|
|
МЕГЕРОЧКА{1}
Не страшно, что ты немножко поплакала. Послушай человека, который желает тебе добра. Поверь, возможно, я был чересчур резок, но я сказал тебе правду. Истинную правду. Правду, конечно, тоже можно обложить ватой и даже ленточкой перевязать. Например, мальчик вместо того, чтобы обозвать другого «идиотом», мягко так может сказать: «Ты в этом не очень-то понимаешь». Или вместо: «Обманул, украл, воришка несчастный!» — можно сказать: «Эх ты, вот уж не ожидал от тебя!»
Но раз уж я назвал тебя «мегерочкой», никуда не денешься,
Я хочу только объяснить тебе кое-что.
Нет, мальчиков я не защищаю, знаю, они к тебе пристают, надоели. Но ты же первая сказала ему: «Сопляк». А ведь ему тоже двенадцать лет, Почему же, с какой стати «сопляк»? Мальчики этого, должен тебе сказать, терпеть не могут. Мальчик вовсе не мал и не глуп, у него просто другой, особый ум. Ты ему — «сопляк», а он в ответ — «воображала, хвальба, подумаешь, умнее всех: нос напудрила и воображает, что все так и попадают».
Я говорю (не в назидание, а потому что вижу и знаю), и вовсе не в защиту мальчишек: великолепно понимаю, что они могут приставать. Девочка, видишь ли, быстрей растет. Годика через два или три мальчик ее догонит и перегонит, но сейчас ему не по себе, когда девочка хочет показать, будто она взрослее. И всем она взрослее: и весом, и фигурой, и серьезным видом, а еще и оскорбляет! Обидно!
Ну, сказал я тебе одно-единственное словечко, вот уж беда какая. А ты сразу в слезы, сразу обиделась до смерти, за одно только слово?
Постой: а ты сама? Что ты сказала, и даже не мальчику — девочке? Что ты ей наговорила? И платье-то у нее заношенное, и вкуса-то у нее ни на грош (и у мамаши ее тоже). Как только ты ее не честила: «размазня», и «обезьяна из зоопарка», и «коровьи глаза». Ты раззвонила, что она, заметив у тебя шоколадные конфеты, сразу притворилась лучшей твоей подружкой. Назвала ее «притворой с кривыми ногами». Смеялась, что в баскетбол играет она ужасно, у нее не руки, а деревяшки, наболтала, что она воображает себя поэтессой, чтобы за ней мальчишки бегали Ты будто бы узнала от подружек, что она все контрольные списывает, газет совсем не понимает и, как псих, сама с собой разговаривает
А ведь это неправда! Вовсе не разговаривает, а повторяет стихи для спектакля, у нее роль!
Ты стройна, хорошо сложена, тебя выбрали преподносить букет, а ты (не отрекайся) заявила, что несогласна выступать со всякой мелкотой. Значит, и малыши на тебя в обиде,
Я не затем все это говорю, чтобы тебя обвинить, мне лишь хочется оправдаться за то одно словечко, очень хочется, чтобы ты меня простила. Знаешь: где обе стороны хотят добра, там все хорошо кончается.
Я, например, если рассержусь на мальчишку (потому что обязан), тут же заявляю: «Сержусь на тебя до обеда или до ужина», Или, если чересчур разозлюсь, — «до завтрашнего дня» И не разговариваю! Приходит он с товарищем и спрашивает: «Можно взять мяч?» А я его приятелю: «Скажи ему, что можно, но чтобы не пинался». Парень говорит: «Ладно». Но я в ссоре и не слушаю, спрашиваю товарища: «Что он сказал?» Сказал: «Ладно». «Ну, тогда все в порядке».
В моей, так сказать, педагогической аптеке различные средства, от спокойного ворчания через строгое слово до сильнодействующего отчитывания. Я основательно разработал эту свою фармакологию. Иногда достаточно покачать головой: «Не делай этого», Или сказать просто: «Ну, и зачем это тебе понадобилось?» А он уже и раскраснелся и даже в слезы, еще и утешать приходится.
Но иногда надо обратиться к баночке с крепкими выражениями и оборотами. Я заметил, если постоянно употреблять одни и те же слова, эффект слабеет. Например, «вертихвостка» не оказывает магического действия. Наоборот, раздражает: как можно вертеть хвостом, которого нет? Совсем другое дело, если я заору: «Ах ты, перпетуум-мобиле!» Чтобы избежать монотонности, я обновляю репертуар, обращаясь то к орнитологии, то к музыковедению. Никогда не знаешь, что поможет.
Был у меня один озорник. Ничем его не проймешь. Бывало, сыплю существительные — хоть бы хны. И вот однажды: «Ах ты, эф-дур!» Так он после этого тише воды, ниже травы… На одних действуют длинные слова, на других — короткие. Наибольший эффект, если в слове есть буква «р». Немецкое «доннерветтер» действует весьма и весьма сильно. Или историко-политическая брань — варвар, вандал, инквизитор, диктатор, Гит… (нет-нет!), Наполеон этакий — иногда помогает. Для большей силы хорошо добавить приставку «экстра» или «архи».
Я не говорю: «лентяй», «осел». Считаю, что это уже обида. «Нюня» — тоже не годится. Ведь когда ребенок плачет (не кричит, не скандалит), он нуждается в сочувствии и помощи.
Ты обиделась на меня. В твоих слезах и гнев и болезненное самолюбие — противоречивые чувства. А мне это неприятно, мне хочется тебя убедить, что на фоне всех моих громов и молний то словечко было почти невинным…
Но расскажу еще. Мне спать хочется, а у мальчишки, как назло, игра в поезд, в войну, в полицейских и воров. Ну уж нет! Останавливаю его и говорю: «Ты нескончаемое испытание моего терпения, некролог драгоценного моего покоя и свободы…» Понял как-то по-своему и говорит: «Ладно уж, сейчас кубики соберу».
Или девчонка надела мою шляпу и пальто, взяла в руки мой зонт, изображает балерину. И я говорю: «Ах, как мы фотогеничны! Экстразвезда архифильма…» Она обиделась (тоже смертельно), что-то такое пробормотала, кажется, «ни капельки не любит, вечно сердится…».
А как же. Неужели постоянно твердить: послушная, непослушная?
Всякий опытный врач знает: не вредить и терпеливо ждать. И никогда не говорить, что ребенок неисправим и ничего из него не получится. Напротив, всегда утверждать, что все будет хорошо, что сейчас — временные затруднения, скорее недоразумения: это все выправится, в будущем все будет великолепно.
Когда же на самом деле ко мне приходит отчаяние — ну ни туда ни сюда, — я говорю, что он озорник в сороковой степени. Заявляю: «К пятидесяти годам ты обязательно исправишься».
Я никогда не говорю: «Сто раз тебе повторять?» Сто раз — и неточно и скучно. Он в ответ: «Вовсе не сто». И правильно. Я говорю так: «Ведь говорил тебе и в понедельник, и в среду, и в субботу…» Как видишь, добиваюсь одновременно двух результатов: побуждаю к волевым усилиям и обучаю названиям дней.
Или говорят: «Упрямец». Нет лучше: «Ах ты, негативист, ты вотум сепаратум, ты либерум вето».
А он потом: «Что значит «негативист», «либерум вето», «вотум сепаратум»?»
…И с тобой тоже у меня сорвалось. Ты вырастешь умной, деятельной, и семью свою поведешь правильно и разумно, и в любой работе проявишь себя умело и активно, и поэтому именно я тебя назвал пока уменьшительно, ласково, что ты, сознайся честно, что ты мегерочка.
*
Каждый класс, двор имеет свою мегерочку. Осторожно: у этих маленьких хищниц есть коготки!
Журнал «Пионер», 1969-№ 07
ЛЮБОВЬ
Ладно. Согласен. Ты права. Ты его не любишь, но он тебе нравится. Очень нравится. Все другие мальчики — нет, они какие-то горластые, приставучие, а вот он один — да. Ты даже сама не знаешь, почему. И ты за него боишься. Ты скрываешь эту свою — нет, нет не любовь (для этого надо иметь аттестат зрелости и вообще быть взрослой) ты скрываешь, что он тебе нравится, и ужасно удивлена: откуда я-то знаю. А я один раз видел, как ты срывала с ромашки лепестки и загрустила, когда получилось «не любит».
Уверяю тебя, и ты ему нравишься, он просто не подает вида, боится, как бы вас не засмеяли. Ведь он самолюбив.
Помнишь, тогда пирожные? Он взял себе одно и будто бы с пренебрежением придвинул тарелочку к тебе, ты отказалась, и второе съела та, другая. Он пришел в ярость, что она, а не ты, и со зла выпалил, что у нее красный нос (это он, признаться, выдумал). Конечно, после этого тебе уже неудобно было брать то пирожное, что еще оставалось, ты гордо отказалась.
После этого он тоже гадал на лепестках ромашки и сразу повеселел, стал даже насвистывать: получилось «любит»!
Мальчишек я хорошо знаю, а вот девочкой не был, так, кое-что читал, кое-что слышал от них самих…
Вот, например, одна девочка призналась мне, что любит перед сном поплакать. Наревется вволю и тогда уж заснет спокойным, безмятежным сном. Или положит голову на подушку, и вдруг половина подушки (в ее воображении) — зима, а вторая — весна, цветы, бабочки. И кровать не кровать, а корабль в бушующем море, и рисуются ей путешествия, дальние страны… Или вдруг то, что случится через пять лет.
Кто-то из вас бунтует, кто-то покоряется, а кто-то мечтает, как бы все изменить, чтобы на свете жить стало лучше. О тебе знаю: ты ласковая, умная, ты все понимаешь. Но другие девчонки почти всегда недовольны мальчиками. Хотя они ни чуточки не хуже девочек, они просто другие. Я это изучил с математической точностью, ведь математика — королева наук.
Итак, я вел счет: сколько у девочек и у мальчиков клякс и пятен в тетрадях, сколько красивых строчек, сколько отдали сапожнику за подметки мальчишечьи и девчоночьи, сколько у одних и у других грязных ногтей, сколько потеряно мячей, сколько дыр на чулках и разбитых стекол, сколько синяков и перевязок, сколько сломанных перышек и карандашей, сколько потерянных шапок, носовых платков, сколько драк и ссор отдельно у пятидесяти девочек и у пятидесяти мальчиков.
Да, число их непоколебимо, но сколько возражений вызвали мои подсчеты у тех и других!
Мальчик заявляет: «Вы считаете одни драки, посчитайте-ка лучше ссоры, сплетни, жалобы и обиды».
Девочка недовольна: «Вы записали мне шишку на лбу, а ведь это мальчишка толкнул, я из-за него упала. А мой рваный рукав? Ведь, когда мы играли, я первая сказала, что хватать за рукав нельзя. Кляксу в моей тетради мальчишка поставил и ластик взял у меня и потерял. Перевязку вы тоже записали зря, палец я уколола иголкой, когда штопала мальчишечий носок. Из-за него палец стал нарывать».
Учительница без конца жалуется: «От мальчиков никакого спасения: лодыри, грязнули, хулиганы. — Но тут же добавляет: — Все же с мальчиками легче договориться».
Вот и девочки говорят, что без мальчиков как-то тихо и, пожалуй, даже скучно.
Но что же сказала королева наук?
Мальчики в четыре раза подвижнее девочек и в четыре раза шумливее. Не в сто и не в тысячу раз, а именно в четыре. Они горластее в четыре раза и во столько же раз быстрее и живее. От этого никуда не денешься. Народ беспокойный. Вот почему подметок, заплат и штопок на их счету в четыре раза больше. И все они теряют и пачкают и буквы кривые пишут. Для мальчиков сущее страдание — долго сидеть на одном месте, писать, уроки готовить. Уши у них грязные — мальчики мыться не любят, ведь мыться надо, стоя на одном месте, не побежишь с тазом.
А девочки больше любят сидеть, и не удивительно, что пишут в тетрадях они аккуратнее (конечно, есть и исключения).
Мальчики иные, но они ничуть не хуже. На них сыплются жалобы и упреки, но сквозь обиды и укоры проглядывают и дружба и любовь.
Итак, он тебе нравится, очень нравится: ты боишься за его жизнь, ведь он решил стать летчиком. А тебе хочется из двух зол выбрать меньшее: пусть уж лучше станет моряком. Правда, и на море бывают штормы, но на воде спасение вероятнее. Ты хочешь, чтобы он был капитаном корабля, и тогда ты будешь плавать вместе с ним.
Ты боишься, что он вообще умрет. Не расстраивайся, не умрет.
Помнишь, он заболел? Съел кило вишен, четыре яйца вкрутую, три огурца, яблоко и еще что-то, я забыл что, и заболел. А спустя два дня он уже был здоров. Значит, организм у него крепкий. И не такой уж он легкомысленный, как тебе кажется. Вчера сидели мы с ним за столом; он съел всего пять бутербродов с творогом, потянулся было за шестым и вдруг сказал: «Нет, хватит». Видишь, учитывает свой печальный опыт. Не хочет болеть.
Не думай, что любому доверят самолет.
Если у кого-то заболел живот оттого, что он объелся вишен, это неважно его характеризует как летчика. Самолет, видишь ли, дорогое сооружение, его не доверят такому оболтусу.
Но он не оболтус, я знаю. Он смелый, в волейбол играет — заглядишься, и на велосипеде ездит лучше всех, и не стал плакать, когда ему досталось в драке, да и подрался- то он из-за тебя.
А как красиво он плавает! Правда, он уверял, что ни за что не стал бы спасать тонущих девочек, но это же была шутка! Ты ведь знаешь: не может мальчик сознаться, что у него доброе сердце. Вот еще — сердце! Парень — и вдруг сердце. Сразу назовут бабой или сумасшедшим.
С каждым годом самолеты становятся все совершеннее и полет безопаснее. Потом он еще слишком юн для летчика. Ты, конечно, можешь посоветовать ему стать моряком, но ведь и на море бывают штормы, есть рифы и мели, хотя есть шлюпки и спасательные круги. К тому времени, когда он станет летчиком, наверное, придумают какие-нибудь спасательные аппараты на случай воздушной катастрофы. Ты можешь осторожно намекнуть, что летчик должен лучше учиться, иначе останется на второй год, и тогда кое-кто не будет с ним в одном классе…
Ты права: никто не знает, что его ждет.
Помню, давно было дело, во время русско-японской войны служил в царской армии офицер, ужасный трус. Как только атака и бой, он притворялся больным и отправлялся в лазарет. Ну и вот отпустили его как-то в город в отпуск на две недели. Он рад, в городе безопасно: можно принять ванну, выспаться на удобной постели в гостинице, в театр пойти. И вдруг поднялся ураган и на голову офицера свалилась вывеска. Мало того, вывеска парикмахера! И что еще хуже, дамского мастера. Врачи кинулись туда-сюда: что делать? Тем временем у офицера началось какое-то осложнение на мозг — что-то еще привязалось, что-то пристало и — пфф, и нет его. Не от вражеской пули, от вывески парикмахера погиб.
Ты не вздумай расстраиваться. Такой мальчишка, как он, не подведет. Он виртуозно играет в волейбол и плавает, надо будет, бешеного пса застрелит, велосипед у него мчится, словно птица, и кучер разрешает ему править лошадьми, он зараз съедает шесть бутербродов с творогом и, смотри, все-таки перешел в следующий класс.
Ну пусть себе болтает, что бог на душу положит, зато он всерьез задумывается над проблемами, которые человечество не может решить вот уже сотни и тысячи лет.
Хочешь его перевоспитать? Попробуй. Мягко и доброжелательно. Ты скорее это можешь, чем взрослые, они слишком много ворчат, читают мораль, а есть вещи, где нужно не холодное, умное, опытное слово, а теплый, добрый, задушевный совет ровесницы. Друга.
Журнал «Пионер», 1969-№ 08
НУ, ДРУЖОК, ДАВАЙ!
Нет, ребята вы меня никогда не подводили. Вы мне нисколечко не мешали. Мне хочется сказать вам спасибо. Ведь благодаря вам у меня возникло много новых мыслей, воспоминаний. Многому я научился. Минералогия важна{2}, но человек, пожалуй, важнее. И книги нужны, но в первую очередь жизнь.
Вы на школу жалуетесь? Слушаю вас. На учителя? Ладно. На товарищей? Пожалуйста.
Но люди-то ведь разные. Одному достаточно одного хорошего друга, другой предпочитает жизнь в шуме и гаме большой компании. Один любит все делать потихоньку да полегоньку, другой — быстро, с жаром. Кто веселого нрава, а кто чересчур серьезен. Тот робок, этот высокомерен. Один миролюбивый, другой задира. У каждого свои достоинства и недостатки. Один поет, другой рисует, третий задачами увлекается, четвертый — сочинениями. И это хорошо, что все разные.
А ты сразу: «Он такой, сякой, никудышный».
Учитель кричит? Извини, а что ему делать, если его из себя выводят? Он живой человек, есть у него и нервы, и свои болезни, и семейные заботы, и желчный пузырь. Никто не станет кричать ради своего удовольствия.
Учитель требует? А разве его работу не проверяют и он не отвечает за успеваемость в классе?
Он плохо учит, ничего не объясняет? Но, прости меня, почему именно в твою школу обязаны прислать одних лишь великих Коперников, первоклассных рассказчиков, избранных поэтов?
Для тебя одного, для твоего только класса подавай ровесников, просеянных сквозь сито, одни марципаны, чтобы тебе угодить.
А в другие школы что?
Извини, дружок, если ты выковырял из пирога изюминку, другому достанется меньше. Каждый имеет право на одного хорошего учителя и на свою небольшую порцию малинового мороженого. Не угодно ли: один хороший товарищ, а другие так себе, немножко похуже, что есть, то есть, а на нет и суда нет.
Не требуй слишком многого, не командуй, не лезь вперед всех. Ты не один; подумаешь, важная персона — осчастливил всех своим появлением на свет!
Ему, видите ли, скучно на уроке, и потому он, проказник, другим мешает. Надулся, словно пузырь, нахохлился, воображает, вот, мол, j каков я.
У волейбольной сетки на всех налетает, сам мажет, но другим мяча не дает, да еще всех обвиняет, что по их милости команда проиграла. Еще бы! Он, видите ли, центр вселенной, архичемпион, небесное светило, олимпийский бог, спортивное совершенство!
Где-то давным-давно я читал: путешествуя по Африке, один человек забрел в негритянскую деревушку. Смотрит: надпись на английском языке. Школа. Человек заинтересовался, как учатся негритята. Оказалось, учатся они хорошо и свободно говорят по-английски. «Давно вы работаете в этой школе?» — спросил путешественник. «Всего один год», — ответил учитель. Но школа существует давно: предшественник учителя проработал в ней девять лет. «А теперь где он, что делает?» «Его съели родители учеников». «Вы шутите?» «Нет. Они людоеды». «И вас могут съесть?» «Могут. Тогда на мое место пришлют нового учителя».
Вот так, братец ты мой. Не ты, а дело, долг перед обществом, и тогда ты дисциплинированный гражданин. Подумай-ка об этом всерьез, не лукавя с самим собой.
Взвесь (прекрасное слово «взвешивать»), сколько у тебя правды и справедливости, сколько лжи и обид, сколько граммов ума, j глупости, взвесь, сколько горечи и коварства, неприязни и злобы, сколько килограммов доброты, желания помочь, сколько трудолюбия и доброй воли. А как же? Ты хотел бы по родной земле проскакать легко, с удобствами, прошмыгнуть зайцем, чтобы галушки тебе сами в рот прыгали?
Учитель несправедливо отметку поставил? Он против тебя настроен? А ты заслужил лучшую отметку?
Если выполнил свой долг, будь спокоен. Но твоя небрежность и лень — тебе минус. Уроков не приготовил, даже если тебя уже спрашивали, — минус. Ты думаешь, не вызвали, повезло? Нет, минус.
В школу опаздывает не школьник, а гражданин.
В статистике гражданских поступков твоя клякса и твое опоздание — минус. Представь себе, что ты врач и опаздываешь к больному: больной, мол, не заяц, не убежит: Ты промедлил, а больной скончался, и — минус: в статистике возросло число сирот.
Ты летчик. Опоздал на аэродром, не успел проверить машину перед взлетом. Катастрофа — ты сломал шею, и для обороны страны одним самолетом меньше — минус.
Из-за твоих неправильных расчетов обвалился мост, фабричная труба, подводная лодка затонула, котел взорвался.
Твой сын, твой первенец спрашивает тебя: «Папа, сколько будет, если шесть умножить на девять?» А ты стоишь и молчишь, как баран. Сын тебя опрашивает, а ты не знаешь.
Отец твой — малограмотный в силу обстоятельств: в школу не ходил, с малых лет работал, ему перед тобой краснеть не приходится. А ты-то в вязаном галстуке, в отглаженных брючках спрашиваешь отца: «Папа, сколько будет шестью девять?» «Папочка, стол — имя существительное? Миссисипи — остров ни полуостров?» И сам стоишь, словно баран, от стыда сгораешь.
Ты говоришь: «У меня еще есть время впереди». Неверно.
Там, за границей, учатся строить шоссейные дороги, фабрики, машины, светлые просторные квартиры. А ты что? Тебе одно собственное ухо лень вымыть, чтобы было оно, твое ухо, чистым? Обременяешь статистику одним грязным ухом. Минус, гражданин.
Ты рад, что учитель заболел и что целую неделю не будет уроков. А ты полюби то, что с трудом дается. Давай, дружок, давай…
Вспоминается мне один случай. Давно это было. Электричества тогда еще не было. Возвращаюсь как-то из школы конкой. В летнее время обычно одна лошадь тащила конку по рельсам, а зимой, когда по снегу тяжело, запрягали двух. Стою я зимой рядом с кучером, ранец на спине, а кучер что есть силы погоняет, бьет лошадей. Те из сил выбиваются. Жалко мне стало лошадей. «Зачем вы их бьете?» — опрашиваю. А он посмотрел на меня искоса и говорит: «А ты бы из вагона-то вылез, да помог бы тащить. А ну, дружок, давай, раз ты такой жалостливый, ну-ка вылезай, лошадям легче станет». Мне стало невыносимо стыдно. Урок на всю жизнь: не лезь, раз не знаешь, как лучше.
Тебе не нравится и то и се, ты считаешь, что все должно быть иначе, школа тебе говорит одно, а ты свое. Глупо, плохо. А что делать? Что ж, дружок, давай-ка потянем сами.
За собой следи, вот что. Что беру, что сам даю? И не потом, не позднее, а сейчас, сию минуту.
Взял у товарища карандаш, резинку, помни: надо вернуть. Оказал тебе кто-то услугу, и ты тотчас же окажи (не обязательно ему, можно другому). Берешь — даешь.
Ты знаешь, есть умная игра — волейбол. Принимаешь мяч, подаешь, отбиваешь, и все это для общей цели. Мяч общий, и ты стараешься его подать тому, кто ближе, кто бьет лучше, с большим результатом для команды. Вот так, хороший гражданин.
А плохой — ветку сломал, кирпичом кинул в курицу. Грязная тетрадь — позор для неряшливого гражданина, испоганившего белую отечественную тетрадь.
В будущем будь примером своему сыну: «Смотри, сынок, вот тетрадь твоего отца, когда он был школьником».
Не любишь грамматики? Прости, друг, но это попахивает чем-то не очень приятным.
Хлеб ты ешь? Не немецкий брот, не французский пэн, а ХЛЕБ. Немцу корова дает мильх, французу — ле, а тебе — МОЛОКО. Ты ВОЗДУХОМ дышишь, а не лером и веттером. Эти слова надо знать крепко, навсегда.
Вот ты за границей. Ничего не скажешь: красиво, богато.
Нравятся тебе солнце и небо. Вдруг их заграничный петух запел, как будто то же самое: старый — кукареку, молодой — кикареки. Но ты чувствуешь: нет, не соотечественник, не земляк, чужой, иностранец.
Там экзотика, там колибри, бабочки, попугаи. Не то. Серый воробей, незабудка — это свое. Пальма пальмой, но у нее выражение лица чужое и взгляд равнодушный. В сравнении с нашей вербой она уродина.
Комар, оса, а не муха цеце, не смертоносный паук.
Или их деликатесы, соусы, изысканные вина, паприка, шербеты — все это лопаешь и давишься, потому что мода, престиж. А самого тоска берет. То ли дело наша колбаса, хрен, пряник, наш отечественный винегрет. Будь начеку, гражданин, потому что кругом силки, западни, сети. Парады и праздники, ленточки в петлицах — это еще не все. Жизнь не только «тра-ля-ля» и «тру-ля-ля». Я уже говорил: один все опрашивает, что ему дадут, чем ему можно поживиться, и всего-то ему мало, вечно он недоволен. Другой думает не о том, что мне, а что я дам, а какую лепту я внесу.
Собрали мы с вами на пляже осколки стекол, окурки, бумажки, соорудили мостки, чтобы удобней купаться, чтобы почище было, ноги чтобы не поранить, в тине не вязнуть. Цветы полили, и маленький гражданский долг выполнен — плюс. Пусть на маленьком клочке земли, пусть по мере сил вот так, как можем, чем богаты, тем и рады.
Нет, нет, ребята, вы мне нисколько не помешали. Наоборот, помогли. Хорошо мне было с вами, «немножко очень весело». Спасибо.
Снова вспомнились мне слова кучера: «Ну, дружок, давай». Давай поплюем на ладошки и, не болтая попусту, возьмемся тащить. Тяжело, трудно, чем тяжелее, тем лучше.
Журнал «Пионер», 1969-№ 09
Примечания
1
Мегера — у древних греков богиня мщения. Этим именем нередко называют злюк и вредин.
(обратно)2
Корчак всю жизнь увлекался минералогией.
(обратно)Оглавление
ДРАКИМЕГЕРОЧКА{1} ЛЮБОВЬ НУ, ДРУЖОК, ДАВАЙ!
