольно поддавался очарованию зрелища… После матча обмениться впечатлениями собрались игроки, судьи, тренеры, члены Бакинской секции футбола. Центральный защитник «Нефтяника» М.Кузнецов сказал:

— Не думал, что будет так интересно и раскрепощенно играть. Всем бросилось в глаза: темп был значительно выше, а комбинации красивее. Никто не опасался судейских подвохов.

Правый инсайд «Буревестника» Э. Пириев высказался более осторожно:

— Не хотел бы делать поспешных выводов. И не потому только, что мы проиграли 4:7. Нужно попробовать еще.

Игра заинтересовала судей ничуть не меньше, чем игроков, в их действиях не было той напряженности, которой требует караул офсайда. В адрес арбитра и его помощников не высказали ни одной претензии!

Затем вопрос: «Одобряете ли вы такой футбол?» был поставлен перед всеми участниками матча. Двадцать три человека подняли руки. Двадцать третьим оказался судья республиканской категории Эльдар Мамедов. Он сказал, что никогда раньше ему не приходилось так легко судить футбол! К немалой радости зрителей «офсайд» оказался вне игры».

…Можно было подумать, что тот номер «Футбола» попал на глаза американским любителям изобретенной в Европе игры. Во всяком случае свой национальный чемпионат они начали проводить, исключив наказания за офсайд. Международная федерация, тон в которой продолжали задавать европейские аксакалы, встрепенулась (я еще раз смог убедиться в провидческих способностях В.А. Новоскольцева). «Никаких новшеств, никаких выдумок, если хотите участвовать в мировом первенстве, извольте следовать нашим законам!» После долгих споров американская федерация была вынуждена капитулировать.

— Число зрителей на играх национального чемпионата заметно поубавилось, — рассказывал Уолтер Бугреев. — Да это и понятно: один-два гола за игру — зрелище не для янки. Они не привыкли тратить время на пустопорожние забавы.

…И все же автор сохраняет надежду на то, что в один прекрасный день для всего мирового сообщества отомрет нелепый обычай: ритмы XXI века — не для него.

Чем подогревается надежда?

Тем, что стародавние, изжившие себя правила хоть и медленно, но отмирают.

…Три сохранившихся в блокноте и памяти эпизода чемпионата мира-66.

Матч Италия—Чили. Во втором тайме чилийский игрок Тобар, борясь за высокий мяч, получает серьезную травму. Полицейские выносят его с поля на носилках. Бедняга накрыт одеялом, в бинокль хорошо видно его перекошенное болью лицо. Чилийцы остаются вдесятером. Замены не разрешены! Минут через десять Тобар возвращается. Ему не то что бегать, стоять на ногах трудно, преклоняюсь перед характером молодого человека. Да, футбол — игра не для слабогрудых и хилых духом. Но это и не игра во вред здоровью. Минут через пять Тобар делает попытку дотянуться до близко пролетающего мяча и без сил плюхается на землю. Чилийцы проигрывают0:2.

Матч Бразилия—Португалия. Во втором тайме получает травму Пеле. Чемпионы мира продолжают играть без своего Пеле, понимаете, что это значит? Замены не разрешены! Не пройдет и получаса, бразильцы расстанутся с короной, потому что проиграют 1:3 (с таким же точно счетом, с каким проиграл и до этого доблестным венграм).

Матч за выход в финал СССР—ФРГ. Нашего Йожефа Сабо выводят из строя в самом начале игры. Сперва ему подбивают одну ногу, а потом — вторую. Мужественный человек Йожеф играет «через не могу»… Замены не разрешены! Советская команда проигрывает 1:2.

Что это — забота ФИФА о справедливости и здоровье спортсменов, об увлекательности футбольного зрелища или дань пропахшему нафталином правилу, выработанному сто лет и еще три года назад при создании знаменитой Английской Ассоциации?

За месяц до начала чемпионата-66 открылась сессия Международного футбольного совета, утверждающего изменение правил игры. На рассмотрение совета вынесли проект важнейшей поправки. Новый пункт параграфа должен был звучать так: «Футбольная команда состоит из тринадцати игроков, причем только одиннадцать из них могут одновременно находиться на поле». Как догадывается читатель, речь шла о разрешении заменять двух игроков.

Международный совет, состоящий из старцев, забывших, что такое футбол, не разрешил заменять и одного.

Лишь с большим трудом, под давлением прежде всего Федерации футбола СССР (молодому читателю будет трудно поверить, что существовали времена, когда к нашему голосу на мировой арене прислушивались) удалось внести в устав поправку, разрешающую замену одного полевого игрока. Дальше, по мере того как начали покидать свои посты склеротичные мудрецы, дело пошло легче.

А для того, чтобы пошло еще легче, мы с режиссерами Владимиром Коноваловым и Николаем Малецким работаем над фильмом, который будет называться «Киноповесть о лукавом офсайде». Хотим насытить картину драматическими и курьезными эпизодами, увиденными на чемпионатах мира разных лет. Фильм должен быть язвительным и остроумным, обязательно остроумным. Только смехом можно победить нелепый закон.

* * *

Об абсолютном его идиотизме разве не свидетельствовал чемпионат Европы, проведенный в июне-июле 2000 года? Прозвучало немало возмущенных высказываний тренеров, игроков и журналистов об отдельных эпизодах ошибочного фиксирования офсайда. Но ни один, повторяю, ни один из них не выразил очевидной истины: с этим правилом, искажающим представление об истинной силе команд, надо покончить раз и навсегда.

Привыкли и смирились? Очень жаль!

Вспомним лишь некоторые игры того чемпионата.

Встреча Англия—Румыния взмахами лайнсменов прерывалась каждые четыре с половиной минуты. То и дело недоуменно всплескивали руками Ширер, Оуэн и Хеске, бросая колкие взгляды на боковых ассистентов. Британцы пострадали от офсайда 12 раз, румыны — 8. Уже после игры подсчитали: по крайней мере пять острейших атак англичан были запрещены неверно. Зловредно подумалось: не надо было изобретать для мудрой игры глупое правило. Не из-за него ли посланцы родины футбола продули румынам 2:3 и вылетели из розыгрыша после изначальной его стадии?

Игры в подгруппах дали ужасающую картину: итальянцы наказывались 16 раз, румыны — 15, англичане и французы — по 14, португальцы — 13. В общей сложности было сорвано аж 157 атак, а забито лишь 65 голов. Не менее печальную картину дали и общие итоги чемпионата.

Увы…

Часть вторая
Надежда и несчастье

«Других не победишь, пока не научишься побеждать самого себя» (Сунь-цзы, китайский военный теоретик и полководец — IV-V вв до н.э.). — Опекал форварда так, словно вложил в него все акции. — Невероятное происшествие. — Эйсебио, которому изменила память.

Глава I 
Четыре урока

Чемпионат-66 запомнился больше увиденных других, потому что проявились в нем и лучшие, и, увы, уязвимые стороны родимого футбола… Его уроки могут быть полезными для игроков и тренеров новых поколений.

…Взяв верх в отборочных соревнованиях над командами Дании, Уэльса и Греции, в групповом турнире — над командами Корейской Народно-Демократической республики (3:0), Италии (1:0), Чили (2:1) и одолев в четвертьфинале венгров (2:1), наши впервые в истории вышли в полуфинал, обеспечив себе (нововведение-66) бронзовые медали.

Безукоризненно играли со «Скуадрой»!

Накануне я попросил двадцать шесть итальянских журналистов (с некоторыми из них был знаком еще со времен Римской Олимпиады-60): предугадать результат. Восемнадцать отдали победу Италии, восемь «согласились» на ничью, иные варианты не предлагались просто потому, что не рассматривались как серьезные.

О, эти итальянские любители футбола, о, эти чистые, наивные, безгранично преданные своей команде души! Больше всего их на трибуне, где матч смотрят стоя (билеты чуть подешевле). Все, что можно было, наскребли на дорогу. Расходы окупятся. «Форца, Италия!» — «Сила, Италия!», — раздается над стадионом. «Сейчас мы им накидаем!»

А в воротах Лев Яшин. Его покой оберегает, как может линия обороны, в которой выделяются Шестернев и Хурцилава. Это о Хурцилаве «Таймс» напишет, что он опекал «своего форварда так, словно вложил в него все акции».

А про Яшина скажут: «Как только итальянским форвардам удавалось-таки выйти «на свидание с ним», у них начинали дрожать коленки». Помнили, как в одном матче на Кубок Европы, проводившемся в Италии, его ворота обстреливали с десяти метров, с пяти, с трех… потом он взял пенальти. После той игры и написала «Стампа»: «Дайте нам Яшина, и мы готовы играть против сборной мира».

Когда, распластавшись в воздухе, он отвел от «девятки» мяч, ядром летевший метров с десяти, я вспомнил невольно, как молодой Яшин пропустил гол, забитый ему вратарем сталинградского «Трактора» прямо со своей штрафной площадки… «Кто узнает сладость меда, не изведав жала пчел?»

И передняя линия наша выглядела браво. Было несколько комбинаций, проведенных по всем правилам футбольной науки. Не раз могли взять ворота Малофеев, Банишевский и Численко. Наконец, удалось Численко. Атака с правого крыла, финт, оставивший за спиной защитника, и удар левой, в самую цель.

Теперь держись!

Проигрывая 0:1, итальянцы на последних минутах начинают невероятной силы штурм. Раз у меня так учащенно бьется сердце, что же могут испытывать наши тренеры? Не расстается с сигаретой Н. П. Морозов, не расстается с валидолом руководитель делегации, человек в годах, перенесший, как рассказывали, незадолго до отъезда инфаркт миокарда… Боже, разве можно поручать команду человеку с уязвимым сердцем?.. Но наши порядки — это наши порядки. Кандидатура уже утверждена в самых высоких инстанциях, никто не хочет взять на себя смелость отвлекать их «по данному вопросу» снова.

Как прекрасен этот мир, как прекрасны эти английские зрители, бурно приветствующие нашу команду (главный конкурент для сборной Великобритании не она, главный — с Апеннин), как прекрасны наши футболисты!

Меня пригласила спецкором на чемпионат «Неделя», легко пишется, вызывают из Москвы лишь под утро, а усталость будто рукой сняло.

Но потом… потом был какой-то странный матч с чилийцами, на который Н.П. Морозов выставил в передней линии тех, кто ни разу в жизни друг с другом не играл: Метревели («Динамо», Тбилиси), Серебряников («Динамо», Киев), Маркаров («Нефтяник», Баку) и Поркуян («Динамо», Киев). И это вместо того, чтобы дать лучше сыграться и начать понимать друг друга тем, кому предстояла трудная игра в четвертьфинале с венграми. Оправдывая свое в высшей степени сомнительное решение, тренер скажет позже, что хотел дать отдохнуть основному составу. Но сборная приехала в Англию не отдыхать, а биться с сильнейшими командами мира. Не сомневаюсь, в раскрепощенном матче с чилийцами (место в четвертьфинале было уже обеспечено) она наладила бы взаимопонимание и сыгранность, которых так не хватило в полуфинальном состязании с грозными, как всегда, немцами. Не очень были нужны очки от чилийцев. Очень и очень нужна была дополнительная предэкзаменационная подготовка. Два очка получили. Игру не отшлифовали. Гуманизм главного тренера обернулся фиаско в полуфинале.

Это был первый урок. Он свидетельствовал о том, что сборная не была подготовлена к тому, чтобы выдержать физические перегрузки долгого турнира.

Но беда заключалась и в том, что она не была подготовлена психологически.

Если бы тридцать три года спустя тренер ЦСКА Олег Долматов посмотрел кинорепортаж о встрече СССР—ФРГ и показал его своим ребятам перед ответным матчем в Норвегии, быть может, и не произошло бы нервного срыва у нашего опорного полузащитника Холл и (иначе как нервным срывом невозможно объяснить то, что сделал Марек, когда игра не заладилась; потеряв мяч, потянул соперника за майку, долго не отпускал ее, получил вторую желтую карточку, армейцы остались вдесятером, пали духом и схлопотали один за другим еще три мяча).

Повторяю, сборная СССР не была готова к перенапряжению поединка с ФРГ. И это урок второй. Раньше отдал бы многое, чтобы посмотреть такой матч. Можно было отдать еще больше, чтобы его не видеть.

Чтобы не видеть хотя бы того, что произошло в самом конце первого тайма, когда Численко, вместе с Яшиным лучший наш игрок предыдущих игр чемпионата, потерял мяч, и эта потеря обернулась голом в наши ворота. «Стыд и позор, — наверняка подумал бедолага. — Проиграем, все газеты напишут, кто виноват. Сразу забудут все, забудут, что это я, Численко, своим голом поставил на колени итальянцев».

О, это мы умеем, как мало кто другой, отыскивать виновников собственных неудач… Рассуждения на эту тему могли бы увести далеко от футбола. А на табло 0:1.

…За два года до того, перед решающим матчем на первенство СССР между тбилисским «Динамо» и московским «Торпедо» Гавриил Качалин заставлял своих подопечных динамовцев начинать вторые таймы тренировочных встреч с проигранным счетом 0:1. Он допускал, что их соперники приложат все силы, чтобы с самого начала захватить инициативу, и учил игроков не поддаваться настроению, учил сохранять не просто силы — волевой запас на весь второй тайм. Тогда в последнем матче на звание чемпиона страны торпедовцы действительно повели в счете — 1:0. Во втором тайме тбилисцы забили четыре мяча.

Численко не мог не заметить, как схватился за голову и злобно глянул капитан. Беда, беда. Первый гол имеет магическую силу. Теперь, чтобы выйти вперед, его команде придется приложить в два раза больше усилий, чем затратили немцы на свой гол.

У Численко смешается взгляд на происходящее вокруг и на себя. Надежда команды становится ее несчастьем. Он срывает досаду на первом же попавшемся игроке. Его выгоняют. От одной сигареты прикуривает другую Морозов, похоже, что новую таблетку валидола отправляет в рот руководитель делегации. Он уйдет со стадиона на ватных ногах, поддерживаемый под локоть.

Наши отдадут игру — 1:2.

Урок третий. Отбирать в команду не только тех, кто хорошо владеет мячом, быстро бегает, точно бьет, смело вступает в борьбу. Отбирать тех, кто, помимо всего прочего, умеет владеть собой в самые трудные минуты сверхнапряженного противостояния. Такому поведению надо учить футболиста терпеливо, с заглядом вперед, призывая в помощники психологов (много ли представителей этой полезнейшей науки встретим мы, и не только в футбольных командах, и сегодня?).

И, наконец, урок четвертый. Что за странное задание получил перед матчем с чилийцами маленький, юркий мастер дриблинга Эдуард Маркаров? «Получил мяч, не водись, сразу же отдай».

Я помню отца Эдуарда — форварда «Темпа» Артема Маркарова и день пятого мая 1940 года, когда в игре с ленинградским «Электриком» он обвел сперва хавбека, потом бека и выбежавшего вперед вратаря, остановил мяч на линии, замер, и лишь когда ужом пополз к нему голкипер, «щечкой» закатил мяч в ворота. Эдуард развил искусство, полученное по наследству, стал одним из самых заметных форвардов Советского Союза, а его никак не хотел и брать в сборную. «Неделя» выступила в его защиту, опубликовав мою статью «При чем здесь рост?», Эдуарда с большими сомнениями взяли, отобрав у него право показать лучшее, на что способен. Рядом (напомню) играли форварды, которых не знал он и которые не знали его, не ведали, когда и что можно от него ждать. В матче с чилийцами, усердно выполняя т.н. тренерскую установку, Маркаров выглядел лишь бледной своей копией.

Глава II 
Нелегкая жизнь дриблера

Не может быть настоящей команды без яркого дриблера (умение финтить в жизни порицаемо, да обожаемо в футболе). Он не боится рисковать, беря игру на себя, за ним охотятся, против него чаще применяют недозволенные приемы. Он может обвести одного соперника, второго, а в конце концов потерять мяч, но если три-четыре раза за матч выйдет к воротам или выведет на удар партнера, потери окупаются!

Дриблер, как правило, лидер команды. Ее опора, се надежда. Его искусство особого рода, оно требует неустанной шлифовки и работы без лишнего счета. Это высшая степень футбольной сознательности и футбольной ответственности. И если молодой человек это понимает, он становится…

Я помню их многие игры…

Александр Пономарев, отдавший лучшие годы московскому «Торпедо», навсегда вписавший имя в историю советского футбола 148-ю забитыми голами.

Лишь шесть мячей уступивший ему спартаковец Никита Симонян, Олимпийский чемпион 1956 года.

Армеец Всеволод Бобров, забивший в 116 матчах на первенство СССР 97 мячей.

Эдуард Стрельцов, любовь и боль московского «Торпедо» и миллионов ценителей таланта (всем памятна его яркая и трагичная судьба), забивший в 39 играх за сборную СССР25 мячей.

Григорий Федотов из команды лейтенантов, вот ужу кого бывал «мяч на ниточке», кто в совершенстве владел искусством обводки и только поэтому — искусством завершающего удара. Он первым перевалил за отметку «100», дав свое имя клубу лучших бомбардиров (всего же имел на счету 129 голов).

А Михаил Месхи из тбилисского «Динамо», игравший в той сборной СССР, которая выиграла в 1960 году Кубок Европы, сам забивал не так уж часто. Сетовал, шутя: куда годится, получаю мяч на своем левом краю, обвожу одного защитника, второго, вижу где-то впереди лысую голову Калоева, целюсь в нее, попадаю, мяч отскакивает от нее в ворота, все готовы целовать Калоева, а обо мне забывают.

Таким же первоклассным дриблером слыл и Эдуард Маркаров. А ему: «Получил мяч, не водись, сразу отдай».

В матче с Португалией у нас вообще не нашлось лидера, который мог и хотел бы взять игру на себя. На поле была робкая, малость скисшая команда.

… Мы имеем право выставлять на международные чемпионаты только тех футболистов, которые способны нести трудный груз, не сникать при неудаче, бороться до последней минуты.

Умение достойно нести то, что тебе предопределено, подразумевает многое.

В Вестминстерском аббатстве, где проходит коронование английских монархов, экскурсантам рассказывают:

— За несколько месяцев до торжественного ритуала королева стала тренироваться… в ношении короны. И неудивительно. Весит корона семь фунтов.

Как видите, даже королевская корона требует специальной подготовки.

Что же сказать о Короне футбольной?

В борьбе за нее может случиться всякое. В том числе и немыслимое.

Глава III
Бедный Муртаз

К той поре, к которой относится история с Муртазом Хурцилава, еще не успел прославиться канадский инженер Солли.

Он приходил на монреальский ипподром, занимал укромное место и делал вид, что снимает скачки на кинопленку. Только под аппарат был искусно замаскирован лазер. Наводя его на скакунов-фаворитов, Солли выводил к финишу ту «темную лошадку», на которую кроме него никто не ставил. Деньги плыли ему в руки, видавшие виды жокеи хватались за головы, игроки же на тотализаторе проклинали администрацию, наездников, весь свет, даже лошадей были готовы обвинять в темных махинациях.

Если бы лошади могли говорить, они сказали бы: «Мы ни в чем неповинны, ищите жуликов среди своих двуногих».

Как это часто случается, инженера Солли погубила жадность — он начал отчислять своим подставным соучастникам все более скудный процент от выигрыша, те терпел и терпели, а потом написали ужасно неграмотное анонимное заявление в полицию (они написали неграмотный донос не для того, чтобы их не разыскали, а потому что иначе не умели), полиция заинтересовалась Солли и вскоре сцапала голубчика.

Процесс над ним начался вскоре после того, как мы уехали из Монреаля, а вот чем кончился, не знаю. Однако в прессе вполне серьезно дискутировался вопрос — что станет не только с состязаниями лошадей, но и с состязаниями людей — по легкой атлетике, гимнастике или даже футболу, если появятся ловкачи, которые захотят по своему выводить в победители любимцев. Ведь не будешь же проверять каждого, кто придет на стадион с киноаппаратом.

Ну а потом… может быть, и не обязательно для жуликоватых целей привлекать последние достижения технической мысли, нельзя ли обойтись древним, как мир, гипнозом?

Ведь послал же в свое время финский гипнотизер Хакасало вызов чемпиону мира по боксу Кассиусу Клею, заявив в печати, что для победы нокаутом ему, Хакасало, потребуется не больше трех секунд, «к тому же, я могу выйти на ринг вовсе без перчаток». Клей почему-то вызов не принял, гипнотизер счел этот отказ боязнью потерять титул, и предложил впредь именовать чемпионом мира среди профессионалов в тяжелом весе его самого.

…Я смотрел на Муртаза в большой бинокль, в то, что произошло, было трудно поверить, не иначе, сказал я себе, сделал он это под гипнозом. Другого объяснения тогда придумать было просто невозможно.

… В матче за третье место встретились сборные Советского Союза и Португалии.

Поединок остр, непримирим, нервозен, кипят страсти на трибунах, подогревая и без того горячие сердца футболистов.

Несколько опасных атак португальцев, ведомых неподражаемым Эйсебио, ликвидирует наша защита, возглавляемая Муртазом Хурцилава, он стоек, надежен и играет хладнокровнее других.

И вдруг…

В нашей штрафной площадке происходит нечто трудновообразимое. В безобидной ситуации, когда угроза воротам не представляла и доли процента — мяч летел высоко над головами чужих форвардов — наш центральный защитник ловит его руками и будто заколдованный (или загипнотизированный) опускает на землю.

Тогда-то я и вырвал чуть ли не силой могучий цейсовский бинокль у соседа, посмотрел на Муртаза, узнал и не узнал его. На нем не было лица.

Не знаю, каким образом оказался в тот день в журналистской ложе Георгий Васильевич Сихарулидзе, председатель Грузинского спортивного комитета, только хорошо помню, что услышал от него:

— Он сегодня ночью видел все это во сне.

Помрачнел лицом и больше ничего не сказал.

Увидел во сне?

Футбольная команда Советского Союза впервые была близка к почетному третьему месту в мировом первенстве, и вот самый испытанный, многократно проверенный в трудных состязаниях защитник ловит мяч, как заправский вратарь… Черт возьми, может быть, в самом деле недалеки от истины те, кто уверяет, будто искусство внушения на расстоянии достигло невиданного уровня?

Трудно ли догадываться, какими глазами смотрят на беднягу товарищи, что испытывает он сам в ту секунду, когда судья, сам словно бы опешивший от всего случившегося, указывает на одиннадцатиметровую отметку?

О таких вещах следует по возможности быстро забывать футболисту, с которым стряслась беда (если не забыть, еще дол го будут мучить сны).

Но вместе с тем, о них надо помнить выходящим на спортивную и на жизненную стезю.

Вот почему, встретившись шесть лет спустя с Муртазом на тренировочном сборе тбилисского «Динамо» в Бакуриани, я позволил себе вернуться к эпизоду на «Уэмбли».

Он будто бы через силу вспоминал:

— Могу признаться, перед матчем с португальцами я до самого утра не сомкнул глаз. Все переживал да переживал предыдущую встречу с командой ФРГ. Не могу сказать, что у нас было много шансов на победу, но вышли мы на ту игру с настроением, какого давно не помню. Не было страха перед одной из самых сильных в мире команд. Хотели показать, это и мы умеем играть в футбол. А помните, что случилось?

— Помню хорошо. Только ответьте, как случилось: когда играли одиннадцать на одиннадцать, уступали почти во всех линиях, когда же удалил и с поля Численко и вы остались вдесятером, показали и самолюбие и более дружную, что ли, игру?

— Был в команде дух, это главное, понимаете, был дух. Когда он есть, самая главная неприятность не страшна. А после матча с командой ФРГ к нам пожаловали разные высокопоставленные товарищи, которых мы раньше и в глаза не видели, и давай учинять разносы… в виде индивидуальных бесед и выговоров на общем собрании.

— Повидал я и таких наставников в кавычках. Не давали ли случайно «руководящей установки»: в матче с португальцами вам вменяется в обязанность забить больше мячей, чем пропустить?

— Что-то вроде этого. Лучше бы не приходили. Вы думаете, я один не мог заснуть после разноса? Полкоманды только делало вид, что спит, когда обход начался. А ушли визитеры, давай снова и снова обсуждать, правда шепотом, и сам матч, и нагоняи, услышали бы одним только ухом советчики и разносчики, это о них футболисты думают, обходили бы их стороной. Если стану сам тренером, таких и близко не подпущу…

— Георгий Васильевич Сихарулидзе сказал мне, что вы увидели во сне, как схватились за мяч рукой. Откуда он мог об этом узнать?

— Возможно, кто-нибудь из наших запасных насплетничал ему, я-то не удержался, рассказал ребятам про сон. Он пришел ко мне только под утро… лучше бы совсем не приходил. В холодном поту проснулся, встал под душ, думал, поможет стряхнуть воспоминания… Но нервы были на взводе, вот и въелся в меня тот проклятый сон.

Муртаз умолк и посмотрел так, будто спрашивал: все ли я рассказал?

— И, выходя на матч?..

— Все время прижимал руки к туловишу, чтобы случайно не задеть мяча. Но какая-то неведомая чужая и злобная сила заставила меня вскинуть руки. Потом те же самые «ответтоварищи» говорили, что Хурцилава «подвел и не оправдал».

Итак, мяч на одиннадцатиметровой отметке. И подходит к нему…

Глава IV 
Как Эйсебио Яшина перехитрил

Осенью 1999 года в одном из своих интервью Эйсебио сказал:

— Мои отношения со Львом Яшиным были самыми теплыми. Познакомились еще в 1963 году, когда нас пригласили в Лондон на матч сборных Англии и ФИФА, посвященный столетию английского футбола… А последний раз мы с Яшиным виделись за год до его смерти в 1989 году. Лев пригласил меня на праздничный матч по случаю его 60-летнего юбилея. И я, конечно, не мог не откликнуться. Бросил все дела и полетел в Москву. И не пожалел, потому что забил там красивый гол. Хорошо знаком я и с вдовой Яшина — Валентиной. Она наведывалась в Лиссабон, где вручала приз имени Льва Яшина лучшему вратарю чемпионата мира.

Все верно. И вдруг…

— В 1966-м, на чемпионате мира, я забил всем, против кого играл. Свой последний матч (за 3-е место) мы должны были проводить против Советского Союза. И я мечтал забить гол в ворота Я шина. Но этому не суждено было сбыться, поскольку его место занял другой вратарь — Кавазашвили.

Что такое? Чем объяснить? Или за тридцать три года Эйсебио успел забыть об одном из главных событий своей жизни — голе Яшину? Ведь защищал ворота именно он, а не Анзор.

* * *

…На трибунах «Уэмбли» полно португальцев, но хорошо слышны подбадривающие возгласы моряков двух наших сухогрузов, бросивших якорь в устье Темзы. Позже рассказывали, что на этих судах социалистическое соревнование развернулось с невиданной ранее силой: победители получали не фа-моту или диплом, а билет на матч с Португалией: со-бы-тие!

Команды выбегают на поле. Одну цепочку возглавляет форвард Эйсебио, другую — вратарь Яшин. После обмена рукопожатиями наш капитан протягивает португальскому вымпел. Однако Эйсебио, заметив мяч, пролетавший рядом (не специально ли последовал этот продольный пас?), припустился за ним, на ходу показывая жестами: потом, потом. Яшин остается посреди поля с вымпелом в руках. Как поступить? Что делать с вымпелом? Положить на траву — кто-то сможет наступить. Взять с собой — подумают, чего доброго, что португалец (а с его страной у СССР далеко не простые отношения) демонстративно отказался принять скромный дар с серпом и молотом. Западные журналисты не откажут себе в удовольствии посмаковать эпизод, придать ему политическую окраску. Проходят пять, семь, почти девять минут. Яшину кричат: «К воротам, к воротам!», плюнь на все, хоть немного разомнись, но приказы тонут в общем гуле. За те десять ми нут, что форвард разгоняет и горячит кровь, голкипер ни разу не дотрагивается до мяча. Лишь за минуту до начала матча, возвращаясь с поля, португальский капитан подходит к капитану нашему, простецки хлопает его по плечу и как бы между прочим берет вымпел.

Привыкший к честной и открытой игре, Яшин забыл, скорее всего, что существуют на свете прямо противоположные разновидности игр. Кто-то высказал предположение, что ход португальца был заранее рассчитан и спланирован. Обратили внимание, что на каждую игру советский капитан выходите вымпелом, вот и решили обернуть этот знак товарищества себе на пользу.

Нельзя утверждать, что Яшин был способен отразить пенальти, назначенный после «руки Хурцилава». Угадал направление удара Эйсебио, бросился в правый нижний угол, только нескольких сантиметров не хватило, чтобы дотянуться до мяча, только десятой, скорее — сотой доли секунды. А если бы размялся перед игрой по всем правилам футбольной науки? Кто знает, кто знает. Гол оказался решающим — 1:2. На третью ступень пьедестала, до которой оставалось полшага, ступили не мы.

…А славный футболист Эйсебио сказал треть века спустя:

— Яшину я никогда не забивал.

Часть третья
«Каждый, ступивший на тренерскую стезю, должен знать, что в его судьбе закодирована обреченность на неудачу». (А. П. Старостин)

Куда улетал из Лондона Висенте Феола.

— Закрытая пресс-конференция Эдмондо Фаббри. — Новая встреча с Хосе Вильялонгой. — И все это для Сергея Бутенко и его собратьев-тренеров, не всегда понимающих, какую опасную профессию они избрали.

Глава I
«Мне нельзя домой»

Вспомнив в предыдущей главе о двух поражениях бразильцев, могу ли не рассказать о встрече в Лондонском аэропорту с их тренером Висенте Феолой? Стояла скверная погода, наш вылет задерживался, задерживался и вылет Феолы. Команда уже сидела в самолете, а он не имел права лететь с нею и ждал рейса на Рим. Человек, с именем которого были связаны победы бразильцев в чемпионатах мира 1958 и 1962 годов, человек, привыкший к горячим проводам и восторженным встречам, сидел один-одинешенек, опираясь толстыми руками о тяжелую палку с набалдашником.

Газеты сообщили, что его шикарный дом в Рио-де-Жанейро не то сожгли, не то разнесли в щепки, и что люди, сохранившие преданность бывшему великому учителю, вывезли его семью в безопасное место. А телеграф извещал: «Двадцать человек были ранены в Сан-Пауло во время беспорядков, возникших в связи с проигрышем бразильцев команде Португалии. Португальцы (а их в Бразилии более миллиона) не рисковали показываться на оживленных улицах. Португальцы — шоферы такси также предпочли не выхолить на работу. В центре Рио-де-Жанейро торсида повесила на дерево чучело Феолы, прицепив плакат: «Дайте нам его! Он украл у нас победу!».

Семь руководителей сборной Бразилии заявили в Лондоне, что они подадут заявление об отставке, как только вернутся. Один из них размечтался: «Для посадки домой лам хорошо бы выбрать пароход… Там хоть чуть-чуть поулягутся страсти».

Клаус Миттенцвай, которого знают все (он старожил чемпионатов) и который знает всех, к счастью, оказался рядом. Я попросил его:

— Узнай, пожалуйста, у Феолы, не согласится ли дать короткое интервью?

— Он ждет, — ответил вернувшийся парламентер.

— А что, если я тоже? — спросил Гавриил Качалин.

Злоупотребляя разрешением, я взял с собой и Анатолия

Акимова, и не слишком обожаемого им Бориса Пайчадзе. («Гол, который забил мне Борис, прямо с корнера, когда еще не знали, что это такое «сухой лист», долго снился мне в кошмарных снах», — признался однажды знаменитый вратарь.)

Феола сумрачно ответил на приветствия, словно говоря: «Но вам-то еще что от меня надо?»

Оказалось, что у всех четверых на кончике языка повис один вопрос: «Как это могло случиться?»…

Словно в неохотку, растягивая слова, ответил почетнейший горемыка:

— У нас никогда не было такой сильной команды. Ник одному другому мировому первенству мы не готовились так усиленно, как к этому.

— Но почему в матчах с Венгрией и Португалией выглядели так э-э… невыразительно ваши звезды? — поинтересовался Качалин.

— Соперники, понимая, что с ними не сладить, устраивали настоящую охоту. Ни на одном другом чемпионате в нашей команде не было столько травмированных игроков.

— Может быть, я ошибаюсь, но в тех встречах, которые мне пришлось видеть, не чувствовались коллективный дух и взаимопонимание, всегда отличавшие ваших футболистов. Показалось даже, что в игре с венграми после второго пропущенного мяча команд а сникла и перестала быть похожей на себя, — вступил в разговор Пайчадзе. И обратись к переводчику, тотчас попросил: — О том, что она сникла, пожалуй, лучше не говорить.

— Отвечу коротко: нашим футболистам не хватило силы воли. Одной только техники, какой бы совершенной она ни была, теперь для победы в мировом турнире недостаточно.

— Извините, пожалуйста, но почему вы не улетели со всей делегацией? — простодушно спросил Акимов.

— В Италии скончался мой родственник, и я обязан быть там.

— Спасибо, уважаемый господин Феола, позвольте пожелать вам как можно быстрее забыть все, что пришлось пережить, и вернуться к любимому делу. — Качалин не догадывался, что точно такие же слова услышит сам ровно через четыре года, после очередного чемпионата в Мексике.

Грустно улыбнулся Феола, давая понять, что этого не произойдет никогда.

Глава II 
Допрос по-итальянски

В те дни навеки прощался с футболом еще один знаменитый тренер. Эдмондо Фаббри, сборная Италии. Его прощальная, сугубо закрытая пресс-конференция была в высшей степени любопытна. О ней мало что известно российским читателям. Как я проник на нее, расскажу ниже. Пока же о том, почему хотелось услышать, что скажет в свое оправдание тренер команды, сотворившей самую большую сенсацию чемпионата. Правда, со знаком минус.

Перед последней встречей группового турнира «Скуадра адзурра» имела два очка из четырех — выигрыш у Чили — 2:0 и поражение от СССР — 0:1. Этот проигрыш не так уж и огорчил Фаббри и его подопечных, никто не сомневался, что они без труда разделаются в последнем отборочном матче с малоизвестной командой Корейской Народно-Демократической Республики.

Дальше — отрывок из моей книги «Два цвета эмблемы», вышедшей в 1967 году:

«Небольшое сомнение было у меня. Я осторожно высказал его в беседе с писателем Юрием Трифоновым и журналистом Игорем Тарабриным:

— Корейцы — волевая команда. И если у впечатлительных итальянцев не пойдет игра в начале…

— Этого не может быть, — сказал один.

— Потому что не может быть никогда, — добавил второй.

Я подумал: если так рассуждают итальянцы, дела их плохи.

— Нам остается только заключить пари, — с вызовом предложил Тарабрин, — ничья — твоя.

— Я присоединяюсь, — поддержал Трифонов.

— Согласен, — ответил я. На кон были поставлены четыре фунта».

* * *

Одна из прелестей футбола в том, что он дает превеликое множество противоположных взглядов на игру. По-разному оценивает ее тренер победивший и тренер огорченный, форвард, не забивший пенальти, и вратарь, отразивший его, те, кто судит игру, и те, кто судит судей — члены просмотровых бригад, научившиеся делать вид, что постигли самые сокровенные тайны бытия… и у журналистов свои собственные мнения; к счастью, избывает племя маленьких ультра-патриотов, умевших до небес прославлять свою команду после побед, а поражения списывать на бесчестное судейство, скверное поле, мерзкую погоду (сам бывал не лучше, начав публиковать свои футбольные опусы 60 лет назад в двух гордых, но мало кому известных газетах «Физкультурник Азербайджана» и «Молодой рабочий»… бакинский «Темп» мнился мне хоть и достойнейшей, но несчастливейшей командой мира).

А взвешенный и непогрешимый взгляд может быть только один — на противника, с которым предстоит играть. Удастся тренеру узнать его сильные и слабые стороны (а это — целая наука), считай, что половина победы одержана еще до первого свистка.

Позволю себе небольшое отступление, чтобы заглянуть в лабораторию почтенного, все повидавшего на своем веку Бориса Андреевича Аркадьева. Современным тренерам, в особенности же молодым, будет небесполезно познакомиться с его опытом.

Раскладывая фишки на макете футбольного поля, он говорил своим ребятам перед встречей с техничной и не в меру впечатлительной командой:

— Наш завтрашний противник проиграл на выезде два матча подряд и сделает все, чтобы не вернуться домой с нулем. У него есть все основания начать резко и сердито… У нас выбыл центральный защитник, последние игры неуверенно провели хавбеки, это нашим гостям, конечно же, известно. Кроме того, они не могут не помнить, как легко обыграли нас три месяца назад на своем поле. Рванут лихо. А мы дадим им немного покуражиться. Но только немного. Хавбеков прошу первые пятнадцать-двадцать минут забыть, что они защитники только наполовину. Надо будет поработать на оборону, сбить темп. И особенно внимательно приглядывать за левым инсайдом, быстр, хорошо держит мяч, любит и умеет бить с дальней дистанции. Нужно будет аккуратней распоряжаться мячом, как можно меньше пасов «на борьбу». Наши гости не любят, когда мяч у соперника, бросаются, как бык на плащ тореадора. Меньше обводок в зоне риска, больше точных пасов свободному игроку. Говорю об этом второй раз, чтобы лучше запомнилось.

Передвигая фишки на макете, Борис Андреевич начал объяснять, какими силами следует прикрыть левого форварда, как, сбив темп, затем взвинтить его и в каком месте чужой обороны можно отыскать бреши. Потом слово получил помощник тренера, посылавшийся на разведку в неблизкий город. Если бы команда Аркадьева не одержала победы и уверенной, и красивой, как по нотам разыграв тренерскую партитуру, я бы о той установке скорей всего забыл.

А вспомнил о ней, когда у Эдмондо Фаббри спросили дрожащим от ненависти голосом: «Что вы знали о корейской команде?», а он, разведя руки, ответил отважно: «Я считал, что команде Италии совершенно необязательно знать, как играет такой противник, будет вполне достаточно первых минут». —

«Вы так полагаете?» — «Я так полагал».

* * *

Вальяжный черноволосый журналист из Еревана Вилен Мартыкян наспех выучил несколько итальянских слов, но использовал этот лингвистический багаж на двести процентов. Он обратился к распорядителю, стоявшему у входа: «Уно момента, синьор», и переведя взгляд на меня, покровительственно предложил: «Прего, Алессандро», почему-то позабыв вставить слово «синьор». Стражник принял меня за секретаря важного господина и открыл дверь в святая святых. Очень уж крутой предстоял разговор. Накануне «Скуадра адзурра» была по всем правилам торпедирована командой КНДР и ушла на дно.

…Заметно уступая итальянцам в середине поля, корейцы не проиграли ни одного поединка в своей штрафной площадке, их взаимовыручка вызывала симпатию, а стойкость — восхищение. В атаках были решительны и, не жалея сил, продолжали борьбу за каждый потерянный мяч. Их манера заставляла то и дело ошибаться чужую защиту, начавшую матч с необыкновенной самоуверенностью. Итальянцы словно бы не понимали — «как такое могло случиться, только что мяч был у нас, и мы атаковали, а теперь он уже у них, и атакуют они… или у каждого по две пары легких? Их вратарь… как его… Ри Чан муинг вообще непробиваем, что ли? А этот…этот Пак Ду ик, только что вмазавший нам гол, откуда он взялся на нашу голову, технарь из технарей?»

В том матче мужество и коллективизм спорили с ярким, постепенно блекшим индивидуальным мастерством звезд…

Передав ругательные отчеты в свои газеты (фрагмент одного репортажа: «Я просил бы уважаемых составителей географических карт и атласов навеки вычеркнуть из них название городка Мидлсборо, оно до скончания века будет портить нам настроение»), корреспонденты всю ночь запивали горе в баре, посылая к черту служителей, то и дело возвещавших: синьора такого-то просит к телефону Рим, такого-то — Милан, а такого-то — Генуя. Трудно ли было понять невольных пьянчужек: все существующие на свете прорицатели — и астрологи, и гадалки, и электронно-счетные машины — сулили их любимцам и благоприятное расположение звезд, и победы, победы, победы. А команда выбыла из розыгрыша на изначальном его этапе, пропустив вперед неведомых корейцев.

…Скрывая за картонными улыбками клокочущую в душах благородную ярость, соб- и спецкоры готовятся встретить тренера национальной сборной. В зале вместе с Виленом и мной человек семьдесят. Вскоре после того как войдет невысокий бледный с большими разводами под глазами «нечестивец Фаббри», мы с моим товарищем сможем составить представление — что это такое «откровенный разговор по-итальянски». Словно сговорившись, представители прессы отбросили в сторону сострадание и сочувствие и накинулись на беднягу с невероятной жестокостью. «Конечно, слабого каждый может обидеть», — сожалеючи прошептал Мартыкян.

Тон задал старикашка из Генуи (видимо, принимался за старшого). Заложив ногу за ногу и демонстративно не выпуская изо рта трубки, словно бы через силу процедил:

— Полагает ли многоуважаемый и любимый всеми итальянцами господин Фаббри, что его бесценное искусство может еще пригодиться национальной федерации?

Тренер, судя по всему, другого и не ждал. Всем своим видом говоря: если бы ты знал, старая песочница, как я тебя ненавижу, с подчеркнутой вежливостью произнес:

— Нет, нам не по пути. Сегодня ночью я известил руководство федерации об отставке.

— Мы понимаем, будет большая потеря, не знаем, как федерация это перенесет. А футболисты, как они чувствуют себя после позорной игры?

— Не могу ответить. Все они надломлены психически, и беседовать с ними не было смысла.

— В чем вы видите главную причину поражения?

Вот тогда и услышали журналисты слова запоздалого сожаления.

— Мы знали все команды, участвовавшие в турнире, на каждую из них было заведено досье с полной характеристикой игроков. Мы имели твердое представление, какой тактики придерживаются потенциальные соперники, как атакуют, как выстраивают оборону. Затрачено немало усилий на составление психологических характеристик. Мы не знали ничего лишь о футболистах Северной Кореи.

— Было трудно получить информацию?

— Мы не принимали их в расчет. И небыли подготовлены к встрече с таким волевым и техничным противником. Пропустив же гол, наши занервничали, стали играть в чужую игру, допускать невероятные ошибки. Когда нашего удалили с поля, почувствовал, что это конец.

…Вместе с Трифоновым и Тарабриным я снова выставил четыре фунта стерлингов на кон. В поединке с одноруким бандитом. Чтобы им не скучно было наблюдать, дал им несколько раз подергать рычаг. Настоящим оказался бандитом.

* * *

Ну а что Хосе Вильялонга, тренер сборной Испании? Ох, не помог ему, не помог бесценными своими советами Эрнандес Фернандес. Год назад, во время командировки в Мадрид, ко мне был приставлен этот словоохотливый капитан испанской армии в роли переводчика и соглядатая одновременно. Это был человек уникальный. Ну где еще сыщешь испанца, Который Ни Разу В Жизни Не Ходил На Футбол? Это не мешало ему время от времени непринужденно вступать в нашу беседу, по-своему интерпретируя высказывания моего собеседника и, между делом, давая ему ненавязчивые советы как лучше подготовить сборную Испании к предстоящему в следующем году первенству мирт.

Увы, Испания даже не вы шла из группы. И начала собирать манатки.

— Это не для меня. То, что произошло, выше моего понимания, это выше моих сил. Я ухожу.

Не прощаюсь с тобой, уважаемый энтренадор. Пусть кто-то забыл о тебе. Я вспомню не раз.

Глава III 
Нет, нет, нет… Только не это…

Итак, летом 1966 года сошли с орбиты три едва не самых знаменитых тренера. Сошли сами. Как принято у нас писать, «по собственному желанию». Причина уважительная. Поражения подопечных и, как оправдание… «не было больше сил».

Ровно через тридцать три года произошло событие, не отмеченное мировыми средствами массовой информации. Оно обернулось пусть не трагедией — драмой в судьбе одного еще мало известного широким слоям общественности тренера. Три гола, вколоченных игроками новичка — «Сатурна» Грязиным, Сосновским и Медведевым, в ворота «Черноморца», отозвались грозным эхом в Новороссийске. Эти три гола в самом конце первого круга первенства России еще более подмочили репутацию команды, «подававшей большие надежды». Статистка была горестной: «Черноморец» выигрывал в три раза реже, чем проигрывал, а на каждые два пропущенных гола отвечал одним. На чрезвычайном заседании попечительского совела было решено отказаться от услуг Сергея Бутенко… Вылетит команда из высшей лиги, уже никакие административные меры не помогут.

С Бутенко я незнаком, но люди, знающие его, утверждают, что это человек, безраздельно преданный футболу, он им живет, он думает о нем и днем, и бессонными ночами, он близко к сердцу принимает беды, свалившиеся на команду. Кажется, на всем свете был лишь один человек, нашедший для него слова утешения, — тренер того же «Сатурна» Сергей Павлов, сказавший в интервью «Советскому спорту»:

— Мы выиграли заслуженно, но надо учитывать, что «Черноморец» сегодня не та команда, которая готовилась к чемпионату: выпала вся четверка защитников, целая группа игроков средней линии, кто-то после травмы. Они сегодня не обладают даже тем набором игроков, который был в первом круге чемпионата, и я могу только посочувствовать своему коллеге. Это страшная ситуация, и травмы футболистов очень тяжелые и долгие… Одна игра, победа или поражение, еще ни о чем не говорит. Они обыгрывали и «Динамо», и «Аланию». Состава не было, а они обыгрывал и.

После таких слов мне стал еще более симпатичен тренер «Сатурна» Сергей Павлов, тренер заводной, сумевший создать и вырастить в маленьком Раменском большую команду… А что касается его тезки, я давно отучился сострадать тренерам-неудачникам. Сами виноваты, должны были знать, на что шли, какую стезю выбирали. Любовь к футболу — не оправдание. Могли бы, к примеру, стать врачами или агрономами, а если интереса к наукам не питали — шоферами или сапожниками, без этих профессий тоже футболу не обойтись. Завидовали вселенскому почету триумфаторов? Значит, забывали, что каждого из них, как прыгуна в высоту, ждет неудачная попытка. Уж до чего был обожаем наставник ЦСКА Олег Долматов, какую классную команду создал, к каким высотам поднял ее из самой глубины российской таблицы! Получил право выступать в светлейшей лиге чемпионов, вместе со «Спартаком», вдвоем веселее… Ненатужно обыграл дома посланницу Норвегии — 2:0, а потом предстояла ответная игра в городке, минуту, сейчас возьму лупу и постараюсь разыскать его на карте, не сразу нашел, черт возьми! Вы видели Долматова на телеэкране, когда в наши ворота влетел первый мяч, второй, третий, четвертый? Если бы сникший, переставший влиять на команду (так, во всяком случае, казалось телезрителю) мог когда-то знать, что в его жизни будут два этих часа жаркого лета 1999 года, что подумал бы, получив предложение возглавить неудачливый, как и все армейское, клуб ЦСКА? Скорей всего: «Нет, нет, нет, только не это, только не это!..» И был бы бесконечно прав. Подобные передряги и провалы закодированы в окаянной и притягательной профессии. Она даст человеку нехилому и неленивому великое преимущество, помогая впитывать жизненный яд маленькими порциями, вырабатывая иммунитет против капли большой. Слабый уходит, кляня судьбу и начальство, сильный остается, отсев не всегда справедлив, но неумолим. И надо знать, что зависит он иногда…

Я повстречал немало таких советчиков, как Фернандез, в иные времена на иных, менее темпераментных широтах. В отличие от простодушного испанского капитана они ходили на футбол, но разбирались в нем не лучше. Если бы были только скромными советчиками, нет, в силу занимаемых постов они становились распорядителями судеб истинных служителей футбола. Я могу в утешение и назидание Сергею Бутенко привести множество примеров — «от А до Я» — от Аркадьева Бориса до Якушина Михаила, и он поймет, что счастливых тренеров на свете просто не бывает, что перенаселен спортивный мир тренерами-неудачниками. Как узник в темнице, глядит бедолага на мир сквозь решетку турнирной таблицы, за ней — целый мир, а чертова таблица перед глазами и наяву, и во сне и нет силы заставить себя думать о чем-то другом.

К этой теме — «судьба тренеров» мы с тобой, читатель, еще вернемся, а пока перенесемся из чопорной Англии в клокочущую Мексику. Иной материк, иные нравы, иной футбол.

Часть четвертая 
Кого превращали в богов?

Мудрость приходит после поражений чаще, чем после побед. — С камешка на камешек через бурный поток. — Откровение посла. — Талисман, спрятанный на Пирамиде Солнца. — Затворники.

Глава I 
Игры ацтеков

В Мехико, в знаменитом антропологическом музее — мозаичное панно: ацтеки играют в мяч. Еще немного, и он окажется за заветной чертой. На лицах тех, кто готовится торжествовать победу, одушевление. Спокойны лица проигрывающих: они знают, что их ждет.

…Ацтеки, древнее индейское племя, некогда вторгшееся с севера в пределы современной Мексики, создали самый совершенный для своего времени календарь, построили удивительные храмы и известные всему миру пирамиды Солнца и Луны. У основания этих пирамид в дни Обновления устраивались ритуальные игры, в том числе и игры в мяч. Сходились друг с другом две, как сказали бы сегодня, команды. Да только донести мяч до чужих пределов надо было необычным способом: его нельзя было ловить, по нему можно было только бить — локтем, коленом или лбом. Победителей ждал пирс музыкой и танцами, а побежденные… По освященному столетиями закону они были обязаны кончить счеты с жизнью.

Начинался торжественный ритуал перехода в царство теней. По верованиям ацтеков проигравшие превращались на том свете в богов — свободных, могущественных и справедливых. Вот как — богами становились не победители (земные триумфы и на небесах способны затуманивать взор), богами становились побежденные. Не потому ли, что только им было дано познать меру истинных переживаний, говоря иными словами, — меру всего и вся? С давних времен известно — мудрость приходит к человеку после проигрышей, поражений и неудач куда чаще, чем после побед, сопровождаемых звуками тимпанов и литавр и восторженными приветствиями быстрой на смену настроений толпы.

Все зависит оттого, как воспринимать поражения. Трагический эпизод Олимпийских игр 1964 года в Токио: финиш марафона. Вторым на стадион вбегает японец. Но у самой императорской ложи его перегоняет соперник. Японец берет лишь третье место, не может перенести печали и, по свидетельству профессора В. Кузнецова, делает харакири.

После мексиканского чемпионата мира 1970 года было немало людей, готовых делать харакири и советовать другим последовать их вдохновляющему примеру.

* * *

Футбол, как сколок, как подобие жизни, несет в себе все ее малые радости и многие печали. Футбольная фортуна, неулыба по натуре, кладет глаз лишь на того, кто идет к пели, трудясь неброско да терпел и во, и дарит счастливый час через несчастливые годы испытаний.

Точка, которую я поставил в этом месте повествования, совпала по времени с началом телевизионного рассказа о невиданной победе мексиканской сборной над сборной Бразилии… Такие нахлынули воспоминания, так быстро побежало перо, восстанавливая их, что я, признаться, не уследил за окончательным счетом — не то 4:3, не то 3:2, да разве в нем было все дело? Мексиканцы начали переход через бурную, грозную бразильскую реку от камешка к камешку тридцать один год назад, в шестьдесят восьмом, на Олимпиаде, продолжили у себя же на чемпионате мира-70 и продолжили в девяностом… тоже на моих глазах. Много раз менялся состав национальной сборной, один тренер уступал место другому, славные победы на счету мексиканцев, вот только до бразильцев никак не могли дотянуться. Настал, настал заветный час! В 1999-м. Ликование, охватившее страну, не поймет тот, кто не знает, что такое все забивающая футбольная радость.

* * *

Мексиканец любит свою родину громогласно, придавая на помощь языку руки. Он хочет, чтобы весь мир знал о переполняющем его чувстве. В час закрытия Олимпиады-68 происходит не предусмотренная протоколом сцена. На поле прорывается нескладный малый с цветастым платком. Бойскауты по привычке бросаются вдогонку, но потом какое-то шестое чувство подсказывает им, что надо остановиться. «Дали разойтись лоботрясу?» — думаю в сердцах, но тот поднимает платок, и стадион замирает. Пожилой степенный господин, сидящий слева от меня, перестает беседовать с дамой. Оба они лучше меня знают, что сейчас произойдет. Парень опускает руку с платком, и все сто, а может быть, и сто двадцать тысяч — зрители, продавцы, жандармы и помогающие им бойскауты — на минуту-другую превращаются в единый прекрасно спевшийся хор: «Ме-хи-ко, Ме-хи-ко! Та-та-та, Ме-хи-ко, Ме-хи-ко!» — несется, чуть не разрывая барабанные перепонки, над стадионом. От степенности соседа не остается и следа: глаза горят, вздувается жилка на шее, а его спутница что есть силы стучит тонкими каблуками по бетонному полу, словно задавшись целью оставить на нем вмятины.

Нескладный дирижер прыгает, размахивает руками, кувыркается и покидает поле довольный собой. В воздух летят сомбреро.

Любовь мексиканца к своей родине и возвышенна, и трогательна.

— Вы приедете к нам, узнаете нашу страну, ее людей, ее обычаи, полюбите ее и почувствуете, как трудно расставаться с ней. — Я услышал эти слова от посла Мексики в СССР Хосе Е. Иттуриага. За чашкой кофе он совсем по-домашнему сказал, что скучает по Мексике. Хотя вручил свои верительные грамоты… лишь накануне.

Любой успех, любая победа мексиканца вызывает в душах его соотечественников бурный отклик. Какими робкими безголосыми дилетантами выглядят по сравнению с ними итальянские тиффози, которым принадлежит безусловное первое место в Европе.

И грустят мексиканцы тоже по-своему.

Глава II 
Мед и чили

Сегменты футбольного мяча похожи своими очертаниями на пчелиные соты. Для одних они наполнены медом, для других — мексиканским чили, по сравнению с которым кавказская аджика выглядит лакомством «на третье».

Что такое переполненная чаша терпения, можно было увидеть в тот день и час, когда на стадионе «Ацтека» закончился матч Япония—Мексика за третье олимпийское место. Японцы, умеющие сохранять достойную невозмутимость, прыгали козлятами вокруг форварда Камамото, забившего два гола, а их соперники покидали поле, не поднимая глаз. Вспенилась стадионная чаша, в несчастных летело все, что оказывалось под рукой уязвленного до глубины души страдальца. А когда до этого хозяева Олимпиады проиграли болгарам — 2:3, по верхнему ярусу трибуны растянули длинное, метров в шестьдесят черное траурное полотнище с черепом и костями. Предвидели результат и злоехидно заготовили впрок?

Те дни и следовало принять за исходную точку терпеливого тридцатилетнего движения ктриумфу-99.

В прибрежных городах есть поверье: хочешь вернуться, брось в море монетку. А если хочешь увидеть снова полюбившийся город в горах, говорят, надо что-то закопать. Я поднялся на Пирамиду Солнца и спрятал в расщелине, заросшей травой, крохотную металлическую модель стадиона «Ацтека».

Талисман сработал! Я нашел его без труда через два года: сборная СССР четвертый раз завоевала право выступать в финале мирового розыгрыша.

* * *

Ладно притерлась к динамическому веку придуманная в неторопливом веке игра. Королевой спорта называют легкую атлетику, но король у него один, завоевать хоть однажды корону, значило быть прославленным до конца жизни. Подготовка к чемпионату становилась во всех, без исключения, странах делом национальной значительности. «Пусть у нас пока еще не все в порядке с экономикой, жизненным уровнем, социальным обеспечением, зато посмотрите, как наши гоняют мяч и какие забивают голы!» Все остальное, пусть на время, забывается. А пока мир, затаив дыхание, ждет, что же случится там, в Мексике.

Два раза подряд чемпионам и становились бразильцы, превосходство их техники и тактики стало неоспоримым, и пошла гулять по континентам «бразильская манера», и только на одном острове учились по-своему, упорно развивая свой стиль, не стесняясь брать лучшее у других. Тем островом была Англия, давшая в 1966 году нового чемпиона. Прежние горели жаждой мщения. Все другие мечтали об одном: «набросать бразильцам». Не этим ли жила и Мексика, сумевшая подобрать ассорти что надо? Все знали, как готовились бразильцы. Мало кто знал — как мексиканцы, под семью увесистыми замками хранились ее тайны.

Новое поколение мастеров высшего класса все ближе подходило к некоей черте у самого потолка, и для того, чтобы определить действительно сильнейшего в борьбе равных, приходится выдумывать разные хитрости. В легкой атлетике, к примеру, счет давно перескочил с десятых долей секунды на сотые, а в бобслее или горных лыжах чемпионов определяют л ишь тысячные ее частицы. Мексиканский вариант усложнения выглядел так: игры на высоте 2.300 метров при средней температуре — тридцать градусов. Это, разумеется, в тени, а играть-то под солнцем, которое не прячется за облаками словно для того, чтобы посмотреть, а что это такое происходит на земле, из-за чего теряют люди головы?

Можно сказать без преувеличения: в создании трудностей организаторы чемпионата преуспели ничуть не меньше устроителей авторалли Лондон—Мехико протяженностью 26.500 километров. Там из 96 машин до финиша доплелись 23, на этом все и закончилось.

Здесь из бесчисленного множества команд, соревновавшихся в разных концах земли, финиша достигли 16. Но теперь только все и началось.

Глава III 
Манифестация на крупнейшем проспекте мира

Взлетели над стадионом «Ацтека» воздушные шары, извещая об открытии чемпионата. Это было красивое и яркое зрелище. Но потом по путям, проложенным шарами, начал часто летать мяч. Но это было уже не такое впечатляющее зрелище: форварды били по воротам, а мяч устремлялся в поднебесье. Может быть, и он не привык к такой атмосфере?

Мексика—СССР. Было ясно, что подогреваемые публикой соперники с первых минут пойдут на яростный штурм, чтобы подавить оборонительные порядки, открыть счет, придать настроение себе, трибунам, всей стране. Значит, в изначальной стадии состязания нашим надо было проявить свои не столько созидательные, сколько разрушительные способности, на плечи Шестернева, Капличного и Кавазашвили выпали нагрузки, только держись!

Во втором тайме сборной СССР предстояло показать, с чем же она на самом деле приехала в горы. Не раз после ударов Бышовца и Асатиани ёкали мексиканские сердца. Да были неуязвимы ворота. Как те, так и другие.

Но зато потом наши отыгрались на команде Бельгии, вколотив четыре мяча… Не составила особого труда победа над Сальвадором, а затем счастливый, как казалось тогда, жребий определил нам в соперники не «этих ужасных бразильцев», а скромных уругвайцев, которых обыгрывали уже, ни много ни мало, пять раз. Воспоминания тешили душу и… придавали команде избыточную самоуверенность.

Перед тем как вкусить чили от итальянцев, хозяева чемпионата берут верх в малозапомнившейся встрече с Бельгией.

И тогда… Я опишу последствия этой победы, чтобы помочь читателю составить хотя бы отдаленное представление, что могло произойти в Мексике почти три десятилетия спустя после долгожданного выигрыша у бразильцев.

Я ехал в предполуночный час по проспекту Реформы в «Шевроле». Хотя правильней сказать, что ехал не в машине, а на ней… На радиаторе, одним словом. Миновали несколько полицейских постов, но нас никто не остановил за грубейшее нарушение правил дорожного движения. Наоборот, на меня смотрели с укоризной и недоумением раньше, когда я спокойно стоял в поющей, орущей, свистящей, от души веселившейся толпе и, стараясь не обращать на себя внимания, смотрел, как дама лет тридцати пяти била палкой в металлический бидон из-под бензина, время от времени выкрикивая: «Ме-хи-ко, Ме-хи-ко!» Ей вторили дочка дошкольного возраста и муж, обладатель высокодекольтированного черепа и приятного баритонального баса. Подумал невольно: нам бы научиться так радоваться после пусть даже крохотного, но приятного пустяка. А то все грустим да грустим.

За два года до того, в дни Олимпиады, я познакомился с одним спортивным всезнайкой, молодым журналистом Арнолдо. Встретились снова. Он пришел в отель со свежим номером и большими разводами вокруг глаз: «делал газету». Рядовая со спортивной точки зрения победа над бельгийцами вытеснила с первых двух полос все прочие материалы.

— В отличие от других газет мы опубликовали не только полный отчетов игре… фотографии тоже хороши, не правда ли? — но и отклики из Пуэбла, Толуки и Таско.

Арнолдо назвал первым в этом списке город Пуэбла не случайно. Он лишь «чуть-чуть» не успел доучится в одном из двух здешних университетов, слишком уж отвлекали разные политические «мероприятия»… И хотя указали ему на дверь без излишних церемоний, любовь к родному городу и его одноименной команде сохранил неомраченной. Со страшной силой радовался ее не таким частым победам, когда же она теряла очки, он вместе с ними терял смысл жизни.

Даже когда был молодым, он, несмотря на свой комсомольский задор, никогда не вмешивался в драки, возникавшие на стадионах, ибо считал их извращением святой любви к святой игре. Тут автор хотел бы заметить, что, посмотрев футбол на разных широтах — от шестидесятых северных (Швеция) до сороковых южных (Новая Зеландия), ни разу не услышал возгласа: «Мы вас повесим!». Есть на свете немало людей, считающих, что футбол, как и родину, надо любить молча, душой, не бия себя в грудь, а «иноверца» — по физиономии. Право же, не стоит делить все человечество на приверженцев твоей команды и недоносков.

…Манифестации по поводу скромной победы над бельгийцами длятся несколько дней. Около четырехсот увечий — нормальная, предвиденная плата за всенародную радость. Страна древних ацтеков полна надежд и желаний сравнить свою футбольную силу с теми, кого называют волшебниками мяча.

Увы, на пути станет Италия, лежащая в стороне от латино-американских перекрестков. Что поделать, надо ждать лучших времен.

Утихает столица. Снова превращается в обычную дорогу с нормальным движением самый большой в мире проспект Реформы.

За Мексику итальянцам мстит — в финале! — соседка-Бразилия. У ее команды — новый стиль, чуть более рациональный, чуть менее красивый. Зато как красив первый гол, забитый Пеле в цирковом прыжке, как неподражаем новый герой чемпионата Жаир, показывающий, сколь далеко может простираться власть укротителя над непокорным мячом.

Снова бурлит и неистовствует «Реформа», придет ли когда-нибудь свой футбольный праздник на эту улицу?

Терпеливо ждала своего часа Мексика.

Ждала тридцать лет. И дождалась! Победа над бразильцами в финале Кубка Конфедерации летом 1999 года превратилась в праздник национального масштаба. Глядя на торжественную телепередачу из Мехико, невольно подумал: дождемся ли мы часа своего?

Глава IV 
Фаланстера и отель за колючей проволокой

Веря в грядущее справедливое переустройство мира, знаменитый утопист Шарль Фурье описал сочиненную им Фаланстеру, город счастливых, хорошо понимающих друг друга граждан… Кругом раскинутся фруктовые сады, поля, оранжереи…

«Будут жить в Фаланстере 1620 человек, вызывая зависть и горячее желание к подражанию у близких и дальних соседей».

Но почему такое странное число назвал Фурье?

— Мне понадобилось много лет, чтобы вывести его. Я пришел к убеждению: в подлунном мире существует 810 человеческих характеров. Нужно, чтобы в городе будущего жило по меньшей мере два одинаковых нрава и темперамента. Только при этом и возникнут серии по страсти, в которых каждый сможет со всей полнотой удовлетворить свои наклонности и проявить способности.

810 различных характеров? Может быть, их больше, может быть, меньше, психологи спорят, житейская же мудрость утверждает: что ни человек, то характер.

Вспомнив это, зададимся вопросом: будет ли большим преувеличением сказать, что настроение, а значит и боеспособность футбольной команды в значительной степени зависят от того, какой импульс получат ее характеры в дни подготовки к труднейшему розыгрышу. Игроки непохожи. У одного — повышенная потребность в общении, он не мыслит существования без шутки, озорства, без приятельства, общение необходимо ему для самоутверждения. Его стихия — игра дерзкая, быстрая, комбинационная. А другой замкнут, живет в своем внутреннем мире, на поле он самый добросовестный, способный долго и неутомимо делать свое непростое (как правило, оборонительное) дело. Третий — великий и неисправимый задавака: забив гол, он бежит не к партнеру, от которого получил безукоризненный пас (оставалось носком протолкнуть мяч в ворота), чтобы поблагодарить его, а бежит к трибуне, всем своим видом показывая: глядите, какой я молодец! Четвертый же, лихо проводящий домашние матчи, сникает в трудной игре на чужом стадионе, вгоняя ничего не понимающих тренеров в глубокую ипохондрию.

…В неторопливое, размеренное время родилась пословица: чтобы узнать человека, с ним надо съесть пуд соли. К нашим дням она не подходит. Мы всюду сталкиваемся с необходимостью все быстрее узнавать человека в авиации, науке, коммерческом предприятии, взявшемся за новое дело, в футболе, наконец: как он выдерживает перегрузки, насколько подготовлен к принятию самостоятельных решений, как реагирует на быстро меняющиеся ситуации, насколько коммуникабелен, стоек ли в часы поражений, подстерегающих любую неординарную личность?

Есть сферы бытия, где можно загадывать на долгие годы.

Спорт такого растянутого по времени прогнозирования не терпит просто потому, что короток спортивный век. Как же важно отыскать юношу, не боящегося заявить о себе, готового превосходить жизненные и спортивные нормативы, которые кажутся привычными для других, не охочих перегибаться… И разве это не искусство из искусств — зарядить его благородной уверенностью в победе?

Можете вспомнить талантливого человека с уживчивым и податливым характером? Если и вспомните, он наверняка не из спорта. Тут надо под таким напряжением жить, что человек с легким нравом убежит. Значит, и футболу нужны люди упорные (но они часто бывают излишне упрямы) и азартные (а эти бывают чрезмерно вспыльчивы). Ничего не поделаешь, надо уметь работать с разными характерами.

И сделать все, чтобы они не устали друг от друга в дни долгого и трудного испытания, именуемого розыгрышем.

Не сникли подгнетом перегрузок.

Не засохли!

* * *

Вернувшись домой, я опубликовал в «Советском спорте» статью «Затворники», после которой меня попросили написать еще… объяснительную записку. О ней чуть позже, а пока — фрагменты из статьи.

«Убежден, что советские футболисты проиграли матч команде Уругвая задолго до той минуты, когда мчавшийся во весь дух к нашим воротам голландский судья неожиданно засчитал гол… Весь стадион, кроме продувной этой бестии, видел, что тремя секундами ранее мяч успел погостить за лицевой линией поля.

Проиграли раньше.

— Дородный полицейский с блестящей бляхой на груди и допотопным кольтом на боку, не обращая внимания на пресс-удостоверение, бесхитростно выясняет, не могу ли я подарить ему советский футбольный значок, и когда узнает, что могу, отпирает калитку. А говорили, чтобы попасть в команду, нужно получить разрешение чуть ли не самого департамента полиции.

У ребят постные лица и глаза очень усталых людей. Что за чертовщина? Неужели нельзя было придумать что-нибудь, чтобы выглядели они повеселее? Отвечает ли кто-нибудь за настроение в команде? У кого спросить, почему нет стола для пинг-понга? Оказалось, что посольство было готово прислать его, но ни у одной из сторон не нашлось пятнадцати долларов на перевозку. Почему нет шахмат, за исключением того комплекта, который привез с собой Гавриил Качалин? Почему нет в команде хотя бы крошечной библиотечки? Почему игроки не выезжают в город, кто придумал такой странный режим?

Говорят об одном «мероприятии, направленном на повышение боевого духа команды». Мероприятием называется широченная стенная газета, выпущенная туристами-бодрячками. Называется «Шайбу-шайбу!» Футболисты к ней и близко не подходят: «Не перепутали ли нас с хоккеистами, у которых завидная жизнь… всего-то три или четыре соперника в мире?» Главная мысль стенгазеты: «Когда в воротах Кавазашвили и Яшин, ни Пеле, ни Жаирзиньо не страшен».

За шахматной партией спрашиваю у Гавриила Качалина, не кажется ли ему, что затворничество начинает тяготить футболистов?

Тренер долго обдумывает ход. А может быть, обдумывает ответ. Вроде бы через силу вспоминает об одном предупреждении полиции.

Я уже успел услышать о нем от руководства нашей делегации: просили быть предельно бдительными и опасаться возможных провокаций. Из анонимных звонков якобы следовало, что кто-то кого-то собирается похитить. Особенно упорно распространялись эти слухи перед матчем Мексика—СССР — не для того ли, чтобы вывести игроков из равновесия? Мехико город неспокойный, взрывной, предупреждение выглядело серьезным. Мне же казалось, что ему были только рады наши футбольные начальники: когда все игроки на привязи, рядом, под боком, ими легче руководить, их легче воспитывать, нарушения режима механически исключаются. Забывали о том, что сенсорный голод — отсутствие новых впечатлений, однообразие бытия — злейший враг перед напряженным состязанием. Игроки уставали друг от друга. И от самих себя уставали. И от бесконечных опостылевших напоминаниях об ответственности предстоящих баталий, о доверии, которое необходимо оправдать. О том же, что свои командировочные и наградные футболисты получат лишь в том случае, если пробьются в полуфинал, сказали только один раз. Но это откровение запомнилось лучше всех других. Игроки не имели ни одного песо на карманные расходы. Других таких команд на чемпионате не было. (Делая небольшое отступление от первоначального текста, не могу не заметить, что домашняя закрепощенность отзывалась пагубным эхом на противоположном конце земли).

Едва команда прибывает на тренировочную базу «Астурия», ее руководители придирчиво проверяют, надежно ли заперла полиция все ворота, двери и калитки. Полдень, немилосердно палит солнце. Над зеленым полем поднимается пар. Тренировка идет до изнеможения. Если уж Яшин едва стоит на ногах, вы можете себе без труда представить, как выглядят другие, бегавшие. После такой «зарядки» необходима основательная нервная разрядка. Команда возвращается в отель. Снова запираются двери и ворота. И снова все мысли о футболе — за обедом, во время индивидуальных собеседований, у двух телевизоров и потом до утра — во сне».

Глубоко чту тренера Качалина. На его месте я отказался бы работать в таких условиях. Никому ничего не объясняя, остался бы дома. Но может быть, и он не предполагал, в каких условиях по велениям озабоченного начальства придется жить и готовиться к играм его команде (ремарка-2000).

«Психологическая усталость пока не бросается в глаза, но уже дает о себе знать. Один форвард не разговариваете другим. Просто не замечает его. Тот, другой, участвуя в закрытом тренерском опросе и предлагая свой вариант сборной, не назвал первого, затаившего обиду. Надо было что-то предпринять, чтобы привести в норму разладившиеся отношения. Мне говорят (привожу высказывание дословно): «Пришлось провести определенную работу с «вычеркнутым» нападающим, чтобы он не обижался и начал играть коллективно. Он дал обязательство играть коллективно».

Видимо, не очень много проку было в «определенной работе».

Я подумал об этом в тот самый момент матча с уругвайцами, когда все висело на волоске, и когда наш обиженный форвард вдруг оказался с мячом близ чужой штрафной площадки. Перед ним был лишь один защитник. А на правом фланге ждал паса наш никем не прикрытый игрок, если бы он получил мяч, вышел бы один на один с вратарем. Но ласа не последовало; Владевший мячом попытался обвести защитника и проиграл поединок. Ждавший передачу горестно всплеснул руками. Это был тот самый форвард, который предлагал «свой вариант».

— Что стряслось с вашей сборной? — спрашивал французский футбольный обозреватель Жан Ферран, поставивший СССР после матча с бельгийцами в число призеров чемпионата.

— Почему ваши выглядели такими утомленными? — интересовался турецкий комментатор Гюндуз Килич, лишь неделю назад написавший в своей газете: «Следите за русскими!».

— Показалось, что нападающих вдруг взяли да заколдовали, — говорил корреспондент агентства «Рейтер» Роберт Эванс, до переезда в Мексику пять лет работавший в Москве. — Почему они играли так э-э… безвольно?

Мне хотелось ответить: «Потому, что все они устали от футбола, от затворничества да еще друг от друга».

Как случилось, что в подготовке команды к труднейшему испытанию взяли верх давно отжившие нормы и представления о том, что такое характер, настроение, искусство боевой закалки?

В команде были люди не просто из разных клубов, были люди разных национальностей, а это значило — темпераментов, наклонностей, привычек. Одинаковые интонации, одинаковые рекомендации и, главное, один и тот же режим, опостылевший всем, из чьих это, хотелось бы знать, «научных разработок»? О футболистах заботились с неуклюжей подозрительностью суетливой и опасливой бабушки, спокойной за внуков лишь когда они рядом, под надзором. А если внукам за двадцать и они приехали в интереснейший город, который им не разрешают посмотреть? Как должны чувствовать себя внуки?

Для них готовили блюда известные кулинары, прибывшие из Москвы. А молодцы испытывали голод, тот самый, сенсорный, которого так боятся психологи, готовящие космонавтов к долгому отрыву от земли. На дальнем краю планеты, где другая природа, другой климат, где пульсируют волнения и тревоги крупнейшего в мире спортивного противоборства, он был опасен вдвойне. А еще молодцы испытывали жажду: ни до, ни после тренировки они не имели права взять в гостиничном буфете бутылку прохладительного напитка, хотя бы в счет будущего гонорара… Было еще неизвестно, получат ли они этот гонорар вообще.

Беседую с Антонио Чечи, уругвайским корреспондентом бразильской газеты «Фолья да маньяна». Его рекомендуют как человека, много лет знакомого с южноамериканским футболом. Спрашиваю, как проводят тренировочные сборы бразильцы.

— Это искусство сложное. Скажу только, что руководители команды стараются учитывать наклонности и интересы каждого игрока… Не потакать им, а учитывать их. О футболе не принято говорить слишком много. Строго выбираются фильмы, преимущественно развлекательные и смешные. На сборах всегда бывают пинг-понг, карты, шахматы, гитары.

Ну и, разумеется, экскурсии — без них бразильцы просто зачахли бы.

— Скажите, пожалуйста, господин Чечи, а есть ли сегодня в составе бразильской делегации кто-либо, отвечающий за настроение?

— Да, в делегации несколько таких специалистов.

…Мы проиграли матч с командой Уругвая задолго до того как печально прозвучал финальный свисток негодника-судьи.

Еще один урок на все футбольные времена».

Глава V 
Реакция

Поздним вечером того дня, когда были опубликованы «Затворники», позвонил редактор «Советского спорта» Н.С. Киселев. Бывший тассовец, он и любил, и знал спорт, да только одним не мог сравниться с В.А. Новоскольцевым. Владимир Андреевич имел очень важные связи в высоких правящих кругах и свой щит от всевозможных невзгод, подстерегающих человека на таком посту. Среди многих достоинств, которыми наградила его жизнь, было одно, бравшее верх над всеми прочими: он был зятем секретаря ЦК КПСС П.Н. Поспелова, долгое время возглавлявшего «Правду». Уход родственника с политической сцены совпал (как-то так уж получилось) с доносом, который написал на Новоскольцева его ближайший сподвижник, тоже наделенный немалыми способностями за исключение модной: он не умел писать ничего кроме приказов о выговорах и увольнениях (что делал от души). Так надеялся еще больше возвыситься на журналистском поприще, но его услуг не оценили и прислали человека со стороны. Первое время Киселеву работалось легко, а потом работаться стало трудно: газету хотели лишить главного права, которое у нее было — пусть на относительную, но самостоятельность и независимость (опять же относительную) суждений. Делаю это небольшое отступление, чтобы читателю стало ясно, почему таким упавшим тоном разговаривал со мной Киселев.

— Только что позвонили домой из отдела и выразили недоумение (так и сказали) «Затворниками». Надо будет кое-что сделать, хорошо бы нам встретиться завтра.

За полтора года до того, в день, когда меня приняли в союз писателей, я из «Советского спорта» ушел, продолжая, однако, сотрудничать с ним. Слишком уж большую роль сыграла в моей жизни газета, и я обязан был сделать все, чтобы избавить ее от неприятностей. «Звонили из отдела» звучало куда серьезнее, чем «из Спорткомитета». Это — ЦК.

При встрече Николай Семенович сказал, не называя фамилий:

— Нашу публикацию признали недостоверной и неуместной. Хорошо еще, что я вычеркнул из статьи упоминание о том, что футболистам за все время пребывания в Мексике не дали и песо. Обвиняют в том, что мы высмеяли заботу о безопасности спортсменов. Утверждают, ссылаясь на отчет руководителя делегации, что в коллективе были нормальные товарищеские отношения. А неудачу объясняют предвзятым судейством матча с уругвайцами. Одним словом, надо написать объяснительную записку. Хотел бы попросить вас помочь мне.

— Предстоит оправдываться, что ли? Пусть обяжут федерацию футбола или Спорткомитет прислать официальное опровержение. Мы и ответим на него по всем правилам. На страницах газеты. А то привыкнут ждать извинений за каждый критический материал, у вас начнется несладкая жизнь.

— Они упрекают вас и в том, что вы нарушили запрет на общение журналистов с командой и проникли в тщательно охраняемый объект (так и сказали) с помощью взятки полицейскому.

— Советский футбольный значок, без сомнения, преступная взятка. А что касается запрета, он — еще одно свидетельство того, как были изолированы футболисты даже от своих соотечественников: руководители делегации не хотели, чтобы кто-то узнал, как бездарно готовились к главным играм чемпионата.

— И все же просил бы вас написать проект объяснительной записки.

— Я с охотой напишу не записку, а новую статью после официального опровержения.

— Вы ставите меня в затруднительное положение, — сказал Киселев. Расстались мы холодно.

Не знаю, отправил ли в конце концов свою записку Николай Семенович (мы после этого долго не виделись), во всяком случае, на страницах газеты опровержения я не встретил. Да и что было опровергать?

Запомнились слова, как бы между прочим произнесенные Киселевым:

— Днем позвонили и из федерации футбола, очень эмоционально отозвались о статье и авторе. Но к их протестам я уже успел привыкнуть за короткий срок.

А мне еще только предстояло привыкать. Чья-то мстительная рука вычеркнула автора «Затворников» из состава специализированной туристской пресс-группы, отправлявшейся на чемпионат-74 в Аргентину.

— Если хотите, поборемся, — сказал секретарь союза писателей СССР Ю.Н. Верченко. — Мы как-то не привыкли, чтобы так относились к нашим представлениям.

— А для чего, Юрий Николаевич, мне бы этих злопамятных граждан не хотелось просить ни о чем.

— Ну, как знаешь. Смотри только, чтобы самому не стать затворником.

Так уж случилось, что поездки на чемпионаты мира, представлявшие собой ни что иное, как подарки судьбы, сопровождались маленькими и большими «домашними неприятностями», тоже связанными с любимой игрой. Рассказ пойдет не о том, как жилось и работалось тренерам, а как жилось журналистам и писателям, соприкасавшимся со взрывоопасной темой. Тоже — пусть небольшая, но выразительная примета нравов тех дней.

В 1966-м, когда начался новый всплеск солнечной активности, вызвавший труднообъяснимые события на земле, журнал «Крокодил» объявил меня лауреатом ежегодного конкурса и издал в своей библиотеке скромную книжку спортивных рассказов. Они интересны, быть может, не столько сами по себе, сколько тем, как интерпретировались «наверху».

Рассказ «Вперед — назад!»

«Команда забила гол и не знала, как ей быть дальше.

Форварды вопросительно посмотрели на капитана. Капитан — на начальника команды. Начальник — на тренера. Тренер хотел что-то сказать, но его перебил прикрепленный.

Прикрепленный достал из портфеля конверте надписью: «Вскрыть лишь в том случае, если наша команда первой забьет гол». Это была инструкция, присланная с нарочным. В конверте, облепленном сургучными печатями, лежал листок с двумя словами: «Вперед — назад!»

— Вперед — назад, — густым басом скомандовал прикрепленный. — Сохранить счет!

Этот клич, прогремевший над боевыми порядками гостей, звал их к новым подвигам.

Теперь штрафная площадка у их ворот была забита, как перрон пригородного вокзала в послеобеденный субботний час.

Прежде чем ударить по мячу, игрокам приходилось торопливо выковыривать его из груды тел.

— Вот это бетон, млел на трибуне главный теоретик защитной системы, автор статьи «Лучше не пропустить, чем забить». Вот это игра! Красота!

— Железо, — вторил ему молодой тренер, автор реферата «Лучше не забить, чем пропустить».

— Железобетон, — находчиво суммировал член президиума федерации, который сделал быструю карьеру благодаря тому, что никогда не высказывал своего мнения.

Форварды костьми ложились под чужих защитников. Два хавбека исполняли роль чистильщиков, а три защитника — роль привратников, не позволяя себе ни на шаг отойти от ворот. Четвертый же защитник приметил пионера в сорок втором ряду и, завладев мячом, давал ему дружелюбный пас.

Шел обычный современный матч.

Но вдруг что-то случилось в идеально налаженной обороне гостей. Их форварды, забыв о своих обязанностях, легкомысленно отошли от ворот едва ли не до самой границы штрафной площадки. Этим воспользовался чужой нападающий, вырвавшийся с мячом вперед.

— Выходи! — отчаянно рявкнул вратарю прикрепленный.

— Не выходи! — посоветовал начальник команды.

— Выходи, чего же ты ждешь? — возмутился прикрепленный и что-то занес в книжку.

— Я же приказывал: «Не выходи», — чертыхнулся начальник.

Когда игра приближалась к концу, судья решил, что пора назначить пенальти.

На следующий день местная газета опубликовала отчетов игре под сенсационным заголовком «Гол с пенальти»: «Когда наши повели со счетом 2:1, тысячи зрителей вскочили со своих мест, подбадривая команду».

На разборе игры тренер проигравшей команды порывался что-то сказать, но его перебил прикрепленный:

— Вратарь играл, как моя бабушка. Защитник № 2 выглядел сосунком, а защитник № 3 (прикрепленный заглянул в записную книжку) вареной курицей. Почему после того, как мы забили гол, девятый номер уходил чуть ли не к центральному кругу? Почему все играли по системе «вперед — назад», а он по системе «вперед»? Разве так играют в футбол? Нет, так в футбол не играют. Все, я кончил.

На следующий день в команду назначили нового тренера.

В беседе с председателем спортивного общества тренер делился планами подготовки молодых игроков.

Председатель рассеянно слушал. Но потом вдруг перебил собеседника:

— Постой, постой, это на сколько же лет рассчитаны твои планы?

— На два-три года.

— Тебя где этому учили? За три года меня могут три раза снять… гм… Очки мне нужны сейчас. Понял? В подмогу тебе дадут нового прикрепленного. — И председатель показал пальцем в потолок. — Понял?

Тренер подумал-подумал и ответил:

— Понял».

Была в той юмористической книжке еще одна невинная миниатюра «Экзамен на философский факультет». Невинная-то невинная, да все зависело от того, как ее рассмотреть и как оценить. Вот она:

«— А теперь я назову имя, а вы образуйте из его букв название месяца, — сказал экзаменатор. — Не торопитесь с ответом, лучше как следует подумайте. Итак, «Густав».

Долгое молчание.

— Кто ответит первым? За смелость ставлю на балл выше.

— Июнь, — отозвался Авоськин.

— Март, — поправил Бедров.

— Разрешите, я отвечу, — с достоинством произнес Забегайло. — Июль.

— Вы хотели, очевидно, назвать соседний месяц, не так ли? Ну-ну, ав…

— Ав…

— Авгу…

— Авгу…

— Август, — взвыл экзаменатор и залпом осушил графин.

Приемные экзамены на философский факультет шли своим чередом. Баскетболист Авоськин, борец Бедров и центрфорвард Забегайло получили проходной балл».

* * *

Представитель комитета по физической культуре и спорту, выступая на конференции спортивных журналистов, сказал:

— Все вы знаете, какие меры предпринимаются в последнее время спортивными, профсоюзными и комсомольскими организациями для претворения в жизнь постановлений партии и правительства о массовом развитии физической культуры и повышения мастерства советских спортсменов. В этой работе мы рассчитываем на постоянную помощь прессы, радио и телевидения. Можно назвать целый ряд изданий, выходящих в Москве, Белоруссии, Азербайджане и Башкирии, которые, руководствуясь указаниями Центрального Комитета партии и Совета Министров СССР, ишут и находят новые формы пропаганды физической культуры, отображения многогранной спортивной жизни. Но, к сожалению, имеются и примеры иного рода. Возьмем, хотя бы, книжку Кикнадзе «Как ходить конем», изданную «Крокодилом». Когда читаешь ее, невольно задаешься вопросом, какие цели ставил перед собой автор? В рассказе «Вперед — назад!» карикатурно изображена всенародно любимая игра футбол. Где, на каком матче, в каком городе встретил автор «прикрепленного», который передает тренеру установку на игру, извлеченную из секретного пакета? Большинство тренеров футбольных команд — люди, имеющие высшее специальное образование, и изображать их такими тупыми (не могу подобрать другого слова) исполнителями чьей-то чужой воли, значит не понимать футбола, не знать его действительных проблем. Это значит, наконец, не любить его (легкий гул возмущения в зале: как это можно не любить футбол? Особенно старается тот энергичный гость Москвы, который мечтает быть избранным в состав президиума федерации спортивной прессы… может быть, на мое место).

Между тем, оратор продолжал:

— В другом рассказе, «Экзамен на философский факультет», автор до предела оглупляет молодых спортсменов, мечтающих расширить свой кругозор, поступить в высшее учебное заведение, стать полноценным строителем социалистического общества. Данная книга уже получила соответствующую оценку в инстанциях, редактору «Крокодила» указано на недопустимость однобокого и предвзятого отображения спортивной жизни.

…Вскоре меня пригласил редактор «Крокодила» М.Г. Семенов. Это был человек безусловно честный и в достаточной степени смелый, хотя и осмотрительный (иначе не продержался бы столько лет). Как бы между прочим рассказал о звонке «по вертушке», посоветовал взять с него пример и не принимать близко к сердцу происшедшего. Поинтересовался, что хочу я предложить журналу в ближайшее время, подписал командировку… А книжку «Пенальти», которую я передал «Крокодилу» года через три, отправили «на консультацию». И сопроводив вежливым письмом, вернули мне обратно. С «футбольной темой», похоже, решили больше не связываться. Мне же поднимать руки вверх как-то не хотелось.

* * *

В 1982 году издательство «Советский писатель» подготовило к печати роман «Игры в футбол». По законам тех лет разрешение на выпуск любой книги о спорте должен был дать комитет физкультуры. Одновременно со мной страдал «проходивший по другому ведомству» писатель Лазарь Карелин. Угораздило же его написать роман «Змеелов» — о ворюгах и проходимцах из министерства торговли. Министерство, что нетрудно было предугадать, наложило на издание произведения, «очерняющего социалистическую действительность», вето.

Наложил «в это» (вспоминаю описку в одной маленькой газете) и комфизкульт, именовавшийся теперь Спорткомитетом (физическая культура как-то незаметно отдалялась на второй, на третий, на пятнадцатый план, ее оттеснял спорт с его борьбой за медали, очки и голы, за пусть показушное, но все же видимое всему миру лидерство на международной арене — завидуй, хваленая Америка!).

Запретителем романа оказался человек, одинаково хорошо разбирающийся как в таинствах художественного творчества, так и в таинствах футбола. Попытайтесь-ка назвать второго представителя СССР, который вместе со Львом Яшиным был отмечен золотым орденом Международной федерации футбола. Тот список невообразимо мал, в нем не нашлось места известнейшим мастерам мяча из Бразилии, ФРГ, Англии, а наших, черт возьми! — двое. Правда, второй не забил за всю свою жизнь ни одного гола. Не потому, что играл вратарем. Форвардом он не играл тоже. А зато был земляком набиравшего власть М.С. Горбачева, другом его неспокойной комсомольской юности. И уже одно это предопределяло карьеру, почести и награды не только всесоюзного масштаба. Марат Грамов…

Наш кавалер получил отличие как тот герой анекдота «Высшая форма блата», который исхитрился выбить себе звание «Мать-героиня». Его вердикт был категоричным: «Пока я председатель Спорткомитета, роман не выйдет… Его автор задался целью дискредитировать и опорочить футбол как одно из средств коммунистического воспитания подрастающего поколения».

А дальше произошло вот что (позволю себе привести короткий отрывок из книги «Тайнопись. События и нравы зашифрованного века», вышедшей в 1998 году).

«Гарий Намченко, заведующий редакцией современной художественной прозы издательства «Советский писатель» сказал по телефону нарочито бодрым тоном:

— Не все потеряно. Будем бороться вместе. Запиши прямой телефон главного цензора, поговори с ним, а потом перезвони ко мне.

Беседовал со мной цензор как с отщепенцем:

— Кто дал вам мой телефон? Почему считаете возможным отрывать меня от работы? В издательстве должны были вам все объяснить. Больше прошу в Главлит не обращаться.

— Могу я отнять у вас одну минуту?

— Минуту можете. Слушаю.

Оказывается, за минуту можно сказать иногда очень много.

На звонок в Главлит откликнулся Немченко:

— Саша, что ты наделал? Что ты сказал тому типу?

— Он сказал то, что думает обо мне, а я — что думаю о нем.

— От директора потребовали минуту назад рассыпать набор. Так-то, брат, желаю тебе новых творческих озарений. Но на всякий случай ближайшие три-четыре дня из дома не выходи, можешь срочно понадобиться. Я еду с версткой в ЦК.

…Там в отделе пропаганды работал давний друг Гария Борис Николаевич Рогатин. Человек, без сомнения, умный, честный, достойный, симпатичный, смелый. Раз уж я не поскупился на определения, читателю должно быть ясно: Рогатин, прочитав книгу, дал разрешение на ее выпуск.

Душевные были времена, безукоризненно бдительны и высоконравственны литературные запретители. Куда исчезли эти милые добрые лица?»

Часть пятая 
Африканские путешествия

«Суперорлы» и «Воины Карфагена». — Оазис на краешке пустыне. — Чей опыт переняли в Кот-д'Ивуаре?

Глава I
Бойкот

Вообще-то полагалось бы перекинуть мостик из американского материка на материк европейский, где довелось повидать в 1982 году испанский всемирный конкурс, но очень уж захотелось «по дороге» заглянуть в Африку. Что вдруг?

Африка — и это делает ей честь! — бойкотировала ЧМ-66, с которого начинается эта книга. Дело в том, что «недостаточно очень глубоко уважаемые» заправилы ФИФА выделили для трех континентов — Азии, Африки и Австралии — с общим населением примерно два с половиной миллиарда человек лишь одно место в финале, добывать которое надо было в ожесточенной борьбе, сперва внутри своего необъятного региона, а потом — в схватках с заокеанскими чемпионами. Пятнадцать же мест из шестнадцати отдавались Европе и Америке, в которых проживало чуть более миллиарда.

Издающаяся в Касабланке газета «Аль-Ахбар» («Новости») писала: «Участвовать в мировом розыгрыше на таких условиях — дело и унизительное, и безнадежное. Изображающие из себя радетелей мирового футбола руководители ФИФА не желают видеть ничего дальше своих носов и не знают, сколь популярной стала за последние годы игра в охранах Африки, какого высокого уровня достигли ее лучшие команды. На дискриминацию можно ответить только одним — презрением. Все равно, об Африке они рано или поздно вспомнят. Без нее не обойдутся!»

А после ЧМ-66 мозамбикская газета «Реновакао» («Обновление») не могла отказать себе в удовольствии съязвить: «Позвольте, господа из ФИФА, задать несколько несложных вопросов: можно ли называть мировым первенством то, что разыгрывают команды не пяти «имеющихся в наличии» континентов, а только четырех? Вы отказали нам в праве делегировать на Британские острова своих мастеров, но не вспомните ли случайно, кто стал лучшим игроком чемпионата? Откуда он родом? Не морщите лбы, мы поможем вам найти ответы. В Англии проходило не мировое первенство, а лишь некое подобие его. Эйсебио своей игрой и своими голами вынудил вас признать именно его, африканца, самым талантливым игроком чемпионата. Мы гордимся своим Эйсебио и благодарим его за то, что он на всю планету прославил наш маленький и гордый Мозамбик. В сопредельных с нами землях растут сотни будущих Эйсебио, вынужденные выступать за команды других — европейских — стран. Вас просят, от вас требуют, дайте им стимул, позвольте представлять в мировых турнирах свои страны, вы слышите нас?»

Забегая вперед (сделаю это не раз) замечу, что перед ЧМ-70 ФИФА своей закостенелой позиции не изменило.

После долгих сомнений и острых споров Африка сдалась.

Глава II 
Не тот ли это Адиль?

По Африке довелось путешествовать на автомобиле (Александрия—Каир и Касабланка—Марракеш), велосипеде (Тунис—Карфаген), верблюде (в районе пирамид), а вдоль берегов ее — на лайнере «Шота Руставели», шефство над которым взяла в свое время московская писательская организация.

Египет, Тунис, Марокко, Сенегал и Алжир отличаются друг от друга не-ве-ро-ят-но. Обликом и темпераментом граждан, обычаями, нравами, уровнем жизни. Но может быть, есть нечто, роднящее и объединяющее их? Есть несомненно: футбол. Он и похож, и не похож на европейский: те же одиннадцать игроков в команде, тех же размеров ворота, у каждого более или менее приличного клуба свой тренер (в наши дни это чаще всего француз, португалец или итальянец). Пусть не столь вместительны стадионы и не так ухожены поля, а экипировка любительских команд не всегда включает в свой перечень бутсы. Зато азарт — почище европейского, истинно африканский темперамент бурлит на полях и вокруг них. А еще…

Знаете ли вы, к примеру, кому обязаны своим триумфом на Кубке Африки 1994 года и Олимпиаде 1996 года «Суперорлы» Нигерии? Думаете мощным и неутомимым форвардам, непробиваемой защите и ловкому, как леопард, вратарю? Или искусно «вписавшемуся в коллектив» голландскому тренеру Бонферу? Может быть, вы и правы. Может быть. Нов Лагосе есть немало граждан, которые убеждены, что «исторических побед» не было бы без колдуна из Калабара, прославившегося заклинаниями и пророчествами. Это был гражданин, достойно служивший своей профессии. Он не посылал через моря и океаны порчу на противников, он просил своих богов лишь об одном — чтобы они помогли его молодцам играть так как они умеют… и ничего другого не надо. Видимо, просьбы до «адресатов» дошли: высоко и красиво реют «орлы» над миром, не многим удается спастись от них. Правда, юношескую команду Нигерии с некоторых пор готовят по другой, так сказать, системе, основанной на опыте современных школ. Ученики, знать, прилежные. Во всяком случае, храбрецы с берегов Нигера безжалостно колотят лучшие команды Европы.

— Странам Африки вряд ли удастся в ближайшем будущем удивить мир невиданными достижениями в экономике или науке, — говорил тунисский спортивный обозреватель Михель Бийя. — Мы покорим его футболом. Посмотрели бы вы сколько азартных и ловконогих мальчишек и юнцов с утра до позднего вечера гоняют мяч на пляжах Туниса, здесь у кромки Средиземного моря условий для произрастания талантов ничуть не меньше, чем на знаменитых бразильских пляжах у Атлантического океана.

Этот совет я услышал из уст Михеля в Москве. Немало лет прошло, пока удалось последовать ему.

…Мы со штурманом Игорем Ломакиным выехали на велосипедах из Туниса в Карфаген ранним утром, чтобы завершить путь до наступления жары. На пляже уже вовсю резались в футбол босоногие, кто во что одет подростки. Усыпанный мягким песком пляж был дружески поделен на пять, а может быть, и на шесть «стадионов». За каждым поединком придирчиво наблюдали и считали голы очень заинтересованные лица: команда, пропустившая пять мячей, понуро удалялась считать чужие голы, а ее место занимала новая. Мыс Игорем остановились ненадолго, чтобы поглазеть на игру, ибо футбол интересен сам по себе всегда и везде.

— Да, для наших бы ребят такие условия, — мечтательно произнес Игорь, но недоговорив, показал на мальчонку лет одиннадцати-двенадцати в ярко-желтых трусах, забившего гол в немыслимом прыжке, ударом «через голову»: — Как вам нравится этот акробат?

— На замерзшей земле такого фокуса не совершишь, — заметил я и вспомнил когда-то вычитанное у Монтескье: в жизни народов главное — природа и климат, все остальное — и нравы, и обычаи — от них.

…Возвращались из Карфагена очень довольные и очень усталые. Уже вовсю сверкали маяки, на черном небе в окружении сиятельных звезд наслаждалась своим величием яркая, в самом расцвете полнолицая луна. Похоже, она не торопилась покидать удобное место. Ей было на что посмотреть. На пляже не утихали баталии… У чужих ворот без устали сновал все тот же мальчишка в ярко-желтых трусах.

— Он что, целый день отсюда не уходил? — спросил Ломакин (он не первый раз в этих краях) знакомого владельца прибрежного ресторанчика — и показал на шустрика.

Пузатый аксакал расплылся в улыбке.

— Ты про Адиля? Он уже успел побывать в школе, потом получил у меня два своих пирожка, пока его команда отдыхала, малость вздремнул.

— Два своих пирожка — это что значит?

— Видишь ли, Адиль — седьмой сын нашего полицейского, семье нелегко, вот мы малость подкармливаем молодого человека. — Задумался и философски изрек: — Кроме того, молодые таланты надо поощрять. На него уже положил глаз тренер из «Эсперанса». А отец хочет, чтобы сын как можно быстрее кончил счеты со школой (так и сказал: «кончил счеты со школой», и мне, деду, очень понравилась эта формула) и начал зарабатывать футболом.

Через три года, снова оказавшись в Тунисе, поинтересовался судьбой Адиля и узнал, что его приняли в юношескую футбольную школу почтенного клуба «Эсперанса», и он там на хорошем счету.

…И еще пробежали годы. В январе 2000 года начался розыгрыш Кубка Африки, крупнейшего события в жизни континента. Без труда представляю, как на дальних подступах к принарядившимся ристалищам звучат бесчисленные — у каждой страны свои — музыкальные инструменты и песни, затеваются ритуальные танцы, за обычные свои, уже давно не удивляющие европейцев дела принимаются ворожеи, а милиция едва справляется с потоком машин, водители которых, бесшабашные обычно, становятся удивительно дисциплинированными и послушными в такие дни.

Много дал бы, чтобы одним только глазом посмотреть, как лучший бомбардир предыдущего розыгрыша египтянин Хассан хлестким ударом заставляет капитулировать вратаря Замбии, а Кано из «Суперорлов» дважды хитроумно выводит партнеров на встречу с вратарем «Воинов Карфагена» из Туниса. «Выходит, не зря нигерийская федерация воевала с «Арсеналом» за право включить его в свою команду», — пишет «Советский спорт».

Вот как знаменитейший английский клуб двумя руками, нарушая при этом общепризнанные правила, держался за африканского футболиста, понимая, что без него придется худо.

В те же дни (спасибо REN TV!) показывали очередной матч английской премьер-лиги. «Астон Вилла» принимала в Бирмингеме «Челси». В лондонском клубе, чести и славе английского футбола, не было ни одного сына Альбиона! А среди африканцев, коим доверено ныне эту честь и славу приумножить, выделялся на редкость техничный, неутомимый и напористый Джордж Веа… Трюки, которые он вытворял, были на загляденье.

Но я еще не все сказал про африканский турнир. В отчете о матче Нигерия—Тунис было написано: «При счете 4:1 в пользу «Суперорлов» отличился тунисец Адиль Селлями, но его гол уже ничего не решал».

Я подумал: не тот ли это пацан в ярко-желтых трусах, которого я увидел когда-то на пляже? Оказалось, что живет и играет он теперь в Германии. И слывет первым снайпером бундеслиги. Если это он, многодетному полицейскому живется лучше. Футбол, как всякое истинное искусство, требует жертв. И «вложений» (вспоминаю пирожки ресторатора).

Глава III 
Все дальше… все ближе

Лет восемьдесят назад немецкий ученый-геофизик Альфред Вегенер высказал гипотезу о перемещении материков и среди разных доводов взял в союзники один простой, но убедительный: вырезал из картона профили континентов и островов, а потом сдвинул их, и они сошлись, совсем как картинки в детской головоломке. Африка подошла к Америке; по островам, разбросанным, словно камешки на длинном пути расставания с Азией, нашла дорогу назад Америка, а заброшенная на край света Австралия приютилась около Индии.

«Материки плывут, — утверждал Вегенер, — и неизвестно еще чем кончится их блуждание по планете». О его гипотезе рассказали многие газеты и журналы.

Однако «величайшая географическая сенсация XX века» постепенно забылась: другие проблемы волновали мир, а гипотезу геофизика, выглядевшую столь привлекательно «на картонках», было невозможно доказать практическими измерениями.

Полвека труды Вегенера пылились на полках академических библиотек; лишь время от времени сдували пыль писатели-фантасты, выискивавшие новые темы в старых книгах. Но вдруг…

В 1968 году шведские ученые заявили: «Высокоуважаемый ученый-геофизик Альфред Вегенер глубоко прав, и в этом не может быть никаких сомнений!» Основываясь на анализе магнитных свойств горных пород и определяя их возраст с помощью только что изобретенных средств, Инженерная академия Швеции сделала вывод: Африка удаляется от Америки со скоростью два сантиметра в год. И старушкой Европой издавна владеет охота к перемене мест. И даже Исландия не может усидеть на месте, правда, спешит не очень: ее движение на северо-запад измеряется сантиметром в год.

Словно предвидя возможные последствия и стараясь оставить «все как есть», человечество прошило карту мира стежками пароходных и авиационных линий.

— Что-нибудь конечно сохранилось.

— Я был бы очень благодарен, и если вы тоже что-нибудь собираете…

— Нет, спасибо. Я должен быть в Касабланке двадцать пятого мая.

— А я живу в Рабате, это почти рядом, мне не составит никакого труда встретить вас.

— Но мне предстоит поездка в Марракеш.

— Замечательно, великолепное путешествие по краешку Сахары, впечатлений хватит на всю жизнь. Значит, нам лучше повидаться после вашего возвращения.

Мы назначили день и час.

Могли я предполагать, что буду жалеть о своем обещании?

Знать бы, что между Касабланкой и Марракешем находится…

Миновав примерно половину 320-километрового пути по выжженной земле, мы вдруг оказались в раю. Не мираж ли эти несколько зеленых-зеленых пальм, журчащая в аккуратных канальчиках вода, верблюжий караван, остановившийся на отдых? Нет, не мираж — благословенный оазис. А в центре его небольшой в изящном, с архитектурными выкрутасами двухэтажном доме — ресторан. Называется он «Мехико-70». У входа — киоск. Среди сувениров на видном месте — значки, наклейки, открытки и цветастые брошюры, выпушенные в дни чемпионата мира… то, что я по простоте душевной вез из Москвы для Мустафы.

Через несколько дней, при встрече, возвращая мне два из трех вымпелов, почти все значки и скромный набор мексиканских марок, Мустафа стеснительно улыбнулся:

— Спасибо, но все это у меня уже есть.

— Тогда ответь мне, приятель, чем объяснить такой интерес к чемпионату, после которого твоя команда… гм… гм… бесславно возвращалась домой?

— Мы старались вспоминать не о том, как возвращались, а как пробивались туда. Это была большая честь: стать первой африканской командой, завоевавшей право играть в финале. Ведь ФИФА своей позиции не изменило, мы были единственными «посторонними» на празднике европейского и латиноамериканского футбола. Но мы там были! И это нельзя вычеркнуть из истории моей страны. Да, мы умеем радоваться до небес всякой победе своих футболистов и не умирать от горя после поражений.

— Завидное искусство, другим не грех бы поучится. Кстати, после ваших мексиканских проигрышей тренера не наказали, команду не распустили ли?

— Чего это вдруг? — набычился собеседник.

— Просто вспоминаю, как поступали иногда в странах с более мягким темпераментом, чем… африканский.

— А может быть, ты знаешь футбол без поражений? Тогда это что-то другое — не футбол. Нам еще много учиться. Проигрыши, если к ним относиться только так, как они того заслуживают, — хорошая школа. Ресторан «Мехико-70» посреди пустыни, о котором ты вспомнил и в котором я бывал не раз, — это не только напоминание о нашей первой удаче. Но и о том, что надо еще много и терпеливо постигать секреты… у нас пишут точно так же, как и у вас… всенародно любимой игры.

.. .Что-то очень похожее доведется услышать несколько лет спустя в Алжире. И в столице Сенегала Дакаре из уст выпускника МГУ Абдуллы после провала его команды в континентальном розыгрыше.

Подумалось: что мы знаем об африканском терпении и гуманизме? Современный африканский футбол начинался трудно, длинной чередой поражений. Но там умели ждать свое время. Это время наступило. Так ли уж неправы те знатоки футбола, которые утверждают: в наши дни со сборной Африки не сладит ни одна другая сборная — ни Европы, ни Южной Америки. Дайте ей только немного сыграться.

Глава V
Усилители

Я мог бы назвать без боязни ошибиться две европейские команды, в составе которых не выступают выходцы из Африки. И, похоже, не очень скоро будут выступать, пока разум не возьмет верх над «национальной традицией», сложившейся в патриархальные времена. Это команда «Атлетик» из Бильбао, состоящая из одних басков. И это команда тбилисского «Динамо», состоящая из грузин. Своих игроков они отдают многим зарубежным клубам. Сами же черпают из собственных резервов, а других на свете вроде бы и не существует. Можно было бы порассуждать и об иных, куда более важных причинах, приведших к упадку и тбилисского «Динамо», и других грузинских команд, поделать этого не буду, ибо те причины у всех на виду.

Поглядите на лучшие команды Франции и Португалии, Италии и Англии, Испании и Голландии. Их усилили, им придали прелесть своей кошачьей манерой игры выходцы из разных африканских стран. «Львы», «Пантеры», «Черные молнии» — Веа, Кану, Амокачи… Прибавьте к ним самых дорогих испанских футбол истов, имеющих темную или смуглую кожу — Хасселбайнк, Анелька, Денилсон… Вспомните, что в шестнадцати клубах, оспаривающих первенство Испании, выступают около сорока африканских форвардов и полузащитников… и у вас сам собою возникнет вопрос — не уготована ли европейскому футболу участь американского, почти целиком негритянского баскетбола. Конечно, для того, чтобы прийти к такому выводу, надо иметь фантазию особенного свойства, но что-то похожее «белый футбол», несомненно, ждет.

Стимулом для упорного совершенствования часто служит бедность. Снова вспоминаю, как самозабвенно тренировался и играл седьмой сын тунисского полицейского Адиль (по-арабски Терпеливый); своей цели достиг, получив известность не только в родной стране, но и в Европе.

Вот что рассказывал журналист Мустафа из Марокко:

— У очень многих африканцев из приобретенного по наследству нет ничего кроме сильных ног, выносливых легких и надежного сердца… Добавьте к ним неутомимость, презрение к трусости, умение переносить боль. А разве маловажно и это: они научились у предков переносить жизненные поражения и потери не так сентиментально, как это делают европейцы. Разве в перечне всевозможных чисто африканских качеств не закодирована судьба будущего бегуна, боксера и футболиста? Раньше мои земляки и соседи только учились. А теперь учат и других как играть в футбол. Пока тренеры работают только дома, со своими командами, но мне кажется, что скоро к ним начнет приглядываться, их начнет приглашать и Европа.

Тогда это предвидение Мустафы показалось легковерным, но прошли годы… Жан Тигана, Рууд Гуллит, Франк Райкаард слывут заметными футбольными наставниками.

Континент, ставший долговременным поставщиком игроков, которые усиливают европейские команды, привлекает к себе внимание многих селекционеров. Стоит появиться в Интернете сообщению о том, что такой-то африканский клуб готов продать такого-то игрока, как срываются с мест эмиссары и заключаются контракты, немыслимые еще недавно.

Заявление московского тренера: «Мы начнем хорошо играть в футбол тогда, когда научимся растить таланты так, как это делают в Африке», может быть воспринято вполне серьезно.

Приобретенная техника, помноженная на природную ловкость и выносливость, — причина быстрого возвышения мастеров черного континента. Но было бы неверно не замечать и отрицательных их черт. Среди них на первое место надо было бы поставить слабую игровую дисциплину, порожденную слабой дисциплиной жизненной. Человек, создавший себе имя, может провести вечер перед важной игрой в баре, на замечание тренера ответить колко… В барах не раз возникали острые конфликты, кончавшиеся дракой игрока и тренера. К африканским футболистам можно было бы отнести упрек, брошенный в давние годы лидером итальянских фашистов Муссолини к своим соотечественникам:

— У нас могут быть четыре самых сильных в мире спринтера, но если вы попробуете составить из них команду, она приплетется в эстафете последней… Индивидуализм, возведенный в немыслимую степень, стал бичом нашей нации.

Из заметок наблюдателя:

— Яркие футбольные индивидуальности, собранные вместе и играющие «на себя», иногда забывают, что футбол — игра командная.

Российский тренер Валерий Непомнящий, создавший в 1990 году сильнейшую в Африке команду Камеруна, тем и запомнился, что научил своих подопечных понимать партнера, находить с ним общий язык.

Полагаю, не ошибусь, написав, что камерунцы хорошо запомнили те уроки. Во всяком случае последний розыгрыш Кубка Африки они провели, возвышаясь над всеми соперниками, и в финале в Нигерии победили Нигерию доблестно и красиво.

Три дня и ночи веселились в Яунде, глубоко переживали печаль в Лагосе, и настоящий траур был в Ямусукро, столице Кот-д'Ивуара.

Глава VI 
Эхо полувековой давности

Случайно случившихся случайностей в этом мире не бывает, все в нем крепко связано и перевязано… Легчайшее колебание воздуха, вызванное взмахом крыла бабочки, способно породить десятилетие спустя ураган невиданной мощности на противоположном конце земли… Ни один поступок, ни одно произнесенное слово (молитва, например) не остаются бесследными, уходят в ноосферу, и в том самом невиданном хранилище разума накладывают отпечаток на жизнь грядущих поколений.

Если это так…

Могло ли раствориться в истории, не оставить следа возмездие, постигшее футболистов СССР после того, как в 1952 году они проиграли в Финляндии печально знаменитый олимпийский матч сборной Югославии?

Нет. Опыт оказался востребованным. В Африке.

В Кот-д'Ивуаре, бывшем Береге Слоновой Кости, осенью 1999 года произошел путч. Власть захватила хунта. Среди обещаний, которые дали народу ее главари, был полный перечень того, что обычно сулят своим подопечным вожди всех революций, переворотов и бунтов: резкий подъем жизненного уровня населения, борьба с ненавистными казнокрадами, укрепление международного престижа. А отправляя свою команду на стадионы Нигерии, где разворачивалась борьба за звание чемпиона континента, правители выразили твердое убеждение, что она с доблестью пронесет флаг отечества и будет достойна великой миссии, выпавшей на ее долю.

Увы, не оправдала команда надежд. Проиграла. Вылетела на изначальной стадии. В глубокую меланхолию погрузились главарь хунты и его соумышленники. Разве было их трудно понять?

Или не «Слоны» выиграли в девяносто втором титул чемпиона континента? Или не они прорвались в финал девятый раз подряд? Или «Неукротимым львам» из Камеруна были созданы более благоприятные условия? Почему же так бездарно и безвольно выступали «Слоны», согретые отеческой заботой хунты? Можно ли понять и простить их провал?

Нет, ни в коем случае нельзя, — дружно решили главари. И…

После возвращения домой всех футболистов Кот-д'Ивуара препроводили в концентрационный лагерь: пусть получат то, что заслужили, и, будучи отрешенными от футбольных забот, задумаются о том, как надо родину любить и честь ее защищать.

Неизвестно, как долго длился бы срок, если бы не возроптала международная общественность. Решила хунта найти свой выход из положения. И объявила на весь мир, что заключила футболистов в концлагерь для их собственного же блага, спасая от праведного гнева сограждан.

А многие команды, участвовавшие в континентальном первенстве (так бывало и раньше), тихо и мирно распались, ибо ведущие их игроки вернулись в свои европейские команды.

Часть шестая 
Нечестивец, ставший национальным героем

Лучший тайм. — Ринат Дасаев — счастливое исключение. — Как с нервами? — Что значит настроить на игру? — «Кто не думает о будущем, тот не имеет его».

Глава I 
Караван «Жорнал до Бразил»

Всего шестнадцать лет прошло после лондонского чемпионата мира, где был зарегистрирован один необычный рекорд: на каждого футболиста, участника розыгрыша, приходилось 4,721 журналиста. Даже если отбросить тысячные, сотые и десятые доли, получилась внушительная цифра. В Испании же, в восемьдесят втором, на одного игрока приходилось уже более двадцати представителей «пишущей и электронной прессы». Мир футбола узнавал не только лучших своих мастеров. Мир лучше узнавал Испанию. Бесчисленное множество книг, брошюр, буклетов, фотонаборов, изданных на высоком полиграфическом уровне, было предложено гостям чемпионата. Вышла даже специальная многостраничная футбольная энциклопедия, заново составлялись разговорники.

В одном из них встретился диалог

«— Кому вы отдаете предпочтение?

— Командам Бразилии, Федеративной Республики Германии, Аргентины и Испании.

— А что вы думаете о команде Италии?

— Это хорошая сборная. Но я не думаю, что ей удастся показать свои лучшие качества.

— А почему?

— Она слишком экспрессивна. И близко к сердцу принимает неудачи.

— Ив этом смысле вы более высоко оцениваете шансы?..

— Шансы команды Федеративной Республики Германии. Она не менее технична и более уравновешена.

— Мам остается только дождаться конца чемпионата и посмотреть, насколько точен наш прогноз. Мне было интересно беседовать с вами. Благодарю.

— И я вас благодарю тоже».

Гость, выучивший этот текст, должен был чувствовать себя не лишним человеком в Испании: при случае ему было о чем поговорить. Футбол был главной темой разговоров.

* * *

Вокруг небольшого возвышения в зале мадридского аэропорта, как спутник вокруг земли, крутился на транспортере одинокий чемодан. Хозяин забыл о нем. Хозяин был испанцем. Вместе с грузчиками, таможенниками и пограничниками он угрюмо наблюдал по телевизору за тем, как его команда проигрывает североирландцам. Испанская речь, больше чем какая-либо еще приспособленная для выражения полярных эмоций, оказалась вдруг малопригодной для проявления чувств, вызываемых таким матчем. Ахи, охи, стоны, всплески рук лучше всяких слов выдавали настроения наблюдателей.

— О, святая Мария, — едва слышно прошептал полицейский чин, сидевший у самой двери, — чем мы прогневали тебя, за что ты послала нам этого Сантамарию?

Похоже, что все помыслы телеаудитории были связаны с тренером испанской команды, «двойным тезкой» святой. О нас же просто-напросто забыли.

— Ребята, — флегматично посоветовал коллега, лучше других знающий нравы и характер испанцев, — надо терпеливо дождаться конца тайма. Их от телевизора не оторвешь.

— Да, но тайм только что начался, — вздохнул один.

— Самим бы хорошо посмотреть, — отозвался второй.

— Ничего, еще насмотримся, — мудро заключил третий.

Мы ждали ровно сорок пять минут. Ни минутой больше.

Или меньше.

Именно тогда, вечером двадцать пятого июня, в мадридском аэропорту и был задан новый счет каждому из футбольных испанских дней. Он пошел не на часы, а на таймы. Время начинало двигаться то удивительно медленно (тайм: обед с его взмыленными официантами; два тайма: поездка в пресс-автобусе «отель-стадион» по забитым улицам Барселоны; два тайма: блеклый матч СССР—Польша), то удивительно быстро (сорок пять минут: знакомство с «Герникой» Пикассо в филиале «Прадо»; два часа пятнадцать минут: сам «Прадо»; тайм: представление «Свет и вода» у знаменитых барселонских фонтанов; два тайма: матч Италия—Бразилия; четыре тайма: матч Франция—ФРГ).

Говорят, большое лучше видится на расстоянии. В благословенно прохладные московские вечера, обращаясь к торопливым каракулям в блокноте, спрашиваешь себя: ты ли написал — чемпионат, мол, это великая жара, великая теснота, великая усталость, великий шум и бессонница? Не правильней ли написать, что это праздник, обогативший душу и закаливший сердце? Что он останется в памяти твоей как одно из самых ярких спортивных событий? Что в наш век всеобщих расхождений, распадов и расплывов он объединял вокруг мяча, танцевавшего звонко и возбужденно свое болеро на зеленых-зеленых полях, под голубыми-голубыми небесами, миллионы, миллиарды маленьких и больших, белых и краснокожих, бесстрастных и легко возбудимых?

И все же постараюсь с легким оттенком снисходительности к сиюминутным впечатлениям вернуться к фразе, встреченной в блокноте.

Итак, Барселона, бульвар Рамблас.

В общем-то, он мне достаточно хорошо знаком. В семьдесят девятом — восьмидесятом годах в Барселону раз пять или шесть заходил «Шота Руставели». Рамблас начинается метрах в двухстах от пристани. Это неширокий тихий тенистый бульвар. Он знаменит своими птичьими и цветочными лотками, его облюбовали художники, рисующие мелками на бетонных плитах, и художники-карикатуристы, способные в три минуты изобразить вас на ватмане. Мирные картины, покой и словно бы пропитавшая воздух взаимная предупредительность и приветливость. И я наивно обрадовался, когда узнал, что наш отель выходит фасадом на Рамблас. Догадывался примерно, как будут выглядеть трибуны стадионов, сколько будет на них шума, грома и гула. После тех представлений сможем передохнуть.

И действительно, умиротворяюще спокойной была первая ночь. А утром, пока не брызнуло еще расплавленным металлом на улицы и площади Барселоны немилосердное здешнее солнце, я вышел к морю, постоял у «Санта Марии», копии колумбовой каравеллы, поглядел на высоченный памятник знаменитому мореходу, указывающему правой рукой путь к далекому, открытому им материку, как вдруг услышал неведомо откуда, будто из стереоколонок, установленных в разных концах площади, оглушительные многоголосые выкрики: «Бра-зил — чем-пион, Бра-зил — чем-пион!» Я почему-то снова глянул на Колумба. Жест мудрого моряка, как бы подсказывал мне: пойди туда, посмотри, что там, не пожалеешь.

Я обогнул здание морского вокзала, миновал вышку фуникулера и, идя на звуки, увидел хорошо знакомый по плаваниям итальянский лайнер «Фредерико». Вдоль правого его борта тянулось полотнище «Караван «Жорнал до Бразил»?. Оказалось, что эта издающаяся в Рио-де-Жанейро ежедневная газета, увеличившая в дни чемпионата свой обычный (80 тысяч) тираж в несколько раз, и снарядила туристский «караван» (с одной стороны, реклама, с другой — бизнес), зафрахтовав приписанный к Неаполю лайнер. На одной из палуб шла генеральная, судя по всему, репетиция. Трубили трубы, гремели барабаны, трещали трещотки, но, перекрывая нестройный этот аккомпанемент, неслось по бухте заветное, ожидаемое, ликующее: «Бра-зил — чем-пион!». Я разглядел на борту молодую маму с грудным младенцем, старичка в пенсне, два или три десятка знаменосцев, размахивавших флагами в такт, и еще около сотни самых добросовестных в мире исполнителей. Их лица были одушевлены, их желания возвышенны, их преданность родной команде — демонстративной. И на маме, и на младенце, и на старичке, на всех, на всех были желтые майки. Желтый цвет стал главным цветом Барселоны до того самого дня, как…

Вечером бразильцы вынесут свои трубы и барабаны на бульвар Рамблас. Мы не заснем до поздней ночи. Когда же трехкратные чемпионы мира выиграют красиво, с чисто аристократической элегантностью первый матч «второго этапа»,

мистерия продлится до утра. После этого пассажиры теплохода «Фредерико» будут спать счастливым и безмятежным сном до самого обеда. Другие матчи их интересуют постольку поскольку. Вечер принадлежит им.

Мы же стараемся увидеть как можно больше.

Глава II 
Что значит сверхщадящий режим

Раздумчиво лиричные глинковские «Воспоминания о летней ночи в Мадриде» не слишком хорошо вязались с нашими воспоминаниями — во времена великого композитора миру не был известен ни зажигательный футбол, ни его страдальцы, привержены и поклонники, которых называют в Бразилии «торсидорес», а в Италии — «тиффози». Поначалу итальянские футбольные паломники вели себя скромно. В самом деле, на что им было рассчитывать: попала «Скуадра адзурра» в одну подгруппу с чемпионами мира аргентинцами и бразильцами, а выходила из подгруппы в полуфинал лишь одна-единственная сборная. Разум человеческий и электронный выводил в чемпионы команды в такой последовательности: Бразилия, Аргентина, ФРГ, Испания… В пресс-центре, где перед началом второго этапа журналистов попросил и внести в специальную карточку свои прогнозы (победителю приз — двухнедельное путешествие по стране, давшей чемпиона), лишь два или три чудака-итальянца написали: «В финале встретятся команды Италии и ФРГ». Заполняя листки, они чуть прикрывали ладонями написанное, чтобы никто не заподозрил их в легкомыслии. И лишь один из известных мне журналистов с гордостью показал перед началом финала копию карточки, на которой действительно стояли команды Италии и ФРГ. Но, если мне не изменяет память, тот корреспондент был из Неаполя, а неаполитанцы, известно давно, любят иногда чуть прихвастнуть, иначе, мол, «мы не были бы неаполитанцами, а были бы «северянами», которые больше похожи на немцев, чем на итальянцев».

На матч Аргентина—Италия приехали часа за два до начала. Чтобы как-то скоротать время, я отправился в самый дальний конец галереи и, утонув в кресле, начал наслаждаться телевизионным репортажем с теннисного турнира в Уимблдоне. Минут через двадцать, однако, голос диктора заглушил рокот полицейских мотоциклов, начавших въезжать на площадку у неприметного, будто бы, потаенного хода. Раздались звуки сирен. И тут же появилась аргентинская команда. Игроки были серьезны, сосредоточены, не расточали ни улыбок, ни автографов, за которыми первыми потянулись мальчишки — ассистенты фоторепортеров. Коря себя за оплошность, с опозданием прибыли телерепортеры со своими камерами. Кто-то на ходу протянул тренеру Менотти, как эскимо на палочке, микрофон с просьбой сказать пару слов. Тот отрицательно качнул головой и, будто не замечая никого, двинулся вслед за командой к раздевалке.

А потом прибыли итальянцы. Они выглядели весело! Их тренер Беарзот был похож на человека, которому предстоит пережить приятное событие. «Ручки в брючки», независимая походка, лучезарная улыбка, а при этом… при этом, даю честное слово, тренер насвистывал какую-то фривольную мелодию. Он не исполнял роль. Он был в эту минуту самим собой. Хотя, проиграй сегодня его команда, ему уже никогда не пришлось бы выводить ее на чемпионат. Итальянское терпение имеет свои, не такие дальние, как в других климатических поясах, пределы, до этих рубежей оставалась тонюсенькая полоска надежды — тренеру поражения не простили бы. А он… он насвистывал песенку, всем своим видом показывая окружающим, какое распрекрасное у него сегодня настроение.

Подумал я, грешным делом, делает хорошую мину при дурной игре. Первые три матча в подгруппе итальянцы завершили вничью. Со страниц римских, миланских, генуэзских, сицилийских и прочих и прочих газет раздавались упреки в адрес тренера и игроков — с такой-де игрой нечего рассчитывать на милость судьбы, почему взяли в команду этого, а не того, что будет делать «этот» в поединках с Кемпесом, Марадоной и Ардилесом?

И футболисты, и тренер терпели-терпели до поры до времени, а потом им все это надоело, и заключили они договор — бойкотировать прессу: ни одного интервью, ни одного высказывания, ни одной встречи с представителями отечественной журналистики. Вот почему стоят с опущенными микрофонами радиокомментаторы, вот почему не вынимают ручек из карманов подоспевшие к входу итальянские корреспонденты, знают — бесполезно. В чем в чем, а в отсутствии характера Беарзота и его воспитанников не упрекнешь.

Одному из известнейших наших футболистов А.П. Старостину принадлежит выражение, ставшее крылатым: «порядок бьет класс».

Но оказалось вдруг, что есть на свете нечто, способное побить и класс, и порядок, и наиболее точно выражается оно словом «страсть». Любо-дорого (и завидно, к тому же!) было смотреть, с какой страстью проводила ответственнейший матч команда Беарзота. Буд то с небес снизошло вдохновение. Задавал тон, показывал пример, звал за собой игрок с шестым номером I на футболке — Джентиле. Это имя звучит на итальянском символом доброты и достоинства. Джентиле был по-рыцарски суров и непреклонен. И полон достоинства, ему была поручена самая главная роль — не дать сыграть Марадоне, только при этом условии могла на что-то рассчитывать «Скуадра адзурра». Происходило то, что на тренерском языке носит название «размен». «Не сыграю сам, но не дам сыграть и тебе» — согласитесь, не самое привлекательное кредо. Но не дать сыграть такому первоклассному форварду, как Марадона, не просто, для этого самому надо быть игроком экстра-класса. И Джентиле показал именно такой класс. Потом в других матчах заблистает звезда других итальянских мастеров-созидателей, в этом же героем был самоотверженный оппонент, опровергатель, разрушитель, показавший, как надо выполнять четкую, недвусмысленную тренерскую установку. Марадона, безукоризненно проведший предыдущий матч, присутствовал на поделишь номинально. Он делал отчаянные попытки переиграть, перехитрить, перебегать своего соперника — не удавалось. Привычные связи и наигранные комбинации чемпионов мира нарушились, команда атаковала без системы, полагаясь на случай и удачу. Я был бы далек от истины, если бы написал, что во всех эпизодах борьбы Джентиле вел ее в строгом согласии с законами. Ноя не разделяю категоричности обозревателя-соотечественника, написавшего, что грубость была чуть ли не единственным оружием игрока под номером шесть: Джентиле, который был приставлен к Марадоне, без зазрения совести сбивал с ног соперника, как только чувствовал, что аргентинец может обойти его. Фактически Марадоне просто не давали играть».

С тем, что Марадоне не давали играть, спорить не пристало: факт подмечен точно. Но не найти для характеристики Джентиле других слов — это значит не заметить того, чего так недостает нашим футболистам — умения страстной и техничной игрой претворить в жизнь тактический замысел тренера.

Куда более точным и справедливым представляется высказывание вице-президента международной федерации футбола В.И. Колоскова, назначенного комиссаром двух ответственных игр: Италия—Аргентина и Аргентина—Бразилия:

— Нарушения Джентиле носили, можно сказать, игровой характер — они происходили в борьбе за мяч, не были злостными. Во всяком случае, так определил я.

Когда же итальянцы убедились, что «с Марадоной все в порядке, а за Джентиле можно быть спокойными», они отрядили в атакующие дивизионы дополнительные силы. И показали как азартно и неудержимо могут пробивать путь к чужим воротам. За девять минут Тарделли и Кабрини дважды поразили их после искрометно разыгранных комбинаций.

В промежутке между этими голами произошло событие, отозвавшееся стоном в рядах почитателей аргентинской команды: их любимец, их надежна, звезда предыдущего чемпионата мира и главный бомбардир Кемпес увидел свой номер, поднятый ассистентом судьи. Это значило, что его, Кемпеса, отзывал с поля тренер Менотти. Унизительней не придумать жребия для мастера, привыкшего к славе. Увы, футбольная слава кратковременней всех прочих. Она прихотлива, но и справедлива вместе с тем, высвечивая лики лишь тех мастеров, которые обладают способностью к совершенствованию. Много звезд закатилось на этом турнире, но зато сколько ярких взошло.

В составе итальянской команды пока не бросается в глаза Росси. Он скромно и честно делает свое дело — уходит из-под опеки, ассистирует партнерам, а вот единственной возможностью поразить ворота пользуется плохо. И это дает основание тому же, скорому на приговоры обозревателю написать: «По тому, как сыграл в этом эпизоде Росси, стало ясно, что некогда лучший бомбардир итальянцев находится в плохой спортивной форме». Думаю, что уже через неделю наш автор пожалел об этом торопливом суждении.

За семь минут до конца матча аргентинцы получили право на штрафной. Пока судья отодвигал стенку на положенное расстояние, капитан чемпионов мира Пасарелла ударил. Судья, полуобернувшись, увидел мяч в воротах и… засчитал гол.

Но неправедный этот гол настроения аргентинцам не прибавил. Чемпионы сдавали полномочия.

После матча произошел мимолетный, но надолго запомнившийся эпизод. По обычаю, игроки обеих команд начали меняться майками: второй номер со вторым, пятый с пятым, а восьмой с восьмым. Покидали поле в трусах, перекинув чужие футболки через плечо. И только Джентиле остался в итальянской форме. Но вот кто-то из аргентинцев протянул ему свою, сделав рукой недвусмысленный жест, поменяйся, мол.

Джентиле посмотрел колко. Приложил обе руки к груди, всем своим видом говоря: нет, это моя футболка, на ней эмблема моей страны, и я с ней не расстанусь. Был ли этот жест демонстративным? Возможно. Но у меня нет никакого сомнения в том, что он был искренним. И еще более симпатичным показался мне Джентиле. Забегая вперед, скажу, что в конце чемпионата я, отвечая на анкету, предложенную пресс-центром, включил Джентиле в первую символическую сборную команду мира. И был рад, что не ошибся. Итальянский защитник действительно оказался в ней.

После матча Италия—Аргентина (а я рассказываю о нем столь подробно потому, что он оказался решающим, ключевым для определения будущего чемпиона — итальянцы поверили в себя!) стала известна любопытная деталь. Оказалось, что, готовясь к игре, Менотти чуть ли не в полном смысле посадил свою команду под усиленную стражу — никаких контактов, никаких отвлечений от мыслей о будущей игре и будущей победе. Не он первый, не он последний. Подобной «педагогической концепции», как помнит читатель, придерживались и руководители нашей сборной в семидесятом, в Мехико, перед важным матчем с командой Уругвая. Вспоминаю постные лица футболистов и жалобы на «многосерийные футбольные сны» и тяжелую, как в плохом сне, никак не желавшую задаваться игру. Слишком много разговоров об ответственности наслушались тогда наши.

А итальянцы? Как настраивали на поединок их?

Вопреки установившимся канонам, жили они в обстановке сверхщадящего режима. Подумать только, накануне игры итальянских футболистов видели на улицах. Каждый мог распоряжаться свободным временем по своему усмотрению. Им доверяли! Давали возможность раскрепоститься так, как привык это делать каждый сам по себе. Тренер верил в свою команду, в каждого ее игрока. Команда отвечала взаимностью.

Послушаем Энцо Беарзота:

— Сила нашей команды в ее духовном единстве. Мы были компактной и объединенной группой, несмотря на всю критику в наш адрес и все сложные моменты розыгрыша Кубка мира. Какой смысл иметь двадцать две сверхзвезды, которые не в силах объединиться и вместе бороться за цель? Мы — иное дело. Конечно, если бы наши игроки конфликтовали вне поля, то они бы эти взаимоотношения перенесли и на игру. Но они были едины всюду, вот почему у нас получилась монолитная команда. И в этом вся суть.

* * *

Перед началом чемпионата были сомнения: ехать на первую половину его или на вторую.

Поехать на первую — значит увидеть визуально матч в Севилье СССР—Бразилия. Согласитесь, сильнодействующий стимул. Чем черт не шутит, ведь выиграла же не так давно наша команда «у них» на знаменитом стадионе «Маракана», матч был связан не помню уж с каким юбилеем бразильского футбола, и омрачать его хозяевам поля, конечно же, не хотелось.

Мы двадцать один год (после того как выиграли в шестидесятом Кубок Европы) ждали такую команду, какую получили в восемьдесят первом. Собранно, уверенно, красиво провела игры в отборном турнире к первенству мира, опередила сборные Чехословакии, Уэльса, Исландии и Турции, забила двадцать мячей, а пропустила всего-навсего два. Разве не стоило посмотреть на такую команду в матче с трехкратными чемпионами мира? Был и интригующий повод — наши вылетали из Москвы за день до ответственнейшей той игры. Человека, интересующегося психологией спортивного противостояния, не может не привлечь неожиданный ход, придуманный тренерами и врачами. Команда избавит себя от дополнительного груза переживаний, от изнуряющей жары и вступит в бой с места в карьер. Хорошо ли это?

Был большой соблазн поехать на первую половину чемпионата, посмотреть своими глазами на две других игры советской сборной с командами Шотландии и Новой Зеландии. А разве

мало обещал такой, скажем, матч, как Бразилия—Шотландия? Лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Только те рассуждения были с изъяном. А вдруг наша команда пробьется в следующий этап? Как будешь чувствовать себя, если вынужден будешь в разгар чемпионата, двадцать шестого июня, махнуть на прощание ручкой и Мадриду, и всему чемпионату?

… Разве можно сомневаться в том, на какую половину турнира следует лететь? Ясно, на вторую.

Уже в Барселоне поймал себя на крамольной мысли: а может быть, следовало все-таки согласиться на первую?.. Хотя бы для того, чтобы на расстоянии, которое сглаживает переживания, посмотреть на матч с бельгийцами… на матч с поляками? Такие уж были это игры.

Глава III 
Десять пар санитаров с носилками

Друг привез в подарок младшему сыну заокеанскую новинку — электронный футбол. Игрушка занятная: рычажок налево — против тебя любители, рычажок направо — профессионалы. Быстро-быстро нажимая на пять клавишей, ты должен мыслью и движением предвосхитить маневры «противников», обвести одного, а то двух и трех защитников, выйти на удобную позицию и «ударить по воротам». Если ты действовал точно и сообразительно и ударил своевременно (опоздание на десятую долю секунды меняет счет на табло в пользу соперников), раздастся мелодичный музыкальный привет. Для того, чтобы время от времени обыгрывать любителей, достаточно двух часов упражнений. С профессионалами дело куда сложнее. Они не действуют однотипно в схожих ситуациях, перехитрить, а значит, и переиграть их довольно трудно — у них идеальная подстраховка и полное, если так можно сказать, взаимопонимание. Ярко-красные точечки на «поле» атакуют тебя, владеющего мячом, куда искуснее и решительнее, чем любители. Ты должен и мыслить и действовать в несколько раз быстрее. Одно слово — профессионалы!

На любительском уровне не часто приходится видеть такую полную самоотдачу, какую довелось увидеть на полях под раскаленным солнцем Испании.

Наш лучший тайм из всех испанских таймов был в матче с бразильцами: первый. Не будет преувеличением сказать, что бразильцы крепко держали в памяти результат предыдущей, пусть товарищеской, но принципиальной встречи и заметно нервничали. Наши же играли с достойной уважения уверенностью — гол, забитый издали Балем (вратарь не удержал в руках довольно простой мяч, и тот приземлился в воротах), прибавил сил… Открывались, комбинировали и, самое главное, били по воротам.

Можно пенять на судью-разгильдяя, можно соглашаться или не соглашаться с разговорами о том, что он проводил игру с оглядкой на трехкратных чемпионов мира (после того матча судью освободили — и поделом! — от мало подходящих для него обязанностей), но правильней всего будет сказать, что во втором тайме наши задались не очень привлекательной целью — сыграть на удержание счета. Возможно, такая тактика и оправдала бы себя в матче с какой-нибудь другой командой. Но бразильцы показали, сколь наказуемо в футболе стремление к разрушению без стремления к созиданию. Скажем спасибо вратарю Дасаеву зато, что проиграли с минимальным счетом 1:2, отметим двух-трех защитников, исполнявших свои обязанности на пределе сил. Но что делали в это время нападающие?

Минут через десять после того, как закончился матч (смотрел я его по телевизору еще в Москве), из города Висмара, что в ГДР, позвонил мой добрый товарищ капитан теплохода «Шота Руставели» Юрий Адамович Михневич.

— Мы находимся в считанных километрах от ФРГ, западногерманское телевидение сейчас начнет передавать пресс-конференцию, будет выступать Бесков, если хотите, послушайте, я приложу телефонную трубку к телевизору.

Раздался знакомый голос Константина Ивановича:

— Да, первым таймом удовлетворены, вторым — нет… Команда хорошо понимает свою задачу… Постараемся показать более качественную игру с командами Новой Зеландии и Шотландии и выйти во второй этап розыгрыша…

— Вы уверены, что это нашим удастся? — темпераментно спрашивает Юрий Адамович. — На месте тренеров я сделал бы первой своей задачей знаете что? Я бы постарался отучить игроков от жестикуляции и выражения недовольства друг другом, разве не понимают, что ничего не передается от человека так быстро и опасно, как раздражение?

Придет день, когда невольно вспомнятся слова капитана. Он хорошо знает, что говорит. Его экипаж, случается, проводит вдали от дома пять, семь, а то и десять месяцев, в краях, с частой сменой не только часовых поясов, но и климатических условий, море не только друг, но и враг, сколько раз подстерегали теплоход и штормы, и ураганы, но каждый, повторяю, каждый член экипажа знал свое дело и делал его спокойно и уверенно. А случился на борту человек (это было уже при мне), забывший о законах морского товарищества и попробовавший было перенести свою вину на другого, так давно уже нет его на борту. В море свои нормы высвечивания, там люди открываются быстро, хороший становится лучше, плохой — хуже.

Как, впрочем, и в футболе, за которым на этот раз наблюдают, ни много ни мало, два миллиарда — почти половина человечества.

Загорается надежда. Наши выигрывают у команды Новой Зеландии со счетом 3:0. Парадокс системы — второй гол, забитый Гавриловым, был равнозначен второму голу в ворота Бразилии или досрочно вбитому голу в ворота шотландцев. Те, имея худшую разность забитых и пропущенных мячей, попадали в следующий этап, лишь выиграв у наших.

Сборную СССР устраивала ничья.

Размагничивающее стремление к ничьей часто бывает бито мобилизующим стремлением к победе. Но матч закончился с желанным для нас счетом 2:2. Пройден трудный этап. Впереди второй, еще более трудный. Он требовал особой собранности, искусства отдавать победе «все, что имеешь, и еще что-то сверх того».

Незадолго до вылета из Москвы я встретился с уважаемым знатоком и ценителем футбола, Героем Советского Союза, летчиком-испытателем Марком Галлаем. Он сказал:

— Не могли бы вы передать ребятам мое пожелание? Знаете, как они должны играть? Так, чтобы после каждого матча на поле выбегало десять пар санитаров с носилками.

Я недоуменно посмотрел на собеседника.

— Надо, чтобы у них после девяноста минут игры уже не оставалось сил самостоятельно дойти до раздевалки… Я говорю о полевых игроках, вратарь, который мне нравится все больше и больше, пожалуй, сможет и своим ходом. Носилки надо пожелать, носилки, иначе не на что будет рассчитывать! Борьба пойдет не только на грани дозволенного, но и на грани возможного.

В литературе это называется гиперболой.

После матча с бельгийцами, однако, создалось впечатление, что нашим было под стать провести еще целый тайм, столько сэкономили сил. В особенности нападающие.

Но мы будем еще иметь возможность подробней поговорить о двух оставшихся матчах нашей сборной.

Пока же внимание и тех, кто в Барселоне, и тех, кто вдалеке от нее, привлекают итальянцы. Не элементарным ли желанием внушить веру в своих игроков и неверие — в игроков чужих вызвано заявление Беарзота, что теперь его команда будет от матча к матчу наращивать мощь игры? Ведь следующие противники — бразильцы. Бразильцам достаточно пристать к ничейной гавани в этом матче, чтобы попасть в полуфинал.

Можно ли верить в то, что они позволят «Скуадре» показать свою нарастающую мощь именно с ними?

Главный стадион Барселоны принадлежит ее футбольному клубу и вмещает до ста тысяч человек. Он современен в полном смысле слова.

Второй же стадион, носящий имя Испании, построен в двадцатые годы и, хотя подвергся реконструкции, выглядит весьма архаично: и размерами уступает «Барселоне», а удобствами для зрителей и подавно. Достаточно сказать, что на двух трибунах из четырех, там где места подешевле, люди оба тайма стоят впритык друг к другу под палящими лучами солнца. И завидуют, должно быть, жителям противостоящих домов, которые разместились на балконах со всеми удобствами… Даже биноклей не надо — футбол виден как на ладони.

В этот вечер главный стадион города свободен. Так почему же матч сборных Бразилии и Италии проходит не на нем? Почему начинается не в девять вечера, а в пять часов дня? Почему срываются переговоры о переносе матча на «Барселону» и многие зрители так и не могут на него попасть?

Свою волю диктует телевидение. А ему, в свою очередь, рекламодатели. Рекламные щиты установлены в двух-трех, а то и в одном метре от кромки поля, на которые в пылу борьбы нередко налетают футболисты. Среди прочего предлагаются виски, ликеры, пиво, сигареты — все то, что в отличие от спорта не удлиняет, а сокращает жизнь. А в небе проплывают самолетики и вертолетики с длинными и короткими полотняными шлейфами: пейте, курите, покупайте!

Итальянцы говорят: посмотри на Неаполь и умри. Все равно, дескать, ничего лучше в мире не увидишь.

Теперь до конца дней буду вспоминать матч Италия—Бразилия, наверное, ничего лучше не увижу.

Когда-то Пеле заметил:

— Нам, бразильцам, могут забить столько мячей, сколько мы позволим. Мы же — столько, сколько захотим.

Кажется, с таким настроением и вышли на матч трехкратные чемпионы мира. Они были техничны. Они были красивы. Они были элегантны, наконец. Смотрел на них и вспоминал давние московские гастроли негритянского баскетбольного цирка из США, вот уж были жонглеры так жонглеры, немыслимый дриблинг, немыслимые броски мяча по кольцу, в том числе после отскока мяча отпала. Но не только руками, а и ногами можно также безукоризненно владеть мячом. Для этого нужна полная раскрепощенность — не только техника. Бразильцы играли раскрепощенно, будучи уверенными в своем превосходстве, «уж что-что, а ничью мы сделаем без труда… сегодня нам большего и не надо». Их пасы были выверены и неожиданны, их комбинации искрометны. Эта команда мало чем напоминала ту, которая в 1970 году в Мехико встречалась с теми же итальянцами в финале. Тогда бразильцы взяли на вооружение рационализм, прибавили к нему строгую, исключающую риск игру в обороне и четкий, «до гола», розыгрыш мяча в атаках. Не один матч с участием Пеле довелось мне повидать, но гол, который он забил тогда в Мехико — в невероятном прыжке, головой, под самую перекладину, и все это метров с двенадцати, до сих пор перед глазами.

Тогда в финале, превосходя своих соперников по всем статьям, во всех линиях, бразильцы выиграли убедительно и навек завладели «Золотой богиней», ибо в статуте приза был пункт: команда, трижды победившая в чемпионатах мира, больше никогда не отдает его. С тех пор разыгрывается новый приз.

Сегодня бразильцам нужна ничья. Они верят в свою непогрешимость и не видят, а может быть, демонстративно не желают видеть опасность, исподволь подбирающуюся к ним.

Уже на четвертой минуте Росси оказался в позиции, о которой может только мечтать форвард. «Открывшись» в штрафной и в тот же момент получив безукоризненный по меткости мяч от Тарделли, ударил… Но не по мячу, а по воздуху. Промахнулся непростительно. Представил я себе, как поступил бы тотчас ваш форвард, с которым связывались особые надежды, окажись он на месте Тарделли: подбежал бы к неудачнику, развел бы руками: «что же ты?» и показал бы на виду изумленной публики, как следовало бы бить, чтобы не промахнуться. А Тарделли? Как честный работяга, он бросился назад, помогать полузащитникам.

Словно в благодарность за то, что никто не заметил его провинности, словно горя желанием исправить свою промашку, Росси уже через несколько секунд снова вышел на ударную позицию и снова, получив идеальную передачу (на этот раз от Кабрини), завершил ее ударом головой. Итальянцы повели в счете. Бразильцы и бровью не повели.

Лишь на минуту изумленно затихла восточная «желтая» трибуна. Зато на противоположной трибуне буйствовали трехцветные итальянские флаги.

Вспомнилась сценка в ресторане нашего отеля за час до отъезда на матч. Бразильских туристов обслуживал немолодой, степенный, с наметанным глазом официант. Помимо этих достоинств он имел и хорошую память — встречал и провожал гостей в строгом соответствии с той «пропиной» — теми чаевыми, которые до этого получал. Всех своих клиентов он уверял в глубочайшем почтении к Бразилии и ее команде. Около половины зала занимали итальянцы. Неожиданно по их рядам пошла шляпа. Когда она закончила маршрут по замысловатой кривой, некий молодой человек выгреб из нее содержимое и, что-то шепнув на ухо тому самому официанту, застыл в ожидании. Словно извиняясь за неспособность отвратить от себя соблазн, официант вышел к бразильским столикам и во всю мочь своих легких крикнул: «Вива Италия! Вива Беарзот!», после чего молитвенно сложил руки и обратился к бразильцам, как бы говоря: «Бывают в жизни обстоятельства, когда ты думаешь одно, а говоришь другое. Не сердитесь на меня, пожалуйста!»

«Вива Италия!» доносилось теперь волнами со стороны западной трибуны. Ровно семь минут. Семь минут, которые понадобились бразильцам для того, чтобы сравнять счет. Трехкратные чемпионы как бы говорили: нам надо было это сделать, и мы это сделали, посмотрим, на что теперь будете способны ВЫ.

— Посмотрим, — ответил за всех тот же Росси. Этот невысокий и худощавый на вид форвард обладает редких! даром предвидения. Предвидения того, как могут развернуться события на поле, когда мячом владеют свои и когда мячом владеют соперники. Вот он неторопливо отходит от чужой штрафной площадки, а сам, как воробей, видит все, что происходит у него за спиной. Должно быть, и не все зрители догадались, почему Росси сделал вдруг резкий рывок назад. Просто-напросто он почувствовал, что вот сейчас, в эту секунду защитник Леонардо должен будет отдать мяч своему партнеру Луизиньо. И он бросился наперерез мячу, подхватил его и не глядя, не глядя на него, ощущая его лишь боковым зрением, отдал сам себе не сильный и не тихий пас «на выход», а именно такой, какой требовался в данной ситуации, и в самом конце рывка ударил по воротам.

Представляю, как запестрит имя Росси на страницах итальянских газет. Однажды это уже случилось — в восьмидесятом году. Это имя не сходило с тех же самых страниц. Росси — надежда Италии на близившемся чемпионате Европы — дал улестить себя дельцам, стоявшим далеко от спорта, но близко, совсем рядом — с тотализатором, имеющим многомиллиардный оборот. Несколько игр на первенство страны закончились именно с таким счетом, который видели в сладких снах комбинаторы. История раскрылась, был громкий судебный процесс, одну команду исключили из высшей лиги, кто-то сел за решетку, Росси же был дисквалифицирован на два года. «На Росси можно ставить крест».

Но эти два года отлучения от футбола Росси тренировался так, как никогда раньше — и с товарищами по клубу, и с мальчишками, и один — учился делать рывки, бить по воротам с лету, обводить невидимого противника. Верил в себя. Но был человек, который верил в Росси больше: Беарзот. Тут мы имеем дело с завидным даром тренерского предвидения. Первые матчи в Испании Росси провел средне. И вот уж послышались сперва нестройные, а потом слившиеся в хор причитания обозревателей: для чего взяли Росси? Разве не лучше него сыграли бы?., шел длинный перечень имен. Тренер слушал, да не слушался. Держал свое на уме.

Посмотрите на Росси, как он останавливает, как укрощает мяч, посланный ему издалека, — одним неуловимым движением ноги. Сколько лишних движений делают, исполняя тот же прием, наши форварды: два, три, а то и четыре… За это время успевают занять нужные места, оглядеться, сплотить ряды чужие защитники. Посмотрите, как обыгрывает Росси соперников — у него не один, а несколько любимых обманных приемов, поди догадайся, какой применит он в эту секунду. Наконец, нельзя не подивиться умению итальянского нападающего находиться в нужное мгновение в нужной точке штрафной площадки соперника, чтобы «выстрелить» по воротам, не мешкая и точно. Из всех известных мне футболистов этим искусством в такой же мере владел нападающий команды ФРГ невысокий неудержимый и «нацеленный на гол» Герд Мюллер. В свое время наши операторы, создававшие учебную футбольную фильмотеку, усердно снимали Мюллера. Но одно дело снять его с разных точек, а другое — проявить и закрепить пленку, сделать монтаж, озвучить и, наконец, размножить фильм. Один из участников той съемочной группы жаловался:

— Пока картина дойдет до зрителей, появятся новые форварды, которые затмят Мюллера и у которых учиться будет куда полезнее. И получится, что наша учебная лента начнет популяризировать, если так можно сказать, опыт передовика минувших лет. А в спорте, а в футболе свой отсчет времени, здесь куда быстрее, чем в жизни, чем, например, в искусстве, закатываются одни звезды и восходят другие.

…Давно не мытарствуют с пудовыми киноаппаратами наши спортивные наблюдатели. Росси, как и другие наиболее яркие игроки чемпионата «Испания-82», на наших видеолентах. Я бы привлек к созданию учебной ленты не только специалистов, но и журналистов, и артистов, мастеров образного художественного слова. А может быть… то, что на видеолентах, дает возможность создания не только учебной ленты? С каким интересом посмотрела бы страна тщательно смонтированный фильм «Звезды мирового футбола»!

Размечтался и подумал, а кого из наших можно было бы включить в этот фильм? Без сомнения, вратаря Дасаева, по достоинству признанного вторым (после итальянца Дзоффа) голкипером мира. А еще? С большой натяжкой одного-двух защитников. А из форвардов? Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Вернемся к матчу на стадион в Барселоне, посмотрим, как играют бразильцы после второго пропущенного гола. Их задача выражается простой формулой: забить один мяч и не пропустить ни одного в свои ворота.

До чего же уверенно, до чего же самоуверенно играют они! Какую работенку вратарю соперников Дзоффу задают! Дзоффу сорок лет. По нашим меркам капитан итальянцев считался бы заслуженным ветераном и уже десять лет играл бы в футбол только во сне. А реакция, а броски, как у двадцатилетнего. И лишь хладнокровие, как у умудренного и закаленного футболом бойца. И умение выбрать место, найти точку, почувствовать, откуда может сверкнуть желтая молния и… стать на ее пути.

В одних газетах написали, что матч с бразильцами выиграл Росси. В других — что выиграл Дзофф. Точнее было бы сказать, что выиграла вся команда, имевшая в каждой линии своих лидеров, своих опорных игроков. А вместе с ни ми — Росси и Дзоффа.

Так или иначе, к исходу семидесятой минуты бразильцы своего добились: Фалькао, получив мяч от защитника, ударил метров с восьми-десяти, ударил так, что было ясно: этот мяч не отобьет даже Дзофф.

В распоряжении итальянцев оставалось двадцать минут.

Одних неудача сгибает и лишает сил и веры в себя: такие игроки и такие команды как-то сами по себе выбывают из турниров и выпадают из памяти. Других неудача взнуздывает. То была двадцатиминутка восхищения не просто футболом — упорством, несгибаемостью, мастерством. Оказалось неожиданно, что темпераментная, быстрая, молодцеватая, самоуверенная, всесторонне оснащенная технически бразильская команда не так совершенна, как это можно было подумать после ее матча с аргентинцами. Все познается в сравнении. Так же неожиданно выяснилось для многих, и прежде всего для самих бразильцев, что их можно превзойти и страстью, и мастерством, и коллективным одушевлением. Но в эти двадцать минут для того, чтобы превзойти бразильцев, итальянцам надо было превзойти себя.

Они и шут обострения, смело вступают в единоборства, самоотреченно борются за каждую долю секунды, за мяч. Вспоминал футболистов, которых знаю чуточку лучше, чем итальянцев, и мысленно прикидывал: а как поступил бы один, а как поступил бы второй, а как одиннадцатый? Ох, сколько возможностей, сколько приемов выхода из борьбы или имитации этой борьбы изобрели поколения «не охочих перегибаться на футбольном поле»! Итальянцы не создавали видимости борьбы, они шли на нее, шли даже тогда, когда рисковали свалиться с подбитой ногой. Как это случилось с Тарделли после розыгрыша углового. Он получил серьезнейшую травму, но за мгновение до того, как упасть, успел откинуть мяч волшебно возникшему у самых ворот Росси.

И тотчас поникли знамена и флаги на бразильской трибуне и затрепетали ликующе и победно на трибуне противоположной. Будто выключили одну стереоколонку и включили на полную мощность другую.

«Теперь он наш национальный герой до конца жизни!» — кричал в микрофон итальянский комментатор, имея в виду Росси, забившего бразильцам, самим бразильцам — три мяча. Итальянцы выходили в полуфинал. Бразильцы возвращались домой.

Глава IV 
Комбинации

Через час после того, как от пирса Барселоны отчалил молчаливо и неприметно теплоход «Фредерико» с бразильскими туристами на борту, я оказался на пристани. Катер береговой службы занимался странным, на первый взгляд, делом: вылавливал буи, неожиданно появившиеся в акватории бухты. Лишь после того как катер подошел к берегу, стало ясно, с какими буями имел он дело. Это были большие, в полтора-два обхвата барабаны, которые бразильские страдатели привезли из-за океана для того, чтобы поддерживать свою команду, те барабаны, которые не давали нам спать. Я наивно подумал, наконец-то немного отдохнем по-человечески. Не мог предвидеть, что место на бульваре Рамблас займет новое пополнение — тиффози, которые приедут, приплывут и прилетят на заключительную стадию чемпионата. Следующие три дня и три ночи на бульваре можно было видеть и слышать молодых людей в одних только трусах… Тела были расписаны тремя вертикальными линиями, цвета итальянского флага.

Торсида не могла простить своей сборной того, что та лишила ее высших — финальных переживаний. Между прочим, на двенадцатое июля был назначен и расписан по минутам прием у президента в честь новых чемпионов мира, настолько велика была уверенность бразильцев в непогрешимости их команды. Надежды оказались развеянными, прием был отменен.

Футболисты Бразилии, слывущие три последние десятилетия законодателями мод и вершителями судеб, соскучились по настоящим победам. В самом деле, после завоевания «Золотой богини» в 1970 году они не видели громких побед: на чемпионате мира в ФРГ им пришлось довольствоваться лишь четвертым местом, на турнире в Аргентине третьим, а теперь… Теперь скажи об этом до начала первенства любому уважающему свое мнение любителю футбола (а кто из них свое мнение не уважает? Все знают, как надо играть в футбол и кому выходить в чемпионы), скажи, что бразильцы не попадут даже в четверку, испепелил бы вас взглядом и отвернулся бы демонстративно, давая понять, что с таким незнайкой нету него никакого интереса якшаться.

Стало чуть грустнее оттого, что покинула Барселону команда Бразилии, что все остальное произойдет уже без нее? Несомненно. Выбывать из борьбы можно по-разному. Бразильцы сделали это с достоинством. С высоко поднятыми головами покидали Испанию футболисты Алжира. Если бы существовал среди множества призов, учрежденных на чемпионате, приз «За неожиданность», его бы, без всякого сомнения, следовало присудить футболистам Алжира. Их матч с почитаемой и возносимой командой ФРГ стал едва ли не главным чудом в не такой уж короткой истории мировых чемпионатов.

Алжирская сборная показала, что может играть в современный футбол, что ее техника, ее тактическое мастерство, ее настроенность на бескомпромиссную борьбу не уступают «по всем параметрам» команде ФРГ. Пресса писала, что из миллионов спорщиков на футбольном тотализаторе всего два чудака заранее обрекли команду Западной Германии на поражение в том матче. Чудачество обернулось баснословными выигрышами.

«Алжир разоблачает команду ФРГ как ложного фаворита», «С такой командой Дерваль должен возвращаться домой» — был отклик западногерманских газет.

— Если бы меня спросили, готовы ли вы поплатиться жизнью, если ваша команда проиграет алжирцам, я, без сомнения, ответил бы, что готов поставить две жизни за то, что этого не произойдет, — заявил почитаемый обозреватель из Бонна.

Произошло, однако! Вспомнил услышанное в Алжире:

— У нас хорошо известно имя советского тренера Рогова, который сумел за короткий срок передать футболистам все то, что за долгие годы накопила советская футбольная школа. Команда успешно провела отборочные игры. Увидите, как покажет она себя в Испании. Футбол всегда любили в Алжире, но сейчас он затмил своей популярностью все другие виды спорта. А будущих тренеров нам помогает готовить другой советский мастер Маркаров, тот самый, который играл в «Нефтчи» и в «Арарате», потом был тренером «Арарата», в свое время слыл лучшим бомбардиром советского футбола. Это настоящие энтузиасты, их трудолюбие, преданность футболу передаются игрокам, готовится команда так, как не готовилась никогда раньше.

Любо-дорого было смотреть, с каким одушевлением, с какой верой в свои силы, с каким демонстративным честолюбием и неуступчивостью брала верх незнакомая команда над командой, которую многие прочили в чемпионы. День шестнадцатого июня стал в Алжире днем национального ликования. Заочно чествовали игроков и очно — их близких и дальних родственников. В ночь на семнадцатое дошел черед до родственников дальних родственников, то было трогательное проявление чувств, и пусть кто-нибудь другой попробует с улыбкой написать об этом.

Австрийцы, которым предстоял матч с командой Алжира, хорошо запомнили урок, порой на чужих ошибках мы учимся не менее усердно и успешно, чем на своих (считалось, что сборная ФРГ поплатилась зато, что недооценила силы и возможности соперников)… подошли к матчу предельно мобилизованными, настроенными нетрудную борьбу. Она была трудной. Она была равной. Уступили с минимальным счетом спортсмены Алжира. Это была единая дружная команда и в час торжества, и в час горя. На протяжении этих двух игр ни один самый-самый маститый, ни один самый-самый искусный не сделал ни одного замечания своим партнерам, не развел руками, провожая взглядом адресованный ему, но не дошедший до него мяч, ни один не спорил с судьей и не поучал его, ни один не хватался за голову, подчеркивая промашку партнера. И никто не смотрел на бутсы (мол, они во всем виноваты!) после того, как неудачно пробил штрафной.

Писали и говорили, что это советский тренер, выведший алжирцев в финал, преподавал им уроки непоказного, но одинаково чтимого во всех землях спортивного товарищества. У сборной Алжира оставалось много надежд на выход во второй этап чемпионата. Предстоял матч с аутсайдерами — футболистами Чили. Ни у кого не было сомнения в исходе этой игры. Но как трудно выиграть, когда это обязательно надо сделать, даже у команды, уступающей тебе почти по всем статьям. И снова показали себя бойцами футболисты из Африки. Казалось, дело сделано, четыре очка из шести — гарантия на одно из первых двух мест в группе, а значит, и на выход в следующий круг.

Мудро поступила Международная федерация футбола, приняв предложение своего президента Авеланжа допустить к финальным играм чемпионата Испании не шестнадцать, как бывало раньше, а двадцать четыре команды. Сколько хороших неизвестных раньше сборных высветило яркое испанское солнце! Камерун, Гондурас, Кувейт делегировали спортсменов, которые, хоть и уступали в технике и тактическом мастерстве фаворитам, подчас превосходили их страстью, темпераментом, духом. Их интересно было смотреть, они запоминались!

Но система выявления двенадцати наиболее достойных из этих двадцати четырех, тех двенадцати, которым было дано повести борьбу на последующем этапе, оказалась, как бы выразиться поделикатнее, не очень хороша. И это подтвердил день двадцать пятого июня. Парадокс системы заключался в том, что в матче сборных ФРГ и Австрии счет один-ноль устраивал и победителя и… побежденного. Искусство, а вместе с ним и достоинство вышедших на поле команд приносилось в жертву простейшему расчету: сделав первые удары по мячу, обе команды уже знали конечный результат матча: счет один-ноль выводил их по лучшей разнице забитых и пропущенных мячей в предварительных играх в следующий этап, оставляя за бортом сборную Алжира.

На этом матче не было аплодисментов. Не было борьбы. Была курортная игра. Когда команды достигли «нужного счета», новые, неведомые раньше футболу идеи завладели игроками противоборствующих, так сказать, команд; не дай Бог случайно забить гол. Стали перекидывать друг другу мяч в середине поля. В боксе или борьбе соперников тотчас наказали бы за «пассивное ведение поединка» и сняли бы с ринга ил и с ковра. Но на зеленом ковре, увы, такого рода антиспортивная игра правилами не воспрещена. Команды приобретали «права», но теряли лицо.

Договорный матч — презренный матч. Где бы, на каких широтах он ни проходил. И я хорошо понимал того полицейского чина из ФРГ (об этом написали испанские газеты), который возбудил судебный иск против тренера своей команды за то, что тот нанес урон престижу его страны.

Глава V
Сын и правнук Сергея Есенина

Любителям спорта был о хорошо известно имя Константина Сергеевича Есенина, сына поэта, умевшего находить поэзию в такой, казалось бы, прозаичной сфере, как «статистика футбола». В его рабочем кабинете было бесчисленное множество книг, газетных и журнальных вырезок, справочников, хранящих историю отечественного футбола. На испанских стадионах мы часто оказывались рядом. Перед матчем с поляками за право выхода в полуфинал он говорил:

— Такого благоприятного расклада для нашей команды не былой не будет никогда. Выбыли аргентинцы, бразильцы, англичане… Сколько поколений мечтало о таком раскладе. Только выиграть у Польши, и — полуфинал. Понимают ли ребята, что могут увековечить имена? Они должны показать в матче с поляками свою лучшую игру.

Вздохнул. И высказал сожаление, что проводится чемпионат не в восемьдесят первом году, когда сборная СССР достигла высшей своей формы.

А теперь. Нет в команде Буряка, Кипиани и Хидиятуллина. Травмы обидны всегда, но в особенности перед чемпионатом.

Хидиятуллин ее получил на последней секунде (!) контрольного матча первой и второй сборных СССР в Лужниках перед вылетом в Испанию. Это значило, что у капитана Чивадзе не будет рядом в защите партнера, к которому он уже привык и, надеясь на которого, совершал дальние рейды к чужим воротам: теперь он вынужден будет делать это с оглядкой и с большим, чем раньше, риском.

Кто владеет серединой поля, тот владеет и игрой. В середине поля из тех, на кого привыкли полагаться, остался лишь Бессонов. Но и он выходит на игры после тяжелой травмы.

Пока все таймы, которые последовали за первым таймом с бразильцами, давались через силу. Разве что с новозеландцами сыграли более или менее уверенно. Но те ниже классом всех других команд. Матч с шотландцами в подгруппе был драматическим. В безобидной ситуации споткнулся и не попал по «принадлежавшему ему мячу» Чивадзе, такую ошибку, случается, прощают в «домашнем розыгрыше», но не в чемпионате мира. Шотландцы перехватили мяч, забили гол, нетрудно было догадаться, каким эхом отозвался он в сердце капитана. Но он же и показал, как должен вести себя настоящий спортсмен в трудной ситуации… Это он сумел забить в ворота соперников такой трудный, такой важный гол, который принес желанную ничью, а вместе с ней — продление испанской прописки.

На первой стадии, предшествовавшей играм на полях Испании, в «группе» отбирались две команды из пяти. Наша сборная прошла тот турнир с небольшими переживаниями… На каждом новом этапе отбор становился все более суровым. В Севилье и Малаге две команды отбирались из тех четырех, которые уже были закалены в горниле чемпионата. Прошли и этот этап. И теперь, когда отбиралась лишь одна команда из трех — Бельгии, Польши или СССР, вспоминались слова Константина Есенина: наши должны показать свою лучшую игру.

Поляки выиграли у бельгийцев со счетом 3:0. Свой Росси появился у победителей — Бонек, форвард не только быстрый умом, но и быстрый делом; хорошо взаимодействуя с ветераном Лятой, он пробивал в оборонительных порядках бельгийцев одну брешь задругой, и три из них высветились на электронном табло: после окончания матча на них в каждой из строчек стояла одна фамилия.

Нашим же в матче с бельгийцами надо было или не проиграть или выиграть со счетом 4:0. Ничья или выигрыш со скромным счетом заставляли стремиться в матче с поляками только к победе. Остановились на втором, так сказать, варианте: игра, в которой команда мечтала лишь об одном — не пропустить гола, завершилась со счетом 1:0. «Гол Оганесяна и больше — ничего!» — так откликнулась одна из местных газет на матч с бельгийцами. Отклик был лаконичным, обидным и справедливым.

В матче с поляками нужен был всего-навсего один лишний гол. Наши вышли на матч с пятью защитниками

* * *

Могу с чистым сердцем причислить к непогрешимым футбольным провидцам не только сына, но и правнука поэта Сергея Есенина двенадцатилетнего Диму Полякова. Это хороший парень, бесстрашный и искусный пловец, при мне он совершил по Черному морю несколько смелых и дальних проплывов. Когда же мы оказывались рядом на домашней футбольной трибуне, он удивлял точностью наблюдений и характеристик. У него был свой взгляд на то, кого следует и кого не следует (и почему) брать в сборную… Не зря говорят: на что, на что, а на футбол у каждого свой взгляд. Эти высказывания Димы мы оставим за пределами повествования. Но то, что я услышал от него накануне вылета нашей команды в Испанию, заслуживало внимания.

Привожу более или менее точный текст нашей беседы.

— Дима, я хотел бы знать твое мнение о том, как сыграют наши?

— Я много думал об этом. Понимаете, если они войдут в число двенадцати, это будет большой и неожиданный успех.

— Не мог бы ты выразиться точнее?

— Они войдут в число двенадцати, может быть, даже станут впритык с четверкой полуфиналистов, но на большее… Почему я так говорю? Посмотрите на составы клубных команд, выступающих в нашем внутреннем чемпионате. Сколько в каждой из них защитников? В два раза больше, чем нападающих. А то и в три раза, честное слово. И в команде, которая идет на первом месте, и в команде, которая на последнем. Это значит что?

— Гм… Гм…

— Вы хотите что-то спросить? Нет? Скажите, кто у нас в команде и кому отдаем… как это?

— Ты хочешь сказать предпочтение?

— Да. Тем, которые разбивают чужие комбинации и закрывают дорожки к собственным воротам. А это легче, чем находить пути к воротам чужим, комбинировать, атаковать…

— А двадцать голов, которая забила наша сборная на первой стадии розыгрыша?..

— Вы же знаете, что в Испании будет совсем другое дело. Это все равно как если ты плывешь. Предположим, ушел от берега на милю, тебе легко плывется и легко дышится. Но вот думаешь, пора назад, поворачиваешь и видишь, как далеко берег, и спрашиваешь себя — зачем так далеко уплыл? А потом течение сносит. И волны, которых ты раньше не замечал. А когда последние двести метров до берега, кажется, что у тебя совсем уже сил не осталось. Последние метры всегда самые трудные. И у наших будут такие метры там, у Апеннин… простите, у Пиренейских берегов.

— Но там будет плыть не один человек, а целая команда или целая эскадра, так называют свою команду итальянцы.

— У них, может быть, эскадра. А еще где-нибудь, может быть, дружина. Где все хорошо понимают друг друга. В нашей сборной игроки нескольких команд, каждая из которых играет в свой футбол. Например, моя фамилия Бессонов. Я получил мяч. И знаю, куда перебежит мой товарищ по динамовской команде в ту же секунду. Его еще там нет, но я знаю, что сейчас он там будет, и я посылаю мяч туда, а он уже как раз там. А если со мной будет играть мало знакомый Гаврилов или совсем незнакомый Шенгелия? И если они будут прикрыты… Вы знаете, как за ними будут там следить? Что делать? Куда пасовать? Назад? А те уже успели перестроиться, считай, что атака пропала. Бессонов и грает со своим много лет. А с Гавриловым и Шенгелия только… И потом все они такие молодые.

— Разве это плохо?

— На чемпионате мира? Конечно, плохо. Самая молодая команда. Не знаю, почему мы этим хвастаемся. К таким соревнованиям надо готовиться долго и везти тех, у кого наверняка знаем ничего не задрожит. Кого сделали капитаном итальянцы, знаете? И сколько ему лет, тоже знаете? А я вот за Дасаева боюсь. Только с «Нефтчи» четыре мяча пропустил, а там будут нападающие посильнее. Правильно говорю?

Ринат Дасаев был счастливым исключением. Он показал свою способность наращивать умение. Всем вместе взятым форвардам Бразилии, Новой Зеландии, Шотландии, Бельгии и Польши удалось провести в его ворота лишь столько мячей, сколько пропустил он в том печально памятном для «Спартака» бакинском матче.

Большинство других игроков команды показало малопривлекательную способность терять свое умение. В матче с бельгийцами наши полузащитники отдавали безошибочные пасы лишь назад (к месту вспомнить Димино предсказание). Как только следовал такой пас, в руке одного из наших тренеров срабатывал счетчик, похожий на тот, каким стюардессы в самолетах быстро-быстро пересчитывают пассажиров. Эта, так сказать, передача засчитывалась игроку в актив: как-никак, мяча не потерял. Тактико-техническое действие признавалось положительным. Невольно вспомнилось, как кто-то где-то написал, что по числу выполняемых тактико-технических действий на протяжении всех девяноста минут игроки нашей сборной сравнялись с бразильцами, что вселяет «определенные оптимистические предположения». Все зависит от того, что и как считать. И к какому общему показателю, к какому конечному результату в этих подсчетах стремиться. Желаемое принималось за действительное. Действительность оказалась суровым опровергателем.

Зададимся теперь вопросом, насколько мобилизованными вышли на матч со сборной Польши наши футболисты? Насколько были «подготовлены к голу», полны желания отдать себя такой нужной и не столь уж, казалось бы, трудной победе. Ведь могут же наши играть — вспомним тот же первый тайм с бразильцами. А если позволить себе более далекие воспоминания…

В 1945 году, едва-едва окончилась война, советская команда была приглашена на матчи с хорошими профессиональными английскими клубами. Не будет преувеличением сказать, страна «припаялась» к нехитрым по тем временам радиоустройствам: жадно ловила голос Вадима Синявского, мастера нелегкого жанра футбольного репортажа… Как там наши, не ударят ли лицом в грязь, ведь был большой военный перерыв. А радиоволны несли издалека счастливые вести и поднимали настроение. И хоть парадоксально звучало сравнение английского обозревателя: «Одиннадцати советским футболистам удалось сделать то, о чем мечтала многомиллионная армия вермахта, — захватить в плен всю Англию», разве не показали тогда наши и дух, и волю?

А вскоре вышла первая послевоенная футбольная книжка, и называлась она «19:9» — по тому общему счету, который дали матчи со старинными клубами Великобритании. Сразу же стала редкостью — на день рождения дарили как лучший подарок. А я храню обширные и бесхитростные свои репортажи в «Бакинском рабочем», сделанные по радиопередачам Вадима Синявского. Нам всегда дорого то, что вызывает приятные воспоминания.

Умеем же мы играть! Не умеющим не даются такие призы, как Кубок обладателей европейских кубков, как Суперкубок.

Все зависит оттого, как наши подготовились духом. Проверка!

* * *

От воображаемого поражения до поражаемого воображения один только крохотный шаг.

Более двух веков назад японский поэт написал:

«Что ждет меня завтра?» — Всю ночь боец утомленный Устало бормочет во сне.

Перенапряжение перехватывает дыхание, опутывает невидимыми, но крепкими нитями ноги, дает смещенное представление о своей силе и силе противника.

В наших институтах защищено немало кандидатских диссертаций, посвященных методике технической, тактической и психологической подготовки современного футболиста. Было бы предосудительно охаять скопом все эти работы, среди авторов их есть люди, без сомнения, глубоко познавшие суть футбола, но кто ответит на вопрос, сколько футов, нет — миль! между теорией футбола и его практикой?

Пылятся на архивных полках диссертации типа: «Психология спортивного поединка», «Слово перед стартом», «Микроклимат содружества тренер — спортсмен».

Люди, которым, безусловно, следует доверять, утверждают, что перед самым важным матчем с поляками мирно спал лишь один Бессонов. Но сколько его, так сказать, однофамильцев нежданно-негаданно появилось в ту ночь в команде.

Почему нежданно? Почему негаданно?

Потому что даже на уровне сборной мы знаем игроков с одной только видимой стороны — как он бегает, как бьет по неподвижно лежащему и как — по летящему мячу, насколько владеет левой и насколько правой ногой. А вот как владеет нервами и вообще как владеет собой перед трудным матчем, снятся ли ему сны одушевляющие или сны кошмарные, способен ли он к лучшим или худшим проявлениям в ответственной игре?.. Положа руку на сердце, скажем: четко мы себе этого не представляем. А как с техникой?

Турнир в Испании показал, что лучшие наши игроки плохо владеют искусством элементарного паса, остановки и обработки мяча. Из прессы: «Мяч, как правило, терялся после второй-третьей передачи, в четвертьфинальной же встрече со сборной Польши дело доходило до абсурда. В первом тайме в течение двадцати минут хавбеки и нападающие теряли мяч после первой же передачи (!) партнеру, хотя им никто при этом не мешал… Наши футболисты словно бы спешили освободиться от мяча, пытаясь неподготовленной передачей переложить ответственность на плечи партнера».

Вспоминая детали того четвертьфинального матча и используя терминологию небезызвестного людоведа Евгения Сазонова, постоянного автора шестнадцатой страницы «Литературной газеты», вполне можно было бы подготовить трактат «О правилах хорошего моветона на футбольном поле». Иллюстрировать сочинение позволили бы многочисленные кадры, на которых запечатлен Блохин. Во время игры он пробовал поучать судью на поле и боковых судей, своих товарищей, соперников, даже их тренеров, откинувших попавший к ним мяч почему-то не туда, куда это хотелось Блохину. Полагаю, не ошибусь, если напишу, что все форварды всех других команд, вместе взятые, не продемонстрировали на поле такого обилия жестов, какое показал один лишь наш форвард в одной лишь игре: разводил руками, вскидывал их к небу, хватался за голову. Невольно подумалось: неужели тренеры нашей команды К.Бесков, В.Лобановский и Н.Ахалкаци, зная эту привычку Блохина, не могли воздействовать на него, дать ему простой совет: на футбольном поле лучше играть ногами, чем руками.

Твои жесты и реплики только нервируют и без того возбужденных товарищей по команде, да и тебя самого тоже, а просветительская работа на поле еще никогда никому не приносила ничего хорошего.

Глава VI
Наш Фриц

Через десять дней после того, как закончился чемпионат мира, ко мне домой позвонил старый и добрый друг.

— Здравствуйте, это Фриц Фукс.

— Какими судьбами? Надолго ли в Москву?

— Нет, проездом из Вены. В Ленинграде делают один документальный фильм, и вот разыскали меня и пригласили.

— Хорошо, расскажете обо всем не по телефону, приезжайте, жду.

Фриц Фукс человек уникальный. Был участником венских баррикад 1934 года, эмигрировал в Советский Союз, жил в Ленинграде, ранней осенью получил предложение выехать в эвакуацию, но враг подходил к берегам Невы, и сказал Фукс примерно так:

— Ленинград — теперь и мой город, и ни я, ни моя жена никуда отсюда не уедем.

Работал он в радиокомитете. Это его голос, обращенный к немецкому солдату, звучал из осажденного города.

Вечером 6 мая 1942 года Фриц Фукса попросили перевести и записать на шоринофон одно необычное сообщение. На листке оберточной бумаги было набросано несколько фраз. Фукс подошел к машинке и быстро отстукал текст. Потом перешел в другую комнату и подсел к звукозаписывающему аппарату:

— Здесь Ленинград, здесь Ленинград. Передаем новости спортивной жизни. Сегодня у нас был футбольный матч. Команда «Динамо» — участник предвоенных чемпионатов — встречалась с командой энской части. Матч собрал немало зрителей и начался атаками динамовцев, многие из которых пришли и приехали на игру из прифронтовых частей…

Плыли над затемненным городом, измученным блокадой и голодом, плыли над фронтом, над фашистскими окопами слова:

— Здесь Ленинград, здесь Ленинград… Сегодня у нас был футбольный матч.

Около трех лет я собирал материалы для документальной повести «Тот длинный тайм», посвященный матчу в блокадном Ленинграде. Благодарю друга Виктора Набутова: он и его товарищи помогали мне восстановить подробности необычного того состязания, разыскать его участников. Известный ленинградский радиожурналист Лазарь Маграчев вспомнил о Фрице Фуксе и посетовал, что он дальше всех — живет в Вене, работает переводчиком в издающейся АПН газете «Зовьет юнион хойте». В 1967 году в Вене проходил хоккейный чемпионат мира, мыс Набутовым выехали в Австрию, Виктор привез Фуксу записанное на магнитофонную ленту письмо от Лазаря Маграчева. На следующий день, после того как наша команда стала чемпионом, мы пригласили Фрица Фукса к себе в гости. Выпили по бокалу за победу. А потом Набутов включил свой репортерский диктофон с письмом ленинградского журналиста.

«Мы помним вас, наш старый и верный друг Фриц Фукс. И люди, с которыми вы провели все дни блокады в радиокомитете, шлют вам слова сердечного привета».

Письмо уносило далеко-далеко от тихого и уютного отеля «Стефания» в заснеженный, окруженный, но не сломленный Ленинград сорок второго года. Фриц Фукс слушал. И глаза его, большие, добрые и умные глаза, лучше всего говорили, что испытывает, что вспоминает он в эту минуту.

— Мне много лет, — говорил Фукс, — но дни ленинградской блокады вошли в мою жизнь как самое большое и главное событие. Я знал, что наши передачи забивались фашистской радиослужбой, но знал также, что многие слова доходят до немецкого солдата, который и мерзнет, и мокнет в окопе, не знает за что, во имя чего убивает русских… пока не убьют его. Мы должны были внушить неприятелю мысль, что Ленинград полон веры в победу, что ни голод, ни бомбардировки, ни жертвы не сломили его дух.

Набутов включил магнитофон, чтобы записать речь австрийского друга; понимал, какую необыкновенную радиопередачу мог подготовить для своего — ленинградского радио. Но совершенно неожиданно старый друг журналиста магнитофон превратился в назойливого неприятного участника беседы, сковывал, придавал неестественные оттенки голосу и направлял разговор в русло традиционно-привычного интервью. Я посмотрел на Виктора. Он понял меня, вздохнул и выключил аппарат.

— А тот футбольный матч, который сыграли весной сорок второго года динамовцы… Он тоже очень хорошо говорил, что есть мужество и воля. Надо, чтобы молодые советские спортсмены черпали у старших своих братьев примеры того мужества.

О встречах с Фрицем Фуксом я рассказал в газете. Вскоре его пригласил Ленинград, где он не был двадцать два года. Когда же после возвращения из Ленинграда остановился в Москве, я поразился переменам, происшедшим с ним: помолодел, повеселел, сказал, что был счастлив встретить многих старых друзей.

А теперь, в июле 1982 года, он ехал в ставший ему родным город на Неве по очень приятному делу: известный режиссер Е.Ю. Учитель снимал документальный фильм «Фриц Фукс в Ленинграде». Так мы снова встретились в Москве. О чем шел разговор? Конечно, и о только что закончившемся чемпионате мира по футболу тоже. Фукс сказал, что посмотрел все наиболее интересные матчи, составил себе на целый месяц особое телерасписание, «убрав с вечеров все не слишком важные дела».

— Огорчили меня наши, — сказал он.

— Вы имеете в виду матч австрийцев с командой Федеративной Республики Германии?

— Нет, — ответил он, — нашими я по старой привычке называю советских футболистов тоже. Куда девался коллективистский дух в четвертьфинале?

Был у меня в тот вечер еще один гость — представитель Союза обществ дружбы СССР в Испании профессор Венедикт Степанович Виноградов. Он сказал:

— Между прочим, этим вопросом задавались и испанские газеты. Вроде бы опытные наставники у нашей команды — Бесков, Лобановский, Ахалкаци, да и помощников у них было немало; объяснить вялую игру жарой, усталостью, я думаю, несерьезно. Я ездил в Севилью на начало, видел, как играли наши, весь стадион симпатизировал им, сами испанцы — прежде всего: верили в свою команду и очень желали поражения сильным бразильцам. Первый тайм под аплодисменты проходил, наши показали, на что способны. Испания сразу же отвернулась от своего соотечественника судьи Кастильо, который провел матч с такими же ошибками, как наш Ступар матч Франция—Кувейт. А забили нам второй гол бразильцы в самом конце…

— До этого гола очень достойно выглядела советская команда, — поддержал Фукс. — Но посмотрите, что получилось: в то время как некоторые дружины от игры к игре наращивали свою мощь и еще, я бы сказал, расширяли зону взаимопонимания, советские футболисты эту мощь постепенно теряли и понимали друг друга все хуже… Говорите, некоторые не спали ночью? Зато спали днем во время игры. Куда подевались Гаврилов, Шенгелия, Блохин? Куда провалились? Неужели не могли вы найти?.. — Фриц Фукс досадливо махнул рукой.

— Между прочим, я тоже ленинградец, — сказал Виноградов, — и тоже пережил блокаду… Из двадцати ребят, которые учились со мной в классе, выжило четверо… В школе на завтрак давали суп из клея, в котором плавало несколько хвойных иголок. Но хорошо помню дух. Веру в то, что перенесем все, выстоим, победим.

— А если вспомнить тот же футбольный матч 6 мая 1942 года… Футболистам, для того, чтобы они смогли продержаться на поле два тайма… так и решили — сыграем два не укороченных, а полных тайма… дали перед началом по сто граммов клюквенного киселя.

И потекли воспоминания двух ленинградцев. Другие гости молчали. А у меня в ушах звучали слова Фрица Фукса: «Я узнавал и не узнавал нашу команду в том четвертьфинальном матче… Куда девался дух?» В устах такого человека, как Фриц Фукс, эти слова, переносившие в Испанию, в июль 1982 года, приобретали особо суровую оценку.

Глава VII 
Матч, полезный лишь с одной точки зрения

Я хотел бы в трудную минуту молчать так, как молчит Нодар Ахалкаци, и разговаривать так, как разговаривает Константин Бесков. На пресс-конференции сразу же после окончания матча Польша—СССР Бесков говорил спокойно. Его спросили:

— Чем вы можете объяснить консервативную систему и безвольную игру ваших футболистов?

— Каждая команда показывает такую игру, какую может показать. Цель нашей сборной сводилась к простому: не пропустить гола и забить гол. С первой задачей справились… Но как могли справиться со второй, если на протяжении всего матча наши форварды ни разу не ударили по воротам? Воздаю должное польской сборной, игравшей с хорошим волевым зарядом. Она сумела не только нейтрализовать наших нападающих, но и пресечь попытки защитников совершать длинные рейды… После двух-трех таких попыток, завершившихся потерей мяча, у наших ворот создавались угрожающие моменты… С такой игрой нельзя рассчитывать на успех.

— Что бы вы могли сказать о странной игре Блохина, о постоянных замечаниях, которые он делал партнерам? От таких «просветителей» много ли проку?

— К сожалению, это часто бывает: молодой футболист больше играет, а опытный футболист больше разговаривает вместо того, чтобы играть. Не всегда просто отучить такого игрока от его привычек. Мы пытались переучить, но вы сами видели, насколько плодотворно.

Бесков сделал своими помощниками Лобановского и Ахалкаци, преследуя вполне определенную цель: эти тренеры лучше, чем кто-нибудь другой, знают характер, наклонности, привычки и привязанности своих игроков. Как и их положительные и отрицательные игровые свойства. Знают, кому в какую минуту какое требуется слово, как возбудить одного и успокоить другого. Разве предосудительно иметь рядом с собой таких помощников? Попади в ворота пролетевший над штангой мяч, посланный в первом тайме Сулаквелидзе, и выйди наша команда в полуфинал, мы бы славили прозорливость старшего тренера, взявшего себе, вопреки традициям, таких знатоков. Не в том беда, что их было много, беда в том, что ни один из тренеров не показал способности настроить своих воспитанников на лучшие игры.

Больше такого «содружества» в истории отечественного футбола, к счастью, не было.

— Скажите, — с чисто детской наивностью спрашивает меня после чемпионата Дима Поляков, — а не потому ли так плаксиво провели наши встречу с поляками, что догадывались, сколько мячей наколотили бы им итальянцы или кто-нибудь еще, попади они в полуфинал? Атак — все чин-чинарем. Ведь перед началом многие не верили, что наши выйдут из своей севильской группы. Мол, прилетели последними, вылетят первыми? А они вошли в восьмерку. Может быть, неплохо, что все так кончилось?

Но есть и другая точка зрения. И высказывает ее один из самых ярких наших форвардов, заслуженный мастер спорта Никита Павлович Симонян. Наша беседа началась через несколько часов после ничейного матча в четвертьфинале. Их было недостаточно для того, чтобы остыть и развеять переживания, «все чувства разумом измерив». Некоторые суждения собеседника могли показаться экстремальными, но я соглашаюсь с ними, потому и привожу.

— Вы много раз, Никита Павлович, выходили в составе сборной СССР на крупные международные турниры. Были в той команде, которая в 1956 году взяла первое место на Олимпийских играх, со своими ста сорока двумя голами долгие годы возглавляли список сильнейших бомбардиров отечественного футбола. Что бы вы могли сказать о матче с поляками?

— Можно сказать, что на одиннадцати, которые вышли сегодня на поле, было сконцентрировано внимание футболистов многих поколений. Покажите, на что способны, что есть наш футбол. Понимали ли, сколько радости могли принести стране? Для них это был главный матч жизни. Если бы так нерешительно, безвольно и неумело действовали они в своих клубах, их никто никогда под знамена сборной не призвал. Матч был полезен лишь с одной точки зрения — он показывал, как нельзя играть в международных соревнованиях… Думаю, что это урок на многие годы. Факт заключается в том, что восемьдесят процентов полевых игроков вложили в матч лишь малую до лютого, на что были способны…

— А это значит…

— Что перечеркнули все прошлые свои заслуги.

И еще была беседа с Виктором Понедельником, в прошлом игроком сборной СССР, заслуженным мастером спорта, заведующим отделом футбола газеты «Советский спорт».

— Виктор, не могли бы вы вспомнить, как готовили вашу сборную перед финальным матчем на Кубок Европы в шестидесятом, перед матчем, в котором вы забили решающий гол? Ведь и тогда были в сборной представители разных клубов, разных школ, разных характеров. Вы провели в Мадриде месяц, не напрашивались ли сравнения?

— У нас был тогда Андрей Петрович Старостин…

Так начал свой ответ Виктор Понедельник. Я записал его, но позже прочитал в «Советском спорте» статью В. Понедельника «Гармония большой игры», в которой он звучал более четко. Приведу высказывание, представляющееся мне современным:

«На чемпионате мира в Испании в нашей команде были не просто футболисты из разных клубов — были люди разных национальностей, а значит, разных темпераментов, привычек, наклонностей. Я сам побывал в роли игрока сборной, выступал на чемпионате мира и на чемпионатах Европы, и мне не надо рассказывать, каково приходится футболистам при подготовке к ответственным матчам. Одинаковый, расписанный до минут режим дня, одинаковые рекомендации, одинаковые слова перед каждой игрой — все это, поверьте, действует угнетающе.

Но у нас, игроков старшего поколения, было одно очень важное преимущество перед сборной СССР, выступавшей в Испании. В нашей команде был Андрей Петрович Старостин. Должность его именовалась: «Начальник сборной СССР». Но он был для нас и отцом, и старшим другом. К нему каждый заходил в любое время суток и всегда получал от него дельный совет.

В той нашей команде, что завоевала звание чемпиона Европы, счастливо сошлись исполнители ролей начальника и старшего тренера — Андрей Петрович Старостин и Гавриил Дмитриевич Качалин. Оба умели трезво оценить обстановку, оба хранили идеалы спортивной чести, верности принципам футбола, оба были для нас людьми, у которых мы учились не только игре в футбол, но и житейской мудрости.

А как умел настраивать на очередной матч игроков сборной Андрей Петрович! Старостин способен был и встряхнуть игрока, и ободрить его в тяжелую минуту, для каждого футболиста у него были свои слова. И его понимали, любили и уважали Л.Яшин и Ю.Войнов, С.Метревели и М.Месхи, И.Нетто и С.Овивян, Г.Чохели и А.Масленкин, В.Иванов и В.Бубукин. Вот такого мудрого человека и не хватало сборной СССР в Испании.

Убежден, что наши футболисты не попали в полуфинал еще задолго до того злополучного матча со сборной Польши. Команда начала дробиться еще раньше, в те дни, когда игроки

почувствовали, что они потеряли свою прошлогоднюю игру. Наверстать же упущенное в преддверии чемпионата, а тем более в ходе его никто из нынешнего руководства сборной помочь им уже не мог».

И мое многолетнее знакомство с Андреем Петровичем Старостиным, с его педагогическими взглядами, с его мудрыми и интересными литературными произведениями убеждало в том, что такой человек был нужен команде ничуть не меньше тех заслуженных… Нет, не мастеров спорта, а артистов, которые честно делали свое дело, пытаясь создать настроение в команде. Все же, думается, это лучше делать с помощью куда более испытанных средств. И помнить, что опыт, в том числе футбольный, — это наше богатство, наше достояние и относиться к нему следует соответственно.

С Андреем Петровичем Старостиным мы встретились в самолете, летевшем из Мадрида в Москву. В отличие от некоторых своих товарищей, осунувшихся и небритых (ночь провели неуютно, в аэропорту), Андрей Петрович, как всегда, выглядел джентльменски подтянутым и бодрым, хотя и был самым старшим в группе. Он сказал с улыбкой:

— Мои друзья шутят, что главная задача нашей туристской группы в Испании сводилась к отчаянной борьбе за выживание. Смотрели игры стоя, под палящим солнцем. И все же мы видели, видели их!

И блеснул глазами.

Я мысленно пожелал ему побывать на следующем чемпионате мира не туристом. И был бы счастлив, если бы это пожелание сбылось.

Что бы там ни было, мы смотрели не просто игры в футбол. Мы посмотрели его праздник!

Глава VIII 
Итальянское товарищество

Стонали от досады владельцы кинотеатров: к чемпионату отобрали боевики из боевиков, лучшие свои и зарубежные фильмы последних лет, а залы пустовали. А в театрах… Увидев в щелочку между занавесами малолюдный партер, демонстративно устроился у телеэкрана комик-лауреат. Команда Испании проигрывала футболистам ФРГ. Выйдя на сцену, комик сыграл свою роль в трагедийном ключе. Живи в наши дни его соотечественник драматург-классик, он бы ему простил: испанцы обладают счастливой способностью недолго носить в себе свою печаль.

Однако вернемся к диалогу, прочитанному в разговорнике. Вспомним, что было сказано о команде Италии: «Она слишком экспрессивна. И близко к сердцу принимает неудачи… Команда Федеративной Республики Германии не менее технична и более уравновешенна».

Полуфинал ФРГ—Франция подтвердил эту точку зрения.

Команда ФРГ должна была проиграть его два раза.

За двадцать две минуты до конца матча (основное время принесло ничейный счет 1:1, и были назначены дополнительные таймы) французы вели 3:1. Казалось, все, матч сделан, финалист известен. Французы возвышались над безгрешной, точной, академически строгой и сыгранной командой мастерством импровизации, которая одинаково ценится и в кино, и на театральной сцене, и на футбольном поле в наш век всеобщих расчетов и всеобщей расчетливости. Вдохновение, соединенное с мастерством, торжествовало над мастерством в чистом и тоже очень привлекательном виде, ибо, что ни говори, видеть, как подчиняют себе мяч, как на высоких скоростях распоряжаются им, как таранят оборону футболисты ФРГ — тоже удовольствие. От них ждали такой игры — звание лидеров европейского футбола ко многому обязывало. Но французы показали игру, какую от них не ждали, — и защитникам, и вратарю ФРГ было непросто предугадать, где грянет гром и где сверкнет молния. Нет, это не был легкомысленно открытый футбол, в котором игра ва-банк! Это был футбол, подчиненный высшим его законам, главный из которых гласит: умея защищаться, умей нападать. В этом матче одинаково высоко котировалось умение завязывать комбинации и развязывать их. Но каждое «развязывание» знаменовало начало новых хитроумных комбинаций, проводившихся на высоких скоростях и лицом к чужим воротам! Вот уж где действительно был переизбыток тактико-технических действий… Даже у самых искусных мастеров подсчитывать их кругом пошла бы голова, наверняка сбились бы со счета.

Высокий длинноногий центральный защитник французов Трезор, отбросив сомнения и одним только взглядом перепоручил своего подопечного партнеру, приближается к чужой площадке. Французы получают право на штрафной. Будто шестым чувством угадав, где окажется мяч, поданный Жирессом, всего себя вкладывает Трезор и в рывок, и в удар, и, как взрослый малышам, жестом показывает своим радостно возбужденным друзьям — не пора, не пора целоваться, надо играть, надо делать свое дело.

Еще через шесть минут французам улыбается фортуна: мяч после удара Жиресса попадает в штангу, а от нее не в поле, не за поле, а в ворота. Вот теперь уже, кажется, можно целоваться. И бить друг друга по плечу. И прыгать друг на друга.

У команды ФРГ надежды на спасение матча приближаются к нулю. Оставалось процентов тридцать после счета 1:2, но как-то сам собой мгновенно отпал нолик в конце: три процента — не больше надежд.

Они минимальны, эти шансы, но они есть. И футболисты ФРГ дают за половину академического часа — за двадцать две с половиной минуты — урок всему спортивному миру (слово «спортивному» можно было бы в этой фразе и пропустить), как выходить из поражения, как бороться с невезением.

На девяносто шестой минуте в команде ФРГ появляется лучший ее игрок Румменигге. В предыдущем матче он был подбит, и тренер Дерваль, веривший в благополучный исход полуфинальной встречи, берег его для финала. Но финал был теперь далеко-далеко, а Румменигге — близко, Дерваль положил ему руку на плечо: на кого мне еще надеяться в эту горькую минуту, как не на тебя, пойди и…

Естественно, я не слышал этих слов, но взгляд тренера лучше всяких слов говорил, как он надеется на своего игрока, как верит в него, когда, казалось, верить больше не во что.

Стали чуть азартнее немецкие футболисты, чуть злее, что ли, и заметно сплоченнее. Игра сконцентрировалась вокруг Румменигге. Он принял на себя весь груз ответственности и показал, как надо нести его. У французов не нашлось своего Джентиле, а может, и был защитник, классом не уступавший ему, да только не осталось у него сил после ста минут взять под неослабный присмотр ловко перемешавшегося по полю форварда. Его игра была профессионально четкой, его передачи партнерам — выверенными. На него надеялись. Случилось, что только один раз сыграл он неточно, но не посмотрел на больную свою ногу — мол, знайте, граждане зрители, это она во всем виновата. Уже через шесть минут после выхода на поле он, выиграв очередное единоборство в штрафной площадке, в прыжке направляет мяч в ворота. 3:2. Но есть еще целых восемнадцать минут. Время тает, а возможности немецких футболистов уйти от поражения растут, они чувствуют это. Защитники французов мечутся близ своих ворот и впервые, кажется, начинают играть на отбой, чтобы выиграть пять, десять или пятнадцать секунд и получить право на дополнительный глоток воздуха. Почувствовав эту расстроенность соперников, с удвоенной силой ведут штурм проигрывающие. И как награда — гол, забитый Фишером после комбинации, затеянной и безукоризненно разыгранной Литбарски и Хрубешом.

А потом, как водится, били пенальти. И зрители запомнили надолго немую и выразительную сцену: Штилике, подошедший к мячу третьим, не забил мяч… сел на землю и заплакал. Потому что снова уходила победа, и этот ее уход связывался с представлением не о всей команде в целом, не дробился в сознании на одиннадцать равных долек… Он был связан в истории футбола лишь с именем Штилике, и он плакал, не стесняясь. Зрители сострадали ему искренне. Кто-то из немецких игроков положил ему руку на плечо, попытался утешить. А к мячу подходит французский форвард Сикс. У Сикса, выражаясь по-бильярному, кикс — вратарь, угадав направление мяча, отбивает его. На впечатлительного француза Босси эта неудача действует куда больше, чем на товарищей Штилике. Второй промах подряд. Румменигге появляется у одиннадцатиметровой отметки одним из последних. Не вбивает — кладет мяч в самую дальнюю от вратаря точку.

5:4.

Тот матч в Севилье, на стадионе «Санчес Писхуан», состоявшийся восьмого июля, войдет в историю футбола. Были достойны добрых слов победители. Были достойны добрых слов побежденные… Не знаю, кто больше.

Итальянцы выиграли полуфинал у поляков со счетом 2:0. Выиграли не в своем стиле — расчетливом, аккуратном, можно даже сказать — размеренном. Он был оправдан всей стратегией движения к финалу. Оба гола забил тот же Росси. Итальянцы продолжали наращивать свою мощь от игры к игре и к главной, к финалу, пришли переполненными верой в успех

А что же французы? Видно, много сил — и физических и душевных — отнял у них полуфинал. И хотя тренер Идальго заменил половину игроков, в матче с поляками за третье место они и отдаленно не напоминали ту команду, которая самоотречение сражалась всего за два дня до того. Да и честно сказать, не то что за два дня, за два месяца не проходят бесследно переживания, выпавшие на долю французов в Севилье.

Сборная Польши выиграла 3:2, подтвердив тем самым не только свое право на почетное третье место, но и прогноз Пеле о том, что она сыграет в Испании лучше многих других признанных команд.

А Испания жила подготовкой к финалу.

На матч сборных Италии и ФРГ стекались самые жизнерадостные на свете паломники. За те десять часов, что находился в пути наш автобус, мы увидели на дороге Барселона—Мадрид по меньшей мере сотню машин, из окон которых были высунуты трехцветные итальянские флаги. Было много машин с номерами ФРГ. Но я не помню, чтобы хоть одна перегнала нас, нарушив тем самым дорожные правила. У дальнего пригорода Мадрида впереди оказался западногерманский «шевроле». В пригороде отказала система светофоров: нас встречал только красный свет. Итальянские, испанские, французские и прочие водители не обращали на него внимания, ехали вперед. Немец же не обращал никакого внимания на сетования следовавших за ним шоферов, останавливался у каждого знака, демонстративно не желая делать того, к чему не привык. Его готовы были сбросить в обочину.

В строгом соответствии с правилами вели финальный поединок футболисты ФРГ. Защитники пристально следили за «своими» форвардами, решительно вступали в борьбу, а выиграв мяч, посылали вперед только тех полузащитников, которым это было положено делать по предварительной разнарядке. Ни кто не нарушал хода, заготовленного тренером. Расписание и режим матча выдерживались точно. Можно сказать, безукоризненно. В такой игре тоже была своя прелесть — она могла бы послужить примером того, как надо выполнять тренерские установки.

Пример противоположного свойства — финальная игра итальянцев. Можно было подумать, что Беарзот сказал им перед началом:

«Ребята, все вы хорошо знаете футбол, но еще лучше — своих товарищей, я хочу еще раз показать, как доверяю вам. Соперники имеют над вами преимущество, и выражается оно словом «расчетливость». Так превзойдите их импровизацией. Неустанно ищите неочевидные, неожиданные решения».

А вот слова, которые действительно были сказаны. Правда, не после финала, а после такого важного для итальянцев матча с бразильцами. Сказал их Дзофф, капитан и вратарь итальянцев:

— Я не боялся проигрыша, хотя все время помнил о матче Бразилия—Италия в семидесятом году в Мексике. Но я знал, что если мы хотим выиграть, должны вытравить в себе воспоминания о той игре. И я все время напоминал защитникам: при первой же возможности идите вперед. Как бы трудно им ни было, я требовал от них: идите вперед, участвуйте в атаках. Вратарю легче играется и дышится, когда он знает, что его команда нацелена на атаку.

В финале иные игроки итальянской обороны делали рывки на сорок, на пятьдесят метров, сообразуясь с обстановкой. Партнеры старались, чтобы ни один такой рывок не оказался незамеченным и невознагражденным. Из отчета о матче: «Итальянцы в линии атаки постоянно держали только двух нападающих — Росси и Грациани (на десятой минуте матча в финале его заменил Альтобелли). Зато не только четверка хавбеков, возглавляемая блестящим техником и тактиком Конти, практически все защитники итальянской команды были заряжены поистине неудержимым стремлением перехватить мяч и атаковать ворота. Закономерно, что первый мяч в ворота сборной ФРГ Росси забил после передачи Джентиле… С передачи защитника Ширеа был забит и второй мяч (Тарделли).

Перед началом финального матча я встретился с редактором западногерманского футбольного журнала Карлом Хайнцом Хайманом. Что думает он о своей команде, каким видится ему результат?

— На этом чемпионате труднее всего предсказать, что можно и чего нельзя ждать от наших. Кто мог предсказать, что они спасут матч с французами? Несколько человек травмировано. Я, например, не уверен, что сможет играть Румменигге. И потом, осталось ли у наших столько сил, сколько необходимо для победы в таком матче? Конечно, я хотел бы верить, что мои земляки соберутся и хорошо проведут игру. Только кто скажет, как и за счет чего смогут одолеть итальянцев? Сделать то, чего не удалось ни одной другой команде. Я думаю, что наши надежды колеблются в пределах между сорока и пятидесятые процентами. Впрочем, поживем — увидим, — совсем по-русски закончил Хайман.

Стадион «Сантьяго Бернабеу», собрал одиннадцатого июля на финал сто тысяч зрителей.

Как не вспомнить снова и снова пенальти, не забитый на двадцать пятой минуте итальянцем Кабрини. Как не вспомнить общее джентльменское прощение этой неудачи и коллективное желание итальянцев исправить ошибку своего товарища! Не размагнитились, а зарядились, заиграли с удвоенным рвением. Симпатии стадиона, поначалу равномерно делившиеся между командами, стали постепенно, но верно склоняться на сторону итальянцев.

…Когда за девять минут до конца встречи Альтобелли провел в ворота ФРГ третий гол, запахло разгромом. Немцы давно так ни кому не проигрывали. И лишь за семь минут до финального свистка судьи их полузащитник Брайтнер привел игру к более или менее приемлемому счету — 3:1. Случалось, в предыдущих чемпионатах мира правомерность исхода ставилась иными обозревателями под сомнение. В 1978-м они опровергали право на чемпионство аргентинцев, которые у себя дома провели в ворота земляков-перуанцев полдюжины мячей, которые и вывели их в следующий этап.

Не думаю, что найдется человек, который поставит под сомнение абсолютную чистоту победы-82. Враз стали национальными героями итальянские футболисты. Через час после того, как закончился финал, толпы радостно возбужденных итальянцев высыпали на центральные улицы Москвы: размахивали знаменами, пели, танцевали и вообще всем своим видом показывали, какое это счастье испытывать футбольную победу земляков.

Могли я не вспомнить о том замечательном всепобеждающем итальянском спортивном товариществе восемнадцать лет спустя, когда в Амстердаме, в присутствии 55тысяч зрителей игрался полуфинальный матч первенства Европы между командами Голландии и Италии? Судья Маркус Мерк старался, как мог, угодить хозяевам турнира. На тридцать четвертой минуте злонравно удалил с поля полузащитника Дзамбротту. Через четыре минуты назначил более чем сомнительный пенальти… Вратарь Тольдо удар Ф.де Бура отразил. На табло продолжали гореть два нуля. Судье это не нравилось. После перерыва он придумал еще один пенальти в сторону трехцветных. Мяч после удара Клюйверта угодил в стойку ворот.

Десять итальянцев, поддерживая друг друга и выручая друг друга, держались доблестно. До конца и основного времени, и времени добавочного. Никогда так страстно не переживал за них и не желал им удачи, ибо свидетельствовала бы она о том, что футбол, несмотря на потуги больших и маленьких прохиндеев, вьющихся вокруг него, справедлив, справедлив!

Но вот настал черед послематчевых пенальти. И тут произошло чудо из чудес: 28-летний вратарь итальянцев Тольдо, приехавший на турнир запасным и заменивший травмированного товарища, отбил одиннадцатиметровые удары того же бедолаги Ф. Де Бура и Босвелта, а двухметровый защитник Стам послал мяч в поднебесье. Вот и получилось, что небеса, заботясь о футбольной правде и чистоте, позволили голландским футболистам забить на протяжении матча лишь один пенальти из пяти. Такого не бывает и в играх на первенство какого-нибудь крохотного городка.

А после 127 минут напряженнейшей игры южане вколотили в ворота хозяев поля три пенальти из четырех… Не дрогнули нервы у Ди Бьяджо, Пессото, Тотти, а вратаря Тольдо тотчас переименовали в Супертольдо, и пошло это имя гулять по страницам газет.

Второго июля в финале сошлись команды Франции, чемпиона мира, и Италии. Опросы, проведенные накануне, отдавали предпочтение команде Франции в соотношении 3,5 к одному и даже 4 к одному.

Сбылось!

Итальянцы показали, как надо защищать собственные ворота.

Французы — как брать чужие.

Жаль итальянцев, пропустивших ответный гол… на 94-й минуте игры и в дополнительное время схлопотавших второй гол.

Радуюсь за французов… Впервые чемпион мира смог стать и чемпионом Европы. Хорошо, что на свете есть игра, где силы талантливые и созидательные берут верх над силами, хоть и талантливыми, но разрушительными.

Часть седьмая 
Австралийские страницы

Сбывшееся пожелание. — Записки прыгающего майора. — Раскаленная Олимпиада. — Футбол глазами самоизгнанников. — 63 удара по воротам, и ни одного гола! — Новая встреча с югославами: реванш.

Глава I 
Как я там оказался

Для того, чтобы попасть на край света, надо было написать плохой роман. Назывался он «Стесненные воды» и в искаженном свете представлял райскую жизнь моряков дальнего плавания. Министру морского флота он не понравился. Министр мог точно и изящно формулировать руководящие мысли. Обведя подчиненных суровым взглядом, спросил:

— А на хрена нам такое писательское шефство? Не послать ли их союз куда подальше?

Прошло сто дней, и пожелание осуществилось. Правда, послали не весь союз, а только одного писателя. В Австралию.

— Это вам подарок от нас за полезную книгу, — сказал новый министр Борис Павлович Трунов во время дружеского чаепития. — Мы рекомендовали ее к чтению в наших учебных заведениях. Теплоход «Белоруссия» уходит через тридцать шесть дней. Я распорядился срочно оформить выездные документы. Вам будет на что посмотреть. Желаю счастливого плавания.

Я провел на борту знаменитого лайнера четыре с половиной месяца и познакомился со многими русскими австралийцами… Были среди них певец, публицист и литературовед Анатолий Афанасьев, ведущий в Мельбурне регулярные радиопередачи «Россия в литературе и искусстве»; сиднейские бизнесмены Глеб Кондаков и Георгий Распопин, которые нашли верного товарища в лице внука прославленного капитана «Варяга» изобретателя-профессионала Михаила Руднева и сумели наладить производство ультрасовременных холодильных установок; инженер-электрик Борис Волничанский и его милая супруга Франциска, чей гостеприимный дом в Мельбурне открыт для гостей из России. А еще тогда, в восемьдесят девятом, допелось познакомиться в новозеландском Окленде с двумя седоусыми, сохранившими юношескую стать преподавателями колледжей Виктором и Павлом… Павел попросил его фамилии не называть, не назову и фамилии Виктора.

О судьбах этих соотечественников, много хлебнувших в годы войны, я рассказал в очерках «Из записок антипода», сегодня же не могу не вспомнить о них, потому что все они видели Олимпиаду 1956 года, а на той Олимпиаде — футбол, о котором, как оказалось, мы, дома, знали далеко не все.

Два чувства сталкивались и боролись друг с другом в их душах. Как русские они желали победы своим. Но как изгнанники из безжалостной страны, понимали: эти победы послужат возвышению социализма, которого боялись и который ненавидели. Могут ли быть объективными их оценки?

То, что услышал, надо было как следует проверить. То, что проверить не удалось, следовало безжалостно отбросить.

Что и сделал.

* * *

— Скажите, не приходилось ли вам читать книгу Ференца Пушкаша «Записки прыгающего майора»? — спросил Павел. — Очень любопытна, она переведена на разные языки.

— Только слышал о ней.

— Я мог бы и подарить ее вам, но этого не сделаю, потому что она относится к разряду антисоветской литературы. А у вас ведь наказывают даже за чтение Библии? — Павел вопросительно вскинул глаза.

Я вспомнил совет древнего мудреца: «Не всякую правду надо говорить, но не надо говорить неправду» и промолчал. Между тем…

Неделю назад схлопотал строгий выговор второй помощник капитана теплохода «Белоруссия» Константин Никольский. Его наказали за то, что он получил Священное писание прямо у трапа из рук миссионера. Сделал это Константин по моему неосторожному примеру, факт передачи был зафиксирован офицером безопасности, меня бы наказали тоже, ноя, хоть и числился членом экипажа, ушел в плавание с командировкой союза писателей и спецкора «Правды». А у Никольского на берегу оставалась семья и неработающая жена; строгий выговор означал долгое отлучение от зарубежных рейсов. Я чувствовал свою вину перед ним, мой долгий и скучный разговор с капитаном оказался бесполезным. Зато полтора месяца спустя помог отвести беду начальник управления кадров Л. В. Пилипенко, понимавший не хуже меня позор спущенного с самого верха указания: «Библия относится к разряду антисоветской литературы… ввоз ее в СССР карается законом».

Вот по таким законам жила огромная страна в самом конце восьмидесятых годов.

Мои глубоко верующие австралийские и новозеландские собеседники знали о гонениях на религию в СССР достаточно хорошо… Могли быть объективным их взгляд на олимпийских посланцев страны, где царили такие порядки?

Павел пересказал книгу Ференца Пушкаша. Автор не без юмора повествует о том, как служа в венгерской армии, он ни разу не шагал в строю, не участвовал в маневрах и не стрелял на полигоне, а путь от рядового до майора прошел в составе знаменитой футбольной команды «Гонвед» (это слово переводится как «защитник отечества»). Удивляться такому возвышению не следует: перед глазами венгерских руководителей были возведения лучших советских хоккеистов, футболистов, борцов (также не служивших под ружьем) не то что в майорские — полковничьи чины… Москва подавала пример, ему ли было не следовать младшим братьям? Весьма подробно рассказывает Пушкаш о том, с каким энтузиазмом была встречена победа сборной Венгрии на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки. «На пути к финалу мы оставили мокрое место от шведов, вколотив в их ворота по три мяча в каждом тайме, а в решающем матче без труда (2:0) одолели югославов, которые были измотаны двумя тяжелыми играми с русскими». Уже дома Пушкаш узнал о печальной судьбе, постигшей советскую олимпийскую команду. «Я никогда не симпатизировал русским, но их футболистов жалел. Так бывает, когда в область спорта врываются со всеми своими амбициями недалекие политики. Могли ли я и мои товарищи предполагать, что через четыре только года такая же судьба постигнет и команду Венгрии?»

…Игры в Австралии проходили в разгар здешнего лета — в декабре. А за несколько месяцев до того в Венгрии вспыхнул антисоветский, жестоко подавленный путч. Из страны уехали многие известные писатели, артисты, спортсмены. Был среди них и Пушкаш. Но его и «на краешке Европы» достала «рука Москвы»: по настоянию федерации футбола СССР ФИФА дисквалифицировала перебежчика на полтора года, и лишь «отмотав срок», он появился в мадридском «Реале», где и заблистал с новой силой.

Чем объясняла советская пресса отсутствие на Олимпийских играх в Мельбурне футболистов Венгрии?

Доложить о подготовке футболистов к Играм на заседании национального олимпийского комитета было поручено одному из его руководителей Куташу. Не знаю, краснел ли он от стыда, понимая, что его вранью не верит никто, но заявил категорично: «Анализ состояния дел в команде свидетельствует о низком уровне ее подготовки. Есть предложение на Олимпийские игры ее не посылать». За предложение проголосовали с «глубоким единодушием».

А вот версия, которая представляется более правдоподобной (ее и высказывают мои собеседники):

— Австралийские газеты писали, что Будапешт не прислал свою команду по приказу из Москвы, Советы, получившие пощечину от ненавистных им югославов на предыдущей Олимпиаде, боялись теперь второй пощечины от сильных по-прежнему венгров. Правда, Сталина уже не было. Но его «методы убеждения» не ушли вместе с ним в небытие. Проиграй советская сборная венграм, ее разгоном дело бы не ограничилось. Разогнали бы весь их спортивный комитет».

— Зато другие венгерские команды сражались против советских с невероятным упорством и ожесточением, — вспоминал Борис Волничанский.

— Я смотрел матч ватерполистов, — говорил Виктор. — Была ужасная драка. Венгры разнесли наших по всем правилам, даже одного мяча не пропустили, а вколотили четыре. А ведь советская уже тогда слыла одной из сильнейших в мире. На ее тренеров и игроков после встречи лучше было не смотреть. Выглядели в полном смысле слова как в воду опущенные. Венгры и выиграли тот турнир, а русские заняли лишь третье место.

— То же самое произошло и на фехтовании, — заметил Георгий. — И советская команда по эспадрону считалась первой в мире, но в поединке с венграми дрогнула. Проиграла, если не ошибаюсь, 7:9. И в этом виде соревнований — команда против команды — посланцы Будапешта взяли первое место и с высшей ступени пьедестала почета сверху поглядывали на сборную СССР, разместившуюся на третьей ступени.

Таким образом игры в Мельбурне превращались не только в спор лучших спортсменов, но и самых дрянных политиков… Мне нетрудно было про себя согласиться с этим умозаключением.

Все эти воспоминания служили лишь прелюдией к коллективным рассказам о событиях на футбольных полях Мельбурна.

Глава II 
Кошмарный матч с Индонезией

Вспомним, что представлял собой олимпийский турнир-56.

По идее в финальной его части должны были участвовать шестнадцать команд, желающих оказалось чуть больше, после серии не слишком напряженных и азартных игр были определены все претенденты, но, к конфузу организаторов, «поиграть на краю света» захотели лишь одиннадцать. Китайской Народной Республике не понравилось приглашение на Игры Тайваня. Египту не понравилось участие Великобритании, Франции и Израиля, «плетущих заговоры против арабского мира». Сняли свои заявки Турция и Южный Вьетнам, которым не нравилось международное положение вообще.

Осталось одиннадцать команд. А если вспомнить, что Германия, чемпион мира, прислала в Мельбурн второразрядный состав, с мнением радиокомментатора Вадима Синявского: «у сборной СССР будут три опасных соперника — Румыния, Болгария и Югославия» трудно было не согласиться.

Но ошибся и Синявский, что случалось с ним нечасто.

Он скинул со счета Индонезию. Незадолго до Олимпиады эта команда гостила у нас, и клубные команды делали с ней все, что только заблагорассудится: счетчики, дежурившие у табло, едва успевали менять цифры.

Борис:

— После того, как Советы выиграли очень трудный матч с германцами — 2:1, всем казалось, что игра с индонезийцами будет легкой прогулкой.

Вот как выглядела «прогулка» в рассказах очевидцев. Они высказывают общее предположение: другой такой встречи история футбола еще не знала и вряд ли когда-нибудь узнает. Ее нельзя было смотреть без слез.

Наши начали поединок лихо и размашисто. На второй минуте последовал первый удар по воротам, а на третьей — второй… Кажется, на тридцать пятой минуте двадцать пятый удар потряс штангу. А куда ему положено, мяч никак не хотел залетать.

— Можно было подумать, что индонезийцы дали себе слово не переходить на русскую половину поля и придерживались этой тактики до конца тайма. Наши форварды начали хвататься за головы и слегка переругиваться друг с другом. Индонезийцы уходили на перерыв с высоко поднятыми, а наши — с опушенными головами. Никто ничего не понимал, — рассказывал Павел. — Всем было ясно, передохнув немного и услышав подобающие случаю слова от тренера Гавриила Качалина и многочисленных прикрепленных, русские заиграют раскованно. На второй минуте последовал первый удар в перекладину, на четвертой — прямо в руки вратаря.

…Австралийская спортивная газета подсчитала: «За сто двадцать минут русские ударили по воротам 63 раза и подали три десятка корнеров. Но пробить железобетонную защиту доблестных индонезийцев им так и не удалось».

А незадолго до конца едва не случилась трагедия. Соперники решили сыграть ва-банк, и их левый инсайд, чудом проникнув в штрафную площадку, от души стукнул по воротам замерзшего Яшина. Мяч просвистел рядом со стойкой.

— Вот было бы дело, подумали мы с тоской, — вспоминал Глеб. — После такого позора возвращались бы русские футболисты домой как самые разнесчастные неудачники.

Австралийская, да и мировая пресса, выпустили немало ядовитых стрел в сборную СССР.

Вот что довелось услышать годы спустя из уст Вадима Синявского (я работал над очерком о нем, который включил в книгу «Окинь противника взглядом»):

— На следующий день возник спор: следует ли переводить футболистам все, что написано о них, или поберечь их самолюбие? Разделили мнение Александра Гомельского, тренера баскетбольного, хорошо знавшего в каком слове в какую минуту нуждается игрок. «Мы должны думать не о том, как уберечь ранимые души доблестных футболистов, а о том, как уберечь престиж страны. Сколько бы побед ни одержали в других вида спорта, продуем футбол — смажем все, и оправдания не будет. Надо не только перевести слово в слово, что написала сегодня газета «Сан» (более издевательских отчетов в жизни не читал), но еще попросить переводчиков кое-что и прибавить… от себя… Никто проверить не сможет, нужна безжалостная критика разгильдяйства». Конечно, — добавил Синявский, — я не мог не соглашаться с молодым, но уже известным тренером, а кошки на душе скребли: вдруг ребята расклеятся еще больше? К счастью, холодный душ подействовал.

Были приняты и хирургические меры: Беца заменил Масленкин, Рыжкина — Ильин, Исаева — Иванов. А вот почему место Яшина в воротах занял Разинский, было мало кому понятно… Яшин-то в чем виноват?

Из газетного отчета: «Перемены в линии нападения быстро изменили характер атак. Русские форварды, поддерживаемые полузащитниками, играют свободнее, острее. В глухой защите появляются одна трещина задругой. Спасая положение, индонезийцы беспорядочно отбиваются. Советские получают право на угловой. Ильин навешивает мяч на штрафную площадку, и Сальников, опередив двух опекунов, из очень трудного положения забивает долгожданный гол… Теперь ни у кого нет сомнения в исходе игры».

А потом последовали голы Иванова, Нетто и снова Сальникова и… «светловолосые взяли реванш». Но почему реванш? Да потому, что пресса назвала первый сенсационный, двумя нолями закончившийся матч победой индонезийцев. Спорить с этим было трудно.

Чудеса, которые сотворила советская команда в самом начале турнира и которые надо было брать в большие кавычки, сменились настоящими чудесами, позволившими ей склонить на свою сторону симпатии даже самых явных недоброжелателей.

— Она показала бойцовский характер, — заметил Георгий. — Когда нам плохо, только тогда мы и доказываем, на что способны. А ведь было очень худо после того, как болгары вколотили нам гол.

Произошло это в дополнительное время. А советская команда играла вдесятером.

В ту пору у футбола было два отличных от нового времени правила: одно глупое и одно мудрое. «Где — какое» — читатель догадается без труда.

Во втором тайме защитник Тищенко в борьбе за мяч неловко упал, и без посторонней помощи подняться уже не мог. У него оказалась переломанной ключица. Поле он покинул, а вместо него не вышел никто: замены были запрещены. Зато другой закон давал нашим крохотный шанс: забитый в дополнительное время гол не считался золотым: доиграть третий — тридцатиминутный — сеанс надо было до конца. На поле вернулся забинтованный Тищенко, его участие в игре было формальным, но поступок мужественного человека придал команде новые силы: заиграли самоотверженно — за себя и за него. До финального свистка оставалось несколько минут, болгары, до того непринужденно поколотившие англичан (6:1), видели себя уже в финале, когда Стрельцов, наш техничный и неутомимый Стрельцов, перехитрив вратаря, забивает ответный гол. До конца игры около минуты. Неужели и завтра придется доигрывать этот двухчасовой матч, тратя последние силы перед решающей игрой с югославами? Когда пишу «последние силы», ничуть не преувеличиваю: ведь игра с индонезийцами заняла ни много ни мало двести десять минут.

Но…

Мяч получает… нет не так, Тищенко, перешедший на левый край, его не получает, перебинтованному товарищу никто не решается пасовать. Он просто оказывается близ мяча. И увидев открывшегося Татушина, делает лучшую в своей жизни передачу. А Татушин забивает свой самый памятный в жизни гол.

Наблюдатель не мог не обратить внимание на поразительную схожесть встреч советских и болгарских футболистов в дни Олимпийских игр последних четырех лет. И в Хельсинки болгары вели 1:0, вели в дополнительное, быстро сокращавшееся время, да наша команда успела не только сравнять счет, но и выйти вперед.

И все же что стоили пережитые испытания по сравнению с теми, которые обещал финальный матч?

Или не ждала советская команда этой встречи с югославами все четыре года после Хельсинки? Или не горела желанием отомстить?

Глава III 
Расчет

Прежде чем перейти к рассказу о финальном поединке и предоставить слово Анатолию Афанасьеву, расскажу коротко об этом незаурядном человеке. Его обидела родная страна, обидела крепко и незаслуженно, а он сказал:

— Когда закончился матч с Югославией, мы были счастливы.

…Отец Анатолия Леонтий Тимофеевич, директор киевской средней школы № 3 ушел на войну в один из первых ее дней, и погиб, защищая Ростов. А дед-инвалид Трофим Антонович, вскоре после того как Ржищев захватили фашисты, выпил для храбрости, вышел на базарную площадь и, подняв вверх костыль, гаркнул: «Русские всегда били немцев, и этих побьем!» Его расстреляли. В те же примерно дни пятнадцатилетнего Толю схватили во время облавы и отправили на принудительные работы в Германию, в городок Вольсбург близ Брауншвейга. Освоил профессию токаря. Хоть и не за колючей проволокой жил, унижений и мытарств испытал сполна. В мае сорок пятого услышал от пожилого сородича: «Толян, не спеши возвращаться. Ты пил чай из немецкой чашки, тебе этого дома никогда не простят».

«Что ты слушаешь фашистского прихвостня? — молвил друг Федор. — Родина ждет нас, не сомневайся, едем!»

Много лет спустя Афанасьев узнал, как приветили Федора дома. На допросе спросили: «А почему не пустил пулю в лоб, когда брали в плен? Был ранен? Но другие не сомневались, как поступить». Кончил Федор жизнь двадцативосьмилетним, не в чужом — в «родном» лагере.

С женой Людмилой Анатолий встретился в лагере для перемешенных лиц, в Германии. Теперь у них большая семья.

Не с глазу на глаз рассказывает о себе Афанасьев. Рассказывает в доме Бориса Волничанского в присутствии многих русских, и у меня нет основания не верить ему.

…Для того, чтобы вести радиопередачи о русской литературе, ее надо не просто любить, ее надо хорошо знать. Мне, филологу по образованию, вдвойне интересны беседы с таким человеком.

Рассказывая о заключительном матче СССР—Югославия, он высказывает мысль, кажущуюся неожиданной:

— Вы знаете, я не люблю слова «болельщик», укоренившееся в русской речи за последние годы. Оно из какого-то очень низкого лексического ряда. И пришло на смену бытовавшему до войны слову «прижимальщик»: «Этот прижимает за «Динамо», а тот — за «Спартак»». Но в тот день я и все мои старые русские друзья и новые австралийские знакомые с невероятной силой болели за наших. Каждый острый моменту их ворот откликался тревожным предчувствием, каждая атака порождала надежды. Никогда я не желал ни одной другой команде победы так, как в тот дождливый летний декабрьские день. Гол, забитый на сорок восьмой минуте моим тезкой Ильиным, вижу так отчетливо, будто и не прошло с тех пор столько лет.

Вся советская страна слушала Вадима Синявского с превеликим вниманием. У наших футболистов еще не было побед в крупных международных турнирах, эта могла и должна была стать первой. Голос Синявского часто пресекался, человек, повидавший войну, присутствовавший при капитуляции армии Паулюса в Сталинграде, и известивший о ней мир, должен был, казалось, владеть и нервами, и голосом. Он умел это делать в жизни, да не умел на футболе. Сегодня он понимал, что передает важнейший свой послевоенный репортаж. За тысячи километров от Мельбурна ловлю его слова, стараюсь не пропустить ни одного, да разве передашь на бумаге его интонации? Он всем своим существом там, на поле, в игре. У него замирает дыхание, когда левый крайний югославов Муич с близкого расстояния бьет по воротам, Синявский уже знает, чем кончился прорыв, мы еще нет, он дает нам помучиться несколько секунд, после чего произносит многозначительную фразу:

— Но у нас в воротах Яшин.

Так, напряжение слушателей спадает, значит, ничего страшного не произошло. А не произошло, потому что:

— Яшин в акробатическом броске отводит мяч за линию ворот. Югославы подают корнер, наша зашита действует с предельным напряжением. Но растерянности в ее действиях нет… Простите, я поспешил… Совершенно необязательно было давать соперникам право на новый угловой удар. Хорошо, что Башашкин выигрывает воздушную дуэль… Полузащита прижата к воротам… Но вот наконец взрываются и наши футболисты. Быстрой комбинацией они выводят на прорыв Ильина… он бьет с ходу, очень сильно… да только прямо в руки вратаря Раденковича.

В конце первого тайма настроение комментатора заметно поднимается. Нашим удается выровнять игру. А с третьей минуты второго тайма нам начинает рассказывать о футболе счастливый человек. Пять форвардов-спартаковцев волной накатываются на чужие ворота… У защитников разбегаются глаза: кого стеречь, какую зону оберегать? Отрываются от опекуна Татушин, получает мяч, обыгрывает бросившегося в ноги хавбека.

Синявский: — Татушин длинным высоким пасом в штрафную площадь выводит вперед Исаева. Пробует перехватить мяч Раденкович, — а дальше — скороговорка… Словно предчувствуя, чем кончится атака, комментатор спешит, призывая Исаева последовать его примеру: — Наш форвард на долю секунды опережает голкипера, удар? Нет, удара нет, можно было попробовать, Исаев поступает мудрее, он видит как выходит на удачную позицию Ильин, пас безукоризнен, Ильин, ай да молодчина Ильин! Слета, в прыжке направляет мяч в ворота. Гол! Гол, такой желанный и выстраданный!

Наши одержали достойную победу. И ее приветствовал переполненный стадион. И на Родине было торжество. И не только на Родине.

— На глаза навернулись слезы, — сказал Павел.

— Мы плакали, — сказал Борис.

— Мы в тот день немного выпили, — сказал Анатолий.

— Мы в тот день выпили хорошо, — сказал Виктор.

В летопись отечественного спорта вошли игравшие тот матч: Лев Яшин («Динамо»), Борис Кузнецов («Динамо»),

Анатолий Башашкин (ЦДСА), Михаил Огоньков («Спартак»), Анатолий Масленкин («Спартак»), Игорь Нетто («Спартак») и пятерка форвардов-спартаковцев Борис Татушин, Анатолий Исаев, Никита Симонян, Сергей Сальников и Анатолий Ильин. И никто не забыл Гавриила Качалина и других членов команды… Они тоже были достойны того, чтобы выпить за них хорошо.

Часть восьмая 
Уздечка Немезиды (заметки, рожденные в Азии)

История с географией. — Парад в родильном доме. — «Все хвалят Ахмеда, а мне жаль его». — Благородный человек Анатолий Еремин. — Поломанные судьбы.

Глава I 
«А почему мы должны туда ехать?»

Автор провел читателя вслед за собой по стадионам Европы, Африки, Америки и Австралии и рассказал о наиболее памятных чемпионатах, уроки которых могут быть полезными игрокам и тренерам новых поколений, жизненных взглядов и интересов.

Сегодня — азиатские впечатления. Автору довелось видеть футбол в Японии, Сингапуре, Гонконге, на Филиппинах, где он только-только набирает силы, и в Турции (наполовину — Азии), чьи успехи на международной арене были подчеркнуты блистательной победой «Галатасарая» в Кубке УЕФА. А теперь — о тех событиях, которые происходили в Закавказье, где я когда-то играл, судил, вел репортажи и связи с которым, к счастью, не утерял. Кавказский темперамент часто помогал футболу, но нередко, увы, наносил ему непоправимый вред.

* * *

Прекрасный писатель и собиратель историй, связанных с грузинским футболом, Гурам Панджикидзе как-то показал мне любопытную выписку из одной ливерпульской газеты: «…А теперь наши парни едут играть в Азию. Кстати, не подскажет ли нам кто-нибудь — а почему это чемпионы Великобритании, оспаривающие первенство в европейском турнире, должны лететь за Кавказский хребет? Для малолетних читателей поясним: этот хребет отделяет друг от друга два континента. Там кончается Запад и начинается Восток… там все другое. И вот, вопреки предсказанию Р.Киплинга: «Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и им никогда не встретиться», такая встреча все же произойдет. Завтра, в столице Грузии Тбилиси. Наши сразятся с ихними динамовцами. В межконтинентальном матче европейского первенства».

Спортивный обозреватель словно предчувствовал, что ждет его команду. Хотя нет, если бы предчувствовал по-настоящему, написал бы злее. Ну кто мог предполагать, что чемпион Англии-78 проиграет чемпиону СССР-78 так оглушительно — 0:3?

Не первый раз доставалось европейцам от азиатов. Особенно страдали итальянцы. Бакинский форвард Алекпер Мамедов (о первых шагах которого я рассказал в «Советском спорте» много лет назад, предрекая ему большое будущее), с годами начал играть в московском «Динамо» и вколотил четыре гола прославленному «Милану». Ни до, ни после чемпион Италии такого никому не позволял. А на первенстве мира-66 неизвестная команда Корейской Народно-Демократической республики, наплевав на ставки букмекеров — 16:1, обыграла «Скуадру» со счетом 1:0 и выбила ее из розыгрыша.

Но вернемся, однако, к вопросу о неведомом ранее географическом перераспределении.

В том неблизком уже году, когда оказалось, что Международная футбольная федерация объединяет больше стран, чем Организация Объединенных наций, у руководителей ФИФА от гордыни слегка закружилась голова и само собой возникло желание сотворить что-то такое, что сохранится в благодарной памяти потомков до скончания века. Думали, думали и придумали, кажется, лучшее из всего, что только могли: перечеркнули географические карты, слегка подправили их и причислили три Закавказских республики к Европе. О благодарной памяти потомков говорю не всуе. Если бы не тот вердикт, в жизни Грузии не было бы самого счастливого дня XX века, который так сплотил и одушевил нацию.

13 мая 1981 года тбилисское «Динамо» играло в Дюссельдорфе финальный матч на Кубок Европы с командой «Карл-Цейс, Йена». «Там» к событию отнеслись равнодушно: по выражению поэта, стадион напоминал подсолнух, из которого выковырял и почти все семечки, тбилисцы «их» не понимали: такой матч и восемь тысяч зрителей? «Здесь» замерла жизнь. На остановках трамваи и троллейбусы простаивали дальше обычного — вожатые узнавали о счете у прохожих и тотчас делились информацией с пассажирами. Ничего хорошего пере дать им не могли. Немцы вели 1:0, а до конца не оставалось и двадцати пяти минут.

Через полчаса с небольшим (свидетельство врача Серго Мачавариани) способные ходить беременные женщины сухумского роддома выстроились в круг и начали шествие по холлу, скандируя: «Владимир! Владимир!» и «Виталий! Виталий!». В середине второго тайма Владимир Гуцаев сравнял счет, а за три минуты до конца Виталий Дараселия, получив идеальный пас от Давида Кипиани и обыграв защитников, принес динамовцам заветный приз. Через несколько часов в батумском дельфинарии появился на свет «мальчик», которому сразу же дали имя «Давид»… С годами Давид стал самым сильным и умным обитателем дельфинария.

В тот вечер Тбилиси ликовал до утра, были открыты настежь двери домов: зайди, прохожий, присядь, выпей с нами за тбилисское «Динамо» и его тренера Нодара Ахалкаци.

Нодара Парсадановича готовы были возносить до небес. На Кавказе это очень опасное вознесение.

Глава II 
И тогда «Зенит» начали именовать ЦСКА

Кавказский темперамент, придававший такую зажигательную непохожесть футбольным командам, давал о себе знать и далеко от зеленых полей. В тех краях на душу среднестатистического обывателя приходится гораздо больше знакомых, товарищей и друзей, чем в широтах холодных и неуютных. Впрочем, и завистников, и недоброжелателей — тоже: чувства обнаженнее, языки — длиннее, нервы — взвинченнее. А приговоры — безжалостнее.

Вот ереванский «Арарат». В 1965 году новый тренер Артем Фальян творит чудо, выходит победителем из невероятно закрученной интриги и возносит команду в высший класс всесоюзного первенства. У Артема правая рука администратор Апрес Хачатуров, человек находчивый, никогда не теряющий присутствия духа. Это мои хорошие товарищи. Радуюсь за них, шлю им по телеграфу шутливое послание, начинающееся словами: «Удивлены и радио, и пресса подвигом Артема и Апреса». Через год удивляться приходится самому: «Арарат», которому начали было по инерции сулить первое место и в высшей лиге, спотыкается в двух матчах на выезде, сразу же находятся желающие занять место Фальяна, по Еревану распространяются невероятные слухи, Артем расстается со своей командой, уезжает в Ленинград тренировать «Зенит», берет с собой двух крайних нападающих, после чего… «Зенит» начинают называть ЦСКА — «Центр свой, края — армяне».

Вряд ли найдется в мире другой тренер, который сделал для армянского спорта столько, сколько сделал Никита Симонян, под руководством которого «Арарат» выиграл в 1973 году звание чемпиона СССР и Кубок СССР. Или не по заслугам вознесли тренерский подвиг олимпийского чемпиона, с таким блеском продемонстрировавшего свое педагогическое искусство, или не по заслугам внесли в сонм самых достойных армян? Что же дальше? Проходит четверть века. Улеглась боль, да не улеглась обида. Мартовским днем 2000 года вспоминаем былое, которое для здоровья, сердца, нервов полагалось бы основательно забыть. Никита Павлович:

— Показалось начальнику команды, что ему тогда, в семьдесят третьем, было оказано меньше почестей, чем тренеру, душа его закипала все больше и больше, настроил против меня некоторых ведущих игроков, по городу пошло гулять словечко «гастролер»… «не знающий армянского языка, наших нравов и обычаев». Ясно, нашлись «доброжелатели», которые передавали мне антисимоняновские высказывания начальника команды, я их выпроваживал, они тотчас переметались в другой лагерь. Сказать, что меня выжили, было бы слишком громко, но узнав, что характеристики и оценки бывшего моего товарища стали с пониманием встречаться в верхах, я принял решение возвращаться в Москву. Проводы были более чем скромными. «Арарат» покатился вниз. Только тогда обо мне начали вспоминать хорошо. Много лет прошло, бывшие недруги извиняются передо мной, не могу сказать, что с желанием выслушиваю их сетования. Много сил и нервов было отдано «Арарату», сердцу больно, когда начинаешь думать какая судьба постигла талантливых да переменчивых характером игроков.

Или в соседнем Азербайджане нравы были помягче, а отношение к лучшим тренерам человечнее?

Глава III 
Два цвета эмблемы

Ну и времена были в нашем футболе! После чемпионата страны 1966 года вдруг обнаружилось, что среди трех призеров нет ни одной московской команды: первое место — киевское «Динамо», лидировавшее на протяжении всех 217 дней, на втором — армейцы Ростова, а на третьем…

На эмблеме «Нефтяника» (так называлась раньше команда «Нефтчи») был и два цвета — черный и белый, да только главенствовал минорный: долгие годы бакинские футболисты были добросовестными поставщиками очков, и лишь в том самом шестьдесят шестом в Азербайджане поняли, как много радостей может приносить, оказывается, футбол. Молодой, своевольный, да умеющий «хорошо думать» Ахмед Алескеров, сменивший у руля команды опытнейшего Б.А. Аркадьева, смог взять у него все лучшее и повести подопечных по неведомым ранее путям. Девиз «Не игроков — под схему, а схему — под игроков!» сработал что надо. Взято 15 очков из 20 в матчах с лидерами чемпионата, на каждый пропущенный гол (на всю страну прогремело искусство Сергея Крамаренко) форварды Казбек Туаев, Эдуард Маркаров, Анатолий Банишевский, Мубариз Зейналов отвечали двумя. Третье призовое место, восторг и всеобщая эйфория.

На банкете в ресторане «Интуриста» тамада Председатель Президиума Верховного Совета республики М.Л. Искендеров. Первый тост — за команду и ее новые победы. А второй…

— Мы горды тем, что воспитали у себя молодого и такого талантливого тренера как Ахмед Лятифович Алескеров. Он многое нам обещает, и мы многое обещаем ему — всемерную помощь и поддержку.

И туг я услышал как прошепелявил сидевший недалеко от меня старичок, в прошлом неудачник-вратарь.

— Все хвалят Ахмеда, а мне жаль его… Будут требовать первого места… Со своим характером он долго не продержится.

Характер у Алескерова и правда не сахар. Требователен, иногда резок, любимчиков (в отличие от некоторых своих коллег) не имеет, ценит игрока не потому как он предан тренеру, а по тому — как футболу.

Через полтора года в местной прессе, на радио и телевидении начинается кем-то умело организуемая травля Ахмеда. Он уезжает в Одессу тренировать «Черноморец», но достают его и здесь. К сожалению, свою лепту в притеснение талантливого человека вносит и центральная пресса. Все, дело сделано, прощай, бывший тренер Алескеров, ищи теперь свое жизненное счастье подальше от футбола!

…Фальян, Симонян и Алескеров мои давние знакомые.

А Ахалкаци, о котором пойдет речь ниже, — родственник. Его мать из рода Кикнадзе. Значит, есть в нем что-то от предков, заслуживших не слишком ласковое прозвище: «вирисчамия» — «съевшие осла», еще теми, видно, были упрямцами. Но и их превзошел неуступчивостью и готовностью к конфликтам с начальством Нодар Парсаданович. Где это видано — не выполнять руководящих установок Спорткомитета — как тренировать команду, «основываясь на новых разработках ученых», и кого на какие игры выставлять.

Через два года федерация спортивной прессы Грузии снова назвала Ахалкаци лучшим тренером республики. Спорткомитет не включил его даже в десятку.

Глава IV 
Тревожный звонок

Еще недолгий срок спустя ко мне позвонил начальник управления футбола Всесоюзного Спорткомитета Анатолий Еремин. Я знал его как человека, достойного во всех отношениях, а потому сразу же откликнулся на просьбу встретиться по одному неотложному делу.

Вот что я услышал от Анатолия Дмитриевича:

— Какое-то странное письмо получили из Тбилиси, просят утвердить их решение о строгом выговоре Ахалкаци за низкий уровень тренировочной работы, в результате которого команда «Динамо» скатилась на третье место. Мне поручено разобраться и доложить руководству. Хотелось бы услышать ваш совет.

Обращали на себя несколько строк из письма: «Но и на третьем месте команда не шла бы, если бы судьи засчитали гол, забитый ей в последнем матче, и не засчитали гол, забитый ею с офсайда — в предпоследнем».

Угадывался почерк демагогов, ненавидевших взлетевшего и неподвластного тренера всеми фибрами завистливых душ.

— Вы знаете, — сказал я Анатолию Дмитриевичу, — Ахалкаци — мой родственник, и то, о чем я думаю, не может быть объективным.

— Но все же?

— Бессовестное наказание.

— И вы бы на моем месте?

— Спрятал бы письмо подальше.

— А если меня спросят?

— Ответил бы, что наказывать команду только за то, что она в середине розыгрыша опустилась со второго места на третье, неразумно… Чемпионат-то продолжается.

— Очень серьезные подписи под представлением.

— Я немного знаю этих мстительных людей. Забудьте, пожалуйста, о письме. И еще одна просьба: о нашем разговоре Нодару Парсадановичу не рассказывайте.

Не удержался Еремин, рассказал. Когда я прилетел в Тбилиси, Ахалкаци устроил дружескую родственную пирушку, на которую пригласил не изменивших ему.

— Я знаю все, — сказал тренер. — Поклонитесь от меня Еремину.

Нодару Парсадановичу дали поработать более или менее спокойно еще несколько лет. А потом достали и его.

Развал грузинского футбола начался еще до развала Советского Союза отстранением отдел тренера с Божьей искрой, человека прямого и неподвластного (это мое личное мнение, и я не имею права настаивать на том, чтобы его разделил и другие). Была школа Ахалкаци, рожденная в Грузии и пригодная для Грузии. Увы, за исключением пяти-шести футболистов, уехавших в другие — ближние и дальние — страны, они себя не показывают. Виданное ли дело: двенадцать нападающих и полузащитников, выступающих в клубах Западной Европы, забили в 104 играх 14 мячей.

…А Немезидой древние греки называли богиню возмездия, каравшую своей уздечкой нарушителей общественных и моральных норм.

У футбольной Немезиды был свой норов: всегда ли выбирала тех, кого надо?

Часть девятая 
Звездопад

Прорицатели наших дней. — Конечно же, у Олега Романцева был шанс обыграть чемпионов мира на их французском поле… один из двадцати, а может быть, из ста. — Беда всероссийского масштаба. — Почему олимпийская чемпионка вот уже полвека не смотрит «эту игру». — Расправы.

Глава I 
Все ли зависит от расположения светил?

В ночь на первое мая 2000 года ведущий радиопрограммы «Спорт ФМ» сказал:

— Итак, в Санкт-Петербурге открылся чемпионат мира по хоккею, завтра долгожданный матч Россия—США. Нашу дружину усилили звезды заокеанского хоккея Буре и Яшин, американская же команда составлена, к сожалению, не из лучших игроков; те остались дома, где бьются в финале Кубка Стэнли. Потому-то знатоки хоккея не питают сомнений в исходе встречи. Впрочем, у нас в студии гостья, имеющая свой взгляд.

Слово предоставили астрологу Веронике Ткаченко, ее голос звучал уверенно… так говорит обычно человек, убежденный в непогрешимости своих суждений:

— Завтра все будет зависеть не от тех звезд, которые выйдут на ледовую арену, а от тех, которые горят на небе и определяют жизнь на земле, и определяют судьбы. Так вот, расположение звезд на небе крайне неблагоприятно для нашей команды и обещает удачу американцам.

Ведущий попробовал, утешая слушателей, сострить, заметил, что прогнозы астрологов сбываются не всегда, но все же переспросил:

— Не хотите же вы сказать, что такая американская команда возьмет верх над такой российской?

— Именно это я и хочу сказать: выиграют хоккеисты США.

Сбылось, однако! Бравые янки разнесли своих неладных, неожиданно скисших противников с неприличным счетом 3:0.

А потом считавшаяся фаворитом турнира сборная России сдалась швейцарцам, латышам и белорусам. «Советский спорт» откликнулся одним коротким словом на всю первую страницу: «ШОК!», я же не поленился познакомиться с астрологическими прогнозами «Московского комсомольца» на все дни первой недели мая… Матушки мои, что же это такое происходит на белом свете! Отметки — хуже некуда: сплошные единицы и двойки — от «овнов» до «рыб»… Нелады со здоровьем, любовью и эмоциями, если все это знали заранее, нельзя ли было перенести открытие чемпионата дней на десять вперед? Да и с инаугурацией не спешить седьмого мая?

— Посоветовали бы, — сумрачно вешает астролог, — но нам как не верили, так и не верят.

Среди его коллег не было ни одного, который не знал бы: первая майская неделя — не самая благоприятная для России пора.

Уважаемые мастера гороскопов, получившие наконец дорогу к читателю! Не испытать ли вам ваши возможности в одном сопредельном виде спорта — футболе? А то ведь и не знаешь, чего от него ждать, какие фортели выкинет. «Простым умом» понять ли, что за неведомая сила увлекает в самый конец российского первенства-2000 его прошлогодних призеров — армейцев, не сумевших забить в первых шести турах ни одного гола и от огорчения, что ли? Вколотивших три мяча в кубковом матче чемпиону — «Спартаку»? И чем объяснить взлет скромнейшего «Черноморца», не пропустившего в тех же шести турах ни одного гола?.. Кто мог представить такое? А что вы думаете об участии (и участи) сборной России в чемпионатах Европы и мира? Возьмитесь за новое дело, не пожалеете, будет интересно и вам, и нам. А не угадаете, никто не спросите вас, к попаданиям пальцем в небо привыкли. Может, ваше небо имеет свои отличия?

* * *

Мы многое знаем. Знаем то, что было неведомо дедам и отцам. И с легким оттенком превосходства вспоминаем о тех достижениях в науке, технике и спорте, которыми гордились не только дальние, но и очень близкие предки. Не так же будут взирать на сегодняшние умения, искусства и «прорывы в неведомое» те, кому жить после нас? Каждые четверть века человечество удваивает запас своей мудрости (лучший пример тому — невероятно разбухающая год от года «Британская энциклопедия»)… Удивительные открытия ждут думающих и творящих в наступившем веке!

…Как предвестники тех грядущих времен, рядом с нами живут люди, наделенные неведомыми способностями. Позволю себе небольшое отступление от главной темы повествования. Футбол по сути своей загадочен и непредсказуем. И ему необходимы свои «колдуны», способные выводить его из заколдованного круга.

В моих записных книжках немало страниц посвящено теме «Чудеса наших дней». Перелистаю их.

Вот достославный мистер Смит, экстрасенс из Сиднея. В 1978 году он проводит на борту «Шота Руставели» один невиданный опыт. Теплоход уходит от берега на сорок миль, а мистер Смит передает своей ассистентке, находящейся в Сиднее, содержание страницы из книги, взятой в судовой библиотеке… Помощница лишь с небольшой помаркой пересказывает текст. Лучшей рекламы для «Руставели» и не придумать.

Вот филиппинский хилер по имени Джони… Парню года 24, он — олицетворение скромности, но посмотрели бы вы с каким искусством, не беря в руки инструментов, делает операцию… доктору медицинских наук и профессору Геле Лежаве.

Вот священник отец Михаил, настоятель Чхерской церкви в Имеретии. Когда-то я записал рассказы шести пожилых крестьян, помнивших, как в пору засух он собирал на молебен прихожан и… вызывал дождь. Отец Михаил вылечивал немощных и благословлял уходивших на фронт. После первой мировой войны домой вернулись все тринадцать чхерцев, которым он подарил ладанки. Лишь у одного охотника Варлама был глубокий шрам на лбу, след осколка германской бомбы. «Трое других солдат и один офицер, находившиеся со мной в окопе, погибли, — рассказывал Варлам Кикнадзе, мой недальний родственник. — А когда отец Михаил скончался, от могилы его исходила неведомая сила, помогавшая людям жить».

Вот и подошли мы к Юрию Горному, тому Горному, который накануне матча сборных команд Франции и России, как бы между прочим известил двух своих сотрапезников, что… будет полный порядок.

Коротко расскажу о человеке, которого в не столь давние времена изгоняли с эстрадных подмостков (было указание отдела культуры ЦК!), а ныне называют магом, волшебником, прорицателем и охотно приглашают на самые престижные представления. Он обладает даром гипнотизера, водит по Москве машину, не глядя на дорогу (телевизионщики закрывают ему глаза плотной повязкой), рвет канаты превеликой прочности — ни один силач не справится (Юрий предлагает немыслимые пари), спорит скоростью умножений с калькулятором, обладает препротивной способностью читать мысли и, что совсем уже не укладывается в сознании — предсказывать события.

Не удивительно, что он первым из граждан России удостоился высокой почести: Международная академия наук, образования, индустрии и искусства за выдающиеся достижения в области интеллектуального спорта присудила ему свою самую почетную награду — Большую золотую медаль имени Альберта Эйнштейна.

Ознаменовал эту награду Горный по своему: в телевизионной передаче «Третий глаз» безошибочно назвал три цифры, которые выпадут следующим днем в тираже спортлото.

Юрий прекрасно знает футбол, и за долгие годы нашего знакомства не раз предсказывал результаты игр в Лужниках ли, на «Динамо» или «Локомотиве»… Но то были домашние игры, в которых заранее определить победителя не составляло такого уж большого труда.

Другое дело — матч сборной России с чемпионами мира французами, на их поле. Кто-нибудь сомневался в исходе противоборства?

Глава II 
Направление

Врач сказал:

— Вам надо ложиться на обследование, — и начал выписывать направление.

Я ответил, что хотел бы получить отсрочку дня на четыре, а он словно через силу процедил, что не стоит становиться врагом самому себе; я же подумал, что нанесу непоправимый вред своему бесценному организму, если не увижу того, что должно произойти послезавтра, но потаенной этой мысли не озвучил, чтобы не выглядеть в глазах почтенного эскулапа полным идиотом.

Неплохо знаю этот стационар, где лечат сердце искусные и заботливые врачи. Но скажите мне, пожалуйста, разве можно лечить сердце, запрещая смотреть по телевизору футбол? Считают, и никто их в этом не переубедит, что футбольные переживания для прошедших через реанимацию, категорически противопоказаны. Телевизор выключается, едва на нем появляется мяч.

Я не хочу туда в эти дни.

Помня японскую мудрость: «Человек переживает свою болезнь, как и всякую неприятность вообще, второй раз, когда начинает рассказывать о ней», я тихо разуюсь тому, что семья на работе, и о вердикте полненького старичка в белом халате не узнает никто, но конец нашего «собеседования» застает приехавший в гости друг Менделеев.

Остаемся вдвоем. Я стараюсь подавить тяжкий вздох.

Александр Георгиевич Менделеев, профессор и доктор исторических наук, иногда любит порассуждать и на филологические темы. Прекрасно догадываюсь, куда он клонит.

— Вердикт, который ты только что услышал, происходит от латинского «веритас диктум» — «изрекаю истину». Говоришь, что хочешь посмотреть как сыграют наши с французами? И пренебречь врачебной истиной, чтобы поглядеть — пересечет ли некая круглая субстанция, накаченная обыкновенным воздухом, белую черту на зеленом поле?

Стоило немалых трудов уговорить добрейшего Александра Георгиевича никому не рассказывать о моей тайне. Взяв с меня слово: лягу в больницу через двадцать четыре часа после матча, он пообещал звонить по два раза каждый день.

И позвонил через минуту после того, как французы повели со счетом 2:1.

Глава III 
Для чего это было надо?

Когда стало известно, что Романцев дал согласие возглавить сборную России в самые тягостные дни ее существования, невольно вспомнил стишок современного французского юмориста:

Задает банкеты гений

В отеле «Принятых решений».

Посредственность посуду моет

В харчевне «Может быть не стоит».

Решение Романцева было и героическим и… сейчас постараюсь подобрать необидное слово… наивным. Сборная прикатила во Францию на трех нулях (побили нас и французы, и украинцы, и, что обиднее всего, исландцы), команда на трех нулях — будто скособоченная телега на трех колесах. Что еще могло ждать в Париже кроме очередного позора?

Он — честнейший футбольный работяга, шесть раз приводивший «Спартак» к всероссийскому первенству. Но он и впечатлителен не в меру. Поглядите на него, как близко к сердцу принимает все, что происходит на поле. Он не раскачивается, как малоречивый Валерий Лобановский, напоминающий монахиню, отбивающую поклоны, и не выбегает к кромке поля, как экспансивный Валерий Газзаев, он вообще не покидает раскаленной тренерской скамеечки, курит сигарету за сигаретой, горестно разводит руками, когда срывается атака или в его ворота влетает мяч. Можно подумать, что футбол для него источник невыносимых терзаний.

Двадцать лет назад он был капитаном сборной СССР, выступавшей на Олимпийских играх в Москве, очень важно было выиграть на той Олимпиаде (как помнит читатель, ее бойкотировали за Афганистан и США, и многие их подопечные) легкую атлетику, гимнастику, борьбу, но важнее всего — выиграть футбол. А наши оступились в полуфинальной встрече с ГДР. Открываю старенький блокнот и нахожу в нем высказывание капитана:

— Ребята все до единого жаждал и победы и очень остро переживали предстоящие события. Над каждым довлела огромная ответственность… А опыта участия в больших турнирах у большинства было маловато. Вот и перегорели перед стартом. И всем нам было просто больно смотреть в глаза друг другу после проигрыша. Не уверен, что кто-нибудь из нас две ночи подряд смог сомкнуть глаза. Досада, горечь отгоняли сон.

Сколько ночей теперь ему будет не спаться после матча на «Стад де Франс»? Он был обязан подготовить себя к унылому исходу. Знал, на что шел. Ибо перед игрой со свойственным ему прямодушием, не боясь никого обидеть, заявил: «У нас нет ни одного игрока, который соответствовал бы уровню игры с чемпионом мира». А может быть, хотел разжечь самолюбие своих питомцев? Сделать то, что так плохо удавалось его предшественнику Анатолию Бышовцу?

На трибунах восемьдесят тысяч, на поле краса и гордость мирового футбола, на тренерской скамеечке французов — трудно скрываемое ликование, на тренерской скамеечке российской — нескрываемая печаль.

На гол, забитый питерским малышом Пановым, чемпионы ответили двумя, сливай бензин, Романцев, не надо было браться за безнадежное дело! Что станет с твоим самым высоким в России тренерским рейтингом после того, как команда схватит очередной нуль и потеряет последний крохотный шанс добраться до финала европейского чемпионата? Разные бывали времена у сборной СССР, разные бывали времена у сборной России, такого не бывало никогда. Ее окончательный крах свяжут с твоим именем, с твоим амбициозным решением, и разве будут неправы? Для чего это было тебе?

Для чего было мне? Лучше бы лег в больницу.

Глава IV 
Предшественник

Романцев сменил у штурвала национальной команды Анатолия Бышовца, который привел свой корабль совсем не туда, куда мечталось. У кормчих государственных, едва они перехватывали руль, тотчас рождалось желание «сказать правду» о предшественнике и дать каблуком пинок по тому месту, которое еще недавно столь усердно вылизывали.

Романцев, насколько мне известно, не позволил себе ни одного осуждающего слова. Не потому что они был и товарищами, они ими не были никогда, наоборот, они были противниками, конкурентами, соперниками. Все дело в том, что поливать грязью пораженного кормчего — занятие постыдное.

А помимо всего прочего разве можно забыть, что это Анатолий Бышовец привел сборную СССР к золотой медали Сеульской Олимпиады-88? Свое имя в историю отечественного футбола он вписал, сомнения нет!

2:1. Французы атакуют, как и положено чемпионам, размашисто, дерзко, самоуверенно, волны на ворота российской команды накатываются одна задругой.

Менделеев говорит по телефону:

— Переключил бы ты телевизор. Выезжаю к тебе, поиграем в нарды, немного отойдем.

Добрый человек Георгий Тимофеевич Лемиш, заместитель главного врача больницы № 2, сказал мне при последней встрече:

— Возникнет необходимость, звоните на работу или домой.

Кажется, настала пора.

Но кому интересно знать, что испытываю в эти тягостные минуты я? Разве не то же, что и вся страна? И так мало радостей в непонятной этой жизни — будто тысяча метеоритов свалилась разом на несчастную землю — не хватало нам еще только этих футбольных бед, уязвляющих последние остатки того, что принято именовать национальной гордостью.

Куда интересней было бы — не узнать, а представить, что может испытывать в эти минуты Анатолий Бышовец. Печалится ли в ожидании неминуемого проигрыша команды, которой он отдал все, что мог? Или думает потаенно: «На что еще ты мог рассчитывать, Романцев? Футбол не признает чудес».

Казалось, футбол должен был многому научить Анатолия Бышовца, и прежде всего, умению переносить поражения. Но его уязвимая душа их не терпит, против них восстает. Восстает против проигрышей жизненных, футбольных… и шахматных тоже.

В дни чемпионата мира 90 года, избавившего нас от переживаний за собственную команду и позволившего взирать на все вокруг раскрепощенно, у кромки Тирренского моря затевается небольшой шахматный турнир «на вылет». Играют Анатолий Бышовец, Игорь Нетто, мой давний друг по «Советскому спорту» Борис Чернышев и я.

Анатолий уже обыграл Игоря, но в партии против Бориса его ждет неминуемый крах. И в этот момент вместо того, чтобы сыграть конем и дать мат в два хода, Борис дотрагивается до ферзя, тотчас возвращает его на место и пытается…

— Вы обязаны играть ферзем, — облегченно вздыхает Бышовец.

Его партнер не спорит. Правило есть правило. Не в силах скрыть досады, Чернышев допускает ошибку и вскоре уступает место мне.

Картина повторяется. Только наоборот. Теперь уже Бышовец в равной позиции опрометчиво дотрагивается до слона, давая моей пешке прорваться в ферзи, возвращает слона на место и отступает королем.

— Вы обязаны играть слоном, — безучастно объявляю я,

Он недоуменно вскидывает глаза, как бы не понимая, чего от него хотят.

— Пьес туше, пьес жуе, — напоминает ему святое правило шахмат Борис, — что в переводе значит: «Полапал — женись».

— Уже сделан ход королем. Играйте.

— Но вы же только что потребовали от меня… — подает реплику Чернышев.

Если бы мне было дано описать взгляд, которым одарил нас Бышовец. В нем читалось презрение и что-то еще очень близкое. Когда же настала пора освободить место, ушел, не попрощавшись.

А ведь правду говорят о Бышовце: каждое поражение для него — удар по самолюбию.

Несомненно, ему жаль родную некогда команду. Но сегодняшний ее провал не будет провалом собственным. Никто не заставлял Романцева браться за безнадежное дело.

В «сборной Бышовца» не было, как при одном другом нашем затурканном тренере, забастовщиков. Милостиво согласившись приехать на время из-за рубежа, где большую часть игр своих клубных команд проводили на скамейке запасных, они уже на аэродроме начали выдвигать ультимативные требования и главное из них: «Не хотим работать с этим тренером».

Вместо того, чтобы амбициозных молодых людей сразу же отправить восвояси первыми же рейсами, их начали упрашивать, уговаривать, уламывать. А те — ни в какую. Они уже знали, что это такое — свобода слова по-домашнему и пользовались ею, как ни за что не подумали бы в своих новых заграничных клубах: выкинули бы голубчиков к чертовой матери в два счета.

Но в сборной Бышовца играло много спартаковцев. И не могло ему не казаться временами, что некоторые из них больше думают не о чести страны, а о том, как бы сберечь силы для внутреннего чемпионата. Теперь же говорили, что новая команда стала командой единомышленников, что в ней царит атмосфера дружелюбия и взаимопонимания, а еще говорили, что новой сборной обещан сверхщедрый гонорар за выход в финальную часть европейского чемпионата. Видимо, посулы помогли не очень. Да и как можно было поверить им, если даже олимпийским чемпионам годами задерживали выплаты, которые так торжественно обещали?

Глава V 
Игра?

Садимся с Менделеевым за нарды. Из телевизора убираем звук, но оставляем картинку.

— Послушай, там, кажется, что-то произошло, — говорит Александр Георгиевич.

Полуоборачиваюсь и вижу счастливого Панова. Победно вскинув руку, он делает полукруг у ворот. Черт возьми, неужели это могло произойти?

Сцену повторяют. Видно, как с ходу, всего себя вложив в удар, петербургский форвард посылает мяч в левую, далекую от вратаря сторону ворот. Вот уж кого назвал бы без издевки киндер-сюрпризом! 2:2.

Как крохотный лучик надежды из затянутого грозовой тучей небосклона тот гол. Загорается надежда. А вдруг… Вдруг сейчас произойдет то, чего заслужил преданностью футболу его честнейший выдвиженец Романцев? Как игрок прошел от низшей лиги, через первую — в высшую, и как тренер тоже — от второго дивизиона — до главного. «У сборной был последний шанс пробиться в европейский финал, и я не имел права поступить иначе, чем поступил». Так скажет он вскоре, отвечая на простодушный вопрос тактичного, но и безжалостного временами Урмаса Отта: «Вы имеете любовь народа. Но зачем вам была нужна должность тренера сборной России в такой момент?»

Неужели не заслужил он победы в этот решающий для его команды день на «Стад де Франс»?

…Вместо Тихонова, у которого не заладилась игра, на поле выходит Цымбаларь и сразу же заявляет о себе ударом по воротам с лета. Кажется, нашим что-то начинает удаваться в нападении. Французов вполне устроит ничья, и они оттягивают в оборону силы, которые до этого участвовали в атаках. Одна комбинация, вторая, и вот в заключение эта, долгожданная и красивая — Бесчастных—Цымбаларь—Карпин, и гол Карпина! До конца игры совсем немного. Бешеный — по всему фронту натиск французов. Но и вратарь Филимонов, и зашита бьются самоотверженно. Чемпионы вводят в игру вместо Джоркаева свежего и неутомимого Богоссяна… Быть может, форвард, забивший в самом конце московского матча решающий гол в ворота России (3:2!), принесет сегодня им пусть не победу, пусть ничью? Идет вторая дополнительная минута, третья, пятая…

Не зря тренерскую скамейку называют электрическим стулом. Сколько же может длиться, сколько мучить эта самая длинная в жизни минута? Но вот звучит наконец прощальный судейский свисток. Картинки на экране — для кисти экспрессиониста: «невыразимая радость» и «невыносимая скорбь».

Похоже, Романцев еще не понимает, что произошло. Не догадывается, каким эхом отозвалась в родном краю победа в таком матче. Умолкните, нытики! Мы что-то можем, на что-то еще способны, черт возьми!

Русские не любят, не умеют, стесняются бурно выражать чувства. Представляю, что творилось бы уже через час на улицах и площадях Италии, Мексики или Испании!

…Он может расправить плечи, скинуть неимоверной тяжести атмосферный столб, давивший на плечи.

Ему можно возвращаться в нормальную жизнь. И мне тоже.

О чем не без удовольствия пишу Георгию Тимофеевичу Лемишу. Тому, кто в не столь давнее время пришел в палату к «вредному больному», чтобы уговорить его хоть на время забыть о футболе. Собрать бы да осмыслить побольше аналогичных примеров — чем не тема для диссертации «К вопросу о благотворной роли спортивных побед в укреплении здоровья широких слоев населения»?

Глава VI 
«Я не гляжу на футбол вот уже полвека. Даже по телевидению». Так говорит наша первая олимпийская чемпионка Нина Пономарева. Что вдруг?

Страной чудес издавна называют Индию. Но с некоторых пор в западных изданиях это имя приклеилось и к России. Только чудеса ее слишком специфичны, слишком не похожи на чужие.

После бодро задуманных и беспомощно осуществленных реформ оказалась она в ряду самых бедствующих стран не первого, даже не второго, а третьего мира, на которые принято смотреть сверху вниз. Не стесняемся получать подачки благополучных государств — в пользу стариков, многодетных семей, безработных, да и для работающих учителей, инженеров и врачей. А в Москве столько мерседесов, сколько не насчитаешь ни в одном другом городе мира. Страна, некогда запустившая в неведомые дали первого человека, не может наскрести средств на поддержание космической станции «Мир» и… готова к миллиардным тратам ради проведения далеких Олимпийских игр. Развалилась кинопромышленность, многие известнейшие режиссеры и артисты оказались на обочине жизни, но это не мешает проводить помпезные кинофестивали с приглашением звезд мирового экрана, для которых устраиваются лизоблюдские пикники и дальние «ознакомительные поездки».

А отечественный футбол? Разве не чудо из чудес и он?

По результатам выступления сборной в отборочных играх европейского первенства она в 1998 году на одном из жалких мест. И на самом почетном — после девяти месяцев J 999 года. Зарубежные клубы, словно забыв, как обожглись на некоторых ее питомцах в недавнем прошлом, снова шлют на берега Москвы-реки, Невы и Волги своих комиссаров, им есть из кого выбирать! Чтобы выйти в следующий этап европейского розыгрыша, России необходимо одолеть Украину. Если победили чемпионов мира французов на их поле, неужели не сладим с соседями, такими же, как мы, несчастливцами? Вырвать, выцарапать, добыть желанные очки, рекой потекут деньги, у игроков и тренеров проснется новый интерес к жизни, будет время как надо подготовиться к баталиям на более высоком уровне. Коварный гол Карпина со штрафного. 1:0. Мы впереди.

До 87-й минуты все идет ладно, все как надо. По стадионному радио журналистов торжественно приглашают на пресс-конференцию. И в этот момент допускает невероятную непростительную, кажется, главную ошибку в своей футбольной жизни вратарь Филимонов. Он пропускает мяч, забитый из далекого штрафного киевским форвардом Шевченко. Будто разверзлась земля, и все полетело в тартарары, за одну только секунду разрушились все планы, развеялись все надежды…

Ушел в песок, в небытие, в никуда труд многих и многих людей, причастных не только к сборной, к футболу вообще. Опять проклятое невезение.

До чего же надоедливым стал этот вопрос: разве может быть везучая команда у невезучей страны? Когда же нам хоть раз улыбнется привереда по имени футбольная фортуна? Когда же наконец?

Вечером по телевидению показывают перекошенную злобой физиономию немолодого алкаша, держащего в руке плакат: «Филимонов, ты предатель!» Дали человеку покуражиться, сказать миру, что есть на земле люди, несчастнее, чем он сам…

Проходит еще один октябрьский день, и я оказываюсь в софринском доме отдыха по соседству с группой ветеранов-олимпийцев. Они кое-что в своей жизни повидали, разве перед каждой большой победой не теснятся в очереди, не дышат в затылок друг другу спортивные поражения, неудачи, несправедливости и прочие подножки судьбы?

Олимпийцы, как один, снисходительны к Филимонову.

— Сколько возможностей увеличить счет упустили наши форварды, надо было больше забить самим, тогда бы и гол, пропущенный Филимоновым, не выглядел трагедией, — сказал олимпийский чемпион лыжник Вячеслав Веденин.

— А то нашли игрока, на которого хотят списать все беды, — молвил двукратный олимпийский чемпион боксер Борис Лагутин.

— Как не было у нас футбола, таки нет, и нечего списывать все на невезение, — заметил трехкратный олимпийский чемпион гребец Вячеслав Иванов. — На внутренний чемпионат хотя бы поглядите, чем-то президентские выборы напоминает. Всем ясно заранее кто победит, а остальные так, для виду. — Вячеслав криво усмехнулся и добавил: — Первенство России для одного только «Спартака»? Что стоят другие, если даже близко приблизиться не смеют?

И уже совершенно неожиданные слова произнесла первая наша олимпийская чемпионка метательница диска Нина Пономарева:

— А я футбол вообще не смотрю, ни в живую, ни по телевизору.

— Если честно, трудно поверить. И давно это у вас началось?

— Летом тысяча девятьсот пятьдесят второго года, почти полвека назад.

— Простите, Нина Аполлоновна, за нескромный вопрос. Вам пришлось встретить в жизни одного малодостойного футболиста, который?..

— Футболисты — замечательные ребята. И не на них горькая обида, не на них.

Разговор проходил в автобусе, я понял, что моей собеседнице не очень хотелось ворошить далекое прошлое, и все же любопытство взяло верх. Я положил руку на самую знаменитую женскую российскую руку и всем своим видом постарался показать, как бы хотел услышать продолжение так неожиданно начавшегося диалога.

И вот, что услышал.

— Самый радостный день в моей жизни 20 июля 1952 года очень скоро затмился самым тягостным днем… возвращения на Родину. Мы честно сделали свое дело: первый раз участвуя в Олимпиаде, стали рядом с многолетними победителями американцами, завоевали множество почетнейших наград. Весь мир удивлялся и восхищался подвигом советской команды. А в аэропорту… а в аэропорту нас никто не встречал, подумалось невольно — в Москву ли прилетели? Но потом издалека увидели родных и близких и по их грустным лицам поняли — случилось что-то невероятное и непредсказуемое. Тихо-тихо, чтобы никто не подслушал, передавали друг другу весть, услышанную от встречавших. Сталин разгневан поражением футболистов от югославов и решил отомстить всей делегации. Не было ни приема в Кремле, ни наград». Времена и нравы.

…Недолгий срок спустя после нашей беседы по телевидению показали выступление олимпийского чемпиона и писателя Юрия Власова, представителя более молодого спортивного поколения. Но и до него дошли отголоски немилости, обрушившейся на руководителей советской делегации: по приказу Сталина председатель Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта Н.Н. Романов несколько недель не выходил на работу, ибо был подвергнут домашнему аресту.

И вот, что сказала еще Нина Пономарева:

— Дала я себе слово больше никогда в жизни не ходить на футбол и не смотреть его по телевидению. Слишком тягостные воспоминания возникали… Современное поколение поймет ли их? Обидно было за всю спортивную делегацию. И особенно — за футболистов… за то, как с ними поступили.

Глава VII 
Расправы

О том, как с ними поступили, хорошо помнил многолетний редактор «Советского спорта» Владимир Андреевич Новоскольцев, работавший в пятидесятые годы спортивным репортером «Правды». Ему удалось сохранить торопливые записи, сделанные во время заседания одной особой комиссии. Что это была за комиссия и как она работала рассказал уже в преклонные годы главный тренер олимпийской футбольной команды-52 Борис Андреевич Аркадьев. Без особой охоты возвращался к тем дням «один из главных виновников поражения» Константин Иванович Бесков. И все же однажды довелось записать беседу и с ним.

Предыстория выглядела так.

Незадолго до отъезда в Хельсинки выяснилось, что по анкетным данным (которым отдавалось предпочтение перед всеми прочими данными) кто-то из футболистов к команде «не подошел». Пришлось срочно подыскивать замену. Аркадьев выбрал Бескова, которому шел тридцать второй год и который считался по тем временам стариком.

Заманчиво было поехать в Финляндию, но Бесков, понимавший, что далек от своей прежней формы, за приглашение поблагодарил и играть отказался.

Тогда он услышал дружеский совет:

— Подумай, что делаешь, состав утвержден в инстанции.

«Инстанцией» был Берия. Сознание, что командой заочно руководит та кой человек, порождало мрачные мысли и предчувствия.

Первую встречу с болгарами наши выиграли через силу, были мало похожи на себя, никак не хотела складываться игра. Бесков смотрел на нее со скамейки запасных и когда прозвучал финальный свисток, подумал, что лучше было бы ему самому отбегать две игры (устал бы меньше!), чем все долгие минуты слышать свое сердце.

Бескову сказал и:

— Готовьтесь к следующей игре.

И добавили при этом два начальственно-оскорбительных «прямых» слова о том, кого ему предстояло заменить.

Предстоял матч с командой Югославии.

В ту пору отношения с Югославией были обострены до предела. Все понимали, что значило отдать ей игру.

В первом матче югославы вели 4:0 и 5:1. Какое настроение царило в нашей делегации, описывать не буду. Крохотная, с ноготок, блеснула надежда, когда сквитали один гол. А потом… Готовы были выбежать на поле, подхватить на руки, расцеловать Бескова степенные руководители делегации. Три раза подавал он корнеры. Два — слева и один — справа. Все три корнера (не знаю, бывало ли еще когда-нибудь такое в футболе!) завершились голами.

— Ах, Константин Иванович, ах, Костя, душа моя, дай я тебя по-братски, — пробасил в раздевалке начальник команды, разводя руки в стороны и подходя к инсайду, обессиленно положившему локти на колени. А сам думал: «А если бы ты еще на последних минутах добавочного времени изловчился и послал мяч не в штангу, а в ворота… Ну ничего, матч не проигран, матч спасен, завтра встретимся снова, давай, давай, брат, не подведи!»

Ночью Бесков только делал вид, что спит, когда входил на цыпочках в комнату врач. И другие делали вид, что спят. Кто-то мечтательно произнес: «Одну бы только папироску выкурить втихаря, не знаю, что отдал бы». Попросишь снотворное, скажут — слишком впечатлителен, впечатлительность не признавалась сильной чертой характера.

Лишь под утро ненадолго забылся Бесков, поднялся с тяжелой головой, часы до матча провел, как во сне.

Его выставили на ударную позицию. Быть может, слегка веря в фарт. Он должен был не подыгрывать, а пользоваться результатами усилий своих партнеров. Какие комбинации и как будут разыгрывать они и как будут выводить на ударную позицию, было расписано четко. Схемы, намечавшиеся на учебной доске, перечеркнул знаменитый югославский зашитник Чайковский. Без труда разгадав тактический замысел советской команды, тренер югославов, подойдя к самой кромке поля, крикнул ему:

— Возьми Бескова!

Долго объяснять Чайковскому, что это значило и «как это делать», было не нужно.

Он стал тенью Бескова, опережая его в движениях, предугадывая его ходы, беря верх с уставшим сверх меры форвардом.

Думаю о том матче, и холодок по спине.

Наши проиграли 1:3 и выбыли из розыгрыша.

О, как близко к сердцу приняли то поражение футбольные страдальцы. Чем выше рангом, тем ближе.

Обсуждение вел руководитель с холодным взглядом. Поднимал футболистов поодиночке. У Бескова спросил:

— Чем вы лично объясняете поражение?

Бесков отвечал ровно и спокойно. Не понравился его тон. Не понравился ответ. Он говорил о том, что югославская команда имеет большой опыт международных встреч. Мы — минимальный. Встречаемся с командами средними, обыгрываем их и ликуем до небес. Неумело, по старым шаблонам готовим смену. Страна наша большая, а хороших футбольных полей мало. И с инвентарем худо — поглядите на наши мячи, бутсы, их качество…

Его перебили:

— Не уводите разговор в сторону. Перестаньте заниматься межпланетными проблемами. Ответьте лучше, на каком основании не забили гол на последних минутах первого матча.

— Я не понимаю вашего вопроса, что значит — «на основании чего»?

— А значит то, что вы и ваши, так сказать, соучастники мало думали о чести страны, во-первых. И о политическом значении проигрыша югославским отщепенцам, во-вторых.

Ярлык был фарисейски бессовестным. Но он был уже навешен. Дело оставалось за малым.

— Какие будут предложения в отношении бывшего игрока бывшей олимпийской сборной СССР Бескова?

Именно так: «Бескова», а не «товарища Бескова». В самом деле, какой он может быть товарищ этому безгрешному председателю совещания (чуть не написал «особого совещания») и его коллегам? Между ними нет и не может быть ничего общего. Придет срок, и мы узнаем, сколь мерзок был в жизни тот обличитель, любивший политические формулировки… С презрением будут произносить имя его.

И с душевной теплотой — имя Бескова.

А пока…

— Высказываю предложение снять с Бескова звание заслуженного мастера спорта, — заученно произносит твердым голосом один из членов комиссии.

— Других мнений нет? Ставлю на голосование. Кто зато, чтобы за трусость и малодушие, пренебрежение честью страны, проявленные в ответственном олимпийском футбольном матче, лишить бывшего игрока бывшей олимпийской команды СССР Бескова звания заслуженного мастера спорта, прошу поднять руки. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принято единогласно. Переходим к вопросу о тренере Аркадьеве.

Повторюсь…

В спорте время имеет свой отсчет. Здесь год — за три, а может быть, и за пять — скоротечен спортивный век. И тренерский век скоротечен тоже. А тяготы, а напряжение, а ответственность — на двадцать бы человек разложить, и то нелегкой показалась бы ноша!

Приходилось видеть, и не раз, на олимпиадах и мировых чемпионатах как падали в обморок спортсмены, не выдерживавшие мускульных нагрузок. Но приходилось видеть, как терял и сознание и тренеры, не выдерживавшие перегрузок нервных.

Сами-то мы, сами не усугубляем ли их тягот? Не слишком ли дорогой ценой приходится платить самым одаренным и честным тренерам за то, что принято называть опытом, а на самом деле является плодом больших или маленьких ошибок и просчетов, неизбежных в деле, которому они себя отдают.

Говорим: на ошибках учимся… Глубокий смысл в этом утверждении. Да только как часто не позволяют доучиться до конца, поставить на службу опыт поражений. «За одного битого двух небитых дают»? Это где угодно, только не в спорте, за битого не даем ничего. В самом деле, много ли найдется желающих вступить в подобную, так сказать, обменную операцию после формулировки: «подготовить предложения по укреплению тренерского состава»? Вспомните замечательных наших наставников… Сколько же несправедливостей и горя пришлось всем им испытать от чинуш-себялюбцев, дороживших собственным креслом больше всего на свете, а потому торопившихся оперативно рапортовать о мерах, пришлых «в связи»!

Надо безгранично верить в тренерское свое предназначение, чтобы не махнуть рукой: а ну вас, собственное достоинство мне дороже, не скоро встретимся!

Надо помнить: «от счастья и от горя мы все на волосок»!

Надо уберечь душу от ожесточения.

Надо быть готовым к тому, что тебя, призванного быть и учителем, и наставником, тебя самого в тяжкую минуту утешать никто кроме домашних не будет. Не удивись, если отвернутся те, кого ты считал друзьями… Не удивись.

Терпи! И помни, что профессия твоя — одна из самых приметных и престижных, требует высокой платы. Только когда почувствуешь, что нечем расплатиться, только тогда уходи.

* * *

Ждали впереди несправедливые наказания Бориса Аркадьева.

Ждали они и Константина Бескова.

…Его имя, известное еще до войны, прогремело сразу после войны во время победной поездки московского «Динамо» на родину футбола Великобританию.

Бесков играл инсайдом. Была в футболе такая должность, когда считались форвардами пять человек, когда игра была бесхитростней, но зажигательней, когда голов забивали, а значит, и пропускали больше, когда… Я, кажется, немного отвлекся… Куда только не заведут воспоминания о бывшем футболе.

Он не раз становился чемпионом страны. Станут (и не раз) сильнейшими команды «Динамо» и «Спартак», выпестованные им. За его плечами был институт физкультуры и многолетний опыт. В 1964 году он довел сборную СССР до финала Кубка Европы.

Постановление президиума федерации футбола СССР, посвященное итогам выступления сборной команды страны в розыгрыше Кубка Европы 1964 года (проект, как водится, предварительно был согласован, увязан и утвержден «в верхах»):

«Главной причиной недостатков и ошибок было то обстоятельство, что вопросы подготовки сборной команды страны были… доверены, по существу, от начала и до конца старшему тренеру сборной Бескову К.И., который не сумел правильно воспользоваться этим положением.

Отметить, что первая команда сборной СССР по футболу… не выполнила поставленной перед ней задачи завоевания Кубка Европы.

Предложить руководству федерации футбола подготовить предложения по укреплению руководства и тренерского состава сборной команды СССР».

В этом розыгрыше сборная СССР заняла второе место, проиграв на «Сантьяго Бернабеу» испанской команде, которую признавали «наиболее сильной за все время ее существования». Проиграла один только матч. В финале. И достойно. Со счетом 1:2. А до этого выбила из розыгрыша Кубка команды, имеющие завидную репутацию — Италии, Швеции, Дании. Это забылось. Остался в памяти финальный матч.

Его смотрела очень важная персона. Во время праздничного застолья. За столом было весело и оживленно до той поры, пока на экране телевизора не возник гол, вбитый в наши ворота. Сладкоустый тамада из кожи вон лез, чтобы отвратить внимание гостей от телевизора, предложил было даже выключить его, но осекся, перехватив осуждающий взгляд хозяина.

— Подумать только, у нас такая большая страна, двести пятьдесят миллионов, а что Испания по сравнению с нами? И потом, разве у них там делается для спорта столько, сколько у нас, — пробасил один из гостей, — когда же научимся-то в футбол играть?

— Да, проигрывать франкистам чести мало… повеселили сердце каудильо и его присных, хороший козырь дали, — поддержал его сосед.

Хозяин молчал. Оставлять без последствий такое поражение ему не хотелось. Мстительное чувство, накапливавшееся в душе, искало жертву.

О том, что команда Бескова заняла почетное второе место в европейском розыгрыше, мы вспоминали после этого много лет как об очень высоком достижении.

А тогда…

Рассказывал заслуженный мастер спорта Валентин Иванов (он был в 1964-м капитаном сборной СССР):

— Хорошо помню, как встречали нас в Москве после победы в Париже в 1960-м году, когда мы выиграли Кубок Европы.

И как это происходило после нашего возвращения из Мадрида. В 1960-м мы приехали в Лужники, и сто тысяч зрителей так искренне и воодушевленно изъявили свою любовь к нам, что мы не могли не расчувствоваться. А четыре года спустя нас никто не чествовал: разбежались мы из аэропорта по командам и долгое время не могли понять, за что же впали в такую немилость. Ведь в финале играли и всего-то ступенькой ниже оказались того места, что заняли в Париже. А начальству не угодили. Первую и единственную за время своего руководства сборной встречу проиграл Константин Иванович Бесков, и все — тут же заставил и сложить полномочия.

В наше время от сборной требовали одного — победы. В любом матче и любом турнире — европейском ли, мировом. И надо сказать, что основания для такой требовательности давали мы сами, мы — игроки сборной страны.

Нет, конечно, наша команда даже в самое удачное для нее десятилетие — а отправной точкой я назвал бы 1956 год — не была сильнейшей на планете. Но очень сильной была, сильной и способной дойти до финала в любом турнире. Поэтому, должно быть, и выглядело таким противоречивым отношение к сборной.

Власть предержащие, а на самом деле давно ее передержавшие, делали вид, что все знают, все понимают. Тем более в футболе; только недоумок признается, что не смыслит ни черта. Всесоюзный комитет по делам физической культуры и спорта был безгласным исполнителем указаний «сверху». Нельзя сказать, что мнения спортивных верховодов не выслушивали, бывало нередко, что с ними считались. Но окончательные решения принимались только на Старой площади, высшем партийном штабе. Там знали, какие розыгрыши и олимпиады (!) бойкотировать, кого включать в составы сборных команд, а кого — нет, кого назначить тренером, кого из личных массажистов наградить поездкой в спортивную загранкомандировку. А какого журналиста отстранить от поездки на Олимпиаду, если он…

Незадолго до начала всемирных игр 1964 года в Токио редактор олимпийского отдела «Советского спорта» Семен Близнюк написал про легкую атлетику что-то такое, что не понравилось в ЦК. С единственной целью направить Семена на путь истинный, с ним провели воспитательную беседу, а упрямец продолжал настаивать на своем.

За день до вылета в Токио мы с Близнюком приехали в Лужники за олимпийской формой. У Семена было прекрасное настроение. Заботливо поддерживая бежевый пиджак, провел ладонью по моей спине и сказал: «Сидит, что надо. Теперь посмотрим, как выгляжу я», — и повернувшись к старичку-распорядителю, назвал фамилию.

Портной (это был маленький, лысоватый человек с одышкой и тройным представлением о значительности собственной персоны) уткнулся в список, а через минуту отчужденно произнес:

— Вас здесь нет. Кто следующий?

— Как нет? Этого быть не может.

— Они мне будут говорить «не может быть».

Тогда мы оба потребовали показать список. Старикашка в конце концов сдался, и мы увидели фамилию Семена, вычеркнутую красным карандашом.

— Кто это мог сделать?

— Мы люди маленькие. И делаем только то, что нам приказывают, звоните в Комитет.

До поздней ночи так узнать и не удалось. Один ссылался на второго, второй кивал на третьего, третий отсылал к четвертому. Четвертый же, не задумываясь, сказал главному редактору, что он «не в курсе» и дал дружелюбный совет снова обратиться к первому.

Семен на Олимпиаду не полетел. Когда через три недели мы встретились снова, показалось, что постарел он на пять лет.

Известнейший наш тренер Михаил Якушин вспоминает историю, которую рассказал ему Виктор Маслов.

— Под руководством В. А. Маслова московское «Торпедо» в 1960 году выиграло чемпионат и Кубок СССР.

В следующем сезоне автозаводцы стали финалистами Кубка и завоевали серебряные медали. Это посчитали крупной неудачей, и, когда Маслов прибыл в свой родной клуб, его на пороге встретил вахтер и объявил: «Виктор Александрович, а вы уже не работаете, освободили вас».

Судьба же самого Михаила Якушина, руководившего сборной СССР после Бескова, определялась в полном смысле этого слова по принципу «орел-решка».

В полуфинальном матче чемпионата Европы 1968 года со сборной Италии в Неаполе сыграли вничью — 0:0. Счет не был открыт и в добавочном времени. Тогда по правилам победитель определялся с помощью жребия. Монета долго катилась и упала «фигурой» кверху. Наш хладнокровный капитан Шестернев схватился за голову и готов был плакать.

А Михаил Якушин догадывался уже, что ждет его дома. Ведь Бескова сняли за второе место. Теперь же сборная СССР в лучшем случае могла рассчитывать на третье. Но и его уступила англичанам, в составе которых было восемь чемпионов мира, — 0:2. И остались на четвертом месте.

А дома был такой разговор: «Пригласил меня к себе председатель федерации футбола СССР Валентин Александрович Гранаткин и по-свойски приговор объявил, как я понял, не только от своего имени:

— Ну как, заканчивать будем с футболом, Михей?»

* * *

И снова к Бескову.

… еще накануне океан был тускл, приглажен и однообразен, а сегодня с утра, едва мы перебрались из «ревущих сороковых» широт в «неистовые пятидесятые», «Белоруссию» начало немилосердно бросать по волнам. Судовое радио объявило:«10 баллов». Мы шли к Тасмании, куда Англия ссылала некогда своих преступников. Невольно подумалось: для человека, который перенес такой шторм, большего наказания в жизни быть не может.

Мысль эта держалась, однако, недолго, ибо ко мне в каюту не прошел, нет, ворвался, держась за поручни, моторист Сергей Иванович. На лице бывалого моряка была написана скорбь, и причиной ее была не буря морская.

— Посмотрите, что приняли радисты, — с этими словами Сергей Иванович протянул сложенный вдвое листок.

Если честно, в ту минуту не хотелось ни читать, ни писать, ни тем более участвовать в обмене мнениями. Существовало только одно, перебивавшее все остальное, желание: как-нибудь пережить это бросание, когда душа мечется и не находит покоя. Твердь, на которой в оные времена находилось каторжное поселение и до которой нам оставалось идти еще часов шесть, казалась раем небесным.

Я раскрыл радиограмму и прочитал: «Решением Центрального совета общества «Спартак» от обязанностей старшего тренера команды отстранен Бесков К.И.».

И все. И больше ничего. Никаких комментариев.

— Одно только утешение: не написал и «гражданин Бесков», — буркнул Сергей Иванович, давний страдатель «Спартака».

Помолчали. Я невольно начал вспоминать, сколько раз приходилось мне читать «приказы о Бескове». Он всегда был непохож на других, за непохожесть приходится платить… Мысленно дал себе слово вернуться в Москву и разыскать блокноты, датируемые 1952,1965 и 1975 годами.

— Что же будет теперь с Константином Ивановичем? — словно издалека донесся вопрос Сергея Ивановича.

— Ясно что: получит двухнедельное пособие, еще, быть может, отпускные…

— И все?

— А что же еще? На том стоим.

— Вам не кажется странным, что в нашем спорте тренер, даже такой, как Бесков, может оказаться беззащитным?

— Когда мы уходили в рейс, «Спартак» шел на одном из первых мест. Но уже тогда поговаривали об осложнениях между тренером и командой. Очевидно, разговоры были не беспочвенными, вспомним, как провел «Спартак» конец розыгрыша.

— И первый раз за десять лет остался без медалей. Неужели этого достаточно для того, чтобы?.. — вскинул глаза гость.

— Видите ли, я знаком с режиссером, который считает, что художественный руководитель не должен работать с одной и той же труппой более четырех-пяти лет… Режиссера-де узнают целиком, со всеми его плюсами и минусами, ему бывает мучительно трудно найти новое слово, исчезает ореол таинственности, а с ним и «магия воздействия», сам собой воспламеняется конфликт. Тут уж ничего не поделаешь.

— Вы допускаете, что и с Бесковым случилось нечто подобное? И с новым тренером, а хочется верить, что это достойный человек, команда может заиграть с новой силой?

— Допускаю.

— И, если она удачно проведет сезон, вполне вероятно, сами собой возникнут разговоры, как хорошо, мол, что пригласили нового тренера с новыми идеями.

— Пусть будет так.

— И сразу забудут Бескова?

— Этого не случится никогда.

… Шел февраль восемьдесят девятого года.

Глава VIII 
Не последовать ли этому примеру?

Когда-то мой дед по материнской линии Евграф Евграфович Песковский «триумфировал на гимнастическом соиспытании» в Московском межевом институте, с годами собрал неплохую спортивную библиотеку и перед тем, как подарить ее мне, почему-то начал аккуратно вырезать и выбрасывать в корзину некоторые страницы из журналов 1912 года. Став взрослым, я без труда догадался: дед не хотел, чтобы до меня дошла хроника бесславных выступлений российских команд на Олимпийских играх в Стокгольме… Один футбольный матч с командой Германии — 0:16 чего стоил (в том же году в Москве сборная продула игры с олимпийцами Венгрии 0:12 и 0:9).

Скоро предстоит поделить свою спортивную библиотеку между внуками и мне. Вот и думаю, не последовать ли примеру Евграфа Евграфовича, не выкинуть ли из журнальных и газетных комплектов отчеты об играх российских клубных команд в разных европейских розыгрышах 1999 года? Для чего им знать все эти жуткие истории?

Но тут неожиданно заявляется мысль, достойная дневника сентиментальной гимназистки: даже в самом большом горе есть частица счастья. А заключается эта частица в том, что наступил конец терзаниям, мы не потянули за собой шлейф тягостных воспоминаний в 2000-й год. Да не устрашит переизбыток нулей в его «номинации». Будем начинать все заново!

Что за нечистая сила довлеет над нашим футболом и вырывает победу даже тогда, когда ей и деваться некуда? Как и в жизни, приходится платить невероятно высокую цену за прежние грехи и провалы (о, эти проклятые поражения 98-го!)

Ведь, черт возьми, ни одна сборная, возьми хоть Францию и Англию, хоть Германию и Италию, не имела в 99-м таких потрясающих результатов в отборочных «соиспытаниях» к чемпионату Европы: шесть побед и лишь одна ничья. Когда же гол, пропущенный на последних минутах матча с украинцами, развеял все надежды, сфокусировались они на «Спартаке», израненном, измотанном, да самолюбивом, вступившем в розыгрыш Кубка УЭФА. Был выигран — 2:1 — перенесенный из Москвы в Софию матч с английским лидером «Лидсом». До конца второй встречи в Англии оставалось несколько минут, когда в наши ворота влетел мяч. По итогам двух встреч — ничья. Но и эта безликая тварь — против нас.

А вообще против нас было все. Раскисшая твердь земная, когда перед одной важной игрой старейший стадион страны превратился в некий образец гидрологической карты Подмосковья с прудами, речками и протоками… Хляби небесные, обрушившие перед другой важной игрой немыслимые для этого времени года снежные навалы.

А судьи… Они, что ли, были за нас?

Часть десятая 
Посвященная судьям и тем, кто их судит

«Я выкинул его из своей жизни». — Повторение давно пройденного. — Съемки скрытой камерой. — Не тот ли это «Педерсон»? — Разыщите Васю Захребова!

Глава I 
Привередливые люди

Есть в футболе и вокруг него немало мужей, считающих судей извергами рода человеческого, слишком много власти имеют, против нее не попрешь…

Вот если бы изобрели такой электронный механизм, который мог бы объективно фиксировать каждое нарушение правил, наша бы команда, наша бы команда показала бы на что способна…

А пока… Июль 2000 года, сыграно двенадцать туров чемпионата России.

«Я возмущен судейством. Над нами издеваются. В прошлых играх три наших гола не засчитали. Когда это безобразие закончится?» (главный тренер ЦСКА Долматов после матча, проигранного «Факелу»).

После встречи, проигранной в Ростове, заявляет главный тренер «Черноморца» Байдачный: «Более мерзкого судейства я в жизни не видел. Было преднамеренное убийство нашей команды: из четырех пенальти, на которые мы имели право, нам дали только один».

Особенно не повезло известному рефери Баскакову. «Я выкинул его из своей жизни», — сказал тренер «Динамо» Газзаев. Приговор был вынесен через несколько минут после матча, проигранного «Локомотиву».

По-прежнему множество споров возникает вокруг офсайда — был или не был? Судьи стали осмотрительнее и, как правило, принимают решения в пользу обороняющейся команды. К середине чемпионата России отменено, пресечено, запрещено 500 (пятьсот!) примерно атак. Всегда ли верно?

Так ли уж неправы в категорических суждениях своих обиженные тренеры? Не новая это песня.

Из постановления Всесоюзной секции футбола, вынесенного в июле 1949 года:

«За последнее время выявлены случаи недобросовестного, а то и необъективного судейства игр на первенство и Кубок СССР. Данные факты говорят о необходимости усилить воспитательную работу с судьями, повысить их подготовку, ужесточить требования к допускающим ошибки».

Проходит полвека…

В мае 2000 года Российский футбольный союз, Профессиональная футбольная лига и Коллегия футбольных судей проводят расширенное заседание с участием арбитров, обслуживающих высший дивизион. Повод тревожный — с начала розыгрыша поступило восемнадцать апелляций на качество судейства. Отстранены до конца сезона Давыденко (Невиномысск) и Иванов (Санкт-Петербург), строго предупреждены и наказаны Масляев (Нижний Новгород), Фролов (Раменское), Разринский и Ходарев (Москва).

И далее следует строка, будто бы переписанная из постановления приснопамятной Всесоюзной футбольной секции: «Российский футбольный союз намерен ужесточить требования к судьям, допускающим ошибки в ходе игр чемпионата и Кубка России».

Если так много зависит от судьи, как же не сделать все, что только можно, и что нельзя, чтобы расположить его, заинтересовать в исходе встречи. Тем более, если полагаешь, что соперник уже предпринял «в этом» направлении свои меры.

* * *

Однажды давным-давно редакционная командировка привела меня в большой красивый южный город, память о гостеприимстве которого я хранил еще с юношеских лет.

Но то, что гостеприимство его простирается так далеко, предположить не мог.

Взглянув на мое удостоверение, администратор удивленно вскинул брови:

— А что, разве вас не встретили, ведь поехали же в аэропорт. Неужели разминулись? Не беда, вам забронирован номер. Люкс! Сейчас вас проводят, анкету заполните позже, не беспокойтесь, все будет в порядке.

Если честно, к столь любезному приему я не был готов, ибо имел немалый опыт общения с администраторами отечественных отелей, и пока словоохотливый провожавший говорил мне с каким нетерпением город ждет завтрашнего дня, старался представить, кто мог позаботиться обо мне. Предположим, позвонили из редакции, заказали номер, но почему поехали встречать? Не перепутали с кем-то? А что у них здесь такое завтра? Кажется, футбол… Если так, то в руки сам собой идет забавный сюжет.

Помощник администратора торжественно распахнул дверь в номер, и первое, что я увидел, — рояль в углу, а на столе бутылки вин и коньяка и вазу с фруктами.

— Милости просим, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Вы для нас желанный гость.

Уже через минуту стало ясно все.

— Мы просто из-за этого футбола издергались. Если наши завтра проиграют — вылетят, страшно подумать, что будет. Когда в первом круге на их поле играли, судья ужас, что делал. Но о вас все говорят хорошо, — скромно потупил глаза провожавший.

Это значило, что командировочное удостоверение, выданное мне спортивной редакцией, приняли за удостоверение спортивного комитета.

Небрежно бросив плащ на спинку кресла, я на всякий случай поинтересовался:

— А есть ли у вас другие свободные номера?

— Что вы, бронь на каждое место оттуда дают, — помощник администратора показал глазами на потолок. — Ну я пошел, располагайтесь, пожалуйста, если что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, звоните, вы нам только доставите удовольствие.

Недолгий срок спустя я услышал голоса, раздававшиеся за дверью:

— Этот олух администратор принял за вас какого-то корреспондента. Вы, пожалуйста, извините, сейчас мы его оттуда выпрем. — Судя по всему, голос принадлежал человеку, ответственному за прием судьи.

Раздался настойчивый стук, и в комнату ввалилась возбужденная толпа. Помощник администратора, казавшийся таким предупредительным, метал молнии и почему-то перешел на «ты».

— Ты зачем меня обманул? А ну поставь на место бутылку нарзана и вообще будь здоров, это не твой номер, а твой номер не пройдет.

Над толпой возвышалась знакомая улыбающаяся физиономия судьи всесоюзной категории Николая Павловича.

Дружески хлопнув помощника администратора по плечу, он пропел басом:

— Ничего не произошло, не волнуйтесь. Мы прекрасно устроимся вдвоем, если мой товарищ не будет возражать, только распорядитесь принести второй комплект белья, а все это возьмите с собой.

Николай Павлович, хорошо понимая, что находится в холодильнике, открыл его, вынул из испарителя запотевшую бутылку водки, приплюсовал ее к бутылкам, стоявшим на столе, передал их помощнику администратора и ласково закрыл за визитерами дверь.

Мой неожиданный сосед спросил, когда мы остались одни:

— Как вам нравится? Они считают, что если бы не ошибка администратора, я бы выпил все это и вышел завтра судить матч, не желая обидеть хлебосольных хозяев, иначе как им в глаза глядеть? У меня уже была одна похожая история в этом городе. А знаете, от кого все идет? Избрали председателем городской секции футбола директора местного коньячного завода… не потому, что он необыкновенный знаток игры… он мастер других игр: незаменим, когда надо встречать судей.

На следующий день я пошел смотреть игру. Она была важна для обеих команд: гости могли стать призерами розыгрыша, хозяева — сохраниться в группе, и это было бы для них не меньшим счастьем. Сидел недалеко от местного начальства. На председателе футбольной секции (могло показаться, что он явился на стадион после хо-ро-шей дегустации) не было лица. Хозяева проиграли 0:2. Перед уходом председатель окинул меня взглядом, в котором было мало ласки. А судье он устроил разнос.

Наивное было время. С годами искусство совершенствовалось.

Глава II 
И не судимы будете?

Человек, который судил футбол и испытал на себе все, чем одаривает и угнетает это рискованное занятие, не может избавить себя от одной въевшейся привычки. Все смотрят, что делают на поле двадцать два участника представления, а он не сводит глаз с двадцать третьего: насколько прав в своих решениях человек со свистком, объективен ли, не поддается ли одуряющему воздействию трибун, ведь известно, что подавляющее большинство игр (возьми хоть более или менее спокойную Россию, неистовую Италию или сдержанную в проявлении чувств Японию) заканчивается в пользу хозяев поля. Невеселыми бывают порой наблюдения. Много честных судей живет на белом свете, а сколько рядом с ними прохиндеев от футбола, научившихся разом делать два дела — терять имя, но наживать капитал.

Весной 1949 года в Баку открывался новый — Республиканский — стадион. Праздник приурочили ко дню рождения крупного партийного руководителя. Испортить ему настроение было предосудительно, хотя тут к месту больше пришлось бы слово «наказуемо». На свою беду приехала открывать сезон команда вильнюсского «Спартака». Сперва судья не засчитал гол, забитый гостями. Те горестно всплеснули руками, но быстро погасили страсти («нам, прибалтам, не привыкать») и еще дружнее взялись за дело. Потом судья назначил пенальти. Форвард хозяев, угодив мячом в штангу, чуть не лишился чувств: на правительственной трибуне осуждающе кивали головами. Пришлось рефери сочинять еще один пенальти.

(Я подумал в тот момент: как хорошо, что за несколько лет до того я выкинул в море свой судейский свисток: ведь могло засосать).

Удастся ли узнать, что стоил победителям матч?

Недолгий срок спустя на встречу с корреспондентом «Советского спорта» пришел администратор той самой команды. Его фамилия Духовный как-то не очень подходила к делу, которым он занимался. Изгнали его за то, что он недостаточно умело распоряжался финансами, которыми располагал. Говоря иными словами, плохо обеспечивал результат. А если еще проще — клал в свой карман те деньги, которым следовало лежать в карманах судейских.

Открыв толстую тетрадь в коленкоровом переплете, Духовный жалобно вещал:

— Ну чем я виноват? Команда не умеет играть, а все беды — на мою голову. Вот поглядите: тут все расписано точно и честно: кому, когда и сколько. Все основывалось на доверии. Расписок, как понимаете, я брать не имел права, да и какой придурок оставил бы расписку. Укорили за то, что администраторы других команд работают умнее, у них на своем поле команды проигрывают редко, а наши продули два матча из трех. Не поверил и даже в то, что я почти каждому судье покупал билет на самолет… До Москвы стоит пятьсот, а до Ленинграда — все шестьсот… Хотя ленинградцы берут редко, там живут совестливые люди, — философски заметил самый совестливый на свете администратор.

— Не могли бы вы вспомнить, кто брал наиболее часто, вам-то теперь терять нечего?

— Профессия научила меня держать язык за зубами. Вы напишете, сославшись на меня… привлекут за клевету, ведь доказать я ничего ровным счетом не могу. Хотите, назову тех, кто никогда не брал? Называю по алфавиту: Алов, Латышев, Цветков… Удивляюсь только, как смогли они столько лет продержаться в нашем футболе.

Произнеся «в нашем», Духовный опустил книзу уголки губ.

— А про того судью, который… ну когда открывали Республиканский стадион, не вспомните ли?

— Это когда обштопали вильнюсский «Спартак»? Какие помнить?

Слегка послюнявив пальцы, перелистал страницы и быстро нашел то, что искал.

— Вот, пожалуйста. Здесь все точно зафиксировано. Он попросил для жены лакированные туфли сорокового размера, четверть топленого масла и себе отрез на зимнее пальто… Все, больше ничего.

Отвлекшись от текста, заметил:

— Между прочим, с этими туфлями морока получилась изрядная. По всему городу искал и сороковой размер. Курьеров в

пригородные магазины отправили. Судья был очень доволен, во время ужина, мы его устроили в стороне от посторонних глаз, жалел, что раньше не бывал в Баку, клялся в любви к бакинцам, мечтал снова проводить наши игры. Было бы, конечно, хорошо, да вот, не сбылось. Субчика схватили за спекуляцию… Нам показалось, что мы осиротели.

Задумался Духовный, тяжело вздохнул. И снова завел грустную песню о том, как несправедливо отрешили его от любимого футбола и любимой команды… катись теперь она ко всем чертям.

* * *

Сердце радуется, когда видишь хороший футбол. Но оно радуется вдвойне, когда видишь, как хороший футбол судит хороший неподкупный человек. Нелегка, сверхответственна профессия его, один лишь неверный свисток, и погрузится в траур целая страна; быстрый ум, бычье сердце, железную волю и сто других достоинств надо иметь рисковому слуге футбольного закона!

* * *

Ну что за молодчина этот испанец Антонио Лопес Ньето, проводивший 17 мая в Копенгагене финальный матч на Кубок УЕФА-2000 между стамбульским «Галатасараем» и лондонским «Арсеналом». В самом начале дополнительной тридцатиминутки, когда на табло уныло горели нули, он удалил с поля за невероятно грубый прием лучшего турецкого игрока Хаджи. Оказавшиеся на грани поражения бились отчаянно, мечтая довести дело до послематчевых пенальти и при том не свалиться от усталости с ног. Выстояли! В какую сторону пробивать одиннадцатиметровые? Ньето, ни секунды не раздумывая, указал на ворота, за которыми сидели стамбульские страдальцы (среди них было, между прочим, сто восемьдесят депутатов парламента… Где еще, как не на такой игре, можно показать соотечественникам свой патриотизм и завоевать на грядущих выборах симпатии?). Английский капитан потребовал определить ворота жребием. Но ему объяснили, что выбирает судья. Разве трудно было понять его? Справедливый человек выбрал в советчики совесть: «турки уже были наказаны».

Когда к одиннадцатиметровой отметке подходили англичане, зрители что было сил размахивали руками, отвлекая их. Когда свои — смиренно затихали. «Арсенал» забил лишь один гол из трех. «Галатасарай» не промазал ни разу.

Турция первый раз выиграла европейский кубок, праздник в стране длился несколько дней и ночей. А стамбульское радио, готовое было в горячем репортаже с места события проклинать Ньето, в конце концов, насколько мне дано было это понять, посчитало его справедливейшим в мире рефери.

Я тоже когда-то думал об этом судье очень плохо. Разве не он сделал себе рекламу на весь свет, заявив, что перед одним важным матчем в Киеве его решили подкупить, предложив две (а может быть, и три) очень дорогих шубы. Ну и наплел, до чего принизил украинскую сообразительность! Если бы они захотели предложить что-нибудь ценное, выбрали бы подарок поизящнее, а то тяжелые шубы… Как их повезешь, как объяснишь коллегам: откуда, на какие гривны?

Несчастную украинскую команду исключил и из розыгрыша, унизили без меры. Судью без меры возвысили за демонстративную непорочность. Ему бы молча отказаться от взятки (разве можно было исключить, что предлагал ее провокатор?), отсудить как надо и с чистой совестью возвратиться домой. Так нет, ударил себя кулаком в грудь: глядите, какой я принципиальный.

Но 17-го мая, глядя в благородное лицо Ньето и соглашаясь с его вердиктом — в какие ворота пробивать пенальти, — я подумал, что потомок честолюбивых иберов тогда, в Киеве, не мог поступить по-другому. В финале же Кубка он был безупречен с первой до последней минуты.

Вспоминаю о Ньето потому, что перед глазами немало вершителей футбольных судеб иного разбора.

* * *

В 1970 году, едва закончился печальный матч СССР—Уругвай, я спустился с трибуны «Ацтека» в пресс-центр, чтобы услышать мнения коллег о голландском судье.

— Всем было видно, что мяч прежде, чем побывать в ваших воротах, выкатился за лицевую линию. Ясное дело, судью купили, — как о чем-то само собой разумеющемся, произнес на чистом русском журналист-болгарин.

— Ес вар зер шмуциге шпиле — это была очень грязная игра, — добавил журналист из ГДР, имея в виду «игру рефери».

То были наши товарищи, и им сам Бог велел разделить возмущение судейством.

А вот что сказал турок:

— Сон дереджеде биябырчылык — безобразие высшей степени.

А вот что сказал испанец:

— Паразито грандиозо.

И как бы заключил:

— Арбитро? Гранде ассурдито! (Большая, мол, была бессмыслица).

В этот момент меня разыскал ответственный сотрудник всесоюзной федерации Алексей Парамонов. Лицо этого спокойного в общем человека хранило отблески гнева. Едва переведя дыхание, он вымолвил:

— Пишем протест, Валентин Александрович просит вас принять участие. Надо подавать срочно, бежим.

Если бы было дозволено вставить в дипломатический документ характеристики, которые предлагал Гранаткин, то слова «продажная тварь» и «бессовестное дерьмо» оказались бы в ряду самых изысканных. Толмач долго тер лоб, безуспешно пытаясь найти более или менее приемлемые обороты.

— Для чего все это нужно, Валентин Александрович? — спросил я. — Ведь поезд ушел. Протест не поможет.

— Надо сделать все, чтобы ублюдка больше не подпускали к футболу.

(Забегая вперед, скажу, что этого удалось в конце концов добиться…. да только нашей команде стало ли легче?)

Вручив по всем правилам протокола протест руководителю коллегии судей, Гранаткин вернулся и спросил меня:

— Помнишь наш разговор в самолете, когда возвращались с английского чемпионата… четыре года назад? Я показал тебе кое-какие фотографии, а ты спросил меня, как сегодня, для чего, мол, все это надо? Теперь понял, для чего?

* * *

Не обойтись без отступления.

Незадолго до войны на кубковый матч не то с «Темпом», не то со «Строителем» в Баку приехал московский «Локомотив».

Его вратарь Валентин Гранаткин отыграл здорово, отчет об игре в «Молодом рабочем» я назвал «Победа вратаря Гранаткина»; дальние родственники Валентина, жившие в Баку, ему эту газету послали… Когда в 61-м коллегия Спорткомитета утвердила меня в должности члена редколлегии «Советского спорта», Валентин Александрович, отличавшийся завидной памятью, бесхитростно спросил меня: «Это ты, что ли, двадцать лет назад описал одного локомотивского вратаря?», я едва заметно кивнул…

Возобновившееся знакомство постепенно переросло в товарищество, между иностранным отделом «Советского спорта» и управлением футбола установились нормальные деловые отношения, поссорились же мы нелепо: Валентин Александрович не мог простить мне «Затворников», решив, что статья была направлена против него персонально.

Но почему в час, последовавший за ошеломительным проигрышем Уругваю, вспомнил Гранаткин о разговоре в авиарейсе Лондон—Москва?

Валентин Александрович уже знал, что Москва признала выступление той нашей сборной удовлетворительным, как-никак впервые возвращались с чемпионата мира «медаленосцами», был он в приподнятом расположении духа и пригласил к себе в салон скромно отметить удачу.

Когда же мы остались вдвоем, он вынул из бокового кармана несколько фотографий и, прежде чем показать их, спросил:

— Ну, как тебе показалось судейство? Наших не давили?

— Вроде бы нет, наоборот, в матчах с венграми и итальянцами мне показалось… — ответил я, не совсем понимая, к чему клонит мэтр.

— В том-то и дело, что не показалось.

Гранаткин замолк, глянул в иллюминатор, задумался, как бы сомневаясь — говорить или не говорить, оглянулся, вблизи никого не было.

— Все дело в том, что мы постарались перенять чужой опыт. Спросили себя — что, им можно, а нам — нет? Одним словом, сделали все, чтобы обезопасить наших ребят от… — снова задумался, подыскивая слово, — нечистоплотных судей. Товарищи постарались и, как будто, с делом справились неплохо.

Три с половиной десятилетия прошло, а та сцена крепко держится в памяти. Что за фотографии хранил Гранаткин? Одна сделана на фоне ресторана «Арагви», другая — на фоне гостиницы «Москва», а третья — на фоне какого-то еще ресторана, но сюжет был общий: пока наши беседовали с гостями, в багажники «Волг» загружались ящики с надписями «Коньяк», «Водка» и «Икра».

Валентин Александрович спросил:

— Узнаешь господ?

— Нет.

— А ты внимательней приглядись.

— Судьи, что ли?

— В том-то и дело.

Снова задумался:

— Теперь все ясно?

— Далеко не все.

— Ну вот, а еще в писателях числишься, сочинителем именуешься, неужели не можешь присочинить концовку к моему рассказу?

… Вот что узнал я на высоте десяти тысяч метров, вдали от грешной земли, то ли над Бременом, то ли над Варшавой.

За несколько месяцев до открытия чемпионата мира-66 группа мудрецов из управления родимого футбола постаралась с наибольшей вероятностью определить рефери, которым будет поручено («доверено» как-то не подойдет) обслуживать игры в разных городах Великобритании. Наметив же кандидатов, стал и ломать голову как превратить этих потенциальных недругов в союзников, как расположить их, как задобрить. Насколько мне было дано понять, к «мероприятию» были подключены кадры из более серьезных управлений. Совпало: двум из трех судей, посетивших в свое время Москву, пришлось в Англии проводить наши матчи. Еще я узнал, что этих уважаемых господ приглашали в Москву якобы для участия в работе семинаров, а фотографии, оказывается, сделали для спецотчетов о финансовых тратах.

Было бы неправдой сказать, что познавшие знаменитое на весь мир московское хлебосольство подыгрывали «ребятам Гранаткина». Но они и не судили (как это делали и делают до сих пор некоторые представители некоторых западных стран) против наших.

…Тем разговорам было суждено всплыть в памяти двадцать четыре года спустя на чемпионате мира-90, проведенном в немилосердно знойной Италии.

* * *

До того, как международную политическую сцену покинул Союз Советских Социалистических Республик, покинул стеснительно, круша домашние памятники и как бы извиняясь перед мировым сообществом за содеянное, с международной спортивной арены ушла его сборная футбольная команда.

Эти ребята первый раз встретились друг с другом летом девяностого года (так можно было подумать) на последнем своем чемпионате мира. Они не понимали друг друга, будто артельщики, собранные наспех с бору по сосенке, каждый тянул свою лямку, показывая при этом, какая тяжелая обязанность быть футболистом. А на тренерской скамейке сидели люди, окосевшие от горя: знали бы, какой позор ожидает их команду, от предложений возглавить ее открестились бы без раздумий.

…Верховоды, в одночасье разрушившие великую страну, наивно полагали: вот теперь нас зауважают во всем мире, нам будут помогать и мы сможем, двигаясь по новому пути «вперед-назад», явить вся свою доблесть и мощь. В нашей слабости — наша сила! Привыкшие верить в ими же сочиненный девиз «человек человеку — друг товарищ и брат», кремлевские мудрецы и представить не могли как бьют ротозеев и саморазрушителей. Посмотрели бы на этот футбол, многое поняли бы! Колотили наших бедняг нещадно. Все, кто только мог. В их дырявые ворота влетали безответные мячи. Игроков в форме «Чи-чи-чи-пи» (так звучит по-итальянски «СССР») освистывали даже самые миролюбивые тиффози. О них с жалостью и презрением рассказывали радио, телевидение и пресса. «Конечно, хилого каждый норовит унизить, — грустно замечал мой товарищ по путешествию журналист Борис Чернышев. — Ты на судей, на судей погляди. Совсем распоясались. Один Педерсон (так переименовал скандинава Борис) чего стоит».

Глава III 
Прохиндей

Групповой турнир начался матчем с Румынией. Пока наши, пыхтя и отдуваясь, знакомились друг с другом, их соперники провел и несколько острых, хорошо задуманных и организованных атак. Но мячи пролетали рядом с воротами, судье это, похоже, не понравилось; улучив момент, когда Хидиятуллин сыграл рукой за пределами штрафной площадки, он назначил пенальти.

До этого вскидывали руки лишь отдельные наши игроки, привлекая всеобщее внимание к промаху товарища, давшего неточный пас или забежавшего в офсайд. А туг дружно всплеснула руками вся команда, заклиная судью изменить решение. Тот был неумолим (какой судья-дуралей сделает этот на чемпионате мира?). Ребята, державшиеся такими молодцами в домашних товарищеских встречах, оказались на поверку не в меру впечатлительными. Пока приходили в себя, в их ворота влетел второй мяч.

Надо было отыгрываться на аргентинцах. Как же, на них отыграешься! Первый мяч — в воротах СССР. Но второй-то должен быть в противоположных. Аргентинский голкипер, рассчитывая пресечь атаку, покидает свой пост, Алейников бьет в пустой угол ворот, но каким-то образом оказавшийся здесь Марадона рукой отбивает мяч с самой линии. Похоже, играть время от времени рукой становится хобби знаменитого форварда. Один раз забил рукой — гол засчитали. А вот теперь отбил рукой, и гол не засчитали.

А судья был рядом.

* * *

Эту историю я услышал в разные годы от трех московских судей. Версии отличались второстепенными деталями, главная же канва была общей. Слухи? Возможно. Но скорее всего — нет, не слухи.

— Жил-был в одной скандинавской стране некий маклер, с детства увлекавшийся футболом. Ради него был готов на все, школьные занятия пропускал, на завтраках экономил, чтобы купить себе новые бутсы, выносил на тренировки огромные авоськи, набитые мячами, часами на скамеечке просиживал, терпеливо ожидая, когда ему разрешат наконец выйти на поле. Но тренеры его энтузиазма упорно не замечали… понимали, что из этого увальня толка не получится. Парня снедала зависть. И тогда решил наш герой стать судьей. Совсем как та девочка, которая возмечтала стать учительницей только для того, чтобы выставлять двойки противным подругам, ходившим в отличницах. Вот где оценили прилежность и настойчивость: молодому человеку разрешили поначалу чудить игры районного масштаба, потом — городского и, наконец, выпустили на международную арену. Дела в его посреднической конторе шли не очень, смекалистый служитель футбольной Фемиды понял, что вторая его профессия может в определенной степени возместить финансовые потери первой. Чего-чего, а умения налаживать связи и находить общий язык с кем надо, было ему не занимать. Много ли лет прошло или не очень много, но однажды послали его проводить отборочный матч в страну, расположенную южнее и давно соскучившуюся по футбольным победам. Во время ужина к нему подсел некий интеллигентного вида господин, который в самом конце трапезы как бы между прочим назвал цифру девятьсот. Гость едва заметно опустил ресницы, несколько удивившись крупному дополнительному гонорару, в несколько раз превосходившему официальный. На следующий день провел игру с умом, хозяева выиграл и с минимальным счетом, в аэропорт его провожал знакомый интеллигентный господин, выйдя из машины скандинавский друг ощутил в боковом кармане конверт, приятно щекотавший нервы. А следующая сцена видится такой. Едва самолет набрал высоту и пассажирам разрешили отстегнуть ремни безопасности, он вышел в туалет и… обнаружил в конверте не девятьсот американских долларов (как принято между джентльменами) и даже не швейцарских франков, а девятьсот советских рублей. И будто бы поклялся обиженный в лучших чувствах законник рано или поздно рассчитаться с недостойными обманщиками. Великая цель породила великую энергию, и вот настал заветный час: его допустили к чемпионату мира. Небо услышало мольбы: «в клиенты» угодила советская команда. И что он сделал в ней в одном матче…

Судья был рядом, когда Марадона рукой вынес мяч из собственных ворот. И сделал вид, что ничего не заметил. Окрыленные милостью судьи аргентинцы заиграли с удвоенной энергией, наши же размагнитились окончательно, в конце концов пропустили второй гол и… заняли в своей отборочной группе четвертое место.

А вообще, был тот чемпионат мира самым скудным на впечатления. В полуфинале западные немцы одолели англичан в серии пенальти (основное время — 1:1), аргентинцы тоже по пенальти взяли верх над итальянцами (основное время закончилось с таким же «счетом», как и началось — при нулях), а в финале команда ФРГ, получив право на сомнительный пенальти, на последних минутах вколотила гол аргентинцам. На церемонии вручения медалей Марадона демонстративно отвернулся от президента ФИФА Авеланжа и не пожал ему руку.

Команда СССР расставалась с чемпионатом мира навсегда. Как и судья-прохиндей, которого наконец схватили за руку.

Глава IV 
Искаженные результаты

Есть люди, которым нельзя поручать никакого серьезного дела; из-за неумейства, лени или природной опасливости будут долго утрясать вопрос, что-то с кем-то согласовывать, запасаться руководящими визами, сделают все, чтобы избавить себя от ответственности. А если все же, несмотря на старания, работа пойдет и станут видны ее результаты, схватятся за голову шефы и кураторы: что мы наделали, на кого положились? и, почесав затылки, чтобы возбудить извилины, управляющие подотделом окончательных решений, изрекут: этому бездарю ничего серьезного больше не поручать.

Над тем, чтобы не дать Юрию Ведмецкому работы по его специальности, ломали головы руководители рангом повыше. В том числе: министр иностранных дел, начальник Генерального штаба, министр обороны, председатель правительства… и Президент тоже. За что немилость? Ведь Юрий Яковлевич честнейший в мире мастер своего дела, за его плечами академия. Коллеги считают его человеком справедливым и смелым, не привыкшим уходить от ответственности. А ему не разрешают заняться работой, которой отданы десятки лет.

И очень хорошо, что не разрешают.

А разрешили бы хоть раз всерьез продемонстрировать свое искусство, я бы этой книги не написал, а ты, читатель, ее бы не раскрыл.

Юрий Яковлевич Ведмецкий полковник ракетных войск. А на какие цели были направлены ракеты его дивизии еще недавно, можно догадаться без труда. Да здравствует такая безработица! Он всегда был занят выше головы, и только уйдя в отставку, смог отдаться двум давним своим пристрастиям — шахматам и футболу.

Подобно А.П. Старостину, Ведмецкий считает, что между этими двумя видами спорта есть много общего: умение просчитывать варианты, держать оборону, находить уязвимые места в чужом построении, наносить быстрый удар, ценить секунды. Да только судить королевскую игру легче, чем игру народную, там все — от закона, здесь все — от судьи. Глядя на финал Российского Кубка-2000 между «Локомотивом» и ЦСКА, когда судья Левников, ни за что ни про что, удалил с поля армейца, мой товарище грустью произнес:

— Увидишь, после этой игры Левникову выставят оценку, равную школьной единице (сбылось). Армейцы, победившие в полуфинале «Спартак» и получившие ответный удар от Левникова, покатятся вниз (сбылось и это: после нескольких поражений в чемпионате России подал заявление об уходе Олег Долматов, третий раз вернулся в армейский клуб Павел Садырин, но и при нем ЦСКА схлопотал один за другим два нуля). А Левников, как нив чем не бывало, выйдет судить очередные игры (сбылось). Кстати, не знаешь ли ты случайно почему наших арбитров так редко приглашают судить крупные турниры? Похоже, не будет их и на чемпионате Европы (сбылось и это предвидение).

…О том, что судейство — проблема нелокальная, а международная, свидетельствовал и сам чемпионат Европы. Едва он начался…

Считанные минуты остаются до конца безрезультатного матча Голландия—Чехия. И тут в штрафной площадке чехов, театрально раскинув руки, падает де Бур. Чтобы так правдоподобно изобразить происшествие нужны месяцы не тренировок, нет, репетиций. Его никто не толкал, никто не сбивал с ног. Все было исполнено хитрецом де Буром так, что попался на удочку даже многоопытный итальянский судья Коллина, указал рукой на одиннадцатиметровую отметку, все кончено, итог матча, в котором чехи показали себя с самой лучшей стороны, предопределен.

И румыны достойно держатся против немцев, взяли под плотную опеку их наиболее опасных форвардов, сами атакуют широко, варьируя комбинации, отчаянно борются за каждый мяч. К исходу первой половины — 1:1. Продравшись через частокол, к воротам ФРГ устремляется Илие, его сбивают в штрафной, защитник Линке возводит руки к небу: видит Бог, я не виноват, это он сам упал. Датский судья Милтон-Нильсен едва заметно кивает головой, как бы давая понять: я верю тебе, сын мой, и… пенальти не назначает.

— Обрати внимание, — говорит Юрий Яковлевич, — в обоих случаях арбитры помогали командам, скажу так, богатых стран. Я давно начал замечать… превращается в тенденцию. Нельзя утверждать, что это делается всегда сознательно, но, похоже, какой-то внутренний голос все же подсказывает. Разве не ясно, устойчивая экономика дает той или иной стране устойчивое положение в различных международных организациях, в том числе, и в Международной федерации футбола и многочисленных ее подразделениях, от которых зависит, например, выдвижение и назначение арбитров.

Предположение справедливого человека Ведмецкого подтвердила и встреча Италия—Турция. И здесь равная борьба, к исходу семидесятой минуты счет 1:1, но вот в штрафную площадку турков врывается Индзаги, в борьбу с ним — плечо к плечу вступает защитник Огюн, и снова сцена из спектакля: оттолкнув турка, Индзаги не хуже де Бура демонстрирует искусство выклянчивать пенальти. Шотландский судья Даллас без зазрения совести назначает победителями итальянцев.

…Одновременно с европейским чемпионатом проходят очередные туры первенства России. И младенцу ясно — чем и как отличаются баталии и поля, на которых проходят они. Но есть и что-то общее — судейство! Нарекания, уничижительные оценки, протесты.

— Посмотри, что получается. Наконец мы признали футбол делом профессиональным. С игроками заключаются контракты, они несут свою ответственность перед клубом, клуб — перед игроками. Все более или менее справедливо. А судьи? Они у нас по-прежнему ходят в любителях. Вот и встречаемся так часто с любительским, облегченным отношением к делу. И еще, кажется, было бы разумно приглашать к проведению заключительных матчей на Кубок или наиболее важных матчей чемпионата России известных своей честностью судей из-за рубежа, от которых, собственно, и можно ждать наиболее объективной работы.

Предложения Юрия Яковлевича свидетельствуют о том, что он внимательно следит за отечественной спортивной прессой. Эти мысли родились не сегодня, с ними согласны многие ведущие футболисты и тренеры. Да только в высших организационных структурах по примеру ФИФА не любят, ох не любят ломать налаженное производство».

Глава V 
Чистые души

У Юрия Ведмецкого — сотни миллионов единомышленников, живущих во всех частях света. Пусть у каждого «своя команда», но команда-то это футбольная… Своими взлетами она дает новый жизненный импульс и горячит кровь, а падениями учит жить верой в будущее и надеждой на то, что придет настоящий день (не это ли объясняет возросший интерес к футболу у народов, отучившихся верить клятвенным заверениям вождей о грядущей счастливой жизни?)

Если сравнивать коллективный разум тех, кто направляет мировой или европейский футбол, возглавляет команды и судит их, кто рассказывает о бесчисленном множестве розыгрышей , с теми, кто бесхитростно любит свою команду, знает ее историю и тихо ненавидит арбитров-врагов, кто убежден, что только его взгляды и оценки непогрешимы… Чья возьмет верх?

Писали (если не врали), что перед чемпионатом мира 1966 года бразильский тренер Феола получил около ста тысяч открыток-предложений: кого взять в основную команду и кого на пушечный выстрел к ней не подпускать. А когда закончился поздний телевизионный репортаж о всем памятном матче 99 года Франция—Россия, нагрузка в российской электрической системе резко упала: страна умиротворенно укладывалась спать. Все помнят и шок, потрясший Россию после того как закончил свой полет по маршруту «Шевченко — Филимонов — ворота» ненавистный мяч. Российские почитатели игры уже привыкли к тому, что жизнь впитывается в них маленькими капельками яда. Перенесли и украинское оскорбление. В краях же с более темпераментным климатом случается и такое…

Турция «откликнулась» десятками инфарктов, когда ее игрока несправедливо удалили с поля в разгар четвертьфинальной встречи на первенство Европы-2000. Великая нагрузка выпала на долю испанской скорой помощи через несколько минут после того, как Рауль не забил архиважный пенальти в борьбе с французами за выход в полуфинал.

А вот история, которая случилась немало лет назад в небольшом английском городке Гиллингхэме, где жил всем известный фанат Терри Милен малоизвестной здешней команды. Он не пропустил ни одного ее матча, разъезжая с нею по всей стране. И однажды, когда судья назначил несправедливый пенальти в ее ворота, умер от разрыва сердца. В его кармане нашли завещание: прошу развеять мой прах над полем родного стадиона в Гилленгхэме. Волю выполнили. Терри Милена помнят и по сей день.

И все же футбольные переживания жизнетворны. Подверженные им — счастливые люди.

* * *

В стылом Норильске, где оставили о себе добрую память братья Старостины, выселенные в годы гонений, довелось повстречаться с «Семьей «Спартака»». Возглавлял это деятельное сообщество шофер самосвала с Талнаха Виктор Буденный. Он нередко обменивался «полученными данными» и новой информацией с директором городской библиотеки Константином Аптекманом, перенесшим ленинградскую блокаду; вокруг него группировались поклонники «Зенита» (в Норильске жило и живет много инженеров и рабочих с берегов Невы). Были в Норильске и сторонники тбилисского «Динамо», не стоило удивляться тому, что они собирались в доме директора городской школы-интерната Карло Цамалаидзе. Памяти норильских ревнителей футбола могли бы позавидовать историки, а точности подсчетов — чиновные статистики, умевшие переиначивать государственные показатели на нужный «для данной политической обстановки» лад. Игру не переиначишь — гол есть гол, а очко — очко, попробуй соврать, улучшить результаты родной команды, засмеют и ославят на весь город. Мне показывали таблицы всесоюзных розыгрышей разных лет, вырезки из газет и журналов, альбомы фотографий, программки, которые привозились с Большой земли. В Норильске можно очень мало играть в футбол, но зато — многой преданно его любить.

В «не более теплом» Серове встретился с приверженцами московского армейского клуба и «Динамо»; в Екатеринбурге же довольно большая группа молодых и не очень молодых людей делила симпатии между местным «Уралмашем» и московским «Торпедо». А киевским и тбилисским динамовцам, выигравшим европейские кубки, было бы интересно узнать, сколько у них друзей в далеком Владивостоке.

Как не вспомнить именно в этом месте повествования о двух совершенно фантастических футбольных фанатах, знакомство с которыми произвело неизгладимое, иначе не скажешь! впечатление. Хотя с первым из них, к сожалению, знакомство оказалось заочным.

* * *

Задавшись целью описать подвиг Василия Захребова, я не представлял еще, как трудно будет это сделать. Слова, приходившие на ум, казались застиранными, не способными даже отдаленно передать восхищение выдумкой и мастерством, которые он проявил в дни Токийской Олимпиады.

Японию трудно удивить, она сама привыкла удивлять мир. Нашему славному земляку это удалось. Имя его бросалось в глаза на дальних подступах к знаменитому отелю «Отани», затмевая выбитое на скромной бронзовой пластинке имя архитектора, создателя неподражаемого высотного здания.

У Захребова была своя высота. Великая цель рождала великую энергию. Перед его глазами были, надо думать, воодушевляющие примеры. Пожилой француз, переплывший в одиночку на утлом челне Атлантический и Тихий океаны. Итальянец, поднявшийся без кислородной подушки на одну из величайших вершин земли. Индус, пролежавший во имя славного учения йогов чуть ли не весь день без воздуха в стеклянном склепе. Все они как бы бросали вызов Василию: «Ну, а ты, ты-то на что способен?». Он знал, что рано или поздно придет его час. Готовился к нему еще в родных краях. Можно, не перенапрягая воображения, представить, как учился он лазить по высоченным столбам с помощью рук и ног, укрепив за спиной миниатюрный распылитель.

В его распоряжении были считанные часы: создавать свой шедевр он мог только ночью. Подобно Микеланджело, расписывавшему потолок Сикстинской капеллы при неверном свете факела, он старался представить, как заиграет его произведение днем.

…Давно выбран объект — флагшток высотой метров пятнадцать. Наступает рассвет десятого дня октября 1964 года. У флагштока замедляют ход машины. Удивленно вскидывают головы полицейские: что за странная надпись сползаете его верхушки?

Около восьми утра, подъезжая к отелю «Отани», я увидел, как полицейский, забравшись в лукошко подъемника, пытался замазать длинной кистью два десятка русских знаков.

На столбе было написано: «Вася Захребов. «Спартак»». Вот только восклицательный знак дорисовать Васе не удалось. То ли ему изменили силы. То ли его стащили полицейские. Во всяком случае, столь необходимая для полного эффекта точка отсутствовала.

Поклонники «Спартака» новой генерации! Забудьте хотя бы на время все прочие заботы, бросьте всероссийский клич: «Ищем Василия Захребова!». Ваши филиалы есть в разных городах, а фамилия «Захребов» встречается не так уж часто. Попробуйте, а вдруг удастся разыскать человека, которому сегодня наверняка за шестьдесят.

Пусть он поделится опытом и расскажет вам, как можно молча на весь мир демонстрировать преданность любимой команде. И одновременно портить жизнь стражам порядка.

Большая просьба: разыщите пенсионера Василия Захребова, обязательно пригласите на встречу с ним и меня.

В Токио повидаться, к сожалению, не удалось.

— Какой симпатичный человек драматург Гольдфельд, — сказал мне давним осенним днем прозаик Гусейн Наджафов, потерявший на войне руку, но не способность весело воспринимать жизнь. — Вчера на станции я долго ждал автобус, Владимир Александрович увидел меня, развернулся на своих «Жигулях», довез до Переделкина… Я дал ему большое яблоко, он заметил, что плата слишком велика, вынул из бардачка яблоко поменьше, протянул мне: «Это вам сдача». Знаешь, как радуюсь, когда таких встречаю людей, ведь мы не были знакомы.

— Гусейн, дорогой, ну что за привычка составлять мнение о человеке с первого взгляда. Если хочешь, давай на пари: сегодня вечером ты резко изменишь свое представление о нем.

— Я? Ни за что! Ставлю бутылку «Гек-Геля».

— А я — бутылку «Енисели». Только небольшое условие: ты обещаешь ровно без одной минуты семь выполнить мою пустяковую просьбу. Согласен? Тогда встречаемся в холле у телевизора.

Владимир Александрович мой давний добрый знакомый, уже не первый год наши семьи снимают на лето соседние дачи, одно его хобби мне известно слишком хорошо. Я был абсолютно уверен в том, что выиграю пари.

… В семь вечера по второй программе передавался репортаж о матче «Спартак» — «Торпедо». За десять минут до начала Гольдфельд с комфортом расположился у экрана, сделав вид, что соседние кресла заняты, чтобы на них случайно не уселись один шамкающий критик и один болтливый поэт, демонстративные почитатели «Торпедо». Ушел в себя, приготовился ловить кайф.

Без одной минуты семь я тихо попросил Гусейна подойти к телевизору, извиниться перед публикой и сказать, что по другой программе идет «Ленинский университет миллионов», и что ему крайне необходимо эту передачу посмотреть, потому что во вторник у него экзамен в Академии общественных наук.

— О чем ты говоришь, при чем Академия, при чем экзамен, что за ерунду мелешь? — всей душой возмутился, правда, негромко, один из самых правдивых граждан, каких я только знал.

— Гусейн, ты обещал.

Испугавшись, что ему придется провести вечер в одиночку (а наедине с самим собой он никогда не пил), Наджафов через силу поднялся и двинулся к телевизору.

Почему я позволил себе, прямо сказать, малопочтенную шутку?

За несколько дней до того осанистый и ироничный драматург подсел ко мне и в присутствии шамкающего критика завел разговор о том, что его доблестный «Спартак» без особых усилий намылит шею автозаводским иждивенцам и популярно объяснил, почему все другие варианты исключаются. Бросив на Гольдфельда испепеляющий взгляд, критик демонстративно поднялся, бросив на ходу:

— Слишком много развелось знатоков. Слушать противно.

Мой товарищ сделал вид, что пропустил реплику мимо ушей. Этот разговор я и вспомнил, когда предложил Гусейну пари.

…Вообще-то Владимир Александрович не без основания считал себя знатоком спорта. Только иногда слишком уж оригинально откликался на некоторые события и корректировал их по-своему. Иногда подсаживался к телевизору посмотреть на хоккеистов ЦСКА. В этой команде выступал хороший игрок Брежнев. Но стоило тому дать неточный пас или проиграть единоборство, наш ценитель не отказывал себе в удовольствии сокрушенно произнести:

— Какое все же недоразумение, этот Брежнев, давно пора менять, а его все держат и терпят.

Что поделать, таковы уж были образцы юмора поры блаженных сновидений.

Если говорить по правде, Владимир Александрович не слишком чтил хоккей, называя его игрой носорогов. Другое дело — футбол и его неповторимый «Спартак». Основных и запасных игроков этой команды он знал и уважал куда больше, чем основных и запасных членов Политбюро. Каждый матч «Спартака» был его праздником. В такие дни он не принимал гостей и не ходил в гости, не выступал на семинарах молодых драматургов, а однажды опоздал на свою премьеру.

Итак, вот-вот начнется матч с «Торпедо». «Спартак», без сомнения, выиграет и вернет себе лидерство. Но за минуту до начала репортажа к ящику подходит черноволосый однорукий писатель и, для вида извинившись, нагло, бессовестно, возмутительно просит переключить телевизор на другую программу. По лицу Гольдфельда расплываются протуберанцы. Он вскакивает с места и в сердцах восклицает:

— Какой, к чертовой бабушке, университет миллионов! Уберите отсюда этого него… этого наха… Иначе я за себя не отвечаю!

— Гусейн, ты проиграл пари! — выкрикиваю я в ту же секунду.

…Две бутылки коньяка мы втроем ликвидировали без труда: «Спартак» выиграл.

Часть одиннадцатая 
Дорогие силуэты

Вспоминая Вадима Синявского. — Запрет. — Фигурка мексиканца, выпускающего струю. — Вратарь из Покровска по имени Лев Кассиль.

Слово о Вадиме Синявском

Он умел владеть собой в невероятных переделках, которые уготовила ему судьба военного радиокорреспондента — на передовой, под градом пуль, и в госпитале, под скальпелем окулиста.

Он умел владеть вниманием миллионов слушателей, рассказывая им о футболе, который стал после войны главным пристрастием и отдушиной исстрадавшейся страны.

Он умел владеть темой, ибо знал футболистов не хуже, чем их тренеры, а тренеров — не хуже, чем их игроки, футбол не имел от него своих тайн; виктории родных команд, как и их конфузии, воспринимал с одинаковым достоинством мудреца, знающего преходящесть и тех, и других.

А еще он умел владеть словом. Его речь была чиста и прозрачна, как ключевая вода, образам, которые он описывал, а порой и сочинял, мог бы позавидовать мастер художественного слова Ираклий Андронников. Он никогда не сказал бы: «Зидан хотел перебросить вратаря», «Камачо, скрипя сердцем, заменил травмированного хавбека», «в случае ничьи словенцы выбывали из розыгрыша», и он бы провалился сквозь землю от стыда, услышав: «Суть да дело в том, что четвертый мяч Клюйверта записали как автогол на имя югославского защитника Говедарицы».

Звали его Вадим Синявский. Тот, кто не слушал его, имеет лишь отдаленное представление о том, что такое искусство спортивного репортажа. Ему подражали, за ним шли Николай Озеров, Котэ Махарадзе, Владимир Перетурин, Владимир Маслаченко, у каждого из них была своя манера, но у представителей нового поколения стиль постепенно размывается. Обогащенные (не перенасыщенные л и?) невероятным потоком информации порой становятся неплохими спортивными пересказчиками, рецензентами — куда реже. Это хорошо, что в футбол приходят все больше и больше журналистов, жаль только, что они становятся похожими друг на друга. Хотел бы напомнить, что их профессия, сугубо индивидуальная сама по себе, такой похожести не выносит (это подтверждают своим стилем Виктор Гусев, Александр Елагин, Василий Уткин).

Чтобы сделать себе имя, Вадиму Синявскому понадобились долгие годы.

После многих встреч и бесед с незаурядным этим человеком я пришел к убеждению, что он, умеющий так живо рассказывать, не любит писать, и к немногим своим литературным произведениям относится с плохо скрываемой иронией.

Как-то он бесхитростно заметил:

— Для того, чтобы передать на бумаге мысль, брошенную в эфир, надо потерять раз в десять больше времени, потом эту мысль приглаживать, жонглировать словами… Нет, то, что родилось мгновенно, под свежим впечатлением, оно искренней и правдивей.

Произнеся эту небесспорную тираду, Вадим Святославович глянул на меня с хитрецой, как бы призывая: «Попробуйте поспорить со мной, не убедите».

Слов нет, микрофон куда более созвучен нашему времени (делу — часы, размышлениям — минуты), чем самая совершенная авторучка, восходящая к гусиному перу. Не случайно один за другим выходят тома, доверительно нашептанные диктофонам. Ведь мог же научиться. Не захотел.

Свою книгу так и не создал. И очень жаль.

* * *

Вадим Святославович был свидетелем и «радиописцем» четырех с лишним десятилетий отечественного спорта.

Проведя в 1920 году первый радиорепортаж о встрече футбольных команд Москвы и Украины, он стал основоположником неведомого и такого увлекательного жанра. Перед войной в каждом доме была своя радиоточка, приятный, с легкой хрипотцой голос Синявского был знаком «от Москвы до самых до окраин». После войны он вел свои динамичные и искренние — без псевдопатриотических восклицаний — репортажи с разных Олимпийских игр и футбольных соревнований. У него был острый глаз, именно так: один только острый глаз, но он охватывал им события, которые не углядеть и четырьмя глазами (начало семидесятых годов было отмечено несколькими «парными репортажами», эксперимент оказался достаточно скучным, от него отказались, быть может, слишком торопливо, следовало бы попрактиковаться еще).

… Война застала его в Киеве.

— Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года здесь открывался республиканский стадион, и я должен был вести репортаж о матче. Но в тот день не довелось произнести слов: «Говорит Киев». Пришлось ждать два года и четыре с половиной месяца, когда мне выпало счастье рассказывать об освобождении столицы Украины.

1 марта 1942 года, ведя репортаж из осажденного Севастополя, он был тяжело ранен (осколок прошел через глаз в голову)… После операции ему предложили эвакуироваться на Большую землю, там бы за него взялись искуснейшие врачи, а он и мысли не мог допустить покинуть израненный, измученный, державшийся из последних сил Севастополь. Сам израненный, измученный, державшийся из последних сил, он защищал город, с которым сроднился навеки.

А день 6 ноября того же сорок второго года застал его в Сталинграде. В канун двадцать пятой годовщины Октябрьской революции берлинское радио известило мир о новой грандиозной победе германского оружия: «Сталинград взят, и фюрер распорядился провести в поверженной твердыне, носящей имя Сталина, парад немецких войск».

Вадим Святославович вспоминал:

— Вечером шестого я, военный корреспондент московского радио, был приглашен на торжественное заседание Сталинградского горсовета. Прямо на заседании, вырывая из блокнота листки, исписанные телеграфным стилем, передавал их своим помощникам-операторам. Закончилась торжественная часть, и меня пригласило командование:

— Очень важно, чтобы о сегодняшнем собрании узнали и Москва, и мир. Когда будет готов отчет, дайте знать, мы обеспечим прямую линию.

В этот момент кто-то включил приемник. Помню как радостно забилось сердце, когда услышал: «Говорит Москва. Передаем только что полученный по телеграфу репортаж нашего военного корреспондента майора Вадима Синявского о торжественном заседании Сталинградского горисполкома, посвященном 25-й годовщине Великого Октября». Ко мне подходили генералы, поздравляли… В тот день я, как любит говорить мой друг и коллега Коля Стор, «немножко много выпил». Кажется, имел на это право.

Прежде чем написать следующую фразу, долго думал: а имею ли я право сказать о том, что знаю, не принижу ли светлую память о дорогом мне человеке? Да разве выкинешь из грустной этой песни слово? Не в тот ли праздничный сталинградский день, когда сладостно билось сердце, и укрепилась истинно русская привычка отмечать радостные и горестные события с чаркой в руке? Радость умножалась, горести утихали… Все любили Синявского, все считали зачесть «посидеть с ним». Он умел пить и никогда не пьянел. Было одно-единственное исключение — тот ноябрьский день сорок второго в Сталинграде.

Вместе с другим замечательным военным корреспондентом Николаем Павловичем Стором Синявский был очевидцем пленения фельдмаршала фон Паулюса и сумел записать на пленку его допрос. Не было в мире радиостанции, которая не передала бы тот исторической важности репортаж.

Он начал войну в Москве, ведя радиорассказ о параде войск на Красной площади 7 ноября 1941 года и участвовал в первых бомбежках Берлина, был свидетелем прорыва Ленинградской блокады, участвовал в боях на Курской дуге и одним из первых журналистов ворвался в горевший Киев.

— А осенью сорок четвертого года меня вызвали с фронта в Москву. Я прилетел и услышал: «Победа близка, и наш футбольный Кубок — одно из доказательств тому. Вам поручается провести радиорепортажи о полуфиналах и финале».

Я подумал тогда: «Вот что такое в наши дни футбол». Наверное, буду помнить финальный матч не меньше, чем зенитовцы, выигравшие Кубок, чем Дмитрий Шостакович, написавший трогательный рассказ о победе земляков-ленинградцев. Для меня же та игра стала переломным жизненным событием. Я снова становился футбольным — понимаете, что это значит? — футбольным комментатором… после того, как повидал столько смертей и горя… это было, эх, если бы только мог сказать, что это было… иногда так трудно найти одно-единственное, все выражающее слово.

— Мне кажется, что некоторые ваши молодые коллеги не испытывают подобных затруднений… у них готовый набор на все случаи футбольной жизни, берут оттуда то, что ближе и не надо напрягать память.

— Да, об этом мы часто говорим молодым. Искусство комментатора — нелегкое искусство. Искусство рассказчика — полегче. У нас немало телерассказчиков, которые добросовестно вешают о том, что зритель сам видит на экране. Надо иметь, а точнее — заслужить право сказать о том или ином эпизоде борьбы, о том или ином игроке: «я думаю», «мне кажется», «мне не нравится это потому, что». Надо хорошо знать не только технику и тактику, но и психологию футбола… Результат любой игры известен всем, а как шла к нему команда — лишь немногим. Нелегкое это дело — постигать такого рода тайны, но и заманчивое до невозможности. Короче говоря, иметь свою точку зрения, порой отличную от всеобщей, растиражированной, дано лишь журналисту, постигшему футбол от альфы до омеги. Появляются первые проблески: новые имена, с которыми приятно работать и которым хочется помогать.

…Все хорошее, что есть сегодня на спортивном радио и телевидении — от него, Вадима Синявского.

История одного исчезновения

Спортивная сфера социалистических времен с ее установившимися нравами, жесткой аппаратно-бюрократической конкуренцией не выносила людей честных, имеющих представление о достоинстве и презирающих лизоблюдство. Эта сфера или выталкивала их безжалостно — и навсегда, или, что гораздо прискорбнее, переиначивала на свой лад. Многие из них могли в конце концов сказать о себе словами Санчо Панса: «Меня так много колотили, что я хорошо понял, где мое место».

В организации спортивного дела не просто отражались — многократно увеличивались пороки застойных лет. Выдвижение не по уму, а по угодливости. Всесильная вера в силу приказа и постановления. Патологическая боязнь критики. И въевшаяся в плоть и в кровь привычка оправдывать беззаконные действия ссылками на государственные интересы. Когда-то написал мне олимпийский чемпион-гребец Александр Сасс: «Если бы я в молодые годы мог представить, сколько унижений и пресмыкательств будет суждено мне претерпеть, ни за что бы не встал на этот путь. Потому-то и делаю все, чтобы отвратить сына от спорта».

Вспомнить, что стало с первоклассным журналистом, осмелившимся написать о том, какие корни пустили в спорте ложь, лицемерие и ханжество, помогла одна газетная публикация, относящаяся к январю 1990 года. Называлась она «Играют руководители» и принадлежала перу Аркадия Гали некого. Того самого Галинского, которого хорошо знали читатели и телезрители в семидесятые годы и который исчез на два десятилетия и с газетных полос, и с телеэкрана.

Что же предшествовало грустному (драматическому не точнее ли?) исчезновению? Так много предательства увидел офицер, прошедший войну, кавалер боевых орденов, что сердце приказало: хватит, уйди! Оказалось, одно дело поднимать в атаку солдат на огрызающегося пулеметным огнем врага, а другое — выступить уже в мирные годы против невидимого противника-соотечественника, задавшегося целью лишить тебя права делать то, во имя чего ты и жил и воевал, — говорить правду.

Статья Галинского, опубликованная в девяностом году, посвящалась высокопоставленным пройдохам от спорта, которые заранее расписывали результаты игр в чемпионате страны по футболу: кто у кого должен выиграть, кто кому — и с каким счетом — проиграть. Читатели удивились, но возмутились не очень, ибо пресса каждый день преподносила куда более серьезные факты подтасовок. И никто не думал об авторе как о злонамеренном журналисте, решившем подорвать основы отечественного спорта, а заодно и основы государства.

Но именно так говорили и писали об Аркадии Романовиче в начале семидесятых годов после того как «Советская культура» поместила его статью «Странные игры» — об около футбольных бесчинствах и махинациях. В редакцию спортивного журнала, где работал Галинский, приехал председатель Всесоюзного Комитета по делам физкультуры и спорта. И дал гневную отповедь журналисту, назвав его Солженицыным советского футбола. Руководители журнала осуждающе качали головами и старались, как могли, заверить глубокоуважаемого председателя, что они всей своей деятельностью оправдают оказанное им доверие и постараются перевоспитать заблудшего обозревателя. Но скоро на их головы свалилась новая неприятность: в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга Галинского о футболе, в которой он, вместо того, чтобы признать допущенные ошибки, продолжал гнуть свою линию, оберегая любимый футбол от разъедающих его язв.

Редактор «Советского спорта» получил указание разоблачить происки неугомонного журналиста, статья была выдержана в стиле «1937», в том же стиле работала комиссия, в которую не постыдились войти один гроссмейстер и два достаточно известных журналиста; комиссии было вменено в обязанность собрать компрометирующие материалы и доложить о них на партийном собрании — раз — и на общественном разносе (так мыслилось «литературное обсуждение») в издательстве «Молодая гвардия» — два. В биографии Галинского ничего кроме хорошего разыскать не удалось, комиссия было приуныла, но тот, кто направлял ее усилия и поиски, находчиво предложил формулировку, которая и вошла в справку. Выглядела она так: «Галинский нападает на линию, проводимую государственной организацией — Комитетом по делам физкультуры и спорта при Совете Министров Союза Советских Социалистических Республик. Комитет руководствуется во всей своей деятельности указаниями Центрального Комитета партии. Следовательно, Галинский занимается антипартийной деятельностью, не совместимой со званием советского журналиста». Были выделены и три оратора для выступления в издательстве «Молодая гвардия». Один бодро заявил:

— Товарищи, как вы все хорошо знаете, футбол, которому посвящена обсуждаемая сегодня книга, стал подлинно народной игрой. Но вместо того, чтобы создать произведение, которое пробуждало бы у молодых людей тягу к этой замечательной игре, автор задался целью дискредитировать и сам футбол, и тех, кто ему служит. Нужна ли молодежи подобная спортивная литература? Я думаю, что ответ может быть однозначным. Тут товарищи, сидящие в зале, просят меня подтвердить свое выступление фактами и опровергнуть то, что я считаю неверным. Но тогда мы займемся частностями. Я же говорю об общем впечатлении о книге.

Другой оратор известил аудиторию о том, сколько раз встречается в книге местоимение «я», но ожидаемых возгласов одобрения не услышал, стушевался и сел на место.

Третий же заметил, что портрет на обложке свидетельствует о нескромности Галинского. В ответ же на реплику с места о том, что все книги серии «Спорт и личность» выходят с портретами авторов на обложке, находчиво заявил, что вся серия его не интересует, он ведет речь о конкретном произведении.

Четыре писателя, выступившие на обсуждении книги, в том числе Константин Симонов, дали ей иную оценку. Но предыдущие ораторы представляли государственную организацию. А кого литераторы? Только самих себя. Поэтому в верха ушла справка, подписанная тремя первыми ораторами, в которой говорилось: «произведение признано вредным».

Удивительно ли, что после этого из «Юности» сняли уже набранную статью Галинского? Что «вредного автора» сразу же перестал печатать «Советский спорт», которому тот отдал многие годы? Что главный редактор журнала «Физкультура и спорт» подписал приказ об увольнении Аркадия Галинского с формулировкой, продиктованной Спорткомитетом?

В знак протеста два писателя — Александр Межиров и Юрий Трифонов — вышли из состава редколлегии журнала. Галинский же, понимая несусветность возведенного па него поклепа, обратился в суд.

Рассказывал Александр Межиров:

— Юрист, представлявший издательство «Физкультура и спорт», сделал одно характерное для того времени заявление. Процесс, мол, носит политический характер, а потому должен проходить при закрытых дверях. Я спросил: почему политический? И он ответил уже знакомой мне формулировкой: «Комитет по делам физической культуры руководствуется во всей своей деятельности указаниями партии, и тот, кто выступает печатно против линии Комитета, выступает против линии партии».

Глупее ничего придумать было нельзя, — продолжал Межиров, — но судья, посовещавшись с народными заседателями, удовлетворила просьбу адвоката. Я очень плохо подумал о женщине-судье; только много лет спустя, уже после того, как она перешла на пенсию, узнал, как перед началом процесса давили на нее, как право телефонное брало верх над всеми другими правами. Я сказал тогда на процессе, что не покину зал, что я фронтовик, имею ранения и боевой орден и останусь для того, чтобы защитить такого же фронтовика. Судьям предстояло или отменить заседание, или согласиться со мной. Они выбрали второе. Тогда защитник начал допрашивать меня: какими соображениями я руководствуюсь, идя на поводу у очернителя нашего спорта, а значит — всей нашей социалистической действительности, догадываюсь ли, что ждет меня, если о моем вызывающем поведении будет извещено руководство союза писателей? Одним словом, пробовал застращать. Я знал, что до революции этот гражданин работал помощником присяжного поверенного, и хотел спросить, было бы мыслимо подобное дело в дни его юридической молодости, но потом решил, что разговаривать с таким человеком значит унижать себя, о чем в максимально вежливой форме известил судью. Та снова пошепталась с заседателями и сказала, что свои вопросы защитник будет передавать ей, а она уже — мне. Началась комедия. Показалось, что народные заседатели были почему-то перепуганы. Потом я узнал, что еще до начала заседания они с интересом прочитали книгу Галинского и попросили подарить ее с дарственными надписями. Теперь заседатели грустно размышляли о том, что случится с ними, если всплывет тайна. Но Галинский, естественно, не выдал ее.

Очень скоро стало ясно, что результат суда предрешен заранее, иск Галинского был отклонен. И он… Вы лучше меня знаете , как поступил после этого он.

Галинский ушел из журналистики, но разве кого-то мучил вопрос, что потеряла она при этом? Замкнулся, прервал многие товарищеские связи. Растил дочь, потом внука. И писал книгу. Пытаясь найти ответ на вопрос: что это была за жизнь?

…Он оставил о себе добрую, очень добрую память.

Михаил и Давид

В середине восьмидесятых годов «Советский спорт» опубликовал симпатичный футбольный очерк молодого журналиста Давида Какабадзе, и в тот же день я отправил в Тбилиси телеграмму: «Поздравляю, дорогой Давид. Представляю, как порадовался бы мой добрый друг незабвенный Михаил. Желаю тебе быть верным памяти отца, олицетворявшего талант, достоинство и честь».

…С Михаилом Какабадзе, редактором спортивной газеты «Лело», я был знаком много лет. Его приход резко изменил облик газеты, она стала живее, оперативнее, острее, все увеличивая и увеличивая тираж. Мы довольно часто встречались в Тбилиси и Москве, а всего лучше узнавал я Мишу за границей, где наш «советский человек» высвечивался быстро, как во хмелю.

В дни мексиканского чемпионата мира 1970 года журналистам дарили сувениры, в очереди к киоску надо было простоять минут десять. Такого испытания Мише не могла позволить его дворянская душа. Но тут я увидел среди подарков крохотную фигурку мексиканца в национальном наряде. Нажимаешь на резиновое сомбреро, и симпатяга выпускает длинную, в несколько метров струю. Я знал, что случилось незадолго до того в Тбилиси, потому-то, выстояв очередь, передал фигурку Какабадзе:

— Пусть этот малыш научит тебя как относиться к превратностям редакторской жизни. — И нажал на сомбреро.

— Спасибо, а себе-то ты хоть оставил? Писательская жизнь грузина в Москве многим ли легче?

— Оставил, оставил, — соврал я.

…В «Лело» был опубликован отчет о футбольном матче тбилисского «Динамо» и ереванского «Арарата»; между строк хранители немеркнущих интернациональных традиций обнаружили немыслимую крамолу: «Хозяева поля возвышались в этом матче над гостями, как Казбек над Арагацем». Невинное шутливое сравнение вызвало возмущение партаппаратчиков. В досье на редактора Какабадзе появился новый листок, приложенный к сигналу из Рустави. Некий стукач докладывал: «Во время встречи с читателями у Какабадзе спросили: «В наших газетах часто пишут о капиталистических кровопийцах. Вы бывали в разных странах, не могли бы рассказать нам, как они выглядят?». Вместо того, чтобы дать политически взвешенный ответ, Какабадзе заявил: «Однажды в Париже на автобусной остановке ко мне сзади подошел немолодой гражданин и неожиданно впился зубами в шею, начав высасывать кровь. Я сказал ему: «Пойди прочь, империалистический негодяй!» Поняв, что его разоблачили, вампир стыдливо поклонился и тотчас скрылся из виду». Так издевательски редактор «Лело» извратил перед широкой аудиторией представления о нравах буржуазного общества».

* * *

Сына Михаила Давида я помню еще маленьким. Наши семьи ехали в соседних купе из Тбилиси в Москву. В моем родном Харагоули Дато подарили длинную ветвь, к которой были привязаны сочные красные и желтые черешни.

— Папа, посмотри, какая иллюминация, — восхищенно произнес малыш.

Я спросил его:

— Ты это где-нибудь слышал — про иллюминацию?

— Не-е-т.

— Придумал сам?

— Да, а что?

— Вот тебе в награду чурчхела. Старайся чаще придумывать такие вещи.

* * *

После возвращения из Мексики Михаила ждала в родном краю неприятность. Он об этом догадывался, но вида не показывал, являя истинно грузинскую способность не терять оптимизма в крутые периоды жизни. Озорной, очень близкий мне характер давнего друга проявился водной истории, которую я не могу не вспомнить.

* * *

Было господину Лопесу под шестьдесят. Приехал он на футбольный чемпионат в Мексику из Эквадора и рекомендовал себя президентом ассоциации независимых поэтов.

— Скажи, Саша, — простодушно поинтересовался Какабадзе, — а может ли быть зависимый поэт?

— Еще как, взгляни хотя бы на список членов союза писателей СССР.

— Убедил, — с ходу врубился Миша.

На лице Лопеса была написана гордыня. Он считал, что все радости и прелести этого мира должны принадлежать ему одному. Едва мы сели в автобус, который должен был одним махом зашвырнуть нас за четыреста километров в горы, «серебряную столицу» Таско, Лопес попросил журналиста и поэта Игоря Тарабрина освободить для него переднее место, и пока поднимались ослепительные хостесы, отобранные на конкурсах в Европе и обеих Америках, оценивающе разглядывал их, прикидывая, кого пригласить на соседнее место. Наконец, сделав выбор, полуобернулся к интернациональной команде журналистов.

— Господа, прошу помнить, что эти два места до конца нашего пребывания в Мексике будут принадлежать мне и несравненной Терезе.

С этими словами эквадорец непринужденно положил руку на точеное плечо Терезы, та заученно улыбнулась в ответ.

— Готов на пари, — флегматично произнес Миша Какабадзе, — старикашка рассказывает ей, какой он знаменитый поэт.

— Сейчас проверим, — отозвался Игорь, не поленился, поднялся с места и направился к Терезе. Вообще-то Игорь прекрасно владеет немецким, но когда заставляют обстоятельства, он может вполне сносно изъясняться по меньшей мере на половине существующих в мире языков. Сейчас обстоятельства заставляли; сделав над собой небольшое усилие, он спросил у Терезы, догадывается ли она, кто сидит рядом с ней?

— О да, конечно, — тотчас ответила она. — Президент поэтов, давно-давно мечтала познакомиться с настоящим поэтом, — опустив ресницы, она медленно подняла их и бросила восхищенный взгляд на соседа. Тот принял этот знак как нечто легко объяснимое.

Чувствовалось по всему, что дон Лопес проводил лучшие годы своей жизни в отрыве от широких масс, не догадываясь, что кроется за опасным этим отрывом и к каким печальным последствиям он в конце концов приводит.

Старикашка писал без передыха все четыреста километров, и если сложить в одну линию строки, вышедшие из-под его Вдохновенного пера, то она не многим уступила бы длине нашего рейса.

— Теперь ты понимаешь, что значит: призвал к священной жертве Аполлон? — спросил Миша у Игоря.

— Теперь только и начал понимать, сидит и строчит, даже в окно не глянет, вот это усидчивость, — откликнулся Игорь, считавший плодотворным месяц, когда ему удавалось написать восемь поэтических строк.

Ни тот, ни другой, однако, не догадывался, кто станет настоящей жертвой творческого экстаза.

Обычно пишут так: «Мы завершили долгое путешествие усталые, но довольные». Про нас точнее было бы сказать: «усталые, но голодные». За все время не было ни одной остановки, позавтракали мы ни свет, ни заря, поэтому души враз просветлели, когда нас призвали к шикарно накрытому столу. Хостесы, на приглашение которых не поскупился оргкомитет чемпионата, должны были скрашивать дни полные тревог как «пишущей», так и «электронной» братии; теперь они помогали нанести последние штрихи на натюрморт, тянувшийся из одного конца обширного стол а до другого.

Едва наполнили вином бокалы, едва застучали ножи и вилки, дон Лопес попросил слова. Он сидел, по-наполеоновски сложив руки, перед ним лежал блокнот… Предчувствие какой-то беды повисло под резным потолком с хрустальными люстрами. Глаза эквадорца излучали холодный блеск и как бы говорили: «Мне жаль вас, думающих только о пище и так прискорбно забывающих о пище духовной, сейчас вам дадут прильнуть к волшебной кринице, умолкните и слушайте! И передайте потомкам все, что посчастливится услышать в сокровенную эту минуту».

— Господа, — произнес громовым голосом, так плохо вязавшимся с хилой его фигурой, дон Лопес. — Пока вы любовались райской природой Мексики, безусловно, одного из чарующих уголков земли, я писал поэму, посвященную нашей несравненной Терезе. Сейчас я вам ее прочитаю…

— Всю? — спросил слегка дрогнувшим голосом Какабадзе.

— Я не понимаю вашего вопроса, да, всю. И прошу подойти

ко мне очаровательную Терезу. А вас, господа, встать. Потому что стих мой о Юной Деве. Таким стихам воспитанная публика внемлет стоя.

Приглушенный ропот отчаяния пронесся из конца в коней зала. Делать было нечего. Мы встали.

— Пожалуйста, постарайтесь не пропустить ни одного слова, — попросил Миша переводчика, стоявшего между нами.

— Вы серьезно? — спросил тот, скривив рот.

— Вполне.

Дон Лопес начал читать, отчаянно жестикулируя и подвывая на самых патетических с его точки зрения местах.

Переводчик, стараясь не отстать от него, шептал:

— О райский день, о день блаженства. Благодарю тебя зато, что ты послал моей душе, душе мятежной и уставшей минуты трепетного счастья. Зовется счастие Терезой. Казалось мне, я видел все — людскую низость и коварство, сердца изъеденные молью, глаза завистников, не чтящих моих стихов крылатую упругость…

— Неужели на самом деле встречались люди, неспособные оценить эту самую, как ее, крылатую упругость? — спросил Миша у переводчика.

— Увы, увы, находились, недостойные, — одними только губами ответил тот.

Но и это легкое сотрясение воздуха уловило чуткое поэтическое ухо эквадорца. Оторвавшись от блокнота, он бросил уничтожающий взгляд в сторону Миши.

— Не буду, небом клянусь больше не буду, — молитвенно сложил Какабадзе руки на груди.

Слегка отпив воды, Лопес перевернул страницу. Мы продолжали стоять.

Я вспомнил услышанное когда-то давно: дирижеры живут долго, потому что всем своим существом ощущают благоговение понимающей и сопереживающей аудитории… Эти флюиды благожелательности, мол, и есть главный источник не только дирижерского, но и всякого творческого долголетия.

Если бы дону Лопесу был о дано ощутить наши флюиды, он, без сомнения, рухнул бы, как подкошенный, не дойдя до второй главы. Но он продолжал преспокойно читать, и я понял, сколь надуманна та самая теорейка про дирижеров.

— Казалось мне, я видел все, — продолжал вслед за поэтом переводчик. — И еще три раза подряд та же самая ахинея, — добавил толмач от себя. — Повторяется старикашка.

— А вот тебя я не видал, когда ж увидел, просиял и понял как прекрасен мир… Вас ждет изысканнейший пир, так наполняйте ваши чревы, со мной же будет дама черви со звонким именем Тереза.

С этими словами дон Лопес смачно поцеловал хостесу, предварительно известив онемевшую аудиторию:

— Конец первой главы, сейчас я познакомлю вас со второй.

— Сколько всего будет глав? — раздался голос из дальнего конца стола.

— Девятнадцать, по числу лет обворожительной Терезы.

— Может быть, не все сразу, может быть, вы нам продлите удовольствие? Завтра и послезавтра…

— Не надо откладывать, достопочтенный оппонент, назавтра то, что можно сделать сегодня, — находчиво парировал поэт.

— Свяжите его, — простонал Миша. — Еще немного, и я за себя не отвечаю.

Старший официант обратился к самому старшему официанту:

— Что будем делать? Давно пора подавать вторые блюда. Они остынут…

Тот только беспомощно развел руками.

…Когда через неделю предложили совершить путешествие в Куэрнаваку, мы дружно спросили, будет ли с нами дон Лопес. Нас клятвенно заверили, что нет, не будет, президенту предложена особая, индивидуальная, так сказать, программа времяпрепровождения. Мы облегченно вздохнули, но вдруг, о ужас, в последний момент появился сияющий эквадорец. Он решил поменять планы, ибо узнал, что сопровождать нас будет несравненная Эмилия, которой задумал посвятить очередную свою поэму. Мы бросились было к дверям, но те уже были закрыты, автобус набирал ход.

Еще через неделю была объявлена поездка в Гвадалахару. Но туда дон Лопес поехал уже один. Он ничего не понимал. Мир рушился в его глазах.

Мы уже были подготовлены к превратностям судьбы, и поэтому гол в наши ворота, засчитанный судьей-разгильдяем после того как уругвайцы подали мяч из-за пределов поля, уже не отозвался в сердцах предынфарктным эхом.

Когда на бесконечных авенидах Мексики бурлил многокрасочный многоголосый поток манифестантов, приветствовавших победу «земляков-бразильцев» (открытая и восприимчивая мексиканская душа только и ждет повода что-нибудь отпраздновать), недалеко от отеля «Мари-Исабель» мы увидели стоявшего на крыше лимузина старого знакомого. В его руке был чудовищной мощности мегафон (видать, президент не поскупился на это приобретение). Размахивая правой свободной рукой, дон Лопес читал, как нам объяснили, импровизацию на бразильскую тему.

На этот раз аудитория была не столь снисходительна и воспитана, как в Таско или Куэрнаваке. Пока в сторону импровизатора летел неведомо кем припасенный помидор, Миша успел произнести:

— Это и от нашего имени.

Но уже в следующее мгновение… Никогда раньше не доводилось мне видеть столь яркого проявления поэтической находчивости — подхватив свободной рукой помидор налету и слегка потерев о штанину, эквадорец надкусил его, изобразил блаженство и громко, на всю площадь, крикнул в мегафон:

— Грацие!

После чего продолжил свое подвывание.

— Не помнишь ли, где здесь поблизости овощная лавка? — спросил Миша. — Я бы уж подобрал для него помидор.

На заключительный банкет дон Лопес пришел с огромным альбомом. На первой его странице были две цветных фотографии: поэт в обнимку с очаровательно улыбавшейся Терезой — на одной и с лучезарно улыбавшейся Эмилией — на другой.

— Господа, сеньоры, синьоры, мистеры и товаричи, я попрошу каждого из вас вписать сюда, в эти страницы на вашем родном языке отзывы о моем поэтическом творчестве… Одним словом, о том, какое неизгладимое впечатление произвели на вас мои поэмы. И обязательно адрес, чтобы мои завистники не подумали, что я написал все это сам. Прошу вас, — с этими словами эквадорец протянул альбом журналисту из ФРГ.

— С радостью… это для меня большая честь, — изобразил смущение немец. — Только не знаю, найду ли слова, чтобы выразить все, что переполняет меня.

Не почувствовав подвоха, ответствовал пиит:

— Пусть это вас не смущает. Пишите от сердца. Сердце всегда подскажет нужные слова.

Я постарался запомнить записи на языках, более или менее доступных моему воображению.

Журналист из ФРГ написал:

«Я знал всегда, что Мексика — страна чудес, и готовился к встречам с ними. Но их забило другое чудо, которое выпало счастье не только видеть, но и слышать… слышать собственными ушами. Я буду рассказывать о нем детям и завещаю им рассказывать о том чуде своим детям. Имя чуда — дон Лопес. Ему до конца дней уготовлено место в моем сердце. Да сбудутся все мои пожелания в твой адрес, несравненный посланник небес».

«И мои — тоже», — приписал англичанин и поставил в конце фразы три восклицательных знака.

«Без таких людей мир был бы сиротлив», — отозвался чехословак.

«Когда я расскажу своим соотечественникам о том, как достопочтенный дон Лопес помог мне лучше увидеть и понять мир, меня, без сомнения, засыпят вопросами: «А не собирается ли уважаемый Поэт посетить Турцию и если да, то — когда, чтобы мы могли лучше увидеть и понять мир». Помогите мне, о мудрый и несравненный, скажите, что ответить соотечественникам?» — попросил турок.

«Древняя страна басков готова распахнуть перед Вами свои объятия. Я знаю, что это будут горячие, очень горячие объятия», — заверил потомок иберов.

«Со времен Гомера, бессмертного творца «Илиады», было немало поэтов, выражавших сокровенные устремления своей эпохи. Теперь мы узнали еще одного. Пусть дон Лопес догадывается о том, что испытываю я перед разлукой с ним… понимая, что эта разлука может быть до конца моих дней. Трудно привыкнуть к этой мысли. Плачу», — написал болгарин и, пусть не поверит мне Недоверчивый, пролил самую настоящую слезу на страницу (позже я узнал, что до того как стать журналистом, болгарин несколько лет подвизался в роли трагика на провинциальной сцене).

«А я лично просто ревом реву, не находя себе места», — вывел аккуратнейшим своим почерком Миша Какабадзе. — Теперь, только теперь понял я, что есть истинное озарение».

— О, как это мило с вашей стороны, — патетически вскинул глаза к потолку дон Лопес, вглядываясь в незнакомую грузин

скую вязь. — Какой красивый шрифт, не могли бы вы дописать еще несколько слов, сделайте одолжение.

— С удовольствием, — ответил Миша и вырисовал: «Гмерто, рамдени дарткмули адамианиа ам квеханазе!» — «Боже, сколько чокнутых людей на этом свете!»

Лопес дол го жал руку Мише. И все норовил поцеловаться с ним. А Миша как-то неловко отворачивался. В конце концов эквадорец чмокнул его в затылок.

* * *

Прошло двадцать лет. Шел чемпионат 1990 года. В римском пресс-центре журналистам раздавали сувениры: часы, вечные ручки, бумажники, брелоки. Чтобы получить их, надо было бы выстоять в очереди минут десять.

Неподалеку за кофейным столиком среди немецких коллег я увидел статного молодого человека, кого-то очень мне напоминавшего. К нему подошел увешанный аппаратами, как веригами, жердина.

— Вставай, Давид, подходит очередь, которую мы тебе заняли.

— Спасибо, Ганс, я посижу и неторопливо допью кофе.

Непонимающе глянул на него жердина.

Вдруг «любитель кофе» бросил взор в мою сторону, торопливо поднялся, подошел:

— Вы — дядя Саша? Вы Александр Кикнадзе? Узнал вас, здравствуйте.

Мы обнялись.

Кивнув на очередь, я спросил Давида Какабадзе:

— Не позволяет дворянское достоинство?

Он смутился и промолчал.

— Очень хорошо, что не позволяет, — добавил я и вспомнил такой же чемпионат двадцатилетней давности, дорогого Мишу Какабадзе и маленького мексиканца в большом сомбреро.

Но Дато вспомнил не о нем.

— Я был очень благодарен вам за телеграмму, которую вы однажды прислали мне. Я… прикрепил ее над кроватью… она первой бросается мне в глаза, когда просыпаюсь. И напоминает о том, на кого я должен быть похож.

Негодный мальчишка

Много лет назад старый знакомый Мурад Мурсапов, директор детской футбольной школы, пригласил посмотреть на его команду.

Мурсалов был убежден, что в школе растут юноши, которым суждено уже в самом близком будущем вознести к небесам славу бакинского футбола. Он хорошо понимал, какие почести воздаст исстрадавшийся город тому, кто поможет несчастной команде выкарабкаться из группы, в которой она прозябала уже несколько лет.

Сборная школы блистала новенькой формой и свысока поглядывала на одиннадцать мальчишек, одетых кто во что горазд. Это была команда какого-то завокзального форпоста. Веря в легкую победу своих молодцов, Мурсалов пригласил на игру руководителей городского отдела народного образования. По рядам бесплатно разносили лимонад и бутерброды, за которые перед началом заплатил гостеприимный директор. Ему хотелось, чтобы у всех было хорошее настроение. Судил матч близкий друг директора. И этот близкий друг не засчитал первый гол, забитый в ворота школьной команды крохотным мальчишкой в выцветшей майке, сползавшей с плеч. Судья решительно подбежал к воротам и остановился в трех метрах от них, подняв руку. Это значило: офсайд, хотя никакого офсайда на самом деле не было. Мальчишка, забивший гол, грустно посмотрел на судью и ничего не сказал, только провел руками под носом и побежал к центру поля.

Первый тайм закончился со счетом два-ноль. На бедного Мурада лучше было не смотреть. Все на этом свете стало в его представлении с ног на голову. Он ничего не мог понять. Что случилось с его красивой командой? Что случилось с его надеждами? Что будет с его школой? Кому нужна футбольная школа со своей сметой и со своими штатами, если команда этой школы проигрывает какой-то совершенно неведомой дворовой команде? Наконец, кто этот негодный и быстрый форвард в майке, спадающей с плеч? Забил оба гола, которые судья уже не мог не засчитать. Черт побери, куда девались защитники ил и их вовсе нет на поле? Ну хорошо, с самого начала они могли не обращать внимания на коротышку. Но потом-то, потом должны же были понять, что вся команда почему-то играет на него и что он умеет обводить и бить по воротам. Ведь не зря же Мурсалов отрядил к воротам своего помощника и тот кричал во все горло защитникам: не давайте ему играть, этому, как его, коротышке!

В перерыве директор поспешил к своим. Вернулся на трибуну спокойный. «Сейчас все будет в порядке», — сказал не столько другим, сколько себе.

Минут за двадцать до конца поднялся со своего места и, небрежно кивнув на прощание директору школы, ушел со стадиона специально приглашенный товарищ из гороно. И еще кто-то ушел. А директор опустил голову и не смотрел на поле. И не видел, как в его ворота влетел четвертый мяч. Его, как и три предыдущих, забил все тот же маленький форвард в большой майке с чужих плеч.

Не знаю, потому ли, что проиграла школьная команда, а может быть, и подругой, более веской причине, но футбольную школу все же прикрыли, а ее директора, «не обеспечившего руководства», перевели куда-то на низовую работу.

Между прочим, тогда, на стадионе, перед расставанием он спросил меня, знаю ли я мальчишку, забившего четыре гола? Я ответил, что не знаю.

— Это сын Артема, — без особой нежности произнес Мурсалов.

И тогда кое-что стало ясно.

* * *

Был Артем Маркаров форвардом первоклассным, входил в сборную Закавказья, участвовал в нечастых в ту пору международных матчах, в Скандинавию выезжал. Не его вина, что играл он в команде средней — служил ей верой и правдой; сколько было матчей, в которых показывал он, на что способен форвард, владеющий секретом финта и умеющий видеть поле.

Ну как не вспомнить снова матч «Темпа» с ленинградским «Электриком», когда Маркаров обвел одного за другим двух или трех защитников, выманил вратаря, обвел и его, остановил мяч на самой линии ворот, положил руки на бедра и на мгновенье замер?

Шутка мастера, который только и имел право на такую шутку. Ничего подобного больше видеть не приходилось.

Мальчишке, испортившему жизнь директору футбольной школы, шел четырнадцатый год. А давали ему еще меньше, потому что Эдик не вышел ростом.

И именно потому, что он не вышел ростом, и именно потому, что ему очень хотелось стать футболистом, тренировался он куда усерднее других. Его не принимали в футбольные секции и школы как малорослого, а следовательно, малоперспективного.

Так бы и ходил он в бесперспективных, если бы в конце пятидесятых годов не приехал в Баку Борис Андреевич Аркадьев. Он считал, что сила футболиста не столько в его ногах, сколько в голове, и думающих, самобытных игроков привечал, и не спускал с них глаз, и старался внушить им убеждение, что хорошим мастером можно стать и не имея роста в сто восемьдесят сантиметров, которые пленяли и в то, и в наше время иных селекционеров.

Живет в Италии один всезнайка — футболовед по имени Ботгони. Он ведет свою особую статистику футбола. Эта статистика не в голах, а в сантиметрах и килограммах. Он задался целью вылепить идеальную фигуру футболиста и ради этого не поленился завести карточки на тысячу самых знаменитых игроков разных времен. Заложил карточки в компьютер и получил портрет «идеального футболиста»: рост метр семьдесят, вес шестьдесят девять килограммов, возраст от двадцати четырех до двадцати семи лет. Не очень дальновидные предшественники Аркадьева, которые закрывали перед Маркаровым дорогу в футбол, еще не знали, что скоро появятся Пеле, Мюллер, Гарринча, которые будут такого же роста, как Маркаров.

Б. Аркадьев писал об Э. Маркарове: «Я его заметил, когда работал тренером «Нефтяника», в одной из городских команд и сразу же увидел, что он великолепный дриблер, мастер обводки». Об одном из скромности умалчивает тренер. О том, что это он помог дриблеру стать за короткий срок ведущим игроком клуба, выступавшего в классе «А», и что только с приходом этого форварда «Нефтяник» заявил о себе на всесоюзной арене и дослужился до бронзовых медалей. Аркадьев смог не только найти и развить его талант. Он смог сделать все, чтобы этому таланту жилось уютно в коллективе, ибо сам тренер хорошо знал, какой бывает подчас несладкой жизнь самобытного человека. Немало лет спустя мудро писал Аркадьев: «Нужно, чтобы товарищи его (речь идет о солисте в футбольном ансамбле) поняли, что такая индивидуальная игра нужна для команды и не служит ради славы и аплодисментов одному солисту. Может возникнуть к нему зависть, но ей надо что-то противопоставить, в команде вообще сложные отношения».

Манерой игры младший Маркаров напоминал отца. Так же владел мячом, также выбирал место, так же чувствовал дистанцию между собой и защитником и владел таким же набором разнообразных финтов, которые помогали ему, не повторяясь, обыгрывать опекунов. А еще Маркаров каким-то особым «панорамным» зрением видел все, что происходит на поле. Он осязал мяч и почти никогда не удостаивал его взглядом. Глаза были нужны для другого: чтобы знать, кого и как перехитрить, ибо к этой простой задаче сводятся, в конце концов, все усилия такого форварда, как Маркаров. Сперва он подыгрывал другим. Потом начали подыгрывать ему. И он стал главным форвардом страны. В шестьдесят шестом, незадолго до чемпионата мира я написал в «Неделе» о Маркарове:

«Понаблюдайте за этим невысоким, юрким и всевидящим игроком, когда он с мячом, и постарайтесь ответить на вопрос: как он поступит? Угадать так же мало шансов у вас, как у самого искушенного защитника. Кажется, чего проще — вот открылся, ушел от опекуна Туаев, отдай ему мяч, ты имеешь великолепную возможность (которую так ценят иные форварды!) нехитрым пасом освободиться от мяча и от ответственности. Беки противника тоже видят эту возможность и поэтому очертя голову кидаются наперерез Туаеву. А Маркаров продолжает двигаться вперед: он, как воробей, видит все, что происходит и слева, и справа, и сзади. Он выманивает на себя защитников, обыгрывает их ложными нетрафаретными движениями корпуса и с хирургической точностью откидывает мяч в ту точку поля, где раньше окажется его партнер, откуда можно бить по воротам или развивать атаку.

Когда это удается один раз, можно сказать — случайность. Когда пять, десять, пятнадцать раз за матч — мастерство. Власть над мячом перерастает во власть над противником. Превыше всего этот мастер презирает штамп и очевидное развитие событий и больше всего ценит импровизацию, сопряженную с риском, остроконфликтные завязки и темп.

Говорят, что Маркаров не вышел ростом, что он на десять-двенадцать сантиметров ниже того идеального форварда, которого тренеры видят в мечтах. На это можно ответить лишь одним — будь Маркаров массивнее и тяжелее, он вряд ли смог бы показать всею, что он показывает на поле».

Маркарова взяли в Лондон, на чемпионат мира. Но там… Какое задание получил там Эдуард и что из этого вышло, я рассказал в одной из первых глав.

Прошло пять лет.

Человек «с таким ростом» стал играть в команде «Арарат». Новый тренер понял, как нужен динамичной восходящей команде подобный игрок, и пригласил его. Через несколько месяцев один обозреватель писал: «Можно подумать, что Маркаров всю свою жизнь провел в «Арарате», так слился с командой».

Первого июля 1973 года лидер чемпионата СССР «Арарат» играл в Москве с другим лидером «Динамо». Незадолго до того динамовцы по всем правилам положили на лопатки футболистов ЦСКА, находившихся на самом верху турнирной таблицы. Забили три гола, не пропустили ни одного и вышли на игру с ере ваннами, полные честолюбивых желаний.

За Маркаровым следили в четыре глаза. Он падал не то восемь, не то десять раз. Поднимался. Продолжал играть. Дождался своего мгновения! Мяч шел справа. Маркаров опередил, обманул, обыграл двух защитников и с лета послал такой мяч в ворота, что стадион застонал — от горя и восторга.

Когда в 1973 году «Арарат» выиграл звание чемпионата и Кубок СССР, я радовался не просто за молодую талантливую команду и ее первоклассного тренера Никиту Симоняна… Радовался и тому, что она помогла раскрыть редкий талант футболиста, в которого верил давно.

Месхи

Тбилисское «Динамо» проигрывало. Рослые невозмутимые защитники ташкентской команды держались стойко, форварды динамовцев были надежно прикрыты.

— Не кажется ли тебе, что задачи ташкентских защитников облегчены тем, что э… э… — Борис Пайчадзе подыскивал слово, — тем, что наши форварды стали похожи один на другого?

— Разве они похожи?

— Приглядись внимательнее. Стали какими-то откровенными, что ли? Даже с трибуны можно определить, кто в какой момент как себя поведет. Мы, кажется, начинаем постепенно забывать, что такое неожиданная ситуация, что такое обводка на скорости, наконец, что такое риск…

— …И что такое порох в атаке? — вспомнил я старый очерк о тбилисском «Динамо».

— Если хочешь, и порох. Вот игра, которой нужен свой Месхи…

До конца матча еще было время, а зрители начали покидать трибуны.

— Разве они виноваты? — Пайчадзе показал головой на уходивших. — И в других городах так. Можешь объяснить почему? Команды стали похожи друг на друга. Забьют гол, и готово — все вместе, как при аврале, в оборону. А у тех, кто нападает, кто мечтает забить свой гол, много желания, да не так уж много умения. Смотрю с трибуны на незнакомую команду — защитников запоминаю сразу. А форвардов по цвету волос да по номерам на майке.

— Потому, что похожи манерой?

— Потому, что похожи. Нет, это неправда, что из-за телевидения все меньше i ирода на стадионе.

Разговор как-то незаметно перешел на то, что такое похожесть и непохожесть в спорте и в жизни… Так ли уж это хорошо — «иметь свое лицо» и свой взгляд на вещи… И всегда ли удобен такой игрок тренеру… Легко ли ему живется?

— Должно быть, не всегда легко, — ответил Пайчадзе. И снова вспомнил Михаила Месхи.

* * *

У Месхи были черты, которые мы начинаем ценить тем выше, чем больше времени уходит с той поры, когда расстался с футболом левый крайний тбилисского «Динамо». Невольно вспоминаю переселения зрителей в перерывах между таймами на тбилисских стадионах — шли поближе к тому месту, где будет играть Месхи. Он выходил на поле словно бы для того, чтобы показать — вот как много скрыто в этом самом футболе, вот как непрост этот мяч и что можно делать с ним. Было в футбольном форварде что-то и от жонглера высшего класса, и от бесшабашного юнца-задиры, вышедшего погонять мяч в каком-нибудь кривом и тихом тбилисском переулке, и от мудрого бойца, который знает, как следят за каждым его движением и чего ждут от него.

Написать, что у него был мяч «как на ниточке»? О скольких уже писали так! Месхи ни на кого не похож. Он даже сам на себя бывал не похож.

Те матчи, в которых все с самого начала получалось, когда он вырастал в своих глазах, но превыше всего в глазах соперника, будут помниться, пока под горой Мтацминда останется хоть один ценитель футбола. Но разве не был о игр, в которых мы вдруг переставали узнавать Месхи — что стряслось с ним? — и старались оправдать его и говорили, что это человек настроения, что делать, бывают у него и взлеты, и спады, если бы все всегда одинаково безошибочно играли в футбол, было бы в нем еще больше нулевых ничьих, избавь нас от такой благодати!

С какой первой, если можно так сказать, ближней целью выходил он на каждую игру, что считал для себя главным в самом начале? Он считал своей принципиальной задачей огорошить и унизить прикрепленного к нему защитника. Выкинуть какую-нибудь хитрую штуку, оставить его за спиной, пусть тяжело дышит и ловит на себе осуждающие взгляды товарищей, играть он после этого будет хуже, чем может.

Иногда это получалось сразу. Иногда не сразу. Бывали матчи, когда это не получалось вообще.

Со стороны казалось: Месхи шел на рожон — делал вторую, третью попытку. И только тогда находил свою игру, когда, в конце концов, брал верх в этом бессловесном поединке. Во имя этой «его игры» ему прощали и зрители, и товарищи по команде, отучившиеся всплескивать руками, и тренеры — прощали то, чего не простили бы, наверное, никому другому.

Был в Ленинграде прекрасный, рано ушедший из жизни вратарь Виктор Набутов. Он признался как-то:

— Видишь ли, мне совсем не безразлично, как ко мне отнесется зритель: будет ли аплодировать или свистеть. И я с самого начала матча старался сделать его своим союзником — на каком бы поле игра ни проходила: на своем или чужом, в конце концов, хороший футбол ценят везде одинаково.

Бывало, Набутов в красивом броске брал не слишком трудный мяч, иногда ради красивой игры шел (так считали) на неоправданный риск. А делал-то он это для того, чтобы команда знала — игра у вратаря пошла, он чувствует себя уверенно — можем и мы играть уверенно, не слишком озираясь на тылы.

Для Месхи зрителя не существовало. Существовали только один или два (как бывало нередко) прикрепленных к нему защитника. Месхи имел в своем распоряжении такой арсенал приемов для победы над защитниками, какой имели немногие форварды.

В лаборатории фотокорреспондента газеты «Лело» Михаила Заргаряна, истинного профессора непростого репортерского дела (его и называли в Тбилиси «профессор»), висела панорама из шести кадров: «финт Месхи». Вот левый крайний идет на защитника с мячом, вот делает ложный выпад в сторону — противник бросается в ту же сторону, а Месхи подкручивает мяч, посылает его левой ногой из-под правой за спину защитника и, словно на вираже склонив тело, обходит его, имея открытый путь к воротам.

Одному его точному пасу, закончившемуся голом (Париж, финальный матч на первенство Европы), жить долго в памяти тех, кто помнит высший успех сборной СССР за все годы ее существования.

Тренер команды Испании Хосе Вильялонга говорил в 1965 году, что, что мечтал бы заполучить та кого игрока, как Месхи. Другой не менее известный специалист футбола, завсегдатай тбилисского стадиона, знакомый трибунам как «Амбако из Сабуртало», заявил в те же примерно дни, что, если еще будут выставлять на игры Месхи, он перестанет ходить на стадион. («Покупаю билеты на футбол, а мне показывают балет, если бы я хотел смотреть балет, я ходил бы в театр».) Как видим, уже в ту пору на игру Месхи было два полярно противоположных взгляда. Некоторые считают, что это удел любого талантливого человека.

* * *

Месхи возглавил школу. Сперва это была школа Месхи. Потом ей придумали более доходчивое имя: «Специализированная детская футбольная школа при Грузинском комитете по физической культуре и спорту».

На первых порах самое трудное было связано не со строительством базы, не с приобретением инвентаря, не с подбором преподавателей и работников.

Самое трудное было в отборе ребят. Желающих — шестьсот, мест увы, всего сто. Среди тысячи двухсот тридцати пап и мам едва ли не половину составляли близкие или дальние знакомые Месхи или близкие или дальние знакомые его родственников и знакомых. К Месхи приходили послы, делегаты, ходатаи, советчики, но вместе со своим помощником и старым другом мастером спорта Михаилом Петровичем Минаевым он решил презреть на какой-то срок все обычаи и условности. Не жалели времени, старались понять, что тот или иной мальчишка может делать сегодня, и представить, что от него можно будет ждать завтра. Сказал и себе: «Никого по блату!» — и выдержали характер. И все же в школе было не сто, как предусмотрено штатным расписанием, а сто пятьдесят мальчишек, значит, на каждого тренера падала большая нагрузка, но ни один из них ни разу не посетовал на это.

Размышлял Месхи:

— Говорят, на свете нет двух одинаковых характеров. Приглядываюсь к ребятам, с которыми занимаюсь, и все больше убеждаюсь в справедливости этого. Один быстро все схватывает, он вспыльчив, а порой опрометчив, хорошо владеет мячом и самолюбив (не знаю как в других школах, у нас преобладает этот психологический тип… между прочим, мы, тренеры, об этом ничуть не жалеем). Другой обстоятелен, готов заниматься до седьмого пота, даже самое скучное упражнение выполняет на совесть — надо так надо!.. Третий чувствителен к поражениям — сникает, а четвертого неудача только подстегивает, злее и решительнее становится — с таким одно удовольствие иметь дело… Так разве все эти характеры могут предусмотреть люди, составляющие учебную программу! Эта программа — хорошая вещь, но если слепо выполнять ее — немного пользы будет. Вспоминаю некоторых своих тренеров — объявляли: сегодня кросс. Это значило, что все должны были бежать кросс. Георгий Сичинава любил длинные дистанции — для него такой бег одно удовольствие, а я сколько ни заставлял себя, никак не мог понять — для чего мне этот длинный бег?.. Левому крайнему полезнее заниматься спринтом, овладевать секретом стартового рывка, я говорю об этом тренеру, а он смотрит мимо меня и изрекает ледяным тоном, что инструкция не предусматривает никаких исключений. Я говорю, что в два раза больше сил потрачу, а он спрашивает, кто это может проверить… Но, конечно, и другие тренеры были — среди них Михаил Якушин и Гавриил Качалин, — которые на это иначе смотрели, понимали, кто на что способен и кому что надо… Эти люди и дали мне многое и как игроку, и как тренеру.

— А вообще мы хотим, чтобы каждый молодой футболист, который выйдет из нашей школы, имел бы свое собственное лицо, — вступил в разговор Михаил Минаев. — Есть ребята ничего.

— Почему говоришь «ничего», Петрович? Такие мальчишки приходят. С ума сойдешь.

Это «с ума сойдешь», быть может, лучше всего говорит, что такое для Месхи его школа. Знали о ней в самых дальних уголках Грузии. Привозили своих детей родители из Чиатуры, Гагры, Казбеги и, если надо, оставляли сына у родственников или знакомых в Тбилиси, пусть растет, учится, готовится сменить тех, кто в «Динамо».

Был у одного известного тбилисского тренера пятнадцатилетний футболист Онисе Циклаури, горец с быстрыми и сильными ногами. Играл года два, да так и не «показался» тренеру, и тот однажды бесхитростно и не зло посоветовал юноше выбрать какой-нибудь другой вид спорта: «Долго думал, говорить тебе или нет, а потом решил, что это надо сделать для твоей же пользы. Не сердись и не принимай близко к сердцу, что услышал, когда-нибудь скажешь мне спасибо».

Онисе пришел к Месхи. Новые тренеры сошлись на том, что в молодом человеке что-то есть, только надо помочь ему выбрать иное амплуа. Старательность, скромность и уживчивость парня из Казбеги привлекли и учителей, и товарищей по школе. Через год Онисе включили в юношескую сборную Грузии, посмотрел на него в игре старый тренер и чуть не заплакал от обиды — такого футболиста проглядел.

Что искал Месхи, к чему стремился? Он хотел, чтобы его ученики играли лучше, чем когда-то играл он сам.

…Футбол шел вперед, развивался, обогащался. Месхи знал: тех, кто годится ему в сыновья, ждут испытания особого свойства, когда они придут в Большую Игру.

Ему, рано ушедшему из жизни, к счастью, не было дано узнать, что ждало на самом деле грузинское юношество.

Вратарь из Покровска по имени Лев Кассиль

По воскресеньям на главном пустыре небольшого приволжского городка Покровска гоняли мяч. В ворота становился длиннорукий молодой человек — у него была одна особенность: он мог взять самый трудный мяч (и тогда капитан снисходительно бросал: «Молодец, Левка!») и пропустить самый легкий мяч (тогда капитан сердечно называл его Левушкой и говорил ему…)

Иногда приезжали команды из Саратова.

Один раз Лева сыграл плохо, и его попросили посудить. Это было обидное понижение, но старался он судить так, будто ничего не произошло, по всем правилам. Игра закончилась вничью. Свои сказали, что он подсуживал гостям. Гости сказали, что он подсуживал своим. У других такие эпизоды быстро выветриваются из памяти.

А он помнил все.

Помнил, как трепала легкая лихорадка, когда выходил на первый матч в составе взрослой команды. Каким прекрасным показался мир, когда взял первый пенальти. И каким горьким день, когда в ворота поставили другого.

Леве было шестнадцать лет. Он знал по именам всех знаменитых футбол истов и вырезал из журналов фотографии вратарей.

Без вратаря Покровска не было бы «Вратаря республики». И «Пекиных бутц», наверное, не было бы. И олимпийских очерков тоже. Чтобы так писать о футболе, как писал Лев Кассиль, надо было его почувствовать и «пережить».

Сперва Кассиль заочно (далеким собственным примером) привел автора этой книги в спортивную журналистику: казалось тогда, кажется и теперь, что интереснее и живее журналистики нет.

А потом очно…

В середине шестидесятых годов «Неделя» опубликовала несколько отрывков из будущей дилогии «Брод через Арагоа», посвященной таинству происхождения басков.

Позвонил Лев Абрамович, сказал, что в тридцать седьмом ему довелось познакомиться с басками и услышать легенду и двух Ибериях — Пиренейской и Кавказской, — которые в давние времена были будто бы населены одним народом (о чем, собственно, и шла речь в дилогии). Пригласил в гости и сказал, что хотел бы прочитать всю еще не изданную рукопись, а заодно и некоторые из тех книг, которые у меня вышли.

Стрепетом переступил незнакомый порог. Познакомился с семьей. И казалось мне, что вот-вот начнется разговор на литературные или исторические темы.

А Лев Абрамович заговорил о прозаических вещах, что-то свое далекое имея в виду.

Только догадаться об этом было нелегко. Он поинтересовался моими заработками. А потом очень тактично — сколько душ на моем иждивении.

Продолжая перелистывать книжку, улыбнулся:

— Вы пишете о том, как спорт помогает человеку превосходить привычные нормативы. А ведь действительно бывают в жизни ситуации, когда мы становимся в десять раз сильнее, чем на самом деле. Хотя иногда становимся и слабее во столько же раз. Когда даем обстоятельствам, огорчительным, неправедным, взять над собой власть. И покориться им. Если хотите, один пример из собственного опыта.

И Лев Абрамович рассказал любопытную историю.

— Я вернулся домой с дачи и увидел, что горит электропроводка. От занавесок огонь был готов перекинуться к большому старому книжному шкафу. В том шкафу находились две моих еще неизданных рукописи. С трудом, но все же удалось вытолкнуть шкаф в другую комнату. И только тогда я вызвал пожарную команду. Та довольно быстро справилась с огнем, а потом помогла навести порядок в квартире. Трое здоровяков взялись за книжный шкаф и… еле-еле водворили его на место… таким он оказался тяжелым. Один из пожарных поинтересовался:

— А кто помогал вам перетащить его в другую комнату?

— Никто.

— Выходит, вы сами?

— Сам, честное слово.

— Ну, папаша, не зря сочинителем работаете. Где же это видано, чтобы вы при вашей субтильности?

— Там были страницы, которые я писал много лет… Посмотрели недоверчиво. Понял я, что не поверили. Да уж и не стал их разубеждать.

И только командир пожарных философски изрек:

— Когда горит, еще и не такое случается с человеком. Это она, молодежь, вам не верит. А я всякого навидался… Как в минуту опасности хиляк (это, простите, я не про вас) Геркулесом становится…

После той встречи со Львом Абрамовичем минуло не более месяца.

* * *

Вы скажете, что так не бывает? И я скажу, что так не бывает. По крайней мере, в наше суперэгоистическое время. Но так было. Известный писатель позвонил малоизвестному журналисту, снова пригласил в гости и сказал:

— В прошлый разя не случайно интересовался составом вашей семьи и вашими заработками… Тут, в этом конверте, лежит то, что может, не знаю, как бы точнее сказать… что может представлять для вас некоторый интерес. Но я хотел бы быть убежденным… знаете, случается, добрый порыв оборачивается печалью. Прошу вас, дайте слово, вы воспользуетесь тем, что в конверте лишь тогда, когда у вас на книжке будет пять тысяч рублей.

— Их долго не будет, Лев Абрамович, мы переселились в кооперативный дом… но это ни меня, ни жену не беспокоит. Кажется, оба умеем работать. И жизни, будто, не боимся… (А о том, что мы потеряли своих отцов в ГУЛАГе, решил не вспоминать.)

Лев Абрамович задумался, как бы спрашивая себя, а стоит ли ему показывать то, что в конверте.

— Здесь рекомендация в союз писателей. Она может круто изменить вашу жизнь. От вас зависит в какую сторону. Не торопитесь покидать хорошую должность.

— Я не убежден, что те скромные книжки, которые у меня уже вышли…

— Есть такое понятие: «авансированное доверие». Я хочу сказать, что верю в вас. А то, что вы не боитесь жизни…

— Спасибо, Лев Абрамович. Постараюсь запомнить и то, что вы сказали, и то, что написали.

…Знаю хороших прозаиков, которые имели книг куда больше, чем я, и которым отказывали в приеме в писательский союз и два, и три, и пять раз. Меня приняли с первого раза.

Прекрасно понимал, что заслуга в этом не столько моя, сколько удивительного человека, поверившего в меня больше, чем верил я.

В тот же день я написал заявление с просьбой освободить меня от должности редактора международного отдела и члена редколлегии газеты «Советский спорт».

* * *

Дача Льва Кассиля в Переделкине находилась рядом с так называемым домом творчества, куда по весне начинали стекаться отягощенные кавказскими и молдавскими винами, среднеазиатскими сухофруктами, жизненной мудростью, самомнением и, как правило, комплексом недооцененности знатоки человеческих душ. Вот где можно было излить собрату по перу собственную душу, скрасить пол ночную беседу заздравной чашей и вообще хоть немного пожить себе в удовольствие, не заботясь о хлебе насущном и забывая о множестве всевозможных житейских проблем. В те годы еще не было «обкомовского корпуса» с его номерами «люкс» и «полулюкс», еще торговали в баре армянским коньяком за четыре рубля бутылка и шоколадными наборами — по шесть, в кинозале крутили новые фильмы, устраивались турниры по шахматам, нардам и пинг-понгу, не знаю, где еще на какой территории Советского Союза так торжествовал и идеи свободы, равенства и братства.

Здесь коротали вечера, а часто и ночи, многие писатели, жившие поблизости, на дачах. Все хорошо знали, что предоставлялись эти дачи не только литературным талантам, но и тем, кто отсутствие их компенсировал талантами административными, обладал искусством руководить, претворяя в жизнь указания партии и правительства о том, какими должны быть советские литераторы, о чем им полагается писать и о чем писать не полагается. Но и к этой разновидности писателей относились снисходительно, при встрече с ними не воротили носы, и компаний с ними чурались далеко не все.

Не помню, чтобы автор «Швамбрании» хоть раз перешел дорогу и ступил на территорию, огороженную фундаментальным забором. В гости приглашал тех, кому симпатизировал, а главное — тех, от кого не зависел. Ему нравилась его собственная подтянутость — не столько внешняя (он даже и на даче работал в галстуке), сколько внутренняя, вынужденные литературные перерывы портили ему жизнь.

Назначая частые встречи с машинисткой, подхлестывал себя, умышленно загонял в цейтнот и к приезду ее успевал написать торопливым и неровным почерком все, что хотел. Если и был стол, притягивавший его с юных лет, это был не стол под белоснежной скатертью с бутылками и бокалами, обещающий сладостные минуты раскрепощения, а стол с белоснежной писчей бумагой, сулящий муки сочинительства.

Так я и думал: не ходит Лев Абрамович к нам в гости потому что много работает. Но однажды…

Во время детского праздника рядом с библиотекой Чуковского (плата за вход — десять еловых шишек, костер, концерт, хоровод и пр. и пр.) Лев Абрамович сказал:

— Я прочитал у вас, Саша, ссылку на книгу Кречмера «Внешность и характер» и, насколько понял, вы симпатизируете одному белорусскому тренеру, который выделяет футболистов с живыми острыми глазами.

У самого Кассиля были именно такие глаза, но что-то ему в этом способе селекции, кажется, не понравилось.

— Вполне возможны попадания, но система, если ее можно так назвать, таит в себе большую опасность, — сказал он.

— Тренера, о котором вы вспомнили, клянут почем зря, а он слушает да не слушается, гнет свою линию и превращает в чемпионов и увальней, и дутышей. Или не называли око зеркалом души?

— Ну хорошо, тогда позвольте обратить ваше просвещенное внимание на одну симпатичную даму в белом воротничке за нами… Сразу не оборачивайтесь, пожалуйста. Что вы думаете о ней?

Лев Абрамович отошел, чтобы подбросить шишек в костер.

…Это была женщина лет пятидесяти, с копной седеющих волос, молодым и озорным взглядом, источавшим приветливость, и массивным, ничуть не портившим точеного лица подбородком. Она беседовала с безусым литератором, взиравшим на нее с немым обожанием и зыркавшим глазами по сторонам — догадывается ли общественность, кто удостоил его внимания?

Эту женщину в строгом твидовом костюме с рядом разноцветных планок на груди я встречал в доме творчества не раз, была она и прозаиком, и критиком, зловредная профессия критика, однако, таинственным образом не отразилась на ее облике. Ее литературные позиции, как и массивные ступни, упрятанные в модные туфли на платформе, свидетельствовали об устойчивости и надежности.

Лев Абрамович предложил немного погулять и по дороге спросил:

— Ну, что скажете о моей давней приятельнице?

— Приветливость, жизненная устойчивость… добрые умные глаза, расположенность к людям.

— Меня всегда привлекало к ней именно это последнее качество: расположенность к людям. А догадываетесь ли вы, за что получила она одну из своих медалей?

— Никак нет, ваше сиятельство.

— Минуту, дайте возможность выпятить грудь: за меня!

— Исследовала творчество зачинателя советской детской литературы? Написала книгу? Защитила диссертацию? Но тогда я бы о ней знал…

— Она действительно немало написала обо мне, — почему-то раздумчиво произнес Кассиль.

— Вы назвали ее милой дамой. Значит ли это, что она везде, где только можно, в книгах и статьях писала: «Ах, какой это писатель», «Ах, какой это человек»?

— Попали в точку. Слава Кречмеру и его последователям! Сразу хочу дать полезный совет: вернетесь домой, закиньте подальше книгу «Внешность и характер».

— Я здорово не угадал?

— Нет, почему? Она действительно писала не раз: «Ах, какой это писатель Лев Кассиль!», только добавляла при этом… «какой вредный для дела воспитания подрастающего поколения… кому нужны сегодня его книги, в розовых тонах рисующие нравы дореволюционной школы?». А писала она это не в статьях, как вы подумали, а в закрытых рецензиях и обзорах, напоминавших доносы.

— А сказали: «симпатичная дама»…

— Кроме того, ей не нравилось, что в некоторых моих книгах обнаруживается противопоставление хоть и талантливой, но отдельной личности сплоченному коллективу. По советам этой стервозы из моих повестей было выброшено немало смешных страниц: с юмором у нее были натянутые отношения. Назвал же я ее симпатичной дамой, чтобы сбить вас с панталыку. А глаза у нее действительно живые. Лучистые, можно сказать. Между прочим, у Медузы Горгоны тоже был на редкость лучистый взгляд.

Ту давнюю сцену вспомнил, прочитав однажды в «Известиях» статью «Возвращение «Золотой библиотеки»». В ней было написано: «Ни одна книга Льва Кассиля не выходила в свет, не подвергаясь жесточайшим экзекуциям цензуры, а после 1937 года, когда был арестован его брат, один из героев книг «Кондуит» и «Швамбрания», эта повесть была фактически запрещена».

Повидав на своем веку немало высокопоставленных негодяев в политике и литературе, чистая душа прилепилась к футболу, где на виду — все: и честь, и трусость, и талант, и посредственность… Никаким указом или звонком по правительственному телефону не выведешь в лауреаты команду услужливого подхалима, а законы честной игры — для всех.

Не этим ли одинаковым взглядом на футбол объясняется долгая и трогательная дружба Льва Абрамовича стремя замечательными братьями?

В очерке Льва Кассиля, написанном в середине тридцатых годов, рассказывалось о том, как один иностранный журналист показал на игрока, который красиво отобрал у противника мяч, и спросил: «Кто это?» — «Старостин», — ответил писатель. Хавбек, сделав обманное движение, обвел опекуна и дал пас «на выход». «Кто это?» — спросил иностранец второй раз. «Старостин», — последовал ответ. А тем временем форвард, получивший мяч, ворвался с ним в штрафную площадь и ударил так, что сетка ворот вздыбилась горбом. «А это кто?» — снова вопросительно глянул на соседа журналист. И услышал то же слово: «Старостин». Тогда иностранец написал в блокноте: «Старостин — по-русски футболист».

До войны в сборной СССР выступали три брата Старостиных. История такого не знала.

Когда играли они, еще не существовало телевизоров, но слава их была всесоюзной, их чтили, их любили, им старались подражать.

Они не просто стояли у истоков, они были организаторами спортивного общества «Спартак», пронеся верность ему через всю жизнь. А жизнь была с изломами. Не про каждого ли из братьев Старостиных эти строки:

«И привиделось мне

В сладком сне,

Будто поймал я жар-птицу

(Могло же такое присниться!)

Я так счастливо спал,

И проснулся… и пальцы разжал…

А в них — воронье перо».

Был злобный, завистливый навет и скорый неправедный суд. Братьев сослали на север. Они потеряли все. Кроме чести. Не согнулись, не смирились. И оставили о себе теплую память в стылом, продуваемом безжалостными ветрами Норильске. Сколько раз слышал я в этом городе от разных людей: передайте братьям Старостиным, что мы любим их и гордимся ими.

Могли без трепетного уважения относиться к достойнейшим этим людям писатель, сам немало претерпевший в той жизни?

* * *

Ему полагалось жить долго, рядом была красивая, спокойная, полная достоинства супруга Светлана Леонидовна Собинова, дочь великого певца, создавшая дома атмосферу благожелательности, без которой писатель — не писатель. Рядом была дочь, с ранних лет выказывавшая способности к художеству и языкам. Он имел учеников и последователей в разных городах Союза и немало друзей за рубежом. А еще спортивную закваску (видели бы вы как лихо разъезжал он на велосипеде по олимпийской деревне в Токио). Она, эта закваска, заставляла держать себя в форме, ценить время и превращать в радость муку самосовершенствования.

Ему полагалось жить дол го…

* * *

Летом семидесятого перед отлетом на футбольный чемпионат в Мексику я пришел попрощаться. За рабочим столом в уютном кабинете, увешанном спортивными вымпелами (это было небольшое увлечение писателя — он привозил из разных

стран вымпелы и спортивные значки), сидел немолодой человек. На нем были костюм светлых тонов, галстук, начищенные туфли, будто в гости собирался.

Он сказал с грустной улыбкой:

— Готовлюсь смотреть футбол.

Врачи не разрешили ему лететь за тридевять земель. Он не мог скрыть огорчения.

…Самолет, летевший из Мехико, приземлился в Нью-Йорке. Служащий американской авиакомпании негромко сказал:

— В Москве умер ваш писатель Лео Кассл.

Мы стали вспоминать такою писателя и подумали — должно быть, ошибка. Но по дороге в отель кто-то спросил полушепотом:

— Неужели Лев Кассиль?

«Нет, не может быть!» — невероятной, недопустимой казалась эта мысль.

Потом пришли вечерние газеты.

А вскоре, уже дома, мы узнали о причине внезапной кончины (ее высказал Леонид Зорин): Льву Абрамовичу стало плохо, когда он увидел на телеэкране, как уругвайцы, выковыряв мяч, ушедший за лицевую линию, навесил его на наши ворота мимо оцепеневших защитников… а презренный судья засчитал гол.

Честное сердце не выдержало. Остановилось.

Я успел на похороны. На Новодевичьем кладбище спрятался за раскидистым кустом, стесняясь слез, которые застилали глаза.

…Прошло три десятилетия. Они многое расставили по местам. Лев Кассиль занял то, которое принадлежит ему по праву.

Место классика.

Послесловие

В каких бы краях ни доводил ось смотреть футбол, неизменно обращался мыслью к футболу родимому, живущему надеждами да неудачливому, а потому любимому особой любовью. Вспоминал людей, служивших Игре верой и правдой, справедливо заслуженных, а порой и бессовестно засуженных… Жизнестойкость и преданность миллионов энтузиастов помогли ей выжить в годы всеобщих развалов, разочарований и потерь. Как никогда внимательно вглядывался во внутренний наш чемпионат, что обещает он, появились ли новые идеи, перспективы, имена?

Радоваться бы как смело заявили о себе неведомые ранее таланты в «Анжи» и «Сатурне», «Черноморце» и «Зените», да непозволительно радоваться, печалиться надо: известное дело, на них уже положили глаз зарубежные клубы, близкие предстоят расставания; и начнут эти молодцы, будущие Карпины, Мостовые и Хлестовы из «Сельты» ли, или «Бешикташа» вколачивать голы в ворота российских команд с невиданным ранее энтузиазмом и никто не посмеет осудить земляков. Пестовать игроков дело трудное. Научиться бы удерживать их. А то постепенно превращаемся в футбольную Африку, ставшую питомником для усиления европейских команд.

Будущее российского футбола во многом зависит оттого, как мы его популяризируем, показываем, подаем. За это нам полагалось бы вляпать жи-и-рную двойку.

Первенство России 2000 года набирало скорость неведомыми путями, невероятная закрутилась интрига. В начале второго круга многократный чемпион «Спартак» четырежды покидал поле с опущенными носами, его начал догонять «Локомотив», встреча соперников приобрела невиданный интерес, телевидение предприняло отчаянные попытки показать едва ли не главный матч сезона. Но президент клуба железнодорожников, еще со времен своей футбольной молодости запомнившийся редкой упертостью, наложил на трансляцию вето. «Локомотив» выиграл, но страна не видела, как он это сделал.

Не видела она и как играл «Локомотив» с турецким «Бешикташем» в Л иге чемпионов.

Звоню давнему знакомому Уранбею, инженеру турецкого порта Кушадаси.

— Скажи, приятель, был ли хоть раз случай, чтобы по вашему телевидению не показали, как играет «Галатасарай» или «Бешикташ» в международном турнире?

— Нет, не бывало, к чему ты это? — недоумевает собеседник. Узнав «к чему», уверенно заявляет: — Не могу поверить. У нас большой случится скандал. Футбольный босс, отдавший такое распоряжение, не продержится на своем месте и пяти минут. Народ расценил бы его поступок как издевательство наднациональными чувствами.

После недолгого размышления Уранбей высказывает очень верную мысль:

— Когда наши и грают за рубежом, их сопровождают десятки теле- и радиожурналистов. Футболисты понимают: их игра под пристальным наблюдением, каждая удачная комбинация, каждый гол в ту же секунду откликается благодарным эхом дома. Мне казалось, что «Локомотив» проиграл у нас «Бешикташу» еще и потому, что его игрокам, не знаю, как лучше сказать… что его игроки могли подумать, будто их матч никого дома не интересует.

Будем так относиться к своим командам, не превратится ли Л ига чемпионов в фигу чемпионов? Тот же «Локомотив» покинул турнир, едва в него вступив.

…Преувеличу ли, написав, что мастерство телевизионных комментаторов растет быстрее, чем средний уровень нашего футбола? Но вплоть до августа 2000 года им не давали показать себя «в прямом эфире», доступы телекамерам на стадионы Москвы были заказаны. Утверждаю: мы единственная в мире страна, которая скрывает от парода футбольный чемпионат. Этому не поверят в столице крохотного, затерянного в глубинах Тихого океана государства Фиджи—Суве, где транслирующая футбол телестанция расположена недалеко от музея каннибализма сего котлами, шампурами и колотушками. Ни на Мальте, где считают за честь рассказывать о футболе политические обозреватели. Ни в странах, потрясаемых политическими и экономическими катаклизмами (длинным мог быть перечень). Футбол — не просто игра, не просто забава. Он еще — и великий утешитель.

Запомнилось…

В середине восьмидесятых годов, на следующий день после того, как советская команда проиграла в Афинах греческой 0:1, теплоход «Шота Руста вел и» подходил к одному печальному острову.

Здесь, в монастыре живут вдовы и дочери погибших греческих моряков. Святая существует традиция: любой проходящий мимо острова пароход дает три гудка, соболезнуя, деля горе, поддерживая несчастных.

Неожиданно по судовому радио объявили:

— Александр Васильевич! Срочно на мостик!

Едва я поднялся врубку, капитан Михневич протянул мне бинокль.

— Посмотрите, что держит в руках молодая улыбающаяся гречанка.

Гречанка держала в руках транспарант, на котором большими цифрами был нарисован счет: «1:0».

Теплоходу с красной полосой на трубе махали платками одетые в черное монашки. На их лицах была написана торжественная скорбь.

А над ними возвышалась стоявшая на стуле улыбчивая девушка с транспарантом в руках.

— Посмотрите, что делает с людьми футбол, — произнес Юрий Адамович, — какую радость несет… какое утешение приносит даже тем, кто потерял в этой жизни все.

…То и дело возникают поводы вспомнить слова капитана, пережившего много морских и куда более опасных береговых житейских бурь. И для него тоже, всегда, во все времена был счастливым «переключателем» футбол. Его украинские земляки из «Динамо» и «Шахтера» скрашивают горечь расставания с родным теплоходом.

Тс, кого судьба сделала отвечающим за судьбу России, должны понимать, какую неожиданную роль в обновлении чувств и очищении сердец может сыграть футбол в наше нелегкое время. Пусть вспомнят, что финальный матч европейского чемпионата-2000смотрел миллиард зрителей в ста пятидесяти странах мира, пусть вспомнят сцены массовых парижских торжеств в первые дни июля и подумают о том, что…

Футбол может и должен показать миру: Россия поднимается. Набирает силы. Верит в будущее.

И животворный дух ее не избыл!

Оглавление

Предисловие Книга и ее автор

Вступление  «Ах, чуть не забыл»

Часть первая  Скандал на родине футбола

  Глава I  Новый взгляд на давнюю историю

  Глава II  Был молод и неразумен

  Глава III  Выкинутый свисток

  Глава IV  Извинение

  Интродукция

Часть вторая Надежда и несчастье

  Глава I  Четыре урока

  Глава II  Нелегкая жизнь дриблера

  Глава III Бедный Муртаз

  Глава IV  Как Эйсебио Яшина перехитрил

Часть третья «Каждый, ступивший на тренерскую стезю, должен знать, что в его судьбе закодирована обреченность на неудачу». (А. П. Старостин)

  Глава I «Мне нельзя домой»

  Глава II  Допрос по-итальянски

  Глава III  Нет, нет, нет… Только не это…

Часть четвертая  Кого превращали в богов?

  Глава I  Игры ацтеков

  Глава II  Мед и чили

  Глава III  Манифестация на крупнейшем проспекте мира

  Глава IV  Фаланстера и отель за колючей проволокой

  Глава V  Реакция

Часть пятая  Африканские путешествия

  Глава I Бойкот

  Глава II  Не тот ли это Адиль?

  Глава III  Все дальше… все ближе

  Глава V Усилители

  Глава VI  Эхо полувековой давности

Часть шестая  Нечестивец, ставший национальным героем

  Глава I  Караван «Жорнал до Бразил»

  Глава II  Что значит сверхщадящий режим

  Глава III  Десять пар санитаров с носилками

  Глава IV  Комбинации

  Глава V Сын и правнук Сергея Есенина

  Глава VI Наш Фриц

  Глава VII  Матч, полезный лишь с одной точки зрения

  Глава VIII  Итальянское товарищество

Часть седьмая  Австралийские страницы

  Глава I  Как я там оказался

  Глава II  Кошмарный матч с Индонезией

  Глава III  Расчет

Часть восьмая  Уздечка Немезиды (заметки, рожденные в Азии)

  Глава I  «А почему мы должны туда ехать?»

  Глава II  И тогда «Зенит» начали именовать ЦСКА

  Глава III  Два цвета эмблемы

  Глава IV  Тревожный звонок

Часть девятая  Звездопад

  Глава I  Все ли зависит от расположения светил?

  Глава II  Направление

  Глава III  Для чего это было надо?

  Глава IV  Предшественник

  Глава V  Игра?

  Глава VI  «Я не гляжу на футбол вот уже полвека. Даже по телевидению». Так говорит наша первая олимпийская чемпионка Нина Пономарева. Что вдруг?

  Глава VII  Расправы

  Глава VIII  Не последовать ли этому примеру?

Часть десятая  Посвященная судьям и тем, кто их судит

  Глава I  Привередливые люди

  Глава II  И не судимы будете?

  Глава III  Прохиндей

  Глава IV  Искаженные результаты

  Глава V  Чистые души

Часть одиннадцатая  Дорогие силуэты

  Слово о Вадиме Синявском

  История одного исчезновения

  Михаил и Давид

  Негодный мальчишка

  Месхи

  Вратарь из Покровска по имени Лев Кассиль

Послесловие

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно